Книга: Убить клоуна. Сборник



Убить клоуна. Сборник

Ричард С. Пратер

Отчаянное преследование

Глава 1

Дверь с грохотом распахнулась.

— Ба… — начала она, но, увидев меня, в ужасе умолкла.

Я уставился на полуобнаженную девушку.

— Ой! — взвизгнула она. — Да вы же не бабушка!

— Верно, я Шелл Скотт, но и вы тоже не бабушка.

Девушка захлопнула дверь перед моим носом.

«Ага, — подумал я, — похоже, это то, что мне нужно».

Кровь во мне закипела, ибо я только сейчас сообразил, что видел такую красотку, которая смотрелась бы прелестно даже в лохмотьях. Но ее обрамлял лишь дверной проем, поэтому она казалась следующим этапом эволюции.

Я позвонил еще раз.

Зарумянившаяся красотка уже успела надеть тонкое голубое платье и весьма пристально оглядела меня, вероятно желая сравнять счет. Ее большие глаза скользнули по моим коротким волосам, торчащим, как недавно подстриженная трава, задержались на светлых, похожих на бумеранги бровях и слегка кривом носе. Встретив взгляд моих серых глаз, девушка несколько смутилась, что не слишком удивило меня. На все это ушло немало времени. Однако я не имел ничего против, поскольку голубое платье было очень тонким.

У нас с ней были примерно одни габариты, но, имея рост шесть футов два дюйма и вес двести пять фунтов, я мог утверждать, что она — крупная девочка. Ее рыжеватые волосы гармонировали с большими зелеными глазами, напоминающими сигнал светофора.

Девушка поморгала:

— Извините. Я и в самом деле решила, что это бабушка.

— Все в порядке, поверьте…

— Понимаете, она звонит, а сама исчезает. Это игра. Она и сейчас прячется где-то поблизости.

— Прячется? — Я огляделся. — Да, вон она, там в кустах.

Дом номер 844 стоял на Элм-стрит, приятной, усаженной деревьями улице в восточном Лос-Анджелесе. По обе стороны дорожки рос густой кустарник, за которым и впрямь пряталась бабушка.

Меня это ничуть не удивило. Сегодня после полудня я уже общался с человеком, утверждавшим, будто у него стеклянная голова, а потом еще с одним парнем, предсказавшим, что конец света наступит через шесть минут. По истечении этих шести минут он посмотрел на меня и завопил:

— Видите? Что я вам говорил?

Такова уж моя работа. Офис «Шелдон Скотт, расследования» располагается в центре Лос-Анджелеса. Я, частный детектив, веду законное и весьма важное расследование для комиссии Калифорнийского сената. В последние два месяца комиссия изучила лоббистскую деятельность и связанные с этим вопросы в штате Калифорния и недавно завершила слушания в Сан-Франциско. Слушания предполагалось возобновить в городском административном центре, и меня наняли неделю назад.

Работа комиссии конечно же широко освещалась в местной прессе. Слушания в Сан-Франциско временами довольно шумно выявляли свидетельства коррупции, взяточничества должностных лиц и отчасти шантажа, но ничего чрезвычайного. Ходили слухи, что людей, способных оказать наибольшее давление на законодателей, почти не потревожили или не тронули вовсе. Одна из лос-анджелесских газет муссировала версию могущественного «Тайного Босса», дергающего за веревочку сенаторов и других важных лиц. Серия статей называлась: «Кто он, мистер Босс?»

Комиссия получила множество сообщений от жителей Лос-Анджелеса — полезных, оскорбительных, а то и вовсе дурацких. В Лос-Анджелесе такое неизбежно. Даже безумные письма и телефонные звонки следовало проверить, ибо могло статься, что человек со стеклянной головой располагает полезной информацией. Часть моей работы и заключалась в том, чтобы профильтровать эти сведения. Сегодня после полудня я получил самые дикие. И одним днем дело не ограничится.

В дом номер 844 по Элм-стрит меня привело письмо, адресованное «Лоббистской комиссии» и подписанное «Зельда Бивеа».[1] «Я все знаю о мистере Боссе», — утверждала Зельда. Я поместил его в папку с другими, такими же «безнадежными» сообщениями, однако счел, что нельзя пренебрегать даже самым ничтожным шансом.

Но сейчас у меня опустились руки, ибо автор сидел там, в кустах.

Девушка, приблизившись ко мне, окинула взглядом кустарник:

— Бабушка, я тебя вижу. Выходи.

Кусты раздвинулись, и из них вылезла маленькая миловидная старая леди с розовым личиком, жидкими седыми волосами, в очках без оправы и в черном платье. Ее рост едва ли превышал пять футов, а вес — девяносто фунтов, даже вместе с листьями, запутавшимися в ее волосах.

— Здравствуйте. — Я был сама любезность.

— Ха! — Старушка уставилась на меня. — Вы что, один из них?

— Положим, сейчас я — один из Нас. А вот кто из нас Зельда Бивеа?

— Что?! — изумилась красотка, одернув свое голубое платье. — Я Зельма, — сообщила она, — а бабушка — Зельда. Но ее фамилия Моррис.

Я вынул письмо из кармана пальто.

— Это мое, — тут же заявила бабушка Зельда.

Я показал ей подпись «Зельда Бивеа».

— Я просто написала свое имя — Зельда. А последнее слово — не фамилия. Это значит «Берегись!», «Осторожно!» или «К бою!».

Я взглянул на девушку. Она улыбалась. В самом деле, очень забавно.

— О каком письме вы говорите? — полюбопытствовала Зельма.

Я передал ей конверт и объяснил, зачем пришел.

— Комиссия, расследующая лоббирование и тому подобное?

— Да.

— Прочитав об этом, мы с бабушкой заинтересовались, почему вы изучаете лобби. Ведь есть театральные лобби, гостиничные и прочие.

— Нет, мадам, — улыбнулся я. — Вы не совсем правы.

Девушка засмеялась и сообщила, что теперь и она, и бабушка знают об этом все. В обычное время я бы попытался держаться потверже и побыстрее перейти к делу, но этому воспрепятствовали большие зеленые глаза Зельмы, ее рыжие волосы и тонкое голубое платье. Она наконец перестала заливаться румянцем.

Я спросил Зельду о ее письме и о том, кто такой мистер Босс.

Она вынула листик из волос и уставилась на пальму.

Я повторил вопрос. Старушка тут же скрылась в кустах и на сей раз стала почти незаметна.

— Бабушка! — крикнула Зельма. — Немедленно вылезай оттуда.

— Не вылезу.

— Мадам, — вмешался я, — это же ваше письмо. Теперь, если вы…

— Я просто хотела немного пошутить с вами.

Я улыбнулся:

— Пошутить?

— Конечно, ведь я устаю от кроссвордов. Понятия не имею, кто такой мистер Босс, просто читала об этом в газетах.

— Вот оно что.

Я лелеял надежду, что никто не пройдет сейчас по улице и не заметит, как я беседую с кустами. В этом городе полно людей, которые уцепятся за это.

— Я написала много писем обо всем на свете, и не только вам. Вы же не сумасшедший, верно?

— Не… Нет, не сумасшедший. Но только не пишите больше писем, ладно?

— Не буду. А можно мне взять мое письмо?

— Боюсь, что нет. Оно должно храниться в архивах комиссии.

— Ну и бог с ним.

Зельма стояла в дверях в своем свободном голубом платье.

— Что ж, полагаю, больше мне нечего здесь делать, — заметил я.

— Вы могли бы снова позвонить в дверь.

— Вот именно. До свидания.

Направившись к своему «кадиллаку», припаркованному у края тротуара, я оглянулся. Снова позвонить в дверь? О чем это она говорила? Заперев дверь, Зельма ушла, и, возможно, слишком далеко. Что ж… Я сел в машину и поехал к центру. Зельма, конечно, хороша, но Пола куда красивее, да и с бабушкой ее я никогда не встречался.

Пола выполняла кое-какую секретарскую работу для комиссии, и я познакомился с ней, когда сам только начинал продвигаться в этой организации. Сейчас, когда я вернулся в административный центр, Пола сидела в большом конференц-зале с тремя сенаторами и писала под диктовку Бизли.

Взглянув на меня, она широко улыбнулась и тут же снова занялась стенографией. Все четверо сидели за большим столом красного дерева, но, похоже, собирались расходиться — ведь уже давно стемнело. Закончив диктовать, Бизли посмотрел на меня:

— Скотт! Нашел что-нибудь?

— Да. Один сообщил мне, что мы настраиваемся на его волну, другой предрек конец света и заставил меня ждать этого события вместе с ним. А еще я обнаружил старую леди, живущую в кустах.

— Скотт, сколько раз объяснять тебе, что дело обстоит очень серьезно? — возмутился Бизли.

Он делал мне выговор. Черт с ним!

— И человека со стеклянной головой, — добавил я. — В общем, не слишком полезного. Пожалуй, даже легкомысленного.

Судя по выражению лица Бизли, я собирался выхватить оружие. Мне почему-то казалось, что у него в кобурах два кольта. Должность Бизли называлась так: председатель сенатской комиссии по изысканию фактов лоббистской деятельности. Этот худощавый крепкий человек напоминал мне шерифа на Диком Западе, который немного расслабился, очистив город от бродяг и бандитов. Разумеется, он стрелял только им в спину. Бизли считался весьма компетентным, и меня отчасти восхищала его установка: «Давайте закончим эту работу и начнем следующую». Но Бизли был начисто лишен чувства юмора.

А вот Пола обладала превосходным чувством юмора. И многим другим тоже. Взглянув на меня, она пробормотала:

— Заставь вора ловить вора.

Я подмигнул ей и угрожающе выпучил глаза. Пола сделала вид, будто вот-вот упадет в обморок. Бизли, казалось, сейчас же выхватит оба кольта.

— Ближе к делу, — бросил я. — Сворачивайте работу — и по домам.

Губы Бизли зашевелились, но он не издал ни звука.

— Ты никогда еще не высказывал лучшей идеи, Шелл, — заметил Вайз.

— Увы, это моя единственная идея, — признался я. — Но завтра наступит новый день. И может случиться что-нибудь еще.

Себастьян Вайз. Это неправдоподобное имя принадлежало реальному человеку. Из трех сенаторов только он выглядел, говорил и действовал как актер, исполняющий главную роль в пьесе. Респектабельный, с волнистыми седыми волосами, выступающей челюстью и тренированным голосом, Вайз был из тех, кого парни в задней комнате обычно выдвигают в губернаторы. Через две минуты после нашего знакомства он начал обращаться ко мне по имени.

Бизли звал меня Скоттом или мистером Скоттом. Если бы у него была дочь и мне предстояло бы жениться на ней, что, впрочем, совершенно невероятно, поскольку в свои тридцать я все еще холостяк и едва ли изменю своим привычкам, так вот, Бизли и тогда продолжал бы называть меня «мистер Скотт».

Сенатор Картер вообще ни разу никак ко мне не обращался. Ему как-то не приходилось это делать. Эндрю Картер. Энди. Имена таких, как он, следует писать с маленькой буквы. Если подобные люди молчат и сохраняют невозмутимость, они превращаются в невидимое. Взять, к примеру, Себастьяна Вайза. Он крупный и экспансивный. Лестер Бизли — худощавый и крепкий. Энди же Картер — маленький, мягкий и вроде бы постоянно смущенный. Внешне этот выдающийся человек напоминал недопроявленную фотографию, однако интеллектом превосходил председателя, Вайза и меня, вместе взятых. Вот почему он занимает пост сенатора. Я вовсе не о характере, а его уме и поразительном голосе, совершенно не соответствующем его комплекции. Представьте себе дворняжку, лающую как сенбернар. Диапазон этого голоса простирался от рева океанских волн до шороха крыльев колибри. На радио он был бы королем, на телевидении — крестьянином. Я знал, что Картер несет ответственность за несколько самых важных законопроектов, представленных сенату. Коллеги-сенаторы высоко ценили его. Картер женат на бывшей манекенщице, и у них шестеро детей. Кто бы мог подумать!

Трое сенаторов вдруг заговорили одновременно о свидетеле, которого они хотели вызвать в суд повесткой, и других подробностях предстоящих слушаний. Пола же между тем подошла ко мне:

— Привет, девятый мяч!

— Что такое девятый мяч, моя радость?

— Тот, что хуже восьмого. Ах да! Я знаю, ты мяч из восьмой секции.

— Любовь моя!

— Хочешь отвезти меня домой?

— Я мечтал бы свести тебя с ума.

— Я говорю о своей машине.

— В машине… Как угодно.

— Брось, я серьезно.

— Я тоже… Почему бы не отвезти тебя домой. Мы могли бы станцевать непристойный танец.

— Ох, Шелл, когда ты угомонишься? Какой еще непристойный танец?

— Для начала мы возьмем бутылочку виски…

— Нет, не возьмем.

— Затем поедем ко мне и поставим на граммофон несколько пластиночек с очаровательными непристойными танцами…

— Хватит!

— Хватит? Но мы даже не начали танцевать!

— И слава богу. Так ты отвезешь меня домой?

— Конечно, если Джесси Джеймс не возражает.

— Он разрешил мне уйти.

Пола взглянула на меня, ее влажные губы чуть приоткрылись.

Мы познакомились неделю назад, и у нас было уже два свидания. Поле двадцать четыре. Одинокая, веселая, она жила одна, и ей это нравилось. Оба раза составляя план действий, я предполагал (и это, кстати, доказывает, что я детектив, а не психолог), что мы поедем в мою квартиру в Голливуде, послушаем радио или совершим что-нибудь творческое, например приготовим спагетти. Однако дело кончалось тем, что я отвозил ее домой и, даже не приглашенный взглянуть на ее квартиру, ложился спать голодным. Тем не менее, я считал Полу очаровательной.

— А какая у тебя квартира? — поинтересовался я.

— Вся в красных и зеленых тонах, и повсюду разбросаны яркие вещи.

Это хороший фон для брюнетки. Высокая, длинноногая, томная, с густыми черными ресницами, высокими скулами и очень темными мерцающими глазами, Пола говорила весьма энергично, совсем не так, как можно было предположить, впервые услышав ее мягкий низкий голос. В речи и движениях этой девушки чувствовалась раскованность, а все вокруг нее выглядело мягким и темным.

— Пойдем отсюда, — сказала Пола.

Внезапно зазвонил один из двух телефонных аппаратов у дальней стены, Пола неторопливо направилась туда, подняла трубку, послушала и прикрыла ладонью микрофон:

— Некто Хэзел просит тебя позвонить какому-то Джорджу Стоуну в клуб «Мелоди». Хочешь поговорить с ней?

— Да.

Хэзел, девушка, работавшая на коммутаторе в Хэмилтон-Билдинг, где я устроил свой офис, сидела там допоздна.

Все трое мужчин за длинным столом прекратили разговор и следили за мной, пока я шел к телефону. Хэзел сказала мне, что в мой офис позвонил человек, назвавшийся Джорджем Стоуном. Он заявил, что должен поговорить со мной о чем-то очень важном, и оставил для меня номер телефона в клубе «Мелоди».

— Видимо, — продолжала Хэзел, — он принял меня за вашу секретаршу и, решив, что вы все еще в офисе, настаивал на немедленном разговоре. Я не сообщила ему, где вы.

— Джордж Стоун? Никогда не слышал о нем. Он объяснил, в чем дело?

— Нет. Сказал, что это важно, и все.

Поблагодарив Хэзел, я позвонил в клуб «Мелоди» и услышал грубый голос:

— Да?

— Это Шелл Скотт.

— Как раз вовремя. Я Стоун. Джордж Стоун. Вам знакомо мое имя?

— А я должен его знать?

— Узнаете, приятель, скоро узнаете. Скотт, это вы ведете расследование для комиссии по лоббированию, верно?

— Не только я.

На комиссию работали три местных детектива. Один из них — веселый молодой парень Джо Рул, временами сотрудничающий со мной.

Стоун откашлялся. Его голос звучал несколько невнятно, словно он хватил лишнего.

— А в чем дело? — осведомился я.

— Я тот, кто может сообщить все, что нужно. Весь механизм. От А до Я.

— Такие пустые слова мне случалось слышать и прежде.

— Не такие. Я вкалывал семь лет на самого большого проходимца в Калифорнии и готов отправить его на виселицу, если сам останусь на свободе. Понимаете?

Я все прекрасно понимал. Должно быть, это очередной сумасшедший, желающий поведать мне обычную историю о человеке, который мечтал выбраться со дна, кого-то скрутив и избежав правосудия.

— Неприкосновенность? — уточнил я.

— Именно. Стопроцентная.

— Подобный вариант маловероятен… И это не в моей компетенции.

— Но вы способны помочь. И только с вами я соглашусь разговаривать. Придете в клуб «Мелоди»?

— Да, но как вас найти?

— Я сам вас найду. Кстати, Скотт. Новости удивят вас. О них затрубят все газеты — отсюда и до Нью-Йорка. Не мешкайте. Приходите сразу. И никому не сообщайте об этом. Ладно?

— Договорились.

— Побыстрее. Кое-кому здесь я не нравлюсь и вряд ли сумею добиться их благосклонности.

Я положил трубку, не поверив его последним словам. Голос Стоуна не внушал расположения.

— Что там случилось, мистер Скотт? — осведомился председатель Бизли.

— Еще один парень, знающий ответы на все наши вопросы. Если это не вранье, то он, похоже, давно созрел для тюремной камеры. А получив стоящую информацию, мы сумеем помочь ему?

— Вы же знаете, — отозвался Бизли, — если он преступник, мы не сможем позволить ему избежать правосудия. — Сенатор помолчал. — Конечно, в наших силах оказать ему кое-какое содействие. Но это зависит от того, чем он располагает и в какой мере замешан во всем. Что он сообщил по телефону?

— Ничего особенного. Я собираюсь встретиться с ним сейчас. Если он не валяет дурака, то, возможно, это тот самый человек, которого мы ищем.

Сенатор Картер открыл рот впервые с тех пор, как я сегодня вечером вошел в конференц-зал:



— Вероятно, нам следует подождать здесь мистера Скотта и узнать, что ему удалось выяснить.

Его голос при этом звучал так, словно Картер пел «Старый Черный Джо».

Бизли пожал плечами, а Себастьян Вайз поднялся:

— Позвоните мне домой, если окажется что-нибудь важное. Я очень устал.

Вайз удалился.

Я собирался последовать за ним, но Пола задержала меня у двери:

— Я подожду тебя… Если ты поторопишься.

Я пообещал ей обернуться мигом. Ее улыбка гарантировала мне по крайней мере час.

* * *

Клуб «Мелоди» — маленькое заведение с приглушенным освещением и высокими ценами — располагался на Олимпик. Оставив «кадиллак» на стоянке, я вошел в клуб. На внутренней стороне двери висела афиша, извещавшая, что выступления оркестра Пола Даттона отложены до следующего месяца, а гвоздь шоу-программы на третьем этаже — Сатана и Атлас. На цветной фотографии я увидел что-то красное и белое. Вроде бы парень в костюме дьявола и почти голая девушка.

Бархатный занавес перед тремя ступеньками, ведущими в главный зал, был уже задернут. Я различил позвякивание серебряных приборов по тарелкам и тихие голоса. Перед занавесом стоял официант, скрестив руки на груди. Здесь, в «Мелоди», события разворачивались очень быстро.

Перед тем как заговорить с официантом, маячившим передо мной, я огляделся. Справа от меня находился гардероб, сзади — мужской туалет, а рядом с ним женский. По крайней мере, я так предположил. На одной двери надпись отсутствовала, а на другой изобразили красного дьявола. По-моему, подобные помещения в ночных клубах оформляют авторы современных картин, которые можно повесить хоть вверх ногами, хотя было бы лучше повесить самих художников.

Я подошел к метрдотелю, взиравшему на меня с полнейшим безразличием.

— У вас заказан столик?

— Нет. Меня здесь ждет один джентльмен.

Его губы изогнулись. Это было мне знакомо.

— Джордж Стоун, — добавил я. — Вы его знаете?

Метрдотель чуть приподнял брови:

— Мистера Стоуна? Конечно.

— Конечно? — удивился я.

Он помолчал, выжидая, не дам ли я ему на чай, затем повернулся, откинул бархатный занавес и повел меня между столиками туда, где сидел здоровенный черноволосый мужчина, попивая хайбол из высокого стакана.

Мужчина поднял на меня глаза:

— Привет, Скотт. Садитесь.

Он подозвал официанта в белой куртке, заказал себе шотландское виски с содовой и спросил, что я буду пить. Сам он уже изрядно набрался. Я заказал бурбон и воду. В ожидании спиртного мы со Стоуном разглядывали друг друга.

Высокий, крепкий и мускулистый, Стоун был бледным, как поганка. Зубы у него выдавались вперед, а черные волосы торчали отовсюду. На вид ему было от сорока до пятидесяти.

— Вы не пожалели времени, чтобы заглянуть сюда, — заметил он.

— Ближе к делу. Если хотите что-то рассказать, валяйте, но ничего лишнего.

— Ладно. Я немного взвинчен, а дело очень серьезное. Через минуту вы поймете, о чем я.

— По телефону вы убеждали меня, будто знаете некую тайну. Похоже, здесь можно расколоться.

— Здесь безопасно, — подтвердил Стоун. — Тут никто меня не достанет. И никто нас не подслушает. — Он помолчал. — Вообще-то я решил позвонить вам уже после того, как пришел сюда, только сегодня вечером. Я чувствую, проблема нарастает, и мне пора освободиться от всего этого.

— Вам пора рассказать, ради чего вы меня сюда притащили.

Закурив сигарету, Стоун посмотрел на огонек зажигалки, глубоко затянулся и выпустил облачко дыма.

— Вас интересует лоббирование. Давление на законодателей. Шантаж. Взятки. Выплаты. Я могу сообщить вам все это к середине следующей недели. Вы меня не знаете, верно? Ну, чем я занимаюсь и так далее?

— Нет.

— Электроникой и радио. Я умею записывать телефонные разговоры, подключаться к проводам, слушать беседы где угодно, когда угодно, по проводам или без них. Кстати, мы встретились здесь потому, что никто посторонний нас не услышит. Я могу засунуть подслушивающее устройство в любое место, кроме монетного двора. Таков характер моей работы в последние семь лет.

Меня охватило любопытство. Все, с кем я общался сегодня днем, пробудили во мне недоверие, однако Стоун явно что-то знал и, судя по всему, говорил чистую правду. Он понизил голос, поэтому за соседними столиками его, несомненно, не слышали. К тому же его слова заглушала музыка. Стоун настороженно оглядывался. Казалось, он нервничал.

— Что же дальше, Стоун? И почему вы так внезапно решили поговорить со мной?

— По-моему, я уже все объяснил. Проблема в том, что из-за моей работы мне пришлось нарушить кое-какие законы. Если я расскажу все, это тоже выплывет наружу. — Стоун помолчал, затянулся сигаретой и загасил ее. — Но, обсуждая это с вами, я пойму, где остановиться. Только мы двое, ваше слово и мое, так? Хотя вы об этом пока не догадываетесь, но можете оказать мне услугу.

— Сначала вы окажете мне услугу. По вашим словам, вы семь лет подслушивали телефонные разговоры. Для кого вы выполняли эту работу?

— Ах да, я собирался рассказать вам. Так вот, Скотт, это и есть мистер Босс. — Стоун ухмыльнулся так, словно все мышцы лица расслабились. — Мистер Босс. Точь-в-точь как написано в газете.

— Кто?

— Подождите немножко. Я ничего не скажу, пока не получу пропуск на волю.

— У меня нет такой власти, Стоун. Я просто работаю для комиссии, и вы это знаете.

— Да.

До сих пор оркестр играл непрерывно, и несколько пар танцевали. Но музыка стихла, и слова Стоуна прозвучали в относительной тишине. Стоун занял хороший столик, слева от танцплощадки, и я заметил, что он смотрит мимо меня. Я проследил за его взглядом и был как громом сражен, увидев гибкую пепельную блондинку с ледяными голубыми глазами. Должно быть, от ее фигуры свихнулось куда больше людей, чем от дюжины хиромантов. Охваченный возбуждением, я на секунду подумал, что собственная кожа — единственный наряд юной особы. Нечто подобное уже предстало передо мной сегодня днем в дверном проеме. Затем я осознал, что эта блондинка — всего-навсего женская часть шоу, хотя могла бы стать для меня и целым шоу.

То, что я принял за кожу цвета слоновой кости, оказалось мерцающим одеянием. Оно окутывало блондинку, начинаясь от самой шеи, закрывало руки, соскальзывало по груди, стекало по стройной талии и округлым бедрам и, разделившись надвое, плотно, как панталоны, обхватывало ее ляжки и икры и даже покрывало ступни, поскольку красотка была босая.

Блондинка, раскинув руки, придерживала темные занавеси, драпирующие арку, через которую артисты выходили на площадку и покидали ее. Так как арка была всего в паре ярдов от нашего столика, я, заметив, что красотка повернула голову и подмигнула, принял это на свой счет. Однако мечта растаяла: она смотрела мимо меня.

Я бросил взгляд на Джорджа Стоуна. Он ухмылялся и кивал блондинке. Впрочем, моя голова тут же, словно помимо моей воли, вновь повернулась к красотке. Я попытался сфокусировать на ней взгляд, но он жадно скользил по фигуре, каждый сантиметр которой заслуживал самого пристального внимания. Если бы подобная глазная гимнастика улучшала зрение, мужчина к зрелым годам обретал бы зоркость орла.

Едва смолкли фанфары, голос, донесшийся из микрофона, представил Сатану и Атлас в первом шоу сегодняшнего вечера. Женщина, Атлас, выпорхнула вперед, закинув руки за спину. Освещение в клубе медленно погасло. Луч прожектора упал сверху на Атлас: она остановилась, замерла, приподнявшись на носки, сцепила сзади руки, втянула живот. Ее грудь высоко и соблазнительно вздымалась, поблескивая в белом свете.

Трудно было вообразить, что каждый дюйм ее тела покрыт одеждой, ибо ткань без единой морщинки облегала каждый изгиб и каждую выпуклость. Я не сомневался, что на красотке нет ничего, кроме тончайшего атласа.

Внезапно мертвую тишину прорезали мощные звуки оркестра, а наверху вспыхнул второй луч прожектора и осветил фигуру высокого, одетого в красное дьявола. Он вскинул руки над головой, но опустил кисти, так что пальцы указывали в пол. С плеч дьявола спускался плащ с черной подкладкой. Губы его раздвинула то ли ухмылка, то ли оскал, выражавший удовлетворение.

На несколько секунд красная и белая фигуры замерли, затем один протяжный звук сменился другим, и Атлас медленно повернулась. Прожектора, вырвавшие из тьмы две контрастные фигуры, сделали эту сцену невероятно эффектной. Атлас посмотрела на Сатану и протянула к нему руки — но, не коснувшись его, отдернула их, словно превозмогая желание броситься вперед.

Устремившись к Сатане, она внезапно остановилась, затем снова неуверенно направилась к нему. Глядя на выразительные движения ее тела, я почти поверил, что Атлас неудержимо тянет к Сатане, но она сопротивляется его власти.

Лучи прожекторов слились воедино, когда два тела соприкоснулись, белое прижалось к красному. Руки Сатаны упали, ладони обхватили тонкую талию Атлас. Она рванулась назад, но ее белые ноги, взлетев, обхватили бедра дьявола. Однако руки Атлас взметнулись кверху, девушка перегнулась в талии, словно желая вырваться из плена, и запрокинула голову. Ее длинные серебристые волосы коснулись пола.

Ни в одном ночном клубе я никогда еще не видел ничего столь чувственного и возбуждающего. Чтобы полностью покорить публику, оставалось лишь повторить номер на бис. Слева от меня вспыхнул огонек. Это Стоун повернул колесико зажигалки и закурил еще одну сигарету. Услышав постукивание, я повернулся к нему. Он барабанил пальцами по столу.

Сейчас мне хотелось сделать то же самое. Я перевел взгляд на сцену, но краем глаза заметил, что рука Стоуна лежит на столе ладонью вверх. Далее я зафиксировал нечто столь невероятное, что мой рассудок отказывался принять это.

Я уставился на руку Стоуна, мысленно все еще оставаясь на сцене с Атлас и наслаждаясь движениями ее стройного и гибкого тела. Но часть моего сознания уже переключилась на Стоуна.

Он уже несколько раз пользовался при мне зажигалкой такого типа, что загораются, когда повернуто маленькое колесико, и продолжают гореть до тех пор, пока не опустишь крышечку. Сейчас все еще горящая зажигалка лежала на ладони Стоуна.

Она опаляла ее. Я видел, что кожа на его скрюченных пальцах почернела, а трещина на одном из них была уже длиной в дюйм. В ней пузырилась влага.

Оркестр заиграл тише, музыка позади меня ширилась и пульсировала. Кто-то закашлялся. Я услышал приглушенные шаги у сцены рядом. А зажигалка все горела, сжигая неподвижную руку передо мной. Я ощутил запах горелого мяса.

Наконец меня осенило. Эта догадка казалась безумной, но единственно верной.

Стоун был мертв.

Глава 2

Едва ли я смотрел на руку Стоуна дольше нескольких секунд, но мне показалось, что прошло несколько часов.

Затем, когда до меня дошло, я вышиб зажигалку из его руки. Мигнув, она упала на пол. Опрокинувшийся стакан покатился по столу, виски разлилось. Позади Стоуна освещения не было. Мерцали лишь отблески прожекторов, но все же я увидел, как Стоун пришел в движение.

Он словно обмяк, хотя пока сидел прямо. Потом его голова упала набок, вслед за тем тело начало медленно сползать со стула.

Внезапно оно накренилось, и Стоун с грохотом рухнул на пол. Женщина за соседним столиком закричала, и вопли ее становились все пронзительнее. Она не видела, что упавший мертв, не могла знать этого. Но что-то заставило ее закричать. Может, то, как Стоун рухнул. Или она почувствовала запах горелого мяса.

Ее голос, высокий, захлебывающийся, перекрывал музыку. В нем звучал удушающий страх. Оркестр вдруг умолк, свет зажегся, посетители вскочили из-за столиков. Я до сих пор не понимал, что произошло со Стоуном, но теперь, отчетливо разглядев его, не сомневался: он мертв.

Через секунду после того, как вспыхнули лампы, я уже стоял перед Стоуном на коленях и пытался нащупать его пульс, хотя прекрасно сознавал, что ничего не найду. Сердце не билось.

— Боже мой! — закричал кто-то возле меня. — Боже мой, это же Джордж!

Атлас стояла рядом, почти касаясь меня, и смотрела на Стоуна. Я удивился, заметив, что в ней не больше пяти футов и трех дюймов. Я увидел вблизи длинные накладные ресницы, оранжево-красную помаду на ее губах и жирно нарисованные карандашом изогнутые брови.

Казалось, потрясенная Атлас вот-вот потеряет сознание или завопит, но сейчас я почти не думал о ней. Увидев за столиком поблизости четверых мужчин, я обратился к самому крепкому из них:

— Постарайтесь удержать всех подальше от тела.

Мужчина кивнул и шагнул вперед, даже не взглянув на меня.

У входа я поймал метрдотеля. Он знал, что в зале кто-то упал, но и только. Я велел ему закрыть двери и никого не выпускать, а сам пошел в телефонную будку и позвонил в полицию.

Когда я вышел из будки, потрясенный метрдотель слонялся поблизости. Я спросил, поставил ли он охрану у дверей. Он кивнул:

— Те два человека уже ушли. А мистер Стоун действительно мертв?

— Да. Какие два человека?

— Не знаю… То есть я говорил с одним из них, с тем, что пониже, когда он спросил меня, где столик мистера Стоуна. И я видел, как они оба вышли перед самым началом этой заварухи. У него был сердечный приступ?

— Возможно. А что тот человек? Он спросил, где Стоун?

— Да.

— И вы сказали ему?

— Конечно. Он дал мне пять долларов.

— Как он выглядел?

— Невысокий, лет тридцати — тридцати пяти, и зубы сильно выдаются вперед. Возле угла рта родинка. Я хорошо его запомнил из-за пяти долларов.

— Когда он спросил вас о Стоуне? И что сделал потом?

— Это было перед самым шоу, за несколько секунд до того, как погас свет. Он только заглянул в зал, а потом пошел в мужской туалет. — Метрдотель помолчал. — Зачем вам все это?

Я показал ему свои документы:

— Я частный детектив. До появления полиции закон здесь представляю я.

Судя по всему, мои слова не убедили метрдотеля. Впрочем, он едва ли знал что-то еще. Он больше не видел коротышку, не разглядел и его спутника, а просто заметил, что оба вышли во время шоу, и очень удивился. По наблюдениям метрдотеля, посетители, особенно мужчины, редко уходят во время шоу. Меня все это удивило не меньше.

Прежде чем покинуть его, я осведомился, где находится кабинет управляющего. Метрдотель указал мне на ту дверь, что я принял за женский туалет, и удалился весьма взволнованный. Открыв указанную им дверь, я очутился именно в женском туалете.

К счастью, женщин здесь не было. Я вышел и увидел табличку «Управляющий» на двери наискосок от меня, но кабинет был пуст. Я вернулся в зал. Крупный мужчина все еще стоял возле тела.

Атлас я не заметил. Миновав задрапированную арку, я попал в узкий коридор, а затем в небольшой зал с закрытыми дверьми и постучал в дверь с серебряной звездочкой.

— Кто там? — отозвался женский голос.

— Шелл Скотт. Я хотел бы поговорить с вами, если можно.

Атлас открыла дверь; в руке она держала салфетку, которой стирала грим. Она еще не успела переодеться. Узнав, кто я и почему нахожусь здесь, девушка пригласила меня в гримерную, закрыла дверь и прислонилась к туалетному столику.

— Мой медиум сказала мне, что сегодня вечером должно случиться что-то ужасное.

Говоря это, она смотрела прямо на меня. Я не считаю себя красавцем, но ужаса не внушаю, поэтому тотчас решил, что Атлас имеет в виду не меня. Кажется, случившееся не слишком удручило ее. Девушка присела на туалетный столик, опершись на него руками, отставленными назад, а ее чувственное тело мягко изогнулось. Возможно, она случайно приняла эту позу, но даже если так, я мог бы назвать ее отрепетированно непринужденной.

Со своего места я видел это ошеломляющее чудо не только спереди, но и отчасти и сзади — в зеркале туалетного столика. Признаюсь, что это превосходило всякие ожидания. Даже в зеркале я оценил этот невероятный вид сзади, вернее, невероятный зад. Костюм явно создали для выступления в интимном ночном клубе, рассчитывая, что на него будут смотреть с расстояния в несколько ярдов и при специальном приглушенном освещении. Я же пялился на него при ярком свете, стоя почти вплотную к девушке.

— На него и в самом деле снизошло вдохновение? — спросила Атлас.

— Снизошло что?

— Вдохновение. Смерть. Он умер?

— А-а. Да, он умер.

Я сразу же понял, что мозги у Атлас развиты куда хуже, чем тело.

— Он и казался мертвецом, но я думал, что у него такая внешность.

— Похоже, вы хорошо знали мистера Стоуна?

— С чего вы взяли?

— Сначала вы подмигнули ему, а потом, по-моему, испытали настоящий шок, увидев его на полу.

— Я была бы не меньше потрясена, увидев на полу любого другого. Например, вас. А что в этом странного?

— Ничего, но…

— Кроме того, я только-только разогрелась во время выступления. И вдруг совершенно внезапно крики, свет в зале.

«Только разогрелась? — подумал я. — Если время позволит, в этом же месяце я посмотрю оставшуюся часть выступления».



Задав еще несколько вопросов, я узнал, что ее настоящее имя Вирджиния Уоринг, но она предпочитает, чтобы ее звали Атлас.

— Это звучит так нежно и порочно, не так ли?

— Да. — Я улыбнулся. — А вы… Да, конечно, это очень красиво.

— Но это не означает, что я нежная и порочная. Я нежная, да, но вовсе не порочная. — Девушка засмеялась. — А разве не у всех нас есть потаенные желания?

— Я полагаю, мы…

Атлас сняла оранжевую помаду, краску с бровей, почти полностью удалила остатки макияжа, повернулась к зеркалу и чуть подалась вперед, протирая щеки. В этой позе Атлас была менее призывной, но все же такой чувственной, что меня неудержимо тянуло к ней. Я едва расслышал сирены. Методу тем они приближались. Значит, полиция скоро будет здесь.

— Атлас, вы знали Джорджа Стоуна?

Девушка, слегка повернувшись, спокойно взглянула на меня:

— Должно быть, вы хороший детектив.

— С чего вы взяли?

— Очень настойчивый. — Атлас снова посмотрела на себя в зеркало: — Да. Мы были друзьями. Хорошими друзьями. — Ее глаза встретились с моими в зеркале. — А сейчас мне нужно переодеться.

Девушка сунула руку под мышку, и я лишь сейчас заметил хорошо замаскированную «молнию». Так вот как она снимает и надевает свой костюм. Атлас распустила «молнию» до самой лодыжки, и я увидел чуть смуглое розовое тело. Когда она бросила на меня быстрый взгляд, мне пришлось удалиться.

Несколько полицейских в форме и двое офицеров в штатском приблизились к телу Стоуна почти одновременно со мной. В одном из штатских я узнал Роулинса, детектива из центрального отдела по расследованию убийств.

— Привет, лейтенант, — сказал я. — Вы очень оперативны.

Роулинс быстро обернулся:

— Шелл… Что ты здесь делаешь?

— Я сидел за его столиком, когда он упал. — Мой взгляд задержался на трупе. Затем я выложил ему все, что знал.

— У тебя есть какие-нибудь соображения о причинах случившегося? — спросил Роулинс.

— Он просто упал. Я не прикасался к нему, только проверил его пульс.

Прибывшие полицейские опросили посетителей, появились криминалисты, засверкали фотовспышки. Эксперты занимались своим делом. Роулинс, опустившись на колени возле тела, поманил меня:

— Оставь мысль о сердечном приступе. Его сердце, конечно, остановилось, но только потому, что отключился мозг.

Роулинс указал на голову Стоуна.

Я склонился над трупом, не прикасаясь к нему, и заметил на дюйм выше правого виска маленькую черную дырку, едва заметную под густыми темными волосами. Кровь почти не текла.

К моменту прибытия заместителя коронера, который сразу осмотрел тело, мы уже убедились, что Стоуна застрелили. Пуля застряла в его черепе. Судя по входному отверстию, убийца использовал оружие не более чем 32-го калибра, а возможно, выпустил пулю из пистолета 22-го калибра.

— Ты вообще ничего не слышал? — спросил Роулинс.

— Ничего. Но если стреляли даже из маленького пистолета, кто-то здесь должен был услышать выстрел.

Я опустился на тот стул, где раньше сидел Стоун, и, собравшись с мыслями, принял ту же позу, что и он за несколько секунд до смерти. Ткнув указательным пальцем чуть выше виска, я спросил Роулинса:

— Откуда это можно было сделать?

— Посмотри.

Мой взгляд устремился направо, миновал стул, на котором во время шоу сидел я, скользнул по бархатному занавесу, отделяющему зал от вестибюля, и уткнулся в красного дьявола, изображенного на двери мужского туалета.

— Ого! — воскликнул я. — Метрдотель сказал мне, что какой-то коротышка искал Стоуна, а затем отправился в мужской туалет, вероятно пустой во время шоу. Стоун закурил, огонек зажигалки осветил его лицо в кромешной тьме. Это превосходная мишень. Бум!

Однако полиция не нашла никого, кто слышал бы это «бум!» или любой другой необычный звук.

— Начнем с того, что 22-й калибр почти не производит шума, — заметил Роулинс. — А что, если это был пистолет с глушителем? Планируя совершить убийство в клубе, конечно же пользуются пистолетом с глушителем.

Это звучало вполне разумно. Я знал, что выстрел из пистолета 22-го калибра с глушителем невозможно расслышать с расстояния в десять футов. Такое оружие использовали еще во время Второй мировой войны. Даже самодельный глушитель, рассчитанный на один-два выстрела, эффективно приглушал пальбу из пистолета 22-го калибра.

Но как бы там ни было, дело уже сделано.

* * *

Я позвонил в административный центр, попросил к телефону Полу, сообщил ей о том, что произошло, и она пообещала передать все Бизли и Картеру, которые по-прежнему сидели в конференц-зале. Она также заявила, что поедет домой одна, поскольку мне придется задержаться. Я позвонил Вайзу домой и информировал его об убийстве.

— Застрелили? Прямо в клубе? — всполошился он.

— Да. Полагаю, работал специалист.

— Неужели он не успел рассказать вам ничего, что может нам помочь?

— Ни слова. Только предлагал раскрыть тайны мистера Босса и вылить на него немало грязи в обмен на неприкосновенность.

— Неприкосновенность, — задумчиво пробормотал Вайз. — Вот он ее и получил.

— Да. Нечто в этом роде. Полиция еще здесь.

— Ладно, делайте, что следует. Увидимся утром, Шелл.

Пожелав ему спокойной ночи, я повесил трубку. Поздно ночью я приехал домой в отель «Спартан» на Норт-Россмор в Голливуде. Этот вечер так взбудоражил меня, что мне никак не удавалось спокойно обдумать случившееся. Только поднимаясь по лестнице на второй этаж, я вдруг ясно понял, что произошло.

Когда я сидел на стуле Стоуна в клубе «Мелоди», размышляя, откуда прилетела смертоносная пуля, мой взгляд наткнулся на красного дьявола на двери мужского туалета. Но ведь прямо перед моими глазами был стул, на котором расположился я сам как раз в тот момент, когда Стоуну выстрелили в голову.

Эта мысль впервые посетила меня. Я полагал, что Стоун убит превосходным стрелком, заранее избравшим мишень. А что, если стрелок не так уж хорош?

Может, он целился в меня?

Глава 3

На следующее утро я забежал к себе в офис, поздоровался с Хэзел, сидевшей на коммутаторе в холле, выяснил, что ничего важного не случилось, и поехал в административный центр.

Мой кабинет в центре слишком мал, поэтому я сразу отправился в большой конференц-зал, где был вчера; там, в весьма элегантной обстановке, множество отполированных фраз отразилось от полированных стен с панелями красного дерева. Там вершились серьезные дела, а члены комиссии по лоббированию почти постоянно держали на огне кофейник.

Бизли и Вайз уже попивали кофе, но Картер еще не появлялся. Вайз вскинул свою красивую голову, увидев меня:

— Шелл? Мы уже начали беспокоиться.

— Да, — подтвердил Бизли. — Вы можете что-нибудь добавить к тому, о чем сообщили нам прошлой ночью?

— Мало, — признался я. — Но я готов подробно рассказать вам, как все произошло.

Вайз пригласил свои волнистые седые волосы:

— Налейте себе кофе. Трудно говорить об убийстве, не смочив горло парой глотков. Кроме того, кофе очень хорош сегодня утром. Я сам его готовил.

С Вайзом можно разговаривать как с самым обычным человеческим существом.

Но брови Бизли двинулись к переносице. Мы вели себя слишком фривольно. Поэтому я поспешил налить себе кофе. Едва я расположился за длинным столом красного дерева, как вошла Пола. За нею, однако, следовал Джо Рул. А он очень красивый парень. Глядя на них, я убеждал себя, что они, должно быть, встретились перед дверью конференц-зала. Вошедшие налили себе кофе и присоединились к нам.

Я минут двадцать излагал все подробности случившегося накануне вечером.

— Похоже, он в самом деле мог бы помочь нам, — задумчиво проговорил Бизли, выслушав меня.

— Скорее всего, он назвал бы нам мистера Босса.

Прозвище «мистер Босс» мы начали использовать шутки ради, хотя многое явно указывало на то, что взятками, шантажом, законным и незаконным давлением лоббистов, «представителей деловых кругов», чьи действия нас заинтересовали, действительно управляет мистер Босс. Он один обладает исключительной властью, оказывает влияние на все сферы жизни, покупает и продает людей.

Мы располагали доказательствами того, что этот человек существует, но ничего не знали о нем. Нам не было известно ни его имя, ни внешний вид, ни с кем он связан. Вот так же мы наслышаны о существовании огромного рынка наркотиков, имеем представление о нескольких мелких торговцах, но не можем подобраться к человеку на самой вершине. А между тем именно мистер Босс больше всего интересовал комиссию. Нас не слишком заботили законное лоббирование или лоббисты — только те, кто нарушал закон, и особенно тот, кто вдохновлял их.

— К сожалению, — заметил Бизли, — он не успел назвать имена. Весьма печально, что этот человек не дал вам никаких ниточек, прежде чем его убили. Так, значит, он работал на кого-то, верно? Подслушивал телефонные разговоры?

— Да. Все виды электронной слежки, как я понял. В течение семи лет. Похоже, он собрал немало компромата на множество людей и сообщил это своему боссу. Все явно указывает на цепь шантажа. Но… Никаких имен… Ничего. Вид у него был очень напуганный, словно он чувствовал, что кто-то преследует его.

— А как насчет его девушки? — поинтересовался Вайз. — Этой Атлас?

— Она не из тех людей, которые что-то делают бескорыстно. Атлас сказала, что дружила со Стоуном. Это не внушает больших надежд, но главное — выяснить, что она называет дружбой. Попытаюсь встретиться с ней сегодня.

Услышав, что кто-то вошел, я обернулся. К нам приближался сенатор Эндрю Картер. Я взглянул на часы. Ровно девять утра. Картер был так бледен, будто потерял много крови. Он сел и приветственно кивнул. Председатель вкратце сообщил ему обо всем, и сенатор Картер задействовал свой исключительный интеллект.

— Уверен, ты согласишься, что это дело приоритетно по отношению к другим ведущимся расследованиям? — обратился он к Бизли, сформулировав утверждение как вопрос.

Бизли кивнул и посмотрел на меня.

— Кажется, вы с мистером Рулом хорошо сработались, мистер Скотт. Возможно, вам лучше объединить усилия, занявшись этим делом, но не пренебрегая, разумеется, прочей работой.

— Хитроумно сказано. Иными словами, «немедленно поднимитесь на верхушку ратуши, но не слишком высоко».

— Конечно, — согласился я, бросив взгляд на Рула.

Джо усмехнулся и кивнул.

Мы действительно хорошо работали вместе. Джо Рул — молодой парень, ему всего двадцать шесть, но по виду не скажешь, дорос ли он до участия в выборах. Однако Рул проявлял ловкость и отлично справлялся со всем. Он среднего роста, худощавый, но сильный. Его волосы так черны, что кажутся ненатуральными. Вокруг светло-голубых глаз Рула расходятся лучики морщинок — он часто смеется. Джо очень волнует женщин. Зная об этом, я решил ненароком спросить у него, где он встретил Полу сегодня утром.

Через несколько минут мы с Джо покинули конференц-зал и отправились в мой кабинет. Обсудив дело, мы пришли к соглашению о том, что Джо сегодня поработает с полицией и попытается найти человека, соответствующего описанию коротышки, который интересовался Стоуном вчера вечером и расспрашивал о нем. Этот коротышка с выступающими зубами и черной родинкой возле уголка рта наверняка участвовал в убийстве. Мне же предстояло навести справки о Стоуне.

— Ладно, все лучше, чем проверять эти письма, — сказал Рул.

Я дал ему три письма, поступивших в комиссию. Если эти письма могли дать хоть каплю полезной информации, то те, что получил Джо, не внушали ни малейших надежд.

— Странно, — заметил он, — как этим людям удается выжить. Они, наверное, умеют виртуозно избегать ловушек.

Рул помолчал.

— Если дело терпит, я постарался бы за пару часов покончить с Бриттоном. Мне нужно только посидеть какое-то время в офисе Рекордера.

Джо имел в виду Сэма Бриттона, одного из тех, кого мы проверяли как возможных свидетелей для вызова на комиссию. По нашим сведениям, Бриттон потратил несколько тысяч долларов в Сакраменто, пытаясь воздействовать на законопроект, который затрагивал интересы принадлежащей ему компании. И мы знали почти всех, кто получил от него деньги.

— Большой человек, — заметил я. — Мы однажды уже сталкивались с ним, придется проверить тщательнее. — После паузы я спросил: — А что сказала Пола сегодня утром?

— Что ты хочешь на завтрак? — серьезно поинтересовался Джо, не ответив на мой вопрос. Однако, увидев мое лицо, от души расхохотался. — На самом деле, чудак, я встретил ее в шести футах от дверей конференц-зала, и она сказала мне: «Привет, Джо».

— Так-то лучше. — Я вздохнул с облегчением. — А что ты ел на завтрак?

Джо ухмыльнулся, махнул рукой и ушел.

Мне пришлось заняться кое-какими накопившимися бумагами. Джо позвонил из управления полиции до того, как я ушел из административного центра, и сообщил, что пока не обнаружено ничего стоящего. Из мозга Стоуна извлекли пулю 22-го калибра, но это все.

Сразу после ленча я приехал в отель «Брандвел», где, как я знал, и жил на верхнем этаже Джордж Стоун. Со мной было разрешение на обыск, поэтому полицейский у двери позволил мне войти, когда я предъявил документы. Казалось, кто-то находится внутри, перемещаясь по комнатам, но полицейский ничего не сказал об этом, и я вошел.

В квартире явно кто-то был. Направившись через гостиную в одну из спален, я увидел ее. Она стояла спиной ко мне и, нагнувшись, вытаскивала из нижнего ящика украшенные рюшами и кружевами женские вещички, но я тотчас узнал Вирджинию Уоринг — Атлас.

Девушка выпрямилась и обернулась:

— Здравствуйте, мистер Скотт. Что вы здесь делаете?

— Шелл. Я собирался задать вам тот же вопрос.

— А-а. — Атлас пожала плечами. — Просто собираю свои вещи.

Девушка указала на кровать. Рядом с лежавшим на ней маленьким чемоданом пенился прозрачный пеньюар, валялись красно-белая полосатая пижама, прелестный бюстгальтер и маленький косметический набор.

Скрывшись в ванной, Атлас вернулась с зубной щеткой, сунула ее, как и все прочее, в маленький чемодан и без усилий закрыла его.

— Вот и все. — Она посмотрела на меня.

Атлас выглядела прекрасно. Не лучше, чем вчера вечером в том восхитительном шоу, поскольку выглядеть лучше просто невозможно. Однако она казалась совершенно другой: ловкой, полной жизни, необыкновенно привлекательной. Сегодня девушка надела вязаный коричневый с белым свитер с отложным воротником и бежевую юбку без пояса, что подчеркивало прекрасную линию бедер. Свои длинные, почти прямые волосы девушка собрала в «конский хвост». Сегодня я назвал бы Атлас холеной, хотя, вероятно, такой она бывала всегда.

— Атлас, не позволите ли задать вам несколько вопросов?

Девушка вздохнула:

— Я знаю о чем.

Она подошла ближе и взглянула мне в лицо. В туфлях на высоких каблуках девушка казалась немного выше, чем вчера, но не слишком высокой.

— Давайте обсудим, — предложила Атлас. — Вам лет двадцать восемь… тридцать?

— Тридцать.

— Совсем взрослый, однако.

— Да уж.

— Так вот. У меня есть собственная квартира в «Джентри». Но порой… Когда Джордж уезжал из города… я оставалась здесь… Теперь, поскольку он… не будет больше снимать эту квартиру, мне незачем приходить сюда. Поэтому я собираю свои вещи. Мне пришлось потратить вчера вечером час или даже больше на разговоры с полицией, и я только что вернулась из управления, где все утро беседовала с двоими симпатичными полицейскими. Наконец мне удалось убедить их, что я не убивала Джорджа. Мне некуда было спрятать револьвер, помните?

— Да, помню. Каждый квадратный дюйм. Хотя у вас нет ни одного квадратного дюйма, не так ли? Ха-ха… Ладно. Если бы у него случился сердечный приступ, то в этом были бы виноваты уж точно вы.

Атлас улыбнулась и слегка подняла глаза:

— Я сказала им, что ничего не знаю о бизнесе Джорджа, поскольку в нем не участвовала. Он был просто… просто Джорджем. — Девушка нахмурилась. — Ваш второй вопрос относился к этому? Я ответила на него?

— Нет. И все это только слова. Вы не похожи на леди, готовую броситься под колеса грузовика.

— Что?

— Иными словами, вы не убиты горем.

— А! Вот вы о чем! Да, я не выкрикиваю душераздирающих фраз вроде «Я не смогу жить без него!».

— Уже ближе к делу, — улыбнулся я.

— Я не любила его. Мне нравилось развлекаться с Джорджем. Он тратил на меня деньги. А теперь умер. Но мы все когда-нибудь умрем, не так ли? Я еще ни разу не слышала, чтобы кто-то собирался жить вечно. Серьезно, мистер Скотт…

— Шелл…

— Шелл, не ложиться же мне в гроб вместе с ним? Джорджу не поможет, если я буду реветь несколько часов подряд.

Я кивнул.

— Значит, все правильно, — заявила она.

— Да. Но скажите, разве Джордж никогда не говорил ни о чем, кроме ваших больших голубых глаз и прочего?

— Он очень мало говорил о прочем и еще меньше — о чем-либо постороннем. Ах да, Джордж рассказывал, что работает с электронами, трубками и еще какими-то мудреными штуками и выполняет задание для одного из самых важных людей в Калифорнии.

— Как звали того человека, на кого работал Джордж?

— Полицейские тоже спрашивали меня о нем. Я не знаю. Я никогда не спрашивала, а сам Джордж не слишком охотно делился информацией. Это на самом деле все.

— И у вас нет совсем никаких подозрений?

— Понятия не имею, кто захотел убить его. Думаю, Джорджа это удивило бы не больше, чем меня. Вот и все, что я знаю.

Атлас перестала ходить по квартире. Я размышлял об услышанном, сам не зная, что ищу. Возможно, полиция раскопает что-нибудь важное раньше меня. Но я все же что-то ищу и ничего не нахожу. Вот разве что Атлас. Может, разгадка в ней?

Через несколько минут девушка подхватила свой маленький чемодан и взглянула на меня.

— Я хочу рассказать еще кое-что о Джордже.

— Да?

— Он был моим приятелем. Не единственным, но главным. Теперь он умер. И я почти одна на белом свете.

— Должно быть, отчаянное положение.

— Некому понести мой чемодан или сделать еще что-нибудь. У девушек бывают трудности.

Я протянул руку, Атлас улыбнулась, шагнула вперед и протянула мне чемодан.

Дай бог, если он весил два фунта.

— Вы лапочка, — сказала она. — Тут всего несколько кварталов.

* * *

Атлас вошла в свою квартиру на третьем этаже в «Джентри» и, когда я последовал за ней, закрыла и заперла дверь. Она улыбнулась мне через плечо:

— Я всегда так делаю. Это дает ощущение безопасности.

Мы находились в гостиной шикарной квартиры. Роскошная обстановка, пушистый ковер на полу, большие подушки на диване и креслах. Мне здесь нравилось и было приятно общество Атлас, но я вовремя понял, что сюда меня привело только определенное дело. Мне пришлось расследовать убийство Стоуна, а ни одной ниточки, кроме Атлас, подружки покойного, у меня не было. Но чего же лучшего можно желать?

— Атлас, зачем вы привели меня сюда? — спросил я. — Только честно.

Девушка, направившаяся к дивану, обернулась и посмотрела на меня.

— Зачем? Просто хотела, чтобы кто-нибудь отнес мой чемодан. — Атлас улыбнулась.

— Да. Очень смешно. Вашего приятеля только что убили, я расследую его убийство и вот оказался здесь, с вами.

— А-а. Вы подозреваете меня в низких планах?

— Возможно.

Атлас покачала головой:

— Можете уйти, если угодно.

— Неужели?

— Послушайте, мистер. Я делаю только то, что хочу. Боюсь, вы плохого мнения о себе, если считаете, что труп может быть вашим соперником. — Ее приятный голос стал вдруг строже и выше.

— Ладно, я имел в виду…

— Послушайте. Правда, это не ваше дело, но мы с Джорджем расстались несколько месяцев назад. Я же сказала, что пошла туда сегодня забрать свои вещи и даже не предполагала встретить вас там. Но тем не менее, мы могли бы провести вместе час-другой.

— Не понимаю, почему…

— Я видела вас с Джорджем вчера вечером, и вы заинтересовали меня. Мне понравилась ваша внешность. Да и как можно было пропустить вас? Вы похожи на Рока Хадсона после того, как он попал в железнодорожную катастрофу и поседел. — Атлас помолчала. — А уж когда вы пришли в мою гримерную, я поняла: вы парень что надо. Просто смотрела на вас и думала: а как насчет этого? Разве с вами никогда такого не случалось?

— Случалось. Например, вчера вечером. Я…

— Подождите, я еще не закончила. — Девушка засмеялась. — Вы так торопите события, словно опаздываете на самолет. Так о чем я говорила?

— О самолете.

— Знаю… Я сказала себе вчера вечером: «Этот парень живой». Может, это и было бессердечно, поскольку Джордж лежал там на полу мертвый, но вы понимаете, что я имела в виду?

— Да, мадемуазель, я…

— А еще мне понравилось, как вы смотрели на меня. Не пялились, а смотрели. С восхищением. И вроде бы не притворялись. Вы очень приободрили меня. Все парни глазеют или хотят поглазеть. Но девяносто процентов из них бросают взгляды украдкой, думая, что я не замечаю этого. Я столько раз видела их в зеркале… Они напоминают умирающий Секс или угрюмого грабителя, но если обернуться к ним, притворяются, будто рассматривают какой-то предмет. Я потеряла вас?

— Нет, полагаю, только что нашли.

— Ну вот, все дело в этом. А еще вы большой, как мир. И вид у вас такой, словно вы посылаете всех к черту. Мне показалось, что мы поладим. Обычно я никому ничего не объясняю: я слишком независима. Пусть думают все, что угодно. Но внезапно случается нечто — можно упасть и умереть. Или выпить мартини.

— Давайте выпьем мартини.

Все произошло в один миг. Мне не особо хотелось выпить, но Атлас вдруг бросилась к маленькому бару в углу, загрузила кубики льда в миксер и налила туда же вермут, прежде чем я успел сказать:

— Мне следовало выяснить…

— Джордж. Знаю. Вы считаете, что вам нельзя оставаться со мной и пить мартини, а нужно оставить меня и отправиться на поиски улик.

— Вот-вот.

Я заподозрил, что эта девица гораздо умнее, чем показывает.

— Я поспособствую вам и расскажу все о Джордже, пока мы пьем мартини. Возможно, таким образом вы раздобудете много улик.

«Вот черт!» — подумал я.

Кажется, уже в следующую секунду мы сидели на диване, потягивали наш второй мартини и она спрашивала:

— Значит, вам понравилось шоу вчера вечером?

— Понравилось? Атлас, оно было великолепно! Сенсационно! Я жалел лишь о том, что не увидел его целиком.

— Да, оно действительно удачно.

— Удачно?! Удачно? Атлас, да если бы вы просто прошлись разок по сцене в этом костюме…

— А, так вам понравился костюм под человеческую кожу… Я его так называю. — Девушка обрадовалась, глаза ее засветились. — Я знаю, что сделаю. У меня получится даже с вами.

— Даже? Почему? Как?

— Вы же подозреваете меня кое в чем. В том, что у меня есть секреты.

— Секреты?

Атлас широко улыбнулась:

— Да. Я надену один из этих костюмов под человеческую кожу.

— Прекрасно. Никаких секретов в этом костюме. Это превосходная идея. — Я выдержал паузу. — Но что вы имеете в виду, говоря «получится даже»?

— Я знаю, как вам нравится этот костюм. Мне придется ненадолго выйти. У меня назначена встреча. Я научу вас подозревать меня в разных вещах.

Все еще не понимая, к чему она клонит, я не стал спорить. Каждый, кто решился бы спорить с Атлас, которая собиралась надеть свой костюм под человеческую кожу, вероятно, мертвее Джорджа, лежащего в морге. Девушка отправилась в соседнюю комнату, бросив на ходу:

— Смешайте нам мартини. Я вернусь через минуту.

Вообще-то я пью бурбон с водой. В мартини, впрочем, тоже кое-что есть. Этот напиток готовят из равных частей космических лучей, нитроглицерина и жидкого топлива. Жидкое топливо воспламеняется в желудке, а все остальное попадает в кровь. Я даже не усомнился в том, нужно ли смешивать третий мартини. Какие уж тут сомнения.

Однако, когда я приготовил напиток, Атлас не вернулась. Не позволяя себе размышлять о том, чем она занимается, я начал расхаживать по большой гостиной. Возле одной из стен стоял маленький книжный шкаф. Я увидел книги о звездах, планетах и тому подобном со странными названиями. Я заметил также несколько экземпляров астрологического ежемесячника и тонкую книжку «Куда уходят мертвые?».

Я начал листать ее, но тут же обернулся на мягкий звук шагов. Атлас вернулась, и я совершенно утратил интерес к книжке, тем более что пока не собирался умирать. Во всяком случае, не сейчас.

Атлас выглядела точно так же, как во вчерашнем шоу. Однако то, что мы были одни в ее квартире, безмерно возбуждало меня. Тело мое пылало, сердце билось быстрее, чем накануне. Девушка стояла в дверном проеме в другом конце комнаты. За ней был полумрак. Легкие блики мерцали на атласной поверхности костюма, так тесно облегавшего тело Атлас, что казалось, оно покрыто лишь слоем пудры.

— Разве так не лучше, Шелл? — спросила девушка.

Я кивнул, не сводя с нее глаз. Она подошла к проигрывателю, стоявшему возле дивана, включила его и опустила иглу на пластинку. Зазвучала музыка, нежная, чувственная. Мелодия была чем-то мне знакома.

Атлас изогнулась на диване и взяла свой мартини.

— Иди сюда, присоединяйся ко мне.

Я расположился рядом с ней, и, когда поставил свой стакан на низкий столик, Атлас сделала то же самое. Затем, повернувшись одним гибким движением, откинулась на мои колени и обвила руками мою шею. Я притянул девушку к себе и увидел между полуоткрытыми губами кончик ее языка. Потом ее губы встретились с моими, пылающими и жаждущими. Моя ладонь плавно скользила по атласной ткани. Она не противилась моим ласкам, даже поощряла их. Тело Атлас извивалось, пока мои пальцы блуждали по ее ноге, округлому бедру, двигались через упругий живот к пышной груди. Она накрыла ладонью мою руку и прижала ее к своей груди. Ногти девушки впивались в тыльную сторону моей ладони.

Вдруг Атлас откинула голову и взглянула мне в лицо:

— Отдохни минутку, Шелл.

— Отдохнуть?

— Который час?

Я изумленно уставился на нее, но все же взглянул на часы:

— Начало третьего.

Девушка соскочила с дивана, предупредив:

— Сейчас вернусь.

Атлас выбежала в соседнюю комнату и вернулась с большим уродливым будильником. В этот миг мне показался бы уродливым любой предмет, напоминающий о времени. Атлас завела будильник, переставив стрелки:

— Ну вот. Теперь мне не нужно беспокоиться.

Я рассмеялся.

— Фи! — фыркнула девушка. — Это мартини, мальчик. Фи!

Я понял, о чем она. Жидкий огонь отпылал, алкоголь улетучился. Я покачал головой. На долю секунды Атлас исчезла из фокуса, но тут же вернулась.

— Шелл, — напомнила она, — помнится, ты хотел увидеть окончание шоу.

— Еще бы! Конечно хочу.

— Тогда у меня есть идея.

И у меня их несколько.

— Почему бы нам не исполнить его?

— Нам?

— А что такого? Ты можешь быть Сатаной.

— Ты хочешь сказать — дьяволом?

— Разве это не забавно?

— Ну… Я человек смелый. Давай сыграем. — Я на мгновение задумался. — Но шоу может закончиться иначе. Я могу разрушить его. Я…

Атлас уже стояла возле проигрывателя, притопывая ножкой.

— Зах, зу, зах! — произнесла она, и голос ее чуть вибрировал.

Я и сам слегка вибрировал.

Снова зазвучала музыка, и теперь я понял, что слышал ее в клубе вчера вечером. Атлас обернулась ко мне:

— Отойди. Подними руки над головой, ты знаешь как. Нам придется вообразить лучи прожекторов, но, полагаю, все получится. Готов?

— Черт, я готов для…

— Иду!

Я сделал несколько шагов назад и поднял руки высоко, как тот парень вчера вечером. Атлас повернулась, взглянула на меня, вытянула руки вперед и нерешительно двинулась ко мне. Моя улыбка походила на оскал, ибо я мало-помалу входил в роль.

Эта идея пришлась мне по душе. Атлас изгибалась чуть сильнее, чем в клубе «Мелоди», и оттуда, где я стоял, казалась восхитительной. Она почти вплотную приблизилась ко мне. Тело словно сдерживало ее порыв, но при этом становилось все ближе. Атлас сделала еще шаг вперед, коснулась меня и тотчас откинулась назад, покачивая плечами.

Я опустил руки, обхватил ее тонкую талию, и спина ее мягко легла на мои ладони. Она посмотрела мне в глаза, ее губы увлажнились и раскрылись, но зубы Атлас плотно стиснула. Ее возбуждение и напряжение будоражили мою кровь, как мартини. Атлас подняла ноги, затянутые в белое, обвила меня ими так же, как вчера красного Сатану, и изогнулась, откинув торс.

Девушка ни на мгновение не оставалась спокойной, ее тело извивалось, дергалось и дрожало, соприкасаясь с моим.

Мои руки соскользнули с ее талии вниз, по трепещущим бедрам. Это было бессознательным движением, не продиктованным низменными мотивами. Просто я начал слабеть.

Мне стало ясно, что так не может продолжаться, ведь глупо даже предположить подобное. Для нас настало время попробовать что-нибудь еще.

— Атлас, — начал я, — Атлас… Не лучше ли нам… Атлас!

Едва я произнес эти слова, раздался пронзительный, настойчивый звон будильника.

Атлас внезапно перестала двигаться. Я чувствовал себя как человек, только что переживший землетрясение.

— Черт возьми! Ты не можешь остановиться сейчас! Я же знаю, что это не конец шоу! — воскликнул я.

Будильник назойливо звенел, потом остановился, зажужжал, снова зазвенел и встал окончательно.

— О боже! — выдохнула Атлас. — Мне нужно идти.

— Идти?

— Да.

— То есть… уйти? Уйти отсюда?

— Да.

— Ты шутишь?

— Нет.

— О, Атлас! Я… ты… мы…

Девушка раскинулась на ковре:

— Тебе придется уйти, Шелл.

— Но…

— Честное слово. Мне нужно переодеться и уехать.

— Но…

Атлас приподнялась на локтях и откинула голову, так что ее длинные светлые волосы волной упали на пол.

— Закончим шоу в другой раз, — пообещала девушка. — Оно будет еще лучше.

— Вряд ли, — фыркнул я.

Атлас встала, взяла меня за руку и подвела к двери:

— До свидания, Шелл. Нам скоро снова придется встретиться.

Из ярко освещенного холла я спустился на лифте в вестибюль, а оттуда вышел на улицу. Хотя «Брандвел» и «Джентри» разделяли лишь два квартала, я приехал сюда на машине, которая ждала меня у обочины. Проехав полквартала, я остановился, чтобы наблюдать за входом в «Джентри», и угрюмым немигающим взглядом уставился на дом. До меня только сейчас дошло, что Атлас ничего не рассказала мне о Джордже!

Через несколько минут девушка вышла из «Джентри» и поймала такси. Я поехал следом.

Почти в три часа Атлас, выйдя из такси, направилась к жилому дому на Уилшир. Быстро припарковав машину, я успел заметить, как за ней закрылись двери лифта.

Мне оставалось лишь наблюдать за стрелкой, остановившейся на цифре 5. Когда лифт спустился, я поднялся на пятый этаж, но, не увидев Атлас, решил подождать. Через полчаса, когда девушка вышла из квартиры 520, я уже совсем протрезвел и украдкой поднялся на один марш. Атлас спустилась вниз, а я пошел в квартиру 520.

На двери висела маленькая табличка в аккуратной медной рамке: «Мадам Астра — медиум-консультант».

Позвонив, я вспомнил о книгах в квартире Атлас и о словах, оброненных ею вчера вечером и изрядно озадачивших меня. Она сказала, будто медиум сообщила ей о предстоящем ужасном событии.

Дверь открылась, и дама средних лет с недоумением взглянула на меня. На ней было черное платье, а поверх него черный плащ.

— Что вам угодно?

Голос ее был ниже, чем у многих мужчин.

— Мадам Астра?

— Да.

— Можно мне поговорить с вами?

Она впустила меня в странную маленькую комнату. Одну стену покрывали непонятные таблицы со знаками зодиака — тельцами, овнами и прочим. На других стенах висело что-то, напоминающее планеты, солнце, звезды и кошмарные видения.

— Вам повезло, — заметила мадам Астра. — У меня не будет посетителей до четырех часов. По чьей вы рекомендации?

— Мисс Уоринг.

Астра, похоже, удивилась, но я не стал вдаваться в подробности. Мы сели друг напротив друга за маленький столик.

— Что бы вы хотели? — спросила она.

— Я хотел бы связаться с духовной сущностью Джорджа Стоуна и не постою за ценой, лишь бы это произошло.

— Духовная сущность — не слишком знакомый мне термин. Этот джентльмен все еще с нами или уже скончался? Конечно, — добавила Астра, — я убеждена, что смогу установить надежную связь.

Именно это я и хотел узнать о мадам Астре. В Лос-Анджелесе, да и в других городах, больше липовых медиумов и колдунов, чем можно вообразить, но хорошо, если удастся найти хоть одного настоящего. Такие, возможно, тоже ни на что не способны, но они хотя бы ничего не обещают, даже если клиент готов раскошелиться. Мне показалось, что мадам Астра неравнодушна к деньгам. Кроме того, она почти не отреагировала на имя Джорджа Стоуна.

— Он скончался, — сообщил я. — Ему выстрелили в голову вчера вечером.

— Застрелили? — переспросила Астра, но тут же замолчала и нахмурилась. — Как вас зовут? И что вы хотите?

— Я Шелл Скотт, частный детектив, и хочу знать все, что возможно, о Джордже Стоуне и Вирджинии Уоринг.

— Иди к черту, парень.

Отлично, мы поняли друг друга. Значит, с мадам Астрой можно общаться, лишь убедив ее в том, что вас не одурачить. Я выяснил это, предложив двадцать долларов и сговорившись на пятидесяти. Астра не знала никакого Джорджа Стоуна — по крайней мере, утверждала, что не знает. Но уже около года она еженедельно делала для мисс Уоринг прогнозы, толковала ее сны, составляла гороскопы.

— Это дает мне стабильно двадцать пять долларов в неделю, — заметила мадам Астра, — что не так уж плохо. И она верит всему, что я говорю. Даже если бы я сказала, что солнце встанет на западе, завтра вечером мисс Уоринг подумает, будто наступило утро.

— Она приходит ради этого?

— Совершенно верно. Мы проводим сеансы раз в неделю, и мисс Уоринг живет этим. Ей нравится общаться с духами… Я всегда использую голос индийца, «хозяина», обитателя Индии.

— Да?

— Она полагает, что эктоплазм — это кровь призраков. Она говорит «эктоплазма». — Мадам Астра хихикнула.

— Это моя девушка, — сказал я. — Ладно, если она захочет потолковать с Джорджем Стоуном, дайте мне знать.

— Хорошо, мистер Скотт. За ту же цену, конечно.

— Договорились. Кстати, вчера вечером, сразу после убийства Джорджа Стоуна, мисс Уоринг упомянула, что вы предрекли в скором времени что-то ужасное. Как вы узнали?

Мадам Астра улыбнулась:

— Я не смотрела в свой хрустальный шар, если вы об этом. И не стреляла в Стоуна. Нет, просто каждый раз я говорю мисс Уоринг, будто скоро случится что-то ужасное, прекрасное или печальное. Поэтому, что бы ни произошло, она может истолковать событие как ужасное… прекрасное или печальное — в любой момент дня или ночи. Ясно?

— Да, мадам, но вы отчаянная обманщица.

— Вы не знаете обо мне и половины.

После этого мадам Астра показала мне свою комнату для сеансов и другую, более важную, где находились ультрафиолетовые лампы, флуоресцентные краски, порошки, а также эктоплазм из сетчатой ткани.

По моим предположениям, мадам Астра была столь любезна со мной только потому, что я знал много трюков, применяемых ее коллегами, но, когда я уже собирался уходить, она сама мне кое-что объяснила:

— Мистер Скотт, частный детектив может оказаться весьма полезным для меня. Я имею в виду сбор информации о клиентах.

— Чтобы ошеломить их потом своей осведомленностью?

Астра кивнула. Я отклонил ее предложение о совместной работе и ушел.

Сев в «кадиллак», я направился к административному центру. Казалось, я не слишком преуспел за сегодняшний день. Но никогда ничего нельзя знать заранее.

* * *

В следующие несколько дней я очень много работал, но не нашел ничего, что привело бы меня к убийце Стоуна. Джо Рул и полиция тоже ничего не достигли. Мне пришлось форсировать работу для комиссии. Атлас я больше не видел, но с нетерпением ожидал следующего танца; те несколько па, которым она научила меня, вели родословную не то от вальса, не то от фокстрота. Зато я часто встречался с Полой, и день ото дня она все более восхищала меня.

Произошло и несколько необычных событий. Я получил странное письмо, которое поместил в папку «Сумасшедшие», потратив на него несколько минут. Во-первых, на нем стоял штамп «Срочная доставка» и надпись: «Вручить лично мистеру Скотту». Во-вторых, автор утверждал, что знает, кто убил Джорджа Стоуна. Дело Стоуна заполняло газетные страницы, поэтому не было ничего удивительного в столь необоснованном заявлении; мне казалось, что письмо явно не принесет удачи. Я никогда не слышал имени его автора — Гордона Тодхантера. Однако Себастьяну Вайзу оно было знакомо. Письмо мне вручили при нем, и, прочитав его, Вайз покачал головой.

— Вы и в самом деле получаете удивительные письма, Шелл, — заметил он своим глубоким баритоном. — Это еще не худший вариант, верно?

— Верно. Но от него тянется странная ниточка.

— Возможно. Что ж, сообщите мне, чем это кончится.

Вайз бросил письмо на стол и направился к выходу, однако в дверях остановился:

— Тод… Какая, вы сказали, там подпись?

Я взглянул на конверт.

— Тодхантер. Гордон Тодхантер.

Вайз нахмурился, но его лицо тут же прояснилось.

— Пойдемте. Я покажу вам кое-что.

Я последовал за ним в одну из маленьких комнат, отведенных для шкафов и папок. Сенатор подошел к зеленому шкафу и открыл верхний ящик.

— Сообщения, полученные в административном центре по поводу слушаний, — пояснил Вайз. — Все они поступили сюда несколько недель назад, еще до того, как вы начали работать на нас. Ничего особо интересного, но, возможно, вам стоит просмотреть их, прежде чем начнутся слушания.

Вайз быстро перебрал папки, вытащил из одной листок бумаги, просмотрел его и с улыбкой передал мне:

— Я почувствовал, что эта фамилия мне знакома. Тодхантер. Весьма необычная фамилия. — Вайз засмеялся. — Да, именно необычная.

Короткое письмо было написано синими чернилами. Большие круглые буквы напоминали мальчишеские каракули.

* * *

«Я все знаю о методах лоббирования, которые вы расследуете. У меня есть возможность выяснить то, что недоступно обычному человеку. Мне известно, где средоточие зла. Но я должен хранить молчание, мои уста запечатаны. Поэтому честно предупреждаю вас — покиньте этот город. Не проводите расследование. Разыскивая зло, найдете только зло. Всего хорошего».

И подпись: «Гордон Тодхантер».

* * *

— Да, — согласился я. — Это именно то, что надо. Я перечитал полученное мною письмо, и на сей раз оно показалось мне еще более странным:

* * *

«Я знаю, кто убил Джорджа Стоуна, но не могу сейчас назвать его имя. Оно не станет известно, пока я жив. Но убийцы Стоуна постараются расправиться и со мной. Если меня прикончат, вы, члены комиссии, сами сумеете найти убийц Стоуна и тех, кто убил меня. Если меня убьют, ваша жизнь подвергнется опасности. Покажите это письмо всем членам комиссии. В нем ваша защита.

Гордон Тодхантер».

* * *

— Не так плохо, как первое, — заметил я.

Вайз улыбнулся:

— Вероятно, он исправляется.

— Да уж, будем надеяться.

Третье письмо от Гордона Тодхантера пришло через несколько дней, и надежды на его исправление иссякли. На письме снова стоял штамп «Срочная доставка» и надпись: «Вручить лично Лестеру Бизли».

Письмо прибыло, когда Бизли, Вайз, Картер и я сидели после ленча в конференц-зале. Пола говорила с кем-то по телефону. Я не понял, что опять пришло одно из этих идиотских писем, пока не заметил, как Бизли и Вайз говорят о чем-то. Затем Вайз подал мне письмо.

— Вас это осчастливит, Шелл. Может, следующее получу я.

До меня не дошло, о чем он говорит, но мне не пришлось ждать. Послание, в котором было лишь несколько слов, начиналось с восклицания:

* * *

«Убийцы! Я предупреждал вас, что поиски зла приведут только к злу. Так было всегда. Теперь я скажу вам, кто убил Джорджа Стоуна, — вы! Вы убили его. Реальная вина лежит на человеке. Вы можете найти зло, изучая самих себя. Загляните внутрь в поисках источника зла. Познайте себя. Покажите это письмо всем, кто ищет правду!

Гордон Тодхантер».

* * *

Вайз усмехнулся и покачал головой:

— Значит, у него рецидив.

Бизли нахмурился. Я решил, что несправедлив к нему. Может, Бизли жмут ботинки. Или болят зубы. Или с каждым днем у него становится все больше перхоти. Или что-то еще. Неспроста же у Бизли такой несчастный вид.

Он наморщил лоб:

— Не представляет ли этот человек опасность?

— Во всяком случае, не тогда, когда пишет письма, — отозвался я.

— В чем проблема? — спокойно осведомился сенатор Картер.

Я хотел бы, чтобы он говорил побольше. Слушать такой голос приятнее, чем флейты и фаготы, даже если вы без ума от флейт и фаготов.

Бизли рассказал о полученном письме, и Картер пожелал взглянуть на него. Я передал ему письмо. Сенатор прочитал его и молча вернул мне.

Я спросил Бизли, могу ли забрать письмо.

— Да, конечно. Полагаю, это дело комиссии.

— Однако оно адресовано вам.

— Но я не знаю этого человека.

— Понимаю, сэр. Я сам получил такое письмо и тоже не знаю автора. Более того, не хочу знать. Он пытается воздействовать на меня. И все же полагаю, что следует держать все письма Тодхантера вместе.

Бизли кивнул. Я взял чашку кофе и пошел в свой кабинет.

* * *

Часом позже Джо Рул вернулся в центр. Когда он вошел в мой кабинет, я протянул ему три письма. Джо прочел их и взглянул на меня:

— Видимо, ты хочешь, чтобы я проследил за этим человеком?

— Да.

— Ладно, но ты пожалеешь, если он поразит меня ударом молнии.

— Вполне возможно.

— Что пожалеешь?

— Нет, что он поразит тебя ударом молнии.

— Послушай, я расскажу тебе, что ел на завтрак.

— Джо…

— Признаться, я вовсе не ел. Поэтому хочу объединить сейчас завтрак с ленчем. Не возражаешь?

— Дай мне знать, если что-нибудь найдешь об этом парне. — Я ткнул пальцем в письма: — Он заинтересовал меня.

— Я могу сейчас сообщить тебе все о нем. Ему восемьдесят лет, он женщина. Питается только глазами пауков и…

— Иди к черту.

Рул ухмыльнулся и исчез.

* * *

На следующее утро я вел «кадиллак» по Фривей, направляясь в офис из моей квартиры в Голливуде. До поворота оставалось около мили, поэтому я выискивал возможность перестроиться в правый ряд. Иногда это нереально, однако на сей раз мне удалось сделать это без особых хлопот… Тут все и случилось.

Огромный грузовик с высоко расположенной кабиной взревел слева от меня и промчался вперед, превышая мою скорость на двадцать или тридцать миль в час. Прицеп был загружен трубами диаметром примерно в фут, и несколько штук свешивались с него. К одной из них был привязан маленький красный флажок.

Водитель затормозил прямо передо мной так резко, что я нажал на тормоза, опасаясь, как бы прицеп не задел меня. Одна из этих труб была так близко ко мне, что я разглядел на ней желобок. Внезапно мне показалось, что грузовик остановился, а прицеп при этом почти коснулся моего ветрового стекла.

На самом же деле водитель просто затормозил, и через секунду я понял, что трубы несутся на меня. Моя нога уже стояла на тормозной колодке, и я давил на нее что есть сил, вжимаясь вместе с тем в спинку сиденья, ибо одна из свисавших труб почти упиралась мне в лицо.

Шины «кадиллака» завизжали от резкого торможения, я вывернул руль вправо почти до упора и за секунду до удара осознал, что не успею избежать столкновения.

Глава 5

Та труба, должно быть, выступала над краем прицепа не меньше чем на десять футов. Моя машина словно нанизалась на нее. Труба прошла через капот «кадиллака» к ветровому стеклу, как ствол пушки. Я отшатнулся вправо и упал на пол. И тут же мы столкнулись.

Когда труба вдребезги разнесла ветровое стекло, «кадиллак» врезался в заднюю часть прицепа. Еще более мощный удар бросил меня вперед. Мое лицо проехалось по коврику на полу. Адское размалывающее столкновение подкинуло меня в воздух на целый фут, потом я снова рухнул на пол. Грохот продолжался лишь несколько секунд, но в моих ушах стоял рев. Оглушенный, я терял сознание и погружался во тьму.

Теплая липкая кровь стекала из моего носа на губы. Опираясь на руки, я приподнялся и навалился на сиденье. Голова моя постепенно прояснялась.

Я вынул носовой платок и прижал к носу и ко рту, только сейчас сообразив, что ничего не сломал и не слишком сильно ударился. Меня трясло, голова болела, но, похоже, я легко отделался.

Однако, усевшись, я увидел тяжелую трубу, которая тянулась от ветрового стекла до спинки сиденья. Она превратила руль в металлический крендель. Если бы я бросился на пол на полсекунды позже, мои мозги размазались бы по всей машине.

Послышались звуки сирен. Все, кто проезжал по Фривей, оборачивались и, открыв рты, глазели на грузовик и мой «кадиллак». Я выбрался через правую дверцу, обошел машину и увидел, что ко мне направляется здоровенный парень. В ту же секунду позади «кадиллака» остановилась, завывая сиреной, полицейская машина.

Парень был бледен как полотно.

— Боже мой! — громко воскликнул он. — Что случилось?

Парень взглянул на разбитое ветровое стекло, затем — на меня. Я снова вытер кровь с губ.

— Это были вы? — ужаснулся парень. — Это вы сидели в машине? Боже мой!

Похоже, он был напуган больше, чем я.

Несмотря на потрясение, я чувствовал себя нормально. В следующие несколько минут полицейские получили от нас исчерпывающую информацию. Водитель грузовика предъявил удостоверение личности. Его звали Роберт Гейтс, и жил он на Гарден-стрит, 1429 в Лос-Анджелесе. Я представился тем офицерам, которые не знали меня в лицо, но слышали мое имя. Гейтс был застрахован, и мы обменялись необходимыми сведениями.

Парень извинялся как одержимый, объясняя, что кто-то ехал впереди него (не говоря, впрочем, кто именно) и внезапно затормозил. Ему тоже пришлось нажать на тормоза, и он не успел подумать о том, что происходит сзади. Я изложил офицерам свою версию.

Едва я договорился, чтобы мой «кадиллак» оттащили в гараж, Гейтс снова извинился и пожал мне руку. При этом я заметил, что на его левой руке нет нескольких пальцев.

— Я отдал бы все на свете, лишь бы этого не случилось, — горячо заверил меня Гейтс. — Слава богу, что вы не сильно пострадали.

— Не беспокойтесь, — ответил я. — От несчастных случаев никто не застрахован.

* * *

Из-за аварии я добрался до своего офиса лишь около одиннадцати. На полу здесь лежал темно-синий ковер. Два кожаных кресла, несколько книжных шкафов и письменный стол красного дерева составляли всю мебель. В одном из шкафов разместились «Британская энциклопедия», «Кто есть кто» и несколько романов Генри Миллера. Наверху стоял десятигаллоновый аквариум с гуппи — рыбками, разноцветными, как палитра художника.

Окно позади моего стола выходило на Бродвей, сегодня не слишком многолюдный. Тучи затянули все небо, предвещая дождь; было промозгло и холодно.

Разбираясь с накопившейся почтой и отбрасывая рекламные брошюры, я заметил кого-то у двери моего офиса и по силуэту на стекле понял, что это женщина. Я видел немало силуэтов на этом матовом стекле, но впервые пожалел, что оно непрозрачное. При виде женщины у меня слегка приоткрылся рот.

Ручка повернулась, и незнакомка вошла.

Мой рот открылся еще шире, и я уставился на нее. О, я видел много женщин разных форм и размеров, одетых, обнаженных и в крошечных бикини. Мне было известно о женщинах почти все. Но эта сразила меня наповал, оглушила. Я упивался ее видом, как человек, умирающий от жажды, упивается кока-колой. Я ласкал ее взглядом и пытался запомнить каждую черточку.

Она спокойно закрыла за собой дверь, сделала шаг вперед и остановилась.

Даже описав эту девушку подробнейшим образом, я не сумел бы передать, какова она. Эта сногсшибательная девушка могла вызвать лишь изумленное «ах!» на всех языках, бессознательно вырвавшееся сквозь приоткрывшиеся губы. Ее светлые волосы неописуемо блестели, а карие бархатные глаза словно пронзали меня насквозь. Она была молодой, свежей, чуть застенчивой, но вместе с тем вполне оформившейся, сексуальной и горячей, как солнце.

Она сочетала в себе лучшие качества света и тьмы — прекрасной и яркой Атлас и смуглой Полы, в которой горел затаенный огонь. Ее бронзовая загорелая кожа сохранила мягкость и гладкость. Тело девушки являло собой воплотившуюся мечту. Добавьте к этому большие глаза и пухлые, дразнящие губы. Ее рост не превышал пяти футов и шести дюймов, а на вид я дал бы ей не более двадцати двух лет.

Впрочем, я бессилен описать эту девушку, ибо она состояла не только из плоти, крови и костей. В ней таилось что-то незримое, но явственно ощущаемое. От нее исходило какое-то электричество, напряжение, возбуждение или зло, и оно бесшумно обволакивало вас.

— Мистер Скотт? — спросила она.

Именно такой голос я и ожидал услышать: нежный, но властный.

— Да, я Шелл Скотт.

Девушка улыбнулась:

— Я так рада, что вы все еще живы.

Точно так она и сказала. А я, ошеломленный ее видом и голосом, никак не мог осознать услышанного.

Я поднялся и подвинул к ней кожаное кресло, предназначенное для полных клиентов, курящих отвратительные сигары. Овладев собой, я наконец понял, что, несомненно, выгляжу живым, хотя очаровательная гостья и потрясла мое воображение.

Я указал на кресло:

— Садитесь. И объясните мне, в чем дело.

Она расположилась в кресле:

— Я и в самом деле боялась, что вы умрете. А мне позарез нужна помощь.

— Надеюсь, вам дали правильный адрес, мисс… мисс?

Я посмотрел, нет ли обручального кольца, но не видел ее левой руки.

— Речь идет о моем отце, — сообщила она. — Он… — Девушка помолчала, а затем быстро продолжила: — Его поместили в клинику для душевнобольных, а он совершенно нормальный, такой же, как вы.

Меня слегка покоробили ее слова, но я спросил:

— Понимаю. Когда же это случилось?

— Должно быть, совсем недавно.

— Должно быть? Разве вы не знаете?

Девушка покачала головой:

— Я около года провела за границей, только что вернулась домой и нашла это письмо в почтовом ящике… Вот оно…

Порывшись в сумочке, она протянула мне конверт.

Короткое и странное письмо было адресовано Барбаре. Писавший сообщал, что с ним все в порядке, он счастлив, находится в «Равенсвуде», о нем хорошо заботятся и его ничто не беспокоит. Он просил Барбару не приезжать. Внизу стояло: «С любовью. Папа».

Я посмотрел на девушку:

— Боюсь, что мне не ясно…

— Я так огорчена… Разве я не сказала вам? Под клапаном. Под клапаном конверта.

Конверт не вскрывали ножом, поэтому клапан оставался приклеенным. Я поднял его и увидел корявую, почти неразборчивую надпись. Первые два слова были обращением: «Шелл Скотт». Через минуту я прочитал все остальное: «Помогите мне, я в своем уме. Ваша жизнь в опасности, они убьют нас обоих… Десять тысяч долларов для вас, приезжайте сюда, но будьте осторожны… письмо подлинное…» Письмо именно так и заканчивалось.

Я поднял глаза на девушку:

— Почему это адресовано мне?

— Не знаю. Я не понимаю, что происходит, мистер Скотт. Я просто обезумела. Папа в «Равенсвуде» и, кажется, даже не хочет увидеться со мной… Это похоже на заговор, что-то ужасно несправедливое.

— Постойте, нужно успокоиться и попытаться понять, в чем дело. Все это довольно странно. — Я улыбнулся ей. — Но уже много месяцев никто не пытался убить меня. По крайней мере, я…

Я умолк, обдумывая происшествие на Фривей. Меня вдруг разобрало любопытство. Но через минуту я покачал головой, сочтя все это игрой воображения.

Зазвонил телефон. Когда я потянулся к нему, мой взгляд упал на конверт, лежавший на столе. Что-то в круглом, с завитушками почерке насторожило меня. Я смотрел на конверт, поднося к уху трубку. Письмо было адресовано на Ферн-роуд, 954 в Лос-Анджелесе. Но главное — фамилия адресата!

Я взглянул на очаровательное взволнованное личико:

— Ваша фамилия Тодхантер?

— Да. Барбара Тодхантер. — Она обворожительно улыбнулась. — Можете называть меня Тодди, как и мои друзья.

Сейчас я думал только о трех безумных письмах Гордона Тодхантера.

— Мисс Тод… Тодди, как имя вашего отца?

— Гордон Тодхантер.

Я все еще держал трубку возле уха, и кто-то на другом конце провода уже давно повторял «алло». Наконец я очнулся:

— Алло! Шелл Скотт слушает.

Это был мой страховой агент. Я позвонил ему сегодня утром, сразу после аварии.

— Что за ерунда с твоей аварией?

— О чем ты?

— Этот Роберт Гейтс, парень, который, по твоим словам, врезался в тебя… или ты врезался в него. Я не могу найти человека с таким именем… Ни в телефонном справочнике, ни в городской адресной книге.

— Он должен там быть. Молодой парень, примерно двадцати четырех — двадцати пяти…

— Я проверил адрес на Гарден-стрит, который он тебе дал. Адрес ложный. Там пустырь.

Я предложил агенту забыть о заявлении, поняв, что ему никогда не удастся оплатить страховку, и повесил трубку.

— Тодди, — начал я, — теперь я весь внимание. Полагаю, кто-то и в самом деле пытался убить меня сегодня утром.

Я замолчал, внезапно осененный невероятной идеей. Если происшедшее не несчастный случай, а покушение, значит, кто-то, имеющий время, деньги и воображение, старается избавиться от меня. Комбинация представлялась мне чертовски опасной. Как способ убийства план был сложен и труден для исполнения, что и объясняло его неудачный исход. Но если бы сегодня утром меня прикончили, никто в мире даже не заподозрил бы убийства. О чем речь, когда я сам врезался в прицеп грузовика? Это, кстати, самый распространенный вид аварий на Фривей.

Еще одна мысль на мгновение озадачила меня. А если бы я погиб? Водителя грузовика, конечно, задержали бы, хотя бы на некоторое время. Проверили бы его имя и адрес. Тогда все обернулось бы для него весьма скверно. Мне пришло в голову, что водитель приготовил два комплекта документов (возможно, один из них остался в грузовике): один с настоящим именем и адресом, на случай моей смерти, второй — с ложными данными, для неудачной попытки.

— Сегодня утром? — изумилась Тодди.

— Да. Мы могли бы не встретиться, — улыбнулся я. — И поверьте, для меня это было бы почти так же печально, как смерть.

Девушка откинула голову и тихо засмеялась. Мне показалось, что какой-то реостат, расположенный внутри, изменяет по желанию выражение ее карих глаз. Во всяком случае, сейчас они устремились на меня, словно лучи прожекторов.

— Спасибо за комплимент, — сказала Тодди.

— Пожалуйста.

Потом она помрачнела, выключив реостат.

— Как же насчет моего отца?

— Да, я…

Я не знал, говорить ей о прежних идиотских письмах или нет. У ее отца явно не все дома. Однако под клапаном последнего письма он сообщил, что кто-то пытается убить меня. Еще как пытается! Если Тодхантер знает, кто в этом замешан, необходимо встретиться с ним, даже при условии, что обо всем прочем он говорит глупости.

— Попытаюсь выяснить, — пообещал я.

— О, я так рада! Я надеялась, что вы согласитесь. Все это так странно.

Мы поговорили еще несколько минут. Тодди не видела отца около года, ибо только вчера вернулась домой, где и получила письмо. С тех пор она пыталась понять, что происходит. Тодди никогда не замечала у отца никаких странностей и отклонений. Нормальный, психически здоровый, он, конечно, не был фанатиком, и у него не было никаких навязчивых идей. Сегодня утром Тодди выяснила, где найти упомянутого под клапаном конверта Шелла Скотта, и поехала в центр встретиться со мной.

— Так что вообще-то я знаю немногим больше, чем вы, мистер Скотт.

— Шелл.

— Шелл. Вы поможете мне, не так ли?

— Сделаю все, что в моих силах.

Тодди снова потянулась за сумочкой.

— У меня тут несколько фотографий папы, мистер… Шелл. Может, они вам понадобятся. Возьмите.

Она протянула мне два моментальных снимка.

На одном я увидел высокого темноволосого, довольно крепкого мужчину лет сорока пяти, худощавого, с резким, угловатым лицом. На второй уместились только голова и плечи. Я положил снимки в конверт, а конверт сунул в карман.

Тодди, подарив меня тысячедолларовой улыбкой, вручила мне стодолларовый гонорар. Я пообещал заняться этим делом в часы, остающиеся после работы для комиссии. Перед уходом Тодди сообщила, что у нее заказан номер в «Билтморе», где она и останется. Девушка просила меня прийти туда, если появятся новости, и обещала не запираться на замок.

Глава 6

Проводив Тодди, я сел за стол и несколько минут думал о ней. Затем начал звонить повсюду, пока не нашел Джо Рула.

— Как продвигается проверка писем Тодхантера, Джо?

— Разве не помнишь, о чем я тебе говорил?

— Что именно?

— Мы оба были очень заняты в тот день. Я сказал тебе, что, по всей вероятности, восьмидесятилетняя леди, питающаяся глазами пауков, больше не будет писать писем, поскольку ее упрятали в сумасшедший дом. Ты признал это разумным и заявил, что я проделал большую работу.

Я застонал!

— Откуда, черт побери, мне было знать… Ладно, не важно. Объясни попроще, что ты обнаружил.

— Парня упрятали в психушку.

— Через день или два после того, как ты дал мне письма, я проверил его. Когда-то он был адвокатом, но ушел в отставку совсем молодым. Выяснив, что его собираются поместить в клинику для душевнобольных, я отправился в суд, когда там проводилось слушание о психической полноценности под председательством судьи Свита.

— Значит, ты видел этого человека?

— Да. Высокий парень с гривой каштановых седеющих волос. Выглядел бы прекрасно, если бы не был чокнутым.

— Как он вел себя во время заседания?

— Черт возьми! Конечно, как сумасшедший, и притом совершенно безнадежный.

— Послушай, Джо. Это очень важно. Есть ли хоть один шанс, что парень психически нормален?

— Ни намека на то, что он нормален и притворяется психом. Абсолютно безнадежен: выпученные глаза, стремление спрятаться, периодически заговаривался. Медицинский диагноз — шизофрения, но на любом языке вердикт гласил бы, что он невменяем.

Я задумался, сопоставляя слова Джо с запиской под клапаном конверта и рассказом дочери Тодхантера.

— Ты раскопал что-нибудь еще, Джо?

— Не слишком много. Кое-какие мелочи. Хочешь узнать?

— Да.

— Минутку.

Рул, молодой и энергичный, работал тщательно и эффективно. Если есть хоть какая-нибудь информация об этом парне, Джо сообщит ее мне.

— Больше ничего, кроме маленькой биографии, Шелл, — продолжал Рул. — Вот она. Гордон Реймонд Тодхантер. Как я уже сказал тебе, он был адвокатом. Сейчас ему сорок семь. Был женат на некоей Маргарет Брюс, разведен. Дочь Барбара, двадцать два года. Ее здесь сейчас нет, видимо, куда-то уехала. Тодхантер имел немало денег, но я не изучал его налоговую декларацию.

— Ты удивил меня, Джо. Спасибо. Никто не рассказал бы мне больше.

Мы попрощались.

Мне показалось, что сейчас самое время отправиться в «Равенсвуд», но моя машина стояла в гараже, поэтому я вызвал такси. Поджидая его, я достал свой кольт 38-го калибра из наплечной кобуры с пружиной и взглянул на оружие. Обычно я оставляю пустой камеру под бойком. Но сейчас достал дополнительный патрон из коробки в письменном столе, загнал шестой заряд в револьвер и почувствовал себя несколько лучше.

* * *

Водитель такси ехал в «Равенсвуд» впервые и был очень доволен. Это сулило ему хорошую оплату и пассажира в два конца по двадцать миль каждый. Водитель без умолку болтал, пока мы добирались по Эвкалиптам до поворота к «Равенсвуду». Эвкалипты — одна из самых тяжелых для проезда улиц, если не считать Фривей, а свернули мы на простую узкую грязную дорогу, ведущую только в «Равенсвуд», и не заметили поблизости ни одной машины.

Проехав по этой заброшенной дороге четыре или пять миль, мы миновали рощу эвкалиптовых деревьев и увидели больницу. Дорога, делая петлю вокруг здания, заканчивалась. Казалось, больница находится на необитаемом острове. В четырех-пяти милях от нас шумела и бурлила жизнь, но здесь возникало ощущение, что цивилизация в тысяче миль отсюда. «Равенсвуд» выглядел вполне мирным. Но смерть тоже довольно мирная с виду.

День выдался мрачноватым, воздух был душный, тяжелый и неподвижный, листья на деревьях поникли, небо — серое и низкое. Именно в такие дни человек чувствует беспокойство, подавленность, тоску.

Увидев людей, которые двигались вокруг большого двухэтажного здания, белого, как кости, обработанные хлорной известью, я почему-то вспомнил о маленьких живых существах, копошащихся возле мертвого тела. Перед больницей зеленела трава, какая-то нездоровая на вид. Местами она пожелтела и пожухла, и эти признаки увядания напоминали оспины на лице больного.

Шофер остановил машину перед входом в больницу:

— Хотите, чтобы я подождал, приятель?

— Было бы неплохо.

Я вышел из такси и поднялся по четырем цементным ступенькам на маленькую площадку перед широкими двойными дверьми. Двери были закрыты, но не заперты, поэтому я вошел внутрь и увидел навощенный до блеска пол. В нескольких ярдах от меня, справа по коридору, располагалась стойка. Сидевший за ней молодой человек что-то писал. Когда я приблизился, он взглянул на меня:

— Да, сэр?

— Я хотел бы повидать мистера Тодхантера. Гордона Тодхантера.

Молодой человек внимательно осмотрел меня:

— Как вас зовут?

— Шелл Скотт.

— Гм… Одну минуту.

Он выбрался из-за стойки, прошел по коридору, исчез в одной из комнат и вскоре вернулся, но уже не один.

С ним пришел мужчина лет пятидесяти, седой, с маленькими пронзительными глазками. Он был на три-четыре дюйма выше меня и гораздо полнее. Голос у него оказался глубоким, низким и успокаивающим.

— Мистер Скотт?

— Да.

— Вы хотели бы видеть мистера Тодхантера?

— Верно.

Он улыбнулся мягко, как человек, который нюхает розу и ощущает полную гармонию с миром. Казалось, ничто не выведет его из равновесия. Вот если только пырнуть ножом…

— Я доктор Бичем, директор, — представился он. — Пожалуйста, пройдемте со мной в мой кабинет, сэр.

Его голос обволакивал меня, будто сироп.

В кабинете Бичем сел за стол, а я опустился в кожаное кресло. Доктор поинтересовался, почему у меня возникло желание повидать мистера Тодхантера.

— Вам следует понимать, что сюда нельзя заходить просто так и встречаться с нашими пациентами.

— Вы хотите сказать, что я не могу его видеть?

— Не сегодня.

— Почему?

— Он очень болен. Страдает шизофренией. Мистер Тодхантер замкнут и необщителен. Сегодня мы готовим его к лечению электрошоком.

— Что это значит, доктор?

— Мы подводим к мозгу очень слабый электрический ток. Это вызывает судороги вроде эпилептических. — Бичем говорил очень медленно. — Благодаря этой кажущейся жестокости… иногда… помутившийся рассудок проясняется. Мы надеемся, что после электрошока мистер Тодхантер станет более восприимчив к лечению. В настоящий момент этого не наблюдается.

— Я хотел бы увидеть его.

— Это невозможно.

— А когда будет возможно?

— Не раньше чем через несколько недель. То есть…

— Минуточку, — перебил я, — боюсь, несколько недель для меня слишком долго. Сегодня или, на худой конец, завтра. Возможно, я не сообщил вам, что это официальный визит. Я работаю на комиссию по изысканию фактов лоббирования при сенате штата Калифорния и должен выяснить, способен ли мистер Тодхантер обсудить со мной кое-какие дела.

Бичем покачал головой:

— Мистер Тодхантер не в состоянии…

— Каким бы ни было его состояние, мне необходимо поговорить с ним.

— Весьма сожалею.

— Доктор, я во что бы то ни стало добьюсь своего.

Бичем пристально посмотрел на меня:

— Вы действительно добьетесь своего?

— Да.

Он пожал плечами.

— Что ж, тогда завтра, мистер Скотт. Завтра утром, в десять. Вас это устроит?

— Вполне.

— Возможно, — добавил доктор, — сегодняшняя терапия поможет мистеру Тодхантеру. Искренне надеюсь на это.

Не знаю почему, но Бичем показался мне фальшивее самого изворотливого политика, ведущего предвыборную кампанию.

Дверь открылась, и вошла сестра в белом халате:

— Доктор Бичем, что с мистером Ховардом? Доктор Меллор хотел сделать ему инсулиновый шок. Но доктора сегодня нет.

— Пригласите доктора Ганта. Он свободен сегодня после обеда.

Сестра вышла, и Бичем повернулся ко мне:

— Как видите, я очень занят, мистер Скотт.

— Только один вопрос.

— Да.

Бичем рассматривал бумаги, лежавшие перед ним на столе, поэтому не сразу взглянул на меня. При его медлительности, он пробежал бы дистанцию в сто ярдов лет за восемь.

— Кто оплачивает счета Тодхантера?

— Счета? — переспросил Бичем. — Вряд ли это вас касается.

— Еще как касается, поверьте мне.

— С чего вы взяли, будто кто-то оплачивает его счета?

— Это не государственная больница, а частная. Значит, кто-то платит.

— Я не могу разглашать эту информацию.

— Что ж, я вернусь через час. Полагаю, тогда вы мне расскажете.

Бичем разглядывал меня так, словно мысленно обнюхивал розу.

— Вы вспыльчивый человек, — заметил он. — Ладно… Доктор Парка, Лос-Анджелес.

— Он оплачивает счета?

— Да.

— Встретимся завтра в десять, доктор. Благодарю за информацию.

Бичем скорбно улыбнулся:

— Рад помочь вам.

Я вышел. Таксист отвез меня в город. Там я отыскал в телефонной книге адрес доктора Парки, а затем посетил его кабинет. Проведенные у него десять минут мало чем помогли мне. Доктор Парка сообщил, что лечит Тодхантера более года. Тот для него не только пациент, но и друг вот уже много лет. Но Парка не видел Тодхантера два или три месяца перед тем, как того поместили в лечебницу. Внезапно осознав, что давно не встречался с другом, доктор навестил Тодхантера и нашел его в ужасном состоянии.

— Грязный, голодный, в доме беспорядок. — Парка умолк и скорчил гримасу. — Я, конечно, сразу принял меры, чтобы поместить его в «Равенсвуд».

— А что его дочь, Тодди? Ее поставили в известность?

Доктор пожал плечами:

— Барбара? Признаться, я даже не знаю, где она. Слышал только, что она путешествует по Европе. Понимаете, все случилось так быстро. Ради Тода пришлось поспешить.

— Понятно. Я только что из «Равенсвуда». Не самое веселое место на земле, как вы полагаете?

— Вы правы, оно несколько подавляет меня… своим внешним видом. — Парка помолчал. — Но в «Равенсвуде» исключительно квалифицированный персонал. Что-нибудь еще, мистер Скотт?

— Нет. Благодарю вас, доктор.

— Не за что.

Уже темнело, когда я расплатился с таксистом возле отеля «Билтмор». Заработанная им сумма неплохо снизила мой подоходный налог. Я позвонил Тодди из вестибюля.

— Что с папой? Вам удалось его увидеть? — спросила она.

— Нет. Но я договорился о встрече завтра утром. Я беседовал с директором и врачом вашего отца.

Тодди попросила меня подняться. Ей не пришлось повторять свою просьбу. Девушка открыла дверь, и я оказался в одном из больших номеров «Билтмора» с высоким потолком. Обычная блузка и юбка смотрелись на ней как роскошный наряд.

Девушка указала на стул:

— Что вы узнали, Шелл? С ним все в порядке? Они не причинили ему вреда?

— Тодди, это запутанное дело.

Я сообщил ей о своей поездке в «Равенсвуд» и добавил:

— Я увижу вашего отца утром. Вы понимаете, о чем я, не так ли?

Она прикусила губу и покачала головой:

— Думаете, он сумасшедший?

— Пока не знаю…

— Уверяю вас, он совершенно нормален. С ним все в порядке. Перечитайте его записку. Папе, должно быть, пришлось писать ее в страшной спешке, но разве она не разумна?

— По-моему, вполне разумна. — Я сделал паузу. — Директор сказал, что они готовят мистера Тодхантера к лечению электрошоком и…

— Электрошоком?

Тодди вскочила. Заметив, что девушка очень взволнована, я взял ее руки в свои и попытался успокоить. Наконец она с возмущением проговорила:

— Разве вы не понимаете? Он совершенно нормальный. Неужели вы не представляете, как ужасно для здорового человека находиться в клинике для душевнобольных? В сумасшедшем доме? — Тодди запнулась. — А что сделает электрошок с нормальным человеком?

Не только ее слова, но и настойчивый тон поразил меня.

— Тодди, — начал я, — успокойтесь немного. Есть еще одна проблема. Я говорил с доктором Паркой. По его словам, он уже давно лечил вашего отца и, когда обнаружил…

— Кто?

— Парка. Доктор Парка, врач вашего отца.

— О чем вы? Да я никогда не слышала о докторе Парке!

Я быстро взглянул на нее:

— Странно. Вы же уезжали, путешествовали почти год. Разве ваш отец не мог посещать Парку в этот период?

Девушка нахмурилась:

— Не знаю. Это не… похоже на правду. И я сказала вам и снова повторяю: он нормален. С ним все в порядке!

Тодди была раздражена. Я понимал ее и обещал навестить завтра же, как только узнаю что-нибудь новое. Она пошла проводить меня.

У двери девушка подняла на меня глаза:

— Простите, если… устроила вам сцену, Шелл, но это потому, что очень беспокоюсь.

Судя по всему, Тодди готова была расплакаться. Мы стояли рядом, глядя друг на друга. Она сделала то, что казалось естественным в этой ситуации: шагнула ко мне, опустила голову и прижалась к моей груди. Я обнял ее и нежно привлек к себе. Вот и все. Ни о чем другом я и не помышлял.

Но потом Тодди подняла голову и посмотрела мне в лицо:

— Я так боюсь за папу. Вы поможете ему, правда, Шелл? Поможете мне?

Я кивнул.

Девушка продолжала смотреть на меня, ее губы приоткрылись и задрожали. Ее груди прижались к моей груди, а руки обхватили меня.

— О, Шелл! — нежно произнесла она и повторила: — О, Шелл!

Мраморная статуя и та поцеловала бы ее, а я не статуя. Я крепко обнял Тодди, ощущая упругость ее бедер, и нашел дрожащие губы девушки. Мне показалось, что в этот момент они перестали дрожать и прильнули к моим губам. Руки Тодди обвили мою шею, и ее восхитительное тело приникло ко мне.

Ее поцелуй растаял на моих губах, словно жидкий бархат, теплый, сладостный, неповторимый. Ни одна женщина не одаривала меня таким поцелуем.

Внезапно Тодди вырвалась и отпрянула, тяжело дыша. Ее огромные темные глаза расширились.

— Что ж, — проговорила она, — это ничего не значит. Вам лучше уйти, Шелл, — мягко добавила она.

Я предпочел бы остаться, но Тодди ясно дала понять, что не хочет этого. Я удалился, но всю дорогу до дому чувствовал вкус ее губ, тепло и нежность ее тела.

Когда такси приблизилось к отелю «Спартан», я заставил себя думать о Гордоне Тодхантере и записке под клапаном конверта. Черт возьми, если этот человек не сумасшедший, нельзя позволить никому проделывать с ним такое! И я не допустил бы этого, даже если бы не располагал информацией о людях, пытающихся убить меня. Впрочем, для этого были и другие причины. Такси остановилось поблизости от «Спартана», наискосок через улицу, в темном месте. Я заплатил водителю и видел, как он отъехал.

Мой мозг, вероятно, фиксировал мелочи, не замеченные мной, чтобы вовремя подать сигнал тревоги. Проследив, как такси свернуло за угол, я повернулся и сделал шаг к дверям «Спартана».

Вдруг меня словно обдало холодом. Я испытал не реальную тревогу, а лишь неясное предчувствие. Это продолжалось полсекунды, не больше. Между первым и вторым шагом я почувствовал холод, затем в моем мозгу вспыхнули образы и звуки, которые усилились, когда я на самом деле увидел и услышал их.

То были едва различимые гудение мотора приближающегося автомобиля и темный силуэт машины вдали. Машина, окутанная темнотой, двинулась вперед, не включая фар; я ощутил что-то еще, некую неосознанную реальность, возбудившую во мне желание действовать, испуг, напряжение. Я знал: что-то происходит справа от меня.

Фасад «Спартана» смотрел на неосвещенные площадки загородного клуба «Уилшир». Территория не слишком светлая, но и не совсем темная. Я не заметил ничего, что заставило бы меня насторожиться, но внезапно понял: мне нужно двигаться, и побыстрее.

Я перешел улицу, направляясь к «Спартану», и, едва сделал второй шаг и моя нога коснулась тротуара, уперся ею посильнее и качнулся в сторону, бросив весь вес влево. Раздался нарастающий звук. Справа вспыхнул свет. Я ударился об асфальт с такой силой, что перехватило дыхание, и, перекатившись в сторону, сунул руку под пиджак в поисках револьвера. Снова послышался грохот, и что-то ударилось о мой пиджак, обожгло мне запястье и предплечье.

Звук и вспышка возникли справа от меня, от угла «Спартана». Я больше удивился местонахождению, чем самому факту их существования. До последней доли секунды я ожидал грохота или неприятностей от медленно двигавшегося автомобиля. Обхватив рукоятку револьвера, я вытащил его и встал на одно колено.

В тусклом свете был различим человек, бегущий к машине из укрытия возле здания, где он, вероятно, поджидал меня. Машина приближалась с жутким воем. Я вскинул револьвер и выстрелил в бегущего, но промахнулся.

Он выскочил на улицу, огибая меня, и направился к машине. Фары автомобиля вспыхнули в тот момент, когда я снова нацелил на него револьвер, и ослепили меня. Однако при этом они выхватили из тьмы фигуру моего врага, в руке которого был большой пистолет. Свет ударил ему в лицо. Возможно, поэтому я и промахнулся, ибо узнал его.

Это был тот, кто едва не прикончил меня на Фривей, — парень без двух пальцев на левой руке, назвавшийся Робертом Гейтсом.

Глава 7

Я выстрелил дважды, когда автомобиль притормозил и его дверца распахнулась. Однако мой враг прыгнул внутрь, не замешкавшись ни на секунду. Машина чуть дернулась, когда водитель повернул руль, выровнял ее и направил на меня подобно двухтонному тарану.

Мне, почти ослепленному фарами, автомобиль казался четырехэтажным домом, летящим на меня. Повинуясь инстинкту самосохранения, я вскочил, рванулся в сторону и бросился вдоль по улице. Но тут же велел себе собраться. Чего я испугался? У меня за спиной всего лишь автомобильные покрышки. Я расставил ноги, обернулся и поднял револьвер.

Машина находилась ярдах в десяти от меня и быстро приближалась. Казалось, она вот-вот расплющит мое тело, но я заставил себя выстоять неподвижно еще секунду, тянувшуюся невероятно долго.

Когда водитель надавил на акселератор, рев мотора перешел в визг, который едва выдержали мои барабанные перепонки. Я вытянул правую руку перед собой, словно собираясь коснуться капота автомобиля, и дважды нажал на спусковой крючок. На ветровом стекле в трех-четырех дюймах друг от друга образовались отверстия — именно там, где сидел водитель, пытавшийся покончить со мной.

Машина приблизилась ко мне настолько, что мы стали почти единым целым. Лучи фар били мне в глаза, как нечто материальное. Но, сделав второй выстрел, я оторвался от асфальта и бросился вправо. Мне бы это не удалось, если бы автомобиль вдруг не накренился и не дернулся. Я услышал лязг и скрежет — это он ударился обо что-то, невидимое мне. Боль пронзила мое правое плечо, когда я снова ударился об асфальт. Правая нога горела огнем, брюки порвались, и я проехался голой ногой по асфальту.

Я встал, опираясь на левую руку, и тут же вскинул правую, все еще сжимавшую револьвер. Машина скользила вдоль обочины. Выровнявшись и притормозив, она снова набирала скорость. Я прицелился и выстрелил, но боек щелкнул по пустой камере. Я судорожно нажимал на спусковой крючок, чувствуя, как лязгают мои зубы, и лишь через несколько секунд понял, что исторгаю проклятия вслед исчезающему автомобилю.

— Что случилось? Что?.. Я могу помочь?

— Убирайтесь к чертовой матери! — рявкнул я.

Дрожащей рукой я сжимал рукоятку револьвера. Незнакомец отступил и направился в другую сторону.

— Постойте! — крикнул я.

Извинившись за резкость, я заверил его, что все в порядке.

Когда он удалился, я тряхнул головой, пытаясь избавиться от красной пелены боли и ярости, застилавшей мои глаза. Потом выпрямился, почувствовав при этом боль в правой ноге. Казалось, ее облили горящим бензином от бедра до лодыжки. И тут послышались сирены.

За пятнадцать минут я рассказал свою историю три или четыре раза, и один из полицейских передал информацию по радио. Прежде чем все закончилось, прибыли три машины с рациями и появились зеваки.

Посреди всей этой суеты я вдруг вспомнил о Гордоне Тодхантере. И в ту же секунду понял, что он так же нормален, как и я, а может, и более. Так или иначе, теперь мне было точно известно: не прочти я его предупреждения под клапаном конверта сегодня утром, лежать бы мне сейчас посреди Норт-Россмор, прошитому пулями. Ведь именно он заставил меня задуматься о том, что кто-то хочет разделаться со мной.

Поэтому не так уж важно, нормален Тодхантер или спятил. Я слишком многим ему обязан. Возможно, должен ему больше, чем смогу заплатить.

Один из сержантов работал в отделе по расследованию убийств. Его звали Киннинз.

— Вы ничего не упустили? — спросил он.

— Нет, сержант. Это все.

— Вы узнали этого человека?

— Да.

Он просто сменил грузовик с трубами на пистолет, оставаясь все тем же потенциальным убийцей, молодым, крепким, стопроцентно подлым сукиным сыном. «Дайте мне только время пристрелить этого подонка», — подумал я.

— Извините, сержант, — сказал я, — но мне нечего больше сообщить вам о модели автомобиля. Признаться, было некогда изучать ее внимательно.

Киннинз ухмыльнулся и оглядел меня. Я являл собой ужасающее зрелище: нога торчит из разодранной брючины, пиджак порван, в нем два отверстия от пуль, глубокая царапина на руке.

Мне обработали ушибы и порезы, так что всерьез меня беспокоила только жгучая боль в руке и ноге. В душе тоже пылал костер.

Сержант повернул голову, прислушался и направился к своей машине, стоявшей неподалеку. Спокойный женский голос повторил его позывные. Киннинз наклонился, взял микрофон и, проговорив несколько секунд, поманил меня рукой:

— Садитесь, Скотт. Наша машина обнаружила новый синий «форд» в нескольких милях отсюда. Брошенный.

— Это тот «форд», в который я стрелял?

— Да, Скотт. Новый «форд» и мертвый парень лет тридцати пяти с дыркой в горле.

Такую большую дыру с неровными краями, по-моему, едва ли могла проделать пуля 38-го калибра. Однако она прошла через ветровое стекло и лишь потом угодила в шею водителю, зацепив сонную артерию.

Так или иначе, все вокруг было залито кровью: ветровое стекло, руль, приборная доска и, конечно, грудь мертвеца. В луче фонарика я увидел маленького человека с торчащими зубами и черной родинкой в уголке рта, совершенно мне незнакомого.

Я подозвал сержанта Киннинза:

— Помните убийство Джорджа Стоуна?

— Стоун? Да, меня информировали.

— Помните метрдотеля, описавшего коротышку, который спрашивал, где Стоун, как раз перед убийством?

— Конечно, но что, собственно… — Киннинз бросил взгляд на труп. — Понимаю, о чем вы.

Киннинз позвонил в полицию. Они обнаружили бы эту ниточку через час-другой, а может, и раньше. Но нет ничего удивительного в том, что я опередил их. У меня было больше оснований сопоставлять факты.

Эксперт-дактилоскопист посыпал порошком отделение для перчаток и открыл его. Внутри лежали два револьвера и немного патронов. После того как эксперт проверил оружие, его осмотрел Киннинз и показал мне. Один из пистолетов был стандартным тяжелым армейским автоматическим оружием 45-го калибра. А вот второй оказался куда интереснее.

Я увидел пистолет 22-го калибра с наружной резьбой на дуле для глушителя, которого на нем не было.

— Мы направим его в криминалистическую лабораторию, — сообщил сержант. — Но могу сказать вам, не дожидаясь результатов баллистической экспертизы: перед нами тот пистолет, из которого убили Стоуна.

Часом позже я отправился вместе с Киннинзом и другими полицейскими в морг, куда привезли и метрдотеля из клуба «Мелоди». Ему показали труп.

— Да. Это тот, кто спрашивал о Стоуне. — Метрдотель, покачав головой, добавил: — Сейчас парень выглядит иначе, но это точно он.

Метрдотель заметил меня:

— А, здравствуйте, мистер Скотт.

Пробормотав это, он упал в обморок.

Я задержался на полчаса в отделе по расследованию убийств и продиктовал им отчет. Потом Киннинз отвез меня в «Спартан». На этот раз в меня никто не стрелял. Я поднялся к себе и лег в постель.

Но заснул далеко не сразу, пытаясь собрать в одно целое части головоломки. Веселый выдался вечер. И весьма странный. Несколько человек отправились убить Шелла Скотта. Один из них тот, кто почти наверняка прикончил Джорджа Стоуна. Другой, вероятно, тоже замешан в этом и уже пытался убить меня крайне сложным и совершенно бездарным способом. Задремывая, я подумал, что это, конечно, соединяет отдельные фрагменты. Я оказался в эпицентре какой-то истории.

В моем мозгу мелькали мысли и образы, требующие осмысления. Комиссия по расследованию. Прекрасные женщины. Сумасшедшие письма и предупреждение на конверте. «Равенсвуд». Наконец все они слились, съежились в точку и начали вращаться. Тогда я заснул.

* * *

Утром я с трудом выбрался из постели, морщась от боли и ожогов, принял душ и съел завтрак. Если бы не приступы боли, я чувствовал бы себя неплохо. Сегодня я надеялся увидеть Тодхантера, и у меня возникло иррациональное ощущение, что при этом очень многое разъяснится.

Я позвонил в гараж, но мой «кадиллак» еще не подготовили. Новое ветровое стекло поставили, но предстояло починить руль и капот. Мне обещали отдать машину сегодня днем. Значит, снова придется брать такси.

Другой водитель повез меня по другому маршруту — по улице, параллельной Эвкалиптам. Потом мы оказались на перегороженной дороге с парочкой знаков объезда и стрелок, указывающих вправо. Водитель выругался, объясняя, что он давно здесь ездит, но это новые знаки. Я едва расслышал его слова, занятый собственными мыслями.

Револьвер 38-го калибра, вычищенный и заряженный, приятно тяжелый, разместился возле моей левой подмышки. Я не предполагал, что вскоре придется воспользоваться им после вчерашней заварушки, но снова уложил в барабан шесть патронов. Мои нервы и мускулы чуть дрожали от напряжения. Я размышлял о Тодхантере, хотя почти не представлял себе этого человека. Вместе с тем мне было ясно: если он что-нибудь знает о людях, жаждущих моей крови, и о причинах этого, важнее всего для меня поговорить с ним.

Я позвонил Тодди перед тем, как уехать в «Равенсвуд». Ее голос, низкий и чуть невнятный после сна, возбудил во мне резкое и внезапное желание, удивившее меня.

— Шелл, дорогой… Ой, извините. Я не то хотела сказать!

Она пробормотала что-то еще, чего я не разобрал, но я попросил ее не извиняться. Тодди объяснила, что я разбудил ее и она еще в постели… Воображение мое разыгралось.

Этот поразительный, ошеломивший меня разговор завершился, когда я сообщил, что еду в «Равенсвуд» и сразу по возвращении навещу ее. Тодди тут же сказала:

— Действуйте, Шелл. И возвращайтесь. — Я услышал подавленный зевок. — Обычно я сплю допоздна, но… постараюсь вылезти из постели и одеться.

— Вы… Не стоит беспокоиться, особенно для меня.

Тодди засмеялась:

— Он, да ладно. Увидимся, когда вернетесь.

Но потом ее тон стал грустным. Совсем проснувшись, девушка попросила меня выяснить, что происходит в «Равенсвуде», но быть поосторожнее. В ее голосе прозвучала тревога. Тодди, похоже, наконец все вспомнила.

После этого разговора я был на подъеме до самого «Равенсвуда», поэтому не обратил внимания на объезд и прочее. Но при виде тоскливого белого здания на поляне с пожухлой травой мой энтузиазм поубавился.

Таксист остался ждать меня. За стойкой сидел тот же человек. Он ушел по коридору и привел директора Бичема.

— А, доброе утро, мистер Скотт, как раз вовремя.

— Как мистер Тодхантер?

— Так же. Конечно, для успешного действия электрошока обычно нужно две-три недели и несколько сеансов. А мы провели лишь один.

Он довольно долго излагал мне эту скудную информацию. Казалось, Бичем взвешивает каждое слово, прежде чем произнести его.

— Может, навестим его?

— Что ж, идемте.

Бичем прошел по навощенному полу коридора, до того места, где он разветвлялся, и повернул налево. Справа от нас были закрытые двери с номерами от сотого до сто десятого. Бичем остановился перед сто девятым.

— Видите ли, — мягко начал он, — надеюсь, вас не слишком встревожат перемены в нем.

Я насторожился:

— О чем вы? Разве за несколько недель он изменился?

Директор внимательно взглянул на меня:

— Конечно. В известном смысле. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду. Глаза… осанка… поза…

Его слова, голос, лязг ключа в замке насторожили меня еще больше. Мне стало неуютно; я ощутил легкий озноб, как в прохладный влажный день, когда солнце внезапно прячется за облако.

Бичем открыл дверь, вошел, впустил меня и закрыл за мной дверь.

Высокий человек с густыми каштановыми волосами, тронутыми сединой, сидел на краю маленькой кровати. Он даже не взглянул на нас — я увидел его в профиль. Поразительное лицо! Черты резкие, угловатые, сильные. Он напоминал незавершенную скульптуру в камне, со следами резца.

Тодхантер сидел, поэтому я не мог определить его рост, но он показался мне очень высоким, крупным, но изможденным. Кисти рук, лежавшие на коленях одна поверх другой, тоже были большими и сильными. Я не заметил в нем признаков слабости, во всяком случае, внешних.

Фотографии, показанные мне Тодди, вполне передавали его облик. Да, передо мной сидел Тодхантер.

— Мистер Тодхантер… Гордон, — тихо проговорил директор. — Гордон?

Мужчина не двигался, даже не повернул голову в нашу сторону.

Мысли вихрем кружились в моем мозгу. На кровати сидел тот, кто нацарапал мне записку на конверте, небрежно написанную, но вовсе не безумную. Ничего такого, чего не мог бы написать в спешке разумный человек. А может, Тодхантер притворяется, поскольку уже много дней его удерживают здесь против воли, и делает вид, что болен, ожидая, когда придет нужное время…

Бичем повторил:

— Гордон. Гордон Тодхантер. Это мистер Скотт. Он хочет поговорить с вами.

Мужчина медленно повернул голову:

— Не… не… не…

Его губы зашевелились, потом плотно сжались. Он нахмурился, между бровями пролегли глубокие складки, лоб избороздили морщины. Тодхантер опустил голову, но глаза его продолжали смотреть на меня пристально и с подозрением.

Вдруг он захихикал.

Его взгляд устремился куда-то, потом вернулся ко мне.

Обычно веки чуть прикрывают радужную оболочку. В глазах же Тодхантера не было и намека на норму. Их выражение свидетельствовало о том, что он постоянно подавляет эмоции. Казалось, мышцы его лица вздулись от напряжения. Веки же были ненатурально подняты, так что между ними и темно-коричневой радужной оболочкой виднелась белая полоска глазного яблока.

Я услышал слова директора:

— Бесполезно, мистер Скотт. Теперь вы удовлетворены?

Я усмотрел нечто странное в его словах и тоне, хотя, возможно, напрасно заподозрил тайный умысел. Выйдя вслед за ним, я наблюдал, как он запирает дверь.

Мои мысли все еще оставались в маленькой комнате, поэтому я спросил:

— Что вы с ним сделали?

Бичем, уже направившийся по коридору, обернулся и странно взглянул на меня.

— Не понимаю, — отозвался он. — Полагаю, вам следовало бы спросить, что сделал с ним Бог. — Пожав плечами, он пошел дальше, на ходу объясняя: — Безумие, мистер Скотт, такая же болезнь, как полиомиелит или любая серьезная инфекция. Но, увы, мы почти никогда не знаем, что произошло в мозгу этих людей, какие импульсы управляют их нервами. — Бичем снова пожал плечами. — Некоторым мы помогаем. Надеюсь, сумеем помочь и этому. Кто знает?

У дверей в свой кабинет директор осведомился:

— Вы хотели узнать что-то еще?

— Нет. Благодарю вас, доктор Бичем.

— Не за что. До свидания, мистер Скотт.

Таксист отвез меня в центр, к кафе «Горгона». Я вышел, позвонил в Административный центр и сообщил сенатору Лестеру Бизли обо всем, что сделал. Бизли согласился, что Тодхантер, смерть Стоуна и поиски двоих мужчин, пытавшихся убить меня вчера вечером, — самые важные дела. Ими следует заниматься не только вследствие моей очевидной заинтересованности, но и потому, что этого мнения придерживается комиссия.

Я просил у Бизли, где Джо Рул, и сенатор дал мне несколько адресов, которые тот собирался посетить. Сенатор позволил мне забрать Рула на несколько часов после полудня.

Минут через десять я отыскал Джо, и он пообещал скоро появиться в «Горгоне». Мне удалось управиться с сытным ленчем к тому моменту, когда появился Рул. Пока я излагал Джо последние новости, он потягивал пиво.

— Итак, — закончил я, — этот Тодхантер — крупный парень с седеющими волосами и лицом, изборожденным морщинами.

— Да, он похож на викинга. Когда я видел его на слушании, Тодхантер выглядел весьма скверно.

Джо сделал большой глоток пива. Он выглядел так молодо, что можно было усомниться, а имеет ли Рул право пить спиртное.

— Есть ли хоть один шанс, что тот, кого ты видел, не Тодхантер? — спросил я.

Джо покачал головой:

— Ни малейшего. Не знаю, почему ты спрашиваешь, но с этим все чисто.

Мы обсудили ситуацию. Рул выдал мне дюжину доказательств того, что человек в больнице именно Гордон Тодхантер, и убедил меня. Однако оставался один пункт, по моему мнению нуждавшийся в проверке.

— Ладно, Джо. Я не видел Гордона Тодхантера до сегодняшнего утра, но у меня есть несколько его фотографий. Вот. — Я достал из бумажника снимки и показал Джо. — Этот парень?

Он внимательно рассмотрел фотографии и кивнул:

— Очень похож. Наверняка сказать трудно, слишком маленькие снимки, но, судя по всему, это он.

— Согласен. Ты видел этого человека на слушании о психической полноценности. Взглянув на того, кто находится в «Равенсвуде», ты мог бы точно сказать, тот же это парень или нет?

— Да. — Рул допил пиво. — Это не слишком трудно… Но почему он так беспокоит тебя, Шелл?

— Мне очень важно узнать, Тодхантер тот парень или нет. Это важно не только для меня. Я кое-что вспомнил. Ты встречался с его дочерью?

Джо покачал головой:

— Я же говорил тебе, что ее нет в стране.

— Не было, но она вернулась.

— Мне нужно встретиться с ней?

Я взглянул на его красивое лицо, блестящие, волнистые волосы, улыбку, открывающую крепкие белые зубы.

— Нет. Она ужасная девица.

— Правда?

— Шучу. Но тебе не стоит встречаться с ней. Ты слишком молод для такого потрясения. Пусть твоя нервная система окрепнет и станет выносливой, как моя.

Рул ухмыльнулся:

— Ладно, а что с «Равенсвудом»?

