Глава 1

Дьявол

Разрушенный атомным огнем Питер. Каменные львы на набережной, выщербленные морды уставились в никуда. Надвигающаяся гроза. Черно-серые облака клубятся на горизонте, над низкой гладью Залива. Серая гладь Невы рябит под ветром. С заброшенного Дворцового моста срываются капли. Рыжая коряга медленно проплывает под ним. Ветер гонит мелкую, противную волну. Коряга плывет, над ней нависают ржавые балки и ребра жесткости. Круглые отверстия в них. Рыжая пыль-краска-накипь.

Коряга плывет.

Справа – зеленоватое здание, словно выцветшее от времени. Маленькая башенка наверху. Это Кунсткамера. Окна выбиты, но есть и парочка целых. Уцелевшие стекла заросли грязью. Холодно. Холодно.

Воет ветер.

Набережная Васильевского острова.

Человек в противогазе идет, преодолевая сопротивление ветра. По дороге вдоль набережной, справа от него заброшенные мертвые дома, слева – серая полоса Невы. Ветер треплет старый брезентовый плащ в белесых пятнах (краска? кислота?). Противогаз древний, с резиновой мордой и с зеленым, в армейской краске, облупившимся фильтром. Круглые окуляры в латунной окантовке, один треснул. На серой резине наклейки – детские, цветные. Нюша, Микки-Маус, Лунтик, какой-то кролик, смешная машина с глазами. Одна из наклеек – почему-то от бананов. Ярко-зеленая.

Человек-банан продолжает идти.

Клубятся черные тучи, гигантский грозовой фронт наступает на Петербург со стороны Залива.

Кажется, там, откуда идет шторм, больше нет ничего.

Ни земли, ни неба.

Только бездонная чернота.

Провал в космическое пространство.

Санкт-Петербург, станция Владимирская, 8 часов до часа X

Тип, которого местные прозвали Дьяволом, лежал на голом бетоне, подложив под голову жилистые руки.

Над ним витал ощутимый почти физически дух дешевого алкоголя.

Герда пригляделась. А он ничего, этот дьявол. Если отмыть. Побрить. Отстирать. Подкормить. Прилас… стоп!

Герда покачала головой. Вечно ты подбираешь увечных, сказала она себе. Поставила на пол тяжелую медицинскую сумку, мысленно перебрала медикаменты. Похоже, придется зашивать рану на затылке. Герда вздохнула. А у нее даже спирта нет.

Дьявол продолжал спать. Голова, похоже, недавно выбритая, была в потеках засохшей грязи. Правильные черты лица. Если бы не шрамы, человека можно было бы назвать красивым. Хотя скорее, интересное лицо, такое – яростно-ироничное. Слишком много человек передумал и перечувствовал, чтобы быть просто красивым. Слишком многих друзей похоронил.

Высокий. Хотя лежа скорее – длинный. Худой до такой степени, что выступают ребра. При этом талия тонкая, а плечи широкие.

И двигается, наверное, судя по тому, как он сейчас лежал, скорее как хищная кошка, чем как человек. Пластичная грация на мягких лапах. С когтями внутри.

Из одежды – одни древние джинсы, закатанные настолько высоко, что почти превратились в шорты.

Крепкие лодыжки, босые ступни. Пятки черные, как мрак преисподней.

Стоп, хватит пялиться, – одернула себя Герда. Она же Гердышева Антонина Сергеевна, приехавшая из Воронежа со школьной экскурсией поглядеть на далекий град Петра. Антонина покачала головой. Поглядела, как же! Двадцать минут на вокзале, пятнадцать в метро… А потом, когда они шумной толпой поднимались на бесконечном, как сериал «Игра престолов», эскалаторе, все остановилось. И экскурсия в Питер и тот же эскалатор.

Звучащий металлом и жутью голос из громкоговорителей велел не паниковать и спускаться вниз, на платформу. В метро.

Так она и не увидела ни Петропавловки, ни Исаакия, ни даже Зимнего дворца. Про Петергоф вообще промолчим… навсегда.

Ей снова представилось, что она стоит на бастионе Петропавловки и видит, как вдалеке расцветают огненные цветы. Оранжевое отражение в воде Невы медленно растет и загорается ярким, невыносимо ярким светом. И все осветилось, как днем.

Герда моргнула. Видение исчезло, но осталось чувство обреченности, как тогда, в первые дни… Она была в метро, под толщей камня и бетона, земли и щебня, асфальта и кирпича. И все равно видела, как умирает Земля.

Хорошо, что у парня (откуда он приехал? Из Твери, кажется) был с собой косячок. Сладковатый дым, успокаивающие сказки. Если бы не это, Герда уверена, она сошла бы с ума. Тогда многие сходили.

В тот момент мы еще не знали, что снова будем жить… Она поискала нужное слово… «Нормально?». О-очень смешно.

Герда нагнулась, тронула «дьявола» за плечо.

– Эй, ты! – плечо было твердое, словно камень. – Слышишь меня?

Ноль внимания. На плече татуировка: серп и молот, окруженные венком из лавра. Интересно, что это значит? Что-то советское. Или римское?

Чтобы ни значило, сейчас это не имеет значения. А вот шрамы вокруг… по всему телу. Это интереснее.

Герда выпрямилась.

– Что он натворил?

Шериф усмехнулся. Так, что все лицо пошло морщинами. Красно-багровый, в прожилках, нос алкоголика стал выглядеть еще уродливее. В принципе, Василий Михайлович был неплохой человек. Но в обычный день, заглянув в участок, легко можно было перепутать, кто тут представитель закона, а кто преступник и нарушитель. В помещении стоял устойчивый, назойливый аромат перегара, затертой блевотины и старых носков.

Герда поморщилась. Последнее воспоминание было совершенно излишним.

– Так что?

Пожатие плеч.

– Устроил драку. Или не он, не знаю… Но дрался, как бешеный. Еле повязали, представляешь? Думали уже, стрелять придется. Но патронов пожалели.

– Ясно.

«Людей мы не жалеем, а вот патроны…»

– И ты понимаешь, какое дело… – протянул шериф.

– Какое?

Шериф помолчал, почесал в затылке.

– Не знаю, как объяснить. Он какой-то стукнутый на голову. Другой получит в репу и бери его тепленьким. А этот… встает и встает. Рокки Бальбоа, блин. Итальянский жеребец. Уронить его не сложно – он пьяный до изнеможения, пальцем тронь… Но его роняешь, роняешь, а он опять поднимается. До смешного уже. А когда мы его, наконец, повязали, давай орать – идите на фиг, я ангел господень. Нет, ты представляешь? Весь в крови и говнище, а туда же… в ангелы.

На этих словах веки человека затрепетали. С видимым усилием он разомкнул один глаз – в ореоле запекшейся крови. Затем другой. Герда с удивлением отметила, что глаза эти – голубые, ясные, совсем не похожи на глаза алкоголика. Удивительно.

Но то, что он сказал дальше, было еще удивительнее:

– Господь, ты, наконец, вспомнил обо мне?

«Сектант», – подумала Герда с досадой. Всего лишь фанатик, а я уж было решила… Эх, Герда. Хватит жить в сказках.

– Ага, – сказал шериф саркастически. – Тебя, блин, забудешь.

Что делать, если ничего не исправишь? Делать то, что можешь. Герда раскрыла сумку. Все-таки надо обработать раны… этому. Мозги ему не подлечишь, а вот тело – вполне возможно.

– Ты кто такой? Имя? Прозвище? Откуда взялся?

Человек поднял голову, затем сел. Бритый затылок в синяках, царапинах, уродливых шрамах и запекшейся крови. Человек словно не заметил вопроса.

Шериф переступил с ноги на ногу. Ему явно хотелось врезать «ангелу» для профилактики. Если бы Герды здесь не было, скорее всего, он так бы и поступил.

– Эй, ты. Слышишь меня?

Человек закашлялся. Заколотил себя в грудь ладонью. Оттуда отозвалось. Глухо и страшно, словно внутри человека что-то сломалось и починить нет никакой возможности. Словно там, в огромной грудной клетке, беспорядочно перекатываются шестерни и валики, вылетевшие с правильных, нужных мест.

– Эй! – повторил шериф. Волосы у Герды на затылке вдруг зашевелились. – Эй!

Человек перевел взгляд на девушку…

В первый момент Герде показалось, что на нее смотрит сама Вечность. Даже голова закружилась. Обрыв в животе, словно падаешь с высоты, с оборвавшихся гнилых ступеней в вентиляционной шахте. И лететь еще метров сто – на ржавые прутья арматуры.

Ярко-голубые глаза.

Лицо у него было замечательное – с какой-то точки зрения. Лицо архангела Гавриила, искаженное тысячелетиями вынужденной жизни на земле, среди людей, убийств и несчастий.

– К-какого черта? – сказал «дьявол» хрипло. – Совсем офонарели, подъема же еще не было.

– Офонарели? – переспросила Герда тихо.

– Подъема? – брови шерифа поползли вверх.

Дьявол нахмурился.

– Группа «Солнышко»… вы чего? Забыли?

Шериф с Гердой переглянулись. «Белая горячка» – одними губами сказала девушка. Шериф кивнул. Кого-кого, а людей с таким диагнозом он видел регулярно… Иногда, прости господи, даже в зеркале.

– Тебя, вообще, как зовут? – сказал он.

– Чего?

Шериф поморщился.

– Имя твое как, придурок?

– Придурок? – повторил «дьявол». Голубые глаза взглянули на шерифа беспомощно. «Дьявол» мотнул головой, словно поддатый. – Придурок? К-кто придурок?

Шериф засмеялся:

– Смотри-ка, понимает… да уж точно не я.

– А ты кто? – «дьявол» повернулся к шерифу, наморщил лоб. Василий Михайлович отстранился.

– Я? – он положил руку на потертую кобуру с «макаровым». – Я шериф.

– Шериф? А! – бродяга оживился. – Проблемы индейцев шерифа не волнуют, – сказал он. И снова, как пьяный, повел головой. Бредит?

Шериф сделал шаг и затряс его за плечо. Так, что голова бедняги задергалась.

– Слышь ты… индеец! Отвечай! Ты откуда взялся?!

«Индеец» вскинул голову и бессмысленно заморгал. Взгляд его голубых глаз стал пугающе глубоким и чистым. Словно у младенца. Шериф обозлился:

– Щас как влеплю промеж глаз, сразу разговоришься!

Герда мягко отстранила шерифа.

– Перестаньте, Василь Михалыч. Ради бога. Он, скорее всего, в посттравматическом шоке. Он даже не понимает, что говорит. А вы… индеец, индеец… тоже мне, какой из него индеец?

Словно по сигналу, бродяга вскочил. Шериф отлетел на несколько шагов, споткнулся о медицинскую сумку, но удержал равновесие. Герда, которую он, отступая, зацепил локтем, шлепнулась на пятую точку, зашипела от боли.

– Чингачгук Великий Змей! – торжественно завопил «индеец». Герда поморщилась: от его голоса звенело в ушах. – Последний из могикан! Я с тобой, Соколиный Глаз!

Горделиво сделал два шага и рухнул плашмя, лицом вниз. Бум.

Шериф с Гердой переглянулись, затем начали смеяться. У Герды выступили на глазах слезы. Наконец, шериф протянул руку. Девушка с трудом встала, почесала ушибленный копчик.

– Ну, что будем делать с этим… – она подавила смешок. – Чингачгуком?

Шериф подошел и пнул тело, оно вздрогнуло. Герда взяла себя в руки. Шериф неплохой человек в сущности, но иногда его заносит.

– Вот что, Василь Михалыч… Вы его пока где-нибудь заприте, хорошо? Только бить больше не надо. Я вас прошу. Слышите?

Шериф почесал затылок, прищурился, глядя на девушку:

– Точно не надо?

– Василий Михалыч!

Шериф улыбнулся.

– Да шучу я, шучу. Будет целеньким твой индеец и… хмм… здоро… – он поперхнулся, помедлил, затем закончил: – Таким, какой сейчас есть, таким и останется. Вообще, Герда, ты опять за свое? Все бы тебе помойных котов спасать. Вот ты ему раны залечишь, шерсть от дерьма отмоешь, а дальше что? А?

Герда промолчала. В словах шерифа было больше правды, чем она готова была признать.

– Разговор закончен.

– Унесите… это. – Шериф брезгливо отряхнул руки. Помощник кивнул. – Совсем пить разучились, сволочи!

* * *

– Шеф, тут какая-то бодяга происходит, – позвал помощник. – Шеф?

Василий Михайлович поморщился. Они с Гердой пили настоящий зеленый чай, заедая настоящими армейскими галетами. Красота и невиданная роскошь. После того, как приморцы организовали на соседней заброшенной Достоевской военную базу, жизнь для владимирцев наступила богатая. Жаль, ненадолго. Шериф нехотя вылез из-за стола, подошел к решетке. Помощник – рыжеватый нескладный парень – посторонился.

– Ну, чего? – сказал шериф и замолчал. Судя по затянувшемуся молчанию, картина его весьма удивила.

– Василий Михалыч, что там?

Нет ответа. Герда подошла тоже – хотя ее как раз никто не звал. Посмотрела и тоже задумалась. Зрелище было… специфическим. И очень странным.

Небольшая камера, служащая на Владимирской местом заключения. Никакой мебели, единственная лампочка под потолком, голый бетонный пол. Владимирский централ, ветер северный. В одной стороне – давешний «индеец», в другой – остальные заключенные, человек семь. Когда «индеец» вставал и шел к ним, они по стенкам уходили от него, чтобы снова сгрудиться в другом конце камеры. И все без единого звука. Словно это какая-то молчаливая игра в «пятнашки». И тот, кто попадется или скажет хоть слово, проиграл.

– Василий Михалыч, – сказала Герда шепотом. – Чего они от него шарахаются?

– Сам не знаю, – признался шериф. – Первый раз такое вижу.

«Пятнашки» продолжались. В очередной раз «индеец», пошатываясь, перешел в одну часть камеры, заключенные, растекшись по стенкам, собирались в другой – словно капли ртути, убегающие от магнита.

Наконец, один из заключенных – видимо, обладающий некоторым авторитетом среди остальных отбросов станции – решился. Шагнул вперед…

– Пошел ты! – и попытался ударить «индейца».

Ему это, на удивление, удалось. Герда моргнула.

«Индеец» поднялся на ноги. С удивительной легкостью и грацией – Герда не поверила своим глазам. Человек не может так двигаться. «Индеец» мягко, словно играючи, выпрямился в полный рост. И продолжал стоять, глядя в сторону. Словно никакого удара в помине не было.

– Он что, не в себе? – пробормотал шериф. Заключенные переглянулись.

Дьявол шагнул к ним и заговорил. Герда даже сразу не сообразила, кому принадлежит этот хрипловатый насмешливый голос:

– Ну что, индейцы? Как жизнь в резервации? И где, блин, обещанное казино?

Заключенные отступили, словно знали, чем это в итоге закончится.

– Ты… это, – сказал старший. Он внезапно осознал, что остался в гордом одиночестве. – Нарываешься!

Дьявол поморщился. И вдруг ослепительно улыбнулся:

– Я бы сказал: идите к черту. Но… Судя по вашим добродушным внимательным лицам, вы ведь можете и сходить.

Глава 2

Два прожектора

Санкт-Петербург, перегон Достоевская – Лиговский проспект,

21 минута до часа X

А вчера зачем-то выдали усиленные пайки.

Комар оглядел консервную банку, повертел в ладонях. Постучал по крышке. Звук глухой, тонущий в тушенке. Хорошо. Внутри – залитое густым белым жиром красноватое мясо, говядина. Мертвая корова, которая погибла под ножом еще до Катастрофы. И ей там хорошо и уютно, в темной жестяной скорлупе, – откуда мы ее сейчас выколупаем.

Комар достал нож, примерился. От предвкушения заныло в животе.

Мертвая корова, подумал он. Там лежит мертвая корова, пам-пам. И щиплет травку.

От этой мысли по затылку пробежал озноб.

– Ну, не тяни, – проворчал глубоким басом напарник, Сашка Фролов. В его габаритах бас терялся, рокотал, отражался от внутренних полостей, словно там, за грудной клеткой, был целый многоквартирный дом. Казалось, голос Фролова исходит от всего его тела, не требуя особого отверстия для выхода, вроде рта, и излучается всей гигантской фигурой часового, всей его кожей – вроде радиации.

Комар замотал головой, пытаясь избавиться от странного ощущения (мертвая корова, пам-пам), поставил острие ножа в край донышка банки, ударил ладонью. Лезвие с коротким жестяным звуком вошло в металл, увязло. Выступил густой белый сок. Невыносимо запахло мясом. Комар почувствовал, как задергался желудок, и застонал чуть ли не в голос. Корова была забыта. Осталось только одно – еда.

Сейчас, сейчас. Скоро.

– Не тяни, я сказал, – Сашка выдохнул. Нечасто им доставалось такое. На границе с Веганом вообще ничего хорошего ждать не приходится.

Ладно, хоть мяса пожрем. Не все ж помирать. Может, и не будет никакой войны.

«Боже, сделай так, чтобы не было!»

– Не тяни, говорю, – попросил Сашка, и Комар кивнул. Начал резать крышку, продавливая клинком ножа узкую полоску – белая река в жестяных берегах. Крр, крр, кррр. От запаха мясного сока кружилась голова. Громко сглотнул Сашка. В животе у Комара забурлило. Армейская тушенка, жестяная банка с выбитой датой – и все, никаких наклеек. Зато густой слой масла в палец толщиной. Откуда приморцы все это берут?

Крр, крр. Комар вынул нож, быстро вытер лезвие о рукав, положил рядом. Отогнул крышку. Внутри банки, как остров посреди океана белого жира, проглядывали красные волокна мяса.

– Согреть бы, – сказал Комар. Сашка только отмахнулся, протянул руку… Еще чего! «С его-то ловкостью…» Комар бесцеремонно отодвинул руку товарища, достал ложку из сапога, облизал.

– Давай тарелку.

Тушенка. Тушеночка.

Комар с усилием вогнал ложку в банку, в белый жир, красное мясо и повернул. Плюхнул на тарелку Сашки огромный кусок. Фролов довольно крякнул, заворчал, как большое животное. Комар педантично выбрал ровно половину банки, до грамма, до волоконца и переложил на Сашкину тарелку. Помятый жестяной блин. Говорят, несколько раз сталкеры притаскивали одноразовую пластиковую посуду – вот это было бы по-королевски. Комар вздохнул. Белоснежные тарелки, вилки, ложки, стаканчики. Пла-астик. Невероятная роскошь.

А тут, в дозоре, почти нет воды. И свою тарелку каждый вылизывает сам.

Лампа-карбидка тонко шипела, пламя дрожало, желтый свет ложился на лица дозорных, на плечи и оружие. Резкий запах ацетилена. И глубокая, всепоглощающая темнота вокруг. Свет делает тьму только сильнее. Комар поежился, уселся поудобнее, нацелился ложкой. Хотелось не просто поесть, а – растянуть удовольствие.

Сашка зачавкал.

Комар все медлил. Запах тушенки щекотал нос. Приморцы – они расположились отдельно от владимирских, – негромко переговаривались. В последние дни, кроме усиления дозоров, добавилось и солдат. «Кулаки», как называли их местные за нашивки с изображением серого кулака, держались вместе, разговоров избегали. Но все сдержанно, без грубостей. Молчаливые, блин. Засранцы.

Желудок выводил рулады. Комар прислушался, ощущая физическое наслаждение от предвкушения. Сейчас съем кусок – и будет здорово. А дальше – тоже хорошо, но уже не то.

А эти, молчаливые, небось, каждый день так обжираются.

Комар медленно донес ложку до рта, оттягивая момент кайфа. Сашка уже почти разделался со своей порцией. Урчал он, как огромный древний холодильник.

Холодноватый кончик ложки коснулся губ. Еще чуть-чуть. Комар не выдержал. Заглотнул так, что зубы с лязганьем сомкнулись на металле. Мясо оказалось во рту…

И это был взрыв. С цветными фейерверками. Поток бьющего во все стороны наслаждения.

Комар закрыл глаза.

Невероятное ощущение.

Что они туда добавляют? Грибов галлюциногенных?

– Эй! – раздался голос. – Стой, кто идет!

Комар вскинул голову. Тревожно сжалось сердце. Он оглянулся, по-прежнему сжимая ложку в зубах. Тишина. Приморец, который окликнул, некоторое время вглядывался в темноту тоннеля – на голове у него был прибор ночного видения. Но, видимо, так ничего и не заметил, опустился обратно. Очередная ложная тревога, сколько их уже было… Комар пожал плечами и снова вернулся к банке. Тушенка, тушеночка. В банке еще много. Он вытащил ложку изо рта…

И тут это случилось.

Свет карбидки померк. Стал приглушенным. Словно прикрыл глаза ладонью и смотришь сквозь маленькую щелочку. И у него вдруг проявился отчетливый синеватый оттенок. Холодный. Мертвенный.

Свет медленно пульсировал, словно биение чужого безжалостного сердца.

Во рту вдруг прорезался отчетливый металлический привкус. Комар выронил ложку, поднял голову. Он всегда был быстрым. Сашка по сравнению с ним – редкий тормоз, но тут… Комар видел, как приятель застыл, держа ложку у рта, на лице удивление…

Удивление в глазах Сашки Фролова?

Удивление… или страх.

– Что случилось? – Комар осознал, что не хочет поворачивать голову. Не хочет видеть того, что видит сейчас друг…

Сашка Фролов, с которым они вместе прошли путь от голопузых мальцов до взрослых семейных мужиков (хотя Комар уже не совсем семейный), вдруг стал далеким и пугающим.

Сашка молчал, видя что-то, но крик не мог вырваться из его рта. Словно его зашили. Комар смотрел.

Давай, Комар, велел он себе, повернись. Ты сможешь. Раз, два, начал он считать. На счет три…

Три!

Он не повернулся. Затылок занемел, и шея вместе с ним. Точно их залили бетоном.

Комар вдруг понял, что вокруг царит тишина. Мертвая безграничная тишина. То, что раньше было привычным звуковым фоном – дыхание приморцев, сопение Сашки Фролова, кашель, шелест бетонной крошки под подошвами ботинок, трение ткани, звяканье металла автоматов и скрежет ложек, бульканье воды… даже тонкое, едва слышное шипение газа в карбидке, ровный гул горения…

Все это исчезло.

Комар понял, что слышит только нарастающее биение собственного сердца.

Все застыло. «Словно мы уже под водой».

Сашка медленно-медленно раскрыл рот, чтобы что-то сказать ему, Комару, глаза его смотрели на друга в упор… но Комар не понимал. Сашка хотел предупредить, старался изо всех сил, но – до Комара не долетало ни звука.

«Эх, Комар. Эх, Федор, Федор». Он вздрогнул. Давно забытое имя внезапно пришлось кстати.

Он очнулся.

Звуки вернулись. И все закрутилось с бешеной скоростью.

– БЕГИИИИИИ! – кричал Сашка. – Беги, Комар!

Бух-бух-бух, колотилось сердце.

Краем глаза Комар видел, как что-то белесое движется на периферии зрения. Извивается. Автомат был словно за сто метров от него, рука Комара тянулась, но все никак не могла дотянуться…

Затрещали выстрелы. Очередь. Еще очередь. Ударил пулемет, разрывая тишину грохотом. Вспышки пламени. «Печенег» установили здесь совсем недавно, когда обострились отношения с веганцами. Хотя внешне все было «мир-дружба-тушенка», но все знали, что война не за горами. Просто давили в себе это знание. Лучше верить, что войны не будет.

Что войны нет.

Рука Комара натолкнулась на холодный металл. Пальцы сомкнулись вокруг цевья. Комар потянул «калаш» на себя – и вдруг вздрогнул; мороз пробежал по коже. Показалось даже, что автомат покрылся мурашками. От ужаса. Крик был совершенно нечеловеческий…

Кричал Сашка. Сашка упал. Снова поднялся. Наставил свой автомат в темноту…

Комар подтянул «калаш» ближе. Затем рывком поднялся, повернулся.

Сполохи автоматных выстрелов и гулкие выплески пламени из «Печенега». Медленно летящие в воздухе гильзы, в них отражаются вспышки пламени. Дробный раскат металлических гильз по бетонным тюбингам…

Это сколько же патронов! – равнодушно удивился Комар. Поднял автомат к плечу, прижался щекой к холодному прикладу. Переводчик огня на одиночные – мы, слава богу, не приморцы…

«Кулаки» стреляли в темноту. Не жалея патронов, словно там было что-то, что никак нельзя было допустить сюда, на двухсотую отметку. На порог Большого Метро.

Комар в последний момент одумался. Снял палец с крючка, опустил автомат.

Какое-то, блин, наваждение. На фига стрелять? В кого?!

Не видно же ничего. Почему они не включили прожектор? Почему?!

Комар вскочил и замахал руками. Закричал, надрывая глотку:

– Фонарь врубай! Фонарь!

Приморцы не слышали.

Раньше на этом рубеже прожекторов не было. Блокпост долгое время числился заброшенным, как, впрочем, и вся Достоевская. А несколько дней назад Комара вызвал Жирдяй, командир самообороны, и приказал занять отметку двести. На вопрос Комара «зачем это нужно», Жирдяй долго ковырял пальцем в ухе – затем внимательно осмотрел добытое и сказал «не твое собачье дело, Комар. Выполняй».

На следующий день, когда Комар с ребятами осторожно освоили отметку, появились приморцы – с «Печенегом», двумя прожекторами-миллионниками и толстым кабелем в экранированной обмотке, который они протянули с Достоевской. Представить трудно, сколько эта байда стоит. А че, Альянс богатые. «Кулаки» поставили фонари, подсоединили кабель. На пробу врубили свет. Комар испугался, что ослепнет к чертовой матери, хотя «миллионники» били в сторону Вегана, а он зажимал глаза ладонью. Когда фонари выключили, перед глазами еще долго плыли яркие, словно выжженные на сетчатке, пятна.

Фонари, подумал Комар. Чертовы «миллионники».

Самое время их включить.

Но приморцы словно обезумели. Палили и палили в глубину тоннеля, наобум. Тоже мне, профессионалы…

Снова чудовищно застучал пулемет. Комар натянул на уши шапку, взятую как раз на такой случай. Но биение выстрелов «Печенега» доставало даже сквозь толстую ткань.

– Фонарь включи! – заорал Комар. – Фонарь!

В грохоте «Печенега» его никто не услышал.

Полуослепший, Комар смотрел в тоннель. Пули калибра 7.62, маленькие снаряды, каждый пятый – трассирующий, уходили в темную бесконечность. И гасли там… или нет?

Перегон «Достоевская – Лиговский проспект» короткий, но извилистый, прозван местными «пьяной трубой». Собран из бетонных тюбингов с почти гладкой поверхностью. Там должны быть сотни рикошетов!

А тут… Комару показалось, что пули просто исчезали. Темнота проглатывала их.

Черт, какая ерунда.

Световые пятна перед глазами плыли, мешали. Выстрел, удар по ушам. Один из приморцев встал, держа пистолет в вытянутой руке, высунулся над баррикадой из мешков с песком. Вспышка. Еще вспышка. Белесое метнулось к нему с потолка. Мгновение, и – приморец исчез.

Комар с силой зажмурился, открыл глаза. Заморгал. Блин!

Что это было?!

Взрыв.

В следующее мгновение мир вокруг исчез. Наполнился звоном и болью. Долбануло по ушам так, что на некоторое время Комара вообще перестало что-либо волновать. Он упал на землю, зажмурился до мельтешения цветных пятен перед глазами, снова открыл глаза.

Комар узнал голос Сашки:

– БЕГИИИ, КОМАР! БЕГИИИИ! СПААААсаааааааа!

Крик друга перешел в высокий, мучительный визг. Зубы заныли.

И вдруг все кончилось. Мелькнуло белесое на периферии взгляда – и Сашка исчез. Совсем. Только что был человек – и вот его не стало. Пустота.

Черт.

Оглушенный мертвой нечеловеческой тишиной, Комар затряс головой. Уши словно заложило ватой. Он с трудом выпрямился.

Слух, наконец, вернулся, хотя и не полностью. Комар этому не особо обрадовался. Потому что теперь он слышал шаги. Легкие, почти невесомые шаги в звенящей темноте…

Позвоночник Комара превратился в ледяной столб.

Все ближе. И ближе. И ближе.

Мороз пробежал по затылку. Комар наклонился в полной темноте, нашарил фонарик. Поднял. Рука тряслась, пальцы с трудом нащупали выключатель, сдвинули…

Ослепительный луч вырвался из фонаря и ударил в темноту. Сердце Комара дрогнуло, замерло… Он вгляделся. Но там… там никого не было! Луч фонаря рассеивался вдалеке, тонул во мраке тоннеля… Нет, ничего.

В следующее мгновение он снова услышал шаги.

Луч фонаря лихорадочно заплясал. Где? Кто?! Из темноты вышла, смешно перебирая короткими ножками, маленькая девочка с молочно-белыми волосами. Года четыре ей… или пять.

Девочка прижимала к груди куклу. Страшненькую, лохматую. С пустыми глазницами и оплавленными черными ручками.

Глаза девочки пристально смотрели на Комара.

Твою мать, подумал он. Твою мать, твою мать…

Девочка – или существо, что выглядело как девочка, – медленно растянула губы в улыбке. У Комара по спине пробежал озноб. Желудок сжался.

Улыбка была… неправильная.

– Поиглаем? – сказала «девочка».

Комар открыл рот, чтобы закричать, но смог только захрипеть. Ноги отнялись.

Теперь он понял.

Глаза у девочки были багрово-красные. Как кровь.

«Мы для нее банки тушенки», – успел подумать Комар. Мертвая корова пасется на лугу, пам-пам. А потом все исчезло.

Глава 3

Ахмет и бегство из рая

Станция Площадь Восстания, час X

– Спасайте царя! Спасайте!

Ахмет дернулся, словно от удара. Голоса причиняли физическую боль.

Сквозь сон он слышал далекие выстрелы и глухие разрывы гранат.

Снова громыхнуло. Так, что под ним дрогнула земля. С потолка посыпались пыль и мусор.

– Ахмет, проснись, – сказал Рамиль. – Война.

Ахмет вынырнул из сна, затряс головой. И в первый момент не мог избавиться от ощущения, что телохранитель находится рядом. Чушь! Рамиль не мог быть здесь. Не мог сказать этих слов. Рамиль больше вообще ничего никому не скажет…

Его убил чокнутый фашист на Невском проспекте.

Скрипнула дверь. Появился запыхавшийся, взмокший старик Мустафа, служивший еще отцу Ахмета.

– Господин, вы должны бежать. Война!

Бежать? У Ахмета на мгновение закружилась голова. Снова стать изгнанником, царем без трона, с которым обращаются с брезгливой жалостью?! Он вспомнил, как смотрел на него комендант Невского. Нет, ни за что.

В груди застыла горечь. Словно озерцо черной гнилой воды, излучающей радиацию.

– Подай оружие, – велел Ахмет.

– Господин!

Царь пружинисто вскочил, набросил на крепкое, ни грамма жира, стройное тело рубашку. Алый шелк неприятно, скользко облегал плечи, холодил кожу. Зато такая рубашка сейчас на вес патронов, потому что в шелке – что? Правильно, вши не живут.

– Господин, время!

Ахмет огляделся.

– Где Илюза? – в следующий момент он вспомнил. Предательница!

С того момента, когда Илюза приставила ему к виску его же собственный пистолет, Ахмет не мог жить без нее. Чертова сука. Чертова красивая сука. В этом было что-то извращенное. Она сделала это ради бродяги, оккупанта! Который спас ей жизнь, но все равно… Наглый мерзавец. Ахмет вспомнил, как этот… Иван… стоял в окружении озверевших «бордюрщиков», взгляд надменный, словно это он взял всех в плен, а не наоборот. Но – надо признать, гордый мерзавец. Сильный. Ахмет поморщился. Снова где-то в животе сжалось, задергалось, точно маленький человечек внутри Ахмета поджал колени и обхватил их руками, трясясь от жалости к себе.

Отец был сильным. Он был настолько ужасающе сильным, что поглощал все вокруг, словно огромное нефтяное пятно, темнота; просачивался во все тоннели и вентиляционные ходы, забирал своим существом всех и вся. И люди понимали, что живут во чреве своего господина. И только по воле его, только потому, что он позволяет им жить. Отец излучал власть, как физическое ощущение.

Когда отец умер, после него остались верные люди, они помогли Ахмету удержать власть. Царство его состояло всего из двух станций, соединенных переходами – но это было теперь его царство. Его, а не отца.

И все сразу стало проще и – сложнее.

Рамиль Кандагариев, личный телохранитель, молчаливый и тоже – сильный. Возможно, только благодаря Рамилю он, Ахмет Второй, смог удержать власть. Потому что старые приятели отца, его царедворцы, визири и казначеи, его телохранители, наложницы, слуги и даже его массажисты – все захотели кусочек того, что раньше было отцовским.

Пришлось действовать быстро.

Кровь. Ахмет застегнул рубашку, чувствуя, как щекочет ноздри резкий металлический запах. Тогда много крови пролилось. Но гораздо меньше, чем пролилось бы, если бы они тогда действовали медленнее – или мягче.

Рамиль нашел его, хнычущего и ждущего неминуемой смерти, в одном из дальних тупиков – которые позже, во время захвата Приморским Альянсом Площади Восстания, послужили им убежищем. Рамиль. Гранитный столб, человек-машина, стальной и несгибаемый. Сильный и – верный. Но… Ахмет поморщился, почувствовал на языке кислое. Рамиль всегда оставался верным не ему, Ахмету Второму, а его отцу. Тени его отца. Его памяти.

Рамиль вручил Ахмету пистолет. Вложил в руку, как какой-то охренительный волшебный меч. Саблю света, блин. Это оказался не золотой пистолет, который отец всегда носил с собой…

Это был старый потертый «макаров».

– Что это? – удивился Ахмет тогда. Спросил с презрением: – Ничего лучше не нашлось?

Рамиль молча смотрел на него. Высокий, прямой. Жесткий.

– Что? – спросил Ахмет.

– Из этого пистолета убили больше людей, чем ты можешь представить, молодой господин. Это табельное оружие твоего отца. Им он взял и власть, и станцию. И навел порядок.

Ахмет тогда взвесил на ладони «макаров». Холодная металлическая тяжесть. Это не пистолет воина, понял он. Это оружие палача. Оружие деспота, ставящего своих противников на колени и стреляющего им в затылок.

Ахмет повел плечами. Почему-то вдруг повеяло холодом.

– Этим оружием твой отец заставил спуститься в метро всех этих людей.

Некоторых он убил, чтобы заставить остальных быстрее шевелить ногами.

Они выжили только благодаря тому, что отец убил нескольких, чтобы спасти сотни.

Отец, говорят, был плохим милиционером. Ну и что? Но он стал отличным хозяином. Потому что теперь это были не случайные люди, попавшие в поле зрения обычного линейного милиционера. Теперь они стали его стадом. Его овечками. Его долей.

Что-что, но стричь овец и держать их в повиновении отец умел, как никто. А если иногда требуется зарезать овцу… что ж, это тоже дело пастуха. Его святая обязанность.

– Господин, быстрее! – дрожащий старческий тенор. Проклятый Мустафа. – Там стреляют! Там…

Ахмет накинул на плечи кобуру, застегнул под мышкой. Достал из-под подушки «макаров», оттянул затвор. Патрон в стволе. Отпустил (щелк), убрал пистолет в кобуру. И вдруг его накрыло… Руки задрожали, губы затряслись. От внезапной слабости Ахмет едва не упал, голова закружилась. Он дернул головой. Ухватился рукой за спинку кровати, пережидая знакомый (слишком знакомый) приступ тошноты.

Это всего лишь паника, сказал он себе.

– Господин! Что с вами? – слуга, старый Мустафа, бросился к нему. Ахмет оттолкнул его, выпрямился. Старик посмотрел на молодого хозяина, губы дрожали от обиды.

– Автомат! – приказал Ахмет резко. Мустафа зашаркал к оружейному шкафу.

Опять война, подумал Ахмет. В прошлый раз он взял отцовский «макаров» и под молчаливым руководством Рамиля показал, кто хозяин на Восстании и Маяке. Тогда он лично казнил четверых. Рамиль убил больше, намного больше. А люди Рамиля, верные только ему, убили десятки.

Он, Ахмет Второй, казнил и миловал собственной рукой. Он держал потертый «макар» горящей от пороховых газов ладонью, и ему казалось, что сквозь пальцы струится черная, жирная как нефть, отцовская тень. Накрывает все. И люди снова, как и раньше, живут в непроглядной, словно сгусток мрака, тени Ахмета Первого… и единственного.

Вставай, царь. Ахмет словно наяву услышал голос Рамиля. Пришло время царских решений.

Он снова почувствовал кислый привкус железа на языке.

Власть.

Она не дается просто так.

– Царь? – Мустафа с ломким стариковским поклоном подал «калаш». Деревянные приклад и цевье покрывала тончайшая резьба, на металле ствольной коробки неведомый мастер вытравил суру из Корана. Аль-Мульк. «Благославен Тот, в Чьей Руке власть, Кто способен на всякую вещь». Ахмет взвесил оружие в руках. Наконец-то приличное оружие.

– Царь, вам нужно бежать. Спасаться.

– Это Веган? – Ахмет выпрямился. Шелк рубашки холодил шею. По затылку прошла сладкая дрожь предвкушения. Похоже, вот он, момент, когда все меняется. Плохое время… для приморцев.

Пусть все рушится, но они – они! – ничего не получат.

Ахмет помотал головой. Все еще висит на волоске.

– Зови Рустема, – велел он Мустафе. – И Юру.

БУМММ. С потолка опять посыпалась пыль. Далекие автоматные очереди. Резкие команды. Топот ног. Похоже, приморцы действуют лучше, чем его люди. Недаром они притащили на станцию столько своих солдат. Надменные сукины дети.

Когда телохранители вошли, склонили головы – Ахмет выпрямился.

Рустем и Юра, два верных нукера, два товарища по детским играм. Теперь же – телохранители. Крупный, огромный Рустем и гибкий, жилистый, невысокий – ростом с Ахмета – Юра. Оба в настоящих шелковых рубашках – как их господин.

– Вы знаете, что будет. Вы со мной? – спросил Ахмет.

– Мы умрем за тебя, царь, – Юра всегда соображал быстрее друга.

– Несите саквояж, – приказал Ахмет. – Мы уходим. Сейчас!

– За мной, – велел он телохранителям. – Не отставать.

Коридоры, коридоры. Платформа Восстания тускло освещена редкими фонарями. Люди проснулись. Желтоватые пятна лиц плавали в полутьме вокруг идущего царя. Ахмет стремительно шагал, не оглядываясь. Он слышал тяжелое дыхание телохранителя за спиной. Рустему не мешало бы подтянуть живот, впрочем, ему в любом случае пришлось бы нелегко. Саквояж весит немало. Юра шагал бесшумно.

Знакомая дверь с надписью «КПК-ИП». Пришли.

Ахмет кивнул. Юра, верный нукер, шагнул вперед и аккуратно постучал в дверь служебки. Затем отступил на шаг.

Через некоторое время внутри зашелестели, вздохнули, протопали к двери. Щелчок взводимого курка.

– Кто там? – спросили глухо. Ахмет холодно улыбнулся. Кто-то боится, похоже?

– Это Ахмет.

Через долгую паузу дверь скрипнула, отворилась.

На пороге стоял Геращенко, представитель приморцев. Халат был запахнут в спешке. Глаза красные. В руке пистолет. Посол оглядел компанию, стоящую за спиной Ахмета. При виде оружия брови его на мгновение вздернулись вверх.

– Царь? – посол выпрямился, опустил пистолет. – Почему вы здесь?

Ахмет улыбнулся. Лицо приморца застыло. Губы побелели. В следующее мгновение Ахмет вскинул «макаров» и наставил послу между глаз.

– Я… – начал посол. – Вы не смеете…

Б-бах!

Вспышка. Отдача толкнулась в ладонь. Ахмет моргнул, когда обжигающая кровь брызнула ему в лицо. Перед глазами оплыли черные пятна.

Тело посла повалилось назад. Глухо ударилось об пол. Металлически звякнул выпавший пистолет. Вот и все.

– Здесь я царь, – сообщил Ахмет мертвецу. Ладонь ныла от отдачи. И не только это…

Знакомое ощущение. Черная, густая как нефть, отцовская власть заполняла каморку, изливалась в вентиляционные трубы, ползла по перекрытиям. В каждый крысиный ход проталкивались черные вязкие щупальца отцовской тени. Ахмет стоял, чувствуя, как высыхает на лбу кровь приморца и стягивает кожу. Площадь Восстания, Маяковская – все это накрывало черным пятном.

Ахмет чувствовал себя центром этого пятна. Пауком, вбирающим в себя колебания паутины и жизни сотен мух.

Он повернулся к нукерам. Теперь они становились его личной армией.

В глазах телохранителей Ахмет увидел уважение и страх. И еще – знакомый огонек. Жирный черный отблеск отцовской власти.

Я знаю, как надо.

– За мной, – велел Ахмет. Нукеры, зачарованные жирным блеском власти, последовали за ним без колебаний. Повинуясь сигналу, оттащили тело посла к стене – на полу остался кровавый след. Мустафа закрыл дверь. Теперь, кажется, все. Он выдохнул.

– Тебя будут искать, царь, – напомнил Мустафа. Дыхание его прерывалось, он еле успевал за молодым хозяином. Но старик был прав. Ахмет поднял брови:

– Верно.

Старик кивнул и отступил назад. Поклонился.

Что хорошо в старых слугах – они всегда знают свое место. Ахмет выпрямил спину.

– Мы поступим так, – он поднял отцовский «макаров». Большим пальцем взвел курок. Щелк.

– Что?.. – Рустем замолчал, когда Ахмет повернулся.

Телохранители попятились. Пока еще сами не понимая, почему. Почувствовали, что происходит что-то неправильное. Люди всегда чувствуют. Ахмет сделал шаг вперед, к нукерам. Поднял пистолет…

– Пусть все решит случай, – сказал он. – Но сначала… сначала я расскажу вам одну историю. А вы слушайте.

– Царь, мы… – начал Юра. Уставился в черное, воняющее порохом дуло ПМ и закрыл рот. Оружие всегда делает слова доходчивее.

Ахмет покачал головой.

– Помолчи, когда я говорю. Помните, мы в детстве играли в мифы Древней Греции? Вы знаете историю одного из подвигов Геракла? Ахмет, мой тезка, был царем плодородной и богатой страны. Но Ахмету, другу великого Геракла, было предсказано, что он умрет молодым – если не найдет добровольца, готового спуститься в подземный мир вместо него. Такой шанс дали царю боги. И что же?.. Ахмет ходил и спрашивал: детей, стариков, взрослых, мужчин, женщин. Все было бесполезно. Все отказывались. Никто не хотел умирать за царя. Даже смертельно больные цеплялись за оставшиеся им последние минуты…

Ахмет замолчал, вглядываясь в лица нукеров. В лица друзей детства. Они слушали. Все-таки, какой недостаток историй в метро! Просто голод.

– Приходит день смерти, и в это время на берег с корабля сходит Геракл, сын Зевса, великий герой. Ахмет с женой встречают старого друга.

Они пируют, а потом… Молодая и красивая жена решила заменить Ахмета в подземном царстве. Пожертвовать собой ради любимого мужа…

Великая жертва.

За ней должен прилететь ангел смерти. И вот-вот это случится. Одна из служанок рассказывает Гераклу, что произошло… и тот решает действовать. Герой сидит в засаде около мертвой жены Ахмета – и ждет. Когда прилетел посланник подземного царства, чтобы забрать душу девушки, Геракл вступил с ним в борьбу. И победил, это же Геракл. Жена Ахмета спасена. Конец истории. Все счастливы. Но… если бы не было жены Ахмета, он бы просто умер – и все. Без жертвы невозможен подвиг. Поэтому я еще раз спрошу: кто готов умереть за своего господина? А? Молчите?!

Если приморцы найдут убитого посла, они захотят отомстить. Если веганцы займут станцию, им тоже буду нужен я. Значит, и те, и другие должны меня найти. Скажем, здесь, мертвым. Рядом с послом. Понимаете? – Ахмет оглядел телохранителей. – Ангел смерти не улетит с пустыми руками. Поэтому мне нужна жертва. Кто из вас готов? Ну же! – Ахмет посмотрел на телохранителей. Бледные мертвые лица, Юра оскалился. – Не двигаться. Стоять, я сказал! Сейчас мы посчитаемся… чтобы никому не было обидно.

На самом деле выбора не было изначально.

Ахмет внезапно вспомнил. Когда они были мальчишками, то однажды, играя в заброшенном тоннеле, натолкнулись на гнильщиков. Тринадцатилетний Рустем дрался с шестью взрослыми, он тогда уже был здоровым, а маленький Юра протянул будущему царю руку. Улыбнулся, показывая выбитый в драке зуб. Вставай, брат. Мы с тобой вместе. Навсегда-навсегда. Ахмет сжал зубы. Глупые ненужные воспоминания. Кому они интересны? Кому они нужны? Жить надо будущим. Один из них обречен, тут ничего не изменишь…

Потому что сейчас рост и телосложение важнее, чем сила и воспоминания. Важнее, чем происхождение. Важнее всего, даже старой дружбы.

Ахмет взвесил пистолет в ладони. Старый отцовский «макаров» вдруг показался ему огромным и тяжелым, как…

«Благославен тот, в чьей руке власть».

…как целая станция.

– Осталось выяснить, кто умрет вместо меня? Кто добровольно пойдет в подземный мир? – Ахмет обвел взглядом подданных, покачал головой, криво усмехнулся. – Как понимаю, никто? Нет желающих?

Подданные молчали. Лицо у Рустема было такое, словно великан вот-вот заплачет. Юра выглядел злым и, пожалуй, опасным.

– Хорошо, – сказал царь. Щелкнул отключаемый предохранитель. – В таком случае, ради старой дружбы, я выберу сам.

…Кто способен на всякую вещь.

Мустафа неторопливо и осторожно, чтобы поберечь ноющие суставы (артрит!) вышел за дверь. Он в царские избранники не годился, поэтому даже не стал ждать позволения выйти.

В старости есть свои преимущества.

Невидимость, например. Никто не обращает на тебя внимания. Старик и старик, что с него возьмешь.

Мустафа подождал, прислушался. Тишина. Снова зашаркал распухшими усталыми ногами в мягких тапочках, присел у стены. Ноги почти не держали, проклятая старость. Выстрела все не было. Неужели Ахмет дал слабину? Мустафа покачал головой. Плохо, очень плохо. Его отец бы этого не одобрил. Нельзя быть слабым. Нельзя показывать слабость.

Нельзя допускать даже мысль о слабости…

Или – Мустафа поморщился – о милосердии. Потому что люди часто путают «милосердие» и «мягкость». А от мягкости до безволия всего один шаг…

Разве не этому учил наследника старый Ахмет?

– Вышел месяц из тумана, – услышал он голос молодого господина за дверью. Детская считалочка. – Вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить…

Выстрел. Звук падающего тела.

– Все равно тебе водить.

Хороший мальчик, подумал Мустафа. Утомленно прикрыл веки. Сердце стучало неровно, часто, словно надорвалось. Как хочется спать. «Мы вырастили хорошего мальчика, Ахмет, старый друг. Теперь и умирать не жалко».

«Жаль только, что он не твой сын».

Глава 4

Ведьма и жонглер

Станция Сенная, 31 октября 2033 года

Мучительно хотелось есть. Желудок, ссохшийся в крошечный неровный камушек, застыл посреди живота, вывешенный в оглушающей пустоте. Артем уже забыл, когда ел в последний раз. Может, два дня назад. Может, три…

Может, вечность.

«Интересно, что сейчас делает Лали?» Артем с трудом выпрямился, сел на лежаке. «Наверное, готовит рыбную похлебку». От этой мысли кишки сплелись в тугой узел.

Господи. Господи, как больно.

Он прикрыл глаза и как наяву увидел руки сестры – красивые, ловкие – над котелком. И запах варева…

Электрических угрей в Новой Венеции не только использовали как батареи. Их ели. Во всяком виде – жареных, вареных, копченых, сырых. Лали ложкой размешивает мутное густое варево, кусок угря всплывает, поворачивается мясистым боком… Артем сглотнул и проснулся.

Проклятье.

Так можно и сознание потерять. Он снова ощутил горький, с нотками тошноты, привкус во рту. Как хочется спать. Уснуть, чтобы хоть во сне не чувствовать голода… Нет, не выйдет. Уже не помогает. Теперь он хотел есть даже во сне. Ложился, закрывал глаза и видел похлебку, разваренный кусок угря… Видел руки сестры над котелком, крошащие в бульон сухие водоросли. У тех, коричнево-красных, был резкий кисло-жгучий вкус. В Венеции их использовали как приправу. Крупинки, летящие в бурлящее варево…

Надо вставать. Давай!

Артем ощупью выбрался из палатки, выполз на четвереньках. Не выдержал, упал грудью на платформу. Боль. Казалось, ребра скребут по камню. Бетонный пол отдавал пронизывающим тоннельным холодом.

– Встал? – Доходяга, местный знакомец, сосед Артема по гостиничной палатке, сидел на катушке от кабеля. Длинный и тощий, он выглядел умирающим от голода, однако был совершенно здоров – и, насколько Артем знал, – вполне себе сыт.

Артем, превозмогая слабость, подтянул под себя ноги, сел. Махнул рукой – привет!

– Эй, Птаха! На представление пойдешь? – Доходяга поскреб подбородок. – Хотя где тебе. Там мани стоит. А тебе даже менять нечего.

Птаха. Артем уже много раз пожалел, что назвался на станции «Орлом». Орел – Арц’иви по-грузински. Красиво. Только вот местные перекрестили его в Птаху. Стоп. Что Доходяга сказал?

Артем повернул голову. «Самое важное», неровно билось сердце.

– Представление? Какое? Где?

– Да здесь, недалеко. Ты чего, с луны свалился? Цирк же приехал!

Артем пошатнулся.

– Что-о?! Где?!

– Успокойся ты, крезанутый. Всего лишь цирк. Понял? Там, на служебке.

Служебкой местные называли служебную платформу, что находилась дальше по тоннелю в сторону Пушкинской.

Доходяга почесал в затылке, потом решился. Покопался в сумке, нехотя протянул руку:

– На, держи, пока я добрый. Смотреть на тебя страшно. Скелет, блин.

Артем сразу же отвел глаза. Но взгляд снова, как притянутый магнитом, возвращался к ладони Доходяги. К сушеному грибу, лежащему на той ладони. К аппетитному, ноздреватому, вкусному куску гриба. Рот наполнился слюной. Желудок сжался так, что, казалось, он сейчас стремительно схлопнется в одну точку, как Вселенная из рассказов учителя.

Голова закружилась.

Нет. Нельзя. Нет. Артем стиснул зубы и помотал головой. Выпрямился, в живот отдалось болью. Затем, чтобы оборвать мучительный момент, сказал:

– Н-нет, спасибо.

Доходяга удивился.

– Нет?

– Спасибо, я… – Артем сглотнул. – Не хочу. Правда.

– Не врешь?

Артем покачал головой. Не вру. Хотелось вскочить на ноги, схватить Доходягу за грудки и заорать прямо в вытянутое, желтое от курения травки лицо:

«Блин, я сытый! Сытый, блин! Убери на хер эту фигню!!»

Видимо, Артем изменился в лице. Потому что Доходяга вдруг отпрянул, словно увидел Черного Санитара. Но зато убрал проклятую руку. И на том спасибо.

– Гордый он, да. Ну и иди ты на хер, гордый. Гордый он. – Доходяга, похоже, всерьез обиделся. – Я ему… блин… а он… тварь такая…

Артем заставил себя сесть прямо.

– Извини, друг. Так что ты там… говорил о цирке?

Доходяга отвернулся, задрал нос. «Во глубине сибирских руд храните гордое молчанье», вспомнил Артем. Пушкин, кажется. Или Лермонтов.

Он с усилием разлепил губы:

– Я же сказал: извини. Извини, друг. Я очень… на самом деле. Просто… я не могу. Нельзя мне.

Доходяга мгновенно повернулся:

– Нельзя?

– Обет такой.

– Обе-ед? – протянул Доходяга мечтательно. – Обед – это хорошо.

– Да не, ты не понял. Обещание. Клятва.

Лицо Доходяги осветилось пониманием. Затем он усмехнулся. Глаза у него стали нехорошие, мутные. Артем поежился. Он до сих пор не привык к резким переменам, что случались с людьми при упоминании слов «клятва, обет». Как и «честь, совесть, долг». Видимо, это были какие-то неправильные, несъедобные слова.

– Я бы на твоем месте махнул такой «обет» на нормальный обед, – заговорил Доходяга с какой-то холодной жестокой мстительностью. Словно то, что у Артема было что-то выше желания пожрать, задевало его, Доходягу, лично. Словно это «нечто» делало его меньше, унижало.

– Клятва, значит? И что за клятва? Сдохнуть из гордости?!

Артем вздохнул. «Как с вами сложно, странные люди».

– Ты не понимаешь. Это… другое.

Доходяга отвернулся, словно Артема больше здесь не было. Тот вздохнул. Бесполезно. А ведь Доходяга еще из лучших. Вон, грибом хотел поделиться…

Артем покачал головой, выбросил Доходягу из головы. Прежде чем идти в цирк, стоило сделать еще одно дело.

Тренировка. Обязательная, как движение небесных тел. За все голодные дни и недели, с момента, как он покинул родную Венецию, Артем ни разу не пропустил тренировку.

Он кивнул Доходяге и отправился к палатке. Главное, чтобы мячики были на месте, когда он пойдет в цирк. Старые, засаленные, с надписью tennis. Два желтых и один зеленый.

Иногда приходится придумывать повод собой гордиться. Он бы и гордился… если бы смог наконец собраться с мыслями и думать не только о еде.

«Ты бы гордился мной, папа?» – спросил он в тоннельную пустоту.

Ответа не было.

Как всегда.

Артем залез обратно в палатку. Лег на тонкий матрас, отдающий вонью немытого тела и застарелой мочой. Холод бетона сквозь тонкую прослойку синтепона пронизывал тело.

Артем нащупал пальцами прореху в матрасе, засунул руку. Где же?

В первый момент его пронзило холодом, что драгоценную заначку могли украсть. Тот же Доходяга. Как украли все его вещи в первый же день на чужой станции. Это было всего полтора месяца назад, а казалось, прошла вечность… Испуг был таким сильным, что сердце замерло. На пару мгновений. А потом застучало резко и быстро, по нарастающей.

Все пропало, подумал Артем. Столько ждать, искать… чтобы так бездарно, в последний момент…

И вдруг его пальцы наткнулись на холодный цилиндрик патрона. Артем выдохнул. Есть! Один-единственный. Девять миллиметров, от «макарова». Артем сжал его пальцами – до боли. Облегчение было таким сильным, что парень почувствовал себя полностью вымотанным.

Один патрон. Сколько это еды?

Намного больше, чем у него было в последнюю неделю. Он сейчас превратился в тень прежнего Артема.

«Оно того стоит?» – спросил он сам себя. И ответил: да, несомненно.

Как она на него посмотрит? Что увидит? Неужели опять смущенного, красного, взъерошенного, смешного мальчишку? Как в тот раз, в палатке.

Холод патрона в ладони.

…Он попросил тогда погадать ему – на будущее. Разноцветная палатка, украшенная аляповатыми магическими символами. Он откинул полог, шагнул, пригнувшись, в полутьму. Гадалка сидела в глубине, на цветном коврике. Рядом, в железной плошке, тускло горел масляный светильник.

Глаза женщины в полутьме поблескивали.

– Подойди, – сказала она. – Смелее.

Артем неловко подошел, чувствуя, как отказывают ноги, сел перед ней. Гадалка смотрела, не мигая. Темные глаза, смуглая кожа. Половина лица словно растворялась в темноте. Артем вдруг вспомнил и, торопясь, вытащил жирного угря, завернутого в кусок полиэтилена. Плата за предсказание. Плата за будущее. Неуклюже бухнул на огромное, порыжевшее от времени, серебряное блюдо.

Щедрая плата.

Пауза.

– Меня зовут Лахезис, – сказала гадалка.

Она подняла взгляд. Лицо ведьмы оказалось на свету. Лицо было наполовину изуродовано…

В тот же миг Артем, сын Георгия, понял, что пропал. Окончательно и бесповоротно.

Провалился в бездонный взгляд изуродованной гадалки – и с тех пор падает, падает, падает…

– Спишь? – его толкнули в плечо. Артем вскинулся:

– А? Что?!

Доходяга неловко повел головой, словно ему жали плечи. Пока Артем блуждал мыслями где-то далеко, он следом забрался в палатку и сидел теперь на своем лежаке – темный сгорбленный силуэт с острыми коленями.

– Ну, ты идешь, нет? – спросил Доходяга нарочито грубовато. – В цирк свой?

Артем вспомнил. Мгновенно проснулся:

– Иду.

