Книга: Проклятие черного аспида. полная версия
ПРОКЛЯТЬЕ ЧЕРНОГО АСПИДА
1 и 2 части в одном файле
Ульяна Соболева
Аннотация:
Лиха не ведала,
глаз от беды не прятала.
Быть тебе, девица,
нашей – сама виноватая!
Над поляною хмарь –
Там змеиный ждет царь,
За него ты просватана.
(с) Невеста полоза. Мельница
Арина - студентка из провинции, знакомится с девушкой Лизой из очень богатой семьи, они становятся лучшими подругами. В разгар одной из вечеринок в доме Лизы Арине становится плохо, а когда она приходит в себя, то оказывается, что ее похитили и не просто похитили, а отдали на откуп царю Преисподней. Она, девушка из мегаполиса, попала совсем в иной мир, где царит беззаконие и хаос. И с этого момента нет у нее больше ни дома, ни имени, ни прошлого, и должна она стать, как и многие другие до нее, «невестой» жестокого царя Нави - Вия. И не сбежать, не скрыться от злой судьбы и от смерти неминуемой…особенно если в сопровождающих у девушки брат царя и лучший из его воинов – Черный Аспид.
Сказка для взрослых. Имеются сцены секса и жестокости.
Бестиарий у автора свой и ведут себя его бестии как хотят.
Глоссарий:
Навь – Преисподняя
Явь – Наш мир (реальность)
Межземелье – приграничные земли, отделяющие Явь от Нави
Вий – сын дракона Чернобога (Сварога) наследник трона. Красный дракон смерти.
Ниян – брат его родной имеет две сущности драконью и змеиную. Черный Аспид. Воин. Доставляет избранниц Вию.
Мракомир – родной брат Чернобога проклят и изгнан за колдовство и восстание против царя.
Волхв Лукьян – жрец, колдун имеет сущность ястреба. Открывает вторые врата в Навь. Повелевает четырьмя стихиями.
Врожка – оруженосец Нияна имеет свою тайну.
Лихо – одноглазый царь лесной. Открывает первые врата в Навь.
Пелагея – ведьма умеет обращаться в зверей.
Ядвига – сестра Мракомира, проклятая им и околдованная (Яга). Открывает третьи врата в Навь.
Мракомир – царь мира мертвых казнен и похоронен там, где никто не знает. Умел повелевать мертвецами, поднял армию против Сварога.
Властибор (водяной) – царь водной стихии. Враждует с драконами. Повелевает водным миром.
Пролог
Лиха не ведала,
глаз от беды не прятала.
Быть тебе, девица,
нашей – сама виноватая!
Над поляною хмарь –
Там змеиный ждет царь,
За него ты просватана.
(с) Невеста полоза. Мельница
Дракон Смерти – царь змей и ящеров ползучих да летучих. Жил он со своей свитою за горами в море-океане и каждую весну забирал себе невесту из семей должников своих.
По поверью, коли одолеет люд мор жестокий и нищета, следует плыть океаном, искать Драконий Остров и просить милости у царя змеиного. Поутру ждут просящих богатства несметные. Но расплата рано или поздно нагрянет. Если родится в семье должника девочка, то, спустя восемнадцать весен, найдет она в воде перстень янтарный и, взяв дар драконий, станет невестой его, заберет деву Черный Аспид, верный страж Дракона, в подземное царство, а что ждет там ее, неизвестно: то ли счастье неземное, то ли смерть лютая.
***
Он бежал. Бежал быстро, спотыкаясь и оглядываясь назад. Ему казалось, его преследует нечто жуткое, черное, необратимое, как сама смерть. Земля содрогается, и в ушах свистит, словно воздух рассекает тонкая сталь, цепляя кончиком напряженные до предела нервы. Мужчина прячет за пазухой узел, сверкают в его прорезях каменья драгоценные, и сыплются на землю монеты золотые, переливаются при свете звезд и месяца. Ему бы успеть до корабля добежать и отплыть из места этого проклятого. Сам не знал, как оказался здесь. Не иначе как нечистая сила заманила. Он слышал голоса русалочьи, певучие. Звали его к себе. Или казалось ему. Но заплыл сюда, сам не ведал как. Место незнакомое, ни на одной старой карте нет его, и не слыхивал никто. И рыскал князь по берегу, пока в ущелье не забрел и сокровища не увидел. Горы целые. Перед глазами хоромы новые промелькнули, шелка да жемчуга, откуп бусурманам проклятым, новое войско и признание бояр и купцов.
Нагреб князь драгоценных камней и золота, сколько руки унести могли. И кинулся прочь из ущелья, но едва вышел на свет, как обмер от ужаса. Земля волной морской вздыбилась вокруг него, плюется грязью в разные стороны, словно сама Навь*1 рвется наружу из ее недр вместе с языками пламени.
Содрогнулось все вокруг, и жуткая огромная чешуйчатая голова взвилась ввысь на длинной мощной шее, покрытой иглами костяными, а черные перепончатые крылья чудища закрыли весь небосклон, одним взмахом выкорчевывая деревья и отшвыривая князя, как сошку, назад к ущелью на самые камни. Он уже думал, смерть свою встретил. Глаза зажмурил и богам взмолился. Ничего ужаснее в жизни своей не встречал. Серой воздух провонял, и чешуя зверя невиданного отливала на свету переливами из аспидно-черного в темно-синий. Зверь голову жуткую к князю склонил и зашипел, как змея, совсем рядом, так, что ноги задрожали, и по коже рябь ужаса прокатилась, поднимая дыбом каждый волосок. И вспомнилась ему легенда о золоте Драконьем и страже его верном – Черном Аспиде. Страшно стало до обморока и липких от пота ладоней. Неужто правда все, и он Драконьи острова нашел?
Так и стоял, прижимая к себе узел и не решаясь даже веки распахнуть, пока голос у себя в голове не услышал:
«Бери, сколько унесешь. Хоть все забирай. Но за долгом я приду потом!»
Страшный голос. Он изнутри вьется, как хвост монстра вокруг ног князя, в мозгах паутиной черной разрастается, заставляя чувствовать, как все сжимается от тоски неведомой, как вся радость покидает тело и душу, чтобы никогда не вернуться обратно. Кивал князь головой, не смея слова сказать, и драгоценности не выпускал из дрожащих рук.
«А можешь все здесь оставить – живым дам уйти, и дорогу сюда забудешь, словно не видел никогда».
Но мужчина вцепился в узел и прижал к груди, все еще жмурясь и не решаясь взглянуть на аспида.
«Жди меня и готовься, смертный. Я приду за дочерью твоей младшей, когда время настанет. А пока купайся в богатстве и роскоши. Вся власть этого мира к ногам твоим упадет, только радости ты больше никогда не испытаешь. Ни радости, ни счастья».
Не испугала угроза князя – детей у него не было. За все годы супруга ни разу не понесла. Каким только богам не молились и шаманам не платили, да лекарям заморским. Думал, легко отделается от твари.
«Да кому оно надо, счастье-то, с такими сокровищами!».
Прошептал князь и веки приоткрыл. Тут же вскрикнул и пошатнулся – прямо перед лицом его глаз драконий. Смотрит не моргая. Душу всю вытягивая. Янтарно-желтые глаза змеиные с тонкой полоской зрачка посередине затягивают во мрак. А в полоске – отражение самого мужчины, и золото поблескивает всполохами. Несмотря на цвет диковинный огненный, холодом смертельным повеяло, и кровь в жилах князя заледенела.
«Беги, смертный, пока не передумал я!» – побежал он, спотыкаясь, к берегу, и назад не оглядываясь. Поутру проснулся князь уже на корабле своем далеко в море. Солнце жжет лицо, и небо пронзительно-синее сверкает над головой. Думал, приснилось ему все и привиделось. Только узел развязался, и драгоценности по палубе рассыпались. Как домой вернулся, оказывается, почти год отсутствовал, а в его отсутствие родила жена двойню. Мальчика и девочку… мальчик сразу после родов умер, а девочка – вся в мать, красавица дивная с глазами небесного цвета… С тех пор князь разучился улыбаться и радоваться.
Навь*1 – преисподняя, ад
ГЛАВА 1
С тех пор, как сумрак настал,
Ты так безмятежно спал,
И шёл в страну своих снов.
А мой не сложился путь,
Никак не могла уснуть,
Всю ночь смотрела в окно.
Холодный ветер подул
И много смёл в пустоту
Беспомощных спящих тел,
Разрушил мир, разобрал,
Развеял и разметал,
И делал, всё, что хотел.
Холодный ветер стирает всё,
И весь наш мир в пустоту снесён,
И ни при чём здесь ни тьма, ни свет,
Взойдёт ли солнце, раз неба нет?
(с) Флёр
Паника – самое отвратительное чувство, которое может испытать человек. Она оглушает своей необратимой тоскливой липкостью, когда кажется, что даже сама смерть стала бы избавлением. И я чувствую, как она забивается в меня повсюду, просачивается сквозь грубую мешковину, надетую на голову, оборачивается вокруг веревок на запястьях и на щиколотках, обжигает босые ноги, ступающие по подтаявшему снегу. Словно вода ледяная замораживает все тело не только мартовским холодом, но и суеверным ужасом перед какой-то обреченной неизбежностью. Это сон. Просто страшный сон, и я скоро проснусь. Открою глаза и пойму, что утро уже за окном, и не было ничего.
Меня толкают в спину грубо и больно. Межу лопаток бьют чем-то острым, и я понимаю, что все же это не сон. Боль и ужас слишком реальны. Спотыкаюсь о комья мерзлой земли. Куда ведут меня? Зачем я им? Где мы, и кто они такие? Эти вопросы с ума сводят и заставляют задыхаться в истерическом припадке ужаса.
– Пошла! Шевелись давай!
Кто-то хватает за затылок и, нагибая к земле, толкает вперед так сильно, что я падаю на колени и лицом вниз в подтаявший снег. В нос ударил запах сырости и близость водоема. Я молила про себя Всевышнего лишь об одном: «только не в воду, пожалуйста, только не в воду». Все что угодно, но не вода.
Больше всего я боялась именно этого. Упасть в ледяную бездну и, хватая противные солоноватые глотки с привкусом крови белыми губами, задыхаться, и сходить с ума от адской боли, разрывающей легкие. Словно знаю, каково это – тонуть. Этот страх уходил корнями в самое детство, в самые недра памяти, где царила непроглядная вязко-грязная тьма неизвестности. Иногда мне казалось, что окружающий меня мир всего лишь иллюзия, а на самом деле ни его, ни меня не существует. Особенно после того, как начала видеть во сне монстра с янтарными глазами, притаившегося в черноте беззвездной ночи.
Чья-то тяжелая рука подняла за волосы с колен и тряхнула в воздухе так, что из глаз искры посыпались. Как вещь или мешок с ветошью. Стало страшно, что швырнет обратно на землю, и я раскрошусь на части от силы удара. Совсем рядом послышался плеск воды, и я вздрогнула от испуга, а от холода зуб на зуб не попадал. Своих ступней я не чувствовала уже давно, как и ладоней с кончиками пальцев. Но ублюдкам, подгоняющим нас грубыми окриками, было плевать на это. Их было много, я слышала, очень много. Мне чудились или слышались женские голоса среди мужских.
– А она точно то, что нам надо? Кажется, Хозяин говорил, что у нее рыжие волосы.
О боже, кого в наше время еще называют «хозяином»? Это действительно страшный сон или жуткая шутка? Со мной не может все это происходить! Не можееет. Я не бездомная, я не шлюшка какая-то и не красавица писаная, как Лизка. Кому я нужна такая? Дочь алкоголички. Безотцовщина. За меня и выкуп не у кого просить. Разве что бутылками пустыми или тем, что мне самой собрать удалось – жалкие крохи на новые джинсы. А мать, поди, и имени моего уже не помнит. Перед глазами возникло перекошенное одутловатое лицо, испещрённое тонкими венками, со стеклянным взглядом светло-голубых глаз и приоткрытым ртом с мясистыми губами. И в ушах взорвался хриплый крик, срывающийся на истерический визг:
«Гадина! Ленивая тварь! Учиться она собралась! А мать кто содержать будет? Я тебе патлы повыдергаю! Вали, давай! Шалава малолетняя! Будь ты проклята, мать бросать! Проклятаааа».
Вздрогнула, кусая губы до мяса и глотая слезы. Истинное проклятие – это воспоминания. Особенно когда тоска и время из недостойного родного человека все же высекают идола, по которому абсурдно и неправильно скучаешь до слез. Ищешь и выбираешь те самые крохи-минуточки, когда он был этих слёз достоин. Я ей деньги посылала и соседке звонила узнать, как там мать, но та сказала, что она все равно все пропивает, и я начала слать деньги бабе Тане, чтоб та ей хотя бы еду приносила. А теперь все внутри скрутилось в спираль ломаную – вдруг не увижу ее никогда больше? Вдруг умру я здесь и не скажу ей, что простила и любила ее всегда?
Где-то рядом послышались женские истошные крики. Да, я не одна жертва здесь. Поначалу это вроде обнадеживало, а сейчас пугало еще сильнее, потому что – какую власть нужно иметь, чтобы выкрасть столько девушек? А нас было немало. Я успела примерно мысленно посчитать голоса по стонам и рыданиям. Надежда на то, что меня найдут или вдруг появится полиция, таяла с каждой секундой. Куда они нас привезли? А может, они нас на органы пустят? Сколько людей сейчас пропадает по всему миру, и не находит никто. Сама видела объявления на столбах и в интернете. Захотелось спрятаться, забиться в угол и маму звать, как в детстве, когда она, еще не настолько убитая алкоголем, обнимала и прятала мое лицо на своей мягкой груди, и шептала, что все это плохой, дурной сон. Все пройдет с первыми лучами солнца. Просто ночью все кажется намного страшнее. Это потом она начнет меня выгонять из дома то за водкой, то чтоб не мешала с хахалями кувыркаться.
С моей головы содрали мешок, и я задохнулась от ужаса, увидев людей с лицами в белых масках с прорезями и с факелами в руках. Повертела головой, всхлипнув от ужаса, все тело мелко задрожало – мы оказались на берегу реки, и мои глаза расширились, когда увидела несколько лодок, украшенных красными цветами (откуда только взяли в это время года?), качающихся на волнах. Неужели нас утопят?
О боже, я не знаю, что это могло быть. Не знаю, где я. Не знаю, за что. В который раз хотела закричать и не смогла. Они мне рот заклеили то ли скотчем, то ли какой-то липкой лентой. Получалось лишь мычать, но и за это толкали и били.
– Она. Насчет волос не знаю – у нее метка на теле. Как и у остальных. Может, мне еще в паспорт посмотреть? Нам за это не платят. Нашли-привезли-отдали. Все!
О чем они говорят? Какая метка? У меня нет никакой метки. Только татуировка, которая еще с детства на боку змеей вьется. Мать вечно говорила, что знать не знает, откуда она взялась. А я ее ненавидела еще сильнее, потому что понимала – это она позволила одному их своих сожителей выбить ее на мне, когда я совсем крошкой была. Иного объяснения я этому не видела. Позволила, как и многое другое, лишь бы водку ей приносили. После того как последний раз продала за четвертак, я сбежала из дома. Вздрогнула, когда лапища похитителя сомкнулась на шее, снова толкая вперед.
– Ну что? Начинаем? Первые лучи уже показались.
Оказывается, кошмары не исчезают утром… иногда в свете дня они принимают реальные цвета и очертания. Меня и других девушек потащили к лодкам. На каждой белая рубашка до колен с вышивками на рукавах и по подолу. Лица измазаны черными полосами на скулах, а на шее ожерелья из рябины. Люди в белых масках, так похожие на куклусклановцев, насильно укладывали нас в лодки, предварительно надев каждой венок из красных цветов с терпко-сладким удушливым запахом на голову и завязав веревку с камнем вокруг ног. Божеее! Боже мой! Это какая-то секта. При приближении к воде меня начала охватывать жуткая паника. Она лишала разума и заставила громко мычать и биться в руках больных психопатов, которые не обращали внимание на сопротивление и привязывали нас к продольным скамьям. И мозг на секунду прострелило жуткой догадкой – им это не впервой! Они это делают не впервой! Все движения четко выверены, как у роботов. Их лодки предназначены именно для такого ритуала. Теперь я видела сероватое утреннее небо в рваных облаках и другие лодки по сторонам от себя. Казалось, это небо вот-вот упадет на меня, обрушится последним снегом. А на берегу толпа в масках – женщины и мужчины факелами из стороны в сторону ведут под звон бубенцов, которыми трясет один из них. Я медленно смотрю на каждого, и мне все еще кажется, что я в каком-то затяжном кошмаре. Сумасшедшие изверги! Нелюди!
– Снимите скотч. Он любит, когда они кричат.
С меня содрали скотч, но закричать уже не хотелось. От холода сводило все тело и отнимались конечности. Меня оттолкнули от берега, как и других девушек. Кто-то на берегу тоскливо затянул песню красивым грудным женским голосом.
Как во пОле, во полЕ
Тройка резво скачет...
На коленях девица
Возле мати плачет:
Мамонька, ой, мамонька, –
Сердце тяжко стонет...
Неужели, мамонька,
Я такого стою?
Во чужой сторонушке,
Во землице дальней
Быть немилой жёнушкой –
Доли нет печальней.
(с) Русская народная. Мамонька… ой, мамонька
Вспомнились старославянские свадебные обряды. Но легче не стало. Сердце болезненно колотилось в горле. Пар с воды поднимался вверх, постепенно скрывая с глаз берег и психов с факелами, напевающих ритуальную монотонную песню.
Голоса отдалялись все дальше и дальше, и на нас вместе с паром опускалась странная тишина. Вдалеке завыла собака, и по коже прошла волна мурашек. Кто-то из девушек плакал, а кто-то в голос молился и кричал. Я лежала молча, пока вдруг не почувствовала связанными у днища руками воду. Всхлипнула, давясь криком – лодки дырявые и на ногах камень. Мы все утонем! О, господииии! Они, и правда, нас топят… словно в жертву кому-то приносят.
Видимо, это поняла не только я, и раздались крики со всех сторон. Тяжело дыша, я пыталась освободиться от веревок, крутилась на скамье, глядя в небо, светлеющее с рассветом все больше и больше. Пока вдруг не застыла, содрогаясь от ужаса – вверху, в глубине облаков мелькнула огромная тень. Я дернула руками, чувствуя, как быстро прибывает вода в лодке.
Это сон. Это не может быть на самом деле… НЕ МОЖЕТ! Вверху расправило крылья огромное чудовище, оно летело вниз, прямо на нас, раззявив огромную зубастую пасть, издавая пронзительный крик, от которого заложило уши и что-то лопнуло внутри, по шее потекло липкое и горячее – лопнули барабанные перепонки, отметила как-то равнодушно, тяжело дыша и глядя на жуткого монстра, летящего вниз. Его когтистые лапы то сжимались, то разжимались, и воздух со свистом рассекало словно тысячами стальных мечей. Казалось, он смотрит на меня и летит именно ко мне. Но черный дракон… Боже! Этого ведь нет на самом деле! Но он был! Был! И я его видела. Черный дракон кружил над лодками, низко опускался и цеплял воду крылом, разбрызгивая ледяные капли хрустальными осколками вокруг нас.
И у меня все больше вода прибывает, я уже почти вся погрузилась в нее и хватаю ртом воздух, дрожа от холода и от паники. Издать хоть звук страшно, но тонуть еще страшнее. Не удержалась и закричала, и тут же съежилась, увидев, как резко обернулся ко мне зверь, дернул головой огромной в каменных иглах и устремил взгляд лютый прямо в душу, обрушив на меня всю тоску вселенной, заставляя сердце съежиться в предвкушении смерти и зайтись в новом крике, задыхаясь и глотая воду, которая сомкнулась надо мной.
Зажмурилась, сжимая пальцы, впиваясь ногтями в ладони, застыв в шоковом оцепенении, а когда в плоть вонзились словно десятки кинжалов, вспарывая кожу, невольно распахнула глаза, и вопль застрял в горле – жуткая морда твари клацнула пастью у моего лица, и зверь потащил меня вверх в рваные облака, обрывая веревку с камнем, который, словно в замедленном кадре, упал в воду. Я повернула голову, вглядываясь вниз, и со всхлипом втянула воздух, чувствуя, как по щекам слезы покатились – на зеркальной поверхности реки ни одной лодки не осталось. Только венки плавают, и у меня перед глазами от боли и ужаса тоже все плывет, погружая во мрак. Да в ушах свистит от шума крыльев, и тело льдом обдает, сковывает. Закрою глаза и проснусь…. ведь я проснусь, да?
Мамонька, ой, мамонька,
Защити – не выдай...
Неужели, мамонька,
Быть мне платом крытой?
Неужели косыньки
Не пустить по ветру?
Неужели с миленьким
Не гулять до свету?
На реке два омута
С тёмною водицей…
Отпустите девицу
Той воды напиться…
На яру не весело
Девицы гуляют...
Плачут, да кручинятся –
Песню напевают:
Как в селе под Вологдой
Свадьба не случилась...
Как во тёмном омуте
Девка утопилась...
(с) Русская народная. Мамонька… ой, мамонька
ГЛАВА 2
Раньше не было ни времени.
Ни земли, ни пыли – ничего.
Забыли всё.
Было небылью, да стало былью.
Река остыла, и вода застыла в ничто.
(с) Женя Любич
Я выныривала из небытия короткими обрывками реальности, они походили на мой привычный кошмар. Мне чудился запах серы, словно чиркнули около ста спичек одновременно, а перед глазами чернично-малиновое зарево над полоской горизонта. То ли закат, то ли восход. Выпь голосит поминальную песню, и от тоски ребра сжимают обручи железные.
Будут ли меня искать? Наверное, нет. Может, Ждана будет. Захотелось вдруг, чтоб мама узнала и чтоб слезы по мне утирала, а мозг резануло картинкой, где она водкой горе заливает и смеется с такими же опустившимися собутыльниками над пошлой шуткой, уже забыв, что поминки у нее дома, а не веселье. Ненависть поднялась вихрем и тут же улеглась пеплом в душе. Отненавидела уже. Горечь золой осыпалась и легла еще одним слоем грязи на сердце и на душу.
Я выныривала из омута боли и погружалась в него снова. Болело все тело, но больше всего голова. Казалось, внутри нее пульсирует адский сгусток, приносивший мне страдания. Все это время я ощущала чье-то присутствие. Давящее и невыносимо тяжелое. Словно весь ужас вселенной сконцентрировался рядом со мной и вокруг меня. Обрывки воспоминаний вплетались в сумеречный туман перед глазами. Малиновый сполох вдалеке рассеялся и утонул в сизом тумане. Мне казалось, я слышу голоса, но они иные и не похожи на голоса людей. Они звучат не у меня в ушах, а в моей голове. Страшные и похожие на рокот вперемешку с шипением. Сама реальность оказалась страшнее любого кошмара, который я когда-либо видела. Потому что нет этой люти наяву и быть не может. А может, я сошла с ума? И это все плод моей воспаленной болезнью фантазии?
Наконец-то глаза снова раскрылись с мучительной резью в висках, я поняла, что меня куда-то везут. Нет. Не в машине. На лошади. Связанная по рукам и ногам, я свисаю поперек жесткого седла. Оно упирается мне в живот и жестоко трет кожу под легкой влажной сорочкой, прилипшей к телу, а скомканные и растрепанные волосы свисают до самой земли, выметая ее грязными серыми концами. Косы расплелись, и в прядях цветы кровавые запутались. Они до сих пор источали тошнотворный сладкий запах. Вспомнились плавающие на гладком озере венки… там, где лодки с остальными девушками утонули. Опять стало жутко, и я пошевелила руками.
Вот почему настолько сильно болят виски и режет глаза – вся кровь прилила к голове, а тело превратилось в сплошной синяк. Каждая секунда пульсировала в ушах ожиданием чего-то ужасного, чего-то необратимого, нависшего надо мной. Меня ослепило воспоминанием о жуткой твари, вцепившейся в меня когтями и выдернувшей из лодки, и от дикого ужаса в горле задрожал вопль. Вскинула голову и закричала. Но никто не обратил на меня внимания. Лошадь продолжала скакать во весь опор. На глаза от боли и страха навернулись слезы, и сквозь соленую рябь я видела пепел под копытами лошади… лошади ли? Потому что тот звук, который издавало это животное, с трудом можно назвать ржанием. Оно пыхтело жаром, которым обдавало лицо, как из жерла домны. Я задыхалась от первобытного ужаса, пытаясь освободить затекшие и онемевшие руки.
– Отпустите, – хрипло и так тихо, словно я разучилась говорить или потеряла голос.
Горло обожгло нестерпимой жаждой, и глоток воздуха, скорее, напоминал глоток песка. Оцарапал горло и скатился внутрь, раздирая желудок. Меня или не слышали, или делали вид, что не слышат. И я была уверена, что, скорее всего, второе.
С трудом повернула голову, стоная от страданий, которые причиняли ушибленные о жесткое седло ребра. Натертые веревкой руки и ноги словно отнялись и горели пламенем. И все же я увидела вдетые в золотые стремена черные сапоги с заостренными носками, покрытые копотью и заляпанные грязью. Еще усилие, приподняла голову, кусая губы от напряжения – голенища сапог заканчивались у колен, и сбоку красовался вышитый золотом змей.
И снова память полоснула мелькнувшей в облаках тенью монстра. Потом проклятые сектанты, от воспоминания о которых внутри будто зашевелился ворох гнилых листьев, я даже запах тлена почувствовала. Сапоги… золотые стремена. Кто в наше время все это носит? Куда меня везут? Зачем? Может, это игра такая? Жестокая игра за деньги. Реалити-шоу какое-нибудь. Рисунок змеи показался почему-то знакомым. Словно видела его где-то. Совсем недавно видела.
И перед глазами картинками…
«Я, танцующая у озера вместе с девчонками. Босые и растрепанные мы песни орем и венки в воду швыряем, загадывая желания. Лизка смеется громче всех. У нее день рождения, и она такая красивая сегодня в красном расшитом сарафане. Отец для нее вечеринку устроил в старославянском стиле. Домик в лесу у пруда сняли. Целую программу составили и костры на берегу разожгли. Мы венки сами плели с Лизой для гостей. Свечки в стеклянных закрытых подсвечниках по земле расставили. Красиво до невозможности. Все вино пьем и смеемся. Лизка еще и ведьму, бабу Пелагею, пригласила погадать нам всем. Помню, как мы громко смеялись, представляя себе ряженую, как и все мы, женщину, которой заплатили за развлечение гостей. Но Ждана заверила нас, что ведьма самая настоящая, из местных. К ней гадать из других городов и даже из далеких стран приезжают. Всю правду говорит. Не всегда хорошую. Когда она появилась, смеяться все прекратили. Не потому что некрасиво, а потому что страшная она была, потому что на нас глазами черными зыркнула из-под бровей косматых и платок цветастый поправила. Гадать на воде решили – все же Ночь на Ивана Купалу. Ждана принесла нам всем тазы и свечи. Ведьма сказала, что покажет наше будущее. Чтоб каждая в чистый таз крови капнула и волосы в нем в воде из пруда вымыла. Весело смеясь мы к пруду пошли по воду. Все набрали, а я подойти боюсь. Страх преодолеть не могу. А потом все же решилась. Наклонилась – воду зачерпнуть, и вдруг показалось мне, что смотрит кто-то на меня сзади из темноты. По телу дрожь прошла и в горле пересохло. Волосы тронули чьи-то пальцы, и таз из рук выпал… я отражение в водной ряби увидела. Черная тень за спиной промелькнула, и два желтых глаза в сумраке вспыхнули и погасли. Шуршание травы послышалось. Будто гигантский ползучий змей хвостом кусты разворошил. Несколько секунд я так и стояла оторопевшая и испуганная до полусмерти, пока сама себя не успокоила, что привиделось мне. Вина много выпили. И вода… я всегда ее боялась. Еще с детства. Зачерпнула тазом серебристую жидкость и пошла обратно к костру. Девочки тихо шептались, склонившись над тазом Лизы. Я ждала своей очереди и прислушивалась к тихому потрескиванию сверчков и кваканью лягушек. Звуки ночи… звуки вкрадчивого страха, он колючей паутинкой ползал по спине, невольно напоминая видение у озера. Когда мой черед настал, Баба Пелагея сама ко мне подошла, но едва над водой склонилась – зашипела, как кошка. Отпрыгнула назад, таз перевернув, а потом на меня вдруг пальцем указала:
– Уйдет пусть… уйдет немедленно! Ей гадать не буду!
Все на меня посмотрели, а я назад попятилась, глядя на женщину, которая словно рассудок потеряла, а та что-то шепчет и рассыпает вокруг себя розовый порошок, как пыль клубящийся в воздухе и не оседающий на землю:
– Не почуй, да не увидь деяния мои. Не услышь и не узнай. Не трогала… не смотрела. Не трогала… не смотрела… Убирайся! – рыкнула на меня. – Проданная ты! Проданная!
И я убежала. Куда-то через заросли. Голос ведьмы еще в ушах пульсировал, а ноги сами по траве несут к воде. Не помню, как упала в песок у самого берега. За траву уцепилась, а она пальцы режет и ладони, словно вперед сбросить хочет, окунуть в пруд ледяной. Я свое отражение в воде вижу, и что-то сверкает на дне, переливается в свете месяца. Руку протянула, как заворожённая, сжала пальцами металл. А когда ладонь раскрыла, перстень увидела. Красивый до безумия с изображением змеи, свернувшейся вокруг янтарного камня. И корона у змеи на голове.
– Выбрось! Не надень! Наденешь – участь свою примешь страшную сама! Ни выкуп не спасет, ни молитвы!
Голос взорвался в висках, и в воде лицо старухи зарябило. Я назад отпрянула и кольцо пальцами сжала так сильно, что оно в ладони отпечаталось клеймом потом. Я снова побежала, только из-за темноты не к костру, а куда-то вглубь леса. Поняла, что заблудилась. Остановилась, по сторонам озираясь. И вдруг звуки все стихли вокруг, даже лягушки квакать перестали, и я замерла. Дыхание затаила. Присутствие чье-то опять ощутила. Глаза зажмурила и вздрогнула, когда волосы кто-то тронул, как и там у воды. Неспешно, словно перебирая длинными пальцами, обездвижив и лишив воли.
«Надень кольцо, Жданаааа, надень…»
Где-то шепот томный – то ли в голове у меня, то ли между листвой теряется.
Пальцы ласкают нежную кожу на шее там, где ухо, вниз ползут к груди по ключицам, едва цепляя напряженные от прохлады и мурашек соски, и кажется, горячие губы трогают плечо, спуская с него рукав блузы-вышиванки. А я чувствую, как пьянит меня голос этот, и касания, перышку подобные, заставляют выдохнуть тихим стоном.
«Надень»
Проснулась я тогда в своей постели и так и не знала – приснилось ли мне это на самом деле, пока не увидела перстень на своем пальце и не начала его лихорадочно сдирать, но так и не смогла – шипы на теле змеи впивались в кожу, едва я тянула его с пальца»
***
Та змея была точно такой же, как эта. Долго смотреть на сапоги не удалось, меня грубо придавила к седлу чья-то рука. Не теплая, не холодная. Скорее всего, в перчатке. Внутри сердце забилось раненой птицей. Задергалось сломанными крыльями о прутья невидимой клетки, и капли крови слезами из глаз по щекам покатились. Страшно. Есть разные стадии страха, и мой сейчас достиг наивысшей точки. Самый что ни на есть панический и невыносимый, доводящий до истерики.
Но еще невыносимей было вот так висеть, я не выдержу больше, мне кажется, ребра разрывают мне легкие от ударов. Я задергалась, пытаясь подняться и мотая головой, а чья-то рука на спине переместилась на затылок и вдавила в седло, ломая сопротивление. Заметавшись еще сильнее, я изловчилась и впилась зубами в ногу ублюдка, заигравшегося в какие-то жуткие игры. А если это мой сон, то со мной ничего не случится…
В этот момент меня сгребли больно за шиворот, сжимая рубашку вместе с волосами, подняли вверх. От неожиданности я задохнулась. Самое первое, что увидела – это глаза янтарного цвета. Настолько неестественного, что этот цвет на секунду ослепил меня, резанул по глазным яблокам огненной вспышкой, заставляя сердце забиться так сильно и быстро, что я опять начала задыхаться. Ни пошевелиться, ни крикнуть. Казалось, у меня отняли такую возможность. И все тело начало наполняться страшной дикой тоской. Я трепыхалась на вытянутой мощной руке в перчатке, продолжая смотреть в жуткие глаза с жидкой магмой внутри, она раскачивалась волнами вокруг расширенного зрачка, в котором мое отражение походило на птицу, бьющуюся в силках.
Он что-то сказал низким рокочущим голосом. У меня все еще гудело и пульсировало в висках… Похититель позволил моргнуть и выдохнуть, всхлипнуть от облегчения и, приоткрыв рот, смотреть на всадника, боясь даже моргнуть. Меня сковало оцепенением, как сковывает жертву перед удавом, и ощущение будто тело кольцами обматывает и сжимает сильнее и сильнее. Со свистом втягивая воздух, я смотрела в золотую бездну собственной смерти. Адская красота расплавленной огненной смерти. Меня мучил самый жуткий кошмар в моей жизни, он ожил, приобрел плоть и запах. Я была уверена, что желтоглазая тварь из моих снов вполне могла оказаться вот этим зверем. Потому что дьявол в седле мало чем походил на человека, скорее, на чудовище, спрятанное под людским обличием. Измазанное чем-то черным на щеках и под глазами лицо, лысая по бокам голова с полосой блестящих темных волос, заплетенных в косички и собранных в хвост на затылке. Кожа обветренная, смуглая или грязная. Белесые шрамы пересекли левую щеку у виска и у глаза. За спиной торчит рукоять, о боже… боже… боже… меча? Это какая-то ролевая игра? Квест? Я все еще хотела верить, что не сошла с ума, что есть какое-то объяснение или выход из этого лабиринта. Хотела верить, что все вот-вот закончится, и мне скажут, что меня снимали в какой-нибудь программе «розыгрыш». Но этот жуткий варвар со страшными звериными глазами, прожигающими меня из-под ровных густых бровей, не походил на актера… в поры на его лице забилась сажа или пепел, меняя цвет кожи. Это не мог быт грим. Я знаю. Я играла в университетских постановках. Этой копоти несколько недель и… одежда на нем – не костюм сценический. Ее носили, стирали и занашивали. Я даже не могла понять, в каких веках так одевались и где, хотя историю всегда знала на отлично.
– Отпустите, – получилось пискляво и жалобно. И все же я нахлебалась воды, поэтому саднило горло. Во рту привкус тины и водорослей.
Глаза монстра сверкнули, словно по радужке прокатилась бликом молния. Нет, таких линз не бывает… как и глаз, в природе. У людей. И я вздрогнула. А он склонил голову к плечу, покрытому меховой черной накидкой, рассматривая меня и приподнимая выше, как драную кошку, взгляд скользнул по всему телу, которое облепила все еще влажная тонкая рубашка. Холодом и жаром окатило одновременно. Интерес в змеиных глазах вспыхнул обжигающим пламенем на секунду и тут же потух.
– Что ты там высматриваешь, Ниян? Не те нынче девки, да? Худые, тщедушные. Дохнут, как мухи, еще в дороге. Потап дрянной товар подсовывает уже давно. Не там кредиторов ищет, шельмец.
– Она меня укусила.
Задумчиво и очень удивленно. Наклонил к себе, а я зажмурилась, чтоб лицо это вблизи не видеть.
– На меня смотри! – приказом властным и беспрекословным. Словно ударил под дых.
Не могу. Мне страшно. Так страшно снова ощутить, как все тело льдом сковывает, и от необратимости дрожит каждый нерв, вибрирует ужасом на грани с агонией. Не хочу в глаза его жуткие смотреть.
– Выбей ей зубы,… Нет… не надо. Можно продать за желтый жемчуг... все равно на одну больше везем. Среди них истинной точно нет. Уж сколько веков…
– Заткнись, – рыкнул зверь, и второй голос оборвался, мгновенно воцарилась тишина, и смолк стук копыт. А я теперь только свое дыхание слышу и грохот, с которым сердце колотится. Похититель к себе наклонил еще ниже, а мне в нос ударил запах костра, сажи и чего-то еще. Мужской, терпкий и сильный аромат его кожи и волос настолько яркий и обволакивающий, что я невольно его втянула полной грудью. Рука в перчатке схватила меня за лицо, сдавливая скулы, поворачивая в одну сторону и в другую. Губу нижнюю вниз оттянул, и чувственный рот мужчины скривился в усмешке, от которой горло как удавкой перехватило. Не бывают люди такими… такими идеально жуткими и прекрасными одновременно.
– Маленькие…, – потрогал зубы, а я дернулась, чтоб вгрызться в его палец, тут же сдавил щеки так, что от боли скулы свело. – Еще раз так сделаешь – вырву и зубы, и язык, поняла, смертная?
Голос имеет такое же действие, как и его взгляд – заставляет все внутри дрожать от первобытного ужаса. Отнимая желание жить и сопротивляться. Господи, когда я уже проснусь. Мне страшно. Мне так страшно.
– Разозлишь – не доедешь. Разве что в омут или в землю.
– Куда… куда я должна доехать? – вопросы такие глупые и бессмысленные, но мне неожиданно на них отвечают.
– В царство Дракона Смерти. И пока мы в дороге – я твой хозяин.
– Кто ты?
– Князь Ниян. Брат царя Вия. И ты теперь принадлежишь нам!
Выжидает, делая паузы, чтобы осознала каждое слово. Приняла свою участь. Только как ее принять, если мне все еще верить хочется, что проснусь. И все существо противится покорно принять то, что он говорит. Он не спешит, и все вокруг замерло. Как под гипнозом. А во мне пульсирует ужас, и боль в виски ударами отдает. И внутри поднимается ураган, пенится волна протеста и адской ярости. Я закричала, извиваясь в его руке, пытаясь схватиться за запястье, но нечеловек держит ее крепко и даже не шевелится, кажется, его забавляет моя беспомощность, только зрачки сузились в тонкую полоску.
– Уймись. Это навсегда. Не игра, как вы, смертные, всегда считаете. Нет тебя больше. Там нет. Здесь пока есть. – и к себе дернул так, что наши лбы почти соприкоснулись, – ПОКА Я НЕ РЕШИЛ ИНАЧЕ.
– Кто ты? – истерически, срываясь на рыдание, – Кто… ты… черт тебя подери?
Снова голову к плечу и расхохотался так, что у меня по коже мурашки поползли. В туманном полумраке сверкнули белые зубы. Красивый и в тот же момент ужасный этой неестественной нечеловеческой красотой.
– Не знаю, кто такой черт, разве не к богу ты должна взывать, как и все вы? – улыбка пропала так же быстро, как и появилась. Он и не думал мне отвечать. А я вдруг поняла, что это и есть дьявол, только имя у него другое. И теперь он решает – жить мне или умереть. Я больше не принадлежу себе. От паники горло стянуло ледяными клещами. Я снова забилась в его руках, пытаясь вырваться.
– Смотри мне в глаза! Не сопротивляйся! Будет больнее!
– Нет! Неееет! – но он заставил смотреть глаза в глаза, и от боли все померкло вокруг, тоска сковырнула все внутренности лезвиями острыми, заставляя слезы покатиться из глаз. Варвар пальцами в перчатке по щекам повел и облизал их раздвоенным языком змеиным. По его четко очерченной широкой скуле волной чешуя промелькнула и исчезла, заставляя, оцепенев, втянуть воздух в легкие и выдохнуть рыданием. Он не человек… не человек.
– У смертных особый вкус слез – самый вкусный из всего, что я пробовал. Самый искренний. Но еще вкуснее твоя плоть и кровь. В следующий раз, когда ты скажешь мне «нет», я заставлю тебя плакать кровью. А пока что… прими свое первое наказание. Боль – это то, что вы, рабы, понимаете лучше всего.
Пульсирующий сгусток энергии взорвался в голове, ослепил, я почувствовала, как из носа потекла кровь и глаза закатились, снова давая провалиться в благодатную тьму.
ГЛАВА 3
Зелье змеиное отыскать не сумею я,
Золото глаз
На тебя поднять не посмею я.
Чешуею загар –
Мне в осеннюю гарь
Уходить вслед за змеями.
Пылью под пологом голос мне полоза слышится…
Полные голода очи-золото в пол-лица…
(с) Мельница. Невеста Полоза
Я открыла глаза от того, что меня толкнули больно в плечо. Подскочила на месте, оглядываясь по сторонам с едкой надеждой, что мне все приснилось. И тут же как хлыстом по нервам понимание, что я все еще в своем кошмаре. В раскаленном пекле иной реальности. Где-то посреди полуденного зноя валяюсь под деревом на спине и тихонечко попискивает мелкая мошкара над ухом, а колоски щекочут лицо и голые ноги.
– Вставай, чего разлеглась? Или розги захотела? Здесь тебе не хоромы царские.
Пальцы невольно перехватили у ворота рубаху, чтобы прикрыться, и я вскинула голову на говорившего – низенький карлик с оранжевой бородой и всклокоченной такого же цвета шевелюрой. Нос картошкой и глазки маленькие под косматыми бровями. Наряд на нем пестрый из лоскутов ткани и туфли с закрученными носками, как у шута или скомороха, с бубенчиками на концах. И почему-то от этого жутко сделалось. От вот этих самых бубенчиков. Как издевательство рядом с воспоминаниями о потонувших в реке девушках и монстре со взглядом нечеловеческим.
– Что уставилась глазами бесстыжими? – я узнала тот самый голос, что с нечеловеком говорил до того, как провалилась в небытие, – у какие зеньки зеленые, словно омут русалочий. Ты на Князя Нияна ими так не пялься, в пол опускай и держись подальше. Гляди и выживешь.
Я усмехнулась и в полный рост поднялась. Приятно все же оказаться выше кого-то ростом. Обычно гномом называли именно меня и документы в магазинах спрашивали при покупке спиртного, а бывало, и в клубы не пускали. Но возвышаясь над рыжим шутом, так смешно коверкающим слова, я чувствовала себя великаном. Ощущение, что я участвую в ролевой игре на выезде, вернулось. Может, там за кустами камеры прячутся или там. Я осмотрелась по сторонам – ни шороха. Только листики на легком теплом ветерке подрагивают, зубчики кленовые едва трепещут.
– А ты чего раскомандовался, гном? У тебя синдром Наполеона?
Косматые брови взлетели вверх к ярко-рыжей челке. Это было бы забавно, если бы меня не трясло от страха и не казалось, что вот-вот тот самый Ниян появится и глазами своими меня наизнанку вывернет.
– Ты по-нашему говори, коли языка не жалко своего.
– Ясно. Значит, с всемирной историей здесь паршиво. Аааа телефона нет? Сотового? Я позвоню быстренько и никому не скажу. Я тебе за это вот что дам…
Потянулась снять серьги, но карлик прищурился, за руку меня схватил своей пухлой ручкой и дернул за волосы, заставив ойкнуть и замахнуться на него.
– Ты, девка, если жить хочешь – делай все, как велят тебе. Поняла? Здесь норовистые быстро умирают. Намного быстрее послушных. А теперь пошла к воде. Не то стражу позову, и тебя искупают насильно. Времени нет лясы с тобой точить. Грязная, вонючая и тиной с мертвой воды прет от тебя, как от болота. Пелагея косы вычешет и лицо закрасит наново. С чистым до отбора нельзя. Прознает Владыка и кожу с него снимет. Будешь безлицая – изгонят тебя за Навь к чертогам мавичьим или Лиху одноглазому на откуп отдадут.
– Ну и козел ты, Гном. И разговариваешь, как в эпоху динозавров.
Хотелось руку протянуть и сдернуть с него парик, а потом заорать, чтоб прекратили этот идиотский спектакль немедленно, не то у меня истерика начнется.
– Я не Гном и не козел, а Врож.
– Вот да – с рожей у тебя, как и с ростом, не удалось. А душевая где? Я и сама помыться хочу после лап ваших и земли сырой.
Врож кивнул куда-то за кусты.
– В речке искупаешься. И словечки свои человеческие забудь. Нет здесь ничего из твоего мира. Рот на замке держи. Лицо скрывай и доедешь до Нави целой и невредимой, а там, гляди, выберет тебя царь, и заживешь в свое удовольствие.
– Вы все здесь чокнутые? Какой царь? Божеее, это когда-нибудь закончится. Ущипните меня кто-нибудь.
И тут же вскрикнула от боли – карлик сильно ущипнул меня за бедро.
– Сама попросила. А теперь давай иди в воду. Пока я добрый.
От одной мысли, что купаться придется в реке, по телу проползла волна мурашек.
– Я в реку не пойду. Нееет. Там холодно. Я и так замерзла. Не пойдууууу.
Гном пристально на меня смотрел несколько секунд, а потом ударил в ладоши:
– Бросьте ее в реку. Утомила она меня.
Тяжело вздохнул и отвернулся, пошел прочь, звеня бубенцами.
– Эй, Врожаааа, не надо… пожалуйста, я прошу тебя. Я воды боюсь. Мы же с тобой подружились… пожалуйстаааа.
Он ко мне даже не обернулся, а два немых стража вышли из-за деревьев, облаченные в черные одеяния, расшитые такими же черными блестками, напоминающими чешую, сверкающую в лучах солнца, они с бесстрастным видом схватили меня под руки и понесли к воде. Я брыкалась и громко кричала, пинала их ногами и пыталась вцепиться в одинаковые лица-маски ногтями, но безуспешно. Когда поняла, что меня сейчас просто швырнут в бездну, стало еще страшнее, кажется, легкие уже заранее разодрало от глотков воды и запершило в горле.
– Я сама… отпустите. Я самаааа. Мне больноооо! Пожалуйстааа! Не надооо!
– Отпустите! – мне не нужно было оборачиваться, чтоб узнать – чей это голос. Я б его узнала из тысячи, потому что только он мне внушал неописуемый ужас. Я помнила, какую боль испытала, когда нечеловек в глаза мне смотрел своими звериными и ломал меня изнутри, раздирал на части. И стражи напряглись. Руки сильнее на моих предплечьях сжались. Боятся они его. Их страхом в воздухе завоняло, как потом. Черная чешуя волной прошла по их лицам, и я задохнулась… осознавая, что таких спецэффектов еще не придумали в гриме.
Но какой-то части меня все еще казалось, что там за кустами, если долго бежать, вдруг обнаружится автомагистраль и машины на ней. Я ведь на земле. На человеческой земле. Ногами по ней ступаю. Вон солнышко светит. Вон колосья шевелятся, и вода сверкает бликами… значит, где-то есть люди. Нормальные. Как я. Меня поставили босыми ногами на колючую траву, и я ту же изловчилась и бросилась прочь, что есть силы. Туда к кустам, за которыми, как мне казалось, начнется цивилизация. Ящеры (иначе и не назвать) дернулись, но монстр поднял руку, останавливая их.
Не оборачиваться. Бежать и не смотреть. Не думать. Просто бежать, а как на дорогу выбегу, спрятаться надо будет и попуток ждать. В полесье дубы раскинулись могучие и густые, листва изумрудной зеленью пестрит и глаз режет. Земля под ногами влажная, чувствуется, что рядом вода, и прохладой икры обдает. Вроде все так, как и на родине моей, только есть одна странность противоречивая – тишина. Словно замерло все живое и затаилось в тревоге. Лягушки не квакают, птицы не поют, кузнечики не трещат. А должны. Я продолжала бежать, раздвигая руками листву, чувствуя, как волосы по спине хлещут, на лицо падают и в ветках путаются, а лес все гуще становится и темнее, вверху кроны деревьев небо закрывают. Словно ожил лес и зашуршал листвой, зашевелил корнями деревьев так, что земля под ногами забугрилась. И со стволов дубовых лица на меня смотрят одинаковые. Высеченные кем-то идолы языческие.
Задыхаясь и листву раздвигая все глубже и глубже, уже понимая – нет никакой дороги и выхода отсюда нет. Чертовщина какая-то. Я бегу-бегу и словно на месте топчусь, а ветки-лапы ко мне тянутся, и корни лодыжки оплетают вьюнами. Ползут к коленям. Нервно стряхивая их с себя, бросилась вперед, зажмурившись. Не смотреть. Никуда не смотреть. Мне все это кажется.
Странный свист услышала и, прежде чем поняла что-то, на шее петля от веревки захлестнулась. От боли в глазах потемнело. Кто-то дернул ее с такой силой, что я на спину упала навзничь, вскрикнула от ужаса, а меня потащили за шею по земле, заставляя впиться руками в петлю, чтоб не задохнуться. Арканом поймали, как животное. Первое, что заметила, это ненавистные сапоги со змеями по бокам, и, судорожно глотая воздух, глаза распахнула, чтоб увидеть, как нависает надо мной, словно скала, чудовище с взглядом, как у самой смерти. Рывком за веревку вверх поднял, и я зажмурилась, чтоб в глаза его змеиные не смотреть страшные.
– Сдохнуть хочешшшшь, – зашипел в лицо, и меня подбросило, как от удара током. – Ты думаешь, ты в своем мире?
Пронес на вытянутой руке, как паршивого котенка, и подвесил над обрывом. А внизу камни острые и вода бурлит с оглушительным шумом. Тряхнул, а я закричала и в руку его сама впилась от ужаса, что вдруг выпустит.
– Еще раз так сделаешь – кожу сниму и здесь на дубе повешу, чтоб мошкара жрала. Поняла, человечка?
– Пусть жрет, все ж лучше, чем ты жуткий.
Огрызнулась, и самой стало страшно, что сейчас он свое слово исполнит.