— Там, в палате 109, сидит безумец. Если это Тодхантер, делу конец. Если же это не Тодхантер, а кто-то, чертовски похожий на него, тогда все меняется. Так или иначе, тебе нужно взглянуть на него, чтобы прояснить ситуацию.

— Итак, он сумасшедший. Я знаю, что парень в суде был Тодхантер. Что же ты хочешь доказать?

— Не знаю, Джо, но что-то там нечисто. Я не могу вмешиваться, пока мы не откопаем хоть что-то. — Я достал сигареты, закурил и продолжал: — Вот как тебе следует действовать. Там упоминали о некоем Ховарде из 103-й палаты. Может, сделаешь вид, будто навещаешь Ховарда, и получишь шанс открыть отмычкой 109-ю и заглянуть туда? Эти палаты рядом, в одном крыле.

Таково мое предложение. У тебя есть другие идеи?

— Нет, но я проверю все записи перед тем, как ехать в больницу. Отправлюсь туда после полудня и раскопаю все, что возможно, об этом парне. Мне еще нужно кое-что сделать до этого. У тебя все? Ховард — это фамилия?

— Да.

— Ладно, я постараюсь разнюхать о Тодхантере побольше… Или найти в архивах кого-нибудь еще. Значит, ты хочешь убедиться, что человек в 109-й палате именно тот, кого я видел на слушаниях?

— Совершенно верно. Но послушай. Вполне возможно, Тодхантер знает, почему те парни вчера вечером пытались прикончить меня… даже если он не в себе. Одно убийство уже произошло, можно ждать и других. Так что не сверни себе шею.

— Не беспокойся.

— Я сделал бы это сам, но они уже видели меня. Вряд ли мне удалось бы добраться до нужной комнаты.

— Все в порядке. Позвонить тебе, когда вернусь?

— Да. Я буду у себя дома или…

Я задумался на минуту, затем достал бумагу и карандаш, но написал не название отеля «Билтмор», а только номер телефона и номер апартаментов Тодди. Я вручил листок Рулу:

— Или вот по этому номеру.

Джо посмотрел на записку:

— Очень забавный номер.

Я промолчал, считая, что и так сказал уже слишком много о красавице Тодди. Сообщи я ему, что это ее отель и номер, вполне вероятно, что в скором времени дверь мне откроет не она, а Рул. Лучше ему не знать о ней. Джо сунул листок в карман рубашки:

— Ладно… Я поехал. До встречи.

Я отправился в «Билтмор», сделав по дороге маленький крюк, прошел через большой вестибюль и поднялся по лестнице. В конце концов, Тодди сама сегодня утром по телефону предложила мне подняться.

Я деликатно постучал в дверь и подождал. Потом постучал решительнее. Наконец нежный голос Тодди спросил:

— Кто там?

— Шелл.

— О, Шелл… Минуточку.

Девушка, распахнув дверь, разглядывала меня. Я тоже уставился на нее.

Судя по всему, Тодди лежала, ибо именно в таком одеянии и лежат очаровательные женщины. Что-то прозрачное, кружевное, хотя и не слишком откровенное. Гормоны ударили мне в голову. Еще несколько взглядов — и они просто взорвались бы.

— Проходите, Шелл.

Я вошел, и она закрыла дверь.

— Я совсем не спала сегодня ночью, — сообщила Тодди. — По крайней мере, мне так кажется. Беспокоилась, думала… Я только что проснулась. Простите, я, кажется, всегда полусонная, когда мы разговариваем.

— Ничего не имею против.

— Что это?.. Шелл… Вы очень милы, но зачем это?

Тодди смотрела на пакет в моих руках. Задержавшись внизу, я прихватил несколько роз, бутылку шампанского и даже два бокала.

— Это, — спокойно ответил я, — попытка подсластить мои горькие новости.

— Ой! — Лицо девушки омрачилось. — С ним ведь все в порядке, да?

— Обождите минутку. Я видел его… Полагаю, его. И он был… Он не слишком хорошо себя чувствует.

— О чем вы?

— Об этом самом. Человек, которого я видел, нуждается в помощи и лечении. Он душевнобольной. Возможно, когда-нибудь поправится, но сейчас он болен. На это, как и при воспалении легких, нужно время.

Тодди покачала головой и рухнула на стул.

— Вот, возьмите. — Я протянул девушке цветы, шампанское и бумажный пакет, желая хоть чем-нибудь отвлечь ее.

Она поднялась, взяла цветы, вино и вышла из комнаты. Через минуту Тодди вернулась и поставила розы в вазу. Бутылку шампанского она все еще держала в руках. Я описал ей больного в «Равенсвуде».

— Это папа. Только у него такой облик. Даже по вашему описанию я знаю, что это он.

— Мне очень жаль, Тодди.

— Но я не понимаю… — Вид у нее был озадаченный и недоумевающий. — Как это могло произойти так быстро?

— За год многое может случиться.

— Что?

Девушка посмотрела на меня так, будто впервые услышала мой голос и пыталась понять, мне ли он принадлежит.

— Это я, Шелл Скотт. Я принес вам шампанское и розы…

— Шелл, это очень мило с вашей стороны. Простите, но я в шоке. Может, и следовало ожидать чего-то подобного, но… Вот… — Тодди протянула мне бутылку. — Откройте ее. Я выпью с вами глоток.

— Хорошо, Тодди, вы, возможно, не примете всерьез мои слова, но знайте: я продолжаю работать над делом… мой коллега Джо Рул занимается им сейчас. Если он позвонит, значит, у него есть новости для меня. Возможно, ситуация не так уж плоха.

— То есть?

— Не стоит вдаваться в подробности. Я просто считаю, что такое не исключено.

— Все так странно, — повторила девушка. — Разве может человек так сильно заболеть меньше чем за год? И что же значит эта его записка, адресованная вам, Шелл?

— Вот в этом вы правы. Я тоже хочу узнать о ней, прежде чем закончу дело. — Я начал открывать бутылку.

Тодди держала бокал. Я понимал, что шампанское для нее не новость, поэтому старался сделать все так, как ловкие парни в телесериалах. Я улыбнулся, дернул, пробка выскочила с громким «у-уп», едва не угодив в правый глаз Тодди, и врезалась в стену.

Я наполнил бокалы прозрачным пенящимся вином.

— Прелестный звук, верно? — заметила Тодди.

Но ее глаза и, полагаю, мысли находились сейчас очень далеко отсюда.

— Верно, Тодди. Ладно, подождем новостей получше.

Девушка опустилась на черный диван у стены и положила ногу на ногу.

— Садитесь, Шелл, — предложила она. — Расслабьтесь немного.

Я сел в кресло рядом с ней, но не расслабился.

Меня раздирали противоречивые желания. Тодди выглядела восхитительно в своем интимном одеянии, и я получал удовольствие, глядя на нее. Но лучше бы она надела что-нибудь другое, например старые джинсы, поскольку меня не ждет ничего, кроме беседы и, может быть, нескольких взглядов, сколько бы я ни просидел здесь.

Вчерашний поцелуй Тодди заставил меня вибрировать, и это продолжалось до сих пор. Приятное ощущение, конечно, но я не возражал бы добавить к нему новые и более сильные.

Впрочем, не сегодня. Не в тот момент, когда я, защитник девушки, разочаровал ее плохими новостями. Вероятно, сейчас Тодди чувствует себя ужасно одинокой и покинутой, и только это может заставить ее подарить мне поцелуй или ласку. Я иногда веду себя как похотливый старый кот, но все же не украду медные монеты с глаз покойника и не изнасилую сегодня Тодди. В другой день — пожалуй, да. Но не сегодня.

Вот я и начал жалеть о том, что девушка полуодета.

Мне хотелось беседовать с Тодди несколько часов, если она согласится. Сидеть и потягивать шампанское, просто находиться в ее обществе, по крайней мере до звонка Джо Рула. Но похоже, лучше уж дождаться его звонка у себя в квартире. Мы выпили еще по бокалу шампанского и, хотя я полагал, что этого явно мало, все же почувствовал тепло внутри. И это тепло превращалось в жар.

Тодди очень напоминала охлажденное шампанское. Ее лицо было спокойным и невозмутимым. Казалось, она источает прохладу.

Тодди взглянула на меня так, что я изумился, но она не отвела своих карих глаз.

Наконец я встал:

— Мне пора, Тодди.

— Правда?

— Да. Я слишком надолго забросил свою работу для комиссии. Хотел посидеть с вами минуту, убедиться, что у вас все в порядке.

Мой язык отяжелел. Я чувствовал напряжение во всем теле.

Тодди смотрела на меня с тем же странным выражением:

— Забавно.

— Что именно?

— Вы совсем не такой, как я думала.

— Я и не знал, что вы думали обо мне.

— Перед тем как впервые прийти поговорить с вами, Шелл Скотт. Детектив. Маленький толстый человечек, курит сигары, занимается делами о разводах. Понимаете?

Я улыбнулся:

— Такого человека не существует.

— Уж конечно, это не вы…

— Ладно, я позвоню вам.

— Идите сюда. — Девушка похлопала по сиденью дивана. — Нельзя же просто вскочить и умчаться, как норовистая лошадь.

— Можно.

— Не будьте глупцом. Сядьте сюда. Всего на минуточку.

Я опустился на диван возле нее. Даже слишком близко. До меня доносилось благоухание девушки, тонкий аромат ее волос и кожи.

— Идите, если нужно, но мне хотелось бы, чтобы вы остались, Шелл. Я даже не поблагодарила вас за розы. И за шампанское. И за то, что вы так любезны.

— Тодди, я буду внимательнее слушать вас, если вы что-нибудь наденете. Может, парочку купальных халатов или…

— Посмотрите на меня. Разве вы не поцелуете меня перед уходом?

— Тодди, только перед самым уходом. Сейчас слишком рано, чтобы…

Я не закончил, потому что ее лицо приблизилось к моему. Я молча потянулся к девушке, обнял ее, легонько притянул к себе, глядя, как голова Тодди склоняется набок, губы раздвигаются, а нежные веки тихо опускаются на карие глаза и закрывают их. Ее ресницы чуть подрагивали, а рот приоткрылся, коснувшись моего.

Вначале я вспомнил вчерашний поцелуй, но этот был более теплым и пылким. Мы сидели рядом на диване, и я вдыхал аромат ее духов. Тодди потерлась щекой о мою щеку, я коснулся губами ее шеи, плеча. Мои руки скользнули к вороту голубого одеяния девушки, развязали маленький бант. Тодди приподнялась, шевельнула плечами, и под голубым одеянием обнажилось белое тело.

Девушка подставила под мои ладони свою спину, и я приник губами к ее теплому телу. Ее руки мягко надавили на мой затылок, и наши губы снова слились в поцелуе. Пальцы Тодди перебирали мои волосы, пока я гладил ее. Моя ладонь двигалась по нежным изгибам спины, приласкала округлое бедро, перешла на тонкую талию, затем добралась до груди.

Тодди скользнула ко мне, ее щека снова коснулась моей, а губы прижались к моим. Губы девушки были влажными, язык — неугомонным и настойчивым. Она судорожно вцепилась в мою руку и обхватила ее пальцами.

Мое ухо ощущало жаркое дыхание Тодди, ее грудь касалась моей шеи.

— Шелл! О, Шелл, дорогой! Это безумие. Дорогой, дорогой…

Тодди сказала что-то еще, но только эти слова застряли в моем мозгу. «Это безумие». Она говорила чуть слышно, но я понимал все. Ее слова обжигали меня. Особенно «безумие». Оно заставило меня вспомнить о Гордоне Тодхантере. И о себе самом. Ведь всего несколько минут назад я собирался уходить!

Я чуть отстранил Тодди и взглянул на нее. Глаза девушки открылись, и она не мигая уставилась на меня. Моя рука все еще касалась груди Тодди, а ее пальцы сжимали мое предплечье.

— Тодди, — начал я. — Вероятно, этого не следовало делать. Я попросил вас одеться. И сказал вам, что мне нужно идти.

Девушка облизнула губы и выпрямилась:

— Идти?

Она говорила так тихо и невнятно, что я не понял, вопрос это или утверждение. Вопрос, призыв, нежная мольба?

— Мне пора идти, Тодди, — повторил я. — Лучше уж уйти сейчас. Если я не…

Девушка села, на мгновение закрыла глаза, затем накинула голубое одеяние на плечи, скомкав его на груди.

— Да, — спокойно ответила она. — Полагаю, вы правы. После этого воцарилось неловкое молчание. Мне стало не по себе. Я не знал, о чем думает Тодди, не понимал, что на уме у меня самого. Девушка не проронила ни слова, даже не взглянула на меня.

Наконец я встал:

— Милая…

Тодди бросила на меня быстрый взгляд и отвернулась.

— Я позвоню тебе. Как только узнаю хоть что-нибудь. Позвоню, что бы ни узнал.

Девушка кивнула.

Направившись к двери, я обернулся. Перед диваном стоял кофейный столик, на нем — открытая бутылка шампанского, рядом — ваза с розами. На диване совершенно неподвижно сидела Тодди.

Последнее, что я видел и запомнил, — это глаза Тодди с припухшими веками, устремленные на меня, и правая рука, придерживающая полы голубого одеяния.

Глава 8

Постояв за дверью, я спустился в большой вестибюль «Билтмора».

«Приятель, — сказал я себе, — твое место в „Равенсвуде“. Я подумал о многом, но все казалось очень глупым. Потом вышел на залитую солнцем улицу и добрался на такси до гаража, где чинили мою машину. Механик сообщил мне, что почти все закончил, поэтому я подождал двадцать минут и уже на своей машине поехал домой. „Кадиллак“ был как новенький. Поднявшись к себе, я стал ждать звонка Рула. Время шло, и я нервничал все больше и больше.

В тишине и уединении своей квартиры я размышлял о том, что делает и о чем думает сейчас Тодди. Призывает проклятия на мою голову или отправилась в загул с меньшим идиотом, чем я. Она неотступно стояла перед моим мысленным взором.

Одного быстрого взгляда на Тодди было достаточно, чтобы воспламенить мужчину. Придя от нее, я принял холодный душ, но он не помог. Впрочем, с какой стати было на это рассчитывать?

Я босиком вышел в кухню, снова вернулся в гостиную, опустился на шоколадно-коричневый диван, откинулся назад и зарылся ногами в густой длинный ворс ковра. Мой взгляд упал на жутко раскрашенный портрет обнаженной Амелии над искусственным камином.

Я приготовил себе бурбон с водой и позвонил в Административный центр, полагая, что Пола вот-вот закончит работу. Она ответила скучным голосом, но оживилась, узнав меня.

„Пола и в самом деле восхитительное создание, — думал я. — Может, она и не вполне владеет собой, когда возбуждается, но разве пылкость умаляет достоинства женщины? Пожалуй, стоит заехать за ней“.

— Пола, дорогая, ты никогда еще не была у меня дома.

— Верно.

— А теперь послушай. У меня есть бифштексы. Превосходные, сочные, полные витаминов и минеральных веществ.

— Полные витаминов?

— И минеральных веществ. Приходи, и мы зажарим их в моей уютной кухне. Я не воспользуюсь газовой горелкой — у нас будет мясо, зажаренное почти на углях…

— Мне нужно работать.

— Что?!

— Мне нужно работать. Я задержусь допоздна, это из-за комиссии. Слушания начнутся через три дня, ты же знаешь.

— О да.

— Я с удовольствием пришла бы, Шелл.

— Ты бы…

— Да. Правда. Я мучила тебя, не так ли?

— Каким образом?

— Не соглашалась посмотреть на твое радио или на что-то еще. Даже не впускала тебя в мою квартиру. Это было жестоко.

— Конечно. Для такой доброй, милой, привлекательной, восхитительной женщины это было жестоко.

— Шелл, ты говоришь чудесно. Я хочу быть с тобой полюбезней. Но не сегодня вечером. Извини, но ты же слышал их разговоры о долге.

— Да, и я знаю, во что они это превращают.

— Пока.

Я едва не обернул телефонный шнур вокруг собственной шеи и не повесился, но решил не считать это неудачей, поскольку она все же хотела бы прийти.

Тут я вспомнил Атлас. Плохо, что она работает в „Мелоди“. Но почему бы не поговорить с ней? Я позвонил в ее квартиру в „Джентри“.

— Алло!

— Привет. Это Шелл Скотт.

— А, Шелл, привет. Где ты был?

— Держался от тебя на почтительном расстоянии.

— Зачем?

— Ха!

— Но ты даже не пришел в клуб.

— Атлас, моя дорогая танцующая девочка! Если, по-твоему, мне приятно занять удобный столик в „Мелоди“ и наблюдать, как ты извиваешься в танце, запрыгиваешь на дьявола, кричишь и стонешь от удовольствия, пока я сижу за удобным столиком, значит, у тебя в голове еще большая путаница, чем в алфавите кулинарной книги.

— Боже праведный! Это похоже на речь. Надеюсь, ты не очень сердишься из-за того, что я выставила тебя из моей квартиры в тот день?

— Ну, я…

— У меня в самом деле была назначена встреча. Кроме того… — Атлас помолчала, потом вкрадчиво продолжила: — Разве ты не знаешь, что ожидание гораздо ценнее, чем его осуществление? И к тому же продолжается дольше.

— Да уж, — фыркнул я. — Это имеет прямое отношение к тебе, дорогая.

— О, Шелл! Ведь все так говорят.

— Что?

— Воздержание размягчает сердце.

Я застонал:

— А мне сейчас приходится сходить с ума из-за тебя!

Отстранив трубку от уха, я посмотрел на нее, покачивая головой, и вернул ее на место как раз вовремя, чтобы услышать голос Атлас:

— Кстати, я не кричу, а журчу. Но какая девушка не делает этого?

— Атлас, остановись. Лучше сменим тему, или нам скоро придется заговорить иначе.

— Что?

— Это ужасно. Я даже не помню, о чем мы говорили.

— Ах ты, глупышка! Мы говорили о… Ладно, это не важно.

— Атлас, послушай меня внимательно.

Тишина.

— Атлас, ты еще здесь?

— Да, ты велел мне послушать тебя.

— Я позвонил потому, что подумал… Если бы ты не работала, или клуб „Мелоди“ сгорел дотла, или что-нибудь еще… Ты, может, согласилась бы прийти ко мне? Черт возьми, мы бы потанцевали или занялись чем-то еще.

— С удовольствием. Дай мне двадцать минут.

— Что?!

— Что с тобой?

— Разве ты сегодня не работаешь?

— Нет. Эд сломал ногу.

— Эд?

— Да. Мой партнер, дьявол.

— Сломал ногу?

— Да. Мы репетировали, а потом он пошел в туалет…

Я выронил трубку. Черт побери, что происходит? Неужели я спятил? Или я наконец; услышал те голоса, о которых все говорят? Что бы ни сказала Атлас, я помнил бы ее слова до гробовой доски. Я пытался понять, что она имела в виду, задавая по-разному один и тот же вопрос, но… Да, больше всего мое занятие напоминало ловлю пескарей с использованием китов в качестве наживки. У меня ничего не вышло.

И я был в таком состоянии, что потратил несколько минут, задавая ей эти идиотские вопросы, пока меня вдруг не осенило: Атлас согласилась прийти! Едва осознав это, я спросил, не послать ли за ней такси, так как мне надо дождаться телефонного звонка. Атлас опять согласилась. Я попросил ее поспешить, нажал на рычаг, вызвал такси и снова начал ждать.

Динь-дон. Зазвенел звонок, и я широко распахнул дверь.

Атлас была великолепна, неотразима и восхитительна в ярко-красном платье с глубоким декольте. Серебристо-голубой мех норки небрежно окутывал ее плечи. Свои светлые волосы она собрала на макушке. Широко улыбаясь, девушка вошла и оглядела гостиную:

— О, у тебя очень мило, Шелл. А что это? Какая ужасная картина!

Атлас смотрела на „Амелию“. Здесь еще не побывало ни одной женщины, которая не отпустила бы нескольких пренебрежительных замечаний по поводу „Амелии“.

— О, она не так как уж плоха, — возразил я. — Давай твои вещи.

Атлас сбросила с плеч норку и протянула мне, потом заметила, что я чего-то жду:

— Ах ты, глупыш…

Я отнес мех в спальню и повесил в шкаф.

Когда я вернулся, Атлас стояла возле телефона, а снятая телефонная трубка лежала на столе.

— Ты кому-то звонишь?

— Нет. Я просто сняла трубку.

— Зачем?

— Чтобы телефон не звонил. Выбирай между мной и звонящим телефоном. Я не хочу, чтобы от меня отвлекались. — Она улыбнулась.

Я положил трубку на рычаг и взглянул на часы:

— Но я жду звонка. Вообще-то ему пора позвонить. Значит, это скоро произойдет.

— Но я всегда снимаю телефонную трубку.

— Очень жаль, дорогая, но мне нужен телефон. А старая добрая телефонная компания может и отключить его, если мы снимем трубку с рычага. Кроме того, зачем же будить дежурного на коммутаторе?

Я приготовил мартини согласно исчерпывающим инструкциям, полученным от знакомого бармена, и с гордостью поставил бокалы на низкий кофейный столик.

Атлас взяла свой бокал и сделала большой глоток.

— О боже!

— Ха-ха. — Я лучезарно улыбнулся.

— Да это отвратительно! — воскликнула девушка.

— О чем ты, черт побери? Я приготовил это в точности…

— Ты налил много джина и вермута?

— Конечно, но…

— Ты ведь не стал бы их пить, правда?

— Ну, едва ли они такие…

— Я вылью это, хорошо?

— Ладно. Выливай. Что еще?

Атлас выскочила на кухню и вернулась с двумя мартини.

— Ты сделала их по своему рецепту? — осведомился я.

Ее напиток был куда приятнее, мне пришлось признать это.

Атлас смотрела на меня с радостной улыбкой.

— Хорошо, правда?

— Да, дорогая.

Заметив приемник, девушка включила его и теперь поводила бедрами, соблазнительно притопывая ножкой и весело покачиваясь под музыку.

— Хорошо, ой хорошо! — радостно приговаривала она. — Зах, зу, зах. Давай потанцуем.

Я приблизился к ней.

— Зах, зу, зах, — повторил я. — Конечно.

Атлас покрутила ручку настройки, нашла музыку поживее, прильнула ко мне, и мы начали танцевать.

— Достаточно живо для тебя? — поинтересовалась она.

— Дорогая, ты достаточно живая для любого.

— Я имею в виду музыку.

— А-а. Конечно. Ладно, теперь я буду дьяволом, согласна?

Атлас засмеялась:

— Нет-нет.

— Да-да.

— Нет-нет-нет… Я ведь без своего костюма.

— Но мы можем вообразить, что он на тебе.

Девушка заморгала ледяными голубыми глазами и улыбнулась. Музыка закончилась, и мы направились к дивану, но по пути Атлас снова заглянула на кухню и вернулась с новыми бокалами мартини. Мы сели на диван и посмотрели на выпивку.

— На этот раз я положила в них по две оливки. Мы слишком много пьем.

— Возможно.

Это показалось мне разумным. Атлас, похоже, привыкла проявлять благоразумие. Она склонилась над моим бокалом и заглянула в него.

— В чем дело? — спросил я.

— Взгляни на эти глаза.

— На что?!

— На оливки. Они же похожи на глаза.

Она отодвинулась. Темно-зеленые оливки, нафаршированные перцем, лежали в моем бокале перчинками вверх и в самом деле напоминали жуткие глаза.

— Похожи на глаза, — повторила девушка. — Лиловые марсианские глаза.

— Пожалуй.

— Глаза лилового марсианина, налитые кровью, как у пьяницы.

— А как же иначе? Ведь он сидит в мартини.

— Конечно. Бедный лиловый марсианин. Наверное, он утонул. Ты оставишь их там?

— Нет, почему ты так решила?

Я пошел на кухню и вылил мартини и марсианина. Атлас последовала за мной.

— Следовало бы сообщить Герберту Уэллсу, — сказала девушка. — Нас завоевывают. Они проникают к нам в бутылки с джином.

Атлас попыталась изобразить звук трубы, сопровождающий выпуски кинохроники:

— Та-та-та-та-а-та-та-а-а. Молния! Вы никогда такого не видели. Марсиане! Приземлились в Алабаме, Калифорнии, Джорджии… Марсиане в Джорджии… Эй! Марсиане в Джорджии!

Атлас начала маршировать по комнате, напевая. Она вбивала ритм в мои барабанные перепонки. Девушка промаршировала через спальню в ванную, а я следовал за ней, ударяя в воображаемый барабан и повторяя:

— Бум, бум!

Внезапно Атлас обернулась и посмотрела на меня широко открытыми глазами:

— Шелл! Шелл!

— Что? Что?

— Можно мне воспользоваться твоей ванной?

— Что… Для чего?

— Глупый. Для чего люди пользуются ванной?

— Большинство здесь моются. Вообще-то я никогда об этом не думал.

— Вот именно это я и хочу сделать. То есть промокнуть насквозь. Я люблю мокнуть в ваннах. И, Шелл…

— Да?

— У меня есть только душ.

— Бедное дитя!

— Только душ, а я люблю ванну. Я просто люблю мокнуть в ванне. Разве есть что-нибудь более веселое, чем мокнуть в ванне?

— Я мог бы сразу назвать тысяч семь более веселых занятий.

— Шелл… Все в порядке? Так ты позволишь мне воспользоваться твоей ванной?

Стоит ли отвечать на глупые вопросы? Я даже открыл ей горячую и холодную воду. Атлас попросила меня выйти, но пообещала вскоре присоединиться ко мне. Обстоятельства вынудили меня заняться изготовлением марсиан.

Я поставил бокалы на кофейный столик перед диваном, положив в них на этот раз по три оливки, чтобы до смерти напугать Атлас, и стал ждать. Из ванной время от времени доносился плеск воды.

Внезапно меня осенило: прелестная, стройная, сексуальная, восхитительная Атлас, совершенно обнаженная, сидит в моей ванне. Ничего подобного не случалось со мной прежде. Клянусь! Какого же черта мне торчать в гостиной? Я подошел к двери ванной и, осторожно постучав, услышал плеск и тихий смех.

— Кто там?

— Э-э… Друг.

— Что ты хочешь?

— Я… У меня кое-что есть для тебя.

— Подсунь под дверь.

— Детка, это не телеграмма.

— Оно не пролезет под дверь?

— Ни в коем случае.

— То есть ты сам хочешь принести мне это?

— Совершенно точно. Но ты сейчас разогрелась. А как…

— Дверь не заперта.

Атлас сказала правду. Я открыл дверь и вошел. В конце концов, это же моя ванная комната.

— И что же у тебя есть для меня? — поинтересовалась Атлас.

Я раскинул руки в стороны:

— Я!

Девушка лежала в ванне на спине, вода покрывала ее кожу, вернее, часть кожи. Вода была чистой и прозрачной. Танцуя с Атлас, одетой в облегающий фигуру тонкий костюм, в ее квартире, я полагал, что видел все ее прелести, но ошибся. Забывшись, я сунул свою дурацкую ногу в ванну — в ботинке, носке и брючине.

Девушка и бровью не повела.

— Знаешь что? — промурлыкала она.

— Что?

— Теплая вода немного отрезвила меня.

— Неужели? Что ж, не стоит приставать к тебе.

— Подожди минуту. — Атлас села в ванне и быстро отодвинулась к стенке, буквально вжавшись в нее. — Вот теперь есть место. — Она улыбнулась мне, очень довольная собой. Но ее взгляд тут же выразил удивление. — Шелл, надеюсь, ты не залезешь сюда одетым?

Динь-дон.

Я едва услышал этот звук. Похоже, звонили в дверь. Я покачал головой, подумав, что этого не может быть. Если не обращать внимания, звук исчезнет сам по себе.

Динь-дон.

— Кто-то звонит в дверь, — проговорила Атлас.

Динь-дон. Динь-дон.

— Ох, заставь их перестать, — попросила девушка. — Мне это мешает. Ты же знаешь, как я отношусь к телефонам. А тут…

Динь-дон. Динь-дон. Динь-дон.

— Быстрее, Шелл, заставь их уйти.

— Ладно.

— И возвращайся поскорее. Избавься от них и поскорее возвращайся. А я пока добавлю горячей воды.

Вовсе не чувствуя себя счастливым, я резко повернул дверную ручку и распахнул дверь.

— Что за… О господи! О, Пола! Ты… дорогая, это ты… Ты все-таки пришла. Но я занят. Пола, занят, занят…

Направившись в гостиную, она повернулась ко мне и широко улыбнулась. Ее темные глаза загадочно блестели.

— Я освободилась, Шелл. Сенатор Вайз, тоже засидевшийся допоздна, разрешил мне уйти. Разве это не чудесно?

— Чудесно.

Мой голос звучал глухо и безжизненно, в нем не осталось следа от былого огня. Я не знал, что сказать Поле.

Она зашла в спальню, вернулась оттуда без жакета, села на диван, увидела мартини и подняла на меня вопрошающий взор. Ее глаза все еще блестели, но уже иначе. Я упоминал, хотя и не слишком заострял на этом внимание, что Пола вспыльчива. Возможно, поэтому мне и не хотелось подробно говорить о ее характере. Да, да, у нежной и милой Полы был нрав портового грузчика. Признаться, я избегаю даже думать об этом, не то что упоминать.

Голосом раздраженного портового грузчика Пола спросила:

— Что это? — и указала на два бокала с мартини.

— Это? Бокалы. А это мартини. — Я помолчал, словно расчувствовавшись, затем с воодушевлением сообщил: — Один из них — твой.

Я сказал правду, ибо сразу же решил предложить ей один бокал.

Прежний свет вернулся в ее глаза; на губах расцвела улыбка. Пола медленно потягивала мартини. Медленно… Я мысленно застонал, ибо надеялся избавиться от нее быстро, изобразив головокружение или что-то в этом роде… Господь свидетель, у меня и в самом деле кружилась голова, но сейчас я понял, что лучше уж ей выпить мартини. Я несомненно промахнулся.

И тут я вспомнил. Моя нога! Только одну ногу я, к счастью, опускал в ванну… С меня текла вода, и я считал это удачей, что свидетельствует о моем неисчерпаемом оптимизме. Вода стекала на золотисто-желтый ковер. Темные отпечатки моей мокрой правой ступни вели от двери ванной — казалось, какой-то монстр выбрался из сточной трубы и пересек комнату, что, кстати, не слишком противоречило истине.

Пола посмотрела туда же, куда и я.

— А это еще что?

— Пола, — начал я, — думаю, тебе все же придется уйти.

— Что значит „уйти“?

— Просто… Все же…

— Но, Шелл! Полагаю, ты шутишь?

Какие уж тут шутки. Я чувствовал себя так, словно ложился в собственный гроб.

Наконец она спросила:

— Что ты сделал со своей ногой? И со своей брючиной? Она вся мокрая.

— Да? Действительно! — Слегка замешкавшись, я объяснил: — Наступил на что-то. Извини, Пола, мне надо на минутку отлучиться.

Я направился к ванной, с ужасом сознавая, что ее дверь видна из гостиной. Как же войти туда? Если Пола проследит за мной взглядом… При этой мысли я содрогнулся.

Услышав мой осторожный стук. Атлас пронзительно закричала.

— Хей, хай, хо! — заорал я, запев „Дворцы Монтесумы“, а потом тихо сказал Атлас: — Ш-ш-ш! Не шуми. Даже не вздумай плескаться.

— Шелл! Шелл, что ты там делаешь? — раздался голос Полы.

Я пытался утихомирить Атлас, объяснить ситуацию, заставить ее замолчать, но она приглашала меня войти. Как же мне это сделать? Я даже не мог продолжить разговор. Я никогда не влипал в подобные неприятности. Пола снова позвала меня, и мне пришлось вернуться в гостиную.

— Все уладил? — спросила она.

— Не совсем.

— У тебя очень мило. Мне нравится твоя квартира. Здесь есть все, что нужно.

— Что значит „все“?

Пола внимательно посмотрела на меня:

— Ты ведешь себя странно, Шелл. Я думала, ты обрадуешься мне, обнимешь меня, поцелуешь. Выкинешь что-то незаурядное.

После недолгих сомнений я решился:

— Уйдем отсюда.

— Уйдем?

— Да.

— Не понимаю. Ты же умолял меня прийти сюда. И вот я здесь.

— Пожалуйста, уйдем.

— Позволь мне хотя бы допить мой мартини.

Девушка встала и направилась в спальню. Спроси она у меня, где ванная, я выбросил бы ее из окна, ибо уже потерял самообладание.

Пола вернулась с переброшенным через руку жакетом:

— Шелл?

— Да?

— Где ванная?

— Иди к черту!

— Что?

— Нет… Извини, я думал сейчас о другом. Ты… Зачем тебе нужна ванная?

— О, Шелл!

— Ванные комнаты устарели. Вышли из моды. Я… — Поток убеждений иссяк.

Нет, она не войдет в ванную. Страх сжал мне сердце, когда я представил себе, как Пола войдет в эту дверь. Стон вырвался из моей груди.

Динь-дон.

Я упал в кресло и закрыл лицо ладонями, чувствуя себя совершенно разбитым, беспомощным, измученным.

Динь-дон.

Стиснув зубы, я сделал глубокий вдох, поднялся, направился к двери и, понимая, что мне уже нечего терять, распахнул ее.

Казалось, нервы мои рвутся, как слишком сильно натянутые струны. Вернувшись в комнату, я снова застонал.

В дверях стояла Тодди. Сделав шаг вперед, она странно посмотрела на меня.

„Уж не сон ли это? — подумал я. — Сейчас, должно быть, три или четыре часа дня. Так вот когда ко мне являются ночные кошмары. Наверное, солнце вот-вот поднимется над горизонтом и заглянет в мою спальню. Его лучи упадут на мою тупую голову, осветят широкую улыбку на моем лице, потому что скоро в реальности будет происходить то же, что и во сне. Боже, это не так уж и плохо. Ведь во сне есть даже холодный мартини. Интересно, как я из этого выберусь?“

— Не пригласишь ли меня войти? — спросила Тодди. — Я пыталась…

И тут она увидела Полу. Это был не сон, а сама жизнь. Настоящая суровая жизнь, очень похожая на смерть.

Атмосфера сгущалась. Внезапно послышался ужасный булькающий звук. Уж не я ли, застонав, исторг его? Но нет. То был звук воды, вытекающей из ванны. Мы все узнали его и уставились на дверь ванной.

Затем обе девушки уставились на пол, на дорожку мокрых темных пятен на ковре, ведущих от двери ванной комнаты к… моей правой ноге. Взглянув на мое побелевшее лицо, девушки одновременно перевели глаза на дверь ванной.

Дверь открылась, и оттуда выплыло облачко пара, а вслед за ним появилась улыбающаяся Атлас, закутанная в полотенце.

— Шелл! — позвала она. — Шелл!

Увидев перед собой живую картину, девушка остановилась, ахнула и выронила полотенце. Немая сцена впечатляла. Как по команде три головы повернулись ко мне, три пары холодных глаз впились в меня. Наверное, это была одна из самых мучительных пауз в моей жизни.

И поверьте, все это время мой рассудок оставался девственно-чистым. Ни одна мысль не потревожила его. Полная пустота.

Наконец мой бессмертный оптимизм вдохновил меня на совершенно потрясающую мысль.

— Подождите, девочки. Я вам все объясню.

Глава 9

События, последовавшие за этим, происходили так быстро, что мне едва удастся их вспомнить. Однако кое-что врезалось в мою память. Тем более, что к этому моменту я почти протрезвел.

— Шелл, ты же обещал! — Атлас бросилась в ванную. Едва она захлопнула дверь, бокал с мартини, пролетев мимо моего носа, разбился о стену. Пола взвыла, как раненое животное, и скрылась в спальне.

— Я пыталась позвонить тебе, — сообщила Тодди, — но было занято. Правда, мне и в голову не пришло, что ты тоже занят.

Я взглянул на телефон. Трубка лежала рядом с ним.

— Атлас! — заорал я. — Между нами все кончено!

Мой взгляд упал на ковер с мокрыми следами, на полотенце, валявшееся на полу, на осколки бокала — на все то, что казалось руинами не только моей квартиры, но и моей жизни. Да, несколько мгновений назад я имел слишком много. Происходящее теперь напоминало крах двадцать девятого. Люди тогда выпрыгивали из окон, потеряв все деньги.

Но я все еще стоял на ногах и не падал духом, убеждая себя, что мне есть чем гордиться. Однако на самом деле мне было совсем плохо.

Я взглянул на Тодди — и что-то, не имеющее никакого отношения к мартини и женщинам, прошило мой мозг. В те пять секунд, пока мы смотрели друг на друга, мои ощущения полностью изменились. Все, кроме остатков алкогольного дурмана, бесследно исчезло. Случилось что-то плохое.

— Что?.. Как ты попала сюда, Тодди?

— Я пыталась сообщить тебе по телефону, что мне позвонили и отель. Ты должен связаться с полицией.

Я похолодел — то ли от ее тона, то ли от ее вида. А может, Тодди передала мне какую-то мысль. Так или иначе, я ощутил покалывание в затылке и легкий озноб.

— С полицией? — переспросил я. — Почему?

— Что-то насчет человека по имени Джо Рул. Поэтому они и позвонили мне. Они нашли мой номер телефона на листке бумаги в его кармане. Я подумала… Я вспомнила, что ты упоминал о нем сегодня днем.

— Верно.

— И я решила, что тебе надо сообщить…

— Что с Джо?

— Он мертв.

Не знаю, как долго я молча смотрел на нее, пытаясь осознать реальность смерти Джо Рула. Я не мог поверить в это. После того, что здесь произошло, это сообщение привело меня в состояние шока. Я ожидал звонка Джо, напряженно надеялся услышать его. Мне представлялась ослепительная улыбка Джо, который приглаживал рукой свои волнистые черные волосы. И многое другое.

Я покачал головой. Все, что было ему поручено, — это поехать в "Равенсвуд" и идентифицировать Тодхантера… отца Тодди. Подняв глаза, я увидел, что она собирается уходить.

— Тодди… Насчет Джо. Джо Рула. Они сказали что-нибудь еще? Кто звонил?

— Лейтенант Роулинс, кажется. Он сказал, что этого человека застрелили.

Девушка вышла. Я провожал ее взглядом, пока она не исчезла из виду. После этого я позвонил в отдел по расследованию убийств. Полиция пыталась связаться со мной, но мой номер был занят. Мне сказали, что Роулинс все еще на месте происшествия. Тело пока не увезли. Звонок поступил полчаса назад или около того. Мне объяснили, что тело Джо нашли за дорогой между городом и "Равенсвудом", поблизости от больницы.

Я пошел в спальню за пиджаком и револьвером. Пола тут же удалилась оттуда и что-то сказала, но я не ответил. Надев кобуру и пиджак, я проверил, полностью ли заряжен револьвер, бросил в карман несколько запасных обойм, сунул оружие в пружинный зажим и вышел.

* * *

Я приехал в тот момент, когда тело Джо укладывали в фургон для перевозки трупов. Криминалисты уже сделали снимки и провели всю необходимую работу. Но я успел взглянуть на его белое лицо и пулевое отверстие в затылке. К несчастью, это действительно был Джо.

Перед тем как застрелить, его избили. Нижняя губа Джо была рассечена. На лице запеклась кровь. Грязь заполнила одну глазницу. Я не испытывал гнева, который охватит меня впоследствии. Сейчас, глядя на Джо, я ощущал только жалость. Машина уехала и увезла его тело.

Лейтенант Роулинс, в светло-сером костюме и с сигаретой в зубах, стоял рядом со мной. Он протянул мне пачку и, когда я закурил, спросил:

— У тебя что-нибудь есть для нас, Шелл?

Мне еще не представился случай поговорить с ним. Я успел только спросить его о Джо. Теперь я ответил:

— Да. Я послал его в "Равенсвуд" идентифицировать некоего Тодхантера.

Я рассказал Роулинсу о своем разговоре с Рулом сегодня днем и о том, что Джо должен был сделать.

— В котором часу он собирался туда?

— Вероятно, днем, но хотел предварительно кое-что проверить.

— Думаешь, его убили потому, что произошли какие-то накладки?

— Уверен в этом.

Роулинс поджал губы:

— Может быть. Полагаю, будет непросто что-либо доказать… Если ты вообще знаешь, о чем говоришь.

Он спросил, на чем основана моя уверенность, и я полностью проинформировал его о Тодхантере: о письмах, о Тодди, о записке под клапаном конверта и о моих поездках в "Равенсвуд".

Лейтенант взглянул на меня:

— Шелл, ты чокнулся на этом парне. Сбился с пути.

Я покачал головой.

— Послушай, приятель, — начал Роулинс, — мы давно знаем друг друга. Сейчас ты наделал немало глупостей. По твоим же словам, Тодхантер — конченый человек. Тебе ведь даже не известно, поехал ли Рул в "Равенсвуд".

— Поехал. Уж это можно проверить.

— Проверим. Может, Джо потому и не позвонил тебе, что его застрелили еще до того, как он отправился в больницу… Вы, частные детективы, сталкиваетесь со всякими ненормальными, сам знаешь.

— Верно, но…

— Его могли убить по множеству причин. И, Шелл, если ты немного пораскинешь мозгами, то поймешь, что, скорее всего, кто-то пытается помешать комиссии расследовать лоббирование.

— Возможно.

— Ведь вы с Джо проверяли не только эти идиотские письма?

— Конечно. Дело в том, что Рул получил кое-какую информацию, а это могло не понравиться некоторым парням в нашем городе. Я тоже им не по душе. Например, мы получили документальные подтверждения того, что Сэм Бриттон потратил в этом году в Сакраменто двенадцать тысяч долларов, оказывая давление на закон. Имена, даты, суммы — все.

— Бриттон — настоящий мерзавец, но прикидывается респектабельным, Шелл. Ты знаешь. Вот здесь и следует искать мотив.

— Не исключено, что ты прав, но мне до сих пор не верится.

Роулинс сверлил меня взглядом.

— Шелл, здесь замешана женщина, не так ли?

— Женщина? С чего ты взял, черт тебя побери?

Лейтенант засмеялся:

— Значит, здесь точно замешана женщина. Неудивительно, что ты так растерян.

Роулинс не поверил в мою версию, и мне пришлось признать, что она слаба и неубедительна. Тем не менее, я был твердо убежден: Рула убили только из-за того, что он поехал в "Равенсвуд" взглянуть на Тодхантера. Даже отбросив другие причины, нужно признать: уж слишком большое совпадение, что Рула застрелили именно в тот день, когда я поручил ему отправиться в клинику.

Наконец до меня дошло, что именно я послал Джо в "Равенсвуд", где он и получил пулю в голову. Не позвони я ему сегодня, он занимался бы собственными делами и, вероятно, был бы сейчас жив.

В нескольких ярдах от нас началась какая-то возня. Двое полицейских в форме говорили с человеком в комбинезоне и выцветшей серой рубашке. Роулинс подошел к ним, потом подозвал меня. Выяснилось, что именно этот человек и вызвал полицию.

Мы стояли на неосвещенном отрезке Уэлли-роуд, примерно в четырех милях от Лос-Анджелеса. В противоположной стороне, милях в трех отсюда, находился поворот на "Равенсвуд", грязная дорога, по которой я проехал уже дважды. По ней же, как я полагал, один раз проехал Джо Рул.

Тело Рула было найдено в лесу, в двадцати ярдах от дороги. Его просто бросили там. Человек в комбинезоне сообщил, что у него поблизости есть маленькое ранчо. Кстати, ранчо в Калифорнии называют даже клочок земли размером в пол-акра, с домиком. Он назвался Томом Хиллом.

— Значит, я ехал домой, — рассказывал он полицейским, — увидел, что у обочины припаркована машина с открытой дверцей. Это показалось мне странным, но я подумал, что, может, какие-то мальчишки… — Хилл замолчал, потом щелкнул языком и пояснил: — Вы знаете, что я имею в виду, парни.

— Да, сэр, — отозвался Роулинс. — Что же там было такое, раз вы решили позвонить нам?

— Я увидел человека, бегущего к машине. Вон оттуда, из-за леса… — Хилл показал на заросли, где нашли тело Джо Рула. — Он мчался сломя голову. Еще не совсем стемнело, и я не включал фары. Но, заметив припаркованную машину, я их включил. Вот тогда-то и увидел бегущего. Я и не знал, что он там, но, когда зажглись мои фары, он вдруг появился откуда ни возьмись и мчался со всех ног.

— Вы хорошо его рассмотрели? — спросил Роулинс.

— Неплохо, но не настолько, чтобы узнать. Едва ли. Он был не так уж близко от меня… К тому же закрыл рукой лицо. Вот тут-то я что-то и заподозрил, понимаете?

Роулинс кивнул:

— Как он выглядел?

— Среднего роста, в костюме. В темном, по-моему. Довольно крепкий. Вот, пожалуй, и все.

— Вы видели его лицо?

— Плохо. Только мгновение перед тем, как он закрыл его. Так или иначе, приехав домой, я пораскинул мозгами и решил позвонить в полицию. Потом я отправился посмотреть, что случилось. — Мужчина, помолчав, добавил: — Боже мой, спрятали там труп. Кто бы предположил такое?

Я не слишком внимательно слушал их разговор, пока Роулинс не спросил свидетеля:

— Вы можете сообщить что-то такое, что помогло бы нам опознать этого человека?

— Да, конечно, совсем забыл. — Хилл улыбнулся. — Когда мои фары осветили его, он начал действовать инстинктивно, ибо не хотел, чтобы я видел его лицо.

— И?..

— Так вот, он вскинул руку. И закрывал ею лицо, пока я проезжал мимо. Похоже, у этого парня не хватает двух пальцев. Через пять минут с беседовал с Роулинсом.

— Его рассказ подкрепляет мою версию.

— Вовсе нет.

— Но ведь очевидно, что это тот самый парень, который пытался разделаться со мной на Фривей и стрелял в меня вчера вечером.

— Согласен.

— И он наверняка наемный убийца.

— С этим тоже согласен. Но все же, по-моему, происшедшее — это результат вашего расследования лоббистской деятельности. Может, кого-то шантажировали, что-то скрывали. Кто знает? Бьюсь об заклад: если ты тщательно проверишь информацию, собранную тобой и Рулом вместе и порознь, то наткнешься на факты, объясняющие, почему один и тот же человек хотел убить и тебя, и Джо. Если, конечно, тебе удастся что-либо найти.

На том мы и закончили. Пока я говорил с Роулинсом, по рации в машине получили сообщение, что группа полицейских допросила директора "Равенсвуда" и других; служащие заявили, что, кроме обычных посетителей, никто не приезжал в больницу сегодня днем. Конечно же, там не появлялся никто похожий на Джо Рула или назвавшийся таким именем. Никому не удалось доказать обратное.

После того как Роулинс и другие полицейские уехали с места происшествия, я сел в "кадиллак", размышляя о Джо Руле и его убийстве. Припомнив все дела, которые мы вместе с Джо расследовали для комиссии, и те, над которыми работали врозь, я ничего не придумал. А перед моим мысленным взором неотступно маячил молодой, здоровый сукин сын без двух пальцев на левой руке.

И внезапно, пока я думал об этом парне, у меня возникла идея.

Вначале она не показалась мне многообещающей, но чем дольше я размышлял о ней, тем больше убеждался, что она сулит мне возможность найти хоть что-нибудь. Я завел мотор и направился к дому 1429 по Гарден-стрит — по адресу, полученному мною после аварии на Фривей от парня, пытавшегося убить меня и убившего Джо Рула. Как сообщил мой страховой агент, там находился свободный земельный участок, однако, по моим сведениям, он был одним из двух свободных участков не слишком плотно застроенной Гарден-стрит.

Я смотрел на номер домов по обе стороны от свободных участков. С одной стороны располагался белый дом под номером 1427, с другой — дом номер 1433. По липовому адресу, который дал водитель грузовика, числился бы дом на свободном участке, если бы его построили. А тот, кто назвал точный номер свободного участка, похоже, знаком со здешними краями очень хорошо. Возможно, он часто бывает на Гарден-стрит… или просто живет там.

Я припарковал "кадиллак", вышел и начал изучать Гарден-стрит.

Через три часа, признав, что моя догадка неверна, я позвонил в управление полиции и поговорил с лейтенантом Роулинсом. Они ничем не могли мне помочь. Свидетель все еще листал альбомы с фотографиями полицейского архива, но пока безуспешно. На это я и не возлагал надежд. Поскольку у меня больше не было ни одной стоящей версии, я продолжал поиски.

Уже далеко за полночь я вошел в "Бар Лейна", находившийся в шести кварталах от свободных участков и стоявший на отшибе, в двух кварталах от последнего дома на Гарден-стрит. Я уже стучал в двери множества домов, посетил еще один бар и автозаправочную станцию, но пока встречал лишь пустые взгляды. Поэтому я не рассчитывал и здесь найти что-нибудь обнадеживающее.

Два-три человека сидели у стойки бара, несколько парочек разместились в кабинках вдоль стены. Бармен опирался на стойку в дальнем конце, положив руку на ту ее часть, что была подвешена на петлях и позволяла ему входить и выходить. Я направился к нему.

Он спросил, что мне нужно.

— Кое-какая информация. Я пытаюсь найти человека ростом примерно пять футов и десять дюймов, довольного крепкого, темноволосого. На левой руке нет двух пальцев.

Уже много раз я произнес это совершенно автоматически.

— Да? Похож на Доу, — заметил бармен.

— Доу? То есть это описание кого-то вам напоминает? Кого? Как его зовут?

Бармен ухмыльнулся:

— Успокойтесь. Я никогда не слышал, чтобы его называли иначе. Только Доу. Он не слишком разговорчив.

— У вас есть его адрес?

— Нет. — Бармен покачал головой.

Я уже проклинал все на свете, когда бармен добавил:

— Но я знаю, где он живет.

Бармен объяснил, что Доу однажды ушел из бара как раз под закрытие и отъехал от стоянки перед тем, как он сам включил двигатель. Оказалось, что они направляются в одну сторону. Бармен видел, как Доу повернул на боковую дорожку к маленькому домику.

— Примерно в миле отсюда, на Гарден-стрит, — пояснил бармен. — Может, в полутора. Там только один дом. Вы его не пропустите.

Он описал мне человека, который много раз приходил в бар за пивом. Описание в точности соответствовало внешности водителя грузовика на Фривей-стрит. Странно, но гнев, который мог бы охватить меня, когда я увидел мертвого Джо Рула, только теперь вскипел во мне. Здесь, за стойкой бара, почти найдя этого парня, я наконец поверил в то, что доберусь до него, и испытал ярость. Я чувствовал, что он в моих руках. Мне вспомнилась авария, выстрелы из темноты, все хорошее, что я знал про Джо Рула, и его труп, грязный, с запекшейся на темных волосах кровью. Бешенство разрасталось во мне от предвкушения мести с такой силой, что меня словно приподнимало над землей.

— Эй, мистер! — Бармен с интересом разглядывал меня.

— Что?

Он чуть улыбнулся:

— Вы ведь не собираетесь убить его?

Не знаю, шутил он или спрашивал всерьез.

Я достал бумажник, вынул из него двадцатидолларовую купюру и с благодарностью протянул бармену. Он снова взглянул мне в лицо и покачал головой:

— Спасибо… едва ли мне стоит брать ее. Но все равно спасибо.

— Дело хозяйское. — Я убрал деньги в бумажник. — Вы говорили, что Доу часто приходит сюда, верно? А здесь бывает кто-нибудь из его друзей?

— У него нет друзей. Он не похож на человека, имеющего друзей. Возможно, у него есть знакомые. А те, с кем он болтает здесь… Вроде Пэта… — Бармен указал на табурет у стойки, совсем рядом со мной. — Забавно.

— О чем вы?

— Старый Пэт сидел там. Но, должно быть, очень торопился. — Бармен покосился на меня: — Даже не заплатил за свое пиво.

Глава 10

Я подъехал к дому Доу, маленькому одноэтажному белому строению, которое я легко нашел по указаниям бармена. На расстоянии нескольких сот ярдов по обе стороны от него не было ни одного дома. Проехав мимо, я потушил фары, развернулся и отправился обратно.

Несомненно, Пэт очень хорошо знаком с Доу, поэтому наверняка отправился предупредить его, что какой-то парень расспрашивал о нем в "Баре Лейна". Хотя Пэт, не уплатив за свою выпивку, ушел всего за несколько секунд до меня, мне не подобраться к Доу открыто.

А уж если Пэт опишет меня, Доу сразу сообразит, о ком речь. Моя внешность запоминается, и это плохо. Впрочем, это не имело значения, пока я держался на расстоянии от Доу.

Я остановил машину в паре кварталов от дома, прихватил из багажника большой фонарик и связку отмычек, сунул ключи в карман пиджака, взял фонарик в левую руку, вытащил револьвер и зажал его в правой руке.

Дом стоял примерно в пятидесяти футах от дороги, окруженный ровной площадкой. Я не видел никакого укрытия, кроме нескольких деревьев и кустов. Свет в доме не горел. Хорошо, если Доу не догадывается, что я понял, почему сбежал Пэт. Лучше бы он думал, что я не подозреваю о том, что он ждет меня. Поэтому я сошел с дороги, едва различив контуры его дома. Ночь выдалась темная, тускло светила неполная луна. Я обогнул дом, приблизившись к нему сзади и слева. С этой стороны Доу не мог ожидать моего появления.

Согнувшись, я бросился к задней двери, ступая очень тихо и выставив перед собой револьвер. Мой палец лежал на спусковом крючке. Я добрался до задней двери, никем не замеченный. Решетка оказалась запертой на задвижку, но за ней наверняка находилась крепкая деревянная дверь, закрытая на замок.

Сунув фонарик за пояс, я достал из кармана связку отмычек, полученных когда-то от раскаявшегося вора, который утверждал, что ими можно открыть все, кроме банковского сейфа. Среди них было несколько прямых и изогнутых железок; их можно было просунуть через решетку и приподнять ими задвижку.

Вскоре задвижка отскочила, слегка щелкнув по дверной раме. Меня охватила дрожь, сердце отчаянно забилось. Гнев ослеплял меня, поэтому я воспринимал все острее и казался себе сильнее, выше, хитрее и осмотрительнее, чем на самом деле.

Наружная дверь открылась с тихим, протяжным скрипом. Я на ощупь выбрал отмычку и вставил в замок. Ключ не повернулся. Я перебрал еще несколько отмычек. Четвертая подошла. Я усмехнулся, возбужденный от напряжения. По моей спине бегали мурашки.

Сунув отмычки в карман, я снова взял в левую руку фонарик, толкнул заднюю дверь, постоял и прислушался, стараясь выровнять дыхание. До меня не доносилось ни одного звука. Лишь кровь громко пульсировала в моих висках. Я открыл дверь пошире… и что-то опрокинулось с ужасающим треском.

Вслед за этим раздалось приглушенное проклятие из передней части дома, грязное односложное ругательство, произнесенное явно испугавшимся мужчиной. Я выждал только секунду. Голова моя внезапно прояснилась, и я подумал без тени страха, что Доу наверняка там, он ждет меня и знает, где я.

Если сейчас же убежать, мне, вероятно, удастся уйти от опасности, но Доу тогда получит неплохой шанс скрыться. Мне хотелось убить этого подлеца, но я понимал, что должен заполучить его живым и заставить говорить. Преимущества были сейчас на моей стороне. Ведь именно я иду по его следу, имея веские причины расправиться с ним. Он сидит и ждет, а в такой ситуации страх растет с каждой минутой, сжимает горло, вызывает нервную рожь.

Постояв секунду, я еще шире распахнул дверь, продолжая сжимать револьвер и зацепив его рукояткой край двери. Что-то свалилось и с грохотом упало на пол. В то же мгновение я прыгнул внутрь и захлопнул дверь, создав дополнительный шум. Я оказался в комнате, в четырех или пяти футах от двери, и опустился на колено.

Ничего не произошло. Выстрелы не прозвучали. Доу уже понял, что я здесь. Между тем тишина казалась неестественной и бессмысленной. В слабом свете, проникавшем снаружи, мне удалось разглядеть маленькую кухню. Открытая дверь в двух-трех ярдах от меня вела, вероятно, в гостиную. Вероятно, Доу ждал в темноте у окна гостиной, наблюдая за дорогой.

Я бесшумно скользнул к стене. Теперь дверь была в ярде слева от меня.

— Доу!

Ни звука.

— Доу… или Гейтс, сукин сын! Как там тебя зовут! Слышишь меня?

Тишина.

— Я знаю, что ты здесь. Может, заключишь со мной сделку? Слышишь меня, Доу?

Снова молчание. Наконец он отозвался:

— Да, слышу.

— Я готов заключить с тобой сделку, Доу. Скажи, почему ты пытался убить меня. И о Джо Руле, парне, которого ты застрелил сегодня вечером… Все, что положено.

— Неужели?

— Тогда я не убью тебя.

— Ты много болтаешь, Скотт.

— Я нашел тебя, добрался до тебя, ублюдок.

Убивать его было нельзя. Он должен остаться живым и рассказать мне все, дрожа от страха и запинаясь на каждом слове. Сейчас я ждал, чтобы он снова заговорил.

— Тебя прикончат точно так же, как и его, Скотт.

Вот оно! Вот почему я снова хотел услышать его голос. Он боялся. Страх звучал в каждом слове. Поразительно, но сам я не чувствовал отвратительной тошноты, сопровождающей страх. Пока нет. Я знаю, что испытаю страх позже, когда все будет кончено, если сам останусь жив и смогу чувствовать хоть что-нибудь.

Меня охватит слабость и пустота, я взмокну от пота. Потому что мои силы скоро иссякнут. Такая реакция неизбежна. Но сейчас, чувствуя себя сильным, смелым, решительным, я знал, что страх испытывал он.

— Доу! — крикнул я. — Это тебе не вести двенадцатитонный грузовик, верно?

Я делал паузу после каждого слова, напрягая слух и стараясь уловить хоть звук. Но он не шевелился.

— И не то что поджидать парня, сидя в засаде с револьвером в руке. А тебе нравится ждать?

К этому времени я почти добрался до двери и осторожно выпрямился. Тут я наконец услышал, что он шевелится.

— Если попытаешься выйти через ту дверь, получишь пулю в спину, — предупредил я. — Куда ты хочешь получить ее, Доу? — Я сделал паузу и продолжил: — Лучше всего для тебя бросить сюда револьвер и выйти с поднятыми руками.

Доу ответил мне бранью. Конечно, он был напуган, но не собирался предпринимать какой-нибудь отчаянный шаг, например расстаться со своим револьвером. Я не сомневался, что у Доу есть оружие, хотя и не видел его. Как же подобраться к нему поближе, взять Доу и при этом не схлопотать пулю? Возможно, мне придется застрелить его. Если удастся.

Я объяснил ему, что доберусь до него. Раза два-три повторил ему это и добавил, что не просто угрожаю. Потом посоветовал Доу приготовиться: он успеет выстрелить в меня, но только раз.

Я хотел испугать его еще больше, подвести к черте безумия. Мне необходимо войти туда, но при этом не стать мишенью. Поэтому я продолжал спокойно говорить с ним, зная, что, если он и не вполне поверит моим словам, они все же окажут на Доу какое-то воздействие, застрянут в его мозгу. Я сообщил ему, что пришел сюда после того, как увидел Джо Рула с пулей в голове. Сказал, что, даже если Доу всадит в меня заряд свинца, я возьму его, потому что тоже буду стрелять.

Я говорил и говорил. В голосе моем появились мелодраматические нотки — специально для Доу. Он несколько раз выругался в ответ, хотя в основном молчал. Наконец я решил, что Доу созрел.

— Так, ублюдок, а теперь готовься.

Я отсчитал пять секунд, которые, наверное, показались ему вечностью, и включил фонарик. Едва луч света прорезал тьму, я вскинул руку и направил свет через открытую дверь туда, где, как я знал, находился Доу. Просунув руку с револьвером в открытую дверь, я дважды выстрелил, даже не останавливаясь, чтобы прицелиться.

В передней комнате тоже громыхнул пистолет, затем еще раз. Я узнал звук автоматического сорок пятого и, едва он прокашлял во второй раз, шагнул в дверной проем. Мой фонарик все еще светил, луч почти доставал дальнюю стену. Сорок пятый выстрелил еще раз, пламя вырвалось из дула револьвера. Я увидел Доу за мягким креслом. Он даже не смотрел на дверь. Нацелив на него свой тридцать восьмой, я нажал на спусковой крючок.

Доу дернулся. Тридцать восьмой не обладает большой разрушительной силой, но, должно быть, пуля попала в кость, потому что Доу тяжело накренился набок и упал на спину. Свет фонаря скользнул по нему и погас.

Я прыгнул в комнату и замер в темноте. Доу, несомненно, был ранен, но сильно ли? Падая, он все еще сжимал в руке револьвер.

Наконец раздались его тихие стоны, а потом еще один звук:

Доу, видимо, пытался подняться.

— Я ранен… — прозвучал его сдавленный голос, и он снова застонал.

От этого стона кровь застыла в моих жилах. Такие звуки издают умирающие.

— О боже, я ранен…

Я провел рукой по стене и нашел выключатель. Судя по голосу, Доу был тяжело ранен и напуган. Но возможно, и притворялся.

Я прицелился туда, откуда доносился его голос, щелкнул выключателем и едва не выстрелил. Но, увидев своего врага, я успокоился. Пистолет он выронил и теперь стоял на четвереньках, свесив голову. Справа на фланелевой рубашке расплывалось красное пятно. Кровь капала на пол.

Я подскочил к нему, когда его руки подогнулись, он ударился головой об пол и вытянулся. Парень едва шевелился, царапая пальцами пол.

Я перевернул его на спину.

— Доу! Отвечай! Кто тебя нанял? Почему ты убил Рула… и пытался убить меня?

Доу закашлялся, но глаза не открыл.

— А что насчет Тодхантера, того парня в "Равенсвуде"? Что… Доу!

Глаза его были закрыты, лицо побелело. Я похлопал Доу по щекам.

— Эй, сукин сын! Не вздумай подохнуть!

Его губы зашевелились, глаза с трудом открылись. Когда он заговорил, я решил, что он хочет облегчить душу, и я велел ему начать с последнего происшествия — смерти Джо Рула. Доу называл его "мальчик", но я понимал, что он говорил о Джо. Несмотря на длинные паузы, ему удалось выдавить несколько слов.

— Кто-то видел его… мальчика… когда он разговаривал с тем парнем, Тодхантером… в его комнате. Они схватили мальчика… сообщили мне.

Доу говорил еще несколько секунд, и я различал все слова, но мною полностью завладели его первые фразы. Значит, Рула убили из-за поездки в "Равенсвуд", из-за того, что он поговорил с Тодхантером. Я изложил Роулинсу правильную версию. Но каковы же причины этого?

А Доу между тем продолжал:

— Я был… Меня просто наняли разобраться с ним. Точно так же, как и с тобой. И с Тодхантером.

— Что с Тодхантером? О чем ты? Тебе велели убрать его?

Доу снова закашлялся, и на его губах выступила кровавая пена.

— Сегодня вечером… — Он едва шевелил языком. — Я должен был… Но не выйдет… Мальчик…

— Должен был что, Доу? Скажи мне!

Теперь я испугался, что он не успеет договорить, ибо Доу явно умирал. Тем, кто видел умирающих, нетрудно определить это. Доу был одной ногой в могиле.

— В два часа, — бормотал он. — Планировалось на два часа. К этому времени мне предстояло уже закончить. Слишком поздно.

— Что, Доу? Что должно было случиться в два часа?

Я взглянул на свои наручные часы: стрелки приближались к двум. Оставалось лишь пять минут.

— Тихо тогда… В больнице. Никто не помешает… они собираются…

Доу замолчал. Его голова свесилась набок, губы шевелились, но я не слышал ни звука. Я снова похлопал его по щекам.

— Что, Доу? Скажи!

— Покончить с ним… Они…

Теперь он молчал дольше. Я почти не различил слов Доу и приблизил ухо к его губам, пока он произносил последние слова:

— Собираются повесить его.

— Почему, Доу? — настаивал я. — Кто хочет его смерти? Кто стоит за всем этим? Кто нанял тебя?

Доу не двигался. Его губы перестали шевелиться.

— Черт побери, Доу! Кто тебя нанял? Кто?

Я опять похлопал его по щекам, потряс. Бесполезно.

Я сидел возле его тела, желая узнать уйму разных вещей, задать вопросы, на которые он уже никогда не ответит. Но мне повезло, что я узнал хотя бы это. Я снова взглянул на часы. Без четырех два. По словам Доу, около двух кто-то собирается повесить Тодхантера. Прямо там, в больнице. Видимо, потом это представят как самоубийство, хотя Доу не упомянул об этом. Может, ему просто не хватило времени. Но он успел назвать Тодхантера. Не сказал "парень, которого считают Тодхантером" или "самозванец". Нет, именно "Тодхантер".

Зачем же кому-то убивать сумасшедшего?

Я выскочил в переднюю дверь и бросился к машине. Отсюда до "Равенсвуда" минут десять. Заведя мотор и развернув машину, я подумал, не позвонить ли в полицию, но времени на это не было, как не хватило бы его и в ту секунду, когда Доу сказал про Тодхантера. Слишком долго пришлось бы объяснять и растолковывать все нужным мне людям.

Я вдавил акселератор до самого пола, напряженно размышляя о поездке в "Равенсвуд" и о том, как спасти Тодхантера. Спасти не просто человека, но того, кто потом что-то расскажет. Нужно сделать это и ради Тодди.

Скорее всего, я найду Тодхантера уже мертвым, но если и так, необходимо задержать его убийц и не позволить им покончить со мной. Но по силам ли мне одному такая задача?

Что-то мелькнуло у меня в голове, но тут же исчезло. Я подстегивал свой мозг, побуждая его продуцировать мысли. Вероятно, есть шанс, что Тодхантер еще жив; значит, необходимо действовать. Я жал на акселератор, понимая, что нет никакого смысла являться в "Равенсвуд" одному. Скорее всего, я спровоцирую еще одно убийство. На сей раз прикончат меня.

Я оставил позади Гарден и вылетел на Эвкалипты, вывернув руль вправо и с трудом удержав машину на повороте. Для столь позднего часа движение на шоссе было оживленным. Почувствовав легкую дрожь и слабость, я решил, что это реакция после напряжения последних тридцати минут. Несмотря на подавленность и усталость, когда я начал лавировать между машинами на Эвкалиптах, меня осенила идея. Не слишком грандиозная, но все же. Я вспомнил, что, когда проверял территорию вокруг свободного участка на Гарден-стрит, он не показался мне очень большим. Может, мне удастся обмануть "Равенсвуд"?

Я свернул влево, пытаясь сообразить, где… Затем вспомнил маршрут, по которому меня вез один из таксистов. Поворот оказался совсем рядом, и через полминуты я уже выехал на объездную дорогу, замеченную мною недавно. Я остановился, вышел, снял знак объезда, сунул его в багажник, прыгнул в машину и тронул с места так, что завизжали покрышки.

На Эвкалиптах я резко затормозил, выскочил из машины и воткнул знак посреди шоссе так, что стрелка указывала вправо. После этого вцепился в руль, повернул направо и ударил ногой по акселератору. Часы показывали ровно два. Маленький фонарик лежал в отделении для перчаток, и я взял его. Затем, прижав коленом руль, перезарядил револьвер. Этого явно недостаточно, но больше мне ничего не удастся сделать. Депрессия и усталость, охватившие меня несколько минут назад, отступили. Ненадолго, однако. Все мои мысли сосредоточились на том, что в эти мгновения происходит в "Равенсвуде". Петля, простыня или провод вокруг шеи несчастного, последние попытки вздохнуть, пена изо рта и конвульсии.

Задолго до того, как приблизиться к больнице, я выключил фары и сбавил скорость. Решив, что нахожусь примерно в ста ярдах от того места, где дорога раздваивалась, делая петлю вокруг дома и возвращаясь назад, я осторожно затормозил и развернул машину в обратном направлении, но оставил ее на той же стороне дороги. Мой большой "кадиллак" должен был блокировать движение из больницы, позволяя выехать на ее территорию тем, кто попытается это сделать. На это я очень надеялся.

Заперев дверцу, я помчался по грунтовой дороге, едва не проскочив поворот налево, но вовремя заметив его и сменив направление. Вскоре передо мной возникли темные очертания "Равенсвуда". Отсюда не было видно, горит ли в здании свет. Я пересек газон. В боку у меня начало покалывать. Миновав передние двери, я обогнул больницу и добрался до середины стены. Казалось, вокруг никого.

Я помнил, что палата Тодхантера расположена в коридоре, перпендикулярном главному. В конце этого коридора была массивная деревянная дверь. Туда-то я и направлялся. Связка отмычек по-прежнему лежала в кармане моего пиджака. Я вытащил их, едва добравшись до двери, быстро осветил фонариком замок и начал подбирать отмычки. Вторая бесшумно повернулась в замке. Я легко толкнул дверь и проскользнул внутрь. В коридоре была кромешная тьма, не горела ни одна лампа. Я вообще нигде не видел света.

Вокруг царила мертвая тишина, потом до меня донесся тонкий крик, похожий на плач. Мои нервы напряглись. Я быстро двинулся к двери палаты Тодхантера, но тут снова услышал плач. Он доносился из дальнего конца холла и то и дело повторялся. В другой стороне я услышал еще более тихий звук — так плачут от горя или от боли.

Я вставил отмычку в замок, должно быть, так же, как раньше Джо Рул. Через несколько секунд я оказался в палате 109, закрыл за собой дверь и включил фонарик. Луч света упал на ноги человека. Он висел передо мной, на несколько дюймов не доставая до пола.

Я поднял фонарь, и он осветил скрученную из простыни петлю, которая охватывала шею человека. Его голова неуклюже свесилась набок. Передо мной было характерное лицо Гордона Тодхантера.

Я подхватил его и поднял повыше.

Удерживая тело одной рукой и распуская петлю другой, я освободил тело и опустил его на пол. Фонарик выпал у меня из рук, но все еще горел. Схватив его, я быстро осветил комнату. Окна в ней не было, поэтому я метнулся к стене и включил свет.

Стащив с кровати одеяло, я закрыл им щель, чтобы свет не просочился в коридор, и опустился на колени перед Тодхантером. Он был еще теплым, но сердце не билось.

Не сомневаясь, что он мертв, я все же положил его лицом вниз и начал делать ему искусственное дыхание. Время перестало существовать для меня. Я знал, что все произошло совсем недавно, и продолжал давить на его спину. Но Тодхантер не двигался.

Силы уже покидали меня, когда я заметил, что он дышит. Его руки задвигались, он пошевелился. Через секунду затрепетали веки, и он попытался сесть. Я протянул руку, но Тодхантер вскрикнул и ударил меня кулаком в лицо.

Мне удалось увернуться, и я схватил его за руки. Тодхантер проявлял необычайную силу. А ведь я только что привел его в чувство, в сущности, вернул с того света. Он кричал и бился в моих руках, стараясь ударить меня, и я подумал, что спас сумасшедшего.

Внезапно Тодхантер стих и посмотрел на меня:

— Будь я проклят… Вы Шелл Скотт!

Глава 11

Тодхантера избили, и очень сильно, однако он ничуть не походил на сумасшедшего. Я не заметил в нем ни малейших признаков безумия. Его проницательные, умные, внимательные глаза смотрели на меня без тени той подозрительности, которую я видел прежде.

Я не сомневался в том, что передо мной тот же человек. Это его угловатое, почти геометрическое лицо. Тодхантер напоминал старого моряка, ковбоя или индейского воина, но сейчас казался более красивым, мужественным и значительным, чем в прошлый раз.

А ведь прошло всего шестнадцать часов. И я уверен, что тогда видел сумасшедшего.

Тодхантер не отрывал от меня глаз.

Наконец у меня вырвалось:

— Да. Я Шелл. Но кто же вы?

— Гордон Тодхантер. — Он потер шею и повертел головой. — Но как вы сюда попали? Не понимаю. — Он говорил тихо, почти шепотом.

— Мне удалось проникнуть сюда. Вы висели в петле, когда я открыл дверь. Так что я появился вовремя.

Тодхантер снова потер шею.

— Висел? Несколько человек вошли сюда и избили меня…

Я перебил его:

— Минуту назад вы довольно громко кричали. Если кто-нибудь услышал вас…

Теперь Тодхантер прервал меня:

— Эта палата почти звуконепроницаема. Вероятно, поэтому ее используют для буйных и шумных больных. Когда дверь закрыта, отсюда едва ли доносятся звуки.

Меня потрясла невероятная перемена в Тодхантере.

— А как вы узнали меня?

— Я хорошо запомнил ваше лицо. Много раз видел его в газетах… К тому же вы ведете расследование для комиссии, проверяющей деятельность лоббистов. Вот я и написал ваше имя под клапаном конверта… вы, должно быть, получили его. — Тодхантер внезапно замолчал, затем постучал по своей голове. На его губах заиграла легкая улыбка. — Понимаю. Вас удивляет, почему я не сумасшедший? — Его голос постепенно набирал силу.

— Признаться, да. Вы помните, что видели меня прежде или говорили со мной?

Тодхантер прищурился и кивнул:

— Очень смутно. Это было вчера?

— Да.

— Я был охвачен безумием. Думал, что вы собираетесь причинить мне вред. — Помолчав, Тодхантер продолжил: — Позвольте мне объяснить вам все. Я, Гордон Тодхантер, не сумасшедший и нахожусь в здравом уме и твердой памяти. Те, кто поместил меня сюда, в эту… эту больницу, проделывали нечто невероятное. Дважды они насильно делали мне какой-то укол: вчера и несколько дней назад, прежде чем поместили меня сюда. Потом, здесь же, я снова стал самим собой.

— Видимо, это произошло, когда вас принудительно запихали в клинику. — Я помолчал. — Вы хотите сказать, что они одурманили вас перед слушанием о психической полноценности?

— Больше того, мистер Скотт. Они действительно превратили меня в психа. Через несколько минут, может, через полчаса после укола я почувствовал себя странно. Несколько неуверенно… Сознание мое расстроилось. Это трудно объяснить. А затем, не знаю когда, полагаю, через час или два, я и в самом деле спятил. — Тодхантер покачал головой. — Все казались мне плоскими, как листы бумаги. — Он взглянул на меня и чуть удивленно продолжал: — Я помню, о чем думал тогда. Если бы они повернулись боком, то исчезли бы. Ничего более ужасного со мной никогда не случалось.

Слушая его, я на мгновение забыл, где нахожусь. Мне очень хотелось услышать конец его истории, но нам, черт побери, пора было убираться отсюда. Поэтому я предложил:

— Нам надо уносить ноги. Как вы себя чувствуете?

— Со мной все в порядке.

Тодхантер, опираясь на руки, поднялся, однако тут же покачнулся, и мне пришлось подхватить его.

— Давайте подождем пару минут. Нам придется пробежать ярдов сто пятьдесят. Но пара минут — это предельный срок.

Тодхантер кивнул:

— Мистер Скотт, я уже прихожу в себя и не сомневаюсь, что обязан вам жизнью. Как вам удалось появиться здесь так вовремя, чтобы… — Он слабо улыбнулся.

— Парень по имени Доу рассказал мне кое-что перед смертью… Он умер от пулевого ранения. Это длинная история. Доу убил моего друга. Вы говорили с кем-нибудь вчера после полудня?

— Да. — Тодхантер нахмурился. — Я чувствовал себя немного лучше, чем во время встречи с вами, мистер Скотт. То есть более нормальным. Этот парень… молодой, черноволосый и очень симпатичный… внезапно вошел в палату. Я пытался рассказать ему, кто я и как оказался здесь, но тут появился директор. Он замешан во всем.

— Я так и думал.

— Директор направил на нас револьвер, и мы ничего не успели сделать. Он увел молодого человека с собой и запер дверь. Я не знаю, что с тем парнем.

— Они убили его.

— Боже праведный! — воскликнул потрясенный Тодхантер. — Я знал, что они убийцы, но… — Он выпрямился: — Мистер Скотт, они могут прийти сюда, чтобы "обнаружить" мое тело, как по-вашему?

— Да. Вы уже готовы к пробежке?

— Вполне.

— Хорошо. Я…

Внезапно до меня донесся странный звук, тихий, напоминающий приглушенные губные гармошки или далекое стадо слонов.

— Вы что-нибудь слышите? — спросил я Тодхантера.

Прислушавшись, он кивнул:

— Да. Удивительно. Кажется, ничего подобного здесь раньше не было. Однако это дьявольский шум, раз он доносится даже сюда.

— Итак, — начал я, — давайте…

Тут я отступил на несколько шагов.

Раздался такой грохот, будто взорвался сам ад. В этот момент открылась дверь, и я увидел парня. Его лицо выразило изумление, когда взгляд его упал на меня. Парень, несомненно, нервничал, не понимая, что вызвало грохот снаружи. К тому же он предполагал найти здесь лишь труп им же самим повешенного человека. Мало того, что "труп" оказался живым и полным сил. На парня бросился еще один здоровяк, а я именно прыгнул на него. Этого с лихвой хватило для шока.

Я никогда не видел парня раньше, но точно знал, что он не из числа моих друзей. Он, конечно, подумал о том же, ибо его удивление быстро исчезло. Парень, сжав кулаки, кинулся ко мне. Я увернулся, и его кулак просвистел возле моего уха. Зато мой кулак со страшной силой двинул его в живот. Парень скорчился и захрипел так громко, что заглушил даже жуткий шум снаружи.

Он не отключился полностью, но уже не был опасен для нас. Я почти забыл о нем, поскольку увидел на пороге того бледнолицего молодого человека, который сидел за стойкой в главном коридоре. Едва я двинулся к нему, он умчался, как испуганный заяц.

Обернувшись, я увидел Тодхантера рядом с парнем, которого я ударил в живот. Тот только-только начал выпрямляться. Глаза Тодхантера блеснули, как лезвие бритвы. Тонкая усмешка прорезала его угловатое лицо. Он отвел правую руку за спину примерно на ярд, потом его кулак вылетел из-за спины, опустился и тотчас взлетел, словно кусок свинца на конце веревки. Тодхантер угодил парню прямо в лицо. Тот отлетел назад, и голова его ударилась об пол прежде, чем рухнул сам парень. Теперь он напоминал тряпичную куклу.

Тодхантер застыл в угрожающей позе. Его сверкающие глаза устремились к открытой двери, затем остановились на мне. Тонкая усмешка так и осталась на его губах. Казалось, происходящее доставляет ему удовольствие. Тодхантер был так разъярен, что я опасался, как бы он не бросился на меня. Должно быть, он доставил своим тюремщикам немало хлопот, прежде чем они запрятали его сюда.

Я указал на дверь, и Тодхантер кивнул. Я выбежал и наконец попытался понять, откуда доносится шум. Черт побери, у меня не оставалось сомнений, что это гудят сигналы автомобилей. Водители изо всех сил жали на клаксоны своих машин.

Впервые я вспомнил о знаке объезда, установленном мной на Эвкалиптах. Тогда я действовал импульсивно, в спешке, хватаясь за все, что сулило мне преимущество. Я не подумал о том, как много автомобилей проезжает по Эвкалиптам за пятнадцать минут. Шлагбаумы закрывали только в два часа. Рев клаксонов рвал мои барабанные перепонки. Я был уверен, что он сопровождается отчаянной бранью водителей — возможно, пьяных, а может, желавших поскорее выпить.

Я бросился к той же двери, через которую вошел сюда. Тодхантер следовал за мной. Но тут мы увидели директора Бичема с большим пистолетом. У него был изумленный вид человека, который собирался уничтожить завоевателей, нагрянувших из подземного царства, и обнаружил всего лишь "форды", "бьюики" и "шевроле".

Бичем был так озадачен, что я, возможно, посочувствовал бы ему, если бы он не поднял револьвер и не прицелился в меня. Директор явно намеревался продырявить мою шкуру в нескольких местах.

Глава 12

Тодхантер остановился за моей спиной. Увидев его, Бичем замер от изумления. Даже сейчас директор проявлял обычную медлительность.

Если бы этот человек подал голос, он изливался бы на нас, как медовый сироп.

— Остановите… их… или… я… я… буду… стрелять.

Бичем был в шоке, но я не сомневался, что он выстрелит в нас, как только придет в себя. Мой револьвер оставался в кобуре под мышкой, и я не мог достать его, ибо тем временем Бичем выстрелил бы в Тодхантера или продырявил голову мне.

Директор не закрыл за собой дверь, и я видел за его спиной кромешный ад. Все вокруг было залито светом автомобильных фар. Мне удалось насчитать около пятидесяти машин, направлявшихся на север, юг, запад, восток. Все это походило на огромную свалку. Двое парней, выбравшись из машин, кляли друг друга на чем свет стоит.

Я заметил все это за каких-то полсекунды. В следующий миг, увидев, что пистолет Бичема качнулся в мою сторону, я заорал во всю мощь своих легких. Услышав мой крик, владельцы машин заинтересуются, что здесь происходит… И если в коридоре обнаружится пара трупов, Бичему несдобровать.

Мой голос не пробился сквозь шум, но оглушил директора. Я снова почти пожалел беднягу Бичема. Ему очень хотелось застрелить нас, однако он понимал, зачем я ору. Да, директор сообразил, что ему не удастся убить нас и убрать отсюда наши тела, поскольку больница окружена седанами, "шевроле" и грузовиками. Лицо его выражало ненависть и разочарование.

Я заорал ему с расстояния в десять футов:

— Бичем, мы уходим!

Директор перевел взгляд с меня на Тодхантера, и в это мгновение я выхватил свой револьвер. Когда Бичем увидел, что оружие направлено на него, его рука медленно опустилась. Пистолет, стиснутый пальцами директора, теперь смотрел в пол.

Тодхантер бросился к двери, и я решил, что он собирается выбежать. Но мой спутник остановился и нанес сокрушительный удар Бичему, должно быть сломав ему челюсть. Тот рухнул навзничь в полном ауте.

Тодхантер перепрыгнул через него и выскочил за дверь. Я бросился за ним. Гудки автомобилей стали еще оглушительнее. Размещенные в обычных, а не в звуконепроницаемых палатах пациенты внесли свой вклад в этот адский шум. Я выбежал на улицу, повернул налево и увидел, что Тодхантер, несмотря на страстное желание покинуть "Равенсвуд", остановился и смотрит по сторонам. Еще бы: здесь никогда еще не было такого столпотворения.

В поле моего зрения находилось бессчетное количество машин, но я видел далеко не все, ибо еще больше автомобилей скопилось по другую сторону больничного здания. Я боялся даже подумать о том, сколько их выстроилось на узкой дороге, ведущей сюда от Эвкалиптов. Первые машины, заметившие знак объезда, вероятно, успели объехать клинику и, миновав мой "кадиллак", вернуться на Эвкалипты. Но такая удача ждала не всех. Вскоре наверняка случилось неизбежное: медленно двигающийся транспорт достиг больницы, где поравнялся со встречными машинами, обогнул здание, вернулся и устремился дальше. Здесь скапливалось все больше машин, непрерывно сворачивавших с Эвкалиптов.

Подбежав к Тодхантеру, я похлопал его по плечу и бросился в проход между машинами; наконец я добрался до того места петли, где она переходила в дорогу. Здесь автомобили сгрудились так тесно, что мне пришлось пробираться медленнее, порог залезая на бамперы. Только перехватив несколько испуганных взглядов, я сообразил, что все еще держу в руке револьвер, и убрал его.

Несколько раз я оглядывался: Тодхантер не отставал от меня. Один раз он покачал головой и широко улыбнулся, указав на свое ухо, а затем на меня. Вероятно, он спрашивал на языке жестов, не имею ли я отношения к беспрецедентному столпотворению в этом глухом месте. Я кивнул. Тодхантер откинул голову и расхохотался так, что его смех прорвался даже сквозь автомобильные гудки.

Когда мы добрались до моего "кадиллака", я испугался, что нам придется бросить его и идти пешком. Машины все еще ехали навстречу со стороны Эвкалиптов, но в пятидесяти футах от моего автомобиля свалка была куда меньше. Хорошо, что я развернул "кадиллак" к городу и оставил на некотором расстоянии от развилки дорог. Благодаря этому нам, возможно, удастся выбраться отсюда. Впрочем, через несколько минут машины скопятся и на грунтовой дороге, и тогда мы наверняка застрянем. Однако, поскольку машина была повернута к городу, настоящая свалка начиналась за нашей спиной. Пока мы ехали по грунтовой дороге, шум позади нас стихал, и я впервые за последнее время вздохнул спокойно.

Добравшись до Эвкалиптов, я выскочил из машины, схватил знак объезда, все еще стоявший на дороге, бросил его на заднее сиденье и помчался прочь, не дожидаясь, пока кто-нибудь пристрелит меня.

— Значит, — проговорил Тодхантер, — в этом и заключалась ваша идея.

— И да и нет. Я подумал, что знак немного поможет мне, но не ожидал подобного столпотворения.

— Я предполагал, что вы имеете какое-то отношение к этому. Ваше появление, совпавшее с этим беспрецедентным происшествием, показалось мне неслучайным. Вы, вероятно, очень тщательно все спланировали.

— Я вообще ничего не планировал. Признаться, если бы я хорошенько подумал, то едва ли решился бы на такое.

— Слава богу, что решились, мистер Скотт, — сдержанно проговорил Тодхантер. — Не сомневаюсь, нас обоих уже не было бы в живых, если бы не такое количество свидетелей.

— Думаю, да.

Я помолчал, размышляя о другом, затем продолжил:

— Мистер Тодхантер, я даже не успел сообразить, что мне делать после того, как увижу вас в "Равенсвуде"… живым или мертвым. И может быть, поговорю с вами. Поэтому давайте обсудим, куда вам лучше поехать.

— Вероятно, в отель. Зарегистрируюсь под вымышленным именем. Я не хочу, чтобы меня снова упекли в психиатрическую лечебницу или повесили. — Он помолчал. — Кстати, меня зовут Гордон. Странно, что вы называете меня Тодхантер… хотя только что спасли мне жизнь. Я, несомненно, сделал правильный выбор, написав вам ту записку на конверте, адресованном дочери. Кстати, как она?

— Тодди? С ней все в порядке. Мы скоро увидим ее.

— Прекрасно, прекрасно. — Тодхантер улыбнулся. — Тодди… Вы ее так называете?

— Да. Разве это не ее имя?

— Прозвище. Я всегда называл ее Барбара. — Гордон вздохнул. — Я даже не был уверен, что она заметит мою приписку и поймет ее. Но это казалось мне единственным шансом.

Я свернул с Эвкалиптов и поехал к центру Лос-Анджелеса.

— Как вам удалось отправить это?

— Я сказал доктору Бичему, что он поступит разумно, позволив мне отослать письмо. Я обещал дать ему прочесть его, соглашался написать под диктовку и предлагал убедиться, что я не посылаю никаких зашифрованных сообщений. Я утверждал, что в противном случае Барбара немедленно нагрянет в клинику. Наконец я убедил его, что моя единственная забота — успокоить дочь.

— По ее словам, она путешествовала и, вернувшись, нашла в ящике письмо.

Тодхантер кивнул:

— Бичем, конечно, этого не знал. Я надеялся, что она дома, поскольку мне не было известно, когда Барбара приедет. Как бы то ни было, я убедил Бичема, что лучше всего для него разрешить мне послать дочери безобидное письмо с просьбой не навещать меня. Я написал его на глазах у директора. — Гордон улыбнулся. — Я еще способен выдвигать веские аргументы. Я ведь адвокат, вы же знаете… То есть был им. Адвокат корпорации. И неплохой. Сейчас в отставке.

— Да.

Тодхантер внезапно оживился:

— А знаете ли вы, что заработали десять тысяч долларов?

— Совсем забыл об этом, — признался я, — хотя вы упомянули о деньгах в вашей записке под клапаном…

— Да, — перебил Гордон. — Я написал вам, но не был уверен, что почерк разборчивый. Так вот, вы, несомненно, заработали их.

— У меня еще есть уйма вопросов, мистер Тод… Гордон.

— Я скажу вам все, что знаю. Но некоторые из ваших вопросов наверняка озадачат и меня.

Мы подъезжали к деловой части Лос-Анджелеса и решили продолжить разговор в маленьком отеле "Престон" на Двенадцатой улице. Тодхантер назвался мистером Элбертом Джекобсом. Когда мы поднялись в его номер, я сказал:

— Ну что ж, Гордон, может, начнете с самого начала?

— Вероятно, так будет лучше. — Он помолчал. — Видите ли, я до сих пор не могу прийти в себя. Час назад я висел в петле, в сущности, был мертв. А сейчас… — Он покачал головой. — Я еще не готов играть в гандбол, но жив, разговариваю…

— Меня весьма интересует имеющаяся у вас информация. Кстати, откуда вы узнали, что кто-то собирается убить меня?

Тодхантер откинулся на спинку кресла и обхватил руками колено.

— Я случайно влез во все это, хотя до сих пор не знаю, во что именно. Это случилось в ночь убийства Стоуна. В клубе "Мелоди".

— Джорджа Стоуна?

— Да. Я услышал, как двое мужчин говорили об этом… Заметьте, это произошло до того, как об убийстве написали в газетах. На следующее утро все газеты были полны сообщений, но тогда мне показалось неслучайным, что я уже слышал об этом. Я находился в Аскот-Билдинг на Уилшир, беседовал там с моим сборщиком налогов, затем ушел из его кабинета и спустился в вестибюль, в мужской туалет. Бывали ли вы когда-нибудь в этом здании? Туалет там состоит из двух комнат, а во второй, в углу, есть маленькая ниша с умывальником. Если вы не знаете о нем, то и не заметите его, и комната покажется вам пустой. Я не очень понятно объясняю…

— Вполне понятно.

— Так вот, я находился в этой нише. Вошли двое мужчин, огляделись и, очевидно, решили, что они там одни. Вне всяких сомнений, им показалось, что это совершенно безопасное место для разговора. Кстати, мистер Скотт…

— Шелл.

— Хорошо, Шелл. Я… Я уже упоминал о своем желании, но сейчас очень хотел бы встретиться с дочерью. По крайней мере, сообщите ей, что у меня все в порядке.

— Конечно. Простите меня, я не подумал об этом.

Я позвонил в "Билтмор" и через несколько секунд услышал восхитительный сонный голос Тодди на другом конце провода.

— Тодди, это Шелл.

— Что тебе надо?

— Ты ведь больше не сердишься, верно? Едва ли ты злопамятна.

— Если ты звонишь только поэтому…

Я испугался, что Тодди повесит трубку, и быстро сказал:

— Нет. Ты хотела бы поговорить со своим отцом?

— Что за шутки, Шелл?

— Никаких шуток.

Я подозвал Тодхантера.

Он, улыбаясь, взял трубку:

— Барбара? — Гордон молча послушал и засмеялся. — Да, дорогая, — ответил он. — Мистер Скотт… Да, Шелл. Он окружил "Равенсвуд" целым парком автомобилей и затем каким-то образом вошел… Что? Да, знаю, это прозвучит дико… Но они повесили меня. То есть я уже висел в петле, почти мертвый… Нет, со мной все в порядке. Конечно правда… Да… Да… Все верно. — Сообщив ей адрес отеля и номер комнаты, Тодхантер обратился ко мне: — Барбара сейчас приедет. Она опасается, не повлияло ли на мой рассудок столь долгое пребывание в "Равенсвуде", и почему-то боится моего общения с вами. Ах да, Барбара просила передать, что прощает вас. За все.

В его тоне сквозило удивление, но я сделал вид, что не заметил этого. Не рассказывать же ему, за что его дочь рассердилась на меня.

— Так что с теми двоими мужчинами? — спросил я.

— Да-да. Не помню точно их слова, особенно после событий последних дней, но один из них сказал, что о Стоуне позаботились. Второй… кажется, главный… спросил, действительно ли Стоун мертв. Первый кивнул… Стоя там, я видел их отражения в зеркале.

— Вот как.

— Затем второй, главный, пробормотал что-то одобрительное, но при этом попросил первого позаботиться и о Шелле Скотте… и проявить большую осмотрительность. По его словам, смерть Скотта должна выглядеть как несчастный случай, или поднимется вонь. Да, так он и сказал. Вот, собственно, и все.

— Значит, вы хорошо рассмотрели этих мужчин?

— Одного из них, того, что пониже. На крупного я взглянул всего раз, но узнал бы его, увидев снова. И я запомнил его голос. Но в тот момент низенький повернулся, увидел меня в зеркале, выругался и бросился ко мне. Я… Ну, я поддерживаю себя в довольно хорошей форме и очень сильно ударил его.

Я вполне отчетливо представил себе, о чем говорил Тодхантер, поскольку уже дважды видел, как он наносит удары, которые при определенном стечении обстоятельств могли бы снискать ему известность.

— Высокий сразу же выбежал, — продолжал Тодхантер, — а низенький не потерял сознания и вытащил револьвер. Я не сделал попытки объясниться с ним. Все произошло очень быстро: я кинулся к лифту и покинул здание. Вот и все, что случилось. — Гордон помолчал. — На следующий день я, конечно, увидел газеты. Там много писали о связи Стоуна с тем, что вы сейчас расследуете… Я следил за слушаниями в Сан-Франциско. Поэтому я немедленно написал вам, сообщив, что знаю, кто убил Стоуна, и прочее.

Я слегка запутался.

— Да. Это меня весьма встревожило. На следующий день… то есть в тот день, когда сообщения об убийстве Стоуна появились в газетах?

— Верно. Я догадывался, что один из двоих мужчин узнал меня. Я человек довольно известный, особенно в среде адвокатов. Так или иначе, вскоре после того, как я отправил письмо… точнее, в тот же самый вечер… низенький явился ко мне домой, наставил на меня револьвер и заставил пойти с ним. Я мало что помню об этом, потому что был не в себе, возможно под воздействием лекарств… или обезумел… а потом очутился в больнице.

— Это все, что вы знаете о людях, которые упекли вас в "Равенсвуд"?

— Да.

— Значит, именно низенький явился к вам домой после того, как вы подслушали его разговор с напарником?

— Это был тот, кого я ударил в туалете… у него не хватало двух пальцев.

Мне следовало ожидать чего-то подобного, но все же я был несколько ошарашен. Однако теперь кое-что начало проясняться.

— У него не хватало двух пальцев на левой руке?

Тодхантер кивнул и продолжал кивать, пока я описывал Доу, убитого мной сегодня ночью.

Но все это время, с тех пор, как я впервые увидел Тодхантера, точнее, когда вынул его из петли, меня крайне беспокоила мысль об идиотских письмах в комиссию. Мне не терпелось спросить о них и разрешить свои сомнения.

— Гордон, — не выдержал я, — есть еще один важный вопрос. Сейчас, поговорив с вами, я вижу, что вы в своем уме и совершенно нормальны. То есть… Уверен, вы не сделали бы ничего, не имея на то разумных оснований. Так почему же, черт побери, вы написали эти идиотские письма?

Тодхантер нахмурился:

— Письма? О чем это вы?

— Те три идиотских письма, типа "Я вас всех уничтожу" и так далее. За такие дела не мешает упрятать в психиатрическую лечебницу.

— Не знаю, о чем вы говорите. Я написал только одно письмо.

Я уставился на него, открыв рот от изумления. А затем словно залп ракет взорвался в моей голове. Озарение! Я внезапно подумал, будто знаю ответы на все вопросы. Но потом, все еще слегка ошарашенный, немного успокоился, почти пришел в себя и понял, что нужно получить побольше информации. Возможно, тогда мне удастся найти ответ на вопрос, кто и почему убил Стоуна, кто охотится за мной. Кроме того, у меня было еще несколько дел, вполне готовых как для передачи полиции, так и для представления комиссии.

Тодхантер смотрел на Меня широко открытыми глазами.

— Три письма? Да о чем вы?

Я объяснил ему.

Помолчав, Гордон выругался:

— Какое злодейское, дьявольское… — Вдруг он улыбнулся. — Но ведь это неплохо, верно?

— Да. Пока мне не ясно как, но уже совершенно очевидно, что именно произошло.

— И конечно же это, несомненно, доказывало бы, что я сумасшедший.

— Верно. Вам не мешало бы взглянуть на эти письма. Жаль, что я не помню всего дословно, но поверьте, казалось, что это писал одержимый.

Да, Тодхантер написал в комиссию то, что я условно назвал вторым письмом. В нем говорилось, что автор знает, кто убил Джорджа Стоуна, и прочее… то, о чем он только что рассказал мне. Первое и третье наверняка были фальшивками. Единственное же письмо Тодхантера не вызывало сомнений в нормальности этого человека, если рассматривать его само по себе. Только прочитанное вместе с фальшивками, нарочито проникнутыми безумием, письмо выглядело под стать им. Теперь, уяснив многое, я все же не мог докопаться до причины.

— Вы сказали, что этот парень без двух пальцев… Доу, я знаю его под таким именем… напал на вас именно в ту ночь, когда вы отослали письмо.

— Да.

— Значит, до того, как письмо доставили.

— Конечно.

— Тогда… — Меня охватило замешательство. — Вы сказали этому парню, что написали письмо в комиссию или лично мне?

Тодхантер изумленно уставился на меня:

— Зачем?

— Это очень важно.

Гордон смутился:

— Честно говоря, я ни в чем не уверен. Но не думаю, что мог это сделать. Однако случившееся оказало дурное воздействие на мою память. Может, я и сказал ему… если хотел потянуть время. Те, кто старались превратить здорового человека в безумца, запихнуть его в клинику для душевнобольных… Да, они были способны на многое.

— Согласен. А вы не знаете, кто, кроме Доу, замешан в этом деле?

— Понятия не имею.

Я закурил.

— Как вам удалось написать записку для меня на конверте?

— Я уже написал вам, как члену комиссии, Шелл, и был уверен, что вы проявите интерес к той ситуации, в которой я оказался. Тем более, что я располагал информацией об убийстве Стоуна. Я не сомневался, что вы захотите ее получить.

— Я заинтересовался бы в любом случае.

Гордон покачал головой:

— Поскольку я не знал о других письмах… и о том, что вы считаете меня сумасшедшим… я полагал, что логика событий вынудит вас помочь мне. Кроме того, у вас репутация человека, доводящего дело до конца, хотя ваши методы не всегда обычны.

— Разговор о необычных методах, вроде шприца в руке, — это далеко не все, что мне приходилось слышать.

— Я предпочел бы никогда не слышать об этом. Надеюсь, это не окажет побочного действия, — Гордон улыбнулся, — как это случилось с доктором Джекилом.

Французский телефон стоял на столике возле дивана. Я поднял телефонную трубку.

— Может, мне удастся выяснить. Терпеть не могу, когда такие мысли посещают меня.

Я позвонил в отель "Спартан". Через две двери от моей квартиры на втором этаже живет доктор Пол Энсон, повеса правда, но вполне компетентный врач, осведомленный о современных веяниях.

Узнав меня, Энсон спросил:

— Ну, какой залог?

— Что?

— Ты разве не в тюрьме?

— Черт возьми, нет! А почему я должен быть в тюрьме?

— Полицейские звонили сюда, даже мне, пытаясь найти тебя.

— В чем дело?

— Что-то связанное с изменением направления дорожного движения…

— Ах это!

— Что ты хочешь сказать? Я знаю, что местная полиция, дорожный патруль, психиатры и половина населения Лос-Анджелеса и Кукамонги охотятся за тобой. Господи помилуй, что ты там натворил?

— Я украл знак "Объезд".

— Сержант Симмонс сказал мне, что минимум пятьдесят человек позвонили и сообщили номер твоей машины, возмущенные блокированием дороги и беготней вокруг больницы с револьвером. Видимо, кое-кто узнал тебя, и…

— Я расскажу обо всем подробно, но попозже, Пол, а сейчас звоню по другой причине. Возможна ли инъекция, после которой человек будет казаться сумасшедшим как самому себе, так и окружающим?

— Ты уверен, что с тобой все в порядке?

— Я серьезно, Пол.

— Хорошо. Некоторые препараты из класса индолов вызывают симптомы, напоминающие шизофрению.

— Шизофрения? Подходит.

— Да. Есть несколько соединений, включая мескалин… Даже Хаксли однажды пробовал его и неплохо на этом заработал, помнишь?

— Нет.

— Эх, ты, невежда! Несколько врачей-психиатров приняли дозы этих препаратов, дабы в течение нескольких часов чувствовать то же, что и шизофреники. Им хотелось лучше понять пациентов. Ясно?

— Да. Послушай, я знаю человека, действительно подвергшегося действию одного из таких лекарств. Возможны ли нежелательные последствия? Например, рецидив?

— Насколько я знаю, все проходит через несколько часов, как только заканчивается действие лекарства.

— Отлично. Спасибо, Пол.

— Шелл, главное в том, что это многообещающее открытие. Если маленькие дозы препаратов могут ненадолго вызывать психическое расстройство, значит, они вызывают дисбаланс в здоровом организме и, вероятно, провоцируют душевное заболевание. Понимаешь? Это позволяет предполагать, что единственная разница между так называемыми психически полноценными и душевнобольными людьми заключается в химическом различии между ними. Как раз в прошлом году…

Мне пришлось прервать его, хотя Энсона трудно остановить. Я начал было пересказывать Тодхантеру все, что узнал от Пола, но тут мы услышали шаги в коридоре, а затем быстрый, легкий стук в дверь.

В коридоре стояла Тодди, невообразимо восхитительная.

— Привет! — выдохнул я.

Девушка даже не взглянула на меня. Я не осудил ее, но, признаться, мне стало не по себе. Тодди, посмотрев мимо меня, бросилась к отцу и обняла его.

Наконец наступил и мой черед.

— Шелл, дорогой, как мне отблагодарить тебя?

Я-то знал как.

— Прости нас, — добавила Тодди, — ведь я почти целый год не видела папу.

— Конечно. Кстати, мне пора кое-что сделать, поэтому я должен оставить вас.

— Вам и в самом деле нужно уйти? — спросил Тодхантер. — Надеюсь, это не из-за слов Барбары…

— Нет, у меня дела. Но ради всего святого, не выходите отсюда.

— Ладно.

Тодди приблизилась ко мне, взяла меня за руки и повернулась спиной к Тодхантеру. Теперь, когда я закрыл ее от отца, девушка посмотрела на меня и послала мне воздушный поцелуй, полузакрыв карие глаза.

— Ты замечательный парень, Шелл, и я уже забыла, что сердилась на тебя.

Бросив взгляд на Тодхантера, я подумал: возможно, он считает свою дочь взрослой, но все же его едва ли порадуют мои виды на нее. Поскольку лицо его выражало крайнее любопытство, я решил держаться на расстоянии от Тодди, по крайней мере, когда мы втроем.

Я высвободился из ее рук и, направляясь к двери, пообещал:

— Я вернусь очень быстро. Никуда не уходите.

Оба кивнули, и я ушел.

Уже возле своего "кадиллака" я услышал звук мотора и, оглянувшись, увидел новый "паккард". Фары машины не горели, внутри никого не было, но мотор работал, и этот звук насторожил меня. Вначале я не понимал, в чем дело, но затем вспомнил, что почти такой же звук предупредил меня об опасности той ночью, когда Доу отправили покончить со мной.

Вздрогнув при этой мысли, я тут же догадался, что это машина Тодди. Конечно, она очень спешила встретиться с нами. Вернее, увидеть отца. Впрочем, девушка вела себя вполне дружелюбно и со мной, особенно в последние несколько минут.

Сев в свою машину, я направился к Административному центру. Мне было несколько неуютно в "кадиллаке", номер которого знали уже все стражи порядка в семи западных штатах, но я очень спешил. Сосредоточившись, я подытожил все услышанное от Тодхантера и попытался понять, что это значит.

"Он случайно подслушал разговор Доу и… назовем его пока Смитом, — подумал я. — Те говорили об убийстве Стоуна и о том, чтобы прикончить меня, изобразив это как несчастный случай. Затем Гордон написал письмо, утверждая, что может опознать убийцу Стоуна. Я показал письмо сенатору Вайзу, тот прочел его и, взглянув на подпись, отправился в архив. Оттуда он извлек предыдущее письмо, предположительно тоже написанное Гордоном Тодхантером".

Теперь я знал, что как это, так и третье письмо, направленное Бизли, фальшивки. Их сфабриковали, чтобы подлинное письмо Тодхантера было принято за бред сумасшедшего. В таком случае никто не прислушался бы ни к одному его слову. Это означало, что его слова весьма опасны для кого-то.

Я сообразил наконец, что первое письмо не могло попасть в архив комиссии за две недели до того, как было написано подлинное.

Внезапно в моем мозгу что-то вспыхнуло, но так же мгновенно исчезло. Я попытался воспроизвести в памяти письмо Тодхантера. Кажется, он советовал изучить самих себя, чтобы найти виновных. Это оставалось для меня загадкой, и я удивился, почему до сих пор не спросил об этом Тодхантера.

Не желая строить гипотезы, я снова попытался вспомнить, какие выводы сделал, прочитав это письмо. И тут же все понял.

В туалете беседовал с Доу, скорее всего, сенатор Себастьян Вайз.

Ведь именно Вайз, прочитав письмо, полученное мною от Тодхантера, отправился в архив и извлек оттуда его первое послание. Он сказал мне, что письмо попало в архив за пару недель до этого. Это было ложью.

Справившись с шоком и еще раз проанализировав ситуацию, я понял все. Хотя Тодхантер не помнит точно, но, видимо, он все же сообщил Доу, Вайзу или другому члену его шайки, что послал мне письмо. Вайз за ночь изготовил фальшивку, еще более безумную, чем настоящее письмо, и положил в архив, чтобы предъявить мне, как только я получу послание Тодхантера.

Когда пришло письмо, и я читал его, Вайз уже находился в моем кабинете. Наверняка он ждал там доставки письма, чтобы оказаться рядом со мной, случайно "вспомнить" странное имя Тодхантера и извлечь фальшивку из архива.

Представив себе, как Тодхантер слушает в туалете разговор Доу и Себастьяна Вайза, а не каких-то случайных людей, я отчетливо понял план операции.

Если бы хоть один человек увидел письмо Тодхантера, он догадался бы, что его убили не случайно, и это послужило бы доказательством его обвинений. Вайз не мог так рисковать. Тодхантер заметил его в туалете. Не важно при этом, знал ли он, кто такой Вайз. Представ перед комиссией, Тодхантер опознал бы его как второго соучастника, замешанного в убийстве Стоуна.

Поскольку Вайз не мог убить Тодхантера, ему пришлось дискредитировать его так, чтобы ни одно слово этого человека не принималось всерьез. Только сейчас я оценил хитроумие и дальновидность Вайза. Не ограничившись двумя фальшивками, которые можно было воспринять лишь как фантазии душевнобольного, Вайз решил превратить Тодхантера в сумасшедшего. А после этого для Гордона оставался только один путь — в "Равенсвуд", где он легко мог покончить с собой.

Я остановил машину у Административного центра и поднялся по ступенькам, зная, что ночной сторож позволит мне войти даже сейчас, около четырех часов утра. У меня были ключи от моего кабинета и от архива, потому что временами я работал допоздна. Мне удалось разобраться почти во всем случившемся, но кое-что я до сих пор не мог объяснить. Поэтому хотел снова взглянуть на все три письма Тодхантера.

За двадцать минут я перерыл все папки, но не нашел ни одного из трех писем. Еще бы! Зачем Вайзу оставлять их в архиве? Если бы Тодхантера вынули из петли на несколько минут позже, а меня прикончили бы выстрелом из револьвера или подстроив автокатастрофу, у Вайза не осталось бы никаких проблем.

Но сейчас они только начнутся… если мне удастся найти его.

Однако Вайза дома не было. Я позвонил Лестеру Бизли, Эндрю Картеру и Поле, но так и не выяснил, где он.

Наконец я позвонил в отель "Престон", в номер мистера Элберта Джекобса, собираясь описать Вайза Тодхантеру и спросить, не тот ли это человек, который разговаривал с Доу в туалете.

Телефон Тодхантера не отвечал.

Подумав, что перепутал имя, вымышленное Гордоном, я попросил клерка соединить меня с номером 212. Молчание! И тут, вспомнив темный пустой "паккард" с включенным мотором, я бросился к машине. Через пять минут я взлетел по ступенькам "Престона" и, добежав до 212-го номера, распахнул дверь. Ни Тодди, ни Тодхантера не было. Застыв посреди комнаты, я пытался найти хоть одну зацепку.

Никаких признаков борьбы в номере: ни перевернутых стульев, ни крови — ничего. Просто пустая комната.

Я попытался овладеть собой и справиться с липким страхом, охватившим меня, но не смог преодолеть его. Теперь угроза нависала не только над Тодхантером, но и над Тодди — нежной, милой, очаровательной, чудесной Тодди. И мысль о ней вселяла в меня холодный ужас. Казалось, он поразил каждую мою клеточку, покрыл коркой льда мое сердце, кожу и мозг.

Наконец я вышел из номера и медленно спустился по лестнице.

Глава 13

А что, если Тодди с отцом просто отправились погулять? Нет, это лишено всякого смысла, поскольку они обещали дождаться в отеле моего возвращения. Я боялся, что Вайз или его люди добрались до них, но не мог вообразить, как им это удалось. Никто не ехал за мной из "Равенсвуда", никто не знал, что Элберт Джекобс в отеле "Престон" — это Тодхантер. Но наконец до меня дошло. Все оказалось просто. Я свалял дурака.

Мои мысли все это время были поглощены Тодхантером. Однако тот, кто хотел убить его или найти после бегства из "Равенсвуда", наверняка не спускал глаз с его дочери, если знал, где она. Стало быть, они знали. Скорее всего, ее обнаружил тот, кто следил за мной и вошел вместе со мной в отель. Возможно, девушка была в "Билтморе" и за ней проследили сегодня ночью… после того, как я позвонил и попросил ее приехать сюда. Я снова вспомнил ту машину с включенным мотором.

Я выругался, но у меня не оставалось времени на раскаяние. Необходимо найти их, прежде чем станет слишком поздно. Преодолев панику, охватившую меня при мысли о Тодди, я понял, что ничего не сделаю, если начну сожалеть о случившемся.

Я уже пытался найти Вайза, но безуспешно. Его не было дома, и ни Пола, ни члены комиссии не знали, где он. На обратном пути я подошел к стойке портье. Тот сонно сообщил, что не заметил, входил ли кто-нибудь в отель и выходил ли из него. Портье ничего не знал, но я заметил, что отделение для ключа от 212-го номера пусто. Значит, Тодхантер и Тодди не сдали ключ, отправившись прогуляться. Я должен найти Себастьяна Вайза. Если это мне удастся, то я найду и Гордона с дочерью! Но как и где искать сенатора?

Я несколько минут сидел в "кадиллаке", погруженный в размышления. Страх и паника снова завладели мною, и мне опять пришлось бороться с ними. Мысль, что Тодхантер и Тодди в руках Вайза, пугала меня, но я почти не сомневался: сенатор не убьет их, пока не заставит рассказать все о причинах моего появления в "Равенсвуде". А Тодхантер наверняка продержится какое-то время. Возможно, Вайз вообще не убьет Тодди; во всяком случае, сделает это не сразу. Значит, небольшой запас времени у меня есть, и следует правильно использовать его.

Подавив тревогу о Тодхантере и Тодди, я сосредоточился на том, что мне предстояло сделать. Мои мысли прояснились, и я напряг память, спрашивая себя, что помогло бы мне найти Себастьяна Вайза.

Я вспомнил ту ночь, когда Джордж Стоун позвонил мне в Административный центр. Пола ответила на звонок и громко сообщила, что мне звонит Джордж Стоун. Вайз услышал это. А ведь именно он, вероятно, и был тем самым мистером Боссом, на которого работал Стоун. Зная Стоуна, Вайз понял, что означает его звонок мне. Стоун, видимо, полагал, что я нахожусь в моем офисе. Он говорил с Хэзел в Хэмилтон-Билдинг, и она пообещала, что я перезвоню ему. Иначе Стоун вел бы себя куда осмотрительнее.

Я вспомнил, что Вайз почти сразу же после звонка Стоуна покинул Административный центр, до того как я уехал в клуб "Мелоди". Наверняка он позвонил убийце Стоуна и дал ему указания. Но все это не наводило меня на мысль о том, где искать Вайза. Припомнив все, что когда-либо слышал от сенатора, я не обнаружил никаких зацепок. Вообще-то человек, оказавшийся в такой ситуации, как Вайз, должен иметь тайное укрытие, где можно расслабиться и встретиться с друзьями, не вхожими в сенат.

Если бы я знал хоть кого-то из этих людей!

Только Стоун мог бы рассказать мне все. Ладно, его подружка Атлас все еще в добром здравии. Едва ли Стоун, расслабляясь с этой девушкой, не поделился с ней хоть какими-нибудь секретами.

Я был почти уверен, что поделился.

Странно, но Атлас все больше занимала мои мысли. Неужели она ничего не знала о работе Стоуна на мистера Босса? Даже если он умел хранить тайны, Атлас и ее мартини наверняка развязывали ему язык.

И я снова вспомнил, что в тот день, пригласив меня к себе в квартиру, девушка ничего не сообщила мне о Джордже Стоуне. Всякий раз, когда я упоминал его имя, — в первую ночь в "Мелоди" и позднее, — Атлас быстро меняла тему. Я начал осознавать, что очаровательная Атлас сейчас не только моя единственная ниточка, но, возможно, и лучшая из всех: о такой можно только мечтать.

Я поразмыслил еще немного. Атлас увивалась вокруг Стоуна. Вполне вероятно, девушка располагала той же информацией, что и Стоун, но утаила это от меня, уклоняясь от моих вопросов, а иногда и обманывая меня. Атлас будет лгать и впредь. Ничего лучшего, чем эта гипотеза, не приходило мне в голову. Значит, я должен не только задать ей правильные вопросы, но еще и убедиться, что она отвечает чистую правду.

Это казалось неосуществимым.

Я не способен вывернуть ей руку или избить, как, вероятно, поступил бы с мужчиной. Но даже если бы и пошел на это, откуда мне знать, что девушка не лжет?

И вдруг проблема показалась мне разрешимой. Если Атлас что-то знает, возможно, я найду способ добиться от нее правды.

Я позвонил мадам Астре и добрался до ее квартиры всего через двадцать минут после того, как покинул пустую комнату в отеле "Престон". Едва я подумал об этом, меня снова охватил ужас. Но, отогнав воспоминания, я нажал на кнопку звонка.

У меня есть цель, значит, надо сосредоточиться на ней.

Мадам Астра взглянула на меня затуманенными сном глазами, кивнула и отступила. Я вошел.

— Вы говорили с Атлас… с мисс Уоринг? — спросил я.

— Да, следуя вашим указаниям, я сообщила ей, что во сне меня посетил некто и ей следует знать об этом. — Мадам зевнула. — Очень жаль, что вы не позволили мне устроить сеанс…

— Я же объяснил вам, что у нас нет времени. Этого вполне достаточно.

— Конечно достаточно, насколько я знаю эту девушку. Так или иначе, я поведала ей, что видела большого некрасивого светловолосого человека… Помните, это ваши слова.

— Да. Но вы не назвали меня?

— Нет. Я сказала, что этот человек лежит совершенно неподвижно. Ему выстрелили в лоб. Я нарисовала картину вашей смерти.

— Прекрасно. Как насчет того, что виновата в этом она?

— Разумеется, я сказала, что она отчасти несет ответственность за убийство этого человека, и ее грехи обрушатся на нее. Хотя ее планы осуществились, теперь придется расплачиваться за это. Думаю, все получилось очень неплохо.

— Превосходно, мадам Астра. Как раз то, чего я хотел… Кстати, как вас зовут?

— Миссис О'Махони.

— Тысяча благодарностей, миссис О'Махони. Вы уже подготовили второй заказ?

— Да. По телефону говорилось что-то о ста долларах. Плюс залог за товар.

— Ах да! — Я улыбнулся и протянул ей сто девяносто долларов. — У меня не хватило десятки, но я оставил себе всего доллар, а банк закрыт. Я буду вам должен, ладно?

— Все в порядке. Это всего лишь залог. Идемте.

Мадам отвела меня в комнату для сеансов, затем в смежную с ней и включила верхний свет.

На стенах висело около двадцати странно раскрашенных масок, вуаль, кисея и цветная ткань. На полу и на нескольких столах лежали предметы неизвестного мне предназначения и стояло множество ламп.

Астра небрежно махнула рукой:

— Всего понемножку, мистер Скотт. Это даст вам кое-какое представление.

Мадам выключила верхнее освещение и нажала на кнопку. Комнату залил ультрафиолетовый свет, о чем она предупредила меня заранее.

Я почти ослеп.

Начнем с того, что я не верю ни в какие призраки. К тому же меня подготовила мадам Астра. Однако никогда в жизни я не видел такой вереницы ужасных, вызывающих тошноту нереальных созданий. Они появились внезапно. Среди них были почти человеческие лица, но они сверхъестественным образом светились, двигались, разбухали и гасли. Многие лица походили на маски, бледные, потусторонние. Вещи напоминали онемевший, застывший ужас. Я видел тела, подобные призракам, конечности без тел, безголовые тела и головы без туловищ. Все это напоминало Хэллоуин в аду… Затем мадам Астра включила обычный свет.

— У нас в самом деле есть довольно хорошие эффекты. — Она улыбнулась.

Я вжался в стену, ибо только что пытался таким образом избавиться от этого кошмарного наваждения.

— Неплохие, — подтвердил я. — Совсем неплохие.

Дав мне время прийти в себя, мадам Астра объяснила, что с помощью флуоресцентных порошков и красок, невидимых или имеющих нормальную окраску при обычном свете, но ярко светящихся или мерцающих в ультрафиолетовом освещении, можно получать исключительно интересные, специфические и даже бросающие в дрожь эффекты. Согласившись с ней, я испытал чувство вины перед Атлас. Мне очень не нравилась мысль, что Атлас знает не меньше Стоуна, а сейчас, возможно, сотрудничает с Себастьяном Вайзом, но я надеялся, что это так.

Если она не виновна, сотворить с ней такое — все равно что обрить Самсона наголо. Впрочем, я тут же напомнил себе о своей цели.

— Вам, вероятно, придется помочь мне, — заметил я.

— О, я и собираюсь это сделать. Какие цвета вы хотите?

Я выбрал их, пока они светились под ультрафиолетовой лампой, поскольку не было другого способа удостовериться в производимом ими эффекте. Мадам Астра подготовила грим. Мое лицо в основном окрасилось в синий цвет, но с мазками зеленого и добавлением отвратительно желтого. Мадам использовала флуоресцентный театральный грим, масляные краски, а также кое-какие порошки и краску для афиш. Последним штрихом было круглое черное несветящееся пятно посередине моего лба, почти в центре, с ярко-красной "кровью", стекающей между мерцающими серебром бровями.

Мадам управилась довольно быстро. Запачкав разнообразными порошками мою одежду. Астра подвела меня к зеркалу. Я еще не видел себя в ультрафиолетовом свете, поэтому она посоветовала мне приготовиться. Хорошо, что я послушался ее. Мадам включила свет, и мое лицо, казалось, вспыхнуло. Оно светилось, качалось, флуоресцировало, вот только не щелкало и не скрежетало. В ультрафиолетовом освещении это ужасное лицо принадлежало по-прежнему Шеллу Скотту, но разложившемуся, пришедшему из иного мира. Что ж, именно этого я и хотел.

При обычном освещении я выглядел ужасно, но все же не настолько.

— Возьмите лучше вот эту лампу, — сказала мадам Астра. — Она самая большая из всех переносных. Но вы достигнете максимального эффекта, держась в шести — восьми футах от нее.

Меня тревожили сомнения.

— А шок не убьет ее?

Астра, подумав, ответила:

— Вряд ли. Она видела много вернувшихся призраков. Правда, никто из них не был ей близок. И не один не напоминал вас, это уж точно.

— Я хорошо выгляжу, а?

— Лучше всех, кого мне когда-либо случалось видеть, а я занимаюсь своим бизнесом двадцать два года.

С удовольствием выслушав похвалу, я забрал переносную лампу и ушел. Оставалось не так уж много времени. Меньше чем через полчаса начнет светать. Нужно покончить с этим делом, пока темно. Мадам велела Атлас отдохнуть до утра и посоветовала принять пару таблеток снотворного. Однако неизвестно, последовала ли девушка совету мадам. Главное, чтобы она не видела, как я тайком пробираюсь к ней и устанавливаю лампу.

Возбужденный приготовлениями к своему шоу, я совершенно забыл, что мне в этом гриме придется пройти несколько кварталов между домом мадам Астры и "Джентри", а затем миновать стойку портье в "Джентри". Что ж, придется быстро двинуться вперед, надеясь на удачу. Я добрался до "Джентри" без происшествий, остановил машину, огляделся, никого не заметил и поспешил к боковой двери, согнувшись и обеими руками придерживая переносную лампу. Меня ожидал бы сущий ад, если бы в таком виде я попался полиции и начал объяснять причины. Но похоже, удача не отвернулась от меня и внутри пансиона. За стойкой дремал одинокий портье, свесив голову на грудь. Лифт был открыт. Я вошел в него и нажал кнопку.

Когда лифт тронулся, я вздохнул поспокойнее. В кабине было темновато, и я решил испытать здесь переносную лампу, чтобы убедиться в ее работоспособности. Обратив большую лампу к своей голове, я несколько раз включил и выключил ее. Сам ультрафиолетовый свет невидим для человеческого глаза, но порошок на моем пиджаке засветился — все в порядке. Как только открылась дверь лифта, я сделал шаг вперед и остановился, внезапно увидев женщину средних лет, ожидавшую лифта. Она улыбнулась мне ничего не значащей улыбкой, как случайному встречному.

На меня что-то нашло. Таково единственное объяснение того, что я сделал. Не стану прикидываться, будто хотел проверить свою готовность, а лампа произвела слишком мощный эффект. Не стану лгать, что у меня соскользнул палец. Нет, просто какая-то грязная тварь что-то нашептала мне на ухо. Так или иначе, я сделал это.

Я повыше приподнял переносную лампу, чтобы она получше осветила меня, нажал на выключатель, улыбнулся, пошевелил бровями и проговорил сквозь сжатые зубы:

— О-о-о-о!

Я сразу осознал весь ужас содеянного, но было слишком поздно.

Леди, безразлично улыбнувшаяся мне, все еще улыбалась, но теперь так, словно на нее накинулся сам Дракула.

Я выключил лампу, но ее выпученные пустые газа уже устремились в никуда. Меня охватило глубокое раскаяние, и я не успел подумать о том, сколько разнообразных оттенков ужаса выразило ее лицо, прежде чем она рухнула на пол.

Я пощупал пульс на ее шее. Сердце билось нормально, поэтому мне пришлось оставить ее. Что делать? Я должен был спешить. Моя следующая жертва может заорать до того, как упадет в обморок, и начнет стучать в двери, призывая на помощь. Крики же соберут людей, и вскоре весь коридор будет усеян телами.

Поэтому я поспешил к квартире Атлас, открыл дверь отмычкой и вошел в ее темную гостиную. Я почти не пользовался фонариком, потому что сразу нашел спальню. В этой комнате девушка переодевалась в тот самый день, когда принесла будильник.

Угрызения совести уже не мучили меня. Виновна Атлас или нет, но я вспомнил звон ее будильника.

Включив фонарик возле постели, я увидел, что Атлас спит, наполовину укрытая простыней. Тогда я включил лампу в гостиной. Света, падавшего через дверь спальни, было достаточно, чтобы отчетливо видеть девушку. Свет за моей спиной скорее поможет, чем помешает мне.

Атлас лежала на боку, лицом к стене. За несколько секунд я установил ультрафиолетовую лампу на полу возле постели девушки, зажег ее и отступил. Да, я здорово светился. Фосфоресцирующее излучение струилось с моих скул и век.

Ровным, ничего не выражающим, глухим голосом я начал:

— Атлас… О Атлас…

Девушка повернулась на спину.

— Атлас… Я пришел.

Она почмокала губами и медленно открыла глаза. Взглянув на меня, Атлас зажмурилась, чтобы избавиться от ужасного видения, и покачала головой. Еще бы, в ее спальне не могло появиться ничего подобного! Закрыв глаза, она начала поворачиваться на бок, но внезапно замерла и вытянулась под простыней. Теперь голова ее металась по подушке, а девушка с отчаянием повторяла:

— Нет-нет-нет-нет!

— Атлас! — Мой голос звучал вкрадчиво и мягко. — Это я. Я вернулся. Я, Шелл Скотт.

Голова ее по-прежнему металась по подушке, а как только я попадал в поле зрения Атлас, она восклицала:

— Нет-нет-нет!

И вдруг Атлас уставилась на меня, завопила во всю силу и подпрыгнула футов на девять.

Глава 14

Приземлившись, девушка схватила простыню и вытянула ее перед собой. Казалось, она вот-вот закричит. Чтобы предотвратить это, я положил ладонь на ее руку и произнес замогильным голосом:

— Молчание!

Атлас снова замерла. В тусклом свете я видел ее широко открытые глаза, рот был закрыт, губы плотно сжаты, зубы стиснуты, а уголки рта опущены.

— Атлас! — Я говорил очень тихо и растягивал слова. — Я не причиню тебе вреда, если скажешь мне правду.

— О да, да, скажу, — чуть слышно ответила она.

— В противном случае, — продолжал я, — тебе придется… пойти… со… мной!

Это доконало ее.

— Нет! — закричала девушка. — Я не пойду! Не пойду. Ты не…

— Тогда говори. Расскажи мне все. Но только правду. Исповедуйся в своих грехах.

Я убедил ее, но неправильно поставил вопрос. Атлас стала почти такого же цвета, как я, и начала рассказывать мне обо всех своих дурных поступках. Одни из них были грехами, другие нет, но мне было нужно не это.

— Нет. Нет, не то, Атлас, не то.

Она притихла.

— Мистер Босс, — уточнил я. — Расскажи о мистере Боссе.

Она не сочла мой вопрос неуместным, но переспросила:

— Какой мистер?

— Главный. Босс.

— Кто?

Мне стало не по себе, но я отказывался поверить в то, что Атлас ничего не знает. Только не это! У нее наверняка есть полезная для меня информация. Я сделал еще одну попытку:

— Расскажи мне о Джордже Стоуне.

— О Джордже?

— Да. Да. На кого он работал? На кого… кто был его боссом?

— Не знаю.

— Тебе придется пойти со мной…

— Нет. Нет, ты…

Мне пришлось снова оборвать ее. Тревожась все больше и больше, я задавал ей один и тот же вопрос на разные лады, потом предложил:

— Подумай, Атлас. Успокойся. Подумай. Джордж ведь часто виделся со своим боссом, с человеком, на которого работал. Разве он никогда не навещал его вместе с тобой?

К этому моменту она чуть осмелела, села и свесила с кровати ногу.

— Да, я вспомнила. Дважды.

Ее слова подействовали на меня как четыре хороших глотка бурбона. Мы добрались до нужного места.

— Это был большой дом на Ферн-роуд, — продолжала девушка, — с двумя вооруженными охранниками… Что случилось?

Вдруг лицо ее выразило испуг и удивление. Она уставилась на меня, а я не сразу сообразил, в чем дело.

— Ты… исчезал, — проговорила девушка. — Часть тебя пропадала.

Тут до меня дошло. Я не заметил, как Атлас, свесив ногу с кровати, несколько раз качнула ею. Нога, оказавшись между мною и ультрафиолетовой лампой, перекрыла луч света. Я не знал, что во мне изменилось при этом, но кое о чем догадывался. Вероятно, часть моего лица уже не внушала ей такого ужаса, даже если казалась тронутой тлением.

Я понимал, что должен заставить Атлас продолжать, особенно сейчас.

— Ничего не случилось. Сиди спокойно. Это все время происходит. Не двигайся.

— Все время происходит? Разве тебе не больно?

— Здесь нет боли… Оставим это… Ты говорила…

— Ах да. Я ездила с Джорджем, но он оставил меня ждать в машине, сказав про вооруженных охранников. Я и сама их видела у больших железных ворот перед подъездной аллеей.

— Вооруженных? — задохнулся я.

— Да. Вооруженных. Джордж сказал, это из-за того, что там живет большой босс. Тот, на кого он работает. Теперь я помню.

— Как его звали?

— Не знаю.

— Себастьян Вайз?

— Не знаю. Джордж не сказал мне, кто он. Вот, ты снова это сделал.

— Не шевелись!

Я сурово взглянул на нее. Легко догадаться, как именно, учитывая мое состояние. Атлас застыла, но тут я с ужасом заметил, что светает. Большое окно выходило на восток, и первые лучи восходящего светила, казалось, вот-вот поднимутся из-за горизонта и тогда шоу кончится.

— Атлас, — заторопился я, — расскажи мне все, что знаешь о делах Стоуна, о его работе, о людях, с которыми он был связан, — обо всем.

— Он мало рассказывал об этом. Но после нескольких порций виски с содовой кое-что все же говорил. Или после мартини. Он подслушивал телефонные разговоры и делал что-то еще. У него было много магнитофонных записей телефонных разговоров и обычных бесед. Он отдавал все тому, на кого работал. Однажды Джордж сказал, что многие записи помогали протащить некоторые законы. Это было лоббирование или что-то в этом роде. Я подумала, что это здорово.

То же самое я узнал от Стоуна в клубе "Мелоди". Девушка упомянула несколько незначительных подробностей, но вдруг замолчала, подалась вперед, уставилась на меня и быстро встала. Ее ноги оказались между мной и ультрафиолетовой лампой. Вдобавок случилось самое плохое: взошло солнце. Теперь я стоял перед Атлас во всем своем натуральном ужасе. Без ультрафиолетового излучения. Падавшие на меня солнечные лучи превратили мое лицо в маску.

Атлас вытаращила глаза:

— Как ты это сделал? — Она раскусила меня.

— О чем ты?

— Часть тебя исчезла, затем появилась. Потом ты весь растаял, а теперь опять здесь.

Я растерялся.

Затем она все поняла. Едва ее сомнения рассеялись. Атлас закричала:

— Это обман! Ты не мертв! О, какая низость!

— Ну-ну, Атлас. — Меня передернуло от разочарования. — Я мертв. Но… решил вернуться.

— Что?!

— Оттуда, где был. С того света. Я… хотел увидеть тебя.

— Шелл, как мило. То есть ты можешь вернуться? Действительно можешь?

— Да, конечно. Все могут. Однако там так хорошо, что никто не хочет.

