Пролог

Лондон,

февраль 1890 года

Герцог Уоллингфорд не слишком любил, когда в его доме звучали голоса. И не важно, кому они принадлежали — его камердинеру или любовнице, хотя он ни разу не провел с женщиной целую ночь. И уж конечно, ему не хотелось слышать голос, оскорбляющий его слух в эту самую минуту.

— Так, так, — сказал герцог Олимпия, обращаясь к распростертому на кровати своему старшему внуку. — Как человек, рожденный внушать благоговейную почтительность, ты выглядишь сейчас довольно жалко.

Однако Уоллингфорд даже не потрудился открыть глаза. Во-первых, его терзала невыносимая головная боль, и утренний свет доставил немало страданий, едва лишь он попытался приподнять отяжелевшие веки. А во-вторых, будь он проклят, если доставит старику удовольствие.

— Кто, черт возьми, вас впустил? — недовольно спросил Уоллингфорд.

— Твой камердинер был чрезвычайно любезен.

— Мне стоит немедленно его уволить.

Оставив это замечание без ответа, герцог Олимпия направился к окну в дальнем конце спальни и отдернул штору.

— Чудесный сегодня день. Ты только посмотри, как блестит на солнце снег, Уоллингфорд. Подобное нельзя пропустить.

Уоллингфорд прикрыл лицо рукой.

— Да гори все оно в аду, дед.

До его слуха донесся вздох.

— Мой дорогой мальчик, могу я попросить тебя накинуть халат? Я не привык общаться с обнаженными представителями мужского пола в это время суток. Да и вообще в любое другое время, раз уж на то пошло.

Артур Пенхэллоу, герцог Уоллингфорд, двадцати девяти лет от роду, лениво махнул рукой в сторону гардеробной.

— Если зрелище вас оскорбляет, дедушка, прошу пройти в гардеробную. Насколько я помню, халаты висят справа. Зимой я предпочитаю индийский кашемир.

— Вынужден отклонить твое милостивое позволение, — сказал Олимпия. — Позвоню вместо этого твоему камердинеру. А ты не думал о том, чтобы приобрести ночную рубашку?

— В шестьдесят пять лет, когда я утрачу всякую надежду на внимание к моей иссохшей персоне со стороны представительниц прекрасного пола, я вспомню о ваших словах. — Сказав это, Уоллингфорд поступил нечестно. Он ведь знал, что его дед время от времени наслаждается компанией самой леди Генриетты Пемброк, весьма тщательно выбирающей любовников. Но перспектива уязвить деда оказалась слишком соблазнительной.

— И все же, Артур, по тебе совсем не видно, что какая-то леди испытывает интерес к твоей персоне. — Герцог деликатно откашлялся. — Я бы даже сказал — совсем наоборот.

— Отстаньте.

— Ну что за грубые отпрыски получились у моих детей? Шелмерстоун, его светлости необходим халат.

До слуха Уоллингфорда донесся шорох шагов камердинера по толстому персидскому ковру, устилающему пол гардеробной.

— Шелмерстоун, — обратился он к слуге, — как только оденете и побреете меня, можете собрать свои вещи и освободить мой дом. Я запретил беспокоить меня раньше девяти, тем более ради такого несносного человека, как его светлость.

— Да, сэр, — сказал камердинер, уже давно привыкший к тому, что его увольняют по нескольку раз в день. — Я взял на себя смелость приготовить для вас серое пальто и лучшую бобровую шапку.

— Какого черта? Я не собирался сегодня в церковь.

— Я выбрал этот наряд для визита к леди, сэр, для улаживания беспрецедентно щекотливого вопроса.

Слова камердинера заставили Уоллингфорда сесть.

— К какой леди? — сурово спросил он, прикрывая глаза от немилосердно бьющего в окна света. Ему показалось, или воздух в доме действительно пропитан спертым запахом шампанского? — И о каком щекотливом вопросе идет речь? — Уоллингфорда передернуло от отвращения.

— К мадам де ла Фонтен, конечно. — С видом человека, обладающего высокими моральными принципами, Шелмерстоун возник в дверях гардеробной. В руках он держал желтовато-коричневый кашемировый халат.

— Помогите. — Уоллингфорд поднялся с постели и, движимый силой привычки, вытянул руки, чтобы камердинер смог накинуть на него халат.

Как всегда безупречный в дорогом твидовом костюме и высоких сапогах, Олимпия бросил на внука испепеляющий взгляд и испустил полный страдания вздох. Уоллингфорд ненавидел этот вздох с детства. Подобно внезапно изменившему направление ветру, он не сулил ничего хорошего.

— Мой дорогой мальчик, не делай вид, будто ты ничего не понимаешь. Весь город судачит об устроенном тобой очаровательном фарсе. Ты ведь собираешься завязать пояс? В моем возрасте так легко расстроить пищеварение.

Уоллингфорд раздраженно запахнул полы халата.

— Никакого фарса не было, дедушка. Герцогу Уоллингфорду не к лицу снисходить до дешевых выходок.

— Шелмерстоун, — обратился герцог Олимпия к камердинеру, не сводя своих ясных голубых глаз с лица внука, — не будете ли вы так любезны оставить нас ненадолго?

— Конечно, ваша светлость. — Шелмерстоун поставил на столик плошку с мылом для бритья и вышел из спальни.

Уоллингфорд попытался улыбнуться.

— Будете меня бранить?

Герцог Олимпия подошел к окну, пальцем отодвинул занавеску и окинул взглядом белоснежные фронтоны Белгрейв-сквер. Утренний свет смягчил его суровые черты, и если бы не поблескивающая в волосах седина, его можно было бы принять за пышущего здоровьем мужчину в расцвете лет.

— Я не возражаю против того, чтобы ты спал с этой женщиной, — произнес он неестественно спокойным тоном, который приберегал для особенно коварных разговоров. — Мужья-французы весьма терпимы к проявлениям супружеской неверности, и, будучи дипломатом, мсье де ла Фонтен прекрасно осознает преимущества, которые дает ему эта любовная связь. Именно поэтому он и женился на столь привлекательной женщине.

Уоллингфорд пожал плечами.

— Он всегда такой любезный.

— Да, конечно. А взамен наверняка ожидает от тебя проявления уважения. Малой толики… — Тут Олимпия едва заметно повысил голос, что обычно свидетельствовало о том, что он переходит в атаку: — Малой толики воспитания, которое удержало бы тебя от удовлетворения похоти на стороне, в то время как ты считаешься любовником леди Сесилии де ла Фонтен. — Герцог повернулся к внуку, и в его глазах вспыхнул гнев. — Под ее собственной крышей, на устроенном ею званом вечере. Разве можно было унизить ее больше?

— Я никогда не давал Сесилии никаких обещаний. — Кровь Уоллингфорда постепенно превращалась в лед, защищая его от нападок деда. Конечно же, он кривил душой. Он прекрасно осознавал возможные последствия своего поступка, когда овладевал очаровательной леди — черт возьми, он позабыл ее имя! — прямо у стены изящной оранжереи леди де ла Фонтен с бесцеремонностью, граничащей с высшей степенью глупости. Впрочем, само приключение оказалось весьма приятным, хотя и чересчур пропитанным удушающим ароматом столь любимых леди Сесилией орхидей. И все же любая леди, отчаянно желающая завести интрижку с любовником хозяйки званого вечера, заслуживала мало-мальски почтительного обхождения.

Разве мог Уоллингфорд предположить, что Сесилия решится отомстить за себя на глазах у всех, вылив ему на голову полный бокал отменного французского шампанского? Его волосы до сих пор были липкими.

— Ну конечно. Мог ли я ожидать от тебя чего-то иного? — презрительно протянул Олимпия. — Однако то, что ты делишь постель с такой уважаемой и высокопоставленной леди, как мадам де ла Фонтен, само по себе многообещающе. Впрочем, это касается любой женщины, хотя мне вряд ли стоит надеяться на то, что у тебя достанет благородства признать это.

Уоллингфорд не знал ни одного человека, способного сыпать обвинениями так жестоко, как герцог Олимпия. Он чувствовал, как упреки деда ударяются о созданную им броню в попытках отыскать слабое место. Ему пришлось напрячь все свои усилия, чтобы сделать эту броню непробиваемой. Ощутив удовлетворение от своей неуязвимости, Уоллингфорд прислонился спиной к резной опоре кровати и сложил руки на груди.

— Горшок над котлом смеется, а оба черны. Вам известна эта пословица, дедушка?

— Я не отрицаю того, что имел связи со многими женщинами, — ответил герцог, — но в большинстве своем они были более интересными особами, чем те, что окружают тебя. И мне всегда хватало ума завершить отношения с одной любовницей, прежде чем завести другую.

— За исключением вашей жены.

Когда слова эти разрезали воздух и стремительно закружились в бледном свете утра, Уоллингфорд пожалел, что их произнес.

Над тут же прижатым к груди кулаком герцога неожиданно ярко блеснула золотая цепочка часов.

— В будущем, — спокойно произнес он, — избегай любых упоминаний ее светлости в непристойном контексте. Ты меня понял?

— Конечно.

— Я часто раздумываю над тем, — пальцы герцога разжались, — что жена, возможно, могла бы тебя усмирить. Ну или хотя бы немного укротить твои низменные инстинкты.

— Я довольно смирный человек. И отличный хозяин. В моих поместьях царит порядок, а крестьяне довольны… — Уоллингфорд зло подумал о том, что ведет себя точно школьник, ожидающий хоть какого-то поощрения.

— Я знаю и очень ценю это, — согласился герцог. — Твоему шалопаю отцу не удалось сделать ничего подобного. Не перестаю удивляться тому, как моей дочери могло прийти в голову выйти за него замуж. Он был очень красив. И все же… — Олимпия выразительно пожал плечами.

— Прошу вас не забывать о том, что вышеозначенный шалопай был моим отцом.

Олимпия поднес часы ближе к лицу и щелчком откинул их крышку.

— Природа наградила тебя многочисленными ценными качествами. И мне больно видеть, как они пропадают понапрасну.

— Прощу прощения, — заметил Уоллингфорд, — вы куда-то торопитесь? Так если вам нужно уйти, умоляю, не стесняйтесь.

— Перейду сразу к делу. Насколько я понимаю, мистер Берк сделал тебе предложение.

Уоллингфорд округлил глаза, а потом отошел от деда и растянулся в кресле.

— Вы имеете в виду эту бредовую идею о том, чтобы уехать на год в Италию и вести там целомудренный образ жизни?

— А ты, полагаю, не способен на подобное самоотречение?

Уоллингфорд запрокинул голову на спинку кресла, обитую ярко-зеленой узорчатой тканью, и рассмеялся:

— Да будет вам, дедушка. Зачем мне это? Какая от этого польза? Никогда не понимал глупого самопожертвования, исповедуемого такими людьми, как Берк.

— В самом деле? И ты ни разу не задумался о его нелегкой жизни?

— Вы хотите сказать — о жизни вашего незаконнорожденного сына? — спросил Уоллингфорд.

И вновь в спальне повисла угрожающая тишина. И вновь Уоллингфорд пожалел о сказанном. В конце концов, Финеас Берк был отличным парнем. Долговязый, рыжеволосый и немногословный, он слыл настоящим научным гением и изобретателем. Конструировал электрические батареи, безлошадные экипажи и много чего другого. Уникальный человек, без преувеличения. К тому же совершенно чуждый раздражительности, притворной обидчивости, тщеславных устремлений и наигранной манерности, присущих большинству незаконнорожденных детей аристократии. Берк просто занимался тем, что ему по душе, не обращая внимания на условности. В результате его с радостью принимали везде. В глубине души Уоллингфорд считал Берка своим лучшим другом, хотя ни за что не признался бы в этом публично.

Берк был настолько умен и предан, настолько спокоен в любой, даже, казалось бы, безвыходной ситуации, что Уоллингфорд готов был простить ему статус любимчика старого герцога.

— Видишь ли, — тихо произнес Олимпия, — я знаю, каково это. Ты всегда знал, что рано или поздно унаследуешь титул герцога. Господь одарил тебя красотой и статью. Ты принимаешь все как должное. Считаешь, что заработал все это… — Герцог обвел рукой уставленную изысканной мебелью спальню, за дверью которой бесшумно двигались по дому многочисленные слуги, и указал на окна, за которыми раскинулась фешенебельная Белгрейв-сквер, — в то время как это упало тебе на колени, как спелый персик. Тебе кажется, что ты можешь получать чувственное наслаждение в объятиях случайной знакомой у стены оранжереи твоей собственной любовницы лишь потому, что тебе все дозволено. Потому что ты — его светлость герцог Уоллингфорд.

— Я прекрасно осознаю, насколько мне повезло. И с удовольствием пожинаю плоды, ибо не вижу причины отказывать себе в этом.

— Пожинаешь плоды? Стало быть, благовоспитанная благородная леди для тебя всего лишь спелый фрукт?

Уоллингфорд уставился на гладкий рукав своего кашемирового халата в поисках невидимой соринки, которую мог бы смахнуть, дабы выказать свое безразличие. Только Шелмерстоун был слишком хорошим камердинером, чтобы позволить какому-либо несовершенству нарушить безукоризненность герцогского рукава, поэтому Уоллингфорду пришлось смахнуть на идеально чистый пол несуществующую пылинку.

— Насколько я помню, — произнес он, — вышеозначенная леди наслаждалась моим обществом.

— В самом деле? — Голос герцога обдавал холодом. — Не сомневаюсь, что ты действительно в это веришь. В любом случае я решил, что твои шалости зашли слишком далеко. Ты — герцог, тебе двадцать девять лет. И я с сожалением должен настаивать на том, чтобы ты отклонил любезное предложение Берка и всерьез задумался о женитьбе.

Уоллингфорд поднял глаза на деда, сочтя, что ослышался.

— О женитьбе? — спросил он таким тоном, словно его собирались кастрировать. — Вы сказали — о женитьбе?

— Именно.

— Вы с ума сошли?

Герцог развел руками:

— Надеюсь, ты понимаешь необходимость подобного шага.

— Вовсе нет. В конце концов, не стоит забывать о Пенхэллоу. Он сможет занять мое место, если судьба вдруг отвернется от меня и я подавлюсь куриной костью во время ужина.

— Твоего брата не интересует титул.

Уоллингфорд понял, что его терпению приходит конец, и резко встал с кресла.

— Стало быть, это и есть причина, по которой вы решили меня навестить? Мне предписывается стать племенным жеребцом, так я понимаю? Значит ли это, что вся моя ценность для вас заключается лишь в моей способности произвести на свет очередного герцога?

— Мой дорогой мальчик, — сказал Олимпия, — разве вся твоя сознательная жизнь показала, что ты способен на что-то еще?

Уоллингфорд повернулся к столу и налил себе кофе. Без сливок и без сахара. Пусть напиток будет таким же черным, как его настроение. Ну надо же… женитьба!

— У меня много разных талантов, дедушка. И вы поняли бы это, если бы потрудились их рассмотреть.

Однако герцог лишь отмахнулся:

— Не будь ребенком, Уоллингфорд. Тебе даже не придется изнурять себя поисками подходящей жены. Я проявил о тебе глубочайшую заботу, подыскав идеальную невесту.

Чашка с кофе выскользнула из рук Уоллингфорда и с глухим стуком упала на ковер. Шок от услышанного был настолько велик, что он даже не попытался его скрыть.

— Вы нашли для меня невесту? — ошеломленно спросил Уоллингфорд, сжав блюдце, точно спасательный круг.

— Нашел. Очаровательную девушку. Ты будешь ее обожать, уверяю тебя.

— Прошу прощения, но мне кажется, будто я заснул и проснулся в позапрошлом веке.

Олимпия похлопал себя по нагрудному карману и достал оттуда дневник в тонкой кожаной обложке.

— Нет, — сказал он, полистав страницы. — Нет, на дворе все еще 1890 год. И слава Богу, потому что у меня на сегодня назначено множество встреч, которые ужасно не хотелось бы пропустить. Так что если ты не против, Уоллингфорд, я приглашу девушку и ее семью посетить нас с визитом в конце марта, когда они вернутся в город. Думаю, лучше всего будет дать частный обед, чтобы вы смогли получше узнать друг друга. — Герцог перевернул еще две страницы дневника. — Свадьба в середине лета — что может быть лучше? Ты со мной согласен? Розы в цвету и все такое прочее…

— Вы с ума сошли?

— Напротив, нахожусь в здравом уме. И вообще мне пора. Шелмерстоун меня проводит. Не сомневаюсь, что он уже стоит наготове возле двери. И еще…

— Да? — Уоллингфорд был слишком ошеломлен, чтобы сказать больше.

— Постарайся не впутаться до тех пор ни в какую скандальную историю, хорошо? Королеве такие вещи очень не по душе. Ах да! Чуть не забыл про орхидеи.

— Орхидеи?

— Да. Про букет орхидей для мадам де ла Фонтен. Кажется, это ее любимые цветы.

Перед глазами Уоллингфорда вновь мелькнули твидовое пальто и седые волосы, и теперь он таращился на дверь спальни, словно это были врата в ад.

Что за бес вселился в старика? Раньше он крайне редко использовал в речи слово «свадьба», а сегодня говорил о невесте, розах и прочей ерунде!

Уоллингфорд посмотрел на свою руку с зажатым в ней бело-голубым фарфоровым блюдцем и заметил, что она дрожит.

Дверь спальни бесшумно распахнулась на тщательно смазанных петлях.

— Ваш бритвенный прибор готов, сэр, — церемонно произнес Шелмерстоун, и его взгляд тут же упал на коричневую лужу пролитого кофе, постепенно впитывающуюся в бесценный ковер. Схватив со столика салфетку, камердинер упал на колени и принялся промакивать отвратительные разводы, время от времени что-то расстроенно бормоча себе под нос.

Уоллингфорд поставил блюдце на столик.

— Прошу прощения, Шелмерстоун, визит его светлости поверг меня в шок.

— Чем именно, сэр? — осведомился камердинер, с трудом подавив рвущиеся наружу рыдания.

— Он говорил о свадьбе, — ответил Уоллингфорд и, чтобы внести ясность, добавил: — О моей.

В спальне повисла гнетущая тишина.

— Сэр, — только и смог вымолвить Шелмерстоун.

— Да. Ужасно печально. Он уже выбрал невесту, день и чертовы цветы. Не удивлюсь, если он уже заказал для нее платье и собственноручно расшил его жемчугом, черт бы его побрал!

Шелмерстоун откашлялся. По его лицу разлилась мертвенная бледность, только вот что послужило тому причиной — пролитый кофе, известие о свадьбе или и то и другое, — осталось загадкой. Когда же он заговорил, голос его звучал печально, точно на похоронах:

— Ее имя, сэр?

Уоллингфорд прищурился:

— Ее имя… как же… Господи! Вы знаете, Шелмерстоун, а ведь он даже не счел нужным мне его назвать. Мне-то, конечно, все равно. Я ведь не собираюсь жениться. И непременно скажу своему деду, куда он может запихнуть эту самую невесту со всем ее приданым.

Голос Уоллингфорда звучал глухо под сводами похожей на пещеру спальни, и он знал это. Здесь царила такая тишина, что, казалось, он слышал мысли Шелмерстоуна, вновь склонившегося над испорченным ковром: «Да уж! Хотелось бы на это посмотреть. Никто не смеет возражать его светлости герцогу Олимпия, если в его голове засела какая-то мысль».

— Пожалуй, принесу средство от пятен, — еле слышно произнес Шелмерстоун и поднялся с колен.

Уоллингфорд упал в кресло и обвел спальню пустым невидящим взглядом. Такая знакомая комната — величественная, но обжитая и уютная — была лишена ненужных украшений. Любимые книги сложены стопкой на прикроватном столике. Выдержанный шотландский виски тоже под рукой. Даже малейшая мысль о женщине в этом убежище заставляла Уоллингфорда дрожать от негодования.

Нет, нет! Конечно, нет! Даже герцогу Олимпия не под силу заставить его жениться.

Хотя, если честно, за последние полвека его дед фактически собственноручно снял с должности нескольких премьер-министров. И даже сама королева раз или два меняла свое решение после короткой приватной беседы с его светлостью. А однажды он и вовсе совершил визит в Россию на своем личном корабле, чтобы прямо сказать царю…

Святые небеса! Уоллингфорд подался вперед, уперся локтями в колени и закрыл лицо руками.

Нет, выход должен быть.

Уоллингфорд растопырил пальцы и посмотрел сквозь них. Запах вылитого на голову шампанского все еще витал в воздухе, раздражая ноздри и вызывая тошноту. Шампанское. Орхидеи. В сознании плескались воспоминания о событиях вчерашней ночи: отвратительно торопливое совокупление и неприятное послевкусие при виде покрытой капельками пота груди женщины, имени которой он никак не мог припомнить.

Ему необходимо выпить еще кофе.

Внезапно что-то привлекло его внимание. Нечто неведомо как затерявшееся в стопке книг на прикроватном столике рядом с подносом. В глубине сознания пробудилась и беспокойно завозилась неуловимая мысль.

Уоллингфорд поднялся с кресла, подошел к столику и поднял три верхние книги.

Вот же она, под томиком Диккенса. Сложенная вчетверо газета, доставленная ему месяц назад, края которой уже начали желтеть.

Уоллингфорд взял газету в руки и разгладил ее. Буквы рекламного объявления, обведенного черными чернилами, были такими же четкими, как и в тот день, когда Финеас Берк принес ему эту газету.

Объявление гласило:

«Леди и джентльмены с изысканным вкусом!

Вам предоставляется уникальная возможность арендовать великолепный замок с окружающими его угодьями на идиллических холмах Тосканы в стране вечного солнца. Владелец замка, человек безупречного происхождения, чьи предки защищали свою собственность от многочисленных захватчиков еще во времена Медичи, вынужден уехать по делам и сдает внаем свое не имеющее равных жилище на условиях, весьма выгодных для взыскательного любителя путешествий.

Заинтересованные лица могут обратиться за более подробной информацией к его лондонскому агенту».

Берк предложил провести там год. Целый год, посвященный самообразованию и медитации, вдали от отвлекающей внимание светской жизни с ее многочисленными развлечениями. Четыре недели назад Уоллингфорд высмеял предложение друга, едва лишь отделался от потрясения при мысли о том, как подобная идея вообще могла прийти в голову здравомыслящему молодому человеку в полном расцвете сил и инстинктов.

Целый год, свободный от назойливых визитов герцога Олимпия с его бредовыми идеями о невесте и летней свадьбе. Целый год вдали от обвинений Сесилии де ла Фонтен с ее мстительным французским характером.

Год вдали от соблазнов и наводящих скуку обязанностей, накладываемых титулом. В уединенном итальянском замке, где его никто не знает, где никто слыхом не слыхивал о герцоге Уоллингфорде.

Он бросил газету на стопку книг, и верхние тома посыпались на пол. Затем налил себе еще кофе, выпил его одним глотком, едва не опалив горло, и потянулся.

Это как раз то, что ему нужно. Поменять обстановку, уехать из мрачного серого Лондона. Подобное путешествие пойдет ему на пользу. Ведь чувство неудовлетворенности и беспокойства начало преследовать его задолго до нежеланного утреннего визита деда. Задолго до его вчерашней опрометчивой и весьма неразумной выходки.

Целый год рядом с братом и лучшим другом — приличными людьми, чьи умы заняты вовсе не глупостями. Тоскана — земля вечного солнца. Вино в изобилии, сытная еда и симпатичная девушка из соседней деревеньки. Ну или две, раз уж на то пошло.

Ну что может пойти не так?

Глава 1

В тридцати милях южнее Флоренции,

март 1890 года

В пятнадцать лет Абигайль Харвуд стала сиротой и переехала в Лондон к старшей сестре — ослепительной молодой маркизе Морли — и ее дряхлому старому мужу маркизу.

Ей хватило недели, чтобы принять решение не выходить замуж.

— Я никогда не выйду замуж, — сказала Абигайль молодому конюху, помогая ему вытирать взмокшую спину лошади. — Но я совсем не прочь завести любовника. Мне недавно исполнилось двадцать три года. Время пришло, вы так не считаете?

Конюх, изъяснявшийся лишь на грубом тосканском диалекте, улыбнулся и пожал плечами.

— Проблема в том, что я не могу подыскать никого подходящего. Вы даже не представляете, как сложно девушке моего положения найти себе любовника. Такого мужчину, с которым захочется разделить постель. Знаете, Гарри Стаббсу из паба польстило бы мое предложение, но у него нет зубов. Я имею в виду настоящих.

Конюх снова улыбнулся. Его собственные зубы показались Абигайль ослепительными в тусклом свете лампы.

Она вздернула голову и произнесла:

— Очень хорошо. Но мне кажется, мы не подходим друг другу. Мне нужен любовник, который будет рядом месяц или два, а мы с сестрой покинем ваш гостеприимный постоялый двор, едва только закончится дождь. Возможно, даже завтра утром.

Конюх в последний раз похлопал лошадь по спине и повесил лоскут сукна сушиться на балку.

Конечно, Абигайль могла бы говорить с парнем по-итальянски, хотя классический вариант этого языка, на котором она изъяснялась довольно бегло, сильно отличался от местного наречия. Но насколько проще было беседовать с людьми, когда они ничего не понимали.

Мускулы на руках молодого человека напряглись под тканью рубашки, когда он потянулся к балке. Довольно крепкий парень. А его волосы… Черные как смоль, они ниспадали на плечи мягкими завитками. Именно так и должен выглядеть грубоватый житель итальянской деревушки.

Абигайль задумалась.

— Прошу прощения, не могли бы вы меня поцеловать?

Молодой человек опустил руки и недоуменно посмотрел на нее.

— Che cosa, signorina?^[1]

— Видите ли, когда в двадцать первый день рождения я приняла решение найти себе любовника, мне показалось, что будет разумным проводить поиски на научной основе. В случае с первым любовником невозможно быть слишком разборчивой. — Абигайль одарила конюха обворожительной улыбкой. — Я побеседовала со служанками и экономкой — по понятным причинам расспрашивала лишь женщин, — и они в один голос заявили, что поцелуй должен стать решающим фактором при выборе.

Густые брови молодого человека сошлись на переносице.

— Che cosa? — снова спросил он.

— Я говорю, поцелуй должен стать своего рода проверкой. Мерилом того, насколько искусным окажется мой потенциальный любовник. Ведь по словам моих друзей, именно в первом в поцелуе проявится все: нежность, терпение, чувственность и отношение к партнерше. И знаете? — Абигайль подалась вперед.

— Signorina?

— Они оказались правы! — Абигайль еще раз провела суконкой по спине лошади. — Мне довелось поцеловать двух лакеев и юного Патрика, работающего на конюшне. Так вот разница в стиле и технике оказалась ошеломляющей! Более того, каждый раз я догадывалась, что могу получить, исходя из характера мужчины, и ни разу не ошиблась.

Ошеломленный конюх взял из рук Абигайль суконку.

— Вот я и подумала, что, может быть, вы не откажете в любезности и поцелуете меня, чтобы пополнить копилку. Так вы не против?

Конюх стоял посреди конюшни с суконкой в руках и настороженно смотрел на Абигайль. Фонарь над его головой покачивался, придавая его черным волосам соблазнительный блеск. Одна из лошадей принялась нетерпеливо перебирать ногами и громко фыркнула.

— Поцелуй, — сказала Абигайль. — Un bacio.

Конюх просиял:

— Un bacio! Si, si, signorina.

Он перебросил тряпку через балку, взял Абигайль за плечи и поцеловал ее.

Это был потрясающий поцелуй. Пухлые губы итальянца накрыли ее губы с такой страстью и жадностью, словно он не целовался с девушками на протяжении многих месяцев. От него пахло свежей соломой и лошадьми, а от его дыхания веяло сладковатым ароматом свежеиспеченного хлеба.

Ей просто повезло.

Абигайль ощутила прикосновение языка молодого человека к своему и отстранилась. Горящие желанием глаза итальянца были устремлены на нее.

— Благодарю вас, — сказала она. — Было очень приятно. Подозреваю, девушки сходят от вас с ума.

— Che cosa?

Абигайль выскользнула из объятий молодого конюха и ласково похлопала его по руке.

— Какой вы славный. Поверьте, я навсегда запомню этот поцелуй. Каждый раз, вспоминая этот год, проведенный в Италии, я буду думать о вас и об этой прелестной конюшне. Какое замечательное начало путешествия. Хоть и немного подмоченное. — Абигайль перешла на итальянский язык: — Мне ужасно понравилась кобыла по имени Анжелика. Только следите за тем, чтобы она не кусалась и получала достаточно овса.

— Овса? — Молодой тосканец с облегчением услышал родную, хотя и не совсем правильную речь.

Абигайль подняла упавшую на пол шаль и накинула ее на плечи. Дождь барабанил по крыше, заглушая ее голос.

— Очень досадно, но я не могу здесь задерживаться. Моя сестра и кузина ждут меня. Александра очень расстроится, если от меня будет пахнуть конюшней. Она такая утонченная.

— Вот эта благородная леди… ваша сестра?

— Да. Сама удивляюсь. Она маркиза, хотя ее муж, старый маркиз, умер два года назад. Да упокоит Господь его душу. А еще вы, наверное, видели мою кузину Лилибет. Она графиня, очень красива и добродетельна. Лилибет путешествует с маленьким сыном. Она бы не стала целоваться с джентльменом в конюшне. Нет, ни за что. Впрочем, мне пора.

— Синьорина… неужели я вас больше не увижу? — Голос молодого конюха дрогнул.

— К сожалению, нет. Но ведь вы работаете на постоялом дворе и, должно быть, уже привыкли к подобным рвущим душу расставаниям? — Взгляд Абигайль упал на какой-то предмет, накрытый попонами, стоящий в углу. — Что это?

— Это? — уныло спросил конюх. — Машина, оставленная здесь английским джентльменом.

— Английский джентльмен? Здесь?

— Да, а почему вы удивляетесь? Они приехали незадолго до вас. Три благородных джентльмена. И оставили это… — Голос предал молодого человека, который лишь выразительно взмахнул руками. — Синьорина, вы не останетесь? — взмолился он.

— Нет, нет. — Абигайль подошла к машине. — А что же это все-таки такое?

— Что? Да какое это имеет значение по сравнению с моим разбитым сердцем?

— Боль в сердце утихнет совсем скоро, уверяю вас. Сезон только начался, так что скоро здесь отбоя не будет от путешественников. — Абигайль приподняла край попоны.

Тишину нарушили сдавленные рыдания.

— Так, так, — прошептала Абигайль, — что у нас тут такое?

Герцог Уоллингфорд никогда не был покладистым, а сейчас ему и вовсе хотелось рычать, подобно рассерженному терьеру. Точнее, не терьеру, а огнедышащему дракону. Подобное сравнение герцогу подходило больше.

Мало того, что в поезде, следующем из Парижа в Милан, не нашлось места для его личного автомобиля и им троим пришлось ехать в вагоне первого класса в отвратительной компании, пьющей отвратительный херес. Мало того, что в отеле Флоренции внезапно протекла крыша, и им пришлось посреди ночи переселяться в другой номер, окна которого выходили на улицу. Мало того, что на конечном отрезке пути из Флоренции в замок Святой Агаты начался проливной дождь, размывший мост, и им пришлось остановиться на ночлег в деревенской гостинице, пропахнувшей немытыми телами и дешевым пивом. Так в довершение ко всем свалившимся на них горестям, Господь решил нанести еще один удар. На головы путешественникам свалилась треклятая вдова маркиза Морли с кучей родственников, требующая уступить ей занятые герцогом комнаты.

Маркиза Морли. Уоллингфорд целовался с ней однажды на балконе. У юной дебютантки не хватило ума держаться подальше от человека с такой скандальной репутацией. А может, она просто изображала наивность. Ведь она смотрела на Уоллингфорда с вожделением, совершенно не подобающим девятнадцатилетней девушке.

Она и сейчас смотрела на него своими карими глазами, напоминающими глаза самодовольной кошки, изо всех сил стараясь выглядеть несчастной. Она сцепила руки на груди и умоляюще взирала на герцога.

— Послушайте, Уоллингфорд, мне не остается ничего другого, кроме как взывать к вашему милосердию. Вы же видите, в какой сложной ситуации мы оказались. Ваши комнаты гораздо больше и просторнее. К тому же их две! Нет, вы просто не можете… — Маркиза замолчала и задумчиво посмотрела на брата Уоллингфорда. — Мой дорогой Пенхэллоу. Только представьте, что бедной Лилибет придется спать на стуле рядом с этими незнакомцами…

Это было в духе леди Морли — сыграть на чувствах бедного Роланда, сгоравшего в юности от любви к ее кузине Элизабет, ныне графине Сомертон, — красавице с щеками цвета спелого персика, сирене из сирен. Дамам несказанно повезло, что на этом Богом забытом постоялом дворе в итальянской глубинке среди них оказалась школьная любовь Роланда Пенхэллоу, которая теперь только и поджидала случая вновь проникнуть в его податливое сердце.

А может, это не было простым везением.

Стоящий рядом с Уоллингфордом Берк почувствовал угрозу. Он громко откашлялся, прежде чем Пенхэллоу успел вставить хоть слово.

— Леди Морли, а вам не приходило в голову, что нужно было договариваться о комнатах заранее?

Леди Морли окинула многозначительным взглядом своих кошачьих глаз фигуру молодого человека, пока не остановилась на его лице.

— Вообще-то приходило, мистер… — Изгиб ее бровей был настолько изыскан, что мог бы сразить наповал самых завзятых модников Лондона. — Мне очень жаль, сэр. Но, боюсь, я не расслышала вашего имени.

Уоллингфорд усмехнулся:

— Прошу прощения, леди Морли, за свою невнимательность. Почту за честь представить вам мистера Финеаса Фицуильяма Берка, члена Королевского научного общества. Его имя, возможно, знакомо вам по научным трудам.

— К вашим услугам, мадам, — поклонился Берк, ничуть не дрогнув под взглядом маркизы. Высокий, с копной огненно-рыжих волос, он стоял в зале постоялого двора, окруженный гомонящими людьми, словно находился в своей мастерской среди деталей и механизмов, чувствуя себя здесь полноправным хозяином.

Уоллингфорд с гордостью подумал, что его друг унаследовал эту черту от старого герцога.

— Берк, — повторила леди Морли, и ее глаза тотчас же округлились. — Финеас Берк. Ну конечно. Королевское научное общество. Ну конечно. Мистера Берка знает каждый. В прошлом месяце мне на глаза попалась… газета «Таймс» и ваши отзывы о… какой-то электрической… — Леди Морли взяла себя в руки. — Конечно же, мы забронировали комнаты заранее. Я послала телеграмму несколько дней назад, если память мне не изменяет. Но нам пришлось задержаться в Милане. Няня мальчика заболела, и, боюсь, наша телеграмма не пришла вовремя. — Она с негодованием посмотрела на хозяина постоялого двора, тотчас же съежившегося под ее взглядом.

Уоллингфорд открыл было рот, чтобы выдать присущую человеку его положения гневную тираду, но, прежде чем он успел собраться с мыслями, раздался мягкий голос его брата Роланда, переполненного столь присущим ему щенячьим дружелюбием и готового с радостью сдать позиции еще до того, как леди Сомертон успела начать наступление.

— Послушайте, — приветливость в голосе лорда Роланда Пенхэллоу как нельзя кстати соответствовала его доброжелательности, — довольно разговоров. Мы и помыслить не могли о том, чтобы причинить вам и вашим друзьям малейшее неудобство, леди Морли. Правда ведь, Уоллингфорд?

Уоллингфорд сложил руки на груди. Ну вот и все, они пропали.

— Правда, черт побери!

— Берк?

— Дьявол, — пробормотал Берк. Он тоже все понял.

Глаза Роланда вспыхнули тем странным, неподдающимся описанию огнем, который все дамы считали неотразимым.

— Вот видите, леди Морли. Мы с готовностью вам поможем. Осмелюсь предложить нашему скучному человеконенавистнику Берку занять маленькую комнату наверху, а мы с братом будем счастливы… — он обвел рукой полутемное помещение общего зала, — удобно устроиться внизу. Что вы скажете?

Леди Морли всплеснула своими элегантно затянутыми в перчатки руками и прижала их к груди.

— Мой славный Пенхэллоу! Я знала, что вы не откажете нам. Огромное вам спасибо, мой дорогой. Вы даже не представляете, как я благодарна за ваше великодушие. — Она повернулась к хозяину заведения: — Вы поняли? Можете вынести багаж его светлости из комнат наверху и принести туда наш. А, кузина Лилибет, наконец-то!

Уоллингфорд обернулся.

В дверях появилась та, что стала причиной их бед — славная, добродетельная и невероятно красивая графиня Сомертон. Имело ли значение обстоятельство, что она замужем за этим животным Сомертоном? И то, что к ее ногам жмется мальчик — живое свидетельство их союза с вышеозначенным графом? Нет, это не имело никакого значения. Роланд устремил на нее полный любви взгляд, и все благочестивые намерения спрятаться на целый год в Тоскане вдали от герцога Олимпия разбились вдребезги. Роланд выставит себя посмешищем, слухи докатятся до Лондона, и уже через неделю герцог Олимпия будет колотить в дверь замка Святой Агаты, держа за руку выбранную для Уоллингфорда невесту.

Леди Сомертон расстегнула пальтишко сына, после этого принялась снимать свою шляпку.

Роланд стоял точно завороженный, лишь его грудь прерывисто вздымалась.

— О, ради всего святого, — пробормотал Уоллингфорд.

— Я так понимаю, они знакомы? — сухо поинтересовался Берк.

Уоллингфорд больно ткнул Роланда в ребра.

— Держи язык за зубами, — процедил он сквозь зубы и осекся, ибо из-за плеча леди Сомертон возникло видение.

Впоследствии Уоллингфорд не мог объяснить, чем его так поразила незнакомая юная леди. Он даже не мог сказать, красива она или нет. Она, словно сказочная фея, чья сияющая кожа источала необъяснимую загадочную энергию, вплыла в поле его зрения, покрытая каплями дождя.

Ноги Уоллингфорда приросли к полу. Голоса, звучащие вокруг, проникали в его сознание сквозь пелену густого тумана.

Видение задержалось ненадолго возле леди Сомертон и еле заметно тряхнуло головой. Капли дождя превратились в ручеек и заструились с полей ее шляпы. Незнакомка огляделась, и по какой-то непонятной причине Уоллингфорду вдруг показалось, что она ищет его, что эта сказочная фея появилась в Богом забытой итальянской глубинке с намерением украсть его душу.

Однако взгляд девушки даже не коснулся его лица. Вместо этого он остановился на ком-то слева от Уоллингфорда, и ее глаза вспыхнули еще ярче. Она порывисто подошла к леди Морли и произнесла с вполне земным возбуждением в голосе:

— Алекс, дорогая, ты не поверишь, что я обнаружила на конюшне!

Эти слова вернули Уоллингфорда в мир реальности, и он ошеломленно посмотрел на леди Морли. А потом на девушку. Леди Морли сморщила нос, говоря что-то о конюшнях, а потом принялась расстегивать пальто девушки, привычно называя ее Абигайль. Неяркие отсветы пламени камина освещали профили молодых леди, и Уоллингфорд отметил про себя два совершенно одинаковых прямых носа и два маленьких упрямых подбородка. Леди Морли сняла с головы девушки шляпу, явив взору герцога копну непослушных каштановых волос такого же оттенка, как и ее собственные.

Рука Берка опустилась на его плечо. Берк говорил что-то об ужине, и Уоллингфорд рассеянно ответил: «Да, конечно», а потом опустился на скамью. Мысли его вихрем роились в голове, причиняя боль.

Сестра леди Морли. Эта обворожительная нежная фея, это сладостное видение, не похожее ни на что виденное им прежде, оказалось младшей сестрой леди Морли.

Будь он проклят!

Абигайль Харвуд сидела в уродливом ядовито-зеленом кресле в углу спальни, поджав под себя ноги, и задумчиво смотрела в альбом для рисования.

Нет, она не собиралась ничего рисовать. Более того, она почти не открывала альбом на протяжении всего путешествия, вопреки благим намерениям создать целую коллекцию зарисовок горделиво возвышающихся щвейцарских гор и грубовато-простых крестьянских домиков. Лежащий на коленях Абигайль альбом был почти чист, если не считать незаконченного наброска собора в Милане и листа с начертанными на нем словами «La stalla»^[2].

— Филипп, дорогой, — донеслись до слуха Абигайль слова Лилибет, — перестань расстегивать пижаму и ложись спать. — Голос Лилибет звучал устало и напряженно.

Филипп, просидевший целый день в тряском экипаже, за окнами которого бесконечным потоком струился дождь, не выказывал ни малейшего желания отправляться в постель. Он забрался на кровать и принялся скакать на матрасе.

— Смотри, мама, я акробат! Абигайль, смотри! — Филипп подпрыгнул, и расстегнутая куртка пижамы распахнулась на его худенькой груди.

— Очень правдоподобно, Филипп, — откликнулась Абигайль. — А теперь перекувырнись.

— Ой, как весело! — засмеялся Филипп.

— Нет! — Лилибет схватила сына за руки как раз в тот момент, когда он, подогнув колени, собирался совершить отчаянный кувырок через голову. — Перестань, Абигайль. Ты же знаешь, он сделает все, что ты ему скажешь.

— Я совершила ошибку, Филипп, — покаянно произнесла Абигайль. — Никаких кувырков и кульбитов, пока твоя мама не уйдет из комнаты.

Она протянула ноги к камину, от тлеющих угольев которого исходило благодатное тепло, и вновь переключила внимание на альбомный лист.

Она никогда прежде не встречала герцога Уоллингфорда. Он не посещал устраиваемых Александрой званых вечеров, да и сама Абигайль нечасто выходила в свет. Поклявшись себе много лет назад не выходить замуж, Абигайль на этом не остановилась. Она вообще ничего не делала вполсилы и решила, что вообще не станет жить по общепринятым правилам.

Только вот осуществить это на деле оказалось не так-то просто. Денег у нее было немного. Их недостаток Абигайль с переменным успехом пыталась возместить за карточным столом. Только вот оказалось, что она почти безнадежна в качестве игрока, ибо даже не пыталась скрыть под маской ледяного безразличия обуревавшие ее эмоции. Однако со временем Абигайль нашла надежного букмекера и обнаружила в себе способность удачно ставить на лошадей. И все же в перерывах между подкупами, распитием пива в местных пабах и проигрышами, когда ее лошади приходили к финишу не в том порядке, в каком она ожидала, Абигайль балансировала на грани банкротства. Время от времени Александра вспоминала о существовании сестры и приглашала ее на семейный обед или на прогулку по магазинам. И тогда Абигайль приходилось наряжаться в приличествующее случаю платье и жемчуга и, кроме того, прикладывать немало сил для того, чтобы вести себя прилично, не богохульствовать и не ввязываться в обсуждение вчерашней игры в Ньюмаркете.

Впрочем, герцоги никогда с Абигайль не заговаривали и не стремились сесть рядом с ней за обедом. Они предпочитали поглядывать на нее издалека и в большинстве своем оказывались седовласыми, сгорбленными старцами с трясущимися руками и подбородками. Все они непременно опирались на трости и носили шелковые цилиндры, поблескивающие в лучах солнца на скачках в Эскоте.

Уоллингфорд не горбился, и руки у него не тряслись. Впрочем, на ужин он ее тоже не приглашал, это сделал его брат — милый лорд Роланд с золотисто-каштановыми волосами и мягким взглядом глаз цвета ореха, умирающий от любви к ее красавице кузине Лилибет. Абигайль не могла осуждать его за это.

Нет, Уоллингфорд принадлежал к совсем иному сорту аристократов. Высокий, темноволосый, с прожигающим насквозь взглядом, излучающим могущество. Когда Абигайль попросила его передать соль, он бросил на нее высокомерный взгляд феодала, которого осмелилась потревожить простая служанка.

Абигайль уже не сомневалась в том, что именно герцог Уоллингфорд должен стать ее первым любовником. Его физические данные привлекали во всех отношениях. Она восхищалась его густыми темными волосами, которые будут соблазнительно обвиваться вокруг ее пальцев во время занятий любовью, необыкновенно широкими плечами, сила которых может очень пригодиться, если, скажем, ему придется вдруг перенести ее на руках через бушующую реку к месту свидания.

А еще Уоллингфорд, без сомнения, обладал достаточным опытом для того, чтобы роман доставил удовольствие обоим. Абигайль тщательно изучила огромное количество эротической литературы и пришла к выводу, что мужчина с опытом гораздо успешнее справится с задачей обольщения, нежели красивый, но еще неоперившийся молодой человек, который скорее всего разнервничается и перевозбудится настолько, что непременно потерпит оглушительное фиаско.

Герцога Уоллингфорда невозможно было представить в состоянии перевозбуждения.

Внезапно ход ее мыслей нарушили громкие крики Филиппа. Подняв глаза, Абигайль обнаружила, что мальчик с гиканьем носится по комнате в расстегнутой пижаме, а Лилибет безуспешно пытается его остановить. Филипп продолжал уворачиваться от матери, хлопая себя по рту ладонью, как это делают индейцы.

Абигайль выставила ногу, преградив племяннику дорогу.

— Что это ты вытворяешь? — спросила она.

— Я бесстрашный индеец! — выкрикнул мальчик.

— А, ну конечно! Тогда продолжай. — С этими словами она убрала ногу, выпустив мальчика на свободу как раз в тот момент, когда Лилибет готова была схватить его за шиворот.

Лилибет в отчаянии всплеснула руками.

Абигайль принялась вертеть в пальцах карандаш.

— Лилибет, дорогая, он сидел в экипаже весь день. Тебе стоило позволить ему побегать по двору, как только мы приехали. Ребенку просто хочется немного размяться, вот и все.

— Я напомню тебе эти слова, когда у тебя появятся собственные дети. — Сдавшись, Лилибет устало опустилась на кровать в облаке нижних юбок под темно-синим шерстяным платьем и теперь наблюдала за бегающим вокруг нее сыном.

Абигайль посмотрела на лежащий перед ней лист бумаги. Проблема состояла в том, что герцог и его спутники остановились на этом постоялом дворе всего на одну ночь, чтобы затем раствориться во влажной зимней мгле на пути к ожидающему их оазису удовольствия. Одной ночи определенно недостаточно. Кроме того, какой бы дерзкой она ни была, Абигайль все же требовалось время. Ей хотелось настоящего романа, полного страсти, удовольствий и тайных встреч, который продлится несколько месяцев и драматично закончится, когда Абигайль уличит герцога в измене или тот вынужден будет жениться, чтобы произвести на свет наследников титула. Кроме того, безудержная страсть может остыть и превратиться в обычную рутину, что тоже приведет к неизбежному расставанию. В финале Абигайль швырнет в герцога пару ваз, а он схватит ее за плечи и поцелует в последний раз, после чего она прогонит его прочь и станет заливать свое горе слезами на протяжении нескольких дней, ну или хотя бы часов.

Да, получилось бы идеально. Только это чертовски сложно организовать. Особенно теперь, когда она направлялась в уединенный тосканский замок, чтобы провести в добровольном заточении целый год. Но ведь без трудностей жизнь становится пресной, не так ли?

Абигайль грызла кончик карандаша, раздумывая над различными сценариями развития событий и представляя герцога Уоллингфорда обнаженным, а потом написала на бумаге только одну фразу на итальянском языке, ибо знала, что герцог скорее примет предложение от служанки-итальянки, нежели от незамужней сестры вдовствующей маркизы Морли. Затем сложила листок вчетверо, убрала в карман и поднялась с кресла как раз в тот самый момент, когда Филипп пробегал мимо.

Абигайль подхватила мальчика на руки и потерлась носом о его животик.

— Озорник! — со смехом произнесла она. — Да ты непослушный мальчишка!

— Абигайль, ты раззадоришь его еще больше, — устало произнесла Лилибет.

Бедняжка Лилибет! Чтобы еще более укрепиться в решении не выходить замуж, Абигайль достаточно было взглянуть на кузину: преданную, недооцененную своим неразборчивым в связях мужем, у которого собственная жена не вызывала интереса. И все это несмотря на ее очевидную красоту, очарование, доброту и другие многочисленные достоинства. Основной причиной их побега в Италию и был тиран-муж Лилибет.

Абигайль еще раз пощекотала Филиппу животик, а потом положила его на кровать.

— Ты не заслужил сказку, маленький негодник, и все же я расскажу тебе ее, — сказала она.

Спустя четверть часа глаза Филиппа закрылись сами собой, и он погрузился в глубокий сон. Измученная Лилибет упала в зеленое кресло и теперь с нежностью смотрела на спящего сына. Под ее красивыми голубыми глазами залегли темные круги.

— Ступай вниз, Абигайль. Я с ним посижу, — сказала она.

— И оставить тебя одну?

Лилибет с улыбкой посмотрела на кузину.

— Дорогая, я знаю, как тебе хочется вернуться назад в зал. Думаешь, я не заметила, какие взгляды ты бросаешь на бедного Уоллингфорда?

Абигайль вдруг очень захотелось защититься:

— И вовсе я на него не смотрела. Герцог как герцог. Ничего особенного. В Италии можно встретить принцев, Лилибет. Принцев! А они гораздо интереснее скучных английских герцогов.

Но Лилибет лишь отмахнулась.

— Ради всего святого, Абигайль, ступай. Я в самом деле ужасно устала.

Снизу донесся глухой стук, а потом нестройный хор пьяных голосов, затянувших какую-то песню. Ни одна благородная леди не отпустила бы свою кузину в эту обитель непристойности, но Лилибет, похоже, ничего не замечала. Или ей просто не было никакого дела до того, что происходит внизу. Она по-прежнему не сводила взгляда с мирно сопящего под одеялом ребенка.

Такая удача выпадает редко, и Абигайль не собиралась ее упускать.

— Что ж, хорошо, — весело отозвалась она и поспешила прочь из комнаты.

Глава 2

«Хоть конь рад меня видеть», — подумал Уоллингфорд, хотя причиной радости Люцифера было скорее всего яблоко в руке хозяина.

— Какой же ты прожорливый, старина, — промолвил Уоллингфорд, наблюдая за тем, как яблоко исчезает с его затянутой в перчатку ладони. Он снял перчатку с руки и погладил коня по лбу. — Вообще-то я не должен здесь находиться, потому что это наверняка приведет к разного рода проблемам.

Конь фыркнул и ткнулся носом в грудь хозяина, оставив на его сюртуке яблочную мякоть.

— Тебе легко говорить, старина, — вздохнув, произнес герцог, — тебя лишили способности к воспроизведению потомства.

Люцифер вновь тихонько фыркнул.

— Хотя, знаешь, в этом твое счастье, — сказал Уоллингфорд, продолжая чесать лоб коня, вытянувшего от удовольствия шею. — От женщин одни проблемы, хотя иногда с ними бывает довольно приятно провести время. А с этой вряд ли что-то получится, разве только я окажусь еще большим негодяем, чем думает обо мне дед.

Над головой герцога дождь барабанил по черепичной крыше, но внутри воздух был пропитан влажным теплом и простыми земными запахами соломы, лошадиного пота и навоза.

— Интересно, что она хотела этим сказать, — негромко рассуждал Уоллингфорд, гладя шелковистую шкуру гнедого, кажущуюся темно-коричневой в тусклых отблесках фонаря. — С какой стати она назначила встречу в конюшне? Представляешь, написала записку по-итальянски, словно я не догадаюсь, что это не почерк служанки. — Герцог покачал головой. — Я конченый глупец, правда? Слишком долго находился без женского общества. Целых четыре недели, Люцифер.

Мерин тихонько заржал от удовольствия и запрядал ушами.

— Я совсем потерял голову. Ничего в ней такого нет. Обычная девушка. Каштановые волосы, карие глаза. Хотя нет, не совсем карие. Такие, знаешь, с золотистым отливом, напоминающие по цвету херес. Немного светлее, чем у ее сестры. А лицо! Они с Александрой очень похожи, и все-таки она совсем другая. Есть в ней какая-то свежесть и изысканность, которую я не могу описать…

— Синьор? — раздался в полумраке конюшни голос.

Уоллингфорд уткнулся лбом в шею коня и глубоко вдохнул.

— Не утруждайтесь, мисс Харвуд. Я знаю, кто вы.

— О дьявол, — произнесла Абигайль уже менее сладко. — В таком случае, зачем вы сюда пришли?

Герцог еще раз вздохнул, а потом выпрямился и обернулся.

Она стояла в окружении роящихся в воздухе пылинок. Ее голова была покрыта тонкой шерстяной шалью, карие глаза смотрели на него вопросительно, а их внешние уголки слегка приподнимались, как у старшей сестры. Хотя одно небольшое отличие имелось. Уоллингфорд всегда сравнивал глаза леди Морли с кошачьими, в то время как мисс Абигайль казалась ему эльфом — грациозным, озорным и очень обворожительным. Она сняла с головы шаль, и ее волосы заблестели в тусклом свете фонаря, напомнив своим оттенком глянцевую скорлупу спелого каштана.

— Ваша светлость?

Уоллингфорд выпрямился и произнес высокомерно:

— Я пришел сюда, чтобы указать на крайнюю неуместность назначения встречи с незнакомцем в конюшне. Сожалею, что ваша сестра этого не сделала.

— Но вы не незнакомец, — с улыбкой сказала Абигайль. — Мы целый час беседовали за ужином.

— Даже не пытайтесь состязаться со мной в остроумии, юная леди.

— О! — Абигайль поежилась. — Скажите это еще раз, прошу вас.

— Я сказал, даже не… — Герцог осекся и сложил руки на груди. — Послушайте, что вы все-таки здесь делаете? Вам, как и мне, прекрасно известны правила.

— О да, правила мне известны. Но ведь они для того и созданы, чтобы их нарушать. — На губах Абигайль все еще играла очаровательная улыбка, освещающая все вокруг.

«Чтобы их нарушать…»

Плоть Уоллингфорда внезапно восстала, движимая неожиданно пробудившимися инстинктами.

— Святые небеса, — с трудом вымолвил он, — вы же не хотите сказать…

Абигайль рассмеялась и протестующе подняла руку.

— О нет! Все не так, как вы думаете. Я понимаю, что предвкушение играет в амурных делах не последнюю роль.

— Предвкушение, — ошеломленно повторил Уоллингфорд.

— Да, предвкушение. Я знаю, что в любви вы настоящий эксперт, но сегодня нам лучше ограничиться всего лишь поцелуем. Вы со мной согласны?

— Поцелуем?

Абигайль вновь рассмеялась.

— Вы ведете себя прямо как конюх, с которым я встретилась перед ужином. Точно таким же тоном, как вы, он произнес: «Un bacio».

Уоллингфорд ошеломленно сделал шаг назад.

— Конюх?

— О да. Он был немало удивлен, как мне показалось. Но быстро пришел в себя…

— Представляю.

— …и очень мило выполнил мою просьбу. Это ваш конь? Ты чудесное животное, да, мой дорогой? — Абигайль прошла мимо графа и взяла морду Люцифера в ладони. — Да, мой милый, ты действительно восхитителен. Замечательный породистый конь.

Обрадованный Люцифер тихонько заржал.

Уоллингфорд покачал головой:

— Послушайте, мисс Харвуд. Вы хотите сказать, что целовались с конюхом? Здесь?

— Да, а еще мы обнимались. И кстати сказать, поцелуй итальянца был намного приятнее, чем у конюха нашей конюшни.

— У конюха вашей конюшни? — Уоллингфорду показалось, что пол закачался и начал проваливаться у него под ногами. Ему даже пришлось ухватиться за деревянное ограждение стойла Люцифера, чтобы не потерять равновесие.

— Да, его зовут Патрик. — Абигайль повернулась к герцогу: — Он брат одной из служанок моей сестры. О! Ха-ха-ха! Я знаю, что вы подумали. Нет, нет, уверяю вас, я не целуюсь с кем попало и где попало. — Абигайль принялась гладить голову Люцифера, и Уоллингфорд готов был поклясться, что конь ему подмигнул.

— Прошу прощения, мисс Харвуд, что пришел к подобному неуместному умозаключению.

— О, какой вы грозный! Вы всегда так вскидываете брови? Как там у Шекспира? «Пускай над ними нависают брови, как выщербленный бурями утес над основанием своим, что гложет свирепый и нещадный океан»^[3].

— Вы совсем с ума сошли?

— Нет, совсем немного, поверьте. Я уже сказала, что, как правило, не целуюсь с конюхами. А если подобное вдруг случилось, то это всего лишь часть эксперимента.

— Да вы действительно сошли с ума!

— Вам легко говорить. Уверена, у вас отбоя нет от молочниц и служанок всех возрастов с тех самых пор, как вам сменили панталоны на брюки.

Уоллингфорд вознамерился возразить, но не нашел слов.

— Вот видите? В то время как я, благовоспитанная молодая леди, которая всего месяц назад отпраздновала свой двадцать третий день рождения…

— Двадцать третий!

— Да. — Абигайль вздохнула. — Понимаю, что выгляжу смешно. И тем не менее я стою здесь с вами и пребываю в совершенном отчаянии. Ведь я вознамерилась подыскать себе любовника до конца этого года.

— Любовника? А почему не мужа?

— О, я не собираюсь выходить замуж. Ну, если только дядя не принудит выйти замуж за какого-нибудь отвратительного богача, подвесив Александру над ямой с гадюками, чтобы вырвать у меня согласие…

— Над ямой с гадюками?

— Ну или с кобрами. Они тоже весьма ядовиты. Или с какими-то другими гадами. Знаете, я где-то прочитала, что шесть из десяти самых ядовитых змей в мире обнаружены в Австралии. Остается лишь удивляться, почему люди вообще соглашаются там жить. Хотя, думаю, у них просто нет выбора.

Абигайль замолчала, и Уоллингфорд откашлялся.

— Но вы все же хотите избежать подобного развития событий и собираетесь вести жизнь, полную бесчестья, и сознательно грешить перед Богом и людьми.

— Нет, ты только послушай! — Абигайль почесала Люцифера за ушами, а потом грустно улыбнулась. — Скажите, ваша светлость, сколько лет вам было, когда вы впервые переспали с молочницей?

Пятнадцать. Это слово едва не сорвалось с губ захваченного врасплох Уоллингфорда, но он все же успел сдержаться. Да, ему было пятнадцать лет. Он проводил лето в родовом поместье на севере, в то время как мать поправляла здоровье на побережье, а отец испускал последний вздох в старинной спальне Уоллингфордов, подорвав здоровье чрезмерными возлияниями и падением с лошади, нанесшим решающий удар по его многострадальной печени. Да, Уоллингфорду было всего пятнадцать лет, и он чувствовал себя очень одиноким. Сестра вышла замуж, а брата отправили к тетке. Предоставленный себе, он целыми днями бродил по поместью под грузом готового свалиться на него титула, одинокий и возбужденный, каким может быть лишь подросток. Молодая работница с фермы — да, именно она, черт бы побрал проклятую проницательность мисс Харвуд! — без труда завоевала его внимание.

И кстати сказать, тогда Уоллингфорд совершенно не чувствовал себя согрешившим. Все это пришло позже.

— Даже не пытайтесь обсуждать со мной подобные вещи, мисс Харвуд, — произнес он. — Мы здесь не для того, чтобы выяснять разницу между мужчинами и женщинами.

— Совершенно с вами согласна. Мы проведем здесь всю ночь, ибо более тупоголового и упрямого мужчины я еще не встречала ни разу в жизни. Вообще-то это служанка сказала, что, если я хочу выбрать себе лучшего любовника из всех возможных, нужно поцеловаться с разными молодыми людьми, дабы понять собственные предпочтения. Первым был лакей Джон…

— Лакей Джон?

— А потом его брат Джеймс — тоже лакей…

— Ну конечно.

Абигайль продолжала загибать затянутые в перчатки пальцы.

— Был еще Патрик. Как раз перед нашим отъездом. Так что видите: это вряд ли можно назвать распутством. Скорее простым любопытством.

Уоллингфорд оглядел изящную фигурку девушки, неземные черты ее лица и ударил кулаком по старому деревянному столбу, подпиравшему крышу.

— Но ведь вы рисковали! Святые небеса! Редкий мужчина согласится довольствоваться единственным поцелуем.

— Почему?

— Потому. Поцелуй — всего лишь прелюдия, поэтому ни одна благовоспитанная молодая леди не станет начинать с того, что может повлечь за собой продолжение.

— Глупости. Поцелуи сами по себе очень приятны. Если, конечно, партнер умеет целоваться. Вы хотите сказать, что никогда не целовались лишь ради поцелуя?

— Нет, — ответил Уоллингфорд и тут же понял, что солгал. Было время, когда он считал, что поцелуи — это самое сладкое удовольствие, какое только может быть на свете.

Когда молочница увлекла его за собой в высокую сочную траву луга и накрыла его губы своими, Уоллингфорду даже в голову не пришло запустить руку ей под юбку или приспустить лиф платья, чтобы увидеть грудь. Нет, он не мог думать ни о чем, кроме ее губ и маленьком сладком язычке, касающемся его языка. Так они и лежали, целуясь, на протяжении целого часа, пока их не спугнуло стадо коров. Впрочем, спустя неделю очаровательная молочница все же лишила Уоллингфорда невинности на сеновале, и произошедшее затмило собой все, что было прежде. Но в тот первый невинный час поцелуев было достаточно. Они были для Уоллингфорда верхом блаженства.

— Нет, — повторил герцог, — ни один мужчина не ограничится поцелуями, если может получить больше. И он возьмет свое — силой или с помощью уговоров, если он настоящий мерзавец или пребывает в отчаянии. Вы ходили по лезвию бритвы, мисс Харвуд. Просто удивительно, что вас никто не изнасиловал и не опозорил.

— Ну, раз уж вы об этом заговорили, должна признаться, что Гарри Стаббс научил меня одному хитроумному приему, от которого мужчина тотчас же теряет сознание, так что я вполне…

— Кто такой Гарри Стаббс, черт возьми?!

— Один парень из паба. Славный малый. Научил меня всему, что я знаю о лошадях. Прежде чем стать букмекером, он промышлял подделкой документов.

Уоллингфорду показалось, что из его легких откачали воздух. Ухватившись за столб, он смотрел в честные, цвета хереса, глаза мисс Абигайль Харвуд, на ее изогнутые в улыбке губы и кожу, светящуюся изнутри, точно выставленное на солнце масло.

— Мисс Харвуд, — еле слышно промолвил он, — вы самая удивительная женщина из тех, что я когда-либо встречал.

Абигайль вскинула брови, и ее глаза просияли.

— О, благодарю вас! Почту эти слова за величайший комплимент. Ведь вы наверняка встречали на своем пути самых разных и очень интересных людей.

— Вообще-то это был не комплимент.

— О, ваша светлость! — Абигайль повернулась и поцеловала Люцифера в нос. — Вы еще многого не знаете о женщинах.

Уоллингфорд почувствовал себя уязвленным.

— Раз уж на то пошло, я знаю все, что мне надлежит знать. Например, то, что вам не следует разгуливать без сопровождения по итальянским конюшням посреди ночи. Именно поэтому вы должны немедленно вернуться в свою комнату.

— Я не могу этого сделать.

Абигайль склонила голову набок, искоса взглянула на герцога, и он пропал. Пропал! Мир вокруг словно перестал существовать, уменьшившись до размеров этого красивого чарующего существа с лучистыми кошачьими глазами, которые смотрели на Уоллингфорда так, словно их обладательнице были известны все его сокровенные тайны.

— Почему? — выдохнул герцог.

— Потому что вы еще меня не поцеловали. — Мисс Харвуд медленно повернулась. — Впрочем, возможно, вы вовсе и не собирались меня целовать.

Дождь забарабанил по крыше сильнее, в отдалении прогремел раскат грома. Пламя фонаря мигнуло и задрожало. Казалось, здание стонет под порывами ветра. Люцифер принялся перебирать ногами, а потом выгнул длинную шею, настороженно повел ушами и посмотрел на своего хозяина, словно хотел спросить: «Ну что, старик?»

Только вопросы были ни к чему. Уоллингфорд просто не имел выбора. Причем с того самого момента, когда мисс Абигайль Харвуд впервые вплыла в зал гостиницы и стряхнула со шляпы дождевые капли, тотчас же образовавшие светящийся ореол над ее головой.

Уоллингфорд шагнул вперед.

— Кто-нибудь говорил вам, мисс Харвуд, — глухо проворчал он, — что свои желания нужно высказывать с большой осторожностью?

Абигайль запрокинула голову.

— О, — восторженно прошептала она и положила ладони на грудь герцога. — Бергамот.

— Бергамот?

— От вас пахнет бергамотом, я с ума схожу по этому запаху.

Несколько мгновений Уоллингфорд смотрел на Абигайль, завороженный написанной в ее глазах радостью предвкушения. Когда в последний раз леди смотрела на него столь же искренне и естественно? Ему нравилось ее лицо. Уоллингфорд взял его в ладони, наклонился, накрыл ее губы своими, и в то же самое мгновение он — неприступный герцог Уоллингфорд — снова превратился в пятнадцатилетнего мальчишку. Солнце вновь грело его голову, сочная трава щекотала лицо, одурманивая своим теплым ароматом, а пухлые губы пылко отвечали на его призыв, словно их обладательница вообще не собиралась останавливаться, словно этот поцелуй был для нее всем.

Только эти губы благоухали вином и сливочным десертом, кожа пахла душистым мылом, а вовсе не коровьим навозом и прокисшим молоком. На его поцелуй отвечала Абигайль Харвуд, маленький сказочный эльф, излучающий жизнь, юность и изобретательность, коих сторицей хватило бы на двоих. Она прижималась к груди мужчины, как если бы встала на носочки в попытке сократить разделяющее их расстояние.

Уоллингфорд поднял голову и прошептал:

— Мисс Харвуд!

— Абигайль, — сказала она.

Уоллингфорд обхватил руками талию Абигайль, приподнял ее и сделал несколько твердых шагов по направлению к стойлу Люцифера. Ноша оказалась легкой и податливой в его руках, изящной, но в то же время сильной. Уоллингфорд позволил Абигайль соскользнуть к стене стойла, когда вновь накрыл ее губы в поцелуе. Только теперь он действовал более напористо, проведя языком по нежному изгибу губ.

— О, — выдохнула Абигайль, и язык герцога ворвался в ее приоткрытый рот.

Теперь она стояла на полу, прижимаясь спиной к стене стойла, а герцог упирался в деревянную поверхность руками, ибо Абигайль отвечала на его поцелуй столь страстно, что он с трудом держался на ногах. Абигайль обвила шею герцога руками, ее губы дрожали и раскрывались ему навстречу, а согнутая в колене нога коснулась его лодыжки.

Словно сквозь пелену тумана до слуха Уоллингфорда донеслось недовольное фырканье Люцифера.

— Отстань, — пробормотал Уоллингфорд.

— Что? — испуганно охнула мисс Харвуд.

— Я сказал, отстань! — прорычал герцог, а потом обратился к Абигайль: — Ничего, моя дорогая. — И вновь погрузился в карамельно-сладкие глубины ее рта.

Голос разума твердил герцогу, что мисс Абигайль Харвуд не простая деревенская девушка, не скучающая жена иностранного дипломата, и ему лучше было бы воспринять фырканье собственного коня как предостережение и немедленно остановить это сумасшествие.

Только вот голос этот звучал сейчас где-то очень далеко.

— О, Уоллингфорд, — промолвила мисс Харвуд, слегка отстранившись. Слова эти коснулись губ герцога и тут же впитались в кожу. — Это было чудесно. Огромное спасибо. — Она убрала ногу с лодыжки Уоллингфорда.

— Спасибо? — ошеломленно спросил герцог, мысли которого смешались и вращались теперь в круговороте страсти и блаженства.

— Поцелуй был поистине чудесен. — Абигайль убрала руки с шеи герцога и потрепала его щеке, точно расшалившегося пса. — Вы мне идеально подойдете.

— Идеально… подойду?

Уоллингфорд все еще упирался руками в стену.

Абигайль грациозно проскользнула под его рукой и покрыла голову шалью. Герцог лишь успел отметить, как красиво поблескивают в тусклом свете фонаря ее глаза.

— Да. Только пора возвращаться назад, пока меня не хватились. Полезно иметь репутацию постоянно исчезающей куда-то особы, но даже терпение Александры имеет пределы. — Абигайль еще раз потрепала герцога по щеке. — Господи, вы кажетесь таким ошеломленным.

— Я не… Какого черта? — беспомощно пробормотал Уоллингфорд.

Абигайль улыбнулась:

— Не бойтесь. Я уверена, что скоро мы с вами вновь встретимся. Я верю в судьбу и поэтому знаю, что наши пути не могут не пересечься снова. Вы будете моим первым любовником. Я уверена в этом. О Господи! Уже половина одиннадцатого. Мне пора бежать.

— Послушайте…

Абигайль быстро поцеловала герцога в щеку и застегнула ворот пальто. Затем она чмокнула в нос Люцифера и наклонилась, чтобы поднять с пола большой зонт.

— Мисс Харвуд!

Она обернулась и приложила палец к губам.

— Не ходите за мной! Вдруг нас кто-то увидит? — промолвив это, Абигайль ушла.

Герцог, дрожа всем телом, прислонился к стене, и Люцифер ткнулся мордой ему в руку. Большие карие глаза коня сочувственно смотрели на хозяина.

— Даже не думай, — пробормотал Уоллингфорд. — Ничего не изменилось. Я не затем проделал тысячу миль, чтобы, сбежав от одной предприимчивой молодой леди, стать жертвой другой.

Люцифер моргнул своим большим карим глазом.

— Да и потом она совсем не подходит на роль герцогини. Совсем.

Люцифер принялся жевать сено. А Уоллингфорд по-прежнему стоял, прижавшись к деревянной стене стойла, и смотрел на фонарь.

— Не знаю, что на меня нашло. Совсем голову потерял.

Люцифер никак не отреагировал на эти слова, полностью поглощенный поеданием сена.

Уоллингфорд выпрямился и сделал глубокий вдох.

— В любом случае ничего не поделаешь. Я больше никогда ее не увижу. Ну разве что через несколько лет, когда мы вернемся в Лондон, обзаведемся семьями и все такое. Вот тогда я буду просто счастлив стать ее первым любовником, ха-ха-ха. — Шляпа упала с головы Уоллингфорда. Он поднял ее с усыпанного соломой пола и водрузил на место. — Эта девица совершенно ненормальная.

Люцифер продолжал задумчиво жевать сено.

— Ничего не поделаешь, — повторил Уоллингфорд и направился к дверям. При этом он ощутил, что в его мышцах появилось какое-то странное ощущение, будто они вдруг превратились в желе. А губы припухли, горели и казались невероятно чувствительными.

Капли дождя барабанили герцога по спине, а здание гостиницы маячило впереди расплывчатым пятном. Сунув руки в карманы, Уоллингфорд ускорил шаг, чтобы укрыться от дождя. Он внимательно глядел под ноги, чтобы не наступить в лужу, и вскоре врезался в грудь собственного брата.

— Эй! — воскликнул лорд Роланд. — Вышел прогуляться?

Припухшие губы Уоллингфорда приоткрылись и сомкнулись снова.

— Да, — кивнул он. — Захотелось глотнуть свежего воздуха.

— Ах вот оно что, — протянул лорд Роланд, с полей шерстяной шляпы которого струйками стекала вода.

Братья с минуту смотрели друг на друга.

— Ну, я пошел, — произнес Уоллингфорд, сворачивая направо.

— Пока, — ответил Роланд, поворачивая налево.

В зале гостиницы мисс Абигайль не оказалось. Но Уоллингфорд вовсе ее и не искал. Он просто привычно окинул взглядом помещение, а до его чуткого слуха донеслись голоса постояльцев. И это вовсе не означало, что он кого-то искал или к чему-то прислушивался. Нет, конечно.