Раздался хохот, от которого мурашки по коже поползли с утроенной силой, и начали дрожать пальцы рук и ног. Наверное, так смеется сам дьявол, прежде чем погрузить тебя в кипящее масло. Я почувствовала, как меня все так же потащили за шкирку. Открывать глаза не хотелось. Я вообще не могла даже думать, меня лихорадило, и, кажется, каждый волосок на теле стал дыбом, а внутренности скрутило в узел. Нечеловек швырнул меня на землю, и в ноздри забился тошнотворный запах падали. Вонь, от которой все подступает к горлу, чтобы обжигать горечью отвращения. Я знала этот запах. Наткнулась как-то на мертвую крысу возле стока в городе. Она воняла именно так.
– Глаза открой!
Отрицательно качаю головой.
– Открой!
И тут же боль адская вспыхивает в голове, словно кто-то, вдираясь мне в мозги, насильно заставляет глаза открыть. И я открываю, чтобы всхлипнуть, увидев перед носом босые синие ноги в багровых пятнах, облепленные мухами. Голову вскинула и зашлась криком, быстро назад отползая – передо мной на ветке раскачивалось тело без кожного покрова, облепленное мошкарой.
– О божеее… боже…
Всхлипывая и закрывая рот руками.
– Увидела? Он тоже ничего не боялся и много разговаривал. Умирал долго и мучительно. Лучше с обрыва в Лиховодье.
Схватил снова за шиворот и через плечо перекинул. Я смиренно обмякла на нем, чувствуя, как от ужаса все тело занемело. Ничего более жуткого я в своей жизни не видела. Не игра это никакая. Я в каком-то проклятом аду, где творятся лютые вещи, и этот монстр с глазами ящера и жутким взглядом не станет три раза раздумывать, прежде чем и меня освежевать живьем. К горлу подступила дичайшая тошнота позывом к рвоте, и тело покрылось испариной.
В себя пришла лишь тогда, когда бросил на берег так, что упала лицом к самой воде.
– Мойся. Времени нет. Врож! Костры тушите – в путь пора! Врата с рассветом нам не откроют!
Я над водой стою на коленях, и мне отражение его рябит в темной глади. Огромный, как гора. Ростом выше двух метров. Голова лысая по бокам лоснится, и отчетливо видны татуировки над ушами, в которых с десяток железных колец с бусинами. А на меня смотрит исподлобья, и у меня от его взгляда в желудке все дрожит и трепещет. Глаза сверкают даже отражением в воде. Я еще никогда в своей жизни так не боялась. Словно этот страх первобытный мне в кожу впитался и колол острыми занозами бесконечно. Взгляд на лицо свое перевела и всхлипнула – щеки, нос и половина лба замазаны черной жирной краской. Одни глаза видно, рот и кусок подбородка. Не лицо, а маска от угрей какая-то. Зачем они это делают? Что это вообще означает?
Поднялась в полный рост на дрожащих ногах.
– Уйди. Дай помыться!
– При мне помоешься. Я за тобой бегать по кустам больше не намерен.
– А ты страже бегать прикажи или карлику своему. Ты же тут вроде как главный? – вырвалось само, и ту же душа в пятки ушла и сердце заколотилось с такой силой, что дышать стало нечем, потому что ко мне шагнул сапогами прямо в воду, за затылок взял и под воду рывком окунул. От неожиданности хотела закричать, но едва рот открыла – в него ту же затекла жидкость, а руки, резко выставленные вперед, окунулись в ил, и от гадливости по всему телу прошла волна отвращения. Теплая летняя вода рванула прямо в горло, и я начала силой барахтаться, пытаясь освободиться от хватки мужской руки на затылке. И тут же меня вытащили наружу. К себе развернул, пока я кашляла и, захлебываясь, лицо руками терла, волосы мои назад убирал. А потом словно обмерла под его взглядом. Он лицо мое рассматривал, а в зрачке красные языки пламени переплетаются, и по щекам чешуя ползет черно-золотистая волнами. Жуткое зрелище. Медленно взгляд опустил к груди, и пламя начало вспыхивать кроваво-оранжевыми сполохами. Голодный взгляд, прожигающий до костей, и есть в нем что-то еще… не поддающееся определению. На меня так никогда не смотрели за всю мою жизнь. Словно сожрать хочет. Истерика накатывала издалека, и я вот-вот захлебнусь ею вместе с отчаянием и пониманием, что не мой это мир. Я где-то в ином месте совсем.
– Ниян!
Дернулся и пальцы разжал, а я снова в воду упала. На дне вдруг мелкие цветы раскрылись ярко-лиловые с белой сердцевиной, к моей руке по воде тонкий стебель потянулся и запястье окрутил. С омерзением сбросила его и увидела, как стайка мелких рыб рассыпалась в разные стороны, а цветы водяные тут же закрылись.
– Ты зачем… зачем ее рассматриваешь?
Карлик брел по песку, перебирая маленькими кривыми ножками и бренча бубенцами на носках башмаков. Дзынь-дзынь. Дзынь-дзынь.
– Не перед тобой отчет держать должен.
– Нельзя на них смотреть, сам знаешь. У нее лицо без краски. Как она смазалась? Стражи не видели ее?
Ниян страшный взгляд на карлика бросил, да такой, что тот шаг назад сделал.
– Ты, скоморох, говори да не заговаривайся. Место знай свое. Не указ ты мне. Пелагею кличь, пусть займется девкой, хлопотная она какая-то. Товар для Сторожа готов?
– Готов. Как и для Темнозара.
Я, тяжело дыша, смотрела на них, а потом взгляд на руки свои перевела – обе ладони измазаны черным. Потерла друг о друга и лицо свое потрогала. Судорожно выдохнула и опять почувствовала, как теперь уже вокруг лодыжки стебель обвился и потянулся вверх, как вьюнок. Дернулась вся и на берег попятилась, пытаясь оборвать стебель, но он словно леска натянулся и сам рванул обратно, оставляя тонкий порез на пальцах. Я всхлипнула и подняла голову – князь на меня смотрит, и ноздри его трепещут, раздуваются. И жутко, и красиво до боли в глазах, а от того еще страшнее становится.
ГЛАВА 4
Твой путь
Осенний ветер
Степной орел
Расправляет крылья,
Твой путь
Тугою плетью
Заметает каждый шаг пылью
Твой путь
По костям земли,
Твой путь
По цепям воды
На упругих лапах
Звери шли,
Чуя запах беды
(с) Мельница
Он их сотнями приносил за все эти годы. Один и тот же ритуал из весны в весну. Едва снег там, наверху, начинал таять и подтекать каплями ледяной влаги на границе, к нему прибывал гонец, и князь отправлялся наверх на гору, откуда, расправив обсидиановые крылья с золотой чешуей, нырял в лебяжьи перья облаков и рассекал их словно лезвиями, устремившись вниз к мертвой воде выбирать добычу. Его это обязанность была испокон веков, помимо охраны границ от вылазок Мракомирских тварей, коих тот выход в мир людей искать посылал. Ледяная мразота, загнанная в самые дальние углы Нави и затаившаяся, перед тем как нанести очередной подлый удар исподтишка.
Ниян поднимался на Чар-гору раз в году и уносил двенадцать дев, отобранных жрецами братства, а остальных в жертву царю Властибору отдавали. Неписаные законы баланса Яви и Нави. Из-за вечной тихой войны Земли с водным царством каждый год по весне оброк в десяток человеческих девственниц, иначе через Наводь не перелететь и ни в один ручей не войти не даст водяной узурпатор.
Долго потом Багрянка цветом алым полыхала, а над водой воронье взбудораженное кружило, когда на берег части тел выкидывало. Тех, кому не посчастливилось быть принятыми на дно морское, тех, кто были отданы юдам – падальщикам водным на съедение. Пищевая цепочка, как говорят смертные у себя в умных книжках. Иногда князь позволял себе побродить по Яви, посмотреть, как изменилась она, схватить на лету новую информацию, изучить людей и их повадки на воле. Врож ворчал, что как узнает царь и Светлые про вылазки эти, лишится он и титула, и привилегий и сошлют его в Межземелье, как Мракомира. И сам же одежду чистую подавал, и через плечо своему господину вешал.
– Днем ходи, ночью в лес возвращайся и больше чем от заката до заката не броди там.
– Вздерну я тебя когда-нибудь на веточке, Врожка, чтоб не умничал.
– Не вздернешь. Кто тебе котомку собирать будет и ждать, коли воротишься? Мамка и папка я тебе.
Ниян хохотал до дрожи листвы на осинках да березках и трепал оруженосца по рыжим космам. А сам думал о том, что мамка с папкой только у смертных бывают, а у них судьба иная совсем. Они матерей рождением своим убивают и бросают их, новорожденных, едва на свет появившихся, на камне ритуальном лежать, не важно – в холод или в зной, от заката до заката. Если до утра не каменеет младенец-дракон, то ему имя дают и в хоромы царские уносят, и пока в палатах празднество гремит, жрецы тело роженицы в жерло Чар-горы швыряют. Ее миссия выполнена, и канет она в небытие. Иногда даже имени от нее не останется. Ниян своей не знал да и не думал об этом никогда. Ложь… думал. Часто думал. И понять никак не мог, если отцу в ноги кланяться надобно и перстни целовать, то почему с женщиной так жестоко… с той, что жизнь подарила. До поры до времени думал и перестал. Бессмысленны они, мысли эти. Воину ни к чему.
До отрочества при дворце жил, а потом присяга, оруженосец, меч в зубы и в войско царское воеводить, землю Навскую охранять. Отца видел лишь по празднествам великим, да войнам лютым. Не было у него ни мамки, ни папки. Врожка один. Преданный шельмец. А ведь когда ему карлика в услужение дали, психовал Аспид, деревья от ярости валил. Избавились от князя, еще и зверька в оруженосцы подсунули. Зря психовал. Врожка с виду только простак да оболдуй, а умен гад и прозорлив, с ним не одна битва была выиграна, и жизнь господину спасал не раз. Не силой, а умом своим тонким. Любил говаривать о себе, что шут он княжеский и на потеху господина приставлен, а девки по карлику сохли и страдали похлеще, чем за великаном мускулистым. Как не войдет по утру к рыжему мракобесию, так у того по три девки в постели кувыркаются, ножки-ручки ему массируют.
– Ты, папка, договоришься когда-нибудь и без языка останешься.
– А развлекать тебя кто будет? Девки у тебя нет, жены нет. Один и один вечно зверем хмурым бродишь.
– Зачем мне девка, Врож? Война мне – и девка, и жена.
– Да уж зачем, коли всех потом к Чар-горе несут или в землю зарывают после тебя… Лютый ты.
– Не твое это дело, ясно? Не лезь туда, где, и правда, смерть свою можешь встретить! – и карлик замолкал, потому что знал, когда можно перечить, а когда лучше язык прикусить, чтоб, и правда, без него не остаться. Ниян непредсказуем в гневе, и нет у него жалости даже к тем, кто бок о бок с ним бился. Раз оступился и стал червем земляным, и хрустишь под железной подошвой воеводы раздавленный и мертвый. Мертвым быть никто не хотел. Как Обран, которого Ниян казнил за то, что золото смертных у него в котомке нашли. А ведь много лет бок о бок по землям навским скакали, от огня ледяного синего Мракомирского ожоги общие заимели и шрамы от стали аметистовой, ядом колдовским смазанной, на всех делили. Ниян с рук и ног вора сам кожу срезал, сам на дереве вздернул и умирать мучительной смертью оставил. Кто брата по оружию обманул – тот и предаст, тот жить не достоин, а коли выживет, на всю жизнь память останется о деянии его и каждому видно будет, кто он.
Все в Нави ждали, когда одна из человечек исполнит свое предназначение – родит Вию наследника, и станет его власть абсолютной, а трон неоспоримым. Для Князя невесты брата слились в череду одинаковых выкрашенных в черное лиц, которые являлись чистыми ликом лишь во время отбора, и полуобнаженных тел, извивающихся у костров в соблазняющих танцах. Царь выбирал одну и вел в свои хоромы… если выживет в первую ночь и понесет от него – женой сделается, а коли нет, то на замену ей другая выбирается, и так до конца года. А затем все они в жертву их отцу Чернобогу приносились на Чар-горе. В самые недра земли сбрасывали дев в лаву кипящую. Из земли вышли – в землю вошли. Некоторые из палат царя живыми не возвращались – лютовал Вий, злился, что веками не коронован на троне сидит по завету отца, и сучки смертные не плодоносят от него. Иногда он нескольких невест в месяц покрывал в надежде, что одна из них окажется той самой. Но князю было плевать, каким образом Вий со своими девками забавляется. У него иное предназначение, как в свое время у братьев отцовских было до переворота и войны. Лишь первенец трон получить может, и лишь от него истинная понесет продолжателя рода, только тогда полноправным Владыкой Нави станет. А до тех пор власть Вия кто угодно оспорить мог – даже Мракомир. Остальным братьям предначертано землю стеречь и через границу никого не пускать. Держать баланс света и тьмы. Мракомир в свое время ради душ людских этот баланс нарушил и был изгнан отцом в Межземелье.
С этой человечкой все иначе вышло. Наперекосяк. Не так, как должно было. Совсем не так. Он ее случайно в лесу увидел. Схоронился перед возвращением в Навь среди папоротника, прилег на свой плащ, и голоса его разбудили, сквозь морок сна ворвались, заставив раздраженно веки поднять и подавить волну чешуи, прокатившуюся по мгновенно напрягшемуся телу. Привстал прислушиваясь – человечки на берегу хороводы водят. Глупые людские обычаи и ритуалы. Богам своим молятся и не ведают, как из ветвей на них глаза иных смотрят и насмехаются над верой их и песнопениями.
Ниян хотел было откинуться назад на плащ и глаза прикрыть уставшие после полуденного зноя – мир смертных слишком смогом наполнился, и дышать в нем стало нечем, как и негде развернуться. Калечат землю глупцы несмышленые, обозлится рано или поздно родимая, их всех в себе похоронит вместе с небоскребами, железными птицами и роботами на колесах. Все в Нави будут через мост правды идти – кто по лестнице к золотым куполам к Светлобогу, а кто в Кощеево царство в вечное рабство, не живыми и не мертвыми по Межземелью бродить и облик людской терять. Едва голову на котомку опустил, как тут же глаза распахнул, и зрачок из узкой полоски закрыл всю радужку и запульсировал, а ноздри затрепетали от аромата… тонкого, будоражащего разум, не людского и не земного. Никогда не вдыхал ничего подобного ранее. Ни один цветок ни в Яви, ни в Нави так не благоухает. Тут же жарко сделалось и в чреслах сладко заныло, как никогда раньше. Как марью его окутал этот запах. Ниян к берегу пополз. Натренированный бесшумно, как змея, и в облике человеческом двигаться и взгляд фокусировать на деталях мелких да на шорохах. Ведомый неведомой силой. Что за чары такие колдовские тянут его нитями? И на берегу девушку увидел – босыми ступнями в воде стоит. Волосы цвета золота по тонкой спине кольцами блестящими вьются аж до колен, стан тонкий двумя ладонями легко обхватить, и ноги стройные просвечивают под тоненьким льном. Стоит и в заводь войти не решается… а у князя в горле пересохло и для вдоха в груди места не осталось. Он замер и взгляд отвести не мог, словно заворожённый или зельем ведьминским опоенный. Сам не заметил, как приблизился настолько, что лицо ее в водной ряби увидел и… внутри раскаты грома раздались, словно ураган закрутил чертополохами, превращая в пыль все, что раньше испытывал, все, что вообще знал когда-либо о смертных женщинах. Когда-то слышал, как закаленные воины рассказывали о чарах русалочьих, что до одержимости и исступления доводили ликом своим и голосом, запахом цветов водных. Но чтоб смертная так вихрем под кожу ворвалась и в крови мгновенно маревом ядовитым растеклась, такого князь не слыхивал.
Видать, в темноте глаза его вспыхнули огнем золотым драконьим, а она вскрикнула и обернулась, но заметить не успела. Не суждено смертным взглядом движения детей Чернобога отследить. Князь затаился в листве, и взгляд оторвать не в силах. По телу волнами перекатывается неведомое доселе вожделение, и искры под кожей вспыхивают, как ядовитые укусы, заставляя подрагивать. Жадно образ ее пожирает, чеканкой выжигает в памяти, как кузнецы навские печать царскую жгут на золоте или на железе, так и она у него внутри оттиском кровавым осталась. И больше не было ему покоя ни днем, ни ночью. В Навь вернулся сам не свой. Девок задрал с дюжину, а голод утолить не мог, Врож только и успевал могильникам знак давать, чтоб прибрались за господином, и головой качать да причитать, а то и хорониться от глаз хозяйских, чтоб под руку не попасть.
Ниян тогда в Явь повадился через одну луну «подниматься». Под ворчание оруженосца, что зачастил, и заметят его дозорные и донесут, куда не надобно. А он за ней следил. Неотступно по пятам ходил. За деревьями прятался, за стенами домов, с тенями сливался и прохожими на улице. Скользил по телу ее взглядом голодным и жадно пожирал каждую черту лица, жест, наклон головы. Иногда псы его чуяли и рычать начинали, но едва в глаза звериные смотрели, тут же хвосты поджимали и назад пятились. Да! Он царь всех тварей на земле. Точнее, его зверь, которого за версту чуяли.
А человечка словно ощущала его присутствие, оборачивалась, в испуге от воды шарахалась, если тень его позади себя замечала. Крестилась и богу своему молилась. Смешная. Забавная. На колени станет, руки сложит и шепчет что-то. Часами мог неподвижно наблюдать за ней, сливаясь с корой дерева и с листвой, теряя черты человеческие. Как-то дождь проливной лил, а он за ней шел, как обычно. Маршрут ее давно выучил. А она вдруг остановилась резко, наклонилась, что-то в кустах высматривая, а потом руку протянула, и Ниян оторопел от того, что увидел – зверька мягкого пушистого. С собой его унесла. Ворковала над ним весь вечер, молоком поила. Гладила. Не видела, как глаза змеиные желтые от окна к окну за ней следуют. Ему вдруг зверьком этим сделаться захотелось, чтоб пальцы ее касались так же нежно его волос. На утро зверька железная повозка задавила.
И его волной ее отчаяния окатило, как разрядом десяти тысяч молний, а от слез и всхлипываний в груди запрыгало, затрепетало, забилось о ребра сердце, мучительно в камень сжимаясь. Человечка в дом побежала, а он возле зверька оказался, руку протянул и пальцами по тельцу бездыханному провел, протягивая нить золотую, тающую в воздухе вместе с искринками россыпью – жизнь еще одну подарил. Закон Нави нарушил. Зверек ушами зашевелил, и тут она выбежала с полотенцем, на колени упала и смеется, и плачет, зверька к лицу прижимает и целует. Ниян тогда впервые за много лет улыбался… потому что она улыбалась. Но потом вдруг подскочила, по сторонам оглядываясь, а зверек зашипел, на Нияна разумеется – ожил паршивец. Девчонка в дом свой, на коробку похожий, вернулась и двери на все замки позакрывала.
Имя он ей дал со временем. Ждана. Каждой встречи с ней ждал, словно анчутками*1 одержимый.
И от ярости крушил все и сжигал от понимания – не быть ему с ней. Не умеет Аспид с девками, не такой он. Его монстр слишком алчен до крови, не сидит внутри, а чуть что – наружу рвется и после себя куски мяса оставляет. А человечку куском мяса видеть не мог. Хотел такую. Живую. С глазами ярко-зелеными и кожей молочно-белой полупрозрачной с тоненькими венками, щеками с розовым румянцем и невесомым облаком золотых волос, с крошечными тонкими пальцами и пухлыми по-детски губами цвета ягод лесных. И этот запах колдовской кружил ему голову и сводил с ума. Он сам не знал, что это такое с ним, не знал и злился каждый раз, как из Яви домой приходил. Дракона на волю выпускал и летал в поднебесье иногда под сполохами молний и под градом ледяным, чтобы избавиться от морока и от сучки смертной, стереть лицо ее из памяти и голос, который паутиной мозг ему и сердце затягивал и сдавливал с силой адской.
Пелагея – ведьма старая, царской династии испокон веков род ее предан, неладное первая узрела и голову ему заморочила, что может он смертную к себе забрать, стоит лишь кольцо ей обручальное надеть. Снять не сможет его никогда человечка, только с пальцем рубить надо, или сам князь кольцо забрать властен. Ниян тогда к бесам послал полоумную старуху и в поселении себе невольниц перевертышей взял – выносливые они и выживают иногда. Черта с два выжили. По утру долго от тел изуродованных назад пятился и лицо окровавленными руками тер. Забыть девку попытался, на вылазку отправился в Межземелье – Мракомирских искать и головы им рубить, и как кочаны капусты на копья вдоль дороги сажать приграничной… но ненадолго его хватило. По ночам смех ее слышал и голос проклятый, глаза и ресницы пушистые мерещились, брови коричневые тонкие и носик крошечный. Пошел-таки к кузнецу.
Выковал ему кузнец перстень с глазом драконьим нияновским один в один – под стеклом магма оранжевая пенится и беснуется, как и у него в зрачках, когда на человечку смотрит.
Взяла перстень ЕГО Ждана и на палец надела. Он от ликования рык на всю Навь издал такой, что деревья повалились и листва осыпалась посреди лета. Не принадлежала с момента того больше миру людей. Оставалось весны дождаться и забрать ее после невест Вийевских. И он ждал. Холодел и горел одновременно от одной мысли, что ему принадлежать будет. Себе возьмет. Но не взял… с его-то счастьем, оно как всегда куда-то мимо пролетело да в братские руки утекло. Никогда не был зол на Вийя Ниян. Никогда не ревновал и не злился тому, что судьбы у них настолько разные, несмотря на то что оба сыновья Чернобога. Но пришло время, когда обожгло все тело изнутри кислотой огненной смертельной, когда летал между лодками, выбирая одну из невест, и голос ее услышал. Он бы его узнал, даже если бы марь на него ведьминскую напустили, и он оглох.
Подхватил лапами человечку и изнывал от едкого желания разжать когти и выпустить ее в Наводь, чтоб не слышать и не видеть никогда. Пусть вода сомкнется над ней и унесет тело на дно, и в илу схоронит, пусть юды ее сожрут. А он части тела выловит и сам закопает. Но не смог.
И вот стоит она перед ним, трепещет и дрожит, смотрит с ненавистью и ужасом, и запахом своим с ума сводит, а его трясет от ее близости и от глаз русалочьих цвета водорослей морских. Кожа бледная, едва солнцем подрумяненная и эти губы, от которых голову кружит и в горле дерет, как от жажды смертельной. Вблизи лицо ее впервые увидел, когда краска смазалась, и пожирал взглядом его диким алчно, жадно до рези в глазах. Красота у нее ослепительней солнца и ярче всполоха молний. Много он повидал их… не счесть сколько. Но только на этой его заклинило и не отпускало.
Князю до боли хотелось коснуться ее рта своим ртом, тереться о него своими губами и языком толкаться в горячую мякоть, биться о ее язык. Отобрать аромат ее дыхания и пропитаться им самому насквозь. Но перед глазами вдруг возникали ошметки тел каждой, к кому прикасался, и едким разочарованием ошпаривало с ног до головы, а вместе с ним и пониманием, что его Ждана Вийю достанется. Что чужой суженой он на палец кольцо надел и про метку не подозревал.
Идиот несчастный каким-то злом проклятый или опутанный чарами ведьмы смертной. Ведь определенно с ней не так что-то, иначе откуда запах этот вожделенно сладкий? Он хотел ее. Невыносимо и бешено, как зверь жаждет крови или боли своих жертв, так сам Князь жаждал девку эту. И сам не знал, как эта жажда называется и как утолить ее, чтоб источник не иссяк, не пересох или не сломался. А еще до дрожи отдавать Вию не хотелось, до ломоты в костях и сжатых до хруста челюстях.
Бежать ей дал, чтоб наедине насмотреться и запахом ее надышаться подальше от глаз чужих. Дура прямо к обрыву побежала, леса живого испугалась, а тот ее на верную смерть погнал, чтоб душу себе заполучить и в кронах деревьев спрятать. Едва Нияна почуял, тут же ветки-лапы замерли и корни шелестеть перестали. И правильно сделали, не то сожжет дотла каждую древь, что дернуться посмеет. Как же невыносимо забрать ее захотелось себе. Сейчас же. Унести подальше и спрятать.
Дерзкая, своевольная и в глазах столько ужаса и ненависти, что ему окунуть ее надобно было и под водой подольше подержать, чтоб спесь сбить. А когда вытащил и личико совсем рядом увидел, в зелень колдовскую ее взгляда погрузился – пошевелиться не мог. Схлестнулось золото с изумрудами, сплелось в диковинный узор ненависти и жажды звериной.
Не стала дрянь упрямая мыться при нем, в рубахе в воду зашла. Рукава спустила и вымылась до половины сверху, а потом, приподняв подол, и спереди. А он позади нее стоял и трясся от похоти и боли в паху вместе с чудовищным напряжением в каждой мышце натренированной, до бусин пота на коже. И когда вышла, выкручивая низ льняной рубахи, у него ком в горле застрял и жаром обдало – мокрая ткань все тело девичье облепила и соски острые обрисовала. От едкого желания коснуться их – пальцы свело, и они в кулаки с хрустом сжались. В голове пульсация снова появилась нарастанием сумасшедшего давления.
– Не пялься так, – проворчал Врожка, – заметят. Что с тобой делается?
– Вон пошел, – прошипел сквозь зубы и резко взгляд от человечки отвел. Но перед глазами все еще осталась грудь ее округлая, кверху вздернутая и соски тугие. Во рту слюна выделилась от желания губами их обхватить и языком обвести.
– Я-то пойду…
– Вот и иди, не путайся под ногами.
– Я к тебе девок сегодня приведу, а про эту забудь. Не зря говорят, что на лица их смотреть нельзя. Как обезумевший ты, Князь. Сам на себя не похож.
– Изыди! Пока я тебя не удавил. Нет времени на девок. К вратам идти надобно.
Тряхнул головой так, что кольца зазвенели и хвост с тугими косами хлестнул между лопатками железными зажимами, а по коже едва заметно чешуя поползла, отливая розоватым золотом в лучах заходящего солнца. К бесам человечку проклятую. Все равно отдавать надобно.
Анчутка*1 – Одно из самых ранних названий беса, чёрта. Как и прочие русские демоны, они мгновенно отзываются на упоминание своего имени. Анчутки помрачают разум людей, пугают их своими стонами. Они могут изменять свой облик, чтобы ввести путника в заблуждение.
ГЛАВА 4
Я шла следом за сэром Чарльзом, укутанная в длинную накидку с огромным капюшоном, скрывающим мое лицо, а он был переодет в одежду обычного крестьянина, с выпирающим сзади накладным горбом, с палкой в руке. Я даже не сомневалась, что эта палка могла бы оказаться грозным оружием в его руках. Он вывел меня из темницы на рассвете, а не вечером, как сказал Морган. Стража сопровождала нас, но держалась поодаль, все переодетые в простолюдинов, кто-то с вьюками на спине. Но я видела, как оттягивается ткань просторных штанов с одного бока, под тяжестью мечей, спрятанных под ними и прикрытых длинными льняными рубахами.
Я все еще не могла прийти в себя. Не потому что меня хотели сжечь, не потому что вся продрогла в мокром платье, а потому что не могла понять, что со мной происходит, где я на самом деле и кто я. Перед глазами все время стоит горящая машина, ручейки огня, приближающиеся ко мне, и Миша, лежащий навзничь на снегу, раскинув руки в стороны. И я не знаю, что из происходящего на самом деле правда. Что мне снилось или казалось, а что было на самом деле. Сошла ли я с ума или с нами со всеми происходит что-то неподвластное человеческому восприятию. И меня швыряет из одной реальности в другую.
Когда Морган пришел ко мне в темницу… мыслями я все еще была там, возле горящей машины, возле своего мужа, живого или мертвого. Я видела его там настолько отчетливо, настолько ясно, что казалось, протяни я руку, то смогла бы коснуться его пальто, смогла бы приподняться и подползти к нему, несмотря на боль во всем теле. А потом все исчезло, и я вновь оказалась у столба… а в душе все перевернулось, заныло, засаднило от страха, что я здесь… а кто поможет Мише там? Что сейчас происходит там? И, увидев лицо герцога, сошла с ума окончательно, потому что такое сходство не могло быть даже у близнецов. Так может быть похож человек только на самого себя, но… но ведь он – это не мой муж, и если с моим разумом что-то происходит, то в Ламберте его собственное сознание, и с ним все в полном порядке. Тогда как все это объяснить? Как со всем этим смириться и оставаться в своем уме?
Как же мне хотелось закричать от облегчения, увидев его живым, а потом так же захотелось разочарованно застонать – живой Ламберт, а Миша… Миша там один в снегу, к нему подбирается огонь, и я ничего не могу сделать. Ничего. Я застряла в этом проклятом мире, в этом чужом теле и… с чужим мужчиной, сводящим меня с ума своим сходством с моим мужем. Заставляющим меня изменять ему снова и снова. Мысленно и физически, предавать себя и его, ища оправданий в их похожести.
А тело млеет от ласк, дрожит и трепещет, ноет от страсти и возбуждения, и я ненавижу его, ненавижу каждый кусочек своей плоти, так постыдно вибрирующий от прикосновений герцога, ненавижу напряженные соски, жаждущие его губ, ненавижу сведенный истомой живот, влагу, текущую между ног, и дьявольски острый оргазм, пронизавший так сильно, так необратимо болезненно ярко, что ненависть стала чернее и обожгла все внутренности. Мне хотелось сопротивляться, но я устала сама от себя, устала от этого непонимания и от того, как разрывает на части от любви… и я не знаю к кому. Не знаю, за что мне это мучение и наказание оказаться в этом мире и в этом теле и испытывать эти эмоции по отношению к тому, кто мне совершенно чужой и жесток ко мне настолько, что готов был меня казнить.
Люди все еще не разошлись, они толпились на площади. Растеклись по узким улочкам города. И в каждом из них мне мерещился палач с поднятым топором или факелом. Я видела в их лицах приговор, видела такую жгучую неприязнь, что мне становилось страшно – на какую ярость способен человек и как сильно может жаждать чьих-то страданий лишь из-за своих суеверий и страха.
Мы остановились, нам преградила путь толпа, перекрывающая одну из улиц. Люди молча стояли и куда-то смотрели.
– В чем дело?
– Не знаю. Там, кажется, кого-то нашли.
– Кого? Пусть Арон проверит.
– Эй! – один из переодетых охранников окликнул мужчину в коричневой куртке. – Эй, ты! Что там стряслось?
Мужчина обернулся с округленными от ужаса глазами. Его подбородок дрожал, а лицо покрылось испариной и явно не от жары. Утро выдалось очень прохладным, и роса дрожала на листве, а трава покрылась инеем.
– Жуть жуткая. Отродясь о таком зверстве не слыхивал. Не иначе, как сам дьявол пришел из преисподней, чтобы утянуть нас в пекло.
– И что там?
– Дочь кузнеца мертвая на дереве у церкви висит… Ее распяли и гвоздями к веткам приколотили. Упаси меня господь вблизи этот кошмар увидеть. Лишь бы ее другой дорогой повезли.
– Да говори ты уже, трясешься весь и меня пугаешь, – рыкнул на него сэр Чарльз, меняя интонации голоса. – Что с ней не так?
– Ей кто-то волосы вырвал, глаза…. внутренности все…, – мужчина закрыл рот и надул щеки в попытке сдержать рвотный спазм. А я дернулась было вперед, но Чарльз меня за руку удержал.
– Куда?
– Может, жива она, может, помощь нужна. Может, никто не понимает и…
Начальник охраны герцога повернулся ко мне, и его брови сошлись на переносице, пальцы сильнее сдавили мою руку под локтем.
– Если кто-то узнает вас — вы здесь и умрете, ясно? Они вас на лоскутки разорвут! А потом герцог разорвет на лоскутки меня!
И словно в ответ на его слова послышался дикий крик.
– Это ОНААА! Это сука Блэр! Воскреслаааа, и как бабка ее, пришла жизни наших детей отнимать.
– Так помиловали ж ее, вот и начала убивать.
– Помиловали, потому что не Блэр это была. Блэр сожгли давно. Глупости говорите. Какой-то извращенец Марьям убил. Ляжками голыми светила, когда в поле ходила, парней заманивала, вот и отомстил кто.
– Это не месть! Это лютое зверство. Зачем волосы вырывать и глаза выдергивать… зачем ее всю вот так кромсать? И подвесили потом? Ведьмааа это сделала! Красоту ее себе забирает. Вот почему у ведьм цвет глаз меняется. Она их у других ворует! Глаза!… И кровь выпивает, и плоть жрет, чтоб всегда молодой быть.
У меня все похолодело внутри от этих ужасных предположений. Я вспомнила лицо свое перед зеркалом и то, как глаза мои цвет меняли. Или мне казалось… Не может ведь на самом деле… Бред это все! Маньяк какой-то, псих среди них. Просто им сил, навыков не хватает, знаний. Только меня это не спасет… прав Чарльз, едва узнают, раздерут на куски.
– Думаешь, она это была?
– Уверен, что она. Бернард, который крикнул, что узнал ее — сегодня в хате своей ночью сгорел. Едва с казни пришел и заполыхал. Говорят, кто-то дверь завалил и поджег. А окна узкие… Бернард, сам знаешь брюхо во какое… не смог вылезти. Так и поджарился.
– Страсти-то какие.
– Я слыхал, герцог с королем повздорили. Из-за ведьмы, видать?
– Черт его знает из-за чего.
– Говорят, король ее сжечь хотел, а герцог наш помешался на сучке и не дал. Приворожила она его, притянула к себе.
Я на Чарльза посмотрела, а он на меня.
– Герцог наш справедливый. Все ради народа делает. Не помиловал бы он, если б ведьмой была.
– Ты ее видел? Такой красоты не бывает среди людей! Только ангелы и дьяволы могут быть настолько ослепительны. С ума она его свела, окрутила. Он и к жене в первую брачную ночь не пошел, а к ней… Полюбовница она его.
– А тебе почем знать?
– Знаю. Люди зря болтать не станут.
– Это кто тебе такие подробности рассказывает?
– Расступись!
Послышались крики, и толпа начала расползаться в обе стороны, открывая дорогу священнику, идущему впереди, двум стражникам и телеге. Я видела, как бледнеют лица, как сгибаются пополам люди, и их тошнит прямо на мостовую. На телеге везли мертвую девушку. Ее руки раскинуты в стороны, с обрывками веревок на пробитых запястьях. Я в ужасе смотрела на нее и ощущала, как холодеет все тело и ползут мурашки по коже.
– Расступись!
– Да! Это ведьма убила малышку Марьям! Нелюдька! Зверь! Смотри, что сотворила!
– Найти ее надо и самим уничтожить!
Я смотрела на пробитую руку девушки и на тянущуюся по мостовой веревку. Даже не веревку, а тонкую окровавленную тесьму. Я ее где-то видела, но не могла вспомнить, где именно. Телега проехала мимо меня, и все обернулись ей вслед.
Священник читает молитву, а кто-то из детей затянул уже знакомую мне песню, от которой все волоски на теле дыбом встали.
Прячьтесь дети, прячься скот,
Ведьма к нам в ночи идет.
Прячься кошка, прячься кот,
Кто не спрятался – найдет,
В лес утащит, заберет
И живьем тебя сожрет!
– Идемте! Дорога свободна!
Дернул меня за руку Чарльз.
– Они, правда, считают, что это могла сделать женщина? Вы видели… труп? Женщине это не под силу!
Спросила я у Чарльза, все еще дрожа всем телом после увиденного.
– Они не могут вообще поверить, что в нашем городе произошло нечто подобное, и ищут этому мистическое объяснение. Людям страшно признать, что нелюдь на самом деле может находиться среди них и даже сидеть с ними за одним столом. Идемте, пока никто не обратил на вас внимание.
– Куда мы идем?
– Туда, где никто не станет вас искать. Труднее всего найти то, что лежит у вас перед носом.
Кто-то назвал бы меня безумной, но я была счастлива оказаться не в стенах замка среди роскоши, а здесь, в маленьком домике мельника, на окраине деревни, где всем управлял полный, высокого роста пожилой мужчина с коротенькой седой бородкой и белоснежными волосами – Арсис, и его жена Мардж – очень маленькая женщина с курчавыми светлыми волосами и детским голосом, которой удавалось держать в узде своего ворчливого мужа. Их двое сыновей погибли во время свирепствования Люти. Так они называли некую болезнь, по описанию похожую на проказу. И именно они долгое время прятали у себя Оливера, когда тот сбежал из цирка.
После того, как герцог избил беднягу, он вернулся к семье мельника и помогал Арсису на мельнице, таскал мешки с мукой на рынок. Едва увидел меня, радостно замычал, кивая огромной головой и пританцовывая так, что Мардж расхохоталась, а Арсис прикрикнул на паренька, и тот тут же угомонился, но смотреть на меня светящимися от радости глазами не переставал. А я думала, Оливер сбежал и теперь ненавидит меня из-за герцога. Я поделилась этими мыслями с Мардж, спустя несколько дней.
– Оливер не помнит зла. Его несчастная, дырявая память выбрасывает все плохое и оставляет только хорошее. Он может бояться человека, а уже через минуту помогать ему, может спасать тех, кто его обидел. Оливер – Божье дитя, не тронутое грехами нашего мира.
Говорила Мардж, развешивая белье, став на высокий табурет.
– Давайте я. Вдвоем быстрее будет.
– Еще чего. Леди не должны вешать белье.
– Я не леди, Мардж, я… никто на самом деле. Вы даже не представляете, насколько я никто.
– Вы? – она загадочно усмехнулась, глядя на меня теплыми карими глазами из-под светлых тоненьких бровей.
– Вы больше, чем думаете и можете себе представить.
Табурет пошатнулся, и я удержала его обеими руками.
– Арсис, растяпа, так и не заколотил ножки. Вот переломаю я себе кости, кто его идиота старого кормить будет.
Я подала ей мокрую рубашку мельника, и она, расправив ее, перекинула через веревку. Мимо пробежала курица, за ней другая и выводок цыплят. За ними прокрался полосатый кот.
– Кыш отсюда! – шикнула Мардж и швырнула в него куском мыла. – Я знала Моргана еще ребёнком. Когда дети малы, у них нет такого понятия, как бедные и богатые, знатные и простолюдины. Они, возможно, и есть, но еще не омрачены теми гнусными чертами, которыми обладают уже взрослые. Леди Ламберт не запрещала сыну знаться с бедняками, она не растила из него чванливого и жестокого хозяина. Он был просто ребенком и играл с моими сыновьями. Он вырос в этом доме… я выкормила его своим молоком. В какой-то мере он мой единственный сын, оставшийся в живых.
Стул снова пошатнулся, и я удержала его обеими руками… Так странно, она говорила о герцоге совсем не так, как я привыкла слышать. Она говорила о нем, как о простом человеке и… мне безумно нравилось ее слушать. Она рассеивала его тьму, как будто разводила своими маленькими руками, оставляя совсем другой образ, чем я привыкла видеть.
– Я…я очень сочувствую вашей утрате.
– Ни одни слова сочувствия не вернут мне моих мальчиков, как и скорбь не вернет. Я свое отскорбела, отрыдала. Остались только молитвы и ожидание, что там, – она указала пальцем в небо, – что там мы обязательно встретимся. Отец Ефимей говорит – именно так и будет. И я надеюсь, мои сорванцы ничего не натворят, и их не накажут даже в Царствии Небесном, и дождутся свою мать и отца. Не то мне придется отправиться за ними в пекло и надрать им там задницы солдатским ремнем.
Ее голос был бодр и весел, а по мягким щекам, покрытым легким пушком, катились слезы. И я даже представить себе не могла, что она пережила, потеряв всех своих детей.
– Так вот, я знаю Моргана с детства. Знаю так, как не знает никто… и ты…, – она слезла с табурета и посмотрела на меня снизу вверх, заслоняя лицо от солнца маленькой рукой, – ты слишком много для него значишь… если он решился на то, что сделал… Хотя я и говорила ему…
– Что сделал?
Спросила я, но ответ так и не получила, послышался топот копыт, и мы обе обернулись.
– Да провались я сквозь землю! Как она узнала? Вот же ж ведьма!
Я в удивлении посмотрела на Мардж, а потом на всадницу, приближающуюся к дому. Она узнала ее раньше, чем я. И судя по реакции, жена мельника не особо жаловала жену герцога. А это была именно она. Агнес. Одна. Верхом на Азазеле. Разодетая в атласный бирюзовый костюм для верховой езды. Красивая, изящная и такая аристократичная по сравнению со мной, одетой в платье простолюдинки, с волосами, спрятанными под чепец, в сером фартуке, измазанном мукой.
Она грациозно спешилась, а я внутренне подобралась, чувствуя, что она приехала именно ко мне.
– Эй, ты, – крикнула она Мардж, – вели напоить моего коня. А ты, – презрительно посмотрела на меня, – а с тобой я говорить буду. Пошли.
Мардж, вежливо поклонилась и пошла за водой, а я смотрела на свою соперницу, на ту, что имела все права на Моргана, носила его имя и спала с ним каждую ночь в одной постели, и недоумевала, что ей нужно от меня. Зачем жене герцога приезжать ко мне, чтобы ощутить свое превосходство в полной мере? Сравнить нас? Понять, что ей нечего опасаться такой, как я? В груди засаднило и стало трудно дышать при взгляде на ее светлые блестящие локоны и золотистую кожу. Представила, как его пальцы касаются ее лица, развязывают тесемки на корсаже платья, жадно поднимают подол, и внутри все зашлось от боли.
– Чем обязана такому важному визиту?
– Многим. Помочь тебе хочу.
– Помочь?
– А что в этом удивительного? Я – женщина юга, и милосердие у меня в крови. Не то, что у вас… северян, холодных, как лед.
– Странно, – улыбнулась ей уголком рта, – вы преподносите милосердие, как некое достоинство расы, тогда как милосердие – это достоинство души и не имеет расовых различий, и им не нужно хвастать.
Светлые глаза Агнес потемнели и сверкнули гневом.
– Ты имеешь наглость называть меня хвастливой?
– А разве я такое сказала? Я, наоборот, горю желанием узнать, в чем заключается ваше милосердие ко мне и чем я его заслужила?
Агнес приблизилась ко мне и облизнула розовые аккуратные губы, предвкушая собственную речь, я видела по ее глазам, что она взбудоражена и возбуждена.
– Я помилую тебя и позволю скрыться с наших земель. Дам золота, лошадь и отпущу. В лесах прячутся повстанцы из Блэр. Говорят, их там сотни. Они примут тебя.
Она говорила так, словно пообещала мне полцарства и принца в придачу и была уверена, что я соглашусь.
– Тебя не поймают, если обмажешься вот этим.
Она протянула мне склянку.
– Ни одна собака не учует твой запах. Я все предусмотрела. И…и говорят, что там, среди повстанцев, видели Уильяма… Слышишь? Уильям жив!
Если бы я знала, кто такой Уильям, было бы вообще прекрасно. Судя по всему, я должна сейчас обрадоваться. Возможно, будь я Ждана Блэр – это было бы мое спасение. Повстанцы и какой-то близкий мне Уильям. И не так уж безрассудно было бы бегство к тем, с кем я выросла. Но я не Блэр, и люди, те, кто знали Ждана, поняли бы это. Поняли бы очень быстро. Скорее всего, меня ждала бы такая же участь, как и здесь. Сочли бы ведьмой. Да и… не выживу я, не доберусь к ним. Я и выживать не умею толком. Я дитя мегаполиса, привыкшая ко всем благам цивилизации. В походах я выкручивала ноги, была искусана комарами и почти всегда болела каким-то вирусом.
– Спасибо. Прекрасное предложение. Но я не стану бежать. Это безумие.
Глаза Агнес округлились, и судя по всему, она мне не поверила. Да и кто бы поверил в этот абсурдный отказ от собственного спасения.
– Безумие – оставаться здесь после всех обвинений! Ты боишься? Я помогу тебе. Ты не одна. Тебя сопроводят до самой границы. Тебе нечего бояться.
Ее голос был мягкий и вкрадчивый, даже заносчивость испарилась. Она свято верила в то, что говорит, и скорее всего, именно так и было. Пусть и сделан этот жест далеко не из благих намерений.
– Что ждет тебя здесь? Только речное дно. Только унижения и боль.
Она была права. Ничего не ждало меня здесь… так же, как ничего не ждало меня и там. Умно поступила. Красиво. Избавиться от соперницы по-доброму, по-хорошему. Только откуда ей знать, что я не Блэр и что там меня, скорее всего, тоже ждет смерть. Возможно, тот же Уильям, кем бы он ни был, убьет меня собственными руками, поняв, что я самозванка.
– Я не стану бежать. Спасибо, что пытались помочь мне… Но я остаюсь здесь.
Упрямо ответила, глядя ей в глаза и видя, что она не верит своим ушам.
– Ты в своем уме? Ты понимаешь, от чего отказываешься?
– Я в своем уме и понимаю, от чего отказываюсь.
От мягкости не осталось и следа, и глаза герцогини загорелись такой же ненавистью, какой горели при наших предыдущих встречах.
– Надеешься стать кем-то большим, чем подстилка? Надеешься завлечь его тем, что у тебя между ног?
Наступая на меня, скривив лицо в гневной гримасе.
– У него таких сотни. Я привыкла считать его шлюх, особенно считать их трупы!
Еще один нож под ребра, и я с трудом держу удар, с трудом стою на ногах. И перед глазами та записка… в темнице с проклятиями.
– Он потрахается с тобой еще раз десять, ну двадцать, если очень повезет, и найдёт себе другую игрушку. А ты…ты будешь валяться на дне реки с камнем на шее. А родишь – отберет твоего сына и отдаст мне. Мне! Понимаешь? И я буду его ненавидеть. Я буду желать ему смерти, как и тебе! А если родится девочка, она будет проклята, как и все мы. Я отдам ее замуж за жирного, старого, жестокого борова, чтоб она всю свою жизнь жалела о том, что родилась на свет, и проклинала ту, кто ее родил! И только я буду согревать постель Моргана до самой смерти. Только я буду сидеть рядом, только я буду называться его женой. Меня он будет любить… а тебя просто иметь.
– А ты каждую его шлюху отправляешь прочь с мешком золота и провожатыми? Или я удостоилась особой чести?
Выпалила ей в лицо, сжимая кулаки. Потому что права она. Потому что для Моргана Ламберта я никто. Потому что, если бы я могла родить, моих детей ждала именно такая участь.
– По-разному. Скажем так – тебе пока повезло.
Прозвучало угрожающе, но я ее не боялась. Сейчас ее образ для меня сливался с образом Алины, которая восседала на столе у Миши и кокетливо кусала губы. И здесь, и там он предпочел ЕЕ. И здесь, и там мне хотелось свернуть ей шею.
– Я никуда не побегу. Моя участь не хуже твоей. Я не знаю, что лучше – валяться на дне реки или каждый раз смотреть, как тебе предпочитают другую. Снова и снова. Выбирают не тебя.
– Побежишь! – надвинулась на меня сжимая хлыст. – А не побежишь – сдохнешь!
Замахнулась, и я в ужасе услышала оглушительное ржание, Агнес обернулась, и Азазель, ставший на дыбы, собрался обрушиться на нее копытами.
Я бросилась к коню. Хватая за поводья и оттягивая назад.
– Тшшш, тихо, мой хороший. Успокойся. Никто не кричит. Тшшш… тихо. Никто никого не ударит.
– Азазель! – взвизгнула герцогиня. – Ко мне! Иди ко мне! Немедленно!
Но конь тыкался мордой мне в лицо и, фыркая, терся о мою щеку. Узнал. Защитил. От благодарности защемило сердце, и я прислонилась головой к мощной шее коня.
– Ко мне, я сказала!
Приблизилась еще на шаг, размахивая хлыстом, и конь, пронзительно заржав, не дал ей подойти ни на шаг, став между мной и ею, перебирая стройными ногами и всем своим видом выражая явную агрессию, направленную на герцогиню.
– Проклятая тварь! Ты еще об этом пожалеешь!
– Он ненавидит хлыст. Уберите его, и он успокоится!
– Заткнись! Не указывай мне, что делать!
Она ударила хлыстом по юбке и пошла прочь по направлению к деревне. Споткнулась, вступила в навоз, поскользнулась и чуть не растянулась возле лужи. Оливер хотел подхватить ее под руки, но она замахнулась на него хлыстом.
– Не смей прикасаться ко мне, убожество! Руки прочь!
Посмотрела на коня, потом на меня таким взглядом, что мне показалось – ее яд обжег мне лицо. Мельник побежал за ней.
– Ваша Светлость, я предоставлю вам своего коня или повозку.
– Давай! Да поживее!
Азазель снова фыркнул и обслюнявил мне щеку.
– Вам стоило согласиться с ее предложением.
Позади меня стояла Мардж с пустым ведром в руках.
– Вы бы спасли нас всех…
– От чего?
– От смерти. – тихо ответила она и поставила ведро на землю.
ГЛАВА 5
– В городе опять беспорядки. Вчера издохли три коровы и коза. Одна у молочницы и две у булочника Рауля. А сегодня утром пропал младенец из колыбели, младший сын Азалии. Его крестили в прошлое воскресенье. Первый мальчик, родившийся в Адоре в этом году…
– Как это пропал?
Арсис налил молока в кружку и отпил большими глотками, вытер мясистый рот рукавом. Он выглядел очень взволнованным, но вида не подавал. Точнее, старался не подавать.