По взгляду Атлас я видел, что она мне не верит. Девушка не могла принять подобную мысль.

— Ты… — начала она. — Ты! На самом деле не мертв!

— Но, Атлас…

— Я тебе не Атлас, отвратительный болван!

Я понял, что пора сматываться. Сейчас же. Нашу беседу можно считать законченной. Но Атлас налетела на меня. Она била наотмашь, давала мне пощечины и при этом вопила:

— Ах, мертвый, да? Ладно, я убью тебя еще раз, и мы посмотрим, вернешься ли ты. Отвратительный…

Я выбежал, оставив ультрафиолетовую лампу и решив послать кого-нибудь за ней позже. Только пересекая вестибюль, я начал приходить в себя, но услышал пронзительный вопль.

Он донесся от стойки портье, и я заметил, что клерк тычет в меня пальцем, прыгает и вопит. Должно быть, ему показалось, что столь отвратительное существо могло выбраться только из канализации, где носятся во мраке мириады призраков. Возможно, портье насмотрелся тех ужасных картинок, на которых привидения набрасываются на женщин. Клерк издавал нечленораздельные звуки, напоминавшие воздушную тревогу. Вопль преследовал меня, пока я не покинул пансион.

* * *

Холодный воздух и тусклый солнечный свет привели меня в чувство, и я внезапно задумался о том, почему бегу. Должно быть, всему виной омерзение клерка. Остановившись, я заставил себя вернуться к минутам, проведенным в квартире Атлас. Вначале мне показалось, что время потрачено зря и все мои планы провалились. Но я тут же понял, что получилось именно так, как я планировал.

Эта мысль прокралась в мой возбужденный мозг и начала сверлить его. И вдруг моя голова прояснилась, извилины заработали с необычайной энергией.

Атлас сказала мне! И еще как сказала! Я любил ее, и мадам Астру, и мой ужасный грим. Я опрометью бросился в пансион, полез в карман, не нашел мелочи, извлек из бумажника последний доллар и подбежал к стойке.

Портье отскочил на два ярда назад, обхватив себя руками, как застенчивая девушка, внезапно обнаружившая, что забыла надеть бюстгальтер, и закричал:

— Нет, не делайте этого!

Я замер:

— Чего именно?

— Не трогайте меня! Не смейте!

— Успокойтесь. Разменяете мне доллар? Я хочу позвонить.

Пришлось пригрозить ему, но все же я получил мелочь, и портье указал мне на телефонную будку, откуда я снова позвонил в мой пансион доктору Полу Энсону.

Я разбудил его, но, выслушав меня. Пол мгновенно собрался с мыслями. Слишком хорошо зная меня, он понимал, что сейчас не следует ни попусту болтать, ни задавать лишние вопросы.

— Забудь о хлоралгидрате, — сказал Пол. — Ты можешь убить их этим. Он ненадежен.

Я сообщил ему в общих чертах, что хочу попасть в некое место, охраняемое двумя дюжими телохранителями, и спросил, нельзя ли подсунуть им наркотик в спиртном или любое лекарство, способное вывести их из строя. Конечно, я не собирался убивать их, но также не хотел бы, чтобы они прикончили меня.

Энсон молчал, явно размышляя, затем спросил:

— Кстати, а как ты заставишь их принять лекарство? Ты же не можешь сделать им укол.

— Я пока не думал об этом. Пол. Возможно, в пище или в спиртном.

— Прикинешься представителем Красного Креста или кем-то в этом роде?

— Нет, но я могу принести им кофе. Утром все хотят кофе. Но сначала мне нужно знать, что в него положить.

— Так, у меня есть идея, — объявил Энсон. — И я готов сам все устроить.

План Пола полностью отвечал моим желаниям, поэтому я попросил его заняться делом немедленно, добавив, что сейчас же еду в "Спартан". Направляясь к своему "кадиллаку", я внезапно взглянул в другую сторону. Черный, снабженный рацией автомобиль затормозил перед моей машиной, и парень в светлом костюме заглядывал в "кадиллак".

Я метнулся за угол. Они окружали меня. Вся эта суета действовала мне на нервы. Черт побери, я ношусь, как злой дух, со вчерашнего дня. Завернув за угол, я пошел очень быстро, но уже не бежал. Как только полицейский передаст по радио свою информацию, целая орда патрульных машин хлынет сюда. Если я не уберусь подальше, то попаду в тюрьму. А сейчас для этого самое неподходящее время.

Теперь, когда я знал, куда иду, лицо Тодди вновь и вновь всплывало перед моими глазами. Очаровательное лицо, возбуждающий голос, невероятное тело. Сирена прервала мои размышления. Так мне долго не протянуть… И тут я увидел путь к спасению: такси у обочины, в нескольких ярдах впереди. Водитель вышел, открыл дверцу и помог выйти пожилой женщине. Подхватив пару чемоданов, он последовал за ней к отелю. Возможно, женщина только что приехала на поезде, но случай подвернулся исключительный.

Видимо, я слишком поторопился. Мне следовало подождать, пока водитель войдет в отель. Едва я сунулся в машину, шофер, должно быть оглянувшись, завопил:

— Эй! Что за…

Парень бросил чемоданы и помчался ко мне, но внезапно остановился, тряхнул головой, протер глаза и снова уставился на меня. Не успел он прийти в себя, как я уже сидел в такси. Шофер оставил мотор включенным, поэтому я развернулся на сто восемьдесят градусов и умчался прочь.

Конечно, номер и описание этого такси вскоре будут известны полиции. Они поговорят с водителем. Но я располагал небольшим запасом времени. Мне сразу пришло в голову, что шофер расскажет полицейским и в какой восторг их приведет.

Обычно офицер, проводящий опрос, спрашивает свидетеля:

— Заметили вы что-нибудь в этом человеке, что поможет нам опознать его? Какие-нибудь родинки или шрамы? Что-нибудь необычное?

Как правило, свидетель пожимает плечами:

— Нет. Обычный парень.

На сей раз дело будет обстоять иначе. Ответ шофера станет исполнением мечты полицейского.

Я подъехал к "Спартану" чертовски быстро. Пол стоял перед пансионом с большим термосом и несколькими бумажными стаканчиками. Его взгляд напомнил мне о моем гриме, поэтому я крикнул, чтобы он бросил лекарство в такси, а сам взлетел по лестнице в мою квартиру. Там я быстро смыл грим, надел другую спортивную куртку и бросился к такси.

Пол указал на термос, поставленный на переднее сиденье:

— Все уже загружено. А это самые большие стаканчики, которые мне удалось выпросить.

— Отлично, Пол. — Я похлопал ладонью по термосу. — Содержимое ведь не убьет их?

— Нет, но, выпив это, они через несколько минут пожалеют, что не умерли. Лекарство действует как удар молнии. — Энсон мрачно оглядел такси, старую машину с мощным двигателем, ручным дросселем и без всяких дополнительных приспособлений. — Что с твоим "кадиллаком"? Ты его покрасил?

Ни грамма серьезности, в этом весь Пол.

— Я обменял его на эту машину, плененный условиями сделки. А если честно, то украл ее. — Я передал Полу бумагу, на которой по пути сюда нацарапал адрес: — Через двадцать минут позвони в полицию, Пол. Дай им этот адрес. Пусть следуют туда за мной. Думаю, я позабочусь о телохранителях, но потом мне может понадобиться кое-какая помощь.

Отъезжая, я видел в зеркале заднего вида, что Энсон покачивает головой и похлопывает себя по ляжке. Увы, я слишком поздно понял, что это значит.

Глава 15

Я приехал на Ферн-роуд, 954. Массивный двухэтажный коричневый дом был едва виден сквозь рощу. Верзила охранник уставился на меня. Стоя у железных ворот, он загораживал подъездную аллею. И сам верзила был опасным противником, а за его спиной еще маячил напарник. Я подумал, не подождать ли полицию.

Конечно, полиция вскоре будет здесь, но мои план требовал предельной точности. Мне нужно пройти мимо охранников и попасть в дом, если удастся, до появления полиции. Если полицейские доберутся до меня, план рухнет, ибо я окажусь за толстыми стенами темницы. Или они привяжут меня к бамперам патрульных машин. А может, пристрелят.

Я вышел из такси и направился к воротам:

— Ты собираешься весь день стоять и пялиться на меня, приятель?

— М-м…

— Открой ворота, парень. Впусти меня.

— Гм…

Вот что мне больше всего нравится в сильных парнях. Их выбирают только за мускулы.

— Вот что, парень, я привез кофе.

— Кофе?

— Да. Тот самый бразильский кофе, который делают из зерен. Ты выпиваешь его, и тебя переполняет энергия.

— Бразильский?

Пожалуй, мне стоило попробовать другой подход. Но тут охранник проговорил:

— Должно быть, очень вкусный.

— Ладно, открывай. Я привез целый галлон. Если не хочешь кофе, зачем позвал меня?

Охранник выпрямился, приоткрыл рот и наконец удивленно переспросил:

— Я тебя позвал?

— Если не помнишь, ничем не могу помочь.

Я помолчал, обдумывая, как поступил бы таксист, и решил, что ни один из них не сделал бы этого, надо отдать им должное.

Затем я добавил:

— Кто-то позвонил мне.

— А, — проговорил охранник, — должно быть, босс.

— Верно, — подтвердил я. — Так и есть.

Телохранитель открыл ворота. Я въехал и остановился возле цементных ступеней, ведущих к невероятно массивной передней двери.

Верзила снова запер ворота, подошел ко мне и заглянул в окошко:

— Этот кофе для меня?

Итак, первый шаг мне удался. Большая удача для начала.

— Я же сказал, кофе для двоих.

Очевидно, моя информация о количестве охранников оказалась верной, ибо телохранитель не разозлился. Я очень не хотел бы этого, потому что тогда мне пришлось бы убирать его. Я вручил ему термос и четыре больших стаканчика.

— Очень мило со стороны босса, — заметил он.

— Да. Я буду делать это каждый день, начиная с сегодняшнего дня.

Я поддерживал беседу, понимая, что она не займет много времени. Однако придется поторчать здесь, пока хотя бы часть кофе не будет выпита. Этот верзила не казался настороженным. Я едва ли внушал ему подозрения и поэтому был совершенно уверен, что вскоре продолжу свой путь.

Появился второй охранник, тоже куда крупнее меня: не меньше четверти тонны весом. Возможно, кроме них, здесь есть еще охрана. Тот, что отвечал за ворота, налил себе кофе, потом передал термос и стаканчики напарнику. Он объяснил, что босс послал за кофе, и теперь его будут привозить им каждый день. Второй посмотрел на меня:

— Верно, парень?

— Да, можете не сомневаться. То есть я именно так и понял. Кофе каждое утро.

Второй улыбнулся и сообщил, что им и в самом деле не мешает взбодриться. Я надеялся, что лекарство поможет охранникам.

— Спасибо. — Верзила направился к дому.

— Как тебя зовут? — спросил я у второго кинг-конга.

— Меня? Бим. Просто Бим. Тебе лучше уехать, приятель.

— Бим… Бим… Разве мы не встречались прежде? "Фолсон"? "Кью"? "Канн"?

— Нет, мы раньше не встречались, но тебе лучше убраться сюда.

— А мой термос?

— Заберешь его утром.

Охранник понемножку прихлебывал свой кофе. Ему должно хватить нескольких глотков. Однако мне приходилось сматываться. Я сел в такси, улыбнулся Биму, пообещал встретиться с ним завтра утром и тронул машину с места.

Подъездная дорожка имела форму овала, чтобы автомобили въезжали в те же ворота, через которые выезжали. Направляясь к воротам, я вытягивал дроссель. Наконец, уже опасаясь, что окажусь за воротами раньше, чем нужно, я услышал, как захлебнулся и заурчал мотор. Вокруг запахло бензином. Бим стоял у открытых ворот. Когда мое такси остановилось, охранник уставился на меня, словно бык на матадора.

Я вставил дроссель на место, вылез из машины, поднял капот, повернулся и посмотрел на большой дом, почти уверенный, что Тодди и Тодхантер там. Ни в одном из множества окон фасада я не заметил движения, чего, впрочем, и не ожидал. Я не слышал также никаких звуков, кроме работающего мотора такси. Однако скоро шума тут будет предостаточно.

С тех пор как я передал Полу Энсону этот адрес и попросил сообщить его полиции, прошло более двадцати минут. Вскоре послышатся сирены.

И вот тут я вспомнил, как Пол хлопал себя по ляжке и покачивал своей пустой головой. Наверняка Энсон принял мои слова за шутку. Я посмотрел на Бима и с тоской осознал, что полиция не появится. Я остался наедине с двумя гориллами, а может, и не только с ними.

Мне пришлось сделать вид, будто я занялся мотором. Бим расхаживал вокруг, продолжая глазеть на меня. Казалось, он начинает злиться. Его огромная ладонь медленно стиснула и расплющила бумажный стаканчик. Но этот стаканчик был пуст.

Это означало, что большой Бим полон до краев.

А чем именно полон?

Ведь смесь, приготовленная для меня Полом Энсоном, просто сверхмощный наркотик. Хотя ни об одном наркотике не скажешь "просто". Это был кофе, да, но кофе, смешанный с сильным ингредиентом, нейтрализующим эффективность кофеина.

Из всех великанов, когда-либо виденных мной, Бим был самым высоким, крупным и широкоплечим. Значит, он невероятно силен и вынослив. Поэтому, когда лекарство подействует на него (если вообще подействует), я или выиграю настоящую битву, или отдам концы во время схватки. Главная идея операции состояла для меня в том, чтобы продержаться до тех пор, пока на охранников не подействует лекарство. Я видел в этом единственный способ пробраться в дом, сделать то, что следовало, и выбраться оттуда живым вместе с Тодхантером и Тодди.

Но возможно, Бим принял аспирин.

— Что ты там делаешь, парень?

— Мотор заглох. Это с ним иногда случается.

Я взмок от напряжения. Так больше не может продолжаться. Моя нервная система не выдержит. Вчера вечером я вдоволь пообщался с тремя девушками, потом встретился с Доу, посетил "Равенсвуд", заглянул к Атлас. А неприятности не иссякают, что скоро и неизбежно приведет меня к нервным и психическим срывам. Я буду видеть голоса, слышать цвета и чувствовать запах ударов по голове.

Но тут, наконец-то, где-то за домом послышался хриплый крик. Второй охранник обогнул здание и побежал к нам. Ему это не вполне удалось. Я с облегчением выдохнул.

Застряв на полпути от нас, парень начал бегать по узкой дуге, по очень узкой дуге.

— Бим! — завопил он. — Посмотри, Бим… Это… думаю… он положил чевой-то в кофий!

— Что с Коуни? — озадаченно спросил Бим.

— Хороший вопрос, — ответил я. — Отличный вопрос. Он и в самом деле ведет себя странно, не так ли?

Бим кивнул, его челюсть отвисла, как ковш парового экскаватора.

Я между тем наблюдал за Коуни, который, повертевшись на месте не больше двух секунд, совершил действительно храбрый поступок. Он замер, уставившись на нас, хотя все в нем, должно быть, кричало: "Иди! Иди!" Потом Коуни начал дергать руками, словно пытаясь освободиться от них. И вдруг поднял правую руку, похлопал себя по груди, а затем посмотрел на свою ладонь.

Коуни едва шевелился, каждое его движение напоминало замедленную съемку, но в его руке появилось нечто еще более неприятное, чем его лицо. Я увидел большой автоматический пистолет 45-го калибра.

Намерения охранника не вызывали сомнений. Коуни хотел застрелить меня.

Судя по выражению его лица, меняющемуся с пугающей быстротой, Коуни намеревался выстрелить так, чтобы не уложить меня на месте, а заставить мучительно и медленно агонизировать. Убежден: если бы у него было время, он спланировал бы что-нибудь поистине дьявольское — или защекотал бы меня до смерти, или бросил бы на съедение термитам. Но именно времени ему и не хватило. Вероятно, у Коуни оставалось всего лишь несколько секунд, но он все еще предпринимал отчаянные попытки молчаливо и безуспешно бороться с собой.

Я даже не потянулся за своим револьвером, ибо наблюдал нечто значительно превосходящее мои ожидания. Такого я никогда не видел прежде и наверняка не увижу впредь: неодолимая сила столкнулась с непреодолимым объектом.

Коуни удалось вынуть револьвер. Однако никто не носит автоматический пистолет 45-го калибра со взведенным курком. Поэтому охраннику пришлось взвести курок. Коуни ухватился за рукоятку и замер на мгновение, но все же взвел курок и приготовился выстрелить. И он сделал это, но попал не в меня. Коуни выпустил одну пулю из своего пистолета, но оружие было направлено вверх и в сторону, так что пуля лишь срезала маленькую веточку перечного дерева.

После этого охранник оставил свои попытки. Человек не в силах вынести так много. Коуни, издав еще один хриплый крик, пробежал мимо нас в ворота и припустил по улице. Коуни, конечно, не знал, куда бежит, и не думал об этом. Он просто бежал. Бим вырос справа от меня.

— Ты это сделал! — заявил верзила.

— Да. Это сделал я.

В руках у Бима не было оружия, но он наступал на меня, сжимая и разжимая свои огромные лапы. Я хотел побыстрее оказаться в доме, особенно после криков и выстрелов, но сначала мне предстояло разобраться с Бимом, а потом заняться всем остальным. Я расставил ноги пошире и подпустил его поближе.

Я вполне уверен в себе. Пока мне противостоит один человек, меня не беспокоит его сила. В основном моя уверенность базируется на том, что сотни часов были потрачены мною на обретение и поддержание формы, на совершенствование нескольких бросков и захватов из дзюдо, а также защиты без оружия. После часа такой тренировки едва держишься на ногах. Кроме того, я бывший морской пехотинец.

Я правильно оценил Бима. Когда охранник потянулся к моему горлу, я понял, что он станет легкой добычей. Все, что мне придется сделать, — это схватить Бима за запястье и выше локтя и ударить своим бедром по его бедру, а затем резко наклониться вперед. Сила инерции и моя уложат Бима на землю, как гигантскую кеглю.

Я все рассчитал точно. Бим прятал свое мясистое лицо, выставив вперед руки. Я сразу обхватил его правую руку, повернулся, ударил Бима правым бедром, наклонился вперед и заставил его взлететь… Нет, это я оторвался от земли, слегка оттолкнувшись ногами, пролетел несколько метров и приземлился, сильно ударившись.

Я лежал, чувствуя себя ужасно. Хорошо, что я не выпил ни глотка кофе. Я ослабел после того, как оказался в воздухе. И вот, кружа возле меня, то входя в фокус, то выходя из него, возникло нечто похожее на помесь Гаргантюа и лося. Это существо действительно напоминало гибрид. В последний момент просветления я понял, что это Бим. Да, вот такие дела. Охранник оказался круче, чем я думал. Но по крайней мере, у меня была уверенность. Я проникся сейчас чертовской уверенностью в том, что он собирается убить меня.

Бим, стиснув мне горло, поднимал мою голову и вдавливал ее землю. Не думайте, что мне это понравилось. Я почти слышал, как дребезжат и пощелкивают мои мозги, издавая звук шарика, падающего в углубление колеса рулетки.

Я лежал на спине и, когда Бим придавил мою голову, оказался в крайне невыгодном положении, но все же умудрился выставить перед собой правую руку. Всего через секунду я поймал его. Переносица человека тоньше листа бумаги. Удар по ней загоняет кости прямо в мозг. Во мне вспыхнуло желание убить его! Я врезал ему по носу. Бим хрюкнул и шарахнул меня по голове.

"Умри! — подумал я. — Умри!" Мои мысли путались. С тем же успехом я мог бы врезаться головой в землю. Но когда отчаяние уже охватило меня, во мне вдруг пробудилась надежда. С Бимом тоже что-то произошло, и он выпустил мою голову, словно выронив ее. Тут я начал кричать.

Бим по-прежнему нависал надо мной, но теперь он прижал руки к бокам, широко растопырив пальцы. Он вскинул голову, будто увидев что-то в небе, потом сжал кулаки и уставился на меня. Но Бим не видел меня и секунд пять стоял, застыв как статуя.

Потом его лицо исказили ужас и недоумение. Рот Бима открылся, и охранник издал странный плачущий звук, почти басом, но с несколькими высокими, визгливыми нотами. Так взвыла бы помесь кабана с сиреной. Бим подскочил, сделал пируэт с ловкостью слона, поворачивающегося на двух ногах, и исчез из виду.

Я поднялся и покачнулся. Все вокруг вращалось. Мои мысли путались. Я остался один; я победил.

Шагнув вперед, я упал ничком. Однако упорство заставило меня доползти до ступеней перед входом и встать. Я подошел к большой двери, но она оказалась запертой.

Через несколько секунд моя голова прояснилась. Безумие покинуло меня. Глубоко дыша, я начал размышлять о том, что происходит в доме. Казалось, после первых криков прошел целый час, но я знал, что это случилось примерно минуту назад, а выстрел прозвучал не больше чем через тридцать секунд после этого.

Теперь у меня исчезла необходимость соблюдать тишину. Я вынул свой тридцать восьмой, посмотрел, как он покоится на моей ладони, затем дважды выстрелил в замок. С третьего захода дверь открылась, и я увидел большой холл. Винтовая лестница справа от меня вела на второй этаж. Вокруг никого не было. Я взбежал наверх, прыгая через три ступеньки.

Направо и налево от лестницы тянулся коридор. Двери нескольких комнат оказались закрыты. Пока я не видел в доме ни одного человека, но знал, что Тодхантер и Тодди где-то здесь. Поэтому подбежал к первой двери и распахнул ее. Комната была пуста.

Я открыл следующую дверь. У окна в другом конце комнаты спиной ко мне стоял Гордон Тодхантер. Он обернулся и удивленно посмотрел на меня. В его руке был пистолет 45-го калибра.

Гордон улыбнулся:

— О, это вы… — и поднял руку с оружием.

Я дважды выстрелил в него.

Глава 16

Тодхантер согнулся, прижав руки к груди. Его колени подкосились, и он сел на пол, опираясь рукой о ковер. Тодхантер не выпустил пистолет, хотя уже не мог вскинуть его.

Я бросился к нему и вырвал у него оружие. Он подался назад и прислонился к стене. Похоже, Тодхантер пока не испытывал сильной боли, если вообще хоть что-то чувствовал. Шок на некоторое время избавил его от мучений. Я видел, что он тяжело ранен, — и по его лицу, и по двум пулевым отверстиям. Кровь уже заливала на груди его белую пижаму.

Тодхантер медленно покачал головой и посмотрел мне в лицо. Я сидел возле него на корточках. Он даже попытался улыбнуться. Я удивился, что этот человек так расположил меня к себе за столь короткое время.

— Мне очень жаль, Гордон, — проговорил я. — Слышишь, ублюдок?

— Это… выравнивает счет. — Он имел в виду, что я спас ему жизнь, вытащив из "Равенсвуда". Тодхантер продолжал: — Дело очень запутанное, даже для меня. Но где я ошибся?

— В основном в письме к Тодди. Оно убедило меня занять вашу сторону. Благодаря ему я двинулся в верном направлении. Хотя, конечно, не только это помогало мне выйти на вас. Я полагал, что Себастьян Вайз и есть главный, что именно он — Босс.

Гордон кивнул:

— Да, я посадил Вайза в сенат. Готовил его в губернаторы. Я, возможно, и добился бы для Вайза губернаторского поста, но у него возникли идеи. Слишком масштабные для такого, как он. Если бы Вайз согласился пойти со мной… Но он попытался убить меня, желая занять мое место, получить мою власть. — Гордон пристально взглянул на меня. — В подвале дома у меня хранятся магнитофонные записи, кинопленки, фотографии, документы, заставляющие двадцать семь важных персон ходить по струнке. Двадцать семь, включая пять законодателей в Сакраменто. Но вдвое больше тех, кто выполняет все мои указания только потому, что я помог им подняться наверх за последние двадцать лет. И вот один из них — Вайз — решил попытаться захватить власть.

— Я заподозрил, что он, вероятно, старался избавиться от вас. Иначе вы не написали бы мне то письмо. Когда это случилось?

— В ту самую ночь, когда Вайз велел убить Стоуна. Вы, наверное, поняли, что Стоун был моим человеком. Он семь лет работал на меня. — Тодхантер помолчал. — До него это место занимал другой человек в течение двенадцати лет. Он понимал, чего я хочу, с полуслова. — Гордон помолчал, и глаза его выразили удивление. — Письмо к Барбаре? Как оно могло…

— На нем был этот адрес, — пояснил я. — Конечно, его следовало отправить по этому адресу, чтобы она получила его. А совсем недавно я узнал от девушки по имени Атлас, что она приезжала с Джорджем Стоуном в большой дом на Ферн-роуд… такой большой, что у ворот стоят два вооруженных охранника. Она ждала Стоуна в машине. Он сказал ей, что здесь живет большой босс. Когда я вспомнил, что вы живете в той части Ферн-роуд, где дома с каменными оградами и железными воротами, все встало на свои места.

Я не слышал шагов, но дверь, соединяющая эту комнату с соседней, открылась. Обернувшись, я увидел на пороге Тодди, растрепанную, в красном китайском халате. Вероятно, она спала, но шум разбудил ее.

Взгляд девушки упал на отца, скорчившегося на полу, потом на меня. Она закричала и бросилась к нему (а может, ко мне), но моя пуля из сорок пятого вонзилась в пол возле ее ног. Тодди замерла в полном недоумении.

— Вернись, детка. Просто сохраняй дистанцию.

— Шелл, ты…

— Заткнись. Где-то в доме есть телефон. Пойди и позвони доктору. Затем вызови полицию. Но больше никому не звони. Побыстрее, детка.

— Сделай то, что он говорит, Джен, — подтвердил Тодхантер. — Этот человек не шутит.

Девушка вышла.

— Джен? — спросил я. — Полагаю, это ее настоящее имя?

— Дженет. Дженет Уэллес. Я решил, что лучше послать письмо моей "дочери". Моя настоящая дочь Барбара все еще путешествует по Европе. Кроме того, я нуждался в вашей помощи. А Джен достаточно умна, и я надеялся, что она поймет, чего я хочу. Так или иначе, она хорошо справилась с заданием.

— Вы и не представляете, насколько хорошо, — начал я, но прикусил язык, смекнув, что Тодхантер умирает. Вместо этого я сказал: — Забавно. Я всегда буду думать о ней как о Тодди.

Гордон добавил кое-что еще. Из его слов и из того, что я уже понял раньше, сложилась полная и ясная картина. Какое-то время я считал, что Тодхантер случайно оказался замешан в планы Вайза, который и преследовал его по этой причине. Но теперь выяснилось, что в центр паутины угодил сам Шелл Скотт.

Как уже сообщил Тодхантер, Вайз вынашивал честолюбивые планы. Он решил убить своего босса и со временем занять его место. Возможно, Джордж Стоун что-то узнал о предстоящей борьбе за власть и вздумал поделиться со мной информацией. Игра началась! Теперь я понял, почему Джордж обратился ко мне, а не к кому-то другому из комиссии, почему считал, что сможет получить полную неприкосновенность. Предоставленной им информации (о том, что Тодхантер — мистер Босс, а Себастьян Вайз, как и многие другие, подчиняется его воле) хватило бы для того, чтобы комиссия избавила его от судебного преследования и, уж во всяком случае, гарантировала ему жизнь.

Большая часть моих прежних умозаключений по поводу Вайза подтвердилась. Я ошибся лишь постольку, поскольку не учел, что Вайзу противостоял Тодхантер. Вайз приказал убить Стоуна, подслушав часть моего телефонного разговора с ним, ибо встревожился, как бы тот не поделился со мной информацией. Позднее, в тот же вечер, я позвонил Вайзу домой и несколько успокоил его, сообщив, что ничего не узнал. Таким образом, это была битва между двумя большими людьми — Вайзом и Тодхантером, — где каждый делал ход лишь для того, чтобы парировать ход соперника. Я оказался в точке пересечения их интересов.

Узнав об обстоятельствах убийства Стоуна, Тодхантер понял, что произошло и почему. По словам Тодхантера, в ту же ночь один из телохранителей предпринял неудачную попытку убить его. Однако после смерти Стоуна он был начеку и ко всему подготовился.

— Его звали Сэм Биниз, — сообщил Гордон. — Под моим нажимом он признался, что Вайз велел ему убрать меня. Выяснив это, я прострелил ему голову. У меня не было сомнений, что Вайз продолжит свои попытки, раз уж сделал первый ход, и надо остановить его. А я не хотел убивать Вайза без крайней необходимости. Он — ценный человек, ибо имеет большое влияние на законодателей. — Тодхантер замолчал. Кровь заливала его. — Вот тогда-то я и написал вам письмо, желая, чтобы его прочел Вайз. Письмо должно было убедить его в том, что он не может убить меня, не уничтожив себя, ибо в случае моей смерти вы действовали бы на основании информации, содержащейся в этом письме. Пока я был жив, вряд ли вы стали бы проверять кого-либо из сенаторов.

— В общем, все верно, — признал я. — И у вас почти получилось.

— Да. Я немного рисковал, подписываясь своим именем, но без этого письмо не имело бы смысла. Мне пришлось подписать его, чтобы спасти свою жизнь. Вот что предполагалось сделать… и было сделано.

Позабавленный этой мыслью, Тодхантер усмехнулся:

— Хуже всего то, что ни один из нас не мог разоблачить другого. Тогда или Вайз потащил бы меня на дно, или я его. Это были очень неустойчивые отношения — либо убийство, либо сотрудничество. Итак, письмо очень много значило. Я сам его отослал. Вы, возможно, помните, что письмо пришло специальной доставкой, с курьером, ибо я хотел, чтобы оно попало к вам. Мне было необходимо убедиться, что Вайз не перехватит и не уничтожит его. — Тодхантер вздохнул. — Люди Вайза следили за мной. Их было много, на двух машинах, и они забрали меня. Скорее всего, собираясь убить. Однако я сказал им о письме, способном уничтожить Вайза, и посоветовал отвезти меня к нему. Они так и поступили. Я сообщил Вайзу о письме, и это на некоторое время остановило его. Но Вайз не позволил мне уйти и признался, что не может убить меня… пока не может. На этом этапе он считал достаточным уничтожить Шелла Скотта. Вайзу было безразлично, каким образом разделаться со мной, лишь бы покончить. Между тем Вайз оказался умнее, чем я думал, и меня заперли в "Равенсвуде".

Я знал, что произошло дальше. Первое состряпанное им письмо Вайз приготовил для меня и положил в архив. Вторая фальшивка была отослана через день или два. Затем, по его распоряжению, Тодхантеру начали делать уколы наркотиков.

В этом деле меня более всего смущали два обстоятельства. Во-первых, Себастьян Вайз, доверенное лицо Тодхантера, создал хитроумный план и представил своего босса сумасшедшим. Во-вторых, Тодхантер после того, как я освободил его из "Равенсвуда", лгал, лгал и лгал. О подслушанном им разговоре мужчин в туалете, о причине, побудившей его написать мне, о своей дочери — в сущности, обо всем, кроме собственной фамилии.

— Вы в самом деле одурачили меня этой выдумкой о подслушанном вами разговоре между Доу и неизвестным в туалете. Я поверил вам.

— Я опытный лжец. Кроме того, за несколько дней в "Равенсвуде" я на всякий случай сочинил историю, хотя и не был уверен, что у меня появится шанс рассказать ее. Но вы сообщили мне нечто полезное.

— Я?

— Еще в "Равенсвуде" вы сказали, что приехали в клинику из-за того, что поведал вам перед смертью некий Доу. Он был членом моей организации и выполнял различные задания как для Вайза, так и для меня. Поэтому, зная его, мне не составляло труда описать Доу. Поскольку вы застрелили Доу, это было совершенно безопасно, а я понимал, что такая деталь сделает мою историю более убедительной.

Кивнув, я спросил:

— Почему вы написали именно мне записку под клапаном конверта, отосланного Тодди? Вы знали много и упомянули, что кто-то хочет убить меня… Однако… откуда вам было известно, что я еще жив?

— Я не был уверен в этом, но решил рискнуть. Вайз, конечно, признался мне, что вас придется убить. Но, обдумывая ситуацию в "Равенсвуде", я понял: вы лучше всех, с кем я могу связаться, если вообще получу возможность связаться хоть с кем-нибудь.

Его голос становился все слабее. Тодхантер, наверное, сознавал, что умирает, но, ни словом, ни знаком не показав этого, продолжал:

— Я пришел к выводу, что, скорее всего, именно вы обнаружите записку под клапаном и захотите помочь мне. Авторитет сенатской комиссии укрепил меня в этом мнении. Вы уже прочли одно мое послание, и я полагал, что заинтересовались им. Учтите, тогда я не знал, что Вайз состряпал фальшивки от моего имени. У вас репутация человека, доводящего дело до конца. Кроме того, я во всех сомневался, даже в телохранителях… Джен удержала тех, кто сейчас здесь. Стоун собирался предать меня, но его убили. Сэма Биниза подкупил Вайз. — Гордон закашлялся. — Словом, я считал, что вы оправдаете мои надежды. Если бы мой план сработал, Джен передала бы вам конверт. Это тоже принесло бы мне пользу, ибо вы, как известно, неравнодушны к девушкам.

— Убежден, вы сделали правильный выбор.

Помолчав, Тодхантер спросил:

— Вы… Вы испытывали уверенность, направившись сюда?

— Не вполне.

— Однако выстрелили, едва оказавшись во дворе.

— Вы собирались разрядить в меня пистолет, не так ли?

— Если бы вы замешкались хоть на полсекунды, я убил бы вас. Вы были бы не первым на моем счету. Раз или два за эти годы мне приходилось… позаботиться о людях, чтобы сохранить свой статус. Кстати, я превосходно стреляю и всадил бы вам пулю точно между глаз.

После долгого молчания Тодхантер признался:

— Шелл, вы уже, конечно, поняли, что в "Равенсвуде" я вынашивал план убить вас, после того как вы каким-то образом поможете мне… выбраться оттуда. Я хотел использовать вас, а затем убрать при первой же возможности… и сделал бы это. Вскоре, не более чем через несколько дней, вы догадались бы, что я лгал, и поняли бы почему. Едва ли мне удалось бы откупиться от вас. Вы бы разоблачили меня.

— Да. Я уже заинтересовался кое-чем в том письме, что вы направили мне в комиссию. Я понял: вы намекаете, будто кто-то из членов комиссии угрожает вам смертью. Я не придавал этому значения, пока считал вас сумасшедшим. Однако, догадавшись, что вы нормальны, я непременно спросил бы вас, кого вы имели в виду. Я заподозрил, что речь идет о Вайзе, но удивлялся, почему вы не упомянули об этом раньше, в отеле "Престон".

— Да, оставались и другие вопросы. Я должен был убить вас, но мне просто не повезло. — Тодхантер засмеялся. — В основном потому, что у меня не было оружия. А вы такой умный… и крепкий. Возможно, мне удалось бы ударить вас и сбить с ног. Но… если бы я прикоснулся к вам хоть пальцем, вы догадались бы обо всем. Я почти решился там, в отеле.

— Где?

— В "Престоне", когда вы прощались с Джен, стоя спиной ко мне. Это она подстроила. Я подумал, что справлюсь с вами, сильно ударив вас один раз, когда вы не смотрите на меня. Я приблизился к вам, но вы оглянулись… а затем сразу же ушли. Поэтому мы с Джен уехали оттуда и вернулись домой. — Его рука скользнула по окровавленной поле пижамы. — Но как вы попали сюда? Как…

— Это длинная история, Гордон.

Тодхантер понял, что у него не осталось времени выслушать длинную историю. Он посмотрел на меня и с усилием вновь заговорил:

— Мне хотелось бы думать, что вы были вполне уверены… абсолютно… когда выстрелили в меня.

— Да, Гордон, был. Если бы сюда вас доставил Вайз, вы не держали бы в руке револьвер. Вкупе со всем прочим картина не оставляла сомнений. На вас пижама. Вы оборачиваетесь и, увидев меня, целитесь из револьвера. Я просто опередил вас.

— Да. Еще немного, и верх одержал бы я. И я слегка сожалел бы об этом… как будете сожалеть… и вы…

Казалось, ничто не изменилось. Тодхантер, как и прежде, не шевелился, он перестал говорить, закончив фразу. Однако я понял, что он мертв. Я поднялся и посмотрел на него. В нем все еще оставалось что-то величественное, хотя он скорчился у стены и кровь заливала его грудь. Это выглядело трагично. Да это и была самая настоящая трагедия.

Я все еще смотрел на него, когда вошла Тодди.

— Он мертв?

— Да.

— Боже… Вот уж не думала, что он когда-нибудь умрет.

— Значит, ты ошиблась во второй раз.

Девушка взглянула на меня. Да, она по-прежнему казалась особенной. Взгляд темно-карих глаз обволакивал меня. Красный халат облегал ее крутые бедра. То, что она одета, не успокаивало меня. А еще Тодди обладала чем-то, чего я не смог бы описать, ибо это неосязаемо. Но я чувствовал, что она источает какое-то радостное возбуждение.

— Шелл, — тихо проговорила девушка, — со мной ничего не случится, правда? Ты поможешь мне? Я позвонила в полицию, но… Честно, я ничего плохого не делала.

— Тодди. — Я положил ладони ей на плечи. — Или Джен. Помнишь, в номере в отеле "Престон"? — Я говорил так же тихо, как она.

— Да.

Ее глаза чуть прищурились.

— Как раз перед моим уходом, когда ты взяла меня за руки и повернула спиной к Гордону. Когда ты улыбнулась мне, посмотрела своими карими глазами и подарила воздушный поцелуй.

— Что…

— Дорогая, когда ты оставила Гордона и подошла ко мне, он сидел в противоположном конце комнаты. Но, обернувшись через несколько секунд, я увидел, что Тодхантер стоит рядом со мной. — Мой голос звучал мягко и ласково.

— Но это не означает…

— Это означает, что вы собирались убить меня, оба, если бы вам удалось. Это Гордон хотел, чтобы я повернулся к нему спиной, ибо боялся меня. Он не сомневался, что я уничтожу его, если догадаюсь о его планах. И это именно ты заставила меня повернуться спиной к Тодхантеру, улыбалась, заглядывала мне в глаза и посылала воздушные поцелуи. Чтобы облегчить ему задачу.

— Это безумие!

— Вы оставили бы меня там, на полу, и никто никогда не догадался бы, как я попал туда.

Ее плечи поникли.

— Он сказал тебе, да?

— Кое-что, дорогая. Остальное я вспомнил.

Тогда в ней снова проснулась самка. Нежные губы чуть изогнулись.

— Что ж, ты, конечно, сглупил в тот день в "Билтморе".

Я усмехнулся:

— Ты права. Я буду вечно упрекать себя за это. Так или иначе, детка, мне было очень приятно познакомиться с тобой.

И тут мы услышали сирены. Казалось, это не лучшая нота для завершения беседы, но так уж получилось. Девушка правильно оценила ситуацию. Если среди присяжных окажется хоть один мужчина, никто ни в чем не обвинит ее. Когда вошли полицейские, Джен стояла на коленях возле тела Тодхантера и смотрела на него. Ее лицо было спокойным и неподвижным. Иногда трудно сказать, о чем думает женщина. Она даже не подняла глаз, пока полицейский не коснулся ее. Я не видел, что Джен плачет, и заметил это только тогда, когда она взглянула на меня, выходя из комнаты в сопровождении полицейского.

* * *

Прошло три дня, прежде чем мне удалось сбавить обороты, начать успокаиваться и приходить в себя. Себастьян Вайз был уже в тюрьме, а газетные заголовки кричали о нем, о Тодхантере, обо мне и о многом другом. В тюрьме оказались и доктор Парка, причастный к помещению Тодхантера в психиатрическую лечебницу, и еще полдюжины грязных гангстеров. Директор Бичем и его молодой помощник сбежали в ночь большого тарарама в "Равенсвуде" и все еще были на свободе.

Меня выпустили под залог.

По-моему, половину своей жизни я нахожусь под залогом. Что произойдет, если мой поступок не оценят по достоинству? Меня охватило предчувствие, что вот-вот прозвучит: "Девять тысяч долларов или четыре тысячи пятьсот дней!" Но я преодолел этот мост, когда пришлось ступить на него.

Я рассказал полиции всю мою историю раз двадцать, включая сообщение Тодхантера о предназначенных для шантажа документах, пленках и фотографиях, хранящихся в подвале его дома. Что именно нашла полиция, не знаю, но документов было много, и весьма важных. Я умыл руки и больше не участвовал в этом деле. Теперь пусть им занимается полиция.

Сейчас мне следовало закрыть лавочку. Жизнь моя уже вернулась в обычную колею, и я весь день провел в моем офисе в центре. Часы показывали начало шестого, и я немного устал. Мне хотелось побыть с ними. Понимаете, о ком я?

В течение трех дней я не говорил почти ни с кем, кроме полиции. Не испытав такого, никто не поймет, как это утомительно. Я закурил, схватил телефон, широко улыбнулся и, полный неиссякаемого доверия, набрал номер в "Джентри".

Ее голос звучал как у сирен, завлекавших Одиссея:

— Алло-о-о-о-о!

— Атлас, радость моя. О, ты прелесть, я хочу кое-что предложить тебе…

— Кто это?

— Шелл Скотт.

В мое ухо ударил дикий скрежет и лязг! Уху это не пошло на пользу, но еще больше пострадали мои чувства. У меня ведь тоже есть чувства, как и у любого другого. Но я обрадовался уже тому, что Атлас не бросила трубку.

— Шелл, ты еще здесь?

— Да, а что?..

— Я хотела повесить трубку, но решила, что лучше сказать тебе. Не беспокой меня. Я ненавижу телефонные звонки, помнишь?

— Но, Атлас, прошло столько дней. Ты всегда будешь желанной гостьей в моем доме, так почему бы нам не забыть прошлые обиды?

— Может, ты не понимаешь, как впечатляюще выглядел… с дыркой в голове. Помнишь?

На сей раз девушка положила трубку.

"Да, грустно, — подумал я. — Дырка в голове".

Пола, как только я сообщил ей, что замки сняты и все прощено, завопила:

— Ха! Ничего не прощено. Особенно ванная. Меня никогда так не унижали.

И прочее, и прочее, пока она не нажала на рычаг.

И конечно, никаких звонков Тодди. Никогда.

Я немного подумал и кое о ком вспомнил. О бабушке, прячущейся в кустах, и прелестной девушке. Воспоминания вспыхивали одно за другим, порождая соответствующие импульсы. Я с напряжением вспомнил имя бабушки — Зельда, а потом внучки — Зельма.

Я насиловал память, пока не всплыла фамилия бабушки — Моррис, после чего схватил телефонную книгу, нашел номер и позвонил.

Мне почти повезло. Зельма сама взяла трубку и сообщила, что помнит меня. Я заверил, что помню ее. Однако она сомневалась, что сможет пойти куда-нибудь сегодня вечером. Бабушка исчезла, и Зельма без всякого успеха обшарила окрестные кусты.

— Боюсь, на этот раз случилось что-то серьезное. Ее нет уже несколько часов.

— Это долго?

— Да. Если она не появится, мне, наверное, придется позвать вас на помощь.

— Вы разговариваете с Совершенно Доступным Шеллом Скоттом.

— Ой, хорошо. Я сообщу вам о бабушке. Позвоните мне еще раз… или заходите как-нибудь.

— Звучит заманчиво.

— Просто позвоните в дверь. — Зельма засмеялась. — Я рада, что вы позвонили. Мы что-нибудь придумаем.

— Да, — подтвердил я. — Бьюсь об заклад, что придумаем.

После чего Зельма попрощалась, тихо усмехнувшись. Возможно, это означало, что она довольна и счастлива, или ничего не означало. Я молча посмотрел на телефон и встал с кресла.

Что за черт! Но ведь хоть что-то должно случиться! Раньше всегда случалось. Я закурил, бросил щепотку лососевой муки в аквариум с гуппи и вышел.

К семи я легко пообедал, принял душ и растянулся на кушетке, бездумно глядя на "Амелию". Когда-нибудь она, вероятно, пошевелится. Возможно, даже спустится и сядет ко мне на колени. Я помрачнел. Насупился. Плохо. Я прикончил остатки бурбона с водой, и мне показалось, будто тихие звуки доносятся от двери.

Динь-дон.

Я вскочил. Кто бы это мог быть?.. Может, Атлас? Уж не передумала ли она? Что делать? Сорваться с места или начать наполнять ванну? А что, если меня посетил незнакомец — маленький человечек в очках и с уже взведенным и нацеленным револьвером? Пола? Зельма? Труди? Глория? Ивонн? Мейбл? Дженет? Миссис О'Махони?

"Ах, что-нибудь всегда происходит, — подумал я. — Всегда происходит". Я снова был в полной форме, когда подошел к двери и распахнул ее.

Ричард С. Пратер

Убить клоуна

Посвящаю трем замечательным женщинам: Билли, Никки, Пэт.

Salud у amor у pesetas…[2] и прекрасные девушки

Все герои этой книги выдуманы, и любое сходство с людьми живыми или умершими является только случайным совпадением.

Глава 1

В практике сыскного агентства был случай, когда Шелдон Скотт, частный детектив, — речь идет обо мне, — согласился верой и правдой служить своей клиентке еще до того, как она рассказала ему о своих проблемах. Она не подозревала, что я готов выполнить любую ее просьбу: ведь она еще и рта не успела раскрыть, — зато разинул рот я.

Эта девушка появилась в моей унылой конторе как весенний ветерок среди зимней стужи и аккуратно закрыла за собой наружную стеклянную дверь. Пока она шла к моему столу, я не сводил с нее глаз.

Не каждый день встречаешь таких красавиц.

У нее были рыжие, как языки пламени, волосы, мягкие, как нежный шепот, губы и фигура, в сравнении с которой остальные женщины казались в два раза толще.

Она была высокого роста. Во мне почти шесть футов два дюйма, но, когда я поднялся из-за стола, губы ее всего на пять дюймов не доставали до моих, хотя все же находились на слишком большом расстоянии. Однако ее голубые глаза как-то не соответствовали остальному облику — они казались слишком холодными и колючими, как кусочки льда в только что налитом бокале мартини.

Наверное, это должно было насторожить меня. Но тогда у меня не возникло никаких сомнений.

— Вы, очевидно, мистер Скотт. Надеюсь, у вас найдется время, чтобы помочь мне. Помощь мне нужна позарез.

Ее нежный голос обволакивал меня, как теплый кокон личинку бабочки. Мне показалось, что я уловил тонкий аромат духов. Ее бархатистый, трепетный голос манил меня надеждой на исполнение самых несбыточных желаний. Мои коротко остриженные, жесткие, как проволока, волосы почти совсем белые, это верно; но я не старик.

— Меня зовут Шелл Скотт. И я свободен. Решение принято.

Я с улыбкой придвинул поближе глубокое кожаное кресло, а сам уселся в свое, вращающееся. Но у моей клиентки явно не было настроения улыбаться в ответ.

— Я — Дорис Миллер, — сообщила она.

Приятное имя, но мне оно ни о чем не говорило.

— Росс Миллер — мой брат. Возможно, вы слышали о нем, — он сейчас в тюрьме Сан-Квентин.

И тут я вспомнил. Сегодня у нас суббота, 28 октября, первая половина дня, а почти год назад здесь, в Лос-Анджелесе, убили человека по имени К.С. (иначе Кейси[3]) Флегг, совладельца адвокатской фирмы "Томкинс, Борк и Флегг". Поговаривали, что у него были обширные связи среди городских чиновников и влиятельных людей. Флегга застрелили вечером в его роскошном номере в отеле "Уайтстоун". Полиция не заставила себя ждать, поскольку в участок сообщили о случившемся по телефону, — очевидно, позвонил человек, услышавший выстрел, но не пожелавший сообщить свое имя. Полицейские обнаружили на месте преступления молодого адвоката, недавно принятого на работу в фирму Флегга. Всего за два дня до этого события подозреваемый крепко поссорился со своей жертвой, в результате чего был уволен. Казалось, налицо явный случай преднамеренного убийства. И если мне не изменяла память, человека, обвиненного в убийстве, звали Россом Миллером.

— Ваш брат был причастен к убий… смерти Кейси Флегга? — спросил я.

Она молча кивнула в ответ, потом заговорила:

— Росса обвинили в убийстве. Знаю, что все улики против него, но он не виновен. Мистер Флегг с самого начала не хотел брать Росса на работу, у него на примете был другой, но его партнер выбрал Росса. Брат считал Флегга бесчестным человеком, настоящим проходимцем, и сказал ему об этом прямо в глаза. Их ссора и послужила основным доказательством вины Росса. Многие слышали, как они ругались, и в полиции воспользовались этим, чтобы предъявить ему обвинение. Но Росс не убивал Флегга! — Разволновавшись, она даже привстала с кожаного кресла. Снова опустившись в него, медленно продолжала: — Обвинение против Росса строится исключительно на основе косвенных улик, и самые убийственные показания против него дал лифтер, Вайс. Помните, мистер Скотт?

— Угу.

Честер Вайс, работавший лифтером в "Уайтстоуне", был человеком средних лет, на суде он выступал главным свидетелем обвинения. Вайс показал, что, кроме Росса Миллера, в тот вечер никто не поднимался в апартаменты, расположенные на верхнем этаже. Миллер поднялся туда приблизительно за час до убийства Флегга, что прочно привязывало Миллера к дальнейшим событиям.

— Мистер Вайс пришел ко мне вчера, — продолжала моя красавица, — и сказал, что его заставили дать на суде ложные показания и что мой брат, вероятно, не виновен. Мистер Вайс хотел рассказать мне правду, снять груз со своей совести, как он объяснил, но идти со мной в полицию и повторить все это там отказался. Ужасно боялся, что его засадят за решетку.

— За лжесвидетельство, как правило, действительно грозит тюремное заключение.

Она кивнула, при этом луч света блеснул в ее рыжих волосах.

— Вайс все же пообещал прийти ко мне сегодня утром, изложить свои показания в письменном виде и подписать их.

— Но он не пришел, — предположил я.

— Вы угадали.

— И со вчерашнего дня о нем ни слуху ни духу?

— Верно. Я звонила к нему в отель — он по-прежнему работает в "Уайтстоуне", — но он там не появлялся. А я не могу ждать. Мне необходимо сегодня же хотя бы получить его заявление.

— Понимаю, почему вы так встревожены, мисс… — сказал я, бросив на нее взгляд, — я вас правильно называю?

Она молча наклонила голову.

— А почему нельзя отложить все это до завтра?

Мне хотелось узнать, чем вызвана такая спешка. И она объяснила.

— Сегодня суббота, — сказала она, — а в среду Росс попадет в газовую камеру.

— Все ясно.

Среда. До нее осталось всего четыре дня. На самом деле и того меньше. В течение многих лет казни в Калифорнии проходили по пятницам, но уже больше года назад суд принял постановление проводить казни по средам, в десять утра. Так что времени оставалось совсем мало.

— Вайс признался, что дал под присягой ложные показания? — спросил я.

— Да. Он сказал, что ему пришлось солгать, иначе его убили бы.

— Кто угрожал ему? Он сказал вам?

— Квин. Фрэнк Квин.

Я невольно застонал. Фрэнк Квин напоминал слизняка: расплывшаяся рожа, дряблое тело. Этот гангстер занимал весьма солидное положение в рэкете. Как ни странно, четыре-пять лет назад никто и не слышал об этом бездельнике; он появился неизвестно откуда, так, никчемная личность, но вскоре стал гангстером. Заметной фигурой в деловых кругах Лос-Анджелеса. Я несколько раз сталкивался с Квином, и каждый раз при виде его мне хотелось стать марсианином. Можно сказать иначе: он был единственным марсианином, который заставлял меня радоваться, что я принадлежу к человеческому роду.

Дорис Миллер вопросительно смотрела на меня.

— Вы знаете этого человека? Его имя упоминали в суде.

— Мы встречались.

Она скорчила рожицу:

— Ведь он… гангстер?

Гангстер. В ее пухлых алых губках это слово прозвучало странно. Мне казалось, что эти губки вот-вот улыбнутся. И такое намерение можно было только приветствовать.

— Квин один из тех типов, — объяснил я, — о которых говорят, что они действуют за кулисами. Не сомневаюсь, что на пути наверх он перестрелял и передушил немало народу, но теперь, обосновавшись там, обзавелся двумя-тремя десятками наемников, которые выполняют за него всю грязную работу.

— Похоже, это опасный тип.

— Так оно и есть. Вайс объяснил, почему Квин заставил его лжесвидетельствовать на суде?

— Да. Он рассказал мне, что Квин поднялся в эти апартаменты в "Уайтстоуне" немного раньше Росса. Как раз в то самое время, когда было совершено убийство. Мистер Вайс почти уверен, что этого человека убил сам Квин, а потом подставил вместо себя Росса.

— Понятно. И Квин приказал Вайсу молчать, иначе он пришьет его, верно?

— Именно так он и сказал, — подтвердила она.

Одно меня удивляло, и я спросил об этом Дорис:

— Как же Вайс решился наконец обнародовать то, что знал? Если он так боялся Квина во время судебного процесса, почему осмелел сейчас?

— Недавно мистер Вайс перенес серьезный сердечный приступ. Чуть не умер, по его словам. И он сказал, что с тех пор все раздумывал, как ему поступить, пока наконец не решился сказать правду. Он признался, что все еще боится Квина, но еще больше боится, что не успеет рассказать, как все было на самом деле… до среды.

— Угу. В этом есть смысл. Что еще вам известно?

Но она знала об убийстве Флегга только со слов брата, а тот говорил, что он не виновен. Росс объяснил ей, что в тот вечер ему позвонил будто бы сам К.С. Флегг и попросил срочно прибыть в "Уайтстоун". Росс поехал туда, поднялся на лифте вместе с Вайсом в апартаменты, расположенные наверху, и, войдя в номер, нашел убитого Флегга. И почти тотчас прибыла полиция. То же самое он говорил на суде, и история его была настолько проста, что мало походила на правду.

— Так, — сказал я, — времени у нас в обрез. Но если Вайс хотя бы повторит свою историю при свидетелях, нам удастся кое-что сделать.

— Вы… но вы даже не сказали, что согласны помочь мне, мистер Скотт.

— Разве? Я не сказал вам об этом? Мне казалось, мы понимаем друг друга. Конечно, я берусь помочь вам.

Наконец-то на ее губах появилась улыбка. Но потом она, вероятно, вспомнила о брате, которому предстоит дышать ядовитыми испарениями цианида, и выражение ее прекрасного лица изменилось.

Мы оговорили сумму моего вознаграждения, но ее бархатистый голос, ее губы, даже ее уши и брови обещали так много, что деньги в сравнении с этим не имели никакого значения. Особенно настойчиво она просила меня разыскать Вайса и хотя бы получить от него подписанное заявление или, еще лучше, уговорить Вайса повторить свои показания под присягой. Она умоляла меня спасти ее брата. Я обещал ей сделать все, что в моих силах, и даже сверх того.

Как правило, я предоставляю своим клиентам возможность самим выбираться из моего кабинета; спустившись на один этаж, они оказываются в центре города. Но эту клиентку я проводил до дверей и не спускал с нее глаз, пока она шла по коридору, направляясь к лифту. Жаль, что не видел, как она пришла сюда.

Вернувшись к себе, я некоторое время приводил в порядок известные мне факты по этому делу. К.С. Флегг был убит выстрелом из пистолета вечером 24 ноября прошлого года. Миллера арестовали в ту же ночь, предъявив ему обвинение в совершении этого преступления; он заявил, что не виновен и предстал перед Верховным судом Лос-Анджелеса в январе. Через две недели суд вынес вердикт: виновен в убийстве первой степени.

Когда дело перешло к присяжным заседателям для вынесения приговора, Росс Миллер получил на полную катушку. Судья Торнуолл Смит назначил день казни: среда, 1 ноября, десять часов утра; именно в этот день и час Миллера должны были казнить, применив смертельный газ. Автоматически было подано прошение о помиловании, это обязательная процедура, когда речь идет о смертной казни, и приговор был оставлен в силе. Так что сейчас Росс Миллер находился в тюрьме штата Калифорния Сан-Квентин, на этаже, где находятся камеры приговоренных к смерти: единственное их отличие от других точно таких же камер — то, что это большие гробы для живых.

Имя Фрэнка Квина возникло в процессе судебного разбирательства по инициативе защиты, которая попыталась — правда, безуспешно — доказать, что Квин, возможно, сам побывал в апартаментах Флегга в ночь убийства. Было известно, что он заходил в тот вечер в "Уайтстоун", но в момент убийства он, по его словам, был занят "деловой беседой" с девицей по имени Лолита Лопес, которая проживала на втором этаже той же гостиницы. Мисс Лопес подтвердила его рассказ, и защите не удалось опровергнуть ее показаний — так же, как и показаний Вайса.

Другие свидетели рассказали о том, что Дорис назвала "ссорой" между Россом и Кейси Флеггом. Это вылилось в нечто большее, чем обычная ссора, начавшись с перебранки и закончившись рукоприкладством. Или, точнее, пинком под зад. Росс попытался ударить Флегга и промазал. Флегг попытался ударить Росса и не промазал. Когда Миллер покидал поле боя, слышали, как он говорил, что еще поквитается с "этим сукиным сыном Флеггом", чего бы ему это ни стоило.

Еще одним важным свидетелем против Миллера был ростовщик шестидесяти двух лет, по имени Хейман. Орудие убийства, найденное полицией около тела Флегга вечером 24 ноября, было приобретено в лавке Хеймана 22 ноября, в тот самый день, когда Флегг дал пинок под зад Россу Миллеру. И Хейман под присягой показал, что молодой человек с безумным взглядом, купивший у него пистолет, был этот самый Росс Миллер. Росс заявил, что Хейман лжет, но присяжные совещались недолго, всего два часа двадцать минут.

Я несколько раз пытался дозвониться до Вайса, но так и не разыскал его, а поэтому в три часа пополудни решил поехать в отель "Уайтстоун". Дежурный администратор, от которого несло перегаром, объяснил мне, уставившись на меня бессмысленным взглядом, что Вайс уволился несколько дней назад, но по-прежнему живет в номере 39. Администратора совершенно не интересовали мои дальнейшие действия: я мог подняться наверх, спуститься вниз или поджечь отель — как угодно, — однако я попросту отправился в номер Вайса.

Дверь номера была приоткрыта, и, постучав, я подождал ответа. За дверью царила тишина. Через несколько секунд я постучал еще раз, более настойчиво, и дверь бесшумно распахнулась.

— Вайс, — тихо окликнул я. — Вы дома?

Не дождавшись ответа, я вошел в комнату.

Он был на месте, но ни одной живой души я не нашел. Тщательно одетый, Вайс лежал на спине на неприбранной постели в противоположном конце комнаты, и, взглянув на положение тела, я понял, что он мертв.

Подойдя к кровати, я наклонился над ним и прикоснулся к его коже, потом приподнял веко и увидел остановившийся зрачок. Вне всяких сомнений, он мертв. Я не обнаружил ни пятен крови, ни пулевых отверстий, ни ножевых ранений, никаких следов ни на лице, ни на теле; похоже, он скончался по естественным причинам, но я не собирался принимать этот факт на веру, пока его не осмотрит коронер. Снаружи и внутри. Время его ухода в мир иной было выбрано слишком удачно, что меня никак не устраивало.

Быстро осмотрев комнату, я не нашел ничего интересного для себя и позвонил в отдел по расследованию убийств. Двадцать минут спустя полицейские закончили осмотр комнаты, ребята из криминальной лаборатории почти завершили свою работу и, положив тело Вайса на носилки с колесиками, покатили через вестибюль отеля к выходу.

Из холла я позвонил Дорис Миллер. Она почти сразу подняла трубку.

— Да?

— Это Шелл Скотт.

— Вы уже что-то выяснили?

— Да. Вайс никогда не появится у вас. Он мертв. Сильно подозреваю, что кто-то помог ему перейти в мир иной и…

— Мертв! — перебила она. — Ох, я так и знала, предчувствовала, что случится нечто ужасное… Что же теперь будет с братом? Как можно…

— Минуточку. Я звоню вам главным образом вот по какой причине: до тех пор, пока не произведут вскрытия, никто не может сказать, умер ли Вайс естественной смертью или его убили но если его убили, то произошло это почти сразу после свидания с вами, Дорис, а это означает, что за ним, скорее всего, следили. Тогда тот, кто выследил Вайса и убрал его с дороги, может решить, что вам известно слишком много. — Я перевел дыхание. — Так оно и есть на самом деле. Поэтому будьте поосторожнее, понятно?

Несколько секунд в трубке молчали. Потом я услышал голос Дорис:

— Постараюсь. Но… Боже мой! Что же теперь делать?

Ее голос задрожал, похоже, из голубых глаз вот-вот хлынут слезы, а я не хотел, чтобы эта красавица плакала.

— Послушайте, — поспешно заговорил я, — даже сейчас дела обстоят намного лучше, чем раньше, до того, как Вайс разговаривал с вами, разве не так?

— Да, вы правы, — ответила она, шмыгая носом.

— Тогда успокойтесь. Я ведь только начал заниматься вашим делом.

— Но что от вас зависит? Единственный человек, который мог помочь мне и Россу, умер.

— Это далеко не все. Ведь мы уверены, что ваш брат не виновен.

— Конечно.

— Тогда у нас в запасе есть тот, кто на самом деле застрелил Кейси Флегга. Так что пора, пожалуй, навестить Фрэнка Квина.

Пообещав Дорис увидеться с ней позднее, я повесил трубку. Выйдя из "Уайтстоуна", я сел в свой "кадиллак" с откидным верхом и направился в загородное поместье Фрэнка Квина.

Глава 2

Часы показывали начало пятого, когда я свернул с автомагистрали на узкую асфальтовую дорогу, ведущую к поместью Квина. Проехав около мили, я остановился у массивных железных ворот, перекрывающих дорогу. За ними виднелся большой светло-желтый дом над зеленой лужайкой, похожий на гриб с квадратной шляпкой. Я впервые оказался здесь, но был наслышан об этом месте. В доме тридцать комнат, и его окружают несколько акров земли, обнесенной проволочным забором. Парочка вооруженных "охотников" днем и ночью прогуливалась по этой территории, опасаясь, очевидно, как бы туда не проскочил какой-нибудь кролик, а ворота, за которыми начиналась подъездная дорожка, ведущая к дому, открывались автоматически из небольшой сторожки за оградой. Все было сделано для того, чтобы Фрэнк Квин чувствовал себя дома в полной безопасности.

Сторожка находилась рядом с воротами, справа от меня. Не успел я вылезти из машины, как высокий сутулый мужчина появился из этой хибары и, подойдя к воротам, молча уставился на меня. Он был довольно тощим, лет пятидесяти на вид.

Как только дверца машины захлопнулась, охранник заговорил:

— Ты, парень, ошибся дорогой.

На нем были черные башмаки, украшенные замысловатым узором из белых бусинок, брюки из плащевки и рубашка в серо-зеленую клетку. Шею украшал красный шелковый платок, концы которого прямо над адамовым яблоком были заколоты серебряной булавкой. Большая жемчужно-серая ковбойская шляпа была лихо сдвинута набок. Выглядел он настоящим франтом. Двустволка небрежно болталась на сгибе локтя правой руки.

Несколько секунд я молча рассматривал его, потом подошел к воротам и остановился прямо перед ним.

— Передай Квину, что к нему приехал Шелл Скотт, — попросил я.

— Он ждет тебя?

— Он меня знает.

— Это означает, что он тебя не ждет. У меня в списке тебя нет.

— По крайней мере, сообщи ему обо мне, техасец.

— Меня звать Невада.

Он небрежно поднял двустволку, так что ее дула оказались на уровне моего живота. Процесс пищеварения тут же прекратился.

— У тебя за спиной, приятель, спрятался большой лопоухий кролик, — сказал Невада. — Если ты живенько не уберешься отсюда, я могу ненароком зацепить тебя, когда выстрелю в него.

Остатки завтрака в моем желудке превратились в чугунные гайки и болты, но я постарался ответить как можно небрежнее:

— Не много ли берешь на себя, Невада? Ты что, никогда не советуешься с боссом?

Он смерил меня суровым взглядом, но, подумав, отступил в свою сторожку. Во всех четырех стенах домика были окна с толстыми, возможно, пуленепробиваемыми стеклами, поэтому я видел, как Невада звонил по телефону. Он что-то говорил в трубку около минуты, а затем положил ее на конторку рядом с небольшим рычагом и нажал на рычаг. Железные ворота тут же поползли в стороны.

Невада вышел из сторожки и, снова наставив на меня ружье, сказал:

— Фрэнк говорит, что выкроит для тебя пару минут. Если у тебя есть пушка, для тебя же лучше оставить ее здесь.

Я замешкался. Мой кольт 38-го калибра практически всегда покоится в наплечной кобуре у меня под мышкой, я снимаю его только в ванной. Но доводы разума и наставленное прямо на меня ружье пересилили мои колебания. Я не торопясь засунул руку под пиджак и вытащил револьвер, сохраняя при этом самое миролюбивое выражение лица.

Невада приказал мне осторожно положить револьвер на землю, что я и выполнил.

— Парни около дома просто сняли бы его с твоего тела, — сообщил он ухмыляясь. — Обратно поедешь той же дорогой, если, конечно, не полезешь через ограду. А ограда под напряжением, парень. Попытаешься перелезть через нее — и поджаришься не хуже, чем на пляже в Палм-Бич в середине лета. — Помолчав, он добавил: — Веди себя прилично, и тогда на обратном пути получишь свою маленькую пушку.

Подъездная дорожка тянулась по прямой еще с сотню ярдов, потом резко сворачивала налево, к дому. Остановив машину в нескольких ярдах от входа, я вылез из нее — и поднялся по четырем широким ступенькам к парадной двери. Меня ожидали, и высокий, растрепанный морфинист с узкими бедрами и еще более узкими плечами распахнул передо мной дверь раньше, чем я успел дотянуться до звонка.

— Пошли, — сказал он и, повернувшись, пошел впереди.

Мы свернули налево и, пройдя покрытый толстым ковром коридор, оказались в громадной комнате, больше похожей на танцевальный зал в какой-нибудь гостинице, чем на жилое помещение. На отполированном до блеска полу не было ковра, как будто эта комната предназначалась исключительно для танцев. Тут и там по залу были расставлены горшки с растениями. Мы промаршировали по скользкому полу к широкой лестнице, ведущей наверх. Вправо и влево от лестничной площадки тянулся коридор. Прямо передо мной была большая, украшенная резьбой закрытая дверь; в нескольких шагах от нее, налево, я увидел точно такую же, но полуоткрытую дверь. Мы направились к ней и очутились в комнате с высоким потолком, ярко освещенной лучами солнца, проникавшими через большие окна, выходящие на юг. Красные занавеси на окнах были раздвинуты, а пол был застлан черным ковром. У одной стены стоял стол черного дерева. На красной кушетке слева от меня сидел Фрэнк Квин.

На фоне красных драпировок его болезненно-желтоватая кожа приняла мертвенно-бледный оттенок, что делало его похожим на большую личинку, выползшую из куска протухшего мяса. Белки маленьких, но очень ярких глаз имели красноватый оттенок, радужную оболочку покрывала сеть мелких кровавых прожилок. Избыток плоти на щеках при малейшем движении вздрагивал, как студенистая масса, уголки чересчур красных губ опустились вниз, а складки морщинистой кожи обвисли под массивным подбородком. Он выглядел так, будто всю жизнь питался только соленой свининой и топленым свиным жиром, что не пошло ему на пользу. Позади Квина, привалившись к спинке дивана, сидел человек самой заурядной внешности, приблизительно моего возраста, то есть лет тридцати. Он не отличался особым очарованием, но рядом с Квином казался привлекательным и даже красивым. Его звали Джей, это был один из немногих помощников Квина, пользовавшихся его доверием (по моим сведениям, его правая рука). Ходили слухи, что на его счету есть пара трупов и две короткие отсидки в тюрьме другого штата.

Парень, который привел меня, закрыл дверь и остался стоять, прислонившись к ней.

— Привет, Скотт, — произнес Квин.

В голосе его не ощущалось особой радости. Мне с ним не приходилось встречаться, но я не раз сталкивался с его боевиками, в результате этих встреч его команда несколько утратила свой боевой дух. Квин, естественно, не воспылал ко мне горячей любовью. На данный момент у меня было перед ним только одно преимущество: он не знал наверняка, что именно мне известно — и даже зачем я сюда явился. Насколько я знал, он отличался вспыльчивым темпераментом, и, если бы мне удалось вывести его из себя, появлялся шанс получить из его уст любопытную информацию.

— Комиссия по уголовным преступлениям направила меня сюда, чтобы я выяснил, не являешься ли ты Дракулой? — нагло начал я.

Несколько секунд Квин ошеломленно молчал. Но потом до него дошло, он подогнул ноги и стал приподниматься, сопровождая проклятиями каждый дюйм своего движения. Он осыпал меня градом ругательств, но я резко оборвал его:

— Прекрати, приятель. Попридержи язык, хватит трепаться, а то я не посмотрю на твоих телохранителей, вырву его и заткну тебе в глотку.

Я испугался, что он подавится собственными словами. Он визжал и брызгал слюной, но потом, с неимоверным усилием взяв себя в руки, замолчал и как будто успокоился, по крайней мере внешне.

— Скотт, — заговорил он дрожащим от ярости голосом, — за эти слова я убью тебя своими руками.

— Как К.С. Флегга?

— Флегга я не трогал, заруби это себе на носу, тупица. Но тебя прикончу с большим удовольствием. Если ты явился ко мне рассказывать сказки, то напрасно потратил время.

— Успокойся, Квин. Неужели ничего не понял? — Он с недоумением уставился на меня, а я продолжал: — Ладно, скажу тебе, зачем приехал: поговорить о Честере Вайсе.

— Не знаю, что случилось с Честером…

Он оборвал фразу на полуслове, но было поздно. Конечно, ему не положено знать, что случилось с Честером Вайсом, если только сам он не приложил руку к случившемуся. Итак, его реакция подтвердила мои подозрения: смерть Вайса не случайна, и Квин или несет ответственность за убийство, или немало знает об этом.

Но внезапно Квин совершенно успокоился.

— Ты, Скотт, наверное, знаешь, — медленно произнес он, — что излишек мозгов здоровья не прибавляет.

— А не поговорить ли нам о Честере, Квин?

— А что с Честером? — спросил он вкрадчиво. — Чем он сейчас занят?

— Его кто-то убил.

— Что ж. Очень плохо. Чего хорошего, когда убивают приличного человека. Знаешь, Скотт, по-моему, ты тоже приличный человек.

— Вероятно. Не поговорить ли нам о…

— Не о чем нам говорить, Скотт.

— Делать нечего. Мы еще увидимся, Квин. Передай привет всем своим наркоманам.

— Ты никуда не уйдешь.

— Выбрось это из головы. Не прошло и часа, как я расстался с полицейскими, обнаружившими тело Честера. И предупредил двух-трех своих друзей из участка, что отправляюсь к тебе. Если я не вернусь вовремя, они станут волноваться и искать меня. Неужели ты думаешь, что, отправляясь к тебе, я не обеспечил себе тылы?

Некоторое время Квин сидел молча. Моя логика произвела на него впечатление. Он понял, что ему невыгодно оставлять меня здесь, особенно с пулей в черепе. Квин не раз ускользал от правосудия, но убивать меня в его собственном доме было рискованно. В другом месте еще куда ни шло, но так, чтобы это не было напрямую связано с ним.

Он чересчур долго смотрел на меня, потом перевел взгляд на Джея.

— Джей, — заговорил Квин, — и ты, Клайн, — кивнул он в сторону второго бандита, все еще подпиравшего спиной дверь, — послушайте, что я вам скажу, и Скотт пусть тоже запомнит. Мы позволим ему уехать, ясно? Но если вы еще раз увидите эту наглую рожу в наших краях, пристрелите его. Усекли? Этому парню так хочется расстаться со своей башкой, что грех не пойти ему навстречу.

Джей весело рассмеялся, морфинист у дверей тоже захихикал. Когда я подошел к нему, он отступил в сторону. Никто даже пальцем до меня не дотронулся и не помешал уйти. Я благополучно добрался до своего "кадиллака", пережив по дороге всего один неприятный момент, и притом далеко не самый худший. Я чуть ли не бегом миновал коридор, спеша побыстрее выбраться из дома, как вдруг какая-то женщина неожиданно распахнула парадную дверь. С разбегу я налетел на нее.

— Ой, — сказал я, — извините.

Я не сделал ей больно, но она очень внимательно оглядела меня. Кроме белых, коротко подстриженных волос, я обладаю белесыми бровями, нелепо изогнутыми над серыми глазами, носом с горбинкой и небольшим шрамом под левым ухом, следом пули, — внешность достаточно незаурядная, так что даже беглого взгляда вполне достаточно, чтобы не забыть меня. Но она как будто пыталась вспомнить меня или определить, откуда я появился. Я решил, что передо мной миссис Квин.

Это была крупная женщина, не толстая, сложением напоминавшая амазонку; для дамы, столь щедро одаренной женскими прелестями, у нее была удивительно тонкая талия; одним словом, она заслуживала повторного взгляда — все зависело от того, откуда вы начинали осмотр. Потому что венчало все эти пышные формы лицо, которое привело бы в ужас родную мать.

Грубое, отталкивающее лицо с крепко сжатыми губами, глазками-бусинками и оттопыренными ушами обтягивала сухая, шелушащаяся кожа. На вид женщине можно было дать от тридцати до сорока, может, тридцать пять, и к тому же она, кажется, жевала табак.

— Извините, — повторил я и вежливо добавил: — Наверное, мне следовало быть осторожнее.

Она молча кивнула, не произнеся ни слова в ответ, но продолжая смотреть на меня с тем же странным выражением. Я добрался до своего "кадиллака" и поехал к запертым воротам.

Невада, на руке у которого все еще болталось ружье, долго не выходил из сторожки, но наконец появился и вернул мне револьвер. Пока я клал его на место, в наплечную кобуру, он спросил:

— Что ты натворил? Засунул Фрэнку в штаны горящую головешку?

— Что-то вроде этого, Невада. А он что, обжегся?

— Позвонил мне и сказал только, чтобы ты убирался на все четыре стороны, приятель. Но голос у него был не слишком веселый.

— Это плохо. Ведь от него получает заряд бодрости столько людей.

Невада захихикал. Поболтав немного со мной, он повернулся и побрел в свою сторожку. У него ушло немало времени на то, чтобы открыть ворота, но наконец их створки плавно поползли в стороны. Я выехал на узкую асфальтированную дорогу.

Уже начало темнеть, когда я добрался до двухполосного шоссе, которое вело к скоростной автомагистрали. Я гнал машину на приличной скорости, зорко поглядывая по сторонам, хотя не ожидал никаких осложнений, по крайней мере в ближайшие несколько часов. Я не сомневался, что вскоре Квин устроит мне светлую жизнь, но не рассчитывал, что он тут же примется за дело.

Я остановился у стоп-сигнала перед выездом на скоростную автомагистраль и почти целую минуту ждал, пока не появилась возможность влиться в поток машин, направлявшихся к Лос-Анджелесу. В пятидесяти ярдах по левую сторону от меня, на скоростной магистрали, у водителя заглох мотор. Он поставил свой двухтонный синий "крайслер" на самом краю дороги и поднял капот, но скоростная магистраль — не самое лучшее место для парковки или внезапных остановок, поэтому водитель оказался в довольно опасном положении.

Возможно, меня насторожила именно эта мысль — что он в опасном положении. А, может, и сам парень, дважды выглянувший из-за капота "крайслера", пока я ждал удобного момента, чтобы влиться в поток машин на магистрали. Как бы там ни было, нервы мои напряглись, и я несколько насторожился. В мозгу прозвучал сигнал тревоги, и я машинально сунул руку под пиджак, нащупав револьвер.

Я осторожно сжал его в руке и, мельком посмотрев на него, слегка провел большим пальцем по спусковому крючку. Уже совсем было собравшись положить его на место, я вдруг замер. Что-то было не так. Долю секунды я не понимал, в чем дело, и еще раз посмотрел на кольт. И тут до меня дошло. Револьвер был разряжен. Пять патронов, которые я всегда держу в барабане, исчезли; все шесть ячеек были пусты.

Я сразу подумал о Неваде — ведь револьвер оставался у него, и теперь я вспомнил, как небрежно он сунул его мне в руку. Сначала был слишком дружелюбным и разговорчивым, а потом отвернулся и побрел к своей сторожке. Очевидно, он знал, что барабан пуст. По собственной инициативе он не стал бы разряжать револьвер; значит, пока я добирался до ворот, ему позвонил Квин и приказал разрядить револьвер, а потом отвлечь мое внимание и задержать у ворот подольше. И чего ради, подумал я, Квин затеял все это? Ответ напрашивался сам собой.

Движение немного уменьшилось, и я вырулил прямо на скоростную магистраль. Наклонившись вперед, открыл бардачок. В считаные секунды схватил коробку с патронами, которые держу там про запас, и, открыв ее, положил на сиденье рядом с собой. Машину, по крайней мере, не обыскивали. Позади меня "крайслер" только что вырулил на центральную полосу, все неполадки с мотором чудесным образом уладились. Он находился приблизительно в сотне метров позади. Не отпуская руль, я зарядил револьвер и, продолжая одной рукой управлять машиной, небрежно опустил на колени другую руку, в которой был зажат кольт. Может, я ошибался в своих умозаключениях, но если неприятности подстерегали меня со стороны сидевших в "крайслере", то они считали, что мой револьвер не заряжен.

И неприятности не заставили себя ждать. Двухтонная синяя махина быстро набрала скорость, появившись в зеркале заднего вида. Когда "крайслер" приблизился, я увидел на переднем сиденье двоих мужчин. Машина находилась уже в десяти ярдах от меня, потом, резко свернув влево, пошла на обгон моего "кадиллака". Я взвел курок револьвера. Чтобы привести оружие в боевую готовность, нужны считаные доли секунды, но я предпочитал, чтобы это преимущество было на моей стороне.

Я ехал со скоростью около пятидесяти миль в час, а на счетчике у "крайслера" было, вероятно, не меньше восьмидесяти, потому что внезапно он догнал меня. Если бы я не вычислил эту машину еще до поворота на магистраль, в следующее мгновение со мной было бы покончено. Но я был наготове и смотрел влево — поверх дула своего револьвера, — когда эта машина поравнялась со мной. Парень, сидевший за рулем, ближе ко мне, уже выставил из окна свою пушку — это был автомат.

Он целился мне в голову, когда я выстрелил. Я три раза спустил курок и увидел два темных пятна на лице у водителя. Голова его откинулась назад, автомат выпал из рук, но при этом его палец нажал на спусковой крючок. Дробь автоматной очереди резко перекрыла шум дорожного движения. Тяжелые куски металла вылетели из дула автомата и с воем разлетелись рикошетом в сторону от шоссе, потом автомат упал на дорогу.

"Крайслер" вильнул в мою сторону, и мне пришлось нажать на тормоза. Я успел увидеть лицо водителя, который повернулся ко мне и мгновенно исчез; потом "крайслер" рванул вперед, так резко свернув влево, что заскрипели покрышки. Водитель пересек две полосы автомагистрали перед самым носом мчавшихся на него машин, сделал петлю, напоминавшую по форме букву "U", и съехал с магистрали на Блейр-стрит, чуть не врезавшись в темный седан, который затормозил в нескольких футах от него, с трудом избежав столкновения. Я убрал ногу с тормоза и, глядя в зеркало заднего вида, начал разворачиваться влево, чтобы последовать за беглецом. Какая-то громада возникла рядом со мной, и сирена взвыла почти возле самого уха, но машина промчалась слева от меня. Водитель, перегнувшись через спинку переднего сиденья, прокричал что-то, несомненно нелестное для меня.

К тому времени, как мне удалось пересечь автомагистраль и повернуть в противоположную сторону, Блейр-стрит оказалась в четверти мили от меня. Сбросив скорость, я свернул на Блейр-стрит. Но было поздно, "крайслера" к тому времени и след простыл.

Проехав пару кварталов, я остановился у поворота. Хотя я неустанно повторял себе, что сохраняю спокойствие, хладнокровие и собранность, но тут заметил, что, убирая револьвер на место, умудрился засунуть его в нагрудный карман пиджака. Все-таки вид нацеленного на тебя автомата выбивает из колеи не на один день.

Остановившись на углу, у станции техобслуживания, я позвонил в уголовный отдел полиции. Звонок, очевидно, квалифицировали как "срочный" — пока я говорил, его тут же передали по полицейской радиосвязи во все подразделения и патрульные машины, так что появилась реальная надежда, что парня сумеют поймать. Кроме того, я подробно описал машину. Не так много двухтонных синих "крайслеров" с мертвецом в кабине на улицах Лос-Анджелеса.

Что ж, теперь я знал наверняка: готовилось что-то очень малоприятное.

И я уже не был шеф-поваром. Я сам угодил в суп.

Глава 3

Дозвонившись до представителей закона, я сделал более приятный звонок, Дорис Миллер, а затем отправился к ней.

Она жила одна, занимая половину небольшого двухквартирного дома неподалеку от Макартур-парк. Когда я позвонил, Дорис открыла дверь и с улыбкой отступила назад, а я чуть не свалился прямо на нее. Когда в первой половине дня она появилась в моей конторе, визуальное воздействие оказалось столь ошеломляющим, что я не отрывал от нее глаз, а уж они послали соответствующие сигналы в мозг, — хотя тогда на ней было платье для улицы. Так вот, то, в чем она была сейчас, никак не годилось для прогулок по улицам. По крайней мере, по нашим улицам в таком виде ходить не принято. Ее одежду никак нельзя было назвать повседневной.

Я не специалист в описании женского платья — тем более женского белья, — скажу только, что на Дорис был бирюзового цвета халатик, который скорее обнажал, чем прикрывал ее тело, он был сшит из бархата и имел вырез в форме буквы "V", причем фасон разумел заглавную букву "V"; халатик так плотно облегал ее, что отсутствие нижнего белья невольно бросалось в глаза.

— Привет, Шелл, — обратилась она ко мне. — Что нам теперь делать?

— Да много чего.

Она с удивлением посмотрела на меня:

— Это как же? По-моему, ты сказал, что он умер.

— Он? Кто?

Признаюсь вам, все дело было в ее одежде. На несколько секунд в моей голове все перемешалось, но затем мне все-таки удалось сосредоточить свои скудные мыслительные способности на одной точке, и я с трудом выдавил из себя:

— А, ты о нем. — Глубоко вздохнув и взяв себя в руки, я продолжал: — Да, он умер, это верно. Вайс то есть.

— Но ведь это был наш единственный шанс, — печально сказала она.

— Наш лучший шанс, Дорис. Но не единственный. У нас есть неопровержимые улики: два гангстера из банды Квина только что пытались убить меня.

— Убить тебя?

Этот вопрос потребовал некоторых объяснений. Доведя свое повествование до текущего момента, я добавил:

— Когда из случайной обмолвки Квина я понял, что ему известно о смерти Вайса, мне стало ясно не только то, что именно он убил Флегга. Его признание было важно для меня и по другой причине: его слова убедили меня в невиновности Росса.

— Что ты хочешь сказать? — спросила она, нахмурившись. — Разве… разве ты не поверил мне? А я-то думала, Шелл…

Похоже, она здорово разозлилась, поэтому я поспешил прервать ее:

— Постой, не заводись. Видишь ли, детка, когда ты впорхнула в мою контору, я готов был взяться за твое дело, что бы ты мне ни рассказала: к примеру, что зеленые человечки пронзили тебя горячими лучами. Я бы решил, что надо искать источник излучения. По крайней мере, я взялся бы за расследование и стал бы искать этих человечков. Черт, может, я и нашел бы их. Но если бы я убедился, что на самом деле ничего подобного не было, то мог бы и отказаться от дела.

Она внимательно смотрела на меня, прикусив нижнюю губку своими белыми зубками.

— Ты хочешь сказать, что если бы считал Росса виновным, то не стал бы помогать ему.

— Конечно не стал бы.

Она еще больше нахмурила брови, а я продолжал с улыбкой:

— Но сейчас, Дорис, когда я убежден, что Росс действительно не виновен, спор наш носит чисто академический характер. Я пойду на все ради тебя. То есть, я хочу сказать, ради него. — Я помолчал. — Пусть тебя это не волнует.

Она не произнесла в ответ ни слова. Потом на ее лице появилось выражение любопытства, и она сказала:

— Я все еще… не совсем понимаю, почему ты вдруг убедился, что Флегга убил Квин. Я хочу сказать — ведь ты не узнал ничего нового. Он только сказал тебе о Вайсе… — Она не окончила фразу.

— Видишь ли, — возразил я, — даже такой тупица, как Квин, не убивает людей ради спортивного интереса или чтобы попрактиковаться в стрельбе. У него должна быть причина, и весьма основательная, чтобы пойти на это. Однако он приказал тем балбесам, которые поджидали меня на автомагистрали, закопать меня в землю поглубже и получше, чем картошку. Сомнений нет: совершенно ясно, что именно Квин организовал это покушение, достаточно одного того, что его привратник разрядил мой револьвер. Сам факт, что он попытался убить меня, доказывает его вину, поскольку я занимаюсь этим делом.

— Но ведь все это нельзя считать уликами, правда? — задумчиво спросила она.

— Пока нет. Но самое важное в смерти Вайса следующее: его убили, чтобы он не рассказал тебе, а может, и другим, о том, что ему известно об убийстве Флегга. Из этого следует, что единственным человеком, который имел основания опасаться признаний Вайса, был тот, кто убил Флегга. А из этого, в свою очередь, следует, что человек, убивший Вайса, и тот, кто пытался убить меня, — одно лицо. И всякий раз эти рассуждения приводят нас к Фрэнку Квину. Так что Вайс рассказал тебе правду.

Несколько минут она обдумывала мои слова, потом заговорила:

— Когда ты раскладываешь все по полочкам, это выглядит очень убедительно, Шелл. Но… честно говоря, какая выгода от этого Россу и мне? Твои рассуждения не помогут ему выбраться из тюрьмы.

— Верно. Но у нас впереди больше трех дней.

Она промолчала, и на этом мы закончили обсуждение дела. Трех дней было явно недостаточно, чтобы собрать улики, доказывающие вину Квина. Скорее на это потребовалось бы триста дней. Но я не стал говорить об этом Дорис.

Несколько минут мы провели в приятной беседе, потом она сказала:

— Я смертельно устала, Шелл. Наверное, мне лучше прилечь.

— Да ну?

Очевидно, на моем лице отразился отблеск тех мыслей, что вихрем пронеслись у меня в голове, потому что она добавила с улыбкой:

— Тебе лучше уйти. Я действительно чувствую себя разбитой.

— Ясно.

На этот раз в моем голосе прозвучали другие интонации, и даже мое собственное ухо уловило их.

Она проводила меня до двери и вышла вслед за мной на улицу. Когда я повернулся к ней, чтобы попрощаться, она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. Ее влажные губы приоткрылись, уголки их слегка приподнялись, как будто она хотела улыбнуться. Возможно, так оно и было, впрочем, я не проверил правильность своей догадки, потому что обнял ее и прижал к себе.

Она не сопротивлялась, не отталкивала меня, я увидел, что она закрыла глаза, веки их плотно сомкнулись, а губы раскрылись и приблизились к моим. Мне показалось, что мои губы обожгла жидкая лава, горячая, влажная, пульсирующая, подвижная и трепещущая. Через несколько секунд, а может, и через минуту она уперлась ладонями мне в грудь и оттолкнула меня.

— Спокойной ночи, Шелл, — нежно сказала она и ушла, закрыв за собой дверь.

Я повернулся и побрел к своей машине; если бы в этот момент кто-нибудь захотел подстрелить меня, то он застал бы меня врасплох. Я ехал к городу с глупой улыбкой на все еще горевших губах и, только подъехав к центру Лос-Анджелеса, вспомнил, что следовало бы проверить, нет ли за мной хвоста.

Но я добрался без всяких приключений до полицейского участка и поднялся в лифте на третий этаж. Не успел я войти в комнату номер 314 отдела по расследованию убийств, как следом за мной в дверях появился Сэм.

Сэм — мой давний друг Фил Сэмсон, капитан отдела по расследованию убийств. Это плотный, крепко скроенный мужчина с мощными плечами и громадными ручищами с крупными костяшками пальцев. Он немного напоминает танк в человечьем обличье, а взгляд его карих глаз действует на бандитов сильнее ударов увесистой дубинки.

Мы поздоровались, и я спросил его:

— Что приключилось с Честером Вайсом, Сэм?

— Говорят, ты нашел его тело? — поинтересовался он.

— Верно. Он сообщил моей клиентке, некоей Дорис Миллер, интересную информацию относительно Фрэнка Квина.

Я коротко изложил ему основные факты по этому делу, а потом поведал о своей поездке к Квину и происшествии на автомагистрали; по ходу моего рассказа Сэм кивал, хмыкал и дважды взъерошивал свою седую шевелюру.

— Так, — задумчиво произнес он, когда я закончил свое повествование. — Тот джентльмен, которому ты выстрелил в лицо…

— Какой же он джентльмен?

— …сейчас в морге. Звать его Артур Хей Грант, при жизни был известен под кличкой Турок Грант.

— А теперь стал Холодным Турком. Так вы нашли его?

Сэм кивнул:

— Мы подобрали автомат, валявшийся на автомагистрали, автомат Томпсона, — ни отпечатков пальцев, ни номера. Нашли и Гранта в машине неподалеку от Браш-Каньона, но не обнаружили ни водителя, ни свидетелей. Машина протерта до блеска, зарегистрирована на имя Гранта. Криминалисты еще проверяют машину и автомат.

— А Вайс? Я, конечно, знаю, кто его убил. Но каким образом Квин ухитрился сделать это?

— Ты знаешь… конечно, так? — Сэм покачал головой. — Вайс умер от сердечного приступа.

— Верно. Но это все равно что сказать: "Он умер потому, что смерть пришла". Скажи лучше, как им удалось его угробить?

— Я только что сказал тебе, — со вздохом произнес Сэм. — Сердечный приступ. Ничего странного в этом нет. Мы говорили с его лечащим врачом — Вайс находился под его наблюдением, ты же знаешь.

— Слышал.

— Врач сказал нам, что Вайс мог отдать концы в любую минуту — через год, через месяц, сегодня. Так вот, это произошло сегодня. Точнее, прошлой ночью. Хочешь взглянуть на отчет следователя?

— Не мешало бы.

Сэм достал отчет и протянул его мне. Я изучил его. Или, вернее, попытался изучить. Язык, на котором говорят врачи, прямо противоположен эсперанто, на тайном языке медиков выпавший волос называется улетевшим воздушным шариком. Все же я ухитрился разобраться в их шифровке и понял, что в заключении о смерти говорилось о недавно перенесенном инфаркте и уплотнении стенок артерий наподобие засорения сточных труб; в заключении было сказано, что покойный скончался в результате "коронарной недостаточности", а это означало, что оба желудочка его сердца разорвались одновременно, но это означало и то, что Честер Вайс действительно умер в результате сердечного приступа.

— Что ж, приятель, — сказал я, — тогда объясни мне, как Квин узнал о том, что случилось с Вайсом?

— Может, он и не знал, а тебе просто почудилось. А может, он и знал, что Вайс умер. Ну и что? Это ведь не доказывает, что он убил Вайса.

— Сейчас, по крайней мере, не это главное. Этот подонок пытался сегодня убить меня, и, если мне удастся уцелеть, я достану этого ублюдка.

— Желаю удачи, — сказал Сэм. — Нам самим хотелось бы достать его. — Он помолчал. — Странное дело, несколько лет назад этот парень был заурядным подонком. Теперь же, если он попадает в затруднительное положение, с полдюжины уважаемых граждан грудью встают на его защиту.

— Да, странно. — Я задумался. — Сэм, а когда ты впервые услышал о Квине?

— Впервые мы столкнулись с ним в деле Прентиса. Года четыре назад, может, немного больше.

Так вот то имя, которое я пытался вспомнить, — Прентис. Оно и раньше вертелось у меня в голове, но я никак не мог решить, с чем оно связано.

— Рейли Прентис, верно? — спросил я.

Сэм молча кивнул:

— Самоубийство. У Квина в тот вечер была назначена встреча с Прентисом в его доме. Когда Прентис пустил себе пулю в лоб, Квин только что подъехал к его дому.

— Интересно. Ты уверен, что это самоубийство?

— Никаких сомнений, — ответил Сэм. — Жена Прентиса находилась в коридоре, около кабинета мужа, и видела, как он спускал курок. После этого с ней сделалась истерика, но все произошло на ее глазах. Я не знаю, что там делал Квин, — мы, конечно, поговорили с ним, и он сказал, что Прентис разыскал его и попросил приехать к нему в тот вечер.

— Попросил, да? Прентис оставил записку?

— Нет, мы ничего не нашли. Оставил только страшный беспорядок в своем кабинете.

— Разве не логично было бы ожидать, что самоубийца оставит посмертную записку, Сэм?

— Одни оставляют, другие нет. Но сам Квин никак не мог убить Прентиса, если ты думаешь об этом. Соседи подтвердили, что Квин находился на улице, когда раздался выстрел. Он сам услышал выстрел и крик миссис Прентис. Вошел в дом и попытался, как сумел, успокоить ее. Очень помог ей, по ее словам.

— Добрая душа этот Квин.

— Квин даже позвонил нам из дома Прентиса, — ухмыльнулся Сэм, — сообщил о смерти. С тех пор, насколько мне известно, он никогда не звонил в полицию. — Сэм достал одну из своих черных сигар и, не раскурив, сунул ее в рот. — Мне в этом деле непонятно одно: Прентис был уважаемым бизнесменом, стоил не меньше миллиона баксов. Зачем он просил какого-то паршивого бандита вроде Фрэнка Квина приехать в тот вечер к себе домой?

— А ты уверен, что так и было на самом деле? Или это просто история, которую рассказал Квин?

— Историю рассказал Квин, но мы не можем спросить об этом Прентиса.

Он продолжал говорить еще что-то, но я поднял руку. У меня в голове забрезжил лучик надежды.

— А не произошло ли еще чего-нибудь приблизительно в то же время, Сэм? Друг Прентиса…

— Да. Наверное, его лучший друг. Этого человека звали Шулер. Джордж Шулер. С ним покончили вскоре после… по-моему, на следующий вечер.

Теперь я вспомнил. И смерть Шулера не была самоубийством. Если он только не был очень ловким фокусником. В него выпустили пять пуль, включая один выстрел в спину.

— А он не назначал свидания с Квином, а?

— Насколько нам известно, Шелл, не назначал, — ухмыльнулся Сэм. — Он, скорее всего, и не подозревал, что у него с кем-то назначено свидание.

— И по этому делу никого не задержали?

— Никого. Пока никого. Дело все еще не закрыто.

Я зажег сигарету, затянулся. Потом продолжил:

— Что ж, это история четырехлетней давности. Вернемся к делу Флегга, Сэм. А что случилось с Хейманом, тем ростовщиком, который, как утверждали, продал Миллеру орудие убийства?

— Месяца через два после того, как Миллера перевели в Сан-Квентин, Хейман продал свой магазин и куда-то уехал.

— Куда?

— Понятия не имею.

— Может, он отбыл туда же, куда уехал Флегг. Или… Вайс?

— И куда стремишься ты сам? — ехидно спросил Сэм.

Я вздрогнул. Может, так оно и было. После недолгого молчания я вновь обратился к Сэму:

— Мне хотелось бы поговорить с Миллером.

— В тюрьме?

— Да. Мне хотелось бы составить свое мнение о нем, выслушать из его уст всю историю. — Я посмотрел на часы. — Сейчас чуть больше шести. Если успею на рейс, улетающий из Лос-Анджелеса в ближайшие час-два, то попаду в Сан-Рафаэль к девяти-десяти часам. Если ты нажмешь на кнопки…

— Он не расскажет тебе ничего нового, — возразил Сэм, бросив на меня сердитый взгляд, — можешь все прочитать в протоколах судебного заседания.

— А может, и не все. Но в любом случае мне хочется посмотреть на парня. — Я замолк. — В интересах справедливости, Сэм?

— Займись аэропортом, — все еще косо глядя на меня, сказал Сэм. — Если попадешь на самолет, вылетающий сегодня вечером, я организую все остальное.

* * *

"ДС-8" приземлился в международном аэропорту Сан-Франциско в 9.12 того же вечера, после продолжавшегося пятьдесят восемь минут полета из Лос-Анджелеса. Поймав такси, я поехал прямо в Сан-Квентин. И около десяти вечера уже разговаривал с тюремными охранниками. Их предупредили о моем визите, и они не мешкая провели меня в пустую камеру по соседству с той, где провел последние месяцы Миллер. Миллера перевели туда как раз перед моим приездом. Охранник в форме вошел вместе со мной в камеру, за нами захлопнули железную дверь и заперли ее на ключ. Мы остались втроем.

Росс Миллер оказался приятным на вид мужчиной, высоким и стройным, с волевым лицом и шапкой черных кудрявых волос. Вокруг его глаз и рта залегли глубокие морщины, очевидно следы многомесячного пребывания в камере смертников.

— Меня зовут Шелл Скотт, мистер Миллер, — начал я, — частный детектив. — Мы обменялись рукопожатиями, и я добавил: — Ваша сестра попросила меня заняться вашим делом.

— Дорис? — удивленно спросил он.

— Верно. Вы не знали?

— Впервые услышал об этом несколько минут назад, — сказал он, присаживаясь на край койки, и покачал головой, — когда мне сказали, что вы хотите повидаться со мной.

— Так вот, Дорис… мисс Миллер пришла впервые в мою контору сегодня, незадолго до полудня. Она рассказала мне все, что знала, а я прочитал протокол судебного заседания, проверил еще кое-что. Но мне хотелось бы услышать вашу историю непосредственно от вас.

Несколько секунд он молча смотрел на меня.

— Вы попытаетесь доказать мою невиновность? Добиться отсрочки?

— Попытаюсь.

Он хотел что-то сказать, но голос его прервался. Через несколько секунд он взял себя в руки и заговорил спокойно:

— Вы считаете, что… вам удастся убедить… — Он не договорил, но молча обвел выразительным жестом окружающие нас стены.

— У нас есть шанс, — ответил я. — Не могу обещать наверняка, но сделаю все, что в моих силах.

Он пристально посмотрел на меня и, с удовлетворением кивнув, произнес:

— Уверен, вы сделаете все, что возможно. — И впервые суровое, почти непреклонное выражение его лица смягчилось, на губах появилась неуверенная улыбка. — Что ж, Скотт, — сказал он, — от всей души желаю вам удачи.

— Договорились, — ответил я, улыбнувшись в ответ. — Так давайте начнем с самого начала, и рассказывайте все по порядку.

Он закончил свою историю, и я не обнаружил в ней ничего нового: все имеющие важное значение факты совпадали с тем, что рассказала мне Дорис и что говорил на суде Миллер.

— Вы не узнали голос человека, который звонил вам в тот вечер, когда убили Флегга? — спросил я.

Миллер покачал головой:

— Звонивший представился Кейси Флеггом, и у меня не было причин сомневаться в этом — тогда, во всяком случае. Он сказал, что сожалеет о нашей размолвке, предлагает забыть о случившемся и так далее и просит меня незамедлительно приехать к нему. Объяснил, что через несколько минут он уезжает, и попросил поспешить. — Миллер перевел дыхание. — Помню, я посмотрел на часы, когда повесил трубку, — было десять минут девятого. Минут через пять я уже был в "Уайтстоуне" и сразу поднялся наверх, в его апартаменты.

— И Флегг был уже мертв, когда вы вошли в номер?

— С пулей в башке. Дверь была не заперта. Я вошел. Кейси лежал на ковре, лицом вниз. Я перевернул его — знаю, что не следовало этого делать. Но, черт побери, я же не знал, что он мертв. — Миллер вздохнул. — Он еще не застыл, тело было теплым. Все случилось, наверное, за несколько минут до моего прихода. Я все еще стоял около него, когда появилась полиция. — Миллер прижал руку ко рту. — Скотт, ведь я думал, что по телефону со мной разговаривал Кейси. Полицейские, должно быть, приняли меня за сумасшедшего, а я только потом сообразил, что звонить мог кто угодно, даже тот, кто убил Кейси. И если это был не Бэтмен, который запросто мог влететь в окно и удрать через него, то Вайс поднял этого человека наверх еще до меня. По-моему, это был Фрэнк Квин или один из его наемников.

— Женщина по фамилии Лопес показала, что Квин находился в это время у нее.

— Значит, она солгала. И Вайс солгал. А уж Хейман точно солгал, я это знаю. В глаза его не видел, пока он не выступил в суде как свидетель обвинения. Я чуть со стула не свалился. Вот когда я понял, что меня хладнокровно заманили в ловушку. Все остальное могло быть просто фатальным совпадением, только не свидетельские показания Хеймана. Это было лжесвидетельство, и единственная цель его — устроить мне ловушку.

— Так вы не покупали пистолет у Хеймана?

— Скотт, у меня никогда не было пистолета. Я ни разу не заходил в лавку ростовщика — не только к Хейману, вообще не бывал в таких местах.

— Что ж, — сказал я, — если Хейман дал под присягой ложные показания, то Вайс и девица Лопес также были лжесвидетелями. — Я задумался. — Дело в том, что именно из-за Вайса ваша сестра и обратилась ко мне.

Я рассказал ему, что случилось в течение этого дня, подчеркнув особо, что хотя признание Вайса и было очком в пользу Росса, но после смерти Вайса толку от него никакого. На данный момент, во всяком случае.

Несколько минут Миллер сидел молча. Потом заговорил:

— Может, вам удастся разыскать Хеймана — это самое слабое звено в их цепи. Именно его показания относительно орудия убийства окончательно убедили присяжных в моей виновности.

Мы обсудили с ним все проблемы. Я поднялся: пора было отправляться домой.

— Скотт, — заговорил Миллер, откашлявшись, — спасибо, что приехали. И… за все, что делаете для меня.

— Да ладно. — Я помахал ему на прощание и вышел из камеры.

* * *

В начале четвертого утра я снова сидел за рулем своего "кадиллака" и ехал по бульвару Санта-Моника. Самолет, которым я вылетел из Сан-Франциско, приземлился в международном аэропорту Лос-Анджелеса меньше часа назад, и я сразу отправился в город.

Если бы у меня и оставались сомнения в невиновности Миллера, сейчас они исчезли бы. Я поверил ему. Более того, мне понравился этот парень. "Желаю побольше удачи", — сказал он. Да. Удача мне не помешала бы, она была нужна нам обоим. Со смертью Вайса и исчезновением Хеймана у меня оставались только двое: сам Квин и женщина, подтвердившая его алиби на суде, Лолита Лопес. Она все еще жила в "Уайтстоуне". Именно к ней я сейчас и ехал.

Я знал, что собой представляет Лолита. Женщина, водившая дружбу с таким подонком, как Фрэнк Квин, не могла походить на Белоснежку или Мисс Вселенную. По крайней мере, на нашей грешной земле. Нет, как всякий профессиональный преступник в девяноста девяти случаях из ста оказывается человеком грубым, жестоким и бессердечным, со следами блевотины на одежде и шрамами на теле, так и женщины их круга, за редким исключением, — грязные потаскушки, крикливо одетые крашеные шлюхи, в дешевеньких туалетах и с безвкусным макияжем, с грубой речью и подлыми мыслями, женщины, с которыми жизнь обошлась не просто жестоко, но исковеркала их душу.

Дежурный администратор в "Уайтстоуне" сказал мне, что мисс Лопес проживает в номере 26. Я поднялся по лестнице на второй этаж. Время близилось к четырем утра, но я преднамеренно явился с визитом в этот ранний, предрассветный час. Возможно, Лопес спит сном младенца. Люди, поднятые среди ночи с постели, менее осмотрительно относятся к своим словам. И если хочешь добыть какие-то сведения у женщин подобного рода, из тех, что дают алиби всяким Фрэнкам Квинам, то лучше всего застать их врасплох. Во всяком случае, так я думал, остановившись перед дверью номера 26.

Я постучался настойчиво и громко. Получилось очень впечатляюще даже для меня. За дверью послышались шаги. Я услышал их в ту же секунду, как постучался; значит, эта женщина не спала. Что ж, не повезло. Ничего не поделаешь, решил я. Итак, ринемся в атаку, забросаем ее вопросами, выведем из состояния равновесия.

Дверь открылась.

— Доброй… — начал я. Если это и была та потаскушка, которую я ожидал увидеть, то я готов был немедленно приобщиться к преступному миру. — Вот это да, — выдавил я, — так вы и есть Лолита Лопес?

Глава 4

Эта женщина не имела ничего общего с тем образом, который нарисовало мое воображение. Передо мной стояла белозубая латиноамериканка со сверкающими глазами, длинными черными волосами, падающими тяжелыми прядями на шею и окутывающими кудрявыми завитками ее плечо, с гладкой кожей цвета сливок, полученных от ухоженных коров, с высокой красивой грудью, тонкой талией, пышными бедрами — да, это было само совершенство.

— Ох ты, — повторил я. — Вы не можете быть Лолитой Лопес, тогда кто же вы?

— Я действительно Лолита Лопес.

— Нет!

— И все-таки это я, дорогой папаша. Может, зайдете или в дверях будете торчать?

Нет, она, безусловно, принадлежала к преступному миру. По крайней мере, выражение глаз выдавало ее с головой, и эти грешные губы принадлежали отнюдь не невинному существу. Я уставился в потолок. Она была великолепна, ничего не скажешь, но ведь я практически обручен с Дорис Миллер. Во всяком случае, нас связывали прочные узы. Да, она мне нравилась. Черт возьми, я же работал на нее! Ведь все, что я делал, делалось только ради Дорис Миллер, это мой долг по отношению к ней.

Я перевел взгляд на Лолиту.

На ней были облегающие брюки небесно-голубого цвета, ногти босых ног покрывал ярко-красный лак, под белой блузкой, надетой прямо на голое тело, обрисовывались соблазнительные формы, и вообще при взгляде на нее становилось понятно, почему девушки, играющие в волейбол в лагере нудистов, не должны носить корсетов. А следуя их примеру, и все остальные девушки. Хотя она стояла передо мной неподвижно, от нее так и несло жаром, на таком пламени вполне можно было поджарить картошку, а если бы она забегала по комнате, то почти наверняка спалила бы все заведение.

Она рассматривала меня с не меньшим вниманием. Я провожу много времени на солнце, и на фоне загорелого лица мои белые волосы и необычные брови сразу бросаются в глаза. К этому следует добавить нос с горбинкой и надорванное ухо, да еще следы, оставшиеся после моего столкновения с "бьюиком", когда я пересчитал все медные заклепки и закончил правым крылом украденной машины. Так что, сами понимаете, если меня впервые видит такая красотка, невозможно предугадать, какова будет ее реакция.

Эта улыбнулась.

— Что ж, — сказала она мягким хрипловатым голосом, — так и будете стоять?

— Я же не просто так стою здесь, я… мне есть над чем подумать. Я-то считал… Вот это да, так вы и есть Лолита Лопес?

— Я-то Лолита. А вы кто такой, дорогой папаша?

— А меня зовут Шелл Скотт.

Она склонила к плечу головку и сквозь черные ресницы длиной в несколько дюймов внимательно оглядела меня с головы до ног. Во всяком случае, ресницы были очень длинные.

— Так в чем дело? Собираете деньги по подписке или еще что-нибудь?

— По подписке? — Я покачал головой. — Извините, обычно я не выгляжу таким растяпой… Понимаете, я рассчитывал… гм… огорошить вас, но вы отплатили мне той же монетой, и, клянусь, вам это удалось. Видите ли… я не думал, что вы такая; это не укладывается в привычные рамки, все равно как лысый парик или слон, забывший все обиды, или… Так вот, я просто не ожидал увидеть такую юную особу… — Я совсем запутался и, переведя дыхание, начал в другой тональности: — Мисс Лопес, я частный детектив и явился сюда, чтобы допросить вас… ох, черт. Ничего не получается. Я уйду и возвращусь минут через пять, хорошо?

— Незачем вам уходить, — возразила она. — Зайдите в номер, мистер Скотт.

— Шелл. Мы вполне можем перейти на "ты".

— Договорились, Шелл. — Она улыбнулась. — Не знаю только, о чем пойдет речь. Не имею ни малейшего представления. Но все равно интересно, правда? Как по-твоему?

— Похоже, так оно и есть.

— Так ты зайдешь?

Как ни странно, но я все еще стоял в коридоре.

— Конечно, конечно, — сказал я, — зайду, и пусть все идет своим чередом.

— Потрясающе. — Она улыбнулась, блеснув белизной зубов. — По-моему, мы могли бы отлично сыграться, как ты думаешь? У нас получилось бы. Держу пари, Скотт.

— Пари принято. Уже слышу удары бонго.

— Мы могли бы играть и классику, — возразила она, сверкнув черными глазами.

— А ты любишь классику?

— Конечно, я без ума от джаза. Может, хочешь выпить?

— Еще как! Бурбон найдется?

— Конечно. У меня практически есть все.

— Леди, практически это не имеет значения. Ну и ну, скажи, ты действительно Лолита Лопес?

Она рассмеялась и вышла из комнаты. Наверное, чтобы приготовить коктейли. А у меня появилась возможность обдумать сложившуюся ситуацию. Однако мне так и не удавалось привести в порядок свои мысли. Но одна мысль все же наконец появилась в моей башке: таких глупых вопросов я никогда не задавал. Если только все происходящее похоже на допрос. Так вот, я попал в какое-то электромагнитное поле и оказался хорошим проводником, мои контуры вибрировали, как тетива луков на спортивном соревновании.

"Надо немедленно прекратить всю эту ерунду, — строго приказал я себе. И тут же задал вопрос: — Ерунду? Но эта девушка, эта Лолита, принадлежит враждебному лагерю, мне предстоит сразиться с ней, победить ее, одержать над ней верх, выиграть сражение, заставить ее рассказать все, заставить признаться, провести прием и положить на обе лопатки. — Нет, я опять все перепутал. — Не забывай: она — твой враг! Тебе предстоит бороться с ней, одержать над ней верх, одолеть ее…"

Слава богу, в этот момент вернулась Лолита.

Она принесла два высоких стакана и один протянула мне. Я залпом опрокинул половину содержимого в рот и завопил:

— Ох! Что за чертовщина? Это же чистое виски, в нем нет ни капли воды.

— А ты и не просил разбавлять водой, — возразила Лолита. — Ты спросил, есть ли у меня бурбон. Я и принесла тебе бурбон.

— Значит, это бурбон, — сказал я. — Тогда не знаю, какого черта я пил его столько лет. Я хочу сказать, что всегда разбавляю его водой. Черт возьми, я весь горю.

— Сними пиджак.

— Я хочу сказать, что бурбон обжег меня. Пройдет. И не надо мне снимать пиджак. Точно знаю. Может, следует принять какие-то таблетки или что-то еще, но…

— Садись сюда, Шелл. Поближе ко мне. — Она расположилась на длинном мягком диване, подложив под спину подушку.

— Нет, не надо. Меня на этот крючок не поймаешь, — сказан я. И добавил: — Так мне кажется. — Ловушка казалась очень заманчивой.

Я уселся на диван, сохраняя между собой и Лолитой расстояние не меньше ярда, а потом попросил ее добавить в мой бурбон воды. Она снова удалилась, забрав мой стакан, а я изо всех сил старался не смотреть на ее белые ноги, легко ступающие по ковру. Когда она вернулась с полным до краев стаканом, я снова почувствовал себя не в своей тарелке.

— Значит, ты сыщик? — спросила она, отпивая мелкими глоточками из своего стакана. — Ты ведь так сказал?

— Верно. Частный детектив.

— Так ты поэтому пришел ко мне? Из-за того, что детектив?

— Опять верно. — Я выплеснул на нее сразу всю информацию, чтобы проследить за ее реакцией. — Речь идет о Фрэнке Квине. Убийство Кейси Флегга. Росс Миллер. И ты, и Честер Вайс.

— Вот что, — протянула она.

Восприняла она все это довольно спокойно. Только маленькая морщинка залегла между бровями.

— Ты, наверное, знаешь, что Честер мертв?

На этот раз ее реакция была более заметной; я еще не закончил фразы, как она пробормотала:

— Вот как? Это плохо, он казался очень… — Хлоп! Она замолчала. Слегка наклонив к плечу голову, приоткрыв рот и приподняв темную бровь. И застыла в такой позе. На одну-две секунды. Ненадолго. Но вполне достаточно. Затем закончила начатое предложение, как будто никакой заминки и не было: — Милым человечком. — И, помедлив, спросила: — Что… Как он умер?

— По-моему, его убили.

— Убили? Его действительно убили?

Я слегка изменил формулировку:

— Так я думаю. Полиция утверждает, что это естественная смерть. Сердечный приступ.

Я застыл в ожидании, но она не произнесла ни слова. Тогда я продолжил, стараясь говорить как можно более доброжелательно:

— Меня нанял человек, убежденный в невиновности Миллера. И вот я пытаюсь войти в контакт с теми, кто давал на суде свидетельские показания, стараюсь раскопать что-нибудь, любую мелочь, чтобы помочь Миллеру. Хотя бы отсрочить день его казни. — Я замолчал, чтобы дать ей время осмыслить мои слова. — Его казнят в среду утром.

Она облизнула губы, но не произнесла ни слова. Я продолжал небрежно:

— В калифорнийском уголовном кодексе все изложено предельно просто: "Приговор о смертной казни приводится в исполнение с помощью смертельного газа". Звучит так невинно, не правда ли? "С помощью смертельного газа". Это не так жестоко, как "отрубить человеку голову", например, или "привязав к столбу, сжечь на костре". На самом деле это очень жестокая казнь. Послушай меня.

Я закурил сигарету, выпустив сквозь сжатые губы серый клубок дыма:

— Газ — цианид, и я видел людей, умерших от отравления цианидом. Их кожа приобретает специфический голубоватый оттенок. Для обозначения этого оттенка есть даже особое слово: "цианозный"…

— Хватит… то есть мне непонятно, зачем вы рассказываете мне об этом, мистер Скотт?

— Шелл, как договорились? — спросил я с улыбкой.

— Да. Я хотела сказать, Шелл. — Но в ее голосе уже не осталось и следов былой расположенности ко мне. Ни грамма.

— Мне казалось, ты должна реально представить себе все это, Лолита. Миллер в тюрьме, он попал туда отчасти из-за твоих показаний. А свидетелям не рассказывают на суде, как именно умрет осужденный. Только формулировка "Как предписывает закон" или что-нибудь столь же невинное. И выглядит это так, будто человека просто усыпят, точно так же, как убивают котят.

И тут она в первый раз побледнела. Побледнела как смерть. Закрыла глаза и сжала губы.

— А от членов суда присяжных, — продолжал я, — к несчастью, не требуют, чтобы они встали и честно, во весь голос заявили в открытом судебном заседании: "Мы собираемся убить этого человека". Они произносят только: "Мы считаем, что обвиняемый виновен", — и все дела. Конечно, одних котят следует убивать, а других нет. И если существует хотя бы малейшее сомнение в виновности Росса Миллера…

— Прошу тебя, Шелл. Не надо всего этого. — Она смотрела прямо на меня, ее черные глаза казались еще темнее и больше на фоне побледневшего лица. — Если ты хочешь меня о чем-то спросить, спрашивай. Ладно?

— Ладно. Так вот, мисс Лопес, на суде вы дали показания…

Она была смелой. Улыбаясь и глядя мне в глаза, она возразила:

— Лолита.

— Конечно, — усмехнулся я. — Лолита. Ты дала показания, что Фрэнк Квин находился здесь, у тебя, в то самое время, когда убили Флегга.

— Все верно. Он был здесь. — Она помолчала. — На судебном разбирательстве я действительно сказала все, что знаю. Мне нечего добавить. Я ничего не знаю о том, что случилось в ту ночь, кто застрелил мистера Флегга и почему.

— Угу. Так вот, Честер Вайс засвидетельствовал, что он поднялся вместе с Миллером наверх, в апартаменты Флегга, и что больше никто туда не поднимался. Но незадолго до того, как его уби… как он умер, Вайс признался, что дал на суде ложные показания. Он заявил, что поднял наверх, в эти апартаменты, Фрэнка Квина, причем именно в то время, когда убили Флегга. Если Квин находился наверху, он физически не мог одновременно быть у тебя, верно?

— Нет. Значит, его не было в этих апартаментах. Я уже сказала тебе, что мистер Квин находился здесь.

Мы молчали, наверное, с полминуты. Я взбалтывал бурбон, разбавленный водой, Лолита потягивала свой напиток. Потом я заговорил:

— Так ты хочешь оставить все как есть? Тебе нечего добавить?

Она покачала головой. Черные густые волосы упали на плечо. Я взял с подноса свои сигареты и поднялся:

— Что ж, спасибо. Наверное, это все. На данный момент.

Она проводила меня до двери, открыла ее и бесшумно закрыла за мной, а я направился по коридору к выходу.

Я живу в многоквартирном доме с гостиничным обслуживанием на Норт-Россмор в Голливуде, свою трехкомнатную квартиру с ванной я называю домом. Я поднялся на второй этаж и осторожно вошел в квартиру. Парни с бомбами и автоматами меня не ждали, поэтому я плеснул в стакан виски, разбавил его содовой, а потом покормил рыб.

В моей прихожей, напротив левой стены, два аквариума с рыбками, один небольшой аквариум для гуппи, а другой аквариум на двадцать галлонов — для всех остальных. Я допил свой коктейль, рассматривая молли, красных меченосцев, похожих на акул линеатусов, великолепных, синих, как васильки, петушков, и на некоторое время забыл обо всем, засмотревшись на этот такой небольшой по размерам, но такой чистый мир.

Потом пожелал доброй ночи Амелии, кричаще непристойной, обнаженной сладострастнице, размером в квадратный ярд, которая висит на стене моей гостиной; Амелии, которая кажется, а может, и является олицетворением тайного порока. Затем, приняв душ, выключил свет и лег спать.

И тут же заснул как убитый.

* * *

На следующее утро, в воскресенье, я обошел все забегаловки на Мейн и Спринг, в Бойл-Хайтсе, подальше от Сентрал-авеню. Я разговаривал с людьми в барах и парикмахерских, дешевых отелях, многоквартирных домах, расспрашивал даже бизнесменов, адвокатов, других частных детективов. И непрерывно оглядывался, чтобы проверить, не целится ли кто-нибудь из пушки в мою никудышную голову. Я расспрашивал о Квине, Флегге, Вайсе, даже о Хеймане и Лолите Лопес. И все впустую.

Получил я кое-какие сведения о Россе Миллере, и чем больше узнавал о нем, тем крепче становилась моя уверенность в том, что он не виновен. Миллер был выпускником адвокатского колледжа, имел сестру двадцати двух лет, Дорис Миллер, с которой я познакомился, и невесту тридцати одного года, Джейн Френч, которую я не знал. Все мои попытки разыскать невесту кончились неудачей, и я позвонил Дорис. Она сказала мне, что Джейн Френч вернулась домой, в Канзас-Сити; ведь ничего похожего на свадьбу ее не ожидало.

Видимо, так оно и было. К двум часам пополудни, после нескольких часов бесплодной беготни, поисков, расспросов, я не продвинулся ни на шаг. Потом судьба сжалилась надо мной. Я разыскивал Пинки, бывшего полицейского, человека средних лет, который в прошлом продавал мне полезную информацию. Я знал, что Пинки очень дружен с парнем по имени Шедоу, гангстером из команды Фрэнка Квина. У меня теплилась надежда, что, может, Пинки знает о Квине что-нибудь полезное для меня. Он отыскался в пивной "У Джерри", на Фигуэро.

"У Джерри" одно из тех местечек, где пьянчужки спускают свое пособие по безработице, — полутемный, замызганный дешевый ресторанчик, пропитанный запахом плохо переваренной пищи. Затертый линолеум покрывал стойку бара и столешницы, а на полу виднелись следы то ли старых древесных опилок, то ли термитов, развивших здесь бурную деятельность. Пинки в полном одиночестве сидел за столом, перед ним стоял пустой стакан.

— Привет, Пинки, — сказал я, подходя к нему.

Он поднял голову и попытался сконцентрировать взгляд на моей особе. Потом улыбнулся. На месте одного из передних зубов чернела дырка.

— Скотт, — обрадовался он. — Какая удача. А я-то думал, кто же купит мне следующий стаканчик.

Я сел за столик, подозвал бармена и заказал пиво для себя, а для Пинки — порцию ржаного виски. Он не изменился за те два-три месяца, что мы не встречались. Худой, небритый, со сморщенными мешками под глазами. Я ввел его в курс дела, сказал, что представляю интересы Росса Миллера и надеюсь так или иначе, предпочтительнее на убийстве К.С. Флегга, подловить Квина, поэтому мне нужны любые сведения о связи Квина с Флеггом.

— Пока что я не узнал ничего толкового, кроме того, что они были знакомы, — закончил я.

— Тут-то и зарыта собака, Скотт. — Пинки потягивал виски, как вино, сложив губы трубочкой. — Вообще-то ничего конкретного не известно — да это и понятно, — но Кейси был у Квина казначеем.

Я улыбнулся. Казначей — человек, занимающийся выплатами, посредник, который передает деньги — взятки, незаконные доходы, подкупы, выручку от преступлений — от одного человека или группы лиц другим.

— Кто получал эти вознаграждения? — спросил я Пинки.

— Насколько мне известно, какие-то важные шишки — честные граждане. — Он помолчал. — Я назову тебе пару имен, парочку людей, которым Флегг выплачивал деньги по поручению Квина. Не хочу обдирать тебя — но это будет стоить, Скотт, ящика "Олд Оверхолт".

— Считай, что ты его получил.

— Айра Семмелвейн и Джон Портер. Выплаты по поручению Квина Кейси проводил раз в месяц. Может, нахлебников было гораздо больше, но я знаю только этих.

Пинки залпом допил свое виски, уже не растягивая удовольствия, поскольку впереди маячил целый ящик.

— Выдам тебе кое-что бесплатно, — сказал он. — Говорят, что, после того как Кейси не стало, Квин все выплаты производит сам. Мне сказали, что приблизительно раз в месяц он устраивает встречи со своими подопечными, но, может, это только слухи.

— А ты не знаешь, за что он платит?

— Понятия не имею. У меня все, Скотт.

Пинки честно заработал свой ящик виски, но у меня еще оставались вопросы. Я подбросил ему несколько имен, но не получил никакой информации. Потом я сказал:

— Человек по фамилии Хейман показал на суде, что продал Миллеру пистолет, из которого был убит Флегг.

Пинки ухмыльнулся, засунув кончик языка в дырку, где когда-то был зуб.

— Не знаю, где ты собираешься искать его, но уверен, что не найдешь.

— Звучит слишком уж безнадежно, — заметил я.

— Так оно и есть. Тебе знаком наемный убийца по кличке Папаша?

— Папаша Райен?

— Он самый. Так вот, несколько месяцев назад Папаша взял на себя заботы о Хеймане. Теперь тебе понятно, почему никто не видел Хеймана вот уже несколько месяцев.

Я выругался. Не видать мне теперь Хеймана. Потому что я очень хорошо знал, кто такой Папаша Райен. Невысокого роста, плотного телосложения горилла с рябой мордой и мускулами, напоминающими тросы, которыми корабли привязывают к докам. Он обладал чудовищной силой, но был слаб на голову и любил разыгрывать разные шутки: залить человеку ноги быстро застывающим цементом, а потом отправить его в дальнее плавание. "Гони к берегу", — весело говорил он, сталкивая с лодки свою жертву.

К счастью, Папаша был связан неразрывными узами, наподобие сиамских близнецов, с еще одним неблагородным героем по кличке Шедоу[4] — его прозвали так из-за худобы, он был таким тощим, что, по уверениям мальчишек, не отбрасывал тени до пяти часов пополудни, — этот самый Шедоу и был дружком моего информанта Пинки. Оба они, Шедоу и Папаша Райен, работали на Фрэнка Квина, так что я понимал, каким образом к Пинки попала информация, которую мне не удалось добыть у других.

— Запомни мои слова, — продолжал Пинки. — Папаша неуязвим, потому что никогда не оставляет следов. Скорее всего, Хеймана залили цементом и спустили в море где-то между нашим городом и Каталиной. Ты, конечно, забудь, что это я рассказал тебе его историю.

— Само собой. Ты уверен, Пинки? Это очень важно.

— Черт возьми, я не видел этого своими глазами. Но мне сказали, что Папаша уладил это дело. Вот все, что мне известно, Скотт.

— Уладил по поручению Квина?

— Чего не знаю, того не знаю. Об этом речи не было. Ходили такие слухи, сам знаешь, ребята любят посплетничать про старые подвиги, поделиться забавными историями.

Я имел представление об этих забавных историях. К примеру, как забавно выглядели пузыри, поднимавшиеся со дна сквозь зеленую толщу воды. И как быстро они исчезали.

Пинки рассказал мне все, что знал. Когда я выходил на улицу, ярко освещенную полуденным солнцем, Пинки подзывал бармена.

* * *

В половине шестого того же дня я сидел в своей конторе, запивая сандвичи молоком и названивая по телефону. Кроме информации, полученной от Пинки, остальной день прошел впустую. Я немного знал о тех двух согражданах, имена которых назвал мне Пинки. Джон Портер был мелким городским чиновником, Аира Семмелвейн — президентом страховой компании "Голден кост" и владельцем двух административных зданий на Хоуп-стрит. У обоих была безупречная репутация.

Если бы я охотился только за Квином, полученная информация показалась бы мне более чем удовлетворительной. Она давала материал для дальнейших поисков. Но суббота уже заканчивалась, а в среду утром Россу Миллеру предстоит дышать цианидом. Я собрал кучу всякой информации, но пока мне не удалось раздобыть ничего стоящего, чтобы отсрочить исполнение приговора, — все это догадки, сплетни, предположения и схемы; по этому делу я не раздобыл ни одного доказательства, которое суд принял бы во внимание. И я пришел к неутешительному выводу, что только чудо поможет мне добиться оправдания Росса, если учесть, как мало времени осталось до казни.

И в половине шестого чудо произошло.

Зазвонил телефон, схватив трубку, я произнес: "Алло". И услышал женский голос:

— Это Шелл Скотт?

— Да.

— Вы один?

— Я один, если это так важно для вас, можете говорить.

— Мне известно, что вы занимаетесь убийством Кейси Флегга. И судебным процессом по этому делу. Вам хотелось бы засадить в тюрьму Фрэнка Квина, верно?

Я выпрямился в своем вращающемся кресле, сжав в руке телефонную трубку:

— Верно.

— Тогда мы союзники. Потому что я хочу того же. Это дело рук Фрэнка, вы правы.

— Кто вы? — Голос казался мне слегка знакомым, но я не мог сообразить, кому он принадлежит. — Лолита?

— Нет, это не Лолита. Это миссис Фрэнк Квин.

Глава 5

Полчаса спустя я оставил свой "кадиллак" на стоянке за полквартала от Пятой улицы и направился пешком к бару и закусочной "Лантерн", где я не раз наслаждался бурбоном с содовой и очень вкусными жареными ребрышками. Я выбрал это заведение, потому что меня там хорошо знали, а следовательно, было меньше шансов получить пулю в спину.

Погуляв по аллее позади "Лантерна", я не заметил никаких подозрительных типов или праздношатающихся бездельников и прошел в зал через кухню, поздоровавшись по дороге с шеф-поваром Луиджи, который весь взмок от жары. Задержавшись у качающихся дверей, ведущих из кухни в зал, я оглядел присутствующих, но ничего необычного не привлекло моего внимания.

Я специально пришел пораньше. Через десять минут в дверях появилась миссис Квин, она была одна. Переговорив с метрдотелем, она направилась к зашторенным кабинкам, находившимся слева от меня. Я выждал еще пять минут, но за ней следом никто не вошел. Тогда я тоже направился к кабинке.

— Здравствуйте, мистер Скотт, — приветствовала она меня.

— Еще раз — здравствуйте, — ответил я, усаживаясь напротив нее. — Мы встречаемся при необычных обстоятельствах.

— Незачем тратить время на болтовню. — Это была деловая женщина. — Я думаю, вы согласитесь пойти на риск, если получите достаточно улик, чтобы упрятать моего мужа за решетку.

— Я уже попал в такой переплет, что хуже не придумаешь. Подручные вашего мужа недавно пытались убить меня.

— Знаю. Подслушала в субботу по параллельному телефону. Не успели вы уехать от нас, как Фрэнк позвонил Дейви и Гранту и приказал им уничтожить вас на автомагистрали, в нескольких милях от дома. — Она говорила так небрежно, будто речь шла о какой-то ерунде. — Я рассмотрела вас как следует, но была уверена, что в последний раз вижу вас живым. Зато потом, когда Дейви вернулся один и сказал, что ему пришлось оставить тело Гранта в машине, я поняла, что вы — тот, кто мне нужен.

— Все это прекрасно. Только нужен вам — для чего?

Эта женщина потеряла всякое обаяние много лет назад, и прошедшие годы обаяния ей не прибавили; но если она поможет мне добраться до Квина, то я готов обойтись и без ее обаяния.

— Мой муж устраивает во вторник вечером прием в нашем доме. На праздник приглашено множество его приятелей.

— А мне какое до этого дело? Я не вхожу в круг его друзей.

— Это будет бал-маскарад. Знаете, когда все приходят в костюме своего любимого исторического героя. Или сами придумывают себе костюм. Или появляются в костюме того героя, которому они хотели бы подражать, — надевайте что хотите. Понимаете, Фрэнк обожает делать все на широкую ногу, тратит кучу денег и все такое.

— Старый добрый Фрэнк.

— Да. Свинья. Все гости, по крайней мере, будут в масках, поэтому и вам удастся проникнуть в дом, если наденете маскарадный костюм. Как вам мое предложение?

— Не знаю. Надо подумать.

— Без маски не обойтись, это точно. — Она покачала головой. — А с таким лицом, как у вас, можно носить и две маски.

Уж кому-кому, только не ей рассуждать о лицах.