Хозяин заведения и его жена суетились в углу, раскладывая соломенные тюфяки и шерстяные одеяла. Уоллингфорд смотрел на это с возрастающим ужасом. Ведь это были его соломенный тюфяк и его шерстяное одеяло.

За одним из простых, грубо сколоченных столов все еще теснились постояльцы. Они о чем-то разговаривали и смеялись. За другим, обхватив огненно-рыжую голову, сидел Финеас Берк. При этом он смотрел на стакан с граппой так, словно ожидал, что тот с минуты на минуту встряхнется и станцует джигу.

Уоллингфорд плюхнулся на стул рядом с ним, окропив все вокруг себя каплями дождя.

— Ты мокрый, — заметил Берк, не поднимая головы.

— Спорить не стану.

Уоллингфорд заметил стоящую рядом с Берком бутылку. Взял ее в руки и поболтал. Вина осталось не так уж много, но на глоток хватит. Спиртное обожгло припухшие от поцелуев губы Уоллингфорда.

— Похоже, дамы с комфортом устроились наверху, — произнес он.

— Это точно.

— И уж наверняка их драгоценные задницы проведут ночь не на соломенных тюфяках.

— Верно.

Уоллингфорд положил мокрую шляпу на стол перед собой и смотрел теперь на узор из мелкой клетки.

— Надеюсь, это всего на одну ночь, — сказал он. — Завтра мы снова отправимся в путь, и я больше никогда не увижу их снова, да поможет мне Господь.

— Если не принимать во внимание пари. — Берк допил содержимое своего стакана и со стуком поставил его на стол. — Пари, что ты заключил с леди Морли за десертом.

В голосе Берка послышалось осуждение. Уоллингфорд заставил себя перенестись на пару часов назад за этот самый стол. Мисс Харвуд и леди Сомертон с сыном покинули их компанию достаточно рано, оставив в душе Уоллингфорда чувство раздражения. Леди Морли язвила в своей привычной манере, и он — как, впрочем, и всегда — заглотил наживку. Словно это был не он, а какой-то другой Уоллингфорд.

— Послушай-ка, — ощетинился герцог, — ты ведь тоже не остался в стороне, помнишь? Это ведь ты озвучил ставки.

— А я и не отрицаю. — Берк порывисто встал из-за стола, перешагнул через скамью и взял со стола шляпу.

— Куда собрался? — поинтересовался Уоллингфорд.

Берк водрузил шляпу на голову. На его лице застыло угрюмое выражение, а зеленые глаза потемнели от горящей в них решимости. Именно так он смотрел на Уоллингфорда, когда тот намеревался помешать его экспериментам.

— На улицу, — мрачно буркнул Берк. — Прогуляюсь.

Уоллингфорд испустил вздох.

— В таком случае осмелюсь посоветовать тебе прихватить зонт.

Глава 3

Абигайль знала, что люди чем-то очень напоминают лошадей: одни могут одержать победу в дождь и грязь, а другие — нет.

Ее сестра Александра совершенно определенно принадлежала ко второй категории. Абигайль, которая гордилась своей способностью с радостью принимать любой каприз природы, решила просто-напросто не обращать внимания на дождь и жалобы Александры и нашла убежище в согревающих душу мыслях. Особенно в согревающей мысли о герцоге Уоллингфорде, целующем ее ночью на конюшне.

Абигайль надеялась, что он не заметил, как она взволнованна. Взволнованна? Да она пребывала в экстазе и дрожала всем телом от одного лишь прикосновения его губ к своим, от ощущения его большого, сильного тела, прижимающего ее к стене стойла, от аромата бергамота, исходящего от его кожи, и от привкуса вина на его губах. Абигайль пыталась вспомнить в подробностях, что же произошло — какие части ее тела покалывало и в какой момент ей показалось, будто она тает, — но ощущения не поддавались описанию.

Она просто чувствовала себя живой.

А сейчас? Легкое оцепенение, небольшое головокружение… А чего еще она ожидала?

Абигайль вернулась в промозглое тосканское утро. Теперь она героически пробиралась по покрытой грязью дороге. Дождь немного утих, сменившись изморосью, но вязкая грязь по-прежнему жадно хватала ее за ноги на каждом шагу. Едущая впереди подвода с багажом замедлила ход. Бедные лошади выбивались из сил. На горизонте на фоне каменистых холмов проступали таинственные очертания замка Святой Агаты — это было их пристанище. Целый год они будут жить в уединении, без посетителей и любовников.

И что теперь? Прошлой ночью Абигайль удалось ускользнуть от герцога как раз вовремя, дрожа и краснея, накинув на голову шаль, чтобы тот не заметил ее смятения. Герцог Уоллингфорд, который, конечно, перецеловал дюжину женщин, если не больше, наверняка рассмеялся бы, узнав, какое впечатление произвел его поцелуй на неискушенную в любовных делах Абигайль. Нет уж, лучше сбежать, а потом постараться взять себя в руки. Не стоит давать козырь такому мужчине, как герцог. Ни одному мужчине на свете не стоит давать козырей.

Но не отказалась ли она от последнего шанса обзавестись любовником, сбежав от герцога столь стремительно? Прошлой ночью, когда он был таким настоящим рядом с ней, следующая встреча казалась Абигайль неизбежной — вполне объяснимым поворотом судьбы, отчаянно желающей свести их вместе. Но сейчас, в тумане, под дождем, среди скользких камней, холодной грязи, рядом с выбивающимися из сил лошадьми, Абигайль казалось, что герцог Уоллингфорд с его стальными объятиями и страстными обжигающими поцелуями так же далек, как бледная луна на небосводе. Или как само солнце.

И о чем только она думала, сбежав от Уоллингфорда столь неожиданно? Чего от него ждала? Того, что он приедет на следующей неделе в замок Святой Агаты? Постучится в дверь, утащит ее в одну из спален и завершит начатое?

Ну что за дура! Глупая, напуганная гусыня. А теперь, возможно, придется ждать целый год, прежде чем удача вновь ей улыбнется.

Незнакомое ощущение наполнило грудь Абигайль. Настолько незнакомое, что она даже не смогла бы дать ему названия. Оно пробиралось к ее сердцу — пустое, холодное и вместе с тем тяжелое, точно наковальня. Это ощущение тяжким грузом повисло на ее ногах и прилипло к ботинкам, точно размокшая дорожная глина. Неужели это… нет, не может быть. Подобное вовсе не в характере Абигайль. Она никогда не поддавалась унынию. Не станет и теперь. И все же ее действительно обуревала… печаль.

О Господи! Даже не печаль, а… отчаяние.

«А ну-ка встряхнись, Харвуд!» — приказала себе Абигайль. Решение непременно отыщется. Нужно просто как следует подумать, составить план и вырваться из цепких лап этого возмутительного и совершенно ненужного ощущения безысходности.

— Дьявол! — раздался голос Александры, пытающейся вытащить ногу из глубокой лужи.

Абигайль подскочила от неожиданности.

— О, это ты!

— Дорогая, а кто еще здесь может быть? — Александра удрученно посмотрела на испорченный ботинок.

— Прошу прощения, я просто задумалась.

— Это видно. Я сама сегодня не в своей тарелка с самого утра. У меня раскалывается голова. — Александра испустила тяжелый вздох и, оглянувшись через плечо, посмотрела на повозку, в которой, сидя среди тюков и саквояжей, во что-то играли Лилибет с Филиппом. — Лилибет подняла всех в такую рань. Очень жестоко с ее стороны. Хотя, может, это и к лучшему. Чем раньше мы окажемся в замке, тем лучше. Жаль только, что для нас не нашлось экипажа.

— Он бы увяз в грязи на первом же повороте, — возразила Абигайль. — Да и не стоило рисковать. Ведь экипаж так легко выследить.

— Вместо этого в грязи увязаем мы сами. О-хо-хо… Могло быть и хуже. Непогода могла бы вынудить нас остаться в компании этого несносного герцога Уоллингфорда и его друзей.

— А мне они показались милыми, — возразила Абигайль, перепрыгивая через лужу.

— Это потому, что тебя не было за десертом. — Александра помрачнела. Теперь сестры поднимались по пологому холму и липкая грязь уступила место мелким острым камням. Александра пнула один мыском ботинка, и он, подскакивая, полетел через дорогу. — Ты ведь ушла вместе с Лилибет и Филиппом.

— А что случилось за десертом? — спросила Абигайль.

— Ничего особенного. — Александра пнула еще один камень. — Уоллингфорд вел себя, как всегда, отвратительно, а бедолага Пенхэллоу, по-моему, вообще ничего не слышал, ослепленный любовью к нашей кузине.

— А что мистер Берк?

— Рыжий? Я вообще не обращала на него внимания. — Александра взяла Абигайль под руку. — Дорогая моя сестрица, известно ли тебе, что этот несносный Уоллингфорд со своими друзьями приехал в Италию с той же целью, что и мы? Ради уединения для очистки души. Если, конечно, у них есть душа.

Пальцы Абигайль сжали локоть сестры.

— Что?

— Да, да. — Александра решительно закивала. — Они сняли виллу где-то поблизости. А Уоллингфорд опрометчиво заметил, что нам поставленная задача не под силу. Утверждал, что мы сбежим назад в Англию уже к Пасхе.

— В самом деле? — Абигайль стоило большого труда не показать охватившего ее возбуждения, тотчас же разогнавшего туман отчаяния.

— Да. Каков наглец! Но я сразу же поставила его на место. Заверила его, что мы продержимся дольше, чем их компания. Я даже приняла пари.

— Александра! Ты с ним поспорила?

— Конечно, нет. Леди никогда не спорят, моя дорогая. — Александра произнесла слово «спорят» с отвращением.

Абигайль рассмеялась:

— Как же это чудесно! Ты такая милая, Александра! Можно я тебя расцелую? И каковы ставки? Сотня фунтов? Тысяча?

— Господи, нет, — оскорбленно возразила Александра. — Это слишком примитивно. Я удивлена, что тебе вообще пришла в голову такая мысль. Где ты набралась подобного вздора? Нет, я и не думала о деньгах. — Александра поправила полу пальто одной рукой, а другой сжала локоть сестры.

— Так что же тогда на кону?

— О, мистер Берк предложил кое-что. Объявление в газете — что-то вроде рекламы, — в котором будет признано превосходство противоположного пола. Но это не имеет никакого значения, потому что мы отстоим свою точку зрения.

— Какую именно?

— Да ту, что мы, женщины, способны постигать науки наравне с мужчинами, если не лучше.

Впереди возникла большая грязная лужа, и Абигайль пошла в обход, потянув за собой сестру. Мысли роились в ее голове подобно разбуженным пчелам, от печали не осталось и следа, и каждая клеточка тела дрожала от удовольствия в предвкушении новых перспектив и надежд. Пари с Уоллингфордом! Ну конечно! Вот же она — воля судьбы, вознамерившейся вновь столкнуть их, точно кости на игральном столе. Хотя подобное сравнение, наверное, было не слишком точным.

— Я думала, что способность женщин к наукам очевидна. А иначе зачем мужчинам продолжать свое образование в университетах, когда нам достаточно уединенной комнаты и нескольких книг?

— Жаль, ты не видела выражения его лица, — произнесла Александра.

— Уверена, его светлость метал гром и молнии. — Абигайль испустила полный томления вздох.

— Не Уоллингфорд, — поправила сестру Александра. — Мистер Берк, который, конечно, молчал, но я видела, как сильно возмутила его сама идея. Он вышел из-за стола в очень дурном расположении духа.

— А Уоллингфорд? Что он сказал?

— Герцог? Не помню. Я тоже вскоре ушла.

Абигайль громко рассмеялась.

— Что такое? — сердито спросила Александра.

— Знаешь, что я подумала? Будет ужасно забавно, если джентльмены направляются в тот же самый замок, что и мы. Причем сами того не осознавая.

— Это невозможно. Договор об аренде лежит у меня в кармане. — Александра удовлетворенно похлопала по нагрудному карману своего пальто. — Он подписан должным образом и скреплен печатью. И уверяю тебя, я не допущу, чтобы нога мистера Берка коснулась порога нашего замка. Кроме того, — добавила она, — поблизости наверняка найдется еще целая дюжина замков. Поэтому возможность того, что твое предположение сбудется… — Александра вновь похлопала себя по карману, — сводится к нулю.

Несколько часов спустя

Герцог Уоллингфорд, стоя в пелене дождя с двумя документами в руках, недоуменно переводил взгляд с одного на другой. Каблуки его сапог утопали в размытой земле, а спина была напряжена, точно струна.

В качестве главы одного из самых знатных и влиятельных семейств Британии его часто приглашали для разрешения всяческих споров и разногласий. И он находил весьма смущающим и устремленные на него взгляды, полные тревоги. Его тяготило бремя почтительного молчания, наполняющее воздух ожиданием. Всеобщая вера в то, что он, Артур Пенхэллоу, от природы наделен большей мудростью и здравым смыслом, чем большинство людей. А все потому, что ему посчастливилось родиться первым в семье человека, которому, в свою очередь, выпала удача получить титул герцога.

Уоллингфорд очень серьезно воспринимал обязанности, налагаемые титулом. Приходилось ли ему судить пэра в палате лордов или решать, кому из крестьян принадлежит разгуливающая по деревне свинья, он в полной мере ощущал груз ответственности, возложенный на него. И прилагал все усилия, чтобы быть объективным. Старался рассмотреть проблему со всех сторон и принять во внимание малейшие улики, уделял делу все внимание и использовал интеллект, данный ему от природы, чтобы вынести объективное и верное решение.

То, с чем он столкнулся сейчас, выходило за рамки его понимания и жизненного опыта.

До сего момента Уоллингфорд не видел договора аренды, ведь обо всем позаботился Берк. А Уоллингфорд знал его как человека умного, состоятельного, к услугам которого были лучшие адвокаты Лондона. Поэтому герцогу даже в голову не пришло проверить, как оформлены документы. И вот теперь, когда вдалеке на склоне холма сквозь пелену дождя виднелся замок Святой Агаты с пожелтевшими стенами, башенками и красными черепичными крышами, он держал в руках не один, а целых два договора аренды, как две капли воды похожих друг на друга, должным образом оформленных и нотариально заверенных. Они были совершенно одинаковыми за исключением подписей арендаторов. Под одним стояла подпись мистера Финеаса Фицуильяма Берка, члена Королевского научного общества, в то время как на другом простыми черными чернилами было выведено имя Александры, вдовствующей маркизы Морли.

Холодный ветер обжигал щеки герцога, вырывая из его рук бумаги. Уоллингфорд больше не смотрел на них, поняв суть возникшей перед ним проблемы. Он промок, замерз и был зол, прошагав десять миль по мокрой грязной тосканской дороге, в то время как леди — черт бы их всех побрал! — с комфортом ехали на его лошадях. Герцогу давала сил идти дальше лишь мысль о том, что все это скоро закончится, что скоро они достигнут замка, а дамы поедут дальше. И ему не придется больше терпеть манящих призывов серебристого смеха мисс Харвуд и видеть ее разрывающий сердце грациозный силуэт на фоне серых скал и жухлой зимней травы.

А потом они прибыли в замок и случилось то, что Уоллингфорд отчасти подозревал, чего подсознательно боялся. Но только теперь ему удалось осознать весь ужас произошедшего.

Один замок. И два законных арендатора.

Рядом негромко откашлялся Роланд, стараясь привлечь его внимание. Уоллингфорд поднял глаза от бумаг. Мисс Харвуд взирала на него, восседая на великолепном гнедом Берка. Герцог чувствовал ее взгляд на своем лице, равно как и исходящую от нее волну бьющей через край энергии.

Слева от него возвышался замок — вернее, его расплывчатые очертания на фоне облаков. Странная дрожь пробежала по спине герцога, а все его существо охватило ощущение, будто он находится в потустороннем мире.

— Что ж, — вымолвил он наконец, — весьма неловкая ситуация. А этот синьор Россети либо страдает старческим слабоумием, либо он просто негодяй.

В спину герцогу ударил очередной порыв ветра. Люцифер, на спине которого восседала леди Сомертон с сыном, решительно тряхнул гривой, и сбруя громко зазвенела.

Уоллингфорд поднял над головой оба документа и продолжал тоном, которым обычно оглашал принятое решение:

— Договоры совершенно одинаковые. Только вот, похоже, леди заплатили за год проживания в замке намного меньше, чем ты, Берк.

Берк нахмурился:

— Мне дали понять, что торг неуместен.

— Глупости, мистер Берк, — сказала леди Морли, тихонько засмеявшись. — Всем известно, что это всего лишь тактический ход.

— Мы заплатили за год проживания в замке и поселимся в нем, — огрызнулся Берк, упрямо скрестив руки на груди.

Уоллингфорд сдвинул брови. День клонился к закату, и над мрачным ландшафтом сгущались сумерки. Он на мгновение представил себе продрогшую и голодную мисс Харвуд, блуждающую в потемках в поисках крова, и его сердце пронзила боль.

Необходимо найти какое-то решение. И чем скорее, тем лучше. Может быть, рядом есть другое подходящее жилище? В деревне, например? Наверняка у подножия замка раскинулась деревня. Так бывает всегда. Местные жители скорее всего знают, где отыскать этого Россети, и тогда ситуация прояснится. Если потребуется, джентльмены предоставят леди этот треклятый замок, а сами подыщут себе другое место. Что-то — Уоллингфорд бросил взгляд на древнее строение и окружающую его неровную стену кипарисов, склоняющихся под немилосердными порывами ветра, — чуть более гостеприимное.

В конце концов, он честный человек. Если его противник играл по правилам, Уоллингфорд вполне мог позволить себе проявить щедрость. Так что, возможно, все к лучшему.

Он открыл было рот, чтобы заговорить снова, но в этот самый момент леди Морли что-то проворчала себе под нос и повернула коня.

— Какого черта… — начал Уоллингфорд, но его слова потонули в гулком стуке копыт несущегося к замку коня.

Присутствующие замерли, наблюдая за принадлежащим Пенхэллоу скакуном, пока тот не превратился в маленькую серую точку, а вскоре и вовсе растворился в тумане вместе со своей наездницей.

— Святые небеса! — воскликнул Берк, выведя всех из оцепенения. — Вернитесь!

Уоллингфорд ошеломленно взглянул на мисс Харвуд, на лице которой отразилось изумление.

— Какого черта она делает? — сурово спросил он.

Мисс Харвуд посмотрела на герцога сверху вниз и улыбнулась, затем сжала в руках поводья и пришпорила коня.

— Завладевает своей собственностью, полагаю, — бросила она через плечо, когда гнедой Берка с готовностью понес ее вслед за кузиной.

Глава 4

Абигайль почувствовала какое-то движение, едва только оказалась в огромном холле. Она уже испытывала это ощущение. Когда расплывчатые очертания замка Святой Агаты проступили из влажного тумана, ей показалось, что он переливается и колышется на фоне облаков, точно фантом. Что-то загадочное витало в воздухе, пряталось в покрытом лишайником полуразвалившемся фонтане во дворе и кованых воротах. Какое-то ожидание, будто бы кто-то затаил дыхание.

Взгляд Абигайль заскользил по голым каменным стенам, широкой лестнице, ведущей на галерею второго этажа, и толстым балкам под потолком. Вокруг ни одного предмета мебели. Ни одного коврика под ногами. И тут Абигайль дала волю воображению, наполняя величественный дом историей и жизнью.

Она пересекла холл и подошла к окну, украшенному длинными старинными портьерами. Отодвинула их в сторону и выглянула во двор.

— Какое восхитительное приключение! Какая чудесная пыль! Готова поклясться, эти окна не мыли несколько лет. Как думаешь, здесь есть привидения?

— Конечно, нет, — ответила Александра. — Что за вздорное предположение?

— А мне кажется, их здесь множество. Только оглянись вокруг: какая древность! И не забывай, что мы в Италии. Итальянцы всегда травили друг друга. Я буду очень разочарована, если не обнаружу здесь ни одного привидения. — Абигайль обернулась и увидела, как Филипп разглядывает помещение ставшими огромными, как у совы, глазами. Завязав потуже шерстяной шарф, Лилибет недовольно хмурила брови.

— Просто удивительно, что ты до сих пор не подыскала себе мужа, — сказала Александра.

— А мне муж не нужен. Идем осмотрим дом. — Абигайль взяла Филиппа за руку и быстрым шагом направилась к коридору на дальнем конце холла.

— Подожди! Не торопись! — со смехом сказал Филипп, стараясь поспеть за Абигайль.

— Скорее! Скорее! — отозвалась Абигайль, ускоряя шаг и наполняя гулкую тишину смехом.

Под сводами эхом разнесся голос Лилибет, умоляющей сына и кузину подождать, но сгорающая от нетерпения Абигайль не желала ждать. Исходящая от нее веселость, казалось, пропитывала древние камни и дерево этого удивительного замка.

— Абигайль!

Она заставила себя остановиться и поднять глаза.

В коридоре перед ней неожиданно возникла женщина, фигура которой таинственно светилась в полумраке.

— Здравствуйте, — сказала Абигайль, крепко сжимая руку Филиппа.

— Buon giorno^[4].

Незнакомка шагнула ближе. Под ее белым передником виднелось платье из домотканой шерсти, а голову покрывал простой белый платок. Карие глаза этой довольно миловидной женщины с опаской осматривали гостей.

Подоспевшая Александра поспешила вмешаться:

— Buon giorno. Вы владелица замка?

Женщина в переднике улыбнулась в ответ и скромно покачала головой. При этом от нее исходил сладковатый аромат, словно она целый день провела на кухне, выпекая хлеб.

— Нет, нет. Я — как это будет по-английски? Я поддерживаю порядок в доме. А вы английские гости?

— Да, — кивнула Александра. — Вы нас ждали?

Подошедшая Лилибет взяла руку Филиппа в свою.

— О да, — произнесла женщина. — Добро пожаловать. Только вот мы ждали вас завтра. Вам нравится замок? — Она взмахнула рукой, указывая на огромный пустой холл и мрачную каменную лестницу. Ее лицо осветилось гордостью, словно кто-то вдруг зажег внутри нее свечу.

— А разве можно устоять перед столь гостеприимным убранством? — ответила Александра.

— Здесь так давно не было людей. — Итальянка выразительно пожала плечами. — В замке живу лишь я одна.

— Неужели у вас нет помощников? — с ужасом в голосе спросила Александра.

— Служанки ночуют в деревне. Они не живут здесь в отсутствие хозяина. Им слишком одиноко. А Джакомо следит за… — экономка щелкнула пальцами, подбирая нужное слово, — за землей.

— За подсобными помещениями, — подсказала Александра. — Замечательно. А как зовут вас, добрая женщина?

Экономка присела в реверансе:

— Меня зовут синьора Морини.

Синьора Морини. Абигайль вздрогнула, услышав это имя. Было что-то необычное в этой женщине, в ее напевном голосе, в свечении кожи, во взгляде темных глаз. Абигайль даже показалось, что неподвижный воздух холла вдруг собрался вокруг нее, и от этого стало светлее.

Тайна. Здесь есть какая-то тайна. И она каким-то образом связана с этой невозмутимой загадочной женщиной, источающей аромат свежеиспеченного хлеба.

— О, какое красивое имя! — воскликнула Абигайль. — Мне так нравятся итальянские имена. А меня зовут мисс Харвуд. Я считаю этот замок просто восхитительным. Может быть, устроите нам экскурсию? — Абигайль указала рукой на лестницу. — Наши комнаты наверху?

— Да, наверху. — Синьора Морини слегка нахмурилась и поинтересовалась: — Но… где же джентльмены?

Александра презрительно поджала губы.

— Джентльмены? Почему вы о них спросили?

— Вы хотите сказать, что ждали и джентльменов тоже? — взволнованно промолвила Абигайль. О, приключение становилось все интереснее. — Синьор Россети сделал это специально?

Синьора Морини пожала плечами и развела руками:

— Я знаю лишь, что в замок должны прибыть три леди и три джентльмена. Они не ваши мужья?

— Упаси Господи! — возмутилась Александра.

— Стало быть, они ваши братья?

Абигайль радостно рассмеялась:

— Нет, вовсе нет.

В разговор вступила Лилибет:

— Произошла ужасная ошибка. Мы думали, что единолично арендовали этот замок на год, но оказалось, что джентльмены подписали точно такой же договор аренды. Вы знаете, как отыскать синьора Россети, чтобы он объяснил…

Морини задумчиво сдвинула брови, затем склонила голову набок и забрала за ухо прядь темных волос, выбившихся из-под платка. Она выглядела так, словно пыталась решить какую-то очень запутанную головоломку.

— Так-так… Очень странно. Наш господин очень внимателен и точен. Очень странная ошибка. — Экономка выпрямилась и хлопнула в ладоши. — Но ведь это прекрасно! Шестеро англичан — это очень хорошо! Мы будем разговаривать, смеяться. Замок… преобразится. Я подыщу вам комнаты.

Она решительно повернулась и направилась к лестнице, покачивая подолом шерстяного платья. При этом взмахнула рукой, приглашая дам следовать за ней.

Абигайль не нужно было просить дважды, а вот Александра выкрикнула в отчаянии:

— Но моя добрая женщина! А как же насчет слуг? Вы подготовились к нашему приезду? Ужин готов?

Однако синьора Морини даже не остановилась, чтобы ответить. Она лишь повернула голову и бросила через плечо:

— Мы ждали вас завтра. Слуги придут из деревни лишь утром.

— Утром? — ошеломленно спросила Александра. — Вы хотите сказать, что ужина нет? И ничего не готово?

— Где Россети? — добавила Абигайль.

— Его здесь нет. Я все устрою. Идемте же. Уже поздно. — Экономка начала подниматься по лестнице.

«Россети здесь нет», — радостно подумала Абигайль, перескакивая со ступеньки на ступеньку следом за ней.

Так где же он, этот загадочный Россети?

Фонарь отбрасывал мерцающий свет на вход в конюшню, от чего камни, из которых были сложены стены, плясали и подрагивали. Ну или по крайней мере Абигайль так казалось.

Впервые ей пришла в голову мысль, что, возможно, она не слишком умно поступила, выскользнув из этого странного замка под покровом ночи, чтобы отправиться туда, где, как она подозревала, живут привидения и призраки всех мастей.

Но что еще ей оставалось делать? Ведь она собственными глазами видела из окна спальни, как по двору пробирался дрожащий огонек, который потом скрылся в дверях конюшни. Так что, если она хочет раскрыть тайну замка, лучше всего начать прямо сейчас. Мысль об опасности даже не приходила ей в голову. Ведь это не какая-то злая тайна. Абигайль была в этом уверена. Озорная, возможно, даже трагичная, но никак не злая.

Однако она не могла отрицать того, что по ее спине то и дело пробегал холодок. А ведь тело еще ни разу ее не обмануло.

И все же она толкнула дверь конюшни. Иначе она просто не была бы Абигайль Харвуд.

— Кто здесь? — выкрикнул кто-то громко и повелительно.

Абигайль вздохнула с облегчением.

— О, это всего лишь вы, — сказала она. — Стоило догадаться, кто именно разгуливает по двору в полночь.

— А мне стоило догадаться, что вы поступите точно так же, мисс Харвуд.

Абигайль направилась к широкому пятну света в дальнем конце конюшни.

— Похоже, у нас с вами одинаковые привычки. Он хорошо устроился?

— Вполне.

Теперь Абигайль отчетливо видела герцога — высокого, романтично закутанного в черный плащ. Он смотрел вовсе не на нее, а на Люцифера, продолговатая отметина на лбу которого отчетливо белела в тусклом свете фонаря.

— Ты сегодня был очень смелым, правда, приятель? — ласково произнесла Абигайль, останавливаясь перед стойлом Люцифера и вдыхая полной грудью такой знакомый, успокаивающий запах сена и лошадей. — Скакал, точно настоящий кавалерийский конь.

— Что вы здесь делаете, мисс Харвуд? — со вздохом спросил Уоллингфорд.

— Увидела свет, направляющийся в сторону конюшни, и заинтересовалась тем, что это такое.

— Решили проверить? Посреди ночи? — Герцог наконец повернулся к ней лицом. — В ночной рубашке?

Абигайль пожала плечами и улыбнулась:

— Нужно было надеть корсет и нижнюю юбку?

— Вы поступили необдуманно. Ведь на моем месте мог оказаться кто угодно.

— Но ведь это вы. А вы никогда не причините мне зла.

Герцог обнял Люцифера за шею.

— Откуда вы это знаете?

Абигайль снова пожала плечами и повесила свой фонарь на крюк рядом с фонарем Уоллингфорда.

— Интуиция никогда меня не подводит. На вид вы очень грозный, но у вас доброе сердце.

— Доброе сердце? — скептически спросил Уоллингфорд.

Абигайль подошла ближе, положила руку на шею Люцифера с другой стороны и нежно погладила его.

— Посмотрите на себя. Вы пришли в конюшню посреди ночи, чтобы проверить, как устроили лошадей.

— Лошади — одно дело, люди — другое. — В голосе герцога послышалась горечь.

Его слова повисли между ними во влажном воздухе. Жесткая, похожая на проволоку грива Люцифера щекотала руку Абигайль, и она задумчиво перебирала ее пальцами.

— Чувствуете? — шепотом спросила Абигайль.

— Чувствую — что?

— То, что витает вокруг?

Герцог на мгновение замер. Абигайль ощущала его дыхание, согревающее ее ухо, аромат выдержанного вина, который он выпил за ужином.

— Не понимаю, о чем вы?

Абигайль не знала, говорит герцог правду или нет. Ведь ответил-то он не сразу.

— Есть в этом месте что-то странное, вы не находите?

— Нахожу. Странно уже то обстоятельство, что вы трое живете здесь с нами.

— Очевидно, это судьба. Нам вместе предстоит совершить нечто необычное.

— Никаких «вместе» нет. Об этом не может быть и речи.

Абигайль обернулась, и на ее губах заиграла улыбка.

— Вы же не приняли всерьез то глупое пари? Обет самоотречения и прочую ерунду? Мы цивилизованные люди, и вполне можем ужиться под одной крышей. Ведь за ужином мы вполне мирно все обсудили.

— Только ведь подразумевалось, что это соглашение временное, мисс Харвуд, — напомнил герцог. — И действовать оно будет до тех пор, пока не отыщется Россети.

— Ну, не знаю. Мы, дамы, обосновались в восточном крыле. Вы, джентльмены, — в западном. Так почему бы не прожить так целый год, если мы все будем следить за своей речью и стирать белье по отдельности?

Герцог фыркнул:

— Да потому, что это невозможно. Потому, что три леди и три джентльмена не могут жить бок о бок и не…

— Ну, ну, продолжайте.

— И не свести друг друга с ума! — взорвался герцог, делая шаг назад и отворачиваясь.

— О, вы имеете в виду чувственную сторону вопроса? Наверняка. Потому что я тоже думаю…

— Мисс Харвуд, — сказал герцог, не глядя на нее, — уверяю вас, что в данный момент у меня нет ни малейшего желания выслушивать ваши соображения по поводу чувственных отношений между мужчинами и женщинами. — Он пригладил свои темные волосы и раздраженно водрузил шляпу, которую держал в руке, на место.

— Почему это так вас волнует? Почему вы считаете, что необходимо сдерживать свои естественные потребности? — спросила Абигайль. — Неужели вы действительно так хотите выиграть это глупое пари? Уверяю вас, мне совершенно нет дела…

— К черту пари! К черту вообще всю эту затею! Должно быть, я сошел с ума. — Уоллингфорд уткнулся лбом в стену стойла, и Люцифер сочувственно заржал.

— В таком случае почему вы просто не вернетесь домой?

— Не могу. — Голос Уоллингфорда звучал глухо. — Слишком поздно.

— Слишком поздно для чего? — Абигайль погладила широкий лоб коня и искоса посмотрела на герцога, который покачивал головой, словно пребывал в отчаянии. Герцог ничего не ответил, и Абигайль тихо продолжала: — Почему вы здесь, Уоллингфорд? В месте, где никому никогда не придет в голову вас искать? Ведь здесь нет ни удобств, ни светских раутов. Нет даже камердинера.

Герцог вновь ничего не ответил.

— От чего или от кого вы прячетесь, ваша светлость? — осторожно спросила Абигайль.

Пальцы герцога сжались в кулак.

— От деда, — негромко ответил он. — И от самого себя.

Абигайль показалось, что она ослышалась, настолько тихо прозвучали его слова. Кроме того, она не ожидала услышать от него ничего подобного.

— Я не понимаю. — Абигайль покачала головой.

— Конечно, не понимаете, невинная мисс Харвуд.

— Глупости, я вовсе не невинна. Я ведь уже рассказывала вам о своих похождениях. К тому же вы не знаете и половины того, чем я занимаюсь, когда сестра забывает о моем существовании, — делаю ставки на лошадей, пью пиво в пабах, читаю невероятно скандальные книги…

Герцог рассмеялся и повернулся к Абигайль, облокотившись о стену и скрестив руки на груди.

— И впрямь ужасные преступления.

— Я переодеваюсь в мужское платье и посещаю скачки. А ведь меня могут за это арестовать.

Уоллингфорд покачал головой:

— Возвращайтесь домой, мисс Харвуд. Возвращайтесь и найдите себе мужа. Какого-нибудь славного розовощекого парня из приличной семьи. Таких в Лондоне дюжины. Вы будете водить его за нос, а ему даже в голову не придет вам изменять.

— Если бы вы действительно были таким плохим, каким хотите казаться, вы бы не колебались. Просто воспользовались бы моей податливостью, а потом отправились своей дорогой.

— Не искушайте меня.

— Так почему же вы не воспользовались случаем?

— Потому что вы самая невинная женщина из тех, кого я когда-либо встречал. Потому что мне хочется думать… — Герцог взмахнул рукой, отошел от стены, а потом сунул руки в карманы и уставился в темноту. — Просто уходите.

Абигайль потрепала морду Люцифера и обняла его за шею.

— А что, если я не хочу уходить?

Уоллингфорд снял с крюка свой фонарь, при этом он даже не посмотрел на нее.

— В таком случае мне необходимо быть сдержанным за нас обоих, — сказал он.

После того как Уоллингфорд ушел, Абигайль стояла некоторое время, задумчиво гладя неподвижную голову коня. Ее глаза были закрыты. Но она чувствовала все: шорох соломы под ногами лошадей, еле заметное дуновение холодного ветра, острый запах, исходящий от шкуры Люцифера. А также покалывание в затылке, от которого шевелились волосы.

— Теперь можете выходить, — сказала Абигайль. — Я знаю, что вы здесь.

Воздух в конюшне оставался неподвижным, как если бы кто-то невидимый задержал дыхание.

— Кто вы? Полагаю, Джакомо — смотритель замка. Синьора Морини рассказывала о вас. Ведь вы с ней призраки, не так ли?

Пламя в фонаре колыхнулось и замигало.

— Я не боюсь. Посмотрите на Люцифера. Он почти задремал. Я знаю, вы не сделаете или не можете сделать мне ничего дурного, ведь в противном случае лошади очень забеспокоятся.

Люцифер тряхнул гривой и негромко фыркнул.

— Можете показаться. Я никому ничего не расскажу. — Абигайль немного помолчала. — Вы говорите по-английски? — Ответа не последовало. — Можете сказать, зачем вы здесь? Что происходит? Вы специально собрали нас всех в этом замке?

В дальнем углу конюшни, куда не попадал свет фонаря, тихо заржала лошадь.

Абигайль ждала не двигаясь, затаив дыхание и прислушиваясь. Ей казалось, что она чувствует каждую частичку воздуха, касающуюся ее кожи.

Наконец она отодвинулась от Люцифера и похлопала его по спине. Затем сняла с крюка фонарь и в последний раз окинула взглядом помещение. Лошади поглядывали на нее, щурясь от света. Что-то быстро зашуршало в соломе.

— Знайте: я не отступлюсь, — сказала Абигайль. — Все равно дознаюсь. Вы встретили себе ровню, мистер Джакомо, или кто там еще от меня прячется.

Она вышла из конюшни и аккуратно прикрыла за собой дверь. Впереди виднелись очертания замка — еле заметные на фоне чернильно-черного неба. Лишь в паре окон мерцал огонек. На пороге стоял закутанный в черный плащ мужчина, державший над головой фонарь, который отбрасывал на его лицо неровные тени. Он ждал ее.

Абигайль быстро пересекла двор. Дождь перестал моросить, укутав землю густым туманом. Уоллингфорд отворил дверь и, не говоря ни слова, пропустил ее вперед, а затем поднялся следом по лестнице. Наверху они расстались. Уоллингфорд направился в западное крыло, где располагались комнаты джентльменов.

Глава 5

Апрель 1890 года

Известного своей безнравственностью герцога Уоллингфорда оказалось не так-то просто соблазнить.

Абигайль Харвуд думала, что ей будет довольно легко устроить себе первое романтическое приключение едва только на пути попадется подходящий джентльмен. Она была весьма привлекательна, к тому же готова с радостью окунуться с головой в омут любовной страсти. Абигайль даже выбрала подходящее место для тайных встреч — лодочный сарай на берегу озера — и уютно его обустроила для ночи любви. Подушки и мягкое шерстяное одеяло она убрала в шкаф. Под старой рассохшейся шлюпкой припрятала вино, бокалы и свечи. Все это она проделала тайком от других и теперь ждала наступления апреля, ибо в марте даже в Италии было слишком холодно для свиданий на свежем воздухе. Зато когда придет время, Абигайль наденет свое самое открытое платье и предстанет перед герцогом во всей красе.

Проблема состояла лишь в том, что герцог был практически недосягаем.

«Все дело в дурацком пари», — сердито подумала Абигайль, таща козла в загон через двор. Как и Уоллингфорд, козел отказывался идти в указанном направлении, а вот что касается упрямства, то не родилось еще такое животное, которое могло бы переупрямить Абигайль Харвуд. О чем только думала Александра, подогрев своим пари и без того завышенное мужское самолюбие? Подумать только: какое-то пари сразу пробудило в мужчинах гордость, желание выиграть во что бы то ни стало и смешанное с глупостью упрямство.

Да и кто мог подумать, что восхитительно распутный герцог Уоллингфорд воспримет пари столь серьезно? И вот теперь вместо того, чтобы восхищенно пожирать глазами округлости ее фигуры, он едва сдерживает гнев. Вместо того чтобы заключить ее в страстные объятия во время случайной встречи в залитом лунным светом саду, он повернулся и пошел назад в дом.

Неужели она сказала что-то не то?

Абигайль свернула за угол конюшни и оказалась перед загоном. Упершись раздвоенными копытцами в серую от пыли землю, козел возмущенно заблеял.

— Послушай-ка, приятель, — обратилась к животному Абигайль, — для тебя соорудили чудесный открытый загон. В твоем распоряжении целое оливковое дерево. А я лично прослежу, чтобы тебя не донимали гуси.

Козел легонько боднул Абигайль.

— Так-так! И это твоя благодарность? — Она потянула за веревку. — Идем. Ты знаешь, что тебе со мной не справиться. И потом это ненадолго. Я только позавтракаю и помогу Марии и Франческе с уборкой. Нельзя же допустить, чтобы ты бегал там, где сушится белье.

Козел вновь протяжно заблеял.

Абигайль дернула за веревку еще раз.

— Ты понимаешь, что мы убираем дом к завтрашнему пасхальному молебну? Будет очень стыдно, если мы ничего не успеем сделать. А ты, я в этом не сомневаюсь, будешь обречен вечно гореть в аду в компании вон той злобной гусыни, которая станет беспрестанно щипать тебя клювом.

Легкий ветерок взъерошил бороду козла.

— И не смотри на меня так, Персиваль. Я не испытываю ни капли жалости к упрямым козлам, отказывающимся идти туда, куда им велят, — заявила козлу Абигайль. Она подняла голову и прищурилась от яркого весеннего солнца. — Гляди-ка! Клевер!

Козел тоже вскинул голову.

— Вон там! Бежим скорее!

Когда весьма недовольный жизнью Персиваль оказался наконец в загоне, Абигайль позволила себе немного отдохнуть. Облокотившись об ограду, она с наслаждением подставила лицо ласковому теплому солнышку.

На открывшемся ее взору склоне холма среди спускающихся ступенями стен бушевала зелень: длинные ряды виноградников с их пока еще бледно-зелеными листочками, персиковый сад в цвету и тропинка, ведущая к озеру, обрамленная оливами и яблонями. Слева крестьяне сажали овощи на длинных ровных грядках, и водянистое весеннее солнце отражалось от их белой одежды. Примостившаяся у подножия холма деревня заявляла о своем присутствии то тут, то там выглядывающими из зелени деревьев песочно-желтыми домиками с красными крышами.

Абигайль любила каждый камешек замка Святой Агаты. С удовольствием наблюдала за тем, как все это проснулось к жизни во второй половине марта, потянулось к солнцу бледно-зелеными побегами из влажной коричневой земли. Абигайль любила стоять здесь и впитывать в себя аромат цветущих персиковых деревьев, сочный запах свежевспаханной земли, ленивые голоса крестьян в отдалении.

Она любила смотреть на герцога, сворачивающего за угол конюшни каждое утро ровно в семь часов, как и она сама. Абигайль даже достала из кармана часы, чтобы удостовериться.

— Доброе утро! — радостно крикнула она.

— Доброе утро, — гораздо менее радостно откликнулся герцог, не глядя в ее сторону.

Абигайль оперлась на ограду, позволив лучам солнца согреть ей кожу. Герцог стоял всего в двадцати футах от нее, одетый в превосходного качества твидовый костюм, сапоги, и гневно смотрел на изгородь перед собой, словно не видел окружающей его красоты.

— Что-то не так? — вежливо поинтересовалась Абигайль.

Герцог наконец обернулся.

— Где, черт возьми, мой конь?

— На пастбище, полагаю.

— На пастбище? — Уоллингфорд произнес эти слова таким тоном, как если бы ему сказали, что Люцифер находится сейчас на скачках в Эпсоме. — Какого черта?

— Черт, черт… Вы постоянно это повторяете. Хотя черт не имеет ничего общего с Люцифером, мирно пощипывающим траву. И даже наоборот. О, ха-ха!

Уоллингфорд посмотрел на нее, как на сумасшедшую.

— Что смешного?

— Черт. Люцифер. Вы весьма неравнодушны к этому вышедшему в тираж красавцу. Видите в нем родственную душу?

Герцог ударил стеком по голенищу сапога.

— Мой конь, оседланный и взнузданный, должен каждый день ровно в семь часов быть на этом самом месте. Полагаю, вы не знаете, чем сегодняшний день отличается от остальных?

Абигайль прикрыла глаза ладонью и посмотрела на поля.

— Думаю, так получилось потому, что работники с рассветом начали сев.

— Сев?

— Ну да. В полях выращивают овощи, которые потом попадут нам на стол. Весна, разве вы не заметили?

— И какое отношение это имеет к готовности моего коня к утренней прогулке?

Абигайль вновь повернулась к герцогу и улыбнулась:

— Подозреваю, что конюхи работают в поле.

— В поле? — Уоллингфорд ошеломленно посмотрел на поля с копошащимися на них, похожими на муравьев фигурками.

— Послушайте, я не хотела ни на кого клеветать, — произнесла Абигайль, — но вы уверены, что пили сегодня утром кофе?

Герцог мрачно взглянул на мисс Харвуд.

— Представьте себе, да. Я должным образом приготовился к предстоящей встрече, только вот у меня… нет коня! — Последние слова он произнес столь гневно, что если бы рядом находились его собственные слуги, они, дрожа от ужаса, бросились бы исполнять любое его приказание.

Только вот здесь, в Тоскане, слуг не было.

Абигайль снова улыбнулась.

— Стало быть, вам придется оседлать Люцифера самостоятельно.

— Самостоятельно?

Она оттолкнулась от изгороди.

— Похоже, вы в замешательстве, ваша светлость. Но вам посчастливилось встретить меня, и я с удовольствием протяну вам руку помощи. Сходите за конем, а я постараюсь найти седло.

— Сходить за конем? — возмущенно воскликнул Уоллингфорд, потеряв самообладание, но Абигайль уже пересекала двор.

Склад упряжи располагался позади конюшни и насквозь пропах кожей. Абигайль приходила сюда время от времени, поэтому знала, где хранится седло Люцифера. Она перекинула уздечку через плечо, подхватила одной рукой седло, а другой — ящик с щетками. У двери на мгновение остановилась.

— Уж если я взялась за дело, то доведу его до конца, — пробормотала она себе под нос, а потом поставила ящик с щетками на землю и потянула за платье, чтобы опустить декольте чуть ниже.

Пощипывающий нежную весеннюю траву Люцифер озадаченно поглядывал на своего хозяина.

— Ужасно не хочется нарушать идиллию, старина, — произнес Уоллингфорд, — но без твоей помощи до деревни мне не добраться.

Люцифер вытянул шею, чтобы вырвать из земли еще один пучок травы.

— Чертов наглец. — Уоллингфорд схватил веревку, которой был привязан конь, и потянул его за собой.

Ему с самого начала нужно было быть начеку. Ведь смотритель его предупреждал. «Синьорина снова вас поджидает, — сказал Джакомо, кивая в сторону конюшни. — От нее одни напасти».

Уоллингфорд был согласен с этим полным загадок слугой, но не собирался делиться с ним своими соображениями.

— Ничего особенного, — возразил он, нетерпеливо похлопывая стеком по голенищу сапога. — Идет себе по своим делам. Кажется, она присматривает за козами?

— Притворяется. А на самом деле следит за вами.

— Глупости. Хорошего вам дня, Джакомо. — С этими словами Уоллингфорд направился к конюшне и попал в ловко расставленные Абигайль сети.

Люцифер вовсе не собирался прибавлять шаг, и к тому времени, как Уоллингфорд достиг края изгороди скотного двора, мисс Харвуд уже поджидала его. Солнце позолотило ее каштановые волосы, осветило пышную грудь и изящные руки, созданные не для того, чтобы таскать тяжелые седла.

— Наверное, мне стоило отправиться в деревню пешком, — пробормотал Уоллингфорд.

Лицо Абигайль озарила улыбка.

— О, чудесно! Я вижу, вы настроены решительно.

— Просто дайте мне седло, мисс Харвуд, и давайте покончим с этим.

Абигайль поставила ящик с щетками на землю и водрузила седло на ограду.

— О нет, ваша светлость. Коня сначала нужно почистить.

— Почистить? Конечно.

Абигайль достала из ящика щетку.

— Если мы возьмемся за работу вместе, то закончим быстрее. Надеюсь, нет нужды объяснять, что чистить нужно по шерсти, а не наоборот?

— Я знаю, как это делается, — буркнул герцог, забрал из рук Абигайль щетку и принялся за дело.

— Не понимаю, почему вы так сердитесь. Думаю, вам будет полезно освободиться на время от обязанностей, налагаемых титулом. И попытка самостоятельно оседлать коня — неплохое начало.

— Я проделал такой долгий путь не для того, чтобы учиться седлать лошадей. Это вполне можно было сделать и дома.

— Но ведь вы этого не сделали, не так ли? Осмелюсь предположить, что Лондон, с его светской суетой, выпивкой и мимолетными романами, съедает вашу душу. Я права, Уоллингфорд?

— Вздор. — Герцог принялся с удвоенной силой тереть шкуру Люцифера, с удовольствием отмечая про себя появившийся на ней глянцевитый блеск. Краем глаза он украдкой поглядывал на Абигайль и был рад тому, что она его не видит. Ибо он почувствовал себя совершенно обнаженным после ее так обыденно произнесенных слов.

— Необязательно постоянно быть настороже, — все так же невозмутимо продолжала Абигайль. — Я наблюдаю за вами с того самого момента, как мы встретились в той треклятой гостинице. Подозреваю, что у нас с вами гораздо больше общего, чем вы полагаете. Только я более трезво смотрю на вещи. Ведь меня не испортили неограниченная власть и богатство.

— Я не испорчен. — Уоллингфорд сосредоточился на мерных движениях собственной руки, постепенно возвращающих ему самообладание.

— Держите чепрак, — сказала Абигайль, выныривая из-под шеи Люцифера. — Нужно положить его… нет, наоборот. Да, вот так. А теперь разгладьте складки, иначе они причинят коню неудобство. Нет, я вполне солидарна с вами в желании сбежать от условностей. Я и сама питаю отвращение к браку и правилам, принятым в обществе.

Уоллингфорд расправил складки на чепраке.

— Я помню. Вы уже говорили мне об этом тогда, в гостинице.

— Но вы не спросили меня почему.

— Честно говоря, мне совсем не хочется лезть в ваши дела. Хотя вы не настолько щепетильны. Похоже, ваше мнение о браке известно доброй половине Лондона. — Уоллингфорд посмотрел на мисс Харвуд поверх спины Люцифера.

— Неправда. Вы — первый, с кем я заговорила об этом. Если, конечно, не считать того милого конюха на постоялом дворе. Но он совсем не говорил по-английски, так что это не считается.

Абигайль подошла к висящему на ограде седлу.

Уоллингфорд не видел ее лица. Ему даже показалось, что она нарочно от него отвернулась.

Абигайль провела рукой по седлу.

— Я расскажу вам почему. Видите ли, я никогда не хотела замуж. И не выйду, потому что дала себе слово. Когда я переехала в Лондон и увидела, как живет Александра, увидела, как моя беззаботная и озорная сестра превратилась в довольно забавную, но ужасно скучную жену большого человека, я подумала, что лучше умереть, чем повторить ее судьбу.

Уоллингфорд беспомощно смотрел на мисс Харвуд, и в его груди росло довольно странное ощущение. Ему казалось, будто в ней образовалась пустота, но при этом что-то согревало ее теплом.

Абигайль взяла с ограды седло, но вместо того чтобы отдать Уоллингфорду, сама положила его на спину Люцифера.

После этого она продолжала, но теперь ее голос звучал приглушенно:

— В ее жизни нет цели. Да, она посещает балы и званые вечера, ведет бесконечные разговоры и флиртует, но при этом не делает ничего, лишь ищет новые развлечения. Только я не думаю, что она счастлива. Ей скучно и тревожно, хотя она и делает вид, будто наслаждается жизнью. А Лилибет? Уверена, вы слышали рассказы о Сомертоне. Ее брак — это самая настоящая каторга.

— Наверное, ей следовало выбрать другого мужа, — сам того не желая, сказал Уоллингфорд, зачарованный проворностью пальцев Абигайль, закрепляющей подпруги, и ее искренним нежным голосом.

— Да, но сам институт брака! Вы не зайдете с другой стороны, чтобы подержать подпругу, ваша светлость?

Уоллингфорд послушно перешел на другую сторону и подхватил свисающий с седла ремешок.

— Возьмем, к примеру, вас, одного из самых влиятельных людей Англии. Если бы я вышла за вас замуж — не пугайтесь, я рассуждаю гипотетически, — мне пришлось бы стать образцом благопристойности. Так сказать, столпом общества! А ведь именно это и погубило Александру.

Уоллингфорд продел ремни в пряжки и закрепил их.

— Если бы я сделал вам предложение — я рассуждаю гипотетически, мисс Харвуд, лишь для того, чтобы поддержать беседу, — мной руководила бы привязанность к вам. Мне не захотелось бы, чтобы вы менялись. — Необдуманные слова сорвались с языка герцога, прежде чем он успел сдержаться.

— Мы с вами ничего не сможем изменить. Это неизбежно. Вся эта восхитительная свобода, возможность поступать как заблагорассудится, жить в этих чудесных развалинах и доить коз по утрам…

— Я полагаю, мы до сих пор рассуждаем гипотетически. Подайте мне уздечку, мисс Харвуд, если вам не трудно. — Неожиданно на сердце Уоллингфорда потеплело. Пульс вдруг с силой заколотился в жилке на шее. Герцог протянул руку, чтобы взять уздечку, и с ужасом заметил, что его пальцы дрожат.

— Ну, конечно. У меня нет никакого желания выходить за вас замуж. Я ведь уже говорила вам об этом. — Абигайль вложила уздечку в ладонь герцога, и он, как последний глупец, заглянул в ее глаза — глаза эльфа с пляшущими в них озорными искорками — и увидел играющую на губах улыбку.

— Кроме того, нужно учитывать и ваш характер. — С этими словами Уоллингфорд выхватил уздечку из ее руки. Приятное тепло мгновенно улетучилось из его груди. — У меня вполне сносный характер.

— Ну конечно. Более интересного распутника я еще не встречала. И все же вы здесь, пытаетесь погрузиться в науку и все такое прочее. Вы невероятно умны. Все ваше высокомерие напускное. Кроме того, в вас чувствуется истинная… — Абигайль сделала паузу, — внутренняя сила. Достоинство, не имеющее никакого отношения к вашему титулу.

— И откуда только вы все это знаете? — Уоллингфорд неуклюже возился с кожаными ремнями, отчаянно пытаясь сосредоточиться именно на них, а не на этой метафизической загадке, стоящей перед ним.

— Я наблюдала за вами. За тем, как вы обращаетесь с лошадьми и с друзьями. Наблюдала, как вы ведете себя за ужином, когда мы собираемся вместе. Как я уже сказала, среди всех распутников Лондона вы такой один. — Абигайль вздохнула и покачала головой. — И все же вы распутник.

Люцифер фыркнул, уткнувшись носом в затянутую в перчатку ладонь хозяина.

— Я не распутник.

— Такие люди, как вы, не меняются. — Абигайль словно не слышала его слов. — Это самое распространенное и жестокое заблуждение, увековеченное представительницами слабого пола и подогреваемое романтической литературой. Мужчина со свободными взглядами на отношения не способен измениться. Даже если он влюбится и женится по любви. Рано или поздно его стремление заполучить новую женскую плоть пересилит любовь и преданность жене. Посмотрите на своего собственного отца.

— Упаси Боже, — пробормотал Уоллингфорд. — Он умер пятнадцать лет назад, а при жизни вовсе не являлся примером для подражания.

— Вот видите? Наверное, герцог, который может заполучить любую женщину, стоит лишь ему щелкнуть пальцами, не способен хранить верность. Просто само это понятие находится за пределами его понимания. И распространение его весьма ценного герцогского семени не просто его право, но и обязанность перед человечеством. С вами все в порядке?

— Что вы сказали? — выдавил Уоллингфорд между приступами кашля.

— Возможно, незамужней девушке не пристало обсуждать подобные вопросы, — сказала Абигайль, судя по всему, совершенно не испытывая раскаяния.

Уоллингфорд прикрыл глаза и сделал глубокий вдох в попытке успокоиться.

— Лучше? — весело спросила Абигайль.

Уоллингфорд потряс уздечкой.

— Ну и как, скажите на милость, это надевается?

— Просто подставьте ее Люциферу. Он наверняка знает, куда нужно сунуть морду. — В голосе мисс Харвуд сквозил смех.

«Герцогское семя», — неужели она в самом деле произнесла это вслух?

Уоллингфорд еще раз посмотрел на странное изделие из кожи и стали, которое держал в руках, и попытался сосредоточиться. Вот это наверняка удила, так что морду коня нужно просовывать именно сюда. Уоллингфорд поднес уздечку к губам Люцифера, но тот лишь недоверчиво посмотрел на хозяина.

Абигайль вздохнула, а потом подошла к герцогу, источая аромат лимонов и цветения, словно сама весна впиталась в ее кожу. Уоллингфорд пытался затаить дыхание, но тщетно. Абигайль никуда не делась. Она стояла рядом с ним, такая теплая и податливая, а ее изящные руки накрыли его — большие и сильные. От такой близости его тело тут же возродилось к жизни, а «герцогское семя» запросилось на волю.

— Это делается так, Уоллингфорд, — негромко произнесла Абигайль. — Приподнимаете недоуздок… вот так. А теперь застегиваете пряжку под скулами. Вот и все.

Пальцы герцога неловко следовали советам Абигайль. Ее волосы в нежной ласке коснулись его щеки, и на мгновение ему показалось, будто земля уходит из-под ног.

— Надеюсь, я вас не обидела. Поверьте, я не хотела. Вы такой, какой вы есть. Это все равно что обвинять льва в том, что он родился львом.

— Конечно.

— В любом случае мне не хочется, чтобы вы были другим. Меня и так все устраивает.

Кровь зашумела в ушах Уоллингфорда.

— Мисс Харвуд, — сказал он, оборачиваясь.

Абигайль оказалась даже ближе, чем он предполагал, и слова застряли в горле.

— Да, Уоллингфорд, — выдохнула она.

Герцог открыл было рот, но потом снова закрыл его. Абигайль терпеливо ждала, слегка наклонив голову и являя взору мужчины позолоченную солнцем кожу.

Уоллингфорд отвел взгляд.

— Поводья, мисс Харвуд, — произнес он. — Если вам не сложно.

Уоллингфорд оказался превосходным наездником, знающим своего коня, как собственные пять пальцев. Абигайль не сомневалась в его мастерстве, потому что уже имела возможность наблюдать, как он обращается с Люцифером. И все же она испытала истинное наслаждение теперь, когда увидела, как он легко и грациозно правит конем, точно кентавр в лучах утреннего солнца. Герцог направлялся в деревню, где у него наверняка была назначена встреча с какой-нибудь привлекательной вдовой.

Что-то защекотало руку Абигайль. Она опустила глаза и увидела Персиваля, жующего ее рукав.

— Он ошеломляюще красив, не правда ли, Персиваль? Все сходят с ума по его брату. И правильно — ведь Роланд необыкновенно красив. И все же… — Абигайль гладила козла по голове, наблюдая за тем, как герцог то появляется, то снова исчезает за оливковыми деревьями. — Уоллингфорд словно вытесан из гранита. Прячет свою красоту под слоем камня. Ты понимаешь, о чем я? — Она вновь посмотрела на Персиваля, который перестал жевать ее рукав и теперь просто стоял, закрыв глаза и наслаждаясь лаской. — Конечно, понимаешь, — вздохнула Абигайль. — Ведь у вас — козлов и герцогов — так много общего.

Герцог Уоллингфорд сосредоточенно смотрел на дорогу, гордо расправив плечи, до тех пор, пока не понял, что мисс Харвуд больше не может видеть его за деревьями.

Она была очень далеко, и все же он остро ощущал ее присутствие и помнил каждую деталь облика: блеск волос в лучах солнца (Абигайль никогда не надевала шляпу раньше полудня), желтое платье, ладно облегающее хрупкую фигурку, проницательный взгляд, буквально прожигающий его спину. Он помнил прикосновение ее рук к своим и исходящий от нее аромат.

Джакомо считал, что от нее одни напасти.

— Словно она нарочно послана дедом, чтобы испытать силу моей воли, — обратился Уоллингфорд к Люциферу, направляя его по залитой солнцем дороге. — Чтобы посмотреть, как долго я продержусь, прежде чем снова оскандалюсь. Чтобы доказать, что я совершенно не умею владеть собой.

Казалось, каждая частичка его тела напряглась в стремлении вернуть его назад, к Абигайль.

«Тебе кажется, что ты можешь получать чувственное наслаждение в объятиях случайной знакомой у стены оранжереи твоей собственной любовницы лишь потому, что тебе все дозволено», — вспомнились слова герцога Олимпия.

Герцог миновал несколько оливковых деревьев, усыпанных неспелыми плодами, и как только тень, отбрасываемая листьями, касалась его кожи, он с болью в сердце ощущал, будто его отделяла от мисс Харвуд какая-то невидимая стена, но спустя мгновение вновь испытывал облегчение от того, что преграда исчезала. Уоллингфорд уже перестал задумываться над охватывающими его ощущениями. Он воспринимал их как временный недуг, как испытание, которое нужно выдержать.

— У меня не получается выбросить ее из головы, потому что не могу ею обладать. Вполне естественная человеческая реакция. Ситуация, в которой я оказался, даже комична. Леди, неопытная девственница, хочет романа со мной, а я — понимаешь, Люцифер? — пекусь о собственной добродетели. А это, скажу тебе, самое горькое испытание.

Оставив позади ряды деревьев, Уоллингфорд свернул в сторону.

«По крайней мере у меня останется чувство удовлетворения от того, что я сумел ей отказать», — подумал он, но вряд ли бы решился произнести эти слова вслух. Он оказался в этой дыре потому, что хотел укрыться от деда, который намеревался его женить. А еще он сделал это для того, чтобы убежать от соблазнов, чтобы понять, прав ли дед. Узнать, сможет ли он прожить целый год, не потакая собственным прихотям и слабостям. Сможет ли исцелиться от терзающей его душу неудовлетворенности и существует ли на свете другой, более сильный и великодушный Уоллингфорд. Такой, как Финн или Роланд. Человек, который просто нравится людям и которого такая девушка, как Абигайль, может искренне полюбить, а не пытаться поместить в свою коллекцию в качестве трофея.

Последняя мысль возникла в голове Уоллингфорда совершенно неожиданно, и он едва не подпрыгнул в седле.

— Совсем с ума сошел, — пробормотал он, пуская Люцифера в галоп.

Пари. В какой-то момент оно показалось Уоллингфорду самой большой глупостью, которую он только мог совершить, движимый чувством уязвленной гордости, что не к лицу настоящему герцогу. Он даже мысленно обругал леди Морли и ее острый язык. Ведь она вела себя совсем как его дед.

Но теперь Уоллингфорд был ей благодарен. Потому что каждый раз, когда вид соблазнительно округлой груди мисс Абигайль Харвуд грозил разрушить последний оплот его силы воли, Уоллингфорд вспоминал о пари. Данное им самому себе обещание стало достоянием общественности. Он связал себя обязательствами.

Дорога сделала еще один поворот, и взору Уоллингфорда предстали красные черепичные крыши деревни, напоминающие издалека россыпь цветов.

«Мой дорогой мальчик, разве вся твоя сознательная жизнь показала, что ты способен на что-то еще?» — слова деда не выходили из памяти.

— Я смогу, приятель, — пообещал Уоллингфорд, не зная, к кому именно он обращается — к себе самому или к коню, и слегка натянул поводья, чтобы было легче спуститься с довольно каменистого склона, в который превратилась дорога.

«Клянусь Богом, я заставлю этого старого негодяя изменить свое мнение».

Глава 6

Абигайль обожала жизнь в замке, но самое большое удовольствие ей доставляли завтраки.

— Ужасно мило, что для нас раздобыли почки и копченую рыбу, — сказала она, поглощая завтрак с удовольствием английской леди, которой подали сочное мясо. — Интересно, как им это удалось?

Лилибет жевала свой поджаренный ломтик хлеба с таким видом, словно в тарелке у нее лежала черепица с крыши, покрытая лишайником и пылью. Их было только трое: Абигайль, Лилибет и Филипп. И их фигурки казались крошечными за огромным древним столом. Джентльмены предпочитали завтракать рано, поэтому Александра настояла, чтобы леди завтракали позже.

— Полагаю, все это можно где-то заказать, — произнесла Лилибет. — Ведь Флоренцию посещают сотни англичан.

— Да, но откуда они узнали? — Абигайль положила нож и вилку на край тарелки и выдержала многозначительную паузу. — Неужели тебе не кажется, что есть в этом древнем замке нечто странное?

— Не понимаю, о чем ты. Это просто старый замок.

Лилибет поднесла к губам чашку, и Абигайль не успела разглядеть выражение глаз кузины. Но зато она видела ее лицо — бледное, точно у привидения. Удивляло, почему никто не чувствует загадочной атмосферы, царящей в замке. Ведь для Абигайль это было так же очевидно, как солнце на небе.

— В самом деле? Ты совсем ничего не чувствуешь? У тебя нет ощущения, будто в каждом углу живет по привидению?

— Привидения? — Филипп подскочил на стуле. — Живые?

— Нет, мой дорогой, — ответила Абигайль. — Привидения — не живые, но зато они самые настоящие.

Лилибет сдвинула брови.

— Господи, какая глупость.

В этот момент Абигайль почувствовала, как легкая струя воздуха коснулась ее шеи, заставив кожу покрыться мурашками.

Она обернулась к дверям, где, не двигаясь, стояла синьора Морини с подносом в руках. Красный платок на ее голове алел подобно языку пламени на фоне утопающего в полумраке коридора. На ее лице застыла печаль.

— Есть еще гренки и чай, синьора Сомертон, — сказала экономка.

— Благодарю вас, Морини. А где джентльмены и леди Морли? — Лилибет задала вопрос с таким безразличием, будто не знала, что джентльмены и леди никогда не завтракают вместе, редко собираются за ленчем, а обедают вместе лишь потому, что подавать обед два раза весьма затруднительно.

Синьора Морини шагнула вперед, не удостоив Абигайль взглядом. Это не было удивительно. Она на протяжении нескольких недель пыталась поговорить с темноволосой экономкой замка наедине, но все тщетно. Каждый раз, когда Абигайль заглядывала на кухню, Морини ускользала прочь под каким-либо благовидным предлогом. Только юбки шуршали, да аромат свежеиспеченного хлеба плыл в воздухе. Совсем как бесплотный дух, с обидой думала Абигайль. Да, она действительно немного обижалась на экономку, ибо никто другой в замке не смог бы поговорить с дýхами.

Вот и теперь все вежливое внимание синьоры Морини было направлено на Лилибет. Она поставила рядом с тарелкой графини блюдо со свежими гренками, наклонила чайник над ее пустой чашкой и произнесла вполголоса:

— Синьор Берк и синьор Пенхэллоу позавтракали час назад. А вот герцога я не видела.

Абигайль положила вилку. Хватит с нее.

— Морини, — громко обратилась она к экономке, — мне очень хотелось бы поговорить с вами о призраках. Это возможно?

Рука синьоры Морини замерла.

— Морини! Чай! — воскликнула Лилибет.

Экономка вовремя спохватилась. Она с минуту стояла, сжимая чайник обеими руками, а потом наконец подняла глаза на Абигайль. Взгляд оказался коротким, точно вспышка молнии, а потом ее внимание вновь сосредоточилось на Лилибет.

Абигайль была благодарна даже за этот мимолетный взгляд, ибо дело, по ее мнению, наконец-то сдвинулось с мертвой точки.

— Призраки? — удивилась экономка. — Нет здесь никаких призраков.

Абигайль улыбнулась:

— Так, может, что-то другое? Потому что мне кажется, сам воздух в замке наполнен мистикой.

— Ничего подобного, синьорина. Это всего лишь ветер гуляет по потемневшим от старости стенам. Хотите еще чаю? — Она протянула чайник, и на этот раз ее устремленный на Абигайль взгляд был полон решимости и какого-то скрытого смысла.

Абигайль постучала пальцем по столу и выдержала взгляд синьоры Морини. Однако на лице экономки не дрогнул ни единый мускул. Ничего не изменилось и в ее облике. Одежда в порядке, чайник в руках. И все же по шее Абигайль вновь забегали мурашки.

— Я поняла. Да, налейте мне еще чаю. Мне очень нравится, как вы его завариваете.

— А как же призраки? — весело вступил в разговор Филипп, потянувшись за поджаренным хлебом на тарелке матери.

— Не стоит тянуться через весь стол, дорогой. Морини сказала, что в замке нет никаких призраков. — Лилибет взяла хлеб, густо намазала его маслом и положила на тарелку мальчику.

— Никаких призраков, — сказала синьора Морини, бросила еще один взгляд на Абигайль и вышла из столовой.

Утопающий в тени коридор за дверью казался полным тайн.

— Конечно же, она лжет, — заявила Абигайль. — Вы видели, как она на меня посмотрела?

— Глупости. Филипп, ради Бога, не слизывай масло. Это некрасиво.

Абигайль откинулась на спинку стула и постучала пальцем по ободку своей чашки.

— Очень интересно.

— Уверяю тебя, он делает так нечасто и…

— Я не о масле, Лилибет, а о Морини.

— Да что с тобой такое? Неужели ты в самом деле думаешь, будто она что-то скрывает? — Лилибет вытерла руки о накрахмаленную льняную салфетку.

— Конечно, думаю, — кивнула Абигайль, поставила чашку на стол и поднялась со своего места. — И я непременно выясню, что именно.

По возвращении в замок герцог Уоллингфорд понял, что впервые в жизни ему придется расседлать коня без посторонней помощи, и обнаружил, что подобное занятие ему понравилось, хотя, конечно, он никогда не признался бы в этом членам своего клуба.

Ему понравились тихие вздохи, которые издал Люцифер, когда были ослаблены подпруги и седло соскользнуло с его гладкой спины. Понравилось, как переливалась и подрагивала шкура Люцифера, когда он чистил ее щеткой. Понравилась тишина конюшни и запах свежей соломы. А еще ему понравилось выводить коня на выгул, наслаждаться солнцем, чистым прозрачным воздухом, мягкой молодой травой под ногами и ароматами цветов.

— Хорошие у тебя каникулы, да, старина? — сказал Уоллингфорд, запирая калитку загона и опираясь о нее локтями.

Люцифер запрокинул голову и бросился в галоп, озорно лягнув воздух ногами, точно несмышленый жеребенок. Его копыта уверенно стучали по покрытой пылью земле.

Уоллингфорд почувствовал, как его губы непроизвольно растягиваются. Что это? Неужели он улыбнулся?

— Синьор герцог, — раздался дерзкий голос за его спиной.

Уоллингфорд тяжело вздохнул. Недолго же он наслаждался тишиной и спокойствием.

— Что вам нужно, Джакомо? — спросил он, не оборачиваясь.

Люцифер устроился в тени дерева и принялся щипать сочную молодую травку.

— Все дело в женщинах, синьор.

— О Господи, Джакомо! Чем же помешали вам эти бедные создания?

В ответ Джакомо едва не расплакался, его голос был таким жалобным:

— От них одни беды, синьор, одни напасти. А молодая синьорина…

— Замолчите. Не желаю ничего слышать.

— Она рассказывает всякие истории, синьор. Говорит, будто… не знаю, как это по-английски… Говорит, будто в замке дýхи…

По шее Уоллингфорда пробежал холодок. Но он поставил ногу на нижнюю перекладину ограды и постарался не обращать внимания на странное ощущение.

— Ну конечно же, нет там никаких духóв, — подтвердил Уоллингфорд. — Дамы истратили все почти сразу после приезда.

— Да нет же, синьор, я не об этом, а о душах… Вы меня не понимаете?

— А-а… Ну, что касается этого, то говорят, будто у меня совсем нет души.

— Синьор! — Теперь голос Джакомо звучал укоризненно. — Вы шутите надо мной.

Уоллингфорд вздохнул и наконец обернулся:

— Я никогда не шучу, Джакомо. Так как слишком уважаю себя, чтобы опуститься до подобной вульгарности. Вы хотите сказать, что замок посещают привидения?

Джакомо отчаянно затряс головой:

— Привидения — вот нужное слово.

И вновь этот проклятый холодок!

Уоллингфорд сложил руки на груди. Лучи солнца позолотили грубоватую фигуру Джакомо, осветив каждую деталь его одеяния так, что слепило глаза. Он стоял широко расставив ноги, точно сопротивлялся бурному потоку, и прижав руки к бокам. На нем был странный старомодный кафтан из грубой домотканой шерсти и плоская шапочка, которую он никогда не снимал и которая полностью скрывала его голову и лоб, оставляя на свободе оттопыренные уши, словно готовые в любое мгновение поднять своего хозяина в воздух. Словом, выглядел смотритель как обычный человек и никак не походил на бестелесного духа.

— Ну и? — сухо спросил Уоллингфорд. — Что вы там говорили насчет привидений?

Джакомо судорожно сглотнул:

— Ну конечно же, в замке нет и быть не может никаких привидений! Это все та проклятая женщина и ее ужасные россказни…

— Проклятая женщина?! Послушайте, Джакомо, мисс Харвуд действительно напоминает маленького шаловливого эльфа, но вряд ли она…

— Да я не о молодой леди! Кухня… дом… она приглядывает за домом… — Джакомо нетерпеливо щелкнул пальцами.

— Экономка? Кто она такая?

— Синьора Морини. Вы с ней не встречаетесь, потому что она все время проводит на кухне. Она рассказывает свои истории леди, а леди… она…

— Что?

— Она рассказывает их всем остальным!

— Мне не рассказывала. — Уоллингфорд почувствовал, как что-то с силой ткнулось ему в спину. Это был Люцифер. Просто удивительно, что конь оставил сочную траву и вновь подошел к нему. — По крайней мере после той первой ночи.

Джакомо сдвинул брови.

— И что же она вам рассказала?

— Что она почувствовала, будто в воздухе витает что-то странное. Женская болтовня, не более того. Послушайте, старина, мне кажется, вы раздуваете из мухи слона. Просто не обращайте на женщин внимания. Я, например, всегда так поступаю.

Джакомо упрямо стоял на своем:

— От нее все беды.

Уоллингфорд отмахнулся:

— Ну и что плохого в сказочных историях? Никто ведь не воспринимает их всерьез. Я никогда не верил в привидения и не собираюсь начинать.

— В самом деле, синьор? — Джакомо с тревогой посмотрел на герцога. — Вы не верите?

— Конечно, нет. Это всего лишь пустая болтовня. — Люцифер мордой ткнул герцога между лопаток с такой силой, что тот едва не упал.

— Вы не слушаете эти истории, синьор? — спросил Джакомо за его спиной.

Уоллингфорд почесал коню лоб в том самом месте, где его украшала белая отметина.

— Господи, ну конечно, нет! Если честно, я вообще никогда не слушаю женщин.

Джакомо глубоко вздохнул:

— Это хорошо. Вы разумный человек, синьор герцог. Неудивительно, что вы носите такой титул. Очень разумный, очень хороший, очень… мудрый человек.

Уоллингфорд прикрыл глаза и прижался лбом к широкому носу Люцифера. Исходящее от него тепло и тихий стук копыт прогнали пробегавший по спине холодок.

— Да, — сказал он. — Так мне говорили. — Затем выпрямился и обернулся, чтобы отпустить смотрителя, но того уже и след простыл.

— Если вы уйдете из этой комнаты, я всем расскажу о своих подозрениях. Расскажу, что замок посещают призраки.

Шагающая на кухню под шелест мерно раскачивающихся юбок экономка остановилась.

— Che cosa?

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Потому что говорите по-английски не хуже меня. — Абигайль понятия не имела, как общаться с призраками, поэтому решила, что голос должен звучать уверенно и решительно. В конце концов, это ведь она состоит из плоти и крови, однако эта самая плоть весьма неприлично дрожала в данный момент.

Синьора Морини обернулась, и Абигайль на мгновение усомнилась в своих подозрениях. Экономка вся состояла из ярких красок: на голове алел платок, а выбившиеся из-под него завитки блестели, точно эбонит, обрамляя бледное лицо.

— И что это за… подозрения?

— Я подозреваю вас в том, что вы — дух. Если, конечно, я правильно подобрала слово.

Экономка покачала головой:

— Я вовсе не дух, синьорина.

— Но вы не обычный человек. Не… смертная.

Плечи синьоры Морини шевельнулись, как если бы она вздрогнула. Она отвернулась и посмотрела на очаг с тлеющими в нем угольями и висящими на решетке металлическими ковшами с длинными ручками.

— Прошу прощения, но я просто не знаю, как все это описать. Я никогда не увлекалась оккультизмом. А вот Том Томасон в пабе — настоящий специалист. Он видит духов везде, даже в уборной. Поэтому начинаешь чувствовать себя довольно неловко при мысли о том, что…

— Зачем вы говорите мне все это, синьорина Абигайль?

— И вообще это негигиенично. Хотя существо из потустороннего мира вряд ли беспокоится о микробах…

— Господи, да это просто глупость какая-то.

— Нет, не глупость. — Абигайль сделала шаг вперед — Прошу вас, Морини, расскажите, что происходит. Я ведь почувствовала это с самого начала. Существует какая-то тайна, я знаю.

Синьора Морини так и стояла, скрестив руки поверх белоснежного льняного передника. Ее грудь под шерстяной тканью платья быстро вздымалась и опускалась.

«Интересно, духи способны дышать? Или же это просто имитация дыхания? И вообще, она живая или нет?» — пронеслось в голове у Абигайль.

Что-то изменилось в лице экономки. Взгляд глаз смягчился, в нем возникло что-то, похожее на сочувствие или попытку защититься. Она вздохнула и подошла к камину.

— Не хотите ли чаю, синьорина? — спросила она через плечо.

Абигайль выдохнула, хотя и не заметила, как задержала дыхание, пересекла кухню и села за грубо сколоченный стол.

— Да, я с удовольствием выпью чаю.

— Это случилось много лет назад, — начала экономка, взяв в руки закопченный чайник.

— Так всегда бывает. Жили-были… ну и все такое. — Абигайль поставила локоть на стол и подперла щеку ладонью. Худощавая фигурка Морини двигалась так, словно она заваривала английский чай для английских гостей на протяжении… скольких лет? — Сколько именно лет назад? — спросила Абигайль.

Синьора Морини вздохнула и обернулась:

— Вы не поверите, если скажу.

— О, я поверю всему, что вы скажете. Так говорите. Удивите меня.

— Это случилось… — экономка замолчала и посмотрела на потолок, словно дата была вырезана на тяжелых деревянных балках, — триста лет назад.

Рука у Абигайль дернулась, и она едва не стукнулась лбом о поверхность стола.

— Триста лет!

— Да, триста. Очень давно. Замок тогда был совсем новым. Его построил могущественный лорд — синьор Монтеверди, который…

— Синьор Монтеверди! Но ведь замок принадлежит синьору Россети, не так ли?

Экономка насыпала в чайник заварки.

— Сейчас все изменилось. А тогда хозяином замка был Монтеверди. Он и принц Медичи из Флоренции были друзьями. Много золота нажили вместе. Отец господина начал строить замок, а господин закончил. Он приехал сюда со своей молодой женой — дочерью Медичи…

— С принцессой!

— Нет, не принцессой. Ее родила любовница Медичи. Но она была — как это вы говорите? — любимицей?

— Да, именно так.

— Так вот, Медичи любил дочь и выдал ее замуж за своего лучшего друга, синьора Монтеверди, чтобы она жила поблизости. — Железный чайник зашумел, и синьора Морини, обмотав его ручку тряпкой, перелила кипяток в резной желто-голубой заварочный чайник. — Она была очень красива, обворожительна, добра и мудра. Все любили молодую синьору. Синьор Монтеверди просто боготворил ее и готов был целовать камни под ее ногами. Через девять месяцев она подарила ему сына.

— Так и должно было быть.

Экономка продолжала суетиться возле стола. Принесла кувшин со свежими сливками, сахар, серебряную ложку. Воздух, казалось, так и вращался вокруг нее в этой кухне, сложенной из древнего камня и дерева. Эти камни и дерево были свидетелями любви синьора Монтеверди и его жены. А на этом очаге готовили для них еду.

Абигайль провела рукой по поверхности стола.

— Синьор был так счастлив. У него был крепкий малыш и любимая жена. Он подарил ей множество украшений и нарядов. Его любовь росла с каждым днем. Она наполняла замок и виноградники, и деревню в долине. Не прошло и года, как синьора забеременела снова. — Синьора Морини положила на чашку Абигайль ситечко, налила в нее чай. — Он любил ее. Она была молода и красива. Такова природа вещей. Наступило лето, и настал знаменательный час. Синьор ждал в библиотеке, пока его жена разрешится от бремени.

Рука Абигайль с чашкой чая задрожала.

— Подозреваю, на этот раз роды были не такими легкими, как предыдущие?

— Вы правы, синьорина. Госпоже было очень больно и тяжело. Ее крики наполняли замок. А синьор ждал и слушал крики боли всю ночь. Он запер дверь и не впускал никого.

— Какой ужас! Так что винить ему некого, кроме себя самого.

Синьора Морини бросила на Абигайль взгляд, призывающий к тишине.

— К утру на свет появился ребенок, крошечная девочка, но ее мать… дорогая синьора… — Она запнулась и судорожно сглотнула.

— Истекла кровью, полагаю. Бедняжка. — Абигайль склонила голову. — И дети так никогда и не узнали своей матери.

— Ее отвезли во Флоренцию, где синьор и Медичи похоронили ее и поставили на могиле… величественный мраморный…

— Памятник?

— Да, памятник. Говорят, очень красивый. А новорожденная малышка…

— Она выжила?

Экономка опустилась на стул напротив Абигайль.

— Да.

— Наверное, синьор Монтеверди возненавидел ее. Эти могущественные господа все одинаковы. Винят в своих бедах кого угодно, только не себя. Точат на кого-то зуб. Словно признание вины убьет их…

— Нет, он не возненавидел малышку, а полюбил всем сердцем. Всю свою любовь к рано ушедшей жене он направил на нее. Он говорил, будто синьора вселила в эту девочку частичку своей души, будто возродилась в ней.

Абигайль нахмурилась.

— Это как-то… ну… — Она выразительно покрутила пальцем у виска.

— Она выглядела точь-в-точь, как ее мать. Господин и назвал ее так же — Леонора. Она была очень красива. Улыбалась, смеялась, была всегда весела и наполняла радостью все вокруг. А синьор просто не отходил от нее.

— Знаете, мне просто страшно представить, что я услышу дальше, — сказала Абигайль, сделав глоток чая.

Взгляд экономки перекочевал на стену позади Абигайль, как если бы она вдруг увидела в отдалении прежних обитателей замка.

— Годы шли, и синьорина Леонора превратилась в девушку — самую красивую во всей Тоскане. Когда ей исполнилось шестнадцать лет, они с синьором отправились во Флоренцию погостить у его старого друга Медичи.

— А разве эти двое еще не успели друг друга отравить? — сухо поинтересовалась Абигайль.

— Нет, они, благодарение Богу, остались друзьями, — серьезно ответила синьора Морини. — В то время во дворце Медичи гостил молодой английский путешественник. Говорили, что в Англии он был очень влиятельным человеком. Лордом… забыла имя. Кажется, Коппербридж.

— Не слышала о таком.

— Он был очень красив. Высок, силен и храбр. Приехал в Италию, чтобы изучать искусство.

— Самый настоящий средневековый принц. Как чудесно! Наверняка они с Леонорой влюбились друг в друга с первого взгляда! — воскликнула Абигайль.

Взгляд синьоры Морини просиял.

— О да! Любовь вспыхнула мгновенно. — Экономка щелкнула пальцами. — Они танцевали всю ночь напролет, не в силах отвести друг от друга взгляда. Все наблюдали за ними и были счастливы. Все, кроме…

— Старого развратника Монтеверди, полагаю. — Абигайль вздохнула. — Мужчины, мужчины…

Морини вскинула брови.

— Что такое развратник?

— Это мужчина, который… впрочем, не важно. Продолжайте. Подозреваю, Монтеверди прогнал молодого англичанина, запретил ему наносить визиты и заточил бедную Леонору в монастырь…

Глаза экономки округлились от удивления.

— Вы уже слышали эту историю?

— Мне подсказала интуиция.

— Только вот заключил он ее не в монастырь, — уточнила экономка, откидываясь на спинку стула, — а в замок. Вот в эти самые каменные стены. — И обвела помещение кухни рукой. — Так родной дом стал для Леоноры тюрьмой. Она не выходила на улицу и даже не покидала собственной комнаты. А синьор запер все двери, а сам сидел в библиотеке и пил вино и граппу…

— Постойте, постойте. — Абигайль со стуком поставила чашку на блюдце. — Ведь у него был еще сын? Неужели он совсем о нем не заботился?

Экономка посмотрела на собственные руки, лежащие на поверхности стола, точно два веера.

— Молодой Монтеверди ничем не отличался от своих сверстников. Он был силен и храбр, постигал науки со своими учителями. Его отправили во Флоренцию. И он очень любил свою сестру.

— Как он, должно быть, ужасно себя чувствовал.

— Он попытался уговорить отца дать согласие на брак. Он ведь очень дружил с тем молодым английским господином.

— Затруднительная ситуация.

— Однако надежды не было. Синьорина оказалась пленницей, а англичанин пребывал в отчаянии и сходил с ума от любви к ней. Он переоделся крестьянином, снял домик в деревне и следил за замком день и ночь. Однажды он познакомился со служанкой синьорины и упросил ее помочь. — Экономка взяла чайник и вновь наполнила чашку Абигайль. — Служанка согласилась передать записку для синьорины.

— Какая отважная! Помогала влюбленным вести тайную переписку! О, как чудесно! — воскликнула Абигайль. — Так Леонора получила записку, или ее отец выследил служанку?

— Получила и была очень счастлива! Она осушила слезы и написала английскому лорду ответ. Она решила поменяться со своей служанкой одеждой и встретиться со своим возлюбленным под покровом ночи, пока весь замок спит.

— О Господи! Ни слова больше, Морини. Пощадите мои уши девственницы. — Абигайль сделала паузу. — Так они встретились?

— Si, синьорина. Любовь найдет дорогу. Они встречались всю весну до самого июня. А потом синьорина, бедная Леонора, обнаружила… — Голос экономки сорвался, и она посмотрела на свои руки.

— Что Коппербридж ухаживает за другой девушкой? Пьет в сельской таверне ночами напролет и проигрывает свое состояние?

— Что она беременна, — прошептала Морини.

— О… — Никогда не красневшая Абигайль вдруг ощутила, как по ее лицу расползается предательское тепло. — Ну да… Результат встреч под луной.

— Леонора не хотела говорить своему возлюбленному о ребенке. Но служанка очень за нее волновалась и написала записку. Англичанин прочитал и решил, что с него хватит и он забирает Леонору с собой. Что они сбегут вместе. Он придет к замку в полночь, когда все в замке и деревне будут отмечать праздник, и заберет ее.

— О Господи, я сейчас в обморок упаду, — выдохнула Абигайль. — Так побег им удался?

Экономка встала со стула, взяла кочергу и поворошила угли.

— Синьорина нарядилась служанкой и надела маску. Служанка же стащила ключ, отперла комнату своей госпожи и выпустила ее из замка, как делала всю весну. Леонора во дворе ждала своего английского лорда. Она была счастлива и в то же время печальна. Она любила своего англичанина, но сердце болело за отца, который тоже ее любил. Ведь ей предстояло опозорить его, и потому сердце разрывалось от тоски.

— Видит Бог, она лучше меня. Я бы на ее месте уже ткнула кинжал ему меж ребер, — сказала Абигайль.

— Наконец англичанин пришел за ней. Она сказала, что хочет попрощаться с отцом. Англичанин же считал, что в таком случае отец не отпустит ее. В этот момент во двор выбежала служанка и сообщила, что нужно поторопиться, потому что синьор Монтеверди вот-вот придет. Она умоляла поторопиться. — Экономка поставила кочергу на место и посмотрела на тлеющие угли. — Но было слишком поздно.

— Ну конечно. А зачем они медлили? О чем только думали?!

— Когда синьор Монтеверди выбежал во двор и увидел влюбленных, он начал кричать на англичанина, назвал его собакой. Синьор собирался позвать стражу и заключить англичанина в тюрьму. Тот ответил, что он не преступник, и если синьор хочет выяснить отношения, пусть вызывает его на дуэль.

— Весьма в духе времени.

— Синьорина Леонора пыталась их остановить, заламывала руки, умоляла. Она не могла допустить, чтобы любимый сражался на дуэли с ее отцом. Но синьор Монтеверди начал обзывать Леонору всякими непристойными и оскорбительными словами. И тогда английский лорд… он… — Морини покачала головой. — Он сказал синьору Монтеверди, что его дочь ангел, спустившийся с небес. Что она чиста, а вся вина лежит на нем. Потом вытащил пистолет, бросил его на землю, прямо на камни двора, и сказал, что синьор может делать с ним, что хочет. — Экономка кивнула.

— А вот это, с его стороны, было очень глупо, — заметила Абигайль. — Как бы он смог помочь Леоноре без пистолета?

— Он хотел поступить по закону чести. Принести себя в жертву ради любимой. И знаете, что случилось?

— Что-то ужасное, не сомневаюсь.

— Пистолет выстрелил. Он ударился о землю и выстрелил прямо в грудь старому синьору. — Экономка сложила пальцы, изображая пистолет, и сделала вид, что стреляет.

— Что? Этого не может быть! — Абигайль вскочила со стула.

— Нет, синьорина, может! Синьор Монтеверди упал на землю с криком, что его убили. Он умирал. Но перед тем как испустить последний вздох, он проклял бедную синьорину, мою несчастную Леонору, свою дочь, и английского лорда. Он сказал, что они никогда больше не узнают истинной любви и не освободятся от проклятия до тех пор, пока его душа не будет отомщена.

Лицо экономки покрыл румянец, глаза блестели, а пальцы сжались в кулаки. Угли сочувственно затрещали у нее за спиной.

— О, Морини! — выдохнула Абигайль.

— Он проклял ее. Леонора и английский лорд скрылись в ночи и никто больше о них не слышал. Молодой синьор Монтеверди, брат Леоноры, искал их и искал. А замок…

Абигайль отерла струящиеся по щекам слезы.

— Что замок, Морини?

— С тех самых пор он словно затаил дыхание. Он ждет, когда проклятие будет снято.

— Проклятие? Проклятие отца Леоноры? — Абигайль подняла взгляд на синьору Морини.

Экономка вновь опустилась на стул напротив Абигайль и положила руку на стол.

— Слуги покинули замок. Молодой синьор Монтеверди тоже сюда не возвращался. Только двое остались. И они ждут, когда действие проклятия закончится.

— Остались двое? — Абигайль протянула руку и коснулась пальцев Морини. Они были из настоящей живой плоти. — Вы и Джакомо?

— Si, синьорина, — ответила Морини. В ее глазах стояли слезы. — Я и Джакомо. Я присматриваю за замком изнутри, он — снаружи. Я обслуживаю леди, он — джентльменов.

— И что это значит?

— Мы ждем, когда проклятие рухнет. Когда долг будет оплачен.

— Какой долг? И как его выплатить?

— Это невозможно сделать, синьорина. Вы не должны спрашивать. С тех пор триста лет прошло, но проклятие не снято.

Абигайль подалась вперед и взяла руку экономки в свои.

— Пожалуйста, расскажите мне. Клянусь, я сделаю все, что в моих силах. Справедливость восторжествует, клянусь!

Экономка погладила пальцы Абигайль и заглянула ей в глаза. При этом она вздохнула так глубоко, словно вздох шел из самой ее души.

— Англичанин, синьорина, — тихо произнесла экономка. — Английский лорд должен подарить свою любовь и свою жизнь леди, живущей в замке.

Абигайль показалось, что ее сердце перестало биться. Словно само время вдруг остановилось.

— Какой английский лорд, синьора Морини? — прошептала она.

Экономка закрыла глаза и произнесла так тихо, что слова растворились в воздухе, прежде чем Абигайль смогла их услышать:

— Никто не знает, пока дело не будет сделано. Скажу только, что английский лорд и леди должны искренне полюбить друг друга, прежде чем полная луна в середине лета пойдет на убыль. Тогда жизнь вернется в замок и Монтеверди обретет то, что когда-то у него отняли.

Глава 7

Абигайль в оцепенении шагала по двору. Она пребывала в таком состоянии с того самого момента, как покинула кухню. Привычные утренние посиделки с Лилибет и Александрой, которые они вежливо именовали «салоном», обреченные на провал с самого начала, были милосердно прерваны Персивалем, желающим получить свой обед.

«Английский лорд и леди должны искренне полюбить друг друга, прежде чем полная луна в середине лета пойдет на убыль».

Абигайль посмотрела на свое платье, перепачканное крошками, летевшими изо рта не слишком воспитанного Персиваля, на покрытые пылью туфли и обломанные ногти, под которыми виднелась грязь.

Там, на теплой кухне, экономка, качая головой, сказала, что это невозможно.

Рядом с персиковым садом на дорожке, ведущей по склону холма к озеру, мелькнуло голубое платье. Абигайль прикрыла прищуренные глаза ладонью, и ей на мгновение показалось, что она видит очертания фигуры своей сестры среди деревьев.

Ну и что? Это не так уж невозможно. Кажется, мастерская мистера Берка спрятана именно там, среди оливковых деревьев на берегу озера.

А Лилибет? Даже слепой заметил бы полные любви взгляды, бросаемые на нее время от времени лордом Роландом Пенхэллоу, и ответный румянец на ее щеках. Графиня Сомертон сейчас была свободна от своего ужасного мужа. Ну, или почти свободна.

Но, возможно, проклятие не будет разрушено, даже если мистер Берк влюбится в Александру, даже если Лилибет и лорд Роланд найдут путь в объятия друг друга. Никто не знает, какому именно английскому лорду суждено спасти согрешивших любовников.

Кроме мистера Берка и лорда Роланда в замке Святой Агаты остается лишь один английский лорд.

Сможет ли она?

Сможет ли он?

Возможна ли вечная любовь к Уоллингфорду?

Уоллингфорд — преданный возлюбленный?

Да, он казался Абигайль невероятно привлекательным. А если уж говорить совсем откровенно, то ни о чем другом она и думать не могла. Но подобное физическое влечение очень легко удовлетворить, к тому же оно крайне редко перерастает в серьезное чувство. Все прочитанные Абигайль книги и ее собственные наблюдения лишь подтверждали эту теорию. Даже если бы она полюбила Уоллингфорда, даже если бы это головокружительное желание слиться с ним воедино переросло в нечто более глубокое и нежное, оставался сам Уоллингфорд и его собственные намерения и предпочтения.

В конце концов, распутники редко становятся на путь исправления.

Абигайль резко повернулась в сторону замка и увидела стоящую в дверях Морини, на глазах которой блестели слезы. Поймав на себе взгляд английской леди, она отступила и скрылась в тени.

Абигайль показалось, что волосы зашевелились у нее на затылке. Она инстинктивно шагнула вперед, чтобы последовать за экономкой, но в это самое мгновение ее вниманием завладело другое зрелище: служанка Франческа в небесно-голубом платье и белоснежном платке, ярким пятном выделяющемся на фоне мрачных стен замка, толкала перед собой нечто похожее на большое колесо.

Абигайль удивленно заморгала.

— Скажи на милость, чем это ты занимаешься, Франческа? — спросила она по-итальянски, положив руку на колесо. Оно оказалось довольно твердым, прохладным и остро пахло сыром.

При ближайшем рассмотрении колесо и впрямь оказалось огромной головкой сыра.

Франческа выпрямилась и поправила платок.

— Это pecorino^[5], синьорина. Синьора Морини хочет расчистить верхний этаж и попросила перекатить все сыры оттуда на конюшню. Дозревать.

— Какое трудное задание. Тебе помочь?

— О нет, синьорина. Мария помогает мне с сыром. Только вот… — Франческа задумалась, прищурив карие глаза.

— Так что же? Я буду очень-очень рада помочь. Я совершенно свободна.

Франческа посмотрела на замок, с его островерхими крышами, залитыми восходящим солнцем.

— Мы только начали набивать матрасы и подушки. И справились лишь с половиной работы. В комнатах джентльменов вообще еще не брались за дело.

— О, как славно! И чем же вы их набиваете?

— Свежим гусиным пухом. Он наверху в спальнях.

В спальнях. Там, где когда-то спали и хранили свои тайны Монтеверди. Там, где теперь поселились джентльмены.

Все любопытство и озорство, присущие мисс Абигайль Харвуд, тут же дали о себе знать.

— В комнатах джентльменов, говоришь? — Абигайль улыбнулась. — Отправлюсь туда немедленно.

Франческа с сожалением закусила губу.

— Нет, синьорина! Вам туда нельзя! Там такой беспорядок, перья… Не стоило мне говорить.

— Франческа, — остановила служанку Абигайль, приложив руку к сердцу, — я целый мир не променяю на эти перья.

Абигайль начала с комнаты мистера Берка, чтобы попробовать свои силы в этом новом для нее деле. «Дело мастера боится», — говаривала ее мать, сидя за старым пианино в кабинете незадолго до того, как умерла во время родов. По иронии судьбы в произведении детей на свет она была настоящим мастером, хотя выжили лишь Абигайль с Александрой.

Вскоре Абигайль поняла, что набивать перьями пустые чехлы для матрасов и подушек не так-то просто. Для этого требовались определенные навыки и сила духа. Не обладая необходимыми умениями, Абигайль полагалась лишь на собственную стойкость и упрямство, а в результате вся комната мистера Берка оказалась покрыта толстым слоем пуха. Но по крайней мере подушки были набиты.

Собрав разлетевшиеся перья, Абигайль перешла в комнату лорда Роланда. На этот раз она действовала более ловко, но с такими же потерями. От зоркого взгляда Абигайль не укрылась ни одна деталь. Она заметила раскладной стол путешественника рядом с сундуком и множество книг со странными названиями на корешках, каких Абигайль еще не встречала в своей жизни. Все это было очень интересно, но для нее бесполезно.

В любом случае Абигайль интересовало совсем иное. Она подобрала рассыпанные по полу перья и направилась с мешком в руках дальше по коридору к покоям герцога Уоллингфорда.

Дверь, конечно, была заперта, но Франческа дала ей ключ — красивую вещицу, выполненную из очень древней бронзы, щедро покрытую причудливыми узорами. Абигайль сняла с шеи цепочку с ключом и вставила его в замочную скважину.

Она не удивилась бы, обнаружив внутри герцога, с суровым выражением лица вопрошающего о ее намерениях. И поскольку подходящего ответа у нее не было, она наверняка ограничилась бы шуткой: «Шпионю, ваша светлость! Будьте любезны отойти в сторону, чтобы я могла открыть шкафы».

Однако комната была пуста и, к разочарованию Абигайль, совсем не напоминала жилище герцога. В ней была грубая мебель и простое серое покрывало на кровати. Дорожные сундуки герцога бок о бок стояли возле окна. На обоих поблескивали медные замки. На комоде высилась небольшая стопка книг, а на небольшом столике лежал бритвенный прибор. Ну надо же, герцог брился по утрам без помощи камердинера, как самый обычный человек!

Абигайль совершенно не испытывала угрызений совести, обшаривая комнату Роланда, но сейчас ее рука на удивление неохотно потянулась к ящику комода, словно что-то ее сдерживало. Однако Абигайль прогнала ощущение прочь. В нынешнем состоянии войны, которую развязал Уоллингфорд, а вовсе не она, все, что она делает, — честно.

В левом ящике комода лежали галстуки и шейные платки, накрахмаленные усердной Франческой до невероятно каменно-твердого состояния. Рядом с ними были аккуратно сложены простые белые носовые платки с гербом герцога. Абигайль взяла один и поднесла к носу. От него пахло чистотой и еще чем-то едва уловимым — возможно, древним деревом, из которого был сделан комод. Абигайль сунула носовой платок в карман, открыла правый ящик и тут же закрыла его снова, ибо там оказалось нижнее белье.

В конце концов, всему, даже любопытству, есть предел.

Чистые белые сорочки, бриджи, носки… Неужели в вещах герцога не отыщется чего-нибудь действительно интересного? Нет, определенно Уоллингфорд где-то что-то прячет. Уже само то обстоятельство, что герцог отправился в Италию заниматься наукой — на целый год без привычных удобств и привилегий! — просто не поддавалось осмыслению.

Кроме того, мужчина, которому нечего скрывать, должен быть весьма скучной личностью, не стоящей того, чтобы его соблазнять, не говоря уже о том, чтобы приносить себя в жертву ради избавления от загадочного проклятия, существование которого, кстати сказать, все еще остается под вопросом.

При мысли об этом в животе у Абигайль возникло какое-то странное ощущение. А может, это всего лишь обильный завтрак, поданный Морини, давал о себе знать.

Абигайль подошла к сундукам. Но они оказались набитыми книгами. Здесь были произведения на греческом языке и латыни, философские трактаты, большинство из которых Абигайль уже изучила со своим учителем, которого за весьма высокую плату наняла для нее Александра.

Гардероб Уоллингфорда состоял из привычных для английского джентльмена предметов одежды: твидовых и шерстяных костюмов, а также черных вечерних сюртуков. Абигайль поискала в карманах, но не нашла любовных записок или каких-то других свидетельств тайной переписки. И вновь возникло странное ощущение. Только вот что — разочарование или облегчение?

Абигайль стояла посреди комнаты и оглядывалась по сторонам, сдвинув брови. Она наверняка что-то упустила.

Если бы в этой комнате жила она и у нее было что-то, ради чего она проехала пол-Европы, куда бы она это спрятала?

Абигайль прошлась взглядом по двери, окнам, мебели, толстым каменным стенам, покрытым осыпающейся штукатуркой. Подошла ближе к одной из стен и легонько провела пальцами по шероховатой поверхности. Довольно старая. Никаких признаков того, что стену недавно замазывали. Да и что вообще Уоллингфорд знал о подобных вещах?

Наконец она переключила свое внимание на трюмо — нескладную махину темного дерева — и одним пальцем приоткрыла коробочку с бритвенными принадлежностями.

Абигайль опустилась на стул рядом с трюмо и сделала глубокий вдох. Мыло для бритья. Именно оно источало соблазнительный аромат бергамота. Она наклонилась, вдохнула снова и тут же мысленно перенеслась в конюшню на постоялом дворе. Вновь услышала стук дождя по крыше, ощутила прикосновение бархатистых губ Уоллингфорда к своим и твердую каменную стену, упирающуюся ей в спину. Абигайль вдохнула снова, и вот уже мускулистая грудь герцога прижимается к ее груди и…

— Какого черта вы делаете в моей комнате?

Полуприкрытые глаза Абигайль тут же открылись.

Герцог Уоллингфорд заполнял собой чуть ли не весь дверной проем. Сильные руки сложены на груди, а широкие плечи, обтянутые дорогим твидом, едва не касаются дверных косяков. Он был в костюме для верховой езды, начищенные до блеска сапоги лишь усиливали эффект его неотразимости. В ее одурманенном бергамотом сознании он казался ей красивым, точно бог. Ведь у простого смертного не может быть таких гордых высоких скул и густых темных волос, ниспадающих закручивающимися локонами на лоб. В его глазах, освещенных солнцем, горел огонь, и впервые Абигайль заметила, что они вовсе не черные, а скорее напоминают темное полуночное небо. Ей еще ни разу не удавалось подойти к герцогу достаточно близко, чтобы разглядеть это.

— Что за вопрос, — произнесла Абигайль, с трудом удерживаясь от желания броситься в объятия герцога или, того хуже, упасть вместе с ним на пол и предаться страсти, — когда вполне очевидно, что я всего лишь меняю набивку в вашем матрасе.

Абигайль махнула рукой в сторону стоящих посреди комнаты мешков и перьев, покрывающих пол вокруг них.

Уоллингфорд посмотрел на перья, потом на Абигайль, а потом снова на перья. При этом его руки оставались скрещенными на груди. Он заговорил медленно, словно с умственно отсталой.

— Меняете… набивку… в моем матрасе? — спросил он, вскинув бровь.

— Это очень тяжелая работа. Хотя откуда вам это знать? — ответила Абигайль. Аромат бергамота начал постепенно выветриваться вместе с порывом свежего ветерка, проникающего через дверь. И тем не менее ее не покидало желание оказаться в объятиях герцога. Однако вместо этого она взяла с пола мешок с перьями.

— Я присела, чтобы немного передохнуть.

Уоллингфорд шагнул вперед и с недоверием оглядел комнату.

— А разве это не должны делать слуги?

— Они заняты сыром.

— Сыром?

— Это долгая бытовая история, а вы совсем не производите впечатления человека, который может подобной историей заинтересоваться. Не поможете мне с матрасом? — Абигайль беспощадно сдернула с кровати одеяло и простыни.

— Какого черта вы творите? — воскликнул герцог.

— Меняю ваши перья.

— Мои перья не нуждаются в замене. И уж точно не вами.

Уоллингфорд схватил Абигайль за запястье. «Какая огромная у него рука», — подумала Абигайль. Ей очень хотелось прижаться к его плечу, но это было бы крайне неприлично.

— Ну конечно же, ваши перья нуждаются в замене, — сказала она. — Потому что эти меняли в последний раз во время визита папы римского, а было это несколько сотен лет назад.

— Ваше присутствие в моей комнате является прямым нарушением условий пари.

— Вовсе нет. Я пришла сюда по делу, с весьма невинными намерениями. К тому же это вы сжимаете мою руку, что я рассматриваю как попытку соблазнения.

Уоллингфорд разжал пальцы.

— Я вынужден просить вас уйти.

— А я вынуждена просить вас отойти в сторону, чтобы я могла завершить начатое.

— Вы — сестра маркизы, и вам не пристало наполнять матрасы перьями, кормить коз и кур.

Абигайль обернулась:

— Что вы хотите этим сказать? И какое вам вообще до этого дело? Думаю, многим маркизам пойдет на пользу, если они будут время от времени кормить коз. И герцогам тоже, раз уж на то пошло.

Уоллингфорд был разгневан.

— Вам совсем не свойственно соблюдение норм морали?

— Совсем. — Абигайль с вызовом посмотрела на герцога, на его широкие плечи и внезапно почувствовала себя очень маленькой и хрупкой. Она встречала крупных мужчин и раньше, но герцог был другим. Под дорогим твидом его костюма скрывались недюжинная сила и мощная воля. Абигайль чувствовала, как они бушуют и бурлят внутри, готовые вырваться на свободу и разрушить эту преисполненную благородства оболочку с воинственностью предков, впервые получивших титул, чья наследственность делала его столь неотразимым для женщин.

Только вот ему не на что было направить эту варварскую мощь в благовоспитанной современной действительности.

Уоллингфорд смотрел на Абигайль. Его дыхание обвевало ее лицо, а глаза цвета полуночного неба прищурились от напряжения. Его сильные руки поднялись и сомкнулись на ее плечах.

— Почему, Абигайль? — спросил он.

— Что… почему? — Аромат бергамота, источаемый его кожей, коснулся ноздрей. Где-то в глубине сознания пульсировали, не давая покоя, слова синьоры Морини. Мысли о судьбе, проклятиях и клятвах в вечной любви смешались в бешеном водовороте.

Голос Уоллингфорда зазвучал мягче:

— Почему вам совсем не свойственно соблюдение норм морали?

— Потому что это мешает.

— Мешает чему?

Абигайль постаралась собраться с мыслями.

— Тому, чтобы стать интересным человеком. Настоящей личностью, а не просто модно одетой куклой.

— Никто, — сказал герцог, поднося руку к щеке Абигайль и легонько погладив ее костяшками пальцев, — никогда не примет вас за куклу, мисс Харвуд.

О да! К черту лодочный сарай с припасенным в нем вином и свечами. К черту возможная любовница, живущая в деревне. К черту глупые проклятия Морини. Вот это идеально — освещенное солнцем лицо Уоллингфорда и его глаза, горящие неподдельной страстью.

Абигайль положила ладони на его грудь и привстала на цыпочки.

Его губы, нежные, точно гусиный пух, коснулись ее губ.

— О, — выдохнула Абигайль, когда пальцы герцога коснулись ее подбородка, а губы вновь накрыли ее собственные в нежном поцелуе.

— Абигайль, — пробормотал Уоллингфорд.

Она покачнулась, сделала шаг назад, чтобы удержать равновесие, но споткнулась о мешок с пухом.

Уоллингфорд последовал за ней, подхватил, и они опустились на пол, слившись в страстном поцелуе. Пальцы Абигайль вцепились в пуговицы на рубашке Уоллингфорда, а его пальцы — в пуговицы ее платья.

— О, Уоллингфорд!

— Меня зовут Артур, — простонал он, сражаясь с лифом платья Абигайль.

— Артур?

— Да. — Ему наконец удалось немного спустить лиф платья и зарыться лицом в ароматные кружева сорочки, выглядывающие из-под корсета.

— Но я не могу выкрикивать «О, Артур!» в порыве страсти.

Герцог поднял на нее взгляд.

— Да что вы можете знать о страсти?

— Совсем ничего, кроме того, что страсть нельзя разделить с мужчиной по имени Артур. — Абигайль устроилась поудобнее под герцогом и приподняла лицо для поцелуя. — Но не беспокойтесь, я кое-что придумала. Если вы не возражаете, я буду называть вас как-нибудь иначе. Например, Волфгар, или Тристан, или… Даже Роланд гораздо больше подходит для страстных восклицаний. Только это будет неловко…

Уоллингфорд слегка приподнялся.

— Да, это будет чертовски неловко!

— О, идите сюда. Не стоит обращать внимание на мою неприятную привычку болтать всяческие глупости. Просто игнорируйте. Артур? Прекрасно. Правда. Уверена, я прямо сейчас так вас и назову. — Абигайль взялась за сюртук Уоллингфорда, расстегнула его и стащила с плеч.

Герцог открыл было рот, чтобы возразить, но его взгляд вновь упал на грудь Абигайль. Он провел пальцами по кружевам и принялся их отодвигать, посылая по ее телу сладостные мурашки предвкушения.

— Абигайль, вы такая чудесная. Вы похожи на фею. Мою собственную чудесную фею. Мне даже страшно к вам прикоснуться, — прошептал Уоллингфорд, вновь накрывая ее губы в поцелуе.

Господи, как же он был хорош на вкус! Абигайль ответила на поцелуй и пробежалась пальцами по широким плечам.

— Артур. — Она произнесла его имя для того, чтобы привыкнуть к этим звукам. — Не думала, что победа в споре может доставить мне такое удовольствие.

Уоллингфорд замер.

Абигайль легонько нажала на его плечи.

— Артур?

Уоллингфорд поднял голову.

— Что вы сказали?

— Я сказала: «О, Артур!». Разве нет? — Мысли вихрем закружились в голове Абигайль.

— Вы сказали, что выиграли спор.

Абигайль улыбнулась и коснулась пальцами губ герцога — таких мягких и пухлых, совершенно не соответствующих горящему гневом лицу. Ей ужасно нравились эти губы.

— О да. Замечательно, не правда ли? Какая глупая идея — заключить пари. Я так рада, что с ним покончено.

Уоллингфорд вскочил на ноги.

— Какого черта здесь происходит?

Абигайль ошеломленно заморгала. Приподнялась, села на полу, позволив лифу платья весьма непристойно съехать вниз. Шпильки выскочили из ее волос, и они каскадом рассыпались по плечам и спине. Она чувствовала себя распутной женщиной, и это ощущение ей понравилось.

— Разве это не очевидно? — радостно произнесла она. — Мы занимаемся любовью. Наконец!

Брови Уоллингфорда сурово сошлись на переносице. Красивые губы превратились в узкую полоску. Он потянулся за сюртуком.

— Вы сделали это намеренно, не так ли? Кто вас надоумил? Леди Морли, полагаю?

— Никто. Никто ничего не знает. Все считают, что я вас ненавижу. — Абигайль отбросила с лица волосы. — Да и какая разница? Почему вы одеваетесь?

Уоллингфорд уже поспешно застегивал пуговицы сюртука.

— Мне кажется, меня обвели вокруг пальца.

— О, не говорите чепухи.

Кожу Абигайль все еще покалывало, а соски болезненно упирались в неуступчивый корсет. Она сгорала от желания, а этот невыносимый объект ее страсти поправлял ворот сорочки, возвращая ему безупречность и стирая тем самым воспоминания о мужчине, всего мгновение назад страстно шептавший ей на ухо и называвший своей чудесной феей.

Она в отчаянии протянула к нему руки.

— Вернитесь. Я же предупреждала, что сама не ведаю, что говорю.

— Перья! — процедил сквозь зубы Уоллингфорд. — Каким же идиотом вы меня считаете. Подозреваю, вашей целью было вынудить всех нас покинуть замок.

— Неправда! Я умру, если вы уедете. — Абигайль встала с пола.

Уоллингфорд одарил ее ледяным взглядом, протянул руку к платью Абигайль, и та охнула, подумав, что он хочет сорвать его с нее и начать все сызнова, но вместо этого Уоллингфорд вернул лиф на место.

— Вы выглядите как потаскуха, — холодно произнес он, принимаясь застегивать пуговицы. Абигайль была слишком ошеломлена, чтобы его остановить. — Вы хотели принести себя в жертву. Благородно. Интересно, вы собирались довести задуманное до конца? Или ваши друзья уже сейчас стоят под дверью, чтобы ворваться в комнату и застигнуть нас на месте преступления?

Уоллингфорд рывком застегнул последнюю пуговицу на платье Абигайль, и ей пришлось отступить на шаг назад и сложить руки на груди. Лицо и тело пылали, но теперь не от страсти, а от гнева, для нее непривычного ощущения. Ведь она еще никогда не сердилась по-настоящему. Гнев был так же противен ее существу, как и ревность. У нее не было опыта общения с подобными эмоциями, поэтому она и не знала теперь, что делать с красным туманом, застившим ее глаза, и рвущимися с губ словами.

— Я собиралась сделать вас своим любовником, — сказала она. — Собиралась сделать вам подарок — подарить свою невинность. Надеялась, что это значит для вас то же, что и для меня, но теперь вижу, что ошибалась. Вы всего лишь обычный жестокосердный соблазнитель. Мне стоило выбрать в качестве любовника мистера Берка или славного лорда Пенхэллоу, хотя я никогда не поступаю так со своими друзьями. Да, и еще… Вы заставили меня плакать, невыносимый вы герцог, а я никогда не плачу! — Абигайль схватила мешок с перьями.

— Подождите, Абигайль…

— Надеюсь, вы никогда не встретите женщину, которая вас полюбит. Надеюсь, вы умрете в одиночестве, бездетным и всеми покинутым! — Абигайль взяла мешок за дно и высыпала содержимое на голову Уоллингфорда. — Большего вы не заслуживаете.

Она не остановилась, чтобы полюбоваться делом рук своих. Повернулась и вышла прочь из спальни герцога Уоллингфорда, даже не потрудившись выслушать его извинения, приглушенные слоем перьев.

Перья были на ресницах, в волосах, в сюртуке, во рту, который он опрометчиво открыл, чтобы возразить, как раз в тот момент, когда она высыпала на него содержимое мешка.

— Абигайль! — попытался крикнуть Уоллингфорд, как только может крикнуть человек, горло которого щекотало крохотное гусиное перышко. Уоллингфорд выплюнул его и сделал еще одну попытку: — Абигайль! — Такой рев, присущий только обладающим неограниченной властью герцогам, заставил бы целую армию преклонить колени. Даже камни замка могли бы склониться в поклоне перед этим преисполненным властности воплем, но Абигайль Харвуд не остановилась, как если бы вообще ничего не слышала.

Она растворилась без следа в переливающемся весеннем воздухе, подобно фее, с которой ее сравнивал Уоллингфорд.

Ну конечно же, он не собирался так ее называть. Как не собирался делать и всего остального. Просто это имя само слетело с его губ, словно он вдруг превратился в совершенно другого человека. На протяжении многих недель он всячески пытался избегать встреч с этой леди, а если встречи были неизбежны, гневно поджимал губы и окидывал ее ледяным взглядом. Он пытался закрыть свой разум для мыслей о ней. Уоллингфорд едва не забылся однажды на конюшне и не собирался допустить повторения произошедшего.

Он не должен оступиться. Не должен позволять себе быть слабым.

Но все эти благие намерения тотчас же выветрились из его головы, когда он увидел Абигайль, с ее изящными ключицами, виднеющимися над вырезом желтого платья, и густыми ресницами, обрамляющими неправдоподобно большие глаза. А потом она подняла эти самые глаза и взяла его в плен, глядя на него с таким дразнящим теплом, с таким невинным пониманием, что Уоллингфорд сдался.

Имя Артур, данное ему при рождении и сорвавшееся с губ Абигайль, растопило его мозг. А вид ее гладкой кожи и многообещающе выпирающей из декольте груди свели с ума. Его восхитительная фея, похожая на ангела, Абигайль выгибалась и сладостно вздыхала. К черту пари, деда и весь мир, кроме этой комнаты и этой странной, единственной в мире женщины, созданной именно для него!

А потом между стонами и вздохами прозвучала фраза: «Не думала, что победа в споре может доставить мне такое удовольствие». И эти слова вдребезги разбили все: его гордость, вселяющее надежду, безымянное ощущение у него в груди, признание, что едва не сорвалось с его губ.

Абигайль играла с ним, подставила его, использовала в своих целях.

Его, герцога Уоллингфорда!

И вот теперь он стоял посреди пустой комнаты, с каждым своим вздохом поднимая в воздух небольшое облачко пуха. Все было на месте и в порядке, кроме кровати, перьев и его собственного растревоженного сознания.

Уоллингфорд нахмурился еще больше. Казалось, даже дверь комнаты насмехается над ним, зияя полутемным коридором, в котором в облаке желтого платья растворилась Абигайль, и окном, из которого открывался вид на покрытую весенней зеленью долину.

Он глухо застонал, в два шага пересек комнату, вышел в коридор, захлопнул дверь и запер ее на ключ. Затем бегом спустился по лестнице, высекая искры из каменных ступеней каблуками своих сапог, и направился к выходу.

Герцогам не пристало спокойно наблюдать за тем, как попирают их гордость.

Абигайль сидела на камнях, обхватив руками колени, и наблюдала за мелькающими над поверхностью озера длинными белыми руками Уоллингфорда. Он был полностью обнажен. Его гладкая спина, бьющие по поверхности ноги и даже ягодицы время от времени мелькали над водой. Несправедливо, что человек, от рождения получивший множество привилегий, обладал еще совершенной фигурой и грациозностью движений. Абигайль всеми фибрами души желала расстегнуть платье, развязать проклятый корсет, стянуть с себя сорочку и освободиться от слоев одежды, отделяющих ее от Уоллингфорда. Она страстно желала нырнуть в озеро и присоединиться к нему, увидеть при этом его лицо и заставить осознать то, что между ними существует связь.

Но Абигайль не сделала этого, просто тихонько сидела на берегу, скрытая оливковыми деревьями, наслаждаясь теплом пробивающихся сквозь листву солнечных лучей. В отдалении раздавались голоса. Очевидно, Лилибет устроила для Филиппа пикник, чтобы только не поддаться чарам лорда Роланда.

Ну почему глупые клятвы значили для Уоллингфорда так много?

Не было у него никакой тайны. Не было никаких тайных писем, спрятанных в белье, и никакой любовницы из деревни. Герцог Уоллингфорд просто хотел проверить себя, и мотив для этого крылся в его собственной голове.

Уоллингфорд почти достиг противоположного берега, и она больше не могла различить деталей, лишь видела сверкающую на солнце темную голову и мерные взмахи руками, словно он мог целый день плавать в ледяной весенней воде. Абигайль смотрела на герцога с нежностью, к которой примешивались незнакомое собственническое чувство и гордость за его силу.

Все они были немного сломлены. Все шестеро.

Абигайль поднялась с земли, поправила юбки и пошла по извилистой тропинке в замок.

Синьора Морини перебирала огромную гору гороха для вечернего супа и не подняла головы. Все ее внимание было направлено на горох, алый платок ярким пятном выделялся на фоне приглушенных красок кухни.

Абигайль села рядом и взяла горсть гороха.

— Хорошо, — сказала она, — я вам верю. Скажите, как я могу помочь.

Глава 8

Планы синьоры Морини были гораздо более многообещающими, нежели один из замыслов Абигайль, когда она переоделась молодым человеком, чтобы сдать вступительные экзамены в Мертон-колледж. В тот раз она не успела проехать и получаса от Паддингтонского вокзала. Она так сильно нервничала, что пот начал струиться меж ее перетянутых грудей (а она, как и сестра, унаследовала от матери довольно полную грудь), и ей пришлось сойти с поезда в Чилтерне и вернуться назад в Лондон. Служанки, которым удалось раздобыть для Абигайль одежду своих братьев, и кухарка, заботливо собравшая ей в дорогу завтрак, были весьма разочарованы ее столь быстрым возвращением.

На этот раз план не включал в себя больно стянутую грудь и переодевание в мужскую одежду. Она и синьора Морини решили просто немного помочь естественному ходу событий, сведя вместе леди и джентльменов, которые и так уже начали влюбляться друг в друга.

Абигайль посмотрела на лорда Роланда, сидящего за столом напротив нее. На славного красивого лорда Роланда, в чьих волосах играли золотистые отсветы свечей, а выразительные глаза цвета ореха мечтательно смотрели на тарелку с оливками. Он уже вздыхает по Лилибет и будет только благодарен небольшой помощи.

Кулак Уоллингфорда прервал ее размышления громким ударом, от которого зазвенели тарелки.

— Послушай, Берк, ты что, вообще ни слова из сказанного не слышал?

Абигайль перевела взгляд на Финеаса Берка. Ну разве можно было винить Александру в том, что та питала слабость к этому мужчине — такой красивый, высокий, с яркими чертами и идеальным телосложением. Самая настоящая копия…

Абигайль поставила на стол бокал с вином, посмотрела на лорда Роланда, затем на Уоллингфорда и опять на Берка.

О Господи!

— Боюсь, я действительно ничего не слышал, — ответил мистер Берк. — У меня кое-какие проблемы с исследованиями, а все эти твои разглагольствования ни капли не помогают в их решении. Пенхэллоу, друг мой, могу я попросить тебя передать оливки?

Лорд Роланд вскинулся:

— Э… что? Оливки, ты сказал?

— Оливки, сэр. Слева от тебя. Да, они самые. Благодарю.

Уоллингфорд вновь ударил по столу.

— Берк, несносный ты негодяй…

— Ваша светлость, прошу вас! — воскликнула Лилибет, надев маску приличествующего случаю негодования.

— Прошу прощения, леди Сомертон, но Берк заслужил подобное обращение. А я всего лишь пытаюсь защитить его жалкую шкуру.

Абигайль внимательно наблюдала за тем, как Уоллингфорд пьет вино и какие взгляды бросает на Берка — гневные и вместе с тем покровительственные. Почему она не замечала этого раньше?

— Моей шкуре ничего не угрожает, уверяю тебя, — ответил Финн.

Александра положила нож и вилку. Она сидела рядом с сестрой, поэтому последняя не видела ее лица, но зато прекрасно представляла, как оно выглядит: гладкая кожа, вскинутые брови, горящие уверенностью глаза. Она обратилась к мистеру Берку, намеренно растягивая слова:

— Его светлость считает, будто я намерена вас соблазнить и тем самым выиграть это ваше глупое пари.

Абигайль откашлялась и сказала:

— Но ведь это бессмысленно. Ведь если ты успешно соблазнишь мистера Берка, пари проиграют обе стороны, не так ли?

Все ошеломленно повернулись к Абигайль, словно забыли о ее существовании, словно она сказала нечто такое, что противоречило абсолютно всем существующим в мире законам. Абигайль переводила взгляд с одного человека на другого. Неужели никто из них не задумывался о подобном исходе раньше? Для нее это было очевидно.

Молчание нарушил мистер Берк, голос которого звучал несколько натянуто:

— Да, да. Полагаю, это именно так.

Абигайль повернулась к Уоллингфорду и многозначительно улыбнулась:

— Видите? Так что можете не загружать свою голову мыслями о соблазнении, ваша светлость. Ни одному здравомыслящему человеку не придет в голову решиться на подобное. Целых два объявления в «Таймс»! Это неслыханно!

Уоллингфорд бросил на Абигайль полный ярости взгляд. Краска гнева поползла по его лицу и залила восхитительно высокие скулы. Интересно, как бы он отреагировал, если бы она сейчас поднялась со своего места, обошла вокруг стола и обхватила ладонями его пылающие щеки, как сделала это чуть раньше?

— Господи, Уоллингфорд, вам просто необходимо научиться держать себя в руках, — посоветовала Александра. — А иначе, боюсь, вас хватит удар. Вы что-нибудь смыслите в медицине, мистер Берк?

— К сожалению, самую малость. Но галстук ослабить смогу.

Уоллингфорд с трудом обрел дар речи.

— Я счастлив быть объектом такого нескончаемого веселья. Но ты, — он ткнул пальцем в широкую грудь мистера Берка, — и ты… — лорд Роланд тоже получил тычок в грудь, — вы понятия не имеете о том, что у этих женщин на уме. С того самого момента, как мы прибыли в замок, они только и делают, что докучают нам и строят козни. А все для того, чтобы сделать нашу жизнь невыносимой и вынудить нас уехать и оставить замок в их полное распоряжение. Не пытайтесь отрицать это, леди Морли. Этим вы лишь оскорбите нас всех.

— Я была бы счастлива увидеть вас сегодня в последний раз, Уоллингфорд, — сказала Александра. — Я никогда не скрывала своего отношения к вам.

Уоллингфорд хищно прищурился, и у Абигайль появилось неприятное ощущение, что Александра только что наступила на шахматную доску с любовно расставленными герцогом фигурами. Краска отлила от его лица, зато черты ожесточились, а от взгляда повеяло ледяным холодом.

— Что ж, хорошо, леди Морли, — осторожно произнес герцог. — В таком случае я должен внести поправку к нашему пари. А именно предложить повысить ставки.

Повысить ставки? А вот это интересно. Абигайль еле заметно подалась вперед. Нарушит ли это предложение Уоллингфорда ее собственный тщательно продуманный план действий?

— О Господи! — простонал мистер Берк. — Неужели у тебя нет лучшего применения своему времени, Уоллингфорд? Его, например, можно употребить для чтения книг из обширной библиотеки замка. В конце концов, мы именно для этого сюда приехали.

Александра провела пальцем по ободку своего бокала.

— Его светлость может присоединиться к нашему литературному обсуждению в салоне. Мы будем рады выслушать его мнение, только я бы советовала прихватить с собой зонт на случай ненастной погоды.

— Нет, черт возьми! Прошу прощения, леди Сомертон.

Лилибет вздохнула так тихо, что Абигайль едва ее услышала.

— Ничего, ваша светлость.

Уоллингфорд распрямил свои и без того широкие плечи и поднялся со стула.

— Мое предложение таково: помимо объявления в «Таймс» проигравшая сторона немедленно покидает замок. — С этими словами герцог удовлетворенно опустился на свое место.

В столовой воцарилась такая тишина, что Абигайль показалось, будто она слышит трепет пламени свечей.

Лорд Роланд присвистнул.

— Очень жесткие условия, приятель. Ты уверен? А если это нам придется уехать?

Уоллингфорд высокомерно улыбнулся.

— Должен признать, что ты самое слабое звено в цепи, но тут я вынужден полностью положиться на благородство леди Сомертон.

— Неужели, ваша светлость? — прошептала Лилибет.

— Большей глупости я не слышала, Уоллингфорд, — резко бросила Александра. — Вся эта болтовня о тайных замыслах и прочем вздоре. Уверяю вас, у меня нет ни малейшего намерения соблазнять бедного Берка, и, осмелюсь предположить, он тоже не горит желанием быть соблазненным. Это все из-за перьев, да? Вы пытаетесь нам отомстить…

— Если я ошибаюсь, леди Морли, у вас нет причин возражать против повышения ставок. — Уоллингфорд протянул руку к бутылке и наполнил свой бокал. — Так что вы на это скажете? — Он сделал глоток вина, не спуская глаз с Александры поверх ободка бокала.

Абигайль показалось, что сидящая рядом с ней сестра дрожит от еле сдерживаемого гнева. Ей хотелось успокоить Александру, сказать, что все сработает и никому не придется покидать замок. Что это всего лишь мелкие разногласия между столь разными личностями, пытающимися притереться друг к другу. Но что она могла сказать? Александра — хотя она никогда ни с кем не обсуждала подобных вещей — балансировала на грани нищеты, после того как семья разорилась после скоропостижной смерти лорда Морли. Ей было некуда возвращаться. У нее не было пристанища, кроме этого полуразрушенного итальянского замка. А Лилибет? Лилибет придется еще хуже, если ее вынудят покинуть это уединенное место. В Лондоне ее ждет жестокий лорд Сомертон, который, возможно, уже сейчас бросил все силы на розыски своей беглянки-жены и сына.

Неудивительно, что Александра колебалась, прежде чем принять предложение Уоллингфорда. Мужчинам проигрыш не нанесет большого урона, разве только уязвит их гордость. А вот для женщин ставки — как изволил выразиться герцог Уоллингфорд — действительно слишком высоки.

Он фактически загнал их в угол. Александра не могла отказаться. Абигайль вновь бросила взгляд на Уоллингфорда, сидящего во главе стола. Расправив плечи, он высокомерно взирал на присутствующих и был очень доволен собой.

— Конечно же, я не стану возражать, — сказала наконец Александра, с силой сжав тонкую ножку пустого бокала. — Но я по-прежнему считаю ваше предложение совершенно абсурдным.

Откашлявшись, Берк поспешил прийти Александре на помощь:

— В самом деле, Уоллингфорд, в этом вовсе нет необходимости. Не понимаю, почему мы не можем продолжать жить все вместе и дальше? Ну что значит какая-то горстка перьев? Кроме того, я совершенно уверен, что смогу противостоять чарам леди Морли, если она вдруг вознамерится посягнуть на мою добродетель.

Уоллингфорд откинулся на стуле и обвел взглядом присутствующих.

— Неужели ни у кого из вас не хватит духу принять мое предложение? Леди Морли, вы ведь не устоите перед соблазном?

— Вы всегда слыли негодяем, Уоллингфорд. — Александра покачала головой.

О черт! Необходимо высказаться и все уладить, иначе ужин никогда не закончится, и ее планы рухнут.

— Почему бы и нет? — нарушила Абигайль всеобщее молчание.

И вновь на нее устремились ошеломленные взгляды присутствующих. Вот так веселье. Единственным своим высказыванием она повергла в шок всех. Абигайль повернулась к Уоллингфорду и смерила его многозначительным взглядом.

— Почему бы нет? Я не могу говорить за вашу компанию, ваша светлость, но мы трое будем просто продолжать заниматься своими делами. Читать книги и изучать науки, как и предполагалось с самого начала. Если вам так хочется превратить наше пребывание здесь в игру, поднять ставки, считайте, что мы приняли ваши условия. — Абигайль беззаботно пожала плечами и повернулась к Александре: — Для нас это не имеет никакого значения. Правда ведь, Алекс?

Александра заморгала и глубоко вздохнула:

— Ну конечно. Хорошо. Мы принимаем ваши условия, Уоллингфорд. Хотя это не имеет никакого значения, ибо ваши подозрения не имеют под собой никакого основания. И вообще мне кажется, что у вас случилось помутнение рассудка. Поэтому я бы посоветовала вам оставить свои вздорные предположения и направить свою энергию в нужное русло. Займитесь чем-нибудь полезным. Мы сейчас изучаем Аристофана, и моя дорогая сестра Абигайль уже дважды прочитала его в оригинале. Я уверена, она сможет дать вам несколько полезных советов. Помочь вам с постижением собственной сути.

О да, это был триумф! Абигайль протянула под столом руку и одобрительно сжала запястье сестры.

— Уверяю вас, моя суть в полном порядке, леди Морли. — Уоллингфорд промокнул губы салфеткой и бросил ее рядом с тарелкой. После этого грациозно поднялся со своего места и коротко откланялся: — А теперь, леди, прошу меня извинить. Оставляю вас в более приятном обществе моих товарищей.

С этими словами он ушел, оставив после себя звенящую тишину.

«А теперь, — подумала Абигайль, складывая свою собственную салфетку на поверхности древнего стола, — начнем игру».

Уверенно пересекая огромный, похожий на пещеру холл замка, герцог Уоллингфорд никак не ожидал столкнуться с Абигайль Харвуд. Хотя если говорить точнее, он коснулся ее правого плеча, но когда вскинул руку, чтобы удержать леди от падения, его рука опустилась — то ли по стечению обстоятельств, то ли повинуясь инстинкту — прямо в центр мягкой затянутой шелковой тканью груди.

— Господи, Уоллингфорд! — воскликнула Абигайль, даже не попытавшись отстраниться. — Что вы здесь делаете в столь поздний час?

Уоллингфорд не мог вспомнить. Кажется, его появление в холле было как-то связано с книгами. Или с кухней. Перед его глазами мгновенно возник большой бронзовый ключ.

— А какого черта здесь делаете вы в такой час? — грозно потребовал ответа герцог и остановился. Он даже не мог разглядеть леди в скудном свете луны, пробивающемся из находящихся в отдалении окон, но не сомневался, что перед ним стоит именно мисс Харвуд. Он бы ни с чем другим не спутал эти веселые нотки в голосе и нежный сладковатый аромат цветочного мыла, лимона и весенних садов. А эта чудесная плоть, заполнившая его широкую ладонь…

Уоллингфорд отдернул руку, словно от кипящего чайника.

— Я укладывала Филиппа спать, — без тени смущения ответила Абигайль. — Он заставил меня прочитать ему несколько историй из толстой книги о боевых конях, которую стащил в библиотеке. Не слишком подходящее чтиво на ночь, но разве можно что-то сделать, если маленькому мальчику что-то втемяшилось в голову.

Библиотека! В голове у Уоллингфорда просветлело.

— Ну да ладно, — произнес герцог. — Вы не знаете, где я могу найти экономку? Наверное, на кухне? Дверь в библиотеку заперта. — Он помолчал. — Наверное, ваш мальчик нечаянно захлопнул ее, когда выходил. Оставил зажженной свечу. Это ведь очень опасно.

— Вообще-то это сын Лилибет.

— Да какая разница? Мне необходим ключ.

Между ними озером разлилась тишина. Уоллингфорд ощутил исходящее от Абигайль беспокойство.

— Что ж, — медленно произнесла она, — в таком случае я пойду и поищу экономку. Только особо не надейтесь. Она наверняка уже в постели.

— Сейчас только полдевятого.

— Она живет по распорядку, принятому в деревне.

Уоллингфорд начал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу.

— Тогда разбудите ее. Мы не можем оставить свечи на всю ночь. Во-первых, это опасно, а во-вторых, мне нужна книга.

— Какая именно? Я найду.

— Мисс Харвуд, — сказал Уоллингфорд, сурово сдвинув брови, — вряд ли нужно вам напоминать, что библиотека расположена на территории джентльменов. К тому же вы не должны приносить мне книги.

— А мне кажется, вы привыкли к тому, чтобы вам приносили книги, — парировала Абигайль. — Возможно, вы не делали этого самостоятельно с тех пор, как были ребенком. Да и сейчас вряд ли это делаете.

— Должен заметить, вы ошибаетесь. Я вполне способен отыскать нужную мне книгу. Я… — Уоллингфорд замолчал. В серебристом полумраке холла, окруженный холодными камнями, неподвижным воздухом и еле заметным теплом, исходящим от невидимого тела Абигайль, он вновь ощутил ее беспокойство. — Вы пытаетесь отвлечь мое внимание, мисс Харвуд? — тихо спросил Уоллингфорд.

— Конечно, нет, — слишком поспешно ответила Абигайль. — Я всегда так разговариваю. Постоянно перескакиваю с темы на тему. Так о чем мы говорили? О ключах? О книгах? Или о том и о другом сразу?

— Вообще-то речь шла о ключе от библиотеки, — напомнил Уоллингфорд.

— А… Ну, это ваша проблема. — Раздалось шуршание, как если бы Абигайль приглаживала подол платья.

— Проблема? Какая проблема? Библиотека заперта, поэтому нам надо разыскать экономку и взять у нее ключ. Может, покажете мне дорогу, мисс Харвуд? — Герцог разговаривал тоном, не допускающим возражений. Теперь он был совершенно уверен, что она что-то скрывает. Мисс Абигайль Харвуд могла с легкостью провести остальных, но только не его. Ведь он-то знал о ее коварстве. Изучил ее вдоль и поперек. Она не могла скрыть от него ни неуверенности в голосе, ни лишнего движения рукой.

— Э… видите ли, ваша светлость, — произнесла Абигайль, — хотя, возможно, вы уже знаете об этом, если достаточно близко познакомились с библиотекой. Видите ли…

— Да, мисс Харвуд?

— Она закрывается изнутри.

Уоллингфорд сложил руки на груди. Его глаза уже успели привыкнуть к полумраку, и ему даже показалось, будто он сумел разглядеть улыбку на лице Абигайль. Уголки ее губ слегка приподнялись, как если бы она изо всех сил пыталась сдержаться. Ее нижние юбки, прикрытые юбкой платья, еле слышно шуршали вокруг стройных ног. Уоллингфорд обнаружил, что его правая рука все еще ощущала тепло от нечаянного соприкосновения с грудью Абигайль.

— Что вы хотите этим сказать, мисс Харвуд? — спросил он. — Что дверь библиотеки сама себя заперла?

— Конечно, нет. Но возможно, там заперся ваш брат. Вы не подумали о том, что можно постучать?

— С какой стати моему брату запираться в библиотеке?

— Ну, чтобы уединиться. Чтобы ему никто не мешал. — Абигайль подалась вперед, и Уоллингфорд ощутил на своей шее ее сладковатое дыхание. — Возможно, для того, чтобы защититься от вероломных попыток леди Сомертон его соблазнить.

Она смеется над ним?

— В леди Сомертон напрочь отсутствует вероломство, — уверенно заявил Уоллингфорд, тоже наклоняясь вперед, якобы в попытке запугать мисс Харвуд. На самом же деле ему просто хотелось еще раз вдохнуть исходящий от нее сладкий аромат и ощутить тепло ее кожи. — Что же касается вас, мисс Харвуд…

— Меня? Я вероломна? — Она рассмеялась. — Ничего подобного. Я до простоты прямолинейна. Моя сестра была бы очень рада, будь я менее прямолинейна. «Ты должна научиться хитрить, Абигайль, — говорит она, — иначе никогда не найдешь себе мужа».

— О, хитрости в вас предостаточно, — сам того не желая, протянул Уоллингфорд, как если бы он с ней флиртовал. Герцог хотел от нее отпрянуть, но его ноги словно приклеились к каменным плитам пола.

— Предостаточно для чего, ваша светлость? — раздался в полумраке голос Абигайль. — Для замужества?

— Для всего, чего вам хочется, мисс Харвуд.

Абигайль рассмеялась:

— Вы гораздо больше верите в мои способности, нежели я сама, ваша светлость. Почему так?

— Потому что я видел их в деле. А теперь расскажите мне, мисс Харвуд, простым прямолинейным языком, которым вы так гордитесь: что сейчас происходит в библиотеке? — Уоллингфорд говорил беспощадно, сделав ударение на словах «сейчас» и «в библиотеке», а потом навис над Абигайль так, что их тела отделяло теперь друг от друга всего несколько дюймов.

— О, — выдохнула Абигайль, — как же я обожаю, когда вы так говорите! Возвышаясь над всеми, точно колосс. От этого по моей спине бегут восхитительные мурашки.

— Ответьте на вопрос, мисс Харвуд! — потребовал Уоллингфорд.

— Точно так же вы говорили за ужином, ваша светлость, и я, поверьте, едва удержалась от того, чтобы не броситься в ваши объятия и не умолять вас о том, чтобы вы взяли меня прямо там, на этом огромном древнем столе. Ну конечно, после того, как вы приказали бы всем остальным покинуть столовую. Я не настолько испорчена, чтобы заниматься любовью у всех на виду.

Герцог открыл рот, но понял, что не может вымолвить ни слова.

— А теперь объясните, Уоллингфорд, — как ни в чем не бывало сказала Абигайль, — что вы подразумевали, когда поднимали ставки? Действительно хотите выжить нас из замка со всем нашим скарбом? Мне кажется, это слишком.

Уоллингфорд по-прежнему пребывал в смятении, так что не нашелся с ответом.

— И попахивает лицемерием, да простите меня за эти слова. В конце концов, мы с вами виноваты больше всех. Не так ли?

Мисс Харвуд положила ладонь на рукав герцога. Ее прикосновение было столь легким и невесомым, что он мог бы его не заметить. Но ведь это Абигайль, а Уоллингфорд каждой клеточкой своего тела чувствовал все, что с ней связано: жесты, слова, выражение лица.

Хотя в это самое мгновение тело Уоллингфорда было мало на что способно. Рассказ Абигайль о своих фантазиях пробудил в его сознании настолько откровенные и чувственные картины, что воля его стала такой же слабой и беспомощной, как у новорожденного младенца.

— Виноваты? — пробормотал герцог, с трудом обретя дар речи. Ему хотелось, чтобы Абигайль отступила от него не шаг или два назад, чтобы ее невероятно соблазнительное тело оказалось от него как можно дальше. Возможно, тогда он смог бы собрать волю в кулак.

— Очень виноваты. Если бы я не сделала тогда в вашей комнате этого глупого замечания — о чем я ужасно сожалею, Уоллингфорд, ибо никогда не думала о нашей любовной связи в подобном контексте, — я бы стояла сейчас здесь совсем в другом качестве.

— О чем вы?

— Да о своей девственности, конечно. Вы лишили бы меня невинности — чему я была бы очень рада, — и в этот самый момент мы находились бы наверху, в вашей спальне, где я продолжила бы свое падение. Послушайте, с вами все в порядке? Я не была слишком прямолинейна? Ведь нет?

— Думаю, мисс Харвуд, — сдавленно пробормотал Уоллингфорд, — вам лучше прямо сейчас сопроводить меня в библиотеку, а я постараюсь забыть, что данная беседа имела место.

— Я повергла вас в шок, не так ли? — Абигайль вздохнула. — Вот видите. Никакой хитрости. Вы — известный соблазнитель, а я горю желанием, чтобы меня соблазнили, и все же почему-то…

— Мисс Харвуд, — взмолился Уоллингфорд, изо всех сил стараясь спасти свой мозг от неминуемого взрыва, — в библиотеку!

— О! — Абигайль наконец убрала руку с рукава герцога. — Библиотека, конечно. Как думаете, лучше пойти туда по главной лестнице или…

Уоллингфорд с ужасом осознал, что собирается поцеловать мисс Харвуд хотя бы для того, чтобы заставить ее замолчать. Героическим усилием воли он заставил себя попятиться от нее.

— Осторожнее! — воскликнула Абигайль.

Уоллингфорд не ответил. Узкие готические окна, залитые лунным светом, служили ему маяком, направляя его через холл к коридору, ведущему в западное крыло. В самом дальнем его конце и располагалась библиотека — огромное двухэтажное помещение, похожее на пещеру. Стены ее сплошь заполняли полки с книгами в кожаных переплетах, некоторых из них рука человека не касалась так давно, что они покрылись слоем плесени. Несмотря на высокие потолки, в ней было тепло. Библиотека накапливала солнечный свет, обильно проникавший сюда сквозь высокие окна, и задерживала его точно печь. Уоллингфорд провел здесь много часов с открытой книгой на коленях, преисполненный самых благих намерений, лишь для того, чтобы в конечном итоге забыться крепким сном.

Возможно, Роланда постигла та же участь. Его брат был очень умен и отнюдь не ленив, но с ранней юности привык впадать в интеллектуальную сонливость, разогнать которую могла далеко не каждая книга.

Уоллингфорд слышал тихие шаги Абигайль у себя за спиной.

— Подождите, ваша светлость! — позвала она. — На два слова!

Уоллингфорд не мог оставить эту просьбу без внимания, некоторые правила этикета даже ему не под силу нарушить. Он остановился и повернулся.

— Да, мисс Харвуд?

В коридоре было еще темнее, чем в холле, без залитых лунным светом окон, и лишь еле заметное сияние, проникавшее издалека, разгоняло мрак. Абигайль слегка запыхалась от быстрой ходьбы, и разгоряченное воображение Уоллингфорда заработало с удвоенной силой, когда он увидел ее аппетитно вздымающуюся грудь, тепло которой, казалось, до сих пор согревало его руку.

— Вы так и не ответили на мой вопрос, ваша светлость. Почему вы изменили условия пари? Хотите, чтобы мы уехали?

— Вы и ваши друзья, мисс Харвуд, представляете для нас весьма нежелательное соседство, — ответил герцог, — оно полностью противоречит цели нашего временного пребывания в Италии. — Слова «временное пребывание» прозвучали столь напыщенно, что герцог даже передернул плечами. — А еще меня терзают подозрения, что вы собираетесь выжить нашу компанию из замка нечестным способом.

— Я совсем не хочу, чтобы вы уезжали, и уже говорила вам об этом.

На лице герцога отразилось сомнение.

— Может, вы и не хотите, мисс Харвуд, но этого точно хочет ваша сестра. А леди Морли гораздо более упряма в достижении своей цели, нежели вы, не так ли?

Повисла пауза, и вдруг совершенно неожиданно Абигайль подошла ближе, взяла герцога за локоть и тихо заговорила:

— Пожалуйста, ваша светлость. Во всем этом нет необходимости. Неужели мы не можем просто попытаться поладить друг с другом? Неужели так обязательно спорить и конфликтовать?

Ее голос звучал так нежно, так сладко, а рука ласково поглаживала локоть. Уоллингфорд не мог устоять перед этой леди, когда она смотрела на него так нежно и умоляюще, перед ее фигуркой эльфа, изящными изгибами тела и щедро даримым им теплом, вдыхающим жизнь в наглухо закрытые уголки его души. Хотелось сказать, что он будет чувствовать себя ужасно несчастным, если она уедет. Настолько несчастным, что зачахнет и умрет.

Вместо этого Уоллингфорд шагнул к Абигайль, а его пальцы коснулись ее подбородка. Ее кожа казалась теплым бархатом.

«Мой дорогой мальчик, — вновь вспомнились слова сурового герцога Олимпия, — разве вся твоя сознательная жизнь показала, что ты способен на что-то еще?»

— Уоллингфорд, — еле слышно прошептала Абигайль.

Герцог стоял, словно окаменев, а в висках у него бешено стучало. Лицо Абигайль утопало в тени, поэтому он не мог разглядеть ни одной его черты, но он точно знал, как она выглядит. Отчетливо представлял выражение ее глаз и изящный изгиб уха под волной мягких каштановых волос.

Он наклонился к самой ее щеке и прошептал еще тише:

— Мисс Харвуд. Библиотека.

Абигайль старалась идти как можно медленнее, изображая неуверенность.

— Здесь так темно, — сказала она, — я ничего не вижу. Надеюсь, Филипп не оставил на полу игрушек, иначе с нами будет покончено.

— Ради Бога, мисс Харвуд, — прорычал Уоллингфорд у нее за спиной, — поторопитесь.

Сколько времени прошло с тех пор, как Лилибет отправилась в библиотеку, чтобы встретиться там с лордом Роландом? Полчаса? А может, час? Абигайль не осмеливалась взглянуть на часы, хотя все равно ничего не увидела бы в такой темноте. Как долго она стояла с Уоллингфордом в холле, а потом в коридоре в попытке задержать его? Хватило ли несчастному, сгорающему от любви лорду Роланду этого времени, чтобы его чары подействовали на несчастную, влюбленную Лилибет?

Ирония состояла в том, что Лилибет ждала, что Абигайль зайдет в библиотеку и застанет их врасплох. План был таков: кузина должна попытаться соблазнить Пенхэллоу, а Абигайль застигнет их на месте преступления, и джентльмены вынуждены будут покинуть замок, прежде чем туда нагрянет этот зверь лорд Сомертон.

Лилибет должна была ждать, когда Абигайль и Уоллингфорд постучат в дверь библиотеки, чтобы потом заявить, что лорд Роланд Пенхэллоу начал приставать к ней, когда она пришла за книгой. А Пенхэллоу — славный благородный джентльмен, — конечно же, возьмет на себя всю вину, и дело будет сделано.

Именно так значилось в плане Абигайль.

Только вот на деле плутовка вовсе не собиралась прерывать их свидание. Пусть природа сделает свое дело, и тогда под крышей замка Святой Агаты появится хотя бы одна влюбленная пара, способная разрушить древнее проклятие.

Все так и вышло бы, если бы в дело не вмешался герцог Уоллингфорд.

— Ой! — Абигайль сделала вид, будто споткнулась. — Моя лодыжка!

— Может, я пойду один? — Голос герцога звучал непреклонно и в нем не слышалось ни капли сочувствия.

— Нет, нет. — Абигайль, прихрамывая, старалась идти еще медленнее, чем прежде. — Я смогу. Только соберусь с силами. К утру все будет в порядке, уверяю вас. Только вот сейчас мне нужна помощь, чтобы подняться по лестнице.

Они неумолимо приближались к концу коридора. А сразу за углом располагалась дверь библиотеки. Каменные плиты пола уже были освещены луной, заглядывающей в широкие окна западного крыла. Абигайль оперлась о стену и приподняла ногу, точно раненая собака.

— Ой, как болит! — простонала она.

— Так, может, мне вас понести? — В голосе герцога слышался сарказм.

— О, как мило с вашей стороны! Мне это очень нравится. Могу я обнять вас за шею — вот так — или справитесь без этого?

Кожа на шее Уоллингфорда затрепетала под пальцами леди, и он осторожно убрал ее руку.

— Уверяю вас, мисс Харвуд, это была всего лишь шутка. Мы оба знаем, сколь неподобающе будет выглядеть, если я понесу вас на руках ночью через весь замок. Это нанесет удар не только по условиям пари, но и по самой благопристойности.

— Да, конечно, я… — Абигайль сглотнула и откинула назад непослушный локон, выбившийся из прически. От соприкосновения с шеей герцога ее пальцы источали еле слышный аромат бергамота, так что она едва не лишилась чувств. — Что я говорила?

— Мы собирались посетить библиотеку, мисс Харвуд, и вывести моего брата из научного ступора.

— Да, конечно. Хотя мне кажется, он будет не слишком рад тому, что мы его потревожили. Он наверняка рассердится. Я бы точно рассердилась, если бы кто-то помешал мне читать особо понравившуюся книгу. Это как пощечина. Уверена, именно поэтому он запер дверь изнутри.

— Не более уверены, чем я. — И вновь его голос был тяжел от сарказма. — Идемте же, мисс Харвуд. Лучше встретиться с неприятностями прямо сейчас, как вы думаете? Зачем откладывать неизбежное? Особенно для такой прямолинейной леди.

— О да, я с вами согласна. Я действительно очень прямолинейна. — Абигайль беспомощно облокотилась спиной о стену. — Позвольте только… заколоть эти непослушные волосы. Прическа совсем… растрепалась.

Уоллингфорд вздохнул, повернулся к ней спиной и тотчас исчез за углом.

— Подождите! — Абигайль ринулась за ним, совсем забыв о том, что должна изображать хромоту.

— Так, так, — промолвил Уоллингфорд.

Абигайль свернула за угол.

Двери библиотеки были распахнуты, а в окна лился серебристый лунный свет. Уоллингфорд стоял, положив руки на ручки дверей. Затем повернулся к ней, только в его взгляде сквозил не гнев, которого так страшилась Абигайль, а восхищение. И даже… веселье.

— Похоже, мы оба ошиблись, мисс Харвуд, — сказал герцог. — В библиотеке никого нет.

Глава 9

Войдя в священные ворота Итона в тринадцать лет, герцог Уоллингфорд тотчас же заметил Финеаса Берка. Впрочем, этого довольно высокого парня с копной ослепительно-рыжих волос, отливающих золотом в лучах сентябрьского солнца, сложно было не заметить. Тонкими, как палки, руками он сжимал ранец. Его сопровождал слуга в черном костюме, тащивший большой сундук, застегнутый на кожаные пряжки, и ослепительной красоты леди. Уоллингфорд ткнул своего приятеля локтем в бок и в грубоватой манере, присущей тринадцатилетним мальчишкам, обсуждающим что-то очень важное, спросил:

— Кто этот рыжий?

Приятель Уоллингфорда — наследник графа Тэмдауна — проследил за его взглядом и рассмеялся:

— Как? Ты не знаешь? Это же твой собственный дядя.

Уоллингфорд разбил другу подбородок — так, по его мнению, следовало поступать в ответ на вопиющую клевету. Но, выйдя на прогулку на следующее утро, он с изумлением встретил собственного деда, августейшего герцога Олимпия, стоявшего на пешеходном мосту через Темзу, в тени Виндзорского замка, и вовлеченного в весьма доверительную беседу с долговязым рыжеволосым новичком.

Собственный отец Уоллингфорда никогда не удостаивался чести поговорить с герцогом так, как делал это тощий незнакомый мальчишка.

Иногда по понедельникам, особенно если погода выдавалась ненастной, Уоллингфорду начинало казаться, что он снова ощущает, как подкатывает к горлу желчь. Совсем как в тот день на мосту.

Но сегодня был вторник, а погода прекрасна, как только может быть весной в Италии. Кроме того, Уоллингфорд давно уже привык к тому, что испытывал к Финеасу Берку какую-то странную привязанность и волновался за состояние его рассудка.

Впрочем, рассудок самого Уоллингфорда переживал не лучшие времена. Герцог провел ладонью по гладкой кожаной поверхности седла, взял тряпицу и начал тереть его медленно и задумчиво, не зная, правильно ли он подходит к чистке седла. Он никогда не был свидетелем того, как это делается, а до недавнего времени вообще не подозревал, что седло необходимо чистить и смазывать. Однако полагал, что этот процесс очень похож на чистку кожаных сапог, которые он привык чистить самостоятельно несколько недель назад. Нужно просто засучить рукава и взяться за дело.

Если это умеет делать камердинер, то герцог и подавно сможет.

Уоллингфорд начал тереть сильнее и вскоре с удовлетворением отметил, что кожа заблестела, стала мягкой и эластичной под его пальцами, а это уже что-то. После ночи, наполненной мечтами об Абигайль Харвуд, распластанной на огромном обеденном столе, освещенной свечами, после раннего пробуждения и верховой прогулки по окрестным холмам, после нескольких часов попыток обуздать свою готовую выплеснуться через край страсть, Уоллингфорд с огромным удовольствием отдался такой простой задаче, как чистка седла. Польза от собственной деятельности тоже принесла ему немалую радость. Ведь теперь он мог кивнуть на седло и сказать: «Видите, и я сделал сегодня что-то стоящее. Вернул своему седлу былое великолепие».

Он мог усовершенствовать свои навыки и непременно сделает это.

И все же совершенствование навыков шло бы гораздо быстрее и проще, если бы рядом не было похожей на королеву эльфов пышногрудой соблазнительницы, готовящей его моральное падение с веселой прямотой.

Солнце приятно согревало спину. Уоллингфорд повесил седло на ограду, чтобы облегчить себе задачу и одновременно насладиться погодой. С минуты на минуту он ждал появления Абигайль Харвуд с ее прямолинейными замечаниями, но она так и не появилась. Герцог должен был испытать облегчение, но вместо этого почему-то ощущал тревогу.

Он усиленно тер седло до тех пор, пока блеск кожи не начал слепить глаза. Так почему же он тревожился? Из-за планов, которые вынашивала Абигайль? Или потому, что очень хотел, чтобы она пришла? Хотел услышать ее голос и почувствовать прикосновение ее руки к своему локтю?

Уоллингфорд немного отошел назад, чтобы полюбоваться делом рук своих, когда за его спиной раздалась тирада на богатом гласными звуками итальянском языке.

— Джакомо, друг мой, — произнес герцог, оборачиваясь, — вам стоило предупредить о своем появлении, иначе я мог бы вас поранить.

— Синьор герцог, я сломал ногу! — Джакомо схватился за больное место и принялся скакать на одной ноге.

Уоллингфорд сложил руки на груди.

— Не повезло. Когда переведете дыхание, потрудитесь объяснить, почему вы так тихо и незаметно подкрались ко мне сзади? Не торопитесь, — добавил герцог, снимая с рукава жесткий конский волос. — У меня много свободного времени.

— Я вовсе… не подкрадывался, синьор! — охнул Джакомо. Он перестал прыгать и очень медленно поставил ногу на поросшую травой землю. — И не сделал ничего дурного. — Джакомо осторожно перенес вес тела на больную ногу и сделал шаг. Его медленное передвижение сопровождалось вздохами и тихими постанываниями.

— Говорите, Джакомо, — велел Уоллингфорд, — или можете не трудиться, я попытаюсь догадаться сам. — Он задумчиво постучал пальцем по подбородку. — Если бы я рискнул предположить — а я вовсе не любитель пари, хотя и заключал их один или два раза, — я бы сказал, что это каким-то образом связано… дайте подумать… — Он щелкнул пальцами. — С женщинами.

— С женщинами, — презрительно повторил Джакомо, как если бы речь шла о навозе, а потом с сожалением вздохнул: — Нет, дело не в них.

— Вот как? Вы меня удивляете. — Уоллингфорд вздохнул с облегчением. Господь свидетель, его нельзя было назвать ярым защитником представительниц слабого пола, но постоянное нытье Джакомо и его жалобы на обитательниц замка Святой Агаты заставляли его чувствовать себя рыцарем. Ибо никто, кроме него, Уоллингфорда, не имел права говорить плохо об Абигайль Харвуд.

Джакомо покачал головой:

— Нет, синьор герцог, женщины сегодня убираются в замке к приезду священника.

— Священник приезжает? Черт возьми!

— Синьор герцог! — Джакомо перекрестился. — Si, signore. Чтобы освятить дом… Э, весной Господь наш возрождается… — Он выразительно защелкал пальцами.

— Вы говорите о Пасхе? — догадался Уоллингфорд. Ну и ну! Неужели скоро Пасха?

— Да, Пасха! Женщины сегодня убираются в замке, grazie a Dio^[6], но синьор Берк…

— Берк? Что, черт возьми, случилось с Берком? — сурово спросил Уоллингфорд. Жуткие картины замелькали у него перед глазами: взрыв газа, воспламенение мотора, пролитый на научный прибор чай. С тем, кто целыми днями возится с этими адскими агрегатами, может произойти все, что угодно.

Джакомо прижал руку к сердцу.

— Ему нужна помощь, синьор. У него есть провода… батареи… — Он подался вперед. — А эта дьявольская женщина, синьора Морини, любит приходить и мучить его…

— Ага! Значит, все-таки женщина!

Джакомо пожал плечами:

— Как знать, синьор герцог? Но лучше все же поберечься.

Уоллингфорд представил себе мастерскую Берка, залитую лучами солнца и заполненную разными механизмами, с ее мужскими запахами масла, металла и кожи, с тихим бормотанием и ругательствами Берка. Место для труда, открытий и изобретений. Где леди Морли спокойно может проворачивать свои проделки.

Поглощенный собственными проблемами, Уоллингфорд совсем забыл про Берка. Умного, непреклонного Берка, своего дорогого друга, который оказался легкой добычей для вдовствующей маркизы Морли.

А еще, и это было очень важно, Абигайль Харвуд ни за что не придет в голову посетить мастерскую Берка таким чудесным весенним утром.

Уоллингфорд перекинул седло через руку.

— Больше ни слова, приятель. Я немедленно отправляюсь к нему.

Абигайль смотрела на блюдо, стоявшее на обеденном столе.

— Вы уверены? — спросила она.

— Si, синьорина. Это традиция. Священник благословляет яйца, чтобы замок наполнился жизнью. — Экономка кивнула головой, покрытой сегодня белым платком, призванным, видимо, почтить непорочность Всевышнего и его представителя на земле, и провела рукой по глянцевитым белым яйцам, лежащим на расписном праздничном блюде.

— Вы действительно в это верите?

Синьора Морини бросила на англичанку укоризненный взгляд.

— Синьорина, вы верите в великое проклятие, но не верите в яйца?

— Но они кажутся такими… обычными. — Абигайль вновь посмотрела на гладкую белую скорлупу, в которой не было ни капли волшебства. — Я только сегодня принесла их из курятника вместе с остальными.

— Сейчас с ними действительно ничего не происходит, — уверенно произнесла синьора Морини. — Но вот после благословения…

— А вы уверены, что этот ваш священник действительно знает, что делает? Не спутает ли молитвы? Наши планы и так очень хрупки, Морини. — Абигайль принялась стучать по деревянной столешнице пальцами с обломанными ногтями. — Прошлой ночью мне пришлось очень непросто в общении с герцогом. Он совершенно не восприимчив ко всякого рода флирту и романтике, не говоря уже о безумной любви, которая нам необходима для снятия проклятия. Он едва не застукал Роланда и Лилибет в библиотеке. Вот тогда точно был бы конец всему!

Синьора Морини улыбнулась и покачала головой:

— Не стоит беспокоиться о герцоге. И тем более о священнике. Это судьба. Я поняла это с того самого мгновения, как увидела вас на пороге замка. На этот раз удача с нами.

— На этот раз? — спросила Абигайль. — Значит, здесь бывали и другие люди?

— Ну конечно. Каждые тридцать, пятьдесят лет мы снова и снова испытывали судьбу. В нашем замке бывали различные леди и джентльмены. Но каждый раз, — экономка отмахнулась, — ничего не происходило. Поэтому оставалось лишь ждать и пытаться снова.

— О, Морини. — Абигайль похлопала экономку по руке. — Я постараюсь сделать все от меня зависящее. Очень постараюсь. Сейчас, в этот самый момент, Александра находится в мастерской с мистером Берком. Да и мог ли он перед ней устоять? А еще я уверена — что-то произошло между Лилибет и Пенхэллоу прошлой ночью. Она зарделась как… как… — Абигайль никак не могла подобрать подходящего слова.

— Роза?

— Да, как роза! Совершенно верно! Точно ароматный розовый бутон, когда сэр Роланд вошел в дверь в этой своей стремительной манере. Они не станут ходить вокруг да около слишком долго. Я в этом уверена. — Абигайль мечтательно вздохнула и облокотилась спиной о покрытую осыпающейся штукатуркой стену.

— А вы, синьорина? Вы и синьор герцог? — тихо спросила Морини.

Абигайль закрыла глаза и прижала ладони к шероховатой стене за спиной.

— О да, герцог. Я как раз хотела поговорить с вами об этом. Как я уже сказала, мы почти добились желаемого в случае с остальными обитателями замка. Все они просто созданы для брака и бесконечной преданной любви. Но видите ли, Морини…

— Синьорина.

Абигайль открыла глаза и посмотрела на экономку.

— Между мной и герцогом нет ничего похожего. Да, физически мы привлекаем друг друга, хотя, конечно, герцог ни за что не станет делать шагов к сближению. Так что я думаю… Морини, вы должны понять: это не для него.

— Не для него, синьорина?

— Я хочу сказать, некоторые люди совсем не созданы для семейной жизни. Для верности в браке. А герцог, даже если влюбится в меня, хотя об этом очень трудно будет догадаться, ибо он держит все эмоции в себе… Но если все-таки подобное случится…

— Он любит вас, синьорина, — негромко произнесла экономка. — Он, без сомнения, вас любит.

Абигайль ощутила, как боль обожгла ее ладони, опустила глаза и поняла, что это ее собственные ногти впились в кожу.

— Даже если он меня полюбит, он не останется мне верен. Через полгода-год чувство новизны притупится, или же какая-нибудь соблазнительная вдова попадется ему на глаза…

Синьора Морини подошла ближе и взяла руки Абигайль в свои.

— Мне кажется, вы не слишком хорошо его изучили.

Абигайль справилась с волнением:

— Я не могу разделить ваших надежд. Даже если Уоллингфорд полюбит меня настолько, чтобы захотеть на мне жениться, этого будет недостаточно. Он не подходит на роль примерного супруга, как и я не подхожу на роль герцогини. Мы лишь сделаем друг друга несчастными. И в любом случае проклятие снято не будет.

Последние слова Абигайль потонули в каком-то шуме. В коридоре раздался топот, а потом дверь столовой распахнулась, прежде чем синьора Морини успела что-либо ответить.

— Синьора! — воскликнула Мария, комкая фартук. — Дон Пьетро здесь. И его помощник тоже! Самый красивый молодой человек на свете!

— Ну конечно. — Абигайль глубоко вздохнула. — Именно то, что сейчас нужно замку. Еще один красавец, давший обет безбрачия.

На верстаке бок о бок стояли две простые белые чашки. Их ручки были повернуты в противоположные стороны, словно они вели какую-то доверительную беседу. Чуть поодаль подбоченился горшочек с медом, похожий на дородную дуэнью.

Отвечая на вопрос Уоллингфорда, Берк слегка повысил голос:

— Две чашки? Как странно. Наверное, я хотел выпить еще чаю.

Уоллингфорд подошел к верстаку, заглянул в чашки, и его сердце наполнилось торжеством. Какое же это опьяняющее ощущение, когда подтверждение самых худших твоих подозрений находится прямо перед тобой. Он повернулся к Берку и погрозил ему пальцем:

— Они обе полны наполовину. Тебе не пришло в голову просто наполнить чаем первую чашку?

Берк округлил глаза:

— Ради Бога, старина! Ты как детектив в одном из этих чертовых романов. Я наверняка забыл о первой чашке. Провозившись с машиной все утро, кто угодно станет рассеянным.

Берк прекрасно владел собой. Он скрестил руки на груди, придав лицу скучающее выражение. Его правая нога еле заметно дрогнула. Судя по всему, Берк собирался начать нетерпеливо притопывать по дощатому полу мастерской.

Уоллингфорда было не так-то легко провести. Он начал пытливо оглядывать мастерскую, и вскоре его взгляд упал на большой деревянный шкаф, стоявший рядом с прилаженным к противоположной стене верстаком.

Размер шкафа был вполне подходящий для того, чтобы в нем могла спрятаться миниатюрная женщина.

Уоллингфорд пересек помещение, пройдя мимо автомобиля, и взялся за ручку шкафа покалывающими от возбуждения пальцами. Ох, как же сейчас, наверное, дрожит леди Морли!

— Послушай! — воскликнул Берк.

Уоллингфорд порывисто распахнул дверцу, крикнув:

— Ага!

Петли удивленно скрипнули, и этот звук показался очень громким в тишине мастерской. Горшок с краской, обиженный неожиданным вторжением, упал с верхней полки и со звоном раскололся об пол.

— Видишь? — торжествующе воскликнул Берк. — Ничего там нет.

Уоллингфорд повернулся:

— И все-таки она здесь. Я это знаю. Чувствую, как она над нами насмехается.

Органы чувств Уоллингфорда были сейчас обострены, ни одна, даже незначительная, деталь в залитой солнцем мастерской Берка не оставалась без внимания. Он прошел по всему периметру мастерской, не пропуская ни одной полки, ни одной детали. Оглядел положенные одна на другую покрышки. Даже поднял голову, чтобы рассмотреть балки на случай, если на одной из них висела, точно сумчатое животное, леди Морли.

Берк стоял рядом с автомобилем, скрестив руки на груди.

— Уоллингфорд, ты меня утомляешь. Неужели тебе не под силу научиться контролировать эту свою навязчивую идею? Увлекись какой-нибудь другой. Начни снова флиртовать с — как ее? — забыл имя… Уверяю тебя, никого нет в этой чертовой уборной!

Уоллингфорд повернулся к нему спиной и принюхался. Ему показалось, или в воздухе действительно витал аромат лилий?

Лилии. Да, это запах леди Морли.

Он сердито посмотрел на Берка, стоявшего возле автомобиля, скрестив руки и прищурив зеленые глаза от ярко бившего в окно солнца.

Автомобиль в центре мастерской стоял на деревянных чурбаках без колес и сидений. Солнце отражалось от его полированной металлической поверхности. Он был длинным, узким и обтекаемым и совсем не походил на те немногочисленные автомобили, что Уоллингфорду доводилось видеть. Могло показаться, что это вовсе не машина, а какой-то загадочный агрегат непонятного назначения. Берк невероятно гордился им. Не далее как три дня назад, за завтраком, он самодовольно заметил, что его машина станет прорывом в автомобилестроении, если, конечно, удастся починить эту проклятую электрическую батарею.

Берк обожал свой автомобиль.

Уоллингфорд присвистнул:

— Да. Конечно.

— Ты с ума сошел! — рявкнул Берк и сделал шаг в сторону.

Уоллингфорд быстро преодолел расстояние, отделявшее его от машины, схватился руками за металлический бортик там, где должна была находиться дверь, и, согнувшись, заглянул внутрь.

На него смотрел лишь отполированный до блеска пол, а вдовствующей маркизы видно не было. Уоллингфорд долго всматривался в каждый уголок, дабы удостовериться, что леди Морли не уменьшилась до размеров мыши и не забилась в какую-нибудь щель.

На одном из деревьев весело переговаривались белки. Уоллингфорд ощутил, как в груди растет волна разочарования.

— Пусто, — сказал он, поворачиваясь к Берку. Герцог тяжело дышал, словно охотничий пес, добыча которого ускользнула прямо из-под носа. — Тогда где же она?

Берк невинно развел руками:

— Не имею ни малейшего понятия. Наверное, в замке.

Нет, разгадка скрывалась где-то рядом. Не могла же леди Морли раствориться в воздухе. Чашка по-прежнему стояла на столе, наполовину наполненная все еще теплым чаем. Но как маркизе удалось сбежать? Уж точно не через дверь.

А есть ли в мастерской черный ход?

Упершись руками в бока, Уоллингфорд смотрел на рассохшуюся от времени деревянную дверь, отчаянно пытаясь восстановить цепь событий. Пенхэллоу дружелюбно болтал с Берком. Он как раз собирался уходить, но леди Морли видно не было.

— Она улизнула, верно? Когда пришел Пенхэллоу.

Берк всплеснул руками и застонал.

Уоллингфорд направился к двери черного хода, которая перекосилась от времени, деревянные засовы покрывала пыль. Дверь выглядела так, словно ее не открывали несколько лет. Но кто он такой, чтобы знать наверняка? Уоллингфорд схватился за засов, выдернул его из петель и отворил правую створку двери. В глаза ему тут же ударило яркое полуденное солнце.

Перед ним был небольшой участок позади мастерской.

— Интересно, она вернулась в замок или бродит поблизости, ожидая, когда мы уйдем?

— А ты поищи, — раздался за спиной голос Берка.

Герцог вышел на покрытую солнечными пятнами полянку, и его тут же окутал тонкий теплый аромат яблонь из близлежащего сада. Ноги утонули в мягком молодой траве.

— Мне кажется, она все еще где-то рядом. Она упорная леди. Я бы даже сказал, прилипчивая. — Уоллингфорд посмотрел на друга. — Идем со мной. Не хочу выпускать тебя из виду.

— Вы, чертовы герцоги, совсем ничего не смыслите в настоящей деятельности. О том, что она, например, требует сосредоточенности и тишины…

— Очень смешно.

Берк снова всплеснул руками.

— Черт возьми, Уоллингфорд! — воскликнул он, но все же поплелся следом, а потом остановился у старого сучковатого оливкового дерева, прислонился к стволу, и его огненно-рыжая голова практически скрылась из виду в молодой листве. — Я подожду здесь, — угрюмо произнес он.

Уоллингфорду не было никакого дела до дурного настроения друга. В конце концов, герцоги не обязаны всем угождать. Он просто хотел отыскать леди Морли, вытащить ее из укрытия, а потом выдворить вместе с родственницами прочь из замка.

Чтобы сохранить Берку рассудок, да и себе тоже.

Герцог поднял голову и начал принюхиваться, в надежде уловить сопровождающий леди Морли аромат лилий, но ощутил лишь сладкий запах цветущих яблонь, солнца и травы. Что сегодня надела леди Морли? Голубое платье? Желтое? Он не мог вспомнить. Кажется, он ее сегодня вообще не видел. Но эти многочисленные юбки трудно будет не заметить.

И все-таки Уоллингфорд видел перед собой лишь коричневые стволы деревьев, зелень листвы и бесконечное пронзительно-голубое весеннее небо.

— Ну вот, видишь? — крикнул Берк. — Ее здесь нет. А теперь, может, отправишься восвояси?

Уоллингфорд медленно повернулся и направился к двери. Его ум, привыкший к принятию мгновенных решений на охоте, начал прикидывать различные варианты развития событий. Он не нашел леди Морли. Возможно, ее вообще здесь не было. Как и в самой мастерской. Что он пропустил?

Его дядя все еще стоял подле оливкового дерева с выражением крайнего недовольства на лице.

— Отличная работа, Берк, — произнес герцог. — Разыграно, как по нотам. Но в следующий раз, предупреждаю тебя, я подготовлюсь.

— Так на чьей ты стороне, черт тебя возьми?

— На твоей, хотя ты можешь в это не верить. — Уоллингфорд положил руку на засов.

Берк направился к нему.

— Послушай, ты ведь уже обыскал эту проклятую мастерскую.

— Да я просто хочу забрать свою шляпу. — Уоллингфорд вошел внутрь и прищурил глаза, чтобы привыкнуть к полумраку после слепящего солнца.

— Я сам принесу тебе ее! — крикнул Берк, устремляясь следом за другом.

Уоллингфорд обернулся:

— Ради всего святого, я…

Берк стоял в дверном проеме, и солнце светило ему в спину. Уоллингфорд не мог разглядеть его лица как следует, но успел заметить испуг в глазах и напряженные руки.

Губы Уоллингфорда медленно растянулись в довольной улыбке. На какое-то мгновение — короткое и пугающее — он подумал, что все его инстинкты и внутреннее чутье пали под напором одурманивающего тосканского солнца и Абигайль Харвуд. И возможно, даже не в именно таком порядке.

— Ага, — тихо протянул герцог, — она все еще здесь, не так ли?

Берк начал переминаться с ноги на ногу.

— Ее здесь и не было. Это все твое больное воображение.

Уоллингфорд медленно обвел взглядом мастерскую: шкаф, полки, запасные части и автомобиль в центре. Что пропустил? Он потер пальцы, как если бы пытался добыть ответ из собственной кожи.

— Итак, если бы я был леди и меня застигли на месте преступления…

— О каком преступлении речь, черт бы тебя побрал?

— …где бы я поспешил укрыться от позора? Нужно учитывать, что леди Морли довольно миниатюрна и обладает крепкими нервами. А еще в ней нет притворной застенчивости, в твоей леди Морли.

Берк ничего не ответил. Он просто стоял в дверях, замерев от напряжения. Рыжие волосы бедолаги топорщились на макушке, точно колючки чертополоха.

Уоллингфорд остановился. Что проку смотреть там, куда он уже заглядывал? Он обыскал мастерскую вдоль и поперек. Пропустил только… Взгляд герцога остановился на пустом автомобиле и скользнул вниз.

— Видит Бог, — сказал он, — ты чертовски умен.

— Уоллингфорд, ты с ума сошел!

Но друг его не слушал. Все произошло совсем как на охоте, когда после того, как они целый день скакали по полям и лесам за собаками, то и дело терявшими след, промокшие, уставшие и покрытые грязью, словно по велению Всевышнего, старый опытный лис наконец совершил фатальную ошибку — стал слишком самоуверен и позволил себя увидеть.

Уоллингфорд неторопливо пересек мастерскую и подошел к стоящему на деревянных чурбаках автомобилю. Он не спешил, ибо хотел растянуть удовольствие.

— Знаешь, Берк, — сказал он, — я почти восхищаюсь леди Морли. Это же какой силой духа — нет, я бы даже сказал, дерзостью — нужно обладать, чтобы пролежать под автомобилем так долго? Мне даже начинает казаться, что она действительно искренне в тебя влюблена.

Уоллингфорд стоял всего в шаге от блестящего металлического короба, на который Финеас Берк возлагал такие большие надежды. Что-то шевельнулось в груди герцога, какое-то незнакомое ощущение, которое любой другой человека назвал бы… сочувствием?

— Да, леди Морли? — негромко спросил он. — Вы влюблены в моего друга Берка?

Ответа не последовало. Хотя глупо было ожидать прямого ответа на прямо поставленный вопрос от представительницы семейства Харвуд.

Уоллингфорд присел на корточки и уперся рукой в пол. Высокие сапоги возмущенно скрипнули.

— Хотя, — сказал он, наклоняясь и заглядывая под днище автомобиля, — она не узнала бы этого чувства, даже если бы оно щелкнуло по ее маленькому вздернутому…

Дневной свет. Ничего, кроме дневного света и паука!

Уоллингфорд стукнул кулаком по полу:

— Дьявол! Она убежала!

Глава 10

Уоллингфорд был на полпути к замку, когда разгадка пришла ему в голову.

Шкаф.

Герцог остановился и с силой хлопнул себя ладонью по бедру.

Господи, ну конечно! Леди Морли выбралась из-под автомобиля, когда они вышли на улицу, а когда двери мастерской вновь отворились, спряталась в шкафу, плутовка.

Уоллингфорд вновь ударил себя по бедру. На этот раз кулаком. Даже ребенок догадался бы. Как они, должно быть, сейчас потешаются над его недогадливостью. Если, конечно, не слились в пылких объятиях.

Пара белок пронеслась по примятой траве тропинки прямо перед ним, шумно обсуждая украденное лакомство или признаваясь друг другу в любви. Они резво взбежали вверх по стволу кипариса и вскоре скрылись в ветвях.

Впереди располагался замок, красные черепичные крыши которого четко вырисовывались на фоне голубого неба.

Какое-то движение между деревьями привлекло внимание Уоллингфорда, какая-то желтая вспышка. Золотисто-каштановая голова, покачивающаяся над листьями.

Роланд и леди Сомертон, погруженные в беседу и не обращающие внимания на то, что происходит вокруг.

Да что, черт возьми, творится? Неужели все обитатели этой проклятой Тосканы влюбляются друг в друга у него на глазах?

Уоллингфорд посмотрел на безоблачное небо, на льющийся с небес солнечный свет и вздохнул.

Что за изумительный оттенок голубого: бездонный, густой и невероятно чистый. Когда они покидали Англию два месяца назад, темное, непроглядное небо цвета металла низко висело над головой. Уоллингфорд помнил, как, облокотившись о перила пакетбота, направляющегося в Кале, смотрел на постепенно тающий вдали берег до тех пор, пока пелена противного мелкого дождя не поглотила линию горизонта, превратившись в одно огромное серое пятно.

Каким далеким все это казалось теперь по сравнению с голубым небом, покрытыми зеленью холмами и цветущими деревьями.

Пальцы Уоллингфорда начали понемногу разжиматься и вот уже легонько барабанили по ткани брюк. Полуденное солнце ласкало его голову. Вот ведь — он все-таки забыл шляпу в проклятой мастерской и будет настоящим счастливцем, если никогда больше не переступит ее порога.

Уоллингфорд глубоко вздохнул и прикрыл глаза, на мгновение вновь представив Финеаса Берка с округлившимся от ужаса глазами.

С губ герцога невольно сорвался смешок, когда он вспомнил свои слова: «Да, леди Морли? Вы влюблены в моего друга Берка?»

Бедолага.

Еще один смешок и еще. Спина Уоллингфорда задрожала, а бока начали гореть. Зародившийся в его груди смех вырвался наконец в прозрачный весенний воздух, всколыхнув листья на соседних деревьях. Уоллингфорд согнулся, обхватил руками колени и принялся хохотать громко и безудержно.

— Синьор?

Осекшись, он поднял взгляд, ожидая увидеть неодобрение на лице Джакомо.

— Прошу прощения. Вы ведь англичанин, не так ли? Гость из Англии?

Уоллингфорд выпрямился. Это оказался не Джакомо. Среднего роста незнакомец был одет в ладно подогнанный по фигуре костюм из легкой фланелевой ткани, волосы под соломенным канотье аккуратно подстрижены, темные глаза смотрят серьезно. В его голосе совсем не слышалось акцента.

— Так и есть, — ответил Уоллингфорд, с трудом подавив улыбку. — Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Прошу прощения. Мое имя Дельмонико. Я коллега вашего друга мистера Берка. Насколько я понимаю, его мастерская расположена недалеко? — Брови незнакомца вопросительно взметнулись вверх. В руке он сжимал небольшую сумку, даже не сумку, а портфель. Переложил его под другую руку и поправил шляпу нервным движением.

— Да, вы правы. — Уоллингфорд указал рукой в нужном направлении. В его груди вновь шевельнулся смех, и он подавил его усилием воли. — Прямо вот по этой тропинке. Небольшой домик, похожий на каретный сарай. Вы его сразу узнаете. Только вот что, синьор Дельмонико…

Незнакомец повернулся и вопросительно посмотрел на герцога.

— Да?

— Советую вам сначала постучать. Стучите, и как можно громче.

Священник начал освящение яиц в корзине, когда Абигайль почувствовала, что Уоллингфорд взял ее за руку.

Даже не оборачиваясь, она знала, что это он. Знала с того самого момента, когда его большая и теплая рука коснулась ее локтя. Почувствовала, как он протиснулся к ней поближе сквозь толпу слуг и жителей деревни, собравшихся в столовой. Она ощутила покалывающее тепло его тела и исходящую от него мощную энергетику.

— Что это? — шепотом спросил Уоллингфорд, наклонившись к ее уху.

— Священник освящает яйца, — шепотом же ответила Абигайль.

Рядом стояла Александра, наблюдая за церемонией, точно зачарованная. Она была настолько поглощена действом, что даже не заметила приближения Уоллингфорда.

— Освящает что?

— Тише. Это очень торжественная церемония.

Абигайль поняла, что Уоллингфорд плавал. От него пахло влагой, чистой водой и свежим воздухом. Его рука все еще легонько сжимала ее локоть. Что происходит? Ведь они так холодно расстались вчера.

Дон Пьетро тем временем потянулся за святой водой, которую услужливо подал на подносе его помощник. Мария оказалась права: молодой человек с золотистыми кудрями и ясными голубыми глазами был красив, как ниспосланный на землю архангел. Он послушно следовал за священником по всему замку, держал наготове святую воду, чтобы дон Пьетро мог окропить ею комнаты, совершенно не обращая внимания на присутствующих здесь представителей англиканской церкви.

Яйца, казалось, замерли точно солдаты в строю, сгорая от желания получить благословение из святых, хотя и довольно крючковатых рук преподобного. Абигайль наблюдала за тем, как капли святой воды падали с его пальцев и струйками стекали по гладким яичным скорлупкам. Солнце отражалось в каплях, заставляя их переливаться всеми цветами радуги.

— Необычно, — тихо пробормотал Уоллингфорд.

— Я сама собирала их сегодня утром, — неожиданно произнесла Абигайль и чуть не хлопнула себя по лбу за глупое замечание.

— Да уж, они действительно освященные. — Рука Уоллингфорда отпустила локоть Абигайль, оставив после себя холодную пустоту. А потом он и сам отошел к толпе прихожан.

Ноги Абигайль задрожали. Что он хотел сказать? И что он вообще здесь делал?

Дон Пьетро отошел от стола, помощник подал ему чистое льняное полотенце. Священник отер руки и повернулся к Абигайль и Александре.

— Ora abbiamo il pranzo^[7], — сказал он, а потом повернулся, чтобы поприветствовать жителей деревни.

Уоллингфорд шагнул вперед и коротко отвесил поклон. Он вел себя как истинный герцог, приветствующий гостей.

— Что он сказал? — шепотом спросила Александра.

Абигайль на мгновение подумала, что сестра имеет в виду Уоллингфорда, но потом собралась с мыслями.

— О, он пригласил себя отобедать. — Абигайль потрепала сестру по голове, покрытой скромным платком. — Надеюсь, его помощник тоже останется. Думаешь, мне придется гореть за эти слова в аду?

Только угрозе Абигайль не суждено было сбыться.

Когда подали обед, она глаз не могла отвести от герцога Уоллингфорда. Он сидел во главе стола, дон Пьетро по правую руку от него, помощник — по левую. Молодой помощник священника, казавшийся таким красивым и излучающим свет, когда ходил по дому с кувшином святой воды в руках, теперь выглядел почти ребенком на фоне сурового широкоплечего герцога. Несмотря на отсутствие камердинера, Уоллингфорд вышел к обеду в тщательно отутюженном сюртуке, с безупречно завязанным галстуком, и казалось, что вся торжественность обстановки исходит исключительно от него. Он выглядел как настоящий владелец замка и был неотразим.

Впервые в жизни Абигайль поняла, что не в силах вымолвить ни слова.

Нет, Уоллингфорд не молчал. Он вел себя как настоящий гостеприимный хозяин. Непринужденно беседовал со священником на латыни, показав себя знатоком классической грамматики. Абигайль никогда не слышала, как он говорит на латыни, и предполагала, что его знания не выходят за пределы школьной программы. Но легкость и изысканность, с которыми он изъяснялся на этом древнем языке, заставили ее склонить голову в знак уважения и восхищения. В какой-то момент герцог повернулся к Александре, сидящей рядом с престарелым священником, и попросил ее передать соль. Услышав, с какой легкостью он перешел на родной язык, Абигайль едва не подскочила на стуле.

Александра рассмеялась и произнесла: «Да, конечно, ваша светлость», — таким тоном, словно они не были заклятыми врагами. Она передала соль герцогу, а затем повернулась к местному жителю, майору, и как ни в чем не бывало продолжила беседовать с ним на смеси английского и итальянского языков, время от времени иллюстрируя своими изящными руками то, на что не хватало словарного запаса.

Абигайль посмотрела в собственную тарелку и на свои пальцы с обломанными ногтями. Она разрезала отбивную на маленькие кусочки и теперь отправляла их в рот один за другим. Кто этот рафинированный и вежливый Уоллингфорд? Это его истинная сущность? Или он просто отличный актер, обладающий безупречными манерами, оттачиваемыми годами? Знала ли она его, настоящего?

Ее размышления прервал чей-то шепот:

— Синьорина?

Абигайль повернулась на звук голоса.

— Да, Морини?

— После обеда. Мы должны увидеться после обеда. Это очень важно. Я придумала план на сегодняшний вечер, — сказала экономка.

— Конечно. А что за план? — с бесстрастным выражением на лице поинтересовалась Абигайль.

Синьора Морини приложила палец к губам и ушла.

— Прошу прощения, — обратился к Абигайль итальянец, сидевший рядом с ней. — Вы обращаетесь ко мне?

С отбивной было покончено. Абигайль взяла бокал с вином и улыбнулась своему соседу.

— Нет, — по-итальянски ответила она. — Но уж коль скоро мы с вами заговорили, расскажите, сэр, что-нибудь об этом замке. Чем больше я о нем узнаю, тем больше вопросов у меня возникает.

Глава 11

Цветущий персиковый сад переливался серебром в лунном свете, напоминая герцогу Уоллингфорду своим оттенком лондонский туман или шерсть невоспитанного французского пуделя его двоюродной бабки Джулии.

Впрочем, он никогда не был романтиком и всегда это честно признавал. И пришел он сюда вовсе не на романтическое свидание, хотя записка, лежащая в нагрудном кармане его жилета, недвусмысленно намекала именно на это. «В десять часов в персиковом саду», — говорилось в ней. А это могло означать что угодно, и прийти записка могла от кого угодно. Возможно даже, записку прислал Берк, потому что хотел обсудить что-то с глазу на глаз вдали от многочисленных слушателей, которыми был наводнен замок.

Что ж, хорошо. Даже если записку написал не Берк, у Уоллингфорда не было причин верить, что ее прислала мисс Харвуд. Во-первых, почерк явно принадлежал мужчине, а во-вторых…

Нет, ничего другого он не мог придумать. Не хотел думать ни о чем другом, потому что не мог не признаться себе в том, что каждой клеточкой своей зачерствевшей и неромантичной души он желает, чтобы Абигайль Харвуд, с посеребренной луной кожей, ждала его среди персиковых деревьев. Ведь он так хотел видеть ее после своего фиаско в мастерской Берка сегодня утром. Ему страстно хотелось глотнуть свежести, которую всегда несла с собой Абигайль. Хотелось быть таким, как Роланд или Берк. Или эти проклятые итальянские белки. Хотелось гулять с ней по винограднику, целовать ее у полуразобранного автомобиля. Когда он увидел Абигайль в столовой, восхищенно наблюдающую за освящением яиц, и ее каштановые волосы, прикрытые скромным платком, Уоллингфорд с трудом удержался от желания подхватить ее на руки и отнести наверх в свою комнату. А прикосновение к локтю Абигайль доставляло ему такое же наслаждение, как совсем недавно — выдержанное вино.

Конечно, подобные желания неосуществимы. Даже если Абигайль и ждала его сейчас в саду, то лишь для того, чтобы сыграть с ним какую-то злую шутку. А может, она вообще не собиралась с ним встречаться. Может, смотрела сейчас на него из окна своей комнаты и потешалась.

«Не думала, что победа в споре может доставить мне такое удовольствие», — вспомнились ее слова.

Уоллингфорд ощутил еле заметную боль в груди. Как будто свело какую-то мышцу.

Какой же он, наверное, глупец.

Все вокруг постепенно окутала темнота, ибо свет, льющийся из окон замка, погас в ночи. Уоллингфорд уже достиг луга и шел теперь по влажной траве быстро и решительно, ориентируясь по освещенным луной верхушкам персиковых деревьев впереди. Боль в груди заставила Уоллингфорда насторожиться. С каждым шагом он мысленно укладывал еще один кирпичик в стену, ограждающую источник боли. Он не станет надеяться на появление Абигайль. А если она все же появится, не позволит ей пробить в тщательно выстроенной стене брешь, как это у нее получилось в столовой. Он будет держаться решительно, стоять на своем и не поверит ни единому ее слову.

Деревья в саду были посажены ровными длинными рядами. Не успев подойти к первому из них, герцог уже ощутил наполнявший ночной воздух аромат. Густой и нежный, он манил к себе до тех пор, пока его не окружили еле слышный шорох листьев и ласкающие щеки шелковистые лепестки. Ну и где в этой потусторонней тишине спряталась Абигайль?

Уоллингфорд заставил себя остановиться. Кроны деревьев закрывали луну, и теперь герцог видел вокруг себя лишь тени.

— Я знаю, что вы здесь, — громко произнес он, заставив задрожать окружавшие его деревья. — Можете выходить из своего укрытия.

Голос Уоллингфорда растаял в темноте. Где-то вдалеке раздался тихий крик козодоя.

Возможно, слова прозвучали слишком грубо. Так происходило всегда, когда он был неуверен в себе. Уоллингфорд заставил голос звучать чуть мягче.

— Я получил вашу записку, — сказал он. — Так что нет необходимости прятаться. Как нет необходимости в ваших уловках.

Он знал, что, употребляя такие слова, ни за что не выманит Абигайль из укрытия. Да, эта леди любит строить коварные планы, но она так же питает к нему губительную нежность и страстно его желает. Хотя, конечно, не так страстно, как желает ее он. В конце концов, Уоллингфорд привык к женщинам, мечтающим заполучить в свою постель герцога. Особенно такого привлекательного, как он. Так что он знал, как обратить это желание в свою пользу.

Он понизил голос еще больше:

— Послушайте, вы просили меня с вами встретиться. Так что не бойтесь, моя смелая девочка.

Неожиданно треск заставил Уоллингфорда резко повернуться.

Из-за деревьев показалась чья-то темная фигура. Это под ее ногами затрещали сухие ветки.

У Уоллингфорда перехватило дыхание. Человек, очертания которого были едва заметны, сделал еще несколько шагов и встал между деревьями. Луна осветила скромный белый шарф и лицо.

Дыхание вырвалось из груди герцога, сопровождаемое болью, а выстроенная в воображении стена рухнула и превратилась в груду обломков. Но все это происходило внутри. А внешне герцог остался таким же сдержанным и надменным.

— Леди Морли. Вы обворожительны. — Голос Уоллингфорда не дрогнул. Он сложил руки на груди и окинул стройную фигуру стоящей перед ним женщины взглядом, которого все и ждали от высокородного герцога.

Какого черта она тут делает? Она здесь случайно, или эта встреча подстроена? Не ее ли рукой написана записка? Или же ее появление здесь — просто стечение обстоятельств?

Леди Морли и бровью не повела. Ее голос звучал спокойно и мелодично:

— Ваша светлость, вы тоже прекрасно выглядите. Изучаете ночные тени? Или тайно встречаетесь с девушкой из деревни?

— Я могу задать вам такие же вопросы, леди Морли.

Маркиза тихо засмеялась.

— Деревенские девушки не входят в список моих предпочтений.

— Понятно. Значит, вы просто любите природу?

— Я гуляю здесь каждый вечер, — ответила леди Морли. — Свежий воздух, знаете ли, способствует крепкому сну. Могу ли я надеяться, что вы последуете моему примеру? Вот увидите, после прогулки вы уснете как убитый.

— Не будете ли вы так любезны мне объяснить, почему я должен поверить в эту вашу историю?

— Потому что у вас дьявольский ум, полагаю. — В голосе маркизы не было слышно ни капли неодобрения, словно она говорила о черте характера, которой следовало восхищаться или по меньшей мере ожидать от человека его положения. — Вы сами постоянно нарушаете правила и не можете себе представить, что кто-то поступает по-другому. Вы ведь подумали, что я встречаюсь здесь с мистером Берком, не так ли?

Странно, но мысль об этом еще не посещала Уоллингфорда, однако теперь в его душу закрались подозрения.

— Да, подумал, раз уж вы спросили.

— Тогда скажите мне, Уоллингфорд, с кем здесь встречаетесь вы.

Уоллингфорд ухмыльнулся:

— А что, если я пришел сюда, чтобы поймать вас на месте преступления?

— Ну, это вряд ли. — С губ Александры сорвался все тот же негромкий смех. — Даже если бы я действительно встречалась с мистером Берком, вряд ли позволила бы кому-нибудь себя поймать. Нет, подозревать надо не меня. Так что, как видите, мы с вами поменялись местами. Только вот вопрос, с кем встречаетесь вы?

— Вы ошибаетесь. Я ни с кем не встречаюсь.

— Ваша светлость, я никогда не позволила бы себе бестактность подвергнуть сомнению слова мужчины…

В голосе Уоллингфорда зазвучало негодование:

— Я очень надеюсь на это.

— Хотя, должна признаться, в сердечных делах позволительна некоторая скрытность. В самом деле, ужасно подло подвергать свою возлюбленную бесчестью. Лучше уж немного исказить факты, не так ли?

Из всех причин, приведших Уоллингфорда во фруктовый сад сегодня ночью, словесная перепалка с леди Морли стояла на самом последнем месте. Пришла пора заканчивать эту беседу. Уоллингфорд набрал в грудь воздуха и произнес:

— Мы отклонились от предмета нашей беседы, леди Морли. Так вы встречаетесь с Берком?

— Я не обязана отвечать на ваши вопросы. И потом — почему бы вам не спросить у него?

— Его здесь нет.

— В самом деле? — Леди Морли осмотрелась по сторонам. — Мне показалось, вы обвинили меня в том, что с ним встречаюсь! О Господи! Произошло недоразумение. Я, наверное, перепутала время. Или должна была встретить его у седьмого дерева в двенадцатом ряду вместо двенадцатого дерева в седьмом ряду. Видите ли, я сожгла записку.

Уоллингфорд смотрел в скрытое тенью лицо маркизы не в силах прочитать выражение ее глаз.

— Отлично сыграно, мадам. Не могу не признать, что моему другу Берку несказанно повезло.

— Вам никогда не стать таким мужчиной, как мистер Берк, ваша светлость.

Слова маркизы поразили Уоллингфорда в самое сердце. У него перехватило дыхание, и он не смог издать ни звука. В ушах в который раз зазвучали презрительные слова деда о том, что он, его внук, не способен на серьезные отношения.

В отдалении вновь затянул свою песню козодой — такой одинокий в темноте ночи.

— Я это понимаю, — вымолвил наконец Уоллингфорд. — Так что теперь, леди Морли? Похоже, мы зашли в тупик. Подождем его вместе?

— Поступайте, как вам заблагорассудится. А я продолжу свою прогулку. — Леди Морли повернулась, чтобы уйти.

Герцог не знал, что именно заставило его схватить маркизу за руку. Он заглянул в ее освещенное луной лицо, которое так любил достойный и благородный Финеас Берк, родной сын его деда.

— Обидно, что такой чудесный вечер пропадает понапрасну, леди Морли, — тихо произнес Уоллингфорд, совершенно не желая эту женщину, не испытывая к ней никакой привязанности и ненавидя самого себя.

Леди Морли выдернула руку.

— Вы напрасно теряете время, ваша светлость. Всего вам хорошего.

Маркиза сделала несколько шагов, а потом вернулась и подошла к герцогу:

— Скажите, Уоллингфорд, почему все это так много для вас значит? Неужели вы не можете просто позволить людям делать то, что им нравится? И почему бы вам не заняться поисками своего собственного счастья?

Уоллингфорд с минуту смотрел на окутанную тенью фигуру маркизы.

— Нет. Похоже, не могу.

Леди Морли взглянула на него с презрением и ушла.

Уоллингфорд стоял, прислушиваясь к окружающим его звукам — шорохам листьев и тихому свисту ветра. Постепенно холодало. Воздух остудил его горящие щеки и проник под шерстяную ткань сюртука и жилет.

Уоллингфорд провел рукой по волосам, пожалев, что не надел шляпу, и зашагал между деревьями к виноградникам. На ходу достал из кармана записку, разорвал ее на мелкие кусочки и развеял по ветру.

Пятнадцать минут спустя Абигайль Харвуд осторожно соскользнула с дерева, где пряталась между цветами и листьями всего в шести футах от того места, где герцог Уоллингфорд провел рукой по волосам.

Ее руки и ноги дрожали не столько от вынужденного сидения на персиковом дереве на протяжении получаса, сколько от пропитавшегося сыростью холода. В этот поздний час обитатели замка тайком вышли в сад на свидание и теперь были укрыты под сенью деревьев.

— Вы должны пойти в сад! — возбужденно воскликнула Морини, когда Абигайль наконец нашла ее после обеда. — Вы себе не представляете, что случилось! Они столкнутся друг с другом нос к носу! Синьор Пенхэллоу ушел из дома очень рано, а этот плут Джакомо, он вечно шастает повсюду…

— Ни слова больше, — ответила Абигайль и пошла прочь, воодушевившись известием о тайных встречах в персиковом саду. Но как только она взобралась по веткам наверх и устроилась посреди благоухающих цветов, Финеас Берк спрятался за стволом того самого дерева, на котором она теперь сидела.

Абигайль оказалась в ловушке. Совсем как… да, да, совсем как кошка на ветке.

Затем в саду появился лорд Роланд, бормоча себе под нос стихи. Он, судя по всему, поджидал Лилибет. А потом все бросились врассыпную, когда в сад решительно вошел герцог Уоллингфорд, ломая ногами ветки и приминая траву.

Следом за ним в саду возникла Александра.

Уоллингфорд спустился вниз по холму. Он, конечно, мог направляться куда угодно, но Абигайль знала наверняка, что он пошел к озеру.

Луна сегодня была неполной, но этого было достаточно, чтобы осветить склон холма, террасами спускавшегося к озеру. Абигайль прошла их все, инстинктивно выбирая дорогу, пока не достигла полосы оливковых деревьев и кипарисов, обрамлявших озеро подобно ощетинившемуся шипами частоколу. До ее слуха долетал тихий плеск воды, перемежавшийся с пересвистом ночных птиц. Она уселась на большом валуне, рядом с аккуратно сложенной одеждой в ожидании Уоллингфорда, снова и снова вспоминая, как он передернулся, когда Александра произнесла: «Вам никогда не стать таким мужчиной, как мистер Берк, ваша светлость».

Абигайль сомневалась, что Александра что-то заметила. Но для нее эта еле заметная дрожь, пробежавшая по телу герцога, была сродни землетрясению. Это означало, что Уоллингфорд уязвим. Уоллингфорд испытывает боль.

При воспоминании об этом пальцы Абигайль сжались в кулаки.

Она осталась сидеть на дереве, закусив собственную руку, чтобы не расплакаться в голос. Платье на груди промокло от слез, и она очень боялась уронить на землю хоть одну слезинку, которая могла бы выдать ее присутствие.

А где же Уоллингфорд? Он что, собирается плавать всю ночь? Холод от валуна проникал сквозь кожу, распространяясь по спине и ногам. Ночь и так выдалась прохладной, а ветер с озера нес с собой еще больший холод. Уоллингфорд найдет свою смерть, если не будет осторожен.

Единственное облако закрыло луну точно саваном.

Плеск воды, ритмичный, точно удары метронома, стал громче и различимее.

Абигайль испытала небывалое облегчение, когда Уоллингфорд вышел из воды. Герцог не сразу ее увидел. Свет луны ласкал очертания его тела, покрывая его серебром. Даже мокрые волосы, которые он отжал одним быстрым движением руки, казались жидким серебром.

Он был таким красивым — идеально сложенным, высоким, сильным, покрытым блестящими капельками воды. На его плечах играли мускулы, а мышцы на ногах напоминали туго скрученные жгуты. Уоллингфорд потянулся за рубашкой, казавшейся ослепительно-белой в свете луны, и насухо вытерся ею. Затем надел нижнее белье, завязал тесемки на поясе. Наклонился за брюками и замер.

Порыв ветра коснулся кожи, заставив Абигайль задрожать.

— Мисс Харвуд, — тихо окликнул Уоллингфорд, — это вы?

Абигайль откашлялась.

— Я.

— Полагаю, вы сидите здесь уже некоторое время?

— Вообще-то довольно давно.

Герцог надел брюки и застегнул их, не сводя взгляда с камней перед ним.

— Вы шли за мной от самого сада?

— Не совсем. — Абигайль снова откашлялась. — Видите ли, там был Берк, а потом появился Пенхэллоу…

— Пенхэллоу!

— Да, все это очень напоминало… комедию… — Абигайль осеклась. — Я спустилась, как только смогла. Я знала, что найду вас здесь.

— Откуда вы это знали? — Уоллингфорд надел влажную рубашку и начал ее застегивать.

— Я и раньше видела, как вы плаваете.

— Ну конечно. Ничего другого я и не ожидал. — Уоллингфорд заправил рубашку за пояс брюк и подобрал с земли жилет. Он словно не чувствовал холода, хотя на нем была влажная рубашка. — Полагаю, вы понимаете, что это может привести к нарушению условий пари? Я могу прямо сейчас потребовать от леди признать поражение.

— Можете, — кивнула Абигайль. — Но ведь в условиях пари с самого начала был пробел. Мы никогда не обсуждали их всерьез. И не знаем, какие контакты допустимы, а какие нет.

— В вашем понимании наблюдать за одевающимся мужчиной допустимо?

— В самый щекотливый момент я закрыла глаза, — солгала Абигайль.

Уоллингфорд уже надел сюртук и, поправив рукава, повернулся к ней.

Слезы вновь навернулись ей на глаза. Даже не видя его лица, она поняла, что он холоден и ожесточен.

— Вы такой красивый, — выпалила Абигайль.

— А вы — сумасшедшая.

— Пожалуйста, Уоллингфорд. — Абигайль поднялась с валуна и протянула герцогу руки. — Я не хотела обидеть вас. И надеюсь, что не обидела.

— Обидели меня? Я не понимаю…

О, как же он холоден!

Неверной походкой Абигайль направилась к герцогу.

— С вами все в порядке? — неожиданно спросил он.

— Да, только ноги затекли.

— И как долго вы здесь сидите?

— Не так долго, но вот на дереве…

— На дереве?

Абигайль улыбнулась и остановилась в нескольких шагах от Уоллингфорда. Он проявлял твердость, и Абигайль сочла это победой.

— На дереве в саду, прямо над вами.

На лице Уоллингфорда отразились какие-то непонятные эмоции, черты словно бы смягчились, немного расслабились.

— Стало быть, это вы прислали записку?

Абигайль понятия не имела, о какой записке он говорит, но никто не мог обвинить ее в тугодумстве. Она колебалась всего лишь мгновение, прежде чем ответить:

— Да, это сделала я, — и протянула руки.

Уоллингфорд тотчас же сжал их в своих.

— Слава Богу, — произнес он, глядя на ее пальцы.

— Я хотела встретиться с вами без свидетелей, — сказала Абигайль, надеясь, что поступает правильно, — но потом в саду начали появляться остальные, а мне не хотелось ставить вас в неудобное положение…

— О, Абигайль. — Герцог взял ее руку и поднес к губам. — Я думал, что это западня…

— Я никогда не устраивала вам западню. Прошу, поверьте. Пожалуйста, Уоллингфорд, посмотрите мне в глаза.

— Нет, не могу.

— Но ведь вы мне верите? Скажите, что верите.

Уоллингфорд вздохнул:

— Не знаю. Пожалуй. Господи, какие у вас ледяные руки!

— Со мной все в порядке.

— Вы дрожите. Вы не захватили с собой шаль, глупое дитя. — Уоллингфорд отпустил руки Абигайль и начал снимать с себя сюртук. — Нужно вернуться в замок.

— Нет! Нет, не сейчас.

Тяжелый и теплый сюртук опустился на плечи Абигайль, делая ее похожей на гнома. Она дрожала от холода и возбуждения. Руки Уоллингфорда задержались на вороте сюртука, заставляя Абигайль сделать шаг вперед, а затем еще один.

Теперь его дыхание обвевало ее волосы, а подбородок касался макушки.

Абигайль уткнулась лицом в его шею, от которой пахло свежей водой озера, подняла руки и положила их на грудь Уоллингфорда.

— Если я задам вам довольно дерзкий вопрос личного характера, вы мне ответите на него честно?

— Мисс Харвуд, разве вы когда-нибудь задавали мне другие вопросы?

Абигайль рассмеялась. Это были ненастоящие объятия. Руки Уоллингфорда по-прежнему покоились на вороте сюртука, а между ними стояла Абигайль. И все же она чувствовала себя в полной безопасности, находясь так близко к нему, чувствовала себя частью его тела. Под ее ладонями колотилось его сердце, а его дыхание согревало ее волосы. Абигайль чувствовала себя так, словно может говорить и делать все, что угодно. Она была пленницей Уоллингфорда, и все же еще никогда в жизни не ощущала большей свободы, чем сейчас.

— Вы с мистером Берком родственники, не так ли?

— Хм…

— Я заметила это вчера за ужином. Не понимаю, почему я не увидела этого раньше. У вас, конечно, разный цвет волос, но вы оба высокие и стройные…

— Я не такой высокий и стройный, как Берк.

— Действительно. — Абигайль засмеялась. — Словно он позаимствовал ваше тело и немного его вытянул. Ваши лица, как и лицо Пенхэллоу, очень похожи. Одинаковые скулы и подбородки. А еще вы одинаково хмурите брови…

— Я смотрю, вы очень тщательно изучили вопрос.

Абигайль легонько стукнула Уоллингфорда.

— Скажите правду.

Ее руки приподнялись и опустились на его груди, когда Уоллингфорд вздохнул.

— Отец Берка — герцог Олимпия, отец моей матери.

— О… — выдохнула Абигайль. Новость оказалась шокирующей, но еще более шокирующим было то, что герцог рассказал ей об этом. Наверное, в высшем свете все знали об их с Берком родстве и молча принимали ситуацию, но все-таки это оставалось семейной тайной, которую можно доверить не каждому.

— Стало быть, он ваш…

— Да, мой дядя. — Ответ Уоллингфорда прозвучал сухо, и все же в нем слышалась какая-то еле различимая веселость.

Абигайль засмеялась, уткнувшись ему в шею.

— Ваш дядя!

Смех так и рвался из ее груди, спина задрожала, и руки Уоллингфорда скользнули наконец по плечам Абигайль и прижали ее к своему большому телу. На этот раз герцог засмеялся тоже.

Абигайль положила голову ему на грудь.

— Должно быть, вам было очень тяжело.

— Вовсе нет. Берк — прекрасный человек. Я горжусь тем, что он у меня есть. Каждой семье необходим гений, и… в общем, он известный ученый и изобретатель.

Абигайль вновь вспомнила, как вздрогнул Уоллингфорд там, в саду.

— Он чудный человек. Но мне больше нравитесь вы.

Ей показалось, или Уоллингфорд действительно сжал ее чуть крепче?

Герцог наклонил голову, чтобы прижаться щекой к ее волосам.

— В таком случае у вас совсем нет разума, как я и предполагал, — сделал вывод Уоллингфорд.

— У меня гораздо больше разума, чем может показаться на первый взгляд.

— А как насчет моего обворожительного Адониса-брата? Его кандидатуру вы не рассматривали?

— Он тоже очень славный, и я его на самом деле обожаю, но — как вам сказать, — чего-то в нем не хватает.

— Может быть, титула?

Абигайль щелкнула пальцами.

— Точно! — Под ее пальцами были гладкие пуговицы жилета. Она коснулась одной и провела пальцем по ее ободку. — Кроме того, его телом и душой завладела моя кузина Лилибет.

— Боюсь, вы правы.

Вода плескалась у берега. Поднимался ветер — холодный и беспокойный. Наступила полночь, но Абигайль не хотела сдвинуться даже на десятую долю дюйма с этого места и от этого мужчины.

— Уолллингфорд, я хочу, чтобы вы отказались от пари.

Герцог не шевелился, и Абигайль замерла в ожидании.

Наконец он хмыкнул.

Она отстранилась и попыталась заглянуть герцогу в лицо, но он не разжал рук.

— Я серьезно. Неужели вы не видите, что оно совершенно бессмысленно? Никто не хочет покидать замок. В нем найдется место для всех. Да и что плохого в том, чтобы позволить людям полюбить друг друга?

Как только эти слова сорвались с языка Абигайль, она ощутила, как краска смущения густо разливается по щекам. «Скажи что-нибудь!» — взмолилась Абигайль, в то время как слово «любовь» пульсировало между ними в унисон с медленным сердцебиением Уоллингфорда под ее ладонями.

— Полагаю, — произнес Уоллингфорд тоном судьи, оглашающим вердикт, — если мы хотим избежать дальнейшего обсуждения…

Абигайль обвила его шею руками.

— О, спасибо! Только представьте, как будет весело, если над нашими головами не будет висеть этот дамоклов меч. Какими добрыми друзьями мы все станем!

Уоллингфорд схватил руки Абигайль, стиснул их и прижал к своей груди.

— Друзьями? — Теперь герцог мягко и серьезно смотрел на нее, и луна отражалась в его глазах.

Абигайль была рада тому, что вокруг царила кромешная тьма. Ведь она скрывала ее румянец. Румянец! Ее! Абигайль вообще никогда не краснела. И вот она стояла здесь, на берегу озера, краснея и смущаясь, точно дебютантка на своем первом балу. Вела себя так, как поклялась никогда себя не вести. И все же ощущение нельзя было назвать неприятным. Абигайль чувствовала себя взволнованной. То же самое она испытала бы, если бы лошадь, на которую она поставила и которая всю дистанцию безнадежно плелась в хвосте, вдруг резко прибавила и пришла к финишу первой.

Вот и сейчас Абигайль ощущала нечто больше, чем ликование.

— Да, друзьями, — проворковала она. — Мужчины и женщины могут быть друзьями. Мы можем вместе заниматься изучением наук. Вы великолепно владеете латынью. Я сама слышала за ленчем. Так что мы сможем…

— Абигайль. — Уоллингфорд остановил ее рассуждения с помощью нежнейшего из поцелуев. — Давайте не будем опережать события. Между страстными объятиями и крепкой дружбой огромное расстояние.

Глаза Абигайль округлились от изумления. Уоллингфорд смотрел на нее серьезно, даже сурово, но дрогнувшие уголки губ выдали его.

— О! — выдохнула Абигайль. — Как же я вас обожаю! — И вновь обвила шею герцога руками, засмеялась, с восхищением ощущая, как вибрирует от смеха его грудь.

Уоллингфорд приподнял ее над землей и коснулся губами волос.

— Послушайте, — произнес он наконец, — нужно отвести вас домой. Уже поздно, вы замерзли, вас хватятся…

— Никто меня не хватится. Все думают, что я у себя в комнате.

— Абигайль, — Уоллингфорд убрал с ее лица прядь волос, — мы не станем делать этого, вы меня поняли? Может быть, я и распутник, но у меня нет привычки соблазнять девственниц, даже таких, к которым я…

— Да?

Уоллингфорд поцеловал ее в лоб.

— Да так, ничего. Идемте.

Ни он, ни она даже не пытались расцепить объятия.

— Я не хочу никуда идти, — сказала она. — Пожалуйста, еще несколько минут.

На лице Уоллингфорда отразилось сомнение.

— Вы замерзнете.

Его голос звучал так невозможно нежно, словно перед ней стоял совсем другой Уоллингфорд — настоящий, но почему-то скрывающий свою сущность. Абигайль хотелось как-то сохранить эту сущность, подобно тому, как мистер Берк сохраняет образцы воздуха в своих пробирках.

Абигайль отстранилась.

— Подождите здесь минуту, — сказала она и побежала по влажным камням к лодочному сараю.

Когда она вернулась с одеялами в руках, Уоллингфорд по-прежнему стоял на камнях босиком, скрестив руки на груди.

— Что это? — спросил он, вскинув бровь.

— Я хранила эти одеяла в лодочном сарае на случай, если мы вздумаем устроить пикник, — беззаботно ответила Абигайль, накинула одно одеяло ему на плечи, а другим укрылась сама.

— Пикник. — Уоллингфорд притянул девушку к себе. — Вы сумасшедшая. Моя сумасшедшая девочка. — И поцеловал в макушку.

Она потянула его к валуну и опустилась на землю.

— Всего на несколько минут. Я уверена, вашей репутации под силу противостоять скандалу.

— Сидеть на земле ужасно неудобно.

— А вы можете лечь и положить голову мне на колени.

— Да поможет нам Господь! — Уоллингфорд устроился рядом с Абигайль, театрально вздохнув. Затем осторожно обнял за плечи и положил ее голову себе на плечо. — Вам тепло?

— М-м-м… — Абигайль закрыла глаза. — Вы не жестокий и не распутный, Уоллингфорд. Почему вы хотите таким казаться?

Пальцы герцога чертили линии на ее руке.

— Это не притворство, а часть меня. А вы изо всех сил пытаетесь убедить меня в обратном.

— Глупости. Всеми нами время от времени повелевают низменные инстинкты. Даже Лилибет не исключение.

— Да, но я слишком часто им отдаюсь. Мой дед постоянно указывает мне на это. Считает, это оттого, что я с детства имел слишком много привилегий и ни в чем не знал отказа.

Абигайль с благоговением наслаждалась поглаживаниями Уоллингфорда, теплом его тела, его ошеломляющей откровенностью. Скорее всего он никогда никому не рассказывал этого. Так почему же выбрал для своих признаний ее?

— Поэтому вы здесь? Чтобы доказать, что можете существовать и без своего титула? — Она крепче прижалась к герцогу.

Тот заметно напрягся. Казалось, его сердце на мгновение перестало биться.

— Какая же вы все-таки необычная, мисс Харвуд.

— Вы должны раз и навсегда решить, как меня называть: Абигайль или как-то иначе.

— Пожалуй, Абигайль предпочтительнее. — Уоллингфорд поцеловал ее макушку, на которой покоился его подбородок. — Если, конечно, вы позволите мне это.

Она молчала, прислушиваясь к плеску воды и шороху листьев. Дыхание Уоллингфорда шевелило ее волосы.

— Если бы вы действительно были распутником, вы сейчас овладели бы мною.

— Возможно, вы меня изменили.

— Нет. Я не верю в то, что человек может измениться. Вы такой, какой вы есть. Просто вы должны решить, что с этим делать.

— Добровольно?

— Да, наверное. Можете назвать и так. — Абигайль посмотрела на свою руку под одеялом Уоллингфорда, которая вновь лежала на пуговицах его жилета. Что он будет делать, если она попробует их расстегнуть? — Посмотрите на себя. В вас так много доброты. Но вы никому ее не показываете, прячете в своем полном нежности сердце.

— Полном нежности сердце? — ошеломленно спросил Уоллингфорд, как будто услышал какую-то непристойность.

Абигайль похлопала его по груди.

— Самом нежном из тех, что я когда-либо знала. Только вот такое герцогам иметь непозволительно, не так ли?

— Практика показывает, что вы правы.

Абигайль окружало тепло и Уоллингфорд. Она совершенно забыла о проклятии, вечной любви и вероломных английских лордах, пребывала в состоянии блаженства, отгородившись от остального мира.

Луна освещала слившихся в объятиях влюбленных, дышащих друг другом, обретших мир.

— Вам не нужно скрывать свое сердце от меня, потому что я буду очень нежно заботиться о нем.

— Начиная с этого самого момента?

— Обещаю.

Голова ее отяжелела, и Абигайль прижалась щекой к груди Уоллингфорда, подтянула к себе колени, а сильная мужская рука поддерживала ее.

Абигайль приоткрыла глаза, потому что почувствовала себя необыкновенно удобно и тепло в мускулистых руках, слушая биение сердца прямо у своего уха.

— Куда мы направляемся? — пробормотала она.

— В вашу комнату.

— О, звучит чудесно.

Герцог негромко рассмеялся.

Абигайль показалось, будто она вновь ощущает аромат персиковых деревьев.

— Вы отправляетесь в свою комнату, дорогая. Спать.

После этих слов Абигайль, кажется, снова задремала, потому что, проснувшись в очередной раз, обнаружила, что лежит на постели, а Уоллингфорд снимает с нее платье и развязывает корсет.

— Сними их, — пробормотала Абигайль. — Отвратительные предметы.

Герцог внял этой просьбе, проделав все со скандальной ловкостью, а потом, оставив на ней только сорочку и панталоны, накрыл одеялом.

— Уоллингфорд, — прошептала Абигайль, когда тот отстранился, — что изменилось? Почему сейчас?

Мужская ладонь легла на ее щеку.

— Не знаю. Наверное… наверное, ты просто сломила меня. Ведь тебя так много, а я один. Мисс Абигайль Харвуд, которая никогда не отчаивается и не бросает начатое на полпути.

— Никогда. — Их пальцы сплелись. — Чем займемся утром?

— Бог знает. Спокойной ночи, Абигайль.

— Спокойной ночи, Уоллингфорд.

Герцог поцеловал ее в лоб и растворился в темноте.

Глава 12

День летнего солнцестояния

Герцог Уоллингфорд протянул руку, чтобы легонько ткнуть Абигайль в бедро.

— Ты опять засыпаешь, — сказал он.

Абигайль красиво встрепенулась. Ее каштановые волосы, свободные от шпилек, упали на щеку.

— Вовсе нет. Мы как раз… как раз… — Она убрала прядь за ухо и принялась листать сочинение Плутарха, лежащее у нее на коленях.

— Да ладно, забудь.

— Я остановилась вот здесь. Сейчас. — Абигайль взяла хлеб с тарелки, лежащей на одеяле рядом с ней, и рассеянно откусила кусок.

— Почему ты сегодня такая сонная? Неужели нашла себе любовника?

Абигайль наклонила голову и искоса посмотрела на Уоллингфорда своими глазами эльфа.

— И что, если нашла?

— Я выбью из него дух.

Уоллингфорд взял из ее рук хлеб и отломил немного.

Они сидели в тени, спрятавшись от солнца. Лишь небольшой солнечный зайчик размером с соверен плясал на волосах Абигайль, делая их похожими на расплавленное золото.

Она вновь наклонилась к книге, и золотое сияние исчезло.

— Ты не имеешь на это права, — сказала она. — Ты совсем меня не целуешь, а если такое и случается, то лишь потому, что я слишком расшалилась. Неудивительно, что я нашла себе другого. Ты сам толкнул меня в его объятия.

Уоллингфорд снисходительно улыбнулся. Ничто не могло сегодня утром испортить ему настроения. Он проснулся раньше, чем обычно, и открыл глаза навстречу золотистому рассвету совершенно уверенный в том, что попросит Абигайль Харвуд стать его женой.

Возможно, даже сегодня.

Мысль об этом маячила где-то в глубинах его сознания уже давно, только он не хотел осознавать ее и облекать в слова. На заре своей зрелости, когда он совсем не думал о браке, Уоллингфорд занес мысли об этом в графу воображаемого списка герцогских обязанностей под названием «Разное». Он смутно осознавал, что подыщет себе подходящую супругу, когда откладывать женитьбу будет уже невозможно, станет отцом нескольких детей и вернется к прежнему образу жизни, только более скрытному. Но чтобы влюбиться и именно поэтому попросить женщину выйти за него замуж… Нет, ничего подобного он даже в мыслях не допускал.

И что же теперь? Он влюбился. Причем влюбился уже давно. С того самого момента, когда Абигайль поцеловала его на конюшне постоялого двора под стук дождя. Занеся Абигайль Харвуд в графу «Обязанности. Разное», он совершил бы святотатство. Он не смог бы привести ее к себе в дом на Белгрейв-сквер в облаке белой свадебной тафты и заниматься с ней любовью всего раз в неделю в соответствии с принятым ритуалом. Не мог представить, чтобы Абигайль вела размеренную светскую жизнь, посещая благотворительные общества и нанося визиты знакомым, чтобы выпить с ними по чашке чаю, в то время как он будет тратить жизнь на клубы и любовниц. Нет, Уоллингфорд хотел быть рядом с ней здесь, в этом заколдованном итальянском замке, заниматься с ней любовью солнечным днем и при свете луны.

Только вот он не занимался с ней любовью. И почти ее не целовал. Ну разве что иногда, когда Абигайль, по ее собственным словам, слишком расшалится и буквально загонит его в угол.

Уоллингфорд не занимался с ней любовью, потому что она была девственницей, а он был искушен в любви.

Он не занимался с ней любовью, потому что должен был сначала доказать себе, что достоин привилегии быть первым.

Он не занимался с ней любовью, потому что хотел удостовериться в собственных чувствах. Ждал момента, когда однажды проснется солнечным утром и поймет, что женитьба на Абигайль — единственно верное решение, а с Белгрейв-сквер и графой «Обязанности. Разное» он потом разберется. Если Абигайль примет его предложение.

Легкое беспокойство слегка омрачило спокойное добродушие Уоллингфорда. Абигайль ведь уже высказывалась — и довольно смело — об институте брака и о браках представителей высшего света в особенности. Он мог сколь угодно твердить ей о своей любви, но в то время как любая другая леди с готовностью откликнулась бы на предложение стать герцогиней Уоллингфорд, его маленькая сумасшедшая принцесса эльфов с гораздо большим удовольствием сбежала бы в Париж и жила там в скромной мансарде окнами на север вдвоем с грубым исхудавшим поэтом.

— В любом случае, — продолжала Абигайль, переворачивая страницу, — он гораздо более внимателен, нежели ты сегодня утром.

Нет, Господь свидетель, он сделает ее герцогиней! И будет жить с ней в мансарде в Париже, если придется, где они будут будить своих богемных соседей посреди ночи скрипением пружин старого матраса.

— Глупости, — возразил Уоллингфорд. — Я внимателен к любому твоему желанию. Пикники и латынь каждый день. Прогулки под луной каждую ночь.

— Кроме тех дней, когда не было луны.

— А еще я, джентльмен до кончиков ногтей, каждую ночь доставляю тебя к дверям комнаты с наступлением полуночи.

— Я общаюсь с тобой не из-за твоих джентльменских ногтей, а совсем по другой причине.

Она — само совершенство! Ну почему подобное решение, такое правильное и изящное, не пришло ему в голову раньше?

Отчасти потому, что женитьба на Абигайль полностью разрушала матримониальные планы его деда.

Уоллингфорд подскочил, преисполненный радостной уверенности, и положил руки на бедра Абигайль.

— Какого черта, Уоллингфорд?! — воспротивилась поначалу она, но герцог накрыл ее губы своими, прогоняя недоумение. Абигайль не осталась в долгу — обхватила его щеки руками и ответила на его поцелуй столь страстно, что желание вспыхнуло в низу его живота, подобно факелу.

Абигайль откинулась назад, опершись о ствол дерева, и Уоллингфорд последовал за ней. Провел языком по контуру ее губ, и она, вздохнув, чуть приоткрыла рот, впуская его язык внутрь, позволяя вкусить ее сладость и насладиться бархатом языка. Еще в мае она перестала носить множество нижних юбок, оставив лишь одну, и теперь ее кожа находилась так возбуждающе близко под ладонью Уоллингфорда, что он мог ощутить каждый изгиб ее тела сквозь преграду платья, корсета и сорочки.

— Скажи, чему я обязана удовольствием испытать на себе столь неджентльменское обхождение?

Ее пальцы скользнули по его щекам и принялись ласкать волосы.

Уоллингфорд ощутил, как горячие губы прокладывают дорожку от его подбородка к уху.

— Я не могу оставить все своему сопернику.

— М-м-м… Да, он очень опытен, так что тебе потребуется изрядно попрактиковаться.

— К твоим услугам.

Абигайль отстранилась. Ее глаза стали огромными на изящном личике.

— В самом деле, Уоллингфорд? Ты не шутишь?

— Ни капельки. — Он провел пальцем по ее уху.

— О! Ты просто хочешь меня подразнить. Это бессмысленное самоотречение совершенно ни к чему, ибо даже моя неопытная девственная кожа чувствует, как ты сгораешь от желания обладать мной.

Уоллингфорд отпрянул.

— Ради всего святого, Абигайль!

— Господи, Уоллингфорд, ты покраснел? Думаешь, я не понимаю, как ты возбужден? Знаешь, я изучала мужскую анатомию.

— Не удивляюсь. — Уоллингфорд с трудом удержался от желания посмотреть вниз. Он прекрасно знал, что обсуждаемая часть мужской анатомии отчаянно упирается в ткань брюк в попытке вырваться на свободу, что не преминула заметить Абигайль.

— Ну и ну! Да ты и правда покраснел! Тебе так идет румянец. Он делает твое лицо живым.

— А раньше я тебе живым не казался?

Абигайль удрученно вздохнула:

— Послушай, мы так и будем обмениваться остроумными замечаниями? Мне больше нравится целоваться.

Уоллингфорд наклонился, чтобы это сделать, но прежде чем он успел коснуться ее губ, Абигайль испуганно вскрикнула и ударила его в грудь.

— Подожди-ка. Как долго я спала? Сколько сейчас времени?

Уоллингфорд со стоном достал из кармана часы.

— Девять двадцать три.

— О Боже! Уже? Мне ужасно жаль, дорогой, но я действительно должна идти. Я обещала Морини помочь с масками. Мы не успеваем, хотя я работала полночи…

Абигайль вскочила и начала поспешно собирать то, что осталось от пикника, и бросать в корзину из ивовых прутьев. Проникающее сквозь листву солнце раскрасило ее голову золотистыми пятнышками.

— Маски? — рассеянно спросил Уоллингфорд, завороженный видом ягодиц, мелькающих у него перед глазами.

— Да, для сегодняшнего маскарада. У тебя ведь есть маска, правда?

— Конечно, есть.

Абигайль замерла и повернулась с фляжкой воды в руках.

— Ты напрочь забыл об этом, да?

— Не забыл. Моя маска… она… Словом, все готово. Действительно готово. С этим… — Уоллингфорд беспомощно покрутил пальцем, — с пером. С перьями. Если быть точным, это скорее не перья, а гусиный пух. Я очень полюбил его в последнее время. — Уоллингфорд с надеждой улыбнулся.

Абигайль опустила фляжку в корзину и захлопала в ладоши.

— Отлично сыграно. Я почти тебе поверила, если бы не упоминание о гусином пухе. — Она подняла с земли корзинку. — А теперь поможешь мне сложить одеяло?

Уоллингфорд взял из ее рук корзинку, поставил на траву, а потом принялся складывать одеяло. Сейчас, когда он пребывал в состоянии крайнего возбуждения, любое занятие и тем более физические упражнения были даже полезны. За последние несколько месяцев он научился укрощать постоянно одолевающее желание. Научился отвлекаться от этого состояния с помощью какого-нибудь дела. Например, с помощью плавания на озера, когда нужно просто продолжать грести, ибо ничего другого не остается. Он научился управлять желанием и получать удовольствие не от поспешного совокупления, а от предвкушения, прикосновений и взглядов, от самой Абигайль.

А от нее не было никакой помощи. Она просто не понимала, в чем дело.

— Не понимаю, Уоллингфорд, — сказала она, пробираясь рядом с ним между деревьями. Ведь они ушли очень далеко, на другой берег озера, как делали это каждый день, чтобы остаться наедине. — Мы не в Лондоне с его нормами морали. Я очень хочу оказаться с тобой в постели. И ты тоже. Так чего же, черт возьми, мы ждем?

Уоллингфорд улыбнулся:

— Ты никогда не слышала о добродетели самоограничения?

— Да что ты об этом знаешь? Я уверена, ты ни разу не пытался в чем-то себя ограничить.

— Кажется, ты сердишься, дорогая.

— Да, я сержусь. — Абигайль остановилась и повернулась к герцогу. — Ты спал с дюжинами женщин. Почему отказываешься со мной?

Ну и как ответить на это? Герцог повесил корзину на руку и коснулся волос Абигайль.

— Ты знаешь ответ на свой вопрос.

Она ударила его по руке.

— Ах да, этот скучный и смешной запрет на соблазнение девственниц. Или, вернее, девственниц благородного происхождения, ибо я считаю, что вы, джентльмены, не испытываете угрызений совести, когда речь идет о тех леди, которых некому защитить.

— Это неправда. Я никогда… — Уоллингфорд нахмурился. — В любом случае угрызения совести здесь ни при чем. Дело в…

Абигайль повернулась и пошла дальше.

— Традициях? Сомнениях?

— Господи, нет. В желании, чтобы все было по-другому… — Последние слова Уоллингфорд произнес еле слышно, как если бы разговаривал сам собой.

— В чем?

— В той сентиментальной чепухе, которую ты так презираешь. Расскажи-ка мне о солнцестоянии. — Уоллингфорд вновь взял корзину в руку.

— О, это будет чудесно! Ты обязательно должен прийти. Я серьезно. Будет костюмированный бал, танцы. Придут жители деревни. Лилибет, Александра и я будем одеты официантками…

— Официантками?

— По словам Морини, это традиция. Леди, проживающие в замке, в праздник летнего солнцестояния наряжаются служанками. Конечно же, нужно все организовать.

Абигайль продолжала болтать о пасте с соусом из анчоусов и о местном оркестре, но Уоллингфорд потерял способность воспринимать какую-либо иную информацию, услышав слово «официантка». Воображение его разыгралось не на шутку. Он сразу же представил Абигайль в платье с глубоким декольте, почти обнажающим полную грудь, и — о милостивый Боже! — в фартучке и с подносом изысканных кушаний в руках. До его слуха донеслись слова «оливки», «начинка» и «труба», но он мысленно стаскивал с Абигайль платье и поэтому совершенно забыл о том, где находится. Лишь удар тычок и сопровождающий его возмущенный голос вернули его к действительности.

— Я говорю, Уоллингфорд, ты пойдешь со мной?

— О да, оркестр, трубы. Ужасно весело.

Интересно, в какой момент праздника появится этот самый оркестр с его трубами? Успеет ли он увлечь Абигайль в укромный уголок и заставить потчевать оливками лишь его одного? Интересно, будет ли на ней маска? Герцог судорожно сглотнул.

— Трубы? Да ты совсем меня не слушаешь, Уоллингфорд. Я говорила о значимости такого события, как летнее солнцестояние.

— Солнцестояние, конечно. Самый долгий день в году. Я считаю, это причина для праздника.

— Для замка это действительно праздник. Это волшебная ночь. Ее называют ночью любовников. Мы с Морини так долго готовились. На этот раз все получится, я уверена.

Сочетание «ночь любовников» возымело на герцога точно такой же эффект, как слово «официантка», и его воображение хотело уже разыграться с новой силой, когда что-то в словах Абигайль привлекло внимание.

Покачав головой, он спросил:

— Что ты сказала?

— Я говорила о подготовке. Ты даже себе не представляешь…

— Ты сказала: «На этот раз». Словно были и другие.

— В самом деле? Ты же знаешь, что я постоянно несу чушь, Уоллингфорд. Так что не обращай внимания.

Абигайль пошла чуть быстрее, оставив его позади. Единственная нижняя юбка взлетала и обвивала ее стройные лодыжки, которые время от времени представали перед взглядом герцога.

Уоллингфорд вновь покачал головой:

— Нет, Абигайль Харвуд, в твоей болтовне зачастую кроется самая суть. — Уоллингфорд догнал ее и зашагал рядом. — Ну-ка рассказывай, что ты задумала?

— Вовсе ничего. Так, глупость. Как думаешь, Филиппу нужна маска? Не знаю, будет ли у меня время…

— Абигайль! — проревел Уоллингфорд, хватая ее за руку.

Она попыталась вывернуться, но герцог вовремя поймал ее, так что она оказалась между его руками, бросил корзину на землю. По щекам Абигайль разлился румянец, который вполне мог быть следствием ее попыток вырваться.

— Расскажи мне о празднике летнего солнцестояния, — сладко протянул Уоллингфорд.

Абигайль опустила глаза и посмотрела на расстилающуюся под их ногами траву. Несмотря на ранний час, было тепло, а начинавшее припекать солнце обещало жару во второй половине дня. На верхней губе Абигайль блестели крохотные капельки пота.

— Я уже тебе рассказывала. Это волшебная ночь, ночь любовников. Я надеялась… — Она подняла руку и коснулась ими сюртука Уоллингфорда. — Ты и я… Не заставляй меня умолять…

— Абигайль!

— Я знаю, ты не прикасался ко мне. Знаю, что ты пытаешься вести себя благородно, доказать, что способен сдержаться. Я уважаю эти твои стремления, но видишь ли… — Абигайль подняла наконец горящие страстным желанием глаза. — Тебе необязательно продолжать в том же духе. Я не дебютантка, не обычная девушка, мечтающая о замужестве. Я никогда этого не хотела, и тебе это известно. Я не жду никаких обещаний и уж тем более помолвки. Я обожаю тебя, ты об этом знаешь. И сейчас это чувство стало еще сильнее. Мне так хочется верить, что я тебе небезразлична. Я хочу узнать тебя, каждый дюйм твоего тела и души. И не нужно сдержанности и обещаний. Просто мужчина и женщина, которые… которые нравятся друг другу и которые… — Абигайль топнула ногой. — О, прошу, не заставляй меня продолжать, скажи же что-нибудь!

Уоллингфорд не в силах был говорить, лишь пробормотал что-то, какие-то нежности, и поцеловал Абигайль в лоб. По крайней мере так он мог избежать ее умоляющего взгляда.

— Ты знаешь, что я невинна, — прошептала Абигайль. — И я всем сердцем желаю, чтобы ты стал моим первым мужчиной. Неужели ты мне откажешь?

Когда Уоллингфорд обрел наконец способность говорить, голос его зазвучал хрипло.

— Не первый мужчина, Абигайль. — Он снова коснулся губами ее лба. — Единственный.

— Не говори так.

— Я буду говорить то, что мне, черт возьми, хочется, мисс Харвуд! Я не для того сдерживал себя все эти месяцы, чтобы потом наброситься на тебя в разгар деревенской вакханалии…

— В таком случае когда же?

— В нашу первую брачную ночь! — отрезал Уоллингфорд.

— В нашу — что? — Абигайль отскочила в сторону.

— Нашу брачную ночь! Не делай вид, будто удивлена. И не говори, что подобная мысль не приходила тебе в голову. — Уоллингфорд произносил эти слова, а самодовольный внутренний голос нашептывал ему, что он сделал самое ужасное предложение руки и сердца за всю историю романтической любви.

Уоллингфорд, конечно же, винил в этом Абигайль. Эта женщина смогла бы свести с ума самого Черного Принца^[8].

— Эта мысль не приходила мне в голову! Ни на секунду! О чем ты только думаешь, Уоллингфорд? Из меня получится самая ужасная герцогиня на свете. Я постоянно буду ставить тебя в неловкое положение. И уже к Рождеству все проклятое аристократическое общество Лондона будет лежать в руинах!

— Ради всего святого, Абигайль! Я только что сделал тебе предложение.

— А я предложила тебе свою невинность.

— Эти две вещи неразрывно связаны.

— В отношении меня! Но ведь ты совсем другое дело, не так ли?

Уоллингфорд всплеснул руками:

— Я думал, истории о моем беспутном прошлом пойдут на пользу. Ведь ты сама сказала: чем больше опыта, тем лучше.

— Так и есть! Мне все равно, со сколькими женщинами ты спал. А вот тебе нужно непременно жениться на девственнице. И если бы не моя девственность, которая так чертовски важна для тебя, ты никогда не подумал бы о браке, давно уже переспал бы со мной и забыл об этом.

Ярость застила глаза Уоллингфорду, от чего раскрасневшееся от возмущения лицо напротив превратилось в размытое пятно.

— Да как же я могу забыть тебя, — процедил он сквозь зубы, — когда ты со своими проклятыми родственницами не собираешься уезжать из замка?

В воздухе разлилась тишина. Только в виноградниках прозвучал напевный голос какого-то итальянца. Ему ответили, а потом раздался смех.

— О! — вымолвила наконец Абигайль, топнула ногой и уже открыла рот, чтобы сказать какую-нибудь колкость в своей привычной манере, однако ничего не получилось. — О! — вновь разочарованно повторила она и решительно направилась в сторону замка.

Потом остановилась, вернулась, пнула ногой корзинку для пикника прямо на глазах у ошеломленного Уоллингфорда и пошла прочь, гордо вздернув маленький подбородок.

— Он осел, Морини! Самый большой осел из тех, что я знала. — Абигайль яростно воткнула в свою маску еще одно перо.

— Синьор герцог — осел? — Экономка ошеломленно посмотрела на молодую английскую леди.

— Я хотела сказать, что он ведет себя как настоящий осел, упрямый, — она мстительно воткнула в маску очередное перо, — глупый, — затем ударила по столу кулаком, — неучтивый осел!

— Он вас обидел?

— Да, он меня обидел! Он сделал мне предложение! — сказала Абигайль таким тоном, словно герцог предложил ей испорченный сыр.

Синьора Морини хлопнула в перепачканные мукой ладони, отчего стоящие рядом служанки сразу же начали чихать.

— Какая чудесная новость! Чудесная! Наконец-то проклятие будет снято!

Абигайль отложила готовую маску в сторону и взялась за другую. Она сидела за кухонным столом и пыталась совершить невозможное — украсить оставшиеся маски до того, как начнется праздник, — в то время как синьора Морини и ее помощницы готовили угощение.

— Проклятие не будет снято, — сказала Абигайль, рассматривая очередную маску. Она решила, что теперь их стоит украшать блестками, потому что от перьев она уже порядком устала. — Я каждый день говорила, что дружба между мной и герцогом не имеет никакого отношения к вашему проклятию. Это совершенно разные вещи. Мы должны сосредоточить внимание на других обитателях замка, которые, к счастью для вас, так безумно влюбились друг в друга, что с их помощью можно превратить в хороших людей целую тысячу неисправимых английских джентльменов. И я уверена, что сегодняшний праздник лишь поспособствует этому.

— Но вы и герцог, синьорина! Это так романтично! Он так вас любит. — Экономка перестала замешивать тесто и мечтательно закатила глаза.

— Уверяю вас, Морини, как уверяла и раньше: герцог Уоллингфорд не способен на всепоглощающую искреннюю любовь. Мне он ужасно нравится, и я всем сердцем желаю, чтобы он отказался от своего смехотворного обета целомудрия хотя бы на одну ночь…

С губ одной из молодых служанок сорвался вздох, и Абигайль бросила на нее настороженный взгляд. Очевидно, девушка стала понимать английский язык достаточно хорошо.

— А еще я верю, что в его душе очень много добра. Ну, или по крайней мере благих намерений. Только я…

Голос Абигайль сорвался. Блестки слились перед ее глазами в одно переливающееся пятно. И вновь в памяти возникла та волшебная ночь в персиковом саду, когда она наконец увидела настоящего Уоллингфорда и заглянула в его драгоценную душу. Они были так идеально близки в те несколько часов на берегу озера, закутанные в одеяло и освещенные луной. А потом, когда они ежедневно проводили вместе по несколько часов, читали и смеялись, она так и не смогла больше пережить этого ощущения физического единения, этого слияния в одно прекрасное целое. О Господи! Как же она хотела этого! Каждую ночь она лежала в постели без сна, сгорая от желания. Сила его была такова, что всякий раз слезы начинали струиться из глаз. Она жаждала не столько плотского единения, которое представлялось ей довольно смутным, сколько душевной близости и родства. Уоллингфорду никогда не стать ее преданным и верным любовником. Он просто не создан для этого, как и любой племенной жеребец. Но она могла, по крайней мере хотя бы один раз, насладиться безупречным актом единения с ним.

Если только Уоллингфорд ей это позволит.

— Он так вас любит, — вновь повторила Морини, разминая тесто.

Абигайль поднялась со стула.

— Масок слишком много для меня одной, — заявила она. — Наверное, нужно позвать кого-нибудь на помощь.

— Синьорина! — крикнула ей вдогонку синьора Морини. — Вы не забыли о планах на сегодняшний вечер?

— Не беспокойтесь, Морини, — ответила Абигайль, взявшись рукой за дверь. — Я останусь вашей преданной соратницей. Но только в отношении других.

— Конечно, синьорина. — Экономка вновь сосредоточила внимание на тесте. — Как скажете.

Глава 13

Какой же он глупец!

— Я осел, Люцифер, — произнес Уоллингфорд.

Мерин оказался настолько благороден, что не стал фыркать в ответ. Вместо этого в его больших глазах вспыхнуло настоящее мужское понимание, словно он хотел сказать: «Не переживай, старина, мы все ослы, когда дело касается женщин». А может, Уоллингфорд просто вообразил себе все это, ведь Люцифер был кастрирован еще в возрасте тринадцати месяцев.

На мгновение герцог даже позавидовал ему.

— Она отреагировала совершенно неадекватно. Я позвал ее замуж. Предложил стать герцогиней Уоллингфорд! Британской герцогиней, что более значимо, нежели все эти пустые европейские титулы и наследующие их безбожники, не имеющие никакого понятия о праве первородства, все эти принцессы и герцоги, наводняющие улицы, подобно обычным торговцам.

По дороге неторопливо шел крестьянин, ведущий на привязи козла. Каблуки его тихонько стучали по утоптанной пыли. Уоллингфорд распрямил плечи, как и подобало могущественному английскому герцогу, и величественно кивнул.

— Bon giorno, — произнес он снисходительно.

— Bon giorno, Signore Duca, — сказал крестьянин, приветственно приподнимая шляпу.

— М-е-е-е, — проблеял козел.

— Наверное, я должен перед ней извиниться, — продолжал размышлять вслух Уоллингфорд, когда крестьянин уже не мог его услышать. — Женщины ждут этого. По крайней мере мне так говорили. О господи! Знаешь, Люцифер, а я ведь никогда прежде не извинялся перед женщиной. Может, в этом моя проблема?

Конечно, герцог знал, что отсутствие умения извиняться лишь вершина айсберга. Ему предстояло расколоть целую гору высокомерия и гордости, прежде чем он добьется уважения Абигайль.

— Именно поэтому я не могу ее отпугнуть, — произнес Уоллингфорд. — Ведь она единственная, кто хочет вооружиться киркой и сделать всю грязную работу.

Дорога начала поворачивать вдоль подножия холма, и парочка кроликов стремглав бросилась в кусты, увидев Люцифера.

Под шляпой струйка пота скатилась к уху Уоллингфорда, а потом каплей повисла на подбородке.

— А еще, помимо всего прочего, мне необходимо научиться следить за собственной речью, — продолжал рассуждать герцог. — Не стоило говорить того, что я сказал. Одному Богу известно, что будет, если они вдруг уедут. Если я проснусь утром, зная, что ее нет рядом, я… я… я уже не буду прежним. Когда я ее вижу, у меня перехватывает дыхание, старина. И я ни капли не стесняюсь признаться тебе в этом. Перехватывает дыхание от ее невинности. Я говорю не о плотской невинности, а о ее видении мира. О том, каким она видит меня. — Уоллингфорд помолчал, а потом еле слышно добавил: — От ее безгрешности.

Слова Уоллингфорда растаяли в воздухе, и он с силой тряхнул головой. Какие банальные сентиментальности вылетают из его уст! Из уст герцога! Но что есть, то есть. Он сделал несчастными всех женщин, с которыми встречался, и теперь его постигло заслуженное наказание. Вот что это такое.

В деревне он сразу отправился к человеку, с которым вел дела, единственному, кому позволил последовать за собой в Италию. Сначала Уоллингфорд ездил в деревню почти каждый день. Все деловые письма, адресованные ему, переправлялись сюда. Даже находясь вдали от Англии, он хотел следить за тем, как идут дела в поместье, едва не разоренном его отцом. Сейчас же, переступив порог дома, он увидел на лице своего поверенного неподдельное удивление.

— Ваша светлость! — воскликнул тот, поспешно поднимаясь из-за стола.

— Не беспокойтесь, — остановил его герцог движением руки. — Я ненадолго. Есть что-то требующее моего немедленного вмешательства?

— Нет, ваша светлость. Все в порядке. Я получил вчера документы, которые вы прислали. Будут ли какие-то еще указания?

— Будут, Беверидж. — Уоллингфорд снял с головы шляпу и положил ее на край стола вместе с перчатками. — Я сделал предложение одной молодой леди, поэтому хочу заранее подготовить все документы, чтобы счастливое событие состоялось как можно быстрее. Если, конечно, мне повезет и вышеозначенная леди даст свое согласие на брак.

Подбородок поверенного качнулся над туго завязанным галстуком.

— Займусь этим немедленно, ваша светлость.

Спустя час, совершив экскурс в тонкости британского и итальянского брачного права и почувствовав огромное удовлетворение от того, что в порыве безграничной щедрости обеспечил своего непредусмотрительного эльфа всем необходимым, Уоллингфорд сел на коня и тут же чуть не столкнулся с лордом Роландом Пенхэллоу.

— Поберегись! — воскликнул его брат, поворачивая направо.

— Святые небеса! — отозвался Уоллингфорд, поворачивая налево.

Кони обладали лучшей интуицией, поэтому братьям удалось избежать столкновения. И все же Уоллингфорд рассердился.

— Ты должен был свернуть налево, — сказал он.

— Знаешь, старик, если ты забыл, напомню: мы на континенте.

— Но это вовсе не означает, что нужно привыкать к грубым обычаям лишь потому, что случайно оказался в далеком от цивилизации уголке земного шара.

— Наверное, ты прав. Однако происшествия на дороге никому не нужны, поэтому местные порядки необходимо принимать во внимание, — настаивал лорд Роланд.

— Только если случайно встречаешь на означенной дороге своего безрассудного брата. Так что сразу перейду к делу. Какого черта ты здесь делаешь? Какие-то дела в деревне?

Лорд Роланд запрокинул голову и посмотрел на небо, как если бы изучал погоду. Одной рукой он держал поводья, а вторая рука, затянутая в перчатку, покоилась на бедре, в то время как конь под ним беспокойно перебирал ногами.

— Ты, конечно, можешь мне не верить, старик, но я приехал за тобой.

— За мной? — В душе Уоллингфорда шевельнулось беспокойство. — Надеюсь, ничего не случилось?

— Случилось? В замке Святой Агаты? Ты, должно быть, ошибся веком, братец. — Роланд беззаботно рассмеялся и повернул коня. — Поеду с тобой, если не возражаешь.

— Не возражаю.

Солнце палило нещадно, и Уоллингфорду казалось, что его мозг вот-вот закипит. Вокруг не чувствовалось ни дуновения ветерка, словно вся обширная долина затаила дыхание и ждала чего-то.

Уоллингфорд тоже взглянул на небо и рассмеялся.

— Что тебя развеселило?

— Да так, просто подумал, — ответил Уоллингфорд.

— Ей-богу, старик, ты меня пугаешь. Мне показалось, ты сказал, что думаешь. — Роланд усмехнулся.

— Я вспомнил, как мы с тобой ехали в марте. С трудом пробирались по размытой дороге, промокшие насквозь, а впереди тащились эти несносные леди. А теперь… — Уоллингфорд кивнул, указывая на то, как разительно изменились окрестности. И их отношения с леди.

— Перемены к лучшему — это ты хочешь сказать?

Братья преодолели последний подъем, и впереди показался замок с его серыми стенами, выделяющимися на фоне голубого неба.

— Слава Богу, у тебя хватило разума забыть об этом дурацком пари, — сказал Роланд.

— Я не забыл, — возразил Уоллингфорд. — Просто… просто решил выждать.

Роланд рассмеялся:

— Выждать? Это так называется?

— Послушай, в отличие от тебя, распутника, я был безгрешен, точно монах.

— Всем нам известно, что происходило за стенами средневековых монастырей.

Уоллингфорд ощутил совершенно беспричинную вспышку гнева.

— По крайней мере я могу с уверенностью сказать, что мисс Харвуд осталась нетронутой и невинной. Можешь ли ты сказать то же самое о своей леди?

В знойном летнем воздухе повисла напряженная пауза.

Роланд присвистнул:

— Ну, знаешь…

— Послушай, извини меня за излишнюю…

— Не говори ничего. Я все понял. — Роланд немного помолчал. — Осталась нетронутой, говоришь? Благородно с твоей стороны.

Румянец совершенно иного происхождения залил лицо Уоллингфорда, который посмотрел на свои руки, сжимающие поводья, и смущенно пробормотал:

— Ты, похоже, ошеломлен.

— Ошеломлен? Нет, скорее испытываю какое-то благоговейное уважение. Я не знал тебя с такой стороны.

— Я вполне способен обуздать свои желания, когда… — Уоллингфорд осекся.

— Когда собираешься жениться на упомянутой выше леди? — мягко спросил Роланд.

Уоллингфорд попытался взять себя в руки.

— Не твое дело.

— Очень даже мое, если родной брат отбрасывает меня на несколько ступенек вниз в очереди на наследство. Я-то уж думал, титул у меня в кармане.

— Надежда умирает последней, старик.

Довольно долго тишину нарушал лишь мерный топот копыт по притоптанной дороге. Очертания замка становились все четче, как и раскинувшиеся перед ним виноградники. Уже можно было различить отдельные листики и тугие гроздья. Во дворе замка передвигались люди, расставлявшие столы и скамейки. Уоллингфорд взглянул на брата, задумчиво наблюдающего за происходящим. Золотистые волосы Роланда переливались на солнце под полями шляпы.

— Ты хотел мне что-то сказать, не так ли? — спросил Уоллингфорд.

Роланд повернул голову:

— Что? А, ну да. Не очень приятную вещь. Я все время думаю об этом. Решаю, что с этим делать.

— С чем именно?

— Сегодня после обеда я сидел в библиотеке и просматривал старые бухгалтерские книги…

— Бухгалтерские книги замка?

— Да. Просто было любопытно, — ответил Роланд, как-то уж слишком беззаботно отмахнувшись, и Уоллингфорд понял, что дело тут не обошлось без любознательного Филиппа. Поскольку вторую половину дня Абигайль проводила теперь с Уоллингфордом, Роланд решил проследить за обучением мальчика. Уоллингфорду оставалось только поаплодировать хитрости брата. Ведь какая мать устоит перед мужчиной, так интересующимся ее сыном?

— Продолжай, — попросил Уоллингфорд.

— Записи ужасно интересные, среди них много старинных, времен Медичи, как я и подозревал. А еще в замке велась двойная бухгалтерия. Я просто сражен наповал. Ты даже не представляешь, какие расходы…

— Роланд, давай ближе к делу!

— Так я к тому и веду, нетерпеливый ты негодник. Одна запись привела меня к другой, и таким образом я наткнулся на старый договор права собственности. Знаешь, что в нем было?

— Ну конечно, нет. Я ведь не копался в старых документах.

— Я обнаружил, — Роланд драматично выдержал паузу, — весьма любопытный факт: наш приятель Россети никогда не был владельцем этих развалин.

— В самом деле? — Уоллингфорд сразу же вспомнил тот ужасный момент, когда он стоял под холодным дождем на дороге, ведущей к замку, с двумя совершенно одинаковыми договорами аренды в руках. — Но ведь в договоре точно указано…

Роланд покачал головой:

— Владелец не он. Я сам видел документы.

— О Боже!

Они поднялись на вершину холма, откуда уже виднелись конюшни замка. Люцифер ускорил шаг, нетерпеливо дергая головой.

— Не хочешь узнать, кто же на самом деле владеет замком? — спросил Роланд.

— Это так важно? Полагаю, этот Россети может быть агентом, хотя не понимаю, как…

— О, это важно. Чертовски важно.

Сдвинув брови, Уоллингфорд посмотрел на брата:

— Почему?

— Потому. — Роланд выдержал паузу. — В 1591 году замок был передан во владение графу Коппербриджу.

Едва только эти слова слетели с губ брата, Уоллингфорд почувствовал себя так, словно по его жилам заструился жидкий лед, а вовсе не горячая кровь.

— Коппербридж! Но ведь…

— Да. Мы оба прекрасно знаем обладателя этого титула. — Роланд глубоко вздохнул и покачал головой. — Это ошеломляющее открытие. Владельцем замка Святой Агаты, братец, является…

Уоллингфорд ударил себя кулаком по бедру, а потом поднял глаза к небу и прокричал, словно обращаясь к солнцу:

— Чертов герцог Олимпия!

Абигайль Харвуд опустила взгляд и в последний раз поправила декольте, прежде чем присоединиться к Лилибет.

— Вот, — сказала она, потянув за платье кузины так, чтобы из-за низкого декольте показались кружева сорочки. — Само совершенство. Ты так похорошела от еды Морини, что я с трудом тебя узнаю.

Лилибет некоторое время смотрела на Абигайль, и только потом переключила внимание на собственную грудь, выпирающую из декольте, которая стала гораздо пышнее, чем три месяца назад, когда они только приехали в замок. Лилибет обеспокоенно схватилась за кружева, чтобы прикрыть слишком обнаженную грудь от посторонних взглядов.

— Тебе не кажется, что я сильно поправилась?

— Лорду Роланду, по-моему, все нравится. — Абигайль потуже затянула завязки фартука Лилибет, чтобы подчеркнуть ее тонкую талию и полные бедра, хотя подобные уловки вовсе не требовались, ведь Пенхэллоу любил ее такой, какая она есть. И все же Абигайль с синьорой Морини решили не полагаться на случай. — Он так на тебя смотрит! Знаешь, ты могла бы немного над ним сжалиться.

— А почему ты думаешь, что я не сжалилась? — резко возразила Лилибет, отталкивая руки Абигайль.

— Дорогая, твоя комната находится по соседству с моей. И если уж я слышу, как мистер Берк провожает Александру на рассвете в ее комнату, то уж тебя-то я наверняка заметила бы. — Абигайль покружилась. — Я нормально выгляжу?

— Очень соблазнительно. Тебе придется держаться подальше от бедолаги Уоллингфорда.

— Сомневаюсь, что бедолага Уоллингфорд придет на праздник, — как можно беззаботнее произнесла Абигайль.

К счастью, на ней была маска, которая скрыла гримасу разочарования. Все вторую половину дня она искала Уоллингфорда. Сначала она испытывала лишь презрение, уверенная, что он приползет к ее ногам и станет умолять о прощении. Затем презрение сменилось беспокойством, которое теперь переросло в отчаяние. Она вела себя как вздорный ребенок. Господи, она пинала ногами корзинку для пикника! Он предложил ей руку и сердце! Он — самый убежденный холостяк Лондона! Да, она в этом не нуждалась и не ждала ничего подобного, но все равно с его стороны это был жест благородства, свидетельство того, что она ему небезразлична. А что сделала она? Фактически его отвергла! Несчастное нежное сердце Уоллингфорда наверняка разбилось вдребезги, как тарелки в корзине для пикника. Да, да, она слышала хруст.

Конечно же, у Уоллингфорда были все основания дуться на нее. Этого нельзя было не признать. Только вот их ссора случилась как раз перед праздником летнего солнцестояния.

— Синьорина, все готово, — послышался рядом с ней голос экономки.

Абигайль обернулась. Край стола был полностью заставлен подносами с фаршированными оливками, на вертеле жарились куски мяса. В кухне стояла нестерпимая жара, хотя синьора Морини открыла все окна, чтобы впустить в дом вечернюю прохладу. Абигайль взяла со стола поднос с оливками и подала его Лилибет.

— Ступай! А я разыщу Александру и присоединюсь к тебе через несколько минут.

— Но я…

— Или, может, мне послать к гостям Франческу? Кажется, Пенхэллоу уже ищет тебя повсюду.

Лилибет повернулась и вышла из кухни. В окно лились жалостливые всхлипы скрипок и глухие звуки трубы.

Абигайль посмотрела на синьору Морини:

— Началось. Надеюсь, вы знаете, что делаете.

Экономка улыбнулась:

— Доверьтесь мне, синьорина. Все случится сегодня. Ведь сейчас середина лета, ночь волшебства и…

В это самое мгновение в дверь вплыла вдовствующая маркиза Морли и остановилась перед Абигайль. Она поддела пальцем лиф платья, который был почти не виден за щедро выпирающей из декольте знаменитой грудью Харвудов.

— Это так недостойно, — сказала она.

Пробило десять часов, а герцог Уоллингфорд так и не появился. Оставалось лишь чем-то занять себя, и Абигайль порхала между присутствующими с мстительной решимостью. Она выбросила мысли о герцоге из головы. Руки ее болели от бесконечного числа подносов с угощением и вином, принесенными из кухни во двор, где развернулось гулянье, а ноги гудели в тесных кожаных туфлях.

— Синьорина, вы должны присесть и немного отдохнуть, — озабоченно произнесла Морини, выходя во двор и вытирая руки о фартук.

Подали десерт. На небе взошла полная луна, и музыканты заиграли веселую польку.

— Присесть? Отдохнуть? В такую чудесную ночь? — Абигайль набрала полную грудь воздуха, словно желала впитать атмосферу праздника. Прохладный ветерок ласково скользил вдоль склона холма, из кухни доносились сладковатые ароматы миндального печенья, фруктовых пирогов и свежеиспеченного хлеба. Смеющиеся люди уже выходили из-за столов и выстраивались в линии для танцев.

Только одна дама осталась неподвижно сидеть за столом. Ее белая маска отливала золотом в свете факелов, упрямый подбородок покоился на изящной руке, а взгляд с тоской следил за калейдоскопом танцующих пар. Грудь дамы дерзко выглядывала из декольте платья.

— Александра, дорогая, — Абигайль ласково положила руку на плечо сестры, — почему ты не танцуешь?

— О… — Александра постаралась взять себя в руки. — Я не смею. Боюсь, если сделаю шаг, все мое достоинство вывалится из платья, и тогда эти тосканские парни не скоро оправятся от увиденного.

— Глупости. Во-первых, до бесчестья тебе еще далеко, а во-вторых, все эти тосканские парни уже так напились, что наутро ничего и не вспомнят.

Александра рассмеялась и накрыла руку сестры своей.

— Я знаю, что ты сохнешь по одному рыжеволосому ученому, — сказала Абигайль. — Лучше всего подобное состояние меланхолии лечится веселыми танцами в хорошей компании.

— Я ни по кому не сохну. К тому же мне все равно не с кем танцевать.

Абигайль провела ладонью по руке сестры и сжала ее пальцы.

— Да идем же, глупышка.

Вытащить сестру в центр двора оказалось не проще, чем затащить козла Персиваля в его загон. Но Абигайль практиковалась каждое утро и теперь ей не было в этом равных.

— Думаю, шаги знать необязательно! — выкрикнула Абигайль, стараясь перекрыть гудение труб и плач скрипок. — Их никто тут не знает.

— Почти как в Лондоне! — крикнула в ответ Александра.

Факелы мерцали, музыка гремела. За холмами скрылись последние отблески заката. Щеки Александры, переходящей от кавалера к кавалеру, залил очаровательный румянец. Наконец на ее губах заиграла улыбка, а глаза засветились удовольствием.

Абигайль выскользнула из толпы и вернулась на кухню к синьоре Морини.

— Александра танцует, — сообщила она. — Думаю, она готова. Только вот куда делся Финн, никак не могу…

Экономка сидела за столом перед подносом с шестью маленькими стаканами, с которых не спускала глаз. Каждый из стаканов был ровно на три четверти заполнен прозрачной жидкостью, поднос окружали разнообразные бутылочки и пучки каких-то трав.

— Морини, — мрачно произнесла Абигайль, — почему перед вами шесть стаканов?

— Синьорина, послушайте…

— Я много раз повторяла, что Уоллингфорд в сегодняшние планы не входит. Только вы будто и не слышали моих слов.

— Синьорина, да какая разница? Хуже не будет, если мы немножко ускорим естественный ход событий. — Синьора Морини громко щелкнула пальцами.

— Не будет хуже? Не будет? А если я проснусь поутру и обнаружу, что связана навечно с самым отъявленным распутником Британских островов? — Наверное, это было нечестно и неправильно, но Абигайль не собиралась позволить правдивости слов Морини повлиять на ее собственные, разумные, по сути, доводы.

— Герцог любит вас. И не такой уж он распутник.

Абигайль указала пальцем на поднос со стаканами.

— Я так понимаю, вы сами приготовили этот напиток? Только знаете, я не стану пить любовное зелье, которое затуманит мои мозги и напрочь лишит способности мыслить здраво.

Морини поднялась со стула и взяла два стакана.

— Синьорина, вы меня не слушаете. Вы ведь хотите провести ночь с красавцем герцогом?

Абигайль посмотрела на стаканы и сдержанно произнесла:

— Если мне предоставится такая возможность, отказываться не стану.

Экономка протянула ей стаканы.

— Тогда у вас есть шанс, синьорина. Герцог гордый и благородный человек, он не будет пытаться вас соблазнить. Вот это заставит его забыть обо всем. Напиток раскроет для вас объятия красавца герцога.

На столе мигала лампа, придавая напитку маслянистый и какой-то радужный блеск. Экономка слегка поболтала напиток в стаканах.

Абигайль скрестила руки на груди.

— Ну и что в них такое?

— Немного лимонного ликера и других составляющих.

— Каких других? — Абигайль, прищурившись, посмотрела на расставленные на столе пузырьки.

— Это секрет. Но ничего вредного. — Синьора Морини соблазнительно покачала стаканами.

Абигайль смотрела, как искрится в свете лампы таинственная жидкость, провела языком по нёбу, которое вдруг отчего-то пересохло. Дрожащими пальцами она взяла стакан из рук экономки и поднесла к глазам.

— Точно ничего вредного? Вы уверены?

— Уверена. Напиток лишь дарит любовь.

— Надеюсь, — произнесла Абигайль, растягивая слова, — поблизости нет священника на случай, если я стану вести себя как умалишенная?

— Нет, синьорина, не бойтесь, это напиток для любви.

— А сегодня такая красивая ночь. Идеальная ночь для…

— …любовников, — закончила за нее синьора Морини.

Абигайль поворачивала стакан так и эдак, любуясь чистотой напитка, который, казалось, светился. От него исходил слабый аромат лимона. Поднесла стакан к носу и вдохнула глубже. И в то же самое мгновение ее охватило восхитительное чувство умиротворения и томного предвкушения.

— Как чудесно, — выдохнула она.

— Видите, ничего плохого. Это просто судьба.

— Судьба. Да. Я немедленно отнесу это Уоллингфорду. — Абигайль повернулась, чтобы уйти.

— Подождите, синьорина! Напиток не сработает, если его выпьет только один человек. — Экономка легонько взболтала содержимое второго стакана и протянула его Абигайль. — Нужны двое. Леди и джентльмен.

Легкое чувство беспокойства промелькнуло в затуманенном рассудке Абигайль и тут же растворилось без следа.

— Стало быть, один напиток для леди?

— Так.

Слова синьоры Морини были не лишены смысла. Абигайль казалось, что все сейчас имеет смысл и все вокруг правильно и идет своим чередом. Она взяла стакан.

— Ну хорошо, если так нужно.

— Очень нужно, синьорина. А теперь ступайте к красавцу герцогу. И подарите ему самое заветное желание его сердца.

— Обязательно, Морини! Обязательно! — воскликнула Абигайль и, пританцовывая, направилась к двери, крепко сжимая в руках стаканы с драгоценным напитком.

Однако спустя мгновение ее голова вновь возникла в дверном проеме.

— Морини, одна маленькая деталь. Полагаю, вы этого не знаете… Да и почему вы должны все знать? В общем, я хотела спросить…

Синьора Морини взяла со стола поднос и, не оборачиваясь, произнесла:

— Он в библиотеке, синьорина. Там вы найдете своего герцога.

Глава 14

Рев трубы, снова и снова выдувающей одни и те же звуки, влетал в окно библиотеки, и вскоре герцог Уоллингфорд готов был отдать любое из своих поместий за возможность запихнуть толстого раскормленного фазана в ее раструб.

Сначала он попытался закрыть окно, но старые рамы все равно пропускали звуки, лишь приглушая остальные инструменты. Кроме того, Уоллингфорд вскоре понял, что лишил себя единственного источника свежего воздуха в душной, забитой книгами библиотеке, которую к тому же всю вторую половину дня нагревало солнце.

Так что теперь: задохнуться или медленно сойти с ума? Выбор за ним.

Наконец Уоллингфорд все же открыл окно, ибо счел, что раз уж он и так ступил на путь сумасшествия, то хуже не будет.

Он вернулся к столу, снял сюртук и накинул его на спинку стула. Но не успел он закатать рукава рубашки и усесться поудобнее, как дверная ручка повернулась и в библиотеку вплыла Абигайль Харвуд.

По крайней мере Уоллингфорду показалось, что это она. Белая маска, украшенная перьями, скрывала лицо, а платье было с таким глубоким декольте и такой короткой юбкой, что Уоллингфорд не мог сосредоточиться больше ни на одной детали, с помощью которой можно было бы определить личность таинственной гостьи.

— О, привет. — Это в самом деле была мисс Харвуд. — Вот ты где. Можно войти? — поинтересовалась она.

Уоллингфорд прикрыл глаза, чтобы не видеть этой соблазнительно округлой груди, но было поздно: образ уже прочно поселился в его сознании.

— Мне бы этого не хотелось, — буркнул он.

— Помешала чтению? Ну, извини, — сказала Абигайль, но в ее голосе не слышалось ни капли раскаяния.

Уоллингфорд оторвался от книги. Абигайль держала в руках два маленьких стакана и робко улыбалась. Только вот он слишком хорошо изучил мисс Харвуд и знал, что за этой напускной робостью скрывается дьявольское коварство.

Абигайль смотрела на него выжидательно, и Уоллингфорд понял, что так ей и не ответил.

— Да, помешала. Что ты тут делаешь? Разве ты не должна угощать гостей оливками?

— О, оливки давно закончились. Теперь они танцуют. Я имею в виду гостей, а не оливки. Что читаешь? — Абигайль двинулась к столу, и Уоллингфорду показалось, что она робеет. Робеет? Нет, только не мисс Харвуд.

Уоллингфорд убрал стопку бумаг в кожаную папку.

— Ничего интересного.

Абигайль рассмеялась:

— Ну и зачем ты читаешь то, что не представляет для тебя интереса?

— Ты неправильно меня поняла. То, что я сейчас читал, не представляет интереса для вас, мисс Харвуд. — Герцог откинулся на спинку стула и сложил пальцы домиком, подобно одному из напыщенных преподавателей Оксфорда. — А вот для меня эти документы чрезвычайно интересны.

Абигайль остановилась в нескольких шагах от стола, вытянув руки со стаканами перед собой. Лампа отбрасывала свет на ее каштановые волосы, и они переливались на ее голове, подобно нимбу.

— Понимаю. Ты все еще сердишься на меня?

Уоллингфорд смотрел на Абигайль, стараясь не обращать внимания на соблазнительные изгибы ее тела в этом провокационном платье и забыть все, что он знал о ней и чувствовал. Усилия для этого потребовались неимоверные. Точно такое же напряжение воли потребовалось бы от него, если бы он захотел одной рукой отодвинуть огромный камень, заслонявший вход в пещеру, куда очень хотелось заглянуть.

— Скажите что-нибудь, мисс Харвуд, — тихо произнес герцог.

— Не называй меня так. И не надо говорить со мной таким отстраненным тоном, потому что сейчас ты выглядишь как настоящий герцог.

— Я и есть герцог.

Абигайль подошла к столу и поставила на него стаканы.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Уоллингфорд не сводил взгляда с ее лица, чтобы ненароком не уставиться на вырез платья.

— Скажите-ка мне, мисс Харвуд, как давно вы знакомы с моим дедом, герцогом Олимпия?

Удивление на лице Абигайль было столь глубоким и искренним, что Уоллингфорд на мгновение усомнился в собственных подозрениях.

— С твоим дедом? Прошу прощения. А я должна его знать?

— Это ты мне скажи.

— Я… я не знаю, что сказать. Кажется, я с ним не знакома, но Александра постоянно знакомит меня с важными джентльменами на званых обедах, только вот я никак не могу запомнить их всех. А как твой дед выглядит?

Уоллингфорду хотелось поставить локти на стол и податься вперед, но выпирающая из декольте грудь Абигайль оказалась бы как раз на уровне его глаз, поэтому он предпочел сидеть, откинувшись на спинку стула.

— Высокий, седовласый, держится властно и разговаривает повелительно.

— Наверное, таким будешь ты в пятьдесят лет.

Губы Уоллингфорда дрогнули:

— Породу видно сразу.

— В общем, я не могу сказать наверняка. В любом пабе за твоего деда можно принять добрую половину посетителей. Он хорошо одевается?

— Безупречно.

— В таком случае большинство претендентов можно отсеять, оставив всего нескольких. А вообще даже если я с ним действительно встречалась, то совершенно не помню лица, не говоря уже о беседе, если таковая, конечно, имела место. А почему, черт возьми, ты об этом спрашиваешь?

«Потому что подозреваю, что дед решил выставить меня дураком».

— Ты уверена? — спросил Уоллингфорд.

— Разве я не сказала секунду назад, что ни в чем не уверена? К чему ты клонишь? — Глаза Абигайль под маской прищурились.

Он с силой прижал подушечки пальцев и произнес как можно обыденнее:

— Не встречалась ли ты с ним, например, зимой, чтобы заключить сделку, в результате которой ты получишь титул герцогини, а он приструнит наконец своего безнравственного внука? — Как только эти слова сорвались с губ, Уоллингфорд понял всю их абсурдность.

Герцог положил руку на папку, чтобы еще раз напомнить себе о существовании документов, которые изучал всю вторую половину дня.

Абигайль рассмеялась.

— Титул? Да, ты шутишь, наверное. Сделка с твоим дедом? — Она без сил опустилась на стул. — Ты совсем с ума сошел или просто решил надо мной посмеяться?

— У меня появились неопровержимые факты…

— Как раз после того, как я отвергла тебя сегодня утром. Господи, Уоллингфорд!

— Ни одна женщина не принимает предложение с первого раза.

Абигайль перестала смеяться, подалась вперед и сплела пальцы у себя на коленях.

— Да ты и впрямь не шутишь.

Что-то в ее голосе заставило Уоллингфорда вновь ощутить, как осыпается в его груди с таким трудом возведенная стена.

— Я просто подумал…

— Дело в том, что я сказала сегодня утром? Мне очень жаль, Уоллингфорд. Я не хотела тебя оттолкнуть столь грубо. Просто ты застал меня врасплох. Я не должна была тебя обижать.

— Обижать меня?

Абигайль поднялась со стула с присущей ей грацией эльфа и перепорхнула на колени к Уоллингфорду.

— Да, твое нежное сердце. Порой ты так отвратительно ведешь себя, дорогой, что я забываю, насколько оно нежное. Поэтому прости меня. — Абигайль положила руку на его ногу чуть выше колена. — Ты же знаешь, я тебя обожаю.

Во рту у Уоллингфорда пересохло, а мышцы свело от ее прикосновения. Что делать? Обнять Абигайль или прогнать ее прочь?

— Сумасшедшая, — вымолвил он наконец.

— Да, сумасшедшая. Твоя сумасшедшая девочка. Просто в случае с нами брак не сработает. Нам намного лучше так, как сейчас.

— Как сейчас? Ты имеешь в виду все вот это? — Уоллингфорд беспомощно взмахнул рукой, подразумевая библиотеку, замок и дикое завывание трубы за окном.

— Именно. — Абигайль взяла его руку с подлокотника и поцеловала. — Только не думай, что я не была польщена твоим предложением. Оно действительно ужасно мне польстило. Ты герцог и в твоей власти вознести простую девушку на небывалые высоты. И ты, милый и безрассудный человек, предложил эту привилегию мне. — Она вновь поцеловала его руку. — Это восхитительно, и в Англии наверняка найдется чудесная девушка, настоящая роза, которая всем сердцем желает получить такой подарок и стать твоей герцогиней. И она справится с этой ролью гораздо лучше, чем я. — Абигайль прижала ладонь Уоллингфорда к своей щеке. — Но мое сердце принадлежит тебе, поверь мне.

Герцог хотел что-то ответить, но она приложила палец к его губам:

— Ш-ш-ш… Не говори ничего. Не нужно придумывать всю эту романтичную чушь. Ведь это так тебя гнетет. — Абигайль поднялась с его колен и взяла со стола стаканы. — Я очень скучала по тебе сегодня. Мне так хотелось подать тебе ужин.

— Абигайль, я…

— Ты должен разделить со мной хотя бы напиток. Это традиция.

Уоллингфорд взял в руки стакан и нахмурился.

— Что это?

— О, я не знаю. Особый рецепт Морини. Лимонный ликер с какими-то добавками. — Абигайль подняла свой собственный стакан. — Ну же, дорогой, встряхнись. За — дай подумать — за любовные связи!

Аромат лимона затуманил разум Уоллингфорда.

— За любовные связи, — неожиданно для себя повторил он, а потом коснулся стакана Абигайль и одним глотком осушил свой.

Жидкость приятно обожгла горло и согрела живот, распространяя ароматное тепло по всему телу. Уоллингфорд поднял голову и увидел горящие обожанием глаза Абигайль в прорезях белой маски. И в то же самое мгновение ему показалось, что весь мир вздохнул и лег к его ногам.

— О, как хорошо! — вздохнув, сказал он.

— Восхитительно, не правда ли? Даже лучше, чем я мечтала.

— Я хочу поцеловать тебя, Абигайль. Можно?

Мисс Харвуд взяла из рук герцога стакан и вместе со своим поставила на стол. После этого она повернулась и обхватила своими изящными пальцами лицо Уоллингфорда, обрамив его, точно произведение искусства.

— Я хочу этого более всего на свете.

Уоллингфорду страстно хотелось впиться в пахнущие свежестью губы, но вместо этого он накрыл их нежным поцелуем, смакуя каждое мгновение этого чудесного единения. Одной рукой он обнял Абигайль и вновь усадил ее к себе на колени.

— Божественно, — прошептала она, тая, точно масло, и обвила руками шею герцога.

Уоллингфорд чувствовал каждый удар сердца своей живой, неугомонной и невероятно красивой Абигайль. Перья ее маски щекотали его нос, а волосы ласково касались щеки, когда он целовал их обладательницу. Когда же он пропустил их сквозь пальцы, ему показалось, что с этими каштановыми локонами не сравнится ни один шелк мира.

— Я люблю тебя.

Абигайль отстранилась, и Уоллингфорд на мгновение испугался, что произнес эти слова вслух, а потом обрадовался, что сделал это. Ведь мир вокруг стал таким чудесным и великодушным.

Хотя слова любви и были произнесены, Абигайль не подала виду. Она лишь погладила его по щеке и предложила:

— Уоллингфорд, давай спустимся к озеру. Ночь такая восхитительная.

— К озеру? — Вообще-то он думал о стоящем в библиотеке диване, довольно широком, который наверняка выдержит любовное приключение.

— Пожалуйста. — Абигайль поднялась с колен Уоллингфорда и потянула его за руки. — Во дворе так много людей, а я хочу, чтобы рядом был только ты. Только ты один. — В этот самый момент труба за окном издала череду нестройных режущих ухо звуков, и несчастные старые стекла возмущенно задребезжали.

Герцог решительно поднялся со своего места.

— Идем.

Высоко в небе ярко сияла луна, укутанная бархатным покрывалом ночи.

— Мне кажется, я могу сосчитать все звезды на небе, — сказала Абигайль. — Только посмотри: они мерцают, точно бриллианты. Разве тебе не нравятся итальянские звезды?

Уоллингфорд спрыгнул со стены террасы и подхватил Абигайль за талию.

— Каждая из них прекрасна, — ответил он, опуская ее рядом с собой на траву.

Кровь пела в жилах Уоллингфорда, он наклонился, чтобы поцеловать Абигайль — просто не смог удержаться, — и когда она со смехом обняла его за шею, подхватил ее на руки и закружил. Они смеялись и кружились до тех пор, пока чуть не упали в покрытую вечерней росой траву.

А потом Уоллингфорд взял Абигайль за руку, и они побежали между виноградными лозами, словно юные возлюбленные. Вскоре смех и музыка растворились вдали. В тишине раздавались лишь шорох шагов Уоллингфорда, шепот Абигайль и тихий свист ветра в кронах деревьев.

Когда они достигли края виноградника, Уоллингфорд обернулся:

— Куда теперь? Не на валуны, я надеюсь?

— В лодочный сарай, — ответила Абигайль.

— В лодочный сарай?

— У меня есть для тебя сюрприз.

Герцог Уоллингфорд не стал ничего спрашивать. Сейчас его любимая могла бы предложить ему путешествие на воздушном шаре в Китай, и он воспринял бы это как нечто само собой разумеющееся. Правильность этой ночи, проведенной с правильной женщиной, наполняли его сердце уверенностью.

Он поцеловал руки Абигайль и сказал:

— Тогда в лодочный сарай.

Уоллингфорд вновь почувствовал себя пятнадцатилетним мальчишкой, пробираясь сквозь кусты и деревья, сжимая в своей ладони теплую руку Абигайль.

Впереди блестело озеро. Они вышли на берег как раз в том месте, где с самого апреля Уоллингфорд каждый день выходил из воды, а Абигайль его поджидала. Вот тот самый валун, где еще недавно они сидели, обнявшись, и Абигайль заснула на его коленях невинным сном. Абигайль, считающая себя такой дерзкой и независимой, уткнулась в его недостойное доверия плечо и заснула невинным сном.

Она доверяла ему.

Впереди показались расплывчатые очертания лодочного сарая. Уоллингфорд обернулся и, очарованный разлитым по телу теплом лимонного ликера, сам того не ожидая, погладил щеку Абигайль и спросил:

— Ты уверена, дорогая?

Абигайль запрокинула голову, и у него перехватило дыхание, когда он увидел, как заблестели в серебристом свете луны глаза любимой.

— Ради всего святого, неужели я произвожу впечатление человека, который может быть в чем-то не уверен?

Уоллингфорд наклонился и подхватил Абигайль на руки, заставив ее охнуть от неожиданности и вцепиться в его жилет. Подойдя к лодочному сараю, он ногой открыл дверь и вошел в темное помещение.

— О! — Абигайль выскользнула из крепких объятий и притянула к себе голову Уоллингфорда для поцелуя. Тот почти не различал ее черт в призрачном свете луны, проникающем в открытую дверь. — Это было чудесно! Закрой глаза.

— Закрыть глаза? А что от этого изменится?

Абигайль нажала пальцами на веки Уоллингфорда, и он послушно закрыл глаза.

— Не двигайся, — велела она.

Уоллингфорд стоял посреди сарая с закрытыми глазами и улыбался немного глупо. Он слышал какие-то шорохи, ощущал запах пыли и теплого дерева. Вот до его слуха донеслось несколько глухих стуков, скрип половиц, осторожное дыхание Абигайль.

— Что это ты делаешь? — спросил Уоллингфорд.

— Открывай глаза.

Уоллингфорд открыл глаза, и у него перехватило дыхание. На полу перед ним были расстелены шерстяные одеяла и разложены подушки. Рядом стояла Абигайль в своей белой маске и вызывающем платье, освещенном дюжиной свечей, стоящих на полу, верстаке и стульях. Их отсветы окрасили кожу Абигайль в золотистый цвет.

— Что думаешь? — прошептала она.

— Ты все спланировала, да?

— Только не сегодняшнюю ночь, — ответила Абигайль. — Но я надеялась, что когда-нибудь смогу заманить тебя сюда…

Теперь она вела себя совсем иначе — действительно робела и опускала глаза совсем несвойственным ей образом. Одна ее рука теребила фартук, а другая была спрятана за спиной.

— О, дорогая. — Внутри у Уоллингфорда все плавилось, но он был тверд как камень снаружи. Он хотел ее так отчаянно, что дрожал всем телом.

— Все хорошо? — На скулах Абигайль играли тени, делая ее совершенно неземной красавицей. — Я не так уж хорошо разбираюсь в правилах соблазнения и даже не знаю, что от меня требуется.

Помещение оказалось не слишком большим, и Уоллингфорд в три шага оказался рядом с ней и развязал тесемки маски. Сняв это белое творение, он увидел, что глаза страстно желаемой им женщины влажны, а по щекам разлился румянец.

— Любовь моя, — сказал Уоллингфорд, — мне кажется, ты знаешь об искусстве соблазнения все.

— Не отказывай мне на этот раз, потому что я умру, если ты откажешь.

— Умрешь? — Уоллингфорд поцеловал Абигайль в щеки и нос, вдохнув запах кухни, дыма, ванили и лимона, развязал ее фартук и бросил на пол.

Он хотел произнести слова любви, сказать все, что такая женщина, как она, заслуживает услышать в столь важную для нее ночь, но на ум не приходило ничего. Вместо этого Уоллингфорд приник к ее губам и целовал долго и страстно.

Абигайль лишь тихо вздыхала в ответ, а потом ее пальцы скользнули по груди возлюбленного и нащупали пуговицы его жилета.

— Позволь мне посмотреть на тебя, — попросила она. — Мне очень этого хочется.

— Ты уже меня видела.

Абигайль засмеялась.

— Хочу дотронуться до тебя. — Она принялась лихорадочно сражаться с пуговицами, покрывая страстными поцелуями лицо Уоллингфорда.

Прикосновения ее пальцев, казалось, оставляли после себя ожоги. Герцог коснулся шеи возлюбленной, а потом вытащил шпильки из ее волос, и они заструились по плечам блестящей волной.

О долгих неделях воздержания было забыто.

— О Господи, дорогая, — выдохнул он и потянул за рукава ее платья, чтобы обнажить плечи. Хотел было нащупать пуговицы на спине, но их не оказалось. — Что за черт? Это крючки?

Грудь Абигайль была белоснежной, вырез платья едва прикрывал темные ореолы вокруг сосков. Вожделение затмило разум Уоллингфорда, когда перед ним оказалась столь заманчивая картина.

— Подожди, — сказала Абигайль, отбрасывая в сторону его жилет.

— Я не могу ждать. Ты не понимаешь.

Абигайль засмеялась и развела в стороны полы рубашки.

— Нет, ты первый. Как это расстегнуть?

Убрав ее руки, Уоллингфорд расстегнул брюки, позволив им упасть на пол, ногой отбросил их в сторону, стащил с себя носки и нижнее белье. Теперь его возбуждение было отчетливо заметно под тканью рубашки.

— О… — Абигайль сделала шаг назад. Ее глаза округлились от удивления.

Уоллингфорд крепко взял Абигайль за плечи. Напряжение было таково, что ему казалось, что он взорвется с минуту на минуту. Все его тело кололо словно тысячью иголок. Если он не овладеет Абигайль Харвуд в течение двух минут, то скорее всего осрамится прямо у нее на глазах. Четыре месяца воздержания не прошли даром.

— Повернись.

Должно быть, его слова прозвучали как приказ, потому что Абигайль поспешно повернулась и подняла вверх тяжелую копну каштановых волос. Пальцы Уоллингфорда пробежали по грациозно изогнутой шее Абигайль и наконец нашли застежки, с которыми он принялся отчаянно расправляться. Платье, корсет и нижние юбки — он должен был избавить свою любимую от всей этой одежды, прежде чем ею овладеть.

Абигайль прижалась спиной к груди Уоллингфорда, прикрытая лишь тонкой сорочкой.

Руки герцога наконец коснулись ее груди.

— О Боже, — прошептал он, ощутив в своих ладонях тяжелую нежную плоть, и провел подушечками пальцев по тугим соскам, упрямо упирающимся в ткань.

— Уоллингфорд! — Абигайль запрокинула голову и положила на его плечо. — О! Это так восхитительно!

Герцог потянул за ворот сорочки, и соски Абигайль выбрались на волю — розовые и тугие. Он сжал загорелыми пальцами, и член мгновенно предостерегающе дрогнул.

Груди Абигайль. Ее тело в его руках. Ложбинка на спине, на которой покоилась его возбужденная плоть…

Он повернул Абигайль к себе лицом, и она принялась расстегивать пуговицы на его рубашке. Уоллингфорд хотел оттолкнуть их, потому что не мог больше ждать ни минуты, но Абигайль выдохнула:

— Пожалуйста!

Стянув рубашку через голову, Уоллингфорд швырнул ее вслед за остальной одеждой и теперь стоял перед Абигайль совершенно нагой, как не стоял еще ни перед одной женщиной в своей жизни. Он смотрел в ее удивленное лицо, в подернутые поволокой страсти глаза и думал о том, что больше не может сдерживать себя.

— Ты красив, как античная статуя, только ты теплый… — Абигайль провела пальцами по подрагивающей груди возлюбленного, по его широким плечам и спине.

— Дотронься до меня. — Голос герцога был не похож на человеческий, а скорее напоминал рык животного. Сейчас он и был животным, диким животным. Тем временем нежные пальчики чудесного эльфа поглаживали его кожу и перекатывающиеся под ней мышцы. — Дотронься до меня. Видишь, как сильно я тебя хочу?

Руки Абигайль скользнули по ягодицам Уоллингфорда, обхватили его и легонько погладили шелковистую поверхность. С губ Уоллингфорда сорвался крик. Она испуганно заглянула ему в глаза:

— Я делаю тебе больно?

— О нет!

Закрыв глаза, Уоллингфорд слушал биение сердца в собственных ушах и считал удары, чтобы суметь сдержать себя, пока любимая ласкала его вздыбленный член нежными, точно перышко, прикосновениями. Затем схватил ее за руки.

— Извини, — прошептала Абигайль, но Уоллингфорд уже укладывал ее на одеяла и поднимал подол сорочки, стягивал с нее чулки и шелковые панталоны, прикрывающие соблазнительные бедра.

Абигайль охнула и прикрыла руками изящный треугольник каштановых завитков.

— Не прячься, — сказал герцог, отводя руки Абигайль. — Откройся для меня, дорогая. Помоги мне.

Она слегка развела ноги в стороны. Ее большие глаза горели отчаянием, страстью и неуверенностью.

Невинность этого маленького эльфа заставляла Уоллингфорда испытывать благоговейный трепет.

— Готова? — спросил он.

Абигайль кивнула и обняла его за шею.

Как занимаются любовью с девственницей, Уоллингфорд не знал. Наверное, как обычно, только Абигайль будет слегка напугана и потеряет немного крови. Он должен обращаться с ней осторожно, сказать, что она ему небезразлична и что бояться не стоит. Все эти мысли промелькнули в затуманенном желанием сознании Уоллингфорда, не успев оформиться, когда возлюбленная решительно шевельнула бедрами и развела ноги еще шире, заставляя его тем самым направить свой жезл прямо к входу в ее лоно.

Уоллингфорд в то же самое мгновение забыл обо всем, кроме единственного желания поскорее оказаться внутри этой женщины и сделать ее своей.

Он просунул руку между их телами, чтобы направить себя.

— О! — вскрикнула Абигайль и закусила губу.

— Все в порядке, любимая. Впусти меня.

Она раздвинула ноги, а потом вновь напряглась, затрудняя Уоллингфорду проникновение в ее лоно.

— О! — вновь сорвалось с губ любимой.

На этот раз Уоллингфорд двинулся к своей цели решительнее, не слыша больше ничего, кроме бешеного стука сердца. Прикосновения к гладкой коже Абигайль сводили его с ума. Еще мгновение — и все будет кончено, даже если он так и не успеет войти в нее. Он навис над любимой, пожирая глазами ее восхитительное залитое золотистым светом тело, и уже не мог разобрать, что именно она снова выкрикнула. Когда он сильным рывком качнул бедрами, крик Абигайль оказался еще громче. Ее плоть сжалась вокруг жезла, а потом расслабилась, пропуская его дальше. И вот он уже полностью погрузился в горячее, никем ранее не тронутое лоно.

Уоллингфорд вновь двинул бедрами, и пульсирующее наслаждение обдало его горячей волной, неся с собой блаженное освобождение. А волны все накатывали и накатывали одна за одной, унося с собой все его грехи и несовершенство, как если бы он полностью растворился в этой женщине, а потом возродился снова.

Потом он уткнулся головой в одеяло, прислушиваясь к шуму в ушах и собственному прерывистому дыханию.

— Абигайль, — прошептал он, когда пульсация немного утихла и с губ любимой сорвался не то стон, не то рыдание. Пальцы каким-то образом запутались у нее в волосах, но ему совсем не хотелось выпутываться из этой шелковистой паутины.

Он несколько минут лежал так, наслаждаясь ощущением собственной легкости и теплого тела, слившегося с ним воедино. И в то же время осознавал чудовищность того, что сейчас произошло. Уоллингфорд и представить себе не мог, что способен соединиться с женщиной вот так. Он повернул голову, поцеловал щеку и шею Абигайль, а потом приподнялся на локтях и покрыл поцелуями ее грудь. Его жезл вновь был тверд как сталь и готов опять ринуться в бой.

Глаза Абигайль были закрыты. Она не двигалась, без сомнения, охваченная восторгом.

— Дорогая. — Уоллингфорд поцеловал ее в губы. — Любовь моя, с тобой все в порядке? Ты счастлива?

Глаза Абигайль открылись, и герцог запечатлел поцелуй на каждом веке. Его переполняла любовь и нежность к ней, к тому, что она только что ему подарила.

Он скажет ей то, что нравится женщинам:

— Абигайль, любовь моя, еще ни разу в жизни я не испытывал большей радости…

Руки возлюбленной наконец шевельнулись и уперлись в его плечи.

— Может, ты все-таки слезешь с меня, — тихо сказала она. — Мне тяжело. — И оттолкнула его.

Уоллингфорд с неохотой перекатился на бок.

— Дорогая, полежи со мной. Еще слишком рано. У нас впереди вся ночь. — Он хотел прижать Абигайль к себе.

Но она ударила его по руке:

— Слишком рано?

В затуманенном сознании Уоллингфорда прозвенел тревожный звонок, который заставил его сесть.

— Да что такое, дорогая? Я был слишком груб? Извини, я пытался быть нежным, но не понимал, как…

— Нежным? Да ты вел себя как обезумевший самец!

— Ну, не стоит так уж превозносить мои заслуги, — скромно потупив глаза, протянул Уоллингфорд.

— Это был не комплимент! Ты настоящее животное! Я не испытала никакого удовольствия! Тебе стоило… Черт, ведь это должно было быть чудесно!

— Не испытала удовольствия? — Уоллингфорд ошеломленно смотрел на Абигайль, на ее обнаженную грудь, спутанные волосы, упавшие на залитое румянцем лицо. Она выглядела как любовница после страстной ночи. — Совсем никакого удовольствия?

— Никакого!

— Но ты же должна была почувствовать хоть что-то!

— Да, я почувствовала на себе грубое животное! — Абигайль вскочила с одеяла и бросила на него презрительный взгляд. — Посмотри, на кого я похожа!

— О любовь моя, бедняжка! Вот, возьми мой носовой платок. Позволь мне… — Уоллингфорд потянулся за валяющимся на полу жилетом.

Абигайль выхватила из его рук платок и повернулась к нему спиной.

— Я выбрала тебя за опыт! Именно тебя! Думала, что ты знаешь, как доставить женщине удовольствие.

— Я доставляю женщинам удовольствие! — Уоллингфорд поднялся с пола и встал позади Абигайль.

Она бросила платок и подняла корсет.

— Откуда тебе это известно?

Уоллингфорд принялся машинально зашнуровывать на ней корсет, как проделывал это бесчисленное множество раз.

— Никто никогда не жаловался.

— Ну конечно, не жаловался! Ты же могущественный герцог Уоллингфорд! Кому придет в голову сетовать на твою неопытность в постели?!

— Тебе!

— Ты ведь понятия не имеешь, как довести женщину до экстаза, да? Ты просто делаешь свое дело, а потом предоставляешь женщину самой себе.

— Вовсе нет!

Когда с корсетом было покончено, Абигайль подняла с пола платье.

— Бьюсь об заклад, ты даже не знаешь, где нужно прикоснуться к женщине, чтобы доставить ей удовольствие.

— Знаю!

Абигайль повернулась и заглянула ему в лицо. Ее глаза ярко блестели в полумраке.

— Ну и где же?

— Э… ну… к груди, конечно, и… между ног… — Уоллингфорд заикался как школьник, густо покраснев и неловко взмахнув рукой в подтверждение своих слов.

— Где именно между ног?

— Но это же очевидно. Там, где… женский орган… ну, в общем, где вход… — Уоллингфорд силился подобрать подходящие и не слишком грубые слова.

— Неправильно! — крикнула Абигайль.

— Неправильно?

— Нет, нет, нет! Ты в самом деле не знаешь, верно? Ты понятия об этом не имеешь! Ну хорошо, я намекну тебе, мой дорогой герцог, мой предполагаемый эксперт в любви. Средоточие женского удовольствия не в ее вагине. — Абигайль произнесла последнее слово без тени смущения и надела платье.

— Святые небеса, дорогая! — воскликнул Уоллингфорд, и пламя свечи испуганно задрожало. Только сейчас он понял, что обнажен, в то время как Абигайль почти полностью одета. Он сложил руки на груди и смущенно пробормотал: — А где же?

— Я не собираюсь тебе ничего рассказывать. Не мое это дело — тебя просвещать.

— И что, черт возьми, это означает?

Абигайль пыталась застегнуть крючки на спине.

— А это значит, ваша светлость, что вы можете спать спокойно, ибо я не стану настаивать на повторении. С этого момента вы вольны искать удовлетворения где угодно.

— Но я не хочу! — взревел герцог.

— В таком случае, боюсь, вам придется жить без этого. — Она подняла с пола маску и надела ее, порывисто завязав тесемки.

— Что? — еще громче взревел Уоллингфорд, но Абигайль уже отворила дверь и выбежала в темноту. — Абигайль! — закричал он и, казалось, старые стены задрожали в испуге. — Вернись!

Ответа не последовало, лишь луна молчаливо взирала на происходящее с небес.

Уоллингфорд ошеломленно посмотрел на смятые одеяла, разбросанные по полу подушки, фартук Абигайль, свою собственную одежду и перепачканный кровью платок.

«Боюсь, вам придется жить без этого», — вспомнились слова возлюбленной.

Громко чертыхнувшись, герцог потушил свечи, подобрал с пола одежду и выбежал из лодочного сарая.

Глава 15

В юные годы Абигайль не раз представляла себе, как вырывается из объятий своего невероятно красивого любовника и убегает в ночь.

Реальность оказалась куда менее романтичной. Перья на маске отвратительно щекотали нос, туфли застревали в мелкой влажной гальке, устилавшей берег озера, а платье так и оставалось расстегнутым на спине. Она не чувствовала себя ни легкой, ни грациозной, ни страстной. И в довершение ко всему у нее потекло из носа.

— Черт возьми, Абигайль! — сотряс воздух вопль Уоллингфорда.

Этот зверь, этот дикий кабан! Он ведь даже до конца не раздел ее. Просто задрал ей сорочку и сделал свое дело. И никаких прелюдий и ласк. Ему хватило всего двух движений бедрами, чтобы получить наслаждение, в то время как ее истерзанная плоть пульсировала болью, а тело желало большего. Просто еще больше этого сладкого ощущения, когда он расстегивал ее платье и держал ее груди в своих теплых ладонях. Еще лучше было, когда подхватил ее на руки и уложил на одеяла, в то время как его голодный взгляд блуждал по ее телу, а твердый жезл искал вход в ее лоно. Ей хотелось, чтобы он продолжал движения бедрами, когда она даже не обращала внимания на боль.

— Абигайль! Остановись сейчас же!

Нет! О чем она только думает? Больше никаких романтических иллюзий, никакого чувственного единения, никакого Уоллингфорда, лежащего поверх нее с напряженными мышцами и отчаянием на лице. Мечты рассыпались в прах, розовая пелена упала с глаз. Осталась ужасная боль в низу живота.

Покрытый галькой берег озера сменился травой и оливковыми деревьями. Абигайль замедлила шаг, стараясь разглядеть в темноте петляющую между деревьями тропинку. Где-то впереди должна быть мастерская мистера Берка — веха на ее пути. Абигайль прищурилась, пытаясь разглядеть ее очертания. Голос Уоллингфорда все еще звучал позади нее, только теперь гораздо тише. Наверное, он потерял ее в ночи.

Так вот же она, мастерская! Луна отражалась в ее стенах. Тропинка огибала ее слева.

Абигайль пошла быстрее, но потом остановилась.

Внутри мерцал свет. Это было вовсе не удивительно: Берк зачастую засиживался допоздна, возясь со своей машиной, а Александра составляла ему компанию.

Но сегодня в мастерской должно было быть темно. Сегодня, одурманенный лимонным напитком, Берк должен был оказаться в объятиях Александры, клянясь ей в вечной любви, призванной разрушить проклятие.

И что это за запах? Странный, химический. Очень похожий на…

Газ!

Абигайль сделала шаг вперед, но едва только ее нога коснулась земли, раздался оглушительный взрыв. Спустя мгновение темноту ночи озарила яркая вспышка, и девушка повалилась на землю.

Какое-то время Абигайль лежала, не в силах пошевелиться. Она не была ранена, если не считать ноющей боли между ногами и шума в ушах. И все-таки ей казалось, что она просто не может шевельнуть ни рукой, ни ногой.

— Абигайль! — зазвенел у нее в ушах голос Уоллингфорда. Его руки схватили ее за плечи и перевернули. — Абигайль!

— Со мной все в порядке, — выдохнула она. — Мастерская! Быстрее!

Уоллингфорд поднял голову:

— Дьявол!

Они вскочили на ноги вместе. Огонь вырывался из одного окна, камни вокруг были покрыты сажей, а трава — битым стеклом.

— Ботинки! — выкрикнула Абигайль. — Надень ботинки!

Она не стала останавливаться, чтобы убедиться, что Уоллингфорд обулся, а бросилась к насосу — спасительному насосу, который находился рядом с мастерской. На нем висело ведро. Мистер Берк всегда был очень скрупулезен в том, что касалось его химикатов и батарей. Абигайль схватилась за ручку и начала качать что есть силы. Когда ведро было наполнено, к ней подбежал Уоллингфорд — обутый и с застегнутыми брюками — и выхватил ведро.

— Найди еще одно! — крикнул он через плечо, бегом направляясь к мастерской, и вылил содержимое на огонь.

Где искать ведра? Может быть, у задней двери? Абигайль завернула за угол и увидела возле дверей ведра. Схватив их, она побежала назад к насосу, где Уоллингфорд, вспотев от натуги, наполнял еще одно ведро.

— Я буду качать, а ты носи! — крикнула Абигайль.

Уоллингфорд схватил ведро, а она подставила пустое ведро и начала качать. Тут подоспела помощь — Александра.

— Какого черта… — начала было Абигайль, но сестра уже бежала с ведром, и принялась наполнять новое. Она подняла голову и увидела, что мистер Берк тоже здесь и мощными ударами плеча пытается выбить дверь. Через мгновение ему удалось выбраться наружу со стопкой одеял в руках. Он бросил их под ноги Александре, подоспевшей с полным ведром, и вместе с Уоллингфордом вновь вбежал в дом.

Абигайль принялась поливать одно из одеял водой. Вскоре перед ней замелькали ведра и одеяла, Уоллингфорд, Берк и Александра, бегающие от насоса к мастерской. Когда руки Абигайль уставали, качать воду начинала ее сестра.

Схватив мокрое одеяло, Абигайль ринулась к мастерской. Вокруг была вода, копоть и жар. Уоллингфорд отдал ей пустое ведро и выхватил из рук одеяло.

— Внутрь ты не войдешь! — крикнул он. Его лицо блестело от пота и потемнело, точно печная труба, а голос охрип от дыма.

— О Господи! С тобой все в порядке?

— Да! Неси еще воды! — Уоллингфорд повернулся и вновь вбежал в мастерскую. Через окно было видно, как он, стоя бок о бок с Берком, сбивал языки пламени. Ком встал в горле Абигайль, мешая ей дышать. Она подбежала к насосу, взяла полное ведро и, спотыкаясь, побрела назад. С огнем почти удалось справиться, но дым все еще змеился из окон и из-под крыши. Чьи-то руки забрали у Абигайль полное ведро, заменив его пустым.

Туда и обратно, снова и снова до тех пор, пока не отпала необходимость в воде. Огонь был потушен. Мастерская стояла на своем месте, только ее стены потемнели от сажи, а из выбитых окон струился дымок. Перед дверью валялось пустое ведро. Абигайль подняла его и еще одно, отнесла к насосу, аккуратно вставила одно в другое и выпрямилась.

Через разбитое окно она видела, как Александра и мистер Берк стояли в темноте и о чем-то тихо говорили. Рыжая голова Берка, потемневшая от сажи и пота, была опущена. Белые руки Александры обхватили его за тонкую талию, и Берк накрыл их своими.

«Она любит его», — удивленно подумала Абигайль, посреди этого хаоса, грязи и залитой водой травы, внезапно ощутив небывалое спокойствие.

Живот ни с того ни с сего скрутило, и ее вывернуло прямо на траву.

Одним морозным октябрьским утром много лет назад, когда Уоллингфорд направлялся на стадион Итона, на пути ему повстречался не кто иной, как рыжеволосый незаконнорожденный сын герцога Олимпия. В груди Уоллингфорда всколыхнулось знакомое чувство гнева.

— Отойди в сторону, чертов сукин сын, — с угрозой произнес он, и юный Берк тотчас же потребовал сатисфакции за оскорбление.

Уоллингфорд возразил, что никого он не оскорблял и что мать Берка принимала подарки и деньги в обмен на плотские удовольствия. Поскольку в момент рождения Берка герцог Олимпия не был женат на его матери, он, Уоллингфорд, говорил правду.

Кулак Берка тут же соприкоснулся с глазом Уоллингфорда, и прежде чем тот успел попятиться и заслониться от очередного удара, Берк разбил ему губу. С заплывшим глазом и разбитой губой, Уоллингфорд пожал Берку руку, назвал его настоящим мужчиной и в Михайлов день отвез домой на Белгрейв-сквер, чтобы тот встретился со своим отцом.

С тех пор они стали закадычными друзьями и горой стояли друг за друга, не обращая никакого внимания на мнение общества. Когда однажды в Оксфорде Уоллингфорд обнаружил, что его надул владелец паба, Берк пришел на помощь, подсыпав в бочку с хозяйским элем сильного слабительного.

Когда среди ночи загорелась мастерская Берка, Уоллингфорд, не задумываясь, схватил ведро и бросился прямо в огонь.

Благодарение Богу, мастерская была сложена из камня, и огонь не успел быстро разгореться. Уоллингфорд помог другу выкатить автомобиль на улицу, в то время как леди Морли и Абигайль героически качали воду и таскали ведра.

Через полчаса огонь был потушен. Берк стоял перед тем, что осталось от длинного верстака, рядом со шкафом, в котором несколько месяцев назад пряталась леди Морли — огромная черная дыра расколола деревянную поверхность надвое как раз рядом с окном.

— Газовая горелка, — пробормотал Берк. — Должно быть, я оставил ее включенной.

— Глупости. Ты никогда не забываешь ее выключать, — возразил Уоллингфорд, огляделся и покачал головой. Бóльшая часть помещения уцелела, однако угол, где произошел взрыв, выгорел дотла вместе с содержимым. Уоллингфорд откашлялся. — Я соберу осколки стекла снаружи, пока кто-нибудь не поранился.

Берк ничего не сказал.

Уоллингфорд вышел на улицу, где леди Морли по-прежнему продолжала качать воду в ведро. Волосы у нее растрепались, а платье намокло и покрылось черными потеками.

— Достаточно! — крикнул Уоллингфорд, но она не слышала его и как автомат нажимала на рукоятку насоса.

Он подошел к ней и накрыл ее руку своей.

— Александра, огонь потушен. Можете остановиться.

Леди Морли подняла на него застывший взгляд. Так смотрит боксер в конце последнего раунда, еще не зная, кто выиграл бой.

— Все позади, — сообщил ей Уоллингфорд.

Александра обернулась и посмотрела на мастерскую, на разбитое окно и зияющую в крыше дыру. Откинула от лица и убрала за ухо прядь волос.

— Где он? — хрипло спросила она.

Уоллингфорд легонько пожал ее руку.

— Внутри. Мне очень жаль, Александра. Но мы сделали все, что смогли.

Поблагодарив герцога, леди Морли поспешила в мастерскую.

Уоллингфорд, заметив наконец, что он полуодет, пошел за рубашкой и жилетом к тому месту, где упала Абигайль. Там он быстро оделся. В памяти возникла картина: вспышка, грохот и Абигайль, падающая на траву. Его сердце тогда сжалось от ужаса и, казалось, не билось до тех пор, пока возлюбленная не подняла голову.

Уоллингфорд взял метлу, направился к мастерской, потом замер на месте: Абигайль стояла, одной рукой держась за живот, другой опираясь на рукоятку насоса. Выглядела она ужасно.

Уоллингфорд в мгновение ока оказался рядом с ней и взял ее за плечи.

— Господи! С тобой все в порядке?

— Да, вполне. Я только… — Абигайль выпрямилась и похлопала себя по карманам, словно искала носовой платок.

Собственный платок Уоллингфорда остался в лодочном сарае, поэтому он оторвал полу рубашки и протянул ей.

— Держи.

— Спасибо. — Абигайль смочила ткань и вытерла лицо, не глядя на Уоллингфорда.

— Я возьму, — сказал он, запихивая перепачканную ткань в карман.

— Я наполняла ведра. Очень волновалась… Но сейчас со мной все в порядке. Слава Богу, мы увидели огонь вовремя. Мистеру Берку удалось спасти свою машину? — Ее голос звучал неестественно бесстрастно. Она не сводила взгляда с каменной стены мастерской, избегая смотреть на Уоллингфорда.

В горле у герцога саднило. Неужели он действительно занимался любовью с этой самой женщиной всего час назад? Неужели действительно сжимал в своих объятиях, целовал, забрал ее невинность? Абигайль говорила с ним так, словно он был просто случайным знакомым.

— Да, — ответил Уоллингфорд. — Нам удалось выкатить ее из мастерской.

— Это хорошо. — Абигайль посмотрела на метлу в его руках. — Давай я подмету осколки?

— Я сам. А ты сядь отдохни.

— О, но я…

— Дорогая, ты должна отдохнуть. — Уоллингфорд погладил ее по щеке, но Абигайль тотчас отстранилась.

Чтобы собрать осколки, потребовалось совсем немного времени. Когда Уоллингфорд закончил, Абигайль сидела на перевернутом ведре и смотрела на свои руки.

— Идем, — позвал он. — Я провожу тебя в твою комнату.

Абигайль встала.

— Сначала мы должны попрощаться.

Берк и Александра стояли в темноте мастерской, крепко обнявшись.

— Я сложила ведра, а Уоллингфорд подмел осколки, — сказала Абигайль. — А как дела здесь?

Леди Морли неохотно расцепила объятия.

— Ужасно, но мы справимся. Слава Богу, машина цела.

Берк стоял молча, опустив руки. Шкаф позади него превратился в обгоревшую руину, верстак закончил свое существование, но в остальном мастерская осталась цела.

Уоллингфорд не понимал, что вокруг такое — тени или копоть, но мебель показалась ему нетронутой, а детали и колеса лежали на своих местах.

— Берк, старина, — обратился он к другу. — Все это крайне неприятно. Но ты-то в порядке? Я могу что-нибудь для тебя сделать?

Берк переступил через лужу и протянул руку.

— Ты сделал больше, чем нужно, друг мой. Даже не представляю, как тебя благодарить.

— Ты же знаешь, что благодарить меня вовсе не обязательно.

Они обменялись рукопожатием. Взгляд Берка был ясен, в нем не было никаких признаков шока.

— Я немного здесь приберусь, — сказал он. — А ты ступай в замок и пришли сюда конюхов. Потребуются подводы, чтобы вывезти мусор.

— Сделаю. А леди Морли?

Александра вздернула подбородок и улыбнулась. Только сейчас Уоллингфорд заметил, как идет ей улыбка.

— Я останусь и помогу. Буду очень вам признательна, если вы проводите мою сестру до дома.

Абигайль хмыкнула:

— Мне кажется, я буду в большей безопасности без его помощи.

— О, пожалуйста! — Уоллингфорд крепко взял ее за локоть и повел из мастерской.

— В этом нет необходимости. — Оказавшись снаружи, Абигайль решительно высвободила руку и ускорила шаг.

— Ты не убежишь от меня снова!

Абигайль остановилась и повернулась к герцогу лицом. Они стояли в тени деревьев, скрытые от луны, и Уоллингфорд не мог разглядеть выражения ее лица. Не мог сказать, сердится ли она, устала или печальна. Ему хотелось дотронуться до нее, но было понятно, что Абигайль не желает, чтобы он к ней прикасался.

— Я не убегаю, — произнесла она.

— Убегаешь.

— Просто возвращаюсь в свою комнату, чтобы лечь спать. Уже поздно, день выдался трудный, и я очень хочу оказаться наконец в постели.

— Хорошо. Я тебя провожу. Это моя обязанность и мое право.

При этих словах Абигайль упрямо вздернула подбородок.

— Это не является ни твоим правом, ни твоей обязанностью.

— Не делай вид, будто ничего не произошло, дорогая, — тихо произнес Уоллингфорд.

— Не делай вид, дорогой, будто то, что между нами произошло, дает тебе право распоряжаться мной и решать что-то за меня.

— Господи, да ведь так и есть!

— Это было короткое и не очень приятное происшествие, о котором я вообще предпочла бы забыть.

В ушах у Уоллингфорда зазвенело, и он сжал кулаки, чтобы не схватить ее за плечи.

— И все же это произошло, Абигайль. Мы были вместе, и это что-то значит. Не просто что-то, а очень много. Это, как ты говоришь «происшествие», связало тебя со мной.

Абигайль сложила руки на груди.

— В самом деле? Большую коллекцию любовниц ты, должно быть, собрал к сегодняшнему дню. Мог бы устроить из них собственный гарем, как это делают в Персии.

— Не делай вид, будто не понимаешь, о чем я. Джентльмен не может лишить леди невинности, не поступив при этом…

Абигайль повернулась к нему спиной и зашагала по тропинке прочь.

— Не желаю слушать эту чушь! Ты знаешь, что мне нужен был любовник, а не муж. Я с самого начала довольно ясно выразила свои желания. Поэтому у тебя нет никаких обязательств по отношению ко мне.

— А что, если мы зачали ребенка? Ты не думала об этом?

— Где-то наверняка бегает дюжина твоих незаконнорожденных детей. Так какая разница — одним больше, одним меньше?

— Раз уж на то пошло, у меня нет детей.

Абигайль поспешно шагала между деревьями.

— Чушь! Я знаю, о чем говорю, Уоллингфорд. Ты не можешь разбрасывать свое семя, не посеяв при этом хоть какой-то урожай. Разве только ты бесплоден.

Уоллингфорд глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. В воздухе пахло дымом. Дымом пропахло все: его одежда, кожа, волосы. Как ужасно он, должно быть, выглядит. Неудивительно, что Абигайль отказывается на него смотреть.

— Бесплоден я или нет, станет рано или поздно понятно, — сказал он. — Но я не разбрасывал свое семя, как ты изволила выразиться. До сегодняшней ночи я предпринимал все возможные меры предосторожности, чтобы не пожинать потом плодов.

Абигайль не остановилась.

— Я не верю тебе. С какой стати тебе беспокоиться о подобных мелочах?

Уоллингфорд мгновение колебался, а потом негромко произнес:

— Я дал слово много лет назад.

Абигайль ничего не сказала. Впереди виднелась терраса, по которой через несколько минут она стала подниматься; ее волосы развевались за спиной.

Уоллингфорд последовал за ней, не сводя взгляда с ее покачивающихся под тканью платья бедер и вновь желая ее отчаянно и страстно. Он прошли первый ряд виноградных кустов, когда Абигайль сказала:

— Дал слово Берку, полагаю. Ты пообещал ему это, потому что он сам родился вне брака и знает, что это такое.

— Да.

Интересно, понимала ли Абигайль, что он в эту самую секунду отдал ей частичку своей души?

Они вместе шли мимо ровных рядов виноградника. Мягкая трава под их ногами уже начала покрываться капельками росы. Уоллингфорд ощущал запах дыма, смешанный с ароматом поспевающих фруктов, и думал о том, как сильно ему хочется увлечь Абигайль на покрытую дерном землю, лежать с ней вместе под волшебным итальянским небом и любоваться мягким свечением ее кожи в отблесках луны.

Во дворе было тихо и пустынно, столы и лавки убрали, а гости и музыканты разошлись по домам.

Абигайль пересекла двор и взялась за ручку двери.

— Подожди, — сказал Уоллингфорд. — Я должен сходить на конюшню и рассказать Джакомо о том, что произошло. Но могу я сначала зайти к тебе?

— Конечно, нет. Раз уж я способна не заблудиться в Таттерсоллз^[9] в разгар аукциона, то отыскать собственную постель мне и вовсе по силам. Так что извини.

Уоллингфорд предпринял еще одну попытку:

— Послушай, Абигайль, с тобой в самом деле все в порядке? Позволь мне… что-нибудь для тебя сделать? Подогреть воду или… приготовить чай… — Он понятия не имел, как надо заваривать чай, но это наверняка не так уж сложно, если с этим справляются служанки.

Глаза Абигайль вспыхнули гневом.

— Не беспокойся. Ты не сделал меня инвалидом.

Уоллингфорд положил руку на дверной косяк, чувствуя себя так, словно кто-то взял кувалду и размозжил ею все его внутренности.

— Абигайль, прости. Я вел себя как животное. Просто ждал так долго, и желание ослепило меня. Я очень хочу доставить тебе удовольствие, если ты дашь мне еще один шанс. Если покажешь мне, как это сделать.

— Я не обязана ничего тебе показывать. В этом-то все и дело.

Уоллингфорд закрыл глаза.

— Ради Бога, Абигайль. Я всего лишь мужчина.

Что-то теплое и нежное коснулось его щеки, и он понял, что это ладонь Абигайль. Уоллингфорд хотел накрыть ее своей, но поздно: она уже убрала руку.

— Да, вы всего лишь мужчина, ваша светлость, — сказала Абигайль. — Но видите ли, я рассчитывала на нечто большее.

Глава 16

Две недели спустя

Абигайль со стуком поставила на кухонный стол кувшины с козьим молоком.

— У нас гости! — крикнула она.

Из кладовки, вытирая руки о фартук, выглянула синьора Морини.

— Che cosa?

— Гости. Или гость. Точно пока не знаю. Александра примет их в библиотеке, как только очистит навоз с туфель. Думаю, она захочет выпить чаю. — Абигайль повернулась, чтобы уйти.

— Подождите, синьорина!

— У меня нет времени, Морини.

— Синьорина, прошу вас.

Абигайль остановилась, взявшись рукой за дверь.

— Только быстро, Морини, я действительно ужасно занята.

— Синьорина, это неправда. Вы нарочно придумываете себе разные дела. А все для того, чтобы не думать слишком много.

Абигайль повернулась к ней и сложила руки на груди.

— Не понимаю, о чем вы. Я действительно очень много думаю. И мысли мои весьма возвышенны.

Синьора Морини неподвижно стояла возле окна, и только теплый утренний ветерок слегка шевелил темные кудряшки на ее висках.

— Поговорите со мной. Расскажите, что произошло в праздничную ночь. Почему вы и синьор герцог ходите с тех пор с печальными глазами?

— Я удивлена, что вы спрашиваете об этом, Морини. Мне казалось, что вы все понимаете и всех видите насквозь. В любом случае рассказывать нечего. Мы поняли, что совершенно не подходим друг другу, как я и предполагала. Так что вы зря потратили свой лимонный ликер.

— Синьорина, послушайте, у меня есть план…

Абигайль протестующе подняла руку:

— Больше никаких планов и никаких разговоров о проклятиях. Все это было очень весело и казалось необыкновенным приключением. Только видите, чем все кончилось? Сплошными несчастьями. Мистер Берк уехал на автомобильную выставку в Рим, не сказав бедной Александре ни слова. Одному Богу известно, куда подались Лилибет с Пенхэллоу. Полагаю, это как-то связано с проклятым животным Сомертоном — супругом Лилибет. Ведь где он, там недалеко до беды. Кроме того, мы все равно не успели ничего сделать — день летнего солнцестояния прошел.

— Не совсем так, синьорина.

— А мне кажется, именно так.

— В вас совсем не осталось надежды, синьорина, — сказала Морини.

— А на что мне, собственно говоря, надеяться? Вот что бывает, когда связываешься с оккультизмом или пытаешься вмешаться в чьи-либо отношения, что, собственно говоря, почти одно и то же.

Экономка покачала головой:

— Не ожидала услышать таких слов от вас, синьорина. От вашей сестры — да. Но вы так… свежи. Так полны радости. Куда же девалась эта радость теперь?

— И правда, куда? — пробормотала Абигайль.

Морини подошла к ней, сопровождаемая шелестом юбок, и положила руки на ее плечи. Воздух вокруг Абигайль сразу стал теплым от сладкого аромата свежеиспеченного хлеба, знакомого запаха кухни с ее старым деревянным столом, камином и истертыми каменными плитами пола.

— Вы так молоды. И вы влюблены. Герцог страстно вас желает. Он скачет по окрестностям на своем черном коне или часами сидит в библиотеке, уронив голову на руки.

Сердце Абигайль инстинктивно сжалось при упоминании о герцоге. В последние несколько недель оно во всей красе проявило свою склонность к излишней сентиментальности и начинало болеть всякий раз, когда она вспоминала перепачканное сажей лицо Уоллингфорда в праздничную ночь или когда она видела его проезжающим верхом мимо замка. Абигайль старалась убедить себя, что боль вызвана угрызениями совести: ведь она так жестко и холодно обошлась с герцогом в ту памятную ночь. Он не хотел ее разочаровать. Просто повел себя в своей привычной высокомерной манере, и Абигайль ожидала бы этого, если бы ее сознание не было так затуманено страстью и разговорами Морини о судьбе и вечной любви. Можно ли было осуждать герцога за то, что он вел себя соответственно своему характеру? Она сама виновата в том, что испытывала к нему столь неуместную нежность и ожидала от него слишком многого.

Но она скоро оправится от случившегося. И он тоже. На самом деле пострадали лишь ее девическая влюбленность и его аристократическая гордость. Если продолжать его сторониться, а он и дальше будет проводить время наедине с книгами вдали от нее, уже через несколько недель они станут безразличны друг другу.

Совершенно безразличны.

Вот только жизнь кажется ужасно пустой без него.

Абигайль мысленно приструнила свое сердце, а потом тряхнула головой, чтобы показать, насколько ей все безразлично.

— Он занимается наукой, синьора Морини. Вы ошеломлены, знаю, но именно поэтому мы все здесь, если вы не знали. Чтобы учиться. Вдали от соблазнов большого города. Признаю, что все мы подхватили эту весеннюю лихорадку, вызывающую приступы безрассудства. Но, благодарение Богу, излечились и опять способны рассуждать здраво.

— И вы тоже, синьорина?

— Да. Чудесная вещь — здравый смысл. Я очень рада — действительно рада, — что его светлость наконец-то нашел подлинник текста греко-римского поэта и драматурга Ливиуса. Его ум нуждается в совершенствовании.

— Это не Ливиус, синьорина.

— Да, какая разница, чей текст? Возможно, какой-то другой, даже более поучительный.

— Поучительный, — сказала синьора Морини, словно пробуя слово на вкус. — Да, поучительный.

Абигайль прищурилась:

— Что это за огонек у вас в глазах, Морини? Вы что-то готовите, я вижу это.

— Да. Готовлю. — Экономка убрала руки с плеч Абигайль и указала на очаг. — Я готовлю чай для синьоры Морли и ее гостя.

Абигайль озадаченно посмотрела на чайник, висящий над тлеющими углями.

— Уже? А как вы?… Впрочем, забудьте. Не стоило мне спрашивать. Хотя я совсем не приготовление пищи имела в виду. Вы ведь до сих пор считаете, что для всех нас есть надежда, считаете, что стоит вам только щелкнуть своими призрачными пальцами, как мы бросимся в объятия друг другу, точно лишившиеся разума.

— Я не призрак, синьорина, — обиженно протянула экономка.

— Вы знаете, о чем я. Весь этот оккультизм и все такое… — Абигайль выразительно покрутила пальцем в воздухе. — В любом случае с этого самого момента вам лучше держать все ваши сумасшедшие идеи при себе.

— Но, синьорина, только послушайте! Этот гость…

Абигайль зажала уши руками.

— Ничего не слышу!

— Синьорина!

— Не слышу! Можете замышлять что угодно, Морини, а я… — Абигайль выпрямилась и изобразила на лице надменность, насколько это было возможно сейчас, когда она пахла козьим навозом и зажимала руками уши, — собираюсь переодеться.

— Очень хорошо! — крикнула синьора Морини. — Переоденьтесь! А когда будете переодеваться в своей комнате, приготовьте дорожный сундук.

Абигайль просунула голову в дверь, через которую только что вышла.

— Что? Дорожный сундук?

Экономка улыбнулась, расправила фартук и подошла к свистящему чайнику.

— Да, синьорина, потому что, мне кажется, что вы с синьорой скоро уедете.

— Уедем? А зачем нам уезжать? И куда, скажите на милость, мы поедем?

— В Рим, куда же еще? — Экономка перелила кипяток в фарфоровый чайник и подняла взгляд на Абигайль, все еще улыбаясь. — В Рим, синьорина. Как его называют? Вечный город.

* * *

На следующий день

— Послушай-ка, Джакомо, — крикнул герцог Уоллингфорд, соскакивая с коня на утоптанную пыль двора, — гусь разгуливает по полям без присмотра. Ты не знаешь, почему…

— Синьор!

Уоллингфорд почувствовал, как кто-то схватил его за руки и резко повернул, да так, что Люцифер ошеломленно фыркнул.

— Потише, приятель. — Уоллингфорд с трудом высвободился, расправил рукава своего редингота и ошеломленно посмотрел на Джакомо, который, словно внезапно лишился партнерши по танцам, продолжал перебирать ногами и подергивался, напоминая марионетку, да к тому же пьяную. — Возьмите себя в руки.

— Это чудо, синьор! Чудо!

Люцифер насторожился, а Уоллингфорд крепче сжал поводья.

— Чудо? Что за чудо? С крыши конюшни теперь льется вино, а не вода?

Джакомо упал на колени и закатил глаза к небу.

— С вами все в порядке, друг мой? — Уоллингфорд обеспокоенно шагнул к странному итальянцу.

Джакомо воздел руки к небу.

— Спасибо, спасибо за этот день! Я не устаю благодарить Господа нашего, одарившего нас своим благословением.

— Козы научились доить себя самостоятельно? Или одна из гусынь снесла золотое яйцо?

— Нет, синьор.

Уоллингфорд задумался.

— Два золотых яйца?

— Женщины, синьор!

Уоллингфорд ослабил подпруги и подвел Люцифера к изгороди.

— Женщины? И это все? Мне всегда казалось, что вы питаете к женщинам неприязнь. И не просто неприязнь, а ненависть.

— Ох, синьор, я всерьез их ненавижу. От них столько неприятностей, — сказал Джакомо, неотступно следуя за герцогом. — Вот почему я сегодня так счастлив. — Он с восторгом поцеловал собственные пальцы.

— Они провели все утро в замке, оставив коз на ваше попечение?

— Нет, синьор. Еще лучше. — Джакомо снова воздел руки к небу. — Они уехали!

Уоллингфорд, снимавший седло с лоснящейся спины коня, застыл на месте.

— Что? — с трудом вымолвил он.

— Уехали, синьор! Укатили с рассветом вместе со своими сундуками и шляпами. Уехали! Наконец-то! — Джакомо крепко обнял себя и принялся кружить на одном месте, точно хромоногая балерина.

— Вы уверены, Джакомо?

— Собственными глазами видел, синьор герцог. И даже рукой помахал. — Джакомо изобразил, как это было, и игриво пошевелил пальцами.

— Совсем уехали?

— Совсем. Обе сестры-дьяволицы.

— Они не дьяволицы, Джакомо. Просто очень живые.

— Синьор, — Джакомо посмотрел укоризненно, — вы же знаете женщин. Видели, сколько от них неприятностей. У вас ведь теперь легко на сердце? Оно освободилось от тяжелой ноши? — Он вздохнул и приложил руку к груди. — Мое сердце словно наполнено газом.

— Газом?

— Да, которым мы дышим. — Джакомо картинно вздохнул. — Ах, как легко.

— Это называется воздух, дружище. Ваше сердце полно воздуха. Легче, чем воздух, — так говорят англичане. — Уоллингфорд небрежно закинул седло на ограду, нисколько не заботясь о том, что может поцарапать кожу. Это было для него неожиданно, ибо в последнее время он чистил и полировал его самостоятельно.

Люцифер легонько ткнул хозяина в спину.

— Ага! Видите! Вы тоже чувствуете воздух в своем сердце.

Уоллингфорд обернулся:

— Знаете, что я чувствую? Желание отвести коня в стойло, а потом съесть свой обед. Простите.

Джакомо вновь прижал руку к сердцу и отвесил поклон.

— Я прощаю вас, синьор герцог. А теперь пойду и оставлю вас спокойно наслаждаться радостью.

— Прекрасно, — сказал Уоллингфорд, беря в руки щетку. — Ступайте, празднуйте. Я не могу вас остановить, так как не плачу вам жалованье.

Уоллингфорд чистил шкуру коня долго и тщательно, стирая с нее заметки, оставленные седлом и подпругами. Потом он проверил копыта, в которых могли застрять мелкие камешки. Снял уздечку, надел недоуздок и вывел Люцифера в загон. Некоторое время постоял у ограды и наблюдал за тем, как Люцифер скачет по загону, взбрыкивая и лягая ногами воздух.

Уехали.

Солнце упрямо припекало макушку герцога, проникая сквозь соломенную шляпу со всей силой итальянского солнца в июле. Должно быть, очень жарко ехать в подводе по ухабистой дороге до Флоренции, а потом до ближайшей железнодорожной станции. Оставалось только надеяться, что леди прихватили с собой зонтики и воду.

Несмотря на то что его желудок свело от голода, Уоллингфорд не пошел в пустую столовую с ее огромным старым столом, на который к полудню всегда ставили холодный ленч. Вместо этого он направился в библиотеку, где провел так много часов в последнее время. Теперь, когда Берк и Роланд уехали, а у него перед глазами стоял такой несчастный и холодный взгляд Абигайль, некому было составить ему компанию и отвлечь от грустных мыслей.

Пару недель назад Уоллингфорд взялся за изучение старых документов, финансовых отчетов и бухгалтерских книг, аккуратно делая пометки там, где считал нужным. Когда решил, что в достаточной степени узнал финансовую историю замка, он переключил свое внимание на книги о взаимоотношениях между полами.

А если точнее — на женскую анатомию, чтобы понять, где же все-таки находится средоточие женской страсти. Уоллингфорд говорил себе, что всего лишь хочет удовлетворить собственное любопытство, но, обнаружив латинские термины и анатомические описания, понял, что заинтригован. Одно открытие перетекало в другое, и пытливому уму Уоллингфорда открылся новый головокружительный мир. Мир, который, казалось, был тщательно изучен и описан смотрителями библиотеки замка Святой Агаты, словно они предвидели, что именно ему это понадобится.

К тому времени как он закончил изучение атласов по анатомии, возбуждающих европейских мемуаров и экзотических восточных рукописей, в его груди затеплился слабый огонек надежды.

И вот сейчас Уоллингфорду показалось, что он потух.

Герцог прошел по вытертому ковру к столу, над которым Абигайль склонилась, явив его взору свою соблазнительную грудь во время праздника летнего солнцестояния, и опустился в кресло. На обитой сукном столешнице, пахнущей чернилами и старыми документами, лежала раскрытая книга, иллюстрации которой вызвали бы повышенный спрос на нюхательные соли, если бы вдруг она магическим образом оказалась в одной из лондонских гостиных в половине четвертого. Уоллингфорд мгновение смотрел на изображение переплетенных тел и описание на латинском языке, а потом захлопнул книгу.

Только сегодня утром он встречался в деревне со своим поверенным, сообщил:

— Брачный договор составлен и ждет вашего одобрения. Не хотите ли прочитать его и внести какие-то изменения, ваша светлость?

Часы отсчитали несколько секунд, и Уоллингфорд ответил:

— Наверное, в другой раз. Сегодня у меня слишком много дел.

Однако, поднявшись на вершину холма на обратном пути и увидев впереди согретый солнцем замок, Уоллингфорд принялся ругать себя за трусость. На протяжении двух недель он прятался от Абигайль Харвуд, позволял ужасным воспоминаниям о ее последних словах лишать его присутствия духа и решимости. Наблюдал, как она ходит по замку и его окрестностям, и понимал, насколько красивым стало для него ее маленькое изящное лицо сказочной феи. Его сердце начинало сжиматься всякий раз, когда Абигайль проходила мимо окна библиотеки.

Въезжая на холм, он сказал себе, что пришло время перестать прятаться. Пришло время вести себя как обычный мужчина, который ничего не достиг в жизни. Пришло время еще раз действовать, как подобает могущественному герцогу Уоллингфорду.

Сейчас в дремотном тепле библиотеки Уоллингфорд смотрел на книгу в простенькой обложке из коричневой кожи. Даже заголовок не выдавал ее содержания, поэтому несведущий человек с легкостью принял бы ее за научный труд по биологии.

Уоллингфорд встал с кресла, вышел из библиотеки и поднялся по главной лестнице на второй этаж, перескакивая через две ступеньки. Стук его каблуков эхом отражался от каменных стен замка. Герцог прямиком направился в то крыло, где жили леди и где он был в последний раз несколько месяцев назад. Он открывал каждую дверь, попадавшуюся на пути, и каждая из них открывалась на хорошо смазанных петлях. В первой комнате Уоллингфорд увидел детскую кровать на колесиках — здесь, очевидно, жили малыш Филипп со своей матерью. Вторая комната оказалась немного меньше. В нее совсем не заглядывало полуденное солнце. Уоллингфорд подошел к шкафу и открыл его — на вешалке сиротливо висело только голубое платье, принадлежавшее леди Морли.

Дверь в третью комнату отворилась с легким скрипом, и Уоллингфорд сразу ее узнал. Он ощутил присутствие Абигайль, как если бы она, уходя, посыпала стены волшебным порошком. А может, все дело было в книгах, разложенных на всех свободных поверхностях и даже у изголовья узкой кровати. Здесь стояла кровать Абигайль с прохладной льняной подушкой, на которую она опускала голову каждую ночь, спала и видела сны. Что же ей снилось? Что она надевала, когда ложилась в постель?

Рядом с комодом у стены стоял умывальник. Уоллингфорд подошел ближе. Кувшин для воды и фаянсовый таз были пусты. Только маленький кусочек мыла остался лежать рядом. Уоллингфорд поднес его к носу и вдохнул. Лимон и цветы. Сердце замерло в груди, а дыхание остановилось. Он опустился на стул и обхватил голову руками.

Уоллингфорд никогда прежде не бывал на кухне замка Святой Агаты и плохо представлял, где она находится. Наверное, где-то рядом со столовой, только дальше по коридору.

Он доверился своему носу и в конце концов оказался у приоткрытой двери, из которой веяло ароматом свеже-испеченного хлеба. На кухне никого не было, но над огнем в очаге висел чайник, а на столе остывала большая краюха хлеба. В открытое окно влетал горячий летний ветер.

Уоллингфорд остановился на середине кухни и огляделся.

— Вы ведь здесь, не так ли? — негромко произнес он. — Вас зовут синьора Морини, верно? Вы экономка. Я никогда вас не видел, как Абигайль никогда не видела Джакомо. Бог знает, почему так получилось. Но вы здесь, я это чувствую. Словно по шее пробегают мурашки.

В кухне было настолько тихо, что Уоллингфорд слышал собственное дыхание.

— Вы знаете, куда она уехала, верно? Вы знаете все.

Каблуки его сапог скрипнули, когда он повернулся.

— Я хочу… хочу спросить. Не скажете ли вы мне, куда она уехала? Я внезапно остался совсем один. Наверное, я должен торжествовать, но почему-то меня не покидает чувство, что… — Голос Уоллингфорда сорвался.

За окном возмущенно гоготали гуси, а мгновение спустя раздались ругательства, изрыгаемые Джакомо на мелодичном итальянском языке.

— Дело в том, что я люблю ее. Люблю так сильно, что совершенно лишился сна. Вы ведь знаете, какова она: точно фея, которую невозможно поймать. И все же я должен попытаться, потому что без нее мне нет жизни. — Уоллингфорд перевел дыхание и продолжал уже более спокойно: — Если знаете, куда она уехала, синьора Морини, вы должны сказать мне. Отыскать способ как-то мне сообщить. Я не сделаю ей ничего дурного, клянусь! Я посвящу всю свою жизнь тому, чтобы сделать ее счастливой, потому что…

В окно ворвался порыв ветра, от которого чайник закачался над огнем, издавая при этом ритмичное поскрипывание.

— Потому что она моя последняя надежда.

Слова Уоллингфорда с легкостью отскакивали от стен. Аромат остывающего хлеба дразнил его голодный желудок, напоминая о том, что он должен был пообедать еще час назад. А вместо обеда он, точно сумасшедший, нес сентиментальную чепуху посреди пустой кухни.

Уоллингфорд повернулся на каблуках, вышел из кухни и направился в столовую, где на огромном столе стоял обед, сервированный для одного человека.

Не успел Уоллингфорд расправиться с пирогом, начиненным артишоками, и выпить бокал вина, как дверь отворилась и в столовую проскользнула служанка, нервно поправляющая платок на голове и не решающаяся поднять взгляд.

— Вас зовут Мария, не так ли? — спросил Уоллингфорд, обрадовавшись при виде живого человека.

— Да, синьор герцог. — Служанка присела в реверансе, а потом протянула руку: — Записка, синьор.

Сердце Уоллингфорда учащенно забилось.

— Благодарю вас, Мария.

Он развернул записку неторопливо, потому что не хотел, чтобы было заметно, как сильно дрожат его пальцы. Мария стояла возле двери в ожидании ответа.

Уоллингфорду пришлось прочитать записку несколько раз, так как почерк было сложно разобрать. К тому же построение предложений было каким-то странным, словно английский язык не являлся родным для автора.

После этого герцог аккуратно свернул записку и убрал в нагрудный карман.

— Благодарю вас. — Он отложил в сторону салфетку и поднялся из-за стола. — В течение часа я должен покинуть замок. Скажите конюху, чтобы он оседлал моего коня. И еще, Мария…

— Да, синьор? — Служанка выглядела слегка напуганной и, казалось, не совсем понимала, что ей говорят.

— Передайте синьоре Морини мою искреннюю благодарность и скажите ей, что герцог Уоллингфорд приложит все силы, чтобы ее не разочаровать.

Глава 17

Сады Боргезе, Рим

Абигайль подала сестре большие защитные очки в кожаной оправе и помогла ей закрепить их на голове поверх развевающегося белого платка.

— Это так захватывающе, — сказала она, застегивая пряжку. — Хочу, чтоб ты знала: я поставила на тебя двадцать лир у букмекера в кафе при отеле.

— Где это, интересно, ты взяла двадцать лир? Ну правда, Финн, — обратилась Александра к мужчине, склонившемуся над капотом автомобиля. — Достаточно. Все эти люди знатоки своего дела. К тому же тебе давно пора быть у своей собственной машины.

Мистер Берк выпрямился. Выглядел он просто сногсшибательно — высокий, в длинном плаще, развевающемся вокруг его ног, и в остроконечном шлеме, скрывающем высокий лоб. Его собственные очки висели на шее, а на висках поблескивали крошечные капельки пота. Наверняка причиной тому была нестерпимая жара, окутывающая точно шерстяное одеяло. А еще беспокойство. Абигайль догадалась, что мистер Берк был вовсе не рад видеть свою возлюбленную Александру участвующей в гонках и составляющей конкуренцию ему и его обожаемому автомобилю.

Абигайль бросила взгляд на Уильяма Хартли — владельца их автомобиля, племянника покойного лорда Морли. Он тоже стоял рядом, удобно опершись о блестящий металл, и был на целый фут ниже и на целый фут толще своего рыжеволосого соперника. Словом, их даже сравнивать было нельзя.

— Ты уверена, что помнишь маршрут? — неодобрительно спросил Финеас Берк.

— Абсолютно уверена, — ответила Александра. — Вокруг садов, вниз к Колизею и назад мимо садов. Я вчера ездила по этой дороге. К тому же вдоль всего маршрута стоят указатели.

Мистер Берк смотрел на Александру минуту или две, и Абигайль показалось, что воздух между ними завибрировал от напряжения.

— Будь осторожна, — произнес он.

— Ты тоже, — прошептала Александра.

Финеас направился к своему автомобилю и внимательно оглядел его со всех сторон.

Абигайль несколько секунд с нежностью смотрела на Берка, подумав о том, как сильно своим суровым профилем напоминает Уоллингфорда. А еще она настолько остро чувствовала присутствие этого человека, что ни капли не удивилась, услышав за спиной его голос:

— Леди Морли.

На блестящий капот автомобиля Александры упала тень.

Абигайль повернулась:

— Святые небеса! Герцог!

— Уоллингфорд, — воскликнула Александра, — как вы здесь оказались?

Да, действительно, стоял рядом и сердито взирал на них с высоты своего роста посреди жаркого римского утра. На нем был серый костюм и шляпа канотье. Солнце отражалось в его темных глазах, окрашивая их в ярко-голубой цвет.

Абигайль открыла было рот, но не смогла издать ни звука.

— Могли бы мне сообщить, куда вы направляетесь, несносные глупышки, — ворчливо произнес Уоллингфорд.

— Почему это, позвольте спросить? — невозмутимо поинтересовалась Александра.

— Потому что я проснулся четыре дня назад и обнаружил, что оказался единственным постояльцем в этом проклятом замке, так как никто не удосужился сказать мне ни слова.

К Абигайль наконец вернулся дар речи:

— Мне ужасно жаль. Как там козы?

Уоллингфорд посмотрел на нее и процедил сквозь зубы:

— К черту коз. Мне нет до них никакого дела.

— Что за выражения, ваша светлость?! — негодующе воскликнула Александра. — В присутствии мисс Харвуд! Я потрясена и негодую. Кроме того, гонка начинается через… — она взглянула на часы, — через пять минут, и я не могу не заметить, что вы очень мне мешаете.

Уоллингфорд ошеломленно посмотрел на маркизу.

— Вы принимаете участие в гонках?

— Совершенно верно.

Герцог повернулся к Абигайль, и она увидела, как округлились его глаза.

— Вы не можете оставить свою сестру одну в толпе… итальянцев!

— Конечно, не могу. И не оставлю. Мистер Хартли оградит ее от каких бы то ни было посягательств.

Абигайль вновь бросила взгляд на Уильяма Хартли, который робко стоял в стороне, держа в руках шляпу, в то время как рядом с ним топтались без дела механики. Услышав свое имя, он обернулся и водрузил шляпу на голову.

Уоллингфорд перевел взгляд с мистера Хартли на Александру.

— Вы ведь это не всерьез?

— Что ж, тогда присматривайте за ней сами. Хотя я больше беспокоилась бы о том несчастном итальянце, которому придет в голову с ней познакомиться. Мистер Хартли!

— Да, ваша светлость?

— Думаю, пора. Мотор заведен?

— Да, мадам, — ответил один из механиков. — На всех парах. Машина готова рвануть с места.

В этот самый момент раздался громкий хлопок, похожий на выстрел, и Абигайль поняла, что падает на траву вместе с Уоллингфордом, закрывшим ее тяжелым телом.

— О! Убили премьер-министра? — слабо выдохнула Абигайль.

Щека Уоллингфорда была прижата к ее щеке. Он предпочел бы лежать так и дальше, но поднял голову и увидел перед собой резиновую шину автомобиля, а чуть дальше лицо леди Морли.

— Нет, — весело ответила маркиза. — Небольшой взрыв. Ох уж эти бензиновые двигатели.

Абигайль лежала под Уоллингфордом без движения. Он посмотрел на ее смятую шляпу, упавшие на лицо каштановые волосы и в отчаянии спросил:

— С тобой все в порядке?

Она пошевелилась, и Уоллингфорд неохотно откатился в сторону. Несмотря на окружавших их людей и угрозу еще одного взрыва, он искренне наслаждался теплом ее тела, прижатого к нему.

— Взрыв, говорите? Где?

— Думаю, вон там. — Александра показала рукой. — Видите, кровь по всему капоту?

Уоллингфорд посмотрел в указанном направлении. Он всегда считал себя человеком с крепким желудком и нервами, но от вида открывшейся его глазам картины — крови, бинтов, носилок и спешащих на помощь врачей и санитаров — к его горлу подкатила тошнота. Уоллингфорд положил руку на машину Александры и несколько долгих минут изучал собственные пальцы.

— Ух ты! Жуть какая! — воскликнула Абигайль. — Бедняга сильно пострадал?

— Чертовы рукоятки, — посетовала Александра, качая головой. — Эти бензиновые двигатели ужасно неудобны.

Подошел Берк. Его рыжие волосы выбивались из-под шлема подобно языкам пламени.

— Все целы? — Увидев Уоллингфорда, он удивленно вскинул брови. — А ты что тут делаешь, старик?

— То же, что и ты, полагаю. — Герцог кивнул на сестер, белые платья которых слепили глаза. — Ты уверен, что это не опасно?

— Уоллингфорд, старина, если ты сможешь их остановить, я буду тебе благодарен. Лично мне это не под силу.

Подоспели медики с носилками. Они с поразительной ловкостью перебинтовали переломанные конечности и вывихнутую челюсть пострадавшего.

Уоллингфорд попытался подойти поближе к Абигайль, но они с сестрой о чем-то оживленно беседовали, поэтому Берк отозвал его в сторону, чтобы объяснить причину взрыва и описать многочисленные преимущества электрических двигателей. Слушая приятеля, Уоллингфорд смотрел на место взрыва, на десяток автомобилей, выстроившихся в ряд в ожидании старта, на леди Морли в больших очках и белом платке.

— Скажи, с тобой ведь все будет в порядке, не так ли? Мне почему-то кажется, что это мероприятие очень опасно.

— Со мной все будет хорошо. — Берк взглянул на леди Морли. — Но, если честно, хочется, чтобы час уже прошел, и все это закончилось.

Он посмотрел на часы и прошел еще раз вокруг собственного автомобиля:

— Судя по всему, скоро будет дан старт.

Уоллингфорд проследовал за другом и оперся о дверцу автомобиля.

— Могу я что-нибудь для тебя сделать, старик?

— Просто будь начеку, ладно? Если что-то случится, если она окажется в беде… — Берк внимательно посмотрел на руль, словно проверял, все ли в порядке.

— Сделаю, не сомневайся, — пообещал Уоллингфорд. По толпе пронесся одобрительный гул, когда санитары подняли носилки и унесли раненого. — Собираешься на ней жениться, да? — негромко спросил он.

— Если она согласится. — Финеас Берк смотрел прямо перед собой. Его руки в тускло поблескивающих на солнце кожаных крагах лежали на руле. — А как насчет тебя?

— Если она согласится.

Берк рассмеялся и покачал головой:

— Господи, я больше никогда не буду обращать внимание на газетные объявления.

Водители вновь заняли места в своих автомобилях, двигатели с треском пробудились к жизни.

Уоллингфорд отошел в сторону.

— Удачи, старик.

— И тебе тоже.

Уоллингфорд направился к Абигайль и крепко схватил ее за руку.

— А вы, мисс Харвуд, — произнес он приказным тоном, который она так любила критиковать, — пойдете со мной.

— И куда же это? — Глаза Абигайль сверкнули так, как будто она ожидала приглашения в его спальню.

— Подальше отсюда, — прорычал в ответ Уоллингфорд и увел Абигайль в толпу зрителей.

В воздухе плыл тошнотворный запах выхлопных газов. Гул голосов смолк, а взгляды устремились на судью, сжимающего в руке пистолет и отсчитывающего секунды до старта.

— Какой замечательный пистолет, — прошептала Абигайль на ухо герцогу. — Думаешь, он в самом деле заряжен?

Судья окинул взглядом ряд автомобилей. Казалось, даже воздух застыл в ожидании. Не слышалось ни звука, кроме рева моторов. Не видно было ни единого движения, кроме мерного покачивания головы судьи, пересчитывающего автомобили. Всего в нескольких дюймах от Уоллингфорда дрожала от возбуждения Абигайль в своем благопристойном платье из белого шифона. Ее затянутая в перчатку рука лежала в его ладони.

Из дула пистолета вырвалось облачко дыма, раздался выстрел.

Автомобиль Александры рванулся вперед, поравнялся с машиной Берка и обогнал ее. Концы ее белого платка трепетали за спиной, а лицо озарила широкая улыбка.

— Она впереди! — закричала Абигайль и больно сжала руку Уоллингфорда. — Она впереди! Приподними же меня, чтобы я могла ее увидеть!

Что еще ему оставалось? Уоллингфорд обхватил ее за тонкую талию и поднял.

— Вон они! Она впереди, теперь заворачивает за угол, мистер Берк ее преследует и… О!

— Что такое? — Уоллингфорд не видел ничего за облаком шифона.

— Какой-то водитель потерял управление! Святые небеса! — Абигайль вздрогнула и соскользнула вниз. — Врезался в лоток с фруктами. По-моему, это были бананы.

Уоллингфорд закрыл глаза и вдохнул аромат своей сладкой живой Абигайль, прежде чем она успела со смехом отстраниться.

— Когда они должны финишировать?

— Берк сказал, что примерно через час. — Уоллингфорд ощущал какое-то несвойственное ему головокружение. Вернулась прежняя Абигайль — беззаботная, очаровательная, добровольно идущая к нему в объятия, — словно не было той злосчастной ночи в лодочном сарае. Нет, не может быть, чтобы все оказалось так просто.

А что, если может?

Уоллингфорд взял ее за плечо и повернул лицом к себе.

— Абигайль, я…

— Вот вы где, мисс Харвуд! — Рядом возник дородный мужчина, который маячил возле автомобиля леди Морли перед стартом. Теперь он сунул большие пальцы в карманы жилета. — Леди Морли просила приглядеть за вами во время гонки.

— О, в этом нет необходимости, — весело объявила Абигайль. — Сюда совершенно неожиданно приехал мой близкий друг. — Она потрепала Уоллингфорда по руке. — Он прекрасный компаньон и ни за что не даст меня в обиду. Знаете, он напоминает мне верного пса.

Вскинув брови, джентльмен принялся разглядывать Уоллингфорда, а потом лениво сдвинул шляпу на затылок.

— Пса, говорите? Послушайте, старина, мне очень знакомо ваше лицо. У вас есть какой-нибудь титул?

Уоллингфорд смерил незнакомца высокомерным взглядом.

— Я герцог Уоллингфорд, старина. А вот вы кто такой?

Джентльмен побледнел и повернулся к Абигайль, словно искал у нее поддержки.

— О, прошу прощения! Это Уильям Хартли, племянник моей сестры. По мужу. Он владелец автомобиля, на котором она участвует в гонках.

Уоллингфорд не сводил взгляда с круглого лица мистера Хартли.

— В таком случае, почему он сам не сел за руль?

— Потому что ему становится дурно. Ведь так, мистер Хартли?

— Вы совершенно правы. — Хартли промокнул лоб носовым платком.

— Понятно, — протянул Уоллингфорд.

— По пути в Рим мистер Хартли заехал навестить нас в замке. Это он уговорил Александру совершить небольшое путешествие. Не так ли, мистер Хартли?

— Мне представилась такая честь, — выдохнул мистер Хартли.

В толпе началось какое-то движение. Раздались гневные крики.

— Что происходит? — Абигайль вытянула шею. — Это драка? О да, драка. Я в Италии уже пять месяцев, а ни разу не видела драки.

Уоллингфорд подошел ближе к Абигайль, закрывая ее собственным телом.

— Не бойтесь, мисс Харвуд, — сказал Хартли. — Мои механики вас защитят.

Абигайль схватила Уоллингфорда за руку и привстала на цыпочки.

— Если это драка, то ты немедленно должен посадить меня на плечо. Не хочу пропустить ни единого удара.

Уоллингфорд был по меньшей мере на полголовы выше стоящих вокруг людей. Он чуть приподнял подбородок, чтобы не наткнуться на длинное страусиное перо, торчащее из чьей-то шляпы, и взглянул на происходящее поверх множества голов.

— Это не драка, — сообщил он, немного расслабившись. — Просто какой-то парень бегает с рулем в руках.

* * *

Шесть часов спустя

— Вот тут я и стоял, мисс Харвуд, пытаясь понять, какой из цилиндров выбрать — три с четвертью дюйма в диаметре или три и три восьмых дюйма. И знаете, как я поступил? — Мистер Хартли поднял средний палец и откинул со лба прядь волос.

Абигайль охнула и приложила палец к губам.

— Вы выбрали три дюйма с четвертью!

— Нет, не угадали.

— Три и три восьмых дюйма?

— Нет, нет, мисс Харвуд. — Мистер Хартли щеголевато улыбнулся.

— Не томите, мистер Хартли! Скажите же наконец.

Хартли постучал себя пальцем по голове.

— Я позвал инженера!

— Не может быть!

— Может. Ваш покорный слуга, мисс Харвуд, знает, когда стоит поделиться своими обязанностями с другим. — Он замолчал и снова откинул со лба волосы, которые то и дело выбивались из-под шляпы. — С вами все в порядке, мисс Харвуд? В течение последних десяти минут ваши глаза бегают из стороны в сторону.

— Уверяю вас, мистер Хартли, со мной все в порядке. Но, похоже, я потеряла свою сестру. — Она кивнула в сторону толпы любителей гонок, собравшихся на «Вилле Боргезе», где был устроен банкет в честь победителя. Пиршество шло своим чередом, и центром его внимания стала Александра, а Абигайль, поднявшаяся утром ни свет ни заря, мечтала лишь о том, чтобы оказаться в собственной спальне и забыться сладким сном.

Она решительно повторяла себе, что неожиданное исчезновение герцога Уоллингфорда, когда пришло время десерта, никак не повлияло на ее настроение и не имело никакого отношения к ее усталости.

— О, леди Морли уехала полчаса назад. — Мистер Хартли похлопал себя по карманам жилета. — Разве она ничего вам не сказала?

— Не сказала. — Сердце Абигайль упало.

— Да, полчаса назад. Я сам нанимал для нее экипаж.

— Очень странно, — удивилась Абигайль. — Полагаю, мне тоже пора возвращаться в отель.

— В таком случае я вас провожу.

— В этом нет необходимости.

— Мисс Харвуд! — Мистер Хартли ошеломленно охнул. — Молодая леди, одна, на улицах Рима! Это просто неслыханно.

— Я прекрасно доеду в наемном экипаже.

— Нет, нет. — Мистер Хартли решительно взял Абигайль за локоть. — Я тоже возвращаюсь. Сейчас очень поздно. Я выжат… — Хартли театрально зевнул, — как лимон.

— Мистер Хартли, я вполне способна…

Но тот уже прокладывал путь в толпе, и Абигайль не оставалось ничего другого, как последовать за ним с чувством полного отчаяния. Ну почему чудесно начавшийся вечер заканчивается так плачевно? Абигайль сидела рядом с Уоллингфордом на банкете, и он вел себя совсем как прежде — изредка шутил, делал хитрые замечания. Ей нравилось наблюдать, как осторожно он берет бокал с вином, словно боится раздавить его своими большими руками. Рядом с раскормленным ленивцем мистером Хартли он казался грациозным тигром.

Теперь Уоллингфорд куда-то делся, Александра уехала, и даже мистер Берк отправился чинить свою машину. Так что честь провожать Абигайль в отель «Мажестик» выпала мистеру Хартли. В Лондоне разразился бы настоящий скандал, однако здесь, в толпе ученых и инженеров, казалось, никто и слыхом не слыхивал о приличиях.

Хартли открыл дверь и посторонился, чтобы дать дорогу Абигайль. Служитель «Виллы Боргезе» бросил на них понимающий взгляд.

— Послушайте, мистер Хартли, — предприняла Абигайль еще одну попытку. — Я совсем не уверена, что мы поступаем правильно. Может, нам стоит узнать, куда отправилась моя сестра и…

— Нет, нет! Мы же практически родственники, мисс Харвуд. Эй! — Он поднял руку как раз в тот момент, когда на дороге появился экипаж.

Абигайль возвела глаза к небу.

— Мистер Хартли, нас никак нельзя назвать родственниками и…

Хартли шагнул на дорогу, чтобы перехватить уличного извозчика. Но лошадь повернула в сторону тротуара и замедлила шаг.

— Вот видите, мисс Харвуд, все очень удачно складывается. А лучше всего то, что по пути я смогу закончить историю о цилиндрах.

— Вы хотите сказать, что есть продолжение? — грустно спросила Абигайль.

— Конечно! — Экипаж остановился, и Хартли отошел назад. — Вы еще не слышали, что поведал мне инженер. Прошу вас, дорогая.

Он с поклоном распахнул дверцу экипажа, и оттуда выпрыгнул герцог Уоллингфорд.

— Уоллингфорд! — Абигайль с трудом удержалась, чтобы не броситься ему на шею.

— Добрый вечер, мисс Харвуд! Мистер Хартли. — Уоллингфорд повернулся к Хартли и бросил на него уничижающий взгляд. — Вы куда-то собрались?

— Мистер Хартли любезно предложил проводить меня до отеля, хотя я уверяла его, что в этом нет необходимости. — Абигайль сделала еле заметное ударение на слове «нет».

— Вы очень галантны, — сказал Уоллингфорд. — Но не беспокойтесь: перед тем как уехать, леди Морли попросила меня присмотреть за ее сестрой. Поэтому я вернулся с собственным экипажем.

— С собственным экипажем? — Хартли посмотрел на коляску и кучера.

— Я арендовал его на неделю вместе с кучером. Это гораздо удобнее, чем каждый раз думать, на чем уехать. Так мы едем, мисс Харвуд?

— Послушайте, это в высшей степени неприлично. Кроме того, это ведь я член семьи! — заявил Хартли.

Абигайль печально покачала головой.

— Это правда, Уоллингфорд. Он племянник моей сестры по мужу. Почти брат.

— Все это замечательно, но я выполняю указание леди Морли. К тому же экипаж ждет. Итак, мисс Харвуд?

Уоллингфорд подхватил Абигайль на руки и усадил в экипаж на глазах у раскрывшего рот Хартли. После этого он приказал кучеру:

— Отель «Мажестик», будьте любезны.

Закончив смеяться, Абигайль обнаружила, что не знает, о чем говорить. Уоллингфорд сидел рядом с ней, невероятно большой, в черном вечернем костюме и белоснежной сорочке, и заполнял собой все свободное пространство экипажа. Всегда с легкостью беседовавшая с герцогом на людях, она вдруг потеряла дар речи, оказавшись с ним наедине в замкнутом пространстве.

Уоллингфорд тоже не делал попыток заговорить. Он сидел совершенно не двигаясь и смотрел в окно.

Отель располагался не слишком далеко. Прошло не более пяти неловких минут, прежде чем коляска замедлила ход, остановилась возле отеля и Уоллингфорд, спрыгнув на землю, подал Абигайль руку.

— Я провожу тебя в номер, — произнес он тоном, не допускающим возражений.

Они поднялись на нужный этаж в современном механическом лифте вместе с лакеем, стоявшим между ними, точно статуя в красной ливрее. Мысленно улыбаясь, Абигайль представляла, что он, должно быть, о них думал. На самом деле Александра поступила крайне безрассудно, оставив ее на попечение Уоллингфорда. Наверное, свидание сестры и мистера Берка — а Абигайль не сомневалась, что это было именно свидание, — оказалось незапланированным и совершенно непредвиденным.

Лифт с лязгом остановился, и лакей открыл решетку. Уоллингфорд пропустил Абигайль вперед, а потом пошел следом за ней по коридору, не произнося ни слова.

— Мы пришли, — нарушила молчание Абигайль и достала из кармана ключ. — Спасибо за то, что спас меня от этого Хартли. Если бы можно было каждую леди освободить от наскучившего собеседника с такой же легкостью!

— Дорогая, — Уоллингфорд посмотрел на нее, и, кажется, его глаза увлажнились, — я должен с тобой поговорить.

От этих слов сердце Абигайль учащенно забилось.

— О нет. Это неприлично. Не знаю, что сказала тебе Александра, но уверена, она не давала тебе указаний провожать меня до постели.

Герцог оперся рукой о дверной косяк прямо возле уха Абигайль.

— А я уверен, что мисс Абигайль Харвуд плевать хотела на мнение окружающих.

Она облизнула губы, которые вдруг стали невероятно сухими.

— А вот тут ты ошибаешься. Я просто ненавижу, когда меня ловят с поличным. Это лишает присутствия духа и…

Со стороны лестницы послышались шаги.

— Решай быстрее, — поторопил Уоллингфорд.

Абигайль судорожно сглотнула, вставила ключ в замочную скважину и толкнула дверь.

Комната утопала в темноте. Абигайль поспешно нащупала выключатель, и помещение залил тусклый желтый свет.

Уоллингфорд снял шляпу и перчатки и положил их на столик рядом с лампой.

— Современное убранство.

— Да, этот отель построили лишь в прошлом году. — Абигайль встала позади стула. — Здесь даже есть водопровод. Такое удовольствие. У тебя здесь тоже номер?

— Да.

— Полагаю, он вдвое больше. Наверняка самый лучший.

— Что-то в этом роде. Хочешь посмотреть? — Уоллингфорд повернулся к ней.

Абигайль с силой вцепилась в спинку стула. Комната была настолько маленькой, что узкие кровати, казалось, стояли очень близко друг к другу.

— Послушай, Уоллингфорд, надеюсь, ты не принял мое дружелюбие за желание возобновить наши… наши…

— Нет, не принял.

Плечи Абигайль опустились, но она сама не знала, от чего именно: от разочарования или облегчения.

— Ну что ж, в таком случае я вынуждена попрощаться и пожелать тебе приятного вечера.

Уоллингфорд оперся плечом о стену и терпеливо посмотрел на Абигайль.

— Я не принял твое дружелюбие за желание, потому что наверняка знаю, что ты чувствуешь. Ибо чувствую то же самое.

— И что же это?

— Я чувствую, что мы принадлежим друг другу. Что нужно немедленно положить конец этому смехотворному отчуждению, продлившемуся целых две недели, пока мы оба не тронулись рассудком.

— Что еще?

— Я не отступлюсь от тебя, Абигайль, и не позволю твоему ошибочному стремлению к независимости и свободе разрушить счастье, которое мы можем испытать вместе.

— Ты рассуждаешь довольно деспотично.

Уоллингфорд улыбнулся:

— Но ведь тебе нравится моя деспотичность.

— Я считаю эту черту твоего характера оригинальной и бодрящей, как автомобиль мистера Берка, но не желаю жить рядом с этим каждый день. — От созерцания красивой стройной мужской фигуры всего в нескольких футах от нее и его лица, залитого мягким светом электрической лампы, у Абигайль слегка кружилась голова.

— Дорогая, чего ты боишься? — негромко произнес Уоллингфорд. — Думаешь, я подрежу тебе крылья? Но я люблю твои крылья. Я люблю в тебе все. И скорее дам отрезать собственную руку, чем заставлю тебя сидеть в лондонской гостиной и слушать ничтожеств, несущих чушь.

Абигайль закрыла глаза.

— Все это прекрасно, но, по-моему, там, в лодочном сарае, мы уже установили, что совершенно не подходим друг другу. Мы совершенно несовместимы на… физиологическом уровне. А я считаю это самой важной составляющей… — Абигайль потеряла мысль, потому что снова и снова прокручивала в голове слова Уоллингфорда: «Но я люблю твои крылья. Я люблю в тебе все».

До ее слуха донеслись еле слышные шаги Уоллингфорда по новому ковру.

— Моя дорогая, прости меня за грубое поведение в ту ночь. Это было непростительно.

— И ужасно меня разочаровало.

— Когда мы окажемся в постели в следующий раз, клянусь, ты не будешь разочарована.

— Следующего раза не будет.

— Обязательно будет. Открой глаза, Абигайль.

Она открыла глаза и охнула. Уоллингфорд стоял совсем близко — высокий и широкоплечий. Его рука покоилась на спинке стула рядом с ее рукой, глаза, казалось, прожигали насквозь, а тепло его тела пропитывало ее кожу. Он накрыл ее руку своей ладонью.

— Несмотря ни на что, я всегда считал себя объективным человеком, открытым для чего-то нового. И я никогда не считал зазорным учиться на собственных ошибках.

— Я поражена.

— Так вот, во время нашего отчуждения я поставил себе цель научиться кое-каким вещам. — Уоллингфорд наклонился к ее уху и прошептал: — Например, я узнал, где на самом деле находится средоточие женской страсти.

— О… — Абигайль почувствовала, что ее сердце забилось где-то в горле, а желудок скрутило узлом.

— А еще я выучил двадцать шесть различных позиций, в которых до этого места удобнее всего дотрагиваться. — Палец мужчины скользнул по подбородку Абигайль.

— Как… интересно, — выдохнула она.

— И наконец, я уяснил самую важную вещь, которая открывает дорогу к таким глубоким наслаждениям, какие только может испытать смертный. Знаешь, что это, любовь моя?

Губы Уоллингфорда замерли всего в дюйме от лица Абигайль. Она разомкнула губы, смакуя его дыхание, аромат и исходящий от него нестерпимый жар.

— Бергамот? — еле слышно спросила она.

Уоллингфорд коснулся пальцем ее приоткрытых губ.

— Предвкушение.

С этими словами он отстранился от нее и Абигайль, покачнувшись, ухватилась за спинку стула.

— Уоллингфорд, подожди! — крикнула она, но герцог уже направлялся к двери.

В этот самый момент ручка двери повернулась.

— Абигайль, дорогая! — раздался из коридора голос Александры. — Кажется, я забыла ключ.

Уоллингфорд замер.

— Абигайль, ты там? — Ручка двери загромыхала с новой силой. — Ах вот он где. В другом кармане. Ну и рассеянная же я.

Уоллингфорд нырнул под кровать.

Ручка повернулась, и в комнату порывисто вошла Александра.

— Ты здесь? Почему не отвечала?

— Я… я говорила по телефону. Просила прислать горничную, чтобы она помогла мне раздеться.

— У меня потрясающие новости. Я выхожу замуж! — Александра обняла сестру за талию и принялась кружиться вместе с ней по комнате. — Ну разве не чудесно?

— Еще как чудесно! За мистера Берка, я надеюсь?

— Ну конечно, за мистера Берка! О, я так счастлива! Нет, я просто без ума от радости. — Александра упала на кровать и рассмеялась. — Только подумай: миссис Финеас Берк! Ну разве не чудесно звучит?

Абигайль ошеломленно смотрела на Александру, ноги которой свешивались с постели у самого носа Уоллингфорда.

— Чудесно! — выдавила она.

Александра села.

— Ты будешь подружкой невесты. Мы хотим пожениться как можно быстрее — через несколько дней. Устроим скромное семейное торжество. Ну что, ты готова лечь спать?

— Нет! Вернее, я хотела сказать — да, конечно. — Абигайль помолчала. — А ты?

— Не могу решить. Вообще-то я подумываю о том, чтобы спуститься к управляющему отелем, чтобы обсудить с ним детали. Сможет ли он предоставить нам помещение для торжества в ближайшее время.

— Да, конечно! Сейчас это самое важное, — подбодрила сестру Абигайль.

— Хотя я ужасно устала. — Александра прикрыла рукой рот. — День был поистине сумасшедший. Может, нам все-таки стоит позвать служанку?

— Нет, нет! Я так взволнована, что вряд ли смогу заснуть. Давай спустимся вниз и выпьем шампанского?

Александра ошеломленно посмотрела на сестру.

— Господи, Абигайль! Прямо у всех на виду! О чем ты только думаешь? Попросим, чтобы нам принесли шампанское и бокалы в номер. Останемся в одних ночных рубашках и будем танцевать, как в детстве.

— Хотя знаешь, наверное, я все же устала сильнее, чем мне казалось.

— Неудивительно. У тебя тоже был долгий и насыщенный день. Уоллингфорд проводил тебя до отеля, как я просила?

— Да. Он подоспел как раз вовремя, ибо меня собирался похитить мистер Хартли.

— Уоллингфорд — джентльмен!

— Да. Самый настоящий. Хотя это происшествие пагубно сказалось на моих нервах. Не могла бы ты узнать, нет ли в отеле какого-нибудь успокоительного средства?

— Твои нервы? — Александра засмеялась. — И когда это ты поняла, что они у тебя все-таки есть?

Абигайль приложила руку к сердцу.

— Я говорю серьезно, Александра!

Но та продолжала смеяться.

— Почему бы тебе не позвонить по телефону и не попросить принести лекарство?

— Он… — Абигайль взглянула на телефон. — Он не работает.

— Глупости. Не ты ли мне только что говорила, что звонила и просила прислать горничную? — Александра встала с кровати и подошла к деревянному аппарату, стоящему на столе.

— Нет, не трогай! Меня ударило… током. Наверное, проводка неисправна. — Абигайль в отчаянии посмотрела на кровать.

Александра отскочила от стола.

— О Господи!

— Да! Это очень опасно! Ты должна спуститься и попросить кого-нибудь его починить, пока мы не сгорели заживо в собственных постелях. — Абигайль прикрыла глаза рукой. — Спущусь сама, хотя у меня до сих пор зубы стучат.

— О бедняжка! Я немедленно отправлюсь вниз. Мы просто потребуем, чтобы нас переселили в другой номер. Давай положу тебе на лоб мокрое полотенце?

— Нет! Нет, спасибо. Просто, если тебе не трудно… — Абигайль неопределенно покрутила в воздухе пальцами.

— Да, да. Скоро вернусь. — Александра направилась к двери, сопровождаемая шорохом юбок.

— Не забудь ключ! — напомнила ей сестра.

— Лежит в кармане, — пропела Александра, открывая дверь. Однако прежде чем захлопнуть ее, оглянулась и сказала: — Да, Абигайль, вот еще что…

— Я тебя слушаю.

— Когда Уоллингфорд будет уходить, напомни, чтобы он не забыл взять перчатки и шляпу.

Глава 18

Три дня спустя

Уоллингфорд наконец-то обнаружил Абигайль в кафе на первом этаже отеля, где она спорила с букмекером. Она все еще была в платье для свадебного завтрака, хотя этот так называемый завтрак начался только в пять часов вечера. Плечи ее были почти полностью обнажены и поблескивали в свете ламп, а волосы собраны на затылке и украшены небольшим, но очень красивым пером. Будь он букмекером, он выполнил бы любую просьбу этой леди.

— Что здесь происходит? — спросил Уоллингфорд, подходя и кладя руку на талию Абигайль.

Она обернулась:

— Не могу заставить этого парня вернуть мне двадцать лир. Он говорит, что поскольку Александра не выиграла, то деньги остаются у него.

— И всего-то? — Уоллингфорд повернулся к итальянцу, нахально восседающему за столом с чашечкой крепкого черного кофе. — Верните леди ее двадцать лир, сэр, иначе мне придется вытащить вас из-за стола и отвести к первому попавшемуся судье. — Он уперся пальцами в столешницу, наклонился вперед и тихо добавил: — И поведу я вас туда за уши.

— Ты был восхитителен, — сказала Абигайль пятью минутами позже, пряча банкноты за корсаж. — Как тебе удалось?

— С помощью права, полученного мной при рождении. Наверху все готово?

— О да. Я помогла служанке перенести вещи Александры в номер Берка, пока гости ели торт. Мы украсили все цветами и поставили у кровати бутылку шампанского. Как думаешь, он внесет ее в номер на руках?

— Берк? Не сомневаюсь. Он отвратительно романтичен.

— Так ведь это же чудесно.

Они стояли в холле рядом с танцевальным залом, где проходил какой-то званый вечер. Из-за дверей раздавался смех, веселые голоса и звуки вальса.

Уоллингфорд предложил ей руку:

— Потанцуем?

— Прямо здесь? В холле?

— Где захочешь.

Абигайль улыбнулась, подала ему руку, и они закружились в танце в огромном, выложенном мрамором коридоре. Тело Абигайль было легким и в то же время сильным под его руками. Она полностью отдалась во власть партнера, двигаясь в такт его шагам и улыбаясь.

Мимо прошла хихикающая пара, совершенно не обратившая на них внимания.

— Поженились, — сказала Абигайль. — Поверить не могу. Они оба такие счастливые. Я еще никогда не видела Александру такой.

— Как и я Берка. Он просто лучился счастьем, когда я подвел ее к нему. Поистине любовь зла.

Абигайль ударила Уоллингфорда по руке.

— А я считаю, что ему очень повезло.

Танец закончился. Уоллингфорд слегка отстранился и взял руки Абигайль в свои. Сквозь ткань перчаток ощущалось ее тепло, а по изящному лицу разлился очаровательный румянец. Он не позволял взгляду спускаться ниже, где из низкого выреза платья виднелись соблазнительные округлости груди.

— Идем со мной, — сказал он.

— Уоллингфорд, я…

Герцог поцеловал руки Абигайль и повел ее по коридору к лестнице. Она ничего не сказала, но дрожь ее тела передавалась ему через ее руку.

Они принялись подниматься пролет за пролетом, и, когда Абигайль начала ослабевать под тяжестью платья и многочисленных нижних юбок, Уоллингфорд подхватил ее на руки и понес дальше.

— Уоллингфорд, ты прошел мимо моей комнаты…

— Ш-ш-ш. — Герцог выудил из кармана ключ и отпер дверь.

— Ты собираешься меня изнасиловать? — Абигайль мечтательно вздохнула.

— Если придется. — Он поцеловал ее в шею и ногой захлопнул дверь. — В предвкушении есть как положительные, так и отрицательные стороны.

Уоллингфорд опустил Абигайль на пол, развернул ее к себе спиной, и ее ошеломленный вздох волной прокатился по его телу.

— Что это?

— Это для тебя.

Взгляд Абигайль медленно скользил по многочисленным вазам с цветами, бутылке шампанского в ведерке со льдом, маленькому столику с фруктами и сладостями. Мягкие отблески света лились из двери, ведущей в спальню.

— Здесь гораздо удобнее, чем в лодочном сарае, не находишь? — шепотом спросил герцог.

— О, Уоллингфорд. — С трудом сдерживая слезы, Абигайль повернулась и сжала его лицо ладонями. — Я и представить себе не могла. Когда ты успел?

— Пока все ели торт, а ты украшала комнату Берка.

Руки Абигайль соскользнули вниз и легли на талию Уоллингфорда, в то время как сама она уткнулась лицом в его грудь и прошептала:

— И что я должна делать?

— Все, что хочешь. Я в твоей власти. — Уоллингфорд поцеловал ее в макушку. — Только есть одно условие.

— Какое?

Он обхватил ее затылок, вынуждая поднять лицо. Бледная кожа под глазами Абигайль блестела от слез.

— Никто не покинет эту комнату до утра. Больше никаких побегов, моя любовь. Ты можешь ругать меня, обзывать животным, настаивать на любых условиях, но не уходи от меня.

Абигайль рассмеялась сквозь слезы.

— Не уйду. Обещаю.

Ее пухлые розовые губы слегка приоткрылись, явив взору Уоллингфорда белоснежные зубы, и он наклонился, чтобы накрыть их в нежнейшем из поцелуев. Ему хотелось продлить этот момент, чтобы насладиться каждой секундой этого единения, ароматом Абигайль, ее вкусом. От нее пахло шампанским, и она сама напоминала сладкий золотистый напиток, поэтому герцог просто расслабился и принялся жадно осушать этот дарящий жизнь бокал по имени Абигайль.

«Наверное, виной всему шампанское, — подумала Абигайль. — Нужно было отказаться от последнего бокала». Но что она могла поделать, если священник все время просил принести еще спиртного?

А может, дело было в Уоллингфорде, который целовал ее так невероятно терпеливо, словно смаковал каждый дюйм ее тела. Он стоял так близко и казался таким высоким, что Абигайль пришлось запрокинуть голову, чтобы ответить на его поцелуи. Она бы неминуемо упала, если бы руки мужчины не служили ей верной опорой. Уоллингфорд крепко сжимал ее в объятиях, и под его нежными губами Абигайль расслабилась и просто отдалась ощущению. А оно было восхитительным.

Абигайль не могла отказать Уоллингфорду, да и не хотела этого делать. Желание переполняло ее на протяжении всех дней, когда они путешествовали с Александрой и Финном по Риму, и нескольких недель, когда она безучастно бродила по замку, всей душой мечтая оказаться с ним рядом. Так что ужасного в том, если она наконец-то воплотит в жизнь свои мечты? Она просто хотела этого мужчину. Хотела ощущать прикосновение его кожи к своей, тяжесть его тела, единение с ним. Хотела слышать его шепот и отвечать на его поцелуи.

Только это имело значение.

Она провела ладонями по груди Уоллингфорда, скрытой гладкой тканью сюртука, и поблагодарила за него небеса.

Уоллингфорд на мгновение прервал поцелуй.

— Да, Абигайль?

— Да.

Он подхватил ее на руки и понес в спальню с такой легкостью, словно проделывал подобное изо дня в день и по нескольку раз. Шампанское забурлило в жилах Абигайль, и она рассмеялась.

— Почему ты смеешься?

— Так на меня действуют твои цветы, поцелуи и ты сам. То, что ты несешь меня на руках. Ты романтик, верно?

Уоллингфорд поставил ее на пол и начал расстегивать платье.

— Прикуси язык.

Абигайль снова рассмеялась, а потом закрыла глаза, ибо прикосновения пальцев Уоллингфорда к ее спине пьянили кровь и заставляли подкашиваться ноги. Платье соскользнуло вниз не без мужской помощи, и Абигайль ногой отбросила его в сторону.

Руки Уоллингфорда легли на ее талию поверх корсета.

— Ты знаешь, как ты красива? — прошептал он ей на ухо. — Как переливается на свету твоя кожа, напоминая золото?

Когда он провел пальцем по кружевам сорочки, видневшейся из-под корсета, кожа Абигайль покрылась мурашками. Она уткнулась головой в его грудь, почти физически ощущая его жар на своей коже.

Пальцы Уоллингфорда тем временем стянули с нее нижние юбки и расшнуровали корсет, снимая слой одежды за слоем, пока она не осталась перед ним в одной сорочке и панталонах.

— Ты дрожишь, — заметил он.

— Знаю, но не могу остановиться.

Уоллингфорд одной рукой обнял ее и прижал к своему большому телу, другой прошелся по ее волосам, вытаскивая шпильки и перо.

— Кажется, ты боишься?

— Удивительно, правда?

— Почему ты меня боишься сейчас? Ведь раньше не боялась.

Абигайль не ответила. Не могла. Потому что у нее не было ответа. Она знала лишь то, что безумно хочет этого мужчину, хочет ощутить его прикосновения, но в то же время отчаянно желает остаться под защитой сорочки, ведь тогда он не увидит ее наготы со всеми ее несовершенствами.

— Если бы ты только знала, как красива.

Абигайль еле слышно хмыкнула.

— Ты наверняка видел и более красивых женщин.

— Нет, любовь моя. — Пальцы Уоллингфорда сжали подол сорочки. — Можно, Абигайль?

Она не стала противиться, когда он задрал подол ее сорочки сначала до пояса, а потом еще выше. Абигайль подняла руки, и белая ткань с шелестом коснулась ее головы и полетела на пол. Теперь она стояла перед Уоллингфордом обнаженная до пояса.

— Господи.

— Знаменитая грудь Харвудов, — печально произнесла Абигайль. — Она не так внушительна, как у моей сестры, но… в конце концов она все же старше.

— Господи, — повторил Уоллингфорд.

— Ужасное неудобство, когда необходимо сойти за молодого человека. Приходится бинтовать.

В уголках губ Уоллингфорда заиграла улыбка, хотя он и не поднял глаз. Вместо этого легонько погладил подушечкой большого пальца сосок на правой груди Абигайль, послав по всему ее телу волну сладкой дрожи. Потом наклонился, чтобы поцеловать ложбинку на ее шее, начал спускаться все ниже и ниже, пока не уткнулся лицом в ее живот, обхватив ладонями ягодицы. Абигайль положила руки ему на плечи.

В комнате царила тишина. Электрическая лампа тускло освещала белые стены, зеленые шторы, большое удобное кресло, повернутое к столу. От центра стены простиралась кровать, накрытая зеленым бархатным покрывалом, в изголовье которой высились подушки.

Теплое дыхание Уоллингфорда согревало живот Абигайль, распространяясь дальше. Его плечи приподнимались и опускались при каждом вздохе.

«Запомни это мгновение», — сказала себе Абигайль.

Пальцы Уоллингфорда проскользнули за пояс панталон, развязали ленты, и спустя мгновение последняя разделявшая их преграда упала.

Уоллингфорд поцеловал низ ее живота и встал.

— А теперь? — Руки Абигайль все еще лежали на его плечах.

Герцог освободился от строгого черного сюртука и ловко швырнул его на спинку кресла, оставшись в накрахмаленной белой сорочке и белом галстуке, сером шелковом жилете и брюках. Все это такое строгое и ладно скроенное восхитительно контрастировало с блестящими темными волосами Уоллингфорда и его исполненными страсти глазами.

— А теперь я почту за честь применить все полученные мной знания на практике.

Абигайль коснулась пальцем его губ.

— И с чего ты предлагаешь начать?

Уоллингфорд без предупреждения взял в рот палец Абигайль и принялся ласкать его языком, не сводя взгляда с ее лица.

— Мы начнем так, — сказал он наконец, — как и начинаются все уроки: с тщательного изучения.

— О нет. — Абигайль сделала шаг назад.

— О да.

Уоллингфорд подхватил ее на руки, усадил в кресло, а сам опустился на колени между ее ногами.

— Не прячься от меня, — попросил он, отводя в стороны руки Абигайль, которая попыталась сжать колени, но широкие плечи герцога не позволили ей этого сделать.

— А теперь, — сказал он, — постарайся расслабиться, так как для изучения потребуется время.

Абигайль закрыла глаза и запрокинула голову на подголовник кресла, накрытый его вечерним сюртуком. Она ощущала накрахмаленную ткань сорочки, а когда мужская ладонь коснулась низа ее живота, судорожно втянула носом воздух.

— Ты совершенство, — прошептал он. — Каждый дюйм твоего тела розовый и блестящий. — Мучительно медленно палец Уоллингфорда заскользил по шелковистым складкам.

— Уоллингфорд, пожалуйста… Я этого не выдержу. — Абигайль чувствовала себя беззащитной расплавленной массой, только ее ноги требовательно сжимали плечи мужчины.

— Ш-ш-ш. — Палец Уоллингфорда слегка погрузился в ее лоно. — Ты такая влажная, любовь моя.

— Господи, ну конечно!

— Насколько я понимаю, это свидетельствует о твоем желании?

— Ну конечно! — Абигайль вцепилась в волосы Уоллингфорда, который не обратил на это никакого внимания, погруженный в изучение тела любимой.

— А это твои губы, — удивленно произнес он.

— Это так называется? — охнула Абигайль.

— Да. Только твои гораздо красивее, чем те, что на картинке.

— Какой ты бесстыдник! Позволь мне встать.

Ответа не последовало. Абигайль сначала ощутила его дыхание, а потом поцелуй и подскочила, точно ужаленная.

— Тише, любимая. — Руки Уоллингфорда легли на ее бедра, чтобы удержать ее.

— О нет, нет! — Абигайль показалось, что ее душа взлетает над собственным телом вместе с сознанием.

— Твой аромат, дорогая. У меня нет слов, чтобы его описать. Мне хочется утонуть в нем. Ты просто божественна. — Язык Уоллингфорда — горячий и влажный — скользнул по входу в лоно Абигайль, и с ее губ сорвался крик. — Тебе больно?

— Да! Нет!

— Сделать это еще раз?

— Нет! О да! Да! — Абигайль вновь дернула Уоллингфорда за волосы.

Язык мужчины заработал с новой силой, не пропуская ни одной складочки, ни одной впадинки. Ничего, кроме того заветного места, где его сильнее всего желала ощутить Абигайль. Движения языка становились все более страстными и ненасытными, и вот уже она тяжело дышала и извивалась, пригвожденная точно бабочка к креслу напористыми губами.

«Я не выдержу этого, не выдержу! Никому не под силу выдержать подобное», — подумала Абигайль, но не смогла вымолвить ни слова. Поэтому она снова вцепилась в его шевелюру, слыша как будто со стороны странные звуки, вырывающиеся из ее горла.

— Какая ты пухлая и розовая!

— Уоллингфорд, умоляю!

— Умоляю: «Продолжай!» или умоляю: «Остановись»? Лучше позволь мне сосредоточиться, дорогая. Я ищу одну ужасно важную вещь. Я, конечно, животное, да к тому же новичок в таких делах, поэтому без твоей помощи не обойдусь. Это здесь? — Он лизнул Абигайль.

— Нет…

— Здесь?

— Нет… О Уоллингфорд…

Еще одно прикосновение языка.

— Здесь?

— Я сейчас умру! — охнула Абигайль. — И тебе придется…

— Здесь?…

— …очень долго…

— Уверена, что не здесь?

— …объясняться перед моей сестрой…

— А может, здесь?

— Выше, черт тебя возьми!

— А… — протянул Уоллингфорд. — Спасибо. Кажется, нашел.

И тут воздух покинул легкие Абигайль и все ее тело словно растворилось. Вокруг не осталось ничего, кроме горячего языка Уоллингфорда и восхитительного ощущения, зарождающегося в самом средоточии ее страсти. Большие мужские руки удерживали ее на месте, не давая приподняться или отстраниться, до тех пор, пока бешеный водоворот не достиг своего апогея и не поднял ее в небеса. Она выкрикнула имя возлюбленного.

Уоллингфорд замер, бормоча какие-то слова, которые она не слышала из-за оглушающего шума в ушах. Абигайль окутывал исходящий от Уоллингфорда терпкий мужской аромат, еще больше затуманивая сознание. Шум в ушах постепенно стих, и Абигайль спустилась на землю, вновь оказавшись в мягком кресле и в ласковых руках. Открыв глаза, она увидела покрытый замысловатыми узорами потолок. Бесконечный узор завораживал, и казалось, будто она взлетает, хотя ее руки и ноги обмякли и отяжелели.

Абигайль опустила взгляд и увидела, что Уоллингфорд улыбается. Его губы блестели, а глаза горели самодовольством.

— Полагаю, ты очень собой доволен, — сказала она.

— Чрезвычайно доволен.

— Это место смог бы найти любой.

— И все же я глубоко благодарен тебе за ценные указания. — Он продолжал улыбаться.

Абигайль наклонилась и поцеловала его.

— Спасибо. Это было восхитительно. Даже лучше, чем я могла себе представить.

— Дорогая, а я ведь даже еще не начинал, — рассмеялся Уоллингфорд.

— В самом деле?

В ответ Уоллингфорд поднялся с колен, расстегнул пуговицы серого шелкового жилета, вынул из манжет золотые запонки и положил их рядом с лампой. При виде его размеренных движений всю усталость Абигайль как рукой сняло. Она села в кресле и помогла ему расстегнуть сорочку, заметив на его брюках внушительную выпуклость.

Абигайль взглянула на Уоллингфорда.

— Можно?

Он кивнул.

Абигайль стянула с его плеч подтяжки и попыталась расстегнуть брюки. Однако пальцы не слушались, поэтому Уоллингфорд отвел ее руки и расстегнул пуговицы сам. За брюками последовали рубашка и нижнее белье. И вот он уже стоял перед Абигайль такой же нагой, как и она, а его напряженный жезл упрямо вздымался вверх.

Абигайль взяла Уоллингфорда за руки и попятилась к кровати, увлекая за собой.

— Твоя очередь, — сказала она.

Уоллингфорд откинул в сторону покрывало, уложил любимую на подушки и накрыл ее губы в долгом поцелуе собственника. Абигайль провела пальцами по его шелковистой спине и играющим под кожей мускулам, легонько коснулась покрытой волосами груди.

— Ты такой красивый. Я уже говорила тебе об этом?

— Я не помню, — ответил он, касаясь губами ее шеи.

— Это правда. Ты словно статуя, высеченная из камня, только живой и теплый. Ты очень красивый, и я могу восхищаться тобой вечно.

Уоллингфорд покачал головой, как если бы не верил тому, что слышал, и спустился к груди Абигайль. Обнял губами ее сосок, и потухшее было пламя разгорелось в груди Абигайль с новой силой. Она приподняла бедра. Губы и пальцы Уоллингфорда ласкали ее грудь до тех пор, пока она не выгнулась под ним.

— Не спеши, — сказал он, — подожди немного, любовь моя.

— Я не хочу ждать.

Тугой жезл упирался в ее ногу, и Абигайль попыталась извернуться, чтобы оказаться к нему как можно ближе, но Уоллингфорд лишь рассмеялся, удерживая ее на прежнем месте.

— Всему свое время.

Абигайль разочарованно вздохнула, потому что просто сгорала от страсти. Рука Уоллингфорда скользнула вниз и нащупала маленький бугорок, который он с таким наслаждением ласкал чуть раньше и который теперь стал еще более нежным и чувствительным.

— О, — простонала Абигайль, чувствуя, что вновь проваливается в жаркую бездну.

Уоллингфорд поднял голову.

— Неужели нужно так мало, чтобы заставить тебя подчиняться?

— Да, — честно ответила она.

Последовали бурные ласки, и на этот раз все случилось еще быстрее, ведь Абигайль уже знала, как отвечать на эти сладостные прикосновения.

— Прошу тебя, — взмолилась она, — я готова.

Жезл Уоллингфорда коснулся ее лона, и Абигайль уже внутренне сжалась, ожидая проникновения, но вместо этого он навис над ней, упершись локтями в матрас, и заглянул ей в глаза.

— Послушай меня, дорогая. — Его голос звучал прерывисто, словно он изо всех сил пытался придать ему твердости. — Скажи мне правду. Ты не беременна?

— Нет, — сразу же ответила Абигайль.

Уоллингфорд запечатлел на ее губах поцелуй.

— А на этот раз? Мне следует быть осторожным или нет?

От важности заданного вопроса у Абигайль закружилась голова.

— А тебя это не затруднит?

Уоллингфорд пожал плечами:

— Я к этому привык.

Абигайль погладила возлюбленного по щеке. Ребенок. Его ребенок. Могла ли она рисковать? Ведь если она забеременеет, он непременно настоит на свадьбе. Она даже не сомневалась в этом. Выйти замуж за Уоллингфорда? Сердце сжалось от страха. И все же она ощутила что-то еще, какое-то первобытное чувство, желание полного единения, желание связать себя с этим мужчиной навеки.

Уоллингфорд вновь поцеловал Абигайль.

— Не торопись, дорогая, ведь я всего лишь схожу с ума от желания.

«Нет», — подумала Абигайль.

— Да, — произнесла она вслух.

— Ты уверена? — Уоллингфорд чуть подался вперед. Он казался таким большим. И как им удалось проделать подобное раньше?

«Нет», — пронеслось у нее в голове.

— Да, — ответила она.

Спина Уоллингфорда напряглась, и Абигайль зажмурилась. Однако боли не последовало. Лишь удивительное чувство наполнения.

Уоллингфорд улыбнулся.

— Я внутри тебя, мой маленький эльф, — сказал он и наклонился, чтобы в очередной раз ее поцеловать. — Внутри тебя.

И он не лгал. Он действительно стал ее частью. Абигайль чувствовала себя так, словно внутри распустился диковинный цветок. И цветком этим был Уоллингфорд. Она обвила его шею руками и поцеловала в ответ.

— Подними колени, — попросил Уоллингфорд.

Абигайль выполнила его просьбу.

— О, как хорошо.

— Насколько хорошо?

— Очень. О!

Уоллингфорд приподнялся чуть выше.

— Вот так? Быстрее?

— Да! О! — Абигайль задыхалась. Внутри нее росло напряжение, невероятно сильное напряжение, подобное той горячей волне, что накрывала ее с головой чуть раньше, только более глубокое. — Вот так! О Господи!

Уоллингфорд продолжал двигаться ритмично и уверенно, не сводя взгляда с лица Абигайль, наблюдая за ее ответной реакцией, и она любила его за это. Любила каждое мощное погружение его жезла в ее лоно.

Обхватив Уоллингфорда ногами и впившись ногтями в его спину, Абигайль заставляла его двигаться быстрее и сильнее и в какой-то момент совершенно неожиданно ощутила, как внутри нее прорвалась какая-то плотина и скопившееся напряжение начало разливаться по телу обжигающим наслаждением, заполняя собой каждую клеточку.

Она вскрикнула, Уоллингфорд замер и глухо простонал ее имя. Она прижалась к нему, впитывая в себя сотрясающую его дрожь.

Уоллингфорд медленно расслабился, и на этот раз Абигайль с радостью приняла его тяжесть. Его дыхание с шумом вырывалось из измученных легких. Она погрузила пальцы в волосы возлюбленного и прошептала:

— Артур, — и поцеловала мокрый от пота висок.

— Что? Что ты сказала? — шепотом спросил он.

— Артур. — Абигайль вновь поцеловала лежащего на ней мужчину. — Мне очень нравится это имя.

Он никогда не любил свое имя, но в устах Абигайль оно звучало как-то особенно — чувственно и любовно. Ощущение ее тела восхищало. Оно было таким изящным и в то же время мягким и округлым. Уоллингфорд помнил, что случилось в прошлый раз, поэтому попытался перекатиться на бок.

— Нет. — Абигайль крепче сжала его ногами. — Останься.

И Уоллингфорд остался поверх нее и внутри нее, немного перенеся тяжесть тела на локти. Он вдыхал легкий аромат лимона, исходящий от ее волос, и поглаживал упавшую на висок прядь.

— Ты все еще… — прошептала Абигайль.

— Да.

— А это…

Уоллингфорд негромко засмеялся и чуть приподнялся.

— Это потому что я люблю тебя. А еще я нахожусь в невероятном возбуждении и хочу растянуть удовольствие как можно дольше.

— Только вот в лодочном сарае вышла промашка.

— Тот случай, дорогая, — Уоллингфорд поцеловал любимую, — вовсе не остудил моего пыла. — И он снова поцеловал ее губы, нежные щеки и чувствительное местечко за ухом. — Ты довольна? Я искупил свои грехи?

— Ты же знаешь, что искупил.

Полные груди Абигайль соблазнительно касались его груди, ее кожа благоухала, а влажное лоно и вовсе казалось раем на земле. Уоллингфорд пытался взять себя в руки, но тщетно — его вновь охватило возбуждение.

«Животное», — укорил он себя, вышел из Абигайль и перекатился на бок.

Абигайль удивленно посмотрела на возлюбленного.

— Почему ты остановился?

— Потому что ты получила более чем достаточно для одной ночи, разве нет? — Уоллингфорд поцеловал ее в нос.

Она смотрела на него так понимающе, словно все его мысли отпечатались на лбу и можно было с легкостью их прочитать. Ее волосы разметались по подушке и груди. Один сосок выглядывал из-за каштановых прядей — тугой и восхитительно розовый.

Волосы Абигайль. Грудь Абигайль. Уоллингфорду на мгновение показалось, что он расколется от напряжения.

— Знаешь, а мне так не кажется. — Абигайль протянула руку и сжала в пальцах его член. — Видишь, нам обоим есть чему поучиться.

Уоллингфорд перекатился на спину, увлекая Абигайль за собой.

Ее глаза округлились, когда она оказалась на нем.

— Так?

— Именно так.

Она немного приподнялась, а потом опустилась снова с тихим стоном наслаждения. От исходящего от нее мускусного аромата кровь застучала в висках у ее возлюбленного.

Абигайль исполняла роль наездницы с явным удовольствием. Ее груди покачивались из стороны в сторону прямо над лицом Уоллингфорда, а голова запрокинулась в исступленной радости. Она достигла апогея первой, издав гортанный крик, и Уоллингфорд последовал за ней. На этот раз он ощущал на себе тело любимой, наслаждался ее шелковистой кожей и пахнущим шампанским дыханием, и когда его изголодавшаяся душа наполнилась радостью и покоем, он мысленно возблагодарил небеса за столь изысканный подарок.

Глава 19

Абигайль ощутила тяжелую мужскую руку, лежащую у нее на животе и крепко обнимающую ее за талию. Яркий луч солнца бил по опущенным векам, но Абигайль не открывала глаз. Ей вообще не хотелось шевелиться. Да она и не могла. Мышцы болели даже такие, о существовании которых она до этого дня совершенно не подозревала. Сколько раз они с Уоллингфордом занимались любовью? Она сбилась со счета. Может, четыре или пять. А в промежутках между этим он доводил ее до экстаза с помощью языка или пальцев, словно хотел выяснить, сколько удовольствия она сможет вытерпеть.

Судя по всему, очень много.

Бьющий в глаза свет стал нестерпимо ярким, поэтому Абигайль открыла глаза и посмотрела на лежащего рядом мужчину. Он распростерся на животе, словно мальчишка, с взлохмаченными темными волосами и приоткрытым ртом, и казался таким расслабленным, таким счастливым. Солнечные лучи блуждали по его мускулистой спине, окрашивая ее в золотистый цвет.

Ее любовник. Герцог Уоллингфорд.

Абигайль не питала иллюзий. Да, он любит ее. Или думает, что любит. Она значит для него больше, чем любая другая женщина. Да, она завладела его сердцем. Но со временем он начнет отдаляться от нее. Со временем другая женщина привлечет его внимание, даже если он будет преданно любить ее, Абигайль. Поначалу будет сопротивляться пагубной страсти, но в один прекрасный момент сила воли его подведет. Это неизбежно. Склонность к беспорядочным связям была у него в крови. Абигайль знала это с самого начала и повторяла себе в который раз, что испытывает к красавцу герцогу лишь плотский интерес. Ею руководила одна безудержная страсть, ибо она намеренно оберегала свое сердце от более глубоких эмоций.

Однако нельзя было и дальше отрицать очевидное: она любит Уоллингфорда — его могущественность, скрытую нежность и человеческие недостатки. Она любит каждой частичкой своего тела, души и сердца. Готова оставаться рядом с ним на любых условиях, и даже выйдет за него замуж, если он станет настаивать. Она будет получать от него все возможное удовольствие и радость до тех пор, пока он не решит от нее отдалиться. Ей будет больно, когда это случится, потому что любовь ее слишком сильна. Но раз цена такова, она ее заплатит.

Абигайль всегда хотела испытать невероятную страсть, и она ее испытала. Она должна была трепетать от восхищения, ибо как часто кому-то выпадает шанс пережить нечто подобное в нынешний век паровых машин и электрических ламп?

Уоллингфорд открыл глаза и сонно заморгал.

— Абигайль.

— Доброе утро.

Он поднял голову и подпер ее рукой.

— Дорогая, что случилось?

— Ничего, — прошептала Абигайль.

— Ты плачешь.

— Всего лишь от счастья. — Абигайль вытерла слезы.

— Мм… — Уоллингфорд заключил ее в объятия и поцеловал. — Но я все равно счастливее, потому что чувствую себя совершенно новым человеком — искупившим грехи и очистившимся.

— Да уж, ты искупил их сполна и прощен.

Уоллингфорд рассмеялся:

— Я подразумевал вовсе не это, хотя испытал облегчение от того, что ты не убежала от меня с криком, как в прошлый раз.

— На самом деле я кричала довольно много. Как и ты. — Абигайль положила голову на грудь возлюбленного. Солнце согревало спину, а Уоллингфорд — грудь. Вот сейчас бы еще чашечку кофе, и мир был бы просто идеален.

Уоллингфорд погладил ее по руке.

— Абигайль, я понимаю, что ты не переносишь само слово «замужество»…

— Вовсе нет.

— И пока не стану упоминать его снова, но должен ясно выразить свои намерения: я хочу, чтобы ты стала моей женой. Эта ночь связала нас с тобой воедино, и я просто обязан жениться на тебе. — Уоллингфорд поцеловал руку Абигайль. — Да ты и сама знаешь это.

— Знаю.

— Я не хочу давить на тебя, но и сдаваться не желаю. Если мне придется жениться на тебе на смертном одре, я сделаю это, и да поможет мне Господь.

Абигайль ничего не ответила.

— Ты не веришь мне?

— Ты говоришь такие глупости, Уоллингфорд. Жениться на смертном одре… Зачем воспринимать все настолько серьезно?

Уоллингфорд вздохнул:

— Абигайль, я дарю тебе свою вечную любовь. Клянусь! Я обещал Морини…

Морини!

Абигайль подскочила на кровати, точно ее ударило током, и все мышцы отозвались болью.

— Что ты сказал?

— Там, в замке, я пообещал, что, если она скажет, куда ты уехала, я сделаю тебя счастливой…

Абигайль задрожала.

— Ты видел ее? Видел Морини?

— Нет. — Уоллингфорд приподнялся на локтях. — Она ведь призрак, не так ли? Я ощущал ее присутствие: стоял посреди кухни и разговаривал со стенами, точно сумасшедший, потому что больше не знал, что делать. С тобой все в порядке, дорогая? Ты дрожишь. — Уоллингфорд взял любимую за плечо и уложил обратно на подушки. — Господи! Ты словно листок на ветру. Ты думала, я не знаю?

— Я думала, ты не веришь в призраков. — Абигайль покачала головой, силясь осознать сказанное Уоллингфордом. — Она разговаривала с тобой? Ты ее слышал?

— Она послала мне записку через служанку.

— И это все? Ты ее не видел и не слышал?

— Нет. Я не мог ее увидеть. Точно так же, как ты не можешь видеть Джакомо. С тобой все в порядке?

— Да. — Абигайль заставила себя разжать пальцы. — Ну конечно, ты не можешь ее видеть. Для этого нет причины. Ничего ведь не изменилось. Записка у тебя? Могу я на нее взглянуть?

— Если хочешь. — Уоллингфорд поцеловал Абигайль в макушку, встал с кровати и застонал. — О Боже, ты выпила из меня все соки.

— Раз уж ты встал, — хитро произнесла Абигайль, — не мог бы ты попросить, чтобы сюда принесли кофе?

— Конечно.

Совершенно обнаженный, Уоллингфорд прошел через всю комнату. Абигайль откинулась на подушки, укрылась одеялом и тут же ощутила легкий аромат бергамота. Она обняла подушку Уоллингфорда и зарылась носом в чистую наволочку. Из соседней комнаты доносился звучный голос герцога, отдающего распоряжения.

Он признался Абигайль в любви. Рассказал об этом Морини, но проклятие не исчезло. Он по-прежнему не мог видеть и слышать экономку.

Что это значит? Что он не любит ее по-настоящему? Или то, что его любовь — совсем не та, что требуется для снятия проклятия, наложенного синьором Монтеверди?

А что, если никакого проклятия вообще не существует? Может, все они просто стали игрушкой в руках скучающих в замке призраков Морини и Джакомо?

— Вот она. — В дверях возник Уоллингфорд, освещенный золотистыми лучами солнца, просачивающимися сквозь полузадернутые занавески. Он подал Абигайль сложенный вчетверо листок бумаги. — Кофе сейчас принесут.

— Спасибо. — Абигайль села, облокотившись спиной о подушки. Уоллингфорд устроился рядом с ней, поцеловал кончики ее волос, шею, а потом принялся ласкать соски. От прикосновений любовника по телу разлилась теплая волна. Абигайль развернула записку и попыталась разобрать написанные корявым почерком слова.

«Синьор герцог, Вы спрашивали, где отыскать синьорину. Она отправилась в Рим со своей сестрой, чтобы посмотреть на автомобиль синьора Берка. Вы должны разыскать ее и сказать ей…».

Уоллингфорд наклонил голову и втянул губами тугой сосок, отчего у Абигайль перехватило дыхание. Слова записки поплыли у нее перед глазами.

— Перестань, — попросила она. — Я стараюсь прочитать записку.

— Не могу остановиться…

Абигайль подняла листок бумаги чуть выше.

«…о своей любви и пообещать, что эта любовь продлится вечно. Затем вы должны передать ей записку от синьоры Морини. Вы должны…».

— О! Перестань. Я не могу… о!

Палец Уоллингфорда скользнул между ног возлюбленной.

— Не обращай на меня внимания. Я просто освежаю память. Какая ты влажная, любовь моя. Ты всегда просыпаешься в таком состоянии?

— Это важно… — простонала Абигайль и запрокинула голову.

— Жизненно важно. — Язык Уоллингфорда перекочевал на другую грудь, в то время как его палец описывал те же чувственные круги, от которых Абигайль едва не лишилась чувств прошлой ночью. — Продолжай читать, дорогая. Ты уже дошла до места, где говорится о моей вечной любви?

Она едва не смяла записку и усилием воли заставила себя открыть глаза.

«Вы должны сказать ей, что синьорина Монтеверди живет сейчас в монастыре Сан-Джюсто в Сиене. У нее есть инструкция для синьорины Абигайль, прежде чем…».

— Что? — Абигайль вскочила.

— Что ты делаешь, черт возьми?! Ляг назад. — Уоллингфорд тронул ее за плечо.

— Нет! Мы немедленно должны отправиться в путь! Где моя одежда?

Абигайль попыталась выбраться из постели, но герцог крепко держал ее за плечи.

— Мы никуда не поедем. И вообще — что за спешка?

— Это очень важно! — Она потянула его за руки.

— Господи, да я занимаюсь с тобой любовью. Что может быть важнее этого? — Уоллингфорд заговорил как настоящий герцог, не готовый терпеть отказ.

— Это! — Абигайль потрясла перед его носом запиской. — Мы немедленно должны отправиться в Сиену!

— В Сиену? Но почему именно туда? — Уоллингфорд вырвал записку у Абигайль.

— Потому что там живет синьорина Монтеверди! Она действительно там! В монастыре!

— Кто она такая?

— Ты это читал?

Уоллингфорд посмотрел на записку.

— Конечно. Я должен был разыскать тебя в Риме и… о, верно: Монтеверди, Сиена…

Абигайль ударила его по плечу.

— Почему ты раньше не сказал, что Морини передала мне записку?

— Потому что это вылетело у меня из головы из-за всех этих гонок, свадьбы и ночи с тобой. И потом здесь ведь ясно сказано, что прежде всего я должен признаться в вечной любви синьорине Абигайль. — Он торжествующе помахал запиской.

— Но ведь ты признался мне в любви прошлой ночью! Мы уже могли бы подъезжать к Сиене! — в отчаянии воскликнула Абигайль.

Уоллингфорд с сомнением посмотрел на нее.

— Ты с ума сошла?

— Нет, я совершенно нормальна. — Абигайль свесила ноги с кровати. — Я должна пойти в свою комнату и собраться, а ты пока попроси подать экипаж, который отвезет нас на станцию.

— Успокойся, Абигайль, — сказал Уоллингфорд, беря ее за руку.

— Я спокойна!

— Нет, ты крайне возбуждена.

— Это важно, Уоллингфорд.

Герцог поцеловал любимую в плечо.

— Это важно. И это. — Он поцеловал ее в шею.

— Ты не понимаешь, — возразила Абигайль, хотя не сопротивлялась, когда Уоллингфорд утащил ее назад в постель.

— Ну уж полчаса это точно может подождать. Скоро принесут кофе. Ты же не можешь отправиться в дорогу, не позавтракав? Тебе нужны силы. — Он мигом оказался сверху возлюбленной и принялся ее жадно целовать.

— Мои вещи…

— Я прикажу служанке их собрать. А лакей позаботится об экипаже и билетах на поезд.

— Ты не понимаешь… — Абигайль не могла мыслить здраво и не помнила, о чем таком важном она говорила, когда ее целовали эти томные губы и ласкали нежные пальцы.

— Успокойся, дорогая. В нашем распоряжении все время мира. Пусти меня, давай вновь займемся любовью. — Уоллингфорд шевельнул бедрами, и лоно Абигайль тотчас же обожгло точно огнем, а мысли смешались. — Обещаю, ты не пожалеешь.

Абигайль покорилась и обняла любимого за шею.

— У тебя пять минут, не больше.

* * *

Полчаса спустя

— Абигайль, дорогая, твой кофе.

— Мм? — Абигайль подняла голову. Занавес из волос раздвинулся, и перед ее взором предстал Уоллингфорд, стоящий возле кровати в халате, с дымящейся чашкой в руках и широкой довольной улыбкой на лице.

Абигайль неловко села и взяла в руки чашку. Что-то шевельнулось в глубине ее сознания, какое-то важное воспоминание, затерявшееся в сумасшествии переплетенных тел…

— Я справился у клерка, — спокойно произнес Уоллингфорд, словно не заставлял ее еще несколько минут назад кричать в экстазе, упершись в спинку прочной итальянской кровати. — Поезд отправляется через час. Твои вещи уже собраны. А ты можешь умыться и…

Поезд. Сиена. Записка.

— О! — Абигайль принялась рыться в простынях. — Записка! Где она?

— Здесь. А в чем дело? Ты с самого утра скачешь как заяц.

Абигайль вырвала записку из рук Уоллингфорда.

Автомобиль… вечная любовь… Монтеверди…

Вот оно.

«У нее есть инструкции для синьорины Абигайль, прежде чем на небе взойдет первая полная луна после дня летнего солнцестояния. Морини».

— Святые небеса! — воскликнула Абигайль. Ну конечно! Что сказала Морини тогда, на кухне? Что-то о луне в середине лета. Она попыталась собраться с мыслями и подсчитать. Сколько дней прошло после праздника летнего солнцестояния? И какой была луна прошлой ночью?

— Что случилось?

— Луна! Когда будет следующее полнолуние?

Уоллингфорд ошеломленно заморгал.

— Луна?

— Луна! Сияющий круг на небе! — Абигайль потрясла запиской.

— А… Ты имеешь в виду ту странную фразу в конце записки? Не знаю. Через день или два. — Герцог пожал плечами и взял со стола свежую газету.

Абигайль вздохнула с облегчением.

— Слава Богу! Значит, у нас еще есть время. — Она спустила ноги с кровати и тут взгляд ее упал на постель. — Господи! Простыни!

Уоллингфорд оторвался от газеты и рассмеялся.

— Да уж, прачкам будет о чем посплетничать.

— Очень смешно. Ты забыл, что я не замужем?

— Ну и кто в этом виноват? — Уоллингфорд погладил ее по щеке и кивнул в сторону двери на другом конце комнаты. — Там находится ванна, если ты хочешь освежиться. Твою одежду доставят с минуты на минуту.

— Спасибо. — Абигайль вдруг ощутила собственную наготу и почувствовала себя крайне неловко от этой беседы о ванне и прачках.

Уоллингфорд, должно быть, заметил ее смятение, наклонился и поцеловал ее в лоб.

— Тебя проводить?

— Нет, спасибо. Я справлюсь.

Большой палец герцога снова ласково коснулся щеки любимой.

— Тебя никто не посмеет обидеть. Ибо если кто-то скажет хоть слово…

Абигайль упрямо вздернула подбородок.

— Это мой выбор, и я готова к последствиям.

— В этом вся моя девочка.

Абигайль поцеловала любимого и направилась в ванную комнату. Она тщательно терла себя губкой в огромной белой ванне до тех пор, пока пар не наполнил все помещение, а потом вернулась в спальню закутанная в толстое полотенце.

— О, это было восхитительно! — воскликнула она.

— В самом деле? Ты выглядишь божественно — такая розовая и чистая. Теперь моя очередь.

Уоллингфорд поцеловал ее, бросил газету на кровать и направился в ванную комнату, откуда все еще вырывались клубы пара. Однако прежде чем взяться за ручку двери, он повернул голову и бросил через плечо:

— Кстати, я ошибся насчет луны.

Абигайль едва не подавилась кофе.

— Что?

— Я сверился с газетой. Полнолуние сегодня.

Глава 20

Серовато-коричневые стены монастыря Сан-Джюсто, отливающие золотом в лучах вечернего солнца, были покрыты такой же красной черепицей, что и соседние строения, прилепившиеся друг к другу по обе стороны узкой улочки, ведущей к собору.

— Вы уверены, что это то самое место? — спросил Уоллингфорд у возницы.

— Che cosa? — спросил итальянец, Абигайль быстро перевела, и итальянец энергично закивал: — Si, si. Il conventо, signorina.

— Он говорит, то самое. — Абигайль взглянула на своего спутника. Его лицо вспотело и слегка покраснело под соломенной шляпой. Июльское солнце немилосердно палило, нагревая черную крышу экипажа, который они наняли, сойдя с поезда. Оба окна были открыты, но влетавший в них воздух больше напоминал жар из печи. — Ты подождешь меня снаружи.

— Вот еще. Я пойду с тобой.

Абигайль хмыкнула, а потом засмеялась:

— Дорогой мой, это монастырь. Тебя не пустят внутрь. Сам понимаешь, лиса в курятнике…

— Посмотрим. Я не допущу, чтобы ты оказалась за воротами монастыря, полного призраков. Нужно, чтобы кто-то тебя защитил.

— Ты когда-нибудь встречал на своем пути монахиню, Уоллингфорд?

Герцог задумался.

— Нет, ни одной.

— Тогда ты не знаешь, что самый ужасный деспот ничто по сравнению с аббатисой, защищающей своих послушниц. Будь ты даже императором, это ничего не изменило бы. Монахини тебя не впустят. Кроме того, — добавила Абигайль, поднимаясь с сиденья, — речь идет о трехвековом проклятии.

Уоллингфорд пробормотал под нос какое-то ругательство, а потом спрыгнул на землю, чтобы помочь ей выйти из экипажа.

— Буду ждать тебя на этом самом месте, — сказал он.

— Я недолго. Мне нужно всего лишь поговорить с ней.

— Не понимаю зачем. Какое отношение имеет трехсотлетняя женщина к тебе, к нам или к моему предку? Все это выглядит как чудовищная мистификация. — Уоллингфорд сложил руки на груди и воззрился на Абигайль, желая, чтобы она ему возразила.

Может, не стоило рассказывать ему эту историю? Но разве у нее был выбор? В поезде до Сиены, прежде чем она забылась сном на плече Уоллингфорда, он потребовал объяснить, что такое важное заставило их обоих вылезти из удобной постели и отправиться неизвестно куда. Абигайль не могла сопротивляться, поэтому вкратце пересказала историю замка и проклятия, довлеющего над семьей Монтеверди. При упоминании об английском лорде Уоллингфорд побледнел.

— А теперь ты скажешь мне, что его имя было Коппербридж, — выпалил он.

Абигайль порылась в памяти и вспомнила:

— Точно! Коппербридж!

Герцог с неохотой поведал о том, что владельцем замка является его дед, и это признание поразило Абигайль, точно удар грома.

«Это судьба», — сказала синьора Морини.

Церковный колокол медленно и уверенно отсчитал четверть часа.

Абигайль взглянула в угрюмое лицо Уоллингфорда.

— Подумай о Джакомо и Морини. Подумай о своем деде, владевшем замком.

— Я уверен — всему этому есть какое-то объяснение. Наверняка какой-то трюк этого старого мерзавца герцога Олимпия. Не знаю, зачем ему это нужно? Может, для того, чтобы меня женить?

Абигайль положила ладонь на его руку.

— Не пытайся меня отговорить. Просто позволь посмотреть, действительно ли она здесь. Что дурного может случиться?

— Да все, что угодно, — мрачно пробурчал Уоллингфорд.

— Меня не постригут в монахини, если ты этого боишься. — Она привстала на цыпочки и поцеловала своего герцога в щеку. — Я буду осторожна, обещаю.

— Ну конечно. Ты развеяла мои сомнения.

— Обещаю вернуться через час. Доволен?

— Ну по крайней мере покажись мне, когда окажешься за воротами. — Уоллингфорд собственнически сжал руку Абигайль.

Когда они подошли к крепкой деревянной двери, обитой кованым железом, которая посреди каменной стены выглядела точно вход в средневековую крепость, Уоллингфорд поднял тяжелый дверной молоток и с силой ударил им один раз.

— Благодатное место, — заметил он, стараясь рассмотреть хоть что-нибудь через решетку.

Изнутри не доносилось ни звука. Уоллингфорд вновь ударил молотком по двери. Три раза.

— Здравствуйте! — крикнул он через дверь. — Buon giorno!

— Видишь что-нибудь? — нетерпеливо спросила Абигайль, пытаясь встать на цыпочки и заглянуть через решетку.

— Ничего. Ну и ладно. Может, пойдем поедим пиццы и мороженого? Чертовски жарко. — Уоллингфорд повернулся и взял Абигайль за руку.

— Не глупи. Неужели мы проделали весь этот путь просто так? — Она оттолкнула Уоллингфорда, еще раз стукнула молотком по металлической пластине, да так, что эхо прокатилось по улице и соседним дворам, и громко крикнула:

— Buon giorno!

— Si, si! — раздался голос за решеткой.

— Кто-то идет! — прошипела Абигайль.

Уоллингфорд бросил гневный взгляд на дверь.

— Я уже понял.

— Иду, иду, — послышался сварливый голос, от звука которого, казалось, даже железные прутья решетки вздрогнули.

— Вы говорите по-английски! — удивленно воскликнула Абигайль.

— Si, si, говорю. — В самом центре решетки неожиданно возникли блестящие черные глаза. — Мы не принимаем посетителей.

— Мы не посетители, — сказала Абигайль.

— Нет? — удивился Уоллингфорд.

Абигайль больно ткнула его локтем в ребра.

— Мы паломники. В некотором роде. Приехали сюда, чтобы засвидетельствовать свое почтение… святой синьорине Монтеверди.

— Сестре Леоноре!

В груди Абигайль затеплилась надежда. Она здесь!

— Да. Сестре Леоноре. Мы… — мысли Абигайль скакали, точно сумасшедшие, — слышали о ее… великодушии. И хотели бы… помолиться с ней вместе. — Абигайль, как ей показалось, набожно опустила глаза.

— Совершенно верно, — кивнул Уоллингфорд. Высокий, темноволосый, мускулистый, он выглядел как угодно, но только не набожно.

— Этого нельзя. Сестра Леонора — затворница. Хорошего вам дня. — Монахиня исчезла из поля зрения.

— Подождите! Мы приехали издалека! — закричала Абигайль.

— Господь воздаст вам за это.

— У нас для нее сообщение!

— Напишите ей письмо, — голос зазвучал тише.

— Это очень важно! Оно… оно от лорда Коппербриджа! — в отчаянии выкрикнула Абигайль.

В ответ не раздалось ни звука, только где-то вдалеке капала вода.

Абигайль приподнялась и схватилась за решетку.

Уоллингфорд положил руку на ее спину и негромко произнес:

— Полагаю, это все.

Внезапно калитка отворилась.

— О! — Абигайль едва не упала, лишившись опоры.

Перед ней стояла женщина с иссохшим морщинистым лицом в ниспадающем черном одеянии. Из калитки приятно веяло прохладой.

— Проходите.

— О, благодарю вас, sorella!^[10] — сказала Абигайль.

Монахиня указала крючковатым пальцем на Уоллингфорда.

— Вы останьтесь.

— Эта леди моя жена. И я ее не оставлю. — В голосе Уоллингфорда зазвучали герцогские нотки.

Однако палец женщины даже не дрогнул.

— Она не ваша жена. Вы останетесь.

Уоллингфорд посмотрел на палец, затем перевел взгляд на Абигайль, но та лишь пожала плечами.

— Я тебя предупреждала. А теперь тебе придется расплачиваться.

— За что?

— За то, что солгал монахине.

С этими словами она прошла мимо него и скрылась за калиткой.

В коридоре было так темно, что Абигайль с трудом различала очертания идущей впереди монахини. Единственным ориентиром служил белый повой, накрывавший ее голову.

Взошла ли полная луна? Наверняка нет. Впереди еще несколько часов. Ведь сначала должно зайти солнце, не так ли? Возможно, им придется ждать до тех пор, пока…

Пока — что?

Пол был твердым и холодным. Абигайль ощущала это сквозь тонкие подошвы своих туфель. Монахиня свернула за угол, на мгновение скрывшись из виду, и Абигайль прибавила шаг. В конце нового коридора показался слабый свет. Наверное, там располагалась дверь. Откуда-то повеяло теплом.

Сердце отчаянно колотилось в груди, заставляя кровь быстрее бежать по жилам. Абигайль призывала себя не терять разума и проявить терпение, ей ведь ничто не угрожало. Какими бы инструкциями ни располагала синьорина Монтеверди — если, конечно, благодаря какому-то невероятному чуду здесь находилась именно эта несчастная леди, — их с Уоллингфордом наверняка не поразит ударом молнии, если Абигайль не сумеет их выполнить. Если Леонора поручит ей нечто невыполнимое. Или если она просто не успеет сделать то, о чем ее попросят.

Проклятию — если таковое действительно существует — уже триста лет. Так почему же для того, чтобы его разрушить, выбрали именно ее? Это же просто смешно. А в монастырь ее привело просто любопытство.

Тогда почему же в ее сердце закралась тревога?

Темнота вокруг отступала. Свет лился из двери, расположенной почти в самом конце коридора.

Монахиня остановилась и сделала приглашающий жест.

— Сестра Леонора в саду. — Она приложила палец к губам. — Сейчас, когда солнце клонится к закату, у нее время молитвы.

— Как драматично, — пробормотала Абигайль и выглянула за дверь.

Крошечный квадратный сад, выложенный древними серыми плитами и огороженный зеленой живой изгородью, располагался на самом солнцепеке. В его дальнем углу уютно расположилось лимонное дерево, а у стены возвышался золотой крест, перед которым склонилась закутанная в черное одеяние фигурка. В воздухе витал еле слышный аромат лимона и эвкалипта.

Абигайль ждала, что монахиня объявит о ее приходе, но ничего подобного не случилось. Пожилая женщина поспешно скрылась за углом.

— Ничего себе гостеприимство, — вполголоса произнесла Абигайль, и стоящая на коленях незнакомка пошевелилась.

Сердце Абигайль замерло в груди. Незнакомка поднялась с колен, но не медленно и натужно, как старуха, а с легкостью и грацией молодой женщины. Складки ее повоя расправились на плечах.

— Здравствуйте, — сказала Абигайль, а потом поспешно произнесла: — Buon giorno.

— Buon giorno, — не оборачиваясь, ответила женщина.

Абигайль откашлялась:

— Мое имя Абигайль Харвуд.

— Абигайль Харвуд, — повторила монахиня, словно пробуя имя на вкус. Ее голос звучал ясно и молодо. А еще она определенно знала английский. — Я ждала вас сегодня.

— В самом деле?

— Прошло триста лет. Сегодня должна взойти первая полная луна после дня летнего солнцестояния. Вы ведь англичанка, не так ли?

Абигайль показалось, что воздух взорвался вокруг нее мириадами крошечных вспышек.

— Да. А вы синьорина Монтеверди?

Монахиня обернулась, и Абигайль ахнула. Эта женщина обладала какой-то невероятной, неземной красотой. На изящном пропорциональном лице сияли большие карие глаза.

Монахиня протянула руку, указывая на небольшую каменную скамью.

— Да. Прошу вас, садитесь.

Абигайль опустилась на скамью. А что еще она могла сделать? Синьорина Монтеверди села рядом с ней, словно жаворонок в гнездо.

— Стало быть, вы та самая леди, — сказала она.

— Та самая?

— Та, что разрушит проклятие, наложенное моим отцом. — Голос синьорины Монтеверди звучал спокойно и размеренно, без волнения и лишних эмоций.

— Я слышала о проклятии, но не знаю, смогу ли его разрушить. Я всего лишь… — Абигайль судорожно вздохнула. Она никак не могла поверить в то, что сидит здесь, на скамье в монастыре города Сиена, и разговаривает с синьориной Монтеверди. Казалось, даже воздух коробило от нереальности происходящего. — Я обычная женщина.

— Вы любите наследника лорда Коппербриджа?

— Да, — тихо ответила Абигайль.

— А он вас любит?

— Думаю… думаю, да. Насколько он способен на это. — Абигайль облизнула губы. — Это все, что от меня требуется?

Женщина глубоко вздохнула, глядя не на Абигайль, а на усыпанное желтыми плодами лимонное дерево.

— Синьорина Монтеверди?

— Зовите меня Леонора.

— Леонора, расскажите, что с вами случилось. Я должна знать все, раз уж мне предстоит вам помочь. Мне известно, что вы собирались сбежать с Коппербриджем, но пистолет упал, пуля попала в вашего отца, и он проклял вас перед смертью.

— Так и было.

— А что потом? Вы все-таки убежали? Что стало с Коппербриджем?

Леонора пригладила плотную черную ткань на коленях и заговорила так тихо, что Абигайль пришлось напрягать слух:

— Да, мы сбежали. Сели на коня и скакали всю ночь сюда, в Сиену. Моя любовь, мой Артур…

— Артур!

— Si. У него был друг здесь, в храме, который дал нам приют и… — Она нетерпеливо щелкнула пальцами.

— Убежище?

— Si. На следующий день приехал мой дед Медичи — отец моей несчастной матери и друг моего отца. Он и его люди окружили монастырь. Он требовал, чтобы мы вышли, хотел отомстить, но мы были в безопасности в стенах монастыря.

— И все же оставались пленниками.

Леонора пожала плечами.

— А можно было что-то сделать?

Леонора, казалось, погрузилась в воспоминания. На лимонном дереве печально запел жаворонок, и Леонора шевельнулась.

— Я умоляла Артура уехать назад, в Англию. Но он хотел остаться из-за ребенка.

— Ребенок! Ну конечно, вы же были беременны.

Леонора вновь посмотрела на лимонное дерево.

— Да, я была беременна, и Артур не хотел уезжать. Он поклялся защищать нас. Проходили месяцы. Мой дед поселился поблизости со своими людьми и ждал.

— Как паук, — прошептала Абигайль.

— Он ждал и ждал, и наконец решающий день настал. Я почувствовала боль и вышла в сад, чтобы помолиться.

Абигайль ошеломленно посмотрела на Леонору.

— В этот сад? К этому кресту?

— Si. Я молилась за моего Артура и за ребенка. Просила Господа помочь им вернуться в Англию и хранить их до конца дней, взамен обещала взять проклятие на себя и понести наказание. Я дала обет ждать и молиться до тех пор, пока наши грехи не будут отпущены.

— Святые небеса!

— Боль усиливалась. Я легла в постель и промучилась всю ночь. Монахини помогали мне, но я истекала кровью и была близка к смерти. Однажды я увидела возле своей постели ангела.

Абигайль не могла произнести ни слова. Она взяла руку Леоноры, лежащую на коленях.

— Ангел сказал, что поможет Артуру с ребенком переправиться в Англию и будет следить за тем, чтобы они прожили долгую и счастливую жизнь. А я в обмен на это должна остаться в монастыре, молиться и ждать триста лет, пока сюда не вернется наследник Коппербриджа, чтобы возвестить миру о своей вечной любви. Таково мое наказание.

— О, Леонора! — Глаза Абигайль наполнились слезами.

— На следующее утро Господь подарил нам сына — крепкого здорового мальчика. Я приложила его к груди и поцеловала его маленькую теплую головку, а потом завернула в одеяльце и отдала послушнице. Я уткнулась лицом в подушку, чтобы не видеть его волосики, его крошечные темные глазки, глядящие на меня. — Она опустила голову. — Мой бедный Артур ждал под дверью всю ночь, я написала ему записку, просила его вернуться в Англию и забрать с собой нашего сына. Но Артур не хотел этого. Он стучался в дверь, умолял меня и плакал. Я слышала, как кричал от голода мой сынок. Сестры не разрешили Артуру войти в комнату. И он наконец уехал.

— И вы остались одна на три сотни лет.

— Нет, синьорина, — возразила Леонора и накрыла руку Абигайль своей. — Я не одна. Со мной мой брат.

Абигайль ошеломленно охнула.

— Ваш брат? Он все-таки вас разыскал?

— Si. Он такой же, как я. Мой любящий брат спорил с отцом, пытался убедить его взглянуть на вещи трезво, но все без толку. Поэтому он поклялся уйти в монастырь, но сначала помог Артуру с малышом бежать под покровом ночи, а потом вернулся ко мне. Мой брат решил разделить со мной наказание. Проклятие будет лежать и на нем тоже до тех пор, пока не будет снято с нас обоих.

— О Господи! А Морини и Джакомо?…

Леонора кивнула:

— Они присматривают за замком.

— Морини была вашей служанкой, верно? Это она помогала вам встречаться с Артуром?

— Si, — тихо ответила Леонора. — Она была моим доверенным лицом.

— А Джакомо?

— Он был камердинером моего брата. Они помогали передавать записки, вот отец и проклял нас всех.

— Тогда понятно, почему Джакомо так обижен на весь свет. И они все это время жили в замке? Все три сотни лет встречали и провожали путешественников?

Леонора вновь кивнула:

— С тех самых пор, как мой сын стал мужчиной и приехал в замок. Его отец прислал туда же невесту для него, но этого оказалось недостаточно, чтобы снять проклятие. Любовь была не настолько сильной, они не нашли счастья. Когда у моего сына родился свой сын, он тоже послал его в замок, но проклятие так и не разрушилось.

— Боже правый, — прошептала Абигайль, не в силах двинуться с места от ужаса. — Из поколения в поколение никто не мог разрушить проклятие? Их любовь не была вечной?

В воздухе повисла тишина, наполненная теплом и ароматом растущих лимонов. Абигайль подумала об Уоллингфорде, поджидающем ее у калитки на самом солнцепеке. Уоллингфорд сказал, что она его жена, дарил ей наслаждение ночью и подавал кофе утром. Уоллингфорд — ее любовник, ее любимый. Возможно ли, что он, единственный из потомков лорда Коппербриджа, способен на вечную и преданную любовь?

— А что случится, когда проклятие будет снято? — спросила Абигайль. — Вы… вы снова станете смертной?

— Я верю в это. — Леонора склонила голову. — Я верю, что моя жизнь станет обычной. Что я состарюсь, умру, а потом отправлюсь на небеса, чтобы встретиться со своим любимым и сыном.

— А если проклятие не будет снято, вы так и станете ждать дальше?

Леонора высвободила свою руку.

— Нет, синьорина, дальнейшее ожидание невозможно. Ангел дал мне только три сотни лет. Другого шанса не будет. Мы должны освободиться от проклятия сейчас или так и будем находиться в земном чистилище до скончания мира.

И вновь наступила тишина. И вновь запел жаворонок. На этот раз Абигайль увидела его, перескакивающего с ветки на ветку и поглядывающего на сидящих на скамье. Абигайль опустила взгляд и увидела, как дрожат ее руки.

— Я сделаю все, что в моих силах, Леонора. Все, что вы попросите. Даже выйду за него замуж, если нужно.

— О, синьорина. — Леонора подняла голову, и в ее блестящих глазах отразилась вся скорбь мира. — Не вы должны что-то делать, не вам предстоит разрушить проклятие.

— Не мне?

— Нет, синьорина. Не вам, а потомку моего возлюбленного — лорда Коппербриджа. Человеку, в жилах которого течет моя кровь и кровь моего Артура. Только он один может спасти нас.

Глава 21

Казалось, он попал совсем в другой мир после нестерпимой жары на улице. В соборе было темно и прохладно. Уоллингфорд постоял некоторое время у входа в собор, давая глазам привыкнуть к полумраку после ослепительного солнечного света, потом вошел внутрь, сам того не осознавая.

Этот собор был весьма необычным сооружением, возведенным каким-то сумасбродом архитектором, решившим чередовать полосы из темного и белого камня, так что внутри собор выглядел точно гигантская зебра. Уоллингфорд заходил сюда однажды несколько лет назад, когда путешествовал с братом по континенту, но постарался как можно быстрее выйти наружу. Он не любил посещать соборы, потому что высоченные своды, холод и звенящая тишина вселяли в него чувство тревоги.

Так почему же тогда он ощутил сильное желание прийти сюда, едва только увидел претенциозный черно-белый купол, выделяющийся на фоне ярко-голубого неба, гуляя по окрестным улочкам в ожидании Абигайль?

Он был здесь не один. Какие-то люди, закутанные в темные одежды, преклонили колени. Небольшая группа туристов столпилась в самом центре, держа в руках путеводители по историческим местам, и разглядывала потолок, на котором несколько сотен золотых звезд сияло на фоне голубого неба.

Он обошел неф, и звук его шагов гулким эхом пронесся под сводами. Вокруг было изобилие образцов подлинного искусства — на полу и стенах, — и все же взгляд Уоллингфорда неизменно устремлялся на невероятно высокий потолок. Что вдохновило средневековое воображение на создание подобного свода? Простые мужчины, грешники, так же, как и он, сталкивающиеся с соблазнами, обращали свой взор к небу и к своему Создателю. И эта недостижимая высота вселяла в них надежду.

Уоллингфорд миновал черно-белые колонны. Впереди виднелась белая мраморная кафедра, а слева — небольшая молельня, щедро покрытая позолотой. Повинуясь порыву, он вошел внутрь и обнаружил, что она посвящена Джону Баптисту. В глубине виднелась его бронзовая статуя, а посередине располагалась купель. Рядом с алтарем молился монах в одеянии из коричневой шерстяной ткани, подпоясанном простой веревкой.

Не желая его беспокоить, Уоллингфорд сделал шаг назад, но монах поднялся с колен и повернулся к нему, снял с головы капюшон, что, судя по всему, означало приветствие.

— Buon giorno, — осторожно произнес Уоллингфорд, и волосы зашевелились у него на затылке.

— Buon giorno, синьор. Вы пришли помолиться? — Монах указал рукой на алтарь.

Уоллингфорд замахал рукой:

— О нет. Я всего лишь турист. Вы хорошо говорите по-английски, сэр.

— Говорю немного. Присядьте. Красивая молельня, правда?

— Красивая. — Уоллингфорд обошел молельню, рассматривая фрески на ее стенах, средневековую купель и статую в глубине.

— Статую создал Донателло, — пояснил монах.

— Она великолепна. — Уоллингфорд приблизился на несколько шагов, словно хотел рассмотреть статую повнимательнее. Его сердце отчаянно билось в груди.

— Вы приехали в Сиену один, синьор?

— Нет. Со своей… со своей невестой.

— А! Вы собираетесь жениться! Это хорошо, синьор. Жена приносит большую радость. Она дороже самого дорогого рубина.

Уоллингфорд в изумлении обернулся.

— Откуда вы знаете это?

Монах улыбался. Он был весьма красив, хотя волосы были острижены слишком коротко, а уши торчали в стороны.

— На исповедь приходят разные люди, синьор. Так вот те, у кого хорошие добрые жены, грешат меньше. Они счастливы.

— Должно быть, вы слышите на исповеди много необычных признаний.

— Бывает. Но грехи всегда одинаковы. Все мы мужчины, и все мы время от времени испытываем соблазн.

Слова монаха так точно повторяли его собственные мысли, что Уоллингфорд вздрогнул от неожиданности.

— Вы правы, — тихо произнес он.

— Хотите исповедаться, синьор?

— Нет. Я англичанин, и у нас нет такого обычая.

— Жаль. Мне кажется, очень полезно рассказать о своих грехах и получить прощение.

Уоллингфорд рассмеялся:

— Боюсь, я грешил слишком много, поэтому исповедь займет много времени. Так что рискну жить дальше без отпущения грехов.

— А стоит ли, синьор? Вы хороший человек. Хотите жениться, обзавестись семьей. — Монах немного помолчал. — Ваша леди — достойная женщина?

— Она настоящий ангел, — тут же ответил Уоллингфорд. — Довольно озорной ангел, должен признать, но в ней совершенно нет зла или порочности. Она чиста и преданна, как… — У него вдруг перехватило дыхание. — О Боже!

— Что такое, синьор?

Уоллингфорд медленно опустился на скамью.

— Я ее недостоин. Хотя есть ли на земле достойный мужчина?

— Это не так, синьор. Вы хороший человек. Хотя бы потому, что видите в ней добро.

— Она ангел. Она жила в чистом непорочном мире, а я склонил ее к греху. Я спал с ней.

Монах промолчал.

Уоллингфорд облокотился руками о колени и уставился в пол.

— Она была девственницей, а я лишил ее невинности, потому что не смог устоять перед соблазном.

— Это грех, — сказал монах. — Но ведь вы женитесь на ней, правда?

— Женюсь. Я поклялся в этом перед Богом. Но я все равно не должен был ее соблазнять. — Он понизил голос: — Но ведь были и другие, отец, очень много других до нее. Я спал с женщинами с пятнадцати лет, не задумываясь о браке. Соблазнял замужних женщин — домогался их и прелюбодействовал, ведомый лишь собственными желаниями. — Он сжал руки в кулаки и прижал их к глазам. — Я еще могу исправиться, или я хочу слишком многого?

— Сын мой, чтобы измениться, нужно осознать ошибки прошлого и постараться избрать иной путь в будущем. — Голос монаха звучал невероятно мягко и спокойно.

— Я постараюсь. Я буду ей верен и никогда не причиню боли.

— Тогда почему вы испытываете страх, сын мой?

— Потому что раньше я никогда не мог устоять перед соблазном, и не знаю, смогу ли. — Из его измученной души вырвались рыдания. — Как я могу обещать ей верность, когда мои губы целовали стольких женщин? Как могу предложить ей эту руку, которая многих женщин склонила к измене?

— Сын мой, на то нам дана воля — драгоценный дар, посланный нам Всевышним. Каждый человек волен выбирать, грешить ли ему или нет. И совершая грех, он каждый раз делает выбор.

Уоллингфорд ничего не ответил. Пламя свечей подрагивало, отбрасывая золотистый свет на мрамор и позолоту алтаря. Уоллингфорд почувствовал, как что-то тяжелое опустилось ему на голову — то была ладонь монаха.

— Я могу предложить вам прощение Господне. Но думаю, сначала вы захотите простить себя сами, верно?

Уоллингфорд закрыл глаза.

— Полагаю, что так.

Монах произнес несколько слов на латыни, но говорил так тихо, что Уоллингфорд не смог ничего разобрать. А потом тяжесть исчезла. Он знал, что получил благословение, но, выйдя из молельни спустя некоторое время, совершенно не чувствовал, что изменился.

На улице его ослепило заходящее солнце, отражающееся от белого мрамора фасада.

Закат?

Уоллингфорд вытащил из кармана часы, ошеломленно посмотрел на циферблат, потом тряхнул головой и посмотрел снова — три часа. Он провел в соборе целых три часа!

Уоллингфорд огляделся по сторонам в поисках часов на стене какого-нибудь дома, но не увидел ни одних. Его взору предстало лишь солнце, медленно опускающееся за черепичные крыши домов.

— Gran Dio!^[11] Уоллингфорд!

Герцог подскочил от неожиданности и обернулся.

— Ты! В Сиене! О, mio caro^[12], не могу поверить! — Перед Уоллингфордом стояла одетая в черное английская дама с вуалью на лице, руку которой сжимал маленький мальчик.

Уоллингфорд ошеломленно окинул ее взглядом. Кто она такая? Голос показался ему очень знакомым, но мысли его пребывали в таком смятении, что он никак не мог сообразить, кому этот голос принадлежит.

— Ах ты, дьявол! Ты меня не узнаешь. — Леди подняла вуаль, и на ее бледном лице сверкнули темные глаза.

— Изабелла! — Имя само собой сорвалось с губ Уоллингфорда.

— Si, это я, хотя, судя по выражению твоего лица, я сильно изменилась. — Она взмахнула рукой. — Ты незнаком с моим сыном.

— Нет. Buon giorno, молодой человек, — неуклюже промямлил Уоллингфорд.

— В сентябре ему исполнится пять лет. — Изабелла многозначительно посмотрела на герцога, но он не отвел взгляда.

— Мои поздравления вам обоим. Его отец должен гордиться таким сыном. Очень жаль, но я ужасно спешу. Может, побеседуем в другой раз?

Изабелла коснулась его руки.

— Ах, ты всегда так холоден. Неужели у тебя не найдется для меня ласкового слова? У тебя, заставившего меня так страдать?

Темные брови леди сошлись на переносице. Неужели он действительно заставил ее страдать? Он оставил ее неожиданно, но ведь подобные романы так и заканчиваются. Неужели он действительно пробудил в ней какие-то искренние чувства? Но ведь он даже не пытался сделать этого и не хотел!

Уоллингфорд посмотрел на мальчика, взирающего на него с робким любопытством. Такие же темные волосы, как и его собственные. Но это не его сын — герцог знал это наверняка. Он был крайне осторожен. Кроме того, по его собственным подсчетам, этот мальчик был зачат спустя месяц после завершения их с Изабеллой короткого романа.

— Прости, — тихо произнес он. — Я не хотел причинить тебе боль.

— Негодяй. Но я тебя простила. Ты останешься в Сиене?

— Да, но…

— Ты должен пообедать со мной прямо сейчас. Я так одинока. Мы с друзьями приехали сюда на скачки, но мне пришлось остаться в городе по делам. Мой муж маркиз умер год назад, и после него осталось столько документов. — Она махнула рукой. — Ты должен со мной пообедать.

— Не могу, — ответил Уоллингфорд. — У меня тоже есть срочные дела.

— А! Леди, наверное? Но она ведь не красивее меня, да? — Изабелла взглянула на герцога из-под восхитительно длинных ресниц, и в ее взгляде вспыхнула надежда, смешанная с отчаянием. — Скажи ей, что у тебя уже назначена встреча.

Уоллингфорд вновь ощутил тяжесть руки монаха на своей голове. Его охватили воспоминания, и он вдруг почувствовал жалость.

— Изабелла, дорогая, не получится. Я…

— Уоллингфорд? — раздался за его спиной голос Абигайль.

Герцог повернулся и увидел ее. Она поспешила к нему, придерживая одной рукой шляпу, а другой подобрав подол белого платья. Локоны выбились из-под полей, и Уоллингфорду захотелось упасть на колени и покрыть любимую поцелуями.

— Вот ты где! — Он протянул руки.

— Где ты был? — спросила Абигайль, вкладывая свои руки в ладони Уоллингфорда, чтобы он поцеловал их одну за другой.

— Я был в соборе — там так прохладно. А потом… не знаю. Наверное, заснул, только не понимаю, как это случилось. Извини. Слава Богу, с тобой все в порядке.

— В полном порядке. Я обыскала весь город. Мы должны поторопиться.

— Уоллингфорд, mio caro, — раздался за плечом герцога голос Изабеллы, — не представишь меня своей очаровательной подруге?

Не выпуская рук Абигайль из своих, Уоллингфорд сказал:

— Как непростительно, с моей стороны. Абигайль, дорогая, позволь представить тебе маркизу Аттаванти. Маркиза, для меня большая честь… — он медленно повернулся к Изабелле, — представить вам мисс Абигайль Харвуд, мою невесту.

— La vostra fidanzata!^[13] — ошеломленно воскликнула Изабелла. — Какой сюрприз, Уоллингфорд!

— Очень приятно с вами познакомиться, маркиза, — сказала Абигайль. На ее щеках играл очаровательный румянец, а глаза смотрели искренне и уверенно.

Уоллингфорд чувствовал исходящую от нее энергию. Она торопилась? Возбуждена? Он крепко сжал ее руки.

— Скажите же, когда счастливое событие? — спросила Изабелла.

— Сегодня, — ответила Абигайль.

— Сегодня! — воскликнула Изабелла.

— Сегодня? — спросил Уоллингфорд.

Абигайль улыбнулась любимому.

— Не правда ли, чудесно? Именно поэтому я и пришла за тобой. Сейчас как раз идет подготовка к церемонии. — Девушка взглянула на клонящееся к горизонту солнце. — Боюсь, нам нужно спешить. Луна взойдет с минуты на минуту.

Нога Уоллингфорда соскользнула. Он покачнулся, в отчаянии поставил ногу на нижнюю ступеньку, и ему на мгновение показалось, что его удерживают от падения лишь руки Абигайль.

— Восход луны, — произнес он, придя в себя. — Конечно.

— Восход луны, — эхом отозвалась Изабелла, и ее лицо посерело. — Как романтично.

— У герцога Уоллингфорда такая романтичная душа, — сказала Абигайль. — Цветы, шампанское и все такое прочее… Правда, дорогой?

Уоллингфорд отпустил одну руку любимой и поцеловал другую. Чья-то рука дрожала — его или ее?

— И чем дальше, тем веселее.

Абигайль улыбнулась Изабелле:

— Не правда ли, он милый? Но, боюсь, нам пора. Луна никого не ждет.

— Вы правы, — ответила Изабелла. — Желаю счастья. Приятного дня, синьорина, и вам, ваша светлость. Надеюсь однажды увидеть вас снова, полных любви и с детишками.

Она сжала руку сына, опустила на лицо вуаль и пошла прочь, гордо вздернув подбородок.

Солнце окончательно опустилось за крыши, и темные глаза за решеткой стали почти неразличимы.

— Это синьорина Абигайль. Я вернулась.

Калитка распахнулась.

— От этого мужчины одни проблемы, — проворчала монахиня.

— Я с вами полностью согласна, сестра Джованна, но, боюсь, он все, что у меня есть. — Абигайль вошла внутрь и потянула Уоллингфорда за собой.

Его шаги стали тяжелыми, словно он не хотел двигаться с места. Оставалось лишь надеяться, что это от шока, а вовсе не от того, что восхитительные глаза маркизы Аттаванти заронили в его душу сомнения.

— Пятьдесят лет живу в этом монастыре, и ни разу здесь не было мужчины. Это лишь ради сестры Леоноры, да благословит Господь ее дни. — Сестра Джованна обернулась к Уоллингфорду: — Вы! Закройте глаза!

— Закрыть глаза? — недоверчиво спросил Уоллингфорд.

— Да. А в голове оставьте только святые мысли, синьор. Глаза закрыты, в голове святые мысли. Вы поняли?

— Понял, — смиренно ответил Уоллингфорд и закрыл глаза. — Я сама святость.

Абигайль взяла его за руку.

— Я тебя поведу. Только поторопись.

— Очень сложно идти быстро с закрытыми глазами, — пожаловался Уоллингфорд, но все же последовал за своей любимой по коридорам, практически не спотыкаясь.

Сердце Абигайль отчаянно билось с тех самых пор, как она увидела Уоллингфорда на ступенях собора беседующим с красивой дамой в черном и ее темноволосым сыном.

Два часа назад она вышла из ворот монастыря, одурманенная любовью и надеждами, ожидая, что Уоллингфорд стоит, готовясь раскрыть для нее свои объятия. И вместо этого она увидела только пустой наемный экипаж. Возница известил ее, что синьор куда-то ушел и обещал вернуться через час.

Абигайль долго ждала, беспокоясь все больше, и в конце концов села в экипаж и отправилась на поиски. Она заехала в отель на площади дель Кампо, но его там не видели. Вернулась к монастырю и начала объезжать улицы одну за другой. Может, он заблудился? А может, стал жертвой грабителей, охотящихся за его золотыми запонками и спрятанными в кармане купюрами? Уоллингфорд ранен, Уоллингфорд похищен, Уоллингфорд мертв. Мысли одна страшнее другой лезли в голову. А солнце тем временем опускалось все ниже и ниже, превращаясь в горящий алый шар, возвещавший о начале заката, пока синьорина Монтеверди терпеливо ждала ее возвращения в своем маленьком садике с лимонным деревом.

Наконец Абигайль увидела его на ступеньках собора, внимательно слушающего женщину в черном одеянии, рука которой властно лежала на его руке. От облегчения у Абигайль едва не подкосились ноги, а вот ее душа разрывалась от эмоций — гнева, ревности, беспомощности. Она испытала их все разом, обмениваясь приветствиями с маркизой. Собрав волю в кулак, Абигайль старалась выглядеть спокойной и весело сообщила Уоллингфорду о предстоящем бракосочетании.

Герцог и маркиза были любовниками — она в этом не сомневалась.

Абигайль свернула за угол и увидела впереди дверь в сад, из которой лился затухающий свет дня. Она остановилась так резко, что Уоллингфорд налетел на нее.

— Извини, — сказал он.

— Уоллингфорд, открой глаза.

— Не могу. Эта ужасная монахиня меня стукнет.

Абигайль взяла руки любимого в свои.

— Открой глаза. Посмотри на меня.

Уоллингфорд открыл глаза — черные и непроницаемые в полутемном коридоре.

— Что это? Что происходит?

— Если ты не хочешь этого делать, если у тебя есть какие-то сомнения, только скажи.

Герцог вскинул брови:

— Сомнения, Абигайль? Ты с ума сошла?

— Я видела тебя на ступенях с маркизой. Вы когда-то были любовниками, не отрицай. Это твой сын?

— О Господи! Конечно, нет. Ни малейших сомнений, торжественно клянусь.

— Но вы были любовниками.

Уоллингфорд ответил не сразу:

— Да. Много лет назад.

Руки Уоллингфорда казались горячими, точно угли.

— Знаешь, ты должен быть абсолютно уверен. Синьорина Монтеверди ждет здесь, и если ты не любишь меня искренне, если не готов обменяться со мной священными клятвами — священными, Уоллингфорд! — тогда все это не имеет смысла.

Уоллингфорд обхватил ладонями лицо Абигайль:

— Вопрос не в том, уверен я или нет. Я уверен. Ведь я на протяжении нескольких месяцев знал, что хочу взять тебя в жены. Вопрос — уверена ли ты, любовь моя.

Она смотрела на Уоллингфорда, пытаясь разглядеть в полумраке выражение его лица.

— Я уверена.

— Абигайль, ты позволишь мне стать твоим мужем? — Герцог поцеловал руку любимой. — Окажешь мне великую честь назвать тебя своей?

— Твоей герцогиней.

— Моей герцогиней. Ты сможешь сделать это?

Абигайль чувствовала, как неумолимо бегут секунды и так же неумолимо клонится к горизонту солнце.

— Я должна, — ответила она. — Без тебя у меня ничего не получится.

На этот раз Уоллингфорд повел ее за собой по коридору и свернул в огороженный стенами садик Леоноры.

Сад не был пустым. Леонора стояла рядом с золотым крестом в своем черном облачении. Ее темные глаза блестели на бледном лице. С каменной скамьи поднялась Александра вместе с мистером Берком, держащим ее за руку. А вот рядом с Берком стоял седовласый мужчина, которого Абигайль сразу узнала.

— Гарри! — воскликнула она. — Что вы здесь делаете?

Глава 22

— Гарри? — Уоллингфорд повернулся к Абигайль: — Кто такой, черт возьми, Гарри?

Абигайль высвободилась, бросилась к Гарри Стаббсу и взяла его руки в свои.

— Не могу поверить! Откуда вы узнали, что я здесь? Да и как вас выпустили из страны, после того как обвинили в фальшивомонетничестве?

Гарри вздохнул с высоты своего роста — а он был почти таким же высоким, как мистер Берк, — и открыл было рот, чтобы ответить, но его перебил Уоллингфорд.

— Гарри Стаббс, — с иронией протянул он, — из паба. Какое совпадение!

Абигайль обернулась:

— Ты знаком с Гарри Стаббсом?

Уоллингфорд сложил руки на груди.

— Вообще-то знаком. У нашего друга — беспринципного негодяя Гарри Стаббса — несколько имен. Например, до недавнего времени он называл себя синьором Россети. А еще он августейший герцог Олимпия.

Абигайль ошеломленно охнула и вновь повернулась к Гарри:

— Гарри, это неправда! Вы же учили меня разбираться в лошадях! Учили, как лишить мужчину сознания!

Гарри посмотрел на Уоллингфорда, а потом перевел взгляд на Абигайль.

— Дорогая моя, — произнес он совсем не тем голосом, к которому она привыкла. — Я подумал, что будет неплохо научить тебя защищаться.

— Так-так, — мрачно протянул Уоллингфорд. — Похоже, моему деду все же удалось подобрать для меня невесту. Прекрасно сыграно. Я испытываю благоговение. Полагаю, это вы разместили объявление в «Таймс»?

— Дайте сказать! — воскликнул Берк. — Это было ужасно умно. Я просто не знаю, как вас благодарить. — Он поднес руку Александры к губам и поцеловал ее.

— Он манипулировал нами, точно кукловод марионетками. А вы! — Уоллингфорд указал на Леонору. — Вы встретили меня в соборе и весьма профессионально вытянули из меня все мои тайны.

Абигайль резко повернулась к нему:

— Как ты смеешь! Леонора — ангел! Она все это время готовилась к церемонии.

— Леонора? — Уоллингфорд в замешательстве посмотрел на Абигайль. — Я имею в виду монаха. Мы встретились в соборе час назад, не так ли, сэр?

Абигайль, открыв рот, повернулась к Леоноре, которая вышла вперед:

— Герцог говорит о моем брате. Он здесь, рядом со мной, и будет вести церемонию.

Воздух начал вращаться вокруг головы Абигайль со скоростью водоворота. Она взглянула на Леонору и на пустое место рядом с ней.

— Абигайль? С тобой все в порядке? — Герцог тронул любимую за плечо.

Абигайль шагнула вперед и протянула руку к пустому месту.

— Вы синьор Монтеверди, верно? Но я вас не вижу и не слышу.

— Он велел передать вам, что он здесь, — тихо сказала Леонора.

— Ты хочешь сказать, что не видишь его? — спросил Уоллингфорд.

— Нет. — Абигайль не сводила взгляда с пустого места. — Так же, как ты не видишь синьорину Монтеверди, стоящую рядом с ним. Полагаю, так будет до тех пор, пока не рухнет проклятие.

— Она здесь? Вот на этом самом месте?

Леонора протянула к Уоллингфорду руку. В ее глазах блестели слезы.

— Мой сын. Сын по крови. Я здесь.

— Ты не можешь ее видеть, — прошептала Абигайль, — но она здесь.

В повисшей тишине раздался голос Александры:

— Я не понимаю. Вы хотите сказать, что не видите монахиню, Уоллингфорд?

Абигайль вытерла слезы и повернулась к сестре:

— Слишком долго объяснять, дорогая, но это именно так. Помнишь, я как-то рассказывала тебе о проклятии, властвующем над замком?

— Да, что-то припоминаю. Отцы, пистолеты, любовники…

— До тех пор, пока проклятие не будет снято, женщины могут видеть только Леонору, а мужчины — только ее брата. Мужчины и женщины вечно разделены.

Александра побледнела и с силой сжала руку мистера Берка.

— О Господи! Я подозревала нечто подобное… Я думала…

— И как же снять это проклятие? — спросил мистер Берк, чье лицо было так же бледно.

— Мы надеемся… — Абигайль взглянула на Уоллингфорда.

Глаза герцога казались огромными и нежными на его красивом лице. Он подошел к ней и взял ее руки в свои.

— Если я дам клятву вечной любви, верно? Я, последний блудный сын Коппербриджа.

По саду пролетел ветерок, заставив зашуршать листья лимонного дерева.

— Уже поздно, — напомнила Леонора. — Луна восходит. Синьорина Абигайль, кто выдает вас замуж?

— Я… я не знаю…

Леонора повернулась и тихо что-то сказала. Повисла пауза, а потом вперед вышел герцог Олимпия:

— Я выдаю.

«Я собираюсь выйти замуж, — исступленно думала Абигайль. — Прямо сейчас. За Уоллингфорда». Она подняла глаза и встретилась взглядом с любимым. Что-то легкое и трепетное наполнило ее кровь, волнующее и пугающее одновременно.

— Мой брат будет подсказывать слова герцогу, — сказала Леонора. — А я — вам. Возьмитесь за руки.

Последовала пауза, и Уоллингфорд взял руку Абигайль в свою.

Они начали произносить слова клятвы. Леонора говорила тихо, а Уоллингфорд — громко, уверенно и решительно, обещая любить, лелеять свою жену и быть верным только ей одной. Голос Абигайль, повторявшей те же самые слова, казался ей самой каким-то слишком тонким и странным.

— Кольцо, — сказала Леонора. — Где кольцо?

Герцог Олимпия подошел к внуку и протянул ему золотое колечко. Леонора тихонько охнула, как если бы узнала кольцо.

— Этим кольцом, — сказал Уоллингфорд, надевая его на палец Абигайль, — я нарекаю тебя своей законной женой, обещаю быть с тобой и хранить тебя в богатстве и бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Он наклонился и запечатлел на губах Абигайль нежный поцелуй, и тут же над его темной головой взошел на вечернем небе желтый диск луны.

Казалось, все замерло вокруг. Только жаворонок выводил веселую песню на лимонном дереве.

— Ну вот и все. Теперь вы женаты, — объявила Леонора.

Уоллингфорд поцеловал пальцы Абигайль, как раз над кольцом, и тепло его губ, распространившись по руке, согрело сердце.

— Я люблю тебя, — прошептала новобрачная.

Кто-то глубоко вздохнул слева от нее — скорее всего Александра, — и глаза Абигайль затуманились слезами. Она повернулась к Леоноре, чтобы поблагодарить ее и впервые взглянуть на синьора Монтеверди, но место рядом с монахиней оставалось пустым, только золотой крест мерцал в сгустившихся сумерках.

— Этому нет объяснения, — сказал Уоллингфорд. — Все эти загадки выше нашего понимания.

Абигайль опустилась в кресло.

— Я так хотела освободить ее. Ты должен был увидеть ее лицо.

Герцог развязал галстук и расстегнул жилет. Комнатка была маленькой и провинциальной, без телефона, электрической лампы и ванны. Но в брачную ночь мужу необходимы лишь две вещи: постель и жена.

Его жена. Она сидела в старинном кресле и смотрела не на него, своего новоиспеченного мужа, а на деревянный пол. Ее изящное лицо феи вовсе не лучилось радостью. На нем было написано глубокое разочарование.

— Возможно, должно пройти какое-то время. Наверное, снятие проклятия происходит не сразу. А может, так случилось потому, что у моего деда нет сыновей, законнорожденных сыновей…

Уоллингфорд опустился на колени перед креслом и положил руки на колени Абигайль.

— Дорогая, посмотри на меня.

Абигайль подняла глаза.

Уоллингфорд улыбнулся.

— Ваша светлость, моя дорогая герцогиня Уоллингфорд. — Он коснулся пальцем ее носа. — Моя жена. Сегодня я вверил тебе свою руку и свое сердце. Я готов подписаться под каждым произнесенным мной словом. Разве этого недостаточно?

Абигайль едва улыбнулась.

— Для меня достаточно. Но не для Леоноры.

— Мы отпраздновали бракосочетание с нашими семьями. Я терпел твою торжествующую сестру, называющую меня «дорогим племянником». Мы произносили тосты и ели торт…

— Очень вкусный торт. Такой густой и сливочный, с восхитительной смородиновой начинкой…

— Я на руках принес тебя в спальню, рискуя собственной спиной. И теперь, моя любовь, моя обожаемая супруга, я хочу лишь одного: уложить тебя в постель и сделать наш брак настоящим. — Уоллингфорд поцеловал руку жены. — У тебя есть возражения?

Абигайль обняла мужа за шею.

— Никаких, ваша светлость. Приступайте.

Уоллингфорд раздевал жену медленно и терпеливо. Начал он со шпилек, которые вынимал из прически по одной и складывал на кресло, желая показать, что может себя контролировать.

А она стояла терпеливо и даже апатично, пока он слой за слоем освобождал ее от одежды. Лишь ее глаза блестели, понимающе взирая на действия мужа, и горящая в них невинная мудрость, казалось, проникала в самые глубины его души. Абигайль молча помогла Уоллингфорду расстегнуть пуговицы и снять рубашку, а потом положила руки ему на грудь. В комнате, нагретой за день солнцем, было нестерпимо жарко, лишь слабый ветерок влетал в приоткрытое окно. А от рук Абигайль веяло прохладой, хотя по ее лицу уже разливался румянец возбуждения.

Как случилось, что эта крошечная женщина завоевала его, могущественного герцога Уоллингфорда? И ведь он по собственной воле стал ее рабом, на коленях умоляющим о благосклонности. Он был готов на что угодно, стоило ей лишь щелкнуть пальцами.

Уоллингфорд взял жену за руку, подвел к постели и откинул покрывало. Простыни оказались белыми и чистыми, да и кровать — достаточно большой. Или просто сидящая на ней Абигайль была слишком маленькой и хрупкой. Уоллингфорд понял, что она дрожит.

— Кажется, у нас остались еще неопробованными по меньшей мере двадцать три позы. Какую пожелаешь?

Абигайль обняла мужа за шею.

— Я хочу видеть твое лицо. Хочу чувствовать, как ты прижимаешься ко мне своим телом. Хочу слышать твой голос, нашептывающий нежности мне на ухо.

— Решено.

Уоллингфорд медленно накрыл губы жены поцелуем, уложил на подушки и принялся ласкать. Когда ее дыхание стало частым и прерывистым, он вошел в нее, наблюдая, как чудесно преображается ее лицо, как срываются с губ стоны удовольствия. Страстная Абигайль уже приближалась к развязке, но ему хотелось дать ей еще больше.

Он перекатился на спину, увлекая жену за собой, и вот они уже сидели на кровати в сплетении рук и ног.

— О, — удивленно выдохнула Абигайль, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону.

— Открой глаза, дорогая.

Абигайль повиновалась. Уоллингфорд взял ее руку и потянул вниз.

— Почувствуй это, почувствуй нас.

Ее пальцы коснулись плоти мужа и своей собственной.

— Ты понимаешь, что я имел в виду? — прошептал Уоллингфорд. Ему хотелось сказать больше: «Видишь, как мы соединились? Видишь, что я принадлежу тебе, только тебе? Мы стали одним целым, и так будет всегда». Но мысли так и не оформились в слова.

— Да, я понимаю, — прошептала Абигайль в ответ, обхватила голову мужа руками и слилась с ним в поцелуе. Исходящий от ее тела мускусный аромат окончательно затуманил его рассудок.

Абигайль слегка приподнялась, а потом опустилась снова, издав еле слышный вздох восхищения.

— Тебе нравится?

— Да!

Абигайль принялась раскачиваться сильнее, и Уоллингфорду показалось, что он вот-вот взорвется от прикосновений грудей жены к его груди, от ощущения ее разгоряченной влажной плоти, от ее попыток использовать его тело для собственного удовольствия. Пламя свечи позолотило ее кожу, с помощью теней обрисовав соблазнительные изгибы ее тела. Когда же ее движения стали более требовательными и ненасытными, Уоллингфорд уткнулся лицом в ее шею и вдыхал исходящий от ее кожи аромат лимона и ванили до тех пор, пока она, вскрикнув, не задрожала в его объятиях. Он не заставил себя ждать, последовав за возлюбленной.

Абигайль уронила голову на плечо мужа и замерла. Ее сердце билось в груди мерно и настойчиво.

— Я солгала тебе, — прошептала она.

— Ты о чем? — Охваченный сладкой негой рассудок Уоллингфорда отказывался воспринимать слова.

— Когда сказала, что мне все равно, сколько женщин у тебя было. Так вот знай: мне не все равно. — Ее голос сорвался, она была готова расплакаться. — Я ненавижу их всех и каждую по отдельности. Мне непереносима мысль о них и о тебе, но я не могу не думать об этом. Я постоянно представляю, как ты проделываешь то же самое с другой женщиной, в другой постели. Дотрагиваешься до нее там, где дотрагивался до меня. И это разрывает мне сердце!

— Ш-ш-ш…

— Мне так больно потому, что я люблю тебя, и то, что мы делаем… вот это… — Абигайль подняла голову. — Это так дорого мне, что я не хочу делиться ни с кем другим. Я не хочу делить тебя с другой женщиной.

Что он мог ответить? Его сердце тоже болело. Болело из-за ее боли. И все утешения: «Это ничего не значит. Я никогда не любил их. И жалею о том, что делал» — прозвучат банально и неискренне.

Но Абигайль теперь была его женой и попытаться стоило.

— Поможет ли тебе, — осторожно начал Уоллингфорд, — если я скажу, что все эти женщины были в прошлом, до того, как я познакомился с тобой? Тогда настоящего меня не существовало. Все это кажется какой-то другой, не моей жизнью. Это действительно была другая жизнь.

— Наверное, твои слова немного помогли. Но представляешь, что я почувствовала, когда увидела тебя на ступенях собора с красивой маркизой после того, как ты отсутствовал несколько часов? А если я увижу в одной из лондонских гостиных одну из твоих любовниц? Вот тогда прошлое и напомнит о себе. Нет, это не другая жизнь. Это твоя жизнь. Есть женщины, которые делили с тобой постель и знали тебя такого, и мне придется каким-то образом принять это. Принять возможность того, что в один прекрасный день в твоей жизни появится кто-то еще.

Уоллингфорд крепко прижал к себе жену и начал тихонько раскачиваться из стороны в сторону.

— Абигайль, этого никогда не будет.

— Мы не разрушили проклятие. Мы их подвели.

— Это ничего не значит, — возразил Уоллингфорд со всей уверенностью, на какую только был способен.

«Мой дорогой мальчик, разве вся твоя сознательная жизнь показала, что ты способен на что-то еще?»

Подвели брата и сестру Монтеверди не они. А он. Он один. Его клятвы оказалось недостаточно.

Абигайль прильнула к мужу, уткнувшись головой в его плечо, а ее влажная кожа соприкасалась с его кожей.

— Сколько их было, скажи? Какова вероятность того, что на одном из балов я непременно встречу ту, с которой ты делил постель?

Грудь Уоллингфорда намокла от слез жены.

— Моя фея, — тихонько позвал он, стараясь как можно нежнее прижать ее к себе.

— Нет, я ни в чем тебя не обвиняю. Просто это часть тебя, и я не знаю, что с этим делать. Я так тебя люблю. Ведь если бы я не любила тебя так сильно, мне не было бы сейчас так больно.

— Мы можем жить здесь, в Италии, если хочешь. Да где угодно. Я сделаю все, что ты пожелаешь, Абигайль.

— Ты предлагаешь мне сбежать.

— Если это сделает тебя счастливой. Я просто хочу тебе счастья, любимая.

Когда жена подняла голову, Уоллингфорд увидел, что ее глаза полны слез. А ведь Абигайль никогда не плакала.

— Я знаю, что ты хочешь этого сейчас. Но что будет завтра?

— Я буду хотеть этого всю жизнь.

Абигайль продолжала смотреть на мужа глазами, полными слез, в которых читалась такая любовь и такая печаль, что Уоллингфорду показалось, будто он раскалывается надвое. Абигайль коснулась его щеки и провела по ее жесткой щетине.

— По крайней мере сейчас ты принадлежишь мне, — сказала она. — В этот самый момент, в эту самую минуту здесь нет других. Ты ведь принадлежишь мне сейчас, правда?

— Правда.

Уоллингфорд опустил жену на подушку, укрыл ее и крепко прижал к себе, ибо только это он и мог сейчас сделать. Спустя некоторое время он снова любил ее, доставляя ей ни с чем не сравнимое удовольствие, повторяя слова любви до тех пор, пока тело Абигайль не начало содрогаться в экстазе. Но на этот раз она просто упала, не произнеся ни слова, и забылась тяжелым сном, свернувшись калачиком в его объятиях.

Уоллингфорд тоже обессилел, но продолжал упрямо смотреть на тени на потолке. Где-то в комнате громко тикали часы, отсчитывая секунды в унисон с его сердцем.

Он посмотрел на жену, доверчиво положившую голову на его плечо, и погладил ее золотистые каштановые волосы, которые так любил. Абигайль крепко спала и ничего не почувствовала. Бедняжка, последние тридцать шесть часов у нее совсем не было возможности отдохнуть.

Уоллингфорд осторожно высвободился, стараясь не потревожить Абигайль — хотя и подозревал, что она не проснулась бы, если бы сейчас по кровати прошел слон, — бесшумно разыскал свою одежду и вышел за дверь.

Полная луна низко висела на небе, едва не касаясь крыш. Уоллингфорд не отказался бы от бокала вина и сигареты, но в отсутствие того и другого он просто сунул руки в карманы брюк и направился по опустевшей площади дель Кампо в сторону собора. В воздухе все еще витал жар дня. Веки его наконец-то отяжелели, и он решил вернуться в отель.

Но на полпути его остановил знакомый голос:

— Странное времяпрепровождение для молодожена.

Уоллингфорд вздохнул и повернулся к деду:

— Боишься, что я не выполнил своих обязательств перед титулом? Позволь заверить тебя в обратном.

Из тени появился Олимпия. Его непокрытая голова переливалась серебром в свете луны.

— Это ведь не мой титул. Так что мне все равно. Только вот мне очень нравится твоя молодая жена и совсем не хочется видеть ее разочарованной.

Уоллингфорд облокотился о стену и внимательно посмотрел на деда.

— Как вы все ловко провернули. Давно вы ее для меня присмотрели?

— Год или два назад. Но, согласись, я не ошибся с выбором.

— Отрицать не стану. А как с остальными? С Берком и Роландом?

Олимпия облокотился о колонну.

— Вообще-то все началось с твоего брата. В свое время я наделал много ошибок…

— Я потрясен до глубины души.

— И решил, что пришло время все исправить. Мне просто повезло с сестрами.

— Говорят, лучше быть удачливым, чем умным.

Олимпия вдруг заметил:

— Я вижу, ты ее любишь.

— Больше, чем мог себе представить. Я готов умереть за нее, — просто сказал Уоллингфорд.

— И забыть о загулах и попойках?

— Я решительно намерен начать новую жизнь.

Олимпия вскинул бровь:

— Я не мог не заметить, что это так называемое проклятие не было разрушено.

Уоллингфорд пожал плечами:

— Не знаю, почему так произошло. В моей клятве не было ни слова лжи. Я скорее позволю отрезать свою правую руку, чем посмотрю на другую женщину.

— И все же.

Уоллингфорд ничего не сказал, ибо слова породили бы сомнения в его душе. Сомнения в самом себе.

— Ты считаешь, что не способен хранить верность, правда? — Наконец произнес Олимпия.

— Уж вы-то точно считаете меня неспособным на это. Вы никогда в меня не верили.

— В таком случае тебе лучше попытаться найти способ доказать себе, что ты действительно сможешь измениться. Ради невероятно славной леди, спящей сейчас в твоей постели.

Некоторое время Уоллингфорд сидел в кресле и смотрел на спящую Абигайль, завороженный ее мерным дыханием. Старался запомнить очертания ее изящных скул, посеребренных луной, темное озеро волос, струящихся по подушке, нежные холмики грудей. Ему хотелось бы уткнуться в них лицом, попробовать на вкус шелковистую кожу, но он держал себя в руках.

Абигайль пошевелилась, ее веки дрогнули, и Уоллингфорд закрыл лицо руками.

— Почему ты одет? — сонно спросила она.

— Ходил гулять.

Простыни зашелестели.

— Посмотри на меня, дорогой.

Он поднял голову. Абигайль сидела на постели, укрытая белой простыней, и смотрела на мужа своими мудрыми светло-карими глазами.

— Ты не уверен, правда? В том, что готов отказаться от прежней жизни? Что сможешь до смерти оставаться верным лишь мне одной? Вот почему проклятие не было снято.

— Вздор. Я никогда не изменю тебе, Абигайль, никогда не причиню боли.

— Ты говоришь так, потому что хочешь, чтобы это было правдой. Но ведь распутники не меняются, верно?

Уоллингфорд поднялся с кресла и подошел к окну.

— Я не распутник.

— Ты вел себя так всю свою жизнь. Именно поэтому ты приехал в Италию. Чтобы доказать себе, что можешь быть другим. Чтобы попробовать жить без женщин и спиртного. А потом на твоем пути повстречалась я.

— Да, я встретил тебя.

— Ты действительно не знаешь, да? Не знаешь, сможешь ли устоять перед окружающими тебя соблазнами?

— Я могу. Должен. Я слишком сильно люблю тебя, чтобы потерять.

Вновь раздался шорох простыней, и спустя мгновение Уоллингфорд ощутил на своей спине руку Абигайль, а потом ее щеку.

— Послушай меня, — прошептала она. — Я очень много думала. Моя любовь, мой муж, уезжай отсюда. Проведи год в полном одиночестве. Год воздержания, который я внезапно прервала…

Уоллингфорд повернулся к ней.

— Что за черт? О чем ты говоришь?

— Что такое год? — Абигайль обняла его за шею. — Больше нет никакой спешки. Никаких проклятий, которые нужно разрушить. Я подожду тебя. Подожду в замке. Поживи один и избавься за это время от своих демонов. — Она наклонила голову и поцеловала мужа в грудь. — Я буду держать твое нежное сердце в своих руках.

Уоллингфорду показалось, что пол проломился под его ногами и теперь он падает в бездонную пропасть.

— Ты просишь оставить тебя? — с трудом вымолвил он. — Ты меня прогоняешь?

— Я справлюсь. Я ведь сильная, и ты это знаешь.

— Но это невозможно. Это просто смешно. Я не могу оставить тебя…

— Дорогой, ты должен.

— К тому же нельзя бросить поместья…

— В одиночку я ни за что не справилась бы, но знаю, что твой брат мне поможет. Ты же знаешь, как умен Роланд.

Уоллингфорд склонил голову, стараясь сдержать эмоции.

— Послушай, любовь моя, — продолжала между тем Абигайль. — Я знаю тебя. Знаю наизусть. И я все понимаю. Знаю, почему ты пошел прогуляться под луной в нашу первую брачную ночь. Знаю, какой груз у тебя на сердце. Тебе необходимо это. Было необходимо в марте и необходимо до сих пор. Просто любить меня недостаточно. Мы уже доказали это сегодня.

— Да. Ты моя сила, Абигайль.

— Вовсе нет. Твоя сила — ты сам, Уоллингфорд, и ты должен разглядеть это. Сила проявляется во всем, что ты делаешь. Просто ты об этом не знаешь.

Уоллингфорд закрыл глаза.

— Ты полон обещаний, — сказала Абигайль.

Он коснулся губами ее волос, и его любимая продолжала:

— Мне тоже это необходимо. Необходимо, чтобы ты пострадал немного, чтобы попробовал жить так, как живут простые люди. Научился быть верным и преданным мужем, который разделит со мной постель и кров, который станет отцом моим детям.

— Абигайль, это глупо. Я не могу тебя оставить. — Неужели это его собственный голос? Уоллингфорд с трудом его узнал. Слеза скатилась по его щеке и растаяла в волосах Абигайль.

— Ты можешь, ты должен. Год воздержания и умеренности. Ведь именно это ты планировал с самого начала. Ты всегда знал, что необходимо делать.

Уоллингфорд взял жену за волосы, запрокинул ее голову и крепко поцеловал.

— Ступай назад в постель, дорогая. Ты сама не знаешь, что говоришь.

— Я не хочу спать.

— Хочешь. И я тоже. Утром мы оба почувствуем себя лучше.

Он отвел жену в постель, не раздеваясь растянулся рядом с ней, и она тут же забылась сном. Уснуть он не смог, просто лежал рядом, впитывая ее дыхание, и его сердце больно билось о грудную клетку.

Наконец он поднялся с постели, нашел листок бумаги и написал на нем имена и адреса своих лондонских стряпчего и банкира, а также поверенного, живущего в деревне. Поверх бумаги он положил свидетельство о браке. После этого написал письмо, в котором признался жене в своей безграничной любви и преданности. А подписался просто: Артур.

Абигайль поймет, что это значит.

Он не взял с собой никаких вещей. Только несколько банкнот из кармана сюртука, оставив остальные деньги на столе. Удовлетворенный, он подошел к кровати. Абигайль спала, натянув на себя одеяло. Наверное, замерзла без тепла, источаемого мужем. Он осторожно коснулся ее волос и щеки, груди и живота, наслаждаясь ощущением шелка под своими пальцами. Ему очень хотелось коснуться необычных волшебных глаз Абигайль, но он боялся ее разбудить.

Наконец он повернулся и вышел из комнаты, не решаясь оглянуться.

За окном луна скрылась за линией горизонта.

Глава 23

День летнего солнцестояния,

1891 год

Александра Берк откинулась на грудь мужа и с самодовольной улыбкой посмотрела на сестру.

— Какое разочарование, что у тебя нет в этом году подходящего для меня наряда официантки.

— Будет на следующий год, — пообещал мистер Берк, многозначительно глядя на глубокое декольте ее платья, попирающее все правила приличия. Другая его рука покоилась на огромном животе Александры, казавшемся совершенно самостоятельным существом.

Александра потрепала мужа по руке.

— Если повезет, я каждое лето буду пребывать в таком состоянии. Хотя бы для того, чтобы сорвать планы Абигайль. Уф! — Она поморщилась и приложила руку к животу с другой стороны. — Хотя мне начинает казаться, что одного ребенка более чем достаточно.

— Я надеюсь, что там только один ребенок, иначе придется посылать за более просторной колыбелькой. — Абигайль поставила на стол поднос с фаршированными оливками. — Это для тебя, сестренка. Принести еще блюдо для твоего мужа?

— Для моего мужа? Не смеши. — Александра потянулась за оливкой и ловко отправила ее в рот. — Я вполне способна съесть два блюда фаршированных оливок Морини без помощи Финна. Послушай-ка, Пенхэллоу! — Александра ударила лорда Роланда по руке, когда тот потянулся к блюду. — Если хочешь оливок, пусть тебе их принесет твоя собственная жена.

— Она разносит угощение гостям, — сказал лорд Роланд, и его лицо вытянулось, как у человека, привыкшего к тому, чтобы жена обслуживала только его одного.

— Хочешь, я разыщу ее, папа? — Филипп схватил с подноса пару оливок и спрыгнул со скамьи.

— Отличная идея! — крикнул Роланд вслед мальчику, смешавшемуся с толпой гостей. — Советую тебе обежать раз или два вокруг замка, чтобы убедиться, что она не спряталась в каком-нибудь углу. — Он повернулся к присутствующим и пояснил со знанием дела: — После таких пробежек дети прекрасно засыпают.

— Возьму на заметку, — сказал Берк.

Абигайль взяла со стола пустой поднос и направилась на кухню, едва не столкнувшись с Лилибет.

— Филипп тебя ищет, — сказала она. — И найдет, судя по всему, не скоро. Роланд отправил его бегать вокруг замка.

— Ох уж этот мальчишка! Если Роланд попросит его построить лестницу до луны, он непременно это сделает.

— Мне кажется, он счастлив, что у него наконец появился настоящий отец, — сказала Абигайль.

Лицо Лилибет смягчилось.

— Да, конечно. О, Абигайль…

— Я должна идти. На кухне полно работы.

Она вплыла на кухню, где экономка, улыбаясь и что-то напевая себе под нос, раскладывала по тарелкам закуски.

— Морини, — позвала Абигайль, прищурившись. — Этот медальон у вас на шее?

Синьора Морини схватилась рукой за шею и улыбнулась.

— Ничего особенного, синьора герцогиня. Так, безделица.

— И кто же подарил вам эту безделицу? — Абигайль наклонилась, чтобы рассмотреть медальон. На небольшой золотой крышечке были изображены переплетенные виноградные лозы.

— Никто, синьора.

— Подарок от Джакомо, да? Я знала! Наконец-то у вас все сладилось. Какой чудесный медальон!

— Si, синьора. Он очень много значит для меня. Это тот самый медальон… — Экономка умолкла и с задумчивой улыбкой посмотрела в окно.

— Тот самый медальон… — подсказала Абигайль.

Синьора Морини глубоко вздохнула и повернулась к ней:

— Этот медальон Джакомо подарил мне много лет назад. Но я вернула его ему, когда в замок пришло горе. Джакомо ужасно рассердился тогда. А теперь он снова отдал мне его.

Абигайль вскинула бровь. Морини явно чего-то не договаривала.

— Придется мне выведать у вас остальное, — сказала Абигайль, беря со стола поднос.

Экономка рассмеялась.

— Да уж, синьора, от вас так просто не отделаешься.

Абигайль вернулась во двор, где музыканты уже взялись за свои инструменты. На небе поднималась луна, и в какое-то мгновение силы покинули Абигайль. Она облокотилась о стену, не выпуская из рук подноса, и посмотрела на склон холма, террасами спускающийся к озеру. Вечерний свет приобрел голубой оттенок, возвещающий о наступлении сумерек. Кто-то зажег факелы, и ощутимо запахло дымом.

Толпа расступилась, и Абигайль увидела сидящих на скамье под факелами Александру и Финна, который по-прежнему обнимал жену, а свет факелов превратил его рыжие волосы в расплавленное золото. Он что-то сказал Александре на ухо, она рассмеялась и устремила на него полный обожания взгляд.

Напротив них Лилибет остановилась возле своего мужа, чтобы выхватить у него бокал с вином. Роланд в шутливой ярости поймал ее за запястье, и она, наклонившись, поцеловала его в губы, чтобы отвлечь от бокала, который тут же оказался у нее в руках. Лилибет со смехом побежала прочь, Роланд бросился за ней, и вскоре Абигайль потеряла их из виду в толпе гостей.

«Я так счастлива за них», — подумала она.

Она отошла от стены и повернула голову, чтобы отереть о плечо навернувшиеся на глаза слезы. Что проку себя жалеть? Она сама обрекла себя на страдания и должна безропотно нести свой крест.

Она выдержала одиннадцать месяцев без Уоллингфорда. Без его суховатого смеха и теплого тела, без его угроз и шуток, непреклонной стойкости и неожиданной нежности. Пока остальные смеялись и были окружены любовью на протяжении холодной тосканской зимы и цветущей весны, она ждала и молилась. Что ж, она сможет вытерпеть еще один месяц — всего четыре коротких недели. Ведь с наступлением жаркого июля он наверняка вернется. Она должна верить в это. Должна верить в него.

Абигайль расправила плечи и вздернула подбородок. Позади мигнул факел, и в то же самое мгновение чьи-то руки выхватили у нее поднос.

— Поднос кажется слишком тяжелым для такой изящной маленькой феи, как ваша светлость, герцогиня Уоллингфорд.

Ноги у Абигайль подкосились, и она закрыла глаза.

— Святые небеса! Вы вернулись! — воскликнул кто-то.

Поднос куда-то исчез, и сильные мужские руки обняли Абигайль так крепко, что она едва могла дышать.

— Он вернулся! — весело закричал Филипп, пробегая мимо. — Слушайте все! Он вернулся! Я помог ему отвести коня в стойло.

— Ты вернулся, — прошептала Абигайль, боясь открыть глаза. Ее спина прижималась к груди Уоллингфорда, к его крепкой неуступчивой груди.

— Вернулся.

— Вот ты где, старик! Я думал, ты все еще путешествуешь по Монголии, — сказал Финн и дружески хлопнул Уоллингфорда по спине.

— Так и было, — подтвердил тот, и Абигайль спиной ощутила гул в его груди. — Но я насытился приключениями и, решив, что хорошего понемногу, вернулся домой, чтобы любить свою жену.

— Весьма благоразумно, — раздался голос Александры, и Абигайль открыла наконец глаза.

— Ну и ну! — воскликнул Уоллингфорд. — Вы только посмотрите! И как ты умудряешься поднять ее на второй этаж, Берк?

— Глядите-ка, мой блудный братец! — Это был голос Роланда. — Не хотелось бы указывать тебе на очевидные вещи, но, может, ты заметил, что твоя жена посинела?

Уоллингфорд в то же мгновение ослабил объятия, и все засмеялись и заговорили одновременно.

Абигайль не заметила, каким образом оказалась сидящей на скамье за столом рядом с обнимающим ее Уоллингфордом.

Лорд Роланд поставил перед ними поднос с едой.

— Сегодня я буду вашим официантом, — сказал он с поклоном.

Уоллингфорд с удовольствием ел угощение, продолжая крепко обнимать жену за талию, и одновременно отвечал на многочисленные вопросы, которыми его засыпал Филипп, взобравшийся к нему на колено. Да, он пил кобылье молоко. Нет, ему не стало от этого плохо. Да, он помогал собирать урожай на Украине, и да, большую часть пути он проскакал верхом на Люцифере. Нет, он не взбирался на Гималаи, но зато видел тигра.

— Настоящего тигра? — благоговейно спросил Филипп.

— Да, настоящего, — ответил Уоллингфорд, — только, к счастью, довольно старого. Он отпустил меня с миром, даже не потрудившись напасть.

— Нужно было сообщить мне о своем возвращении, — негромко сказала Абигайль, когда Филипп наконец слез с колена Уоллингфорда. Она до сих пор не могла заставить себя посмотреть на мужа.

— Я не мог терять времени на написание писем. Мне необходимо было видеть тебя, говорить с тобой. Посмотри на меня, Абигайль.

— Не могу, иначе просто потеряю над собой контроль.

— В таком случае, — сказал Уоллингфорд, поддевая подбородок жены пальцем, — это не та Абигайль, которую я знал.

Он приподнял лицо жены, и она наконец увидела его. Волосы подстрижены немного короче, чем прежде, темные как ночь глаза блестят в свете факелов, волевой подбородок покрыт щетиной, а густые брови сдвинуты. От него пахло пылью и лошадьми, дымом и потом. Но Абигайль хотелось лечь на его обнаженную кожу и выпить его всего до дна.

— Идем наверх, — позвала она.

— С радостью. — Уоллингфорд встал из-за стола и протянул жене руку. — Только вот ответь мне на один вопрос: я опять слышу эту проклятую трубу?

Они пошли через толпу к дому. Дверь была открыта, и из кухни пахло пирогами. Теплая рука Уоллингфорда сжимала руку Абигайль.

В коридоре было пусто. Когда они повернули за угол, Уоллингфорд прижал жену к стене и принялся немилосердно целовать.

— О, — выдохнула Абигайль, ловя ртом воздух, — как же я по тебе скучала! Каждую минуту, каждую секунду. — Она взяла лицо мужа в ладони и погладила его подушечками больших пальцев. — Это ты? Это действительно ты?

— Ну конечно же, это я. Надеюсь, в мое отсутствие ты не взяла за привычку целовать в холле темноволосых красавцев?

Абигайль рассмеялась:

— Да, это действительно ты.

— Это я. — Уоллингфорд снова поцеловал жену, крепко держа ее за талию. — Твой преданный супруг, клянусь в этом.

— Я никогда в тебе не сомневалась.

— Лгунья.

Абигайль снова засмеялась, не переставая гладить высокие скулы любимого и шелковистый ежик волос на затылке. Они с мужем наконец вместе!

— Я не ждала тебя в этом месяце.

— Я собирался провести вдали от тебя ровно год, чтобы доказать, что могу это сделать. Но потом подумал: какого черта? Я сделал то, что от меня требовалось. Так зачем жить еще целый месяц в разлуке?

— Я рада, что ты вернулся. — Руки Абигайль скользнули вниз и сжали пальцы мужа. — Идем. Я должна кое-что тебе показать.

— Чем быстрее, тем лучше, — глухо прорычал Уоллингфорд.

Она повела его по главной лестнице мимо комнат, где прежде жили леди, в западное крыло.

— Мы идем в мою комнату? — спросил Уоллингфорд.

— Да. Только она больше не твоя.

— В самом деле?

Абигайль распахнула дверь и вошла в комнату вместе с мужем.

— О Боже!

Ноги Уоллингфорда приросли к полу. Абигайль стояла рядом с ним и держала его за руку, давая возможность разглядеть все: мягкую мебель, развешанную на специальной перекладине одежду и стоящие рядом колыбельки. Из одной послышался шум.

С кресла в углу поднялась красивая итальянка неопределенного возраста, словно окутанная светом.

— Вы вовремя. Кое-кто проголодался.

Абигайль дернула Уоллингфорда за руку, а когда он не тронулся с места, сделала несколько шагов вперед.

— Посмотри, я привела папу, — сказала она.

— Двое? — охнул Уоллингфорд и уперся рукой в стену.

— Не волнуйся, только один из них твой.

— Что?

— Нет, нет. Я хотела сказать, что у Роланда и Лилибет тоже родился ребенок — девочка. Бедный Филипп, он так хотел брата.

Уоллингфорд сделал шаг, еще один и заглянул в колыбельки. Один младенец с золотистыми кудряшками, поблескивающими на его головке, крепко спал, напоминая ангела. А вот другой, попискивающий малыш с темными волосиками, упрямо сжимал кулачки и сучил ножками.

Уоллингфорд посмотрел на одного ребенка, потом на другого и глубоко вздохнул:

— Дай догадаюсь, кто из них наш.

Абигайль взяла плачущего малыша на руки и принялась что-то нежно приговаривать ему на ушко.

— Он всего лишь проголодался. К тому же он на четыре месяца младше, а для детей это огромная разница. Сейчас, мой сладкий. — Она прижала малыша к плечу и повернула голову, чтобы вдохнуть сладковатый аромат его волос.

— Он? — прошептал Уоллингфорд.

— Я назвала его Артуром.

— Почему?

— Может, ты перестанешь хмуриться? Ведь это твой сын. И он все чувствует.

Уоллингфорд судорожно сглотнул:

— Мой сын.

— Можешь до него дотронуться. — Абигайль повернула ребенка к Уоллингфорду. Малыш вздохнул и посмотрел на своего отца.

— И где мне до него дотронуться?

— Где угодно. Можешь дать ему палец, и он за него ухватится.

Уоллингфорд нерешительно вложил дрожащий палец в крошечную ладошку Артура, и тот мгновенно обхватил его своими пальчиками.

— Ну и ну! Вот это хватка!

Красное личико Артура сморщилось.

— О, милый, — проворковала Абигайль. — Я заставляю его ждать.

— Чего ждать?

— Еды, дорогой. Дети питаются грудным молоком. Это общепризнанный факт. Подождешь немного? Я знаю, что ты очень устал. — Абигайль старалась говорить спокойно, несмотря на боль в груди, которая возникла, когда она увидела, как Артур схватил отца за палец и как Уоллингфорд взирал на сына с благоговением, ужасом и — сомнений не было — с любовью.

— Я должен подождать?

— Пока я его накормлю.

Абигайль опустилась в кресло-качалку, стоящее возле окна, и спустила лиф своего наряда, что оказалось совсем несложно, ибо он представлял собой узенькую полоску.

Стоявшая в углу красивая дама улыбнулась:

— Я принесу чай.

— Спасибо, Леонора, — тихо ответила Абигайль, когда ротик Артура коснулся ее груди.

Уоллингфорд, казалось, не услышал ее слов. Он просто облокотился о стену, сложил руки на груди и молча смотрел на жену и сына. Сердце Абигайль затрепетало. Она уже забыла, какой он большой. Уоллингфорд фактически заполнял собой все помещение. Он немного похудел в путешествиях и теперь выглядел стройным и поджарым в перепачканной пылью куртке, которая болталась на широких плечах. Абигайль хотелось снять ее и заключить мужа в объятия, чтобы вновь ощутить тепло любимого мужчины, исхудавшего, закаленного в путешествиях.

— Мне жаль, — сказала Абигайль. — Я бы написала тебе о том, что он родился, если бы знала, где тебя искать.

Уоллингфорд, не говоря ни слова, покачал головой.

— Я знаю, это не слишком романтичный прием, но Артур очень быстро кушает. Совсем как его отец.

Уоллингфорд закрыл рукой лицо, и в тишине комнаты раздались его рыдания.

Вернувшаяся Леонора разлила по чашкам чай так, словно родилась и выросла в Англии.

— Он почти наелся, — сказала Абигайль, давая ребенку вторую грудь.

Уоллингфорд отошел к окну и смотрел в залитую лунным светом темноту.

Артур перестал сосать, и его голова сонно упала на руку матери. Абигайль поднялась с кресла, взяла с сушилки полотенце и положила его на плечо Уоллингфорда.

— Вот, — сказала она, протянув ему ребенка, прежде чем он успел отказаться.

— Что я должен сделать? — спросил герцог.

— Похлопать его по спинке, — ответила Абигайль. — Да посильнее, он же не хрустальный.

Уоллингфорд стоял у окна, похлопывал сына по спинке своей большой рукой, прижимая к себе другой. Его загрубевшие пальцы были покрыты загаром — как у настоящего работника. Он поднял голову и посмотрел на Абигайль, заставив ее колени задрожать. Его лицо тоже было покрыто загаром, как если бы под его кожей притаилось солнце.

— Ты уверена, что он получает достаточно еды? — хрипло спросил Уоллингфорд. — Он такой легкий.

— Ради Бога, посмотри на меня. Ты думаешь, он упустит свое? В нем уже двенадцать фунтов и девять унций, что вполне достаточно для двухмесячного ребенка.

Словно в подтверждение слов матери, Артур открыл ротик и громко срыгнул.

Уоллингфорд едва не выронил ребенка из рук.

— Святые небеса! Это он? — Герцог обеспокоенно посмотрел на свое плечо.

— Ну вот и славно, — сказала Абигайль, забирая ребенка и стараясь заставить руки не дрожать. Взяла полотенце с мужа. — А теперь мы его запеленаем и положим в колыбельку.

Леонора подошла ближе.

— Я все сделаю, Абигайль, а вы уложите синьора герцога в постель. Он выглядит как человек, проделавший долгий путь.

— Очень долгий, — эхом отозвался Уоллингфорд.

Уоллингфорд, взволнованный и потрясенный, шагал по знакомому коридору. Сквозь стекла в крошечных арочных окнах доносился шум праздника и буханье проклятой трубы. Камни древних стен слились перед глазами в одно расплывчатое пятно.

У него есть сын. Крошечный человечек из плоти и крови, зародившийся в чреве Абигайль от его семени во время акта любви. Его сын. Сознание ласкали слова «мой сын».

Уоллингфорд остановился, закрыл глаза, и взгляд темных глаз Артура проник в его душу, а его маленькая теплая головка тронула сердце.

Что-то сжало его руку.

— Тебе нечего сказать? — услышал он осторожный вопрос.

Абигайль, его законная жена, стояла рядом и крепко держала его за руку. От нее пахло молоком, теплом и воском свечей.

Уоллингфорд покачал головой, подхватил жену на руки и без слов понес ее по коридору в восточное крыло, где когда-то располагалась ее комната — в самом конце коридора. Уоллингфорд начал целовать жену, едва пнув ногой тяжелую дверь. Абигайль застонала и страстно ответила на поцелуй. Ее руки коснулись волос мужа, потом спины и вцепились в поношенную куртку. Уоллингфорд пошатнулся от такого неожиданного нападения, и дверь с щелчком захлопнулась за его спиной.

Губы Абигайль блуждали по его лицу.

— Ты вернулся, — прошептала она, и ее голос сорвался.

— А ты думала, не вернусь?

— Не знаю. О Господи, каждый день, каждую ночь я надеялась… — Абигайль замолчала и заплакала, уткнувшись в плечо мужа.

— Не надо, любовь моя. Теперь я с тобой. — Уоллингфорд осторожно поставил жену на каменный пол, не переставая при этом сжимать ее в объятиях. Он едва не задохнулся от восхищения, когда теплое тело Абигайль прижалось к нему. Он гладил жену по спине и волосам и шептал: — Конечно же, я вернулся, моя любимая жена, конечно же, я вернулся.

Руки Абигайль обняли его за талию, ее грудь прижалась к его торсу, едва не вываливаясь из выреза нелепого платья. Год назад он снял с нее точно такое же платье в лодочном сарае, когда луна заливала озеро серебристым светом.

Пальцы Уоллингфорда задрожали, когда он нащупал крючки на спине. Лиф платья Абигайль пополз вниз, а голова запрокинулась, являя взору красивую шею, посеребренную светом луны. Он поцеловал пульсирующую на шее жилку, покрыл поцелуями подбородок, одновременно стягивая платье и воюя с корсетом.

Платье упало к ногам Абигайль, за ним последовал корсет, и вот она уже стояла лишь в тонкой полупрозрачной сорочке, под которой четко вырисовывались темные соски.

Уоллингфорду хотелось медленно наслаждаться близостью с женой и в то же время хотелось овладеть ею без промедления. Его пальцы дрожали от еле сдерживаемого желания.

Абигайль открыла глаза, сдернула с плеч мужа подтяжки и принялась расстегивать пуговицы.

— Ради всего святого, перестань на меня таращиться и уложи поскорее в постель.

При слове «постель» мысли Уоллингфорда улетучились. Он накрыл губы Абигайль своими, и они вместе попятились к кровати, смеясь, путаясь в разбросанной по полу одежде и страстно целуясь. Они упали на кровать, и разгоряченный жезл Уоллингфорда коснулся живота жены.

— О Боже, — пробормотал он сквозь череду поцелуев, не слыша собственного голоса из-за шума в ушах.

— Пожалуйста! Скорее! — выдохнула Абигайль.

Уоллингфорд тихо засмеялся.

— Уже? Я думал, ты захочешь, чтобы я…

— Немедленно!

Что ж, нельзя разочаровывать собственную жену. Уоллингфорд приподнялся на локтях. Рука Абигайль обхватила его жезл и направила в себя.

Уоллингфорд судорожно втянул носом воздух — она была такой горячей, такой влажной.

— А ты уверена, что тебе уже… можно? — процедил он сквозь стиснутые зубы.

— Господи, да!

Он подался вперед и погрузился в разгоряченные глубины.

— Уоллингфорд, Боже мой! — пропела Абигайль.

Прошел целый год с тех пор, как он в последний раз лежал в постели с женой. Целый год с тех пор, как он чувствовал под собой ее податливое тело, шелковистую кожу, мягкие груди и обнимающие талию ноги. Абигайль вздохнула, и он вновь подался вперед, изо всех сил стараясь сдерживаться, глядя в полуприкрытые глаза жены и наслаждаясь срывающимися с ее губ криками.

— Каждую ночь, — прошептал он, — я мечтал об этом. Каждую ночь думал о тебе. Только о тебе, моя любимая.

Абигайль отчаянно застонала, и Уоллингфорд задвигался быстрее.

— Только о тебе. О моей жене. О моей любви.

— Твоя, — выдохнула Абигайль, с готовностью приподнимая бедра навстречу движениям мужа.

— Ты, Абигайль, только ты.

Напряжение нарастало. Уоллингфорд видел это и продолжал двигаться мощно и ритмично, не жалея ни себя, ни ее. Ногти Абигайль впились в его талию, и боль от этого смешалась с растущим в низу живота наслаждением. Усилием воли Уоллингфорд оттягивал развязку.

— Ты, — произнес он снова.

Абигайль выгнулась, закричала, и он наконец-то смог позволить себе освободиться, сотрясаемый сладостными спазмами. В ушах раздался рев, и только когда, дрожа, упал на жену, он понял, что это его собственный крик.

— Добро пожаловать домой, — прерывисто прошептала Абигайль.

Уоллингфорд не мог пошевелиться. Открыл глаза и закрыл их снова. Хотел сказать, как хорошо оказаться дома, но смог произнести лишь последнее слово.

— Дома, — простонал он.

Пальцы жены пробежались по его спине, точно крылья бабочки.

— Ты похудел. Стал твердым как камень.

Уоллингфорд повернул голову, в то время как его сердце билось в унисон с сердцем жены.

— А ты, наоборот, поправилась. Стала круглее и очаровательнее. — Он пошевелился и положил руку на грудь жены.

— Ты не возражаешь?

— Возражаю? — Уоллингфорд поднял голову и заметил, что в больших глазах Абигайль плескалось беспокойство. — Возражаю? Только посмотри на себя: я оставил тебя девушкой, а теперь ты стала женщиной! Налилась и превратилась в совершенство. Ты мать моего ребенка. — Голос Уоллингфорда сорвался на последнем слове. Он осторожно вышел из жены и крепко прижал ее к себе.

Абигайль уткнулась головой в его грудь. Как же восхитительно, как роскошно было ощущать ее шелковистые волосы на своей обнаженной коже!

— Как жаль, что тебя не было здесь, когда он родился, — прошептала Абигайль. — Финн хотел уже сесть на коня и поехать разыскивать тебе в степи. Но я сказала ему… сказала ему…

— Что, любимая?

— Что у нас с тобой будет еще много времени, когда ты вернешься. Новорожденные только едят и спят. А потом, Бог даст, у нас будут еще дети.

Уоллингфорд погладил волосы жены, посеребренные лунным светом, чувствуя себя бесконечно счастливым.

— Ты в меня поверила.

— Поверила. Я знаю, какой ты сильный и настоящий. Но в те ужасные часы… — Абигайль замолчала, и Уоллингфорд стал гладить ее по спине. Шум вечеринки начал утихать. Музыканты зачехлили свои инструменты, а гости разбились на парочки и отправились в сад. Спина Абигайль поднялась, а потом опустилась под рукой Уоллингфорда. — В те ужасные часы, когда я чувствовала себя невероятно одинокой и ощущала, как толкается у меня в животе наш ребенок, я так нуждалась в тебе, что было трудно дышать… — Она вновь замолчала.

Слезы катились по щекам Уоллингфорда и терялись в волосах Абигайль. Он хотел что-нибудь сказать, как-то ее утешить, но не мог произнести ни слова.

— Я вспоминала твое лицо, твои глаза, слова твоей клятвы там, в Сиене, — прошептала она. — И сказала себе, что Уоллингфорд никогда не нарушит данного им слова.

Уоллингфорд поцеловал волосы жены в том месте, где на них падали его слезы, и наконец сказал:

— Я никогда не нарушу слова.

— Мм… — Абигайль собственнически закинула на него ногу.

— Знаешь, я страшно уставал, — сказал Уоллингфорд уже более беззаботно. — Выяснилось, что зарабатывать на хлеб чертовски тяжело. Например, убирать урожай от зари до захода солнца. А еще я дубил кожу в течение целого месяца. Это было в Польше. Не знаю, о чем я думал, ведь едва не лишился собственной кожи.

Абигайль улыбнулась:

— Оно того стоило?

— Да. Я привез тебе пару отличных перчаток. Они где-то в саквояже.

— Займись со мной любовью снова, — попросила Абигайль и обняла его за шею.

Уоллингфорд засмеялся:

— Опять? Я тебя не удовлетворил?

— Вообще-то через несколько часов Артур вновь захочет есть, а мне нужно будет перед этим немного поспать. Так что либо сейчас, либо уже утром.

— Тогда отдыхай, дорогая. Поспи. А я принесу его тебе, когда он проснется.

— Но я хочу тебя.

Уоллингфорд снова засмеялся:

— И я тебя хочу. У нас впереди целая жизнь. А сейчас тебе необходимо отдохнуть.

— Тебе тоже. — Абигайль уютно устроилась на груди у мужа.

— Мне тоже. — Уоллингфорд потянулся за одеялом и укрыл их обоих. Влажная кожа Абигайль прилипла к его коже, а ее пот смешался с его потом. — Следующей у нас родится дочь, — мечтательно произнес герцог.

Абигайль фыркнула:

— Ты не знаешь, что делать с дочерью.

— Конечно, знаю. Запереть ее на ключ и принимать посетителей только под строгим надзором. И никаких герцогов — это основное требование.

— Совершенно с тобой согласна. Эти герцоги — ужасные люди.

Уоллингфорд почувствовал, что вновь готов к соитию, но его сознание уже охватила сладостная дрема. Запах Абигайль окутывал его точно пелена, а ее нежное тело прижималось к нему под одеялом. Кожу Уоллингфорда до сих пор покалывало от полученного удовольствия.

— Возможно, если мы будет воспитывать ее здесь, в Италии…

— Мм…

За окном раздался взрыв смеха и растворился в ночи. Скорее всего вся долина слышала их с Абигайль сладострастные крики несколько минут назад, но Уоллингфорд решил не озвучивать своих мыслей.

В комнате воцарилась наполненная умиротворением тишина. Господи, как же чудесно засыпать в постели рядом с женой, когда грохот омнибусов за окнами остался в другой, лондонской, жизни. Возможно, они останутся жить здесь, будут воспитывать детей…

Внезапно Абигайль села на кровати.

— Очень долгий!

— Что такое? — сонно пробормотал Уоллингфорд, поднял загрубевшую от работы руку и потянул Абигайль к себе, но она вырвалась.

— Ты сказал, очень долгий!

— В самом деле?

Абигайль схватила мужа за плечи.

— Там, в детской, ты сказал — очень долгий! Ты в самом деле это сказал!

— Абигайль, ложись спать.

— Когда Леонора сказала, что она заберет ребенка и что ты устал после долгого пути. Ты услышал ее, ты ей ответил!

Уоллингфорд приподнялся на локтях и недовольно сдвинул брови.

— Кто, черт возьми, такая Леонора? Та женщина в детской? Которая присматривает за… — Слова застряли у него в горле.

— Да, — кивнула Абигайль. — Леонора. Синьора Монтеверди.

Уоллингфорд упал на подушку, устремил взгляд на древние балки потолка и вновь представил себе красивую даму неопределенного возраста, окруженную мягким свечением, благоговейно забирающую ребенка из рук Абигайль.

Такие же темные, как у него, глаза дамы светились любовью.

— Будь я проклят, — прошептал он.

Абигайль опустилась к нему на грудь, поцеловала в губы и прижалась своей щекой к его щеке.

— Вообще-то как раз наоборот.

1

Что, синьорина? (ит.) — Здесь и далее примеч. пер.

2

Конюшня (ит.).

3

У. Шекспир. Генрих V. Пер. Е. Бируковой.

4

Здравствуйте (ит.).

5

Овечий сыр (ит.).

6

Благодарение Богу (ит.).

7

Время обедать (ит.).

8

Черный Принц — прозвище Эдуарда, принца Уэльского (1330–1376).

9

Лондонский аукцион чистокровных лошадей.

10

Sorella (ит.) — сестра.

11

О Боже (ит.).

12

Мой дорогой (ит.).

13

Ваша невеста! (ит.).