Островерхие крыши Праги. Стройные силуэты готических башен. Уткнувшиеся, как шпаги, в предвечернее небо высокие шпили, купола соборов… Внизу, под холмом, отливают темным серебром воды Влтавы, делящей надвое стобашенную злату Прагу. Недаром этот один из красивейших городов Европы с полноводной рекой, над которой нависли двенадцать мостов, соединяющих семь островов, еще в Средние века сравнивали с Венецией.

По пустынной улочке Старого города медленно шли двое мужчин в темных пальто. Один — молодой шатен без головного убора. Его можно было бы назвать красивым, если бы не какое-то неподвижное, словно застывшее, отрешенное выражение лица. Другой — пожилой, круглолицый, в очках и старомодной мягкой шляпе. Вид у него, напротив, был возбужденный, взволнованный.

Видимо, продолжая начатый разговор, он, горячась, проговорил:

— У нас все готово, синьор Рибейра. Мы давно здесь, в Праге, ожидали вашего приезда из Канады. За те долгие месяцы, что я провел в тюрьме, у меня было достаточно времени о многом подумать, поразмышлять. В том числе и о вас. Я восхищаюсь вашей энергией, решительностью, смелостью и размахом вашего плана. Вот какие люди нам нужны! Повторяю: мы готовы начать борьбу за возвращение к власти. Но чтобы восстановить существовавший раньше строй, прежнее положение вещей необходимы большие деньги. Все дело упирается в деньги — наши сейфы пусты!

— Полноте, господин Варфель, — едко отвечал молодой, которого собеседник назвал Рибейрой. — Вас восхищаю не я, а мои деньги. Будут, будут у вас деньги, господин Варфель. Мы наполним ваши сейфы.

— Как здоровье отца? Сколько он еще протянет? — спросил Варфель.

— Врачи говорят, что дни его сочтены. Вряд ли доживет до Рождества. Болезнь отца связывает мне руки, но все наши договоренности остаются в силе. Все будет выполнено. После смерти отца я сразу вернусь в Италию. Мы поделим наши прибыли, каждый получит свою долю. А вся эта ваша пустая болтовня насчет борьбы за восстановление прежнего строя, все эти политические разговоры о будущем меня ни капельки не интересуют. Мне до всего этого нет никакого дела, господин Варфель. Получив то, что вам будет причитаться, вы вольны распоряжаться своими деньгами как вам заблагорассудится. Нас с вами кроме этой сделки абсолютно ничего не связывает!

И ускорив шаг, Рибейра, даже не попрощавшись с Варфелем, свернул в переулок и скрылся в темноте.

Человек без имени

Зеленый луг альпийского пастбища. На горизонте темнеют предгорья Альп. Здесь раскинулась огромная животноводческая ферма. Коровники, загоны для скота с крупными пятнистыми черно-белыми коровами, оборудованная по-современному большая бойня. Резким контрастом сочной зелени травы какие-то промышленного вида трубопроводы, корыта автопоилок, подъемники, стальные стойки, столбы с крюками для подвески туш, столы для разделки, огромные металлические двери холодильников…

Кругом не было видно ни души. Звенящую тишину вдруг нарушил грубый хриплый голос:

— Ну, как тебе тут нравится, сынок? Купим это поместье?

Странный в этих местах, в Ломбардии, говор, вернее, диалект, сразу выдавал в говорящем сицилийца.

— Да, право, не знаю, отец. Ты ведь всегда говоришь, что терпеть не можешь Север… — нерешительно отвечал молодой человек.

— Ничего… Гляди, как тут зелено, не хуже, чем у нас на Юге. Будем наезжать сюда время от времени, конечно, расход велик, но это большое хозяйство — на тысячу коров, не меньше. Будем разводить скот и сами здесь же забивать на продажу. Мне всегда хотелось иметь такую бойню…

Отцу было лет шестьдесят. Мы еще не знаем этого человека и еще не скоро узнаем как его имя и фамилия. Это могучий, сильный мужчина с огромными ручищами и плечами боксера. Лицо жестокое, грубое с хитрыми, проницательными глазками, глубокими складками у широкого носа, большим чувственным ртом. В старинных романах, описывая такие физиономии, говорили: порочное лицо, или лицо со следами тайных страстей. Сицилиец был в прекрасном настроении. Из него так и рвались наружу еле сдерживаемая радость и торжество победы. Рядом с ним сын казался лишь бледной копией родителя — юноша явно робел перед отцом, хотя, судя по виду и манере разговора, был куда культурнее его.

Отец продолжал, и в голосе его звучали ликование и нескрываемая угроза:

— Сегодня великий день, сынок. Сегодня я плачу по всем счетам, покупаю все, что хочу, рассчитываюсь со всеми до последнего гроша. Да-да, сегодня я плачу по всем долгам! Выплатной день — со всеми рассчитаюсь!

От сознания своей силы и душащей его ненависти этот страшный человек был словно пьян.

В это время на противоположном конце Италии — на Сицилии, где-то близ Палермо, к величественному фронтону загородного дома — стоящего особняком старинного палаццо — подъехала большая черная машина. Из нее не спеша вышли двое мужчин в придававших им торжественный вид черных костюмах. Не спеша поднялись по ступеням палаццо. Их никто не задерживал — видимо, они здесь были свои. Но в руках у них вдруг оказались короткие автоматы, да и для званных гостей они выглядели слишком молодо… Не успели они скрыться за тяжелой дверью, как изнутри палаццо сразу глухо донеслись короткие автоматные очереди.

В большой гостиной с потолком, украшенным живописным плафоном и причудливой лепкой, на ковре распростерлись тела двух стариков тоже в черных костюмах. На груди у них на белых рубашках расплылись пятна крови… Огромный черный бульдог — неаполитанский мастино, с которым не расставался один из убитых главарей мафии — членов старого «Купола», жалобно повизгивая, слизывал кровь с руки хозяина. Собака не противилась, когда один из убийц взял ее за ошейник и увел за собой из гостиной, где, очевидно, происходила встреча членов прежнего «Купола». Как мы помним, «Купол» состоял из троих старцев и один из них не расставался со свирепым мастино. (Третий член «Купола» — Кармине Рибейра в те минуты умирал естественной смертью от болезни в далекой Канаде). То, что собака покорно последовала за убийцей в машину, было еще одним доказательством того, что эту неслыханную разборку учинили свои — поднять руку на членов совместно избранного «семьями» мафии «Купола» по мафиозным законам — чудовищное, святотатственное преступление…

Сенсационное убийство поставило на ноги всю полицию Палермо. По узким улочкам и просторным площадям сицилийской столицы с оглушающим воем сирен помчались патрульные машины.

Наш старый знакомый — Давиде Ликата, с которым мы расстались в тот драматический день, когда его сын Стефано со взрывным устройством под мышкой, рванув стометровку, предотвратил подстроенный Тано террористический акт на вокзале, — узнав о бойне в древнем палаццо, тоже поспешил к месту преступления.

Он спустился в огромный подземный гараж, где стояла его машина. Сел за руль, подъехал к большим решетчатым воротам и засигналил, чтобы сторож в стеклянной будке нажал кнопку. Но решетка ворот не отъехала в сторону. Ликата нажал на сигнал еще и еще раз. Ворота по-прежнему оставались неподвижными — то ли в сторожке никого не было, то ли подвела автоматика. Давиде, выйдя из машины, подошел к окошечку будки. В проеме, наконец, показалось лицо сторожа — это был какой-то незнакомый Ликате человек. Немолодой остроносый мужчина с большими залысинами. Его близкопосаженные темные глаза впились в Давиде.

— Извините… — вежливо и чуть удивленно начал Ликата.

Но не успел он промолвить слово, как вместо ответа на вопрос, который он собирался задать, грянули выстрелы. Один, второй, третий… Остроносый стрелял из пистолета почти в упор, целясь в голову.

Давиде, обливаясь кровью, рухнул на цементный пол гаража. На шее и в голове у него зияли страшные раны.

Не прошло и нескольких минут, как улицу, на которой находился гараж, оцепила полиция. Прибывали все новые и новые машины — полицейские автомобили, кареты скорой помощи, машины журналистов, фургончики телевидения…

А у ворот животноводческой фермы близ Милана остановилась машина с гонцом из Палермо. Охрана пропустила его в ворота, заставив выйти из машины. Пешком он пересек огромный двор, прошел вдоль загонов под громкое мычание сотен крупных племенных коров. В глубине двора под навесом, в холодке сидел владелец усадьбы, попивая холодное вино из стоявшей перед ним на столике бутыли.

Почтительно склонившись, прибывший молодой парень в черной «двойке» доложил лаконично, по-военному;

— Маммасантиссима^[1] шлет нижайший поклон. Старого Купола больше не существует.

— А что с собакой?

— Наши люди ее взяли. Завтра будет доставлена сюда.

Этот мастино так волновал нового главаря мафии потому, что он, вероятно, видел в нем некий символ власти, он для него — словно корона и скипетр.

— А этот тип… этот легавый… как его… Ликата? Что с этим мерзавцем, у которого хватило наглости пролезть в нашу семью?

— Ему в Палермо всадили три пули в голову.

— Порядок! Пусть это всем послужит хорошим уроком. Я ведь сказал: я плачу по всем счетам. Пусть все это знают.

Между жизнью и смертью

В то время, как смертельно раненного Давиде санитары переносили в реанимационную машину, с трудом проталкиваясь сквозь толпу журналистов, фоторепортеров и просто любопытных, прокурор Сильвия Конти, ничего не зная о происшедшем, шла нескончаемым коридором палермского Дворца правосудия. Одета она была по-деловому, с подчеркнутой простотой, но модно: просторный длинный серый жакет, короткая черная юбка. И стрижка у нее модная, короткая. В руках — кипа папок и бумаг. Она здоровалась со встречными судьями и адвокатами, под спокойной улыбкой скрывая свое волнение: сегодня судили Антонио Эспинозу. Наконец-то этот влиятельный и неуловимый делец, тысячей невидимых нитей связанный с мафией, продажными политиками, коррумпированными высшими чиновниками и мошенниками-воротилами финансового мира, международного банковского бизнеса предстанет перед лицом закона. Сильвия днем и ночью помнила, что это на Эспинозе лежит ответственность за смерть Каррадо. Дай-то Бог, чтобы старания капитана Каттани, усилия ее самой и Давиде Ликаты на этот раз не пошли прахом. Может, наконец, этому хитроумному лощеному негодяю, несмотря на все его высокие связи и влияние, все же воздадут по заслугам…

У входа в зал, где должно было состояться судебное заседание, она лицом к лицу столкнулась с Эспинозой, которого конвоировали два карабинера. Эспиноза, как всегда, с иголочки одетый, был аристократически надменен, насмешливо-ироничен. Он прекрасно владел собой. Если не знать, то по его виду было трудно даже предположить, что этот человек сейчас должен предстать перед судьями по обвинению в тягчайших преступлениях.

— О, госпожа помощник прокурора, судья Сильвия Конти! — улыбаясь, приветствовал Сильвию Эспиноза. — Как всегда такая красивая, обворожительно женственная, хрупкая и вместе с тем несгибаемая! Ну что, довольны, что это исчадие ада, этот враг рода человеческого Антонио Эспиноза предстанет перед судом? Ведь это дело ваших милых ручек! «Встаньте, подсудимый Эспиноза, суд идет. Поклянитесь говорить правду, одну только правду»…

— Сегодня, Эспиноза, надеюсь, вы, наконец, перестанете паясничать, — перебила его Сильвия.

— Примите мои поздравления, синьора. Сегодня великий день — судят страшного преступника. И весь этот спектакль — с председателем суда, свидетелями, адвокатами, публикой, — поставили вы, это вы его главный режиссер!

— Как вам, Эспиноза, удается быть таким циничным, даже по отношению к самому себе? — холодно спросила Сильвия.

— Я вовсе не циничен, это просто хорошее знание людей, большой жизненный опыт… — с неизменной улыбкой ответил Эспиноза.

По лестнице, ведущей к залу, взбежал запыхавшийся секретарь суда.

— Госпожа судья! — крикнул он Сильвии. — Судебное заседание переносится: несколько минут назад совершено покушение на Давиде Ликату!

Из суда Сильвия помчалась в больницу, куда увезли Давиде. Побежала по коридору, такому же длинному, как тот, по которому совсем недавно шла во Дворце правосудия. Тут она не скрывала своего страшного волнения. Дойдя до двери операционной, она неподвижно застыла… Грозный прокурор Сильвия Конти выглядела сейчас испуганной маленькой девочкой. Она не знала, что ей делать: осмелиться постучать или просто ждать? Но ждать не пришлось. Дверь операционной раскрылась, и в коридор вышел профессор, делавший операцию.

— Ну что, профессор? Есть надежда? — выдохнула Сильвия.

Хирург — пожилой мужчина в больших очках — посмотрел Сильвии прямо в лицо и медленно покачал большой седеющей головой в белом колпачке.

— Почти никаких шансов спасти его, — проговорил он с безжалостной профессиональной прямотой, видя в Сильвии лишь прокурора. — Две пули мы извлекли, но третья застряла очень глубоко и, боюсь, задела жизненно важные центры. Потребуется еще одна, более сложная операция, которую нам тут не сделать. Мы отправим его в Милан.

Сильвию пустили в послеоперационную палату. Давиде с забинтованной головой и шеей недвижно лежал в окружении капельниц, какой-то сложной медицинской аппаратуры, весь опутанный проводами от установленных датчиков. На мерцающих в полутьме экранах кардиографов и энцефалографов, чутко следящих за работой сердца и мозга, бегущие строки кривых, дрожащие точки и тире, свидетельствующие о том, что организм раненого борется за жизнь. Давиде лежал с закрытыми глазами. Неизвестно, в сознании или нет.

Сильвия просунула пальцы под ладонь Ликаты.

Задыхаясь от сдерживаемых слез, она прошептала:

— Держись, Давиде. Не бойся, ты справишься с этим, справишься!

В ответ раненый слабо, еле ощутимо пожал ей руку. Но может быть, ей это только показалось.

Сильвия вышла из палаты. На пороге она обернулась и еще раз повторила как мольбу, как заклинание:

— Ты справишься, ты выдержишь это, Давиде!

Когда Ликату санитарным вертолетом отправили в Милан, где он должен был подвергнуться новой операции в лучшей нейрохирургической клинике страны, Сильвия решила отправиться к своему шефу — областному прокурору для важного разговора.

Областной прокурор Сицилии оказал своей младшей коллеге самый любезный прием. Его уважение к этой молодой худенькой женщине, не раз доказывавшей незаурядную смелость и мужество в самых опасных ситуациях, и известной своей решительностью в борьбе с мафией, еще больше возросло после того, как ей удалось посадить на скамью подсудимых самого Эспинозу и добиться его осуждения. Пусть его приговорили, благодаря заступничеству высоких римских покровителей, всего лишь к одному году тюрьмы, но и это — важная победа в повседневной, изматывающей борьбе прокуратуры и карабинеров против мафии, продажных политиканов и их всесильных пособников.

— Что скажете хорошего? — спросил Сильвию этот старый, многоопытный судейский, усаживая посетительницу в кресло перед собой.

— Я пришла просить вас о переводе меня на работу из Палермо в другой город, — сразу выпалила Сильвия. Тон ее был официален, она держалась почтительно, но независимо, и настроена была весьма решительно.

— Нам будет очень жаль лишиться такого работника, как вы… — попытался возразить ей прокурор.

Но Сильвия продолжала, как бы отметая все возможные возражения:

— Думаю, что работа прокуратуры от этого не пострадает. Я свое дело довела до конца. Эспиноза осужден — это было главной задачей следствия, которое вела возглавляемая мною группа… — Но вдруг неожиданно перейдя с сухого, официального тона на доверительный, дружеский, она продолжает: — У меня нет больше сил… Я смертельно устала от крови, от чувства постоянного страха, мне надоело ездить в бронированных машинах… Я хочу пройти по улице пешком, не опасаясь получить пулю в спину…

Прокурор, тронутый прямотой и искренностью Сильвии, проговорил:

— Ваша просьба будет удовлетворена. Вы заслужили это право. Есть ли у вас какие-нибудь пожелания относительно места новой работы?

— Я хочу вернуться домой, в Милан, — ответила Сильвия.

Все ее мысли были уже в Милане, где в клинике боролся за жизнь Давиде. Ее единственным желанием было находиться рядом с ним.

В миланской клинике Давиде прямо с вертолета подвергли новому общему осмотру при помощи самых современных приборов. Первым делом носилки с ним вкатили в компьютерный томограф — металлическую капсулу, напоминавшую видом ракету. От этого медицинского компьютера тянулись провода к множеству дисплеев, каждый из них показывал работу того или другого внутреннего органа. После этой короткой процедуры, когда весь его организм был просвечен и деятельность всех органов продиагностирована, Давиде вновь оказался на операционном столе. В результате первой и долгой повторной операции две пули удалось извлечь, но третью удалить врачи и тут не решались — она сидела слишком глубоко, а состояние раненого было слишком слабым. Решили отложить операцию — третью — примерно на год, дать пациенту окрепнуть, зажить его ранам.

Давиде лежал один в особой палате, оборудованной сложнейшей аппаратурой, за ним велось строжайшее наблюдение.

И вот, наконец, рядом с ним была Сильвия. Крепко держа его за руку, она рассказывала:

— Мне очень жалко было расставаться с областным прокурором, мы с ним неплохо понимали друг друга. Но с Палермо покончено. Теперь я вновь в Милане, рядом с тобой…

Давиде слушал ее, пока еще молча. Губы были крепко сжаты. Глядевшие из-под бинтов глаза оставались холодны, не выражая ни волнения, ни радости встречи…

Вскоре Давиде начал вставать с больничной койки, осторожно двигаться по палате. Ему не хотелось ни смотреть стоящий в палате маленький телевизор, ни слушать радио. Он мог подолгу стоять, застыв у окна, и глядеть на деревья в окружающем больницу парке. Потом все с таким же бесстрастным, равнодушным видом, он опять ложился на постель. Казалось, его покинули все чувства, неизвестно чем были заняты его мысли. Его не радовало ни постепенное, медленное, но неуклонное возвращение к жизни, ни встречи с Сильвией, которая теперь была опять рядом с ним, здесь, в Милане.

Однажды, когда Сильвия после работы приехала в машине навестить его (клиника находилась довольно далеко от города), ее ждал неожиданный сюрприз.

В холле больницы, подойдя к барьеру, за которым сидела дежурная медсестра, Сильвия, как обычно, назвала номер палаты, в которую идет.

Но вместо обычного «Пожалуйста», услышала в ответ от дежурной:

— Мне очень жаль, но нельзя. Я не могу вас пропустить.

— Почему? Я — Сильвия Конти, иду навестить Давиде Ликату.

— Знаю. Но пациент просил его не беспокоить, категорически запретив кого-либо к нему пускать.

— Но в чем дело, что случилось?

— Не знаю. Состояние больного удовлетворительное, но его желание для нас закон.

Не слушая больше дежурную, Сильвия схватила трубку стоящего у медсестры на столике служебного телефона.

— Нельзя звонить по этому аппарату! — закричала дежурная. — Не смейте его беспокоить!

На помощь дежурной устремились другие медсестры.

Но Сильвия успела набрать номер палаты Давиде. В трубке раздались гудки, но к телефону никто не подходил. Наконец Давиде молча снял трубку.

— Давиде, это я — Сильвия! Мяня к тебе не пускают! В чем дело? Я хочу тебя видеть! — кричала Сильвия, но на том конце провода никто не отвечал. Потом Давиде не спеша повесил трубку.

Сильвию душили гнев и обида, но главное — она не понимала, в чем дело. Наконец, осознав, что он не хочет с ней говорить, Сильвия отошла от телефона и, ничего не понимая, все также, словно во сне, побрела к выходу, распахнула дверцу, села в машину, включила зажигание…

Сверху, в широкое окно своей палаты, Давиде долго бесстрастно смотрел вслед отъехавшей машине, пока она не достигла конца аллеи и не скрылась за воротами клиники.

Так, в состоянии полнейшей апатии, мрачной подавленности Давиде пребывал целые дни. Ел, спал, ходил на бесконечные процедуры, изредка смотрел телевизор и спал — спал охотно и подолгу — организм сам восстанавливал утраченные силы.

А в те минуты, когда он не был чем-то занят и не спал, Ликата думал о своей жизни, о Стефано, и думы его были не веселые. Действительно, было от чего прийти в уныние. Давиде думал о том, что мафия дважды сломала его жизнь: первый раз, когда он был вынужден скрываться долгие годы в Америке от ее мести второй раз — теперь, когда он вновь обрел свое место в борьбе, чуть не убив его и, во всяком случае, хотя он и остался жив, надолго выведя из строя. Его, наверно, ждет через какое-то время еще одна страшная операция. Не исключено, что во время нее он может умереть или остаться полным инвалидом — стать паралитиком, потерять зрение или что-нибудь в таком роде. А жить с пулей в голове тоже мало радости. Поэтому не стоит связывать свою жизнь с Сильвией — она молода, умна, хороша собой, перед ней блестящая карьера. Что может дать ей он, пятидесятилетний, сломленный человек, простой полицейский, который и своим-то ремеслом теперь вряд ли сможет заниматься так, как прежде? Сильвия однажды уже немало пережила из-за своей любви к бедняге Каттани, зачем заставлять ее вновь страдать? Хватит с нее полицейских, убитых или едва живых от ран…

Так продолжалось до того дня, когда Давиде однажды не наскучило смотреть телевизор; он взял валявшуюся рядом вчерашнюю нечитанную газету.

С первой полосы на него глянула хорошо ему знакомая физиономия и бросился в глаза жирный заголовок над фотографией: «Эспиноза выпущен из тюрьмы по состоянию здоровья». Отсидев всего несколько месяцев — ровно столько, сколько он, Давиде, провалялся на больничной койке, — этот негодяй оказался на свободе! Давиде ни на минуту не забывал о той клятве, которую дал сам себе, когда в последний раз видел Эспинозу: Надо думать, что и тот не забыл его слов: «Я буду ждать тебя, когда ты выйдешь из тюрьмы, я достану тебя, где бы ты не был. Я не дам тебе больше приносить вред людям. Твое время кончилось!».

Говорят, что людям помогает выздороветь, выжить любовь. Давиде помогла выжить единственная владевшая им мысль — покончить с ненавистным Эспинозой. Ему помогла выжить не любовь, а ненависть.

С той минуты, как Ликата увидел это сообщение в газете, в нем словно сработала какая-то пружина. От апатии, безразличия не осталось и следа. Дело быстро пошло на поправку. Он сам установил себе строгий режим дня: ежедневные занятия гимнастикой, пробежка вокруг клиники по парку. По нескольку раз в день отжимался на коврике в своей палате. Он чувствовал, как мышцы наливаются былой силой, глядя на себя в зеркало, видел, что кожа приобретает здоровый цвет, лицо свежеет, потухшие зеленоватые глаза загораются прежним огнем.

Когда Давиде вспоминал брошенные ему с издевкой слова Эспинозы: «Не пройдет и года, как я буду свободен!», кулаки его сами сжимались и он про себя повторял: «Я достану тебя, сукин сын, я тебя еще достану, где бы ты не был!».

Первые шаги на воле

Выйдя, наконец, из больницы — весь его багаж составлял полупустой пластиковый пакет, — Ликата ощутил такое чувство свободы, будто вышел из заключения. «Вот я, как и Эспиноза, вышел на волю», — подумал он. Никто не знал о его выписке из клиники, никто не встречал у ворот. По пустынной улице он направился к автобусной остановке и вскоре был в центре города.

Никуда не заходя, никому даже не позвонив, Давиде немедленно отправился по адресу, который давно уже держал в голове. Эспиноза после выхода на свободу жил не на своей роскошной вилле «Паузония» в Швейцарии, близ Локарно (ее, наверно, конфисковали, или он ее продал), а на городской квартире в центре Милана.

Здание было внушительное — старинное палаццо с красивым подъездом, но это был обыкновенный жилой дом, на первых этажах которого находились различные конторы. Названия их украшали массивные двери парадной. Теперь у Эспинозы не было ни охраны, ни сторожевых псов у ворот.

Беспрепятственно поднявшись на второй этаж, где находилась квартира, она же — и офис Эспинозы, Ликата увидел, что дверь полуоткрыта.

Когда Ликата вошел в переднюю, до него донеслись два голоса — мужской и женский. Женщина говорила:

— До свидания, папа. До завтра. У меня уже скоро поезд в Бергамо. Прошу тебя: не забывай аккуратно принимать лекарство. Я тебе тут все оставила и написала. Принимай строго в определенное время.

— Да, да, не беспокойся, я все помню, — отвечал мужской голос, по-видимому это был Эспиноза.

Давиде вошел в гостиную. Большая комната напоминала зал музея. Она была уставлена стеклянными витринами и горками с экспонатами коллекций Эспинозы — старинные часы, старинные куклы, дорогой фарфор и прочие раритеты. Видимо, все эти предметы старины, дорогие сердцу их владельца, были перевезены сюда с его швейцарской виллы.

На пороге Ликата столкнулся с высокой девушкой, спешившей с дорожной сумкой в руке к выходу.

Провожая дочь, в гостиную из соседнего с ней кабинета вышел и Эспиноза.

— А, вот и вы, — увидев Ликату, спокойно произнес он вместо приветствия. — Я ждал, что вы появитесь, — добавил он с таким видом, словно и впрямь ожидал с минуты на минуту его прихода. — Познакомьтесь. Это моя дочь. А это синьор Ликата — поистине незаурядный человек. Второго такого не найти, — в голосе Эспинозы звучала обычная ирония.

— Очень приятно, — отвечала девушка, прямо и серьезно взглянув в глаза Ликате. — Мне нравятся люди, не такие, как все.

Дочь Эспинозы была высокая, стройная, стриженная. Одета строго, по-деловому.

— Да уж кто человек незаурядный, так это ваш отец. Второго такого не сыщешь, — в тон Эспинозе сказал Ликата.

— Вот за это я его и люблю, — ответила девушка, улыбнулась на прощание и вышла, захлопнув за собой дверь.

— Садитесь, Ликата, — устало, но довольно любезно пригласил Эспиноза. — У меня даже нет ничего предложить вам выпить. Эти врачи запретили мне все на свете, единственно, что разрешают — это тихонько умереть…

— Мне будет жаль вашу дочь — у нее такое честное, чистое личико. Не повезло ей с отцом…

— Вы удивлены? Наверно, когда вы прочитали в газетах, что меня выпустили по состоянию здоровья, то подумали, что это просто трюк, чтобы выбраться из тюрьмы? Увы, это правда, дела мои совсем плохи. — Эспиноза взял из стоявшей перед ним на подносике с лекарствами коробочки таблетку, проглотил и запил ее водой. Потом, помолчав немного, продолжал: —Я искренне сожалею о случившемся с вами. Я никогда не одобрял этих варварских кровавых методов. Зачем стараться вас убить? Ведь вы не представляете особой опасности. — В голосе его вновь зазвучали прежние нотки высокомерия, глубокого презрения к людям. — Что вы собой, в сущности, представляете? Ничего. Вы лишь маленький винтик, лишь безрассудно смелый одиночка… Все разваливается, Ликата. Старого «Купола» больше не существует, Тано Каридди удрал куда-то далеко, Эспинозы вот-вот не станет, а всем заправляет какой-то бандит, уголовник, настоящий разбойник с большой дороги… Я ненавижу мафию, но и таких людей, как вы, тоже…

— Как имя этого человека? — спросил Давиде.

— А вот этого я вам не скажу, узнавайте сами. Это мой секрет, который, как когда-то писали в романах, я унесу с собой в могилу.

— А кто в меня стрелял, скажете? — задал второй вопрос Ликата.

— Это могу сказать. Вас попытался отправить на тот свет один фотограф. Его фамилия Беллини. У него ателье где-то в районе площади Лорето. Делайте с ним, что хотите, он тоже ничего не значит. Считайте, что я вам сделал прощальный подарок…

— Сколько месяцев жизни вам обещают врачи?

— Шесть, может быть, восемь… Но для меня это уже не имеет никакого значения…

Фотограф

В миланском аэропорту Мальпенса по радио объявили о том, что произвел посадку самолет канадской авиакомпании, совершивший рейс Оттава — Милан. Залы аэропорта переполняли прибывшие пассажиры, отлетающие, встречающие. В багажном отделении царила тишина и было почти безлюдно. Здесь прибывший этим самолетом Лоренцо Рибейра, с которым мы уже познакомились у пражского Кремля на Градчанах, оформлял получение прибывшего вместе с ним печального груза — гроба с телом умершего отца.

— Вы владелец груза Лоренцо Рибейра? — спрашивает таможенник.

— Да, это я.

— Вы готовы принять на себя ответственность за заявление, что в этом гробу находится тело вашего отца Кармине Рибейры, умершего естественной смертью в Канаде?

— Да, подтверждаю.

— Подпишитесь, пожалуйста, здесь, — протянул ему документы таможенник и спросил: — Вы заберете груз сейчас?

— Нет, я договорился с похоронным бюро о том, что они сами заберут у вас гроб. Мы отвезем отца на Сицилию и похороним его там.

Закончив с формальностями, Лоренцо вышел из аэровокзала и сел в ожидавшую его большую белую машину.

В тот же момент неподалеку на стоянке припарковывалась другая машина. Вышедший из нее мужчина подошел к автомобилю Рибейры и сел ядом с ним.

— Зачем вы хотели со мной встретиться, синьор Беллини? — холодно спросил Рибейра.

— Я принес часть фотографий, о которых уже рассказывал вам в Швейцарии. Они, безусловно, могут вас заинтересовать. Посмотрите, какое высокое качество.

Бросив беглый взгляд на фотографии, Рибейра взял конверт. Полез во внутренний карман, вынул уже заранее заготовленный чек и протянул его фотографу со словами:

— Да, качество действительно что надо! Вот вам половина суммы, другую получите, когда принесете все остальные.

Фотограф посмотрел на чек и замялся.

— Что, пятьсот миллионов лир вам кажется недостаточным? Мы ведь с вами уславливались именно об этой сумме.

— Да, деньги, конечно, немалые, — пробормотал фотограф. — Но риск уж очень велик. Теперь, когда всех членов старого «Купола» убрали, у этого человека большая власть. Я его сильно опасаюсь…

— Тогда почему же вы не отнесли свои фотографии этому новому главе Купола? Или побоялись, что он вам вообще ни гроша не заплатит, а то еще и разделается с вами? — все также холодно произнес Рибейра.

— Хорошо, хорошо, завтра я принесу остальное. До встречи! — поспешно попрощался Беллини, вылез из автомобиля и пошел к своей машине.

Рибейра сделал знак шоферу, и его автомобиль покинул стоянку.

Но Рибейру в Милане ожидали не только его шофер и фотограф. Из будки телефона-автомата за его короткой встречей с Беллини наблюдал худощавый смуглый мужчина средних лет, по виду южанин.

Когда машина Рибейры отъехала, он набрал номер и на сицилийском диалекте доложил новому главарю:

— Говорит Сантино. Молодой Рибейра прибыл. Его тут встречал один тип. Вы этого человека хорошо знаете. Это Беллини, он передал Рибейре конверт с фотографиями и получил от него чек.

— Не теряй из виду Беллини, — приказал хозяин. — Узнай что это за фотографии. Предоставляю тебе полную свободу действий. Можешь делать с этим Беллини все, что пожелаешь.

Поговорив с Сантино, глава Купола повесил трубку, надел пиджак и обратился к стоявшему подле сыну:

— Выпить хочешь? Что тебе налить?

— Пожалуй, я выпил бы сока или чаю, — ответил Марко.

— Да ты что? — с искренним удивлением и даже возмущением отозвался отец. — Чай — это просто горячая вода, эту бурду пьют только барышни да педерасты!

Вернувшись в свое фотоателье — просторное помещение, стены которого были увешаны снимками, Беллини, даже не сняв куртки, запрятал негативы — маленькие пакетики с пленкой — в стоявшую на комоде игрушку — пластмассовый прозрачный цилиндр, переливающийся внутри всеми цветами радуги. Он свинтил донышко цилиндра и засунул туда пленку.

Не успел он поставить игрушку на место, как раздался резкий звонок в дверь. Беллини пошел открывать и с ужасом увидел перед собой Сантино — самого преданного из людей нового главаря, киллера, известного своей беспощадностью.

Сантино обвел быстрым взглядом ателье и произнес на так необычно звучащем здесь, в Милане, сицилийском диалекте:

— Ух ты, неплохо устроился! Молодец! Ну как жена, дети? У тебя тут красиво, видать много стал зашибать. Интересно, на чем это ты так разбогател? Значит, за твои дерьмовые фотографии здорово платят?

— Убирайся, что тебе от меня надо? — трясущимися губами произнес Беллини.

С наглой, насмешливой улыбкой Сантино подошел почти вплотную к фотографу и продолжал:

— С чего это ты так сдрейфил? Наверно, в штаны наложил! Гляди-ка — белый как покойник и весь в поту. Видно, совесть у тебя не чиста… Слыхал, молодой Рибейра возвратился в Италию.

— А кто это? — с невинным видом спросил Беллини.

— Сын старика Рибейры, — объяснил Сантино, — еще недавно самого крутого «крестного отца». Он окочурился в Америке. Так вот, мальчик-то, оказывается, подрос…

— И причем же тут я? — с деланным недоумением произнес фотограф.

— А ну кончай, гнида, придуриваться! — вдруг угрожающе заорал Сантино. — За какие такие снимочки молодой Рибейра отвалил тебе башли? Покажи чек!

— Да чего ты пристал, — вяло отбивался от его вопросов Беллини. — Ну какие-то там старые семейные фотографии.

— Давай сюда чек! — приказал киллер, и не успел Беллини достать его из кармана, как Сантино вырвал чек у него из рук. — Ничего себе семейные фотографии! Такие за них деньжищи! А ну гони сюда живо все снимки, что ты делал для Рибейры! — заорал Сантино.

Тут взгляд сицилийца вдруг упал на пластмассовую игрушку — его привлекли яркие переливающиеся краски — и он поднес ее к глазам, чтоб лучше рассмотреть.

— Да не помню я, куда сунул эти старые фотографии, — ни жив ни мертв ответил фотограф. — Надо пойти поискать. Да поставь ты на место эту штуку, — добавил он в испуге, — это любимая игрушка моей младшенькой. — И взяв из рук Сантино прозрачный цилиндр, отставил его подальше.

Потом подошел к письменному столу, словно, чтобы поискать в нем фотографии, выхватил из ящика пистолет и наставил на сицилийца. Пятясь от него с оружием в руках, Беллини умоляюще забормотал:

— Оставь меня в покое, Сантино! Отдай чек и уходи. Клянусь тебе, — так и передай, — что я буду молчать и через два дня духа моего не будет в Милане и вы никогда больше обо мне не услышите!

— Да ну, что ты распсиховался, — примирительно произнес Сантино. — Вот, забирай свой чек, — и бросил чек к ногам фотографа.

Когда тот, не сводя взгляда с сицилийца и по-прежнему держа его под прицелом, нагнулся за чеком, Сантино молниеносным движением выхватил из-за пояса пистолет и несколько раз подряд выстрелил в Беллини. Фотограф, обливаясь кровью, упал как подкошенный.

На выстрелы по узкой лестнице, ведущей из ателье на антресоли, где была устроена жилая комната, сбежала довольно еще молодая темноволосая женщина. За юбку ее цеплялись трое детей — мал мала меньше. Это была сожительница Беллини Джаннина или Нина, как называли ее все, кто знал.

Она кинулась к распростертому телу фотографа и, увидев, что он мертв, подняла его пистолет и направила на убийцу.

Сантино, схватив Нину за руку с оружием, попытался повернуть ее так, чтобы выстрел пришелся в голову убитого. Однако ему это не удалось: раздался выстрел, но пуля ушла в потолок. Видя, что ему не справиться с рассвирепевшей женщиной, Сантино бросился вверх по лесенке, на которой в ужасе застыли дети, схватил на руки громко ревущую двухлетнюю Франческу и, прикрываясь ребенком, устремился к выходу. С порога Сантино крикнул женщине:

— Нина, если хочешь, чтобы твой ребенок остался жив, говори, что Беллини застрелила ты. Обо мне ни звука и найди фотографии, которые прятал твой муж. Не найдешь — никогда больше не увидишь девчонку.

Нина, застыв от ужаса, смотрела на похитителя, не в силах произнести ни слова. К ней жались двое детей — мальчик и девочка — постарше.

Девочка на руках у Сантино продолжала громко плакать. Чтобы успокоить ребенка, сицилиец схватил любимую игрушку — пластмассовый цилиндр. Но игрушка мешала ему открыть дверь — обе руки у него оказались заняты. Тогда он поставил ее на тумбочку у выхода из ателье. Но, распахнув дверь, снова взял игрушку, сунул ее Франческе и скрылся с похищенным ребенком на руках.

— Нам надо бежать! — крикнула Нина мальчику.

Но не успел выбежать из ателье Сантино, как дверь снова распахнулась и на пороге выросла мужская фигура. Ликата разминулся с ним всего на какое-то мгновенье. Он осторожно, с пистолетом в руках, вошел в ателье. И встретил устремленный на него пистолет. Не слушая того, что ей говорил пришедший, Нина, обезумев от страха, была готова спустить курок. Она стояла широко расставив для устойчивости ноги и сжимая оружие обеими руками, чтобы не промахнуться.

Не обращая на нее внимания, Ликата склонился над лежащим на полу телом. Давиде понял, что опоздал — человек этот был мертв. Ликата сразу узнал в убитом того остроносого, что трижды выстрелил в него в гараже в Палермо.

Нина продолжала держать Давиде под прицелом.

— Это я убила его. Я! — без конца повторяла женщина.

Вырвать у нее пистолет оказалось не так-то просто. Ликате мешали и детишки — мальчик лет семи и девочка лет пяти, отважно бросавшиеся на помощь матери.

— Да не бойтесь меня, я не собираюсь причинять вам никакого вреда, — убеждал Ликата женщину.

Наконец до Нины, видимо, дошло, что пришелец и впрямь не сообщник Сантино, и она отбросила пистолет.

— Это я застрелила его вот из этого пистолета, — продолжала твердить женщина. Она не плакала, глаза у нее были широко раскрыты, взгляд словно застыл.

Давиде нашел в ателье телефон и вызвал полицию.

Не прошло и нескольких минут, как под вой сирен начали прибывать патрульные машины. Фотоателье заполнили люди в форме и в штатском. Ликата, поднявшись по лесенке, следил сверху за происходившим в фотоателье. Одни полицейские хлопотали возле тела убитого, другие допрашивали женщину, которая без конца повторяла одну и ту же фразу:

— Это я убила его… Я его застрелила…

Однако полицейских ее признание не убедило — было ясно, что Беллини убит не из того пистолета, что они нашли подле его тела. Из него был произведен лишь один выстрел, а фотографа убили тремя. Об этом они сразу же доложили прибывшему следователю прокуратуры Сильвии Конти.

— Кроме того, странно, — добавил пожилой сержант, — что эта женщина совсем не обращает внимания на своих детей. Словно позабыла о них.

Сильвия отдала первые распоряжения:

— Вызовите сотрудника детского приемника. Найдите какого-нибудь адвоката по назначению для арестованной. Пусть как можно скорее приедет в полицейское управление: задержанную мы отвезем туда.

— Но вряд ли в такое позднее время… — попытался возразить сержант Джуньи, постоянно сопровождавший судью.

— Адвокат необходим немедленно! Я хочу сейчас же допросить арестованную, — категорическим тоном произнесла Сильвия. Потом спросила: — Да, а где тот человек, который вызвал полицию?

— Он здесь, в жилой комнате, — ответил Джуньи.

Сильвия стала подниматься по лесенке и вдруг увидела перед собой Ликату. Удивление ее было безгранично.

— Давиде! — воскликнула она. — Что ты тут делаешь? Когда ты вышел из больницы?

— Сегодня утром, — спокойно ответил Ликата. — Убитый — это тот человек, который стрелял в меня в Палермо. Это фотограф Беллини. Я пришел с ним побеседовать, но кто-то уже опередил меня.

Сильвия вместе с Давиде отправилась в полицейское управление. В другой машине туда же доставили арестованную Нину и ее детей.

В кабинете Сильвии уже кипела работа. Ей доложили о результатах баллистической экспертизы. Налицо явное несоответствие — ясно, что в фотографа стреляла не Джаннина. Пуля, выпущенная из ее пистолета, застряла в потолке. Сильвия начала допрос, но женщина продолжала упрямо повторять, что Беллини убила она.

В это время в кабинет запыхавшись, на ходу приглаживая растрепавшиеся волосы, вбежала молодая девушка в очках, — срочно вызванный адвокат по назначению Мартина Феррари. Она была еще совсем молода, это было ее первое дело, и девушка заметно нервничала.

Представившись Сильвии, она спросила:

— Почему назначили именно меня? Я работаю всего лишь месяц…

Сильвия строго ее прервала:

— Вот самый подходящий для вас случай начать. Ознакомьтесь с результатами медицинской и баллистической экспертиз. Задержанная утверждает, что застрелила Беллини она.

— Он был ваш муж? — спросила девушка, обратившись к Джаннине.

Сильвия, сдерживая улыбку, ей напомнила:

— Адвокат Феррари, допрос здесь веду я.

Девушка, совсем оробев, замолкла. Джаннина же, видимо, успев обдумать линию своего поведения и больше всего беспокоясь о похищенной Франческе, громко и решительно заявила:

— Это был мой сожитель, а не муж. Он издевался надо мной, жестоко избивал, на глазах у детей валил на постель и насиловал… К тому же постоянно изменял с другими женщинами… Заставлял меня и детей голодать… Я не могла больше терпеть и убила его.

— Однако, — заметила Сильвия, — у вас на теле не обнаружено никаких следов побоев, да и вид у вас и у детей весьма ухоженный.

Действительно, женщина и дети выглядели вполне благополучными, были хорошо, даже нарядно, одеты.

— Я убила его, это я его застрелила, — вновь принялась твердить, как хорошо выученный урок, Нина.

— Адвокат, теперь можете поговорить с нею вы, — сказала Сильвия.

— Давай будем с тобой на «ты», — начала Мартина. — Знаешь, это мое первое судебное дело… Но женщина сидела, словно не слыша, и никак не отзывалась на дружеский тон адвоката, и продолжая бубнить свое:

— Это я убила его…

Пока шел допрос, Давиде в соседней комнате угощал детей булочками, которые он велел сюда принести, и дружески с ними беседовал.

— Маму посадят в тюрьму? — спросил мальчик. Его звали Никола, ему, по-видимому, уже приходилось бывать в таких переделках.

— Судьи все плохие, — вступила в разговор маленькая Серена. — В прошлый раз, когда маму арестовали, нас с Николой отправили в разные детские приюты… А нас нельзя разлучать!

Лица у брата с сестрой были не по годам серьезные — видимо, им уже немало довелось повидать на своем коротком веку.

— Нет, не думаю, что маму отправят в тюрьму. Разве она сделала что-то плохое? Синьора Сильвия во всем разберется, — сказал Ликата. — А где ваш отец?

— Отца у нас нет, — ответил мальчик.

Желая успокоить детей, Давиде с улыбкой добавил:

— А в детприемник вас отправят вместе. Там вам будет неплохо, там много других детей, о вас будут заботиться.

— Лишь бы не разлучали, — повторила девочка.

И дети послушно последовали за полицейским, который должен был доставить их в приемник.

— Не вешай нос, Никола, — сказал на прощанье мальчику Давиде.

А Серена, бросив внимательный взгляд на вышедшую в коридор Сильвию, вдруг улыбнулась ей:

— Чао, судья!

— До свиданья, Никола! До свиданья, Серена!

Генерал

Выйдя из полицейского управления, Сильвия и Давиде медленно брели по вечерней улице к машине судьи. Наконец-то они остались вдвоем и могли поговорить. Но обоим трудно было начать этот разговор.

— И что же ты теперь будешь делать? Чем решил заняться? — наконец прервала затянувшееся молчание Сильвия.

— Да еще сам не знаю…

— Пора бы начать тебе нормальную жизнь…

Давиде в ответ лишь невесело улыбнулся.

— А почему ты вдруг не пожелал меня больше видеть? — продолжала Сильвия.

— Понимаешь, в тот момент мне хотелось быть одному. Никого не видеть, ни с кем не разговаривать…

— Ты решил уехать?

— Да, вернуться в Америку… Там мой сын. Знаешь, мне никак не найти слов, чтобы тебе объяснить, что со мной происходит… А почему ты без охраны?

— Не такая я уж важная птица. К тому же следствие, которое я вела, закончено, приговор уже вынесен. Всех охранять — людей не хватит.

— Но не забывай об осторожности. Почаще оглядывайся…

— Чао, — сдерживая обуревавшие ее чувства, спокойно проговорила Сильвия. — И иногда вспоминай обо мне!

Сев в машину, Сильвия резко тронула с места, и автомобиль скрылся во тьме. Ликата, понурившись, медленно брел дальше, погруженный в свои мысли. Трудный у него сегодня выдался денек. Не верилось, что только этим утром он вырвался из больницы, так много всего произошло — и встреча с Эспинозой, и убийство человека, который хотел отправить его на тот свет, и этот неудавшийся разговор с Сильвией… Но как глубоко Давиде ни задумался, автоматически сработало профессиональное чутье. Краем глаза он заметил медленно следовавшую за ним вдоль панели большую черную машину. И как только машина притормозила, он скользнул за угол и прижался к стене. Из автомобиля вышел молодой мужчина, отошел в сторону и стал озираться, явно недоумевая, куда Ликата исчез. Тогда Давиде молниеносно кинулся к стоявшему лимузину, дернул дверцу и, с размаху опустившись рядом с водителем на сиденье, приставил пистолет к его шее.

— Кто вы такие? Кого ищете?

— Тебя.

Водитель не отбивался, а спокойно отстранившись, достал из верхнего кармашка удостоверение и, протянув Ликате, проговорил:

— Спецподразделение корпуса карабинеров. Тут только Давиде увидел, что за рулем молодая девушка. И к тому же хорошенькая. Темноволосая, коротко стриженная.

— И что же вам от меня нужно?

— Велено доставить к начальству.

В машину возвратился ее напарник и сел на заднее сиденье. Автомобиль тронулся и через несколько минут подъехал к зданию командования корпуса карабинеров.

— Извини, что немножко помял тебя. Могло быть хуже, — проговорил Давиде, выходя из машины.

— Это ты благодари Бога, что я знала, кто ты такой, — у нас был приказ разыскать тебя. Не то бы… — и девушка, улыбнувшись, показала лежавший у нее на коленях здоровенный автоматический пистолет. — Меня зовут Феде. А он — Браччо^[2].

Вдвоем они сопроводили Ликату по длинным безлюдным коридорам к массивной двери. Браччо постучал и вошел, оставив Давиде с девушкой ждать в коридоре. Через минуту дверь отворилась, и они вошли в просторный кабинет. Судя по его размерам и убранству, он принадлежал высокому начальству. Сидевший за столом, погруженный в бумаги, пожилой человек в штатском жестом отпустил подчиненных и указал Ликате на стул перед его столом. И снова углубился в свои бумаги. Короткие седые волосы у него были стрижены ежиком, он был в очках, с седыми усами. Наконец хозяин кабинета поднял голову, скользнул взглядом по лицу Ликаты и спросил:

— Как мне вас называть? По прежней фамилии Парди? По имени Давиде или по новой фамилии Ликата?

— А мне вас как? — ответил вопросом на вопрос Давиде, желая знать с кем имеет дело.

— Я генерал Алессио Амадеи — командующий спецподразделением корпуса карабинеров по борьбе с мафией и организованной преступностью. Можете называть меня по фамилии или генералом, хотя это слишком торжественно.

— Меня называйте Ликатой, — ответил Давиде.

— Как ваша голова, Ликата? — спросил генерал.

— Зачем я здесь?

— Не забывайте, что вы все еще офицер и находитесь на государственной службе. Вам даже полагается неполученное вами жалованье за двадцать лет.

— Благодарю вас за приятное известие, но я возвращаюсь в Америку.

— Забудь об Америке, — переходя на «ты», сказал генерал, перегнувшись через стол, приблизившись лицом к лицу Ликаты. Его холодные серые глаза за стеклами очков блеснули. — Ты нужен здесь, мы ждали твоего выхода из больницы.

— Чем вы занимаетесь?

— Спрутом. Мы должны знать, кто сейчас всем заправляет, кто новые главари. Но первым делом надо найти Тано Каридди — твоего старого знакомца. Никто это не сделает лучше тебя. Вот подпиши здесь — и весь разговор.

Генерал подвинул лист бумаги с несколькими машинописными строчками.

— Я ведь только вышел из клиники, — растерянно возразил Давиде. — Еще не окреп, мне надо отдохнуть. Мне, может быть, предстоит, говорят врачи, еще одна операция…

— Раз тебе удалось удрать от хирургов, больше к ним и не возвращайся! Про твое здоровье я все знаю. Но брось эти разговоры об отдыхе. Ты что — пенсионер? Человек, у которого в голове сидит бандитская пуля девятого калибра, не может так рассуждать. Неужели ты не хочешь с ними поквитаться?

— Почему именно я?

— Тебе однажды уже удалось к ним внедриться. Ты их ненавидишь, эта ненависть разъедает тебе душу… Наша служба состоит из маленьких группок по три-четыре человека. Это вроде музыкальных квартетов. Но нам нужна сейчас первая скрипка.

— Я смогу с вами поработать всего несколько месяцев, — проговорил Давиде после короткого раздумья.

Внутренняя борьба была недолгой. В нем уже заговорил азарт охотника, все разумные доводы пересилило неудержимое желание сейчас же начать действовать.

— Ну что же, нескольких месяцев, думаю, будет вполне достаточно, — все так же немного ворчливо произнес генерал и протянул Ликате документ о его вступлении в новую должность.

Внизу Давиде ждала машина. Та же, которая привезла его сюда. За рулем сидела Феде. Она отвезла Ликату в гостиницу, где для него уже был заказан номер.

— Желаю удачи! — сверкнув глазами и тряхнув стриженной головкой, проговорила на прощанье Феде.

Розыски Тано Каридди Давиде решил начать с его сестры Марии. Последний раз Ликата видел ее, когда она явилась в прокуратуру и вручила Сильвии письмо Тано, в котором он писал, что навсегда покидает Италию и просил позаботиться о его сестре в обмен на информацию о готовившемся взрыве на Центральном вокзале. Сильвия выполнила его просьбу и поручила психически неполноценную девушку заботам монахинь. Ликате сказали, что он может найти Марию в читальном зале монастырской библиотеки, куда ее устроили работать.

И в самом деле: войдя в большой сумрачный зал читальни, Ликата за одним из столов сразу увидел молодую девушку, которую он искал.

— Здравствуй, Мария. Ты меня помнишь? Я — Давиде, — сказал он, подходя к столу.

— Да, я узнала тебя.

— Ну, как тебе здесь? Ты тут живешь?

— Нет, я живу не здесь. Сюда я прихожу работать.

— Ты знаешь, Мария, я ищу Тано. Помоги мне его найти.

— А зачем?

— Хочу помочь ему вернуться. Я все улажу с его возвращением. Ты знаешь, где он?

— Нет, не знаю. За все это время он написал мне всего один раз.

Мария открыла ящик стола и достала оттуда яркую открытку.

— Вот послушай, что он мне пишет. — И Мария начала читать письмо. — «Я живу на самом берегу моря. Здесь яркое солнце и голубое небо. Мы с тобой будем жить в маленьком белом домике…»

Давиде взял у нее из рук открытку и стал рассматривать. Песчаный пляж, пальмы, яркие краски моря и неба. Марки на открытке не было.

— Письмо без марки. Тебе его кто-то привез?

— Да, один монах, он миссионер. Его зовут Маттео. Он очень хороший, водил меня тут в зоологический сад, угощал мороженым, фотографировал. Вот фотографии, хочешь посмотреть?

И Мария протянула ему несколько цветных фотографий. С одной из них на Ликату глядел сам монах — крупный мужчина средних лет с суровыми, резкими чертами лица.

— А где живет этот Маттео, он оставил тебе адрес?

— Нет, не оставил. Он там главный в католической миссии.

Разговаривая с Марией, Давиде заметил на столе листок — извещение о денежном переводе на бланке банка. Международный Афро-азиатский банк. Найти адрес банка было нетрудно.

В банке — роскошном современном здании в центре города — Давиде потребовал, чтобы его провели к директору, но принимавший его служащий сказал, что это совершенно невозможно: директор на заседании правления банка и как раз в эту минуту делает там доклад. На стоящем в приемной мониторе внутренней телесети появилось лицо директора, читающего доклад.

— Я с места не тронусь, пока не поговорю с директором, — сказал Ликата и, поудобнее усевшись, приготовился ждать.

От нечего делать он глядел на экран и рассеянно слушал, о чем докладывал директор банка. Речь шла о крупных капиталовложениях, сделанных банком в одной из африканских стран, которые должны себя с лихвой окупить, так как эта страна располагает богатейшими природными ресурсами. В качестве человека, помогающего провернуть эту выгодную для банка сделку, директор назвал председателя некой государственной специальной комиссии, видного эксперта в вопросах инвестиций в страны Африки, консультанта банка… и произнес имя и фамилию человека, хорошо знакомого Ликате: бывшего сенатора и финансиста Этторе Салимбени. Камера пробежала по залу и выхватила из полутора-двух десятков присутствовавших респектабельных господ лисью мордочку скромно улыбавшегося Салимбени. Лишившись титула сенатора, этот ловкий мошенник, видно, продолжал свои прежние махинации на столь же высоком уровне.