Платформа под ногами качнулась, словно была из мягкой резины. Артему казалось, что ноги проваливаются в камень. Легкое головокружение. Чтобы не упасть, ему пришлось упереться рукой в стену. От рези в животе Артема согнуло. Не выпрямиться. Он прислонился головой к холодному камню, пережидая приступ. Стало немного легче.

Доходяга смотрел на Артема с жалостью.

– Эх ты, Мимино, – сказал он.

Отлично, подумал Артем с легкой горечью. Теперь я уже Мимино – «ястреб-перепелятник», самый мелкий и жалкий из хищных птиц.

Ну, хоть какой-то прогресс после «Птахи». Только не вперед, а куда-то… в сторону.

Усилием воли он выпрямился, оторвался от стены.

– Ладно, пошли, – сказал. – А то опоздаем.

Они почти успели.

Служебная платформа была освещена фонарями, расставленными по окружности огромного ковра. Артем вспомнил, ему говорили. Такой ковер – главное сокровище цирка, священная вещь, без которой цирка не существует. Ковер был грязно-зеленого цвета, местами с заплатами. Над платформой циркачи натянули канат. Еще несколько фонарей были закреплены под сводом станции на веревках, так, что тусклый свет падал на ковер, оставляя зрительскую часть в темноте. Зрители сидели прямо на полу.

Представление уже началось, парад-алле они пропустили. Жаль. Артем с Доходягой отдали плату за вход лысоватому мужику с лицом клоуна, протолкались поближе к ковру. На них шикали и ругались. Доходяга на ходу моментально и метко огрызался. Артем сел и выпрямил спину. Помни. Ты – гордый, сильный, резкий. Ты – наполовину грузин, наполовину русский.

Угу. Худой, с выступающими скулами, с мрачно горящими голодными глазами. Угрюмый и злой. Весь в синяках и царапинах, в лохмотьях. На ладонях кровавые следы от постоянного сжимания кулаков.

Я… – напомнил он себе.

(витязь в тигровой шкуре, рыцарь в шкуре леопарда)

…жонглер.

Зазвучала музыка. Представление началось.

Он сидел среди зрителей и ждал ее. Ему было все равно, кто и как выступает, какие номера или фокусы показывает. Он ждал ее. Гадалка, изуродованная предсказательница. Ведьма. Артем задохнулся на миг. Он бы любил ее, будь она все еще красавицей… но по-настоящему он любит ее такой, как сейчас – изуродованной, наполовину нечеловеческой. Темной и опасной, вспыльчивой и сварливой…

Прекрасной.

Зрители зааплодировали, заулюлюкали. «Браво! Браво!» Артем поднял голову и наконец-то увидел, что происходит на арене.

Левое предплечье силача было обмотано бинтами почти до локтя. Артем тоже иногда так делал, чтобы не повредить запястья, когда тянешь из воды тяжелые клетки с бьющимися угрями. Он вдруг ясно представил мертвенный запах угрей, холодный и влажный, смешанный с назойливым душком озона и горелой изоляции.

Новая Венеция, дом. Электрические угри. Голубые вспышки. Искры, пробегающие между пальцами. Холодное утро Новой Венеции. Над водой стелется туман – вентиляционные установки опять нагнали теплый воздух с поверхности, дальше двух метров уже ничего не видно. Огни в тумане кажутся размытыми. Нос лодки бесшумно рассекает воду. Из тумана медленно, как во сне, выплывают плоты, сделанные из пластиковых бутылок и досок. На плотах высятся крошечные домики, сколоченные из хлама и кусков пленки, они кажутся игрушечными. Артем так ясно представил это, что почти услышал неумолчный тихий плеск воды под досками настилов и легкий скрип дерева.

Он помотал головой. Вернулся гул цирка, дыхание и возгласы сидящих вокруг людей. Вернулась тяжелая горячечная атмосфера восторга и любопытства.

Аплодисменты. Гулкие хлопки…

Артем посмотрел на арену и присвистнул. Даже погруженный в лихорадочное ожидание, он не мог не оценить: силач вынес на плечах настоящее древнее деревянное пианино! Силач размеренно ступал, лицо сосредоточенное, а на пианино, изогнувшись самым соблазнительным образом, возлежала полуобнаженная юная блондинка. Светлые волосы ее (вымытые! Артем даже отсюда чувствовал, как они пахнут сухой чистотой и цветочным мылом) струились по пианино.

В толпе восхищенно присвистнули, но, как оказалось, совсем по другому поводу:

– Смотрите, карлики!

Только тогда Артем оторвал взгляд от изгибов девушки и заметил, что на пианино она не одна. На верхней крышке, по разным краям устроились лилипут и лилипуточка. Лилипут был в белом смешном пиджаке с бабочкой. Артем однажды видел такой костюм на обложке древнего журнала, только там вместо лилипута был суровый белобрысый мужик с лицом как рельса и с голубыми глазами убийцы. В руке у мужика был незнакомый автомат с оптическим прицелом. Надпись под фото гласила: «Бонд. Джеймс Бонд». Круглое детское личико лилипута украшали морщинки, отчего этот мини-Бонд казался постаревшим ребенком – но с такими же глазами убийцы, как на фото.

Артем поморгал. Да нет, ерунда. В следующее мгновение лилипут улыбнулся, и ощущение исчезло. Он был очарователен. Хотя явное уродство… Артем поморщился. В Новой Венеции мутантов не особо жаловали. Заглядывал к ним однажды на станцию великан с зеленой кожей… Шуму-то было! Чуть стрелять не начали.

Напротив, лилипуточка выглядела не ребенком, а суровой взрослой женщиной – только маленькой. Она была в детском розовом платьице с блестками и лихо курила толстую самокрутку. Дым клубами плыл над ее головой и над пианино.

Похоже, этот номер был одним из гвоздей программы. Зрители кричали и аплодировали.

Силач дошел до центра ковра и выпрямился. Пианино он по-прежнему держал на плечах. Зазвучала музыка.

– Ап! – сказала блондинка. Она изящным движением встала на ноги и выгнулась так, что белое платье обрисовало гибкую фигурку.

Зрители сходили с ума. Артем решил, что скоро оглохнет.

Кто-то бросил на арену патроны, они сверкнули в лучах фонарей и со звоном рассыпались у ног силача. Тот учтиво поклонился вместе с пианино. Вслед за этим полетели еще патроны, ручной фонарик и даже батарейки. Блондинка благодарила дарителей воздушными поцелуями. Зрители кричали и неистовствовали…

«Нравится? – подумал Артем. – А что вы скажете, когда выйдет Она?»

Душно. Холодный пот выступил на лбу, Артем вытер его дрожащей рукой. Тошнота снова подступила к горлу, горечь тлела на языке. Словно от громкой музыки, света, смеха, ярких костюмов, радостных выкриков и всей цирковой атмосферы Артему становилось хуже. Дурацкая слабость, не вовремя…

Держаться.

Осталось немного. Скоро выйдет она.

Она не появилась. На номере с пианино закончился первый акт, медленно, как угорь, вытянутый за хвост из воды, протянулся антракт… Начало второго акта. Артем равнодушно, как в сонном бреду, пропустил и зверей, и укротителя с желтой ленивой змеей. Змея называлась питоном. Питон, лежащий на плечах укротителя, медленно изгибался, стягивал кольца и поднимал плоскую желтую голову с равнодушными, холодными глазами. В какой-то момент Доходяга, подскакивая в избытке чувств, заехал Артему локтем по ребрам – тот дернулся, на мгновение вырвался из мучительной жаркой дремы… и увидел, что у питона на самом деле две головы…

Артем вздрогнул.

Ее все не было. Вот и финал. Отзвучали последние хриплые аккорды циркового гимна. После представления Артем некоторое время сидел, не в силах поверить. Катастрофа. Зрители расходились, шумно обсуждая увиденное, лица их были живые и азартные, но Артем не замечал ничего. Его толкали и задевали, он равнодушно сидел.

Ее не было.

Что происходит?

Кто-то тронул его за плечо. Потом усиленно затряс. Артем поднял взгляд… Доходяга! Вернулся.

– Не пойдешь? – спросил Доходяга.

Артем покачал головой.

– У меня здесь дело.

– Еще один обет? Ну, ты крейзи, – сказал Доходяга. – Зачем тебе цирк? Циркачи, они знаешь, какие резкие? Один тут со станции пробовал подкатить к их беленькой… грубовато, правда. Так потом его в дальнем тупике нашли…

– Мертвого? – спросил Артем машинально. На самом деле его это совершенно не интересовало.

– Хуже! Живого. Только ему руки с ногами местами кто-то поменял.

– Угу.

Артем помолчал. Потом протянул руку:

– Спасибо тебе. За все.

Доходяга растерянно покачал головой.

– Ну, ты крейзи. Честное слово, таких крейзи, как ты, я еще не видел… Ладно, бывай… Орел.

Доходяга пожал Артему руку и ушел. Все так же качая головой, словно не мог понять, откуда берутся такие чокнутые. Все ушли. Артем помедлил, мягко вскочил на ноги. Несмотря на холодный пот, дрожь, как в лихорадке, он все еще мог двигаться и действовать быстро. Артем молниеносно, пока его не заметили, перебежал через неосвещенное пространство на другую сторону ковра. Здесь, недалеко от арены, светились несколько палаток. Здесь жили циркачи. Если Лахезис жива, ее надо искать в этих палатках.

Артем прошел между палатками. Только голова кружилась и сердце больно билось в грудную клетку… Проклятая слабость, одышка.

Сколько он не ел? Долго.

Сейчас бы пригодился тот Доходягин гриб… Артем выдохнул. Еще немного, и он грохнется в голодный обморок. Он усилием воли заставил себя выпрямиться. И вовремя. Между палаток появился помятый и седой, в некоем подобии красного мундира, служитель цирка. Он принес метлу и начал сметать мусор, кряхтя и поминая чью-то (возможно цирковую) мать.

Артем, незамеченный, смотрел, как прутья метлы касаются мраморного пола, сгибаются… Служитель мел. Старательно, но довольно бестолково. Затем он, видимо, притомился. Сел на сваленные горой баулы и достал из-за пазухи маленькую стеклянную бутылку. Артем подождал, пока служитель выпьет. По опыту он знал, что алкоголь делает некоторых людей добрее. Некоторых – наоборот, но тут уж не угадаешь…

Когда бутылочка исчезла за пазухой, Артем вышел на свет.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Ты чего хотел, парень? – служитель не удивился. Артем заподозрил, что тот выпил уже не в первый раз и теперь совсем-совсем добрый.

– Где она? Гадалка?

– А тебе зачем? – служитель оперся на метлу и нахмурил брови.

Артем вздохнул. Потом объяснил, что сам издалека и пришел специально на представление – ради ее номера. Номера, который он когда-то видел и был поражен… Артем рассказывал и, в общем-то, ничего не придумывал. Он до сих пор был под впечатлением. Хотя номер тут, в сущности, ни при чем.

Причина была в ней. И только в ней.

– А ты не врешь, парень?

– Нет.

– А! – сказал служитель. И Артем понял, что он поверил. – Здесь твоя гадалка. Приболела она, парень.

– Ч-что? – он покрылся холодной испариной. Неужели? Что с ней?!

Наверное, он изменился в лице. Служитель замахал рукой:

– Не-не! Все будет в порядке, Эзра сказал. Только ты никому, ладно? Торгаши больных не любят, сразу заберут. Карантин, все дела… Она в палатке отлеживается. Лерка цирковая. А мы своих не сдаем… – служитель спохватился, что только что это сделал. – Э… я тебе ничего не говорил! Понял, паря?

– Где она?

Служитель почесал затылок. Подумал и сказал:

– Я тебе про палатку со змеями тоже не говорил? Так вот, если спросят, Лерки там нет и никогда не было. Понял, парень?

Артем кивнул. Он понял.

– Я могу… к ней?

– Только… – служитель вдруг протрезвел, остро взглянул Артему в глаза: – Ты смотри, аккуратней, питону не попадись. А то нам обоим достанется на орехи. Если вдруг попадешься, ты меня не видел, я тебя не видел. Ферштейн?

Питону? Артем покрутил головой, не понимая. А! Это та ленивая желтая змея! Двухголовая, вспомнил он. Легкий холодок пробежал по спине. Ерунда. Она же должна быть в клетке? Или в этом… как его? Аквариуме?

Артем пожал плечами и согласился.

Это была самая большая палатка. В палатке с черными силуэтами изогнутых змей на ткани – нарисованных грубо, но с какой-то странной мощью – горел слабый свет.

Артем мгновение помедлил. Сжал кулаки.

Потом откашлялся и шагнул внутрь.

– Кто там? – спросил женский голос. Ее голос.

Артем жадно вгляделся. Она полулежала на подушках, в тени. Страшно худая. Красивая – но какой-то уже страшной обреченной красотой. В руке у нее была зажата сигарета с длинным мундштуком.

– Это… это я, – сказал Артем.

– Кто я?

Сердце билось так громко, что он боялся не расслышать. Голова кружилась.

– Это… – он прокашлялся. – Мы с вами… Помните? Венеция, восемь месяцев назад… Вы мне еще нагадали… помните?

– Ты пришел ради меня? – она совсем не удивилась.

Он с вызовом посмотрел на Лахезис. «Да, ради тебя».

– Возьмите меня с собой, – сказал он твердо.

Лахезис выпустила дым и медленно подняла голову. Усмехнулась – совсем устало. Изуродованное лицо казалось постаревшим, истонченным.

– Зачем?

– Вы же можете видеть будущее? – он помедлил. – Тогда… почему спрашиваете?

Лицо ее изменилось. Дрогнуло.

Шелест ткани за спиной. Негромкое:

– Та-ак.

Артем обернулся. За его спиной, откинув полог, стоял силач – тот самый, с пианино. Вблизи он оказался не таким высоким. Ростом лишь чуть выше Артема – но мощный, налитый силой, и потому выглядел настоящим великаном. Был он по-прежнему в синем костюме для выступления, только накинул на шею полотенце. На мгновение Артему вспомнилась желтая двухголовая змея и ее холодное касание…

Силач перевел взгляд на гадалку, поднял брови. Мол, что происходит?

Вот и все, подумал Артем. Сейчас она скажет «не знаю, кто это» и меня выкинут отсюда.

Лахезис сказала:

– Возьмем мальчика с нами.

«Мальчика?» Кровь бросилась Артему в лицо. Он для нее – всего лишь мальчик?! Он сам не заметил, как оказался на ногах.

Невыносимо захотелось выбежать отсюда. И уйти подальше, на другой конец метро. Выйти на поверхность, в мертвый заброшенный Петербург и задохнуться там от радиоактивного воздуха… Завербоваться к диггерам и рвануть в обреченный поход к Москве. Чтобы они все… Чтобы она… Тогда она пожалеет!

«Мальчик?!» Артем постарался взять себя в руки. Что ты как мальчишка, на самом деле. Но обида осталась…

Силач поднял взгляд. Глаза у него оказались маленькие, глубоко утопленные в мощный череп. Светлые и тусклые, как глаза сторожевой собаки. Артем поежился.

Силач почесал забинтованное предплечье.

– Зачем? – по лицу великана можно было подумать, что Артем ему смертельно надоел.

– Игорь, ну что за вопросы? Каприз у меня такой. Могу я немного покапризничать, а?

Великан тяжело вздохнул.

– А что он умеет? – Артем сообразил, что великан, названный Игорем, не стал мягче. Просто постарался смягчиться – ради нее.

Лахезис усмехнулась, бордовые губы изогнулись. Страшноватая полуулыбка.

– Спроси у него сам.

Игорь повернул голову, покатал желваки.

– Ну? – спросил он наконец.

«Это мой шанс!» Вместо ответа Артем сунул ладонь за пазуху и вытащил мячики. Глаза силача на мгновение расширились, Лахезис улыбнулась. Артем начал жонглировать. Подкидывал, ловил, снова подкидывал. Он чувствовал, как дрожит у него щека в нервном тике. Но продолжал работать.

Великан смотрел внимательно. Но глаза – Артем сглотнул – глаза были равнодушные. Это выбило его из спокойствия духа, из того состояния отрешенности, что необходимо жонглеру. Артем растерялся. И вдруг едва не уронил один из мячиков. Черт!

Ругнулся про себя. И черт побери – следующий мячик выскочил из руки и укатился под ноги силачу. Игорь даже бровью не повел, продолжая смотреть на Артема своим холодным, тусклым взглядом…

Не собака, подумал Артем. Змея. Большая ленивая змея.

Артем остановился.

– Все? – спросил великан. И Артем понял, что свой шанс он только что проморгал.

– Я… я… Все.

Силач уже не смотрел на него. Лахезис поникла, словно он, Артем, как-то ее подвел.

– Игорь, – сказала она и замолчала. Силач кивнул. Словно они вели разговор, понятный только им двоим.

Это был провал.

Артем вышел из палатки, не чувствуя под собой ног. Остановился перевести дыхание, оперся ладонью о стену… с удивлением отдернул руку.

Перед входом в палатку стояло пианино. Древнее, поцарапанное, с облупившимся на краях лаком. Настоящее, из красного дерева, с латунными педалями. То самое пианино, что силач выносил на плечах во время представления. Крышка была откинута. Артем видел черно-белую улыбку старого инструмента.

Что это меняет? Ничего.

Артем подошел к пианино. «Фоно», называла это мама. Положил руки на клавиши. Медленно, вспоминая, каково это, погладил теплые, словно из слоновой кости (как рассказывается в старых книгах), клавиши… Потом осторожно нажал.

«ДООО», вывело пианино, просыпаясь. Пауза. Артем, не поворачиваясь, вдруг понял, что силач и Лахезис стоят за его спиной. «Ну и пусть! К черту!»

Запинаясь, он сыграл начало «К Элизе». Только одну мелодию, без басовой партии.

Иногда забывал ноту и искал на ощупь. Словно путь в темноте заброшенного тоннеля. Где-то там должны быть люди, нужно только найти к ним дорогу. Артем находил и двигался дальше. Инструмент был расстроен, но не так сильно, как можно было ожидать…

Дойдя до финала, Артем остановился. Он слышал негромкие голоса – циркачи собрались со всех сторон лагеря. Спиной он чувствовал их взгляды – удивленные и озадаченные. Потом мысленно плюнул, вернулся к началу сонаты и начал играть «К Элизе» уже по всем правилам – в две руки.

…И звуки поплыли над головами, вкрадчивые, как смерть…

Это была странная, хромая, неровная, со сбитым ритмом «Элиза». Но это была его лучшая «Элиза». Прекрасная, как умирающий рассвет обреченного мира. Артем играл. Финальная нота отзвучала под сводом заброшенной платформы, в тесном, сыром и душном метро. В последнем убежище загнанного в угол человечества… В аду.

Наступила тишина.

Потом раздались аплодисменты.

Артем помедлил и повернулся.

Они смотрели на него. Все. Циркачи маленькие, и циркачи большие, красивые и не очень, нелепые и совершенно нелепые. Лицо Лахезис было странным. Словно мучительное воспоминание исказило черты гадалки. Лахезис медленно кивнула Артему и прикрыла глаза: и живой, и мертвый. Затем повернулась и ушла, хромая, обратно в палатку.

– Играешь? – произнес Игорь. Артема неприятно удивило выражение, мелькнувшее в глазах силача – словно наконец-то он сделал что-то стоящее. Словно в этом тренканье на старом пианино было нечто особое, непостижимое для обычного человека.

Какое-то волшебство.

Артем выпрямился. Голова кружилась настолько сильно, что он боялся в любую секунду потерять равновесие. А это… нельзя. Он мужчина. Он воин. Он сильный.

– Немного.

На мгновение ему показалось, что Игоря пробило насквозь.

Но великан уже справился с собой. Лицо вновь стало скучающим.

– Ну, сыграй еще… твое немного.

На смену радости пришла злость. Ах, так. Нашли себе ученую обезьянку!

Он резко дернул рукой… Помедлил и мягко, аккуратно закрыл крышку. Пианино что, пианино не виновато. Это все люди.

«Гордый?» – вспомнил он слова Доходяги. «Иди на хер, гордый».

Хорошо, подумал Артем зло. Пойду на хер.

Резь в желудке стала невыносимой. Артем повернулся и сделал шаг. В следующее мгновение пол под ногами качнулся, полетел прочь. Земля больно ударила по затылку…

И все исчезло.

Глава 5

В клетке

Станция Владимирская, час X + 32 минуты

БУММ. БУММ. Пыль плавала над головами. Толчки горячего воздуха. При каждом разрыве люди, сидящие на платформе, пригибались. Серое поле ныряющих голов…

Герда растерянно огляделась. Она закончила перевязывать раненого, забросила на плечо тяжелую медицинскую сумку, пошла к следующему. Люди на платформе расступались, давая Герде дорогу. Постоянный госпиталь некогда было ставить, в любой момент мог прийти приказ об эвакуации станции.

Похоже, мы проигрываем, подумала Герда. Приморцы проигрывают.

Сумка оттягивала плечо. Час назад посыльный приморцев доставил ящик медикаментов, вручил Герде и отбыл, даже расписки не взяв. Чего в ящике только не было! Бинты, пластыри, жгуты, степлер для ран (!!), пол-литровая бутылка с темным, видимо, кустарной перегонки, спиртом. Перекись водорода с истекшим сроком годности, полувысохший йод, даже антибиотики и обезболивающие. И почему-то целая связка таблеток канефрона, словно в полевых условиях есть время лечить хроническое воспаление мочеполовой системы. Ящик был поистине золотым. Герда так набила сумку, что теперь с трудом таскала ее. Но своя ноша не тянет.

Только повод совсем не радовал.

Когда дают столько, значит, понадобится в десять раз больше. Первый закон начальственной щедрости. А когда чего-нибудь не хватит, спросят с тебя. Второй закон.

Елки зеленые! Опять!

БУММ. Далекие выстрелы. Крики. Опять БУМММ. Хлопок по ушам. Толчок теплого воздуха был настолько мощным, что Герда едва не упала. Тусклый свет карбидок заколыхался. Центральное освещение станции было отключено, несколько минут назад мимо пробежала команда техников. Возможно, они отправились демонтировать генератор, чтобы вывезти его в тыл, в Большое Метро.

БУМММ. Герда уже перестала пригибать голову, как делала каждый раз вначале. Ко всему привыкаешь. До этого владимирцы жили в ожидании войны, сейчас будут жить в военное время. БУММММ. Особенно сильный взрыв. И вдруг – тихо. Люди на платформе начали переглядываться. С тревогой и недоумением. Ко взрывам уже привыкли, но что означает тишина?

Вдруг, на выходе в сторону Достоевской, раздался шум. Герда повернулась и увидела, как какой-то человек в сером камуфляже что-то крикнул и махнул рукой. Долгая пауза. В следующее мгновение сидящие на платформе люди разом поднялись. Как роботы. Заплакал ребенок. Шелест и тихая ругань. Какая-то женщина запричитала воющим голосом: «Что же это делается… что же делается?!» Люди молча затоптались, почти на месте…

– Что происходит? – долетело до Герды. И в ответ: «Эвакуация, эвакуация».

Эвакуация. Какое неуютное слово.

– Вперед! Вперед! – приказал военный. В этот раз девушка расслышала слова. – Двигаемся медленно, но не останавливаемся. Не спешите! Все успеют! Все уйдут! Никого не оставим… Никого не…

Люди начали потоком вливаться на лестницу к переходу, исчезали между огромных колонн. Паники не было, было какое-то жутковатое оцепенение, словно из человеческих тел выпустили всю кровь и энергию, и они теперь переставляют ноги по инерции, как автоматы. Герда покачала головой. Только что все жили налаженной привычной жизнью… и вот этой жизни больше нет. Ничего нет.

Весь свой нехитрый скарб люди тащили с собой. Дети жались к родителям. От карбидок, оставленных на платформе, метались по потолку станции чудовищные, искаженные тени.

– Быстрее! – приказал вдруг военный, словно забыл, что только что приказывал не спешить. – Быстрее! Не останавливаться!

Поток ускорился. Герду едва не сбили с ног. Ее задевали и цепляли баулами. Она протолкалась сквозь человеческий поток и выскочила в пустое пространство, прямо к человеку в камуфляже. Сердце колотилось как бешеное.

– Куда?! – закричал военный, увидев Герду. Он оказался молод, лет двадцати. Лицо осунувшееся и серое, под глазами черные круги, словно у военного были проблемы с почками. – Быстро за остальными!

– Я… – начала Герда. Ее оборвали.

– Без разговоров! Вперед! – от крика на его губах выступили белые капельки слюны. – Я сказал!

Люди шли.

…Достоевскую, темную и страшную, владимирцы проходили на автопилоте. Герда почти не успела ничего увидеть. Местные миновали станцию, не глядя по сторонам, они избегали Достоевской даже в мирное время. Жутковатый черный лик Петербурга Достоевского смотрел на проходящих с мозаичного панно. Со скорбной усмешкой. Герде казалось, что давно умерший писатель злорадствует… Как приморцы вообще здесь находились и даже жили? Герда увидела сложенные мешки с песком, пулемет на станине, свернутые армейские койки. Работал генератор – по воздуху плыл удушливый привкус дыма. Значит, приморцы устроились здесь основательно. Рядом стояли солдаты с оружием. Они провожали беженцев взглядами…

Сочувствия в этих взглядах не было.

Тоннель в сторону Спасской. Люди, люди, люди. Топот множества ног, лучи фонарей, мечущиеся по потолку и стенам. Плеск воды под ногами, дробящийся эхом по тоннелю…

Впереди нарастал какой-то мощный звук, пульсирующий, ритмичный, мощный.

Люди останавливались. Теперь, когда беженцы растянулись по всему тоннелю, стало свободнее – и масса утратила импульс, заданный страшным словом «эвакуация». Людей начали одолевать сомнения.

Шум приближался. Громче и громче.

– Смотрите! Смотрите!

Люди останавливались, вытягивали шеи.

Потом Герда увидела. Рослые парни в черном бежали по тоннелю колонной, держа подобие строя. Бухали сапоги и ботинки.

Герда узнала их. Морские пехотинцы с Чкаловской, выходцы с погибшего острова Мощный. Вчера Василий Михайлович говорил, что они придут. Моряки единственные двигались в сторону Владимирской. Колонна крепких молодцов в черных бушлатах промчалась мимо Герды, бухая сапогами по залитому водой тоннелю. Грязные брызги летели во все стороны, попадали на одежду и лица. Люди молчали.

Вооружены моряки были на загляденье. Новенькие черные автоматы, на бушлатах жилеты с множеством карманчиков, запасные магазины, на поясе чуть ли не у каждого – гранаты… Может, и не сдадим станцию, подумал Герда с надеждой. Такие молодцы разве не удержат «зеленых»?

Колонна пробежала.

Какой-то человек с искаженным лицом внезапно закричал им вслед:

– Зачем вы это делаете?! Уходите на хер отсюда! Что вам здесь нужно?!

Эхо летело по тоннелю. Владимирцы молча смотрели.

Человек продолжал кричать. Багровое лицо казалось безумным, диким. Наконец, какая-то старушка в серой шали, похожая на учительницу, подошла к крикуну. Помедлила и – залепила пощечину. Бац!

Мужик замер. Заморгал круглыми удивленными глазами, поднял ладонь к лицу, словно не веря…

– Постыдитесь, – сказала старушка негромко, но ее голос разлетелся далеко по тоннелю. – Кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую.

Тишина.

Мужик, наконец, пришел в себя, замахнулся… Герда шагнула вперед, чувствуя, что не успевает. Прежде чем мужик успел ударить, его сбили с ног. Удар. Плеск. Рядом со старушкой встал голенастый подросток. Герда его узнала: Коля из соседней палатки. Он всегда казался девушке чересчур скромным и тихим.

Больше он тихим не был. Кулаки подростка были сжаты, в темноте белели костяшки.

– Даже не вставай, – сказал Коля мужику. Голос его вибрировал от баса к тенору и обратно, но это почему-то не казалось смешным. Коля повернул голову к старушке: – С вами все в порядке, Нель Иванна?

Старушка улыбнулась.

– Все хорошо, Коленька. Пойдем. Оставь его… бог с ним.

Коля шагнул к мужику. Тот был выше его ростом и намного крупнее, и в другое время Коле бы точно не поздоровилось, но тут…

– Трус, – тихо и отчетливо сказал Коля. – Жалкий трус.

Мужик сжался и промолчал. Только смотрел исподлобья с ненавистью.

– Черт с тобой, – сказал подросток. Повернулся к старушке, забрал ее баул и подставил локоть. – Пойдемте, Нель Иванна. Я вас провожу, можно?

Вслед за этой парой пошли остальные. Герда споткнулась. Елки зеленые! Сумка сорвалась с плеча, плюхнулась в грязь…

Герда с трудом выпрямилась. Проклятая тяжесть. Все плечо оттянула. Девушка наклонилась, чтобы поднять сумку…

– Разрешите? – мужской голос.

Сильная рука вздернула сумку вверх – легко, как невесомую. Герда подняла взгляд.

Перед ней стоял один из моряков со Чкаловской. Рослый, белобрысый, с насмешливыми морщинками-«лапками» в уголках глаз.

– Ого, – сказал морпех. – Сестричка, да у тебя тут кирпичи, что ли?

– Спасибо, – Герда кивнула, протянула руку. Морпех аккуратно повесил ей сумку на плечо, отпустил. Герда еле удержалась, чтобы не охнуть. Все жадность, жадность…

– Щеглов, догоняй! – долетело из тоннеля. Белобрысый морпех подмигнул Герде, потом вдруг посерьезнел.

– Уходите быстрее, – сказал он негромко. Насмешливые «лапки» в уголках глаз дернулись. – Сейчас начнется.

Морпех кивнул ей, развернулся и побежал. Через несколько мгновений от его присутствия остался только легкий мужской запах пота и табака. И, кажется, соленого дальнего моря…

Надеюсь, с тобой все будет хорошо, подумала Герда с тоской. Пожалуйста, морячок, выживи.

Сумка оттягивала плечо. Герда поставила ее на землю, перевела дыхание и с ходу, словно атакующий лемминг, забросила ремень на другое плечо. Раз, два!

Исход с Владимирской продолжался. Герда вдруг вспомнила, что не видела сегодня шерифа. Где Василий Михайлович? Неужели отстал? А как же… Герда остановилась. А как же мой пациент? А как же раненые? У приморцев, конечно, есть свои медики. Но… вдруг ее помощь будет не лишней?

«Все бы тебе котят спасать… или тигров» – вспомнила она слова Василия Михайловича.

Герда развернулась и пошла против потока. Люди иногда смотрели на нее с недоумением, но никто не окликнул. В сущности, никому не было до нее дела.

Через некоторое время Герда увидела толпу, идущую в сторону Спасской. И вздохнула с облегчением. Все-таки шериф не забыл. Это топали заключенные из местной тюрьмы, на некоторых были наручники. Впереди шел тощий нескладный парень в голубой рубашке. Кеша, помощник шерифа. Остальные помощники подталкивали заключенных дубинками и прикладами автоматов.

– Пошевеливайся, убогие! Вперед! – командовал Кеша. В руке у него был пистолет. – Живее, живее, мать вашу!

Они прошли мимо Герды. Герда огляделась, снова пробежала взглядом по колонне заключенных. Все на месте, кажется… кроме одного.

Герда обогнала колонну, окликнула помощника:

– Кеша! Кеша!

Помощник нехотя повернул голову, остановился, посмотрел надменно.

– Чего тебе?

– Где Василий Михайлович?

– Там, – Кеша вдруг расплылся в злорадной, мерзкой ухмылке. Мотнул головой. – Сзади. Догоняет.

Что означает эта ухмылка, Герда не поняла.

– А где этот… – она на мгновение замялась. – Дьявол который?

– Кто? Дьявол?.. Лысый, что ли? Шеф его увел.

– Куда? Зачем?

Кеша оскалился.

– Я откуда знаю? Начальство приказало. Перевели этого урода из общей камеры к нам в шерифскую, там еще один бродяга сидел…

– Но шериф должен их вывести! Если веганцы…

– Откуда я знаю?! – закричал вдруг Кеша. – Это вообще не мое дело! Не стой на дороге! – он отпихнул ее сторону, грубо. – Не до тебя. Вперед, вперед!

Герда отступила в сторону. Вот мелкий засранец. Ладно, потом.

Василий Михайлович отстал от своих помощников метров на пятьдесят. Он шел неторопливо, словно никуда не торопился. И шел один. Значит, заключенные… и дьявол тоже, остались на Владимирской…

Герда встала перед шерифом. Тот нехотя остановился, поднял голову. Лицо его было помятым, бесформенным.

– Василий Михайлович! Василий… – Герда замолчала. – Где этот… Дьявол? Индеец?

Шериф посмотрел на нее взглядом с хитрецой, улыбнулся. Герда внезапно поняла, что от него бьет перегаром. Словно дубиной, наотмашь.

– Василий Михайлович, вы опять?!

Шериф пьяно мотнул головой.

– Н-не твое… д-дело.

– Где он?!

Глаза шерифа были пустые. Мутные. Мертвые.

– Василий Михайлович!

– Т-тебе какое дело? Что ты вечно… л-лезешь? Ничего с ним не будет. О себе… п-подумай. Б-будешь?

Шериф достал металлическую фляжку с гербом, протянул девушке.

– Т-ты только попробуй, сразу п-полегчает… Я…

Герда не дослушала. Развернулась, обогнула шерифа и побежала вперед, на Владимирскую.

– Вот же д-дура, – сказал шериф. Покачнулся, не удержал равновесие и сел задницей между рельсами. Прямо в лужу.

Шериф поднес фляжку к губам, запрокинул… потряс надо ртом. Пусто!

Он отбросил фляжку в сторону.

– И ты д-дура, – сказал он и вдруг заплакал. Мимо брели беженцы. – И я д-дурак.

* * *

Ему снился Васильевский остров, ночь, зима и снег, падающий крупными хлопьями. Ему снился черный человек, стоящий посреди улицы, снежинки опускались на его плечи и волосы – так, что они почти уже превратились в сугробы. Слева и дальше темнел покосившийся силуэт Лютеранской церкви. Кажется, на его крыше застыли крылатые тени.

Убер пошел вперед. Веки залепляло снегом, ноги проваливались в свежие сугробы.

Почему-то было важно дойти до этого человека. Убер не знал, почему, но это… это было нужно сделать.

Убер шел.

Уже было видно, что на человеке – разодранный во многих местах рабочий комбинезон «мазута». Человек стоял спиной к Уберу, глядя на темную громаду Лютеранской церкви.

В последний момент человек обернулся.

Убер сделал шаг назад. Замер. Даже во сне он чувствовал, как холод пробежал по выбритому затылку.

– Мандела… – он запнулся, потом заговорил снова. – Юра, ты?

– Привет, – сказал Мандела холодноватым, потусторонним голосом. – А ты кого ждал… брат?

Лицо его было изуродовано. Половины лица не было, через дыру в щеке виднелись остатки зубов. Убер почувствовал дурноту.

«Твари выкопали тело и объели, – подумал он. – Они разрыли камни и сожрали его лицо». Прости, Юра. Прости, брат.

– Кого ты ждал? – повторил Мандела.

На самом деле я ждал Ивана, подумал Убер. Почему-то ему внезапно показалось, что его друг давно мертв. Погребен глубоко в тоннеле, и черви объели его лицо.

Черт. Только этого не хватало.

Мандела склонил изуродованную голову на плечо и сказал:

– На твоем месте, Убер, я бы открыл глаза. Прямо сейчас.

* * *

Стены дрогнули. Посыпалась пыль. В первый момент Убер даже подумал, что пошел снег. Прямо как в его сне…

«Черт возьми, как оказывается, давно я не видел снега!»

Бетонной крошкой попало в лицо, Убер заморгал, начал тереть глаза. БУМММ.

Далекий гул разрыва. Да что тут такое происходит?! Поспать не дают.

Он сбросил ноги с койки, сел.

– Эй, есть кто-нибудь? – позвал он, не особо надеясь на ответ.

Тишина.

Убер осторожно, стараясь не делать резких движений, чтобы не потревожить больную голову, огляделся. Бетонная конура, забранная решеткой. Судя по остаткам креплений на стене, здесь когда-то были измерительные приборы метро. Сейчас от них ничего не осталось. С другой стороны от решетки была комната местного шерифа.

Решетки заржавленные, словно навсегда забытые.

И никого.

Факт оставался фактом: местные ушли, оставив заключенных на волю веганцев. Хочешь, не хочешь – сиди.

Через решетку Убер видел заваленный хламом стол шерифа, смятую постель, на которой тот оставил рубашку. Убегая (или уползая?) шериф оставил даже горящую карбидку, желтый свет которой заливал комнату. Ну, спасибо и на этом. Дожидаться прихода веганцев в кромешной тьме было бы уже слишком.

Убер облизал пересохшие, растрескавшиеся губы. Пить-то как хочется… сушняк, брат.

На столе шерифа, словно в насмешку, стояла банка, наполовину заполненная водой. На пыльном стекле отчетливо выделялись следы пальцев.

– Что… что случилось? – сосед по камере поднял взъерошенную темную голову. Убер обернулся – и поморщился.

Таджик. Еще не хватало!

Везет, так везет. Мало того, что теперь они закрыты в местной тюрьме, так их еще и оставили на произвол наступающих веганцев. К тому же сосед – явно из теплой Азии. Мощный кисловатый запах пота распространялся по камере. Убер и сам благоухал далеко не розами, но тут уж было… хмм, чересчур.

– Ты кто? – Убер почесал нос. Таджик открыл рот… Убер продолжил: – Хотя черт с тобой, не рассказывай. Я же вижу, ты из молчаливых. Люблю таких.

Таджик закрыл рот.

– Почему я вас всегда путаю? – спросил Убер, пытаясь одновременно просунуть руку сквозь решетку как можно дальше. На стене на шурупе, вогнанном в бетон, висели ключи. Если дотянуться до ключей… черт. Далеко. Плечо уперлось в прутья, дальнейшая попытка чревата вывихом сустава. – Но ведь на одно же лицо! – продолжал рассуждать скинхед. – Что азеры, что армяне, что турки. Что, блин, итальянцы. Только Челентано уважаю. Укрощение строптивой, все дела. Сетте джорни портофино!

Провозившись, Убер так и не смог дотронуться до ключей. Черт, может, хоть проволокой какой зацепить?

– Вот сволочи, оставили все-таки нас. Забыли. Придется ждать веганцев.

Мда. Убер почесал затылок. О-очень не хотелось бы снова повстречаться с веганцами.

– Я бы определил ситуацию немного другими словами, – сказал вдруг кто-то за спиной. Голос был негромкий, прекрасно поставленный, с легкими бархатными интонациями. Убер от неожиданности даже забыл, что делает. Выругался. Повернулся. Да нет, никакого третьего. Только сидящий на кровати Таджик. Убер с подозрением оглядел соседа. Неужели это он заговорил?

– Нас оставили в живых. А могли и расстрелять, – сказал голос.

Убер присвистнул, почесал затылок. Интеллигентный дикторский голос принадлежал Таджику. Что бы это не значило.

– Слушай, Таджик, а ты откуда здесь такой умный?

Секунду или две Уберу казалось, что сейчас тот ответит «я не таджик», но тот лишь дернул щекой. Снова лег на койку, отвернулся к стене.

– Здесь есть кто-нибудь? – раздался женский голос. Знакомый. В дверь осторожно заглянула девушка с медицинской сумкой. В руке у нее был тусклый светодиодный фонарик.

Убер мгновенно оживился.

– А, сестричка!

– Вообще-то, я врач, – сухо поправила Герда.

Убер улыбнулся. Герда почувствовала приступ ненависти к этой наглой бритоголовой морде.

– И ничего смешного!

Убер продолжал улыбаться. Герда неожиданно для себя решила, что улыбка его не лишена обаяния. Она помотала головой, отгоняя непрошеные мысли. Сказала:

– Мне вас, что – кипятком ошпарить, чтобы вы в себя пришли?

Убер проигнорировал. Вместо этого выпрямился и спросил:

– Вы зачем вернулись?

Герде вдруг показалось, что он совсем близко. Проклятые ярко-голубые глаза…

– Я не могла оставить вас… здесь. Я…

Убер поднял брови.

Неожиданно заговорил Таджик:

– Извините, что вмешиваюсь в ваш полный аллюзий и игры слов высокоинтеллектуальный разговор, но не пора ли нам – как это сказать помягче? – свалить отсюда на хрен?

Убер с Гердой переглянулись. Губы девушки вытянулись в вопросительное «о».

– Чувак просто золото, – сказал Убер. – Не правда ли? – и добавил с гордостью: – Моя школа.

Глава 6

В логове

Вентшахта 523, перегон Достоевская – Лиговский проспект,

час X + 2 часа

Вдалеке капала вода. Кап, кап. Кап, кап.

Эхо от падающих капель гулко разносило эхо.

Затем появились звуки. Комар поморщился, не открывая глаз. Звуки были неприятно мягкие, рыхлые, точно угодил рукой в огромный гниющий гриб, пальцы погружаются, влага течет, вонь…

Вууух. Буль. Тыыых. Дуууу. Булх.

Пауза. Кап, кап. И снова:

Вууух. Буль. Тыыых.

Но проснуться Комар не мог. Он плыл в полной темноте, проваливался сквозь пространство и время. Огромная мягкая тьма была ему словно подушка, словно лучший друг с заботливыми объятиями…

Белесое мелькнуло перед глазами.

Комар открыл глаза и ничего не увидел. Сполохи. Цветные пятна. Сквозь багровую мглу медленно проступало окружающее пространство. Это было большое помещение. Тут и там развешаны большие черные мешки в рост человека. Комару показалось сначала, что стены медленно пульсируют, точно больной зуб. Он закрыл глаза, пережидая головокружение, снова открыл. Где я? Что случилось?

Внезапно он ясно вспомнил свой сон: блокпост, тушенка, белесые куски жира, выстрелы «Печенега», вспышки огня на медленно летящих гильзах. Раскатистый, дробный стук гильз по бетону… И Сашка Фролов… И что-то в темноте, надвигающееся на блокпост… Белесое щупальце…

Девочка…

(мертвая корова)

…с куклой. Комар вздрогнул. Холодом окатило с головы до ног.

Надо выбираться отсюда.

Он зашевелился. Перед лицом Комара была что-то похожее на прозрачную полиэтиленовую пленку. Резкий кисловатый запах…

Комар поднял руку – пленка упруго натянулась. Комар повертел головой. От долгой неподвижности все тело занемело, но главное он понял. Он висел, подвешенный к потолку в прозрачном мешке, вроде резинового. Словно гриб, выращенный на продажу.

(Мертвая корова пасется на мертвом лугу. Пам-пам.)

Выбраться из мешка! Бежать! Бежать немедленно! Приступ паники был неожиданно сильным и резким, словно удар под дых.

Он забился в мешке, закрутился на месте. Подожди, так все испортишь!

Комар заставил себя остановиться и подумать. Вращение медленно остановилось.

Голоса.

Комар замер. Медленно повернул голову, прислушался. Слух у него с детства был удивительный, друзья завидовали. Это где-то там, справа. Значит, рядом люди.

– …Исаакий.

Рокот. Чей-то мужской голос, низкий и повелительный. И при этом поразительно мягкий, словно обращался этот «кто-то» к ребенку:

– Ты пойдешь туда.

В ответ – Комар покрылся мурашками, стиснул зубы, чтобы не выдать себя – в ответ тонко заговорил плаксивый голос. Словно ребенок, отвечающий строгому взрослому:

– Леди пойдет. Честно-честно.

– Хорошо. А теперь, пожалуйста, объясни мне, что произошло.

Кап, кап. Кап, кап. И опять детский голос:

– Я не котела.

– Чего же ты не хотела?

– Не котела есть зеёный. Но я котела кушать. Леди кушала.

Спина Комара покрылась слоем льда. В этом полудетском-полубезумном голосе ему почудилось что-то знакомое.

(поиглаем?)

– Что я тебе говорил? – продолжал мужской голос. – Каких человечков нельзя кушать?

– Не помню.

– Леди!

Хнык. Хнык.

– Подумай еще раз. Каких человечков нельзя кушать?

– Лазных.

– Правильно, разных. Но каких нельзя? Ну, же!

– Зе… зеёных.

– Умница девочка. Нельзя кушать зеленых человечков. Зелёных – нельзя. Что Леди сделала? Леди кушала зелёных. А это значит, что Леди плохо себя вела. Не слушалась.

Мужской бархатный голос. Низкий, очень спокойный. И такой… заботливый.

Комар представил, кто может заботиться об этой твари, и ему поплохело.

Кап. Кап. Тыыых. Дуу. И опять кто-то дышит в темноте.

– Леди плохая, – детский голос.

– Нет-нет. Леди – хорошая девочка. Леди умница. Леди просто больше не будет кушать зелёных человечков. Договорились?

– Папа любит? – в детском голосе прорезалась надежда. Комару вдруг стало душно, тошнота подкатила к горлу, уперлась в кадык.

– Папа любит Леди. Папа очень любит Леди. А теперь… иди покушай.

Поку… что?! Комар сглотнул. Правильно он услышал? Покушай?!

Больше всего пугало даже не слово «покушай». Больше всего пугала нежность низкого голоса к жуткой твари по имени Леди. К твари, что убивала и ела защитников Владимирской. И, похоже, хранила их в заброшенном служебном помещении, как живые консервы.

Или остальные вокруг мертвы, и только ему повезло? Везение, на фиг!

Усилием воли Комар выбросил эту мысль из головы.

Так, надо успокоиться. Прийти в себя. И действовать.

Для начала вылезти из мешка. Комар уперся ладонями в прозрачную стену перед собой. Поднатужился до звона в ушах. Пленка тянулась, но не рвалась. Комар сложил пальцы острием, нажал. Еще, еще! Наконец, пленка не выдержала. С треском лопнула. Комар вывалился из мешка лицом вперед, плашмя, едва успев выставить перед собой руку, чтобы не врезаться носом.

От удара об пол в глазах потемнело. Твою мать.

Боль белой молнией прострелила через всё тело и – вылетела из плеча куда-то вправо и вверх, в темноту.

Черт. Тише!

Комар встал, прошел несколько шагов на занемевших, заплетающихся ногах и, наконец, побежал. Вслепую. Прочь от голосов.

Врезался во что-то твердое, отлетел назад. Дыхание перехватило. От ужаса задеревенело все тело. Показалось вдруг, что это всё, финал, чертова тварь добралась до него… Комар лежал в темноте, скрючившись, подтянув колени к груди… Сейчас меня будут «кушать»! Но ничего не происходило. Желтые сполохи прыгали перед глазами.

Кажется, он врезался в… точно! Это был человек в военной форме.

Веганец! Черт!

Комар перевернулся на живот и пополз, пальцы скребли по бетону. Если тут еще и веганцы…

Некуда бежать.

Сердце разогналось на триста оборотов, в голове стучало. В следующий момент его рука наткнулась на что-то металлическое, рефлекторно отдернулась…

Комар застыл, пережидая. Видимо, сбитая с накатанной колеи неожиданным препятствием, паника отступила. Теперь нужно глубоко вдохнуть и досчитать до десяти.

Раз, два, начал он считать. Три, четыре… Пять, шесть.

Сердце стучало. Семь, восемь. Девять. И десять.

Комар протянул руку к темному пятну впереди. Аккуратно сжал пальцы. В ладони оказалось нечто металлическое, с острыми краями. Угловатый корпус, рыжачок. Это же… Комар не поверил сам себе. Это фонарь! Простейший динамо-фонарик. Комар взял его правильно и несколько раз сжал рычаг. На короткое мгновение вспыхнула маленькая лампочка, тут же погасла. Исправен, только давно не заряжался.

Вот это да. У кого-то из висящих в мешках при жизни был динамо-фонарик. Который не требует батареек, только знай, работай пальцами.

Комар почти успокоился.

Потом начал вставать. Встал, отряхнулся. Глаза уже привыкли к темноте, он различал смутные очертания предметов вокруг.

Комар повернулся.

Перед ним был человек в полной веганской форме. Голова его была откинута на плечо, глаза широко открыты. Словно веганец задумчиво разглядывал Федора Комарова и даже собирался сказать что-то остроумное. Комар медленно подошел, поднес фонарик ближе… Нажал старт. На мгновение зажегся свет. Комар отшатнулся. Глаза веганца были белые и мутные.

Мертвые.

«Леди очень плохо себя вела», вспомнились слова, сказанные низким мужским голосом. Вот что голос имел в виду.

Остроумно, блин.

К сожалению, для веганца время остроумных шуток осталось далеко позади.

Видимо, кроме владимирцев, проклятая тварь угробила и нескольких веганцев-солдат. И развесила сушиться про запас, здесь, в логове…

«…исакий. Пойдешь туда». Временном логове?

Шуууух, ш-шууух. Комар застыл. Шорох бетонной крошки. Сюда кто-то двигался.

Кто-кто… Комар медленно опустил фонарь и поежился. Кто-то очень большой.

И голодный.

– Кто там? – детский голосок. Комар вздрогнул всем телом.

Да, для веганца время остроумных шуток закончилось. Зато для Комара – только началось.

Он поднял руку и коснулся лба. Холодная испарина.

(поиглаем?)

– Кто там? – снова спросил детский голос. От звука этого голоса зашевелились волосы на затылке. Комар отступил от веганца… замер…

Куда спрятаться?! Куда бежать?!

Шорох все приближался. Что-то огромное, тяжелое, мягко двигалось в темноте к нему, к Комару.

– Где ты? Человечек! Давай поиглаем. Ну, пожа-а-ауста!

Комар представил, как там, на одном из щупалец огромной твари, свисает хрупкое тело девочки лет пяти… Глаза как кровь…

Представил – и побежал.

Глава 7

Бегство из рая-2

Станция Площадь Восстания, час X + 2 часа

– Рассудок, плачь, ты – колокольчика рыданье. Ведь караван моих надежд…

Ахмет дрогнул лицом, уперся ладонью в холодную бетонную стену.

– …уходит в дальнее скитанье…

Желудок мучительно сжался, Ахмет напряг мышцы, чтобы не обделаться – позорно, недостойно мужчины и правителя.

Царь. Я царь.

Тогда и веди себя, как царь.

Он снова почувствовал, как стены сжимаются вокруг него, словно в спазме. Словно взбунтовалась не только его прямая кишка, а этот тоннель – длинный, ледяной, темный, – изгибается и сжимается вокруг него, Ахмета, как податливая, упругая резиновая кишка.

«Я внутри червя, – подумал он внезапно. – Мы все живем внутри гигантского червяка».

Который прогоняет через себя землю и грязь, кубометрами и кубометрами – чтобы в итоге переварить кого-то вроде него, маленького мальчика Ахмета, который называет себя царем Площади Восстания.

«Когда я наконец вырасту и начну ощущать себя взрослым?»

– Мой господин, – старик Мустафа неслышно материализовался рядом, протянул полотенце. Ахмет вздрогнул, с усилием оттолкнулся от стены. Хватит, хватит, приди в себя. Взял полотенце и вытер холодное, лишенное чувствительности, словно бы пластиковое лицо.

Касание шершавой жесткой ткани полотенца привело его в чувство.

Давай, Ахмет. Давай, царь. Ты взрослый. Действуй.

Он в последний раз провел полотенцем по лицу, затем бросил его Мустафе. Лови, старик.

Тот неловко, узловатыми старческими пальцами, поймал. И тут же выронил. Наклонился поднять. Ахмета на мгновение охватил гнев. Чертов старый болван! Толку от него…

Ахмет замер.

Мустафа смотрел на него в упор. Когда понял, что замечен, отвел взгляд. Обычной покорности в этом взгляде не было. Ни на грош. Куда подевалось извечное: «Да, господин. Как прикажете, господин»?

– Молодой господин, – Мустафа снова посмотрел на него. В этот раз обычным, вопрошающим взглядом старого слуги. – Нам лучше не задерживаться.

Ахмет помедлил и кивнул.

…уходит в дальнее скитанье.

Он заставил себя встряхнуться.

– Быстрее. Рустем!

Прежде чем покинуть станцию, нужно было пройти блокпост приморцев. Они ждут нападения из тоннеля, а не со стороны станции, но – все равно. Задача непростая. Тем более сейчас, после объявления военной тревоги…

– Быстрее! – он шагал по платформе.

Позади хрипло, с присвистом дышал Мустафа.

Голова болела. Ахмет потер висок, там билась набухшая вена. Отец под конец жизни мучился давлением, слабел на глазах. А ведь когда-то лично выходил на поверхность вместе с диггерами. И даже однажды взял с собой маленького сына, его, Ахмета Второго. Отец был сильный. Маленький Ахмет считал тогда, что его отец – круче всех на свете. Даже круче мифического Блокадника. Или того чудовища…

Ахмет сглотнул. Он вдруг снова, до мурашек в затылке, вспомнил тот выход с отцом на поверхность. Целая бригада диггеров охраняла их тогда. Отца, грузного, тяжелого, с оружием. И его – десятилетнего мальчишку в противогазе. И как они встретили… это. И как бежали в ужасе.

Зловещая, огромная темная фигура, шагающая по забитой ржавыми машинами улице.

По Невскому проспекту.

Скрежет раздавленных машин.

Треск и звон лопающегося стекла. И запах метана – сильный, раздражающий (откуда он в противогазе?). Жуткая, химическая вонь, словно выжигающая слизистую носа. Скорее всего, это просто иллюзия. И никакого запаха на самом деле нет…

Но фигура идет. Шагает. Две ноги. Словно человек на ходулях.

Только это был не человек.

Ахмет моргнул. Открыл глаза. Черт, почти задремал. Нервы.

Похожа на человека. Две руки, две ноги… Только намного больше человека. Где-то вровень с памятником толстому хмурому мужику на толстом хмуром коне. Тому, что высится перед Исаакиевским собором. Александр Третий, кажется? Или Второй?

Царь. Коллега, блин.

Выстрелы, смолкнувшие было, зазвучали с новой силой. Потом опять что-то взорвалось. Пол дрогнул под ногами. Бетонная крошка посыпалась сверху. Интересно, сколько продержатся позиции приморцев? Ахмет желчно усмехнулся. Чтобы выйти к блокпосту в сторону Гостинки, нужно пересечь платформу. В другое время это было бы самоубийством. Ахмета сразу бы вычислили. Взяли бы под арест, а там обнаружилось бы, что комендант убит, а рядом труп, очень похожий на труп царя Восстания… То, что должно было спасти Ахмета в будущем, сейчас могло обернуться для него доказательством вины.

Но начавшаяся стрельба все изменила.

Сейчас вся станция гудела в панике. Толпы желающих покинуть Площадь Восстания. Вот уж не думал, усмехнулся Ахмет, что буду радоваться тому, что с моей станции бегут.

Но тут, в общей неразберихе, когда толпа беженцев пытается пробиться в тоннели, ведущие к Гостинке, Владимирской и Чернышевской… Все складывалось как нельзя лучше. Ахмет кивнул Рустему и Мустафе. Телохранитель тащил тяжеленную сумку с добром, что выгребли у мертвого коменданта приморцев. Медикаменты, патроны для «калаша» и пистолетов. Мустафа нес баул с вещами. Вперед. Вперед!

Блокпост они проскочили без проблем. Забинтованное, измазанное кровью лицо Ахмета никого не заинтересовало. У солдат хватало своих забот. Один из них толкнул женщину, та отлетела к стене, упала на колени. Закричала скорее от испуга, чем от боли. Солдат равнодушно посмотрел на нее, пожал плечами и вернулся на пост. Беженцы шли мимо, опускали головы, словно ничего не замечая.

Несколько приморцев в сером камуфляже пробежали против потока, распихивая толпу плечами. Командир кричал что-то злое и непонятное, грозил расстрелом. Ахмет краем глаза отметил нашивку с серым кулаком, отвернулся. Не хватало еще, чтобы его узнали. И так забот хватает… Беженцы продолжали движение, опустив головы. Как стадо баранов из детской книжки, подумал Ахмет. Прав отец. Люди хотят, чтобы ими управляли. Чтобы их вели. Труднее всего решать что-то самостоятельно.

Благословен тот, в чьей руке власть. Ахмет кивнул. Верно. Ему подвластна всякая вещь. Очень правильная сура шестьдесят семь. Аль-Мульк.

Тоннель втянул их в темное свое нутро, спрятал в темноту. Беженцы брели медленно, молча. Эхо шагов повторялось, возвращалось, нашептывало что-то мрачное и темное. Надежды нет. Надежды… Мы все умрем. Позади все так же звучали выстрелы. Каждый такой щелчок заставлял сердце екнуть, отзывался болью. Ахмет потер грудь.

Им преградили дорогу. Бродяга встал на пути, на ржавых рельсах, широко расставив ноги и засунув руки в карманы драной армейской куртки. Лицо в язвах, неровная рыжая борода. И ухмылка. Увидев эту ухмылку, Ахмет внутренне нагрягся.

– С дороги, – сказал Рустем хрипло.

Всего лишь бродяга. Не гнильщик, но – почти. Ахмет поморщился. Даже отсюда он чувствовал вонь немытого тела. Этого только не хватало.

Только вот почему в голосе Рустема нет привычной уверенности? Почему он дрожит?! Ахмет уже начал злиться, сделал шаг вперед…

И тут бродяга вынул из кармана пистолет. Нукер замер, держа саквояж на весу. Выражение его лица напоминало выражение… да, именно. Лицо проигравшего. Телохранитель выглядел жалко.