– Вот так. Утром мать проснулась, а младенца нет, и окно открыто.
– Это как спать надо было, чтоб не слышать? Видать, снова брагу хлестали с муженьком.
– Какая разница, Мардж? Ребенок-то пропал! Младенец, пару месяцев от роду! Точно не своими ногами ушел!
– Снова говорят о ведьме?
– Снова говорят, – сказал Арсис и, посмотрев на меня, вышел из кухни. Мардж погрузила руки в тесто и лишь слегка нахмурилась. Я машинально разбила яйцо и влила в миску.
– Зачем искать виноватых. Всегда нужна ведьма. В прошлом году началась лихорадка у скота, тоже ведьму искали. – проворчала себе под нос Мардж.. – Младенец пропал – ведьма украла. Бред! Людям лишь бы вину на кого-то свалить и собственной не увидеть!
Повернулась ко мне.
– Можно еще одно яйцо. Найдут младенца. Бабка поди унесла, когда орал ночью подле матери пьяной.
А сама все сильнее и сильнее тесто вымешивает, так, что вены на запястьях появились. И напряжение в воздухе повисло. Я его кожей ощутила.
Тогда я все еще не поняла, что Мардж имела в виду, почему говорила о смерти... Я была погружена в саму себя, я снова и снова возвращалась к своему видению. Оно не давало мне спать. Бледное лицо Миши, лежащего на снегу. Смерть была для меня там… в той реальности, где пылает наша машина, а здесь мне казалось, что я в адском плену в самой преисподней. И у Дьявола слишком родное для меня лицо. И нет отсюда никакого возврата обратно… Знаю, да, что если был вход, можно найти и выход… но где его искать? В чем он прячется этот выход? Где замаскирован, кем и зачем?
***
Я расчесывала длинные волосы, глядя застывшим взглядом в никуда, думая о словах Агнес и понимая, насколько она права. Может, стоило рискнуть, взобраться на спину Азазеля и мчать куда глаза глядят в сторону леса и подальше от этого человека, который использует меня только для одной цели. Лучше умирать, не утратив свою гордость, не предав любимого и не осквернив свои чувства, а не барахтаться в реке с камнем на шее, когда Ламберт поймет, что я бесплодна, и найдет себе новую оллу… От мысли об этом стало еще больнее, и я выдрала прядь волос, прикусила губу. И что ранит сильнее – мысль о том, что я предаю Мишу, который, возможно, прямо сейчас умирает в снегу, или мысль о том, что Морган предаст меня… предаст, не дав ни единого обещания.
Я была настолько поглощена своими мыслями, что не услышала стук копыт за окном, не услышала чьи-то шаги за дверью маленькой пристройки, пока они не распахнулись настежь, скрипя несмазанными петлями, и я не обернулась, всхлипнув, чтобы увидеть, как входит герцог, наклонив голову и снимая на ходу перчатки. Резко отвернулась и сжала сильнее гребень, стараясь не смотреть на него через зеркало. Мне вдруг захотелось ослепнуть, перестать видеть его лицо и избавиться от наваждения. Герцог захлопнул за собой дверь и в несколько шагов пересек комнату, чтобы с шумом втянуть запах моих волос, сжав мои плечи горячими ладонями.
– Я хотел увидеть тебя. Безумно, жадно хотел увидеть. Спрятал… дал себе слово, что не приду, и как идиот…
Я ничего не ответила, только сжала гребень сильнее.
– Все эти дни думал о тебе, Ждана.
Повел по моим рукам вниз, накрывая запястья, отбирая у меня гребень.
– Дай я их расчешу, – хрипло и над самым ухом, вызывая дрожь во всем теле. Разжал мои пальцы и отобрал гребень. Когда коснулся им моих волос, я вздрогнула всем телом. Меня словно заклинило, я окаменела, судорожно глотая воздух.
Миша любил расчесывать мои волосы. Он становился точно так же позади меня и вел расческой по ним, перебирал пальцами, вдыхал запах, массировал кожу головы, и я млела от этих прикосновений, как и сейчас, глаза сами собой закатываются, и хочется застонать от изнеможения… Какими дьявольскими силами он узнал об этом? Дернула головой, избегая его рук, уворачиваясь, запрещая себе сравнивать.
– Не надо.
– Почему?
Отбросил волосы на плечо и жадно прижался губами к моему затылку, обхватывая меня за талию и вдавливая в свое тело, шевеля мои волосы горячим дыханием.
– Почему не надо? Я скучал по тебе, Ждана… моя Ждана.
– Нет.
– Даааа… моя.
Ладони накрыли мою грудь не сильно, а до невозможности нежно, поглаживая большими пальцами соски и слегка кусая кожу на затылке, опускает ночную рубашку с плеч, осыпая поцелуями спину, вверху у самого позвоночника, медленно стягивая тонкую материю, заставляя ее цеплять напряженные кончики груди, царапать кружевом кожу. И я чувствую, как дрожит его большое тело позади меня, слышу его прерывистое дыхание и знаю, что он смотрит на мое отражение.
– Взгляни на меня, Ждана. Так ты хочешь, чтоб я тебя называл, м? Лизаааа… Такое нежное имя. Как твоя плоть под моими пальцами. Тает на языке.
Током по нервам, обнажая самые сокровенные мечты, выдергивая наружу привычные воспоминания и тоску. Покорно приоткрывая тяжелые веки, встречаюсь с ним взглядом. Но я чувствую его похоть каждой мурашкой на теле, волной дикой ответной реакции на это ощущение возрастающей амплитуды закручивающегося внутри него сумасшедшего вихря, я вижу эти огненные смерчи в бешеных потемневших от голода глазах. Только он умеет вкладывать в свой взгляд всю палитру собственных эмоций. Не скрывает, хочет, чтоб я их увидела.
Тянет меня за волосы назад, не сильно, но чтоб запрокинула голову, и накрывает мои губы своими, слегка, едва касаясь, раздвигая их языком, трепеща между ними, касаясь моего языка и снова лаская губы, возвращаясь жадными ладонями к груди, сжимая ее и растирая соски, заставляя меня тяжело дышать ему в губы.
– Ощущать, как твое тело покоряется мне…
Снова целует, и с каждым поцелуем я слышу, как разбивается вдребезги моя уверенность, что я смогу устоять. Слегка отстранился и смотрит мне в глаза.
– Знаешь почему? – стягивая рукава вниз, спуская ткань по моему животу и давая ей свободно упасть к моим ногам. – Потому что оно создано для меня, Лизааа.
Зачем мое имя именно сейчас? Именно тогда, когда я решила держаться изо всех сил и не позволить ему. Толкает вперед, заставляя облокотиться руками о тумбу и проводит кончиками пальцев по моей спине, инстинктивно прогибаюсь и слышу его хриплый стон. Пальцы сжались на моих волосах, и он изо всех сил вдавил меня в гладкую поверхность, больно распластав.
– Дряяяянь. Искушенная и такая сексуальная девственница… кто тебя искушал? Кто научил призывно выгибаться, стонать, закатывать глаза, соблазнять…?
Я чувствую его дыхание кипятком по обнаженной и покрытой мурашками коже. Скользя острыми сосками по холодному столу. И закричать, когда вошел пальцами, впиваясь в волосы. Закричать, переходя в протяжное «мммммммм» выдохом, дрожа всем телом и втягивая напряженный живот, выгибаясь и поднимаясь на носочки, чтобы невольно принять глубже, проклиная и себя, и его.
Приоткрыла глаза, и взгляд застыл на маленьком ноже для нарезки фруктов, лежащем на подносе рядом с дольками яблока.
*******
Сжал ее тело под грудью, вжимаясь в ее спину, скользя жадно открытым, задыхающимся от голода ртом по нежной шее и сатанея от ощущения ее плоти. Медленно проникая в нее пальцами, глядя в зеркало на это ослепительно-красивое лицо, на приоткрытые губы, на закатившиеся глаза.
Больше не кричит «нет», не сопротивляется, заводит своей тихой покорностью, и меня рвет на части от осознания, что она такой же была и с тем своим… Найду его и выпотрошу кишки, отрежу яйца и опущу в кипящее масло. А я найду… Но сейчас мне плевать на него. Она моя. Я ее трахал, я был у нее первым. И меня заводит это молчаливое согласие. Вжимаюсь в упругие обнаженные ягодицы ноющим членом. Как же бешено я хочу ее. Всегда хочу. Каждую проклятую секунду. Мне о политике думать надо, о приближающейся войне, о планах Карла, который провоцирует моих людей на мятежи… а я не могу. Я с ней всеми мозгами.
Стонет, и я проталкиваю пальцы глубже. Шелковая девочка, когда я войду туда членом, твоя дырочка будет сочиться от влаги. Вверх и вниз, дразня и лаская, и снова внутрь, прижимаясь воспаленным лбом к ее подрагивающей спине, придавленной моей ладонью к столу.
– Твою ж маааать… какая ты шелковая там… атласная, – жадно облизывая ее затылок, мочку уха, ныряя в раковину. Резкими толчками пальцев вбиваясь в неё, имитируя те же движения языком. Глубоко, резко. Поглаживая большим пальцем налитый и выпирающий клитор. Возбуждена… она со мной всегда на пределе. И это заставляет трястись, как одержимого психопата, в припадке страсти. Пока только поглаживаю ее напряженный бугорок и представляю, как буду брать ее. Сейчас. Пусть кончит для меня, и я ворвусь в ее тело.
Отстранился от нее и впился зубами в затылок, так, чтобы оставить след своих зубов на них. Чтоб яростно пометить нежную кожу своим безумием. Как же сильно мне хочется причинить ей боль и рыдать от понимания, что она страдает… не по мне! Продолжая таранить пальцами. Добавить третий, и тут же ртом к ее губам... Сбоку, лаская языком, целуя щеку, скулу. Снова вбивая в нее пальцы. Под громкие стоны, чувствуя, как сводит мышцы паха от потребности взять ее членом. Жестко и больно сводит. Так, что кажется, меня сейчас разорвет.
– Кричи, Ждана… давай. Это тоже мое и мне. Кричи!
Ощутить, как сдавливает мои пальцы, как дергается подо мной, бьется в экстазе. Но не кричит, сдержанно стонет, мычит, но не кричит. И я сатанею от ощущения этих спазм пальцами. Каждый из них – для меня и мне. НЕ ЕМУ! Самое ценное осознавать, что ее накрывает рядом со мной, от моих рук, моих ласк. Отбирает у меня разум и отдает немыслимо больше. Отдает то, что принадлежит только мне. И не будет принадлежать никому. Мой личный яд, от которого погружаешься в самое пекло.
О дааа, адское пекло, пока не вдерусь в нее членом, пока не помечу изнутри своим семенем. Резко приподнялся, опираясь на руку и дергая завязки на штанах, невольно зашипел, когда член вырвался наружу. Каменный, зверски оголодавший по ней. Развернул её к себе лицом, усаживая на стол, придавливая спиной к зеркалу. Смотреть хочу. В глаза её эти, пьяные после оргазма. Затянутые поволокой наслаждения. И я погружаюсь в них, как и в ее тело. Навис над ней, разводя в стороны колени, глядя на припухшие губы и погружая к себе в рот пальцы, все еще влажные от ее соков.
– Вкуснее не бывает…
Опустил взгляд к бешено вздымающейся груди с вытянутыми, сжатыми, тугими сосками, по ребрам, к впадине пупка и к розовой плоти, блестящей от влаги. Подхватил под ягодицы, придвигая к себе, набрасываясь губами на ее рот, и услышал хриплое:
– Не смей меня больше трогать!
Не глядя на нее, в попытке раздвинуть сжатые губы языком, но она вертит головой и не дает это сделать.
– Не смей… иначе я убью себя.
Отстранился, опираясь ладонью о зеркало, и застыл, чувствуя, как спадает дикий жар возбуждения и начинают леденеть кончики пальцев. Прижала к горлу нож. Острый, наточенный с обеих сторон с невероятно тонким концом, впившимся ей в шею, где уже показалась капля крови.
– Какого черта, Ждана?! – зарычал, попытавшись схватить ее руку, но она надавила еще сильнее, и тонкая струйка крови побежала между ее грудей к животу.
– Я не принадлежу тебе! Я не твоя! Я… я не должна быть здесь… не должна вообще быть здесь! – и на глазах слезы выступили, наполнили их, как речные озера. Дрожит вся. Словно ее накрывает истерикой и ненавистью… не только ко мне. Я вижу, как она ненавидит себя. Как сожалеет о каждом моем прикосновении. И как же это, вашу мать, больно.
– А где должна? – хрипло спросил.
– Не с тобой… я не могу! Не могу так! Не надо… пожалуйста! Я не могу!
Дряяянь! Значит, из-за него… значит, не может больше! Рывком схватил за запястье и выкрутил руку назад, заставляя выронить нож. Сдавил пятерней ее лицо.
– А я разве спросил твое мнение?
Сгреб волосы на затылке в кулак и притянул к себе, глядя в глаза, сотрясаясь всем телом от накрывшей волны бешеной злости и боли.
– Я не спрашивал, а утверждал. Утверждал по-хорошему, Ждана… По-хорошему закончилось. И на твоем теле не будет ни одного отверстия, которое не принадлежало бы МНЕ! Запомни это! Ни одного!
Опрокинул ее на колени, содрогаясь от ярости, от ревности, которая ослепила настолько, что мне казалось, я способен ее убить. Схватил член у основания и одним толчком ворвался к ней в рот, глядя, как задохнулась от резкости. Удерживая ее голову, не двигаясь, наслаждаясь ощущением атласной гладкости ее горла. Касаюсь напряженной до разрыва головкой его стенки, чувствуя, как сводит с ума ее взгляд. Осознанный и…и такой до омерзения жалостливый, молящий…молящий не трогать то, что, как она считает, не принадлежит мне! ЧЕРТА С ДВА! ВСЕ МОЕЕЕ! И тут же начал движение. Резкими и глубокими толчками, не давая отстраниться, придерживая ее за затылок, впиваясь в него пальцами. Запрокинул отяжелевшую голову, закрыв глаза и зверея от бешеного возбуждения. И тут же снова смотрю на нее, не желая упустить этот момент. Этот сумасшедший триумф – видеть её у своих ног, с моим членом, вбивающимся между ее губ, смотреть, как задыхается, как снова наполняются слезами ее глаза. Всё быстрее двигая бёдрами. Всё сильнее впиваясь в затылок, переводя взгляд на напряженное лицо, на стекающие по щекам слёзы, чувствуя, как внутри назревает самый настоящий взрыв. И пусть меня похоронит под осколками ее ненависти, плеваааать. Пусть знает, чья она.
Я буду брать ее, как захочу и когда захочу, и сегодня она узнает, что значит по-плохому… что значит быть действительно вещью. МОЕЙ! А потом я займусь этой проклятой войной.
Оставить ее мягкий, истерзанный мною рот, глядя на слезы, стекающие по щекам, наклонился, чтобы слизать их, провести дорожки кончиком языка, сожрать свой триумф и проигрыш одновременно, упиваясь соленым привкусом своего безумного влечения к этой дряни.
Перевел взгляд на её подрагивающий живот, на обнаженную грудь, на крутые бедра и раздвинутые ноги. Сорвал камзол, швырнул на пол, опустился вниз к ней, сжимая хрупкие плечи, опрокидывая навзничь и глядя в широко распахнутые глаза, залитые слезами… Рывком раздвинул ноги и стал между ними, согнув в коленях и подняв вверх к груди. И обхватив рукой член, вошел в нее, резко выдохнув, когда ощутил сильное сопротивление. Ощутил, как сжимает мой член инстинктивно, напрягшись. До боли. Но мне плевать. Сейчас плевать. Я слишком сильно хочу ее, так хочу, что из глаз искры сыплются, и вся кожа зудит, как облитая кипятком до кровавых волдырей. Остановился на бесконечные три секунды, чувствуя, как утягивает в мрак ее взгляда, и ворвался глубже, застонал от животного удовольствия. От невыносимого, безумного удовольствия ощущать ее тело изнутри. Вот так и должно быть всегда. Она подо мной, я в ней, в покорно распластанной и придавленной моим телом.
Толкаться внутри глубокими рывками. Шипя сквозь стиснутые зубы, глядя на ее приоткрытый рот, удерживая на себе ее взгляд и не давая отвернуться, закрыть глаза.
– Ты принадлежишь мне, Ждана… Вот так. Глубоко. Внутри тебя мои метки… Дааааа….
Погружаясь на всю длину, чувствуя, как мокнет на спине рубашка, как сводит бёдра от желания вбиваться в нее на полной скорости.
Задрав ещё выше стройные ноги и склонившись прямо к лицу, вбирая в себя ее прерывающееся дыхание. Видеть на дне зрачков свое бледное от страсти лицо, ощущая, как словно разрывает что-то кожу изнутри, как выбирается сам дьявол наружу, готовый убить ее, но не отдать никому. Захватываю зубами ее кожу на шее, оставляя следы, клеймя, алчно открытым ртом вдыхая запах желанного тела. Резким движением ладони схватил за горло и жадно впился губами в ее дрожащий рот. Всё сильнее двигая бедрами. Изменяя амплитуду и ритм ударов члена в ней. Биться в ней, яростно и жестко. Не любить. Ей не нужна моя любовь. Только наказывать. Причинять ей боль. За то, что сам жутко истосковался по ней. За то, что оголодал и словно нищий пришел с протянутой рукой за лаской, а получил удар под дых. Отстранился назад, закидывая ее ноги себе на плечи, кусая лодыжки, всасываясь в них жадным ртом до синяков. Поцелуями-укусами. Такими же быстрыми, как толчки. Насаживая ее за бедра на мой член. Не отрывая взгляда от её лица, искаженного болью и… да, черт ее раздери… дааа, удовольствием. Я научился его читать на многочисленных лицах любовниц, научился ощущать на уровне инстинктов.
Корчиться от наслаждения, ощущая, как сдавливает меня легкими спазмами, как заражает своим откликом несмотря на сопротивление. Как погружает еще глубже в бездну страдания от желания скорее излиться и одновременного желания сожрать её всю. Всеми способами. Пометить везде.
– Скажи мое… слышишь? Скажи мое имя!
Подхватив колыхающуюся грудь и жадно накрыв торчащий сосок губами, втягивая в рот, присасываясь к нему так сильно, чтоб изогнулась подо мной со стоном и невольно впилась скрюченными пальцами в мои волосы, пытаясь оттолкнуть, и тут же ослабить поцелуй и затрепетать на соске языком, жадно облизывая и чувствуя, как легкие спазмы лона волнами ласкают окаменевший и дергающийся от бешеного желания взорваться член.
– Имяяя! – с рыком ей в губы, заставляя смотреть себе в глаза. – Мое имяяя!
Молчит, и мне хочется свернуть ей за это шею. Молчит, и мне кажется, во мне отмирает все человеческое в этот момент. Я снова становлюсь тем животным, которое приползло в лепрозорий и готово было убивать за кусок еды… А сейчас я готов был убивать за кусок нее. Не важно какой. Кусок всего, что относилось к ней: внимание, взгляд, поцелуй, секс.
И ей хорошо со мной. Я это знаю и вижу. Обожженный пламенем преисподней, задыхающийся едким дымом разочарования и в тоже время сходящий с ума от ее влажного от пота тела, от подрагивания плоти, сжимающейся вокруг моей.
Всматриваюсь в ее закатывающиеся глаза. Уже не светло-зеленые, потемневшие от наслаждения. И резким толчком погрузиться дальше. Сразу и на всю длину. Заткнув ладонью её рот.
Быстрыми движениями вбиваться членом в тесную глубину, убрав ладонь и позволяя ей громко стонать... кричать с каждым толчком.
– Мояяяяя… Ты мояяяяя, Лизааа… Давай. Я хочу слышать свое имя!
Рыча... не разбирая собственных слов. Меня швыряет в дрожь от осознания, что стоит только сжать сильнее пальцы на ее горле.... и она знает то же самое, думает о том же самом. Потому что в глазах вспыхивает страх.
И я беру ее еще быстрее. Ускоряя темп, наращивая свою боль и ее наслаждение. Вздрагивая от того, как в истерике бьется мое сердце, потому что не говорит мое имя.... И вдруг замерла, широко распахнула глаза, выгнулась подо мной и, всхлипнув, простонала:
– Неееет.
Я ощутил быстрые, сильные сокращения ее лона. Это и есть триггер. Удар хлыста по обнаженным нервам. Смакуя каждый спазм, до последнего пожирая ее срывающиеся стоны и вздохи своими голодными губами, поглощая их, заглатывая каждый и чувствуя, как сейчас накроет меня самого.
Разнесет, расколет на мелкие частицы, в тлен и в пепел. Так, чтоб искры взметнулись вверх, приливая к голове и ожогом разошлись по всему телу. Взревел от бешеного оргазма, разжимая пальцы на ее горле, чтоб не сломать в момент адского удовольствия, чтобы не раскрошить… не поддаться искушению оставить себе каждую крошку. Изливаюсь в нее бесконечно долго, хрипя и продолжая кусать ее губы, заливая спермой и ощущая, как триумфально дрожит мое собственное.
Приподнялся на руках, всматриваясь в ее бледное лицо с закрытыми глазами. На скулах следы от моих поцелуев, на шее, на груди.
– Никогда больше не говори мне о нем. Слышишь? Никогда! Я отрежу тебе язык! – тряхнул, заставляя посмотреть на себя. – И никогда не смей мне отказывать. В тебе нет ничего ценного, кроме того, что спрятано у тебя между ног, и я хочу иметь туда доступ тогда, когда пожелаю.
Склонился еще ниже.
– И не забывай. У многих есть то же самое… И если я решу заменить тебя, то с этого момента твоя жизнь превратится в такой ад, что ты позавидуешь мертвым.
ГЛАВА 6
У нее длинные золотые волосы, у нее молочно-белое тело, у нее голубые глаза, и она богата, умна, изыскана, воспитана, имеет титул и земли. Почему не с ней? Почему, черт его раздери, он бегает к этой проклятой шлюхе, к этой твари Блэр. Отвергая ее, Агнес, снова и снова.
Даже в брачную ночь Морган оставил ее, пришел в спальню, чтобы порезать себе ладонь и запачкать простыни, а потом побежал к своей сучке. Ооо, если бы она, Агнес, могла ее удавить, могла вытащить ей кишки, выколоть эти наглые зеленые глаза, она бы это сделала. Но ей слишком дорога собственная шкура. Морган не пожалеет. Агнес слишком сильно его боялась, чтоб решиться в открытую причинить вред сопернице. Ламберт чокнутый и жестокий мерзавец. Ее отец называл его Дьяволом, вернувшимся с того света и продавшим там душу в обмен на жизнь. Выживший в лепрозории и не заразившийся лютью не мог быть чист перед Богом.
И когда Ламберт живьем сжигал пленных солдат из Блэр, согнав их в огромный ров, и смрад от горелой плоти доносился до Монтгомери, Гарольд смотрел на огонь из окон своего замка и боялся… да, безумно боялся, что Ламберт придет к ним войной и отомстит за то, что не открыли границ беглым от хвори адоровцам… Отец Агнес в свое время закрыл свои границы для жителей Адора, во время свирепствования Люти не впустил к себе голодающих, чтобы избежать заражения. Велел убивать каждого, кто попытается перейти границу с герцогством и бежать в Монтгомери. Когда Ламберт вернулся в Адор, вся торговля была прекращена, никаких деловых отношений герцог с Гарольдом не возобновил. Первое пиршество и грандиозная царская охота прошли без князя. Его не пригласили в Адор. Единственного из венценосных вельмож не позвали к герцогу на первый прием после восстановления Адора. И Гарольд считал его зарвавшимся сукиным сыном, который еще приползет кланяться в ноги своему соседу. Но кланяться пришлось самому князю. Идти с мольбами к Карлу, чтобы тот похлопотал о свадьбе.
Гарольд был бы против этого брака и пылал дикой ненавистью к соседу, пока в их землю не пришла засуха и не сгубила весь урожай. Летом ни дождинки, а зимой ни снежинки. Голая потрескавшаяся земля, засохшие деревья, опустевшие колодцы, высохшие реки. Одно спасение – Адор, где пресные озера и источники, и природа словно в насмешку посылала дожди и грозы, обходившие Монтгомери стороной. Агнес помнила, как трепетала перед первой встречей с будущим женихом, как зарделись ее щеки и забилось быстрее сердце, когда герцог, одетый во все черное, вошел в торжественную залу ее родового поместья. Запомнила она и лицо отца, его раболепие, страх в глазах и… надежду. Герцог тогда едва взглянул на невесту, а она потеряла покой.
Как же дико она его любит теперь и так же дико ненавидит за то, что пренебрегает ею, за то, что унижает снова и снова. Как же она была счастлива, когда герцог приехал к ее отцу свататься. Карл сдержал слово – Ламберт согласился сочетаться браком с Агнес, влюбленной в своего дальнего кузена и мечтающей стать женой Моргана, а также герцогиней.
Агнес смотрела в его серые глаза и готова была на что угодно, лишь бы он улыбнулся ей. Но он не улыбался, а если и улыбался, то лишь тогда, когда мимолетом смотрел на нее за столом, или при очередном визите она придумывала что угодно, чтобы пересечься с ним в саду или возле конюшни. В один из таких визитов герцог остался на ночь, и она сама пришла к нему… молить о ласке. И получила ее, точнее, Морган грубо поставил ее на колени и овладел ее ртом, потом довел до оргазма пальцами и отправил в спальню. Тогда Агнес решила, что герцог берег ее девственность… что как только они поженятся, он страстно и необузданно возьмет ее тело. Ведь о герцоге говорили, как о бешеном и умелом любовнике. Она внимала рассказам о его многочисленных похождениях и ненавидела каждую из женщин, кого он покрывал. Она желала всем им смерти.
– С кем он?
– Не знаю, госпожа.
– Так узнай! Узнай, не то велю тебя высечь! – вопила в ярости и прожигала злым взглядом Мелинду, свою преданную и верную горничную.
– Люди болтают, что видели его в доме вдовы Норрис.
– Ненавижууу… пусть она сдохнет!
Служанка шарахалась в сторону, когда Агнес швырялась предметами в стены и рассыпалась в проклятиях.
– Можно…можно наслать на нее болезнь, госпожа.
– Как это наслать болезнь?
Так она узнала о Каэль… О женщине невысокого роста с седыми волосами, собранными в толстую косу и светлыми глазами янтарного цвета. Каэль – кружевница и швея. Ее маленький дом на окраине деревни похож на диковинную лавку, забитую кусками разноцветной материи, лентами, нитками и кружевами. Каэль не была модисткой и не шила для господ. Она шила для этих ужасных простолюдинов из деревни, оплату брала остатками ткани, едой, вином. Никто не знал, когда она появилась и откуда приехала. Всем казалось, что она живет там давно. Когда Мелинда привела Агнес, укутанную в длинный плащ в избу швеи, та не сразу впустила их в дом. А когда обе женщины вошли в маленькое помещение, то обе вздрогнули. С деревянных полок на них смотрели тряпичные куклы с нарисованными глазами и волосами из конской гривы. По крайней мере, Агнес так показалось.
– Я не шью вещи для господ, не умею. Зря пришла и миледи с собой привела.
Мелинда осмотрелась по сторонам, выглянула за дверь.
– Мы не за нарядами. Мы хотим …
– Молчи. – шикнула на нее Каэль и перевела взгляд на Агнес. – Зря пришли. Уходите.
Агнес тут же достала мешочек с золотом, но швея расхохоталась и оттолкнула ее руку.
– Кто у меня золото возьмет? Решат, что воровка, и руки отрубят.
– Тогда что тебе надо? Мне помощь твоя нужна.
– Какая помощь? Я шью примитивно, кружева плету не для красивых леди. Шли бы вы, госпожа, к себе в замок.
Но Агнес ощутила эту силу, это нечто ужасающе, могущественное.
– Все, что хочешь, проси. Отдам последнее. Только чтоб меня любил. Чтоб бросил ее, чтоб опротивела ему, покрылась волдырями!
Агнес схватила Каэль за руку.
– Понимаешь?
– Понимаю. – ответила та и улыбнулась. – Только я ничего сделать не могу.
– Как это не можешь?
Перевела взгляд на Мелинду и снова на швею.
– Мне сказали, что ты… – она искала нужное слово и не могла найти.
– Если бы я была ею, меня бы давно казнили. – приблизилась к будущей герцогине, и той не по себе стало от того, как глаза швеи вдруг стали отливать синевой. – Я лишь дам совет КАК… а вы все сделаете сами.
Любовница герцога заболела страшной болезнью, похожей на лють, и ее вывезли за пределы Адора. Никто не знает, что с ней сталось. Какое-то время герцог был совершенно свободен и даже чаще посещал Агнес… а потом у него появилась новая любовница. Она исчезла…. В одно прекрасное утро просто покинула пределы города, и никто ее не нашел.
Агнес надеялась, что каждая из них последняя. Что он придет к ней и приласкает. По ночам, корчась на влажных простынях, представляла себе их брачную ночь и растирала себя скрученным в жгут полотенцем, пока перед глазами не вспыхивали яркие искры наслаждения. Оставалось так немного подождать, и Морган сделает ее своей, а потом и полюбит ее.
– Обязательно полюбит, госпожа. Вы так красивы. Вы божественны. Само совершенство, – лебезила служанка и расчесывала белокурые волосы Агнес до блеска, – ни один мужчина не устоит перед вами. И он тоже. Возжелает вас, как ненормальный, едва увидит ваше тело.
Она верила в это до последнего. Верила, пока не увидела оллу. Проклятую, мерзкую тварь, которую всем Ламбертам полагалось завести себе в канун венчания, чтобы оплодотворить, как племенную кобылу. И Агнес знала об этом… знала и принимала обычаи семьи Ламбертов, но едва увидела гнусную дрянь с зелеными глазами и лицом, подобным самому страшному греху, искушению во плоти. Даже она, женщина, с досадой и горечью признала, что соперница дьявольски красива, неестественно хороша. Посмотрела на девушку, потом на безумные глаза своего жениха и поняла, что Морган пропал. Она бы за этот взгляд перерезала себе вены. На нее он никогда так не смотрел.
– Будет смотреть, – шипела она, выводя аккуратные буквы на пергаменте, – скоро он будет смотреть только на меня. Ненависть захлестнула с такой силой, что перед глазами потемнело, в ушах только одно слово «смерть суке… пусть сдохнет». Карл казнит эту дрянь, как только узнает, что Морган Ламберт взял в оллы Ждана Блэр.
До последнего надеялась, смотрела, как полыхает та, что украла сердце ее мужа, плоть его украла, душу, всего его отобрала себе, и молила дьявола довести дело до конца, сжечь гадину, превратить в пепел ее тело, в тлен ее волосы.
Но она выжила… Агнес сжимала пальцы до крови, до ломоты, когда услышала голос своего мужа, который так им и не стал, голос, приказывающий освободить ведьму проклятую… И понимание, что Ламберт готов воевать с королем, только не умертвить свою любовницу, заставило Агнес безмолвно взвыть.
Зря она пообещала Каэль, что больше не придет… Зря дала ей слово, что тот раз был последним. Тогда, оказывается, все даже не начиналось. Все эти девки были сущей ерундой… ведь они крали только его тело, а эта украла его душу.
Агнес протянула сверток швее и тихо сказала.
– Ничего не вышло! Я делала, как ты меня учила. Я думала, что справлюсь сама, и у меня почти получалось… и … он все равно с ней. Не со мной. Я хочу ее уничтожить, хочу, чтоб она исчезла, чтоб растворилась и никогда не появлялась. Хочу, чтоб он не был с ней!
Швея осторожно взяла сверток из рук герцогини и прикрыла за ней дверь.
– Озвучьте свою мысль верно.
– Пусть никогда с ней не будет. Как угодно. Уродство, болезни, изгнание, и… даже смерть. Только бы не был с ней.
– Выбирайте что-то одно.
– Смерть.
– Да, пусть нам поможет именно она. Главное, суметь ее призвать, – старуха улыбнулась, и Агнес невольно вздрогнула – ее глаза снова сменили цвет и стали почти черными.
ГЛАВА 7
Я не ходил к ней больше, боролся с собой, сжирал себя поедом, но не ходил. Зализывал раны за вином и пьяными соревнованиями с моими солдатами, которым я наливал так же щедро, как и себе, а потом дрался на мечах до первой крови. Моей или их. Чаще их. Я – первый меч королевства и могу зарубить противника, как правой рукой, так и левой, как трезвый, так и мертвецки пьяный. Любое безрассудство, лишь бы не думать о ней. Не думать ни о чем… Нет, я лгу, я думал. Я заставлял себя вспоминать – кто она и кем был ее проклятый отец, чьи кости я превратил в пепел и не схоронил, чтоб не было им покоя. Кем была ее подлая мать, брат и все проклятые блэровцы, истреблявшие мой народ. Я нарочно расковыривал свои раны, бередил их, пересматривая вещи матери и сестры. Когда трезвел, мне хотелось разорвать ее на куски, полосовать белую кожу ножом и смотреть, как она пачкается в красный цвет. А потом приходила тоска и едкое желание увидеть. Брать коня и мчаться к ней, унижаться, брать силой, ударить, если откажет, целовать влажные губы, поедать голодно сладкое тело, бьющееся подо мной в экстазе, вопреки ее ненавистным мольбам не прикасаться к ней. Я представлял себе ад на земле совсем иначе, мне даже кажется, я его помнил и видел собственными глазами, но я ошибался. Нет худшего ада, чем любить женщину, чье сердце принадлежит другому. Воровать поцелуи, выдирать стоны, врезаться в тело, которое никогда не будет моим, потому что мыслями она не со мной.
Но я больше ее не трогал, напивался, таскался по шлюхам, просыпался у каких-то непотребных девок благородного и самого низкого происхождения. Гортран следовал за мной тенью, поджидал под окнами с лошадьми, если у девки имелся муж, который не вовремя возвращался домой. Не потому что я боялся, а потому что герцогу не пристало такое поведение… На самом деле мне было плевать. А некоторые и так знали, что я имею их жен, и раболепно молчали, а то и целовали мне руки. Они бы подложили под меня даже своих несовершеннолетних дочерей, лишь бы угодить мне… Трусы и плебеи.
В замке я почти не бывал. Там была Агнес. Агнес, надоевшая до зубовного скрежета, Агнес, ожидающая меня в своей спальне и преследующая глазами полными упрека. И именно из-за этого взгляда мне не хотелось ее даже трахать. Женщина не должна смотреть на мужчину как собака, ждущая ласки или пинка, с преданными глазами и стекающей слюной в уголке рта от сумасшедшего желания, чтоб ее погладили. Мои псы, набрасывающиеся на меня при каждой встрече от дикой радости, меня так не раздражали, как она. Нет ничего паршивее нелюбимой, насточертевшей до оскомины женщины, которая всячески пытается угодить. Я понимал, что должен консумировать наш брак, понимал, что должен на нее лечь и взять ее, а у меня не стоял.
И даже при мысли о том, что ее красиво очерченный рот сомкнется на моем члене, тот и не думал шевелиться. Потому что моими мыслями владела лишь ОНА. Сучка с зелеными глазами, или какие они у нее там? Для меня всегда были зелёными. А для него? Каким цветом светились глаза ведьмы для того, кого она любит? Она владела всем моим существом настолько, что, вбиваясь в тела других, я не мог кончить, мне мешали их лица, я закрывал их простыней или натягивал на голову подол платья и со всей дури врезался в покорную мякоть, задрав ноги до подбородка, и представлял, что это она. Что это ее я деру, как шлюху. А потом напиться до беспамятства, чтобы утром, перебарывая позывы к рвоте, убираться от очередной девки и ехать патрулировать границы вместе с моими Людьми.
И сейчас я валялся на роскошных белых простынях в замке леди Бернард, муж которой отбыл по моему приказу в дозор. Она лежала голая рядом на животе, постанывая от удовольствия, а я смотрел в потолок и думал о том, что надо уносить отсюда свой зад, но я настолько пьян, что не могу пошевелить даже ногой. В комнате воняет вином, потом и сексом. Тошнотворным сексом с очередной шлюхой.
– Мой герцог так желал меня, что отправил моего Фредерика подальше от двора? – графиня Бернард потянулась ко мне и провела ногтями по моей груди.
На самом деле я отправил ее мужа в дозор, потому что он умный и хороший стратег, потому что доложит мне обстановку на границах и заметит, если там что-то не так и назревают провокации. Каким образом я отрастил рога на его светлой голове, понятия не имею, но эта похотливая сучка строила мне глазки в течение всего визита в наш замок, куда она приезжала вместе со своим супругом накануне. Мой мозг запомнил, а может, мой член, и после очередной грязной попойки я поехал навестить госпожу Бернард и трахал ее всю ночь напролет во все отверстия. Она выла и стонала, виляя задом, и орала, какой я стойкий и ненасытный любовник, а мне хотелось выть и орать от того, что я не могу кончить.
В конце концов я спустил в нее свое семя и откинулся на спину, разочарованный и мертвецки пьяный, желающий только одного – уснуть и не видеть ни одного проклятого сна. Потому что ведьма являлась мне и там.
Закрыл глаза, запрокидывая голову и стараясь не слышать голос графини, погружаясь в очередное пьяное марево.
Я видел снова ее… издалека, стоящую у огромного зеркала в одежде, которую я никогда в своей жизни не встречал, мое воспаленное воображение создало странный образ Ждана в коротком платье с голыми ногами, ее волосы намного короче, чем сейчас, и она вдевает в мочки ушей серьги-кольца. Она так же невыносимо красива… и все же немного другая, но это не имеет никакого значения, потому что у меня больно сжимается сердце, едва я смотрю на ее лицо, в ее зеленые глаза с длинными пушистыми ресницами, она улыбается кому-то в зеркале… и ее ресницы дрожат, а губы приоткрыты в соблазнительном предвкушении.
– Ты уже приехал? Так рано? – лицо светится счастьем, светится так, как никогда не светилось для меня, она улыбается, склонив голову на бок, и медовые пряди волос скользят по обнаженным плечам, а мне так хочется прижаться к ним лицом, вдохнуть ее запах, судорожно сжать ее в объятиях.
– Мишаааа, – шепчет одними губами, и я весь наполняюсь глухой яростью, приближаясь к ней сзади, – мой Мишааа вернулся.
Кажется, что она смотрит на меня через зеркало и говорит это мне. Но это невозможно. Я подхожу все ближе и ближе, пока не вижу собственное отражение в зеркале позади нее. Это я… но на мне совсем другой наряд, такой же странный, как и на ней. Она улыбается… а я думаю о том, что, если сейчас здесь появится ее проклятый Миша, я удавлю его голыми руками, я разгрызу ему горло зубами и сожру его мясо. Но Ждана вдруг поворачивается ко мне с этим… с этим щемящим выражением глаз, ее руки взлетают и ложатся мне на плечи.
– Вернулсяяя… как же я соскучилась по тебе, Мишааа, – и льнет губами к моим губам.
Смотрю на нее и не понимаю ничего, а она гладит мое лицо ладонями и тихо шепчет.
– Каждый день разлуки с тобой – это маленькая смерть. Ты приехал, и мне захотелось жить. Мой Миша.
И меня захлестнуло отчаянным, диким счастьем, всепоглощающей безмерной радостью, от которой сводит судорогой все тело. Плевать. Пусть называет меня как угодно, только не прекращает вот так смотреть… смотреть, как будто любит меня… а не его.
Подскочил на постели, чувствуя сухость в горле, дерущую и невозможную сухость, и тут же схватился за меч, увидев скользнувшую к постели тень.
– Ваша Светлость, в Адоре исчез младенец. Сын писаря. – голос Гортрана вырвал меня из сна.
– Пусть Чарльз разбирается, – посмотрел на спящую рядом женщину и поморщился, вспомнив, что делал с ней всю ночь напролет. И как много нужно было выпить вина, если я смог с ней ЭТО делать.
– Возле ограды нашли кусок ткани… пес Карпентеров оторвал клочок платья у похитительницы. Все считают, что это была женщина.
– Пусть разбирается Чарльз.
Гортран потряс светло-голубым клочком у меня перед носом.
– Узнаете?
Выхватил у него из рук и посмотрел на свет, внутри все похолодело – конечно, узнал. Эта ткань с платья Ждана.
– Может, просто похоже, или отрез ткани куплен у того же торговца, или оба наряда сшиты у одной и той же швеи.
– Вы хотите, чтоб это проверил Чарльз вместе со своими людьми? А если это ее? Что тогда? Люди увидят, и начнется мятеж или самосуд.
Проклятье! Он прав!
Я вскочил с постели, натягивая штаны на голое тело, на ходу надевая рубашку и подхватывая с пола камзол.
– Я сам проверю. Вели без меня ничего не делать.
– Но есть те, кто, как и вы, узнали платье… племянницы Мардж. Она в нем каждый день в город приезжает – на рынок мукой торговать.
– И?
Я вскочил в седло, как и он, пришпорил коня.
– Пойдут слухи.
– Закрой им рты! – рыкнул я, пригибаясь к гриве и заставляя скакуна мчаться быстрее.
– Шило в мешке не утаишь!
– Утаишь, если обломать само жало.
– Отрезать им языки?
– Вот именно!
Гортран поравнялся со мной.
– Скольким мы их отрежем? Сотням? Тысячам? А что если она виновата? Вы ни разу об этом не думали?
– В чем? Хочешь, чтоб я поверил в ведьм?
– Ведьмы, может, и придуманы людьми, а вот смерти и исчезновения детей настоящие.
– Ждана не убийца!
– Вы в этом уверены? Дочь Антуана Блэра, нанизывающего младенцев на копья на глазах у их обезумевших матерей, не способна на то же самое?
Усмехнулся, завидев впереди шпили родного замка. Она могла быть кем угодно, но не убийцей.
– Уверен. Мы поступали так же, когда взяли Блэр. Война – это смерть и жестокость.
– Кто знает? Может, для дочери Антуана она еще не закончилась!
ГЛАВА 8
Он знал его еще ребенком. Гортрану было пятнадцать, когда у герцога Ламберта родился второй сын, спустя годы и смерть троих малышей еще до рождения, герцогиня опять понесла и наконец-то разродилась живым и здоровым младенцем. Звонили колокола, гремели пушки, люди рассыпали по всему городу лепестки роз. Беднякам раздавали зерно и муку в честь рождения еще одного наследника. А барон Уэлч и Джошуа Ламберт трахали шлюшек в «Зеленом Драконе» леди Сьюзен. Мечтали вместе бежать на войну и найти золото Красной Орды в песках за Пятью Континентами.
Джошуа обещал Гортрану сделать его своим оруженосцем, и тот рассчитывал, что именно так и будет. Он пойдет на войну вместе с Ламбертом старшим, а никак не станет прислуживать новорожденному младенцу, но его мнение никто не спрашивал. Отец приказал оставаться в Адоре, в очередной раз напомнил Гортрану о его происхождении и о том, что ему на самом деле ничего не светит, как незаконнорождённому сыну. И если прогневит своего родителя, то будет сослан в монастырь и примет постриг, а должность оруженосца принесет славу Уэлчам, принесет им богатства, а самому Гортрану – титул и даже земли.
И Уэлчу пришлось везде таскаться за венценосным ребенком, носить игрушечную саблю, присматривать, чтоб не зашибся, и при этом склонять голову в поклоне каждый раз, когда мальчишка входил в залу, вздернув острый подбородок и осматривая подданных высокомерным взглядом. Гортран был предан маленькому герцогу и в то же время ненавидел свое место подле него, он мечтал о сражениях, мечтал о войне и победах. Зачем ему титул из рук ребенка? Он хотел почестей из рук самого короля.
Смазливый и зарвавшийся мальчишка, за которым надо было присматривать и подтирать сопли, разрушал всю жизнь Гортрана, все его мечты. Но лорд не смел ослушаться своего отца, не смел перечить и самому королю. Ему оставалось только молча принять участь и с тихой ненавистью прислуживать Моргану Ламберту. Оруженосцы не имели права на брак по любви, не могли сражаться на войне, они должны были оставаться вечной тенью своего хозяина до самой смерти. Все титулы и почести им могли дать только их господа, как и освободить от должности или разрешить жениться. Может быть, кто-то и счел бы это великой честью, но не Гортран, который обладал вспыльчивым нравом южанина и мечтал о дальних неизведанных странах и морских сражениях, мечтал умчаться с другом к самым ледяным землям, любить, жениться по собственному желанию в конце концов. Ослушаться, конечно, он не мог… но мог сбежать. Назревала война с севером, одни из первых распрей с Блэром, беспорядки у границ в цитаделях. Барон Уэлч тогда сопровождал юного герцога на его вторую охоту на оленей в леса, граничащие с Севером. И он планировал оттуда не вернуться. Планировал примкнуть к войску Карла Второго, пойти в наступление на Блэр вместе с Джошуа. Гортрану казалось, что, если он отличится в бою, отец и король пересмотрят свое решение сделать его оруженосцем младшего Ламберта и отправят воевать. Моргану было десять лет. Он был худощав, тщедушен и похож на девчонку с огромными сине-серыми глазами и темными кудрями до самых плеч.
Когда Гортран учил его драться, то боялся не поранить нежную кожу юного герцога или не сломать ему руку. Тот злился и топал ногами, направляя на барона деревянный меч.
– Сражайся со мной, Гортран! Я – воин. Я не рассыплюсь, даже если ты меня ударишь! Сражайся, или ты считаешь меня слабым и немощным? Скоро я начну побеждать тебя, и ты будешь молить о пощаде. Я стану лучшим мечом королевства!
Да, именно таким он его и считал. Случись что с мальчишкой, Гортрану не сносить головы. А насчет лучшего меча слышалось смешно. Для этого надо было хотя бы победить самого Гортрана, не говоря уже о графе Шонском, который победил в прошлом турнире.
Они напали на них в лесу. Люди во всем черном. Без знамени, без герба, в масках на измазанных сажей лицах. Гортран как раз мчался в сторону границы навстречу своей мечте, он бросил своего подопечного вместе со свитой в лесу и не знал о нападении. Его самого сбила с ног стрела, которая вонзилась в бок и сшибла Гортрана с коня. Он упал на землю, ударился сильно ребрами и сломал ногу. Он слышал, как треснула его кость… а когда приподнял голову, то увидел, как она торчит, вспоров мясо и кожу. Они приближались к нему. Двое ублюдков с закрытыми лицами, похожие на демонов. Один с маленьким топором в руках, а второй с ножом. Гортран попробовал встать, но сломанная нога и торчащая в боку стрела не позволили ему даже пошевелиться.
Кажется, он кричал. Но кто придет ему на помощь? Если он сам, как подлая крыса, бросил своего маленького господина. Наверное, тот уже давно мертв. И самому Гортрану лучше умереть, чем вот так опозориться.
Люди в черном приблизились к барону, лежащему навзничь на земле, и едва один из них замахнулся ножом, как Гортран услышал характерный свист, и стрела впилась в глаз бандита. Точнее, ее острие проткнуло ему голову и теперь торчало из глаза, заваливающегося на бок мужчины. Второй с воплем обернулся, и Гортран увидел, как маленький герцог, словно пантера, бросился с мечом на противника. Тот от неожиданности опешил, и это стоило ему жизни, меч герцога мягко вошел в живот наемника, и с воплем мальчишка выпустил здоровенному мужику кишки, а потом толкнул его ногой, и когда тот упал навзничь, вытер острие меча о его плащ. Наклонился и содрал маску с лица еще живого бандита.
– Кто вас послал? Отвечай! И останешься жив!
Несчастный держал свой вспоротый живот и пытался что-то ответить, но не мог. Из его рта сочилась кровь. Герцог обошел его и подошел к Гортрану, наклонился, надломил стрелу, не обращая внимание на стон боли, затем оглядел его ногу. Несколько секунд смотрел барону в глаза и тихо сказал:
– Я мог бы вспороть живот и тебе за предательство, но я пощажу тебя. Один единственный раз. Для того, чтобы воевать, необязательно стоять напротив целого войска. Большие войны случаются не на полях сражения, а чаще всего за столом в сытости и сухости.
Юный князь тащил барона до большой дороги в Адор на плаще врага, которого так и не убил.
– Вы оставили убийцу в живых… зачем? – хрипло спросил Гортран, когда лекарь вырезал из его бока острый наконечник стрелы.
– Самое болезненное и страшное ранение – в живот. Его смерть будет адски мучительной. Возможно, дикие звери умножат его страдания. Они будут жрать его кишки, а он все еще жив, что может быть хуже этого?
И посмотрел на Гортрана своими темно-синими прекрасными глазами, а тому стало страшно. Ведь это сказал десятилетний ребенок. Этот же ребенок просил не казнить беглеца и не ссылать в монастырь. Этот же ребенок отказался от нового оруженосца и ждал, пока Гортран станет на ноги и вернется к своим обязанностям. Гортран поклялся, что скорее позволит вырвать себе сердце, чем предаст герцога Моргана Ламберта. Когда Уэлч пал на колени и поднес руку мальчишки к своим губам, тот тихо и спокойно сказал.
– Одно неверное движение, один лишь намек на предательство, и я лично переломаю тебе руки и ноги, – наклонился к его уху, – или накормлю тебя твоими же кишками. Обещаю.
И мнение о мальчишке изменилось. Гортран понял, кто из двух братьев сможет по-настоящему править Адором…. Через два года Морган стал первым мечом Королевства… А потом пришла Лють. И все подумали, что Адора больше не существует. Как и Ламбертов, истребленных страшной болезнью. Но Морган вернулся с того света. Вернулся из самой гнилой бездны и возродил Адор из пепла. Он был красив, справедлив и жесток. И герцог фанатично любил Адор, а он отвечал ему взаимностью. Это было великое и могучее преимущество перед всеми его предшественниками. Беспощадно жестокий с врагами, он сделал герцогство сильным и могучим. Адоровцы могли соперничать с самим королевством. Долгие годы Морган Ламберт был для них самим Богом.