Когда директор закончил говорить, служащий банка попросил Ликату сообщить ему цель его визита, чтобы он мог доложить директору.

— Мне необходимы сведения о текущем счете в вашем банке некоего Тано Каридди, которого разыскивает Интерпол, — сказал Давиде.

— Боюсь, что это будет невозможно, — ответил служащий. — Сведения о вкладах наших клиентов могут быть выданы только с личного разрешения президента господина Стефана Литвака, а центральная резиденция банка находится в Швейцарии, а тут лишь итальянский филиал. Однако я доложу директору, — проговорил служащий и скрылся за массивной дверью конференц-зала.

Отсутствовал он весьма долго — видно, вопрос этот потребовал длительного обсуждения. Однако, когда служащий вернулся, на лице его играла любезная улыбка, он весь словно преобразился.

— Господин директор распорядился сообщить все интересующие вас сведения. Тано Каридди — международный преступник, который в свое время нанес нашему банку огромный ущерб. У него на счету у нас было всего двадцать тысяч долларов, которые по распоряжению его доверенного лица перечислены в монастырский приют на содержание его сестры Марии Каридди.

— Могу ли я узнать имя и фамилию этого доверенного лица? — спросил Давиде.

Служащий заглянул в документы, которые держал в руке, и ответил:

— Поручение несколько месяцев назад подписал некий Сальваторе Баллестри, проживающий в Дакаре, в Сенегале.

Больше тут делать было нечего. Ликата поблагодарил служащего и вышел из помпезного подъезда банка. Это было, может, не так много, но все-таки уже кое-что. След Тано нашелся, и Ликата был готов пуститься по следу.

Ренцино

По узкой горной дороге один за другим мчались два больших автомобиля. На одном везли к последнему месту успокоения гроб с телом умершего в Канаде Кармине Рибейры — одного из главарей мафии, наводившего ужас на всех, кому приходилось иметь с ним дело, в другом — отца сопровождал в последний путь его сын Лоренцо, получивший образование в Америке. Лоренцо доставил из-за океана прах отца в Милан, а теперь вез на родную Сицилию, чтобы похоронить рядом с другими членами семейства Рибейра.

Именно туда, на кладбище, Лоренцо и приказал везти его шоферу. Прежде всего он хотел поклониться могилам матери, братьев и сестер. В глубокой задумчивости провел он несколько минут перед площадкой, тесно уставленной одинаковыми невысокими памятниками белого мрамора с маленьким цветником перед каждым. И на каждом — фамилия Рибейра. Теперь здесь будет покоиться и отец…

У внушительного подъезда родового палаццо Рибейра отпустил машину и, не пускаясь в разговоры со стариком-сторожем, вошел в дом. В этих больших пустых комнатах, обставленных со старомодной тяжеловесной роскошью, его охватила тишина. В памяти возникли детские воспоминания, которые давно уже он привык гнать от себя прочь — воспоминания о том страшном дне, когда почти вся многочисленная семья Рибейра погибла под пулями убийц, подосланных вожаками новой мафии, рвавшейся к власти. Отца тогда с ними не было, а сам он чудом уцелел… В ушах явственно, как тогда, зазвучали треск автоматных очередей, топот уносивших убийц коней, пронзительные женские крики… А вот и он сам — мальчик лет десяти-двенадцати… Взгляд его упал на стоявшую на каминной доске фотографию и он взял ее в руки. Именно тогда отец и отослал его за океан, боясь потерять своего наследника… Фотография выскользнула из рук Лоренцо, упала на пол, стекло разбилось… Плохое предзнаменование — невольно подумалось молодому Рибейре.

После заседания правления Афро-азиатского банка, на котором Этторе Салимбени удалось при помощи директора банка провернуть давно задуманную операцию по переводу крупных финансовых средств в одну из африканских стран, довольный «консультант» поспешил с докладом к своему боссу — новому «крестному отцу». На тонких губах Салимбени, под усиками, играла веселая улыбка, и он то и дело потирал руки в предвкушении своей доли от жирного пирога.

У въезда на усадьбу его машину остановил охранник и доложил по телефону о посетителе. Затем другой охранник сел рядом с ним в машину и сопроводил к подъезду. Дом, в котором жил «крестный отец», когда бывал на ферме, представлял собой простое, крестьянское, из грубого камня, но двух этажный и довольно большое здание.

Охранник проводил бывшего сенатора до столовой, где отдыхал с газетой в руках «крестный отец». Свернувшись у его ног лежал страшного вида огромный черный пес, доставшийся в наследство от одного из убитых членов «Купола». Когда охранник постучал в дверь и на пороге показался Салимбени, собака угрожающе зарычала, оскалив желтые клыки. «Крестный отец» же даже не пошевелился в кресле, не обращая на гостя ни малейшего внимания.

Приблизившись к «крестному отцу», Салимбени подобострастно поздоровался.

— Чего приперся? Разве забыл, что тебе тут лучше не показываться во избежание разговоров, — набросился на него босс. Собака, слыша раздраженный голос хозяина, вновь заворчала.

— Да я думал… Я хотел… — невольно смешавшись, начал Салимбени.

— «Я, я, я»… Привык выступать у себя в парламенте. Вечно одно и тоже.

— Вам прекрасно известно, что я уже не сенатор и не выступаю в парламенте.

— Ах, да, да. Тебя ведь выставили оттуда пинком в зад!

— Никто меня не выгонял. Была создана комиссия, которая подтвердила бездоказательность выдвинутых против меня обвинений, — обиженным тоном возразил бывший сенатор. И решил перейти к делу:

— Я поспешил к вам, чтобы сообщить о принятом благодаря моим усилиям решении банка перечислить деньги в Африку. С этой суммы двадцать процентов комиссионных причитаются нам. Четырнадцать вам, — Салимбени проглотил слюну и решительно выпалил: — а шесть мне.

— Нет, шесть это слишком жирно. Слишком жирно, — медленно качая головой, проговорил «крестный отец».

— Но ведь без меня ничего бы не состоялось. Да и мне самому достанется не больше двух процентов — придется поделиться с директором банка и еще кое с кем… Ну, хорошо, — окончательно теряя самоуверенность под тяжелым взглядом собеседника, промямлил Салимбени, — пусть будет четыре процента.

— Пять процентов, как и раньше, — милостиво изрек «крестный отец» и, обращаясь к молчаливо стоявшему в уголке сыну, спросил:

— Ну, Марко, усек в чем суть дела?

— Да не слишком, отец, — отвечал тот.

— Ну что ты за идиот! Все проще простого: банк финансирует строительство в этой дерьмовой африканской стране — не помню, как она там называется, — фирмы получают подряды, а мы там отмываем наши денежки да еще получаем навар в виде комиссионных. Чего тут не понять, дурачина.

Затем представил сына гостю и, когда юноша и Салимбени обменялись рукопожатием, продолжал:

— Мой сынок десять лет потерял на учебу в гимназии, а потом еще четыре — в университете. Это все желала его мамочка. А теперь, чтоб его немножко встряхнуть, чтобы он, наконец, проснулся, я привез его сюда, на Север… — Подмигнув Салимбени, «крестный отец» с ухмылкой добавил: — А вчера сводил его в бордель, пусть привыкает иметь дело с продажными девками…

Салимбени угодливо улыбнулся и закивал:

— Да, да, это не помешает!

— Ну а теперь вот познакомил его с тобой. — И, не глядя на молча проглотившего оскорбление Салимбени, добавил: — Ну а теперь сматывайся поживее. Нам надо нанести один визит вежливости — через час у нас самолет.

Уже на пороге Салимбени обернулся и сказал:

— Да, я еще хотел спросить вас, знаете ли вы о том, что вернулся молодой Рибейра?

— Знаю, знаю. Тебе то что? Тебя это не касается.

— Да нет, я просто так сказал. Уж очень бы не хотелось, чтобы вновь у вас началась война, все эти кровавые разборки. Это может серьезно повредить нашим делам, привлечь ненужное внимание.

«Крестный отец» что-то пробурчал в ответ и, встав, сделал знак сыну и натянул пиджак. Черный пес угрожающе зарычал, заставив Салимбени поскорее ретироваться.

Перелет из Милана в Палермо занял не так уж много времени, и уже во второй половине дня большая черная машина «крестного отца» остановилась у подъезда палаццо Рибейры. Входная дверь была приоткрыта, в огромном старинном доме, казалось, не было ни души.

«Крестный отец» начал медленно подниматься по мраморной лестнице на второй этаж, где находились жилые покои. На площадке он приостановился и зычно крикнул:

— Эй, Ренцино!

Никакого ответа. Тогда он вновь так же громко позвал:

— Ренцино!

Распахнув массивную дверь в гостиную, «крестный отец» увидел спокойно поджидавшего его посреди комнаты Лоренцо Рибейру.

— Я всегда зову по имени тех, на кого хочу нагнать страх. Ну что, струхнул? — спросил «крестный отец».

— Нет, я тебя не боюсь, — бесстрастно отвечал молодой Рибейра.

— И плохо делаешь.

— Я вернулся сюда только для того, чтобы похоронить отца, и не желаю иметь с тобой никакого дела, — проговорил Лоренцо. — Я унаследовал много, очень много денег и вложу их в дело. Но не здесь, а как можно дальше отсюда. Тут больше моей ноги не будет.

— Не верю ни единому твоему слову. Что за дела у тебя были с Беллини?

— Спроси у него.

— К сожалению, он не хотел рассказать и теперь мертв.

— А, так значит, по твоему приказу прикончили этого беднягу.

— Ничего себе бедняга! За что это ты отвалил ему четыреста кусков?

— Послушай хорошенько, что я тебе скажу, — начал Лоренцо, отходя подальше от «крестного отца», словно тот внушал ему физическое отвращение. И продолжал, постепенно все больше и больше горячась: — Я ненавижу эту вашу Сицилию, которую вы все, и ты, и мой покойный отец так любите. Я даже с отцом последнее время не мог о ней говорить. Вы восхищаетесь ароматом апельсинов и лимонов, теплым ветерком с моря, вечно голубым небом… Это все не для меня, не хочу никогда больше это видеть. Здесь все пропахло кровью. Я уеду, и ты больше обо мне никогда не услышишь. Но не пытайся меня найти, не пробуй вредить мне. Отец оставил мне кое-какие документы, касающиеся тебя. Например, об убийстве одного журналиста или о смерти семнадцатилетнего юноши… Они хранятся у меня в сейфе, до которого тебе со всеми твоими автоматами и пистолетами никогда не добраться. Я не собираюсь тебя трогать, но ты должен забыть о моем существовании.

— Не верю. Яблочко от яблони недалеко падает. У тебя в жилах течет кровь семьи Рибейры, кровушка она всегда скажется, — пробурчал «крестный отец». И добавил, уже с порога: — Я тут купил себе ферму возле Милана, так что буду там к тебе время от времени наведываться. И если замыслишь что-нибудь против меня, знай, что тебя ждет крюк, на который вешают разделанные туши.

С этими словами, грузно ступая и что-то неразборчиво бормоча себе под нос, «крестный отец» покинул гостиную.

А в Милане в это время в Полицейском управлении продолжался, уж который час кряду, допрос сожительницы убитого фотографа Беллини. Две женщины — помощник прокурора Сильвия Конти и молодой адвокат Мартина Феррари напрасно бились с третьей — задержанной на месте убийства Ниной. Та не шла ни на какой контакт, отвергала любую попытку дружеского, человеческого к ней подхода. Как заводная, она твердила, что застрелила фотографа сама. А когда ее припирали к стене вопросами, она начинала истерически кричать:

— Чего вам еще от меня надо? Ведь я созналась, что убила его! Не нужна мне ничья помощь. Оставьте все вы меня в покое!

В качестве свидетеля вновь был вызван Ликата, и таким образом Сильвия получила возможность вновь с ним повидаться.

Оставшись наедине, Сильвия и Давиде вновь попрощались, но и на этот раз столь же немногословно и сдержанно.

Давиде сказал, что он уезжает, но не в Америку, как решил раньше, а в Африку.

— В Африку? — переспросила не веря своим ушам Сильвия. — В какое-то определенное место? Зачем?

— Вот этого я сказать тебе не могу, — улыбнулся Давиде.

— Опять ввязался в какое-нибудь опасное дело? Обещай мне, что будешь осторожен. Я хочу, чтоб ты вернулся живым и невредимым, — проговорила Сильвия, крепко целуя на прощание Давиде.

В Сенегале

Самолет итальянской компании «Алиталия», совершавший рейс Милан — Дакар, плавно приземлился в этом огромном современном аэропорту, связывающем десятками международных линий Африку с Европой и Америкой.

Сняв номер в скромной гостинице, Ликата первым делом взял напрокат машину и, узнав где в Дакаре католическая миссия, направился прямым ходом туда. Миссия находилась на окраине города. После центра столицы Сенегала, застроенного современными домами, с высотными зданиями международных банков, офисов, фирм и отелей, и окружающего деловой район Дакара лабиринта улочек старого города, тихая окраина с поросшими выжженной травой пустырями, казалась далекой африканской деревней. У порогов глинобитных лачуг сидели старики, громко судачили женщины, прямо на улице стиравшие белье или приготавливающие нехитрую еду, гонялись стайки полуголых голодных ребятишек, откуда-то издалека доносился перестук тамтамов. Нищие на обочине дороги просили милостыню, увечные демонстрировали обрубки ног, культи, незрячие глаза. Окружившие толпой вышедшего из машины Давиде дети, клянча монетку, довели его до ворот миссии.

Благообразный старый негр в белой нежной рубахе, встретивший Ликату, понимал по-английски.

На вопрос Давиде, где найти итальянского монаха-миссионера брата Маттео, старик отрицательно замотал головой.

— Сейчас брата Маттео здесь нет. Он далеко. Работает в лагере для беженцев. Подождите, пожалуйста, минутку.

И исчезнув в низком здании миссии, почти мгновенно возвратился с большой географической картой Сенегала.

— Вот смотрите. — И старик-негр ткнул в карту пальцем. — Лагерь находится на севере страны, неподалеку от Даганы. Брат Маттео там. Много работы…

На следующее утро, сменив легковую машину на мощный лендровер, Ликата отправился в путь по довольно приличной автостраде, ведущей из Дакара на север, к границе с Мавританией, проходящей по реке Сенегал.

Дорога шла по низменной равнине, по обе стороны раскинулись необозримые плантации арахиса. Жаркое африканское солнце и ветры с Атлантики выжгли и низко прибили небогатую растительность саванны. Кое-где трава была позеленее и там паслись стада коров или небольшие овечьи отары. На шоссе было пустынно — лишь изредка навстречу попадался какой-нибудь старенький грузовичок, груженный овощами для города. Дорога шла прямо почти без ответвлений и сбиться с пути, по счастью, было невозможно.

К концу дня Ликата достиг места, указанного на карте. О близости лагеря нетрудно было догадаться: на дороге, по ее обочинам все чаще встречались группки изможденных людей — закутанных в белое женщин, немыслимо худых стариков, плачущих детей. Издали доносился звон колокола, созывающего на вечернюю молитву.

За оградой лагеря Давиде увидел монаха, в котором сразу угадал, хотя и не знал его, брата Маттео.

— Вы брат Маттео? — подходя к монаху, спросил Ликата.

— Да, это я, — ответил тот.

Это был еще не старый широкоплечий мужчина с энергичным и суровым лицом, окаймленным седеющей бородкой. Его окружала группа негров, по-видимому, нашедших приют в лагере беженцев.

— Скажите, вам знаком итальянец по имени Тано Каридди? — в упор спросил Ликата и показал монаху фотографию Тано. — Он может носить также фамилию Балестра. Сальваторе Балестра.

— Я такого не знаю, да если бы и знал, не сказал, — жестко проговорил монах.

— Этот человек виновен в тяжелых преступлениях. Его разыскивает Интерпол.

— Тот, кто добровольно выбрал жить здесь, уже искупил все свои прегрешения. А кроме того, мне нет дела до людского правосудия. Тут, где столько горя, голод и нищета, его не существует.

— Но, брат Маттео, вы не можете отрицать, что знаете этого человека. Несколько месяцев назад вы виделись с его сестрой в Италии.

— Я уже все вам сказал. Предоставьте виновных правосудию Божьему.

— Я проделал длинный путь, чтобы разыскать вас, — продолжал настаивать Ликата. — Вы не можете так просто от меня отмахнуться. У меня ордер на арест Каридди.

— Разве закон имеет здесь какое-нибудь значение? — все также резко ответил монах. — Вот, поглядите на этих людей, — и он указал на бредущих на звуки колокола исхудалых негров. — Главное — накормить их, утешить. Эти беженцы проделали пешком тысячекилометровый путь по пустыне, дошло немногим более сотни, а пятьсот с лишним остались лежать в песках пустыни. Они потеряли близких, лишились крова. От голода и войн гибнут тысячами люди, а вы пристаете со своими дурацкими вопросами. Ищите этого человека, если вам надо, сами.

К грубосколоченной деревянной звоннице с висящим на ней колоколом стекалась толпа беженцев на молитву перед трапезой — старики, женщины, окруженные выводками ребятишек. На их исхудалые лица и скелетообразные тела было просто страшно смотреть.

Ликата понял, что он ничего не добьется от этого упрямого монаха, отвергающего человеческие законы и не верящего в силу правосудия. А, может, он просто сообщник Тано, им подкуплен или его боится?

Бросив последний взгляд на молящихся беженцев, окруживших брата Маттео, Ликата повернулся и направился к своему лендроверу.

Проделав столь же скучный обратный путь, Давиде ни с чем возвратился в Дакар. Хорошенько отоспавшись, на следующий день он отправился в Главное полицейское управление Сенегала. В отделе, занимающемся иностранными гражданами, его принял начальник отдела — пожилой толстый негр в белом костюме. Когда Ликата назвал себя, он широко заулыбался, показав белоснежные зубы, и неожиданно заговорил, хотя и с ужасающим акцентом, на довольно сносном итальянском языке.

— Добро пожаловать в Дакар! Моя фамилия Бало. Когда-то я несколько лет проработал в консульском отделе нашего посольства в Риме, — начал толстяк. — Все итальянцы — мои друзья. Я очень люблю Италию! Когда итальянцы приезжают в Дакар, они всегда заходят сюда со мной побеседовать. Мы хорошо понимаем друг друга…

— Значит, вы знакомы и с Балестрой? — неожиданно прервал его разглагольствования Ликата, вынимая из кармана фотографию Тано. — Сальваторе Балестра. Вы знаете этого человека?

Даже не взглянув на фотб, Бало залопотал:

— Нет, нет, никогда не видел.

— Вы не можете его не знать. Брат Маттео подтвердил, что он находится в Дакаре. Балестра — его новая фамилия. А раньше его звали Тано Каридди. У меня ордер Интерпола на его арест.

— Нет, нет, я же вам говорю, что не знаю его.

— Ну что ж, — проговорил Ликата, пряча фотографию, — я так и доложу руководству Интерпола, что он вам неизвестен.

— Погодите, дайте взглянуть еще разок… Я-то не знаю, но его можно поискать. Вот, может быть, мой помощник сможет вам помочь. Акибе знает тут всех иностранцев, — и он указал на стоявшего в сторонке еще довольно молодого плечистого негра в щегольском светлом костюме, не то с лысой, не то с наголо обритой головой. И обращаясь к Акибе добавил: — Если услышишь об этом итальянце, то дай знать господину Ликате.

Акибе слегка поклонился.

— Ну вот и хорошо, это совсем другое дело, — с улыбкой проговорил Ликата. — А то я уже подумал, что, может, Тано Каридди всех вас тут подкупил…

Начальник отдела грузно поднялся из-за письменного стола и уже без улыбки с видом оскорбленной невинности спросил:

— Полагаю, коллега пошутил?

— Пошутил, конечно, пошутил. Я всегда шучу, — тоже без улыбки ответил Давиде уже с порога маленького кабинета и, не попрощавшись, вышел.

Как только за ним закрылась дверь, начальник отдела быстро набрал номер и кратко отдал какие-то распоряжения.

Выйдя из Полицейского управления, Ликата медленно побрел по центру города, то и дело заходя в бары и кафе и показывая барменам и официантам фотографию Тано. Но все они, так же как и уличные торговцы, лишь отрицательно качали головой.

Сам того не заметив, Ликата углубился в кривые и узкие улочки старой части города и очутился под сводами огромного крытого рынка. Это был типичный восточный базар, какой можно увидеть и в Африке, и в странах Ближнего Востока. Сотни полутемных лавочек, всевозможные мастерские, пылающие жарким пламенем жаровни. Острые, пряные запахи готовящейся пищи, заунывные звуки флейты и оглушительный грохот барабанов, резкие выкрики зазывал и продавцов, рекламирующих свой товар, непонятная гортанная речь — ни французского, ни английского языка тут не услышишь. Толпа вокруг становилась все плотнее, в узких полутемных переходах рынка толкотня была, как в римском автобусе в часы пик. Не понять было, кто здесь что продает, кто что покупает.

По улочке, шедшей вдоль торговых рядов, где было чуть свободнее, не отставая от Ликаты ни на шаг, мягко, как кошка, скользил худощавый молодой негр в черной майке и джинсах. Заметить слежку Давиде никак не мог — парень ничем не отличался от множества толкавшихся вокруг негров. Только в руке у него был радиотелефон, по которому он то и дело докладывал о маршруте Ликаты.

Приостановившись на мгновенье перед лотком какого-то продавца, Давиде вдруг почувствовал острую боль, которая обожгла ему затылок. В глазах у него потемнело и он чудом удержался на ногах. Что это было — камень из пращи или рогатки, пущенный со страшной силой, или пуля из пневматического ружья, или какой-то метательный снаряд — он так и не узнал. Сквозь окутавший его цветной туман, в котором расплывались очертания людей и предметов, он пробрался сквозь толпу к стене, ощупал затылок. Крови не было. Удар пришелся позади уха: если бы в висок, все было бы кончено. Найдя водопроводный кран, Ликата подставил голову под сильную струю, смочил шею, затылок, умыл лицо. Боль стала терпимее.

Но едва Ликата сделал несколько шагов, на него набросились трое огромных негров в длинных белых рубахах. Двое, оставаясь у него за спиной, набросили на шею широкую удавку, а третий атаковал его спереди. Инстинктивным движением Давиде обеими руками вцепился в душащую его удавку, стараясь оттянуть ее как можно дальше от горла. Руки таким образом оказались у Давиде заняты и оказать сопротивление третьему нападающему он мог лишь ногами. Из последних сил он пнул негра в живот и тот, отлетев на несколько метров, свалился на жаровню и перевернул ее. Пламя охватило край его бурнуса, перекинулось дальше и в том углу взметнулось высоко под своды рынка. Но двое с кожаной удавкой методично, не спеша делали свое дело, все туже сдавливая горло Ликаты. Он сполз на каменные плиты пола, тщетно пытаясь отодрать смертоносный ремень. Воздуха не хватало, он начинал задыхаться. Давиде не то громко захрипел, не то закричал. Почти одновременно раздались два выстрела. После первого душители ослабили тиски, после второго — пустились наутек. Когда его спаситель подбежал к нему, Лика-та узнал того негра в светло-сером костюме, который молча присутствовал при его беседе с Бало и которого тот назвал Акабе.

— Какой приятный сюрприз, — . пробормотал, поднимаясь на ноги Давиде.

— Ты в порядке? — на ломаном английском спросил встревоженно Акабе.

— Да, спасибо. Это люди Бало? — поинтересовался Давиде.

Негр вроде еле заметно кивнул и что-то добавил, чего Ликата не понял. То ли Бало послал их его убить, то ли послал Акабе его спасти. Но все это уже не имело значения, ибо Акабе пряча револьвер в карман, чуть ли не по слогам проговорил:

— Человек, которого вы ищете, живет в отеле «Нью-Рипаблик», номер 218. Быстрее уходите отсюда!

И, повернувшись, исчез в толпе, не слушая больше Ликату.

Давиде направился к выходу с базара. За спиной у него люди гасили начавшийся пожар и густые клубы черного дыма вырывались из-под низких сводов.

Вернувшись в гостиницу, Ликата привел себя в порядок, взял машину и вновь отправился в город.

Построенный в современном стиле отель «Нью-Рипаблик» был, наверно, самым шикарным в городе. Перед входом рядом с пальмами красовалась абстрактная скульптура.

Из просторного холла, в который вошел Ликата, арки вели во внутренний дворик. Высокая ажурная решетка огораживала часть дворика, в которой стояли столики бара под открытым небом. Сквозь решетку Ликата сразу увидел две импозантные фигуры: по проходу шли генерал-негр в полной летней форме — в огромной фуражке с галунами и грудью, украшенной до самого живота орденскими планками, и старый знакомый — хитрец Бало в своем элегантном белом костюме. Усевшись за один из столиков, они продолжали оживленную беседу. Не прошло и нескольких минут, как в проходе появился и третий участник этой встречи — никто иной, как Тано Каридди собственной персоной. Он по очереди дружески обнялся с генералом, потом с Бало, даже приложившись щекой к их толстым блестящим физиономиям, имитируя поцелуй. После этого Тано отпустил сопровождавшего его телохранителя и тоже уселся за столик. Им подали прохладительные напитки.

Выглядел Тано неважно. Его прежде безупречная прическа, волосок к волоску, была в беспорядке, лицо одутловатое, какой-то пустой взгляд. Да и от былой тщательности в одежде не осталось и следа — мятая рубашка, кое-как повязанный темный галстук, пиджак, болтающийся как на вешалке.

Пошарив в кармане, Тано вынул тюбик с лекарством и отправил в рот целую пригоршню таблеток.

После короткой беседы он также дружески распрощался с генералом и Бало, которые еще остались сидеть за столиком, и в сопровождении подоспевшего телохранителя направился к выходу.

Ликата проскользнул обратно в холл и увидел, как Тано садится в машину. Давиде сел за руль и незаметно пристроился в хвост автомобилю Тано. После короткой поездки по улицам вечернего Дакара машина Каридди остановилась перед каким-то украшенным многоцветной светящейся рекламой увеселительным заведением — то ли рестораном, то ли ночным клубом.

Войдя вслед за Тано внутрь, Ликата очутился в большом полутемном зале, содрогавшемся от громкого стука барабанов. На ярко освещенной сцене танцевала обнаженная по пояс женщина — наверно, мулатка, не чернокожая, как сенегалки, а золотисто-бронзовая. Она извивалась, как змея, в танце живота, изображавшие перья цветные полосы юбки разлетались в стороны все сильнее, обнажая до самого верха стройные длинные ноги. Потом танцовщица начала просто кружиться в такт барабанному бою, все быстрее и быстрее, превратившись в вертящийся волчок. Ее большие смуглые груди взлетали и падали, хлопая как крылья. От бешеной скорости этого кружения, от оглушительных барабанов, от цветных огней все плыло перед глазами и мутилось в голове.

Давиде наблюдал за Тано. Тот глядел на сцену все таким же неподвижным, пустым взглядом, лицо его оставалось абсолютно безразличным к происходящему вокруг. Вдруг он резко поднялся с кресла и направился в соседнее со зрительным залом тесное помещение. Ликата заглянул туда. На низких, грубо сколоченных деревянных нарах в темноте угадывались лежащие мужские фигуры. Тано тоже опустился на один из топчанов. То ли тут курили опиум, то ли делали какой-нибудь восточный эротический массаж…

Ликата оставил Тано ловить кайф в этом притоне и поехал обратно в отель «Нью-Рипаблик». Поднявшись по лестнице на второй этаж, он отыскал в слабо освещенном гостиничном коридоре дверь под нужным номером. Осторожно постучал. Дверь приоткрылась, и на пороге вырос охранник. Оглушив его ударом рукоятью пистолета по голове, Давиде связал негра, заткнул ему рот и запихнул в ванную комнату.

В гостиничном номере был включен телевизор, который смотрел охранник в ожидании возвращения хозяина. Давиде быстро осмотрел комнату — никаких записей, картотеки, деловых бумаг. Либо Тано все держал в голове, либо имел еще офис в другом месте. Давиде высыпал на пол содержимое корзины для бумаги, стоявшей под письменным столиком. Скомканный листок привлек его внимание — это было начало так и ненаписанного письма к сестре: «Дорогая Мария!..».

Давиде удобно уселся в кресле напротив входной двери, положил перед собой пистолет и приготовился ждать.

Ждать пришлось довольно долго, и у него уже начали слипаться глаза. Но вот, наконец, в коридоре у дверей номера остановились негромкие шаги, дверь распахнулась, и в комнату вошел Тано.

Тано Каридди сразу увидел наведенный на него пистолет и узнал его владельца — видимо, ни болезнь, ни наркотики не могли помешать ему сохранить ясность мысли и неизменное спокойствие.

— А, ты приехал, — проговорил он глухим, но не дрогнувшим голосом. — Я тебя все время ждал. Не буду спрашивать, кто тебя прислал — это не имеет никакого значения. Ты выполняешь свою работу, ты всегда хорошо с ней справлялся. Это главное.

Давиде стволом пистолета показал Тано на кресло напротив себя у стола, и тот сел.

— Ну, давай, кончай живее. Не тяни! — все таким же безжизненным голосом произнес Тано, глядя на устремленный на него пистолет. — Жаль, что ты не из тех, кто способен хладнокровно спустить курок…

— Только попробуй сделать хоть одно движение, и увидишь, что я пристрелю тебя на месте, — с угрозой отозвался Давиде.

Вместо ответа Тано рванулся из кресла и бросился к окну. Но Давиде несколькими сильными ударами отшвырнул его в угол комнаты, и Тано затих на полу.

Ненависть, душившая Давиде, словно сразу испарилась.

— Даю на сборы пять минут, — почти весело объявил он. — Мы возвращаемся в Милан, синьор Каридди. Там вас очень ждут.

Сантино — один из самых жестоких киллеров нового «крестного отца» — сходил с ума от бездействия и нелепости положения, в котором он очутился. Вот уже несколько дней он был вынужден торчать взаперти в тесной комнатушке и нянчиться с этой проклятой девчонкой. Сегодня ночью она не дала ему сомкнуть глаз: все время скулила и звала мать. Утром он сообразил, что она, наверно, хочет есть и отправился купить хлеба и молока. Комнатенка с отдельным входом, служившая убежищем, была хорошо запрятана среди пристанционных построек, рядом с путями, по которым непрерывно грохотали товарные поезда, в лабиринте железнодорожных тупиков, запасных путей, складов, водонапорных башен, переходов у миланской товарной станции. Рядом на пустыре сверкал огнями луна-парк. Тут ни один черт их не найдет. Но сколько же можно еще ждать?!

По телефону-автомату он позвонил шефу и, пересыпая речь сицилийскими проклятиями, умолял освободить его от маленькой мучительницы.

— Я больше не выдержу, я размозжу ей голову о стену. Вы же, ваша милость, знаете, что это не моя работа!

— Ты должен терпеливо ждать, — отвечал «крестный отец», — так же терпеливо, как ждем мы. Сейчас к ее матери никак не подобраться: к Нине допускают только двух баб — прокуроршу и девчонку-адвоката. Никого больше.

— Хорошо, ваша милость, — со вздохом отвечал Сантино. — Буду ждать. Целую руки.

Вернувшись в убежище, Сантино, как заботливая мамаша, налил в пластиковый стаканчик молока и протянул девочке, хотя только недавно грозил пришибить ее, если она не заткнется.

Девочка выпила молока, что-то залепетала, улыбнулась и протянула стаканчик ему, как бы требуя, чтобы теперь выпил и он.

Сантино с отвращением допил молоко, и Франческа с довольным видом вновь ему улыбнулась. Свободной ручонкой она прижимала к груди свою дурацкую игрушку, с которой не расставалась ни днем, ни ночью — пластмассовый прозрачный цилиндр, переливавшийся внутри всеми цветами радуги.

Из чувства ненависти

Специальный самолет, присланный за Ликатой в Дакар, доставил Давиде и его пленника в Милан рано утром. В аэропорту Линате их встречали люди генерала. Сразу же с аэродрома на двух машинах они отправились в специально приготовленный для содержания Тано дом — уединенно стоящее старинное здание в пригороде Милана. Там с Тано хотел немедленно встретиться генерал.

Давиде прошел в кабинет Амидеи, там же была Феде. Пленника конвоировал Браччо. Часовой в штатском закрыл за ними двери подъезда, Браччо пропустил Тано вперед и пошел за ним следом по длинному коридору, потом они поднялись на второй этаж по узкой лестнице, и там был такой же длинный пустынный коридор, как и внизу. Тано был в наручниках и шел совершенно спокойно, со своим обычным отрешенным видом. Но дойдя до двери, сквозь стекло которой он увидел, что это, вероятно, медпункт, Тано вдруг резко остановился и обеими скованными руками нанес своему конвоиру страшный удар в солнечное сплетение. Браччо сложился вдвое от боли, и Тано успел проскользнуть в комнату и повернуть изнутри ключ в замке. Сквозь стекло Браччо увидел, что он схватил какой-то большой флакон и опрокинул его содержимое в рот.

— Давиде! Феде! Скорее! — крикнул Браччо и вышиб стулом стекло в двери медпункта. Подоспевший Давиде просунул руку сквозь разбитое стекло и отворил дверь.

Вместе с прибежавшей Феде втроем они подтащили Тано к умывальнику и низко нагнули ему голову.

— Надо, чтобы его сейчас же вырвало! — сказала Феде.

— Вызывай врача! — крикнул Давиде Браччо, пытавшемуся рассказать, как было дело.

Тано хрипел, дыхание его становилось прерывистым и затрудненным.

— Не умирай, сукин сын! Ты хочешь слишком легко отделаться! Не смей подыхать, ублюдок! — бормотал Давиде и, осыпая Тано страшными проклятиями, энергично старался привести его в чувство.

Наконец Тано вырвало, он задышал ровнее. Его уложили в постель в приготовленной для него комнате и стали ждать врача. Попытка самоубийства не удалась, жизнь этого преступника была в безопасности, и все — генерал, Давиде, Феде и Браччо — радовались тому не из-за жалости к Тано, а потому, что он слишком был им нужен живой.

Через некоторое время генерал вошел в комнату Тано. Тот, по-видимому, уже пришел в себя. Генерал был одет по-домашнему, без галстука, вид у него был не официальный, и его, пожалуй, можно было бы принять за доброго дедушку-пенсионера, если бы не остро поблескивавшие из-под очков холодные глаза.

— В состоянии ли вы со мной поговорить? — вежливо осведомился он у Тано. — Я генерал Амидеи.

— Что это все значит, генерал? — начал Тано. — Вы явно принимаете меня за кого-то другого: прислали за мной персональный самолет, вместо тюрьмы привезли в этот дом, теперь со мной беседует генерал. Я вовсе не такая важная фигура, вернее, уже не такая важная. Чего вы от меня хотите?

— Вашего согласия с нами сотрудничать, — прямо сказал Амидеи.

— Сотрудничать с правосудием? И во имя чего же? Может быть, вы собираетесь говорить мне о справедливости, морали, духовных ценностях нации?

— Нет, боюсь, это вам бы наскучило. К чему терять время…

— Времени у меня тут хоть отбавляй. Вы держите меня взаперти, даже без телевизора. Я мучаюсь от бессонницы… Может, ваши разговоры помогли бы мне хотя бы уснуть. Так ради чего это я должен вам помогать? Отправьте меня в тюрьму — и дело с концом!

— Я предлагаю вам сотрудничать из переполняющего вас чувства ненависти. Ведь вы, Каридди, ненавидите весь мир. Именно в ненависти была ваша сила. Или уже не осталось в живых тех, кого вы ненавидели?

— Остались, остались. Я ненавижу и вас всех, еще больше, чем других…

— Так что же вы обрекли себя на бездействие? Или, может, вы превратились в ягненка? Ваши прежние друзья вас предали, забыли, оставили одного, а вы даже не хотите с ними поквитаться? Я дам вам эту возможность. Назовите имена тех, кто пришел к власти в мафии, расправившись с прежним «Куполом». Кто новый главарь? Я прошу вас назвать только его, только одно имя.

— Я слишком долго находился в Африке. Я не знаю, оставьте меня, я устал.

В то время, как генерал беседовал с Тано, Браччо по его приказу привез Марию. Ее встретил Давиде. Испуганная женщина, увидев Ликату, радостно бросилась к нему.

— Давиде, в чем дело? Куда меня привезли? Почему тут на окнах решетки?

— Не бойся, Мария, ничего не бойся, — успокоил ее Давиде. — Тут нет врачей, это не больница. Я привез из Африки Тано. Тебе ведь хочется его увидеть?

— Конечно! Где же он? Он здоров? С ним все в порядке?

— Да, только он очень устал с дороги и сейчас отдыхает…

Феде вошла в комнату к Тано и доложила генералу, что вернулся Браччо. Амидеи вновь обратился к Тано:

— Ну, хорошо. Ответьте еще на один вопрос: но вы ведь не ненавидите свою сестру Марию? Не хотите, чтобы с ней опять что-нибудь случилось? Без вас от отчаяния она может покончить с собой. Я знаю, что вы тоже не можете без нее жить, да и она нуждается в вашей защите…

— Негодяи, мерзавцы! — от усталого спокойствия Тано не осталось и следа. — Не впутывайте сестру в эту историю! Вы еще хуже меня!

— Мария здесь, в соседней комнате, — проговорил генерал.

— Я не хочу, чтобы она видела меня в таком виде…

Амидеи вышел из комнаты Тано и, подойдя к окну, у которого стояли Давиде и Мария, произнес, обращаясь к женщине:

— Ваш брат хочет вас видеть. Пройдите к нему. Мария бросилась в соседнюю комнату. Тано, увидев сестру, не мог найти нужных слов. Лицо его ожило, на губах появилась легкая, неуверенная улыбка. Он лишь растерянно сказал:

— Я не успел даже побриться, переодеться, чтобы тебя встретить…

Мария обняла брата, по щекам ее текли слезы.

— Наконец-то ты здесь, со мной, — всхлипывая, проговорила она.

Тано с сестрой долго оставались наедине. Они сидели, взявшись за руки, говорили и говорили и все не могли наговориться.

Наконец в кабинете у генерала зазвонил внутренний телефон. Давиде снял трубку. Докладывала Феде:

— Тано с сестрой хотят пойти прогуляться по парку возле дома.

— Скажи Феде, что они могут идти, — отозвался генерал.

— Может быть, лучше, если пойдет и Браччо, приглядел бы за ними? — обеспокоенно спросил Давиде.

— Нет, могут идти одни, — проговорил Амидеи.

Тано и Мария, держась за руки, медленно гуляли по парку. Мария говорила:

— Тано, ты должен верить Давиде. Он друг Сильвии. Он добрый, всегда мне помогал. Он и сейчас обещает нам помочь…

— Да, я верю ему, — ответил Тано.

— И ты будешь вновь свободен? — с тревогой спросила Мария. — Правда?

— Да, Мария, правда, — как ребенку, чтобы успокоить сестру, ласково проговорил Тано.

— Мы уедем на тот остров, о котором ты писал?

— Да, Мария. Зеленый остров в океане, у берегов Африки. И будем жить в маленьком белом домике, как тот, на открытке. Обещаю тебе, Мария.

«Старший»

Люди в мафии обычно разбиты на десятки. Ее членов называют «пиччотти». Пиччотто — молодой парень, на языке мафии — рядовой. Каждой десяткой командует «соврастанте» — начальник, старший. Как правило, у вожаков мафии «старший» — это доверенное лицо, управляющий поместьем или домом в городе.

В то утро, моясь под душем, словно желая смыть мучающие его по ночам кошмары, Лоренцо вспомнил о домоправителе в семье Линори — «старшем» по имени Джакомо Карта. Лоренцо помнил его по Сицилии — это был уже немолодой, но еще крепкий черноусый мужчина, правая рука покойного Джованни Линори, беззаветно преданный его семейству. Особенно Карта был привязан к маленькому Нинни — внуку старика Линори, сыну тоже ныне покойного Андреа. Вообще судьба рода Линори в чем-то была схожа с судьбой рода Рибейры: новая мафия безжалостно расправилась почти со всеми членами их семей, в том числе даже с женщинами и малыми детьми. А уцелевшие родственники Линори, так же как и он, Лоренцо Рибейра, искали спасения за океаном… Лоренцо решил, не откладывая, найти Карту — этот человек мог ему очень пригодиться.

Ближайшим рейсом Лоренцо вылетел в Палермо и вот уже входил в старинное огромное палаццо Линори, стоящее в запущенном парке.

Дом казался необитаемым, но дверь подъезда была приотворена.

— Карта! — громко позвал Лоренцо и, приоткрыв дверь в привратницкую, увидел его. Карта сидел посреди комнаты и мастерил из ивовых прутьев клетку для птиц.

— Добрый вечер, — поздоровался Лоренцо.

— Здравствуйте, — спокойно ответил Карта, не поднимая головы от работы.

— У вас там на дереве перед домом сидит филин, — сказал Лоренцо.

— Филины помогают людям понять, долго ли им осталось ждать. Крестьянину — сколько до уборки урожая, девушке — до свадьбы, а старику — сколько осталось до смерти, — ответил Карта. — До сих пор филин сидел на дереве всегда молча, а сегодня, когда приехали вы, целый день ухает.

— Карта, я приехал к тебе, потому что ты мне нужен, — проговорил Лоренцо. — Я начинаю войну против Бренно. У меня все подготовлено, но я один. Я хочу разрушить сицилийскую мафию, отнять у нее возможность заниматься торговлей наркотиками — лишить мафию этой финансовой основы ее могущества. Я хочу освободить Сицилию от страха, крови, хочу, чтобы тут не было мертвецов, хочу вернуть нашему острову его цветы, красоту, аромат его воздуха, — все более воодушевляясь, продолжал он. — Разве не этого, в сущности, хотел и молодой Линори?

— Войну против Бренно?

— Да, против него и всех, кто с ним.

— Но никого из Линори уже нет в живых, их дом пуст. Это дом без хозяина, а я уже стар и слишком устал. Я плету клетки для голубей и радуюсь тому, что сам не за решеткой. Против меня не нашли прямых улик.

— Я куплю тебе все птичьи клетки, всех голубей на свете. У меня огромное наследство. И я употреблю все свои деньги на эту борьбу. Я должен знать каждый шаг Бренно, и только ты сможешь проникнуть в его дом, войти к нему в доверие.

— Это дело для молодых, таких, как ты. Бороться против Бренно — безумие, он прибрал все к рукам, у него сильные друзья… Оставьте меня заниматься моими голубями…

— Я все продумал, я вовсе не безумен. Я лишу Бренно возможности вести дела с Востоком, получать оттуда наркотики.

Карта поднял голову и теперь смотрел прямо в лицо молодому Рибейре.

— Но разве вы меня не поняли? — проговорил он, но в голосе его уже не было былой решительности. — Меня уже ничто не интересует — только голуби да эти клетки… Вы получили большое наследство, зачем вам-то ввязываться в старые распри, к чему вам неприятности?

— Видишь ли, мой отец, чтобы спасти свои деньги, лизал руки этому негодяю, который убил его жену — мою мать, его детей — моих сестер и братьев. Я не такой, как мой отец.

— Не знаю, был ли Бренно лично причастен к гибели Линори… Это все подстроили Эспиноза с Тано Каридди… — задумчиво проговорил Карта.

— Что касается этих двоих, то их выдать тебе на расправу я не обещаю. Они меня не интересуют, — жестко сказал Лоренцо. — Мне нужен только Бренно! Я дам тебе столько денег, сколько захочешь, а главное — возможность отомстить за Линори! Ты должен согласиться на меня работать!

— Да Тано и Эспиноза сами появятся, слетятся, как стервятники на запах падали, как только узнают, что старого Купола нет, а у Бренно дела плохи, — словно продолжая рассуждать вслух, проговорил Карта. — А я буду их поджидать.

— Значит, согласен? — спросил Лоренцо.

— Да, согласен, — ответил Карта.

На следующий же день Карта вместе с Лоренцо отправился в Милан. Он прихватил с собой несколько связок аккуратно нарезанных ивовых прутьев для плетения клеток — он так привык к этому занятию, что не мог без него обходиться. Оно занимало его руки и отвлекало от мрачных мыслей. Внешне Карту было не узнать: он вновь, как когда-то у Линори, был в черном костюме, белоснежной сорочке с темным галстуком. Усы были тщательно подстрижены, седеющие черные волосы причесаны на косой пробор. Своим строгим видом и костюмом он напоминал старомодного чиновника.

Карта знал, где найти самого верного человека Бренно — Сантино Рокки. Оставив машину за несколько кварталов, «старший» углубился в сеть пристанционных переулков и переходов, прошел проходным двором, поднялся по внешней лесенке на второй этаж какого-то не то склада, не то барака и постучал в дверь.

За дверью слышны были голоса, какая-то возня, Карте показалось, что, когда он постучал, детский голосок воскликнул: «Мама!».

Дверь отворилась, на пороге стоял Сантино. Его свирепая физиономия с расплющенным, как у боксера, носом отражала искреннее изумление.

— Карта! — пробормотал он. — А мне говорили — тебя нет в живых!

— Это так-то ты со мной здороваешься? И даже не приглашаешь войти?

Сантино, стоявший в дверях, загораживая вход, не пошевелился.

— Извини, у меня гости.

— Молодец, Сантино, не теряешь времени даром…

— А что ты от меня хочешь?

— Скажи Бренно: Карта передает поклон и очень жалеет, что отказался от работы, которую Бренно ему предлагал.

— Понимаю. Я передам, что ты извиняешься.

— Да нет. Извиняются только женщины, как та, что сейчас у тебя в постели… Тогда я только вышел из тюрьмы, у меня не все было в порядке с головой… Но такие люди, как мы с тобой, вроде священников: для нас наша работа это призвание…

— Ясно, значит, ты хочешь вернуться на службу…

— Нет, служат такие, как ты, а я хочу вернуться в строй, вновь занять свое место… — проговорил «старший». — Скажи Бренно только то, что я хочу с ним встретиться. И ничего больше.

Не попрощавшись, Карта не спеша стал спускаться по лестнице. Сантино захлопнул дверь и вернулся к девочке. Франческа возилась с магнитофоном, который держала у себя на коленях с довольным видом. Она показала Сантино, что вытащила кассету. Глядя на ребенка, лицо киллера смягчилось и посветлело.

— Ничего, сейчас вставим обратно и послушаем музыку, — сказал Сантино и сел рядом с девочкой.

Реконструкция убийства

Отчаявшись добиться от Джаннины хоть слова правды, Сильвия и Мартина вместе с группой экспертов привезли женщину в фотоателье. Здесь был проведен следственный эксперимент. Результаты баллистической экспертизы, положение тела убитого — все вновь подтверждало, что Нина оговаривает себя. Беллини убила не она. Но кто же?

Мартина ходила вокруг очерченного мелом на полу силуэта тела убитого, воспроизводя поведение Нины согласно записи ее показаний, и горячо говорила:

— Да нет, не может быть! К чему ей было вести себя так глупо? Ни одна женщина не станет устраивать скандал мужу или любовнику возле входной двери, чтобы все слышали. Только в глубине квартиры — на кухне или же наверху — в жилой комнате. Если же она действительно собиралась от него уйти, то просто выбежала бы на улицу. Зачем ей было стоять на лестнице, а потом ходить вокруг трупа?..

Нина слушала ее с безучастным видом, будто все это ее совсем не касается.

Сильвия спросила у эксперта про пистолет Беллини.

— Да вот он, — эксперт протянул ей оружие. — Это пистолет с дефектом. Этот дефект все равно, что визитная карточка: после прохождения по стволу на пуле остается глубокий след определенного рисунка. Кстати, установлено, что именно из этого пистолета некоторое время назад был убит один человек.

— Кто же? — живо спросила Сильвия.

— Некий Джорджо Каневари, молодой научный работник, незадолго до того возвратившийся из-за границы. Убит в Милане в районе Навильо.

— Посмотрите, нет ли этой фамилии в записной книжке Беллини, — приказала Сильвия сержанту Джуньи.

— Нашел, — полистав книжку для записи телефонов, лежавшую на столе убитого, почти сразу ответил Джуньи. — Заграничный телефонный номер. Индекс Праги.

— Запишите себе этот номер. Интересно, кого знал Беллини в Праге? — задала Сильвия вопрос Нине. Но та продолжала молчать с отсутствующим видом.

— Давал ли Беллини кому-нибудь свой пистолет? — вновь обратилась она к Нине.

Никакого ответа.

— Хорошо, — резюмировала Сильвия. — Значит, Беллини был убит двумя выстрелами, третий произведен в потолок из другого пистолета, когда тело уже лежало на полу.

— Где метрики ваших детей? — обратилась вновь к Нине Сильвия.

— У них нет метрик.

— Как это? Вы не регистрировали их в Отделе записей гражданского состояния?

— Не ходила я никогда в такие учреждения.

— Так выходит, что ваши дети как бы не родились, не существуют для государства?

— А причем тут государство? Разве государство кормило и поило их, покупало им одежку и обувку? Я сама их кормила и все им покупала.

Сильвия, пожав плечами, продолжала:

— Джаннина, я дала разрешение на свидание в тюрьме с детьми раз в неделю.

— Не желаю я их видеть.

— Но они-то хотят. Вы же их мать. Вот вам письмо от Николы.

И Сильвия протянула ей записку. Нина, не читая, сунула ее в карман.

И только в машине, увозившей ее обратно в тюрьму, она украдкой прочла, что писал ей сын:

После реконструкции убийства и нового обыска в фотоателье Сильвия решила проведать Марию. Войдя в ее квартирку, она была удивлена, увидев там Давиде. Он не сказал ей, что только сейчас привез Марию со встречи с братом.

— Давиде! — воскликнула Сильвия. — Что ты тут делаешь?

— Да вот давно не виделся с Марией, хотел ее навестить, — отвечал Ликата.

Мария пошла приготовить кофе и они остались одни.

— Знаешь, я завтра собирался позвонить тебе, — начал Давиде.

— Что, опять куда-нибудь уезжаешь? — с улыбкой спросила Сильвия.

Вместо ответа Ликата показал ей свое новое удостоверение.

— Значит, снова возвратился в строй?

— Да, тем более что обещали заплатить за двадцать лет неполученную зарплату, — улыбнулся Давиде.

— Ну что же, хоть на какое-то время останешься тут.

— Как продвигается твое расследование? — спросил Давиде.

— Знаешь, чем дальше, тем хуже. Совсем ничего не понимаю. Наверно, мозги у меня уже заржавели.

— Нет, госпожа судья, — ответил Давиде, — мозги у тебя, по-моему, в полном порядке. Разберешься. — Он встал и добавил: — Ну, мне пора. Надо идти.

— Ты даже не дождешься кофе, которое для нас варит Мария? Когда мы увидимся?

— Скоро. Чао, Сильвия, — и Ликата поспешно вышел.

Голова спрута

В уединенном доме, где генерал Амидеи поселил Тано, не прекращались попытки склонить Тано к сотрудничеству. Генерал встречался с ним по несколько раз в день. Амидеи давно понял, что единственное уязвимое место, единственная слабость, ахиллесова пята этого на редкость волевого, неизменно полностью владеющего собой человека — его привязанность к сестре. После свиданий с Марией Тано словно немного оттаивал, растормаживался, в нем появлялось что-то доброе, человеческое. Ради благополучия сестры Тано мог пойти на многое. И как опытный психолог генерал не преминул это использовать. Но и Тано прекрасно сознавал свою уязвимость и решил, как это ни было ему тяжело, перестать видеться с Марией.

— Я не желаю ее больше видеть! Скажите вашим людям, чтобы ее больше сюда не привозили! — решительно заявил Тано во время очередного их разговора. — Нечего ее и меня зря мучить. Или сажайте меня в тюрьму или отпустите!

— Это уж разрешите решать мне, — жестко проговорил генерал.

— Ах, значит, уже без белых перчаток? — усмехнулся Тано.

— Поймите, Мария не может без вас, — уже мягче продолжал генерал, — да и она вам нужна. Как вы могли пытаться покончить самоубийством? Вы бы убили свою сестру.

— Говорите прямо, чего вы от меня хотите? — устало спросил Тано.

— Голову спрута! — коротко ответил Амидеи.

— Что? Голову спрута? — переспросил Тано. — Голову спрута… — повторил он раздумчиво. — Вот это да! Вы что же, хотите, чтобы меня, как только я попаду в тюрьму, сразу прикончили?

— Вы прекрасно знаете, что прежнего Купола уже нет. Власть захватил новый человек. Скажите — кто? Назовите лишь одно имя, и мы вас отпустим. Обещаю вам.

— Не знаю.

— Но его деятельность сейчас нацелена на Африку, где вы находились.

— Мафия сама с Африкой дел не ведет…

— Кто-то, значит, ей помогает?

— Те, кто ведают предоставлением так называемой помощи странам «третьего мира»…

— Назови хоть одно имя и, клянусь, мы оставим тебя в покое!

Тано сделал долгую паузу, потом в глазах его сверкнула решимость и он отчетливо, чуть ли не по слогам, произнес:

— Этторе Салимбени. Раньше он занимался политикой.

Генерал обратился к сидевшей за письменным столом в глубине комнаты Феде:

— Ну-ка, спроси у компьютера, что у нас на него имеется.

Феде включила компьютер и почти тотчас же начала читать замелькавшие на экране строчки:

— Этторе Салимбени. Бывший сенатор. Подал в отставку после того, как его деятельность по оказанию помощи странам Африки и Азии рассматривалась в специально созданной парламентской комиссии, хотя прямых доказательств нарушения им закона не имелось. Исключен из партии христианских демократов по моральным мотивам. Возглавляет компанию по капиталовложениям в страны Африки.

— Он сейчас еще могущественнее, чем раньше. Через него проходят огромные капиталы, — сказал Тано. — Отмывание денег мафии. Торговля оружием и наркотиками в крупных масштабах.