— Послушайте, — сказал я, — все это выглядит очень заманчиво, но у меня есть несколько вопросов. Первый: какая польза для меня — и для вас, — если я попаду на прием? Второй: где гарантия, что я не получу пулю в затылок, если буду разгуливать по территории площадью в восемь миль, на которой стоит крепость, построенная вашим мужем? Третье: как сами вы дошли до того, что мечтаете засадить своего собственного мужа…

— Вопрос под номером три вас не касается. Это мое дело. Просто хочу засадить Фрэнка за решетку и считаю, что именно вы способны организовать это. Меня устраивает пожизненное заключение. Он свинья. Что касается остального… — Она замолчала, пошарила в дамской сумочке, больше напоминавшей портфель, вытащила белый конверт и протянула его мне.

Пока я открывал конверт и доставал оттуда открытку с рельефными буквами, миссис Квин говорила:

— Под столом в комнате у Фрэнка — это тот уродливый красно-черный мавзолей, в котором вы уже были, — в пол вмонтирован сейф. Ни одна живая душа, кроме самого Фрэнка, не знает его шифра. Даже я. Его жена. Как вам это нравится?

Я пожал плечами. На открытке были выпукло напечатаны слова: "Вы будете желанным гостем…" — и так далее. Стояла дата: 31 октября, вторник, восемь часов вечера и адрес Фрэнка Квина. Не похоже, что приглашение сфабриковали или сделали экспромтом. Но меня все же грызли сомнения.

— Вы упоминали, — сказал я, — что прием устроен в честь… чего именно? И почему костюмированный бал? Ночь на вторник кажется чем-то особенным?..

— На то есть две причины. Во-первых, предполагается, что бал будет продолжаться всю ночь, до десяти часов утра как минимум. И тогда произойдет что-то чрезвычайно важное для Фрэнка.

Несколько секунд я не мог уловить смысл сказанного. Утро после бала — первое ноября. А на десять часов утра 1 ноября назначена казнь Росса Миллера. Наверное, для такого монстра, как Фрэнк, это серьезный повод для праздника.

Миссис Квин смотрела на меня.

— Так не сдавайтесь, — весело сказала она. — Все очень просто. В ночь на вторник празднуют Хэллоуин[5], понятно?

— Правда? — Я растерялся. Много лет прошло с тех пор, как я звонил у дверей домов и играл в "кошелек или жизнь", и совсем позабыл, что приближается ночь колдовства и ворожбы.

— Все вышло бы просто великолепно, — сказала она.

— Да. Великолепно. Так что в этом сейфе?

— Так вот, там хранится много всякой всячины, с лихвой хватит, чтобы повесить дюжину чванливых зануд в Лос-Анджелесе, понятно? Но гораздо важнее, что там хранятся документы, которые помогут засадить Фрэнка за решетку. Я знаю наверняка. Фрэнку нужны эти документы, чтобы держать кое-кого на крючке. Усекли? — Она разговаривала по-мужски грубо. Но в конце концов, она и внешне была похожа на мужчину.

— Усек.

— Многие бумаги в этом сейфе не сулят ничего хорошего самому Фрэнку, но он распорядился, чтобы весь этот хлам из сейфа был передан в руки его душеприказчика, ну, вы понимаете, после его смерти, и тогда эти документы погубят еще кое-кого из ненавистных Фрэнку людей. А ненавидеть он умеет, такой уж он человек. Конечно, от них не поздоровится и самому Фрэнку; но если он уже умрет, так на это наплевать. Понятно? Подлость, хуже не придумаешь, вот и все.

— Да-а. Так что же?

— А что вам еще нужно? Вы должны забраться в сейф и вытащить оттуда бумаги и все остальное, что там лежит, тогда вы повяжете Фрэнка по рукам и ногам. Если повезет, то найдете и то, что спасет шкуру вашего парня. Того самого Росса. — Миссис Квин замолчала и уставилась на меня с таким недоумением, как будто я только что принялся есть суп вилкой.

— Понятно, мэм, — протянул я. — Никаких проблем: вскрыть голыми руками сейф, забрать оттуда бумаги и выбраться из вашего дома, получив шестнадцать пуль и три ножевых ранения в спину, потом перебраться через ограду, по которой пропущен…

— Да бросьте. Я считала вас человеком смелым, иначе не пришла бы сюда. Я прослежу, чтобы сейф оказался открытым ровно в девять часов вечера. Если вам удастся проникнуть в него, дальше выпутывайтесь сами как знаете. Это уж на ваше усмотрение. Я достала вам приглашение, — поймите же наконец: никто, ни одна живая душа не попадет туда без этого приглашения. Приглашено ровно сто человек и заготовлено ровно сто приглашений, так что никто, никто из посторонних, не проберется на этот прием. Гостям разрешается привести с собой своих жен и дам, на их усмотрение, и только. Приняты все меры предосторожности, так как за некоторыми гостями водятся кое-какие грешки.

Кое-какие грешки. Убийства первой степени, ограбления банков, бомбы, подложенные в дома сограждан, торговля наркотиками. Нельзя сказать, чтобы я горел желанием попасть на этот бал.

— Поскольку других приглашений не существует, — продолжала она, — мне пришлось достать это от… — Миссис Квин резко оборвала фразу на полуслове. Мне показалось, что она хотела назвать чье-то имя, но после секундного замешательства она продолжала: — От одного из ребят. Так что его на балу не будет, вместо него отправитесь вы. Я сделала все, что могла. Что вам еще нужно?

— По-моему, этого достаточно, — со вздохом ответил я. — Но, честно говоря, мне не дают покоя некоторые вопросы. Например, почему вы все это затеяли. И как собираетесь открыть сейф.

— С сейфом затруднений не будет. У меня есть бриллиантовое ожерелье, которое Фрэнк держит в сейфе. Он даст его мне во вторник. Около девяти вечера я скажу ему, что раздумала надевать это ожерелье, и Фрэнк, естественно, отнесет его обратно в сейф. Таким образом, сейф будет открыт. Все остальное — на ваше усмотрение. Мне наплевать, если вы прострелите этой свинье…

Миссис Квин четко сказала мне, что именно ему прострелить, но я внутренне содрогнулся, представив, как нечто подобное могло бы случиться со мной, и еще раз спросил ее, зачем она говорит мне все это. Но миссис Квин повторила, что это не моего ума дело.

— Все может оказаться далеко не так просто, — сказал я, — поэтому хорошо бы подготовить план отступления на тот случай, если меня подстрелят.

— Все верно, вас пристрелят, если разоблачат. И мне понятны ваши опасения. Но придется вам положиться на мое слово. Или забыть обо всем. Я разработаю другой план, как мне избавиться от Фрэнка, не убивая его. Но я-то считала, что оказываю вам услугу — и себе в помощники беру надежного человека. — Помолчав, она добавила: — Сказать по правде, я могла бы попросить заняться этим делом своего приятеля, но его могут убить. Если застрелят вас, я, честно говоря, переживать не буду. Фрэнк уже пытался убить вас, так что вы теряете? При таком раскладе у вас есть шанс подставить его и спасти свою шкуру, а может, и того парня, Росса, и все за один раз. Ну как, беретесь за это дело или нет?

— Если вопрос стоит так, попытаюсь справиться с задачей. Но сначала объясните мне кое-что.

— Давайте побыстрее, — ответила она, взглянув на свои часики.

— Может, вы докажете прямо сейчас, на чьей вы стороне.

— Валяйте.

— Когда вы позвонили мне сегодня днем, то сказали, что ваш муж убил Кейси Флегга. У вас есть доказательства?

— Нет, и вам предстоит раздобыть их. Но это его рук дело. Вам, может, и неизвестно, но Кейси выполнял кое-какие поручения Фрэнка.

— Да, знаю, раздавал взятки.

Миссис Квин, кажется, удивилась, но продолжала:

— Так вот, у Кейси возникли затруднения с правительством, они прижали его за невыплату налогов и сказали, что он задолжал кучу денег. Ему предложили погасить долги, или его засадят в каталажку. У Кейси были деньги Фрэнка, которые ему предстояло раздать в следующем месяце, вот он и забрал, очевидно, оттуда какую-то сумму. — Она замолчала, склонив голову к плечу, как будто ее только что осенила какая-то мысль. — Так правительственные чиновники занимались почти тем же самым, что и Фрэнк, забавно, правда?

— Ничего забавного в этом нет.

— Да. Так вот, для Кейси было бы лучше сесть в федеральную тюрьму. Потому что, когда Фрэнк узнал, что Кейси надул его, он пришел в ярость.

— А как он это выяснил?

— Кто-то из его подопечных написал Фрэнку письмо — указал, что его обсчитали, что-то в этом роде, подробностей не знаю. Во всяком случае, Фрэнк тут же сообразил, что это Кейси обчищает его, и срочно помчался в "Уайтстоун", как я уже говорила. На самом деле… — снова секундное колебание, — на самом деле я узнала почти все это от одного из людей Фрэнка. Как бы там ни было, Фрэнк прижал Кейси в его номере, в "Уайтстоуне", и в разгар выяснения отношений пристрелил его — у Фрэнка бешеный характер.

— Что верно, то верно.

— С этого и начались все неприятности, потому что Фрэнк ничего не подготовил заранее, как сделал бы на его месте любой другой. Просто он потерял голову и пристрелил этого сукиного сына. И Фрэнку пришлось на ходу решать все проблемы.

— А тот парень, который рассказал вам все это, сам видел, как Фрэнк пристрелил Флегга?

— Едва ли. Фрэнк один поднялся в апартаменты Кейси. Но не обязательно видеть, как Фрэнк спустил курок, — и без того ясно, что это его рук дело. И есть еще одно доказательство: Фрэнк прихватил с собой пистолет, и этот-то пистолет нашли около тела. Мне известно, что он обращался к ростовщику, как там его звали?..

— Хейман.

— Да, к Хейману. Он приторговывал краденым, Фрэнк имел с ним дело в былые времена, но ему пришлось немного попотеть в ту ночь и заплатить Хейману, чтобы тот дал нужные показания.

— Что тот и выполнил. А что вы знаете о Вайсе?

— Он был у Фрэнка на побегушках. Фрэнк просто немного прижал его и заставил дать показания под присягой, что, кроме Миллера, никто не поднимался в ту ночь в апартаменты Флегга.

— А как Миллер оказался там?

— Фрэнк, естественно, позвонил ему. Назвался Кейси, и этот дурак помчался туда сломя голову. К тому времени Фрэнк позвонил копам. Поскольку Росс с Кейси накануне поссорились, парнишка оказался идеальным козлом отпущения, а Фрэнк организовал все остальное.

— Прекрасно организовал. А что с Лолитой Лопес?

— О ней ничего не знаю. Она появилась в зале суда — это все, что мне известно.

— Если Квин собственноручно пристрелил Кейси Флегга, он физически не мог быть в то же самое время в ее номере. Каким образом ему удалось заставить ее дать ложные показания?

— Я уже сказала: об этом ничего не знаю.

— Ладно. А не знаете ли вы, какое отношение имел Фрэнк к смерти Вайса?

— Не знаю, — ответила она. — Слышала только, что Честер отдал концы. Фрэнк мне ничего не говорил. А он и к этому руку приложил?

— До конца не уверен. Вам, наверное, известно, что он разделался с Хейманом?

— Не валяйте дурака. Впервые слышу об этом. Вы уверены?

— Вполне.

— Черт возьми. Старина Хейман. Как же так? Фрэнк, подонок, не сказал мне ни слова. Этот бандюга больше не посвящает меня в свои делишки.

Миссис Квин сказала, что часть ее показаний, возможно, найдет подтверждение в бумагах, которые Квин хранит в сейфе; но в этом она не уверена.

— Сейф битком набит всякими бумагами, — продолжала она. — Там есть сведения и о тех, кто поддерживал его четыре года назад, и о тех, кто защищает его сегодня.

— Почему же ему оказывают покровительство? Мне известно, что внезапно его акции резко возросли.

— Не знаю, — снова ответила она. — Я познакомилась с ним задолго до этого, но он никогда ни единым словом не обмолвился на этот счет, просто вдруг у него появилось много денег. Мы тогда были женаты всего три года. — Миссис Квин задумалась. — А кажется, что прошло сто лет.

Я готов был поклясться, что эти годы не показались воскресным отдыхом и для ее мужа. Я задал ей еще несколько вопросов, но она не сообщила мне ничего нового. Впрочем, и того, что она рассказала, хватало с лихвой. Она могла гарантировать только то, что во вторник вечером, около девяти часов, Квин откроет сейф. Потом я мог незаметно подкрасться к нему, или пристрелить его, или дать ему пинка под зад — ее это не касалось.

Миссис Квин торопилась и заметно нервничала, поэтому мы распрощались, и я поблагодарил ее за "сердечное приглашение" на костюмированный бал. Честно говоря, у меня не было ни малейшего желания принимать его. Идти на званый вечер к Фрэнку казалось мне столь же малопривлекательным, как получить пулю в живот.

Миссис Квин ушла. Я отправился за ней.

Следить за ней было проще простого, она и не подозревала, что я иду за ней по пятам. Ни разу не оглянулась. Она прошла два квартала до Пятой улицы и продолжала идти вперед, а я свернул налево и, пробежав два квартала до стоянки, где оставил машину, завел мотор и подъехал к светофору на Пятой улице как раз вовремя, — она все еще шла в том же направлении. Я свернул налево и не спеша поехал за ней. Она добралась до стоянки и села за руль кремового "кадиллака". За такой приметной машиной следить очень легко.

Уже стемнело, когда она подъехала к мотелю "Сэнд дюнз" на бульваре Беверли. Я увидел, как миссис Квин вылезла из машины и, не постучавшись, вошла прямо с улицы в дверь 3-го номера. Две минуты спустя я тоже выбрался из машины и направился к входу в мотель. Не заходя в него, я обогнул дом и оказался возле окон 3-го номера за десять секунд до того, как в комнате погас свет. Задернутые занавески дюйма на три не доставали до нижней рамы, что позволяло заглянуть внутрь. Так я и сделал.

В комнате были миссис Фрэнк Квин и тот парень, которого я знал только по имени, его звали Джей. Я видел его в субботу в черно-красных апартаментах Квина. Несомненно, он был одним из приближенных Квина, его правой рукой; но гораздо ближе он был к миссис Фрэнк Квин. Ей он заменил обе руки.

За те десять секунд, пока в комнате горел свет, я во всем разобрался. Она вошла в комнату всего три минуты назад. Но вели они себя так, что и дураку стало бы ясно: эти двое — давние друзья.

Потом свет погас.

Я вернулся к своему "кадиллаку", уселся в машине и закурил. Было бы, наверное, большим преувеличением утверждать, что мне безумно хотелось увидеть, чем занимаются Джей и миссис Квин. Но я был доволен своим открытием. Теперь я поверил, что миссис Квин действительно нуждается в помощи, а не готовит западню. Стало понятно и то, кто является источником информации, — имя этого человека пару раз чуть не сорвалось с ее уст. И все это означало, что в домашнем хозяйстве Квина полный бардак.

Я докурил сигарету, обдумывая сложившуюся ситуацию. Возможно, такой расклад сулил немалую выгоду — для меня.

Ясно, что Фрэнк Квин и не подозревал, чем занимается его верная супруга. Ему и в голову не приходило, что его преданный лейтенант, Джей, пользовавшийся безграничным доверием босса, получил по меньшей мере звание полковника из рук его супруги. И конечно, Джей, приближенный босса, немало знал о его деятельности. Безусловно, следовало использовать все это в своих интересах — а также в интересах Росса Миллера.

Это был выход из тупика. Да, именно выход.

Но решение далось мне нелегко. Такого рода розыгрыш не вызвал у меня восторга. И все же я уговорил себя.

Выбравшись из машины, я открыл багажник, в котором не было никакого багажа. У меня там лежало всякое оборудование, которое всегда должно быть под рукой. Несколько электронных приборов, прибор ночного видения, радиопередатчик, еще всякий хлам стоимостью около четырех тысяч долларов, причем там можно было найти вещи достаточно необычные. Пришлось отодвинуть в сторону складную бамбуковую стремянку и набор инструментов взломщика, чтобы достать то, что нужно; но через две-три минуты я извлек из багажника все необходимое.

Вот что я достал: 35-миллиметровый фотоаппарат "Йошика Линкс" с объективом f-1,9, кассету "кодак", заряженную сверхчувствительной пленкой, обычную вспышку для "Линкса", импульсные лампы GE 5R.

Еще две минуты ушло на то, чтобы зарядить японский фотоаппарат "Линкс" сверхчувствительной пленкой и присоединить к нему вспышку. При наличии этой пленки, диафрагмы 4,5 и выдержки в одну пятидесятую секунды у меня могли получиться неплохие снимки при полном отсутствии освещения. Сверхчувствительная пленка реагирует практически на все: инфракрасные, тепловые лучи и излучения более низкочастотных диапазонов. Вспышка и импульсные лампы 5R обеспечат мгновенный выброс тепловых лучей, и на сверхчувствительной к тепловым лучам пленке появится изображение. А в этом номере мотеля занавески не доставали до нижнего края рамы по меньшей мере на три-четыре дюйма. Вполне достаточно, чтобы получить хорошие фотографии.

Все же я колебался. И меня можно понять.

Но тут мне в голову пришло интересное соображение: Возможно, Джею в данный момент хотелось одержать верх, но я-то знал, что он дважды проигрывал, то есть дважды отбывал срок в тюрьме штата за совершение тяжких преступлений. А сейчас — я ухмыльнулся — Джей опять нарушил закон! Он действительно совершил судебно наказуемый проступок.

Наверное, несмотря на все разумные доводы, я все же не решился бы на эту съемку, но Россу Миллеру так срочно нужна была помощь.

А может, я все равно пошел бы на это.

Во всяком случае, я принял решение.

Глава 6

Забросив по дороге разоблачительную — возможно, даже чересчур разоблачительную — пленку фотографу, который и в прошлом выполнял мои заказы, я позвонил из автомата в "Уайтстоун" Лолите Лопес.

— Лолита? — спросил я, когда нас соединили. — Это опять Шелл Скотт. — Я замолк, выжидая, какова будет ее реакция.

— Привет, Шелл. — Она ответила вполне доброжелательно.

— Ничего не надумала в связи с нашим последним разговором?

— А о чем мне думать?

— Наверное, это означает, что тебе нечего мне сказать.

— Только то, что уже говорила. И ты все это уже знаешь.

— Мне хотелось бы все же поговорить с тобой. Ничего, если я заскочу? Подъеду минут через пятнадцать.

— Конечно, приезжай. За пятнадцать минут я как раз успею принять душ. Дверь оставлю открытой, так что заходи без стука.

Меня снова обожгло горячим пламенем.

— В… душ? — спросил я недоверчиво.

— Бог ты мой, конечно нет, — рассмеялась она. — Ты же промокнешь насквозь в душе. Естественно, я имела в виду номер.

— Естественно. Сам не знаю, что на меня нашло. Сейчас еду.

— Я предупредила тебя на тот случай, если приедешь раньше.

— Наверное, так и будет.

— Тогда, если я еще буду в душе, смешай себе коктейль или еще чем-нибудь займись.

— Найду себе занятие.

— Пока.

Через восемь минут я уже входил к Лолите. Дверь, как она и обещала, оказалась незапертой. Я вошел в номер, огляделся и услышал шум воды, барабанившей по какому-то предмету — если называть вещи своими именами, то по Лолите. Потом душ выключили.

— Э-эй, — крикнул я, — я здесь!

— Это ты, Шелл?

— Кто же еще?

— Смешай мне джин с тоником, ладно? Сейчас выйду.

Я порыскал вокруг и, найдя спиртные напитки, смешал для нее джин с тоником, а себе — бурбон с содовой. К этому времени Лолита, облаченная в белый купальный халат, присоединилась ко мне в гостиной.

Я протянул ей стакан, и она, с улыбкой поблагодарив меня, расположилась на диване. Я не стал садиться, продолжая расхаживать по комнате. "Нельзя допустить, — сказал я себе, — чтобы это интервью проходило так же, как вчерашнее. Ни в коем случае, сэр, на этот раз сумею держать свои чувства в узде, буду вести себя умело и решительно. Даже холодно. Более того, презрительно".

— Лолита, — начал я, — тебе следует кое-что знать. Нравится не нравится, но я расскажу тебе все, чтобы ты была в курсе дела.

— Господи, как серьезно ты говоришь.

— Верно, все очень серьезно. Ты, Вайс и Хейман выступали на процессе по делу Росса Миллера. Вайс и Хейман помогли Квину, дали ложные показания, и Миллера упекли. Ты помогла Квину с алиби, солгав о месте его пребывания в момент убийства Флегга. Мне доподлинно известно, что Квин собственноручно пристрелил Флегга, и даже знаю, почему он это сделал.

Я мельком взглянул на нее, но ее лицо сохраняло спокойное, задумчивое выражение. Она не моргая смотрела на меня своими большими черными глазищами.

— Как только Миллера осудили, — продолжал я, — и Квин перестал нуждаться в Хеймане, он с ним разделался. Убил. Сейчас Хейман плавает где-то в Тихом океане, если только его не сожрали акулы, вот так. И Вайс умер, то ли своей смертью, то ли насильственной. Так эти двое заплатили за то, что помогли Квину — одному из самых хитрых бандитов. Так почему же ты все еще пытаешься защищать его?

— Я не пытаюсь защищать его. Он именно такой, как ты говорил, даже еще хуже… Так вот, ты требуешь от меня правды, верно? Тебе ведь не хотелось бы, чтобы я врала?

— Готов биться об заклад, что ты лжешь.

— Не очень-то вежливо ты разговариваешь.

— А я и не намерен быть вежливым. Я пытаюсь заставить тебя сказать мне правду, только так нам удастся загнать этого монстра в обиталище для таких, как он сам. Послушай, радость моя, насколько мне известно, только трое были в состоянии помочь Миллеру — те, кто засадил его в тюрьму: ты, Вайс и Хейман. Вайс и Хейман мертвы. Осталась одна ты. И ты можешь считать себя в безопасности только после того, как расскажешь все, что знаешь, и Квин окажется за решеткой.

Она сидела с закрытыми глазами, не двигаясь.

— Лолита, тебя, возможно, ожидает участь Хеймана, — продолжал я. — Его утопил бандит по имени Папаша Райен. Почти наверняка сбросил с лодки живым. Живым, вдумайся в это слово: несчастный опускался на дно моря, стараясь как можно дольше задерживать дыхание. Как-нибудь, просто для интереса, попробуй не дышать, пока не начнет жечь легкие, тогда представишь, как тонул Хейман.

Открыв глаза, Лолита наклонилась ко мне, губы ее приоткрылись. Ее мучили сомнения.

— Я на самом деле не лгала, Шелл, — тихо заговорила она, — но… может, он и виноват в смерти того человека. — Она облизнула губы. — Квин и вправду убил Хеймана?

— Приказал убить его. Один из его безмозглых наемников утопил этого тщедушного старика в океане. Все, о чем я говорил тебе, — правда. Ответь мне тем же, Лолита.

— Я действительно не лгала, — снова повторила она. — Я просто… просто расскажу тебе, как все произошло на самом деле. — Она перевела дыхание. — В тот вечер, когда убили мистера Флегга, я была здесь. Ко мне постучался мистер Квин, и я впустила его. Минуты две он говорил о том, что подыскал мне работу в "Гардения-Рум". Был очень веселым и дружелюбным, и я, конечно, обрадовалась обещанной работе. Мы все еще обсуждали его предложение, когда услышали вой сирен. Похоже было, что машины остановились возле нашего отеля. Мистер Квин пошел узнать, что случилось, и через несколько минут вернулся. Он сказал, что в гостинице убили мужчину — прямо сейчас, пока мы разговаривали, — и полиция уже задержала парня, который это сделал, его нашли в комнате убитого, возле его тела. — Она помолчала. — Так вот, потом он сказал, что ему грозят серьезные неприятности, если полиции станет известно, что в момент убийства он находился в отеле, поскольку несколько лет назад он вляпался в одну историю и попал в картотеку полиции. Замучат проверками, так он сказал. — Она перевела дыхание. — Во всяком случае, он попросил подтвердить, если меня станут спрашивать, что пришел ко мне около восьми и находился у меня до приезда полиции.

— А в котором часу это было?

— Около двадцати пяти минут девятого. Так и записано в моих показаниях.

— Знаю. Но он пришел к тебе в начале девятого, верно?

— Шелл, сейчас уже не помню. Честное слово, не знаю, во сколько он пришел ко мне. Зачем мне было запоминать точное время? Хотя даже тогда… Мне показалось, что мистер Квин находился у меня не так долго. Но, понимаешь, мне и в голову не пришло, что он мог быть замешан в этом деле.

— И у тебя не возникло никаких сомнений во время судебного процесса?

— Засомневалась немного, когда давал показания Росс Миллер. Но потом выступил свидетель, у которого он купил пистолет, и мистер Вайс рассказал свою историю. Вот я и решила, что, наверное, Росс Миллер виновен.

— Очевидно, так же решили и присяжные. — Я сел на диван рядом с Лолитой. — Квин застрелил Флегга, позвонил Россу, а потом пришел к тебе за алиби. Этот бандит сумел убедить тебя, что находился в твоем номере дольше, чем это было на самом деле. Если бы ты заартачилась, он все равно заставил бы тебя дать такие показания. Твой рассказ да еще показания Вайса и Хеймана сняли с Квина все подозрения. Все прошло как по маслу. Теперь от твоих показаний мало толку, но все же лучше рассказать эту историю полиции.

— Не знаю, Шелл, не знаю. Мне не по себе. — Она покачала головой, взметнув густое облако черных кудрей. — Кому станет лучше от моих показаний? Ведь это события годичной давности. Шелл, у меня нет твердой уверенности относительно этих нескольких минут. И мои показания ничего не изменят.

Вероятно, она была права. Даже если добавить ее показания к рассказу Дорис Миллер о визите к ней Вайса — что квалифицировалось бы как показания, основанные на слухах, — чашу весов это не поколебало бы. Поскольку и Вайс, и Хейман мертвы. Конечно, ее показаний недостаточно, чтобы отсрочить исполнение приговора над Миллером. Они ничего не стоят, а Лолите явно не хотелось повторять в полиции историю, которую она только что рассказала мне. Ведь ее могли обвинить в даче ложных показаний, а Россу Миллеру от них никакой пользы.

— Радость моя, — сказал я, — порой полуправда хуже законченной лжи. Тебе, наверное, стоит рассказать свою историю, даже если мы от этого ничего не выиграем. — Я задумался. — Если до вторника не придумаю что-нибудь получше того, что у нас есть на сегодняшний день, пойду в полицию и расскажу им все, что знаю. У меня нет доказательств, только слухи, показания, основанные на слухах, предположения — и то, что рассказала мне ты. Но если полицейские захотят поговорить с тобой или получить твои показания, исполни свой долг. Помогут твои показания или нет, все равно выполни их требования. Хорошо?

Почти целую минуту она раздумывала над моим предложением, потом кивнула:

— Ладно, Шелл. Если это необходимо.

— Именно так. А теперь надо как можно скорее уехать из "Уайтстоуна". И не говори никому, куда переезжаешь, особенно Фрэнку Квину.

Она искренне удивилась:

— Неужели ты действительно считаешь, что мне грозит опасность?

— Конечно нет, — ответил я, — не больше, чем Вайсу, или Хейману, или миссис Синей Бороде, или…

— Ты не заставишь меня проявить слабость. — Глаза ее засверкали.

— Слабость… — Я оборвал себя на полуслове: глаза ее метали молнии, а брови гневно сдвинулись. Чтобы дать ей успокоиться, я слегка изменил тему нашего разговора: — Ты упоминала о работе в "Гардения-Рум". Что это за работа?

— Я певица, исполняю баллады, шуточные песенки, мексиканские песни. — Глаза у нее все еще сверкали.

— Почему Квин в первую очередь заговорил с тобой о работе? И как он узнал, что ты живешь здесь, в "Уайтстоуне"?

— Как-то раз вечером, больше года назад, я пошла с друзьями в клуб, и они уговорили управляющего позволить мне исполнить парочку песен. Мистер Квин тоже был там, и ему понравилось мое выступление. Он сказал, что готов помочь мне устроиться на работу в клубе.

— Это было еще до убийства Флегга?

— Да, примерно за месяц до этого. Так вот, у меня тогда не было работы, и его предложение прозвучало для меня сладкой музыкой. Я сказала ему, где живу, но не очень-то надеялась увидеть его еще раз. Приняла его за владельца клуба, что-нибудь в этом роде.

— Может, так оно и есть. У него вложены деньги в несколько клубов в городе. А где находится этот клуб?

— В отеле "Баркер", на Третьей улице.

— Знаю.

Я знал, о чем идет речь. До меня доходили слухи, что "Баркер" — большой, дорогой отель, расположенный в весьма респектабельном районе города, — излюбленное место встречи местных гангстеров. Ничего удивительного, поскольку управляющим "Баркера", по моим сведениям, был один из подручных Квина, громадный, наглый, отбывший свой срок громила по имени Фарго, который смотрел на меня примерно с тем же выражением, как вегетарианец на свиную отбивную. Мне не приходилось сталкиваться с Фарго. Но когда я вел дело одного клиента, то помог трем подразделениям из отдела по борьбе с хищениями поймать хорошо организованную банду, занимавшуюся кражей мехов, — и отправил отца, брата и сестру Фарго в Фолсом, под надежную охрану. Так что он, естественно, испытывал ко мне самые нежные чувства.

— Дитя мое, — сказал я, — это заведение слова доброго не стоит. Если у тебя есть хоть капля здравого смысла, постарайся держаться от него подальше…

— Подальше? — прервала она меня. — Но моя работа…

— Никакая работа не стоит этого. В этой гостинице заправляют подручные Квина, другие, возможно, живут в этом заведении. Им ничего не стоит спихнуть тебя с лестницы, ничего удивительного, если при этом ты сломаешь шею, или тебя собьет автомобиль, когда выйдешь из клуба, или вывалишься из окна…

— Ты это серьезно?

— Конечно серьезно. Видишь ли, в среду утром Миллера поведут в газовую камеру. До этого времени Квин будет вертеться как уж на сковородке. Не важно, чем ты занимаешься, держись только подальше от "Гардения-Рум" и отеля "Баркер". Разумнее всего переехать в другой отель, чтобы никто не знал…

— И не подумаю. И прекрати ругать меня.

Я застонал. Обхватив руками голову, поднял глаза к потолку и молил Бога дать мне силы. "О, эти женщины, — думал я, — почему они так не похожи на мужчин?" Но что толку в несбыточных мечтах! Я пытался убедить Лолиту, но не сумел. Может, слишком сгустил краски, хотя мне так не казалось.

Мы поговорили еще несколько минут, и постепенно разногласия, возникшие в первой части беседы, стали сглаживаться. Разговор принял более приятное направление. Как только мы перестали говорить о Квине и судебном процессе, Лолита заметно повеселела и, чувствуя явное облегчение, так воодушевилась, что запросто могла бы пережечь пробки в соседнем номере.

Она рассказала мне о пробах, которые ей устроили в "Гардения-Рум".

— Мне велели явиться на прослушивание, — рассказывала она. — Мистер Салливан, естественно, самолично проводит все пробы. Особенно когда дело касается девушек.

— Кто такой Салливан?

— Управляющий в "Гардения-Рум", он сам отбирает актеров для шоу. Все называют его Салли. Он высокого роста, совершенно лысый. Как он всем говорит, это не оттого, что выпали волосы, просто кожа на голове разбухла. — Она засмеялась. — Поэтому он всегда ходит в берете. Представляешь, с беретом на голове, даже в кабинете. Постоянно жует большую сигару. Ему очень хотелось, чтобы я сняла платье.

— Не вышло!

— У него, конечно, вышло бы. Да я не захотела. Видишь ли, у них в шоу всегда есть один-два номера со стриптизом, вот он и твердил, что у меня все данные для стриптиза.

— С данными у тебя все в порядке, это верно.

— А я отвечала ему, что я певица и, когда поешь, раздеваться не обязательно. Знаешь, что он мне сказал?

— Что?

— Он сказал, что я от этого только выиграю.

— Да. Ему-то, конечно, прямая выгода.

— Он все повторял мне: "Давай, крошка, снимай все с себя". — Она улыбнулась. — Он говорил, что певица, которая к тому же занималась бы стриптизом, стала бы сенсацией, а он готов платить мне двойной гонорар. Если пройду пробы. Но в конце концов я убедила его, что останусь певицей, хотя бы на время. Он всегда проводит собеседования с девушками в своем кабинете, иной раз даже после того, как клуб закрывается. Ненормальный какой-то.

— Да, ненормальный.

Наша беседа развивалась довольно успешно. Особенно если принять во внимание, что на Лолите не было ничего, кроме белого купального халата. По крайней мере, так мне показалось. И мысль эта не выходила у меня из головы.

— Давай вернемся к Квину, — с серьезной миной сказал я.

— Ох, давай не будем больше говорить о нем, — ответила она. — Давай немного расслабимся.

— Не могу я расслабляться.

Она скрестила ноги, при этом белый халат распахнулся, открыв икры, колени и гладкие бедра.

— Послушай, — начал я тоном, исключающим всякие возражения, — не проводи со мной подобных экспериментов. На меня они, вероятно, не подействуют.

Ее черные кудри были распущены, окутывая густым облаком плечи. Она покачала головой, взметнув это черное облако. От ее легких движений обозначились соски под тонкой тканью халата, отвороты которого сначала образовали узкую букву "V", потом более широкую "V" и, наконец, стали напоминать по форме букву "W".

— Извини, — весело сказала Лолита и, разжав ноги, красивые, стройные ноги, переменила позу, снова скрестив их. При этом движении халат перекрутился, задрался еще выше и распахнулся.

Да, под халатом действительно ничего не было, как я и предполагал. "Вот это да! И зачем нужен женщине халат?" — подумал я, и в ту же секунду другая мысль молнией пронеслась у меня в голове: "Скотт, старина, как можно быстрее сматывайся отсюда". Но Скотт не прислушался к доброму совету.

— Ох, Шелл, до чего же ты деловой, — весело сказала Лолита. — Забудь хоть на минутку о деле!

— Не удастся, — ответил я.

Она снова переменила позу, как бы устраиваясь поудобнее. И похоже, была весьма довольна собой.

— Не поможет, — повторил я. — Предлагаю пари: десять против одного… Ладно, восемь против пяти?

— Давай просто поболтаем, — сказала она, придвигаясь поближе, — и развеемся, вот и все. Просто позабавимся.

— Звучит привлекательно. А что это означает? — спросил я.

— Забудь обо всем. Давай поболтаем, выпьем еще по стаканчику, устроим себе вечеринку. Вдвоем.

— Почему бы нет? Давай. Заманчивое предложение.

Мне больше не хотелось допрашивать ее. В конце концов, безупречных людей не бывает. У меня свои недостатки. Свои слабости. И моя ахиллесова пята находится не на ноге.

— Совсем не обязательно сидеть на другом конце дивана, — сказала она с ослепительной улыбкой.

— И я так считаю, — ответил я, придвигаясь к ней.

Улыбнувшись, Лолита откинулась на подушки дивана и спросила:

— Так ведь удобнее, Шелл? Теперь мы… — Внезапно она замолчала, уставившись на какой-то предмет на другом конце комнаты. — Боже мой! Совсем забыла.

— Что? — Я проследил за ее взглядом. В том углу не было ничего, кроме стола, стула и больших часов.

— Боже мой, — повторила Лолита, — я и не думала, что так поздно.

— Отступать поздно, это верно.

— У меня всего двадцать минут.

— Повтори.

— У меня только двадцать минут на то, чтобы одеться и раздеться.

— У одного из нас поехала крыша.

— Все переменилось; я хочу сказать, что опаздываю в клуб — оркестр уже играет.

— Ничего не слышу.

— Меня выставят за дверь, если еще раз опоздаю.

— Я тоже лишился бы работы, если бы…

— Тебе пора уходить.

— Уходить?

— Уходи. Убирайся. Поезжай домой.

— Но…

— Извини. Мне пора в клуб.

— Но… но… но… — Я не мог выдавить из себя ничего больше. Она высказалась вполне определенно, но мне не хотелось принимать всерьез ее слова. Мы поднялись с дивана, и со словами "Извини, Шелл" меня, в состоянии полной прострации, проводили до дверей, а потом дверь тихо закрылась за моей спиной, и я тупо уставился на маленького жучка или что-то еще, столь же непривлекательное, бегущее по ковру в коридоре.

— Но… — повторил я, повернувшись к закрытой двери. До меня доносились звуки торопливых сборов. Одевается, решил я. Беспомощно подняв руку, повторил: — Но… — и моя рука бессильно повисла вдоль тела. Я не понимал, что случилось. Не мог примириться с этим.

Понял только — с большим трудом, — что меня одурачили.

Глава 7

Не знаю, сколько времени простоял я в коридоре. Но почему-то упорно следил за жучком. Он — или она, с жучками не разберешься, — почти дополз до стены, и я не понимал, зачем ему или ей так приспичило попасть туда. А затем услышал, как за моей спиной повернулась ручка двери.

— Шелл? — раздался голос Лолиты.

— Да? Да? — повернулся я к ней.

— Ты… — Она умолкла, потом снова заговорила: — Все получилось так нескладно. Ты и вправду считаешь, что он попытается убить меня?

Я взял себя в руки, сделал глубокий вдох и с трудом произнес:

— Считаю. Наверняка не знаю, но это очень похоже на правду. А если так, то убрать тебя с дороги для него проще простого.

Она вздохнула, проведя кончиком языка по своим соблазнительным губкам.

— Ты всерьез думаешь, что сегодня вечером мне лучше держаться подальше от этого клуба?

— И сегодня вечером, и еще много вечеров подряд.

— Тогда… заходи, слышишь, Шелл? Может, ты и прав. Ты почти убедил меня.

Я вернулся. Две минуты спустя мы снова оказались на том же диване, и мне представилась возможность убедить ее окончательно.

Не знаю, сколько прошло времени, но потом она сказала:

— Шелл, не уходи. Прошу тебя.

— Черт возьми, — ответил я расслабленно, — а кто собирается уходить?

* * *

Около полуночи мы уехали из "Уайтстоуна". Полчаса спустя я остановил свою машину неподалеку от "Вашингтона", средней стоимости отеля на бульваре Вашингтона. По дороге я использовал все известные мне трюки, чтобы проверить, нет ли за нами хвоста, — последним проскакивал на красный свет, дважды возвращался назад, ехал в обратном направлении по улице с односторонним движением и так далее, — и наконец убедился, что за нами никто не следит.

Несколько минут спустя Лолиту поселили в 41-м номере — под другой фамилией. На прощание я сказал ей:

— Завтра буду сильно занят, так что, скорее всего, не появлюсь у тебя до самого вечера. Не высовывай носа до этого времени.

— Даже еду буду заказывать в номер, — с улыбкой пообещала она.

— Прекрасно. Тогда до завтра, радость моя.

Она кивнула, бросив на меня взгляд из-под полуприкрытых ресниц:

— До завтра, Шелл.

Я вернулся к машине, сел в нее и поехал прямо домой.

* * *

К десяти часам на следующее утро я начал немного нервничать. Ведь наступил понедельник, и до казни Миллера осталось ровно сорок восемь часов. А это означало, что Миллера уже перевели из камеры смертников в Сан-Квентине и поместили в изолятор. Оттуда он выйдет только один раз, в газовую камеру. А я теперь был уверен в его невиновности, знал, что должен умереть невинный человек, — если только мне не удастся предотвратить его казнь.

Но единственным человеком, в чьей власти было приостановить исполнение приговора, был губернатор штата Калифорния. А все, что я "знал", — сказки спившегося подонка, слухи с городской свалки, умозаключения, предположения, свидетельства, основанные на чьих-то словах, — не произведет на губернатора никакого впечатления.

В течение следующих шести часов я ни на шаг не продвинулся в своих усилиях помочь Миллеру или прищучить Квина. Побеседовал с Айрой Семмелвейном и Джоном Портером, той парочкой, которая, по словам Пинки, получала взятки от Квина. Оба были радушны, милы, но — Квин? А кто такой Фрэнк Квин? Гангстер? Упаси бог, они не водят дружбу с гангстерами.

Так вот оно и шло. Более того, мне приходилось передвигаться по городу с предельной осторожностью. Я понимал, что Квин снова попытается убрать меня. Я не знал ни места, ни времени, ни способа, но не сомневался, что он воспользуется первым удобным случаем, — если только мне не удастся обезвредить его. Итак, в четыре часа пополудни я подъехал к магазину "Костюмы двадцати веков".

От одной только мысли, что завтра вечером мне предстоит отправиться на бал, который устраивает Фрэнк Квин для своих бандитов, мне становилось не по себе. Но на всякий случай я решил как следует подготовиться к этой безумной затее.

Вылез из "кадиллака" и направился к магазину одежды. В окне витрины красовался манекен величественной дамы в напудренном парике и пышном шелковом платье, украшенном кружевами; похоже, это была Мария-Антуанетта. Платье с таким вырезом не отважилась бы надеть ни одна современная модница: еще чуть-чуть — и вырез лифа закончился бы как раз у пояса юбки. На меня этот туалет произвел сильное впечатление. Сосед Марии принадлежал другому отрезку истории, это был римский гладиатор; земные радости уже не волновали его: он мертвой хваткой вцепился в рукоятку меча с широким лезвием, который торчал у него из груди; бедняга явно не одобрял такого обращения со своей персоной. Интересная была витрина, но на ней я не увидел ничего подходящего для себя, а поэтому вошел внутрь.

Внутри оказалось еще интереснее, главным образом потому, что за прилавком стояла маленькая очаровательная девушка с золотистыми волосами. Она, конечно, не была восковой фигурой, но я с большим удовольствием слепил бы такую восковую фигуру своими руками; на ней был костюм одалиски, и такая одалиска мгновенно свела бы султана с ума.

Я подошел к прилавку и наклонился к ней, а она спросила, томно подняв на меня длинные темные ресницы, на манер испанки, танцующей фанданго с двумя веерами:

— Я могу помочь вам?

— Можете, — ответил я.

Она ухитрялась одновременно и говорить нежным голоском, и посмеиваться, и издавать веселые восклицания, — все это производило чарующее впечатление, хотя непонятно, как у нее это получалось.

— Вижу, что именно по вашей фигуре создавали сногсшибательный костюм, выставленный у вас на витрине. Это тот самый случай…

— Костюм Марии-Антуанетты продается за шестьсот двадцать долларов, — прервала она меня, улыбнувшись во весь рот, — и я не была в этом случае моделью.

— Ладно, я понял, что это Мария-Антуанетта. Не настолько я глуп.

— Вы хотели бы купить этот костюм?

— Нет, мне нужно подыскать что-нибудь для себя.

Она деликатно кашлянула и захлопала длинными ресницами, красиво оттенявшими ее карие глаза; мне почудилось, что я ощутил нежное дуновение ветерка.

— Для себя, но на время, — поспешно добавил я. — Меня пригласили на костюмированный бал.

— А что вы хотели бы?

— Что-нибудь такое, чтобы закутаться с головы до пят.

— Вам это не пойдет.

— Вы так считаете? Хочу… удивить кое-кого.

— Ах, не хотите, чтобы вас узнали? Сюрприз?

— Вот именно.

Она задумалась. И показалась мне еще привлекательнее. Как будто в действие пришли какие-то мышцы, которыми прежде она не пользовалась, но затем ее нежное личико разгладилось, и она воскликнула:

— Придумала!

— Не сомневаюсь.

— Клоун!

— Что?

— Клоун! Вот он! — взволнованно указала она пальчиком. Да, эта девушка всю душу вкладывала в свою работу. — Просто мечта, верно?

Проследив взглядом за направлением ее пальца, я не увидел ничего, кроме неподвижного манекена, облаченного в черный до пола балахон или халат, с черным капюшоном на голове, в котором были прорезаны дырки для глаз и рта, в руке он держал топор с широким лезвием.

— Глупенький, да вы не туда смотрите, — сказала она. — Это Палач, а я говорю про Клоуна.

Тут я заметил в десяти футах от Палача другую фигуру. Это был манекен, одетый в мешковатый белый балахон, который скрывал очертания всего тела, даже ног, ибо внизу оканчивался шароварами, напоминавшими гаремное одеяние этой милой девчушки; спереди балахон украшали три шестидюймовые красные пуговицы. На голове у манекена был красно-синий колпак с кисточкой, а лицо разрисовано белым, красным и черным гримом, вдобавок к лицу был прилеплен внушительных размеров синий нос. Далеко не мечта, скорее кошмарное видение — как раз то, что мне нужно.

— Костюм мне подходит, — сказал я.

— Покупаете или берете напрокат?

— Напрокат. Он мне нужен только на завтрашний вечер… — Я подумал. — Но я оставлю чек на всю сумму.

— Это совсем не обязательно…

— На всякий случай. Просто на всякий случай.

Она вышла, очевидно в подсобное помещение, и вернулась с картонной коробкой. Пока она выписывала мне квитанцию, мы обсудили с ней, что мне понадобится в дополнение к этому костюму; в результате наших переговоров я обогатился коробкой с театральным гримом. Теперь мне не хватало только дюжины солдат морской пехоты, танка и огнемета.

Девчушка протянула мне квитанцию, и я принялся заполнять чек за прокат костюма, добавив к нему сумму залога, и тут она произнесла, глядя куда-то мне за спину:

— Одну минуту, сэр, сейчас подойду к вам.

Я оглянулся. Громадный горилла, почти моего роста, внимательно наблюдал за нами. Может, конечно, этот парень просто уставился на девушку, что неудивительно: ее полупрозрачный маскарадный костюм давал волю воображению. Но стоило мне обернуться, как он пробормотал:

— Не беспокойтесь, мне не к спеху, — и отвернулся.

Я, однако, успел рассмотреть все, что хотел: напоминающее вытянутую морду барракуды лицо и пасть со слишком большим количеством зубов.

— Вот ваши вещи, сэр.

Я отвернулся от гориллы. Миниатюрная красотка протягивала мне сверток, улыбаясь так, как улыбаются девушки над бокалом шампанского, бормоча: "Ой, оно щекочется".

— Пожалуйста, не называйте меня "сэр". Зовите просто Шеллом.

— Шеллом?

— Угу. Как-нибудь позвоню вам и скажу: "Это Шелл", а потом начну произносить всякие бесстыдные замечания.

— Что ж, звучит забавно.

— Кто знает? Может, мы еще устроим свой небольшой костюмированный бал.

— А вы составите неплохую пару Марии-Антуанетте. Я уже представляю себе костюмы. — Она вздернула плечики, слегка склонив головку, и меня снова овеял ветерок, поднятый ее длинными ресницами.

— Прощайте, Шелл, — произнесла она и, повернувшись, снова направилась в кладовку.

До дверей кладовки было футов двадцать, и я проследил взглядом каждый дюйм ее пути. Не только те дюймы, которые отделяли ее от цели, но и те, что были по бокам. Такой очаровательной походки мне не доводилось видеть. Ее округлые бедра соблазнительно покачивались из стороны в сторону, как бы посылая прощальный привет, и, когда они исчезли из виду, я пробормотал себе под нос: "Не "прощайте", мои дорогие, а только "до свидания".

Возможно, мне не следовало забывать, что я увлечен Лолитой и Дорис Миллер, — но, скажите на милость, сколько раз в неделю встречаете вы одалисок из гарема? Эта мысль напомнила мне, что я собирался заглянуть сегодня днем к Дорис и сообщить ей о наших планах. Держа в руке сверток с клоунским костюмом, я направился к своему "кадиллаку". Гориллу я не заметил. Засмотревшись на походку девушки, я в тот момент и думать забыл о его существовании, начисто забыл.

Когда я появился в магазине фотоматериалов, где оставил вчера вечером ролик непроявленной сверхчувствительной фотопленки, Тимоти, мастер высшего класса, посмотрел на меня искоса.

— Собирался звонить копам, — сообщил он.

— Брось, — отмахнулся я. — Веришь или не веришь, но эти снимки — своего рода рычаг. Закон открыт Архимедом или кем-то еще, не исключено, что самим Эйнштейном. Он пообещал дать мне достаточно длинный рычаг и указать место его приложения, чтобы я перевернул мир.

— Скорее всего, это был Эйнштейн. Что там ни говори, но эти снимки…

— Это рычаг, Тимоти, с помощью которого я надеюсь перевернуть человека. Надеюсь перевернуть его так энергично, чтобы спасти жизнь двоим другим.

— Двоим?

— Да, и один из них — я.

— Ну, раз так… Но, приятель, эти фотографии…

Он ушел за ними. Дожидаясь его возвращения, я посмотрел в окно. Длинная черная машина, похожая на катафалк, проехала мимо. Я ощутил, как у меня вдоль позвоночника пробежал холодок. Совсем не потому, что эта колымага напоминала катафалк. Дело в том, что сегодня мне уже попадалась эта машина. Раза два.

После того происшествия на автомагистрали, когда в меня целились из автомата, я уделял больше внимания обгонявшим меня машинам, чем управлению собственным экипажем. И по дороге не раз пользовался проверенным трюком, ухитряясь проскочить последним на светофор, чтобы избавиться от возможного хвоста. А когда заметил похожий на катафалк седан во второй раз, то стал еще изворотливее — и вот передо мной только что проехала та самая колымага… или очень похожая. Когда совпадение не вызывает доверия, оно неизбежно порождает подозрение.

Тимоти вернулся, держа в руках плотный конверт с фотографиями размером 5x7. Я отснял всю пленку, и Тимоти сделал по два отпечатка с каждого из двадцати негативов. Двенадцать оказались слишком расплывчатыми и не представляли никакой ценности. Из оставшихся восьми я выбрал два наиболее удачных: выдержка и фокус были подобраны безупречно и на них были четко видны лица Джея и миссис Фрэнк Квин. Я оставил оба оттиска, а все остальное, включая негативы, уничтожил.

Тимоти еще не пришел в себя от изумления и негодования, когда я вышел из магазина.

Я подъезжал к дому Дорис Миллер, заранее предвкушая радость встречи, когда все повторилось. Было около шести часов вечера. Остановившись на перекрестке, я наблюдал в зеркало заднего вида за подъезжавшими к светофору машинами, когда появился черный седан — однако не позади меня, а за квартал, он проехал слева направо по улице, перпендикулярной моей. Я потряс головой. Или в городе проходит съезд владельцев похоронных бюро, а также водителей катафалков, или…

И тут до меня наконец дошло.

Я отыскал "жучка" за полминуты. С помощью небольшого зажима и куска проволоки его прикрепили под передним бампером "кадиллака". Одним рывком я освободил болт, удерживавший скобу, и извлек маленькую коробочку. Вернувшись в машину, я положил ее на сиденье рядом с собой.

Предмет этот напоминал, говоря обыденным языком, небольшой приемник, а более точно — миниатюрный радиопередатчик. С тех пор, как его прикрепили к моей машине, он посылал непрерывный сигнал по одной из установленных радиочастот, а у водителя черной колымаги имелся радиоприемник, настроенный на ту же частоту. Возможно, к приемнику подсоединили антенну. Если антенна находилась под прямым углом к точному курсу, указанному радиолучом, который посылал "жучок" с моего "кадиллака", входящий сигнал усиливался; если антенна отклонялась от прямого угла, сигнал ослабевал или совсем исчезал. Таким образом, достаточно было пустить по моему следу всего одну машину, снабдив ее приемником, и водитель всегда знал о всех моих передвижениях, без особого труда отыскивая мой "кадиллак", где бы я ни остановился. А если задействовать еще одну-две машины с дополнительными приемниками, то, используя простейшие тригонометрические расчеты, мои приятели могли в любое время засечь местонахождение моей машины.

Я выругался. Скорее всего, этот парень висел у меня на хвосте весь день. Мысленно я проследил свой маршрут: куда ездил, где останавливался. Визиты к Семмелвейну и Портеру, костюмный магазин, фотомагазин Тимоти и так далее. С этим уже ничего не поделаешь, остается только надеяться, что мне не успели нанести серьезного ущерба, — по крайней мере, меня еще не пристрелили. Что-то еще, какая-то очень неприятная мысль не давала покоя, но мне никак не удавалось поймать ее, определить, что же так тревожит меня.

По крайней мере, теперь легко и просто избавиться от хвоста, а в данный момент это было важнее всего. Я завел мотор.

Часовая стрелка приближалась к половине седьмого, уже темнело, когда я подходил к дверям квартиры Дорис Миллер. Я оставил машину в трех кварталах, чтобы мой "кадиллак" случайно не засекли около ее дома, — о хвосте я теперь не беспокоился. Припарковав машину неподалеку от автобусной станции, я положил в ячейку камеры хранения, ключ от которой забрал с собой, костюм клоуна, приглашение на бал к Фрэнку Квину, а также две фотографии Джея и миссис Квин. Кроме того, я не только избавился там от "жучка", но испытал чувство глубокого удовлетворения, надеясь, что доставлю водителю черной колымаги хотя бы часть тех неприятностей, которые пережил сам.

Потому что прикрепил миниатюрный передатчик к скоростному автобусу компании "Серая борзая", направлявшемуся в Даллас, штат Техас.

Глава 8

На Дорис было другое платье. Если только это можно было назвать одеждой, потому что она скорее обнажала, чем прикрывала тело. Сегодня выдался, конечно, на редкость удачный денек, однако ночью меня ждала другая женщина. Жизнь порой играет с нами жестокие шутки.

Моя клиентка через силу улыбнулась мне, но даже в таком состоянии, вялая и апатичная, она все же оставалась самым восхитительным созданием в мире. По крайней мере, в этом году. Нетрудно было представить, какой веселой, сияющей от радости и прекрасной станет она, когда ее брат вновь будет с нею, выйдет из тюрьмы.

Дорис смешала виски с содовой, мы уселись на кушетку в гостиной, и я рассказал обо всех событиях прошедшего дня, опустив, естественно, некоторые важные подробности.

— Теперь мне известно все, — подвел я итог. — Росс не виновен, Флегга убил Квин, а потом оказал давление по меньшей мере на трех свидетелей, заставил их выступить на суде с ложными показаниями.

— Разве мы не знали этого с самого начала, Шелл? — вздохнула она. — По существу ничего не изменилось.

— Изменилось очень многое, просто пока мы не видим результатов этого, Дорис. Например, мне известно, что Флегг был казначеем у Квина и что Квин приказал одному из своих бандитов убрать Хеймана, утопить его. У меня появилось несколько имен…

Она прервала меня. Не сердито, не зло. Просто с таким отчаянием, что мне стало не по себе.

— Но ты же не можешь ничего доказать, Шелл. Ты сам говорил мне об этом. У нас нет доказательств, которые приняла бы полиция, нет доводов, которые согласился бы выслушать губернатор, нет ничего, что могло бы помочь Россу…

К концу фразы в голосе ее зазвучали истерические нотки, поэтому я поспешил прервать ее.

— Постой, — с улыбкой сказал я, подняв обе руки, — все не так плохо. У меня есть еще кое-что.

— Еще? — Все лицо ее осветилось надеждой, а глаза так засверкали, что я невольно пожалел о своих словах. Ведь ничего обнадеживающего у меня не было.

— Может, и не стоит пока чересчур радоваться. Но возможно, нам удастся получить отсрочку. Я вышел на парня, работающего на Квина, одного из его приближенных, он в курсе всех его делишек. Если мне удастся заставить его разговориться и сотрудничать непосредственно со мной, я мог бы получить достаточно доказательств, чтобы засадить за решетку самого Квина. Все зависит от того, что скажет мне этот парень или что он сделает, но я уверен, что сумею добиться, чтобы он сотрудничал со мной.

Две небольшие складки появились на переносице между голубыми глазами.

— Сумеешь? — Она пытливо посмотрела на меня. — Каким образом, Шелл?

— Понимаешь… — Я остановился в затруднении, подыскивая подходящие слова. — Скажем так. Я нашел способ оказать на этого человека сильное… давление. Если он согласится сотрудничать — прекрасно. Если нет — его, скорее всего, тут же уберут. Конечно, без моего участия, — поспешно добавил я. — Тем не менее ему тогда конец. Так что у меня есть предчувствие, что он расскажет все.

Дорис закусила плавно изогнутую нижнюю губку.

— А что, если он не расскажет ничего полезного для нас? — спросила она. — Что, если он ничего не знает?

— Клянусь святым Петром, тогда придумаю что-нибудь еще, — ответил я, слегка нахмурившись.

— Прости, я не хотела…

Она так искренне умоляла простить ее: с глубоким вздохом наклонившись ко мне и прерывисто дыша, приложила в знак раскаяния руку к груди и еще раз вздохнула. Эта девушка была на редкость красноречива, у нее о многом говорили не только глаза, рот и легкие, но каждая жилка ее тела, и на всем этом красноречии было очень мало обертки. Так вот, не мешало бы мне прикусить свой подлый язык. Ведь бедное дитя неимоверно страдало от неуверенности, страха, волнений, в то время как я все делал не так, попадал впросак и тему подобное.

Поэтому я заговорил как можно ласковее:

— Дорис, дорогая, ты не поняла меня. Я хотел сказать, что этот человек может помочь нам словом и делом. Но даже если я ошибаюсь, что ж, тогда у нас остается еще один шанс. — Мне не то что говорить, даже думать не хотелось об этом плане, но я продолжал: — Видишь ли, Фрэнк Квин устраивает завтра вечером прием, на который приглашены только избранные. В своем поместье. Если все наши усилия окажутся безрезультатными, у меня есть возможность попасть туда под видом одного из гостей, тогда меня не схватят. А в его личном сейфе найдется достаточно доказательств, чтобы засадить в тюрьму этого бандита. И освободить твоего брата. — Голос мой слегка задрожал. — Больше того, если мне удастся провернуть это дело, я добьюсь оправдания не только твоего брата, а еще восемнадцати человек, которые пострадали из-за этого подонка. — Я помолчал. — Конечно, это только на крайний случай… — Я опять замолчал. — Что ж, это не козырный туз, которого прячешь в рукаве, чтобы сыграть ва-банк, но… по меньшей мере, двойка.

— Понятно, — сказала она, так, очевидно, ничего и не поняв.

— Не расстраивайся, — продолжал я, — у меня в запасе осталось еще кое-что. А сегодня поздно вечером прояснится, как обстоят наши дела. Я еще заеду к тебе сегодня, а если не удастся, тогда завтра позвоню. — Я улыбнулся, пытаясь хоть немного разрядить обстановку. — И бьюсь об заклад, что завтра дела пойдут намного, намного лучше.

— Ох, надеюсь. — Ее прелестное личико вновь осветилось надеждой, правда всего на одно мгновение, и она придвинулась ко мне. — Я так хочу верить тебе, Шелл, честное слово. Я хочу… — Она подняла руку и, слегка коснувшись пальчиками лацкана моего пиджака, машинально придвинулась еще ближе.

По крайней мере, мне показалось, что она сделала это неосознанно, но я действовал вполне осознанно и остановился только тогда, когда наши губы слились в поцелуе. Ее влажные губы раскрылись, и меня обдало таким жаром, будто я случайно прикоснулся к обнаженному электрическому проводу.

Ощущение было такое, будто от губ до пяток и обратно сквозь мое тело пропустили смертоносный электрический заряд напряжением в двести двадцать вольт, и, когда Дорис оторвалась от меня, я забеспокоился, не начался ли в доме пожар.

— Ох, тебе лучше уйти, Шелл.

— Что?

Она повторила свои слова. Мы с ней по-разному относились к таким вещам. Один поцелуй — и я уже готов к дальнейшему, а ей этого довольно, она уже хочет отправить меня восвояси. Я пытался оспорить такое решение, но она была тверда как алмаз, или, проще говоря, сказала: "Нет".

Вообще-то это было разумное решение. Мне предстояла очень важная встреча с Джеем, откладывать ее было нельзя. Пришлось с сожалением подчиниться. Пора было возвращаться к работе. "Работа — вот что главное в жизни, — подумал я. — Никаких пустяков, пока не закончил дело. У меня железная воля, именно так". Я неимоверно гордился собой. Даже вырос в собственных глазах.

— Шелл, — томно произнесла Дорис; она сидела на диване, глядя на меня из-под полуопущенных ресниц и приоткрыв влажные губы.

Я снова сел рядом с ней.

— Нет, — прошептала она, — не… не так близко.

— Но ты же сказала… "Шелл", позвала меня. Понимаю, ничего особенного, ты просто назвала меня по имени, но все дело в интонации, в том, как это сказано. А может, мне просто послышалось…

— Нет, не хочу, чтобы ты уехал от меня, думая… Понимаешь, я с радостью оставила бы тебя, это правда… если бы наши дела не были так плохи. Но я… видишь ли, все так сложно. — Она замолчала. — И у нас так мало времени.

Она была права. Я снова поднялся. Работа — вот главное в жизни.

У дверей она поцеловала меня еще раз. Можете не верить, но этот поцелуй оказался слаще двух предыдущих, — да, я пропал. Этот третий волшебный поцелуй, как огненный факел, сжег все замыслы и намерения, он мог запросто расплавить в зубах дешевые пломбы и возвратить голосу евнуха былую силу, — а что пережил я, когда перед моим носом тихо закрылась дверь? Я наконец понял, что если поцелуй Дорис обладал такой волшебной силой, то близость большая, чем прикосновение ее губ, могла оказаться просто опасной для жизни. "Господи! Так недолго и помереть, — подумал я. А потом решил: — Велика важность!"

Но дверь была закрыта. А я не хотел осваивать профессию взломщика. Во всяком случае, раньше за мной такого не водилось. И я остался верен себе. С тяжелым вздохом я побрел к своему "кадиллаку", бормоча под нос: "Работа, черт возьми, работа, и кому все это надо…"

* * *

Итак, мне предстояло решить следующую проблему: как поймать Джея, желательно без свидетелей, чтобы показать ему мои, а вернее, его фотографии, а также обсудить с ним возможные последствия этого крайне неприятного происшествия. Я уже знал, что он редко покидает пределы обнесенного оградой поместья Квина раньше семи часов вечера; если сейчас отправиться туда, то ничего не стоит перехватить его на дороге.

Я гнал машину к владениям Квина, когда внезапно на меня снизошло озарение.

Шок оказался настолько сильным, что я оцепенел, мышцы одеревенели, руки застыли на рулевом колесе. Машина почти остановилась, и тут до меня дошло, что я механически нажал на тормоза.

Еще раньше, обнаружив на своем "кадиллаке" "жучка", я вспоминал, куда заезжал сегодня, и тогда какая-то мысль не давала мне покоя. Теперь я вдруг понял, что меня беспокоило. Я думал только о том, что маленький передатчик сопровождал меня во всех поездках сегодня днем, но не учел вчерашних событий. А его могли установить на моей машине вчера вечером. Вчера вечером, когда я так старательно отделывался от хвоста, направляясь в отель "Вашингтон" — вместе с Лолитой.

Машина остановилась, и несколько томительно долгих секунд я сидел неподвижно, похолодев от ужаса и не вытирая выступивший на лбу пот. Потом переключил передачу, развернулся и понесся по улице, отпустив педаль газа до предела. Я не позволял себе думать, старался ничем не забивать мозги, пока на высокой скорости гнал машину по улицам города.

Остановившись перед отелем, я выпрыгнул из машины, пробежал через вестибюль, взлетел по лестнице и забарабанил в дверь номера Лолиты. Мертвая тишина, оттуда не доносилось ни звука. Я отступил, с разбега одним ударом вышиб замок и ворвался в номер.

— Лолита! — закричал я. — Лолита!

Тишина. Никакого ответа. И тут я понял, что ответа не будет, понял, что теперь спешить некуда.

Я нашел ее в ванной.

Она лежала скрючившись в ванне, лицо покрыто водой, длинные черные волосы намокли и опустились на дно. Мне показалось, что я очень долго стоял неподвижно, хотя на самом деле прошло несколько секунд. Очнулся от боли: я сжал кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Мне стало трудно дышать. Тогда я подошел ближе и прикоснулся к белому плечу. Оно было холодным. Холод мертвого тела невозможно спутать ни с чем. Она умерла давно, много часов назад.

У двери я обернулся и в последний раз посмотрел на Лолиту. Скрюченная, неподвижная, густые черные волосы распластались по воде, как потоки чернил. Я вышел, плотно закрыв за собой дверь, сел в кресло и закурил. Ее слова и жесты остались со мной, в моей памяти. Улыбки и затененные длинными ресницами глаза. Я сидел, курил и думал о Лолите.

Потом поднялся и направился к телефону, ощущая неимоверную усталость во всем теле. Я звонил в отдел по расследованию убийств.

Глава 9

Уже двадцать минут сидел я в машине, остановившись напротив улицы, которая вела к мотелю "Сэнд дюнз".

Тело Лолиты отправили в морг. Несмотря на тщательные поиски, полиция не обнаружила никаких следов того, что эвфемистически называют шулерством. Она могла поскользнуться и упасть. Я знал, что это не так. Полиция, вероятно, также не верила в несчастный случай, но не нашла ни одной улики, чтобы начать расследование.

Однако их было достаточно для меня, более чем достаточно.

Я все еще не пришел в себя и неохотно, с усилием гнал из головы мысли о смерти Лолиты. Теперь это стало только частью расследуемого мной дела; только так я должен думать об этом. Воспоминания останутся со мной, в глубинах моей памяти, — именно там их и следовало хранить. Нельзя допустить, чтобы мысли о ее убийстве помешали мне довести до конца начатое мной расследование — по крайней мере, найти того, кто убил ее.

После смерти Лолиты я еще острее нуждался в помощи Джея. К тому времени, как полиция отпустила меня, уже не имело смысла ловить Джея на дороге: он давно уехал из поместья Квина. Тогда я решил, что, возможно, вчерашнее свидание повторится и у меня есть шанс отыскать его в мотеле "Сэнд Дюнз". Рассудив так, я направился сюда. Надежды мои оправдались: неодолимая сила любви, или как там это у них называлось, снова привела Джея и миссис Квин прямехонько в мотель.

По крайней мере, я засек неподалеку от мотеля большой "кадиллак" миссис Квин, поскольку не знал, на какой машине приехал Джей. По моим расчетам, после отъезда миссис Квин не составляло труда выследить Джея или захватить его прямо в номере мотеля — пойти туда тотчас после ее ухода и постучаться в дверь. Но мне очень не хотелось впутывать в это дело миссис Квин. Не говоря уже о нравственной стороне проблемы, сама она, насколько мне известно, никого не застрелила, не зарезала и не отравила, поэтому незачем было ей присутствовать при нашем разговоре. Я хотел заполучить Джея, одного, без лишних ушей или глаз. И, кроме того, сразу после ухода миссис Квин я надеялся не только застать Джея в расслабленном состоянии, но застукать его, так сказать, на месте преступления.

Только все мои расчеты с треском провалились.

Прождав минут двадцать, я принялся снова рассматривать фотографии. Чтобы заставить Джея повиноваться, на мой взгляд, вполне хватило бы одной, самой выразительной. На этой фотографии Джей и миссис Квин по какой-то причине — возможно, потому, что инфракрасная вспышка создает не только нужную температуру, но и дает иногда слабую подсветку, — были видны совершенно четко, они смотрели прямо в объектив. Глядя на него, можно было подумать, что он, широко раскрыв рот, поет что-нибудь вроде "По пути на Мандалай"[6], а у нее глаза слегка косили, зато все остальное было видно очень ясно. Я не сомневался, что на Джея эта фотография произведет сильное впечатление.

Положив обе фотографии обратно, в конверт, я стал засовывать его в карман пиджака. В эту минуту синий "тандерберд" отъехал от мотеля и направился в мою сторону. Я чуть было не проворонил его. Джей явно не соблюдал правил приличия — пропускать даму вперед, а я следил за "кадиллаком" миссис Квин. Но поскольку машина отъехала от мотеля, я внимательно посмотрел на водителя, когда "тандерберд" промчался мимо. И увидел Джея.

Быстро развернувшись, я поехал за Джеем по Третьей улице; он вскоре свернул налево, к Лос-Анджелесу. Я старался держаться поближе к нему, надеясь найти удобное место, чтобы прижать его к обочине. На такой оживленной магистрали это, мягко говоря, достаточно сложный маневр, ему ничего не стоило пристрелить меня, но мне позарез нужно было встретиться с ним сегодня вечером. И чем скорее, тем лучше.

Я не отставал от него, но около Ла-Бреа он проскочил перекресток на красный свет, а мне пришлось остановиться. Однако, миновав перекресток, он свернул налево, к стоянке около отеля на углу улицы. Только тут я сообразил, где мы находились, и по коже у меня побежали мурашки. Это была гостиница "Баркер". Гостиница, которой управлял Фарго, место сбора многих бандитов, в том числе и Фрэнка Квина.

— Нет! — заорал я Джею. Высунувшись из окна, я кричал: — Нет! Не заходи туда!

Он, не оглянувшись, вошел в гостиницу. Очевидно, не услышал меня. А должен был. Я кричал что было мочи.

"Что делать?" — подумал я. Со стороны "Баркер" не казался вертепом, это было современное, красивое двенадцатиэтажное здание, фасад которого выходил на Третью улицу. Мне был виден вход в "Гардения-Рум" со стороны Ла-Бреа, слева от меня. Позади отеля проходила аллея, соединявшая Ла-Бреа с параллельной улицей, Сикамор-авеню. Какие-то растения с большими зелеными листьями украшали нижний этаж здания, а со стороны, выходившей на Ла-Бреа, неподалеку от меня, росли три пальмы, их изящные стволы с разлапистыми зелеными ветвями дотягивались почти до окон четвертого этажа; снизу их подсвечивали прожекторами, и по стволам плясали розовые блики. Нет, "Баркер" совсем не походил на опасный притон.

На перекрестке цвет светофора сменился на зеленый. Нетерпеливый водитель отчаянно сигналил за моей спиной. Чертыхнувшись, я неохотно двинулся вперед и с тяжелым вздохом въехал на стоянку рядом с отелем.

Машина Джея стояла на месте, но самого Джея и след простыл. Стоянка соединялась лестницей с боковым входом, через который можно было попасть в вестибюль гостиницы. Я поднялся по ступенькам, вошел внутрь и, закурив сигарету, огляделся по сторонам. Слева от меня находилась стойка администратора, за ней стоял мужчина средних лет. Несколько человек расположились на диванах в холле гостиницы.

Все выглядело вполне благопристойно и даже приятно, пока я вновь не увидел Джея. Он стоял наискосок от меня, разговаривая с четверыми мужчинами, сидевшими на диване неподалеку от дугообразной арки, над которой горела неоновая вывеска: "Гардения-Рум". Не успел я рассмотреть их, как из-под арки появился высокий рыжеволосый человек и, подойдя к веселой компании, хлопнул Джея по спине. И они тут же вместе скрылись под неоновой вывеской. Но, к счастью — или к несчастью, — я успел разглядеть его.

Это был побывавший за решеткой заносчивый тип, по имени Блистер. Рыжий вор с красной рожей — очевидно, спал он под лучами кварцевых ламп; его нос столько раз ломали о различные предметы, что сейчас от него остались одни воспоминания; вследствие этого недостатка его рот всегда был полуоткрыт, и из него исходил такой запах, что москиты от дыхания Блистера погибали кучами. Одним словом, Блистер был малопривлекательным типом, мускулистый тупица и трус, но трус этот больше всего боялся Фрэнка Квина. Вдобавок он водил дружбу с Фарго, управляющим "Баркера", а тот просто обожал меня.

Но в моем положении отступать было некуда, и я отправился за ними. "Да и что плохого случится со мной в холле или в баре, где полно людей? — успокаивал я себя. — Конечно, ничего". Но когда я приблизился к группе мужчин, с которыми разговаривал Джей, когда посмотрел на них, ноги отказались повиноваться мне, решительно игнорируя приказы, отдаваемые головой. Похоже, они оказались намного умнее головы, потому что у меня были весьма серьезные причины держаться подальше от этой четверки.

Это были Малыш Хэл, Пицца Джим, Ларри Борн и Тигр Макгун. Малыш Хэл и густобровый Макгун, по-моему, работали на Фрэнка Квина. А может, и вся четверка. Разница невелика, поскольку все они, не испытывая угрызений совести, стащили бы костыли у калеки, продали бы кокаин школьнику и охотно окунули бы Шелла Скотта в раствор серной кислоты. Они, очевидно, заметили меня раньше, так как вся четверка с обалделым видом уставилась на меня. Потрясающее зрелище — четверо тупоголовых гангстеров с выпученными, как у раков, глазами.

Прошло чуть больше года, как при моем активном содействии Хэла посадили в тюрьму штата за разбойное нападение; он гулял на свободе уже больше месяца. Всего два-три месяца назад Тигр Макгун с еще одним бандитом напали на меня в аллее; там они и остались лежать: второго бандита я прикончил, а залитый кровью Макгун получил дырку в черепе от удара мусорным бачком. У Макгуна этот шрам останется до самой могилы, но он поклялся, что сначала придет на мои похороны.

Я заставил свои мудрые ноги двигаться, и они пронесли меня мимо этой группы. Четыре башки повернулись вслед за мной, когда я прошел мимо; четыре пары глаз уставились с удивлением на меня. Но я снова напомнил себе, что ничего страшного в баре, где полно народу, со мной не случится. Так ли? Конечно нет. Но все же я нырнул под неоновую вывеску и оказался в "Гардения-Рум".

Воздух был пропитан запахами ликера, пива, вина; справа от меня, позади небольшой танцевальной площадки, ансамбль из четырех человек негромко исполнял какую-то мелодию. Слева, между мной и выходом на Ла-Бреа, стояли небольшие столики, покрытые бежевыми скатертями, каждый украшал розовый стакан с горящей свечой. Тонувший в полумраке клуб был заполнен на треть, вокруг тихо журчал поток голосов.

Бар протянулся от противоположной стены почти до танцевальной площадки. Я направился к нему и взгромоздился на стул. Заказав пива, я небрежно спросил бармена:

— А куда девался Джей? Вроде бы они с Блистером зашли сюда.

— Да, они заходили, — подтвердил бармен. — Наверное, Джей пошел в служебные помещения, в кабинет к мистеру Салливану.

О Салливане мне рассказывала Лолита. Это тот Салли, который не расстается с беретом и приводит девиц на прослушивания в свой кабинет.

— Только не говори, что Салли собирается взять в шоу Джея — или, хуже того, Блистера. У посетителей сразу весь аппетит пропадет.

— Не исключено, — заржал бармен. — Нет, Салли сегодня отсутствует. По-моему, Джей пришел повидаться с Фарго. Блистер сидит вон там, за столиком, прямо позади вас.

— Очень мило, — ответил я, крутанувшись на своем стуле. Обнаружить красномордого Блистера не составляло труда. Он сидел за столиком в дальнем углу, за танцевальной площадкой, с ним был еще один парень и три девицы. Парня я знал — Томас Гонсалес, мексиканец, по прозвищу Спиди[7]; он был классным водителем. Блистер сидел со смазливой девчонкой, вылитой леди Макбет в молодости. А соседка Спиди, очень привлекательная рыжеволосая девушка, могла бы украсить любой кордебалет. По крайней мере, этих девушек Спиди и Блистер тискали и щипали с милой бандитской утонченностью.

Один стул оставался свободным, и я предположил, что кавалер третьей дамы в настоящий момент отсутствует. Может, Джей? Третья была чувственная блондинка, одетая в зеленое трикотажное платье, плотно облегавшее фигуру. Внезапно она пронзительно взвизгнула, и я заметил, что Спиди придвинулся к ней поближе. То ли он прошептал ей что-то, щекочущее нервы, то ли куснул ее за ушко. Они еще не заметили меня.

Я чувствовал себя как огурец на консервной фабрике, но все же слез с вращающегося стула, прошел не спеша в дальний конец бара и оказался в тускло освещенном коридоре, вход в который скрывался за тяжелыми драпировками. Справа от меня сквозь полуоткрытую дверь пробивался луч света. Я вытянул из кобуры кольт-спешиал, переложил его в карман пиджака и, не вынимая руки из кармана, распахнул дверь. В просторной комнате не было ни души. Справа от меня стоял серый письменный стол, на котором валялся красный берет, — судя по всему, это был кабинет Салливана. У одной стены стояли два кожаных кресла, слева от меня, в дальнем углу, находился большой деревянный бар — вот и вся обстановка.

Я вернулся в коридор. В него выходили двери других комнат. Но нигде не было видно света. Из одного конца коридора дверь вела на автостоянку, а в другом конце была лестница, очевидно соединявшая бар с гостиницей. Никого: ни Джея, ни Фарго. Возможно, они поднялись наверх, в гостиницу. Там их не найти. Поначалу я решил было поскорее убраться отсюда и попытаться поймать Джея позднее, может, даже завтра. Но потом вспомнил о Россе Миллере, томящемся в одиночной камере: его жизнь отсчитывает последние секунды.

И вернулся в "Гардения-Рум". Если мне не удастся отыскать Джея, то вполне вероятно, что Джей найдет меня, если я покручусь здесь еще немного. На этот раз я не сел к стойке бара. Встал, прислонившись к стене рядом с ним и опустив руку в карман, где лежал револьвер. Когда имеешь дело с типами вроде Блистера, Спиди и их приятелей, лучше обеспечить себе надежное прикрытие.

Тут Блистер заметил меня и, видно оцепенев от неожиданности, поспешно отвел взгляд. Толкнув Спиди в бок, он что-то прошептал ему. Спиди посмотрел в мою сторону, а затем они с Блистером увели своих девиц в холл отеля. Девушки бурно протестовали против такого решения, но им пришлось подчиниться. По-моему, они не обратили на меня внимания и просто не поняли, что случилось. Через минуту Спиди вернулся и уселся за тот же самый столик, лицом ко мне.

Я ждал. Маленький оркестр из четырех человек продолжал играть. Несколько пар танцевали, затем оркестранты ушли отдохнуть. Прошло еще пять минут. Джей по-прежнему не появлялся. Вернулся Блистер и поманил пальцем Спиди Гонсалеса. По спине у меня побежали мурашки.

Потом озноб усилился. Произошло то, чего я ждал. Все гориллы, сидевшие в холле, перебрались сюда. Старые знакомые, отвратительные рожи, все появились здесь. Малыш Хэл, Пицца Джим, бровастый Тигр Макгун — их пути не раз пересекались с моими.

И сразу вслед за их появлением меня пронзило ощущение, что происходит что-то странное. Это не было связано с бандитами — их я как раз ожидал. Дело в том, что в баре стало далеко не так многолюдно, как раньше. Даже после прибытия новых посетителей народу в клубе заметно поубавилось. Непонятное явление.

Вдобавок я стал свидетелем обыденной сценки, которая, тем не менее, взволновала меня. В зале появился официант с подносом, на котором стояли четыре тарелки с разными кушаньями. Казалось бы, ничего особенного, но почему-то официант с полным подносом повернулся и исчез на кухне.

И тут я все понял. Но радости мне от этого не прибавилось.

Я с таким нетерпением ожидал Джея и так внимательно наблюдал за прибытием новых лиц, что не заметил исчезновения старых. В эту секунду Спиди наклонился над столиком, стоявшим неподалеку от двери, и очень серьезно стал объяснять что-то сидевшей за ним парочке. Они мгновенно вскочили и после короткого спора вышли на улицу Ла-Бреа.

И в качестве заключительного аккорда Блистер подошел к двери, захлопнул ее и запер на засов. Из чего я понял, что эта парочка была последней. Именно в тот момент, когда Блистер отрезал мне путь к отступлению, из служебных помещений клуба появился Джей в сопровождении Фарго и направился ко мне.

Теперь все прояснилось — туман рассеялся. Я попал в ловушку. Оказался в тылу врага. У меня хватило времени подумать: "Вот влип… Как Самсон, решивший втирать восстановитель для волос в свою облысевшую башку, — спохватился с большим опозданием. Как Тарзан, заболевший поносом и ангиной, когда потерялся в Стране обезьян. Сам виноват, что не прислушался к мудрому совету собственных ног".

Но другая мысль парализовала мою нервную систему, иссушила нервные клетки, скрутила нервные узлы: "Эта банда монголоидных идиотов перехитрила меня". А в таком состоянии меня ожидало весьма плачевное будущее, особенно если принять во внимание, сколько пушек появилось в их руках. Так вот о пушках! Пушек, наставленных на меня, с избытком хватило бы, чтобы потопить баржу с железной рудой. Куда ни кинь взгляд — везде одни пушки. Ужасное зрелище! Пушки большие и маленькие, полированные и тусклые — но все одинаково уродливые.

Я растерялся и молча ждал, когда Джей и Фарго подойдут ко мне.

— По-моему, ты влип, парень, — сказал Джей.

— Не говори, — ответил я.

— Мы удалили всех посторонних, приятель. Здесь только свои.

— Да, — кивнул я, — до меня уже дошло. Только что.

— Привет, Скотт, — весело захихикал Фарго, — как приятно с тобой встретиться.

Я промолчал. Фарго был крупным парнем, весил примерно двести двадцать фунтов; у него была высокая, клинообразная фигура, толстая грудь и широкие, сутулые плечи, над которыми возвышалась шея восемнадцатого размера; нездоровая, прыщавая кожа, испещренная мелкими темными пятнышками, похожими на веснушки; на круглом, лунообразном лице застыло выражение недовольства, будто у него постоянно заложен нос. А уж нос его заслуживает отдельного описания: не нос, а скорее внушительных размеров клюв, который имел чисто функциональное значение, но не украшал хозяина, он предназначался для улавливания запахов.

В данный момент нос выглядел так, будто уловил запахи, неожиданно приятные для себя.

— Наконец-то я добрался до тебя, — сказал Фарго. — Да, наконец-то достал. — Он перевел взгляд на Джея: — Сам заявился сюда, вот ведь как! Наверно, просто чокнулся. Но я его поймал.

— Ты поймал меня? — спросил я.

— Ну, схватил. И это я придумал выпроводить отсюда всех посторонних. Вот ты и попался.

Он был прав.

— Пойду позвоню боссу, — обратился Фарго к Джею.

— Зачем? — спросил Джей. — Он уже сказал нам, что делать, если поймаем этого молодчика.

— Верно, — согласился Фарго. — Но он должен знать, что это я поймал Скотта. То есть мы поймали его. Присмотри за ним, Джей, а я пойду расскажу боссу все в подробности, как на фотографии.

Он удалился.

— У тебя в кармане пушка? — спросил Джей.

— Кольт 38-го калибра.

— Не стоит стрелять. Не то зацепишь меня или еще кого-то, а сам не успеешь даже заметить, в кого попал. — Он ухмыльнулся. — Парень, ты влип по самые уши. Выхода отсюда нет — ни сзади, ни спереди, ни по бокам.

Я готов был согласиться с ним. Но последние слова Фарго не давали мне покоя. "Как на фотографии". Вот что он сказал. То наркотическое оцепенение, в которое я впал, увидев, как Блистер подошел к двери и запер ее, постепенно начинало улетучиваться, я возвращался в нормальное состояние. Которого, вероятно, мне не хватало.

— Отсюда есть только один выход, — заявил я. — И, кроме самого Квина, наверное, только один человек в состоянии помочь мне выбраться отсюда живым и невредимым. Правда, Джей?

— Помочь тебе? — удивленно переспросил он. Мысль эта, очевидно, показалась ему нелепой.

— Да. А может, даже тебе не удастся мне помочь. Может, мальчики не послушаются тебя.

— Они выполнят все, что я им прикажу, — все еше не понимая, в чем дело, возразил он. — Конечно, если бы я захотел, то запросто вывел бы тебя отсюда. — Он снова рассмеялся. — Только мне не хочется.

— Захочется, Джей, — возразил я. — И еще как захочется. — Я надеялся, что окажусь прав. Может, я ошибался на его счет, может, ему наплевать на это. Тем не менее продолжал: — Ты выведешь меня из этого заведения. Живым и здоровым. И будешь счастлив, если тебе это удастся.

— Точно, раз восемь-девять.

Невнятное бормотание, доносившееся со стороны остальных гангстеров, усилилось, двое начали потихоньку приближаться к нам. С их точки зрения, тянуть резину было незачем. Отблески света тускло отражались от стволов их оружия.

— Джей, — поспешно заговорил я, — слушай внимательно. Сосредоточься на моих словах.

Напряженность моего тона — а напряженности в нем хватало — подействовала на него. Он стал почти серьезен и весь обратился в слух.

Я продолжал:

— Ты скажешь этим безмозглым идиотам, что сам отвезешь меня подальше, к холмам, и пристрелишь там. Имеешь право взять на себя эту миссию: выстрелить в затылок Шеллу Скотту. Ты скажешь им все это, потому что у тебя нет другого выхода: если ты не вытащишь меня из этой западни и меня убьют здесь, этот маленький конвертик перестанет быть только моим секретом. — Помахивая конвертом, зажатым в левой руке, я добавил: — То есть нашим секретом.

И протянул ему конверт.

— Что это? — спросил он. На его лице появилось очень странное выражение. Мои слова задели его. Ему до чертиков хотелось узнать, о чем идет речь. Но в то же время всем своим видом он показывал мне, что вообще-то ему на это наплевать и шумное исполнение моего приговора откладывается не больше чем на одну-две минуты.

Усевшись на стул у стойки бара, он повторил:

— Что там такое?

— Посмотри, — ответил я. — Там парочка фотографий. Фотографии. Именно из-за них я и пришел сюда, чтобы вручить их тебе.

— Вот как? — Он пожал плечами, запустил руку в конверт и извлек оттуда два снимка.

— И помни, приятель, — добавил я, — не позволяй этим жлобам дотрагиваться до меня. Окажись я у них в руках, они получат и эти снимки. И, можешь не сомневаться, тут же доставят их прямехонько к Квину.

Джей слышал мои слова, но не понимал их смысла — он не успел еще рассмотреть фотографии. С самодовольной улыбкой он бросил взгляд на верхнюю фотографию. И с этого мгновения у меня не осталось сомнений, попадется ли Джей на мой крючок.

Из груди его вырвался вопль.

Все случилось мгновенно. Сначала он небрежно взглянул на верхнюю фотографию, но тут же впился в нее глазами и просто окосел. Прижав обеими руками фотографии к стойке бара, он издал резкий лающий звук, и я понял, что он совсем потерял голову. Он обернулся ко мне, но, клянусь, глаза его смотрели в разные стороны. Челюсть у него отвисла, он разинул рот и опять завопил; а потом упал головой на стойку бара и медленно протянул пальцы к конверту, как игрок в покер, робко отгибающий уголок карты. То, что он увидел, не улучшило его настроения. Там были все те же снимки. Он помотал головой, придвинул фотографии к самому носу, а голова его все тряслась.

Потом Джей перевел взгляд на меня, на лице его отразилась вся гамма охвативших его чувств, от шокового потрясения до полной растерянности. Наконец он обрел дар речи и заорал:

— Что случилось… как это… кто… когда… кто… каким образом?

В ту же секунду забыв обо мне, он отвернулся к бару и уткнулся носом в фотографии, как будто, не доверяя глазам, хотел ощутить их запах и убедиться, что это не сон. Через несколько секунд я заметил, что он рвет одну из фотографий на мельчайшие кусочки. Поначалу я решил, что он свихнулся, но потом до меня дошло, что он делает. Он запихивал эти обрывки в рот. Хотел переварить вещественное доказательство.

— Джей, — тихо произнес я, — у меня в запасе есть и другие.

— Другие? — переспросил он, переставая жевать. Голос его упал. — Другие? — Он поднял голову и медленно повернулся лицом ко мне. Потом очень внятно, старательно выговаривая каждое слово, он произнес: — Человека… везде подстерегает опасность… везде… и всегда! — Он замолчал, тупо глядя прямо перед собой и продолжая по инерции двигать челюстями, как корова, пережевывающая жвачку, и наконец спросил: — Другие, говоришь?

— Да.

— Это все подстроено, — произнес он безучастно. — Ловушка. Не понимаю, как удалось сделать эти снимки, но… это все подстроено.

После долгой паузы он опять посмотрел на меня и спросил:

— Кто это сделал?

— Я.

Долгое молчание.

— Это все подстроено. — Опять долгая пауза. — Похоже, нам не удастся пристрелить тебя.

— Похоже на то.

— Очень жаль.

— Не так уж это плохо.

— Нет, очень жаль. Я бы ничего не пожалел, только бы прикончить тебя.

— Джей, по-моему, нам лучше подумать о том, как выбраться отсюда…

— Я бы ничего не пожалел, только бы пристрелить тебя.

— Если мы не поторопимся, одна из этих горилл забудет…

— Я бы ничего не пожалел…

— …зачем находится здесь, и спустит курок по привычке.

Джей потерянно кивнул, перевернул конверт и занялся изучением его лицевой стороны. На ней я наклеил буквы, вырезанные из газеты, как обычно делают похитители детей. Это было сделано по двум причинам: во-первых, я не хотел надписывать конверт от руки, чтобы не оставлять образец своего почерка, а во-вторых, мне казалось, что это неплохая деталь. Криво наклеенные буквы гласили: "Фрэнку Квину — от друга".

— Какой-то друг, — сказал Джей. — Неужели ты действительно послал бы ему это письмо?

— Конечно.

— Ведь он убил бы меня, понимаешь.

— Да, так я и думал.

— Он бы все потроха из меня вытряс.

— У Фрэнка богатое воображение, он на это мастак.

— Он бы меня по стене размазал. И знаешь что? — Джей помрачнел, на его физиономии появилось печальное, просто траурное выражение. — Игра не стоила свеч.

— Джей, тебе не кажется…

— Да, — зло оборвал он меня. — Да. Наверное, ты прав. — Он вытащил из кармана миниатюрную "беретту", небрежно навел ее на меня и приказал отойти от стены. Когда я выполнил его требование, он бесцеремонно ткнул мне стволом в спину. — Подними руки! — приказал он.

Мы направились к выходу. По дороге Джей бросил несколько слов банде горилл. Он почти слово в слово повторил то, что предлагал ему я: дескать, он хочет собственноручно отправить меня на тот свет, не желает отказать себе в таком удовольствии… Парни, похоже, разочаровались, но возражать не осмелились.

До двери оставалось всего десять шагов, когда в зале появился Фарго. Он преградил нам путь и спросил:

— Куда это вы, черт возьми, направляетесь? — Не дожидаясь ответа, он обратился к Джею: — Босс доволен. Очень доволен. Говорит: "Делайте, как сказано. Убейте сукиного сына".

— Конечно, — хмуро ответил Джей. — Да. Конечно.

Фарго, естественно, не догадывался о том, что происходит. Он только видел, что Джей держит меня на прицеле, а я — в полной его власти. Пленник. Беспомощный. Поэтому он размахнулся и попытался ударить меня кулаком в лицо. Но делал он это так медленно и неуклюже, что уклониться от его удара не составляло труда. Я просто отвел голову в сторону, и его кулак просвистел мимо моего уха; тогда я сделал выпад справа и врезал ему прямо в правый глаз.

Кожа треснула. Брызнула кровь, испачкав мне костяшки пальцев. Фарго покачнулся, взмахнул руками и тяжело грохнулся на пол, перекатившись на спину. Он еще кое-что соображал и шевелил конечностями, но подняться не мог. Через несколько секунд он пробормотал что-то. На лице его застыло выражение недоумения. Потом опять пробубнил что-то.

Стоило, наверное, подождать и выяснить, что он пытается сказать. Стоило, наверное. Но я не стал.

Фарго все еще бормотал что-то невразумительное, когда мы с Джеем вышли на улицу.

Глава 10

Мы с Джеем сидели в его машине, нам надо было спокойно обсудить все дела. Я оставил свой "кадиллак" на стоянке, а Джей отвез нас в тихое, укромное местечко, неподалеку от бульвара Лорел-Каньон.

С первых же минут он проявил полную готовность к сотрудничеству.

Я объяснил ему, что, если он протянет мне руку помощи, а еще лучше — обе руки, в среду все улики будут уничтожены. К тому времени они уже потеряли бы свою ценность; ведь если до среды мне не удастся снять обвинение с Миллера, ему уже никто не поможет. Однако, если бы Джей заартачился, в течение часа ужасная фотография оказалась бы у Квина.

Пока что в нашей беседе Джей подтвердил большую часть тех сведений, которые я получил от других, — убийство Кейси Флегга, ложные показания Хеймана (это Квин заставил его сказать, будто Миллер приобрел у этого скупщика орудие убийства), еще кое-какие детали.

Я упомянул об информации, полученной мною от Пинки, и Джей сказал:

— Да, Папаша Райен расправился с Хейманом. — Он покосился на меня: — А тебе это откуда известно?

— Не важно. А кто раздавал взятки?

— Кейси, это правда. Но, как ты сам сказал, с тех пор Фрэнк взял это на себя.

— Как он делает это? И кто получает бабки?

— Ты достал меня.

— Джей, если ты откажешься…

— Черт возьми, Скотт, я же отвечаю на все вопросы, если хочешь, скажу даже имя служанки моей матери. А звали ее, было бы тебе известно, Абигайль Эмили…

— Не важно. Ты — правая рука Квина.

— Верно. Только у этого подонка всегда рот на замке, из него лишнего слова не вытянешь, если ему это невыгодно, а практически так всегда и бывает. Понимаешь, он держит в тайне свои делишки — особенно после того, как Кейси запустил лапу в его денежки. Разве это не разумно?

— Разумно.

— Черт, даже те встречи, которые он проводит каждый месяц, — это просто клуб для избранных. Мне туда доступа нет, Папаше — тоже, никого не пускают, кроме Дудла. А он глухонемой.

— Постой, постой. Дудл? — Я вспомнил: Пинки что-то говорил о ежемесячных встречах. — А зачем устраивают эти встречи? Что на них происходит?

— Этого никто не знает, кроме Дудла, который со ста шагов может прострелить ухо кошке, и, как я тебе уже сказал, он глухонемой, так что ничего не услышит и не разболтает. Фрэнк, может, и ослепил бы его, да тогда Дудл промажет, если понадобится кого пристрелить. Так что, кроме Дудла, только Фрэнк да еще кошки, на которых тренируется Дудл, знают, что там происходит.

Джей продолжал развивать эту тему, и я наконец понял, что каждый месяц Квин встречался примерно с дюжиной людей в служебном кабинете клуба "Гардения-Рум" — в том самом кабинете распутного Салливана, Салли, куда я случайно попал сегодня вечером. Встречи предпочитали проводить там, а не в поместье Квина, чтобы не компрометировать важных шишек; если заметят, что они бывают в доме у Квина, это, естественно, вызовет подозрение, но кто угодно может зайти в отель "Баркер" или пропустить рюмочку в "Гардения-Рум" — а уж оттуда легко незаметно проскользнуть в служебное помещение.

Джей заверил меня, что это были чрезвычайно важные встречи, о чем свидетельствовала и атмосфера повышенной секретности, созданная вокруг них Квином. Несомненно, что именно на этих встречах Квин лично расплачивался со своими помощниками. Джей был уверен, что люди, с которыми Квин проводил ежемесячные встречи, являлись местными гражданами, обладавшими значительной властью и влиянием, тем не менее сотрудничавшими с Квином то ли из-за денег, то ли по другим, не менее важным причинам. "По-моему, это очень важные шишки, — сказал Джей. — Все они получают взятки или как-то иначе зависят от Фрэнка". Джей, конечно, выразился более грубо, но смысл был ясен.

— Когда состоится следующая встреча? — спросил я.

— На следующей неделе. В понедельник днем. Квин старается не высовываться до… ну, ты понимаешь, о чем речь.

Я понимал. До казни Росса Миллера. После смерти Миллера едва ли найдется много желающих доказывать, что это Квин убил Кейси Флегга. Какой смысл заниматься этим, если Миллера уже казнили за убийство Кейси Флегга. Если Квина не тронут до назначенной на среду казни, то есть до десяти часов утра, дальше все пойдет как по маслу.

— Тебе известны имена тех, кто вхож на эти тайные сборища? — спросил я.

— Слышал как-то пару имен, — нахмурившись, ответил Джей и покачал головой. — Земмельхаум… Семель… что-то вроде этого.

— Семмелвейн? Аира Семмелвейн?

— Верно. А ты откуда знаешь, черт возьми?..

— Кто еще?

— Какой-то тип по фамилии Смит. Имени его никогда не слышал.

Смит, великолепно. Еще один. Но Аиру Семмелвейна называл мне и Пинки; Аира был президентом страховой компании "Голден кост" в Лос-Анджелесе. Я попробовал назвать Джею второе имя, полученное от Пинки, — Джона Портера, но о нем Джей никогда не слышал.

— Джей, — сказал я, — мы попытаемся одурачить Квина. Ты не откажешься помочь мне, правда?

— Конечно, — нахмурился он, — я же получу от этого массу удовольствия.

— Когда сегодня вечером вернешься в поместье Квина, скажи ему, что тебе удалось кое-что вытрясти из меня, дескать, я испугался, что ты меня пристрелишь. И между прочим намекни, что мне известны имена тех, кто бывает на этих тайных сборищах. Скажи ему, что я назвал среди прочих имена Семмелвейна, Смита и Портера. — Я на минутку задумался. — Скажи также, что мне известно, зачем он встречается с ними. Может, это немного нарушит его душевное равновесие, и чем больше, тем лучше.

— Сделаю все, как ты просишь, Скотт, если только он не оторвет мне к тому времени голову. Что я скажу в свое оправдание, если убитого мной человека увидит живым и здоровым один из его подручных? Насколько я понимаю, ты не собираешься прятаться.

— Верно, не собираюсь. Но ты неправильно понял мой замысел: тебе не придется говорить Квину, что ты убил меня.

— Но… Ведь это я увел тебя из клуба. Фрэнк убьет…

— Скажи Фрэнку, что ты хотел застрелить меня, хотел сделать как лучше, но я избил тебя и удрал. Сочини что-нибудь.

— Сочинить?

— Скажи, что пистолет дал осечку.

— Это можно, — задумчиво кивнул он. — У меня иностранная пушка, маленькая "беретта". Этот пистолет уже как-то давал осечку, когда мы тренировались в стрельбе по мишеням. — Он помолчал. — Но тебе придется пару раз стукнуть меня, верно?

— Что ж… Не знаю, как с этим быть. Не хочется…

— Постой. Просто необходимо, чтобы ты ударил меня. Врежь мне как следует. Если у меня не будет синяков, Фрэнк мне не поверит.

— Ладно. Давай еще потолкуем.

Джей рассказал мне много интересного, некоторые факты могли бы доставить Квину немало хлопот, если бы Джей согласился явиться в суд и дать там показания — что он, конечно, решительно отверг, даже если я сделаю о нем цветной фильм, заявил он. Основное для него — спасти свою шкуру, а если он выступит на суде — ему крышка.

Его лицо приняло то же горестное выражение, которое я наблюдал ранее, когда он кричал: "Игра не стоила свеч!"

— Рано или поздно, меня прикончат, — с грустью сказал он. — Она ли убьет меня, ты ли убьешь меня, он ли убьет меня, — может даже, я сам застрелюсь. Но все это ерунда в сравнении с тем, что сделал ты, Скотт. Как меня угораздило вляпаться в такое дерьмо? Как? Как? — Он замолчал, покачав головой. — Не только из-за того, что я хотел насолить Фрэнку… ты понимаешь. Но меня тошнит от Мод. — Он застонал. — Приятель, меня тошнит от нее.

— Мод?

— Да, Мод. Мод Квин, кто же еще?

— Мод Квин? Тебя тошнит от нее?

— Мне уже невмоготу. Ее рожа, похожая на старый замызганный забор, снится мне по ночам. Сначала я не обращал на это внимания, понимаешь? Но теперь… нет слов. И у меня нет выхода. Если я брошу ее, она попросит Фрэнка убить меня. И он сделает это. А если и откажется, так она сама как-нибудь ночью… Будь проклят ты и твои мерзкие снимки.

Наконец я собрался уезжать, предварительно договорившись, что Джей позвонит мне, если узнает что-нибудь интересное после возвращения в поместье. Мы вылезли из машины и остановились, глядя друг на друга.

— Ладно, — нарушил он молчание. — Врежь мне.

Я замахнулся, сжав правую руку в кулак, но пальцы сами собой разжались.

— Джей, не могу. Не могу за здорово живешь ударить тебя.

Одно дело дать отпор тем, кто нарывается на неприятности, но без всяких причин наброситься на человека, который стоит перед тобой и просит оказать ему такую услугу, — выше моих сил.

— Чепуха какая! — сказал Джей. — Придется управляться с этим самому. Брось, давай врежь мне.

— Нет.

— Прошу тебя.

Выглядело все это ужасно глупо. Я чуть не расхохотался при мысли, что один из гангстеров Квина умоляет меня ударить его. Но тут Джей заорал во весь голос:

— Ты, вшивый подонок, ты, грязный сплетник, ты, мелкий проходимец! Не хочешь бить меня, да? — Он размахнулся и врезал мне в глаз.

И это помогло: натренированная нервная система включается автоматически. Левая рука взметнулась вверх, сжавшись в тяжелый костистый кулак, и отбила удары Джея. Я наклонился вперед, приготовившись нанести удар открытой правой рукой (удар тыльной стороной ладони по основанию черепа имеет тот же эффект, что удар топором), но вовремя остановился.

Джей стукнулся о крыло автомобиля, колени его подогнулись, как будто ноги стали ватными, и с криком "Гад!" он приземлился на пятую точку. Но потом, кряхтя, поднялся на ноги.

— Как раз то, что надо, — объявил он. — Хороший удар. По-моему, этого достаточно.

— Извини, — сказал я, — не думал, что…

— Все в порядке, Скотт. Это был хороший удар. Да, этого должно хватить.

Он сел в машину, но, посмотрев на себя в зеркало заднего обзора, снова вылез из нее.

— Ты здорово заехал мне в глаз, — сказал он. — Но Фрэнк все равно не поверит.

— Джей, не напрашивайся на еще один удар…

— Нет. — Он отрицательно замотал головой. — Ты же хотел убить меня, верно?

— Даже не думал…

— Я видел твое лицо. У тебя было такое выражение, будто ты готов сожрать меня с костями. — Он помолчал. — Может, и сойдет. Будем надеяться.

— Ладно, — сказал я, — ты бы подбросил меня в город…

— Нет, сэр. Я пойду пешком или поймаю попутную машину — а ты бери мою. Нас не должны видеть вместе. Кроме того, если ты избил меня, то должен и забрать эту колымагу, разве не так?

— Да, ты прав. Идет. Но не забудь хорошенько вздрючить Квина. Скажи ему, что завтра же поделюсь собранной мной информацией с широкими кругами общественности. Скажи ему, что мне известно все: как он убил Флегга, утопил Хеймана… — Я остановился. — А что случилось с Вайсом?

— Что ты имеешь в виду?

— Квин убил его?

— Конечно. Поручил это дело своим ребятам.

— Как?

— Примерно с неделю назад Фрэнк заподозрил, что Вайс может все разболтать, — тот почему-то ушел с работы, — и приказал следить за ним. Вайс, видно, отбился от рук, и Фрэнк приказал доставить его к нам в поместье в пятницу вечером. Его завернули в одеяла, обвязали веревкой и заставили бежать за машиной, пока он не свалился. Потом повторили всю операцию с начала. В конце концов он рухнул и отбросил копыта. — Джей осторожно ощупал свой глаз. — Сложнее всего оказалось доставить его обратно, в отель, но ребята ухитрились затащить его с черного хода, пока было еще темно.

— В каком прекрасном обществе ты вращаешься, — покачал я головой.

— Понимаешь, у него было больное сердце.

— Да. Это и стало причиной смерти: сердечная недостаточность. Несколько секунд я сидел неподвижно, потом тихо попросил:

— А теперь расскажи о Лолите, Джей.

Глаза его заблестели.

— О чем ты, Скотт?

— Прекрасно знаешь о чем. Так рассказывай.

Он нервно сглотнул слюну.

— Так вот, Хейман, Вайс и эта цыпочка Лопес — единственные, кто мог прижать Фрэнка. А день казни Миллера приближался, да и ты в последние два дня поднял шумиху, так что Фрэнк всерьез забеспокоился…

— Я знаю, что ее убили. Просто скажи, кто это сделал.

— Тебе не удастся… тебе не удастся ничего доказать.

— Кончай базарить, черт возьми. Назови только имя.

Джей вздрогнул:

— Один из подручных Фрэнка, не знаю, кто именно. Правда, Скотт, не знаю. Это произошло вчера вечером. Все сделали так, чтобы это выглядело как несчастный случай. Понимаешь, поскользнулась в ванне.

— А как ее нашли, Джей?

— Черт, это все, что мне известно. Только то, что Фрэнк приказал покончить с ней. Больше я ничего не знаю.

— Кто сделал это, Джей? — Он замотал головой, я схватил его за руку и сжал ее. — Кто, по-твоему, это был?

— Я могу ошибиться, Скотт. Не знаю. Но… Папаша расправился с Хейманом, ты об этом знаешь. И он принимал участие в расправе над Честером. Может, и это дело рук Папаши.

— Да. Это похоже на Папашу Райена. Узнай наверняка, Джей. И сообщи мне, как только выяснишь. Понял?

— Конечно. Я свяжусь с тобой, Скотт. Договорились.

— А почему ты ни слова не сказал об этом раньше, о Лолите?

— Черт возьми, ты же меня не спрашивал, а я не вспомнил. Честное слово, не подозревал, что это так важно.

— Не подозревал? — У меня перехватило дыхание. Через несколько секунд я спросил: — Ты хотел, чтобы я как следует избил тебя, Джей?

— Да, хотел.

Если он и скрывал еще что-то, мне этого не узнать.

— Вот и получай, — сказал я, двинув его кулаком в рот. Он ударился о крыло машины и свалился на землю. На этот раз он не поднялся. Я оттащил его на несколько шагов в сторону, оставив лежать на спине.

Отблеск света упал на его лицо. Теперь Квин должен поверить Джею.

* * *

Я уже засыпал, когда меня разбудил телефонный звонок.

Бросив Джея, я поехал прямо домой, приготовил себе коктейль и прилег на диван в гостиной, ожидая его звонка. Я схватил трубку, отчаянно тряся головой, чтобы окончательно прийти в себя. Звонил Джей.

— Скотт? — В его голосе слышалась напряженность. Похоже, он был чем-то взволнован.

— Да. Что стряслось?

— Парень, сматывайся оттуда. Когда я рассказал Фрэнку, что ты удрал, он чуть с ума не сошел. Он направил по твоему следу всех стрелков в нашем городе, пообещал заплатить десять тысяч баксов тому, кто пришьет тебя. Но это не все…

— Что? Десять тысяч?

— …он напустил на тебя копов, чтобы те тоже ловили тебя.

— Полицейских? Не может быть! Я…

— Не спорь. Сматывайся оттуда, слышишь? Если эти снимки попадут ребятам Фрэнка или легавым… Скотт, ты не станешь брать их с собой?

— Нет, они в безопасном месте.

— Так не забирай их оттуда. Уходи…

— Успокойся. Как Фрэнку удалось…

— Уходи, пожалуйста, уходи, слышишь? Понимаешь, я звоню из автомата, пробрался сюда тайком. Быстрей сматывайся из своей берлоги — с минуты на минуту там появятся парни, начнется стрельба, тебя убьют, если не поторопишься… И позвони мне, если хочешь спросить о чем-то. — Он дал мне номер телефона.

Я даже не записал его, просто запомнил. Повесил трубку и тут же выбежал из квартиры. Страх, звучавший в голосе Джея, передался и мне.

Двое мужчин весьма сурового вида вошли в парадную дверь в ту минуту, когда я покидал свой дом — через черный ход. Они меня не заметили, но я не сомневался, что мне выпала редкая удача — избежать встречи с ними, хотя и не знал этих парней. У одного из них, высокого, голова медленно и непрерывно поворачивалась из стороны в сторону, как башенка танка на боевом марше; на нем был черный костюм, пузырившийся у левого плеча. Второй был ниже ростом, худой и напоминал бесцветную личинку, на нем была серая фетровая шляпа с полями и слишком длинное для окопов пальто военного покроя. Их было двое — значит, по пять штук на каждого?

Я вышел через черный ход и быстрым шагом прошел четыре квартала, до того места, где оставил машину Джея. Направляясь на бульвар Беверли, я вернулся к Норт-Россмор и проехал мимо "Спартан-Апартментс-отеля". У входа стояла черно-белая полицейская машина.

Добравшись до телефона-автомата, я набрал номер, который дал мне Джей. Он ответил после первого звонка.

— Что происходит, черт возьми? — спросил я.

На меня обрушился поток слов, и через несколько секунд я взмолился:

— Помедленнее, Джей. Начни с начала, с того момента, как ты вернулся в усадьбу, и расскажи все по порядку.

— Ладно, — согласился он, и я услышал его глубокий вздох. — Так вот, когда я вернулся и сказал Фрэнку, что ты удрал, его чуть удар не хватил. Когда он немного успокоился, я рассказал ему все, как ты велел: что тебе известно практически все, кроме числа родинок на его ягодице. Об их встречах, и кто эти люди, и что завтра ты собираешься взорвать эту мину, понимаешь?

— Да. Так что случилось?

— Много чего! Он так побелел, будто креветки, которых он съел за обедом, ожили и запросились обратно. Он был ошарашен и даже прекратил пилить меня за то, что я оказался растяпой и сам чуть не сдох. — Он помолчал. — Этот последний удар, Скотт. Я не держу на тебя зла, но ведь ты мог пробить дырку…

— Так он проглотил наживку?

— Еще как. Когда лихорадка прошла, он отослал меня, но я подслушал у дверей. Фрэнк повис на телефоне и принялся обзванивать тех парней, с которыми у него назначена встреча.

— Откуда ты знаешь, что именно их?

— Как это — "откуда знаю", — ведь он менял время встречи. Говорит: ждать до следующего понедельника нельзя, надо встретиться побыстрее — завтра.

Я улыбнулся. Мне было не ясно, извлеку ли я выгоду из такого развития событий, но я прекрасно понимал, что их встреча в следующий понедельник интереса для меня не представляет. Сейчас была поздняя ночь, уже наступил вторник, и до раннего утра в среду оставались считаные часы, времени в обрез; но если эта встреча состоится сегодня, Миллер еще будет жив.

— На какой час назначена встреча? — спросил я.

— В полдень, потому что в обеденный перерыв все они будут свободны. Место встречи — то же, кабинет Салли, в служебных помещениях "Гардения-Рум".

— Ты слышал чьи-нибудь имена?

— Только одно, боялся торчать у его дверей слишком долго. Он говорил со Смитом. Но на этот раз я услышал его имя — Торнуолл. Фрэнк просил его обзвонить остальных.

— Торнуолл Смит? Но это же судья Смит.

— Да. Отпад, правда?

Судья Торнуолл Смит, воплощение добродетели. Судья Смит, который председательствовал на судебном процессе Росса Миллера.

— Вот когда Фрэнк трепался с судьей Смитом, — продолжал Джей, — я и услышал, что они договорились отправить в твою лачугу полицейских. Он велел Смиту заготовить все необходимые распоряжения и договориться со знакомым копом, чтобы тот устроил тебе светлую жизнь. В основном ему нужен был повод, чтобы полицейские арестовали тебя и немного подержали в участке. Слушаешь?

— Конечно, чтобы меня подержали до среды, часов этак до двенадцати. Но как им удалось так быстро подготовить для меня ловушку?

— Никакой ловушки, Скотт. Арест на законном основании.

— На законном? — не понял я.

— Именно: за угон машины. Понимаешь, ведь я рассказал Фрэнку, что ты забрал мою тачку, — все, как мы с тобой договаривались, ты же в курсе. Вот он и велел мне подать жалобу, и я, конечно, так и сделал. Фрэнк придумал бы и еще что-нибудь, но это первое, что пришло ему в голову. Сейчас, наверное, уже передали по радио всем патрульным машинам.

— Так оно и есть, — ответил я, ужасно расстроившись; так вот почему полицейская машина появилась у моего дома. И тут же вспомнил, ощутив при этом пустоту в желудке, что машина, объявленная в розыск, новенький синий "тандерберд", стоит сейчас всего в десяти ярдах от меня.

— И это еще не все, — сообщил Джей.

— Ты имеешь в виду такую малость, как десять тысяч баксов в награду за мою голову?

— Да, это самое. Он отправил на поиски тебя не только профессионалов, он поднял на ноги всех, кто умеет стрелять, и приказал им уничтожить тебя, если удастся, перед входом в полицейское управление. Но я не о том хотел сказать.

— Так это еще не все?

— Скотт, Фрэнк с удовольствием утопил бы в Атлантическом океане всю Калифорнию, если бы при этом погиб и ты. Он рассчитал, что с тобой покончат сегодня ночью, и едва ли успокоится, когда узнает, что ты еще жив. Понимаешь, ты загнал его в угол, он и пошевелиться не может, поэтому он пойдет на все, чтобы только утихомирить тебя.

— Джей, на что еще ты намекал?

— Так вот, он говорит, что на завтрашней встрече заставит их выполнить еще одно его требование: лишить тебя лицензии на розыск и на право ношения оружия. Применить статью или отобрать, придумать что-нибудь подходящее.

— Аннулировать. — Это слово вырвалось помимо моей воли. Четко выговаривая слова, я спросил: — Как такой подонок, как Квин, может лишить меня лицензии?

— Не спрашивай меня, Скотт. Может, за то, что ты украл мою машину. Они собираются обсудить этот вопрос на встрече. — Он помолчал. — Не знаю, как ему удается, но он всегда добивается своего. Держу пари, что и на этот раз не оплошает. У него по всему штату расставлены свои люди, на всех постах.

Постепенно передо мной вырисовывалось реальное положение дел: дружки Квина занимают более высокие посты и обладают большей властью, чем мне казалось вначале. По крайней мере, среди них такие важные шишки, как судья Смит и Аира Семмелвейн, — оба они, как мне стало известно, должны присутствовать на этой полуденной встрече. Вместе с другими, о которых я ничего не знал, но очень хотел бы узнать как можно больше, особенно сейчас. Я получил бы немало информации о всех его дружках, не говоря уж о самом Фрэнке Квине, если бы мне удалось пробраться на эту встречу. Это был бы богатый улов. Но мне нельзя даже приближаться к отелю "Баркер".

Нельзя и торчать слишком долго в этой телефонной будке. Я посмотрел на машину Джея и спросил его:

— Есть еще новости, Джей?

— Нет, наверное, это все.

— Я задал тебе один вопрос, на который пока не получил ответа, помнишь?

— Ты имеешь в виду ту девушку?

— Угадал.

— Я тебе уже называл его.

— Папаша Райен?

— Да. Это сделал Папаша.

— Что еще?

— Это все. Они все еще у тебя… гм… эти снимки?

— Да. Но наш уговор остается в силе, Джей. Я сдержу свое обещание. — В ответ послышался тяжелый вздох. — Надеюсь, — продолжал я, — до среды ничего не изменится, если только ты не наврал мне.

— Не волнуйся, я на твоей стороне. Не волнуйся. Только… не забудь о том, что ты обещал мне в среду.

— Не забуду, Джей. — Я замолчал. — Если, конечно, не помру.

Наступила продолжительная пауза. Когда он заговорил, в голосе его звучало отчаяние:

— Скотт, ты не имеешь права… не имеешь права так поступать со мной!

На этой безрадостной ноте мы расстались. На секунду я представил 4300 сотрудников полицейского управления Лос-Анджелеса, брошенных на то, чтобы разыскать меня и засадить за решетку. И о приказе Квина, переданном по подпольному беспроволочному телеграфу и полученном в шикарных ночных клубах и в шумных винных погребках, в подпольных игорных притонах, в конторах букмекеров, в многоквартирных домах на Сансет-Стрип и в центре Лос-Анджелеса.

А затем я с головой погрузился в дела.

Отъехав около мили от телефонной будки, я занялся проверкой машин, стоявших у обочины. Мне это не доставляло удовольствия, но ехать дальше в машине Джея было опасно. Надо было срочно угнать другую. Первые две машины оказались заперты, но дверца третьей, уже не нового "форда", поддалась моим усилиям; две минуты спустя я соединил провода зажигания, и "форд" тронулся с места. Оставалось надеяться, что его не объявят в розыск до семи-восьми часов утра. Сейчас было четыре часа, так что в запасе у меня было очень мало времени.

Но если Квину удастся выполнить все задуманное, фактор времени не играет существенной роли, меня может спасти только чудо. Особенно если учесть, что дорога в полицию мне заказана; что бы я ни придумал, рассчитывать придется только на свои силы. Остановив машину на тускло освещенной улице, я постарался спокойно проанализировать сложившуюся ситуацию. Мысленно перебрал все факты, относящиеся к этому делу, все, что знал и о чем догадывался, все, что добыл сам и что узнал от других.

Дело это не имело аналогов в прошлом. Я не добыл ни одного доказательства, которое приняла бы во внимание полиция, а тем более — суд. Особенно в наши дни, когда многие законы и даже явные симпатии публики, похоже, направлены на защиту и поощрение криминального мира, будь то несовершеннолетний хулиган, торговец наркотиками, коммунист или профессиональный убийца. Так что я находился в дурацком положении: знал о преступлениях, знал, кто совершил эти преступления, но ничего не мог сделать. В данный момент самое главное для меня не сбор улик против Квина, чтобы покончить с ним раз и навсегда. Надо раздобыть какие-нибудь доказательства, чтобы отменить или, по крайней мере, отсрочить казнь Миллера.

Но, перебрав все факты, я не нашел ни одной зацепки. Пока у меня не было никаких улик. Как ни крути, оставались только два выхода из сложившейся ситуации, и оба не сулили мне ничего хорошего. Один из них требовал моего присутствия на предстоящем костюмированном балу, который Фрэнк Квин устраивал для гангстеров по случаю праздника Хэллоуин; но если я не превращусь в невидимку да к тому же не обрету бессмертия, это будет моей последней вечеринкой. Тогда оставалась только встреча, назначенная Квином на завтрашний полдень — или, вернее, уже сегодняшний — в отеле "Баркер".

Совершенно ясно, что появляться там мне нельзя. Но может, мне удастся спрятать в кабинете Салливана "жучок", простой микрофон, или даже радиопередатчик, вроде того, который подъезжал сейчас к Далласу, в штате Техас. Если повезет, то услышу, о чем пойдет речь на этой встрече, даже запишу на магнитофон их выступления. Но при таком раскладе мне не узнать, кто там присутствует, как они выглядят, как их фамилии. Однако, если просто узнать, что они обсуждают, и то это важная информация, которой мне сейчас так не хватает, — вопрос в том, как установить в "Баркере" микрофон.

При одной только мысли об этом мне показалось, что улитки ползут вдоль моего позвоночника, усиливая ночную прохладу. Я откинулся на сиденье машины и с такой силой прижал пальцы к векам, что у меня перед глазами, как на экране телевизора, замелькали белые черточки и кружочки; геометрические черно-белые орнаменты возникали и пропадали. Тогда я расправил плечи и, чертыхаясь себе под нос, нащупал пачку сигарет. Достал зажигалку, покрутил колесико — и замер.

Я сидел не шевелясь. Нашел. Я понял, что нашел выход.

Но это означало, что мне придется вернуться в гостиницу "Баркер".

Нравится мне это или нет.

А мне это очень не нравилось.

Глава 11

В половине пятого утра я стоял в другой телефонной будке и терпеливо дожидался, когда мне ответят. Я звонил своему бывшему клиенту по имени Гейб, который давно уже стал моим другом; кроме того, он был классным специалистом по всякой электронике, прекрасно разбирался в телевизорах, был владельцем трех магазинов по продаже телевизоров: двух — в Лос-Анджелесе и одного — в Голливуде.

Я звонил ему, потому что надеялся оборудовать кабинет Салливана не только микрофоном, но и телевизором.

Гейб обратился ко мне, узнав, что его сын-школьник в качестве развлечения балуется наркотиками. Я провел с мальчиком экскурсию, показал ему, какие страшные муки испытывают взрослые и ребятишки, решившие отказаться от употребления наркотиков; показал пятнадцатилетнюю девчонку, сохранившую еще следы былой красоты, которая занималась проституцией, чтобы оплачивать свои пагубные привычки. Увидев своими глазами, к чему приводит такое безобидное на первый взгляд развлечение, мальчик утратил к нему интерес, поскольку понял, что за это удовольствие придется расплачиваться изгнанием из общества нормальных людей. В знак благодарности Гейб, возможно, поможет мне установить микрофон в недрах этой действующей домны.

После, наверное, шестого звонка в трубке раздался его сонный голос.

— Гейб? — сказал я. — Шелл Скотт. Мне нужна твоя помощь.

— Шелл? Привет, приятель. Подожди минутку. — В трубке что-то щелкнуло, но вскоре Гейб вернулся: — Слушаю тебя. Сходил умыться. Теперь проснулся. Кого надо убить или похитить?

Я рассмеялся:

— Сегодня на первом этаже одного отеля состоится встреча. Мне хотелось бы находиться подальше от этого места — но слышать и видеть, что там происходит. Ты — спец по телевизорам. Можешь устроить?

Несколько секунд он молчал.

— Конечно. Думаю, тебе нужна полная система телевидения. Верно?

— Я в этом не разбираюсь. Что мне понадобится?

— Тебе нужна телекамера, установленная на месте событий, и, если хочешь, маленький передатчик, приемник сигнала и телевизор, чтобы воспроизвести картинку, а также кабель, который надо протянуть до того места, где будет установлено воспроизводящее сигнал устройство.

— Кабель? — переспросил я. — Кабель? Я-то думал, сигнал передается по воздуху, или эфиру, или хлороформу, или…

— Скотт, ведь у нас с тобой не Американская телерадиовещательная корпорация. Кабелем соединяют телекамеру с телевизором и устанавливают приемник-преобразователь радиоволн, так работает коммерческое телевидение — без проводов, чтобы тебе было понятнее.

— Дружище, ты все объяснил, но мне нужно устройство, работающее без проводов. Послушай, Гейб, вот что происходит. На встречу, о которой идет речь, соберутся коррумпированные элементы, у них есть пистолеты и всякие такие штуки. Если они заподозрят, что за ними подсматривают, то пустят в ход все, что у них имеется. Так что или мне надо отказаться от этого плана, или…

— Понятно, — прервал он меня. — Уяснил. Одно из таких делишек, а? Так вот, ты нашел где спрятать камеру?

Я уже думал над этим. Когда я забрел вчера вечером в кабинет Салливана, то увидел там серый стол, кожаные кресла и деревянный бар в углу.

— Наверное, нашел, — ответил я, — но не очень надежное место.

— Как я понимаю, тебе не хочется находиться в отеле.

— Мне хотелось бы устроиться в нескольких кварталах от него, а еще лучше — в Лас-Вегасе, штат Невада. Я проберусь на место встречи, чтобы потихоньку установить телекамеру, но оставаться там не хочу. — После паузы я добавил: — Если, конечно, не заставят.

— Так вот, есть и другой путь, — сказал Гейб. — Я заговорил о кабельном телевидении, потому что все необходимое оборудование лежит на моем складе в Голливуде и я мог бы тут же выдать его тебе. Но если можешь немного подождать, я отыщу телекамеру, работающую на полупроводниках, и ультракоротковолновые передатчик и приемник. При работе на ультракоротких частотах получаешь видео— и аудиосигналы без кабеля.

— Великолепное предложение. Но ты сказал — если я могу немного подождать. Как долго?

— Сегодня же достану все это, в первой половине дня. У меня на складе ультракоротковолновой системы нет. Постараюсь управиться до полудня.

— Гейб, — вздохнул я, — мне надо установить это оборудование и исчезнуть до восхода солнца — если, конечно, я хочу увидеть этот восход. Сейчас еще можно пробраться и улизнуть из этого заведения, но, когда оно откроется, туда уже не попасть. Мне там будет… гм… неуютно. Все надо закончить в течение полутора часов. У меня в запасе самое большее два часа.

— Тогда забудь и думать об ультракоротковолновом оборудовании, Шелл. Мне нужно не меньше часа, чтобы подобрать и получить в городе все необходимое. Так согласен на аппаратуру с кабелем?

Немного подумав, я ответил:

— Согласен.

— Где встретимся? — спросил он.

Я объяснил, где нахожусь.

— Хорошо, — сказал Гейб. — Еду на склад в Голливуде и подберу для тебя все, что нужно. Ты, наверное, хотел бы получить приборы, работающие на полупроводниках, то есть небольшого размера.

— Желательно — размером с горошину.

— Будем считать, я этого не слышал. Вот что ты получишь. Телекамеру размером с домашнюю восьмимиллиметровую кинокамеру. Для аудиосистемы у меня есть микрофон размером с сигару и усилитель. Он в два раза меньше обычной переносной модели. Годится?

— Великолепно.

— Это все, что нужно, добавим сюда еще коаксиальный кабель, чтобы соединить твою камеру с монитором, и экранированный провод для микрофона. Я прихвачу все это.

— Еще одна сложность, Гейб. Я хочу записать на кассету звук и переписать на видеокассету то, что появится на экране телевизора, — если, конечно, такое возможно.

— Ох, братец. — Он замолчал. — Прихвачу портативный магнитофон и шестнадцатимиллиметровый "болекс", но учти: записать фильм с экрана телевизора совсем не то, что снять во дворе любительский кинофильм. Изображение на экране твоего телевизора будет неустойчивым. Оно складывается из растровых линий: иногда изображение занимает весь экран, а иногда — только часть. Все зависит от частоты следования кадров, на экране твоего телевизора может появиться полное изображение, совсем ничего или растр.

— Но хоть часть происходящего удастся снять, так? И это изображение будет сопровождаться звуком, который записывается отдельно?

— Да, что касается звука, синхронная запись требует двадцати четырех кадров в секунду. Если снимать фильм на соответствующую пленку со скоростью двадцать четыре кадра в секунду вместо шестнадцати, при условии, что мой "болекс" снимает со скоростью двадцать четыре кадра, а не двадцать три с половиной, к примеру, то у тебя все получится. Если бы у нас хватило времени проверить камеру…

— Времени, Гейб, нет.

— Я пошел, Скотт. Теперь понял, что тебе нужно, — постараюсь достать как можно скорее. — Он повесил трубку.

* * *

В этот предрассветный час было холодно и сыро. Я стоял в кромешной тьме перед дверью, за которой начинался коридор, ведущий в служебные помещения "Гардения-Рум", коридор, в который выходила дверь кабинета Салливана. С помощью комплекта ключей и отмычек, которые мне удалось достать неподалеку, у заспанного слесаря, я быстро справился с замком, но, взявшись за ручку двери, немного помедлил, вспоминая, все ли необходимое прихватил с собой.

Гейб приехал и уехал. Он привез все оборудование, упаковав его в три небольших чемодана. Один из чемоданов он оставил мне, а с двумя другими отправился в отель "Баркер", зарегистрировался там под вымышленным именем, потребовав себе номер с телевизором в задней части отеля, чтобы окна его выходили на улицу, и поселился в 418-м номере.

Из одного чемодана он достал кинокамеру и несколько кассет с пленкой, телескопический треножник, портативный магнитофон и магнитную ленту. Из другого — двести футов коаксиального кабеля и столько же футов экранированного провода. Он присоединил провод к микрофону магнитофона, а кабель — к вводу антенны на задней стенке телевизора, стоявшего в номере. Остальной кабель, а также провод он сбросил из окна на аллею, где стоял я.

К тому времени я блокировал оба конца аллеи деревянными щитами с надписью: "Осторожно — идут ремонтные работы", которые одолжил на Восемнадцатой улице. Эти щиты не блокируют аллею на неделю, но в первую половину дня помешают любителям прогулок пользоваться этим участком. Мы встретились с Гей-бом в аллее, и он отдал мне ключ от 418-го номера. Мы обменялись рукопожатиями, он проверил, знаю ли я, что делать, пожелал мне удачи и уехал.

От того места, где упали провод и кабель, до окна кабинета Салливана в служебном отсеке клуба "Гардения-Рум" оставалось шагов пятнадцать. Кабеля хватало с избытком. Теперь мне предстояло проникнуть в кабинет Салливана и присоединить этот кабель к портативной телекамере, а потом на некоторое время поселиться в 418-м номере отеля "Баркер".

Вот почему несколько секунд назад мне пришло в голову, что я успешно осваиваю профессию взломщика. Тяжело вздохнув, я открыл дверь и, войдя внутрь, аккуратно запер ее. В коридоре было темно и тихо. Я замер, прислушиваясь. Потом, держа в левой руке чемоданчик, принесенный мне Гейбом, а в правой — кольт 38-го калибра, осторожно двинулся вперед.

Все шло как по маслу. Я без помех вошел в кабинет Салливана, задернул занавески на окне и включил свет. При первом же взгляде на бар я понял, что там вполне можно спрятать мою телекамеру. Он был пригоден для подобной операции.

Бар занимал угол комнаты, слева от меня, и представлял собой солидное сооружение из отшлифованного и отлакированного тополя, стойка длиной в восемь футов была сделана из распиленного по всей длине бревна. Переднюю стенку бара украшали занятные шишки из более темных пород дерева. Бар имел около двух футов в глубину, и заднюю стенку его прикрывали четыре аккуратно прикрепленные к ней дверки. На полках внутри бара стояли бутылки джина, виски, бренди, разных ликеров, а также стаканы и серебряное ведерко для льда, на дне которого плескалось немного воды.

Я приступил к работе.

Открыл чемоданчик. В нем лежала телекамера, усилитель и маленький микрофон, все это удивительно небольших размеров, если учесть, какую работу им предстояло выполнить. Портативная телекамера получала питание от блока также портативных батареек, находившихся внутри ее; она была снабжена электронным глазом, который соединялся с диафрагмой объектива, увеличивавшейся или уменьшавшейся в зависимости от освещения. К ней был прикреплен усилитель со штепсельной вилкой от маленького, размером с сигару, микрофона, уже настроенного на звук.

Кроме того, в чемоданчике я нашел набор всех необходимых мне инструментов. За четыре минуты, если верить моим часам, я выбил одну из шишек, украшавших переднюю стенку бара, и спрятал телекамеру с объективом прямо в образовавшееся гнездо, а планку закрепил полудюжиной гвоздей, забив их в полку, на которой стояла телекамера, по три с каждой стороны. Назвать мое сооружение незыблемым как скала было бы большим преувеличением, но все же оно держалось достаточно прочно. Рядом с телекамерой я установил усилитель и микрофон, все три предмета занимали пространство не больше фута в ширину и были установлены как раз в центре бара.