Ахмет поразился перемене, что произошла с верным телохранителем. Раньше, до сегодняшнего утра, Рустема бы не остановил какой-то бродяга с каким-то там пистолетом. Прежний Рустем был наглым и жестоким. И храбрым. Нынешний – выглядел неуверенным. Сдавшимся.

– Руки, – сказал человек.

– Че? – тупо повторил нукер. Рустем до сих пор словно не оправился от шока – после смерти друга детства и товарища. Похоже, я не того пустил в расход, зло подумал Ахмет. Юра бы не стал мычать, словно корова, а стал бы злиться и драться.

– Руки подними, дубина, – повторил человек. Рядом с ним оказался еще один бродяга, заросший бородой так, что лица не видно. Откуда они все берутся?!

Засада! Ахмет перетянул автомат из-за спины, мягко отступил на шаг. Ствольная коробка синевато светилась в полутьме. Взгляд Ахмета привычно зацепился за арабскую вязь надписи, вытравленной на металле «калаша». Так, еще шаг, сейчас, пока они заняты его людьми…

В следующее мгновение он спиной уперся в твердый холодный ствол. Больно.

Вздрогнув так, что зубы лязгнули, Ахмет замер. Чтоб тебя! «Благославен тот, в чьей руке власть…» Слова суры вдруг показалась ему насмешкой. Над ним, над Ахметом Вторым…

Власть уплывала в темноту, испарялась, словно дым.

– Вот так и стой, красавчик, – сказал женский голос. – И опусти оружие.

Ахмет вздрогнул. «Не может быть!» Мучительно и сладко знакомый голос. Низкие нотки отдались дрожью в груди.

Чертова сука. Чертова красивая сука.

«Илюза?» Он начал поворачиваться…

И тут его ударили. Вспышка света. Падение. Боль…

Ударили так, что наступила долгая-долгая ночь.

Полная темнота. Никаких звезд.

Глава 8

Ученик воина

Ему снился океан, полный гигантских извивающихся угрей. Темные гибкие тела скользили в мутной воде, как в садке на Новой Венеции – рассеянный свет пронизывал толщу воды. Одно из мускулистых тел задело его – Артем вздрогнул от омерзения, внутри все занемело. Угорь был гигантский – во много-много метров, может быть, даже в километр длиной. И толщиной с тоннель метро.

Когда угри двигались, Артема толкала неумолимая стена воды.

Артем медленно повернулся, медленно поднял руки – и выдохнул.

Выдох уплыл вверх с гулким «буллб».

Артема окатило волной озноба и ужаса. Он был совершенно один – в этом гигантском садке, полном электрических великанов. Даже в мутной воде с плавающим в ней мусором Артем видел, как ослепительные вспышки электрических разрядов освещают темноту. Вода вокруг была насыщена электричеством – словно загустевший прозрачный сироп в лейденской банке.

Угри были голодны и смертельно опасны.

Они были бы опасны, даже будь нормального размера. Эти твари жрали все – окажись в воде человеческое тело, его раздели бы до костей в считаные мгновения.

Этим же гигантам Артем был на один укус.

В груди сперло, загорелось, словно там, в глубине грудной клетки, вспыхнул огонь. Это выгорали остатки кислорода.

Артем медленно, стараясь не делать резких движений, чтобы не привлечь внимания тварей, развернулся и поплыл прочь, мягко и плавно загребая руками и ногами. Там, в мутной чернильной тьме, было спасение…

Там могло быть что угодно, на самом деле.

Он плыл и плыл, и уже чувствовал, что воздуха не хватает. Кислород в легких превратился в удушливую черную горечь, в кислоту, проедающую любой металл. В нижних отделах легких, в ребрах уже зияли дыры, черная горечь с шипением разъедала мясо и кожу… вытравливала дорожки в окровавленной плоти. Еще, еще. Еще! Артем чудовищным усилием рванул себя вперед, к темнеющей в мутной воде громаде причала… Уткнулся в нее. Кислорода уже не было. Черная кислота заливала внутренности. Артем открыл рот и выбулькал в мутную воду чернильные клубы. Последним усилием он уцепился ногтями за каменную стену причала, обросшую водорослями. Рванул себя вверх, к воздуху…

Вода словно загустела, сопротивляясь.

…Артем выскочил из воды, вытягивая шею, чтобы вдохнуть.

Хватанул ртом воздух и снова ушел под воду. Булллб.

Артем замер. В мутной воде перед ним была морда угря. Гигантская. Серебряные глаза неподвижно смотрели на человека. Артема окатило ужасом. Угорь медленно придвинулся, в полной тишине раскрывая гигантскую пасть, полную зубов… Артем решил, что сейчас умрет. Сердце проваливалось куда-то внутрь…

И падало.

Падало.

Пасть мучительно медленно надвинулась на Артема. Раскрываясь… расширяясь… поглощая его без остатка…

Темнота.

* * *

Он дернулся в ужасе и проснулся. Сердце билось в груди, словно загнанная в угол крыса.

– Лежи, лежи, – произнес женский голос. – Все хорошо.

Артем облизнул пересохшие, лопнувшие губы. Почувствовал медный вкус крови. Открыл глаза. Потолок уплывал вбок, снова возвращался…

– Где… я? – говорить было трудно. Горло ссохлось так, что слова выходили исцарапанными. От пережитого испуга внутри до сих пор все дрожало.

– Спокойно. Ты в безопасности.

Очаровательный голос.

– Давай, я помогу тебе сесть. Вот так.

– Т-ты… кто? – Артем еще не полностью овладел речью. Выходил какой-то полусип-полухрип.

Над ним склонилась худенькая девушка чуть постарше его самого. Серые глаза. Круглолицая, симпатичная. Если бы еще перестала так смущаться… Румянец алел на ее щеках, словно вспышка ядерного взрыва.

– Я… я Изюбрь.

– К-кто? – Артем откашлялся. К его губам поднесли железную кружку. Вода! Он сделал пару глотков, кружку тут же убрали.

– Пока хватит… Изюбрь. Так меня зовут, – сказала девушка.

«Да какая там девушка? Девчонка!» – подумал Артем.

– Где я?

– В цирке.

Артем вздрогнул. «Возьмите меня с собой». Неужели это случилось?

– В цирке?!

Изюбрь занервничала.

– Д-да… в цирке. А что?

Он лег обратно. Все-таки он здесь, рядом с Лахезис. Даже если это только на пять минут.

– Хорошо.

Койка, на которой он лежал, находилась в небольшой палатке. Армейская, на отделение, определил Артем. Потолок в пятнах – словно потеки краски.

– Ты с какой станции… – начала Изюбрь.

В этот момент кто-то вошел в палатку – шелест ткани, негромкое «кхм». Изюбрь взвилась, как ужаленная, отскочила от Артема на пару метров. Залилась краской, став ярко-пунцовой. Артему даже показалось, что в полутьме палатки лицо девушки светится тревожным красным огнем.

– Я… – сказала Изюбрь. – Мне…

– Иди, – сказал вошедший. Девушка кивнула и выскочила из палатки.

Вошедший выпрямился. Это был прежний силач Игорь. Мощный, спокойный. Артем снова поразился, насколько тот крепко сбит, словно до краев налитый грубой неумолимой силой. Человек-отбойник. Человек – стальной тюбинг.

Игорь молча разглядывал парня равнодушными сонными глазами. Артем попытался выпрямиться под этим взглядом, но не смог. Даже такое простое движение пока ему не давалось. Словно из Артема вынули все кости. Он упал на подушку.

– Ясно, – сказал Игорь. И вдруг сделал резкое движение рукой, словно выхватил что-то из воздуха.

Мелькнуло желтое. Плюх.

Артем с удивлением посмотрел на свою правую руку.

В пальцах был зажат засаленный желтый теннисный мячик.

В следующее мгновение мяч выпал. Пальцы не слушались. Рука Артема упала на одеяло, в глазах потемнело.

Головокружение. Артем с трудом заставил себя выпрямиться.

– Хорошая реакция, – сказал наконец Игорь. Повернулся и вышел из палатки.

«Черт, – подумал Артем. – Кому нужен больной жонглер? Кому вообще я нужен?!»

Опять накатила знакомая черная волна отчаяния.

Артем без сил откинулся на подушку. Слабый луч, что осветил его существование при словах девушки «ты в цирке», исчез. Фонарь выключили.

Осталась одна кромешная тьма разочарования и одиночества, в которой он, Артем-Арц’иви, неудавшийся Орел, витязь в тигровой шкуре, обречен бродить до конца своих дней.

«Как я устал». Повеситься бы, с тоской подумал он. Или застрелиться. Чтобы она… чтобы они все… Чтобы… Не знаю, что.

Лали, бедная сестра. «Лали… будет плакать».

Он представил, как сестра, сидя в своем плавучем домике, закрывает лицо руками. Ее плечи вздрагивают. Лали воет. Часы-ходики – желтая пластмассовая кошка с глазами – продолжают за ее спиной отстукивать «тик-так», «тик-так». А его, Артема, нет. И больше никогда не будет. Он представил это, и ему вдруг стало жаль Лали до слез.

«Она такая красивая». Такая хорошая. Воображает себя взрослой и всезнающей, глупышка. Наивно уверена, что знает, что лучше для него, Артема, а сама не понимает даже, как найти свое счастье. Почему тот диггер Иван, взрослый и крутой мужик, не остался в Венеции? С ним сестра могла быть счастлива. Артем вздохнул. Иван сильный. С ним бы Лали, по крайней мере, была под защитой – теперь, когда Артем ушел из Новой Венеции…

Ушел, как когда-то их с Лали отец.

После его исчезновения внутри Артема точно появился клубок колючей проволоки. Воспоминания царапали до крови. Стоит их коснуться – обдерешь все руки, оставишь на колючках обрывки кожи и кусочки мяса… И, шипя от боли, отползешь подальше.

– Ушел?

Артем поднял голову. В палатку заглянула Изюбрь, настороженно огляделась. Артем кивнул. Девушка скользнула внутрь, опустила полог.

– Пугает он меня, – сказала Изюбрь. – Питон… он такой, знаешь…

– Питон? – Артем растерялся. Какой еще Питон? И тут вспомнил слова поддатого униформиста. «Только питону не попадайся». Замечательно. Оказывается, служитель имел в виду не двухголовую желтую змею…

– А почему тебя Изюбрем назвали?

Девушка замолчала. Лицо пошло пятнами от смущения.

– Извини, – сказал Артем. – Я не хотел тебя обидеть. Это не мое дело.

– Да нет, – девушка пожала плечами. – Ничего такого. Нормальный вопрос. Изюбрь – зверь был такой до Катастрофы. Редкий. Изысканный. Его еще называли «благородный олень».

Оленей Артем видел только в книге. Впрочем, они уж точно все вымерли. Или их сожрали эти, клыкастые, что сейчас властвуют в зараженном Питере…

– Красивый?

Лицо девушки вспыхнуло. «Ну, вот» – с досадой подумал Артем.

– Необычный скорее. Они же рыжие были иногда. И даже почти красные…

Артем поднял брови. «Теперь понятно, почему ее так назвали». Из-за этой самой краски в лице.

– Интересно, – сказал Артем, чтобы не смущать девушку еще сильнее.

– Ага, мне тоже нравится, – она кивнула. – А ты… – Изюбрь наконец посмотрела на него прямо. Глаза у нее были серые и круглые, челка падала на брови. – Ты теперь с нами останешься, да?

– Не знаю, – Артем вздохнул. После того, как он выронил этот дурацкий мячик…

«Если бы знать».

* * *

– Встал? – силач Игорь по прозвищу Питон окатил его равнодушной волной внимания. – Садись, ешь.

На табурете у лежанки, старом, разрисованном человечками, стояла жестяная миска с кашей. От запаха горячей еды у Артема закружилась голова.

Еда. Внутри словно вспыхнул прожектор, разогнал темноту. Артем подался вперед. С трудом заставил себя остановиться.

Нельзя. Стой, помнишь…

Артем с усилием, преодолевая сопротивление занемевших мышц, покачал головой. Нет.

– Интересно, – сказал Питон. И посмотрел на Артема по-новому.

– Я плачу за свою еду. Всегда.

Питон помедлил, глядя на Артема неподвижными, тусклыми, словно погасшие прожекторы, глазами. Парень поежился. Это было… неуютно. Неожиданно вспомнился сон – огромный угорь, смотрящий на Артема серебряными глазами…

Питон наконец кивнул: хорошо. Движение головой, и вот он уже развернулся и двинулся прочь – замедленным, гипнотическим движением. При своих габаритах силач двигался удивительно бесшумно. Словно всегда заранее знал, в какой точке пространства нужно оказаться.

Действительно, большая змея. Питон. Который, насколько помнил Артем из детской книжки, питается раз в год, зато по-крупному. Оленя там переварит (иллюстрация в книге: красивый) или человека. С человеком картинка представлялась нагляднее.

Артем вздохнул.

Питон на пороге задержал шаг, повернулся – огромный, сильный. Холодный, как большая змея.

– Ешь, – велел он.

– Но я…

Питон легонько качнул головой.

– Метлу видишь?

Артем кивнул. Метлу он видел.

– Теперь ешь, – сказал Питон. – Потом – за работу.

Силач повернулся на пятках и вышел из палатки. Полог колыхнулся за ним. Артем перевел взгляд на инструменты. Метла. Ведро. Итак, начинаем новую жизнь.

Теперь ты в цирке, ага.

Он с трудом выпрямился, постарался встать ровнее. Он был еще очень слаб. Палатка норовила уплыть в сторону. Но хотя бы не штормило, как раньше. Уже хорошо. С палаткой Артем как-нибудь справится.

Он медленно пошел к выходу, упираясь ладонью в стену палатки, чтобы не упасть. Голова почти не кружилась. Почти.

Когда протянул руку к метле, то едва удержался на ногах. Подметальщик из него пока так себе. Но еду надо отработать. Это важно. Есть хотелось зверски. Сейчас бы ложку каши, чтобы хватило сил махать метлой… Живот свело. Артем покачал головой, отгоняя искушение. Сначала принципы, потом голод. И никак иначе.

В следующее мгновение в палатку шагнул Питон. От неожиданности Артем выронил метлу, она со стуком упала на землю, покатилась…

– Оставь, – велел силач.

– Но я… я сейчас все сделаю… – Артем понял, что еще чуть-чуть, и заплачет.

– Потом, – сказал Питон.

А вот теперь он меня точно выгонит, подумал Артем в отчаянии.

– Бери тарелку и пошли со мной. Не отставай.

– Я… – Артем заставил себя замолчать. Стиснул зубы, чтобы ни один звук не прорвался. Он, Арц’иви, витязь, выдержит.

Цирк раскинулся на захламленной служебной платформе. Цветные палатки циркачей стояли полукругом, словно маленький городок. Артем огляделся. Станция была незнакомая. Коричневый мрамор, светильники под потолком. Несколько рабочих под руководством тощего человека с желтым, словно после гепатита, лицом, сноровисто разбирали тюки и расстилали ковер. Ковер – ярко-алый, местами потертый, в десятке мест заштопанный, – выглядел огромной заплатой на сером выщербленном бетоне. Несколько циркачей поодаль готовили реквизит и репетировали номера, болтали и смеялись.

При виде силача болтуны замолчали. Питон медленно кивнул, циркачи закивали в ответ.

– Что это за станция? – шепотом спросил Артем. Силач покачал головой.

– Что я должен делать? – Питон не ответил и в этот раз. – Куда мы идем?

Молчание.

– Питон…

Великан остановился. Медленно, пугающе повернулся. Немигающие глаза его смотрели на Артема полусонно.

– Как ты меня назвал?

Артем почувствовал, что вспотели ладони, вытер их о штаны. Беспричинная тревога… нет, именно страх, что внушал ему силач, не поддавался разумному объяснению. Словно перед Артемом был не человек, а ледяная глыба, черный провал на сто метров под землю… Или… Артем вспомнил гигантского угря с серебряными глазами, словно кусочки фольги. Пасть раскрывается… Это только сон, напомнил Артем себе. Но пережитый во сне страх засел под кожей.

«Неужели только со мной так?» Нет, конечно. Наверное, все циркачи это чувствуют – вроде Изюбря. Леденящий холод от этого человека.

– Не парься, шнурок. Правильно назвал, – силач медленно кивнул. – Для своих я – Питон.

– Так я свой?

– Видно будет, – сухо ответил Питон.

Дальнейший путь они проделали в молчании. Когда они вышли к дальней палатке, Артем еле дышал. Ноги подкашивались, сердце гулко, иногда сбиваясь с ритма, стучало в груди. Слабость в коленях. Хриплое, с надрывом, дыхание. Артем закашлялся, постучал себя по груди ладонью, затем с трудом догнал Питона.

– Пришли, – сказал тот.

Палатка – старая, латаная-перелатаная. Они прошли внутрь, полог закачался. Артем едва не уперся в спину Питона, сделал шаг в сторону и огляделся. В палатке был только один человек. И сейчас этот человек завтракал. Мелко жевал уцелевшими передними зубами кашу. При виде вошедших человек поднял взгляд, поморгал слезящимися старческими глазами.

– Акопыч, вот тебе ученик, – сказал Питон.

«Что?»

Сухощавый старик отставил тарелку с кашей в сторону, вытер жилистые руки грязной тряпкой, критически оглядел Артема.

– Слишком высокий. Я просил маленького роста.

– Зато он ловкий. Не веришь?

Старик покачал головой. Сказал сухо:

– Посмотрим.

То есть… Артем не поверил ушам.

– Я остаюсь в цирке?!

Акопыч усмехнулся. Взглянул на Артема прищурившись, так, что лицо пошло морщинами.

И промолчал. Снова взялся за свою кашу.

– Так все же…

Питон медленно покачал головой, словно говоря: даже не надейся. Артем замер, заморгал. В животе неожиданно образовался огромный угловатый кусок льда. То есть, все это было напрасно?!

– Остаешься, – произнес Питон нехотя. Артем выдохнул. Силач неторопливо оглядел парня с ног до головы.

– Посмотрим, что из тебя можно сделать.

Глава 9

Лорд Вегана

Перегон Достоевская – Лиговский проспект, час X + 2 часа

Герда не понимала, как получилось – бродяга, вытащенный в последний момент из камеры, вдруг превратился в лидера маленького отряда. Это что, врожденная мужская уверенность в собственном превосходстве?

Они шли по служебному тоннелю, тянущемуся вдоль путевого; если слышали голоса, сворачивали в сторону.

Запутанный лабиринт служебных ходов и заброшенных помещений пока позволял маленькому отряду маневрировать. Но что будет, когда они столкнутся с по-настоящему серьезным препятствием? Герда вздохнула. Мы в тылу наступающих сил Вегана. И вернуться к своим будет очень непросто.

Кажется, она уже начала жалеть, что поддалась порыву.

«Дьявол» шел впереди, собранный, ловкий. И веселый. Словно война была его стихией, родной и привычной. Но что он собирается делать дальше? Есть у него план? Он вообще знает, что делает?! Герда сомневалась. В путевой тоннель до Пушкинской хода нет, там – Провал. Служебная ветка в обход Провала блокирована веганцами. К Площади Восстания тоже не сунешься – они попытались, но, услышав выстрелы и взрывы, повернули обратно.

Чудо, что они до сих пор не столкнулись с патрулем веганцев.

Но даже чудо не может длиться вечно.

– Бодрее, бодрее! – покрикивал «дьявол». – Спать будем на рабочем месте!

Герде, наконец, это надоело.

– Подожди, – она остановилась. – Тебя как зовут?

Он повернул голову, замедлил шаг.

– Уберфюрер.

– Как?!

«Дьявол» ухмыльнулся. Сукин голубоглазый сын. Герде снова захотелось приложить его чем-нибудь тяжелым.

– А что? – поинтересовался он невинно. – Ты недолюбливаешь скинхедов?

– Я недолюбливаю шутников!

Таджик молча ждал финала перепалки.

– Но меня действительно так зовут, – сказал «дьявол». Погладил себя по бритому затылку, поморщился. – Я – большой и страшный скинхед. Зови Убером – так короче. А ты – Герда, правильно? Как в «Снежной королеве».

Она оглядела его с ног до головы. Ноги босые, почти черные от грязи, джинсы рваные, голый торс – мускулистый и в шрамах. Бритая голова, щетина и наглая ухмылка.

Девушка пожала плечами. Потом вскинула голову:

– Так теперь ты все помнишь?

– Местами, – ответил Убер туманно. – Местами помню, местами – нет. Я весь такой противоречивый. Таджик, подтверди!

Названный Таджиком невозмутимо поднял брови. Потом отвернулся, словно его это не касалось.

– Видишь? – сказал Убер. – Таджик понимает.

Прежде чем Герда собралась с ответом, скинхед взвалил на плечо заржавленный железный прут, двинулся вперед. Прут был их единственным оружием. Времени на тщательные поиски не было, пришлось схватить то, что под рукой. Теперь Герда тащила медицинскую сумку, Убер – железный прут, а Таджик – невозмутимое молчание.

– Но куда мы…

– Скоро увидишь.

«Так я и думала». Герда покачала головой. Импровизация, нет у него никакого плана. Любовь мужчин к планированию сильно преувеличена.

– А что ботинок у тебя нет – этого тоже вполне достаточно?

Скинхед ухмыльнулся. Голубые глаза блеснули.

– Надо же, заметила.

* * *

– Тихо, – приказал Убер. Рослый скинхед мгновенно присел, влился в бетонный тюбинг – с двух метров не различить. Словно тень, а не живой человек.

Герда с Таджиком последовали его примеру – хотя девушка не видела причины…

И вдруг увидела.

Путевой тоннель расширялся здесь до огромного, по меркам метро, открытого пространства. Два путевых тоннеля сходились вместе, уже не разделенные стеной, и бок о бок пронизывали гигантскую пробку из серого крошащегося бетона, чтобы за ней снова пойти каждый своим путем. Межлинейник. Сбойка. Лучи прожекторов расчерчивали пространство на неровные черно-белые участки. Ржавые рельсовые пути образовывали сложный и запутанный геометрический узор.

И там были люди. Герда вздрогнула. Веганцы!

Платформа отсюда видна как на ладони – занимайте места согласно купленным билетам. Герда случайно оперлась на ржавую коробку, заросшую пылью так, что рука провалилась в мягкое… Девушка брезгливо отдернулась, едва не вскрикнув.

Таджик мгновенно зажал ей рот широкой, как Нева в разливе, ладонью. Герда повращала глазами…

Сквозь ладонь не пробивалось ни звука.

– Тихо, – сказал Убер одними губами. Поднял заржавленный прут. – Сюда, за мной.

Пути отхода перекрыты веганцами. Герда в отчаянии огляделась. Ничего не поделаешь. Теперь волей-неволей придется ждать – и смотреть.

Перед самой войной на Достоевской – мрачной, унылой станции, заброшенной так давно, что на Владимирской уже и забыли, когда это случилось, – приморцы устроили военную базу. Местные наотрез отказывались ходить на эту станцию, кроме пары-тройки отмороженных. На Владимирской о станции-соседке ходили нехорошие слухи…

Недавно произошел жуткий случай. Трое путников, решив сэкономить на проживании, остановились на пустой Достоевской. Разбили лагерь, зажгли карбидку, приготовили горячую еду. Люди опытные, у каждого оружие.

Утром патруль, отправленный на поиски, нашел место стоянки. Все было на месте: спальные одеяла, вещмешки, продукты, личные вещи, даже карбидка все еще горела, в котелках лежал ужин, к которому едва притронулись…

Все было на месте. И только люди исчезли.

Потом их нашли. Одного в дальнем тупике, второго в служебном помещении вентшахты, третьего – у гермозатвора, с ободранными до крови пальцами. Бедняга пытался выбраться на поверхность.

На всех телах были следы ударов пожарным топором.

Ходили слухи, что несколько раз рядом со станцией замечали унылую, сгорбленную фигуру человека в сером пальто. Он кашлял.

Кто-то говорил, что сквозь человека просвечивала стена.

А еще кто-то видел у него в руке топор. Тот самый. Пожарный.

Так что решение приморцев разместить контингент на Достоевской местных озадачило. Отговорить их не удалось.

Теперь приморцы были в плену или мертвы. А с ними и моряки.

Отряд морской пехоты со Чкаловской. Герда видела их спустя несколько минут после начала войны, этих морячков – в тельняшках и черных бушлатах, руки в татуировках с якорями и дельфинами. Некоторые в бескозырках (Герда подозревала, что бескозырки были скорее для форса), другие в черных беретах. Отлично вооружены.

Теперь моряки были в плену у веганцев.

Морячок с Чкаловской. Тот самый, что помог ей с сумкой. Герда охнула, вытянула шею. «Щеглов, догоняй!», вспомнился ей крик.

Значит, Щеглову, белобрысому красавцу-морпеху, сильно не повезло.

«Что же ты, морячок».

Офицер веганцев кивнул. Морпеха вытолкнули из строя. Офицер достал пистолет из кобуры – огромный, черный, странно рифленый. Герда не знала о пистолетах практически ничего, но тут явно напрашивалось что-то вроде слова «тактический».

Веганец наставил пистолет в лоб морпеху:

– Встань на колени, ты, питерский!

Моряк поднял взгляд. Сказал спокойно:

– Я – из Ленинграда. Вставай на колени сам, урод.

Щелкнул взведенный курок. Еще мгновение… Герда притихла, закусила губу до крови.

– Нет, – повелительный голос. Низкий и спокойный. Эхо от этого голоса разнеслось по тоннелям. – Не сейчас.

Офицер медленно повернул голову.

– И кто это говорит?

– Возможно, тот, кто имеет на это право, – в голосе явно прозвучала ирония.

Веганец переступил с ноги на ногу.

– Покажись, – потребовал он.

В ответ говорящий сделал шаг вперед и вышел из тени. Рослый, выше офицера на голову, – и даже чуть выше морпеха. Веганец узнал, вздрогнул – едва заметно, и тут же опустил оружие. Выпрямился.

– Милорд! – сержант тут же опомнился, повернулся к солдатам.

– Смирно! – приказал сержант. – Равнение на…

Веганцы с грохотом автоматов и щелканьем каблуков выпрямились. Раз! Два!

– …середину!

Убер вытянул шею. Таджик и Герда, словно завороженные, подались вперед.

Высокий, которому оказывались такие почести, сделал еще шаг – и его лицо снова оказалось в тени.

Убер чертыхнулся. «Что он, заколдованный?»

И все-таки… Убер задумчиво почесал подбородок, дернул себя за мочку уха. Мысль не приходила. Что-то с высоким типом было не так.

Шаг. Другой.

Веганец, наконец, оказался в свете ламп. Тусклый синеватый свет лег на его высокий лоб. Обрисовывал прямой нос с горбинкой, выразительные, как у кинозвезды прошлого, черты лица. Почти белые, коротко стриженные волосы. Светлые глаза.

На лице высокого веганца были шрамы.

От него шло ощущение власти и недоброй силы.

– Какой красивый, – выдохнула Герда. Рядом зашевелился Таджик, хотел что-то сказать – но не сказал, замер.

– Ага, – Убер хмыкнул. – И жестокий. Теперь ты в него втюришься. Вы случайно встретитесь и займетесь садомазохистскими упражнениями, чтобы в итоге узнать, что в душе он глубоко несчастный, добрый и ранимый, а плетки, наручники и раскаленное железо обожает из-за детской травмы и потерянной первой любви к школьной учительнице физкультуры.

Герда передернулась. Открыла рот, чтобы ответить – едко, колко и…

– Тише вы, – сказал Таджик.

– А чего он?!

– Я просто читал «Джейн Эйр», – сообщил Убер, словно это что-то объясняло.

Герда подумала, закрыла рот и стала смотреть дальше.

– Милорд, – офицер вытянулся по струнке. – Простите, я…

– Ничего, – взмах руки в темной перчатке. Высокий, названный «милордом», прошел мимо застывших по стойке смирно веганцев, не удостоив их взглядом.

Он направлялся к пленному моряку.

Несколько долгих мгновений они смотрели в глаза друг другу. И моряк не отвел взгляда.

Высокий кивнул, растянул тонкие губы в улыбке:

– Знаешь, а ты мне нравишься, ленинградец.

– Серьезно?

– Совершенно серьезно.

Морпех хмыкнул.

– Ты, вообще, что за хер с бугра?

Лорд улыбнулся в ответ, словно это была отличная шутка. Затем коротко кивнул солдатам за спиной моряка. Морпех дернулся, но – не успел. Поздно. В следующее мгновение два веганца заломили морпеху руки за спину…

Лорд неторопливо достал стеклянную баночку, поднял ее, посмотрел на свет. Там извивался маленький червь. Морпех, несмотря на свое мужество, побледнел и дернулся – конвоиры едва его удержали. Лорд неторопливо снял крышку, ухватил червячка двумя пальцами и вынул из банки. Поднес его к лицу морпеха. Червяк извивался.

– Открой, пожалуйста, рот, – сказал Лорд. Морпех зарычал, забился. Ему силком разжали челюсти…

Герда от ужаса зажмурилась.

Морпех задергался.

Закричал от боли. Выгнулся, забился – словно в припадке эпилепсии.

Через несколько секунд он застыл – в чудовищной позе.

Лорд смотрел на это с полуулыбкой.

Тишина.

Сначала Герда решила, что морпех мертв. Через некоторое время, однако, тот зашевелился. Медленно встал. Выпрямился. Пленные морпехи с ужасом смотрели, как тот встает рядом с Лордом. Что с ним?!

– Протяни руку, – велел Лорд. Морпех вздрогнул, по лицу пробежала гримаса… Затем рука его медленно, но неуклонно поднялась. В глазах морпеха отразилась паника. Он с ужасом смотрел на свою своевольную руку.

– Черт, я…

Лорд, не глядя, вытянул руку в перчатке в сторону – и офицер вложил в его ладонь пистолет. Пальцы Лорда сжались.

– Ну что, Ленинградец, – Лорд протянул пистолет рукоятью вперед пленнику. – Покажи, на что ты способен. Это твои друзья?

Морпех против воли – словно у него свело мышцы шеи – кивнул. Взял пистолет. Лорд улыбнулся:

– Отлично. Они мне нравятся. У тебя хорошие друзья. А теперь, пожалуйста, будь добр… Убей своих друзей.

Пауза. Герда слышала, как в мертвой тишине гулко и отчетливо стучит ее сердце.

В следующий момент морпех в отчаянном рывке развернулся к веганцам, вскинул пистолет…

– Не стрелять, – велел Лорд.

Он был совершенно спокоен. Рука морпеха тряслась, пистолет ходил ходуном.

– Ну, что же ты ждешь? – поинтересовался Лорд.

«Ну, же. Давай» – мысленно попросила Герда.

Долгое мгновение. Выстрела нет.

– Убей. Своих. Друзей, – раздельно повторил Лорд.

Лицо морпеха исказилось. Механически, как послушный автомат, он развернулся к пленным. Поднял пистолет… Морпехи смотрели в ужасе. «Щеглов, ты охренел?!» Герда зажмурилась, снова открыла глаза. Это хуже, чем пытки, хуже, чем мучительная казнь – когда из человека делают такое.

– Огонь!

Ленинградец начал стрелять. Б-бах. Б-бах. Гулкие удары, словно лупят кувалдой по железной бочке. Крики, вопли, стоны.

Пять трупов.

Ленинградец опустил пистолет. В глазах морпеха – слезы.

– Прекрасно, – сказал Лорд с улыбкой. – Я доволен тобой, Ленинградец.

Внезапно морпех вскинул пистолет к собственному виску, палец лег на спуск…

Герда затаила дыхание.

– Нет, – сказал Лорд властно. Морпех застыл, словно окаменев. – Это уже лишнее.

Герда сглотнула. Никогда она не видела такой страшной борьбы…

Ленинградец боролся изо всех сил, но ничего не мог сделать. Палец его замер. Морпех прикладывал чудовищные усилия, но – тщетно. Все его тело напряглось, как струна – до дрожи. Бешеное напряжение. На лбу выступила толстая вена…

Герда закрыла глаза, не в силах видеть ужас в глазах морпеха. Словно он пассажир в собственном теле. А за рулем сидит кто-то другой.

И этот кто-то подчиняется Лорду.

Бессилие.

– Теперь ты понял?

Молчание.

– Отвечай, пожалуйста, – мягко произнес Лорд. Бархатный тембр голоса. – И убери оружие от виска.

– Да, – сказал Ленинградец с усилием. – Я понял.

– Охренеть, – лицо Убера застыло, словно на морозе. Он облизнул треснувшую губу.

И тут Лорд повернулся к компаньонам боком… Герда открыла рот. Таджик вздохнул. Похоже, и на него это зрелище подействовало.

У высокого, красивого командира веганцев был огромный безобразный горб.

– Город мастеров, – сказал Убер едва слышно. – Горбатый герцог. Нет, вы точно издеваетесь.

«Вот что с ним не так».

Убера изначально насторожила походка Лорда. Некая искусственность движений, словно веганец нарочито аккуратно переставляет ноги. Высоко поднимает колени, пауза, ставит. Как большая длинноногая птица – вроде цапли…

– Эй, Ричард Третий, откуда ты взялся-то? – пробормотал Убер.

Словно в ответ на его слова, Лорд повернулся в сторону беглецов. Глаза его посмотрели прямо на Убера.

«Не может быть!»

Убер бы мог поклясться, что с такого расстояния горбун не мог видеть их в темноте, но…

Но он, черт побери, все равно видел!

– Там кто-то есть, – сказал Лорд.

– Уходим, – шепнул Убер. – Быстро! Ну же… ну, давай. Таджик! Бери ее!

Скинхед взял под локоть обмякшую, полуобморочную Герду. С другой стороны девушку подхватил Таджик. Вместе они подняли ее и понесли прочь, в тоннель. На ходу Герда вскинула голову, нелепым, пьяным движением. Огляделась и вдруг – слезы потекли по ее лицу. Такое лицо бывает у пластиковых кукол. Невозмутимое, спокойное, глаза широко открыты. А слезы текут и текут…

– Вот они! – закричали вдруг сзади. – Там!..

– Таджик, придется тебе, – сказал Убер. – Я прикрываю.

Тот кивнул. Подхватил с земли и повесил на плечо медицинскую сумку Герды.

– Ну же, девочка, – сказал Таджик мягко. – Давай, помоги мне.

– По… поставьте меня, – Герда всхлипнула. – Я… сама пойду.

– Вперед!

Они побежали.

Следующий поворот. Ветхий ремень лопнул. Сумка с грохотом рухнула на бетонный пол. Внутри что-то звякнуло и раскололось.

Вот и все.

– Беги! – приказал Убер.

Время остановилось. Герда мгновение смотрела на упавшую сумку, затем повернулась и побежала.

Они миновали поворот в путевой тоннель, свернули в служебный. Некоторое время слышалось только тяжелое дыхание.

Герда вдруг опомнилась, затормозила – взвилась бетонная пыль из-под ботинок – помедлила и побежала обратно. Ей наперерез кинулся скинхед, замыкавший маленький отряд.

– Куда?! – Убер зацепил ее под локоть, заорал: – Вперед! Вперед! Не останавливаться!

– Моя… сумка! Там… – она задохнулась. «…Вся моя жизнь», хотела сказать Герда.

– Нет!! Нельзя! Быстрее!

Он почти тащил ее вперед, в глубину тоннеля. Выстрел. Пуля взвизгнула над головами беглецов и ушла куда-то далеко, в темноту.

Герда сжалась. Вырвалась из рук скинхеда и пошла сама.

– Не ждите меня, – крикнул Убер. И исчез в темноте.

– Убер!

– Я скоро, – донеслось издалека.

Герда покрутила головой.

– Ты понимаешь, что он делает? – спросила у Таджика. Тот пожал плечами. – Вот и я не понимаю.

…Сумка осталась позади, в тоннеле.

Герда опустила плечи. Ей показалось вдруг, что она утратила часть себя, потеряла вместе с сумкой половину личности. Оглушительная пустота.

Словно камень врезался в лужу, брызги, и на мгновение обнажилось дно в месте удара…

Вода смыкается, камня больше не видно.

Но ты продолжаешь чувствовать, как внутри тебя разбегаются круги.

В сумке была ее жизнь. Бинты, нарезанные, как два века назад, из застиранных до белизны тряпок. Инструменты – настоящие хирургические скальпели и зажимы для остановки крови, иглы разного размера. Степлер для ран. Нитки, вата. Деревянный молоток для анестезии. Безотказное средство на случай, когда других обезболивающих под рукой нет. Мази, таблетки (большая часть просрочена), шприц, миска для кипячения инструментов. Стетоскоп.

Все. Герда-врач закончилась.

Теперь она стала просто девушкой Гердой. Которая бежит от войны.

Мысль об этом заставила ее остановиться.

– Быстрее! – Таджик потянул за руку. Девушка упрямо покачала головой.

– Он сказал: ждать его.

Таджик вздохнул.

– На самом деле, он сказал: не ждать, – мягко произнес Таджик. Герда вздрогнула. Дикторский голос включался у него в самые неожиданные моменты.

– Я подожду.

Таджик мотнул головой, открыл рот… Закрыл и ничего не сказал. Сел у стены на корточки, откинулся. Закрыл глаза и замер, словно задремал. Герда присела рядом. Они стали ждать.

Вспышки выстрелов. Едва слышные щелчки.

Звучные рикошеты. Взвизг пули, попавшей в чугунный тюбинг.

Затем чей-то вскрик. Потом – тишина. Долгая, опасная тишина.

– Кхм, – раздалось рядом.

Таджик развернулся удивительно быстро для своей комплекции, вскочил на ноги. Герда подняла голову.

– Спокойно, свои, – Убер вышел из тоннеля с поднятыми руками, помахал всем. – Кажется, оторвались.

Герда поднялась.

«Выпить бы ей для снятия стресса», – Убер мимолетно пожалел, что не захватил с собой ничего алкогольного. Впрочем, глоток-другой ему бы самому не помешал. Жажда. Убер облизнул губы. Иногда так хочется выпить. Хотя, на самом деле, кому он врет? Выпить ему хочется всегда. Просто иногда об этом как бы забываешь, задвигаешь жажду подальше в затылок, прячешь в пыльный чулан…

Но когда случаются неприятности, она тут как тут. «Рядом, сука! Я сказал: рядом».

Он выпрямился.

– Кра… красавчик, – Герда все не могла отдышаться. Девушку начало трясти. – Нет, вы видели его? Какое жуткое чудовище. Вы видели?!

– Да.

– А представляете, – сказал Убер мечтательно, – ведь есть на свете кто-то, кого он любит… по-настоящему.

Герда с Таджиком переглянулись. Таджик пожал плечами.

Герда покрутила пальцем у виска.

– Ну, ты и скажешь. Ты серьезно?

Убер ухмыльнулся. Он снова стал тем отвратительным типом, которого Герда вытащила из камеры.

– Почему нет? Я верю в людей.

– Трепло ты, – сказала Герда. – Я серьезно, Убер! Говорят, у каждого, даже самого мрачного чудовища должна быть своя белая пушистая любовь. Сын там… жена, любовница или… ну не знаю… теща…

Убер хмыкнул, засмеялся. Даже невозмутимый Таджик на мгновение растянул губы в улыбке.

– Но тут? – Герда остановилась. – Что вы ржете?!

– Мы не ржем, – совершенно серьезно сказал Убер. Выпрямился. Ярко-голубые глаза смотрели на Герду в упор. – Только ты хоть представляешь, что это должен быть за монстр?

Глава 10

Леди

Вентшахта 523, перегон Достоевская – Лиговский проспект,

час X + 2 часа

Комар видел тень, и тень надвигалась.

Твою мать. Твою мать. Твою мать.

Комар вжался в угол, слепо зашарил руками по стенам. Что же делать?! Что делать?

Она…

(мертвая корова)

…идет сюда.

Леди, назвал ее мужской голос. Чертова невероятная тварь.

– Жадина-говядина, пустая шоколадина, – начал Комар и остановился. Почему вдруг он вспомнил эту детскую дразнилку? – Комар и сам не знал.

Один старожил рассказывал, что в разных концах существовавшей некогда страны эту дразнилку произносили по-разному. Например, «жадина-говядина, соленый огурец».

«Пустая шоколадина» – это чисто питерское. Так, по крайней мере, уверял знакомый Комара по патрулю, тот самый старожил. Мол, в других городах так не говорили. В Москве говорили: «жадина-говядина, турецкий барабан», на Урале: «соленый огурец». А где-то еще как-то. Особенности городского фольклора.

Впрочем, подумал Комар, другие города сейчас тоже… особенности фольклора.

Ш-ш-шух. Тыых.

И как бы ему самому такими особенностями не стать.

Все ближе. И ближе.

Комар слышал шорох бетонной крошки, скрип веревок. Нечто огромное движется к нему, раздвигая по пути висящие тела – и те, когда тварь проходит, продолжают качаться… Медленно… медленно… плавно.

Чувство нереальности происходящего охватило его. Словно он, Федор Комаров, вышел за пределы собственного тела и наблюдает за происходящим со стороны. И нет ни страха, ни особого волнения. Ничего. Все это происходит не с ним. Он просто зритель.

Посмотрите, посмотрите, как к Комару приближается жуткая тварь Леди. Щупальца, ощупывающие углы… Вы видите эти щупальца? Нет, конечно. Их почти невозможно разглядеть в темноте, но можно почувствовать, как упруго колышется воздух, когда они движутся.

Слышите, слышите? Детский голосок, произносящий:

– Человечек? Давай поиглаем!

«Нет, – мысленно ответил Комар. – Пожалуйста, нет».

Тень надвигалась. Вдруг одно из тел, сдвинутых Леди, качнулось обратно и стукнуло тварь. Тук! Глухой звук. Человек в коконе от удара очнулся, задергался. Слабый крик, бульканье, скрип веревки. Леди остановилась. Человек еще несколько секунд дергался, хрипел. Комар слышал, как тот умирает. Сердце болезненно сжималось. Наконец, человек затих. Тишина.

– Какой узас! – воскликнула Леди.

«Узас. Узас. Узас», – повторило эхо.

Комар замер и чуть не расхохотался от нелепости происходящего. Истерика подступила к горлу. Комар глубоко вдохнул, вонзил ногти в ладонь. Боль отрезвляла. Ощущение реальности вернулось.

Хотя какая тут может быть реальность? Огромная тварь, уничтожившая блокпост владимирцев, и, вероятно, ударившая следом по линии обороны станции, нечто жуткое и кошмарное, восклицает, как маленькая девочка, повторяющая за взрослыми: «Какой узас!».

Действительно. Какой узас.

Шорохи сместились вправо от Комара. Туда, где среди развешанных в пленочных коконах трупов, возможно, остались еще живые.

«Почему она меня не убила? – спросил себя Комар. – Там, в тоннеле на Владимирской?»

И ответ нашелся. Вполне логичный, решил Комар. Хотя и жуткий до мороза в печенке.

«Потому что она любит пищу еще теплой». Может, даже живой. От такого предположения кровь в венах леденела и сворачивалась. Интересно, в скольких мешках вокруг люди еще дышат? Как тот несчастный?

Комар сглотнул, огляделся.

Куда бежать?! Недалеко, похоже, был источник света, но сюда, в склад консервов…

(мертвая корова)

…добирался только слабый отсвет. Зрение адаптировалось. Комар уже различал, хотя и смутно, силуэты людей в этом кошмарном месте. Завернутые в пленку, подвешенные к потолку, они слабо покачивались – видимо, от сквозняка.

И лишь один силуэт – огромный, такой огромный, что сначала казался сгустком ядерного мрака, окутавшего весь мир после Катастрофы, – двигался. Прямо к Комару.

Владимирец вдруг обнаружил, что молится. Шепчет про себя слова молитвы.

«Боже еси на небеси… Да святится имя твое…»

Он лихорадочно принялся обрывать мембрану, затем вытянул веганца из кокона. Быстрее, быстрее!

Да пребудет царствие твое… Что там дальше?!

Шшурх. Ш-ш-ш. Все ближе. Ближе.

Комара трясло. Непослушными пальцами он расстегивал неподатливые пуговицы. Чертов зеленый мундир! Чертовы веганцы. Ненавижу. Пальцы срывались. Больно. Давай, давай. Пуговица выскользнула из пальцев. Комар выматерился про себя (в бога, в душу, в мать), снова поймал пуговицу, начал расстегивать – чувствуя, как от него волнами расходится удушливая вонь страха.

Наконец, ему удалось. Путаясь в рукавах, Комар натянул мундир на себя.

Только бы сработало. Только бы сра…

– Человечек? – от звука этого голоса Комар дернулся. Трясущимися руками застегнул воротничок формы. Выпрямился, вытер потные ладони о китель. Выдохнул. Достал из кармана штанов фонарь. Включил. И медленно-медленно повернулся…

Он был готов к тому, что увидит, но – все равно вздрогнул. Девочка лет пяти стояла и смотрела на него, не мигая. Белесое щупальце мелькнуло перед самым носом Комара. И исчезло. Снова появилось откуда-то справа… или это уже другое щупальце? Комар не знал.

– Человечек, – сказала девочка. Голова ее странно, резко наклонилась вбок, как у неживой.

Комар обмер. Почувствовал дурноту, перед глазами все качнулось.

«Боже, помоги». Пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Он выпрямился. Щупальце коснулось ткани мундира. Комар стиснул зубы, чтобы не заорать…

Щупальце отдернулось, словно обожглось. Зависло в воздухе.

– Зеёный, – сказала девочка разочарованно. – Нельзя. Нельзя, нельзя кушать зеёных человечков, папа сказал. Леди не плохая. Леди хорошая. Леди послушная девочка.

Девочка повернулась, и вдруг – взлетела, словно выдернутая с силой, за веревочку, кукла фокусника.

Фонарь вывалился из ослабевших потных пальцев Комара, упал на землю. Блинк! Кажется, треснуло стекло.

В тусклом свете гаснущего фонаря Комар успел увидеть на стене силуэт девочки и вокруг нее – клубок сплетающихся щупалец, словно… Точно! Словно лес непристойных придатков. Корона ужаса.

Фонарь погас. Наступила тьма, в которой плыли желтые световые отпечатки.

Тишина.

В следующий миг Комар уже не мог бы сказать, видел ли он что-то. Или ему только показалось. Но зрелище извивающихся теней на стене впечаталось в его память, словно врезанное ржавым ножом в кровоточащий, дергающийся от страха мозг. Прямо поперек извилин.

Это был чистый, как героин в кровь, ужас.

Когда шорох удалился, Комар остался стоять. Не мог пошевелиться. Его трясло, бросало то в жар, то в холод. Голова плавала в облаке тьмы и кошмара. Казалось поминутно, что из темноты вынырнет белесое щупальце и схватит его за глотку… Вот-вот. Сейчас это случится…

– Жадина-говядина, – сказал Комар вслух. Эхо разлетелось по помещению и затихло вдали. – Пустая шоколадина…

Голос был незнакомый, хриплый и надорванный.

– …жадина-говядина, соленый огурец…

– …по полу валяется, никто его не ест.

(поиглаем)

(поиглаем)

(пожа-ауста!)

И тут его вывернуло. Он вытер губы рукавом, выпрямился. Стало легче.

– Ну, пиздец, – сказал Комар с чувством.

Глава 11

Предатель

Перегон Площадь Восстания – Чернышевская, час X + 2,5 часа

Тусклый свет фонаря метался по стенам тоннеля, по черной жиже, хлюпающей под ногами. По ржавым решеткам, оборванным проводам, заросшим грязью и мохом, по спинам идущих впереди людей. Ахмет, законный царь Восстания, пригнулся, чтобы избежать удара головой о заржавленную трубу. Но не избежал.

Бум. Ох! Голова загудела.

– Эй! – крикнул он. – Поосторожней!

– Да по хер, – сказал один из тех, кто его тащил. Левый, решил Ахмет. Надо его запомнить.

Всегда полезно запоминать людей, которым собираешься мелко, но страшно отомстить.

Если его не убьют раньше, конечно. Ахмет снова вспомнил момент, когда из бокового хода вышел оборванец с оружием… Горечь и ярость. Вот что Ахмет сейчас чувствовал. И еще страх и досаду. Как нелепо оборвался его триумфальный уход с Восстания! Какая мелочь может встать на пути великих планов! Всего лишь тупое ограбление.

Ему завязали глаза и повели куда-то, в лабиринт тоннелей. Иногда приходилось вслепую протискиваться в узкие, едва плечи проходили, служебные переходы. От стен шел резкий запах могильной сырости. Иногда щели были такие узкие, что обдирали кожу. Шкуродеры.

Ахмет чувствовал, как меняется температура. Становилось все холоднее, словно они спускались в подвал рядом с подземными водами. Ахмет и раньше слышал, что когда-то, миллионы лет назад, здесь было дно океана, но не придавал этому значения. Теперь он понял. Океан всегда был рядом. Всегда на расстоянии нескольких метров. Ледяная, пронизывающая до костей, сырость сочилась из бетонных стен, леденила плечи и ноги. Он чувствовал, как во рту скапливается мерзкая влага.

– Быстрее! – пихнули его в спину. Ахмет чуть не упал. – Давай, шевелись!

Ахмета протащили еще одним, очень узким коридором.

И приложили головой об еще одну трубу.

Суки. Твари. Уроды.

Мутанты паралитические.

Наконец, путешествие закончилось.

Его втолкнули в просторное помещение, в нос ударил теплый дух жилого места – еда, карбид и кисловатый запах множества тел. Видимо, это конец пути. Что, царь, набегался?! Ахмет почувствовал бессильную злость. Как глупо заканчивается жизнь.

Его посадили на стул, связали руки за спиной.

– Пляши, командир, – сказал грубый мужской голос. – Рождество в этом году наступило раньше. Дед Мороз уже принес подарки.

– Что? – женщина. От звуков этого голоса у Ахмета по затылку пробежали мурашки. «Илюза».

– Сейчас увидишь.

Грохот. Тяжелое бросили на бетон. Стрекочущий звук – расстегнули молнию.

Кто-то присвистнул. Кто-то очень знакомый.

– Это что? Откуда?

Ахмет скрипнул зубами. Сумка, которую нес Рустем. Моя сумка. Это, блядь, не ваше! Не трогайте!

Характерное шуршание синтетической ткани, шелест фольги. Сумку открыли и теперь разглядывали содержимое.

– Вау, – сказал женский голос после паузы. – Просто вау. Целый золотой запас. Откуда?

– Вот у этого было.

С Ахмета сорвали повязку, безжалостно ободрав правое ухо. Свет ударил в глаза, царь зажмурился. Черт, слезы. Глаза резало, как ножом.

Ахмет с трудом проморгался. Перед ним были люди, одетые как гнильщики, может, чуть чище. И без обычной для тех тошнотворной вони.

Около раскрытой сумки, спиной к царю, стояла девушка в застиранном армейском камуфляже, с кобурой на поясе. Ахмет моргнул. Это она!

– Надо же… какие люди, – протянул Ахмет с издевкой. Девушка замерла. Повернулась.

Илюза стала еще красивее… Нет. Ахмет решил, что с того раза, когда он видел ее в последний раз, она похудела и подурнела. Но потом понял, что все равно хочет ее до одури.

– Ты? – темные глаза Илюзы широко распахнулись. – Но… – она перевела взгляд на сумку с патронами и медикаментами. Лицо ее дрогнуло. – Теперь понятно, – протянула Илюза со странной интонацией. – Царь Ахмет Второй. Трус и вор, достойный отца. Ограбил свой народ и сбежал. Как это на тебя похоже.

– Я, – начал Ахмет. – Я все объясню…

– Заткнись!

Скрипнула дверь. Появился коренастый, бородатый, в жилетке засаленным мехом наружу, повстанец. Лохматый сплюнул на пол и почесал задницу. Красавчик просто.

– Кто-то убил коменданта приморцев, – сказал лохматый Илюзе. – Представляешь?

– «Зеленые»?

– Сомневаюсь. Может, у кого-то из наших хватило смелости…

Вот он, момент истины.

– Это я, – сказал Ахмет. Его вдруг охватило предчувствие близкой беды, и, одновременно, триумфа. Сейчас она поймет, эта непокорная, упрямая дурочка… Сейчас она сообразит, насколько он был хорош. Всегда и во всем.

Илюза повернулась к царю. Он понял, что всецело – наконец-то! – завладел ее вниманием.

– Что ты? – спросила она недоверчиво.

– Это я убил коменданта приморцев.

– Что-о?

Ахмет усмехнулся.

– Пустил ему пулю в лоб. Прямо в точку.

Она медленно опустила пистолет. Подошла ближе, встала перед стулом. Ахмет увидел изгиб ее бедра, сглотнул. Сейчас он хотел ее мучительно и страшно… Он хотел ее, как хотел всегда.

Предельно.

Илюза склонила голову на плечо – волна роскошных черных волос, стянутых в узел, мотнулась. Илюза заглянула Ахмету в глаза, помедлила. Он близко увидел ее темно-карие, почти черные глаза. Красивый вырез, кошачий.

– Ты?!

– Да.

Молчание.

– Тогда ты не предатель, – медленно произнесла Илюза, разглядывая Ахмета с каким-то новым чувством. Выпрямилась, расстегнула ремешок кобуры. – Нет, не предатель…

Ахмет понял, что сейчас случится. Но среагировать не успел…

Илюза выхватила пистолет. Черное дуло смотрело в лицо Ахмета.

– Что?! – он дернулся, но веревки держали крепко. Стул заскрипел.

– Ты хуже, – сказала Илюза. Большим пальцем взвела курок. Щелк.

От этого негромкого металлического звука Ахмету стало жутко, как никогда в жизни.

Кроме того выхода на поверхность вместе с отцом, конечно. Ахмет вздрогнул. Впрочем… как это вообще можно сравнивать?

«Я не хочу умирать. Не хочу. Не хочу».

Холод и лед ружейного металла.

Ходячая двуногая гигантская смерть. И эта… девчонка. Сучка. «Не хочу».

– Слышишь?

И Ахмет понял, что сейчас умрет. Благословен тот, в чьей руке… Царь закрыл глаза, приготовился. Он забыл, что там дальше. Коран вылетел из головы, весь, целиком – как пуля. Ни слова не осталось.

Закрыл глаза и снова увидел – как тогда в детстве, на поверхности…

Тварь из тумана. Громадная двуногая фигура, с головой на уровне четвертого-пятого этажей, идет по улице. Треск и грохот, лопнувшие стекла, раздавленные машины. Если бы маленький Ахмет мог рассказать, о чем он тогда подумал…

«Интересно, где у него руки?»

Проход между домами наполнился грохотом. Крррак. Бух.

Великан раздавил очередную машину. Отец закричал зло и яростно, и потянул маленького Ахмета за собой… И вот они бегут… В следующий миг холодный металл коснулся лба, и Ахмет открыл глаза.

Он снова был в каморке, пахнущей сыростью и убийственной свободой. А к его голове приставлен пистолет.

– Готовься к смерти, царь, – сказала Илюза.

Глава 12

Цирк

Перегон Московские ворота – Электросила, 10 ноября 2033 года

Цирк все дальше уходил от фронта на юго-запад города. Здесь, на дальних станциях, войны словно и не было…

И все же она была. Совсем рядом. В лицах женщин, в глазах детей. В отсутствии мужчин на станциях… В суровых проверках, которые стали еще суровее.

В том, как люди, приходя в цирк, жадно веселились, словно в последний раз.

От войны никуда не денешься. Но можно забыть о ней хотя бы на то время, пока идет представление…

На Электросилу их долго не пускали. Циркачи с повозками и баулами ждали в тоннеле перед блокпостом. Питон с еще одним циркачом ходили договариваться с местными властями, но что-то долго не склеивалось. Охрана блокпоста вела себя нагло и расслабленно. Питон уходил и возвращался, становясь все мрачнее с каждым разом. Уносил с собой какие-то мешки. Его замедленные гипнотические движения стали стремительнее и резче, словно он вот-вот набросится на кого-нибудь в молниеносном прыжке.

И этому кому-то будет точно несдобровать.

Но Артем всего этого не знал. Он уже привык к прозвищу «шнурок», «салага» и «оболтус», привык к ежедневным занятиям с Акопычем, привык к метле и швабре, лопате и канатам. Привык делать все и – отдавать каждую свободную минуту занятиям. Неважно, устал Артем или нет – Акопыч, старик, жевавший кашу последними уцелевшими зубами, словно кролик, был неумолим. В минуты тренировок он скорее напоминал не кролика, а тигра в помеси со стаей Павловских собак.

Каждое утро, перед занятиями, старик повторял как мантру:

– И сказал он: я буду учить вас, а вы будете учиться. И сказал он: а кто попробует уклониться, того буду бить хворостиной и жечь раскаленным железом, пока не вразумится он или пока не умрет. Так сказал некто, кого ты счел достойным наставлять нас.

Пока цирковой караван ждал в тоннеле, они с Артемом нашли закуток, затеплили карбидку, расстелили тонкий старый мат и начали репетицию.

Акопыч был сухонький, сосредоточенный старик с живым морщинистым лицом и цепкими руками. Именно этим руками он бил по шее Артема, когда замечал, что тот клюет носом… или не прилежен… или хочет заниматься чем-то другим.