— Серьезные обвинения, — отозвался генерал. — Но почему я должен тебе верить? И откуда тебе все это известно?

— Я провел в Дакаре семь месяцев. За это время было совершено несколько важных сделок. Он неоднократно прилетал в Сенегал. Я там был тесно связан с начальником иностранного отдела полиции Бало. Он мне много рассказывал об их махинациях с Салимбени.

— А почему ты решил назвать именно его имя?

— Да потому, что я всегда его терпеть не мог. Да и он меня тоже, — проговорил Тано. И добавил с легкой улыбкой: — Ну как бы это сказать помягче? Между нами были некоторые трения…

Потом стал снова серьезен и потребовал:

— Дайте мне ручку и конверт с бумагой. Феде подала то, что он просил, и Тано, написав несколько строк, вложил записку в конверт.

— Вот, передайте ему, — проговорил Тано и, обращаясь к генералу, Давиде и Феде, добавил: — Я назначаю ему свидание тут, в Милане, а также угрожаю разоблачениями. Получив это письмо, он постарается навсегда заставить меня замолчать. Это вам будет лучшим доказательством! Не так ли?

В это время из гостиничного номера, в углу которого красовалась большая клетка с голубями, Карта под голубиное воркование докладывал своему патрону:

— Адвокатше двадцать семь лет. Не замужем, жениха тоже нет. Довольно привлекательная. Живет одна. Кроме следователя прокуратуры Сильвии Конти, только она имеет доступ к Нине.

— Ее можно подкупить, чтобы узнать, где у Нины фотографии? — спросил Рибейра.

Карта покачал головой.

— По-моему, она не из той породы людей.

— Ладно. Придется мне заняться ею самому. А что поделывает Бренно?

— Сидит на своей ферме. Это целое животноводческое хозяйство, тут, поблизости от Милана. У него тысячи две коров. Собирается поехать в воскресенье на футбол… — Поглядев на клетку, Карта добавил: — Придется пересадить их в клетку побольше. Самочка собирается выводить птенцов.

— Правильно, семью нельзя разлучать, все должны быть вместе, — отозвался Лоренцо. — Слушай, я послезавтра улетаю в Прагу, вернусь, мне не хотелось бы больше жить в гостинице. Сними мне здесь в Милане хороший дом.

— А ваше палаццо на Сицилии? — спросил Карта. — Так и будет пустовать?

— Я хотел бы, чтобы это палаццо провалилось сквозь землю! Не могу о нем даже думать. Сразу вспоминаю все ужасы, которые мне пришлось пережить там в детстве. Хочешь, я подарю его тебе?

— Дом надо заводить в молодости. Теперь мне уже поздно. Теперь у меня с вами одна судьба, — ответил Карта.

— Я не верю в судьбу, — сказал Лоренцо. — Нигде не встречал ее сам, да и в книгах не нашел подтверждения, что она существует.

— Нет, судьба есть, — возразил Карта. — И она у нас общая. Моя судьба, как и ваша — расквитаться с Бренно и всеми остальными. И наша судьба — не спать по ночам и думать об этом.

— Закажи-ка мне тоже билет на стадион, — сказал Лоренцо, выходя из комнаты.

Напротив подъезда небольшой, но респектабельной гостиницы, на другой стороне улицы, остановился фургончик-пикап. В машине сидели трое — Давиде, Браччо и Феде. Девушка вышла и, покачиваясь на высоких каблуках, не спеша направилась к входу в отель.

Глядя ей вслед, Давиде присвистнул и, обернувшись к Браччо, сказал:

— Нет, ты только погляди на нашу Феде!

Действительно, девушку было не узнать. Вместо обычных джинсов на ней была совсем коротенькое мини, высоко открывающее ее стройные ножки. Шла она, расправив плечи и держась очень прямо, как манекенщица. Глаза чуть подведены, личико оживлял искусный макияж. Вид у нее был очень современный, модный, даже соблазнительный, но вместе с тем преисполненный достоинства. Ни дать, ни взять секретарша какого-нибудь важного лица.

Выждав минуту, Браччо отправился вслед за Феде. Проскользнув в подъезд с сумкой, с инструментом, с какими обычно ходят электромонтеры и телефонисты, он вышел на служебную лестницу и приник к щитку телефонного коммутатора в стене. Открыть щиток было сущим пустяком, и он начал колдовать с телефонными контактами — в этих делах Браччо считался настоящим асом: недаром по образованию он был инженер-электронщик.

В ответ на вопрошающий взгляд портье, Феде подошла к стойке и сказала, что она идет в 274-й номер — ей нужен синьор Этторе Салимбени.

— Мне очень жаль, но синьор Салимбени никого не принимает, синьорина, — заявил портье.

— В таком случае будьте добры передать ему это письмо, а я подожду здесь, в холле, — и Феде опустилась в одно из кресел, закинула ногу на ногу и приготовилась терпеливо ждать.

Салимбени в это время беспокойно расхаживал из угла в угол гостиничного номера (постоянно он жил в Риме, где у него был собственный дом) и размышлял о Бренно: насколько легче было иметь дело с прежними «крестными отцами» — степенными стариками, а этот грубый, жестокий человек его просто пугал, как и его страшный пес. Сенатора шокировали эти вульгарные манеры, эти возмутительные шуточки; он прекрасно видел, что Бренно его попросту третирует, но не мог ничего поделать: их связывали слишком важные дела, слишком большие деньги. А теперь еще вдобавок вернулся в Италию молодой Рибейра и, того и гляди, вновь вспыхнет кровавая война, когда для него, Салимбени, для его тончайших финансовых операций так необходимы тишина и спокойствие…

Тревожные размышления бывшего сенатора прервал стук в дверь. Прочтя письмо, принесенное посыльным, Салимбени изменился в лице. Услышав, что его подательница дожидается ответа в холле, Салимбени бросился к телефону и велел портье пропустить к нему посетительницу.

— Можете подняться, — сказал портье Феде. Телефонный звонок из номера Салимбени к портье был прослушан Браччо, последний тут же передал содержание разговора Ликате, с которым поддерживал связь.

— Ай да Феде! — отозвался Давиде из машины.

— Кто вы? — не нашел ничего лучше спросить явно растерянный Салимбени.

— Меня прислал Тано, — ответила девушка.

— Да разве он жив?! — воскликнул сенатор. — Почему я должен вам верить?

— В этом нетрудно убедиться, поговорите с ним сами, — спокойно проговорила Феде и, направившись к телефонному аппарату, набрала номер.

Браччо, продолжавший колдовать у щитка, сообщил Ликате, что все идет по плану.

— Молодец, малыш! — похвалил умельца Давиде.

— Мне уже скоро тридцать, синьор Ликата, — отозвался Браччо.

В кабинете генерала Амидеи зазвонил телефон. Генерал посмотрел на Тано, но тот не решался снять трубку. Наконец генерал решительным движением подбородка, молча указал на аппарат. Тано снял трубку.

— Я слушаю, — тихо проговорил он.

— Тано, это ты? — раздался взволнованный голос Салимбени на другом конце провода.

— Да, я.

— Где ты?

— Неподалеку от тебя.

— Что тебе от меня надо?

— Поговорить, — так же тихо произнес Тано.

— Мне не о чем с тобой говорить, — взвизгнул Салимбени.

— А мне есть о чем. В Африке, в Дакаре, мне много о тебе рассказывали, — угрожающе отозвался Тано. И не дожидаясь, что скажет Салимбени, быстро взял протянутую ему генералом записку и назначил место и час встречи: — Буду ждать тебя послезавтра в десять часов вечера у стройплощадки на дороге, которая отходит влево от автострады через четыре километра после Саграте.

И повесил трубку.

Несколько раз крикнув «Алло! Алло!», Салимбени услышал в трубке лишь короткие гудки. Подняв глаза на принесшую письмо девушку, он только сейчас ее разглядел и с запоздалой галантностью воскликнул:

— Я даже не предложил вам сесть! Вы так таинственно появились… Что разрешите вам налить? Или, может быть, хотите кофе?

Но из попытки завязать разговор и задержать девушку ничего не получилось. Поспешно проговорив: «Спасибо, мне некогда», она решительно направилась к двери и, даже не попрощавшись, вышла из номера.

Необходимо было проследить за ней. Может быть, ее следы приведут к убежищу Тано.

Салимбени набрал номер портье. Но внизу никто не отвечал. Он нервно набрал номер еще раз. В трубке послышались какой-то треск и гудение. Наконец с пятой или шестой попытки номер отозвался.

— Портье, почему вы не отвечаете? — вскричал взбешенный Салимбени.

— Извините, синьор, это не портье, — ответил от щитка Браччо. — Коммутатор немного барахлит. Идет ремонт. Сию минуту починим. Могу вас соединить с нужным вам номером. Назовите, пожалуйста.

— Это говорит сенатор Салимбени из 274-го. Позовите к телефону кого-то из моих охранников. Их там двое, они в холле.

После короткого молчания в трубке послышалось:

— Синьор Салимбени, я не вижу вашей охраны. В холле никого нет.

Салимбени с проклятием швырнул трубку. Куда, черт бы их подрал, они задевались?!

Браччо вызвал на связь Ликату.

— Внимание! У него в холле охрана. Двое. Если что, прикрой Феде!

Затем Браччо быстро захлопнул щиток телефонного коммутатора, подхватил сумку и поспешил к выходу. Увидев, что Феде уже переходит улицу, направляясь к пикапу, и убедившись, что за ней нет «хвоста», Браччо побежал к автомобилю. Феде уже сидела рядом с Ликатой. Забросив внутрь сумку, Браччо плюхнулся на сиденье и коротко сказал Давиде, уже включившему зажигание:

— Все в порядке! Поехали!

Не на шутку встревоженный разговором с Тано, Салимбени, преодолев свою антипатию к Бренно, помчался к нему за советом и помощью.

Бренно с сыном Марко он нашел в загоне для коров. Неподалеку шла разделка освежеванных туш забитых животных.

— А, значит, Тано вернулся, — задумчиво произнес Бренно, когда Салимбени рассказал ему о полученном письме и телефонном разговоре.

— У меня плохие предчувствия, — пробормотал Салимбени.

— Знаешь, коровы, как и люди, тоже предчувствуют смерть: они жалобно мычат когда, их отправляют на бойню…

— Да перестаньте, мне не до шуток.

— Да какие тут шутки. Ты просто от страха наложил в штаны.

— Тано сказал, что знает, зачем я приезжал в Дакар, намекнул на наши африканские дела…

— Мерзавец! Мало нам было одного Лоренцо! — и Бренно грязно выругался.

Насмешливая ухмылка сошла с тонких губ его большого рта и на лице появилось жестокое выражение.

— На, держи, — обратился он к стоявшему подле сыну, протягивая ему пистолет. — Ты хоть умеешь с этим обращаться? Застрели корову.

Марко промычал что-то… и оружия не взял.

— Учись, учись, это может пригодиться. Надо привыкать. Не так-то легко всадить человеку пулю в лоб…

Бренно подошел к лежавшей на траве в загоне корове, прицелился и почти в упор выстрелил ей между глаз…

— Вот так мы поступим и с Тано, — жестко проговорил он, смотря прямо в лицо Салимбени.

— Зачем? Разве нельзя обойтись без этого? — слабо запротестовал сенатор.

Все больше распаляясь, Бренно яростно заорал:

— Ты ввязался в Африке в грязные делишки, очень грязные, а теперь надеешься остаться чистеньким?! Не выйдет! Хватит разыгрывать из себя важного барина, небось, когда карман набивал, сомнений не было!

Весь съежившись, не оглядываясь на разбушевавшегося Бренно, Салимбени побрел к машине. Бренно вдогонку ему слал самые страшные ругательства и проклятия.

Футбольный матч

С порога комнаты Тано генерал, Давиде и Браччо, стараясь скрыть улыбки, наблюдали за тем, что делает в ванной с их пленником срочно вызванный специалист. Лицо, голова, плечи Тано были облеплены какой-то белой пенистой массой, которую «скульптор» при помощи Феде разглаживал влажными полотенцами. Нетрудно было догадаться, что с Тано снимают гипсовую маску: идет изготовление манекена — его двойника. До назначенной встречи оставались считанные часы.

В тот же воскресный вечер на миланском стадионе «Сан-Сиро» команда «Милан» встречалась со своей главной соперницей в чемпионате Италии — командой «Парма». Этот матч вызвал в городе, где всегда царил культ футбола, огромный ажиотаж, билеты на стадион болельщики приобретали за много дней. Особый интерес матч приобрел еще и потому, что местную команду недавно купил миланский магнат Сильвио Берлускони, прибиравший к рукам частное телевидение, газеты, книгоиздательства, а теперь ставший и президентом футбольного клуба «Милан». Тот самый Берлускони, которому вскоре суждено было возглавить правительство Италии. На деятельность этого футбольного клуба не жалели денег, и в команде играли самые яркие звезды европейского футбола. И все же то одна, то другая итальянская команда оказывали непобедимому «Милану» яростное сопротивление.

Трибуны были переполнены. Матч только начался. Болельщики обеих команд громко пели, поддерживая своих любимцев.

Бренно сидел рядом с сыном, по другую сторону от него — телохранитель. За спиной — в следующем ряду — сидел второй охранник, он же шофер. Услышав, что кто-то садится позади него, рядом с охранником, Бренно резко оглянулся и в пожилом мужчине во всем черном узнал Карту.

— А я и не знал, что ты любишь футбол, — проронил Бренно.

— Да нет, я не очень его люблю. Мне не нравится, что когда кому-то подставляют подножку, игрок поднимается только после свистка судьи, и тот назначает штрафной. Человек, когда его сшибут, должен подниматься и разбираться с противником сам или же… при помощи верных друзей…

— Что тебе надо?

— Меня после ареста сослали сюда, на Север, на обязательное поселение. Мне тут нечем заняться, с ума схожу от безделья. Рука у меня не дрожит, котелок еще варит. Слыхал, что ты купил большую усадьбу, одних коров две тыщи… Вот я и подумал, что, может, могу тебе пригодиться. Ребята у тебя вон какие молодые — за ними нужен глаз да глаз, — Карта указал на охранников Бренно, — да и за хозяйством мог бы присмотреть…

— Ничего, молодежь справляется… Ладно, ладно, — раздраженно прервал он Карту. — Не мешай смотреть, — и уставился на поле.

Матч смотрел, прильнув к телевизору в гостиничном номере, и Салимбени. Он также нервничал, как и Бренно, ожидая сообщений с того места, куда должен был приехать Тано.

А за Бренно, за его разговором с Картой наблюдал в мощный бинокль с трибуны на противоположной стороне поля Лоренцо Рибейра.

Футбольные матчи проводятся в Италии в довольно позднее время. Матч еще продолжался при включенных ярких прожекторах, когда по автостраде на Саграте проехала машина, которую вел Браччо. Рядом с ним сидел Ликата, а на заднем сидении — манекен, изображавший Тано. Свернув с шоссе, машина остановилась у почти законченного строящегося здания. Давиде и Браччо выскочили из машины и с пистолетами в руках притаились по сторонам стройплощадки. У обоих были наготове переговорные устройства.

Ровно в десять с их припаркованным у забора автомобилем поравнялись две мчавшиеся на большой скорости машины и из них застрекотали автоматные очереди, прошившие насквозь его борта. Ликата подал сигнал, и в то же мгновение улица с обеих сторон была перекрыта полицейскими машинами с включенными сиренами и мигалками. А сверху — с этажей строящегося дома и из-за забора по заметавшимся автомобилям бандитов был открыт ураганный огонь. Нападавшие пытались спастись бегством, выскочив из машин, но стали легкой добычей полицейских из спецподразделения по борьбе с организованной преступностью. Все четверо были убиты на месте.

— Идем! — крикнул Ликата своему напарнику. — Садись в машину, а то наш пассажир нас, наверно, уже заждался! Положим Тано на пол машины и отвезем его домой!

Футбольный матч тоже подходил к концу. Лоренцо, продолжавший следить в бинокль за Бренно, увидел, как тот приподнялся и обнялся с Картой: объятия и поцелуи очень распространены среди мафиози — это как бы заверение в дружбе и преданности. Значит, новый главарь взял Карту к себе «старшим».

Почти в ту же минуту к Бренно приблизился один из его людей и доложил ему на ухо, что они перехватили сообщение по полицейскому радио: в перестрелке у Саграте погибли все четверо нападавших.

Бренно не мог сдержать ярости и досады. Не только не удался придуманный им план и этот негодяй Тано уцелел, но он при этом лишился четырех человек. К злобе примешивалось удивление: как мог Тано один (а он в машине находился, как и было условлено, один) перестрелять всех до одного нападавших? Наверно, кто-то ему помогает. Но кто? Вот это-то и необходимо немедленно выяснить. Надо найти кого-то, кто сможет объяснить, что происходит.

Первым делом Бренно решил побеседовать со старым другом мафии Эспинозой, хотя после тюрьмы тот вроде болеет и отошел от дел. К Эспинозе они отправились на двух машинах — Бренно сопровождал Марко и трое охранников. По дороге они немножко зарядились в каком-то баре — после случившегося это было просто необходимо, — а Бренно взял еще с собой бутылку французского шампанского.

Так, с бутылкой в руке, в пальто, они гурьбой ввалились в никем не охраняемый подъезд дома Эспинозы. Бренно постучал в дверь гостиной.

— Входите, — раздался тихий голос хозяина, — дверь открыта.

Все пятеро, заметно под градусом, они переступили порог и оказались в роскошно убранной большой комнате. Стены были заставлены шкафами с книгами и разными предметами старины — коллекциями Эспинозы. Гостиную украшали старинные картины и мраморные скульптуры.

Эспиноза полулежал в глубоком кресле и рассматривал, держа на коленях папку с гравюрами. Он несколько удивленно, но спокойно поднял глаза на нежданных посетителей.

— Вот поглядите, как живут аристократы! — начал Бренно.

— А что это вы празднуете? — спросил Эспиноза.

— Хотим выпить за встречу, — поднимая бутылку, проговорил Бренно.

— К сожалению, мне нельзя пить, у меня тут даже нет ни бокалов, ни льда…

— Тоже мне аристократ, — со злобой крикнул Бренно и с силой отшвырнул бутылку.

Бутылка разлетелась на множество осколков и посреди гостиной разлилась большая лужа.

— Это вы так ходите в гости? — устало проговорил Эспиноза. — Что за вторжение!

— Убирайтесь отсюда, — скомандовал Бренно своей свите, — и ждите за дверью.

— Чего тебе от меня надо? — спросил Эспиноза.

— У меня убили четырех человек, — словно жалуясь, сказал Бренно.

— Так ты ошибся адресом, тебе надо было в похоронное бюро, — отозвался Эспиноза.

— Это Тано! Негодяй, как только ему удалось?! Надо найти, кто ему помогает. Кто бы это мог, по-твоему, быть?

— Да, у Тано нет армии, значит, и впрямь ему оказывают помощь. Но ведь все твои враги в могиле… — проговорил Эспиноза.

— Все кроме одного. Может, это молодой Рибейра ему помогает, может, они заодно?

— Слушай, оставь меня в покое. Я болен, устал… — сказал Эспиноза и встал, чтобы принять лекарство.

— Нет, если ты хочешь, чтобы я тебя оставил в покое, то раньше ответь мне, назови того, кто помогает Тано! Только назови — и все. Не то я могу на тебя очень обидеться, а ты знаешь, что это может быть опасно, — с угрозой произнес Бренно.

Эспиноза устало вновь опустился в кресло.

— Ну что я могу сказать тебе о Рибейре? — начал Эспиноза. — Отец его, ты знаешь, занимался торговлей наркотиками в Канаде и на Ближнем Востоке. Он оставил сыну колоссальное состояние — сотни миллиардов лир. И вот молодой Рибейра вдруг возвращается в Италию…

— Он вернулся, чтобы похоронить своего отца, — вставил Бренно.

— Нет, он вернулся, чтобы похоронить тебя, — спокойно, но жестко возразил Эспиноза.

— Значит, я правильно предполагал, — мрачно сказал Бренно. — Но я ему покажу! Я расправлюсь и с ним, и с Тано! — вновь горячась, продолжал он.

— Рибейра слишком богат, это война денег. С ним будет трудно справиться. И возможно, он привлек Тано, чтобы воспользоваться его опытом и интеллектом…

— Значит, они, возможно, снюхались и теперь вместе…

— Да, может быть… А теперь иди, я устал… Раздраженный равнодушным тоном Эспинозы, его спокойствием, не исчезнувшей даже сейчас, когда он болен, его обычной снисходительной и надменной манерой разговора, Бренно взорвался.

— Не надейся, что можешь вот так сдохнуть и от нас избавиться! Ты должен до последнего помогать нам! Ты слишком много на нас заработал, все твое богатство пришло благодаря нам! И нечего держаться таким важным господином, хватит строить из себя хозяина! Никуда ты от нас, пока жив, не денешься!

Дав этой вспышкой выход своей злобе и раздражению, Бренно сразу остыл. И уходя уже спокойно проговорил:

— Ну, до свидания. И благодарю за консультацию. На этот раз бесплатную…

Выйдя от Эспинозы, Бренно приказал сыну:

— Марко, возьми Скорпио и поезжай с ним к Сантино. Ты найдешь его. Скажи ему, что Тано нам наступил на мозоль и его надо припугнуть. Он очень любит свою сестру. Так пусть Сантино отыщет ее и проучит… Пусть делает с ней что захочет. Полная свобода действий…

Сантино уже улегся спать — рядом на постели крепко спала маленькая Франческа. На стук Марко он вышел в одном белье, с пистолетом в руке.

— Меня прислал отец, — сказал Марко.

— Целую руки, — ответил традиционным приветствием Сантино — так полагается разговаривать с «крестным отцом» или его посланцем.

— Надо похитить Марию — сестру Тано, она работает у монахов в библиотеке, и узнать от нее, где Тано. Ее следует наказать так, чтобы он почувствовал. Не то он слишком задирается…

— Наказать — этим? — спросил Сантино, показывая на пистолет, который все еще держал в руках.

— Нет, нет, не мочить, а только проучить… Ты знаешь сам, как это делается, — уточнил Марко.

Сантино молча кивнул и закрыл за Марко дверь.

После того как Тано Каридди назвал имя Салимбени как одного из главных пособников мафии в сделках о поставке наркотиков в Италию из Африки и отмывании ее «грязных денег», генерал и Ликата продолжали оказывать на него изо дня в день методичное давление. Дрогнув один раз, Тано мог выдать кто знает еще какие тайны. Надо было заставить его расколоться до конца сейчас, когда он был еще под впечатлением от покушения на него (вернее, на его манекен) подосланными Салимбени людьми мафии. Если бы не трюк с маской и манекеном, вряд ли Тано Каридди был бы сейчас жив.

В очередном допросе, правда, выглядевшем внешне как дружеская беседа, в уединенном загородном доме, где помещался Тано, участвовали генерал и Ликата. Давиде сказал:

— Да, Тано, ты был прав. Этот Салимбени — отпетый мерзавец и тесно связан с мафией. Мы могли бы его немедленно арестовать, но мы этого не сделаем. Он может вывести нас на кого-нибудь еще выше. Мы пойдем с тобой дальше в этом направлении.

— Дальше? — переспросил Тано. — Ты сказал: мы пойдем… А причем тут я? Для этого нужны люди честные, добрые, одержимые идеей, ставящие перед собой высокие цели, вот такие, как ты, — Тано указал на Ликату. — Ко мне это не относится. Я наш договор выполнил и хочу, чтобы меня оставили в покое.

— Мы могли бы позаботиться о некотором смягчении вашего наказания, немного снизить срок… — проговорил генерал.

— Да как вам могло такое прийти в голову? Никак вы опять предлагаете с вами сотрудничать? Вести двойную игру? Или я вас неправильно понял?

— Вы поняли совершенно правильно, — отозвался генерал.

— Повторяю: я выполнил то, что обещал, назвал Салимбени. Теперь я прошу отстать от меня. С меня хватит. Поглядите на мои руки. Видите, как они дрожат? И это не от алкоголя — я давно уже не пью, чтобы забыться, и не от опиума, которым я глушил себя в Африке. Я очень болен. Это сидит у меня вот здесь, — Тано показал на лоб, — пожирает изнутри. Умоляю: отправьте меня в тюрьму…

— Уведите его к нему в комнату, — приказал генерал, резко прерывая разговор.

По длинному коридору Ликата отвел Тано из кабинета генерала в отведенную ему комнату. И вошел следом за ним.

— Ты назвал меня честным и добрым человеком, но это вовсе не так, — жестко сказал Давиде. — Была бы моя воля, я с тобой бы не нянчился.

— Но ты спас мне жизнь, — возразил Тано.

— Только ради Марии. Мне ее искренне жаль. Ради тебя я не стал бы стараться. Я с удовольствием пристрелил бы тебя еще в той африканской гостинице. Слишком много ты загубил людей…

— Этим ты оказал бы мне тогда большую услугу, — с усталой улыбкой ответил Тано.

Вновь на Грддчанах

Прилетев в Прагу, Лоренцо Рибейра отправился в условленный заранее час на встречу с Варфе-лем. Они встретились там же, где в прошлый раз — на холме у Кремля. С огороженной невысокой баллюстрадой террасы открывался широкий вид на город. В то солнечное утро красавица Прага была особенно хороша. Лоренцо с искренним восхищением смотрел на открывавшуюся с холма панораму, на десятки, сотни причудливых шпилей, колоколен, стройных башен, взмывавших в ясное, голубое небо.

Варфель был без своей мягкой шляпы, но в больших темных очках.

Повернувшись к нему, Лоренцо с улыбкой проговорил:

— Это просто преступление, господин Варфель, глядеть в такое утро на ваш прекрасный город сквозь черные очки! Без ярких красок он теряет всю свою прелесть. Или, может быть, в последнее время вы разлюбили свою Прагу?

— Да, конечно, теперь она не может мне нравиться, — серьезно отвечал чех. — Так же, как и моим друзьям.

Варфель сделал несколько шагов в сторону известного всем туристам кафе «Винарни» с большими зеркальными окнами и указал на столик, за которым, оживленно разговаривая, закусывали несколько немолодых солидных господ. Чтобы познакомиться и поговорить с ними, Лоренцо и прилетел в Прагу. Варфель уже рассказывал о них Рибейре. Среди них был отставной чешский генерал пограничных войск Милош Зданек, знавший границу Чехословакии, как свои пять пальцев, для которого незаметно переправить за рубеж любой груз — плевое дело; поляк Болеслав Куц, занимавший высокий пост в Объединенном штабе войск стран Варшавского Договора; русский Анатолий Догилев — видная фигура в военно-промышленном комплексе, ведавший оборонными предприятиями в Ленинграде; болгарин Тодор Красилев — глава крупного экспортно-импортного объединения, связанный с секретными службами.

— За каждым из этих людей в их странах стоят многочисленные группы сторонников, недовольных происшедшими переменами и желающих вернуться к старому, — проговорил Варфель. — Все они только и ожидают подходящего момента, чтобы поднять голову. Именно это нас и объединяет. Поэтому мы и пришли на встречу с вами.

— Ах, какая милая компания пожилых идеалистов! — насмешливо произнес Рибейра. — Только, пожалуйста, не заставляйте меня вновь выслушивать всю эту чепуху о ваших идейных целях, великих идеалах и тому подобное!

— Будь иначе, мы не имели бы дела с такими дельцами, как вы! — с наигранным возмущением возразил Варфель.

— Повторяю: вам просто нужны деньги.

— Вы ошибаетесь! Мы вам это докажем!

— Перестаньте, Варфель, не надо громких слов. Кого вы хотите обмануть? — резко проговорил Рибейра. — Все мы прекрасно понимаем, что дело совсем в другом. Вам всем нужны мои деньги, много денег, чтобы восстановить свое господство, чтобы в собственных интересах использовать оставшиеся в вашем распоряжении государственные материальные ценности, структуры, связи. Да-да, исключительно с целью личного обогащения! А мне нужны от вас в обмен тоже вполне конкретные вещи: тайные склады для хранения товара — сырья-морфина и надежные помещения для производства из него героина. А также возможность безопасно ввозить сырье, а потом вывозить товар за границу — в страны Восточной Европы, на Запад, куда угодно.

— Уже пора, идемте, — сказал Варфель, прекращая спор. — Мои друзья с нетерпением ждут возможности познакомиться с вами.

Рибейра побеседовал с друзьями Варфеля и остался удовлетворен встречей: это были, безусловно, еще влиятельные, действительно многоопытные люди и они ему могли быть полезны. А до их политических амбиций и интриг ему не было никакого дела, о чем он им прямо и заявил, как раньше уже говорил Варфелю. Однако среди них не было человека, с которым больше всего хотел познакомиться Рибейра — турка Барбо. Он был для него неизмеримо важнее всех этих тоскующих по прошлому бывших важных шишек. Ведь они, по существу, лишь обработчики и сбытчики наркотика, а заготовщик и поставщик сырья — этот таинственный всесильный турок. Без него всем им нечего делать.

Когда встреча закончилась и он распрощался с интернациональной командой друзей Варфеля, тот ему шепнул, что сейчас отвезет его к турку. — Барбо слишком могуществен, чтобы якшаться с простыми смертными. Он один из самых богатых людей в мире, — объяснил Варфель. — Он не любит беседовать в компании. Как правило, Барбо не покидает Турции, и то, что он приехал в Прагу — редкий случай. Он это сделал только из уважения лично к вам.

Машина миновала оживленные улицы центра города, переехала один мост, потом другой и покатила по красивой аллее загородного парка.

— Долго еще? — нетерпеливо спросил Лоренцо.

Когда они проезжали мимо уединенно стоявшего невысокого особняка, Варфель подал знак шоферу остановиться.

— Приехали, — сказал он Рибейре.

Барбо ждал их, сидя в кресле в гостиной. Здороваясь, он только сделал вид, что чуть приподнялся. Рибейру поразила чудовищная толщина турка. Это был еще не старый мужчина, лицо которого почти скрывала густая курчавая рыжеватая борода. На нем был мятый коричневый костюм необъятных размеров. На иностранных языках он не говорил и беседу шла через его секретаря — молодого турка, безукоризненно владевшего английским. Барбо не тратил лишних слов и сразу перешел к делу.

В начале беседы он выразил недовольство тем, что первая подготовленная им к отправке партия «товара» до сих пор еще находится в Стамбуле, а не здесь, в Праге. Выразительно посмотрев на Варфеля, Рибейра напомнил турку, что это забота чешских друзей. На что Барбо сказал, что для того, чтобы вывезти товар, за него надо сначала заплатить. Варфель пояснил Рибейре, что возникло затруднение: сумма платежа слишком велика и для обычно скромных банковских операций в чешских банках — сумма в десять миллиардов сразу привлекла бы к себе внимание. Поэтому необходимо, чтобы Рибейра заплатил не банковским перечислением, а золотом.

— Но это не было предусмотрено нашим соглашением, — возразил Лоренцо и несколько растерянно добавил: — Да кроме того набрать золота на такую сумму не так-то просто… К тому же, мне помешало одно непредвиденное обстоятельство: убили человека, который должен был предоставить мне некоторые фотографии — я на них весьма рассчитывал…

— Но насколько мне известно, — перебил Варфель, — ваше семейство располагает весьма широкими возможностями… в том числе и золотом…

— Барбо говорит, — вмешался переводчик, — что его это все не интересует. Если золото не поступит немедленно, считайте сделку несостоявшейся.

— Какой срок для платежа вы можете мне предоставить? — спросил Рибейра.

— Несколько дней, — был ответ турка.

— Хорошо, через несколько дней я вернусь в Прагу с золотом, — сказал Лоренцо своим собеседникам.

На этом аудиенция у Барбо была окончена и они с Варфелем попрощались с турком, не удостоившим их даже кивком.

Ахиллесова пята

Получив через Марко приказ Бренно, Сантино заботливо укрыл уснувшую малышку и отправился его выполнять. Он даже был доволен: наконец какое-то дело. Это была его работа, работа, которую он привык выполнять, не рассуждая. Да и сколько можно превращать его в няньку, заставлять поить девчонку молоком, варить ей кашку и укачивать по ночам, когда она, проснувшись, начинает скулить и звать маму? Но, сказать по правде, за эти недели он уже успел привыкнуть к Франческе, она его уже не так раздражает, он даже иногда играет с ней, да и она его совсем не боится, радуется, когда он с ней разговаривает. Даже сует ему свою любимую игрушку — этот прозрачный цилиндр, переливающийся яркими красками… Сантино за этими мыслями сам не заметил, как подъехал к библиотеке, где работала сестра Тано, подождал в машине, пока она выйдет. Она шла быстрым шагом, видно, торопясь домой. Сантино медленно следовал за ней в машине — выследить, где она живет, было нетрудно. Но у ее дома он обнаружил припаркованную машину, в которой со скучающим видом сидел молодой парень. Понаблюдав за ним несколько минут, Сантино опытным взглядом определил, что это легавый, приставленный охранять Марию.

Выйдя из машины, Сантино подошел к легавому, будто хотел что-то спросить. Прохожих поблизости вроде бы не было видно.

— Сиди тихо, не дергайся, — сказал он парню, показав пистолет. — И как это они только могли послать такого сосунка, как ты? Чтобы следить за кем-нибудь, это надо уметь, тут нужен опыт, — добавил он и ударил рукоятью пистолета легавого в висок. Тот повалился на сиденье машины.

Бесшумно поднявшись по лестнице, Сантино постучал в дверь квартирки, где жила Мария. Та, только сбросив жакет и положив сумку, наливала на кухне в кофейник воду, чтобы заварить кофе. Когда она приоткрыла дверь и собиралась спросить, что ему нужно, Сантино выволок ее из квартиры и потащил вниз по лестнице, угрожая пистолетом. Толкая ее перед собой, он прошипел Марии на ухо:

— Молчи, если хочешь жить. Шевелись! Поедем со мной, я отвезу тебя на праздник. Получишь полное удовольствие!

До Идроскало, где Сантино уже поджидали дружки, которых он заранее предупредил, было не так уж далеко. В Неаполе и Генуе есть море, в Венеции — лагуна, Рим и Флоренция стоят на реках. В огромном Милане нет «большой воды». Жалкие речушки на окраинах — Олона и Ламбро не в счет. Поэтому еще в средние века люди построили пересекающие город, ныне засыпанные, узкие каналы для ирригации окрестных полей. Уцелел самый большой из них, который гордо называется Навильо Гранде — Большим Судоходным. А в 30-е годы этого столетия почти в черте города были сооружены четыре искусственных водохранилища. Самое крупное из них — в два с половиной километра длиной и в две-три сотни метров шириной и было Идроскало — задумано оно было как спортивное сооружение — аэродром для гидросамолетов. Это искусственное озеро, вокруг которого идет автомобильная дорога, окружено парком — излюбленное место прогулок миланцев. Но в будний день и в это время тут было совсем пустынно — ни машин, ни гуляющих.

Сантино свернул с дороги на какую-то аллейку, потом в проулок, застроенный неожиданными в зоне парка лачугами трущобного вида, и остановился у строения, похожего на склад.

Выйдя из машины, он грубо приказал оцепеневшей от ужаса Марии вылезать:

— Выходи, дура! Пошевеливайся!

Женщина не пошелохнулась, и разъяренный Сантино заорал еще громче:

— Выходи живее, не то кокну! Тебя тут уже ждут! Да вылезай же, сука!

Вытащив за руку Марию из машины, он подтолкнул ее к железным воротам и громко постучал. Тотчас ворота приоткрылись и показались двое, по-видимому, братья. Оба здоровенные, не слишком молодые, но косили под панков — с бритыми черепами, в одних майках с надписями. Их обнаженные руки покрывала татуировка. У одного во рту сверкали золотые зубы, а в правом ухе красовалась серьга в виде большого золотого кольца. Увидев с Сантино женщину, оба плотоядно заулыбались.

— Вот, хозяин вам ее посылает, — ухмыльнувшись, сказал Сантино. — Потешьте, приласкайте девушку. Потом отвезете на шоссе. Ну вы сами знаете, что делать. Желаю приятно провести время!

И втолкнув Марию в ворота, которые тотчас же за ней закрылись, сел в машину и уехал.

В тот самый день, когда Бренно с Салимбени осуществляли свой план отомстить Тано Каридди, надругавшись над самым любимым им человеком — его сестрой Марией, их главный противник — молодой Рибейра начал осуществление своего замысла — найти дорожку к арестованной Джаннине — сожительнице убитого фотографа — через ее адвоката. Это был единственный шанс узнать, где находятся те важные фотографии, которые Беллини обещал, но не успел ему передать.

Ни свет, ни заря в скромной квартирке адвоката Мартины Феррари затрещал телефон. Еще сонная, она нашарила на тумбочке очки, надела их и сняла трубку.

— Адвокат Мартина Феррари? — раздался в трубке незнакомый приятный мужской голос.

— Да, это я.

— С вами говорит Лоренцо Рибейра. Могу я просить вас сейчас приехать ко мне? Я хочу предложить вам важное дело.

— В этот час? Еще так рано… — неуверенно ответила девушка, бросая взгляд на будильник.

— Выгляните в окно. Внизу должна уже быть машина, которую я за вами прислал.

Мартина выглянула на улицу — и впрямь у подъезда стояла шикарная черная машина, а рядом с ней терпеливо ожидал респектабельного вида немолодой шофер.

— Да, машина внизу… — проговорила Мартина в трубку.

— Так я жду вас, — сказал мужчина и дал отбой.

Быстро умывшись и одевшись, Мартина кинула на себя взгляд в зеркало и решила не прибегать ни к какой косметике. Взяв на руку пальто, она сбежала по лестнице.

— Вы адвокат Феррари? — вежливо осведомился шофер и с почтительным поклоном распахнул перед ней дверцу автомобиля.

Проехав по улицам центра, машина остановилась у внушительного старинного палаццо в деловой части города, неподалеку от Пьяцца дель Дуомо — Соборной площади. Шофер проводил Мартину в гостиную, взял у нее пальто, попросил немного подождать. И с легким поклоном удалился.

Оставшись одна, девушка села в кресло, и то, нервно поправляя очки, то расправляя юбку на коленях, огляделась вокруг. Гостиная была большая, роскошно обставленная. Все дышало богатством и стариной — на стенах потемневшие полотна старых мастеров, мраморные скульптуры, золоченая мебель, огромная хрустальная люстра на потолке…

Лоренцо на втором этаже в одних трусах работал со штангой и увидел в окно, как во двор палаццо въехала машина с гостьей. Не спеша встал под душ, вытерся, надел белый шерстяной свитер и светлые брюки. Причесал еще влажные волосы и спустился в гостиную. Он знал, что красив и нравится женщинам — светлый шатен, высокий, похожий больше не на итальянца, а на северянина. Эту явно небогатую, простодушную девицу он решил не только очаровать как мужчина, но и сразу подавить своим могуществом, размахом, несметным богатством, подвластной ему роскошью.

— Добрый день, сидите, сидите, — входя в комнату, сказал он привставшей с кресла Мартине. — Еще раз прошу прощения, что побеспокоил. Благодарю, что приехали, — продолжал Лоренцо, садясь напротив гостьи. — Не стану делать вам комплименты и говорить, что нахожу вас очень красивой — наверно, вам это и так приходится часто слышать… Вам нравится этот дом?

— Да, но полагаю, вы звонили не за тем, чтобы спросить меня об этом? — сухо ответила Мартина.

— Дело в том, что я получил громадное наследство. Отец оставил мне огромное состояние — предприятия, дома, счета в банках. Ему принадлежали две компании — одна в Канаде, где он и жил, другая — в Венесуэле… Это богатство свалилось мне на голову, но сам-то я по образованию физик и мне хотелось бы заниматься научными исследованиями…

— Так кто вам мешает? — спросила Мартина.

— Мне всегда приходилось много ездить, я жил в разных странах. И сейчас дела заставляют меня часто летать — Нью-Йорк, Оттава, Лондон, Прага… Пришлось избрать другую дорогу в жизни… Но, может быть, вы не расслышали по телефону мое имя?

— Вы — Лоренцо Рибейра, сын Кармине Рибейры, — ответила Мартина.

— И это имя вас пугает? — с грустной улыбкой спросил Лоренцо. — Признаюсь, когда-то и меня оно пугало. Но суды и прокуратуры пяти частей света не сумели доказать, что отец был действительно мафиози. И вот теперь, когда все досталось мне, я должен со всем этим управляться. Я возвратился жить в Италию, перевожу сюда свои капиталы и мне нужен адвокат.

— Почему вы обратились ко мне, а не в какую-нибудь известную адвокатскую контору?

— Мне как раз не нужна известная контора, — ответил Лоренцо. — Я не хочу привлекать излишнее к себе внимание. И прошу вас помогать мне в делах как адвоката, знающего здешние законы.

— Кто рекомендовал вам меня? Дал мое имя?

— Не могу вам сказать. Да это и не имеет никакого значения. Вот мои условия: я предлагаю вам 300 миллионов лир в год, машину с шофером, маленький офис в центре города. Если вы недовольны своей квартирой, то можете выбрать любую в принадлежащих мне в Милане домах и переехать туда хоть сегодня.

Мартина растерянно молчала. Жалованье в триста миллионов годовых — это двадцать пять миллионов лир в месяц, примерно пятнадцать тысяч долларов… Не может быть, тут что-то не так.

— Но ведь я — адвокат-пеналист, — наконец возразила она. — Я и сейчас веду уголовное дело, защищаю одну женщину, обвиняемую в убийстве.

— Продолжайте вести свои уголовные дела, и то, что ведете сейчас, и все другие. Никто вам не мешает. Мне нужен, — горячо продолжал Лоренцо, — такой человек, как вы, человек без предубеждений, который, когда смотрел бы на меня, не думал: вот сын своего отца. Мне нужны именно вы!

— Но откуда вы знаете, какая я? Что я действительно лишена предрассудков?

— Я вижу это по вашим глазам, — проговорил Лоренцо. — В них светится доброта, они сияют.

— Мои глаза? — переспросила Мартина в смущении. — Дайте мне хотя бы немного подумать…

— И сколько же вы собираетесь раздумывать?

— Ну, дня два-три…

— Жду ответа от вас послезавтра вечером. И, каков бы он ни был, позвольте пригласить вас на ужин.

— Хорошо, — ответила Мартина. — Значит, до скорой встречи.

— До встречи, — сказал Лоренцо и вызвал шофера отвезти Мартину домой.

Архив Эспинозы

После недавнего визита к нему Бренно с его свитой Эспиноза не чувствовал себя в безопасности. Неслыханно наглое вторжение! От этого хама можно всего ожидать. Не то что прежние «крестные отцы», те тоже были опасны, но те хоть придерживались каких-то правил игры. Больше всего Эспиноза опасался за любимую дочь Ирене. Раз уж ему не дают спокойно дожить те несколько месяцев, что ему остались, то лучше с Бренно не ссориться, иметь его на своей стороне. Ладно, поможем ему справиться с его главным врагом — молодым Рибейрой…

Еще задолго до ареста, когда его начал преследовать этот одержимый борец за справедливость комиссар Каттани, а потом такие же фанатики — судья Сильвия Конти и Давиде Ликата, он благоразумно позаботился укрыть понадежней свой архив — десятки папок и сотни кассет хранили компрометирующие материалы почти на всех, кто дергал за ниточки итальянские финансы, экономику и политику. Этому «архиву» не было цены. Как Эспиноза не раз говорил дочери, в нем вся история Италии за последнее десятилетие, а, может быть, и больше. Содержались там сведения и о папаше Лоренцо — Кармине Рибейре и его неблаговидных делишках: финансовых операциях по отмыванию денег, полученных от наркобизнеса в Канаде и Латинской Америке, и о преступлениях, совершенных на родине, в Италии. Хранилось все это богатство у дочери в городе Бергамо, неподалеку от Милана, где она работала в Государственном историческом архиве. Кому придет в голову искать его документы в государственном архиве среди тысяч папок и досье? Могущество Эспинозы всегда зиждилось на информации, которой он располагал. Если опубликовать хоть часть собранных им материалов, в Италии это было бы подобно взрыву атомной бомбы…

Эспиноза позвонил Ирене в Бергамо и попросил ее о большой услуге: найти кассету с данными о финансовых операциях Рибейры и возглавляемых им компаний, перепечатать и отослать в миланскую прокуратуру. Конечно, анонимно. Дочь долго отказывалась, но Эспиноза убедил ее, что это очень важно для него и для нее самой.

— Только не вздумай приезжать ко мне. Ни в коем случае! Когда сделаешь то, что я прошу, позвони, — закончил разговор с дочерью Эспиноза.

Не прошло и двух дней, как Ирене позвонила и сказала отцу, что просьба его выполнена: она бросила письмо в почтовый ящик.

— Спасибо тебе, Ирене, — сказал Эспиноза. — Нет, ничего другого пока мне не нужно. Обо мне не беспокойся. Возьми отпуск и уезжай куда-нибудь за границу. Чем скорее, тем лучше. Звони мне. Но сюда не приезжай ни при каких обстоятельствах.

Не успела Мартина уйти, как у Лоренцо Рибейры зазвонил на столе телефон. Звонила секретарь генерального прокурора Милана: он просил его, не откладывая, зайти к нему.

— Скажите господину прокурору, что я буду у него сегодня же в шесть часов вечера, — ответил Лоренцо.

Неприятные дела он привык не откладывать в долгий ящик.

Генеральный прокурор, худощавый мужчина лет пятидесяти с лишним, в больших очках, разговаривал с ним сухо, но весьма вежливо.

— Я побеспокоил вас, чтобы поставить в известность о том, что прокуратурой получено анонимное письмо, содержащее весьма обоснованные и детальные сведения о сомнительном происхождении ваших капиталов.

— Неужели в Италии верят анонимкам?

— Да, по законам нашей страны также и анонимные сообщения подвергают проверке. Вы перевели на свой счет в Италию весьма крупные суммы — сотни миллиардов лир.

— Я — предприниматель, и перевожу свои деньги в Италию, где хочу вложить их в дело. Разве это преступление?

— Нет. Если деньги чистые, а не отмытые, не получены в результате незаконных операций. Я не выдвигаю никаких обвинений в нарушении закона. Надеюсь, что не придется этого делать и в дальнейшем. Но предупреждаю, что начата проверка, которая поручена судье Сильвии Конти.

— Практически это означает, что мои банковские счета блокированы? — прямо спросил Лоренцо.

Прокурор помолчал и после несколько затянувшейся паузы также напрямик ответил:

— Практически, да.

И поднялся из-за письменного стола, показывая, что их беседа закончена.

В ту минуту, когда Рибейра выходил из кабинета прокурора, в другую дверь, соединявшую кабинет со служебными помещениями, постучали. Прокурор открыл ее. На пороге стояла запыхавшаяся Сильвия.

— Агента, охранявшего сестру Тано Каридди, оглушили. Мария исчезла, — волнуясь, доложила она.

Прокурор набрал номер начальника полиции, и через минуту вся миланская полиция была поставлена на ноги. Десятки патрульных машин и полицейских в форме и в штатском начали прочесывать квартал за кварталом в поисках похищенной женщины.

Сильвия сбежала по лестнице, крикнув полицейских своего сопровождения. Внизу она столкнулась с искавшим ее Давиде.

— Я еду на квартиру Марии, — кинула она на ходу.

Ликата устремился к своей машине и приказал сидевшему за рулем Браччо следовать за машиной Сильвии.

— Наверно, нам не стоит ввязываться в это дело. Предоставим расследование полиции, — возразил Браччо. — Вряд ли генерал будет доволен, — добавил он.

— К черту твоего генерала. Плевать я на него хотел! Поехали! — заорал Ликата.

Никогда еще Браччо не видел Ликату таким разъяренным.

У дома Марии уже стояло несколько полицейских машин и столпилась небольшая кучка любопытных. Среди жильцов дома и жителей соседних домов, продавцов окрестных лавок нашлось несколько человек, обративших внимание на то, как какой-то мужчина тащил к машине упиравшуюся молодую женщину. Номера машины, как водится, никто не запомнил. Полицейские записывали приметы похитителя, а Сильвия велела одному из своих людей — «художнику» тут же со слов очевидцев рисовать его портрет. Указанные свидетелями похищения приметы совпадали, и вскоре основа для фоторобота была готова.

Внешность у похитителя была легко запоминающаяся: лицо с приплюснутым, наверно, сломанным носом, смуглый, черноволосый, невысокого роста. Ругался и кричал на сицилийском диалекте. Словом, типичный южанин, сицилиец, не похожий на большинство миланцев. Это уже облегчало дело. Фоторобот тотчас передали в банк компьютерных данных министерства внутренних дел в Рим и оттуда, не прошло и четверти часа, поступил ответ: приметы совпадают с приметами ранее трижды судимого Сантино Рокки. Провел двенадцать лет в тюрьме, длинный список преступлений, в том числе похищения и убийства.

Сильвия просила передать, что следует объявить его в розыске по обвинению в похищении.

Неожиданно к Сильвии подбежал полицейский из одной из патрульных машин:

— Из Управления по радиосвязи сообщают, что похищенная уже обнаружена. Ее только что нашли в парке у водохранилища!

С включенными сиренами и мигалками все машины помчались к Идроскало. Мария полулежала на обочине опоясывающей озеро дороги. Одежда на ней была разорвана, юбка высоко задрана. Длинные темные волосы всклокочены, лицо покрывали кровавые ссадины. Она еще находилась в шоке. Когда к ней бросился Давиде и, обхватив за плечи, попытался поднять, она дико закричала и оттолкнула его.

— Это я — Давиде. Ты не узнаешь меня? — проговорил Ликата.

Но Мария с ужасом глядела на него и молчала.

— Мария, скорее опиши того, кто похитил тебя, — не отставал Давиде.

Подошедшая Сильвия отстранила Ликату и обняла Марию.

— Успокойся, Мария. Все уже позади. Не надо бояться, мы уже с тобой.

— Принесите одеяло! — крикнула Сильвия полицейским, — и вызовите «скорую».

Когда принесли из одной из машин одеяло, Сильвия укутала Марию и, склонившись над ней, продолжала нежно гладить по голове, утешая и успокаивая ее. Потом обтерла платком ее заплаканное вспухшее лицо.

Дождавшись «скорую», Сильвия и Ликата поехали с Марией в больницу. У отдельной палаты, куда ее положили, установили полицейский пост.

Когда Мария пришла в себя и немного успокоилась, Давиде продолжил свои расспросы, несмотря на протесты Сильвии. Мария рассказала, что похититель был один — описание его совпадало с приметами, сообщенными очевидцами, а насильников было двое.

— Большие, страшные, у одного рот полон золотых зубов, — сказала она.

Описать помещение, куда ее затащили, Мария не могла — было полутемно, потом она потеряла сознание. Где находится — тоже не могла сказать. Наверно, где-то неподалеку от места, куда ее потом привезли и бросили у дороги.

— Позовите ко мне Тано, — просила Мария, — я хочу его скорее видеть.

Тано, как зверь в клетке, метался по своей комнате. Сперва он долго ходил из угла в угол, потом начал барабанить кулаками в запертую дверь и требовать, чтобы его выпустили. В большом доме, куда его поместили, не было ни души кроме оставшейся сторожить его Феде. Вообще в дом, в целях конспирации, кроме генерала имели доступ только трое: Ликата, Браччо и Феде. В окружающем дом небольшом парке и на прилегающих улицах дежурили агенты наружной охраны.

На крики Тано пришла Феде с подносом в руках — она принесла Тано ужин. В таком состоянии своего подопечного она видела только в первый день, когда он пытался отравиться. Казалось, Тано сошел с ума.

— Сволочи! Подонки! — орал он. — Выпустите меня! Куда они все подевались? Почему никого нет?

— Вам надо поужинать. Вы два дня как ничего не ели, — проговорила Феде, протягивая ему поднос.

— Я болен, не хочу есть! — и Тано поддал поднос так, что весь ужин полетел на пол.

— Дура! Принеси мне чего-нибудь выпить! Чего-нибудь покрепче, живее!

— Не могу. Тут нет вина.

И когда Тано в неистовстве хотел наброситься на нее с кулаками, Феде пришлось показать ему пистолет и крикнуть:

— Назад! Стоять!

И она вышла из комнаты, заперев снаружи дверь на ключ и предоставив Тано продолжать бесноваться.

Сильвия с Давиде решили, что следует привезти Тано к сестре, и, позвонив по телефону из больницы генералу, получили его разрешение. Потом позвонили Феде, чтобы она доставила Тано в больницу к Марии.

Тано приехал притихший, испуганный. Вид у него был растерзанный, волосы не причесаны, взгляд блуждающий. Его провели к Марии и все вышли из палаты в коридор, оставив их вдвоем.

Встрече их, казалось, не будет конца. Сестра с братом держали друг друга за руки и что-то тихо-тихо говорили один другому. Тано время от времени гладил Марию по голове, по лицу.

— Мы уедем с тобой отсюда, — шептал сестре Тано. — Я увезу тебя далеко-далеко, как обещал, на свой остров. Это маленький зеленый островок в океане. Вода в океане голубая, как небо. Мы будем жить там с тобой в белом деревянном домике под пальмами, и вокруг не будет никого чужих. Только мы одни. Обещаю тебе.

Феде несколько раз заглядывала в палату, но не решалась прервать их разговор. Наконец вошел Давиде и, легонько тронув Тано за плечо, проговорил:

— Уже поздно, Тано, пора уходить.

Тано послушно поднялся, поцеловал на прощанье сестру и вышел за ним в коридор. В коридоре Тано приостановился и, обращаясь к Давиде, тихо проговорил, вытянув вперед обе руки:

— Вот погляди, как у меня дрожат руки. Ты можешь мне помочь, чтобы они больше не дрожали?