Еще две минуты я сверлил дырку в левой стенке бара, рядом с окном, выходившим на аллею позади отеля. Предварительно выключив свет, я раздвинул занавески, раскрыл окно и выбрался на аллею. Провод и кабель свисали из окна 418-го номера. Я придавил их большим камнем, чтобы они висели прямо, а не болтались по стене и не маячили перед чьим-то окном. Протянув их вдоль аллеи, до окна кабинета Салливана, я запихнул свободные концы внутрь и вскарабкался вслед за ними в комнату. Я закрепил их гвоздем слева от окна и частично вдавил их в наружный подоконник, загнув над ними его нижний край. Потом закрыл окно, тщательно задернул занавески и включил в комнате свет. Отрезав лишние куски кабеля и провода, я протащил их в дырку, которую провернул в стенке бара. Еще минуты две ушло на то, чтобы присоединить их к спрятанной телекамере, провод я подсоединил к усилителю — и мое кабельное телевещание, звуковая и телевизионная система между этим кабинетом и 418-м номером была налажена.

И довольно надежно укрыта — если только кто-нибудь не вздумает пропустить стаканчик. Все мое оборудование находилось в центральной части бара; я сдвинул все бутылки и стаканы к концам стойки и забил гвоздями две центральные дверцы. Я добился своего — все было готово, чтобы сегодня днем наблюдать за тайной встречей Квина с его помощниками. Работа закончена. Посмотрел на часы. Я провел в кабинете Салливана семнадцать минут.

Работа так захватила меня и я так старался выполнить ее как можно быстрее, что на какое-то время позабыл, где нахожусь, и почти отключился от всех внешних раздражителей. Теперь все вернулось на свои места, и я осознал, что в третий раз мне сюда не попасть. Мне показалось, что несколько секунд назад до моих ушей донесся какой-то шум. Все мои чувства были предельно обострены, я навострил уши, но не услышал ничего, кроме биения собственного пульса и учащенного дыхания. Эти звуки мог слышать только я.

Но тут я вспомнил, что несколько минут назад, когда я находился в аллее, на востоке появился слабый, почти незаметный отблеск. Приближался рассвет. Рассвет — время охоты на шпионов. Эта мысль не давала мне покоя. Работа закончена, и пора как можно скорее выбираться отсюда.

Я собрал все инструменты, обрывки кабеля и провода, сложил их в чемоданчик и отнес его к двери. Потом подошел к большому серому столу, за которым, как я полагал, сегодня днем будет сидеть Квин. Порывшись в его ящиках, я не нашел ничего интересного для себя. Какие-то бумаги, коробка сигар, пара красных беретов, принадлежавших, конечно, Салливану; таким беретом, как мне рассказывали, он прикрывал свой "толстый череп". Потухшая, недокуренная сигара лежала в большой керамической пепельнице, стоявшей на столе. Самый обычный кабинет.

Наклонившись над столом, я заметил слабый лучик, мерцавший в моем тайнике в баре, но он скорее походил на отражение света от бутылки, а не от объектива телекамеры. Я остался доволен. Теперь можно уходить, зная, что больше сделать ничего нельзя. Я смогу увидеть — и услышать — практически все, что произойдет в этой комнате, если их встреча действительно состоится, и состоится здесь, в этом кабинете, и они не обнаружат мою телекамеру, и полиция не уберет щиты с надписью "Идут ремонтные работы", и никому сегодня утром не захочется выпить. И никто не заметит странный кабель, свисающий вдоль задней стены здания… Множество других "и" вызывало у меня ощущение легкой тошноты.

Раздался легкий шорох, как будто что-то пошевелилось. По крайней мере, мне что-то послышалось… если только снова не заработало мое воображение. Но вслед за тем опять раздался шум, не похожий на предыдущий звук. Если тот шум раздавался только у меня в ушах, то этот напоминал хруст косточки, чего никак не могло быть.

Посмотрев на дверь, я заметил, что ее ручка медленно поворачивается.

Вот этот-то звук я и услышал. Вихрь чувств поднялся в моей душе. Во-первых, я растерялся. Во-вторых, я понял, что меня сейчас схватят, и ощутил гнев, разочарование и не знаю, что еще. Зайти так далеко, настолько приблизиться к выполнению задуманного, проделать всю эту работу — и в результате полное банкротство. Это было уж слишком!

Я вытащил револьвер. Дверь приоткрылась на дюйм. Я прицелился в сторону звука, приготовившись стрелять.

Но затем — так неожиданно и громко, что я опять вздрогнул, — раздался женский голос:

— Сейчас вернусь, дорогой. Я только на две минуты.

"Что за чертовщина?" — подумал я.

Теперь, когда дверь была приоткрыта, я услышал и ответные голоса — мужские, их было не меньше двух, и доносились они со стороны бара "Гардения-Рум", — но слов не разобрал, до меня донесся только какой-то разгневанный рокот. Однако голос женщины слышался совершенно отчетливо, она крикнула:

— Не шуми, дорогой. Приготовь мне коктейль — я сейчас вернусь.

Я не знал, что предпринять: то ли вылезти в окно — хотя время уже упущено, — то ли спрятаться за дверью, под столом или в баре — что еще придумаешь. Слишком много вопросов надо было решить за две-три секунды, имевшиеся в моем распоряжении.

Ясно было одно: за дверью стояла женщина, и она не стала бы орать во весь голос, если бы держала в руке пистолет и собиралась стрелять в меня. Мне предстояло решить элементарную задачу: если мы знакомы, если она узнает меня, мне крышка. Но может, она меня не знает.

Может, она… Мысли мелькали в голове с быстротой молнии.

Я находился в кабинете Салливана, — может, она не знает ни меня, ни Салливана. Чем черт не шутит, все может быть; может, луна сделана из сыра и в один прекрасный день и мне перепадет кусочек. Может, мне удастся закончить это дело, не получив пулю в лоб. В один прекрасный день… Времени на дальнейшие словесные упражнения не оставалось. Надо было решать: она уже входила в комнату.

И тут на меня снизошло вдохновение. Я действовал как по наитию.

Отчасти, возможно, потому, что все время думал о Салливане, отчасти — просто из желания прикрыть чем-то свои седые волосы, но одним прыжком я подскочил к столу, выхватил из ящика красный берет Салливана, натянул его на голову, схватил огрызок сигары, лежавший в пепельнице, и повернулся спиной к двери — как раз вовремя, так как женщина уже вошла в комнату и увидела меня с сигарой в левой руке: правую руку, в которой был револьвер, я спрятал.

Слегка повернув голову влево, я скосил глаза, чтобы посмотреть на нее и проверить, одна ли она явилась сюда. Одна. Хихикая, она закрыла за собой дверь.

Что ж, ничего угрожающего в этих звуках не было.

— Привет, — сказала она. — Заметила полоску света под дверью. Вы не возражаете?

— Возражаю?

— Ведь вы — Салли? Правда?

Обернувшись, я посмотрел на девушку, но выражение ее лица не изменилось. Оно осталось таким же счастливым, полным ожидания и надежды, — типичное выражение лица подвыпившего человека, хрипловатый голос и избыток макияжа на лице дополняли картину. Незаметно сунув револьвер в кобуру, я повернулся к ней.

— Вы что, оглохли? — спросила она. — Ведь вы — Салли, правда?

— А разве мы с вами встречались? — спросил я вполне дружелюбно.

— Нет. Нет еще, но у нас все впереди, — произнесла она жеманно, — очень надеюсь на это.

Не разобравшись в смысле ее слов, я задал жизненно важный для меня вопрос:

— Так вы никогда не встречались со стариной Салли?

— Нет, — покачала она головой, — но я ждала этой встречи. Понимаете, мой дружок запретил мне и думать о шоу-бизнесе. А я хочу выступать. У меня талант, честное слово.

Шоу-бизнес, талант. Я вспомнил все, что слышал о Салли. Как бы там ни было, такое развитие событий устраивало меня. Сжав в зубах сигару, я предложил:

— Что ж, тогда заходите, радость моя. Посмотрим, на что вы способны.

Она тихонько взвизгнула. Вплоть до этого момента что-то смутно тревожило меня, мне казалось, что я ее где-то видел, но, когда она взвизгнула, я вспомнил. Вчера вечером она сидела за столиком в баре вместе с Блистером, Спиди и еще двумя девушками. Как раз она была без кавалера, и на ней было зеленое закрытое платье.

Сегодня ночью ее кавалер, "дружок", как она его называла, очевидно, находился поблизости, и сегодня на ней было другое, тоже закрытое, трикотажное платье ярко-оранжевого цвета, облегавшее ее тело так же плотно, как и предыдущее. Зрелище было впечатляющее, хотя, несомненно, эластик грозил лопнуть от слишком большого давления изнутри. Вчера вечером ее светлые волосы свободно ниспадали на плечи, сейчас они были заколоты на макушке.

Ее визг закончился высокой нотой, несколько напоминавшей кошачье мяуканье; картинно заломив руки, она воскликнула:

— Как я боялась, что вы не позволите! — После чего завиляла бедрами и несколько раз сжала и разжала пальцы. — Сначала мне надо немного разогреться, — объяснила она.

События развивались стремительно. Как бы эта спасительная на первый взгляд соломинка не погубила меня. Мне хотелось только одного: как можно быстрее закончить прослушивание этой красотки, чтобы, привлеченные ее воплями, сюда не явились ее дружки и случайные знакомые, которые без лишних слов пристрелят меня. И тут я вспомнил кое-какие подробности относительно Салли: как он нанимал девушек для своих шоу, "пробы", которые проходили здесь, в его кабинете…

— Ладно, я готова, — объявила блондинка, — только мне, наверное, придется танцевать без музыки.

— Прошу вас, мисс, не надо…

Но она, не слушая меня, продолжала:

— Надо побыстрее показать вам мой номер, не то заявится мой дружок и застукает меня.

— Застукает?

— Он убьет меня, если узнает, что я была здесь.

— Убьет?

— Я улизнула от него, ведь он и слышать не хочет о моей театральной карьере. Но я придумала целую сценку, все отрепетировала. — Она уже начала свой номер, но ее театр нисколько не был похож на балтиморский. — Я и название придумала для своего танца, — продолжала она, — "Танец совокупления". Или это слишком вульгарно?

— Детка, это ничуть не грубее того, чем торгуют на Ла-Бреа. Но, видимо, именно это и нравится публике?

Она не ответила. Покачивая бедрами, она двигалась по комнате, потом, заведя руки за спину, расстегнула длинную "молнию" и начала снимать свое оранжевое платье. Не забывая при этом вилять бедрами…

— Нет, — взмолился я, — нет, не надо…

— Что такое? Не надо? Почему?

— Понимаешь, я… совсем забыл. Дело в том, что все места заняты. Для новых… девушек мест нет.

— Но это займет не больше минуты. Я уже начала, и, может, вы вспомните меня, когда появится место. — Она захихикала, как девчонка, которую пощекотали.

— Все это ни к чему… — начал я.

— Я придумала весь танец, — говорила она, не слушая меня и не останавливаясь ни на секунду, — придумала даже себе псевдоним: Вава. Это будет моим новым, сценическим именем.

— Вава?

— Да. Правда, красиво? Такое звучное, страстное… Я и фамилию придумала — Вуум!

— Слушай, с тобой все в порядке?

— Конечно!

— Но ты же сказала "вуум" или что-то очень…

— Это же у меня фамилия такая — Вуум!

— С ума сойти! Но ведь не Вава Вуум!

— Именно так. Разве не красиво?

— Господи помилуй! Но все же не Вава Вуум, — повторил я, не веря своим ушам. — Послушай, это еще хуже, чем Яки, японская танцовщица. Разве это имена? Да, Суки. Суки Яки. Черт знает что!

— Я придумала сама.

— Верю. Слушай, пора кончать…

Она не обращала на меня никакого внимания. Испустив высокий, пронзительный вопль — "Уи-и-и-и-и-и!" — не останавливаясь ни на минуту и двигаясь все быстрее, она, очевидно, спешила закончить танец до появления дружка, который "застукает" ее — или, вернее, нас — и прикончит ее, а скорее всего — нас.

— Нет, — твердо заявил я, — пора прекратить все это.

— Уи-и-и-и-и!

Плевать она хотела на мои слова. И меня нисколько не удивило, что она уже избавилась от своего оранжевого платья и от розовой нижней юбки, а теперь, не переставая раскачивать бедрами, подбросила вверх туфельки на высоких каблуках, за ними последовали нейлоновые чулки, очевидно державшиеся на невидимых подвязках, и она осталась только в розовых нейлоновых трусиках и вульгарном розовом нейлоновом бюстгальтере, отделанном рюшками, такой фасон называют "бред сумасшедшего", что-то вроде этого.

Честно говоря, на нее стоило посмотреть. Но с учетом сложившихся обстоятельств я не мог позволить себе увлечься открывающейся перспективой, и слава богу! — иначе что со мной стало бы, когда она закинула руки за спину, нащупывая застежку бюстгальтера и еще более страстно извиваясь всем телом. Но я сурово приказал:

— Прекрати немедленно!

Однако мой суровый тон не производил на нее ни малейшего впечатления. Она наконец справилась с застежкой, выпуклые чашечки бюстгальтера заскользили ниже, ниже…

— Послушай, тебе пора остановиться. Не думаешь ли ты…

Розовое облачко, соскользнуло и упало на пол. Теперь она металась по комнате, делая резкие пассы руками и повторяя: "Вава Вуум! Вава Вуум!" — а затем истерически завизжала: "Уи-и-и-и-и!"

— Уи-и-и, — повторил я, чувствуя себя круглым идиотом.

Ее белокурые волосы распустились; взмахнув руками, она откинулась назад, пальцы ее теребили розовые нейлоновые трусики.

— Вава Вуум! — выкрикнула она. — Уи-и-и-и! Уи-и-и-и-и-и!

Конечно, в другое время и при других обстоятельствах я наверняка услышал бы звуки, доносившиеся из коридора. Звуки шагов. С каждой секундой шаги приближались. Но я ничего не слышал. Просто не слышал. Опять меня подвела ахиллесова пята. Эта блондинка откровенно предлагала себя, и хоть я не верил, что она зайдет так далеко, но ее розовые нейлоновые трусики начали спускаться — то ли для того, чтобы доказать полную преданность театру, то ли для того, чтобы старина Салли вспомнил о ней, когда у него освободится тепленькое местечко.

Но когда считаные секунды отделяли блондинку от кульминационного момента ее танца, когда она, без умолку, высоким, пронзительным голосом, выкрикивала свое "Уи-и-и-и-и!", а трусики рывками спускались вниз, дверь с треском распахнулась.

Здоровенный парень ввалился в комнату и заорал диким голосом:

— Что, черт возьми, здесь происходит?

Это был Фарго.

Взглянув на блондинку, он мгновенно оценил обстановку, равно как и ее неестественную позу: она стягивала с себя трусики, наклонившись вперед и выпятив зад, и в этой позе застыла на месте. И если в первую секунду он выпучил глаза, то сейчас они просто полезли на лоб.

— Дет-ка, что, черт возьми, про-ис-хо-дит? — заревел он, как раненый бык.

Блондинка не пошевелилась, только перестала стягивать трусики, попытавшись потихоньку вернуть их на прежнее место, но делала это слишком нерешительно, хотя, с другой стороны, она оказалась в столь затруднительном положении, что не имело значения, с какой скоростью она их натянет.

— Ох, милый, ты все испортил, — произнесла она жалобным голоском.

"Что верно, то верно", — подумал я с сожалением.

Глава 12

Блондинка выпрямилась, натянув все-таки трусики, что мне показалось совсем не лишним, и затем, выпятив грудь и не спуская глаз с Фарго, плаксивым голоском заныла:

— Ох, милый, ты мне ничего не позволяешь.

— Ну ты даешь, — ответил он недовольно, качая головой. Мельком взглянув на меня, он снова обратился к блондинке. — Малышка, — произнес он голосом, в котором явственно слышалось страдание, — когда, наконец, ты покончишь со своими бредовыми идеями о карьере в шоу-бизнесе? — И со словами: — Пошли, детка, вся компания ждет тебя, — он повернулся и направился к двери.

И вдруг остановился.

Он не просто остановился. Он застыл на месте. Он подергивался и дрожал, как собака, почуявшая дичь. Несколько секунд он стоял в нерешительности, потом медленно обернулся.

— Нет, — пробормотал он, — не может быть.

Я понял, что, несмотря на пуленепробиваемую толщину его черепа, до Фарго наконец дошло, что верзила в красном берете и с сигарой в руке, с разинутым ртом взиравший на проделки его красотки, совсем не тот большой простофиля, за которого он его принял.

Он забормотал себе под нос, качая головой из стороны в сторону, как железнодорожный семафор:

— Нет, не может быть. Наверняка ошибаюсь. Это не он. Бред какой-то, он не должен быть здесь. — Бормотание на секунду затихло, но голова продолжала раскачиваться: ее хозяин не знал, что предпринять. — Я схожу с ума. Мы с малышкой одни, здесь никого нет. Точно. У меня крыша поехала.

Итак, Фарго замер на месте, бормоча свои заклинания, и никак не мог прийти в себя — но я сам стоял как вкопанный. Правда, не так долго, как Фарго. Поэтому, когда я оказался за его спиной с поднятым над головой стулом, он все еще сетовал на то, что совсем потерял рассудок. Это был тяжелый стул, и я с размаху опустил его на раскачивавшуюся голову Фарго, которая тут же прекратила раскачиваться.

Он обмяк и свалился на пол, все его сомнения развеялись в одну секунду — но мои остались при мне. Я обернулся, подхватил свой чемоданчик, огляделся вокруг и двинулся к двери.

— Зачем ты так? — спросила блондинка, вытаращив на меня глаза.

Не отвечая ей, я поспешил к выходу.

Но услышал мужские голоса: ведь Фарго упоминал о "компании", которая ждала их; надо было сматываться как можно быстрее, даже если мне не дадут далеко уйти. В этом заведении, наверное, полно бандитов, и я понимал, что не пройдет и десяти секунд, как половина этих проклятых мафиози окажется здесь и протянет ко мне свои лапы, большие, черные лапы, и десятки пуль прошьют меня насквозь.

Перепрыгнув через неподвижное тело Фарго, я распахнул дверь, захлопнул ее за собой — и остановился в нерешительности. Больше всего мне хотелось, повернув налево, выскочить в ту дверь, через которую я проник сюда, а потом бежать сломя голову подальше от этого места. Но паника продолжалась не больше секунды. Повернув направо, я добежал до конца коридора и бросился вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Уже поднимаясь наверх, я услышал голос блондинки.

— Блистер! Спиди! — вопила она. — Бегом сюда! Слышите? Вы не представляете, что здесь случилось.

"Опять ошибается, — подумал я, — они-то как раз представляют".

Но к этому времени я уже добрался до площадки второго этажа гостиницы. Без осложнений я поднялся на четвертый этаж, вошел в 418-й номер и, закрыв за собой дверь, повалился в кресло.

Что ж, до своего номера я добрался, но не чувствовал себя в безопасности. Мне было неспокойно, как человеку, воспользовавшемуся не тем дезодорантом. Я надеялся на здравый рассудок бандитов; ведь, по логике вещей, я должен уносить ноги из этого отеля — и, конечно, я не остался бы здесь, будь на то моя воля. В этих рассуждениях имелся только один существенный недостаток: далеко не все бандиты обладают здравым рассудком.

Но даже если я и обрел временное убежище, вся моя ночная работа, похоже, была проделана впустую. Стоит только Квину услышать, что Шелл Скотт зачем-то оказался в кабинете Салливана, как этот гангстер прикажет обыскать дюйм за дюймом всю комнату. Даже при небрежном обыске мою телекамеру обнаружат, или Квин просто перенесет запланированную встречу в другое, неизвестное мне место.

Клянусь, мне ужасно хотелось узнать, что же происходит внизу, в кабинете Салливана. Возможно, в эту самую минуту головорезы обыскивают отель. Узнать бы, что они задумали, тогда…

Я стукнул себя по лбу. Что со мной? Если мне надо узнать, что происходит в кабинете Салли, следует всего-навсего включить телевизор. Более того, заодно и проверю, как работает мое устройство.

Гейб предупредил, что подсоединил мою систему к двенадцатому каналу, поэтому мне оставалось только повернуть ручку настройки, а потом включить магнитофон. Не обязательно прямо сейчас делать запись, но звук будет идти из динамика магнитофона. Сорвавшись с места, я подбежал к телевизору и включил его, подсоединив магнитофон к ресиверу. Пока трубка нагревалась, я смотрел на экран, затаив дыхание. Только когда замерцал свет и появилось изображение, я вздохнул полной грудью.

Все происходило у меня на глазах; мое кабельное телевидение работало — и работало прекрасно, на экране появилось четкое изображение, за исключением одного-двух смазанных дюймов в правом углу. Я увидел злые глаза и массивный нос Фарго, он сидел на стуле, которым я его стукнул, на лице выражение боли и недовольства, — с ним все ясно и понятно. Он сидел как раз напротив бара, а рядом с ним, поглаживая его по голове, стояла блондинка.

Во всей этой суматохе она так и не успела одеться, хотя все же натянула уродливый лифчик с рюшками, остальная одежда была все еще разбросана по комнате. На экране телевизора ее фигурка выглядела очень соблазнительно. Я так и замер, впившись глазами в экран.

Рядом со стулом на корточках сидел Спиди Гонсалес, а в двух шагах за его спиной стоял другой мужчина, в котором по его почти безносому профилю я узнал Блистера. На смазанном изображении в правом углу экрана мне удалось рассмотреть какую-то женщину, стоявшую около двери.

Я так обрадовался, когда увидел на экране своего телевизора эту сцену в кабинете Салливана и понял, что проклятая система кабельного телевидения все-таки работает, что сначала даже не слышал, о чем они говорят. Звук, доносившийся из динамика магнитофона, был слишком тихим, и я усилил громкость.

В первые секунды я отказывался верить своим глазам — а теперь не мог поверить своим ушам. Это было какое-то безумие, в котором начисто отсутствовал всякий смысл.

Фарго, с перекошенной от злости физиономией, говорил:

— Черт возьми, сколько раз повторять тебе, что ничего не случилось?

Я заморгал, потряс головой, увеличил немного громкость.

— Разве? — заговорила блондинка, но Фарго заорал на нее:

— Заткнись! Сказано тебе: помалкивай.

Я чувствовал себя не в своей тарелке. Какая-то чертовщина. Стукнул я Фарго стулом по башке или нет? Или у него крыша поехала, после того как он увидел меня и помахал своей башкой? Может, у него амнезия, может, он просто псих, а может, стесняется, — но если так, я смущен не меньше его. Подтащив кресло поближе к телевизору, я плюхнулся в него, не спуская глаз с экрана.

Фарго поморщился и потер затылок, потом обратился к Блистеру:

— Ты вместе со Спиди отправляйся в клуб, мы с крошкой придем туда через минуту.

Они вышли, закрыв за собой дверь. Фарго встал, повернувшись ко мне — то есть к телекамере, спрятанной в баре, — спиной.

— Что происходит? — затараторила блондинка. — Зачем ты наврал Спиди и Блистеру, что тебе вдруг стало плохо? Если хочешь знать мое мнение, тебе и сейчас плохо. Когда этот парень ударил тебя… поначалу-то я решила, он ударил тебя из-за того, что ему очень понравился мой танец, но, похоже, не из-за этого. Иначе он не удрал бы с такой скоростью. Но когда этот парень стукнул тебя…

— Заткнись. Ты и твой болван сведете меня с ума! Ох, крошка… — Он замолчал с тяжким вздохом, плечи его опустились. — Послушай меня. Знаешь, кто был этот парень?

— Не знаю, но мой танец ему понравился. Я поняла, потому что…

— К черту твой проклятый танец! Молчи и слушай. — Он даже не повторил на этот раз: "Ох, крошка". Фарго продолжал тихим и серьезным голосом: — Я знаю, кто он. Но ты просто забудь, что видела его, понятно? Его здесь не было. Никого здесь не было. Понятно?

— Нет.

— Что ж, глупышка. Тебе совсем не обязательно понимать это. Просто делай, что тебе говорят. Пусть это будет наш с тобой секрет, радость моя. Больше никто не должен знать. Сделай это для меня, хорошо?

— Зачем?

— Черт возьми! Зачем? Будь все проклято! Потому что я так говорю, черт побери! Ох! Совсем недавно… Понимаешь… Если бы ты не была такой… такой… такой… Ох, крошка, будь умницей, делай так, как тебе говорят.

— Но зачем?

— Ох! Ты меня доведешь… — Он оборвал фразу на полуслове; судя по тому, как он жестикулировал, нетрудно было догадаться, какая напряженная борьба идет в его душе. Наконец, безнадежно взмахнув руками, он заговорил: — Ладно. Ладно. Слушай. Ты не в курсе того, что здесь творится в последние два дня. Но я знаю, и Фрэнк — тоже. Фрэнк, мой босс. Так вот, если до него дойдет, что случилось здесь сегодня ночью, — скажу тебе просто: он вытрясет из меня душу. Не будет тогда у тебя твоего сладкого зайчика.

Мне стало нехорошо, когда я представил, что кто-то, а тем более такая привлекательная женщина, как Вава Вуум, называет Фарго "сладким зайчиком". Но мои ощущения — дело десятое, в эту минуту меня волновало совсем другое: наконец я все понял. И это было великолепно.

— Нам надо притвориться, — продолжал между тем Фарго, — что ничего не случилось, никого здесь сегодня ночью не было. Если Фрэнку когда-нибудь станет известно, что я… снова проштрафился, он свернет мне шею. Он уже предупредил меня, что если я еще раз напортачу, то он закопает меня в землю по самую шею на участке около Санта-Аниты и пустит туда лошадей. Крошка, это не шутка, он так и сделает. И еще станет заключать пари, какая лошадь прикончит меня, чтобы было интереснее. — Он замолчал, перевел дыхание, потом продолжил: — Так что ни слова об этом, понятно? Даже и думать забудь.

— Что ж, пусть будет по-твоему, мой сладкий. В конце концов, ты всегда был ужасно мил со мной.

— Что верно, то верно.

— Ты очень хорошо относился ко мне.

— Приятно слышать.

— Был ужасно щедрым, дарил мне всякие красивые безделушки.

— Верно. — На несколько секунд воцарилось молчание. Фарго был тугодумом, но наконец и до него дошло. — Да! Крошка, помнишь ту норковую шубку, которую тебе так хотелось получить, — там, в магазине на Уилшире?

— Да. Да, помню! — В ее голосе снова зазвучали веселые нотки.

— Так вот, держи рот на замке, ни слова о том, что здесь случилось, — и ты ее получишь.

— Сладкий мой! Такая замечательная шубка, длинная, до самых лодыжек. Ты такой добрый!

— Я-то говорил о той, которую набрасывают на плечи.

— Такая великолепная длинная шуба…

— Вроде бы она называется меховой накидкой?

— …до самых лодыжек.

— Ага, та длинная шуба. О ней я и говорил.

— Радость моя, ты такой добрый.

Фарго столь красноречиво развел руками, что все стало понятно без слов.

Но эта блондинка с пышными формами знала, когда слова имеют непреоборимую силу, знала, как держать Фарго на привязи, знала, что лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать. Вава знала, когда делать "Вуум!".

— Мы все о делах да о делах, — сказала она, — а ты меня даже не поцеловал. — Она опять изогнулась назад, выпрямилась, взмахнула руками — и лифчик упал на пол. — Ты не хочешь поцеловать меня?

"Что ж, — подумал я, — все повторяется. Неужели она всегда делает одно и то же?" Ответа я не знал, поскольку не успел изучить привычки Фарго. Его хорошие привычки. Но по крайней мере, он тоже знал, когда следует прекратить болтовню. Через минуту они выключили свет.

Но меня это не занимало. Ничто не могло испортить моего хорошего настроения. Ни Фарго, ни его девчонка не скажут обо мне ни слова — и почти наверняка моей телекамере, спрятанной в баре, ничто не грозит. Все подготовлено к грядущей встрече, и я ощущал себя в полной безопасности и почти уютно в 418-м номере отеля "Баркер".

Все складывалось как нельзя лучше — для каждого из нас.

Я сделал свое дело, расплатился сполна и возлагал большие надежды на то, что сегодня же завершу окончательные расчеты.

Фарго получил то, что хотел, — его не похоронят на участке неподалеку от Санта-Аниты.

И блондинка получит свое норковое манто, которое ей аж до самых лодыжек.

Глава 13

Я проснулся внезапно, но не ощущал вялости, которая обычно сопровождает мое возвращение в этот мир. Может, потому, что совсем недавно покинул его. Наклонившись вперед, я уменьшил звук, доносившийся из микрофона.

На экране телевизора два человека расставляли перед серым письменным столом Салливана кожаные кресла в два ряда. Их возня, а может быть, хлопанье двери и разбудили меня. Ничего важного не происходило, — самым важным было то, что кабельное телевидение продолжало существовать и работало исправно.

Было одиннадцать часов утра. Я заранее подготовил всю необходимую аппаратуру для записи. Подключил магнитофон, чтобы записать разговоры в кабинете Салливана, как только нажму кнопку "запись". Видеокамера, которую Гейб оставил в номере, 16-миллиметровый "болекс", с фокусом объектива 1,4, была заряжена пленкой "кодак" и установлена на треножнике перед экраном телевизора. Все было в полной боевой готовности. Однако, даже если бы в полдень все прошло без сучка без задоринки, мне еще предстояло решить проблему, как выбраться из гостиницы. И если учесть предыдущий опыт, неизвестно было, удастся ли мне это. Но каждому овощу свое время.

Несмотря на то что спал я недолго, чувствовал я себя удивительно бодрым и надеялся сохранить это ощущение. Сегодня мне понадобятся все мои силы и способности. Ведь сегодня вторник, последний день перед казнью Миллера, теперь до исполнения приговора оставалось только двадцать три часа. И сегодня состоится назначенная Квином встреча, очень тяжелый день.

А кроме того, если все-таки мне придется подумать об этом, сегодня, в восемь часов вечера, в резиденции Квина состоится также костюмированный бал, этакий бандитский Хэллоуин. Так оно и есть — сегодня праздник Хэллоуин. День, когда из своих нор выползают бандиты и домовые, а ведьмы летают на помеле. "Что ж, — подумал я, — счастливого праздника".

И с этими невеселыми размышлениями я уселся в кресло перед телевизором в ожидании электронного волшебства — появления Квина и его компании в черно-белом изображении.

* * *

Фрэнк Квин появился на экране моего телевизора в половине двенадцатого, его сопровождал какой-то человек, которого я раньше не видел, — очевидно, Дудл. Он был среднего роста, с большими залысинами и очень длинной шеей. Одетый в темный костюм, темную рубашку, черный галстук, внешне он смахивал на владельца похоронного бюро. Кем он в каком-то смысле и являлся.

Владелец похоронного бюро, однако, работал на Квина. Волна гнева охватила меня при виде этого человека. Все несчастья, обрушившиеся на меня, — не говоря уже о Россе Миллере, Вайсе, Хеймане, Лолите, — все это на совести Квина. Грязную работу выполняли за него другие, но в нем — средоточие всех жестокостей и пролитой крови, в нем — причина всех несчастий, в этом отвратительном, неряшливом, вонючем сукином сыне, с налитыми кровью глазами и расплывшейся физиономией, за все в ответе Фрэнк Квин.

В руке он держал пачку белых конвертов, которые разложил по креслам, стоявшим перед столом. В течение следующих нескольких минут они с Дудлом пару раз выходили из комнаты, а около двенадцати начали прибывать гости.

Первым в кабинете появился судья Торнуолл Смит. Меня это не удивило. Джей уже рассказал мне о нем, но и без того было ясно, что судья Смит исполнял не только возложенные на него обществом обязанности. Он осмотрел конверты, разложенные по стульям, взял один из них, положил в карман пиджака и сел в то кресло, где лежал этот конверт. Держу пари, что он не просто сел на указанное ему место, но только что положил в карман свою ежемесячную зарплату.

Вскоре появился второй, нашел свое кресло и положил в карман свой конверт. Это был худой темноволосый мужчина, его лицо показалось мне знакомым, но я не мог вспомнить его имя. Вслед за ним явился Аира Семмелвейн, весьма обеспеченный гражданин, я уже знал, что он находится на содержании у Квина.

К полудню, очевидно, собрались все, и Дудл запер дверь. Я включил видеокамеру и звукозапись. Кроме Квина и его телохранителя, в кабинете собралось еще одиннадцать человек, все они были так хорошо известны или занимали такие общественные посты, что я опознал всех, за исключением одного. Кроме судьи Смита, Аиры Семмелвейна и худого темноволосого мужчины, здесь был и тот, о ком рассказывал мне Пинки, — Джон Портер, мелкий чиновник городского муниципалитета. Я увидел также Филиппа Бренмаунта, члена городского совета; Джеймса X. Траута, известного всем богатого подрядчика; двух лос-анджелесских адвокатов, один из которых два года назад был избран в законодательное собрание; президента очень влиятельной местной строительной компании; "вундеркинда" финансового мира, а сейчас сорокадвухлетнего, известного всей стране активиста калифорнийских предприятий, занимающихся недвижимостью; красивого седовласого господина, текстильная фабрика которого стоила не меньше двух-трех миллионов долларов, он активно участвовал в политической жизни и занимал влиятельное положение в своей партии, особенно у нас, в Калифорнии.

После того как заперли дверь, Квин встал перед письменным столом и окинул взглядом собравшихся. Я видел его ясно в левом углу экрана моего телевизора, равно как и профили остальных участников конференции. Дудл, притулившийся у дальней стены, стоял лицом к телекамере, установленной там, в кабинете Салливана.

Квин не тратил лишних слов. Он сразу взял быка за рога.

— Давайте перейдем к делу, — сказал он. — Некоторые из вас в курсе событий, с другими я не успел переговорить. Все без исключения должны понять, что у нас возникла серьезная проблема, я говорю о Шелле Скотте. Любым способом нам необходимо обезвредить подонка.

Он обвел взглядом присутствующих. На моем черно-белом экране не было видно, что белки его глаз имеют красноватый, как у цветка бугенвиллеи, оттенок. Он рассказал собравшимся о том, до чего мне удалось докопаться в последние три дня, и закончил свою речь словами:

— Не знаю наверняка, что именно ему известно о нас, но он знает слишком много. Это ничтожество доставляет мне массу беспокойства. А вам, джентльмены, конечно, не надо напоминать, что, если я попаду в беду, несладко придется всем. — Не спуская с них глаз, он выдержал паузу, чтобы каждый осознал суть сказанного, потом не спеша добавил: — Так что давайте все вместе займемся Скоттом.

В комнате воцарилось молчание. Квин вел себя с этими людьми как борец, осыпая их градом словесных ударов. И они покорно принимали их. Интересное зрелище. Выждав несколько секунд, Квин отрывисто произнес:

— Ладно. Скотт где-то здесь, в городе, но никто не видел его со вчерашнего вечера. Его нет ни на работе, ни дома: я установил наблюдение за его квартирой и конторой. Мои люди ждут его у полицейского управления, он там не был. Скажу честно: его розысками занимается немало людей. Как видите, я не сидел сложа руки. Так чем можете помочь вы, джентльмены?

Худой темноволосый мужчина поднялся с кресла, и мне удалось лучше рассмотреть его. Наконец я узнал его. И получил еще один удар. Это был офицер полиции. Мы не были знакомы, но я видел его раза два в форме в полицейском управлении. Сейчас он был в спортивном костюме, но я не ошибся: это был тот самый человек. Время от времени в каждом большом полицейском участке обнаруживают несколько коррумпированных полицейских — это так же закономерно, как появление нечестных адвокатов, врачей, бизнесменов. Но в полиции Лос-Анджелеса таких случаев практически не бывает, если здесь узнают, что какой-то полицейский нечист на руку, от него тут же избавляются. Так что появление на этой встрече полицейского произвело на меня самое сильное впечатление из всего пережитого за сегодняшний день.

— Я взял под свой контроль угон той машины, Фрэнк, — сказал он.

— Ордер на арест выписан? — спросил Фрэнк. Офицер кивнул, и Фрэнк улыбнулся в ответ. — Хорошо. Большинство из вас не понимает, о чем идет речь, но этот ордер поможет нам обезвредить Скотта. Прошлой ночью Скотт украл машину одного из моих людей, и на этом основании получен приказ о его задержании. В данный момент у нас имеются более приятные новости. Сегодня утром в полицию поступило заявление об угоне еще одной машины. Ее нашли на Сикамор-авеню. На зеркале заднего вида и кое-где в салоне обнаружены отпечатки пальцев Скотта.

Я застонал. И тут кончилась пленка в моей кинокамере. Мысленно все еще проклиная себя за то, что оставил отпечатки пальцев на том "форде", я быстро открыл коробку, вынул отснятую пленку и зарядил новую, камера заработала. Обидно, черт возьми, но я же не был профессиональным угонщиком автомобилей. Конечно нет. Настоящие угонщики не оставляют отпечатков пальцев.

Квин продолжал говорить:

— Так вот, у Скотта много друзей в полиции, но мы уговорили того типа, чью машину украли, подать жалобу, и теперь повсюду разослан приказ об аресте Скотта. Неплохо сработано. — Он помолчал. — Но этого недостаточно. Нам нужны более серьезные обвинения против него. То, что он в спешке угнал машину, — ерунда. Итак, сейчас мы все вместе придумаем что-нибудь посущественнее.

— Серьезное обвинение — штука не простая, — возразил один из участников совещания. — Ведь его надо посадить.

— Мне нужно не просто посадить Скотта за решетку, — резко оборвал его Квин. — Чтобы покончить с этим раз и навсегда, его надо убрать, но сейчас самое главное — засадить его в тюрьму и продержать там до завтра. Я хочу засадить этого подонка в тюрьму — если он еще жив — или заставить убраться отсюда на ближайшие двадцать четыре часа.

Все присутствующие, несомненно, находились в полной зависимости от Квина. Он вел себя грубо, разговаривал с ними свысока, не скрывая своего презрения, но ни один из этих влиятельных людей даже не сделал ему замечания.

— Эй, Квин, — громко сказал я, — сбавь тон. — К сожалению, он меня не слышал.

Квин оглядел собравшихся:

— Полагаю, вам не надо напоминать, что я раскинул сегодня ночью обширные сети. Скажу только: мне пришлось немало потрудиться, чтобы спланировать все это, и я никому не позволю помешать мне.

Потом они обсудили, какие шаги следует предпринять, чтобы пустить по моему следу несколько тысяч лос-анджелесских полицейских. Было выдвинуто нескольких предложений, ни одно из которых не дышало любовью ко мне; наконец решили, что какой-то человек, находившийся сейчас в поместье Квина, который не значится в полицейской картотеке и о пребывании которого на побережье не подозревает ни одна живая душа, подаст на меня жалобу о нападении с угрозой для жизни и заявит, что я ранил его в плечо. Один из присутствующих, Джеймс Траут, выступит в качестве свидетеля и скажет, что своими глазами видел, как я стрелял в безоружного человека. Последнее предложение разозлило меня больше всего.

Траут пытался возражать, доказывая, что не может выступить с такой явной ложью. Но достаточно было Квину сказать: "Вы сделаете это — или…" — как все протесты мгновенно прекратились.

Траут, судья Смит и офицер полиции объединили свои усилия, чтобы разработать детально, как устроить мне ловушку, потом судья обратился к Квину:

— Когда пострадавший получил ранение, Квин? Если его ранили несколько дней назад, полиция узнает об этом. А если нам неизвестно, где находился Скотт все это время, мы можем попасть впросак.

— А этот парень еще жив-здоров, — ответил Квин. — Я подстрелю его сегодня днем.

Такая наглость шокировала даже безропотных помощников Квина, и ему пришлось немного смягчить свое заявление.

— Ничего серьезного с ним не случится, — уточнил он, — всего-навсего прострелю ему плечо. Никто не собирается убивать его.

Это успокоило всех, кроме меня.

— Мы обо всем договорились, Фрэнк, — заявил через несколько минут судья Смит. — Скотту предъявят обвинение в нападении с применением огнестрельного оружия. Это очень серьезное обвинение, и Скотту придется попотеть, а на него к тому же поданы жалобы об угоне автомобилей.

— Неплохо придумали. — Квин, похоже, остался доволен. — Если даже Скотт свяжется со своими дружками в Центральном управлении, на него набросится с десяток полицейских. Хорошо. — Он помолчал. — Так вот, Скотт избил вчера вечером одного из моих парней, украл его машину, потом украл тот "форд", а теперь удрал и совершил преступное нападение, так что, по-моему, ничего не стоит отозвать его лицензию частного детектива, а также лишить его права на ношение оружия. Это на тот случай, если он уцелеет. Пока не расправимся с ним, придется идти на любые хитрости.

Обсуждение продолжалось, но я слушал его вполуха. Странное чувство охватило меня. Я наблюдал за этим шоу с ощущением, что по телевизору идет старый-старый гангстерский фильм. Но все, что я видел, происходило на самом деле. Эти люди разрабатывали реальные планы преступлений. И я мог убедиться, что меня собираются поджарить на медленном огне с таким хладнокровием, которому позавидовали бы каннибалы. Эти господа решили сожрать меня заживо. За мной охотятся не только все бандиты в городе, но эти подонки так ловко все подстроили, что меня бросится ловить вся полиция Лос-Анджелеса — и не только за кражу машин, а за умышленное разбойное нападение. Об этом сообщит местное телевидение, возможно, выпустят листовку с описанием моих примет, городская полиция, все патрульные, все радиофицированные полицейские машины будут искать Шелла Скотта.

Но если мне удастся выбраться отсюда с этим видеофильмом и кассетой звукозаписи — тогда им придется заняться поисками Фрэнка Квина. Квина и его преступного совета.

Кто-то в комнате на первом этаже только что сказал Квину:

— Мне кое-что непонятно, Фрэнк. Ты говоришь, что Скотт украл машину и ее только что нашли, — где?

— На Сикамор, в полутора кварталах отсюда.

Он замолчал, и его противная рожа стала еще противнее. В этот момент у меня снова кончилась пленка, и мне пришлось спешно перезаряжать кассету, иначе я отнесся бы серьезнее к реакции Квина. Я опять запустил кинокамеру, стараясь одновременно не терять из виду Квина, который жестом подозвал к себе Дудла. Квин что-то стал показывать ему на пальцах. Наконец до меня дошло, что он пользуется языком глухонемых. Дудл вышел из комнаты; когда он вернулся, обсуждение возобновилось.

Очевидно, совещание подходило к концу. Судья Смит и Траут только что ушли, и я раздумывал, не позвонить ли мне в полицию, пока еще не поздно прервать их заседание и арестовать всех молодчиков вместе с Квином. Но я понимал, что мой звонок очень легко проследить через коммутатор гостиницы и установить, из какого именно номера звонят. Скорее всего, именно так и будет. А если полиции дано указание задержать меня, то они, несомненно, это указание выполнят. И меня, конечно, задержат на несколько часов, а может быть, и дней, несмотря на ту информацию, которой я теперь обладал, — а я возлагал большие надежды на видеофильм и кассету с записью их совещания. Кроме того, мое положение и сравнивать грех с обреченным состоянием Росса Миллера. Самое главное в настоящий момент — выбраться отсюда, сохранить свободу передвижения.

Так что пришлось отказаться от обращения к закону.

Но вскоре выяснилось, что выполнить это решение я не мог.

Наверное, мысль о том, что полиции легко выследить меня здесь, по ассоциации заставила меня вспомнить застывшее выражение на лице Квина, когда его спросили, где нашли украденную мной машину. "Приблизительно на расстоянии полутора… кварталов отсюда", — сказал он и потом отослал Дудла из комнаты.

Полтора квартала от отеля "Баркер", — конечно, надо было бросить эту проклятую машину в трех милях отсюда, но у меня было так мало времени. И потом мне уже было не до этого. "А ведь Квин мог вспомнить, — подумал я, — что его молодчики застукали меня именно в этой гостинице, так почему бы мне не появиться здесь еще раз? Если Квин не блистал интеллектом, то не был и дураком. Смекалки у него хватало, он не раз выходил сухим из воды, и сейчас все правильно рассчитал, только ничего у него не выйдет, быть ему мокрой курицей".

Но если мои догадки верны, тогда понятно, зачем он отослал из комнаты Дудла. У Квина здесь немало своих людей, так что жди теперь с минуты на минуту стука вдверь. К сожалению, я не ошибся в своих расчетах — или почти не ошибся. Они не стали стучаться, воспользовались запасными ключами или ключами управляющего.

Не успел я насладиться своим высокоразвитым интеллектом, как услышал за спиной шум и чей-то голос гаркнул:

— Руки вверх, ты, ублюдок!

Глава 14

С рождения голос этот не отличался мелодичностью, но сейчас от звуков его я просто окоченел, как будто увидел извивающихся змей на голове Медузы или превратился в хладный труп, не пережив двухсторонней пневмонии.

— Руки вверх, — повторил он, — или я размажу тебя по стене.

Я обернулся к двери: в ее проеме я увидел два пистолета 45-го калибра, а также Блистера и низкорослого бандита по кличке Шедоу. Среди многочисленных дебилов, работавших на Квина, Шедоу и Блистер, наверное, меньше всех отличались интеллектом. Эти одуревшие от наркотиков граждане были в буквальном смысле слова слабоумными. Но это не означало, что я оказался умнее их.

Я встал и повернулся к ним лицом. Поскольку их приказ был выполнен не сразу, красномордый Блистер, нос которого напоминал цветную капусту, предупредил:

— Не вздумай выкидывать со мной свои штучки, Скотт, не то я запросто всажу пулю в твою пузу.

— Надо говорить: "в твое пузо", — поправил я, — нет такого…

— Называй как хочешь, я не промажу.

Вот в этом можно было не сомневаться. Когда стреляешь из автоматического пистолета 45-го калибра с близкого расстояния, достаточно попасть куда угодно, необязательно в живот, все равно человеку крышка.

Но я не хотел сдаваться.

— Твой выстрел наделает много шума, — возразил я. — Люди услышат.

Он только рассмеялся в ответ, выразительно помахав пистолетом. И тут я заметил на нем большую насадку, вроде тех, которыми пользуются в ванне. Это был глушитель, так что пистолет стрелял бесшумно.

— Что ж, — сказал я, — а мой устроит адский грохот.

— Тебе недолго осталось шуметь. — Кивнув Шедоу, Блистер приказал ему: — Пошарь-ка у него в карманах. Он сдуру и правда схватится за пушку.

— Держись от меня подальше, — сказал я сурово. Блистер расхохотался.

— Только попробуй. — В моем голосе зазвучали угрожающие нотки.

Блистер продолжал смеяться.

По-моему, я говорил достаточно жестко. Но это не произвело впечатления.

— Со мной этот номер не пройдет, Скотт, — предупредил Блистер. — Будешь грубить — придется пристрелить тебя.

Он прицелился более тщательно, метя прямо в середину груди, и начал взводить курок.

— Эй! Остановись! — заорал я. — Так не… не… делают.

— По-другому не умею.

Шедоу подошел ко мне, отвернул полу моего пиджака и ловко выхватил оттуда кольт. Пришлось подчиниться — неохотно, ощущая дурноту в желудке, но без возражений.

Шедоу небрежно опустил мой револьвер в карман своего пиджака и отступил назад.

— По-моему, все сделано как надо, Скотт, — весело сообщил он. — Не расстраивайся, все мы смертны. — Он захихикал.

У Шедоу был высокий, слабый, неестественный голос — как у обученных говорить птиц, репертуар которых состоит всего из нескольких слов, в основном они свистят. Кроме того, у него было своеобразное чувство юмора. Тощий, как костыль, он действительно казался тенью, недаром его и прозвали Шедоу, то есть Тень; его худые, слабые руки с трудом удерживали оружие, мне ничего не стоило переломить его пополам одной рукой — но в другое время и в другом месте.

Шедоу все смеялся, кивая в такт словам Блистера своей воробьиной головкой.

— Мне не велено убивать тебя, Скотт. Дудл принес нам от Фрэнка записку, чтобы мы проверили все комнаты, в которых прошлой ночью зарегистрировали новых постояльцев. Если кто-то найдет тебя, велено привести вниз, в кабинет, Фрэнк сейчас там… — Он помолчал. — Он сначала хочет поговорить с тобой.

Сначала, да? Такое начало не предвещало ничего хорошего, но в моей душе все же теплилась надежда. В основном, наверное, потому, что оба эти героя привыкли исполнять только то, что им прикажут, а высочайшего искусства принимать собственные решения они еще не постигли. Про Блистера рассказывали, что он как-то просидел в постели десять минут, не зная, какую ногу сначала засунуть в штаны (так ничего и не решив, он опять улегся спать), а Шедоу отличился еще больше, убив не того человека да к тому же не в том городе. Я понимал, что оба парня с самого начала чувствовали себя неуверенно, и надеялся заморочить им головы, тогда у меня появится шанс свалить Блистера и Шедоу или хотя бы сбежать от них.

Но как заморочить им головы? Надежды на это было немного, шансы на успех невелики. Но тут я обратил внимание на выражение лица Шедоу.

Он стоял, склонив голову к плечу и разинув рот, глаза его блестели. Простояв так несколько секунд, он заговорил:

— Послушай. Эй, Блистер, ты слышишь?

Блистер слышал и выглядел не менее озадаченным, чем его напарник.

Голос Квина наполнил комнату, слова слышались четко и ясно: "…пока мы ждем результатов, давайте договоримся, кого избрать…"

При виде двух пистолетов и их обладателей я начисто забыл о том, что за моей спиной все еще работают телевизор и подключенный к нему динамик. Глядя на окаменевших, впавших в каталептическое состояние Шедоу и Блистера, трудно было удержаться от смеха, но самым смешным было то, что они ничего не поняли.

Чему же тут удивляться, если для этих горилл телевидение ассоциировалось с соревнованиями по вольной борьбе в субботу вечером и, может быть, с коммерческой рекламой; о кабельном телевидении они имели такое же представление, как о высшей математике. Они думали, что ядерная физика — это тройная доза наркотика с разными добавками, а кабельное телевидение — это когда показывают казнь преступников в Синг-Синге. У них хватило бы воображения представить себе спрятанный микрофон, но то, что с таким же успехом можно тайком установить телекамеру, не укладывалось у них в голове. Одно дело, когда сами телевизионщики ведут съемки скрытой камерой, до других вариантов они не додумались бы, не хватало серого вещества. По крайней мере, именно на это я и рассчитывал.

Я стоял спиной к телевизору и отчасти загораживал экран. Не говоря ни слова, я сделал шаг в сторону. И застыл в ожидании.

Оба громилы одновременно увидели сцену на маленьком экране, но первым громогласно прореагировал Шедоу, издав резкий, пронзительный звук, похожий на призывный крик охваченного страстью попугая макао, и безмолвно указал пальцем на экран. Ему пришлось раз пять ткнуть пальцем в изображение, пока, наконец, и до Блистера дошла вся несуразность происходящего. Он впился взглядом в экран, подавшись всем телом вперед, и как-то сразу обмяк, челюсть у него отвисла, а брови так решительно поползли вниз, как будто были соединены с челюстью шарнирами. Через несколько секунд все изменилось: лязгнув зубами, он захлопнул челюсть, а брови поползли вверх, так как он вытаращил глаза.

Потом, повернувшись ко мне, заговорил:

— Понимаешь, я… это… — Он остановился.

— Эй, Блистер, — напряженным голосом произнес Шедоу, — а актер-то вылитый Дудл, правда?

— Да, верно. — Блистер не отрывал взгляда от маленького экрана, он опять наклонился вперед и шаг за шагом стал подбираться поближе. — Послушай, — сказал он удивленно, — если это не Дудл, то я не Блистер.

— Как же так? — спросил Шедоу. — Он только что был внизу. И что ему делать там, на телевидении? Ведь он не актер.

— Конечно, актер, — вмешался я. — Он плохой актер.

Похоже, они даже не слышали моих слов. Но, несмотря на то что экран притягивал их как магнит, все же один не спускал с меня глаз, пока другой пялился на экран, и оба держали пистолеты на изготовку. Мое время еще не пришло.

— Что же, черт побери, делает там Дудл? — спросил Шедоу, и Блистер, как эхо, повторил:

— Да, что же делает Дудл?

— Вы тупицы и орете, как два петуха, — сказал я. — Кого волнует, чем занимается Дудл? Самое важное, что в шоу участвует Фрэнк. Босс. Дудл торчит там только для того, чтобы оказывать боссу безнравственную поддержку.

Шедоу уставился на экран, потом перевел взгляд на меня.

— Там творится что-то странное, — сказал он.

— Верно, — подтвердил Блистер. — Что там происходит? — спросил он, не обращаясь ни к кому в особенности.

— Квин сегодня гость программы "Тупица дня", — объяснил я. — В этой программе участвуют люди…

— Тупица? — Шедоу уставился на меня, разинув рот, нижняя губа отвисла, а на лице появилось бессмысленное, пустое, придурковатое выражение, как будто ему только что удалили головной мозг.

— Конечно, — подтвердил я. — Спонсором программы выступает мафия. Если Фрэнк выйдет победителем, то получит в награду именной пистолет, но если не ответит на вопрос, его пристрелят. Вот зачем Дудл…

— Ты нас дурачишь, — прервал меня Блистер, — Фрэнк ждет нас внизу, сам хочет пристрелить тебя.

— Не дури, — возразил я, притворяясь удивленным. — Как это может быть? Ведь его показывают по телевизору, разве не так? Вы что, не верите собственным глазам? Совсем спятили, что ли?

— Нет, я не спятил, — с достоинством возразил Блистер. — Но… но…

— Там происходит что-то странное, — вмешался Шедоу.

— Смотрите! — заорал я. — Слушайте! Его только что спросили: "Когда день рождения у Аль Капоне?" Он не знает! Его пристрелят!

Мне удалось убедить Блистера. Вытаращив глаза, он склонился над экраном.

— Не может быть, — пробормотал он, — неужели?

На мгновение мне показалось, что мой план сработал. В запасе у меня оставалось несколько последних секунд, чтобы успеть добежать до двери. Оба бандита уставились на экран, забыв обо всем на свете. До двери оставалось два-три шага, когда Шедоу выпрямился и, повернувшись, посмотрел на меня. Через прицел своего пистолета.

— Не знаю, как тебе удалось устроить все это, — медленно произнес он, — но… по-моему, это все дело твоих рук.

Я замер на месте, затаив дыхание.

— Или это действительно так, как он говорит, Шедоу, или подстроено, — глубокомысленно заявил Блистер, — или Фрэнк в самом деле сейчас на телевидении, или его там нет, но у меня уже крыша поехала. — Он помолчал. — Сейчас выясню, что думает босс.

Что ж, может, это дает представление о том, как функционировали мозги Блистера. Или не функционировали. Но, следуя своей собственной логике, он подошел к телефону на столе, в нескольких шагах от телевизора, поднял трубку и попросил соединить его с кабинетом Салливана. Он встал так, чтобы видеть происходящее на экране телевизора.

Я услышал телефонный звонок, — телефон звонил в кабинете Салливана, а слышен был здесь, в нашей комнате, звук доносился из динамика. Я увидел, как Фрэнк повернул голову к телефону на сером письменном столе, потом протянул руку и поднял трубку. По-моему, это было захватывающее зрелище, но Шедоу так не считал. Он не спускал глаз с меня. Или с прицела своего пистолета.

— Слушаю, — прогремел в комнате голос Фрэнка.

На лице у Блистера появилось страдающее выражение, когда одним ухом он услышал это "Слушаю!" из телефонной трубки, а другим ухом — из динамика, установленного в моем номере.

— Босс? — спросил он.

— Да, кто это?

— Говорит Блистер, босс. Это вы, все в порядке. А это ничего, что вы разговариваете, когда вас показывают по телевизору?

На экране Фрэнк резким движением отодвинул трубку от уха, как будто она вдруг раскалилась и обожгла его. Пять томительных секунд он молча смотрел на нее, потом снова прижал к уху.

— Что ты, черт побери, сказал?

— Так ведь… — Блистер откашлялся. — Разве вы не выступаете в программе "Тупица дня"?

И тут началось. Квин заорал: "Что-о-о?!" — таким голосом, что затряслись стены.

— Но, босс, — Блистеру в конце концов удалось прервать поток сквернословия, обрушившийся на него, — вас показывают по телевизору. Прямо здесь, в комнате, где мы с Шедоу и Скотт.

Внезапно воцарилась тишина.

Квин начал было говорить, но тут же замолчал и повернул голову, его двойной подбородок задергался. Потом он тихо спросил:

— Так Скотт там?

— Да, именно так, босс.

— Ты в отеле?

— Да, мы все здесь… гм… в 418-м.

Квин улыбнулся, и эта улыбка долго будет сниться мне в ночных кошмарах — если, конечно, мне еще приведется спать.

— Вы как следует приглядываете за Скоттом? — спросил Фрэнк.

— Конечно. Шедоу держит его на прицеле. Хотите, мы пристрелим его?

— Попозже. А сейчас скажи, ты видишь меня на экране?

— Конечно. И вас, и всех, кто там собрался.

— Так ты видишь всех нас?

Среди участников совещания началось волнение, головы поворачивались в разные стороны, они взволнованно обменивались репликами. Двое резко вскочили на ноги, но Квин взмахом руки приказал им сесть.

— Именно так, босс, — подтвердил Блистер.

— Куда я смотрю сейчас? Прямо на тебя? — спросил Квин.

— Нет, правее, вроде так.

Повернув голову, Квин задал тот же вопрос, и после нескольких попыток Блистер наконец сказал:

— Вот. Теперь вы смотрите прямо на меня.

— Прекрасно, — произнес Фрэнк все с той же улыбкой на губах. — Это все, что я хотел знать. А теперь, Блистер…

Я совершенно точно знал, что он сейчас скажет, и был абсолютно уверен, что не хочу слышать этих слов.

— Не клади трубку! — заорал я так отчаянно, что Блистер невольно повернул ко мне голову. Два бандита с недоумением уставились на меня, пистолет Шедоу был направлен мне прямо в грудь, но все же я сделал шаг в сторону Блистера, хотя глотка моя стала такой же сухой, как скелет, пролежавший в земле не одну сотню лет. — Дай мне трубку, — потребовал я, протягивая руку.

Блистер заколебался, глядя на меня так же нерешительно, как, наверное, смотрел на свои штаны в то злополучное утро, потом снова воззвал о помощи.

— Босс, — жалобно произнес он.

Я вцепился в трубку и заорал прямо над ухом Блистера.

— Квин, — поспешно заговорил я, — это Шелл Скотт. Ты прекрасно знаешь, что выслушать меня — в твоих же интересах.

Блистер дернул было трубку у меня из руки, но Квин сказал:

— Говори, — и Блистер тут же убрал руку.

— Блистер не морочил тебе голову, — заговорил я, — он действительно видит тебя на экране телевизора. Тебя и всю твою воровскую шайку.

— Он уже сказал мне об этом.

— Он тебе не сказал, что всем вам грозят крупные неприятности. Он не сказал тебе, что твои щеки появятся на экранах тысяч телевизоров по всей Южной Калифорнии.

— Нет, этого он мне не сказал. Это на самом деле так, Скотт?

Похоже, на Квина мое заявление не произвело особого впечатления.

— Включи телевизор, и увидишь сам, — предложил я. — Ты попался, Квин, вместе со всей своей шайкой первоклассных гангстеров. Если только ты не…

— Что именно? — По-видимому, мои слова все же заинтересовали его.

Я не надеялся на успех, но продолжал гнуть свою линию:

— Если только не прекратишь свое преследование и не прикажешь Шедоу и Блистеру выпустить меня отсюда. Тогда я предложил бы тебе со всей твоей шайкой убираться подобру-поздорову из нашего штата.

Он довольно долго молчал, глядя прямо в камеру, спрятанную там внизу, в баре. Он стоял так неподвижно, что стал еще больше похож на кусок протухшей говядины, а я тем временем размышлял: "Неужели мне удалось зародить в нем сомнения, неужели он выпустит меня?"

— Передай трубку Блистеру, — наконец произнес он.

Я отдал трубку Блистеру и отступил к центру комнаты, стараясь продвинуться поближе к двери.

— Да, босс, — заговорил Блистер. — Что нам с ним делать? — И пока он ждал ответа Квина, даже Шедоу уставился на экран.

Сердце мое бешено билось о стенки грудной клетки, его удары отдавались в глотке, в ушах, во всем теле. Наверное, я и не рассчитывал обмануть его, поэтому все дальнейшее не явилось для меня неожиданностью; пока они ждали его решения, я упрямо продвигался к двери, и мне оставалось сделать не больше шести шагов, когда Квин заговорил.

То ли он не сомневался, что я дурачу его, то ли ему было наплевать на мои угрозы, то ли больше всего на свете ему хотелось, чтобы я сдох, то ли он просто достиг сегодня пика своего чудовищного величия, но он посмотрел прямо в нашу комнату, свирепо нахмурился и пронзительно завизжал:

— Блистер, убей этого сукиного сына!

Глава 15

Что ж, сказано ясно. Все мои планы рухнули.

Теперь нечего было и думать о спасении видеопленки или кассет, спасти бы собственную шкуру. Не успел Квин произнести свой приговор — приговор мне, — как я прыгнул вперед, ухватился за ручку двери и рванул ее на себя. Прогремел выстрел, громкий, чуть не разорвавший мне барабанные перепонки, — значит, стрелял Шедоу, а не Блистер — и во все стороны полетели щепки, так как пуля попала в дверную раму.

Я распахнул дверь, согнулся в три погибели и выскочил в коридор, услышав за спиной резкий щелчок, — это выстрелил Блистер. Пуля пропела прямо под ухом, оторвав кусок от моего пиджака. Как только ноги коснулись ковра коридора, я ухватился за край двери и с размаху захлопнул ее. С разбега я врезался в противоположную стену, из комнаты послышался топот ног. Но я не бросился бежать, а, упершись руками в стену коридора, развернулся вокруг своей оси, изо всех сил оттолкнулся от стены, как это делают пловцы в скоростных заплывах, отталкиваясь при повороте от края бассейна, и устремился назад, в направлении закрытой двери номера, крепко сжав в кулак правую руку. Я надеялся, что дверь откроется до того, как я со страшной силой врежусь в нее. Расчет оказался точным. Дверь настежь распахнулась, и в ее проеме показался Блистер — но не надолго.

Выбросив вперед правую руку, я оттолкнулся ногой от пола и вложил весь свой вес, все свои силы в один удар. Это обстоятельство, а также сила инерции превратили мой кулак в почти смертоносную дубинку. Нос Блистера хрустнул так же громко, как первый выстрел Шедоу. Костяшки моих пальцев врезались в его лицо, как лемех плуга в кукурузное поле, я почувствовал, что из носа у него хлынула кровь, услышал треск хрящей и ощутил острую боль, пронзившую мою руку от запястья до плеча.

В первую долю секунды Блистер не почувствовал боли. Голова его откинулась назад, далеко назад на толстой шее, и, повернувшись вокруг своей оси, он упал. Не знаю, действительно ли у него подкосились ноги, но я, как сноп, свалился на пол. Справа от меня маячила фигура Шедоу, я избежал столкновения с ним, но, упершись одной рукой в пол, другой схватил его за ногу.

Он снова выстрелил, и я почувствовал, как струя раскаленного пороха обожгла мне правое ухо, но в следующее мгновение мои пальцы сомкнулись вокруг его лодыжки, тоненькой, как цыплячья косточка. Упав на пол и откатившись в сторону, я не разжал пальцев. Ноги Шедоу подкосились, а я сжал обеими руками его лодыжку и одновременно услышал его вопль и резкий хруст сломанной кости. Упершись левой рукой в пол, я приподнялся на правой, распрямился и откатился от Шедоу. В ярде от себя я увидел искаженное болью лицо Шедоу, его открытый рот и крепко зажмуренные глаза. Ребром ладони я ударил его по челюсти, и он отключился, черты лица разгладились, челюсть неестественно выпятилась в одну сторону.

Когда он упал, мой кольт чуть не вывалился из его кармана. Я схватил свой револьвер, вскочил на ноги и за долю секунды оглядел комнату, — экран телевизора был пуст. Телефонная трубка висела, позвякивая, на конце шнура, — значит, Квин слышал выстрелы, крики, звуки борьбы и сюда со всех ног несутся его люди, ищут 418-й номер. Заметив валявшийся на полу пистолет Шедоу, я нагнулся, подобрал его и побежал по коридору к той лестнице, по которой поднялся сюда прошлой ночью.

Но на ней уже раздавался шум шагов. Эти парни топали, как стадо бизонов, бегущее на водопой: они торопились на место событий. У меня оставался другой путь отступления, может быть удобнее этого. Лифт. Если все тупоголовые убийцы Квина в спешке не вспомнят о нем, если мне удастся добраться до него незамеченным, тогда у меня есть шанс спуститься вниз и выбраться на улицу. Лифт находился позади меня, на другом конце коридора. Повернувшись, я бросился бежать к нему, но потом остановился и навел пистолет 45-го калибра, который держал в левой руке, на лестничную площадку.

Захлопали двери, раздались крики; в коридор высунулись головы. Когда по приближающемуся топоту стало ясно, что эти бизоны вот-вот появятся на моем этаже, я дважды выстрелил, подняв в воздух тучу пыли от осыпавшейся штукатурки. Снизу доносились крики; один бандит, не сумев остановиться, вылетел в коридор, но быстро ретировался.

Я выстрелил еще раз, чтобы подольше задержать этих бандитов, потом повернулся и бросился к лифту. Выстрел прогремел в десяти шагах от меня.

Пока я вел перестрелку с преследовавшими меня бандитами, кабина лифта остановилась на четвертом этаже и двери начали открываться. В кабине находились двое, тот, который стоял в правом углу, первым заметил меня и выстрелил. Он целился мне в спину, и только то, что я успел развернуться и прыгнуть в сторону, спасло мне жизнь.

Этого человека я знал, знал сукиного сына, дородного, широкоплечего, сутулого мужчину, с изрытым оспинами лицом и черными волосами, острой челкой падавшими на узкий темный лоб.

Папаша Райен.

В таких критических ситуациях все окружающее воспринимается особенно четко, все ощущения предельно обостряются. В груди вспыхнуло яростное пламя, обдавшее меня жаром; в ушах зазвучал свистящий шепот, повторявший имена Хеймана, Вайса, Лолиты; тупое дуло пистолета в руке бандита из-за отдачи, последовавшей за выстрелом в мою спину, все еще было поднято вверх.

Я не думал о том, что этот человек снова целится в меня, что рядом с ним, справа, стоит еще один бандит, что по пятам за мной гонится целая шайка и что на другой лестнице, в нескольких ярдах от меня, слышится топот ног. По крайней мере, в эти считаные секунды мне было не до них.

В левой руке я держал свой сорок пятый, целясь прямо перед собой, короткое дуло моего кольта было опушено. Нажав на спуск указательным пальцем левой руки и одновременно подняв вверх правую руку, я увидел, что второй бандит в кабине лифта дернулся и его левая рука беспомощно повисла вдоль туловища. Я промазал в Райена, но ранил другого; привалившись к задней стенке кабины, он медленно сполз на пол. Я отвел дуло кольта вправо, услышал выстрел Папаши Райена, прозвучавший одновременно с моим, и почувствовал обжигающий удар пули, попавшей мне куда-то слева, в бок или бедро.

Удар заставил меня покачнуться, моя левая нога внезапно подогнулась, ступня заскользила по полу, и я упал. Но, даже падая, я знал, что пуля только слегка зацепила меня, потому что сохранил способность действовать и все еще мог идти, когда и куда захочу.

Затвор кольта, который я держал в левой руке, оставался открытым, поэтому магазин пистолета опустел, но я уперся левой рукой в пол, чтобы держаться прямо, и навел револьвер, зажатый в правой руке, прямо на грудь Папаши Райена, хотя сам все еще лежал на полу с подвернутой ногой.

Но к этому времени он уже был готов. Последняя пуля попала ему в живот. Ранение было серьезное, возможно, раздроблен позвоночник, выстрел пригвоздил его к задней стенке кабины лифта. Двери лифта уже закрывались, когда я услышал, как его голова стукнулась о стенку, и увидел, как смерть обесцветила его лицо.

Но мне нужна была полная уверенность. Уверенность, что Папаша Райен мертв.

Тщательно прицелившись из своего кольта, я выстрелил дважды. Первая пуля попала Райену в голову, вторая снесла половину челюсти.

Поднявшись на ноги, я ощутил только легкую боль, но из левого бока сочилась кровь. Спотыкаясь, я направился к ближайшей от меня лестнице. Топот ног замер, пока шла перестрелка, но когда я посмотрел на лестницу, то увидел человека на площадке нижнего пролета. Он целился в меня, но я выстрелил первым. Пуля попала ему в нижнюю часть туловища, в живот или промежность. Он отступил назад, зашатался, упал навзничь и исчез из поля моего зрения.

И на какое-то мгновение воцарилась тишина. Было в ней что-то очень странное: она сделала более ощутимым только что умолкнувший адский грохот, едкий запах пороха в носу и острый привкус во рту. Но не было слышно ни единого звука. Все двери закрыты, не видно ни одной любопытной головы. Такое впечатление, будто сейчас раннее тихое утро и в отеле все спят как убитые.

Потом послышался тихий шорох — это лифт, двери которого закрылись, начал спускаться вниз. Кто-то в вестибюле нажал на кнопку спуска. Наверное, Фарго. Или, может быть, даже сам Квин. А бандиты Квина, обожавшие перестрелки, блокировали обе лестницы. Похоже, у меня не оставалось другого выхода, кроме пути наверх, и даже оттуда следовало выбираться как можно скорее.

Смерть гналась за мной по пятам. Все свидетельствовало в пользу печального вывода: мне пришел конец.

Но ведь должен быть какой-то выход. Должен быть — без устали повторял я себе. А в голове в эти секунды проносились сотни других мыслей. Порой такое случается. Говорят, одна старая дама, когда в ее доме случился пожар, сумела вытащить из огня громадный рояль да еще прихватила парочку чемоданов, водрузив их на свою седую головку. Точно так же, в моменты чрезвычайного душевного волнения или стресса, мыслительные способности невероятно возрастают. В считаные доли секунды пятьдесят или сто картин промелькнули передо мной, каждая указывала возможный путь бегства — и каждую я отвергал как безнадежную.

И вдруг что-то забрезжило.

Картинка была такой простой, такой наглядной. Я чуть было не отверг ее вместе с остальными. Но, вернувшись к ней, стал обдумывать этот вариант. Перед моим мысленным взором возник отель "Баркер", каким он предстал передо мной двое суток назад: ряд освещенных и темных окон и изящные стволы трех высоких пальм с раскидистыми листьями. Три пальмы на уровне окон четвертого этажа, на котором я сейчас находился.

Всего несколько секунд прошло со времени моего последнего выстрела в человека на лестничной площадке. Эхо выстрела только что замерло. Стрелка на панели над створками лифта успела переместиться только к цифре 3, указывая, что он движется вниз, к холлу гостиницы. Я повернулся и помчался назад, к тем номерам, которые выходили на Ла-Бреа. Я побежал по коридору налево, к фасаду гостиницы, и забарабанил в четвертую дверь от конца коридора. Никто не ответил, ни звука не доносилось изнутри. Я отступил назад и изо всех сил ударил с разбега ногой по замку, дверь распахнулась. Комната оказалась пустой. Я бросился к окну, открыл его и выглянул на улицу. Листья пальмы были совсем рядом, чуть ниже уровня моих глаз, — но казалось, что они на головокружительном расстоянии. Вершину ствола ближайшего ко мне дерева, видневшуюся под этими листьями, отделяли по прямой всего семь или восемь футов, но восемь футов — непреодолимое расстояние, если находишься на высоте четвертого этажа, а внизу — твердая мостовая.

Я встал ногами на подоконник, высунулся наружу, крепко держась левой рукой за раму окна, и медленно выпрямился. Никогда еще открытое пространство не казалось мне таким открытым. Я сделал непростительную ошибку, посмотрев вниз, не на ствол пальмы, а на тротуар, но затем крепко зажмурился, открыл снова глаза, заставив себя представить более мягкую площадку, — и прыгнул.

Секунду я парил на уровне подоконника, издавая слабые, бессмысленные звуки. В следующую секунду — между ней и предыдущей зияла пустота — я задел лицом раскидистые листья и ударился грудью о гладкий ствол дерева. Воздух с шумом вырвался у меня из легких, и затем ствол дерева понесся вверх, сдирая кожу с моих ладоней, груди и ног.

Когда от резкой боли ко мне вернулось сознание, я спустился уже до середины ствола, а внизу собрались люди, двое указывали на меня пальцами, какая-то старушка, прижав руки к щекам, то открывала, то закрывала рот.

Но ни один человек не целился в меня из пистолета, ни один не стрелял.

Я обхватил ствол и соскользнул вниз, почувствовав громадное облегчение, когда мои ноги коснулись тротуара, потом повернулся и заставил свои ноги прикасаться к тротуару как можно быстрее. Пробежав полквартала от места приземления, я притормозил у стоянки, где какой-то мужчина, держа в руке ключи, вылезал из "бьюика" с откидным верхом. У меня катастрофически не хватало времени на вежливые и даже торопливые объяснения, — может, позднее мне удастся извиниться перед ним, а сейчас я выхватил у него ключи, вскочил в машину, завел мотор и вывел "бьюик" со стоянки раньше, чем окаменевший от изумления гражданин завопил: "Эй, ты, остановись!"

Я не остановился, передо мной расстилалась дорога; у меня не было ни видеофильма, ни аудиокассет, все полетело к чертовой матери, меня покрывал холодный пот, одежда превратилась в лохмотья, руки жгло, все тело болело, из левого бедра сочилась кровь, голова раскалывалась, но чувствовал я себя превосходно: я уцелел и передо мной расстилалась дорога.

Стемнело и заметно похолодало.

Я продрогло костей, хотя только что сбежал с раскаленной сковороды, а сейчас собирался прыгнуть прямо в огонь.

Сегодняшняя попытка уличить Квина и его джентльменов в преступном сговоре с треском провалилась. Страшная неудача, поскольку положение мое значительно ухудшилось. Но победа не сразу дается в руки, и я ни о чем не жалел, потому что идея сама по себе была замечательная, за нее стоило заплатить. Кроме того, я расквитался с Папашей Райеном.

Теперь с чистым сердцем можно сказать: я сделал все от меня зависящее. Произвел свой лучший выстрел, из кожи вон лез, чтобы выполнить задуманное, — только бы не появляться на проклятом балу у Квина. Но мне не повезло, поэтому придется оплачивать все счета.

Да, бал у Фрэнка Квина. Бал, который устраивал для бандитов Вонючий Подонок. Костюмированное самоубийство. Как много скрыто в одном слове: Хэллоуин, канун Дня всех святых, языческий праздник друидов, посвященный умершим, ночь привидений, духов и гоблинов, маскарадов, вечеринок и проказ. Но сегодня ночью мы не станем соревноваться, кто больше выловит зубами яблок из воды.

В маленьком магазинчике на боковой улочке я купил себе новую одежду. Рыжевато-коричневый вискозный костюм заменил мое изорванное, покрытое пятнами крови платье. Бросив на улице украденный "бьюик", я дошел пешком до агентства по прокату автомобилей и взял новый черный "линкольн"-седан. Посетил камеру хранения на автобусной станции, и теперь коробка с маскарадным костюмом покоилась на переднем сиденье, рядом со мной, а затейливо оформленное приглашение я положил в карман. Временная повязка прикрыла небольшое углубление в левом боку — пуля Райена отскочила от ребра, и хотя рана была болезненной, но не мешала двигаться. Ссадины на ладонях тоже горели, но в остальном я чувствовал себя вполне прилично.

Поскольку предстоящее испытание следовало рассматривать как заключительный акт порученного мне дела, я позвонил своей клиентке, чтобы рассказать ей, как разворачиваются события. Времени оставалось в обрез, но не все еще было потеряно. Дорис потребовала, чтобы я приехал к ней и рассказал все подробно. Зная, что Квин приказал установить наблюдение во всех местах, где меня можно ждать, я попробовал отказаться от этого приглашения. Она заплакала, ее голос задрожал и заглох в телефонной трубке. В конце концов, попросив ее не запирать черный ход, я пообещал заскочить, если удастся.

Мне удалось сделать это без особых затруднений. Оставив машину в нескольких кварталах от дома Дорис, я дошел до него пешком и проник в ее квартирку через черный ход. Дорис я нашел в гостиной, она встретила меня улыбкой.

— Ох, Шелл, я так рада, что ты пришел, — сказала она. — Я сходила с ума, пока ты не позвонил.

— Понимаешь, Дорис, я не мог позвонить раньше, дела задержали. Положение наше… гм… несколько усложнилось.

— По телефону ты сказал, что не надо терять надежды. Что еще случилось, Шелл? Прошу тебя, расскажи мне все.

Что касается одежды, которая была на Дорис в этот раз, то она рассказала мне о ней все, что можно, и даже больше того. Не успел я додумать эту мысль, как Дорис сказала:

— Извини, что встречаю тебя в таком виде. Я сегодня даже не одевалась, как только встала с постели, так и сижу здесь весь день, никуда не выходила.

Она зря просила прощения. На ней был голубой пеньюар, а под ним синие лифчик и трусики, и тот факт, что я рассмотрел их цвет, говорит о многом. Больше того, совсем недавно я видел точно такой же лифчик — того же фасона и качества, — а такой предмет, увидев один раз, запомнишь надолго. Его называют "бред сумасшедшего" — очевидно, потому, что обитатели его, того и гляди, сбегут. Да уж, есть от чего сойти с ума.

— Все в порядке, — махнул я рукой. — К сожалению, я только на минутку, мне надо бежать. Ведь…

— Что произошло, Шелл? Как обстоят дела?

— Просто великолепно… ох, перестань, пожалуйста, маячить перед глазами… то есть бегать туда-сюда… Послушай, давай сядем, и я расскажу тебе все по порядку, договорились?

Я сел на диван, она устроилась рядышком, и, пока выкурил сигарету, успел изложить вкратце все события минувшего дня. Картина получилась удручающая.

— У нас осталась хоть маленькая надежда, Шелл? — спросила боязливо Дорис, когда я закончил свое повествование.

— Да. Но пойми меня правильно: остается надеяться только на тот праздник, который устраивает сегодня Фрэнк Квин… Этот бал-маскарад в честь Хэллоуина. Я надену костюм клоуна, загримируюсь и, возможно, сумею проникнуть в его дом. Потом, если повезет, залезу в сейф. И если удача еще раз улыбнется мне, то в этом сейфе я найду то, что поможет повесить Квина и освободить твоего брата.

В ее глазах светилась тревога, морщинки между бровями слегка разгладились, но не исчезли. Мои слова не придали ей бодрости.

— Понятно, — произнесла она равнодушно. — Что ж, может, у тебя что-нибудь и получится.

Чем больше я думал о предстоящем празднике и моем предполагаемом участии в этом мероприятии, тем меньше верил в благополучный исход затеянной операции: скорее всего, получу пулю в голову или в другой, не менее важный орган.

— Детка, — сказал я, пытаясь успокоить Дорис, — конечно, радоваться нечему, дела идут не лучшим образом, но что толку сидеть сложа руки и ждать… скажем, последних известий по радио? Если мне удастся залезть в сейф Квина, бьюсь об заклад, там окажется то, что нам нужно, а не зефир в шоколаде.

— А Россу это поможет?

Мне несколько поднадоели одни и те же вопросы. Конечно, Дорис была необыкновенно хороша собой, но порой одного этого недостаточно. Я и так не испытывал большого восторга при мысли о предстоящем вечере — едва ли мне удастся уйти оттуда живым, — и ее пренебрежительное отношение не улучшало настроения.

— Детка, — сказал я, — у меня нет сверхчувствительного рентгеновского аппарата, поэтому не знаю. Если бы я не считал, что это поможет спасти Росса, то ни за что не отправился бы в их бандитское логово.

Мне хотелось высказать ей свою обиду, но я сдержался, решив, что и так был не слишком любезен. Дорис, очевидно, просто парализована мыслью о том, что ее брата ожидает газовая камера в Сан-Квентине.

И тут она неожиданно улыбнулась. Это была вымученная улыбка, но, по крайней мере, она пыталась бороться с собой. Во время нашей беседы она сидела в кресле рядом с моей кушеткой, но теперь поднялась и пересела поближе ко мне.

— Прости меня, — заговорила она, сжав мою руку. — Не думай обо мне плохо. Я просто… сама не своя. Поверь мне, Шелл, я очень высоко ценю все, что ты делаешь.

— Ох… все это ерунда… — Рука моя уже дрожала.

— Но это правда. Ты… тебя могут даже убить. Эти… эти ужасные люди могут убить тебя…

— Нет, нет. Только не меня, моя радость. Потому что меня практически невозможно уничтожить.

Она сильнее сжала мою руку, придвинувшись еще ближе ко мне. Дыхание ее вновь участилось. Я ощущал тепло ее бедра, прижатого к моему колену.

— Ты такой храбрый, Шелл. Только очень мужественный человек решился бы отправиться туда… Просто не знаю, что бы я без тебя делала.

Только начал я размышлять, как же у меня хватило совести в чем-то упрекать Дорис, как ее лицо оказалось всего в шести дюймах от моего, и она умолкла, а я перестал размышлять и сам придвинулся к ней. Пора было от размышлений переходить к действиям. Она перехватила меня на полпути, а если Дорис перехватила инициативу, то получишь в результате только половину того, на что рассчитывал. В следующее мгновение все закрутилось в вихре неразборчивых слов, ласковых рук, полуприкрытых голубых глаз, пламенеющих волос, я уже ничего не соображал, наши губы сами собой слились в поцелуе, но это безумие продолжалось не больше минуты. Конечно, не прошло и двух минут, хотя мне казалось, что время остановилось. Но затем она снова уперлась руками мне в грудь, отодвигаясь подальше.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Тебе надо идти, Шелл. Я не могу… мы не должны… Просто тебе пора идти, Шелл.

Я чувствовал себя так, будто на меня вылили стакан холодной воды. "Черт возьми, — подумал я, — не может вечно повторяться одно и то же. Должно быть, я неправильно веду себя. Нет, не то, — я недостаточно плохо веду себя".

— Дорис, — позвал я, — Дорис!

— Тебе пора идти, Шелл.

Я вскочил на ноги. Ладно, идти так идти. Кто я такой, чтобы приставать к даме? Я постоял, стиснув зубы, потом спотыкаясь побрел к двери, как Франкенштейн, ослепленный впервые увиденным светом. Но Дорис остановила меня.

— Шелл, — позвала она, — дорогой…

Она ни разу не называла меня "дорогим". Называла по имени или просто на "ты" — как только что: "Тебе пора идти", — но никогда не называла "дорогим". Настроение мое улучшилось. Я остановился, повернувшись к ней.

— Шелл, дорогой, — повторила она, — ты, наверное, считаешь меня ужасной.

— Нет-нет…

— Но ты, конечно, понимаешь. Ведь Росс… осталось всего несколько часов. Я стану другой, Шелл, если ты… добьешься… успеха сегодня ночью. Это правда. Но сейчас я… просто не могу заниматься этим. Ведь ты понимаешь меня, правда?

— Конечно, Дорис, — ответил я, несколько раз тряхнув головой. — Да, конечно. — Я действительно все понимал; просто мне было бы значительно легче, окажись на ее месте старушка, или ее брат, или кто-то еще. — Я пожелал ей спокойной ночи и добавил: — Как только смогу, дам тебе знать, Дорис. Любым способом.

Она кивнула, и я вышел из комнаты. Я стоял на пороге дома, смотрел на горшки с геранью и думал о том, что в наших встречах есть какая-то фантастическая схожесть, какой-то образец, как будто все планировалось заранее, — да, как будто я сам планировал их. Разумеется, за исключением конца. Почему-то после непереносимого зноя пустыни Сахары я неизменно оказывался на пороге дома и погибал от холода в сибирский мороз. "Ба, — подумал я, — какой странный Хэллоуин: одни только розыгрыши и никаких удовольствий".

Что ж, я пообещал Дорис в любом случае дать ей знать, как будут развиваться события. Но оставался, мрачно подумал я, еще один способ сообщить ей о том, что случится сегодня ночью; она может узнать об этом из последних известий.

Глава 16

Я выбрал спокойное местечко, где почти, не было движения, распаковал коробку и осмотрел клоунский костюм, а также гримировальный набор. Потом занялся своим лицом. Пятнадцать минут спустя я выглядел гораздо хуже обычного. Мое лицо покрывал слой белил, на их фоне ярко выделялись красные губы, искривленные в застывшей улыбке, картину дополняла синяя нашлепка на носу. Мои белесые брови стали тоже синими, а клоунский колпак с кисточкой скрыл коротко подстриженные белые волосы. По крайней мере, никто меня не узнает.

Я натянул на себя белый клоунский наряд с тремя шестидюймовыми красными пуговицами спереди. Мой кольт с полным барабаном покоился в кобуре под мышкой, а под клоунским одеянием остался обычный костюм. В одном из карманов лежала дубинка в кожаном футляре. Я был готов отправиться на бал.

Затем, положив рядом с собой на сиденье пригласительный билет, я не спеша поехал к дому Фрэнка Квина. Только на одно мгновение я позволил себе подумать о том, не подшутила ли надо мной миссис Квин, несмотря на все ее шашни с Джеем, но тут же прогнал эту мысль из головы на сегодняшний вечер. Если это и так, слишком поздно устраивать ей проверку.

Я остановился перед закрытыми воротами, преграждавшими путь к дому Квина, почти в восемь часов. Один из наемников Квина склонился к окну моего "линкольна", спросив: "В чем дело?"

Я протянул ему приглашение. Он внимательно изучил его, окинул меня пристальным взглядом, кивнул, затем, вернув мне пригласительный билет, крикнул: "Все в порядке, Невада!"

Створки ворот раздвинулись, и я въехал за ограду.

Итак, я прорвался на бал, устроенный Фрэнком Квином для избранного бандитского общества. Без всяких осложнений. В зеркале заднего вида видно было, как закрылись за мной металлические створки ворот. Мне стало неуютно, я поежился, как будто вдруг подул холодный ветер. Никогда не надо оглядываться назад.

Оторвав взгляд от зеркала, я стал следить за дорогой и благополучно добрался до парадного входа в большой двухэтажный дом.

Уже около двадцати машин сгрудилось на площадке. Как только я вылез из "линкольна" и направился к парадной двери, стал слышен шум, доносившийся из дома. Звуки музыки смешивались с взрывами хохота и отдельными возгласами. Или, может, это были выстрелы и смех, ведь на бал собрались крутые парни. Что ж! Расправив плечи, я поднялся по ступенькам к парадной двери и позвонил.

В последний раз, когда я был здесь, дверь открыл тощий морфинист с впалой грудью и узкими бедрами. На этот раз дверь открыл он же. На нем был костюм придворного шута и черная полумаска, скрывавшая его глаза и нос; но я запомнил его фигуру. Он проверил мое приглашение, потом, молча кивнув, вернул его мне.

Он повел меня по коридору налево. В конце коридора через распахнутые двери я увидел комнату, больше напоминавшую бальный зал в какой-нибудь гостинице. Я услышал бодрую музыку и, войдя в зал, сразу попал в водоворот движения и красок; через несколько секунд я уже стал различать в этой толпе отдельные фигуры мужчин и женщин в маскарадных костюмах, которые весело болтали, стоя группками с бокалами в руках, или танцевали.

Я оказался в громадной комнате, с центра высокого потолка ко всем четырем стенам тянулись сотни бумажных полос, которые образовывали под потолком оранжево-черный шатер. С потолка посреди комнаты свисал белый, как слоновая кость, скелет, от черепа до пальцев ступни в нем было не меньше двадцати пяти футов. Похоже, что его сделали из блестящей пластмассы, и, очевидно, где-то внутри его работал моторчик, потому что его руки и ноги двигались в каком-то чудовищном ритме, совершенно не совпадавшем с ритмом оркестра. В его пустых глазницах сверкал синий свет, громадная челюсть непрерывно двигалась, а зубы громко клацали.

По стенам комнаты были разбросаны дюжины маленьких фигурок, уменьшенных втрое по сравнению с нормальными размерами, — черные ведьмы верхом на метле, черные коты с выгнутыми спинами, маски Смерти, маленькие гоблины, привидения и какие-то странные маленькие гады. Квину все это, должно быть, обошлось в целое состояние, подумал я. По периметру комнаты было разбросано несколько миниатюрных надгробий и гробов, что, несомненно, способствовало общему веселью.

Хотя было еще рано, народу собралось довольно много. В комнате находилось не меньше ста человек, все они орали, перебивая друг друга, такова была их манера общения. Почти половина собравшихся была в масках или хотя бы в полумасках, но среди тех, кто явился без масок, я узнал несколько знакомых лиц.

Присоединившись к гостям, я направился к длинному бару, расположенному в противоположном конце зала. По пути я встретил твердолобого Джима Лестера, его трижды арестовывали по обвинению в убийстве, но дважды оправдывали, а теперь он вышел на свободу, отсидев два года за непредумышленное убийство. Он, однако, убил всех троих. Узнал я также и двух благонадежных господ: известного скупщика краденого и тощего парня по имени Финни, которого разыскивала полиция Лос-Анджелеса по обвинению в ограблении.

Направляясь к бару, я прошел всего в трех футах от маленького, тщедушного человечка, одетого в больничный халат, он был на костылях, нога в гипсе, челюсть перебинтована. Это, конечно, был Шедоу, который использовал сломанную лодыжку и вывихнутую челюсть в качестве атрибутов маскарадного костюма. Шедоу идеально соответствовал празднику Хэллоуин; он был тощим, бледным и анемичным, как будто только что вырвался из объятий вампиров.

Я передернул плечами. Не стоило рассказывать, что еще скрывалось под этими маскарадными костюмами, красками и гримом, мне с лихвой хватило увиденного, мои нервы уже оголились, как очищенные артишоки. Вполне естественная реакция, если учесть, что разгадки нескольких дюжин нераскрытых преступлений находились здесь, в этой комнате. Конечно, не все выглядело так уродливо. Среди гостей находилась одна девица с пышными формами, которая явилась на бал в костюме Евы. И еще была парочка местных стриптизерок, одетых так, чтобы платья не мешали использовать их по назначению. Я ускорил шаги, ощущая острую потребность промочить горло. За стойкой бара стоял мастер своего дела, который быстро разбавил по моей просьбе бурбон водой, но бурбон преобладал в этой смеси.

Справа от меня грохотал оркестр. За ним, у дальней стены, широкая лестница вела на второй этаж, по ней я поднимался в свой предыдущий визит. Наверху находился кабинет Квина и его сейф, который мне предстоит вскрыть — я посмотрел на часы — приблизительно через сорок минут. Так что надо чем-то занять эти сорок минут. Посмотрев еще раз наверх, я похолодел, все клетки моей нервной системы пришли в состояние боевой готовности. Подняв глаза, я увидел бледную, одутловатую физиономию Фрэнка Квина. Мне показалось, что он смотрит прямо на меня.

Сегодня он выглядел хуже, чем обычно: еще больше дряблых складок свисало g лицевых костей, губы казались еще краснее, а глазки — еще меньше. Он походил на карикатуру, как будто за этой уродливой маской скрывалось лицо нормального человека. И в ту секунду, когда мне показалось, что он смотрит на меня, я ощутил себя беззащитным, выставленным на всеобщее обозрение.

Но тут он захихикал и указал на кого-то или на что-то за моей спиной. Так что не я привлек его внимание.

На одну-две секунды я забыл, что надежно укрыт синими бровями и носом, бело-красным гримом и моим балахоном с тремя пуговицами. Кто мог подумать, что Шелл Скотт, одетый клоуном, явился на бал. Если бы Квин и заподозрил, что я могу оказаться здесь, едва ли он догадался бы, что на мне костюм циркового артиста. Эта мысль успокоила меня, дыхание мое выровнялось. Но я решил, несмотря на свою прекрасную маскировку, держаться все же подальше от Квина.

Квин был облачен в роскошное одеяние и, очевидно, представлял Генриха Восьмого или какого-то другого короля. Отвернувшись в сторону, он заговорил с пухленькой девицей, стоявшей рядом. Я обвел глазами комнату. И увидел очень интересную группу, направлявшуюся к бару, где я так уютно устроился; группа эта состояла из троих мужчин и трех женщин. На одной из женщин было роскошное манто из голубой норки, доходившее ей до самых лодыжек. Только по этому манто я мог бы догадаться, что мужчины, сопровождавшие ее, — Фарго, Блистер и Спиди Гонсалес. Клинообразная грудь и дородные плечи сделали бы Фарго неузнаваемым, не говоря о том, что на нем не было маски и его большой, загнутый книзу нос, напоминавший клюв, неопровержимо изобличал его. Он был одет пиратом, черная повязка закрывала один глаз — правый глаз, который я, кажется, серьезно повредил прошлой ночью, когда Джей выводил меня из "Гардения-Рум".

Блистер облачился в хирургический халат, на шее болтался стетоскоп, а рот и уродливый нос прикрывала белая повязка, которая эффективно скрывала более серьезные увечья, полученные от меня. Спиди, самый низенький в этой троице, щеголял в украшенном блестками костюме матадора, и, наверное, все, кроме меня, считали его неотразимым. Общество этих громил не прибавило бы мне здоровья, в прошлом они доставили мне немало хлопот.

Между тем все шестеро направлялись прямо ко мне, взяв курс на бар. Если их одолевала жажда, бар становился для меня слишком опасным местом. Я сделал последний глоток и соскользнул с высокого табурета. Вся компания уже подошла к бару, окружив меня со всех сторон; они заказывали выпивку, девицы хихикали, а мужчины фыркали, вспоминая добрые старые времена. Две девицы заказали по "Стингеру", а Вава Вуум — мартини. Фарго пил чистое виски, а Блистер и Спиди — бурбон.

Я старался не думать о том, что сделают со мной эти гориллы, если обнаружат, что я — Шелл Скотт. Вдруг белокурая Вава, кутавшаяся в норковое манто, обратила на меня внимание и заверещала:

— Ууу! Поглядите, какой забавный клоун!

Мне стало нехорошо. Фарго отвернул нос в сторону, чтобы он не мешал смотреть на меня, а Блистер окинул меня мрачным взглядом.

— Потрясный костюм, парень, — сказал Спиди. — Так намазался, что не поймешь, кто ты такой.

— Послушай, красавчик, — обратилась ко мне блондинка, — назови нам свое имя, а?

Я отпрыгнул от них, потом сделал еще один небольшой прыжок, потом очень длинный прыжок и затесался в толпе, а блондинка вопила:

— Ух ты, какой он забавный, правда?

"Заткнись ты!" — подумал я, добавив к этому несколько нелестных слов в ее адрес. По крайней мере, эта банда не отправилась вслед за мной выяснять, кто же такой этот забавный клоун. "Если эта блондинка выпьет еще пару стаканчиков, — мрачно подумал я, — неизвестно, что она выкинет".

После этого происшествия я постарался не задерживаться подолгу на одном месте. Слонялся по залу, улавливая обрывки разговоров весело болтающих мужчин и женщин и с нетерпением ожидая назначенного срока. В девять часов, как мы договаривались, миссис Квин должна отправить своего супруга наверх, в его кабинет. Но я начинал волноваться — по другой причине. Я еще не видел миссис Квин. Если она обманом завлекла меня сюда или вообще не собиралась появляться на балу, мне крышка. Я продолжал свое турне среди разноцветных костюмов и масок, зал уже заполнился, все приглашенные собрались. Это означало, что здесь находится сто приглашенных плюс их жены, любовницы или подружки, приехавшие вместе с ними на праздничный вечер.

Проходя мимо них, я слышал отдельные слова, обрывки фраз и предложений:

— Айки поймали в Цинциннати, но он получил только восемь месяцев отсидки…

— …два раза выстрелил ему в голову. Прикончил его на месте.

— Прикончил, говоришь? Что ж, такова жизнь!

— Они все слетелись туда как мухи на мед, когда ворвалась полиция, но Лулу переговорил с сержантом, тот ему: ну, ты сейчас сдохнешь, а он…

Мне хотелось остановиться, чтобы услышать конец фразы, но, заметив поблизости Малыша Хэла и Пиццу Джима, я поспешил ретироваться.

Когда я проходил мимо, Джим рассказывал:

— …и Шедоу. Похоже, нам больше не видать Папашу Райена — теперь уже бывшего Папашу Райена.

А Хэл переспросил:

— Бывшего? Ты что хочешь сказать? Что он опоздал? Он даже не придет…

Я поспешил отойти подальше, чутко прислушиваясь и приглядываясь к происходящему вокруг меня. И наконец, когда до девяти часов оставалось несколько минут, я увидел миссис Фрэнк Квин. Она была в длинном, до полу, белом платье, на руках — длинные белые перчатки, и какие-то белые перышки украшали ее волосы, как будто их посыпали перхотью. На шее красовалось массивное, тяжелое ожерелье, испускающее яркие лучи; она говорила мне, что это бриллианты. Теперь понятно, почему ее муж предпочитал хранить это ожерелье под замком в своем сейфе, а не выставлять на всеобщее обозрение. Особенно среди столь ловких на руку гостей.

Но бриллиантовое ожерелье свидетельствовало о том, что миссис Квин не отказалась от нашего сотрудничества. Мысль об этом да еще тот факт, что меня никто не узнал, подняли настроение и придали мне новые силы, — я внезапно успокоился и расслабился. Меня переполняла вновь обретенная уверенность в себе, и необоснованное ощущение безопасности приятно согревало душу. Меня забавляла мысль, что волей случая я оказался среди невероятного сборища воров и убийц, такой большой банды мне еще не приходилось видеть. Кого здесь только не было: фальшивомонетчики и мелкие воришки, мошенники и убийцы. В этом зале собрались представители преступных синдикатов, мафии, банд, подонки из рэкета, наследники Аль Капоне и Диллинджера, — все те, кто олицетворял тупую, безмозглую силу. А я брожу, живой и невредимый, среди сотни самых жестоких и опасных преступников Лос-Анджелеса; как минимум, половина из них с громадным удовольствием пристрелила бы меня, и я даже гордился этим.

Такое бодрое, беззаботное настроение очень опасно, поэтому я взял себя в руки и постарался умерить собственный энтузиазм, позволяя ему согревать мне душу, но не выпуская его из-под контроля. Я понимал, что причиной такого состояния является избыток гормонов, флюидов и горючего, поступивших в кровь из-за избытка напряжения и волнения, постоянного ощущения опасности. Но все же я сообразил, что пора отправляться наверх. Такое путешествие следовало проделать как можно быстрее. И пока я ощущал в себе такой избыток сил, что готов был поднять одной рукой этот дом, надо было пользоваться моментом.

Рассудив так, я стал пробираться через толпу танцующих к лестнице, ведущей на второй этаж. У ее подножия я обернулся и оглядел гостей, заполнивших зал. То ли по случайному совпадению, то ли потому, что миссис Квин узнала в клоуне с синим носом Шелла Скотта, но в ту же секунду она внезапно подошла к своему мужу. Он стоял ко мне спиной, а она встала так, чтобы я видел, как она показывает ему на свое ожерелье.

Итак, игра началась.

Кровь застучала у меня в висках, и, отвернувшись от них, я стал подниматься по лестнице. Не оглядываясь назад, я добрался до верхней площадки, чувствуя, как, независимо от моей воли, напряглись мышцы, прикрепленные к лопаткам и затылочной кости. На последней ступеньке я оглянулся, но, похоже, никто не обратил на меня внимания. Миссис Квин только что протянула мужу бриллиантовое ожерелье. Я свернул влево и быстрым шагом направился к кабинету Квина.

Дверь оказалась незапертой. Открыв ее, я вошел в черно-красную комнату, осторожно закрыл за собой дверь и замер на месте, прислонившись к ней. Что-то встревожило меня, что-то было не так, и несколько секунд я не мог понять, в чем дело. Потом сообразил: в комнате горели все лампы. Это было странно, ведь Квин не собирался заходить в эту комнату до окончания бала.

И тут я увидел клоуна. На какое-то мгновение мне показалось, что я сошел с ума, что увидел собственное отражение. Но у этого клоуна был красный нос и синие пуговицы на балахоне, прямо противоположные моим. Он неподвижно лежал на спине около стены. И посреди лба у него была дырочка, дырочка, из которой сочилось что-то мерзкое, красного и розовато-серого цвета. Сквозь эту дырочку из него ушла жизнь.

Эта картина так поразила меня, что на несколько секунд у меня помутился рассудок. Дело не в том, что я наткнулся на мертвое тело; я столько перевидал их на своем веку, что с избытком хватило бы для небольшого крематория. Но этот труп был моим двойником. За исключением дырки на лбу и того факта, что он был мертв.

Не в силах оторвать от него взгляда, я подошел ближе и, склонившись над ним, коснулся рукой его лица, покрытого белой краской, поверх которой был наложен слой грима или косметики, и еще не успевшего остыть. Нормальное состояние, если его недавно убили, но выглядел он ужасно: рот открыт, а нарисованные губы все еще кривятся в нелепой улыбке. Дырочку на лбу, очевидно, проделала маленькая пуля из пистолета 32-го калибра.

Я отошел от трупа, мои мыслительные способности хоть и очень медленно, но все же возвращались ко мне. Достав из кобуры свой кольт, я отступил к двери, через которую попал в комнату. Миссис Квин только что вручила своему мужу ожерелье, вспомнил я; он, должно быть, сейчас направляется сюда. Но если, войдя в комнату, он увидит труп, мне ни за что не проникнуть в сейф. У меня не было времени оттащить мертвеца подальше. В стене, около которой он лежал, я заметил закрытую дверь. Соседняя комната, должно быть, выходила на лестничную площадку, но я не знал, что в ней находится. Если сейчас кто-нибудь увидит, как я тащу труп или как-то странно веду себя, поднимутся крики и выстрелы, тогда через три секунды для меня останется только один выход — взлететь на небо. Или, подумал я мрачно, провалиться в преисподнюю. Моя маскировка была хороша только до тех пор, пока никто не обращал на меня внимания.

Я посмотрел на свой револьвер. Может, мне и удалось бы удрать, воспользовавшись им, — за шумом и музыкой никто не услышит выстрела. Но выстрел из револьвера 38-го калибра привлечет сюда не менее полудюжины любопытных, горящих желанием узнать, что здесь происходит. Сжав в одной руке кольт, я запустил другую под свой балахон и вытащил кожаную дубинку, которую прихватил с собой. Теперь в левой руке я держал дубинку, а в правой — кольт. Все тело покрылось липким потом, под мышками и на лице я ощущал влагу.

Так кто же убил клоуна? Почему? Кем он был? Дюжины вопросов роились в моей голове. Я перевел взгляд на мертвеца. Несмотря на то что у него был красный нос, а у меня — синий и что большие пуговицы на моем балахоне были красные, а у него — синие, мы были очень похожи. Все клоуны похожи друг на друга, особенно на вечеринке, где вино льется рекой. Так что, скорее всего, существует только одно логическое объяснение того очевидного факта, что мертвый клоун покоится в этой комнате, — его убийца думал, что это я.

Такой ответ напрашивался сам собой, и я не сомневался в своей правоте, но я не понимал, как стало известно, что на мне будет костюм клоуна. Единственное, до чего я додумался, — что миссис Квин предала меня, но ведь и она не знала, в каком костюме я собираюсь появиться здесь.

Но тут дверь открылась, и я получил ответ. А вместе с ним чуть не получил в зубы пулю 32-го калибра.

Открылась не ближайшая ко мне дверь в коридор, а та, возле которой лежал труп, и должен признаться, что, если бы мы вошли в этот кабинет одновременно, едва ли я успел бы первым прийти в себя; к счастью, я уже немного очухался и адекватно реагировал на окружающее. Мое состояние не шло ни в какое сравнение с тем шоком, который испытал мужчина, открывший дверь и вошедший в комнату.

На нем был черный балахон до пола, почти скрывавший его фигуру, но он был без маски, и я узнал его: это был Барракуда, тот человек, которого я видел вчера в магазине "Костюмы двадцати веков".

Его появление многое прояснило. Возможно, он был тоже приглажен на бал и зашел туда подобрать костюм, — я вспомнил, что видел там черный балахон с капюшоном. Или он следил за мной; вполне вероятно, что именно он сидел за рулем "катафалка".

Возможно, он знал меня, а может, и нет, но в любом случае он наверняка доложил Фрэнку Квину, что верзила с белыми волосами и с бровями углом взял напрокат костюм клоуна. Вероятно, он только что доложил Квину, что этот верзила мертв. Но тогда почему же меня не схватили внизу? Почему позволили целый час беспрепятственно бродить по дому? Объяснение еще более странных вещей ускользало от меня, сейчас мне было не до них.

Барракуда стоял на пороге, вытаращив на меня глаза, и в этот момент действительно был очень похож на шестифутовую рыбу; воздух с шипением, как из спущенной шины, вырывался из его разинутого рта. В первую секунду он просто окаменел, но, как только я прыгнул вперед, намереваясь ударить его, он неверными шагами двинулся мне навстречу, тыча в меня пальцем и бормоча: "Но… ты…"

Он не сомневался, что убил меня, и, конечно, мое воскресение из мертвых повергло его в шок — да к тому же это привидение прыгало, не хватало только, чтобы оно прошлось по комнате колесом. Но как только я занес дубинку, целясь ему в челюсть, он поверил в реальность происходящего и успел увернуться.

Может, я промазал и потому, что наносил удар левой рукой, но факт остается фактом: сила удара была так велика, что я потерял равновесие. Тем не менее успел повернуть голову влево и увидел, что Барракуда извлекает из недр своего балахона небольшой пистолет 32-го калибра и наводит его на меня.

Забавно, но меня волновало не то, что в меня стреляют, меня беспокоил шум, который наделает эта маленькая пушка. И еще я очень боялся, что Фрэнк Квин уже, наверное, стоит у дверей своего кабинета. Пока Барракуда извлекал из-под балахона оружие, я уже восстановил равновесие. Не успел он прицелиться, как моя дубинка со свистом рассекла воздух, и мощный удар обрушился на его руку, державшую пистолет.

Пистолет бесшумно упал к нашим ногам, но Барракуда закричал от внезапной боли. Следуя по инерции за движением левой руки, я повернулся вокруг оси, выронив при этом свой кольт, и сжал правую руку в мощный кулак. Осталось только направить его в нужную точку, и костяшки моих пальцев врезались в его разинутый в крике рот.

Я услышал хруст зубов. Голова его мотнулась назад, он сначала упал на задницу, а потом распростерся на полу, его окровавленный рот почти касался ног убитого им человека. Одним прыжком я достиг двери, из которой появился Барракуда, и заглянул внутрь.

Там было пусто, эта смежная комната служила спальней. Постель была разобрана и примята. Я не стал терять времени на более тщательный осмотр; самое главное — успеть перетащить сюда два безжизненных тела до появления Квина.

Ухватив за ноги мертвеца, я перетащил его через порог, потом взялся за Барракуду и бесцеремонно проделал с ним ту же операцию. Закрывая дверь в спальню, я увидел, что черный пистолет, выпавший из руки палача, все еще валяется на ковре кабинета. В его обойме не хватало двух патронов. Но подобрать его я не успел: в коридоре послышались шаги.

У меня не хватило времени даже на то, чтобы поплотнее закрыть дверь в кабинет. Я окаменел, в двери осталась щель дюйма в четыре шириной. Затаив дыхание, я увидел, что в кабинет вошел Фрэнк Квин. Изысканно украшенная свободная одежда скрывала его жирное тело, но мне хорошо было видно его лицо, обвисшие щеки, налитые кровью глаза. Внезапно я вспомнил, что мой револьвер все еще лежит там, в кабинете. И мой, и Барракуды.

Если Квин заметит хотя бы один из них, поднимется страшный шум. Но он, достав из кармана ключ, запер за собой дверь, потом повернулся и направился к письменному столу. Бриллиантовое ожерелье, которое он небрежно держал в руке, сверкало и играло всеми цветами радуги. Но тут Квин исчез из поля моего зрения. Я заставил себя медленно сосчитать до десяти и только потом пошевелился; прижавшись к стене, я осторожно приоткрыл дверь и просунул в нее голову. В левой руке я все еще сжимал дубинку. Теперь я переложил ее в правую руку.

Со стороны письменного стола доносилось какое-то ворчание. Квин стоял на коленях, я видел только его профиль. Я вспомнил, что сейф был спрятан в полу, под тем черным столом. От нервного напряжения у меня заболел живот, заныли мышцы шеи. Наступил решающий момент, от исхода которого зависело, сумею ли я выбраться отсюда; я ощущал, как во мне нарастает жгучее нетерпение.

Квин действовал с раздражающей медлительностью. Опять проворчав что-то себе под нос, он наклонился вперед, набрал на дверце сейфа какие-то цифры, потянул ее на себя и открыл — а я вошел в комнату и направился к нему.

Глава 17

Квин заметил меня, когда я находился от него в двух шагах; лицо его побелело, нижняя челюсть отвисла. Я уже занес над его головой правую руку, когда, с удивившей меня быстротой, он отпрыгнул в сторону. Но следующее его движение оказалось еще более неожиданным — не вставая с колен, он бросился к моим ногам, обхватил их руками и изо всех сил рванул на себя. Я как раз наклонился, готовясь опустить дубинку на голову Квина, но из-за его броска промазал. Удар пришелся на спину, а он в это мгновение дернул меня за ноги и повалил на пол.

Острая боль пронзила мое тело, перед глазами заплясали круги — но не от падения. Двигаясь с кошачьей гибкостью, Квин выпустил мои ноги и, когда я упал на пол, схватил меня за горло. Большие пальцы его рук впились в шею, надавив на адамово яблоко; ногти врезались в кожу на затылке. Я не пытался схватить его за руки. Если как следует сжать человеку горло и прервать поступление крови в мозг, через несколько секунд он потеряет сознание.

Я уже неясно различал окружающие предметы, серая пелена застилала глаза. Сцепив руки, я снизу вверх ударил по запястьям Квина, но хватка его не ослабела. Он оказался гораздо проворнее, чем я думал, и он был не просто толстым и дряблым, но толстым и чертовски крепким. Я чувствовал, что силы мои на исходе.

Тогда, упершись руками в его лицо и собрав все силы, я засунул большие пальцы в его рот и в глаз и несколько раз повернул их, чтобы отпихнуть от себя его голову. Мой план удался: завопив, он резко откинул назад голову, его хватка ослабла.

Встав на колени, я качнулся вперед, перед глазами все плыло, но на сером фоне ярким белым пятном выделялось горло Квина. Я выбросил вперед правую руку, ударив костяшками пальцев по горлу Квина, и он, издав резкий, хриплый звук, откинулся назад. Он растерялся от неожиданной боли, а я воспользовался передышкой, чтобы занять удобное положение, и с силой ударил его ребром ладони по горлу, у самого подбородка. Его налитые кровью глазки закатились, он обмяк. Я ударил его еще раз. Он кулем свалился на пол.

Квин потерял сознание, но мне нужно было, чтобы он отключился надолго. Отыскав дубинку, которую выронил во время нашего поединка, я вернулся к Квину и сильно ударил его по лбу. Голова дернулась, тело даже не пошевелилось. Откатив его в сторону, я поднял с ковра свой кольт и склонился над открытым сейфом. Он занимал площадь в полтора квадратных фута, в нем лежали деньги, бумаги и две папки.

Я опустошил сейф, отбросив в сторону то, что не представляло для меня интереса, а именно — драгоценности и деньги. Бумаг было слишком много, унести с собой все я не мог, пришлось срочно заняться их разборкой, чтобы захватить с собой самые важные. В первые десять секунд я нашел нечто потрясающее. Это было письмо Квину от Джона Портера, мелкого городского чиновника с безупречной репутацией, его имя упоминал Пинки, этого самого Портера я видел сегодня днем на встрече с Квином. Все письмо представляло значительный интерес, но в особенности один абзац; он писал:

"В конце концов мы сошлись на 500, так что за последние шесть месяцев, обсчитывая меня, вы сэкономили 1200. Всем, конечно, сейчас приходится туго, но мне тоже надо платить налоги, вот какая штука".

Тон письма был скорее жалобным, чем раздраженным, но я не сомневался, что это письмо привело Квина в ярость. Миссис Квин рассказала мне, что часть денег, которые Квин платил ежемесячно своим "мальчикам" в городской администрации, оседала в кармане К.С. Флегга и, когда Квин узнал об этом, он в ярости помчался в "Уайтстоун" выяснять отношения с Флеггом. Она же рассказала мне, что ее муженек узнал о предательстве Флегга из письма, написанного одним из обманутых: тот пожаловался Квину, что его постоянно обсчитывают. То же самое говорил и Джей.

Я не сомневался, что у меня в руке то самое письмо, о котором вспоминала миссис Квин, именно из него Квину стало известно, что его собственный кассир, К.С. Флегг, обворовывает его. В данном случае — вероятно, не единственном — Флегг ежемесячно клал себе в карман двести долларов.

Особый интерес представляла дата письма: 23 ноября. Это означало, что Квин получил его 24-го. И 24 ноября был убит К.С. Флегг.

Письмо бросало уродливые тени на безупречную репутацию Портера — но оно могло погубить и Квина: четко и ясно в нем был назван мотив убийства.

Я быстро просмотрел другие бумаги. В папке лежали две небольшие кассеты, используемые, как правило, в диктофоне. Я присоединил их к тем бумагам, которые хотел забрать с собой, руководствуясь теми же соображениями, по которым отложил кассеты обычного размера. Несколько писем и бумаг выглядели весьма многообещающими: они могли разрушить карьеру самых разных людей, но в данный момент мне было не до них.

Может, того, что я обнаружил, было недостаточно, но я откопал немало весомых доказательств, способных убедить не только меня в преступлениях Квина. Я сгреб в кучу разные по содержанию бумаги, добавил к ним письмо Портера и запихнул все это в карман пиджака. Большую и две маленькие кассеты я добавил к другой пачке бумаг и затолкал их в другой карман.

Когда я отбрасывал в сторону какое-то письмо, мне бросилась в глаза фамилия Семмелвейн. Я вытащил его из общей кучи и стал читать. Это были четыре странички, скрепленные вместе и исписанные мелким почерком. Между прочим, там упоминалось имя Айры Семмелвейна, но главное — в нем излагалась целая история, называлось много имен. Мне хотелось как можно быстрее убраться отсюда, но все же я мельком просмотрел эти четыре странички, чтобы выяснить, что же я нашел. Помимо письма Портера, это была еще одна ценная находка. Это была предсмертная записка самоубийцы. И внизу стояла подпись: "Рейли Прентис".

Рейли Прентис, преуспевающий и уважаемый бизнесмен, который около четырех лет назад, в один прекрасный вечер, приставил револьвер к голове и спустил курок. Это дело рассматривали как очевидный случай самоубийства, но тогда не нашли никакой предсмертной записки. Я вспомнил также, что в тот вечер у Прентиса была назначена встреча с одним человеком, но хозяин покончил с собой незадолго до прибытия гостя. Этим гостем был Фрэнк Квин.

Итак, передо мной была предсмертная записка Прентиса. И обнаружила ее не полиция, ее нашел Фрэнк Квин, который появился в доме Прентиса сразу же после его самоубийства, чтобы "успокоить" бившуюся в истерике миссис Прентис и позвонить в полицию.

Внимательно изучать эту записку было некогда, но в ней Прентис признавался в подлоге, мошенничестве, воровстве. При содействии нескольких сообщников (некоторые из них являлись городскими чиновниками) он давал — и получал — незаконные доходы и взятки, обирал акционерные общества, незаконно получал доходы от муниципального строительства; эти мошенники снимали сливки с контрактов на строительство мостов, школ, дорог, используя материалы более низкого качества и присваивая себе сэкономленные таким образом деньги. В записке содержался довольно длинный список специфических преступлений и были названы партнеры Рейли Прентиса.

Среди них фигурировали Джон Портер, Аира Семмелвейн, Джеймс X. Траут, Филипп Бренмаунт — все те, кого я видел на сегодняшней встрече с Квином на экране своего телевизора. Помимо них в записке были названы имена четырех-пяти других мошенников, двое из которых, насколько я помнил, уже умерли. Кроме того, там упоминалось имя К.С. Флегга. Итак, в этой записке, вместе с наскоро собранными бумагами, засунутыми в карман пиджака, содержался ответ на вопрос, что помогло Квину совершить столь стремительное восхождение к вершинам преступного мира четыре года назад. Эта записка, написанная человеком, который собирался покончить с собой из-за сделанных им открытий, попала в руки такого типа, как Квин, и превратилась в мощное средство для шантажа. Очевидно, Квин использовал ее на полную катушку, добавив к ней, несомненно, с течением времени другие материалы.

Того, что я нашел, хватало с лихвой. А если добавить к этому то, что я уже знал, но не мог доказать, собранных мной улик было более чем достаточно.

Я положил в кобуру свой кольт и поднялся на ноги, но тут взгляд мой упал на телефон, стоявший на черном письменном столе Квина. Я схватился за трубку, чтобы срочно вызвать полицию, — тогда дюжина радиофицированных полицейских машин направится сюда. Пробил час, когда мне хотелось видеть рядом как можно больше полицейских, — и у меня было законное основание для вызова полиции: бумаги, рассованные по карманам, и труп мужчины в костюме клоуна. Но на телефонном аппарате отсутствовал диск.

— Алло? Алло? Фрэнк? — услышал я в трубке звонкий голос Невады.

С досады я чуть было не бросил трубку, но вовремя остановился. Услышав такой странный звонок, Невада мог послать сюда для проверки своих подручных.

— Эй, парень, это Джимми Оукридж, — невнятно пробормотал я, изменив голос. — Два-двадцать три-сорок восемь. Кто-то украл здесь диск.

— Убирайся лучше оттуда подобру-поздорову, — ответил Невада. — Тебе не положено пользоваться этим телефоном. Фрэнк поблизости?

— Он вышел. Джимми Оукридж два-двадцать три-сорок восемь. Мне надо поговорить с Мейбл.

Невада посоветовал мне вместо этого пойти пропустить еще стаканчик, и я дал ему отговорить меня от беседы с Мейбл. Мокрый от пота, я повесил трубку, потом взял у Квина ключ, подошел к двери и отпер ее. На секунду я замер на месте, потом, бросив последний взгляд на хаос, который оставлял после себя, вышел в коридор.

Не успел я закрыть дверь, как мне послышался какой-то глухой шум, то ли в комнате, то ли где-то поблизости, в коридоре. Но по лестнице только что поднялись мужчина и женщина в маскарадных костюмах, они смотрели в мою сторону, поэтому я расширил, как мог, свою нарисованную улыбку и направился к ним. Звуки оркестра доносились снизу. Парочка улыбнулась в ответ, они размахивали руками, показывали на меня пальцами и так кривлялись, как будто решили станцевать передо мной джигу. Выпитого ими с лихвой хватило бы на восьмерых. Проходя мимо них, я исполнил в ответ несколько танцевальных па, отчего парень, весело загоготав, свалился на пол.

Я стал спускаться по лестнице. На первый взгляд все выглядело точно так же, как раньше, до того, как я поднялся наверх. Внизу мельтешили разноцветные костюмы, люди танцевали, кружились, болтали, разбившись на маленькие живописные группки. На какое-то мгновение я решил, что сумею улизнуть отсюда. Я уже растерял значительный запас бодрости, то неукротимое чувство, которое владело мною несколько минут назад, но кое-что, видимо, осталось: сердце радостно забилось при мысли, что сейчас я выйду из дома и уеду.

Я спустился почти до подножия лестницы.

Осталось преодолеть всего несколько ступенек, и тут я заметил неподалеку, около танцевальной площадки, группу из четверых мужчин. Двое были мне знакомы, слишком хорошо знакомы. Это были Малыш Хэл, который с моей помощью попал в тюрьму за попытку ограбления, и Макгун, горилла, в чьем черепе я пробил дырку с помощью мусорного бачка. Третьим был тупоголовый убийца Джим Лестер, а четвертый тоже походил на наемного убийцу. Я подумал с тоской, что неплохо было бы оказаться в десяти милях от них, когда за моей спиной, на верхней площадке лестницы, раздался непонятный крик.

Все четверо, отвернувшись от меня, посмотрели наверх. И почти все головы в зале повернулись в сторону кричавшего. Я понял, кто кричал, раньше, чем посмотрел в ту сторону. Он стоял наверху, еле держась на ногах и цепляясь за перила. У него не было оружия, но, подняв руку, он указывал на меня. Это был Барракуда. Капли крови падали из разбитого рта на длинный черный балахон.

— Это Хеккер, — сказал один из четверки, стоявшей неподалеку от меня. — Глянь-ка на его рот. Что…

— Держите его! — орал Барракуда — или Хеккер, — его хриплый голос с трудом пробивался сквозь разбитые губы. — Задержите его, убейте его! — Он указал на меня обвиняющим перстом и закричал: — Убейте этого клоуна!

Я перевел взгляд на собравшихся, все смотрели на меня. Я ощущал на себе взгляд двухсот пар глаз. Оркестр внезапно замолк. Я с отчаянием понял, что мои шансы на выживание практически сведены к нулю, но все же постарался улыбнуться как можно шире своими нарисованными губами и, подражая клоуну, одним прыжком преодолел оставшиеся ступени, хотя не видел для себя никакого выхода. Я реалистически оценивал ситуацию. Понимал, что со всей бандой мне не справиться.

В наступившей тишине снова раздался хриплый вопль Барракуды:

— Убейте этого клоуна! Это Шелл Скотт!

Глава 18

Мое имя произвело на эту банду воров и головорезов впечатление взорвавшейся бомбы.

Уже много часов, все последние дни мое имя не сходило с уст большинства этих бандитов. Многие из них получили приказ выследить меня, найти и убить; они знали, что за мою голову назначена награда в десять тысяч баксов. Многим из них я перешел дорогу в прошлом и только за последние три дня у многих из присутствующих вызвал почти маниакальную ненависть. У друзей Турка Гранта, которого я застрелил на скоростной автомагистрали, и у парней Папаши Райена. У Фарго были особые причины ненавидеть меня, не говоря уже о синяке под глазом; у Блистера, потерявшего способность нормально дышать; у Шедоу, ковылявшего на костылях… у Хэла, Макгуна, Спиди и многих, многих, слишком многих других.

Тишина продолжалась долю секунды, потом ее разорвал громкий свист, как будто по залу пронесся ветер, — это воздух со свистом вырвался из множества глоток одновременно. И тишина сменилась оглушительным шумом, резкими, грубыми выкриками толпы, толпы убийц. Это был нечеловеческий звук, какой-то вой или скулеж, высота которого внезапно возросла до леденящего кровь рокота.

После крика Барракуды счет шел на секунды. Я не колебался. Не успели слова его долететь до отдаленных уголков зала и толпа еще не начала вопить, как я развернулся кругом и взлетел вверх по лестнице, к Барракуде.

У кого-то из гостей реакция не уступала моей. Раздался выстрел, и Смерть своими костлявыми пальцами отщипнула кусок от моего костюма. Но я стоял уже за спиной Барракуды, и теперь пули скорее попали бы в него, а не в меня. Нырнув под его распростертые руки, я обхватил его левой рукой за талию и прижал к себе, а вытянутыми пальцами правой руки нанес ему сильный удар в живот. Если бы мой удар пришелся по соответствующей точке, то мог бы запросто убить его. Но, с шумом выпустив из легких воздух, он согнулся пополам, а я подхватил его и взвалил себе на плечо.

Во время этого упражнения клоунский колпак с кисточкой свалился и, как яркий язык пламени, остался лежать на ступеньках лестницы. Я понимал, что мои проклятые белые волосы, выставленные теперь на всеобщее обозрение, являются приблизительно таким же ярким пятном, как этот колпак. За своей спиной я услышал крики людей, которые, похоже, узнали меня. "Это точно Скотт, я знаю его!" — закричал кто-то.

Но мне было не до них. Никто, по крайней мере, больше не стрелял: Барракуда временно служил мне надежным щитом. Если бы мы с ним стояли на месте, мой яркий клоунский костюм на фоне его черного балахона послужил бы хорошей мишенью, — но я двигался.

Я бежал, не замечая его веса, к той комнате, где покоились Квин и мертвец. Тяжелые шаги раздавались на лестнице за моей спиной. Дверь в кабинет Квина была приоткрыта. Не останавливаясь, я с разбега распахнул дверь, сбросив Барракуду на пол в черно-красном кабинете, и поспешно извлек из-под балахона свой кольт.

Крепко сжав в руке свой родной револьвер, я обернулся к двери и приготовился стрелять. На лестничной площадке появилась первая пара. Тупица Джим Лестер с большим револьвером в руке на шаг опережал второго бандита и, хотя я держал его на прицеле, успел выстрелить раньше меня.

Но только один раз.

Я понимал, что через десять секунд буду трупом, если не сумею остановить этих подонков, со всех ног бегущих сюда, и то ли потому, что первым был Джим Лестер, то ли потому, что он стрелял в меня, я не успел даже составить план дальнейших действий. Я уже навел оружие на его грудь, когда он выстрелил, и, осторожно спустив курок, тут же взвел его и выстрелил еще раз.

Обе пули попали в Лестера, первая остановила его, вторая отбросила в сторону. Он зашатался, а человек, бежавший следом за ним, — это был Малыш Хэл, — с воплем пустился наутек, одним махом пролетев через шесть ступенек. Но меня это не спасало. Несомненно, вслед за ними очень скоро явятся другие, надо как-то задурить им головы и задержать их. Не целясь, я выстрелил в Хэла, который улепетывал со всех ног, и, кажется, моя пуля задела его. Не уверен. Хотя его правая нога подогнулась как раз в тот момент, когда я выстрелил, и он покатился вниз по лестнице.

Джим Лестер легко, почти грациозно, все еще разворачивался к лестнице. Пальцы, сжимавшие пистолет, разжались, и он упал на пол. Лестер шагнул вперед, поставив ногу на первую ступеньку, как будто собирался спускаться. Но больше не сделал ни шагу. Он упал как-то странно. Сначала уронил руки, бессильно повисшие вдоль тела. Потом повалился лицом вперед, как подрубленное дерево. Он грохнулся с размаха и как бы продавил пол, ноги остались на второй или третьей ступеньке, а лицо — на ступеньку ниже. Он не покатился по лестнице. Спокойно лежал там, где упал. И не шевелился.

Мои преследователи замешкались. Но ненадолго. Мне все это не помогло. Все это уже было. Все повторилось, как в кошмарном сне, по моему телу пробежала холодная дрожь. Мысленно я обзывал себя идиотом, безмозглым дурнем, прежде всего, за то, что явился сюда. Ведь я знал, что отсюда не выбраться. Около сотни отпетых бандитов горят желанием убить меня, сквозь ограду вокруг поместья пропущен электрический ток. Я выругался. Во всем виновата эта чертова баба. Эта Дорис Миллер. Всегда ищи женщину, подумал я с отчаянием.

Но потом на секунду передо мной всплыло ее прекрасное лицо, чувственное тело, и это воспоминание немного успокоило мои разыгравшиеся нервы. По крайней мере, это видение несколько изменило направление моих мыслей, на одну-две секунды я перестал думать о том, что меня убьют, и стал думать, как остаться живым. Этого оказалось достаточно. Внезапно на меня снизошло озарение. Может, мне все же удастся выбраться. Может, я все же останусь живым. Ах, женщины — моя слабость. Ничего не поделаешь.

Я бросился в кабинет Квина и принялся сдирать с себя клоунский наряд, в спешке разрывая его на клочки. Потом выглянул за дверь. В конце коридора, по направлению к лестничной площадке, полз, как покалеченный краб, Малыш Хэл, тот бандит, которому я прострелил ногу. Кроме него, в коридоре маячили еще две фигуры, остальных не было видно. Меня такая ситуация устраивала.

Тщательно прицелившись в одного из тех, кто стоял на виду, я выстрелил. Всех как ветром сдуло, только раненый продолжал ползти к лестнице, потом исчез и он. Я стремглав влетел в кабинет. Барракуда начал подавать признаки жизни, а мне некогда было возиться с ним. Поэтому я стукнул его по голове. Его пистолет все еще валялся на полу около стены. Поскольку в моем револьвере оставались только две пули, я убрал свой кольт в кобуру, а за пояс засунул тридцать второй Барракуды. Потом принялся за его бесчувственное тело и поспешно стащил с него черный балахон. Подбежав к двери, я снова выглянул в коридор. За те несколько секунд, что я возился с Барракудой, два бандита начали осторожно подниматься по лестнице. Однако недостаточно осторожно. Я разрядил в них пистолет Барракуды. Один упал, другой убежал.

Еще пять секунд ушло на то, чтобы натянуть на себя черный балахон. Подняв с пола капюшон, который являлся частью костюма Палача, я надел его на голову. Теперь я видел все окружающее только сквозь прорези для глаз — не очень удобно, но, по крайней мере, этот капюшон скрывал мою размалеванную клоунскую физиономию и седые волосы. Кое-кто из них вскоре удивится, почему на мне маска, но в этой суматохе, даст бог, ни у кого не останется времени для логических построений. На этом и строился мой план — весьма неплохой план. Ко мне возвращалась надежда.

Ко мне отчасти вернулось даже хорошее настроение. Продрогший, потный и несчастный одновременно, я чувствовал такой прилив энергии, что еще немного, и распался бы на отдельные атомы. Выглянув из двери, я увидел еще одного храбреца — или безумца, — поднимавшегося по лестнице. За его спиной прятались двое не столь отважных. Прекрасно. Пусть поднимаются и стреляют в меня. Под черным капюшоном и слоем грима губы мои невольно расплылись в довольной улыбке; я прошел через кабинет в спальню, где все еще лежал мертвец. Мертвый клоун — Шелл Скотт.

Кто-то уже принял по ошибке его за меня; почему бы не ошибиться еще раз? Поначалу я сам принял его за свое зеркальное отражение, он отличался от меня только цветом носа и пуговиц, нашитых спереди на балахон; в остальном мы были похожи как две капли воды. А теперь на мне костюм Барракуды, черный балахон и капюшон. Прекрасная маскировка, подумал я, даже для меня.