– Смотри! – говорил Акопыч раздраженно. – Раз ты сейчас не здесь, работу за тебя должен делать кто-то другой. А мы этого в цирке не терпим. Здесь каждый занят своим делом. Но за ним присматривают старшие.

– Что еще за старшие? – не понял Артем. Иногда старик начинал говорить загадками.

– Молчи, остолоп! Еще раз!

Артем выпрямился, натянулся. Затем присел и вытолкнул себя вверх, махом рук запуская тело в сальто назад. Сгруппировался в верхней точке… и не успел. Земля медленно пролетела перед его носом и ударила в колени. Ох!

Боль была невыносимая. Слезы выступили, потекли по лицу. Артем понял, что плачет. Плачет, как девчонка!

Он заставил себя собраться. Надо прекратить этот потоп. Поднялся на ноги, немея от боли, выпрямился, но слезы продолжали течь.

– Я сейчас, – сказал он. Всхлипнул. – Сейчас, подождите… Сейчас. Сейчас. Я…

Артем плакал и не мог остановиться. Обида была такой жгучей, что в груди сжималось.

Обида. Рана, нанесенная гордости.

Единственное, отчего он действительно мог заплакать. Момент его слабости.

– Я сейчас…

Слезы высохли. Артем упрямо поднялся, хотя колени сразу же запросили пощады. Артем встал, выпрямился.

Старик смотрел на него и что-то жевал. Потом кивнул.

– Еще раз! – велел Акопыч. – И теперь соберись, внимательнее! Натягивай носок! Натягивай! Еще!! Пошел!

«Да тяну я твой чертов носок». Артем, игнорируя боль, натянулся как струна. Потом сделал два шага, махнул ногой и сделал рондад. Приземлился с рондада, вышел в прыжок и сделал заднее сальто. Приземлился почти ровно, вытянулся… Огненная вспышка в голове. Боль прострелила через все тело, но он сдержался, сжал зубы. Терпеть! Артем оглянулся. Вроде уже лучше?

Все равно старый хрыч докопается. У-у, достал уже. Иногда Артему казалось, что он теперь даже ходит, дышит и ест неправильно.

– Балда, – сказал Акопыч. Хотя прозвучало скорее одобрительно. – Ладно, иди сюда, посмотрим твое колено.

Артем дохромал до старика, со стоном сел на пол.

Сальто оказалось неудачным, мягко говоря. Не дотянул. Врезался коленями в пол. Тонкий мат смягчил удар, но все равно… Артем обхватил колено руками, закачался, пытаясь унять боль.

– Больно? – ласково спросил Акопыч.

Артем упрямо замотал головой. Не дождешься, старый садист. Зубы сводило от боли, перед глазами прыгали черные пятна. Он застучал кулаком по стене, чтобы переждать боль. Черт, как болит нога!

Он закусил губу.

Старик хмыкнул.

– Конечно, больно. Мне бы тоже было больно, если бы я так плохо приземлился. Соберись! Артиста делает внимание и сосредоточенность. Это не считая упорства и прилежания. И послушания, конечно.

– А больше артиста ничего не делает? – огрызнулся Артем.

– Дерзишь, малец? Это хорошо. А теперь послушай…

Артем поморщился. Начинается.

– Опять о том, чего мне не хватает?

Старик покачал головой:

– Раньше, до Катастрофы, все только и говорили, что о мотивации. Мол, это такая важная вещь, успешного человека делает только правильная мотивация… Километры книг написали на эту тему. А я говорю: ерунда это все. Чушь. Стены пробивает не хитровыебанная мотивация, а простой железный лом. Понимаешь, мальчик? Ты просто должен бить и бить в одно и то же место – год за годом. И все. И однажды стена рухнет. Все эти километры мотивационных книг можно заменить одной-единственной фразой…

– Какой? – спросил Артем сквозь боль.

– Успеха достигают не тонкие творческие личности, а упрямые долбоебы. Так что вставай – и бей в стену, мальчик.

Старик стоял, широко расставив ноги. Упрямый и злой.

– А как же везение? Удача? – Артем уже мог говорить вполне связно. Боль понемногу отпускала. Он растер колено, зашипел от боли. – А… талант?

Акопыч посмотрел на него внимательно, седые растрепанные брови нахмурились.

– В жопу талант, – резко сказал старик.

Артем открыл рот.

– А как же…

– Единственный талант, что я признаю: это талант не сдаваться. А теперь, нечего прохлаждаться! – Артем подскочил. Старик уже почти кричал: – Встал и пошел. Еще раз! Носок тяни! Носок!

Артем сделал, как сказали. Натянул носок. Больно.

– Эй вы, репетиторы! – окликнули их. В каморку заглянул Юра Гудинян, фокусник на арене и записной остряк в жизни. Длинное лицо его было серьезным, но в глазах тлела насмешка. – Нас пустили на Электру. Заканчивайте свои мучения.

* * *

«Итак, – думал Артем, лежа в темноте палатки и глядя в изогнувшийся от старости полотняный потолок. – Я в цирке. Мечта исполнилась».

Почти.

У мечты был горьковатый привкус реальности – с болью в мышцах и с хроническим недосыпом.

Электросила встретила цирк равнодушно. Шумный и красочный парад-алле, которым обычно открывались представления цирка, пришлось отменить. Это было частью договора с руководством станции, пояснил всезнающий Гудинян. Мол, время военное и все такое. Поэтому на первое представление пришло мало зрителей («лохов», сказал Гудинян и хмыкнул), выручки не было. Питон ходил настолько мрачный, что от него шарахались даже местные менты.

Но потихоньку все наладилось. Народ на станции узнал, что цирк приехал, и люди начали собираться. На третьем представлении был уже привычный аншлаг. Циркачи взбодрились.

Артему все это было в новинку. За день он умотался так, что недавнее голодное время вспоминалось ему как блаженные каникулы. Работа, работа, работа. Ему уже даже снилось, как он натягивает канаты или тащит реквизит. Никакого отдыха даже во сне.

Он лежал, чувствуя, как болят ноги, ноет спина и как дрема медленно накрывает его с головой. Лежал и вспоминал, кто есть кто.

Игорь по прозвищу Питон – силач, невозмутимо-равнодушный. Иногда злой. Глава труппы. Но есть еще некий «Директор», который вроде как главнее Питона. До сих пор Артем его ни разу не видел.

Лана – крошечная воздушная гимнастка. Злая на язык и бойкая. Артем ее уже немного побаивался.

Аскар и Жантас, два близнеца-акробата, работавшие с Ланой. Серьезные и задумчивые. Аскар обычно молчал, а Жантас разговаривал – много, обстоятельно и серьезно. Только так их можно было различить. Братьями они не были. Не были даже родственниками. Но то ли они слишком давно работали вместе, то ли, действительно, случаются в жизни совпадения. Сходство потрясающее.

Фокусник Юра Гудинян. На самом деле он русский, а «типа армянскую» фамилию взял из уважения к великим фокусникам прошлого, времен до Катастрофы. Артем пожал плечами. Что Акопян, что Гудини – оба имени для него были пустой звук. Как и Юрий Кио. Кто это вообще такой?

Соня, блондинка на пианино. Красотка с «поразительно емким интеллектом», как выразился ехидный Гудинян. Лучше всего ей удавались улыбки и статичные позы.

Лахезис, изуродованная гадалка. При мысли о ней в груди тоскливо заныло. «Я здесь только ради тебя». Женщина-загадка. Женщина-мечта.

Бородатая Тамара Андреевна – огромная и гулкая, как нефтецистерна. Акопыч называл ее «Томочка», все остальные – по имени-отчеству. Томочка в обычное время вела бухгалтерию труппы, во время выступлений щеголяла в необъятных платьях, танцевала и пела – низким красивым голосом. Если бы не рыжая борода, Томочка считалась бы очень симпатичной.

Изюбрь, девушка, вспыхивающая как атомный взрыв, при каждом удобном случае. Или это Артему так везло? Остальные члены труппы относились к ней с уважением и добротой. И слегка покровительственно, словно к любимому и разумному не по годам ребенку.

Лилипут и лилипутка. Гоша и Эльвира. Мини-Бонд с лицом, как рельса, и пронзительными голубыми глазами и куколка в розовом. С этими Артем еще не разобрался.

Плюс несколько циркачей и служителей, которых он пока запомнил только в лицо. Артем мысленно покачал головой.

Ничего, будет время, он все узнает, со всеми разберется.

«Я в цирке», – подумал он засыпая. Рядом с ней. И – провалился в сон, как в омут. В последнюю секунду он успел испугаться, что снова окажется в темном океане гигантских угрей, но – повезло. Сон был обычный. Без сновидений.

Никаких серебряных глаз.

* * *

Свет ударил в лицо. Артем замычал, попытался загородиться рукой. Сердце мучительно сжималось. Да что ж такое?!

– Общее собрание, – сказал Акопыч. – Ты что, не слышал? Подъем, лежебока!

Посреди маленькой площади, образованной палатками, собралось все население маленького передвижного городка. Циркачи шумели и смеялись, некоторые продолжали репетировать даже здесь, чтобы не тратить время попусту в ожидании начала собрания.

Артем вытянул шею, но ничего разглядеть не сумел. Кто там в центре?

– Посторонись, – грубо окрикнули его. Парень огляделся – и не сразу понял, кто говорит.

– Не туда смотришь, – холодно подсказали снизу. Артем опустил взгляд. Карлик!

– Чо вылупился, лох педальный? – давешний лилипут, сидевший на пианино, смотрел на него с вызовом. Ледяные глаза мини-Бонда. Сейчас на нем был не белый костюмчик с бабочкой, а детская одежда – шорты с футболкой, отчего он выглядел как злой капризный ребенок.

– Это ты мне?

– Тебе, придурок. Уйди с дороги, идиот сопливый.

Кровь Артема вскипела. Да что они тут, совсем офигели? Стоял, никого не трогал!

– Сам ты…

Ему в лицо уставился пистолет. Щелкнул курок. Черное дуло завораживало. Артем осекся. Сглотнул пересохшим горлом.

Пистолет выглядел настоящим. Не бутафорским, не цирковым. Боевым. Из его дула отчетливо тянуло пороховой гарью. Артем видел номер лилипута и знал, как тот стреляет. Превосходно стреляет. Даже с закрытыми глазами – в яблочко!

– Ты хорошо подумал, шнурок? – лилипут сузил глаза. – Ну?

– Я…

– А ты сам подумал, что делаешь? – раздался спокойный голос. Артем выдохнул.

Над ними навис Акопыч. Взгляд старика был полон великолепного ледяного презрения. Поистине королевского презрения.

– Если подумал, стреляй. Я подожду.

Лилипут помедлил.

– Не лезь не в свое дело, старик, – сказал он.

– Тогда, может, объяснишь Питону, зачем тебе на общем собрании заряженный пистолет?

Долгая пауза. Артем не мог отвести глаз от черной дыры ствола. Затылок свело, язык онемел.

Нужно броситься в сторону, подумал он. Но остался на месте. Сейчас, сейчас… Тело отказывалось повиноваться.

– Ладно, пусть живет, – буркнул лилипут. Убрал пистолет за пояс.

– Вот и хорошо, – сказал Акопыч. Посторонился, сделал издевательский поклон: – После вас.

Лилипут посмотрел зло, но прошел вперед. Даже не обернулся, мелкий засранец.

Пауза.

– Спасибо, – сказал Артем. От пережитого страха у него внутри все тряслось. Мочевой пузырь пульсировал, точно второе сердце. Артем усилием воли удерживал его под контролем. Помочиться хотелось невероятно.

Старик Акопыч покачал головой.

– Не за что. Больше не связывайся с Георгием.

– Но он же не выстрелил бы, верно? Верно?

Старик помолчал. Потом потер седой лохматый затылок.

– Не знаю, – сказал он. Артем вскинул голову. – Честно, не знаю. Мы ж циркачи, народ творческий. От нас всего можно ожидать. Положил бы Гоша нас тут обоих… раскланялся и пошел дальше, номер репетировать.

– Э…

– Шучу, – старик ухмыльнулся. – Мне-то чего бояться? Максимум бы он тебя пристрелил. Одним «шнурком» больше, одним меньше. Ладно, хватит болтать, собрание начинается.

Старик отвернулся, посмеиваясь. Артем так и остался стоять с открытым ртом.

«Ну и порядочки!»

– Рот закрой, птичка влетит, – сказал неизвестно откуда взявшийся Гудинян. – Ты на собрание?

– О чем будем говорить? – спросил Артем.

– Что? – Гудинян пригладил свои взъерошенные волосы.

– Я спрашиваю: о чем говорить будем?

– О войне.

* * *

– Никакой войны не будет, – Питон говорил негромко и веско. Слова падали в толпу, как медленно летящие огромные камни. – По крайней мере, для вас – никакой. Забудьте об этом.

Толпа циркачей загудела, все заговорили разом.

– Тихо! – велел Питон. – По одному.

Дворкин, коверный клоун, выступил вперед. Круглое лицо покраснело от гнева. Или от выпитого. Артем почувствовал резкий запах сивухи, вонь немытого тела. Про Дворкина говорили, что он страшно пьет.

– Я не понимаю, почему мы… Мы что, трусы?!

– Что ты имеешь в виду?

– Что ты – жалкий трус, – Дворкин сделал шаг и ткнул Питона пальцем в грудь. Силач даже не пошатнулся. – Куда ты собрался бежать, Питончик? Веганцы придут и всех нас перебьют…

Несколько мгновений Питон смотрел на клоуна равнодушно. В следующее мгновение силач шевельнулся. Удар.

Дворкин отлетел к стене, врезался спиной. Сполз на землю. Глаза его закатились. Артем вздохнул. Движение Питона было столь молниеносным, что трудно сказать, двигался ли он вообще. Но циркач, упавший на пол, подтверждал: двигался и еще как.

– Мне не нужны храбрые идиоты, – сказал Питон. Циркачи зашумели, но под неподвижным взглядом силача шум быстро стих. Клоуну помогли подняться.

– Очухался? Свободен, – сказал Питон. – Собирай вещи, получи расчет и проваливай. Пьяниц и идиотов я не держу. Можешь идти на свою войну. А у нас есть дела поважнее.

Циркачи переглянулись. Зашептались, загудели, но никто не подал голос в защиту товарища. Артем прямо чувствовал, как сгустился страх. Удивительно. Артем облизал губы. Что с ними со всеми? Дворкин стоял, как побитая собака. Жалкий и несчастный.

– Я… – начал он, сглотнул. На скуле наливался краснотой след от удара Питона. – Я передумал.

– Ты уверен, что хочешь остаться? – уточнил Питон.

– Д-да, – клоун выглядел жалко.

– Хорошо. Но зарплату за два выступления я с тебя удержу. Ты меня понял?

Дворкина перекосило. Но клоун пересилил себя и выдавил:

– Д-да. Да, я согласен.

Старик Акопыч подошел к Питону. Силач стоял, широко расставив ноги и сложив могучие руки на груди. Наблюдал, как циркачи расходятся.

– Зачем ты это сделал? Он ведь прав. Имперцы придут, и всем нам придется несладко, – мрачно сказал Акопыч. Силач покосился на него, хмыкнул.

– Не каркай, старик.

Питон встал, оглядел собравшихся артистов. Расправил широкие плечи.

– Кто еще собрался воевать?

Артем вдруг понял, что это не шутки. Да, Дворкин был пьян. Но говорил-то он правильные вещи! Война рядом. Остаться в стороне – не получится.

– Я, – сказал он. Шагнул вперед. – Я… я собрался. Мне кажется, что все мы должны… ведь это Веган! Они напали. Вы понимаете…

Питон на мгновение обжег его взглядом, затем стал смотреть выше и в сторону.

– А не артистов не спрашивали, – отрезал он.

Артем закрыл рот. От неожиданности перехватило дыхание. Обида жгла изнутри, словно кислота.

Да, пока не артист. И… и что?!

– Кто его сюда пустил? – Питон оглядел артистов. – Я спрашиваю?

Один из униформистов, здоровый, крупный, с неприятной улыбкой шагнул к Артему. Рука у парня была на перевязи, подвешена на грязном бинте. Крепкая шея, едва не толще головы, левая сторона лица в каких-то пятнах. Парень протянул к Артему здоровую руку – огромную, как шпала.

Артем понял, что сейчас ему будет плохо. Но отступать не собирался. Кровь бросилась в лицо, уши запылали. Артем шагнул навстречу толстому… В следующее мгновение между ними встал старик.

– Я помогу найти выход, – сказал толстый. Кожа его, розовая, блестела от пота и сала.

– Стой, где стоишь, – старик Акопыч выпрямился. Толстый посмотрел ему в глаза и остался стоять. В глазах униформиста мелькнул страх.

Старик повернул голову к Артему.

– Иди, парень, – сказал старик. – После поговорим.

Артем сглотнул. Нашел взглядом Лахезис. Может, хоть она вмешается, скажет Питону? Гадалка сидела на коврике, курила, глядя в сторону. Дым над ее головой сворачивался в синеватые клубы. Артем высморкался, стараясь не выглядеть торопливым. Вышел независимой походкой, сунув руки в карманы…

Но в груди жгло огнем.

Чтобы избавиться от поганого ощущения, Артем отправился бродить по лагерю. «Не хочу я ваших тайн. И вашей войны».

Артем подошел к клетке. И отшатнулся в первый момент. В прозрачном аквариуме из мутного поцарапанного оргстекла, лежал желтый змей. Застывший и спящий. По крайней мере, так Артему показалось сначала. В следующее мгновение треугольная голова сдвинулась. Вторая голова, что поменьше, была какой-то неправильной формы, словно кривой треугольник. Она тоже поднялась – но медленно и словно нехотя.

Артем сглотнул.

Питон уставился на него двумя парами равнодушных глаз. Зашипел. Раздвоенный язычок выскочил из одной пасти, исчез. Потом из другой. Выскочил, исчез…

Ш-ш-ш-ш.

Интересно. Артем снова вспомнил, как силач выгнал его с собрания, точно мальчишку, поморщился.

– Ты мне, приятель, гораздо симпатичнее Питона, – поделился Артем. – Хоть ты и урод, конечно.

Змей равнодушно зашипел.

– Обиделся, да? – женский голос. Артем обернулся – рядом стояла Лана, дерзкая акробатка. Видимо, она вышла вслед за ним. Тоненькая фигурка акробатки была как у тринадцатилетней девчонки – хрупкая и голенастая. Грудь маленькая, недоразвитая. Но почему-то это было красиво. Лицо Ланы не отличалось особой правильностью, но было живым и с характером. Только глаза вблизи оказались по-настоящему хороши – глубокие, словно без дна, дымчатые. «Глаза цвета привидений», говорил на Венеции один чудак. От таких глаз трудно оторвать взгляд.

«Обиделся?» Артем пошевелил ногой. Проклятое колено. Сегодня болело меньше, но все равно…

– Нет, – буркнул он.

– Не обижайся. Это же Питон. Это нормально.

– Нормально? Правда, что ли?! – почему-то Артем завелся. – Нормально?!

– Да, а что? Ты не знал? – акробатка смотрела невинно. – Он всегда так поступает с новичками. Пока ты не стал артистом, он на тебя и не взглянет. И шпынять будет при случае. В цирке ты знаешь, какое социальное неравенство? Ого-го! Касты, как когда-то в Индии. Даже круче. Так что ты еще легко отделался. Можешь поверить.

Акробатка послала ему воздушный поцелуй и упорхнула.

Артем повернулся к желтому питону.

– Ну, вот и все, – сказал он.

* * *

Артем услышал, как за брезентовой стеной чей-то голос читал нараспев:

Артем подождал, но продолжения не последовало. Голос молчал. Кто это был? Слова были самые обычные, но – почему-то задевали за живое. Словно струна, тронутая, продолжает некоторое время вибрировать.

И звук, затихающий и точный, все еще остается в воздухе.

Артем вздохнул. Это было красиво.

– Спишь? – раздался окрик Акопыча. – Спит он тут на ходу, раззява. А репетировать кто будет?

– Иду.

«Кто это был?» – думал Артем, делая разминку. Колено ныло после вчерашнего, но тянулось. Когда разогреется совсем, боль уйдет – Артем знал это по опыту.

Голос был знакомый вроде бы. Но чей именно – Артем так и не понял.

* * *

– У парня талант, – сказал Акопыч. – Я тебе говорю. Хватит его шпынять.

Питон покачал головой. Медленно и бесстрастно. Взял в руки металлический прут, в задумчивости согнул, затем разогнул. Повертел и бросил в угол. Дзинь!

– Не знаю, – произнес он, наконец. – Пока не замечаю в нем ничего особенного.

– Тогда ты слепой, – Старик был единственным из циркачей, кому позволялись такие выходки. – Почему ты его взял, кстати?

– Неважно. У тебя были и лучшие кандидаты, верно?

– Были, – кивнул Акопыч. – Но этот парнишка… Представляешь, он улетел с сальто. Ударился. Очень сильно. Я наорал на него как обычно, думал, не встанет. А он взял и встал. Ему было больно и страшно. Но он полез наверх и сделал сальто еще раз. И еще. И делал, пока у него не получилось.

Питон помолчал.

– Упрямый.

– Артист, – поправил старик.

– Возможно.

Акопыч вздохнул.

– Ладно. Пусть будет «возможно». А как же война?

Питон медленно повернулся – всем телом. Акопыч отступил на шаг, заморгал.

– Не говори со мной о войне, – негромко произнес силач. – Ты меня понял, старик?

– Чего ж не понять… Ты зачем Дворкина хотел выгнать?

Питон равнодушно пожал плечами.

– Он мне никогда не нравился.

– Угу, угу, понятно. Только что Директор бы на это сказал? Нельзя принимать такие решения без Директора.

Пауза. Питон снова покачал головой.

– А это уж не твоя забота.

– Не моя, так не моя, – согласился Акопыч. – Но на твоем месте я бы все-таки был поосторожнее.

Глава 13

Встреча

Перегон Лиговский проспект – Достоевская,

строительный тупик, час X + 4

В этом служебном коридоре, никто, кажется, не бывал уже лет сто – видимо, со времен Катастрофы. Тем лучше. Луч фонаря прыгал по обшарпанным стенам, по провалам в полу. Герда заглянула в один провал и отшатнулась, голова закружилась. Дна там не было. Словно дыра к центру Земли. Таджик поддержал ее, покачал головой.

– Смотрите под ноги, – предупредила Герда. – Под нами метров сто пустоты.

Убер, шедший впереди, остановился. Хмыкнул.

– Что там? – Герда подошла ближе. Надпись на стене гласила:

– Нет, не понимаю я людей, – сказал Убер. Он прошел по коридору дальше, поднял фонарь.

возвещала следующая надпись.

– Вот теперь понимаю, – Убер почесал затылок. – Но оптимистичные долбоебы нравятся мне больше.

Возле третьей надписи скинхед простоял дольше всего.

Герда пригляделась.

И подпись: ИВАН

– Вот это по-нашему, – Убер даже крякнул от изумления. Присвистнул. Видимо, скинхед уже не знал, как еще выразить овладевшие им чувства, потому что подошел к стене и саданул кулаком. Два раза. Бум, бум.

Задумчиво осмотрел кровавые ссадины на костяшках.

– На месте этих чуваков я бы загодя начал ссаться в постель по ночам. А то, когда придет Иван, могут и не успеть.

Герда помедлила. Странный он, этот тип.

– Кто такой Иван?

Убер почесал затылок. Размял руки. Отвечать он, видимо, не собирался.

– Убер…

– Привал. Ждите здесь, – сказал скинхед. – Я на разведку.

«Какую еще разведку? Что он еще придумал?!» – Герда заволновалась. Ох уж эти взрослые мальчишки.

– Там же… – начала Герда.

– Знаю, – сказал Убер. – Поиграем с веганцами в прятки.

И ухмыльнулся.

* * *

…Убер мягко обхватил солдата сзади за шею, другой ладонью зажал рот. Схваченный, веганец замычал…

Мышцы жилистых рук на мгновение страшно напряглись, так, что выступили вены.

Щелк.

Негромкий, но жутковатый звук. Веганец обмяк. Убер мягко утянул его в темноту.

Напарник веганца вышел, озираясь.

– Егор, ты куда делся?

Тишина.

– Егор, ты заколебал уже. В прятки мы тут играем, что ли? – веганец шагнул вперед. И раскрыл рот, увидев, кого судьба вынесла ему навстречу. Глаза веганца округлились…

Убер со всего размаху врезал ему лбом в переносицу. Хруст. Веганца снесло.

– Обознатушки, перепрятушки, – пробормотал Убер. Вытер со лба след крови. Потер лоб.

Покачал головой, разминая шею, поморщился. Затем подхватил обмякшее тело веганца за руки, волоком потащил за угол.

– Черт, да сколько вас тут, – пробормотал он. – Рука бойцов колоть устала…

Бросил тело на предыдущего часового – видимо, того самого Егора, что плохо играл в прятки.

– И ядрам пролетать мешала… – Убер опустился на колени, расстегнул пуговицы мундира на веганце, грубовато, но быстро стащил с того зеленый китель. – Гора кровавых тел…

Выпрямился, попытался примерить китель на себя…

– Твою ж, – мундир оказался узковат. Убер с трудом застегнул пуговицы. Повел плечами, выпрямился… Треск. Убер замер, попытался заглянуть за спину. Ну, ясно. Убер вздохнул. Мундир треснул по всей спине. Какие-то мелкие пошли веганцы, узкоплечие.

Один из солдат, тот, которого он раздел, застонал, но пока не очнулся.

– Богатыри, не вы… – Убер повернулся к веганцам. Прицелился и аккуратно рубанул ребром ладони. Стон оборвался. – Лермонтов, «Бородино». В следующий раз я прочитаю вам из Шекспира. Но там, блин, кровищи…

Убер замолчал, насторожился. Потом мягко, бесшумно – как сгусток ртути – перетек к выходу из каморки.

Кажется, он услышал что-то… Вот опять!

Шорох. Звяканье.

Убер прищурился. Бесшумно приблизился к краю эстакады, заглянул вниз. Там медленно и осторожно двигался человек в зеленой форме. Черт, еще один веганец! Убер вздохнул. Секунду помедлил и мягким кошачьим движением прыгнул на человека сверху. В последний момент тот почуял опасность и успел вывернуться…

Почти.

Они покатились по земле, вскочили на ноги.

Завязалась схватка. Некоторое время в темноте были слышны только хриплое дыхание и неясные возгласы, звуки борьбы. Шорох бетонной крошки. Потом все закончилось. Наступила тишина…

– Ну, и что мы тут делаем? – поинтересовался Убер. Человек, притиснутый его весом к холодному бетону, заскрипел зубами. Убер легонько нажал на его локоть. Человек застонал, дернулся. Ткнулся лицом в бетон.

– Проклятые зеленые! – заявил он. Голос эхом разлетелся по руддвору, над брошенными вагонетками, сгнившим забором. Скинхед озадаченно молчал, потом присвистнул.

– Эй, ты кто? – спросил наконец Убер.

– Если слезешь с меня, скажу.

Убер почесал лоб.

– А если не слезу? Тогда что?

– Тогда не скажу.

– У-у, ты какой. Принципиальный. Ладно, слез.

Они выпрямились, встали напротив друг друга. Парень в веганской форме осторожно разогнул помятую скинхедом руку, пошевелил пальцами. Поморщился.

Убер оглядел его с ног до головы. Оценивающе. Хмыкнул.

– Ты кто такой? – спросил скинхед, прищурившись. Парень набычился.

– Человек.

Убер почесал затылок.

– Ты, случайно, не программист? – спросил он.

– Чего-о?

– Шучу. Ладно, по-другому: ты веганец?

– Пошел ты на хер.

Убер хмыкнул.

– Пароль верный, проходите. Ясно. Значит, не веганец. Жрать хочешь?

Человек в веганской форме замер.

– Чего?

* * *

Убер и компания устроились в служебном закутке. Герда и Таджик с интересом разглядывали нового друга. Человек в зеленой веганской форме – парень лет двадцати, маленького роста, светловолосый, крепкий, рассматривал новых друзей исподлобья и щурился. Глаза у него были – как у человека, что видел слишком многое. Выгоревшие. Уставшие. Такие бывают у диггеров, чудом выживших на поверхности.

Убер вытянул руки, потянулся, зевнул, словно огромный кот. Хрустнули суставы, скинхед зарычал от удовольствия.

– Так как, говоришь, тебя по имени? – спросил наконец.

– Федор меня, – парень вытер рукавом нос, поморщился. – Федор Комаров. Но все зовут Комар.

Компаньоны переглянулись.

– А где теперь эти все? – спросила Герда.

Человек, назвавшийся Комаром, вяло пожал плечами.

– Скорее всего – мертвы.

– А! – Убер от неожиданности замер, почесал лоб. – Ясно. А форму ты откуда взял?

Комар вспомнил жуткий смрад логова и передернулся.

– Места надо знать.

– У, блин. Еще один человек-загадка. Эй, Таджик! Мы тут твоего брата нашли.

– Брата? – не понял Комар. – Какого еще брата?

– Как какого? Потерянного во младенчестве! Вы что сидите, как не родные? Ну-ка срочно покажите друг другу ягодицы с фамильной родинкой!

Таджик молча улыбнулся. Комар ошалело затряс головой. Словно хотел вытряхнуть слова Убера из ушей, как воду.

– Что, не сладко? – спросила Герда. – Привыкай. Он все время так разговаривает.

* * *

Компания молча выслушала рассказ Комара о погибшей заставе. Герда изменилась в лице, когда он описывал девочку с кровавыми глазами. Комар рассказывал дальше. Тварь, пещера с трупами, веганская форма, бегство. Таджик и Убер переглянулись.

Закончив, Комар замолчал. Герда поднялась и направилась к своей сумке.

– Надо ссадины обработать, – она остановилась, замерла. Медицинская сумка осталась в тоннеле. Герда обшарила карманы и протянула Комару чудом уцелевший пластырь. Владимирец поднял брови, но, увидев выражение лица девушки, пластырь взял. Озадаченно повертел в руках.

– Ладно, – сказал Убер. Выпрямился, зевнул. – Давайте пожрем, что ли?

– Э… так у нас же нечего? – удивилась Герда.

– А я у веганцев стрельнул. Им все равно, а нам нужнее. Здоровое питание, все дела. Налетай, народ!

Убер вытащил вещмешок, развязал завязки. В мешке оказались одинаковые брикеты, завернутые в пленку. Коричнево-зеленые, плотные, как пластилин. Шесть штук. Герда протянула руку, поскребла брусок ногтем и понюхала. Пахли они довольно приятно, словно свежий мох. И чуть-чуть пряностей.

Комар с сомнением оглядел свою порцию зеленой массы. Ковырнул пальцем, внимательно осмотрел ноготь.

– А мы это… – он поднял взгляд на скинхеда. – Мутантами не станем с этой жратвы?

– Конечно, станем, – уверенно заявил Убер. – Только ты жуй тщательней. Плохо разжуешь, станешь коровой…

Комар дернулся. «Мертвая корова, мертвая корова». Пам-пам.

– С тобой все в порядке, парень? Ты что-то побледнел.

– А если… хорошо? – с трудом собрался с мыслями Комар.

– Что хорошо?

– Разжевать. Кем будешь?

– Козлобыком.

Когда с веганским ужином было покончено, Герда посмотрела на скинхеда.

– Что будем делать?

– Наш единственный путь, – Убер поднял палец, многозначительно замолчал.

Герда поежилась. Ей вдруг стало не по себе. Он, что, серьезно собирается?..

– Ты хочешь сказать… – начала она.

– Умница! Верно, надо идти через город. Поверху, – скинхед оскалил зубы, словно перспектива прогуляться по мертвому и опасному Питеру его только радовала. – По-другому нас тут скоро прикончат.

– Но… радиация… звери…

– Вот это и есть наша небольшая загвоздка. Нам нужны три… – Убер посмотрел на Таджика, тяжело вздохнул. – Таджик, тебе брать?

Таджик невозмутимо пожал плечами.

– Ладно, уговорил, языкастый! Четыре химзы. Четыре противогаза. Какая-то обувь мне, – он пошевелил босыми пальцами ног. На левой ступне алела ссадина. – Скотч, вода и запас пожрать. Алкоголь для вывода радионуклидов. И, главное, много-много автоматического оружия с бесконечным количеством патронов. Это в идеале, – сообщил Убер. – Я ничего не забыл? Ах, да. Хорошо бы счетчик Гейгера, тепловизор и военную карту города. А еще собственное казино с блэк-джеком и шлюхами.

Герда и Комар переглянулись.

– А если без идеала? – сказала Герда.

– Тогда четыре химзы, четыре противогаза, много-много…

– Ладно-ладно, я поняла, – Герда выставила перед собой ладони. – Но у нас же ничего нет!

– Я работаю над этим, – пообещал Убер туманно.

Воцарилась тишина. Даже стало слышно, как сквозняк трепещет в лохмотьях пыли на вентиляционной решетке.

Убер думал.

– Я знаю, где это можно взять, – сказал Комар.

Убер посмотрел на него, вздохнул.

– Знаешь, брат Комар, ты – страшный человек. Иногда ты меня просто пугаешь. Ладно, рассказывай…

Глава 14

Любовь и смерть

Перегон Площадь Восстания – Чернышевская, день X+1

Ахмет, наконец, узнал место. Заброшенное служебное помещение, что служило им базой во время войны с приморцами. С людьми Генерала Мемова. Отсюда повстанцы уходили в партизанские вылазки. Сюда тот трусливый говнюк привел приморца, Ивана. Именно здесь Илюза в первый раз приставила Ахмету пистолет к виску…

Сегодня – второй. «В третий раз я ее убью» – пообещал он себе.

– Что теперь? – тупо спросил Ахмет.

Илюза подняла пистолет к плечу, направила ствол в потолок.

– Ты меня спрашиваешь?

Появился здоровенный детина, один из тех, что окружили их в тоннеле. Ахмет смутно помнил, что видел его раньше. На Восстании? Вполне возможно.

Когда Илюза взбунтовалась, вслед за ней со станции исчезло несколько человек. Все, недовольные тем, что он договорился с приморцами.

Они назвали себя «Сопротивлением», как те придурки из «Звездных войн». Здоровяк что-то сказал Илюзе, она кивнула. Потом повернулась к Ахмету:

– Все это добро украдено у народа Восстания и Маяка. Это тебе даром не пройдет.

– Ну, так верни его народу, – сказал он небрежно.

Несколько мгновений Илюза смотрела ему в глаза, словно не могла понять, шутит он или нет.

– Вернуть?

Он кивнул.

– Пусть подавятся. Мне ничего не нужно. Я сам все могу взять.

– Ты? – она окинула его взглядом. Усмехнулась с презрением. Ахмет вздрогнул. Он вдруг отчетливо понял, что совершенно не знал ее. Илюза, его девушка, превратилась в незнакомку – жестокую, властную и непредсказуемую. И… эта ее презрительная ухмылка задела его. Сука, сука, сука.

Но раздражение лучше унять. Смирить свою натуру. Если хочешь выжить, нужно приспосабливаться.

– Что ты со мной сделаешь? – прозвучало жалко. Словно он, царь Ахмет Второй, повелитель Восстания, признал ее власть. Ахмет почувствовал, как в лицо бросилась кровь, стало жарко.

Она фыркнула. Настоящий полевой командир, лидер.

– Сначала расскажи, как все было.

И Ахмет заговорил. Он рассказал обо всем, даже о том, о чем говорить не собирался. Но молчание – это плотина, если давление воды прорвет ее, то вытечет все, до капли, ничего не останется.

Илюза слушала, уперев руку в крутое бедро. Ахмет снова представил, как она обвивает его длинными сильными ногами – как тогда! Хорошее было время. Они вместе сражались против приморцев, оккупировавших Восстание. Вместе устраивали вылазки, рейды, засады. Илюза была его девушкой. Его музой и вдохновением. Его гаремной рабыней. Его наложницей и его ночной повелительницей. Ахмет чуть не застонал, вспомнив, как брал ее здесь, на полу. Как она кричала…

Сука, сука, сука. Красивая и лживая сука.

Тогда он повелевал. Тогда он нутром чувствовал пульсацию черной, жирной, как нефть, отцовской тени вокруг себя.

Когда он принял предложение генерала Мемова, все изменилось. Он снова стал царем Восстания, а Илюза ушла. Не сразу, сука выждала несколько дней, чтобы усыпить его подозрения. Она его обманула. Увела с собой несколько его людей. Она наплевала на его чувства. На него.

Ахмет почувствовал гнев.

Благословен тот, в чьей руке власть… А в чьей руке власть сейчас?!

С тех пор они не виделись. До сегодняшнего дня.

– Они нашли труп коменданта, – сказала Илюза, – и твой. Теперь ты официально мертв, царь Ахмет.

Она усмехнулась. Встряхнула черной гривой волос. Словно ее это все забавляло.

– Что со мной будет? – спросил Ахмет.

– Ничего. Тебя больше нет, Ахмет. Ты сам уничтожил прежнего царя Восстания. Теперь царь мертв.

Мерцающий отблеск черной, как нефть, власти промелькнул перед глазами Ахмета и – исчез. Теперь власть была в руках ее, этой красивой сучки Илюзы. Словно вокруг стройной фигуры расплывалось жирное нефтяное пятно, окутывало все…

Как он вообще мог ее любить?!

– Я могу воскреснуть, – сказал Ахмет. Илюза усмехнулась.

– Сомневаюсь. Вот это, – она показала на сумку, полную патронов и таблеток, – тебе помешает. Я найму самых лучших убийц. И они найдут тебя даже под землей. Беги, Ахмет! Беги! Беги, лживый царь без царства. Потому что теперь у тебя действительно ничего не осталось.

…кто способен на всякую вещь.

– Развяжи его, – приказала Илюза. Лохматый повстанец с сомнением посмотрел на девушку. Она кивнула – жестко, как мужчина:

– Развяжи.

Лохматый вздрогнул и послушался. Веревки ослабли. Ахмет мучительно потянулся, разминая руки. Иголочки бегали по пальцам, невыносимые, мучительные – восстанавливалось кровообращение.

Илюза что-то вполголоса приказала Лохматому, тот заулыбался. Кивнул и вышел из комнаты. Ахмету стало не по себе. Это точно не предвещало ничего хорошего.

– Зачем ты так? – спросил Ахмет. – Что я тебе… – он осекся. Не хватало еще унижаться перед этой дурой.

Царь выпрямился. Ему снова показалось, что в душном воздухе колеблются жирные черные тени.

– Плевать я хотел на тебя и на твои угрозы, – сказал он и вдруг понял, что вокруг – пустыня. Власти больше нет. Это была всего-навсего иллюзия. Мир рушился вокруг него, рассыпался в пепел – словно после атомного взрыва. «Никому ты, царь Восстания, больше не нужен и не страшен». Ахмет до боли сжал кулаки. «Ты поплатишься за это, сучка… Ты поплатишься».

– Сколько у меня времени? – спросил он ровным голосом. Держи себя в руках, царь.

– Немного. Пара часов форы.

– А самой убить меня слабо́?! – ярость все-таки овладела им. – Давай! Ну! Ты всегда этого хотела!

Илюза пожала плечами.

– Зачем? Это скучно. То, что нас не убивает, делает нас сильнее… Посмотрим, сможешь ли ты стать сильнее того, что собирается тебя убить. Я послала за Близнецами.

Ахмет вздрогнул. Так вот куда пошел Лохматый.

Она все-таки не шутила. Это правда.

Ахмету представилось, что земля уходит у него из-под ног, уносится с огромной скоростью в космическое пространство. Остается только пустота, и холод, и маленький человечек по имени Ахмет, болтающийся в огромном межзвездном пространстве, беззвучно кричащий и плачущий. А потом не остается ничего.

Скорость убегания, так это называется.

«Близнецы. Она действительно наняла Близнецов?!»

– Тогда… – он сглотнул. В глотке пересохло окончательно. В животе образовался кусок льда, и углом давил в брюшные мышцы изнутри. – Я бы хотел воспользоваться своим временем. Своей форой.

Илюза убрала пистолет в кобуру.

– Мудрое решение, любовничек.

Да уж. Без сарказма она, конечно, не могла обойтись. Даже в такой момент.

Глава 15

Коверный

Станция Электросила, 12 ноября 2033 года

– Репетируешь? – окликнули его.

Артем поймал мячик и обернулся. Там, у прохода между кабельных катушек, стояла гостья. Пухлощекая худенькая девушка со странным именем Изюбрь. Было в этом имени что-то красивое, тонкое, изящное и – совершенно неприспособленное к жизни.

И неважно, что на самом деле Изюбрь – это олень. Оленей он все равно видел только в книжке.

Артем улыбнулся.

– Ага. Как твои дела?

Она помедлила. Румянец горел на щеках девушки яркими, неестественно красными пятнами. Робость и смущение в одном лице. Артем еще не разобрался, какое место занимает девушка в иерархии цирка, но явно – не последнее.

Но почему-то с ней он чувствовал себя свободнее, чем с другими циркачами.

Возможно, потому что в этих встречах один на один смущаться приходилось не ему?

– Х-хорошо, – вот и сейчас она замялась и уставилась в пол. – Мои дела… отлично.

Не очень похоже, если честно.

– Здорово, – сказал Артем. И снова подбросил мячик.

«Влюбилась она в меня, что ли? Еще не хватало».

* * *

Сегодня Лахезис он не увидел. Ее место за столом пустовало. Артем придвинул поближе тарелку с кашей, взял ложку. Почти чистая, это хорошо.

– А где гадалка? – спросил он у соседа. Как у человека с неопределенным пока статусом, место у Артема было с низшим персоналом. С рабочими сцены.

– Болеет она, – сказал старший униформист. Покосился на Артема: – А ты с какой целью интересуешься?

Артем уткнулся в тарелку. Он знал, что на такой вопрос нельзя отвечать. Ловушка. И так люди косятся, когда он задает вопросы. Впрочем, он всегда задает вопросы.

После ужина его поставили в очередной раз убирать территорию. Артем, подметая, бродил по лагерю. Пока – шаг за шагом, вроде бы случайно, – не оказался рядом с палаткой с нарисованными птицами. Ее палатка. Лахезис.

Артем мгновение раздумывал. Постучать, нет? Аккуратно прислонил метлу к стене палатки. Затем откинул клапан и нырнул внутрь.

Темнота.

– Есть кто?

Когда зрение адаптировалось, он увидел гадалку. Лахезис сидела в глубине, полулежа, а в руке держала… бутылку. Мгновением позже гадалка увидела Артема. Глаза ее расширились. Бутылка мгновенно спряталась в широких складках ее разноцветных одежд. Но Артем все равно знал, что бутылка где-то там. Где-то рядом.

Он потянул носом воздух. В палатке пахло благовониями и мятным успокаивающим снадобьем. И – алкоголем. Проклятым ядовитым алкоголем. Вот она, болезнь гадалки. Артем знал несколько людей с таким заболеванием – и большинство из них кончили плохо.

Глаза Лахезис блеснули в полутьме.

– Тебя не учили стучаться?

– А вас – не пить из горла?

Пауза. Артем слышал дыхание Лахезис.

– Это будет наш секрет, хорошо? – голос ее стал мягче, с мяукающими вкрадчивыми нотками. Артема это задело, как фальшивая нота. Словно то, что она пытается его задобрить, делало ее… меньше, что ли. Не такой сильной.

Не такой отчаянной.

Он покачал головой.

– Нет? – Лахезис подняла брови. Лицо гадалки без грима выглядело старше. – Однако… и это мой новый рыцарь?

Он молча протянул руку. Гадалка хмыкнула.

– Красивый жест, – голос ее был полон сарказма. – Неужели ты думаешь, я тебе отдам?

Артем ждал.

– Упрямый, да?

– Упрямый, – сказал он.

– Милый мальчик, – сказала Лахезис насмешливо. – Тебе так хочется всех спасать. Понимаю. Но меня спасать не надо. Поверь, я знаю, о чем говорю.

Артем сжал зубы. Он чувствовал, что выглядит глупо – с этой своей настойчиво протянутой рукой и своим наивным «отдай», но отступить не мог.

Вернее, не хотел.

– Мне лучше знать, – голос был хриплый, непривычный.

Лахезис помедлила. Потом насмешливо хмыкнула.

– Ладно, уболтал. Если я отдам тебе бутылку, ты никому не расскажешь?

– Никому.

– Хорошо.

Бутылка оказалась у него в руках. Стекло было еще теплым – от ее ладоней.

Гадалка провела рукой по изуродованной половине лица – словно хотела рассмотреть ее кончиками пальцев. Вздрогнула.

Помахала в воздухе длинными кистями. Ногти были выкрашены в черный цвет.

– Раньше я выступала в розовом трико с коричнево-розовыми ромбами, – сказала Лахезис. – Силач Максим поднимал меня на ладони, как пушинку. У меня были стройные и сильные ноги, они служили мне хорошо. По-настоящему. Хоть я этого и не ценила тогда. Это было так давно, – она помолчала. – Наш цирк был прекрасен. Намного лучше, чем сейчас.

– Я видел… Я помню.

Лахезис покачала головой. Щеки впалые, лицо заострившееся, под глазами – круги. Ведьма, подумал Артем неизвестно почему. Красивая и желанная ведьма. Ей можно только поклоняться, как богине.

– То, что ты видел – это старый цирк, – сказала Лахезис. – Его уже нет. То, что вокруг тебя – цирк новый. Им руководит Питон.

«Значит, Питон и есть таинственный Директор. Я подозревал». Но почему – новый?

– Подожди. Но это же… я видел этот цирк раньше! – Артем не понимал.

Гадалка покачала головой, повторила с нажимом:

– Это новый цирк. Прежнего подземного цирка больше нет, мальчик. Все закончилось на станции Парнас.

Артем молчал.

– Это было как страшный сон. И помню я только обрывки, как вспоминаешь после пробуждения осколки сна.

Фокусник Антон, или, как он себя называл «Исключительный Антонелли», мертв, съеден Пожирателем. Силач Максим, мой партнер по номеру, тоже мертв, – гадалка засмеялась грубым смехом без тени веселья. – Выжила Лера, девочка на шаре. Она же Элеонора фон Вайскайце, как ей нравилось себя называть. Глупая-глупая девчонка… Романтичная девочка выжила и стала Лахезис, циничной гадалкой в коричневом тюрбане, с длинной трубкой в желтых прокуренных пальцах. Тебе нравится моя трубка? А мои бордовые губы? А мое изуродованное лицо? Что ты молчишь?! Я же вижу, тебе нравится.

Темные глаза гадалки смотрели на Артема в упор.

– Ну, что молчишь, мальчик? Ты все еще хочешь меня любить?!

Он повернулся и вышел.

– Мальчик! – услышал он за спиной – Мальчик, вернись! Артем! Пожалуйста!

Он остановился.

– Иди сюда. Поцелуй меня, мальчик.

Он замер.

– Не заставляй меня говорить «пожалуйста». Или ты боишься?

Он решительно повернулся и пошел к ней. Остановился рядом. Руки словно чужие, не знаешь, куда их деть.

Гадалка смотрела на него. В ее взгляде была странная смесь издевки и мольбы.

– Пожалуйста, – сказала она.

Поцелуй. Ее губы пахли дешевой водкой, табаком, вишней и – чем-то невыносимо женским. Артему показалось, что голова его оторвалась и летит вверх. Так воздушный пузырек уносится в глубокой воде. И голова его выскочила на поверхность, и прыгает по волнам, словно поплавок…

Цветные сполохи. Сладость. Наслаждение.

– Питон нас убьет. Сначала меня, потом тебя… – пробормотала она. – Пусть, пусть.

Сладость. Горечь. Вспышки в глазах.

Пощечина. Звонкая, как выстрел. Артем отшатнулся, щека горела огнем. Дикая его натура вспыхнула пламенем, кровь вскипела. Он сжал кулаки. Вскочил на ноги, отступил на шаг.

– За что? – сказал он.

Лахезис засмеялась. От ее смеха по коже пошли мурашки.

– Глупый-глупый мальчик. Но такой красивый. Такой милый.

Мальчик?! Артем усилием воли заставил себя сдержаться.

И тут он понял, что она чудовищно, безобразно пьяна.

– Ты думаешь, я пьяна, мальчик? – она прочитала это в его глазах. – О, да. Я пьяна. Но еще я искренна. Знаешь, мальчик, как мне здесь душно?! О, ты не знаешь! Ты ничего не знаешь. Питон… Это он меня душит. Он такой, прекрасный, сильный, заботливый, все сделает, все проблемы решит. Он такой – мечта. Душная слепая мечта каждой женщины.

Знаешь, сколько раз я решала бежать от него? Сотни раз. Но ничего не получилось. Наверное, мне просто не хватает смелости.

Она смотрела на него темными глазами, полными страха и тоски.

– Потому что он найдет меня и убьет. Я знаю. В нем это есть. Он тоже в своем роде Пожиратель, наш Питон. Вроде того, что схватил меня на Парнасе. Только объятия его ласковей и – крепче. И он никогда не отпускает свою добычу. Можешь поверить. Ты в этом еще убедишься, мой мальчик. Убедишься. А теперь иди. И забудь меня. Слышишь?

Артем вышел из палатки гадалки, остановился. Теперь он хотел пойти и умереть. Как угодно, лишь бы сдохнуть. Лишь бы она пожалела, что так обошлась с ним. Лишь бы…

Он все еще ощущал, как горят губы от поцелуя. И ее запах… он был вокруг него, впитался в одежду, в волосы, в кожу. Артем покраснел. Что, если сейчас каждый поймет, что он целовался с гадалкой?

А что, если это поймет Питон?

«Он тоже в своем роде пожиратель», вспомнились слова Лахезис.

Плевать я хотел, подумал Артем упрямо. Плевать я на него хотел. На все его угрозы.

Поцелуй жег губы, словно напалм. Прожигал насквозь.

Как пьяный, натыкаясь на вещи и людей, он добрел до стены и уткнулся в нее лбом, чтобы остудить жар.

«Он убьет нас. Сначала тебя, потом меня». Слова Лахезис. Нужно бежать отсюда. Но согласится ли гадалка? И как это вообще провернуть? И эта пощечина…

Артем сжал зубы до скрипа.

– Черт! Черт! Черт! – он ударил кулаком в стену. Бетон глухо отозвался.

Он поднял голову и вздрогнул, увидев, что маленькая акробатка наблюдает за ним. Значит, она все видела? И все слышала?!

Уши словно раскаленные. Того и гляди, зашипят.

– Значит, ты здесь из-за нее?

– Не твое дело, – буркнул он. Отвернулся.

Лана помедлила.

– Ты ее любишь? – спросила наконец.

Артем не ответил.

– Значит, любишь, – миниатюрная акробатка насмешливо вздохнула. – Мужчины, когда любят, всегда об этом молчат.

* * *

– Я сегодня буду выступать, – сказала Изюбрь. – Ты… придешь посмотреть?

Артем почесал затылок. Отставил в сторону метлу, с которой уже свыкся, как с родной, и – оглушительно чихнул. Раз, другой.

– Извини, – сказал он. И тут же чихнул еще раз. На глазах выступили слезы. Проклятая пыль!

– Будь здоров.

– Ага, спасибо. Я постараюсь, – он помедлил. – Но я, наверное, буду помогать рабочим.

– А-а.

Изюбрь замолчала, словно забыла, что еще хотела сказать.

Артем почувствовал себя виноватым. Он отставил метлу и шагнул к девушке.

– Извини. Я… ну, я действительно постараюсь, хорошо?

Они вдруг замерли – когда поняли, что оказались слишком близко друг к другу.

– Ты… не бери в голову… – сказала Изюбрь и умолкла. Неловкое молчание. Напряжение.

И тут в их компании появилась третья.

Лана, воздушная гимнастка. Наглая и независимая. Вся в блестках. Бесцеремонно вошла в палатку и сложила руки на груди. С ехидной усмешкой оглядела обоих.

Артем почувствовал легкий привкус досады. Отступил от Изюбря.

– Слышала, ты опять с Питоном спорил? – акробатка была в голубом обтягивающем трико, тонкая ткань облегала ее тонкую фигурку. Очень плотно. Слишком плотно. Артем увидел ее соски и отвел глаза. Красиво. Завораживающе. Стыдно, черт. Взгляд все норовил вернуться…

Артем дернул головой. Потом кивнул.

– Да, поспорил.

– Смелый ты.

Прозвучало скорее как «ну, ты и идиот». Артем моргнул от неожиданности. Открыл рот, но сказать было нечего. Идиот, конечно. Кто сомневался.

– Он меня выгонит? – спросил Артем.

Акробатка пожала худенькими плечами. Игриво улыбнулась Артему и подмигнула. Изюбрь вдруг вспыхнула, как ядерный взрыв. Миг – и она убежала.

Акробатка посмотрела ей вслед и снова повернулась к парню.

– Не обижай ее.

Артем в первый момент не понял, что она имеет в виду.

– Что? Какое мне до нее дело?!

– Не знаю, может, никакого. А руку под подол ей запустил, я сама видела.

Что?! Артем задохнулся от возмущения. Акробатка Лана показала ему язык. Язык был нежно-розовый, как у ребенка. Выскочила из палатки вслед за Изюбрем.

– Врешь! – крикнул он вслед в бешенстве. Но было уже поздно, акробатки и след простыл. Только колыхнулся клапан палатки.

«Запустил руку? Под подол?» Артем все никак не мог прийти в себя. Что это было? Такое обвинение? Гнусная клевета.

Или… Артем помотал головой. Да нет, ерунда.

Может, это ревность?

Ха-ха. Два раза. Очень смешно.

* * *

После дневной репетиции – обед.

Артем никак не мог наесться. Он выхлебал варево, закусил галетой. Захрустел, наслаждаясь, запил сладковатым теплым чаем. Эти дни он уставал так, что, казалось, кусок не полезет в горло… Но это иллюзия. Стоило впихнуть в себя первую ложку, голод просыпался. Артем ел, ел и ел, сколько давали. До крошки. И все равно выходил из-за стола полуголодным.

Растущий организм, сказал старик Акопыч.

К чему его готовят, Артем до сих пор не понимал. Кто он будет? Жонглер? Но зачем тогда занятия на пианино? Музыкант? Но зачем тогда гимнастика, растяжки, стойки на руках и прочая акробатика? Зачем уроки актерского мастерства, когда ему нужно было лаять, рычать, мяукать, изображать закипающий чайник, сонную рыбу или как Голодный Солдат уныло бродит по опустевшему дому, гоняясь за диггером?

Что все это значит?

Кто он?

Артисты в ответ на вопросы только ухмылялись и посмеивались. Они явно что-то знали, но рассказывать не спешили. Наконец, он всех утомил своим напором. Артема стали чураться.

Даже Изюбрь вспыхивала и удирала. Пряталась в женской палатке, чтобы только не встречаться.

Хотя, может, у нее были другие причины избегать встреч. Артем не знал.

– Война же! Вы чего? – услышал он разговор. За соседним, «артистическим» столом Гудинян беседовал с Питоном. Остальные артисты прислушивались. – Веганцы взяли Восстание и Маяк, Владимирку и Достой, сейчас идут на Сенную. Пушку, говорят, уже почти сдали.

– Это не наше дело, – негромко сказал Питон. – Все поняли?

– Но… – Гудинян растерялся. Питон встал и ушел. Артисты смотрели ему вслед.

Акопыч убрал трубку в карман и кивком головы показал Артему – пошли репетировать. Артем вздохнул. Чертов старикан. Даже если вокруг начнется Четвертая мировая, Всемирный Потоп или что там еще обещано из кар небесных, Акопыч все равно погонит молодняк на тренировку. Гвозди бы делать из этих людей.

– Меньше вздыхай, больше работай, – посоветовал старик.

– Я работаю.

Старик задумчиво выбил трубку о ладонь. Артем никогда не видел, чтобы Акопыч курил, но в зубах у старика трубка оказывалась регулярно. Мундштук весь искусан.

– Вздыхаешь ты точно много. Надо тебя чем-то срочно занять, а то совсем воздыхательным станешь.

* * *

«Чертов старик! Подкинул работу». Опять уборка. Прутья белой пластиковой метлы изгибались в разные стороны, словно брови Акопыча.

Монотонные движения убаюкивали почище колыбельной.

Артем мел. Зевал и мел.

Черная палатка. Артем остановился, опустил метлу… Интересно. Палатка находилась в пустом пространстве, словно окруженная невидимыми стенами. Циркачи, уж на что бесцеремонные люди, обходили ее стороной. На глазах Артема парень со сломанной ногой сделал крюк, чтобы обогнуть палатку – хотя напрямик было короче. Артем почесал затылок. Что в ней такого страшного? Может, в ней животное, вроде двухголового питона?

– А что там? – спросил он у старого униформиста.

Униформист покачал головой. В его глазах Артем с удивлением увидел почти ужас.

– Не ходи туда, парень.

– Э… Почему?

– Шнурок ты еще. Подрастешь, поймешь. Но для тебя же лучше, если будешь держаться подальше, – униформист помедлил. – Особенно ночью.

– Но…

– Не задавай вопросов. Ясно?

– Ясно. Но что это за палатка?

Униформист помедлил. Потом наклонился к Артему и произнес едва слышно:

– Палатка директора.

– Что? Какого еще дире…

Циркачи обернулись. Тягостное молчание.

– Некогда мне тут с тобой, – сказал униформист. Лицо пошло багровыми пятнами. – Все, работай. Развелось лентяев.

«Директор?» Артем начал мести, но таинственная черная палатка не выходила у него из головы.

Существует ли он вообще? Этот директор цирка?

* * *

После возвращения Акопыч подозвал его к себе.

– Сегодня представление, – сказал старик. – Будь готов. Может, даже будешь помогать не только за сценой… Что еще?

– Изюбрь. Она звала меня посмотреть. Да на что там смотреть? – Артем почесал затылок. – Она ж… ну, неловкая.

Акопыч с интересом оглядел своего воспитанника с ног до головы.

Потом хмыкнул:

– Дурак ты, парень. Неловкая.

– Почему сразу дурак?

– Верно, она неловкая. И оступается. И ломает иногда что-то. Вообще, не девушка, а ходячий катаклизм. Но она чудо. Увидишь, поймешь.

– Но…

– Увидишь, я сказал.

Вечернее представление. Уже привычный аншлаг.

Силач Питон, он же Игорь, тягал тяжести. Поднимал и выносил на плечах тяжеленное пианино (уже знакомое Артему), на котором возлежала в откровенных позах блондинка Соня. Потом девушка вызывала из толпы зрителей нескольких женщин и мужчин – ставились два стула, Питон ложился на землю, напрягался как струна. Его поднимали и укладывали сверху – Артем видел, как лысый затылок силача ложился на один стул, а лодыжки в зашнурованных ботинках – на другой. Питон превращался в живой мост. На него вставали люди. Один, другой, третий. Итого семеро. Питон держал.

Невероятный человек.

Даже Лахезис, несмотря на слабость, снова работала. Раскладывала карты, предсказывала будущее, гадала на крови. Она обернулась, когда Артем проходил рядом, покачала головой «мне некогда». Он видел, как заострилось ее и без того худое лицо. Кожа пожелтела, на лбу выступила испарина. Блеск темных глаз стал попросту пугающим. И еще более завораживающим, решил Артем.

Близился финал представления. Лана, как водится, сорвала аплодисменты. После воздушных акробатов и танцев бородатой женщины наступил черед фокусника. Гудинян выступил с привычным блеском. Затем распорядитель объявил последний номер. Какой же?

Артем вытянул шею.

– Великолепная Изюбрь! – объявил церемониймейстер. – Встречайте! Встречайте!

Вздох разочарования. Зрители явно ожидали чего-то другого.

Артем озадаченно поморгал. Что все это значит? Разве в финале не должен быть ударный номер?

Маленькая пухлощекая Изюбрь вышла в центр арены, смущаясь, в руках у нее был небольшой черный футляр. Огляделась. Пауза. Зрители озадаченно переглядывались. Что все это значит?

Изюбрь вздохнула. Открыла футляр. Внутри лежала флейта. Девушка достала флейту, оглядела ее, затем поднесла к губам. Опять пауза. Артем вытянул шею. Изюбрь заиграла простенькую мелодию, иногда сбиваясь. Румянец смущения все сильнее пламенел на ее щеках. Чистые, пронзительные ноты взлетали под свод станции, замирали в гулкой пустоте метро.

Затем Изюбрь убрала флейту от губ и заговорила. Голос у нее был слегка мальчишеский, звонкий.

И когда она заговорила, зрители вдруг затихли. И начали слушать.

Последние звуки стихотворения затихли. Изюбрь замолчала, неловко поклонилась. Тишина. Артем стоял и чувствовал, как у него в груди все перевернулось. И замерло и дрожит, как струна, словно он перевел дыхание – и забыл об этом.

И давно уже не дышит. Ждет.

Потом раздались аплодисменты.

«Так вот ты какой, – подумал Артем. – Чудесный и странный зверь Изюбрь».

Ладони гудели. Он вдруг понял, что едва не отбил их, пока аплодировал.

Глава 16-1

Собачья жизнь, собачья смерть

Станция Сенная, день X + 1

Андрей Терентьев, больше известный в метро как Тертый, глава торгового узла Садовая-Сенная, протер глаза. Кофейку бы сейчас. Литра два-три сразу. Сил вообще нет.

Лесин зевнул. Этот не стесняется, ага. Приперся и хлещет чаек.

– А где Ким?

Тертый помолчал. Все тебе скажи.

– Товарищ Ким работает, – объяснять этому хлыщу, почему его эксперт по разведке отсутствует в такой ответственный момент, Тертый не стал. Зачем?

– Это хорошо, что работает. – Лесин выпрямился. – Ладно, проехали. Итак, что мы имеем на данный момент…

– Узел Владимирская-Достоевская полностью контролируется Веганом в настоящее время. Увы, но это жестокая правда. Приморцы не смогли удержать этот важнейший стратегический узел, несмотря на большой контингент солдат. Военная база, созданная ими на Достоевской, захвачена противником. Все ресурсы базы достались веганцам.

– Но… как это вышло?!

– Моя разведка предполагает, что имел место удар в спину.

– Твоя личная?

– Да, моя личная.

Лицо Лесина дрогнуло, но задавать вопросы он не стал. Это правильно. Свои источники Тертый сдавать не собирался.

– Вывод один, – произнес он медленно. – Кто-то помог веганцам внутри станции.

Лесин вскинул голову. Лицо заострилось.

– Предатель?

– Да, – сказал Тертый. – И боюсь, что это был не один человек, а целая группа «любителей природы». Помнишь ту мутную историю с Тигром… тьфу, с Барсом!

– Инженером?

– Диггером, – поправил Тертый. – Его обвинили в работе на Веган. Плюс попытка военного переворота, все такое… Станционные власти приговорили его к расстрелу. Только благодаря нашему вмешательству… точнее, вмешательству Совета Большого Метро приговор был отменен. Но, прежде чем мы смогли допросить Барса, он ушел. Говорят, добровольно. Вместе с ним ушли несколько человек. Ты в это веришь? Поверишь, что кто-то уйдет на поверхность добровольно? И не на пять минут, а навсегда?

Лесин медленно покачал головой.

– Вот и я тоже, – сказал Тертый. – Странно все это. Очень странно. Увы, дальнейшая судьба изгнанников нам не известна.

Мы пытались разобраться в происходящем. И почти преуспели… когда началось наступление «зеленых».

Пройти по путевому тоннелю до Пушкинской имперцы не могут – Провал, сам знаешь. Но есть другой путь – через перегонный тоннель – Веган упорно пытается выбить войска Большого Метро оттуда и добраться до станции. Пушкинскую несколько раз штурмовали и с поверхности. К счастью, пока эти попытки не увенчались успехом. Но Пушкинской требуется подкрепление.

– Всем требуется, – сказал Лесин.

– Им важнее.

– Думаешь?

Тертый вздохнул.

– Уверен.

Окрестности станции Достоевская, день X + 1

– Люди, – сказал Комар сдавленным голосом. «Чертова пыль!». – Чело… веки. Я щас… чихну.

– Не вздумай, – Герда занервничала. – Услышат.

– Да… знаю… я, – в глазах несчастного Комара выступили слезы. Он ухватил себя за нос пальцами. Затем дернул за ухо, так, что голова опасно мотнулась. Снова начал тереть нос. – Я не багу… я сейчас…

Убер мгновенно оказался рядом, двумя пальцами сжал Комару переносицу. Подержал так. Комар, надувшийся было для чиха, благополучно сдулся.

– Ууух.

– Теперь все? – спросил скинхед.

– Да, – сказал Комар. Счастливо улыбнулся. – Теперь точно все. Спасибо!

И – оглушительно чихнул. Эхо пошло гулять по тоннелям.

– Твою ж… – Убер опустил жилистые руки. – Теперь я даже не могу сказать «будь здоров», потому что через пять минут нас всех убьют. Так что… Чтоб ты сдох, дорогой друг! Расти большой.

Действительно, почти сразу зазвучали шаги. Кто-то шел сюда, не скрываясь, словно хозяин.

Комар огляделся. Почему-то сейчас ему совсем перехотелось чихать.

Но деваться отсюда было некуда. Тупик. Убер метался, отыскивая оружие. Нашелся только все тот же ржавый железный прут.

А у веганцев точно будет огнестрел.

Шаги приближались.

Теперь компаньоны слышали даже тяжелое дыхание человека. Убер знаками показал Комару – стань с той стороны. Сам он изготовился к драке.

Дверь скрипнула.

Убер взмахнул прутом. Человек отшатнулся, закрываясь руками. Убер в последний момент остановил удар…

Перед ними был полный человек в жилетке, густо усыпанной различными карманами, словно новогодняя елка – игрушками. На веганца он походил мало. Впрочем, кто их, веганцев, знает. Если это травоед, то Комар впервые видел веганца без зеленой формы и въевшегося в кровь высокомерия.

У человека была густая черная борода, спутанная, словно моток колючей проволоки. В бороде вились седые пряди.

– Вот это номер, – Убер присвистнул. Оглядел бородатого с ног до головы, хмыкнул. Опустил прут.

Человек подергал себя за бороду.

– Ты?! Вы?! – он выглядел потрясенным. – Вы – живы?

– Сам такой.

Некоторое время Убер и Человек-карман продолжали изучать друг друга, словно не могли до конца поверить в то, что видят. Герда и Комар наблюдали за ними с недоумением. Таджик внимательно изучал свои грязные ногти, потом зевнул.

– Профессор, какими судьбами? – Убер, наконец, улыбнулся. Бородатый тоже улыбнулся в ответ.

– Где Иван? – вопросы прозвучали одновременно. Пауза.

Человек-карман, названный «профессором», растерянно заморгал.

– А… вы разве не с ним?

Убер даже шагнул вперед:

– Проф, вы что, серьезно?

Комар переводил взгляд с одного на другого. О каком Иване вообще идет речь? Впрочем, Герда с Таджиком выглядели настолько же понимающими.

Профессор покачал головой.

– Я не видел его с момента, как он вернулся с ЛАЭС. Я… я думал, вы мертвы… Иван сказал, что вы встретились с тем чудовищем… – профессора передернуло. – И все. Я знаю, у нас были с вами разногласия… Серьезно, я очень рад, что вы живы, молодой человек.

Убер усмехнулся.

– Жив, жив. Что случилось с Иваном дальше?

Профессор помолчал.

– Ээ… Он отправился домой. На Ваську.

«На Василеостровскую, – понял Комар. Иван, Васька… Тут до него дошло. – Так это тот Иван?! Про которого все метро… Черт».

– А дальше? – потребовал Убер. – Он меня на свадьбу звал.

– На свадьбу? – протянул Водяник. – Мда, была свадьба, да. Говорят, сын Мемова женился. На невесте Ивана.

Скинхед поднял брови.

– Чего?! Какой еще сын Мемова?

Профессор пожал плечами.

– Не знаю, это слухи. Потом – тоже только слухи. Я бы не хотел…

– Проф!

Водяник вздохнул.

– Ладно, ладно. Говорят, Иван явился на свадьбу и убил жениха…

– В смысле?

– Мемова он убил! – не выдержал Комар. – Ты чего? Об этом же все метро…

– Это слухи, – сказал профессор строго. Повернулся к Комару: – Просто слухи. Стыдно, молодой человек!

Комар открыл рот, подумал и закрыл.

– Да уж, – сказал Убер. Потрогал пальцами шрам над бровью. – Ванядзе на мелочи не разменивается. Черт. Черт. Черт. Убивать, так главу половины метро. Ну, Ваня. Ну, брат. Кого он следующего кокнет? Императора Вегана?!

Профессор развел руками, вид у него был виноватый, словно это он ответственен за такое безобразное Иваново поведение.

– Боюсь, что больше никого, – сказал Водяник. – Иван пропал. Скорее всего, наш общий друг мертв. По слухам, приморцы его казнили… Мне жаль.

Молчание. Где-то вдали капает вода. Кап, кап, кап.

– Ясно, Проф, – сказал Убер. Вздохнул, прислонился к стене, сполз на пол. Тут только Комар понял, насколько скинхед устал. Лицо словно помятый лист бумаги. – Спасибо, что рассказали, – он потер лоб. – Значит, так. План такой. Сейчас быстренько находим снаряжение, добираемся по поверхности до наших, а потом мне надо на Ваську.

Комар с Гердой переглянулись.

– Зачем? – не понял профессор. – Что вы там…

– Иван пригласил меня на свадьбу, верно?

– Да, но… никакой свадьбы…

Убер выпрямился. Расправил плечи.

– Понимаете, в чем дело, Проф, – глаза его были ярко-голубые и страшные. – Свадьбу-то отменить можно, а вот мое приглашение хуй аннулируешь.

* * *

Скинхед насмешливо разглядывал профессора. Тот поежился.

– Итак, Проф. Момент истины. Что вы здесь забыли?

– У меня задание, – признался Водяник. – Только вы никому, пожалуйста…

Брови Убера вздернулись.

– Какое у вас может быть здесь задание, Проф? Совершить самоубийство в кратчайшие сроки? Не то, чтобы я был против, но… – он почесал шрам. – Но как-то все равно – совесть гложет. Веганцев много, а вы один такой.

– Какой? – заинтересовался польщенный профессор.

– Уникальный. Я думал, такие как вы, все перемерли во время атомной войны. Ан нет! Хомо наукус долбоебикус никакая радиация не возьмет.

Профессор надулся. Убер помахал рукой:

– Ладно, Проф, не обижайтесь. Я же любя. Комар, познакомься, это – знаменитый профессор Водяник, он же Проф. Проф, это – Комар.

– О… очень приятно, – сказал Комар.

– Мне тоже, молодой человек, мне тоже, – Водяник внимательно посмотрел на владимирца сквозь толстые очки. – А вы какой комар – малярийный или из рода кусак?

– Тупоносый, – сказал Убер насмешливо. – Но – заебет.

* * *

Заброшенная Достоевская встретила компанию мертвой, пугающей тишиной.

Когда приморцы решили организовать здесь военную базу, то завезли палатки, припасы, оружие, генератор и прожекторы. Мертвая Достоевская ожила. Но и тогда местные отказывались сюда ходить – наотрез. Это все-таки была Достоевская, станция, на которой исчезали люди – иногда прямо средь бела дня. Комар поежился.

Может, уже тогда здесь охотилась тварь вроде Леди? Комар вздохнул, повернулся к компании. Ему вдруг стало зябко, словно от недосыпа.

– Что, мы сюда шли? – спросила Герда. – Ты уверен?

– Сюда, – сказал Комар. – Сейчас выйдем к станции.

За время, что станция Достоевская была заброшена, на подходах к ней скопилось немало хлама. Пустые консервные банки, пластиковые бутылки, цветные наклейки и полиэтиленовые пакеты. Свалка.

Жить здесь никто не рисковал, боялись. Даже бывали редко. Но мусор оставляли регулярно.

– Человек героически засрет все, что угодно, – сказал Убер. – Да. Надо только дать ему время. Откройся на земле дыра в ад, туда сразу бы начали скидывать говно в промышленных масштабах. Дьявол бы еще пожалел, что связался с человечеством.

Они выбрались из служебного тоннеля прямо у выхода на платформу. Прошли по рельсам, прислушиваясь и оглядываясь. Никого. Вокруг стояла тягучая, мертвая тишина. Далекое «кап-кап» разносилось эхом. Неужели на Достоевской никого?

– Не знаю, как сказать, – скинхед почесал затылок. – Но мне тут не нра…

Мелькнул огонек, словно блеснул в почти кромешной тьме полированный металл. Звякнул камешек под чьим-то каблуком.

«Кажется, нас здесь ждали, – подумал Комар отрешенно. Засада! – Эх, дал я маху».

– Убер, сзади! – крикнула Герда.

Убер мгновенно среагировал, но – не успел. Скинхед развернулся и – тут же получил удар в челюсть. Бум! Голова скинхеда дернулась, зубы лязгнули. Но его это только раззадорило.

Убер сплюнул кровь, весело оскалился. Улыбка была окрашена розовым.

– Ну, вот теперь повеселимся. Ты знаешь, с кем связался, урод?!

В следующий момент он ударил нападавшего головой в лицо.

Засада, подумал Комар в отчаянии. Как же мы так глупо… В следующий момент ему стало не до раздумий.

Это не веганцы. Точно не веганцы. Бандиты были кто в чем – разодеты, словно тропические птицы из детской книжки. Цветные вещи вперемежку, кое-где и женские. Сборище озверевших попугаев.

– Беги, – велел Убер Герде, не поворачиваясь. – Таджик, забери ее.

Азиат кивнул. В темных глазах его ничего не отражалось.

Скинхеда сбили с ног. Сердце у Герды оборвалось, она кинулась к нему. И наткнулась на железную ладонь Таджика. Нет, тот покачал головой, оттеснил ее назад.

– Герда, беги, дура, беги! – заорал Убер. Комар подскочил, влепил одному из бандитов в глаз, – быстро и точно, словно ужалил, – и прикрыл скинхеда собой.

Через мгновение владимирца оттеснили назад, но этого времени Уберу хватило.

– Беги!

Девушка сорвалась с места, подталкиваемая Таджиком. Один из бандитов бросился наперерез – Герда легко увернулась, побежала дальше, а Таджик снес незадачливого ловца плечом. Тот по инерции пробежал несколько шагов, запнулся и полетел вниз с края платформы.

Громкий мат возвестил об удачном приземлении.

Герда и Таджик исчезли в тоннеле.

Убер вскочил на ноги. Пнул в колено первого молодчика, а когда тот рухнул на землю, добавил коленом в лицо. Бандит отлетел, потерял сознание. Кровь из носа заливала лицо, капала на светлый мрамор.

Выстрел. Взвизгнула пуля, пошла рикошетом от каменных стен. Убер пригнулся, снова встал прямо. На него бросились сразу несколько человек.

– Комар, ко мне!

Они встали – спина к спине. Толпа набежала… откатилась…

Весь в крови, но в ногах стойкий, Убер выпрямился и оказался один на один с огромным бандитом. Тот с интересом рассматривал скинхеда из-под густых бровей.

– Ты что за хер с бугра? – поинтересовался Убер. Громила был на полголовы его выше и заметно тяжелее. Но скинхеда это не смутило:

– Ты знаешь, с кем связался?! Ты со скинами связался!

Громила улыбнулся.

* * *

…Все было кончено. Их взяли.

Избитых, в крови и в грязи, их связали и бросили у вала, сложенного из мешков с песком. Кажется, это все, что осталось от военной базы приморцев.

Бандитов было человек двенадцать, во главе – какой-то жутковатый однорукий тип. Бандиты зализывали раны, полученные в схватке с компанией. Громила, нокаутировавший Убера, куда-то исчез.

Скинхед успел прийти в себя. Он сидел и разглядывал тех, кто их пленил. Один из бандитов, толстый, с сальной светлой шевелюрой, охранял пленников.

– Эй, друг! У тебя ботинки какой размер? – спросил Убер. Пошевелил связанными руками.

– Сорок вто… – толстый бандит осекся, посмотрел подозрительно. – Тебе зачем?

– Чтобы не тратить время на примерку. Пока с одного трупа ботинки снимешь, пока с другого…

– Ну, ты охуевший, – восхитился толстый. – Правда, он охуевший? – обратился он к другому бандиту, худому. Тот отмахнулся. Половина лица у того заплыла от удара Комара.

– Это мое второе имя, – сказал Убер. – Сразу после «восхитительный» и «прекрасный». Кстати, можешь поцеловать меня в задницу. Только не причмокивай. Не люблю я этого идолопоклонства.

Толстый подошел и врезал Уберу кулаком. Голова скинхеда мотнулась. Убер засмеялся. Голубые глаза горели безумием, из уголка губ стекала струйка крови.

– Давай, девочка, сделай мне приятно.

Толстый замахнулся еще раз – но, заглянув в глаза Убера, бить не стал. Помедлил. Отошел, что-то бормоча.

– Куда ты? Я уже скучаю! – завопил Убер вдогонку. Толстый только передернул плечами и ушел к костру. Там в закопченном котелке, поставленном на карбидку, уже что-то варилось. По подземелью пополз дразнящий мясной дух. Комар сглотнул. Веганские брикеты утоляли голод, и только. Никакого от них удовольствия. И вообще, наесться можно только мясом.

Двое бандитов притащили Водяника и бросили рядом с Комаром – словно мешок с тряпьем. Проф застонал, не открывая глаз. На виске у него была кровь.

– Комар! – позвал Убер. – Ты живой?

– Ага.

– Герда? – спросил Убер вполголоса.

Комар облизнул губы. От удара нижняя треснула, кровь была соленой.

– Она… с тем, молчаливым.

– Таджик, – сказал Убер довольно. – Таджик – нормальный парень. Я, конечно, в чем-то расист. Я это признаю. Но – справедливый.

Комар хотел ответить. Но тут толстый бандит вернулся с битой… В последний момент Убер отдернул голову, Комар – нет.

В глазах вспыхнуло так, словно взорвались атомные фугасы.

* * *

Комар очнулся, в ушах звенело. Затылок сводило от боли.

Убера и Комара посадили спина к спине, руки связали сзади. Профессора Водяника связали отдельно.

Таджика с Гердой не было. Похоже, бандиты их не нашли. «Хорошо», – подумал Комар. Поднял взгляд – и невольно вздрогнул.

Перед ними был тот здоровенный тип со шрамом, что вырубил Убера. Громила с Нижнего Тагила, блин. Он оглядел пленников – скучающим равнодушным взглядом.

– Я – Варлак, – сообщил громила.

Варлак, здоровенный, поперек себя шире и очень-очень опасный. Это почти физическое ощущение исходящей от него опасности. И как он двигается!

Переливается, как сгусток ртути. Сам здоровенный, тяжелый, а двигается легко и бесшумно, словно балерина.

Даже Убер, похоже, впечатлился.

– «Порхай как бабочка, жаль, как пчела». Мохаммед Али, гениальный боксер, – сказал он.

– Порхай как бабочка, мда. – Убер потянулся. Веревки мешали. Кивнул в сторону Варлака. – Похоже, эту бабочку черта с два сачком накроешь. Тяжеловес-балерина, блин.

– Почему Варлак? – крикнул он громиле. Профессор зашипел, молчи, молчи. Но Убер только раздраженно мотнул головой.

Громила совершенно не удивился и не разозлился. Взгляд его темных глаз был спокоен и равнодушен.

– Так звали мою собаку. Кавказец.

– Здоровый крокодил, наверное.

– Здоровый, – кивнул Варлак. – Его съели.

– Кто?

– Да двое. Утверждали, что собачий жир помогает от туберкулеза.

Убер помолчал.

– И как? – спросил он после паузы. – Помогает?

Варлак пожал плечами. Равнодушно.

– Видимо. Умерли они точно не от чахотки.

В словах громилы прозвучала такая вымораживающая душу уверенность, что Комар поежился.

* * *

– Как тебя зовут?

Комар исподлобья наблюдал за Варлаком.

– Федор Комаров. Называют: Комар.

Варлак посмотрел на Комара и сел перед ним, сложив ноги по-восточному. Кивнул, словно старому приятелю. Комар озадаченно кивнул в ответ.

– Ты мне нравишься, Федор, – сказал Варлак. – Ты напоминаешь мне мою собаку.

Комар внутренне сжался. Сейчас Убер засмеется и – конец.

На удивление Убер сказал негромко и серьезно:

– Понимаю тебя, брат. Есть в этом парнишке что-то очень надежное.

Варлак подумал (Комар затаил дыхание) и кивнул. Комар выдохнул.

Потом вдруг сообразил, о чем они говорят. Обсуждают его, словно щенка.

– Э! Вы вообще обо мне говорите!

– Это да, – согласился Варлак задумчиво. Отвечал он скинхеду. – Только он молодой еще. Необученный.

– Но потенциал есть.

Варлак кивнул.

– Что верно, то верно.

– Я это сразу заметил, – заявил скинхед. – Породу не скроешь.

– Я вам не собака! – возмутился Комар. Но его никто не слушал.

– Воспитывать надо, – Варлак тяжело вздохнул. – Не воспитаешь сразу, потом наплачешься.

– Дык, а я про что?

Комар вдруг понял, что ненавидит Убера всеми силами души. Вот сукин бритоголовый сын. К ненависти примешивалось нечто вроде восхищения. Кажется, Убер нашел подход к «балерине-тяжеловесу».

– Воспитанная собака – лицо хозяина, – сказал Варлак. – Невоспитанная – тоже лицо.

– Вот-вот.

Хотя вскоре Комара начали мучить сомнения: действительно ли Убер притворяется? С этим товарищем никогда не знаешь, чего ожидать. Вот сейчас отдаст на воспитание Варлаку… Так и до ошейника недалеко. И собачьей миски. Комар покрутил головой. Ерунда. Многое в Убере было неправильным, странным и жестким…

Но одно можно было знать точно – этот не предаст. Ага, ага. «Такая корова нужна самому». Будет драться за тебя до последнего. Комар зевнул. Несмотря на все происходящее, веки словно свинцом налиты. Комар опять вспомнил, как приближалась к нему в темноте Леди…

Девочка поднимает голову и смотрит прямо в глаза ему, последнему защитнику Владимирской… и глаза ее красные, как кровь… Красные. Красные.

КРАСНЫЕ.

– Комар! Очнись! – пихнул его локтем в спину Убер. Блин. Комар дернулся, возвращаясь в реальность. Помотал головой, зажмурился, открыл глаза, прогоняя кошмар. Тьфу, привидится же…

Он огляделся.

Профессор все еще спал, иногда дергая во сне ногой и причмокивая губами. Забавно, что даже спящим Водяник выглядел так, словно читал очередную лекцию. Глубокомысленно – и немного смешно. Руки у профессора были связаны за спиной. Бедолага.

«Где сейчас Герда и Таджик? – подумал Комар невольно. – Надеюсь, с ними все хорошо».

Оказывается, он уже начал привыкать к их невероятной компании, в которой скинхед и азиат оказались в одной связке, а неприступная женщина-врач Герда и бывший солдат-владимирец, чудом переживший смерть в логове твари, спали рядом.

– Емкости тебе не хватает, вот что, – сказал Убер.

Варлак медленно поднял на скинхеда взгляд.

– О чем ты?

– Емкость души, – сказал Убер. – Душа – это как железный бидон. Что нальешь туда, то и будет. Но самое страшное в другом. Даже если ты всю жизнь лил туда одну чистую отфильтрованную воду… одна-единственная ложка грязи испортит все. Брось в чистую воду кусок карбида – и попробуй ее выпить.

Молчание.

Варлак задумчиво склонил голову на левое плечо. Как большая собака.

– В этом что-то есть, – сказал он. – Только у меня вместо воды – сплошной карбид. Плеснешь воды – разорвет на хуй. Может, поэтому я избегаю любых хороших поступков?

* * *

– После Саддама Великого началась в метро совершеннейшая дичь, – рассуждал Варлак неторопливо. – Демократия. Свобода. Это сейчас все более-менее устаканилось, а тогда нельзя было женщину одну отпустить и уж тем более ребенка. Изнасилуют точно, а то и еще что страшнее сотворят. Люди друг другу волки, это я тебе говорю, Федор. А знаешь, почему?

Комар поморгал.

– Нет.

– В аду все можно, – сказал Варлак убежденно. – Никуда уже ты не попадешь больше, не надейся. Дальше падать некуда. Здесь, в метро все закончится. Все котлы и вилы – все здесь. И все круги ада здесь – на выбор. Поэтому я такой. В аду нужно быть чумазым, как черти. Кто чуть побелее – тот и жертва. Понял? Думаешь, я тебе вру? Себя, думаешь, оправдываю? Нет мне прощения. Это я давно знаю. Но и ада на меня другого нет. Так что я побуду чертом еще немного, а ты как хочешь.

– Ну, вы же… люди.

– Черт я. Ты уж извини, Комар, но другого выбора у меня нет.

Профессор Водяник, не просыпаясь, начал мучительно кашлять. Словно внутри у него что-то рвалось. Комар посмотрел на Варлака.

– Убьешь нас?

– Да нет, зачем? – Варлак покачал головой. – Они тебя убьют, не я, – он мотнул головой в сторону стоянки бандитов, откуда неслись пьяные выкрики и громкий смех. – Только сначала пытать будут. Я не знаю, почему так. Понимаешь, Федор, мне это не нужно. Вот этим только дай сигаретой прижечь, яйца отрезать или еще как… Мне – не надо. Никакого удовольствия. А им хочется. Я никогда не понимал.

– Может, ты просто хороший человек?

Варлак покачал головой. С сожалением.

– Нет, Федор. Даже не надейся. Я бы хотел, чтобы так было. Тогда я бы дал тебе сейчас нож, чтобы ты перерезал веревку. А сам бы взял пистолет и перестрелял бы их всех. Всех этих ублюдков. Я это могу. Ты сильный, Федор, я вижу, но со мной тебе не справиться. А им – тем более.

Комар даже подался вперед:

– Так сделай это. Дай мне нож!

– Нет. Понимаешь, мне все равно. Вот я сижу, говорю с тобой, а у меня внутри пусто. Совсем пусто. У меня внутри словно метро и все пустое, вымороженное. До самого дна.

Комар помолчал.

– Тогда дай мне нож, чтобы я хотя бы попытался… умереть человеком.

– Не выйдет, Федор.

Опять тупик. Думай, велел себе Комар. Ну!

– Слушай, брат, – сказал Убер из-за спины Комара. – А как ты относишься к азартным играм?

Варлак улыбнулся. Ну же! Комар затаил дыхание, боясь спугнуть удачу. Если Варлак пожелает спорить с Убером, это наш шанс…

– Никак.

* * *

– Эй, ты! – пинок, грубый голос. – Дезертир! Вставай!

Владимирец повел плечами. Похоже все, отбегался Комар. Как тот Колобок из сказки. «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел… я от Леди ушел… И от Лорда ушел…»

А от этих пьяных придурков хрен уйдешь.

Отряд уродов. Откуда веганцы их только понабрали? Говорят скорее как жители Большого Метро. Оружия мало, формы нет, ходят в чем попало. И ни следа знаменитой дисциплины, которой славятся войска Империи. Одно слово: бандиты. «Всех бы вас, уродов, перестрелять».

Его снова пнули в бок. Больно.

– Вставай, сучонок!

Комар нехотя поднялся, набычился.

– Куда вы его? – спросил Убер. – Эй!

– Там узнаешь.

Комара потащили двое, как он не упирался.

– Варлак! – окрикнул он громилу. «Тяжеловес-балерина» медленно, нехотя повернул голову.

– Что тебе?

– Что сказал твой пес перед смертью?!

Варлак замер. Лицо его сделалось лицом каменной статуи с набережной Невы. Мраморное, выщербленное ветром и непогодами. Неподвижное.

– Варлак!! – он рванулся, упал коленями на гранит.

– Хватит болтать! – сказал один из тех, что пришел за Комаром. – Сейчас мы с тобой будем играть в интересные познавательные игры, – пообещал наемник. Кулак врезался Комару под дых, дыхание прервалось. Комар ударился лбом об пол, стиснул зубы, пережидая боль. – Вставай, собачка, там народ заждался. Ну!

Комара вздернули вверх за воротник.

Убер рванулся. Сбил с ног одного из наемников, пинком ноги отправил другого в нокдаун. Стоя со связанными за спиной руками, Убер оскалился. Ударил головой в лицо третьего…

Варлак был уже рядом. Полуголый избитый Убер попытался увернуться. Нырнул вниз и вправо, словно боксер, уходящий от мощного прямого… Но Варлак оказался быстрее.

Удар.

Убер застыл на мгновение, затем повел головой – и упал на колени. Варлак аккуратно поймал скинхеда и опустил его на платформу. Вернулся к своей жестянке, сел, сложив ноги по-турецки.

Когда Комара тащили к костру, Варлак равнодушно ковырял ложкой в банке с тушенкой.

Скрежет жести преследовал Комара весь путь до костра… Эх ты, Варлак. Эх, ты.

А говорил: собак любит.

* * *

Боли было много.

Даже слишком.

Он все падал и падал. Кричал и падал. И снова кричал.

* * *

– Что там?

– Скоро будут здесь, – сказал один из бандитов. – Я сообщил о дезертире. Этого идиота скоро заберут.

Изуродованный, в шрамах, рыжий. Однорукий главарь. И еще мутант – судя по тому, что у него было с лицом.

Словно его вылепил из глины подвыпивший Микеланджело.

Комара бросили, как мешок с тряпьем, у карбидки. Он едва успел отдернуть голову. Но все равно – коснулся лицом раскаленного железного круга, на котором жарились куски мяса. Ожог.

Комар зашипел, откатился подальше от лампы. Бандиты засмеялись.

– Сейчас мы сделаем тебе больно, – пообещал толстый бандит. Комар видел каплю пота, стекающую по жирной шее. – Так больно, что тебе будет даже приятно. И ты попросишь еще.

Комар вспомнил, как лежал в темноте, а к нему приближалась Леди. Бррр. Его передернуло. Вот уж без этих воспоминаний он легко мог бы обойтись. Но теперь чуть ли не каждую ночь ему снилась она… эта тварь. Это шуршание. Эти всхлипывающие звуки. Этот…

«Поиглаем?»

…тонкий детский голос. Комара передернуло.

Он снова вспомнил, что говорил низкий мужской голос:

«Иди в Исаакий».

Толстяк раскалил нож над огнем, засмеялся. Смех был булькающий, словно бандит им давился. Комара затошнило.

– Увидишь, все будет аккуратно, – сказал толстяк. – Ты еще будешь меня благодарить. Снимем кожицу ровненько, красивенько. Я в этом мастер.

– Дезертира не трогать, – предупредил рыжий. Без особой, впрочем, настойчивости.

– Да мы же чуть-чуть… только поиграться.

Плечо пронзило огнем. Толстяк сглотнул слюну, облизнул губы. В глазах его горело возбуждение, словно причиняя боль, он занимался сексом.

– Еще чуть-чуть… еще капельку…

С ножа свисал тонкий, полупрозрачный клочок кожи. Кровь на лезвии.

Комар заорал. От собственного крика оглох и задохнулся.

– Дай теперь я, – произнес чей-то голос. Комар сквозь волны боли поднял взгляд, увидел Варлака. Тот смотрел на владимирца спокойно и равнодушно. Комар сжал зубы.

– Варлак, зачем? Ты же говорил…

– Мы живем в аду, – сказал «тяжеловес-балерина». – Теперь ты понимаешь, парень?

– Я… – договорить он не успел.

Огромный кулак Варлака обрушился на Комара.

И все померкло.

Темнота.

* * *

В темноте он слышал, как тихонечко покачиваются под потолком пещеры мешки с телами. И огромная тварь Леди ползет к нему, Комару, вытягивая белесые щупальца. Щупальца ласково касаются его лица… руки… Плечо обожгло огнем.

(поиглаем?)

Комар закричал.

А потом куда-то провалился.

* * *

Почему-то ничего не болело. Совсем.

Комар скосил глаза. Нет, не показалось. У его левого бедра лежал использованный шприц-тюбик обезболивающего. А рядом – нож.

В первый момент Комар не поверил своим глазам. Нож?! Откуда он взялся?

Комар дотянулся до рукояти ножа пальцами, подтянул к себе. Освободив руки, аккуратно и бесшумно перепилил веревки на ногах. Подкатился к скинхеду, аккуратно зажал ему рот ладонью.

– Убер! – позвал.

Скинхед открыл глаза – Комар поразился, насколько они голубые – дернулся, потом сообразил. Замер.

Убер глазами показал: все. Комар убрал ладонь. Скинхед приподнялся, повернулся набок, чтобы владимирцу было удобнее резать веревки.

Освободившись, скинхед долго тряс руками и разминал мышцы. Сжимал зубы от боли. Растирал суставы. Все это в полном тишине, только вдалеке что-то гудело и ухало. Возможно, там шла война. Пока скинхед приходил в себя, Комар разрезал веревки, которыми был связан Водяник. Проф зашевелился, заворчал сквозь сон, но глаза так и не открыл.

Наконец, Убер повернулся к Комару и кивнул. Поехали.

Бесшумно, словно две мстительные тени, компаньоны перебрались через завал. Туда, где расположились бандиты. Единственный шанс – напасть внезапно, и попытаться захватить чей-нибудь автомат. Иначе их перебьют еще на подходе.

Они подготовились к атаке. Бандиты, видимо, уснули. Голосов больше не было слышно. Шесть черных силуэтов расположились вокруг диодного фонаря. Бандиты ничего не опасались, даже часового не выставили. Что ж, они об этом еще пожалеют. Комар мягко переместился поближе, взял нож на изготовку. «Интересно, где Варлак?», – подумал Комар невольно. Этот тип самый опасный из них. Громила, с которым справиться почти невозможно. Комар почувствовал холодок в спине. «Как зовут твою собаку?»

– Вперед!

Они выскочили к свету. Убер ударил кого-то ногой – человек молча упал на спину. И – ни звука. Оказалось, это не Варлак, а тот самый толстый, что пытал Комара. Лицо у него было серым, искаженным. Мертвым.

Странно.

Они огляделись. Комар заморгал. Убер присвистнул. Пошел, уже не таясь, заглядывая в лица.

Кровавая феерия.

Все было кончено – еще до их прихода. Убер выпрямился, поднял брови. Комар заморгал.

Бандиты лежали, кто как – там, где их застигла смерть. Фонарь помаргивал, садились батареи. Потеки крови сливались в черные лужи, в блестящей поверхности отражался мигающий свет фонаря. В воздухе стоял сильный, кисловатый запах крови. Привкус железа на языке. Убер присвистнул, повернулся к Комару:

– Варлак?

Комар кивнул. Больше некому.

– Мдаа, – протянул Убер. – Одно могу точно сказать: эти люди умерли не от чахотки.

«Что сказал твой пес перед смертью?»

Комар наклонился, поднял «калаш» одного из наемников. Бандит лежал на спине, горло было перерезано от уха до уха. Кровь залила все. Огромное пятно вокруг человека. И мухи. Откуда здесь мухи?

«Какой все-таки странный человек, этот Варлак». Жуткий. Непонятный. Человек, не верящий в добро.

И все-таки он их спас. Правда, так, что мороз по коже.

– Что ж… – Убер покачался с носка на пятки, разгоняя кровь в мышцах. Поморщился. – Давай закончим то, что он начал. Бери оружие. И сваливаем, – скинхед повернулся. – Проф, просыпайтесь! Проф, ну что вы там копаетесь?! Проф!

Ответа не было.

– Проф!

Водяник не отзывался. Словно сквозь землю провалился.

Они вернулись к месту, где оставили Водяника. Пусто. Обошли всю станцию. Профессора нигде не было. Никаких следов. Только остались лежать на граните сломанные очки. Дужка заклеена скотчем.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Убер. Он опустился на колено, забросил на плечо «калаш» одного из бандитов и начал стаскивать с трупа ботинки. – Ты понимаешь?

– Это Достой, – сказал Комар, словно это все объясняло. – Тут и не такое случается.

– Профессор! – позвал Убер без особой надежды, не отрываясь от дела. Шнуровка медленно поддавалась. Эхо разлетелось под сводами станции.

Темнота давила.

– Проф!!

– Да здесь я, здесь, – отозвался недовольный голос. Профессор Водяник собственной персоной. Он вылез из небольшого люка в платформе, которую компаньоны впопыхах пропустили. Шевелюра дыбом, в бороде пыль, лицо перемазано сажей и машинным маслом. – Зачем вы меня звали?

Убер захохотал. Комар хмыкнул.

– Что вы там забыли, Проф? – спросил он.

– Вы понимаете, молодой человек, я собираю материал… у меня задание…

– Тьфу, блин, – Убер сплюнул, швырнул ботинки в сторону. – Маленькие!

Глава 16-2

Судью на мыло

Станция Достоевская, день X + 2

– Проф, мы теряем время. Пора уходить.

– Да-да, я понимаю.

Водяник поднял голову, смущенно закряхтел. Выглядел он виноватым – ребенок, которого родители застукали за очередной шалостью. Профессор сортировал вещи, найденные у бандитов, и увлекся. Возможно, важное задание, на которое Водяник намекал, касалось веганцев.

– Поздно, – сказал Комар. Он сжимал автомат, словно спасательный круг. Передернул затвор. Щелк!

Короткий пронзительный свист. Шум. Топот ног.

– Бросить оружие! – приказали из темноты. – Слышите? Сопротивление бесполезно. Вы окружены.

– О, блин. Опять?! – Убер дернулся, но остановился. Выглядел он, как затравленный зверь. С жилистым голым торсом, в крови и грязи, в грязных джинсах, закатанных по щиколотку.

С двух сторон на платформу вбегали люди в дымчатом камуфляже, в масках, с автоматами в руках. Их было восемь человек плюс главный – тип с нашивками, тускло блеснувшими в луче фонаря.

Главный снял маску – Убер присвистнул. Лицо у офицера было тонкое и надменное.

– Мы влипли, – сказал Комар. – Черт.

Он аккуратно снял с плеча ремень автомата, опустил оружие на платформу. Звяк!

Блин. Иначе как иронией мироздания это не назовешь. Стоило вырваться из лап бандитов, работающих на Империю Веган, – и сразу угодить в руки настоящих, стопроцентных веганцев. Счастье привалило. Офицер смотрел на компаньонов с ледяной усмешкой.

– Что за фигня, брат? – обратился к нему Убер. Пошел на веганцев, подняв руки. – Что происходит, я не врубаюсь?

Он подходил все ближе.

– Хотите оказать сопротивление? – удивился «зеленый».

– Не, не хотим, – сказал Убер. Обрадованный, веганец опустил автомат…

Скинхед, не снижая темпа, врезал ему локтем в челюсть.

– Но окажем.

Веганец начал падать. Следующим ударом Убер сшиб с ног второго веганца, быстро наклонился за автоматом… И тут ударом приклада скинхеда сбили на пол. Черт. Убер мгновенно перевернулся, словно кот, попытался вскочить… На него набежали трое. Скинхеда начали бить ногами. Глухие звуки ударов. Блин! Комар бросился на помощь – ему в лоб нацелился автомат с лазерным прицелом. Красный луч в пыльном воздухе был четко различим. Комар замер. В желудок медленно сполз ледяной сгусток ртути.

Веганец, держащий Комара на прицеле, мерзко улыбнулся. Давай, попробуй.

Комар медленно поднял руки. Веганец кивнул.

Тишина. Только было слышно, как глухо бьют скинхеда. Твари.

– Хватит, – сказал офицер. – Поднимите его.

Убера подняли и швырнули на Комара, тот едва удержал приятеля. Тяжелый, зараза. Скинхед глухо застонал. Затем с трудом выпрямился, отстранил Комара. Лицо его было в крови.

Офицер оглядел пленников. Прошел вдоль ряда, повернулся, прошел в обратную сторону. Наконец, остановился рядом с профессором.

– Как вас зовут?

Водяник помедлил. Профессору было явно не по себе.

– Григорий Михайлович, – сказал Проф наконец. – А… а что?

– Вас мы расстреляем последним. Из уважения к сединам.

Профессор вскинул голову. Черная борода с белыми прядями воинственно топорщилась.

– Кто вы такой?! По какому праву вы нас судите?

Офицер заломил бровь, словно этот вопрос ему раньше в голову не приходил.

– По какому праву, говорите? – задумчиво повторил он.

– Да! По какому… я требую ответа!

Офицер поднял зеленый пластиковый свисток, что висел у него на коротком шнурке. Показал профессору.

– Видите? – спросил он.

– Вижу, – с вызовом ответил Водяник. – И… и что?

Офицер улыбнулся. Так вежливо, что у Комара похолодело в животе.

– Все очень просто, Григорий Михайлович, – сказал веганец. – Кто носит свисток?

Профессор поднял косматые брови.

– Э-э… милиционер… постовой…

– Кто еще? Думайте, вспоминайте. Это было в ваше время…. Ну же!

– Тренер. Спасатель на водах. Футбольный судья… – профессор поперхнулся, в глазах мелькнуло отчаяние.

– Вот видите, – сказал офицер. – У меня свисток. Значит, кто я?

– Но это же нечестно! Это… это передергивание!

Офицер покачал головой. Холодно вежливая улыбка без усилий перетекла в убийственно-ледяную.

– Вы сами пожелали следовать формальному протоколу, Григорий Михайлович, – сказал веганец. – Я играю в ту же самую игру по тем же самым правилам. Если у меня есть свисток – я судья. И, соответственно, имею право судить.

– Но здесь же… здесь не футбол… – вяло запротестовал профессор. Офицер усмехнулся.

– И не суд, само собой. Но играть мы все равно будем по моим правилам. Расстрелять их!

* * *

Веганцы выстроили пленных перед мозаикой в торце станции. Комар повернул голову, увидел на стене силуэт мрачного Петербурга, Петербурга Достоевского, и больше туда не смотрел. От мозаики лучше не стало. Большие «оптимисты» эту станцию строили.

– Может, сыграем в прятки? – предложил Комар. – Считайте до ста, а мы пошли прятаться…

Офицер покачал головой.

– Раз уж мы заговорили о футболе… Вам назначается штрафной удар. С одиннадцати метров. Встаньте, пожалуйста, в стенку. Во избежание несчастных случаев не забудьте прикрыть пах руками.

Веганцы засмеялись. Один из солдат постучал себе ребром ладони по горлу.

– Чтоб тебя, – сказал Комар. Ему казалось, что все, что сейчас происходит, происходит не с ним. А с кем-то другим. Навалилась усталость – хотелось только, чтобы побыстрее все закончилось.

– Высокий суд великого Турина… – начал Убер и вдруг замолчал. Комар оглянулся. Скинхеду врезали прикладом, он согнулся. Теперь хотя бы понятно, как его заткнуть, подумал Комар. Бедный Убер.

– Высокий суд великого Вегана приговаривает вас к расстрелу. Приговор будет приведен в исполнение… – офицер сделал паузу, посмотрел на часы и закончил обычным тоном: – Минут через пять. Или через две. В общем, когда мне заблагорассудится… Готовьсь!

Веганцы подняли автоматы.

* * *

Забавно, подумал Комар. Долгое время он боялся призраков, живущих на Достоевской, а теперь умрет здесь от рук живых людей.

Если веганцев можно считать людьми.

– Хотите сказать что-нибудь перед смертью? – офицер явно издевался. Холеный, красивый. С надменным тонким лицом. – Последнее слово?

Компаньоны молчали. Водяник вытер испарину со лба, рука дрожала. И тут вперед выступил Убер…

«Ну, все, – отстраненно подумал Комар. – Началось. Теперь спокойно умереть не получится».

– Братья! – обратился Убер к расстрельному ряду. – Человеки! Я хотел сказать: мы же все друг другу братья, верно? Я понимаю, что я виноват, но у меня есть оправдание. Я слишком любил женщин!

Веганцы переглянулись. Кто-то даже улыбнулся, но тут же сделал каменное лицо, пока не заметил офицер.

– Время, – напомнил тот холодно.

– Я быстро, уважаемый, – махнул рукой Убер. – Я вот что хотел сказать: мы все иногда делаем ошибки, правда? Я вот однажды перешел улицу не в том месте…

– Приготовиться, – скомандовал офицер. Веганцы замолчали и защелкали оружием.

Колени ослабели, стали как ватные. Комар невероятным усилием заставил себя стоять прямо.

– Братья! – выкрикнул Убер. – Братцы, завязывайте с травой! Скажите наркотикам: нет!

Лицо офицера дрогнуло, словно он усилием воли сдерживал смех.

Ну, вот и все, похоже. Комар смотрел вперед – как поднимаются стволы «калашей» и ружей. Вот и кончились твои приключения, Федор Комаров. «Я от Леди ушел, от бандитов ушел… От любителей травы не дано уйти».

Мертвая корова. Пам-пам.

– Судью на мыло! – скандировал Убер. – Судь-ю! На! Мы-ло! Венсеремос! Но пасаран! Вива ла Куба! Патриа о муэрте! За Волгой для нас земли нет! Стреляй, мальчик, не бойся!

Автоматы поднялись.

– Целься! – скомандовал офицер негромко. Сунул свисток в зубы…

Казалось, это ожидание будет вечным.

«Вот и все, – подумал Комар. – Все закончилось». Сейчас свистнет и…

Выстрел. Комар вздрогнул, открыл глаза. Боли не было.

Офицер вдруг шагнул вперед, пошатнулся. Свисток медленно вывалился у него изо рта. Офицер начал падать. Веганцы стали поворачиваться…

Вспышки. Грохот автомата. Короткие экономные очереди. Невидимый стрелок бил точно и метко.

Офицер был еще жив. Он лежал на боку, голова касалась гранитного пола. Изо рта стекала струйка крови.

Из темноты бесшумно вышел Варлак, держа на весу короткий черный автомат. Кажется, «Вереск». На ходу Варлак отсоединил пустой рожок, убрал в карман «лифчика». Вынул из кармана и вставил другой магазин. Резким движением оттянул рукоятку затвора. Щелк!

Офицер сипло дышал. Лицо его сотрясалось в конвульсиях.

Варлак склонился над ним, внимательно оглядел. Глаза у офицера были уже белые, закатившиеся.

Варлак выпрямился, отступил на шаг и поднял автомат…

Тра-та. Грохот. Гильзы со звоном раскатились по граниту.

– Вот и все, – сказал Варлак. Посмотрел на Комара, молча кивнул Уберу и растворился в темноте, словно его никогда и не было.

– Да-а, – протянул Убер. Повернулся к Комару. – Дела, брат.

Комар повертел головой. Ему казалось, что у него мышцы в шее стали деревянными и высохли. И их перекрутило.

– Почему он нас спас? – спросил он хрипло. Голос сел.

– Не знаю, брат. Это важно?

Комар подвигал головой. В шею выстрелило болью.

– Наверное, нет.

– Вот тебе и Машина Судного дня, брат Комар, – сказал Убер. Расправил плечи. – Живая. Хотя… – скинхед охнул, ощупал ребра. Затем аккуратно наклонился, подобрал «калаш» одного из веганцев. Выпрямился, посмотрел на Комара. – Мне кажется, он просто принял нас в свою стаю. Прямо как у Джека Лондона – безжалостный волк-одиночка, приходящий на помощь щенкам. Стоп, – Убер помедлил, растерянно огляделся. – А где Проф?

Водяника нигде не было. Комар вооружился ижевским дробовиком MP-133 – надежная вещь, повесил на шею «калаш» одного из веганцев – для Таджика. Набрал патронов. Скинхед тем временем обыскал мертвого офицера. Никаких документов – только испачканный кровью карманный календарик. 2012 год, еще до войны. Убер спрятал календарь в карман джинсов, вытянул из кобуры пистолет офицера – и присвистнул. Раритет. Легендарный советский «ТТ» со звездой на рукояти и буквами «СССР». Похоже, веганцы разграбили какой-то древний армейский склад. Скинхед сунул пистолет за пояс.

Комар с Убером обегали всю платформу. Профессор как сквозь землю провалился.

– Что за притча? – удивился скинхед. – Нас же вместе расстреливали.

– Убер, пора сваливать. Убер! – закричал Комар с дальнего конца платформы. – Быстрее! Сюда кто-то идет!

– Черт, – скинхед остановился, сплюнул кровью. Вытер губы ладонью. – Мы в ответе за тех, кого приручили. А вдруг с ним что-то случилось?

– Убер! – Комар уже бежал обратно. В дальнем конце платформы замелькали лучи фонарей.

Скинхед выругался, сплюнул. Подхватил автомат, закинул ремень на плечо. Вытащил из разгрузки на мертвом рыжем «рожок», сунул в зубы. Оглядел ботинки. Крепкие вроде, но размер…

Попытался снять, но шнурки не поддавались.

– Зашнуровано, блин, – сквозь зубы сказал Убер. – Вот, сука, аккуратист попался.

Комар пробежал мимо. Убер рывком сдернул один ботинок, но на второй времени уже не оставалось.

Лучи фонарей плясали совсем рядом. Выстрел. Пуля взвизгнула и прошла над головой скинхеда. Убер втянул голову в плечи, подергал второй ботинок – нет, крепко.

Убер вскочил. Преследователи были уже рядом. В третий раз Варлак их не выручит. Эх.

– Стоять! – закричали из темноты. – А то стреляю! Руки вверх!

Комар повернулся как раз вовремя, Убер размахнулся и бросил что-то темное в сторону веганцев.

– Берегись, граната! – завопил скинхед так, что эхо разлетелось под сводами станции. Глухо стукнуло по земле. Бум! Лучи фонарей беспорядочно заметались. Преследователи в панике залегли.

«Сейчас рванет», – отрешенно подумал Комар. Зажал уши руками.

Убер повернулся и побежал.

В следующий момент позади него что-то громыхнуло. Вспышка. Хлопок по ушам. Горячей волной ударило в лицо Комара, опалило. Пыль забилась в нос, в глаза, в уши. Комар чихнул. Раз, другой. Перед глазами витали звездочки. В ушах звенело.

Убер после взрыва упал, перекатился через голову. Тут же вскочил и бросился к владимирцу, дернул того за плечо. Вместе они пробежали до края платформы, спрыгнули на пути. Бег. Тяжелое дыхание. Серая полупрозрачная темнота. Они бежали почти наугад. В один момент, словно по команде, остановились отдышаться. Прислушались – нет, погони не слышно. Оторвались?

Комар вгляделся. Лицо Убера было в серой корке пыли. Словно он лежалый зомби из старых фильмов. Бррр.

– Ты чего в них бросил? – спросил Комар.

– Ботинок, – Убер оскалился. – Обидно. Как раз мой сорок четвертый с половиной.

– А они?

– А они в ответ – гранату. Вот уроды, да?

* * *

В дверь стукнули раз, другой.

– Эй, есть кто дома? – позвал голос.

Герда и Таджик переглянулись. Таджик подтянул к себе обломок бетона, взял на изготовку. Дверь со ржавым скрипом открылась… Таджик размахнулся. В следующее мгновение в проеме показалась запорошенная бетонной пылью физиономия Убера. Ярко-голубые глаза.

– Убер! – Герда подалась вперед.

– Живые? – поразился скинхед. На скуле темнел свежий порез, лицо осунувшееся, но голос, как обычно, издевательский: – Ну вы, блин, даете.

Глава 17

Ахмет и свобода

Перегон Площадь Восстания – Чернышевская,

выход на поверхность, день X + 2

Ему дали старую химзу, противогаз с двумя просроченными регенеративными патронами и разболтанный «калаш» с одним рожком. Ему дали пластиковую бутылку воды и два брикета с армейским сухпайком.

Еще ему дали свободу выбирать…

И право умереть за свой выбор.

Похоже, «умереть» тут основное слово. Ахмет огляделся и побежал через улицу. Под ногами хрустел мусор и осколки кирпичей – оставленный человеком город медленно разрушался. Дыхание в противогазе звучало как надорванное. Сердце бешено колотилось. Он добежал до парадного, нырнул в темную глубину, затаился. Осторожно сдвинулся, чтобы видеть, что происходит снаружи дома. Покореженная дверь висела под странным углом, в глубине парадного виднелись ржавые почтовые ящики. Ахмет прижался к стене спиной. И снова вспомнил, как это было…

– Что ты выбираешь? – спросила Илюза. Глаза ее были холодны, словно тоннели зимой. – Метро или поверхность? Медленная смерть или быстрая? Как думаешь, сколько времени понадобится Близнецам, чтобы найти тебя под землей?

В ее голосе мелькнула издевка. Илюза была уверена: вряд ли он выберет поверхность. Он же слабак.

Ахмет сжал зубы. От ненависти свело челюсти.

– Поверхность, – сказал он. Лицо Илюзы дрогнуло. Ты не ожидала, верно? Сучка. – Я выбираю поверхность. Давно хотел прогуляться по городу, да все как-то повода не было.

Это прозвучало чуть напряженней, чем он рассчитывал. Но в принципе, неплохо.

– Хорошо, – Илюза рассмеялась. – Ты выбрал.

Она наклонилась, помедлила. Ахмет чувствовал ее теплое дыхание у своей щеки. А затем Илюза сделала то, чего он от нее не ожидал. Она поцеловала его. Полузабытая сладость. Вкус ее губ. Первый глоток воды, когда давно хочешь пить. Ахмет дернул щекой. Хотелось бы, конечно, верить, что хотя бы тень прежних чувств у Илюзы осталась. Но нет, ничего подобного. В глазах девушки, в ее интонациях было нечто бесконечно холодное и презрительное. Ледяная сучка.

– Мой сталкер, – сказала она насмешливо, с придыханием. Издевается. Ахмет дернулся, закусил губу.

Он решил, что больше не будет унижаться. Не будет принимать подачки. Выпрямил спину.

«Если я умру, то пусть меня запомнят надменным сукиным сыном». Лохматый повстанец вернулся и швырнул царю в руки сверток со старой химзой. Без всякой деликатности. Зевнул Ахмету в лицо. Похоже, Лохматому заранее было наплевать на то, каким сукиным сыном умрет бывший царь. Ахмет с трудом заставил себя сдержаться. Кровь стучала в висках, а от ненависти сводило челюсти.

Кроме химзы лохматый принес старый армейский противогаз с резиновой маской и круглыми окулярами для глаз. Ворох пленки. Растоптанные ботинки с белой некогда подошвой и дырявый пуховик.

– Одевайся, – буркнул лохматый. – Там холодновато для курорта.

– Маска – дерьмо, – сказал Ахмет.

– Точно, – лохматый ухмыльнулся. – Какая есть.

…И вот он здесь. Ахмет Второй, бывший царь Восстания и Маяка. Бывший правитель под рукой приморцев. Бывший любовник и господин ледяной сучки.

И вообще – бывший.

…Темный ком в углу зашевелился, в луче фонаря появилось бледное сухое лицо. Человек сел и посмотрел на них воспаленным взглядом. В первый момент Ахмет даже отшатнулся.

– Ты, урод! – Лохматый поднял дробовик. – Ты откуда взялся?!

– Не стрелять, – велела Илюза.

Повстанцы держали пришлого на прицеле.

– Царь, – прознес хриплый, задыхающийся голос. – Это я…

Ахмет не поверил ушам.

– Мустафа?!

Старик слабо улыбнулся. Лохматый прицелился, Илюза остановила его, положив руку на ствол «калаша». Не надо, покачала головой.

– Зачем ты здесь, дедушка? – спросила Илюза. – И как нас нашел?

Голос ее был непривычно мягок.

Мустафа отмахнулся.

– Я двадцать лет хожу здесь. Мне ли не знать эти тоннели? А ты выросла, девочка.

Голос старого слуги звучал почти нежно.

– Немного.

– Ты такая же красивая, как была твоя мать.

– Как твое здоровье, олатай?

– Совсем мало здоровья осталось, внучка, – Мустафа через силу улыбнулся. Лицо старика было бледным, под глазами темные круги. – Позволь мне поговорить с царем. Больше я ничего не прошу.

Илюза помедлила и кивнула. Откинула за ухо блестящую черную прядь. И даже сделала шаг в сторону, чтобы позволить им поговорить наедине.

– Хорошая девушка, – сказал Мустафа. – Будет тебе хорошей женой, царь.

Ахмета передернуло. «Ни за чо на свете!»

– Я иду на поверхность, – сказал Ахмет. На его удивление, Мустафа кивнул, словно давно этого ждал.

– Это хорошо, это правильно. Тогда тебе пригодится эта вещь, царь.

Старый Мустафа протянул ему противогаз. Ахмет удивленно заморгал. Противогаз ИП-9 – современный, в хорошем состоянии. Даже резина не рассохлась, видно, за противогазом ухаживали.

– Отлично, – Ахмет кивнул. «Лучше бы старик принес автомат, чтобы я перестрелял этих ублюдков. Эту сучку». Лицо его на мгновение исказилось, щека задергалась, но бывший царь справился с собой. Не самое удачное время быть искренним.

Гневаться и убивать будем потом.

Благославен тот, в чьей руке власть… И у кого есть терпение.

Старый слуга что-то вытащил из мешка – повстанцы напряглись, но расслабились, когда увидели круглый металлический цилиндр. Слегка ржавый, но вполне целый.

– Запасной «патрон». И еще. Вот, – передавая фильтр, между делом Мустафа всунул в ладонь Ахмету что-то маленькое и плоское. Металлическое. Сказал вполголоса: – Это вещь принадлежала вашему отцу.

Холод металла. Ахмет спрятал вещицу в ладонь, затем вместе с фильтром сунул в сумку. На ощупь это было похоже на карточку. Или металлический медальон, вроде армейского – только побольше размером. Разглядеть, что это, при повстанцах Ахмет не решился. Отберут.

Позже.

Наверное, это что-то жутко полезное. Старый слуга – верный слуга.

– Прощай, – сказал Ахмет. Удивился неожиданному теплому чувству к старику. Надо же, никогда не воспринимал слуг как людей, а тут…

– Прощайте, мой господин.

Ахмет на мгновение обнял старика.

– Береги себя, олатай.

– Это важно, – шепнул Мустафа одними губами. Выпрямился, кивнул: – Да поможет тебе Аллах, царь. Да поможет…

* * *

Когда Илюза, бывший царь Восстания и его конвоиры скрылись в глубине тоннеля, Мустафа долго смотрел им вслед. «Надеюсь, мальчик поймет, что с этим делать».

Потом пошатнулся. Схватился за левую руку – локоть пронзила дикая, невозможная боль. Такой боли не должно существовать на свете. Мустафа не сдержал стон, сделал несколько шагов, упал на колени. Раскаленная игла пронзила грудь, отдалась в руку. Дыхание перехватило.

Сердце, подумал он отстраненно. Инфаркт? Действительно, правду говорили – боль невыносимей, чем зубная.

Мустафа оскалился. Ничего, мы еще… мы… я…

Мысли путались.

Он встал. Пошатываясь, сделал еще два шага, превозмогая боль, заставляя сердце работать, биться. Еще удар, еще. Казалось, железная сила воли, всегда его выручавшая, и в этот раз совершит чудо – боль с каждым шагом становилась меньше, отдалялась…

На третьем шаге Мустафа рухнул на колени. Упал на левый бок.

Мир исчез.

Мимо его истончившегося, худого лица продолжала течь вода. Глаза старика медленно погасли, но остались открытыми.

Мустафа, старый ворчливый слуга, когда-то ближайший соратник Ахмета Первого, а до этого – доверенный человек Саддама Великого и Кровавого, ужасного тирана, объединившего выживших всего метро, – скончался на замусоренном полу служебного перехода. И никого рядом с ним не было.

И, кажется, никто о его смерти не сожалел.

Смерть – штука одинокая.

* * *

С шипением открылась дверь шлюза вентиляционной шахты, ледяной воздух струей ворвался в замкнутое помещение. Резко похолодало. Свет ударил по глазам, невыносимо яркий и жесткий. Ахмет зажмурился, глаза слезились. Лохматый знаками показал: давай, давай, пошел. Быстрее! Посторонился.

И Ахмет пошел. На пороге он замер, выдохнул, затем медленно, неловко перекинул ногу через порог. В следующий момент его практически выпихнули во внешний мир. Под зад коленом… Гуляй, царь! Наслаждайся поверхностью.

Шлюз за спиной с грохотом закрылся.

Мертвый Питер встретил его неласково.

Ахмет прижался к стене. Штормовой холодный ветер трепал химзу, выхолаживал до костей. Свет, льющий со всех сторон, был мучительно ярок. Бывший царь поднял голову, вгляделся в стену здания. Выбитые окна черными пятнами смотрели на Ахмета сверху. Взгляд их был пуст и зловещ.

«Я выживу, – в очередной раз подумал Ахмет. – Выживу и всем-всем отомщу».

Громыхнуло. Небо затянуло непроницаемой серой пеленой. Рев нарастал, чтобы в итоге стать оглушительным.

Пошел дождь.

* * *

В заброшенном тупичке, среди порыжевших от времени труб, в бледном свете диодного фонаря, сидели двое. Они были полной противоположностью друг другу: один огромный, широкоплечий, с буйной гривой черных волос до плеч, другой – маленького роста, с залысинами, взгляд из-под круглых очков, заклеенных скотчем, тих и печален. Сами они никогда не называли себя Близнецами, но так их называли другие: и жертвы, и заказчики. Эти двое были убийцами-профи.

Маленький убийца поворошил прутом схему, ранее нарисованную им в пыли на полу. Затер ее.

– Печально, мой друг. Печально. Кажется, мы будем вынуждены выйти на поверхность, – сказал он.

Огромный убийца глухо зарычал. В этот раз в рычании при желании можно было услышать некий вопрос.

Маленький убийца кивнул:

– Да-да, я настаиваю, что это необходимо.

Снова рычание большого. Маленький убийца пожал плечами.

– Я тоже не испытываю от этой мысли никакого восторга, – произнес он. – Даже больше… Но к моему великому сожалению, цель, что нам назначена, пытается скрыться. И именно там, на поверхности, – маленький убийца пристально посмотрел на товарища. – Или ты видишь другой вариант?

Высокий опять что-то глухо прорычал. Казалось, он не может общаться иначе, кроме как набором звериных звуков. При этом маленький убийца прекрасно его понимал.

– И я не вижу.

Опять рычание. В глухих раскатах голоса чудилось некое предложение.

Маленький покивал.

– Да, мы можем ждать его в метро. Но на какой станции? Как это предугадать?

Высокий снова зарычал.

– К тому же он может погибнуть, – продолжал маленький убийца. – Ты понимаешь, что это будет означать для нашей миссии?

Высокий пожал плечами и отвернулся. Маленький вдруг повысил голос:

– Не делай вид, что не понимаешь! Наш договор… он включает голову цели. А где мы возьмем голову, если его съедят где-то на поверхности? Что, предлагаешь выковыривать ее потом из зубов птеродонта или Голодного Солдата? Или, прости господи, не к ночи будь помянут, Блокадника?!

Новый взрыв рычания. Маленький убийца развел руками. Очки блеснули.

– Конечно, я знаю, что это сказки. Но все равно не собираюсь гоняться за каким-то мифическим монстром по всему городу!

Пауза.

– И тебе не советую.

Глава 18

Черная палатка

Станция Электросила, цирк, 13 ноября 2033

После еды на Артема навалился сон – никак не отогнать. Чуть не уснул за столом. Но куда там! Артема тут же растолкали, подняли и погнали убирать посуду. А потом старший униформист велел отнести котелок с супом в палатку директора.

– Куда? – переспросил Артем.

Старший хмыкнул.

– Черная палатка, видел? Туда и отнесешь.

– Ты дурак, что ли? – прикрикнула повариха. – Он же новенький! Сам отнеси.

– Мне не сложно, – сказал Артем. – Ничего.

По пути он остановился на минутку. Лана, акробатка, репетировала номер. Артем с интересом смотрел, как раз за разом она повторяет одно движение, добиваясь совершенства. И все равно выглядит при этом недовольной. Акробатка смешно хмурилась. Лана. Тоненькая, гибкая. И такая сильная.

И та еще заноза. Артем вздохнул.

– Принеси мне голову прекрасного принца! – велел Аскар громовым голосом. На гимнасте был забавный огромный тюрбан. Артем от неожиданности чуть не выронил котелок. Аскар корчил страшные рожи и размахивал огромным сверкающим ятаганом. Выглядело величественно и слегка нелепо.

– Это он репетирует, – шепнул Юра. Фокусник был тут как тут. Посмотрел на котелок в руке парня. – Что это у тебя?

Артем пожал плечами.

– Велели отнести директору.

Фокусник открыл рот, заморгал. Подумал и закрыл.

– Будь осторожнее.

– Что?

…Черная палатка. Зловещая. Проклятая.

Артем пожал плечами. Палатка как палатка, ничего особенного. Только маленькая и тесная. Внутри темно. Артем постоял, привыкая к темноте, затем поставил котелок на раскладной стул, огляделся. Ничего не видно. Только в глубине темнеет какой-то ящик. И пахнет здесь почему-то сырой землей и крысиным пометом. И еще чем-то застарелым, забытым.

Словно нежилое помещение. Подвал.

– Эй, есть кто-нибудь? – позвал парень.

Тишина. Артем пожал плечами. Ну, не век же здесь сидеть?

– Еда! – сказал он громко, в пустоту палатки.

Снова тишина. Только, кажется, что-то шевельнулось за спиной. По затылку пробежал озноб. Артем вздрогнул, резко повернулся. Никого. Словно что-то коснулось его шеи, но тут же отпрянуло. Паутина, что ли?

Он оглянулся.

Наверное, это была паутина, подумал он без особой уверенности.

Странное ощущение все нарастало.

Артем помедлил. Потом пожал плечами и вышел из палатки, стараясь не спешить.

И только на улице он вздохнул свободнее.

Все-таки что-то здесь было неладно. Такая атмосфера. Совсем сдурели со своими суевериями.

На свободном пространстве перед лагерем, там, где позже будет арена, сейчас репетировали и общались несколько артистов. Они болтали и смеялись, перешучивались и сплетничали.

Когда он подошел ближе, к нему обернулись.

– А кто в черной палатке живет? Питон? Это он директор цирка? – спросил Артем. – Да?

Циркачи молча переглянулись. Лица стали такими, что Артем переспросил:

– Я что-то не то сказал?

– Питон – не директор, – сказал Гудинян наконец. – Он – просто главный. Чувствуешь разницу? Директора никто никогда не видел. Кроме стариков, а их осталось всего ничего. Трое, если быть точным. Питон, Акопыч и Лахезис. Говорят, он настолько уродлив, что не хочет никому попадаться на глаза. А когда-то был блестящим артистом.

– Правда? Но… – Артем помедлил. Неужели он сейчас опять попадет впросак. – Почему?

– Потому! Не задавай дурацких вопросов, если не хочешь получить дурацких ответов.

– Но…

Юра Гудинян поморщился. Даже болтун-фокусник избегал разговоров на эту тему. Интересно.

– Ладно, напомни позже, я расскажу тебе одну легенду, – нехотя сказал Юра. – И тебе все станет понятно.

– О директоре?

Фокусник тяжело вздохнул.

– Вот ты неугомонный! Да. О нем самом. А пока – оставь меня в покое, пожалуйста. Тебе что, заняться нечем?! – прикрикнул он и добавил шепотом: – Не сейчас. Слишком много ушей. Позже поговорим.

Гудинян подмигнул Артему, как заговорщик заговорщику. Интересно.

Несмотря на браваду, выглядел он при этом испуганным.

Артем хотел спросить, что происходит. Но не спросил.

Явно что-то очень серьезное.

* * *

– Юра, – окликнул он фокусника. Гудинян повернул голову, продолжая подкидывать монетку. Он так тренировался постоянно, каждую свободную минуту. А может, ему просто нравились монетки.

– Ты обещал рассказать легенду.

– Какую еще легенду? – Гудинян свободной рукой почесал длинный нос.

– О черной палатке. О директоре.

Гудинян помедлил. Артем смотрел на фокусника в упор. Нет уж, в этот раз он не увильнет.

– Ты обещал, Юра. Хватит от меня бегать.

– Ничего я не бегаю. Внимательно следи за руками, – сказал Гудинян. Начал делать магические пассы, его гибкие красивые кисти порхали перед лицом Артема, словно докатастрофные бабочки. – Тим-сим-саля-вим…

– Юра!

– Ладно, – сказал Гудинян. Остановил свое «крэкс-пэкс-фэкс». – Ты сам напросился. Держи.

В руке у него вдруг оказался искусственный цветок. Черный тюльпан. Фокусник протянул его Артему, подмигнул.

– Это еще зачем? – обалдел Артем.

– Намек. Ты слышал историю про Парнас?

– Конечно!

Еще бы он не слышал! То, что превратило девочку на шаре Элеонору в страшную, изуродованную, но неотразимую гадалку Лахезис.

– Говорят, тогда из всего цирка выжило всего несколько человек.

– Да, так и есть. Мы все тогда бредили Парнасом. Станция Парнас – ходили слухи, что там рай для артистов и художников, артистическая колония, пир духа и блаженство творчества. И однажды роскошный старый цирк отправился туда в полном составе. И все оказалось правдой. Как в старом рассказе Брэдбери о Луне. Все были довольны, счастливы, а наутро Парнас обернулся тем, чем и являлся с самого начала… Ловушкой для мух. Старый цирк сожрали – причем буквально. Из всех, пришедших туда в тот день, выжили в этом кошмаре только несколько человек.

– Трое, я знаю, – кивнул Артем. – Но при чем тут палатка…

– Один из выживших находится там.

– Директор?

– Нет никакого директора. Там Черный Акробат.

Артем открыл рот.

– Так он существует?!

– Как тебе сказать, – фокусник помедлил. – Говорят, он был самый лучший акробат на свете. Он убегал от Пожирателя, демонстрируя чудеса ловкости. И все щупальца, все побеги, все пасти и уловки твари не могли Акробата достать. И он ушел бы от Пожирателя… если бы не попытался спасти своих товарищей. И сорвался. Черный Акробат сломал себе обе ноги, обе руки и позвоночник. С тех пор он парализован.

– Он живет в черной палатке?

Гудинян посмотрел на Артема. Взгляд у него был застывший, словно провалившийся внутрь себя. Обычно живые глаза фокусника помертвели. Страх? Ужас? Что-то такое.

– На самом деле это нельзя назвать жизнью.

– Как это? Я же там был… еду приносил… Там нет ничего, в палатке! Там пусто!

– А вот так. Одно скажу: Черный Акробат очень сильно изменился. Он действительно управляет жизнью цирка, это правда. Потом расскажу, – фокусник вдруг осекся.

– Все у тебя потом, – пробурчал Артем.

– Вот ты где! – знакомый голос. Артем повернулся. Старик Акопыч, стоя за его спиной, нетерпеливо хмурился. Седые брови делали его похожим на самого старого в мире ребенка. Морщинистое лицо. – А я тебя ищу. Пошли, будем делать номер.

– Номер? – переспросил Артем, думая о другом. Черная палатка, день бойни, парализованный циркач… Лахезис одна из тех, кто вернулся с Парнаса… Как все это связано?

– Номер, – кивнул Акопыч. – Номер сам себя не сделает, мальчик. Его работать надо. Ты же будущий клоун, должен понимать.

Пауза. Артем медленно повернулся.

В это мгновение даже черная палатка вылетела у него из головы. Звон в ушах. Падение с высоты.

– Кто я? – переспросил он спокойно. Удалось, только в левой щеке что-то дернулось и задрожало.

Акопыч расплылся в улыбке. Подмигнул.

– Клоун.

Видимо, лицо Артема стало совсем глупым. Акопыч хмыкнул. Гудинян запрокинул голову и расхохотался.

* * *

– Кто-кто я? – Артем не мог поверить. Неужели к этому его готовили? Все эти странные умения, наконец, соберутся в нечто большее, в нечто особенное.

– Клоун, – повторил Акопыч. – Коверный, для начала. А ты что, даже не догадывался?

Артем подумал и покачал головой. Гудинян ушел, они со стариком остались наедине.

– Я собирался стать жонглером. Думал, меня к этому готовят. Или, может быть, немного акробатом… не знаю.

Старик усмехнулся.

– Клоун делает в цирке все, любые специальности ему подвластны. Ты увидишь.

– Как Дворкин?

– Дворкин так себе клоун. Не хочу обижать Славика, но это правда. Он ничего не хочет от искусства, он всего добился для себя. Делает привычные номера, а дальше – хоть трава не расти. Ты видел его выступления?

Артем кивнул. Дворкин был раздражающий клоун, смешащий, но не смешной. Часто пошлый. Громкий.

Но кое-что у него получалось по-настоящему здорово. Вот этот номер с зонтиками…

– Если увидишь еще, заметишь, что с каждым разом номер становится хуже. Опрощается. Забалтывается. Затирается. Когда выбираешь для себя «мне незачем развиваться, главное, держать достигнутый уровень», очень скоро ты скатишься до самоповторов. А там и до халтуры рукой подать.

– Дворкин… он…

– Да, – Акопыч кивнул. – Увы, он уже позволяет себе выступать на «отвали».

– Поэтому вы с ним не разговариваете?

– Не только. Характер у него, знаешь ли… – старик не договорил.

– Он собирался на войну.

Акопыч покачал головой, покряхтел. Сухие его пальцы были почти прозрачными.

– Это верно. Может, я в нем ошибался, – сказал он задумчиво. – Не считал его храбрецом. Впрочем… как-то же он стал клоуном? А эта профессия требует настоящей отваги. Ты поймешь. – Акопыч покряхтел, пригладил брови пальцем. – Давай начнем. Для начала – нужно найти тебе образ. И подобрать сценическое имя. Это сейчас самое важное. От этого будем… ээ… делать все остальное.

– Просто «Артем» не подходит?

Акопыч с жалостью улыбнулся.

– Если только ты собираешься выступать на детских утренниках.

– Где? – поразился Артем.

Старик поморщился.

– Ладно, не бери в голову. Старое выражение. Но имя нужно другое. Думай. Нет, сначала один вопрос… – он посмотрел на Артема в упор. – Ты вообще хочешь быть клоуном?

В голове Артема сталкивались и разлетались тысячи мыслей, смешались в единую кучу цвета, вспышки, запахи и обрывки воспоминаний. Образы. Гул аплодисментов. Розово-черное трико Лахезис… желтый мячик…

– Больше всего на свете, – сказал Артем. И вдруг понял, что говорит правду.

– Это правильно.

Старик начал объяснять свою задумку:

– Ты тощий, и грустный, и нервный, и музыкальный – это прекрасно. Как Леонид Енгибаров. И даже чем-то похож на него внешне. Можно сыграть на этом. И ты умеешь играть на пианино, это важно.

– Енги… Как там? Кто это?

– Енгибаров. Его называли «клоун с осенью в сердце». Великий был артист. Великий! Юрий Никулин и Олег Попов были великолепны, любимы, всем известны – и все же великим я назову только Леонида Енгибарова. И Чарли Чаплина, конечно.

– Чарли Чаплина даже я знаю, – сказал Артем. – Мне отец рассказывал, как он с малышом стекла бил. Только я не понял, зачем их вставлять обратно.

Акопыч вздохнул.

– Ох, малыш. Дорого я бы дал, чтобы показать тебе фильмы Чаплина. Но, увы, сейчас это почти невозможно. У человечества было такое великое достояние – культура! А все просрали, все. Все полимеры, просто все.

Последнюю фразу Артем не понял, но общий смысл сказанного уловил. Очень грустно, да.

Артем вздохнул. На миг ему до слез стало жаль себя. Жаль, что он никогда не увидит даже частички того, чем жили люди до Катастрофы. А в следующую секунду он почувствовал гнев. По какому праву они лишили его всего этого? Зачем уничтожили самих себя, свою планету и все то прекрасное, что создали сами?

– Земля умерла, это верно, – сказал Акопыч. – Но пока жив хотя бы один человек, живет искусство. Давай начнем сначала. Работаем, клоун.

– Работаем.

Через два часа они были выжаты, как тряпка, выскоблены дочиста, словно банка из-под тушенки. Чистое сверкание жести.

Но номер был начерно готов. Создан. Артем чувствовал себя так, словно по нему прошлись сотни и тысячи слонов, что жили на Земле до Катастрофы.

Он выдохнул и выпил целую бутылку воды. Акопыч кивнул. От усталости морщины прорезались резче, лицо стало серым. Но при этом выглядел старик довольным.

– Невозможно сделать из тебя клоуна, артиста, если ты сам этого не сделаешь. Номер нужно придумать. Создать. Отрепетировать. Отработать. Кое-что ты уже умеешь. Сегодня попробуем соединить эти элементы в единое целое. Готов?

– Я? – Артем вдруг понял, что голос у него дрожит. Собрался, взял себя в руки. – Но… имя? Я должен его придумать?

В голову, как назло, ничего не приходило.

Акопыч кивнул.

– Подумай пока. Время есть. Я пока покажу тебе номер. Все, пришел в себя? Поехали. Время не ждет. Работаем.

Закипела работа.

Акопыч прошел весь номер заново – вместе с Артемом.

– Фактически, это номер Леонида Енгибарова, – объяснил старик. – Просто с вариациями. Тебе нужно освоить его, сделать своим, чтобы ты мог сделать его с закрытыми глазами – а потом превратить в нечто новое. В свое. Чего ты задумался?

– Имя… может, Арц’иви?

– Что это?

– «Орел» с грузинского. Я наполовину грузин.

Акопыч покачал головой.

– Слишком громкое для грустного клоуна имя.

– Я грустный?! – поразился Артем. Раньше ему это в голову не приходило.

– О, придумал. Мимино, – сказал Акопыч. Прищелкнул сухими, тонкими, как веточки, пальцами. – Отличный вариант.

– Нет!

* * *

– Теперь ты, значит, и здороваться перестанешь, – ехидный голос Ланы, акробатки.

Артем вернулся на землю. Похоже, весть о том, что он станет новым клоуном, уже облетела весь цирк.

– Э… прости, – он покрутил головой, прокашлялся. – А где все?

Он привык, что за Ланой постоянно следовала целая свита.

– Надоели, – отмахнулась акробатка. – Ну их всех.

– Ну, они тебя так любят, – Артем подумал и добавил: – Наверное.

Он не совсем понимал, подходит ли здесь слово «любовь». Скорее это напоминало… всеобщее поклонение, что ли?

Лана криво усмехнулась. Затем покачала головой.

– Любят? Ты просто не знаешь, кто я. Я – последняя Лерри.

«Лерри?». Артем медленно выпрямился. Тон, которым были произнесены эти слова, говорил о том, что сказано было что-то очень важное. Лерри, лерри. Что это, черт побери? Или кто? Еще один вид циркового искусства?

– Лерри? Это что? Я думал, ты только по акробатике…

Акробатка засмеялась. Легонько хлопнула его по лбу ладошкой.

– Не «что», а «кто», балда! Лерри – моя фамилия. Мы, Лерри, старая цирковая династия, мы сотни лет были артистами цирка. Моя мама и мой отец, моя бабушка и мой дед – все они цирковые люди, известные артисты. Но на мне, похоже, знаменитая династия закончится.

Она вздохнула. Хорошенькая, милая. И не сказать, что такая стерва-оторва в обычное время.

– Почему это? – спросил Артем.

– Потому что для принцессы нужна подходящая партия. Даже если человечество вымирает, хотя бы один, самый завалящий, принц должен найтись. А если принца нет, и не предвидится…

Она замолчала.

– Ты очень красивая, – сказал Артем.

Акробатка отмахнулась. Да ладно, мол…

– Зануда, конечно, – добавил он серьезно. – Но для принцессы… вполне ничего.

– Балбес!

На самом деле она улыбалась.

– Замучилась я, – сказала она негромко, без своей обычной рисовки. – Надоело все. Носятся со мной, как с королевской особой. А я жить хочу. Любить хочу.

От такой откровенности Артем растерялся.

– Кого… любить?

– Балбес, – повторила Лана. – Кого-кого… все вам объяснять надо?

Повернулась и ушла – в очередной раз озадачив его. Артем остался стоять, как полный идиот. Что они вечно хотят сказать, эти женщины? Кто-нибудь понимает?!

Где бы найти переводчика с женского? Хотя бы на полдня.

Он вздохнул. Положил метлу и – встал на изготовку. Значит, рондад.

И в следующий миг застыл с открытым ртом – потому что Лана вернулась. Деловитая. Решительная.

– Ты немного не так делаешь. Смотри, – она показала. Артем поразился, насколько ярким и красивым получилось у нее простое вроде бы движение. Он зааплодировал. Вот это рондад, так рондад. Классный.

– Ух, ты! Круто.

– На кураже надо делать, – объяснила Лана. – Это главное у нас – кураж. Запомни.

– Кураж?

– Изначально «храбрость» с французского. Но у нас, в цирке, это слово вмещает в себя намного больше. Без куража нет артиста. Твой кураж заводит зрителя, заставляет сидеть как на иголках, переживать, нервничать и трепетать вместе с тобой. Кураж – наше все. Техника очень важна, само собой. Без нее никуда, поэтому и трудимся целыми днями, но… В общем, слушай, красавчик. Поймаешь кураж, станешь артистом.

Она назвала меня «красавчиком», подумал он.

– Ты меня вообще слушаешь?

– Что? А, да! Конечно… А если не поймаю? – Артем вдруг вспомнил досадные попытки сделать тот или иной элемент. Неудачные этюды.

– Ну, – акробатка пожала плечами. Лукаво улыбнулась: – Жизнь артиста полна разочарований. С метлой, я смотрю, ты уже почти сроднился. Очень органично.

– Иди ты, – сказал Артем беззлобно и улыбнулся.

* * *

Несчастное сегодня утро, подумал Артем. Несчастное.

В следующее мгновение Дворкин пошатнулся – и упал с трапеции.

Звук удара – негромкий, четкий. Как щелчок.

Артем услышал нарастающий крик – и вздрогнул, выронил мячики. Они желтыми пятнами раскатились по голому бетону.

И тоже сорвался, побежал. Кажется, это все. Это катастрофа. Это…

– Что случилось?!

Крик нарастал.

Циркачи подбежали к упавшему Дворкину. Суеты не было. Паники тоже, но тяжелое предчувствие накатывало на Артема, как волна.

Снова вспомнился сон – вода, густой колыхающийся сумрак, гигантский угорь с серебряными глазами. Пасть раскрывается… она полна зубов…

Артем дернулся. Ощущение мира вернулось.

Циркачи уже подняли Дворкина на руки и понесли.

– Расступитесь! Расступитесь! Доктора!

* * *

Вечернее представление.

Питон вышел со сцены мокрый, ему бросили полотенце. Он вытер шею, лоб, виски, промокнул подмышки. Блеск его мощного тела казался преувеличенным, ненатуральным.

– Сегодня хорошо встречают, – сказал Питон и замолчал. С первого взгляда силач понял, что творится что-то неправильное. Циркачи молчали.

Питон медленно вышел на свет, моргнул. Оглядел притихших артистов.

– Почему здесь никого нет? Опять играете в карты за сценой? Всех уволю, – силач говорил негромко, но с чувством.

Все молчали.

Гудинян продолжал жонглировать монетой. Перекидывал с костяшки на костяшку, перебрасывал над головой, ловил и позволял ей исчезнуть.

– Где Дворкин? – спросил силач, не глядя на него. – Кто его видел?

– Еще бы его кто-то видел, – Гудинян остановил бег рук, монета замерла. – Это ж такой фокус, хрен повторишь. Или идиотизм.

Питон остановился. Пауза. Затем медленно, всем телом, повернулся к Гудиняну.

– Что ты этим хочешь сказать?

Фокусник вздрогнул. Даже развязный и раскованный Гудинян терялся, когда Питон смотрел вот так – неподвижным, мертвенным взглядом большой змеи. Пугающие светлые глаза.

Монета выпала, звяк – и покатилась по полу. Фокусник пожал плечами.

– Ээ… Ты разве не в курсе?

– Короче.

– Он не сможет выступать. Травма. Нога, видимо, все. Сломал к чертовой матери. Колено в сторону, смещение. Хорошо, если не будет заражения крови. Тогда, может, жив останется.

Питон помолчал. Можно было только догадываться, какая мысленная работа происходит за этой толстой черепной костью.

– Ясно, – сказал Питон. Повернулся к Акопычу: – Найди мне Дворкина. Приведи хоть на костылях.

Старик кивнул.

* * *

– Полный успех! – закричал шпрехшталмейстер. – Наконец-то. Полный!.. Вы что, как не свои? Ладно, мне пора. Готовьтесь!

Он ушел на сцену, через мгновение раздался его звучный поставленный голос.

– Почтеннейшая публика! Позвольте мне… да-да… это великая честь представить…

Все молчали. Атмосфера сгущалась, циркачи отводили глаза. Питон молчал.

Акопыч быстро вошел, слегка прихрамывая. Мрачный, как туча.

Питон повел головой.

– Рассказывай.

– Я был в нашем лагере, – сказал Акопыч. – Дворкин сбежал.

– Что? Но как… нога…

– Это еще не все. Помнишь, ты обещал лишить его платы за три представления? Кажется, Дворкин решил, что ты был немножечко не прав.

– Что это значит?!

– Дворкин украл выручку за сегодняшнее представление. Всю, до патрона.

Питон медленно шагнул к старику. Остановился, сжал кулаки. Медленно разжал.

– Убью сукина сына, – сказал он ровно, без выражения.

Акопыч кивнул.

– Убьешь, конечно. Осталось его найти. У нас еще представление идет, если помнишь. Мы все потеряли, но можем потерять еще больше. Если зрители останутся недовольны, они потребуют плату назад. Короче, что будем делать?

В глазах Питона загорелся жутковатый огонек. Словно спящая змея проснулась – голодная и готовая к охоте. Акопыч, несмотря на привычку, все равно почувствовал холодок в затылке. Иногда Питон действительно мог напугать – одним выражением глаз.

– То есть, коверного у нас нет? – медленно произнес силач. – Ты это хочешь сказать?

Акопыч хмыкнул.

– Ага. А что, я как-то не так выразился?

– Старик, нам нужен дивертисмент. Вот так! – Питон ребром ладони показал по горлу.

– Нужен, так нужен. Ищи.

– Не до шуток сейчас. Твой… хмм, воспитанник, как он?

Старик крякнул, прищурился. С новым чувством посмотрел на Питона.

– Ты серьезно?

– Нет, я обычно так по-дурацки шучу! Он готов?

– Номер у нас сделан начерно. Я собирался тебе его показать через пару дней. Хотя над ним нужно еще поработать. Месяц-два. А лучше все три.

– Старик!

Акопыч помолчал, седые брови, похожие на крошечные взрывы, нависали над яркими, блестящими по-молодому, глазами.

– Ладно, можно попробовать. Только ты сам скажи ему.

– Опять твоя дурацкая теория мотивации?

Старик усмехнулся. Седые брови, впалые щеки, лицо сморщенное, как старая картофелина.

– Опять она, да, – он помолчал. – Игорь?

– Да?

– Никакой мотивации на самом деле не существует.

Силач помедлил.

– Это и есть твоя теория?

– Да, это моя теория.

– Хорошо, я запомню.

* * *

Питон оглядел его с ног до головы. Артем прищурился, внутренне напрягся. Ему даже показалось, что сейчас изо рта силача вырвется трепещущий раздвоенный язык. Питон закончил осмотр. Потом кивнул:

– Ладно, иди гримируйся.

– Чего?

Артем в первую секунду не понял, что это означает. В следующую секунду у него пересохло в глотке, ладони вспотели. Он будет выступать?! Мир покачнулся, поплыл в звоне.

Колени ослабели. Голоса нет. Все валится из рук.

Как тут выступать?!

Боязнь сцены. Артему показалось, что стены отдалились и пытаются кружиться.

– Но… как же…

Его первый выход. Не может быть. Не мо…

– С Дворкиным?

Питон равнодушно повернул голову.

– Дворкина не будет, выйдешь соло.

– Соло? – Артем не мог поверить ушам. В устах Питона это звучало так обыденно, что казалось изощренной издевкой. – Но я… Это же отдельный номер!

– Ты справишься. Или не справишься. Мне, в общем-то, по барабану. У тебя десять минут. Готовься.

Оглушенный, Артем вернулся в палатку, служившую циркачам гримерной. Тут было битком народу, шум, толкотня, разговоры. Артем с трудом протолкался в угол, на место Дворкина, сел перед крошечным зеркалом. Из мутного отражения на Артема взирал «юноша бледный со взором горящим». Вернее, белый как полотно, испуганный мальчишка.

«Клоуном? Соло? Да Питон с ума сошел!»

Он протер лицо клочком ваты, начал быстро накладывать основу для грима. Руки дрожали.

Артема подташнивало. Он с усилием проглотил комок, подкативший к горлу. Голова немного кружилась.

Готовый, полностью загримированный и одетый, он встал у выхода из палатки. Проверил реквизит. Вспомнил и вернулся за мячиками. Привычное ощущение в ладонях немного успокоило его, но сердце продолжало стучать. Бу-бу-бу-бух. Бу-бу-бу-бух. Нестерпимо захотелось в туалет. Артем вздохнул, выпрямился. Это просто нервы. Это ничего, это нормально. Сейчас номер закончится, и будет его выход. Он попытался мысленно представить, что в номере следует зачем, и понял, что не может вспомнить ничего. Пустота.

– Ну что, Мимино? – раздался голос. – Готов?

Артем повернул голову. Над ним возвышался Питон.

– Готов, – огрызнулся Артем. – И не называй меня Мимино.

Питон усмехнулся. Под его тяжелым тусклым взглядом Артем замер.

– Ну-ну. Хорошо, не-Мимино. Вперед!

* * *

Артем помедлил. Глубоко вдохнул. И – сделал шаг. Затем другой. Огромные башмаки вдруг сделали его походку нелепо утиной, клоунской. Артем вдруг почувствовал прилив энергии, словно ему вкатили заряд от пяти-шести банок с электрическими угрями.

– А вот и я! – закричал он странно высоким голосом. – Вот и я! О, прекраснейшая публика! Как я счастлив… бесконечно, безмерно счастлив быть здесь!

Артем выскочил в круг света, и арена поглотила его, словно бездна…

* * *

Питон с Акопычем сидели в палатке, силач смотрел на выступление новичка сквозь тонкую щель. При звуках этого голоса («Прекр-раснейшая публика!») он поморщился. Отвернулся.

Старик Акопыч пожал плечами. Он сидел на сундуке фокусника и делал вид, что разглядывает что-то наверху, под самым куполом палатки.

– Пережимает? – сказал, наконец, Питон. Но в щель заглядывать не стал.

– Пережимает, – кивнул Акопыч.

– Клоуну позволено «плюсовать».

– Позволено, да.

– Но не так.

Акопыч пожал плечами, чтобы не отвечать.

Еще помолчали. На арене новенький продолжал выступление. Аплодисменты – какие-то не такие. Смех. Тоже какой-то… непривычный. Словно вполголоса.

– Это провал, – сказал Питон.

– Может, и так, – невозмутимо произнес Акопыч. Он теперь сидел с закрытыми глазами и слушал голос Артема и зрительный зал.

– Это точно провал.

Питон поднялся. Акопыч мгновенно открыл глаза, словно по звуку угадал его намерения. Старик протянул руку, останавливая Питона.

– Не беги впереди лошади, Игорь. Дай ему отработать.

– Я… дай мне пройти, старик.

– Не мешай. Он работает.

– Я слышу, как он работает.

Акопыч помедлил. Потом сказал сухим, надтреснутым голосом:

– Если это провал, пусть это будет целиком его провал. Его собственный. Нельзя отнимать у артиста его первый успех и его первый провал.

– Что ж, – сказал Питон. Повернул к старику свое непроницаемое холодное лицо. – Видимо, это будет его собственный эпический первый провал.

Физиономия старика медленно вытянулась.

Глава 19

На поверхности

Перегон Достоевская – Лиговский проспект, день X + 2

У мертвого офицера веганцев нашлась схема метро – карманный календарь за 2012 год. Целый год до начала Катастрофы. Помятый кусок картона с картинкой – рыжий котенок смотрит трогательно. Ми-ми-ми, оставшееся с мирных времен. Сейчас кошку в метро попробуй найди. Предмет роскоши.

Убер и компания сгрудились над схемой. Пора было планировать маршрут.

– Если уж спасать свою шкуру, то на совесть, – сказал Убер. – Давай, Комар, жги.

– Если имперцы захватили ССВ 5-4, то на Пушку нам соваться не стоит. Звенигородская тоже, скорее всего, захвачена. По крайней мере, я бы так и сделал, – Комар провел пальцем по замызганному календарику. – Ближайшая дружественная станция – это Гостинка. Но идти напрямую – все равно, что лезть бегунцу в пасть, надеясь на лучшее. Думаю, веганцы уже штурмуют Гостинку с поверхности. Или вход перекрыли.

– Сенная?

Убер вздохнул.

– Не вариант. Во-первых, веганцы могут и ее блокировать, во-вторых… В сторону Гороховой улицы и Апрашки я бы вообще соваться не стал.

– Это почему? – удивился Комар.

– Демоны, – сказал Убер, зловеще понизив голос.

– Кто?!

– Демоны Апраксиного двора. То ли мутанты, то ли вообще неизвестно кто и с боку бантик. Целая банда. Или стая, не знаю. Один мой приятель… – скинхед помедлил. – Хмм… потом расскажу. Короче, в Апрашку соваться – это даже я не настолько чокнутый.

Компания переглянулась. Это аргумент, да.

– Тогда куда нам идти? – Герда растерялась.

Комар с сомнением почесал лоб. Скинхед задумчиво покрутил головой, старательно размял шею. Щелкнул позвонок.

– Убер?

– Ну, можно рвануть к Адмиралтейской.

– Но это…

Убер кивнул.

– Ага, ага. Километра полтора по прямой. У диггеров такая заброска считается дальней – не каждый рискнет. Нам-то хорошо, у нас выбора нет. Но идти по прямой мы не можем – потому что там как раз Гостинка. Значит, пойдем в обход.

– Через Исаакий, – произнес Комар неожиданно для себя. Убер поднял брови.

– Почему это через Исаакий? – удивился он. – Слушай, брат Комар, любоваться видами будем в следующий раз. Это же крюк какой – офигеть можно! Тут бы ноги унести. В общем, решено, идем. А чего? Нормальные герои всегда идут в обход. Чем мы хуже?

– Тем, что ненормальные? – съязвила Герда.

Убер хмыкнул.

– А ты рубишь фишку, женщина.

* * *

Возвращение на Достоевскую. «Все пути ведут в Рим… и так далее», – поморщился скинхед, оглядываясь. Никого. Убер опустил автомат. Станция была темная и непривычно тихая. В воздухе чувствовался сильный запах мокрой зелени и гниения. Что бы это значило?

– Убер! – позвал Комар. – Смотри.

В центре платформы, рядом с бывшей базой приморцев, были ровными рядами сложены трупы. Огорожены заборчиком, на котором висела табличка. Буквы аккуратные, по трафарету. Табличка гласила:

«СОБСТВЕННОСТЬ ИМПЕРИИ. НЕ ТРОГАТЬ. НАКАЗАНИЕ СМЕРТЬ».

Грядки из мертвецов. Из некоторых уже пробивалась молодая зеленая поросль. Ферма трупов. Вот откуда этот странный запах.

Комар тихо спросил:

– Они что, совсем чокнутые?

Убер посмотрел на трупы веганцев. Затем на трупы бандитов.

– Мда, как-то неловко получилось.

– Зато теперь у нас есть все, что нужно, – сказал Комар не очень уверенно.

– Если бы. У нас ничего нет, – Убер вздохнул, отбросил в сторону очередную обувку. – Даже ботинки для меня не нашлись. Ни одного сорок четвертого с половиной! Поверить не могу! Словно взвод балерин ухлопали, а не элитный отряд. Им что, в детстве всем ступни забинтовывали? Как китайским девочкам?

Герда фыркнула.

– В общем, надо сваливать, – подвел итог Убер. – Ничего полезного мы здесь не найдем, – он потянулся. – Жрать охота. Герда, милая, позови Таджика, у него наше НЗ.

– Так я сама его ищу, – сказала Герда. Нахмурилась.

– Таджик! Ты куда пропал? Таджик!

Молчание.

Герда с Комаром переглянулись. Оба так привыкли к молчаливому присутствию плотного, коренастого, невозмутимого Таджика, что его исчезновение их немало озадачило. Что происходит?

– Сбежал? Эх, брат, а я только начал в тебя верить.

Кажется, Убера впервые что-то заставило растеряться.

Скинхед встал, почесал лоб.

– В общем, дело такое. Мы в тылу наступающих сил Вегана. И живы только потому, что им не до нас. Как только веганцы приостановят натиск на Большое Метро, то вспомнят о тылах. И тогда конец нашему партизанскому движению.

– Но что делать? – Комар в сердцах махнул рукой. – Как наверх – в этом?

Молчание. Герда мрачно подумала, что теперь они точно в тупике. Сначала профессор Водяник пропал, теперь Таджик…

– Пойдем так, – решил Убер. – Берите все, до клочка материи! Маски сделаем из ткани. Химзу из пленки и брезента можно соорудить. Вот скотча нет, это да, это настоящая проблема. Попробуем использовать тряпки.

– А что с твоей обувью? Об этом ты подумал?

Убер пожал плечами. Посмотрел на свои пальцы, черные от грязи. Улыбнулся:

– Пленкой ноги замотаю, авось не развалятся. Дойду босым, аки христианский святой.

– Думаю, не стоит торопить события, – донесся вдруг знакомый дикторский баритон.

– Таджик! – Герда вскочила.

Таджик вышел из темноты, с усилием вытянул за собой огромный мешок – словно докатастрофный Дед Мороз. Комар с Гердой переглянулись, когда он вывалил содержимое на платформу. Чего там только не было. Противогазы, несколько мотков скотча, защитные костюмы, свитера, вязаные шапки, носки, перчатки… Четыре пластиковых бутылки с водой. Небольшой бинокль. Даже радиометр нашелся – армейский, потертый, с примотанным вместо батарейки ручным динамо-фонариком. Убер прицокнул, увидев этот чудо-агрегат. Сразу защелкал, проверяя. Из фонарика вырвался тусклый свет, стрелка радиометра дернулась.

– Таджик, да тебя сам Санта-Клаус послал! – обрадовался Убер. – Давай сюда подарки. Я в прошлом году хорошо себя вел, зуб даю.

– Что-то не верится, – съязвила Герда. – И совсем-совсем не хулиганил?

Скинхед безмятежно улыбнулся ей:

– По крайней мере, я этого не помню.

Герда заморгала. Ну, вот как ему возразишь?

Таджик молча полез в мешок. Достал и бросил Уберу еще один сверток.

Скинхед моргнул.

– Ты откуда это взял?

Кажется, даже вечно болтливый Убер утратил на некоторое время дар речи. В руках у него оказались армейские «берцы», старые, ношенные, но еще крепкие. От долгого хранения кожа задубела. Ботинки были сложены вместе, так что ребристые подошвы смотрели наружу, и перевязаны шнурками.

– Ну ты даешь, брат Таджик, – сказал Убер с восхищением. – Ты не Санта-Клаус, ты настоящий Йоулупукки! Спасибо!

– Йе… кто? – озадачился Комар.

– Йоулупукки, финский Дед Мороз.

– Откуда все это? – спросила Герда.

– Привез, – ответил Таджик лаконично. – Торговать.

– А в тюрьме как оказался?

Таджик пожал плечами. Контрабандист, догадалась Герда. Вот оно что. Где-то у него здесь тайник с товаром.

– Стреляли, – сказал Убер с акцентом. – Да?

Молчание. Таджик традиционно игнорировал шутки скинхеда.

– Надо уходить, – сказал он наконец.

…Этот санузел был странным. Даже вместо обычной для метро надписи «СУ номер такой-то», здесь висела другая. «Аварийный выход 1 линии».

– Куда выход-то? – не понял Комар.

– Наверх, – сказал Убер. Таджик кивнул.

* * *

Много времени заняла подготовка. Облачение в химзу, подгонка снаряжения, запечатывание швов. Опытный Убер и невозмутимый Таджик скотчем проклеивали стыки, чтобы не попала радиоактивная пыль. Умельцы.

– Скотч – великая штука! – восхитился Убер. – Таджик, брат! Я смотрю, ты просто виртуоз скотча!

Комар и Герда послушно позволяли себя одеть. Словно маленькие дети, которых крутят и вертят, собирая на прогулку в тоннель, заботливые родители. Комар поморщился.

– Ты был наверху, как понимаю? – Убер посмотрел на него в упор. – Давай, колись.

– Один раз, – признался Комар. – Года два назад. Но диггера из меня не вышло, – он отвернулся, дернул головой. – Не спрашивай.

– Я что? Я-то деликатный. А вот он, – Убер мотнул головой в сторону Таджика, – сука, любопытный, прямо страсть. Повернись. Теперь еще. Теперь подпрыгни. Еще выше! Еще! Больше энтузиазма!

– Зачем? – Комару это, наконец, надоело.

– Да так, по приколу. Нормально, нигде не брякает. Противогаз умеешь надевать?

– Э…

– Понятно. Смотри, как это делается, – скинхед продемонстрировал, затем стянул снова.

– Тебе хорошо, ты лысый, – сказал Комар с завистью. Резина противогаза на волосы надевалась плохо, страшно больно.

– Не лысый, а бритый, – поправил Убер. – И ничего хорошего – вспотеешь и прилипает. Детскую присыпку надо. Или тальку. Таджик, у тебя присыпки нет, случайно?

– Давай помогу, – это уже Герде. Та покачала головой.

– Давай, давай, не до деликатности. Родина в опасности!

Еще спустя полчаса они были готовы. Убер критически оглядел маленький отряд, хмыкнул.

– Выглядим настолько дерьмово, что можем сойти за сумасшедших. Или за героев. За нормальных людей уже никак.

– Убер! – возмутилась Герда.

– Что Убер? Правда глаза колет? – скинхед помедлил. – Но до выхода нужно сделать одно дело.

Убер вытащил пластиковую бутылку с мутной красноватой жидкостью, поболтал в руке. Кажется, это то самое, что пили покойные бандиты.

В глазах Комара отразился ужас.

– Зачем?!

– Мы пойдем пьяными? – Герда подняла голову, нахмурилась. – Ты в своем уме?

Убер развеселился.

– Ну, вы и дети. Алкоголь, выпитый до облучения, снижает последствия оного облучения. А после – связывает и выводит радионуклиды из организма. Других средств радиозащиты у нас нет. Единственное, надо бы еще что-нибудь с йодом сожрать…

Таджик молча выложил на пол красно-желтую пачку и цветные тюбики. Воцарилось молчание.

– Соль с йодом, – прочитал Комар. – Целая пачка. И еще шприц-тюбики с радиозащитой… надо?

Убер остановился. С сожалением посмотрел на содержимое бутылки.

– Ну, блин. Такую идею на корню зарубили!

* * *

Готовые, упакованные, они стояли в шлюзе вентшахты. Неужели это происходит на самом деле? Герда поежилась. Она никогда не хотела быть сталкером – разве что очень давно. За этой дверью бурлила чудовищная жизнь. Твари. Мутанты. Опасности. Мертвый город, полный призраков. Беда.

Но другого выхода нет. Герда вспомнила о веганцах, о Щеглове. «Убей своих друзей», червь в стеклянной банке из-под детского питания… Передернулась. Нет, лучше наверх, через радиацию.

– Комар, ты точно запер дверь внизу? – спросил Убер. – А то что-то дует.

Пора. Скинхед вместе с Комаром ухватились за рычаг.

– Залипла, сука! Таджик, помоги!

Вместе с молчаливым Таджиком они уперлись в рычаг двери. Раз-два, взяли! Крииии.

Рычаг, наконец, поддался. Гермодверь отворилась.

В первый момент они зажмурились. Из двери вливался в тамбур поток неразбавленного белого света.

– Вот, блин, – Убер закрылся рукой. – А это еще ночь!

Герда, в последний раз побывавшая на поверхности много лет назад, еще до Катастрофы, ошалела. Глаза ее, привычные к вечному полумраку, слегка разбавленному светом карбидок и электрических фонарей, запросили пощады.

Убер выпрямился, встал в проеме. Герда сквозь слезы и режущую боль видела его истончившийся в потоке света высокий силуэт.

– Леди и джентльмены, приглашаем вас на увлекательную прогулку по ночному Петербургу! – объявил скинхед. – Похороны за ваш счет!

– Убер!

Скинхед повернулся к компании.

– Готовы? – спросил Убер. – Ну все, двинулись. С богом.

* * *

Пространства оказалось много. То есть, до черта и больше. Темные облака зависли в белесом питерском небе, света, чтобы все рассмотреть, хватало. После мрака подземелий его, света, было даже слишком много.

Герда огляделась, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Слева – горчичного цвета здание, две серые колонны на входе. Рядом – маленькая желтая часовенка.

За ней возвышается желтая, окуполенная громада Владимирского собора.

Отдельно от собора – двухъярусная колокольня.

У Герды от простора едва не закружилась голова. Девушка охнула, села на землю. Хотелось уцепиться за что-то, чтобы не улететь туда, в полное света бесконечное пространство над головой. Она ухватилась двумя руками за ржавые перила ограждения.

– Агорафобия, – констатировал Убер. – Не бойся, красна девица, не улетишь. Дай руку!

– …и сердце, – добавил Комар.

Герда вспыхнула:

– Ты у меня дошутишься!

Даже страх на мгновение отступил. А вот тошнота – нет.

– Только не трави в противогаз, – посоветовал Убер. – Цвет лица испортится.

– Убер!

Ненависть сделала то, что не могла сделать храбрость. Герда встала и бодро зашагала вперед. Пространства по-прежнему казались бесконечными, но с этим уже можно было справиться.

Комар хмыкнул и показал девушке большой палец. Так держать. Таджик взвалил на плечо рюкзак и потопал вслед за Убером.

Вокруг был Петербург. Холодный, осенний, неприветливый.

Мертвый.

Люди ушли отсюда двадцать лет назад.

– Там вход во Владимирку, – сказал Убер негромко. – Смотрите внимательнее, оттуда могу полезть веганцы.

«RENAISSANCE HALL», прочитала Герда золотую надпись на фронтоне. «Зал Возрождения». Надо же, еще не совсем забыла английский.

Серое здание. Герде оно показалось чудовищно большим, почти бесконечным. Тут, наверное, тысячи семей могут разместиться, подумала девушка.

На нижнем этаже – книжный магазин. Надпись на фронтоне с выпавшей буквой «В». Буква «О» тоже держалась на честном слове…

– Это что еще за «букоед»? – спросила Герда.

Одна из оставшихся букв вздрогнула и отвалилась. Бух! Эхо разлетелось на полквартала.

Компаньоны пригнулись. Резкий громкий звук в окружающей их мертвой тишине прозвучал, как сигнал опасности.

– БукеД, – прочитал Убер. – Я подарю вам «букеД», мадам. А потом мы возьмем билеД и поедем на балеД. Что за бред я несу? Подождите меня, я быстро.

Прежде чем кто-то успел возразить, скинхед бодрой рысцой добежал до книжного магазина, исчез внутри. Что-то негромко упало. Убер глухо выругался, что-то с грохотом передвинул. Тишина. Комар с Таджиком нервно оглядывались, держа оружие наготове. Через пару минут скинхед вышел из магазина, направился к компании. В руке у него что-то было.

Убер помахал маленькой белой книгой, запаянной в прозрачную пленку.

– Чудесная вещь!

Герда тяжело вздохнула. «Маленький принц», прочитала она название книги. На обложке мальчик в шарфе стоял на крошечной планете, а мимо пролетал самолет. «Мы в ответе за тех, кого приручили. Помню, помню, была такая сказка».

– Это было необходимо?

– Конечно, – удивился Убер. – Как в Питере без чтива? Культурная столица! – Убер сунул книгу в вещмешок, закинул его на плечо, взял «калаш» наперевес, как немецкие автоматчики из старых фильмов. – Короче, сваливаем отсюда. Пока полгорода не сбежалось. На банкеД, блин.

– А куда идти?

Убер огляделся.

– Для начала – куда-нибудь повыше. Надо разведать местность.

Серое здание с молнией. Выбитые стекла, на самом верху – открытая круглая беседка.

Справа от «Зала Возрождения», напротив Владимирского собора – дом с пляшущими человечками. «Владимирский пассаж». Нижний этаж серый, верхние – светло-коричневые. В центре фасада врезана башенка с зеленым куполом. Готические окна. Немного Амстердама внутри Питера.

По фасаду прыгают желтые силуэты фей.

– Дом с феями, – сказал Комар.

– Точно, брат.

Они стояли, разглядывая здание. Отель «Достоевский» – верхние этажи. Его часть – бар «Раскольников» с панорамными окнами на Владимирский собор.

– Туда, – показал Убер. – Посетим феечек с ответным визитом.

Компания проникла в здание через высокий арочный вход. Главная лестница, выложенная мрамором, выглядела целой. Здание отлично сохранилось. Если бы не ободранные стены, не отвалившиеся картины, не огромные вазы с мертвыми цветами, если бы не слой пыли, лежащий на всем и вся, не перевернутая и сломанная мебель, не горы мусора, что оставили за собой сталкеры, это было бы роскошнейшее здание, что Герда видела в жизни.

В помещении гулко отдавались шаги. Облупившиеся, отсыревшие стены. Начисто съеденная обшивка кожаных диванов. Голые металлические каркасы, ржавые пружины – словно скелеты каких-то доисторических животных.

– Диванозавры, – сказал Убер. Хмыкнул.

Разбитая посуда. Словно кто-то специально ходил по зданию и все крушил на мелкие осколки. Забавно. Бывают же у людей развлечения.

Убер поднял табличку, что висела когда-то на стене.

Отряхнул от пыли, стер грязь. Прочитал и хмыкнул.

– Что там? – спросила Герда.

– То, что Комару необходимо. А то задолбал во сне кричать.

– Доктор? Психолог?

– Почти. Пожарный топор. Это план эвакуации. Очень полезная вещь. Указаны туалеты и пожарные лестницы. Есть где блевать и куда спасаться.

– Убер, опять твои шуточки!

– Да.

Лестница – широкая, каменная, вела наверх. Она была забита мусором – словно на нее сваливали все, что выносили из помещений.

Компания поднялась четвертый этаж. Они смотрели с высоты ресторана «Достоевский» на город. Мертвые пустые здания, глядящие на происходящее черными окнами. Целые кварталы мертвых домов. Все обратилось в пепел и прах. Весь город Петра Великого, легендарный непокоренный Ленинград…

Картина действовала угнетающе. Герда поежилась. Далеко в небе вынырнуло с тоскливым криком что-то похожее на птицу. «Что это может быть?» – подумала девушка. Убер махнул рукой: назад.

В полной тишине вернулись в бар, уселись на пол. Убер нарушил молчание:

– Итак, мальчики и девочки. Все идет по плану, – он почесал резиновый затылок. От скрипа Герда поморщилась. – Сначала доберемся до Аничкова моста. Потом через канал и… Эх, было бы просто и красиво – сразу к Гостинке выйти! Но к Гостинке мы не пойдем. Потому что там – кто?

– Веганцы, – сказал Комар послушно.

– Верно. Поэтому мы пересечем канал и обойдем Невский слева или справа. Лучше справа.

Скрипнуло. Убер мгновенно оказался на ногах, подбежал к окну, выглянул. Присел. Показал знаками – тихо. И – назад, назад.