— Нет, это зависит только от тебя самого, — ответил Ликата. — Ты сам должен приказать им не дрожать. Раньше ты приказывал им убивать и они слушались тебя. Теперь скажи, чтоб они не тряслись. Они делают то, что человек решает сам.

— Ты поможешь мне? Обещаешь? — умоляюще повторил Тано.

— А что потом? — спросил Ликата.

— А потом… потом я буду работать на вас, — тихо произнес Тано.

Наутро Сильвия отправилась к генеральному прокурору.

— Как чувствует себя пострадавшая? — спросил прокурор.

— Она только вышла из шока. Надо открыть следствие по этому делу. Похищение и изнасилование, — сказала Сильвия.

— Да, но дело весьма деликатное… — замялся прокурор. — Наверно, им следует заниматься не нам, а спецслужбам… — Но, взглянув на Сильвию Конти, увидел в ее глазах такую непреклонную решимость, что на секунду задумался, а потом произнес:

— Ну ладно, судья, начинайте следствие!

Генерал Амидеи должен был ехать в Рим и перед отъездом пригласил к себе Ликату. Он долго его инструктировал: Тано следует держать в полном одиночестве, никаких контактов с внешним миром, в том числе и с Марией. В доме могут находиться только они трое: Ликата, Браччо и Феде. Никакой выпивки Тано не давать. Ежедневно представлять подробные отчеты о том, что он делал, как себя вел, что говорил. Следить 24 часа в сутки — так, чтобы у него в Риме была полная информация.

— Этого человека надо морально сломить, вынуть из него душу, а потом воссоздать заново, вдохнуть в него силы, чтобы он мог, встретившись с Салимбени, противостоять ему, — сказал генерал.

— Вы надеетесь, что нам удастся изгнать из него дьявола? — улыбнулся Давиде.

— Нет, речь идет скорее о другом: сделать так, чтобы он снова стал одержим дьяволом, и заставить работать уже на нас, — серьезно ответил Амидеи. — Вопросы есть? — официальным тоном спросил он.

Ликата покачал головой.

— Нет, генерал.

Амидеи встал из-за стола и подошел к Давиде. И прямо смотря ему в лицо, уже по-дружески спросил:

— Как вы себя чувствуете, Ликата? Последнее время у вас усталый вид.

— Иногда голова немного побаливает. Ничего, все в порядке, — отвечал Ликата.

— Если бы вы в молодости не занимались боксом, Ликата, вас сейчас уже не было бы в живых. У вас великолепная реакция; когда в вас стреляли, вы успели чуточку уклониться в сторону. Как будто вам наносили в голову удар правой. Вот так.

Генерал сделал движение рукой, словно собираясь нанести удар. Давиде мгновенно нагнул голову — сработал рефлекс. Оба засмеялись.

— Я все о вас знаю, Ликата. Когда вы играли в футбол, вы были нападающим. Вы вообще — игрок атакующего стиля.

— А вы, генерал, занимались боксом, играли в футбол? — спросил Давиде.

Генерал покачал головой.

— Меня скорее можно назвать защитником. Защищаю всех нас, а особенно своих подчиненных. Мне бы в одиночку, без вас, Ликата, с Тано не справиться. С ним нужен именно нападающий, такой, как вы. Вы его одолеете.

— Не знаю, не знаю, генерал, чем это кончится, — задумчиво проговорил Ликата.

— Это можете сделать только вы, — продолжал Амидеи. — Вы с ним похожи друг на друга: тяжелое прошлое, неясное будущее, а в настоящем — обуревающая вас злость ко всему, что видите вокруг… Вы одержите верх, Ликата, и он пойдет за вами, подчинится вам. Буду ждать ваших донесений. Ежедневно!

— Слушаюсь, генерал. Будет исполнено, — поклонился Ликата и вышел.

Затем Амидеи вызвал к себе Феде и велел позвонить Салимбени. Феде набрала номер, трубку снял сам сенатор.

— Вы узнаете меня? — спросила Феде.

— Нет, синьорина, — неуверенно ответил Салимбени.

— Я недавно заходила к вам. Слушайте внимательно. Наш общий знакомый хочет поговорить с вами. Ровно через неделю он позвонит вам, чтобы условиться о встрече. Только без этих фокусов, как в тот раз. Вы согласны? Ответьте только да или нет.

После довольно долгой паузы на другом конце провода прозвучало неуверенное «да». Феде повесила трубку.

В отсутствие генерала дни тянулись монотонно, похожие один на другой. Все трое почти не отлучались из дома. Давиде ежедневно посылал в Рим факсом письменные донесения генералу. Было похоже, что он ведет дневник, только записывает в него все не о себе, а о Тано.

На шестой день произошел очередной срыв. Глубокую депрессию у Тано сменила вспышка бешеной ярости. Он начал крушить в своей комнате мебель, перебил всю посуду. По всему дому разносились его дикие крики, страшная ругань и проклятия.

— Сволочи, мерзавцы! Выпустите меня или отправьте в тюрьму! — вопил он. — Всех вас замочу! Ни хрена вы со мной не сделаете, не надейтесь, ублюдки!

В заглянувшую в комнату Феде Тано запустил лампой. Когда к нему вошел Ликата, он еще пуще распалился.

— Ненавижу всех вас, а тебя больше всех! Убью, не подходи!..

— Ломать мебель бесполезно, — спокойно проговорил Ликата, — успокойся. Этим ты себе не поможешь.

Тано набросился на него с кулаками.

— Пришибу! Легавый проклятый!

— На, бей, если от этого тебе станет легче! Давай, выпусти пар.

Тано нанес Ликате удар в солнечное сплетение, от которого тот согнулся пополам. Но тут же сам получил правой в челюсть и рухнул на пол. Однако сразу же вскочил и вновь накинулся на Давиде, словно в истерике выкрикивая что-то бессвязное.

Тано оказался достойным противником. Несколько его ударов достали Ликату. Но Давиде был сильнее и опытнее: изрядно измолотив Тано, он отшвырнул его в угол комнаты и тот уже не смог подняться. Вид у обоих после яростной схватки был соответствующий: взлохмаченные, задыхающиеся, в рубашках, выбившихся из брюк.

Давиде перетащил стонущего Тано на постель, обтер ему лицо и прошептал на ухо:

— Помни свое обещание! Встреча с Салимбени уже назначена. Ты должен сделать это. Должен хотя бы ради Марии!

В комнату вбежали Браччо и Феде. Девушка закричала:

— Хватит, Давиде! Оставь его,

— Не беспокойтесь. Уже все в порядке. — И, погасив свет, оставил Тано одного.

Дочь «Архивиста»

После разговора с прокурором Лоренцо Рибейра никак не мог прийти в себя. Хотя внешне он хранил обычное спокойствие, Лоренцо не мог подавить в себе досады, даже некоторой растерянности и чувства собственного бессилия, которых никогда еще ему не приходилось испытывать. Как же так? Он все заранее тщательно продумал, каждый шаг, словно следующий ход в сложной шахматной партии, которую он неоднократно разыгрывал в уме. Все ложилось одно к одному и должно было обеспечить победу. Но сразу по прибытии в Милан его поджидало первое непредвиденное обстоятельство: фотографа Беллини, который обещал принести имевшуюся у него одну старую чрезвычайно ценную фотографию, вдруг убили при таинственных обстоятельствах — неизвестно кто и почему. А имей он эту фотографию, Лоренцо мог бы получить неограниченную власть над своими восточноевропейскими партнерами — этой мерзкой кучкой стариков — жадных интриганов, недобитков прежних тоталитарных режимов. Теперь, когда с него потребовали огромную сумму золотом, также неожиданно возникает новое непредвиденное обстоятельство: его счета в банке оказываются заблокированы из-за какой-то чертовой анонимки. Кто мог ее прислать? Кто может с такой точностью знать обо всех тонкостях финансовых операций унаследованных им отцовских фирм? Лоренцо чувствовал, что почва уходит у него из-под ног и решил посоветоваться со старым Картой, знавшим все секреты мафии.

Чтоб не привлекать внимания, они встретились вечером на улице. Карта был, как всегда, в черном, вид у него был мрачный и торжественный.

Он сообщил Рибейре, что в Италию из Африки вернулся Тано Каридди.

— Я думал, его уже нет в живых, — отозвался Лоренцо.

— Сорная трава живуча. Ведь я вам говорил, — напомнил Карта, — что, узнав о гибели Купола, слетятся стервятники…

Лоренцо, ничего не скрывая, рассказал Карте о том затруднительном положении, в котором он очутился — срочно нужны огромные суммы, а он лишен возможности их получить.

— Может быть, стоит обратиться к Тано? — спросил он мнение Карты. — Тано — финансовый гений, у него огромный опыт в таких делах, он может помочь мне выкарабкаться из этой ловушки, в которую я попал.

— Тано Каридди — ядовитая змея, все, кто имеет с ним дело, гибнут. Послушайтесь меня. Не повторяйте этой ошибки, — подчеркивая каждое слово, произнес Карта. — Бренно и так уверен, что вы заодно с Тано. Это опасно.

— Но кто же все-таки мог прислать эту проклятую анонимку? Что это за новый неизвестный враг? — спросил Лоренцо.

— Другой стервятник. Больше некому. Это дело рук «архивиста».

— Архивиста? — переспросил Лоренцо.

— Да, так мы называем Эспинозу. У него заведены дела на всех важных людей. Это он повинен в смерти семейства Линори и моего маленького Нинни. При помощи своих бумажек он может погубить кого хочешь. А если не выходит, подсылает убийц. Эспиноза был самый главный. И сейчас еще, видать, может вредить.

— Но зачем ему вредить мне? — растерянно спросил Рибейра.

— Возможно, его кто-то заставил, — подсказал Карта. — К примеру, Бренно. Надо кончать с обоими стервятниками — и с Тано, и с Эспинозой.

— Не торопись, сейчас еще не время. Мне не до того, — проговорил Рибейра.

— Сорную траву надо рвать с корнем и чем скорее, тем лучше, пока она все не задушила, — изрек Карта.

— А как добраться до этого архива? Где он его хранит? — спросил, немного помолчав, Рибейра.

— Этот вопрос задаете себе не вы один. Из-за бумажек Эспинозы люди ночей не спят. Многие хотели бы их заполучить, — ответил Карта.

— Ну а ты сумел бы? — задал вопрос «старшему» Лоренцо.

— Почему бы не попробовать? — как всегда лаконично ответил Карта. — А что потом делать с Эспинозой?

— Да делай с ним что хочешь. Ну его ко всем чертям! — ответил Рибейра. — Только держи меня в курсе. Сообщи поскорее.

Карта молча поклонился и исчез в темноте.

Судья Сильвия Конти сидела за письменным столом у себя в прокуратуре и ломала голову, задавая себе вопрос, кто же прислал им анонимную справку о банковских операциях отца, а потом сына Рибейра. На мафию это не было похоже: мафиози вряд ли систематически изучают тонкости финансовых операций итальянских и зарубежных банков. Все ее внимание до сих пор поглощало само письмо с множеством цифр: номера банковских счетов, перечисленные суммы, даты… Сейчас же она сделала самое простое: взглянула на подколотый сзади к бумагам конверт. Это был простой коричневатый канцелярский конверт. Адрес прокуратуры отпечатан на пишущей машинке с явным дефектом: буква «п» выскакивала над строкой. На марке явственно читался почтовый штемпель: «Бергамо»… Значит, письмо пришло из этого города близ Милана. Обладать такими сведениями о крупных банковских операциях, так умело подобрать и расположить их мог лишь один человек — сам не мафиозо, но верный друг мафии. Он и ее старый знакомый — Антонио Эспиноза! Как же ей раньше не приходило это в голову!? Рано она его сбросила со счетов.

Сильвия подозвала своего верного помощника — сержанта Джуньи — немолодого многоопытного полицейского и попросила его принести записи о лицах, посещавших Эспинозу в тюрьме. В журнале посещений фигурировал только один человек — дочь Эспинозы Ирене. «Местожительство: Бергамо, аллея Свободы, 18. Место работы: Бергамо, Исторический архив». Так, может быть, письмо прислала дочь Эспинозы? Сильвия решила сейчас же поехать к ней, благо до Бергамо недалеко — за час она туда доберется.

Вскоре на фоне высоких альпийских предгорий в ясном прозрачном воздухе перед сидевшей за рулем Сильвией четко вырисовался изящный силуэт Бергамо. Этот город — один из самых живописных в Ломбардии: остатки древних крепостных стен, величественные палаццо, пышные храмы всех эпох — от XII до XVIII века. Вместе с тем Бергамо — и важный культурный центр — театры, университет, музеи, огромная библиотека и Исторический архив, где работала Ирене Эспиноза. Город причудливо раскинулся на двух уровнях: Старый город на горе, а Новый — внизу, в долине. Соединяет их, кроме извилистых улиц, фуникулер.

Массивное старинное палаццо, в котором находился Исторический архив, отыскать оказалось нетрудно. Оно стояло в самом центре Старого города, близ площади Гарибальди. На вопрос, где найти Ирене Эспинозу, швейцар сказал, что она в главном читальном зале.

— Вы Ирене Эспиноза? — спросила Сильвия молодую коротко стриженую девушку, печатавшую за столиком на пишущей машинке.

Девушка была интересная, с тонкими чертами красивого лица. На вид ей было года двадцать три-двадцать четыре.

— Да, я, — удивленно ответила она. — Чем могу быть вам полезна?

Сильвия представилась, вызвав у девушки еще большее удивление, если не замешательство.

— Не волнуйтесь, всего лишь маленькая служебная проверка, — сказала Сильвия. — Давно вы здесь работаете?

— Уже лет пять, — ответила Ирене.

— И чем же вы конкретно занимаетесь?

— Регистрацией и классификацией различных документов, не открытых для всеобщего пользования, — ответила девушка.

— Иными словами, храните секретный фонд?

— Да, что-то вроде того.

Разговаривая с Ирене, Сильвия подошла к пишущей машинке и резко вытащила из нее страницу, на которой Ирене успела напечатать всего несколько строк.

— Что вы делаете? — испуганно воскликнула Ирене.

— Видите ли, странное совпадение: у вашей машинки прыгает буква «п», такой же дефект у машинки, на которой напечатан адрес на этом конверте. — Сильвия достала из сумочки конверт и показала его Ирене. — Пожалуйста, расскажите мне подробно, в чем состоит ваша работа, покажите документы, которые вы обрабатываете.

Девушка повела Сильвию во внутренние помещения архива.

За их беседой внимательно наблюдал, закрывшись газетой, один из посетителей читального зала — пожилой мужчина с седыми усами в черном костюме. Это был Джакомо Карта. Он приехал сюда почти сразу же вслед за Сильвией, ход его мыслей был почти такой же, как у судьи Конти. И необходимые сведения он получил из ее же кабинета.

Подежурив некоторое время у подъезда, Карта дождался знакомого человека — мелкого чиновника миланской прокуратуры. Он работал там секретарем.

— Здорово, Джелуццо, — приветствовал он его, неожиданно вырастая словно из-под земли. — Молодец! Знатно устроился — секретарь в прокуратуре…

Чиновник, невысокий пожилой человечек, увидев Карту, задрожал от страха.

— На Сицилии, помнится, ты работал на нас. А теперь на кого работаешь? — грозно спросил Карта.

— Конечно, на вас, на вас, — торопливо произнес Джелуццо. — Ты что, Карта? Спрячь пистолет. Что тебе от меня нужно?

— Где фотографии, которые были у убитого Беллини?

— Клянусь, не знаю. Никогда о них не слышал.

— Вы получили анонимное письмо насчет банковских счетов Рибейры. Тебе известно, кто его прислал? — задал следующий вопрос Карта.

— Только что слыхал: думают, что дочка старого Эспинозы.

— А где она живет не знаешь?

— Работает в Историческом архиве в Бергамо, — сказал секретарь.

— Значит, говоришь, в Бергамо… Вот оно что… — задумчиво проговорил Карта и, не поблагодарив и не попрощавшись, ушел, оставив секретаря радоваться, что дешево отделался.

Как только Сильвия уехала, Ирене бросилась звонить по телефону отцу. Известие о том, что судья Сильвия Конти побывала у дочери, потрясло Эспинозу. Под ударом оказалось самое драгоценное для него в жизни: дочь и архив.

— В архиве вся моя жизнь! И твоя тоже! — кричал он в трубку. — Это наше будущее! В этих документах — подлинная, а не официальная история нашей страны, все ее тайные болезни! Когда я скажу, ты сможешь опубликовать эти документы в печати! Не теряй ни минуты, отбери то, что помечено, как самое важное — папки и кассеты — и немедленно уезжай из Бергамо. Не знаю куда, подальше, за границу! Обо мне не беспокойся. Пока не звони мне. Ни в коем случае! Я сам дам о себе знать.

Ирене умоляла отца беречь себя, просила тоже спрятаться.

Эспиноза попрощался с дочерью, повесил трубку и погрузился в глубокое раздумье. Только сейчас он по-настоящему почувствовал, как он стар и как от всего устал. Потом поднялся с кресла, принял лекарство, запил его. И вдруг с неожиданной яростью изо всех сил швырнул бутылку с минеральной водой в угол комнаты. Бутылка разлетелась на мелкие осколки по всей гостиной.

В то время, как Ирене звонила отцу, Карта, выйдя из архива, по ближайшему автомату вызвал Сантино. Тот уже уложил девчушку и сам улегся спать. Карта приказал ему немедленно прислать ему надежного водителя — кого-нибудь из их людей — с автофургоном в Бергамо. Он будет ждать на площади Гарибальди.

— Есть тут одна работка, — пояснил он, — с собой пусть никого больше не берет. Дело деликатное. Поможет мне его чисто обделать.

— Понял, — ответил Сантино, — сейчас пришлю.

Ирене в панике начала собирать документы. Папки и кассеты она набросала в большую картонную коробку. Теряя туфли, чуть не роняя тяжелый ящик, она дотащила его до машины, поставила на заднее сиденье. Включила зажигание и выехала из внутреннего двора на улицу. Там ее уже терпеливо дожидался белый автофургон — небольшой, но массивный. За рулем сидел Стинко, рядом с ним Карта.

Из Бергамо лучами расходятся несколько автострад. На Милан, через Монцу, на Брешию, на юг — к Тревильо, на север — на Лекко, к озеру Комо. Есть еще две дороги — тоже на север — одна вдоль долины реки Брембо, другая — вдоль долины реки Серио. Ирене решила ехать вдоль Серио — она самая из всех пустынная. Этот крутой горный серпантин не очень-то любят автомобилисты. Дорога короткая, кончается в Клузоне — места тихие, они меньше привлекают миланцев и вообще туристов. А дальше по горным дорогам можно будет добраться до какого-нибудь маленького селения, передохнуть в пансионе или на пустующей сейчас лыжной базе, отдышаться и продолжать путь — до границы со Швейцарией рукой подать.

Белый фургончик следовал за машиной Ирене неотступно, держась на некотором расстоянии позади. Но когда отъехали от Бергамо подальше, фургон подошел почти вплотную, и только тут Ирене осознала грозящую опасность. Сначала фургон несколько раз сильно ударил ее машину в багажник, потом стал оттеснять на встречную полосу. По одну сторону узкой дороги стеной вздымалась гора, по другую, за белыми каменными столбиками ограждения, шел крутой откос, а внизу под ним зияла пропасть. Фургон старался прижать ее машину к столбикам — или сбросить, или подставить под первую же встречную машину. Дорога петляла все круче, что ждало за очередным поворотом — неизвестно. Начало смеркаться. Ирене была классным водителем, да и машина, которую ей подарил отец, была мощная и надежная. Ирене не теряла хладнокровия и надежды уйти от неизвестных преследователей. Дорога петляла все сильнее, но и Ирене все время петляла по дороге, не давая шоферу фургона возможности обдумать маневр. Карта начинал нервничать и торопил вцепившегося в руль Стинко. Стрелять Карте не хотелось — это должно выглядеть как дорожная авария.

Ирене уже начала отрываться от преследователей, когда на очередном вираже на нее из-за поворота выскочил большой грузовик. Белый фургон прижался к горе. Грузовик с ревом ударил машину Ирене в лоб и умчался. Машина перелетела за ограждение, перевернулась, на какое-то мгновение задержалась на откосе и сорвалась в бездну. Послышался глухой удар, и вверх взметнулись языки пламени, взвился столб черного дыма. Все было кончено.

Карта и Стинко молча стояли у обочины и смотрели, как далеко внизу пламя лижет бока машины. Рядом с горящей машиной пылали маленькие костры — догорали папки и кассеты, высыпавшиеся из коробки, вылетевшей через оторванную дверцу машины. Ненавистный Эспиноза лишился и дочери, и своего проклятого архива. Мщение Карты началось, но в душе у «старшего» не было радости. Да жаль было и архива — кто знает, наверно, он мог бы еще пригодиться и Рибейре, и ему самому.

Вперед по одной дороге

На следующий день после их дикой драки Тано, как ни в чем не бывало, свежевыбритый, аккуратно — волосок к волоску — причесанный, вошел в комнату Давиде и сказал, что готов позвонить Салимбени. Как раз истекла неделя после того, как с Салимбени говорила Феде. Давиде показал рукой на аппарат.

Тано набрал номер Салимбени.

— Я хотел бы поговорить с синьором Этторе Салимбени. Скажите только, что звонит Тано. Он поймет.

Когда секретарша передала трубку Салимбени, Тано тихим, спокойным голосом, не глядя на стоящего рядом Ликату, проговорил:

— Да, это я. Через три дня. Будь у себя на вилле в Стрезе и жди меня. Только один. Никаких споров и возражений. Да или нет.

Когда на том конце провода раздалось «да», Тано положил трубку.

Очень поздно, уже в начале ночи, Давиде услышал в комнате Тано шорох, потом его осторожные шаги по коридору. Тано определенно собирался выйти из дома. Давиде набросил куртку и покрался за ним.

Тано шел по парку в сторону ограды. То и дело он пропадал из виду в темноте среди стволов деревьев. Стараясь не отставать, Ликата шел за ним. Вынул пистолет: кто знает, что может взбрести в голову этому непредсказуемому и невероятно хитроумному человеку. Может быть, днем он звонил Салимбени лишь для отвода глаз. До конца доверять ему не приходилось.

Вдруг Ликата увидел, что Тано спокойно опускается на скамеечку под деревом, Он сидел, обхватив голову руками и глубоко задумавшись. Вокруг стояла тишина, только изредка вскрикивала какая-то ночная птица.

Давиде неслышно подошел и сел рядом с Тано.

Тано неожиданно заговорил. Тон его был спокойный и грустный.

— В первый год, что я провел в тюрьме, камера-одиночка у меня была без окна, только под потолком находился квадратик для вентиляции. Через него я видел небо. Когда угол камеры делался черным, я знал, что пришла ночь, когда синим — вечер, когда розовым — начинало светать, а когда белым — наступал новый день… Скоро я поеду к Салимбени. Но прежде, чем отправиться к нему в Стрезу, я хочу навестить в Милане Марию… Знаешь, наши родители были очень бедны, а Мария росла хилым, больным ребенком. Все время плакала, всех боялась. Ей грозило попасть в сумасшедший дом. Но у нас на Сицилии есть обычай: если родился мальчик, воду, которой обмывают роженицу, выплескивают на улицу, — значит, мужчина не должен сидеть дома, перед ним открыт весь мир, а если родилась девочка, этой водой поливают горшочки с базиликом, который держат на кухне, — значит, женщина должна никогда не покидать свой дом. Вот Мария и сидела всегда дома, взаперти. Всю жизнь провела дома. Она такая хрупкая, пугливая. Ее так легко обидеть… Нет, справедливости в этом мире не найти… — добавил он со вздохом.

— Но ведь это по вине также и таких, как ты, — заметил Ликата.

— Тебе сломали жизнь, ты столько хлебнул горя и еще печешься о справедливости, — усмехнулся Тано.

— Знаешь, прежде чем умереть, мне хотелось бы все-таки увидеть торжество справедливости, ну хотя бы в чем-то малом, хотя бы однажды. И ты должен помочь, чтобы эта моя мечта осуществилась, — проговорил Давиде.

— Да, я встречусь с Салимбени, — понимая ход его мыслей, сказал Тано. — Но Салимбени чертовски хитер. Боюсь, он почувствует во мне перемену. Но если мне удастся подцепить его на крючок, прошу вас: отпустите меня. Ведь я выполню то, что обещал. Купите нам с Марией два билета на самолет, и я клянусь — вы никогда больше обо мне не услышите. Сделайте это хотя бы ради Марии.

— Но разве ты не понимаешь, — возразил Ликата, — что ты для Марии — смертельная угроза. Как только мы перестанем охранять вас, они с вами разделаются. Вам от них не уйти.

— Мы уедем далеко, там нас никто не достанет. У меня есть крохотный островок в океане у берегов Сенегала. Вдали от судоходных линий. Мы будем жить там вдали от всех. Обещай, что вы нас отпустите.

— Я не могу ничего тебе обещать, — покачал головой Давиде. — Пока не поздно, может отступишь?

— Куда? — с горькой улыбкой ответил Тано. — Отступать уже некуда, позади ничего нет.

— В таком случае идем вперед! — сказал Давиде. — Вместе. По одной дороге.

— Хорошо. Но только до тех пор, пока я не найду ту, что мне больше по сердцу, — отозвался Тано. И помолчав добавил: — Мне нет никакого дела до вас всех — ни до вашего спецподразделения, ни до Амидеи, ни до тебя… Я лишь хочу свести баланс, восстановить равновесие…

— Ну а что потом? — спросил Ликата.

— Потом — каждый сам по себе! — ответил Тано.

— Сам по себе… — беззвучно повторил Давиде.

Покопавшись пару часов в фондах специального хранения Исторического архива, Сильвия сделала важное для себя открытие и теперь, вернувшись в Милан, пришла доложить о нем своему шефу. Вскоре после того, как в архив поступила работать Ирене Эспиноза — дочь того самого Эспинозы и начала заниматься «спецхраном», в дар архиву поступило большое количество документов — «фонд» некоего покойного синьора Фалаччи. По завещанию дарителя условием хранения «фонда» было не вскрывать переданные документы до 2020 года. «Фонд Фалаччи» приняла на хранение и зарегистрировала Ирене Эспиноза. И самое интересное, что никакого покойного синьора Фалаччи не существовало в природе.

— Так вы подозреваете, что это и есть знаменитый «архив Эспинозы»? — спросил генеральный прокурор.

— Не подозреваю, а совершенно в этом уверена, — твердо сказала Сильвия.

— Но как?.. Хранить такие документы в Историческом архиве?..

— Это самое надежное место. Кто же станет их искать в государственном учреждении?

— И что же вы предполагаете предпринять? — спросил прокурор.

— Немедленно вернуться в Бергамо, конфисковать этот «фонд» и арестовать Ирене Эспинозу, — решительно ответила Сильвия.

Но только Сильвия успела вернуться в свой кабинет, как было получено сообщение о гибели дочери Эспинозы. Заехавший к Сильвии Давиде столкнулся с ней во дворе прокуратуры.

— Скорее, Давиде! Едем! — крикнула Сильвия, открывая дверцу полицейской машины.

— Куда? Что опять стряслось? — спросил Ликата.

— Убили дочь Эспинозы! — выдохнула Сильвия.

У сбитого ограждения на узкой горной дороге толпилась небольшая кучка людей, в стороне стояло несколько полицейских машин, «скорая помощь» и красная пожарная машина. У подведенного к самому обрыву подъемного крана суетилось несколько человек в ярко желтых жилетах и касках. Они осторожно, не спеша поднимали со дна пропасти, зияющей внизу под дорогой, какой-то длинный белый сверток. Вверх медленно плыли на канатах носилки с крепко привязанным к ним перепеленатым, как мумия в простыню, обгоревшим телом Ирене. Это все, что осталось от той общительной, красивой девушки, которая только этим утром знакомила Сильвию с хранилищами архива. Заморосивший холодный дождь делал это зрелище еще печальнее.

— Поедем, Давиде, — сказала Сильвия. — Тут нам нечего больше делать. Надо сообщить ее отцу.

— Благодарю за то, что вы лично пришли ко мне с этим известием, — проговорил Антонио Эспиноза, обращаясь к Сильвии. — Вы самый гуманный человек из всех, кого я только знаю. — Эспиноза сидел в глубоком кресле, сохраняя внешнее спокойствие. Только голос его звучал надтреснуто, и речь замедлилась. Однако он был по-прежнему велеречив и надменен. — Я всегда любил окружать себя красивыми, редкими вещами, — продолжал он и обвел рукой гостиную — коллекцию фарфора в стеклянных горках, книги в шкафах, картины, двуликую, как Янус, куклу на маленьком столике. — Вот посмотрите на эту географическую карту на стене: на ней указан год — 1497-й; может быть, рисовавший ее наивный картограф плавал на кораблях Колумба, открывал Америку… Он изобразил противоположности в природе — то, что существует вечно и создает равновесие: приливы и отливы, восход и заход солнца, новолуние и полнолуние, штормы и безветрие… В природе все имеет два полюса… Жизнь и Смерть, Добро и Зло…

Я ожидал, что мне придется расплачиваться за причиненное зло, что может случиться нечто подобное. Все эти годы я жил с ужасом в сердце, но старался этого не показывать другим. Вы думаете легко жить, тая в себе ужас? Я надеялся искупить содеянное. Если бы Ирене удалось уехать за границу, она опубликовала бы, когда я окончательно сошел бы со сцены, собранные мною материалы, и все бы в Италии содрогнулись, узнав в какой мерзкой клоаке они живут, в каком дерьме сидят… И мы сами этому способствовали, мы тоже несем за это свою долю ответственности… А теперь, извините меня — я хотел бы остаться один. Я устал…

Сильвия и Давиде слушали старика, не перебивая, хотя эта неуместная болтовня их раздражала, так же как и лезшая в глаза большая двуликая кукла в роскошном платье. Теперь, когда он, наконец, кончил, Ликата резко спросил:

— Мы разыскиваем некоего Сантино Рокки. Он обвиняется в похищении сестры Тано Каридди — Марии. Может быть, вам известно, где он скрывается?

— Ну почему вы не хотите оставить меня в покое? — плаксивым тоном произнес Эспиноза. — Откуда мне знать? Имейте ко мне сострадание хотя бы в такой момент!

— Мне жаль вашу погибшую дочь, а не вас. Вы здесь жестикулируете, рассуждаете, а ее уже нет в живых. Нет, Эспиноза, вы не вызываете у меня абсолютно никакого сострадания, — жестко сказал Давиде прежде чем уйти.

Четыре женщины

От Эспинозы Сильвия и Давиде поехали в больницу к Марии. Мария продолжала находиться в полубессознательном состоянии. Приходя в себя начинала всхлипывать, шептать, что она не хочет больше жить, или принималась звать Тано.

Сильвия присела на край постели и стала успокаивать ее, гладить ее лицо и волосы. Ликата же вновь принялся расспрашивать Марию о случившемся.

— Ну, опиши подробнее, какие они были! — настаивал он. — Что было видно в окно, какие звуки до тебя доносились?

Мария в ответ лишь плакала и стонала. Сквозь всхлипывания она повторила, что насильники были большие, грязные, страшные, у одного из них были золотые зубы, а за окном было темно. Наконец вспомнила, что все время слышала шум поезда.

— Да хватит тебе, Давиде! — потеряв терпение, воскликнула Сильвия. — Ты с ума сошел! Перестань ее мучить! — и чуть ли не силой оттащила его от постели Марии.

Давиде проводил Сильвию домой и зашел к ней. Оба они изрядно устали за день. Однако Сильвия тотчас бросилась к телефону и начала звонить по делам. Она категорически потребовала от коллег из полицейского управления, чтобы розыск насильников не откладывали до завтрашнего утра, а начали немедленно. Приметы одного из них — золотые зубы. Искать надо в районе железнодорожных станций, в домах вдоль путей…

— И активизируйте поиски Сантино Рокки, мы ведь дали вам фоторобот, — кричала она в трубку. — Жду ваших сообщений.

Давиде на кухне разогрел кофе и принес чашечку Сильвии. Не вставая из-за письменного стола она, наконец, улыбнувшись, выпила и поблагодарила его.

Потом пересела на маленький диван и показала Ликате на место рядом с собой.

— Садись, Давиде, расскажи о себе. Ты то исчезаешь, то появляешься. Чем ты сейчас занимаешься?

Давиде, улыбнувшись, ответил:

— Мы ведь условились, судья, что вы не будете меня допрашивать.

Сильвия не отставала:

— Но ты можешь хотя бы сказать в общих словах, что вы там делаете в вашем спецподразделении?

— Да, наверно, то же самое, что и ты, — ответил Давиде, — только чуточку менее элегантно, чуть погрубее — вот так, как я, например, допрашивал Марию.

— Извини, Давиде, за мою резкость в больнице, — проговорила Сильвия.

— Да нет, ты была совершенно права. Сильвия встала и подошла к Давиде.

— В прошлый раз ты сказал, что хотел рассказать что-то важное… Собирался даже написать, — проговорила Сильвия.

— Да, действительно… Но, наверно, не стоит… Ничего существенного… — неуверенно отозвался Давиде.

— Ты что, собираешься уходить?

— Да, мне пора, нужно идти, — не глядя на Сильвию ответил Ликата.

Но сам оставался стоять посреди комнаты. Сильвия приблизилась к нему вплотную, и он поцеловал ее на прощанье в щеку. Потом поцеловал еще раз в губы. Сильвия обхватила руками его за шею.

Так, обнявшись, сбрасывая с себя на ходу одежду, они начали медленно двигаться к спальне. Давиде осыпал поцелуями лицо, шею, плечи Сильвии.

Сняв с себя все, они упали на постель. Нежные ласки становились все горячее, страстнее. Казалось, вся накопившаяся в них нежность и страсть вырвались, наконец, наружу.

— Неужели мы еще можем быть счастливы? Ни о чем не думать? — прошептала Сильвия.

— Сейчас я думаю только о тебе, — отозвался Давиде.

Они сжимали в объятиях друг друга все крепче, все исступленнее. Это было не юное, нетерпеливое желание, а зрелая выстраданная страсть глубоко любящих людей.

Они откинулись на подушки, только когда почувствовали полное изнеможение. Давиде лежал, не снимая руки с груди Сильвии. Она вновь прижалась к нему всем телом и проговорила со счастливой улыбкой:

— Я и не предполагала, что мы все еще способны на такое…

О всем, что происходило в миланских тюрьмах, да и в прокуратуре становилось довольно скоро известно Бренно через его людей — они у него были повсюду. Одной из полученных новостей Бренно решил как можно скорее поделиться с преданным ему Сантино. Для конспирации они назначили встречу в условленном месте в машинах. Бренно с Марко в своем черном автомобиле ждали Сантино целых полчаса, и Бренно уже начал терять терпение. Наконец Сантино приехал и сказал, что он запоздал потому, что укладывал девчонку, а она никак не желала засыпать.

— Какая прекрасная нянька! — ухмыльнулся Бренно. — Ты бы укачал ее, спел бы колыбельную.

— У меня свой способ. Я укачиваю вот этим, — зло сказал Сантино, показывая на пистолет под курткой. — После этой колыбельной никто не проснется.

— Что, ты и девчонку пришил?.. — испуганно спросил Бренно.

— Да нет, ей я просто дал капель… Спит как сурок, — пробурчал Сантини.

— Слушай, у меня для тебя приятное известие. Мать девчонки перевели из следственного изолятора в общую камеру. Теперь надо заняться ею — это повеселее, чем нянчить ребенка. К ней надо кого-нибудь подослать — напомнить, что если она не скажет, где фотографии Беллини, то и ее дочке и ей самой хана.

Сантино молча кивнул и пошел к своей машине.

Вернувшись домой, он застал малышку не спящей — проснувшись, Франческа весело играла в кровати и что-то лепетала. Сантино решил, что, пожалуй, пора девочку искупать. У него была куплена детская ванночка и припасено все необходимое для купания. Выкупав ребенка, как заправская няня или заботливая мать, он насухо вытер Франческу, надел на нее рубашечку, закутал в одеяло, потом напоил молоком и уложил спать на ночь. А сам отправился организовывать «разъяснительную работу» с этой упрямицей Ниной в женской тюрьме.

На следующий день, когда Нину вместе с другими заключенными повели умываться в душевую, в кабину, где она мылась, зашла немолодая носатая женщина для секретного разговора. Две ее подруги стояли на стреме, чтобы никто не помешал.

— Нельзя ходить такой растрепой, — начала женщина, дергая Нину за распущенные волосы. — Ты должна следить за собой, аккуратно причесываться, не то обреем наголо, — продолжала она. — Вот, возьми себе это, — и протянула ей бигуди.

Нина сразу узнала одну из своих старых бигуди, которым дома любила играть Франческа. Понятливая в таких делах Нина обрадовалась, лицо ее сразу помолодело и похорошело от радостной улыбки.

— Где моя девочка? У кого она?

— С ней все в порядке. Ей живется, как в раю, она у хорошего человека. Но если не скажешь, где фотографии, которые были у Беллини, никогда не увидишь больше ребенка и сама не выйдешь отсюда живой.

У Нины был богатый тюремный опыт. Она не боялась этих страшных баб, знала, как себя с ними вести. Но и понимала, что эти угрозы не пустой звук, и впрямь опасны. О каких фотографиях идет речь, она действительно не знала. Что делать? Пока что она решила по-прежнему держать язык за зубами — это главная заповедь каждого уроженца Сицилии — и не давать себя разжалобить. Поэтому на очередном допросе, сколько ни бились Сильвия и Мартина, они ничего не смогли от нее добиться.

— Кому звонил в Прагу Беллини по обнаруженному в его записной книжке номеру? Кто этот Ячек или Яцек? Что связывало Беллини с молодым профессором Джорджо Каневари?

В ответ на все вопросы Нина лишь упрямо мотала головой и молчала.

Потом Мартина показала Нине какие-то бумаги и сказала, что нужно их подписать, если Нина не возражает против того, чтобы ее сына Николу усыновила одна хорошая семья. Об этих людях навели все необходимые справки — у них мальчику будет действительно хорошо. Он будет учиться в школе, летом уезжать на каникулы из города и регулярно навещать мать.

— Нет, лучше отдать его куда-нибудь далеко… В Австралию… — пробормотала Нина.

— Вам что, нет дела до ваших детей? — изумленно спросила Мартина.

— Не хочу их видеть. Никогда в жизни, — как заведенная повторяла Нина.

Сильвия и Мартина только переглянулись.

Судьбу содержащейся в женской тюрьме, ничем не примечательной, малограмотной женщины — беспутной Джаннины, матери трех детей и сожительницы убитого фотографа Беллини, помимо ведущей следствие судьи Конти и адвоката Мартины Феррари, очень близко принимали к сердцу самые различные люди, в том числе и Лоренцо Рибейра, который всерьез продолжал ухаживать за ее адвокатом.

Лоренцо пригласил к себе на ужин Мартину, надеясь получить ответ на сделанное ей заманчивое предложение у него работать.

Разговор он начал с заданного словно мимоходом вопроса, как дела у ее подзащитной. Мартина подробно рассказала Лоренцо обо всех обстоятельствах этого странного дела и поделилась с ним своими сомнениями: она твердо убеждена, что Нина не убивала Беллини, но тогда почему же она берет на себя вину, зная, что это грозит ей тридцатью годами тюрьмы? Почему она отказывается от своих детей? Если хочет спасти настоящего убийцу, то неужели готова заплатить за это такой высокой ценой? Лоренцо спросил, не поделился ли Беллини перед смертью какой-то тайной с Ниной, не оставил ли ей распоряжений. Нет, о его делах Нина либо ничего не знает, либо это скрывает.

Наконец заговорили о предложении, сделанном Мартине. Девушка наотрез отказалась от высокого жалованья и от собственного офиса.

— Вы что, заранее выучили текст своего ответа, — с улыбкой спросил Лоренцо, не подавая вида, что обескуражен отказом.

— Да, — в тон ему ответила Мартина, — две ночи не спала, все придумывала, как я вам это скажу.

Тогда Лоренцо изменил тактику и стал жаловаться на посыпавшиеся на него в Италии неприятности и просить Мартину по-дружески ему помочь.

— Разве справедливо, что мои банковские счета ни с того ни с сего заблокировали на основании какого-то анонимного доноса? — спросил он. — Я собираюсь опротестовать в законном порядке это решение прокуратуры и хочу просить вас юридически оформить жалобу, — сказал Рибейра. — Я прошу вас лишь просмотреть все банковские документы и решить, жулик я или честный человек. В зависимости от этого вы и примете решение, стоит ли со мной сотрудничать. Подумайте еще несколько дней над моим предложением. А пока вы можете приходить работать сюда, тут найдется достаточно места, — добавил Рибейра и повел Мартину осматривать дом.

— Буду ждать вашего ответа, — прощаясь с Мартиной, сказал Рибейра.

Поведение Нины становилось все более странным. На следующий день она устроила в тюрьме истерику, барабанила кулаками в двери, бросалась на решетку, требуя, чтобы к ней немедленно вызвали судью Сильвию Конти. А когда Сильвия приехала, Нина лишь безучастно на нее поглядела и отказалась с ней разговаривать. Видно было, что человек зашел в тупик: не знает, что делать. Причем Сильвия была уверена в непричастности Нины к убийству. Сильвия распорядилась привезти из приюта ее детей.

Нина оживилась. Стала расспрашивать Николу, как им живется в приюте и, не поверив, что им там хорошо, велела рассказывать Серене, шутила с детьми. Когда Серена спросила, скоро ли мама вернется из тюрьмы, Нина ответила:

— Мне тут хорошо. Здесь есть телевизор, можно гулять, здесь только женщины, а мужчин не пускают.

— Значит, я тоже смогу тут жить? — спросила маленькая Серена.

— Нет, сюда берут не всех, а только тех, кто заслужил это право. Вот, как, например, я.

— Зачем ты меня звала? — попробовала еще раз выяснить Сильвия.

— Ни за чем, — отрезала Нина, и, поцеловав детей, пошла за конвойной в свою камеру.

Вернувшись в камеру, Нина долго стояла перед висящим на стене маленьким зеркалом и вглядывалась в свое лицо. Потом с отсутствующим видом пошарила на полочке, нашла чью-то коробочку с косметикой и выломала оттуда зеркальце. Пошла, легла на свою кровать и перерезала осколком зеркала вены на запястьях обеих рук.

Сильвия и Мартина еще не успели уйти из тюрьмы, когда услышали о попытке самоубийства Нины. Во весь дух они бросились вверх по этажам к ее камере. В ответ на властные требования Сильвии перед ними беспрепятственно открывали все бесчисленные двери и решетки. Нину они нашли лежащей в луже крови на спине на своей койке. Помощи ей еще никто не оказал, и женщина истекала кровью. Мартина быстро и умело туго перетянула ей полотенцами запястья, а Сильвия распорядилась вызвать «неотложную», чтоб отправить Нину в больницу. Затем приказала установить в больнице охрану и позвонила Ликате, попросив его приехать.

Двойная игра

Карта возился со своими голубями во дворе дома на окраине города Комо, куда его выслали с Сицилии. Городок этот, к северу от Милана, раскинулся на берегу большого одноименного озера — на самой его южной оконечности, ближайшей к ломбардской столице. Голуби, воркуя, важно расхаживали по двору, взлетали на верхушки высоких конусообразных клеток, которые мастерил для них сам Карта. В рубашке с расстегнутым воротом, с закатанными рукавами он совсем был не похож на того мрачного старомодного господина, каким он казался на людях. Сейчас это был пожилой ушедший на покой крестьянин за своим любимым занятием, а не грозный «старший», вызывавший трепет.

Вдруг Карта услышал шум подъехавшей машины и поднял голову. Во двор вошли двое — Бренно с сыном Марко. Третий — телохранитель — остановился у ворот и смотрел им вслед.

Бренно был в прекрасном настроении.

— У тебя тут как в раю. Тишина, белые голубки, — сказал он, ухмыляясь. — А нам, бедным, постоянно приходится заниматься тем, что творится на грешной земле. Ни минуты покоя.

— Не тебе жаловаться на жизнь, Бренно. У тебя и так уже все схвачено, — отвечал Карта. — Чем могу быть тебе полезен?

— Скажи ему ты, — подталкивая Марко, проговорил Бренно.

Изо дня в день, терпеливо, не упуская ни единой возможности, Бренно старался приобщать Марко к делу, учил его, чтобы сделать из этого увальня, маменькиного сынка, настоящего мужчину — своего помощника, а потом и преемника. Марко помедлил, потом, облизнув губы, нерешительно начал:

— Отец хочет… — потом поправился: — Мы тут с отцом подумали и решили… что на встречу между Тано Каридди и Этторе Салимбени, — Марко обернулся к отцу и спросил: — Папа, он знает, кто такой Салимбени?

— Не задавай дурацких вопросов. Кто не знает сенатора Салимбени! — ответил Бренно.

— Так вот, чтоб на их встрече на вилле у Салимбени, — продолжал Марко, — присутствовал также ты.

— Разве ты не доверяешь Салимбени? — спросил Карта.

— Я никому не верю, — ответил Бренно.

— Значит, и мне, — отозвался Карта.

— Ты мне там нужен вот для чего: надо понять, что задумал этот ползучий гад Тано. Ты знаешь его и сумеешь разгадать, блефует он или у него в рукаве припасен туз, какие у него козыри. Ненавижу эту змею. Пока она ползает, нельзя ни на минуту спускать с нее глаз. И если только она осмелится высунуть жало, мы тотчас должны размозжить ей голову! — Бренно задыхался от ненависти.

Такая же ненависть к давнему врагу Тано переполняла и сердце Карты, но «старший» хорошо владел собой и только бесстрастно сказал:

— Я бы это сделал с превеликим удовольствием.

— Считай, что получил мое благословение, — усмехнулся Бренно. — Но еще рано.

— Чего откладывать? Я раздавил бы эту змею сразу, — сплюнув, пробурчал Карта.

— Нет, не спеши. Сначала посмотрим, что он замышляет, — проговорил Бренно и крикнул охраннику, чтобы тот принес из машины пакет.

Когда охранник принес пластиковый пакет, Бренно вытащил из него завернутый в газету сверток и небрежно швырнул на стоящий во дворе ящик.

— Вот, держи. Это тебе за беспокойство. Разверни, — сказал он Карте. — Здесь половина суммы — 50 миллионов лир, остальные — потом… Жду твоих сообщений.

Тем временем Тано одевался перед предстоящей встречей. Он давно уже не покидал стен своей комфортабельной тюрьмы, не выходил на улицу. Тано тщательно побрился, завязал галстук, причесал свои еще густые черные волосы. Он стоял перед зеркалом и долго всматривался в свое лицо: он хотел унять дрожь рук, придать физиономии ее прежнее бесстрастное выражение, а взгляду — пугающую людей неподвижность, словом, стать прежним Тано Каридди.

Надев пиджак, он вышел из своей комнаты и сказал ожидавшей его Феде:

— Я готов. Поехали!

Феде вновь выглядела элегантной шикарной секретаршей. Она взяла сумочку с подготовленным Браччо мощным передающим устройством и оружием и пошла вслед за Тано вниз к машине. Во второй машине — начиненном хитрой аппаратурой фургончике — разместились генерал, Ликата и Браччо. Операция «Порто Стреза», от которой они так много ждали, началась.

Порто Стреза — маленький порт курортного городка Стрезы на западном берегу Лаго Маджоре — ближнем к Милану из озер Северной Италии, идущих почти по самой границе со Швейцарией. Лаго Маджоре означает «большее» озеро, хотя озеро Гарда и превосходит его по размерам, да и Комо ненамного меньше. Порто Стреза находится напротив крошечных Борромейских островов. Эти красивейшие места, как сама Стреза, так и островки, — цель паломничества туристов со всего света. По берегам озера тянется цепочка огромных отелей, к водам озера сбегают громадные парки вилл как старинной, так и более современной архитектуры. Однако в это время года на идущей вдоль озера автостраде и в самой Стрезе было довольно пустынно.

В парке, окружающем построенную в духе классицизма виллу Салимбени, никого не было видно, ворота были открыты. Фургон остановился в некотором отдалении от въезда в парк, в нем остался Браччо, который должен был обеспечивать связь между всеми участниками операции и вести запись на пленку. Давиде с сильным биноклем расположился наблюдать за происходящим за оградой в кустарнике ближе к воротам, а Амидеи — немного подальше по другую сторону. Вскоре должны были прибыть Тано с Феде.

Наконец, послышался шум мотора и в ворота въехал автомобиль. Но это была не их машина. Из нее вышел мужчина и направился к дому. Под портиком его встретил Салимбени. Остановившись у украшавших вход двух каменных львов, они обменялись рукопожатием. Вид у Салимбени был удивленный: он явно не ждал этого гостя. Тот ему что-то начал объяснять.

— Внимание! — сказал в переговорное устройство Давиде. — Я узнаю приехавшего. Это Карта, раньше он был «старшим» у семьи Линори.

— Первое непредвиденное обстоятельство! — отозвался генерал. — Смотрите в оба! Карта очень опасен.

— Да-да, я ждал вас. Ваш шеф предупредил меня о вашем приезде, — сказал со своей лисьей улыбкой Салимбени Карте. — Мы с вами составим прекрасный дуэт.

— Надо еще, чтобы дуэт этот спелся, — холодно ответил Карта.

Салимбени и Карта вошли в дом. Не прошло и нескольких минут, как Браччо доложил, что подъезжает машина с Тано и Феде. Их встретил Салимбени и провел в вестибюль, а оттуда в гостиную.

В наушниках Ликаты послышался писк — Феде включила микрофон передатчика, находящегося у нее в сумочке.

Ликата доложил:

— Феде вышла на связь.

— Вы, наверно, знакомы, — проговорил Салимбени, глядя на Тано и Карту. — Вас не надо представлять друг другу.

— В последний раз я видел его с пистолетом в руках, когда он убил ни в чем не повинного человека, — сурово проговорил Карта. Перед глазами у него ожила сцена: Андреа Линори, лежащий на полу в луже крови, и бегущий к машине Тано, не успевший даже спрятать пистолет.

— Что делает здесь этот человек? — спокойно спросил Тано.

— Он представляет интересы некоторых наших сицилийских друзей, — ответил Салимбени.

— Но разве мы не договорились, что на встрече нас будет только двое? — сказал Тано.

— Да, но, понимаете, я уже раньше пригласил его и не успел отменить наше свидание, — попытался оправдаться Салимбени.

Затем, бесцеремонно обняв Феде за плечи, он легонько подтолкнул ее к двери:

— Вам, синьорина, лучше подождать в вестибюле. Тут у нас мужской разговор, и вам, наверно, будет скучно…

— Эй, убери лапы! Это тебе не одна из твоих секретарш! — резко одернул его Тано.

— Вы тоже должны были приехать один, — злобно сказал Салимбени.

Феде взяла со стола свою сумочку и вышла в вестибюль. Салимбени плотно притворил за ней двери. Феде с сумочкой в руках осталась стоять у самой двери.

В фургончике у Браччо медленно крутились две большие бобины — на пленку записывалось каждое услышанное слово.

Карта отошел в сторонку, не мешая хозяину виллы беседовать с Тано.

— Ты явился сюда меня шантажировать или хочешь договориться? — прошипел Салимбени, подойдя почти вплотную к Каридди.

— Я про тебя все знаю, — бесстрастно проговорил Тано. — В Африке ты обделывал дела на миллиарды с экспортно-импортной компанией «Сирт» — поставки продовольствия, лекарств, а также и радиоактивных отходов… Мне известны все подробности, даже то, как полгода назад, подписав договор в ресторане отеля «Локамбо», ты поднялся в номер с девкой, которую тебе там подсунули…

— Это мои личные дела, они тебя не касаются… Откуда тебе что-то известно?

— Дакар — маленький город, там все становится известно, а кроме того мне много рассказывал мой друг — твой компаньон Бало, — ответил Тано.

— На кого ты работаешь? — взвизгнул, выходя из себя, Салимбени.

— Все на того же хозяина, — ответил Тано Каридди. — А ты?

— Чего же ты хочешь? — пробормотал Салимбени.

Тано Каридди сделал паузу и, подчеркивая каждое слово, проговорил:

— Я хочу с твоей помощью вновь занять подобающее мне место в деловом мире, включиться в банковскую деятельность. Я хочу, чтобы ты работал на меня, а для себя лично я требую десять процентов со всех сделок.

— Десять процентов! — заорал Салимбени. — Да ты с ума сошел!

— Не ори! — прикрикнул на него Тано. — Ты в ловушке и тебе из нее не выбраться. В обмен я предоставляю три вещи: свой опыт и связи, свою голову и свой банк.

— Да разве у тебя остались банки? У тебя же все конфисковали, — впервые вмешался в разговор молчавший до сих пор Карта.

— Я владею одним маленьким банком за границей. О нем никто не знал, и он уцелел. Его деятельность вне всякого контроля.

— Скажи, где он? Как называется? — потребовал Карта.

— Тебя это не касается, — резко ответил Тано.

Карта медленно приблизился к ним и проговорил:

— Хватит болтать. Теперь слушайте, что скажу вам я. Сядьте и не дергайтесь — никто даже не успел заметить, как у него в руке появился здоровенный пистолет. Он направил его на них и продолжал: — Не шевелиться! Хорошо, Тано Каридди. Я согласен, принимаю твои условия. Ты получишь свои десять процентов, и мы будем работать вместе. Но надо провалить африканский проект. Денежки пойдут не туда. Все операции будут проходить через твой банк. Но смотри, не пытайся нас обмануть — теперь мы в одной лодке.

— Вы не в своем уме! — закричал испуганный Салимбени. — Сейчас же уберите пистолет! — Он совершенно не ожидал такого поворота дела.

— А ты поедешь со мной, — сказал ему Карта.

— По-моему, там что-то происходит! — крикнул в радиотелефон Амидеи. — Скажите Феде, что пора вмешаться. Ликата, скорее прикройте Феде. Надо вытащить оттуда Тано!

Давиде медлил с ответом.

— Ликата, вы меня слышите? — прокричал генерал.

— Да, слышу, — ответил Ликата, не трогаясь с места.

Давиде видел, как из подъезда виллы спокойно вышли Тано и Феде, сели в свою машину, и машина выехала за ворота. Потом показались под портиком Карта с Салимбени. Они уселись в автомобиль Карты и тоже уехали.

— Все в порядке, генерал, — наконец ответил Давиде. — По-моему, операция закончилась благополучно.

Когда Амидеи и Ликата вернулись в фургончик, генерал строго произнес:

— Ликата, вы не выполнили мой прямой приказ!

— Знаю, генерал, — спокойно отозвался Давиде.

— И совершенно правильно сделали! — рассмеялся Амидеи.

В условленном месте на автостраде их ждала машина Тано и Феде.

— Все прошло нормально, — сказал Тано. — Теперь мы сможем контролировать все их финансовые операции.

— Да_э но где я возьму для вас банк? — ворчливо отозвался генерал. — Чего у нас нет, того нет.

— Банк за границей нам необходимо иметь во чтобы то ни стало, — продолжал Тано. — Иначе я буду выглядеть вруном и все сорвется. Совсем небольшой, где-нибудь подальше от Италии. А вместо банковских служащих мы посадим ваших сотрудников.

Тано был воодушевлен этой идеей, он казался по-прежнему собранным, напряженным, как готовая распрямиться пружина.

Карта остановил машину у какой-то лужайки, не проехав и нескольких километров по горной дороге. Не говоря ни слова, он жестом велел перепуганному до смерти, ничего не понимающему Салимбени выйти из автомобиля. Указав на стоящий посреди лужайки вертолет, пробурчал:

— Пошевеливайся, нас ждут, — и подтолкнул Салимбени к вертолету. Как только они влезли, вертолет сразу взлетел и вскоре опустился посреди какой-то автострады. Уже стемнело, и в темноте еле вырисовывалась стоящая у обочины машина, а рядом высокая мужская фигура. Человек был в длинном черном пальто, с непокрытой головой, и его длинные волосы развевались на ветру.

Карта жестом приказал Салимбени идти вперед, а сам остался стоять у вертолета. Салимбени пошел по направлению к незнакомцу, каждую секунду ожидая получить пулю в спину: об этом «старшем» он был уже достаточно наслышан.

— Добро пожаловать! — приветствовал его, сделав несколько шагов навстречу, незнакомец. — Не бойтесь, вам будет в нашей компании неплохо.

— Кто вы? — спросил Салимбени.

— Я Лоренцо Рибейра, — ответил молодой человек. — Вы получите от меня 20 миллиардов лир за беспокойство. Только за то, что, как уже сказал Карта, откажетесь от подписанного в Дакаре договора, провалите эту африканскую сделку. Деньги должны быть вложены в другое дело и в другом месте.

— Двадцать миллиардов? — недоверчиво переспросил Салимбени. Жадность уже победила в нем все сомнения.

— Да, двадцать. Разве мало? — насмешливо спросил Лоренцо. И добавил: — Но только после того, как дело будет сделано.

Когда речь шла о деньгах, Салимбени все понимал с полуслова. После этой встречи с Рибейрой он отправился вместе с Картой в усадьбу Бренно и очень убедительно поддакивал Карте, излагавшему разговор с Тано, который потребовал себе 10 процентов, но обещал им свою помощь и предоставлял принадлежащий ему банк за границей.

Бренно был возмущен наглостью Тано и разбушевался не на шутку.

— Почему ты сразу не всадил этому гаду пулю между глаз? — ругал он Карту.

— Там была его секретарша, на вилле, наверно, еще кто-то находился, — отвечал Карта, разводя руками.

— Надо немедленно убрать этого мерзавца, эту ядовитую змею, — бесновался Бренно, стуча кулаком и сбрасывая со стола посуду.

— Пока лучше не поднимать шума, надо обождать, — рискнул подать голос Салимбени. — Тем более что Тано, наверно, просто блефует, ничего у него нет.

Бренно в ответ набросился на него с грубой бранью.

Молчавший до сих пор Марко неожиданно вмешался, поддержав Салимбени:

— Да, мне кажется, Салимбени прав, — проговорил он, — пока не стоит поднимать шум. Выждем немного, последим за Тано.

Бренно от удивления, что сын возразил ему, высказал собственное мнение, даже замолчал. Потом более спокойно распорядился:

— Карта, вы с Салимбени должны узнать, что это за банк у Тано Каридди, где он находится, его название, какой капитал и все такое прочее. Не откладывая! — И добавил: — Мне что-то не нравится вся эта история. Надо не спускать глаз с этой змеи Тано, пусть он только попробует ужалить, мы сразу раздавим его раз и навсегда, чтобы он не мог больше пакостить!

Конец «Архивиста»

Лоренцо Рибейра не оставлял надежды либо обольстить, либо подкупить Мартину (а может быть, и то и другое вместе!), не мытьем, так катаньем заставить ее с ним сблизиться и выведать у нее все, что ей расскажет ее подзащитная. Судьба фотографий Беллини не давала ему покоя — на них он делал, может быть, главную ставку в своей игре.

Мартина вновь была у него в гостях. Он снова водил ее по огромному дому, предлагая выбрать себе комнату для рабочего кабинета, где она могла бы ознакомиться с его бумагами.

— Ну что ваша подзащитная? — как бы между прочим спросил Лоренцо. — Есть какие-нибудь сдвиги?

Мартина рассказала, что Нина пыталась покончить с собой, перерезав вены на руках, и им с судьей Конти чудом удалось ее спасти — они успели остановить кровь. Теперь она в больнице.

— Почему она это сделала? — спросил Лоренцо.

— Сама не могу понять, — отвечала Мартина. — |Тем более, я по-прежнему уверена в ее невиновности.

— Сейчас судья ее допрашивает? — спросил Лоренцо.

— Нет, пока она слишком слаба.

В это время зазвонил телефон. Извинившись перед Мартиной, Лоренцо взял трубку. Это был «старший».

— Я выполнил свое обещание, — сказал Карта. — Я доставил к тебе того человека. Теперь в награду разреши мне заняться тем, кто нужен мне. Я слишком давно этого жду.

— Пожалуйста, занимайся себе на здоровье. Я тебе не мешаю, — проговорил Рибейра и повесил трубку.

Дверь гостиной Эспинозы резко распахнулась. На пороге стоял Карта. Антонио Эспиноза сидел в кресле рядом с постелью: теперь он и спал в этой комнате, уставленной дорогими его сердцу вещами. В руках у него была книга,

— А, это ты, — поднимая голову от книги, произнес он. — Ты что-то запоздал, я ждал тебя много раньше… Так оно и должно было случиться… Вот, сижу, читаю Бальзака. Видишь эту книгу? Прижизненное издание, гляди: 1837 год, переплетена в кожу, ручная работа. Прекрасная книга, в ней обо всем сказано, и обо мне и о тебе тоже. Я оставляю ее тебе в наследство. Можешь почитать. Ах, да, ты ведь вряд ли читаешь по-французски, — в слабом голосе Эспинозы зазвучали прежние высокомерные, насмешливые нотки.

Карта не спеша вынул свой огромный пистолет и выстрелил в стоящую на столике большую куклу с двумя лицами, разнеся ее фарфоровую голову. Затем — в китайскую вазу, в старинную карту и картину на стене… Эспиноза приподнялся с кресла и схватился за ствол пистолета.

— Ну зачем, ну зачем ты это делаешь? — спросил он плачущим голосом, — ведь это такие редкие, старинные вещи… Они так красивы, я так их любил…

— Ты убил людей, которых любил я. По твоему приказу отправили на тот свет даже ребенка. Его звали Нинни… Осталась всего одна пуля — она для тебя.

И почти не целясь «старший» спустил курок.

«Архивист» без стона сполз на ковер, усыпанный осколками фарфоровой куклы-януса. С одним из тех, кто много лет подряд направлял преступления «спрута», неизменно выходя сухим из воды, кто был повинен в гибели множества людей, в том числе капитана Коррадо Каттани, всего семейства Линори, — своих врагов, но также и друзей, наконец, было навсегда покончено. Погибла его дочь, погиб его наводящий ужас архив, погибли его красивые, редкие вещи. Теперь пришел черед сгинуть и самому эстетствующему и философствующему убийце, в своем роде тоже редкому экземпляру человеческой породы, который был так опасен именно из-за своих редкостных ума и коварства. Только безоглядная смелость, мужество Каттани, Сильвии Конти и Ликаты смогли подорвать могущество этого поистине страшного существа.

Полицейские облавы по всем злачным местам и трущобам Милана долго не давали результата — ни бармены, ни вышибалы дискотек, ни проститутки в ночных клубах, гостиницах и у вокзалов ничего не знали о человеке с золотыми зубами, а также только отрицательно качали головами, глядя на фоторобот киллера Сантино Рокки. Ликата решил лично включиться в розыск. В одном привокзальном баре он услышал историю о пяти братьях-силачах, некогда выступавших в цирке. Теперь они спились, трое куда-то пропали. Но двое, уже не очень молодые, иногда появляются — по мелочи промышляют наркотиками и «живым товаром». Внешность у них броская — оба здоровенные, с бритыми черепами, выглядят вроде панков, у старшего рот полон золотых зубов. Прозвище его «Лысый».

Ликата начал выслеживать Лысого на улочке неподалеку от вокзала, где мелкие торговцы наркотиками сбывали свой ядовитый товар. Однажды, когда вместе с сержантом Джуньи они сидели в машине, вглядываясь в прохожих, показались оба брата. Несмотря на прохладную погоду, они были в одних майках, позволявших рассмотреть их могучую мускулатуру. Однако, когда Ликата прыгнул на Лысого, тот не оказал серьезного сопротивления и только начал слабо протестовать. Второго братца держал на мушке сержант.

— Где Сантино? Говори адрес! — прорычал Ликата, нанося Лысому мощный удар в солнечное сплетение.

Тот только ойкнул, но продолжал утверждать, что ничего не знает. Ликате пришлось тут же на улице изрядно потрудиться, прежде чем измолоченный кулаками Лысый назвал адрес. Вызванная полицейская машина увезла задержанных в управление — не было никакого сомнения, что это они изнасиловали Марию. У Лысого во рту сверкало золото, жили они близ железнодорожной станции. Но Ликату, конечно, куда больше интересовал Сантино — опасный киллер и, видимо, опытный мафиозо-сицилиец. Выставив на крышу машины мигалку и включив сирену, они с Джуньи помчались в берлогу Сантино — его убежище находилось тоже в привокзальном районе. Ликата так гнал машину, что Джуньи только просил:

— Ради бога осторожнее! Мне совсем немного до пенсии!

Но хозяина они уже дома не застали. Еще когда Ликата выпытывал у золотозубого адрес, один из дружков Лысого позвонил Сантино и сообщил, что Лысого замели. Не теряя ни секунды, Сантино завернул Франческу в одеяло, бросил в сумку самые необходимые вещи, сунул в карман пистолет и выскочил из дома. Сел в машину и дал полный газ.

Осматривая пустое жилище Сантино, Ликата и Джуньи не могли скрыть своего удивления: оно никак не походило на убежище профессионального киллера. Разбросанная детская одежда, игрушки, ванночка для купания… На столе кастрюлька с кашкой, бутылка с молоком…

— Слушай, это какие-то детские ясли, — растерянно сказал Джуньи, — наверно, мы ошиблись адресом…

Ликата молча стоял посреди комнаты, но вдруг его осенило.

— Скорее в больницу! — крикнул он сержанту. — Пусть Нина нам все расскажет!

События развивались с бешеной быстротой.

Не успел Ликата задержать Лысого с братом и обнаружить убежище Сантино, как Сильвии сообщили в прокуратуре об убийстве Эспинозы. А пока полиция работала в доме убитого — обследовала тело, делала фотографии, снимала отпечатки пальцев и готовила заключения медицинской и баллистической экспертиз, Сильвия и Давиде склонились в палате над постелью Нины.

— Ну почему ты не сказала, что у тебя похитили ребенка, и что это был Сантино? Почему столько времени молчала? Ведь мы помогли бы вернуть девочку! — говорила Сильвия. — Как ее зовут?

— Франческа, — слабым голосом ответила Нина.

— Сколько ей лет?

— Точно не знаю. Еще маленькая — только начинает говорить. Как вы думаете, она еще жива? Вы ведь понимаете в этих вещах… Ее не убили?

— Нет, зачем ее убивать, — успокоил Нину Ликата. — Она им не опасна.

Женщина разразилась неудержимыми слезами.

— Если они узнают, что я раскололась, они убьют Франческу, — сквозь рыдания говорила Нина. — Ах, уж лучше бы мне умереть… Я ничего не знаю про эти проклятые фотографии, о которых у меня спрашивают. Это из-за них убили Беллини! Что мне делать, когда я, правда, ничего не знаю об этих проклятых фото?!

Сильвия и Ликата наперебой старались успокоить молодую женщину. Постепенно рыдания стихли, и Нина начала рассказывать слабым голосом о себе. Обычная история сицилийки из многодетной нищей крестьянской семьи… Когда ей было девять лет, родители продали ее батрачить на богатого соседа. Он заставлял работать ее в поле с самой зари до поздней ночи, но отец все равно пропивал все, что за нее платили. В десять лет она убежала из деревни, нищенствовала, бродяжничала, побиралась на вокзале в Неаполе. В двенадцать стала проституткой. У нее к восемнадцати годам уже родились трое детей — Никола, Серена и Франческа. От кого они, Нина не знала. Да и какая разница? «Это не важно, — сказала Нина, — главное, что это мои дети». Отцы у них разные. Чтобы детей не отобрали в приют, Нина пряталась с ними в лагере среди жертв землетрясения. Девятнадцати лет она попала в Милан и нанялась уборщицей в фотоателье к Беллини. Вскоре она стала и его сожительницей, переехала к нему с детьми. Беллини был неплохой человек — не бил ни ее, ни детей. Хлеба в доме было вдоволь. Впервые она забыла, что такое голод. Беллини был не жадный — и она, и дети были хорошо одеты и обуты… А о его делах она ничего не знает, он никогда ни во что ее, конечно, не посвящал… «Помогите мне, найдите мою девочку!» — закончила Нина свою печальную исповедь. Выслушав ее рассказ, Ликата решительно проговорил:

— Я отыщу и возвращу Франческу, где бы она ни была. Обещаю тебе.

А Франческу в это время уже заботливо устраивал в новом тайном убежище ее похититель. Беспощадный киллер Сантино Рокки успел за это время не на шутку привязаться к девчушке.

Через несколько дней после своего признания из ворот тюремной больницы с большой сумкой в руках вышла Нина. И растерянно остановилась, щурясь от яркого солнца, не зная в какую сторону идти. И только тут увидела идущего ей навстречу Ликату и стоящую поодаль машину.

— Что такое вдруг случилось? — спросила она Давиде. — Мне сегодня утром неожиданно сказали, что я могу идти.

— Судья подписала распоряжение о твоем освобождении. Давай садись в машину, я отвезу тебя домой.

Еще сама не веря себе, Нина влезла в автомобиль. Когда они приехали в фотоателье, Ликата попросил молодую женщину внимательно осмотреть все до мельчайших подробностей внизу — в ателье и наверху — в жилой комнате и сказать, все ли на прежнем месте, не замечает ли она чего-нибудь, что кажется ей странным, необычным.

— Прошу тебя, будь внимательна, это очень важно, скажи мне про любую мелочь, говори все, что придет тебе в голову… Ничего не пропусти…

Нина осмотрелась вокруг, но ничего такого не заметила — все было на своих местах, все было в порядке.

— Где хранил Беллини фото или негативы, которые считал важными, хотел спрятать? Наверняка некоторые снимки он использовал для шантажа.

— Не знаю, никогда не замечала.

— Может быть, в книгах?

Нина покачала головой. Да и книг-то в доме почти не было.

— Может, в картинах?

И Ликата начал методично, одну за другой, снимать со стен эстампы и большие фотографии в окантовках, разбивая стекла, отдирая сзади картон.

— Я устала, уходи, пожалуйста, оставь меня в покое! — сквозь слезы проговорила Нина.

— Нет, не оставлю. Ты должна помочь мне найти спрятанные фотографии. Не забывай, у них твоя дочь, от этого зависит ее судьба, — жестко сказал Ликата и более мягко продолжал: — Прошу тебя, пойми, они что-то тут ищут и мы должны найти это раньше их! Напрягись, вспомни! Ну давай подумаем и поищем вместе. Ведь эти фотографии где-то здесь, совсем близко. Не забывай, это, наверно, что-то очень важное, раз из-за них убили Беллини, угрожают тебе, похитили твою Франческу… Ну где Беллини мог что-то прятать? Где он держал деньги? Я уверен, что ты не раз видела!..

Наконец до Нины, по-видимому, дошло, как действительно важно отыскать то, о чем говорит Давиде. Она стала мучительно вспоминать, напрягая до предела память.

— Мне кажется, — неуверенно начала она, — что я видела, как Беллини однажды прятал что-то в игрушку — такой пластмассовый цилиндр, красиво переливающийся внутри разными цветами… У этой штуки внизу отвинчивается дно и туда можно что-нибудь положить…

— Где игрушка? — быстро спросил Ликата, обводя взглядом комнату.

— В нее очень любила играть Франческа… Всегда тянулась к ней, — проговорила Нина, и перед глазами у нее вновь пронеслась сцена похищения ее девочки, в ушах вновь раздался ее отчаянный плач и шипящий шепот Сантино: «Запомни: ты меня никогда не видела, Беллини убила ты… Не то укокошу девчонку…».

И когда этот ублюдок схватил Франческу, она громко закричала и стала плакать, а ему попалась под руку эта игрушка, и Сантино сунул ее девочке, чтобы она перестала кричать… Еще сказал ей: «Смотри, какая красивая!».

— Так игрушка попала к Сантино? Он унес ее? — перебил Ликата.

Нина кивнула.

— По-моему, да, он взял ее с собой.

— Но они, значит, не знают, как до этой минуты не знали и мы, что там внутри, возможно, что-то есть, — проговорил Давиде.

Раздался звонок у входной двери. Ликата осторожно приоткрыл дверь, держа наготове пистолет. Но это оказалась Сильвия — она поспешила привезти Нине из приюта Николу и Серену. Дети с опаской вошли в студию, но, увидев Нину, кинулись к ней с радостным криком «мама!». Молодая женщина стала обнимать и целовать детей, потом принялась горячо благодарить Сильвию.

Велев Нине никому не открывать дверь, Сильвия и Давиде оставили ее и детей, чтобы не мешать их радостной встрече.

Сидя в своей усадьбе под Миланом, Бренно не находил себе места. Его снедали подозрения, злоба и досада. Как хищный зверь, он нюхом чуял близкую опасность, окружавшие его предательство и обман.

— Кто мог убить дочку Эспинозы? Отправить на тот свет его самого? Кому это понадобилось? Я вас спрашиваю, вы что, не слышите? — в десятый раз вопрошал он набиравшегося с каждым днем ума Марко и двух телохранителей. Но те словно онемели.

— Их прикончил кто-то, кому хотелось бы добраться до тебя. На такое мог пойти только один человек — Рибейра. Это его рук дело, — наконец решился произнести Марко.

Его слова привели отца в еще большее бешенство.

— Все беды начались, когда он тут появился, этот проклятый сосунок Ренцино! — орал Бренно. — Не успокоюсь, пока не оторву ему голову. Достаньте мне его, приведите сюда, я раздавлю его, как таракана! А еще вдобавок этот вонючий легавый, этот мерзавец Ликата! Ликату нужно замочить дважды: один раз за то, что сует нос куда не надо, а второй — за то, что работает он хорошо. Да, свое дело он знает, он по-настоящему нам опасен!.. Это совсем не то, что наши. Ничего толком сделать не умеют! Этого придурка Беллини с трех выстрелов не добили. Нет, тут нужен специалист, такой, как Сантино — на этого можно положиться, этот не подведет… И какого хрена Ликате нужно, чего ему неймется?!

Всякий раз, как бушующий Бренно сильнее повышал голос, черный мастино, словно вторя ему, угрожающе рычал.

— Не кипятись, отец, Ликата — просто старательный полицейский и лишь делает то, что ему положено — ищет похищенную девчонку. Вот и все, для нас это не самое страшное, — попытался успокоить отца Марко.

— От девчонки следует избавиться как можно скорее. Не то следы могут привести к нам. Да и сколько же можно заставлять Сантино с ней нянчиться… — сказал Бренно.

Марко рискнул возразить отцу — говорил, что девочке всего два года, она не сможет ничего рассказать, что не надо лишнего шума и крови. Но Бренно был непреклонен. Он велел сыну заткнуться и приказал одному из охранников — Скорпио — тотчас ехать к Сантино и велеть ему немедленно убрать девчонку. Удобнее всего сделать это у плотины, там безлюдно, а тело оставить на берегу, чтобы сразу нашли. Тогда оставят нас в покое.

В тот же день охранник передал Сантино приказ Бренно.

Сантино не смог скрыть растерянности.

— Да, но, может, лучше не стоит этого делать? Может, лучше затаиться и не высовывать носа. На мне и так столько всякого висит, меня и так ищут. Возможно, меня с ней увидели… А потом к чему такая спешка? — пробовал возражать Сантино.

Видя его нерешительность и желая угодить хозяину, Скорпио предложил Сантино, что если тот не хочет, то он это сделает за него.

— Ты что, не понял? Хозяин требует отделаться от девчонки быстро и так, чтобы все об этом узнали.

— Ладно, — сказал Сантино. — Раз приказано мне, то передай Бренно, что я все сделаю, как надо.

У Сильвии, да и у Давиде, было столько работы, что виделись они урывками. Сильвия поздно возвращалась домой из прокуратуры, но все же Давиде иногда оставался у нее на ночь, и они были по-настоящему счастливы. Но появлялись все новые и новые дела, отравляющие эти редкие минуты близости. Так, однажды поздно вечером, когда Давиде был у Сильвии, ей по телефону доложили об исчезновении секретаря прокуратуры Джелуччи. Сержант Джуньи ходил к нему домой, и соседи сказали, что не видели его уже несколько дней. Его жена находится в родильном доме. От нее Джуньи узнал, что недавно к мужу заходил один его старый знакомый — некий Джакомо Карта, неожиданно объявившийся в Милане.

Это имя хорошо было знакомо Сильвии.

Что заставило «старшего», которого отправили на обязательное поселение на озеро Комо (выпущенных из тюрьмы мафиози обычно «ссылают» на Север, подальше от родной Сицилии) и который должен регулярно отмечаться в полиции, заявиться в Милан? Такой опытный мафиозо, как он, не стал бы без важной на то причины нарушать установленный строгий режим. К чему ему лишние неприятности? Какое он имеет отношение к исчезновению секретаря прокуратуры?

Придя на следующий день на работу, Сильвия распорядилась найти Карту, установить за ним постоянную слежку и докладывать ей обо всех его передвижениях. Джуньи обещал лично заняться этим делом.

В этот момент судье доложили, что пришел посетитель — человек, которого она к себе вызывала.

— Проведите его ко мне, — сказала Сильвия.

На пороге кабинета появился Лоренцо Рибейра.

Сильвия назвала себя:

— Синьор Рибейра, я — судья Сильвия Конти, мне поручен надзор за вашими банковскими счетами.

— Увы, я привык иметь дело с судьями. Обычно от них одни неприятности, — отозвался Лоренцо.

— Я вызвала вас для того, чтобы сообщить, что мы выяснили: полученное прокуратурой анонимное письмо со сведениями о ваших финансовых операциях было послано Антонио Эспинозой. После этого он был убит. Вы знали этого человека?

— Да, то есть, точнее, нет. Лично его никогда не встречал, но он звонил мне несколько раз по телефону… Пытался меня шантажировать…

— Это серьезное заявление, учитывая, что его отправили на тот свет после того, как он отправил анонимку. Выходит, вы могли быть заинтересованы в его смерти, не так ли?

— Ну что ж, вы хотите обвинить меня еще и в убийстве? Валяйте! — с глубоким вздохом произнес Лоренцо. — Я привык к тому, что как только слышат мою фамилию, сразу начинают на меня вешать черт знает что… Но запомните: я не отец, не Кармине Рибейра, а Лоренцо. Я ненавижу Сицилию и все, что с ней связано. Я совершенно другой человек, пора бы это понять…

— Но кто, по-вашему, мог бы хотеть избавиться от Эспинозы?

— Этого я не знаю, но почему же немедленно думать на Рибейру?

— Зачем вы возвратились в Италию? — спросила Сильвия.

— Я — предприниматель, унаследовал весьма значительный капитал и должен им распорядиться. Но я не намерен долго задерживаться в Италии… Только, конечно, если вам не вздумается отобрать у меня заграничный паспорт, — с горькой усмешкой добавил Лоренцо.

— Нет, паспорта мы отбираем лишь у тех, кто собирается бежать от закона, — сухо ответила Сильвия.

Только Рибейра ушел, Сильвии доложили, что поступило сообщение о похищенной девочке. В прокуратуру позвонил по телефону не назвавший себя мужчина и сказал, что девочку они найдут на дороге у плотины на Ламбро близ города.

Сильвия с Джуньи поспешили в названное место, сообщив новость также и Давиде. Но радость была преждевременной. У плотины на шоссе уже стояли полицейские машины. Сильвии доложили, что в нескольких десятках шагов от берега обнаружен лишь детский башмачок. Сейчас ведутся поиски тела, вероятно, ребенка утопили… Плотина была невысокая, но через ее створы низвергались мощные потоки воды. Река в этом месте была довольно широкая, а течение очень быстрое. Девочку могло отнести далеко вниз. Посреди реки с небольшого буксира искали тело баграми, а возле берега в воду погружался водолаз.

— Нет, я, видно, уже стал слишком стар, чтобы смотреть на такое! — сказал Джуньи Сильвии и подошедшему к ним Ликате и отвернулся.

Потом достал из кармана платок и вытер глаза — слезы могли выступить и от дувшего на берегу резкого ветра.

Когда Сильвия приехала к Нине, та с детьми смотрела по телевизору забавную передачу про морских львов. Никола и Серена то и дело весело смеялись. По лицу Сильвии Нина сразу все поняла. Сильвия показала туфельку — это был башмачок Франчески. Сильвия принялась утешать зарыдавшую женщину, говоря, что она должна думать о Николе и Серене, должна крепиться и жить ради них. Дети смотрели на плачущую мать широко раскрытыми глазами. Радость их продолжалась недолго.

В это время Ликата у себя дома поспешно собирался к отъезду. Задуманная операция продолжалась: следующее действие спектакля должно было быть разыграно в Вене, Тано и вся их команда во главе с Амидеи уже туда выехали. Давиде должен был приехать следом за ними на своей машине, благо от Милана до австрийской столицы не так уж далеко. Сильвии Ликата ничего не говорил — ни о том, что уезжает, ни о цели поездки. Строгой служебной тайной не полагалось делиться даже со следователем прокуратуры судьей Сильвией Конти.

Давиде за чем-то нагнулся к нижнему ящику письменного стола, и вдруг в глазах у него потемнело. Мозг пронзила нестерпимая боль. Он приподнялся, оперся обеими руками о стол. Из последних сил дотянулся до лекарства и сунул в рот целую пригоршню таблеток. Вокруг все плыло в тумане, все двоилось. Острая стрела боли опять пронзила голову, и Давиде почувствовал, что теряет сознание. Он начал медленно сползать вниз и упал на пол.

Сколько он пролежал без сознания возле письменного стола, Давиде не знал. Наверно, довольно долго. Голова разламывалась теперь уже не от острой, а от тупой, ноющей боли, но туман в глазах рассеялся. Давиде нашел в себе силы встать и дойти до ванной. От сильной струи холодной воды стало легче. Когда он вытирал мокрые волосы и лицо полотенцем, раздался звонок входной двери. Ликата пошел открывать и распахнул дверь, не спрашивая, кто там. На пороге перед ним стояла Мария.

— Мария, это ты? Что ты тут делаешь? — удивленно спросил Давиде. — Почему ты ушла из больницы?

Женщина что-то бессвязно бормотала, все ее тело содрогалось от рыданий.

— Я не могу больше… Я боюсь… Мне холодно… Где Тано?.. Помоги мне… Умоляю… Отвези меня к Тано… — различил Давиде.

— Но, Мария, я не могу этого сделать, — растерянно произнес он, — не проси меня об этом.

Но женщина продолжала всхлипывать и умолять его:

— Я не могу без Тано… — повторяла она.

Давиде пытался успокоить ее, гладил по голове, по лицу, вытирал ей слезы. Мария доверчиво, как ребенок, прижалась к нему. Давиде почувствовал, что она вся дрожит, как в лихорадке.

— Хорошо, — сказал он решительно, — я отвезу тебя к Тано. Ты пришла вовремя. Сейчас едем!

И быстро побросав в сумку вещи, вместе с Марией спустился к машине.

В предвкушении получения обещанного Рибейрой огромного куша, Салимбени лез из кожи вон, стараясь убедить своего друга директора и одного из самых влиятельных членов правления Афроазиатского банка в необходимости изменить только недавно принятое по его же, Салимбени, предложению решение. Бывший сенатор был в ударе: красноречив, убедителен, напорист, как в самые лучшие времена. На его тонких губах играла самоуверенная улыбка, лисья физиономия излучала доброжелательность.

— Да, господа, — говорил бывший сенатор, — мы должны быть гибкими, найти в себе смелость переиграть все заново. Я сам, как глава комиссии и консультант банка, убеждал вас привлечь максимальные средства для вложения в развитие африканских стран и делал это с легким сердцем, ибо располагал гарантиями со стороны самых мощных международных финансовых организаций. Теперь же положение изменилось. Я объехал все европейские столицы, посетил Соединенные Штаты и Японию. Никто не желает больше предоставлять гарантии на африканские проекты. Миллионы голодных негров проедят всю нашу гуманитарную помощь, разорят все наши фонды помощи, а политического эффекта не будет никакого. Другое дело Восточная Европа. Все взоры сейчас устремлены туда. Это настоящий Клондайк! Мы должны все собранные нами денежки вложить в сделки со странами Восточной Европы, и наши капиталы вернутся к нам удвоенными и утроенными! Главное-то уже сделано — нами собраны огромные финансовые средства. Теперь надо лишь обратить их в другом направлении.

— Но как же быть с президентом правления? Господин Стефан Литвак, как вам хорошо известно, человек старомодный, он придерживается определенных правил и вряд ли согласится на это, — засомневался член правления.

— Эту проблему мы разрешим. Для его спокойствия мы вложим в гуманитарную помощь Африке некоторую сумму… чисто символическую, для видимости. Я это уже предусмотрел, — заверил его Салимбени.

Но видя некоторую нерешительность со стороны своих собеседников с циничной улыбкой добавил:

— А кроме того, господа, мне-то известно о некоторых ваших спекуляциях под маркой создания нашего фонда. Не думаю, чтобы вам было приятно, если соответствующие документы появились бы в печати…

Так уговорами и шантажом Салимбени выбил согласие банка направить средства созданного фонда на Восток — через тот таинственный маленький зарубежный банк, о котором говорил Тано.

— А какие гарантии предоставляет этот частный банк? — спросил, уходя, член правления.

— Полные! — уверенно ответил Салимбени.

Сказки венского леса

После вечно спешащего, озабоченного, мрачноватого Милана, который всегда в делах, всегда в работе (недаром с давних пор этот город зовется «Milano laborioso» — «трудолюбивым Миланом»), Вена казалась особенно нарядной, беспечной и жизнерадостной. Во всяком случае, свое богатство, свою деловую и промышленную деятельность, не менее активную, чем в столице Ломбардии, Вена маскировала разнообразием архитектуры, причудливой планировкой города, смешением стилей и эпох, легкомысленным обилием променадов и зелени — садов, аллей, парков. Все в этом городе, казалось, было создано для приятных прогулок.

Машина Тано, которую вел Браччо, неслась по Рингу — очень широкой улице — четырехкилометровому «кольцу», опоясывающему так называемый «внутренний город», самую старую часть Вены. «Кольцо» было по сторонам обсажено деревьями и больше походило на парковую аллею. Для Тано была снята маленькая вилла в одном из пригородов, а банк помещался на оживленной улочке в районе знаменитой Оперы в небольшом солидном здании архитектуры конца прошлого века.

На другой стороне очень узкой улочки находилась маленькая уютная гостиница, в которой сняли номера Амидеи и его команда. Из окон гостиницы хорошо просматривался вход в банк и было видно все, что происходит внутри него. Из окон банка можно было контролировать вход в гостиницу. Кто-нибудь из людей генерала постоянно этим и занимался, наблюдая за посетителями как банка, так и гостиницы. Все помещение банка было густо нашпиговано сложнейшей аппаратурой — за нее отвечал «технический гений» Браччо. Во внутренних комнатах были установлены телеэкраны и имелись наушники, при помощи которых генерал и Ликата могли видеть и слышать все, что происходит в операционном зале банка и всех служебных кабинетах. Там также имелись переговорные устройства, обеспечивающие связь между всеми членами спецподразделения.

С улицы в банк вела скромная, но солидная дверь, украшенная бронзовой табличкой с названием банка по-немецки: «Банк Шуленбург».

Приехавшего Тано встретил, приветливо улыбаясь, как гостеприимный хозяин, генерал Амидеи.

— Идемте, я вам покажу ваш банк, — сказал он. И когда Тано немного огляделся, генерал спросил: — Ну как? Нравится?

— Неплохо, — ответил Тано. — Как вам удалось отыскать этот выставочный зал?

— Этот, как вы изволили выразиться, выставочный зал принадлежит одному австрийскому частному банку. Его хозяева — наши друзья, и они не смогли отказать нам в этой маленькой услуге…

— А где же персонал? — обеспокоенно спросил Тано.

— Служащих мы отправили во внеочередной оплаченный отпуск. Они были очень довольны.

— С кем же я буду работать?

— Все с теми же… — отвечал генерал. — Браччо… Феде… Ну еще кое-кто… Все они в полном вашем распоряжении.

— А где Ликата? — встревоженно задал вопрос Тано.

— Ликата… Да, конечно, и Ликата, — помолчав, ответил Амидеи. — Мне тоже очень хотелось бы знать, почему его до сих пор тут нет.

Тано, осмотревшись вокруг, подошел к компьютеру, включил его и поиграл клавишами. На дисплее замелькали колонки цифр, названия банков и акций.

— Вот они — деньги, — задумчиво проговорил он. — Чем их больше, тем их меньше видно… Все здесь — в этих безмолвных сетях компьютера…

Постепенно, в течение одного-двух дней, большая часть героев этого повествования — кто машиной, кто поездом, кто вертолетом — стеклись из туманного, серого Милана в радующую глаз зеленью Вену. Однако им было не до красот природы и архитектуры.

Весь долгий путь до австрийской столицы Мария оставалась печальной, то и дело вновь принимаясь всхлипывать, жаловаться, что ей холодно и что-то жалобно шептать. Напрасно Ликата старался отвлечь Марию от горестных мыслей, обращал ее внимание на живописные долины, открывающиеся взору далеко внизу с горной дороги, на шумящие водопады, густо поросшие лесом склоны, крутые перевалы, веселые крестьянские домики и кирхи с острым шпилем, совсем не похожие на итальянские церкви. Мария оставалась по-прежнему безучастной.

— Скоро приедем, увидишь своего Тано! — подбадривал ее Ликата.

Встреча с Тано была молчаливой. Брат с сестрой только крепко обнялись и не произнесли ни слова. Марию трясло, хотя было тепло, она никак не могла согреться.

Тано долгим взглядом посмотрел в глаза Давиде и произнес лишь одно слово: «Спасибо!».

Феде лишь покачала головкой и неодобрительно сказала Ликате:

— Смотри, Давиде, вряд ли генералу это понравится!

На что Ликата не менее резко ответил:

— Пошла ты с твоим генералом! Я делаю не то, что нравится Амидеи, а то что, считаю правильным!

Часов в одиннадцать утра в банке затрещал телефон. Браччо снял трубку и ответил по-немецки:

— Битте, Банк Шуленбург слушает.

Звонил из Милана Салимбени. Он попросил позвать к телефону Тано и категорическим тоном заявил, что сегодня приедет познакомиться с банком и его деятельностью.

— К чему такая спешка? — спросил Тано. — Нет, сегодня невозможно, я занят. Приезжай завтра, во второй половине дня, когда мы прекратим прием клиентов.

Перечень необходимых документов Тано подготовил заранее, и теперь он спрашивал Феде, когда он получит их в свое распоряжение.

Некоторые документы, с которыми мог захотеть ознакомиться этот хитрец Салимбени, были еще не готовы. Генерал принялся срочно звонить в Милан и в Рим, требуя от своего «Центра» немедленно их подготовить и срочно прислать, а главное ничего не напутать с юридической точки прения и в смысле банковской техники. Тут спецслужбы, наверно, не были особенно сильны, и это волновало Амидеи.

нЗаранее в путь отправился и Карта: «старший» решил ассистировать Салимбени. Хотя он в финансах не разбирался, он сам захотел взглянуть на этот чудо-банк Тано, которому он ни на грош не доверял. И в том же вагоне скоростного экспресса Милан-Вена с сидячими местами устроился, прикрывшись развернутой газетой, не отстававший от него ни на шаг сержант Джуньи. Последний, разумеется, успел сообщить Сильвии, что следует за Картой в Вену.

Сильвия была удивлена. Какого черта понадобилось этому старому мафиозо в австрийской столице? Не меньше она была удивлена и когда ей сообщили о бегстве Марии из больницы. Мария ушла на рассвете, оставив адресованную ей коротенькую записку: «Не ищи меня. Я в порядке. Мария».

Сильвия решила также отправиться в Вену, чтобы самой разобраться с Картой. И заказала вертолет.

Когда до визита Салимбени оставалось еще часа два, Феде из банка позвонила на виллу Тано и сообщила ему, что в банке все о'кей, и они ждут его. Тано закончил одеваться, как всегда тщательно причесался, принял официальный вид и, бросив взгляд на спящую Марию, вышел на улицу. Внизу за рулем в машине его ждал Давиде. Когда они приехали в банк, Тано вызвал по внутренней связи генерал. Он спросил:

— Ну как, все в порядке?

— Вроде да, — ответил Тано.

— Боитесь? — задал вопрос Амидеи. — У меня дрожат коленки.

— Главное не показывать виду, — в тон ему ответил Тано.

— Все документы у вас на столе. Подготовлены по вашему списку. Надеюсь, что типографская краска на них уже успела просохнуть, — сказал генерал.

И, обращаясь к стоявшему рядом Давиде, добавил уже не для Тано:

— Если они там в Центре что-нибудь напортачили, мы окажемся по уши в дерьме.

Они видели на мониторе, как Тано еще раз все проверил, потом открыл сейф, где лежали слитки золота, посмотрел клейма. Нервы у всех были напряжены. Амидеи тоже не скрывал своего волнения.

— Сколько еще до встречи? — спросил он.

— Еще больше часа, — ответил Браччо. — Как раз хватит времени пообедать.

— Неужели ты можешь думать о еде? — спросил Амидеи. — У меня бы кусок не полез в горло. Вот если все закончится благополучно, тогда выпьем и закусим.

Затем генерал обратился по связи к наблюдавшему за банковским залом и Тано из другого помещения Ликате:

— Ликата, как вы полагаете, мы правильно делаем? Можно ли доверять такому человеку как Тано?

— Трудно сказать… Право, не знаю, генерал, — отозвался Давиде.

— Ну спасибо тебе за моральную поддержку, Ликата.

— Пожалуйста, генерал.

Наконец к подъезду подъехала машина. Вышли двое — Салимбени и Карта. «Старшего» Салимбени подсадил в свою машину в условленном месте неподалеку от вокзала. Салимбени нажал кнопку звонка. Дверь открыл Браччо и, проводив посетителей в операционный зал банка, исчез.

За пришедшими наблюдали по внутренним мониторам, не пропуская ни одного их слова, генерал и Давиде.

Войдя в операционный зал, они внимательно осмотрели все вокруг. Указывая на большой сейф и стене, Салимбени спросил Карту:

— Как ты думаешь, сколько там?

— Почем я знаю? Считать деньги — не моя специальность.

— И напрасно. Именно это и отличает человека от животного.

Вошедший в зал Тано встретил гостей насмешливо:

— Не узнаю тебя, Салимбени. Ты лишь тень прежнего сенатора. Куда девались твои самоуверенность, хватка, ирония? Ты стал подозрителен, повсюду таскаешь за собой этого человека…

Затем переменил тон и проговорил резко и внушительно:

— Когда я веду дела, я оставляю в стороне личные отношения и все прочее. Я не желаю говорить ни о чем другом, говорю только о делах и говорю первым.

— Раз так, говори скорей, не тяни, — глухо отозвался Карта. Вид у него был мрачный и торжественный, он был похож на большого черного ворона.

— Первым делом я требую вперед свою долю. Вы должны сразу же внести причитающуюся мне сумму — десять процентов в мой банк, — сказал Тано.

— Так обычно не делают, — возразил Салимбени. — Это делают потом, после завершения сделки.

— В таких случаях я требую заплатить двойную сумму, — ответил Тано.

Салимбени изложил свой план:

— Операция, которую я предлагаю осуществить, очень проста. Одно крупное кредитное учреждение переведет на счет вашего банка весьма значительную сумму, которую вы должны будете незамедлительно перечислить в банк в Праге. Потом эта сумма, уже сильно увеличенная, вернется оттуда к вам, а вы ее возвратите обратно этому кредитному учреждению.

— И неужели ты думаешь, что я соглашусь на это с закрытыми глазами? — воскликнул Тано. — Я должен знать хотя бы название этого кредитного учреждения и размер суммы.

— Это Европейский банк для Азии и Африки или по-другому — Афроазиатский банк.

— Понятно. А сумма?

— Ты должен доверять нам так, как мы доверяем тебе, — вмешался Карта.

— Я прекрасно понимаю, что вы мне совсем не доверяете — я просто сейчас вам нужен.

— У тебя в кармане всегда на все готовый ответ. Это просто ненормально, — отозвался Карта.

— Если бы я вел себя «нормально», если бы у меня все было так, как у других, меня бы давно уже не было в живых, — спокойно заметил Тано.

Генерал, внимательно следящий за разговором, поделился по переговорному устройству своим беспокойством с Ликатой:

— Не нравится мне Карта…

— Он как ребенок перед фокусником — смотрит и слушает, как завороженный, — отозвался Давиде.

— Взрослые дают себя отвлечь болтовней фокусника, а дети не спускают глаз с его рук и раньше взрослых раскрывают, в чем фокус… — проговорил генерал.

В это время наблюдавший за улицей перед входом Браччо доложил:

— Внимание! У подъезда машина — это судья Конти с сержантом!

— Давиде, скорее! — крикнул генерал. — Предупредите ее! Она сорвет нам всю операцию!

Давиде бросился на улицу и еле успел задержать у входа нежданных гостей. Джуньи уже собирался позвонить в дверь.

— Стой, Сильвия! Сюда нельзя, — проговорил Ликата, загораживая собой вход.

— Почему это? Что происходит? Пусти, дай пройти, Давиде.

— Я сказал — нельзя.

— Что за глупости? Что ты тут делаешь?

Ликате стоило большого труда удержать разъяренную Сильвию.

— Идемте скорее в гостиницу, — сказал он, — я все вам там объясню.

Между тем трудные переговоры между Тано и Салимбени с Картой продолжались.

— А какова сумма? — вновь задал вопрос Тано.

— Первоначальная сумма — тысяча миллиардов лир, — ответил Салимбени.

— Так, так, — проговорил Тано, — значит, это тот самый международный банк, который возглавляет уважаемый президент правления Стефан Литвак… И сумма, если не ошибаюсь, полностью соответствует как раз той, что была собрана для фонда помощи Африке… И могу ли я спросить, какому банку и куда вы хотите ее перечислить?

— Да хватит вопросов! Какая тебе разница? — взорвался Карта.

— Нет, я вовсе не хочу попасться в ловушку. Мне необходимы хоть какие-то данные, — спокойно произнес Тано.

— Деньги надо перечислить в Прагу, — пояснил Салимбени.

— В Прагу? — переспросил Тано. — Странно, там неустойчивый рынок… И что же вы собираетесь там покупать или продавать?

— Это уж наше дело. У нас все подготовлено для заключения там крупной сделки. Твоя забота — перевести со счета на счет деньги — и все, — сказал Салимбени. — Покажи-ка лучше устав твоего банка, который ты так расхваливал.

Тано протянул Салимбени пачку документов, и тот, водрузив на нос очки, принялся их просматривать. Потом с удовлетворенным видом отложил и проговорил:

— Да, если бы только итальянские суд и полиция пронюхали о твоем банке!.. И как это тебе только удалось добиться таких льгот?

— Да уж постарался, — скромно улыбнувшись, ответил Тано.

— А как насчет гарантий? — вмешался Карта.

Тано протянул Салимбени карточку, на которой были указаны название банка, сумма капитала и регистрационный номер в международном объединении частных банков, а потом показал рукой на сейф.

— Покажи золото, — сказал Карта.

Тано распахнул массивную дверь сейфа. Внутри тускло блеснули массивные слитки, заполнявшие сейф доверху.

— Настоящее? — спросил Карта. Салимбени взглянул на клейма, взвесил на руке слиток.

— Можешь использовать как пресс-папье, — сказал Тано. — Тяжелый! — Потом продолжал, глядя на Салимбени: — Это вы здорово придумали. Просто гениально! Использовать фонд, собранный стариной Литваком, на какое-то совсем другое дело. Взять у него, так сказать, взаймы без его ведома… Нет, Салимбени, извини, но ты бы сам до этого не допер… За этим стоит кто-то другой… У вашего шефа хорошая голова… Я очень хотел бы с ним познакомиться. Скажите, кто он, как его имя? Кто у вас настоящий хозяин?

— Вот это знать тебе ни к чему. Это наша печаль, — усмехнулся Карта. — Но если ты или мы хоть что-нибудь сделаем не так, что-то напугаем, всем нам крышка. С ним шутки плохи…

Сильвия прилетела в Вену на полицейском вертолете. Ее встретили австрийские коллеги, предоставили в ее распоряжение машину. Преданный Джуньи уже поджидал ее неподалеку от банка…

Теперь, в гостиничном номере, она требовала от Давиде объяснений. Тот давал их очень неохотно:

— Понимаешь, ты чуть не сорвала нам уже начавшуюся операцию. Явилась в самый неподходящий момент…

— Что за операция?..

— Это трудно объяснить в двух словах… Операция должна нас вывести на след одного человека…

— А кто сейчас в банке?

— Там Амидеи, Браччо и все остальные… Приехал еще кое-кто, кого ты хорошо знаешь — Салимбени…

— А причем тут Карта? Какова его роль во всем этом?

— Мы предполагаем, что именно он эмиссар того человека, которого мы ищем. Его, так сказать, личный представитель.

— И могу ли я спросить, кого же вы все-таки ищете? — нетерпеливо спросила Сильвия.

— Видишь ли, после того, как весь прежний «Купол» был уничтожен, власть в мафии попала в руки одного очень опасного человека. Сейчас под его контролем находятся все «семь». Но дело в том, что никто не знает его имени и фамилии, у нас нет его фото, и все наши попытки узнать это были до сих пор безрезультатны.

— Но я не понимаю, что в этом особенно секретного, зачем было от меня скрывать…

— Мы готовили своего рода ловушку…

— А причем тут банки, финансист Салимбени? — не отставала Сильвия.

— Может быть, эта операция выведет на пока неизвестного нам нового главаря…

— А если не выведет? Вижу, что, в общем, вы сами еще толком ничего не знаете, — подытожила Сильвия.

В это время Ликата увидел в окно, что Салимбени и Карта вышли из банка и садятся в машину.

— Они уезжают. Можно идти в банк, — сказал Давиде.

— Очень хорошо, синьор Каридди, — довольным тоном сказал в микрофон Амидеи, — очень, очень хорошо. — И облегченно вздохнул.

Сильвия не скрывала своей досады и раздражения, что спецслужбы действуют у нее за спиной, вмешиваются в дела прокуратуры и мало того — даже Давиде темнит, что-то от нее скрывает. Ликата ввел Сильвию в комнату, где находился генерал. Когда Сильвия услышала от Амидеи, что Салимбени и Карта вели переговоры ни с кем иным, как с Тано, что сейчас он находится здесь, в этом доме, ее изумление достигло предела.

— Успокойтесь, судья, — проговорил Амидеи. — Вопрос этот согласован в самых высоких сферах, вплоть до Совета министров. Ваш начальник — генеральный прокурор — в курсе дела. Вы должны понять, что дело это очень щекотливое… Нам удалось выловить эту крупную рыбу в Африке…

— Так это ты его привез? — обратясь к Ликате, спросила Сильвия.

— Угу, — кивнул Давиде.

— Как вам удалось склонить его к сотрудничеству? Что вы ему обещали? — задала вопрос Сильвия.

— Немного снизить срок наказания, — отвечал генерал.

— Я хочу поговорить с ним, — заявила Сильвия.

— Вы должны понять, судья, — начал генерал, — ситуация весьма деликатная… можно все испортить…

— Не бойтесь, не съем я вашего Тано, — резко ответила Сильвия и направилась к лестнице, ведущей на второй этаж, где в одной из комнат Тано ожидал, когда его отвезут на виллу.

— Я пойду с тобой, — предложил, поднимаясь, Ликата.

— Нет, я пойду одна. Прошу никого со мной не ходить, — тоном, не терпящим возражения отвечала Сильвия.

Тано уже начинал нервничать. Он очень утомился и вызывал по внутренней связи Феде или Браччо, торопя их отвезти его к Марии.

— Я хочу скорее вернуться домой! Слышите? — кричал он.

Увидев на пороге Сильвию, Тано устало и отстраненно проговорил:

— Я знал, что мы еще встретимся…

— А я надеялась никогда в жизни тебя больше не увидеть, — сказала Сильвия.

— Я вам очень благодарен за все, что вы сделали для Марии, — произнес Тано.

— Избавь меня, пожалуйста, от своей благодарности. Ты тут не при чем. Я делала это лишь ради нее самой.

— Что вы от меня хотите? — спросил Тано. — Арестовать меня? Доставить в суд? Пожалуйста, сделайте милость. — И он протянул руки как бы для того, чтобы на него надели наручники.

— Ну, не тяните, говорите скорее.

За их разговором из соседней комнаты следил по монитору Ликата, готовый каждую минуту вмешаться.

— Ты мне не нужен, — сказала Сильвия, — меня заботит только Мария. Она и так уже дважды за тебя поплатилась. Во всем, что с ней произошло, виноват ты — ведь хотели нанести удар по тебе. Постепенно Мария начала входить в нормальную жизнь. Но только она нашла достойную работу, завела друзей, начала обретать покой, как опять появился ты. Ты — главная для нее опасность. Ты как ядовитое растение — все, к чему ты прикасаешься, гибнет…

— Да, вы правы, судья, — спокойно проговорил Тано. — Но на этот раз я не палач, а жертва.

«Ты прав, Давиде»

В тот день Сильвия осталась ночевать у Давиде в гостинице. Но прежде, чем лечь спать, между Сильвией и Давиде произошел долгий и мучительный разговор.

Сильвия стояла у окна и смотрела на улицу, отвернувшись от Давиде.

Наконец она задумчиво проговорила, словно разговаривая сама с собой:

— Как бы мне хотелось тут немножко задержаться… Пожить в гостинице, рано вставать, завтракать вон на той веранде внизу, потом гулять по улицам, затерявшись в толпе других гуляющих… Ни о чем не думать…

Давиде спросил:

— Что с тобой? Почему ты не хочешь даже смотреть на меня? Сердишься из-за этой истории с Тано?

Сильвия обернулась и заговорила, все больше горячась:

— Знаешь, ты такой же, как Тано, как те, против кого ты, как говоришь, борешься. Когда тебе связывает руки закон, мешают какие-то ограничения, правила, ты отбрасываешь их, предпочитаешь о них забыть!

— А тебе известны другие способы остановить таких людей, как Салимбени? — тоже начиная горячиться, спросил Ликата.

— Нет, других способов я не знаю. Но если для того, чтобы спасти Марию, освободить из тюрьмы Нину, надо платить ценой жизни ребенка, то лучше отступить, отказаться от борьбы.

— Сдаться? — спросил Давиде.

— Да. Потому что если мы действуем теми же методами, что и они, то, значит, они одержали победу. Разве ты не видишь, что превращаешься в одного из них?

— Да ты понимаешь, кому ты это говоришь? Понимаешь, кто перед тобой? — взорвался Ликата. — Ты хочешь, чтобы я вышел из игры, отказался от борьбы!.. У меня сидит в голове их пуля, мой сын живет за шесть тысяч километров, чтобы из-за меня его не убили. Я двадцать лет прятался, как крыса в канализационном люке, спасаясь от их мести. А ты мне предлагаешь отступиться! Я чувствую, как с каждым днем слабеют вот эти руки, которыми я хочу свернуть шею спруту, задушить зло, очистить жизнь от скверны… Я не могу ждать, не могу отступить. И не боюсь в этой беспощадной борьбе запачкать свои руки…

Задыхаясь от волнения, Давиде умолк.

— Нет, так больше жить невозможно, — бессильно произнесла Сильвия. — Я не могу больше. Неужели у нас нет, как у всех остальных людей, права остановиться?..

Давиде подошел к Сильвии и крепко обнял ее.

— Жизнь идет не по прямой, — сказал он. — То подъем, то спад… Но у каждого своя судьба — мне суждено идти только вперед…

— А ты какой хотел бы для себя жизни? — спросила Сильвия.

— Я? — И в ответ Давиде, нежно целуя Сильвию, повторил ее слова: — Я хотел бы вставать рано утром, завтракать на веранде и идти гулять, ни о чем не думая, кроме как о тебе… или еще лучше — вместе с тобой…

Они легли в постель, не разжимая объятий. Усталость и пережитые волнения трудного дня не помешали им быть в ту ночь счастливыми, как всегда, когда они бывали вместе.

На рассвете Сильвия проснулась и долго смотрела на спящего Давиде. Бесшумно встала, оделась и села к столу написать записку. Потом, также стараясь не шуметь, взяла свою дорожную сумку, сняла с вешалки пальто и вышла из номера. В брюках и тесно облегающем спортивном свитере у судьи Конти был совсем неофициальный вид, и она казалась много моложе. Она направилась прямо на вокзал и первым же поездом выехала в Милан. Погруженная в свои мысли, Сильвия невидящим взглядом смотрела в широкое окно вагона, даже не замечая ни пролетавших мимо покрытых лесом живописных горных склонов, ни словно сошедших с глянцевой открытки чистеньких деревушек.

Так же рано, как Сильвия, в то утро на вилле, где он жил, проснулся и Тано. Его разбудили жалобные стоны и всхлипывания Марии. Он вошел в ее комнату и сел напротив постели. Мария плакала, резко вздрагивала и что-то бормотала. Видно, ее мучил кошмар.

Сквозь всхлипывания Тано разбирал слова: «Пустите меня! Мерзавцы! Мне больно! Помогите! Тано, на помощь!». Нет сомнения, что в мучающем ее кошмарном сне Мария в который раз переживает боль и позор надругательства, которому она подверглась, отбивается от насильников. Тано не знал, как помочь сестре, как прояснить ее затуманенное сознание. Может, и вправду ей лучше умереть, как она все время повторяет, чем жить в кошмаре, который не отпускает ее ни днем, ни ночью? Кроме того, кто знает, какие еще испытания ждут Марию, если она останется с ним… А без него она жить не может и все равно погибнет… Да, судья Конти права: он загубил жизнь сестры, и все ее несчастия из-за него. Но теперь она заставляет его страдать еще больше, чем страдает сама, глядя, как она мучается. Эту муку не вынести ни Марии, ни ему. Пока он с Марией, он беззащитен перед врагами, они уже знают его ахиллесову пяту. А во всем другом он неуязвим, никто ему не страшен, ибо жизнью он уже не дорожит… У Тано самого туманилось сознание, он был как во сне. Лицо его перекосилось от глубокого страдания.

Он так крепко задумался, что не будил Марию, хотя пробуждение, кто знает, может быть хоть ненадолго избавило бы ее от страшных видений. А, возможно, в помутившемся рассудке у него зрела и другая мысль…

Мария бормотала: «Тано, дай мне яду! Хочу отравиться… Мне холодно…».

Тано поднялся со стула, подошел к постели и долго смотрел на стонущую и корчащуюся сестру неподвижным взглядом. Потом, все с таким же застывшим лицом и пустыми глазами, приблизился к столу, вынул из ящика большой пистолет и вновь подошел к кровати…

Проснувшись, Давиде не обнаружил рядом Сильвии, хотя час был еще ранний. У лампы на письменном столике он нашел оставленную ему записку.

«Да, ты прав, Давиде, — писала Сильвия. — Отступать нельзя. Надо продолжать наше дело, идти вперед ради тех, кто будет жить после нас. Ради будущего. Я просто устала. Когда доведу до конца это следствие, подам в отставку. И буду ждать тебя. Так хочется жить такой же жизнью, как все остальные люди — без ненависти, без злобы, с тобой, мой любимый…»

Ликата сунул записку в карман, быстро собрал вещи, вызвал машину и покинул гостиницу.

По дороге, в машине, Давиде еще раз перечитал записку.

«Мы будем с тобою вместе, и все у нас будет хорошо. Так же хорошо, как было сегодня ночью. Целую тебя. Сильвия», — кончалось письмо.

Спрятав записку, Ликата сказал сидевшему за рулем Браччо:

— Сначала заедем на минутку на виллу к Тано, а потом махнем домой — в Италию!

Тано в его комнате, несмотря на ранний час, не было. Войдя в соседнюю комнату — к Марии, Ликата и Браччо увидели Тано у постели сестры. Большой подушкой он накрыл ее голову. В руке у него был пистолет. Он собирался выстрелить в сестру через подушку.

— Стой! Не делай этого! Опомнись, Тано! — крикнул Давиде, кидаясь к нему.

Тано с неожиданной злобой прошипел:

— Не подходите! Еще один шаг — и пристрелю обоих.

Не обращая внимания на устремленный на него пистолет, Давиде подошел вплотную к Тано и решительно потребовал:

— Отдай оружие!

— Ты что — смерти не боишься? Почему? — удивленно спросил Тано.

— Оставь Марию жить!

— Как я могу оставить вот так ее страдать всю жизнь? Послушайте сами, — проговорил Тано.

Мария продолжала стонать. Сквозь жалобное всхлипывание она продолжала бормотать:

— Тано, помоги! Останови их!

— Вы слышите? — спросил Тано.

— Не решай за нее, — сурово произнес Ликата. — Что ты о ней знаешь? Она совсем не похожа на тебя, не твоя копия, да и не такая, как я. Она совсем другой человек, потому-то так жестоко и страдает. Мы с тобой даже представить себе не можем ее страданий. Ты же хочешь заставить ее жить так, как желаешь ты… Ну же, отдай пистолет, — повторил Давиде уже мягче и взял оружие из разжавшихся пальцев Тано.

Бренно сидел в столовой у себя в усадьбе, за обеденным столом — это было его любимое место. У ног его лежал, злобно скаля зубы, черный мастино. Двое лощеных молодых людей — его бухгалтеры — привезли показать целую пачку финансовых документов — отчеты о банковской деятельности, счета, квитанции. Бренно с недовольным видом просматривал бумаги и ворчал:

— Мне это все ни к чему. Всегда терпеть не мог арифметику — все эти цифры, даты, номера… Я даже был не в состоянии проверить счетовода своей первой скотобойни… А вы теперь от меня хотите, чтоб я разбирался во всех этих документах на миллиарды лир… Во всех этих суммах, что вы перечисляете туда-сюда… Милан, Лондон, Франкфурт… К чему вас проверять… Я и так прекрасно знаю, что вы меня не обкрадываете… Но вовсе не потому, что вы такие честные — крадут все, и образованные тоже — и бухгалтеры, и адвокаты… Вы не крадете потому, что меня боитесь — и правильно делаете! Да нет, какое там боитесь — вы трепещете передо мной от ужаса…

Дверь приоткрылась и в комнату заглянул Марко. По его лицу Бренно понял, что сын хочет сообщить ему нечто важное.

— Забирайте свои бумажки. Потом дадите их посмотреть ему, — проговорил Бренно, указывая головой на Марко. — А сейчас идите, идите, — выпроводил он посетителей.

— Отец, я нашел человека, который убил дочь Эспинозы, — сказал Марко.

— Значит, ты, наконец, повзрослел, начинаешь разбираться в людях, — отозвался Бренно. — И где же он?

— Здесь, в хлеву.

— Идем, — сказал, поднимаясь из-за стола Бренно.

В хлеву, на земле, лежал связанный человек. Его сторожил один из телохранителей Бренно. Лицо его было в кровь разбито. Это был Стинко — тот водитель, которого прислал Сантино с фургоном в Бергамо. И этого парня Бренно считал одним из самых преданных!

— Говори, предатель, кто тебя нанял замочить дочь Эспинозы? — спросил Бренно.

— Карта, — еле слышно прошептал парень.

— Громче! Повтори! Да ты отдаешь себе отчет, что говоришь?! — заорал Бренно и изо всех сил пнул его ногой.

— Клянусь! — повторил парень. — Джакомо Карта. Он дал мне тридцать миллионов.

— Значит, Карта работает на Рибейру, на Тано, выходит, и Салимбени с ними заодно. Все против меня! Вот иуды, ядовитые змеи! — воскликнул Бренно, обращаясь к сыну. — С Салимбени мы разберемся после, и Карта от нас не уйдет. А пока что кончим с этим гадом, с этим педиком. Гляди, у него, как у бабы, серьга в ухе. Тьфу! Ты мне противен, — крикнул Бренно в сердцах и плюнул на валявшегося на земле пленника. — Сделай это ты, — приказал он Марко.

— Клянусь, я буду служить вам верой и правдой! Хотите, я сам прикончу Карту? Только не убивайте меня! — молил Стинко.

Но Бренно, не слушая его, повернулся и вышел из хлева.

— Развяжи ему перед смертью руки, — велел Марко охраннику.

Коровы в хлеву шарахнулись от громкого выстрела.

Потом Бренно с сыном и телохранителем сели в машину и поехали в город. Остановились у подъезда гостиницы, где, приезжая в Милан, жил Салимбени. Швейцар распахнул перед ними дверь и сказал, чтобы они не беспокоились о парковке: он сам поставит машину на стоянку.

Салимбени не было дома: они сами открыли дверь номера, все трое вошли и расположились ждать хозяина. На столе в номере стояла открытая коробка шоколадных конфет.

У возвратившегося вскоре Салимбени от изумления полезли на лоб глаза.

— Вы что, не в своем уме? Что вы здесь делаете? — спросил он. — Разве можно вот так открыто сюда приходить?

Бренно, улыбаясь во весь рот, спросил:

— А кто это подарил конфеты, кто тебя так любит? Женщина, а, может, мужчина? На, съешь конфетку!

И протянув конфету Салимбени, с ухмылкой добавил:

— Я только что ее отравил!

Салимбени испуганно отшатнулся.

— Да нет, я еще даже руки помыть не успел!..

— Ну не хочешь — как хочешь, — усмехнулся Бренно…

— Я кое-кого тут жду… — промямлил Салимбени. — И к чему нам здесь встречаться?

— Да ты не волнуйся, мы заскочили к тебе всего на минутку, — успокоил его Бренно. — Сейчас уйдем. Я только хотел поставить тебя в известность об одном своем решении: ты должен взять его, — он указал на Марко, — к себе и заместители, назначить вице-президентом твоей компании.

— Зачем это? — опешил Салимбени. — Вы же и так все контролируете. Кроме того, это опасно, нам надо соблюдать осторожность, взвешивать каждое слово, каждый поступок… Как только услышат фамилию, пойдут разговоры…

— Да не бойся, Марко будет вести себя осмотрительно. Хватит парню держаться за папины штаны, пора посмотреть на людей, начать жить самостоятельно. А насчет фамилии — все в порядке, у него другая. Мы с его мамашей законным браком не сочетались — она единственный человек, который осмелился сказать мне «нет» и после этого оставшийся в живых.

— Да, но это будет не так-то легко сделать… Право, не знаю…

— Смотри, Салимбени, — согнав с лица ухмылку, угрожающе проговорил Бренно, — ты ведь сам сказал, что надо хорошенько взвешивать каждое слово и каждый поступок… Значит, жду от тебя через два дня все необходимые бумаги о назначении Марко. Мы сами приедем и все подпишем.

— Так быстро? Боюсь, я не успею… Не забывай, Бренно, что я для тебя провернул дельце на тысячу миллиардов…

Бренно вновь протянул конфету:

— На, съешь же!

Глаза у Салимбени округлились от страха, он крепко сжал губы и отрицательно замотал головой. Тогда Бренно с усмешкой отправил конфету себе в рот. Продолжая ухмыляться, он с силой похлопал Салимбени по щеке и проговорил:

— Ну и говнюк же ты! Ну и мерзавец!

И, подав знак сыну и телохранителю, вышел из номера, оставив остолбеневшего Салимбени размышлять о том, что это все означает.

Идя по длинному гостиничному коридору, Бренно уже без всякой улыбки деловито сказал своим спутникам:

— Первым делом надо пришить Карту, а потом разберемся и с этим гадом! Иуды, предатели! — и грязно выругался.

Ловушка для Сильвии

Лоренцо Рибейра продолжал настойчиво ухаживать за Мартиной. Воскресным утром ее разбудил звонок в дверь — это шофер Рибейры передал ей от него плетеную корзину. Еще не совсем проснувшись, девушка приняла посылку, а когда хотела спросить шофера, что это такое, того уже и след простыл. Сбежав по лестнице, он сел в машину и уехал.

В корзине оказались очаровательный породистый щенок и записка с приглашением на обед.

В час дня Мартина села в машину, захватив с собой щенка — такого маленького, что он еще еле держался на дрожащих ножках — и отправилась в палаццо Рибейры.

Лоренцо был любезен, но несколько рассеян. В начале обеда он как бы между прочим сказал:

— Ну теперь вы не сможете говорить, что загружены срочной работой: я прочел в газетах, что вашу подзащитную выпустили из тюрьмы. Почему ее так неожиданно освободили?

Мартина была польщена вниманием Лоренцо к ее адвокатской деятельности и бездумно выболтала, что Нину шантажировали, так как искали какие-то компрометирующие фотографии. Теперь выяснилось, что убили Беллини именно из-за этих фото, и Нину освободили. Следы и этом деле ведут в Прагу — у убитого фотографа нашли телефон какого-то таинственного Ячека или Яцека, жившего в одном из пражских отелей…

Лоренцо не показал вида, насколько его встревожило то, что выболтала Мартина, и он перевел разговор на другую тему.

— Ну так, что же вы все-таки решили насчет предложения у меня поработать? — спросил он.

— Боюсь, что придется отказаться. У вас слишком много денег, — решительно ответила Мартина.

— Это заслуга моего отца, — с извиняющимся видом произнес Лоренцо.

Потом он стал рассказывать о своем детстве. Трудно сказать, был ли это расчет — растрогать простодушную гостью, то ли ему действительно захотелось предаться воспоминаниям. Он рассказал, как однажды в Канаде отец решил пышно отпраздновать день рождения своего любимого сына. На детский праздник отец пригласил четыреста детей — всю школу, были наняты актеры для маскарада, большой оркестр. Позвали известного футболиста, чтобы он раздавал гостям автографы. Ему отец подарил пони. Было испечено десять гигантских тортов… Но на день рождения к маленькому Лоренцо не пришел ни один человек…

— Почему? — спросила Мартина.

— Да потому, что в Канаде все газеты только и писали что о Кармине Рибейре, — отвечал Лоренцо.

— Значит, правда, что ваш отец был мафиозо? — не то констатировала, не то задала вопрос Мартина.

— Нет, — односложно ответил Лоренцо.

— Причина, по которой я пришла к вам, наверно покажется вам глупой. Хочу спросить, понравится ли вам, если я назову вашего щенка Альберто? — проговорила, улыбаясь, девушка.

— Что ж, прекрасное имя, — одобрил Рибейра.

Мартина поблагодарила за подарок и за обед и, подхватив Альберто, съела в машину и возвратилась домой.

После ухода Мартины Лоренцо долго не мог успокоиться, пошел в превращенную в спортзал одну из комнат палаццо и до седьмого пота работал на тренажере. Мысль о том, что судья Конти представляет для него большую опасность, что она вплотную подошла к его наиболее тщательно скрываемой тайне, не покидала Лоренцо.

Умывшись и еще даже не скинув спортивной майки, Лоренцо сел к телефону. Он набрал номер Карты.

— Я на несколько дней собираюсь уехать. Ты тоже можешь взять себе на это время отпуск. Но прежде должен выполнить одно важное поручение: необходимо убрать судью Сильвию Конти.

Даже Карта был поражен этим неожиданным решением Рибейры.

— Синьор Лоренцо, эта женщина — государственная служащая. Она только делает свое дело, — возразил «старший». — Таких вещей лучше избегать. Убийство судьи наделает слишком много шума. Это опасно. Нельзя ли обойтись без этого?

— Она напала на след, стала для меня смертельно опасна — ее надо остановить, — сказал Рибейра.

— Остановить можно коня, а человек не взнуздан, он свободен, его не остановишь… Человека можно только убить… — проговорил Карта.

— Вот именно. Ты совершенно правильно меня понял, — закончил разговор Рибейра. — Делай, как тебе говорят.

Нина покупала в игрушечном магазине игрушки для детей, когда вдруг почувствовала, что сзади кто-то вплотную к ней приблизился и положил руки на плечи. Испуганно обернувшись, она увидела пожилого усатого мужчину с суровым лицом.

— Слушай меня внимательно, — тихо проговорил он. — Я от Сантино. Твоя дочка Франческа жива. Если хочешь получить ее, делай то, что я тебе говорю. Позвони судье Конти и скажи, что нашла фотографии, что они у тебя в кармане. Пусть сейчас же приезжает за ними к тебе в фотоателье.

Нина не знала, что ей делать, в ее душе боролись страх и надежда. Карта подвел ее к уличному автомату, и она сказала Сильвии слово в слово то, что ей велел стоявший рядом Карта:

— Сильвия, приезжай скорее… Надо поговорить… Я нашла фото…

После звонка Нины Сильвия, не раздумывая, помчалась в фотоателье. Неразлучный с ней сержант Джуньи вел машину.

Только они отъехали от Прокуратуры, Сильвию из своей машины вызвал Ликата. Ему ответил дежурный, что она с Джуньи отправилась в фотоателье.

— Зачем? — спросил Давиде.

— Ей позвонили, что найдены какие-то фотографии.

Сразу заподозрив неладное, Ликата на бешеной скорости, не обращая внимания на светофоры и встречные машины, помчался туда же. Он резко остановил машину, так что взвизгнули тормоза, у подъезда дома, где находилось фотоателье, когда Сильвия и Джуньи только поднялись по лестнице.

— Ну, где же Сантино? Почему он не везет Франческу? — со слезами спрашивала Нина у сидящего с мрачным видом в углу ателье незнакомца. — Скоро ли он приедет? Ведь ты обещал! Франческа жива? Почему ты не отвечаешь?

Но тот молчал и только посматривал на входную дверь.

Сильвия стремительно подошла к двери ателье. Еле поспевавший за ней Джуньи едва успел крикнуть ей: «Осторожно!».

Сильвия вошла первой, Джуньи с пистолетом в руках тоже шагнул внутрь помещения вслед за ней.

Карта уже стоял против двери со своей огромной «пушкой». Только тут Нина поняла: ее обманули, что она сама заманила Сильвию в ловушку.

— Не входите! Стойте! — крикнула она изо всех сил.

Но было уже поздно. Карта несколько раз нажал на курок, и Джуньи, истекая кровью, рухнул, как подкошенный. Подняв пистолет, Карта приблизился к Сильвии, прижал к стене, навис над ней, как огромный коршун.

— Судья, — глухо проговорил он, — мне, правда, очень жаль… — и вновь поднял пистолет.

— Карта, остановись! Ни с места! Не то продырявлю башку! — раздалось у него за спиной, и одновременно прогремел выстрел.

Карта грохнулся на пол у ног окаменевшей Сильвии.

Увидев Давиде, она сразу пришла в себя. Бросилась к смертельно раненому несколькими пулями Джуньи.

— Ничего, держись, сейчас отправим в больницу, — шептала она старому сержанту, гладя его по лицу, вытирая кровь.

— Неважно, судья, — попытался пошутить он, — все равно мне через месяц на пенсию… Представляете, какая скучища…

— Я ведь уже подала рапорт, чтобы тебя оставили на службе, — сквозь слезы сказала Сильвия.

— Не оставляй ее, — слабеющим голосом произнес Джуньи, смотря на Ликату, — ты для нее самая надежная охрана…

Врачи разрешили допросить Карту — ранение оказалось не очень опасным. Он лежал, высоко приподнявшись на подушках, и был в полном сознании. В больничном коридоре у его палаты толпились полицейские, фотографы, репортеры.

Сильвия начала допрос:

— У тебя дома на озере Комо нашли несколько пронумерованных обойм для твоего пистолета. Одной обоймы нет. Такой пулей был убит Антонио Эспиноза. Это твоих рук дело?

— Да, — спокойно ответил Карта.

— И хотел убить меня? Почему? Ведь ты нам помогал, и я относилась к тебе по-хорошему, без обмана… Ладно, спросим по-другому. Кто поручил тебе отправиться на встречу в Вене вместе с Салимбени?

— Один мой друг.

— Его фамилия?

— Имен друзей не называют.

— Тогда скажи, кто же наши враги?

— Неужели ты до сих пор сама не догадалась?

— Те, кто вставляет нам палки в колеса, пытаясь помешать борьбе с мафией?

— Молодец! Умница! Но всегда найдется кто-нибудь еще умнее, и тогда прости-прощай наша красотка-судья! — усмехнулся «старший».

— Эй, ты! Думай, что говоришь, скотина! — прикрикнул на него Давиде.

— Позовите Нину, — распорядилась Сильвия.

— Ты знаешь этого человека? Видела его когда-нибудь раньше? — спросила ее Сильвия.

— Нет, никогда не видела.

— Уведите Нину. У тебя дома в Комо нашли также записанный твоей рукой номер телефона некоего Ячека в пражском отеле «Амбассадор». Тот же номер обнаружили в записной книжке убитого фотографа Беллини. Кто этот Ячек?

— Не помню.

— Это он поручил тебе меня убить? — спросила Сильвия.

— Не помню, — опять ответил «старший».

— Ладно. На сегодня хватит, — проговорила Сильвия, собираясь уйти.

— Подождите! — с порога палаты крикнула Нина. — Позвольте мне спросить его.

— Хорошо, спрашивай, — разрешила Сильвия.

— Где моя Франческа? Жива она или нет? Ты ведь мне обещал…

— Я все это сочинил, — жестко проговорил «старший». — Мне только было нужно одно: заманить к тебе судью.

— Скоты! Вы не люди, вы дикие звери! — разрыдалась Нина.

У ярко освещенной карусели в маленьком луна-парке под окнами барака, где находилось логово Сантино, Марко назначил встречу с киллером.

Сын Бренно рассказал Сантино о том, как обстоят дела. Карту ранили и арестовали прежде, чем они успели с ним разобраться. Теперь он в больнице, и придется попытаться достать его там, а это много труднее.

— Ты сможешь это организовать? — спросил Марко.

— Постараюсь, — коротко ответил киллер.

— А как ты это сделаешь?

— У меня много друзей. Будет сделано, — заверил Сантино.

Уже садясь в машину, Марко обернулся и недовольно сказал:

— Тебя просили сделать так, чтобы нашли тело девочки, а на берегу обнаружили лишь ее одежду. Как это получилось?

— Видите ли, я не учел, что у плотины очень сильное течение. Ее унесло вниз по реке, к монастырю, прежде чем мне удалось выловить тело. А искать у монастыря было опасно.

— Вот дурак, — презрительно проговорил Марко и уехал.

А Сантино, вернувшись домой, взял завернутую в одеяльце Франческу на руки и, поднеся к окну, показал ей пестрые огоньки вертящейся карусели.

— Смотри, как красиво! Правда, здорово? Тебе нравится? — спросил он улыбающуюся Франческу.

Сантино Рокки сам не понимал, что с ним делается. Эта девчушка, которая только начинала что-то лепетать, постепенно стала для него единственным, что его интересовало в этой жизни, скрашивало его монотонное существование. Он с ней охотно нянчился, хотя в первые дни был готов придушить, когда она начинала хныкать, не давая ему спать. Этот беспощадный киллер не только страдал от человеческого одиночества — в холодном, туманном Милане, где люди даже говорят по-другому, он чувствовал себя оторванным от родной Сицилии. Тут и небо, и люди, и язык, и пища, и обычаи — все было чужое, даже враждебное. Сантино знал, чем грозит его привязанность к Франческе — мало того, что за ним охотится полиция как за похитителем, теперь еще ему надо опасаться и гнева Бренно, которого он ослушался. Он не только не замочил девчонку, но и обманул его. А гнев нового хозяина — пострашнее всех полиций…

Однажды Сантино целый день не был дома и стал беспокоиться, как там без него Франческа. Полил сильный дождь; ливень и не думал прекращаться, и, когда Сантино подъехал к своему логову, переулок перед бараком превратился в ручей — вода доходила до верха колес. Еще отпирая дверь, Сантино услышал громкий плач ребенка. Франческа заходилась от плача — она вымокла с головы до ног, струи ливня хлестали сквозь дырявую крышу, заливая комнату. Сантино перенес ребенка на сухое место, раздел, обтер махровой простынкой, согрел молока. Стал ласково уговаривать Франческу не плакать, принялся ее качать, подбрасывать высоко в воздух. Девочка успокоилась и даже заулыбалась. Но вдруг начала кашлять. В ту ночь Сантино Рокки спал плохо — прислушивался к дыханию ребенка, боялся, что она не дай бог заболеет. Что тогда он будет с ней делать?

Не спала по ночам, думая о похищенной дочери, и Нина. Своей жизнью она теперь, казалось бы, могла быть довольна: Никола и Серена были с ней, в доме у них наконец-то воцарился мир и покой. Днем она улыбалась и шутила, старалась казаться детям веселой, а когда укладывала их спать, на нее накатывала смертельная тоска и тревога за Франческу.

Об этом молодая женщина рассказывала сидевшему рядом Ликате, который зашел ее проведать.

— Знаешь, — говорила она ему, — мне бы жить спокойно, а я не нахожу себе места. Чувствую себя такой одинокой… Такой беззащитной…

— Но у тебя же есть дети. Ты должна жить для них, — сказал Давиде.

— Они еще маленькие… Я не могу рассказывать им, что у меня творится вот здесь, — Нина показала на сердце. — И мне будет еще более одиноко, когда вы закончите следствие и не будете приходить сюда… Скажи, неужели тебе не жалко тратить на меня время?.. Вся надежда на вас — я не могу жить без Франчески, не могу больше… — и Нина разрыдалась.

Из фотоателье Давиде отправился в прокуратуру к Сильвии. Она сидела за столом в своем кабинете. Показала ему на стул напротив себя и начала рассуждать вслух:

— Я по-прежнему ни черта не могу понять. Вот, гляди: пистолет, из которого якобы застрелили Беллини. Его нашли рядом с трупом. На самом деле этот пистолет принадлежал самому фотографу и из него полгода назад был убит молодой ученый профессор Джордже Каневари, только недавно до того возвратившийся из Праги. Вот его фотография…

Пистолет лежал на столе в завязанном пластикатовом мешочке, рядом с ним — фотография, с которой на них смотрело открытое, умное лицо молодого мужчины с интеллигентской бородкой.

— Мы предполагаем, что Беллини был связан с мафией, — продолжала Сильвия. — Но какая может быть связь между «Коза Ностра» и ученым-историком, вернувшимся из поездки в Прагу? Зачем им было его убивать?

— А может быть, Каневари отправила на тот свет вовсе не мафия, — высказал предположение Ликата. — Может, Беллини работал на себя. Возможно, Беллини хотел похитить что-то для себя, нечто очень важное и дорогое. Какие-нибудь фотографии… А Сантино Рокки пришел к нему, чтобы завладеть ими… Беллини ему их не отдал — они были спрятаны в игрушке, оказал ему сопротивление, схватив свой пистолет, и Сантино застрелил его. Слушай, а вдруг фотографии из Праги? — осенило Ликату.

— Да, возможно, — сказала Сильвия. — А в Праге какой-то неизвестный нам Ячек. И Каневари возвратился оттуда…

— Давай дальше, — продолжал Ликата. — Украденные фотографии Беллини, наверно, хотел продать какому-то своему загадочному клиенту. Самому-то ему они вряд ли были нужны. А мафия как-то пронюхала о фотографиях и засуетилась, желая их заполучить…

— Знаешь, что? — сказала Сильвия. — Поедем к матери покойного Каневари.

Мать убитого ученого оказалась сравнительно еще не старой женщиной интеллигентного вида, которая, очевидно, была дружна с сыном, все о нем знала. Она рассказала, что сын преподавал в университете, его лекции по новейшей истории пользовались большим успехом у студентов. В последнее время его более всего привлекала история периода второй мировой войны. Он изучал материалы о гитлеровской оккупации европейских стран, о массовых депортациях, концлагерях. Особенно заинтересовала его история узкой полоски земли на стыке границ между Чехословакией, Венгрией и Румынией, из-за которой с давних пор шли споры, велись войны, лилась кровь. А в этом столетии она словно впитала в себя все трагедии века. Перед Первой мировой войной, когда еще существовала Австро-Венгрия, там был завод, на котором производили отравляющие вещества. В годы правления профашистских режимов в Венгрии и Румынии там находился лагерь для антифашистов, который потом нацисты превратили в один из лагерей смерти для депортированных со всей Европы евреев. А после войны коммунистические правители использовали заводское здание и окружающую территорию как лагерь для сотен и тысяч репрессированных… Сейчас завод не работает, все там заброшено… Джорджо писал историю этого страшного места, часто бывал там, встречался с очевидцами, находил жертв и свидетелей того, что творили сперва фашисты, потом сталинисты…

— А что заставило вашего сына в последнюю поездку в Чехословакию так надолго там задержаться? — спросила Сильвия.

— Дело в том, что в бывших странах «народной демократии» новые власти ныне приоткрыли свои архивы, и на свет появилось много ранее неизвестных материалов о тех страшных годах… Джорджо познакомился со многими интересными для него документами и фотографиями. Но не прошло и десяти дней после его возвращения в Милан, как его убили…

— Не был ли ваш сын знаком с неким фотографом по фамилии Беллини? — задала еще один вопрос Сильвия.

— Как же, конечно, был, — отвечала синьора Каневари. — Он проявлял для Джорджо пленку, восстанавливал поврежденные микрофильмы.

Синьора Каневари пригласила их пройти в кабинет покойного сына. Там все сохранялось так, как было при его жизни. На простых некрашеных полках лежали кипы старых газет и журналов, толстые пачки фотографий, аккуратными рядами выстроилось множество видео- и аудиокассет.

Сильвия и Давиде принялись рассматривать фотографии нацистского лагеря смерти и его узников, развешанные по стенам и лежавшие на столе.

— Сын говорил, что он, приезжая туда, словно спускается в ад. Это было какое-то наваждение… Джорджо часто повторял, что все эти мертвецы, все кто там погибли, среди нас, что о них нельзя забывать. Ни о них, ни об их палачах… Помолчав немного, она предложила:

— Хотите посмотреть на Джорджо, услышать его голос? Студенты записали на видеопленку одну из его последних лекций в университете.

Видеофильм произвел на Сильвию и Давиде сильное впечатление. Они родились и выросли уже после войны и, хотя много слышали и читали об ужасах концлагерей, не могли всего этого себе так ярко представить. Прибывающие поезда с депортированными, длинные колонны узников, изможденные лица, потухшие взгляды, тела, превратившиеся в обтянутые кожей скелеты… Женщины, старики, дети… Сложенные штабелями трупы… Все, как и во многих других лагерях, в которых погибли тысячи евреев… Профессор Каневари, смотревший с экрана, рассказывал, что благодаря педантичной аккуратности немецких писарей, сохранились списки заключенных, из которых методично вычеркивались фамилии уничтоженных и умерших. В списках указан и их возраст. Например, записано, что в лагерь вместе с матерью поступил ребенок (имя и фамилия), итальянский еврей, в возрасте 13 дней. Он погиб вместе с матерью, когда ему не было еще и одного месяца… Лица слушающих Каневари студентов были напряжены и суровы. Голос молодого профессора истории звучал с экрана громко и торжественно. «Мертвые среди нас, — говорил он. — Их память священна. Надо восстановить все имена. Мы не должны забывать ни о жертвах, ни об их палачах».

— «Не забывать ни жертв, ни их палачей…», «надо восстановить все имена…» — повторил Давиде слова профессора, когда они вышли на улицу.

Весь вечер Давиде был задумчив, и когда Сильвия спросила, что с ним, ответил:

— Порой мы как дети: думаем, что все знаем, а на самом деле ничегошеньки не знаем… Этот Каневари был прав: надо искать, надо докапываться… Но беда в том, что иногда можно не успеть, может не хватить времени…

— Что ты хочешь сказать? — спросила Сильвия.

— Я имел в виду Каневари. Возможно, ему кто-то помешал довести до конца его поиски. Он не успел… Вот так и я боюсь не успеть… А еще я думал о твоей записке… — И Давиде привлек к себе Сильвию.

Золотой фургон

Лоренцо Рибейра покинул Милан, чтобы вновь встретиться в Праге с Варфелем. Он опять залюбовался на раскрывшуюся перед ним с Градчан широкую панораму города. Но на этот раз он глядел на нее сквозь огромное окно известного всем туристам «кафе-винарни», где они назначили встречу. Зал был почти пуст.

Варфель сидел за столиком и с аппетитом уписывал свиную отбивную, запивая ее красным вином. Тарелка Лоренцо стояла нетронутой. Повернувшись спиной к Варфелю и продолжая смотреть в окно, Лоренцо, размышляя о чем-то своем, пробормотал себе под нос: — Не нравится мне это…

— Что вы, господин Рибейра! Отсюда открывается самый красивый вид на Прагу! — отозвался чех.

— Да нет! — обернулся к нему Рибейра. — Ваш город меня восхищает, я не устаю любоваться на эти стройные башни, колокольни, шпили и флюгеры… Я совсем о другом…

— Говорите, говорите!.. После того, как в Чехословакии победила так называемая демократия, у нас, к сожалению, можно свободно высказывать любые мысли. В этом зале теперь — увы — уже нет «жучков»…

— Не могу слышать, как вы отзываетесь о собственной стране, господин Варфель! Иногда просто мороз по коже дерет, — с необычной горячностью сказал Лоренцо. — По-моему, вы и ваши друзья тоскуете по старым временам просто потому, что хотели бы восстановить не столько прежний социальный строй, сколько свое собственное положение… Вернуть утраченные привилегии, должности — словом, прежние кормушки и, продолжать набивать свои животы и карманы…

Последовало неловкое молчание.

— Вы совсем ничего не ели, покушайте, — сказал Варфель.

— Нет, спасибо. — И Рибейра продолжал уже без раздражения другим, деловым тоном: — Я прилетел, чтобы лично сообщить вам, господин Варфель, что все идет хорошо, мне удалось получить крупный заем в банке Стефана Литвака и средства, собранные для фонда оказания помощи Африке, будут направлены сюда. Завтра банк отправляет, как было условлено, золото, а остальное будет переведено на банковский счет. Таким образом, вы получите первую половину общей суммы, предусмотренной нашим соглашением.

— Прекрасно, господин Рибейра. Прекрасно, — проговорил Варфель. — Однако, как гласит пословица, не говори гоп, пока не перепрыгнешь… — И Варфель жестко добавил: — Ни одна крупинка первой партии товаров не тронется из Стамбула до той минуты, пока золото не прибудет в Прагу.

После визита к нему в гостиницу Бренно с сыном Салимбени не находил себе места. Перед ним стояла недобро ухмыляющаяся физиономия этого беспощадного человека, его холодные светлые глазки и кривящиеся в усмешке тонкие губы огромного рта. Салимбени цепенел от ужаса, вспоминая требование назначить Марко вице-президентом его компании и так похожее на пощечины ласковое похлопывание ладони Бренно по его щеке. Надо было бежать. Времени оставалось мало: через два дня Бренно обещал зайти, чтоб подписать бумаги… Бежать, все равно куда, лишь бы передохнуть и придумать, как спастись от опасности. Безусловно, Бренно что-то пронюхал, но надо надеяться, не обо всем…

С собой Салимбени решил ничего не брать, кроме «дипломата» с самой ценной, самой секретной документацией финансовых операций возглавляемой им компании.

На аэродроме Линате он купил билет на ближайший рейс за границу и стал ждать, нервно прохаживаясь по залу аэропорта, объявления о начале посадки. Зашел в туалет, причесался перед зеркалом, вернулся в зал, остановился у табло и стал изучать расписание. Того, что за ним следили двое — молодой парень в черном свитере и мужчина в белом плаще, он не замечал.

Когда он отошел от табло, мужчина в плаще приблизился к нему и тихо произнес:

— Финансовая гвардия^[3].

— В чем дело? — забеспокоился Салимбени.

— Пройдемте со мной на минутку. Обычный контроль.

Несколько успокоившись, Салимбени пошел за ним по залу. Однако мужчина в белом плаще вел его не к таможенной стойке, а к выходу из адания аэропорта.

— Эй, постойте! Куда мы идем? — крикнул Салимбени.

И в ту же минуту почувствовал, как кто-то толкает его в спину и услышал свистящий шепот. Толкавший его парень говорил на сицилийском диалекте, который не спутаешь ни с каким другим. Салимбени мгновенно все понял и сразу обмяк.

— Ни звука, падло! Иди в машину, не то выпущу все кишки!

Салимбени посадили в машине на заднее сиденье между мужчиной в плаще и парнем в свитере. Когда за окном автомобиля замелькали деревья, Салимбени понял, что везут его в усадьбу Бренно.

Допрос устроили по всем правилам. Салимбени сидел на стуле посреди большой комнаты, за спиной у него стояли два охранника. Марко молча наблюдал из уголка. А перед допрашиваемым расхаживал взад-вперед сам хозяин и с издевательской ухмылкой задавал вопросы. Но вдруг не выдерживал и с притворно ласкового тона срывался на крик и ругательства. При каждом таком взрыве черный мастино начинал рычать: он, не мигая, с ненавистью глядел в лицо Салимбени и был готов, как и его хозяин, разорвать предателя на куски.

Салимбени то и дело вытирал платком со лба ледяную испарину, глаза испуганно бегали, его всего трясло мелкой дрожью.

— Так, так, — говорил Бренно, размахивая извлеченной при обыске из кармана у Салимбени толстой пачкой денег и авиабилетом. — Куда же это ты, сукин сын, скажи на милость, собрался? Разве забыл, что послезавтра мы должны встретиться, чтобы подписать документ о назначении Марко? Почему же это ты задумал слинять? Откуда это у тебя столько денег, Иуда? Кому ты меня продал? Говори, сука, кому? Рибейре или Тано, или обоим вместе?

— У меня одно срочное дельце за границей, я хотел быстро слетать и сразу возвратиться… — лепетал Салимбени, но Бренно, не слушая его, продолжал:

— А сейчас поглядим, что у тебя здесь, — и взял в руки «дипломат».

— Тут финансовые документы компании, — сказал Салимбени.

— Вот и прекрасно, узнаем все твои жульничества, все твои махинации. Ты, как черепаха, носишь на себе и свой домик, и свою лавочку… Ты всегда, гад ползучий, старался меня обмануть, никогда я тебе не верил и был прав. Но теперь ты мне за все заплатишь, шкуру с тебя живьем спущу… Ну, выкладывай все, как на духу. Утаишь, мразь, хоть вот столечко, пришибу на месте!

Голос плохо слушался Салимбени. Обливаясь холодным потом, запинаясь и задыхаясь от страха и волнения, он начал рассказывать, что операция с переводом денег в Африку сорвалась, ему, как он ни старался, не удалось убедить банк Литвака не отказываться от африканского проекта. Теперь эти деньги банк предоставил Рибейре, который собирается перечислить их в Прагу.

Услышав такое, Бренно впал в неистовство. Топал ногами, орал, отвесил Салимбени пару оплеух. Тот весь сжался и безропотно сносил ругань и побои.

— Как могли отказаться от дел с Африкой? Все было на мази! Почему банк дал деньги Рибейре? Это ты меня продал, сука. Это ты, змея, хотел меня погубить! Но мы тебя породили, мы тебя и прикончим!

— Рибейра обещал банку вдвойне большие проценты, чем обещали мы… С ним им выгоднее иметь дело… — пробормотал Салимбени.

— Какую общую сумму переводит Рибейра?

— Тысячу миллиардов лир.

— Громче! Говори громче!

— Тысячу миллиардов… Из них десять золотом…

— Кому?

— Клянусь, не знаю, — отвечал Салимбени. И торопливо добавил:

— Но я знаю другое: если это золото не будет доставлено в Прагу вовремя, вся сделка у Рибейры полетит к черту! Слушайте: завтра рано утром груз отбывает из банка Литвака. Золото погрузят в специальный фургон, из города конвой направится по Северному шоссе…

Золото в бронированный фургончик начали грузить в банке Литвака точно в назначенное время. В сопровождении трех машин с охраной — две вперед, одна сзади — фургон с золотом взял курс на север.

Ликата наблюдал за отъездом конвоя из машины, припаркованной наискосок от банка. За рулем сидел Браччо.

— Поехали, — сказал он своему молодому напарнику. — Пристроимся им в хвост, но не держись слишком близко — директор банка отправил золото в строгой тайне, ни он, ни Салимбени не должны знать, что мы в курсе дела.

Ликата и Браччо следовали за конвоем на порядочном расстоянии, но не теряя его из виду. В нескольких десятках километров от Милана шоссе уходило в длинный туннель. В этот ранний час машин на дороге почти не было.

— В туннеле они нас заметят, — сказал Ликата. — Давай поедем верхом, поднажмем и встретим их на выезде из туннеля.

Так они и сделали. Браччо дал полный газ, и машина помчалась в объезд по верхней дороге.

Подъехав к выходу из туннеля, они увидели в глубине его яркие вспышки, услышали треск автоматных очередей.

— Эге, да там серьезная заварушка! — воскликнул Ликата. — Жми вовсю!

И они помчались по длинному туннелю навстречу конвою.

Засада у въезда в туннель, в которую угодил конвой, была устроена по всем правилам. Нападением руководил Сантино — все было как следует продумано и подготовлено.

Люди Бренно (в его усадьбе работали сицилийцы-мафиози, которых он и использовал в случае надобности) расположились на дороге при въезде в туннель и сверху над дорогой. У всех были автоматы, а Сантино вооружился настоящей пушкой — коротким бронебойным ружьем с широким стволом вроде «базуки», а, может, и «стингера». Когда шедшие впереди машины охраны вот-вот должны были въехать в туннель, Сантино подал знак и один из его людей нажал на кнопку взрывного устройства. Грянул оглушительный взрыв, и головную машину объяло пламя. Так две машины с охраной были сразу отсечены от фургона. А на замыкающую машину конвоя и сам фургончик обрушился шквал автоматного огня. Охрана отстреливалась тоже из автоматов, но неожиданность нападения и сила взрыва сделали свое дело: машины были изрешечены пулями, охранники банка убиты. Однако фургончик смело пытался прорваться, сидевший рядом с водителем стрелок строчил по нападавшим из автомата как сумасшедший: Но когда в бой вступила «пушка» Сантино, все было кончено: мощный снаряд разнес броню и пуленепробиваемое стекло кабины, водитель и стрелок были убиты. Сантино знаком велел одному из своих людей сесть за руль, а сам занял место рядом с ним в фургоне.

— Вперед! — скомандовал Сантино, и фургончик с золотом помчался сквозь туннель.

Но как раз в тот момент, когда Сантино выбрасывал из кабины фургона убитых и садился в нее сам, к месту схватки приблизилась машина с Ликатой и Браччо.

Ликата вгляделся в лицо бандита и почти сразу узнал его: это был человек, изображенный на фотороботе, рецидивист и мафиозо, находящийся в розыске Сантино Рокки, похититель маленькой Франчески. Стрелять Ликата не стал: этого надо было брать живым.

— За фургоном! — приказал он Браччо. Фургон выскочил из туннеля и понесся по автостраде, преследуемый машиной спецподразделения. Браччо был виртуозный водитель и проходил специальную подготовку. Но и за рулем фургона, видимо, сидел опытный шофер. Началась гонка, как в лучших американских полицейских фильмах.

— Прижимай его к обочине! — крикнул Ликата. — Стукни в борт!

Но фургончик был хоть и небольшой, но тяжелый, удары держал хорошо. Видя, что от преследователей не уйти, Сантино сменил свою бронебойную пушку на автомат и, высунувшись из кабины, начал поливать огнем догонявшую машину. Борт у автомобиля был продырявлен очередями, но Ликата и Браччо пули не задели.

— Немного отстань и не петляй. Постарайся ехать за ним по прямой хоть пару секунд! — скомандовал Ликата.

Он тщательно прицелился из пистолета и выпустил всю обойму по колесам. Фургончик замедлил бег, вильнул и тяжело повалился на бок. С пистолетом в руке Ликата подбежал к фургону. В этот момент из туннеля показались две машины с бандитами. Выскочив на дорогу, они открыли ураганный огонь из автоматов. Ликата и Браччо отстреливались, укрывшись за своим стоящим у обочины автомобилем. У Браччо был автомат, у Ликаты — лишь пистолет. Из кабины перевернувшегося фургона вылез Сантино, перебрался в машину сообщников, что-то им крикнул, и бандиты умчались.

Давиде подошел к фургону. В кабине лежал бандит, который вел машину. Он был тяжело ранен.

— Доложи по радиотелефону Амидеи, — сказал он Браччо. — Нужно, чтоб он срочно принял меры, и никто не пронюхал, что именно здесь произошло. Золото должно быть доставлено по назначению! А потом вызови «скорую», — добавил Ликата, указывая на раненого.

Одним негодяем меньше

На экране стоящего в углу столовой в доме Бренно телевизора, работавшего с выключенным звуком, появилась картинка, привлекшая внимание хозяина: полицейские на дороге суетились вокруг тела убитого, на боку лежал перевернувшийся белый фургончик… Бренно скорее включил звук. Передавали последние известия. Диктор говорил о загадочном происшествии на дороге, отходящей от автострады неподалеку от Милана. У туннеля около Монтекастелло, видимо, в результате перестрелки убит неизвестный. Рядом обнаружен перевернувшийся пустой автофургон, вокруг много стреляных гильз. По-видимому, произошла очередная «разборка» между враждующими бандами уголовников. Полиция ведет расследование…

У Бренно глаза полезли на лоб. Изрыгая проклятия и самые изощренные сицилийские ругательства, он поддал ногой столик с телевизором. Телевизор грохнулся на пол, послышался удар и звон стекла…

Бренно обернулся к Салимбени, схватил за отвороты пиджака. Лицо его перекосилось от ярости.

— Теперь твоя жизнь стоит меньше, чем его, — он указал на скалившего клыки черного пса.

— Я сделаю все, что хотите! Прикажите, и я сам, собственными руками убью Рибейру.

— Ты убьешь? — с невыразимым презрением спросил Бренно. — Да для этого надо быть мужчиной!

— Я еще буду вам полезен! Верьте мне! — шептал, белый как бумага, Салимбени.

— Отец, может, он и впрямь еще пригодится, — впервые подал голос молчавший до сих пор Марко. — Отпусти его. Пока документы у Рибейры, мы ничего не в состоянии сделать — мы в его руках. Рибейра доверяет Салимбени. Может, благодаря ему мы подберемся к Рибейре… Ты можешь узнать, где Рибейра хранит свои документы?

— Я разузнаю… Я…

— Все «я» да «я», шут гороховый! — заорал Бренно.

— Говори: ты знаешь, где у него сейф или тайник, в каком банке держит деньги, кто у него адвокат или нотариус? — наседал Марко.

— Погодите, погодите минутку! Да, у него, кажется, есть доверенный нотариус… — прошептал Салимбени.

— Живо говори адрес, фамилию! — приказал Бренно.

— Сейчас не знаю. Верьте мне! Я все разузнаю и вам скажу, — все также почти беззвучно проговорил Салимбени.

— Ну, ладно. Даю тебе шанс. А теперь пошли, подпишешь документ о назначении Марко — он станет твоей правой рукой и присмотрит за тобой, чтоб ты нам больше не гадил. А ты расшибись в лепешку, но узнай про этого нотариуса и кому предназначены деньги. Не то…

— Хорошо, хорошо, я все подпишу… все сделаю, как вы хотите, — трясущимися губами прошептал финансист.

Схватив Салимбени за руку, Бренно рывком поднял его со стула и потащил за собой в свой кабинет. Не глядя, Салимбени подписал лежащую перед ним на столе бумагу. Ноги у него дрожали, взгляд блуждал.

Но подписав, он искоса бросил взгляд на Бренно и рискнул спросить:

— Ну, а если все обойдется, все будет хорошо… как насчет моей доли?

— Вы только посмотрите на него! — отозвался Бренно с усмешкой. — Стоит одной ногой в могиле, а все думает о деньгах! Получишь, получишь свое сполна! Не беспокойся! А теперь иди да побыстрее возвращайся. Смотри, не задерживайся!

Самолет приземлился на аэродроме Мальпенса. Рибейру встречал его шофер с машиной. Поздоровавшись с шофером — своим преданным «старшим», Лоренцо молча сел в автомобиль.

Когда выехали на шоссе, Рибейра сказал:

— Мне не хочется ехать домой.

«Старший» спросил:

— А куда?

— Поезжай в центр, там посмотрим.

Некоторое время ехали молча. Потом «старший» начал осторожно докладывать:

— Арестовали Джакомо Карту… Он ранен…

— Знаю, читал в газетах, — прервал его Лоренцо. Потом добавил: — Меня несколько дней не будет дома. Прикажи, чтобы мой кабинет охраняли трое и сам находись там. Ждите моего звонка — я скажу, что делать дальше.

«Старший» кивнул.

Неподалеку от Галереи и Соборной площади Лоренцо отпустил машину и пошел пешком по нарядным улицам в сердце Милана. Было воскресенье, в воздухе стоял колокольный звон, улицы были полны гуляющих. Лоренцо редко приходилось вот так без дела бродить по городу. Он шел, думая о своем, то и дело останавливаясь у витрин роскошных магазинов, глядя невидящим взглядом на выставленные товары.

Когда Мартина вернулась домой с утренней прогулки, она бросилась к соскучившемуся по ней щенку. Он перестал скулить и радостно приветствовал хозяйку. Тут она заметила, что Альберто возится с большой резиновой костью — игрушкой для собак. Войдя из передней в комнату, она, наконец, увидела Лоренцо — у него был ключ от ее квартиры.

— Ну как, ему понравилась кость? — спросил Лоренцо.

— Да. Альберто просил поблагодарить тебя за подарок. Что ты тут делаешь? Давно ждешь?

— Мне не хотелось с аэродрома возвращаться домой…

— Поживешь у меня. Хочешь? — спросила Мартина, целуя его.

Вместо ответа Лоренцо крепко обнял девушку и зарылся лицом в ее густые волосы.

Целый день они провели вместе, не выходя из дома. В объятиях Мартины Лоренцо находил забвение от мучивших его тревог и дурных предчувствий, а девушка отдавалась ему со всей страстью первой настоящей любви. Она успела глубоко полюбить этого чуть таинственного, по-видимому, несчастливого, несмотря на богатство, человека.

Поздно ночью, после бесконечных ласк они, наконец, обессиленные уснули. Но вскоре Мартину разбудили стоны Лоренцо. Он беспокойно метался во сне, что-то бормотал. Перед его глазами в ночном кошмаре снова и снова проходили страшные сцены убийства матери, братьев, они видел их залитую кровью одежду, слышал их крики, выстрелы и топот коней…

Мартина с ужасом и жалостью смотрела на Лоренцо, потом растолкала его, и они вновь заснули.

Наутро Мартина долго не хотела отпускать Лоренцо, но он освободился от ее объятий и поднялся с постели.

За завтраком он сказал, что забыл вчера отдать привезенный ей подарок, и протянул футляр. В футляре лежало бриллиантовое колье.

— Это ошейник для моей собаки? — спросила Мартина. — Я не могу принять такую дорогую вещь…

Она, смеясь, примерила ожерелье Альберто, потом подошла к зеркалу и надела на шею.

— Тебе оно идет больше. Ты в нем еще красивее, — сказал Лоренцо.

Мартина поцеловала его и попыталась вновь увлечь к постели.

Но, осторожно высвободившись, Рибейра проговорил:

— Нет, нет, мне некогда. Я должен идти. До завтра, дорогая!

А накануне вечером, когда Лоренцо был у Мартины, отпущенный на свободу Салимбени прямо от Бренно отправился в палаццо Рибейры. Вместе с ним поехал Марко. Салимбени остановил машину у подъезда и вышел один. Марко остался ждать в автомобиле. На звонок открыл швейцар, который хорошо знал Салимбени в лицо.

— Хозяина нет дома, — сказал он.

— Мне нужно войти, срочно взять одну бумагу.

— Без разрешения никак не могу…

— Пусти, дурак, — прикрикнул на него Салимбени и, оттолкнув швейцара, кинулся вверх по лестнице на второй этаж, где находился кабинет Рибейры.

В доме никого, кроме швейцара внизу, не было: охрану, о которой говорил Лоренцо, видно, еще не успели выставить.

В кабинете Салимбени бросился к компьютеру, включил его. Заглядывая в адресную книжку, лежавшую рядом на столе, начал лихорадочно нажимать одну за другой клавиши, поминутно озираясь, боясь, что кто-нибудь войдет. Наконец на дисплее побежали строчки: «Нотариальная контора Париде Сорренти. Город Лекко, улица Роз, 17».

— Нашел, нашел, — не веря самому себе, радостно прошептал Салимбени.

Записав на бумажку адрес и фамилию нотариуса, выбежал из кабинета, спустился по лестнице и сел в машину.

— Скорее поехали, — сказал он Марко. — Я нашел!

— Поехали, а то отец, наверно, уже заждался, — отозвался Марко.

— Молодец, — похвалил Бренно, когда торжествующий Салимбени протянул ему записку. — По правде сказать, я не очень-то на тебя надеялся…

Ну что ж, иди… А о нотариусе мы позаботимся.

И передал записку Марко, который вышел, подав знак одному из телохранителей следовать за ним.

Уже у двери Салимбени вспомнил о «дипломате».

— Мой кейс, пожалуйста, — попросил он.

— Конечно, конечно. Ты что, думал я его украду? — ухмыльнулся Бренно и скомандовал: — Отдайте ему все — до последнего!

Когда Салимбени со вздохом облегчения вышел на большой двор перед домом, его сразу схватили охранники и потащили в хлев. Салимбени даже не пытался вырваться.

Увидев, что один из телохранителей Бренно по имени Стинко поднял пистолет, Салимбени смог прохрипеть только:

— Нет, нет!

Раздался выстрел, и бывший сенатор и финансист упал лицом вниз на покрытый грязной соломой пол хлева.

Наблюдавший эту сцену Бренно сплюнул и брезгливо приказал:

— Уберите его! Чтоб я не видел эту падаль!

В банке в Вене Феде сидела за своим столом и работала, когда с виллы приехал Тано и подоше к ней.

— Знаешь, — проговорил он, — если бы меня когда-то спросили, чего я больше всего хочу в жизни, я ответил бы: вот такой банк! — И он обвел рукой кабинет. — А теперь все это не производит на меня никакого впечатления. Ты мне веришь?

— Нет, — однозначно ответила Феде, не поднимая головы от бумаг.

— Браво! — воскликнул Тано. — Ты — пример образцового полицейского, который не должен фамильярничать с очередным задержанным… Ну, ладно. Теперь можешь сообщить начальству, что нее в порядке и груз отбыл к месту назначения. Скоро прибудет в Прагу.

Выйдя от Мартины, Лоренцо решил заехать домой. Войдя в кабинет, он сразу заметил на столе беспорядок — кто-то рылся в его бумагах. И Лоренцо поспешил проведать своего нотариуса, у которого хранились наиболее важные документы. Нотариуса он себе выбрал нарочно не в Милане, а в городе Лекко в нескольких десятках километров к северу.

В машине было включено радио. После концерта легкой музыки начали передавать выпуск последних известий. Говорила местная радиостанция. Главной новостью этого часа было сообщение об убийстве в Лекко одного из самых известных и уважаемых людей в городе — адвоката Париде Сорренти. Причины преступления неизвестны. Полиция ведет расследование…

— Разворачивай машину, — сказал Рибейра водителю, — мы возвращаемся в Милан.

Когда они въехали в город, Рибейра велел остановиться у первой попавшейся по дороге гостиницы и отпустил машину.

Сняв скромный номер в маленькой гостинице, Лоренцо, не раздеваясь, лег на кровать и стал размышлять, что следует предпринять. Домой, во всяком случае, возвращаться не следовало.

Бренно без пиджака, в подтяжках, сидел на своем любимом месте в столовой. У ног его спал черный мастино. В дверь постучали, и в комнату заглянул Стинко.

— Чего тебе? — ворчливо спросил Бренно. — Опять какое-нибудь неприятное известие?

— Да нет, — ответил Стинко. — Хотим доложить, что нотариуса ликвидировали. Вот бумаги, которые мы у него нашли.

— Давай сюда! — привскочил Бренно. Бренно стал просматривать документы, подошедший Марко читал их у него из-за плеча.

— Теперь у Рибейры ни хрена нет в руках против нас! — воскликнул с торжеством в голосе Бренно. — И он, и Тано — оба остались с носом!

Военный совет

События нагнетались в таком темпе, что ситуация грозила выйти из-под контроля. Покушение на судью Конти, нападение на фургон с золотом, убийство Салимбени… Генерал Амидеи решил созвать совещание, чтобы выработать план дальнейших действий. Приглашены были Генеральный прокурор, судья Сильвия Конти, Давиде Ликата и Браччо.

Когда они вошли в кабинет, то застали генерала за странным занятием. Он сосредоточенно раскладывал перед собой на столе пасьянс и, кладя каждую карту, что-то неслышно бормотал себе под нос.

— Что мы знали, когда начинали это расследование? — заговорил генерал. — Ровным счетом ничего! Новый король мафии нам был неизвестен, кто его валеты — мы тоже не знали. Они для нас, как эти карты, — Амидеи показал на карты, лежавшие вверх рубашками. — А что у нас было на руках? Убийство Беллини — фотографа, который хотел застрелить Ликату и который, по-видимому, округлял свои доходы тем, что продавал какие-то компрометирующие фотографии. Потом он же убил Каневари. Затем у нас был Салимбени, — продолжал генерал. — Этот

финансист занимался крупными сделками с африканскими странами, вероятно, отмывая грязные деньги. Имелся также туз той же масти, что и Салимбени швейцарский банкир Стефан Литвак. Прошлое этого человека известно — оно далеко не безупречно. Может, Салимбени его шантажировал, может, сыграл на его желании морально себя реабилитировать, но так или иначе уговорил дать большой заем, чтобы провернуть выгодное дельце в Африке. Тот ему обещал одолжить огромную сумму. Тут появились мы. Первым делом мы поняли, что ошибались насчет Беллини: тот, оказывается, работал на кого-то другого, а вовсе не на Салимбени и не на нечистого на руку банкира Литвака. Но и сам Салимбени вдруг изменил свою позицию на сто восемьдесят градусов и оказался на другой стороне. Ясно, что за всем этим стоит кто-то еще. Полученный кредит в тысячу миллиардов лир Салимбени направляет уже не в Африку, а в Прагу — на какой-то таинственный анонимный счет под названием «Запад». Выходит, Литвака обманули — либо Салимбени, либо директор миланского филиала его банка, или же они оба вместе, и Литвак соглашается перевести деньги не в Африку, а в Прагу. Значит, помимо главаря мафии — того нового короля, которого мы ищем — назовем его «королем бубен» — имеется еще какой-то другой, тоже неизвестный нам король — назовем его «королем пик». Этот другой король, пиковый — кто-то, обладающий огромной финансовой мощью, широкими международными связями и вообще большими возможностями. Кроме того, это, безусловно, смелый человек, не боящийся рискованных финансовых операций. Он притягивает к себе других, как гигантский магнит.

— И это он требовал у Беллини какие-то фото, а когда тот их ему не отдал, убил его? — спросил Ликата.

— Наверно, так, — ответил Амидеи. И продолжал: — Этот «король пик» задумал какой-то широкий маневр, но очень сильно рискует, так как «король бубен» начинает понимать, что происходит…

— Это тот человек, что жил в Праге в отеле «Амбассадор»? — задала вопрос Сильвия.

— Думаю, что да. Все следы ведут в Прагу, там все сходится, — ответил Амидеи. — В Праге живет этот загадочный господин Ячек или Яцек, телефон которого мы нашли и у Беллини, и у Карты. Из Праги возвратился профессор Каневари, которого убил Беллини. В Прагу везут золото, в пражском банке открыли счет «Запад».

— И что же вы, генерал, намерены предпринять? — спросил Ликата.

— А вот что: отправиться немедля в Прагу, — ответил Амидеи. — Там центр событий. Тано с Феде поедут туда с задачей выяснить, что это за счет «Запад», кто за ним стоит. А Ликата тоже будет находиться в Праге и установит контакт с одним человеком, которого я хорошо знал много лет тому назад. Его зовут Милош. — Генерал показал фото полноватого немолодого мужчины. — Это старый коммунист, в молодости доблестный партизан, был награжден, и в тридцать лет возглавил секретные службы страны. Это сложный человек, интеллектуал, потом он вел себя странно… Видно, разочаровался в идеалах молодости, начал вести двойную игру, сотрудничал с нами. Сейчас он не у дел, у него запутанные отношения и с новой властью. Но он много знает о прежнем режиме и очень многие хотели бы его уничтожить… Я дам вам его адрес, телефон.

— А что ему можем предложить мы? — поинтересовался Ликата.

— Американский паспорт и кучу денег, — ответил Амидеи. — В Прагу направитесь также и вы, синьора Конти вместе с Браччо, — обратился генерал к Сильвии.

— Но действовать на иностранной территории довольно опасно, — возразила она.

— Не знаю, кто этот «король бубен», — продолжал Амидеи, — но он оказался в трудном положении, «король пик» грозит его задавить. Между ними разгорается схватка и в этой схватке многие могут погибнуть. Борьба между ними слишком опасна, она вовлечет всех и вся. Ставка тут велика, мы должны во что бы то ни стало помешать им схлестнуться вплотную. Борьба с международной организованной преступностью — общее дело, чехословаки заинтересованы в успехе нашего расследования не меньше нас. Генеральный прокурор, — обратился Амидеи к начальнику Сильвии, — прошу вас связаться с правоохранительными органами Чехословакии и попросить их о сотрудничестве с судьей Конти.

Амидеи поднялся из-за стола, показывая, что совещание закончено.

Все едут в Прагу

На вилле возле Вены Тано Каридди приготовился к отъезду. Долгим любящим взглядом молча следил он за движениями Марии, накрывающей на стол.

— Молодец! — наконец проговорил он, — после твоего приезда тут все стало так чисто, так прибрано.

— Ты что, снова уезжаешь? — спросила Мария.

— Да, ненадолго. Обещаю тебе скоро вернуться.

— Не хочу расставаться с тобой, мы всегда должны быть вместе, — со слезами в голосе проговорила сестра.

— Но ты же прекрасно без меня обходишься, весь день хозяйничаешь, наводишь порядок.

— Не оставляй меня, я боюсь! — продолжала упрашивать Мария.

— Успокойся, Мария. Тут тебе нечего бояться. Повторяю: я скоро вернусь.

И Тано, сделав над собой усилие, решительно вышел из комнаты. Внизу уже ждала машина. За рулем сидела, как всегда невозмутимая, Феде. По дороге они почти не разговаривали. Феде сосредоточенно вела машину, а Тано рассеянно глядел на пролетавшие за окном красивые пейзажи.

Сильвия и Браччо прилетели из Милана в Прагу самолетом. На аэродроме Рузин их любезно встретили чехословацкие коллеги, кто-то из них говорил по-итальянски. Их сразу повезли в гостиницу.

Тано и Феде подъехали к специально снятому для них особняку. Дом был обставлен тяжелой старомодной роскошью. На высоких лепных потолках сияли огромные люстры, стены были облицованы дорогим деревом.

У одетой по последней моде в немыслимое мини Феде был вид знатной путешественницы. Она распорядилась, чтобы внесли чемоданы, расставила по-своему цветы.

Прилетевший самолетом Браччо был уже там и заканчивал установку аппаратуры — из соседней комнаты большая гостиная прослушивалась по двум микрофонам и просматривалась на экране монитора. О том, что все готово, он доложил пришедшей следом Сильвии, добавив, что все осмотрел и чужих «жучков» не обнаружил.

Вновь главная роль в спектакле отводилась Тано. Все зависело от него. План был обдуман заранее во всех деталях.

Тано снял трубку и позвонил в банк, куда должны были быть перечислены деньги. На безукоризненном английском он авторитетно представился: «Гаэтано Каридди, владелец частного Нанка в Вене» и попросил соединить его с директором. Когда тот подошел, Тано сказал только, что он приехал из Вены специально для того, чтобы с ним срочно встретиться по важному делу, относящемуся к счету «Запад». Назвал адрес, где он остановился, и просил приехать к нему незамедлительно. И не слушая вопросов и возражений, повесил трубку.

— Ну что ж, — сказал Тано, обращаясь к Феде, — теперь остается только ждать.

Приедут или нет? К приезду гостей все было готово. Нервы у всех были напряжены. В гостиной находились лишь Тано с Феде, остальные — в комнате рядом, прильнув к экрану. Тано сохранял внешнее спокойствие, нервное напряжение выдавало лишь то, что он то и дело подходил к столу и наливал себе минеральной воды. Потом он принялся складывать из бумаги какую-то фигуру.

— Что это? — спросила Феде.

— Это называется оригами — я когда-то им занимался. А сложил я лебедя.

В комнату с аппаратурой постучали и, когда Браччо открыл дверь, вошел молодой мужчина, представившийся Пишником — работником пражской прокуратуры. Лицо у него было открытое, симпатичное, взгляд прямой и твердый. Он рассказал, что два года учился в Болонье и очень любит итальянский язык. По-итальянски он говорил довольно бегло.

— Ваше расследование нас весьма интересует, — сказал чех, обращаясь к Сильвии, — но боюсь, оно грозит занять очень много времени. Существует множество правил и установлений, которые придется соблюдать, а это долгое дело.

— Как раз времени-то у нас и нет, — ответила Сильвия. — Ситуация требует быстрых и решительных действий.

В гостиную заглянул наблюдавший за улицей Браччо.

— Приехали. Сейчас войдут. Их четверо.

— Постарайся не пускать всех зараз, — сказал Тано подошедшей к двери Феде. А сам встал в центре комнаты, приняв важный, недоступный вид.

Браччо прошел в соседнюю комнату и приготовился наблюдать.

— Это вы установили здесь всю эту аппаратуру? — спросил его Пишник. — Боюсь, придется подать на вас иск за ущерб, причиненный зданию… — И после паузы добавил: — А также и за более серьезные вещи… Я правильно выразился по-итальянски, судья Конти?

— Да, правильно, коллега Пишник, — ответила Сильвия.

Между тем в гостиную постучали, и Феде приоткрыла дверь. Грубо оттолкнув девушку, в комнату ввалились все четверо — плотные, плечистые мужчины.

— Нам надо с вами поговорить. Уберите эту женщину, — сказал немолодой мужчина в темных очках, по-видимому, самый главный из них.

— Прежде всего, господа, — резко проговорил Тано, — надо вести себя воспитанно. Первое — не забывать о вежливости. Второе — моя секретарша останется здесь. И третье — ваши спутники должны уйти. Я не привык у себя дома разговаривать с незнакомыми людьми.

— Моя фамилия Кертеш, — представился мужчина в темных очках и властным жестом велел своим людям убраться. — Директор банка сообщил мне о вашем звонке, — начал Кертеш, — и мы…

— Проходите, не стойте в темноте, — перебил его Тано. — Присаживайтесь, господин Кертеш.

— Какой к черту это Кертеш! — воскликнул Пишник, наблюдавший вместе с Сильвией и Браччо за происходящим в соседней комнате на мониторе. — Это же Отто Варфель, я прекрасно узнаю его. Этот человек занимал очень важный пост в руководстве компартии. Опасный, насквозь коррумпированный тип. Он всего лишь год, как вышел из тюрьмы…

— Что означает ваш приезд и ваша инициатива встретиться с нами? — проговорил Кертеш (он же Варфель). Кто вам позволил приезжать сюда? Ваше дело было лишь перечислить на наш счет деньги — и больше ничего! Также считает и директор банка. Ведь была договоренность — никаких встреч, никаких вопросов, никаких других шагов.

— Вы весьма заблуждаетесь, когда разговариваете со мной как с исполнителем чьих-то распоряжений, как с курьером. Я всегда выступаю в делах от собственного имени. Всей этой операцией руковожу я. И не могу действовать вслепую, всегда должен убедиться во всем собственными глазами. Иначе это все равно, что ложиться в постель и заниматься в темноте любовью с женщиной, которая держит нож под одеялом…

— Ну что вы, никто не собирается вас зарезать, господин Каридди. Ни я, ни мои друзья, — поспешил с улыбкой заверить Кертеш, — хотя бы по той простой причине, что вы нужны нам. И прекрасно это понимаете, иначе не приехали бы сюда. Ну, давайте, выкладывайте, сколько вы хотите? Каковы ваши требования?

— Так, значит, вы опять не поняли, — ответил Тано. — Вы вновь ошибаетесь. Деньги меня не интересуют. Меня интересует другое — стоять у руля всего этого дела. Ведь речь идет, насколько я понимаю, о наркотиках, не так ли?

— А если и так? — помолчав, ответил Кертеш.

— Я прекрасно знаю, что ваша страна до отказа набита наркотиками, — продолжал Тано. — Тонны наркотиков, завал товара, а рынок слишком мал, страна ведь маленькая. Куда вы думаете сбывать эту прорву, вы же задыхаетесь от товара…

— Спрос рождает предложение и наоборот, предложение рождает спрос, — отозвался Кертеш. — Мы ведь можем сбывать наркотики ближним соседям — в Польшу, Венгрию, Румынию и, конечно, также и в Россию.

— Но это слишком большая территория. Вам одним не справиться. Тут нужно действовать масштабно и без колебаний. И каким же образом вы думаете осуществлять поставки? У вас имеются каналы, пути сбыта?

— Сохранились старые связи и каналы, — ответил Кертеш. — Те, что раньше служили для другой торговли, сбыта другого товара…

— Какого? — спросил Тано.

— Что вы, сами не понимаете?..

— Мне хочется услышать из ваших уст.

— Оружия, — сказал Кертеш.

— Теперь вы понимаете, почему я спросил о прежнем товаре и о каналах, — проговорил Тано. — Передайте мои поздравления тому, кто додумался использовать проторенную дорожку для сбыта нового товара! Это гениальная идея! Особенно в нынешний момент, когда в бывших социалистических странах развивается первобытный, варварский, дикий капитализм! Удовлетворить немедленно их спрос, дать им то, чего им не хватает. Кто этот умный человек? Я очень хотел бы лично познакомиться, встретиться с ним. Передайте ему об этом моем желании. Я был бы готов предоставить в его распоряжение свой банк, свой опыт, компетентность, свою хитрость — словом, всего себя без остатка. И как только вы могли принять меня за какого-то простого связного?

— Не думаю, что… — промямлил Кертеш.

— А меня совершенно не интересует, что вы там думаете, — резко прервал его Тано. — Ваши деньги у меня в банке, золото тоже. Вы у меня в кармане. Сейчас диктую условия я. Жду ответа до завтрашнего вечера.

Когда Сильвия и Пишник увидели, что гость уходит, они только переглянулись — свою роль Тано сыграл блистательно. Дело было сделано — опять оставалось только ждать.

Ликата тоже не сидел без дела. Он условился по телефону о встрече со старым приятелем генерала — Милошем. Давиде пришел в сад на Градчанах за несколько минут до условленного часа. Но вот знаменитые старые часы с молотом начали отбивать методичные удары, и Ликата увидел сидевшего на скамейке полноватого, уже очень немолодого человека с газетой в руках. Ликата издали прочел название газеты — та самая, что условлено.

Ликата подошел к скамейке.

— Это вы тот человек, которого прислал мой итальянский друг? — спросил старик.

— Ага, — кивнул Ликата.

— Вы знаете, на этом месте, где мы сейчас встречаемся, стояла огромная статуя Сталина… На нее были вынуждены любоваться все гуляющие. Вот как меняются времена… Вы видели мой город? Не правда ли, он прекрасен? Ну, послушаем, чего от меня хочет мой старый приятель Амидеи.

Ликата сразу перешел к сути дела.

— В вашей стране, — сказал он, — один чех со своими друзьями из других бывших социалистических стран организует колоссальную операцию по сбыту наркотиков, создает целую структуру наркобизнеса, используя старые каналы, по которым шла торговля оружием, прежние пути его сбыта в соседние страны.

— И кто же это? — спросил Милош.

— Его зовут Отто Варфель.

— А, знаю.

— Вы сможете быть нам полезны?

— Думаю, что да. Постараюсь, — ответил Милош.

— Что вы можете о нем сказать?

— Раньше он работал в отделе, который занимался связью, координацией со спецслужбами других соцстран, а также ведал разными секретными складами и базами.

— И где же они расположены?

— Их было много по всей стране. Но ныне все они разрушены, не сохранились. Уцелела лишь одна такая база, но она самая подходящая для такого рода дел. Расположена в уединенном месте, но недалеко от железной дороги и автострады, совершенно изолирована. К ней проложена узкоколейка. Это самое надежное местечко. Наверно, они используют именно эту базу, — закончил Милош.

Варфеля по телефону неожиданно вызвал Рибейра.

— Где вы? — спросил Варфель, — я звонил вам в Милан, но не смог дозвониться.

— Я в Милане, но не у себя, — отвечал Лоренцо. — У меня неприятности, я не чувствую себя дома в безопасности. Мои враги завладели моими бумагами.

— У нас тоже не все в порядке. В Праге объявился Каридди, хочет получить свой жирный кусок пирога. Шеф обеспокоен и хотел бы с вами повидаться. Собрать всех нас и обсудить положение.

— Передайте ему, что я приеду, — сказал Рибейра.

Проклятое место

На следующий день Ликата с Милошем отправились на ту «базу», о которой говорили накануне. Она находилась довольно далеко от столицы, почти у самой границы. Склад спецслужб помещался на территории бывшего концлагеря. Во время войны этот лагерь просуществовал дольше других: Красная Армия освободила этот район лишь весной 1945 года. В лагере нашли только трупы: все заключенные там евреи умерли от голода или были уничтожены. Потом это место долго служило секретной базой советских войск, а затем ее стали использовать чехи.

— И как же вы ее использовали? — спросил Ликата, идя рядом с Милошем по утрамбованной дорожке меж заброшенных складов и бараков, мимо неработающего завода — закопченного здания красного кирпича с высокой трубой.

— Когда русские убрали отсюда свою совершенно секретную базу — что там было, мы до сих пор не знаем, чехословацкие спецслужбы вновь устроили здесь лагерь для арестованных противников нового режима — фашистских недобитков, всяких прислужников гитлеровских оккупантов, а также для неуспевших бежать на Запад помещиков и буржуев, — продолжал свой рассказ Милош. — Но постепенно состав заключенных стал меняться: среди них начали появляться и бывшие товарищи — ответственные коммунисты, известные люди — бывшие подпольщики, партизаны… потом и простые рабочие, студенты, учителя и прочие интеллигенты, — словом, все, кого объявляли «врагами народа». Отсюда мы охраняли победивший социализм… И вот однажды в списке заключенных этого лагеря я натолкнулся на хорошо знакомое мне имя — Елена Розенталъ… То, что здесь держали старых врагов, было справедливо, но в новых врагов верилось с трудом. С этой женщиной я был в одном партизанском отряде, она была предана коммунистической идее, сражалась против фашистов. В ее виновность я не мог поверить…

— И что же ты делал? Именно после этого ты начал передавать нам информацию? — спросил Давиде.

— Нет, это началось немного позднее, Сначала я уволился из органов, перешел на другую работу. А когда репрессии приняли массовый характер, когда в лагерь — и в этот, и в другие — потоком шли эшелоны, когда таких, как Елена, среди узников стали сотни тысяч, тогда я не выдержал… пошел на контакт с западными спецслужбами.

— А что было тут в последние годы?

— В последние годы все это хозяйство использовалось как база для тайной торговли оружием. Его тут было складировано видимо-невидимо. Куда оно только не шло отсюда — по всему свету, даже в Южную Африку. Этим делом занимались самые грязные типы, вроде этого Отто Варфеля.

Разговаривая, они дошли до большого барака, стоявшего в центре территории бывшего лагеря. Милош приостановился и проговорил:

— Зайдем. Я узнал, что именно здесь наш друг Варфель приготовил колыбельку для своего новорожденного.

Давиде вошел и ахнул:

— Да это пищевая фабрика! Сложная система труб, перегоночные кубы, вместительные емкости для сырья и для готовой продукции… Электрические печи, оборудование для расфасовки… Мощная вентиляционная система… Перед ними былое целое химическое предприятие, прекрасно оснащенное для очистки и переработки морфина в один из самых опасных наркотиков — героин. Все было готово, чтобы немедля начать производственный процесс. Не видно было лишь сырья и персонала.

Милош пошел вглубь просторного помещения, разглядывая новенькое, только из ящика, оборудование. Оставшись один, Ликата стал разглядывать стены барака, испещренные полустершимися надписями. Закопченные, грязные стены и потолок барака, видимо, никогда не ремонтировавшиеся, составляли резкий контраст чистенькому, современному оборудованию, наверно, совсем недавно смонтированному. Взгляд Давиде случайно упал на какие-то странные письмена на стене.

— Что это? — спросил он у подошедшего Милоша.

— Это написано на иврите.

— А ты можешь перевести?

Милош стал разбирать надпись. Она гласила:

— «Мы, кто был здесь, все погибли».

— А подпись?

— «Стефан Литвак», — прочитал Милош.

Вернувшись в Прагу, Давиде тотчас доложил генералу о результатах поездки. При разговоре с Амидеи присутствовала Сильвия.

Амидеи стоял у приколотой к стене большой географической карты Чехословакии, на которую было уже нанесено местоположение «базы», и внимательно слушал Ликату.

— У них там все готово. Дело только за сырьем.

В эту минуту по внутренней связи Браччо сообщил:

— Внимание! К Тано идет посетитель!

Все бросились к монитору и надели наушники. Это был посланец Кертеша.

— Господин Кертеш желает вас видеть, — проговорил он, когда Феде проводила его к Тано.

— Зачем? — спросил Тано.

— К нему прибыл один его итальянский друг, это и ваш друг тоже. Едемте со мной.

— Я поеду вместе с тобой! — воскликнула Феде.

— Нет, девочка, лучше не надо. Я поеду один. И никто больше!

И Тано решительно направился к выходу вслед за посланцем к его машине.

Генерал молча лишь взглянул на Давиде, и тот вскочил и бросился к своей машине. Сильвия поехала с ним.

Они незаметно пристроились за машиной, увозившей Тано, на некотором расстоянии, ни на минуту не теряя ее из виду.

Они проехали через весь город, выехали в пригороды. Наконец машина с Тано остановилась у длинного бетонного забора, огораживавшего какой-то большой пустырь. Водитель посигналил, и железные ворота со скрипом отворились. За ними неожиданно открылся простор летного поля. Неподалеку от ворот стоял небольшой самолет.

Увидев самолет, Тано спокойно спросил у сопровождавшего его незнакомца:

— Куда же мы полетим? В другой мир?

Тот промолчал и только жестом пригласил следовать за ним к трапу.

Не в силах сдержать волнение, Сильвия крикнула:

— Их надо остановить! Если Тано сядет в самолет, только мы его и видели! Сделайте же что-нибудь!

Браччо сделал движение, чтобы выскочить из машины и броситься вслед за Тано.

— Спокойно! Всем оставаться в машине! — скомандовал Ликата. — Беру всю ответственность на себя. Не мешайте Тано довести его игру до конца. Никто лучше, чем он, этого не сделает. Предоставим действовать ему самому.

— Ты напрасно полагаешься на этого человека! — воскликнула Сильвия.

— Не беспокойся, он вернется. Пока Мария у нас, никуда он не денется.

Тем временем самолетик взлетел и поднялся высоко в небо.

— А теперь вернемся в Прагу, — сказал Давиде. — Я еще должен встретиться вечером с Милошем — мы с ним вчера не закончили наши дела.

«У Швейка»

На одной из улочек в центре города находится питейное заведение, настолько старинное, знаменитое и уютное, что язык не повернется назвать его пивной. Скажем лучше — пивной зал или пивной ресторан. В былые времена этот ресторан, кажется, назывался по имени владельца «У Калеха». Но теперь он известен под названием «У Швейка», и посетителей встречает находящийся рядом с входом и служащий вывеской портрет бравого солдата — героя книги Ярослава Гашека. И это не случайно, — пивная была не простая, она десятилетиями служила своего рода литературным клубом, и автор этой бессмертной книги выпил здесь немало пива.

Ликата и Милош сидели в переполненном зале за маленьким столиком и пили из высоких узких бокалов не пиво, а шампанское.

— Как ты себя чувствуешь после вчерашней поездки? — спросил Ликата.

— Ничего, отдохнул, — ответил Милош.

— За твое здоровье, — сказал Давиде и чокнулся с Милошем.

Ликата рассказал ему, что они закончили тут свои дела и собираются возвращаться в Милан. Но прежде, чем уехать, сказал Ликата, я должен тебе передать вот это — и подвинул к Милошу толстый конверт с деньгами. Милош заглянул в конверт, вытащил несколько ассигнаций, а остальное возвратил Ликате.

— Это слишком много, — сказал он, — я возьму только на возмещение расходов.

Ликата предложил Милошу ехать вместе с ними — в Милане он сможет получить паспорт и отправиться в Америку или в любую страну, куда пожелает.

Но Милош только покачал головой.

— Это для тебя Прага, — сказал он, — лишь красивый город, а этот зал с мягкими диванами, оркестриком и певицей — лишь приятный ресторан. Тебе все это ничего не говорит. А для меня Прага — город, где я родился и эта пивная — место, куда я прихожу каждый вечер. Гляди, — продолжал Милош, — когда-то вон там сиживал Гашек и пил кружку за кружкой. Сюда нередко приходили Франц Кафка, тут бывал Майринк — может, он здесь придумал своего Голема^[4], тут собирались молодые писатели и художники. Как я могу покинуть этот любимый приют пражан? Потом Милош сделался серьезным и добавил:

— А кроме того, в Праге есть один человек… мы живем не вместе, но его я ежедневно навещаю.

Я обещал этому человеку никогда его не оставлять, ни при каких обстоятельствах не покидать Прагу. Без этого города я не смогу жить. Кто здесь родился, тот тут и умрет… До свидания, итальянец! Если у тебя слишком много долларов, то лучше дай немножко им! — и Милош указал на оркестрантов.

И не оборачиваясь, быстро пошел к выходу.

Давиде еще недолго посидел в ресторане, слушая красивые грустные мелодии, лившиеся из-под струн небольшого оркестра, негромко игравшего на маленькой эстраде, и задумчиво допивая шампанское. Он размышлял обо всем, что увидел и узнал за эти дни в Чехословакии, и у него в ушах отчетливо звучали слова Каневари — то, что он говорил своим студентам через несколько дней после того, как возвратился из Праги и за несколько дней до того, как его убили в Милане: «Необходимо разыскать всех до одного, всем дать их имена. Память священна. Мертвые среди нас, и я боюсь не успеть разыскать этих мертвецов, не найти их палачей, которые еще среди нас!».

Наутро вся группа погрузилась в микроавтобус и отправилась обратно через Вену домой с чувством выполненного долга. Проехали мост через широкую Влтаву, и вскоре башни и колокольни Праги остались позади. По дороге Давиде начал рассказывать о вчерашнем разговоре с Милошем, о том, что Милош отказался от паспорта и денег, не хочет один уезжать из Праги, оставлять там близкого человека.

— Да у Милоша никого нет. Жена умерла много лет назад, а больше он не женился, — отозвался генерал.

— А как звали его жену? — спросил Давиде.

— Елена Розенталь. Ее расстреляли после событий 1953 года.

— Теперь понятно, кого каждый день навещает Милош, — пробормотал Ликата.

Карусель

В луна-парке на пустыре оглушительно гремела музыка: сверкая и переливаясь яркими огнями, вертелась карусель. Цветные отблески причудливо освещали заборы и обшарпанные стены бараков на противоположной стороне улочки. На ступеньке железной лесенки, которая вела к двери логова Сантино, сидел мужчина в темном пальто. Увидев приближающегося Сантино, он встал и грубо произнес:

— Целый час тебя тут дожидаюсь. Где тебя только носит!

Это был Марко.

— Чего тебе надо? — спросил Сантино без обычного почтения к сыну хозяина.

— Есть для тебя серьезная работка. С Лоренцо Рибейрой просто нет сладу. Надо его немедленно убрать.

— Не могу я, — неожиданно отказался киллер. — Я совсем расклеился. Наверно, заболел. Найди кого-нибудь другого.

Марко взял его за плечо.

— Да ты что? Не понимаешь, о чем я говорю?

— Убери лапы! — в бешенстве заорал Сантино. — И катись отсюда. Иди, ищи другого!

— Ты что, хочешь разделить судьбу Карты? — угрожающе спросил Марко.

— Убирайся, и чтоб больше я никогда тебя здесь не видел!

Сантино, нахмурившись, вошел в свою конуру и приблизился к кровати, на которой спала Франческа. Девочка во сне постанывала, кашляла, щеки у нее горели. Было видно, что у нее жар. Случилось то, чего Сантино больше всего боялся — что он будет делать с больным ребенком?

Франческа проснулась и расплакалась.

— Ну чего ревешь? — спросил он как можно ласковее. — Ты меня не узнала? Это я — Сантино, я ходил тебе за лекарством. На, прими. — И он протянул ребенку таблетку.

Франческа не переставала плакать и все попытки Сантино успокоить ее были напрасны. Решение пришло сразу.

В комнате, находящейся над фотоателье, Нина укладывала спать Николу и Серену. Вдруг раздался резкий звонок у входной двери. Позабыв об осторожности, Нина, не спрашивая, отворила дверь и тотчас очутилась в железных объятиях Сантино.

— Не бойся! — сказал киллер. — Поедем ко мне, девочка совсем заболела. Надо за ней поухаживать.

Нина, не думая ни о чем кроме болезни Франчески, послушно пошла за ним в машину. А приехав и увидев Франческу, бросилась к ней, плача и смеясь одновременно, начала осыпать ее поцелуями. Девочка узнала мать, заулыбалась и перестала хныкать.

Джакомо Карта быстро поправлялся после ранения, оказавшегося не слишком серьезным. В больнице ему даже разрешили поставить во дворе клетку с голубями, и он целыми днями возился со своими любимцами. Однажды после обеда, когда у клетки, как обычно, собралась кучка выздоравливающих, к ним подошел какой-то человек в белом халате, по виду санитар или фельдшер, и спросил, кто из них Джакомо Карта.

— Это я, — сказал «старший».

— Тебе просили передать привет, — проговорил «санитар» и дважды ударил Карту ножом в живот.

И прежде, чем больные успели опомниться, убийца исчез с больничного двора. Это был Корно — один из охранников Бренно.

Сообщение о нападении на Карту Сильвия получила по радиотелефону в машине, тотчас же вызвала Ликату, и они стремглав помчались и больницу.

Карта был еще жив, но спасти его не было никакой надежды.

Давиде склонился над каталкой, на которой его привезли из операционной, и проговорил:

— Карта, это я, Ликата. Если хочешь спасти душу, скажи, кто всем этим заправляет? Назови только имя.

— Не знаю, — прохрипел Карта.

— Где его найти?

— Не знаю, — продолжал упорствовать даже на смертном одре «старший».

— Ну скажи хотя бы, как разыскать Сантино?

— На Вильо Гранде, барак напротив луна-парка… — еле слышно выдохнул Карта.

Умирающего увезли, больше в больнице делать было нечего.

— Едем к Сантино! — сказала Сильвия и они помчались вновь с включенной сиреной в район Большого судоходного канала.

Пока Нина прибиралась в комнате и возилась с Франческой, киллер вышел покурить на улицу. Вдруг он увидел, что к бараку подъезжает машина и из нее выходят Ликата и судья Конти. Сантино притаился в темноте.

Сильвия взбежала по железной лесенке и прильнула к окну. Угол занавески-был отодвинут, и она увидела постель, а на ней маленькую девочку. Значит, Сантино не утопил ребенка? Ничего не понимая, она продолжала наблюдать за происходящим в комнате и вдруг увидела Нину. Не успев поделиться со стоявшим внизу Ликатой своим неожиданным открытием, Сильвия почувствовала, как сзади ее обхватили сильные руки и в шею уперся ствол пистолета.

— Не шевелись, судья, — прошипел Сантино, а ты, легавый, бросай пистолет!

Киллер незаметно, как кошка, проскользнул вверx вслед за Сильвией и теперь стоял у двери, прикрывшись ею, как щитом. Стрелять Давиде не мог.

— Эй, Сантино, — крикнул он, — тебе не уйти, у тебя на хвосте вся полиция Милана! Отпусти ее!

— Кому говорю, брось пистолет! — повторил Сантино.

Делать было нечего, риск был слишком велик. С Сантино шутки были плохи. Давиде швырнул пистолет на землю.

— Вот так, молодец, мент. Теперь стой, где стоишь, и не дергайся, — приказал Сантино.

Он направил пистолет на Давиде и, по-прежнему крепко держа Сильвию, ногой распахнул дверь. И крикнул внутрь комнаты:

— Нина, бери девочку и выходи ко мне. Живее!

Когда Нина с Франческой на руках показалась на пороге, Сантино оттолкнул Сильвию так сильно, что она упала на площадку лесенки, а сам быстро спустился вниз, подталкивая перед собой Нину с ребенком. Продолжая держать Ликату под прицелом, он открыл переднюю дверцу своей машины и, вырвав Франческу из рук громко плачущей Нины, плюхнулся с девочкой на сиденье. Нина отчаянно вцепилась в дверцу, не давая ее захлопнуть.

— Отдай ребенка, Сантино! — крикнул Ликата. — Иначе хуже будет!

Сантино включил зажигание и стал разворачивать машину. Ликата шарил в темноте по земле в поисках пистолета. Нина встала перед машиной, чтобы не дать увезти Франческу. Но Сантино не затормозил, женщину подбросило вверх, она упала на капот машины, а потом ее отбросило в сторону. Сантино дал полный газ, и машина скрылась в темноте.

Не прошло и четверти часа, как киллер уже устраивал ребенка в другом своем заранее припасенном логове.

Время шло, события сменяли одно другое с кинематографической быстротой, действие перемещалось из Милана новые города — в Вену, в Прагу, некоторых ключевых фигур — Эспинозы, Салимбени, Карты уже не было в живых, а у спецподразделения и прокуратуры вопросов не убавлялось. По-прежнему Давиде и Сильвия ломали себе голову над тем, кто же этот таинственный новый человек, который встал во главе мафии, почему убили Беллини, что такое важное открыл в Праге Каневари, из-за чего его убили по возвращении в Милан, куда поехал Лоренцо Рибейра, кто и куда увез Тано и, наконец, что за фотографии все ищут. А Сильвию мучила еще одна загадка, но совсем иного свойства: почему Давиде, с которым они могли бы быть счастливы, словно боится ее любви, не хочет придать их отношениям более прочный, постоянный характер. Ведь она не сомневалась в том, что он ее действительно любит и знала, что у него нет другой женщины…

Больше всего в данный момент генерала, Ликату и Сильвию, конечно, тревожила судьба Тано. Кто его похититель? Неужели у него нет возможности дать о себе знать? А, может, он просто ловко воспользовался случаем от них улизнуть?

В самолете было всего несколько пассажиров, по-видимому, чехов, никто из них не обращал на Тано ни малейшего внимания. Сопровождавший его молодой мужчина всю дорогу сидел не раскрывая рта. Самолет летел, как определил Тано, на юго-восток. Когда часа через два полета самолет пошел на снижение, внизу открылась гористая пустынная местность, а потом — городки с высокими минаретами мечетей. Но аэродром был большой и современный, и Тано предположил, что это, должно быть, Стамбул. С аэродрома его повезли на большой шикарной машине, однако, не к центру города, а куда-то в сторону, вероятно, в ближний пригород. На дороге было много машин, но тут же паслись овцы и козы. Тано заметил, что за его машиной следуют еще две, такие же большие и дорогие. Дорога перешла в улицу типично восточного квартала — слышалась громкая экзотическая музыка, уличные торговцы громко расхваливали свой товар, тут же жарили и продавали какую-то еду, сновали стайки оборванных ребятишек — все это напоминало Тано улицы старой части Дакара. Затем все три машины свернули в боковую улочку и остановились у подъезда большого красивого дома. Их уже ждали крепкие молодые парни в европейском платье, которые с предупредительной вежливостью сопроводили гостей внутрь дома. В одной машине приехал Тано, в другой — Кертеш, он же Варфель, а в третьей — молодой красивый мужчина, которого Тано не знал. Это был его соотечественник — Лоренцо Рибейра. Всех провели в просторную гостиную, где, не подымаясь с кресла, их ожидал Барбо. В необъятной длинной белой рубахе и широченных шароварах он был невероятно, чудовищно толстым. Рядом с ним был его неизменный молодой переводчик, тоже в восточном одеянии.

Барбо через переводчика, лаконично и отрывисто, начал с того: что, во-первых, он счастлив приветствовать у себя столь уважаемых гостей, во-вторых, очень сожалеет, что не может беседовать с ними на их языках, и, в-третьих, он глубоко озабочен. Раньше все шло легко, все было ясно и понятно — он заготовлял сырье, получал за свой товар деньги, производил поставки. Теперь же он не понимает, что происходит: все время какие-то сложности и задержки. Если он, Барбо, не получит сейчас соответствующих объяснений, то можно считать, что сделка не состоялась. Он не отправит первой партии товара, груз в Прагу не уйдет.

Барбо сидел в кресле у круглого столика и непрерывно прихлебывал из маленького стаканчика чай, глазки его пытливо вглядывались в лица собеседников.

Варфель стал объяснять, что возникли некоторые непредвиденные обстоятельства: в Прагу приехал господин Тано Каридди и объявил о том, что требует увеличения причитающегося его банку процента. На это Барбо коротко возразил, что это, мол, проблемы, его не касающиеся. Он всегда относился к Варфелю с уважением, а тот проявляет по отношению к нему неуважение. Он, Барбо, накопил большое количество сырья, вложил в него много денег, а Варфель не спешит за него заплатить и вывезти, из-за чего турецкая сторона несет убытки. А что касается господина Каридди, то если он помеха сделке, есть восточная пословица: «если муха тебе мешает, раздави ее».

Тут впервые подал голос Тано. С большим достоинством он проговорил:

— Перед вами не муха, а орел. Я располагаю тысячей миллиардов лир и если вам нужны эти деньги, вы должны иметь дело со мной. Я готов предоставить огромные суммы, но требую за это двадцать процентов.

Услышав это, Варфель взвизгнул:

— Сумасшедший! Да что вы слушаете этого шута горохового!

Неожиданно в поддержку Тано выступил Рибейра. Он резко прикрикнул на Варфеля:

— А вы сидите и помалкивайте. Ваше дело маленькое!

— Хотите вы того или нет, но карты сдаю я, — продолжал Тано. — Я банкомет, я держу банк. Если хотите играть, обращайтесь ко мне. Мои условия игры — двадцать процентов.

— Но я и мои друзья оговаривали для себя определенную квоту… — возразил Варфель, но уже менее решительно.

Здесь взял слово Рибейра. Постепенно все более воодушевляясь, он с жаром заговорил:

— Я заплачу и тому, и другому. Вам — ваши двадцать процентов, и вам, господин Варфель, столько, сколько было условлено. Не беспокойтесь, получите вашу квоту. Вы разделите между собой почти всю прибыль! Но расчет мы произведем под моим личным контролем у меня в Милане, в надежном месте. Я лично отвечаю за это.

— Но выходит, господин Рибейра, — не скрывая своего удивления, мягко проговорил Тано, обращаясь к Лоренце, — что сами вы не будете иметь от этого почти никакой прибыли? В чем, в таком случае, ваша выгода?

— Это для таких людей, как вы, — прибыль исчисляется деньгами. А моя выгода, мой выигрыш — в другом: я получу одного человека, его жизнь. Об этом я мечтал долгие годы. Всю свою жизнь я думал только об этом! Итак, выходит, вопрос исчерпан — каждый из нас получит то, что хотел. Не так ли?

— Хорошо, — проговорил Барбо. — Будем считать наше совещание законченным. А теперь разрешите преподнести вам в подарок эти ткани, — он подал знак и в гостиную внесли рулоны тканей. — Они трех цветов, которые соответствуют цвету ваших душ: красный — цвет мести, черный — конспирации, голубой — надежды. Да поможет вам ваш Бог!

С этими словами Барбо тяжело поднялся с кресла и, переваливаясь, ушел во внутренние покои.

Из Стамбула Тано и Рибейра вместе возвратились в Милан. Лоренцо повез Тано/не к себе домой, а в снятый им некогда маленький офис, адреса которого никто не знал. Там Тано подошел к компьютеру, несколько минут поработал на нем и объявил Рибейре:

— Итак, кредит, предоставляемый банком Литвака через мой банк, через несколько секунд отправится в путь. Он поступит в пражский банк на счет под названием «Запад»!

— Я очень сожалею, синьор Каридди, что приходится прибегать к таким методам, — неожиданно проговорил Рибейра, — но вам придется здесь оставаться до тех пор, пока эта операция не закончится.

В венском банке сообщение Тано из Милана принял Браччо. Он тотчас же доложил генералу в Милан, что деньги переведены, и сказал, что ждет прибытия золота. Браччо запросил указаний, что делать дальше.

— Пока ничего, — ответил генерал. — Дождись золота, удостоверься, что оно прибыло в порядке, все пересчитай, а потом можешь закрыть лавочку и возвратиться в Милан.

— А что делать Феде?

— Феде пусть пока останется с Марией на венской вилле — это самое безопасное место.

«Мясник»

Давиде ждал у дверей операционной. Наконец Нину вывезли, она была еще под действием наркоза, и ее поместили в реанимационную палату. Профессор, на вопрос Давиде о ее состоянии, не слишком обнадеживающе сказал, что оно — тяжелое. Операция прошла благополучно, но теперь надо ждать, как она перенесет ночь: если ночью все обойдется, можно надеяться, что выживет.

Все это Ликата и передал приехавшей в больницу Мартине. Девушка не могла скрыть своего отчаяния, винила себя.

— Это я виновата, не сумела ей помочь. Мне поручили первое дело, а я ничего не поняла, — сказала она, сдерживая слезы.

— Ей никто не мог помочь, — ответил Давиде.

— Неправда, неправда, я должна была больше думать о Нине…

Из больницы Ликата поехал в приют, куда временно снова поместили детей Нины. Он застал их с Сильвией и присоединился к ним. Никола и Серена не плакали, были по-взрослому серьезны и молча слушали утешения Сильвии, которая уверяла их, что мать скоро поправится и они вернутся домой.

Когда детей увели и они остались вдвоем, Ликата рассказал Сильвии, что ничего хорошего о состоянии Нины сообщить ей не может: она в реанимации, и надо ждать.

— А если она не выживет? Что будет с детьми? — закончил Давиде.

— Подыщем какое-нибудь хорошее воспитательное заведение, — неуверенно ответила Сильвия.

— Воспитательное заведение? — переспросил Ликата. — Приют? Детский дом? Хороших приютов и детских домов не бывает! Никола этого не выдержит. Если такое произойдет, я никогда не смогу простить себе, никогда не смогу забыть его взгляда… Знаешь, я в детстве был тоже такой, как он…

— Да ты таким и остался, — сказала Сильвия, нежно гладя его по нахмурившемуся лицу, по волосам.

Давиде, заметив у нее на запястье пеструю ленточку, спросил:

— Этот браслет тебе подарила Серена?

— Да, дала на счастье. Считай, что свое счастье я уже нашла, — ответила Сильвия, целуя его.

Дверь в приемную, в которой они находились, распахнулась, и на пороге показался шофер Сильвии.

— Судья! Для вас срочное сообщение, — доложил он. — По радиотелефону вызывает генерал Амидеи. Велит сказать вам, что операция началась. Вы должны немедленно вылететь в Прагу. Вылет через час.

— Едем, Давиде! — проговорила Сильвия, направляясь к выходу.

— Нет, я не полечу, поезжай одна.

— Но ты же знаешь, какое это важное дело!

— Нет, я должен найти Сантино. Ты управишься и без меня!

— Чао, Давиде. Береги себя.

И они крепко обнялись на прощание. В который уже раз им приходилось вот так расставаться…

В пустующем доме Рибейры все было перевернуто вверх дном. Шел обыск по всем правилам. По делали его без понятых и не полицейские. Четверо ребят Бренно под командой Марко работали вот уже скоро час, не покладая рук. Все ящики были вывернуты на пол, книги сброшены с полок, ковер усыпан бумагами из выпотрошенных их папок — искали хоть какой-нибудь след — адрес, название улицы, номер телефона — хоть что-нибудь, позволяющее помочь узнать, где скрывается владелец дома. Но все тщетно! Ни малейшего намека. Было страшно и подумать, что придется возвращаться к Бренно не солоно хлебавши. Весь его гнев обрушится на их головы. Марко торопил, оставаться здесь дольше было опасно. И когда уже они потеряли всякую надежду что-нибудь найти, Марко вдруг заметил в окно подошедшую к дому девушку. Она сунулась в подъезд, позвонила, постучала, потом стала заглядывать в окна первого этажа. И так как никого не было видно, и никто не отзывался, она, отчаявшись попасть в дом, быстро пошла прочь.

— Давайте за ней! — скомандовал Марко. — Надо выследить ее и установить за ней наблюдение. Чем черт не шутит, может, она и приведет нас куда надо!

Двоих людей Марко оставил в доме Рибейры в засаде, а сам с тремя ребятами (считая водителя, ждавшего в машине) поехали вслед за неизвестной посетительницей Лоренцо Рибейры. Они без труда установили, где она живет, и оставили человека следить за ней.

Это была Мартина. Вот уже третий день, как Лоренцо не подавал признаков жизни: не появлялся у нее, не звонил, его не было дома. Двери его палаццо были заперты, телефон не отвечал. Мартина не знала, что и думать. Она была возмущена поведением Лоренцо и вместе с тем скучала и тревожилась о нем.

Несмотря на любезное обхождение, роль пленника в офисе Рибейры начинала тяготить Тано Каридди. Попасть из одной неволи — от генерала Амидеи, от державших его под круглосуточным надзором Ликаты и Феде, в другую — к этому молодому богачу — ему вовсе не улыбалось.

— Вы не находите с вашей стороны чуточку вульгарным, да и опасным, держать меня силой в этом доме? — спросил Тано, сидя в кресле в кабинете Лоренцо.

— Да вы должны быть мне благодарны, я это делаю также и ради вашей собственной безопасности, — отвечал Рибейра. — Здесь для вас самое спокойное место. Как только все кончится, вы будете свободны, но тогда я не поручусь за вашу безопасность. А пока от нашего общего врага защищаю вас я, — отвечал Рибейра.

— Не будьте так самонадеянны. Я и в одиночку могу за себя постоять. Но бороться против человека, даже имени которого я не знаю, этого «нашего общего врага», как говорят на Сицилии, я не смогу.

— Не напоминайте мне о Сицилии! — воскликнул Рибейра. — Я не могу о ней даже слышать, для меня с ней все кончено. А противник у нас с вами действительно общий. И в одиночку одолеть его трудно. Это очень опасный, беспощадный человек.

— Кто же он? — спросил Тано.

— Его зовут Аттилио Бренно. Когда-то он принадлежал к «семье» Бонанно и был на Сицилии обыкновенным киллером. На деньги, полученные за первые заказные убийства, он купил мясную лавку. Бренно пользовался доверием прежнего «Купола», и они дали ему прозвище «Мясник».

— Да, слыхал, — отозвался Тано. — Но он лишь наемный убийца.

— Нет, все его недооценивали, — продолжал Рибейра. — Он оказался не только жестоким убийцей, но и человеком, способным на крупные финансовые операции, очень ловким и хитрым. Он не знает никаких запретов, для него не существуют даже законы старой мафии. Теперь, когда он расправился с прежним «Куполом», под его властью оказалась вся «Коза ностра»…

Возвратившиеся с пустыми руками в усадьбу люди Бренно доложили нетерпеливо дожидавшемуся их хозяину о том, что ни Рибейры, ни Тано найти не удалось. В доме у Рибейры оставлена засада.

Бренно, с трудом сдерживая раздражение, спросил у Корно — молодого телохранителя и шофера сына, где Марко, и велел его позвать.

Тот в некотором замешательстве доложил, что Марко с ними нет: по дороге он отвез его в аэропорт.

У Бренно от удивления отвисла челюсть. Сын не мог уехать без спроса.

— Что ты мелешь? Ты что, сдурел?

— Марко велел вам сказать, — продолжал Корно, — что улетел по вашим делам.

— Куда?!

— Не знаю. Он сказал только, что хочет помочь вам.

— Он — мне? — вскричал в изумлении и возмущении Бренно. — Ладно, исчезни. Оставьте меня одного.

Операция «Айгенберг»

Тем временем Марко, прилетев поздно вечером в Стамбул, с утра пораньше испросил аудиенцию у могущественного Барбо, и турок назначил ему встречу.

Разговор состоялся все в той же гостиной. Барбо встретил его приветливо и через переводчика сказал:

— Ты очень молод — и это хорошо. Но мне жаль, что ты пришел слишком поздно. Я уже дал слово другим, и сделка с ними сейчас уже в процессе осуществления.

— Я приехал для того, чтобы предупредить вас, — заявил державшийся уверенно и авторитетно Марко, — что эту сделку вы заключили с мертвецом. Мы с отцом не оставим его в живых, где бы он ни был — в Италии или в любой другой стране. Рано или поздно мы все равно найдем его, раз он осмелился бросить нам вызов…

Помолчав немного, Барбо попросил переводчика перевести:

— Твой отец совершил большую ошибку. Он недавно нанес мне оскорбление, отказавшись заключить со мной важную сделку, хотя мы с ним продолжительное время сотрудничали. Он считал, что я запросил слишком высокую цену. Но это было не так. Барбо не забыл этой обиды. Сегодня ночью сюда прибудет то, что должно прибыть, а я уже отправил в Прагу то, что должен был отправить. Уже нельзя ничего изменить.

— Сыновья не ответственны за своих отцов, — возразил Марко. — Иногда дети весьма сильно отличаются от своих родителей…

Барбо предложил Марко вместе выпить кофе и еще побеседовать. Это поможет, сказал он, скоротать этот такой длинный день и такую долгую ночь.

На аэродроме в Праге Сильвию встретил старый знакомый — Пишник. При осуществлении совместной операции прокуратур Италии и Чехословакии, получившей условное название «Айгенберг», с итальянской стороны главной была судья Сильвия Конти, а с чехословацкой — этот молодой чех. Пишнику подчинялись приданные их группе силы милиции. Свое название операция получила по месту, где предполагалось произвести захват фантастически крупной партии наркотиков и получателей этого груза, — бывшему концлагерю, еще сохранившему свое немецкое название.

Сильвия и Пишник расположились ждать прибытия груза на заброшенной станции узкоколейки. Свой наблюдательный — он же командный — пункт они устроили высоко над железнодорожным полотном на площадке недействующего портального крана.

Нервы у обоих были напряжены — слишком много времени и сил было отдано подготовке операции. Сильвию охватили здесь те же чувства, что и Давиде при посещении этого зловещего места, также встали перед глазами жуткие фотографии, что они видели в Милане в квартире покойного Каневари, вспомнились его звучащие, как завет, слова. Пишник тоже был сосредоточен и серьезен, с его круглого мальчишеского лица сошла обычная улыбка. Коротая ожидание, он рассказал Сильвии, что у него особые причины ненавидеть это место: сюда, в лагерь Айгенберг увезли сталинисты его отца — старого профсоюзного активиста, и двух старших братьев-студентов. Назад они не вернулись. Наверно, где-то тут и похоронены.

Ночную тишину нарушил громкий скрип — это отворились старые железные ворота, через которые на территорию лагеря входили рельсы узкоколейки. Потом издали донесся давно позабытый звук — пыхтенье паровоза, и показался короткий состав. Старенький паровозик, окутанный клубами пара, медленно тащил за собой два товарных вагона. Хрипя и лязгая, этот музейный экспонат остановился прямо внизу под ними.

Из-под навеса к вагонам бросились десятка полтора человек, отодвинули двери вагонов и споро начали разгрузку больших деревянных ящиков. Работой командовал немолодой мужчина в темных очках, в котором Сильвия и Пишник сразу узнали Варфеля. Ему принесли один из ящиков, и он лично вскрыл его услужливо поданным ему гвоздодером. Извлек из ящика пластикатовый пакетик с желтоватым порошком — морфином и торжествующе продемонстрировал его друзьям, высоко подняв в воздух.

Пишник подал условный сигнал — ослепительно яркая ракета описала дугу на ночном небе — и сразу завыли сирены милицейских машин, пути осветили яркие прожекторы, раздались громкие звуки команды, топот солдатских сапог…

Получатели смертоносного груза были взяты с поличным. Грузчики начали разбегаться, но их взяли в кольцо, которое быстро сжималось. Кто-то попытался оказать сопротивление и начал отстреливаться. Но тотчас застрекотали автоматные очереди чешских милиционеров. Отовсюду, со всех сторон, откуда-то сверху… Через несколько минут все было кончено.

Варфель от неожиданности выронил гвоздодер и тоже бросился наутек. Но не успел сделать и нескольких шагов, как был схвачен и на запястьях у него защелкнулись наручники. Очки он потерял, и вид у него был жалкий и растерянный. Допрос начали сразу же, на месте, препроводив Варфеля в ближайший барак. Вопросы задавал Пишник, Сильвия сидела рядом с ним.

Поначалу Варфель попробовал отпираться. Говорил, что не знает, кто организовал отправку груза, и для кого он предназначается, ему неизвестно. Но Пишник вел допрос умело и напористо.

— Лжете, — жестко сказал он, — вы задержаны на месте преступления. Его можно отнести к разряду особо опасных для государства. Лучше говорите. Вы встречались неоднократно с этим человеком в Праге. Мы это прекрасно знаем. Он жил в отеле «Амбассадор» под именем Ячека. Как его настоящая фамилия? Если немедленно не назовете, будете сидеть за решеткой до конца своих дней. Я вам это гарантирую.

Варфель вспомнил свое недавнее пребывание в тюрьме, сглотнул слюну и тихо произнес:

— Лоренцо Рибейра…

Рыболов на крючке

В тот день, когда Марко с подручными шарили в доме Рибейры в центре Милана в поисках его следов, в окраинной части города — на Юго-Западе, у канала Навильо Гранде, в лачуге, служившей убежищем похитителю и убийце Сантино Рокки, тоже шел обыск. Ликата тщательно и методично искал игрушку — переливающийся всеми цветами радуги пластмассовый цилиндр, в который любила играть Франческа, и где, возможно, были спрятаны злополучные фотографии. Искал Давиде и хоть что-то, позволяющее навести на след бежавшего с ребенком киллера. Вещей у Сантино было не густо, записей он вообще никаких не держал. Все поиски были тщетны — ни игрушки, ни малейшего намека, где теперь искать этого ловкого и хитрого преступника. Уже напоследок, скорее для очистки совести, Ликата заглянул в стенной шкафчик рядом с маленькой плитой в закутке, служившем кухней. Там он обнаружил аккуратно сложенную газету с фотороботом Сантино и сообщением о похищении ребенка — видимо, бандит хранил ее «на память». Там же среди старых кастрюлек Давиде увидел красную жестяную коробку из-под печенья, открыл ее и среди всякой хозяйственной мелочи нашел связку лески и новенький набор рыболовных крючков. Конечно, не так-то много, но все же уже кое-что! Значит, Сантино в свободное от убийств и похищений время, возможно, занимается рыбной ловлей… Давиде опустил крючки в карман, закрыл коробку, поставил ее на место и направился к двери. Потянулся к вешалке за курткой и тут же почувствовал знакомую режущую боль где-то глубоко-глубоко в голове. Перед глазами все заволокло туманом, он пошатнулся и, как подкошенный, грохнулся на пол.

На этот раз сознание вернулось довольно скоро. Давиде с трудом поднялся на ноги, сильно помассировал лоб, затылок, подставил голову под струю из крана. Боль в голове не прошла, но стала тупой, ноющей, туман перед глазами постепенно рассеялся. Превозмогая слабость и головокружение, он вышел на улицу и направился к ближайшему бару.

В баре Ликата заказал кофе и завязал у стойки разговор с барменом и несколькими посетителями, по-видимому, завсегдатаями этого заведения, живущими в этом квартале. Ликата сказал, что его старое хобби — рыбная ловля и спросил, где тут по близости можно купить рыболовную снасть. Ему подробно рассказали, как найти лавочку, где торгуют также и рыболовными принадлежностями.

Маленький магазинчик находился на набережной канала. Ликата спросил у стоявшей за прилавком хозяйки — немолодой не слишком словоохотливой женщины, — не помнит ли она сицилийца, который покупал у нее рыболовные крючки, и описал Сантино. Женщина сказала, что покупателей ходит много, всех не запомнишь. Но Ликата настойчиво просил ее вспомнить: смуглый, с приплюснутым носом, шрамом на щеке. «Кажется, припоминаю, — сказала женщина, — в этом году он не заходил, а в прошлом несколько раз покупал крючки, блесну, леску. Еще я его спрашивала, где же он тут ловит рыбу, — вспомнила хозяйка лавки, — а он рассказал, что с лодки на реке».

— Где на реке? — спросил Ликата.

— Да на машине это не так далеко отсюда — пониже того места, где канал соединяется с Ламбро, у старой мельницы.

Подъехав к Ламбро, Ликата оставил машину и пошел вдоль заросшего травой болотистого берега реки. Странно было видеть всего в каких-нибудь нескольких километрах от оживленных улиц современного Милана такое тихое, заброшенное место. К реке спускались зады каких-то хозяйственных дворов предприятий, покосившиеся заборы. Берег был захламлен, земля в рытвинах и ямах. Но все поросло сочной зеленью, и казалось, что ты где-то далеко в деревне. В отдалении Ликата увидел на самой воде рыбачью хижину. Подойдя ближе, он понял, что домик стоит на привязанном к берегу плоту. Давиде прислушался: из домика явственно донесся детский плач. Ликата вынул пистолет и пригнулся. И в тот же момент с плота прозвучали выстрелы. Один, потом второй. Ликата притаился за деревом. Раздались еще два выстрела, пули просвистели совсем близко. Значит, чертов Сантино успел его заметить и пристреливается. Давиде сосчитал выстрелы: четыре уже прозвучали. Давиде осторожно продвинулся еще ближе к плоту, поддал ногой какую-то банку, чтобы отлетела с шумом. Сантино выстрелил еще дважды уже совсем с близкого расстояния, но Ликата петлял и пригибался. Значит, шесть. Сантино должен перезарядить пистолет. Давиде, уже не таясь, стремглав бросился к плоту. Сантино, притаившись за углом домика, судорожно вставлял новую обойму. Ликата прыгнул на него, и они покатились по плоту.

Вышедшая из домика Франческа, глядя на них, громко заревела. Сначала Давиде удалось подмять под себя Сантино и он пытался заломить ему руку за спину. Но Сантино удалось вскочить на ноги и они обменялись несколькими сильными ударами. Стрелять Давиде не хотел: он решил взять Сантино живым — слишком много надо было от него узнать. Однако Давиде вдруг с ужасом почувствовал, что в его ударах нет былой мощи, ноги дрожат, тело плохо слушается. Недавний приступ давал о себе знать, Давиде еще не успел от него оправиться. Сантино сумел выбить у него из рук пистолет, и они вновь покатились по плоту. Киллеру удалось отбросить Давиде к самому краю плота, и он старался спихнуть его в узкую щель между плотом и берегом. Пальцы Сантино все сильнее сдавливали горло Ликаты, ноги Давиде скользили, не находя опоры. Краем глаза Сантино удалось заметить, а, может, почувствовать каким-то шестым чувством, что у него за спиной громко плачущая Франческа, пятясь, приблизилась к противоположному краю плота и вот-вот свалится в реку. Сантино громко несколько раз крикнул:

— Франческа, назад! Стой, не шевелись!

Но девочка то ли была сильно испугана выстрелами и разыгравшейся на ее глазах схваткой, то ли не понимала, что кричит ей Сантино — в волнении он перешел на сицилийский диалект. Глядя на них, она продолжала громко плакать и пятиться — каждую секунду рискуя упасть в воду. Ликата вдруг почувствовал, что железная хватка Сантино ослабевает. Киллер с силой оттолкнул его от себя, молниеносным прыжком оказался рядом с Франческой, схватил ее и вместе с нею скрылся в домике. Там он, опустив девочку на пол, одним движением выхватил из ящика стола длинноствольный револьвер и выскочил с ним из хижины. Но этих мгновений было достаточно, чтобы Ликата успел подняться на ноги, найти свой пистолет и направить его на Сантино.

Так они оказались лицом к лицу с нацеленным друг на друга оружием.

Но Давиде оказался быстрее. Он успел нажать на спусковой крючок на какую-то долю секунды раньше Сантино. Диковинный револьвер выпал из руки киллера, и Сантино упал. Выглядывавшая из домика Франческа громко закричала.

— Не бойся, Франческа, — прошептал Сантино, — это такая игра.

На берегу уже появился Браччо, издали оповестив о своем приближении воем сирены патрульной машины.

Браччо поддержал под руку обессилевшего Ликату.

— Ну как ты? Ты очень бледный, — встревоженно спросил Браччо.

— Со мной все в порядке, — отвечал Ликата, хотя все еще не мог до конца прийти в себя. — Сантино дал мне застрелить себя ради любви к ребенку. Понимаешь, он отпустил меня, чтобы ее спасти…

Потом уже официальным тоном отдал распоряжения полицейским:

— Ищите везде эту чертову игрушку, Браччо знает какую. Отвезите девочку и найдите машину Сантино, она должна быть где-то тут неподалеку. Чао, Франческа, чао! — попрощался Давиде с потянувшейся к нему девочкой.

— Ты в порядке? — вновь спросил Браччо, с беспокойством глядя на Давиде.

— Да-да, со мной все нормально. Теперь мне надо поспешить в другое место, — ответил Давиде, направляясь к машине.

«Молодец, Марко»

Марко, как и просил Барбо, задержался у него до позднего вечера.

Уже почти ночью в комнату, отведенную итальянскому гостю, вошел переводчик Барбо и пригласил Марко в гостиную. Турок сидел на своем обычном месте. Лицо его, до глаз заросшее курчавой рыжей бородой, было бесстрастно. Пригласив Марко сесть напротив себя, он через переводчика спокойно сообщил:

— Я говорил, что твой отец совершил ошибку. Сначала отказался работать со мной, потом не сумел помешать Рибейре. Но, оказывается, ошиблись мы все: груз в Праге задержан, наших чешских друзей схватили, арестованы десятки людей по всей Европе. Сообщение об этом передают по телевидению.

Марко, скрывая радость от того, что сделка турка с Рибейрой закончилась катастрофой, таким же спокойным тоном возразил:

— Нет, ошиблись не все. Что касается меня, то я не ошибся. Как бы там ни было, но впредь дела вы будете вести со мной. И вы будете получать прибыль в таких размерах, в каких вам раньше отказывался платить отец.

— А как же ваш отец? — спросил Барбо.

— Ничего, отец поймет, — с улыбкой заверил Марко.

Когда Марко прилетел в миланский аэропорт Мальпенса, на стоянке его ждала машина с преданным Корно за рулем.

По дороге в усадьбу Марко велел ему остановиться у какого-то бара.

— Зайдем посидим, я угощу тебя кофе. Надо поговорить.

— Но ваш отец велел… — попытался возразить Корно.

— Ну, его слова — это еще не Святое Писание, — засмеялся Марко.

Поджидая возвращения сына, Аттилио Бренно в нетерпении расхаживал по двору. Неожиданно проснувшаяся в Марко самостоятельность, с одной стороны, радовала его, а с другой — даже немного пугала. Уж очень это было не похоже на прежнего увальня и маменькиного сынка. Не ожидал он, по правде говоря, от него такой прыти. Но разве не сам он стремился скорее сделать из сына помощника в делах? И все же, даже не посоветовавшись с отцом, лететь в Стамбул… Но посмотрим, что принесла проявленная им инициатива.

И вот в воротах показалась машина Марко…

— Наконец-то! — приветствовал его отец. — Они обнялись и поцеловались. — Ну что там говорит этот толстяк? — спросил он сына.

— С Рибейрой все кончено, отец, — кратко отвечал Марко. — Наконец-то мы сможем вздохнуть свободно! Сделка у них сорвалась, груз конфисковали в Праге. Теперь все будет у нас с Барбо так, как раньше. Даже еще лучше, чем раньше. Свои первые партии товара он поставит нам. Цена будет чуть повыше, но это пустяки. Мы захватим также и рынок в странах Восточной Европы.

— Молодец, Марко, — проговорил не то с одобрением, не то с удивлением Бренно.

— Ты впервые мне это говоришь, отец, — улыбнулся Марко.

— Ты впервые этого заслужил, — ответил Бренно. — Ну а теперь иди, иди. Тебе надо отдохнуть с дороги.

В офисе Рибейры Тано тщетно манипулировал компьютером — ничего не получалось, по экрану дисплея бежали какие-то зигзаги…

— Все сети порваны, связи нет, — сказал он стоявшему рядом Лоренцо. — Безнадежно пытаться подключиться. Должно быть, произошло что-то серьезное…

В это время они услышали с лестницы возбужденные голоса. Охранники у входа не давали кому-то войти в офис. Потом они услышали возмущенный женский голос. Это была Мартина.

Задавшись целью во что бы то ни стало найти Лоренцо, девушка решила поискать его в том маленьком офисе в другом районе города, который он когда-то предлагал предоставить в ее распоряжение. Она помнила адрес и отправилась туда, не замечая, что за ней следует машина со следившими за каждым ее шагом людьми Бренно.

Оттолкнув охранников Лоренцо, Мартина ворвалась в кабинет. Не смущаясь присутствием охранников, она, задыхаясь от негодования, спросила Лоренцо:

— Что это за люди? Почему меня не пускают, хватают за руки? Что это все означает? Я третий день не могу тебя нигде найти…

Но Лоренцо, не отвечая, набросился с руганью на двух охранников, не сумевших помешать войти Мартине. А затем также грубо спросил ее, зачем она явилась, хотя он просил сюда не приходить. Но потом, немного спокойнее, попытался объяснить, что его пару дней не было в Милане — он летал за границу, по делам в Прагу…

— В Прагу? — с изумлением и ужасом от страшной догадки переспросила Мартина. — И в какой же гостинице ты там останавливаешься? В отеле «Амбассадор»? Под именем Ячека? Так это тебя ищет судья Конти?

Рибейра не успел ей ответить. Раздался громкий взрыв, снесший дверь подъезда. Лестницу заволокло дымом. Застрекотали автоматные очереди. Охранники Лоренцо отстреливались до последнего, но оба были убиты. Нападавшие тоже потеряли одного человека.

Дверь офиса распахнулась, и ворвались люди Бренно, поливая огнем из автоматов все перед собой. От этого огненного шквала, казалось, не могло уцелеть ничто живое.

Едва услышав стрельбу на лестнице, Лоренцо увлек Мартину в угол комнаты и прикрыл ее своим телом.

— Вот они! — крикнул один из бандитов, хватая Лоренцо и подталкивая его и Мартину к выходу. — Только пикните, — погрозил он им автоматом, — и можете считать себя покойниками! Живее!

Все также под угрозой автомата они бегом спустились с лестницы. Внизу, толкая в спину, Мартину и Лоренцо запихнули в машину. Один из бандитов сел за руль рядом с Лоренцо. Другой плюхнулся на заднее сиденье рядом с Мартиной. Третий предпочел скрыться пешком в соседнем переулке. Машина тронулась.

Тано, еще когда услышал на пороге голос Мартины, скрылся в соседней с кабинетом маленькой комнатке, не желая, чтобы его кто-нибудь видел, оттуда он слышал все происходившее рядом, тогда же началась автоматная стрельба и в комнатке, где он притаился, тоже засвистели пули, Тано вжался в стену рядом с дверью и так, не шевелясь, простоял несколько минут. После того, как нападавшие увели за собой Лоренцо и девушку, он выждал некоторое время. Потом спокойно надел пиджак, взял свой «дипломат», перекинул через руку пальто и вышел из офиса. Спустился по лестнице, бросив взгляд на тела убитых и разрушенный взрывом подъезд, и вышел на улицу. Издали уже доносился вой сирены полицейской машины.

Зайдя в ближайший бар, Тано спросил, где телефон. Набрал номер прямого телефона Амидеи.

— Генерал, это говорит Тано, — произнес он. — Да нет, где я, не имеет абсолютно никакого значения, тем более что мы говорим с вами в последний раз. Слушайте меня внимательно: я узнал все, о чем вы просили. Имя нового человека, который сейчас держит в руках всю «Коза Ностра» — Аттилио Бренно, а его противника — Лоренцо Рибейра. А пока что прошу немедленно задержать машину с миланским номером У-32397.

И повесил трубку. Потом, не спеша, вышел из бара, поехал на Центральный вокзал и купил билет на отходящий через четверть часа экспресс Милан — Вена.

Еще пока он говорил, генерал Амидеи подозвал знаком подчиненного и передал записку с номером, продиктованным Тано. Приказ о задержании этой машины тотчас поступил на пульт Главного полицейского управления, и был передан патрульным машинам. Дороги, ведущие из города, были перекрыты. Начался поиск.

Не успели похитители Рибейры и Мартины проехать и нескольких кварталов, как услышали позади вой сирен.

— Полиция! — запаниковав, крикнул водитель и громко выругался.

Преследовавшая их патрульная машина приближалась. Наперерез откуда-то выскочила вторая. На предупредительные выстрелы бандиты не реагировали, но шансов уйти у них оставалось все меньше. Сидевший на заднем сидении бандит опустил стекло и открыл огонь из автомата по полицейской машине, пытавшейся преградить им путь. В ответ полицейские из обеих машин тоже застрочили из автоматов. Бандит выронил оружие и сполз к ногам окаменевшей от страха Мартины.

В ту же минуту, воспользовавшись тем, что внимание от него отвлечено, Лоренцо выхватил из кармана пистолет и приставил к шее водителя:

— Гони вперед! Полный газ! — скомандовал он. — Теперь сверни налево. Держитесь крепче! — крикнул он. И машина сшибла какие-то лотки и нырнула в узкий проулок. — Сейчас направо и вперед! — продолжал командовать Лоренцо.

Когда они вроде бы оторвались от преследователей, Лоренцо, по-прежнему угрожая пистолетом, велел водителю остановить машину, выйти и лечь ничком на мостовую. Затем открыл заднюю дверцу и выбросил на асфальт труп убитого. Мартина пересела вперед, и машина скрылась в лабиринте улочек и переулков старой части города.

В доме и на дворе усадьбы царила паника. По радио и телевидению в последних известиях передали о задержании в Праге крупной партии наркотиков и назвали имя Лоренцо Рибейры. Если Рибейру схватит полиция, он может выдать Бренно. Из усадьбы надо было немедленно сматываться.

Именно это и внушал Марко медлившему с отъездом отцу. Тот с раздражением отмахивался.

— Слышу, слышу, — ворчал старый Бренно. — Мне жаль оставлять все это, — Бренно обвел рукой коровники с сотнями огромных, сытых коров, скотобойню, дом, огороженный длинным забором, просторный двор. — Ведь в детстве я был так беден, мне так всего этого хотелось… Да разве ты можешь это понять…

— Скорее, отец, поехали. Разве ты не понимаешь, что полиция может нагрянуть с минуты на минуту… Если схватят Рибейру… — продолжал торопить Марко.

— Понимаю, понимаю… — пробормотал Бренно. — Или ты думаешь, что я уже выжил из ума? Нет, не такой я дурак, как ты думаешь, ведь усадьба не пропадет: я купил-то ее на твое имя…

Марко посмотрел на Корно и еле заметно кивнул. Тот кивнул в ответ. И в это мгновение Бренно услышал за спиной хорошо знакомый ему металлический звук, вроде щелчка. Мгновенно обернувшись, он увидел в руках у стоявшего рядом с сыном Корно короткий автомат. Бренно все понял, но не в силах был поверить догадке:

— Марко! Неужели ты сможешь?! — только успел вскричать он, и в голосе его слышались и ужас, и изумление.

Короткая автоматная очередь отбросила его назад, и Аттилио Бренно упал лицом вниз на землю.

— Тебе необходимо немедленно исчезнуть, никто не должен знать твоего имени, — сказал Марко молодому парню, который еще сам не опомнился после своего поступка. — Возвращайся на Сицилию, вот держи, — Марко протянул Корно связку ключей, — это тебе в подарок — ключи от двух крестьянских домов, ты знаешь, о каких я говорю. Земли там тридцать гектаров. А я на некоторое время уеду за границу, возьму с собой его, — Марко указал на одного из парней. — Потом дам тебе о себе знать.

— Да хранит вас Бог, — сказал Корно.

— И тебе того же, — ответил Марко, потрепав его по щеке.

…Когда генерал Амидеи, Ликата, судья Сильвия Конти и множество сопровождающих их полицейских, экспертов, фотографов прибыли на нескольких машинах в усадьбу Бренно, там кроме перепуганных ярким светом фар, мигалок, воем сирен и мечущихся с мычанием в загонах коров, никого уже не было. Только посреди двора лежало ничком на земле тело грузного немолодого мужчины в темном пальто.

Не обращая внимания на суету экспертов и фотографов, генерал Амидеи, глядя на труп Бренно, задумчиво проговорил:

— Вот этот человек, что был нам так нужен, и Тано нам его разыскал. Но кто-то уже успел позаботиться о том, чтобы мы нашли его мертвым. Значит, на троне уже воцарился преемник убитого, и все начинается сначала!

Проигранное дело

Выбравшись из города и свернув с шоссе на какой-то безлюдный проселок, Лоренцо остановил на обочине машину.

Мартина сидела рядом с ним и слушала уже не в первый раз передававшееся по радио сообщение в «Последних известиях» о задержании в Праге колоссальной партии наркотиков, об арестах причастных к этому делу людей во многих странах. «В Италии разыскивается организатор поставок сырья для массового производства наркотиков крупный бизнесмен Лоренцо Рибейра, сын небезызвестного Кармине Рибейры, одного из главарей мафии, бежавшего в начале 70-х годов в Америку», — бесстрастно звучал голос диктора.

Наконец диктор умолк и после короткой паузы перешел к другим сообщениям.

— Значит, это ты Ячек, которого искали судья Конти и Ликата, — прервала молчание Мартина. — А ко мне ты подбирался, чтобы быть в курсе всего, что делается в прокуратуре… Какая же я была дура… Удобно ты устроился, ничего не скажешь… — с горечью добавила она.

Лоренцо не отвечал, словно думая о чем-то своем. Потом тихо заговорил:

— Ты знаешь, в детстве, когда еще мы жили на Сицилии, отец подарил мне маленький телескоп, и я каждый вечер забирался на крышу нашего дома и смотрел на ночное небо. Чем дольше я им любовался, тем больше оно меня притягивало. Особенно меня привлекала одна крошечная, но очень яркая звездочка. Я посмотрел в энциклопедии — она называется Н-60, свет ее идет до Земли около ста тысяч лет… А еще я любил лазать по деревьям. Однажды я залез высоко на дерево, чтобы накормить в гнезде маленьких птенчиков… И в это время внизу убили мою мать и двух братьев. Мне сверху было все прекрасно видно, а меня не заметили. Без крика, без слез я смотрел, как их убивали… С тех пор я долгие годы жил с чувством вины и стыда, почему меня не было с ними, почему я один уцелел из всей семьи… Эти мысли, это воспоминание доставляли мне постоянные страдания. Убийца был опытный профессионал по прозвищу «Мясник». С тех пор я думал только о мести, думал днем и ночью, это стало моей манией, навязчивой идеей. Я начал презирать отца — жестокого, жадного, думающего только о деньгах…

— Ты сам стал таким же, как он, — прервала его Мартина.

— Нет, он был гораздо хуже меня! — горячо возразил Лоренцо. — Он был настоящее чудовище. И самым ужасным в нем была его мудрая рассчетливость. Чтобы спасти деньги, он готов был целовать руки человеку, убившему его жену — мою мать и его детей — моих братьев. Ради сохранения своих денег он покинул родную страну. Его смерть была для меня избавлением. Я давно мечтал занять его место, чтобы получить озможность начать борьбу против своего врага, чтобы сделать то, на что не хватало смелости у отца. Я не мог примириться, не мог забыть… И вот я приехал в Италию, где убили моих родных. Мертвые продолжают жить в нашей памяти, если мы о них забудем, тогда они действительно умрут… Забыть мертвых — все равно, что самим убить их…

— Но это не поможет нам вернуть умерших… — отозвалась Мартина.

— Вызови судью Конти, — помолчав немного, вдруг проговорил Лоренцо совсем другим тоном и протянул Мартине сотовый телефон. — Скажи, что Рибейра здесь, пусть приезжает. Ну же, вызывай, — поторопил он колеблющуюся Мартину.

Мартина выполнила его приказ.

— Вызов принят, — сказала она.

Лоренцо обнял Мартину и, нежно целуя ее, произнес:

— Я благодарен тебе за любовь. С тобой я был счастлив. Даже в этой стране, которую я ненавижу, ты, как лучик солнца, согрела мне жизнь…

Лоренцо достал из кармана револьвер и вышел из машины.

— Нет, не уходи… Постой! — крикнула Мартина, выскакивая из машины.

Лоренцо подошел к обрыву и встал спиной к Мартине, но поднести руку с пистолетом к виску у него, видимо, не хватало решимости.

Издали послышался вой полицейской сирены.

— Иди к ним! Быстрее! — крикнул девушке Лоренцо.

— А ты?.. — растерянно спросила она.

— Я? — спросил Лоренцо. — Я — твое проигранное дело!

Поцеловав ее еще раз, Лоренцо подтолкнул Мартину в спину и произнес:

— Ну, а теперь беги!

Мартина побежала навстречу полицейской машине и, широко раскинув руки, подала знак остановиться.

Выскочивший на дорогу Ликата видел, как Рибейра садится в машину. С пистолетом наготове, Давиде, пригнувшись, осторожно приблизился. Рибейра неподвижно сидел за рулем. Когда Ликата сделал еще один шаг, раздался выстрел, и Лоренцо склонился головой на руль.

На дороге, уткнувшись в плечо обнявшей ее Сильвии, безутешно рыдала Мартина.

Опять на месте происшествия — на этот раз самоубийства — хлопотали полицейские, фотографы, эксперты, подъезжали все новые машины. Сильвия и Давиде отошли в сторонку. Накануне они виделись у вернувшейся домой из больницы Нины и разделили с ней радость возвращения Франчески. Словно продолжая начатый разговор, Ликата проговорил:

— Много лет назад, когда я жил в Штатах, мне пришлось поработать на угольных шахтах. Это был каторжный труд. Шахтеры там почти все были эмигранты из Индии. Эти индусы мне рассказали, что у них есть такой обычай: когда парень и девушка полюбят друг друга, они должны обменяться подарками, чем-то, что они сами имеют или носят, и взять в свидетели своей любви, чтоб она была вечной, луну и звезды…

— А если на небе, как сейчас, еще нет ни луны, ни звезд? — спросила, улыбаясь, Сильвия, глядя на еще светлое небо.

— Все равно, будто и звезды, и луна уже смотрят на нас, — отвечал Ликата, целуя Сильвию.

— Да, пусть они будут свидетелями нашей долгой любви, — отозвалась она.

— Сильвия, я давно хотел сказать тебе что-то важное… — сделавшись серьезным, начал Давиде.

— Да, говори, я слушаю тебя, — поторопила его Сильвия.

Но в эту минуту разговор их прервали. Подбежавший полицейский доложил:

— Только что получено сообщение: нашли машину Сантино!

— Оставайся здесь и позаботься о Мартине! — крикнул Ликата Сильвии и поспешил к машине.

— Ты же хотел мне что-то сказать? — напомнила Сильвия.

— Да, потом, потом… — ответил Давиде и включил мотор.

Последняя тайна

Когда Ликата подъехал к хижине на плоту, на берегу уже полным ходом шла работа по подъему машины Сантино, которую он, прячась, столкнул в реку. Подъемный кран поднял ее высоко в воздух, и из машины лились потоки мутной зеленоватой воды.

Давиде еле дождался, пока машину опустят на землю, и сразу бросился к ней, стал шарить рукой по сиденьям, насквозь пропитавшимся водой, покрытым слоем липкого зеленого ила. И вот в уголке, на заднем сидении, он почувствовал под ладонью продолговатый предмет. Вытащил и обтер рукой переливающийся разными цветами пластмассовый цилиндр — любимую игрушку Франчески. Ликата, затаив дыхание, начал отвинчивать у игрушки основание. Донышко легко отошло, и Давиде увидел довольно вместительное углубление и в нем — небольшой прямоугольный конверт с пачечкой фотографий. Давиде не в силах был ждать. Кое-как обтерев о куртку испачканные в иле пальцы, он тут же на берегу начал просматривать снимки. Это были фотографии из той же серии, что он уже видел дома у покойного профессора Каневари — фотографии фашистского лагеря Айгенберг и его узников.

Внимание Ликаты сразу привлекла одна фотография: скелетообразный голый труп мужчины с раскинутыми руками, на одной из которых явственно виден лагерный номер этого заключенного: А-7511134.

Ликата спрятал драгоценную находку в карман. Теперь главное — было не терять времени. Главное было — успеть!

Никуда не заезжая, Ликата отправился прямо в аэропорт Мальпенса и стал ждать ближайшего рейса на Прагу. За время ожидания он умылся, перекусил в кафе, немного отдохнул в кресле.

В Праге целью его был Архив истории Второй мировой войны — он помнил, что именно там черпал свои материалы Джордже Каневари.

В архиве он попросил показать ему списки заключенных концлагеря Айгенберг. Юноша в очках почти тотчас принес ему нужную папку. В ней Ликата без труда нашел имя и фамилию заключенного под тем номером, что был на фотографии мертвого узника, спрятанной в пластмассовом цилиндре — Стефан Литвак, 30 лет. Рядом со списком узников в папке хранился еще какой-то другой список. В ответ на вопрос Ликаты любезный юноша сказал, что это список свидетелей на процессе по наказанию фашистских преступников и их подручных по концлагерю Айгенберг.

— Среди них есть единственный оставшийся в живых заключенный — некий Стефан Литвак. Хотите посмотреть узкопленочный фильм об этом процессе? — спросил молодой архивист. И добавил: — Эту папку частенько брал у нас на просмотр ваш соотечественник — бедняга Каневари.

Давиде попросил показать ему фильм.

Юноша включил проектор и на маленьком экране перед Ликатой замелькали кадры почти полувековой давности. Вот перед судьями выступает главный свидетель фашистских зверств — еще совсем молодой человек, высокий, плотный, уверенный в себе. С болью и возмущением вспоминает он о пережитом в концлагере. Говорил он, разумеется, по-чешски, и юный архивист поспешил на помощь Ликате.

— Вот, пожалуйста, у нас имеется перевод на английский. Хотите послушать? — предложил он.

Ликата поблагодарил, и юноша начал читать текст показаний этого человека — не только свидетеля, но и чудом оставшейся в живых жертвы:

«Я, Стефан Литвак, тридцати лет от роду, по национальности чешский еврей, но родился и жил в детстве в Швейцарии, куда когда-то эмигрировала моя семья. В 1931 году родители переехали в Бухарест. Вся моя семья погибла в лагерях смерти. Я был депортирован в лагерь Айгенберг. Внешне он мало напоминал концентрационный лагерь, скорее походил на завод и железнодорожную станцию с окружающей территорией. Туда свозили состоятельных евреев со всей Европы. Первым делом депортированным давали подписать бумагу о том, что они добровольно отказываются от своей собственности и капиталов — банков, лавок, домов, денег — в пользу Рейха.

Там всем распоряжался один молодой лейтенант немецкой армии, по происхождению румын. Фамилия этого румынского коллаборациониста была Кириу. Из всех узников лагеря я уцелел единственный. Почти все заключенные умерли от голода. Тех, кто еще был жив, в последние дни перед освобождением лагеря русскими, остались добивать трое солдат во главе с Кириу. Я оказался погребенным под грудой трупов расстрелянных. Когда наступила ночь, я с трудом выбрался из-под кучи тел и бежал из лагеря. Я обезумел от страха, четыре месяца скрывался, бродил в полях, не знал даже, что война уже кончилась… Вот мой лагерный номер…»

Ликата горячо поблагодарил юношу и направился на вокзал. На сегодня у него в Праге дел больше не было. Ожидая поезд на Вену, он думал о молодом историке Каневари, и в памяти у него вновь и вновь оживали его проникновенные слова о том, что память священна, что долг наш разыскать имена всех жертв и их палачей.

Тано Каридди появился на вилле под Веной так спокойно и естественно, будто никуда и не уезжал. Он прямиком прошел к Марии и встал у ее постели, молча глядя на спящую сестру.

Вошедшая следом за ним в комнату Феде вместо приветствия направила на Тано пистолет и скомандовала:

— Стой! Руки на голову! Повернись к стене! Затем подошла сзади и быстро обыскала его в поисках оружия.

— Так! Теперь садись и не шевелись.

Когда Тано опустился на стул, девушка сказала более миролюбиво:

— Мы ждали, что ты придешь. Сейчас доложу генералу.

И набрав миланский номер Амидеи, сообщила:

— Генерал, Тано Каридди здесь!

Затем, обратившись к Тано, Феде спросила:

— И что же ты собираешься тут делать?

— Хочу увезти отсюда сестру. Я обещал ей это и обязательно выполню свое обещание.

Проснувшаяся Мария протянула руки к брату и пробормотала:

— Тано, ты вернулся! Ты увезешь меня?

— Да, Мария, да.

— Мы поедем на наш остров?

— Конечно, Мария, конечно, — ответил Тано.

Феде, услышав шаги у входа, быстро обернулась и увидела Ликату. Вид у него был уставший, больной, волосы растрепаны, не брит.

Девушка обрадовалась ему и стала рассказывать, что Тано здесь уже около часа, она доложила о его приезде Амидеи. Генерал сказал, что сейчас же едет сюда вместе с Сильвией.

Мария тоже радостно поздоровалась с Ликатой и сообщила, что приехал Тано и увезет ее с собой на остров.

Давиде через силу улыбнулся ей и сказал:

— Да, да, мы поедем втроем.

Затем, все с тем же хмурым выражением лица, повернулся к Феде и сказал:

— Дай-ка пистолет.

Девушка доверчиво протянула ему оружие. Ликата взял пистолет и направил на Феде:

— Руки вверх!

— Ты что, сдурел? — спросила она, но все же неуверенно подняла руки.

— Повернись! — и быстрым движением обыскал ее так же, как она обыскивала только недавно Тано.

Убедившись, что у девушки нет другого оружия, Ликата разрешил ей повернуться к нему лицом. Феде при этом опустила руки.

— Руки! — сразу же крикнул Ликата.

— Ты сошел с ума, — пробормотала Феде, но вновь подняла руки.

— Теперь слушай меня внимательно, — проговорил Давиде. — У меня нет времени и я не могу повторять. Этих двоих, — он указал на стоявших молча, не понимая, что происходит, Тано и Марию, — я возьму с собой. Идите к машине, я сейчас вас догоню, — обратился он к Тано и продолжал: — Вот это верни генералу, — он передал девушке знак спецподразделения — «звезда» мне больше не пригодится. Когда все приедут, не пытайтесь меня искать. Я сам дам вам о себе знать, а если не смогу, то сообщит Тано. — Давиде пошатнулся и схватился за голову. Потом провел рукой по глазам, словно отодвигая завесу. — Мне так плохо, что я тебя почти не вижу…

— Давиде, что с тобой? — вскричала Феде. — Ты совсем болен! Что происходит?

— Генерал с самого начала знал про меня. И знал, что я понимаю, что он знает… Но ничего, я все равно ему благодарен… Скажи ему это. Мне было с вами очень хорошо… Ждите моих сообщений…

— Давиде, а что сказать Сильвии? Когда ты вернешься? — не скрывая своего волнения и страха за него, спросила Феде.

— Я не вернусь, — коротко ответил Ликата и вышел.

У подъезда виллы его ждали Тано и Мария.

— Машину поведешь ты, — приказал Ликата, обращаясь к Тано.

— Зачем ты здесь? Что тебе нужно? — недоуменно спросил Тано.

— Мне нужен один человек и встретиться с ним мне поможешь ты, — ответил Ликата.

Из Вены они поехали по автостраде, идущей на восток. Проехав несколько километров по скоростной автостраде, машина остановилась у телефонной будки. Тано пошел звонить, Давиде с Марией остались вдвоем в машине.

— Давиде, ты тоже поедешь с нами на остров? — спросила женщина.

— Нет, Мария, нет, хотя мне так этого бы хотелось… — с горечью ответил Давиде.

— Ну что? — затем спросил он у возвратившегося Тано.

— Я сказал ему о миллиардах, которые остались у меня в банке, и о том, что хочу встретиться и поговорить с ним с глазу на глаз. Потом назначил место встречи.

— А он?

— Согласился. Приедет сегодня ночью.

На вилле в пригороде Вены шел тягостный разговор. Все не скрывали, что обескуражены исчезновением Ликаты и Тано. Феде растерянно рассказывала генералу, Сильвии и Браччо о неожиданном появлении Ликаты, его странном состоянии и его непонятных словах.

— Он, например, говорил, генерал, что вы с самого начала все про него знали… Он шатался, еле держался на ногах…

— Что значит: никогда не вернется? — спросила Сильвия.

— Да, я знал, — помолчав, проговорил генерал.

— Вы знали? — переспросила Сильвия. — Что вы знали?

— Знал, что после операции ему осталось жить всего несколько месяцев…

Разговор между Сильвией и Амидеи продолжался, когда подчиненные генерала покинули кабинет.

— Значит, генерал, вы все прекрасно знали, как всегда, располагали вашей проклятой информацией… — Сквозь слезы проговорила Сильвия. — Как же вы могли использовать его, когда ему оставалось несколько месяцев жизни? Вам нужен был кто-то, кто не боялся бы смерти, кому нечего было терять. Вот почему ваш выбор пал на Ликату. Не так ли?

— Да, так, — отвечал Амидеи.

— Боже мой, что у вас вместо сердца, генерал! — зло произнесла Сильвия, перестав всхлипывать. — Ведь Давиде мог поехать повидать перед смертью своего сына, написать хотя бы письма, поразмышлять… Неужели вам не приходило в голову, что в свои последние дни ему надо привести в порядок дела? Вы отняли у него все, даже возможность спокойно умереть! Разве можно так поступать с людьми?!

— Послушайте, судья, — отвечал Амидеи. — Вы должны поверить, что у нас с Давиде был своего рода неписаный договор. Мы понимали друг друга без слов. Все было честно. Давиде прекрасно все понимал.

— Нет, неправда! — воскликнула Сильвия и вновь разрыдалась.

— Вы должны мне поверить…

— Нет, не верю, не верю! — твердила Сильвия.

— Давиде отдал мне свою смелость, — продолжал Амидеи, — а я дал ему возможность не замечать приближения смерти, избежать этого страшного ожидания. Я предоставил ему возможность совершить в жизни нечто важное, быть среди людей, быть с нами, и сделать для них, для нас всех, нечто значительное, важное. Он получил, наконец, возможность провести эти два месяца рядом с вами, быть счастливым. А такая удача выпадает в жизни немногим…

Давид и Голиаф

Встреча, которую Тано назначил по просьбе Ликаты, должна была состояться в хорошо нам уже известном месте — бывшем концлагере Айгенберг, о котором только что вновь вспоминали газеты в связи с операцией по конфискации огромной партии наркотиков. Сейчас тут вновь царили тишина и запустение. Вокруг не было ни души, только откуда-то издалека доносился лай собак да еле слышный шум поездов.

Давиде, Тано и Мария сидели в центральном бараке, где была оборудована большая лаборатория или, вернее, целый завод по очистке и переработке сырья для наркотиков.

Давиде нашел в выцарапанном на стене списке погибших знакомое имя — Стефан Литвак и дату смерти — 4 марта 1945 года. Эта надпись притягивала его взгляд, он не мог оторвать от нее глаз. Так же, как и надпись на иврите с той же подписью и проставленным рядом лагерным номером, который он уже помнил наизусть.

Время до условленного часа тянулось медленно.

Вдруг Давиде почувствовал, как где-то глубоко в голове поднимается уже привычная боль, сверлит мозг, давит на глаза. Он пошатнулся, потом схватился за деревянный столб, протер с силой глаза. Пелена не спадала.

— Мне врачи говорили, что начнется именно так… Мои глаза!.. Сначала я буду различать только силуэты, тени предметов, потом ничего… полная тьма. А я спокойно слушал и думал, что это относится к кому-то другому, а не ко мне… А теперь я почувствовал, что не хочу умирать, хочу жить!

Давиде обхватил голову руками и застонал. Тано молча смотрел на него с глубоким сочувствием.

— Лучше было бы, если бы эта проклятая пуля, — продолжал Ликата, — сразу сделала свое дело. Это было бы лучше для меня самого, лучше для Сильвии, да и для тебя, Тано. Я не притащил бы тебя из Африки, и вы с Марией уже жили бы-поживали на своем острове…

Уснувшая Мария застонала во сне:

— Тано, Тано!..

Тано, смотря прямо перед собой, заговорил, словно размышляя вслух:

— Мария всегда жила одна, без меня. Я думал, что правильно делаю, оберегая ее. А на самом деле это она оберегала меня. Мария — вот где моя слабость, мое уязвимое место… Я всегда стремился защитить ее, а в действительности защищал себя самого… Знаешь, Давиде, мы с тобой оба обреченные: ты обречен умирать, а я обречен жить и мучиться…

Давиде, оторвав руки от глаз, спросил:

— А где он — твой остров?

— Очень далеко, весь зеленый…

— Увези туда Марию, — проговорил Ликата. — Тут в двух километрах от границы находится остановка междугороднего автобуса. Иди, иди туда!

— А ты? — спросил Тано.

— Сколько продержусь, останусь здесь, — ответил Ликата.

Тано разбудил сестру.

— Идем, Мария, — сказал Тано.

В это время яркие лучи фар прорезали ночную темноту. В ворота въехала и медленно приближалась к бараку большая черная машина.

— Вот он, приехал, — сказал Ликата.

Тано, обхватив сестру рукой за плечи, медленно увел ее в глубину барака.

От дверей по широкому проходу между химическими установками шел высокий мужчина. Лица его в полутьме было не видно. Можно было различить только, что он почти лыс. Мужчина был не только высок, но и широкоплеч и, хотя по-видимому, далеко не молод, держался прямо и ступал уверенно. В нем угадывалась неистребимая военная выправка.

Давиде ждал его, поднявшись нд невысокий железный балкон, опоясывавший весь барак. Прибывшему, видно, было хорошо знакомо это помещение. Он смело направился к железной лесенке на балкон и, разглядев фигуру Давиде с пистолетом, неожиданно выстрелил в него. Один раз, потом другой. Пули просвистели совсем близко, не задев успевшего укрыться за ящиками Ликату. Давиде видел стрелявшего словно в тумане.

— Эй, — крикнул ему Ликата, — пройдите на свет, подойдите ближе, так, чтобы я вас видел.

— Кто вы? — спросил мужчина. — Я приехал сюда на встречу с господином Тано Каридди.

— Ваше имя? — спросил Давиде.

— Я — банкир Стефан Литвак. Господин Каридди просил о встрече со мной.

— Нет. Вы — человек без лица, без имени, никто никогда не видел даже вашей фотографии. Вы всего лишь тень, призрак. Вас никто не видел, никто не знает, — лихорадочно, словно в горячке, говорил Давиде. — Проходите ближе, ближе, на свет, я хочу рассмотреть, увидеть вплотную живое олицетворение зла…

Неожиданно Давиде включил полное освещение, и яркий свет неоновых ламп залил огромное помещение.

Мужчина был действительно довольно стар, но еще крепок. Большие светлые холодные глаза навыкате, тонкие губы большого рта, отвислые щеки делали его похожим на жабу.

Вглядевшись в его физиономию, Давиде, со всей силы дернув, порвал рукав его пиджака и рубашки, обнажив старческую руку с отчетливым лагерным номером. Номер был тот же.

— Вы лейтенант Кириу! — громко произнес Ликата.

— Как вы меня назвали? — словно придя в себя, спросил старик. — Кто вы?

Давиде достал из кармана и показал ему фотографию: обтянутый кожей скелет нагого человека и на руке — тот же номер.

— Вот гляди. Это Стефан Литвак, его же имя на стенах этого барака! Гляди на эти мощи, читай этот номер! Он тот же, что и у тебя на руке! Ему, бедняге Стефану Литваку, было около тридцати, столько же, сколько тогда и тебе, и он умер здесь, в этом бараке. Красная Армия была уже в двух десятках километров от лагеря. Ты тут доделывал последнюю оставшуюся работу: добивал умирающих. Сколько их тут в этом бараке еще оставалось? Пятьдесят? Сто?

Банкир, как завороженный, глядел на стену позади Давиде, не в силах оторвать взгляда от крупными буквами выцарапанного там списка погибших. Давиде пошатнулся и еле устоял на ногах. Силы покидали его и слишком сильно было волнение от этой встречи.

— Что ты там мелешь? — наконец произнес с пренебрежением банкир. — О чем ты?

— Когда война кончилась, — продолжал Давиде, — ты вытатуировал себе на руке номер погибшего в лагере Литвака и пошел лжесвидетельствовать на процесс, где главным подсудимым должен быть ты, лейтенант Кириу. Я слышал все то вранье, что ты там говорил. А потом ты на деньги, отнятые у своих жертв-евреев, создал банк… стал банкиром.

— Ты кто? — в который раз спросил банкир.

Держаться он продолжал бесстрастно и надменно. Сдерживаемое волнение — а, может, и страх — выдавали лишь его неестественно застывшее лицо и остановившийся взгляд.

— Я — Никто, — отвечал Давиде, — такой же Никто, как для тебя и тебе подобных были тысячи и тысячи замученных и расстрелянных в ваших лагерях, тысячи безымянных мужчин и женщин, стариков и детей, маленьких безвестных людей со всей Европы. Я пришел сюда от имени всех тех, кого ты послал на смерть, Кириу.

— Кто ты? — повторил вопрос банкир.

Словно не слыша его, Ликата продолжал:

— Почти полвека назад ты создал себе богатство на их крови и костях. Ты здорово все обдумал, чисто обделал дельце! Терпеливо, методично, ты начал приумножать свой капитал, вкладывая деньги во все самые грязные махинации, во все самые преступные сделки… Торговля оружием, наркотиками… Когда-то ты сделал ставку на фашистов, но проиграл. Тебя должны были судить и повесить, но тебе удалось выкрутиться. Ты оказался дьявольски ловок…

— Дело не в моей ловкости, — возразил Кириу, — это логика Истории. В борьбе выживает сильнейший, более хорошо приспособленный. А слабые и неприспособленные должны смириться со своей участью, подчиниться сильным. А что касается крови, геноцида, так вся История — сплошная череда массовых убийств, войн. Таков ее неумолимый ход. Сегодня все точно так же, как и две тысячи лет назад, не лучше и не хуже… Сильные умеют выигрывать, господин Никто, и вам остается лишь смириться с этим жестоким законом жизни. У меня совершенно спокойно на душе, потому что я — живая История нашего века. Смиритесь. Вам не остается ничего другого, вы ничего не можете сделать…

— Я не умею так красиво говорить, как ты, — промолвил Ликата. — Я привык разговаривать посредством вот этого. — Он указал на пистолет, который продолжал сжимать в руке. — Наверно, потому, что мне много лет приходилось вести войну против невидимого врага — людей без лица и без имени, таких чудовищ, как ты. Я привык за долгие годы постоянно ощущать днем и ночью холод стали в кармане или под подушкой, никогда не расставаясь с оружием. И я сберег пулю для тебя. Я буду судить тебя здесь, на этом месте, где ты убивал детей и женщин. Случается, что и маленькие, безвестные люди, маленькие Давиды, вроде меня, побеждают всесильных Голиафов. Ты заблуждаешься, Кириу. Историю пишу я, в этом бараке, от имени тех, кого ты тут убил! Пусть люди, наконец, узнают правду!

— Правду? Какое дурацкое слово! — отозвался Кириу. — Правда — это то, что правительства прибегают к моему банку, когда им нужны деньги, правда — это то, что деньги — мерило успеха, правда — это то, что всем хочется думать, а не то, что есть на самом деле… Правда — это то, что хозяин — я!..

Ликата больше не мог слушать эти циничные, самоуверенные откровения, смотреть на этого недобитого фашиста. Он тщательно прицелился и прервал их одним, вторым, третьим выстрелом. Но перед глазами у Давиде все плыло в тумане, все двоилось. Послышался звон стекла — одна из пуль угодила в огромную реторту. Но Кириу остался невредим. Он стоял перед ним, выпрямившись во весь рост и с застывшим, неподвижным, как маска, жабьим лицом.

Откуда-то вдруг появился Тано. Обращаясь к Кириу, он проговорил, указывая на шатающегося, словно ослепшего, хватающегося за перила балкона Ликату:

— Пусть уходит, не будем ему мешать. Мы с вами найдем общий язык, мы из одного теста!

— Нет, Тано, неправда! — хрипло пробормотал Ликата. — Ты теперь стал другим…

— Послушай, я готов иметь с тобой дело. Работая вместе, мы достигнем многого! Я сделаю тебя самым богатым человеком в мире! — с неожиданным жаром заговорил Кириу, хватая за рукав Тано. — А сейчас раздави скорее это насекомое!

— Тано! Не дай ему уйти! — прошептал Ликата и медленно сполз на пол.

— Ну же, живее! Чего ты ждешь? — торопил Кириу. — Добей его!

— Тано! — крикнула брату Мария и бросилась к упавшему Давиде. В глазах ее застыл ужас и немая мольба.

— Делай, что я сказал! — потребовал Кириу.

Под молящим взглядом сестры Тано заколебался. Мгновение он стоял неподвижно, затем поглядел на Кириу, потом на Ликату.

Медленно вынул пистолет и, почти не целясь, выстрелил. Пуля раздробила Кириу колено, и он со стоном тяжело повалился на пол барака. Тано не спеша подошел к лежащему Ликате, достал у него из кармана наручники и приковал Кириу за руку к железной стойке.

Давиде приподнял голову и тихо проговорил:

— Уезжайте! Уезжайте на ваш зеленый остров…

Мария, с невыразимой жалостью и мукой глядя на умирающего Ликату, без конца твердила его имя:

— Давиде, Давиде…

Тано обнял сестру за плечи и повел к выходу из барака.

Потом сел за руль, Мария опустилась рядом с ним на сиденье и обессиленно склонила голову ему на плечо.

Выехав на автостраду, Тано остановил машину у первой же телефонной будки и позвонил на виллу под Веной. Феде подозвала к телефону генерала, и Тано сообщил ему о происшедшем в Айгенберге.

Вертолет Сильвии опустился на площадке перед центральным бараком бывшего концлагеря. Все вокруг было оцеплено милицией. Прибывали все новые и новые машины. У входа в барак толпились люди в форме и в штатском. Никого не замечая, Сильвия направилась к двери. Навстречу ей шли два милиционера, поддерживая под руки старика в наручниках. Прилетевший раньше Браччо осторожно взял ее под руку и попытался остановить:

— Погоди, Сильвия, не входи…

Но Сильвия резко оттолкнула его и со словами:

— Оставьте меня с ним одну! — открыла дверь барака.

На пороге Сильвия столкнулась с Амидеи, он посторонился, давая ей пройти. Когда Сильвия проходила мимо него, генерал сказал:

— Судья Конти, Давиде говорил мне о том, что вы устали и намерены подать в отставку. Не делайте этого, судья. Вы нужны нам, нас так мало, мы одиноки в нашей борьбе… — И вышел из барака.

Давиде лежал на полу на том месте, где его настигла смерть. Сильвия опустилась на колени возле его тела, приникла губами к его лбу. Рыдая, она гладила его длинные прямые черные с проседью волосы, его суровое, мужественное лицо. В ушах ее еще звучал его хрипловатый голос, шептавший: «Звезды и Луна будут свидетелями нашей любви»… Давно ли она, вот так склонившись, оплакивала убитого комиссара Каттани? Безутешное горе, бесконечная усталость, безысходное отчаяние и тоска охватили душу Сильвии. Одна в этом страшном, проклятом Богом и людьми месте, она, не сдерживая слез, громко рыдала над телом любимого.

Но, когда Сильвия поднялась с колен и вытерла глаза, она, как прежде, вновь ощутила, как в ней горячей волной поднимается гнев, жажда отомстить за Каттани, за Ликату, за муки, доставленные ей самой, решимость раз и навсегда отсечь голову опутавшему Италию Спруту.