И все это… все это он мог потерять из-за женщины. Из-за девчонки Блэр, которую надо было просто сжечь, едва она появилась в Адоре. Иначе герцог потеряет все, что создавал таким трудом… Волнения уже начались. Ламберта проклинают пусть и шепотом, пусть пока единицы, но проклинают. Люди боятся ведьму и считают, что она затмила разум герцога, считают, что им владеет нечистая сила, и он больше не тот, кто поднял Адор с колен. Весь патриотизм выветрился, едва народ испугался эпидемий, голода и войн… испугался смертей своих близких. Мятежники уже подначивают, подкрикивают и подшептывают на рынках, на площадях, на дорогах и на границах.
Гортран довольно часто выходит «в народ», чтобы знать, чем он дышит и о чем говорит. И сейчас Адор не дышал, а задыхался от ненависти.
И кто-то эту ненависть исправно разжигал…
Барон возвращался в город поздней ночью, переодевшись слепым странником, с клюкой и в лохмотьях. Таким запрещено входить в главные ворота, они входят в город со стороны леса, через узенький проход, где вечно слякоть и ноги тонут по щиколотку в грязи, где почти никогда нет охраны. Но едва приблизился к лазу, как тут же спрятался за деревьями. Две фигуры в длинных плащах покинули Адор и направились в сторону леса. Судя по походке и невысокому росту — это женщины. Гортран уже было двинулся к ограде, как вдруг услышал писк младенца. Они куда-то несли маленького ребенка. Оруженосец осмотрелся по сторонам, отбросил палку, натянул капюшон пониже и осторожно ступая, последовал за двумя фигурами. Одна из женщин высокая и стройная, а вторая на голову ниже, явно не простолюдинки. Поступь мягкая, спины ровные. Писк то доносился, то исчезал. Ребенку закрывали рот, или ветер уносил крики в другую сторону. Неужели Блэр решилась опять украсть ребенка? Если Гортрану удастся ее схватить, доказать, что она причастна к страшным преступлениям, все будет кончено. Герцог казнит эту суку, вернется в постель к жене, и в Адоре настанет мир. Возможно, это и есть шанс спасти герцогство от войны и от мятежей. Если что – с мужчиной Гортран справится.
Он ступал медленно и едва слышно, прячась за деревьями, чтобы его не заметили, пока не оказался на небольшой опушке, точнее, не увидел ее, освещенную кострами, разожжёнными на углах пятиконечной звезды, в центре которой стояли два чана.
Под одним из них женщины разожгли огонь, и у Гортрана зашевелились волосы на голове… Он не хотел представлять, что они собирались сделать с малышом. Не хотел даже думать об этом. Одна из женщин, та, что повыше, вынесла младенца и подняла его вверх, а другая, низкая, шипящим голосом проговорила что-то на чужом непонятном языке. Они опустили ребенка в первый чан, и в нем расплескалась вода. Крик малыша стих, а Гортран закрыл рот обеими руками, продолжая смотреть на какой-то чудовищный ритуал, не веря своим глазам, что действительно это видит.
– Пока его душа отходит в мир иной, чтобы ожидать своего возвращения, войди в священную воду и обмойся перед сожжением невинной плоти.
Высокая женщина потянула за тесемки своего плаща и… Гортран затаил дыхание, приготовившись увидеть Ждана Блэр… но вместо нее увидел Агнес, голую Агнес с распущенными вдоль тела светлыми волосами. Она пошла в сторону реки, и женщина ниже ростом последовала за ней.
Он бросился к чану, выхватив меч, спотыкаясь и дрожа от ужаса.
Агнес и женщина обернулись. Лицо герцогини исказило адской злобой, оно стало похоже на бледную жуткую маску со сверкающими безумной злобой глазами. Лицо второй женщины осталось в тени под капюшоном. Но Уэлча обуял суеверный ужас, при взгляде на нее он ощутил, как его всего охватывает дрожью, как все хорошее исчезает из его мыслей и их наполняет тьмой, наполняет дыханием смерти.
Гортран выхватил малыша из ледяной воды, завернул в плащ и побежал в сторону леса…
Вскрикнув и замерев на мгновение, он ощутил, как что-то острое впилось ему в спину, ближе к плечу, но не останавливался, он сжимал младенца и изо всех сил молился Богу, чтобы тот выжил… А сам не знал куда бежит, но точно не в замок. Есть только одно место, где малыша могут спасти… и только одна женщина, кто на это способен.
ГЛАВА 9
Меня разбудил стук в дверь и пронзительный мужской крик. Подскочив на постели, я несколько секунд приходила в себя после сна, а потом бросилась к окну. Гортрану открыли не сразу, вначале на порог выскочил Арсис, за ним следом испуганная Мардж и только после показалась я. Спустилась с канделябром в руках.
– Спаси ребенка… они… они топили его… – Гортран протянул мне сверток, падая на колени, теряя сознание. Мардж вскрикнула, а я широко распахнула глаза, увидев торчащую в его спине рукоять ножа.
– Я посмотрю младенца, а вы перенесите сэра Гортрана в комнату на постель. Ничего не трогайте...
Ребенок слабо пискнул у меня в свертке, и я бросилась с ним на кухню, смела рукой все со стола, укладывая малыша, посиневшего от холода. Но он дышал и на умирающего совсем не походил. Я послушала сердечко, пошевелила ручками и ножками. Пока что его жизни ничего не угрожало, если только не будет осложнения после пребывания в холодной воде. А вот Гортран… с таким ранением может не выжить.
– Мардж! – крикнула я, и женщина оказалась позади меня.
– Разотрите малыша жиром, помассируйте ручки и ножки, заверните в одеяло и дайте козьего молока. А я посмотрю сэра Гортрана.
– Боже, какой малютка! Кто мог с ним так обойтись? Гортран сказал, его хотели утопить!
Я сама не знала, какая тварь могла так поступить с младенцем, но очень надеялась, что, когда советник придет в сознание, он расскажет нам об этом. Рана Уэлча была очень серьезной, и я в растерянности не знала, что мне делать. Здесь нужна операционная и условия стационара, нужен антибиотик. Если задеты жизненно важные органы, нужна интенсивная терапия. Ничем подобным здесь даже не пахло. Я посмотрела на Мардж, которая качала уснувшего малыша, а передо мной лежал несчастный Гортран, у которого начиналась лихорадка по неизвестным мне причинам. Слишком рано для заражения крови. Слишком стремительно. Если только лезвие не было чем-то смазано. Чем-то ядовитым. Я смочила губы Гортрана, мечущегося в лихорадке, водой и растерла ему грудь и ладони уксусом, вспоминая, что именно так советует поступить «народная медицина». Но жар не спадал. И я не могла ему помочь. Никаких лекарств, полная беспомощность. Только смотреть, как он умирает, прикладывая повязки к ране и не зная, чем ее продезинфицировать кроме спирта или прижечь раскалённым железом. Но рана колотая, и мне надо знать – нет ли повреждений внутри…
«Ему поможет Памир-трава» и вздрогнула всем телом. Обернулась по сторонам. Как будто услыхала, как это кто-то сказал вслух, но рядом стояла обеспокоенная Мардж, а Арсис сидел на табурете и зачем-то выглядывал в окно. Последнее время он вел себя очень странно. Словно чего-то боялся. Потом вдруг подскочил с табурета и оттащил Мардж в сторону.
– Надо унести его отсюда. Он умирает. И если умрет прямо здесь, виноваты будем мы. Нас казнят за убийство главного советника герцога.
Он не сильно старался говорить тихо, и я слышала каждое его слово, выдавленное с шипением и доносящееся до меня чуть ли не эхом.
– Морган этого не допустит.
– Морган уже давно не тот мальчишка, которого ты выкармливала. Не тешь себя иллюзиями.
– Где мне взять Памир-траву? – спросила я, и они оба замолчали, повернули ко мне головы.
– Зачем…зачем она вам? – тихо спросила Мардж, ее голос чуть дрогнул.
– Она должна ему помочь. Надо собрать головки цветов, заварить и, смешав с жиром, смазать раны. Жар спадет и, если лезвие было отравлено, яд будет нейтрализован, – ясно и четко ответила я и ощутила, как по телу пробежала волна суеверных мурашек. Голос мой, слова мои. Я говорю… Но никогда раньше ничего подобного я не знала. А теперь знаю. Даже знаю, как сцедить отвар и в каких количествах дать больному.
– Памир-трава растет… на…на кладбище, – тихо сказала Мардж.
– Не на кладбище, а у дороги, у старого дуба, где похоронена сожженная ведьма. – сказал Арсис и с яростью на меня посмотрел. – Туда никогда и никто не ходит. Это место проклято. А трава ядовита, и руке человека запрещено ее касаться. Говорят, кто тронет – тот умрет.
– Мне нужна эта трава. Иначе умрет он. Где находится старый дуб? Как туда идти?
Они переглянулись, и в этот раз я увидела страх даже в глазах Мардж.
– На окраине леса. За грядой камней. Это место опечатано и заговорено монахами. Не стоит туда ходить, Ждана. Там опасно.
– Чем? Тем, что кто-то когда-то сжег невинную женщину и закопал ее кости? А остальные боятся похороненных мертвецов и растущих там цветов?
– Там даже звери не рыскают, и трава как будто выжжена, а на дубе нет ни единого листика. Проклятое место!
– Глупости. Как туда дойти? Это далеко?
– Нет… не так, чтоб далеко. Если отсюда через поле к лесу идти, то надо на пригорок подняться. Дуб отсюда видно… точнее, его голые ветки.
– МАРДЖ!
– Что? Если эта трава может ему помочь, то пусть принесет ее. Не ты ли сказал, что, ежели он умрёт, мы понесем наказание? Так дай ей спасти его!
– А если сорвет травы и сама… того?
– Бред! От просто сорванной травы никто не умирал, а есть я ее не собираюсь.
Малыш заплакал, и я взяла его у Мардж на руки, снова осмотрела. Кожа младенца порозовела, дыхание чистое, посасывает свой пальчик и жалобно хнычет. Голодный бедняжечка, такой сладкий. Глазки голубые и реснички длинные…. Как бы я хотела, чтоб и у меня такой малыш появился, чтоб вот так на руки взять, к груди прижать… «У вас, к сожалению, не может быть детей».
– Дайте ему козьего молока.
Отдала младенца Мардж и сглотнула горький ком в горле.
– Его надо кому-то подбросить, а не молоком поить. – проворчал Арсис. – Не дай Бог его здесь найдут! Отнеси его в город, Мардж, или выбрось возле леса.
– Выбросить ребенка? Ты в своем уме?
– В своем! Слушай, что говорю, иначе быть беде!
– Хватит каркать, как ворон старый. Молока лучше принеси. А завтра я найду родителей малыша и отдам его им.
– Дура! Тебя обвинят в том, что ты его украла, как ты не понимаешь?!
– Это ты уже совсем из ума выжил. Молоко неси!
Я набросила накидку с капюшоном, взяла небольшое лукошко и пошла в сторону леса. Сейчас не стану задавать себе вопросы – откуда знаю про траву эту. Потом подумаю. Или совсем думать не стану. Главное найти ее, заварить и дать Гортрану, смазать его раны.
«Надо еще корни сон-травы найти и ласхар-цветка, чтоб сил быстрее набирался» – остановилась и голову вниз опустила на мелкие белые цветочки с узкими длинными листьями. Наклонилась и нарвала цветы, бросила в корзинку. По мере того, как приближалась к лесу, ветер усиливался и трепал капюшон с подолом моего платья. Воздух стал прохладным и насыщенным. К утру точно начнется гроза. Надо успеть. Я вышла к каменной гряде и увидела на фоне неба, освещенного луной, ни облачка… и я не знаю, отчего решила, что скоро гроза с дождем начнутся. Чем ближе я подходила к камням, тем сильнее дул ветер. Где– то на ветках закричали вороны и, взметнувшись вверх, пролетели над моей головой.
По коже пробежался ворох мурашек, и я боязливо оглянулась по сторонам. Неприятное место. Нагоняет тоску, и хочется развернуться и прочь бежать что есть силы. Арсис был прав. Везде раскинулись деревья с пышной кроной, а здесь словно круг выжжен, ни одной травинки, на дереве мощном и высоком ни одного листика. И по самому кругу камни выложены и кресты стоят, отгораживая место от всего леса. Я в круг ступила, и ветер вдруг стих. Точнее, я видела, как шатаются за кругом деревья и волнами переливается трава, но шевеления воздуха возле меня не происходило. Кровь стала холодеть в венах в полном смысле этого слова, я ощутила, как под кожей становится холодно и в горле сохнет. Еще никогда я не испытывала такого сокровенного и необъяснимого ужаса, и в то же время поздно отступать и бежать. Я здесь и должна сделать все, чтобы спасти Гортрана. Сделала шаг в сторону дуба, затем второй. По голой земле прокатились сухие листья. Я посмотрела на ветки, сплетенные между собой, похожие на многочисленные руки, вздернутые к небу… Я сделала еще один шаг и судорожно глотнула холодный воздух. Возле бугрящихся выпяченными жилами корней виднелись светло-сиреневые цветы, похожие на маки. От них исходил сильный запах, напоминающий аромат лилий. Я приблизилась к цветам и вдруг ощутила, как змея на моей руки нервно метнулась. Одернула манжет и посмотрела на запястье, покрытое едва затянувшимися шрамами. Тварь искусала меня до ран после последнего прихода Моргана. Может, она предупредить хочет, что если цветов нарву… то…
«Если приложить Памир-траву, даже шрамов не останется, и змея притихнет»… Не голосом, нет. А скорее, просто собственным пониманием и знанием этой истины. Боже! Откуда я все это знаю?! Кто я? В чьем теле нахожусь?! Или я окончательно сошла с ума? Когда я приблизилась к дереву вплотную, змея на моей руке металась по кругу, тянула кожу, шевелила языком. Словно боялась, словно готова была взобраться мне в кость и спрятаться там. Я наклонилась и боязливо обхватила цветок, стараясь не коснуться якобы ядовитых шипов, но шипы оказались мягкими и совершенно не ранили. Я принялась рвать сиреневые головки и бросать в корзину. Удушливый запах забивался в ноздри, навязчиво окутывал и словно дурманил, но я все еще была жива и прекрасно себя чувствовала. Смяла один из цветов пальцами и приложила к шраму на руке. Змея взметнулась под кожей, судорожно задрожала и застыла, а рана начала затягиваться.
Мне это снится! Так не бывает. Это претит всем законам медицины! Я сильно ущипнула себя за ногу и дернулась от боли, а шрамы на руке исчезали на глазах, и змея теперь походила на обыкновенную татуировку, а не на живую тварь с трепещущим жалом. Я нарвала цветы и посмотрела на сам дуб. На его коре были вырезаны какие-то символы… Странные иероглифы, похожие на древние наскальные письмена.
«Изыди нечисть. Затаись под землей. Пусть кости твои рассыплются в тлен, пусть плоть твоя никогда не нарастет мясом на них, пусть волосы твои обратятся в траву и иссохнут, и ничто живое не приблизится к тебе. Пусть сердце твое станет камнем. А душа навечно будет заперта в сухих ветках и не найдет себе покоя. И если прорастет травой грех и зло твое — пусть рука человека его не коснется. Никогда.
Будь проклята, Клеменция Блэр. Пусть прах твой забыт будет людьми на века. Аминь!»
Я сделала шаг назад и сдавила ручку корзины ладонью. Клеменция Блэр… та самая, которая наслала проклятие на весь род Ламбертов? И эти иероглифы... почему я смогла их прочесть?
Где-то вдалеке послышались крики, и я обернулась в сторону поля… По телу не то что прошла дрожь страха, оно заледенело от ужаса – к дому мельника приближалась толпа людей. Они шли из Адора через поле, с факелами в руках, вооруженные палками, вилами и топорами. Подхватив юбки, я бросилась обратно… Людские крики заглушил рокот грома, и небо разрезал неоновый зигзаг молнии. Мое предчувствие меня не обмануло.
– Тааам…. там люди! Они идут сюда!
Я задыхалась, согнулась пополам, переводя дух, облокотившись о косяк двери. Арсис в ночном колпаке подскочил к окну и выпучил глаза, полные ужаса.
– Надо уходить! Немедленно! – заорал он и схватил Мардж за плечи. – В лес. Переждать бурю или идти в Огрон к моей сестре!
– Куда уходить? У нас младенец и раненый!
– И что? К черту всех! Они нас здесь живьем сожгут или на вилы посадят! Надо собрать еду и валить отсюда!
Мардж ударила мужа по щеке, и в тишине пощечина прозвучала, как звук разорвавшейся бомбы.
– Прекрати истерику! Ты никогда не был трусом, или это возраст делает из тебя жалкого шакала?! Твои сыновья голову сложили на войне, их отец не может быть трусом! С нами ребенок и раненый. Мы их бросим? Сначала подумай, где их спрятать, а потом будем оборонять наш дом. Где твой арбалет? С мельницы можно с десяток положить! Если ты не станешь, то это сделаю я.
Он смотрел ей в глаза и тряс головой, то ли отрицая, то ли соглашаясь.
– Я отсюда не уйду, Арсис! Ты можешь уносить свой старый зад и жить потом вместе со своей гнилой совестью в обнимку. А я собираюсь надрать пару задниц.
Такая маленькая и такая сильная женщина, у меня сердце сжалось от восхищения и уважения к ней. Мардж повернулась к Оливеру.
– А ты беги в Адор. Герцогу скажи, что она в опасности! Давай! Может, успеет он и спасет нас всех!
– Нам бы пара рук не помешала, Мардж! Куда его отсылаешь?
– Нам сейчас пара ног не помешает. А руки его тебе помогут совсем ненадолго. Пусть бежит что есть мочи во дворец. Беги, Оли, беги. Как можно быстрее и осторожнее… чтоб этим фанатикам не попался.
Перекрестила паренька и, закатив рукава, пошла в чулан. А он мою руку взял и к губам поднес, не поцеловал, нет, только носом повел над кожей и прочь побежал, скрылся за воротами.
Я к раненому бросилась. Если мои неизвестно откуда взявшиеся знания не лгут, то Гортран должен встать на ноги. Схватила кружку, набрала кипящей воды из чана на печи, сложила в миску головки Памир-Травы и залила кипятком. Если все это правда, то скоро с нами будет советник… и я почему-то верила, что он нам поможет. Я еще во многое верила. Я еще не избавилась от никчемной наивности своей реальности и своего мира, где жить было, оказывается, намного проще, чем здесь.
Мы остались вдвоем с Мардж. Арсис наверху, и на него рассчитывать не приходится, только молиться, чтоб подольше продержался там. Теплилась надежда, что Советник очнется. Но в это с трудом верилось. Советник был плох. Его рана загноилась, и от нее разошлись багровые лучи, как будто зараза распространялась со скоростью звука и заражала его кровь. Все капилляры выступили под кожей и выделялись бордовой паутиной. Я смазала рану варевом из цветов с едким запахом, от которого щипало глаза, размазала по спине, по жутким «лучам» и наложила сверху повязку. Пощупав пульс, тяжело вздохнула. Едва слышны удары сердца, кожа похолодела. Жар не спал. Он бушевал внутри, и конечности холодные от сужения сосудов. Страшно признать, но Гортран умирает, и осталось ему совсем немного. Я не в силах что-либо изменить, а мои галлюцинации насчет Памир-Травы могут быть всего лишь галлюцинациями.
– Элизабееет! Надо ворота подпереть мешками с мукой. Забаррикадируемся на мельнице. Там безопасней всего. Внизу подвал, и оттуда есть лаз наружу.
– Гортрана нужно перенести в безопасное место.
– Он уже не жилец, – сказал Арсис, держа в одной руке арбалет, а в другой колчан со стрелами.
– Пока человек дышит, он жив, а значит, имеет право на сострадание и спасение.
– Сострадать должны были вы, когда прекрасно понимая, что ваше присутствие подставит нас, вы пришли жить у нас в доме!
– У нее не было выбора. – сказала Мардж с упреком.
– Был! Миледи предоставила его ей.
– Это не твое дело, Арсис!
– Еще как мое! Из-за нее мой дом осадили эти безумцы, и я вынужден защищаться… когда ни в чем не виноват.
Я приблизилась к Арсису и посмотрела ему прямо в глаза:
– Вы правы, я должна была позволить ей заманить себя в ловушку, ради вас. И даже сдохнуть. Так было бы, наверное, справедливо. Простите, что я этого не сделала. Но если в вас нет самопожертвования, почему оно должно быть во мне? Или это двойные стандарты?
Он нахмурился, не понимая значения моих слов, а мне было плевать, что он понимает, а что нет. Меня трясло от осознания, что по-своему он прав и… я тоже думала только о себе, оставаясь в их доме. Но если я это признаю вслух, то у меня не останется ни единого шанса выжить.
– Вы единственный здоровый мужчина здесь, и вместо того, чтобы ныть, берите ваш арбалет и защищайте ваш дом. Пусть они пришли из-за меня, но они пришли на вашу территорию и, если уйдете — ваш дом никогда больше не будет вашим. Они отберут его у вас, как и ваше имя, как и славу ваших сыновей.
Как ни странно, но мои слова возымели действие, взгляд Арсиса потух, он отпрянул назад.
– Помогите перенести Гортрана и идите наверх.
Кивнул и пошел за женой, но ветер донес до нас крики толпы, как будто к дому приближался рой пчел. Он нарастал и заставлял кровь стыть в жилах. Нет ничего страшнее толпы. Это стихийное бедствие, способное смести все на своем пути.
– Они уже здесь!
– Иди… делай то, что должен! Мы все сами…
Мельник кивнул и помчался наверх по узким ступеням.
– Сначала забаррикадируем ворота, потом перенесем Советника.
Спотыкаясь, путаясь в юбках, мы таскали мешки к воротам, заваливая вход во двор. От тяжести тянуло низ живота и темнело перед глазами. Но силы брались из ниоткуда, вместе с каким-то сумасшедшим желанием выжить. Именно здесь и сейчас. Не погибнуть так глупо… так неимоверно глупо от рук толпы. Умереть, когда его нет рядом. Где ты, Морган Ламберт? Неужели забыл ту, кого называл своей? Или ты решил от нее отказаться и дать ей сдохнуть?
– Несите сено, Ждана. Как только они полезут через ограду, подпалим сухую траву, и твари загорятся живьем.
Они окружили мельницу плотным кольцом, размахивая вилами и топорами, требовали выдать им ведьму, укравшую младенца. Сиплые и зычные голоса, крики, истерический гогот и ненависть. Столько ненависти, что от нее раскаляется воздух.
– Арсис! Выходи! Зачем тебе эта бойня? Выдай нам сучку, и мы пощадим тебя и твой дом в память о подвигах твоих сыновей. Ты и Мардж нам не нужны, мы пришли за детоубийцей.
Я подтащила еще один мешок к забору и утерла ладонью пот со лба. Какая-то часть меня боялась, что он так и сделает. Что он отдаст меня им.
– Младенец жив. Никто не причинил ему вреда, – крикнул Арсис, и у меня внутри все похолодело — он вышел на переговоры. Если учесть его отношение ко мне… то они будут недолгими, – ему спасли жизнь! И мы отдадим его матери.
– Какой матери? Нет ее у него! Она обезумела и повесилась, когда эта тварь украла малыша и оставила лужу крови и кишки в колыбели. Бесчувственная сука! Выдай ее нам, мы посадим ее на кол!
– С чего вы решили, что это она?
– Хватит болтать, мельник! Давай нам девку, или мы камня на камне здесь не оставим.
Мы подтащили еще один мешок, складывая их друг на друга, и присыпали хворостом.
– Пригнитесь и быстро на мельницу, закроемся изнутри. Если прорвутся — спустимся в подвал, а оттуда через лаз в лес.
– Арсис, наше терпение подходит к концу. Если сейчас ты не выведешь к нам девку, мы разнесем твои ворота и доберемся до тебя и твоей женушки. Еще в юности мечтал ей вдуть. Моя мечта осуществится. Помню, какие у нее сочные белые ляжки…
Вместо ответа просвистела стрела, и на мгновение наступила тишина. И через секунду раздался дикий вой толпы. Они бросились на забор, а мы с Мардж в здание мельницы, закрывая на огромный засов дверь, приваливая ее мешками и чувствуя, как все внутри сворачивается в ужас от страха.
– Мы вывернем тебе кишки, Арсис, предатель! Засунем тебе в зад раскаленный кол! Отдай нам шлюху из Блэра!
Голос оборвался. Арсис оказался метким стрелком.
– Придется жечь ограду! – крикнул мельник сверху. – Они лезут наверх. Маааардж!
– Жги!
– Мы останемся без муки!
– К дьяволу ее!
Мы поднялись наверх по узкой, крутой лестнице. Я, прижимая к себе младенца, а Мардж брала стелы, смачивала наконечники в жире и, поджигая, протягивала мужу.
Снаружи послышались дикие вопли, я выглянула в окно и содрогнулась, увидев, как по изгороди мечутся живые факелы, падают назад и вперед, ползут по траве, корчась и выгибаясь. Так не должно быть… Это все не должно происходить из-за меня. Это неправильно… Посмотрела на Мардж, на Арсиса, прицеливающегося в очередного жителя Адора.
«Ты принесла нам смерть… ты ее олицетворение».
А ведь это правда. Я ее принесла. Они правы. Пока меня не было, в Адоре царил мир.
– Надо уходить. Приближается еще один отряд. Там человек двадцать. Сын и племянники кузнеца с молодняком с деревень. Мне долго не продержаться, – крикнул сверху Арсис.
– Раненого придется оставить здесь, – тихо прошептала Мардж и посмотрела мне в глаза, – и уходить. Мы сделали все, что могли.
– Нет. Мы не можем его оставить.
– Можете…, – голос, скорее, был похож на глухой скрип, и мы обе обернулись, в узком проходе, ведущем на лестницу, стоял Гортран, чуть пошатываясь и придерживаясь рукой за стены. – Давайте, уходите в лес. Я вас прикрою.
Говорит, а сам на меня смотрит. И взгляд совсем другой. Нет в нем той ненависти и презрения, которые раньше вспыхивали. На ребенка у меня на руках посмотрел и слабо улыбнулся, протянул руку, погладил маленькую головку.
– Сердцем он вас чувствовал. Не разумом. Разум иногда плохой советчик. А я не верил… я, как они.
Я не понимала, что он имеет в виду, но и спрашивать времени не было. Шум снаружи усиливался – толпа разносила все вокруг, слышался треск и грохот.
– Уходите. Я прикрывать буду. Это ваш единственный шанс. Забирайте ребенка и бегите. Я все равно далеко не уйду. Слаб еще.
Арсис бросил Гортрану арбалет.
– Храни вас Господь!
– Храни он вас. Уходите!
Снова на меня посмотрел, потом на Мардж и Арсиса.
– В лесу к реке двигайтесь, там укрыться можно в старом охотничьем угодье.
Я сжала его руку.
– Спасибо… Но вы окрепнете. Трава поможет. Вы должны бежать с нами.
– Она уже помогла. У меня свое предназначение, как и у каждого из нас. Без меня никто не выберется.
Снаружи раздался треск и грохот. Изгородь пала под натиском обезумевшей толпы. И я, прижимая к себе сверток, бросилась вниз по ступеням вместе с Мардж и Арсисом. Мы спустились в сырой и темный подвал, наощупь добрались до выхода, а когда мельник толкнул дверь плечом — та оказалась запертой. Снаружи.
– Ты закрыл?
– Нет! Здесь всегда открыто.
– Тогда что за черт?
– Не знаю. Может, заело саму дверь.
Навалился еще раз. Покрутил ручку. Я скорее почувствовала, чем услышала, как тяжело дышит каждый из нас, понимая, что мы в ловушке.
– Кто мог это сделать? У кого был ключ?
– У…У Оливера, – голос Мардж дрогнул, – но он не мог.. он…
Ее оборвал звон разбившегося окна, и что-то тяжелое вкатилось в помещение.
– Арсис! Мардж! И блэровская Сука! Выходите! Ваш защитничек мертв. Сверху дохлым мешком свалился. Никто вам теперь не поможет.
– Посмотри, вдруг факел кинули, – крикнула Мардж, – мукой засыпай, если так.
– Они лгут. Блефуют. Гортран там, наверху, и он защитит нас, – сказала я, глядя, как Арсис поднимается по ступеням, чтобы проверить, что именно они бросили в окно.
– Мы вас поджарим здесь, как крыс.
Арсис отшатнулся, едва вышел на свет, попятился назад, спиной, спускаясь обратно по ступеням. Дрожащий, взмокший.
– Там… его голова… Гортрана.
Мардж перекрестилась, а бледный Арсис посмотрел на меня, потом на ребенка. Нет, его взгляд больше не сверкал яростью. Скорее, я увидела там обреченность и тихий упрек мне. Упрек за то, что происходит с ними по моей вине.
– Они снаружи у самого входа. Если вылезу через окно сзади, может, не заметят. Я замок открою.
– Не успеешь. Заметят! – простонала Мардж.
– А что делать? Ждать, пока они нас поджарят?
– Или вы подмоги ждете? Выродка чумного, едва выскочил, прирезали! Никто вас не спасет! – раздался снаружи все тот же голос. – Или пусть ведьма выйдет… и мы, может быть, оставим тебя в живых, Арсис, и жену твою пощадим.
– Может быть. – вторил ему другой, и гогот жуткий, какой-то пошло-гадкий. Они все сумасшедшие. Невменяемые, чокнутые фанатики.
Я судорожно глотнула разогревшийся воздух и сильнее прижала к себе малыша.
– Считаем до десяти. Если не выйдет к нам — подожжем дом. Выкурим вас всех.
Я медленно развернулась.
– Я выйду к ним. Отвлеку… А Арсис пусть замок пока откроет, и бегите. Спасайтесь.
– Нет! – та отрицательно качала головой, сдавливая мои запястья. – Не надо! Это самоубийство!
– Надо. Другого выхода нет. Я выйду, и все прекратится. Им я нужна. А вы…вы жить должны. Простите меня… я должна была уйти тогда…
– Глупости. Арсис сам справится, и уйдем все вместе!
Я отрицательно покачала головой и высвободила руку из ее холодных ладоней.
– Так правильно… А иначе все погибнем.
У Мардж в глазах слезы блеснули, а я пошла по ступеням вверх, стиснув до хруста челюсти. Если мне суждено умереть сегодня – пусть это будет не напрасно.
ГЛАВА 10
Там, где древние скалы уходят в туман,
Стоял мой маленький дом на самом высоком утёсе,
И в его одиноких окнах с видом на океан
Проплывали вечерние звёзды.
И в камине пылал огонь,
И мерцали блики на стенах,
Зачарованный лунный луч скользил по оконной раме,
И поскрипывало перо,
И таял воск откровений,
И строки ложились на мягкий пергамент.
©Флёр
Царский дворец возвышался на вершине черной скалы, напоминающей гигантский столп жидкости, застывшей в воздухе. Говорили, что когда-то из недр скованной льдом мертвой земли вырвался живой огонь, из него и появились драконы. Вышли из языков пламени в облике человеческом и заставили всех склонить пред ними колени, ибо пришла с их появлением на землю весна после тысяч лет холода и голода. Так говорят старинные летописи, сохранившиеся рисунками на скалах и на окружающих ее стволах могучих дубов и елей. Читать их могут только жрецы и волхвы, имеющие дар смотреть в глубину времени и повелевать стихиями. Дар этот передавался от отца к сыну.
Дворец был отлит из осколков подземной породы, раскаленных в огне. Представители тысяч рас сложили здесь свои головы и кости. Издалека царский дворец словно выныривал из черного фонтана брызг и светился на солнце огненными сполохами. Скалу окружал ров с кипящей лавой, и многотысячная армия воинов Нави выстроилась кольцом, создавая живую изгородь. К царскому дворцу не подступиться ни с какой стороны.
Со вчерашнего вечера здесь проходило празднество – ожидание прибытия избранниц. Отчет велся развешанными вокруг шпилей башен огненными знаменами с изображением черного дракона. Когда невесты будут доставлены во дворец, будет вывешено последнее знамя, протрубят горны и наступит затишье перед отбором. А потом самое сочное веселье – когда избранница войдет в царские палаты и… либо выйдет наутро об руку с мужем, либо исчезнет навсегда. В первом случае над замком будет вывешено белое знамя, и по всей навской земле будет объявлен праздник великий, народ перестанет оброк платить в драконью казну ровно год, и сто тысяч душ вернутся домой из рабства в честь такого великого дня. А во втором случае будет вывешено черное знамя. Их будет потом ровно столько, сколько и избранных невест. Когда все они будут преданы огню, сезон объявят закрытым, и до следующей весны празднеств уже не будет.
Простые смертные да и нечисть навская верили, что рано или поздно чудо сбудется, да костры жгли и свои жертвы приносили пред изваяниями черных драконов. А кто и вовсе своих женщин на гибель гнал к скале – отдавать во власть дракону в надежде на лучшую жизнь и сокровища несметные. В деревнях знахарки всякие появлялись, девкам и матерям их головы морочили за золотые да за еду, или меха. Пророчили великое будущее с самим Вием и наследников царских. Люди верили и сами на закланье детей своих отдавали, а Вий и не брезговал. Падок он был на женский пол. Нравилось ему девок портить и драть, а потом огню предавать. Только время шло, а наследник все не появлялся, и настоящим царем Вий никак не мог стать.
Белый ястреб расправил крылья и, сделав петлю в темно-синем грозовом небе с брусничными разводами между кучерявыми тучами, взмыл вверх к распахнутым резным окнам. Долго он кружил вокруг дворца, любовался, как переливаются камни, словно драконья чешуя на солнце, всеми цветами радуги. Когда-нибудь волхва призовут жить здесь, рядом с великим Государем Навским. Заслужит он эту честь, как его собственный отец заслужил у отца Вия. Но для этого нужно дать царю то, что он хочет. То, что за тысячи лет не случалось в Нави, словно проклятие повисло над старшим сыном покойного царя. Все избранницы не могли усмирить зверя и вынести брачную ночь. Обожженные, искалеченные, полумертвые, а иногда и мертвые были брошены они в огонь священный, принесены в жертву земле и ее чреву. Но ни одна не понесла.
Старинное пророчество гласило, что появится та самая, которая родит истинному царю наследника и продлит род черных драконов, примирит все четыре стихии… только пророчество это волхву особо не нравилось, да и как перевернуть силы колдовством в свою сторону да на свой лад, он знал еще с детства. Любое пророчество — это комбинация событий. Чаще всего спрогнозированное и спровоцированное данным прогнозом. Лукьян собирался это пророчество да в нужное ему русло повернуть, а пока избранной истинной не появилось, не светило ему во дворцовых палатах жить да за царским столом пировать. Царь хоть и жаловал своего высшего колдуна, но провозглашать его главным во всей Нави не торопился.
Лукьян… почуял ее еще в лесу. Ноздри затрепетали и губы задрожали от предвкушения и предчувствия. Запах особый у их расы… способный с ума сводить, и голос дьявольский, как ручей журчащий, неземной голос, словно музыка в ушах переливается. Сам себе не поверил, когда понял, что среди избранниц есть одна из… это ведь все меняло. Это было тем самым шансом на успех, никогда еще ОНИ не попадали на ложе драконье… но в то же время это мог быть и великий провал. Когда успел Вий вынудить расплатиться таким сокровищем, на какую сделку с ним пошли, и что надобно было, раз потом спрятали девку в мире человеческом? Остается загадкой. Но Лукьян ее распутает. Постепенно. А может, и сразу, если девка впустит его в мысли свои и даст в ее памяти побродить в тех самых закоулках, затемненных сильнейшим заклинанием, превратившим ее в обычную смертную на первый взгляд.
Но в Нави истинную сущность долго не спрячешь. Здесь она рвется наружу, и рано или поздно проклятый Князь догадается. Не любил волхв Нияна. Боялся силы его, и что, если к власти придет, не видать Лукьяну ни царских хором, ни денег, ни обещанных сто душ в месяц. Аспид каждому свое место указывает, и подхалимажем тут не обойтись… а пророчество очень тонкое дело, сбыться по-разному может, и вовсе не как угодно волхву. Опасен Князь очееень опасен, хитер и умен. Коли надобность будет, за ним вся Навь восстанет. И небо с землей содрогнутся.
Только сучка строптивая не дала ему себя прочесть. Словно засверкали у нее внутри иглы, как лезвия заточенные, и начали колоть Лукьяна за каждое проникновение прямо в глаза, да так, что ему казалось – ослепнет он. И марь на нее не подействовала. Он даже попытался применить чары и взломать ее защиту, но это оказалось невозможно. Кто-то очень сильный закрыл ее от любого проникновения, кто-то дал и ей силы оберегаться. Притом невольно.
Но хуже всего то, что князь глаз на нее положил и отдавать явно не торопился. Думал, хитростью заставит Нияна девку в болото швырнуть… а потом сам бы достал и к Вию принес, но не вышло. Сильно зацепила она Аспида, как смотрит на нее, так глаза и сверкают жидким золотом, а зрачки словно полоски становятся. Окутала его своими чарами, приворожила лицом красоты невозможной, неземной и не навской, и не людской даже. Разум ему поморочила. Ничего, Лукьян со всем разберется и очень скоро будет управлять всей Навью. Вия за нитки легко дергать. Родит ему девка синеволосая наследника, и избавится он от нее, как в свое время от матери Нияна избавился. А паршивца этого надобно сбросить с пьедестала, заставить Вия возненавидеть брата.
Ястреб в залу влетел и под потолком несколько раз покружил, прежде чем о пол ударился и старцем обернулся. Зорким взглядом глянул на вакханалию и разврат, царящие вокруг. Мерзость какая. Его покоробило и сотрясло от брезгливости. Волхвы обет безбрачия давали, да и от рождения они равнодушны к плотским утехам. Праздник плодородия – так назывались эти дни, предшествующие прибытию избранниц. Дни адского и невероятного разврата, от которого Лукьяна тошнило. После этого праздника в Нави увеличивалась численность населения. Вот и сейчас захмелевшие гости совокуплялись на каждом свободном квадрате сверкающего пола дворцовой залы. Музыканты играли чувственную мелодию, но ее заглушали мужские и женские стоны, рычание, крики и шлепки голых тел. Волхв приподнял край длинной рубахи и обошел стоящую на коленях женщину, сжимающую ладонями фаллосы двух придворных и жадно сосущую их по очереди. Лицо Лукьяна исказила гримаса отвращения. Он бы всех их превратил в каменные изваяния и сжег их тела вместе с этим дворцом. Пробрался к трону, на котором восседал Вий с золотым кубком в руках и в массивной короне на голове. На лице выражение похотливого наслаждения, и глаза темно-карие закатываются под тяжёлые веки.
Перед ним сразу три наложницы на коленях голые, оттопырившие зад и жадно облизывающие его толстый короткий член, причмокивая и толкаясь. Глаза узкие, миндалевидные, уши на макушке торчат заостренные вверху, похожие на кошачьи. Да уж, обделила природа матушка дракона копьем могучим, но с лихвой восполнила пробел властью бесконечной, жестоким нравом, вздорным характером и похотливой натурой. Волхв давал царю зелье, подавляющее появление дракона и позволяющее наслаждаться плотскими утехами, но священный момент с избранными должен был быть чистым, и сама сущность должна покрыть девственную невесту и излить в нее свое семя. За три дня до знаменательной ночи царь не принимал зелья и хмель. Затем проходил обряд освящения.
Когда Лукьян приблизился к трону, Вий растолкал девок и опустил рубаху на колени, затянул покрепче золотой кушак и пригубил кубок. Смачно шлепнул двух черноволосых «кошек» по голым ягодицам, а одну почесал за ушами.
– Добро пожаловать, Лукьян Лукьяныч. Заждался я тебя в этот раз. Что слышно на границах навских?
Девушки-кошки сбились в кучу и алчно смотрели на хозяина, облизываясь, как зверьки, и виляя голыми задницами из стороны в сторону.
– Новые рабыни, мой Государь?
– Подарок Бея. Прислал три штуки, сказал покорны и ласковы. Всегда готовы ублажить хозяина. Где сейчас отряд с избранными?
Волхв присел на придвинутое слугами кресло и откинулся на спинку, отмахнулся от кубка, но не отказался от золотого подноса с фруктами, который поставили на низкий столик перед ним.
– Едет отряд, но задерживается сильно.
– Отчего задерживается?
Пнул ногой заигрывающую с ним «кошку», и та отползла назад, сверкая черными узкими глазками. Волхв посмотрел на конусообразную голую грудь с торчащими сосками и снова скривился от отвращения. Женское тело вызывало у него приступ тошноты и гадливости. Но оценить красоту он мог… как истинный ценитель прекрасного и совершенного.
– То с Мракомиром сцепился, то с Лихом повздорил братец твой, Великий Государь. Строптивым стал Черный Аспид, неучтивым и своенравным.
– Ниян? Согласен, скверный характер у него, но не хуже твоего, Лукьян. А по что с Лихом сцепился?
– Да так… девку отдавать не хотел, ту, что выбрал царь леса.
– С каких пор Ниян наши законы нарушать стал? Лиху отдаем любую. Такова договоренность еще с отцом нашим.
– Не отдал. Бился. Насмерть.
– И как Лихо? Уцелел?
Усмехнулся и несколько глотков из кубка сделал.
– Уцелел чудом. Но коли б ушел в царство подземное навечно, взбунтовался бы народ лесной и нечисть вся. А нам это не надобно. Усмири брата своего, Государь, а то наворотит он дел, а тебе потом расхлебывать.
– Не надобно. И? Это ведь не все.
– Не все, мой Государь. Утаивает от тебя Ниян одну из избранниц. Нарочно тринадцать везет, чтоб самую красивую и особенную себе оставить. Сама Пелагея ею заинтересовалась и осмотр провела, а у ведьмы глаз зоркий.
– Что за избранница и что в ней особенного, что ты изволил ко мне лично пожаловать, да еще столь непривычным способом? Последний раз я твою сущность много лет назад видел при битве с Мракомиром.
Наклонился Лукьян к уху царя и шепнул так, чтоб никто не услышал, только красные глаза Вия вспыхнули и засветились точками в полумраке, а красивое смуглое лицо вытянулось и ноздри затрепетали.
– Вот как? Помню я тот оброк… и помню, за что обещан был, и как сказали мне, что померла девка, и по закону больше ничего не должны мне гады лживые, поверил им. Да и выбора не оставалось. Покажи мне ее. Хочу увидеть – из-за кого мой брат так рискует и вражду со мной удумал?
Лукьян из котомки блюдо фарфоровое достал и яблоко спелое, наливное, блестящее. Ладонью по окружности белоснежной яблоко прокатил, и сквозь дымку дрожащую всадники показались, через лес пробирающиеся, и женский силуэт в седле с капюшоном на голове. А потом и саму избранницу под номером тринадцать вблизи стало видно со сброшенным капюшоном и развевающимися на ветру волосами цвета морской волны, глаза яркие, бирюзовые и кожа бледная, словно фарфоровая с раскрасневшимися щеками и чуть приоткрытым алым ртом. Грудь бурно вздымается, и глаза смотрят прямо на государя Навского, который вперед подался и брови нахмурил.
– Красота неземная. Даже не думал, что у них такие красивые женщины.
– Опасные. Особенно из царского семейства. Смертоносные, я бы сказал.
В этот момент на изображении Ниян появился и собой девушку от глаз Лукьяна закрыл.
Вий тут же выбил тарелку из рук волхва, но ни она, ни яблоко не упали, описали круг и опустились на колено Лукьяна.
– Хочу ее. Передай Нияну – пусть везет ко мне девку, как и должен.
– Не должен. Двенадцать избранных, а тринадцатую может куда угодно деть, даже себе оставить.
– Пусть другую возьмет.
– Он за эту с Лихом насмерть дрался и моих бесцветных за нее казнил. Не отдаст.
– А если вынудить? Если сделать так, чтоб был обязан отдать? Думай, Лукьян, думай! Я ее хочу здесь во дворце.
Глаза царя полыхали красными сполохами и рот подрагивал в похотливом оскале. Наклонился к волхву и процедил, сжав плечо старика.
– Привезешь ее – верховным тебя сделаю и подле себя оставлю. Достань мне ведьму эту. Да так, чтоб ни с братом не вступать в конфликт и чтоб девка моей стала законно, как полагается.
Волхв покорно голову склонил.
– Любыми способами?
– Любыми, Лукьян.
И за волосы одну из кошек к себе притянул под низ рубахи, зажимая широкой ладонью тонкую женскую шею и насаживая ртом на свою вздыбленную плоть.
– Оставь мне свою тарелку, волхв. Вечером Сава тебе ее в палаты принесет.
Лукьян даже не посмотрел больше на государя, после того как отдал блюдо и яблоко в руки царя.
– Заклинание знаете, – утверждение, а не вопрос.
Царь усмехнулся, делая выпад бедрами вверх и сжимая темные волосы девушки, не давая ей увернуться.
– Конечно, знаююю.
ГЛАВА
11
Я красавиц таких, лебедей,
С белизною такою молочной,
Не встречал никогда и нигде,
Ни в заморской стране, ни в восточной;
Но еще ни одна не была
Во дворце моем пышном, в Лагоре –
Умирают в пути, и тела
Я бросаю в Каспийское море.
Спать на дне, средь чудовищ морских,
Почему им, безумным, дороже,
Чем в могучих объятьях моих
На торжественном княжеском ложе?
(с) Мельница – Змей
– Их и так двенадцать. Не отдам ее. Не знает никто о ней. Положенное число девок принес? Принес.
Аспид смотрел на оборванный диск луны и на блики, сверкающие в воде. А внутри дракон бесновался, метался из угла в угол, хлестал своим хвостом, шипованным, по стенам клетки и боль причинял почти физическую.
– Ну да, прям никто и не знает! А Лихо? А Лукьян? А воины твои и девки? А Пелагея, сучка старая? Отдана она ему, не тебе. Избрана им. Знак на ней имеется.
Аспид к Врожке наклонился и в лицо зарычал.
– Моя! Кольцо на палец надел ей… не знал, что мечена, она приняла. Обручены мы с ней теперь. Кровью ее чувствую, вросла в меня она, как колосья в землю врастают, просочилась, как вода. Я весь ею пропитан. Как отдать?
– Как и всех остальных! Головы лишиться хочешь? Или Мракомира судьбу повторить? Не на твоей стороне правда, князь. Уймись. Не можешь ты избранницу себе оставлять.
Их взгляды скрестились, но в этот раз Врожка взгляд не отвел. Выдержал звериный взор своего господина, и у самого рыжего мракобесия глаза в ответ засверкали.
– Ох, чую – худо будет всем от человечки этой, чую – война развяжется, и брат на брата пойдет. Ты куда лезешь? Что творишь? Законы эти незыблемы веками, и не тебе их менять.
– Я не меняю законов. Я свое себе оставить хочу. Лихо повержен – молчать будет о позоре своем. А Лукьян не посмеет против меня пойти.
Врожка кулаками по воздуху ударил, и хоть это и выглядело комично, его глаза метали молнии.
– Еще как посмеет! Он царский зад облизывает уже давно. А ты ему бельмо на глазу. Ко двору не пускаешь, меда да золота лишаешь, и милости царской.
– Не отдам я ее. Помоги спрятать и скрыть от всех. Брат ты мне или не брат?
Глаза карлика сверкнули из-под косматых бровей. Зло сверкнули, словно Ниян проклятие вслух произнес. Шикнул на князя и по сторонам огляделся.
– Ишь разболтался! Скоморох я. Приставлен тебя оберегать да толпу веселить. И никогда меня так не называй. Стыд-позор на род царский такое убожество, как я, в родстве иметь. С тем условием меня псам не швырнули, когда родился.
Шут отвернулся к воде, туда, где плескались блики от уходящей луны, и дорожка пролегла до самого берега. На кончиках разноцветной шапки зазвенели бубенцы. Не в такт и как-то совсем уж насмешливо. Ниян рядом на камень присел и прутом по голенищу сапога насколько раз прошелся.
– Несправедливо это.
– Справедливо. Сущность моя мертва. Не дракон и не аспид я. Позорный урод, явившийся неизвестно от какой твари из чрева матери, Ниян. Кто знает, может, и не брат я тебе.
– Не верю, что мать твоя шлюхой была.
И еще раз прутом по голенищу прошелся, сломал его и выкинул в воду. А хотелось так же чью-то шею рубить, и Ниян знал чью. Если б жив был, вызвал на бой. Только вслух никогда не говорил – ненависть полыхала в князе молчаливо. Она не любила, чтоб о ней беседы вели и кому-то ее показывали. Ненависть к отцу родному, убитому в бою с Мракомиром.
– Зато отец твой поверил волхву. Приказал за ногу, как лягушонка, взять и псам в клетку кинуть, пока никто из слуг не увидел.
Ниян знал правду о рождении Врожа, Пелагея ему давно рассказала. Это она его спасла и уговорила царя не убивать младенца, а отдать в услужение брату. Рассказала, когда князь отказался в оруженосцы карлика брать, грозился на кол посадить. Но ведьма старая уговорила – кровь родная, как-никак, и защитит, и от злых языков спасет. Да и самому царю по гроб обязан будет за прощение и великодушие. Только не признают никогда горбатого урода сыном и братом государевым да княжеским. Рот на замке пусть держит, не то без языка останется.
– Так поможешь или нет?
– И на смерть тебя обреку или на изгнание! И себя вместе с тобой!