К этому моменту в моей крови скопилось столько адреналина, тироксина, питуитрина[8] и, наверное, овощного супа, что я легко взвалил себе на плечо мертвого клоуна, точно это был мешок картошки, и затрусил к двери спальни, выходившей на лестничную площадку. Я распахнул дверь и, покачнувшись, шагнул через порог, крепко обхватив за талию тело клоуна.

Его тело мешало мне осмотреться, я видел только троих мужчин, стоявших на лестничной площадке. У всех в руках были пистолеты, и двое навели их на нас с клоуном, но третий закричал им что-то, и они не стали стрелять. Больше я ничего не видел, так как, переступив порог, упал на пол и покатился к лестнице, крепко прижимая к бокам руки мертвого клоуна.

Докатившись до лестницы, я подобрал под себя ноги и приподнялся, таща за собой клоуна. Мышцы спины и плеч заныли от напряжения, но мне удалось удержать тело в вертикальном положении. Голова его безвольно откинулась назад, но я двигался так быстро, что, надеюсь, никто этого не заметил. В тот момент, когда голова его качнулась назад, я ударил его кулаком в подбородок. Клоун, как тряпичная кукла, опрокинулся на спину, перелетел через тело Джима Лестера и медленно покатился по ступенькам вниз.

Вся операция продолжалась от силы пять секунд. Не успел клоун упасть, как я выхватил свой кольт. В зале было шумно, как в преисподней, мешанина голосов, визг и крики; трое теперь стояли позади меня и больше дюжины с адским грохотом поднимались снизу. Я заорал, стараясь изо всех сил подражать резкому, хриплому голосу Барракуды и надеясь, что меня услышат хотя бы те, кто стоят рядом со мной:

— Убейте этого клоуна! Я говорил вам, что это Шелл Скотт!

И я разрядил пистолет в мертвое тело.

Но не успел я выпустить вторую пулю, как раздалось по меньшей мере шесть выстрелов. С такой готовностью бандиты помогали мне убить этого подонка, Шелла Скотта. Столько выстрелов прозвучало практически одновременно, что несколько секунд казалось, будто в зале стреляют из пулемета. Среди стрелявших оказалась даже женщина, разрядившая в тело свой пистолет 22-го калибра. "Ей-то что плохого я сделал?" — подумал я. И внезапно наступила звенящая тишина.

После треска и шума выстрелов тишина подействовала почти угнетающе, она показалась плотной и тяжелой. Тело мертвеца продолжало двигаться по инерции, немного повернулось, достигнув нижней ступеньки лестницы, и застыло в неподвижности. Со стороны казалось, что беднягу только что убили и он испустил последний вздох. Все, кто наблюдал эту сцену, были уверены, что Барракуда героически сражался с противником и наконец, с помощью нескольких пистолетов, навсегда покончил с ненавистным и подлым сыщиком, Шеллом Скоттом.

Действительно, какой-то коротышка посмотрел, разинув рот, вниз, на тело клоуна, и глубокомысленно изрек:

— Знаете, а мне порой казалось, что этого подлеца, Скотта, никогда не прикончат.

Глава 19

Меня охватила слабость. Кровь перестала согревать мое тело, и я почувствовал озноб. Меня чуть не вывернуло наизнанку от отвращения. Но расслабляться было нельзя: если они придут в себя — мне несдобровать. И сейчас предстояло срочно решить, как все-таки выбраться отсюда.

Хриплым и резким голосом я приказал:

— Уберите отсюда этого подонка. Я сам расскажу Неваде, что случилось.

И с этими словами спустился по лестнице. Никто не остановил меня. Я все еще оставался для них Барракудой, или Хеккером, который идет рассказать охраннику, какую птицу здесь подстрелили. Никто еще не догадался спросить, зачем надо одетому во все черное Хеккеру рассказывать что бы то ни было какому-то охраннику. Или почему я до сих пор не снял капюшона, — ведь в начале битвы, когда с криком "Убейте этого клоуна!" "я" появился наверху, на лестничной площадке, на мне его не было.

Или почему на голове у беловолосого клоуна появилась шапочка с кисточкой, когда чуть раньше он уронил ее и она все еще валяется на лестнице. В данный момент нервы у всех взвинчены, и эмоции преобладают над чувством логики.

Я приказал бандитам заняться трупом, потому что хотел отвлечь их внимание от кабинета Квина, где лежали без сознания настоящий Барракуда и их хозяин — Фрэнк Квин. Раньше или позже их обнаружат, но мне хотелось бы, чтобы это произошло как можно позже. Пока я пробирался сквозь толпу, продолжавшую взволнованно обсуждать случившееся, моя фигура в черном балахоне и черном капюшоне привлекала всеобщее внимание. Даже среди убийц, грабителей и воров всевозможных категорий пальба из пистолетов и убийство не увеличивают праздничного настроения. И, облаченный во все черное, я, должно быть, производил жуткое впечатление, как сама Смерть, появившаяся среди бражников.

Тем не менее я беспрепятственно прошел по коридору, добрался до парадной двери и вышел на улицу. Было холодно, накрапывал дождь. Я взмок от пота, и холодный, влажный воздух пронизал меня до костей. Подойдя к арендованному мной "линкольну", я похлопал себя по карманам, нащупывая ключи от машины, но их не было. Вероятно, во всей этой беготне и потасовках я их потерял.

Вслед за мной из дома вышли несколько человек. Мне крупно повезло: некоторые, очевидно, решили уехать, даже не попрощавшись с хозяином; хорошо, что они не отправились благодарить Квина за приятно проведенный вечер. Настоящий Барракуда, конечно, не стал бы заводить "линкольн", чтобы доехать до ворот. Особенно если он взял на себя роль Меркурия. Но я хотел использовать этот шанс: удалиться отсюда на своих двоих значило просто напрашиваться на неприятности. Я продолжал рыться в карманах, и наконец мои пальцы нащупали металлический ключ; он затерялся среди украденных бумаг, — ими все еще были набиты карманы моего пиджака.

Доехав на "линкольне" до ворот, я притормозил. Фонарь, установленный на крыше сторожки, освещал площадь в двадцать или тридцать ярдов. Невада как раз вышел из своего домика со знакомой двустволкой в руках. Только на этот раз она не болталась на сгибе руки; Невада держал палец на спусковом крючке, направив оба дула на мою голову.

Я высунулся из окна машины и увидел прямо перед глазами круглые дырки стволов; меня прошиб холодный пот: мне показалось, что сейчас он меня застрелит, сейчас он снесет мне башку. Две круглые дырки стволов его дробовика росли просто на глазах, пока не достигли размеров пушек, нацеленных на меня; я ждал, что сию секунду из них вылетят две пули и навсегда заткнут мне пасть.

"Да, — подумал я, — это не лучший способ распрощаться с жизнью. От меня ничего не останется. Только пучок волос и не поддающиеся опознанию останки. Шелл Скотт просто исчезнет". Но мне все-таки удалось преодолеть минутную слабость. Когда на тебя наводят ружье, впадаешь в транс. Казалось бы, у ружья такие же возможности отправить человека на тот свет, как, скажем, у пистолета 22-го калибра, но почему-то создается впечатление, что ружье сделает тебя намного более мертвым.

В воздухе все еще кружилась пыль, поднятая колесами машины, когда я резко затормозил перед закрытыми воротами,

— Что за чертовщина там происходит? — спросил Невада. — Мне только что позвонили из дома и приказали никого не впускать и не выпускать отсюда.

Это означало, что мне не удастся без помех выбраться за ворота — по крайней мере, с помощью Невады. За его спиной, на деревянной стойке в домике, я увидел два телефонных аппарата. Возможно, именно сейчас кто-то из гостей с изумлением обнаружил бесчувственные тела Квина и Барракуды. Возможно, по этой причине и предупредили охрану у ворот.

Поэтому, открыв дверцу, я вылез из машины.

— Для этого я и приехал, — обратился я к Неваде, — чтобы рассказать тебе, что произошло. Держи ворота на запоре, Невада, и…

Он прищурился и, наставив на меня ружье, спросил:

— Как тебя звать, парень? Ты не Хеккер.

— Нет, — ответил я, — у нас с Хеккером одинаковые костюмы Я… гм… Уайти Макгаффорд. — При этих словах я стащил с головы капюшон и бросил его на сиденье машины. Мое лицо все еще было загримировано. Это должно было поразить Неваду, что было мне на руку; мне хотелось хотя бы на две-три минуты заморочить ему голову. Надо было так запудрить ему мозги, чтобы он разрешил мне позвонить.

— Макгаффорд, — растерянно повторил он. — Не помню никакого…

— Да заткнись, — сказал я. — Где телефон? Босса пристрелили, и Динки мертв, так что кончай трепаться. Мне надо сообщить кой-кому о боссе.

— Эй, подожди-ка. Кто такой Динки?

— Тебе-то какое дело? Его убили, — сказал я. И не стал ждать. Мне все еще было не по себе при виде этих восьмидюймовых пушек, но к этому времени ружье уже приняло свои нормальные размеры, и я с независимым видом прошел в сторожку. Только на одном из двух телефонов имелся диск. Я схватил его, повернулся к Неваде спиной, чтобы он не видел, какой номер я набираю, и позвонил в дежурную часть полицейского управления.

Невада стоял в дверях, приблизительно в двух ярдах от меня, и держал ружье так, что его стволы смотрели мне прямо в живот.

— Кому ты звонишь? — спросил он. И в голосе его не слышалось той растерянности, которая звучала в нем поначалу. — И что это ты болтаешь? Говоришь, босса убили?

— Точно не знаю, — грубо ответил я, — но в кабинете у Квина шла попойка, и там что-то случилось.

Суровое лицо Невады немного смягчилось при упоминании о попойке. Он не сомневался, что я говорю правду, — ведь и ему звонил какой-то подвыпивший тип.

— Фрэнка подстрелили, ранение нетяжелое, — продолжал я, — но он требует доктора Хотшота Даттона, никого другого к себе не подпустит. Пуля застряла у него в боку.

— Кому ты звонишь? — спросил Невада.

— Хотшоту[9].

Дежурный офицер тут же ответил, и я произнес:

— Хотшот! — Глядя на Неваду, я добавил: — Доктор Даттон, вам предстоит иметь дело с пулями Фрэнка Квина и сотни его гостей в загородном поместье Квина. Сколько раз повторять вам?

В полицейском управлении "Хотшот" — кодовое название, оно означает срочный вызов, который поступает в дежурную часть и одновременно его передают в отдел убийств или отдел разбойных нападений, в отдел детективов, а также патрульным машинам, — все эти подразделения тут же приводятся в состояние боевой готовности, не дожидаясь окончания телефонных переговоров. Все они должны были услышать мои слова, если только дежурный офицер понял, чего я от него добиваюсь.

Но Невада, снова насторожившись, спросил:

— А почему ты не воспользовался телефоном в доме?

— Я уже тебе объяснил: в кабинете у Фрэнка Квина переполох. Застрелили какого-то клоуна, кажется Шелла Скотта…

— Заткнись, парень. — Невада снова посуровел. — Отойди-ка от телефона. Положи трубку.

Мне опять показалось, что он собирается пустить в ход свою двустволку. Скорее всего, она заряжена крупной дробью и незачем тратить ее на человека — если хотите сразу убить его. Каждый патрон двустволки выбрасывает девять дробинок размером с пулю 22-го калибра. Я представил себе восемнадцать пуль у себя в животе и положил трубку, а затем, подчинившись приказу, вышел из сторожки.

Невада, держа меня на прицеле, поднял другой рукой телефонную трубку.

— С кем я говорю? — спросил он.

Я затаил дыхание и приготовился к прыжку.

— Ах так? — сказал Невада. Не спуская с меня глаз, он произнес: — Доктор Даттон, да? Так вы говорите, доктор…

Я чуть не расхохотался. Если уцелею, сообразительный полицейский дежурной части получит от меня ящик своего любимого напитка. А сомнений на этот счет хватало, потому что Невада прекратил разговор по той же причине, по которой я перестал хихикать. Со стороны дома раздался страшный шум. Взревели моторы, раздались выстрелы.

Я торчал у этих ворот от силы две-три минуты. Этого времени оказалось достаточно, чтобы разобраться в случившемся. Может, кто-то даже опознал мертвого клоуна. Потому что стреляли по моему "линкольну". Очевидно, они полагали, что я все еще сижу в машине, потому что за несколько секунд с десяток пуль пробили ее капот. Фары еще одной машины, подъезжавшей к сторожке, разорвали темноту ночи.

Невада, выругавшись, бросил трубку и обернулся посмотреть, что же случилось. Двустволка качнулась в сторону, и в ту же секунду я бросился к нему.

Закричав, он попытался повернуться лицом ко мне, но я успел нанести сильный удар правой рукой в подбородок, и вопль резко оборвался. Невада пошатнулся, выронив ружье, но мой кулак не свалил его с ног. Он оказался на деле крепче, чем выглядел. Выкрикивая проклятия, он двинулся на меня, держа перед собой руки так, как это делают профессионалы.

У меня не было времени заниматься с Невадой боксом или прыгать вокруг него. Машина уже приближалась к воротам. Поэтому, позволив ему нанести мне удар, я набросился на него. Конечно, я мог выдержать парочку сильных ударов его кувалд, но охотно заменил бы их на свои собственные. Левой рукой, как большим камнем, он стукнул меня по подбородку. Я почувствовал, что у меня лопнула кожа, и острая боль обожгла лицо. Но я успел войти с ним в контакт и, так как другой его кулак навис надо мной, ударил его одной рукой в солнечное сплетение, как незадолго до этого врезал Барракуде, а потом нанес серию ударов по лицу. Он откачнулся назад. Глаза его были широко открыты, но абсолютно бессмысленны. Он был открыт, незащищен, стоял как истукан, прислонившись спиной к конторке, и я ударил его в живот с такой силой, что костяшки моих пальцев чуть не проткнули его насквозь.

Он издал какой-то странный высокий звук, но сам уже не услышал его. Не успел Невада соскользнуть на пол около конторки, как я уже подобрал его двустволку и одним прыжком оказался у дверей сторожки. Одна машина, развернувшись, только что остановилась у ворот. Я поднял ружье и наугад выстрелил из одного ствола. Но дробинки разорвали радиатор машины и выбили ветровое стекло.

Если я и задел кого-то, это был не шофер. Водитель вывернул руль и отъехал вправо, подальше от меня. Можно было бы выпалить в него из второго ствола, когда он проезжал мимо, — но это был последний заряд, так что я прекратил огонь. Машина, темный "кадиллак", снесла задний бампер стоявшего неподалеку "линкольна", потом помчалась к дому и остановилась на полпути.

К воротам приближалась другая машина, бежали люди. В темноте сверкали огоньки выстрелов, обстреливали сторожку. Пули ударялись в стекла, но те не разбивались. Пуленепробиваемое стекло — единственная моя защита.

Я огляделся в поисках рычага, открывавшего ворота. На глаза попался только один, я опустил его и потянул на себя. Створки ворот поехали в стороны. Мне позарез нужно было оружие, любое оружие или патроны. Но в сторожке ничего не было. Оставалось только запереться внутри. Может, стекла и были пуленепробиваемыми, но я, к сожалению, не обзавелся этим качеством и с тоской подумал, что вскоре мне предстоит доказать это на практике.

Еще две пули ударились в стекло. Теперь я видел несколько одетых в маскарадные костюмы людей, бежавших от дома к сторожке, что не создавало мне дополнительных удобств. Однако сражаться с ними я не мог. У меня оставался последний заряд. Но на этот раз я хотел попасть в цель.

Я прицелился. Времени было в обрез, потому что мне пришлось высунуться из сторожки, но я прицелился. Сначала я убедился, что ворота открыты, потому что после последнего выстрела ружье могло служить мне только в качестве дубинки, а я не намеревался отягощать себя при беге лишним весом. Сбросил с себя черный балахон, который стеснял движения. Вышел из дома и увидел на расстоянии двадцати ярдов группу людей с оружием в руках. Прицелившись, я выстрелил и бросился плашмя на землю.

В ответ прозвучало пять выстрелов, но пули просвистели над моей головой, одна из них попала в сторожку. Я вскочил на ноги и, согнувшись, побежал к воротам, стараясь как можно быстрее нырнуть в спасительную темноту. Мне некогда было смотреть, попал ли я в цель, но, похоже, мой выстрел не пропал даром. За моей спиной раздался пронзительный крик, как будто закричала испуганная женщина.

Этот последний заряд и крик мужчины дали мне пять секунд для старта. Немного. И я понимал, что этого недостаточно. Но все же успел выскочить за ворота и побежал по дороге, наклонив голову и изо всех сил работая ногами. Никогда не бегал с такой скоростью. Но тут же снова началась пальба. Бандиты прекрасно видели меня, потому что я все еще находился в круге света, отбрасываемого фонарем, — а теперь я услышал еще шум мотора догонявшей меня машины. Ее фары освещали меня и дорогу, которая вела к шоссе. Из машины тоже открыли огонь. Одна пуля просвистела у меня под ухом. Другая пронеслась вдоль дороги и, заскулив, исчезла в вышине. Легкие жгло огнем, больно было дышать. И тут одна пуля угодила в меня.

Меня ранили в ногу. Я почувствовал сильный удар, и мне показалось, что я остался без ноги. Я покатился по земле, больно ударившись головой о дорожное покрытие, дыхание со свистом вырывалось из моего горла. Я был оглушен, асфальт больно царапал кожу плеч и лица, но я ухитрился раскинуть руки и, остановив скольжение, скатился с асфальта на край дороги, в грязь, перемешанную с гравием.

Падение привело меня в состояние шока. Я довольно сильно ударился головой об асфальт, перед глазами плыли черно-белые круги. Но я не потерял сознания. В голове у меня помутилось, но все же я что-то соображал. Я слышал топот бегущих ног, мне почудилось — но это уж из области фантазии, — что вдалеке завыла сирена.

Я никак не мог вспомнить, удалось ли мне дозвониться до дежурной части. В голове гудело, мысли путались. Снова защелкали выстрелы, одна пуля вырвала клок моей одежды. Я откатился подальше от дороги, пытаясь избавиться от тумана в голове и перед глазами. Все окружающее было окутано дымкой. Я понимал, что ко мне бегут люди, они уже близко; машина была совсем рядом. Я ругался, задыхаясь от ярости, мечтая о своем револьвере, на худой конец — о ружье с пустой обоймой: я бы воспользовался им как дубинкой. Мне бы сейчас автомат, пусть даже лук со стрелами, что угодно, лишь бы дать отпор этой кровожадной шайке, которая сейчас расправится со мной. Но мне даже не удалось приподняться или хотя бы подогнуть ноги, мысли путались, я не понимал, что происходит.

Вокруг меня внезапно засверкали огни, я увидел красную мигалку. А потом услышал завывание сирены и понял, что это радиофицированная машина, полицейский патруль. Затем вновь вспыхнула перестрелка, но, похоже, пули летели не в мою сторону. Сознание прояснилось, в голове внезапно вспыхнула пульсирующая боль. Сирена завыла прямо над ухом. Одна патрульная машина остановилась возле меня, а другая, объехав ее, направилась к воротам.

Одетый в форму сержант полиции поспешил ко мне. Луч света играл на пистолете, который он направил на меня. И тут я вспомнил, что слой грима по-прежнему надежно скрывает мое лицо.

— Уберите его, — с трудом проговорил я. — Меня зовут Шелл Скотт.

— Вы — Шелл Скотт?

— Да. Я звонил вам…

Он не дослушал меня. Наверное, посмотрев на мое лицо, решил, что я сильно ранен в голову. В нескольких словах я рассказал ему, что случилось, что происходит в данный момент. Он оставил меня на обочине и, подбежав к машине, что-то сказал водителю. Краем уха я слышал их переговоры по радио, но не мог сосредоточиться. Все плыло у меня перед глазами.

Потом сержант вернулся. Задав мне несколько вопросов, он окончательно разобрался в происходящем. Я рассказал ему о Квине, о мертвом клоуне, о бандитах, собравшихся в этом доме. И о бумагах, которые я распихал по карманам своего пиджака. Некоторые все еще лежали там. Другие валялись поблизости, их следовало подобрать. Снова завыли сирены, это подъехали еще две полицейские машины.

— А что касается этого клоуна, — сказал я, — его, конечно, убили по ошибке, это сделал бандит по кличке Барракуда, то есть Хеккер. Я дважды выстрелил в этот труп, а потом бандиты всадили в него еще с полдюжины пуль. Так что ваша криминалистическая лаборатория может сравнить пули, застрявшие в нем, с пистолетами, которые найдете в доме, и…

— Что?

— …и задержите этих бандитов за надругательство над трупом, если ничего другого не придумаете. — Я лежал в грязи, но не мог пошевелиться. Я был ранен и лишился последних сил.

— С вами все в порядке? — спросил сержант.

— Меня ранили в ногу. По-моему, пустяки.

— Дайте-ка взглянуть. — Он склонился надо мной, осветив мою ногу фонариком. Я услышал треск разрываемой ткани. — Ничего, скоро будете бегать как ни в чем не бывало. — Он рассмеялся.

— В чем дело?

— Когда мы прибыли сюда, то решили, что это помешанные вырвались на волю. Какие-то адмиралы, пираты, гладиаторы, Тарзаны, не знаю, кто еще, даже какое-то косматое чудовище на задних лапах.

— Да, один из них очень похож на гориллу.

— Так вот, когда мы подъехали поближе, то увидели и вас в свете фар. И решили, что вы тоже псих. На вас наезжала машина, — они съехали с дороги вон там. — Он показал пальцем. — И человек десять-двенадцать бежали к вам с пистолетами в руках. И знаете, что вы делали?

— Ругался?

— Нет, — рассмеялся он, — вы сидели на заднице и бросали в них камни. Или, вернее, эту гальку. — Он поковырял носком гравий, на котором я лежал.

Это показалось мне ужасно забавным, и я расхохотался. Потом, заговорщически подмигнув, сказал:

— Что ж, им очень хотелось убить меня, — но, черт побери, я заставлю их заплатить за все!

— Конечно, Скотт. Успокойтесь.

— И это не галька. По-вашему, я псих? Это обломки скал. Такими они мне казались.

— А теперь, Скотт, постарайтесь расслабиться, — посоветовал сержант и вернулся к машине.

Так я и сделал.

Глава 20

Вот и вся история. После того как противник был окончательно разгромлен, "скорая помощь" доставила меня в ближайший госпиталь. Вероятно, в этой суматохе я не объяснил как следует полиции, что происходило на балу у Фрэнка Квина. Но, как выяснилось, был легко ранен только один полицейский. Два бандита получили серьезные ранения, их отправили в больницу; остальных согнали в кучу и без особых хлопот отвезли в полицейский участок.

Большинство гостей попало за решетку, им предъявили обвинение в половине преступлений, за которые полагается год тюремного заключения. Нашлись и такие, которым не помогли даже их ловкие адвокаты, поскольку полиция обнаружила два трупа: Джима Лестера и клоуна, который оказался рядовым охранником, явившимся на бал в этом костюме. Позднее я узнал от Барракуды, что он обнаружил клоуна вдвоем с маленькой брюнеткой в спальне, рядом с кабинетом Квина. Увидев костюм клоуна, брюнетку и то, чем они занимались, Барракуда автоматически решил, что перед ним Шелл Скотт.

Барракуда удовлетворил мое любопытство, объяснив и другие непонятные мне события. Я знал, что он видел меня в магазине "Костюмы двадцати веков", где я выбирал костюм для предстоящего бала; я знал, что он убил человека в костюме клоуна, подумав, что это я. Но не мог понять, почему бандиты Фрэнка Квина не сцапали меня, как только я приехал, если Барракуда заранее предупредил босса, что Шелл Скотт появится на балу в костюме клоуна.

Объяснение лежало на поверхности: Барракуда ни с кем не поделился своим открытием. И виноват в этом был сам Квин, который пообещал награду в десять тысяч баксов тому, кто убьет Скотта. К счастью для меня, Барракуда услышал об этом, не успев еще передать Квину столь важную новость. Боясь упустить награду, Барракуда поступил довольно разумно: приберег эту ценную информацию для себя. Теперь мне стало понятно, какой шок он испытал, увидев меня после того, как убил клоуна; было от чего сойти с ума, и дело не только в том, что я воскрес из мертвых, — он понял, что у него из-под носа увели десять тысяч баксов; согласитесь, такая неприятность кого угодно свела бы с ума.

Почему сообщение об обещанной награде с таким опозданием дошло до Барракуды? Потому что к тому времени, как он вернулся с границы штата Калифорния, — где до него наконец дошло, что "жучок" прикреплен к автобусу, — о десятитысячном вознаграждении знали все.

В ту ночь, когда прибыла полиция, раны также получили: Малыш Хэл, которому я всадил пулю в ногу, бандит, в которого я стрелял из пистолета Барракуды, и парень, получивший заряд дроби из двустволки Невады. В комнате, где лежали без сознания Фрэнк Квин и Барракуда, обнаружили, конечно, открытый сейф Квина, содержимое которого полиция по этой причине могла исследовать на законных основаниях. После изучения обнаруженных в сейфе бумаг было возбуждено много уголовных дел, на их фоне обвинение, предъявленное самому Квину, казалось весьма заурядным.

Не знаю, доволен ли Джей. Я выполнил свое обещание: лично вручил ему две последние фотографии, хранившиеся у меня. Он не попал за решетку, но унаследовал то, что осталось от банды, в том числе и Мод Квин. По-моему, он заслужил такой конец.

Попав в больницу, я сначала убедился, что полиция ознакомилась с подлинной историей Росса Миллера, и только после этого заснул сном праведника. Бумаг, которые я унес в карманах пиджака, и материалов, обнаруженных в сейфе Квина, оказалось достаточно, чтобы понять, как Квину удалось заманить в ловушку Миллера. Стало ясно, что в ближайшие дни суду будут предъявлены неопровержимые доказательства. Всегда можно отложить исполнение смертной казни, но нельзя исправить содеянное. В связи с вновь открывшимися обстоятельствами губернатор не колебался. Он распорядился отложить исполнение приговора.

Пока я лежал в больнице, некоторые из помощников Квина начали давать показания и рассказали все, что им было известно: то, как Квин при посредничестве К.С. Флегга раздавал взятки, как он приказал убить больного Вайса, Хеймана и красавицу Лолиту. Предсмертная записка Рейли Прентиса помогла выдвинуть обвинение не только против Квина, к судебной ответственности привлекли больше дюжины других людей, включая тех, кто присутствовал на встрече с Квином во вторник в полдень. В ту ночь я только мельком просмотрел предсмертную записку Прентиса. Когда же ее изучили более внимательно, то полностью восстановили картину событий четырехлетней давности. В тот вечер у Прентиса была назначена встреча с Квином. Прентис хотел, чтобы один из головорезов Квина выполнил его поручение — убил компаньона и друга Прентиса, Джорджа Шулера. После долгих размышлений Шулер решил порвать со своими партнерами и явиться с повинной, о чем не раз говорил Прентису. Естественно, такое признание сильно осложнило бы жизнь его сообщников. В том числе и Рейли Прентиса. Да, Прентис был вором, но не хотел становиться соучастником убийства. Дожидаясь в тот вечер Квина, он еще раз обдумал всю ситуацию и ужаснулся чудовищности того, что собирался совершить. Он понял, что не сможет пойти на такое преступление. Но у него не было выбора: в противном случае его ждали разоблачение, позор, тюрьма. И он написал это письмо, а потом приставил к виску револьвер и спустил курок.

Сам Квин хранил молчание об обстоятельствах этого дела, но совершенно очевидно, что, обнаружив предсмертную записку в доме Прентиса и узнав из нее, что Джордж Шулер собирается выдать их, он должен был — чтобы предотвратить это предательство, — на другой вечер выпустить в Шулера пять пуль, в том числе одну — в спину.

Во всяком случае, тюрьма Лос-Анджелеса была забита до отказа, гангстеры, как тараканы, спасались бегством; никто не сомневался, что Фрэнк Квин с треском провалился. Стало ясно, что он не только причастен к убийству Вайса, Хеймана и Лолиты, но ему предъявили обвинение в убийстве К.С. Флегга. И это позволило снять все обвинения с Росса Миллера. В тот день, когда я выписывался из больницы, вышло постановление об его освобождении из-под стражи. Что ж, приятное совпадение.

Я покинул госпиталь в пятницу, ощущая прилив бодрости и хорошего настроения. Было солнечно, но прохладно. Меня переполняла энергия. Жажда деятельности. Радость бытия. Я мечтал о встрече с Дорис Миллер. И первым делом поехал к ней.

Но дома ее не оказалось. И тут только я сообразил, что в этот час освобождают из тюрьмы Росса Миллера. Естественно, его сестра должна находиться рядом, чтобы встретить брата с распростертыми объятиями. К счастью, и я, при большом желании, мог успеть к этому событию. Узника уже перевели из Сан-Квентина в тюрьму предварительного заключения при полицейском управлении, оттуда он должен был выйти на свободу. Я завел мотор и поспешил к центру города. Я гнал машину на пределе допустимой скорости и подъехал как раз в тот момент, когда Росс Миллер, под вспышки фотоаппаратов и при большом стечении репортеров, заключил в объятия свою сестру. Я затесался в толпу. Пусть Росс и Дорис, подумал я, насладятся этим мгновением.

Но мгновение оказалось довольно продолжительным. И тут до меня дошло, что этот парень совсем не по-братски целует Дорис. В своем порыве они не замечали окружающих, но в конце концов вернулись все-таки на грешную землю. Вспышки заработали с удвоенной энергией.

Не меньше двух минут я упорно пробивался к ним, стараясь привлечь внимание Дорис. Когда она увидела меня, ее губки раскрылись, а голубые глаза стали еще больше. Те глаза, странное выражение которых так поразило меня при первой встрече.

Она вздрогнула.

Росс Миллер, нежно обнимавший ее за талию, спросил:

— В чем дело, Джейн, дорогая?

Она не ответила ему. Глядя на мой подбородок, она с запинкой произнесла:

— Шелл… я… скрыла от тебя кое-что.

И тут наконец до меня дошло, в эту секунду, с большим опозданием, я прочитал ее мысли. И, как ни странно, сразу же понял, что не устраивало меня в голубых глазах Дорис Миллер — или, вернее, Джейн Френч, ибо, конечно, это была невеста, а не сестра Росса Миллера.

Она никогда не смотрела мне в глаза, вот в чем дело. Она смотрела на мой подбородок, как в данный момент, или на ухо, или на плечо, или в пространство. Но никогда прямо, честно и искренне не смотрела мне в глаза. Потому что с самого начала она лгала мне. Все наши встречи строились по одному шаблону — не так, как спланировал бы их я, потому что она всегда планировала одно и то же. Эти глаза должны были бы открыть мне правду, эти глаза, никогда не подтверждавшие обещаний, которыми щедро одаривали ее губы.

— Прости меня, Шелл, — повторила она, уставившись на мою ключицу, — понимаешь… мне нужна была помощь. А Вайс рассказал мне все только накануне. Я боялась, что ты не возьмешься за это дело, если сказать тебе, кто я на самом деле… — Она с трудом подбирала слова.

— Забудь об этом, — сказал я. А про себя подумал: "Братец, ты, конечно, лучший в мире детектив. Вылитый Шерлок Холмс. Какой мыслитель! Какого черта я бросал в бандитов эту гальку…"

Выбравшись из толпы, я направился к "кадиллаку", завел мотор и поехал по Голливудскому шоссе к дому. "Жизнь — жестокая штука, — думал я. — Сплошные дрязги. Скучища". Я придумал немало подобных эпитетов, пока добирался до своей гостиницы. Дежурный администратор окликнул меня, когда я проходил мимо, и протянул мне пачку писем, скопившихся, пока я лежал в больнице.

Поднимаясь к себе, на второй этаж, я бегло просмотрел их. В основном счета. Но вот письмо из магазина "Костюмы двадцати веков". Это было очень милое, любезное, не слишком деловое письмо; фирма рада сотрудничать со мной, говорилось в нем, и выражает надежду, что я остался доволен их обслуживанием. Последняя фраза гласила: "Пожалуйста, не забывайте, что у нас самый большой частный магазин театральных костюмов в Голливуде, — вы найдете здесь подходящий костюм на любой случай жизни". И подпись: "Мария".

И постскриптум: "Как звали Антуанетту".

Не прошло и пятнадцати минут, как я входил в магазин "Костюмы двадцати веков". Маленькая блондинка, сидя за прилавком, читала журнал. Я не стал смотреть на обложку; столько иллюзий уже рассыпалось в прах за сегодняшний день, — не хватает только узнать, что она читает комикс об утенке Дональде.

Девушка подняла глаза.

— Привет, — произнесла она певуче.

На ней снова был костюм одалиски. Или все еще. Может, она надевала его каждый день, отправляясь на работу. Надевала, чтобы угодить хозяину.

— Привет, — ответил я. — От костюма клоуна, который я брал напрокат, остались одни клочки. Так я и думал. Помните?

Она кивнула, ласково глядя на меня карими глазами. Глядя прямо мне в глаза. Очевидно, ей нечего было скрывать. И она не прилагала к этому титанических усилий.

— Так вас звать Марией? — спросил я.

— Значит, получили мою записку, — рассмеялась она. — Нет, я подписалась "Мария" просто шутки ради. Понимаете, в шутку?

— Понятно. Классная шутка. Да, очень удачная.

— На самом деле я не Мария. Мое имя…

— Постойте, постойте! Если не возражаете, давайте хотя бы на время оставим "Марию"?

— Как звали Марию-Антуанетту, — ответила она с улыбкой. "Да, — подумал я, — как быстро все изменилось. Жизнь совсем не жестокая, не пустая и не скучная. На самом деле все не так плохо, на свете так много хороших людей. Все зависит от точки зрения. Жизнь волнующая, опьяняющая, удивительная — а особенно на костюмированных балах. С сегодняшнего дня буду думать только так".

И на этот раз я был прав.

Ричард С. Пратер

Казнить его дважды

Глава 1

Она стремительно бежала, уклоняясь от плотоядных морских растений, перепрыгивая через скопления пожирающих людей моллюсков и огибая потоки кипящей лавы. На ней было надето что-то, цветом и прозрачностью напоминавшее легкий туман. На бегу легкая ткань облегала ее бедра и открывала белые ноги, мелькавшие в солнечном свете. Девушка бежала очень быстро, но гигантские устрицы уже настигали ее. Чудовищные устрицы надвигались, чавкая на ходу: клик-клак.

Ее звали Шерри Дэйн. Это была очаровательная женщина, именно о таких грезят мужчины — миниатюрная, стройная, с пышным бюстом и невероятно красивыми ногами. На лице сияли небесно-голубые глаза и алели яркие губы, а над всем этим вздымалась копна светлых волос оттенка молодого меда… Да, похоже, что эти устрицы вот-вот настигнут ее. Девушка пробежала мимо языков лавы и остановилась на краю скалы. Внизу бушевало ужасное Озеро Огня. Она оказалась в западне.

Шерри не без изящества пронзительно завизжала.

У нее за спиной появились плотоядно чавкающие устрицы.

Шерри закричала снова, на пол-октавы выше.

— Клак-клак. Е-е-е-е-е.

— КЛАК-КЛАК-КЛАК! Е-Е-Е-А-А-А-А!

— Стоп!

Команду "Стоп!" подал продюсер Уолтер Фрэй, и как раз вовремя. Еще секунда, и несравненная Шерри Дэйн была бы сожрана и переварена.

Фрэй, для тех, кто не знает или не выписывает журнал "Инсайд", и есть тот самый гений, который поставил "День, когда Земля лопнула", не говоря уже, о "Космической нечисти". Идея этих фильмов частично была почерпнута из старых комиксов. И все это происходило, как вы уже, наверное, догадались, в том самом месте, где Джереми Слэйд снимал свои последние фильмы ужасов.

Вы знаете эти фильмы — "День, когда вернулись черви", "Кровожадная живая дрянь" и так далее. Да, вот еще последний, самый великий и глупейший фильм Слэйда — "Возвращение призрака липкой Мрази".

Вы только вдумайтесь в название. Если разобраться в нем до конца, оно скажет вам очень много. Даже слишком много. Да, этот третий фильм серии, может быть, подводит итог двадцатому веку. Будущие историки, роясь в развалинах древнего Голливуда в надежде отыскать запечатленные на каменных досках свидетельства о нашем веке и о нашей провоцирующей несварение желудка культуре, вполне могут наткнуться на "Возвращение призрака липкой Мрази" и сказать: "Редкая дрянь!"

У Джереми Слэйда, как у Кинг-Конга, который грезил о королеве Конг, тоже была мечта. Он хотел сколотить миллиард долларов. И уж конечно, ему было наплевать, каким образом он это сделает. А в тот момент ему не хватало до желанной цели чуть меньше миллиарда долларов.

И вот что произошло. Слэйд написал свою "Липкую Мразь", где эта самая Мразь умирает. В театральных вариантах этот сюжет повторялся с регулярностью расстройства желудка, и Мразь там тоже погибала. Ни в чем не сомневаясь, а скорее даже ни о чем не думая, Слэйд снял "Призрак липкой Мрази", несмотря на дорогостоящие задержки во время работы. После окончания съемок этот фильм две недели пролежал без движения, а потом что-то произошло, картина ожила и получила шумный успех.

Люди стали платить деньги, чтобы посмотреть ее. Множество людей. Потекли большие деньги. И в ответ на этот массовый психоз, в порыве жадности, Слэйд бросился продолжать эту безумную серию. И вот теперь, во вторник, 23 апреля, в чудесное солнечное утро, в Южной Калифорнии шел семнадцатый день из двадцати одного, запланированного на съемки, и деньги были на исходе.

Я слышал, как Фрэй сказал:

— Ну, получилось неплохо, мы примем это. Теперь надо только подумать, как будем спасать картину.

Стоявший рядом со мной Эд Хауэлл, высокий красавец с роскошной мускулатурой, звезда этого фильма, казавшегося мне преступлением против гуманности, заметил:

— А что, в самом деле неплохо, верно, Шелл?

Я повернулся и улыбнулся ему:

— Верно, если вы имеете в виду бегущую красотку. Но если говорите об этих гигантских устрицах и чудовищных жуках…

— Кто это там сказал что-то о жуках? — На темном лице Эда промелькнула улыбка.

Эд считался одним из лучших актеров в Голливуде. Но это была его первая ведущая роль в кино, и он подходил для нее больше, чем кто-либо другой. На этом молодом красавце была только белая набедренная повязка с золотыми блестками, и он выглядел как греческий бог, вырезанный из настоящего черного дерева. Парень сам по себе был весьма смуглым, но в гримерном цехе решили вымазать его еще чем-то черным, чтобы он блестел на солнце, потому что местом действия все трех фильмов с участием вышеозначенной Мрази была Венера. И, как теперь почти всем известно, из пяти венерианских рас правящая была по-настоящему черной.

Пока мы стояли на съемочной площадке, все взоры были прикованы к нашей группе. И это совсем не удивило меня. И не только потому, что я был впервые на месте съемок фильма. Я не был актером, хотя часто думал, что сыграть какую-то роль было бы очень забавно. Всеобщее внимание в павильоне меня не удивило потому, что так часто случалось, даже когда я был совершенно один.

Прежде всего, я был высокий и довольно представительный мужчина. Правда, Эд чуть превосходил меня ростом. И хотя он был негром, его кожа не казалась так уж заметно темнее моей, потому что я много времени находился на солнце и загорел приблизительно до оттенка бледного негра племени ватузи. Но зато голову Эда венчала шапка густых черных кудрей, закрывавшая уши и затылок, а у меня волосы были светлые, будто обработанные новейшим осветлителем, и короткие. К тому же они, словно наэлектризованные, торчали во все стороны.

Прибавьте к этому белесые брови над серыми глазами, приподнятые над переносицей и опускающиеся к внешним уголкам глаз, едва заметный след от пули под левым ухом и ясно различимый шрам над правым глазом, что, впрочем, вовсе не служило мне причиной для расстройства. Я сознавал, что смотреть в общем-то не на что. И все же я притягивал к себе взоры, будто был неотразимым красавцем.

Однако я понимал, что немного проигрывал, стоя рядом с Эдом. Кроме всех других контрастов был еще и такой — в отличие от Эда на мне имелась одежда. Если Эда едва прикрывала белая набедренная повязка с золотой отделкой, то я щеголял в новом, отлично сшитом, как мне казалось, синем костюме, но с гаммой золотого, пурпурного и даже зеленоватого отлива. Дело в том, что ткань, из которой он был сшит, могла изменять цвет под солнечными лучами, как хамелеон. Правда, когда я последний раз надевал его, один тип из воровской шайки сказал, что я выгляжу в нем как мухомор. Но что этот воришка может понимать в настоящей одежде? Мне нравилось носить такой сверкающий костюм.

Так вот, отливая на солнце всеми цветами радуги, я ответил Эду:

— О'кей, если только не считать устриц и жуков, эту Мразь и актеров-мужчин, то все отлично. Но когда же вы кинетесь спасать Шерри, изрыгая огонь и играя мускулами?

Эд Хауэлл и на самом деле поиграл мускулами:

— Как только они все установят. Еще несколько минут.

— Я так понимаю, — продолжил я беседу, — что девушка упадет туда, а вы прорветесь сквозь этих устриц и прыгнете в горящую жидкость. И натурально спасете ее.

— Естественно. Я очень хорош в таких делах, — самодовольно заметил Эд. — Правда, мне не улыбается перспектива сгореть там заживо. Надеюсь, они снимут всю сцену в один дубль.

— Они так и сделают, — уверенно произнес я.

Актер ухмыльнулся, я ответил ему тем же. Мы оба знали, и я думаю, что об этом догадывался весь мир кино, — ни Слэйда, ни Фрэя нельзя отнести к людям, которые стремятся достичь совершенства. И они вовсе не были похожи на педантов. Если актер ошибался и, обращаясь к Лилиан Серулиен, называл ее Лулиан, они едва ли станут переснимать этот эпизод. Только потом заставят его сказать: "…я говорил с Лилиан, или, как ее иногда называют, Лулиан".

И, несмотря на многочисленные огрехи, в фильмах Слэйда было что-то для каждого: красавицы для мужчин, статные Эд Хауэлл и Джон Брик для дам, захватывающие приключения для подростков и монстры для дурачков. И уж всегда там имелись стройные красавицы, которые бегали в ночных сорочках средь бела дня и падали в воду. Может, это и было моей единственной слабостью, но мне нравились подобные сцены в кино — когда тучи стройных красавиц бегают в ночных рубашках и падают в воду.

— Ну, мне надо идти, Шелл, — сказал Эд.

— Только не трусьте, — напутствовал я киногероя.

— Вы что, смеетесь? — И он направился к камерам и прочему оборудованию, которое теперь устанавливали на самом краю скалы.

Немного помедлив, я закурил сигарету и тоже направился туда. Мне захотелось поближе рассмотреть героев и, конечно, увидеть, как они будут падать в воду.

Нужно сказать, что смотреть на съемки не было моим основным занятием. Моя профессия — владелец агентства "Шелдон Скотт. Расследования", которое размещалось между Третьей и Четвертой улицами в деловой части Лос-Анджелеса, в арендованном помещении в Гамильтон-Билдинг.

На самом деле мне приходилось тяжело работать, чтобы добыть денег на аренду. И может быть, теперь вы поймете, почему мне понравилась эта работа. Когда я приступал к ней, то совсем не думал, что буду пялить глаза на монстров и напичканных витаминами красоток. Эта работа начиналась как обычное расследование. И вдруг — убитый мужчина с сочащейся из раны на голове кровью, насупленные лица вокруг и мой клиент, которого обвиняют в убийстве. Правда, некоторые подозрения поначалу возникли и у меня. Уж очень хороший шанс подвернулся моему клиенту — самая распространенная ошибка убийц. И если мои соображения подтвердятся, то он станет безголовым убийцей, потому что я наверняка сам снесу ему башку.

А сюда, на площадку, где снимали очередную серию, я заявился, чтобы перекинуться несколькими словами с Наташей Антуанетт, с миниатюрной кинозвездой, что вовсе не значило, будто она коротышка. Правда, продюсер Слэйд запретил мне говорить с красавицей до того, как она закончит свой эпизод. Он опасался, что это может расстроить ее больше, чем она обычно бывает расстроена на съемочной площадке.

Сейчас кинодива была очень взвинчена, и у нее для этого имелись причины. Негритянским актерам и актрисам часто поручают второстепенные роли в голливудских фильмах, но очень редко дают ведущие. По крайней мере, в "белых" картинах. Для Наташи, как и для Эда Хауэлла, это была первая главная роль, и они оба волновались, что легко можно было понять.

Эпизод, который собирались снимать, назывался "танец смерти". В нем Наташа должна была извиваться перед волосатым Джоном Бриком, который играл роль Груззака — что-то вроде современного венерианского Чингисхана. Он являлся главарем шайки белых бандитов, которые захватили черную Королеву Венеры, Наташу, и собрались выместить на ней всю свою злобу. Если танец Наташи наскучит Груззаку, то она лишится головы, а если понравится — будет изнасилована. Поэтому дело хотя и могло обернуться по-разному, но одинаково плохо для нее. Однако, наверное, было бы интересно посмотреть любой вариант. Особенно если она понравится Груззаку.

Площадка, выбранная Слэйдом для съемки "венерианского" пейзажа, располагалась на землях одной фермы к северу от Голливуда. Она принадлежала бывшей киноактрисе по имени Мадлен Уиллоу и, наверное, была очень похожа на Венеру, потому что никто — во всяком случае, никто из моих знакомых — и близко не видел эту планету. По крайней мере, на этом участке торчала подходящая скала, возле которой сделали искусственное озеро. В него поверх воды можно было налить нефть и поджечь, чтобы создать море огня и получить клубы черного дыма, вздымающиеся с водной глади. Вокруг высились холмы или, скорее, холмики, по склонам которых будут сновать вверх и вниз — в черном, белом, коричневом, желтом и зеленом — венерианские женщины. При этом разноцветье плюс огонь, дым и чудовища — все будет выглядеть вполне натурально. Фильм снимали на цветной пленке "Ливидколор".

И если Слэйд отснимет все в том порядке, как задумал, то я смогу поговорить с Наташей не ранее чем завтра. Если вообще смогу. Сначала они прокрутят сцену спасения Шерри и сделают не менее полудюжины дублей, прежде чем перейдут к "танцу смерти" Наташи. Но это уже не зависит ни от Фрэя, ни от Слэйда.

И вот две кинокамеры расположились у края скалы, а одна — внизу, у озера. Операторы в последний раз проверили показания экспонометров, гримеры и костюмеры сделали заключительные штрихи и приготовления, микрофон на стреле помещен так, чтобы схватить последний крик Шерри, и ассистент режиссера заорал:

— Тихо!

— Отлично, будем снимать… Мотор! — скомандовал Фрэй.

Шерри выбежала и прыгнула со скалы, предпочитая сгореть, чем быть сваренной заживо, и забарахталась в воде. Вроде бы ниоткуда появился громадный Эд Хауэлл с внушительных размеров алюминиевым мечом в руке. Хрясь, хрясь, хрясь — и вот уже три громадные устрицы упали на землю, клацая створками в агонии. Эд нырнул со скалы и поплыл к Шерри стилем брасс, отгоняя от себя языки пламени. Это было не так уж опасно — плыть в воде, покрытой горящей нефтью, но все же это развлечение не для слабонервных. Но все обошлось. Через минуту Эд извлек из воды обмякшую Шерри и понес ее к зеленой лужайке под развесистым деревом, листья которого напоминали раскрытые зонтики. Когда Эд положил Шерри на траву, Фрэй удовлетворенно кивнул. Одна сцена была снята. Теперь танец Наташи.

Я нашел обломок скалы и уселся на него. Через несколько минут снизу, от озера, поднялись Эд и Шерри, мокрые, перепачканные, но без волдырей. Красавец актер махнул рукой и направился к Фрэю, а Шерри подошла и остановилась передо мной.

Я поднялся. Мне удалось поговорить с Шерри несколько минут немного раньше этим утром, и теперь она спросила:

— Ах, вы еще здесь, Шелл.

— Я же сказал, что не смогу пропустить вашу коронную сцену, — улыбнулся я.

— Ну и как я выглядела?

— Изумительно, как всегда, — успокоил я девушку.

И это было на самом деле так, без всякого преувеличения. Может быть, она не заслуживала академической награды, но поощрения от Шелла Скотта — наверняка. Ее светлые волосы теперь стали темными и тяжелыми от воды. Но никакая вода не могла пригасить сияния этих голубых глаз и уменьшить впечатления от ее прелестей.

Они тут, на Венере, не носили белья. Да и верхней одежды тоже. Мокрая ткань плотно облепила твердое молодое тело Шерри, а она, похоже, знала, что это прозрачное одеяние действует более возбуждающе, чем просто нагота. Я перевел глаза снова на ее лицо, но это мало мне помогло. Улыбающиеся алые губы девушки выглядели так, будто ее исключили из школы, где учат целоваться. Но не для того, чтобы они оставались без дела.

— О чем это вы думаете? — спросила меня Шерри.

Она все еще улыбалась, будто не зная, в чем дело. А я не спешил объяснить ей. Вместо этого я пробормотал с наигранной глуповатостью:

— Да так… всякие мысли. Они приходят ко мне, когда я думаю.

— Как умно! — фыркнула девушка.

— Вы очень добры. И проницательны. И великолепны…

Шерри зарделась то ли от моего комплимента, то ли оттого, что заметила, как мои глаза обшаривали ее тело. Она попыталась прикрыться руками, но у нее просто не хватало рук.

— Ну ладно, — сказала она. — Мне надо переодеться.

— Переодеться? — ухмыльнулся я.

— Сменить эту мокрую ткань, — пояснила Шерри. — Надеть что-нибудь сухое.

— Ну конечно. Вы ведь не собираетесь снова надеть что-то мокрое? А у вас найдется что-нибудь такое, чтобы я мог…

— Снова пялить на меня глаза? Нет, не найдется, — отрезала девушка.

— Ну, я все-таки попробую, — пообещал я. — А откуда вы знаете, что я глазел?

— Потому что вы все время это делали. Ну, пока. Увидимся позже, Шелл.

И она пошла по склонам холма к автостоянке. Да, именно к автостоянке. Там-то и было ее место для переодевания. Ее автомобиль как раз и служил для этой цели. Вы, конечно, слышали о кинопродюсерах, которые не жалеют денег для того, чтобы его люди чувствовали, что о них заботятся, и были довольны и счастливы. Джереми Слэйд был не таков.

Хотя не стоило бы уж так обвинять Слэйда. Он работал при очень напряженном и совсем не блестящем бюджете. Больше того, у него были серьезные денежные затруднения. Дело в том, что на съемках "Призрака липкой Мрази" одна из его героинь не смогла целых две или три недели участвовать в работе группы, и он оказался на грани банкротства. Но все-таки Джереми Слэйду удалось где-то достать средства и продолжить работу. И теперь казалось, что он не только сумеет спасти этот фильм, но еще и заработает кучу денег.

Автостоянка располагалась не очень далеко от места съемок последней сцены, и я, естественно, смотрел вслед удалявшейся Шерри. И тут услышал крики Фрэя.

Там, на площадке, царила полная суматоха: сновали операторы, передвигались камеры, рефлекторы, электрические кабели, стрелы для микрофонов. Там устанавливали два мощных прожектора. И вдруг, как по мановению волшебной палочки, все успокоилось и замерло. Это была подготовительная работа, которая проводилась хорошо тренированным и опытным штатом.

— Отлично, все замолчали! — кричал Фрей. — Тихо! Черт побери, мы же здесь снимаем кино! Молчать!

Звезда, Наташа Антуанетт, стояла немного в сторонке и читала газету. Я продвинулся вперед и занял позицию в нескольких шагах за спиной продюсера. Слэйд стоял возле него, а Наташа была слева от меня. Я заметил, что она немного покачнулась, словно тонкое деревцо под порывом ветра.

— По местам! — приказал Фрэй. — Начинаем. Наташа? Где Наташа, черт побери!

Девушка читала что-то на первой полосе газеты, скорее всего колонку справа. Она не спеша послюнявила палец и собралась перевернуть страницу. Но не успела. Вместо этого она упала в обморок.

Это я так подумал, что она потеряла сознание. По крайней мере, она рухнула словно подкошенная. Это было так близко от меня, что я слышал глухой стук, с которым ее голова ударилась о землю. Звук напоминал хлопок в ладоши. Девушка лежала неподвижно.

Она-то лежала тихо, но вокруг нее вдруг образовалось всеобщее движение. Примерно с полдюжины мужчин одновременно бросились к ней. Джереми Слэйд первым подбежал к распростертой на земле Наташе. Потом, прямо за ним, подскочил Эд Хауэлл и, наконец, Уолтер Фрэй. А уж за ними и я. Потому что, может быть, все еще думал о Шерри. Если хотите знать правду, я должен был думать о Шерри. Так или иначе, но я не был так бдителен, как обычно. Когда я подбежал к Наташе, ее ресницы затрепетали и уголки рта чуть дернулись, будто девушка пыталась улыбнуться. Но я видел людей, которым стреляли в живот, и у них появлялась такая же гримаса, но это вовсе не было улыбкой. Да и, кроме того, Наташа все еще была без сознания и только начала возвращаться в наш мир.

Прошло четыре или пять минут, прежде чем она окончательно пришла в себя.

— Это ничего… — пролепетала она. — Правда. Просто я почувствовала внезапную слабость… и все… куда-то подевалось. — Она сделала маленькую паузу и продолжила: — Теперь я в полном порядке. Я не завтракала. Сижу на диете. Может быть, я просто голодна. Но я в порядке.

Голос у Наташи всегда был тихим, а сейчас напоминал шуршание бархата. И она медленно улыбнулась той красивой, блистательной улыбкой, которая сделала ее знаменитой. Казалось, девушка совсем пришла в себя, но веки все еще немного трепетали.

Слэйд выглядел совсем расстроенным. Если его звезда сейчас выйдет из строя, то он попал в беду. Режиссер облизал губы и погладил Наташу по темной руке.

— Вы в порядке, беби? Вы уверены, что вы в порядке? — спрашивал он ее высоким, тонким голосом.

Впрочем, у Слэйда всегда был такой голос.

Наташа как-то съежилась и отняла у него руку.

— Я в порядке, Джерри. Дайте мне только минутку, ладно? — пробормотала она.

Газета, которую она читала, валялась у нее под ногами. Это была утренняя лос-анджелесская "Геральд стандарт", и это все, что я успел заметить, прежде чем кто-то скомкал и отбросил ее в сторону. Толпа, собравшаяся вокруг нас, начала редеть и понемногу рассасываться. Операторы и техники вернулись на съемочную площадку. А еще через несколько минут все актеры и актрисы, включая Наташу, заняли свои места, и съемки вот-вот должны были начаться.

Ожидая, пока включат камеры, я думал, помимо всего прочего, еще и о том, могла ли Наташа Антуанетт в это утро иметь хороший, сытный и питательный завтрак.

Я знал Наташу, и она мне нравилась. Они с Эдом Хауэллом приходили ко мне и моей рыжеволосой ветреной подружке несколько недель назад в гости. В мою голливудскую квартиру на хайбол[10] и гамбургеры, и мы прекрасно провели время. Надо сказать, что Нат — очень эмоциональная молодая женщина, но какая-то недокормленная. В тот вечер, например, она съела целых три гамбургера. С луком.

Кроме того, вчера вечером мне позвонили. Вот об этом звонке и о том, что за ним последовало, я и собирался ее расспросить. Какая-то женщина сказала мне по телефону, что она — Наташа Антуанетт. Но я не имел никаких доказательств, что это на самом деле была Нат.

Больше того, Гордон Уэверли тоже сказал, что он никого не убивал, — и очень может быть, что он солгал. Если это так, то я могу оказаться в неприятном положении. Потому что Гордон Уэверли — мой клиент. А человек убит, в этом нет сомнения. Убит очень жестоко, но это непреложный факт.

И вот когда Уолтер Фрэй закричал: "Хорошо, все готовы? Мотор!.." — я думал обо всем этом. О прошедшей ночи, о Наташе, о Гордоне Уэверли. И об убийце. И о безжалостных бандитах, мертвых и живых…

Глава 2

Я все думал. Это был отличный вечер.

Отличный вечер для хорошо смешанных коктейлей с мартини и бифштекса, поджаренного на углях, — это было бы превосходно, — и, может быть, немного вина под бифштекс, красного вина. И для алых, как вино, губ моей девчонки, которая сидела на шоколадно-коричневом диване, в моих апартаментах номер 212 в отеле "Спартан" Голливуда.

Я провел весь день в моем офисе в деловой части Лос-Анджелеса, наблюдая за рыбками-гуппи в десятигаллоновом аквариуме, который стоял на книжном шкафу, читал Эмерсона и ждал, когда мне позвонит клиент, чего он так и не сделал. Я — человек действия, и когда сижу без дела, то мне нужен тироксин, или питуитрин, или еще что-то, чтобы взбодриться. Поэтому, раз телефон продолжал молчать, я сам им воспользовался и позвонил той самой девочке, которая сейчас сидела на моем шоколадно-коричневом диване.

Компактная японская жаровня, до краев наполненная древесным углем, стояла посередине золотисто-желтого ковра. Я полил угли специальной жидкостью, чтобы их поджечь, но спичку к своей стряпне все не подносил. Окна гостиной были открыты — потому что это был мой первый опыт и во время приготовления этого блюда что-то могло пойти не так, в результате чего, например, сгорят мои апартаменты и остатки нашего квартала. Первый коктейль с мартини был приготовлен, девчонка улыбалась, и все было как надо.

— Шелл, ты на самом деле думаешь, что у тебя что-то получится? — спросила она.

— Кто знает? — откликнулся я. — Но здесь хорошая вентиляция. У нас есть древесный уголь. Есть жаровня, вино и бифштексы. И даже если все это пойдет в раковину, то остаемся мы двое — ты и я.

— Но… не будет ли слишком дымно? — продолжала моя подружка.

— Может быть, — таинственно ответил я. — А может, и нет.

Я говорил так таинственно, потому что все это на самом деле было загадкой для меня. Я не имел ни малейшего представления о таких делах. До этого я никогда не пытался поджарить бифштекс на древесных углях у себя в гостиной, но место для пикника не так легко отыскать в самом сердце асфальтированного Голливуда. Прямо напротив отеля "Спартан", через Норт-Россмор, раскинулись зеленые газоны и дорожки парка "Уилшир-Кантри-клаба", но даже членам этого клуба запрещено разводить огонь на газонах и дорожках парка.

— Единственный способ научиться чему-то, — изрек я, — это попробовать сделать это самостоятельно. Что, если бы братья Райт, сидя у своего самолета, спрашивали друг друга: "А что, братец, ты думаешь, эта штука полетит?" А что, если бы Папа Дион сказал бы: "Фу!" А что, если бы…

— О, Шелл…

— В практических опытах всегда присутствует риск, моя дорогая. Вот что делает жизнь такой волнующей. Разве не так?

— Не очень. Мне хочется есть.

Это немного ослабило мое рвение. Моя рыжеволосая подружка была настоящей моделью, это было наше первое свидание. Девушка была великолепна. На ней не было бюстгальтера, а только легкая блузка, но даже это пока на меня не действовало.

Я ответил:

— Ты не будешь такой голодной, когда мы все-таки поедим. Да и я тоже буду готов как раз для того самого дела. Это просто вопрос времени…

— Так зажигай же, — нетерпеливо попросила она.

Проклятая женщина лишила процесс приготовления пищи всей его привлекательности. А я не настолько любил готовить, чтобы тут же приняться за дело. Черт с ней и с ее соблазнительной блузкой.

— О'кей, — угрюмо отозвался я. — Но предвкушение часто бывает куда приятнее, чем сам процесс, и мне кажется, что гораздо интереснее ожидать это кушанье, чем…

— Так зажигай же! — продолжала настаивать она.

Ну, время пришло. Я подсознательно чувствовал это и одновременно побаивался. Потом присел на корточки и зажег спичку. Настал момент некоторой неопределенности.

И тут зазвонил телефон.

— Эх, — с досадой поморщился я. — Не нравится мне это.

— Ладно, не валяй дурака, ответь, — посоветовала подружка.

— Я боюсь чего-то, — пробормотал я. — Может, кого-нибудь убили или еще что-то стряслось. И тогда мне придется прервать нашу чудную встречу.

Телефон зазвонил снова.

— Шелл, ответь. Я голодна.

Я поднял трубку.

Там послышались звуки, похожие на плеск воды, и на мой голос сначала никто не отозвался.

— Хэлло, — повторил я.

— Это мистер Скотт? — услышал я женский голос.

— Да. Что там такое, кто звонит?

— Шелл? Это вы?

— Черт побери, конечно я. Кто же еще? Так в чем же дело? — не слишком любезно ответил я.

— Отлично. Это Нат.

— Кто? — не понял я сразу.

— Наташа Антуанетт.

— Ах да, — наконец уразумел я.

Кинозвезда, сначала работавшая на вторых планах, а потом получившая ведущую женскую роль в фильме ужасов "Призрак липкой Мрази". Наташа — обаятельная женщина.

— Хэлло, Нат, — ответил я как можно дружелюбнее. — Чем могу быть тебе полезным?

— Не мне, Шелл. Я только хотела удостовериться, что это на самом деле ты. С тобой хочет поговорить мистер Уэверли.

Она передала трубку, и теперь я слышал мужской голос:

— Это Гордон Уэверли, мистер Скотт.

Я был слегка раздосадован. Кажется, хорошенькая девчонка уплывала из моих рук этой ночью. Может быть, это одна из тех ночей, когда планеты располагаются неблагоприятно и посылают в вас отравленные стрелы.

— Что там случилось с Наташей Антуанетт? — спросил я.

— Вот она, рядом со мной, мистер Скотт. Я звоню вам по ее совету. Ах… — он заколебался, — я предпочел бы не обсуждать все по телефону. Можете приехать ко мне в офис сегодня вечером?

Было девять часов. Самое время перекусить. И выпить коктейль с мартини. Вместе с моей девочкой, сидевшей сейчас на моем диване. И я спросил:

— Прямо сейчас?

— Если это вам удобно, сэр, — отозвался Гордон Уэверли. — Я хотел бы, чтобы вы провели одно расследование. Может, там ничего и нет… только мои подозрения. Но с другой стороны, если они подтвердятся, то это будет очень важное дело. — Он сделал маленькую паузу и сказал: — Может быть, мое имя вам ничего не говорит, мистер Скотт. Я — издатель журнала "Инсайд".

Вот это звучит! "Инсайд" — это солидный еженедельник, посвященный индустрии кино и телевидения. Он выходит уже два года и теперь стал столь же авторитетен, как "Верайети" и "Голливуд репортер". Вы не можете быть в курсе голливудской жизни, если не читаете все новости, колкости и едкие замечания, которые публикуются в журнале "Инсайд". И Гордон Уэверли, как издатель этого журнала, считался одним из самых влиятельных лиц в этом городе показного блеска и мишуры. Он был в коротких отношениях со многими известными людьми в Голливуде и с теми, кто крутился возле них. Был вхож в дома продюсеров, звезд и дельцов разных уровней. И если у издателя возникла проблема, требующая вмешательства детектива, то это наверняка интересная проблема.

Я спросил:

— А вы можете хотя бы намекнуть мне, что это за проблема, мистер Уэверли?

— Я предпочел бы рассказать вам об этом при личной встрече. Ну, если то, о чем только что рассказала мне мисс Антуанетт, правда, то мы находимся на грани величайшего скандала в Голливуде. Чудовищного скандала. Я просил бы вас встретиться со мной здесь, сэр, если это возможно. — Он немного помолчал, а потом добавил: — О, я охотно заплачу вам ваш обычный гонорар. А сейчас гарантирую вам оплату в одну тысячу долларов — только за то, что вы выслушаете мой рассказ и проведете предварительное расследование. При условии, что приедете ко мне в офис немедленно. Сможете, мистер Скотт?

Я посмотрел на так и не зажженную жаровню. И на невыпитый коктейль с мартини. И на девочку на моем шоколадно-коричневом диване.

Между тем моя рыжеволосая гостья повторила свою просьбу.

— Поспеши. Я голодна, — сказала она.

И это все решило.

— Ты, — сурово заметил я, — скоро будешь еще более голодна.

— Конечно, мистер Уэверли, — любезно сказал я в телефонную трубку. Мне тут надо позаботиться кое о чем. Но обещаю быть у вас в пределах получаса.

— Меня это устраивает, сэр. Я подготовлю чек к моменту вашего появления, — с удовольствием откликнулся Уэверли.

И мы повесили трубки.

Девушка нахмурилась. Надула губки, скроила на лице недовольную гримаску.

— Какого черта, — буркнул я, — ведь ты сама хотела, чтобы я взял трубку.

Глава 3

Офис журнала "Инсайд" располагался на бульваре Голливуд, к востоку от Вайна, в квартале от большого здания театра "Парамаунт". Я отыскал место для парковки на противоположной стороне улицы, вылез из своего небесно-голубого "кадиллака" с откидывающимся верхом и стоял возле него, ожидая перерыва в движении.

Готовясь перебежать улицу, я разглядывал розовый фасад здания "Инсайда". Оно выглядело так, будто покраснело от стыда. Я стоял и смотрел через шикарный бульвар Голливуд на этот красно-розовый фасад "Инсайда" и удивлялся. Как это со мной бывает, поражался тому, что происходит в Голливуде. И должен признаться, испытывал чувство какого-то смутного ожидания.

Может, что-то случится, а может быть, и нет.

Вообще, в Голливуде происходят странные вещи. Раздражения, постоянные стрессы переходят в сильные расстройства и, наконец, в манию. Мы, местные жители, пребываем в состоянии контролируемого помешательства, и только тонкая грань отделяет нас от полного безумия. И едва ли могло быть иначе. Люди, которые торгуют мечтами, сами не в силах избежать галлюцинаций.

Больше того. Голливуд часто представляют как состояние рассудка, хотя с этим в стране не все согласны. Это мир грез с воображаемыми границами, фантастических идей, аура всех цветов радуги, невидимое облако мыслей — миллиарды старых и новых замыслов, так и роящихся вокруг этого города. Это город "обыкновенных людей" и в то же время центр притяжения для всевозможных проходимцев, которые стремились добиться успеха. Место, где можно, содрав косметику, увидеть настоящее лицо каждого, и в этом заключен истинный парадокс. Вот и сейчас, стоя на краю шикарного бульвара Голливуд, как раз напротив "Инсайда", я думал, что страна, где так любят говорить слово "всегда", ничем не отличается от страны, где чаще говорят "никогда".

"Я буду любить тебя всегда…"

"Ты всегда будешь желанной, моя куколка…"

"Я всегда говорила, что ты более великий, чем сам Валентинов дорогой…"

И все эти "всегда" означали только "по крайней мере до завтра, беби".

Это была насквозь фальшивая страна, как снаружи, так и изнутри. Здесь вы можете постучать в дверь, открыть ее и увидеть, как премии "Оскар" делаются буквально из ничего. Страна великолепия, высоких талантов и достойных людей. И в то же время страна мошенников и жуликов, нытиков и подлиз. Это такая страна, где с ножа может капать мед и за сладкой улыбкой часто скрывается гильотина. Может быть, она ненамного отличалась от Чикаго, или от Нью-Йорка, или от Филадельфии. Но эти города прошли долгий-долгий путь, там тоже кусались. Но в Голливуде зубы куда острее.

Однако самые острые зубы во всех Соединенных Штатах торчали из розовых десен "Инсайда".

И не потому, что журналисты, которые поставляли свои новости и статьи в этот еженедельник, были так уж злобны и жестоки. Вовсе не поэтому. Все они — великолепные мастера своего дела, толковые и правдивые люди. Но правда сама по себе острее, чем ножи и иглы, она может ранить очень глубоко. Особенно тех, кто имел к этой правде хоть какое-то отношение.

Нечего и говорить, что в эту категорию попадают многие обитатели Голливуда. А почему бы нет? Многие из тех, чья карьера состоит в том, чтобы выдавать себя за кого-то другого — на сцене, в кино, или на телевидении, — продолжают притворяться и в нерабочее время. Они могут быть Казановой или Марией-Антуанеттой на какой-то месяц, а потом на полгода — Распутиным или Дон Жуаном. Многие из них так и не знали, что за людей они представляют, а другим было вообще все равно. Некоторые из них так вживались в свои роли, что становились импотентами, если играли евнуха, или фригидными женщинами, если представляли монахинь. И наоборот, были одержимы необузданной страстью, если получали роли распутников или проституток. Причиной многих голливудских скандалов были не столько эти людские слабости, сколько слова, написанные профессиональным писакой и напечатанные на желтой бумаге журнала об этих профессиональных притворщиках.

И нужно сказать, немало людей каждый понедельник буквально проглатывали "Инсайд", а иногда бывало, что и журнал проглатывал их.

Поглощенный этими мыслями, я пересек бульвар Голливуд, и при этом мне не сломали шею. Мне иногда казалось, что кто-то оберегает меня. Может быть, моя добрая фея. Но как бы там ни было, я теперь стоял перед зданием, которое выглядело так, будто о нем заботилось много добрых фей. Это здание, Гаррисон-Билдинг, со стенами из розоватого стекла и отделкой из камня того же цвета, занимало добрую половину квартала. Изнутри стеклянные стены закрывали легкие драпри, достаточно плотные, однако, для того, чтобы любопытные не могли подсмотреть, как сотрудники "Инсайда" прилежно работают, словно кроты.

Ваше воображение рисует благостную картину: что люди в этом доме, под вуалями, в беретах и широких юбках, танцуют вокруг разукрашенного цветами и сладостями праздничного шеста. Все выглядит так невинно. Это просто вынуждало меня представить миссис Диллинджер, которая говорит о своем сыне: "Джон[11] такое милое дитя". Или увидеть Джека-потрошителя в коротких, до колен, штанишках.

Было уже девять тридцать пять вечера. Я успевал вовремя, даже с учетом тех десяти минут, которые потратил на то, чтобы объяснить своей подружке, что на первом месте должен стоять бизнес, а потом уже — удовольствия. Сначала дело, а потом уж легкомысленные развлечения, сначала добродетель, а уж потом порок. Мне нужно было втолковать ей, что род моих занятий заставляет меня откликаться на призыв людей, которые попали в беду, днем или ночью. Я ведь как добрый старый деревенский доктор. К тому же, черт побери, она сама попросила меня именно об этом.

И все же, когда я уходил, на ее хорошеньком личике было такое выражение, будто то, что она раньше ела с удовольствием, теперь тяжелым комом лежало в ее прелестном животике и никак не хотело перевариваться. Но я понимал, что не мог поступить иначе, и, хотя чувствовал за собой некоторую вину, представляя, как она сидит там, строит недовольные гримасы и прислушивается к бурчанию у себя в животе, решительно оставил все это позади и ринулся вперед. В будущее. В "Инсайд".

Там были автоматические двери. Не те, что закрываются со свистом сжатым воздухом, а другие, которые бесшумно затворились за мной, сопровождаемые только легким дуновением.

Справа от меня за хрупким розовым столиком восседала красотка блондинка с грудью, которая достойно представляла это здание и все, что в нем могло бы произойти. Перед ней был пустой стол, а за ее спиной направо и налево шел коридор, в котором располагались невидимые мне офисы. Стены были отделаны чем-то блестящим, с неяркими изображениями резвящихся в необузданной радости газелей и единорогов. Скрытое освещение наполняло все кругом приятным сиянием. Вот если бы разжечь здесь огонь и повесить в углу большой медный гонг, это было бы самое подходящее место для оргий.

Я мельком окинул все это взглядом и обратил все свое внимание на блондинку. Секретарши и дамы для приема гостей часто бывают очень эффектными или очень полезными, но редко совмещают оба эти качества. Я про себя старался угадать, к какому роду относится эта девушка, но она не дала мне времени подумать.

— Хэлло-о, — проворковала она. — Вы — мистер Скотт?

— Держу пари, что это я, — игриво ответил я.

— Вот. — Она подала мне листок бумаги.

Это был чек на тысячу долларов. Уэверли явно не шутил, когда говорил, что чек будет "ожидать меня". Я сунул его в карман с каким-то недобрым предчувствием. Мне не нравилось, когда мне заранее связывают руки договором, пока я не узнал, в чем состоит дело. И до этого я никогда не брал таких задатков. Но я надеялся, что скоро смогу все решить с самим Гордоном Уэверли.

Блондинка сидела, не спуская с меня глаз, и поэтому я сказал ей:

— У меня назначена встреча с мистером Уэверли.

— Его здесь нет. Он… — она заколебалась, — он уехал. Неожиданно и очень спешно.

— Но он просил, чтобы я его подождал? Или сказал еще что-нибудь? — недовольно спросил я.

— Ничего не сказал. Сразу после девяти он позвонил сюда и сообщил, что в течение получаса приедет мистер Скотт. И чтобы этот чек был готов для вас. А потом через несколько минут хозяин вышел из офиса и пробежал мимо меня. Кричал, — добавила блондинка. — Очень быстро.

— Кричал очень быстро? — не понял я.

— Нет, — улыбнулась девушка. — Выбежал очень быстро.

— Угу. Отлично. И что же он кричал?

— "Финли Пайк! Я достану этого Финли Пайка!" Он просто перепугал меня, — пожаловалась секретарша.

— Уверен, что так и было. А что это такое — финлипайк?

— Мистер Пайк. Мистер Финли Пайк. Один из наших вице-президентов, — пояснила блондинка. — Работает в "Инсайде".

— Ага. Так мистер Уэверли собирался добраться до него.

— Кричал. Он прокричал это. И выскочил вон.

Ну вот, кое-что прояснилось. Выходит, и здесь тоже беспорядок. Теперь я вроде понимаю, почему "Инсайд" не ежедневное издание.

— А можете ли добавить что-нибудь полезное, мадам? Например, не кричал ли он что-нибудь еще? Был ли у него в руке обнаженный меч, гаечный ключ или еще что-нибудь? Сказал ли ваш шеф, где, как и почему собирается достать мистера Финли Пайка? Был ли он один или в толпе?

— Было так, как я сказала, — отрезала секретарша. — И конечно, он был один.

— А женщина тут была? Например, Наташа Антуанетт? — не унимался я.

— Нет, он был один, — повторила блондинка. — По крайней мере, когда выбегал отсюда. А почему вы упомянули о Наташе Антуанетт?

— Я думаю, что она была с мистером Уэверли, когда он звонил вам, — уверенно сказал я.

— Об этом я ничего не знаю. Я только сидела здесь. Когда мистер Уэверли работает допоздна, он держит меня под рукой, на тот случай, если захочет… что-то продиктовать мне, или найти какие-то бумаги, или еще что-то. А если кто-то и мог быть с ним, то он вошел сюда не через главный вход.

— Ну ладно, так как мистер Уэверли не оставил для меня инструкций, — вслух размышлял я, — то я предприму самостоятельные шаги. Например, постараюсь отыскать его. Не дадите ли мне адрес мистера Пайка?

Девушка нажала кнопку на небольшом ящике, что-то щелкнуло, и она ответила:

— Двадцать два-семнадцать, Тейбл-авеню. Это к северу от Голливуда, немного вверх по холмам.

"А она к тому же еще и умеет работать", — подумал я.

— Я найду, благодарю вас, мадам.

— Мисс, а не мадам, — поправила блондинка. — Буду рада вас видеть.

Я поблагодарил.

Казалось, что мы сделали что-то не так, но в этой спешке все было возможно. Я вышел. И дверь тихо вздохнула за моей спиной.

Глава 4

До места, где жил Финли Пайк, было отсюда не очень далеко. Вниз по бульвару Голливуд до Гейбл, а потом по трехполосной автодороге до квартала 22-100. Но задолго до того, как я подъехал к месту, я понял, что меня опередил не только Гордон Уэверли.

У края тротуара стояла патрульная полицейская машина, красный сигнал пульсировал над ее ветровым стеклом. Другая полицейская машина с радиосвязью была припаркована на бетонной подъездной дороге, ведущей к коричневому каркасному дому. Я пока не мог разглядеть номера дома, но подозревал, что это и есть тот самый, номер 2217. И это не было беспочвенное подозрение. Во всех входных дверях соседних домов виднелся свет, и группы людей толпились на тротуарах.

Мне это не нравилось. Люди редко собираются вместе, чтобы посмотреть на молодых любовников, или на радужные переливы крыльев бабочек, или как птички разбивают клювами маленькие белые яички, или на какие-нибудь столь же приятные вещи. Они собираются, чтобы поглазеть на пожар, катастрофу, с вожделением глядят на отвратительные сцены, и особенно на те, где наносятся увечья и умирают люди. Нет, мне совсем это не нравилось. Я просто нюхом почувствовал запах крови. А затылок у меня стал чуть похолоднее, на самую малость.

Поскольку я был целиком поглощен этими невеселыми мыслями, в меня чуть не врезался другой автомобиль. Это был большой черный седан "империал", который на полной скорости летел на меня с левой стороны. Я как раз сворачивал в перекресток, когда лучи его фар ослепили меня.

Интуитивно глянув налево, я вывернул руль и ударил по тормозам. Меня занесло, и заднее колесо чуть не налетело на ограждение тротуара. "Империал" проскочил на Гейбл-авеню, его тоже занесло, шины завизжали на асфальте, и он оказался рядом со мной. Я вцепился в руль и в то же время умудрился бросить быстрый взгляд в тот автомобиль. Хватило одного мгновения, чтобы я все-таки успел разглядеть там два лица.

Оба лица были обращены ко мне, рты широко открыты, и глаза вытаращены, так же как, наверное, и мои. Лица людей были искажены этой внезапно возникшей опасностью, но я узнал их обоих. Там, на заднем сиденье "империала", были еще двое парней, но я узнал только тех, кто сидел спереди. Тот, что был ближе ко мне, бывший вор с ловкими пальцами, в отличие от большинства людей этой профессии, перешел от вытаскивания бумажников и кошельков к другому занятию — стал нажимать на спусковой крючок револьвера 45-го калибра. А другой, тот, что сидел за рулем, был абсолютно безмозглым типом, но отличным водителем. Несмотря на полное отсутствие всяких талантов, он мог водить машину хоть на автотреке в Индианаполисе, ездить в любых условиях и не поцарапать даже крыла автомобиля.

Он не поцарапал и крыла моего "кадиллака", что само по себе было уже маленьким чудом. Обе машины были вынуждены остановиться. "Империал" посередине улицы, а мой "кадиллак" справа от него, почти прижатый к тротуару. Я тронул машину вперед. Просто так, не думая. По крайней мере, без всякой определенной мысли.

Я понимал, что надвигается что-то неприятное, и знал, что эти две рожи принадлежат отъявленным негодяям, которые, в свою очередь, принадлежат крутому бандиту по имени Аль Джант. И еще я знал, что этот Аль Джант с огромным удовольствием при первой же возможности выпотрошил бы меня. Обмотал бы мои собственные, кишки вокруг моей же шеи и задушил бы ими.

Но эта мысль только мелькнула у меня в голове, если вообще она появилась. Я просто переключил мотор "кадиллака" на низшую скорость, выехал вперед, поставил его перед их машиной и заблокировал ее. Потом вылез из машины, подошел к "империалу" и склонился к его открытому окну. Я разглядел покрытое оспинами лицо Д. Б. Кестера, бывшего вора-карманника, ставшего киллером, которого обычно называли Джи-Би.

— Хэлло, Джи-Би, — непринужденно бросил я. — Тебя послал Аль?

— Какой еще Аль? — не понял бандит.

— Капоне,[12] разумеется! Черт побери, — Аль Джант, — пояснил я.

— У тебя в голове что, камни? — зло огрызнулся Джи-Би. — Мы просто катаемся вокруг, ищем девочек.

Я рассмеялся:

— Ну конечно. Я же вижу, вы пьете пиво и высматриваете юбку. А что это за шум здесь вокруг Пайка? Аль послал вас убить кого-то?

Я чуть заглянул через плечо Джи-Би и увидел широкую, тяжелую, жирную рожу Лупоглазого Джоя Гареллы. Лучше всего типа с таким именем надо было бы называть Джой Горилла, но и кличка Лупоглазый тоже хорошо подходила для этого неповоротливого, похожего на слизняка человека. Его лицо было еще розовее, чем фасад "Инсайда". И если не считать маленького расплющенного носа, жирных красных губ и торчащих прядей рыжих волос, оно, казалось, состояло только из одних глаз. Два огромных, водянистых, пустых глаза цвета жидкого утреннего тумана с веками без ресниц доминировали на его лице, занимали всю его поверхность. Он напоминал человека, которого превратили в сову.

— Привет, Лупоглазый, — поздоровался я. — А где же пожар? Кого вы собираетесь поджечь?

— Скотт, будь ты проклят, — раздраженно сказал Джи-Би, — я же объяснил тебе, что мы…

— Ищете девочек.

Но он уже не слушал меня. Внимание всей банды, сидящей в машине, было приковано к тому, что происходило впереди нас.

Кучки людей. Автомобили. Вспышки красных мигалок. И все это означало одно: там были копы!

— Полиция! — завопил Джи-Би.

Он ткнул большим пальцем Лупоглазого под ребра, и прежде, чем я смог помешать им, машина дала задний ход, развернулась и умчалась по той же дороге, по которой они приехали сюда.

Приехали в спешке. Уехали в спешке. И все они — люди Аля Джанта. Мне было о чем подумать, но только не сейчас. Я запустил мотор "кадиллака", проехал вперед и остановился у кромки тротуара, как раз напротив места события. То есть дома под номером 2217.

Когда я вышел из машины, мое внимание привлекло что-то белое, лежавшее на проезжей части перед правым передним крылом, недалеко от края тротуара. Все, что будет найдено на "месте преступления", может оказаться очень важным, а я уже наполовину не сомневался в том, что здесь произошло что-то гораздо более серьезное, чем штраф за плевок на тротуар. Поэтому я поднял это.

Сначала я подумал, что это листок из письма. Однако, прочитав несколько строк, решил, что это, скорее всего, набросок статьи в журнал "Чистосердечное признание". Написанный идиотом. Чтобы это читали сумасшедшие люди, которые специально соберутся для этого.

Но мельком я отметил нечто интересное. Это было в самом конце страницы:

"…и я забеременела прямо тогда на его проклятой софе! Так что у меня будет ребенок, и он об этом еще не знает. Должна ли я сказать ему? Не могу отделаться от чувства беспокойства. Может быть, ему надо сказать. Но он не отнесется к этому так же серьезно, как я. Конечно, у меня есть деньги на аборт. Но у меня даже мысли не было никогда, что я обращусь за помощью — помощью! Ха-ха! — к доктору Уиллим…"

На этом письмо обрывалось.

Парни Аля Джанта. Вот оно что. Но прежде надо посмотреть, что происходит на противоположной стороне улицы.

Вход в дом охранял широкоплечий сержант полиции по имени Кен Карвер, человек со стальными мускулами и громадными ручищами. Солидный, надежный, спокойный полисмен, хорошо знающий свое дело. В просторечии — "хороший коп", впрочем, как и большинство из них.

Увидев меня, он приподнял густую бровь:

— Ну и нюх у тебя, Скотт, — как у муравьеда! Как ты пронюхал про это дело?

— Ничего я не пронюхал, Кен. Я… вроде как бы меня только что нанял мистер Гордон Уэверли…

— Для чего? — поинтересовался сержант.

Я покачал головой:

— Пока я и сам не знаю. Знаю только, что должен был встретиться с ним в его офисе, догадался, что он отправился сюда, и приехал сам, чтобы найти его. Может, скажешь мне, где его найти.

— Возможно, — кивнул Кен. — Гордон Уэверли, да? Ты считаешь, что он нанял тебя? И не знаешь зачем?

— Точно, не знаю, — подтвердил я.

— Лучше тебе хорошенько подумать. — Кен ткнул через плечо большим пальцем. — Он там, внутри. Похоже, это он убил парня по имени Финли Пайк.

Глава 5

Это на самом деле выглядело именно так. Я хорошо знал Кена и был в долгих дружеских отношениях с лейтенантом Биллом Роулинсом, поэтому меня впустили в дом, чтобы я мог посмотреть.

Одно было только совершенно ясно. Если человека, лежавшего на полу, звали Финли Пайк, то Финли Пайк был мертв.

Этот маленький мужчина лежал на ковре лицом вниз. И если у него еще недавно, этим вечером, голова была покрыта волосами, то сейчас она представляла собой месиво из костей, крови и серо-розовой массы. В нескольких футах от него, в лужице чего-то липкого, валялась фигурка идола из мрамора или слоновой кости.

Никто еще ничего не трогал, команда криминальной лаборатории только что приехала из департамента полиции. Техник посыпал порошком вещи, чтобы снять отпечатки пальцев, а лейтенант Роулинс стоял справа от меня и беседовал с человеком, сидевшим в мягком кресле красной кожи, — сухощавым загорелым мужчиной с худым, почти аскетическим лицом и седыми, зачесанными назад волосами.

Мы никогда раньше не встречались, но почти все в Голливуде знали его в лицо — это был Гордон Уэверли. Мой клиент. Но клиент ли? Это оставалось пока неясным.

В свете вспышки аппарата полицейского фотографа, который делал очередной снимок, я заметил на голове Уэверли красную полосу от удара, спускающуюся от седых волос к виску.

Впустив меня в дом, сержант Кен вошел сам, чтобы переговорить с Роулинсом. Лейтенант еще раз оглядел все вокруг, коротко бросил что-то Уэверли и прошел через комнату ко мне.

— Привет, Шелл. Что это мне Кен сказал насчет тебя и Уэверли? Работаешь ты на него или нет?

Я ухмыльнулся:

— Кен знает примерно столько же, сколько и я, Билл. — Я рассказал ему о телефонном разговоре с Уэверли и добавил: — Я был у него в офисе, и мне сказали, что он поехал сюда. Вот я и примчался. Вот и все.

— Интересно, — протянул Роулинс. — Так ты не знаешь, что он от тебя хотел?

— Ничего не знаю, — повторил я. — Уверяю, что может разразиться большой скандал, и все. Слишком секретно, чтобы объяснять по телефону, как я полагаю.

— Да, дело идет именно к хорошенькому небольшому скандальчику. Что-то неясно, зачем он хотел привлечь тебя на свою сторону, а потом приехал сюда один и убил этого парня.

— Неясно. А это он убил Пайка?

— Почти никаких сомнений на этот счет, — уверенно сказал лейтенант. — Когда мы приехали сюда, то жертва, — он кивнул в сторону трупа, — лежала вот так же. Уэверли в полном сознании, на ногах, стоял и смотрел на него.

— Только не говорите мне, что он сжимал в руках орудие убийства…

Роулинс с улыбкой прервал меня:

— Нет сомнений, что он проломил череп вот этим идолом. Он и сейчас лежит на том же месте, в нескольких футах от тела жертвы. Издатель утверждает, что его сбили с ног, и он упал туда, где лежит этот идол, рядом с ним. Едва смог подняться на ноги, когда мы вошли. Говорит, что его тоже ударили по голове этой же вещью.

— А что еще он говорит? — поинтересовался я.

— Да не много. Приехал, чтобы повидаться с Пайком, ему не ответили, дверь не была заперта, и он вошел. Увидел Пайка на полу, а рядом с ним — кожаный кейс. Атташе-кейс, похоже открытый. Набитый какими-то бумагами.

— Какими-то бумагами? Или он сказал что-то определенное?

— Он не знает, что это за бумаги, — продолжал лейтенант Роулинс. — Он подошел к Пайку, нагнулся и получил удар по голове. Вот и все, что он знает. Кроме того, что не убивал этого человека. По крайней мере, так он говорит.

— Он объяснил, зачем хотел повидаться с Пайком?

Лейтенант отрицательно покачал головой.

— А как вы оказались здесь так быстро? — спросил я. — Анонимный телефонный звонок?

Роулинс некоторое время молча внимательно смотрел на меня. Потом с расстановкой произнес:

— Похоже, что ты уже работаешь на этого человека.

— Может быть, — уклончиво сказал я. — А может, и нет. Но мне хотелось бы поговорить с ним. Как думаешь, это можно будет сделать?

Он пожевал губами.

— О'кей. Только быстро.

— А можно я поговорю с Уэверли один на один? — попросил я.

— Ни в коем случае, — запротестовал лейтенант Роулинс. — Нельзя даже тебе. Мы сейчас заберем его в город и оформим. Он задержан. Ты хочешь поговорить с ним — о'кей. Но только при мне.

— Ну ладно. Почему вы приехали сюда, Билл?

— Ты был прав. Получили телефонный звонок, имя не назвали, скорее всего кто-то из соседей. Но — вот что интересно — звонок был отсюда — с Гейбл-авеню, 2217.

— Черт возьми! Если вызов был анонимный, откуда вы знаете, что звонили именно с этого телефона? Только не говорите мне, что можете проследить…

— Нет. Нам немного повезло. После того как вызов был принят дежурным, мы связались с телефонной компанией. Обычное дело, мы ничего не ожидали от нее. Но оператор, который обслуживал вызов, смог назвать нам абонента. Телефонная трубка была снята в течение двух или трех минут. Потом кто-то, предположительно Уэверли, связался с оператором и вызвал нас.

— А почему это обязательно должен быть Уэверли? — не унимался я.

— А кто же еще?

— И ты на самом деле думаешь, что он убил Пайка и потом сам позвонил блюстителям закона, чтобы они приехали и арестовали его?

— Да хватит тебе, Шелл. Почему бы ему не позвонить? Ведь все можно представить так, будто он не собирался убивать этого человека. Ударив Пайка по голове, он испугался, что его здесь застанут и все откроется. Даже ты смог сообразить, куда он поехал из своего офиса. Поэтому он выдумал какую-то дутую историю о другом убийце и позвонил нам. Кстати, совсем не новый прием.

— Это верно. Но кто же тогда ударил его по голове? — не сдавался я.

— Да у него там просто большая шишка, он вполне мог набить ее себе сам, Шелл. Может, ему показалось, что так картина будет выглядеть более правдоподобной.

— А какие же могли быть у него мотивы?

— Вот это единственное, чего мы не знаем. Но мы раскопаем. — Роулинс посмотрел на Уэверли. — Он еще не в себе, подожди минутку, потом поговоришь.

Я согласился.

Я еще раз огляделся вокруг. Полиция работала не покладая рук. Но все это мне было хорошо известно, поэтому я обратил все свое внимание на комнату. Стены и потолки были кремовые, а все остальное — красного и пурпурного цвета. Часто такие оттенки очень хорошо сочетаются. Но не здесь. Красный цвет напоминал мне налитые кровью глаза, а пурпурный — кровавые шрамы, и все это вызывало в памяти лицо пьяницы после хорошей драки.

Я поразился, насколько удачным оказалось это сравнение, потому что в комнате все было перевернуто. Красный журнальный столик валялся около пурпурного дивана, красная с пурпурным лампа — парень был просто помешан на красном и пурпурном — была сброшена с маленького столика, и ее основание разбито. Стул, такой же, как и тот, на котором сидел Уэверли, валялся у стены. Я предположил, что кто-то ворвался сюда и устроил весь этот погром. Или Пайку уж очень нравилось любоваться стенами.

На двух или трех из них висели яркие абстрактные картины в золоченых рамах, и в дополнение к той фигурке, которую использовали как орудие убийства, в разных концах комнаты стояли другие идолы, в том числе фигурка, напоминающая индуса с высунутым языком, и странного вида керамический сосуд, похожий на ночной горшок.

И я подумал, что же это был за человек, который из шикарного розового офиса мог приезжать домой в такую комнату?

Но важнее этого — что за человек Гордон Уэверли?

Если судить по его репутации, издатель "Инсайда" был гораздо порядочнее тех людей, которые делают все эти коммерческие телевизионные шоу. И главная причина того, что его еженедельник "Инсайд" повсеместно популярен и всеми уважаем за точность и сбалансированность содержания, — личность самого Уэверли. Мне казалось, что этот человек занимался издательским делом всю свою сознательную жизнь. Писатель, редактор, издатель сначала журналов с короткими рассказами, а потом и книг. Он был главным держателем акций издательской компании "Уэверли, Смит инкорпорейшн", которую основал пятнадцать или двадцать лет назад. За все пятьдесят лет жизни он ни разу не был втянут в скандал. Гордон Уэверли был широко известен в местной политике, являлся членом многих общественных организаций. Его даже просили выдвинуть свою кандидатуру на должность мэра, но он отказался. И уж конечно, этот человек был знаком со многими именами в Голливуде.

И все же это не означало, что он не мог проломить Пайку череп.

Лейтенант Роулинс обернулся и поманил меня пальцем.

Когда я подошел к нему, Гордон Уэверли несколько неуверенно встал на ноги и протянул мне руку. Я пожал ее, и он сказал:

— Здравствуйте, мистер Скотт. — У него был мягкий, сочный голос. — Я не ожидал, что обстоятельства сложатся таким образом, когда приглашал вас к себе.

— Будем надеяться, что так. — Я покосился на труп Пайка. — Это вы убили его?

— Нет. — Издатель отрицательно покачал головой.

И это было все, что он сказал. Всего только одно слово.

— Я звонил вам, имея в виду совершенно другое дело, — проговорил он после продолжительной паузы. — Теперь мы о нем забудем. А моя секретарша передала вам чек?

— Да, передала, — подтвердил я.

Он кивнул:

— Тогда я прошу вас принять его в качестве гонорара за то, что вы поможете мне доказать, что я не убивал мистера Пайка. И конечно, попытаетесь отыскать настоящего убийцу. Вы согласны?

Никаких окольных разговоров, никаких уверток. Мне это понравилось. Если предположить, конечно, что это не он стукнул Пайка по голове и говорит со мной совершенно откровенно.

— Я не уверен, что могу это сделать, мистер Уэверли, — неопределенно ответил я.

— Вы должны дать мне ответ как можно скорее. Прежде, чем меня отсюда увезут. Меня обвиняют в этом преступлении.

— Я знаю. А что здесь случилось? Расскажите мне.

Он рассказал мне то же, что говорил Роулинс.

— Если вы стояли около Пайка, когда вас ударили, почему тогда оказались в нескольких футах от него, а не рядом с ним? — с некоторым сомнением спросил я.

— Я не стоял на ногах, а опустился на колени, — начал издатель. — Почему оказался на этом месте, когда пришел в себя, — не имею ни малейшего представления… На самом деле я даже не помню этого удара. Может быть, я брел или полз — я просто не знаю. — Он удрученно покачал головой.

— А этот маленький кейс на полу возле трупа, — задал я вопрос. — Вы только посмотрели на него и на бумаги. Вы не рылись в них?

— Конечно нет. Это был просто какой-то атташе-кейс, — продолжал Уэверли. — Он лежал на ковре, рядом с бумагами, часть которых рассыпалась, будто его уронили. Мистер Пайк тоже лежал на ковре. Я испугался, подумал, что ему стало плохо, что он упал в обморок или с ним случился сердечный приступ. Мне показалось, что кейс был у него в руках и он выронил его, когда падал. И еще мне показалось вполне естественным, что он потерял сознание. Я совершенно не представлял себе… — Уэверли на мгновение замолчал, и его губы чуть скривились. — А потом я увидел его голову.

— Прекрасно.

— А что насчет Наташи Антуанетт? — поинтересовался я.

— Мне нечего сказать о Наташе Антуанетт.

Отлично. Его взгляд, все еще затуманенный от полученного шока, обрел твердость. Он смотрел мне прямо в глаза.

Роулинс вмешался в наш разговор:

— А при чем тут Наташа Антуанетт?

— Сам не знаю, — ответил я.

Лейтенант озабоченно скривился, но не стал продолжать.

А я действительно не знал, какого черта поинтересовался Наташей. Но, несмотря на это, я все-таки решил и дальше беседовать с мистером Уэверли. Главным образом из-за его ответа на мой последний вопрос. Мне почему-то казалось, что он не станет лгать мне. Он будет полагаться на меня. И по крайней мере, в этом случае будет говорить правду. Хотя вполне легко мог бы и соврать.

Он ведь вполне мог сказать: "Кто это?" Или: "Я не имею ни малейшего понятия, о чем это вы говорите, идиот!" Или что-нибудь еще в этом духе. Но он просто ответил, да еще в присутствии лейтенанта Роулинса:

— Я ничего не могу сказать о Наташе Антуанетт.

Это он хорошо сделал. А я всегда придерживался старых взглядов. И не потому, что Честность — это Лучшая Политика. А просто потому, что это был единственно возможный путь, который может привести к успеху. И я сказал:

— О'кей, мистер Уэверли. Я принимаю ваше предложение. И сделаю все, что в моих силах. — Я немного помолчал. — Но только Небеса помогут вам, если это вы убили его.

Издатель слабо улыбнулся:

— Я все-таки считаю, что это случилось как-то иначе.

Я ухмыльнулся и вдруг поймал себя на том, что с момента, когда увидел его здесь, в комнате, с окровавленной головой и рядом с трупом, я старался сделать так, чтобы он мне не понравился. Безо всякого, впрочем, успеха. Я прекратил эти попытки и снова пожал ему руку.

— Вы правы, — доброжелательно проговорил я. — Попытаюсь разнюхать и раскопать все, что смогу.

— Вы сможете. — Он снова улыбнулся. — С вашим умением и проницательностью.

— Это как раз то, что я имел в виду, — без ложной скромности поддакнул я.

О, это все получилось отлично. Мы здорово понравились друг другу. И чуть было не расцеловались. И тут лейтенант Роулинс положил конец нашему роману.

— Вы что, и в самом деле хотите воспользоваться услугами этого человека? — удивленно спросил он. Потом немного прокашлялся и уточнил: — Извините, я обращался к мистеру Уэверли. А ты что, на самом деле…

— Да, на самом деле, — перебил я его. — Теперь я нанят и просто обязан использовать свои мускулы и ум — а что, это противоречит правилам, Билл?

— Нет… — нехотя ответил он.

Как я уже говорил, мы были давние друзья. А старому другу не нравится, когда его приятель сует голову в петлю, чтобы стать похожим на стоящего здесь идола с высунутым языком. Что я и делал, по его мнению.

— Есть еще одна или две вещи, о которых я не хотел раньше говорить, — после небольшой паузы начал лейтенант. — Тип — я хотел сказать, человек, который убил Пайка, — прежде всего вышиб ему мозги. И это достаточное доказательство, что мистер Пайк не мог видеть того, что происходило потом. — Билл довольно фыркнул носом. — Или вы не сочли нужным обратить внимание на такую важную деталь?

Я ответил:

— Как-то один полицейский капитан намекнул мне, чтобы я не увлекался деталями. И я не делал этого по отношению к мистеру Пайку. Но обязательно сделаю, если этого потребует процедура расследования. И что касается конкретных доказательств, то я уже смутно ощущаю их. Сквозь дымку красного и пурпурного великолепия.

Я случайно схватил выражение лица Уэверли. Он явно забавлялся.

Это был очень крепкий человек, или у него было необыкновенное самообладание и апломб. Казалось бы, он находился в таком тяжелом положении, что ему впору было хотя бы продержаться, а он явно развлекался, наблюдая за тем, как препирались два недоумка. Он был похож на тех твердых британцев, которые провозглашали: "Ну, ребята, еще по одному джину с тоником, прежде чем мы умрем за Англию!" Конечно, многие из них, словно бешеные собаки, готовы были выть на полуденное солнце. Но Уэверли выглядел безупречно нормальным и уравновешенным человеком.

— Итак? — снова обратился я к лейтенанту Роулинсу.

Билл пожал плечами.

— Мистер Уэверли? — Я обернулся к моему клиенту.

У человека, который меня нанял и уже заплатил мне и которому я должен был послужить хотя бы своими мускулами, заинтересованное выражение лица сменилось гримасой отвращения. Он встал и протянул руки вперед, ладонями вниз.

Они были в ранах, на одном из суставов пальцев запеклась кровь, будто эти руки тоже из кого-то вышибали мозги.

— Ну, — тихо спросил я. — А как это случилось?

Глава 6

Это был риторический вопрос, но Уэверли все же на него ответил:

— Я уже сказал лейтенанту, что не знаю, как это случилось. Не знаю, но объяснение очевидно. Я не убивал мистера Пайка. До того, как меня стукнули сзади, мои руки не были повреждены. А вот когда я пришел в сознание, они оказались в таком состоянии.

— Послушайте, мистер Уэверли, — немного раздраженно сказал я. — Если вы пытаетесь убедить нас, что кто-то другой убил Пайка, а потом наступил вам на руки, то наша лаборатория в главном полицейском управлении — если это на самом деле так — может установить даже размер и стоимость ботинка, которым он это сделал. Эти ребята даже могут расщепить ресницу комара на столько частей, что она станет похожей…

— Мистер Скотт, — перебил он меня, — я не пытаюсь сказать вам ничего, кроме фактов, как я знаю и понимаю их. Я прекрасно сознаю всю серьезность своего положения…

— Да, оно на самом деле серьезно, — подтвердил я.

— И все же я не вижу необходимости в том, чтобы доказывать то, что представляется совершенно ясным, — продолжал Уэверли. — Также очевидно, что я не могу доказать, что я не убивал мистера Пайка. И поэтому, чтобы сохранить свободу и даже, может быть, жизнь, требуется доказать, что это не я убил его. Правда — одновременно меч и щит. И я ничего другого не могу сделать, как только сказать вам правду. Что я и сделал.

— О'кей, — буркнул я.

Подошел полицейский и показал Роулинсу какую-то бумажку, которую держал в руке. Издатель снова сел. А я немного еще покрутился, потолковал с двумя знакомыми полицейскими, осмотрел квартиру и зашел в ванную. Унитаз и тот был пурпурного цвета. Я так полагаю, что одно это могло вызвать у человека запор. А потом я решил бросить взгляд на Финли Пайка, пока его не увезли.

На узком бледном лице этого человека рядом с носом была маленькая коричневая родинка. Глаза, теперь полуприкрытые пухлыми веками, были голубые. Лицо стало красным, будто мясо, отбитое для бифштекса, а на череп просто страшно было смотреть. А если бы не все это, он выглядел вполне приличным и безобидным человеком. Но по виду ведь ничего не скажешь. На безымянном пальце правой руки он носил очень вульгарный перстень с горным хрусталем или стразами каратов эдак на восемь — это не выглядело бы так вульгарно, будь то бриллианты. На убитом был темно-синий костюм, явно сшитый у портного, и сделанная на заказ бледно-голубая рубашка. На том месте слева, где обычно бывает карман, красовалась вышитая более темными нитками монограмма "ФДП". То есть одет этот человек был модно, но не кричаще. Если только, может быть, не считать этих бриллиантов или горного хрусталя. Я решил, что он неплохо заколачивал, работая в "Инсайде", и спросил об этом Роулинса.

Оказывается, Пайк был одним из четырех вице-президентов. Не столь высокий пост, как я полагал. По крайней мере, по сравнению с другими голливудскими компаниями, где парню дают в руки метлу и присваивают звание Вице-Президент, отвечающий за Метлу. Частично его работа состояла в том, что он курировал некоторые наиболее читаемые и популярные разделы журнала. Например, такие, как "Успехи и провалы", отчеты о прибылях, рейтингах выпущенных на экран фильмов и телевизионных шоу. А так же что-то вроде списка кино— и телевизионных бестселлеров. В сферу его обязанностей входила рубрика "Строчки для страждущих", которую ведет Аманда Дюбонне, одна из тех, которые называют "напиши-мне-и-я-решу-твою-проблему-даже-если-она-неразрешима". Я, правда, считал, что там уж слишком много всякого рода излияний, но эта рубрика считалась наиболее популярной в "Инсайде". Может быть, потому, что была связана с проблемами людей, имеющих то или иное отношение к шоу-бизнесу. А сам Пайк писал раздел "Смесь", веселое и остроумное попурри из новостей, заметок, шуток и всякой снобистской чепухи.

Я подошел к Уэверли на несколько секунд, когда поблизости никого не было.

— Не хотите ли сказать мне еще что-то? — сказал я.

Он отрицательно покачал головой.

— И даже насчет Наташи?

— Мне нечего добавить. Не… — Он поколебался. — Поговорим завтра. После того, как я… высплюсь.

К нам как раз подошел Роулинс, когда я предложил:

— Я бы мог прийти к вам в тюрьму, если вы…

— Нет. В этом нет необходимости.

Я посмотрел на Билла Роулинса, потом снова на Уэверли.

— Если вы хотите, чтобы я сделал для вас настоящую работу, — заявил я, — то довольно глупо держать при себе информацию, которая могла бы помочь мне.

Издатель улыбнулся:

— Я вовсе не так глуп, мистер Скотт.

— Я так и думал. Ну, я пошел. — Потом обратился к лейтенанту Роулинсу: — Выйдем на минутку, Билл?

Мы вышли, и я сказал ему:

— Проверь, есть ли какая-нибудь связь между Уэверли или Пайком и Алем Джантом.

— Джантом? — Билл поднял брови. — Почему с ним?

Я рассказал Биллу о случае на дороге.

— И если бы за баранкой был не Лупоглазый, нас размазало бы на чьем-то газоне.

— Проклятье, — пробормотал Роулинс. — Сержант Карвер видел, что в тебя чуть не врезался черный седан. Но он не мог разглядеть, кто был в нем.

— Лупоглазый, Джи-Би Кестер и еще две хари сзади, я их не узнал. Но, судя по компании…

— Да, это, скорее всего, не мэр города и не шеф полиции, — заметил Билл.

— Совсем нет.

— Думаешь, они замешаны в этом деле?

— Кто знает? Куда бы они ни ехали, почему-то их волнует, что здесь случилось. — Я немного подумал. — Уэверли широко известен. А что ты знаешь о Пайке?

— Да ничего, — пожал плечами лейтенант. — Я даже не слышал о нем до сегодняшнего вечера. Мы проверим его отпечатки пальцев. Может быть, поможет, если он фигурирует в наших документах.

— Не похоже. Скорее всего, нет, если он работал на Уэверли. Но кто знает? Я заскочу завтра, Билл, но если обнаружится что-то новое, позвони мне, хорошо?

Лейтенант ухмыльнулся:

— Ты хочешь сказать — большее, чем знаем сейчас?

Я улыбнулся в ответ:

— Черт возьми, издатель не мог сделать этого. Он же мой клиент.

— Очень забавно. Но допусти, что это он, — предположил Билл.

— Тогда я сразу же порву с ним, — решительно заявил я. — Я так ему и сказал.

Я попросил лейтенанта позаботиться об Уэверли и ушел.

Было не похоже, чтобы Лупоглазый и компания случайно появились в том месте, где только что произошло убийство. Напротив, они всегда оказывались там. Но еще труднее было предположить, что их босс, Аль Джант, мог иметь какую-то связь с Уэверли или даже с Пайком. Правда, у этого крутого бандита было много "вложений" как в легальные, так и сомнительные предприятия — но всегда через подставных лиц, иногда нескольких. Аль Джант был очень осторожен и сделал только один опрометчивый шаг. Но этот шаг был вызван громадной, яростной антипатией по отношению к человеку, который мешал ему. Вы, конечно, догадываетесь, что этим человеком был я.

Аль Джант. Урожденный Альдо Джианетти. Квадратный, крепкий, уродливый, с покатыми плечами, толстыми руками и пузом словно пивная бочка. Громадные квадратные зубы напоминали маленькие надгробные памятники, они все были серые, кроме одного, переднего, ярко-белого. Это было настоящее животное. Я подозревал, что он носит штаны только для того, чтобы спрятать свой хвост.

Наши пути часто пересекались. В тот день, когда мы встретились, я расположился лагерем на отдых рядом с одним из его негодяев, и тот задел моего друга. Аль был достаточно неловок, и я вышиб ему один из передних надгробных памятников. Теперь у него на этом месте сверкает белизной вставной зуб. А он не любил вставные зубы, особенно в его собственном рту. Кроме того, это портило цветовой ряд челюсти.

После этого мы не раз встречались, и ни одна такая встреча не походила на простую забаву. В последний раз это было особенно серьезно, Аль убил парня по имени Винс, который пытался заняться шантажом, но не входил в его синдикат. Вдова Винса наняла меня найти убийцу, и я сделал это. Я выследил Аля Джанта и легко доказал его вину. Это было хладнокровное, заранее обдуманное убийство Убийцы Номер Один. Но он выложил шестьдесят тысяч адвокатам, они состряпали прошение по суду, и он получил всего десять месяцев. Вот уже два с половиной месяца, как он вышел на свободу. Может быть, Аль Джант постарел, или тюремный холод все еще сидел в его костях, или он так ценил свое время, но пока еще не пытался убить меня.

Однако я был уверен, что попытается. Просто надо было знать его. А я-то знал этого типа.

Одно из заведений, которым владел Аль — хотя официальным владельцем значился некий Пирс, а финансировал его человек по имени Стоун… и дальше по цепочке, — был бар и ресторан под названием "Апач", на бульваре Голливуд. Почему его назвали "Апач", если в виде закуски там подавали острые блюда с чесноком и не брезговали даже наркотиками, для меня оставалось неясным. Может быть, он так назывался, когда Джант завладел им, и он оставил это название из сентиментальных побуждений. Но так или иначе, Аль проводил там много времени, наслаждаясь такими вкусными блюдами, как фетуччини, или зауеркрафт, или что там еще подают в таких местах, я не силен в итальянской кухне.

Во всяком случае, мне пришло в голову, что Аль может быть каким-то образом связан с убийством Пайка. Но если сразу же после того, как я застал его холуев в непосредственной близости от места происшествия, я сам заявлюсь к Джанту, он может подумать, что мне что-то известно. Хотя я наверняка ничего не знаю о том, существовала ли связь между ним и Уэверли или Пайком.

Умно? Несомненно. Верный способ получить в голову парочку маленьких пилюль, которые тут же снимают головную боль, хотя и не растворяются в желудке.

Но с другой стороны, если Джант так уж ценит свое время, то я предпочитаю, чтобы выбор момента был за мной, а не за ним. Вот поэтому и я поехал вниз по бульвару Голливуд, в ресторан "Апач".

Глава 7

Аль Джант сидел за своим обычным столом в углу задней комнаты, с одной стороны от него восседал Лупоглазый, а с другой — человек, которого я не узнал. Джант ел с большой тарелки что-то тягучее, похожее на резину и разговаривал со своими людьми. Разумеется, с набитым ртом.

Я остановился у края бара и наблюдал за ним минуту или две. На его столе стоял отводной телефон, и, пока я смотрел на него, ему звонили дважды, и он сердито отвечал. Хозяин ресторана выглядел так, будто кто-то испортил ему день, и вовсе не замечал меня. После того как он положил трубку во второй раз, я двинулся к его столику.

Джант как раз поддел на вилку и собирался отправить в рот большой кусок чего-то вкусного, когда увидел меня. Уставившись на меня, он застыл с открытым ртом. Кусок еды побалансировал немного на его вилке и плюхнулся обратно в тарелку. Но его губы и челюсть двигались. То ли он думал, что засунул еду в рот, то ли беззвучно проклинал меня.

Когда я приблизился к его столику, то понял, что Аль делал и то и другое одновременно. Он и проклинал, и готов был сжевать меня.

— Аль, — сказал я ему, — ты не должен принимать пищу, когда находишься в состоянии эмоционального расстройства. В соответствии с наукой о диете…

— К дьяволу всю эту чушь! — зарычал он. — Как ты набрался наглости прийти сюда?

— Ну, когда я увидел твоих злодеев возле дома Финли, — спокойно сказал я, — то подумал, может, пришло время потолковать еще разок. — Я посмотрел на Лупоглазого: — Ну что, ты с Джи-Би нашел тогда девочек?

Неповоротливый тип промолчал, а Джант переспросил:

— Финли?

— Финли Пайк, — повторил я.

— Кто он такой? — спросил Аль Джант.

— Парень, которого убили ночью. А ты не знал? — пояснил я.

— А откуда мне знать? Я даже не знаю, кто этот сопляк, — пожал плечами хозяин ресторана.

— Ну, может быть, я не прав, — миролюбиво проговорил я.

— День, когда ты будешь прав, будет особенным днем, — пробурчал Аль.

— Странно слышать от тебя такое, Аль, — четко произнес я.

Бандит весь скривился, вспоминая день, когда я одержал над ним верх. Телефон на столе зазвонил, и Аль Джант, все еще с перекошенной физиономией, поднял трубку.

— Да, это Джант, — ответил он.

Пока он слушал, его лицо прояснялось, и наконец на нем отразилась такая радость, на которую он был только способен. Аль даже показал свои крупные квадратные серые зубы в подобии некоторой улыбки.

— Хорошо, — ответил хозяин ресторана, — хорошо, просто прекрасно. А теперь надо позаботиться о…

Он замолчал. Глянув на меня, Джант прекратил разговор, встал из-за стола и отошел, а телефонный шнур потянулся за ним. Остановившись на расстоянии, где его не было слышно, от говорил минуту или другую, а потом вернулся к столу.

Когда Аль садился на место, то вид у него был очень довольный. Его день теперь не рушился, даже от моего прихода. Несмотря на то что у него явно улучшилось настроение, он ничего мне не сказал.

Он не знал Финли Пайка, не знал Гордона Уэверли, у него нет ни малейшего представления о том, где был Джи-Би Кестер. Он не знал, который теперь час, а если бы и знал, то все равно мне ничего бы не сказал. То есть все было именно так, как я ожидал.

Поэтому я собрался уходить и сказал ему, что мы еще повидаемся.

— Вот на это можешь рассчитывать, Скотт.

По тому, как он это сказал, я ему поверил.

Телефон Наташи Антуанетт не был внесен в книгу абонентов, но я его и так знал. Я позвонил, но мне не ответили.

Странная скрытность Гордона Уэверли насчет разговора Наташи по телефону заинтриговала меня. Я надеялся, что слово или два самой девушки помогут мне все узнать. Или, по крайней мере, позволят понять, о чем был этот первый телефонный звонок. Если, конечно, эта женщина у телефона на самом деле была Наташа Антуанетт.

Ну ладно, попробую позвонить ей попозже. А пока мне надо было заняться своей обычной работой. Я общался с мужчинами и женщинами по моему "списку" частично по телефону, но в основном в зловонных барах, многоквартирных домах и третьеразрядных отелях. Это все были дармоеды и мелкая рыбешка, редко когда крупная. Люди, крутящиеся возле рэкета, держащие палец на пульсе криминального мира и хорошо знающие все события в так называемом подземном мире города. Но все они — источники информации, поставлявшие мне все новости и слухи, без которых любой сыщик — просто пустое место.

Я все пытался найти связь между Алем Джантом и издателем "Инсайда" Уэверли или Финли Пайком, его вице-президентом. Или узнать, существовали ли какие-то трения или холодок в отношениях между Уэверли и Пайком. Но большинство людей, с которыми я говорил, даже не слышали об этих людях. Хотя, конечно, знали, кто такой Аль Джант. И не хотели иметь никаких неприятностей с ним.

И все-таки кое-какие новости просочились. Некоторые люди в моем списке считали, что выказывают мне уважение, другие хотели, чтобы я просто был у них в долгу, третьи брали деньги за свою информацию. Двое из них вообще были у меня на жалованье, я давал им время от времени денег, а взамен они поставляли мне сведения, в которых я нуждался или мог нуждаться. Один из них, например грабитель с многолетним стажем по имени Джим Грэй, год назад подслушал пьяный разговор. Бывший мошенник, имени которого я так и не узнал, грозился разорвать меня пополам с помощью дробовика. Предупрежден — значит вооружен, и я не расставался со своим кольтом 38-го калибра специальной модели, когда посещал разные сомнительные места. Когда же информация Джима подтвердилась, я сделал первый выстрел и третий. А второй выстрел произвел тот самый бывший мошенник, имени которого я так и не узнал. Уже умирая, он просто конвульсивно нажал на спусковой крючок своего ружья. Таким образом, благодаря Джиму Грэю я стал на целый год старше. А он сделался моим агентом на всю жизнь и поэтому был заинтересован, чтобы я прожил подольше.

В этот вечер я разыскал его по телефону, и он оказался единственным из моих информантов, который смог сделать полезные комментарии.

— Гордон Уэверли? — спросил он. — А кто это?

— Очень большой человек. Издатель "Инсайда".

— Хм. Да. Я слыхал о нем. Газета для чокнутых голливудцев, да?

— Что-то вроде этого. Журнал, выходит раз в неделю, — пояснил я. — Этот Финли Пайк был один из вице-президентов. Его убили вчера вечером.

— Серьезное дело. А кто это сделал? — поинтересовался бывший мошенник.

— Полиция считает, что Уэверли, — ответил я. — А может быть, и нет. А мне надо знать наверняка.

— Да. Хм. Джант… Что-то я слышал такое про старика Джанта. — Джим немного подождал. — Что-то трепались тут, но это, может быть, еще одна брехня, Скотт. Я поразнюхаю кругом и дам вам знать, Может быть, завтра.

— Чем скорее, тем лучше.

— Ну хорошо, завтра, — пообещал Грэй. — Посмотрим, достану я что-нибудь или нет. Да, я тут видел одну штуку, — добавил он, — радиоприемник и телевизор в одном ящике, шкалы с обеих сторон, его можно носить с собой.

— И где ты видел это, Джим?

Он вспомнил где. Он также вспомнил фирму, цену, цвет и размер налога с продажи. Я сказал ему:

— Звучит так, вроде ты хочешь его заполучить.

— Да, а почему бы нет? Поговорим завтра, Скотт.

Мы повесили трубки, и я сделал себе заметку, чтобы не забыть послать ему такой маленький телевизор и радио, в одном корпусе.

* * *

Придя к себе домой в "Спартан" и сняв ботинки, я сделал слабый коктейль из бурбона[13] с водой на кофейном столике со следами сигарет и позвонил в управление по расследованию убийств. Лейтенант Роулинс был уже в дежурной комнате и подошел к телефону.

— Привет, — отозвался он. — Надеюсь, ты слышал, какая суматоха поднялась вокруг Пайка?

— Слышал? Я же был там, вспомни!

— Нет, я имею в виду то, что произошло после, — пояснил Билл. — Около часа назад.

— Для меня это новость. Ну-ка, расскажи мне.

— Сержант Кен и его напарник были все еще там. И прихватили парня в гараже, что рядом с домом. Помнишь?

— Да. Ну и что? — нетерпеливо спросил я.

— Он попытался удрать и сделал ошибку: прокладывал себе путь стрельбой.

— Кен в порядке? — с испугом воскликнул я.

— Ранен. Кость не задета, ничего серьезного, — успокоил меня лейтенант. — А вот Кестер убит.

— Кестер? Джи-Би Кестер?

— Угу. Мне казалось, что тебе это будет интересно.

— Чертовски интересно, — подтвердил я. — Это как-то связывает их вместе, как думаешь?

— Связывает, но неизвестно как, — ответил Билл.

— Кестер сидел рядом с Лупоглазым, когда они чуть не протаранили меня, — напомнил я. — А это означает десять к одному, что они ехали к дому Пайка.

— Похоже, — проговорил лейтенант. — Но даже если так, то Кестер больше не сможет сказать нам, зачем он ехал.

— Забавно. Ведь он ехал туда в то время, когда полиция еще была на месте преступления. А что он делал в гараже?

— Не знаю. Кен сказал, что они все там обошли.

Я рассказал Роулинсу о моем коротком разговоре с Алем Джантом и добавил:

— Лупоглазый был с ним. Кестер, естественно, отсутствовал.

Я чуть подумал и спросил:

— А когда же все это случилось? Как давно?

— Что-нибудь около часу, — уточнил лейтенант.

Это примерно было то самое время, когда я разговаривал с Джантом за его столом в "Апаче". Как раз в тот момент, когда ему позвонили и у него так сразу улучшилось настроение. Едва ли это бы произошло, если бы он услышал о гибели одного из его ближайших людей. По крайней мере, на это было не похоже.

Я рассказал Роулинсу о том звонке и реакции Джанта, но это не произвело на него такого впечатления, как на меня. Роулинс сказал, что в управлении полиции ни на Уэверли, ни на Пайка нет никаких материалов и что они ждут из Сакраменто работников ФБР, чтобы они разобрались с отпечатками пальцев. Уэверли, после того как закончились формальности, пошел спокойно спать в свою камеру, без жалоб и шума, без всяких разговоров. Мой клиент начал озадачивать меня.

Мы повесили трубки, я прикончил бурбон и отправился в кровать. Всего три часа назад я готовился поджечь жаровню, выпить мартини и начать вечер, который с высокой степенью вероятности мог быть прекрасным.

А вместо этого я разглядывал выбитые мозги того парня, приобрел клиента, который сидел теперь в доме, где много дверей, и напомнил Алю Джанту, что он должен убить меня.

Я никак не мог отделаться от мысли, что где-то я все-таки сделал небольшую ошибку.

Глава 8

Утром, как обычно, в голове была просто каша, но чашечка черного кофе чуть прочистила мозги и позволила продрать глаза. Я позвонил Наташе, но она не ответила. Еще бы, черт побери, солнце было уже высоко, а ведь она — звезда. Скорее всего, ей пришлось уехать на работу.

Сидя за овсянкой, я просматривал утренний выпуск "Геральд стандарт". Имя Уэверли в крупных заголовках не упоминалось:

"ИЗДАТЕЛЬ ЗАДЕРЖАН ПО ОБВИНЕНИЮ В УБИЙСТВЕ".

Довольно мягко. А имя значилось в подзаголовке:

"Гордон Уэверли, издатель "Инсайда", обвиняется в убийстве Финли Пайка".

Статья излагала факты ясно — и без излишних эмоций. Но все это было очень тщательно продумано. И выглядело не очень-то хорошо для Уэверли. О стрельбе и смерти Джи-Би Кестера было сказано вскользь, потому что в этом деле оставалось много неясного, но было уделено место его криминальной истории. Мое имя упоминалось в связи с тем, что я работаю на подозреваемого. И не было никаких упоминаний об Але Джанте, Лупоглазом и других людях, которые тогда сидели в том самом "империале".

В самом низу первой полосы были приведены данные о Финли Пайке, совсем не в скандальном аспекте. Сказано, что он был газетчиком, работал несколько лет в качестве пресс-агента, издавал рекламный журнал о телевидении, а потом перешел на работу к Уэверли.

А потом шло замечание, которое вызвало у меня небольшой шок:

"Мистер Пайк, помимо других обязанностей и авторства в популярной рубрике "Инсайда" — "Смесь", также лично писал рубрику "Строчки для страждущих" под псевдонимом — пожалуйста, откройте колонку 4 секции А".

Я нахожу колонку 4 секции А и вижу: "Аманда Дюбонне".

Это было что-то новое, и я призадумался. Так вот оно что, ты, маленький урод. Так это, выходит, ты сочинял сентиментальные сопливые советы, как, например, этот, адресованный всеми позабытой сироте:

"…так вот, дорогое дитя, не встречайся с ним больше, он тебе не нужен! Вырви его из своего кровоточащего сердца! И если снова захочешь покоя и симпатии, напиши мне. Я буду всегда здесь. Думай обо мне, дорогая, как о своей матери.

Твоя Аманда".

Какая нежная мать этот Финли. Но его уже нет здесь, в этом он был не прав.

Надо же, подумал я. Скажу вам правду. Я никогда не мог понять странный образ мышления людей, которые обращаются к Аманде Дюбонне за советами по поводу их физических, умственных, духовных, психологических, патологических, онтологических,[14] астрологических и других самых невероятных проблем. Но конечно, если бы они писали даже в энциклопедию, заслуживали бы чего-то большего, чем писанина Финли Пайка.

Я прочитал статью до конца и не нашел ничего такого, что взволновало бы меня больше, чем этот факт. Да, взволновало. Потому что, может быть, в этой самой Аманде и крылся ключ к разгадке. Может, эта самая обиженная сирота или кто-то из ее братьев или сестер и убили Финли-Аманду. Если так, то это возможно признать убийством со смягчающими обстоятельствами. А я подумал, что это Гордон Уэверли мог устроить убийство Финли, что непростительно.

С такими невеселыми мыслями я и отправился на работу.

Я не пошел прямо к Уэверли. При таких обстоятельствах, прежде чем поговорить с клиентом, мне надо было узнать немного больше о том, что предшествовало известным событиям. Я хотел быть более уверенным в том, что он может оставаться моим клиентом.

Наташа Антуанетт снималась в фильме "Возвращение призрака липкой Мрази", и я обманным путем выведал, где сегодня состоятся съемки. Это должно было происходить в какой-то дыре, за десять миль отсюда. Я сел в "кадиллак" и отправился туда.

От автострады в сторону отходила какая-то грязная дорога. Проехав по ней некоторое расстояние, я заметил большое оживление справа от себя. Утреннее солнце блистало на хроме и никеле припаркованных машин, а за ними виднелись кинокамеры, стрелы для микрофонов, прожектора и рефлекторы. Туда и сюда сновали люди в ярких костюмах, многие из которых были цвета свежего мяса.

Клубы пыли от моего "кадиллака" сигнализировали им о моем прибытии, и мне не удалось бы подкрасться к этому месту незаметно, даже если бы я поставил себе такую задачу. В результате, когда я припарковал машину рядом с другими, меня уже поджидал низенький толстый парень с выражением раздражения на круглом лице.

— Мы здесь снимаем картину, вы же видите, — несколько чопорно заявил он.

— Я вижу, — любезно ответил я. — Вот поэтому-то я здесь. Я бы хотел поговорить с…

— Вы ни с кем не можете поговорить, приятель, — бесцеремонно перебил он меня. — Все люди заняты на площадке как раз…

— Я знаю, — ответил я уже менее любезно. — Но я не с какой-то мелочью. Хочу сказать пару слов самой Наташе Антуанетт, когда она будет бездельничать в перерыве между съемками. — Я вылез из "кадиллака" и посмотрел на него сверху вниз. — Идет?

— Ну, это от меня не зависит, приятель. Но… — замялся толстяк.

— Я обещаю не крутиться перед камерой, — добавил я.

— Послушай, приятель…

— Кончай называть меня "приятель"! Будь добр, — строго сказал я.

Он сделал шаг назад:

— Может быть… мы лучше спросим кого-нибудь. Слэйда или еще кого-то.

— Прекрасная мысль.

Он повернулся и пошел туда, где стояли люди и было сгруппировано оборудование. Я последовал за ним. Как оказалось, не все участники съемок в этот момент были в центре площадки. Я узнал Джереми Слэйда, который, стоя ко мне спиной, разговаривал с сидевшим на парусиновом стуле директором картины. В нескольких шагах справа от них стояла группа артистов в сорок или пятьдесят человек, одни в обличье монстров, другие — почти голые, но, надо признаться, неплохо сложенные. Это были самые симпатичные начинающие звезды, которые всегда фигурировали в фильмах Слэйда. Мне показалось, что цвет костюмов был выбран с учетом цвета тела молоденьких артисток.

Одна из самых заметных — полураздетая красотка амазонка с большим бюстом. Не стесненная никакими условностями, она уже снималась в двух предыдущих сериях "Мрази". У нее было невероятное имя — Вивиан Вирджин. Вивиан была той самой молодой актрисой, по милости которой произошла задержка столь дорогих съемок последней картины Слэйда. Я не уверен, что женщине на самом деле было так плохо. Я слышал, что она была "больна", а в Голливуде это может означать все, что угодно. От простого ларингита до головной боли после неумеренной дозы алкоголя.

Парень, который встретил меня на автостоянке, прошел к Слэйду, и я на некоторое время потерял его из виду. Зато я заметил Наташу Антуанетт, которая сидела недалеко от Вивиан Вирджин. Я махнул рукой и направился прямо к ней. В этот момент съемки не вели, и я не думал, что могу кому-нибудь помешать. Наташа помахала рукой в ответ и улыбнулась.

Они вместе с другой девушкой сидели на полотняных шезлонгах под пляжным зонтиком. Нат была высокой темноволосой красавицей с изумительной фигурой. Одетая в белую греко-венерианскую тунику с глубоким вырезом спереди, открывавшим грудь ровно настолько, чтобы это удовлетворило блюстителей морали, — правда, ей только не следовало нагибаться, — девушка притягивала к себе мужские взоры. Туника была длиной до лодыжек, но она несколько распахнулась и открывала неполные, но прекрасных очертаний ноги.

Я остановился около нее и поздоровался.

— Привет, Шелл, — ответила она глубоким, мягким голосом. — Не ожидала тебя здесь увидеть.

— А я и сам не ожидал, что попаду сюда, — признался я.

— Будь как дома. Не уходи до моего танца, — попросила красотка.

Наташа снова улыбнулась и сверкнула в мою сторону черными глазами. О, этот взгляд — фантастический, вызывающий, словно черные бриллианты в пламени. Просто сатанинский, с затаенным огнем. Этот взгляд был способен пробить лондонский туман, он мог обезоружить любого мужчину и заставить закипеть его кровь.

И моя кровь тоже была готова закипеть, но Наташа перенесла взгляд с меня на девушку, которая сидела вместе с ней под зонтом.

— Этот здоровенный парень — Шелл Скотт, Шерри, — представила она. — Шелл, Шерри Дэйн.

— Здравствуйте, — поздоровался я.

— Хэлло, мистер Скотт, — прощебетала подруга Наташи.

— Называйте меня Шелл, пожалуйста, будто мы старые друзья.

— Хорошо, мне это нравится.

А мне понравилось то, что ей это нравится. У этой девушки были примерно все те же достоинства, что и у Наташи, но только в другой пропорции — она была пониже Наташи. И уж конечно, светлее по цвету кожи, потому что в фильме она играла венерианку более низкого класса. У нее тоже была туника, как и у Наташи, но длиною только до колен. Это когда она стояла. А когда сидела, туника намного не достигала колен. Очень даже намного.

И если глаза Наташи, казалось, излучали свет, отраженный от другого мира, то взгляд Шерри излучал то самое электричество, которое и заставляет мир вертеться. Этот взгляд был чистым и ясным, ярко-голубым. Именно такой мог быть у самого дьявола, если бы он был ослепительно красивой и дружески настроенной к вам женщиной.

Но мне нельзя было восхищаться этим взглядом, каким бы возбуждающим он ни был. Я пришел сюда по делу. Но могло случиться так, что Наташа не захотела бы говорить о событиях прошлой ночи в присутствии третьего лица. Поэтому я сказал:

— Нат, раз уж ты не занята в этот момент, то могу ли я сказать тебе пару слов нае…

И это было все, что я успел сказать.