Они отступили в следующий зал, встали по обе стороны от дверного проема.

Бар «Раскольников». Огромные панорамные окна, серые квадраты неба в них. Крылатая тварь была все ближе. Вот она спикировала вниз, тяжело выровнялась почти у самого здания и села на стену. Хлопки крыльев. Беглецы почувствовали, как едва заметно дрогнул пол под ногами. Тварь была чудовищно огромной, это точно. Неужели…

Убер плавно отступил за угол. Выглянул на мгновение, взял «калаш» на изготовку.

Тварь, похожая на докатастрофного крокодила, только с крыльями, демонстративно сидела на балконе. Она согнула длинную шею, почесала клювом перья. Затем сорвалась прочь, оставив здание в покое. Вшух! Вшух! Волна воздуха прокатилась по ресторану. И удаляющийся шелест крыльев. Компаньоны вздохнули с облегчением. Никому не улыбалось связываться с летающей рептилией.

Когда тварь улетела, Убер с Комаром осторожно вышли на балкон, осмотрелись. Улицы вокруг Достоевской пусты – уже хорошо. Скинхед достал бинокль, приложил к окулярам. Аничков мост отсюда не видно, дома мешают. Жаль. Убер присвистнул, подкрутил резкость. Ходили слухи, что с мостом что-то не так. Но что именно, скинхед не знал.

Что могло разрушить мост? Не ядерный же взрыв?

– Ладно, – сказал Убер. – Все равно вариантов нет.

Они спустились вниз, вышли из здания. Тишина. Ветер медленно гнал по улице мусор, бросал в лицо листья. Опустевшие, мертвые ряды машин. Ржавые и ждущие хозяев. А некоторые и с хозяевами внутри.

Скелеты улыбались Уберу сквозь уцелевшие стекла. Скинхед помахал им рукой.

Убер достал карту, с трудом развернул толстыми от перчаток пальцами. Ткнул в пересечение линий.

– Пойдем в обход. Я же говорил, в этом городе по прямой не ходят.

* * *

Теперь они увидели, что случилось с мостом. Из каменной громады торчали останки гигантского ящера. Словно мост и скелет чудовища слились в единое целое. Огромные кости, вытравленные временем и падальщиками до белизны, переходили в камень, кирпич и чугунные решетки моста. Часть скелета рассыпалась. Гигантские крылья – Убер присвистнул, представив их размах. Левое попало в реку, от него осталось всего несколько фрагментов, другое легло сверху на перекрытия моста – его скелет остался целым до мельчайших косточек.

Словно поразительная скульптура, огромная и зловеще нелепая, разместилась посреди Петербурга.

Мост-чудовище. Драконий мост.

– Внебрачное дитя Церетели и Гигера, – пробормотал Убер. – Как же тебя угораздило, дракоша? Говорили же, не летай пьяным.

Сколько эта махина весила при жизни? Убер прикинул мысленно. Несколько тонн, не меньше. Чтобы разрушить мост, нужны приличная масса и скорость…

Убер вдруг ясно, словно это было только вчера, а не десять лет назад, вспомнил, как стоял с дымящимся дробовиком над умирающей тварью, прозванной местными «драконом». Тварью, которой приносили человеческие жертвы… И радовались этому, как дети. Убер усилием воли отогнал воспоминания.

Но та тварь дракона не напоминала даже теоретически. А эта…

– Вылитый дракон, – сказал Убер. – Однако. Петербург – родина драконов.

Знаменитые скульптуры коней Клодта. Одна упала в воду, другая стояла накренившись, словно человек уже был не в силах удержать рвущегося и хрипящего жеребца.

И он вот-вот сорвется.

– Аничков мост, – сказал Убер. – Одна из визитных карточек прежнего Питера. Так, ставим галочку – посетили. Коней видели. Дракона – тоже.

– И что дальше? – спросила Герда.

– Пойдем через другой мост. Поставим следующую галочку. Так, привал – десять минут. Какую парадную выберем? Мне вот эта нравится.

Чутье скинхеда не подвело. В здании никого не было – только груда старых костей в одной из комнат. Кости нечеловеческие. Компаньоны забрались в логово бегунца, видимо, давно покинутое.

Скинхед выпрямился. Опустил вещмешок на пол.

– Привал, девочки!

– А что дальше будет? Если… – Комар не договорил.

– Сначала пересечем Фонтанку, потом Канал Грибоедова, затем Мойку. Там тоже фигни всякой хватает. Предупреждаю. К воде близко не подходить. Я серьезно и заранее. Только возле Невы более-менее безопасно, а каналы – это проблема.

Герда прервала его:

– Смотрите!

Стена с ободранными полосатыми обоями. Над камином – фотография в пыльной раме под стеклом. Убер стер пыль, отступил на шаг. Перед ними был Михайловский замок – приземистый, красно-коричневый. Что-то тревожное чувствовалось в угловатом здании Инженерного замка, любимого детища нелюбимого российского царя. Убер приложил руку к окулярам противогаза, покачал головой.

– Красиво, – сказала Герда тихо. Она стояла рядом со скинхедом, глядя на фотографию.

– Красиво, только лезть туда не стоит.

– Почему?

Убер почесал резиновый затылок. Как-то растерянно огляделся.

– Да вроде призрак там.

– Призрак?

– Ага. Призрак императора Павла Первого, мол, там бродит. И что-то эдакое с людьми делает. Мне знающие люди рассказывали. Я сам только мимо проходил… ну, почти мимо. Но, знаете, там действительно жутко. Такой он мрачный, этот замок, прямо до усрачки. Прости, Герда, прости… сорвалось.

– А в Михайловский сад? – спросил Комар. – Туда мы пойдем?

– Ну, как тебе сказать… – Убер ухмыльнулся. – Открытая местность, заросшая хрен знает чем. Птеродонты всякие, бегунцы. Не сожрут, так погоняют. Че не пойти-то?

Скинхеда снова было не заткнуть. Герда мысленно застонала.

– Про Храм-на-Крови тоже всякое рассказывают. Мол, зашел один старый диггер туда… искал разное… А там… В общем, когда он вернулся в метро, то был уже седой, весь. И когда выходил на поверхность, был чисто выбритый, а когда вернулся – борода у него появилась, длинная, частью даже в противогаз вросла. Прямо в резину. И – тоже седая. И волосы опять же… резать пришлось, потому что иначе никак было маску не снять.

– А что там? Что он увидел?

Убер помолчал.

– Ну…

– Так что?

– Много чего, – скинхед помолчал. Потом заговорил нарочито глумливым тоном: – Говорят, храм залит кровью до пояса, идешь, как в кровавом болоте. И она… живая что ли, эта кровь. Живая. Стены кровоточат. И все лики святых. И статуи. Плачут кровью и смотрят на тебя. И… представляете? Моргнешь, а они сдвинулись.

Помолчали.

– Всё, по коням, – объявил Убер. – Двинулись. Комар – замыкающим.

Туманная улица, серый полумрак питерской ночи. Звуки шагов казались далекими, словно звучащими из-за пелены тумана.

Комар резко остановился. Выпрямился, чувствуя холодок, спускающийся по спине между лопаток.

– Что ты там видишь? – спросил Убер.

– Исаакий.

Скинхед несколько мгновений смотрел в том же направлении. Но нет – Исаакиевский собор отсюда не видно. Темнота и туман, вечные друзья питерской молодежи.

– Ну, у тебя и зрение, – скинхед почесал затылок. – Рентгеновское. Несколько кварталов, сквозь туман и камни – насквозь. Слушай, брат. А чего тебя на Исаакии клинит?

Глава 20

Загнанный

Петербург, поверхность, день X + 3

Ему снилась мама. Это случалось редко, и каждый из таких снов он помнил наизусть.

Мама в белом платье. Длинные светлые волосы, тонкая фигура. В карих глазах играют веселые чертики.

Как всегда, от ее красоты у него на мгновение перехватило дыхание.

Ахмет знал, что идеализирует ее. Но тут ничего не поделаешь.

Говорят, она покончила с собой, когда он был маленьким. Или ее убили. Ахмет не должен был помнить ее лицо, но все же помнил. Память играет с людьми в жестокие игры. Когда она начинает проигрывать, то принимается обманывать. Память – прирожденный жулик. Большая часть наших воспоминаний – не то, что было на самом деле. А то, что мы придумали, когда начали забывать.

Человеческий мозг. Чертов обманщик. Он обманывает сам себя, чтобы скрыть собственную слабость.

Кажется, это был базарный день на Маяковской. Мама шла мимо лотков с орущими потными торговцами, мимо покупателей и зевак – белая тонкая фигурка на фоне кроваво-красных стен. Мама останавливается у лотка с украшениями, перебирает несколько подвесок. Кажется, это были бриллианты. Возможно, настоящие – диггеры приносили всякое с поверхности. Блеск камней. Ахмет – маленький Ахмет – видел, какие тонкие и красивые руки у его мамы. Мама что-то сказала торговцу – тот заулыбался льстиво, ответил.

И тут вдруг все изменилось. Какая-то тень накрыла станцию. Воздух загустел. Ахмет видел, как один из охранников вскинул автомат и начал стрелять в людей. Беззвучные выстрелы. Вспышки. «Калаш» дергается. Гильзы летят, крутятся в воздухе. Пули пробивают прохожих, разносят в куски стол и украшения… Цветные бусины разлетаются, словно брызги крови… Мама вздрагивает. Поворачивается и идет к нему, к Ахмету. Идет как-то странно. Безумец продолжает стрелять. В него тоже стреляют, но неудачно, пули ударяют в кровавую стену, уходят рикошетом в сторону.

Мама вздрагивает. И Ахмет видит, как на ее животе, на белой ткани медленно расплывается красное пятно. Это красиво. Это страшно.

Мама делает еще шаг и протягивает руки к маленькому Ахмету. Он смотрит на них.

Руки грязные. В красной краске.

Он отталкивает их.

Боль. Неисправимая чудовищная потеря пронзает его насквозь – даже во сне. Мама делает еще шаг и падает на колени…

– Беги, Ахметик. Спасайся.

И смотрит на него. Рядом вдруг становится много людей. Очень много людей. Ахмета толкают и дергают, словно он всем мешает.

Он вырывается и бежит по платформе, петляя между людей. Маленький, хрупкий, беззащитный.

– Стоять! – кричат люди. – Ловите его!

– Идите вы! – закричал в ответ взрослый Ахмет. И проснулся. Открыл глаза.

Мамы не было. Хотя он все еще ощущал ее присутствие рядом. Нежный аромат. Теплота. Забота.

Запах ее волос. Какая-то трава, вербена, кажется. Ахмет закрыл глаза – и снова вспомнил, как оттолкнул ее руки…

Ощущение чудовищной, неисправимой потери пронзило его насквозь. Словно раскаленная докрасна проволока протянулась от макушки к сердцу. «Прости, мама. Мамочка».

Он открыл глаза. Где я? Где?!

И тут вспомнил. «Я наверху. Я в городе». Стекло противогаза запотело от дыхания. ГП-9, прощальный подарок старого слуги. Это была новая модель, но слишком долго пролежала на складе – резина задубела, как пластилин. Большие треугольные окуляры. Фильтр и клапан для воды. Правда, срок годности фильтра закончился лет десять назад.

Ничего, это ничего. Ахмет сообразил, что задремал – сидя, прислонившись спиной к стене. Над его головой искривленными рядами висели ржавые почтовые ящики. Кажется, прошло уже несколько часов. Кажется, стало светлее. Если сейчас на улице день, то Ахмету грозит слепота. Хорошо, если временная. Он слышал, такое бывает с диггерами – поэтому после темноты метро нужно долго привыкать к свету на поверхности.

– Будь я проклят, – сказал Ахмет вслух. – Благословен Тот, в Чьей руке власть…

* * *

Мы, люди, странные создания. Мы не знаем, ради чего живем. Но зато прекрасно знаем, ради чего выживаем.

Такой вот парадокс.

Умирающий закат над умирающим городом. Рассвет для сталкеров-диггеров. Для мутантов. Для кого угодно, только не для него, царя Восстания.

«Я хочу жить. Я… хочу…»

«Мамочка!»

«И я буду жить».

Ахмет перебежал в следующую парадную. Какой дом? Четвертый, пятый? Кажется, он уже сбился со счета. Пот градом катился под химзой, все тело взмокло. Из противогаза хоть выливай, окуляры запотели. Ахмет протер их перчатками. Не помогло. Поле зрения сужено до небольшого пятна.

Как вообще можно что-то делать в этих чудовищных костюмах и масках?!

И при этом выживать?

Страшно чесался мокрый лоб. Невыносимо. Ахмет поднял руку, пальцы заскребли по резине. Толку – чуть.

«Аллах, помоги мне. Помоги». Он знал, что умоляет, хнычет, как девчонка. Но кто его увидит в этом мертвом городе? Кто расскажет?

Куда идти? Ахмет до сих пор не понимал. «Мне нужна карта». Карта с обозначением станций метро. У него мало времени. Если Илюза не соврала, за ним уже идет охота. Близнецы, лучшие из наемных убийц метро, жаждут получить награду за царскую голову. «А я сделаю по-другому».

Ахмет усмехнулся, несмотря на положение, в котором оказался.

«Черта с два вам, а не моя голова».

Обойдетесь.

ЖЖЖЖ. Вибрация такая мощная, что заныли зубы. Загремел металл. Ахмет вздрогнул, повернул голову. Раскрытые почтовые ящики над его головой вибрировали, стучали. Ничего себе.

Снова «ЖЖЖ». Словно гигантский вентилятор работает рядом. Что это может быть?

Ахмет поднялся, проверил «калаш». Наконец решился, выглянул в дверь. Быстро, как учил его когда-то Рамиль. Слева чисто, справа чисто. Но «Жжж» продолжалось. Потом затихло. Показалось?

В следующий момент «жжж» прозвучало над самым ухом.

Ахмет мгновенно развернулся. Никого. Пот лил с него градом, стекла начали запотевать.

Откуда идет чертов звук?!

Жужжание. Такое, надоедливое, словно идет из-под стенок черепа. Ахмет осторожно заглянул в следующую комнату. Двери не было, она лежала на полу – ржавое полотно с выдранным замком.

ЖЖЖЖ. Жжжжж.

Он замер. Затем медленно поднял взгляд. В противоположном углу под самым потолком, в полутьме, заросшей пылью и паутиной, сидело нечто.

Огромное. Уродливое. Страшное.

С виду – обычный комар, какие иногда залетали в метро, только – в тысячу раз больше. Артем видел его фасетчатые, словно составленные из сотни фиолетовых шариков, глаза. Они с суперкомаром смотрели друг на друга. Ахмет медленно поднял автомат… Дать очередь и бежать…

«Жжжжж».

В следующее мгновение комар сорвался с места. Каким-то чудом Ахмету удалось выскочить за дверь – прежде чем огромный хобот пронзил его насквозь. Он захлопнул дверь, прижал плечом. Удар. Дверь приоткрылась на ладонь. Ахмета едва не отбросило в глубину комнаты. Удар. Ладони были уже отбиты. Автомат! Ахмет чуть не застонал. Он выронил автомат в комнате!

Он держал дверь.

Атака комара. Это же надо такое представить!

Огромное зазубренное жало вонзилось в дверь. Ветхую преграду пробило насквозь. Ахмет почувствовал, как вся кровь отхлынула у него от лица. «Неужели я и правда трус?». Он в отчаянии огляделся. Ржавая железяка лежала на замусоренном полу.

Ахмет закричал. Вся злость и ярость нашли вдруг выход.

– Пошел на фиг, сука! – орал он на комара. – Как вы меня все заебали! Как заебали! На хуй, на хуй все!!

Ахмет схватил ржавую арматурину с пола…

Удар!

Хобот комара пробил тонкую дверь в очередной раз. И застрял. «ЖЖЖ», усилилось. Ахмет взмахнул арматуриной. Н-на! И ударил со всего размаха по хоботу. Тот согнулся, словно был из тонкого металла.

– Угрожать она мне вздумала, сука?! – орал Ахмет, нанося удар за ударом. – Близнецов, блядь, наняла! Да пошла ты знаешь куда, ебаная сука!

Еще удар.

Ахмет бил и бил, зверея от ярости и адреналина. Чтобы ты сдох, сука. Чтобы сдох! Чтобы вы все сдохли!

Гигантский комар попытался вырвать жало из двери, но ему это не удалось. Ахмет выскочил в соседнюю комнату, перелез через пролом в ту, где был комар. Тот застрял в двери. Ахмет подошел ближе и ударил с оттяжкой. ЖЖЖ. ЖЖЖжжж. Ахмет бил и бил, пока тварь не сдохла. Крылья перестали трепетать в скоростном ритме. «Жжжж» стихло. Ахмет выдохнул. Бывший царь Восстания брезгливо отбросил железяку в угол. Звяк. Арматурина была вся заляпана желтым и мерзким.

Суперкомар вяло подергивался, умирая.

– Так будет с каждым, – сказал Ахмет хрипло. – И с тобой, Илюза.

* * *

Автомат был в порядке. Ахмет проверил рожок и повесил «калаш» на плечо. Все, теперь попробуйте меня взять.

«Неужели Илюза действительно наняла Близнецов?»

Конечно, она его обманула. Не может быть. Близнецы стоят дорого, слишком дорого. Ахмет слышал о них. И то, что он о них слышал – ему не очень нравилось.

Близнецы убивали всех.

Ходили слухи, что на самом деле Близнецы – генетические копии одного человека, элитного убийцы из КГБ. Последствия секретных советских экспериментов. Кто-то вообще заявлял, что Близнецы – это муж и жена. Но это уже перебор, конечно. Все знают, что Близнецы – это родные братья, только разного роста и комплекции. Один маленький, лысоватый шатен, в очках, другой – огромный, широкоплечий великан с длинной гривой черных волос. Интеллигент и волосатый варвар.

Но убивали они одинаково эффективно.

И теперь, если Илюза не соврала, они идут по следу Ахмета. Идут за ним, царем Восстания. Ахмет сглотнул.

Проклятая Илюза. Проклятая жизнь. Проклятые Близнецы.

Не было печали.

Не будь он сейчас так измучен, он бы подумал о варианте – убраться из города. Уйти куда-нибудь далеко отсюда. Наверняка, где-то там, в других местах, есть жизнь. Скажем, в Финляндии. Почему нет? «Хочу в Финку».

Впрочем, после того, как он расправился с комаром, расклад изменился. Ахмет почувствовал в себе силу. Благословен Тот, в Чьей руке власть…

Он негромко рассмеялся.

И вдруг – грохот. Кажется, по улице движется нечто огромное. Ахмет услышал шаги. Бум, бум. Бум-бум.

Земля под ногами сотрясалась.

Ахмет осторожно подошел к двери парадной, выглянул. И отшатнулся, прижался к стене, молясь, чтобы его не заметили. По улице шагал громадный человек. Вернее, он только издали напоминал человека. Длинноногий дядюшка-мутант, шагающий по улице. Скрежет и треск сопровождали его, металлический стон раздавленных машин.

Грохот приближался.

Человек давил машины все ближе к месту, где спрятался Ахмет. Напротив, через улицу, заброшенная кофейня или кондитерская. Ахмет видел сквозь разбитую витрину, что там. Лотки перевернуты, столы и стулья переломаны. В витрине лежат разноцветные пластиковые муляжи пирожных и фруктов – словно кофейня до сих пор работает. Может, сюда заходят твари и мутанты?

Ахмет перебежал на четвереньках в другую комнату, поднялся и осторожно выглянул в окно. Огромная нога опустилась рядом с булочной…

БУМ!

Гигант был похож на того монстра, которого маленький Ахмет видел в детстве.

БУМ!

Это точно был он.

Тогда они с отцом и его лучшими диггерами бежали от этой твари, как от огня… И только чудом спаслись.

А сейчас спасения ждать неоткуда. Никто ему не поможет. Ахмет вжался в кирпич стены, мысленно молясь о помощи у любых богов.

После того, как он убил комара, страх прошел. Но сейчас страх вернулся – еще сильнее, еще глубже, еще беспощадней.

Бывший царь сел на пол, дрожа.

Для этого монстра он, Ахмет, был всего лишь пылинкой.

* * *

Прошла вечность. Шаги чудовища стихли вдали, земля больше не сотрясалась.

Кажется, он задремал.

Голоса. Ахмет вскинул голову. Нет, не показалось! Он прислушался. Недалеко отсюда, где-то на улице, разговаривали двое. Или трое? Кто-то рассмеялся. Ахмет привстал… Люди!

Слов не разобрать. Жаль.

Ахмет осторожно выглянул из окна, снова спрятался. Они были дальше по улице, спинами к нему. В первый момент он даже не понял, что это люди. Четыре фигуры в залатанных ОЗК, почти бесформенные от слоев пленки, в допотопных противогазах, у одного вообще с длинным хоботом. Люди прошли по улице мимо его убежища.

Ахмет затаился. Это же люди. «Тогда почему я прячусь?»

Он снова услышал голоса.

– …хватит болтать! – сказал кто-то громко. Женщина?

Откуда здесь люди? Сталкеры? Неужели ему повезло? Ахмет лихорадочно размышлял. Может, это веганцы?

Или… в горле пересохло. Близнецы?!

Все равно. Ахмет поднялся.

Сейчас он готов был выйти даже к Близнецам. После всех ужасов Петербурга, после всех этих монстров, смерть от руки человека показалась ему нестрашной. Это точно лучше, чем клыки. Лучше, чем тварь, что напала на него в подъезде. Комар, кто бы мог подумать.

Ахмет передернулся.

«Надо идти к людям».

* * *

В последний момент ему показалось, что он опоздал – и люди ушли, испарились, их не догнать.

– Подождите! Слышите?!

«Кофейная чашка». Он ворвался в кафе…

Их было четверо, в противогазах и защите. Один из людей сидел в кресле, закинув ногу на ногу. И с сигаретой в руке. Словно зашел выпить сюда чашечку кофе. И сел покурить точно под плакатом «Курение запрещено».

«Интересно, как он умудряется курить в противогазе?» – подумал Ахмет невольно.

В следующее мгновение люди увидели гостя… Ахмет запоздало сообразил, что его появление получилось слишком эффектным.

И сейчас его, скорее всего, убьют.

– Не стреляйте! – закричал он, поднимая руки. – Не…

Выстрел. Оранжевый пластиковый стул зарядом дроби разнесло в клочки. Осколки разлетелись вокруг, засыпали Ахмета. Словно оранжевый снег пошел.

…Благословен тот, в чьей руке власть?

Власть сейчас была в руках людей напротив. Людей, что чуть не застрелили его в упор из дробовика.

«Еще чуть-чуть, и я бы разлетелся оранжевыми осколками, – подумал Ахмет отрешенно. – Нет, кровавыми осколками». От пережитого волнения мочевой пузырь сжался в точку.

На Ахмета уставились стволы двух автоматов и дробового ружья.

– Ты кто? – спросил длинный с воображаемой сигаретой. Глухой из-за резины голос показался Ахмету странно знакомым. – Ты кто вообще такой?

Глава 21

Клоун на арене

В комнате Мирового Совета метро горели светильники – устало, вполсилы. Словно общая атмосфера подавленности действовала и на них.

Тертый одернул заместителя:

– Какая стратегия? Или ты пьян? У нас есть две дыры, которые нужно закрыть – чем угодно, хоть взорвать. И мы закрыты.

Филимонов помедлил, повертел в руках рюмку (хрустальную! чистейшего стекла!) и поставил на стол, не пригубив.

– Тогда ждите десантов. Они будут.

И они – были.

Станция Электросила, цирк, 14 ноября 2033

– Это будет его собственный эпический первый провал, – сказал Питон.

Лицо Акопыча вытянулось…

Гром аплодисментов. «Браво! Браво!». Питон поднял брови. Старик усмехнулся, посмотрел на силача.

– Так что ты там говорил о провале? – насмешливо поинтересовался Акопыч. – Не напомнишь?

Питон тяжело вздохнул.

* * *

«Первое выступление. Это мое первое выступление». Работа, мысленно поправился он.

Весь мир вокруг, все эти радостные лица, открытые рты, улыбки, горящие глаза… «У меня получилось». Он стоял посреди манежа, в лучах прожекторов, а гул вокруг нарастал. Артем не чувствовал своего тела. Словно какая-то волна подняла его над манежем, и он поплыл в дымном воздухе, пронизанном эмоциями, не шевелясь. Волна радости и обожания поднимала его все выше и выше, он уже казался себе великаном, смотрящим на зрителей с огромной высоты….

Словно человек на картине Шагала, что летел над городом. Артем вспомнил, как сестра, Лали, показывала ему эту картину в книжке. Счастье, подумал он.

– Браво! Браво!

Кто-то бросил горсть патронов, они рассыпались по залатанному ковру, как пригоршня драгоценных камней. Сверкали в лучах ламп.

Аплодисменты. Лицо Артема горело, словно обожженное.

– Поклонись, дурак, – шепнул шпрехшталмейстер.

Артем неловко раскланялся, уронил котелок. Это вызвало смех и новые аплодисменты. Он скосил глаза – шпрехшталмейстер в своем черном строгом фраке стоял рядом, кивал зрителям. Мол, этот клоун – это моя личная заслуга. Это тоже было частью представления. Номер, как и предсказывал Акопыч, развивался и усложнялся сам, по своим законам. Нужно было только держаться на гребне волны…

– Пианино, – скомандовал Артем шепотом. Шпрехшталмейстер коротко взглянул на него и – едва заметно кивнул. Будет сделано. Словно теперь Артем имел право командовать.

Теперь он действительно вел этот номер.

Работал.

– А где же мой инструмент? – тихо спросил он. Зрители неожиданно засмеялись. «Приготовься к тому, что смеяться будут совсем не в тех местах, где задумано. Зрители могу пропустить явную шутку, но с удовольствием посмеются над обычной фразой или жестом. Это нормально. Это часть искусства». Так говорил Акопыч на репетициях.

Артем выпрямился. Небрежным движением подозвал шпрехшталмейстера. Самодовольный верзила, выше Артема на две головы, прямой, словно проглотивший кол, в черном фраке и в белой жилетке, чопорно поклонился.

– Пианино для маэстро! – объявил шпрехшталмейстер. – Поживей, маэстро не любит ждать!

– Я… я подожду.

Снова смех.

Артем чувствовал, что у него получается, все идет, как надо. Словно волна захватила его и вознесла ввысь, до самого-самого неба. Вдохновение. Он чувствовал себя пьяным и радостным. И настоящим, живым, как никогда прежде. Он выбежал вперед, придерживая шляпу рукой. За его спиной два униформиста вывезли на манеж пианино.

– Браво! – закричали в толпе. Гром аплодисментов. И вдруг… Наступила мертвая тишина. Артем вздрогнул.

Что? Что происходит? Что-то не так с номером?!

Раздался голос:

– Представление прерывается.

* * *

– Представление прерывается. Приношу свои извинения.

В мертвенной, гулкой тишине раздались шаги. Военный, хрупкий, усталый, заметно сутулясь, прошел в центр манежа. В свете фонарей вокруг него кружились пылинки, вспыхивали как догорающие звезды. Вслед за военным появились два солдата, вынесли и поставили на манеж носилки, закрытые простынями.

Военный обвел взглядом притихший зрительный зал.

– Прошу прощения, друзья, – голос у него оказался негромкий, усталый. – Срочное сообщение. Империя Веган высадила десант к нашей станции. Они прорвались в вестибюль станции. Сейчас идет бой за наклонный ход. Возможно, уже через несколько минут они будут здесь.

– Боже! – охнули в толпе. Кто-то сорвался и побежал в темноту. Артем физически ощутил ужас собравшихся. Словно тяжелая гиря опустилась и давит ему на затылок.

– Проблема в том, что на станции нет армии. Все, способные держать оружие, сейчас находятся на фронте, сдерживают наступление Вегана.

Поднялся крик.

– Тихо! – крикнул военный. Шум стих. Артем удивился, с какой легкостью военный захватил внимание зала. И почти позавидовал.

– Что делать?! – подали голос из зала.

Военный обвел взглядом зрителей, посмотрел на циркачей. Снова повернулся к зрителям.

– Сражаться, – сказал он. – Сержант, начинайте. Все мужчины – ко мне.

Два солдата побежали, выгнали циркачей на манеж. Из рядов зрителей – где в основном были женщины и дети, спустились трое стариков. Один был на железной ноге. Остальные двое – такие древние, что Акопыч казался среди них подростком.

– Я представлюсь. Я лейтенант, зовут меня Вячеслав Строганов. Теперь я буду вашим командиром.

Циркачи заволновались.

– Построиться, – велел лейтенант. Циркачи растерянно заговорили все разом, зашумели. Крикнул кто-то:

– Мы не солдаты, мы – артисты!

– Да мне плевать, если честно, – устало сказал лейтенант. – Молчите и слушайте, что я скажу.

Циркачи переглянулись.

– Веганцы уже здесь, – сказал лейтенант. – Слышите?

Далекая автоматная очередь. Отдельные выстрелы. Крики о помощи, чей-то стон. Затем – взрыв. Земля под ногами содрогнулась, с потолка посыпалась бетонная пыль. Артисты рефлекторно пригнулись. Лейтенант продолжал стоять невозмутимо и холодно, словно бронзовая статуя.

– Тихо! Тихо, я сказал! – он оглядел циркачей. – Сейчас вам раздадут оружие. Все, что у нас есть. Десант нужно задержать любой ценой. Сержант, начинайте!

Циркачи по очереди подходили, брали оружие и становились в строй. Сержант выдавал каждому по несколько патронов. Когда подошел черед Артема, стол уже опустел. Последний пистолет забрали. Артем растерянно огляделся. Он чувствовал, что выглядит глупо, стоя так и вертя головой. Мало того, что он в клоунском гриме и цветном балахоне, так еще и оружия ему не досталось! Артем посмотрел на ножи, лежащие на простыне, некоторые были в ржавчине. Вы серьезно?!

– А я… а… мне?

Лейтенант покачал головой. Глаза у него были подернуты пеленой усталости.

– Больше ничего нет, парень. Только это. Бери и встань в строй.

Артем сглотнул. Сокола видно по полету, говорил отец. А какой тут полет, с таким оружием? Он нехотя перебрал ножи. Этот нет… этот… Что за хлам они собрали! Артем выбрал нож – с иероглифами, чуть ржавый, но вроде неплохой. Подумал и взял второй, похожий на тесак для мяса. Тупой, конечно, но если наточить…

– Пусть он останется здесь, – сказал Питон. Хмурый и жесткий, он смотрел на военкома неподвижным гипнотическим взглядом большой змеи.

Но лейтенант не испугался, не смутился, не отвел глаза. Лейтенанту было насрать на гипнотический взгляд лидера циркачей.

– Мне нужны все.

– Он совсем мальчишка.

Кровь бросилась Артему в голову. Мальчишка?! Он шагнул вперед, открыл рот…

Лейтенант опередил его:

– Я сказал: все. Разговор окончен.

Питон сомкнул губы. Вокруг рта вздулись желваки. Во всей налитой силой фигуре его читалось несогласие с лейтенантом. Но тому было плевать.

– Теперь, – сказал лейтенант Строганов. – Чтобы вы поняли, за что мы сражаемся. Мне некогда говорить вам патриотические речи, поэтому я просто покажу.

Лейтенант кивнул сержанту. Тот подошел, нагнулся – и одним движением сдернул простыню с носилок. Циркачи подались вперед…

Лейтенант помолчал, наблюдая, как меняются лица людей. Кого-то шумно вырвало.

– Видите? – просто сказал он.

Циркачи молчали. Тела были изуродованы до неузнаваемости. Женщина и ребенок лет семи. Из тела ребенка пробивалась вверх мелкая травяная поросль. Глаза у него были белые… и удивленные. За что, дяденька?

Лейтенант кивнул. Сержант набросил простыню обратно, солдаты закрыли тела. Лейтенант повернулся к Питону:

– Ты говорил, не знаешь, почему нужно убивать веганцев? – видимо, он продолжал разговор, что случился между ними ранее. – Теперь ты понял? Нет? Тогда иди и смотри, артист. Иди и смотри.

Питон молчал. Лицо мертвое, неподвижное. Затем повернулся к своим – и оглядел всех. Циркачи смотрели на него вопросительно, как на лидера. Питон кивнул:

– Слышали, что сказал лейтенант? Стройся! Живее!

Лейтенант кивнул.

– Хорошо. Ну, с богом. Пошли.

Рядом с Артемом вдруг встала Лана, акробатка – с ножами в руках. Это были специальные метательные ножи, с идеальным балансом. Артем видел, как Лана их бросает – и сглотнул. Не хотел бы он оказаться на месте мишени.

– Ты… – начал он. – Зачем?

– Так надо, – сказала акробатка. Циркачи наперебой заговорили «Лана, не надо», «Лана, это не женское дело». Акробатка упрямо мотнула головой. Уходить она не собиралась. Питон только посмотрел на нее и кивнул. Спорить было бесполезно. Характер Ланы знали все: мертвую скалу проще переубедить, чем живую акробатку.

– Вперед! – скомандовал лейтенант.

Двинулись нестройной толпой. Топот, нарастающее эхо. Пересекли платформу. Впереди, в наклонном ходе, гремели выстрелы. Пронзительно и страшно закричал раненый, затих.

Побежали по ступенькам. Артем оглянулся – в конце колонны мелькнуло белое пятнышко. Неужели Гоша, лилипут? Нет, показалось. Это Акопыч обмотал голову белым платком, словно банданой. Старик, ты-то куда лезешь?

Вонь пороха стала сильнее. Синеватый туман пороховых газов – густой, непроглядный, – окутал колонну. Кто-то из циркачей закашлялся.

Взвизгнула пуля, искры, ушла рикошетом вниз, чудом никого не задев. Кто-то пригибался, но остальные уже рвались вперед. Страшно до жути. Сердце, казалось, выскочит из груди. Ладони вспотели. Артем больше всего боялся выронить ножи. Выскочат из мокрых ладоней, и он останется безоружным.

– Быстрее, быстрее! – покрикивал лейтенант. – Головы пригибайте! Не высовываться! Не стрелять без моего при…

Бух.

Звук был совсем негромкий. Сначала Артем даже не обратил на него внимания. Словно что-то чиркнуло, затем всхлип…

Лейтенант застыл на полуслове и начал заваливаться назад.

Во лбу у него темнела аккуратная дырочка.

Лейтенант упал, в последний момент повернувшись на бок. Тело нелепо, неловко раскинулось на ступенях. Артем отвернулся. Затылка у лейтенанта больше не было. На стене недалеко от места, где он упал, расплывалось кровавое пятно. Желтоватые кусочки… это были мозги лейтенанта. Блин! Артем пожалел, что вообще туда смотрел. Потом пожалел, что сегодня вообще ел. Во рту была невыносимая, тошнотворная горечь.

– Вперед! – скомандовал Питон зычно. – Не останавливаться!!

Артем сглотнул. Все было настолько быстро и нереально, что казалось сном.

Следующая пуля взвизгнула рядом, срикошетила от бетонной стены, задела кого-то в задних рядах ополченцев. Один голос начал звать маму, другой принялся тонко, с подвываниями, стонать. Артем пригнулся, побежал быстрее. Трудно. Ноги уже болели от подъема. Ступеньки частично были разрушены. Эскалаторы встали давно, сразу после Катастрофы, во многих местах зияли дыры.

Питон, хмурый и жестокий, поднимался впереди всех. Силач не нагибался. В ладонях у него был потертый «калаш», казавшийся маленьким для такого великана.

Сосед Артема провалился в одну из дыр, выругался. Пока он выбирался, его обогнал старик в белой бандане. Акопыч. Он подмигнул Артему, пошел рядом.

– Эй, мальчики, – их обогнала Лана – пробежала по перилам между эскалаторами. – Не отставайте!

– Вот коза, – сказал Акопыч сердито.

Залп. Автоматная очередь прошла над головами циркачей, пули рикошетом хлестали по стенам наклонного хода. Бетонная труба превратилась в смертельный аттракцион «поймай пулю». Люди падали. Кто-то далеко внизу закричал тонким голосом: «Моя нога, нога!»

Они выскочили, наконец, на ровную площадку. Вестибюль станции был в огне и дыму. Тут шел бой.

– Вот они! – закричал кто-то. – «Зеленые»!

– Суки!

– УРРРАААА! – циркачи хлынули вперед.

Выстрелы. Взрыв. Настоящая мясорубка. Падающие люди. Акопыч, бежавший рядом с Артемом, вдруг оттолкнул его в сторону – сильно и резко. Что-то крикнул, Артем не разобрал что…

В следующее мгновение Акопыч споткнулся и упал. Белая шелковая бандана окрасилась кровью. Артем врезался в ограждение, упал за ним. Над головой свистели пули. От грохота выстрелов звенело в ушах. Он увидел лежащего ничком Акопыча, пополз к нему. Старик был мертв. Что же ты, старик…

Артем, сидя на полу, огляделся.

Трупы. Везде трупы. Последние минуты были словно в тумане, разинутые рты, вспышки выстрелов, общая неразбериха… Вопли и крики ярости, стоны умирающих…

Рослый веганец выскочил на Артема, потянулся к нему руками. Оружия у «зеленого» не было, из разбитой брови текла кровь. Артем закричал и ударил десантника ножом. Веганец словно не заметил. Артем перехватил нож и вонзил «зеленому» в грудь. Клинок ушел в сторону, наткнувшись на бронежилет. Артем выдернул нож и ударил еще раз. И еще. Веганец обхватил шею Артема руками и сжал. Чернота в глазах. Пятна. Артем начал задыхаться. Он бил и бил ножом, ощущая под клинком что-то мягкое, мокрое… Но веганец сдавил сильнее – и мир покачнулся, беззвучно поплыл в сторону. Артем понял, что умирает.

«Вот и все», – подумал он. Отбегался клоун.

Выстрел.

Веганец дернулся. Глаза его вдруг почернели, наполнились кровью изнутри. Артем не сразу заметил, что противник мертв. Он повернул голову. Позади него, в метрах десяти, стоял мини-Бонд Гоша. «Откуда он взялся, его же не было в колонне?!» В руках у лилипута был пистолет. Из ствола поднимался дымок…

Гоша моргнул.

Артем встретился с ним взглядом, кивнул. Спасибо.

Лилипут помедлил и тоже кивнул. Выглядел он озадаченным, словно ждал совсем другого результата. Повернулся и пошел прочь – смешной походкой, на ходу перезаряжая оружие.

«Мы не привыкли убивать, – подумал Артем. – Но мы привыкнем. У нас это хорошо получается».

Он огляделся. Нож, красный от крови, выскользнул из ладони. Артем едва заметил это.

Неподалеку лежали тела – вперемешку «зеленые» и ополченцы. Мертвый десантник был весь в ярких пятнах. Цветные рукояти – Артем узнал цирковые клинки Ланы. Веганец был как дикобраз. Ножи торчали из обеих рук, из груди, из бедра. Последний, видимо, финальный – из глазницы.

Живая мишень. Артем закусил губу. Где Лана?! Везде дрались, остервенев, оскалившись, люди, но акробатки не было видно.

Бой еще не закончился. Десантники Вегана напирали, их осталось около десятка, но единого натиска уже не было, сражение превратилось в индивидуальные схватки. Артем краем глаза видел, как Питон схватил десантника и швырнул в воздух. Тот с грохотом врезался в стену, упал на пол… Дальше Артем не смотрел. От взрыва все еще звенело в ушах.

Один из десантников схватился с акробатом.

Веганец вытащил нож. Аскар – Артем узнал его по восточному костюму – ударил «зеленого» ногой в лицо. Веганец отлетел. Следующий десантник выстрелил в Аскара: раз, другой.

Акробат упал на колени. Лицо его исказилось. Он снова начал вставать. В него выстрелили еще несколько раз, только тогда он медленно повалился лицом вперед.

Уроды, подумал Артем. Он вспомнил, что остался без оружия, нырнул вниз. Зашарил руками. Где нож?!

Ладони в крови, скользят. Удивительно. Все-таки он задел того десантника. Артем никак не мог нащупать выпавший нож. Один из клинков он потерял в самом начале боя, теперь остался без второго… Растяпа. Где же нож?! Где?!

Десантники повернулись к нему. Пошли – медленно, как во сне. Артем видел, как опускается ботинок десантника с рифленой подошвой… как взлетает вокруг него пыль…

Артем нащупал пластиковую рукоять. Да! Подтянул к себе, зажал пальцами.

Десантник все ближе, в руках у него «калаш». Медленно поднимает оружие…

Артем встал и пошел на него, сжимая нож.

Десантник поднял автомат, но выстрелить не успел. Он что-то сказал, но Артем не понял – увидел только, как шевельнулись губы веганца.

Раз. Два.

Осечка!

Время понеслось вперед с бешеной скоростью.

Артем вывернулся из-под руки веганца, мягко присел, как учил Акопыч. Затем резко выпрямил ноги, выбрасывая тело вверх, весь превращаясь в пружину…

Глаза десантника распахнулись и – застыли. Рот открылся, еще раз. Что-то горячее пробежало по руке Артема, словно раскаленная река. Хлынуло вниз…

Клинок вошел веганцу под подбородок.

Артем отшатнулся, отпуская нож.

Веганец сделал шаг к нему, шатаясь и заваливаясь набок. Из-под челюсти его торчала черная пластиковая рукоять ножа.

Словно веганец что-то хотел сказать. Кровь хлестала из него, как из лопнувшего пузыря. Все вокруг залила.

– Андрюха! – закричал второй десантник. – Братишка!

Размахнулся. Швырнул. Мелькнуло что-то темное, полетело к Артему.

Артем рефлекторно выставил руку – и поймал. Как ловил цветные мячики в долгих изматывающих ежедневных тренировках…

В следующее мгновение Артем перевел взгляд и увидел.

В его руке была зажата граната. Время застыло, потекло медленно, словно сонное. Граната – обычная «лимонка» в нарезке каналов для разлета осколков. Кольца в ней не было. Черт, подумал Артем. Черт.

Сам не понимая, что делает, он мгновенно бросил гранату обратно.

Как бросал Акопычу мячики.

Бросил и упал на землю, закрывая голову руками. Раз, два…

ВЗРЫВ.

Долбануло так, что весь мир расслоился на прозрачные пластины, разлетелся в разные стороны, а потом нехотя начал сходиться… Артем закричал, зажав уши. Пространство вокруг расслаивалось и ломалось, словно тонкие пластины стекла.

Пороховая гарь заполнила вестибюль. Туман, в котором не видно ни зги. Лучи фонарей прорезали туман, но ничего не освещали. Звон, подумал Артем, опять этот звон. Голова раскалывалась.

Тишина. Стоны раненых. Скрип металла.

И вдруг… Тишина. Циркачи, уцелевшие после схватки, приготовились. У многих были автоматы и пистолеты, подобранные у мертвых десантников. Артем наклонился и поднял чей-то «макаров». Тяжелый, скользкий. Он перехватил пистолет левой рукой за ствол, вытер правую ладонь об одежду, снова взял. Так, отщелкнуть предохранитель. Спусковой крючок… Интересно, патроны-то там остались?

Тишина все длилась. Синеватый туман в вестибюле станции разделял противников.

Какой-то человек встал рядом с Артемом. Закопченный, окровавленный, в разорванном цирковом трико – Артем не сразу узнал Питона. Силач крикнул в туман:

– Есть живые?!

Пауза.

– Не стреляйте! Мы сдаемся! – крикнул веганец.

Опять тишина.

– Выходите по одному! – крикнул Питон. – Бросайте оружие сюда и выходите! Не будем стрелять!

Тишина.

Артем отрешенно подумал, что сейчас еще все не закончилось. Что все только начинается. Они же сумасшедшие. Они не сдадутся. Они просто пытаются нас обмануть…

Тишина.

Бух, бух, бух. Сердце.

– Мы выходим! – крикнули из-за колонны. Через пару мгновений оттуда вылетел автомат и отдельно магазин. Затем еще один автомат, за ним пистолет Стечкина. – Не стреляйте!

– Выходите! – крикнул Питон. – Не будем стрелять.

Веганцы вышли, подняв руки. Двое. Один шел, спотыкаясь. Штанина у него была пропитана кровью.

На мгновение Артем даже почувствовал разочарование. Веганцы не выглядели опасными. Не выглядели чудовищами, как их описывали слухи.

Веганцы выглядели людьми – раненными и сломленными.

А в следующее мгновение один из них бросился вперед…

Артем вскинул пистолет и выстрелил. Пуля ударила веганцу в грудь.

Мертвец медленно повалился лицом вперед. Второй веганец, шедший за первым, втянул голову в плечи и продолжал идти с поднятыми руками. Словно убийство ничего не меняло. К веганцу подошли двое циркачей – один из них был Жантас, акробат, в окровавленной повязке на голове, – и скрутили руки за спиной. Начали обыскивать.

Артем стоял, как заторможенный, полусонный. Подошел Питон, вынул пистолет у него из ладони.

– Зачем? – спросил Питон. Артем поднял голову. «Что же я наделал, так нельзя… Нельзя?»

– Он пытался напасть, я же видел!

Питон помедлил, затем сказал:

– Он споткнулся.

– Я… – осознание настигло его, словно удар в челюсть. Нокдаун. Артема повело в сторону, колени ослабли. Питон его придержал, не дал повалиться.

– Лучше сядь, – сказал силач. – Выпей воды. Воды сюда! – крикнул он кому-то.

Артем задохнулся, замотал головой. Садиться? Зачем? Закашлялся, выплюнул воду.

– Но… они же заслужили?!

– Да. Они заслужили. Это верно.

Питон медленно кивнул и ушел. Артем остался сидеть, как потерянный. «Я убил человека». По ошибке. Но они же заслужили? Правда?!

Кто-то сунул ему бутылку с водой, он залпом выпил половину. Понемногу отпускало.

– Что ты сидишь?! – Гудинян разозлился. Голос фокусника срывался. – Она тебя ждет!

Артем медленно повернул голову.

– Кто?

– Быстрее, балбес!

* * *

– Я ведь… настоящая? – акробатка выгнулась, закашляла. Половины лица у нее не было. Кровь текла из ран.

– Настоящая Лерри, – сказал Артем. Слезы выступили на глазах, полились потоком.

Мужчины плачут в двух случаях.

Когда своя обида, и когда – чужая боль…

И лучше плакать из-за обиды.

В обиде нет ничего непоправимого.

Лана улыбнулась.

– Настоящая принцесса цирка, – сказала она и – замерла. Взгляд единственного глаза погас. Все было кончено.

– Да, – сказал Артем. – Настоящая.

* * *

Похороны провели тем же вечером.

Циркачи собрались вокруг погибших товарищей. Мерный стук дрезины мортусов возвестил о прибытии скорбной процессии. Циркачи расступились. Огромный Питон, сгорбленный, словно от раны в сердце, кивнул главному могильщику. Тот кивнул в ответ.

Артем смотрел на знакомую картину: люди в балахонах, в респираторах, монотонно и спокойно заворачивали тела в саваны. И погибших циркачей, и веганцев, и случайных жертв. Упаковывают всех. Так, что отличить одного от другого становится невозможно.

Мертвые все равны.

Завернули в саван лейтенанта Строганова. Лицо его было странно умиротворенным, словно он, наконец, достиг того, к чему давно стремился.

Мертвый Акопыч был другим. В чертах лица появилась холодная, словно с чужого плеча, строгость. Лицо его казалось высеченным из белого мрамора. «Он спас мне жизнь».

Лана. «Светлана Лерри-Авильченко, – произнес Питон негромко. – Великая артистка». Циркачи стояли, понурив головы.

Мортусы провели поминальный обряд. Прощание.

Некоторые плакали. Другие – нет.

– Эй, Мимино!

Артем повернул голову – рядом стоял Питон. Рука его была перевязана грязным, окровавленным бинтом. Кажется, это не его кровь, отрешенно подумал Артем. А чья? Ланы. Акопыча?

– Ей выстрелили в спину, – сказал Питон негромко.

– Что? – Артем решил, что ослышался. Земля дрогнула под ногами, он пошатнулся. Еще не хватало сейчас потерять сознание…

Питон кивнул.

– Я говорил с мортусами. Они хорошо разбираются в причинах смерти.

– Тогда… кто это был?

– Кто-то из своих.

Артем почувствовал растерянность. Акопыч мертв. Кто поможет разобраться в этом? Кто поможет советом?

– Но…

Питон покачал головой.

– Никому не говори. Пока не время. И еще. Никуда не уходи, ты мне нужен. После похорон придешь в цирк. Я буду ждать тебя у манежа. Ты понял?

– Да.

* * *

Цирк стоял пустой и покинутый, Артем вспомнил, как теплая волна поднимала его в лучах света и улыбок – и сердце сжалось. Успех. Победа. Как все это было… давно.

Не успел он сделать и двух шагов, как вокруг закричали:

– Вот он. Все сюда!

И вокруг разом стало много народу.

Выжившие циркачи сгрудились вокруг Артема. Он удивленно оглядел их, дернулся, не понимая, что происходит. Гудинян глазами показал: стой спокойно, все хорошо. Питон с заклеенной пластырем щекой, с рукой на перевязи подошел неслышным, гипнотическим шагом. Остановился рядом, посмотрел на Артема сверху вниз.

– Ты нам должен, – сказал силач.

– Я должен?

Питон зловеще усмехнулся, даже неподвижные глаза вдруг ожили, засветились:

– Конечно, а ты как думал? Ты теперь артист. Ты – один из нас. Поздравляю. Не забудь проставиться.

– Но я… да! Конечно, я… – Артем вдруг понял, что слов у него много, но говорить он не в состоянии. Совсем.

Циркачи собрались вокруг.

– Сейчас неподходящее время, – заговорил Питон. Голова его, вся в ссадинах и синяках, блестела в свете карбидной лампы. – Сейчас неподходящее место. Сейчас неподходящие обстоятельства. Наши товарищи погибли. Аскар, лучший акробат. Когда он был под куполом или на проволоке, он блистал, как настоящая звезда. Акопыч, наш старожил. Он единственный работал еще в том цирке, до Катастрофы. Он был велик и могуч, он был стар, но он был настоящим артистом. На нем держались традиции, он передал нам то великое цирковое искусство, что прошло сквозь тысячелетия. Лана, последняя из великой династии Лерри, воздушная гимнастка, наша красота и изящество, наш острый язычок – и наше окровавленное сердце. Прощай, принцесса цирка. Прощай.

Они мертвы. Но они – живы. Они всегда будут жить в наших сердцах. Поэтому мы принимаем сегодня в наши ряды Артема, Мимино, ученика Акопыча. Потому что люди смертны, обстоятельства преходящи и только искусство – вечно.

– Артист умер, да здравствует Артист! – сказали циркачи хором.

Артем чувствовал, как в горле застрял комок. На глазах выступили слезы…

Он перестал быть никем, и становился – кем-то.

«Я – клоун, – подумал Артем. – Я – артист».

Глава 22

Музыка крыш

Санкт-Петербург, поверхность, день X + 3

Светлеющее небо нависало над черными силуэтами зданий.

Спустя несколько часов перебежек из парадной в парадную, Убер и компания вышли к перекрестку. Молча, не было сил на разговоры, повернули за угол. Дальше улица шла к набережной, затем через мост. Где-то там, в темноте за Фонтанкой, был Большой цирк.

– Где мы?

– Улица Белинского, – сказал Убер.

– Кто это?

Скинхед покрутил головой.

– Хмм. Литературный критик, кажется. Черт, а память у меня уже не так хороша, как раньше.

Герда невольно хмыкнула. «Ничего удивительного» – подумала она. У него одних шрамов на затылке – с десяток будет. Сколько это сотрясений и черепно-мозговых травм? А еще он пьет как лошадь. Так что амнезия при их первой встрече – совершенно объяснима. Скорее непонятно, как Убер вообще что-то помнит.

– Критик? – переспросила она.

– Угу. Это человек, который называет писателя говном, а тот просит еще… Белинский не самый плохой критик. Но я уже не помню, чем он прославился. Вроде бы, ругал Тургенева. А Льва Толстого хвалил. Или наоборот.

Улица Белинского тянулась до набережной Фонтанки, переходила в мост. Комар настороженно огляделся, держа дробовик на изготовку. Впереди, правее, за мостом – виднелось темное здание Большого цирка.

Справа – пивная «Толстый фраер».

Слева – голубое здание с зеленой вывеской «Сбербанк».

Дальше, дальше.

По левую руку – винный бар «PROBKA». Помещался он в сером готическом здании. Каменные лица на фасаде смотрели на путников с непередаваемым выражением. То ли насмешки, то ли презрения.

Герда поежилась.

– Недобрый у них взгляд, – сказала тихо.

Комар подумал и кивнул. Таджик что-то пробурчал.

Только Убер ничего не заметил. Он замер, глядя вперед.

Справа по улице, почти у самой набережной возвышалась церковь Симеона и Анны. Над куполом церкви застыли крылатые тени. Вот одна из теней шевельнулась… Убер поморгал. Нет, показалось. Все тени остались на своих местах.

Но тягостное ощущение чужого взгляда не отпускало. Скинхед огляделся.

– Тебе не кажется, что за нами следят? – спросил Убер негромко.

Комар поежился. «Значит, не мне одному?» – подумал он. В какой-то момент ему почудилось, что за ними следует человек в противогазе, но обнаружить его не удалось. Может, самовнушение? Или просто нервы. Комар поежился.

– Ага.

– Скоро светает. Переждем здесь. Может, тут и подвал найдется.

Убер жестами показал – сюда. Отодвинулся, качнулся и – бух! – ударил ногой в дверь. Она с грохотом провалилась внутрь, плашмя ударилась об пол. Заржавленные петли не выдержали.

За мной – показал скинхед жестом.

Внутри было на что посмотреть. Кроме винного бара – Комар видел отсюда тусклый пыльный блеск стекла, тут еще была настоящая сувенирная лавка. Комар удивленно огляделся. Ржавые каски всех видов, подгнившие кожаные шапки, несколько ушанок. Советские флаги с профилем Ленина. Стойка бара заставлена оловянными солдатиками разных времен и народов, с уцелевшей краской. Наполеоновские «ворчуны» в медвежьих шапках, разноцветные гусары, зеленая русская пехота и английская гвардия в красных мундирах. Яркие зуавы и свирепые турки. У некоторых солдатиков была подвижная рука с оружием. Интересно.

Неведомый коллекционер собрал все это богатство – и исчез.

Судя по всему, здесь давно уже никто не бывал. Кроме мутантов. В толстом слое пыли на полу бара были четко различимы звериные следы – значит, твари все-таки попадали внутрь. Интересно.

Компаньоны включили фонарики. Тусклый ночной свет проникал сквозь узкие окна внутрь бара, но с фонарями было лучше. Пятна света забегали по стенам, по полу, по стойке, по столам и колоннам…

– Это мы хорошо зашли, – сказал Убер. Комар и Таджик разбрелись по помещению, разглядывая интерьер. Герда залипла у стеклянной витрины со старинными портретами на медальонах. Таджик ушел в глубь бара, чем-то загремел.

Убер присвистнул. Взял со стеллажа заржавленную банку. Хмыкнул и поставил обратно.

– Что это? – спросил Комар. – Что-то полезное?

– Консервированная вода.

– Вода? – поразился Комар. – Вы что, когда-то делали консервы даже из воды?!

– А ты думал? Это с подводной лодки баночка, из спаснабора, – пояснил Убер. – Банка изнутри еще и серебром покрыта, чтоб не ржавела. Мы делали консервы из всего, что могло испортиться. Жаль, никто не догадался делать консервы из ума, чести и совести. Из доброты, наконец. Сейчас бы это очень пригодилось.

– Впрочем, – сказал Убер и замолчал. Кажется, ему в голову пришла неожиданная мысль.

– Что «впрочем»? – напомнила Герда.

– И тогда это был дефицит.

– Убер, – сказал Комар. Голос у него стал странным. Кажется, уже все видел, нечего удивляться, но…

Скинхед повернул голову:

– Чего?

– Тут еще круче есть. Консервы из воздуха.

«Воздух Санкт-Петербурга 1703–2003». Голубая консервная баночка. С другой стороны надпись мелким шрифтом «сувенирная продукция».

процитировал Убер. И пояснил: – Народное творчество народов постъядерного севера. Открывать, кстати, не советую.

– Почему?

– Задохнешься от радости… Да нет, просто гарантийный срок вышел, воздух тоже протухает. Вонять будет как в сортире. Зато ведь – природное! Без рентгенов! Дыши, не хочу.

Комар почесал резиновый затылок. Вот никогда не понять – говорит Убер серьезно или издевается.

– Все-таки вы до Катастрофы были все какие-то ебанутые.

Убер повернулся, в упор посмотрел на Комара. Стекла противогаза блеснули.

Владимирец занервничал.

– Знаешь, – сказал скинхед наконец. – А ведь ты чертов гений, брат Комар. Такими мы и были. Ебанутыми.

* * *

– Что будет, если мы столкнемся с тварями? Когда-нибудь нам придется… ну, сейчас мы их обходим, но вдруг… – Комар вдруг потерял нить рассуждения.

– Хочешь совет? – скинхед повернулся к Комару.

– Ну, и…

– Не будь вежливым, – сказал Убер. – Не будь покорным или спокойным. Ори, пинайся, сопротивляйся, дерись… Не можешь драться, оскорбляй словами! Становись поперек пищевода, наконец. Даже если тебя сожрут, пусть этот сука-динозавр поделится с другим: «Ты представляешь, мой ужин мне нахамил? На неделю настроение испорчено».

Не можешь изменить свою судьбу, хоть пищеварение ему испорти. Понимаешь?

Комар пожал плечами.

– Понимаю, – буркнул он. Вспомнилась Леди и его собственная покорность судьбе. Если бы зеленая форма не помогла, что бы он тогда делал? Просто побыл в роли ужина?!

Черт.

Комар насупился. Не хватало еще выслушивать нотации от чокнутого скинхеда. Да, Убер в подземелье проявил себя хорошим товарищем и изобретательным типом… Может, он и в динозаврах разбирается? А совет хороший… но как ему следовать?

– Я как-нибудь сам разберусь, – сказал Комар. – Спасибо за заботу.

Скинхед задумчиво почесал в затылке. Оглядел владимирца.

– А ты крутой, да?

– Какой есть.

– Ты это… харизмой полегче размахивай, – насмешливо предупредил Убер. – Не ровен час, оторвется.

Комар угрюмо молчал. Он сам понимал, что переборщил. Но признать… Внутри что-то болезненно ныло. Гордость, наверное.

– Ты меня неправильно понял, – начал он.

– Ага-ага, – Убер кивнул. – Я тоже всегда стараюсь быть понятым неправильно. Это мое кредо. Даже на могильной плите хочу, чтобы написали: «Меня неправильно поняли. Выкапывайте обратно».

– Ладно тебе, – сказал Комар. Теперь ему действительно стало неловко. – Не издевайся.

– Ты сам спросил, что делать. Так что ты будешь делать?

– Да мы их раскатаем! – Комар попытался взбодриться. Сжал дробовик. – Вот с этого ствола!

Убер покачал головой.

– Не хвались перед ратью, добрый молодец, а хвались вместо рати…

– Вместо? – Комар заморгал.

– Или после рати? – Убер наморщил лоб. – Блин. Вечно забываю. Если серьезно, то «вместо рати» самое правильное. Чтобы победить в драке, нужно победить еще до нее. Запугать противника вербально, чтобы тот передумал драться и уполз, поджав хвост. Чисто по-пацански.

– Только с тварями это не сработает.

– Да, тут уж только догнать, зажать в угол и – по морде, по морде!

– Слушайте, вы там закончили со своими монстрами? – спросила Герда. – Мы и так задержались. Помогите лучше найти аптечку.

– Яволь, мадам!

…Убер перелез через стойку. Под подошвой ботинка что-то хрустнуло. Бар, к сожалению, раньше кто-то тщательно разграбил. Может, тот самый коллекционер солдатиков. Битое стекло, несколько пустых бутылок. Ни одной целой. Скинхед задумался. Потом заглянул под стойку и присвистнул. Ничего себе! Похоже, сюда диггеры еще не добрались. Он протянул руку… и в ту же секунду бутылку (полную!) выдернули из пальцев.

– Нет, – сказала Герда. Девушка стояла перед ним, натянутая, словно швартов.

– Э! Это отличный бурбон! – возмутился Убер. – Отдай.

Герда покачала головой. Нет.

– Женщина, ты серьезно? – скинхед протянул руку. – Верни бутылку, пожалуйста.

– Я видела, как ты пьешь, – сказала Герда.

– А я видел, как ты ешь. Ээ… э! – он подался назад. – Стой! Не надо в меня ничем кидаться! Герда, нет!!

В последний момент девушка остановила замах.

Но было поздно. Бутылка выскользнула из перчатки Герды – и полетела в лицо скинхеда.

«Что сейчас будет, – подумала Герда. – Ой».

В следующий момент Убер выставил ладонь и поймал бутылку. Шлеп. С легкостью. Скинхед насмешливо отсалютовал Герде, и девушка поняла, что до этого он просто дурачился.

– «Wild Turkey 101», – сказал Убер. – «Дикая индейка». Пятьдесят градусов. Кра-со-та. В стекле, правда, градус падает, так что сейчас тут оборотов сорок. Но все равно – неплохо. Ну, что, попробуешь?

Герда в бессилии опустила руки.

Он опять уйдет в запой, как тогда, на Владимирской?!

«Чтоб тебя, Убер».

«Эх, Герда. Все бы тебе котят спасать. Или тигров».

Скинхед помедлил, ожидая ее реплики – но больше ничего говорить она не собиралась. Убер выпрямился. Сделал шаг к ней… Ярко-голубые глаза в стеклах маски. Герда отшатнулась, спрятала руки за спину. «Даже не подходи ко мне».

Пауза.

– Ладно, – сказал Убер. Отступил. Крикнул громко, для Комара с Таджиком: – Двадцать минут на отдых! Потом выходим.

Снял с плеча вещмешок, расслабил завязки и сунул бутылку – вверх донышком. Затянул узел и подмигнул Герде.

– Это лучше аптечки. Гарантирую.

– Не смешно.

* * *

В воздухе повисло ощущение дождя.

Капли, падающие с ржавой железной рамы на подоконник.

Раннее утро…

Облупившиеся стены. Краска вздулась от времени и непогоды, пошла пузырями. Пыльный металлический светильник свисал на длинном шнуре с потолка. Он медленно покачивался от сквозняка.

Комар проснулся от толчка в бок. Дернулся и вынырнул из дремы. Это был не настоящий сон – скорее забытье от усталости. Зато полное кошмаров. Он медленно поморгал, зябко повел плечами. Веки слипались, перед глазами – пятна. И холодно – бррр.

– Она тебе снится? Эта тварь? – Убер смотрел на Комара в упор своими ярко-голубыми глазами.

– Нет, – сказал Комар с некоторым трудом.

– Что «нет»? Не снится?

Комар кивнул. Потом замотал головой.

– Никаких снов с этой тварью. Никак нет. Сплю как младенец.

– Тогда у тебя на редкость здоровая психика, – Убер наклонился ближе к нему, наморщил лоб. – Слушай, псих, а ты меня не обманываешь?

* * *

– Светает уже, – сказал Комар. – Эх, надо было остаться в баре. Посмотрели бы солдатиков… – Он сложил в рюкзак несколько фигурок на память, но весь бар с собой не унесешь.

Следующим зданием, куда они заглянули, была «Кофейная чашка».

Кофейня сохранилась в первозданном виде. Словно только минуту назад посетители вышли отсюда, оставив вместо себя двойников-скелетов, а на столах – забытые кофейные чашки с толстыми краями и высокие стаканы из-под латте. На донышках стаканов осталась высохшая коричневая муть.

Но если забыть о мелочах, здесь все было как до Катастрофы.

Комар шагнул к стене, начал разглядывать странную красно-черную картину. Загадка. До Катастрофы было столько всего красивого, а они нарисовали какие-то пятна. Комар покачал головой. Не поймешь этих людей.

Убер развалился в кресле рядом со скелетом в шарфе. Откинулся на спинку и выставил руку с воображаемой сигаретой.

– Человек! – крикнул он в сторону кухни. – Принесите пепельницу! И меню, мы выберем десерты. Торт с черникой у вас сегодня есть?

Герда вспылила:

– Убер! Перестань дурачиться!

Убер расхохотался. Запрокинул голову – морда противогаза задралась – и начал смеяться.

Через мгновение начал смеяться и Комар, не понимая, почему. Чертов заразительный смех Убера…

Грохот. Черная тень ворвалась в кафе, бросилась к компаньонам.

Убер рухнул вместе с креслом назад. Бух! Мгновенно вскочил, вскинул автомат. Комар развернулся, срывая дробовик с плеча… Сердце билось так, что кроме его стука он ничего не слышал. Бух! БУХ! БУХ!

Поймать цель в прорезь прицела… Так-так. Бух.

Герда и Таджик нырнули за стойку.

– Не-еайте! – человек в сером противогазе вскинул руки вверх. – Нет, пожалуйста, нет!

– Что? – не понял Комар, продолжая целиться. Сейчас спустить курок – и поминай гостя, как звали. Кто такой – черт его знает. Хотя человек – это уже проблема.

Комар сделал шаг назад и споткнулся. Палец сорвался…

Ба-бах! Вспышка. Дробовик в руке дернулся, ствол ушел вверх и вправо.

Заряд картечи разнес в клочья спинку кресла рядом с пришельцем. Оранжевые осколки пластика разлетелись вокруг, словно конфетти.

– Не-еайте!! – завопил пришелец. Резиновая маска частично заглушила крик. Человек присел, поднимая руки. Химза на нем была старая, поношенная, местами дырявая. Дырки замотаны скотчем и перевязаны тряпками. На груди – какая-то надпись, не разобрать. – Пожауста! Не еайте!

– Не стрелять, – приказал Убер. Скинхед поднялся из кресла, держа «калаш» одной рукой. – А ты, новенький, – на колени, руки за голову. Быстро!.. Зачем стрелял? – это уже Комару.

Тот повел плечами. Опустил дробовик.

– Извините. Так получилось, – и сам засмеялся, настолько нелепо это прозвучало.

– Блин, – сказал Убер. – Вот всегда так. Тебе смешно, а товарищу химзу срочно надо новую.

– Новую? – не понял Комар.

– Сухую. И без запаха, желательно.

– Мне бы самому такая не помешала, – признался Комар. – Этот долб… дорогой гость напугал так, что до сих пор внутри все трясется. Придурок.

Вдвоем они подошли к незнакомцу, державшему руки над головой. Незваного гостя трясло. Комар оглядел его старую химзу, сочувственно покачал головой. После того, как он чуть не застрелил пришельца, он чувствовал перед ним какую-то ответственность. Да и вообще, неловко вышло.

– Извини, мужик, случайно вышло, – сказал Комар. Противогаз гостя – новенький хороший ГП-9 мотнулся вниз, вверх. Смешно.

Убер ногой отодвинул автомат гостя в сторону. Обошел того по кругу, встал за спиной.

– Ты зачем пришел? – спросил он гостя, стоящего на коленях.

Тот покосился.

– Поговорить, – ответил наконец. Голос звучал глухо.

– Что ж… – Убер уселся в прежнее кресло, закинул ногу на ногу. Затянулся невидимой сигаретой и выпустил невидимый дым. Герда хмыкнула. – Иди сюда, присядь. Раз мы тебя не пристрелили, давай поговорим.

Глава 23

Кладбище слонов

Санкт-Петербург, поверхность, день X + 3

Ночь. Аптека. Фонарь.

Здание. Подвал. Отдых.

Свет. Карбидка. Иллюзия уюта.

Завтра снова в путь.

Все повторяется. Меняются только локации.

Дневной свет, опасный для глаз, решили переждать в здании. Спустились по захламленной обломками лестнице в подвал. Тут раньше был не то бар, не то салон красоты. Луч фонаря выхватил из темноты серую железную дверь.

Убер подумал и кивнул.

– Сюда.

…Он посмотрел на счетчик – тот изредка потрескивал. Скинхед обошел с ним углы подвала, поцокал языком, потом кивнул остальным. Можно. Здоровья это, конечно, не прибавит, но зато можно снять противогазы, отдышаться и даже поспать. Иначе в масках совсем сдохнешь.

Сняли противогазы.

Все мокрые насквозь, словно из бани. Убер стянул с жилистого торса мокрый тельник, отжал, повесил сушиться. Подмигнул Герде, повернулся… И замер. Лицо его застыло.

– Убер, что… – Герда замолчала.

Убер молча смотрел на гостя, что явился к ним в кофейне. Гость тоже стянул противогаз, вытер ладонью лицо. Почувствовав взгляд Убера, поднял голову…

Вспышка. Резкий железистый запах крови. Свет фонаря. Длинные плоскогубцы…

Вырванный с мясом ноготь.

Крик.

Убер мотнул головой, вернулся обратно.

Под противогазом оказался молодой красивый парень, чем-то похожий на итальянца из старых фильмов. Только весь мокрый, с распаренным красным лицом. И все равно красивый, подумала Герда.

– Тебя как зовут? – спросил Комар.

– Ахмет, – сказал парень. Внезапно глаза его расширились…

Потому что парень, наконец, разглядел Убера. Узнавание.

Лицо парня исказилось. Посерело на глазах. Что-то неприятное мелькнуло в этом лице. Гнев, страх, ненависть, злоба. Назвавшийся Ахметом потянулся к оружию. Комар поднял брови и отодвинул дробовик в сторону. Отдавать пришельцу свой дробовик он точно не собирался.

В следующее мгновение гость отлетел к стене, ударился спиной. Сполз на пол и застонал.

– Убер!

Скинхед – это он ударил гостя в живот – подошел, схватил Ахмета за воротник и швырнул в центр комнаты. Тот перекатился, врезался плечом в стену. Застонал сквозь зубы.

Убер пошел медленной тяжелой поступью. Ахмет смотрел на него с пола.

– Убер, что это значит?! – закричала Герда.

– Герда, познакомься, это царь. Царь, это Герда. А теперь, когда с формальностями покончено…

Убер надвинулся на Ахмета – жестокий, стремительный:

– Вставай, говно.

– Убер, не надо! – Герда не могла понять, что происходит. Комар открыл рот, Таджик невозмутимо склонил голову на плечо, словно большая собака. – Убер, нет!

– Надо. Вставай!

Ахмет взглянул исподлобья, начал подниматься. Убер двинулся вокруг него по кругу, широко расставив жилистые сильные руки. Татуировка – серп и молот в лавровом венке, – темным пятном выделялась на его плече.

– Я расскажу тебе одну историю. Ты слушаешь, говно?! Слушай внимательно. Однажды великий греческий философ по имени Платон дал определение, что такое «человек». Тебе интересно, говно?

И что же, по Платону, человек? Как его узнать?

Человек, сказал Платон, это птица без перьев, разучившаяся летать. – Убер раскинул руки, словно действительно был птицей. – Видишь?

Прекрасное применение Бритвы Оккама, не находите?

Тогда вот вам продолжение истории: тогда великий Диоген… да-да, тот, что жил в бочке… услышав это определение, поймал петуха. Ощипал и принес Платону. Смотри, Платон, вот твой человек!

Ахмет повернулся к Герде, открыл рот… Тут же получил удар по почкам и рухнул на четвереньки.

– Убер! – закричала Герда.

– Внимательно слушаем. – Убер, страшный и пугающий, снова пошел по кругу. Ахмет выплюнул кровь. Злобно оскалился. Начал вставать, пригнув низко голову. Затравленный, битый, но все еще опасный зверь. Хищник на карачках.

– Вот твой человек, Платон. Животное на двух ногах, – Убер показал на себя, – и без перьев. И вот Диоген держит эту мерзкую ощипанную птицу и называет ее «платоновским человеком». Что же ответил на это Платон? А? Думаем, дамы и господа, шевелим мозгами! Ну же!

Ахмет следил за ним, чуть прикрыв глаза. Бывший царь стал на удивление спокоен.

Убер остановился:

– Ты, говно, тоже думай. Что сказал Платон?

На этом Ахмет не выдержал, ударил. Бил он на удивление профессионально. Но это не помогло.

Убер с легкостью перехватил его руку, вывернул. Рывком швырнул бывшего царя в стену. Грохот.

Ахмет врезался спиной в кирпичную стену. Бум!

Повалился на землю. Застонал.

– Думать надо, говно, прежде чем говорить.

Убер засмеялся.

Герда с мольбой посмотрела на Комара. Тот поежился. Но все же шагнул вперед.

– Убер, слышь… ты… полегче…

Скинхед мгновенно развернулся, оказался рядом с Комаром. Тот застыл, глядя в безумно светлые глаза Убера.

– Платон, – медленно и негромко заговорил Убер. – Великий греческий философ Платон сказал только одну фразу. Он сказал – слышишь, говно! – он добавил: «Человек – животное на двух ногах, лишенное перьев… и с плоскими ногтями». А теперь смотри… – Убер отпустил Комара и шагнул к Герде. Девушка невольно отшатнулась. Скинхед был огромный, яростный, и пах раскаленным металлом.

– Смотри, – мягко и нежно сказал Убер. Протянул Герде руку ладонью вверх. – Видишь?

– Плоские ногти? – Герда не знала, что он имеет в виду. Но это было бы… логично. Убер ведь человек, правда?

Убер улыбнулся. Мягко.

И медленно перевернул руку – ладонью вниз.

Герда опустила взгляд. Подняла, посмотрела на Убера… снова опустила.

Вскрикнула.

Ногтей на руке Убера не было.

– Кажется, я не совсем человек, – мягко сказал Убер. Улыбнулся Герде. – По крайней мере – по Платону.

Герда не знала, что сказать. Сердце почему-то ныло, сжималось в груди.

– Это… – она помедлила, кивнула на Ахмета, поднявшегося на четвереньки. – Это он сделал?

Убер усмехнулся.

– Что ты. Чтобы пытать меня лично, нужно иметь стальные яйца. Этот может только смотреть. Вуайерист хренов. Это сделал его человек.

– А где… тот человек?

Убер пожал плечами.

– Там, куда я его отправил.

Скинхед повернулся к бывшему царю. Тот сел и прислонился спиной к кирпичной стене – бледный, как смерть. Белое пятно на рыжем.

– Как звали того типа? Что со мной на ножах пластался?

Ахмет, хрипло:

– Ра… Рамиль…

– Громче!

– Рамиль.

Убер выпрямился, сплюнул в сторону.

– Я уверен, после смерти вы оба с Рамилем попадете в Ад. Но знаешь, в чем разница? Он будет в Аду для настоящих мужиков. А ты, говно, в Аду для таких же, как ты, трусливых пидарасов.

Убер пошел на него. Ахмет сжался в комок.

– Вставай, говно! И успокойся. Я не буду тебя убивать. Хотя стоило бы. Я дал слово твоему отморозку-телохранителю. Суровый был мужик. Едва меня не уложил.

Ахмет смотрел с ненавистью. Казалось, еще чуть-чуть и его взгляд прожжет в скинхеде огромную сквозную дыру. Бывший царь сплюнул кровью, растянул губы в улыбке.

– Рамиль? – сказал он. – Жаль, что не уложил!

«Он вне наших разборок. Идет?»

«Он вне наших разборок».

Убер остановился, посмотрел на Ахмета. Усмехнулся.

– Можешь сказать ему спасибо. Он своей жизнью выкупил твою. Гуляй, Ахмет-Вася.

Герда и Комар молчали. Таджик невозмутимо вынул из сумки остатки веганских брикетов и аккуратно нарезал на дольки. Достал помятую пластиковую бутылку с водой и начал разливать по стаканчикам.

Молчание все длилось.

– Все! – скомандовал Убер. – Представление закончено. Всем жрать, пить, отдыхать. Я на часах. Комар, следующая смена – твоя. Потом Таджик. Герда, – он помедлил. – Перевяжи, пожалуйста, этого… простоцаря.

* * *

Над громадой лютеранской церкви плыла огромная луна, словно из старинного комикса про оборотней. Ярко-желтая и дырчатая.

Тучи разошлись, небо прояснело, и теперь Убер видел звезды. Блеск их резал глаза, точно полированные алмазы впивались в хрусталики глаз.

Заснеженная линия Васильевского острова. Тишина. Убер опустил взгляд и обнаружил, что провалился в снег по колено. Он услышал смешок и поднял голову.

Мандела стоял, улыбаясь.

– Может, я твое чувство вины? – сказал Мандела. И засмеялся, словно это была чертовски удачная шутка…

* * *

Убер вздрогнул и открыл глаза. Некоторое время он лежал в темноте, но не мог избавиться от ощущения, что рядом кто-то есть. Мандела. Юра. Эх, брат.

Скинхед повернул голову. Комар спал рядом, приоткрыв рот. Кажется, ему снилось что-то плохое – он дергался и стонал во сне.

Компания расположилась на ночлег в подвале. «Сколько их было, таких подвалов? – Убер покачал головой. – Я уже и не помню».

Таджик посмотрел на Убера невозмутимо и кивнул. Смена Таджика, понял Убер. Хорошо. Левая нога затекла так, что сдохнуть можно. Он перевернулся на другой бок… Тонкие иголочки забегали по затекшей ноге, он поморщился, не открывая глаз.

Снова задремал. Внезапно дернулся, проснулся. Тягостное ощущение не отпускало. И не сон, и не пробуждение. Какая-то муть, а не жизнь. Внутри болело, где-то в районе печени. «Хорошо бы, – подумал Убер. – Один раз проснуться и чтобы ничего не болело».

Убер зевнул так, что чуть не вывихнул челюсть.

– Снятся всякие… лиловые негры, блин, – проворчал он. Шея занемела. Он с треском размял ее, покрутил корпусом из стороны в сторону. Хрустнуло где-то в пояснице. Нормально.

Поднялся на ноги. Все, отдых закончен, надо двигаться.

– Подъем, красавчики и красавицы, – он потряс Герду за плечо, тряхнул Комара, потом повернулся и пнул Ахмета в бок. – И ты, урод, тоже вставай.

Ахмет дернулся, перекатился набок. Встал на четвереньки. Словно вцепился в землю, в битый кирпич ногтями. Молодой зверюга.

Ахмет взглянул на Убера исподлобья – с ненавистью.

Скинхед хмыкнул. А злости в этом типе хоть отбавляй. Злости – или страха?

Наплевать.

– Герда! Вставай, сказку проспишь! – позвал он.

– Что? – полусонная девушка села, покачиваясь, точно пьяная. В спутанных русых волосах застряли ниточки и щепки. Убер хмыкнул, аккуратно вытащил из волос мусор.

– Идти пора, – сказал он мягко. Размяк бродяга?

– К-куда?

– Домой.

Пока девушка приходила в себя, Убер сел, прислонился спиной к стене. На мгновение прикрыл глаза. Только одну секунду подремлю, а то сердце как надорвавшийся мотор…

* * *

Убер помотал головой.

– Нет времени.

Мандела поднял брови. Дыра в щеке зияла, словно кратер потухшего вулкана. Белели остатки зубов.

– Как нет времени? Мертвый черный человек приходит поговорить с тобой о расизме, а у тебя нет времени?! Убер, ты охуел?

– Че сразу охуел? – Убер неожиданно обиделся. – Просто устал немного. Сейчас посплю минутку и…

* * *

– Убер! Вставай! – голос Герды.

Он проснулся. Сердце то замирало, то начинало усиленно стучать.

Надо попить воды и – побольше. Похоже на симптомы обезвоживания. Убер поморщился. И аспирина бы еще зажевать…

Угу, где бы его взять?

Компания завтракала в полном молчании. Похоже, никто толком не выспался. Скоро на улице окончательно стемнеет, и можно будет идти дальше.

Ахмет угрюмо дожевал выданную ему порцию зеленого брикета. Он сидел отдельно.

Убер спросил:

– Итак, слегка охуевшее дитя природы, что мы с тобой будем делать?

Ахмет посмотрел на скинхеда с ненавистью. И ничего не ответил, отвернулся.

Компаньоны наперебой высказывали предложения:

– Убьем?

– Выгоним?

– Отправим к веганцам?

– Чего-о? – все обернулись к Комару. Тот сконфуженно пожал плечами.

– Да пошутил я, пошутил!

Ахмет оскалился. «Я умею быть неприятным. Вы увидите».

– Звериный оскал деспотизма, – прокомментировал Убер эту гримасу. – Слушай ты, царь народов, а как ты здесь вообще оказался? Царям на поверхность не положено. И почему один?

– Может, он как мы? – остановила его Герда. – Восстание взяли, да? – повернулась она к бывшему царю. – Веганцы?

Ахмет молчал. Его темные глаза перебегали с Герды на Таджика, с Таджика на Комара, затем снова на Герду. На скинхеда он старался не смотреть.

– Взяли, – произнес бывший царь хрипло. Откашлялся. – Поэтому я один.

– Поэтому он один, – кивнула Герда. – Видишь, Убер? А что с остальными?

– Веганцы устроили резню на Восстании. Старый слуга, он еще моему отцу служил, помог мне выбраться.

– Где он теперь?

– Кто?

– Слуга.

Ахмет помедлил.

– Умер. Я никогда его не забуду.

Скинхед внимательно посмотрел на царя и усмехнулся.

– И что нам с ним делать? – спросила Герда.

– Выкинуть на улицу в одном исподнем, – предложил Убер насмешливо. – А чего? Пусть побегает. Я садистов не люблю.

– Может, он… – осторожно начала Герда. – Не знаю. Изменился? Стал лучше?

Убер издевательски хмыкнул.

– Угу, угу.

– Так ты не веришь в людей? – спросила Герда. Убер пожал плечами:

– Как тебе сказать?

– Честно.

– Честно? – в ярко-голубых глазах скинхеда что-то мелькнуло. Какая-то затаенная боль. – Не очень.

Герда открыла рот, закрыла.

– Зато я верю в другое, – сказал Убер. – Каждый человек имеет право на второй шанс. Даже самый плохой человек. Только вот я лично давал бы некоторым этот шанс – только при условии немедленной смерти. Пускай в аду добрые поступки совершают. Аминь.

– Тем не менее, – вдруг раздался мягкий бархатный голос. Герда вздрогнула от неожиданности. Говорил Таджик: – ты его не убил.

Убер выпрямился.

– Кого его? – спросил спокойно.

– Лётчика.

На лице Убера не дрогнул ни один мускул.

– Какой ты интересный человек, Таджик. Ты действительно все это знаешь или у тебя талант угадывать? А?

– Так что насчет Лётчика?

– Мне нравится этот разговор, – сообщил Убер в пространство. – Но ты прав, брат Таджик, на прямые вопросы лучше давать прямые ответы.

Он выпрямился.

– У меня есть вопросы к Лётчику, это верно. Но обсуждать я их буду с ним, а не с тобой. Прости, брат Таджик. Что до тебя, просто царь, – Убер повернулся к Ахмету. – Ты можешь пойти с нами. Только до станции метро. Годится? Если да, кивни.

Ахмет нехотя кивнул.

– Выполняешь все мои приказы, тебе ясно?

– Да.

– А еще… – начал Убер.

– Тихо вы! – прикрикнул Комар громким шепотом. Он встал, настороженный и злой. – Не слышите, что ли?

Все переглянулись, замерли. Тишина. И тут… Герда покосилась на стакан с водой, стоящий на полу. Она только собиралась выпить свою порцию…

Вода в стакане дрогнула.

Опять толчок земли. И снова по поверхности воды побежали круги. Только уже сильнее.

– Сюда кто-то идет, – сказала Герда. – Кто-то очень большой.

* * *

На улице стемнело, но свет все равно резал глаза – когда двадцать лет привыкаешь к полумраку метро, даже далекий отсвет солнца кажется прожектором.

Огромная фигура помедлила, повернулась. Подняла длинную ногу – с некоторым даже изяществом – и с грохотом опустила на следующую машину.

Хлопок. Стекла вылетели, как от взрыва. Осколки рассыпались по мостовой, по ржавым машинам, отскакивали от стен домов.

Компания невольно пригнулась. Спрятались в здание обратно.

– Изысканный бродит жираф, – пробормотал скинхед. – Слушай, а что он делает?

Таджик пожал плечами. Снова раздался треск лопающихся стекол. Резкий, словно выстрел.

– Нет, не жираф. Это такой Бармалей, – сказал Убер. – Верно?

Таджик подумал и кивнул. Пожалуй.

– Что? – Герда пыталась понять, что сообразили эти двое. Вообще, они уже начали ее раздражать – с самого начала похода. Особенно Убер. Голубоглазый и бритый. – О чем вы вообще говорите?

– Вот эта длинноногая жирафа – вылитый Бармалей из книжки Чуковского. Он бегает по Африке и кушает детей. Гадкий нехороший жадный Бармалей. А Танечка и Ванечка… Кстати, почему он жадный? Не делится с другими, сам всех детей кушает?

– Убер!

– Чего сразу Убер?

– Не отвлекайся!

Убер почесал резиновый затылок.

– Проблема в том, что в книжке Бармалея одолели с помощью другого страшного монстра. Крокодила, которого привела горилла.

Герда остро пожалела, что при ней больше нет медицинской сумки с деревянным молотком для анестезии. Сейчас бы молоток ох как пригодился.

– Убер, извини за личный вопрос – ты сумасшедший?

– Ага, – сказал Убер, словно это само собой подразумевалось. – Только вот крокодила, который будет на нашей стороне, у нас нет. А без крокодила мы рискуем закончить жизнь в желудке у этого чудовища, – скинхед почесал затылок. – Хмм. Вот всегда так – когда крокодил нужен, его фиг достанешь. Закон Мерфи.

– Может, просто переждем? – Герда помедлила. – И он уйдет?

Компаньоны переглянулись.

– Хотелось бы верить, – сказал Комар. – Но…

Глухой удар прозвучал гораздо красноречивей любых ответов.

Он замолчал.

– Ой, не царское это дело – морды бить, – протянул Убер. Он, не отрываясь, смотрел на то, как Бармалей крушит машины. Бух, бум, бу-дых. – Красавчик просто. И самое смешное, он по ходу, идет именно за нами. Что будем делать?

Компаньоны притихли.

– Уведем его за собой, – сказал Комар.

– Дело говоришь, брат, – Убер оказался рядом, поднял автомат. – Только вот куда?

– В Исаакий.

– Широко мыслишь, – оценил Убер. – Стратег. Лбище. Мастодонт мысли! Наполеон извилин! Но для начала предлагаю все же осилить этот мост.

* * *

Мост Белинского. А за мостом справа – Большой цирк.

От кислорода даже подташнивает временами. Комар вгляделся. Огромное открытое пространство – весь путь от здания, через набережную, на мост, и дальше через площадь. Если кто-то их заметит, уйти будет трудно. Почти невозможно.

Слева за мостом – зеленое здание в пять этажей, надпись «Фреш». Как раз напротив цирка.

– Может, туда? – предложил Комар. Скинхед посмотрел, кивнул.

– Хорошая идея. Сейчас быстро переходим мост, и – бежим под козырек. И в парадную. Или через окно.

Комар почесал лоб. Потом все же спросил:

– А если Бармалей за нами погонится?

Убер пожал плечами.

– Тогда вам не повезло.

– Нам?! Ээ… а тебе?

– А я буду вас оплакивать. Представляешь, как это грустно?

* * *

До поры до времени все шло гладко. Компания перебиралась, прячась за ржавые машины и за углы зданий, пока вдалеке Бармалей задумчиво крошил «вольвы», «мазды», «лады» и прочие гордости довоенного автопрома. Делал он это бессистемно, угадать, какая машина будет следующей, было сложно.

Но в какой-то момент все изменилось.

Бармалей застыл. Потом двинулся по улице к компаньонам. Словно задался целью познакомиться поближе.

И вдруг ускорил чудовищные шаги. Теперь сомнений не осталось – Бармалей видел людей, считал их добычей. Черт.

– Кто сдохнет, того я лично найду и отпизжу, – пообещал Убер. – Имейте в виду. Вперед!

Они побежали.

Бег через мост. Тяжелое дыхание. Бармалей не отставал. От грохота его шагов сотрясалась земля, отпадали куски штукатурки, кирпичи, отваливались ржавые водосточные трубы. С грохотом лопнуло чудом до того уцелевшее окно.

Убер и компания бежали.

Перед мостом монстр замедлил шаг. Остановился…

Потом вдруг помчался, набирая скорость. Нет, река не стала ему помехой. Комар видел, как под тяжестью шагов Бармалея дрожал мост, обрушивались вниз камни. Грохот, всплески.

Компаньоны бежали со всех ног, но монстр их быстро настигал. Неумолимо, методично.

Вот он уже в нескольких метрах позади. Герда бежала, не помня себя. Боже, боже, боже. Если ты есть…

Бармалей возвышался над беглецами, как башня. Бух! Комар развернулся и на ходу выстрелил из дробовика. Побежал дальше.

Бармалея это не остановило. Вряд ли выстрелы могли ему сильно повредить.

Вот он уже рядом. Нога поднимается, нависает над несчастным азиатом…

В последнюю секунду Таджик рванулся в сторону. Бармалей замедлил ход, остановился на несколько мгновений. Кажется, он выбирал, за кем следовать – за группой или за одиноким беглецом. И вдруг пошел вдогонку за одиночкой.

– Таджик, куда?! – заорал Убер.

Таджик свернул вправо, побежал к зданию Большого цирка. Бармалей не отставал. Огромные ноги-столбы, казалось, вот-вот нагонят и раздавят несчастного азиата, но тот продолжал бежать.

Бармалей нагонял.

– Надо его отвлечь! – заорал Комар.

Убер остановился и закричал монстру, замахал руками. Все было бесполезно. Остальные тоже остановились – кричали и махали руками. Убер выстрелил из автомата. Еще раз.

Но Бармалей уже настигал Таджика. Почти настиг…

В последний момент Таджик резко свернул – и Бармалей проскочил мимо. Бух. Бух. Земля под подошвами вздрогнула. Пока монстр колебался, Таджик рванул вперед. Добежал до входа в цирк, помедлил секунду и – Герда выдохнула – заскочил внутрь.

Бармалей сделал еще два шага, потоптался у крыльца – в сомнении. Постоял рядом.

– Дела-а, – протянул Убер. Повернулся к компаньонам: – А вы чего уставились? Живо прятаться, дармоеды!

Заветный козырек. Комар почувствовал себя так, словно у него вырвали легкие. Дыхание стало расплавленным свинцом. Воздух шипел и умирал под ребрами.

Они ввалились в парадную, бегом поднялись на второй этаж. Из окон понаблюдали, как уныло бродит вокруг цирка неприкаянный Бармалей. Задумчиво, медленно переставляет ноги-столбы…

«Гадкий, нехороший, жадный Бармалей».

Опустился туман, и в дымке Бармалей казался совершенно неопасным. Он стал словно еще выше, так, что его голова таяла в туманной пелене, растворялась. Это казалось жутковатым сном наяву. И просто нужно проснуться, открыть глаза – и монстр исчезнет.

Комар поморгал, ущипнул себя сквозь химзу. Не помогло.

Призрачное чудовище медленно переставляло ноги – и не уходило.

Они ждали полтора часа, два… на третий Бармалей, видимо, соскучился. И исчез. Комар моргнул. Миг – и нет его. Как это возможно?! Сколько Комар не вглядывался в пелену тумана, монстра нигде не было видно. Неужели ушел? Тогда почему Таджик не возвращается? Что с ним могло случиться?

Убер поставил Комара наблюдателем, остальным махнул: отдыхайте. Ахмет огрызнулся, но скинхед не обратил на бывшего царя никакого внимания. Уселся у стены, прислонившись спиной – рядом с Комаром. Время тянулось.

Прошел еще час. Так скоро и рассветет. Комар зевнул. Словно это было командой, Убер открыл глаза.

Скинхед покрутил головой, разминая шею. Со стоном потер плечо – занемело. Повернулся и встал рядом с Комаром, вглядываясь в сторону цирка.

– Спроси у жизни строгой, какой идти дорогой, – пропел Убер в задумчивости. – Куда по свету белому отправиться с утра…. И если с другом худо, не уповай на чудо… – он резко кивнул, оборвал песню. – Давай-ка сходим за ним. Давненько я в цирке не бывал.

Комар выпрямился.

– Мы все?

– Как насчет прогулки наедине? Комар, ты готов?

Тот кивнул. Скинхед повернулся к Герде.

– Мы идем за Таджиком. Вы ждете нас здесь, – сказал Убер. – Засекай время. Если через два часа не вернемся, уходите к Адмиралтейке. Герда, постарайся не сильно приставать к простоцарю. А ты, простоцарь…

– Задолбал уже со своими шутками, – огрызнулся Ахмет.

– Хорошая фамилия, – одобрил Убер. Потом вздохнул – совершенно искренне: – Прямо даже жаль, что сейчас нет времени поиздеваться над тобой как следует.

Ахмет отвернулся. Сидел теперь невозмутимый и злой. Руки у него были связаны за спиной.

Герда встала, подошла к скинхеду.

– Возьми, – в тоне Убера прозвучало что-то большее, чем забота. В мешковатой перчатке лежал пистолет. Старый советский «ТТ».

– Умеешь?

Она кивнула. В метро даже медикам пришлось многому научиться. В том числе – пользоваться оружием.

– Мы постараемся быстро, – сказал Убер мягко, без привычной издевки. – Но не обещаем. Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра…

Глава 24

Теперь ты в армии

Станция Электросила, 22 ноября 2033

Это был силач. Питон – осунувшийся, постаревший, словно даже ставший ниже ростом. Левая рука у него по-прежнему была забинтована, но бинт был старый, грязный. Одежда сто лет не стирана. Рубашка на плече разодрана.

Артем оправил камуфляжную куртку, подтянул ремень. По сравнению с главным над циркачами сейчас он выглядел просто щеголем.

– Игорь! – окликнул он силача. – Питон!

Силач нехотя поднял голову. Посмотрел вправо, влево – словно не знал, откуда доносится голос Артема. Потом увидел парня. Лицо его не изменилось, только взгляд на пару секунд застыл.

Молчание.

– Вернулся? – спросил наконец Питон. Голос был хриплый, словно до этого силач месяц ни с кем не разговаривал.

– Да… а где все? Где наш цирк?

Светлые неподвижные глаза Питона смотрели теперь на Артема, не отрываясь. Губы исказило подобие улыбки.

– Цирка больше не будет, – сказал силач. – Придется девчонкам самим выкручиваться. Жаль, но так надо.

Артем помолчал. Что-то все-таки не давало ему покоя.

– Но… Майор же сказал! Мол, цирк нужен и в военное время. Пропаганда, все такое. Важнейшим из искусств для нас… Ты ведь до сих пор главный в труппе?

Питон покачал головой. Медленно и плавно, словно огромная змея, поднимающая голову.

– Больше нет. Я попросился на фронт. Добровольцем.

– Но ты же говорил… – Артем замолчал. Почему-то сегодня все шло неправильно, не так, как он представлял.

– Что это не мое дело? – силач усмехнулся. В этой ухмылке было что-то мертвенное. – Я ошибался. Люди могут считать, что они тут ни при чем. Что им нет до этого никакого дела. Это ерунда. Чушь. Войне до всех есть дело.

И тут Артем сообразил: силач выпил. Запах перегара забивался вонью давно немытого тела, но все равно – сивушные нотки в воздухе чувствовались. Питон усмехнулся.

– Думаешь, я пьян?

– Э…

– Нет, это вчерашнее. Обезболил. Ты зачем пришел?

– Повидаться. У меня увольнительная на три часа.

Питон равнодушно кивнул.

– А… – Артем помедлил. – А Лахезис?

– В госпитале.

– Все еще?! – Артем привстал. Сердце вдруг застучало резко и часто.

Питон растянул бледные губы в подобие улыбки.

– Не беспокойся, отдохни. Она там работает. Вот, меня подлатала…

Только сейчас Артем заметил, что перед силачом стоит пластиковый пузырек с таблетками. Пластик старый, пожелтел, надпись почти не видна. Что там может быть?

– Что сказали врачи?

Питон ухмыльнулся.

– «Удивительно, как я с таким сердцем еще живу».

Артем помедлил.

– А ты?

– А я? «Удивительно, что вы с такой работой еще не свихнулись».

* * *

Артем повел плечами. Два дня, как он вернулся из увольнительной, а мысленно все еще там. С Лахезис повидаться так и не удалось. Черт.

Артем до сих пор неуютно чувствовал себя в новенькой форме. Циркачей перевели в спецподразделение, в особую часть. Видимо, то, как они проявили себя в противостоянии с десантом, произвело на начальство сильное впечатление. По слухам, их собирались сделать особой группой.

Спецотряд «Ц», ага.

– Стройся!

Циркачи с ленцой, расслабленно прошествовали на свои места в строю.

Перекличка.

Помятый человек со знаками различия лейтенанта оглядел циркачей. Лицо у него было усталое. Лейтенант кивнул сержанту, длинному унылому типу с рукой на перевязи. Сержант уткнулся в список, начал называть фамилии. Циркачи беседовали между собой, зевали, почесывались. На командиров никто особо не обращал внимания.

– Гудинян, – говорил сержант.

– Я.

– Бабузов!

– Я, да, – ответил Жантас. – Я тут.

– Мимино. – Тишина. – Рядовой Мимино!

Артема пихнули в бок. Спишь, Мимино?

– Я, – он выпрямился.

– Что я?

– Здесь я.

В толпе раздались смешки. Сержанта не уважали. Он не был циркачом, а, значит, принадлежал к касте «лохов».

– Отвечать по уставу, рядовой, – сержант захлопнул папку и, не глядя на циркачей, спросил: – Больные есть?

Молчание.

– На голову? – спросил кто-то. В строю захихикали.

Сержант повернулся к лейтенанту, произнес скороговоркой:

– Тарищ лейтенант, поверка личсостава закончена. Отсутствующих нет, больных нет.

Лейтенант кивнул.

– Ладно. Разойдись.

– Не нравится мне здесь, – заявил Гудинян вечером. – Вечно они от меня чего-то хотят. Иди туда, иди обратно, стой там, копай здесь. Боже мой, что за люди. А я человек творческий! Я – артист! Я где хочу, там и копаю!

* * *

Перед ужином Артем нос к носу столкнулся с Гошей. Чуть не сбил лилипута с ног, когда торопился на репетицию. «Извини, малыш», – пробормотал Артем, он подумал, что задел мальчишку. И вдруг – понял, кто перед ним. На лилипуте была его обычная одежда, белый смокинг (но уже грязный), на голове – камуфляжная бандана. Видимо, это была единственная деталь формы, что подошла Гоше по размеру.

– А! Это ты, придурок, – сказал презрительно лилипут.

Кровь бросилась Артему в лицо. Он усилием воли заставил себя стоять ровно и сделал вид, что не расслышал. Но в памяти отложил на будущее. «Будет время – приду и отпинаю, как следует».

Скоро мы и в ваших городах.

Мини-Бонд шагнул вперед, к Артему. «Если он скажет еще хоть слово, я ему врежу», – подумал Артем. Изготовился.

Молчание. Словно натянули струну, и она вот-вот лопнет.

– Прости, – сказал лилипут с усилием. Словно у него свело челюсти.

Артем в первый момент не понял.

– Что-о?!

– Прости. Это все мой отвратительный характер.

– Ээ…

– На самом деле я хотел помириться. Пожать тебе руку. Ты же теперь герой.

Артем снова увидел как наяву: лилипут стреляет. И веганец, напавший на Артема, валится мертвым. Пуля вошла ему в затылок. Все-таки Георгий, несмотря на то, что жуткий засранец, стрелок от бога.

– Я был не прав, – угрюмо сказал Гоша. С усилием улыбнулся. – Ты артист, я артист. Мы вместе сражались. Спасали друг друга. Забудем обиды?

Пауза. Артем протянул руку.

– Забудем.

Пожатие руки лилипута было мелким и каким-то влажным. Артем едва удержался, чтобы не вырвать ладонь и не вытереть о штаны.

* * *

Утром лилипут исчез. На утренней поверке его не было, майор несколько раз выкрикивал его имя, потом быстро ушел.

– Гоша сбежал, – сообщил Гудинян во время завтрака.

Артем не донес ложку до рта, застыл.

– Дезертировал?! Зачем?

– Неизвестно.

Фокусник помедлил.

– Он оставил записку. Для тебя, насколько понимаю.

– Записку? Давай!

Гудинян покачал головой. Он смотрел на Артема с какой-то странной жалостью. Темные глаза фокусника были полны вселенской тоски.

– Не могу.

– Почему?

– Ну… как тебе сказать…

– Ты ее уничтожил?

Гудинян подавил смешок. Почесал затылок.

– Это было бы… затруднительно. Пойдем со мной, я покажу.

Надпись была огромной. Белой краской было выведено на стене станции:

– Он забыл поставить запятую, – сказал Гудинян. Артем с трудом сообразил, о чем тот говорит. Мысли его были далеко отсюда. «Всех, кто тебе дорог». Где был Гоша, когда убили Лану? За ее спиной, верно?

– И «Мимино» пишется через две «и», – продолжал фокусник. – Грамотей, блин.

Артем подумал, что сейчас ударит фокусника. Иногда чувство юмора Гудиняна вызывало настоящее раздражение.

– Что он может сделать? Ничего, верно?

Циркачи переглянулись. В их глазах Артем прочитал все, что угодно, кроме успокаивающих вестей.

– Это Гоша, – сказал Гудинян. – Гоша псих. Я всегда это говорил.

– Он сбежал с оружием?

– Да.

Артем помолчал. Вот, значит, как дело повернулось.

– Что теперь будет?

– Ничего хорошего. Весь отряд под подозрением. Говорят, возможно, нас расформируют. И не будет никакой специальной группы «Ц». Эх, – Гудинян приподнялся на локте. – Ты что делаешь?

Артем не ответил, затянул лямки вещмешка. Запас еды, пара белья. Трубка Акопыча. Мячики и нож. Ему многого не нужно. Только хороший клинок, чтобы перерезать убийце и предателю глотку.

– Побег, – сказал Гудинян, словно сам себе не веря. – Дамы и господа, у нас тут смертельный номер. Идиот в воинской части. Соло. На бис.

– Мне нужно, – сказал Артем упрямо.

– Я понимаю. Расставание с мозгом – всегда болезненный процесс. Только не проси тебе его облегчить.

– Юра, послушай, – сказал Артем. – Пожалуйста…

Гудинян покачал головой.

– Даже не думай. Не буду. Не хочу, а значит, не буду. И обратно.

– Юра, мне без тебя никак. Там Лахезис, Изюбрь… их надо спасать…

У Артема сжалось горло. Неужели во всем был виноват этот коротышка?

«Кто-то выстрелил ей в спину», вспомнил он слова Питона. Лана, последняя из Лерри, принцесса цирка.

Когда это случилось, где был Гоша?

«Вспомни». Артема бросило в жар, потом в холод. Спина взмокла. Гоша был за спиной Ланы.

– Он убил Лану.

Гудинян споткнулся на полуслове. Долго молчал. Так долго, что Артем уже и не думал, что тот ответит.

Фокусник шагнул вперед и сжал его плечо. Больно. Артем пробормотал:

– Ты чего?

– Это правда?

– Да.

Гудинян наклонился к уху Артема.

– Убей его. Убей. Пожалуйста, – в глазах фокусника стояли слезы.

– Помоги мне выбраться.

– Тебя расстреляют. Ты знаешь это?

Гудинян не сказал «если поймают». Артем пожал плечами. Счетчик внутри отсчитывал секунды. Быстрее, быстрее, быстрее. Ты можешь не успеть.

– Это неважно, – голос внезапно сел. Артем откашлялся, поправил лямки вещмешка.

Гудинян кивнул.

– Ты прав, это неважно. Хорошо. Я помогу.

Темнота вокруг сделалась зловещей, словно пауза перед смертельным номером, когда зрители затихают, и только их сердца стучат в полной тишине: бум, бум, бум.

Я убью, подумал Артем. Убью.

* * *

Побег.

Артем уцепился между трубами и пополз вперед. Гудинян внизу убедительно «гнал пургу», расписывая, как отравился за обедом и теперь не может набегаться по нужде.

Собеседники в итоге прониклись и давали советы. Фокусник охал и ахал. Видимо, советы были полезными.

Когда патруль ушел, Артем спрыгнул и пошел вперед, к выходу со станции.

В условленном месте между труб, заросших пылью так, что они казались обернутыми мехом, была воткнута карточка. Ловкость рук Гудиняна и никакого мошенничества.

«Оберюхтин Егор Петрович», прочитал Артем в тусклом свете фонарика. «Звание: лейтенант». Кивнул. Спасибо, Юра. «Год рождения: 2011». Двадцать два года? Многовато, но как-нибудь выкрутимся.

Теперь у него были документы.

Осталось добраться до Электросилы – быстрее лилипута.

«Я убью всех, КТО ТИБЕ ДОРАГ».

Артем закинул мешок на плечо и зашагал вперед. Времени оставалось мало.

Глава 25

Большой цирк

Большой цирк на Фонтанке, день X + 4, четыре часа утра

Здание цирка, грязно-желтое от времени, утопало в тумане. Пятна отвалившейся штукатурки расползлись по стенам, словно паразиты. По фронтону змеились розово-фиолетовые стебли лианы. Комара передернуло. Что-то неприятное было в этих сплетениях. Омерзительное. Словно они – живые.

Купол цирка выглядел целым и нетронутым.

Компаньоны медленно прошли сквозь туман, пересекли площадь. Каждую секунду они ожидали встретить Бармалея, но Бармалея не было. Ни следа монстра. Тишина вокруг мертвая, и только звук шагов, искаженный и приглушенный туманом, звучит над Фонтанкой.

Вот и цирк. Справа от главного входа – стена-афиша. «Сегодня на нашем манеже». Рекламные плакаты. Детские рисунки. Некоторые уцелели, и не скажешь, что двадцать лет прошло…

У афиши Убер остановился, почесал резиновую морду. Положил дробовик на плечо, словно старинный меч. Перед выходом они с Комаром поменялись оружием, владимирец взял мощный 103-й «калаш», скинхед – «помповик» MP-133 с деревянным прикладом.

Комар поднял взгляд. Желтый фасад, белые статуи ангелов. Интересно: над крыльцом три ниши, а статуй – только две. Кованая крыша крыльца с левого края обвалилась.

Средняя статуя шевельнулась. Комар вздрогнул, протер стекла противогаза. Черт его знает. Глюки, что ли?

– Убер, видел?

– Что видел?

Комар покачал головой. Ничего. Он уже не был уверен, что заметил движение. Похоже, на поверхности у него наступило кислородное опьянение. Комара пошатывало. Сердце гремело, словно жестяная банка с болтами, которую медленно и лениво встряхивают.

Они с Убером перебежками, страхуя друг друга, продвигались вдоль стены цирка. Вот и главный вход.

Убер жестами показал – левее бери, с той стороны. Внимание… Вперед! Пошли!

Комар перебежал, присел на колено. Повел стволом автомата влево, вправо. Никого. Только ветер тихонько свистит, гонит обрывки пленки по улице. Ржавые остовы машин сгрудились вдоль обочины. Скелеты внутри улыбались, словно ничего веселее постъядерного цирка никогда не видели.

Двери оказались распахнуты. Застыли в крайних позициях, будто их нарочно оставили открытыми.

О-очень похоже на ловушку. Комар остановился, хотел сказать скинхеду. Убер покачал головой, жестами показал: вперед, вперед. Они вошли в здание, держа оружие наготове. Пусто. Темно. Тихо. В вестибюле на полу лежит игрушка – плюшевый медведь, из прорехи на животе вылезла грязная вата. Единственный стеклянный глаз смотрит на пришельцев отстраненно – их смутные силуэты скользнули в отражении и замерли. Комар огляделся и опустил автомат. Никого.

Убер расслабился.

Скинхед закинул дробовик на плечо, небрежным пинком отбросил с дороги упавший стул. Тук! Словно на прогулке. Комар занервничал. Он что, серьезно собирается так себя вести?

– Эй, – позвал Комар шепотом. Убер обернулся. – Потише! А если мы кого-нибудь встретим?

– Поздороваемся.

– Ээ… Зачем? – иногда шутки Убера ставили Комара в тупик.

– Умирать, так культурным человеком. А не каким-то там невоспитанным хамом, вроде нашего простоцаря.

– Чего?

– Иди, говорю. Шевели конечностями, там Таджик уже дни считает. Палочки зачеркивает, письма пишет…

Скинхед включил фонарик. Световое пятно пробежалось по стенам, по лестнице, по потолку, вернулось обратно. Теперь свет падал на доску объявлений, висящую на стене под углом.

Убер присвистнул.

Красный фон. Вакансия от руки: «Требуются клоуны. Дивертисмент, работа с предметами. Оклад 15 тысяч + соцпакет + премия». Листок ветхий, с загнувшимися от старости краями. Убер внимательно прочитал объявление, покачал головой.

– Ты смотри, тебя тут ждали, – удивился скинхед. Комар промолчал. Тягаться с Убером в остротах – все равно, что плевать против ветра. Или мочиться во время урагана.

Рядом с объявлением – рисунок. Огромный человечек с ярким носом, в остроконечном колпаке, – жонглирует шариками. Они желтые, неровные. Один из шариков странным образом походил на человеческий череп. Рядом с клоуном – маленькие человечки, дети. Они подняли руки, радуясь.

Рисунок неумело раскрашен цветными карандашами. Вкривь и вкось, точно рисовал ребенок. Комар хотел умилиться, но по спине пробежал холодок. От рисунка веяло страшным. На мгновение Комару показалось, что на самом деле дети бегут от гигантского клоуна – и вопят при этом во все горло. От ужаса. «Тьфу, привидится же, – мысленно сплюнул Комар. – Это цирк! А я люблю цирк».

– У меня от всего этого мурашки по коже, – Убер передернул плечами. – Бррр.

Комар моргнул. Интересно у них мысли сходятся.

– Ты что, не любишь цирк?

Убер почесал затылок. Комар поднял брови: вот это номер! Безбашенный скинхед впервые проявил что-то вроде робости.

– Ну, как тебе сказать, брат Комар… Не очень.

– Серьезно?!

– Почему это тебя удивляет?

Комар повел головой, прочистил горло. Но ведь действительно странно!

– Как можно не любить цирк?

– Различными способами, – мгновенно отреагировал Убер. Поднял голову, стеклянные окуляры смотрели на Комара: – Не волнуйся, я тебе позже объясню.

Прозвучало зловеще. Владимирец поежился.

– Знаешь, Убер, у меня от тебя мурашки по коже!

– Это бывает.

Они свернули налево, в широкий коридор, и некоторое время шли молча. Роскошное когда-то было здание. Часть лепнины уцелела, красный бархат, светильники, – Комар почувствовал небывалый трепет. Как же здорово было здесь до Катастрофы! Вот бы увидеть хоть одним глазком. Комар вздохнул. Мечты, мечты.

Бархатные кушетки были проедены насквозь, словно молью. Зеркала встречались на каждом шагу, но мало что отражали. Они почернели, словно их настигла некая смертельная болезнь. Иногда Комар замечал свое отражение в уцелевшем зеркальном куске – и вздрагивал. Комару мерещилось, что любое движение – это крысы. Хотя до сих пор здесь он не встретил ни одной. Слава богу.

Комар догнал скинхеда, пошел рядом.

– Убер?

– Чего тебе?

– Вот ты чего в жизни боялся? Ну, до того, как все случилось…

Убер остановился, почесал затылок.

– Хороший вопрос. А ты?

– Я крыс, наверное, – ответил Комар честно. – Прямо до дрожи. Твоя очередь?

Убер задумался.

– А я – клоунов.

Пауза. Потрясенный Комар посмотрел на скинхеда:

– Даже не представляю, как безопасно тебе жилось после ядерной войны!

Скинхед помедлил и кивнул:

– Да ничего так жилось, ты прав. Голод, холод, радиация, темнота, каннибалы и инфекции. Чего бы не радоваться? Не жизнь, а сказка.

Комар промолчал.

Покинутый цирк производил тягостное впечатление. Не до конца мертвого. Вот точное слово.

Комар споткнулся, выругался.

– Что там? – спросил Убер.

Комар навел фонарь, вгляделся. Наклонился, чтобы поднять находку.

Маленькая толстая книжечка. Комар стер пыль с обложки. «Книга тайн. Цирковые тайны, приметы и легенды». Комар сунул фонарь под мышку, с трудом раскрыл задеревеневший, покореженный сыростью томик. Переплет погрызен крысами. Комара передернуло. Он переложил раскрытую книжечку в левую руку, в правую взял фонарь. Пробежал глазами строчку, другую… Форганг, трапеция, дивертисмент… Однако.

– Что бы ты ни задумал, не делай следующего… – Комар замолчал, перелистнул хрупкие странички. Кррр, кррр. Словно книга сделана из тонкой ломкой пластмассы.

– Чего же?

– Никогда не поворачивайся спиной к манежу, – с выражением прочитал Комар.

– А! – оживился Убер, закинул дробовик на плечо. – Суеверие! Люблю приметы. Давай, читай вслух.

– Нельзя фотографироваться перед представлением. Иначе тебя ждет неудача.

Убер почесал затылок. Изобразил одной рукой, как нажимает на спуск фотокамеры. Щелк!

– Ок, сделано. Дальше.

– Нельзя целовать артистов в нос.

Пауза. Скинхед озадаченно хмыкнул.

– О, как. А я только настроился. Ладно, дальше.

– Нельзя перебегать дорогу артисту.

– Это еще почему?

– Не знаю, – сказал Комар. – Тут не написано. Может, он почует твой запах и найдет тебя?

– Кто найдет меня по запаху – того это и проблемы! – Убер нахмурился: – Вообще, при чем тут запах? Это все-таки цирковые приметы, а не охотничьи. Кстати, брат читатель… – Убер помедлил. – Ты ничего не слышишь?

Тут Комар понял, что действительно что-то слышит. Шаги? Словно кто-то осторожно бродит по коридорам, стараясь не наступить на осколки стекла. И бормочет себе под нос, не переставая.

– Думаешь, это он? – спросил Убер.

Комар растерянно пожал плечами. Бормотания за Таджиком раньше не водилось. Но когда за тобой побегает кто-то вроде Бармалея, еще и не такое с человеком может случиться.

– Таджик, – позвал Убер в