– За шкурку свою печёшься?
Карлик ухмыльнулся и камень в воду бросил, тот лягушкой поскакал по водной глади и ушел на дно.
– Пекся б за шкурку свою, давно б тебя предал. Знал я, что не принесет она нам добра. С первого взгляда знал. Увидел, как ты смотришь на нее, и все понял. Сколько деревень сжег из-за нее, сколько девок живьем поджарил и задрал до мяса. На что надеешься? Что в живых рядом с тобой останется? Ты ведь убьешь ее рано или поздно!
Ниян на ноги поднялся, меч в руках несколько раз подкинул, глядя на сверкающее лезвие, сунул в ножны:
– Так как? Поможешь?
– Что ты уже придумал?
– В свои владения ее отправлю на рассвете, сопровождать ее будешь. Чтоб ни один волосок с головы не упал.
Врожка от ярости даже ногой топнул.
– Куда? К себе во дворец? Ты в своем уме?
– Это значит – нет?
– Это значит – НЕТ! И не брат я тебе, а оруженосец, царем приставленный. Отвечаю за тебя перед ним.
– Конечно! Золото глаза застилает? Ждешь свою долю за избранниц? Похвалы и царской милости? Мечтаешь ко двору попасть? Там толпу веселить?
Карлик вместо ответа начал кривляться и танцевать, это могло бы выглядеть смешно, но выглядело жутко, потому что глаза скомороха оставались серьезными и лицо походило на маску.
Меня маменька рождала,
Мать-земелюшка дрожала.
Я от маменьки родился,
Сорок сажен откатился.
Несколько раз через себя перепрыгнул и на руках прошелся, дрыгая ногами и колокольчиками на обуви позвякивая.
Пляшучись меня мать родила,
Да со похмелья бабка выбабила,
Окупали в зеленом вине,
Окрестили во царевом кабаке*1
Ниян вслед ему посмотрел прищурившись, а по щекам черная чешуя волнами всколыхнулась. Ну и хрен с ним, со скоморохом. Не хочет помогать, Ниян и без него справится. Не отдаст, и все. Оставит со своими воинами ожидать, пока избранниц примет встречающий. А потом просто к себе унесет Ждану, и никто не прознает, что девок тринадцать было. Его люди болтать не станут. Все ему преданы. Жизнь за него отдадут, если он попросит.
А умом понимает, что Врожка прав, и что с этого момента нарушил он все законы Нави, и не будет ему прощения, как и Мракомиру. И какой-то части него плевать на это. Плевать на все. Пусть изгонит его Вий. Земель ему хватит и воинов хватит эту землю защитить. Где писано, что он вечно служить брату обязан? А сам понимает, что писано это внутри мечами и саблями предков, головы сложивших за мир в Нави, нечисть приструнивших и законы заставивших соблюдать. Родился он с этими истинами и умирать с ними будет. И служит не брату, а Нави.
Огонь в пещере развел и глаза закрыл, а перед ними всегда только ее лицо и волосы длинные, кольцами на концах закрученные. Вкус и запах, голос жалобно выстанывающий «твоя… твоя… твоя», пока он языком змеиным изнутри всю ее вылизывал, сотрясаясь всем телом от острейшего удовольствия дарить ей наслаждение и сдерживаясь, чтобы не разорвать ее на куски, смиряя монстра лютого. А потом ненавидел себя, когда кружил над телами мертвыми девичьими, усыпавшими луга зеленые.
Смотрел, как кожу белую бороздят раны рваные, и понимал, что рано или поздно такие же на ее теле появятся. Жизни отбирал, чтобы она жила, и потом слово себе давал, что не приблизится к ней, не взглянет больше, не заговорит. Но стоило только взглядом с ее глазами встретиться, и его лихорадить начинало от непреодолимого желания впиться в нее и не отпускать. Пусть даже сам никогда не познает с ней ничего кроме этих ворованных минут болезненного счастья. Его она. Он выбрал. И плевать на Навские законы!
Флягу с зельем открыл и понюхал вьющийся зеленый дымок. Пару глотков и забудется во сне. Поднес к губам и замер… Он ее почувствовал еще до того, как вошла. Опустил флягу и голову в ожидании вскинул.
Человечка вошла в пещеру и остановилась напротив костра, так что его от нее пламя отделяло. Смотрит на ее лицо бледное и на то, как по коже блики огненные мечутся, а языки пламени образ, сводящий Аспида с ума, облизывают, и он сам готов на что угодно, лишь бы прикоснуться к ней. Пальцы сводит и кости ломит от желания этого дьявольского. Потому что красивая до слепоты, потому что тело просвечивает через ткань тонкую, и он уже знает, какое оно на вкус и на ощупь.
– Уходи, – мрачно, чувствуя, как от этих слов все внутри в камень превращается. Она головой отрицательно качнула.
– Уходи, я сказал. Не смей приближаться.
А она шаг к нему сделала, к самому огню.
– Не гони… огня не побоюсь. К тебе пришла. Думала о тебе всю ночь.
– Высечь прикажу. Места живого на тебе не оставлю.
А у самого в груди тесно стало и дышать невозможно. Боль адская, словно в первый раз чешуя каждое сухожилие вспарывает и продирается сквозь плоть наружу.
– Прикажи.
И в огонь шагнула, а он тут же его одним взглядом заставил по полу стелиться и от ее босых ступней в разные стороны расползаться. Чтоб ноги ее не лизнули, чтоб даже огонь не касался того, что ему принадлежит. Иногда ему хотелось стихиями повелевать, как волхв, или дождем стать и на кожу ее пролиться каплями серебряными, стекать в каждом уголке вожделенной плоти, впитываться в нее, отравлять своим безумием диким. Или ветром стать и в волосах ее путаться, в складках одежды и под ними, обнимать ее всю, когда захочется, шелестеть ей на ухо о том, что жизни без нее нет, и что, если умертвит ее, сам себя живём сожжет.
А девчонка тонкими пальцами тесемки ночной рубахи дергает и руки убирает, белая ткань по ее телу медленно вниз ползет и к ногам падает. И внутри уже лава адская разливается, от похоти кровь вскипает клубами пламени, и дракон мечется, ищет выхода на волю. Смотрит на ее тело обнаженное белоснежное с округлой грудью, затвердевшими сосками светло-розовыми и вниз к мягкому животу, к выемке пупка, к скрещенным ногам и треугольнику межу ними. Кожа гладкая, отсвечивает перламутром, как раковины морские изнутри, и губы коралловые, а в глазах ее он уже давно себя потерял, утонул в ненавистной заводи то ли соленой, то ли сладкой.
От возбуждения огонь лизнул его самого изнутри, причиняя боль. Если зверь выхода не находит, он своего хозяина сжигать начинает. Заскрежетал князь зубами, сжимая руки в кулаки, чувствуя, как огонь жжет гортань, как ползет наружу сполохом смерти Аспид, как его тело кольцами вьется, разрывает вены. Как долго сможет сдерживать тварь? Смотреть на ее голое тело и сдерживать самый естественный животный порыв своей сущности – покрыть свою самку, даже если ее это убьет.
– Убирайся, Жданааа!
– Нет.
И к нему идет, переступает через огненные ленты, выстилающие пол пещеры. А ему реветь хочется, орать так, чтоб голосовые связки сорвать… потому что, если возьмет – убьет. Разорвёт эту маленькую плоть собой огромным, вспорет ее чешуей и шипами и исполосует когтями. Он видел, какими они после него становятся, и в глаза их полные ужаса и боли смотрел... Не выдержит его человечка… а он себя остановить не сможет, превратит ее в ошметок мяса. Неуправляем зверь, когда жаждет похоть свою удовлетворить.
Подошла почти вплотную… дразнит запахом, так дразнит, что у Аспида огонь кожу плавит изнутри, и от боли перед глазами темнеет.
– Я думаю о тебе. Постоянно. Это так больно и невыносимо. Когда не вижу, здесь болит.
Руку его взяла, а он адским усилием воли держит дракона и дрожит весь. Прижала ладонь к своей голой груди, и твердый сосок ему в ладонь уткнулся. В паху взвилась боль мучительная, и плоть каменная дернулась в дикой, звериной жажде обладания. Тяжело дыша, слова сказать не может, смотрит на нее, на кожу молочную, на глаза широко распахнутые, в которых его собственные отражаются.
– Хочу тебе принадлежать… хочу, чтоб любил меня.
И в ту же секунду зверь вырвался наружу, прорвал телесную оболочку, взметнулся вдоль хребта каменными шипами, раззявил пасть адскую и взревел, изрыгая пламя. ЕЕ глаза от ужаса широко распахнулись.
– Бегиииииии!
Заорал уже не в силах контролировать обращение, ощущая, как начали рваться мышцы и сухожилия, как разворотило грудную клетку и затрещал череп.
А она на него смотрит и с места не двигается…
– Бегиииии! – и столп пламени совсем рядом с ней, волной отшвыривая Ждану назад, на спину, на камни. Смотрит, как она на пол сползает и ревет сильнее прежнего, глотая огненные столпы, проламывая в пещере еще один ход, выдираясь наружу со страшным ревом, поджигая все, что попадается на пути, так, что шары огненные по траве катятся, и ящеры с ведрами мечутся, тушат пожар.
А на утро после суматохи, когда дым расстелился по побережью белым вонючим туманом, а выжженная дотла трава превратила берег в черное покрывало… одну из избранниц нашли мертвой в озере. То ли утопла, то ли утопили. Теперь их стало двенадцать.
Тело девушки принесли к Нияну и у ног его положили. На шее водоросли запутались и вокруг глаз синева, рот приоткрыт, и из него вода тонкими струйками вытекает. Князь к Врожке обернулся, а тот взгляд опустил в землю. Аспид челюсти стиснул до хруста, чувствуя, что вот-вот зубы начнут крошиться. Неужели предал его Врожка. Сам проблему порешал и одну из невест убил? Осмелился против князя пойти?
И взгляд на смертную бросил – стоит поодаль с ужасом на тело девушки смотрит, одета в сарафан бирюзовый и рубаху пышную пурпурными и золотыми нитями вышитую, волосы в косы толстые заплела… ведьма. Опутала его, околдовала, с ума свела. Из-за нее все. Ослушалась. Не ушла. Зверь внутри пламя изрыгнул, превращая кровь в кипящую лаву ярости.
– Привязать обоих. Скомороха и человечку – сечь буду. Чтоб другим не повадно было мои приказы не исполнять.
…Окрестили во царевом кабаке *1 – русская народная.
ГЛАВА 12
Я уснула в камере пыток,
Где на стенах тиски и клещи,
Среди старых кошмаров забытых,
Мне снились странные вещи.
Заглушала музыка крики,
Столько памяти в каждом слове,
Я уснула в камере пыток,
На полу, в луже чей-то крови.
Я уснула ночью глубокой,
В страшной чаще,
Зарывшись в листьях,
Среди диких чудовищ, голодных,
О своей не заботясь жизни.
(с) Flёur
Взгляд на него подняла и подбородок вздернула. Пусть высечет, пусть хоть кожу живьем снимет. Ни о чем не жалею. Ни об одной секунде. На моей коже от его пальцев невидимые следы остались, а в груди вместо сердца огненный шар полыхающий. И никогда этому огню не погаснуть, он скорее меня саму дотла сожжет, чем уймется. Мне кажется, я словно прозрела… словно на меня обрушилось озарение, и я вспоминала, как там… на земле, там, в моем мире мне казалось, что следом кто-то ходит… в окна заглядывает, жизни не дает. Как в темноте чьи-то глаза светились и шаги позади слышались. А я, глупая, Богу молилась и со светом засыпала, думала – с ума схожу, думала – видится мне все это, кажется. И силуэт человеческий в сумраке за деревьями, и хвост змеиный в траве или зарослях.
«Ты меня выбрал… ты ходил за мной… ты снился мне, и ты на ухо шептал. Ты в окна мои смотрел, и ты оберегал. Кольцо твое… я все вспомнила. Видела я. Тебя видела, хоть ты и старался быть невидимым! За что наказываешь? За то, что с тобой быть хочу? За то, что кольцо твое на своем пальце ношу? За то, что себя твоей чувствую? Ты почувствовать заставил… Твоя Ждана. Ты мне имя дал. Ты меня быть своей приговорил, а теперь отказываешься?»
Вижу, что слышит, и в глазах золотых плескается ярость звериная. И я знаю почему – он мог меня погубить. Там, в пещере, когда одежду скинула и в пламя шагнула – увидела, как золото в его глазах застыло и почернело на несколько мгновений, словно ржа его побила.
«– Бегиииииии, Жданааа!»
Боялся сжечь, как Вий своих всех женщин. Меня же за меня и наказывает. Прищурился, голову чуть наклонил и челюсти сильно сжал. Так, что на скулах широких желваки шевелятся, и узоры его языческие на шее свой танец отплясывают. Прекрасен даже в минуты жестокости особенной варварской красотой. Все в нем с ума сводит, и каждый узор прочесть хочется, выучить и запомнить.
«Шрамом больше, шрамом меньше. На мне все твои прикосновения невидимыми рубцами останутся. Бей. Мне не страшно. Я бы еще раз пришла!».
Кивнул ящерам, и те меня к дереву потащили, сарафан стянули и за ним рубаху с треском рвать начали. А я на него оглядываюсь и в глаза… в те, что теперь смертью светятся и чем-то диким нечеловеческим. Жестокий зверь, лютый и дикий. И кажется, еще секунда и его сущность прорвется сквозь человеческую, как ночью в пещере. Но страшно уже не было… страшно лишь от того, что откажется от меня и отдаст.
– Хватит! – так громко, что деревья задрожали, и воздух всколыхнулся, как волны морские. – Я приказывал раздеть?
Обернулась на звуки борьбы и увидела, как Врожку схватили под руки, но он вдруг неожиданно отшвырнул от себя двух ящеров и сам через голову рубаху золотистую стянул. Швырнул на сгоревшую траву и руки непропорционально длинные в кулаки сжал. Невиданная сила, неожиданная для такого низкорослого, как восьмилетний ребенок. Но ящеры не удивились. Плечами повели и снова с этим неизменно холодным выражением лиц пошли на карлика. Как роботы в моем мире. Ни одной эмоции, ни одного проблеска чувств. Только чешуя под кожей поблескивает. Теперь я уже не сомневаюсь, что это именно она.
– Меня не надо силком тащить. Виноват – наказание сам приму.
– А виноват в чем? – Ниян хлыстом в воздухе щелкнул. – Ты девку погубил? Ты все по-своему сделал?
Их взгляды скрестились, и Врожка даже голову не опустил – так и смотрит на Аспида из-под бровей своих рыжих, растрепанных. Только мне отчего-то кажется, что они совсем о другом.
– Не губил я никого. Не моя это задача – губить али миловать. Я жизни не дарю и не забираю. Виноват в том, что не доглядел за избранницами, и больше ни в чем. За то и понесу наказание.
Не походил карлик сейчас на себя самого. Каким-то другим казался, и речи его были другими, и голос изменился. Словно до этого он какую-то роль играл. А может, сейчас играет? И взгляды князя и скомороха тоже изменились. На равных, что ли, Врожка смотреть на господина осмелился, иди мне показалось.
– Понесешь, как и те, кто с тобой за ней не доглядели. Емельян, всех, кто дозор нес в эту ночь – всех связать. Десять плетей каждому.
Но я уже этого не видела, меня толкнули к стволу липовому и затянули веревками да так, что дышать сил не было, ребра сдавило. Вдалеке голос Забавы услышала… последнее время слух играл со мной злые шутки, и я слышала, казалось, все, что происходит в радиусе, недоступном человеческому уху. Это сводило с ума. Проклятое место. И я теперь кем-то и за что-то проклята любить чудовище огненное… и быть отданной не ему.
– Насмерть пусть забьют ведьму эту, меньше соперниц будет.
– Какая разница – сколько? От Вия ни одна живой не уходит. Все будем в чреве Чар-горы гореть после жутких пыток. Это не брачная ночь – это страшная агония… слышала я, что про это рассказывали. Несчастная умирает под зверем еще до того, как он огнем ее жжет. Он настолько огромен, что она разрывается вся, едва его плоть в нее входит. А потом кровью истекает, пока он ее… когтями дерет и огнем добивает, изливая в агонизирующее тело свое семя. Вот что всех нас ждет.
– Это вы живыми не уйдете, а я уйду. Вас ждет, а не меня! Я не простая девка, а дочь царя жар-птиц – Феникса. Во мне самой кровь огненная. Может, я и есть избранная, потому что сущность у меня иная.
– Пелагея говорила, что под ним мрут как смертные, так и бессмертные. Разве кожа твоя не горит от огня?
– Замолчи. Много ты понимаешь? Он увидит меня и сдержит своего зверя.
– Насмешила. Ради тысяч до тебя не сдержал, а для тебя сделает исключение.
– Сделает… мне сама Перуница зелье выпить дала. Моим царь будет, и я во дворце золотом царицей стану, наследника царю рожу… коли эта сдохнет. Да и все вы!
И расхохоталась. А я зажмурилась, услышав свист хлыста в воздухе. Как же далеки они все от меня были. Не с ними я. Не о том мечтаю. Не нужны мне никакие хоромы царские, не нужны дворцы золотые. Мне нужен зверь мой лютый огненный. Я бы ему позволила растерзать себя… один раз познать его любовь и умереть. Наверное, в этом и было мое предназначение. У каждого есть свое, и я до сих пор даже не представляла, зачем живу на этом свете. Да и в моем мире об этом редко задумываешься, и смерть – она где-то там ходит, не дышит в затылок и не стелется под ногами, не рассыпается по воздуху в ядовитых семенах растений.
«Огненная плеть вспыхивает пламенем, когда плоти касается, прожигает раны до костей. Каждый удар – твой шаг наперекор мне. Каждый их стон – твои слова наглые и дерзкие. Слова девки грязной, а не избранницы Дракона Смерти».
Веки слезы обжигают… я слышу, как шипит при ударе плоть, как воняет паленным мясом, и как стонут тихо те, кого князь наказывает.
«Я свою судьбу не выбирала. Ее за меня выбрали. Ты их наказал за то, что девушку не уберегли… при чем здесь я? Моя вина лишь в том, что тебя любить посмела… посмела мечтать о том, что ты сам мне показал... показал, каким можешь быть для меня»
«Как посмела, так и разлюбишь! Век девичьей любви не долгий!»
«Не разлюблю!»
Он больше не врывался в мои мысли, не прорезал их, как острым лезвием, словами безжалостными, а я, закрыв глаза, считала удары – каждому по десять плетей.
А перед глазами языки пламени и лицо его бледное, заострившееся. Там в пещере. Взгляд голодный, бешеный, по-настоящему страшный, а мое тело все еще помнит силу колец змеиных и сладость ласк нечеловеческих. Кто согласится уже на меньшее, вкусив самого страшного и запретного, познав то самое ядовитое яблоко? Вот он, мой змей, позади меня стоит и хлыстом в воздухе щелкает, а я бы к ногам его пала и голенища грязных сапог руками обвила.
«Да, грязная… тобой испачкана. Не чистое тело мое, твоими руками заклейменное, твоими губами тронуто и поцелуями обожженное. Ты… меня себе выбрал. Кольцо твое на мне… с ним что делать? Пальцы мне отрубишь?»
«Отрублю! Я мог тебя сжечь… сжечь!»
«Лучше под тобой умереть, чем под ним! Один раз… один раз любить тебя хотела! Все свое брату отдаешь?»
«Не моя тыыыыыы! Понимаешь? Не мояяяя!»
Заорал у меня в голове так, что в ушах запульсировало, по щекам кровь потекла, и я закричала, потому что спину боль адская обожгла и протянулась вдоль позвоночника, а из глаз слезы брызнули. Никогда ничего более невыносимого не чувствовала да и по-настоящему не знала, что такое боль. И нет, я не об ударах плети сейчас… плевать на них. Во мне резонансом адским его слова рассыпаются и ржавыми занозами впиваются прямо в сердце.
– Стой! Остановись, князь! Не тронь человечку! Меня секи. Моя вина. Я за всеми не углядел. Давай мне еще десять плетей. Тридцать давай. Избранницу не тронь. За ними скоро проводник с отрядом придет. Не гневи царя! Не порть красоту чужую!
Голос Врожки сквозь черноту прорезался, а у меня перед глазами языки пламени беснуются, прыгают, переплетаются, и боль все еще под ребрами пульсирует и по щекам слезы катятся.
– Не портить красоту чужую? – зарычал, и по моему дереву трещины словно пошли, застонала земля. – Тридцать? Получишь все сорок!
«Меня бей, Ниян! Насмерть бей! Чтоб никому не досталась! Не его я! Умру, но не дамся! Убей сам… или боишься Вия?»
Только хлыст свистел где-то совсем рядом… а я сотрясалась от рыданий и от понимания, что каждое мое слово – пустой звук, они во мне эхом разлетаются и затихают никому не нужные. Кого я прошу? Он же не человек. К чьей жалости взываю – это же животное. Смерть в чешуе. Таких, как я, через него прошло тысячами… правильно девушка Забаве сказала – все мы обречены. Только я надеялась, что умру там, где сама выбрала, но не в этом мире, не в этом проклятом месте. Где ни бога, ни дьявола не знают. Где все надежды гибнут, сожженные чудовищем.
Я уснула на поле битвы,
В самом центре кровавой бойни,
Среди раненных и убитых,
Полежать хотелось спокойно.
Всё равно нет смысла бороться,
Я и так давно уже пала,
Я уснула, выключив солнце,
Потому, что очень устала.
(с) Flёur
– Связать и до появления проводника глаз с нее не спускать. Шкурой своей за нее отвечаете! И ты, Врожка, как оклемаешься, следи, чтоб невесту царскую не тронул никто да не испортил красоту более. Выполняй свою миссию. Не уследишь – казню на месте. Вон все! Представление окончено!
Последние слова проревел…
«Нияяян… пожалуйстааа, не отдавай… не отдавай меня!»
Но вместо ответа через время уже знакомый звук вверху раздался… голову подняла и сквозь туман слез и жгучую соль огненную увидела, как дракон облака сизые крыльями рассекает.
Нет любви между драконом и человеком…
ГЛАВА 13
Положи меня бережно
в высокой траве,
Вплети в мои волосы
алые маки...
Склонись надо мной
будто ангел печальный...
Биение сердца, трепет крыльев
над тишиной хрустальной...
Завяжи мне глаза,
подними меня на руки,
Отнеси меня в этот
придуманный рай,
Положи меня бережно
среди алых цветов,
Останься... и больше
Не исчезай...
Не исчезай...
Не исчезай
(с) Флёр
– Не приближайся, человечка! Сиди там, где сидишь.
Говорит, едва языком шевеля, а я вижу, как по его горбатой спине кровь сочится алая и раны развороченные мясом наружу смотрят. Сердце сжалось от вида этих увечий, которые из-за меня получил. Дышит тяжело приоткрытым ртом, и губами пересохшими шевелит, словно шепчет что-то. Я по холодному полу пещеры проползла, чтоб воды ему дать напиться из фляги, которую нам швырнул один из ящеров, а карлик руку приподнял.
– За нами могут наблюдать. Не приближайся. Нельзя.
Ну и пусть смотрят. Что еще со мной сделать могут? Я и так умру скоро, потому что не отдамся я Вию. Никому не отдамся. Не будет так, как они решили. Я из другого мира и решения принимаю иные. Меня любить иначе учили, может, я и не достойна любви Аспида, но и никто другой меня касаться не посмеет, и умру я так, как сама решу. А не под проклятым чудовищем, которое даже имени моего никогда не узнает. Подползла к карлику и села рядом с ним, приоткрыла флягу, поднесла к его губам дрожащим – он жадно несколько глотков сделал и снова голову уронил на сухие ветки. Дрожит весь, как в лихорадке.
– Зачем заступился? – спросила тихо.
– Не для тебя старался… Мог бы – сам бы девку ту утопил… и сдох бы с радостью, лишь бы тебя рядом с ним не было. Не место тебе здесь, и откуда взялась только?
Я облокотилась о стену и голову на колени положила, обхватив их руками.
– Удавить тебя надо было еще в начале пути.
– Надо было, – повторила его слова и посмотрела на блестящую от воды стену пещеры. Наверное, где-то внутри скалы протекают ручьи или подводное озеро. Перевела взгляд на карлика и увидела, как он пристально смотрит на меня. Так, словно увидел впервые.
– Беду ты нам принесла, человечка. Из-за тебя стольких схоронили… и боюсь представить, скольких схоронят, если за ум князь не возьмется.
Уже взялся. Зря переживает карлик. Не нужна я его хозяину, отказался он от меня. Брату своему везет вместе с другим пушечным мясом, а точнее, инкубаторским, и то – это если повезет инкубатором стать, а так – просто мясом.
– Не я принесла, а меня сюда принесли. Не я судьбу свою выбирала.
Прислушалась, напрягаясь – где-то в глубине пещеры, и правда, журчит вода. Если в ней растут цветы красные, то я смогу раны Врожкины залечить. Каким бы поганцем он не был, но он за меня вступился. Долги надо возвращать.
Я встала на ноги и пошла на звук, оглядываясь на неровные темно-бурые стены с черными потеками от воды и испариной, какая на теле выступает, если жарко слишком. Капли из-за бликов факелов поблескивают, как искорки, отражая в себе дрожащие огненные языки.
– Куда собралась… вернись. Нет отсюда выхода…
– Боишься, что не доследишь за мной, да, гном? Без головы боишься остаться?
Проход сужался, и я была вынуждена согнуться пополам, чтобы пробраться туда, откуда доносилось журчание. То ли грот, то ли яма и темнота внутри. Не видно ничего.
– Коли б не доследил, рад был бы. Одной бедой меньше стало. Только нет с этой пещеры лаза. Зря стараешься.
Закашлялся, а у меня снова сердце сжалось, когда его лицо исказила гримаса боли. Жалко его, места живого Ниян на нем не оставил. Я бы боли такой не выдержала, наверное.
– Тогда не придется тебе радоваться сегодня. Но рано или поздно порадуешься. Живой все равно не останусь, как и остальные.
– И то верно, – усмехнулся скоморох, но не так, как всегда, усмехнулся мрачно совсем, даже зло как-то, и у меня по коже ворох мурашек пробежался. Так бывает, когда вдруг что-то или кто-то совсем иначе начинают выглядеть, чем представлялись ранее.
Вернулась за факелом и снова полезла в узкий проем между стенами, поползла на животе, освещая себе путь, пока не увидела, как со стены из-под складок каменных вытекает хрустальной струей вода в углубление и, закручиваясь водоворотом, исчезает под полом, уходит под землю. Брызги тут же намочили мне волосы и рубаху на плечах и спине. Я инстинктивно вздрогнула, приготовилась к боли там, где плеть кожу рассекла, но боли не было, и я нервно закинула руку назад, чтобы потрогать рубец – его там не оказалось. Гладкая кожа. Ни царапины. Как же так? Я же еле ногами передвигала от боли, когда меня сюда втащили. Но шрама не было, а вот кровь засохшая, которую водой намочило, на пальцах розовые следы оставила. Ладно… потом об этом подумаю. Все потом. Или никогда. Ведь мое «никогда» неумолимо приближается с восходом солнца – когда проводник с отрядом за избранницами пожалует.
Я снова на зеркальную струю посмотрела – никаких цветов или растений в воде не оказалось. Скорее, на родник похоже или подземный ручей. По стене все мхом поросло от влаги.
Карлик тихо застонал, а я к воде склонилась и ладонью ее зачерпнула, чтоб лицо умыть, и тут же вздрогнула, назад отпрянула – по камню потянулась цепочка с алыми головками-звездами. И в зеркальной струе лицо мое отражается, а под ней по камню зажигается змеевица с листвой чешуйчатой, словно за руками моими тянется. Тяжело дыша, тронула лепестки, и они раскрылись, словно отреагировали на мои прикосновения.
Нарвала пригоршню, чувствуя уже привычное покалывание и резь от шипов змеевицы, только раны от них заживали очень быстро, и даже шрамов не оставалось. Странное растение – появляется, едва подумаешь о нем. Не впервые уже как из ниоткуда цветет, словно пряталось от глаз моих.
Когда обратно пришла, Врожка то ли уснул, то ли сознание потерял, а я нахмурилась, присаживаясь рядом и глядя, как его кровь из алой становится черной, засыхает на спине потеками… такими, как и у Аспида были. Я на оторванный кусок от подола рубахи длинной змеевичный сок выдавила и к ранам начала прикладывать, содрогаясь, когда пальцы мокрой разорванной плоти касались. Врожка застонал тихо… а я думала о том, что он сказал – насчет того, что сам бы ту девушку утопил. Почему? Чего я не понимаю в этом мире? И я сама здесь какая-то иная, со мной тоже что-то не так. Обработала раны скомороха и рядом села, чувствуя, как сердце снова и снова сильно сжимается от боли… и от понимания, что отдаст он меня. Тряпку на пальце размотала и вздрогнула, когда глаз драконий янтарный вспыхнул заревом, едва снова снять попыталась – сдавил кость и впился в кожу.
Оказывается, проклятие – это не тогда, когда тебя кто-то с ненавистью словами страшными вспоминает, и не тогда, когда кукол тряпичных иголками протыкают, как в фильмах видела, проклятие – это любить того, кто любить не умеет, и кому чувства эти понятны никогда не будут. В эту секунду камень, которым вход в пещеру закрыт был, отодвинулся, и я вскочила с пола, когда Нияна увидела.
Камень на место сам закатился, крошево со стены вниз посыпалось, а он остановился, широко ноги в высоких сапогах расставив и глядя на меня исподлобья взглядом своим страшным, словно приговаривая меня к высшей мере наказания. За что только – неведомо мне, только ему, наверное.
Мрачный взгляд, тяжелый, и глаза золотом не полыхают – черные почти стали, и только в середине загораются огненные вспышки. Шаг ко мне сделал, а я спиной к камню прижалась и на него смотрю… насмотреться не могу. Не бывает ведь красоты такой варварской, нашему миру незнакомой, так, чтоб сердце от одного взгляда на чудовище в облике человеческом биться переставало. Перепачкан пеплом после пожарища, на одежде осел толстым слоем, хлопьями черного снега, и с каждым шагом рваными частичками на пол слетает, кружится медленно в воздухе и опускается, ковром по полу стелется. Шаги пещеру сотрясают и шпоры бряцают, как и меч на боку. Приблизился вплотную, заставив почти вжаться в стену. Навис надо мной скалой огромной, руками по обе стороны от головы уперся. Смотрит в глаза, долго смотрит, брови сошлись на переносице, тонкие, аккуратно очерченные, крылья носа трепещут, и шрамы белые отливают перламутром на золотистой коже.
– Прощаться пришел? – взгляд на губы его перевела, и в горле пересохло, когда вспомнила, как губами этими всю меня ласкал. Как в мой рот впивался жадно и дыхание мое глотал, как ошалелый. Не отвечает, только в глаза продолжает смотреть, заставляя от боли корчиться и от предчувствия, что не будет уже ничего у нас. Последний раз его вижу.
– Свое забрать, – и лбом к моему лбу прислонился, заставляя дышать чаще, почти всхлипами и бороться с безумным желанием руками шею его оплести.
Почувствовала, как за руку взял, и мучительно дернулась, когда кольцо обхватил, и оно с щелчком, разомкнув шипы, соскользнуло с пальца. По щекам слезы потекли, и лицо его словно под той хрустальной струей задрожало. Обхватил мои щеки ладонями и в глаза так же пристально смотрит, а у меня от боли сердце разрывается от понимания, что все же прощаться со мной пришел. И своим только кольцо назвал… Но не меня. Еще несколько секунд смотрел, а потом развернулся и пошел к выходу из пещеры.
– Ты обещал, что я не умру, а сам на смерть отдаешь. Обещания забираешь так же легко, как и кольцо забрал? Неверно Врожка о любви человека и дракона говорил. Это драконы любить не умеют… А я бы умерла для тебя, Ниян, добровольно жизнь свою за один миг любви с тобой отдала, душу, сердце. Только не нужны они тебе, ведь твое сердце холодное, как камень.
Остановился у глыбы, закрывающей вход в пещеру. Постоял несколько секунд и одним ударом вытолкнул ее наружу, да так, что по стенам много трещин в разные стороны расползлось, а ящеры потом обратно на место камень закатили. Я на пол так и сползла, сжимая кровоточащие, рваные раны на пальце и понимая, что это конец. Нет больше надежды, веры нет, любви тоже нет и не было никогда. Я придумала ее себе, выгравировала из своих иллюзий, своих первых слез, эмоций и из красоты его звериной, нечеловеческой.
– Это у тебя все легко, смертная, а в нашем мире слова любовь не существует по отношению к женщинам, предназначенным для продолжения рода драконьего. Нави он служит. Воин. Брату в верности клялся и присягу давал, как и предки его раньше.
Я даже не обернулась к Врожке, чувствуя, как по пальцу кровь стекает и капает на пол.
– А любви к матери у вас тоже нет? К сестре? К родным женщинам? К дочерям?
– У драконов нет матерей, их убивает рождение младенца, даже если не убил сам дракон. А если рождаются девочки, их приносят в жертву на Чар-горе в ее благодатное чрево и просят, чтоб взамен сына дала от другой женщины.
Тяжело дыша я смотрела, как капли стекают по стене так же, как и слезы по моим щекам.
– И не Аспиду эти законы менять, смертная. Так было и будет. На сём сама Навь и зиждется. Некогда в любовь играться – Мракомир рыщет по земле навской, царь мертвых в любой момент восстать может, и наследника в Нави ждут, чтоб царя короновать и на трон законно посадить.
– Мертвая ваша Навь. Нет в ней жизни, если вы губите тех, кто эту жизнь вам подарил.
– Может, ты и права – мертвая. Испокон веков так было. И маленькой человечке не под силу все это изменить.
– Я и не хотела ничего менять… я просто люблю его. Этого мне ваши законы не запретят.
– Глупая маленькая смертная. Мне искренне тебя жаль. Только участь твоя не изменится ни с Вием, ни с Нияном. Одинаково умрешь рано или поздно.
Я резко повернулась к карлику, которому удалось сесть и дотянуться до фляги с водой.
– Я знаю, что все равно умру. Я с ним умереть хочу. От его рук.
– То ли бабы все безрассудные, то ли мир ваш безумен.
Встал на ноги и повел плечами, руками взмахнул, свел брови на переносице.
– Чем ты спину мне мазала?
– Змеевицей.
– Чем?
– Змеевицей, я ее… – уже тише ответила и, увидев, как округлились его глаза, замолчала.
– Где ты в пещере змеевицу взяла?
Сделал шаг ко мне, продолжая смотреть страшным взглядом.
– Нашла в ручье.
– Каком ручье? Нет здесь никакого ручья! Когда-то был, так его уже давно завалило камнями.
Я назад обернулась и воздух сильно в себя втянула – вместо грота в стене виднелась лишь небольшая выемка и трещина. Врожка продолжал на меня смотреть, а я то на него, то на трещину, вместо которой раньше лаз был.
– Клянусь, здесь грот был и ручей журчал. Я еще рубаху свою намочила.
– Ты кто такая? – и двинулся на меня, а я от него попятилась.
– Не знаю, – едва слышно прошептала и услышала треск, обернулась, тяжело дыша – камень снова откатили назад, и меня схватили под руки уже совсем другие ящеры в темно-синих одеяниях с красными переливами. Я хотела закричать, но один из них в темно-красном плаще встретился со мной взглядом и словно шипованной проволокой душу стянул.
– Будешь орать – у меня есть полномочия резать язык. Для твоей миссии сгодится только одно отверстие. Уводите. Эту стеречь особенно. О ней свои распоряжения сам царь отдал.
– Что ж царь так о девке смертной раззаботился, Демьян?
– Не твое дело, скоморох. Не то кукушка по тебе куковать перестанет. Пол раза крикнет да замолкнет, и ты вместе с ней.
– Так шут вроде я, а сколько жить осталось – у кукушки царский полководец спрашивает? На поле битвы птичку кличешь? Или так, чтоб не слышал никто?
Ящер с красной чешуей на скулах, которая волной прошла под кожей, замахнулся на Врожку, а тот кубарем откатился и язык воеводе царскому показал.
И словно в насмешку в тумане предутреннем кукушка закуковала.
– Эй, кукушка-кукушка, сколько лет Демьяну нашему жить осталось?
Кукушка замолкла, и лапа, зажимающая мне рот, сжалась еще сильнее. Я расширенными, полными слез глазами смотрю, как чадят уже потухшие костры и виднеются следы от копыт на выжженной траве. Повозка на тропинке стоит, и двойка лошадей топчется на месте, фырчат, гривами длинными трясут в нетерпении. Лихорадочно по сторонам – нет ЕГО нигде больше. Оставил. Отдал меня. Отказался. И душит уже не рука холодная, а боль невыносимая от понимания – теперь я точно уже не его. А может, и правда, не была никогда. Сама себе придумала.
– А дней?
Молчит птица, меня на коня забросили поперек седла, руки за спиной веревкой крепко затягивая. Я не сопротивлялась, внутри стало пусто и холодно. До ужаса пусто. До дикости. В груди под ребрами дыра образовалась… чудище сердце мне вырвало и сожрало, а потом умирать оставило, чтоб другой добил безжалостно.
– А часиков? Сжалься, птичка, над Демьяном? – голос Врожки еще звенит, напоминает, что еще не мертвая.
Кукушка два раза прокуковала и снова замолчала. Скоморох расхохотался. Зловеще его хохот прозвучал в тишине гробовой.
– Заткнись, отродье бесовское, дохохочешься мне – лично твоим палачом буду и башку твою рыжую мрако-псинам скормлю.
– Если доживешь. Суеверный ты наш.
Тот, кого Врожка Демьяном назвал, вскочил в седло и заорал.
– Дорогу на Чар-скалу держать. Через Лес Лабиринтов Истины пойдем к Черноморью.
– Буря скоро начнется. Небо нахмурилось, переждать можно.
– Не будем ждать. Царь приказал избранниц в срок привезти, а ежели раньше срока – наградит. В дорогу!
Только мне плевать уже было на все. Я остекленевшим взглядом на хаотично мелькающую траву и копыта лошади смотрела, чувствуя, как режет глаза от слез невыплаканных и тех, что уже пролились, разъедая мне склеры и заставляя слипаться мокрые ресницы.
Не отдавай меня, Ниян.... не отдавай ему. Люблю тебя. Только тебя одного. Не могу представить, как он руками своими меня трогать будет, как целовать захочет, как раздевать станет. А ты… ты можешь представить? Его со мной? Как касается, где ты касался, как целует, где ты целовал, и ласкает там, где от твоих пальцев следы остались?
И по всей окрестности рев пронесся адский, нечеловеческий, а вслед за ним раскат грома настолько оглушительный раздался, что я зажмурилась, а под ящерами царскими кони испуганно заржали и понеслись прямо в густые заросли леса по тропинке витиеватой, кружащей вокруг деревьев.
– Что за чертовщина?
– Погоня, Демьян! За нами скачут!
– Кто?
– Не вижу… за деревьями прячутся, только ржание лошадей слышно.
– Еще в лес войти не успели. Мечи наготове держать. Скачем в чащу! Да пошустрей! В этом лесу нечисти не бывает, тут все смертными становятся. Так что нечего бояться. Девок не загубите. За каждую головой ответите.
– Не поверишь… Демьян… за нами воины Черного Аспида гонятся.
– Ополоумел совсем?
– Не ополоумел. Князь за нами по пятам идет.
– Какого лешего ему надо? Он же нам избранниц уже передал. Может, важное что сказать забыл.
– Не с миром гонятся, окружают нас со всех сторон и к черным камням загоняют.
– Не неси ерунду и язык прикуси, Тимофей, не то я тебе его сам прикушу щипцами раскаленными.
И в ту же секунду что-то просвистело в воздухе, и я увидела, как под копыта коня Демьяна мужчина упал с черной стрелой в горле. Глаза его широко распахнулись, а в них вспыхивающие на небе огненные молнии отражаются. Рука в железной перчатке меня под ребрами сильнее сжала, и раздался громкий вопль Демьяна.
– Рассыпаться по лесу! Повозку гнать к берегу, но из леса не выходить!
А сам меня сильнее стиснул и в другую сторону поскакал. Через кустарники, плутая вокруг деревьев и перескакивая через стволы сухих елей. И слышен лишь топот копыт и свист хлыста. У меня сердце из груди выпрыгивает и в горле трепещется, я слова Тимофея снова и снова слышу, и не верю сама себе.
– Давай! Пошел! Быстрее!
Во весь опор мчимся, и меня ветки по лицу хлестают, по телу больно бьют. И вдруг конь на дыбы встал, назад метнулся, а меня по седлу вперед-назад швыряет, и кажется, вот-вот упаду под копыта, только и слышу звон метала над головой и ржание лошадей.
– Не пощадииит тебя царь – как Мракомир кончишь или Константин!
Раздался чавкающий звук, словно метал вошел во что-то мягкое, и надсадный хрип Демьяна. Конь начал на бок заваливаться, а я от ужаса глаза зажмурила и в ту же секунду почувствовала, как меня сдернули с седла. Дух захватило с такой силой, что я в немом крике рот открыла, а закричать так и не смогла – окровавленное, грязное лицо Нияна увидела, мокрое от дождя с черно-багровыми потеками и свежими шрамами на щеке.
И в голове его голос взорвался, задребезжал воплем диким, разрезая нервные окончания и заставляя с рыданием выдохнуть.
«Мояяяяяяяяяя!»
ГЛАВА 14
Первым проснулся маленький Джейсон, словно услышал что-то или почувствовал, захныкал. Я взяла его на руки и замерла. Снаружи что-то происходило. Точнее, там кто-то был. Как будто осторожно и едва слышно что-то скреблось то ли по стене, то ли по крыше. Словно какое-то огромное животное ползет по земле вдоль стен монастыря и волочет за собой тихонечко какую-то веревку.
Я подошла к закрытому ставнями окну и прислушалась – тишина. Наверное, от усталости, от нервов и переживаний за Моргана моя фантазия играет со мной злые шутки. Слишком жду и прислушиваюсь к каждому шороху. Я покачала Джейсона и легла с ним на кушетку, накрыла нас обоих тулупом и попыталась уснуть, и тут же услышала, как что-то тяжелое упало в снег за окном, подскочила и прижала к себе малыша. Сомнений больше не осталось – снаружи кто-то есть. Теперь я уже отчетливо слышала крадущиеся шаги и тихий шепот. Монастырь окружают, точно не спасители. На нас напали. И это самое страшное, что могло с нами произойти, особенно сейчас, когда мы остались без Моргана и Арсиса. Беззащитные женщины, не умеющие драться и постоять за себя. Двое детей и младенец. Мы обречены. Нас не пощадят, и я даже представляла, что с нами могут сделать солдаты Карла или бандиты. Внутри все заледенело от страха, и кишки скрутило в тугой узел. Это не наш мир и не наша реальность. Здесь расправа может быть лютой, а насилие не самое жуткое, что может произойти. Я схватила малыша и побежала в дальний конец комнаты, отворила дверь, ведущую в узкую ризницу, заваленную всяким хламом, открыла сундук, отбросила крышку, положила туда младенца и присыпала сверху свертками пергамента, прикрыла дверь и, быстро натянув на себя одежду, спрятала волосы под платок.
Под кушеткой лежал нож Моргана. Он оставил его мне, когда уходил, и теперь я спрятала его в рукав. Хотела выйти к спящим женщинам, чтобы предупредить, и не успела. Раздался адский грохот. Дверь вышибли снаружи, послышался звон стекла и топот ног. Кто-то из женщин очень громко закричал, и крик тут же оборвался, раздался звук удара и падения, вместе с этим послышались мужские голоса и хохот. Я сдавила нож в ладони и все еще не решалась выскочить в соседнюю комнату, не представляя, что именно буду делать и как обороняться от тех, кто ворвались в наше пристанище.
Опять послышался жуткий вопль и следом за ним крик девочки. Я подкралась к двери и выглянула в щель. Их было человек десять, они стояли посреди молельни. Двое из них схватили брыкающихся женщин, а третий осматривал мешок с провизией, вытаскивая остатки после ужина и раскидывая все на стол.
– Это все, что у вас есть? Где остальное? Отвечай! Отвечай, не то выдеру тебе язык!
Он говорил с каким-то странным акцентом, его говор отличался от говора жителей Адора. Словно этот язык не был ему родным.
– У нас больше ничего нет.
– Лжет, сука! Погреба молчальниц всегда были забиты провизией. Покойный отец снабжал этот вертеп так, что они ломились от жратвы и вина.
Я вздрогнула и прижала руки груди – они говорят на другом языке и… и я его знаю. Понимаю каждое слово настолько хорошо, будто именно он… этот язык мне родной.
– Так заставим их заговорить. Я буду трахать ту, светлую, с толстым задом.
– А я девчонку. Давно не пробовал юного мясца.
– Девчонку оставим напоследок, чтоб ее мать начала говорить.
– Но потом… потом я хочу ее щелочку.
– А Рой, наверное, пацанчика оприходует.
– Цып-цып-цып!
Лохматый боров пошел на мальчишку, и его мать, истерически заорав, спрятала паренька к себе за спину.
– Давай сюда сопляка своего. Мы его поджарим и сожрем, раз у вас нет еды – вы станете ею для нас.
– Ради всего святого! Он же совсем ребенок!
– Святого? В Адоре знают о святости?
Здоровенный, высокий детина, который говорил с женщинами с акцентом и стоял ко мне спиной, пошел на Ирис и сцапал ее за шкирку.
– Говори, где запасы еды, шалава!
– У нас ничего нет. Забирайте то, что нашли, и уходите! Богом клянусь! Монастырь разворовали до нас! – Ирис вздернула подбородок и нагло посмотрела на здоровяка в медвежьей шубе с длинными по пояс рыжеватыми волосами.
– Она лжет! Элоиз сказала, что погреба ломились от еды. Они ее перепрятали. Пусть говорит где! – сказал кто-то из бандитов.
Я ощутила, прилив ненависти, сдавила нож сильнее. Элоиз тварь! Так вот кто их сюда привел!
– Они могут тянуть время, чтобы дождаться своих.
– Где еда?
– Ее нет! Убирайтесь!
Тот, кто стоял ко мне спиной, вдруг набросился на малышку Сару, выдрал ее из рук матери, женщины закричали, и начался ад. Их главарь с рыжими космами, повалил девочку на пол. Он хрипло смеялся, давил ее под себя, тогда как другие терзали отчаянно кричащую мать.
– Выдерем адоровских сучек, выдерем во все щели.
– Она совсем крошка!
– А мы голодны, и мне насрать! Скажешь, где еда – отпущу ее!
– Цып-цып-цып.
Гонялся жирный боров за мальчишкой, который метался между тюфяками, пытаясь увернуться от растопыренных лап извращенца. Сара мычала и вырывалась, но бандит держал ее за волосы и выкручивал ей руки.
Я смотрела на него сзади и чувствовала, как меня переполняет черной ненавистью, такой лютой, что мне застит от нее глаза. Сдавила рукоять ножа и ощутила дикий прилив сил. Здесь темно, в этой суматохе, в этом аду я могу забрать мушкет одного из ублюдков и пристрелить парочку из них.
Я успею… Если что-то не предпринять, то не выживет никто. Они найдут меня и убьют, потом обнаружат Джейсона.. а если и не найдут малыша, он все равно умрёт мучительной смертью.
Больше нет времени думать – главарь разодрал на девушке кофту и навалился сверху, раздвигая ей ноги, двое других затащили на стол орущую и воющую Ирис. Никто из них не знал, где спрятана еда. А точнее, они все думали, что она в погребе, но, Морган ее перепрятал. Они с Арсисом разделили запасы и укрыли в разных местах. Я знала каждое из них… но женщинам об этом никто не сказал.
Несчастные забились в угол и к стенам, закрыли лица руками. И я не выдержала больше, я пошла на этого подонка, и мне было плевать, что их много, мне было плевать, что я не взяла мушкет, плевать на все. Я не слышала ни грязных ругательств, ни криков дружков главаря. Я хотела только одного – убить сволочь, растерзать, выдрать ему сердце, чтоб не смел трогать девочку.
Замахнулась ножом, но подонок словно почувствовал и в последнюю секунду увернулся, и силой всадила нож ему в плечо, навылет. Рыжий взревел, обернулся ко мне, выдернул окровавленный нож, заорал диким зверем, выпучив глаза, сгреб меня за шиворот и… обомлел. Его глаза расширились, выражение грубого, обветренного лица, заросшего рыжей бородой, вдруг начало меняться. Он весь задрожал, затрясся всем телом, его губы приоткрылись, а в глазах застыло выражение невыносимой боли… И мне отчего-то показалось, что это вовсе не от удара ножа, который для него был просто комариным укусом.
Детина вдруг силой прижал меня к себе, сдавил обеими руками так, что дышать стало нечем.
– Сестрааааа! Ждана… кошечка… котенок…. Элизабееееет!
Он весь трясся, гладил меня по голове, сдавливал все сильнее, качал из стороны в сторону.
– Малышкаааа, живая, моя малышкааа.
Сестра? Он в своем уме? Какая я ему сестра? Я впервые его вижу!
– Мне сказали, что этот… что этот Дьявол убил тебя, сказали, что он сжег мою маленькую сестренку. И я ждал… я ждал часа отомстить. Я убивал за тебя… я их давил, как крыс, за тебя.
Отстранился, и я увидела, как по щекам здоровяка катятся слезы. И у самой сжалось сердце…
– Они убили отца… слышишь, Элиза? Убили нашего отца… Нет его больше. Что ж ты натворила, малышка? Где была все это время?
Снова прижал к себе, а я обмякла в его руках. Мне надо ему подыграть, надо сделать так, чтобы они не тронули женщин и детей. Я должна стать той, кем все хотят меня видеть. Вжиться в ее роль на все сто процентов.
– Они…они спасли меня, эти люди. Не убивай их… Уильям.
– Уильям?... Назови меня как всегда, назови… Черт, я сейчас сдохну!
И как мне его назвать?
– Не трогай женщин, прошу тебя. Мы все пострадали от рук короля. Сбежали из Адора. Они мои друзья. Отпусти детей!
– Они адоровцы… они враги. Вспомни… адоровцы сжигали наши деревни, адоровцы убили твою мать… они насаживали младенцев на колья. Их герцог приказал уничтожить нас всех.
Он обхватил мое лицо руками и хаотично гладил большими пальцами мои щеки.
– Как ты похожа на маму. Как же похожа… Одно лицо.
Я слушала его и… может быть, и могла бы посочувствовать, но для меня врагом был именно он. И, если вдруг поймет, что я не его сестра, то моя участь будет страшной.
– Они просто женщины. Прикажи своим людям отпустить детей и женщин. Не уподобляйся им. Не воюй с теми, кто слабее тебя.
Наполненные слезами карие глаза Уильяма Блэра всматривались в меня с отчаянием и любовью, вызывая неловкость и чувство вины. Ведь я не Ждана…
– Отпустите женщин. Делайте то, что говорит ваша графиня.
Прижался губами к моим рукам.
– Отец был бы счастлив, что ты нашлась.
– Как вы попали сюда?
– Одна сумасшедшая набрела на нас и сказала, что здесь много еды, а мы предоставили ей убежище в нашем лагере. Котеноооок…, – прижал меня снова к себе. От него пахло потом, кровью и… чем-то совершенно чужим, отталкивающим, враждебным… Может быть, потому что у меня никогда не было братьев, и я не представляла себе, что это такое. И перед глазами до сих пор стояло перекошенное от ужаса лицо маленькой Сары, и он… нависший над ней сверху. Огромный мужик, готовый растерзать ребенка только потому, что ему не дали еду. Сейчас девочку сжимала в объятиях Ирис, и они обе рыдали после пережитого шока.
– Что с нами будет? – тихо спросила и высвободилась, отстраняясь от него.
Уильям встал в полный рост и повернулся к женщинам, удерживая меня за руку.
– Вас никто не тронет, более того, каждая из вас теперь для меня, как родная, если того желает моя сестра. Слово маленькой графини Блэр – закон. Мы будем оберегать вас, а в обмен на покровительство, вы поделитесь с нами едой.
И повернулся ко мне.
– В лагере сотни повстанцев, и все они голодны. После начавшейся чертовщины с холодом. Нам нужно убежище и провизия. И это место идеально для передислокации моих воинов. Черт… я все еще не могу поверить, что ты жива.
И вдруг дверь распахнулась, и показался запыхавшийся блэровец.
– Мы сцапали адоровских псов. Они крутились неподалеку от монастыря. И среди них Морган Ламберт собственной персоной.
– Твою ж мааааааать! – заревел брат, сдавливая мое запястье. – Тащи сюда ублюдка! Нет, я сам выйду, чтобы увидеть своими глазами.
У меня вдруг подкосились ноги, и я впилась в руку Уильяма, тяжело дыша и чувствуя, как все тело покрывается мурашками. Повисла на нем, лихорадочно соображая, не зная, что делать, ощущая, как паника охватывает разум, как становится трудно дышать от ужасного понимания — этот рыжий детина настолько ненавидит герцога, что не пощадит.
– Привяжите сучару к дереву! Хочу посмотреть в глаза той мрази, что когда-то звалась моим другом!
Издалека донесся плач младенца, и я вздрогнула, освобождаясь из объятий «брата».
– Что это?
– Ребенок, – потом гордо выпрямилась и посмотрела в глаза Уильяму. – Мой сын… мой и Моргана Ламберта!
– Что значит, твой ребенок и Ламберта?
Повернулся ко мне, когда я вынесла Джейсона, и взгляд стал резать и без того напряженные нервы. Казалось, в этот момент огромный рыжий детина искренне желал мне смерти. Я словно вонзила нож ему в сердце.
– Морган не сжигал меня. Он меня спас.
– Ты…ты в своем уме? Ты понимаешь, что несешь? Кто спас? Этот ублюдок, истребивший больше половины блэровцев? Тот, кто разнес в щепки этот монастырь? – зарычал и схватил меня под руку. – Разве он не женат? Не на тебе!
– Женат…
– Ты прелюбодействуешь с этим подонком? По доброй воле? Я отказываюсь в это верить! Ты – шлюха Моргана Ламберта? Дочь Антуана Блэра? Моя сестра – шлюха?!
– Я люблю его!
– Замолчи, Ждана! Ни слова больше, или я тебя ударю! А я не поднимаю руку на женщин.
Я тут же посмотрела на Ирис, а он поспешил поправить себя:
– На наших женщин! Уйди с дороги и не мешай мне. Мы с тобой потом поговорим. Если у меня будет желание говорить… Я должен решить, что мне с тобой делать.
Посмотрела на его огромную фигуру. На то, как он заслонил собой выход из молельни и вывалился наружу, скрипя сапогами по снегу. Я бросилась следом, но Уильям обернулся ко мне и сгреб одной рукой за шиворот.
– Я вне себя. Не путайся у меня под ногами, не то я за себя не отвечаю и выдеру тебя вместо отца! Позор на наши головы! Ты – позор! Мне стыдно и мерзко смотреть на тебя! Уйди!
Отшвырнул вглубь залы и хлопнул дверью. Из-за порога на пол набились снежинки и теперь растаяли так же, как и моя надежда, что я могу что-то изменить. Бросилась к окну, распахнула ставни и прижалась лицом к стеклу. Увидела Моргана и чуть не закричала – они раздели его. Он был в одной тонкой рубашке и босиком. Привязанный к стволу дерева. Беспомощный и в тоже время безумно сильный. Как будто излучает эту мощь, перед которой тушуется даже мой брат. Словно веревки не сдерживают пленника, и тот может быть опасен для всех даже привязанным. Да, один взгляд Ламберта мог заменить тысячи клинков и изрезать вас на куски.
Уильям подошел к нему и изо всех сил ударил под дых. Так ударил, что Морган закашлялся. Я хотела их слышать. Я до безумия хотела их слышать и не могла. Прижималась в стекло все сильнее, глядя, как ветер раскручивает вихри по земле, как путается в шлейф из снежинок и мечется по двору. И в голове рождается мелодия, а взгляд зацепился за снежинки, и словно это я уже закручиваю их в спирали… в маленькие белые смерчи и швыряю о землю.
«Ветер-ветер-ветерок,
Ветер – Белый голубок,
Дай услышать, где ты был,
Дай узреть, где волком выл,
Дай тобою стать… лететь,
За тебя морозом петь,
За тебя услышать голос,
А взамен получишь волос…»
«Зачем обещала? Придется отдавать… за все надо платить… за всееее….»
Тряхнула головой, отгоняя ненужные мысли, прислушиваясь и холодея от понимания, что я словно вне своего тела парю там, снаружи, где двое мужчин смотрят друг на друга диким взглядом.
– Бьешь связанного? А слабо отвязать и в честном бою драться?
– С кем? С тобой? С мразью, которая убивала блэровских детей?
– Разве не твои люди схватили беженцев из Адора и вздернули их на деревьях вместе с НАШИМИ детьми?
– Ложь – твоя вторая мать!
– А твоя первая и единственная – подлая тварь, которая истребила сотни тысяч! Отняла жизни у стариков и детей, обрекла их на жуткую смерть!
Ударил Моргана снова с такой силой, что тот со свистом втянул воздух и дернулся всем телом.
– Я оторву тебе язык!
– Ты – трусливая псина, которая боится меня отвязать и дать в руки оружие! Приблизишься, и я отгрызу тебе кадык.
Я могла их только слышать. Не видеть и никак не повлиять на ход беседы. Только кружить там вихрями, метаться белым покрывалом.
– Ты не достоин со мной драться! Ты обесчестил мою сестру! Ты опозорил мой род и сдохнешь, как собака!
– Твоя сестра принадлежит мне с рождения! Твой отец обещал мне ее, едва она родилась на свет!
– Ты не женился на ней! Ты…ты обрюхатил ее, она родила от тебя ребенка, а ты…ты женат на другой! Лучше убить тебя, чем терпеть такой позор!
Я замерла, понимая, что сейчас Морган скажет, что Джейсон не наш сын… Приготовилась, затаила дыхание и….
– Так убей! Я люблю твою сестру!
И трепет по всему телу вместе с жаром. Обдавшим сердце. «Я люблю твою сестру», и словно сама жизнь впорхнула в обледеневшее тело, рассыпаясь жаркими искрами под кожей.
– И за это ты сдохнешь на улице, как паршивый пес! Я не убью тебя лично! Много чести! Пусть это сделает природа, которая последнее время взбунтовалась. Наверное, от того, что носит на себе таких мразей, как ты.
– Значит, такова моя участь – умереть достойно, когда трусливый граф Блэр наложил в штаны и не дал мне оружие в руки.
– Меня нет. Я мертвец. Разве ты не отдал приказ окружить мой отряд и уничтожить всех?
– Дал. Я бы дал его еще раз. Предатель друг, предатель его отец и предательница мать. Семья предателей.
– Поэтому ты трахал мою сестру?!
– Она на вас не похожа!
– Сдохни!
– ТУМАААН!
Я дернулась и словно вернулась обратно в свое тело. Увидела, как издалека надвигаются уже знакомые облака. Бросилась из молельни на улицу, путаясь в снегу, побежала навстречу брату. А тот уже шел обратно в дом. Яростно ступая по снегу так, что искры снежинок брызгами вылетали из-под его сапог.
– Уильям! Отвяжи его! Забери в дом! Туман не пощадит. Туман убьет его!
Обошел меня, как пустое место и продолжил идти, а я побежала следом, цепляясь за его руку.
– Уильям! Забериии его! Заклинаю тебя! Умоляю! Не дай ему умереть!
Рухнула в снег, хватаясь за сильные ноги, так, что проволок меня по снегу следом за сапогами.
– Уииииил, мой бурый медведь…, – и сама вздрогнула, – прошу тебя!
Остановился, сдавил руки в кулаки, стряхнул с ноги и снова пошел вперед.
– Отпустиии… Уииил… отпусти его. Не отпустишь, и я в дом не вернусь! С ним умру!
– Силком утяну! Дура!
Отрицательно качнула головой и бросилась к дереву, навстречу туману, чувствуя приближение холода.
– Вернись! Ждана! Ты с ума сошла?
Сошла. Меня и нет здесь. Я не знаю кто это… но мое сердце не будет биться, если Морган Ламберт умрет. Это я знала точно.
– Вели его освободить. Тогда вернусь! – крикнула не останавливаясь.
И к нему, спотыкаясь о снег, падая и снова поднимаясь, чувствуя, как отнимаются от холода ноги и руки. Обняла с размаха за шею. Прижалась всем телом к холодному телу герцога, осыпая его лицо поцелуями.
– Ждала тебя… Так ждала.
– Знаю…, – целует в ответ разбитыми губами, – уходи в дом. Уходи, Ждана. Эта война окончится здесь и сейчас. Так правильно!
– Неет!
Упрямо впилась ему в плечи, потираясь щеками о его холодные щеки.
– Не уйду без тебя! Не оставлю одного!
– Уйдешь!
И посмотрел на приближающееся марево, на клубы дыма, ползущие к нам довольно быстро, скрывая за собой видимость, как стена из кристалликов смерти. – Элизабеееет! – заорал Уильям и бросился ко мне. – Элизабееет!
– Назааад! – закричал один из его воинов. – Назад! Не успеем! Оно идет! Уходи, Уилл!
Я повернулась к белому туману, потом к брату и снова к Моргану, ощутила, как покалывает кончики пальцев от холода, как начинают замерзать волосы и покрываются инеем ресницы.
– Элизабееет! Нет! – кричит Уилл, а я смотрю в глаза герцогу и чувствую, как моя одежда примерзает к его рубашке.
– Я обещала, помнишь?
– Уходиии! – орет мне в лицо Морган так, что кажется, я сейчас оглохну.
– Нет!
И в ярости обернулась к белому мареву… Пусть сожрет нас обоих. Значит, такова наша участь. Снова посмотрела на Моргана.
– Беги… ты еще можешь успеть, – и прижался холодными губами к моим губам, – беги в дом. Спасайся.
– Не могу. Я приросла к тебе.
Обхватила руками его лицо. Ведь я сейчас не об одежде, и понимаю по его взгляду, что он знает, о чем я.
– Чувствуешь меня? Я в тебе…. как и ты во мне. Твоя. Ты так сказал.
Прижалась лицом к его груди, глядя на то, как приближается к нам смерть, и дрожа всем телом. Вдалеке заплакал Джейсон, и мое сердце болезненно сжалось… Как я оставлю его одного? Проклятый холод…
ГЛАВА 15
Огненная лавина поднималась изнутри, начала жечь мне кончики пальцев на руках и ногах, как будто моя кровь нагревается все быстрее и быстрее и печет так, что кажется я вот-вот запылаю, словно факел.
– О! Мой! Бог!
Я не знаю, чей это был голос. Я плохо слышала и соображала. Только видела. И не сразу поняла, что ЭТО делаю я. Она поднялась высоко вверх. Огненная стена. Бурлящая, живая, шевелящаяся тоненькими оранжевыми змейками из пламени. Схлестнулась с белоснежным маревом. Поднимаясь все выше и выше. В жутком соитии двух стихий. Сквозь языки огня проскакивают белые иголки инея и с шипением тают.
Меня всю трясло, и глаза от напряжения жгло с такой силой, что казалось, в них полопаются все сосуды. И… я так ни разу и не моргнула. Удерживала белую стену и дрожала от нечеловеческих усилий. Пока не поняла, что меня надолго не хватит и не захрипела в отчаянии. Белая тварь пробивалась сквозь огонь, вплеталась в него, пробивая брешь, выливаясь холодом сквозь дыры, замораживая снова проталины на земле залысинами из льда.
И вдруг наступило облегчение. Оно схлынуло. Марево отступило, отползло назад, сгинуло за деревьями, и огонь начал медленно сползать вниз, виться спиральками вокруг моих ног, пока совсем не потух, и я не рухнула, обессиленная, вниз к ногам герцога, погружаясь в беспамятство.
***
И та же стена из огня колышется, потрескивает, снежинки падают в языки пламени и тают. Я повернула голову и, увидев безжизненное тело Миши, прохрипела его имя. Превозмогая боль, повернулась на бок и, глухо застонав, ощутила, как дико саднит где-то чуть ниже колена. Упала на живот и закричала от боли. В глазах потемнело на несколько секунд.
See your face every place that I walk in
Hear your voice every time that I am talking
You will believe in me
And I will never be ignored
I will burn for you
Feel pain for you
I will twist the knife and bleed my aching heart
And tear it apart*1
© Crush. Garbage
Я уже слышала эту музыку. Что это? Сон или реальность? Разве с момента, как все это происходило, не прошли месяцы? Я ничего не понимала. Задыхаясь от гари, я смотрела, как ручеёк из огня ползет по направлению к Мише.
Попыталась ползти, но едва оперлась коленом о землю, снова закричала. Кажется, у меня сломана нога. Приподняла голову и с ужасом увидела, как неумолимо огонь приближается к бесчувственному Мише. Закусив до крови губу, изо всех сил оттолкнулась и поползла к нему, цепляясь окровавленными пальцами за подмерзшую землю, помогая себе, подтягивая свое тело. Если я не успею, огонь доберется до него и…
– Миша… Ми…ша, – мой голос слишком тихий и слабый, я практически его не слышу. Показалось, или его пальцы пошевелились. Подтянулась еще и едва не сошла с ума от вспышки боли. Не думать ни о чем. Перелом — это пустяки по сравнению с тем, что может быть с ним, если я не успею доползти.
I would die for you
I would die for you
I've been dying just to feel you by my side
To know that you're mine
I will cry for you
I will cry for you
I will wash away your pain with all my tears
And drown your fear*2
© Crush. Garbage
Еще немножко. Совсем чуть-чуть и я доберусь до него, потом попытаюсь перевернуть и оттащить в сторону, подальше от огня. Машина вот-вот взорвется. Я почти дотянулась до Мишиной ноги, приподняла руку, чтобы схватиться за него, чтобы ощутить – жив ли он, и увидела, как всполохнуло пламя в машине, как начало корежить с треском металл.
– Ждана! Ты меня слышишь? Открой глаза, котенок… сестрёнка!
***
Открыла глаза. Задыхаясь, начала осматриваться по сторонам, пытаясь встать, и тут же увидела взволнованное лицо Уилла, склонившееся надо мной.
– Ты жива, слава Богу! Я бы снял с него кожу живем, если бы ты умерла!
– Господи! – вырвалось с рыданием у меня, от разочарования заболело в области сердца, и я закрыла лицо руками. Я с ума сойду. Я не могу так больше. Где я? Что со мной? И… что с Мишей? Я хочу обратно… я должна спасти его. Должна вернуться и …
– Морган! – заорала и подскочила на лежаке.
– Жив подонок. Сидит в подвале. Если б не видел, как любишь его… если б не твой ребенок от этого ублюдка…!
Уилл протянул мне кричащий сверток, и я ощутила, как словно содрали кожу с сердца, как его защемило от жалости и нежности. От отчаянной и ни с чем несравнимой любви.
– Твой сын так плакал без тебя. Никто не мог утешить моего племянника. Я даже пел ему песни нашей матушки, но мальчишка с характером и требовал мать.
На тонких губах проступила улыбка. Она преобразила его мрачные и грубые черты.
– Мне кажется, или он похож на нашего отца?
Стало стыдно, и я открыла было рот, чтобы сказать правду, но тут же одернула сама себя. Не лучшее время для откровений. Пока Морган в подвале и пока этот человек, называющий себя моим братом, хочет его убить.
– Помнишь эту песню, Элиза? Спой ему. Я послушаю. Ваши голоса были всегда так похожи.
Я судорожно сглотнула и посмотрела сначала на притихшего малыша, который невинно улыбался мне и сучил ножками, а потом на брата.
– Спой, Лиз. Спой ее мне. Хочу, чтоб сердце разорвалось от тоски и наполнилось любовью. Оно задыхается от ненависти.
– Я… я ее…
Гаснут в темноте лучи,
Вьюги злые взъелись,
Все тропиночки домой
Заметут метели,
Бросят тени на порог
От косматой ели,
Где отец наш, где наш брат
Со врагом сражались,
Ты зови их в тишине,
Чтобы возвращались.
Спи, мой детка, мой сынок,
И расти могучим,
Чтобы отыскать ты мог
Их в лесу дремучем.
Чужаки сокрыли след,
И тела зарыли,
Где проклятые враги
Наших всех сгубили…
Спи, сыночек,
Спи, родной,
Пусть тебе приснится,
Как однажды ты придешь
Люто отомстить им…
Уилл смахнул слезу и обнял меня за плечи.
– Я искал их тела… искал и вспоминал эту песню. Пел ее про себя и мстил. Мне удалось найти останки матери и отца… и я с ужасом искал твои. Я мечтал о том, чтобы войти в Адор и уничтожить их всех… Уничтожить каждого, кто виновен в смерти моей семьи.
Потом поднял мое лицо за подбородок.
– Не знаю, что произошло с тобой, Лиз… Какими дьявольскими силами этот ужасный человек заставил тебя отдать ему свое сердце… И не проси меня помиловать его. Не проси. Он умрет. Пусть не сейчас… но умрет. Я не могу пощадить убийцу. Даже ради тебя и ради моего племянника.
– Дай мне увидеться с ним и поговорить… может быть, все не такое, каким кажется. Иногда люди совершают страшные ошибки. Иногда им кажется то, чего на самом деле никогда не было, и судьба посылает им адские наказания за их заблуждения. У каждой медали есть две стороны…
– Есть… но иногда обе стороны имеют одно и тоже изображение!
Они закрыли его в подвалах монастыря. И я не представляла себе, что это за жуткое место и какие страшные следы человеческих преступлений хранят стены святой обители. Спустилась вниз по лестнице с факелом в руках, ступая по неровным, битым ступеням, вдыхая запах сырости и затхлости. Холодно до невозможности, и я сжимаю в руках тулуп и флягу с кипятком. Уилл ничего не запрещал мне, он и не следил за мной, а если и следил, то мне все равно. Внутри я не чувствовала, что он мне брат… я привыкла считать себя единственным ребенком в семье. Кроме мамы у меня никого не осталось… никого, только Миша. Ни братьев, ни сестер. И сейчас мне было очень тяжело воспринимать этого рыжего детину за своего кровного родственника. Мы с ним совершенно не похожи. У меня каштановые волосы, да, с рыжинкой, но он темно-оранжевый, огромный и волосатый. Похож на орангутанга.
Спустилась на последнюю ступеньку и едва осветила помещение – чуть не заорала от ужаса. Меня окружали клетки с висящими в кандалах на стенах скелетами. Они оставляли их здесь умирать от голода и жажды… И перед глазами вспышками, кадрами мечущиеся окровавленные несчастные узники, хрипящие потрескавшимися губами «пииииить»… «будьте проклятыыыы… проклятыыыы всеее».
Дернулась, зажимая виски, чтобы отогнать все эти образы, полоснувшие мозг адской болью. И увидела Моргана. Так же прикованного к стене, распятого за руки и за ноги, со свисающими на лицо волосами. И вдруг увидела его там… в тронном зале рядом с доберманами. Разодетого в шелка, с пальцами, унизанными перстнями. Как быстро человек может упасть вниз. И стать никем. Преданным, гонимым своими подданными. Толпа, которая рукоплещет твоему восхождению, будет так же рукоплескать на твоей казни. И внутри словно все заломило от жалости, от ощущения своей вины в том, что теперь он здесь… на этой стене, в клетке. И его охраняют те, кто раньше боялись произнести его имя и дрожали от страха лишь завидев знамена Адора. Поежилась от холода, глядя на него в одной рубашке, висящего на цепях. И все внутренности вдруг обожгло диким страхом – потерять его. Стать причиной его смерти. Понимать, что он бы никогда не вернулся в монастырь, если бы не я… Он бы не начал эту войну, если бы не я.
Не позволю его казнить. Надо будет – убью Уилла. Убью их всех. Испепелю этот проклятый монастырь. Морган как будто почувствовал меня и приподнял голову, посмотрел из-под растрепанных волос своими пронзительными темно-серыми глазами. И от этого взгляда стало больно и горячо внутри, как будто что-то разрывало грудную клетку. Как я не видела раньше… как не читала его взгляд? Он ведь откровенен настолько, что кажется, если бы орал до кровохарканья, я бы не была столь оглушена таким откровенным отчаянным безумием, такой страстью, от которой воздух в темнице согрелся и лед на стенах начал плавиться.
– По запаху тебя узнал… даже глаза открывать не надо.
Не выдержала, бросилась к клетке и в отчаянии вцепилась в задвижку, пытаясь ее открыть, но она примерзла и не поддалась.
– Пальцы замерзнут, – шепчет потрескавшимися губами, – оставь. Эти все равно не снять.
Кивнул на кандалы, а я дернула задвижку изо всех сил, сломала ноготь до мяса, оцарапала костяшки, но отодвинула проклятую железку и тут же сдавила герцога в объятиях. И ничего больше не надо. Только рядом быть, видеть его, прижиматься всем телом, ощущать его дыхание. И слезы градом по щекам, нашла его губы. Целовать до исступления, до боли, чтоб свои онемели. Греть его щеки слезами, глаза целовать, лоб, все ссадины на шее, зарываясь лицом и вдыхая запах его кожи.
– Сумасшедшая… Дьявол. Если бы я знал, что для всего этого нужно висеть где-то в темнице монастыря, окоченевшим от холода в двух шагах от смерти, я бы сдался твоему отцу и Уиллу в самом начале войны… Я бы не начал ее… Ты понимаешь, Ждана? – поймал мой затуманенный взгляд. – Я настолько помешан на тебе, что я готов был забыть… все забыть и простить.
– Что простить? – открывая крышку на фляге и поднося горячую настойку к его губам, давая сделать несколько глотков согревающей жидкости.
А он заметил мои сбитые пальцы, и лицо исказилось, как от боли.
– Поднеси к губам… руки свои.
Поднесла и глаза закатила, когда его горячие губы прошлись нежно по ранам.
– Расскажи мне…
– Что рассказать? – закрыл глаза, прижимаясь лбом к моему лбу.
– Все расскажи. Почему война? Почему ненависть… расскажи мне.
– Зачем, – веки дрогнули и челюсти сжались, – зачем тебе слышать…
– Хочу знать, какую боль причинила тебе моя семья… Хочу знать все об этой вражде.
– Разве не знаешь?
– Не знаю. Скажи мне… Прошу тебя.
– Детям тяжко осознавать грехи и преступления своих родителей… ведь мы привыкли считать их божествами.
– Боги издавна славились своей жестокостью.
– Я не хочу причинить тебе боль… я уже достаточно ее причинил.
Приподнял тяжелые веки и посмотрел мне в глаза, а я захлебнулась той острой тоской, что плескалась на дне его бушующих океанов.
– Поделись со мной… Я хочу знать.
Прижалась губами к его глазам, обнимая за шею и согревая своим телом.
– Пожалуйста… расскажи мне.
Как же по-животному я соскучилась по нему, как же изголодалась по его запаху, по дыханию, по всему, что является им. И дрожу всем телом от ужасного страха разжать объятия и отпустить его.
– Хочу любить тебя без тайн… хочу с правдой любить.
Какое-то время он молчал, а я медленно и едва касаясь целовала его глаза.
– Они дружили… Мои родители и твои. Мы были семьей… Пока вдруг все не изменилось и твоему отцу не захотелось власти, и он…, – Морган содрогнулся всем телом, а я прижала его голову к своему плечу, не отпуская, – он заставил твою мать… а может, так решила она сама… заразить Софию Ламберт и весь народ Адора Лютью.
– Лютью? – переспросила я, продолжая крепко держать его в своих объятиях.
– Страшной болезнью, от которой человек гниет изнутри и покрывается струпьями. Маргарет Блэр подарила моей матери медальон с заразой. Подарила во имя мира, прислала вместе с лживым письмом о прощении… Она убила всю мою семью… убила маленькую сестренку, старшего брата и… маму… В жутких мучениях она умерла у меня на руках. А Адор… Адор был мертв, как и я сам.
Я так и не разжала рук, сцепила их на затылке Моргана и целовала его шею там, где мочка уха.
– Я поклялся уничтожить всех, кто носит фамилию Блэр… И не смог. Не смог убить тебя, Ждана… Пытался сколько раз и не мог… Какая жестокая насмешка судьбы. Из всех женщин на земле я полюбил ту, что поклялся уничтожить. – и жадно нашел мои губы, поцеловал затяжным поцелуем. – Пусть твой брат казнит меня, так как если я выживу – ему не жить. Клятва нарушена лишь в отношении тебя. Все остальные с именем Блэр СДОХНУТ!
Зарычал он и дернулся на цепях с такой силой, что я разжала руки, а он смотрел мне в глаза горящим взглядом.
– У меня на шее в кожаном мешке… тот самый медальон. Достань и отдай своему брату. Скажи, что это подарок. Заразы там давно нет… но он пропитан кровью и моими проклятиями. Когда я сдохну, то вернусь с того света, чтобы его утянуть за собой. Так ему и передай… А ты…
Я хотела снова обнять его, но Морган отрицательно качнул головой.
– Достань медальон. Сейчас!
Дрожащими руками развязала кожаный шнурок у него на шее и сжала мешочек в ладони.
– Ты будешь свободна после моей смерти от всех клятв и обещаний. Я хочу, чтоб ты была счастлива, Ждана Блэр… Даже не со мной. Найди того… того Мишу, которого ты любишь и…
– Нет! – обхватила его лицо, зарылась пальцами в жесткие волосы, сжала их, заставляя жестокого и глупого безумца посмотреть на себя, но он упрямо закрыл глаза.
– Уходи, Ждана. Все. Хватит. Не заставляй меня пожалеть или забрать свои слова обратно… не заставляй меня возненавидеть тебя за то, что отпустил.
– Я никуда не уйду… Не быть этой казни, а если и быть, пусть и меня казнит вместе с тобой… Здесь между нами только ты и я. Нет никого кроме нас. Я люблю тебя, Морган Ламберт, и никогда от тебя не откажусь.
Сильнее сжала его волосы, не давая увернуться, и сама набросилась на его губы, ударяясь зубами о его зубы, пожирая его рваное дыхание, чувствуя, как он дрожит всем телом.
– Как же невероятно сладко это слышать… даже если это ложь. Ты умеешь красиво прощаться, Ждана… так красиво, что становится жаль умирать.
– Ты не умрешь!
– Конечно, нет… как можно умереть, зная, что не вкусил твоей любви и твоих признаний. Не нажрался ими досыта. Вернусь из преисподней мучить тебя в образе самого сатаны. Лизаааа…
И в этом шепоте столько боли и тоски, что у меня самой сердце сжимается, и я подставляю его губам подбородок, щеки, скулы, шею, снова губы.
– Ты не умрешь!
Сдавила мешочек и бросилась по ступеням наверх. К Уиллу, распивающему вино и сжимающему огромными лапами одну из адоровских женщин. Я хотела было закричать, чтоб отпустил… но на ее лице явно читалось удовольствие, и она смачно целовала моего брата в мясистые губы.
– Выйди прочь!
Крикнула ей… и сама дернулась от неожиданности. Как будто не я это сказала. Но девица подскочила с его колен.
– Сидеть!
Уилл усадил ее обратно и злобно посмотрел на меня, сдавливая деревянную кружку и поднося ко рту. Красные струйки потекли между рыжих усов по бороде.
– Я тебя не звал. Утром поговорим.
– Сейчас поговорим!
Вытрусила из кожаного мешка на стол медальон.
– Знакомая вещица?
Уилл вдруг отстранил от себя девку и склонился над цепочкой, рассматривая ее.
– Откуда это у тебя?
– Ты узнаешь эту вещь?
– Конечно, узнаю… – задумчиво произнес брат и подцепил медальон пальцем, поднимая вверх и рассматривая на свету, – пошла вон!
Стряхнул девку, и та поспешила выбежать из комнаты.
– Это медальон нашей прабабки. Он должен был храниться у нашего отца, но Карл забрал его себе. Сказал, что только король может носить мощи своих предков. Зарвавшийся ублюдок. Я убью его следующим после Ламберта.
Я судорожно глотнула воздух и расширенными глазами смотрела на Уилла, чувствуя, как все быстрее и быстрее бьется мое сердце.
______________
*1 Вижу твое лицо в каждом месте, где хожу.
Слышу твой голос каждый раз, когда говорю.
Ты поверишь в меня,
И мной не будут пренебрегать никогда
Я сгорю за тебя,
Почувствую боль за тебя,
Я поверну нож, и мое ноющее сердце кровью омою
И на части разорву.
*2 Я могла бы умереть ради тебя,
Я могла бы умереть ради тебя,
Я умираю, просто чтобы ощутить тебя рядом с собой,
Знать, что ты мой.
Я буду рыдать по тебе,
Я буду рыдать по тебе,
Я твою боль всеми своими слезами смою
И твой страх утоплю.
ГЛАВА 16
– Этот медальон прислала якобы наша мать матери Моргана… внутри пряталась жуткая болезнь. Медальон истребил всю семью Ламбертов… весь Адор.
– Кто тебе сказал?
– Он сказал!
Я сжимала медальон в ладони и смотрела на брата, а он на меня с неверием и гневом в глазах.
– Он может говорить что угодно, чтобы спасти свою шкуру!
– Он не хочет ее спасать. Он даже не знает, что медальон все это время был у короля. Ты разве не понимаешь, что произошло? Отбрось гнев и ярость, отбрось ненависть и жажду мести. Посмотри трезво!
Я отобрала у него деревянную чашу и отставила в сторону. Судя по расширившимся глазам – это было очень дерзко, но мне наплевать на их правила, на иерархию и обычаи. Моргану осталось жить до рассвета, если он не замерзнет там раньше.
– Это ты посмотри трезво! И не мысли передком! Герцог – смазливый сукин сын с большим членом и умением поизысканней его воткнуть в таких дур, как ты.
– Вас столкнули лбами, как тупоголовых баранов! Вами играли, как пешками, и переставляли по полю так, как было выгодно Карлу. Он начал эту войну и вашими же руками избавил себя от конкурентов! Вы поубиваете друг друга, а Адор и Блэр достанутся ему! Неужели ты настолько слеп, что не видишь этого? Вами управляли, как марионетками. Карл уничтожил Адор. Он сделал это руками блэровцев, а потом… потом вернулся выживший Морган и разорил Блэр. Карлу осталось лишь забрать себе все, что осталось после войны. А вы… вы продолжаете, как два глупых пса, грызть друг друга, пока волки разоряют ваше логово за вашими спинами.
Уилл смотрел на меня, нахмурив брови, поджав губы. Его рыжая, длинная борода слегка подрагивала, а мясистые пальцы отстукивали какой-то марш на дубовой столешнице.
– Красиво говорить научилась, Элиза. Раньше такой не была. Кто только вкладывал в твою маленькую головку всю эту… ересь. Он? Настолько хорошо тебя имел, что ты готова забыть о смерти своей матери и отца? Настолько хорошо вздрючивал, что готова предать свой народ?
– Ты – глупец! И не видишь дальше своего носа! Все разговоры только о членах! Карл убил и Маргарет, и Софию!
– Молчи! – ударил кулачищем по столу с такой силой, что он застонал. – Иначе повешу тебя вместе с твоим шакалом Ламбертом!
– Повесь! Если это все, на что ты способен!
– Аааааа, – взревел и, вскочив из-за стола, пошел на меня.
– Она говорит правду! Медальон прислала Маргарет… я был там.
Мы обернулись, и я чуть не вскрикнула, когда увидела Питера. Того самого лекаря, которого должны были оставить без руки и изгнать из Адора. Бросила взгляд на его руки – обе целы. Значит, все же изгнали.
– Моя мать не слала никаких медальонов. Этот проклятый кусок сраного металла был у Карла! – взревел Уилл. – Кто разрешил тебе войти без стука?!
– Верно. Ваша мать не слала… Это от ее имени Карл прислал жуткую болезнь в медальоне и убил почти всех жителей Адора, а кто не умер от Люти, сжег у стен своего замка, не впуская в королевство. Я видел то письмо с вензелями Блэра. Письмо, которое София раскрыла при мне. Я как раз привез ей настойку для успокоения после гибели ее супруга.
Уилл смотрел то на меня, то на Питера. Его брови хмурились все сильнее, широкие ноздри раздувались и трепетали. Он походил на дракона.
– Морган похоронил сестру, брата, отца и мать. Мы подыхали с голода. Скитались и жрали крыс. Я отправил его в лепрозорий…. так как иного шанса выжить у него не было. Он провел там несколько лет. И вернулся полон жажды мести.
– Мою мать растерзали адоровцы.
– Разве? Если мне не изменяет память, обоз графа Антуана остановился на ночлег у южных земель. Разве это не граница с королевством? Маргарет выкрали из лагеря и казнили. Но никто не видел участников казни…
– Хочешь сказать, Ламберт не виноват? Хочешь прикрыть зад своего бывшего господина, который изгнал тебя, как жалкую псину?
– Он спас жизнь этим изгнанием.
– Знал бы, что ты ему предан, вырвал бы тебе глаза и язык.
– И кто лечил бы твоих воинов?
Уилл отвернулся к камину. Он молчал. Смотрел на огонь, и искры летели к массивной подошве его сапог.
– Антуана обезглавили по приказу герцога.
– Антуан ранил кабана на охоте, и тот заколол Эдуарда. Ранил исподтишка, а потом хвалился, что плохой охотник погиб, как свинья. Хвалился при мальчишке, который боготворил своего отца.
– Карл сказал, что если Антуан подстрелит кабана, то охоту выиграет он. А вместе с охотой и право наследия.
Пробормотал Уилл, не оборачиваясь к Питеру и ко мне.
– Разве он не понимал, что разъяренный кабан нападет на первого из охотников?
– Не знаю. Отец говорил, что его пригласили задним числом и потом скрыли его участие в охоте. Карл скрыл. Сказал, что все сочтут графа убийцей… пусть молчит.
Воцарилась тишина. Только огонь потрескивал и плевался искрами. Я стояла сзади и с благодарностью смотрела на Питера, но он не сводил глаз с моего брата.
– Если объединить оставшееся войско Адора и Блэра, есть шанс уничтожить Карла.
Тихо сказала я и вздрогнула, когда Уилл вдруг резко развернулся и вышел из залы. В ужасе бросилась за ним. Занялся рассвет, и мой брат мог решить исполнить приговор. Выскочила на улицу.
– Уилл. Пощади! Не надо!
Но меня схватили два блэровца и потащили обратно в молельню.
– Отпустите! Не смейте ко мне прикасаться! Чтоб у вас руки отсохли! Сволочи! Я графиня Блэр! Вы не имеете права ко мне прикасаться!
И тут же рухнула на снег, счесала щеку об лед. Поднялась и снова бросилась в сторону полуразрушенных зданий, где томился в подвале Морган. Но добежать не успела. Уилл вынес его на плече и понес мне навстречу. Тело показалось мне безжизненным. Сердце замерло, и от ужаса я, кажется, закричала, но на самом деле не издала ни звука. Брат прошел мимо меня и направился с бесчувственным герцогом в молельню. Я следом, подхватив юбки и задыхаясь от паники. Брат уложил Моргана на кровать и повернулся ко мне.
– Приведи в чувство своего Ламберта, пусть собирает своих полудохлых адоровцев – я хочу поджарить жирную задницу Карла на вертеле и скормить его сало волкам. Одному мне это не по силам.
Ошарашенная я смотрела на Уилла и не верила своим ушам. Только что произошло самое настоящее чудо. Самое лучшее из всех чудес, что случились со мной в этом мире.
– Когда очнется, скажи ему, если хочет жить — пусть женится на тебе, иначе я оторву ему яйца!
Направился к двери, не глядя на меня, бормоча что-то себе под нос. Потом остановился и не оборачиваясь бросил:
– И… верни моим двум солдатам способность шевелить руками. Не знаю, чем тебя там клеймили, но оно ни хрена не работает. И прекращай всю эту херомантию. Люди разбегутся скоро от твоей чертовщины.
Вышел из комнаты, а я бросилась к герцогу, накрывать покрывалами и накидками, чтобы отогреть.
– Разотрите горячим салом и влейте Живину. Завтра уже встанет с постели, если хорошо накормить и напоить бульоном.
Обернулась и встретилась взглядом с Питером. Сейчас он казался мне моложе, чем при нашей первой встрече. К щекам прилила краска, когда вспомнила, при каких обстоятельствах состоялось наше знакомство.
– У меня не осталось трав. Они все сгорели на мельнице.
Мужчина снял с пояса матерчатый мешок и бросил его мне.
– Здесь все есть.
– Спасибо! – прижала мешок к груди, а он усмехнулся.
– Это вам спасибо. Если бы не вы… болтаться ему в петле.
Этой ночью я наконец-то спала спокойно. Прижавшись всем телом к Моргану, согревая своим теплом под тихое сопение Джейсона, уснувшего в деревянной колыбельке, которую ему смастерил Арсис. Меня окутывало дремотой, размаривало теплом и каким-то успокоением. Моргану и малышу пока что ничего не угрожало… а я неожиданно обрела Уилла. Пусть он и был грубым, неотесанным, жестким, но я чувствовала, что его отношение ко мне искренне. Наверное, так и относятся старшие братья к своим сестрам.
Я гладила ладонью грудь Моргана, наслаждаясь ощущением горячей и гладкой кожи под пальцами. Его грудная клетка размеренно вздымалась и опадала. Сердце билось спокойно и отчетливо.
Мои веки закрывались сами собой…
Я проснулась неожиданно и резко. Тут же вскочила на постели, прислушиваясь к тишине, и тут же ее прорезал стук в дверь и дикий крик.
– Откройтееее… молю, откройтеее. Во имя господа, во имя милосердия, откройтеее!
Послышались голоса, суета, ругань. Я вскочила с кровати, набросила на себя накидку и бросилась из комнаты в молельню, где спали солдаты Уилла. Все они столпились, окружив босую, полураздетую девушку, в окровавленной одежде. За ней по полу стелился кровавый след.
– Пощадитееее… спаситееее…. там… там она… людоедка… кровь высасывает из людей, купается в ней и…. и мясо ест человеческое.
Глаза закатываются, а вокруг них синяки размером с блюдца и губы синие.
– Кто? – глухо спросил Уилл, осеняя себя крестным знамением.
– Она… душегубка… она… жена герцога… с королем прелюбодействует… она… Агнес… она… убила моего ребенка… убилаааааааааааа.
И рухнула на пол. Я бросилась к ней, раскрыла ее рубаху, чтобы облегчить дыхание, схватила за руку, прощупать пульс, и тут же в ужасе отшатнулась. Руки несчастной были все изрезаны, исполосованы, как и ноги, как и кожа под ключицами.
– Я… жить хочу, – едва шевеля синими губами, прошептала девушка. – Спаситеее.
– Спасем. Обязательно. Ты в безопасности. Боже… что же это такое? Что с ней? Она… Она как будто совершенно без крови.
– Так и есть.
Я подняла бледное веко, оттянула нижнюю губу. Потом надавила сложенными руками ей на грудную клетку, но чья-то ладонь легла мне на плечо.
– Она мертва. Вы ей не поможете. Да упокой Господь ее душу. Отмучалась.
Послышался голос Питера. Он осматривал девушку вместе со мной.
– Она истекла кровью. Не знаю, как добежала к нам… Родила всего несколько часов назад. Точнее, из нее выдрали младенца…
Тошнота резкой волной подступила к горлу, меня бросило в пот. Вскочив на ноги, я выбежала на двор и исторгла содержимое желудка. А перед глазами шрамы… порезы, кровоподтеки. И я представить себе не могла, как может такое сделать человек с человеком.
И все изменилось… Я даже не поняла, в какой момент, в какую секунду я вдруг стала частью этого мира. Срослась с ним, ощутила себя на своем месте. Наверное, счастье стирает любые границы, меняет любое восприятие, дает силы смириться с любой действительностью. Несмотря на весь ужас нашего положения, я была счастлива. Ни адские холода, ни тяжелейшие условия жизни, ни надвигающиеся страшные бои не могли изменить этого странного желания хватать жадными глотками каждую секунду, каждое мгновение рядом с Морганом и с маленьким Джейсоном.
После перемирия с Уиллом в монастырь привозили выживших адоровцев. Их разыскивали в лесу, в уцелевших и оголодавших деревнях, которым Карл и не помышлял оказывать гуманитарную помощь, прекрасно зная, в каком бедственном положении сейчас оказались люди, чья скотина замерзла насмерть, исчез урожай, задубели запасы продовольствия. Но я ошиблась… все обстояло намного страшнее. Возомнивший себя Богом король устраивал рейды по деревням и отбирал все, что осталось у бедных крестьян, все, что было спрятано от ураганов и волн холода. Разорял дома дворян и баронов, заставлял отдавать дань королевству. Люди умирали с голода в своих роскошных усадьбах, выползали опухшие к дорогам и стояли там в надежде на чудо. И оно произошло. Жирующий король праздновал свою победу на людских костях, а изгнанный, опальный герцог и разорившийся граф подали руку помощи несчастным и отчаявшимся. Карл не ведал, что натворил, не представлял, какой страшной может стать людская ненависть, как сильно она может сплотить тех, кто еще вчера готовы были загрызть друг друга.
Голодные, обессиленные и испуганные люди шли за Морганом, как за посланником Божьим, подарившим им шанс на выживание, несли с собой детей, вели уцелевших коров и коз, лошадей. Все понимали, что, сплотившись, намного легче остаться в живых. Мужчины отстроили разрушенную часть монастыря, закрыли дыры в стенах бревнами, соорудили крышу. Места было предостаточно. Беженцев размещали в кельях. Мужчины соорудили в каждой из них очаги из камня, забили досками окна. С каждым днем быт становился все более слаженным. Женщины разделились, кто-то готовил, кто-то стирал, чинил и шил одежду, кто-то убирал. Я повесила расписание на дверях огромной залы для крещения, куда мы снесли столы и стулья и сделали столовую. У стены поставили несколько стеллажей, за которыми раздавали еду порционно. К завтраку, обеду и ужину всех созывал колокол.
Территорию монастыря охранял дозор из пяти солдат, в их обязанности входило развешивать лампадки с «вечным» огнем на самых видных местах вокруг монастыря. Едва начинали приближаться холода, огоньки гасли, и дозорный с вышки звонил тревожным набатом.
Я с ужасом ждала, когда соберется войско и… Уилл с Морганом пойдут на Королевство. Пока они обучали крестьянских мужиков воевать, стрелять из лука, резать и колоть, я смотрела на своего мужчину и не могла понять, в какой момент он стал для меня настолько родным, заменил мне весь мир, заполнил собой исчезнувшую реальность и сделал ее скорее сном. Нет, я не забывала о Мише… я видела его во сне почти каждую ночь. Но я перестала казнить себя за то, что я здесь, и делить себя на две части.
Мне почему-то казалось… и это был дикий абсурд, мне казалось, что Морган и Миша – это один и тот же человек. Одно и тоже тело, одна и та же душа.
Его походка, движения, манера говорить, поступки, взгляд. Это даже не дежавю – это совершенное понимание, что передо мной тот же мужчина. Только каким-то сумасшедшим образом он живет в другом времени и измерении, и я не знаю, зачем я послана ему… зачем судьба свела нас здесь.
Морган тренировал блэровцев, а Уилл – адоровцев. Но чаще всего они схлестывались вместе в бою. А я смотрела, как огромный, словно скала, Уилл, умудряется проигрывать юркому и жилистому герцогу. Они все еще были врагами. Все еще смотрели друг на друга с опаской, все еще задевали друг друга в разговорах. А мое сердце постепенно раскрывалось для Уилла. Он становился для меня все роднее, особенно, когда брал на руки Джейсона и ворковал с ним, как заправская нянька. Качал его, гулял с ним по заснеженному двору.
– Мой племянник. Гордость Блэра! Отец бы с ума сошел, когда узнал, что у него есть внук, а Маргарет…, – смахнул слезу и пощекотал малыша густой бородой, – Маргарет бы шила тебе одежду. Какой знатной мастерицей она была.
Сердце сжималось от того, что я солгала ему о ребенке…, но я боялась сказать правду. Молчал и Морган.
– Уилл считает Джейсона нашим сыном, – сказала и поправила рубашку, застегивая последнюю пуговицу, все еще чувствуя истому во всем теле после бурной ночи и с сожалением отпуская Моргана на поиски оставшихся в живых. Каждый раз испытывая страх, что он не вернется, что нагрянет холод и никто не выживет.
– Пусть считает.
– Я могу сказать ему правду.
Повернулся ко мне и сжал мои плечи.
– Ты считаешь его своим?
Кивнула и ощутила, как становится горячо в груди, как першит в горле и щиплет глаза.
– Если ты считаешь его своим, то для меня он свой. Если со мной что-то случится – Джейсон унаследует мой титул и мои земли.
– Что с тобой может случиться? Не говори так, – прижалась к нему и спрятала лицо на мощной груди, вдыхая запах пота и мороза, сохранившийся на свежевыстиранной моими руками рубашке.
– Это наша реальность. Нельзя быть уверенным ни в чем.
– Перестань… я слишком счастлива… слишком… я не хочу об этом думать.
Усмехнулся своей невозможно красивой улыбкой и приподнял меня, прихватив под мышки, как маленькую девочку.
– Счастлива со мной, Ждана?
Кивнула, и он привлек меня к себе, все еще удерживая на весу, обхватив двумя руками и прижимаясь лицом к моему животу.
– Многие проклинают эту войну…, – пробормотал он, – а я… я только сейчас начал жить по-настоящему, начал понимать, зачем я вообще живу.
Опустил меня на пол и прижался губами к моим губам.
– Ты все потерял из-за меня… лишился всего…
– Нет… я обрел. Обрел так много, как не смел мечтать.
Дверь с грохотом распахнулась, и мы резко обернулись. Уилл поморщился, увидев нас вместе.
– Хватит ее лапать у меня на глазах, иначе я не удержусь и оторву тебе голову, Ламберт.
– Если до этого я не отрежу твою.
– Хватит!
Их разговоры с этого начинались и этим заканчивались. Иногда мне хотелось отпинать обоих.
– Заставь свою женщину придержать язык за зубами.
– Ты правильно сказал – моя женщина и мне решать, когда закрыть ей рот.
– Твоей она станет, когда ты дашь ей свою фамилию и твой сын перестанет быть ублюдком.
– Войдем в королевство Чернан, возьмем короля и его полюбовницу, казним обоих, чтоб я стал вдовцом, и я женюсь на твоей сестре, даже не сомневайся.
Я бы закричала, если бы могла. Я бы заорала, как сумасшедшая, или заплакала. Не смела говорить с ним об этом, не смела спрашивать. Повернулся ко мне.
– Это и так ясно. Мой сын и моя женщина. Слова, произнесенные епископом, лишь смогут это подтвердить, не более.
Я сама нашла его губы и жадно впилась в них поцелуем при Уилле, который в ярости зарычал.
– Бесстыжая! Хватит лизаться! У нас закончилась веревка для луков! Я не просто так пришел смотреть, как вы тут милуетесь. Смотрите, заделаете мне еще одного племянника! Незаконнорожденного!
Горестно всхлипнула, а Морган сжал меня сильнее.
– Все мои дети – законнорождённые. Пусть только кто-то в этом усомнится.
– У нас не хватит луков на всех.
– Кроме луков есть ножи, копья, дубины.
– Без лучников нам не взять город, и ты прекрасно это знаешь. Особенно если удастся выманить Карла из его берлоги. Нам не выстоять в рукопашном. Вся наша надежда на лучников.
– Придется менять план нападения, исходя из того, что есть.
– Дубины, ножи и копья не помогут взять Чернан.
Морган отстранился от меня, перебирая пальцами мою косу, лаская затылок. И… я вдруг ясно поняла, что надо делать. Высвободилась из его объятий, выдернула нож из-за пояса Моргана и одним махом отрезала косу.
– Плетите из наших волос. Пусть женщины пожертвуют свои косы.
– Ждана!
– Ждана!
Они охнули одновременно. А я растрепала короткую шевелюру обеими руками и с ободряющей улыбкой посмотрела на Моргана.
– Я не нравлюсь тебе с такой прической?
– Ты нравишься мне любая, – усмехнулся и хотел привлечь меня к себе, но я ловко увернулась и отошла к небольшому деревянному столу.
– Даже если у нас будут лучники, вряд ли нам удастся взять город. Нас слишком мало.
Сокрушенно сказал Уилл и отошел к окну, нахмурив брови и опираясь мощными лапами на резной подоконник.
– Мы можем войти в город хитростью. Нам надо каким-то образом заставить дозор Карла открыть нам ворота добровольно.
– Кто-то слыхал о Трое?
– О чем?
Переглянулись и снова посмотрели на меня.
– Ну…Троянский конь… Это… Черт. Ладно, не важно. Если каким-то образом раздобыть одежду солдат Карла и ввезти своих людей в город, то они могли бы открыть ворота.
– ДА! Твою ж мать! Даааа! – взревел Морган и неожиданно для всех схватил Уилла за шкирку, тряхнул несколько раз. – Надо вернуться в одну из деревень, взять с собой скот, чтоб за нами пришел отряд Карла. Понимаешь, о чем я?
– Понимаю! – Уилл сбросил его руки. – Кто донесет Карлу, что надо напасть именно на эту деревню?
– Кто-то из женщин проникнет на рынок и расскажет. Это могу сделать даже я.
– НЕТ! – в один голос и повернулись ко мне.
– Почему нет? Я могу притвориться торговкой, молочницей, да кем угодно.
– Нет! – Морган подошел ко мне. – Если они тебя схватят, то войны не будет. Я приду и сдамся. Ты это понимаешь?
Смотрит прямо в глаза, и мои наполняются слезами. Где чудовище, которое я видела раньше? Где монстр и убийца? Как я могла не замечать его любовь ко мне, его одержимость мною. Не чувствовать ее всей кожей, как сейчас.
– Я пойду!
Мы обернулись и посмотрели на Арсиса, который зашел в молельню, поставил в угол лопату и снял огромные рукавицы.
– Меня никто не знает. Я безликий. Не воин, не богач. Я принесу весть и распространю ее по рынку.
Ударил набат, и я встрепенулась, посмотрела на Арсиса.
– Где Джейсон? Вы брали его с собой!
– Он дома. Я уложил его у себя в келье.
Тут же отлегло от сердца, но ровно на несколько секунд, пока не вбежала одна из женщин с диким воплем.
– Филипп! Мой малыш! Он выбежал за ворота! Мой ребенок! Откройте двери! Откройтееее!
Посмотрела на Уилла, на Моргана и рванула к двери, отодвинула засов и бросилась на улицу.
– Ждана! – крикнул герцог и выскочил следом за мной.
– Я остановила в прошлый раз. Смогу и в этот.
– Мой ребенок! – кричала женщина, она выбежала на улицу вместе со мной и хотела броситься к воротам, но Уилл ее удержал.
Колокол ударил снова. Деревья уже потрескивали и пошатывались, под страшный звон набата вдалеке клубился смертельный дым. Ни о чем не думая, я побежала к ограде и тут же с воплем чуть не упала на колени. Моя рука словно вспыхнула огнем, под кожей запекло с такой силой, что от боли я чуть не закричала. Манжет пропитался кровью.
Змея вернулась… Действие травы окончилось. Мне больше не остановить туман. От этой мысли накатила волна жара, охватывая все тело, пробивая липким потом, к горлу подступила тошнота. Последнее время она сводила меня с ума. Продукты из подвала, залежавшиеся там годами, не подходили моему современному желудку. Он исторгал содержимое и по утрам, и по вечерам.
– Я его принесу! Успею! Еще есть время! Он не мог далеко уйти!
А я так и осталась стоять на коленях, не чувствуя боли, цепенея от ужаса и от понимания, что я не могу его остановить… Не могу умолять не спасти чужого ребенка.
И вдруг застыла, всматриваясь в надвигающуюся бурю. Из блеклых клубков, ползущих в сторону монастыря, выскочила огромная черная тварь. Она неслась что есть мочи на Моргана. Мне она показалась исчадием ада, выскочившим из самой преисподней. Я хотела закричать и не смогла.
Уилл схватил меня и потащил в дом, несмотря на сопротивление.
– Нееет, отпустииии! – я пыталась вырваться, но он тащил меня внутрь, а дозорному крикнул.
– Застрели тварь! И иди в укрытие!
– Не стреляяяять! – услышала голос Моргана и обессилев повисла на руке брата. Ламберт бежал обратно к молельне, держа в руках ребенка, а рядом с ним несся доберман со сверкающими глазами и раскрытой пастью.
Когда за ними захлопнулась дверь, на нее налегли и закрыли засов. Я почувствовала, как у меня пол уходит из-под ног и сильно кружится голова. К горлу подкатил ком тошноты, перехватывая дыхание. Я высвободилась из рук Уилла и бросилась в другую комнату, исторгать содержимое желудка в ведро, стоя на коленях.
Меня выворачивало мучительно долго, до спазмов в горле, до судорог и мушек перед глазами. Кто-то заботливо придержал мои волосы и подал мне платок со стаканом воды.
– Сполосните рот и вытритесь.
Голос Питера прорвался сквозь пелену недомогания.
– Как давно вас так рвет?
– Не…не знаю… Давно… Больше месяца точно… с той ночи, когда та девушка пришла… из королевства… Это еда. Я не привыкла к такой…
– Ничего. Скоро вам станет получше. Через месяц-два точно полегчает.
– Да, я привыкну и полегчает.
Прополоскала рот, сделала глоток и тут же склонилась над ведром снова.
– Большинство женщин тошнит на таких сроках….
Застыла на коленях, глядя впереди себя и чувствуя, как наворачиваются слезы. Это было больно. Неожиданно очень и очень больно. Я думала, что свыклась с мыслью о том, что не могу иметь детей… но нет. Все еще как ножом прямо в сердце.
– У меня не может быть детей, – сказала едва слышно и сполоснула водой лицо. – Идите лучше осмотрите малыша, которого спас Морган.
ГЛАВА 17
Как же тяжело было его отпускать, труднее, чем в прошлые разы, настолько невыносимо, что мне казалось, я отрываю от себя кусок плоти и мяса. Я держала в руках котомку с провизией и перевязь, глядя, как Морган одевается, и чувствуя, что мне хочется броситься ему на шею и умолять, чтобы он не уходил. Как и всегда. Внутри появлялась пустота, сосущая воронка, которая втягивала в себя радость жизни и все светлое, что было во мне. И страх… легкий и в тоже время неприятно липкий и колючий, как наждачная бумага. Никогда раньше не плакала, а сейчас старалась проглотить слезы и не могла, они сами наворачивались на глаза, и все разрывалось от тоски. Морган заметил и, не застегнув рубашку до конца, шагнул ко мне, взял за руки и привлек к себе.
– Ты что? Не надо. Я ведь еще даже не ушел.
– Ты не ушел, а я уже тоскую по тебе, Морган, – поднесла его руки к своему лицу, закрывая веки, когда он погладил мои скулы большими пальцами. – Не уходи. Зачем нам королевство? Ты говорил, что тебе не нужна власть и корона. Мы можем жить в Блэре…
– Он не даст нам жизни. Ни нам, ни людям. И… он виновен в смерти наших родителей. Карл должен сдохнуть, как и Агнес. Или они, или мы. Я должен утопить в крови предателей Чернан.
Его глаза горят, он весь светится изнутри. Он уже там, в бою, в своей личной мести. И сейчас мне нет места в его мыслях. Такова сущность мужчин… и я позавидовала той себе, где никакие войны не могли отнять у меня моего мужчину. Захотелось прижаться к нему, обхватить руками и кричать, чтоб не уходил. Я стала ужасно чувствительной, ранимой, хрупкой. Меня распирало от любви и нежности. Могла расплакаться от улыбки Джейсона и от того, как он научился обхватывать мое лицо ладошками.
– Мне кажется, вас так мало, кажется, вы еще не готовы… знаю, что мало в этом разбираюсь…
– Нас достаточно, чтобы город взлетел на воздух, достаточно, чтобы схватить предателя и казнить. Я вернусь и… ты станешь моей по-настоящему. Моей женой. Станешь Ждана Ламберт. Станешь тем, кем и должна была стать. Ты предназначена мне и рождена для меня.
Выдохнула, и мне вдруг захотелось крепко зажмуриться, где-то переждать эти страшные часы, и, распахнув глаза, чтобы все уже было позади, а отряд вернулся с победой. Мне казалось, мы так мало были счастливы в эти дни, казалось, я совершенно не насладилась им, не надышалась. Ведь только недавно уходил… И мне было мало наших ночей любви, мало его голода, его неистовства, когда желание накрывало нас внезапно и срывало все тормоза. Морган любил меня жадно и дико, любил так много и часто, что у меня болели ноги и саднила промежность.
Я протянула ему перевязь, и в глазах вдруг сильно потемнело, потянуло низ живота, и я пошатнулась. Морган отшвырнул перевязь и подхватил меня на руки.
– Что такое? – спросил, всматриваясь мне в глаза. – Ты больна?
Отрицательно качнула головой, а он перенес меня на кровать.
– Я приведу Питера.
– Не надо. Мне сейчас станет легче. Так бывает. Наверное, давление понизилось.
– Какое давление? Понизилось?
Улыбнулась и приподнялась на подушках, но слабость чуть не отправила меня обратно в небытие.
– Ты ужасно бледная. Я позову Питера.
Он выбежал из кельи, а я откинулась на подушку. Последнее время меня все чаще швыряло то в жар, то в холод, вроде я не больна и температуры нет. Я даже поправилась немного, и округлились щеки с боками. Питер вошел в келью вместе с Морганом. Пока он меня осматривал, герцог нервно ходил по комнате туда-сюда.
– Может, простудилась? Этот холод постоянный.
– Когда у вас последний раз были женские дни?
Покраснела и напряглась. Какие к черту дни. Я вообще про них забыла, когда попала сюда. Были, может, раз или два. Я даже не обращала внимание. Наоборот, мне хотелось, чтоб они пропали. Так как без средств гигиены весьма проблематично соблюдать чистоту тела.
– Не помню. Они у меня не регулярные.
Он ощупал мой живот и попросил осмотреть изнутри.
– Вы снова с вашей паранойей? – я разозлилась, мне даже хотелось его ударить. – У меня не может быть детей, и я вам об этом говорила.
– Я все же осмотрю, если не возражаете. Поверьте, я там уже все видел, и я врач. Расслабьтесь и дайте выполнить мою работу. Вы ведь тоже врач, верно?
Я кивнула и дала ему возможность осмотреть себя. Когда он вымыл руки и вернулся ко мне, то меня уже трясло от стыда и от понимания, что он все равно ничего особенного мне не скажет.
– Думаю, вы родите месяцев через пять. Матка увеличена примерно на четыре или три с половиной. Точно не скажу. Грудь набухшая, увеличенная и горячая. Вас все еще тошнит?
Я подскочила на постели и сжала руки в кулаки.
– Вы издеваетесь надо мной?
– Через месяц я смогу прослушать сердцебиение. Сейчас только примерно предположить срок по величине живота.
– Это…это невозможно…
Я начала задыхаться, сжимая горло и усаживаясь на постели.
– Возможно. Поверьте моему опыту. Вы носите ребенка герцога, и скоро это уже невозможно будет скрыть. Постарайтесь лучше питаться, побольше отдыхать, не носить тяжести. Я вас поздравляю.
Он вышел из комнаты, а я так и осталась сидеть на постели, глядя в никуда, обхватывая себя руками и боясь прикоснуться к своему животу. Перед глазами мелькает собственное недомогание, рвота, головокружение, отсутствие менструации, болезненность груди и чуть округлившийся снизу живот. О божееееее…. Слезы покатились по щекам, и я подняла голову, увидев на пороге комнаты Моргана. Он медленно шел ко мне, потом опустился на колени и поднес мои руки к своим губам.
– Это самый чудесный подарок из всех, что ты могла для меня сделать. Еще одна причина поскорее одержать победу и вернуться к тебе.
Положил руки мне на живот, прижался к нему лбом.
– Боже… я мечтал об этой женщине и мечтал о ребенке от нее. Я мечтал, что она когда-нибудь полюбит меня так же сильно, как и я ее… и я готов поверить, что ты существуешь. Готов начать снова молиться тебе, Господи.
Зарылась руками в его волосы, ероша их и не смея сказать, что я мечтаю о том, чтобы он не уходил, и мне плевать на Карла. Плевать на все. Я хочу, чтобы он был рядом. Особенно сейчас… сейчас, когда меня разрывает от счастья. Когда и мои мечты сбылись.
Дверь с грохотом отворилась, и Уилл, как всегда, завалился в келью без стука.
– Что за сопливые сцены? Я слышал, ты снова обрюхатил мою сестру? Когда вернемся, женишься на ней! Иначе я оторву тебе голову!
– Надень кольчугу, иначе не побываешь на нашей свадьбе и не сможешь крестить племянника.
– Все. Хватит разводить сырость. Пора. Скоро рассвет. А нам день пути до Чернана.
– Попрощаюсь с сыном и уходим.
Ошеломленная, взволнованная и все еще не в силах поверить в свое счастье я стояла и смотрела, как Морган обнимает Джейсона, как ласково гладит его по голове рукой в перчатке, как трогает пухлые щечки и подбрасывает малыша вверх, заставляя весело хохотать. Всего лишь какие-то пять месяцев назад я считала этого человека дьяволом, исчадием ада и боялась до смерти, а он хотел сжечь меня на костре… А сейчас я боюсь пропустить хотя бы один его вздох рядом со мной, боюсь не успеть его любить, боюсь потерять. Смотрела, как он играет с малышом, и чувствовала боль в груди, непередаваемо сладкую и тоскливую, когда от счастья становится слишком невыносимо.
Герцог Ламберт… недавно восседающий на троне рядом со своими доберманами и казавшийся циничной сволочью, сейчас ласкает ребенка и целует его в щеки, обнимает своими сильными руками, смеется так, что дух захватывает.
Никогда бы не подумала, что он может быть таким прекрасным отцом и… таким настоящим человеком. И сердце вдруг сильно сжалось, улыбка исчезла, закралась мысль, что, когда слишком хорошо… может стать плохо и очень больно.
– Мне страшно.
Он поднял на меня взгляд пронзительно серых глаз и прижал к себе Джейсона.
– Ты не останешься одна. С тобой столько женщин и детей. С тобой Ваал. Он будет охранять. Жизнь отдаст, если потребуется.
Ваал – это доберман, тот самый, который уцелел из всей троицы и спас ребенка от тумана. Пес, который не внушал мне ничего кроме ужаса и который уже несколько ночей спал у нас под дверью.
– Я нашел их в лепрозории. Трех щенков. Их мать умерла с голода, а они пищали возле ее тела тощие и полуживые. Выкормил их. Отдавал свою порцию еды. Они мои братья. Мы пережили вместе и смерть, и лють, и восстановление Адора. Он выжил… мой мальчик…. выжил и нашел меня. Остальные мертвы… жаль, я не смог похоронить их в склепе.
Я подошла к Моргану и забрала у него Джейсона.
– Когда-то я думала, что у тебя нет сердца… а теперь мне кажется, мое такое маленькое по сравнению с твоим.
Усмехнулся и привлек к себе одной рукой.
– Наверное, потому что я долгое время любил за двоих, и оно выросло… так как твое долго молчало.
Подняла голову и посмотрела ему в глаза.
– Я люблю тебя, Морган. Безумно люблю. И буду ждать, когда ты вернешься. Мы все будем тебя ждать.
Прижал меня к себе сильнее, провел ладонью по спине и сдавил затылок, заставляя спрятать лицо у себя на шее, перебирая мои волосы.
– А я тебя не люблю, Ждана. Я сам не знаю, что я к тебе чувствую. Знаю только, что без тебя все это ничего не стоит и не имеет смысла.
Говорят, что слова ничего не значат, но сейчас эти слова значили для меня так много, что казалось, я готова за них умереть. Я жадно их впитывала в себя, запоминая, чувствуя, как каждая буква прожигает меня изнутри, оставляя после себя следы-шрамы. Как много он умел отдавать, так невыносимо много, что казалось, я шатаюсь от обрушившегося на меня безумия. И мне хотелось отдать еще больше… отдать всю себя и все, что является мной.
– Все. Надо уходить.
Быстро поцеловал меня в губы и попытался высвободиться из моих объятий, но я не могла их разжать. Улыбнулся и расцепил мои пальцы, целуя их и отпуская мои руки.
– Ждите меня.
***
Самое сложное – это ждать, самое невыносимое – считать минуты, секунды и ждать. Но меня грела мысль о том, что все будет скоро окончено, и о том, что внутри меня живет новая жизнь. Это было настолько ошеломительно, настолько непредсказуемо и неожиданно, что я не могла в это поверить… Но и не поверить тоже не могла. Чувствительность, слезы, аппетит, вес, тошнота и недомогания, плотный живот, похожий на небольшой мячик… Боже, неужели это происходит со мной? Неужели Я жду ребенка. И мне хотелось рыдать от осознания, что так и есть. По вечерам я рассказывала сказки им обоим… моим детям. Одному нерожденному и второму до боли родному.
– Элиза, моя дочь… она вся горит… та рана не заживает. Мне кажется, стало только хуже. Она молчала, чтобы не пугать меня, а сегодня мы пошли по дрова, и она упала, не смогла идти.
Я вскочила с постели, бросив взгляд на Джейсона и стараясь не думать о тошноте.
– Где она?
– Я притащила ее домой, она в келье. Нога опухла и покраснела.
– Не волнуйся, сейчас все посмотрим. Все будет хорошо.
Придерживая Ирис за руку и понимая, что вряд ли все будет хорошо, если все так, как говорит мать. Сара лежала на кровати зажмурившись и сжав кулачки. Я склонилась к ее ноге и чуть не застонала от отчаяния – так и есть, у девочки рваная рана, в которой началось заражение… и я ничего не могу с этим сделать. Я даже ногу отрезать ей е смогу….
«Памир-трава» вздрогнула, оглядываясь по сторонам и снова склоняясь к девочке. Трогая ее горячий лоб.
– У нее жар. – пробормотала я и снова посмотрела на Ирис.
– Что делать? Это опасно?
Я кивнула, но вслух проговорила:
– Нет, просто нужны лекарства. Я схожу за ними.
Вышла из кельи, за мной следом Ирис бледная, как простыня.
– Что там?
– Заражение. Вы должны были сразу мне сказать, что рана плохо заживает. Можно было почистить.
– И что мне делать? Ты спасешь ее?
В отчаянии заломила руки, глядя на меня с диким отчаянием и надеждой.
– Не знаю… мне нужно лекарство… а его у меня нет.
Вышла на улицу, вдохнула холодный воздух. Ирис вышла за мной, стоит сзади и молчит, а я чувствую, как становится тяжело дышать от жалости к ней и понимания, чем все может закончиться.
– Останься с Джейсоном, а я схожу за памир-травой к сухому дубу.
– Все замерзло… ее там может не быть.
– Будем надеяться, что она там.
– Одна пойдешь?
В этот момент что-то холодное ткнулось мне в ладонь, и я вздрогнула. Возле меня стоял Ваал и, вытащив язык, пытался привлечь мое внимание.
– Нет, не одна. С Ваалом.
– Это опасно, туман… туман может застать тебя в пути.
– Не застанет. Он только недавно прошел. Значит, у меня есть около восьми часов.
Потрепала пса между ушами и сунула ему в пасть кусочек вяленого мяса.
– Ну что? Пойдем прогуляемся?
***
Я не помнила дорогу, но что-то внутри помнило ее вместо меня. Вело вперед, подталкивая и заставляя петлять между деревьями. Холод опускался все ниже, и я начинала замерзать, прятала руки в рукава, не спасали даже рукавицы, а шарф скрывал половину лица. Ваал прыгал то впереди, то рядом со мной, весело играл с палкой и уже не казался мне таким большим и страшным.
– Как думаешь, как скоро вернется твой хозяин?
Пес пошевелил ушами и склонил голову на бок.
– Где Морган, Ваал? Где?
Поскуливая, пес бросился вперед, нюхая снег, воздух и как будто разыскивая что-то, потом растерянно вернулся ко мне.
– Нету… но он вернется. Обязательно. Я точно знаю. Он обещал, если мы ждем. Ты ведь ждешь его? Да?
Завилял хвостиком и опять заскулил.
– Ничего, дождемся.
Мы приближались к старому дубу, я уже видела его издалека. Шагнула в круг из камней и чуть не застонала от разочарования – все покрыто белым покрывалом. Опустилась на колени, разгребая руками снег, пытаясь добраться до земли. Пальцы сводит судорогой от холода, и хочется отогреть их, спрятать, но я продолжаю рыть… пока не увидела зеленые листики и не поверила своим глазам. Закричала от радости. Пока я откапывала траву, Ваал рыл снег вместе со мной, помогая и весело прыгая рядом. Я собирала растения в кусок ткани, стараясь не думать об усталости, не обращая внимание на головокружение, пока вдруг не пересохло в горле и не потемнело в глазах. Достала флягу из-за пазухи, поднесла к губам – а там лед. Чеееерт. Ноги подкашиваются и колени дрожат. Опустилась в снег и набрала пригоршню, сунула в рот, разжевывая и глотая талую воду. Отдохну и дальше пойду. За пару минут не замерзну. Прикрыла веки и вдруг услышала рык, Ваал стоял рядом со мной, ощетинился и рычал. Я встрепенулась и дернулась, когда увидела перед собой пожилую женщину, закутанную во все черное, с клюкой в руке, ее голова чуть тряслась, она смотрела на меня белесыми глазами.
– Устала, девочка? – голос надтреснутый, сухой.
Я кивнула и снова потянулась к снегу.
– Замерзла… сейчас дам попить, быстро на ноги тебя поставлю.
Достала из котомки флягу, открыла крышку и налила в железную кружку дымящийся напиток. Протянула мне, и я взяла кружку в руки. Безмерно благодарная за горячее питье. Почему-то мне не казалось чем-то странным ее появление и очень хотелось выпить горячий напиток.
– Спасибо.
Поднесла ко рту и вздрогнула от ужаса – в кружке оказалась ярко-красная жидкость. Густая, как кровь. Я уронила кружку, и кровь пятном расползлась по снегу, заполонила все вокруг, превращая поляну из белой в красную. Всмотрелась в нее, каменея от страха, и как будто увидела Моргана, лежащего в луже крови, раскинувшего руки, с широко открытыми глазами, смотрящими в голубое небо.
Я закричала и резко распахнула веки. Рядом все так же рычит Ваал, старухи нет, и в руках у меня пусто, только фляга со льдом. Вокруг снег. Белый. Никакой крови. А на душе тревога, на душе дикая тоска, невыносимая. Кричать хочется, стонать, рыдать, и ощущение реальности не покидает.
Я должна его найти… не так с ним что-то. Или будет не так. Вещий сон этот… потому что внутри стало пусто и жутко. Я из-за пазухи завернутую во влажную тряпку траву достала и присела перед Ваалом на корточки.
– Отнеси Ирис. Возвращайся в монастырь. Слышишь, мой хороший? Иди.
Пес не сдвинулся с места.
– В монастырь иди! Отнеси траву Саре! Умрет она без нее! А я Моргана искать пойду… мне надо срочно! Я нужна ему!
Голову наклонил и смотрит на меня.
– Иди! Ты слушать меня должен. Спаси Сару. Отнеси траву!
И в глаза ему смотрю, словно в душу собачью заглядывая. Тряхнул головой, повел ушами, пасть разинул и осторожно взял сверток.
– Вот так… да, неси. Ты ее спасешь, а я Моргана.
Поцеловала пса в лоб, потрепала между ушами. Он пошел вперед. Несколько раз оглянулся, потоптался на месте и наконец-то побежал, а я выдохнула и посмотрела на звездное небо. Пусть укажут мне звезды дорогу к Чернану. Я дойду. Должна до утра дойти. Там… в моем видении был день… и я готова молиться кому угодно, лишь бы это видение было из будущего, а не из прошлого.
ГЛАВА 18
Тишина вокруг. Только ветер шумит и снег шуршит, опускаясь на деревья, а с них соскальзывая вниз. Лапы елей раскинулись в стороны, заслоняя дорогу, цепляясь за мою одежду, за волосы, хлещут меня по лицу. Куда бегу – не знаю. Ноги сами ведут. К нему. Кажется, я могу найти его с закрытыми глазами. Спотыкаюсь, падаю, успевая выставить руки вперед, чтоб животом не удариться. Приподнялась, всматриваясь в рассвет, в небо, окрашивающееся в золотистый цвет. Быстрее, надо бежать быстрее. Встала с колен, пошатнулась, снова опираясь на снег и вставая, опять побежала.
Выбежала из леса и, задыхаясь, смотрю на ристалище, усыпанное телами людей и лошадей. Где-то стоны раздаются, едва слышные, где-то предсмертные вопли агонии. И весь этот жуткий шум пульсирует у меня в голове, отдает болью в виски, и глаза лихорадочно ищут, не моргая, не в силах моргнуть. Я ведь добежала? Успела? Он где-то близко. Но не здесь. Не среди них. Неееет! Еще не день… утро. Всего лишь утро.
Посмотрела вверх, подняв тяжелую голову, прямо на бездну, разверзшуюся над головой и извергающую на мою голову хлопья белого снега мягкого, пушистого и такого холодного. На макушки елей, исчезающие в мареве сизом, протыкающие нависшие облака, и сквозь дыры, как сквозь решето, сыплются белые звезды. Только красота их мрачная и холодная. Неживая. Они укутывают поникших воинов пушистым ковром, убаюкивая в последнем сне.
Тяжело, со свистом дыша, осмотрелась по сторонам… не в силах заставить себя поверить в то, что все погибли… что Морган встретил здесь свою смерть, и я не успела. Бросилась к телам, всматриваясь в мертвецов, перешагивая через них и стараясь не зарыдать от бессилия и ужаса.
Насколько все равны после того, как перешагнули грань в иной мир. Смертельные объятия, сцепленные руки врагов, оскаленные рты, сжатые в окоченевших пальцах мечи, и все в крови потонуло, как в моем видении. Все больше не имеет смысла. Все, за что они воевали, для них обратилось в тлен.
Вглядываюсь в застывшие лица, в широко распахнутые глаза и, в отчаянии подняв голову, закричала:
– Моргаааааааан!
Так, что горло заболело и голос сорвался, хотела закричать еще раз и не смогла. Только смотреть на жуткое поле… И вдруг увидела вдалеке отряд. Всадники выскочили из-за деревьев, без шапок, окровавленные, верхом на взмыленных лошадях. А впереди них самый безбашенный, самый сумасшедший, мчится во весь опр. Узнала… и сердце зашлось от радости. Живой! Я успела, и он живооой! И сил нет никаких без него больше. Бежать так, чтоб дух захватило, так, чтоб расстояние между нами сокращалось все быстрее. Упасть в объятия и зарыдать от облегчения. Как же он близко. Почти рукой подать. Подхватила платье, помчалась что есть мочи, задыхаясь от счастья, спотыкаясь и цинично не глядя под ноги… потому что у счастья нет совести, нет сострадания, нет сочувствия, оно настолько ослепительно, что не видит грязь и тьму. Так и для меня исчезли тела, исчезла кровь, исчезло понимание, что здесь погибли сотни воинов… и это их последнее пристанище. Падая и спотыкаясь, поднимаясь и утопая в сугробах, чувствуя, как всюду забивается снег, как промокли мои юбки, ноги, рукавицы.
Сбоку что-то сверкнуло, и я на секунду обернулась, и сердце тут же зашлось от испуга – на холме за деревьями я заметила несколько всадников. Один из них вытащил из-за спины стрелу и вложил ее в арбалет. Я повернулась и посмотрела на Моргана, который заметил меня и, соскочив с коня, бросился мне навстречу. Бежит, сломя голову, позади него плащ развевается, без шапки и шлема, волосы снегом припорошены, мощные сапоги утопают в снегу. Он на ходу сбрасывает перевязь с мечом, чтоб бежать легче было, колчан со стрелами и ко мне с радостной улыбкой на лице.
Обернулась снова и увидела, как всадник целится, как наводит арбалет. Побежала быстрее. Хочется закричать и не могу ни слова крикнуть, вместо слов хрип вырывается… опять взгляд на всадника на холме. Хочется, чтоб замертво упал, чтоб его деревьями привалило. И даже ветер пригнул их ниже, словно ломая и завывая в макушках елей, но руку огнем охватило и перед глазами помутнело. Ветер еще раз ели придавил и успокоился, а я опять на Моргана смотрю, на то, как он радостно улыбается и ничего кроме меня не видит, руки раскинул. Сумасшедший. Обо всем забыл… И больно от мысли, что никто и никогда не любил меня так, как он. Единственный, мой, родной. Все за меня готов отдать. И отдал.
И снова взгляд на проклятого всадника, тот замер, натянул тетиву, прицелился еще раз. И я знаю, в кого он целится. Знаю… С горла готово вырваться НЕЕЕЕЕТ. Еще один отчаянный рывок и с рыданием очутилась в его руках.
В ту же секунду ощутила, как меня пронизало адской болью. Как что-то впилось мне в спину и глубоко вошло внутрь.
Глаза широко распахнула, успевая заметить новый шрам на его щеке, иней на ресницах, свое отражение в счастливых глазах, улыбку на чувственных губах. Мой мужчина. Всегда моим был. Не важно где. Не важно в какой реальности.
– Лизааа, – всматривается мне в глаза, а я изо всех сил цепляюсь ему в плечи, чтобы не упасть, чтобы впитать его слова последние мне, – мы победили, слышишь? Мы победили! Карл мертв! Королевство наше, Лизааа. Девочка моя. Ты слышишь?
Талию мою сжимает крепко так, что дышать нечем и в груди что-то торчит, мешает слово сказать. Или я от боли даже прошептать ничего не могу, и дыхания не хватает, перед глазами темнеет, я только его глаза и вижу, цепляюсь за них изо всех сил. В горле что-то клокочет, вот-вот захлебнусь. Но все же я успела…
Морган лицо мое гладит, волосы, всматривается в меня.
– Теперь все хорошо будет. Да?
Киваю и крепко держусь за его плечи, ноги подкашиваются и в ушах нарастает гул.
– Люблю…тебя, – из последних сил и почувствовала, как по подбородку что-то потекло, а лицо Моргана исказилось, как от боли. Он зубы стиснул и дышит сипло, замер весь, окаменел. Взгляд мой держит, подхватив, когда обмякла в его руках.
– Ждана… нет…нетнетнетнет…. не сейчас. Пожалуйста… не сейчас.
Растерянно смотрит куда-то позади меня и снова на меня.
– У нее стрела в спине… Уилл!
– Вижу… нельзя вытаскивать… тогда быстрее…
Он не договорил. Голос сорвался.
– Что мне сделать? Что сделать, скажи? Лизаааа! Как спасти тебя?
Никак… змея не позволит… и травы нет. Вот она – плата за его жизнь… Как быстро. Как не вовремя. И не только меня.
– Маленькая моя, не сейчас… слышишь, не сейчас. Пожалуйста.
На руки поднял и несет куда-то.
– Мы ее вытащим, и ты будешь жить… будешь да. Аааааааааааа.
Не буду. Смертельная рана. Я кровью истеку, прежде чем солнце окончательно взойдет.
Голову задрал, взвыл. И я знаю, что он понял.
– Будь оно все проклятооооо! – снова на меня смотрит. – Дыши! Да! На меня смотри, девочка моя, ведьма маленькая. Я тебя не отпущу, слышишь. Никогда не отпущу одну.
– Холодно, – прошептала и сжала его руку у себя на животе. – Нам.
– Сейчас…сейчас я вас согрею.
– Позаботься о Джейсоне…
– Мы вместе позаботимся. Вместе.
Содрал с себя плащ, опустился в снег и меня к себе на колени уложил, укутывая, прижимая к себе. В сизых глазах своя личная буря, свой ливень дрожит. Мой сильный дьявол плачет… и я вместе с ним, руку его так и держу на своем животе. Так и не смогла я тебе родить малыша, Морган… ни здесь, ни там.
– Прости меня, Ждана!
Рывком к себе прижал, зарываясь лицом в мои волосы, ероша их и содрогаясь всем телом, – прости, не уберег вас… не уберег… будь все проклято, не уберег!
Дышит сквозь зубы, рвано, быстро, со стонами. И я слышу, как шуршит что-то в снегу, в деревьях, мне страшно и хочется сильнее к нему прижаться. Чтоб держал крепче, не отпускал.
– Помнишь…помнишь, как ты говорил.
– Что говорил?
Ловит губами мои пальцы, глядя мне в глаза, не отпуская.
– Говорил… что будешь меня ждать.
Кивнул и стиснул челюсти, побледнел, губы кусает и дрожит весь.
– Буду. Сотню лет ждать готов. В этой жизни, в следующей и, скорее всего, ждал в сотнях других.
Мы оба знаем, что я умираю. Но мне почему-то не страшно. Теперь я точно знаю, зачем появилась здесь.
– Морган!
Он поднял руку, не давая Уиллу говорить, не переставая смотреть мне в глаза.
– Агнес мертва… со мной священник.
Я вижу, как Морган прижимает к щеке мои окровавленные пальцы, и на его смуглой коже остаются следы, как тяжело ему дается каждый вздох.
– Выйдешь за меня, Ждана? Молчи… просто кивни… О, Господи! Почемуууууу?! Почемууу… когда я был так счастлив… почемууу?! Почему она, а не я? Почему ты не дождалась меня там, Лизааа… это должен был быть я. Яяяяяяя!
Сжала его пальцы, привлекая внимание, кивая.
– Быстрее. У нас мало времени. Сделай это, святой Отец! Обвенчай нас!
И их голоса исчезают, растворяются. Я их то слышу, то нет.
– Ждана…Лизаааа, посмотри на меня, не уходи. Посмотри. Скажи – да…
Киваю, закатывая глаза и пытаясь удержать его взгляд, пытаясь до последнего держаться за этот взгляд. Потому что с ним не страшно. По руке что-то проползло и исчезло. Запястье больше ничего не сжимало.
– Пока смерть не…
– Обручит нас… Поцелуй меня.
Морган прижался дрожащими губами к моим губам. Жадно, страстно. Выдохнула и почувствовала, как закрываются веки, услышала оглушительный нечеловеческий вой… он становился все тише и тише, пока совсем не исчез.
***
– Скоро туман придет…
Сказал Уилл, и Морган посмотрел на него страшными глазами.
– Тихо. – оборвал его шепотом и отвел взгляд, снова всматриваясь в умиротворенное лицо Ждана, покоящейся у него на груди. Ветер играет в ее волосах, путает в них снежинки.
– Что?
– Ты её разбудишь!
Прижал к себе тело Ждана, сильнее укутывая в плащ, откидываясь назад и прислоняясь спиной к ели.
– Она уже не проснется, Ламберт. Давай вместе закопаем ее и вернемся в монастырь. По весне на этой поляне цветут прекрасные цветы. Они бы ей понравились. Да упокой господь ее душу и нерождённого младенца.
– Замолчи, я сказал! Не мешай им спать!
Шикнул на Уилла, нежно погладил живот Ждана, и Блэр осенил себя крестным знамением, попятившись назад от жуткого взгляда герцога. Прошло уже несколько часов с той секунды, когда сестра Уилла сделала свой последний вдох в губы своего мужа, и от адского вопля Ламберта содрогнулась земля. Жуткий, невыносимый крик. Нечеловеческий и страшный. Уилл никогда его не забудет. Ничего страшнее он в своей жизни не слыхал.
Морган целовал ее губы, прижимал к себе, гладил ее живот, лицо, волосы и орал.
А Уилл и уцелевшие воины стояли молча, сняв головные уборы, и смотрели на это горе, которое выглядело намного страшнее, чем вся смерть вокруг них, разбросавшая свои ужасные трофеи по всему полю.
Но одно дело, когда умирают солдаты, а совсем другое, когда молодая и красивая женщина, ожидающая малыша. Она закрыла собой Ламберта. Стрела предназначалась ему. И понимание этого сводило герцога с ума. Да, они поймали уцелевших тварей и жестоко с ними расправились, но Лиз это уже не вернет.
Маленькую Лиз, такую милую и добрую… Он видит ее бледное лицо, ее тонкие руки, все еще обвитые вокруг шеи обезумевшего Моргана, который так и не выпустил ее из рук. Видит и не может поверить, что она действительно мертва, а не спит на груди у своего мужа.
Вдалеке зашуршали деревья, и хлопья снега взметнулись вверх от порыва ветра.
– Холод приближается. Надо уходить, – прошептал и понял, что безумие овладевает и им. Ему тоже страшно разбудить Элизу. Такую маленькую и хрупкую в руках герцога.
– По закону ты можешь быть регентом, пока Джейсон не достигнет совершеннолетия. Прекрати войну, Уилл. Сделай это.
– Нет… мы сделаем это вместе, брат.
Морган прижал к себе Ждана сильнее и закрыл глаза, прислоняясь щекой к ее припорошённым снегом волосам.
– Уходи. Я обещал ей, что никогда ее не отпущу.
– Ей уже все равно!
– Нет… не все равно. Она здесь… ты просто ее не видишь и не чувствуешь, как я. Она ждет меня. Они ждут.
Запрокинул голову и снова положил ладонь на живот Лиз.
Когда солдаты скрылись за деревьями, а туман пополз по снегу, закрывая макушки елей, накрывая тела покрывалом, Морган встал на колени вместе со своей ношей. Повернулся лицом к туману.
– Как и обещал. Никому и никогда не отдам тебя. Ты моя, Ждана… мояяяяяя…. навечно!
И все закрыло белой пеленой, плотной, как молоко. Несколько минут ледяной воздух напоминал застывший кисель, а потом начал постепенно рассеиваться.
Они так и стояли вдвоем, как каменная статуя. Мужчина с женщиной на руках. Покрытые инеем, сросшиеся друг с другом.
Они никогда не узнают, что это был последний туман, опустившийся на землю… не увидят, как уже через несколько часов снег начал таять….
…А через месяц на этом месте стояли два камня, возле них пробилась трава и показались первые весенние цветы…
ГЛАВА 19
В чертоге павших королей
Танцевала Дженни в окружении призраков:
Тех, кого она потеряла и кого обрела,
Тех, кто любил её больше жизни.
Те, кто однажды ушёл безвозвратно,
Чьи имена она не могла воскресить в памяти,
Кружили вокруг средь хладных старых камней,
Прогоняя прочь её скорбь и страдания.
И ей хотелось лишь остаться здесь навеки,
Ей хотелось лишь остаться здесь навеки.
И длился их танец весь день и ночь,
Под снегом, покрывшим чертоги,
Сменились зима и лето, и вновь опустилась зима,
Пока не пали сокрушенные стены.
И ей хотелось лишь остаться здесь навеки,
Ей хотелось лишь остаться здесь навеки,
И ей хотелось лишь остаться здесь навеки,
Ей хотелось лишь остаться здесь навеки.
(с) Перевод песни Jenny of Oldstones (Florence and the Machine)
– Как обидно… а ведь малыш еще жив. Я слышала, как сердечко бьется.
Произнес женский голос. Довольно молодой.
– Но он слишком мал, чтобы мы могли его спасти, Ань. Жизнь, увы, несправедлива.
– Да… Восемнадцать недель. Мне жаль ее мужа… он пронес ее тяжело раненый с травмой головы, более шестидесяти километров. Дорогу перекрыли из-за обвала, и ему пришлось идти до окружной. И… и все зря…
– Он в тяжелом состоянии, потерял много крови и обморозил ноги. Еще не пришел в сознание. И вряд ли придет. Он агонизирует. Ему осталось от пары часов до пары суток.
– Да, Георгий Васильевич сказал мне… И ребеночек погибнет… как же жаль. Может, оно и к лучшему… что они все… Такое горе пережить очень трудно. Ты записал время смерти?
– Да. Все зафиксировал. Накрой ее. Сейчас позову санитара, увезет тело в морг.
Я их слышала, понимала и одновременно не понимала. Голоса стихли, а я не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Они были словно каменными. Постепенно их начало покалывать, пощипывать, как после онемения. И чувствительность начала возвращаться. Как будто после сильного мороза отходят конечности.
Я сделала резкий вдох, такой сильный, что услыхала его вместе с собственным стоном. Открыла глаза и увидела перед ними белую пелену, взмахнула в панике руками – пелена оказалась осязаемой, и я сдернула с себя простыню.
Уселась на постели. Шумно и тяжело дыша, глядя перед собой застывшим взглядом. Все звуки доносятся как будто их исказили и растянули, как сквозь вату или толщу воды. Медленно повернула голову в бок и увидела отключенные аппараты жизнеобеспечения, посмотрела на свои руки – они в кровоподтеках и следах от иголок, перевела взгляд на ноги и вскрикнула – на одной из них бирка торчит. Сдернула ее и поднесла к глазам. О Боже! Там стоит дата моего рождения и…. смерти. Я встала в полный рост и чуть не упала, колени подогнулись, и я удержалась за кровать, чувствуя головокружение, дикую слабость и мурашки на всем теле. Я вернулась… я снова в своем мире и в своей реальности.
Ручка двери повернулась, и в палату вошел санитар, что-то насвистывая. Когда увидел меня, замолчал, его глаза широко распахнулись. Так широко, что казалось сейчас повылазят из орбит. Он открыл рот, а закричать не смог.
Значит, я таки умерла… Или, по крайней мере, они так считали…. МОРГАН! МИША! Они о нем говорили, говорили, что он… О Боже!. Я бросилась к санитару и тряхнула его за плечи.
– Где Михаил? Мой муж! Где он? Мы попали в аварию вместе!
Тот стоит и моргает, смотрит на меня сумасшедшим взглядом, челюсть нижняя трясется, побледнел до синевы.
– Да, я живая. Так бывает. Кома. Все дела. Отомри уже! Где муж мой? Где он?
– Эээээ...
Он явно начал заикаться. В палату вошла медсестра и тоже чуть не заорала.
– Только не падайте в обморок! – но она обмякла, и санитар ее подхватил под руки.
Черт с вами! Идиоты! Выбежала из палаты и бросилась в соседнюю. Распахнула дверь, затем в еще одну и еще. Пока не ощутила, как будто удар в солнечное сплетение. Где-то доносился монотонный звук. Так пищат аппараты, когда кто-то… когда кто-то умирает. Я помчалась туда. Не знаю почему, как что-то потянуло за руку, за самое сердце, заставляя распахнуть дверь и заскочить в помещение.
Врачи столпились вокруг постели, кто-то делал искусственное дыхание человеку на постели, двое других схватили дефибриллятор. Я оттолкнула одного из врачей и склонилась над Морганом… над моим Мишей. Над моим мужчиной. И какая к черту разница, где мы и как его зовут. Это уже не имеет никакого значения. Его лицо было цвета снега и льда, а веки отливали синевой. Он… он не дышал и выглядел так… так, словно… И мне не хотелось в это верить… не хотелось принимать то, что он уходит… Я склонилась над ним, над его губами и прошептала срывающимся голосом.
– Я здесь… я дождалась… не уходи… слышишь? Не уходи! Родной мой, любимый мой. Здесь. Жива. Чувствуешь меня? – осыпала его лицо поцелуями, сжала его руки, обвитые проводами и жгутами.
– Кто это? Уведите ее немедленно!
– Да! Уберите отсюда эту женщину!
Но я оттолкнула того, кто попытался меня отодрать от Миши. И вцепилась в руки мужа, не давая себя оттащить.
– Как же так? Каааак? Я здесь… а ты уходишь. Вернись…
Но аппарат продолжал пищать монотонно ровным звуком. В палату заскочила та самая медсестра.
– Она….она… ее смерть констатировали час назад.
Дефибриллятор убрали, а я сжимала его холодные пальцы, прижимая их к щекам.
– Я жива. Я здесь. Только не уходи. Ты обещал, что не оставишь меня. Обещал мне, Мишаааа. Ты обещал! Я люблю тебя! Я так безумно тебя люблю!
– Запишите время смерти…
И в эту секунду что-то пискнуло, меняя тон, громче, выше, чаще. Подняла голову и посмотрела на экран, потом снова на Мишу. Дааааа! Возвращайся ко мне! Давай!
Врачи снова начали суетится, бегать вокруг нас, ставить капельницы. А я так и сжимала его руку, глядя в глаза и тяжело дыша.
– Невероятно! Это… это что-то невероятное! Я не верю, что видел это своими глазами. Они же были мертвы. Оба. Она и потом он.
Но я их не слушала. Я всматривалась в лицо мужчины, лежащего передо мной. В маленький шрам под каймой волос на лбу, на четкую линию губ, на подрагивающие ресницы. Как будто не было того времени и этого. Как будто мы с ним вне его. Вне всяких измерений.
– Елизавета… вам нельзя долго стоять. Пройдемте со мной. Нам нужно взять анализы… За ним присмотрят. Кризис миновал.
Я повернулась к врачу и подпрыгнула от неожиданности. На меня смотрел Чарльз. Это был он. Или этот человек очень сильно на него похож. Я перевела взгляд на Мишу и снова на врача.
– Меня зовут Георгий Васильевич. И я ваш лечащий врач. Мы с Мишей учились вместе… и я приложил максимум усилий, чтобы спасти его. В любом случае, это чудо, то, что он жив…. чудо самое настоящее.
– Что с ним? И… и со мной?
– У него травма головы, рваная рана в боку, ожоги и обморожение ног. Пока он вас нес, потерял много крови и обморозил ступни, так как идти пришлось без обуви. У вас… предположительно внутреннее кровотечение, отек легких и выкидыш.
Скептически осмотрел меня и приподнял одну бровь.
– Но теперь я в этом очень сомневаюсь. Надо провести обследование. И… вы знаете точно срок вашей беременности?
Я невольно схватилась за живот и чуть не всхлипнула.
– Выкидыш?
– Предположительно должен был быть.
Прижала ладони к животу и смотрела на врача взглядом полным отчаяния.
– Мы провели ультразвуковое исследование, и, исходя из полученных результатов, у вас одноплодная беременность с одним живым плодом, предположительно мужского пола. Срок восемнадцать-девятнадцать недель. Но… в случае вашей смерти, он считался бы нежизнеспособным вне материнского организма.
Я почувствовала, как по щекам потекли слезы и посмотрела на Мишу – вокруг него крутилась медсестра и датчики попискивали равномерно и спокойно.
– Я хочу остаться рядом с ним.
– Это исключено.
– Вы сказали, что учились вместе… разве вы не можете сделать одолжение? После всего, что было… мне необходимо находиться рядом.
– Останьтесь на несколько минут. Нам нужно вас обследовать. Вас и ребенка. Убедиться, что все хорошо.
Когда врач вышел из палаты, я подошла к Мише и села на краешек его постели, сплела его пальцы со своими.
– Ты, наверное, в это не поверишь… я и сама не верю. У нас будет сын. Слышишь, Миша… сын…
Он распахнул глаза внезапно, широко, выгнувшись дугой на постели. И я тут же склонилась над ним
– Я здесь. Я с тобой.
Он не мог никак отдышаться, не мог сфокусировать взгляд на мне, его всего трясло. Пока вдруг не встретился со мной взглядом и не притянул с рыком к себе, выдирая иголки из вен, сжимая меня сильно дрожащими руками.
– Живаааа… моя девочка, ты жива. – шепчет хрипло, стонет каждое слово, – С ума сойти… живая. – сопит, рвано дышит и весь дрожит – Мне снился страшный сон… жуткий. Я видел, как ты умираешь у меня на руках. Вокруг холод адский и ты истекаешь кровью. А потом этот туман. Я орал, как безумный…. орал над твоим телом.
У меня сердце зашлось… Я поняла, что он видел. Видел меня глазами Моргана. Значит, я не ошиблась… не ошиблась. Нет Моргана и нет Миши… нет имени. Есть он… есть тот, кого я обречена любить вечно.
– Я жива, и ты жив… и наш мальчик тоже жив.
Смотрит с неверием… а я качаю утвердительно головой.
– Да… я жду от тебя ребенка, М…Миша. У нас будет малыш.
Потянул к себе, и я склонила голову к нему на грудь, позволяя длинным пальцам мужа перебирать мои волосы и тяжело вздыхая при мысли о Джейсоне… со мной остались все, кроме него…. все, кроме младенца, которого я полюбила всей душой. Но его взять с собой невозможно…
***
Миша быстро шел на поправку. А у меня ничего не нашли. Ничего кроме совершенно здоровой беременности и парочки ссадин на руках и ногах, хотя Миша утверждал, что вытащил из моей спины ветку дерева, на мне не было никаких следов. На следующий день в больницу сбежалась толпа журналистов. Они пытались пробиться ко мне или к Мише, осаждали здание со всех сторон и даже залазили на деревья, чтобы снимать наши палаты сотовыми телефонами и камерами.
Папарацци занимался помощник Миши – Денис. Он не был ни на кого похож и мне так было намного спокойнее. Иначе казалось, что я потихоньку схожу с ума. Как казалось тоже самое ТАМ. В ТОМ мире. Еще какое-то время я ждала, что могу открыть глаза и оказаться в другой реальности, но этого не происходило… И какая-то часть меня испытывала разочарование. А какая-то понимала с тоской, что там все было кончено… там меня не стало. Там остался только Морган…
Уже перед самой выпиской я ожидала внизу возле приемного отделения наши документы, как вдруг услыхала детский плач. Он доносился издалека. Я вначале подумала. Что это ребенок кого-то из посетителей, но плач доносился из палаты и не прекращался. Анна как раз вынесла мне файл с выписками.
– Здесь рекомендации по лечению. Михаилу нужно будет пройти еще одно обследование через несколько месяцев. Берегите себя. Это чудо, вы понимаете? То, что с вами произошло, настоящее чудо.
Оооо, она даже не представляет, что с нами произошло, и если бы знала, то упала бы в обморок еще раз. И снова послышался плач. Я резко обернулась.
– Разве это не больница для взрослых? Или здесь есть детское отделение?
– Нет… нету. Младенца привез какой-то мужчина… нашел в снегу. Кто-то выкинул малыша на мороз. Вот пока он здесь. Ему оказали первую помощь. Скоро приедут соцслужбы, и его перевезут вначале в детскую больницу, а потом в дом малютки. – она посмотрела на часы. – Простите, мне надо идти.
Анна ушла, а я стояла в коридоре, прижимая файл к груди и чувствуя, как сильно колотится сердце. Ребенок заплакал снова, и я пошла на звук. Отыскивая помещение, ступая неуверенными шагами. Толкнула дверь палаты и, едва подойдя к кроватке, уронила файл, и мгновенно почувствовала, как слезы обожгли горло и глаза. Младенец был похож на Джейсона как две капли воды. Даже такое же пятнышко на маленьком запястье. Он, кричал так горько, так одиноко, так разрывая душу, что я не выдержала и схватила его на руки, прижала к себе, целуя сладко-пахнущую макушку.
– Тшшш, маленький мой, сладенький, мама здесь.. тшшшш. Ребенок начал успокаиваться и прятать личико у меня на шее. Вертеть головкой, как это делал Джейсон.
– Эй! Вы зачем его взяли?
Обернулась с малышом к санитарке, стоявшей в дверях.
– Хватаете, к рукам приучаете, а нам потом слушать этот ор. Детдомовских на руки не берут, ясно?
– Он не детдомовский! – сказала я и покачала ребенка, чувствуя, как маленькие ручки обнимают меня за шею. – Он мой.
Ее глаза округлились, и седые брови приподнялись вверх.
– Как это ваш?
– Теперь мой.
***
Кусая губы, я смотрела, как Миша пытается идти самостоятельно по коридору, делая неуверенные шаги все еще израненными ногами. А я иду к нему навстречу с ребенком на руках. Счастливая и в тоже время ужасно напуганная тем, что он может отказаться забрать малыша…
– Кто это…?
– Я… видела его, когда лежала в снегу. Видела этого малыша там… в своих видениях. Я не могу оставить его здесь… скажи, мы можем… мы… ты бы мог усыновить его вместе со мной? Я должна это сделать… он мой, понимаешь? Я знаю, это звучит странно. Но… я не могу объяснить.
И посмотрела Мише в глаза. Он, сильно хромая, подошел ко мне и сжал мои плечи.
– Здесь много чего странного произошло… И я сам видел много странного… Ты считаешь его своим?
Кивнула и ощутила, как становится горячо в груди, как першит в горле и щиплет глаза. Точно так же, как уже было. Его лицо… его выражение глаз. Оно такое же. И это не дежавю. Нет. Это те же слова.
– Если ты считаешь его своим, то для меня он свой.
– Ты… ты такой…
– Какой?
Он улыбнулся, и мне захотелось зажмуриться.
– Мой.
Потянулась к нему и потерлась носом о его нос.
– Твой, Ждана. Иначе и быть не может. Только твой.
– Простите.
Мы оба обернулись – медсестра Анна стояла позади нас.
– Там какой-то мужчина хочет видеть вас, Елизавета.
– Какой мужчина? – переспросил Миша, а я перекинула малыша с одной руки на другую и осмотрелась по сторонам, оборачиваясь назад к стойке информации. И тут же замерла, чувствуя, как сильнее бьется сердце, как оно пропускает удары, и по телу бегут мурашки. Высокий, огромный, как шкаф, мужчина склонился к окошку и что-то говорил девушке администратору. Его рыжие волосы падали ему на лоб, а массивные рябые пальцы сдавили подоконник с такой силой, что казалось, тот треснет.
– Он говорит, что он ваш брат.
___________________________________________
High in the halls of the kings who are gone
Jenny would dance with her ghosts
The ones she had lost and the ones she had found
And the ones who had loved her the most
The ones who'd been gone for so very long
She couldn't remember their names
They spun her around on the damp old stones
Spun away all her sorrow and pain
And she never wanted to leave, never wanted to leave
Never wanted to leave, never wanted to leave
They danced through the day
And into the night through the snow that swept through the hall
From winter to summer then winter again
Til the walls did crumble and fall
And she never wanted to leave, never wanted to leave
Never wanted to leave, never wanted to leave
And she never wanted to leave, never wanted to leave
Never wanted to leave, never wanted to leave
(с) Jenny of Oldstones (Florence and the Machine)
ГЛАВА 20
– У нас был один и тот же отец.
Олег закурил и сделал большой глоток кофе. В этой реальности его звали Олег. А мне все время хотелось сказать – Уилл, и я прикусывала язык и сжимала свой стаканчик с капучино. Мы сидели на улице на деревянной скамейке больничного двора, пока Миша оформлял выписку и договаривался насчет усыновления Жени. Этот вопрос я оставила ему. Он лучше меня знал, куда надавить и как сделать так, чтобы оппонент принял его позицию. И я старалась не думать о том, что нам могут отказать или найдутся родители малыша.
Ведь если судьба столкнула нас снова – это значит, я нужна ему. Ничего не происходит просто так. Ни один поступок не проходит бесследно. Отголоски могут быть и в прошлом, и в будущем.
– Мама мне ничего о вас не рассказывала.
– Рассказывать особо нечего, – он усмехнулся в усы, – у отца был роман с моей матерью, и они расстались. Мать не давала ему со мной видеться, и на каком-то этапе он перестал этих встреч добиваться. Банально и обыденно. Я знал, что у меня есть сестра… потом узнал, что отец умер, и не решился прийти. Обычная человеческая трусость.
– Зачем пришел сейчас?
– Люди взрослеют, умнеют. Я женат, у меня взрослая приемная дочь и маленькая родная. Когда тебя показали по телевизору в новостях, и Света услыхала твою фамилию, то спросила, не моя ли ты сестра… В общем… я… и моя жена… моя семья… мы хотим попробовать… дать шанс… ты бы хотела, чтоб мы общались?
Он был ужасно застенчивым, ужасно рыжим и каким-то невероятно добродушным. Именно эти черты просматривались в Уилле, когда мы познакомились поближе. Он маскировал их и прятал под видимой суровостью. Другие времена, другая жизнь, вынуждавшая людей становиться жестокими и черствыми.
– Вот… вот они. Моя жена Ида и дочь Света.
Протянул мне свой сотовый, и я затаила дыхание, руки чуть дрогнули – жена и дочь Олега были точными копиями Ирис и Сары.
– А…а как вы познакомились?
– Не спрашивай. Это не самые лучшие времена в моей жизни.
Я усмехнулась.
ГЛАВА 21
О свадьбе царской трубили во всю, и до меня доносился переливчатый звон и песни дивные, напеваемые народом. Вся улица усеяна розовыми лепестками одилиска, цветка нежности и невинности.
Каждое утро за мной свита приходит царская, горничные девки, мамки. Сопровождают целой толпой, шлейф от платья несут. А мне кажется, голова сейчас отвалится от тяжести кокошника, разукрашенного золотом, увенчанного камнями драгоценными с ряснами у висков с убрусом, подвязанным сразу под подбородком. Платье тяжелое, твердое, впивается мне в тело.
Вий в зале ожидает за накрытым столом. Рядом с ним по правую руку тетка Григорина сидит, как всегда, во всем черном и ягоды в рот отправляет пальцами, унизанными перстнями.
Она же проверяет еду и питье царя и, если что-то кажется ей подозрительным, кивает на блюдо и его уносят, а потом во дворе слышится истошный вопль повара, которого режут, как свинью, лишь за то, что Григорине показалось, что яства отравлены.
Она же внимательно следит за моим рационом и пристально наблюдает за тем, как я ем.
– Рыбу положи, наследнику силы нужны, чтобы родиться. Ему не только из чрева твоего выбираться, но и из плотного яйца каменного, что внутри тебя растет вместе с драконом-младенцем.
Вий кивает, и мне в тарелку подкладывают рыбу. Я ее и вовсе есть не могу. Воротит от нее. Сразу хочется все содержимое желудка на пол исторгнуть. Никогда рыбу не могла есть, как увижу, так и жутко становится, горло тисками сжимает.
– Золотая, для тебя поймана. Сидор! Неси аквариум, покажи царской суженой, какую рыбу для нее поймали!
Хлопнул в ладоши, и в залу занесли огромный аквариум, в котором металась рыбка, покрытая ярко-оранжевой чешуей с красивым волнистым хвостиком. Казалось, она, и правда, отлита из золота, а янтарные глаза с большими черными зрачками испуганно блестят, как глянцевые камушки.
– Все три на блюдо для тебя живьем зажарены. Эта осталась. Ты знаешь, что это за рыба? Из водоема, где нога человека не ступала, где правит царь морской Властибор.
Я на рыбку посмотрела, и внутри что-то сильно сжалось, как будто всколыхнулось, как будто дышать стало трудно. И я словно вижу, как она, широко открывает рот в сетях рыболовов, а потом беззвучно кричит и плачет. Тряхнула головой и на Вия взгляд перевела.
– Воротит меня от рыбы. Не могу есть. Я лучше мяса. Если можно.
– Пусть мясо принесут, а эту селедку уберите, воняет от нее тиной и дном морским. Вышвырните, пусть дохнет без воды. Говорят, тварь редкая. Пусть у Властибора на одну золотую селедку меньше станет.
Слуги вытащили сачком рыбку и швырнули за дверь на мраморный пол. Внутри аквариума всколыхнулись желтые цветы и потянулись следом за рыбкой, а потом упали на дно.
Вий брезгливо поморщился, и Григорина достала пузырек, открутила крышку и поводила у носа царя тоненькой палочкой, прикрепленной к крышке флакона. Запахло чем-то приторным и неприятным.
– К свадьбе все готово. Пиршество сегодня начнем, а завтра с первыми лучами солнца моей станешь, примешь принадлежность, кольцо и крови моей изведаешь.
Сказал Вий и кубок ко рту поднес.
– Нельзя твоей, – возразила Григорина, – жаль, но нельзя. Убьют младенца чужого самца клетки. Животную кровь ей дашь, подменишь бокал. Остальное в ритуале можно оставить.
– Тогда не будет связи! – Вий подался вперед и ударил кулаком по столу.
– Значит, не будет. Родит, и установишь связь. А пока что, если хочешь на престоле утвердиться – подождешь.
– Прочь пусть идет, – кивнул на меня, – смотреть на нее не могу, чтобы не думать, как она с братом моим кувыркалась.
Я руки в кулаки сжала.
– Лярва Ниянова. Вон пошла!
И на дверь пальцем указал. Я медленно встала из-за стола, вышла за огромные, приоткрытые для меня стражами двери. Они так же с грохотом захлопнулись. Я выдохнула и разжала кулаки. Мать твоя – лярва, и сучка твоя тетка – тоже лярва. Ублюдок проклятый. Неподалеку у моих ног задыхалась без воды золотая рыбка. Я наклонилась, подхватила ее в руки и быстрым шагом пошла по широкому коридору. Пока несла, рыбка хвостом дергала и широко открывала рот.
– Погоди, милая. Сейчас найду воды. Сейчас станет легче.
Когда к хрустальным дверям, ведущим из дворца наружу, подошла, стражники скрестили перед моим носом копья. Противные ящеры-истуканы. Я изловчилась и бросила рыбку в фонтан, бьющий серебряными струями, убегающими в ярко-синий водоем. Золотистая чешуя сверкнула на солнце и исчезла под водой.
Я в палаты свои отправилась. Все эти дни искала, как сбежать отсюда, как знак Нияну дать. Но ни одной лазейки. На ночь из комнаты не выйти, окна зеленой дрянью всегда опутаны, а за дверью стражники и под дверью служки спят.
Едва в палаты вошла, тут же встрепенулись, ко мне бросились утренний наряд снимать, да переодевать в платье для отдыха, косы чесать гребнями.
– Вон пошли! Сама разденусь! – махнула на них руками и перед зеркалом стала, стянула кокошник, швырнула рядом с чаном для купания. Пальцы расстегнули платье, освободилась от пышных рукавов, стянула шелковый подол и вздохнула с облегчением, и вдруг словно издалека услыхала:
– Надобен мне больно приплод Нияновский. Так бы и выдрал из чрева да задушил обеими руками.
– Погодь. Не горячись. РОдит она, дашь ему пару недель пожить и земь его, скажем, с колыбели выпал да убился.
– Может, сам сдохнет на Чар-горе.
– Может, и сдохнет. А коли нет – уничтожим. Но вначале пусть тебя ГОсударем провозгласят и корону на тебя царскую бояре наденут.
Медленно развернулась к чану с водой и увидела, как в нем на поверхности всплывают желтые цветы, похожие на маленькие граммофоны…точно такие же, как остались в зале, в аквариуме.
Я не верила, что слышу голоса Вия и Григорины, так, словно…словно у них там прослушивающее устройство. Посмотрела на воду и словно увидела, как внизу махнула хвостом золотая рыбка. Я ниже наклонилась, а маленькие граммофончики змейкой потянулись вдоль деревянного края чана.
– Кто впустил?
– Не вели казнить, вели миловать! Войско Ниян собрал! Войной на тебя идет! Люд, говорят, за ним тянется, смуту развел брат ваш, Владыка!
– Посмел….таки посмел против меня! Прочь ступай! Вели советникам в зале собираться!
– Мракомира поднимай и сделку с ним обговаривай! Мертвь встанет и за тобой пойдет, тогда ни один из Нияновских и люда не выживет.
– Проклят Мракомир отцом! Не добраться до него!
– Доберешься! Заклинания знаю, подземных змеев, братьев наших, на помощь призову.
– Много захочет Мракомир!
– Зато от Нияна раз и навсегда избавишься. Истребишь вначале его, а потом и семя его, и глядишь, может, Ждана от тебя понесет. Привяжешь к себе, покроешь ее, как только наследников не останется. А Нияново сердце Мракомиру отдашь, чтобы вернуть ему облик человеческий и силу змеиную, и свободу вернешь. Пусть правит в Межмирье, как раньше. Тебе то что.
– За брата своего младшего заступаешься? Вытащить мертвь из-под земли удумала? Но..да, права ты, старая…без мертви мне не управиться. Пора покончить с Нияном!
– Чу…не одни мы…колдовство здесь.
Раздался всплеск, и голоса пропали. Я отпрянула от чана, чувствуя, как бешено колотится сердце, и глядя, как медленно исчезают желтые цвета, как будто их и не было.
Свадебную церемонию ждала в ужасе. Металась по светлице, запертой со всех сторон. Богу молилась, стоя на коленях, только есть ли он здесь, Бог? В этом жутком месте, скорее похожем на Ад. Комнату ведьма запломбировала и ритуалы свои провела, чтоб колдовства не было. Воду заговорила при мне и щепотку какой-то дряни фиолетовой туда бросила так, что облако поднялось к потолку и завоняло эфирными маслами. На меня глазами зыркнула и к двери поплыла.
Утром рано целая свита пришла, одевали в белые шелковые рубашки, сверху сарафан из парчи, расшитый бисером и камнями драгоценными. На манжетах ленты кружевные, волосы косами уложены на голове, как ручки амфоры, и унизаны бусинами, прикрыты сверху кружевной фатой.
На смерть ведут. Нет ничего страшнее венчания этого, нет ничего страшнее предательства, навязанного мне Вием, и планов его жутких насчет Нияна.
Весь ритуал смотрела сквозь кружево фаты, и перед глазами картинка, как выхватываю кинжал из холенных пальцев Вия и себе в грудь вонзаю… а потом сердце дергается. Нельзя мне. Внутри ребенок Нияна. Вот-вот забьется. Зашевелится. Маленький, беззащитный. Родится и…уничтожит его Вий. Только вначале и меня уничтожить придется.
– Клятву произноси, – зашипел на ухо змей проклятый, руку мою стискивая до синяков. От ненависти всю передернуло. Как будто ненависть эта вместо крови по венам течет.
– Ни за что.
– Не произнесешь, на этом алтаре из тебя семя его вырежу, вскрою от горла до лобка и вытащу вместе с кишками! – зашипел протяжно, по-змеиному.
Невольно руками живот от него закрыла. Надо успокоиться. Закончится церемония, и подумаю, я успокоюсь и начну думать. Бежать надо отсюда… придумаю как. Обязательно придумаю.
Глаза закрыла и клятву произнесла речитативом, повторила следом за волхвом, который обряд скреплял заклинаниями и плясками вокруг костров.
– Вот и все. Вот и заключен брак между Вием Великим и Жданой, и ничто его не отменит и не разорвет. Ничто, кроме смерти.
Толпа заверещала, завопила. Цветы в нас принялась швырять и горсти пшена, а им под ноги монеты золотые царские слуги сыпали, и возносили люди имя Вия и мое. За золото чье угодно имя вознесут даже самого жуткого ублюдка. А мне от звучания этих имен вместе дурно становилось, и все внутри сжималось. Предала я Аспида моего, клятву произнесла, отреклась от любимого. Узнает и никогда не простит.
Затем в залу огромную меня увел царь, а вся свита и гости следом пошли. Дождались за дверью, пока Вий на трон усядется и меня жестом пригласит соседний занять. На дрожащих ногах взошла по ступеням и села на мягкие подушки. К ногам поднесли табурет, расшитый золотом, и ступни мои на него поставили. Двое слуг принялись обмахивать нас опахалами и кубок мне поднесли с виноградным соком. От сладости скулы свело, но голова так кружиться перестала.
Дверь настежь распахнули и гостей по одному с подарками начали впускать. Я пальцами в поручни трона впилась и изо всех сил держусь, чтобы не закричать, не зарыдать, или не сползти на пол от слабости и отчаяния.
А на ковер сундуки ставят, ларцы, меха и золотые арбалеты, ткани свертками, кружева и зеркала. Вий улыбается высокомерно, подбородок задрал кверху. Руки мои целуют, поздравляют. Хорошо хоть лица моего не видят. Скрыто оно фатой, и до тех пор, пока ночь брачная не пройдет, нельзя снимать. О ночи и думать страшно…если войдет ко мне, с ума сойду и не выдержу. Наложу на себя руки.
Шествие гостей почти к концу подошло, как вдруг свечи все задуло на мгновение, факелы погасли и снова вспыхнули, а по полу прошли черные вихри пепла и дымки. Вий выпрямился на троне, а придворные несколько шагов назад сделали и глаза закрыли. Вдалеке послышался грохот, как будто что-то тарахтит, серой запахло резко, и дышать стало трудно. Дверь как будто ветром колыхнуло. Все голоса смолкли, и в залу вошел высокий мужчина. Его длинные черные волосы, свисающие из-под низкого капюшона, доставали почти до пола. Сплетенные в мелкие косы, они были похожи на сотни тонких змей, с нанизанными на концах черепами с красными светящимися глазами. Весь закован в черные доспехи, в железных перчатках и в сапогах со шпорами, похожими на лезвия бритвы. Укутан в черный плащ, лицо не видно, только в черноте капюшона поблескивают красным фосфором глаза. От ужаса дыхание перехватило, и я пальцами сильнее впилась в подлокотники. Следом за жутким гостем шла его свита в таких же черных плащах и черных доспехах. А за ними на железных цепях псы с красными горящими глазами и хвостами шипастыми идут. Из пастей валит красный пар и смердит мертвечиной.
Гость напротив трона остановился, и Вий склонил голову набок.
– А вот и брат Мракомир пожаловал. Каков твой дар своему царю?
– Как и было обещано. Вот твой дар.
Из-под плаща вытащил ларец и к ногам царя поставил. Когда наклонялся, я успела увидеть вымазанное то ли краской, то ли татуировками лицо, напоминающее человеческий череп. Выдохнула от страха, и Мракомир оскалился.
– Красива жена твоя, брат…стоила жизни Нияна. Теперь и сам вижу. Принимай свадебный подарок.
Двое жутких слуг откинули крышку ларца, и я чуть не закричала, под хрустальным колпаком билось и пульсировало сердце. Мое в ответ сжалось, заболело и истекло кровью.
– Вот оно – сердце Нияново. Сожжешь сам на рассвете и силу его себе заберешь. Мракомир держит слово. Даже когда оно взято низостью…и братской кровью замарано. Да не мне судить. Сам бы сердце твое выдрал не задумываясь. Но договор есть договор.
Я, кажется, закричала громко, истошно, так, что стены содрогнулись, и на колени к ларцу сползла.
– Унеси жену, Вий…позорит тебя девка…
– Тяжелая она, а зрелище не для слабонервных. Спасибо за дар, Мракомир. Оставайся на пиршество…
– Ключи…
Прогремел голос жуткого гост, и последнее, что я увидела, прежде чем потерять сознание – это черный, длинный, унизанный острыми лезвиями жезл, который лег в ладонь Мракомира.
ГЛАВА 22
Меня оставили совершенно одну в царских хоромах. После свадебной церемонии я больше не могла находиться в своей светлице в башне. Теперь я разделяла с царем центральную часть дворца. Все мои вещи перенесли сюда…Без сознания, полумертвую от горя. Оставили на постели с холодной повязкой на лбу и с зельем, приготовленным Григориной, на висках и запястьях, с едким запахом, от которого начинало невыносимо тошнить.
Приподнялась на локтях, всматриваясь в темноту, чувствуя, как онемело все тело и раздирает грудную клетку, как будто там, внутри тоже больше нет сердца…Не буду без Нияна… и малыш наш тоже не выживет. Уничтожат его, а такой боли я не вынесу. Я больше и не я вовсе, а сгусток отчаяния…как мясо, обнаженное, без кожи. Дышать больно. Поднялась с кровати и, как сомнамбула, пошла вдоль стен, одной рукой придерживая свой еще маленький и почти незаметный живот, а другой дотрагиваясь до холодных и безразличных стен, чтобы не упасть.
И взгляд блуждающий остановился на окнах. Ни решеток, ни колючих заграждений. Распахни и лети вниз, как птица без крыльев. Подошла медленно, распахнула окно и влезла на подоконник. Еще мгновение, и все закончится…красиво и очень быстро.
– Вернуть…хочешшшшь…хочешшшшь…?
Обернулась резко и увидала посередине комнаты черную змею…ползет в мою сторону, извивается, отливает зеленью, и язык ее тонкий, раздвоенный то показывается, то исчезает. Вокруг ножки стола обвилась, по стене скользнула и об пол ударилась, мгновенно обращаясь в бабку Пелагею. Но не в настоящую с телесной оболочкой, а в тень ее, трепещущую и прозрачную.
– К сестре моей ступай…к Тине…живые цветы даст…но взамен возьмет дорогое…
С подоконника шагнула, прижимая руки к саднящим ребрам, к занемевшему горлу.
– Все отдам…что ни попросит. Отдам.
– Подумай…трижды…обратной дороги не будет. Может, вот оно призвание твое – царской женой стать и Навью править.
– Нияна я…пусть и не жена, сердце он мое и душа моя. Ему принадлежу. Ребенок его во мне. Или в землю за ним уйду или только его буду.
– Или ниччччччья, – прошипел образ Пелагеи, исчез и появился где-то у окна, а сквозь него просвечивают шторы позолоченные и оконные рамы из цветных стекол.
– Зачем тебе мне помогать?
– Значит, надобно, ежели помогаю…меня слушай, и все получится. Сердце Нияна в подземелье, на цепях в хрустальном ларце заперто. На рассвете сожжет его царь, и поздно будет.
– А что же мне сделать? Что сделать?
– К воде иди…Тину, сестру мою единокровную, зови. Прядь волос в воду брось и скажи «взываю к тебе, повелительница дна болотного, и весточку от Паланьи принесла вместе с дарами». И делай все, что велит она…
– А…а как сердце вернуть? Как я из комнаты выйду? Меня стерегут, по пятам за мной ходят. Григорина псов своих натравит, и они след тотчас возьмут…
– В воду окунись и скажи «спрячь скорей водица того, кто в ней родился»…и не увидит тебя никто. До тех пор, пока вода не обсохнет.
– Ларец как мне открыть?
– Если сердце свою истинную узнает, вспыхнет, и даже хрусталь расплавится. Тряпкой мокрой его накрой, в руки бери и беги к болотам. У переправы Кикиморе взятку дашь…какую она сама попросит. Заведет она тебя в самую трясину.
– Сгину я там…
– Не сгинешь, если все сделаешь, как я сказала…
– А ежели не сплавится хрусталь? Как мне сердце достать? – в отчаянии спросила я. Не истинная я ему. Так, девка без ума влюбленная. Истинной своей не сделал и замуж не звал.
– Ежели нет…то и не надобно тебе его возрождение, и никому не надобно. Не сбудется пророчество. Не время. Не та и не тот.
– Какое пророчество?
Но тень исчезла, а змея в окно выскользнула…только шторки туда-сюда раскачиваются.
Я к кувшину с водой бросилась и плеснула на себя воду, обливаясь с самой макушки и до ступней ног.
– Спрячь скорей водица того, кто в ней родился.
И…ничего не почувствовала. Застонала от досады, к окну бросилась, чтобы змею позвать или высмотреть. Но резкий порыв ветра закрыл рамы, и я вдруг поняла, что не отражаюсь в них. К зеркалу подбежала, а там пусто. Нет меня. Только на полу капля воды, и свежестью пахнет.
***
В подземелье лестница ведет узкая, крутая. Из скользкого камня, без перил и поручней. Как будто в воздухе повисла, в самой черноте. Я мимо стражи прошла, никто меня не увидел, и по ступенькам спускалась, стараясь вниз не смотреть. Внутри прохладно, жутко. И отчаяние сплелось с надеждой и диким желанием вернуть Аспида. А под ногами уже лед, и ноги примерзают к ступеням, а меня, насквозь мокрую, пробирает адским холодом.
С каждой ступенькой как в преисподнюю иду…А если не смогу сердце достать, если им не избрана, если не нужна ему была, то как спасти?
С последней ступени в темноту шагнула и…поняла, что ничего совершенно не вижу. Ни сердца, ничего совершенно. Как будто в черной дыре стою. Пошла вперед наощупь. Ногами только пол холодный чувствую, куда иду, не знаю. Но когда несколько шагов сделала, повсюду вспыхнули факелы, и я увидела, как на двух массивных, покрытых инеем железных цепях раскачивается закованный в железные браслеты, прозрачный ларец, а внутри него сердце лежит…мертвенно синее, покрытое искорками льда. Как будто закристаллизовалось оно. Подошла близко и…застонала от разочарования. Не почувствовало оно меня. Так и лежит там, на дне. Как кусок льда.
– Если…не заберу тебя отсюда, сама здесь навечно и останусь, – прошептала очень тихо и обхватила хрусталь обеими руками, склоняя к нему голову, чувствуя, как слезы катятся по щекам. – безродная человечка, так ты меня называл. Глупая человечка. Такая глупая…только я теперь точно знаю, зачем в мир этот попала. Твоей родилась. Даже еще когда не было меня…уже тебе принадлежала, и не было у меня иной цели. Для тебя рождена, для тебя и умру…и сына нашего с собой заберу.
Вспышка жара была внезапной и очень сильной, настолько яркой, что я на секунду ослепла. Хрусталь под пальцами стал как кипяток и стек горящими каплями на пол, словно воск, а я сердце ладонью поймала. Ярко-алое, горящее пламенем. Платком мокрым накрыла и к ступеням метнулась, чувствуя, как от ликования дух перехватывает, и мое собственное сердце так же пылает и горит, как и драконье в платок спрятанное.
И куда бежать теперь? Где они болота эти…Как узнать? Но ноги сами ведут, бегу, не знаю куда, по тропинкам, по саду, мимо охраны, которая все еще не видит меня…Не видит пока мокрая, а значит, бежать надо быстрее. А впереди меня арка, по бокам сотни факелов, торчащих из драконьих пастей. Но нет времени и останавливаться нельзя. Побежала под аркой, и от жара кожа горячей становится, и чувствую, как одежда на мне высыхает, как волосы больше к спине не липнут…а значит, и невидимость моя испаряется. Пока крик не услышала.
– Эй! Ты! Кто такая?
И побежала быстрее, не оборачиваясь!
– Тревогааа! Ату ее! Взять! – затрубил горн, и я услыхала позади себя лай собачий, грубый, жуткий. Помчалась быстрее, в траву спрыгнула ногами горячими. В руках сердце держу и к себе сильнее прижать боюсь, чтоб не треснуло, не разбилось.
Кусты и деревья в волосы впиваются, плющ проклятый путает мои лодыжки, пытаясь удержать, колючие ветви терновника по лицу царапают. И позади слышится дыхание псов, зловонное, едкое. Оно до меня доносится и вызывает тошноту.
А сквозь него наконец пробивается запах тины. Значит, болота рядом, и надо бежать быстрее. Но ноги устали и исколоты, лицо в кровь исхлестано ветками. Собачьи пасти вот-вот в пятки вцепятся. Обернулась и от ужаса чуть не заорала – трехголовые, жуткие твари изрыгают синее пламя и несутся следом за мной. И не так за себя страшно, как за ношу свою бесценную.
До воды еще несколько метров осталось, но я уже не добегу…Остановилась, сердце к себе прижала и…вдруг увидела, что псы не идут дальше. Остановились, поскуливают, лапами перебирают, но не идут.
– Твари уродские. – крикнула я.
И шаг назад сделала, нога поплыла по грязи, и меня тут же затянуло в черную жижу. С такой стремительностью, что я от неожиданности громко вскрикнула. Псы покрутились возле берега и исчезли в кустах мертвого леса. А я, тщетно барахтаясь, пыталась удержать свой сверток на весу, подняв руку вверх. Вспомнила, как учила когда-то мать, когда трезвая была, что в болоте дергаться нельзя, иначе засосет еще сильнее и глубже. И где она, кикимора эта? Где искать ее?
– Спасите! – едва слышно прошептала. – Помогите! – уже громче. – Кто-нибууудь! Спаситеее!
– Че орешь?!
Захлебываясь, почти по горло в жиже я с трудом повернула голову и увидела, как навстречу на деревянном плоте кто-то плывет с фонариком в руках. Запах тины и тухлой рыбы стал отчетливей.
– Помогите мне…пожалуйста! – взмолилась, пытаясь рассмотреть, кто там в темноте, но свет фонаря бьет по глазам, и мне ничего не видно.
– Взамен что дашь?
– Не знаю…чего ты хочешь?
– Сама предложи – понравится, возьму и тебя спасу, а не понравится, пойдешь ко дну.
Голос трещит и скрепит, как будто дерево на ветру. И что мне ей предложить…у меня кроме сердца нет ничего. На руку свою посмотрела со свертком, и в свете фонаря блеснуло кольцо обручальное, Вием подаренное.
– Кольцо царское дам. Самому Вию принадлежит.
– Покажи!
Подплыла ближе, и теперь мне видно голову косматую и глаза, поблескивающие в темноте. Она фонарь выше подняла и посветила мне на руку.
– Снимай!
– Не могу…сверток в руке.
– Выбрось!
– Дороже жизни он мне!
– Ну значит, тони…
Вода грязная уже до губ добралась. Я на силуэт посмотрела, потом на руку свою. Значит, утону. Зачем мне жить без него…смысл какой. Да и о малыше моем позаботиться некому. Глаза закрыла и ощутила, как грязь пол-лица скрыла, в эту секунду меня что-то схватило и вверх вздернуло. А через секунду я уже поперек плота лежала, пытаясь отдышаться.
– Кольцо давай!
Осторожно положила сверток и сняла кольцо с пальца, протянула ей. При свете фонаря теперь лицо ее мне видно. Страшное, с длинным кривым носом, покрытое зеленой паутиной и черными бородавками.
– Что в свертке?
– Бесценное.
– Куда везти тебя?
– К Тине…я от Пелагеи.
– От Палашки? – хохотнула кикимора, показывая гнилые зубы. – Так бы и сказала, я б тебя быстрее вытянула.
А сама кольцо рассматривает.
– Дура дурой, кольцо отдала. Царское…
Покрутила, повертела.
– Надевай и носи.
– Не могу, не положено мне…Но переплавить можно на пыль огненную и продать на мрынке.
– Мрынке?
Я выкрутила свои волосы, напитанные грязной водой, и подол платья. Так холодно, как во дворце, мне уже не было, но сырость пробирала до костей. Даже в трясине так неприятно не было.
– Мрынок. Там все продают, даже кости трехглавого купить можно. За пыль мне дадут лепестки Ришепелеста…И стану я такой красавицей, каких свет не видывал. Как сами русалки.
– Русалки?
– Тебе ли не знать…аааа…А красавицы…голодными никогда не бывают. Ыыыыыы, – она заржала и руками костлявыми в воздухе перебирает, – давно не отведывала человечины.
Стало мерзко, и я невольно отшатнулась от нее подальше.
– Не дергайся…я рыбой не питаюсь. Своих, даже дальних родичей, мне трогать нельзя. Закон такой. А нарушать не могу, чревато…Владыка наш водный пострашнее Вия будет.
– Какой рыбой?
– Что, думаешь, я запаха не чую? Несет от тебя за версту. Любая водная нечисть учует, кто ты такая.
– А кто я такая?
– Не знаю. Но не человечка точно.
Кольцо в карман спрятала и веслом гребет, гребет.
– Скоро прибудем. Про кольцо водной колдунье не говори – отымет. Я ей дань за год задолжала. Нечем отдавать было. Время сейчас голодное, лысое. Ни путников, ни искателей приключений. Люд сюда не захаживает, нечисть болото десятой дорогой обходит. Сижу вот…годами голодная, страшная.
– А ты замуж выйди, деток роди.
На меня глазами зелеными зыркнула.
– За кого? За Лешего? За жАбонов? Чай не красавица, как ты. Деток…
– Да, деток. Ты бы, наверное, хорошей мамой была.
– Хватит болтать! Мамой! Тут бы с голода не сдохнуть! Да и кому нужна такая уродливая…
– Вот кольцо продай, стань красавицей и найди себе мужа…
Кикимора косматую голову на бок склонила. Ее волосы цвета водорослей зашевелились, заструились по плечам.
– Хм…а знаешь…а можно и найти. Мракомира, грят, помиловали и из недр земли достали, а значит, князья его, графья из гробов своих повылазили и пиры начнут устраивать, девок портить и с мира людского таскать, невест искать. Умная ты девка…Удачно я сегодня болота обошла, а ведь не хотела в сторону дворца плыть. Застращали меня, что нынче Вий не в духах. Из-за тебя, поди, а? Ты у него кольцо украла? – снова заржала и носом повела. – Цыц! – палец к губам приложила. – Болота закончились, и река начинается. Здесь каждая тварь подслушать может.
Мы замолчали, и плот поплыл быстрее.
– Я тебя к мостику гадючьему довезу. Дальше сама управишься.
С каждой секундой все волнительнее и страшнее. В лесу тихо, только филины ухают, и ветер в кронах шуршит.
– Что в свертке? Что еще у Вия украла? Найдеть ведь…найдеть и на части разорвет, или живьем изжарит! Покажи, что там? Покажи, пока до моста не доехали!
И глаза сверкать начали, руки зашевелились.
– Я же вижу, как под платком светится. Золото драконье везешь? А мне только кольцо предложила?
– Не тронь! – и сверток за спиной спрятала.
– А то что? Жрать мне тебя не велено, а задушить могу…пальчики у меня уууу какие… – и они начали расти на глазах, ко мне тянутся, когти растут, закручиваются, и снова дохлой рыбой завоняло. Рот кикиморы оскалился, и зубы заострились. Я дернулась, и край платка в сторону сполз. Кикимора вскрикнула, назад отшатнулась, сразу в росте уменьшилась, зашипела, как кошка…
– Сердцеее Аспида.
И на меня глазами испуганными смотрит.
– Избранная! Никто в руки голы взять не может…сгорит заживо…Иди…иди. Вот мост. Чур меня. Так бы жизни и лишилась. А она молчит, не говорит. Откуда Кикиморе знать. Она ж не провидица. Пусть идет с миром. Не видывала ее, не слыхивала. Пальцем не тронула. Вы же видели? Не обидела и до места довезла. А колечко она сама мне отдала… я не забирала. Еще и из болота проклятого спасла. Ты давай. Иди, иди отседова. Все. Вот мост. Пора тебе.
Руками на меня машет, подгоняет. Я с плота слезла, на мост запрыгнула, а она быстро прочь погребла, и до меня ее бормотание доносится:
– Воскреснет и душу из меня выжжет…по клеточке, по сантиметрику…Аспид…жуть жуткая…Сердце в руках несет. Кто бы подумал. Ведь пророчество – слухи, сплетни…нет его.
Я в воду темную посмотрела и вспомнила слова Пелагеи…а нет у меня ни ножниц, ни ножа. Зажмурилась, зубы сцепила и клок волос вырвала, в воду бросила.
– Взываю к тебе, повелительница дна болотного, и весточку от Паланьи принесла вместе с дарами!
Вода всколыхнулась, кругами разошлась, и из-под нее женщина показалась. Вместо волос черные змеи копошатся, извиваются, кожа бело-голубая, и глаза сверкают, как изумруды. Одета в платье из серебряной чешуи, и по груди и рукам кувшинки вьются разноцветные, как ожерелья. Меня увидела и удивленно хмыкнула.
– Ах да Палашка…ах да хитрая, сучка, нашла-таки. Зараза старая.
– Мне цветы живые нужны…быстрее, рассвет скоро.
– Цветы нужны. Всем они нужны. Дай посмотрю на тебя…Выросла, сквозь грязь красоту материнскую видно. Статная, волосы, ах да косы – бирюза, на зависть сестрицам. Далеко же он тебя спрятал…постарался, а ты сама обратно пришла. Удружила Пелагеюшка, ох, удружила. По гроб жизни обязана ей буду. Как узнает Властибор и каменьев мне отсыплет, и позволит вернуться из изгнания.
– Цветы нужны. Говори, что хочешь взамен, и цветы мне дай.
– Кого воскрешать надумала?
– Черного Аспида!
– Аспида?
Ведьма вначале глаза от удивления округлила, а потом расхохоталась так, что вода в реке заволновалась, как в море.
– От него спрятана была…и ему же досталась? Вот оно…пророчество. То ли сбудется, то ли нет…Нашли друг друга.
Ведьма водная проплыла несколько метров и в воду нырнула, вынырнула с другой стороны моста.
– Красивая…как они не признали тебя? Видать, все поверили, что младшая дочь самого владыки водного умерла при рождении.
– Какая дочь? Чья?
– Оооо, так ты у нас еще и не знаешь, какого роду племени сама? Княжна ты всей водной стихии…дочка царская самая младшая, последняя. И это я тебя отцу-батюшке верну. Если выйдет…А не выйдет, тоже неплохо будет. Мне-то мое точно достанется. Не дно морское, так земля под ногами будет.
Она явно радуется, плещется. А мне не до нее. У меня сердце сжимается. Рассвет скоро, не успею Нияна оживить, и все тогда зря было. Плевать, кто я, плевать сейчас на все и на бред ведьмы тоже плевать.
– Мне цветы нужны…
Она к мостику подплыла и руками перепончатыми, как плавники у рыбы, за доски взялась.
– Дам цветы…а ты мне взамен ноги свои отдашь. Хочу по земле ходить, как ты. Снится она мне, земля.
– Ноги?
Сердце замерло…Представила себе, как она мне ноги резать будет, и затошнило меня. Но я выдохнула и руки сцепила.
– Аспиду сердце верну и отдам тебе ноги.
Заплескалась ведьма, заметалась.
– О боги морские, отдаст…добровольно. Отдаст мне…Но я сказать должна. Обязана. А вдруг передумает…надо сказать, – как будто сама с собой говорит, а потом на меня посмотрела, – Навсегда отдашь. А сама в воду уйдешь… к отцу своему, к Владыке. К Властибору. И навсегда с хвостом рыбьим останешься, как и положено русалке.
Я словно задохнулась, стало тяжело дышать, и сердце забилось очень быстро.
– Властибору…я?
– Дочь ты его. Потом все узнаешь. Не мне тебе рассказывать.
– Цветы давай!
Она нырнула в воду и несколько минут не появлялась. А я тревожно смотрела на полоску, светлеющую где-то за макушками деревьев. Ведьма появилась с другой стороны и протянула мне глиняный кувшин.
– Пей…на рассвете твои ноги в хвост превратятся. Не успеешь к воде попасть, иссохнешь за считанные минуты. Тело твое из-за магии человеческим было…а так столько лет без воды. Время вспять повернется и погибнешь.
– А цветы?
– Так вот они, – и руку ко мне протянула, волосы мои тронула. Я вздрогнула и увидела, как в прядях волос завиваются золотистые звездочки, мелкие, как головка булавки. – Зелье я тебе дала. Обратно-живое. Цветка одного хватит…чтобы оживить. Сердце вернешь. Цветок между губ ему положишь и обратно беги что есть мочи к воде. Не то погибнешь. Времени у тебя час от силы.
– А как найти мне его…как?
– Сердце дорогу покажет. Чем ярче сверкает, тем ближе ты к нему.
– А не успею…до рассвета…
– Оба умрете. И…не сбудется пророчество. Может, и к лучшему.
Сказала и под водой исчезла, только хвост в воздухе метнулся.
ГЛАВА 23
Час…он же, как минута, как секунда. Я бегу, ноги в кровь сбила. И все не туда. Сердце то огнем полыхает, то гаснет. НЕ могу дорогу найти. А полоска света над деревьями все ярче, все светлее становится. На тон, на два, на три.
Веди меня, любимое, веди, пожалуйста. Побыстрее. Не успею. О себе и не думаю, только о нем. Как представлю, что лежит там. Один. Брошенный. В груди боль разливается сильная, безумная.
Набрела на деревья срубленные, нет прохода дальше. В тупике я. И куда дальше? Сердце полыхает. Только шаг назад сделаю, как гаснет оно…Остается лишь одна дорога – в обход. Тропинка уходит далеко-далеко в сумрак предутренний. От отчаяния кричать хочется. А через деревья не перебраться. Как будто нарочно их здесь в кучу свалили, чтобы я не прошла.
Побежала по тропинке, а она петляет между деревьями, и ни конца, ни края ей не видно. Все светлее и светлее становится. Впереди деревья наконец расступились, и вижу поле с пшеницей, колыхающейся на ветру, как море с волнами. Вскрикнула от радости, побежала быстрее и вдруг, как подкосило меня. Упала на колени и встать не могу. НЕ слушаются ноги. Онемели до самых бедер, висят плетьми. Если рукой провести, чувствую прикосновение, а встать не могу. Слезы на глаза навернулись…И как быть? Как дальше бежать? Солнышко, родненькое, подожди, не свети.
Ободрала подол платья, сердце в него положила, вокруг шеи привязала и поползла. Руками отталкиваясь и волоча за собой непослушные ноги. А под ладонями трава острая, как лезвия. Режет плоть до крови. А я не думаю об этом. Вперед смотрю. Как приближается поле. Медленно. Невероятно медленно. Руки напряжения не выдерживают, упасть нельзя – сердце на мне. Ползу и плачу, Солнцу молюсь. Обессилела, но остановиться не могу, краем глаза вижу, как кожа на ногах темнеет. И мне страшно. Так страшно, как никогда еще не было. Нет, не за себя. А то, что не успею доползти.
Совсем рядом колосья волнуются, шуршат на ветру, шепчутся, и мне уже видно, как там, на жутком ристалище лежат воины. И кровь черная, драконья ручейками стекает к тропинке. Все войско Нияна здесь осталось…Из-за меня.
– Ниян…мой. Иду к тебе. Иду…
Последними рывками. Быстрее. Из последних сил. Дотянуться, успеть…
Увидела издалека доспехи его черные и руки, раскинутые в стороны. Как в видениях моих… как в самых жутких кошмарах. Мертвый лежит. Такой красивый, такой величественный. Вскрикнула, оперлась на руки, подтягиваясь быстрее, не замечая, как от стертых ладоней остаются кровавые следы.
Дотянулась и почувствовала, как все тело свело судорогой, как пересохло в горле, как стало тяжело дышать. Как будто воздух больше не нужен… а что-то другое нужно, но его нет. Мою кожу жжет, мои внутренности горят. Мне кажется, я пересыхаю. Склонившись над мертвенно-бледным лицом Нияна, стаскиваю с себя повязку с сердцем. От одного взгляда на развороченную грудину боль нечеловеческая разрывает на части. Руки потрескавшиеся, сухие тяну к нему. А они дрожат. Сердце горящее в грудину вложила…и плакать не могу. Глаза сухие до адской боли. Смотрю на него и вижу – не бьется. Не трепещется, и огонь все слабее и слабее. Как же хочется заорать, завопить. А я не могу. Голоса нет больше, в горле так сухо, что ни звука не выходит. Только рот открываю…как рыба, выброшенная на песок. Я и есть рыба…не человек, никто.
Кричу ему мысленно. А вдруг услышит. Вдруг связь наша не потеряна…Вдруг обманул меня Вий.
Руками на грудь его опираюсь и вдруг под ладонями ощутила что-то круглое, твердое. За пазухой сбоку в платяном мешочке. Сдернула шнурок, раскрыла – а там кольцо мое. На палец надела, и оно в мою плоть зубьями впилось, вошло под кожу.
«Твоя я, Ниян, твоя только. К тебе пришла и возле тебя смерть свою встречу…Только открой глаза, любимый, пусть сердце твое забьется. Пусть не напрасно все будет»
Кричу, а он не шевелится, и огонь в сердце гаснет, слабеет. В животе что-то дернулось, трепыхнулось, нежно-нежно, как лепестки цветка касаются кожи, и я окровавленную руку к нему прижала, а потом ладонь Нияна схватила. Безжизненную. Холодную. Пусть сына своего коснется. Пусть ощутит, как колотится его сердце.
«Чувствуешь? Сын наш бьется! Умирает за тебя…и я умираю. Любый мой. Неужели напрасно? Неужели не услышишь? Не почувствуешь нас? Мне ведь без тебя до воды уже не добраться….»
Взгляд перевела на свои ноги, а они в хвост срослись. Серебристый, чешуйчатый…дымится хвост от солнца, как и кожа моя. Из глаз что-то на грудь капнуло Аспиду…Красными каплями. То слезы мои перестали быть человеческими и стали кровавыми.
«Не плачут русалки слезами…кровью плачут» – чей голос сказал, не знаю, только растаял в воздухе голос этот, исчез.
Дыхание прекратилось. Не могу больше ни вздоха сделать. Хватаю ртом…а нет больше воздуха. В глазах темнеет. И сквозь темноту вижу лицо его такое красивое, такое родное и такое бледное до синевы. Не получилось у меня. Всех погубила. И себя, и малыш, и…Нияна не спасла.
Сильнее руку его к животу прижала, голову на плечо склонила, и хватая открытым ртом воздух, почувствовала, как проваливаюсь в черную бездну.
ЭПИЛОГ
Она змеей между кустами ползла, боялась не успеть. Жаль, не может птицей стать, как волхв проклятый. Только ползать, пока проклятие снято не будет…А снять его только истинный владыка смогёт. А она, Пелагея, знала, кто истинным здесь был. И если не успеет дочь царя морского, не сбудется пророчество…Погрузится Навь во мрак. Исчезнет солнце, и все в тень обратится.
Пелагея увидела, как Аспид с диким криком глаза открыл. С воем адским, от которого кровь в жилах застыла. Рывком поднялся и задохнулся…глядя на Ждану, лежащую на нем, почти прозрачную, голубоватую, с синими губами и с тонкой пергаментной кожей, через которую просвечиваются венки. Уже не дышит. Только жабры за ушками перламутровыми раздуваются. Живая еще…но недолго осталось. Считанные минуты. Он мечется, не знает, что происходит. Кричит, приподнимает ее за плечи и, лицо окровавленное, грязное вверх запрокидывая, орет с такой силой, что земля ходуном ходит, и снова к ней. Рука к животу вместе с ее рукой прижата. Чувствует, как малыш бьется, мечется. И кричит Аспид от боли так, что деревья рядом с ним выкорчевываются и на землю с грохотом падают.
Постскриптум
Понял Аспид, что мертвая Ждана его и камнем с горы вниз бросился. П Вий так и остался царем Нави. Не сбылось пророчество.
КОНЕЦ КНИГИ
29.01.21
Для всех подписчиков на ПМ будет бонус рассылаться на мейл. В бонусе мы увидим как воскреснет Ждана и Аспид.
Заранее мне мейлы не слать. Я дам объявление насчет бонуса, и тогда вы сможете мне прислать скрины подписки.