Чья-то рука железной хваткой, словно щупальцами осьминога, схватила меня за левый бицепс и повернула кругом. А мне очень не нравится, когда меня хватают руками, даже когда это делают близкие друзья.

Поэтому я вовсе не улыбался, когда вновь стал крепко на ноги и глянул в лицо человеку, который позволил себе схватить меня. Это был постановщик Джереми Слэйд. Я сказал ему:

— Больше так не делайте.

Но прежде, чем я успел это произнести, он зарычал:

— Какого черта вы тут вытворяете?

Я немного пожевал губами, глубоко вздохнул и чуть поостыл. В конце концов, это была его картина. Если он захочет выставить меня отсюда, то будет прав и мне не на что будет пожаловаться.

Поэтому я сказал:

— Просто хотел поздороваться со старыми друзьями. — Потом перевел взгляд на Шерри и добавил: — И с новыми тоже.

Слэйд снова схватил меня за руку и приказал:

— А теперь идите отсюда.

Я сжал пальцы.

— Угу. Только не надо хватать за руки. — Я попытался улыбнуться. — Сейчас пойду.

Он что-то проворчал, повернулся и вышел на открытое место, где никого не было, а потом повернулся лицом ко мне.

Этот человек был широк в плечах и узок в талии. Он выглядел плотным и здоровым, но на его лице застыло, казалось, навсегда хмурое выражение. Как у астронавта, который поднимается в космическом корабле. Смесь какой-то решимости, воинственности и мученичества. Словно мужчина сорокового размера втиснулся в шорты тридцатого размера. Так или иначе, но казалось, что его черты отражают чувство сдавленности, удушья и тупой боли.

Это, может быть, и объясняло, почему у него был такой тембр голоса, похожий то ли на высокий свист, то ли на птичий щебет, что совсем не сочеталось с его массивной грудью и мощной шеей. Даже для истощенной кошки такой голос показался бы очень слабым, а когда Слэйд открывал рот, то было похоже, что это маленькая птичка хочет побеседовать со своими пернатыми друзьями.

Я сказал режиссеру, кто я такой и что хотел поговорить с Наташей, а он прощебетал в ответ:

— А о чем вы хотите с ней поговорить?

— Ничего важного, мистер Слэйд. Просто хотел подкрепить информацию, данную мне клиентом.

— Каким клиентом? — поинтересовался он.

— Я предпочел бы не называть его…

Он так хмуро посмотрел на меня, как будто за все это ему придется выложить пару тысяч долларов. А когда Слэйд так хмурился, это много значило. У него были такие большие и такие спутанные брови, что блоха могла родиться и умереть там, так и не увидев дневного света. Они выглядели как одна длинная и густая бровь, потому что срослись посередине, и из этих пучков волос торчал длинный и жесткий нос, словно рог носорога.

Наконец режиссер поднял брови и разлепил губы.

— Так вы не назовете его, — сказал он. — Ну, я догадываюсь, ведь это ваш бизнес.

Я утвердительно качнул головой.

Слэйд некоторое время помолчал.

— Ну ладно, о'кей. Вы сможете поговорить с ней, но только после того, как мы снимем сцену танца.

— А когда это будет? — поинтересовался я.

— Скорее всего, этим утром. Зависит от того, помнят ли свои слова эти идиоты, как они будут работать. Может быть, это займет час. Если нам повезет.

Он не показался мне везучим человеком, а скорее таким, которого преследуют неудачи. Я уже говорил о задержке, которая была на съемках его предыдущего фильма, когда артистка, игравшая вторую роль, на несколько дней выбыла из обращения. А теперь, прямо после начала съемок этой серии, задержка могла случиться уже по вине самого Слэйда. На этот раз съемки начались в среду, 1 апреля, — как раз в День дураков. А вечером в следующую субботу, когда прошли по графику всего три дня съемок, Слэйд не смог правильно проехать поворот на горной дороге по пути домой и свалился в глубокий скалистый каньон. По крайней мере, его новенький "кадиллак" рухнул туда — сам Слэйд, согласно газетным отчетам, которые я читал, успел выскочить из машины. Он отделался разбитой головой и многочисленными ушибами и царапинами. Я знаю, что несколько дней он носил руку на повязке, но теперь был счастлив, что снимает третью серию своей "Мрази". Если, конечно, можно быть счастливым по такому поводу.

Я спросил:

— Ничего, если я подожду?

Он пожал плечами:

— Покрутитесь вокруг, если хотите. Но только держитесь подальше от Наташи, пока она не сыграет свою сцену. — Он сделал паузу и добавил: — Эта девушка адски темпераментна, и я не хотел бы, чтобы вы или кто-нибудь другой потревожили ее до съемки. Если это случится, то мне придется самому показать вам свой темперамент.

Режиссер сказал это так, что можно было понять: если Наташе помешают, то произойдет нечто страшное, вроде затмения солнца и луны. Черт возьми, она и в самом деле немного диковата. Но совсем не является фитилем к всеобщему возгоранию.

Тем не менее я сказал:

— Все понятно. Спасибо, мистер Слэйд.

Он что-то проворчал. А я отправился прочь, словно на прогулку без определенной цели. Но прогулка оказалась интересной. Час спустя я смотрел, как одна и та же сцена снималась дважды, потолковал со своим другом, красавцем актером Эдом Хауэллом, и провел еще несколько минут с очаровательной Шерри Дэйн. Она рассказывала мне, что на сегодняшней съемке должна бегать от ужасных устриц и что Эд спасет ее.

Съемочная группа была уже готова, и я очень внимательно смотрел, как Шерри бежит от клацающих позади чудищ в своем прозрачном легком одеянии и изображает ужас и отчаяние.

Глава 9

И вот наконец настало время для танца Наташи.

Это было куда как лучше бега Шерри. Я даже считаю, что это наивысшая точка всей картины. А может быть, высшая точка моего дня.

Наташа, как мне показалось, полностью изменила свой образ, отказавшись от присущего ей обаяния. Теперь она стояла посередине толпы косматых людей, самым волосатым из которых был, конечно, Груззак.

Остальные, как я понял, были его мятежные белые солдаты, которые захватили черную венерианскую королеву и привели ее к своему повелителю. Они выглядели очень раздраженными — скорее всего, потому, что не оставили ее для себя. И я не обвиняю их за это. Вместо земных одежд на Наташе была только прозрачная ткань, которая просвечивалась насквозь лучами солнца, светившего за ее спиной. И, несмотря на это, девушка выглядела очень поземному. Теплый свет подчеркивал контуры ее длинного роскошного тела, и оно было словно темное облако с серебряной каймой по краям. Она стояла гордо запрокинув голову, и темная волна волос падала на одно плечо.

Груззак, одетый в какую-то волосатую звериную шкуру, сидел спиной ко мне, на земле, покрытой другой шкурой. Одна волосатая рука опиралась на такое же волосатое бедро, а между ног у него наклонно лежал сверкающий меч. И уж конечно, работали три камеры. За пределами досягаемости камер толпились люди, державшие оклеенные фольгой отражатели и стрелу для микрофона. Фрэй восседал на журавле, на котором была установлена камера. Примерно пятьдесят актеров заполняли съемочную площадку, изображая зрителей. И если бы я хорошенько сконцентрировался, то и впрямь поверил, что это — настоящее кино.

Груззак поднял меч и легко махнул им в воздухе. Это был сигнал. Наташе надо было постараться, иначе Груззак скажет: "Фу! Отрубить ей голову!" Я не видел сценария и поэтому не представлял, какой на самом деле должен быть диалог. Но ставлю один против пяти, я догадываюсь, что он может сказать.

Ну, она и постаралась.

Наташа начала медленно, но даже в первой части танца не виделось никакой нерешительности и слабости, потом стала все быстрее раскачивать великолепный торс. Ее фигура напоминала восьмерку, потом, когда она стала двигаться быстрее, превратилась в девятку, а потом мне показалось, что там их вообще чуть ли не шестьдесят. Это она двигалась так быстро, хотя на площадке была всего одна.

Да, только женщина в танце может так много сделать, и так много можно узнать о ней самой по тому, как она танцует. И я могу сказать: если бы Наташа танцевала вот так в Пасадине, то в Глендейле разморозились бы все холодильники. Или, скорее, наоборот, в Пасадине никто вот так не станцует.

Когда танец закончился, она встала, прислонившись спиной к скале над Озером Огня, в котором снова пылал огонь, и солнце ярко озаряло ее изумительное тело. Покрывало упало с нее. И я понял, что, когда она начинала танец, на ней было всего два покрывала. Кинокамера сделала наезд и сняла ее крупно, хотя я был уверен, что эти кадры попадут на пол монтажной комнаты или так и останутся в личной библиотеке продюсера. А Наташа все стояла, закинув назад голову и широко раскрыв руки. Ее грудь была вызывающе направлена вперед. На Груззака.

А тот весь подался вперед, опершись на рукоятку меча, словно ища поддержки и как бы готовый произнести неотрепетированную реплику: вместо "Фу, отрубить ей голову!" сказать: "Отрубить ей голову? Фу!" Или что-то в этом духе.

В этот момент я посмотрел на Груззака.

И поэтому не увидел того, что случилось. Я только услышал пронзительный крик.

И это был даже не крик. А скорее громкий, душераздирающий стон.

Сначала я даже не понял, что это была Наташа.

Девушка рухнула с края скалы и исчезла из виду.

Мгновение было тихо, а потом я, как и все кругом, услышали всплеск оттого, что она упала в объятую пламенем воду далеко внизу.

Может быть, так было нужно по сценарию. Может быть. Но я так не думал, иначе она упала бы красиво. А тут девушка просто неуклюже рухнула, повернувшись и неловко прижав локти к телу. Если бы это было запланировано сценарием, то эпизод был бы испорчен. Потому что я собирался именно это сделать. Я бросился вперед, на ходу сдирая с себя куртку, вытащил из кобуры револьвер и швырнул его на брошенную на землю куртку на полпути к обрыву.

Подскочив к краю скалы, я остановился. Наташи не было видно. Но подо мной, в дымном красном пламени горящей на поверхности воды нефти, я увидел пятно, где не было огня. Это было пятно неправильной формы, внутри которого вода все еще колыхалась. Я заметил, что огонь смыкался вокруг него.

Я выбрал точку вблизи края этого смыкающегося кольца, набрал полные легкие воздуха и прыгнул.

Когда я летел вниз, то ощутил на руках и лице жар от пламени. Мои ботинки с плеском ударились о поверхность воды. Еще до того, как я упал в воду, я расставил руки, пытаясь замедлить свое погружение.

Я не достиг дна. Когда я открыл глаза, то увидел, что сквозь нефть и пламя на поверхности вглубь проникало достаточно света. Вокруг меня была мешанина из красных отблесков горящей нефти и неясных теней. Это была какая-то жуткая сцена из фантастического водяного ада. Красноватая тьма пульсировала вокруг меня, словно огромное живое существо.

И в этот самый момент я увидел Наташу. Девушка находилась слева и ниже меня, но еще не достигла дна озера. Одна ее рука, изящно согнутая в локте и кисти, была вытянута в сторону, другая опущена вниз. Она медленно поворачивалась в воде, и я увидел ее лицо. Ее рот был открыт.

Я резко сработал ногами, вытянул руки вперед и двинулся к ней. Ее глаза были полуприкрыты, и я не мог их увидеть. У меня забилось сердце, легкие разрывались от недостатка воздуха. Я обхватил ее рукой пониже груди и поплыл, оставаясь под поверхностью воды.

Мне надо было вдохнуть воздуха. Поднявшись к поверхности, я разогнал свободной рукой воду, чтобы избавиться от пленки горящей нефти. Я почувствовал сильный жар. Кожа на лице не загорелась только потому, что оно было мокрым, и я жадно вдохнул раскаленный воздух. Сделав несколько сильных гребков рукой, я протащил Наташу несколько метров, которые оставались до берега. Когда мои ноги коснулись мягкого дна, я, спотыкаясь, вынес ее на сухую землю. Девушка тяжело обвисла у меня на руках, ее голова свисала вниз.

Я еще не успел опустить ее на землю, как увидел кровь.

Глава 10

Кровь струилась из маленькой дырочки, что была под левой грудью Наташи.

А когда я убрал руку с ее спины, то увидел, что моя рука тоже в чем-то липком и красном. Я осторожно перевернул девушку, хотя в этой осторожности уже не было необходимости. Отверстие у нее в спине было немного ниже и в несколько раз больше, чем то, что на груди. Выходное отверстие всегда больше.

В Наташу стреляли. И конечно, она была уже мертва.

Милая, добрая Наташа. Ее глаза были все еще приоткрыты, и я закрыл их, опустив веки. Над этими горячими, черными, бархатными глазами, которые могли блестеть, жечь, иногда быть чуть бесстыдными, глазами, не похожими ни на какие другие. А теперь они были всего-навсего частью ее бездыханного тела.

Когда я поднялся на ноги, по дорожке сбоку скалы спускались Слэйд, Эд Хауэлл, Фрэй и другие. Десятки других мужчин и женщин сгрудились у края скалы и смотрели на нас сверху. Первым ко мне подбежал Эд. Он подскочил и бросился на колени перед Наташей. Потом спустился Слэйд.

— Что случилось, черт побери! — почти кричал он таким высоким голосом, какой бывает у женщины, бьющейся в истерике.

— Она мертва, — тихо сказал я.

— Мертва? Мертва?! — взвизгнул он.

— Да. Кто-то застрелил ее, — подтвердил я.

— Застрелил? Вы с ума… — Голос режиссера прервался. Он посмотрел вниз, на Наташу. — О мой бог!

Эд взял руку Наташи обеими руками. Его глаза были широко открыты, и губы пересохли. Уолтер Фрэй был уже рядом и что-то невнятно бормотал мне. Но я его не слушал.

Я стремглав бросился по тропинке на вершину скалы. Подъем был крутой, и я задохнулся, когда добрался до верха.

Я посмотрел на то место, где стояла Наташа, теперь тут группками стояли мужчины и женщины. Мужчины в звериных шкурах, а женщины в прозрачных накидках и в обычной одежде. Когда я повернул голову налево, откуда, скорее всего, стреляли, то увидел чудовищных устриц и жуков.

Пуля шла сверху вниз, прошла сквозь ребра и вышла ниже, около позвоночника. Здесь было два места, два холма или возвышения, где стрелок — а это был, наверное, стрелок — мог засесть. Теперь его там наверняка уже нет.

Слева от меня, вдалеке, на той самой грязной дороге, по которой я приехал час или чуть более назад, я увидел клуб пыли. Точно такой же, какой поднял мой "кадиллак" на пути сюда. Я не мог рассмотреть, какой марки был автомобиль и даже был ли он типа купе или седан.

Толпа людей на скале двигалась по направлению ко мне. Было похоже, что один человек шел впереди, а остальные непроизвольно следовали за ним. Я побежал к ним навстречу. Когда я подбежал к ним и остановился, мое внимание привлекло какое-то движение слева. Кто-то бежал сюда с автостоянки. Это была голубоглазая актриса Шерри. Я узнал ее, несмотря на то что она была в обычной одежде, в какой ходят по улицам. Так и было, ведь она пошла туда, чтобы переодеться.

Люди вокруг зашумели. Рядом со мной оказался Дейл Беннон, ас-оператор, который работал у Слэйда, а сегодня снимал на нижней площадке. Я давно знал его и заговорил с ним, а остальные слушали нас. Я рассказал ему, что произошло, что в Наташу стреляли, что она мертва, и спросил, может быть, он или кто-нибудь другой видел или слышал что-нибудь такое, что может помочь разобраться в том, что случилось.

Никто ничего не слышал и не видел. Да и сам я тоже. Я даже звука выстрела не слышал. Наверное, на винтовке был глушитель. А это значит, что убийца вовсе не был любителем.

Женщина — это была массивная Вивиан — тихо спросила:

— Она мертва? Вы сказали, что она мертва?

— Да. Поймите же вы все, наконец, она убита, — заявил я. — Не просто мертва — убита. Поэтому, если вы можете вспомнить…

Я не успел договорить. Подбежала запыхавшаяся Шерри.

— Что? Убита? Кто!.. — закричала она.

Кто-то в толпе громко запричитал:

— Наташа, кто-то убил ее…

Шерри широко раскрыла глаза:

— Он застрелил ее? Это он сделал? Я…

— Замолчите!

Но я опоздал. Всего на полсекунды, но опоздал. Она продолжала:

— …видела его, я видела его. Я не знала, что он кого-то застрелил, но видела, как он бежал к стоянке, Он сел в…

— Замолчите, Шерри!

— …машину и умчался… Что?

Она посмотрела на меня огромными голубыми глазами, будто не понимая.

Черт возьми, было уже поздно. Но я все-таки сказал:

— Попридержите это немного, Шерри. Не стоит повторять это дважды, нам придется вызвать полицию. У меня в "кадиллаке" есть радиотелефон. Пойдемте со мной, я позвоню в полицию, о'кей?

Она посмотрела вокруг себя, потом глянула вниз, где стояли четверо актеров, и все еще лежало на земле мертвое тело. И я понял, что Шерри очень напугана.

— Хорошо, Шелл, — послушно пробормотала она.

Мы покинули площадку и направились к стоянке машин. По пути я сказал ей:

— О'кей. Вы видели того человека или, по крайней мере, какого-то человека. Что вы можете сказать о нем, Шерри?

Вместо прямого ответа, она проговорила:

— Я догадываюсь, что мне не стоило говорить все это при людях. Именно это вам не нравится?

— Думаю, обойдется, — успокоил ее я. Но потом решил выложить ей все. — Вы должны учитывать последствия, Шерри. Если вы видели человека, который убил Наташу, и он знает вас и понимает, что вы способны опознать его, то он может… ну, откровенно говоря, он может попытаться убить вас.

Девушка побледнела:

— Я потом сама подумала об этом. Но слишком поздно.

— Вы хорошо рассмотрели того человека? А как думаете, он видел вас?

— Да, он видел меня, — подтвердила подруга Наташи. — Вы же знаете, я переодевалась в автомобиле, вместо того чтобы ехать на студию. Как только я вышла из машины, я увидела того человека. Он бежал по направлению к автостоянке.

— Откуда?

К этому моменту мы были уже почти на стоянке, и она указала мне на один из холмов, на который я смотрел раньше.

— Мне кажется, оттуда. Он как раз был на полпути оттуда. А я стояла возле своей машины. — Шерри указала на бледно-голубой "корвет". — Он сначала меня не заметил. У него в руках было что-то вроде маленького кейса.

— Угу. Вот там и могла быть разобранная винтовка, — заметил я.

— Он бежал к автомобилю, но увидел меня до того, как достиг его.

— А где была машина? И что это был за автомобиль?

— Не знаю, какой марки, но это был большой темный седан. А стоял вот здесь. — И она указала на пустое теперь место между "фордом" и "крайслером".

— Наверное, сообразил, что если бы оставил машину одну-единственную в другом месте, то это вызвало бы подозрение. Припарковаться на общей автостоянке — это была неплохая идея. И что же он сделал, когда увидел вас?

— Остановился и посмотрел на меня, — продолжала девушка. — И все. Потом прыгнул в автомобиль и очень быстро уехал. Это удивило меня, но ведь я не знала… что он застрелил кого-нибудь или еще что.

— Откуда же вам было знать, Шерри. А вы отсюда не слышали звука выстрела?

Она покачала головой.

— О'кей, а как выглядел этот человек?

Мы были уже в моем "кадиллаке", и, пока она говорила, я потянулся к щитку, достал телефон и вызвал полицию.

— Я теперь с трудом вспоминаю. Я же не знала, что должна была его запомнить.

— Попробуйте, так подробно, как сможете, — попросил я.

— Он был высокий. Худой, мне кажется. Да, он был худой, с узким лицом, Вот… и все.

— А сколько ему может быть лет?

— О, старше вас. Может быть, сорок или сорок пять…

— Темные волосы, светлые? Лысый? Усы? Еще что-нибудь необычное? — настаивал я.

Девушка снова покачала головой.

— Одежда? Необычное пальто, или шляпа, или что-нибудь другое?

— Нет… у него не было шляпы. И он не был лысый, у него были волосы, но вот какого они цвета, не помню. Мне очень жаль…

— Нет причин сожалеть, — подбодрил ее я. — Но если вы что-нибудь вспомните, дайте мне знать, немедленно. И в любое время.

Я надеялся, что Шерри Дэйн вспомнит что-нибудь еще. А пока это был высокий худой человек, с шевелюрой, и только.

Я соединился с полицией, рассказал дежурному офицеру, что произошло, и сообщил место. Закончив, я сказал Шерри:

— Если случайно вы захотите позвонить мне, вот телефон. — Я записал номер на листке бумаги.

Она взяла его и спросил:

— А разве вашего телефона нет в книге?

— Да, один из телефонов там есть. Но вот второй, в моей спальне, не внесен в книгу, — пояснил я.

Она слабо улыбнулась:

— В спальне?

— Это в некотором роде специальный телефон… Я хочу сказать, что все люди, у которых есть этот номер, могут звонить мне в любое время дня и ночи. Даже когда я в спальне. И сплю. С определенной информацией, я имею в виду. — Я удивился, почему это меня охватило волнение, когда Шерри заговорила о спальне. — То есть звонят, когда хотят передать что-то важное. Иногда я не подхожу к телефону, который стоит в гостиной. Но на звонок в спальне я отвечаю очень быстро. Понимаете?

Она улыбнулась, а я спросил:

— Вы собираетесь еще побыть здесь? Конечно, вам придется дождаться приезда полиции.

Ее улыбка исчезла.

— Да, я хотела бы поговорить с Эдом. Он, конечно, потрясен всем этим. Он так любил Нат, вы же знаете.

— Да, верно. Но что с ними случилось? Все шло так хорошо — и вдруг они оба остыли.

Она пожала плечами:

— Что случается с людьми? Я не знаю.

Через минуту Шерри уже направлялась туда, где толпились люди. А я отправился на холм, который она мне указала. Я поднялся на него с противоположной стороны и не стал затаптывать вершину. Однако отыскать место, где сидел киллер, было совсем нетрудно. Там были не только следы в виде вмятин на мягкой земле. Я заметил пять окурков сигарет. Интересно, что каждая была докурена до самого фильтра. Даже если бы я подошел поближе и захотел узнать марку сигарет, я не смог бы этого сделать. Но я, конечно, не стал подходить.

Частный детектив — это обычный гражданин, и полицейские офицеры, как я сказал вчера вечером лейтенанту Роулинсу, часто недолюбливают нас за то, что мы, как правило, подвергаем сомнению очевидное.

И вот я стоял наверху и смотрел вниз, на людей, которые толпились вокруг скалы. Это был очень умелый и удачный выстрел. У него была мощная винтовка, которую он хорошо знал, с оптическим прицелом. Кроме того, был тихий день, и ему не мешал ветер.

Но так или иначе, он убил ее. Наташа была мертва.

И вот, наконец, я спросил себя: "Кто? Кто хотел ее смерти?"

И появились назойливые мысли, которые стали беспокоить меня. Скорее всего, Наташа не сказала бы мне много, но, по крайней мере, она призналась бы мне, была ли с Уэверли в тот вечер. А если была, то могла бы рассказать, о чем был тот телефонный звонок. Но главное — я надеялся, что она подтвердит историю, которую мне рассказал мой клиент.

Теперь она уже ничего не сможет подтвердить.

Глава 11

Но прошло еще целых сорок пять минут, прежде чем я смог оттуда уехать. Прибыла полиция, я рассказал им, что знал, — и все, что сказала Шерри перед целой полусотней людей. Сообщил следователям, где они могут меня найти в случае надобности.

А потом отправился в город.

Мне надо было заехать к себе на квартиру, отмыться от копоти и нефти, почистить револьвер, который тоже вывалялся в грязи. Потом я сел за телефон, чтобы перезвонить кое-кому, с кем говорил прошлым вечером.

Джима Грэя не оказалось по его номеру. Но он говорил, где я могу его найти и что хотел встретиться со мною.

Я нашел его в небольшом баре на Бреа, в двух кварталах от бульвара Сансет. Я увидел его сидящим на высоком стуле, с кружкой пива, перехватил его взгляд и кивком вызвал наружу. Он вышел и залез в мой "кэдди".

Я поехал вниз по улице и спросил:

— Есть что-нибудь для меня, Джим?

— Может быть, кое-что, — проговорил он. — Вы спрашивали меня про этих Пайка и Уэверли да еще про Джанта и его ребят. Ну, насчет Пайка я ничего не слышал, кроме того, что его убили. — Он ухмыльнулся. — Но это вы и без меня знаете, правда?

— Ну да.

У Джима Грэя было шишковатое, морщинистое лицо, но он улыбался прямо как молодой человек. Два передних зуба у него торчали вперед и напоминали нос небольшого каноэ, а улыбка этого немолодого уже человека казалась совсем легкомысленной. Но сам он вовсе не был таким.

— Ну а что Уэверли? — спросил я.

— Он и Джант крепко повязаны. Вы сказали, что он издает этот журнал, "Инсайд", но не знаете, кто стоит за его спиной, так?

— Говори же, Джим, кто там у него за спиной? Я уже заказал для тебя этот чертов телевизор. Тебе его доставят сегодня к вечеру.

— Ну, приятель, это просто здорово! — воскликнул Джим. — Но вы могли этого и не делать. Ну так вот, Уэверли должен знать этого бандита Джанта очень хорошо. Аль вложил деньги, чтобы тот смог начать издавать свой маленький журнал.

— Это Джант? Он вложил наличные, чтобы начать выпускать "Инсайд"? — переспросил я. — Ты уверен, Джим? Это может оказаться очень важным.

— Вполне уверен. Я давал вам когда-нибудь неверные сведения? — обиделся мой агент.

Он никогда не обманывал меня и поставлял только хорошую информацию.

— А подробности?

— Ну, вы же знаете Джанта. Он никогда не подписывает бумаги, тем более такую. Как я узнал, он передал деньги старой суке по имени Мадлен Уиллоу — я так думаю, что она снималась в кино, — и она уже выложила бабки ему. Это все, что я смог разнюхать. Но мне кажется, что Уэверли все-таки догадывается, откуда к нему пришли деньги.

— Да. Будем так думать, — пробормотал я.

В том, что он мне сказал, была еще одна интересная особенность. Мадлен Уиллоу действительно была когда-то актрисой. Она владела участком земли, где Слэйд теперь снимает свой фильм. Конечно, может быть, это ничего и не значило. Правда, эта информация Джима была бесполезной.

Это было все, что Джим мог мне сказать, и я высадил его в двух кварталах от бара, где отыскал. Когда Грэй выходил из моего "кэдди", я спросил:

— А тебя что-нибудь еще восхитило, когда ты глазел на витрины?

— Вос… Что? — не понял он.

— Ну, понравилось ли тебе еще что-нибудь?

— Хм. О нет. Но если я получу еще какие-то сведения, то дам вам знать.

— Дай знать, Джим.

И он неторопливо пошел вниз по улице.

А я решил, что теперь настало время повидаться с Гордоном Уэверли.

Я позвонил в полицейское управление и узнал, что мой клиент уже не находится в тюрьме. По законам штата Калифорния, когда человек обвиняется в убийстве, то он не может быть отпущен под залог, "когда доказательства очевидны или вероятность того, что он виновен, достаточно велика". Тем не менее он оказался на свободе.

Как я понял, отчасти потому, что подозреваемым был сам издатель "Инсайда" Гордон Уэверли. И, кроме того, полиция не имела ни малейшего намека на возможные мотивы произошедшего убийства. Были только предположения и догадки, но не хватало третьей ноги для треножника прокурорского обвинения. И уж конечно, не было никаких доказательств, что он ожидал убитого в засаде или что убийство было "умышленным, преднамеренным и заранее обдуманным". Да и данных в полицейских архивах в Сакраменто на Уэверли и Пайка не оказалось.

Поэтому Уэверли был подозреваем в убийстве второй степени, что позволяло отпустить его под залог. И его не было там. Как оказалось, он со своим адвокатом покинул здание полиции всего за несколько минут до моего звонка.

Я оставался у телефона достаточно долго и узнал, что криминальная лаборатория исследовала идола из слоновой кости и нашла на нем не только следы крови Финли Пайка, но и другой, которая совпадала по группе с кровью Гордона Уэверли. Она могла попасть туда, если сначала Уэверли ударил Пайка кулаком, а потом уж этим идолом. Или — что казалось более вероятным — с его рук, которые могли быть повреждены кем-то другим, может быть настоящим убийцей. Уэверли мог отбросить идола в сторону уже после того, как им ударили Пайка. Но ни я, ни полиция не верили в эту версию.

Поэтому я направился за доказательствами к самому Гордону Уэверли.

* * *

Я остановил машину около здания "Инсайда", прошел через раздвижные стеклянные двери и остановился около пышногрудой секретарши. Она сделала рот буквой "О" и, моргая, уставилась на меня.

— Привет, — сказал я. — Мистер Уэверли уже здесь?

— Он только что вошел. Буквально минуту назад.

— Прекрасно, мне надо повидать его.

— Он прошел мимо. Прямо как прошлой ночью, — проговорила секретарша.

— И кричал? — в шутку напомнил я.

— Ха-ха, — рассмеялась она. — Боже мой, нет! Не сказал ни слова. А мне казалось, что должен был. После всего, что случилось. После… всего.

Секретарша просто кипела от любопытства и была переполнена незаданными вопросами. Незаданными, но они могли быть заданы в любой момент.

— Итак, я хотел бы повидать его, — повторил я.

— Да. Я позвоню ему. Мне кажется, вы отыскали его прошлым вечером, верно?

— Да. И я хотел бы снова его отыскать, если позволите. Мне надо повидать его. Сейчас. И как можно скорее.

Она приняла обиженный вид. Сначала шеф не захотел говорить с ней, теперь я. Мужчины были против нее. Ха, если бы она только знала! Я думал совсем о другом. Особенно созерцая ее блузку с низким вырезом.

Секретарша выжидала, но я оказался терпеливее. Наконец она нажала на кнопки переговорного устройства и доложила:

— Мистер Уэверли, здесь мистер Скотт, он хочет вас видеть.

Она еще помнила мое имя, но на этот раз не проворковала его: еще бы, это не так легко сделать.

Я услышал голос Уэверли, искаженный переговорным устройством:

— Прекрасно. Пропустите его, мисс Принз.

"Может быть, — подумал я, — все складывается не так уж прекрасно". Но, следуя указаниям мисс Принз, я прошел по холлу во вторую дверь налево и попал в офис Гордона Уэверли.

Эта большая комната была решена не в розовых тонах, что я с удовлетворением отметил. Светло-бежевые панели на стенах, оранжевый ковер, более темные бежевые стулья и диван. Красиво, но не кричаще. У издателя был громадный серо-коричневый письменный стол из чего-то вроде кипариса или кедра. За ним высилось невероятных размеров кожаное кресло, с медными кнопочками по швам. А в кресле восседал сам Гордон Уэверли.

На нем был тот же костюм, что и прошлым вечером. Однако сейчас его хозяин имел щеголеватый вид, будто собирался отправиться на веселую вечеринку. Его худое загорелое лицо было свежевыбрито, галстук аккуратно завязан, и сам он выглядел радостным и отдохнувшим. Маленькая белая повязка немного портила прическу его седых волос. Когда я вошел, Уэверли улыбнулся. Мне стало интересно, слышал ли он уже об убийстве Наташи Антуанетт.

— Я вижу, что вы уже освободились из тюрьмы, — сказал я.

— Да, — кивнул он. — Я многое передумал и в конце концов позвонил своим адвокатам. Я решил, что должен рассказать вам все, что знаю о событиях той ночи.

— Пора уже. Или, скорее, чуть поздновато, — проговорил я.

Он вопросительно поднял брови, потом снова опустил их.

— Что это значит?

— А это значит, что бы вы сейчас ни сказали, лучше было это сделать раньше.

Он снова проделал то же самое со своими бровями, но промолчал. Тогда я предложил:

— Может быть, я скажу вам, с чего надо начать. Лучше с нашего первого разговора по телефону, я и сейчас не понимаю, что это было. Какая-то женщина, предположительно Наташа Антуанетт…

— Предположительно? Мистер Скотт, я уверяю вас…

Но я упорно продолжал:

— …едва поздоровавшись, сказала, что вы хотите поговорить со мной. По вашему предложению я приехал к вам в офис, но вы уехали. Я отыскал вас у Финли Пайка. Любопытно, что когда я подъехал, то увидел машину, набитую громилами, которая с ходу влетела туда же. Это были люди гангстера, шантажиста, мерзавца и убийцы, по имени Аль Джант. Потом, когда вас уже увезли в тюрьму, полиция убила в перестрелке возле дома Финли Пайка бандита, которого звали Джи-Би Кестер. Кестер был одним из тех громил Джанта, которые сидели в подъехавшей машине. Я сегодня узнал, что тот самый Аль Джант вложил деньги, чтобы запустить или помочь запустить журнал "Инсайд".

После этих моих слов у издателя как-то сразу некрасиво отвисла челюсть — это совсем не было похоже на Гордона Уэверли. В эту минуту он не позаботился о том, какое впечатление производил. Гордон попытался что-то сказать, его рот открылся еще шире, но потом он передумал.

А я продолжал:

— Я случайно знал Наташу Антуанетт и пытался встретиться с ней. Говоря по правде, я хотел у нее выяснить, действительно ли она была с вами в тот вечер, и спросить, почему возникла вся эта суматоха. Пока вы были под стражей, мне казалось, что ничего особенного случиться не могло. Но я был не прав. Я работал бы побыстрее и пожестче, если бы догадывался, что ее собираются убить.

Он прямо на глазах побледнел. Я не знаю, можно ли так притвориться. Но у него было достаточно причин, чтобы впасть в явный шок.

Наконец он что-то сказал, но таким тихим голосом, что я его почти не слышал.

— Что? — переспросил я его.

Гордон сделал глотательное движение и повторил:

— Убить? Вы сказали, что она убита?

— Если выразиться более точно — предумышленно убита, — подтвердил я.

Он ничего не сказал. А я ждал. Закрыв глаза, он облизал губы, потом моргнул и посмотрел на меня.

— Когда это случилось, мистер Скотт?

— Этим утром. Около десяти часов, может быть, чуть позже.

Он сказал совсем тихо:

— Видимо, мне следовало сообщить вам прошлым вечером еще кое-что.

— Не скрывайте от меня ничего, — строго сказал я.

Он молча смотрел куда-то мимо меня.

— На этот час это все, что я знаю, — сказал я. — Но остаются еще невыясненными многие вопросы, и это ваша вина. И если вы сможете ответить на них, то это будет чертовски здорово.

— Я не могу. — Его худое лицо еще больше посерело. — Не могу, — повторил он еще раз. — Свои поступки, — он сделал жест рукой, — я могу объяснить, но вот другие… — Он снова облизал губы. — А как погибла мисс Антуанетт?

— Ее застрелили. Кто-то стрелял из винтовки. Когда она была перед кинокамерами на съемке последнего фильма Джереми Слэйда, — ответил я. — Но может, настало время вам отвечать на вопросы, а не задавать их?

Издатель "Инсайда" выпрямился в своем кресле и посмотрел на меня. Его челюсть уже твердо заняла свое место.

— Вы не хотите больше работать на меня, мистер Скотт?

Он выглядел немного нагловатым, очевидно хорошо понимая, что нападение — лучшая защита. Или у него была какая-то серьезная опора.

— Я принял решение вчера вечером, — ответил я. — Буду работать до самого конца, что бы ни произошло. Но только если вы будете откровенны со мной и если вы чисты. А если нет, то идите ко всем чертям. — Я немного помолчал. — Но вы должны признать, что не давали мне возможности хорошо поработать.

Уэверли кивнул. Потом поднял руку и провел ею по волосам, коснувшись места, где была шишка. Или того, что теперь от нее осталось.

— Я на самом деле признаю, что не сказал вам всего. Но у меня есть веская и серьезная причина, по которой я этого до сих пор не сделал. Объясню, в чем дело. Я и сам едва ли защищен. Но не имею ни малейшего представления, почему это все закончилось так трагически…

Мой клиент замолчал и вздохнул. Потом быстро начал:

— Прошлым вечером, около девяти, мисс Антуанетт буквально ворвалась в мой офис. В руке у нее был пистолет.

— У нее в руке… подождите минутку, — прервал я его. — Ваша секретарша говорила, что никто не проходил мимо нее.

На его лице появилось раздражение.

— Мисс Принз запрещено курить в офисе, а она — настоящая раба никотина. (Я догадался, что он сам не курит.) Она часто выходит в дамскую комнату, чтобы удовлетворить свое страстное желание. Мы оба делаем вид, что я об этом не знаю. Я так думаю, что она отлучилась покурить, когда пришла мисс Антуанетт. Но в данный момент это не так уж важно. Мисс Антуанетт на самом деле ворвалась в мой офис с пистолетом в руке.

Он замолчал.

— О'кей, продолжайте.

— Мисс Антуанетт была просто в ужасном состоянии. Она плакала и пребывала в полном смятении. Она кричала что-то вроде "Вы чудовище, преступник!".

Я не очень уверен в том, какие еще были слова. Наступило замешательство, и я с опасением смотрел на ее пистолет. Вполне оправданное чувство, если разобраться. И она выстрелила в меня из этого пистолета.

— Да не может быть! — вырвалось у меня.

Гордон Уэверли посмотрел на меня как на человека, который не понимает обычную человеческую речь, и повторил:

— Да вот может быть. Она пыталась убить меня.

Глава 12

Я спросил:

— Она выстрелила в вас здесь, в этом офисе?

— Именно так, — кивнул Уэверли.

— Тогда если пуля не попала в вас, то здесь где-то должен быть след от нее.

Он сдержанно, но с некоторым раздражением ответил:

— Очевидно, она не очень хорошо прицелилась. — Он отодвинулся в кресле и ткнул указательным пальцем назад.

Как только он это сделал, я сразу же заметил дырку. Маленькое темное пятнышко на одной из бежевых панелей, которыми были облицованы стены.

— Я просто разочарован, что такой опытный человек, как вы, после целой минуты наблюдений не смог заметить место, куда угодила пуля, — невольно проговорил Гордон. Но потом он улыбнулся и извинился. — Мне не следовало предаваться сомнительному удовлетворению от сарказма. Но ваш образ действий, мистер Скотт, скажем так, несколько грубоват. Во всяком случае, вот дыра от пули, которая чуть не попала мне в голову. Могу я продолжить?

— Пожалуйста, продолжайте, — усмехнулся я.

— Я был просто поражен. Не стоит и говорить, а может быть, мне следует это сделать, я не имел никакого понятия о том, что с ней стряслось. Признаюсь, я был напуган. Если говорить более точно, я окаменел. Если бы она выстрелила из этого дьявольского пистолета еще раз, она могла бы попасть в меня, и сейчас я уже ничего вам не мог бы рассказать. Но она не стала больше стрелять, — заключил Уэверли. — Покачнулась и разразилась рыданиями.

Я достал сигарету и сунул ее в рот, а потом вспомнил, как Уэверли говорил о "рабе никотина", и вопросительно посмотрел на него. Он кивнул. Я получил разрешение, зажег сигарету и глубоко затянулся. Может быть, именно поэтому мисс Принз не разрешали курить. Если она будет дышать еще глубже, чем делала это прошлым вечером, ей придется полностью обновить свой гардероб.

Уэверли продолжал:

— Я встал, подскочил к ней, усадил в кресло и попытался как-то успокоить. Когда рыдания чуть поутихли, Наташа рассказала, что всего час назад к ней заявился огромный и очень неприятный субъект и попытался шантажировать ее. Она убедила себя, что это я его подослал. И даже если не я лично, то все равно я ответственен за это.

— А она описала того типа? А может быть, она его знает? — спросил я.

— Она описала его подробно, но она его не знает. И ее описание не совпадает ни с кем из моих знакомых.

— О'кей. Оставим это пока. А чем это он пытался ее шантажировать? Что он знает о Наташе такое, за что она, по его мнению, сможет заплатить, чтобы сохранить тайну?

— Одно время, — начал Уэверли, — наша черноволосая красавица была дружна с женатым мужчиной. В начале этого месяца они были в одном загородном клубе. Это было в субботу вечером. Они крепко выпили, особенно он. Возвращаясь в Лос-Анджелес, ее спутник, который водил машину очень нервно, врезался в другой автомобиль. Та машина потеряла управление, вылетела с дороги и ударилась в дерево. Партнер мисс Антуанетт не остановился, а вместо этого поспешил скрыться с места аварии.

Уэверли положил руки на стол и крепко сцепил пальцы.

— Так вот, мужчина, который явился к ней прошлым вечером, обладал этой информацией. Он утверждал, что существует свидетель преступления. Однако мисс Антуанетт заявила, что он напрасно пытается заниматься вымогательством. Водитель пострадавшей машины не мог их видеть, и едва ли на месте аварии были еще какие-то люди. Это произошло на бульваре Лоурел-Каньон, и там вообще не было никакого освещения, кроме автомобильных фар. Наташа настаивала на том, что никто не мог рассмотреть, кто был в их машине. И тем более узнать их в лицо. Она была совершенно уверена в этом. Но она предполагает только одно возможное объяснение…

И тут меня осенило.

— Подождите минуту, — сказал я, поднялся и начал ходить по комнате взад и вперед. Потом остановился и посмотрел на Уэверли: — Не говорите мне только, что Нат — мисс Антуанетт — написала дурацкое письмо Аманде Дюбонне.

Издатель снова улыбнулся:

— Потрясающе! Как вы догадались об этом?

— Но так было на самом деле?

— Было.

Я снова сел.

— Черт возьми, я не извлекаю свои выводы из воздуха. Прямо перед съемкой Нат читала статью в утренней газете о том, что вы задержаны в связи с убийством Пайка. Это не подействовало на нее. Но в самом низу страницы было написано, что это Пайк ведет рубрику "Строчки для страждущих" в журнале "Инсайд" под псевдонимом. А потом она перевернула страницу, где было указано имя Аманды Дюбонне. Когда она поняла, что это Пайк был автором этой колонки, то потеряла самообладание. Она могла проболтаться о той самой истории Пайку-Аманде в письме. А потом рассказала вам, после того как сделала этот неприцельный выстрел в вашу голову… Ну, я начинаю понимать, что ее вывело из себя тем утром. Она могла подумать, что ее визит к вам прошлым вечером побудил вас убить Пайка. Не говоря уже о том, что оба очень боялись грядущего скандала.

Уэверли кивнул:

— Но есть и еще одна причина, почему Наташа оказалась в таком состоянии, мистер Скотт. Если она поверила, что это я убил мистера Пайка, то могла подумать, что прошлым вечером я врал ей, потом заставил замолчать мистера Пайка, а потом сделаю то же самое с ней.

— А что, Наташа на самом деле все выложила в том письме к Аманде? — спросил я.

— Так она мне сказала, — подтвердил издатель. — Разумеется, она не указала своего настоящего имени, но адрес дала реальный. Что неудивительно, потому что она не ожидала никаких других последствий, кроме как ответного письма от Аманды. Или, может быть, персонального ответа в рубрике журнала — мы получаем сотни писем, которые нельзя использовать в журнале, вы же понимаете.

Я кивнул.

— А что касается самого письма, то, как я понимаю, в нем было несколько страниц. Она писала не только о своих трудностях с тем мужчиной и о той аварии на дороге, но и упоминала, что ее спутник должен был остановиться, чтобы оказать помощь, и что она должна была сообщить полиции о происшествии. Но Наташа боялась, что и ей могут быть предъявлены обвинения. Или при этих обстоятельствах ее даже могут посадить в тюрьму. Ее письмо, как я полагаю, было таким же, как и тысячи других, мучительным криком отчаяния. Оно молило об ответе и совете.

— Вы полагаете? Вы хотите сказать, что не знаете точного содержания ее письма?

— Я его не видел. Его должен был получить мистер Пайк.

Я озадаченно сдвинул брови.

— Вы начинаете понимать, — отметил Уэверли.

В самом деле, я начал кое-что понимать. Но слова Уэверли все еще крутились у меня в голове: "Письмо, как и многие тысяч других, которые мы получаем… мучительный крик отчаяния… мольбы об ответе и совете…"

Уэверли прикусил нижнюю губу.

— Понимаете ли, мистер Скотт, рассказ мисс Антуанетт не был так прост, как я вам его представил. Он состоял из намеков, недомолвок и разрозненных слов, которые я составил и превратил в единое целое.

— А теперь о шантаже, — подхватил я. — Аманда получала письма, она же отбирала те, на основании которых можно организовать вымогательство денег, и посылала туда своих людей, чтобы они сделали все остальное.

— Да, — подтвердил Уэверли. — Прежде всего, я понял только одно, что мисс Антуанетт доверила в письме к Аманде такую информацию, которую не могла передать никому, кроме официальных лиц. Но вы не должны верить никаким секретам и даже признаниям, которые печатаются в рубрике "Строчки для страждущих".

— А я и не верю, — проговорил я.

Я было начал закуривать вторую сигарету, но у меня в зажигалке кончился бензин, и я смотрел на угасающий язычок пламени, пока он совсем не погас. До этого момента я так и не вспомнил о том клочке бумаги, где было что-то написано от руки, который я поднял в сточном желобе на улице против дома Финли Пайка. А вот теперь я о нем подумал.

Уэверли забеспокоился, не понимая моего молчания:

— Что-то не так?

— Да нет, все в порядке. У вас есть спички?

Он нахмурился. Может быть, мой клиент и не возражал против того, что я курю, но никак уж не хотел потакать моим вредным привычкам. Тем не менее он отыскал коробку спичек в ящике стола и передал ее мне. На коробке была рекламная наклейка "Инсайда". Никаких улик.

Я закурил сигарету, и Уэверли продолжал:

— Как я уже сказал, поначалу я знал только одно: мисс Антуанетт подверглась шантажу. Я полагал, что необходимые для подобных действий сведения были почерпнуты из ее письма Аманде и что она во всем обвиняет меня. И сразу же мне стало ясно, что мисс Антуанетт могла либо умиротвориться, либо, пребывая в нервном состоянии, разболтать эту историю еще кому-нибудь. Например, друзьям по работе в кино или газетным репортерам… Были ли ее предположения правдивы или нет, но они породили бы в Голливуде нечто гораздо более неприятное, чем просто слухи. А это было бы просто фатально. Могло подорвать "Инсайд", и не только мою репутацию, но и многих других. Вы понимаете?

— Начинаю понимать.

Он снова пожевал губами.

— Я сказал мисс Антуанетт, что я совсем не виноват, но сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ей установить истину, какой бы она ни была. Если кто-нибудь из моих работников причастен к этому шантажу, он будет передан в руки правосудия. Потом я предложил обратиться к полиции. И это благотворно повлияло на Наташу, ее истерика значительно поутихла.

Я удивленно заморгал:

— И что, девушка согласилась впутывать в это дело копов?

— Совсем наоборот, — отмел мое предположение издатель. — Она предпочитала, чтобы полиция ничего не знала об этом деле. Поэтому хотя я считал, что профессиональное расследование было бы предпочтительнее, но прежде всего, чтобы не волновать мисс Антуанетт, я предложил за мой счет нанять частного детектива. Причем по ее выбору, чтобы исключить всякие подозрения, что я могу выбрать такого, который бы соблюдал мои интересы. Наташа назвала ваше имя и сказала, что знает вас. Я попросил ее тут же позвонить вам, чтобы она была уверена в том, что ее выбор принят.

— И что, вы сразу же согласились, да?

— Она… ну, у нее все еще был пистолет.

— Угу. И в это время она все еще была сильно возбуждена и продолжала лить слезы?

— Она уже перестала рыдать и кричать, но все еще не пришла в нормальное состояние.

Вот объяснение тому, что ее голос по телефону показался мне таким странным. Рассказ Уэверли открывал мне некоторые вещи, которые стоило проверить.

Он продолжал:

— По тем же самым причинам я дал ей возможность послушать мой телефонный разговор с вами. И она почти совсем успокоилась. А придя в себя, Наташа рассказала мне всю историю так подробно и точно, с такой неподдельной искренностью, что я уверовал в то, что она говорит правду. А поверив в это, я сделал логический вывод о том, что мистер Пайк предал ее доверие и на самом деле является автором шантажа. Я поверил, что он шантажировал мисс Антуанетт. А если ее, то почему не других тоже? Дюжины других! А может быть, многие дюжины других.

— Почему же нет? — согласился я.

— Я почти заболел, когда подумал об этом. Если он шантажировал других людей, то, может быть, некоторые из них догадались, что информация могла быть взята из их писем к Аманде. Следовательно, они могли посчитать, что и я тоже принимаю в этом участие. Вот эти мысли и заставили меня срочно поехать домой к мистеру Пайку.

Я выпустил мисс Антуанетт через боковой вход, — продолжал Уэверли, — сказав ей, что с минуты на минуту вы должны ко мне приехать. Потом коротко проанализировал обстановку, а потом решил обсудить ее с мистером Пайком.

— И бросились отсюда с криком "Финли Пайк! Я достану его!" или что-то в этом духе, — подсказал я.

— Э… — Он нахмурился. — О нет. Я ничего подобного не могу сделать. Конечно, я был зол, но…

— Мисс Принз могла что-то приврать, — согласился я.

— Ну а остальное вам известно, — устало проговорил издатель.

— Ну да, вы пошли к Пайку и пристукнули его…

— Я повторяю — я не делал этого, мистер Скотт. Остальное вы знаете. Все было точно так, как я вам говорил.

— Так почему же вы не сказали мне прошлым вечером об этом легкомысленном поступке Наташи? Зачем ждали до сих пор?

Он выглядел явно удивленным.

— Но я полагал, что вам и так все было ясно.

Я уставился на него, моргая. А потом понял, что он прав.

— Верно, — согласился я. — Я немного не сообразил. Вы имеете в виду повод.

— Да, конечно. Полиция была убеждена, да и теперь тоже так думает, что это я убил Пайка. Им известно, что я был там и что я знаю жертву. Но нет никаких доказательств того, что я и мистер Пайк не были в отличных отношениях. Правда состоит в том, что мы работали вместе как нельзя лучше. Полиция располагает всем, кроме мотива преступления. Если бы я сказал им или они подслушали, как я говорил вам или мисс Антуанетт о моих подозрениях мистера Пайка в возможных грязных делах, связанных с шантажом, мое положение в этом случае было бы безнадежным. К тому же, правда это, или нет, газеты раззвонили бы утром об этом в своих статьях.

И на этот раз мой клиент был совершенно прав. Если бы эта история появилась в газетах, то полиция могла бы выдвинуть только один или, в крайнем случае, два мотива преступления. Первый — Уэверли неожиданно узнал, что Пайк использовал рубрику "Инсайда" для шантажа и, разъяренный, бросился к нему, ударил и убил. А вторая — что Уэверли был сообщником Пайка по шантажу, между преступниками возникла ссора и Уэверли в драке убил его. И в любом случае мой клиент мог бы оказаться за решеткой.

Мне также показалось, что оба эти мотива одинаково хорошо подходят для Уэверли, если он и на самом деле убил Пайка. Более того, если его история правдива, только Наташа Антуанетт могла бы подтвердить ее. А если он врал мне, то это было очень удобно для него, потому что девушка была мертва.

И это казалось мне прозрачным, как горный воздух: или Уэверли говорил мне правду, или он был очень, очень умен.

Я сказал ему:

— О'кей, мистер Уэверли. А теперь объясните связь между вами и владельцем ресторана "Апач" Алем Джантом во всем этом деле.

— Между мной и Алем Джантом нет вообще никакой связи, — твердо заявил Гордон.

— Кажется, я же сказал вам…

— Да, вы мне сказали, — прервал он меня. — Но это не значит, что это правда. Хотя, как я полагаю, может быть правдой. По крайней мере, это возможно.

— Что все это значит? — не понял я.

— Все, что я знаю, — это то, что мисс Уиллоу вместе с двумя другими персонами, активными в нашей отрасли, которых, кстати, я весьма уважаю, явилась ко мне пару лет назад с предложением. Они высказались в том духе, что я являюсь подходящей личностью, которая могла бы издавать в Голливуде новый журнал. Они предложили необходимый для этого капитал. Идея мне понравилась. В течение нескольких дней я обдумывал ее и наконец с удовольствием согласился. Но где мои компаньоны, включая мисс Уиллоу, возьмут деньги, чтобы инвестировать это начинание, я не знал. По правде говоря, я никогда не думал об этом до настоящего момента.

Гордон Уэверли снова положил руки на стол, соединил пальцы вместе и в упор посмотрел на меня.

— Да, я слышал имя Аль Джант. Но никогда не встречал этого человека и никогда ничем не был связан с ним, так же как и сейчас. Если вы говорите, что кто-то из его преступных помощников был у мистера Пайка в ту ночь, то я принимаю к сведению ваше заявление. Но это принятие не основывается на моих знаниях. Я ничего не знаю об этой личности, кем бы он ни был. Как ничего не знаю и о стрельбе, которая была ночью у дома мистера Пайка. Я даже не знал, пока вы мне не сказали, что там был кто-то застрелен. А теперь снова и в последний раз я заявляю вам, что не убивал мистера Пайка.

Такое двоякое представление о его личности могло бы совершенно разрушить любое расследование. Поэтому я должен был выбирать одно из двух: сказать Уэверли "до свидания" или идти вперед, полагая, что он так же честен, как длинен день в самой середине лета. Кроме того, принимая решение, всегда приходится учитывать, что многие подробности пока неизвестны. И я попытался собраться с мыслями.

— О'кей, — сказал я. — Мы в деле. Теперь разберемся по порядку. Первое. Если деньги Джанта вложены в ваш журнал через мисс Уиллоу, я в этом разберусь. Второе. Эти громилы Аля Джанта наверняка прошлой ночью направлялись к дому Пайка — один из них вернулся. Поэтому если нет связи между вами и Джантом, то с большой вероятностью есть какая-то связь между ним и Пайком или тем человеком, который вышиб Пайку мозги. Третье. Если Наташа говорила, что нет свидетелей их наезда и бегства, то я ей верю. А это значит, что кто-то, может быть и Пайк, открыл настоящее золотое дно и действовал прямо у вас под самым носом. Если он шантажировал и других авторов писем, то думаю, что смогу раздобыть хотя бы одно из таких писем. Хотя пока не представляю, каким образом. Попытаюсь проследить его путь до автора и таким образом найти хотя бы еще одну жертву…

Я замолчал. Странно, как подобные рассуждения могут действовать на человека. В этот момент я был совершенно убежден, что Уэверли не убивал Пайка. Вы понимаете? Просто какая-то магия. Никто, просто никто не мог бы этого доказать. И я продолжал:

— Хорошо, что убийца Пайка вынужден был в возбужденном состоянии спешно покинуть дом. Четвертое. Расскажите мне, как работал отдел Аманды, и покажите полученные письма и дела. Дайте мне Наташино описание того, кто к ней приходил, а также все детали той аварии, о которой она вам рассказала. И наконец, примите мои извинения за мою склонность к мелким деталям, и я попытаюсь во всем разобраться.

Мой клиент улыбнулся. На этот раз не сдержанной, как прежде, а настоящей, хорошей улыбкой.

— Мы, — сказал он, — в деле.

Глава 13

Покинув Уэверли, я поехал обратно, к себе в отель "Спартан". В спальне я нашел пальто, в котором был в тот вечер. В его кармане обнаружил смятый и сырой клочок бумаги, который я туда засунул.

Этот текст не был отрывком из "Правдивых признаний о страданиях". Но это были действительно страдания: письмо на одной странице, написанное Аманде Дюбонне одним из тех несчастных, о которых говорил Уэверли. По крайней мере, я так предполагал, потому что ни в самой бумаге, ни в строчках не было ничего, что говорило бы об этом. Но может быть, что-то можно было прочесть между строк…

Я внимательно прочитал письмо, но так и не отыскал ничего, что могло бы привести меня к автору. Ни малейшего проблеска. По крайней мере, я ничего не нашел. Я перечитал его три или четыре раза, а потом забыл о нем. На некоторое время.

Потом вернулся к своему списку и начал по порядку звонить, думать, говорить. Мне надо было разобраться с троими людьми — Наташей Антуанетт, Мадлен Уиллоу и Джереми Слэйдом.

Плюс описание и вопрос: "Кто он?" Это был гангстер, принимающий участие в шантаже, рэкетир-сборщик. Описание ограничивалось только тем, что мог передать мне Уэверли со слов рыдавшей Наташи: крупный мужчина, не очень опрятный, лысоватый спереди и с длинными волосами, спадавшими на плечи, может быть темными, может быть седоватыми. По какой-то причине она особенно отметила его ноги. Уэверли пытался передать ее красочное описание этих необычных конечностей: "Они были самые большие из тех, которые я когда-либо видела, не считая гиппопотама. Боже, это были те еще ноги!"

Немного, но, может быть, и хватит. Итак: большой и нескладный, наполовину лысый, с несоразмерно большими ногами. Он посетил Наташу в восемь вечера, а перед девятью она была уже у Уэверли.

Покончив с размышлениями, я связался с полицией. Никакой помощи и никаких продвижений. Я узнал, какой сорт сигарет курил убийца Наташи. Он и несколько миллионов других людей.

Я поговорил с Мадлен Уиллоу. Сейчас она выглядела точно сама смерть. Эдак лет на сто шестьдесят, и плюс в каждом килограмме ее веса было две трети жира. Вот так она выглядела. А когда-то эта женщина, бывшая актриса, была хороша безо всякого преувеличения. Она дебютировала более тридцати лет назад в фильмах второго разряда, где целовала героя в шею, а потом била его. Танцевала на нью-йоркских балах на пуантах. Сейчас в это трудно было поверить. Она танцевала на пуантах.

— Аль Джант? Кто? Конечно, я его не знаю, кто бы он… Кто? Альдо Джианетти? — возмущенно восклицала она. — С вами что-нибудь не в порядке, молодой человек. Конечно, это были мои деньги. Я сделала тысячи, миллионы, когда была звездой. Я — что? Конечно, это были мои деньги. Я же говорю вам, я никогда не слышала об… Я пожалуюсь на вас властям, молодой человек. Я доложу о вас.

Я сказал ей, черт возьми, я ведь только спрашиваю, и оставил ее, узнав именно то, что ожидал, — ничего. Но еще оставалось много разных других путей.

Всю вторую половину дня я размышлял о голубоглазой Шерри Дэйн. Я дважды звонил и говорил с ней, частично для того, чтобы спросить, не вспомнила ли она еще чего-нибудь о киллере. А еще и для того, чтобы предупредить ее побольше быть дома и по возможности никуда не ходить, потому что и ее могут застрелить. Чем больше я узнавал об этом деле или строил догадок, тем больше я тревожился об этой актрисе.

А может быть, мне надо было больше беспокоиться о себе самом.

Это случилось, когда я меньше всего ожидал.

В тот день к вечеру за мной вполне могли следить. Только время от времени, я могу сказать это без всякого хвастовства. Заметить хвост и избавиться от него — для меня самое привычное дело. Это просто эпизод из жизни детектива, часть его работы, так же как для бухгалтера правильно вести его книги. И тем не менее они могли без особых трудностей определить линию моего поведения, куда я пойду дальше или что буду делать в течение ближайшего часа или двух.

Было около пяти часов дня, и я в течение двух последних часов объезжал членов съемочной группы Слэйда — как исполнителей, так и техников. Я надеялся, что кто-то из них — находясь один на один со мной и без опасения, что кто-то услышит его сообщение, — что-то добавит к моей разрозненной информации. Но никто из них ничего не мог дополнить. Любой, понимающий, что я делаю, мог в конце концов вполне логично допустить, что я обращусь и к другим членам съемочной группы, и определенно — к руководителям, и проявлял осторожность в разговоре со мной.

Вот так. Потом я убедился в этом. Но чтобы остаться в живых, вы должны предвидеть такие вещи заранее. Поэтому кто может быть уверен, что он останется живым?

И в течение двадцати секунд я в этом совсем не был уверен.

Я остановил машину у кромки тротуара на Палм-Драйв, около двухэтажного дома Вивиан Вирджин в Беверли-Хиллз. Я вышел из машины, думая о том, что Вивиан — истинная женщина, а мне нравились многие женщины, и я надеялся, что если она дома и даже не поможет мне в моем деле, то…

И это все, о чем я успел подумать.

Сначала я услышал свист пули у моей головы, а уж потом — треск выстрела. Забавно, какие мысли проносятся в голове в подобные минуты. Я думал: стреляли не из винтовки, по крайней мере не из той самой винтовки, потому что я слышал выстрел. И еще целых восемнадцать разных мыслей промелькнули в моей голове. Но я не стал задерживаться ни на одной, потому что я уже распростерся в воздухе, сделав такой прыжок, который оказал бы честь крупной газели, и заскользил по газону Вирджин, роя подбородком землю, словно крот. Но это продолжалось недолго.

Я упал на газон и покатился по нему, одновременно между поворотами доставая мой кольт особой модели, 38-го калибра. Я вскочил на ноги и поскользнулся на мокрой траве. И это получилось очень кстати.

Как раз когда моя нога поскользнулась и я начал падать на грудь, я услышал второй выстрел. Третья пуля прошлась по моей спине. Я почувствовал, как подернулось мое пальто и мне обожгло кожу. Возьми он немного пониже, и я больше не встал бы. Но я встал, и на этот раз не поскользнулся.

Пригнувшись, я бросился к дому Вивиан. Стреляли слева, а я бежал правее, подальше от человека с оружием. Я его не видел, у меня было только общее представление о том, где он находился. Но некоторые впечатления нагромоздились в моем мозгу, и я знал, что буду делать. Если не хочу, чтобы в меня попали.

Прозвучал еще один выстрел, но и здесь был промах, потому что я успел заскочить за стену дома и плюхнуться на подстриженный кустарник. За домом Вивиан был еще один, на углу при пересечении двух улиц. Стрелявший был где-то там. Судя по громкому звуку выстрела, он пользовался автоматическим пистолетом 45-го калибра. Поэтому хорошо, что его крупные пули только поцарапали меня. Но я знал, где он находится, и догадался, что он около машины, припаркованной на углу, чтобы можно было быстро уехать. Могло случиться, что бандит был не один, а еще с двоими или троими людьми. Но мог быть и один.

Подбежав к стене дома Вивиан, я ухватился левой рукой за угол, откинулся назад и выстрелил в направлении, откуда стреляли, но взял прицел повыше, чтобы никого не задеть. У меня не было шансов попасть в этого стрелка, но я не хотел зацепить еще кого-нибудь. Мне просто нужно было произвести звуковой эффект, чтобы этот тип подумал, что я стою за углом дома. Еще не замолкло эхо от грохота моего кольта, как я уже стремглав бежал вдоль стены дома, а потом повернул налево, за дом, к перпендикулярной улице.

Между двумя участками тянулась низкая кирпичная стена, и я перемахнул через нее, как через игрушечный барьер. На той стороне был тоже травяной газон, поэтому при беге мои шаги были едва слышны. Прямо передо мной стоял пустой автомобиль, новый "корвейр", это была машина того стрелка. Сначала я этого не знал, но понял в течение нескольких следующих секунд.

Мой расчет строился на том, что этот выродок все еще подстерегает меня, думая, что я стою у того же угла дома Вивиан. Он ждет, когда я высуну голову, чтобы снести ее. Но меня все нет и нет. Он подумает, что потерял меня, ему надоест ждать, и он решит быстро исчезнуть отсюда, чтобы попробовать сделать все в другой раз. Таков, на мой взгляд, был ход его мыслей.

Я все бежал, до тротуара, а потом свернул налево — и увидел прямо перед собой здоровенного громилу, который бежал к автомобилю, с тяжелым пистолетом 45-го калибра в руке. Но дуло его пистолета смотрело вниз, а у меня он был поднят, и все, что мне оставалось сделать, — это только чуть-чуть изменить его положение, чтобы прицелиться прямо в середину его тела.

Мы увидели друг друга одновременно. Но все же была маленькая разница. Я-то ожидал увидеть бандита. И этой маленькой разницы оказалось вполне достаточно. Если бы мы оба продолжали бежать, то мы врезались бы друг в друга. Но каждый из нас попытался остановиться. Я сбавил скорость и даже немного проскользил по тротуару, согнув ноги в коленях, а он хрипло закричал от неожиданности и направил на меня пистолет.

Но я раньше спустил курок пистолета. Пуля угодила ему в верхнюю часть груди, но парень устоял на ногах. Он тут же выстрелил. Пуля попала в тротуар позади меня и с завыванием рикошетом отскочила от бетона. Бандит был совсем близко от меня, когда я сделал второй выстрел, и только потом мы столкнулись, довольно сильно. Ствол моего кольта уперся ему в живот, я втиснул его поглубже и выпустил в него третью и последнюю пулю.

Но столкновение наших тел было еще сильнее, чем удар пули, и он грохнулся на землю. Бандит упал на бок, пистолет, грохоча по бетону, отлетел прочь. Потом повернулся и с трудом сел, упершись руками в тротуар. Так сидел он несколько мгновений с выражением смятения на лице. Потом кровь хлынула из всех трех дыр в его теле.

Детина зарычал, подался вперед, подтянулся на руках и, шатаясь, поднялся на ноги. Это был крупный сукин сын и очень сильный. Вернее, он был очень сильным. Поднятые кулаки бандит медленно сжимал и снова разжимал. Но он не мог достать до меня. Было уже поздно. Его горло судорожно задергалось. Рот открылся. Он издал странный звук, и на его губах показалась кровь, которая начала заливать подбородок.

Киллер наклонился вперед, сплюнул и с шумом грохнулся на тротуар. Словно он был привязан веревкой и ее внезапно разрезали. Упал как мешок с мукой, будто все его мускулы одновременно лишились силы. Голова глухо стукнула о тротуар. Все тело его обмякло, кишечник и мочевой пузырь тут же опорожнились, кровь хлынула изо рта и образовала на тротуаре лужу, в которой можно было различить и остатки его ленча. Бандит лежал, уткнувшись лицом в тротуар, среди своих собственных крови и испражнений.

Вот урок для тех, кто хотел бы стать киллером: или не промахивайся при первом выстреле, или ешь немножко, сходи в сортир, прими клизму и умри опрятно.

Мерзко? Конечно мерзко. Насильственная смерть всегда выглядит мерзко. В ней нет ничего привлекательного. Есть подонки, которые считают, что это очень мужественно, круто, шикарно — носить с собой пистолет или выкидной нож. Им не вредно было бы увидеть, как прощаются с жизнью взрослые негодяи.

А этот был крупным. Крупным и лысоватым спереди. Его воротник был не просто грязным, а очень грязным. Его выдавали большие ноги. Я и сам ношу обувь большого размера, но два его ботинка по длине равнялись трем моим.

Так вот они, большие ноги.

Глава 14

Но я не просто стоял и смотрел на убитого, а оглядывался кругом, опасаясь еще кого-то. Но, судя по всему, этот здоровенный парень, сборщик, был без сообщника. И я подумал, во скольких еще местах могут сидеть вот такие одиночные громилы, поджидая меня.

Если бы у меня было время, я проведал бы каждого из них. Но у меня не было времени.

Прошло всего с полминуты после первого выстрела. Гром пистолета 45-го калибра слышен далеко, а он выпустил по мне пять пуль. Да еще четыре из моего кольта. Прямо маленькая война разыгралась здесь, на Палм-Драйв, в Беверли-Хиллз. А ведь в Беверли-Хиллз вы даже не можете громко рассмеяться, чтобы не потревожить соседей.

Так, значит, телефоны должны уже вовсю звонить. Я полагал, что к этому моменту звонят уже многие дюжины граждан. Или пытаются дозвониться в полицию или даже в пожарную охрану и военно-воздушные силы. Но как бы то ни было, я уже слышал звук сирен.

И тут я увидел ребенка, мальчишку лет шести, который стоял недалеко от меня — от меня и от того, кто лежал на тротуаре. Он был в синих джинсах, порванной белой тенниске и баскетбольных кедах.

— Пьяный, — сказал он.

— Иди, парень, нечего тебе здесь делать.

Мальчик сглотнул и посмотрел на меня, потом на мертвого.

— Ой! — воскликнул он. — Он мертвый?

— Да, он мертв. А теперь давай иди домой к мамочке.

Дети, по крайней мере до шести или восьми лет, имеют совсем другое, уникальное отношение к жизни и смерти. С возрастом мы теряем его. Может быть, мы становимся мудрее, может, теряем невинность. Но в пять, шесть или даже в восемь лет им свойственна естественность, которая скоро проходит.

Ребенок оторвал взор от мертвого человека.

— Он что, болел? — печально спросил он.

— Да немного. Но он давно был болен. Иди домой, сынок.

Он повернулся, оглянулся. Сказал "Ой!" и убежал.

Но к этому времени я уже был под взорами нескольких взрослых. И их взгляды были вовсе не невинны. Они выражали сосредоточенность и порицание. Они не знали, кто из нас выстрелил первым и почему. Но они знали, что это я убил человека. А это плохо. Тем более, что здесь Беверли-Хиллз, а я запачкал улицу. Словом, вношу нечто неприличное в их жизнь.

Я пропустил мимо ушей два или три соответствующих комментария. Но вот женщина примерно тридцати лет, в плотно облегающих брюках и золоченых туфлях на высоких каблуках не толще гвоздей, задыхаясь, закричала:

— Как страшно, как ужасно! — У нее в руках были карты, похоже, что это была сдача в бридж. Она обращалась ко мне. — Вы, вы убили его! Вы убили его!

Я чуть не употребил слово, которым не рекомендуется пользоваться. Вот здесь в меня стреляли пять раз и — только не спрашивайте меня об этом сейчас, как это произошло, — пять раз промахнулись. Кроме только одного раза, когда мне располосовали пальто на спине, которая и сейчас горит огнем. Я не был счастливее, чем эти люди. Во всяком случае, я не радовался тому, что произошло. Возможно, мне надо было радоваться еще меньше.

Мне надо было бы держать рот закрытым. Но я не смог. И сказал как можно доверительнее:

— Да. Он плюнул на тротуар.

Она начала лаять что-то еще на меня. И вдруг остановилась. Стала бледно-зеленой. И ушла. Одна ушла, а другие пришли. Но сирена была уже близко, и через мгновение патрульный автомобиль остановился у края тротуара.

* * *

Потом была полиция, потом мой дом в "Спартане", душ. Я успел немного поваляться на спине, снова переодеться, и уже было семь часов, когда я опять приехал к Вивиан.

Я был не в лучшем настроении, и это был не лучший день Но надо отдать должное Вивиан Вирджин, потому что примерно через четыре с половиной секунды после того, как она открыла входную дверь, я уже чувствовал себя вполне уютно.

Эта массивная красотка деликатно подавила настоящий или притворный зевок. Потом потянулась, как кошка, которая дремала на солнцепеке. Она медленно поводила плечами вперед и назад, очень грациозно, это напоминало мне, как медведи чешут спины о деревья, но только у нее выходило не так свирепо.

— Ох-х-х-х-х-х-х-х, — простонала она. — О, хэлло. А я немного вздремнула. — Вивиан сонно улыбнулась. — И тут зазвонили в дверь. Я вскочила с кровати и успела только накинуть этот старенький пеньюар.

Он не показался мне таким уж стареньким.

— Ну хорошо. Вы — мистер Скотт, верно? Шелл Скотт?

Прижав язык к передним зубам, я просвистел:

— Тьюи-и-и-уи-и-о-о-о.

Я ничего такого не хотел этим сказать. Откровенно говоря, я даже не понял, что свищу. Я на самом деле даже не знал, что умею так свистеть.

— Так вы — мистер Скотт, не так ли?

Я снова присвистнул.

Нам с постановщиком картины Джереми Слэйдом следовало держаться вместе, он бы мне чирикал, а я бы отвечал, присвистывая. Мы могли бы даже построить гнездо. Но наконец я все-таки отыскал свой язык. Он оказался тут же, прямо за передними зубами.

— Д-д-д-да, — ответил я ей.

— Не будете ли любезны войти в дом? — пригласила Вивиан.

— Наверняка я не собираюсь стоять здесь снаружи.

Она повернулась ко мне спиной и пошла вперед, а я неуклюже последовал за ней, натолкнулся на дверной косяк и все задевал локтями.

Ребята, спокойно. Не делайте поспешного вывода, что старика Скотта так легко заставить потерять голову или что-то в этом роде.

Но вы посмотрели бы на эту крупную, грудастую, цветущую женщину, которая стоит в дверях и вздыхает: "Ох-х-х-х-х-х, хм-м, м-м-м-м" — и делает всякие другие вещи. В том самом пеньюаре, о котором она говорила. А вообще-то о нем едва ли стоило говорить. Кстати, он был такого же цвета, как и ее кожа. То есть сквозь ткань видна была ее кожа такого же цвета. Женщина сказала, что выскочила из кровати и накинула пеньюар, а значит, она лежала обнаженной. Хотя я не понимаю, почему это кто-то мог назвать "обнаженной". Она никогда не казалась мне чересчур обнаженной.

Вот такие мысли крутились в моей голове. Все время, пока мы шли в гостиную. Она постучала по стулу, давая мне знать, что я могу сесть на него, а сама прошла к длинному низкому дивану, на котором лежали по меньшей мере с дюжину покрытых атласом подушек всех цветов радуги. Она не села на него, а развалилась, словно Клеопатра перед Антонием. Когда она вытянула ноги, удобно устроив их на подушках, расправила свою кожу — то есть пеньюар цвета ее кожи, — откинулась назад, устроилась поудобнее, то сказала:

— Я не могла бы переодеться во что-нибудь более подходящее хозяйке дома, если у вас есть время?

— Беби, у меня не найдется столько времени, — охладил ее пыл я.

— Ну ладно, хэлло. Зачем вы хотели меня видеть, мистер Скотт? — спросила она.

— Шелл.

— Вы хотели видеть меня по поводу Шелла?

— Шелл — это я.

— Вы хотите видеть меня по поводу вас самих? — удивилась красотка.

— Ух. Не думал об этом до того, как пришел сюда. Я хотел видеть вас по поводу кого-то еще, — пояснил я.

— Кого-то другого? Что это значит, мистер Скотт?

— Шелл. Это мое имя. Зовите меня Шелл.

— Очень хорошо, Шелл, — повторила женщина.

Так мы и сидели. Секунды уходили. Время — драгоценное время — проходило. Иногда бывает трудно перейти прямо к делу. И вы должны это понять, верно? Я подвинул свой стул поближе к дивану, похожему на барку Антония, на которой плыла Клеопатра. Я мог себе представить, как ветер играет ее волосами. Темнокожие рабы налегают на коричневые весла. Девушки танцуют и разбрасывают вокруг розовые лепестки. Вы даже будете удивлены, узнав, что я себе это представил. А секунды все летели.

— О, я вспомнила, — сказала Вивиан.

— Что, черт побери, вы можете вспомнить? Я только что об этом думал.

— Что вы только что сказали. Вы сказали, что хотите видеть меня, чтобы поговорить о ком-то еще. Вы не можете вспомнить?

— Немного погодя, — пробормотал я.

— Ну ладно, тогда поговорим о чем-нибудь другом. Так вот. Почему я легла вздремнуть — обычно я так не делаю, — но сегодня во второй половине дня здесь была такая суматоха, выстрелы, пули, мужчину убили практически у моей двери. Вы что-нибудь об этом слышали?

— Я был… одним из тех, кто первым узнал об этом.

— Ну, не ужасно ли это? Это против законов Беверли-Хиллз.

— Ну конечно, — согласился я. — Я так понимаю, вы не выглядывали наружу, чтобы увидеть все это возбуждение, людей, кровь… и все такое.

— О боже, конечно нет! — воскликнула женщина. — Я не люблю смотреть на подобные вещи.

— Вы, дорогая, правы.

— Но я слышала все от моей соседки. Один ужасный мужчина убил другого ужасного мужчину. Он стоял над ним и с диким видом стрелял в него.

— Пыхтел, сопел и вытаскивал пучки волос из его ушей, — зловеще добавил я.

— Об этом я не слышала, — проговорила Вивиан.

— Дайте вашей соседке немного больше времени, — посоветовал я.

— Она играла в бридж. И этот ужасный человек…

— Не говорите мне о нем, — изобразил я страх на своем лице. — На вашем месте я бы изменил позу…

— Но мне здесь так удобно. Почему бы вам не поменять место и не прийти сюда?

Я чуть не сделал это. Вскочил на ноги со словами "Почему же нет?" на губах, но внутренний голос повторял мне вновь и вновь: "Ты что, спятил?"

— Одну минутку, — сказал я.

Я пересек комнату, отыскал окно и открыл его. Высунул голову наружу и вдохнул свежего воздуха. Мне показалось, что она наполнила комнату эфиром или ароматом духов "Ночное безумие". Или чем-то другим, также опьяняющим, но, скорее всего, эфиром. Это была одна из тех комнат, где легко потерять рассудок. Эти мысли прорастали в моей голове, словно редкая сорная трава. И я понял, что лучше всего вернуться к прежнему положению, поэтому отошел от окна, прошел к своему стулу, отодвинул его по ковру туда, где он стоял прежде, и сел. И тот же голос сказал мне: "Да, ты и на самом деле сумасшедший".

— Мисс Вирджин, — начал я и запнулся. — Я так и должен называть вас — "мисс Вирджин"?

— И не пытайтесь.

— Что — не пытаться?

— Называть меня мисс Вирджин.

— О'кей, Вивиан — Шелл.

Все начиналось снова. Я тряс головой так, что мои зубы начали стучать. А может быть, это были не зубы, а еще что-то. А Вивиан была спокойна. С этим надо кончать. Надо поторапливаться и приниматься за дело. Жизнь — это реальная и серьезная вещь, мы не должны тратить ее попусту, как сейчас.

— Мы напрасно теряем время, — сказал я.

— Теряем — что? И что значит — теряем? Нам еще вообще нечего терять, — проговорила она.

— Давайте бросим все это, Вивиан. Мы можем так сойти с ума. Рехнуться. Потерять свои шарики. А теперь слушайте внимательно. Я — Шелл Скотт и…

— Я это знаю. А вы мне снова говорите, — перебила женщина.

— Вы можете помолчать, ах, Вивиан. Послушайте меня хоть минутку, а? Я частный детектив. Работаю по этому делу. И мне сейчас…

* * *

Да, вещи не сразу становятся на свое место, но постепенно наш разговор стал почти понятным. И мы начали потихоньку продвигаться вперед.

Когда я стал говорить о моем присутствии на месте этим утром, воспоминание о Наташиной смерти опечалило ее, и я смог обсудить с ней обстоятельства дела. Она не имела и малейшего понятия, кто и почему мог убить Наташу, и сказала, что ей вообще трудно представить, что девушка на самом деле мертва.

— Да нет, она мертва, это определенно, — сказал я наконец. — И это сделал хладнокровный убийца.

Я был в некоторой нерешительности. Я не хотел раскрывать все карты относительно предполагаемого шантажа Финли Пайка. Естественно, Уэверли был заинтересован, чтобы я как можно дольше скрывал это. Но если Вивиан знает что-нибудь об этом, я обязан раскопать все, прежде чем она снова сядет на своего любимого конька.

Поэтому я спросил:

— Вы говорили с Наташей сегодня утром на съемках?

Она кивнула.

— Не упоминала ли она о своих неприятностях?

— А что за неприятности?

— Ну… — Я снова поколебался, а потом все-таки сказал: — Она говорила вам, что кто-то пытался шантажировать ее?

Массивная красотка откинулась на подушки и посидела так некоторое время, что, очевидно, было ей необходимо, чтобы поддерживать разговор в нужном русле, и ответила:

— Боже, нет. А что, кто-то был?

— На самом деле я не очень уверен. Давайте лучше так: она рассказывала вам о здоровом, угрюмом типе, наполовину лысом, неуклюжем, который расстроил ее?

Она посмотрела налево, поверх моего плеча, и спросила:

— А как он все-таки выглядел?

Я повторил описание, которое передал мне Уэверли, прибавив детали из своих личных наблюдений. Она ответила:

— Нет, это мне ничего не говорит, Шелл. Наташа ни о ком не говорила. Тем более о таком, как этот. О, она казалась возбужденной и нервной, но я подумала, что это оттого, что она готовилась к тому самому "танцу смерти", и…

Вивиан продолжала говорить, но я немного отвлекся. Это был целый поток слов, который лился из ее уст, не иссякая. Но когда я описал этого сборщика, что-то произошло. Возникла реакция, которую я не ожидал и не мог понять.

Она сказала: "Это мне ничего не говорит"

Может быть и так, и все же что-то здесь было.

А она все говорила:

— …конечно, пришлось на время приостановить съемки. Бедный Джерри, он потерял все эти деньги, когда я болела, а теперь еще и эта ужасная вещь. Конечно, Наташа закончила свою последнюю сцену. Кроме казни, когда они рубят ей голову. Но для этого можно использовать дублера. Однако Джерри будет так расстроен. Не столько из-за денег, сколько из-за Нат. Они были очень близки в последние недели. Вы, конечно, знаете. Правда, он женат, но он не из тех, кто помнит слова "пока смерть не разлучит…".

— Оставьте это, — сказал я.

Она замолчала. Потом снова посмотрела поверх моего плеча и даже немного подскочила, потом снова уставилась на меня. Я даже оглянулся, желая убедиться, что позади меня не было ничего уж очень интересного. Но там ничего не было. Только стена и, конечно ближе ко мне, мое плечо. Вивиан просто не хотела смотреть мне в лицо.

Странно, когда я упомянул об этом рэкетире и описал его внешность, из нее полился какой-то искусственный поток слов, похожий скорее на нервную реакцию, чем на простой ответ. Я застрелил этого типа здесь же, всего с пару часов назад — но Вивиан утверждает, что ничего не знает об этом, кроме того, что ей сказала соседка. Она ничего не знает, кто участвовал в той перестрелке. Забавно. Если она знала, то зачем ей притворяться, что она не знает.

Но я отложил этот вопрос на время и спросил:

— Вивиан, вы в конце концов сказали не одну, а целых шесть вещей, которые меня крайне интересуют. Может быть, мы поговорим о них по очереди, а не обо всем сразу…

— Я сожалею, — перебила она, — мне кажется, я слишком много наболтала.

— А что, Слэйд и Нат, они были очень близки? — задал я первый вопрос.

— Они встречались последние несколько недель, вы разве не знали? Не думаю, что это был такой уж секрет. Нат сама говорила мне об этом. Ей очень нравился Джерри.

— Да? А Джерри? — поинтересовался я.

— Ну, это было большое чувство, я думаю, что с той и другой стороны.

— А я думал, что Нат и красавец Хауэлл большие друзья.

— О, они были. И до сих пор, уверена, были бы… если бы этого не случилось сегодня утром. — Она помолчала и со вздохом пожала плечами. — Плохо женщине иметь только одного мужчину, верно? Особенно одинокой девушке, вот как я.

Это было верно, она снова оказалась одинокой. Ее четвертый муж, насколько я помнил, сейчас находился в Акапулько, залечивал свои печали, лежа на пляже и восстанавливая свой загар. Я попытался нажать на Вивиан насчет подробностей о Слэйде и Наташе, но она ничего не смогла добавить.

— Так, выходит, это был последний эпизод с участием Наташи, этот самый "танец смерти"?

— Да, если не считать, как Груззак отрубает ей голову мечом. Но это им снять не удалось.

Я это знал. И они на самом деле все равно бы этого не показали. И вы бы так и не увидели, как ее голова слетает с плеч, словно кочан капусты. Но вас держали бы в ожидании этого зрелища. Это были обычные трюки Слэйда, и они действовали безотказно. И приносили деньги. И конечно, были ужасно тошнотворными.

Были выгодными. Хотя этот фильм был просто временным выходом из положения.

— Похоже, что это был последний фильм из серии, который помог бы ему выбраться, — сказал я. — Но Слэйд был уже на самом краю, не так ли? Вы сказали, что некоторое время не снимались…

— Да, когда болела, — подтвердила актриса.

Было трудно представить эту цветущую женщину больной. Если она была так же больна внутри, как выглядит снаружи, то я отпустил бы ей еще лет сто активной жизни. Я усмехнулся.

— Но вы выглядите такой здоровой, — проговорил я, надеясь, что она клюнет на эти слова.

Она клюнула:

— Да нет, не было ничего страшного. Это не повлияло… я хочу сказать, мое состояние не было таким отвратительным, как, скажем, при крапивнице. Скорее всего, это походило на нервное расстройство. Я ужасно устала и никак не могла сосредоточиться. Стала испытывать чувство гадливости. Поэтому несколько дней пробыла дома, а потом обратилась к психиатру.

У меня сложились вполне твердые убеждения в отношении многих вещей, и одной из них был психоанализ. Но среди здешних жителей не принято злословить по адресу шарлатанов-врачей. Поэтому я сказал:

— Уж лучше нервное расстройство, чем крапивница. Готов поклясться, что все расстройства прошли.

Наверное, я задел нужную струну, потому что женщина счастливо улыбнулась.

— Доктор Мейси, — сказала она, — обещал полностью вылечить меня за четыре или пять лет.

— Это грандиозно! Доктор Мейси очень добр к вам. Он и есть ваш психиатр?

— Да. Вы, конечно, о нем слышали? Он один из двух или трех лучших во всем Беверли-Хиллз.

Это означает, подумал я, что среди всех своих собратьев он был чем-то вроде главы семьи. А в Беверли-Хиллз на душу населения приходилось больше психоаналитиков, чем в любом другом месте мира. Я не уверен, но мне кажется, что здесь больше психиатров, чем парикмахеров. Что может вызвать повышенный интерес у будущих историков.

Но, кажется, мы снова сбились с пути, а в обществе Вивиан прямой и узкой дорожкой была только та, которая уводила бы нас от всей этой неразберихи. Поэтому я спросил:

— А что, Слэйд сильно пострадал, когда ему пришлось приостановить съемки?

— Да, он остался без денег, вы же знаете, — затараторила она. — Потом он гнал, чтобы войти в график, и добился этого день или два назад. Теперь он восстановил доверие к себе, как я думаю. Мне кажется, банк отвалил ему кругленькую сумму.

— А что за банк? — насторожился я.

— Не знаю. А какая разница? Просто банк. Самое главное, что все в порядке. Но я ужасно переживала это.

— Да. Если бы он обанкротился, то больше не было бы "Липкой Мрази", — заметил я.

Что, подумал я — но не сказал вслух, — было бы сильнейшим ударом по юношеской преступности с тех пор, как люди вылезли из шалашей.

Мы поговорили еще минуту или две, а потом я сказал, что мне пора.

— О, не уходите, — попросила Вивиан. — Не сейчас. Так забавно с вами разговаривать.

Она снова посмотрела через мое плечо. И это уже всерьез заинтриговало меня.

Чем дольше вы выспрашиваете людей с определенной целью и стараетесь отделить правду от лжи, тем больше внимания вы обращаете на мелкие детали и всякие там намеки. Их нелегко увидеть, но если вы их обнаружили, то это чистое золото.

Так, при игре в покер вшестером я замечал, что игрок, который собирается блефовать, перед тем как объявить ставку, обязательно откашливается. Эти самые "кхе-кхе" часто мне помогали.

Или вот. Жена одного человека, которого я должен был разыскать, несомненно честная, но очень нервная женщина, каждый раз перед тем, как соврать, хихикала. Я просто фиксировал это хихиканье и отыскал муженька.

Такие счастливые находки довольно редки. Но в данном случае я чувствовал, что нашел самородок, — что-то было в этих случайных взглядах Вивиан, которые она бросала через мое плечо.

Поэтому я болтал что-то две или три минуты, а потом, не меняя тона, резко изменил тему разговора.

Она, чуть улыбаясь, расслабленная, смотрела на меня сквозь опущенные ресницы полусонным взглядом, когда я, словно невзначай, спросил:

— Этот здоровенный полулысый тип, который, как я уже говорил, сильно расстроил Нат… Почему вы сказали мне, что никогда не слышали о нем?

— Что вы имеете в виду? Я не понимаю…

Это было просто прекрасно. Она оставалась совершенно расслабленной, по крайней мере с виду. Она даже не моргнула, ее глаза оставались такими же сонными — но они больше не смотрели мне в лицо. Ее взгляд на этот раз даже не задержался на моем плече, а отклонился куда-то в сторону, на растение в горшке или еще на что-то.

Я настойчиво продолжал:

— Может быть, это не мое дело, но я все равно докопаюсь до правды, если не услышу ее от вас. Я уверен, что вы знаете этого парня, Вивиан. Мрачный тип, которому давно пора было постричься. Верзила, которого я застрелил сегодня днем практически у ваших дверей, человек с большими ногами…

И тут что-то произошло.

Что-то неприятное, выходящее за пределы правил. Она уже смотрела не на стену, а прямо на меня. Широко раскрытыми глазами.

И заговорила отрывисто, короткими бессвязными фразами:

— Застрелили? Застрелили его — он мертв? Мертв? Вы застрелили его? Вы были тот… О, слава богу!

Я сидел неподвижно, словно предмет мебели. Не считая моей челюсти, которая отвисла.

Вивиан выпрямилась и задышала быстро и глубоко. Ее грудь, поднимаясь и опускаясь, ходила ходуном под прозрачной розовой тканью. Это был феномен, которому я в другое время отдал бы должное.

Но в этот раз я внимательно смотрел на ее лицо, она вся подалась вперед, крепко сжала руки и повторяла снова и снова: "О, слава богу!"

Глава 15

Наступило молчание. Я слышал ее дыхание. Большая крепкая грудь поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, но все медленнее и медленнее. А я подтянул свою челюсть.

А потом она тихо и просто сказала:

— Он шантажировал меня. Он что, и вправду мертв?

— В этом нет никаких сомнений. — Я закурил сигарету. — Шантажировал вас?

Она кивнула.

— Как долго?

— Шесть месяцев. Это началось почти шесть месяцев назад. Я никому не говорила, я не могла… Боже, какое облегчение!

Я подумал, что если молодую женщину шантажируют, да еще по реальному поводу, то ей прямой путь к психиатру. Но для меня здесь было много других интригующих вещей, чтобы думать еще и об этой.

Я спросил:

— А как он вас подцепил? Что он знал о вас — или это не мое дело?

— Да, это не ваше дело, — ответила Вивиан, улыбаясь, чтобы смягчить свои слова. — Это… о… я никого не убивала и ничего не крала. Не участвовала ни в каком преступлении. Просто я не хочу, чтобы о некоторых вещах знали люди.

Она помолчала, бессознательно подняла руку и длинными пальцами с ярко-красными ногтями потрогала и нежно помяла левую грудь. Она не подпирала ее, потому что грудь не нуждалась в этом. А вот я сразу потерял нить разговора.

Но слова Вивиан вернули меня снова к делу. Точнее, к тому большеногому шантажисту. Она объяснила, откуда он взялся.

— Если он мертв, — ну, вы же не станете меня шантажировать. — Женщина снова улыбнулась. — Так случилось. Как-то вечером был прием на Кресент-Драйв. Нас там было четырнадцать. Он был довольно буйным. Кто-то сказал, что единственно, что плохо в лагерях нудистов, — это то, что их портит сама природа.

— Природа? — не понял я.

— Лагеря на природе — это москиты, загар и прочее, — пояснила она. — Всегда наступишь на что-то колючее в траве. И холодно, как на Аляске в некоторые ночи. Так вот, мы решили организовать нудистский клуб в помещении.

— Вас было четырнадцать? — повторил я.

— Четырнадцать. И все четырнадцать — пьяные. Можете себе представить?

— Ну да. Только нужно было следить за тем, сколько пьете.

— Это было с год назад — некоторых людей, которые там были, вы знаете. Но я не стану называть их имена. Мы пришли в тот лагерь на два или три месяца и потом автоматически разбились на отдельные группы.

"Пришли в лагерь", — сказала она. Каждый раз, когда я думаю о бойскаутах или других веселых ребятах, я вспоминаю слова "пойти в лагерь". А сейчас слова Вивиан вились вокруг меня, словно сойки.

— Но, черт возьми, — проговорил я. — Все вы там были нагие, все четырнадцать, целая стая. Ну и что, какое до этого дело шантажисту? Может быть, вас ввели в заблуждение, вас покинули или вы плохо себя вели. Но вас не за что посылать в Фолсом на двадцать лет…

— Конечно не за что. Но если это стало бы широко известно, имена и все такое, были бы неприятности, это точно. И вот этот человек узнал про меня. — Она покачала головой. — Он решил на мне заработать. Но я хотела узнать, кто ему сказал об этом лагере. — Вивиан глубоко вдохнула, будто хотела немного успокоиться, и сказала: — Но как бы то ни было, он предъявил мне эти требования. Я говорю вам, чтобы помочь все это понять.

— Я начинаю кое-что понимать, — заверил я. — Этот человек знал о вас довольно много.

— Да, довольно много.

И я наконец задал вопрос, который давно крутился у меня на языке. Хотя я полагал, что знаю ответ на него.

— Вивиан, вам приходилось когда-нибудь писать письмо Аманде Дюбонне? В журнал "Инсайд"? В рубрику "Строчки для страждущих"?

Она рассмеялась, явно удивленная:

— Вы не можете быть серьезным. Зачем мне надо делать такое?

"Опять неправда", — подумал я. И тут же подумал другое: "Какого черта! А если она и впрямь не писала, что тогда?"

А женщина поинтересовалась:

— Почему вы все-таки спрашиваете меня об этом, Шелл?

— Да так… есть одна мысль.

— Довольно глупая мысль. — Она притворилась обиженной. — Вы на самом деле думаете, что я одна из тех идиоток?

— Не все люди, которые пишут Аманде Дюбонне, идиоты, Вивиан. Многие из них — довольно разумные люди, но, может быть, чем-то смущены. Или одиноки, напуганы, кто знает? Для некоторых письмо к Аманде может быть средством облегчения, более действенным, чем любое другое.

На ее лице появилось какое-то странное выражение.

— Аманда… — пробормотала она. — Да, конечно, я читала в газете… Так это Пайка убили прошлой ночью? Не так ли?

Я кивнул:

— Ну ладно, забудем это, Вивиан. Мне неприятно говорить об этом, но откуда вы знаете, что с вами был связан только один человек, тот здоровенный парень?

— Он сам сказал. Я никого больше не видела.

— А что, если у него был партнер? Или кто-нибудь другой имел ту же информацию, что и он? Если так, то с его смертью ваши неприятности не исчезнут сами собой.

Мы немного помолчали. У каждого из нас было о чем подумать. Но прошла минута или две, и я поднялся:

— Мне на самом деле пора, Вивиан. Надеюсь, что тот здоровенный громила действовал в одиночку.

Она попыталась улыбнуться:

— Если появится другой, я скажу вам о нем, и вы сможете пристрелить его.

Я усмехнулся:

— Не могу обещать, хотя тот тип сегодня выстрелил в меня первым.

— Ну, это я устрою, — пообещала, улыбаясь, она.

Мы тепло попрощались, и я ушел.

* * *

Джереми Слэйд жил в трех кварталах от Вивиан, и я прямо поехал туда, не позвонив заранее. Я сам не люблю, когда ко мне вламываются без предупреждения. Очень часто они застают вас, когда вы не в настроении, или наслаждаетесь вкусным блюдом, или отдыхаете, или вообще во время еды. И именно поэтому я не стал говорить о своем визите. Меня впустила горничная, и это уничтожило все шансы на то, что, фигурально выражаясь, я прихвачу Слэйда со спущенными брюками. Иными словами — врасплох. Поэтому я сообщил ей, кто я такой и что я надеюсь повидать мистера Слэйда.

Она провела меня в комнату, которая представляла собой нечто среднее между берлогой и библиотекой, с головами зверей и большой рыбиной, укрепленными на стенах между книжными шкафами. Примерно через минуту появился Слэйд, и под его солидными килограммами даже немного задрожал пол.

— Мистер Скотт, — приветливо сказал он, протягивая мне руку, — так приятно видеть вас.

Я, конечно, сомневался в этом, но его слова вроде прозвучали искренне. По крайней мере, настолько искренне, насколько он мог это выразить своим писклявым голосом.

— Добрый вечер, мистер Слэйд, — ответил я. — Может быть, это непростительно невежливый поступок, но я был здесь поблизости и подумал, что мне надо было бы у вас кое-что узнать.

— Да нет, все в порядке. Я полагаю, это о Нат? Я только что думал насчет этого ужасного момента сегодня утром. Когда ее убили. — Он сглотнул, скривился, как всегда, но на этот раз скривился печально. Морщины на его лице казались еще более глубокими от усталости и, может быть, печали.

— А что заставляет вас думать о мисс Антуанетт? — прямо спросил я.

Джереми казался удивленным.

— Не знаю, о чем сейчас еще можно думать. А я припоминаю, что сегодня утром вы хотели поговорить с ней.

— Это верно. Но мне не удалось это сделать, — подтвердил я.

— А зачем вы хотели видеть ее, мистер Скотт?

— Сейчас это не столь уж важно, ведь она мертва. Ее смерть и для меня лично была ударом. Но для вас куда большим, как я представляю.

— То, что актриса умерла, никак не отразится на фильме, — заверил режиссер. — Мы можем закончить съемки. Но если бы даже нам пришлось выбросить все, что успели снять, то это не идет ни в какое сравнение со случившейся трагедией.

— А я и не имел в виду фильм, меня больше интересуют ваши личные чувства к Наташе, — заявил я. — Я знаю, что вы были близкими друзьями. А может, и чуть больше, чем близкими друзьями?

Было трудно понять его взгляд — то ли он смотрел на меня с негодованием, то ли оставался спокойным.

— Что это значит, черт побери? — медленно проговорил Слэйд.

— Успокойтесь, — сказал я ему на тот случай, если он на самом деле вышел из себя. — Я слышал, что вы с Наташей в последнее время были вместе.

— Поосторожнее, Скотт, я женатый человек.

— Черт побери, я же говорю не с вашей женой!

Да, Джереми злился. Он нахмурился и скривил свои толстые губы, в то время как глаза, брови и даже кончик носа выражали угрозу. Он стоял почти в конце комнаты, но мне казалось, что слишком близко от меня.

— Мне бы следовало дать вам как следует по башке, — проскрипел мой собеседник.

— Постойте! — поспешно воскликнул я. — Если я не прав и между вами и Наташей и на самом деле ничего не было, кроме приятельских отношений и дружбы, то я готов извиниться. Но Наташа мертва, а я к ней хорошо относился. Поэтому, прежде чем принять решение, я имею право опросить половину города, обращаясь к людям с таким же вопросом, в том числе и к Джереми Слэйду. А теперь, если угодно, можете попытаться меня отколотить.

Он отвел руки в стороны и сжал кулаки таких ужасных размеров, что на них было страшно смотреть. Произнеся слово "отколотить", я тут же вспомнил вид Пайка прошлой ночью. И я невольно стал внимательно рассматривать костяшки пальцев на кулаках Слэйда. На них не было никаких травм.

Он медленно разжал кулаки и опустил руки. Все еще раздраженный, он угрожающе раздувал ноздри.

— Держу пари, вам частенько достается, — сквозь зубы пробормотал он.

Я ничего не ответил. И на самом деле, мне доставалось гораздо чаще, чем хотелось бы.

Через некоторое время Слэйд, фыркнув, сказал:

— Чтобы удовлетворить ваше проклятое любопытство, довожу до вашего сведения, что мы с Нат были друзьями, да. И только.

— И вы никогда никуда с ней не ездили? Маленькое свидание вдвоем? Тет-а-тет в полуосвещенной…

— Все-таки надо было стукнуть вас по башке, — перебил он меня. — Послушайте, ответ на все ваши вопросы только один — нет, Н-Е-Т, нет. Конечно, я заезжал к ней пару раз, чтобы повидаться, например прошлым вечером. Но, черт побери, кто такой, по-вашему, продюсер? Только человек, который выколачивает деньги? Как бы не так! Мне приходится быть и нянькой, матерью, отцом, заменять детей. Да черт возьми, половина из моих людей и сами еще дети! И мне нужно время от времени нежно похлопывать их по щечкам.

— Вы что, видели Нат прошлым вечером?

Он пожал плечами:

— Да, да. Она позвонила мне и сказала, что нездорова. И боится, что не сможет работать. Что-то очень угнетало ее в последний месяц или два. Но, черт возьми, приближался день съемки ее главной сцены — "танца смерти". И я похлопал ее под подбородок, немного подбодрил, сказал ей, что она самая великая актриса после мисс Дресслер…

— Мисс Дресслер? — переспросил я.

— И что могла бы сыграть Саломею не хуже, чем сама Софи Таккер. Это тоже обычная лесть. Они понимают, что это просто лесть, но не могут жить без этого. Они этим живут. Черт возьми! — воскликнул Слэйд. — Мне приходится быть одновременно и Свенгали, и Норманом Винсентом Пилом.[15] Не считая того, что мне еще приходится добывать деньги.

— Если уж вы заговорили о деньгах, то кто ваш банкир? — спросил я. — Он мне представляется таким парнем, с которым и я не прочь бы иметь дело.

— Да? — Он внимательно посмотрел на меня.

— Ну да, он, наверное, самый дружески настроенный банкир в городе. Ведь это он выручил вас, когда мисс Вивиан сорвала съемки в последний раз, ведь верно?

— Черта с два он выручил, — буркнул постановщик фильма.

— Он не сделал этого? — удивился я.

— Конечно нет. Я думал, что все пропало. Но Вирдж вернулась как раз вовремя. — Он снова пожал своими широченными плечами. — И я обошелся без займа. — Слэйд улыбнулся, обнажив зубы, и это был тот еще вид, скажу я вам. — Это привело к тому, что мы в спешке снимали вторую половину, — заметил он. — Но мы снимали в один прием сразу несколько сцен.

Я понял, что Вивиан дала мне не совсем правильную информацию. Может быть, Слэйд сказал мне правду — последняя половина "Призрака липкой Мрази" тоже показалась мне снятой наспех. Но это ничего не доказывало. Мне казалось, что и первая половина фильма не лишена этого недостатка.

— Кстати, — спросил я. — Когда вы видели Наташу прошлым вечером, она не говорила вам, что ее что-то беспокоит? Я имею в виду, нечто особенное.

Он смотрел на меня некоторое время, прикрывая глаза сдвинутыми бровями.

— Только что она нездорова. И что у нее натянуты нервы. Я подумал, что это связано с предменструальным периодом или, может, она вошла в свою темную полосу. Да, черт возьми, Наташа ведь женщина, и у нее могут быть тысячи разных недомоганий.

Я кивнул в знак молчаливого согласия.

— Я никогда не спрашиваю, что у них болит. Иногда они сами говорят мне.

— А вы помните, в котором часу вы заезжали к ней?

На этот раз Джереми Слэйд посмотрел на меня немного подольше, а потом сказал:

— А какая разница, черт возьми?

— Я просто удовлетворяю свое любопытство, — пояснил я.

— Мне ни к чему потакать вашему любопытству. Просто я просматривал сценарий — вонючий, вшивый сценарий, — когда она позвонила. Я бросил его и поехал. Не знаю, который был час. — Он уставился на стену, и его лицо исказилось от мысленных усилий. — На улице еще было светло. Может быть, шесть или семь, что-то около этого. Черт, не знаю. — Слэйд перевел взгляд со стены на меня. — Хватит об этом, — решительно сказал он. — Так зачем вы хотели меня видеть?

— Это все.

— Это… все? Что вы хотите этим сказать, черт возьми?

— Хочу сказать, что это — все, — ответил я. — Благодарю вас, и спокойной ночи.

Он стоял как обезьяна, чудесным образом выпущенная из своей клетки и неожиданно оказавшаяся среди своих мучителей. Его кулаки сжимались и разжимались. Глаза спрятались за густыми бровями. Рот оскалился, зубы были крепко сжаты.

Когда я выходил, то с опаской обошел его, не приближаясь слишком близко, чтобы он не смог схватить меня. Не поймите меня неправильно. Я вовсе не боялся этого человека. Вовсе нет. Просто у меня было много других дел.

Я вышел и тщательно прикрыл за собой дверь.

Глава 16

Я ехал к Голливуду, опустив верх "кадиллака", и ветер обдувал мое лицо. Я думал об интересном разговоре, который только что закончился. Интересном и, как мне казалось, полезном.

Слэйд так и не пригласил меня присесть. Он не был гостеприимным хозяином. Что, как я понимаю, почти уравнивало нас. Потому что я не был хорошим гостем.

Я размышлял о том, сказал ли мне Слэйд правду или он просто мастерски заговаривал мне зубы. Если так, то ему следовало быть актером, а не продюсером. Надо было играть первую роль в его "Мрази". Главного чудища. Или главного героя, если он так уж хорош.

Должен признать, что этот человек с недюжинным умением вывернулся из того разговора. Что означало, что либо Вивиан ошибалась во многих вещах, либо просто пыталась меня надуть. Ну ладно, время покажет. Время и другие разрозненные факты, когда я соберу их вместе. И вот я залез в свой "кадиллак" и отправился собирать эти факты.

Я подумал, что интересно было бы узнать, располагает ли Слэйд всей информацией или продолжает ее собирать. А может, он сейчас хлопает себя по ляжкам и хохочет? Вот это мне на самом деле очень интересно было бы знать. Я понимал, что в этом — самый важный ответ на многие вопросы.

* * *

Поднявшись к себе, я повесил куртку в стенной шкаф. Сегодня я уже в третий раз переодевался и тем самым почти истощил гардероб.

Когда я закрывал дверцу стенного шкафа, в зеркале, вделанном в нее, появилось отражение другого зеркала, прислоненного к стене, и при этом получился какой-то странный эффект.

Несколько дней назад — это случилось ночью — я разбил зеркало в дверце. Не в том дело, каким образом я разбил его. Это не имеет отношения к тому, о чем я говорю. А суть состоит в том, что через день или два я купил большое, во весь рост, зеркало и несколько скобочек и винтов. Так что, при некотором умении обращаться с инструментом и по зрелом размышлении, я сам смог бы поставить его на место. Эта затея требовала практических навыков, потому что, хотя я и был везучим парнем, над моими хозяйственными усилиями, словно злая туча, нависала черная судьба как компенсация за все мои служебные успехи. Я вечно пережигал предохранители, ломал выключатели, портил туалет, все эти вещи были враждебны ко мне. Я мог бы нанять человека, чтобы он укрепил мне зеркало в дверце стенного шкафа, но это означало бы признание своего поражения. Вы не должны позволять бездушным вещам властвовать над собой, они начнут беззвучно смеяться над вами, и вы станете их рабом. И не они будут жить в вашем мире, а вы — в их. Они покорят вас.

Нет, хотя я могу расколотить одно или даже два зеркала, прежде чем добьюсь успеха, порежу себе палец и вообще войду в раж, я не стану нанимать человека. Пусть мне придется сделать три или даже четыре попытки, но я вставлю его сам. А пока я смотрелся в свое старое зеркало, черт с ним.

И получилась довольно странная вещь: дверца стенного шкафа была открытой под таким углом, что я мог видеть свое отражение в другом зеркале, нижняя часть которого чуть возвышалась над ковром. Я не только видел себя сбоку, но мне казалось, что мое отражение парит в воздухе и вот-вот прыгнет на меня.

Мы редко видим себя со стороны — так, как другие, сбоку или даже сзади. Подумайте об этом. По крайней мере, у нас есть только единственная возможность сделать это — в кабине портного, где зеркала окружают нас с трех сторон.

И мы почти никогда не видим себя в наклонном положении — так, будто собственное отражение собирается прыгнуть на вас.

Со мной такое было впервые.

И надеюсь, что в последний раз.

Эта громадная и угловатая фигура возникла в моем воображении, скорее всего, потому, что я никак не мог отделаться от того впечатления, которое произвел на меня Слэйд.

Моей первой мыслью было: "Что это еще за верзила?"

А вторая мысль: "Проклятье, лучше я убью его!"

Я и на самом деле выхватил пистолет и чуть не разбил объект возможного приложения своих рук, прежде чем приступил к нему.

И в ответ на мои действия тот верзила тоже выхватил пистолет, но направил его не на меня, а куда-то в воздух.

Вот теперь-то я и понял, что произошло, и посмеялся над собой. И немедленно вернулся в нормальное состояние.

Я подвигал своим пистолетом. Верзила в ответ тоже подвигал своим. Я махнул, и он махнул. Я скорчил рожу и высунул язык. Да, это был я. Мы оба представляли одного человека.

Это было отражение отражения, только и всего. Но все же я вздохнул с облегчением, когда он спрятал свой пистолет. Потом направился в свою маленькую кухоньку и смешал себе темный-темный бурбон с водой. Вы только бы посмотрели, как он вытянул губы и оскалил зубы.

Я отхлебнул чуть виски, забрал его с собой на диван, устроился поудобнее, вытянув ноги на журнальный столик, и взял телефонную трубку. Мне надо было обзвонить людей по списку, проверить, не сообщат ли они мне что-нибудь полезное, дать необходимые поручения и проверить свои догадки. Мне предстояло провести у телефона целый час.

По трем номерам телефонов моих абонентов не оказалось на месте, и я всюду оставил просьбу, чтобы мне перезвонили. Я не сказал, кто звонит, но оставлял номер моего телефона в спальне, не внесенный в телефонную книгу, и предупредил, что буду ждать звонка в течение следующего часа. Почти всем моим людям был известен номер этого телефона. Я знал, кто будет звонить, — и надеялся, что не позвонит никто другой. Но большинство из знавших мой номер были проходимцы и девочки. Представьте себе, как они будут меня тревожить своими звонками в два часа ночи или около этого, когда только что закроются бары и они окажутся дома.

Примерно двадцать минут телефон молчал, но это обычное дело. Большая часть времени детектива проходит у телефона. Иногда это просто рутинная работа, которую приходится делать, но часто один-единственный телефонный звонок спасает от многокилометрового хождения или вообще позволяет разрешить все дело.

Вот я сделал последний глоток виски и направился к телефону в гостиной. И тут зазвонил телефон в спальне. Я даже подпрыгнул, бросился туда, подскочил к дивану, перегнулся через его спинку и схватил трубку в середине второго звонка. Если никакими физическими упражнениями не заниматься, только этот телефон позволит мне держаться в хорошей форме.

— Хэлло, — ответил я.

В трубке звучал совсем не тот голос, который я ожидал услышать. Он был мягкий и мелодичный:

— Шелл? Привет, это Шерри. Что вы делаете?

Я недовольно поморщился. В любое другое время я был бы более чем счастлив услышать волнующий голос голубоглазой Шерри. Но в ожидании более чем полудюжины звонков от очень полезных людей, включая Джима Грэя, я не мог позволить себе долго болтать, даже с такой приятной собеседницей, как актриса Шерри Дэйн.

Размышляя об этом, я был с ней немного резковат:

— Честно говоря, я жду кучу телефонных звонков, Шерри. Я с полчаса был у телефона в гостиной, и некоторые люди могут позвонить мне по этому телефону.

— О, верно. Это ваш особый телефон, а я и забыла.

— Не такой уж особый. Он просто…

— Я вас не задержу, Шелл. Думаю, что должна вам кое-что сказать. Скажите, я не могла бы к вам заехать? Или, может быть, лучше вы…

— Конечно, Шерри, — любезно проговорил я. — Было бы прекрасно, если бы вы заехали. Я уж как-нибудь принял бы вас в своей холостяцкой квартире. Но…

— Мне не следовало этого говорить, да? Мужчина сам должен предлагать. Вы можете подумать, что я ужасна.

— Я еще утром сказал вам, что вы великолепны, сегодня и всегда, — успокоил я блондинку. — Так я сказал, если мне память не изменяет. И сейчас снова готов это повторить.

— Сегодня и всегда-всегда? Это звучит как заклинание какого-то африканского племени… — кокетливо проворковала она.

— Шерри…

— Извините, я занимаю ваш телефон, да? Так я приеду. Хорошо?

— Конечно. Но если хотите мне только что-то сказать, то можете это сделать и по телефону. Тем более, что мы с вами уже говорим…

— Так вы не хотите, чтобы я приехала? — капризно спросила она.

Я почувствовал, как моя рука крепко стиснула телефонную трубку, будто это была мамба — самая ядовитая африканская змея — и я должен задушить ее прежде, чем она меня укусит. "Женщины и их сплетни тоже опасны, — подумал я. — Но женщины становятся еще опаснее, когда они перестают сплетничать…"

— Шерри, — решил я, — приезжайте немедленно, вы слышите?

— Сейчас приеду. Я вспомнила кое-что о том человеке, которого видела утром. Но все-таки я лучше приеду к вам и расскажу. Может быть, вы дадите мне чего-нибудь выпить.

— Я заморожу шампанское. Или хотя бы поставлю в холодильник джин. Но…

— Пока.

— Постойте минуту, Прежде чем вы… Шерри?

Она повесила трубку.

Я хотел сказать ей, чтобы она не бросалась сюда очертя голову, а была осторожна. Где-то поблизости мог быть тот самый человек, который знал, кто именно его заметил сегодня утром на съемочной площадке Слэйда, тот самый мужчина, о котором, как я догадывался, говорила Шерри.

Я положил трубку на рычаг, но тут же телефон зазвонил снова. Но это была не Шерри, пожелавшая сказать мне, что я бросил трубку, не попрощавшись. Это был старый отставной почтальон, который добыл некоторую информацию. Но она относилась совсем к другому делу и не имела никакого отношения к происходящему.

Когда я положил трубку после короткого и полезного разговора, Шерри все не выходила у меня из головы. Я чувствовал, как ком моих опасений все нарастает. Я попытался набрать ее номер с телефона, что стоял в гостиной, но не получил ответа. Очевидно, девушка была уже на пути ко мне. Может, я стал беспокойным, точно старая дева, а может быть, здесь не о чем было тревожиться. Тем более, что ее отель был всего в нескольких кварталах отсюда.

Телефон в спальне снова зазвонил. Прыжок туда. Это был Джим Грэй.

— Да, Джим. Есть что-нибудь?

— Да немного, — сказал мой осведомитель. — Но это подходит к тому, что вы говорили. Эту даму, актрису, прихлопнули из винтовки, верно? Верно. Так вот, тут один тип живет за городом и вполне подходит для такой работы. Его видели как раз тем утром.

Эксперт по мелкому оружию, но также большой специалист и по крупному. Все, что я знаю, — это его имя — Пит.

— Хорошая работа, Джим. Я у тебя в долгу. Что-нибудь еще?

— Да вроде нет.

— Ты знаешь, как он выглядит? Или на кого работает?

— Ничего про это. Мне повезло, что я хоть что-нибудь узнал. Я и не копал совсем, просто случайно подслушал: кто-то видел, как он выходил из автобуса.

— А откуда автобус, ты знаешь? — поинтересовался я.

— Нет. Но послушайте, я же не стану спрашивать у него о деталях того, что я подслушал. Ни за какую добавочную плату. Она оказалась бы, как вы говорите, посмертной.

— И тем не менее, ты получишь за это. Нет ничего больше о Джанте, а? Мне становится все интереснее, есть ли какая-нибудь связь между Алем Джантом и Джереми Слэйдом.

— Я своими средствами не смогу докопаться до этого, — ответил мой агент. — Но тут есть кое-что. Если вы сможете выжать что-нибудь из Лупоглазого, заставите его говорить, то, может, он и скажет что-нибудь.

— Лупоглазый? Этот тупоголовый… — засомневался я.

— Да. Он — чучело, все верно. Но он всегда возит этих парней и все слышит, ведь не заткнешь же ему уши. И все впитывает. Само собой, он ничего не выболтает насчет Джанта, пока вы не прижмете его. И, чем черт не шутит, может быть, он выведет вас на других парней. Только все это без меня, Скотт. — Джим немного помолчал. — А эта штука, радиоприемник с телевизором, — лучшая вещь, которую я когда-либо видел.

Я усмехнулся:

— Рад, что она понравилась тебе, дружище.

Телефон стоял возле моей кровати, а за ней, как раз на противоположной стороне комнаты, было окно, выходившее на улицу.

Я всегда держал его открытым. Сидя на краю кровати, я мог видеть улицу Норт-Россмор, которая отходила от "Спартана".

Глянув в окно, я тут же заметил светло-синий "корвет" Шерри, который она притормозила, подъезжая к "Спартану". Затем машина съехала к тротуару и исчезла из поля моего зрения.

Но я заметил еще кое-что, и у меня тут же пересохло в горле. За ней двигался еще один автомобиль. В нем самом не было ничего особенного. Но его водитель выключил фары и резко свернул к тротуару. Но он погасил свет, еще когда ехал по улице, и только потом подкатил к месту парковки.

Обычно делают как раз наоборот. Если только не хотят, чтобы их заметили, особенно в условиях спешки.

— Спасибо, Джим, — поблагодарил я. — Увидимся.

И положил трубку.

Тот, другой, автомобиль находился в поле моего зрения, до него было с полквартала. Это был темный седан, он походил на черный "империал". Из автомобиля пока никто не выходил. А Шерри теперь должна была уже идти по направлению к "Спартану".

Я подвинулся к окну, вытащил свой пистолет 38-го калибра и направил его на машину. Но ничего не случилось. Никто не вышел. Я не зафиксировал никакого движения.

Прошло несколько секунд. Из машины — с правой стороны, не с места водителя — вылез мужчина и направился через улицу. Если бы он сидел за рулем, то почти наверняка вышел бы с другой стороны. Значит, скорее всего, в автомобиле было двое. Кто бы они ни были.

Тот мужчина пересек улицу Норт-Россмор и направился к "Спартану". Зазвучал мелодичный звонок у входной двери. Шерри.

Я только начал отодвигаться от окна, как тот мужчина сошел с тротуара, быстро двинулся к дому, и я перестал его видеть.

Так вот оно.

Он шел к двери с задней стороны здания.

Я не смог найти благовидную причину, заставившую его избрать именно такой путь, который позволит ему миновать вестибюль и не проходить мимо столика дежурного. Но я подумал о паре плохих причин.

Я мог бы оказаться в глупом положении, если бы выяснилось, что это — съемщик помещения в нижнем этаже, где было три двери, и по какой-то причине он предпочитал именно этот путь. Но я никогда еще в этой жизни не оказывался в глупом положении, когда альтернативой могла оказаться смерть. Смерть для меня или для кого-нибудь другого. Так или иначе, но я чувствовал, что здесь что-то не то. Заломило в затылке, похолодело в животе, и возникло какое-то электрическое возбуждение, которое я ощущал каждой клеточкой своей кожи. И если подозрительный мужчина и на самом деле был съемщиком помещения с тремя дверьми на первом этаже, то каждая клетка моего организма мне врала.

Колокольчик зазвонил снова.

Я подбежал к двери, остановился перед ней, держа пистолет в руке, а потом резко распахнул. Там стояла Шерри, все было в порядке. Я торопливо убрал пистолет, но недостаточно быстро для того, чтобы она не успела его заметить. Я не дал ей времени даже пикнуть, схватил девушку за руку, втянул в комнату и захлопнул дверь.

Она открыла рот, ее громадные голубые глаза округлились, но я не дал ей заговорить первой.

— Спокойно, Шерри. Это может быть ложной тревогой, но… — Сейчас было не до объяснений. И я продолжил: — А теперь делайте то, что я вам скажу. Вон там, в спальне, — открытое окно. Станьте около него. Кто-то может подойти к этой двери, прямо за вами. Если это случится то может возникнуть некоторый шум. Черт возьми, я имею в виду стрельбу. Если так случится и я окликну вас, то оставайтесь на этом месте. Если же не окликну, прыгайте из окна спальни и бегите. Вы поняли?

Что-то в моем голосе, а может быть, и во внешнем виде заставило ее поверить мне. Она знала, что я не люблю шутить и это не розыгрыш — я был чертовски серьезен. Она кивнула, а потом шепотом повторила:

— Если будет шум и вы окликнете меня, то оставаться на месте. Если нет — выходить через окно.

Если этот человек идет сюда, то сейчас он должен уже подниматься по лестнице. Ему понадобится двадцать секунд, а может быть, вдвое больше. В зависимости от того, насколько быстро он движется.

— Еще одна вещь, — сказал я. — И очень важная. Не бегите по улице Норт-Россмор. Там, в автомобиле, который припаркован за вашим, может сидеть еще один человек. Не ходите тем путем. Бегите вдоль домов. Заходите в дома, в отель, куда хотите, и создавайте как можно больше шума. Вызывайте полицию.

Она кивнула:

— Хорошо, я так и сделаю. — Шерри снова нервно кивнула и побледнела. — Но… что, если вы не окликнете меня. Что… что все это значит, Шелл?

Я всегда умел сдерживать себя, но в эти секунды сделал это с трудом. Может быть, мне помогло то, каким тоном она это сказала. Или ее вопрос о том, что все это значит, — вопрос, над которым никогда не задумываешься в такие моменты, как этот. Или, может, свою роль сыграла память, совсем свежая, о недавних событиях, связанных с гибелью того большого парня.

Я ответил:

— Это значит, что вам нужно поживее двигаться.

Я подтолкнул ее к спальне, а сам стал к стене у двери и снова вытащил пистолет. Я чертыхался про себя. Бранился, потому что Шерри оказалась здесь, и если будет перестрелка и меня не убьют, а я был в этом уверен, то я убью того человека. А мне вовсе не хотелось смертей. Я даже бандита-сборщика не хотел тогда убивать. Но так уж вышло.

"Черт возьми, — думал я. — Если бы Шерри не было здесь, я мог бы выпрыгнуть в окно, обежать дом кругом и подкрасться к тому типу со спины. А теперь нам придется стоять лицом к лицу. Но пусть будет что будет".

Мысли проносились у меня в голове, как череда движущихся видений, и среди них — картинка того, как я прыгаю из окна и шлепаюсь на землю…

Итак, одна картинка по какой-то причине задержалась, подобно моментальному снимку.

И я подумал о том верзиле.

И придумал.

Это не была цепочка размышлений, подчиняющаяся какой-то логической последовательности — от А к В и далее к С, от начала, к середине и к концу, — а просто озарение.

В шести футах от меня стояло тяжелое кожаное кресло, в котором я любил посидеть удобно развалясь. Я подскочил к нему, двинул его по ковру и поставил напротив двери, спинкой к ней.

Потом побежал в спальню. Я рассчитал, что в моем распоряжении двадцать, а может быть, тридцать секунд. А сколько времени прошло, я не имел ни малейшего понятия. Ведь даже в обычное время так трудно измерять время секундами или долями секунд. Но я понимал, что время настало.

Я схватил большое зеркало, стоявшее у стены ванной, кинулся обратно и прислонил его к спинке кресла, так, чтобы оно стояло прямо. Потом прижался к стене у входной двери, глянул в зеркало и увидел дверь. Не свое отражение, а дверь. Когда дверь откроется, я увижу его, кем бы он ни был, а он увидит меня. Или, вернее, мое отражение.

Я был так поглощен этой работой, что не обращал внимания больше ни на что. И вдруг меня словно окатили холодной водой — посредине комнаты я увидел Шерри. Девушка стояла словно пригвожденная к полу и широко раскрытыми глазами смотрела на то, что я делаю.

Я сделал шаг по направлению к ней, и тут зазвучал дверной звонок.

Я ощутил какую-то слабость в коленках. Так часто случается после длительного напряженного состояния или после взрыва эмоций. Оно быстро проходит, но на этот раз появилось что-то очень быстро. Все могло пойти к чертям, а Шерри все стояла посередине комнаты.

Я кинулся к ней, скользя ногами по ковру.

— Проваливайте отсюда! — еле слышно скомандовал я, но это прозвучало словно крик. — Хотите, чтобы вас убили?

Она вздрогнула, но не сдвинулась с места.

А секунды таяли. Слишком много секунд. Я повернул голову к двери и крикнул:

— Да. Это ты, Поул?

Догадываюсь, что я сказал что-то в этом роде, но не совсем уверен в этом.

Потом я приблизил лицо вплотную к лицу Шерри и прошипел:

— Шерри, быстро в спальню!

В ее потемневших глазах отразилось нечто вроде паники. Казалось, девушка вот-вот потеряет сознание. Она широко открыла рот, а уголки ее губ задрожали, будто поверхность фирменного желе.

Я подумал, что актриса сейчас упадет в обморок прямо на меня. Но она все-таки устояла. Хотя я не удивился бы, действуй она как маньяк, которому безразлично, стоят ли там за дверью восемь головорезов с гранатами и пулеметами. Она даже попыталась улыбнуться.

И вот, едва я успел сказать ей: "Шерри, быстро в спальню!" — она ответила мне с дрожащими губами и глазами размером с чайное блюдце:

— Шелл… — девушка сглотнула подступивший к горлу ком, — я так и думала, что вы никогда не попросите меня…

Потом она повернулась и, словно призрак, заскользила по полу. В спальню. А я, теперь уже громко топая ногами по полу, направился к двери.

— Эй, одну секунду, Поул! — прокричал я что-то в этом духе. А вот мои последние два шага были тихими, как прежде: я скользил ногами по ковру. Но двигался быстро. Потом прижался к стене, с пистолетом в опущенной правой руке, левой же рукой стал поворачивать ручку двери. Медленно. Будто открываю дверь своему старому приятелю Поулу.

Но вот замок щелкнул, я быстро отдернул левую руку и уставился прямо в зеркало.

И дверь начала отворяться.

Глава 17

Он был профессионалом. Лучше многих. Настолько превосходил других, что я не смог бы его победить. Честно говоря, мне показалось, что он убьет меня.

У меня было оружие, и я был наготове. Но, прежде чем спустить курок, мне надо было убедиться. Не догадываться. Быть уверенным, что это и на самом деле не Поул. Или, по крайней мере, что это человек с оружием, а не просто человек.

Иначе нельзя было поступать, даже с этим подонком.

Он был здесь на работе, как профессиональный убийца. Или, скорее, как двойной убийца, принимая во внимание окончательный результат. И все, что он должен был сделать, — это увидеть нужного человека и пустить в него пулю.

Дверь открылась не полностью и все еще двигалась. Я видел только половину этого человека. Что означало: он тоже видит только половину меня. Но он тут же выстрелил. Прямо сквозь деревянную дверь, не дожидаясь, когда она совсем откроется.

Выстрел прозвучал так, словно взорвалась динамитная шашка. Будто мне стукнули по уху. Дверь дернулась, и треск от расщепленного дерева смешался со звоном разбитого стекла. И тут же грохнул второй выстрел. Ни паузы, ни колебаний. Серия выстрелов опытного убийцы: если первая пуля не сделает работу, то вторая докончит дело. А может, он имел в виду и что-то другое. Двойное правило этих подонков: не упускай своих шансов и не давай шанса другому.

Эхо от выстрелов гулко прокатилось вокруг по комнатам. Я остро ощутил запах пороха. Все это заняло менее секунды. И теперь, в наступившей тишине, слышался только звон от осыпающихся осколков стекла. Бандит уже вошел в комнату, держа перед собой пистолет, но на его лице отражалось смятение, недоумение и страх.

А мне даже не надо было выходить вперед. Я должен был только повернуться налево и оторвать спину от стены. А потом ткнуть его стволом кольта в бок, что я и сделал. Только ткнул и тут же убрал его: нельзя оставлять пистолет близко к нему и давать ему шанс.

Ткнул в бок и тут же сделал шаг назад, подальше от него. Но когда я сунул дуло ему в бок, то навалился на него всем телом. Может, я и не сломал ему ребро, но наверняка погнул, и он издал странный звук — "чух".

Держа пистолет с взведенным курком, я грозно спросил:

— Хочешь получить пулю?

Его рука, в которой был пистолет, дернулась. Но совсем слабо, даже трудно было это заметить. Но я понял, что он не хотел получить пулю.

Я говорил очень тихо. Настолько, что в обычных условиях он мог и не расслышать меня. Если вы не знали этого раньше, то можете убедиться в справедливости моих наблюдений вот в такие моменты: мы идем по жизни только наполовину живыми. Наши чувства притуплены, глаза затянуты пленкой, а уши заткнуты пробками. Но вот в такие моменты все наши чувства ненормально обостряются. Все вокруг становится ярче, громче, более четким. И жизнь кажется очень привлекательной. Может быть, это сама природа дает человеку лишний шанс, когда он находится в одном шаге от смерти. Это просто удивительно, хотя многие из нас, кого собираются убить, и не подозревают об этом.

Так или иначе, этот парень услышал меня.

Он меня услышал, когда я чуть слышно прошептал:

— У тебя пистолет на взводе, смотри не урони его.

Он не уронил. Очень медленно наклонился вперед. На его верхней губе заблестел пот. Он делал все правильно, медленно и осторожно, ни разу не повернув пистолет дулом в мою сторону. Он положил пистолет на пол так бережно, как мать ребенка, и выпрямился. А выпрямившись, глубоко вздохнул.

— Отбрось его ногой, — приказал я.

Парень ткнул пистолет ногой и отбросил его по ковру.

— А теперь подойди ко мне, Пит!

Он прошел в комнату, а я крикнул:

— Все в порядке, Шерри, оставайся там!

Я представил, как бы она выскочила из окна и неслась где-то по улице. Но сейчас важно было другое, надо было решить две важные задачи.

Я сказал:

— Ну-ка, посмотри туда, Пит, — и указал на дальнюю стену.

Он повернулся спиной ко мне. Я подобрал его пистолет. Это был обычный для бандитов и головорезов автоматический кольт 45-го калибра.

Я извлек патрон, потом вставил пустую обойму снова в тяжелую рукоятку кольта.

— Ну что, Пит? — спросил я его обычным тоном.

Он ничего не ответил.

Ну что же, если он не хотел разговаривать, то не было никакого смысла с ним возиться. Я перехватил кольт за ствол, размахнулся и ударил парня тяжелой рукояткой сзади по черепу. Пит отключился.

А я пошел из квартиры вниз, в холл, к задней лестнице, чтобы позаботиться о других вещах. У стены отеля "Спартан" было темно, но улица Норт-Россмор была слабо освещена. С пистолетом в руке я шел по направлению к улице, повторяя в обратном порядке путь, которым шел к моей двери Пит, или как его там зовут. Хотя я не видел никого в "империале", но готов поставить десять к одному, что там за рулем сидит человек и ждет, чтобы отпраздновать успех со своим приятелем. И я мог поручиться, что этот человек был не кто иной, как Лупоглазый — неповоротливый Гарелла.

Я вспомнил, что мне говорил Джим Грэй всего несколько минут назад. Если я сумею как следует прижать Лупоглазого, то он сможет сообщить мне многое из того, что я хотел бы знать, и массу других вещей, о которых я даже не догадываюсь. Тот быстрый стрелок валялся на полу в моей квартире, и у меня была минута или две, чтобы выжать из Лупоглазого то, что мне было нужно. Все складывалось слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Но так и было.

Я побежал.

Было ясно, что если в той машине сидел человек, то он слышал выстрелы. Да и вся округа слышала их. Когда я выбегал из здания, то видел, как в отворенные двери высовываются головы. Я понимал, что тот человек ожидает, что его напарник вернется тем же путем, что и уходил. Вот почему я тоже пошел так же, вместо того чтобы напасть на него сзади, что могло и не сработать. Я вроде был не Шеллом Скоттом, а исполнял роль его убийцы. И если мне повезет, я смогу вскочить в этот "империал" прежде, чем его водитель поймет, что случилось.

Но трудно предусмотреть все. Я не учел, что у убийцы Шелла Скотта не было таких светлых волос…

По крайней мере, я догадался об этом, но поздно. Когда я начал пересекать улицу, моя голова была похожа на летучую мышь-альбиноса, летящую к нему. Естественно, он завел двигатель и нажал на газ.

Бандит, не зажигая фар, двинул машину на меня. Услышав звук мотора, я попытался замедлить бег и изменить направление.

Но было поздно.

Он ехал прямо на меня, передо мной блеснул большой хромированный бампер, а по сторонам, слева и справа, — фары. Все произошло так быстро, что у меня не было никаких шансов отпрыгнуть в сторону.

Мне некогда было обдумывать свой следующий шаг. Все было слишком неожиданно и для меня, и для него. Я сделал громадный прыжок вперед, я летел по воздуху, раскинув руки так, будто хотел схватить бандита сквозь ветровое стекло. И если несколько секунд назад ему казалось, что навстречу ему летит гигантская летучая мышь, то теперь он должен был подумать, что она превратилась в Дракулу, — потому что в эту долю секунды я увидел, как он бросил рулевое колесо и поднял руки, чтобы защитить глаза.

Вы видели классных гимнастов, которые так ловко выполняют упражнения на коне, перебирая руками, а потом с переворотом спрыгивают на землю, делая ногами красивые движения, будто при танце. Так вот, я делал нечто похожее.

Я не помню, какие мысли меня посетили в тот момент. Но, по-моему, я вообще ни о чем не думал. Бывают моменты, когда человек не должен зависеть от своих мозгов, и, похоже, я решал свою задачу, используя подсознание. И несмотря на то, что мне пришлось вертеться в воздухе, рискуя упасть, я узнал водителя, который с криком поднес руки к своим бесцветным глазам, как бы защищаясь от страшного зрелища. Это был Лупоглазый. А я в тот момент вовсе не был уверен, что мой маневр закончится успешно. Как я сказал, вы видели спортсменов, которые работают на гимнастическом коне. Так вот, я не был одним из них. У меня хватало мускулов, но я не был Нижинским.[16] Все это кончилось бы плохо, если бы сам Лупоглазый не помог мне.

Да, он мне помог.

Но он не хотел этого. Он собирался сбить меня с ног, задавить и, может быть, еще пару раз проехаться по мне. Но это если бы он на меня нападал.

Ну а теперь человек — летучая мышь сам атаковал его.

Что ему оставалось делать?

Естественно, защищаться.

Он быстро нажал на тормоз. Это мало помогло. Но для меня все-таки оказалось полезным. Шины автомобиля завизжали по асфальту, я интуитивно крепко вцепился в капот машины, а потом оттолкнулся от него, стараясь спастись от верной смерти.

Я сделал настоящий цирковой трюк в воздухе и плюхнулся на крышу "империала". Совсем не так, как Нижинский. И не так, как те ребята-гимнасты. А как мешок с цементом. Это вместо того, чтобы быть раздавленным передком "империала" и его хромированным бампером. Я упал на крышу, подскочил и съехал по ней. И "империал" выскользнул из-под меня.

А я грохнулся на асфальт. Мне показалось, что я приземлился одновременно плечами, задницей и головой. Я упал сразу на всю свою анатомию, и это было совсем не здорово.

Но все же я остался живым, хотя и был весь в синяках. С одной руки и правого уха была содрана кажа, растянуты мускулы бедра. И ощущалась острая боль, как бы это поделикатнее выразиться, в попе.

И все-таки мне повезло.

Лупоглазый даже не попытался подать машину назад, чтобы задавить меня. Он понимал, что с него хватит. Есть время для борьбы, и есть время для побега. А он достаточно боролся сегодня.

Я некоторое время посидел посередине улицы, потому что мне надо было прийти в себя. Время, чтобы обрести способность подняться. Мне удалось сделать это только со второй попытки. Потом я отыскал свой пистолет. А уж после заковылял к своей квартире.

Хорошо, что я не посидел там, на дороге, еще немного времени. Тот тип на полу начал понемногу дергаться. Повсюду валялось битое стекло. Это все, что осталось от моего проекта самостоятельно вставить зеркало.

Шерри нигде не было видно.

Я прохромал в спальню.

Она была там, стояла у окна, но спиной к нему.

— Шерри, все о'кей. Можете выходить к нам, в гостиную. Девушка молча упала в обморок.

И застала меня врасплох. Так озадачила. Как я уже говорил, нельзя все предусмотреть. Может быть, возня с ней потребует некоторого времени. Поэтому я вернулся в гостиную и еще раз стукнул Пита по затылку. А может быть, это был вовсе не Пит. Но какая разница: кто бы он ни был, он все равно перестал дергаться.

И я приступил к делу. Это не заняло много времени. Но мне сейчас было не до шуток, как и вообще в эту ночь. Я отыскал бренди, сделал сам хороший глоток, налил на два пальца в стакан и понес в спальню.

Шерри все еще без чувств лежала на полу. Я поднял ее и положил на кровать. Это оказалось не так уж легко.

Потом посмотрел на нее. Блондинка была великолепна. Абсолютно великолепна. Пленительная Шерри у меня в кровати. Наконец-то. А я стоял рядом со стаканом бренди. В комнате царил полумрак, как при горящей свече. Неплохо, да?

Я посмотрел на себя в разбитое зеркало. Да, я попортил свой гардероб. Впрочем, и себя тоже.

Шерри шевельнулась и вздохнула.

Я присел на край кровати рядом с ней.

Когда ее веки, затрепетав, открылись, я сказал:

— Привет. Расслабьтесь. Как насчет спиртного? Это подбодрит вас. Здесь немного бренди.

Я старался вести себя скромно. Но ведь, может, я спас ей жизнь. И свою тоже. А также захватил зловредного киллера. "Нечего наводить тень, надо играть в открытую", — подумал я.

Она ничего не ответила, села, немного поморгала и глубоко вздохнула. Потом подняла на меня голубые глаза, и ее лицо смягчилось. Я не был до конца уверен, но мне показалось, что на ее губах появилась легкая улыбка.

— Но, Шелл, — проговорила она. — Я не люблю бренди.

Глава 18

Шерри и на самом деле еле заметно улыбнулась. И даже выпила вторую порцию бренди. Для такой девушки это было уже что-то. Гораздо большее, чем просто встретиться взглядами.

Я спросил:

— Хотите еще бренди, Шерри? Он не такой уж плохой. Это шерри-бренди…

— Он просто ужасен, — скривилась она.

— Да, пожалуй, и я так думаю. Просто я ударился головой.

— Бедненький.

— Сочувствие. Вот это мне нравится. Такая трогательная озабоченность…

— О, хватит. Вы живы…

Ее настроение вдруг испортилось. Голос прервался. Плечи затряслись, она прижала руки к лицу и горестно зарыдала. Зарыдала, заглушая жалобные звуки прижатыми к лицу ладонями.

Я обнял ее и притянул к себе. Понемногу девушка успокоилась и подняла голову. На ее щеках блестели слезы, и тушь с ресниц расплылась под глазами.

— О, Шелл, — проговорила она новым, совсем другим голосом. — Я слышала выстрелы и ждала, когда вы окликнете меня. Мне показалось, что прошла целая вечность. Я так испугалась… я думала…

Ее губы были так близко от моих. Потом еще ближе, потом…

Раньше мне казалось, что целовать Шерри легко и забавно. Но я не догадывался, что, когда это случится, от забавы не останется и следа. Каким может быть поцелуй или, по крайней мере, каким он нам представляется, почему он так много для нас значит? Это что-то гораздо большее, чем просто касание губ. Я не понимал, что со мной происходит. Почему это так замечательно. Так прекрасно, когда губы сливаются, голова мужчины начинает идти кругом и он переносится в какое-то другое измерение…

Должно было случиться что-то в этом роде.

Что-то в этом роде…

Наши губы встретились и уже через пару секунд слились и повели такой разговор, который не придумал бы и сам Казанова. Разговор, который пробуждал дремавшее до сих пор желание, диалог, который обычно ведут в спальне горячим, приглушенным шепотом. Это даже не было поцелуем. Наши губы будто занимались любовью между белыми простынями при свечах. Это был аромат секса, зов крови. Я ощущал вкус рта и губ, ее слез и языка. А может быть, и сердца. Действовали все пять чувств, все чувства… Вот это и было другое измерение, как я догадывался. Если для этого есть лучшее название, то это не так важно. Это длилось половину вечности, но кончилось сразу же, как только началось.

Прошептав несколько слов, Шерри снова стала прежней, такой, как всегда.

— Ну, теперь вы понимаете, почему я не хотела больше бренди? — томно проговорила она.

— У меня есть джин и вермут, — тут же предложила я. — Что вы предпочитаете?

— Их лучше пить вместе, — подумав, сказала она. — Только побольше джина.

— Боюсь, у нас нет времени для экспериментов — даже если мы придумаем что-то очень хорошее. Там… там человек в гостиной, — вспомнил я.

— Он…

— Нет, не мертвый. Просто без сознания, от страшной головной боли.

Я встал, и Шерри поднялась с кровати.

— Шелл, я все видела, что было, я имею в виду, там, на улице, — тихо призналась она. — Смотрела в окно. Я думала, что вас убьют.

— Я и сам так думал. На самом деле, на что еще я мог рассчитывать.

— Вы — замечательный мужчина, — еще тише сказала она.

Я не нашелся что на это ответить и пробормотал:

— Да нет, просто я вежливый человек.

Когда мы прошли в гостиную, у Шерри вырвался возглас удивления.

Я говорил, что в гостиной лежит человек. Но я догадываюсь, что она не ожидала увидеть там груду стекла и кровь на затылке этого мужчины. А кровь всегда идет, если сильно ударить, да еще два раза. И, кроме того, одно дело говорить об этом, а совсем другое — увидеть своими глазами.

— Это… это совсем не так, как в кино, верно? — пробормотала она.

— Совсем не так. Но у нас тут свои чудовища.

Я ногой перевернул бесчувственного парня на спину.

Взгляд Шерри сказал мне все, что я хотел. И тем не менее она воскликнула:

— Это тот самый человек, которого я видела утром!

— Да, и он вас видел. Вот и охотился за вами, еще в отеле. Я понимаю, что ему нужны мы оба, но я удивлен, что он не попытался расправиться с вами там.

— Я спешила и попросила посыльного мальчика подать мне машину со стоянки к главному входу. Может быть…

— Почти наверняка. Он должен был поджидать вас на автостоянке. Да, кстати, что вы мне хотели сказать об этом человеке? — вспомнил я.

— О, когда он посмотрел на меня, а потом повернулся и пошел к своему автомобилю, то я увидела у него на затылке повязку. Она даже немного опускалась на воротник рубашки. — Шерри смущенно улыбнулась. — Я понимаю, что это не очень важно, но вы говорили, чтобы я сообщила, если вспомню хоть что-нибудь.

Я перекатил лежавшего парня на бок и осмотрел его. Все было верно. На его затылке была грязная повязка. Что не было удивительно. Большинство этих подонков часто болеют душевно и физически. И дурная кровь — просто один из самых распространенных недугов. Эти негодяи из преступного мира и вне его преисполнены ненависти и обиды, направленных против всего и всех. И с таким количеством яда в крови они не могут оставаться здоровыми.

— Теперь это уже не так важно? — спросила Шерри.

— Сейчас, вероятно, нет. Но это может оказаться очень важным. Позволит мне изобличить его.

Снова завыли сирены.

Я вздохнул. После того поцелуя у меня сразу же возникли мысли о тихом вечере у меня дома — с Шерри. Джин с вермутом, ласкающая музыка из стереоустановки и все такое. Но ничего не получалось. Ни вчера вечером, ни сегодня утром. То сборщик, то этот тип, что лежал на полу. Придется мне провести остаток ночи в полиции.

Жаль. Сегодня вечером я был в хорошей форме. Я вполне в этом уверен.

* * *

Следующим утром я встал рано, несмотря на то что пребывание в полиции сократило мое время сна до трех часов. И при таком раннем начале рабочего дня только к десяти утра я смог получить некоторую полезную информацию.

Я выяснил, что банк "Англо-Вестерн" в Вермонте финансировал съемки Слэйда предыдущих серий его "Мрази". А человек, который санкционировал эти ссуды, был вице-президент банка по имени Браун. И уже без нескольких минут в десять утра я сидел перед Брауном в его офисе.

Прежде чем прийти сюда, я просмотрел подшивку местных газет и зафиксировал время, в течение которого Вивиан Вирджин отсутствовала на съемочной площадке, когда снимали "Призрак липкой Мрази". И вот, после предварительных разговоров, я сказал:

— Мистер Браун, я так понимаю, что во время съемок предыдущей картины мистер Слэйд был в очень трудном материальном положении, но все-таки сумел закончить фильм. Брал ли он дополнительные суммы из банка? Это могло быть примерно девять месяцев назад, когда одна из ведущих актрис не смогла сниматься. Она пропустила две или три недели.

— Да, — кивнул он. — Мисс Вирджин. Я помню все это очень хорошо. Мистер Слэйд говорил со мной тогда и просил дополнительной ссуды.

— Он просил, да? И получил ее?

— Нет, не получил. — Банкир отрицательно покачал головой.

Вообще финансисты не привыкли не только критиковать своих клиентов, но даже упоминать об их материальном положении. Однако, читая между строк, я понял, что мистер Браун не собирался рисковать деньгами. Он подтвердил мою догадку.

— Мне показалось в тот момент, что я выкину деньги на ветер, — сказал он. — И я не утвердил ссуду.

— Но Джереми Слэйд определенно нуждался в деньгах, не так ли? Чтобы закончить съемки фильма.

— Да, такое впечатление сложилось у меня.

— А если он не получил их у вас, то где же еще мог достать?

Банкир улыбнулся:

— Не имею ни малейшего понятия.

И этого мне было вполне достаточно. Я поблагодарил мистера Брауна и удалился.

В следующие минут двадцать я ничего не делал. То есть не предпринимал никаких активных действий. Я просто сидел в машине на банковской стоянке и думал. Достал блокнот и ручку и записал все, что знаю наверняка об этом деле. Добавил то, о чем догадывался. Все просмотрел и поразмышлял над всем этим еще немного.

И прежде, чем прошли эти двадцать минут, я наметил два направления работы. Одно из них я должен был бы определить еще раньше. А о другом, как оказалось, я даже никогда не задумывался.

Сначала нужно было заняться той бумажкой, которую я подобрал позапрошлой ночью около дома Пайка. Я прочитал ее с полдюжины раз и даже не мог понять, кто все это написал. Но теперь, под влиянием обстоятельств, я понял, что должен вернуться к этому клочку бумаги.

В самом письме не было ничего, что позволяло бы установить его автора, но там было указание на кого-то другого. И от него-то я и смогу узнать, кто писал письмо. Если, конечно, сумею найти его.

Я носил этот листок бумаги с собой и теперь снова достал его. Да, вот он и вот эти последние строки: "…разумеется, я придерживала деньги на аборт. Но ничего не представляла себе, когда обратилась за помощью — помощью! Ха-ха — к доктору Уиллиму…"

Доктор Уиллим. На этой странице было так много ошибок, что это имя могло быть и Уильям, или Уоллас, и даже Джордж. Но это была единственная ниточка.

Хотя и без этого я должен быть доволен. Я был полностью уверен, что знаю главный ответ, а также несколько более мелких. Но для надежности мне нужно было раздобыть дополнительную информацию. Я примерно знал, где могу достать ее, и представлял, каким образом я это сделаю. Но это потребует некоторых усилий. Меня могут и убить. И, судя по этим двум попыткам, грустно подумал я, это не так уж нереально.

Кроме того, та версия, с которой я начну, представляется мне достаточно глухой, и я совсем не уверен, что мне удастся сделать. Но если я смогу…

Я зашел в кабину таксофона рядом с банком. Уже через десять минут я с улыбкой повесил на рычаг трубку. Договориться, в конце концов, было не так уж трудно, но вот получалось ужасно дорого. Это обещает вылететь мне в пару тысяч баксов, а может быть, и больше. От двадцати до сорока незанятых актеров и актрис по пятьдесят баксов каждому. Плюс еще по пяти баксов тем, кто будет что-нибудь говорить или играть кого-то, и это потянет еще на восемь сотен баксов.

Плюс еще один десятицентовик, который я потратил, чтобы позвонить Эду Хауэллу.

Он должен был сыграть для меня свою роль и поставить весь спектакль, если только сможет. Я знал, что сегодня он не занят на съемках у Слэйда — они будут снимать сцену казни королевы и некоторые эпизоды с Груззаком и Шерри Дэйн. И он обещал привести с собой парочку других звезд и несколько ведущих актеров.

В добавление к этим начальным расходам, если что-нибудь пойдет не так, потребуется платить массу всяких штрафов. А некоторые из нас даже могут угодить в тюрьму. Скорее всего, это буду я.

Да еще одно дело, для меня просто мучительное. Надо выбить правду из того парня. А я никогда не мог бить человека, чтобы заставить его говорить, ломать ему кости, выжигать глаза. Такого рода вещи не для меня. Потому что тот, кто бьет, неизбежно приобретает более глубокие травмы, чем тот, которого бьют. Не говоря уже о чисто практической стороне дела — многие мужчины после страданий от побоев рассказывают все, что могут. И никто не может гарантировать, что все это правда.

Нет, пытки отпадают. По крайней мере, физические пытки. А вот психологически немного попотеть — это меня устраивает. Все, что мне осталось теперь сделать, — это захватить Лупоглазого и каким-то образом заставить его пойти туда, куда мне надо. Эту часть моего плана я еще не обдумал.

Но в то же время была и другая задача — под названием "Доктор Уиллим". Еще тогда, в кабине телефона, я просмотрел желтые страницы телефонного справочника в разделе "Врачи и хирурги, доктора медицины". Там нашлась пара Уильямсов, с буквой "с", но Уиллима не было. Я их всех просмотрел по одному. Потом перешел к букве "М". И тут я сразу нашел, что искал: доктор Мейси. Доктор Уиллим Мейси. По крайней мере, она без ошибок написала его имя. Он психиатр, а его адрес — Родео-Драйв.

И это, без сомнения, как-то связано со всем этим делом.

* * *

У доктора Мейси был небольшой, но очень хорошо обставленный особняк, и в очень дорогом районе. Мне подумалось, что его обитатели выходят на Родео-Драйв скорее через боковой выход, чем через главный. Я прошел по серому высохшему ковру к письменному столу, за которым сидела леди средних лет с мешками под глазами, и сказал ей, что хотел бы повидать доктора Мейси.

— О, я не могу сделать этого, — информировала она меня. — Ни в коем случае!

Я понял, что должен был записаться на прием эдак лет пять или семь назад. Тогда я попросил у леди конверт, запечатал туда измятый листок найденного письма и сказал ей, что если она покажет это доктору Мейси, то он захочет увидеть меня.

Она бросила на меня взгляд, говоривший, что она не совсем поверила, что мне очень, очень надо видеть доктора Мейси. Но все-таки взяла мою необычную записку.

Это было похоже на магию.

Женщина вышла.

Через полминуты появилась молодая, стройная, хорошо одетая, но очень сердитая женщина. Она остановилась. Повернувшись в сторону кабинета доктора, она закричала:

— Я никогда не была так… я пришла сюда… как вы только могли?

В дверях кабинета возник высокий, чуть полноватый, приятного вида мужчина с бакенбардами и в роговых очках.

— Мне очень жаль, миссис Миллс, но это неизбежно. Это будет, разумеется, не… — Здесь его взгляд упал на меня, и он удивленно заморгал. Может быть, он ожидал кого-то другого? После паузы доктор моргнул еще пару раз и продолжил: — Сегодняшний визит не будет занесен в счет…

— Надеюсь, что нет. — Дама вынеслась наружу и громко хлопнула дверью.

Я поднялся.

Доктор Мейси начал было говорить что-то мне, потом пожал плечами и направился обратно в кабинет. Я прошел за ним и закрыл за собой дверь.

Он подошел к своему дивану — настоящему, низкому, из темной кожи, изрядно потрепанному — и присел на его край. Потянувшись к карману, он достал оттуда конверт и листок бумаги, которые я ему передал. Они были свернуты в шарик.

— А я полагал, что рассчитался с вами, — сказал он, не глядя на меня.

Я промолчал, отдавая ему инициативу.

— Я дал вам все, что мог. — Он посмотрел на меня и снова удивленно заморгал. — Вы не похожи на…

Теперь первоначальный шок прошел, и он собрался. Может быть, у него возникли подозрения насчет меня. И я быстро сказал:

— Вы имеете в виду другого человека? Здоровенного типа, лысоватого, с большими ногами?

У него не возникло никакой особой реакции.

— Да. А вы что, передаете меня друг другу?

— Он не мог прийти на этот раз, — объяснил я. — Его убили вчера.

— Вот это плохо, — заметил он, однако не скрывая удовольствия. — А я-то думал, что покончил с… со всем этим.

Он показал мне смятые бумажки в руке.

— Вы никогда не избавитесь от шантажа, доктор.

При моих словах врач вздрогнул, заморгал еще чаще и сказал, устремив глаза на стол:

— Думаю, что нет.

Психиатры иногда записывают бессвязные излияния и слова своих пациентов. Потом, в спокойной обстановке, они проверяют каждое слово, каждый нюанс и изменение интонации больного, чтобы втиснуть все это во фрейдовские схемы.

Поэтому я сказал:

— Отключите "жучок"!

— Жучок? — Мейси снова моргнул. — Ах, магнитофон! Ну конечно.

Он скривился. Но все же прошел к столу, выдвинул ящик, нажал кнопку и уселся за стол.

— Ну и что вы хотите на этот раз?

— То же самое, что и раньше, — ответил я. — Сведений. Вы ведь не давали тому типу денег, правда? — Теперь и я сделал вид, что подозреваю что-то. — Или давали?

Он заморгал еще сильнее:

— Вы сами отлично знаете, что я не платил этой скотине, этому параноику с… — Врач замолчал. — А кто вы, собственно, такой? И где вы взяли письмо Джеррилли? — спросил он чуть погодя.

Я усмехнулся.

— Кто вы? — повторил он. — Не мог я вас видеть…

Я понял, что не получу многого от доктора Уиллима Мейси. Но это ничего. Он уже сказал мне почти все, что мне было нужно. Я знал, что письмо написала Джеррилли. И что он платил, но, возможно, платил не деньгами. Я мог бы сообщить ему свое имя, а также что я частный детектив и все такое. Но люди, которых шантажируют, никогда не подверглись бы шантажу, если бы с самого начала рассказали все полиции или даже частному детективу. Почти наверняка он пустил бы пробный шар.

И было ясно, что скоро доктор сам во всем разберется. Мои фотографии часто появлялись в местных газетах, и не исключено, что он мог их там видеть. И, кроме того, я хотел бы надеяться, что я не был похож на негодяя.

Но я попробовал еще один ход:

— Вы платили секретной информацией из своих записей, верно, доктор? Ленты, содержание записей и тому подобный материал?

Он долгое время не отвечал. Наконец проговорил:

— Я вам ровным счетом ничего не собираюсь говорить. Я… собираюсь вызвать полицию.

И он положил руку на настольный телефон. Я выжидал. Человек, которому нечего скрывать, может обратиться к закону.

— Ну так давайте, — сказал я.

Мейси не стал звонить.

— Я настаиваю, чтобы вы сказали мне, кто вы такой, — потребовал он.

— Я Шелл Скотт, доктор Мейси. Частный детектив. В интересах моего клиента я…

Он не дал мне закончить и набросился на меня:

— Частный детектив! — В его устах это звучало так, будто это было куда хуже, чем эдипов комплекс. — Я вызываю полицию!

И он на этот раз начал набирать номер: он не боялся частного детектива.

— Я сделаю так, что вас арестуют, — пригрозил он мне. — Вы лишитесь лицензии.

— А что вы скажете им, доктор? — полюбопытствовал я.

— Что вы пытались шантажировать…

— Неправда, доктор. Снова неправда, — укоризненно улыбнулся я.

Он уставился на меня, держа трубку около уха.

— Я не делал попытки шантажировать вас, — медленно сказал я. — Ничего от вас не требовал, кроме информации. Правда, я не назвал вам своего имени, но вы почему-то сразу предположили, что я такой же мерзавец, который пришел выманивать у вас деньги? А я только детектив, который ведет расследование.

Доктор Мейси обдумывал то, что я сказал.

А я добавил:

— Кроме всего прочего, вы не захотите, чтобы стало известно о Джеррилли?

Он огляделся по сторонам, усиленно моргая. Нет, он явно не хотел, чтобы в полиции узнали о Джеррилли. И положил телефонную трубку.

— А теперь, — сказал я, — если вы сочтете возможным говорить со мной на равных, то у меня есть хороший шанс помочь вам.

— Идите вон отсюда, — бросил он сквозь зубы.

Вот так все обернулось. Я предложил свои услуги, но доктор Мейси не хотел иметь со мной никакого дела. И уж конечно, не собирался мне ничего говорить. По крайней мере, сверх того, что уже сказал.

Я встал и протянул руку к бумажкам, которые он все еще держал в руке.

— Я забираю это, — проговорил я.

Иногда самоуверенность срабатывает. Но не на этот раз. Он отодвинул стул и поднялся на ноги, комкая бумажки в правой руке.

— Вам придется драться со мной за них.

Видимо, этот доктор был гораздо наглее, чем я думал. А может, он просто был перепуган до полусмерти.

— Держите их у себя, ладно. Мне они больше не нужны. — Я выпрямился. — Смотрите, доктор Мейси, вы явно потерпели поражение. Но поверьте, я мог бы на самом деле помочь вам стряхнуть со спины этих людей. Если только скажете мне правду о…

— Я ничего вам не скажу. — Он побледнел, но на его щеках выступили пятна румянца.

— Позвольте все же вам сказать, — медленно продолжил я. — Девушка, написавшая вам письмо, то самое, страничку из которого вы сейчас держите в руках, — Джеррилли, — или ваша пациентка, или подружка. Нет, скорее пациентка. Она пишет, что обратилась к вам за помощью. С восклицательными знаками.

Доктор судорожно сглотнул и, казалось, побледнел еще больше, но не сказал ни слова.

— Она попала в беду, — сказал я. — Мягко говоря. Прямо здесь, на вашем диване, согласно ее же свидетельствам. Ну, чтобы сделать эту длинную историю покороче, я скажу, что шантажисты прижали вас этой информацией, а может, и еще какой-то.

Он поднялся на ноги.

— И вы платили, — невозмутимо продолжал я, — но не деньгами. Люди, которые занимались этим делом, хотели получить деньги, но не от вас. Вы для них — золотое дно. От вас они могли получать — и я ставлю десять против одного, что они получали, — информацию о влиятельных, богатых и знаменитых людях в Голливуде и Беверли-Хиллз. Ну, что вы на это скажете?

Судя по выражению его лица, я попал в точку, но он не промолвил ни слова.

— Среди людей, о которых вы передали бандитам немало строго личной информации и которые непременно должны пострадать, как только она станет известна всем, была и актриса Вивиан Вир-джин. Примерно девять месяцев назад она прервала съемки и стала наблюдаться у психиатра — у вас, доктор Мейси. Шесть месяцев назад, после того как она поделилась с вами некоторыми личными секретами, ее начали шантажировать. Несомненно, преступники пользовались информацией, полученной от вас. Ваши шантажисты брали информацию, которую выжимали из вас, и использовали ее для шантажа этой женщины и, возможно, других людей. — Я немного подождал. — Ну, что скажете, доктор?

Он буквально испепелял меня ненавидящим взглядом.

— Вы — лжец, — сказал он. — Здесь нет ни слова правды. Ни одного. Вы, — его взгляд немного просветлел, — больны. Вы больны.

Я покачал головой:

— Я, может быть, немного спятил, но уж никак не болен. Да, думаю, что и не спятил. — Я повернулся к двери, но задержался и решил попробовать еще раз. — Вы делаете ошибку, доктор, еще одну ошибку. Я ничем не хочу связывать вас и не хочу прибавлять вам неприятностей. Как раз напротив. Если станете сотрудничать со мной, то дадите мне хороший шанс помочь вам.

Доктор пришел в состояние, похожее на сдерживаемое бешенство. Руки его дрожали, глаза горели дьявольским огнем.

А я как ни в чем не бывало продолжал:

— Я сказал вам правду. Тот, другой тип, грязный подонок, убит. Но я вам не сказал, что это я его убил. Я на вашей стороне. Я пытаюсь…

Мое сообщение, что я убил сборщика, совсем не помогло. Но мне показалось, что это кое-что подсказало ему. Доктор быстро выдвинул ящик стола, покопался в нем, потом задвинул его и взялся за нижний ящик.

Я немедленно сделал вывод о том, что он держит пистолет в ящиках стола, но не помнит, в котором именно. Я выхватил свой прежде, чем он вспомнил.

Да, все это было мне известно уже давно. Но было трудно не впасть в старую человеческую ошибку. Давайте посмотрим на так называемых социальных работников — благотворителей и политиканов, охотников за голосами избирателей. Бесполезно пытаться помогать людям, пока они не попросят о помощи. Или, по крайней мере, до тех пор, пока они не захотят ее принять.

Но по крайней мере, я все же чему-то научился. К тому же меня пока не застрелили. В данном случае, очевидно, потому, что доктор Мейси так и не вспомнил, куда он подевал свой пистолет.

Лупоглазый, конечно, совсем другое дело. Он всегда знает, где находится его пистолет. Он не часто гуляет с девочками. В результате он уделяет много внимания и любовной заботы своему оружию. Он с ним назначает свидания. И носит его, как предмет своего обожания, у самого сердца.

Этот неповоротливый слизняк совсем бессловесный, зато он знает, где расположено сердце. Ему не надо открывать разные там ящики, чтобы отыскать его.

Да, Лупоглазый — человек другого сорта.

Глава 19

Было примерно одиннадцать тридцать дня, и в это раннее время трудно сказать, где может находиться Лупоглазый. В более позднее время появился бы верный шанс отыскать его и Джанта вместе с телохранителями за столиком ресторана "Апач". Но это "позже" наступит гораздо позже.

Я сделал несколько телефонных звонков, пытаясь определить место, где он находится, но безуспешно и снова подумал об Анетте.

Анетта была в числе тех нескольких дюжин людей, которым я настойчиво названивал в течение последних тридцати шести часов. Анетте я звонил и раньше, потому что знал, что с месяц назад она как-то раз появилась на людях с Лупоглазым. Но девушка не смогла мне дать никаких полезных для меня сведений. Скорее всего, она сообщила бы все, что знает, если бы знала. Потому что, как мне кажется, практически для любого одного свидания с Лупоглазым вполне достаточно. Даже чересчур много. Но Анетта сказала, что он все еще жаждет второго свидания и продолжает звонить ей. Так что девушка могла бы знать, где найти его.

Анетта была второразрядной актрисой в "Свенк-театре" на Спринг-стрит — девушкой второго ряда, как она сама себя называла. Но ее имя значилось в первых строках афиш. Она занималась стриптизом, и я как-то видел ее номер и готов биться об заклад, что она нравилась Лупоглазому даже больше, чем его пистолет. Это могло сработать.

Если получится, то будет неплохо. А еще один из тех трех десятицентовиков, которые я тогда потратил, был предназначен для звонка Рону Смиту. Этот бывший судебный репортер сейчас работает в офисе во Дворце правосудия, который помещается в нескольких кварталах от "Свенк-театра". Я знал, что судья Кроффер председательствует на сессии Верховного суда в одном из залов Дворца, и Смит согласился дать мне знать — если я перезвоню, — когда судья отправляется на ленч. Несмотря на напряженный режим работы, судья всегда откладывает судебное заседание ради ленча. Часто даже на пару часов. А к этому времени судья Кроффер, наверное, уже проголодался, поэтому у меня было мало времени.

Итак, чтобы не откладывать дела, я поехал к Анетте. Она не появлялась в театре до часу дня, чтобы не прийти раньше третьеразрядных актеров. И я понял, что девушка была там своим человеком. Так оно и было.

Анетта объяснила, что Лупоглазый обошелся с ней как с дурочкой и грубо обидел ее, поэтому она согласна помогать мне. Я предупредил, что если операция сорвется, то Лупоглазый заподозрит, что это она указала на него. И это может для нее плохо обернуться. Однако я пообещал сделать все, что в моих силах, чтобы ничего плохого с ней не случилось.

Но Анетта не очень-то тревожилась. Она была уверена, что имеет влияние на Лупоглазого и сможет диктовать ему, если будет нужно.

— Кроме того, — продолжала девушка, — мне не придется даже просить его приехать. Я только поздороваюсь с ним и сделаю парочку заманчивых движений, и он тут же попросит разрешения приехать посмотреть мой номер. Так, значит, я скажу ему, будто невзначай. Он примчится.

"Женщины, — подумал я, — большие практики в области серой и черной магии".

Так или иначе, как Шерри знала, как меня найти, так и Анетта могла разыскать Лупоглазого, и я позвонил в Хэмилтон-Билдинг и связался с Хэзел, маленькой прелестной девочкой, которая сидела там на коммутаторе второго этажа.

— Хэзел, это Шелл. Те двое парней, о которых я тебе звонил, появились?

— Несколько минут назад, Шелл. О боже, они так сурово выглядят. Кто они такие?

— Это я тебе после скажу. А они и должны строго выглядеть. Пошли их в "Свенк-театр", ладно?

— "Свенк"? Шелл, я удивляюсь вам…

— Нет, нечего тут удивляться, — ответил я и повесил трубку. — О'кей, — сказал я Анетте.

Она набрала два номера и дозвонилась по второму.

— Привет, Кларенс, — сказала она, — как ты там, дружок?

Она слушала, потом посмотрела на меня, высунула язык и, скорчив гримаску, улыбнулась.

— О, Кларенс! Я же сказала тебе, чтобы ты не говорил мне таких вещей, — проворковала она таким тоном, что мне самому захотелось сказать ей такие вещи. — Что? Репетирую новый номер. О нет, Кларенс, нет. Тебе не нужно приезжать. Но если только немного… что?

Анетта посмотрела на меня и подмигнула. Практически все было устроено. Я удивился, почему не бывает женщин-детективов. Им не потребовалось бы даже носить оружие.

А может быть, мы идем вообще по неправильному следу? Кларенс? Кто это такой — Кларенс, черт побери?

— Тс-с, — прошипел я. — Анетта, не Кларенс! Лупоглазый!

Она не обратила на меня внимания.

— Хорошо, если ты хочешь, Кларенс. А я думала, что ты не хочешь. Я еще не отработала некоторые движения. Что? О, да ты сам дьявол! На самом деле? Да, я как раз хотела поговорить с тобой, дорогой.

— Тс-с! Не Кларенс! — снова зашипел я.

— Ну, хватит тебе говорить такое, — продолжала она ворковать в трубку. — Нет, ты лучше не приезжай, пока я не отработаю до совершенства это движение. Пока, Кларенс! — Она повесила трубку. — Ну вот, — сказала мне девушка. — Он будет здесь, вы и опомниться не успеете. И ему никогда не догадаться, что я хотела, чтобы он приехал.

— Кто приедет? — нахмурился я. — Почему вы произносили это чертово имя, если это был Лупоглазый?

— Глупенький, это и был сам Лупоглазый, — торжествующе заявила она.

— Кларенс? Я так понимаю, что Лупоглазый — это Джой Га-релла. А что, разве существуют два человека по прозвищу Лупоглазый? — Я по-прежнему ничего не понимал.

— Шелл, можете вы послушать? Джой — это не настоящее его имя. Он — Кларенс Гарелла. Едва ли кто-нибудь, кроме меня, знает его настоящее имя. А он рассказал мне все о себе. О деп… депривации[17] в детстве и обо всем другом… Ему не нравилось имя Кларенс, и он еще ребенком стал называть себя Джой.

Я кивнул, испытывая чувство, похожее на печаль. Мне было очень жаль Кларенса Гареллу. И даже если он попал под эту "депривацию" и оказался в руках тюремных психиатров и социальных работников, все равно у него было тяжелое детство. Да и став взрослым, он не сделался уж очень счастливым. И мне было жаль его. Но что мешало этому парню взяться не за кольт 45-го калибра, а за кирку и лопату? Странно, но он никогда не испытывал такого стремления.

Кроме того, он застрелил нескольких парней. Убил по меньшей мере двух или трех. И вчера привозил ко мне в "Спартан" этого профессионального киллера, этого подонка с холодными глазами, чтобы он застрелил меня. И этот Кларенс должен был знать, что если киллеру удастся убить меня, то он вгонит одну-две пули и в Шерри. Больше того, Кларенс той ночью хотел сбить и раздавить меня машиной. Но, жалея его, я никоим образом не пытался оправдать его действия. Я собирался как следует рассчитаться с Лупоглазым, если мне это удастся.

Я поблагодарил Анетту, пожелал ей успеха в отработке ее движений и направился к Спринг-стрит. Двое мужчин, которых послала Хэзел из моего офиса, только что подъехали и парковали машину на стоянке на противоположной стороне улицы. Я надеялся, что это как раз те двое, которые нужны, хотя мы ни разу не встречались. Я купил три билета в кассе "Свенк-театра" и стал ждать.

Парни выглядели отлично. Один — моего роста, другой — пониже, но гораздо массивнее. Он был похож на бывшего защитника в регби. Оба в темных костюмах и фетровых шляпах с заломленными полями.

Они узнали меня и стали рядом на тротуаре. Я убедился, что это мои люди. Того, повыше, звали Джилл, а бывшего защитника — Тони. А потом провел их в фойе театра.

— Вы знаете, что вам предстоит делать? — спросил я их.

Тот, что повыше, кивнул:

— Приблизительно. Эд сказал, что вы нам расскажете.

Его голос напоминал урчание собаки, грызущей кость. Приятный и грозный.

— О'кей. Единственное, чего я хочу, — это чтобы вы стояли возле меня. Ничего незаконного. Эта первая часть вашей работы будет почти легальной. Потом, конечно, могут возникнуть неприятности. Пока не говорите ни слова. Позднее, если потребуется, вы будете говорить, что все делали по моим указаниям.

— Ну и роль, — проворчал Тони.

— Прямо как полицейские, — сказал я.

Джилл заметил:

— Я как-то играл роль патрульного на автотрассе в пьесе "Ад на дороге". Так вот…

— Хватит об этом, — оборвал я его, хотя знал, что актеры все одинаковые и очень обидчивые. — Как-нибудь в другой раз. У нас всего несколько минут. Так вот, слушайте сценарий.

И я все им растолковал. Они вовсе не были им довольны. Особенно когда я сказал: "Этот тип, запомните, он не актер. Хотя вы можете посчитать его плохим актером. Он — гангстер. Если он вытащит оружие, я тут же его пристрелю".

Они одновременно сделали глотательное движение.

— Оружие, — повторил Тони. — Это что, пистолет?

— Да.

Он сглотнул снова.

— Я обычно играл людей, в которых стреляют. И никогда в жизни не играл полицейского. Это они стреляют…

— Послушайте, — раздраженно заметил я, — я просил двух парней, которые хоть что-то могут сделать за бумажку в сто долларов. Могу дать по две сотни каждому, если вы сделаете все как надо. Но если хотите уйти, то идите немедленно. Я все сделаю один.

Высокий спросил:

— Вы думаете, он попадется на это?

— Полностью уверен, что попадется. И все, что вам надо сделать — это только сердито посмотреть на него.

— Две сотни баксов? — переспросил Тони.

Я вытащил бумажник, вынул из него две сотенные бумажки и четыре по полсотни и держал деньги перед собой.

Джилл взял две сотенные купюры и сказал:

— Я согласен.

Низкий немного помедлил, но потом буркнул:

— Черт, — и взял полусотенные бумажки.

— Отлично. Я и на самом деле не думаю, что могут возникнуть трудности. Здесь ничего не будет. Ну а если что, то пригнитесь. — Я усмехнулся. — И подумайте только, какую забавную историю вы сможете рассказать на ближайшей вечеринке. Особенно если… внимание, — прервал я себя. — Вот он идет.

Лупоглазый входил в фойе. Он протягивал контролеру билет в своей огромной ручище и вроде бы даже подпрыгивал на пятках от сладостного предвкушения того, что ему предстоит. Похоже, ему не хватило времени, чтобы подстричь свои бакенбарды, хотя и благоухал крепким, опьяняющим запахом лосьона после бритья. Клочья рыжих волос торчали сзади.

Я направился к нему навстречу.

Бандит увидел меня и остановился, все еще подпрыгивая от радостного предвкушения. Уголки его плоских губ задвигались вверх-вниз. Он сунул руку под пальто. Поближе к сердцу. Да, он знал, где оно находилось, и я не думал, что он проверяет его биение.

Два последних шага показались мне самыми длинными, но я все же сделал их.

— Джозеф Гарелла, — твердо произнес я. — Вы арестованы.

Глава 20

Его большие тусклые глаза сразу сузились, полуприкрытые жирными веками, почти лишенными ресниц.

— Да? — откликнулся он. — К чертям. Ты же не коп.

Потом Лупоглазый повернул голову и посмотрел поверх моего плеча. Я тоже рискнул на мгновение обернуться назад. Все шло как надо. Джилл и Тони с каменными лицами, твердой походкой шли по ковру фойе. Они не спускали глаз с бандита.

Вот что хорошо у профессиональных актеров. Когда они войдут в роль, она как бы становится частью их собственной жизни. А эти двое хорошо вгрызлись в свои роли. И когда они остановились прямо за мной, я испугался, что тот, который пониже, Тони, слишком много взял на себя.

Он наверное, насмотрелся в кино на полицейских, которые носят служебный пистолет в кобуре, висящей слева, на поясе. Как бы то ни было, прижимая руку к пальто как раз в том месте, он весь подался вперед. На его лице застыло выражение человека, который испытывает жестокую боль, прижимая свою грыжу. Его могли тут же застрелить, но он до конца оставался актером, играющим на публику.

— Нет, — ответил я Лупоглазому, — я не коп. Но, согласно пункту восемь-три-семь калифорнийского уложения о наказаниях, одно частное лицо может арестовать другое "за публичное нарушение порядка или за попытку нарушения в его присутствии". Так что вбей себе это в башку, Лупоглазый, если только сможешь. Ты под арестом по закону.

Вид двоих людей за моей спиной привел его в растерянность, но он все еще держал свою толстую руку под пальто.

— За что? — спросил он.

— За подозрение в нападении со смертоносным оружием. Есть и еще за что брать — за тайный сговор, соучастие в уголовном преступлении. Но обвинения в нападении со смертоносным оружием вполне достаточно, чтобы задержать тебя.

— Со смертоносным оружием? Что еще за оружие?

— Ну-ка, вспомни прошлую ночь, Лупоглазый, — жестко проговорил я, — когда ты хотел сбить меня своим драндулетом. Вот он-то и есть смертоносное оружие, совершенно точно.

— Но вы не могли меня видеть, — запротестовал верзила.

— Да брось ты. Как думаешь, откуда я узнал, что в машине был ты, Лупоглазый?

Он подумал и медленно кивнул:

— Да, черт побери, вы меня прихватили. — Он покосился своими совиными глазами на сопровождавших меня мужчин, опустил руку и сказал: — А я-то думал, что вы так и не узнаете, что это был я.

— А я все-таки узнал, — с удовлетворением сказал я.

Мы перевалили только через первое препятствие, и я почувствовал, как струйка пота потекла у меня из-под воротника по спине.

Не мешкая, я залез к нему под пальто и вытащил оттуда пистолет. Он протянул руки вперед, но не схватился за него. А я быстро сунул оружие в свой задний карман.

— О'кей, пошли.

Лупоглазый облизал губы, посмотрел на театр, где гасли огни, на тот проход, за которым его ожидали первый ряд кресел, радость и наслаждение. И его массивные плечи опустились.

— Вы ничего мне не пришьете, — упрямо заявил он, но все-таки пошел со мной.

Я провел бандита к своему "кадиллаку" и бросил через плечо Джиллу и Тони:

— Я забираю подозреваемого с собой. А вы следуйте за нами.

Я весь взмок. Мне еще одна знакомая девушка говорила, что я горазд потеть. Этот эпизод в фойе "Свенк-театра" был только первым препятствием, которое надо было преодолеть. И похоже, это была самая легкая часть дела. Весь успех операции зависел от дальнейшего. Надо было быстро скрутить Лупоглазого и не дать ему времени подумать и опомниться. Даже учитывая, что этот неповоротливый тип очень медленно соображает.

Но так часто случалось, когда я реализовывал одну из своих блестящих идей. Чем больше я проникал вглубь, тем менее ясной она мне представлялась. И этот сценарий тоже не был исключением. Лупоглазый сидел рядом со мной на переднем сиденье моего "кадиллака", а я по радиотелефону снова вызвал Рона Смита. Того самого, которому я уже звонил во Дворец правосудия. Лупоглазый сидел насупив брови, весь погруженный в раздумья.

Когда я связался со Смитом, то спросил:

— Что там с судьей Кроффером?

— Ушел пять минут назад. Двухчасовой перерыв на ленч, — ответил он.

— Хорошо, — вздохнул я.

— Не очень-то хорошо, — откликнулся Рон. — Я не знал, что придет так много людей, Шелл. Если у меня возникнут неприятности…

Я ничего не мог объяснить ему при Лупоглазом, который сидел рядом, а поэтому сказал:

— Можно это отложить? Я все скажу, когда мы приедем.

— Ну ладно… о'кей.

У меня было еще много вопросов к нему, но пришлось их отложить. И я повесил трубку.

А Лупоглазый, погруженный в глубокие раздумья, все пытался понять, как его выследили, и наконец спросил:

— А как это могло случиться, что вы поджидали меня у входа в "Свенк-театр"? А? Скажите мне, Скотт.

Я посмотрел на него.

— А мы знали, что ты рано или поздно появишься здесь, Лупоглазый, — откровенно ответил я. — Вот мы и устроили тут засаду. И ждали, пока ты попадешь в нашу ловушку.

Он выпалил любимое бандитское словечко, а потом добавил:

— Ну и олух же я. Угодил прямо в нее.

Впервые за все это время я подумал, что моя затея может сработать. И теперь я надеялся, что все должно получиться, не должно сорваться.

Я влился в поток машин, и мои два помощника следовали за мною. Я подъехал прямо ко Дворцу правосудия, припарковался, вышел из машины и открыл правую дверцу. Лупоглазый тупо спросил:

— Здесь? Но это же не тюрьма…

— Конечно нет, — подтвердил я. — Что это с тобой? Ну-ка, поворачивайся!

Второй автомобиль тоже подъехал, Джилл и Тони уже направлялись к нам. Лупоглазый, снова прищурившись, вышел из машины. Я взял его за локоть и повел во Дворец правосудия, в судебную комнату Кроффера.

Перед большими двойными дверями стоял красавец актер Эд Хауэлл.

Мы приблизились к нему, и Лупоглазый с подозрением спросил:

— А что это здесь делает этот здоровенный ниггер?[18]

Ну конечно, вы слышали такое, но едва ли видели своими глазами. Я замахнулся правой рукой на Лупоглазого, но Эд крепко схватил меня за запястье.

Я посмотрел на него, а он подмигнул мне. На его возбужденном лице было выражение полного восхищения.

Чуть наклонив голову, он пошел по коридору.

Мне надо было накоротке поговорить с ним, и я сказал Лупоглазому:

— Подожди здесь. Я посмотрю, все ли там готово для нас.

— Готово? — не понял он.

Его глаза, и так не слишком яркие, стали совсем тусклыми. Он был в растерянности. Отлично. Я как раз и добивался, чтобы он оказался в растерянности.

Я глянул на Джилла и Тони, стоявших у него за спиной:

— Присмотрите за ним, ребята!

Джилл пожал плечами, будто хотел сказать: "А чего за ним смотреть?" А Тони чуть поднял руки, а потом снова их опустил. Он уже больше не играл человека, который готов стрелять.

— Но… — попытался что-то сказать Лупоглазый.

Я повернулся на каблуках и быстро пошел к Эду.

— Что это с тобой, — тихо спросил я. — Этот сукин сын…

— Да брось ты! Он подал мне идею, Шелл. — Эд усмехнулся и быстро зашептал: — Но забудем это. Я собрал тридцать шесть человек, больше не успел за это время. Из тех, кто там был раньше, осталось четыре или пять человек. Они не пошли на ленч. Они и сейчас там — не мог же я попросить их уйти. Вы ничего не сказали о жюри присяжных, и они разошлись. Если хотите…

— О'кей. Чудесно, Эд, — прервал я его. — А что насчет судьи?

— Я достал великолепного судью. Моррисон Блейн, восьмидесяти лет. Крепкий как дуб. Только что сыграл роль судьи в фильме "Дело Элизабет Дуган". Он заезжал в костюмерную и взял мантию судьи и все прочее.

На черном лице Эда сверкнула озорная улыбка. Но я думал — "мантию и все прочее"? Мантия — о'кей, но что такое "все прочее"? Однако не было времени обдумывать эту незначительную деталь.

Я спросил:

— А что с Роном Смитом? Он был когда-то судебным репортером, но, когда я звонил ему, он не был уверен…

— Все о'кей, — ответил Эд Хауэлл. — Я только что говорил с ним, всего минуту назад, и он обещал сделать то, что нужно. Не очень охотно, правда, но ведь это игра.

Ну, естественно, я хотел знать гораздо больше, но просто не было времени. Самое главное в этом спектакле было выбить Лупоглазого из привычной колеи и продержать его в новом неопределенном состоянии нужное время. Мы должны были ввести его в эту незнакомую ему обстановку как можно естественнее, а потом как следует "раскрутить" его. И тут время или, точнее, выбор нужного момента имел особое значение.

И я задал еще один вопрос:

— А вы достали кого-нибудь на роль обвинителя?

Темнокожий красавец снова улыбнулся:

— Ну да. Окружной прокурор. Это я.

Я хотел было возразить, сказав, что актеры, которые играли не безмолвные роли, лучше бы подошли. Но что было делать? Вместо этого я буркнул:

— Ну, может быть, и так сойдет, Эд. Пошли.

Он открыл двойную дверь. Я подошел к Лупоглазому, взял его за локоть и подтолкнул к входу. Он поплелся рядом со мной какой-то шаркающей походкой. Джилл и Тони последовали за ним, тоже шаркая ногами. А Тони все еще повторял свой жест, приподнимая и снова опуская руки.

Мы с моим пленником вошли в комнату суда. Эд шествовал перед нами по проходу между рядами кресел, прошел через качавшуюся дверцу в барьере и сел за длинный стол перед местами для зрителей. Я быстро окинул взглядом собравшихся и увидел несколько знакомых лиц. Это были "чудовища" из фильма Слэйда — я как-то видел их без устричных раковин, — Вивиан Вирджин и еще одна молодая актриса, которую я видел в прозрачном бикини и украшенном камнями головном уборе. Но теперь все они выглядели просто как группа горожан, которые пришли послушать дело в Верховном суде. Кстати, именно так они и должны были выглядеть. Прямо передо мной за маленьким столом сидел Рон Смит. На столе стояла пишущая стенографическая машинка. Бывший судебный репортер выглядел не лучшим образом, но он все-таки был наместе.

Мы дошли уже почти до конца комнаты суда, когда вдруг с глаз Лупоглазого как бы спала пелена. Я почувствовал, как он остановился и потянул свой локоть назад.

— Эй, — сказал он. — Что за черт? Так ведь это комната суда.

— Конечно, комната суда. А ты что ожидал? — строго подтвердил я.

— Но я… сначала меня должны задержать, снять отпечатки пальцев, предъявить обвинение, — запротестовал бандит.

Я покачал головой:

— Лупоглазый, не объясняй мне мою работу, о'кей?

— Обвинение предъявляется задержанному перед барьером суда, после того как суд выслушает причины задержания. Понял?

— Ух… — шумно выдохнул мой пленник.

— Так вот это мы и делаем. Доставляем тебя к барьеру суда, — продолжал я.

— Но ведь сначала я должен попасть в тюрьму, разве нет? — все еще ничего не понимал он.

— Ты идиот или что? Ты что, хочешь в тюрьму? — прикрикнул на Лупоглазого я.

— Да что вы такое толкуете!

Пока в его голове крутились колесики, я провел его через дверь в барьере, потом налево, к другому длинному столу, посадил его и сам сел рядом.

Лупоглазый медленно повернулся на своем стуле, посмотрел на людей позади него, потом взглянул вокруг и даже на потолок. Да, он был в комнате суда, все ясно. Этого нельзя было отрицать, но все же чего-то не хватало. Я наклонился к нему и сказал:

— Лупоглазый, у тебя только один шанс. Отведи государственные обвинения и признайся в более легком преступлении, чтобы избежать обвинения в более тяжелом. Этот судья — жестокий, — припугнул я его, — он почти всегда приговаривает к повешению…

— Повешению? Они не…

— И если судья получит зацепку, он наложит на тебя самое строгое взыскание. А если ты останешься чистым в событиях прошлой ночи, не расскажешь, как Аль Джант руководил всеми этими шантажистами, ты можешь выйти на свободу. Так что соображай, Лупоглазый.

— Вы думаете, я стану капать на Аля? Вы рехнулись. — Неповоротливый громила снова посмотрел вокруг. — Я желаю адвоката, — потребовал он. — Имею на это право.

Чего-то не хватало. Я сумел подвинуть его близко к краю. Но не смог столкнуть.

Придется начинать так. Надо попытаться обвинить его. Осудить и, может быть, даже привести приговор в исполнение.

Я посмотрел на Эда и кивнул.

Глава 21

Эд подал что-то вроде сигнала невысокому худому мужчине, сидевшему возле скамьи судьи.

Тот встал и прокричал неожиданно зычным для такого небольшого человека голосом:

— Слушайте, слушайте, слушайте! Все присутствующие в этом зале! — Потом, приложив руки ко рту, быстро забормотал что-то неразборчивое: — Высокий суд, округ Лос-Анджелес, штат Калифорния, здесь, в Соединенных Штатах, под председательством судьи Блейна, начинает заседание. Прошу всех встать!

Я зажмурился и едва не застонал. Может быть, Тони был предупрежден. Но у меня вся комната суда была набита актерами. Я готов был представить себе, во что все это действие может превратиться: все они помнили отрывки из сотен голливудских судебных сцен, наполненных на одну половину угрозами и неимоверным шумом, а на другую — хаосом. Люди могли вскакивать со своих мест, драться за то, чтобы захватить место для свидетеля. Я чувствовал, что проваливаюсь, меня охватила дрожь и страшное нервное возбуждение. По телу пошли мурашки, и я понял, что попал в серьезную неприятность.

Но я сам напросился на нее. И теперь должен через нее пройти. Когда я открыл глаза, то увидел, что дверь в комнату судьи открыта и в ней показался Моррисон Блейн. Восьмидесятилетний трясущийся старик, жующий жвачку, облаченный в мантию и напудренный парик. Черт знает, кто и когда снимал тот самый фильм "Дело Элизабет Дуган"? Но это не тревожило меня. Я просто не мог допустить этого. Никак не мог.

Лупоглазый удивленно сказал:

— Какая-то чертовщина! Что все это значит?

— Ты что, не слышал, как объявили его имя? Это же судья Блейн. Тот самый судья, который вешает, — угрожающе добавил я.

— Он выглядит словно дьявол, — недоверчиво заметил пленник.

— А он и есть дьявол. Ну, у тебя еще есть шанс…

— А где мой адвокат? Могу я получить адвоката?

— У тебя есть адвокат, — заявил я.

— Где он?

Лупоглазый посмотрел вокруг.

— Здесь. — И я указал на себя.

— Вы? — Его глаза стали похожи на два блюдца с молоком. — Чепуха. Не может быть. Как это может быть? Я никогда не слышал… А, бросьте. Вы не мой адвокат.

— А что, ты видишь здесь другого? — с усмешкой проговорил я.

Он снова осмотрел комнату суда.

— Будь я проклят, если вижу. Но… ведь это вы били меня! — воскликнул он. — Вы захватили меня, и вы хотите…

— Держу пари, что я хочу.

Гарелла шумно дышал открытым ртом. Наконец со стуком захлопнул его.

— Происходит какая-то чертовщина… — сказал он.

Банг! Это судья стукнул своим молотком:

— Тишина в зале!

Судя по его виду, я ожидал услышать высокий дребезжащий голосок, но он оказался вполне нормальным. Правда, немного надтреснутым, но громким и достаточно солидным.

— Дело "Народ против Джозефа Гареллы"… — начал он, читая по клочку бумаги, на котором, как я полагал, Эд Хауэлл наспех набросал для него нужную информацию. Слишком наспех… — Известного всем и каждому под именем Лупоглазый Гарелла. Обвиняется в… м-м-м-м-м… нападении со смертоносным оружием.

Судья Блейн осмотрел зал и был готов, как мне показалось, разразиться речью о справедливости, правде, преступлении и материнстве. Мне показалось, что без сценария будет нелегко удержать этих людей.

Но судья Блейн вовремя опомнился и приказал:

— Введите свидетеля.

А потом уставился на пустое свидетельское место. Смотрел на него долго, долго. А потом как бы встряхнулся и устремил взор в зал. Взглядом отыскал меня и расплылся в самодовольной улыбке. Теперь настало время для его реплики.

— Свидетель… м-м-м-м… есть защитник, который представляет обвиняемого?

Я посмотрел на Лупоглазого. Он опять широко раскрыл рот и вытаращил глаза. Нижняя губа его немного дрожала. Я решил, что бандит уже дозрел. Если он согласится с этим, то согласится и со всем остальным.

Я поднялся на ноги:

— Да, ваша честь. Я представляю обвиняемого.

— Он не представляет! — прохрипел Лупоглазый.

Банг! Это грохнул молоток судьи.

— Неуважение к суду! Пятьдесят долларов.

Я посмотрел на Лупоглазого:

— Я же говорил тебе, какой он. Теперь ты настроил его против себя. А разбирательство еще даже не началось…

Лупоглазый тяжело вздохнул.

— Отлично, — изрек судья. — Отлично и превосходно. А обвиня… м-м-м-м… обвинитель на месте?

Эд Хауэлл медленно встал:

— Я буду обвинять его.

Поначалу его манера просто шокировала меня — он следовал давно сложившемуся голливудскому стереотипу негра. Выпученные придурковатые глаза, манерное произношение, как у слуг-подхалимов. Я нигде в мире не видел такого, кроме как на голливудском экране. Это было неприятно не только мне, но и всем другим. Я слышал сдержанные вздохи тех, кто работал с ним и хорошо знал его.

Мое неудовольствие быстро улетучилось. Потому что, когда Эд вошел в свою роль, все приобрело какую-то гармонию, заиграло. И я начал понимать, почему там, в коридоре, у Эда было такое оживленное выражение лица.

Больше того, лицо Лупоглазого убедило меня в том, что Эд взял правильный тон. Потому что рот Лупоглазого широко открылся, и он, не закрывая его, все время сглатывал, и его адамово яблоко дергалось вверх и вниз.

— Я буду обвинять его, — с пафосом продолжал Эд. — В нападении с применением смертоносного оружия и автомобиля, в нанесении увечья, в том, что он предавал, как Каин, и убивал людей, как куклусклановец…

Из горла Лупоглазого вырвался какой-то еле слышный хрип.

Между тем двое из присутствующих выразили свое согласие криками "Да!", и я услышал, как один из них зааплодировал. И во всем этом чувствовался некий ритм, который задавал Эд. И невольно хотелось прищелкнуть пальцами или включиться в него. Первые тихие возгласы одобрения послышались со стороны двух негров, сидевших в правой половине зала. И тут же с полдюжины слушателей подхватили их настроение, подняли головы и принялись бить в ладони. К моему удовольствию, среди них была Вивиан. Для некоторых белых людей требуется больше времени, чтобы ухватить ритм, но большинство все-таки делают это вовремя.

Пока Эд держал речь, он стоял неподвижно. Но теперь стал прохаживаться вокруг стола, пританцовывая и поводя плечами вперед и назад.

— Так вот, он виновен, и в этом нет сомнений, — повторил он.

Обвинитель прекратил пританцовывать, оглядел присутствовавших, наклонился вперед и очень четко произнес:

— Ну как? Есть ли сомнения?

Наверное, у него ничего бы не получилось, если бы Эд проделывал все это не перед людьми, которых хорошо знал. Его окружали соратники — актеры. И он внушил им идею, очень умелую посылку, и это сработало.

После короткой паузы все сидевшие в зале в один голос закричали: "Нет!" — а кто-то даже сказал: "Нет сомнений!"

Кричали все, кроме пятерых.

Эд говорил мне, что "четыре или пять" человек остались в зале после заседания, которое вел судья Кроффер в этом же зале. Точное их число — пять. Потому что именно пять лиц выглядели — вы можете себе представить как.

А Эд уже снова пританцовывал, двигался крадущейся походкой, довольно улыбался, испытывал явное наслаждение. Мне показалось, что он переигрывает гораздо больше, чем все остальные, вместе взятые. Глядя на Лупоглазого, Эд постепенно продвигался все ближе к нему.

Я почувствовал, что кто-то тянет меня за рукав. Это был Лупоглазый.

— Скажите же что-нибудь, — попросил он. — Делайте же что-то.

— Но еще не подошла моя очередь, — ответил я.

— А когда, когда она подойдет? — Он был полон нетерпения.

— Я не могу взять слово. Это зависит…

Лупоглазому мои слова явно не понравились.

— От чего зависит?

— От судьи. А ты его уже рассердил, — повторил я.

— Так вот, — продолжал Эд, — я доказал его вину. А теперь, что с ним делать, зависит от суда. Я не очень забочусь о том, что с ним будет. Что бы ни определил суд, я буду согласен. Даже если это окажется максимальным наказанием, которое предусмотрено законом.

Меня снова дернули за рукав. Лупоглазый прошипел:

— Что это значит и что такое он доказал? Он не представил ни одного доказательства!

Я с грустным видом покачал головой:

— Это решает судья.

Эд обратился к судье, как бы подводя итог своей последней реплике:

— Ваша честь, я почтительно предлагаю одновременно вынести приговор по двум делам об убийстве. И как можно скорее.

Судья Блейн спросил:

— Если я правильно понял представителя обвинения, вы требуете двойного смертельного приговора?

— Именно так, ваша честь.

— Что ж, это разумно, — сказал Блейн, поднимая молоток.

— Что это за чертовщина… — начал Лупоглазый.

Банг!

— Оскорбление суда! Сто долларов.

Я посмотрел на Лупоглазого и покачал головой. И тут произошло невероятное. Фарс, если только пленник и на самом деле принимал все происходившее до него, вдруг перестал быть фарсом. Фарс, мошенничество, ложное обвинение, всеобщее помешательство — теперь уже все равно, Лупоглазый всему поверил. Его охватил панический страх.

Представьте себе. Вам приходилось когда-нибудь случайно проводить ночь в тюрьме? Если приходилось, то, может быть, в тот момент к вам приходили такие же мысли, как; и к нарушителям закона, которых затолкали в каталажку на ночь. Как только дверь с лязгом захлопывалась, вы сердились на что-то, а может быть, это только развлекало вас. Но что было совершенно неизбежно — это ощущение вашей полной беспомощности. Вы не можете прорваться сквозь эти стены. Они полностью владеют вами, и вы совершенно ничего не можете с этим поделать. Они могут сделать с вами все, что хотят. Могут и отпустить — о'кей, вы не виновны и свободны.

Нечто подобное происходило в черепной коробке охваченного ужасом Лупоглазого. Может быть, все происходившее было неправдой, сумасшествием, невозможным делом, но это было на самом деле. Они его прихватили. Если он не получит адвоката — кроме меня, — не сможет позвонить, сообщить Алю, сделать хоть что-то, то с ним сделают все, что захотят.

Бандит снова дернул меня за рукав. Его обычно красное лицо приобрело нездоровый, мучнисто-белый оттенок.

— Скотт, — сказал он громким хриплым шепотом и облизал губы, — я думаю, что мне все-таки лучше признаться в менее серьезном преступлении. Да, думаю, что так и сделаю.

Я посмотрел на Эда Хауэлла, который стоял достаточно близко для того, чтобы слышать слова Лупоглазого, и подмигнул ему. А потом сказал Лупоглазому:

— Боюсь, что уже слишком поздно.

Он шумно вздохнул, звук был такой, будто из водопроводного крана выпустили воздух.

— Но… но… вы же мой адвокат. Вы должны что-то сделать…

Я осторожно сообщил:

— Лупоглазый, я не сказал тебе еще кое-что. Я друг окружного прокурора. И хочу, чтобы он выиграл это дело.

Лупоглазый выпучил глаза. Он посмотрел на Эда Хауэлла:

— Он?

Я кивнул.

Наступило молчание, потом он тупо начал твердить:

— Почему, ты, белоголовый сукин сын, ты, здоровый…

— Это обойдется тебе в лишний десяток лет, — предупредил я.

— …белоголовый сукин сын. Ты, здоровый…

— Ваша честь, — сказал Эд, подавляя улыбку, — у обвинения больше ничего нет.

— О'кей, — изрек судья. — Прежде чем суд вынесет приговор обвиняемому, не изволит ли представитель защиты ответить на те обвинения, которые выставила нападающая сторона?

Я встал.

— Ваша честь, — обратился я. — Леди и джентльмены. Римляне. Соотечественники.

Эд хлопнул себя по бедру. Его губы беззвучно произнесли слово "переигрываешь".

Я бросил на него сердитый взгляд и начал свою речь:

— Мы собрались здесь, чтобы покончить с Лупоглазым, а не затем, чтобы расхваливать его. Как адвокат этого отъявленного бандита, я должен заявить, что улики против моего подзащитного являются такими…

Я сделал паузу и посмотрел на своего клиента. В нем зарождалась надежда. Зарождалась и снова умирала.

— Такими тяжелыми, что я просто не смог подготовить надлежащую защиту. На самом деле мне не удалось вообще выработать тактику защиты. Поэтому я предпочел бы снять с себя эту обязанность.

И замолчал.

Я сознавал, что этот тип не сможет понять меня, если я вообще откажусь хоть как-то помочь ему.

— Ну ладно, — сказал я. — Согласны вы на то, чтобы отложить дело? Вы согласны, верно? Ну, скажем, на год или что-нибудь в этом роде. Так долго, потому что…

Банг! Снова грохнул молоток.

— Нет! Отсрочка отвергается!

— Тогда, — продолжал я, — не нужно. От имени моего клиента мы признаем вину и отдаемся на милость…

— Нет! Не на милость… — не сдержался Лупоглазый.

Банг! Еще один удар.

— Двести долларов.

— Нет! Вы…

— Пятьсот долларов.

Вот теперь я был уверен, что он окончательно дозрел. Я наклонился к его уху.

— Лупоглазый, дело плохо, — прошептал я.

— Плохо…

Бандит был в состоянии какого-то транса и очень медленно возвращался к действительности.

— Это ужасно.

— Тебе могут вынести сразу два смертных приговора, ты понимаешь?

— Ну да. А что это означает?

— Означает, что ты будешь казнен дважды, чтобы можно было окончательно убедиться, что ты мертв. Сначала в газовой камере, а потом на электрическом стуле. Вот что означает "последовательно". И ты готов.

— Я понял. Это значит, что они хотят убить меня.

— Ну вот. Наконец-то понял.

— Я сознаюсь. И отдам себя на волю суда, — решительно сказал он.

— Это твой единственный шанс, Лупоглазый, — одобрил я. — Если ты займешь место свидетеля и выложишь все начистоту…

— Я все расскажу, — повторил он.

— Выкладывай все, что знаешь про Пайка, Уэверли, Наташу Антуанетт, про все…

Лупоглазый кивнул:

— О'кей, посмотрю, что смогу сделать.

Я снова встал:

— Ваша честь, могу я подойти к вам?

— Не вижу, почему нет.

Я подошел к судье, на ходу заглядывая в бумажник. Там осталась одна-единственная стодолларовая бумажка, я достал ее и передал ему.

— Прекрасная работа, — шепнул я. — То, что надо.

Он расцвел.

— Я собираюсь вытащить этого негодяя на место для дачи показаний, — сообщил я. — Поэтому не приговаривайте его к казни, пока я не подам знак. Но если он станет хитрить, неплохо было бы его немного попугать.

Блейн кивнул:

— Я был хорош, да?

— Очень хорош. Так и продолжайте, — одобрил его действия я.

Я вернулся к Лупоглазому:

— Ты можешь дать показания. Но только говори всю правду. Может, это поможет тебе, а может быть, и нет. От тебя зависит.

Он сделал глотательное движение.

— А что вы там делали? Я видел, вы ему что-то передали, — с подозрением спросил он.

— Это был стодолларовый банкнот. Я подкупил судью.

— Подумать только… — У него зародилась надежда и тут же исчезла. — За сотенную бумажку?

— Это чтобы дать тебе возможность выступить с показаниями. Иди туда и выкладывай все. О'кей? Занимай место свидетеля, а я устрою тебе перекрестный допрос.

Он кивнул и встал.

Я сказал ему:

— Но только без шуточек, Лупоглазый. Если уж начал, то говори правду, чистую правду и ничего, кроме правды.

— Ну да, о'кей.

Но чтобы быть совсем уверенным, я добавил:

— Но ты должен заложить Аля Джанта.

Он взглянул на меня:

— Я все про него выложу.

И он направился к месту для свидетеля.

Глава 22

— Лупоглазый, — сказал я, — ты клянешься говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?

— Я постараюсь.

Он уселся на скамью для свидетелей, а я встал рядом с ним. Позади и справа от него находился судья Блейн, а слева от меня — зрители.

— Приступим, — начал я. — Где вы были вечером двое суток назад, прямо после девяти часов? Вы были за рулем черного седана "империал" и подъехали к дому Финли Пайка?

— Там я и был, — ответил Лупоглазый. — Где вы сказали. Подвел этот драндулет к месту, где жил Финли.

— Вы, и кто еще?

— Я за рулем, рядом со мной Джи-Би, Хут и Том-Том сзади.

— Джи-Би — это Кестер, а кто это такие — Хут и Том-Том? — спросил я. — Я имею в виду, как их фамилии?

— Будь я проклят, если знаю! — воскликнул бандит. — Просто Том-Том и Хут. Как говорят…

— Ладно, оставим это. Почему вы так спешили попасть к дому Финли Пайка?

— А мы вовсе не спешили. Мы просто… Нам так сказал Аль.

— Под именем Аль вы имеете в виду Альдо Джианетти, известного как Аль Джант. Он ваш наниматель? — продолжил я допрос.

— Это он.

— Хорошо. Аль и Финли были знакомы, знали друг друга и вели общее дело. Верно?

— Верно.

— А что это за дело?

— Шантаж.

Так как я был целиком поглощен диалогом с Лупоглазым, я почти забыл о зрителях в комнате суда, а их было тридцать восемь, считая Эда Хауэлла и Моррисона Блейна. Все они активно участвовали в жизни кино и телевидения, были хорошо знакомы с журналом "Инсайд" и знали самого Финли Пайка. По крайней мере, с момента его смерти, когда выяснилось, что он и был той самой Амандой Дюбонне.

И в аудитории послышался вздох, такой сильный, каким может быть вздох тридцати восьми глоток. Все эти дни мои мысли были заняты этим шантажом, и я забыл, что все эти люди ничего не знали о темных операциях Аманды-Пайка. Это еще не попало в газеты.

Я продолжил, отметив, что пальцы Рона Смита умело бегают по клавишам стенографической машинки.

— Расскажите нам своими словами об этом бизнесе на шантаже. Как они действовали и какие отношения были между Алем Джантом и Пайком.

— С самого начала? — спросил Лупоглазый.

Я кивнул.

— Ну, Аль знал Финли довольно давно, четыре или пять лет. Подкидывал ему кое-что время от времени, считая, что тот со временем ему пригодится. Так и вышло. Пару лет назад Алю взбрело в голову начать издавать журнал или газету, и он отвалил целую кучу наличных на это дело.

— И этот журнал сейчас называется "Инсайд"? — уточнил я.

Лупоглазый подтвердил.

— Это Аль выбрал Гордона Уэверли как человека, который будет редактировать журнал?

— Я об этом ничего не знаю.

Верно, была масса вещей, о которых Лупоглазый ничего не мог знать. Но я поставил себе задачу выведать у него все, что только можно.

И я спросил:

— Это Аль дал деньги Уэверли?

— Да нет. Насколько я знаю, он передал деньги этой старой потрепанной дуре Уиллоу. Он что-то знал о ней, поэтому она делала все, что он скажет. Он хотел, чтобы она устроила Финли в этот журнал.

— Так, значит, это Аль Джант настоял, чтобы Финли Пайк работал в "Инсайде", и использовал бывшую актрису Уиллоу, чтобы добиться этого?

Лупоглазый поморгал большими белесыми глазами, а потом сказал:

— Да, так он и сделал. Она продала его этому самому Уэверли.

— А настаивал ли Аль, чтобы Пайк вел эту рубрику "Строчки для страждущих"?

— Ну, это случилось позже, — немного подумав, ответил бандит. — Аль запланировал все с самого начала, но он хотел дать Пайку немного поработать, чтобы потом он вроде бы придумал это сам. Была единая идея — дать ему работу в журнале, а потом поручить эту рубрику.

— А почему так важно было, чтобы именно он вел рубрику?

— В этом все дело. Аль хотел, чтобы его человек был в журнале на главном месте. Он говорил, что в Голливуде столько грязи, что ее можно выгребать лопатой. Вот газета и была его лопатой — он собирал все слухи. Об актерах, актрисах, звездах, о тех, кто работает в кино, — богатых людях. И, кроме этого, — и он понимал, что это самое важное во всем деле, — всякие сплетницы и хорошенькие женщины, попавшие в беду, писали в эту рубрику страждущих. Многие из них были в большой беде, такой большой, что Аль мог их хорошенько выпотрошить.

По залу пробежал легкий ропот, но в основном люди теперь слушали молча.

— И это срабатывало? — спросил я. — Использовал ли Аль Джант компрометирующие материалы, которые собирали сотрудники журнала "Инсайд", плюс письма, которые писали читатели так называемой Аманде Дюбонне, для получения информации об обитателях Голливуда и его окрестностей, с целью их последующего шантажа?

— Повторите еще раз все это, — попросил Лупоглазый.

Я повторил вопрос, разбив его на три или четыре части. И бандит ответил:

— Вы сами знаете. Слушайте, даже Аль удивился, когда увидел так много грязи. То, что добывали работники, чаще всего шло в журнал. Но самая ценная информация заключалась в письмах к Финли.

— Вы имеете в виду письма к Аманде Дюбонне, под этим псевдонимом работал Финли Пайк, — уточнил я.

— Так и есть. Он и был этой самой Амандой. Некоторые из тех, кто писал письма, попадались на удочку. Были письма от проворовавшихся людей, от жен и мужей, которые изменяли, и даже от мужей, которые изменяли друг с другом. Как один актер, который снимался в…

— Постойте, — прервал я его. — Не будем называть имена людей, которые подверглись шантажу. Не будем столь любопытными. В конце концов, мы же не… — И я замялся. — Итак, большая часть информации, которую использовал Аль Джант для шантажа, получалась из писем к Аманде, но не прямо? Эта информация работала не против лица, которое писало письмо. А против того, кто упоминался в нем. Верно?

— О да, конечно. Таких было сколько хочешь, — подтвердил мой пленник. — Вот как, например, красотка пишет, что ее кто-то изнасиловал, и называет имя этого человека. И Аль забрасывает крючок на этого парня, понимаете? Не на эту красотку, а…

— Я понимаю.

— А бывает половина на половину. Аль все мог использовать. И тех, кто писал письма, и тех, кто в них упоминался. А иногда имена даже не упоминались, но Аль всегда умел докопаться до сути.

Я повернулся и прошел к зрителям, потом снова к месту свидетеля. И так я ходил туда и сюда, продолжая допрос.

— Так, значит, вы свидетельствуете о том, что все письма, которые приходили к Аманде Дюбонне, в основном были от людей, которые попали в беду. От больных, подавленных, отчаявшихся людей. Некоторые из них совершили проступки, противоречащие закону или морали, а поэтому мучаются от сознания вины, угрызений совести и становятся больными или душевно подавленными. И они пишут, словно дурачки, в надежде получить помощь или как-то облегчить свою вину. Или хотят получить совет. Так вот, Аль Джант, вы и все ваши люди пользовались этим, верно? Вы запускали в них свои когти и потрошили этих бедняг.

Лупоглазый растерянно заморгал:

— Ну и что? — И после недолгого молчания добавил: — Ведь это и есть шантаж.

"Да, — подумал я. — Это и есть шантаж".

Озадаченный, Лупоглазый промямлил:

— Может, им от этого становилось полегче…

Все еще расхаживая взад и вперед, я сказал:

— Давайте разберем для примера операцию Аля Джанта. Может быть, тогда будет понятнее суду.

Я посмотрел на судью. Он был весь внимание.

— Одна из женщин, писавших к Аманде, по имени… ну ладно, не будем называть фамилии. Она обращалась за помощью и к психиатру.

В этот момент я шел по направлению к зрителям и видел сидевшую передо мной Вивиан Вирджин.

— Очень известному в Беверли-Хиллз практикующему врачу, — продолжал я. — Во время лечения нередко происходит изменение душевного состояния пациента. Бывает, что пациент попадает в зависимость от врача, становится преданным ему, а иногда даже влюбляется в него. А в этом особом случае ситуация может сложиться совершенно необычная. Например, девчонка забеременела, психолог дал ей тысячу долларов на аборт, но она его не сделала. Родила ребенка, но не сказала отцу, психиатру. Но, на свою беду, сказала об этом Финли Пайку. То есть написала страдальческое письмо Аманде Дюбонне.

Я увидел, как рот Вивиан Вирджин открылся, и из него вырвался неслышный возглас.

Я прошел назад, облокотился на барьер, отделяющий места для свидетелей, и сказал:

— Девушка не была так уж важна для Аля Джанта, но вот врач-психиатр — совсем другое дело. И вот почему. Среди его пациентов было много богатых людей и известных голливудских актеров.

И я снова услышал вздох. Это была не Вирджин, а кто именно — я не мог видеть.

— Так вот, Аль Джант, хотя он уже глубоко запустил когти в другую жертву, начал шантажировать психиатра. Он требовал у врача не деньги, а информацию о его пациентах. Записи, истории болезни, магнитофонные ленты… Золотое дно для шантажиста — наспех написанное письмо от девушки, попавшей в беду. Она написала Аманде. А письмо попало к Финли Пайку. И в конце концов — к Альдо Джианетти.

Я выждал, чтобы это было осознано всеми, а потом спросил Лупоглазого:

— Разве не так?

— Да провалиться мне, — ответил он. — Я никогда не видел этих писем и всего такого. Я знал только о главной операции. Но у Аля была парочка врачей — я точно знаю, психиатров. Вот это правда.

— Очень хорошо. Вернемся к событиям около дома Финли Пайка пару ночей назад, Лупоглазый. Как догадался Аль Джант, что надо послать вас и тех, других, к Пайку?

— Как раз перед этим ему позвонил Финли, это было в ресторане "Апач", вы же знаете?

— Это тот ресторан на бульваре Голливуд, который, судя по всему, принадлежит Алю Джанту? — уточнил я.

— Ну да. Финли что-то сказал ему, я не мог этого слышать, вы же понимаете. Я все узнал от него самого и от ребят, вы называете это слухами?

— Ну, разумеется. Продолжайте. Все в порядке.

— Пайк сказал, что кто-то напал на него. Вроде бы собирается убить. Вице-президент "Инсайда" опасался, что этот человек доберется до папок.

— До папок? — переспросил я. — Значит, он мог увидеть дела Аманды? И письма к Аманде, которые Джант использовал в целях шантажа?

— Ну конечно. Они были в ящике или, скорее, в каком-то кейсе.

— Атташе-кейсе? — подсказал я.

— Я так думаю, — подтвердил Лупоглазый. — Но какого черта, Финли явно имел в виду это. Но Аль Джант никогда ничего не делает сам. Это была работа Финли. Он и его помощники занимались всеми делами с наличными и выплатами.

— Угу. Это и был тот грязный тип, сборщик, с большими ногами.

— С большими ногами? Вы это знаете! — воскликнул мой пленник. — Откуда же? — Он прищурил глаза. — Ну да, мы догадались, что это вы пристрелили его. Это то…

— Продолжайте, Лупоглазый. Итак, Финли позвонил Джанту…

— Ну да. Финли сказал Алю, что он выболтал тому человеку, где была спрятана папка. И тот вышел в гараж, там Финли хранил папку.

— А как умудрился Финли Пайк позвонить по телефону? — недоумевал я. — Кажется странным, что тот человек подпустил его к аппарату.

— Финли сказал, что тот человек подумал, будто он, Финли, потерял сознание. А он просто прикинулся, понимаете? — охотно объяснил Лупоглазый. — Как-то он ухитрился стянуть телефон со стола и позвонить Алю. И попросил поскорее прислать на подмогу кого-нибудь из нас. Он боялся, что тот человек увезет письма и все другое.

— А что это был за человек? Тот, который прижал Пайка? — поинтересовался я.

— Вы меня спрашиваете? Финли не успел сказать, как раз в это время раздался звук глухого удара.

— Удара?

— Ну да. Аль сказал, что как раз в этот момент Финли ударили по голове. Аль Джант услышал по телефону звуки возни и шум. Но он не мог дальше слушать. Нужно было спасать папку, поэтому Аль бросил трубку и поспешил собрать своих людей. Меня, Джи-Би, Том-Тома и Хута. Мы все ринулись туда, да вы же сами видели.

— Да. А тот человек, он ушел с папкой? — продолжал задавать вопросы я.

— Ну да, — ответил Лупоглазый. — Ну и попотел же Аль.

— А где теперь эта папка?

— Точно я не знаю, но шеф больше не беспокоится о ней. Либо Аль достал ее, либо знает, где она теперь.

— Ну а дальше что? Ваш босс начал все снова?

— Той же ночью Алю еще кто-то позвонил, — кивнул Лупоглазый. — Это было насчет тех писем и прочего такого. Не знаю, кто это был, но Аль как-то успокоился… Эй, да вы же были при этом, Скотт. Помните? Когда ему позвонили.

— Вы имеете в виду ресторан "Апач"? Когда я приехал к вам и к Алю после того, как убили Пайка?

— Ну конечно. Вы же помните.

И на самом деле я это помнил. Помнил даже, что Аль после телефонного разговора несколько успокоился.

— И кто же это был? Кто тогда звонил Джанту? — спросил я.

— Ну, вы достали меня, Скотт!

Лупоглазый теперь совсем успокоился. Откинувшись назад, он закинул ногу за ногу и слегка покачивал ею.

— Этот звонок не мог быть от киллера Джи-Би Кестера, как думаете?

— А почему бы и нет. Аль послал его в гараж посмотреть, там ли еще эти бумаги. Это было до звонка Алю. Но вы же знаете, что случилось с Джи-Би.

— Да. Он полез в перестрелку с полицией и пал жертвой своей же глупости. О'кей, Лупоглазый, есть еще очень важный вопрос. Зачем Алю Джанту потребовалось убить Наташу Антуанетт?

— Я знаю только, что шеф послал туда, за город, Пита Диллерсона. И на следующее утро Пит сделал это. Зачем — я не знаю.

— Киллер Пит Диллерсон и есть тот человек, которого вы привезли ко мне на квартиру прошлым вечером? — уточнил я.

— Да. Он следил за этой дамой, Дэйн, — ответил Лупоглазый, — но красотка сумела удрать. Тогда мы последовали за ней. Когда мы поняли, куда она едет, Пит сказал, что теперь может убить двух птичек одним камнем. — Бандит немного помолчал. — Но он ошибся.

— Помимо того факта, что Гордон Уэверли был издателем журнала "Инсайд", была ли еще какая-то связь между ним и этим гангстером Алем Джантом? Были ли они партнерами еще в каком-нибудь деле?

— Я больше о нем ничего не знаю, — со вздохом сказал Лупоглазый.

— А вы когда-нибудь видели их вместе? Знаете что-нибудь о личных контактах между ними?

— Ничего не знаю, — повторил мой пленник. — Может, они и были. Как я сказал, я мало что знал. Только возил Аля и ребят — то туда, то сюда. Я вам говорю чистую правду.

— А что насчет постановщика Джереми Слэйда? Он как-то был связан с Алем? Вы когда-нибудь слышали об их контактах, встречах?

— Это для меня — новость. А что, они встречались?

— Не знаю. Я вас спрашиваю, Лупоглазый.

Он пожал плечами. Потом поморгал и сказал:

— Да, есть одна вещь. Босс давал взаймы. Аль давал деньги взаймы всем в городе. Многим законопослушным людям, когда они не могли получить кредит в банке. У Аля так много денег…

— Взаймы? Слэйду? — переспросил я.

— Именно так. Я чуть не забыл про него. Ему пришлось туго, когда он снимал картину. Год назад. Нет, немного меньше.

— Это когда Слэйд снимал "Призрак липкой Мрази"? — уточнил я.

— Как вы сказали, как это она называлась?

Я хмуро посмотрел на неповоротливого бандита:

— Это было примерно девять месяцев назад.

— Ну конечно, так и есть, — подтвердил Лупоглазый. — Ему некуда было деваться, и шеф дал ему сто шестьдесят тысяч.

— Давайте все выясним. Джереми Слэйд не смог занять деньги, в которых так нуждался, в своем банке. Он пришел к вашему шефу Алю Джанту, и он ссудил ему сто шестьдесят тысяч долларов?

— Но я вам только что это сказал, — пожал плечами пленник.

— Я полагаю, — продолжал я, — что Слэйд выплачивал эти деньги, сообразуясь с теми условиями, которые продиктовал Джант?

— Хо-хо, — тихо рассмеялся Лупоглазый. — Вы же сами знаете!

Я знал это. Либо вы платите крутому гангстеру Алю Джанту вовремя и с приятной улыбкой, либо Аль Джант убивает вас. Я спросил:

— А что, Слэйд платил деньги непосредственно Алю?

— Нет, не прямо. Могли пойти разговоры, что их видели вместе с Алем, вы же понимаете. Поэтому Джант решил, что Слэйд будет передавать деньги Финли. Это было как раз о'кей, потому что Финли всегда крутился с людьми, которые писали в газетах о кино.

Я немного увлекся интересными признаниями Лупоглазого, так что иногда забывал наблюдать за временем.

Я знал, что судья Кроффер вот-вот должен был вернуться с ленча. По крайней мере, должен был знать. И зрители, которые следили за судебным процессом до перерыва на ленч, тоже должны были скоро появиться в зале. На всякий случай мы, конечно, заперли большую двойную входную дверь. А вот та, что вела в комнату судьи Кроффера из коридора, не была заперта.

И поэтому я время от времени поглядывал через плечо Лупоглазого и скамью судьи на стену, где была эта дверь. И вдруг она открылась. Больше того — в нее просунулась голова самого судьи.

Кроффер был человеком большого роста. С копной седых волос, в очках без оправы, с острым носом и маленькими глазками. Я не знал, как долго он стоял там и слушал, но это не могло длиться уж очень долго.

У нас здесь было не то что у Джереми Слэйда, в его картинах. Не столь драматично. Но зато гораздо более тонко. Выражение лица судьи изменилось, он очень удивился, выпятил губу и поднял брови домиком. Его и без того маленькие глаза стали еще меньше. Он их почти совсем зажмурил.

Потом открыл глаза, снял очки и посмотрел на них. Я так и не понял, зачем он на них смотрел. Но он это сделал.

— Суд откладывается, — громко провозгласил я. — Все свободны!

Судья Моррисон Блейн, когда я взглянул на него, уже сбежал со скамьи и рысцой трусил к двойным дверям выхода. Они были достаточно далеко. Я сомневался, что ему удастся преодолеть это расстояние.

Присутствовавшие в зале повскакали со своих мест. Две дамы закричали. У двойных дверей стояли двое мужчин. Отовсюду слышались нервные возгласы и восклицания.

Судья Кроффер быстро шагнул в зал суда — в его собственный зал. Он остановился, расставив ноги и подбоченясь. И помещение заполнил его голос, подобный грому небесному с горы Олимп:

— Тишина! Я требую тишины в зале суда!

И он получил ее.

Вот это было похоже на настоящего судью.

Глава 23

Мне вдруг показалось, что вся эта затея обойдется мне в приличную сумму денег.

Мне показалось также, что она может стоить мне нескольких лет жизни.

У меня возникло много подобных опасений. И все они мне не нравились.

Но — и это очень важно — если отбросить мысли о том, что будет со мной, — в произошедшем было кое-что полезное. Во-первых, распутано старое дело, и, что немаловажно, мое превосходство признал такой закоренелый негодяй, и все это получилось даже лучше, чем я ожидал. Конечно, мне теперь следовало подумать и об Эде Хауэлле, и обо всех, кого мы сюда пригласили. Все эти люди, как я думаю, без восторга находились здесь в этот момент.

И теперь, в эти минуты леденящей душу тишины, которая последовала за олимпийским громом, я понял, что отвечаю за всю честную компанию, которую собрал здесь. Меня мало занимало, что случится со мной сейчас, важнее было, что станет с ними потом. Сейчас никак нельзя было предаваться панике.

И вот, очень спокойно, я пошел навстречу судье Крофферу, потом остановился, повернулся к залу и сказал:

— Судебный пристав, полиция, все… осужденный, обвинитель… Не давайте ему… не спускайте глаз.

"Соберись, Скотт, — приказал я себе. — Хватай быка за рога. Черт побери, ты же можешь поговорить с ним, почему нет?"

Я еще раз огляделся и сориентировался. Да, вот там север. А там — стол судьи. А вот и сам судья Кроффер. И на этот раз я решительно направился прямо к нему.

— Судья, — сказал я, — повторяя недавние слова Лупоглазого, я отдаюсь на милость суда.

А судья опять снял очки и уставился на них. У меня возникло ощущение, что он вообще ничего не понимает. Его губы беззвучно шевелились, глаза были вытаращены, а голова болталась на шее туда и сюда. Это была такая картина, которую я вовек не забуду.

— Думаю, — медленно произнес наконец он, — что вы не произносили тех слов, которые я только что слышал.

— Ваша честь, я виноват, это все я сделал, — еще раз повторил я. — И один несу за все полную ответственность. Что я имею в виду — мы только что раскрыли здесь одно дело. Очень важное. То есть, если вам не удалось бы…

— Пожалуйста, помолчите, — повысил голос судья Кроффер.

И я заткнулся.

Он немного помолчал. А потом спросил:

— Вы можете внятно объяснить все это?

Я поспешно кивнул.

— Это вы ответственны за присутствие всех этих людей в моем судебном зале?

Я опять кивнул.

— Чем можете оправдать это беспрецедентное нарушение правил приличия, законности и здравого смысла?

— Ну… да. Я могу попытаться, — начал я.

— Кто эти люди?

Лупоглазый был достаточно далеко от нас, чтобы расслышать мои слова, поэтому я сказал:

— Они… они — актеры.

— Актеры? Все? — удивился судья.

— Не считая одного бандита, и…

— Бандита? Преступника? Вы в этом уверены? — насторожился судья.

— Ваша честь, я совершенно уверен, — быстро заговорил я. — Мы допросили и обвинили его, и он во всем сознался. Во всем, кроме разве нимфомании. Это — Лупоглазый. Джой Гарелла. Один из боевиков Аля Джанта.

— Я знаком с информацией о мистере Джанте и мистере Гарелле. А как ваше имя?

— Шелл Скотт. Я — частный…

— Да, я знаком и с вашими данными, — прервал меня судья Кроффер. — Он придал этим словам какой-то криминальный оттенок. — Мне кажется, будет лучше, если мы пройдем в мою комнату. — Потом, глянув через мое плечо на живописную картину зала суда, громко сказал: — Все должны вернуться на свои места. Оставайтесь в этом зале. Я поговорю с вами позже.

Кроффер произнес эти слова так, будто был совершенно уверен в том, что все будет, как он сказал. И я был убежден, что именно так и будет.

* * *

Через пять минут разговора я начал думать, что, наверное, не получу десять лет. Еще через пять минут у меня появилась надежда, что я отделаюсь шестью месяцами окружной тюрьмы. Но через двадцать минут я уже посылал воздушные поцелуи моей доброй фее.

Судья Кроффер оказался совсем неплохим парнем. Он совершил в своей жизни несколько безумных поступков. В юности, как он сказал. В результате он отнесся к нашей авантюре достаточно снисходительно. Да, зал суда был пуст. Мы его заняли, но не причинили никакого ущерба. Судья считал, что общественные помещения должны рационально использоваться — правда, не совсем в таком смысле. Вернее, совсем даже не в таком.

Но если мы и в самом деле раскопали что-то, уличающее Гареллу и, что более важно, Аля Джанта…

Но все это, разумеется, было не так просто и не так скоро.

Прежде всего, как только мы вошли в его комнату, судья позвонил кому-то по телефону. И тут же всюду вокруг появились копы.

Потом он пригласил начальника полиции.

Потом вызвал старшину суда.

Кроффер сначала слушал мой рассказ. После разговора со старшиной суда он выслушал меня до конца и задал несколько вопросов. Потом послал за записями, которые Рон Смит делал во время "судебного заседания". Судья умел читать стенографические иероглифы и бегло пробежал ленту, приговаривая:

— Хм… Ну и ну! — А в одном месте даже: — Блестяще! Блестяще! — Затем вернул ленту Рону Смиту и приказал: — Напечатайте все это как можно быстрее. Найдите Уилкинса и дайте подписать все копии мистеру Гарелле в его присутствии, чтобы заверить их подлинность. Свяжитесь с Тречером по телефону и пошлите ко мне Бордена. А с вами я поговорю попозже. — Потом он обернулся ко мне: — Вы понимаете, что всего этого недостаточно, чтобы мы могли законно задержать и арестовать мистера Джанта?

— Да. Но я думаю, что там еще что-то есть. Я еще не все знаю.

— Не все? — Он казался несколько удивленным.

— Я узнаю, — поспешил добавить я, — если только вы не засадите меня в тюрьму.

Он улыбнулся:

— Мы, думаю, сумеем обойтись без таких экстремальных мер. — Вздохнув, судья добавил: — Но этого хватит, чтобы оправдать задержание мистера Гареллы. Как вы думаете, он повторит свои признания?

— Думаю, что да. Он ведь под арестом, как-никак. Я законно задержал его. Он пытался совершить против меня уголовно наказуемое действие.

— Прекрасно. Значит, нам не стоит беспокоиться об этом. — Кроффер немного подождал. — Вы сказали, что не все знаете. Что вы имели в виду?

Я изложил ему. Тогда судья разрешил вызвать в его комнату Эда Хауэлла. Я передал Эду ключи от моего "кадиллака" и сказал:

— Все мое оборудование и электроника — в багажнике. Дальнодействующий микрофон — самая длинная вещь там, ее невозможно ни с чем спутать.

— О'кей, — кивнул чернокожий красавец.

— Когда будешь работать с оператором Дейлом Бенноном, убедись, что Слэйда нет поблизости.

— Ну конечно, не беспокойся об этом, Шелл.

Я встал, пожал его руку и усмехнулся:

— Еще раз спасибо. Вы были величественны там, в зале, вы, большой черный ниггер.

Он рассмеялся:

— Да и вы смотрелись неплохо, вы, белоголовый сукин сын.

И Эд вышел.

Судья нахмурился:

— Я верно слышал, что вы…

Я с улыбкой перебил его:

— Это наша дружеская шутка, ваша честь.

Через двадцать минут я уже был в пути. Чтобы завершить дело или быть убитым. И мне казалось, что я уже об этом думал заранее…

* * *

Я сделал только одну остановку в пути, чтобы просмотреть подшивку лос-анджелесской "Геральд стандарт". Как мне сказал в свое время издатель "Инсайда" Гордон Уэверли, из разговора с Наташей в среду вечером стало ясно, что авария с наездом произошла в апреле, "где-то в начале месяца". Я нашел статью в "Геральд стандарт" от 5 апреля. В предыдущую ночь молодой человек по имени Теодор Гаррис получил повреждения на Малхолланд-Драйв. Он не видел ни водителя, ни машины, которая наехала на него, он ничего не видел. Он ехал один, а потом очнулся в госпитале после шока. У него была сломана нога, раздроблен таз, обнаружены многие внутренние повреждения. Парень все еще находился в больнице, но шел на поправку.

Эта информация была недостаточной, но я рад был и ей. Она мне немного помогла. Итак, со всем этим багажом я снова направился на съемки.

Это была все та же сцена, но уже бел чудовищ. Конечно, они сегодня не снимали, потому что голова венерианской королевы была уже отрублена.

Камеры и другое оборудование надо было переместить. Я увидел оператора Дейла Беннона. Он сидел за своей большой камерой и разговаривал с Эдом Хауэллом. Я понял, что обсуждали сцену, в которой главная роль принадлежала Шерри Дэйл. Шерри и Груззаку. Срубив голову королевы, он, судя по всему, намеревался очаровать Шерри. Если я только этому не помешаю.

Я перехватил взгляд Шерри и помахал ей рукой, на большее сейчас не было времени. Я заметил Слэйда, который говорил с продюсером Уолтером Фрэем, подошел к ним и подождал, пока он посмотрит на меня.

А потом поманил его пальцем.

Джереми нахмурился — а вы представляете, как он мог хмуриться, если на самом деле хочет этого, — но все-таки подошел ко мне.

— Снова вы, — с угрозой сказал он своим чирикающим голосом. — Что, черт побери, вы тут делаете?

— Я пришел рассказать вам, когда, каким образом и за что вы убили Финли Пайка.

Глава 24

Воцарилось продолжительное молчание. Он накрыл верхнюю губу нижней. Потом, наоборот, опустил верхнюю на нижнюю, а немного погодя выставил обе губы вперед. Слэйд корчил такие рожи, каких я никогда прежде не видывал.

Наконец он справился со своими губами и использовал их по назначению.

— А вы — забавный парень, — проговорил он.

— Я буду еще забавнее. Хотите посмеяться прямо здесь? Или мы отойдем немного подальше от ближайших ушей?

Он не ответил на мой вопрос. Вместо этого спросил:

— Вы собираетесь рассказать мне эту сказку?

— Верно. Но я предпочел бы, чтобы вы мне сами ее рассказали. И сберегли мне массу времени и сил. Но я догадываюсь, что вы не намерены мне ее рассказать. Придется мне самому сделать это. Вот почему я здесь.

Он нахмурил брови и опустил глаза. Я подумал, что он лихорадочно соображал, что делать.

— Вы правы, Скотт, думаю, нам лучше отойти, — наконец сказал он.

И он двинулся вперед. Что касается меня, то я тоже думал. Что нам достаточно только немного отойти, просто чтобы нас не было слышно. Но он все шел и шел.

— Хватит, — сказал я.

А он все шел.

Для меня это не имело особого значения. Но я обдумывал, зачем ему надо так далеко отходить от других людей. Я догадывался, что это был важный момент, но были и другие вещи, которые надо было обдумать.

Когда Слэйд наконец остановился, я поравнялся с ним. За его спиной, на порядочном расстоянии, я видел актеров и техников, занимавшихся своими делами.

— Вы думаете, что это достаточно далеко? — спросил я его. — Вы же не собираетесь дойти до Невады, верно?

— Довольно болтать. Что за сплетни, будто это я убил Пайка?

— Да, вы убили Финли Пайка. Это точно, — сказал я с расстановкой и вполне уверенно, глядя прямо ему в лицо. — Вы стукнули его по голове, когда вернулись из его гаража, где нашли папку с письмами к Аманде Дюбонне. В этот момент он говорил по телефону. Вы бросили атташе-кейс и ударили Пайка идолом из слоновой кости. Почти в то же время подъехал Гордон Уэверли. Обнаружив входную дверь открытой, он вошел в дом и тоже получил удар, и тоже от вас. Вы били его еще и по рукам, чтобы создалось впечатление, будто он участвовал в драке. Потом вы положили телефонную трубку и вызвали полицию…

— Да это ужасная глупость, Скотт. И вы считаете, что я и есть тот самый тип, который проделал все это?

— Вы и есть тот тип. Потом вы спешно уехали. Не только потому, что вызвали полицию, а еще и потому, что слышали обрывки разговора между Пайком и Джантом и поняли, что его бандиты вот-вот нагрянут. И если они прихватят вас там, то обязательно убьют. Так или иначе, вы уезжали в дикой спешке и обронили на улице небольшой клочок бумаги из папки Аманды. Может быть, садясь в автомобиль. Это была часть письма от девушки по имени Джеррилли, в котором она писала о несчастливом обороте ее дел с доктором Уиллимом Мейси.

Джереми Слэйд своеобразно реагировал на эти слова. И я никак не мог понять, что означает его реакция. Он пожевал верхнюю губу, потом, казалось, попытался укусить нижнюю — и вдруг сунул правую руку в карман пальто. Я давно заметил, что этот карман немного оттопырен, и подумал, что режиссер собирается застрелить меня. Уж не поэтому ли он так старался отойти подальше от людей? Но он вытащил оттуда зажигалку и пачку сигарет и закурил. Карман же по-прежнему оставался оттопыренным.

Выдохнув клуб дыма, он продолжал молчать. Поэтому я заговорил снова:

— Около десяти тридцати вечера вы позвонили Алю Джанту в "Апач" и сообщили, что письма у вас. Этот факт говорит мне, что вы слышали достаточно много из разговора Пайка, чтобы догадаться, что он беседовал с Джантом.

Слэйд поднес было сигарету ко рту, но его рука остановилась. То ли он подумал, что я и в самом деле спятил, то ли был поражен моей осведомленностью и гадал, где я смог раздобыть всю эту информацию. У меня не было времени рассказать ему, как Лупоглазый Гарелла раскололся там, на суде. Совсем не было.

— Теперь о Наташе Антуанетт, — продолжил я. — Вы были с ней очень близки, когда подельник Пайка привязался к ней. И это возымело немедленные последствия — не только вы поехали к Пайку, но и она, разъяренная, кинулась в офис "Инсайда" и стреляла в Гордона Уэверли. Об этом факте вы не знали.

— Вы псих, Скотт, — прервал молчание Слэйд. — Все это только ваши фантазии. Ну пусть даже догадки. Вы можете городить любую чепуху обо мне и Нат, и она ничего не сможет опровергнуть. Она мертва.

— Конечно. Потому что вы и этот бандит Аль Джант устроили все это. Бедняжка ничего не может ни отрицать, ни подтвердить. По той единственной причине, что она мертва. А у Джанта были причины, так же как и у вас. Помимо всего прочего, смерть Наташи уничтожает всякую возможность для вашей жены узнать правду про Наташу и вас…

— Я больше не собираюсь слушать все это, Скотт. Во-первых, я даже не знаю этого Джанта. Во-вторых, между мной и Нат ничего не было. Только деловые отношения…

— Да хватит вам, Слэйд! — Я решил чуть ускорить дело. — Мы же оба знаем, что вы врете каждый раз, как открываете рот.

— Вы, сукин…

Он сделал полшага ко мне, но я продолжал:

— Слушайте хорошенько, Слэйд. Хочу выложить вам несколько фактов. Первый. Девять месяцев назад отсутствие Вивиан Вир-джин на съемочной площадке дорого вам обошлось. Вы оказались на тонком финансовом льду, под угрозой оказалось продолжение дела. Ваш банкир отверг вашу просьбу о деньгах, и тогда вы пошли к Алю Джанту. Этот сукин сын дал вам сто шестьдесят тысяч баксов, и вы получили изрядную часть этой суммы через Финли Пайка.

Второй факт. Нат подверглась шантажу, потому что была с женатым мужчиной, когда тот, пьяный, налетел на другой автомобиль и скрылся с места аварии. Кто был этот человек, Слэйд? Так вот, мы знаем, что это были вы. И знаем также, что авария произошла двадцать дней назад, в субботу, 4 апреля. Но мы знаем и еще кое-что. В субботу, 4 апреля, вы попали в аварию, в результате которой ваш "кадиллак" был полностью разбит, но — вот сюрприз — вы почти не пострадали. Как это можно объяснить? Очень просто. Это не была авария. Вы намеренно разбили свой "кадиллак", чтобы скрыть тот факт, что врезались во что-то прежде, чем разбили его. И вот вы намеренно ударились в заднюю часть машины, которую вел молодой человек по имени Теодор Гаррис. Он теперь в больнице, и это нетрудно доказать. Теперь есть причина обследовать обе эти машины. Итак, что же за женатый мужчина был с Наташей во время аварии и бегства? Кто же это? Джереми Слэйд.

На его лице появилось выражение заинтересованности, он было открыл рот, чтобы сказать что-то, но передумал. А я не стал сбавлять темпа:

— Факт третий. Поздним вечером в среду Наташа уже сообщила Уэверли о своих неприятностях. Если бы она сказала мне или заявила в полицию, то у многих людей появились бы неприятности. Понимаете, Слэйд, по бандитским законам жертвы шантажа должны держать рот закрытым и только платить. Если они заговорят, то их невозможно больше шантажировать. Может быть, Наташа уже сильно настрадалась от них, а может, была доведена до крайности. Как бы то ни было, она уже была готова на все, способна рассказать обо всем. А этого нельзя было допустить.

И, как вы понимаете, в один прекрасный момент весь город, а значит, и ваша жена и семья могли узнать о ваших отношениях с Наташей, о вашем трусливом бегстве после аварии и о связи между вами и Пайком. И это было самое важное, Слэйд. Вот вы и убили Пайка. Вы и есть убийца.

С точки зрения Джанта, — продолжал я, — ее история могла взорвать рубрику "Строчки для страждущих", лишить его информации для шантажа да и заставить заговорить многих других жертв. Может быть, вы не представляли себе, как много она рассказала Уэверли. Но вы и Джант знали, что она писала письмо к Аманде, и набрались духу, чтобы решиться…

— Никогда не слышал столько ерунды! — заметил Слэйд, затягиваясь сигаретой. — Но даже если что-нибудь из этого и похоже на правду, то все равно это только догадки…

— Четвертое. Вы с Джантом договорились убить Нат. Совершить это преступление Джант поручил загородному бандиту по имени Пит Диллерсон. На следующее утро Диллерсон стрелял и убил ее. Но прежде он выкурил пять сигарет. Почти все это время девушка была у него на виду, сидела в кресле и была прекрасной мишенью. И все же он ждал. Почему? Тоже легко объяснить. Он ждал момента, когда она закончит главную финальную сцену в вашем фильме. В вашем фильме, Слэйд. Кто знал, когда настанет нужный момент? Не киллер Пит Диллерсон. И не гангстер Аль Джант, если только вы не сказали ему. Человеком, который это знал, были вы. Вы, сукин вы сын.

Черты его лица обмякли. Теперь он понял, что многое открылось. Я усмехнулся.

— Все ясно, Слэйд, — заявил я. — Как вы догадались, мне рассказали всю правду. И вам придется отправиться в газовую камеру. И не только за убийство Пайка, но и за организацию убийства Наташи.

Я прошел мимо него и направился к съемочной площадке, думая, последует ли он за мной. Но режиссер не двинулся с места. Я уже находился в нескольких метрах от него, когда услышал:

— Вы никуда не пойдете, Скотт. Если на самом деле вам все известно, то, думаю, мне придется как-то решить это дело.

Я сразу же понял, что он хотел сказать. Особенно когда обернулся и увидел, что карман его пальто больше не оттопырен. То, что оттягивало его, находилось сейчас в правой руке Джереми. Как я понял, это был пистолет 32-го калибра. Довольно внушительный.

— И давно вы таскаете это с собой? — безразличным тоном спросил я.

— Последние два дня, — нагло ответил он.

— С того момента, когда вы убили Финли Пайка, вы хотите сказать?

Он был спокоен.

— Верно. С того самого момента, как убил Пайка. — Слэйд немного помолчал. — А как вы узнали насчет Пита Диллерсона? Я даже не знал, что фамилия этого парня Диллерсон. Слышал только имя — Пит.

— Джой Гарелла, Лупоглазый, выдал нам все, что знал. А знал он много. Уберите пистолет, Слэйд. То, что вы убьете меня, вам не поможет.

— Поможет. Ведь вы единственный, кому все это известно.

— Не единственный.

— Вы так говорите, чтобы я не выстрелил…

— Хотите верьте, хотите нет, но я говорю вам правду. Может быть, никто не знает всего, что знаю я, но более трех дюжин людей слышали признания Лупоглазого. Им известно достаточно, чтобы погубить вас, Слэйд.

— А я все еще считаю, что вы врете. Иного мне не остается. — Его голос звучал напряженно, тембр был выше, чем обычно. — Я знаю, что вы носите оружие, Скотт. — Он настороженно глянул через мое плечо, потом снова мне в лицо. — Когда они прибегут сюда, у вас в руке будет ваш пистолет. А я скажу, что, выхватив пистолет, вы напали на меня первым, но мне посчастливилось застрелить вас. — Он облизал губы. — Если я убью вас, то выкручусь. Это сработает.

Я понимал ход его мыслей. Он убедил себя, что это сработает. И в то же время возбудил себя настолько, что готов убить меня. Но ударить Пайка по голове — это одно. А стоять перед человеком, смотреть ему в глаза и хладнокровно нажать на спусковой крючок — это совсем другое дело. И ему нужно было время, чтобы дойти до опасного состояния, если только я не нападу на него раньше. Но я и не собирался нападать на него. А когда он достигнет нужного состояния, у меня найдется слово, которое остановит его. И я попытаюсь им воспользоваться. Всего одно слово. И я надеюсь, что это будет как раз такое, которое нужно.

Но пока он еще не был готов спустить курок, мне нужно было его отвлекать, заставлять разговаривать.

— Послушайте, Слэйд, — спокойно сказал я. — Это ничему не поможет. Я знаю, что это вы и Джант организовали убийство Нат. Но я ведь прав насчет ваших отношений с Наташей, верно? И насчет того наезда и бегства?

— Примерно так. Мы с Нат были вместе с пару месяцев. Я хотел прекратить это, а она нет. В ту ночь, когда я налетел на Гарриса, было наше последнее свидание. — Лоб Джереми блестел от пота. — Но девушка продолжала мне звонить. Я сказал вам правду. Я собирался увидеться с ней вечером в среду. Она звонила мне. Нат была оскорблена этим шантажом в связи с аварией. Да, все это было довольно плохо. Еще хуже стало, когда она узнала, как этот лысый подонок пронюхал обо всем из того дурацкого письма Пайку. Я имею в виду — к Аманде Дюбонне. Я здорово обругал Нат, она обиделась. Потом я поехал повидаться с Пайком.

— А как вы узнали, что он и есть Аманда? — поинтересовался я. — Не так уж много людей знали об этом.

— Я много был должен Джанту и рассчитывался с ним через Пайка, поэтому часто его видел. И в одну из очередных встреч он проговорился. Сказал, что рубрику Аманды пишет сам. Но в шантаже не признался. Черт возьми, я так и не знал, что он использует письма для шантажа, до той самой ночи, когда Наташа сказала мне об этом. И я не подозревал, что за всем этим стоит владелец ресторана "Апач" Аль Джант, пока не услышал, как Пайк говорит с ним по телефону.

— Угу. Так, значит, вы поехали и пристукнули вице-президента "Инсайда" Пайка. Как вам удалось не оставить никаких следов?

— Я хотел только хорошенько его проучить. Я за этим и приезжал. И надел пару водительских перчаток, которые были у меня в машине. И кровь на этих перчатках подтолкнула меня к мысли о том, чтобы ударить идолом по рукам Уэверли.

— Так, значит, вы приезжали туда, не имея мысли убить Пайка? — переспросил я.

— Да нет же, черт возьми. Я поехал, чтобы забрать это дурацкое письмо, которое ему послала Нат. Я перерыл весь кейс, пока искал его, и как раз в это время услышал разговор Пайка по телефону. Вы были правы, Скотт. Только я слышал не часть, а весь разговор, полностью. Он был коротким. И я подскочил к Финли, чтобы, ударив идолом, заставить его замолчать прежде, чем он назовет Джанту мое имя. Но я все же запоздал.

— Вы имейте в виду, что он успел сказать Джанту, что это вы ударили его?

— Наверняка сказал. Я помню каждое слово. Вот что он сказал: "Аль, это Финли. Быстро пришли сюда Лупоглазого и других парней. Слэйд ударил меня, чтобы я потерял сознание, а сам ищет папку в гараже".

И тут я его ударил. Не для того, чтобы убить, — только чтобы заставить замолчать. Может быть, бросившись на него, я не смог остановиться, все происходило очень быстро. Может, надеялся, что Джант не поймет его. Так или иначе, я ударил Пайка. Потом… ну, когда я понял, что он мертв, то забеспокоился о Джанте.

— Потому что, если Джант знал, что вы находились в доме… — продолжил его мысль я, — он быстро поймет, что это вы убили его человека, верно?

— Конечно, — кивнул Слэйд. — Я обливался потом, а тут еще подъехал Уэверли и показался в дверях. Черт возьми, мне пришлось стукнуть и его. Вспотеешь тут: Пайк мертв, Уэверли на полу, люди бандита Джанта на пути сюда.

Он замолчал, его лицо исказилось мукой. Но я смотрел на этого человека почти с восхищением. Я наконец окончательно понял, почему он вызвал полицию. И готов был отдать ему должное.

— Так это вы вызвали копов, — сказал я.

— Да. Вызвал их и уехал.

— Вы рассчитывали, что копы появятся раньше, чем люди Джанта. А это не позволит бандитам пройти в дом. Следовательно, некоторое время они не будут знать, что Пайк мертв, письма исчезли — вы ведь забрали атташе-кейс?

— Я должен был сделать это, — пояснил Слэйд. — Полиция могла предположить, что Пайка убил Уэверли. Был шанс, что и Джант подумает так же. Он ведь мог ошибиться, подумать, что Пайк назвал по телефону не мое имя, а имя Уэверли. Я должен был забрать папку с письмом Наташи, чтобы копы не захватили ее. Черт возьми, мне нужно было время, чтобы подумать. Я понимал, что подонок Джант убьет меня, если только заподозрит, что это я прикончил Пайка или что папка у меня. Но потом я понял, что у него есть две веские причины не убивать меня: я был должен ему деньги и у меня находились письма. Джант не тронет меня и пальцем, пока эти письма у меня.

— Но если вы их отдадите ему…

— Я не настолько глуп. Они находятся в безопасном месте.

— Где? — быстро спросил я.

Он не стал отвечать.

— Ну все, Скотт, — вместо этого сказал он, — я ненавижу делать это, но…

Он явно собирался стрелять. Я увидел, как сразу напряглось его лицо, и понял, что он вот-вот нажмет на спусковой крючок.

— Улыбайтесь! — громко крикнул я.

Он вздрогнул от неожиданности, его испугало это слово.

— Улыбайтесь! — повторил я. — Вы в кадре скрытой камеры!

— Что? — растерялся он.

Наступило молчание.

Опомнившись, Слэйд взглянул поверх моего плеча на съемочную площадку, где снимался его фильм "Возвращение призрака липкой Мрази", где томились актеры и было много техники.

— Да, вас сняли, — так же громко объявил я. — Дейл Беннон снимает вас большой камерой. Эд Хауэлл держит микрофон дальнего действия. Все это было нацелено на меня, когда я излагал вам все, что вы сделали, и на вас, когда вы во всем признавались. Этого вполне достаточно. Сказать по правде, вы рассказали даже больше, чем я предполагал.

Он снова повернул голову ко мне.

— Камера? — глуповато спросил он. — Вы хотите сказать…

— На этот раз я хочу сказать, что вы — звезда этого фильма, — снова улыбнулся я. Что на этот раз было вполне уместно. — Во всех ваших фильмах главное чудовище — это вы сами.

Я все еще улыбался Джереми Слэйду, но он так и не ответил мне тем же. Этот тип наконец понял, что весь наш разговор, особенно его слова, был записан на его собственную пленку. И в этом человеке произошла резкая перемена. Словно что-то щелкнуло, сломалось, треснуло.

Я уже однажды видел такую ужасающую метаморфозу. Это было в его домашней библиотеке, но тогда он играл. Ну а теперь это была естественная реакция на произошедшее. На его лице было написано отчаяние, какой-то безмолвный вопль. Глаза совершенно скрылись под мохнатыми бровями, которые нервно дергались, словно крылья летучей мыши. Вытянув губы вперед, он безобразно скривился. И из этой отвратительной, жалкой маски раздался хриплый стон. Я не могу описать, как выглядел этот человек, потому что никогда в жизни не видывал ничего подобного.

Но я попытаюсь. Вы знаете снадобье, которое пил доктор Джекил? И превращался в мистера Хайда? Так вот, Слэйд выглядел так, будто это снадобье выпил Хайд.[19]

Это зрелище так меня зачаровало, что я совсем забыл о пистолете в его руке. Он и сам забыл о нем, скорее всего по другой причине.

И он выронил пистолет. Я было подумал, что Слэйд сейчас схватится за горло и начнет задыхаться. Но этого не случилось. Он попался, все понял и смирился. И сделал это довольно артистично, если учесть состояние, в котором он находился.

Режиссер-постановщик посмотрел поверх моего плеча на людей, на актеров и техников на съемочной площадке — так, будто смотрел в последний раз на дело рук своих.

Потом он поднял руки и затем бессильно опустил их, совсем так, как делал Тони там, во Дворце правосудия.

— Ну, — мрачно сказал он, — я полагаю, что моя "Мразь" накрылась.

Глава 25

Позднее, в эту же ночь, я снова был в моей квартире в "Спартане". Показания Лупоглазого в зале суда, повторенные им в полиции, плюс мой фильм и пленка, сделанные во время моего разговора со Слэйдом, были, по словам одного полицейского офицера, "даже немного больше, чем достаточно". В результате Джереми Слэйд и многие из бандитского мира Лос-Анджелеса оказались в тюрьме.

Покинув полицейское управление, я полчаса пробыл у моего восхищенного клиента, издателя журнала "Инсайд" Гордона Уэверли. Он совершенно неожиданно поднял мой гонорар. В этом особая роль принадлежала спектаклю, который я разыграл в зале суда. Потом я пришел домой, привел себя в порядок, поставил охлаждаться джин и позвонил Шерри Дэйн.

Шерри Дэйн сказала, что с удовольствием придет на коктейль с мартини и бифштекс, поджаренный на углях.

В моей жизни, казалось бы, происходило все то же самое, что и сорок восемь часов назад. Но была разница. Большая разница. Вместо той блондиночки, которая все твердила: "Я голодна", возле меня на диване шоколадно-коричневого цвета сидела благоухающая Шерри Дэйн, которая говорила: "О, какой хороший мартини!"

— В самом деле? Вот третий бокал всегда кажется лучше.

Мы говорили о завершенном деле только часть времени. Я рассказывал ей кое о чем из того, что выяснилось во время допроса Слэйда в полицейском управлении. А потом все по порядку:

— Слэйд был обеспокоен аварией на дороге, когда он удрал, и его делами с Нат даже раньше, чем тот большеногий сборщик начал ее шантажировать. Любая утечка информации могла погубить его, и он боялся, что если порвет с ней, то девушка может все разболтать. А когда узнал о ее письме к Аманде, то просто взорвался. Сказал ей, чтобы она проваливала к чертям, они поругались, и он бросился к Пайку.

Я помолчал, думая о некоторых более существенных аспектах этого дела. Потом продолжал:

— Оба они, Нат и Слэйд, были очень уязвимы для шантажа. Даже без той аварии. Даже если бы он не был женат.

— О? — Шерри посмотрела на меня блестящими голубыми глазами, сообщив мне заряд того электричества, которое заставляет мир крутиться.

— Конечно, — сказал я. — Посмотрите, вот этот неприятный, жалкий, извращенный шотландско-английско-норвежско-ирландско-итальянско-американский тип, Джереми Слэйд. А вот сладкая негритянская американская девушка Наташа Антуанетт. И они вместе. Вместе!

— Это ужасно, — произнесла Шерри наигранно страдальческим тоном. — Они заслуживают, чтобы их шантажировали.

— Конечно, — согласился я. — Я думаю, что у Слэйда есть что-то и от китайца.

Она рассмеялась:

— А теперь вы просто дурачитесь со мной.

— Пока нет… м-м, — продолжал я. — Как бы там ни было, он ушел от Пайка с папкой Аманды — которая, кстати, сейчас в полиции. Он понимал, что обладание этой папкой может убедить крутого Джанта простить его жирный долг. Что Джант в конечном счете и сделал. Нат тоже была опасна для Слэйда. Сейчас даже больше, чем раньше. Джант настаивал на том, что ее нужно убить. И Слэйд согласился с этим. Они обо всем договорились, а остальное вы знаете.

Шерри спросила меня:

— Слэйд вернулся потом, чтобы повидаться с Нат? Так вы сказали?

— Ну да. После того как он уехал от Пайка, он позвонил Джанту, договорился о встрече с ним, а потом поехал к Наташе. Он хотел сказать, что остается с ней, убедить ничего никому не рассказывать. Но это ему помогло не надолго. Я думаю, он сам мог бы убить Наташу в ту ночь, если бы у него хватило духу. А еще если бы к тому времени она закончила свою роль в фильме. Ведь он расчетливый тип.

Может быть, Слэйд и не хотел убивать Пайка. Но если уж так получилось, то я могу понять, почему он стукнул по голове Уэверли. Тот передал бы его полиции, обвинив в убийстве. Слэйд все отлично рассчитал. Подсказал Джанту, в какой момент его снайпер должен застрелить Наташу. Конечно, теперь он клянется, что обо всем сожалеет, очень сожалеет. Еще бы ему не сожалеть — он ведь попался.

И я так завершил свой рассказ:

— Так или иначе, но Лупоглазый понял, что его не собираются казнить дважды или даже один раз. Но он все-таки получит свое. Аля Джанта со всей его бандитской сворой должны упрятать в тюрьму, а некоторых — отправить в газовую камеру. — Я немного помолчал. — Так и должно быть. Конечно, если только какие-нибудь старенькие судьи не решат, что эти бедные мальчики уже настрадались в своей жизни от безнадзорного детства или еще от чего-нибудь. А, ладно, не будем думать о них в эту ночь. Хорошо, хоть Слэйду капут. Мразь наконец сдохла, и мир избавлен от всего этого.

Пока мы говорили, Шерри поднялась и начала прохаживаться по комнате. Она искоса поглядывала на большую написанную маслом картину, где была изображена нагая Амалия, блаженствующая на тропическом пляже. Шерри остановилась около музыкального центра или, вернее, у его стереоколонок.

В этот момент исполнялся "Танец огня" де Фалья, и я сказал:

— Это мне кое-что напомнило. Почему бы нам не зажечь жаровню? Тогда мы могли бы танцевать вокруг, издавая дикие вопли…

— Вы что, и на самом деле собираетесь поджаривать эти громадные бифштексы прямо здесь? — с недоверчивым удивлением спросила девушка.

— Конечно, я уже один раз пробовал.

— Пробовали? Когда? С кем? Вы что…

— Это не важно. Но, Шерри, почему бы нет? Почему не поджарить их здесь? Это, наверное, будет очень забавно…

— Но здесь некуда выходить дыму, — запротестовала она. — Нет дымовой трубы или чего-нибудь в этом роде. А не…

— Да хватит вам, я не буду вас слушать, не хочу никаких возражений. Это мой — мой большой шанс. Вызов. Огонь, который я сам разведу. А вы все…

— О, давайте разжигайте его, — сдалась блондинка.

Я побрызгал на угли специальным составом и поджег их. Угли быстро разгорелись. Все это обещало быть грандиозным. Пока я готовил еще один коктейль с мартини, в гостиной стало немного дымновато. Но только немного.

Шерри все еще стояла у стереоколонок и внимательно разглядывала что-то.

— О, — воскликнула она, — здесь какая-то букашка! Паук!

В ее голосе не было страха, я подошел и посмотрел.

— Да, это жучок из колонок, — сказал я, передавая ей мартини. — Я целую неделю не наводил здесь порядок.

— Не наводили порядок? Вы этим занимаетесь?

— Я имею в виду, не подметал, не вытирал пыль и всякое такое, что вы делаете. На самом деле я не убирал здесь уже… Хотите, я убью его?

— О боже, конечно нет. Он такой красивый, — умилялась Шерри.

— В самом деле… хм?.. Ну, если вы так о нем беспокоитесь, я не стану убивать его. Я вообще не убиваю беззащитных…

— Он такой хорошенький, длинноногий.

— В самом деле? Но он толстенький.

— Может быть, у него будут детки?

— Да что вы, какая из него мама. — Я покачал головой. — Дорогая, будь я проклят, если пригласил вас сюда, чтобы смотреть на пауков. Такое случилось в первый раз. Я сейчас убью его. Я же убийца…

— Шелл? Что случилось?

— Я готов убить…

— Да нет, я говорю не об этом, посмотрите!.. — воскликнула она и указала.

Но мне и не нужно было смотреть. Это было вокруг меня. Между нами. Повсюду. Дым. Как может такая маленькая чертова жаровня давать столько…

— Шелл, пахнет, будто… ваш ковер может загореться? — испуганно спросила Шерри.

— Как может загореться ковер? Я же его не поджигал. Или… поджигал? Да нет, я не мог. Давайте лучше займемся вот этим мартини.

— Шелл, клянусь, ваш ковер горит!

Я наклонился над красивой маленькой японской жаровней, приподнял ее.

— Как это? Проклятый ковер горит! — констатировал я.

Я припомнил, что налил слишком много горючей жидкости на угли, и она попала на ковер. Скорее всего. Но факт оставался фактом. Я соображал, что делать.

— Ну, принесите воды и залейте огонь, Шелл. Давайте воду…

— Конечно! Я сейчас принесу воды. А вы смотрите здесь… — Мои глаза уже слезились.

— Может быть, я еще смогу что-то рассмотреть и погасить огонь.

— Я позабочусь обо всем, — заверил мою гостью я. — Как только разыщу водопроводный кран. Он где-то там, в кухне.

— Шелл, скорее. Скорее! — нервничала испуганная девушка.

— Может быть, вы помолчите… я и так спешу. Вот я уже на кухне. А вот и кран. Где вода? Да вот она. Не говорите ничего. Вот вода, целых два стакана. Хм. О'кей. Еще пару стаканов… вот так. Видите, огня почти нет. Практически нет.

— Шелл? Я совсем не голодна… Может быть, мы поджарим бифштексы потом? — нерешительно проговорила Шерри.

— Ладно, — буркнул я. — А сейчас почему бы нам не пойти в ванную, не взять бритву и не вскрыть себе ве…

— О, Шелл, что это вы говорите! Это так на вас не похоже!

— А вы видите совсем другого меня. Настоящего. Такого, каков я на самом деле. Пойдемте наполним ванну и утонем в ней.

— О, еще не конец света. Мы можем проветрить квартиру и через полчаса сами же будем смеяться над всем этим.

— Вы, может быть, и будете смеяться, — сердито сказал я. — А как все хорошо начиналось. И что получилось — фу! Ну ладно, нет никакого смысла стоять здесь и задыхаться. О'кей. Откроем окна. И входную дверь. А мы, по крайней мере, можем пройти в спальню, высунуть голову в окно и ждать, пока дым разойдется.

— Что делать? Шелл, куда мы можем пройти? — переспросила девушка.

— В спальню…

Я заметил, как изменился ее взгляд. И то, как она улыбнулась. В этот момент я прекратил мысленно проклинать этот дым, ковер, и эти бифштексы, и жидкость для разжигания угля. Ничего из этого теперь уже не имело значения. Теперь, когда Шерри улыбнулась такой улыбкой, как эта.

Она была совсем не похожа на другие ее улыбки. Нет, это была настоящая, теплая, чудная улыбка. И ее слова были такими же:

— Шелл, я думала, что вы никогда не попросите меня…

Примечания

1

Бивеа (beware) — беречься, остерегаться (англ.)

2

Да здравствуют любовь и деньги (исп.). (Здесь и далее примеч. пер.)

3

Инициалы персонажа по правилам английского алфавита произносятся как "Кей" и "Си", отсюда и прозвище. (Примеч. ред.)

4

Тень (англ.).

5

Хэллоуин — праздник, канун Дня всех святых (31 октября); в этот день дети подходят к дверям и просят их угостить, угрожая хозяевам какой-нибудь проделкой. Девушки гадают о будущем супруге.

6

Песня на стихи Р. Киплинга.

7

Прозвище Гонсалеса произведено от слова "speed" (произносится "спид") — "скорость".

8

Тироксин — гормон щитовидной железы, питуитрин — гормон передней доли гипофиза.

9

Хотшот (hot shot) — срочное сообщение (англ.).

10

Хайбол — коктейль из виски с разными наполнителями.

11

Диллинджер Джон (1902–1934) — известный преступник, убийца и грабитель, застрелен агентом ФБР в Чикаго.

12

Капоне Альфонс (1899–1947) — гангстер, один из главарей преступного мира в США в 20 — 30-е годы.

13

Бурбон — виски из кукурузного солода.

14

Онтология — философское учение о бытии.

15

Пил Норман Винсент (1898–1994) — религиозный деятель, один из первых консервативных телепроповедников.

16

Нижинский В. Ф. (1898–1950) — русский артист балета, балетмейстер.

17

Депривация — лишение родителей родительских прав.

18

Ниггер — пренебрежительно — черномазый.

19

Джекил и Хайд — двойственная личность, проявляющая то хорошие, то дурные качества, из романа Р. Л. Стивенсона "Доктор Джекил и мистер Хайд".


на главную | моя полка | | Убить клоуна. Сборник |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу