Книга: Австро-Венгрия: судьба империи



Австро-Венгрия: судьба империи

Андрей Шарый, Ярослав Шимов

Австро-Венгрия. Судьба империи

Неизвестная империя

В 1846 году баварский скульптор Людвиг Шванталер по заказу властей Вены установил на площади Фрайунг фонтан “Австрия”, Austriabrunnen. Аллегорические фигуры над чашей фонтана и под статуей победительной Австрии с копьем и щитом в руках[1] олицетворяют главные реки империи Габсбургов: Эльбу, По, Дунай и Вислу. Из этих четырех прекрасных бронзовых дев верность Австрии до сегодняшнего дня сохранила только одна – Дунай. Эльба (Лаба) “бежала” в Чехию и Германию, По вернулась к итальянцам, а Висла досталась полякам. Вместе с водами этих рек, тихо вздыхает фонтан, утекла в историю и габсбургская слава.

Austriabrunnen красуется на венской площади, напоминая о былом величии страны, столетие назад включавшей в свои границы земли, на которых теперь целиком или частично разместились тринадцать независимых государств. Современникам империи Габсбургов эти границы, должно быть, казались естественным целым, даже на географических картах логично очерченным скобками горных хребтов и мягким полукружьем морского побережья. Страна была просторна и гармонична в своей рельефной и этнической пестроте: Альпы – на немецко-итальянском западе, Судеты – на чешско-немецком севере, Карпаты – на венгерско-румынско-украинском востоке, Динарский хребет – на южнославянском юге. Тысячекилометровый берег Адриатики с крупнейшим на всем Средиземноморье портом Триест; бесконечное русло Дуная, пронзившее Европу, как многократно изогнутая спица; плодородные равнины Венгрии и Воеводины, густые леса Галиции, Трансильвании, Тироля – все это объединяли под своим скипетром Габсбурги, древняя династия герцогов, императоров и королей. Их империя незыблемо возвышалась посередине Европы.

Посередине всего.

Десятилетие за десятилетием, век за веком эта монархия прирастала новыми народами и новыми территориями, строилась неторопливо, как храм Божий, камень на камень. Габсбурги терпеливо и кропотливо, хитростью и упорством, талантом и умом, изредка жестокостью, куда чаще путем компромиссов, за шестьсот лет владычества оборудовали многонациональное государство. Его, пожалуй, можно в определенном смысле назвать предтечей Европейского союза хотя бы потому, что лучшего прообраза наднационального единства в Европе история не дала. В начале ХХ века вторая по площади и третья по численности населения европейская держава, Австро-Венгрия входила в число немногих стран, определявших главное содержание общественно-политических, социальных и культурных процессов в Старом Свете.

Это было сложносочиненное государство, устройство которого парадоксальным образом основывалось на его противоречиях. Империя, монархи в которой были не прочь править авторитарно, но по зрелом размышлении уступали либеральным веяниям. “Тюрьма народов” (по убеждению нескольких поколений националистов), в которой идея этнической толерантности почти всегда оказывалась сильнее шовинистических настроений. Довольно мощная – даже на закате – держава, которая с большей охотой расширяла свои пределы династическими браками и дипломатическими комбинациями, нежели захватами и войнами. Страна вековых, даже дряхлых традиций, неизменно открытая модерну в живописи, архитектуре, музыке…

Поищем параллели. Держава Габсбургов складывалась как континентальная империя, в отличие от Британии или Испании, но подобно России не имела серьезных заморских владений[2]. Дюжина подвластных Габсбургам народов жила в компактной стране, и даже до наступления эпохи телеграфа депеша с самой далекой окраины поспевала в столицу империи всего за неделю. При этом (еще одно сходство с Россией) дунайская монархия кое в чем оставалась таинственной не только для западноевропейских соседей, но подчас, кажется, для себя самой. Габсбургскому канцлеру Клеменсу Меттерниху не зря приписывают фразу: “Азия начинается на Ландштрассе”. Эта венская улица вела на восток, а восточнее Вены для рафинированных европейцев тогда словно не существовало цивилизации. В империи Габсбургов уживались разные реальности. Вена по праву считалась одной из блестящих столиц, соперничавших роскошью с Парижем и Лондоном, австрийский двор пользовался славой самого церемонного в Европе, но восточные окраины дунайской монархии – Трансильвания, Буковина, Галиция – пугали дикостью самих австрийцев, казались мистическими заповедниками, в которых могут обитать не только люди, но и вампиры.

Габсбурги справедливо числили за собой особую заслугу в коллективной борьбе против Османской империи, в многотрудном и кровопролитном сопротивлении креста полумесяцу. Их армии веками сдерживали наступательные порывы турок. Территориальная экспансия османов в Европе была остановлена именно под Веной: город дважды, в 1529 и в 1683 годах, выдерживал осады огромного османского войска. Первая неудача, свидетельствуют летописи, всего лишь встревожила султана Сулеймана Великолепного. Второе поражение турок оказалось более чувствительным: сражение под Веной, в котором на стороне Габсбургов соединились армии многих христианских стран, положило окончательный предел османскому проникновению в глубь континента. Но центральноевропейская империя после этого еще долго служила поясом безопасности и заградительным валом западного мира.


Австро-Венгрия: судьба империи

Австрийский император и венгерский король Франц Иосиф. Фото Карла Питцнера. 1885 год.


Государственное дело Габсбургов всегда делалось непросто, их страна двигалась от кризиса к кризису, раз за разом почти чудесным образом выходя из исторических испытаний и переделок. В XIX веке, опыт которого преимущественно исследуется в нашей книге, дунайская монархия пережила два главных этапа внутреннего переустройства. В самом начале того столетия на руинах Священной Римской империи германской нации[3] Франц II Габсбург объявил себя императором Австрии и начал создавать из своих владений, довольно разрозненных в политическом и правовом смысле, централизованное государство. В 1867 году политический компромисс, достигнутый Веной и Будапештом после долгого и бурного выяснения отношений, ознаменовал трансформацию габсбургских земель в двуединую монархию – Австро-Венгрию. Полвека ее существования и без малого семь десятилетий пребывания на престоле Франца Иосифа, “последнего монарха старой школы”, принесли противоречивые, но во многом удачные попытки реформ и систематические поиски, говоря сегодняшним языком, успешной модели социально-политической модернизации. Итогового результата этих попыток и поисков Габсбургам и их подданным увидеть не удалось. Конец дунайской монархии, этому уникальному историческому эксперименту, положило роковое стечение внутриполитических и международных обстоятельств, обернувшееся в 1914 году мировой войной.

Но пока Австро-Венгрия жила – и это отчетливо видно на фоне политических, национальных, социальных проблем современной ей Европы, – эта страна представляла собой пример умеренного процветания, относительного спокойствия и скромного благополучия. Габсбурги смогли обустроить, пожалуй, самую уютную в истории империю: с налаженным административным порядком и эффективной бюрократией; со сглаженными социальными противоречиями; с внятно сформулированной идеологией, основанной не на этнических или классовых принципах и не на милитаристском раже, а на государственной традиции и гражданской лояльности. Габсбурги не были пузатыми эксплуататорами-кровопийцами из марксистских брошюр. Корона означала для них не возможность упиваться властью или обогащаться (хотя власть они любили и богатств скопили вдоволь), но в первую очередь долг, миссию, ответственность.

То обстоятельство, что народы империи в конце концов отказали монархии в доверии, а дело Габсбургов было исторически проиграно, – в большей степени не вина, а беда династии. Ей не хватило потенциала перемен и энергии трансформации, недостало умения противостоять жестоким ударам извне. Случались и стихийные стечения неблагоприятных обстоятельств, вроде гибели двух многообещающих наследников трона – кронпринца Рудольфа в 1889-м и эрцгерцога Франца Фердинанда в 1914 году. Ведь, как справедливо заметил американский историк Пол Джонсон, “хотя исследователю и неприятно признавать это, но удача – весьма важный фактор”.

Есть, однако, логика в том, что в Европе индустриальной эпохи именно Габсбурги стали последними наследниками модели космополитической монархии, подданных которой больше, чем национальность, религия или локальный патриотизм, объединяла верность короне. До последних лет империи большинство жителей Австро-Венгрии сохраняли почтение к трону, хоть и пассивное. Для миллионов подданных императора-короля распад его страны обернулся личной трагедией. Центробежные тенденции – притом что национализм представлял собой естественную угрозу общему государству – до поры до времени уравновешивались в Австро-Венгрии центростремительными процессами.

Нам, родившимся и выросшим в XX веке, естественным кажется существование национальных государств, принцип ein Land – ein Volk[4], хотя в действительности это правило соблюдается далеко не всегда: достаточно взглянуть на Испанию, Швейцарию, Бельгию или Россию. История монархии Габсбургов напоминает: нации, национализм, национальные государства – не данный раз и навсегда порядок вещей, а всего лишь исторические явления, имеющие начало и конец. Существуют и альтернативные модели государственно-политического устройства, позволяющие интегрировать большие пространства с выгодой для их обитателей – вне зависимости от языка, религии или обычаев. В последние полвека такую модель не без успеха пытается выстроить Европейский союз – и неудивительно, что в его столицах все чаще вспоминают об опыте Габсбургов и их историческом деле.

Оглядываясь в XX столетие, первая большая война которого наряду еще с тремя империями (в их числе Российской) погубила Австро-Венгрию, заметим: для народов Центральной Европы столетие без Габсбургов оказалось не более, а скорее куда менее счастливым, чем столетия “под Габсбургами”. Один историк сказал об этом так: “Падение многовековой монархии привело к воцарению убийственных форм национализма и бессмысленных революций, заменивших гибкие и гармонические политические сообщества искусственными объединениями народов”. Один писатель оказался эмоциональнее историка (как, впрочем, и пристало его ремеслу): “Во времена этой империи еще не было безразлично, жив или умер человек. Все, что росло, требовало много времени для произрастания, и всему, что разрушалось, требовалось долгое время, чтобы быть забытым. Все существовавшее оставляло свой след, и люди жили воспоминаниями, как теперь живут умением быстро и навсегда забывать”. Неспешность и умеренность, особенно если судить мерками сегодняшнего дня, значились среди главных добродетелей габсбургского государства. Неспешность (понимаемая как медлительность) и умеренность (трактуемая как неспособность первенствовать) оказались в числе основных причин, это государство уничтоживших.

Конечно, любой желающий найдет, что противопоставить ностальгическим воспоминаниям о стране, которую никому и никогда не вернуть. Критики габсбургского опыта весьма многочисленны. Десяткам знаменитых умов дунайская монархия, обычно олицетворяемая ее предпоследним престарелым императором, казалась символом державной дряхлости, мировым недоразумением, карикатурой на современное государство. “Австрия была имперской организацией, а не страной”, – убеждал читателей видный британский историк Алан Дж. П. Тэйлор. Ему в романе-эпопее “Человек без свойств” вторил австрийский писатель Роберт Музиль, скрестивший национальные цвета с гардеробными мотивами: “Две части страны, Венгрия и Австрия, подходили друг к другу, как красно-бело-зеленая куртка к черно-желтым штанам; куртка была сама по себе, а штаны были остатком уже не существующего черно-желтого костюма”. Тэйлор и Музиль по-своему правы, как правы и Ярослав Гашек, и Томаш Масарик, и многие другие горячие недруги габсбургской монархии, судившие о ее судьбе, исходя из личного опыта, нередко ведомые собственными обидами или политическими убеждениями. Так прав каждый, кто осуждает старый мир на том простом основании, что его больше не существует.

Австро-Венгрия вовсе не идеальное государство, и эта книга совсем не панегирик былой империи. Мы старались не обходить острых углов и не замалчивать неприглядных вещей. Но, взяв на себя обязанность придерживаться исторических фактов, решили в то же время не отказываться от личных симпатий. И вот вывод нашего исследования: монархия Габсбургов, при всех ее недостатках, противоречиях устройства, при всем драматизме, сопровождавшем процесс ее трансформации, и при всем трагизме ее разлома и крушения, представляется успешным, а главное – познавательным и поучительным историческим феноменом. Вклад этой страны в мировую политическую и общественную культуру недооценен, а ее опыт – особенно на нашей родине, увы, не склонной к пристальному непредвзятому взгляду за свои границы, – недостаточно изучен.

Для всех без исключения центральноевропейцев дунайская монархия – не прошлое и даже не позапрошлое, а уже позапозапрошлое государство; XX столетие оказалось столь бурным, столь кровавым, столь богатым на события, что в большинстве популярных справочников и энциклопедий габсбургским временам отводится короткая главка в несколько страничек. При этом все “постгабсбургские” страны в той или иной мере стремятся жить и строить свое будущее согласно девизу старого императора Франца Иосифа – Viribus unitis, “Объединенными усилиями”. Ведь развитие Европейского союза едва ли не в первую очередь означает для Центральной Европы необходимость регионального сотрудничества, вернее, его возобновления на добровольных началах – фактически впервые со времен государства Габсбургов. В процессе перемен становится понятным, что Центральная Европа имеет ценность сама по себе, а не только как “прокладка” между Россией и Западом, какой она стала после падения Габсбургов. У жителей этого региона до сих пор гораздо больше общего друг с другом, чем с западными или восточными соседями. Поэтому лучший путь для Центральной Европы, похоже, состоит в том, чтобы, меняясь, оставаться собой, сохранив неброские уют и тепло, о которых некогда так пеклась австрийская династия.

Дети другой погибшей империи, по-своему величественной, но куда менее либеральной и человечной, чем дунайская монархия, мы по многу лет прожили на бывших австро-венгерских территориях, объездив десятки уголков этой некогда обширной страны. Из вагона поезда и из салона автомобиля, с моста над Дунаем и с башни Пражского Града, с альпийского перевала и с Адриатического побережья, из-за стола в венской библиотеке и из зала будапештского музея, из трансильванского местечка и галицийского городка – с разных “наблюдательных точек” летопись империи Габсбургов предстает не только, да и не столько историей монархической династии или подчиненных ей народов. Все гораздо полнее, красочнее и интереснее: это летопись частной жизни десятков миллионов людей, это поразительные хитросплетения их судеб, их великие подвиги и низкие злодеяния, это осуществление их блестящей мечты и крушение их последней надежды.

Глянцевые портреты полудюжины знаменитостей, имена которых в массовом сознании так или иначе связаны с австро-венгерской историей, вроде Иоганна Штрауса, Зигмунда Фрейда, Густава Климта или Стефана Цвейга, дополнились в наших записных книжках галереей не менее значимых, но менее известных персонажей и образов. Ведь подданные австрийского императора и венгерского короля совершали кругосветные путешествия, штурмовали полярные широты и горные вершины, учили Европу танцевать вальс и любить оперетту, они открывали новые земли и звезды, писали поэмы и теологические трактаты и даже устанавливали олимпийские рекорды. Это жители империи Габсбургов изобрели торпеду и керосиновую лампу, оборудовали первую в мире телефонную станцию, построили первую в мире высокогорную железную дорогу и провели одну из первых в Европе линий электрического трамвая. Они не просто были частью Европы – Европа была невозможной без них и их государства.

При всем многообразии центральноевропейских земель они и теперь объединены наследием общего прошлого. Речь не только о том, что кварталы Братиславы, Нови-Сада, Триеста, Черновцов напоминают о венской архитектуре; не только о том, что в любом почтенном ресторане Брно, Любляны, Граца, Львова вам приготовят блинчики примерно по одной и той же узнаваемой рецептуре; не только об общей традиции танцевальных балов, о сходстве кофейной культуры или о забавном проявлении новой ностальгии – портрете старого императора над барной стойкой. Связь огромной и динамично развивающейся европейской территории с навсегда минувшим и эфемернее, и мучительнее, и основательнее, и эмоциональнее, чем можно подумать, пролистав исторический роман или учебник истории.



Наша книга – ни то ни другое. Это очерки о центральноевропейской Атлантиде, о которой русскоязычный читатель знает куда меньше, чем она того заслуживает. Это своего рода биография большой, пестрой и интересной страны, но ни в коем случае не некролог. Может быть, верно говорят, что великие империи не умирают – они лишь засыпают на время.

1

Короны империи

Трудно сразу поверить, что огромное дерево,

стянутое стальными скрепами, уже мертво,

даже если на нем и не распускаются листья.

А. Дж. П. Тэйлор. Монархия Габсбургов

Западный вокзал Будапешта, 27 декабря 1916 года, два часа пополудни. На празднично украшенном перроне стоят элегантно одетые господа – члены венгерского правительства, депутаты парламента, представители городских властей. Тут же выстроилась рота почетного караула. Со стороны Вены приближается поезд, выпуская клубы пара, снижает ход. 

У третьего вагона появляются гвардейские офицеры, вытягиваются в струнку, молодцевато козыряют выходящей на перрон молодой семье. Худощавого мужчину лет тридцати в военной форме сопровождают симпатичная дама с живыми темными глазами и четырехлетний мальчик с торчащими из-под шапочки локонами. Встречающие почтительно приветствуют их. Это новый австрийский император и венгерский король Карл, его супруга Зита и наследник трона эрцгерцог Отто. Они прибыли в Будапешт на коронацию – как выяснится позднее, последнюю в истории династии Габсбургов.

Три дня спустя, 30 декабря, в церемониальном зале королевского дворца в Буде состоялся торжественный обряд. Карл принес присягу на Евангелии, дал обязательство защищать старинные вольности Венгерского королевства, после чего кардинал Янош Чернох передал монарху скипетр и державу. Потом настал черед королевы. Кардинал коснулся ее правого плеча древней короной святого Иштвана (Стефана)[5] и произнес: “Прими сию прекрасную корону как супруга короля, готовая разделить с ним заботу о рабах Божиих. Чем выше твое положение, тем большим да будет твое смирение, во имя Господа нашего Иисуса Христа”. Раздались залпы салюта, зазвенели колокола, и над холмами Буды, над стылым Дунаем, над улицами Пешта и, казалось, над всей венгерской равниной до самых Карпат разнеслось: Éljen a király! – “Да здравствует король!” Карл IV, король Венгрии, он же – под именем Карла I – император Австрии (в этом качестве Габсбурги, однако, не короновались), вступил на престол.

Венгрия, а вместе с ней вся империя Габсбургов, словно стремилась уверить себя и мир, что ничего не изменилось, что власть династии так же крепка, как и пару веков назад, а молодого короля ждет долгое и счастливое правление. Но действительность оказалась иной. Монархия, истощенная длившейся третий год войной, быстро приближалась к краху. Великолепие торжеств лишь на время заслонило для их участников и гостей грозную реальность – безнадежность боев на четырех фронтах, голод в городах, недовольство в селах, брожение среди народов империи, чья верность династии подвергалась все более серьезным испытаниям. На плечи двадцатидевятилетнего императора-короля, не выглядевшего ни гигантом, ни гением, легла ноша, которую вряд ли вынес бы и человек куда более стойкий. Кто знает, не вспомнил ли Карл Последний, слушая кардинала, другую фразу – мрачное напоминание, произнесенное как-то дядей молодого императора, погибшим в Сараеве эрцгерцогом Францем Фердинандом: “Корона Габсбургов – это терновый венец”?

Почти полувеком ранее, летом 1867 года, во время предыдущих коронационных торжеств, в Будапеште царило куда более приподнятое настроение. Тогда корону святого Иштвана возложили на рано облысевшую голову тридцатисемилетнего Франца Иосифа, закрепив примирение Австрии с мятежной Венгрией. Это примирение нашло выражение в специальном соглашении – Ausgleich (“Уравнение в правах”), заложившем правовую основу двуединой монархии. Будущее этой громадной страны тогда представлялось если не блестящим, то по меньшей мере вполне приемлемым. Казалось, была найдена удачная модель общежития на подвластных Габсбургам землях Центральной и Восточной Европы. В своем данном Богом праве повелевать многими народами и заботиться об их благополучии австрийская династия не сомневалась. Это правление продолжалось несколько веков – так почему же власть Габсбургов, некогда причислявших к своим предкам римского императора Августа и даже легендарного троянца Энея, не могла длиться вечно?


Австро-Венгрия: судьба империи

Корона императора Рудольфа II. 1602 год.


Царствование Франца Иосифа, эти без малого семь десятилетий лишь укрепляли у его подданных такое ощущение. Казалось, почтенный император и его держава есть и будут всегда, они естественны и неустранимы, как восход и закат солнца. Знаменитый английский историк Арнольд Тойнби писал об империях эпохи упадка: “Универсальное государство обнаруживает тенденцию выглядеть так, словно оно и есть конечная цель существования, тогда как в действительности оно представляет собой фазу в процессе социального распада”. Коронация 1867 года была в этом отношении переломным моментом: дунайская монархия перестала быть классической империей, а габсбургский император из носителя абсолютной власти превратился лишь в один из политических институтов нового государства.

Франц Иосиф понимал, что времена меняются, и в 1910 году, принимая в Вене экс-президента США Теодора Рузвельта, с гордостью и грустью произнес: “Я – последний монарх старой школы!” Родившийся в 1830 году кайзер[6] был воспитан в духе абсолютистских традиций, а образцом для подражания в юности считал своего деда, крайне консервативного Франца I, правившего в 1792–1835 годах (до 1806 года – Франц II, как император Священной Римской империи). Но время шло, и под влиянием революций, войн, личных потрясений, общения с советниками и противниками, в результате собственных размышлений (император не был интеллектуалом, но отнюдь не был и тупицей) резкий, безапелляционный и даже жестокий юноша, десятками утверждавший в 1849 году смертные приговоры венгерским революционерам, превратился в сдержанного, терпимого и в чем-то даже мягкого мужчину. Потом зрелый муж стал стариком с пышными седыми бакенбардами, который, пусть нехотя и с опаской, но принял новшества наступившей эпохи – парламентаризм и архитектурный модерн, депутатов-социалистов и гражданские браки, графа Дьюлу Андраши (которого когда-то заочно приговорил к смерти) в кресле министра иностранных дел и Карла Люгера (антисемита, но, как сказали бы сегодня, крепкого хозяйственника) на посту бургомистра Вены. Только в быту император оставался консерватором: не пользовался пишущей машинкой и телефоном (который приказал убрать от греха подальше… в туалет), почти не ездил на автомобиле и даже в преклонном возрасте избегал лифтов, предпочитая топать по лестницам.

На плакате, выпущенном в 1908 году к шестидесятой годовщине восшествия Франца Иосифа на престол, император-король изображен сидящим на троне, у которого собрались все без исключения его царственные предки, начиная со Средних веков. Рудольф Старший, первый Габсбург, занявший в 1273 году трон Священной Римской империи германской нации, показан приносящим поздравления далекому потомку, которому удалось переплюнуть всех Габсбургов по части продолжительности правления. Плакат символичен: Франц Иосиф всегда стремился быть в первую очередь главой династии, а значит – хозяином доставшегося ему от предков огромного домена, который нужно сохранить и передать наследникам. Николай II, заполняя анкету во время переписи населения, в графе “род занятий” написал: “Хозяин земли Русской”. Франц Иосиф мог бы ответить на этот вопрос так: “Глава Дома Габсбургов”. Положение первого лица династии являлось для него отправной точкой, фундаментом и причиной всего – долгих дней за письменным столом, круговерти приемов, балов и парадов, переговоров с государями и иностранными дипломатами, выстраивания политических комбинаций и, наконец, одиночества, глубокой тоски и грусти, которые с годами все больше овладевали царственным старцем, столь многое принесшим в жертву династии и империи. Времена абсолютизма уходили в прошлое, и, хотя роль императора и его семьи в жизни страны и общественном сознании оставалась значительной, священный ореол Австрийского дома явно поблек. Династии нужно было приспосабливаться к новым историческим условиям.

Некоторые представители монархической фамилии совсем не хотели этого. Одним из последовательных защитников традиций Габсбургов, пытавшихся сохранить за династией исключительное положение в социальной иерархии, был эрцгерцог Альбрехт (1817–1895), сын эрцгерцога Карла, одаренного полководца, нанесшего в 1809 году в битве при Асперне поражение самому Наполеону. Неудивительно, что и Альбрехт по мировоззрению был прежде всего солдатом. Он сделал военную карьеру, увенчанную в 1866 году победой над итальянцами при Кустоцце. Трагедии в семье – единственный сын Альбрехта умер в младенчестве, супруга скончалась, не дожив до сорока лет, а дочь погибла семнадцатилетней в результате несчастного случая – ожесточили эрцгерцога, от природы суховатого и упрямого.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

МАКСИМИЛИАН,

император и брат императора


Австро-Венгрия: судьба империи

Эрцгерцог Фердинанд Максимилиан (1832–1867) был на два года младше своего брата Франца Иосифа. Их мать, эрцгерцогиня София, говорила, что из своих четырех сыновей больше других уважает Франца, но сильнее всего привязана к Максу. Ходили слухи (скорее всего, безосновательные), что отцом мальчика был не добродушный эрцгерцог Франц Карл, а живший в Вене сын Наполеона I, рано умерший “Орленок” – Франц, герцог Рейхштадтский. Отношения между Максом и Францем Иосифом складывались противоречиво: разные по характеру братья любили друг друга, но соперничали. В 1853 году, когда венгерский националист совершил покушение на императора, Макс первым примчался в Вену, но это вызвало неудовольствие Франца Иосифа: он решил, что брат надеялся на его смерть и спешил “принять дела”. Вскоре Максимилиана назначили командующим австрийским флотом, а в конце 1850-х годов эрцгерцог стал наместником императора в Ломбардии и Венеции. Но дела там шли неважно, жители этих территорий относились к Габсбургам враждебно. Перелом в жизни Максимилиана и его супруги, бельгийской принцессы Шарлотты, наступил в 1863 году. Побуждаемый Наполеоном III, имевшим свои интересы в Мексике, Максимилиан согласился принять корону этой страны, толком не зная тамошних нравов и обстановки. В Мексике шла гражданская война. Сторонники Максимилиана, поддерживаемые французскими войсками, проигрывали республиканцам под командованием Бенито Хуареса. Три года Макс вел войну, одновременно пытаясь проводить в разоренной стране либеральные реформы. После вывода из Мексики французских войск положение монархистов стало безнадежным. Максимилиан, преданный частью своей армии, попал в плен в городе Керетаро. Республиканцы приговорили императора к смерти. Несмотря на просьбы о помиловании, направленные Хуаресу европейскими монархами, президентом США, а также Виктором Гюго и Джузеппе Гарибальди, 19 июня 1867 года Максимилиан Мексиканский был расстрелян вместе с двумя верными ему генералами. Тело императора доставили в Европу на фрегате Novara. Биографы указывают, что Франца Иосифа за всю его долгую жизнь видели плачущим лишь дважды: в 1889-м, на похоронах сына, кронпринца Рудольфа, и 22 годами раньше, когда он получил предсмертное письмо Макса. “Дорогой брат! Волею судьбы я вынужден принять незаслуженную смерть. Посылаю тебе эти строки, чтобы от всего сердца поблагодарить за братскую любовь и дружбу. Пусть Бог дарует тебе счастье, мир и благословит тебя, императрицу и милых детей. Прошу простить меня за совершенные ошибки и неприятности, которые я тебе причинил… Остаюсь до конца жизни твой вечно верный брат Максимилиан. Керетаро, 18 июня 1867 года”.

Альбрехт пользовался репутацией “серого кардинала” габсбургского дома. Он много размышлял над тем, что должно служить духовным основанием, идеей, raison d'être дунайской монархии. В письмах к юному кронпринцу Рудольфу, которого он пытался отвлечь от вредных либеральных идей, эрцгерцог утверждал: залогом прочности габсбургского государства могут быть “не абстрактные концепции государственности, а армия… и Австрийский дом как воплощение идеи Отечества, за которую его подданные готовы проливать кровь. Династия должна быть отделена пропастью от подданных; ни одному из них, на какую бы высоту он ни поднялся, не должно быть позволено пользоваться такими же почестями, как даже самому младшему из эрцгерцогов… Император – глава династии, ее судья, ее суверен, и ее члены должны выражать ему почтение и быть его преданными слугами, подавая пример всем подданным… Вот принципы, благодаря которым Австрийский дом в течение столетий достиг могущества и процветания. Если эти принципы… будут отброшены, династия потерпит крушение, столкнувшись с сообществом народов, до сих пор связанных между собой исключительно обязательствами перед династией и ее армией”. Альбрехт отличался трезвостью оценок, он четко сознавал, на чем базируется габсбургская власть. Эта проницательность тем не менее не мешала эрцгерцогу искать рецепты укрепления монархии исключительно в прошлом.

Однако жить как в прошлом у династии уже не получалось. Правда, Габсбурги и в последние десятилетия правления в основном соответствовали емкой характеристике, которую дал этой царственной фамилии швейцарский историк Якоб Буркхардт: “Физически далекие от идеала, почти лишенные черт гениальности, но обладающие доброй волей, серьезностью и основательностью; выносливые и терпеливые в беде; среди них не было ни мерзавцев, ни опустившихся личностей”. Почти не было, добавим справедливости ради, хотя историк прав: “черные овцы” в огромной разветвленной семье оказывались явлением нечастым (к середине правления Франца Иосифа эрцгерцоги и эрцгерцогини исчислялись уже десятками)[7]. С другой стороны, характерно, что ни один из Габсбургов не вошел в историю с прозвищем Великий. Сила этой фамилии заключалась не в выдающихся способностях ее отдельных представителей, а в династической солидарности, преемственности и умении подбирать толковых соратников. Для Габсбургов была характерна и жесткая семейная дисциплина: открытые бунты против главы рода случались нечасто (самый известный случай – распря между императором Рудольфом II и его братом Матиасом в начале XVII века). В других европейских августейших семьях – у Валуа, Бурбонов, Гогенцоллернов, Романовых, Ваза, Браганса – такое происходило неоднократно.

Типичный австрийский эрцгерцог (этим титулом обладали все прямые потомки императоров и их братьев по мужской линии) воспитывался, конечно, не в спартанских условиях, но в достаточной строгости. Идеальной для Габсбурга считалась военная карьера. Эрцгерцогов, избиравших церковную стезю, в XIX веке становилось все меньше, хотя прежде такой выбор для младших отпрысков рода представлялся вполне стандартным. Взрослых и ментально здоровых Габсбургов, не имевших военного чина, при четырех последних императорах практически не было, хотя особыми полководческими талантами большинство представителей династии не обладало. Многие Габсбурги стремились получить и гражданское образование – например, последний император Карл учился в университете в Праге, а его младший брат эрцгерцог Макс был дипломированным юристом. Особенностью воспитания мальчиков считалось и то, что их обучали тому или иному ремеслу на выбор. Франц Иосиф был в детстве садовником, а у “красавчика Отто”, отца последнего императора, имелась столярная мастерская. Большое внимание уделялось освоению иностранных языков. Поскольку дунайская монархия сложилась как многонациональное государство, Габсбурги должны были говорить на основных ее языках – немецком, венгерском, часто на чешском и польском; следовало владеть французским, сохранявшим статус языка дипломатии и международных отношений, и итальянским; некоторые эрцгерцоги объяснялись и по-английски, кое-кто знал латынь. Габсбурги, хорошо владевшие четырьмя-пятью иностранными языками, были скорее правилом, чем исключением. Дети с родителями в семьях нескольких императоров (например, Марии Терезии и Франца I) говорили в основном по-французски. Хотя в минуты волнения (в частности, объявляя публике в Придворном театре о рождении у нее первого внука) та же Мария Терезия переходила на венский диалект, довольно далекий от литературного немецкого языка.

Девочки-эрцгерцогини получали домашнее образование, программа которого была заметно у́же, чем у мальчиков. В ее основе лежали те же иностранные языки, музыка, литература, азы математики, истории, географии, а также женские занятия вроде вышивания. Глава императорского дома смотрел на своих юных родственниц прежде всего как на материал для династических браков. В Европе (да и не только: скажем, дочь Франца I Леопольдина вышла замуж за императора Бразилии Педро I) трудно было найти царствующую династию, в которой не отыскалось бы жен и матерей, происходивших из габсбургско-лотарингского рода. Самой трагически знаменитой из габсбургских принцесс, выданных замуж за иностранных государей, стала Мария Антония – супруга короля Франции Людовика XVI, вошедшая в историю под офранцуженным именем Мария Антуанетта. Она и Максимилиан Мексиканский – единственные казненные Габсбурги.



Только с Романовыми династические комбинации у Габсбургов складывались не лучшим образом. Единственным браком “на высшем уровне” между двумя династиями стала женитьба в 1799 году венгерского наместника (палатина) Иосифа Антона, шестого сына императора Леопольда II, на шестнадцатилетней великой княжне Александре, дочери Павла I. Брак оказался недолгим: год спустя юная Александрина, как называли ее в Венгрии, умерла от родильной горячки. Сближению династий препятствовал религиозный фактор: Романовы настаивали на переходе в православие иноземных принцесс, выходивших за членов царской семьи, и с неохотой допускали переход собственных великих княжон, выдававшихся замуж за границу, в веру их супругов.

К концу XIX века австрийское императорское семейство оказалось настолько разветвленным, что все более частыми становились браки между родственниками, принадлежавшими к разным ветвям габсбургского рода. Племянник Франца Иосифа, эрцгерцог Франц Фердинанд, ставший в 1895году наследником престола, возмущался по этому поводу: “Если кто-то из нашей семьи влюбится на стороне, в родословной непременно найдется какая-то ерунда, препятствующая такому браку. Вот и получается, что у нас муж и жена всегда двадцатикратные родственники. В итоге половина детей – дурачки или полные идиоты”. Эмоциональный эрцгерцог несколько преувеличивал: в его времена габсбургская кровь была явно свежее, чем в XVI или XVII веках, когда случались откровенно инцестуальные браки. Из-за этого, в частности, вымерла испанская ветвь династии, последний представитель которой Карл II (годы правления 1665–1700) являл собой ужасающий пример физической и ментальной дегенерации[8]. При Франце Иосифе родственные браки Габсбургов были куда менее скандальными, ибо речь шла о дальних степенях родства, хотя император женился на своей двоюродной сестре по материнской линии. Младшая дочь Франца Иосифа Мария Валерия вышла замуж за своего троюродного брата Франца Сальватора, а наследника трона Франца Фердинанда хотели женить на одной из дочерей эрцгерцога Фридриха, приходившегося ему двоюродным дядей.

Женитьба Франца Фердинанда стала ярким примером того, что даже столь консервативный институт, как Австрийский императорский дом, оказался не в состоянии сопротивляться нравам эпохи, в которой родовые и сословные традиции играли все меньшую роль, а воля и чувства отдельных людей – все большую. Франц Фердинанд отличался упрямым, вспыльчивым, своевольным характером. Царственный дядя недолюбливал племянника, но считался с ним. Во-первых, Франц Фердинанд был неглуп, во-вторых, он, в отличие от многих младших Габсбургов, интересовался политикой и искренне желал послужить империи, а в-третьих, больше Францу Иосифу рассчитывать оказалось не на кого. Младший брат Франца Фердинанда, следующий по порядку наследования эрцгерцог Отто, был добродушным беспутным гулякой[9] (в 1906 году он умер от последствий сифилиса), а его сын Карл, который в итоге в 1916 году и занял трон, пока еще гулял в детских штанишках.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ЛЕОПОЛЬД ВОЛЬФЛИНГ,

Габсбург-изгой


Австро-Венгрия: судьба империи

Эрцгерцог Леопольд Фердинанд Сальватор (1868–1935) – сын Фердинанда IV, последнего великого герцога Тосканского, отпрыска младшей ветви Габсбургов, правившей в Тоскане до 1860 года, когда эта династия потеряла корону. С детства Леопольд не подавал особых надежд, испытывая интерес только к развлечениям и рано пристрастившись к выпивке. Позднее он прошел курс лечения от алкоголизма. Самым интересным событием его молодости было участие в кругосветном путешествии, которое предпринял в 1892–1893 годах наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд. Родственники не поладили, когда выяснилось, что Леопольд провел на борт корабля подружку, пере-одетую матросом. Леопольд вынужден был прервать путешествие в Сиднее. Позднее он сменил службу на флоте на казавшуюся ему более простой пехотную, но и здесь яркой карьеры не сделал, хоть и дослужился до полковника. Проклятием и судьбой Леопольда Фердинанда оказались женщины легкого поведения. В 1902 году эрцгерцог собрался жениться на бывшей проститутке Вильгельмине Адамович. Зная, что его образ жизни вызывает недовольство высокородных родственников, Леопольд подал императору прошение об отказе от титула. Леопольду выделили 200 тысяч крон, а родители помогали непутевому сыну еще 30 тысячами в год. Тем не менее он не вылезал из финансовых проблем. Леопольд принял фамилию Вольфлинг, по названию горы на севере Австро-Венгрии, где любил бывать, и женился-таки на своей Вильгельмине. Впоследствии он заключил еще два брака, причем одна из его избранниц также принадлежала к древнейшей профессии. Поскольку бывшему Габсбургу запретили въезд во владения императора-короля, герр Вольфлинг принял гражданство Швейцарии. В Австрию он вернулся после падения монархии и открыл в Вене продуктовую лавку, ставшую достопримечательностью: не на каждой улице торгуют колбасой и оливковым маслом особы королевской крови! Магазин Леопольда прогорел. Вольфлинг написал переведенные на несколько языков мемуары, в которых не пощадил родственников. Но и занятия литературой больших успехов ему не принесли. Леопольд перебрался в Берлин, где умер в 1935 году в нищете. Несмотря на три брака, потомков он не оставил.

Именно поэтому роман Франца Фердинанда с графиней Софией Хотек, представительницей знатного, но не равного Габсбургам и к тому же обедневшего чешского рода, получил столь большое династическое значение. Жизнь августейшей семьи определялась статутом, принятым в 30-е годы XIXвека с подачи влиятельного канцлера князя Клеменса Меттерниха. Высказанное Францем Фердинандом твердое намерение жениться на Софии Хотек шло вразрез с этим документом, который предполагал возможность морганатического брака эрцгерцогов, но карал их за этот шаг утратой прав на трон. Франц Фердинанд, однако, сумел добиться от дяди нарушения строгих правил, подписав обязательство, согласно которому будущие дети от брака с графиней Хотек лишались прав наследования, но сам эрцгерцог такие права сохранял. Странное совпадение: ровно в этот же день четырнадцать лет спустя пули террориста оборвали жизнь Франца Фердинанда и его супруги. Уступив желанию нелюбимого, но полезного династии племянника, император Франц Иосиф сделал еще одну уступку новой эпохе. Возможно, он просто не смог отказать Францу Фердинанду в том, чего в молодости добился сам, – в женитьбе по любви.

История брака Франца Иосифа и Елизаветы, более известной как Сисси, происходившей из младшей ветви баварской династии Виттельсбахов, хорошо известна и многократно описана. Снятая в 1950-е годы австрийская кинотрилогия о Елизавете-Сисси с юной Роми Шнайдер в главной роли изображала их союз как нечто идиллическое до сусальности, но такое представление не вполне соответствовало действительности. Франц Иосиф должен был жениться на старшей сестре Елизаветы – Елене, но отчаянно влюбился в пятнадцатилетнюю Сисси и настоял на браке с ней. Свадьбу сыграли в 1854 году. Франц Иосиф оказался любящим и заботливым мужем, однако обстоятельства не способствовали счастью. Сисси не нравился этикет венского двора, она враждовала со свекровью, властной эрцгерцогиней Софией, а росшая с годами эксцентричность императрицы вызывала негодование в придворных кругах.

Императрица не была создана для семейной жизни, поскольку, по свидетельству биографов, оставалась психически нестабильным человеком. Постоянные недомогания, которые она испытывала в Вене, имели характер невроза: стоило ей удалиться из нелюбимой столицы, как словно по волшебству исчезали навязчивая анорексия и головные боли, возвращались силы и интерес к жизни. Елизавета любила одиночество, но не могла подолгу оставаться на одном месте, а потому колесила по Европе, вызывая пересуды в политических кругах и аристократических салонах. Очарованная красотой греческого острова Корфу, она уговорила Франца Иосифа построить там великолепную виллу Ахиллеон. Однако, пробыв на Корфу считаные недели, Елизавета уехала и впоследствии просила императора продать имение.

“Она думала прежде всего о себе. С удовольствием пользовалась выгодами, которые приносило высокое положение, но не желала исполнять обязанности, связанные с этим положением”, – пишет об императрице в книге “Болезни Габсбургов” австрийский врач и историк-любитель Ганс Банкль. Подобные суждения звучат категорично, но не лишены оснований. Сисси действительно ненавидела церемонии и приемы, стремилась как можно реже появляться рядом с мужем на официальных мероприятиях. Это часто ставило Франца Иосифа в неудобное положение, за спиной императора раздавались злые шуточки о “соломенном вдовце”. Однако вряд ли мотивом действий императрицы являлся сознательный протест или холодный эгоизм. Елизавета стремилась к свободе, но не могла найти ее – не потому, что габсбургский двор стал для нее “золотой клеткой”, а потому, что тюрьмой оказалась ее собственная душа. Романтический ореол, окружающий фигуру Сисси, не позволил многим писавшим о ней высказать “крамольную” мысль: императрица была психически нездорова, и именно это послужило главной причиной краха семейной жизни австрийской монаршей четы.


Австро-Венгрия: судьба империи

Императрица Елизавета. Фото Эмиля Ребендинга. 1867 год.


Франц Иосиф, реалист до мозга костей, человек долга, обладавший невероятной самодисциплиной, представлял собой полную противоположность Сисси. Примерно с 1870-х годов (императору тогда было едва за сорок, его жене немногим более тридцати) их брак стал формальностью. Елизавета большую часть времени проводила в путешествиях, изнуряя себя диетами, длительными пешими и конными прогулками (она могла пройти быстрым шагом и почти без отдыха до тридцати километров), предаваясь меланхоличным размышлениям и сочинению стройных, но лишенных признаков большого таланта стихотворений. В 1898 году жизнь Елизаветы трагически оборвалась: на берегу Женевского озера ее ударил в грудь заточенным напильником итальянский анархист Луиджи Луккени. Он не хотел убивать именно Елизавету Австрийскую – просто поблизости не оказалось никого другого из представителей высших классов, а Луккени мечтал совершить героический поступок во имя светлого будущего. “Как я любил эту женщину!” – воскликнул император, получив известие о гибели Сисси.

Впрочем, у Франца Иосифа не было недостатка в дамах, желавших разделить его одиночество. В 1875 году на прогулке в парке дворца Шёнбрунн он повстречал юную Анну Наговски, жену железнодорожного чиновника. Случайная встреча обернулась многолетней тайной связью. Двое из троих детей Анны – дочь Елена и сын Франц, собственно, названный в честь императора, – судя по всему, были детьми Франца Иосифа[10]. Но в середине 1880-х годов в жизни императора началась “эпоха Катарины Шратт” – женщины, остававшейся его подругой до самой смерти. С Анной Наговски Франц Иосиф поступил так, как многие люди, обладавшие богатством и властью, но не лишенные совести поступали с любовницами: откупился от наскучившей подруги. В обмен Анна подписала обязательство молчать об отношениях с высочайшим любовником. Судя по всему, глубоких чувств между ними так и не возникло, чего не скажешь о связи Франца Иосифа с венской актрисой Катариной Шратт. Утверждают, что Катарина оказалась единственным человеком, который мог до слез рассмешить императора, человека серьезного и довольно меланхоличного, веселыми историями и анекдотами.

Несложившаяся семейная жизнь императора имела трагические последствия по меньшей мере для одного из его детей. У Франца Иосифа и Елизаветы было четверо отпрысков – умершая в двухлетнем возрасте София, вторая дочь Гизела, родившийся в 1858 году наследник трона Рудольф и, наконец, младшая, любимая дочь императорской четы Мария Валерия. Пожалуй, только последняя в полной мере познала родительскую, прежде всего материнскую, любовь. Покладистая Гизела, добрая и отзывчивая (позднее ее назовут “добрым ангелом Австрии” за участие в благотворительности), не привлекала внимания родителей. Зато она стала, возможно, самым близким человеком для брата Рудольфа, который рано проявил разнообразные способности, но унаследовал от матери нестабильную психику. Его проблемы усугублялись недостатками воспитательной программы и родительского внимания.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

КАТАРИНА ШРАТТ,

подруга императора


Австро-Венгрия: судьба империи

Катарину Шратт (1853–1940) иногда называли “некоронованной императрицей”, хотя эта женщина, много лет бывшая для императора Франца Иосифа самым близким человеком, не злоупотребляла отношениями с ним, а политикой почти не интересовалась. Дочь мелкого торговца из окрестностей Вены, Катарина увлеклась театром и, несмотря на протесты родителей, стала актрисой. Она играла в Берлине, затем вернулась в Вену. Недолго была замужем за венгерским офицером, от которого родила сына. Шратт стала популярной актрисой Придворного театра. Принято считать, что императрица Елизавета способствовала сближению своего мужа с Катариной. Примерно в 1885 году у императора и его новой фаворитки установились близкие отношения. Она поселилась в особняке рядом с дворцом Шёнбрунн, так что Франц Иосиф мог посещать подругу, не привлекая внимания. Сохранилась обширная переписка императора и Катарины, свидетельствующая о том, что она действительно стала для стареющего монарха больше чем любовницей – “сердечным другом” и человеком, которому он мог доверять. Эти письма теперь продают на международных аукционах. Наутро после смерти Франца Иосифа император Карл настоял на том, чтобы фрау Шратт пропустили к смертному одру. Катарина с молитвой вложила в руки покойного две белые розы. Она прожила еще четверть века, неизменно отклоняя предложения об интервью и написании мемуаров. В 1938 году, после аншлюса Австрии, престарелая Катарина Шратт, видимо, впервые в жизни сделала политический жест: узнав, что под окнами ее особняка будет проезжать кортеж Адольфа Гитлера, она распорядилась закрыть шторами окна. Она прожила столько же, сколько Франц Иосиф, – без малого 87 лет.

Детство Рудольфа пришлось на самые тяжелые годы правления Франца Иосифа, отмеченные неудачными войнами и крупными реформами, когда император был особенно погружен в государственные дела и не успевал уделять принцу достаточного внимания. Отец и позднее не стал для Рудольфа по-настоящему родным человеком. Их переписка носила дружеский характер (с сыновней почтительностью со стороны кронпринца), но темы этих писем удивительно однообразны: охота, парады, учения. Мать оставалась для Рудольфа существом далеким (из-за ее отсутствия в Вене) и загадочным. Лишь однажды Елизавета вмешалась в процесс воспитания сына – когда выяснилось, что куратор Рудольфа, генерал Антон Гондрекур, солдафонскими методами едва не довел хрупкого мальчика до нервного расстройства. Сисси добилась замены Гондрекура умным и добрым графом Йозефом Латуром фон Турнбургом, который не только дал Рудольфу хорошее домашнее образование, но и сумел подружиться со своим учеником.


Австро-Венгрия: судьба империи

Кронпринц Рудольф. Фото 1880 года.


“Австрийский Гамлет”, несомненно, был одним из наиболее одаренных Габсбургов. Его перу, помимо статей и трактатов на исторические и политические темы (большинство из них было опубликовано анонимно, и Франц Иосиф не догадывался, кто является автором этих оппозиционных текстов), принадлежат труды по орнитологии. В 1885 году при авторском и редакторском участии наследника престола начато издание двадцатичетырехтомной энциклопедии “Австро-Венгерская монархия словом и образом”. Кронпринц знал толк в музыке, разбирался в военных вопросах. Но все его дарования производят впечатление неупорядоченности, на них лежит отпечаток хаоса, который, по-видимому, царил в душе Рудольфа. Он отличался непоследовательностью. Стремился стать образцовым офицером, но вел образ жизни, далекий от установок воинской дисциплины. Дружил с венской либеральной интеллигенцией, среди которой было немало евреев, но не раз отпускал развязные антисемитские замечания. Сознавал степень ответственности, которая однажды ляжет на его плечи, но словно сгибался под ее тяжестью, стараясь забыться на охоте, в попойках и беспорядочных связях с женщинами, от придворных дам до проституток.

Рудольф уважал, может быть, в глубине души даже любил отца, но одновременно ненавидел его – за холодность и консерватизм; за суровую самодисциплину, которой он, кронпринц, был лишен; за то, что император не допускает его, наследника, к государственным делам. Столь же противоречивым оказалось и отношение Рудольфа к монархии. Вот два высказывания кронпринца об Австро-Венгрии. Первое – цитата из учебной работы пятнадцатилетнего Рудольфа: “Это королевство стоит подобно могучей руине, живет сегодняшним днем, но в конце концов все равно рухнет. Оно держалось веками, и пока народ слепо позволял вести себя, все шло хорошо, но сегодня люди стали свободными, и грядущая буря сметет развалину”. Второе – из написанного в 1886 году письма французскому политику, будущему премьер-министру Жоржу Клемансо: “Габсбургское государство давно уже осуществило мечту Виктора Гюго о Соединенных Штатах Европы, пусть и в миниатюрной форме. Австрия – блок разных стран и народов под единым руководством. Такая концепция имеет огромное значение для мировой цивилизации. Тот факт, что реализация этой идеи, выражаясь дипломатично, пока не совсем гармонична, не означает ошибочности самой идеи”.

Отношения с родителями у Рудольфа не сложились; при дворе у него не нашлось друзей, многочисленные любовницы стремились использовать его в своих интересах, жена, бельгийская принцесса Стефания, оказалась женщиной доброй, но ограниченной (к тому же Рудольф заразил ее венерической болезнью, приведшей к бесплодию, что испортило отношения супругов), сестра Гизела, вышедшая замуж за баварского принца, была далеко… Тридцать лет жизни, которые отвела Рудольфу судьба, стали временем одиночества. Запутавшийся и, видимо, уже тяжело больной кронпринц нашел простой и трагический выход. 30 января 1889 года тела Рудольфа и его любовницы, семнадцатилетней баронессы Марии Вечёры, были найдены в охотничьем домике Майерлинг под Веной. Несмотря на появившиеся с тех пор бесчисленные исследования, посвященные “загадке Майерлинга”, невозможно достоверно установить, что именно тогда произошло. Наиболее вероятной версией остается самоубийство Рудольфа, перед смертью застрелившего несчастную девушку – по ее собственному желанию или нет, никто уже не узнает. Кронпринц обдумал свой поступок: он успел написать предсмертные письма жене, матери, сестре и друзьям. Для отца у него не нашлось ни строчки.

По распоряжению свыше австрийские газеты писали о смерти наследника глухо и невнятно, хотя за границей вовсю смаковались подробности трагедии, зачастую искаженные невероятным образом. Император настоял на том, чтобы подробностей случившегося в Майерлинге не узнал никто: “Все что угодно лучше, чем правда”. В первые дни февраля 1889 года между Веной и Ватиканом шли интенсивные переговоры о том, чтобы позволить похоронить убийцу и самоубийцу Рудольфа по католическому обряду. В конце концов злополучный наследник был, как и остальные Габсбурги, упокоен в склепе венской церкви Капуцинов. Изуродованную выстрелом голову кронпринца венчала белая повязка, прикрытая траурными венками. На похоронах сына, вспоминали очевидцы, Франц Иосиф словно окаменел, но в последний момент не выдержал и, рыдая, припал к гробу Рудольфа.

Знал ли монарх о письме кронпринца матери, в котором тот признавался, что “недостоин быть сыном императора”? Что творилось в душе Франца Иосифа, когда он размышлял о судьбе Рудольфа? Была ли это лишь скорбь или к ней примешивались чувства недоумения, вины, обиды? Исходя из суровой династической логики, Рудольф оказался предателем – семьи, отца и себя самого, поскольку предпочел уход из жизни тем обязанностям, которым полностью подчинил свою жизнь император. Вскоре о Рудольфе словно забыли, его отец не хотел бередить душевную рану. Но о том, что боль потери осталась, говорит тот факт, что Франц Иосиф очень нескоро, лишь через десятилетие после смерти Рудольфа, официально дал понять, что считает своего нелюбимого племянника Франца Фердинанда наследником трона.

Центром габсбургского мира, естественно, оставался венский двор, две столичные резиденции императора – расположенный в центре города Хофбург (зимняя) и окраинный, окруженный прекрасным парком Шёнбрунн (летняя). В старости Франц Иосиф проводил все больше времени в Шёнбрунне, который казался императору более уютным. Тем не менее, несмотря на великолепие обоих дворцов, сейчас их планировка производит странное впечатление. Трудно избавиться от ощущения, что обитатели этих пышных покоев все время жили на виду; большие залы и соединяющие их анфилады жилых комнат почти не оставляли личного пространства, к которому привыкли люди нашего времени.

Жизнь императора-короля и его родственников действительно была в очень значительной степени публичной, расписанной с утра до позднего вечера, наполненной аудиенциями, парадами, приемами, визитами и, конечно, совещаниями и рутинной кабинетной работой, которой Франц Иосиф посвящал немало времени. Даже в последний вечер своей жизни смертельно больной монарх просил слугу Ойгена Кеттерля разбудить его, как обычно, в четыре часа утра, так как на рабочем столе остались бумаги, которые император не успел прочесть и подписать. Елизавета-Сисси с ее бунтом против придворных порядков оказалась исключением среди высочайших габсбургских особ. Австрийский двор отличался педантичным этикетом и приверженностью формальностям. Эта традиция берет начало в XVI веке, когда Габсбургам принадлежали не только центральноевропейские владения, но и испанская “империя, над которой никогда не заходит солнце”. Венские Габсбурги переняли чопорный стиль мадридских родственников и сохранили его после того, как испанская линия династии пресеклась.

Конечно, со временем многие средневековые условности ушли в прошлое, но и в XIX веке Хофбург по сравнению с другими королевскими дворами Европы считался местом, где царят удушающе строгие правила. Дворцовый протокол Габсбургов был разработан до мельчайших деталей, и отступления от него не приветствовались. После самоубийства эрцгерцога Рудольфа венский двор на три месяца погрузился в “глубочайший” траур. Если обстоятельства кончины члена монархической фамилии оказывались не столь трагичными или если покойник не был столь высокородным, объявлялся не такой продолжительный “глубокий” или даже “умеренный” траур. Франц Иосиф с его приверженностью дисциплине оказался идеальным монархом для поддержания таких традиций. Тем не менее на аудиенцию к императору нередко попадали люди скромного звания или “сомнительного” происхождения. Офицеры имели право появляться при дворе в любое время – этим подчеркивались “священные узы” между монархией Габсбургов и ее армией. Но вот занимать заметные придворные должности могли только люди знатные: каждый кандидат обязан был представить родословную, в которой значилось бы не менее восьми (!) поколений предков-дворян как с отцовской, так и с материнской стороны.

При дворе Габсбургов не сорили деньгами. Один французский дипломат, побывав в 1865 году на званом ужине у Франца Иосифа, отметил, что скатерти на праздничных столах венского дворца “постеснялись бы использовать в приличном парижском ресторане”. Сам император-король отличался простыми вкусами и не поощрял склонности к шику. Любимыми блюдами Франца Иосифа были суп с фрикадельками и шницель с картофелем, венское пиво он предпочитал изысканным винам, а из “излишеств” позволял себе разве что дорогие сигары, да и то нечасто. Так и не привыкнув к водопроводу, Франц Иосиф всю жизнь мылся в походной раскладной ванне. В одежде он отдавал предпочтение военной форме, редко появляясь в штатском. В императорском гардеробе имелась форма почти всех полков австро-венгерской армии, кроме разве что флотской, хотя Франц Иосиф, конечно, был почетным адмиралом своих военно-морских сил. Зато – и в этом противореча дяде! – именно в адмиральском мундире часто появлялся на публике наследник трона Франц Фердинанд.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

КНЯЗЬ МОНТЕНУОВО,

слуга


Австро-Венгрия: судьба империи

Альфред фон Монтенуово (1854–1927) считался одной из самых влиятельных фигур при дворе Франца Иосифа. Он приходился Габсбургам родственником: его прадедом был Франц I, а бабушкой – эрцгерцогиня Мария Луиза, вторая жена Наполеона I. Князь вырос при венском дворе, его отец Вильгельм был другом детства Франца Иосифа. Неудивительно, что отпрыск столь знатного рода сделал быструю карьеру, получил должность обер-гофмейстера императорского двора. Монтенуово контролировал порядок императорских аудиенций, ведал императорскими замками, угодьями, библиотеками, конюшнями. В круг обязанностей обер-гофмейстера входил также допуск ко двору. Князь был помешан на правилах и порядке. Морганатический брак наследника престола эрцгерцога Франца Фердинанда, женившегося на “неравной родом” графине, Монтенуово считал скандалом. Он отомстил этой паре довольно подлым способом. После убийства эрцгерцога и его жены в Сараеве летом 1914 года обер-гофмейстера назначили ответственным за организацию похорон. Когда тела убитых выставили для отпевания, выяснилось, что София покоится на заметном расстоянии от мужа, а ее гроб установлен на более низком постаменте. Это вызвало возмущение дворян (прежде всего богемских, к которым относился род Хотеков), а также нового наследника престола эрцгерцога Карла, любившего покойных дядю и его жену. В 1917 году, вскоре после вступления на престол, Карл I уволил князя Монтенуово. Карьера “серого кардинала Хофбурга” закончилась бесславно.

Помимо официальных резиденций Габсбургам принадлежали десятки дворцов, замков, охотничьих угодий и иных владений. Некоторые родственники монарха были кем-то вроде удельных князей. Так, эрцгерцог Карл, победитель Наполеона при Асперне, стал обладателем Тешенского герцогства в Силезии, которое позднее перешло к его потомкам, образовавшим тешенскую (тешинскую)[11] линию габсбургского рода. Собственность отдельных членов династии не была тождественна собственности короны. С XVIII века четко разделялись и финансы Габсбургско-Лотарингского дома и подвластной ему империи. Этому способствовали предпринимательские усилия Франца Стефана – скромного, мягкого, почти не занимавшегося политикой мужа Марии Терезии. Этот человек оказался бизнесменом на троне: получив в 1744 году наследство пресекшегося итальянского рода Медичи, Франц Стефан удачно вложил средства в разные финансовые и промышленные проекты и вскоре стал обладателем огромного состояния. После смерти Франца Стефана его сын Иосиф II субсидировал государственную казну на огромную сумму – 20 миллионов флоринов; но и оставшегося хватило для создания габсбургского фамильного фонда, который приумножался до самого падения монархии.

Династия не сидела на шее у государства, располагая значительными собственными средствами. После 1860 года, когда в результате объединения Италии младшие ветви Габсбургов лишились своих владений, эти семейства фактически поступили на содержание к венским родственникам. Позднее имущественные вопросы в Италии были разрешены и изгнанники получили обратно немалую собственность. Франц V Габсбург д’Эсте, герцог Моденский, умерший в 1875 году бездетным, оставил в наследство своему кузену Францу Фердинанду (принявшему в честь родственника имя д’Эсте) столько владений и ценных коллекций живописи и оружия, что молодой эрцгерцог оказался самым богатым из Габсбургов, не считая императора-короля.


Австро-Венгрия: судьба империи

Кортеж Карла I в день коронации в Венгрии. 30 декабря 1916 года.


Естественно, управленческие кадры дунайской монархии веками черпались из представителей высшего сословия. К началу XIX века дворяне составляли 86 % габсбургских дипломатов, 94 % офицеров, 91 % чиновников. Демократизация государственной службы протекала неспешно: только через столетие количество выходцев из недворянских слоев в системе управления достигло 30–35 %. Аристократия монархии распадалась на две группы. Старая знать, родовитые семьи – Ауэрсперги, Виндишгрецы, Дитрихштейны, Шварценберги, Тун-Гогенштейны и равные им (называем только некоторые австро-немецкие фамилии) – не отличались общественной активностью. Новое служилое дворянство, социально более мобильное, складывалось постепенно. За без малого семь десятилетий царствования Франц Иосиф возвел в дворянское достоинство около девяти тысяч человек, верой и правдой служивших монархии: богатых предпринимателей и удачливых промышленников, храбрых военных, отважных первооткрывателей, знаменитых ученых и деятелей культуры. Они составили так называемое второе общество, представители которого не смешивались со старой знатью ни в общественном отношении, ни через брачные узы.

Лишь изредка, по соображениям финансового оздоровления, такая связь оказывалась для высшей аристократии необходимой, но и тогда воспринималась прежде всего как мезальянс. “Австрийская знать до последнего сохраняла приверженность складывавшейся поколениями экономической и социальной этике, которая, в противоположность буржуазным воззрениям, принимала умножение собственности как приличествующее сословному положению, только если в результате этого возрастало уважение к соответствующей семье”, – пишет австрийский историк Карл Воцелка. До последних лет существования монархии Габсбургов влияние аристократии на политику было обеспечено законодательством о выборах: например, все эрцгерцоги по достижении совершеннолетия автоматически становились сенаторами, членами верхней палаты австрийского парламента.

XX век знаменовал начало нового времени – эпохи всеобщих выборов, массовых партий и массовой печати, националистов и социалистов, пацифистов и суфражисток. В обществе, ставшем, с одной стороны, куда более свободным, а с другой – куда более информированным, Габсбурги лишились ореола избранности. Они стали в глазах окружающих просто людьми, порой грешными и смешными, тем более что их поведение подчас подтверждало это. Так, император фактически поместил под домашний арест самого младшего из своих братьев, Людвига Виктора: гомосексуальные наклонности эрцгерцога привели к некрасивому эпизоду в венских общественных купальнях. Еще сильнее отличился младший племянник императора, эрцгерцог Отто, который однажды остановил похоронную процессию и перепрыгнул на коне через гроб с покойником. Подобные инциденты, естественно, популярности Габсбургам не прибавляли. Впрочем, императорско-королевский дом не был в этом отношении исключением среди правящих династий Европы. Роковую роль в истории династии Габсбургов и их империи сыграли не столько личные качества членов императорской фамилии, сколько обстоятельства социально-политические, прежде всего Первая мировая война. Но даже в момент краха Австро-Венгрии хватало людей, воспринимавших это событие как катастрофу.

Вот воспоминания писателя Стефана Цвейга, оказавшегося в марте 1919 года на пограничной станции между Австрией и Швейцарией в тот момент, когда свою страну покидал император Карл I: “Медленно – лучше сказать, величаво – подошел необычного вида поезд, не обшарпанные, с потеками от дождей привычные пассажирские вагоны, а черные, широкие: салон-вагоны… В зеркальной вагонной раме я увидел почти во весь рост императора Карла, последнего императора Австрии, его одетую в черное супругу королеву Зиту. Я вздрогнул: последний император Австрии, наследник габсбургской династии… покидает свою империю!.. Доблестная череда Габсбургов, которые из столетия в столетие передавали из рук в руки державу и корону, – она заканчивалась в эту минуту. Все вокруг ощущали в этот момент ход истории, мировой истории… Паровоз тронулся резким толчком, словно и он совершал над собою насилие; поезд медленно удалялся… Только теперь, в это мгновение, почти тысячелетней монархии действительно пришел конец”.


Австро-Венгрия: судьба империи

Вена. Трон земли

Нет, мир не рушился! По широкой Рингштрассе толпами шли горожане, радостно настроенные подданные Его апостолического Величества. Казалось, все они принадлежат к его свите и что вся Вена – гигантские дворцовые угодья.

Йозеф Рот. Марш Радецкого

Вена идеально подходит для воскресного общения взрослых детей с пожилыми родителями. В спокойном городе на берегу Дуная уместно проявлять уважение к возрасту и почтение к сединам, именно в Вене проживает умиротворенное пенсионерское счастье. Это не город, а сошедшая с телеэкрана реклама страхового полиса. Здесь кажется особенно приятным тихо скончаться в своей постели, обложившись грелками. Движение пешеходов по венским улицам всегда неспешно, меховые дамские шубки неизменно элегантны, мужские костюмы обязательно неброских цветов и строгих силуэтов. В центре Вены очень чинно и очень чисто; едва удерживаешься от соблазна мелкого хулиганства, не знаешь, то ли окурок воткнуть в цветочный вазон, то ли бросить конфетный фантик мимо мусорной урны. Здесь тысячи удобных скамеек, откуда открываются прелестные виды; здесь сотни милых кондитерских, витрины которых ломятся от тортов и пирожных; здесь десятки мощных памятников королям и композиторам. Педантичные австрийцы ни одного значительного предка не обидели, всех подсчитали: каждому полководцу выдали по бронзовому скакуну, каждому императору – по лавровому венку, каждому музыканту, художнику, поэту – по скрипке, мольберту, гранитному пьедесталу. Обойден этими почестями только Карл Последний[12], словно потомки так и не простили его: не смог, не сохранил, не удержал… Позднего (1957 год) и скромного монумента – в глубине Замкового сада, на низеньком постаменте, явно не по продолжительности и значимости царствования, – удостоился тот, решениям и воле которого Вена во многом обязана своим нынешним обликом: император Франц Иосиф.

Грезы об имперском прошлом для этого города важнее его республиканского настоящего. Чешские, венгерские, польские, южнославянские фамилии здесь услышишь не реже немецких. Таксист, дворник, официант, цветочница, продавец, горничная родом из бывшей провинции в Вене – привычное явление. Как и любая имперская столица, что бывшая, что нынешняя, Вена сохраняет достоинство, делает вид, что за последнее столетие в мире ничего особенного не произошло. Вена – гранд-дама, она великолепно держит осанку. Это холеная, породистая, сытая и оттого – при почти домашнем уюте, комфорте и очевидно разумном устройстве быта – кажущаяся по-северному холодной южная столица.

В Вене становится ясно: главные достоинства зрелой культуры кроются в ее мельчайших подробностях. Ни один другой город Европы не дал лучших, чем Вена, образцов легкой музыки, ни один другой город не научил своих жителей так задорно танцевать. Нигде больше не разработаны столь изощренные навыки вальяжного времяпровождения, как раз Вену писатель справедливо назвал “городом наслаждений”. Единственный европейский конкурент, Париж – другой: тамошние наслаждения более богемны и менее буржуазны, чем венские. С этим сложным кодексом праздности в исторических кондитерских Demel и Sacher радостной толпой знакомятся любознательные японские и корейские туристы. С надеждой на блестящее будущее за столики кафе Griensteindl и Central и сегодня усаживаются молодые безденежные интеллектуалы; как раз здесь сто лет назад собирались творческие компании, от Густава Климта до Стефана Цвейга, здесь играл в шахматы на деньги эмигрант-революционер из России Лев Троцкий.

Многие серьезные люди считают: этот возведенный в абсолют культ уютного, физически и духовно необременительного существования сыграл с Австрией в прошлом злую шутку. Сибаритство, которому так приятно предаваться за столиком кафе или ресторана, на набережной Дунайского канала или речушки Вены, в парке или сквере, стало для этого города поздней австро-венгерской поры категорией почти политической. Самоуспокоенность лишила венских бюргеров чуткости и прозорливости, ощущение комфорта убаюкало австрийский правящий класс. “Из всех главных немецких городов Вена может занять первое место в отношении слабости и косности жизни, – сетовал на рубеже XIX и XX веков музыкальный критик Михаэль Граф. – Напряжение и энергия Вены ничтожны. Даже популяризовать великих полководцев и победителей венский дух не способен иначе, как придавая им черты ласкового кретинизма. Без налета добрячества и слабомыслия венцам никогда не вообразить своих героев”. Критик в чем-то прав, хотя писал он на сей раз не о музыке. Почтенный чудаковатый папаша, а не стальной вождь – вот классический образ лидера старой Австрии, хотя реальность вполне могла быть и другой. Победитель турок Евгений Савойский на бронзовом жеребце сидит расфранченным вельможей, не бесстрашным воином, каковым был на самом деле. Императоры на пьедесталах выглядят сплошь как философы и покровители искусств, копытами своих скакунов они не топчут врагов в образах исчадий ада. Тяжеловесной Марии Терезии поставили на памятник массивный трон; императрица и встать не потрудилась. В этой символике много спокойствия, мудрости и величия, но мало энергии, не хватает порыва.

Возникнув на границе германского, романского и славянского миров, Вена, похоже, разбавила немецкую волю и твердость жизнелюбием недалекого Средиземноморья и славянской беспечностью, то и дело переходящей в лень. Венский уют и австрийский гедонизм были и милым достоинством, и изрядным пороком старой империи. Габсбурги стали мастерами “мягкой власти”, бисмарковское “железом и кровью” было им чуждо. Это придавало империи обаяния в глазах многих ее подданных, но во время кризисов грозило параличом воли. Характерно различие в стиле работы прусского и австрийского чиновничества, о котором пишет современный историк: “Просвещенные бюрократы в Австрии, в отличие от своих на первый взгляд куда более успешных прусских коллег, сохранили больше сдержанности и скептицизма, прагматизма и здравого смысла. Это защитило общество от подчинения гражданских свобод полумистическому культу государства и иерархии”.

Нега и умеренность стали австро-венгерскими доблестями. Об этом с сожалением, но, похоже, и с некоторой симпатией писал в многотомном романе “Человек без свойств” Роберт Музиль: “Находились в центре Европы, где пересекаются старые оси мира. По дорогам катились автомобили, но не слишком много автомобилей. Готовились к покорению воздуха, здесь тоже – но не слишком часто. Не было честолюбия мировой экономики и мирового господства. Знали роскошь – но не такую сверхутонченную, как французы. Занимались спортом – но не так сумасбродно, как англосаксы. Главный город тоже был меньше, чем все другие крупнейшие города мира, но все-таки значительно больше, чем просто большие города”.

Да, сто лет назад двухмиллионная Вена считалась четвертой столицей Европы – по численности населения и, пожалуй, по политическому влиянию (“чтобы прочно оставаться по слабости второй среди великих держав”). Помимо умения развлекаться город удивлял современников еще и масштабами строительных проектов. Не случайно именно топонимический термин стал одним из главных символов сформировавшего австро-венгерские полвека стиля жизни: Ringstraßenstil. Рингштрассе – это девять бульваров-проспектов шириной по шестьдесят метров каждый. Полтора столетия назад они с помощью одной набережной Дунайского канала (набережная носила имя Франца Иосифа) опоясали древний центр габсбургской столицы. Магистрали Ринга застроены в высшей степени представительными зданиями, общественное назначение которых едва ли важнее их смысловой нагрузки. “Стиль Рингштрассе” – идеология не отдельно взятого городского проекта, но овеществленная в граните, кирпиче и мраморе мечта о просвещенной монархии.

Перстень Рингштрассе заключил в себя, словно взял в плен, исторические святыни: дворцовый комплекс Хофбург (его выходящее на бульвары крыло закончили отделывать в 1926 году, когда Габсбургов уже выселили), мрачный собор Святого Стефана, нарядные палаццо аристократов, древние монастыри и прочие старинные объекты; кажется, здесь покоится сама душа вечной Австрии. Отсюда идет определение Österreich как Klösterreich, “страны монастырей”, понастроенных слугами Божьими во имя Господа и славы Его.

Хофбург поражает сложностью планировки – так, наверное, сто лет назад сама Австро-Венгрия пугала громоздкостью административного устройства. 18 крыльев, 54 лестницы, 19 внутренних дворов, почти 2600 помещений, 240 тысяч квадратных метров площади – Габсбурги проживали в этом чудо-комплексе с 1439 по 1918 год, без малого пять веков. И каждый император строил свое: правила церемониала запрещали пришедшему к власти монарху занимать покои предшественников. Архитектурный и стилевой разнобой сводится к общему знаменателю идеей величия обитателей дворца, полагавших свою спокойную умеренную власть сильнее времени, тверже гранита и отполированнее мрамора. Теперь замковый комплекс стал еще более многофункциональным. Хофбург вмещает в себя дюжину музеев с различными экспозициями, полдюжины не менее уникальных выставок, правительственную резиденцию, канцелярию президента, библиотеку, международный конгресс-центр с разноцветьем флагов стран ОБСЕ над фасадом. В хофбургской сокровищнице хранятся реликвии, среди которых – меч Карла Великого и боевая кость якобы единорога длиной в два с половиной метра. Здесь становится понятным, почему Вену иногда называли “городом золотого яблока” – только взгляните на один из символов императорской власти, драгоценный державный шар.

Скитающиеся по Хофбургу туристы быстро убеждаются в том, что Габсбурги не зря претендовали на роль, выражаясь современным языком, глобального политического игрока: в музеях можно поглядеть и на бронзовые фигурки из древнего Бенина, и на египетские папирусы, и на античный Парфянский фриз, и на латы короля Фердинанда Арагонского, и на головной убор Монтесумы из 450 перьев; даже на глобус, на котором еще не нарисованы Америки. Империи все интересно, у имперского моря нет берегов. Рядом с Хофбургом не зря почти два столетия назад построили Пальмовый павильон – оранжерею для сотен тропических растений и тысяч экзотических бабочек. На крыше бывшей Придворной, а ныне Национальной библиотеки (два с лишним миллиона томов) красуется богиня мудрости Минерва, изображенная в ключевой момент победы над Завистью и Глупостью. В дворцовой капелле по воскресеньям и праздникам вот уже пятьсот лет распевает Венский хор мальчиков. Во время выступления хористы не видны, слышны только хрустальные голоса. А в Зимнем манеже уже четыреста лет почти ежедневно – демонстрация мастерства жокеев, выездка лошадей липицианской породы. Наездники, переходя с одного аллюра на другой, в знак почтения приподнимают головные уборы перед портретом императора.

Окружающие Хофбург территории – десяток городских кварталов к северу, западу и востоку – застраивались в стародавние времена для того, чтобы обитатели императорских палат чувствовали себя неизменно комфортно, не знали отказа ни в обычной, ни в духовной пище и, главное, находились в окружении, достойном столь великолепного двора. Австрийский писатель-сатирик Карл Краус заметил по этому поводу: здешние улицы вымощены культурой, тогда как в других городах их асфальтировали. От внешней опасности жителей венского центра долго берегли крепостные стены. Город впервые окружил себя укреплениями еще две тысячи лет назад, в ту пору, когда на месте кельтского поселения римляне оборудовали для защиты дунайской границы той, своей, империи военный лагерь под названием Виндобона, известный, помимо прочего, тем, что император Марк Аврелий, баловавшийся философией, положил здесь на бумагу ценные “Размышления”.


Австро-Венгрия: судьба империи

Строительство церкви Обета. Фото 1867 года.


Планировка центральных венских улиц до сих пор не изменила древней топографии. Но к середине XIX века Вена оставалась едва ли не последней европейской метрополией, не покончившей решительно с оборонительными сооружениями. Главные их очереди – сложная система башен, стен, бастионов, валов, рвов, контрфорсов – создавались для защиты прежде всего от турок. Против того, чтобы все это взорвали, срыли, сровняли с землей, уже в эпоху Франца Иосифа до последней возможности возражали не только консервативные придворные, но и военные. Генералы, напуганные революционными событиями 1848 года, опасались нового народного бунта. Император, однако, хотел иметь более современную столицу. В 1857 году Франц Иосиф учредил Комиссию по городскому развитию, которая обосновала решение, как писала газета Neue Freie Presse, “сломать каменный обруч, сковывавший воздетые к небу руки Вены”. О соображениях безопасности все же не забывали: артерии Ринга прокладывали широко не только для вольного променада, но и для быстрого передвижения войск на случай круговой обороны Хофбурга и его окрестностей. 1 мая 1865 года Франц Иосиф торжественно открыл Бульварное кольцо, главный столичный объект своего величия.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

МАКСИМИЛИАН О’ДОННЕЛЛ,

адъютант


Австро-Венгрия: судьба империи

Максимилиан Карл Ламорал О’Доннелл родился в 1812 году в Вене в ирландской семье графов О’Доннеллов Тирконнелл, состоявшей на потомственной военной и гражданской службе, в частности, у австрийских и испанских Габсбургов. Среди австрийских О’Доннеллов – десятки офицеров и чиновников, один министр императорского правительства и один фельдмаршал. Максимилиан О’Доннелл получил образование в Дрездене, храбро воевал в императорской армии в Италии и Венгрии. В 1848 году короткое время занимал пост наместника Ломбардии, затем был назначен адъютантом императора Франца Иосифа. 18 февраля 1853 года вместе со случайным прохожим, мясником Йозефом Эттенрихом, обезвредил террориста Яноша Либеньи. В знак благодарности император пожаловал Эттенриху дворянство, а О’Доннелл получил второй графский титул (из-за ошибки при регистрации – под именем О’Донелл). Его также наградили боевым орденом и правом разместить на фамильном гербе изображение двуглавого австрийского орла. После отставки в звании генерал-майора О’Доннелл поселился в Зальцбурге. Скончался в 1895 году.

На освобожденных от стен и башен просторах возникали гранитные символы монархической власти. В 1856 году, еще до начала плановой застройки Рингштрассе, была заложена церковь Обета – в честь чудесного избавления императора от смерти. В 1853 году, во время прогулки императора, на Франца Иосифа с ножом в руках бросился молодой венгерский националист, подмастерье портного и бывший гусар Янош Либеньи. Монарха спасли от смерти Провидение, преданность оказавшихся рядом со злоумышленником подданных, но прежде всего – жесткий воротник армейского мундира, смягчивший удар ножа в шею. Либеньи схватили и через месяц, после скорого суда, повесили, несмотря на покаянное письмо террориста императору[13].

Строительство пышной, во французском готическом стиле, церкви Обета финансировалось по подписке. Добровольно откликнулись и внесли средства триста тысяч подданных. Мысль возблагодарить Господа якобы пришла в голову младшему брату императора Максимилиану, однако историки утверждают, что на самом деле идею разработала эрцгерцогиня София, заинтересованная в добрых отношениях между сыновьями. Конкурс на лучший проект храма Обета продемонстрировал наличие в стране патриотического порыва: не считая нескольких иностранцев, заявки подали семь десятков соискателей со всех уголков империи. Победил молодой архитектор Генрих фон Фёрстель, а внутреннее убранство собора доверили богемским мастерам. Храм, производящий сильное впечатление темной жертвенной торжественностью, символизировал единство трона и алтаря в час опасности.

Кольцо венских бульваров формировалось почти сорок лет, в три продолжительных приема, пережив не одну кардинальную смену архитектурной моды. Негодующие голоса генералов поутихли, ведь полезную площадь в новых помещениях предоставляли и военным. Исторический анекдот гласит: после окончания в 1869 году отделочных работ в похожих на средневековый замок казармах Россауэр выяснилось, что проект здания не предусматривал туалетов. Пришлось пробивать стояки сквозь уже готовые перекрытия. Новостройка вскоре сменила хозяев, в казармах разместили тюрьму, известную среди горожан под женским именем Лизль. Пышным фасадом комплекс Россауэр вывели не прямо на Рингштрассе: занимающее целый квартал солдатское здание отделено от бульвара Шоттенринг линией внушительных доходных домов.

Понятно, что главным смыслом первой в многовековой венской истории целостной урбанистической программы являлось выражение и утверждение ценностей неоабсолютизма, персонифицированного в фигуре Франца Иосифа. Монархизм, однако, связывался и с набиравшей силу (параллельно с медленным ослаблением императорской власти) идеологией pax liberalis, “либерального мира”, стремившегося сгладить противоречия многонационального и многоукладного государства. Не случайно главными аллегориями Ринга – вот они, красуются по обе стороны красиво оформленного строительного плана (издание 1860 года) – стали фигуры Закона, Мира и Искусства, а не символы воинских доблестей или гражданских добродетелей императоров. Отличие новых кварталов от старого центра Вены действительно оказалось разительным. “Идея конституционного закона взяла на Рингштрассе верх над идеей императорской власти, – пишет в книге “Вена на переломе столетий” американский историк Карл Эмиль Шорске. – Светская культура на всем протяжении Кольца одолела культуру религиозную”. Действительно, урбанизм и буржуазия отвоевали простор у трона и алтаря. Открытием в 1873 году первой городской (не католической) больницы венские либералы словно попытались именем науки отобрать у церкви ее традиционную заботу о людских телах и душах. Общественные здания Рингштрассе организовывали пространство по горизонтали убедительнее, чем вертикали соборов, символизировавшие связь земной и небесной власти.


Австро-Венгрия: судьба империи

Бульвар Шоттенринг. Фото 1875 года.


Зияющая пустота в центре австрийской столицы – шикарная Рингштрассе оказалась территорией вольного простора – постфактум воспринималась многими венскими интеллектуалами как следствие и свидетельство старения и умирания монархической идеи. Писатель Герман Брох заметил: “Вене уготован музейный статус, который служит знаком австрийского распада. Распад в убожестве ведет к прозябанию, распад в богатстве ведет к музею. Музейный статус есть прозябание в богатстве”. По Броху, Вена – город, всегда находящийся в ценностном вакууме, даже “центр европейского ценностного вакуума”. Если слова писателя воспринять буквально, то он и впрямь недалек от истины: Вена набита музейными реликвиями, как бабушкин сундук тряпьем. Простой перечень городских музеев, среди которых обнаруживаются столь экзотические, как музей погребальных обрядов, музей языка эсперанто и музей крепких спиртных напитков, займет не меньше десятка страниц. Столичный Музейный квартал, выросший неподалеку от внешнего обода Рингштрассе (неузнаваемо преображенные придворные конюшни), занимает 60 тысяч квадратных метров, четверть Хофбурга.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

МИХАЭЛЬ ТОНЕТ,

мебельщик


Австро-Венгрия: судьба империи

Родился в 1796 году в немецком городке Боппард в семье мебельщика. Почти двадцать лет производил мебель в Германии, однако запатентовать на родине новую технологию изготовления стульев (из шести элементов гнутой древесины твердых пород, обработанной водяным паром) мастеру не удалось. В 1842 году по приглашению канцлера Меттерниха, ценителя элегантной мебели, Тонет переехал в Вену, где открыл мастерскую Gebrüder Thonet и получил патент на “выгибание дерева любого рода, включая самые негибкие породы, химико-механическим способом с целью получения желательных форм, в том числе округлых”. В 1850 году выпустил венский стул модели Nr. 1 из буковых элементов, вскоре открыл две мебельные фабрики в Моравии. В 1859 году изобрел самую популярную модель венского стула для кафе, Konsumstuhl Nr. 14 (до 1930 года произведено 50 миллионов штук). Пожалован императором дворянским титулом и двумя орденами. Скончался в Вене в 1871 году. К концу XIX века венские стулья выпускали на 60 предприятиях многих стран. После распада Австро-Венгрии наследники Тонета продолжили производство.

Как и другие страны Европы, Австрия, а потом Австро-Венгрия, большую часть XIX века искала духовные корни в минувшем. Один из тогдашних теоретиков искусства писал: “Дух нашего века не способен найти собственный путь. У этого столетия нет своеобычного выражения мыслей и чувств”. Творческая мысль, перегруженная знаниями о прошлом, словно утомилась и зашла в тупик. Казалось, что “все уже было”, приходилось пользоваться историческими формами искусства. Модой стало проявление научной эрудированности. Когда фон Фёрстель получил заказ на строительство на Рингштрассе университетского комплекса, он отправился на штудии в Италию, знакомиться с вузовскими комплексами Рима, Болоньи, Генуи, Падуи.

Вена до последних имперских дней представляла собой огромный рынок художественного труда, а в 1860–1870-е годы стала второй после Парижа европейской строительной площадкой. Сообразно тогдашним представлениям о разумном мироустройстве, моделью которого в Австро-Венгрии и явилась имперская столица, вдоль бульваров Ринга возвели, в частности, неоготический Ратушный квартал с огромным зданием муниципалитета, неоклассический парламентский комплекс циклопических размеров, барочный Придворный театр. Здания университета и оперы, а также гигантская музейная пара (Естественной истории и Истории искусств) выстроены в стиле неоренессанс. Как и комплекс Академии изобразительных искусств, где обучались едва ли не все корифеи австрийских живописи и зодчества.

Череда украшающих Рингштрассе зданий-дворцов с историческими судьбами прорежена просторными парками со сферически постриженными лавровыми и кипарисовыми деревьями и нарядными скверами с геометрически вычерченными дорожками. Парки скрывают памятники, павильоны и пруды; скверы охраняют скамьи, беседки и фонтаны. “Вена – трон всей земли”, – восхитился когда-то столицей соседнего государства немецкий естествоиспытатель Якоб Штурм. Вена долго демонстрировала: рисунок обивки, отделка спинки, форма ножек у этого кресла монархов могут быть разными.

Самое внушительное тронное место под открытым небом – тот самый памятник императрице Марии Терезии, установленный по велению ее праправнука Франца Иосифа в 1888 году на пространстве между музеями и кипарисами. Этот бронзовый трон столь же основателен, сколь прочен монументальный постамент русской императрицы (и тоже немки) Екатерины II в Петербурге. Пониже царственных женщин на этих памятниках в позах восхищения помещены фигуры значительных придворных мужчин. Скульптор Карл фон Цумбуш разнообразил свой монумент не только пешими, но и конными сподвижниками императрицы, а также аллегорическими фигурами. Марию Терезию окружают якобы присущие ей особенности натуры: Мягкость, Мудрость, Сила, Справедливость.

На порталах и фасадах, на выступах ворот и в арочных нишах, в ложах галерей и у фонтанных ванн славу дунайской монархии и превосходные качества правившей ею династии, как и сопутствующие австрийскому историческому пути явления природы и духа, утверждают в Вене не только банальные Вера, Надежда, Любовь, но и реже встречающиеся в архитектурной практике Правосудие, Доброта, Набожность, Героизм, Фантазия, Жизнь, Земное господство, Водное господство, Провидение, Постоянство и даже Пример. Скульпторы не всегда считали необходимым прибегать к аллегориям, иногда высказывались прямо. Барельеф на фронтоне портика величественного здания парламента представляет собой высеченную в камне картину “Франц Иосиф дарует австрийскому народу конституцию”.

Российский искусствовед Анатолий Стригалев считает “стиль Рингштрассе” архитектурной параллелью живописного стиля популярного в ту пору зальцбургского художника Ганса Макарта, который, помимо прочего, создавал и архитектурные фантазии вроде огромного полотна “Фасад дворца”. Макарт достиг вершины мастерства, вполне соответствовавшего стилю новой монархической Вены, став режиссером торжественного шествия по случаю серебряной свадьбы императорской четы. “День праздничной процессии Макарта”, 26 апреля 1879 года, запомнился венцам надолго: как ни привыкла столица дунайской монархии к различным торжествам, раньше она не видела ничего подобного. В колоссальном шествии были представлены сцены из истории Австрии, Венгрии и императорского дома, делегации народов и сословий монархии, представители провинций, городов, профессиональных корпораций, технические новшества, включая огромную модель паровоза, артисты, музыканты и художники во главе с самим автором этого супершоу в огромной шляпе, сшитой по собственному эскизу… Франц Иосиф расчувствовался и прослезился. Императрица Елизавета, как всегда в подобных случаях, выглядела усталой, встревоженной и недовольной. Частью праздничных мероприятий стало освящение того самого храма Обета, что строился в знак благосклонности Провидения к Габсбургам. Бедный брат императора Максимилиан, инициатор проекта, до торжественного момента не дожил.

“Стиль Макарта” означал блестящую виртуозность эклектики, романтично-помпезные аллегории, создание многофигурных исторических полотен. И в венской архитектуре проблема поиска стиля ощущалась как приоритетная. Отсюда же сформулированный венгерским журналистом и критиком Лайошем Хевеши (Людвигом фон Хевези) в более позднюю эпоху и ставший девизом венского модерна афоризм над порталом выставочного павильона самой знаменитой художественной группы, Сецессиона: “Времени – его искусство. Искусству – его свободу”.

“Стиль Рингштрассе” вызывал в австро-венгерском обществе бурные споры. Облик венского Кольца концептуально раскритиковал маститый историк искусства и теоретик архитектуры Камилло Ситте, обвинивший создателей Ринга в следовании худшим образцам “бездушного утилитарного рационализма математического века”. Бесконечность улиц не окинуть взором, пешеходов подавляет огромное вытянутое пространство, писал автор термина “агорафобия” (боязнь открытого пространства) Ситте в ставшей классикой для профессионалов книге “Городское строительство согласно принципам искусства”. На Ринге, сетовал критик, вас охватывают ощущения одиночества и бессилия перед господством современного строительства. Ситте предлагал вернуться к античным пропорциям и избрать основным элементом городского планирования не улицу, а площадь. “Отдельно стоящее здание навсегда останется тортом на подносе”, – иронизировал он, приводя в качестве примеров и Венский университет, и парламент на Рингштрассе, и Придворный театр.

Кольцо, особенно при первом посещении, способно ошеломить неподготовленного гостя. Впрочем, кто сказал, что члены императорской Комиссии по городскому планированию не добивались от венских проспектов именно величавости? Ее высшим архитектурным выражением должен был стать Императорский форум – огромная площадь, объединяющая новые корпуса Хофбурга со строившимися по другую сторону Рингштрассе музеями-близнецами. Ситте с восторгом отнесся к этому проекту немецкого архитектора Готтфрида Семпера, поскольку увидел в его планах отражение своих идей: сочетание новых принципов организации пространства с античным наследием. Но форум в центре Вены не появился. Семпер поучаствовал в проектировании музейных зданий, возведение которых сопровождалось оживленными спорами, а потом тяжело заболел.

В 1893 году архитектор Отто Вагнер выиграл объявленный городскими властями конкурс на лучший план развития Вены. Выяснилось, что и в градостроительство в очередной раз пришли совсем иные времена. Ключом к решению коммунальных проблем громадной метрополии Вагнер посчитал развитие транспортной инфраструктуры. Центральная идея его проекта – устройство четырех круговых автомобильных и железнодорожных магистралей, первой из которых стала уже существовавшая Рингштрассе, а второй – пояс бульваров Gürtel (что, собственно, и означает “пояс”) на месте фортификационных сооружений прежней “внешней линии обороны” Вены. О соображениях историзма и престижа Вагнер, в отличие от коллег старшего поколения, речи не вел. Своему плану он предпослал девиз Artis sola domina necessitas, “Единственная хозяйка искусства – необходимость”. Забавно, что еще в 1880 году тот же Вагнер разработал для родной Вены громадный проект почти сказочного Музейного города “Артибус”, сопоставимого по размерам и помпезности с Хофбургом комплекса зданий в стиле неоренессанс: с портиками и куполами, с целым каскадом поднимавшихся в гору арок, с десятком ротонд и сотнями колонн, с Пантеоном искусств посередине этого великолепия. Всего через пятнадцать лет, уже будучи идеологом стиля модерн, Вагнер заявлял: “Античной архитектуре нечего сказать современному человеку”.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

КАРЛ ЛЮГЕР,

городничий


Австро-Венгрия: судьба империи

В 1893 году адвокат Карл Люгер, депутат парламента и великолепный оратор, основал Христианско-социалистическую партию. Идеологию Люгера отличали ярый клерикализм, консерватизм и антисемитизм. Через два года его партия, опираясь на поддержку и крупной буржуазии, и люмпен-пролетариата, выиграла выборы в городской совет. Император, не симпатизировавший ни Люгеру, ни его политическим взглядам, трижды отказывался утвердить кандидатуру лидера христианских социалистов на пост бургомистра, однако в 1897 году Францу Иосифу все же пришлось уступить. Люгер руководил городским хозяйством до самой смерти (он скончался в 1910 году в возрасте 75 лет) и вошел в историю Вены как лучший ее бургомистр. При нем быстро развивались транспортная сеть и городская инфраструктура; Люгер газифицировал Вену, расширил зеленый пояс, ввел в действие вторую, разветвленную, очередь водопровода. Городские заботы не мешали Люгеру пропагандировать свои, иногда граничащие с расизмом, воззрения. Он придумал Будапешту, пятую часть населения которого составляли в ту пору евреи, оскорбительное название Judapest. Некоторые историки отмечают важную роль идей Люгера в формировании мировоззрения Адольфа Гитлера. Другие исследователи считают антисемитизм Люгера показным, указывая, что в период его пребывания у власти права евреев в Вене не нарушались, а сам бургомистр приятельствовал с членами нескольких влиятельных еврейских семей. Люгеру принадлежит высказывание, часто приписываемое любившему повторять эту сентенцию Герману Герингу: “Кто здесь еврей, решаю я!” Люгер воспитал целое поколение австрийских политиков правой ориентации. Один из бульваров Рингштрассе назван его именем. Вена почтила память бургомистра сразу двумя, хотя и небольшими, памятниками.

Новая городская конструкция предназначалась для нового жителя метрополии – буржуа, которому, по представлению Вагнера, всегда хватало денег, но не времени, который стремился быть современным и восхищался прагматично-монументальным. Этого человека Вагнер решил избавить от ощущения “болезненной неуверенности”, которую якобы внушали жителям Вены и старый Хофбург, и недоделанный еще Ринг. “Неуверенность” Вагнер намеревался победить, задав городскому ансамблю “четкие и чистые линии движения”. Так понимали пространство лидеры венского модерна, в первую очередь художник Густав Климт, и это понимание вскоре заметно изменило концептуальный облик столицы дунайской монархии.


Австро-Венгрия: судьба империи

Михаэлерплац и Кольмаркт. Фото Августа Штауды. Около 1900 года.


Менялись и представления о духовной сфере. На склоне габсбургской эпохи популярными стали рассуждения об особой венской “зоне эротического”. Эти настроения, как указывают умные книги, были связаны прежде всего с мощным воздействием на образованную публику теорий психоанализа Зигмунда Фрейда. Фрейд, Вагнер, Климт, композитор и дирижер Густав Малер – каждый из них по-своему, каждый в своей области – моделировали в Вене новую жизненную и художественную среду. Актуальную задачу (не только для самого себя, но для всего творческого класса) сформулировал склонный в силу требований профессии к точности дефиниций архитектор Вагнер: “Показать современному человеку его настоящее лицо”. Решение подразумевало и атаку на историзм в науке, живописи, архитектуре; тот историзм, который, как оказалось, и воплощал практическое содержание уходившей габсбургской эпохи. Помпезная Рингштрассе объявлялась “потемкинской деревней”. Зеркала и светильники в руках полуобнаженных красавиц на полотнах Климта стали инструментами нового познания.

Модернизм и декаданс, прогресс и упадок, надежда и разочарование – все то, что явственно ощущалось в австро-венгерском обществе, нашло отражение в югендштиле, стиле нового поколения художников и архитекторов, творивших в Вене на рубеже XIX и ХХ столетий. На смену Макарту пришел Климт, на смену виртуозу вальсов Штраусу – Малер. Штраус скончался в 1899 году, и кто-то из придворных острословов пустил гулять по венским салонам ядовитую шутку: “По сути дела, Франц Иосиф правил до смерти Иоганна Штрауса”. Намек был ясен: старый император все чаще воспринимался обществом как живой анахронизм, продукт минувшей эпохи. Он и сам, вероятно, чувствовал, что наступают новые, совсем уж непонятные и чуждые ему времена, и выразил свое отвращение к ним, приказав занавесить окна корпуса Хофбурга, выходившие на знаменитый “дом без бровей” – здание, построенное архитектором Адольфом Лоосом в стиле модерн. Совершенно плоский, без декораций, фасад этого сооружения оскорблял эстетическое чувство Франца Иосифа, воспитанного во времена бидермайера – наивного стиля, детали которого символизировали старосветские добродетели времен детства императора. В конце концов Лоосу пришлось принять во внимание неудовольствие заказчиков (дом строился под швейное ателье), а главное, монарха и установить на окнах бронзовые цветочные ящики, да еще декорировать пилястрами фасад, чтобы стилистически сблизить свое творение со зданиями императорского дворца. Теперь цветы в ящиках поливают уборщицы Raiffeisenbank: ни одному швейнику не осилить аренду такого здания.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

РОТШИЛЬДЫ,

богатеи


Австро-Венгрия: судьба империи

Фамилия Rothschild (от немецкого “красный щит”), как гласит семейное предание, происходит от эмблемы меняльной конторы во Франкфурте, владельцем которой был еврей Амшель Мозес Бауэр. Его сын Мейер Амшель, открывший в 1760-е годы антикварную лавку, и считается основателем знаменитой династии предпринимателей. Пятерых детей Ротшильда, отправленных отцом для развития семейного банковского дела в разные страны Европы, называли “пятью пальцами одной руки”. После смерти Ротшильда-старшего совокупный фамильный капитал вдвое превышал активы Французского банка. Третий из братьев Ротшильдов, Соломон Мейер (1774–1855, на иллюстрации), поселился в Вене и в 1820 году учредил банк S. M. von Rothschild, ставший одним из главных финансистов дома Габсбургов и многих австрийских государственных проектов (в том числе первой в империи железной дороги). В 1822 году Ротшильды получили баронские титулы, в 1855-м основали ставший впоследствии крупнейшим в Австро-Венгрии банк Creditanstalt. Состояние венской ветви семейства приумножили сын Соломона Ансельм (1803–1874) и внук Альберт (1844–1911). Альберт фон Ротшильд в 1877 году стал первым иудеем, удостоенным придворных привилегий. К тому времени семья Ротшильдов владела обширными землями, предприятиями в разных краях страны, несколькими замками в Австрии и Богемии, а также дворцами в Вене с уникальными художественными собраниями. Альберт фон Ротшильд вел активную благотворительную деятельность, в том числе финансировал работу венской обсерватории. Дело Ротшильдов пережило падение Габсбургской империи, но после аншлюса Австрии банкиры за бесценок продали свой бизнес в обмен на разрешение уехать из страны. Процесс возвращения Ротшильдам части имущества и художественных ценностей затянулся на десятилетия. Последний австрийский Ротшильд умер бездетным в 1980 году.

Тем не менее, нравилось это императору или нет, стены зданий в его столице отныне переставали быть “вешалками” и “подставками” для декоративных элементов – они превратились в функциональные плоскости, они подчеркивали “направление”, как учил Вагнер. На переломе веков “плоскостные” дома заполнили последние пустоты вдоль кольца бульваров в квартале Штубен, сформировали деловую улицу Винцайле. В Вене торжествовал рационализм, главенствовала функция. Проектировали быстро и без пафоса, технично, технологично, прагматично; строили из монолитного железобетона – универсального несгораемого материала. Труд и отдых больше не скрывались за барочными или ренессансными фасадами. Первые этажи, где помещались магазины, конторы, приемные покои, были опоясаны декорациями из железа и стекла. Каменные гирлянды, вазоны, скульптуры (если они были) вознеслись под крыши. Архитектура Вагнера отделила человека работающего от человека праздного; первого занимало Дело, а второго градостроитель наделил капризным художественным вкусом.

Для старой Австрии было характерно отождествление многих явлений не со страной, народом, нацией, а со столицей государства. Эта формула, наверное, уникальна: не “австрийская”, а “венская” кухня; не “австрийская”, а “венская” опера; не “австрийский”, а “венский” модерн, и далее – от венского кофе до венского вальса, от венской школы психоанализа до венского стула. Сравните название литературного кружка “Молодая Вена” с возникшими в то же время, на переломе XIX и XX веков, в других странах Европы художественными группами – “Молодая Франция”, “Молодая Польша”, “Молодая Бельгия”. Дунайская монархия оказалась столь пестрой, что слишком трудно свести ее к общему культурному знаменателю. Зато Вена представляла собой целостное, компактное духовное пространство. Для множества подданных Габсбургов этот город воплощал в себе государственные традиции и сам смысл австро-венгерского существования. Именно в Вену подтягивались честолюбивые чиновники, юристы, литераторы, врачи, офицеры из Праги и Аграма (Загреба), Лемберга (Львова) и Триеста, Кракова и Лайбаха (Любляны). Здесь формировался особый уклад, сочетавший в себе ценности соседних национальных культур. “В том и состоял истинный гений этого города, чтобы гармонично соединять контрасты в Новое и Своеобразное, в австрийское, в венское”, – заметил Стефан Цвейг. Это-то “венское” в заметной мере заменило собой “национальное”.

Историк Карл Воцелка писал: “Вся история Вены и вся история Австрии проходят через габсбургский миф. Основные компоненты этого мифа – отсутствие национальной замкнутости и даже чрезвычайная открытость австрийского общества, приверженность бюрократии и гедонизм”. Габсбургская мифология развилась и укрепилась благодаря согласию народов, согласию “верхов” и “низов”. По задумке Франца Иосифа, каждый район Вены должен был стать посвящением одному из народов Австро-Венгрии. Из этой затеи мало что получилось, однако во втором городском районе, Леопольдштадте (где некогда располагалось еврейское гетто), успели построить копию венецианского дворца Ca’ d’Oro. Итальянским подданным монархии это палаццо должно было напомнить о солнечной родине, процветание которой зависело от мудрости Габсбургов. Вскоре Австро-Венгрия потеряла Венецию, и венское палаццо из символа единства стало знаком потери. Теперь только кафе “Дворец дожей” напоминает о первоначальном идеологическом назначении этого здания.

Немецкоязычные интеллектуалы, те из них, для кого годы молодости пришлись на последние габсбургские десятилетия, вспоминали Вену как город особого австрийского менталитета, “нервного до кончиков пальцев”, менталитета людей “с тонким нёбом, но без кулаков” (Герман Бар). “Габсбургская империя переживала внутренний распад, как и вся Европа, только этот распад оказался двойным: по вертикали – в том, что касается национальностей; по горизонтали – в том, что касается классового и социального расслоения”, – с горечью констатировал современник. Для западной культуры конца XIX столетия вообще-то характерны такие настроения упадничества. Однако и Цвейг, и Йозеф Рот, и Музиль убеждали читателей: для Вены такие настроения были характерны вдвойне. Возможно, речь в данном случае идет о рассуждениях ex post – ведь все перечисленные и многие другие авторы вспоминали об Австро-Венгрии, когда ее уже не было, из тревожной и опасной середины ХХ века. 1918 год, разделивший их жизни, был историей, а история обладает коварным свойством самооправдания: если что-то случилось, значит, и должно было случиться.

БЕРТА 

ФОН ЗУТТНЕР,

нобелевский лауреат


Австро-Венгрия: судьба империи

Родилась в 1843 году в Праге в немецкой семье фельдмаршала Франца Йозефа Кински, скончавшегося до рождения дочери. Получила классическое образование. Несколько недель работала в Париже секретарем Альфреда Нобеля, с которым сохранила многолетние дружеские отношения. В 1873 году стесненное финансовое положение заставило Берту фон Кински наняться гувернанткой в дом венского промышленника барона фон Зуттнера. В 1876 году она вышла замуж за младшего сына барона, Артура. Поскольку родители жениха не дали согласия на брак, молодые вынуждены были покинуть Вену. Воспользовавшись приглашением подруги Берты, грузинской княжны Екатерины Дадиани, фон Зуттнеры на десять лет обосновались в Тифлисе. Вместе с мужем в годы Русско-турецкой войны Берта занималась журналистикой, работала санитаркой в госпитале, выступала против пропаганды милитаризма. Опубликовала четыре сентиментальных романа, сочиняла пьесы и эссе. Вместе с мужем перевела на немецкий язык эпос Шота Руставели “Витязь в тигровой шкуре”. В 1886 году чета Зуттнер переехала в Париж, а еще через два года, после примирения с семьей мужа, вернулась в Вену. Вскоре Берта фон Зуттнер опубликовала вызвавший громкий международный резонанс антивоенный роман “Долой оружие!”. В 1891 году баронесса основала Австрийское общество мира – первую пацифистскую организацию в Австро-Венгрии. Вела активную международную общественную деятельность, организовывала конференции пацифистов, редактировала антивоенный журнал. В 1905 году стала первой в истории женщиной – лауреатом Нобелевской премии мира. Скончалась в Вене за полтора месяца до начала Первой мировой войны. Профиль баронессы фон Зуттнер выбит на австрийских монетах номиналом в два евро.

Воспоминания многих знаменитых жителей Вены и других бывших подданных Австро-Венгрии производят парадоксальное впечатление. Подчеркивая настроения декаданса, якобы столь распространенные в дунайской монархии и ее столице, эти авторы в то же время тоскуют по надежности имперского мира. Бурная культурная жизнь Вены на рубеже позапрошлого и прошлого веков сама по себе служит доказательством того, насколько живым и развивающимся было тогдашнее общество, в котором модный сплин и дурные предчувствия сочетались с позитивистской уверенностью в том, что мир хоть и несовершенен, но познаваем пытливым человеческим опытом и подлежит постепенному улучшению на рациональных началах. Эта философия вполне сочеталась с мировоззрением старой австрийской династии, привыкшей жить долгом и разумом в гораздо большей мере, чем чувствами или верой, – не забывая при этом, конечно, и о приятной, умеренно гедонистической стороне жизни. Вена времен Франца Иосифа удачно олицетворяла эти три начала: империю – монументальное Дело Габсбургов; рационализм устройства дунайской монархии, сочетавшей в себе традицию и новации, консерватизм и реформы; эстетику и уют как напоминание о быстротечности и суетности жизни, которая именно потому заслуживает того, чтобы пробовать ее на вкус размеренно и не спеша, будто легкое вино с виноградников венского района Гринцинг.


Австро-Венгрия: судьба империи

Кафе Schwarzenberg. Фото 1900 года.


Настоящая империя – это не только попытка завоевателей навязать покоренным свое. Настоящая империя позволяет всем подчиненным ею народам жениться на ком хотят и молиться кому хотят, если при этом они сохраняют лояльность имперскому центру; настоящая империя управляет присоединенными народами руками их же собственных элит. Габсбурги демонстрировали это умение дольше любой другой европейской династии. Не случайно имперское государство поддерживало венский модерн: это направление творческой мысли было наднациональным, а значит, противоречило сепаратизму, укрепляя традиции универсализма. Психоаналитическая практика Фрейда, как и архитектурные проекты Вагнера, как и полотна и росписи Климта, вызывала живую общественную дискуссию, фокус которой сходился не только на проблемах творчества, но и на обсуждении “австро-венгерскости”.

Хозяйка модного венского литературного салона Берта Сепс-Цукеркандль (дочь еврея-газетчика из Восточной Галиции и жена известного патологоанатома, немца родом из Южной Венгрии) писала: “Это вопрос сохранения чистой австрийской культуры, той формы искусства, которая связывает воедино все достоинства наших бесчисленных народов в новом горделивом единстве”. Премьер-министр Австрии Эрнст фон Кёрбер свою прогрессивную мысль выразил по-чиновничьи суконно: “Хотя любое творческое развитие имеет свои корни в национальной почве, все искусства говорят на одном языке и помогают добиться взаимного уважения и признания”. Та же Сепс-Цукеркандль ввела в венский оборот понятие Kunstvolk – “народ искусства” как определение наднациональной общности. И хотя в австро-венгерской пробирке новый человек так и не вывелся, столица бывшей империи по сей день сохраняет в своей архитектуре, в своей живописи, в именах своих жителей и образе их существования следы этого сложного эксперимента.

Привозите в Вену родителей, они заслужили удовольствие степенной прогулки по священному кругу габсбургской славы! Вашим родителям в Вене понравится. Здесь с равной аккуратностью реставрируют здания, пекутся о старине и оберегают традиции: венской оперы, венского вальса и венских оперных балов; венских яблочных пирогов и венских засахаренных цветочных лепестков, элегантно уложенных в венские коробочки; венских бутоньерок и венской школы выездки; венской кухни со шницелем размером в лопух и свиной котлетой на косточке.

2

Карта империи

Боже, буди покровитель

Цісарю, Єго краям!

Кріпкий вірою правитель,

Мудро най проводить нам!


Прадідну Єго корону

Боронім від ворога!

Тісно із Габсбурґів троном

Сплелась Австриї судьба!

Песнь кайзера[14]

Как и многие другие деятели, Габсбурги вошли в историю под искаженным именем[15]. Вообще-то это семейство, первые упоминания о котором относятся к Х веку, носило фамилию Хабихтсбург. Так (“Ястребиный замок”) называлась крепость на юго-западе Германии, построенная одним из представителей рода, который уже тогда входил 

в число пусть и не первых, но известных и зажиточных германских дворянских семейств. Любопытно, что Хабихтсбург находился относительно недалеко от другого замка – Цоллерн, или Гогенцоллерн, давшего имя будущей прусской королевской династии, успешному сопернику Габсбургов в XVIII–XIX веках.

Рождение монархии

Впервые европейскую известность род Габсбургов получил в 1273 году, когда его главу, Рудольфа I, избрали на трон Священной Римской империи. Курфюрсты (князья-выборщики), отдавшие голоса “захудалому графу” после долгого междуцарствия, рассчитывали получить послушного и не слишком влиятельного императора. Вышло иначе: Рудольф I оказался умным и ловким правителем. Он не слишком приумножил славу империи, зато существенно укрепил позиции своего семейства. В 1278 году войско Рудольфа разбило в битве на Моравском поле[16] армию чешского короля Пржемысла Отокара II, претендовавшего на гегемонию в Центральной Европе. Сам “король золотой и железный”, как называли Пржемысла на родине, пал в бою. Покойному принадлежали земли Верхней и Нижней Австрии, которые Пржемысл приобрел благодаря браку с последней наследницей рода Бабенбергов[17], пресекшегося после гибели герцога Фридриха Воинственного в битве с венграми у реки Лейты. Рудольф I отдал оставшуюся бесхозной Австрию в удел сыновьям. Так Габсбурги пришли на берега Дуная – на шесть с лишним веков.

После Рудольфа императорскую корону какое-то время носил его сын Альбрехт I, но, когда этот жесткий и агрессивный монарх был убит, курфюрсты предпочли кандидата из другого знатного рода. Это дало Габсбургам возможность заняться укреплением и расширением альпийских владений. Вскоре под контроль Австрийского дома перешли многие горные перевалы в Альпах, важные для торговли между Германией и Италией, Тироль и Каринтия, Крайна и Горица (области в современной Словении), а также некоторые территории на нынешнем северо-востоке Италии. К XV веку возникла база для нового выдвижения Габсбургов на передний план европейской политики.

В это время большую часть родовых австрийских земель объединил под своей властью герцог Альбрехт V (позднее, как римско-германский император, – Альбрехт II). Этого воинственного и набожного правителя избрал союзником тогдашний император Сигизмунд из Люксембургской династии, прозванный Рыжим Лисом. У Сигизмунда не было сыновей, и, выдав за австрийца единственную дочь, старый император стал готовить зятя к роли преемника. В 1437 году, после смерти Сигизмунда, Альбрехт II действительно стал императором, а вдобавок еще и венгерским и чешским королем (эти государства были тогда выборными монархиями, короля избирали представители сословий). Так впервые возник призрак центральноевропейской империи Габсбургов – но ненадолго: два года спустя Альбрехт скончался от дизентерии во время похода против турок, и после ранней смерти его сына Ладислава чешская и венгерская короны на время уплыли из рук австрийской династии.

Корона Священной Римской империи у Габсбургов, однако, осталась. Ею более полувека владел представитель другой ветви габсбургского рода – Фридрих III, грубоватый нелюдимый человек, увлеченный алхимией и коллекционированием драгоценных камней. Фридрих оказался неважным полководцем (в конце его правления агрессивный венгерский король Матиаш Корвин даже выгнал императора из Вены), зато стал одним из организаторов династического брака, последствия которого принесли Габсбургам невиданное могущество. Сын Фридриха, Максимилиан, женился на первой невесте Европы, наследнице Бургундского герцогства Марии. Герцогам Бургундским принадлежали территории нынешних Бельгии, Голландии, Люксембурга, а также земли на западе Германии и северо-востоке Франции. Этот брак столкнул интересы Максимилиана I, который после смерти отца тоже стал императором[18], с Францией, претендовавшей на бургундские земли. В результате Габсбурги сблизились с другим противником французов, Испанией, только что завершившей Реконкисту[19]. Вражда же Австрийского дома с французскими династиями – Валуа, Бурбонами и Бонапартами – продлилась несколько веков.

Бургундское наследство даровало Габсбургам еще и символ, ставший важной деталью монархической репрезентации, – орден Золотого руна. Учрежденный в 1430 году Филиппом III Бургундским и перешедший к Габсбургам рыцарский знак (изображение похищенного аргонавтами в Колхиде руна на цепи из 28 звеньев) до сих пор считается почетной европейской наградой, а сам орден – собранием представителей знатнейших аристократических семей. Кавалер ордена Золотого руна, в начале XVIII века разделившегося на две ветви, испанскую и австрийскую, обязан иметь шестнадцать благородных предков (всех прапрадедов и всех прабабок). Великими магистрами ордена долго оставались императоры Священной Римской империи. Золотое руно пережило свою эпоху: в 1953 году орден признан правительством Австрии как институт Габсбургского дома.

Новый династический брак связал Филиппа Красивого, сына Максимилиана I и Марии Бургундской, с испанской принцессой Хуаной. Союз вышел нерадостным для обоих супругов: легкомысленного Филиппа тяготила вспыльчивая Хуана, у которой вскоре проявились признаки душевной болезни (в истории она известна как Хуана Безумная). Но с политической точки зрения важнее было другое: все шестеро детей Филиппа и Хуаны стали обладателями различных европейских корон! Недаром неофициальным лозунгом Австрийского дома была фраза Bella gerant alii, tu felix Austria nube – “Пусть воюют другие, ты, счастливая Австрия, заключай браки”. Большую часть своих владений Габсбурги завоевали не мечом, а ловкой брачной политикой.

Старший сын Филиппа и Хуаны, Карл, унаследовал трон Испании, а затем стал римско-германским императором Карлом V. Второго сына, Фердинанда, ждала иная судьба. В 1515 году его дед Максимилиан I договорился с Владиславом II из династии Ягеллонов, носившим венгерскую и чешскую короны, о двойном династическом браке. Дети Владислава, Людовик и Анна, по достижении совершеннолетия должны были связать себя брачными узами с внуками Максимилиана Габсбурга, Марией и Фердинандом. Но юный Людовик, унаследовавший от отца оба королевства, в 1526 году, в возрасте двадцати лет, утонул, спасаясь от турок после проигранной битвы при Мохаче[20]. По соглашению Габсбургов и Ягеллонов в случае пресечения одной династии ей наследовала другая. Фердинанд как муж сестры бездетного Людовика Анны стал претендентом на венгерский и чешский престолы – и добился от сословий обеих стран признания своих прав на трон. К тому времени под властью Фердинанда I уже находились наследственные австрийские земли, полученные им в управление от старшего брата. Именно с 1526 года следует вести отсчет истории центральноевропейской монархии Габсбургов.

Династическая политика Австрийского дома принесла действительно выдающиеся результаты. К середине XVI века этой фамилии принадлежали: старшей испанской ветви[21] во главе с Карлом V – Испания (с колониями в Америке), Нидерланды, значительная часть Италии, а также корона Священной Римской империи; младшей австрийской ветви во главе с Фердинандом I – Австрия, Богемия и Венгрия (правда, “ополовиненная” турками). Не стоит, впрочем, думать, что все это стало следствием спланированных действий. Часто Габсбургам просто везло. К примеру, выживи испанский наследник, старший брат Хуаны Безумной, скончавшийся (как утверждают, от чрезмерных любовных утех) совсем юным, или молодой король Людовик Ягеллонский – империя Габсбургов, может, и не возникла бы. Но и в этом случае Австрийский дом, несомненно, стал бы одной из самых влиятельных фамилий Европы. Усилия Фридриха III и Максимилиана I, которые тщательно и терпеливо плели династическую паутину, не пропали даром.

Юность монархии

При Фердинанде I, первом правителе новой империи, этой империи, собственно, еще не существовало. Было несколько королевств и княжеств, объединенных особой монарха, но имевших разные законы, обычаи, политическое и экономическое устройство. Целых три столетия, до начала XIX века, Габсбурги страдали политическим косоглазием. Они следили за соблюдением своих интересов в Германии, которая формально подчинялась им как римско-германским императорам, но фактически превратилась в конфедерацию самостоятельных государств, и в то же время укрепляли “наследственные земли”, как стали называть австро-венгерско-чешский конгломерат, возникший при Фердинанде I. “Закономерно, что выбор истории пал на Габсбургов, – отмечает российский историк Тофик Исламов, – ибо только им было под силу осуществить дело объединения и, что немаловажно, устойчиво обеспечить поддержку оказавшейся в беде Центральной и Юго-Восточной Европы со стороны Германии”. 

В XVII–XVIII веках Австрийскому дому приходилось защищаться как от турок на юго-востоке, так и от Франции на западе. Едва Габсбурги с бо́льшим (как с турками) или меньшим (как с французами) успехом решили эти задачи, как на горизонте появился новый опасный соперник – “железное королевство” прусских Гогенцоллернов, бросившее вызов доминированию австрийской династии в Германии.


Австро-Венгрия: судьба империи

“Австрийская топография”. Немецкая гравюра, 1679 год. На постаменте – первый император Священной Римской империи из династии Габсбургов Рудольф I. В нижней части рисунка, рядом с аллегориями Мира и Изобилия, – император Леопольд I.


Габсбурги постепенно трансформировали внутреннее устройство “наследственных земель”. Еще в XVII веке чешские земли и Венгрия утратили статус сословных, выборных монархий: обе короны стали наследственными в Австрийском доме. Однако венгры, в отличие от чехов, сохранили большую часть вольностей. Дворяне оказались и гордостью, и бедой Венгрии. Именно через принадлежность к веками определявшему общественное сознание правящему классу там рождалось само понятие нации. Енё Сюч в исследовании “Три исторических региона Европы” напоминает о том, что в венгерском обществе между шляхтой и другими социальными слоями издревле существовала глубокая пропасть. К исходу Средних веков в Венгрии примерно каждый двадцатый житель был дворянином[22], во Франции – только каждый сотый. В то же время доля крепостного населения в Венгрии во много раз превышала этот показатель в западноевропейских странах. Дворянское звание освобождало от уплаты налогов, дворяне считали постыдным для себя торговать, заниматься любым ремеслом, вообще работать; их уделом были военная служба, придворные забавы, изящные искусства (правда, и в XVIII веке немногие благородные господа владели грамотой). В этих обстоятельствах историки видят причины социально-экономического отставания Венгрии от передовых стран Европы: медленно эволюционировали сословия, долго не находилось мотивации к развитию, вечно не хватало предприимчивости.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ПРИНЦ САВОЙСКИЙ,

перебежчик


Австро-Венгрия: судьба империи

Принц Евгений (1663–1736) происходил из младшей ветви савойского герцогского рода. Он состоял в отдаленном родстве с Габсбургами: его прапрадедом был Филипп II, король Испании. Но принц родился подданным французского короля, которому служил его отец. На военную службу к Людовику XIV хотел поступить и Евгений, однако надменный король отверг просьбу низкорослого, тщедушного юноши. Уязвленный, Евгений отправился в Вену. Император Леопольд I, сам не богатырского сложения, пожаловал принцу офицерский патент – и не прогадал: в битве с турками у стен Вены (1683) Евгений Савойский проявил отчаянную храбрость. Карьера молодого военного развивалась стремительно: принц в 22 года стал генералом. В 1686 году он сыграл важную роль при взятии Буды, а через одиннадцать лет разбил армию султана при Зенте (ныне Сента в Сербии). Вскоре Евгений Савойский получил возможность отомстить королю Франции за обиду, встав во главе габсбургских войск в войне за испанское наследство. На боевом счету Евгения – поразивший воображение современников переход через Альпы (1701) и победы над лучшими маршалами Франции. В 1703 году император назначил принца председателем Придворного военного совета. На этом посту Евгений Савойский пытался проводить административные и военные реформы, но не смог преодолеть сопротивление придворных консерваторов. Больше везло принцу на поле битвы: в новой войне с турками в 1716–1718 годах он прославился взятием Белграда. На пороге старости, в 1733 году, принц снова встал во главе габсбургских войск – в войне за польское наследство, но на сей раз без особого успеха. Был известен как меценат и коллекционер, его библиотека и художественные собрания числились среди крупнейших в Европе. Наполеон считал Евгения Савойского одним из величайших полководцев. Конные памятники принцу установлены в Вене и Будапеште.

В 1740 году именно венгерская шляхта способствовала спасению монархии Габсбургов. Тогда со смертью императора Карла VI австрийская династия пресеклась по мужской линии. И “наследственные земли”, и большинство иностранных держав признали Прагматическую санкцию – изданный Карлом VI закон, по которому в случае отсутствия наследников-мужчин все короны Габсбургов (кроме императорской, которая оставалась выборной) переходили к его старшей дочери Марии Терезии. Но стоило императору отдать богу душу, как у Франции, Баварии, Пруссии, Саксонии возникло множество возражений и претензий, вылившихся в войну, которую эти державы объявили двадцатидвухлетней австрийской наследнице. “Я осталась без денег, без кредита, без армии, без собственного опыта и знаний и без толковых советников”, – вспоминала Мария Терезия. Тут на помощь пришла венгерская шляхта, заключившая с Веной выгодную сделку: сохранение и укрепление традиционных сословных свобод в обмен на дополнительный военный налог и армию в поддержку королевы. В Париже и Мюнхене были неприятно удивлены: там ожидали, что как раз венгры будут первыми изменниками. Но, как выяснилось, к середине XVIII века уже не только политический расчет, но и традиция, и чувства лояльности связывали венгров с династией Габсбургов. А вот чехи оказались не столь верными: в 1741 году, после падения Праги, часть богемской и моравской шляхты и городов присягнула Карлу Альбрехту Баварскому, сопернику австрийской наследницы. Отвоевав королевство, умная Мария Терезия не стала жестоко карать предателей, излив свое разочарование лишь в сравнении чешской короны с шутовским колпаком.

Правление Марии Терезии и ее сына (и соправителя в 1765–1780 годах) Иосифа II длилось в общей сложности полвека. В эту эпоху просвещенного деспотизма конгломерат “наследственных земель” начал приобретать черты действительно единого государства – притом что одним из важнейших факторов, определявших структурный облик империи, оставалось особое положение Венгерского королевства, закрепленное событиями 1740 года. Можно сказать, что предпосылки дуалистической системы были заложены уже тогда. При Иосифе II, любившем называть себя “слугой государства”, сильно выросла роль административного аппарата. Продуманная система бюрократии придала стройность и логику даже такому сложно устроенному государству, как габсбургская монархия. Административная карьера предоставляла возможность вскарабкаться по социальной лестнице образованным людям недворянского происхождения; гражданские и военные чиновники десятками тысяч мигрировали по стране, меняя места службы и донося в самые отдаленные уголки империи волю венского двора.

Пусть многие поляки, румыны, словаки или хорваты так никогда и не почувствовали себя настоящими австрийцами, но осознание общей судьбы стало в границах монархии весьма распространенным и превратилось в главный залог единства этого пестрого государства. В дунайской монархии долго не существовало другого языка науки и культуры, кроме немецкого (в западной части империи) и латыни (в Венгрии). Практически все работы по литературоведению, философии, астрономии вплоть до начала XIX столетия писались на этих двух языках. Образование получали в немецкоязычных университетах. Опорой для распространения немецкоязычной культуры становились существовавшие в регионе со Средних веков колонии немецких поселенцев. Но и без их участия большинство хоть сколько-нибудь значимых городов страны Габсбургов оставались в немалой мере немецкими. Исключение составляли земли на севере Италии и (в меньшей степени) на юге Польши, где городская культура еще до прихода Габсбургов закрепила национальный характер.

Реформы терезианской и йозефинской эпох – отмена многих крепостных повинностей, введение всеобщего начального образования, модернизация армии и государственных институтов, попытка придать немецкому статус единого административного языка, – с одной стороны, сплачивали “наследственные земли”, придавая им облик единой державы, с другой, наоборот, пробуждали центробежные тенденции, которые проявлялись как в консервативной (борьба венгерской шляхты за отмену реформ Иосифа II), так и в прогрессистской форме. Габсбурги видели в “своих” народах лишь подданных, пусть и говорящих на разных языках. “Быть австрийцем означало быть свободным от своей национальности, вернее, это означало – не иметь национальности”, – писал историк. И все же многие из подданных Габсбургов уже ощущали принадлежность к тому или иному народу как особую форму лояльности, на фоне которой могла отступить на задний план и верность государю. Так рождался национализм, который и привел дунайскую монархию к краху.

Зрелость монархии

На пороге XIX века государство Габсбургов ждали новые преобразования. В 1804 году римско-германский император Франц II присвоил себе ранее не существовавший титул императора австрийского и в этом качестве стал Францем I. Мера была вынужденной: Габсбурги терпели поражения в войнах с наполеоновской Францией. Влияние Бонапарта в княжествах Западной и Южной Германии возросло, а Священная Римская империя окончательно превратилась в призрак. В 1806 году процесс достиг логического завершения: Франция объединила немецких вассалов в Рейнский союз, Наполеон провозгласил себя его протектором, а несчастный Франц II объявил о сложении римско-германской короны. Габсбургско-Лотарингская династия сохранила императорский титул, но уже другой – австрийский, ею самой для себя изобретенный. Как пишет австрийский историк и правовед Валентин Урфус, “новый титул был титулом династическим, а не государственно-правовым, он принадлежал государю, но не обозначал государства. Речь шла лишь о том, чтобы Габсбурги оставались императорами и после исчезновения Священной Римской империи. Новый титул ничего не изменил в государственно-правовом положении стран, входивших в габсбургскую монархию”. Тем не менее в восприятии как подданных Австрийского дома, так и иностранцев “наследственные земли” после 1804 года во все большей степени становились единым государством – Австрийской империей.

Консервативному императору Францу это играло на руку: он укреплял бюрократический аппарат, от греха подальше больше двух десятилетий не собирал венгерский сейм, а сейм чешский, равно как и сословные собрания других провинций, низвел до совершенного политического ничтожества. После того как Австрия и ее союзники наконец добились победы над Наполеоном, стараниями могущественного канцлера Клеменса Меттерниха положение габсбургского государства в европейской политике заметно укрепилось. Внутренних преобразований Франц I сознательно избегал, сделав лейтмотивом письма-завещания сыну слова “Правь, ничего не меняя…”.

Бесконечно загонять вглубь накопившиеся противоречия оказалось невозможным, и бурный 1848 год показал это со всей убедительностью. Массовые беспорядки произошли тогда в Вене и Праге, в Хорватии и итальянских владениях Габсбургов, даже в Галиции, а Венгрия взбунтовалась так, что для подавления революции Францу Иосифу пришлось призвать на помощь русские войска. Сложный характер империи проявился и в период кризиса. Венгерские революционеры во главе с Лайошем Кошутом выступали за радикальные социальные преобразования, но в национальном отношении оставались непреклонны: их программой была мадьяризация этнических меньшинств. Это вызвало противодействие хорватов, сербов, словаков, трансильванских румын. В результате практически все они встали на сторону императорской власти. Наиболее заметную роль сыграл хорватский бан (наместник) Иосип Елачич, торжественно объявивший о независимости хорватских провинций[23] от Венгерского королевства и возглавивший в сентябре 1848 года поход на Венгрию. Войска Елачича приняли активное участие и в подавлении волнений в пригородах Вены, но его обращенный к соотечественникам манифест звучал почти революционно: “Как сын хорватской нации, как сторонник свободы, как подданный я предан конституционному императору, я желаю великой, свободной Австрии”. Через два десятилетия в Аграме-Загребе Елачичу установили конный памятник: воинственный бан воздел саблю, которая, как гласит легенда, указывала точно на северо-восток, в сторону Будапешта. Впоследствии статую политкорректно развернули лицом к югу.


Австро-Венгрия: судьба империи

Площадь бана Елачича в Аграме (Загребе). Фото 1880 года.


Венгерскую революцию подавили, но как побежденные, так и многие победители остались ни с чем. Как отмечает чешский историк Ян Рыхлик, в развернувшихся в XIX столетии спорах и конфликтах “было невозможно одновременно удовлетворить национальные амбиции каждого народа, так что в конце концов недовольны монархией оказались все”. По мере развития национальных движений их идеалом становилась широкая автономия, от которой оставался лишь один шаг к государственности – а это означало бы гибель империи. Кроме того, народы монархии обладали неодинаковым уровнем политико-государственного, социально-экономического и культурного развития. Достаточно сравнить промышленно развитые области – Нижнюю Австрию и Богемию – с аграрными районами Восточной Галиции и Закарпатья, население которых и в конце XIX века оставалось почти поголовно неграмотным. Различным было и “качество” местных элит. Габсбурги привыкли опираться прежде всего на подданных из наиболее развитых областей империи, что означало крен в государственном управлении в пользу австро-немцев, венгров, польской шляхты, немецкоязычных выходцев из Богемии. Это вызывало недовольство формировавшейся национальной элиты остальных народов.

В 1850-е годы Вена предприняла последнюю попытку реализовать мечту Иосифа II о централизованном государстве, управляемом немецкоязычной бюрократией, мечту об империи, все жители которой чувствовали бы себя в первую очередь “австрийцами”, подданными габсбургского государя, и только потом – представителями того или иного народа. Такой стала консервативная политика “баховского абсолютизма” (по имени императорского министра внутренних дел Александра Баха, некогда революционера, выходившего в 1848 году на баррикады в Вене). Но к началу 1860-х годов стало ясно, что прежние методы управления не срабатывают, а лояльными “австрийцами” готовы быть далеко не все. Перемены становились неизбежными. Задачи, не решенные революцией 1848 года, следовало решать эволюционным, реформаторским путем.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ФРАНТИШЕК ПАЛАЦКИЙ,

чех из рода славянского


Австро-Венгрия: судьба империи

Франтишек Палацкий (1798–1876) был сыном учителя из Моравии. Много занимался самообразованием, читал и более или менее бегло говорил на 11 языках, в том числе и на русском. В молодости служил домашним учителем в знатных семьях. Литературные опыты Палацкого оказались не слишком удачными, но как историк он быстро завоевал авторитет. Главным трудом Палацкого считают многотомную “Историю чешского народа в Богемии и Моравии”, написанную по-немецки (под названием “История Богемии”) и затем переведенную самим автором (со значительными изменениями) на чешский язык. Палацкий вел просветительскую деятельность, поддерживал издание чешских книг и журналов. Активно участвовал в событиях 1848 года, выступая за большую автономию чешских земель. Отказался участвовать в работе Франкфуртского парламента, пытавшегося объединить Германию на либеральных принципах, подчеркнув, что не считает себя немцем: “Я чех из рода славянского…” Разработал проект преобразования империи Габсбургов в федерацию равноправных государственных образований, выступал за усиление роли славян в политике дунайской монархии. В 1848 году председательствовал на Славянском съезде в Праге. В то же время придерживался принципов австрославизма, заявляя, что государство Габсбургов служит естественной защитой славян Центральной Европы от экспансии как Пруссии, так и России. В 1860-е годы был депутатом чешского земельного собрания (сейма), одним из лидеров “старочешской” партии. Палацкий пользовался огромной популярностью среди чехов, называвших его “отцом народа”. В современной Чехии улица или площадь Палацкого есть практически в каждом городе; его портрет изображен на купюре в 1000 чешских крон.

Осенью 1860 года император поставил подпись под документом, известным как Октябрьский диплом. Этот закон расширял права провинциальных сословных собраний, но был далек от реального парламентаризма. Попытка оказалась не слишком удачной: даже в Венгрии, где были восстановлены автономия, сейм и официальный статус венгерского языка, Октябрьский диплом не вызвал восторга. Этот документ сохранял относительную самостоятельность Трансильвании и Хорватии, однако раздражены дипломом оказались все, хоть и по разным причинам: централисты и федералисты, консерваторы и либералы, немецкие и мадьярские, чешские и хорватские националисты. Через несколько месяцев, убедившись в несовершенстве принятого решения, Франц Иосиф резко сменил политику государства. 26 февраля 1861 года монарх подписал Февральский патент, который формально являлся приложением к Октябрьскому диплому, но фактически, как отмечал французский историк Жан Беранже, “означал возврат к централизму, на сей раз под контролем парламентских ассамблей”. Февральский патент предусматривал создание двухпалатного парламента – рейхсрата, члены которого избирались на основе высокого имущественного ценза. Права провинциальных органов, в том числе венгерского сейма, заметно урезались. Император сохранял за собой обширные полномочия, особенно в области обороны и внешней политики. Франц Иосиф имел все основания писать матери: “Хотя теперь у нас будет какая-то парламентская жизнь, власть тем не менее остается в моих руках…” Так или иначе, это был первый реальный опыт парламентаризма в истории империи Габсбургов.

Наследство монархии

60-е годы XIX века стали переломным моментом в эволюции внутреннего устройства монархии. Император и его советники столкнулись с двумя комплексами проблем. С одной стороны, речь шла о противоречии между властью государя и парламентаризмом, то есть о том, какую часть своих прав император мог уступить народным представителям без ущерба для основ государственности. С другой стороны, все более острым становилось противоречие между централизмом и регионализмом – следовало ответить на вопрос: какую часть полномочий Вена могла бы передать Будапешту, Праге, Загребу? Возникли своего рода оси политических координат, вокруг которых и было возможно строить разные комбинации. Но времени для спокойного испытания моделей управления у Франца Иосифа и его правительства не оказалось: неудачные войны 1859 и 1866 годов обострили внутриполитическую обстановку. Болезненной для Габсбургов была утрата итальянских провинций – Ломбардии, а затем и Венеции[24]. После более чем трехвекового активного присутствия в Италии Австрийский дом бесславно покинул Апеннины, сохранив за собой лишь Южный Тироль да Триест с окрестностями.

Это было первое крупное поражение, которое нанес Габсбургам национализм. Борьба итальянских ирредентистов увенчалась успехом, как и предрекал в книге “Мои темницы” один из самых отчаянных карбонариев, писатель и драматург Сильвио Пеллико. Он в свое время целое десятилетие отсидел в замке Шпильберк в Брюнне (теперь Брно в Чехии), самой строгой габсбургской тюрьме; как раз она получила у европейских революционеров название “тюрьма народов”, поскольку здесь отбывали сроки “подрывные элементы” из разных уголков империи и даже из-за ее пределов. Воспоминания политзаключенного произвели на общественное мнение столь сильное впечатление, что канцлер Меттерних жаловался: “Эта книга оказалась для Австрии чувствительнее военного поражения”.

К середине 60-х годов XIX века на первый план снова вышла венгерская проблема. Переговоры между Веной и венгерскими политиками во главе с Ференцем Деаком и Дьюлой Андраши продолжались несколько лет. Венгры постепенно “дожимали” императора, который после поражения в войне с Пруссией отчаянно нуждался в прочной внутриполитической опоре. Такую опору обещали умеренные венгерские вожди, которые отказались (по крайней мере внешне) от радикализма Кошута. Они предлагали лояльность трону в обмен на восстановление статуса Венгерского королевства как почти самостоятельной державы, связанной с остальными землями Габсбургов особой государя и еще несколькими не слишком прочными узами. О том, что это будут за узы, и шел торг. Весной 1867 года наконец был принят специальный закон из 69 статей. Летом того же года в Будапеште состоялась коронация Франца Иосифа в качестве венгерского короля, а в декабре был утвержден новый свод законов монархии, который сформулировал основные принципы ее устройства и фактически являлся конституцией новорожденной Австро-Венгрии.


Австро-Венгрия: судьба империи

Франц Иосиф в короне святого Иштвана. Рисунок 1867 года.


Декабрьская конституция закрепляла основные гражданские права и свободы и равенство подданных императора-короля перед законом. Франц Иосиф волей истории стал самым последовательным либеральным реформатором среди Габсбургов. В этом отношении австро-венгерский монарх напоминает русского “царя-освободителя” Александра II, который тоже не был свободолюбцем по воспитанию и убеждениям молодости, но сделал для дела либеральных преобразований больше, чем кто-либо из его предшественников и преемников.

Что означал австро-венгерский компромисс – Ausgleich? Империя становилась двуединым (дуалистическим) государством, фактически – союзом двух государств, каждое из которых обладало широкими правами в сфере внутренних дел, имело собственный парламент и ответственное перед ним правительство. Восточная часть Австро-Венгрии именовалась Венгерским королевством, с западной же дело обстояло сложнее. Официальное ее название звучало чрезвычайно громоздко: “Земли, представленные в Имперском совете (рейхсрате)”. Это был очень пестрый конгломерат, в который входили нынешние Австрия, Чехия, Словения, принадлежавшие Габсбургам регионы юга сегодняшней Польши и запада Украины (соответственно Западная и Восточная Галиция и Буковина), теперешние североитальянские территории вокруг Триеста, полуостров Истрия и далматинское побережье вплоть до нынешней Черногории. В обиходе все эти провинции вместе обычно называли Австрией или же Цислейтанией, то есть землями, лежащими по “эту” сторону реки Лейты. Ничем не примечательная тихая речушка, правый приток Дуная, на одном из участков разделяла западную и восточную части империи. Соответственно Венгрию называли Транслейтанией – “лежащей за Лейтой”.

Государственное единство обеспечивалось особой австрийского императора (он же – апостолический венгерский король), который был верховным главнокомандующим вооруженных сил, определял характер внешней политики и контролировал деятельность трех общих министерств Австро-Венгрии – военного, финансов и иностранных дел. Государь обладал также правом “предварительной санкции”, согласно которому правительственные законопроекты могли обсуждаться парламентами обеих частей монархии только с его согласия. В исключительных случаях император и правительство получали право управлять западной частью страны (к Венгрии это не относилось) и без парламента, что впоследствии неоднократно случалось во время политических кризисов и в годы Первой мировой войны. Для общих финансов установили так называемую квоту, которая учитывала различную экономическую структуру габсбургских земель и предполагала неравные налоговые поступления: Венгрия вносила в бюджет 30 %, Австрия – 70 %. Совместные дела половинок монархии обсуждались на совещаниях так называемых делегаций – уполномоченных, выбранных парламентами Цислейтании и Транслейтании. Эти же делегации каждые десять лет договаривались о новых условиях финансового соглашения; за полвека существования Австро-Венгрии они изменялись, но не слишком радикально.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ФЕРЕНЦ ДЕАК,

отец дуализма


Австро-Венгрия: судьба империи

Ференц Деак (1803–1876) принадлежал к знатной венгерской семье. В молодости занимался адвокатской практикой, получил популярность благодаря сочувствию к неимущим. Депутат венгерского парламента, Деак выступил за радикальные реформы, освободил своих крестьян от крепостных повинностей и стал добровольно платить налоги, считая освобождение дворян от податей несправедливым. Во время революции 1848–1849 годов он, однако, занял умеренную позицию и пытался примирить венгерскую элиту с габсбургским двором. Когда это не удалось, Деак уехал в свое имение и несколько лет воздерживался от участия в политике, что, в частности, позволило ему избежать наказания после разгрома революции. Современники Деака отмечали его аналитический ум, уравновешенность, любовь к компромиссам и некоторую склонность к лени. В 1850-е годы грузная фигура Деака стала символом пассивного сопротивления венгров неоабсолютистскому режиму. В следующем десятилетии он возглавил группу венгерских политиков и юристов, разработавшую проект преобразований, который лег в основу компромисса между Веной и Будапештом. Деак не претендовал на первые роли в политике, уступив пост венгерского премьер-министра Дьюле Андраши. Умеренность, основательность и реформистские взгляды Деака вызывали неудовольствие как консерваторов, так и радикалов, но в то же время снискали ему народное уважение.

Историки до сих пор не пришли к однозначному выводу о том, чем стал компромисс 1867 года для государства Габсбургов – разумной мерой, подарившей монархии почти полвека мирной и довольно благополучной жизни, или же шагом к катастрофе? Вот мнения нескольких авторитетных исследователей. Барбара Джелавич (США): “Ausgleich был огромной победой венгров, хотя и не удовлетворил требования сторонников полной независимости. Преобладание венгерских интересов было особенно очевидным во внешней политике”. Ласло Петер (Венгрия): “Поскольку государь был верховным главнокомандующим армии, которая в правовом смысле оставалась в большинстве случаев вне рамок, очерченных конституцией, Франц Иосиф располагал свободой действий во всех государственных вопросах”. А. Дж. П. Тэйлор (Великобритания): “Монарх отказался от части своих контрольных функций в области текущих внутренних дел, но по-прежнему располагал высшей властью… Многие проблемы, оставшись неразрешенными, давали ему возможности для маневра”. А вот не менее авторитетный голос из прошлого – Лайош Кошут писал из ссылки: “Дело самоопределения Венгрии сильно пострадало из-за ее подключения к внешнеполитическим замыслам, которые могут противоречить национальным интересам и… подтолкнуть страну к конфликту как с мощными державами, защиты от которых искал Деак, так и с соседними народами”.

Проблема, как нам кажется, заключалась скорее не в громоздкой административной схеме дуализма и не в том, что Венгерское королевство получило в рамках Австро-Венгрии широкую автономию, какой у него не было за все время правления Габсбургов. Загвоздка состояла в другом. Ausgleich поставил Венгрию и венгров выше других земель и народов монархии, тоже обладавших древней традицией государственности. Неудивительно, что чешские представители принялись настаивать: император должен короноваться в качестве чешского короля – так же, как он короновался в качестве короля венгерского. В 1871 году стороны едва не пришли к соглашению: венское правительство подготовило проект так называемых “Фундаментальных статей”, согласно которым земли короны святого Вацлава (Богемия, Моравия и чешская часть Силезии) должны были получить автономию, сопоставимую с предоставленной землям короны святого Иштвана, то есть Венгрии. Однако яростное сопротивление венгров (они боялись, что автономии потребуют и подвластные им народы), австрийских и части богемских немцев (опасавшихся усиления чехов) привело к тому, что император дал задний ход. “Фундаментальные статьи” отложили в долгий ящик. Чехи не забыли обиду: именно с 1871 года началось заметное охлаждение чешской элиты (а постепенно и более широких слоев населения) к династии и монархии и отход от принципов австрославизма, пропагандировавшихся Палацким. Дошло даже до того, что группа чешских националистов в знак протеста напечатала текст “Фундаментальных статей” на туалетной бумаге. А Франц Иосиф, как и его преемник Карл, в Праге не короновался.


Австро-Венгрия: судьба империи

Плакат просветительского общества Matica slovenská – “Выдающиеся словаки”. Литография Роберта Вейбезагла. Пешт, 1863 год.


“Половины” монархии были устроены по-разному, их правящие круги проводили различную политику. Это имело серьезные последствия, прежде всего в национальном вопросе. Венгерский сейм уже в 1868 году одобрил на первый взгляд весьма демократичный “Закон о правах национальностей”, в котором национальным меньшинствам предоставлялась возможность свободного культурно-языкового развития, но при этом подчеркивалось наличие в Венгрии “единственной политической нации – неделимой венгерской, членами которой являются все граждане страны, к какой бы национальности они ни принадлежали”. На практике это означало мадьяризацию, причем возможность получить образование (кроме начального) на родном языке для словаков, сербов, румын, русинов максимально ограничивалась. На какое-либо восхождение по социальной лестнице подданный апостолического короля мог рассчитывать только при хорошем знании венгерского[25], остававшегося единственным административным языком в Хорватии, Славонии, Воеводине, Словакии, Трансильвании – районах с явным преобладанием немадьярского населения.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ 

ИОСИП ШТРОССМАЙЕР,

политик в сутане


Австро-Венгрия: судьба империи

Иосип Юрай Штроссмайер (1815–1905) был личностью своеобразной: хорват с немецкими корнями, католик, с уважением относившийся к православию, монархист, которому случалось вызывать недовольство самого императора. Высокообразованный выпускник Венского университета, дважды доктор философии и один раз – теологии, Штроссмайер большую часть жизни провел в провинциальном городке Джаково в Славонии, где служил епископом. С конца 1850-х годов активно участвовал в политической жизни, основал Хорватскую национальную партию. Был одним из идеологов иллиризма – концепции объединения населенных южными славянами (“иллирами”) земель габсбургской монархии под эгидой хорватов. Боролся за единство населенных хорватами территорий Транслейтании и Цислейтании – Славонии, Загорья, Кварнера, Далмации. Выступал за усиление роли славян в Австро-Венгрии. В начале 1880-х годов Штроссмайер ушел из политики. Епископ активно занимался культурно-просветительской деятельностью, основал множество школ и библиотек.

В середине XIX века венгерский был родным или обиходным языком для меньшинства (!) населения королевства – примерно 48 %. К 1910 году вследствие политики мадьяризации этот показатель вырос до 55 %[26]. Тем не менее в некоторых провинциях, прежде всего в Словакии (или Верхней Венгрии, как ее тогда называли), последствия мадьяризаторской политики были налицо. 

Число начальных школ с обучением на словацком языке за три десятилетия снизилось в 3,5 раза; из 1664 государственных чиновников, работавших в 1910 году в словацких районах, лишь 24 были словаками, из 750 врачей – только 26.


Австро-Венгрия: судьба империи

Камил Владислав Муттих. “Словацкая девушка”. Открытка 1914 года.


К культурно-языковому дисбалансу в королевстве добавлялся и политический. Венгерская политика оставалась прежде всего политикой дворянской. Шляхта гордилась венгерскими вольностями, сравнивала парламентские традиции своей страны с английскими – но старалась не замечать тот факт, что представительские институты Венгерского королевства основывались на вопиющей социальной и национальной несправедливости и дискриминации. В Венгрии сохранялся очень жесткий имущественный ценз, из-за которого на пороге ХХ века избирательным правом в стране обладало менее 7 % населения. После 1907 года, когда в Цислейтании право голоса стало всеобщим, контраст между двумя частями монархии оказался особенно резким. Этнические меньшинства Венгрии (за исключением хорватов) почти не были представлены в парламенте королевства. Участились случаи крестьянских выступлений и забастовок рабочих, возникли социалистические организации, добивавшиеся реформ экономического и политического устройства Венгрии; самые радикальные социалисты мечтали о революции. С другой стороны, усиливалось сопротивление национальных меньшинств. В 1895 году в Будапеште прошел “съезд немадьярских народов Венгрии”, участники которого обратились к правительству с требованием автономии для всех народов Транслейтании. Наконец, брожение затронуло и привилегированные слои, считавшие, что дуализм перестал быть выгодным Венгрии, а Вена во все большей степени вмешивается в дела королевства – особенно в вопросе комплектования армии и распределения финансового бремени.

Эти противоречия проявились во время затяжного политического кризиса 1904–1906 годов, в ходе которого Будапешт стал свидетелем всеобщей забастовки, стотысячных антиправительственных демонстраций, колоссальной драки в парламенте (в зале заседаний пришлось заменить мебель) и падения первого кабинета Иштвана Тисы, прозванного “железным Тисой”. Сын Кальмана Тисы[27] стал последним выдающимся политиком габсбургской Венгрии. Авторитарный государственник, он, однако, не был чужд реформистским идеям в экономике и социальной сфере. Тиса выступал против введения всеобщего избирательного права, считая, что “демагоги сагитируют крестьян, обладающих большинством голосов, и те при поддержке городских интеллектуалов приведут к власти группы, враждебные демократии”. Будущий опыт большевистской революции в Венгрии, как и другие события, например приход нацистов к власти в Германии, показал, что в суждениях “железного графа” имелся свой резон, хотя жесткая защита Тисой консервативных позиций в конечном итоге нанесла Венгрии серьезный урон.

Итогом венгерского кризиса стало заключенное в 1906 году политическое соглашение, которое иногда называют “новым Ausgleich”. Изменив детали государственного устройства, этот договор не затронул основ дуализма. С другой стороны, провалились попытки либеральной части венгерских политиков провести демократизацию. Франц Иосиф фактически обменял сохранение королевских прерогатив на неизменность основ политической системы Венгрии. Это представлялось венгерским консерваторам очень важным: они боялись реформаторских планов наследника престола, эрцгерцога Франца Фердинанда, известного неприязненным отношением к мадьярской элите и стремлением демонтировать дуалистическую схему. “Железный Тиса”, вернувшийся на пост премьера в 1913 году, смог найти общий язык со старым императором-королем, но терпеть не мог наследника; эти чувства были взаимными. Как отмечает биограф эрцгерцога Ян Галандауэр, “Франц Фердинанд ненавидел этих оппозиционных графьев… Император, несомненно, желал сохранить единство страны, армии, внешней политики, но был склонен уступать венгерскому давлению. Он был стар, хотел покоя, да и в конце концов дуалистическое решение было его рук делом. У Франца Фердинанда же складывалось впечатление, что своими уступками ненавистным мадьярам император транжирит предназначенное ему, эрцгерцогу, наследство”.

Возможно, именно поэтому внимание наследника престола привлекла вышедшая в 1906 году книга выходца из Трансильвании румына Аурела Поповича “Соединенные Штаты Великой Австрии”, в которой излагалась концепция федерализации государства Габсбургов на принципах, более справедливых с точки зрения национальных чаяний отдельных народов. Попович предлагал разделить Австро-Венгрию на пятнадцать равноправных автономных образований (штатов) по национально-территориальному принципу: 1) Немецкая Австрия, 2) Крайна, 3) Трентино, 4) Триест, 5) Чехия,6) Немецкая Богемия, 7) Немецкая Моравия, 8) Венгрия, 9) Словакия, 10) Трансильвания, 11) Секейские земли[28], 12) Воеводина, 13) Хорватия и Славония, 14) Западная Галиция, 15) Восточная Галиция. Управлять этой федерацией помимо императора должно было правительство из представителей отдельных штатов. Государственным языком “Соединенных Штатов Великой Австрии” предполагалось сделать немецкий, однако в отдельных штатах широко использовались бы местные языки. Главным проигравшим в результате такой гипотетической реформы стала бы Венгрия, хотя ее границы, предлагавшиеся Поповичем, все равно оказались более широкими, чем те, в рамки которых страну загнали после Первой мировой войны и в которых, с незначительными изменениями, она существует по сей день.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ 

ИВАН ФРАНКО,

поэт-революционер


Австро-Венгрия: судьба империи

Иван Франко – поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературовед, журналист, историк, этнограф, экономист, общественный деятель. Владел несколькими языками, переводил с четырнадцати языков. Родился в 1856 году в семье деревенского кузнеца. Закончил гимназию в Дрогобыче, учился в Черновицком, а затем в Венском университетах, защитил диссертацию по философии. В молодости в качестве литературного языка пользовался язычием – языком на основе украинской и русинской лексики с применением церковнославянской словообразовательной модели. В политических убеждениях Франко сочетались украинский национализм и социализм, поначалу радикальный. Императорская полиция несколько раз арестовывала молодого поэта за социалистическую агитацию. В последние годы жизни Франко осудил марксистское учение, но с консервативной частью украинского национального движения по-прежнему враждовал. Франко был одним из основателей Русско-украинской радикальной партии (1890) и Национально-демократической партии (1899); трижды баллотировался в депутаты рейхсрата и сейма Галиции, но неудачно. До 1906 года оставался одним из редакторов выходившего во Львове-Лемберге “Литературно-научного вестника”. Франко был известен и за пределами Галиции, много публиковался в периодических изданиях Вены и Кракова. Его статья в венском журнале Die Zeit в 1897 году вызвала скандал: Франко нелицеприятно отозвался о классике польской литературы Адаме Мицкевиче, назвав его “поэтом измены”. Выступал за развитие самосознания украинцев, живущих как в Австро-Венгрии, так и в России, за отказ от использования самоназвания “русины”: “Мы должны научиться чувствовать себя украинцами – не галицкими, не буковинскими, а украинцами без социальных границ”. Писатель скончался в 1916 году во Львове. Полное собрание сочинений Франко – от поэм (“Смерть Каина”, “Моисей”) и пьес (“Украденное счастье”) до повестей (“Борислав смеется”, “Захар Беркут”), сказок (“Красная лиса”) и романов (“Перепутья”, “Лель и Полель”) – включает в себя почти 150 томов. В советское время в украинском литературном пантеоне Ивану Франко отводилось второе по значимости место после Тараса Шевченко. В 1962 году город Станислав – в год его трехсотлетнего юбилея – переименовали в Ивано-Франковск.

Так далеко, как предлагал Попович, Франц Фердинанд заходить не хотел, но федералистский проект оказал на него заметное влияние. В 1910–1911 годах в окружении наследника разработали проект политических реформ, которые предполагалось осуществить сразу по восшествии на престол Франца II (это имя намеревался принять Франц Фердинанд в качестве императора). Краеугольным камнем преобразований должно было стать введение в Венгрии всеобщего избирательного права. По замыслу реформаторов, это привело бы к появлению в парламенте Венгерского королевства по меньшей мере двухсот депутатов, представляющих национальные меньшинства, и тем самым – к резкому сужению политической базы мадьярского дворянства. Франц Фердинанд не был демократом, резкое расширение электората ему потребовалось, чтобы отказаться от ненавистного Ausgleich. Новый парламент, по мнению престолонаследника, мог бы заняться устранением старой системы органов венгерского местного самоуправления (комитатов), служивших опорой политической власти шляхты, реализацией требований национально-культурной автономии для этнических меньшинств, унификацией в армии и так далее.

Разработчики проекта, однако, не исключали возможности сопротивления со стороны националистически настроенной части венгерского общества, прежде всего дворянства. В таком случае, в полном соответствии с представлениями Франца Фердинанда об армии как опоре трона, предполагалось использование военной силы. Программа действий будущего Франца II предполагала два по сути противоположных варианта действий: конституционно-демократический (преобразование Венгрии путем либерализации ее политической системы) и авторитарно-силовой (фактическое повторение 1849 года, когда была подавлена венгерская революция). Из-за гибели наследника престола в 1914 году эти замыслы не были реализованы, но само существование проектов Франца Фердинанда говорит о том, что многие в Вене отдавали себе отчет: потенциал дуализма исчерпан, новые времена требуют более демократичных схем устройства многонациональной империи. В правящих кругах Будапешта этого не понимал почти никто, и после 1918 года Венгрии предстояло заплатить за такое непонимание высокую цену.

Впрочем, проблемы межнациональных отношений в габсбургском государстве не ограничивались одной лишь Венгрией. В Цислейтании хватало своих, не менее острых конфликтов. Народы западной части империи были равны, статья 19 императорского Основного закона, принятого в 1867году, гласила: “Все народности империи обладают равными правами… Равенство всех общеупотребимых на данной территории языков в школах, административных учреждениях и общественной жизни признается государством. На территориях, где проживает несколько народностей, общественные институты и образовательные учреждения должны быть организованы так, чтобы каждая из народностей имела возможность получать образование на родном языке”. На практике реализация этого закона – а габсбургская администрация в большинстве случаев честно стремилась выполнять указания императора – сталкивалась с серьезными проблемами. Если самосознание так называемых исторических народов – австрийских немцев и галицийских поляков (равно как венгров и хорватов в Транслейтании) – опиралось на традиции древней государственности, то формирующиеся нации (словенцы, словаки, румыны, украинцы)[29] такого опыта были лишены, их национальные элиты поначалу представляли собой лишь немногочисленные кружки разночинной интеллигенции. С тем большим рвением отстаивали эти народы свои права и протестовали против истинных или мнимых притеснений со стороны как имперской администрации, так и (главным образом) представителей “исторических” народов. Наиболее выразительным из таких конфликтов – и потенциально губительным для монархии – оказалось противостояние чехов и богемских и моравских (позднее неточно названных судетскими)[30] немцев.


Австро-Венгрия: судьба империи

Юлиуш Коссак. “Император на балу в ратуше города Львова”. 1881 год.


Этническая карта монархии была чрезвычайно пестрой, причем во многих районах можно говорить о чересполосице – расселении разных народов вперемешку; четкие границы между областями обитания того или иного этноса часто невозможно было провести. Таких районов особенно много в чешских землях, где “перемешанными” оказались чехи и немцы; в Галиции с ее польским, украинским и еврейским населением; в Буковине, которая по этнической пестроте вообще представляла собой габсбургскую монархию в миниатюре: здесь вместе жили украинцы, поляки, румыны, немцы, евреи, русины… Характерно, что именно в Буковине габсбургская администрация ближе всего подошла к созданию эффективной модели многонационального общества, обеспечив всем основным национальностям пропорциональное представительство в местных выборных учреждениях.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ТЕОДОР ГЕРЦЛЬ,

сионист


Австро-Венгрия: судьба империи

Родился в 1860 году в Пеште в богатой, не слишком религиозной еврейской немецкоязычной семье. Вскоре отец Герцля потерял свое состояние. После переезда обедневшей семьи в Вену в 1878 году Теодор поступил на юридический факультет университета. Недолго поработав в судах Вены и Зальцбурга, занялся журналистской и литературной деятельностью. Написал несколько пьес и рассказов, получил известность как автор газетных фельетонов. Активно продвигал идею ассимиляции австро-венгерского еврейства путем соглашения с Ватиканом: политическое и социальное равенство в обмен на обращение в христианство. Брак Герцля с дочерью богатого еврея-промышленника Юлией Нашауэр оказался несчастливым – из-за социального неравенства, несовпадения политических взглядов, но еще и потому, что Юлия страдала психическим расстройством. В 1891–1895 годах Герцль работал корреспондентом газеты Neue Freie Presse в Париже. В этот период он сформулировал идею образования еврейского государства. Сионизм (термин введен в обращение ранним идеологом еврейского движения, тоже австро-венгерским подданным, Натаном Бирнбаумом) в опубликованной в 1896 году в Вене книге “Еврейское государство” Герцль определил как национальное движение, созданное с целью возрождения еврейского народа на его исторической родине. В 1897 году на Всемирном сионистском конгрессе в Базеле, проведенном на средства жены Герцля, он был избран президентом Всемирной сионистской организации. В 1899 году создал Еврейское колонизационное общество с целью закупки земель в Палестине. В опубликованном в 1900 году утопическом романе “Старая новая земля” нарисовал картину идеального еврейского государства. В 1904 году Герцль скончался в городе Эдлах от болезни сердца, вызванной переутомлением. Жена пережила его на три года. Старшая дочь Герцля Паулина в 1930 году совершила самоубийство (по другой версии – умерла от передозировки наркотиков), в день похорон на ее могиле застрелился сын Герцля Ханс (он не разделял идеи отца и принял христианство). Младшая дочь Герцля Маргарет умерла в концлагере Терезин в 1943 году. Ее сын Стефан, убежденный сионист, воевал в годы Второй мировой войны в британской армии, а в 1946 году в состоянии депрессии бросился с моста в Вашингтоне. Останки Теодора Герцля и его родителей в 1946 году перезахоронены в Иерусалиме.

Другим примером такой модели стал “моравский компромисс” 1905 года, согласно которому область поделили на районы, официальным языком в каждом из которых становился язык большинства, чешский или немецкий. Каждый взрослый обитатель Моравии регистрировался по месту жительства в соответствии с национальной принадлежностью. Таким образом, национальность, по выражению А. Дж. П. Тэйлора, “низводилась… до уровня некой личной характеристики – такой же, как, например, цвет волос”, что должно было способствовать снижению межнациональной напряженности. Однако, как отмечает другой видный исследователь, Роберт Канн, “хотя персональный подход к решению национального вопроса и был более тонким, чем национально-территориальная автономия, в долгосрочной перспективе он не мог стать способом достижения справедливости в отношениях между народами. Он имел слишком мало общего с национально-государственным самоопределением, о котором мечтали националисты”.


Австро-Венгрия: судьба империи

Евреи в Вене. Фото 1915 года.


Особое положение в обеих частях габсбургской монархии занимали евреи. При Иосифе II евреям (прежде всего крещеным) предоставили большую часть гражданских прав. После 1867 года евреи были окончательно уравнены с остальными подданными. Значительная часть этого меньшинства успешно ассимилировалась: многие уже считали себя не евреями, а немцами или венграми. Стремясь стать полноправными подданными монархии, евреи, как правило, “примыкали” к одной из двух наций, располагавших наибольшим политическим влиянием. Однако и здесь возникали противоречия. Как отмечает франко-венгерский историк Франсуа Фейтё, “принятие немецкого языка и культуры было, возможно, само собой разумеющимся в Австрии или Германии, но в Чехии, Венгрии и Галиции оно принимало иной смысл. Евреи, решившиеся на такой шаг, представлялись естественными союзниками немцев против чехов, венгров, поляков. Так же обстояло дело с евреями, которые перенимали венгерскую культуру в Словакии, Трансильвании, Хорватии или Далмации: они делали это как бы против румынского, хорватского и т. п. большинства”.

Для многих венгров и австро-немцев ассимилировавшиеся евреи не стали “своими”, многовековые предрассудки так просто не исчезают. Даже многочисленные венские или будапештские евреи – ремесленники, учителя, врачи, адвокаты, актеры, журналисты, – чувствовавшие себя естественно в немецкоязычной или мадьярской среде, находились между двух огней. Параллельно с ассимилированным, в основном буржуазно-интеллигентским еврейством крупных городов монархии, существовал и другой еврейский мир. Это были небогатые местечки Галиции, Буковины и Закарпатья, среда еврейских сельских и городских жителей со своеобразной культурой, глубокой религиозностью и уникальным, ныне почти исчезнувшим, языком восточноевропейских евреев – идиш. Образ жизни пражанина Франца Кафки сильно отличался от образа жизни выходцев из еврейских местечек Галиции и Трансильвании (в их числе будущие нобелевские лауреаты Исаак Башевис-Зингер и Эли Визель).

Консерватизм и патриархальность социальной структуры, прежде всего в Венгрии (влиятельная аристократия, многочисленная небогатая мелкая шляхта, слабость национальной буржуазии), привели к тому, что значительная часть торговли, промышленности, финансовых операций оказалась под контролем “инородцев” – армян, греков и особенно евреев. “Евреи были главным космополитическим элементом, объединявшим всю Центральную Европу, – справедливо заметил чешский писатель Милан Кундера в эссе “Похищенный Запад, или Трагедия Центральной Европы”, – были ее интеллектуальным цементом, концентратом ее духа, созидателями ее духовного единства”. Предприимчивость и трудолюбие евреев вызывали зависть и ненависть, которая накладывалась на традиционно негативное отношение к ним как иноверцам, особенно в тех районах, где сохранялось сильное влияние католической церкви. В каждой из двух частей монархии в конце XIX века были свои антисемитские процессы, напоминавшие дело Дрейфуса во Франции или дело Бейлиса в царской России. В 1899 году некоего Леопольда Хильснера, двадцатитрехлетнего умственно отсталого бродягу из бедной еврейской семьи, обвинили в ритуальном убийстве чешской девушки Анежки Грузовой. Доказательная база обвинения была малоубедительной, но Хильснера приговорили к смертной казни (император заменил ее пожизненным заключением). В защиту подсудимого высказался профессор Томаш Масарик, будущий первый президент Чехословакии. Этот поступок стоил Масарику популярности у студентов, а пражские газеты дружно насмехались над профессором-“жидолюбом”. В те же годы в Венгрии перед судом предстал молодой еврей из городка Тисаэслар, которого подозревали в ритуальном убийстве юной венгерской служанки.

К чести императора Франца Иосифа, он, в отличие от многих своих предков, отрицательно относился к антисемитизму. Ценя в евреях лояльность трону (ведь, несмотря ни на что, в Австро-Венгрии им жилось куда уютнее, чем в царской России или кайзеровской Германии), император неоднократно выражал им свое расположение и, в частности, открыл евреям доступ к любым должностям в армии и государственном аппарате. Однако в эпоху, когда довелось править этому Габсбургу, одной терпимости для разрешения национальных проблем уже не хватало.

Судьбы монархии

Неверно представлять себе Австро-Венгрию как государство, из-за межнациональных противоречий вечно балансировавшее на грани гражданской войны. Да, не раз эти противоречия приводили к острым ситуациям. В Праге из-за чешско-немецких конфликтов дважды (в 1893 и 1897 годах) вводилось чрезвычайное, а один раз (в 1908 году) даже военное положение. В Лемберге (Львове) в мае 1908 года нарушения в ходе предвыборной кампании, связанные с борьбой польской, украинской и русинской (так называемой “москвофильской”) общин за места в рейхсрате, привели к акту политического террора: украинский студент Мирослав Сычинский застрелил императорского наместника графа Анджея Потоцкого[31]. Последовали столкновения поляков и украинцев. Можно привести и другие подобные примеры. Но по сравнению с европейскими соседями пестрая Австро-Венгрия со всеми своими межнациональными неурядицами выглядела спокойной страной. Здесь не было ни кровопролитных социальных конфликтов вроде Парижской коммуны 1871-го или русской революции 1905 года, ни политического террора, схожего по интенсивности с народовольческим или эсеровским, ни переворотов вроде тех, что сотрясали Балканы, Испанию и Португалию. Даже казнили в дунайской монархии на рубеже XIX и XX веков заметно реже, чем в Британии, Франции или России.

До 1914 года, когда мировая война резко обострила все имевшиеся в Австро-Венгрии противоречия, габсбургская государственная традиция и созданная в ее рамках модель политического и национально-культурного равновесия – об этом позволяют ясно судить документы эпохи – представлялась большинству подданных императора пусть не идеальной, но вполне удовлетворительной. Не кто иной, как Томаш Масарик, пражский профессор и депутат рейхсрата, будущий могильщик монархии и первый президент Чехословакии, в 1905 году писал: “Чешская политика не может быть успешной, если ее движущей силой не будет подлинная сильная заинтересованность и забота о дальнейшей судьбе Австрии – причем речь идет не о бессознательной пассивной лояльности, а о культурных и политических усилиях, соответствующих потребностям нашего народа работать во имя совершенствования всей Австрии и ее политического устройства”. А Стефан Цвейг, вспоминая о годах юности, пришедшихся на эпоху Франца Иосифа, называл мир, исчезнувший в пламени Первой мировой, “миром надежности”: “Все в нашей почти тысячелетней австрийской монархии, казалось, было рассчитано на вечность, и государство – вечный гарант этого постоянства. Права, которые оно обеспечивало своим гражданам, были закреплены парламентом, каждая обязанность строго регламентирована… Все в этой обширной империи прочно и незыблемо стояло на своих местах, а надо всем – старый кайзер. И все знали (или надеялись): если ему суждено умереть, то придет другой, и ничего не изменится в благоустроенном порядке”.

Насколько обоснованной была такая уверенность? Казалось бы, крах Австро-Венгрии позволяет нам, самим пережившим крушение другой империи, лишь покачать головой над наивностью последнего поколения габсбургских подданных. Тем не менее слишком много находится свидетельств того, что до рокового лета 1914 года Австро-Венгрия не производила впечатления смертельно больного государства. Единство империи поддерживалось не только силой штыков императорской и королевской армии, не только отлаженной работой бюрократического аппарата, не только силой привычки и почтением к старому монарху, но и осознанием того, что Австро-Венгрия пусть не столь бурно, как бисмарковская Германия или викторианская Британия, но однозначно прогрессировала, в том числе и в политическом отношении.


Австро-Венгрия: судьба империи

Лайбах (Любляна). Открытка 1900 года.


Ко второму десятилетию ХХ века у народов Австро-Венгрии, в первую очередь ее западной части, накопился опыт парламентаризма и взаимодействия избранных представителей с главой государства и правительством. После введения в 1907 году в Цислейтании всеобщего избирательного права возможность участвовать в политике получили новые слои населения. Семидесятисемилетний Франц Иосиф проявил неожиданную смелость, допустив в парламент социалистов, на которых он постепенно научился смотреть как на противовес куда более опасным врагам империи – националистам, в том числе австро-немецким, мечтавшим о “воссоединении” населенных немцами габсбургских земель с Германской империей. Социалисты отвечали монарху взаимностью: настаивая на социальных реформах и поддержке неимущих, они в то же время научились сотрудничать с монархией и даже воспринимать ее как естественную (и вдобавок близкую им своим интернационализмом!) форму организации центральноевропейского пространства.

Но расчеты старого императора не оправдались. Социалисты в рейхсрате появились, однако националистов с парламентских скамей не вытеснили. Многие левые, на последовательный интернационализм и лояльность которых рассчитывали при дворе, оказались заражены националистическими настроениями столь же сильно, как их политические противники из либерального лагеря. Демократизация избирательной системы в Цислейтании не выполнила задачу, поставленную Францем Иосифом. Вдобавок оскудел кадровый резерв монархии: на смену искусным, хитрым, харизматичным государственным деятелям, таким, как Эдуард Тааффе (друг детства императора), Эрнст фон Кёрбер и Макс Владимир фон Бек, занимавшим пост главы правительства западной части монархии на рубеже веков, пришли суховатые, прямолинейные бюрократы, которым решить сложные национально-политические проблемы империи было не по силам. Один из таких, как сказали бы сегодня, “технических премьеров”, Карл Штюргк, в конце 1913 года обратился к императору с просьбой распустить рейхсрат, где чешские депутаты, добиваясь расширения национально-культурной автономии, в очередной раз бойкотировали заседания. В марте 1914 года Франц Иосиф удовлетворил пожелание премьера. Через несколько месяцев началась война, и в этих условиях Вена предпочла депутатов не собирать – до самой весны 1917 года, когда на престоле уже был молодой и неопытный Карл I.

К тому времени шанс на политические реформы был упущен: война сделала противоречия между народами неразрешимыми. Но до лета 1914 года – и это важно понять – для Австро-Венгрии оставались открытыми все пути. Мало кому сейчас придет в голову считать “неестественными” и называть “лоскутными” такие государства, как Швейцария, Испания и даже Великобритания, – хотя с этнической, исторической, правовой точек зрения они подчас почти так же разнородны, как монархия Габсбургов, о которой столь часто и столь самоуверенно говорят как о неестественном пережитке прошлого. Рассуждая о проблемах народов Австро-Венгрии, разумнее удовлетвориться открытой концовкой – как это делает французский историк Виктор-Люсьен Тапье: “Нельзя убедительно доказать ни то, что крах габсбургской системы был неизбежен и стал следствием внутренней дезинтеграции; ни то, что ее выживание обеспечили бы центростремительные силы, не испытай монархия удара извне. Речь идет о том же вопросе, который часто задается о Римской империи: стал ли Рим жертвой внутреннего истощения или был убит?”


Австро-Венгрия: судьба империи

Будапешт. Венгерский полдень

Весной этот город пахнет фиалками – как благоухают фиалками дамы, фланирующие по променаду над рекой в Пеште. А осенью тон задает Буда. Молчание города нарушают в эту пору лишь далекие звуки военного оркестра из беседки на другом берегу да стук падающих на тропинки у замка случайных каштанов. Осень и Буда рождены одной матерью.

Дьюла Круди. Подсолнух

В Будапеште Дунай течет быстрее и мощнее, чем в Вене. Ни один другой город эта река на своем трехтысячекилометровом протяжении не разрезает пополам с такой естественной точностью; пятисотметровое дунайское русло не объединяет ни один другой город столь гармонично и соразмерно. Но вода в голубом Дунае вовсе не голубая. С любого из восьми будапештских мостов прекрасно видно, с каким ровным рабочим усилием река перекатывает с севера на юг мускулистые серо-зеленые волны. Дунай в Будапеште – монотонный, грустный, словно цыганская скрипка, поток. В любое время дня, даже в полдень, в любое время года, даже летом, в любую погоду, даже если над головой ни облачка, дунайские берега, будапештский горизонт, венгерское небо затянуты дымкой меланхоличной неопределенности.

В трудном венгерском языке есть выражение temetni tudunk. В несовершенном переводе оно означает “мы знаем толк в похоронах”. Откуда такая тоска, откуда эта мрачная уверенность, подтверждаемая статистикой – венгры числятся среди народов с самой высокой склонностью к самоубийствам? Один из ответов дает автор исторического исследования “Тысяча лет венгерского народа” Пауль Лендваи, сопроводивший свою книгу подзаголовком “К поражениям через победы”. Этот публицистический образ характеризует сложный алгоритм строительства венгерского государства. Пришедшие с Урала кочевники, начавшие освоение Карпатской котловины одиннадцать столетий назад, венгры после двух с половиной веков удачных захватнических походов сами оказались жертвой монгольского нашествия. Еще через триста лет процветанию Венгерского королевства, покорившего половину Центральной Европы, положило конец поражение от Османской империи. Освобождение от власти турок пришло сюда в конце XVII века вместе с европейскими армиями, основу которых составляли войска Габсбургов. А северные и западные венгерские земли попали под габсбургскую власть полутора веками ранее.

Сожительство с Габсбургами венгров, нации эмоциональной, воинственной, с гордой шляхетской культурой, было непростым. Рука императора казалась тяжелой: из Австрии на многоконфессиональную Венгрию накатывались волны рекатолизации, а традиционные вольности местного дворянства раздражали Вену. Венгры восставали, выдвигали ярких, умных, но равно неудачливых вождей – Ференца Ракоци в начале XVIII века, Лайоша Кошута в середине XIX – и неизменно героически проигрывали. Эта печальная традиция продолжилась и в ХХ веке, когда Венгрия после Первой мировой войны пережила катастрофу Трианонского мира[32], лишившего страну большей части ее земель. В неблагоразумном союзе с Гитлером регент Миклош Хорти попытался вернуть хотя бы часть утраченного – лишь для того, чтобы после 1945 года нацизм сменился коммунизмом, а узкие трианонские границы вернулись. Венгры с сочувствием к собственному горю цитируют главного национального поэта-революционера Шандора Петефи: “Мы – самый покинутый народ на земле”. Журналист Артур Кестлер, в 1956 году наблюдавший из-за пролива Ла-Манш за трагическими событиями на родине, констатировал: “Быть венгром – это коллективный невроз”. Похоже, метафору писателя Дьюлы Круди можно расширить: не только Буда, но и весь венгерский народ рожден той же матерью, что и осень.


Австро-Венгрия: судьба империи

Михай Зичи. Шандор Петефи читает толпе стихотворение “Вспрянь, мадьяр!” 15 марта 1848 года.


Местный историк-патриот написал: “Только в XIX веке характерный для венгерского ума пессимизм сменился оптимизмом, часто вовсе не обоснованным. Этот оптимизм, ставший проявлением динамичного национального роста, выглядел столь же наивным, сколь близоруким”. Парадокс заключается в том, что Будапешт, главный город этой ныне скромной по размерам и влиянию страны, пережил пору самого бурного своего расцвета, свою восхитительную belle époque, являясь скорее не полноценной столицей, но только духовным и культурным центром нации. Тысячелетняя идея государственности расцвела и во многом была воплощена на практике под властью иноземной династии в ту пору, когда корона святого Иштвана венчала чело австрийского старика. Еще одна цитата из исторической книжки: “Венгры стали свободной нацией, но их страна не стала независимым государством”.

Сегодняшний Будапешт – элегантный, оживленный, просторный – памятник всепоглощающей идее национального величия, попытка овеществить в бетоне, граните и мраморе то царствие небесное, которого нация завоевателей так и не дождалась на земле. Историки умеют точно определять временные координаты, как астрономы – положение тел в пространстве. С 1867 по 1914 год наблюдался максимальный подъем солнца Венгрии над политическим горизонтом. Это зенит будапештского благоденствия и благополучия: это пора реформ, возведения величественных монументов (во второй половине XIX века в Будапеште появилось 63 “полноформатных” памятника), казавшейся беззаботной жизни. Это без малого полвека научных, социальных, экономических достижений. Это еще и полустолетие пышных венгерских похорон.

1 апреля 1894 года сотни тысяч безутешных венгров провожали в последний путь бывшего вождя революции Лайоша Кошута. Когда-то его сторонники утверждали, что “шляпа Кошута весит больше, чем короны всех королей, вместе взятые”. Гроб с телом покойного доставили из Италии на траурном поезде. Кошут надолго пережил свою революцию. 45 лет после поражения он провел в эмиграции. Его родина, где идеи о независимости в 1867 году отчасти были реализованы австро-венгерским компромиссом, пользовалась благами самоуправления. А Кошут собирал травы в Альпах, вел из Турина романтическую переписку с последней любовью своей жизни, юной трансильванской красавицей Шаролтой Зейк, и выдумывал утопические государственные проекты – вроде Дунайской федерации в составе Венгрии, Сербии, Болгарии и Румынии. Но главной для него оставалась мечта о независимости. В предсмертном письме девяностодвухлетний Кошут патетически напомнил соотечественникам: “Стрелки часов не определяют движение истории, они только указывают время; мое имя – такая стрелка. Время, которого я ждал, придет, если сама судьба не остановит будущее моего народа. У этого будущего есть имя: свободная родина для венгров”.

Траурная процессия за гробом Кошута растянулась на несколько километров, от здания Национального музея до главного будапештского кладбища у Восточного вокзала. Император Франц Иосиф (в Венгрии – король Ференц Йожеф) не объявил государственного траура после смерти опального политика и публициста, деятельность которого когда-то потрясла габсбургскую монархию, но и препятствовать массовому проявлению венгерских чувств не желал или был не в состоянии. На просторном кладбище Керепеши саркофаг с останками революционера вот уже столетие поднят на десятиметровую высоту громадного мавзолея. Вечный покой народного вождя охраняют две каменные пантеры. Напряженный оскал дикой кошки справа символизирует ярость; расслабленный оскал той, что слева, означает настороженность.

Памятник Кошуту (по всей стране таких установлен не один десяток) замыкает бронзовую череду четырнадцати венгерских героев на колоннаде Мемориала Тысячелетия. Когда-то последним в этой шеренге – на месте нынешнего бронзового Кошута – стоял император-король Франц Иосиф. После каждой из мировых войн памятник модернизировали, постепенно всех Габсбургов заменили на анти-Габсбургов. В число венгерских титанов не попал ни один из пяти прежде красовавшихся на колоннаде королей. Справедливо? Вряд ли, ибо Австрийский дом пусть и не сроднился со своими венгерскими подданными, но и безжалостным угнетателем все же не был. После крушения монархии венграм довелось жить и при куда более жесткой власти. Но такова логика исторической борьбы: где есть Кошут, там не бывать Габсбургу.

В мае 1900 года на той же площади Героев, замкнутой с двух сторон сундуковатыми музейными зданиями, венгры прощались с другим национальным гением, художником Михаем Мункачи. Он скончался в Германии от душевного расстройства и последствий сифилиса. Как и погребение Кошута, это были не столько похороны, сколько праздник бессмертия из числа тех, смысл которых подметила американский историк Джоанна Ричардсон: “XIX век должен был уйти в прошлое – вместе с людьми, которые лучше других выразили энтузиазм и страсть старой эпохи”. Мункачи родился в закарпатском городе Мункач (ныне Мукачево на Украине) в немецкой семье чиновника фон Либа. В Европе взявший географический псевдоним живописец получил громкую известность благодаря масштабному триптиху на библейские темы – “Христос перед Пилатом”, “Голгофа”, “Се человек!”. Громадное, без малого пять на почти двадцать метров, полотно “Обретение родины”, над которым Мункачи увлеченно работал несколько лет, изображает приход в 896 году на Паннонскую равнину с Урала вождей венгерских племен под водительством князя Арпада. Картина была написана к помпезному празднику, которым Венгрия отметила на исходе позапрошлого века свое тысячелетие. Отметила, сделав заметный акцент на мистически понятых мотивах степных кочевий; должно быть, азиатчина казалась венграм вызовом утонченному европеизму Габсбургов.

Это понятие – “Обретение родины”, Honfoglalás – служит отправной точкой венгерского державного порыва. Картина Мункачи и центральная скульптурная группа Мемориала Тысячелетия (семерка могучих всадников, первый из них – грозный Арпад) стали еще одним, художественным воплощением Главной Венгерской Идеи. Разве что чугунный Юрий Долгорукий напротив московской мэрии не оробеет перед этими мадьярскими исполинами, суровыми взглядами провожавшими в последний путь, вдаль по проспекту Андраши, катафалки с останками тех, кому довелось вложить свой политический, военный, социальный, творческий кирпичик в здание вечной Венгрии.

Так что кладбище Керепеши, открытое на тогдашней окраине Будапешта (как на заказ – вскоре после поражения революции Кошута), помнит не один десяток пышных похорон. Temetni tudunk – жизнь и смерть сплетались в Будапеште ради достижения национальной цели. Огромные толпы собрались на перезахоронении останков премьер-министра революционного правительства графа Лайоша Баттяни, казненного в 1849 году по приказу императора. Граф умер красиво, скомандовав расстрельному взводу сразу на трех языках: Allez, Jäger, éljen á haza![33] В этой фразе слились воедино патриотизм и космополитизм венгерской аристократии. Сотни тысяч венгров молились на панихиде по воспевшему прошлое и оплакавшему настоящее Dulcis Patria (“милой Родины”) поэту-романтику Михаю Верешмарти; скорбели по Ференцу Деаку, одному из немногих политиков, приверженных не отчаянному, обреченному на поражение мадьярскому романтизму, а осторожному реализму, тому, что сулит хотя бы частичный успех. В июне 1897 года парадных похорон удостоился и Карой (Карл) Камермайер, четверть века прослуживший мэром Будапешта. Благодаря и его усилиям Будапешт в последней трети XIX века вошел в число крупнейших городов Старого Света и превратился для многих европейцев в образец продуманного хозяйственного и социального развития.

Немец Камермайер занял кресло бургомистра в 1873 году, эта дата официально считается датой объединения Буды, Обуды и Пешта. Еще в начале XIX столетия суммарное население трех придунайских городков не превышало пятидесяти тысяч человек. На Будайском холме вокруг заложенного королем Белой IV, но так и не достроенного его наследниками серокаменного дворца – с куполом, напоминавшим шлем венгерского кочевника (сейчас заменен полусферой классических пропорций), – теснились домишки ремесленников и мещан. На правом, пологом берегу Дуная, в Пеште, обосновались торговцы, некогда перебравшиеся в Венгрию в основном из германских земель. Обуда, возникшая близ развалин античного Аквинкума, жила рыбной ловлей и мукомольным промыслом. Административная и политическая жизнь Венгрии долгое время текла в иных краях. Многие представители венгерской знати проводили время в Вене, при габсбургском дворе. Административным центром королевства полтора века, со времен, когда в Буде и Пеште хозяйничали турки, оставался скромный город Пожонь (в немецком варианте Пресбург, ныне словацкая столица Братислава). Именно там заседал венгерский сейм, там кипели политические страсти, там звучали патриотические речи. Но не по-венгерски, а на латыни – до 1844 года этот мертвый язык оставался административным языком Венгрии.

В 1908 году будапештский публицист Аладар Шёпфлин опубликовал эссе “Город”. Шёпфлин обратил внимание на такую национальную черту венгров: “Если народы покрупнее и поудачливее строили себе города по своему образу и подобию, то у венгров чутья к городскому быту долго не было. Города в Венгрии отстраивались за счет немецкого элемента, а коренные венгры жили в деревне. Если они и селились кучно в городах, то на ремесленный и торговый люд все равно смотрели свысока, со смесью раздражения и насмешки, как на чудаковатых чужаков. Сам город был для них чужеродным телом в теле нации”. Это положение изменилось только к концу XIX столетия, когда за время жизни одного-двух поколений, по крайней мере в объединившихся Буде – Пеште, это “чужеродное тело” стало родным и привычным.

Постепенно Буда и Пешт превратились в центр притяжения всех венгерских земель – поначалу экономический, чуть позднее культурный и, наконец, политический. Выражение “американский темп” не случайно превратилось в то время в журналистское клише. Город стал не только большим, но и очень пестрым, в том числе в этническом отношении. Тем не менее, согласно переписи населения 1910 года, 86 % населения уже более чем миллионного Будапешта называли родным языком венгерский. Венгерские источники утверждают, что во всей восточной части двуединой монархии (с населением 17 миллионов человек) в ту пору венграми себя считали 700 тысяч евреев, 600 тысяч немцев, 400 тысяч словаков, 100 тысяч румын, 100 тысяч южных славян и еще 100 тысяч представителей других национальностей. Это, однако, не означает, что политика венгров, которые сами боролись с австро-немецким засильем (истинным или мнимым), была мудрой по отношению к “своим” национальным меньшинствам. В этом тоже проявлялась двойственность, преследующая венгров чуть ли не все тысячелетие их европейской истории, – свобода для себя оборачивалась несвободой для других. Так или иначе, национальность многих будапештских подданных императора оказалась “утопленной” в идее венгерской государственности.

Венгерское возрождение и будапештское процветание не случайно начались с родной речи, хотя еще двести лет назад существовала угроза того, что этот сложный для восприятия и освоения язык если и не исчезнет вовсе, то так и останется исключительно средством устного общения. В чопорной Вене к “мадьярской тарабарщине” относились с презрением. Придворный драматург Франц Грильпарцер[34], слывший, между прочим, либералом, в 1840 году оставил в дневнике язвительное замечание: “У венгерского языка нет будущего. Его идиомы не соответствуют европейским понятиям, распространение этого языка ограничено несколькими миллионами преимущественно необразованных людей. Если бы Кант написал “Критику чистого разума” на венгерском, у него не нашлось бы и трех читателей. Венгр, говорящий только по-венгерски, останется мужланом, даже если обладает выдающимися способностями”.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

АРМИНИЙ ВАМБЕРИ,

толмач и дервиш


Австро-Венгрия: судьба империи

Арминий Вамбери (Герман Бамберберг) родился в 1832 году в городе Дунасердахей (сейчас Дунайска-Стреда в Словакии) в бедной семье еврея-портного. Был хромым от рождения. В юности переехал в Пожонь, затем в Пешт, где учился и работал домашним преподавателем иностранных языков. Вамбери обладал феноменальной памятью и невероятными лингвистическими способностями, знал несколько десятков языков. В середине 1850-х годов отправился в Стамбул, где стал секретарем видного царедворца Фуата-паши. Принял ислам. Написал несколько научных трудов, составил немецко-турецкий словарь. В 1861 году в одеянии нищенствующего проповедника-дервиша совершил путешествие по Османской империи, Персии, Афганистану, Хивинскому и Бухарскому ханствам, выясняя вопрос о возможном тюркском происхождении венгерского языка. По некоторым данным, выполнял поручения британского Министерства иностранных дел. После возвращения в Европу написал книгу “Путешествия и приключения в Центральной Азии”. Сорок лет руководил кафедрой ориенталистики в Будапештском университете. Крестился. Приятельствовал с ирландским писателем Брэмом Стокером, автором “Дракулы”, которого консультировал по истории и этнографии Трансильвании. Вамбери умер в 1913 году в Будапеште.

Будущее рассудило иначе: именно идея сохранения и кодификации венгерского языка дала толчок революционной деятельности молодых мадьярских дворян и мещан. Быть венгром в их многонациональной стране означало прежде всего говорить по-венгерски. На рубеже XVIII–XIX веков возникло активное движение за языковую реформу, самой заметной фигурой которого стал писатель Ференц Казинци. Реформаторы возрождали язык мадьяр, стремясь осовременить и обогатить его, приспособив к запросам новой эпохи. Правда, первый литературный журнал на венгерском Казинци выпустил в 1788 году не в Буде или Пеште, а в провинциальной Кашше (ныне Кошице в Словакии). Другое языковое (а на самом деле политическое) событие произошло в 1825 году уже в Буде, на заседании периодически собиравшегося здесь сейма: капитан Иштван Сечени, известный при императорском дворе повеса и бонвиван, неожиданно произнес речь на венгерском языке (которым, кстати, владел неважно). Это выступление произвело фурор.

Наследник одной из самых богатых и знатных венгерских семей, Сечени с юных лет путешествовал по миру, посетил Францию, Италию, Британию, Турцию, содержа в свите не только слуг и повара, но и художника. Четверть века по моде времени вел дневник, в который помимо политических размышлений и этнографических заметок заносил отчеты о своих и чужих романтических приключениях. Как гласит исторический анекдот, после смерти графа его секретарь, выполняя завещание патрона, уничтожил более пяти тысяч страниц интимных записей, компрометировавших многих некогда прелестнейших светских дам. При этом граф был меланхоликом, с молодости размышлявшим о самоубийстве, которое он в конце концов и совершил в 1860 году. В Вене над молодым Сечени посмеивались и снисходительно называли “графом Штефи”. Вскоре выяснилось, что у насмешек не имелось оснований.


Австро-Венгрия: судьба империи

Мост Сечени. Фото 1928 года.


Сечени говорил на нескольких языках, но в совершенстве не знал ни одного: немецкий, на котором граф вел переписку, биографы считают корявым; с такой латынью в габсбургской Венгрии никого не приняли бы на госслужбу; он бегло, но тоже небезукоризненно, изъяснялся на итальянском и французском. С годами в речах и дневниках графа появлялось все больше патриотических интонаций. Сечени пожертвовал годовой доход от своих поместий на организацию Венгерской академии наук. Затем этот дворянин, считавший себя образцовым англофилом, организовал в Пеште первые в Венгрии скачки и открыл по образцу лондонских клубов National Casino, ставшее символом и одним из очагов национального возрождения. В австро-венгерских провинциях понятие casino долго сохраняло первоначальный смысл. В таких заведениях не столько играли в азартные игры, сколько музицировали, заводили деловые и политические связи, дискутировали о судьбах родины, иногда плели заговоры. Подобно английским клубам, венгерские казино функционировали как закрытые и часто снобистские сообщества, строго охранявшие социальные границы: в National Casino собирались только аристократы голубых кровей, Ország Casino объединяло дворян со “средними” родословной и достатком, Leopoldstadt Casino – состоятельных буржуа и госчиновников.

Лозунгом Иштвана Сечени стало утверждение “Венгрии не было! Венгрия будет!”, хотя в самых смелых своих проектах он, либеральный националист, не лишенный антисемитских предубеждений, представлял себе Венгрию частью габсбургской монархии, оставаясь в этом отношении оппонентом сторонника полной независимости Лайоша Кошута. Благодаря Сечени в 1830-х годах стали меняться и Буда, и Пешт, усилиями этого “величайшего венгра” будущая объединенная столица начала приобретать черты, которые и теперь определяют ее облик. На деньги и благодаря организаторским усилиям Сечени устроили первую современную пристань на Дунае; неутомимый граф нашел средства и на оборудование общественного променада. По инициативе Сечени открыты Венгерский национальный театр, консерватория, ремесленная школа, первые паровые мельницы, первое литейное производство; он основал спортивный клуб и учредил гребное общество – опять-таки первые в Венгрии.

Главный будапештский памятник патриотизму и энергии Сечени – спроектированный и построенный по его инициативе и при его финансовом участии британскими инженерами Уильямом и Адамом Кларками (однофамильцы) Цепной мост, впервые прочно соединивший не только берега Дуная, но и восток и запад Венгрии. Этот мост, украшенный стальными гирляндами и к концу XIX века получивший имя Сечени, в момент своего открытия (1849) заслуженно считался одним из технических чудес света. Мост и сейчас ох как хорош: и для автовладельцев, и для влюбленных, и для туристов, но особенно (в ночную пору, с иллюминацией) – для фотографов. Краеведы утверждают: объединение Буды и Пешта началось с моста, а главным объединителем городов и всей нации стал Иштван Сечени.


Австро-Венгрия: судьба империи

Франц Иосиф и Елизавета на улицах Будапешта. Фото 1897 года.


Этот человек зримо, как ни один другой персонаж истории, присутствует и в сегодняшнем Будапеште. Его имя помимо моста носят крупнейшие в Европе купальни с термальными ваннами, площадь, две улицы, набережная, ресторан, пивной погреб. Именем отца Сечени названа Национальная библиотека. В Пеште установлены и многофигурный памятник, и скромный бюст Иштвана Сечени. 

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

CАМУЭЛЬ ТЕЛЕКИ,

искатель приключений


Австро-Венгрия: судьба империи

Граф Самуэль Телеки де Сек (1845–1916) родился в Трансильвании в семье богатых землевладельцев. Среди его предков был основатель открытой в 1802 году в Марошвашархее (сейчас Тыргу-Муреш в Румынии) одной из первых венгерских публичных библиотек. В 1881 году Телеки стал депутатом венгерского парламента. Увлечение охотой привело его к идее организации сафари. В 1887 году экспедиция под руководством Телеки и морского офицера-картографа Людвига фон Хохнеля отправилась по руслу танзанийской реки Руву. Первыми из европейцев они достигли линии снегов Килиманджаро (5300 метров), а также покорили вторую по высоте в Африке гору Кения (4300 метров). Экспедиция Телеки–Хохнеля открыла в Великой рифтовой долине озеро, названное графом в честь друга, кронпринца Рудольфа (сейчас озеро Туркана). Другое озеро, на юге Эфиопии, Телеки назвал в честь жены Рудольфа, принцессы Стефании (ныне озеро Чев-Бахир). Экспедиция, которую сопровождали четыреста носильщиков, провела научные наблюдения, открыла новые виды насекомых и растений. В районе Момбасы Телеки обнаружил действующий вулкан, которому присвоил свое имя. Впечатления граф обобщил в “Восточноафриканских дневниках”; фон Хохнель назвал отчет об экспедиции “Открытие озер Рудольфа и Стефании”. В 1895 году Телеки совершил новую экспедицию, но покорить Килиманджаро ему не удалось. Фон Хохнель также еще раз побывал в Африке, затем командовал крейсером “Пантера” в походе в Австралию и Полинезию.

Портрет графа украшает купюру в 5000 форинтов. Больше, чем революционер Лайош Кошут, чем поэт Шандор Петефи, даже в большей степени, чем местный король-креститель Иштван и местный “король-солнце” Матиаш Корвин, граф Сечени – венгерское “все”. И кажется, не только в силу замыслов и деяний: Сечени умел пылко любить родину – как полагалось венгерскому патриоту; умел широко жить – как полагалось венгерскому магнату; он и умереть сумел трагично, как умирают великие в народном эпосе.

Столетие назад в Будапеште, как и по всей Австро-Венгрии эпохи заката, вот так же едва ли не все, подлежавшее наименованию, носило имя императора-короля Франца Иосифа. Но память о старом монархе в последние десятилетия начисто вымарана с городской карты. Словно и не бывал он никогда в Будапеште, словно не короновался под восторженные возгласы придворных и горожан, под ружейные залпы почетного караула и пушечные выстрелы. Словно не открывал торжественно и с помпой 2 мая 1896 года Национальную венгерскую выставку, посвященную тысячелетию “обретения Родины”. Словно не праздновал здесь, в белом мундире гусарского генерала, четвертьвековой юбилей своего царствования.

К концу XIX века и в этой стране вечных бунтовщиков габсбургская династия воспринималась как символ традиции и знак стабильности. Об этой укоренившейся и в Венгрии монархической традиции интересно писал в литературном журнале Nyugat публицист Пал Кери: “Монархия правит по отлаженным принципам господства, в которых всегда перевешивал патриархальный абсолютизм. Заботиться о благе народа, давить, но не чересчур, пусть живет себе в достатке, но не слишком умничает; пусть будут буржуазия и промышленность, это попридержит дворянскую крамолу; пусть крестьянин по возможности крепнет, буржуа богатеет. И пусть каждая завоеванная провинция будет объемистым резервуаром, из которого можно черпать побольше добрых солдат и налогов. Вот и все правило”. Для многих венгров крушение государства Габсбургов стало в первую очередь отказом от этих правил.

В конце концов крупнейший дунайский город рассчитался с австрийской династией сполна. Будапешт тщательно, до мелочей, продумывался как столица великой свободной страны – вопреки своему тогдашнему, отчасти подчиненному положению. Город замышлялся и строился не похожим на Вену – не равным ей, а равным самому себе. Оттого так широки проспекты и бульвары Пешта, так уютны парки и дворики Буды, так элегантны площади и памятники, так узорчаты и нарядны дома, потому так гармоничен весь городской архитектурный ансамбль. Движения грифелей и циркулей маститых австрийских, немецких, итальянских, английских зодчих, строивших новый Будапешт, вдохновлял не только их несомненный талант, но и политическая воля “отцов венгерского народа”. Здесь венгерские историки культуры, кстати, проявляют самокритичность: особенности исторического развития страны, по их мнению, не позволили сформировать национальный архитектурный стиль (за исключением Трансильвании). Поэтому венгры в меру сил творчески осваивали и применяли в своих условиях привнесенное.


Австро-Венгрия: судьба империи

Императорская семья в поместье Гёделлё с детьми Рудольфом, Валерией и Гизелой. Литография 1870 года.


Если вы не освоили учебника венгерской истории, вам будет сложно правильно понять Будапешт. Неподготовленному гостю трудно определить, куда направлена и против кого обращена городская идеологическая вертикаль, из каких источников черпается освободительная энергетика Будапешта, на какую борьбу зовут многие его бронзовые герои. Будапешт несет на себе печать сложного отношения венгерской нации к Габсбургам. Бульварное полукольцо в центральном районе Пешта, охватывающее пространство между мостами Маргит и Шандора Петефи, на четырех своих участках сохранило присвоенные улицам более века назад имена членов монархической фамилии, а пятое название (бывший бульвар Леопольда I) теперь чтит память первого венгерского короля Иштвана. Хотя как раз Леопольда могли бы и пощадить, ведь именно при нем Буду и Пешт освободили от турок.

Исключение из правила – отношение Будапешта к супруге Франца Иосифа, императрице Елизавете, или, по-венгерски, королеве Эржебет. Она подолгу гостила в Венгрии, часто останавливалась в подаренной ей местной шляхтой летней резиденции Гёделлё под Будапештом. В молодости Елизавету связывали теплые отношения (степень их близости историки оценивают по-разному) с графом Дьюлой Андраши, который начал политическую карьеру с участия в революции, а продолжил на посту министра иностранных дел Австро-Венгрии, отстаивавшего международные интересы Габсбургов. Елизавета симпатизировала венграм, вероятно, потому, что рыцарственность, выставляемая здешней знатью напоказ, импонировала романтической натуре королевы, а совсем не показное веселье шляхты помогало развеять невротическую меланхолию. По настоянию супруги Франц Иосиф в 1867 году амнистировал бунтовщиков 1848-го, более того, распорядился оказать помощь семьям расстрелянных участников восстания против его же власти. Мадьярофильство унаследовал от матери и несчастный кронпринц Рудольф. Венгрию он называл “Англией Востока” и даже считал эти свои будущие владения образцом для либерального переустройства всей огромной и сложной империи: “В Будапеште жизнь, уверенность в себе, вера в будущее – особенности, которые приносит с собой эпоха свободы и которых нет на других желто-черных[35] территориях”.


Австро-Венгрия: судьба империи

Проспект Андраши. Фото 1896 года.


Австро-Венгрия: судьба империи

Метро в Будапеште. Открытка начала 1900-х годов.


Будапешт помнит и любит Эржебет. Один из дунайских мостов назван ее именем (соседний мост Франца Иосифа давно переименован в мост Свободы), а сама печальная бронзовая королева примостилась у подножия холма Геллерт. В Пеште вы можете прогуляться по бульвару Эржебет, в одном из парков Буды – подняться на башню Эржебет, в большом книжном магазине – купить биографию Эржебет с сентиментальным заголовком “Одинокая императрица”. К площади Эржебет (отчего-то посередине этой площади установлен фонтан с Нептуном) сходятся чуть ли не все главные дороги Пешта, а летними вечерами здесь, у клуба Gödör, собирается столичная молодежь – потанцевать, погалдеть, покурить травку. Портреты Елизаветы на туристических лотках красуются рядом с ликами венгерских героев и картами несчастливо утраченных Венгрией территорий. Королева Эржебет (в отличие от Вены, в Будапеште ее не называют фамильярно Сисси) стала и секс-символом венгерской истории, и примером романтизации прошлого силами масскульта, и даже парафразом грустного венгерского счастья.

В отличие от центральных кварталов других европейских столиц, облик которых складывался веками, венгерский город будущего строили одним историческим махом и фактически по единому плану. К середине XIX века в Пеште регламентировались и высота зданий, и параметры фасадов, и размеры окон. Оттого по городским проспектам и бульварам гуляешь как по огромной квартире, меблировка и оформление которой продуманы хозяевами до мелочей. Восхищаешься не стариной, а тем смирением, с каким архитекторы подчиняли фантазию модным в пору будапештского полудня неоренессансу и неоклассицизму. Строили не кто как хотел, а в соответствии с национальной идеей о красоте преуспевания. Получилось богато и стильно. Нарядные столетние четырехэтажки на авеню Андраши (в начале 1950-х эта улица носила имя Иосифа Сталина) – вот розовая с виньетками над окнами, вот зеленая с пилястрами во весь фасад, вот бежевая с кариатидами у подъездов – и теперь тщательно подогнаны одна к другой. По широкому проспекту вплываешь на восьмиугольную площадь Октогон (в 1930-е годы, когда Венгрия дружила с фашистской Италией, – площадь Бенито Муссолини) на пересечении с бульварным пештским полукольцом: все просторно, все воздушно, все размеренно. Еще через квартал – нарядная Опера: попроще парижской, поменьше миланской, поизящнее венской. В 1895 году по этому проспекту с ветерком пронесся первый в Будапеште автомобиль марки Benz. До 1941 года дорожное движение в Венгрии было левосторонним. Кое-кто из историков считает, что и таким образом Будапешт стремился подчеркнуть независимость от Вены. Возможно, сказалось также традиционное англофильство венгерской элиты.

Вдоль парадной авеню Андраши (вернее, под ней) к празднику Тысячелетия протянули четырехкилометровую линию подземки. Первый в континентальной Европе метрополитен – восемь подземных и две надземные станции от площади Гизелы[36] (ныне площадь Михая Верешмарти) до зоологического сада, открытого еще в 1866 году, – планировали инженеры немецкой компании Siemens & Halske AG. Смешные вагончики и теперь курсируют от центра до площади Героев – через станции, стены которых по старой моде облицованы узорчатой глазурованной плиткой. Но в конце XIX века подземка не могла вызвать у будапештцев снисходительных улыбок, напротив, только чувство гордости. Такого чуда в ту пору не видывали ни Вена, ни Париж, ни Нью-Йорк, своим метро мог похвастать только Лондон.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

АБРАХАМ ГАНЦ,

владелец заводов


Австро-Венгрия: судьба империи

Абрахам Ганц родился в 1814 году в Швейцарии, кажется, специально для того, чтобы тридцатью годами позже открыть в Буде слесарную мастерскую, которая с годами превратилась в крупнейшее предприятие венгерской промышленности. Через два десятилетия производство Ганца снабжало колесными парами 60 железнодорожных компаний многих стран Европы. Абрахам Ганц, страдавший психическим заболеванием, совершил самоубийство в 1867 году, как раз дожив до эпохи дуализма и успев отпраздновать выпуск на своем предприятии стотысячного железнодорожного колеса. Миллионное колесо на заводах Ганца выпустил его младший партнер Андраш Мехварт. На предприятиях Ganz в нескольких областях Австро-Венгрии строили подводные лодки, дредноуты, речные суда, выпускали паровозы, вагоны метро, трамваи, мостовые опоры, артиллерийские орудия, мельничное оборудование и технику для электростанций, двигатели. Здесь работали талантливые менеджеры и инженеры. В 1959 году после национализации предприятия Ganz стали частью концерна Ganz-MAVAG.

К концу XIX века в Будапеште выстроили три огромных железнодорожных вокзала, настоящие дворцы транспорта. С платформ Южного вокзала вечерний экспресс компании “Дунай – Сава – Адрия” ежедневно уносил в Венецию молодые пары, решившие провести в комфортабельном купе спального вагона первую брачную ночь. Таким был буржуазный шик эпохи будапештского полудня. Еще одной парадной витриной стала дунайская набережная, вдоль которой чинно выстроились роскошные отели. В пору строительства это были неизбежные Carlton, Bristol, Hungaria, Ritz, все – с уличными кафе и уютными террасами. По элегантному корсо в начале 1900-х годов, к неудовольствию любителей прогулок, проложили трамвайную линию – “двойка” до сих пор катает по ней пассажиров. Гостиничную красоту зимой 1945 года превратило в руины яростное сопротивление венгерских и немецких войск при штурме Будапешта Красной армией. При послевоенном восстановлении города туристическую идею сохранили, но новые огромные коробки из стекла и бетона не облагородили дунайскую панораму. Теперь в неизменно дорогой цепочке – MarriottIntercontinental, Kempinski.

Своей архитектурной целостностью Пешт отчасти обязан тому, что в начале XIX столетия в придунайском селении, только что срывшем оборонительные стены, под перестройку годилось немногое. Новый город и возвели заново, порой жертвуя тем ценным, что сохранялось веками. При строительстве моста Эржебет едва уцелела старая Приходская церковь, на месте которой располагался храм с мощами одного из главных венгерских святых, Геллерта. Бенедиктинский монах из Венеции Джорджо Сагредо, ставший епископом Герардом (Геллертом) Венгерским, был умучен язычниками за пропаганду веры Христовой и погиб лютой смертью. Легенда гласит, что враги сбросили проповедника в Дунай с горы в бочке, усаженной изнутри шипами. На месте казни несчастного (неподалеку от бронзовой Эржебет) стоит бронзовый Геллерт, осеняя Будапешт крестом и глядя через реку на ту самую церковь, где некогда покоились его собственные останки. Многократно перестроенное храмовое здание пожалели, но выглядит оно, задавленное мостовой рампой, невыразительно.

Вряд ли, впрочем, церковники так уж роптали: в ту пору они уже готовились к освящению главного столичного храма – тяжеловесного собора Святого Иштвана, маковка которого поднялась на 96 метров, на высоту шпиля другого сакрального будапештского здания – парламента, Országhaz, “дома страны”. Собор возвели довольно быстро, за полвека, но в муках: в 1868 году – только успела образоваться Австро-Венгрия! – дурным предзнаменованием обрушился храмовый купол. Стройку пришлось начинать заново. Собор и парламент, духовный и политический компасы нации, поделили главные венгерские реликвии: в одном хранятся мощи короля Иштвана (его правая рука), а в другом – двухкилограммовая золотая корона этого монарха, возложенная впоследствии на чело почти всех 55 правивших Венгрией монархов – и Арпадов, и Ягеллонов, и Анжу, и Габсбургов[37]. Не повезло за тысячу лет только двоим, Венгрией официально не коронованным. Иосифа II, которому по стечению политических обстоятельств королевство досталось без короны, здесь называли “монархом в шляпе”.


Австро-Венгрия: судьба империи

Будапешт. Восточный вокзал. Открытка 1912 года.


Огромный парламентский комплекс на берегу Дуная возведен по проекту будапештского профессора Имре Штейндля. Он взял за образец готический Вестминстерский дворец, перемешав в своих чертежах сразу несколько архитектурных “нео”. В течение двух десятилетий, с 1885 по 1904 год, на строительной площадке посменно трудились около тысячи человек, в итоге сложивших из сорока миллионов кирпичей гигантское здание протяженностью почти триста метров. Главный мастер вложил в свое детище столько энергии, сил и здоровья, что умер, не дождавшись счастливого мига открытия парламента. В последние недели жизни Штейндля, немощного бородатого старика, приносили к строительным лесам на носилках, и почти ослепший архитектор давал ценные указания лежа. Его проект изначально был сопряжен с риском: Дунай расположен близко, велика опасность подтопления и в почву для поддержки бетонного фундамента загнали десятки тысяч деревянных свай.

Идею национальной эмансипации выразил не только экстерьер гигантского здания. На отделку внутренних помещений парламента пошло сорок килограммов золота и пятьсот тысяч полудрагоценных камней; залы, коридоры, лестницы поражают напыщенной роскошью. Рассмотрите повнимательнее настенные росписи и художественные полотна: помимо знаменитого Мункачи тут найдутся, скажем, “Восславление Венгрии” или “Торжество венгерского права” кисти Кароя (Карла) Лотца, рожденного немцем в Бад-Гомбурге, но умершего в Будапеште истовым венгром. Тот же монументалист Лотц, кстати, расписывал и купол собора Святого Иштвана: лиловые одежды венгерского Бога-Вседержителя на верхотуре храма заслоняют само солнце. Но есть в парламенте и не такие парадные, как у Лотца, картины: вот монахи ловят рыбу на озере Балатон – это символизирует традиции народного трудолюбия.

Országhaz, полностью сданный в эксплуатацию к осенней парламентской сессии 1904 года, стал апофеозом будапештского идеологического строительства. Гордый народ в конце концов получил достойную своей истории столицу: с одной стороны, главный символ выстраданной государственности, с другой – воплощение расцвета культуры и либерализма. В 1906 году в Будапеште выходило 39 ежедневных газет (в Вене, подсчитали городские историки, издавалось 24, в Лондоне – 25, в Берлине – 36 газет), причем только одна из них, Neues Pester Journal, печаталась на немецком. Этот город на берегу Дуная мог похвастать самым большим числом мельниц в мире. В Будапеште работали 600 кафе и 40 “лицензированных” борделей. В Будапеште открылись рестораны под стать парижским – Hangli на пештской набережной, Wampetics в Народном парке (в 1910 году его заменил существующий и теперь Gundel); в Будапеште хватало стильных венских кафе – Fiume и New York на авеню Андраши, Gerbeaud на тогдашней площади Гизелы (оно и сейчас на своем месте).

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ФРАНЦ ЛЕГАР,

“Веселая вдова”


Австро-Венгрия: судьба империи

Автор лучших венских оперетт Франц Легар родился в 1870 году в городе Комаром (сейчас Комарно в Словакии) в семье капельмейстера оркестра 50-го пехотного полка. Среди предков Легара – венгры, немцы, словаки, итальянцы. Концертировал с пяти лет. Образование скрипача получил в Праге, играл в военном оркестре вместе с отцом и в двадцать лет стал самым молодым капельмейстером австро-венгерской армии. Первую оперу, “Кукушка” (из русской жизни), написал в 1895 году для театра в Лейпциге. Известность получил как автор вальсов (лучшим считается “Грезы любви”) и маршей. Первая оперетта Легара, “Венские женщины”, поставлена в 1902 году. Прославился Легар после премьеры в 1905 году оперетты “Веселая вдова”. Всего он сочинил около 30 оперетт, самые известные – “Граф Люксембург”, “Цыганская любовь”, “Ева”, “Весна в Париже”, “Голубая мазурка”. В Вене состоялись премьеры 23 оперетт Легара, а в Будапеште – только одной, “Там, где жаворонок поет” (январь 1918 года). Все оперетты Легара исполнялись на немецком, но родным языком композитор, большую часть жизни проведший вне Венгрии, считал венгерский. Либреттист Пауль Кнеплер писал: “Существуют три вида музыкальной драмы: опера, оперетта и Легар”. Музыка Легара приобрела огромную популярность. 7 ноября 1929 года на четырех сценах Берлина было дано девять спектаклей Легара. В день его 60-летия, 30 апреля 1930 года, в течение часа по всей Австрии по радио, в дансингах и на концертах исполнялись только его произведения. Легар скончался в 1948 году.

Популярностью у интеллектуалов пользовались светские салоны, хотя по сравнению с европейскими столицами таковых в Будапеште было немного. Наиболее известен салон сестер Штефании и Янки Воль, звездой которого считался однорукий пианист граф Геза Зичи, автор сборника фортепианных этюдов для левой руки, обладавший удивительным даром музыкальной импровизации. В Будапеште бурлила театральная жизнь, только за последнее пятилетие XIX века в городе открылись три сцены. Изучение старых газет показывает, что у театрала той поры – в один вечер буднего дня – был выбор, например, между “Летучим голландцем” Рихарда Вагнера, “Медеей” Франца Грильпарцера и “Еленой Прекрасной” Жака Оффенбаха, не считая пары-тройки легких народных комедий. Первое кино в Будапеште показали в апреле 1896-го, под зрительный зал приспособили кафе отеля Royal.

Когда в ноябре 1919 года адмирал Миклош Хорти пришел к власти, в первой же своей публичной речи, говоря о Будапеште, он употребил слово bűnös – c венгерского оно переводится как “грешный” и “виновный” одновременно. У Будапешта действительно были сложные отношения с венгерской провинцией, их связывала странная любовь-ненависть. Гордость провинциальных венгров великолепной столицей сочеталась с суеверным ужасом перед громадой Будапешта и отторжением, основанным на разнице ценностей. Провинциальная Венгрия была небогатой, консервативной, религиозной и чем дальше, тем более националистической, вплоть до яростного антисемитизма, подогретого кратковременной “жидобольшевистской” (по определению венгерских контрреволюционеров) диктатурой коммуниста Белы Куна в 1919 году. Будапешт был городом, “умевшим жить”, ценившим и духовные, и вполне земные наслаждения. В облике Будапешта действительно проглядывала некоторая упадочность, как и во всей Австро-Венгрии. И в блеске венгерского полудня отчетливо виделись первые багряные лучи предстоящего заката, но это был ласковый, мягкий, слегка расслабляющий свет. Именно поэтому Будапешт так не нравился адептам беспрекословных авторитарных “истин”, которые пытались потом, после падения Габсбургов, подчинить себе Венгрию, – большевикам Куна, сменившим их “белым” погромщикам, доморощенным нацистам из “Скрещенных стрел”[38], сталинистам Матиаша Ракоши[39]

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

АЛЬФРЕД ХАЙОШ,

олимпийский чемпион


Австро-Венгрия: судьба империи

Восемнадцатилетний студент-архитектор из Будапешта Альфред Хайош завоевал две золотые медали в соревнованиях по плаванию (дистанции 100 и 1200 метров вольным стилем) на первых современных Олимпийских играх в 1896 году. Заплывы проводились в афинском порту Пирей при температуре воды 10 градусов. Настоящее имя чемпиона – Альфред Гуттман, hajós по-венгерски означает “моряк”. Хайош также стал двукратным чемпионом Европы по плаванию, трехкратным чемпионом Венгрии по легкой атлетике (в беговых дисциплинах и метании диска), участвовал в чемпионатах Венгрии по футболу. По проектам Хайоша, успешно окончившего университет, в первой половине XX века в Венгрии построено несколько общественных зданий и спортивных сооружений, в том числе открытый бассейн на будапештском острове Маргит. Хайош скончался в 1955 году.

“Для европейцев путешествие в Будапешт перестало быть экзотической экспедицией. Иностранцы, приезжавшие в незнакомый город к востоку от Вены, с удивлением обнаруживали современный метрополис с первоклассными отелями, электрическими трамваями, элегантными прохожими на улицах у магазинов, с огромным зданием парламента на берегу Дуная, – пишет в книге “Будапешт-1900. Портрет города и его культуры” историк Джон Лукач. – Этот город был космополитичным, но на свой лад: его жители говорили и пели, ели и пили, думали и мечтали по-венгерски. Общество было разделено на классы, но, хотя разные люди существовали в разных мирах, эти их миры все-таки пересекались. Многие жители Будапешта, вне зависимости от социального положения, читали одни и те же книги, восхищались одними и теми же актерами, слушали одну и ту же музыку”. В Будапеште не существовало изолированной vie de bohème, в городе не было артистического квартала. Будапешт превратился в административный и индустриальный центр со всеми его прелестями и пороками: мрачноватые министерские здания, роскошные кварталы в центре, унылые трущобы на окраинах; в городе располагалось две трети венгерских промышленных предприятий.


Австро-Венгрия: судьба империи

Буда. Королевский дворец. Фото 1908 года.


На рубеже веков почти пятую часть населения миллионного Будапешта составляли евреи, успешная ассимиляция которых в венгерское общество послужила одной из предпосылок теории о формировании бегло говорящей по-венгерски многоэтничной политической нации. Еврейский капитал служил главным источником финансирования амбициозных городских проектов. На улице Дохань, неподалеку от родного дома идеолога сионизма Теодора Герцля, возвели самую большую в Европе синагогу, почти на три тысячи мест. Состоятельные евреи превратились во влиятельную социальную группу с разветвленными связями при венском дворе. 120 еврейских семей были удостоены дворянских титулов за заслуги перед империей; среди будапештских евреев насчитывалось 28 баронов (не было, правда, ни одного графа). Без евреев-журналистов, артистов, адвокатов, промышленников, ученых, политиков общественная жизнь Будапешта той эпохи потеряла бы свои блеск и размах.

Богатые еврейские кварталы не случайно разместились в шумном буржуазном Пеште. Консервативная Буда когда-то слыла малоэтажным городом ремесленников, торговцев да королевской челяди. Здесь кривые узкие улицы с высоких холмов стекались к дощатым дунайским пристаням, рядом с которыми в дешевых кабаках разливали красное вино из Эгера и белое токайское, такое терпкое, что сводило скулы. Здесь еще в середине XIX века повседневной жизнью командовал не бургомистр, а старшины гильдий рыбаков, бочаров, кузнецов, жестянщиков, кожевенников. Но время все равно взяло свое: упорядочило хаотичное, утихомирило шумное, увеличило маленькое, вычистило грязное, усложнило простое. И в Буде, хоть тут и не развернуться, как в просторном Пеште, к концу габсбургской эпохи победило спокойное и элегантное. Именно в Буде, кстати, располагается сейчас то немногое, что осталось городу от османского завоевания. Учрежденные когда-то султанским наместником Арслан-пашой турецкие бани выкупила и осовременила, сохранив зеленые купола со шпилями, увенчанными полумесяцами, семья промышленника Кёнига. Мавзолей с останками поэта и дервиша Гюль Бабы – именно этот просветитель, как считается, разработал принципы культивирования роз – до сих пор привлекает мусульманских паломников.

Буда на левом дунайском берегу хранит венгерскую печаль. Эта печаль проглядывает и в облике королевского дворца, громадный комплекс которого вместил десятки статусных учреждений вроде Исторического музея, Национальной галереи, Народной библиотеки и проч. Сомнительно, что существует человек невероятной выносливости, способный детально осмотреть все музейные экспонаты, вникая в их историческую ценность. Но если такой все же отыщется, то в его лице Венгрия и Будапешт наверняка получат горячего патриота. Пожары, войны, перестройки, реконструкции не пощадили этот древний город. В широком смысле почти вся многовековая древность Буды – новодел эпохи праздника Тысячелетия. С той славной поры полководец Евгений Савойский, освободивший Буду от турок, направляет бронзового коня к Дунаю, а черная мифическая птица турул, указавшая венгерским кочевникам путь на новую родину, простирает широкие крыла над всей страной. Скульптор Дьюла Донат знал, что изваять: встаньте в тени бронзовой птицы, взгляните вдаль – на прекрасный вольный город, на мощный дунайский поток, несущий в Будапеште воды к югу быстрее, чем в Вене, на ажурные скрепы мостов, на зеленый клин острова Маргит, дальний берег которого и в полдень подернут туманом. И представьте на миг, что в вашей груди бьется славное венгерское сердце.

3

Будни и праздники империи

Всемирно известная шведская актриса госпожа Фогельзанг призналась, что ей никогда так хорошо не спалось, как в эту первую ночь по прибытии в Каканию, и что ее обрадовал полицейский, который спас ее от энтузиазма толпы, но затем попросил позволения благодарно пожать ей руку обеими своими руками.

Роберт Музиль. Человек без свойств

Аббревиатура k. u. k., kaiserlich und königlich, “императорский и королевский”, сопровождала жителей Австро-Венгрии от рождения до смерти. K. u. k. (на западе монархии – императорским, на востоке – королевским) было все: больницы и школы, железные дороги и корабли, армия и чиновники… Как шутили остряки, над Австро-Венгрией вставало “императорское и королевское солнце”. Роберт Музиль позднее дал монархии, к тому времени уже погибшей, не слишком благозвучное для русского уха название, происходящее от аббревиатуры k. u. k., – Kakanien. Сколько же, собственно, было жителей в этой стране, по территории уступавшей в Европе одной лишь Российской империи?[40] К концу XIX века население Австро-Венгрии составило без малого 47 миллионов человек, а в 1910 году, когда проводилась последняя в истории монархии перепись населения, – 51 миллион 390 тысяч человек.

Венгрия была заметно крупнее Цислейтании, но по численности населения западная часть империи, наоборот, превосходила восточную: по данным той же переписи 1910 года, 28 и 21 миллион человек соответственно. Еще два миллиона приходились на Боснию и Герцеговину, не “приписанную” ни к западу, ни к востоку габсбургского государства. Концепция “империи 60 миллионов”, которую в последние годы монархии разрабатывали лояльные к престолу интеллектуалы, так и осталась нереализованной. Сейчас население Австрии составляет 8,3 миллиона человек, Венгрии – на 2 миллиона больше, примерно столько же проживает в Чехии, около 5,4 миллиона – в Словакии, 4,5 – в Хорватии, чуть более 2 миллионов – в Словении… Таковы, как писал по другому поводу русский юморист Аркадий Аверченко (умерший и похороненный, кстати, в Праге), “осколки разбитого вдребезги”.

С понедельника по субботу

Полвека, отведенные историей дуалистическому государству, оказались для обитателей Kakanien периодом бурных перемен в большинстве областей их повседневной жизни. Империя Габсбургов, слишком долго для крупной европейской державы несшая на себе отпечаток патриархальности, а на восточных окраинах, вроде Галиции, Трансильвании или Закарпатья, и откровенной отсталости, в 1860-е годы окончательно вступила на путь капиталистического развития. Толчок этим переменам был дан еще в революционном 1848 году, когда австрийский парламент одобрил законы, отменявшие последние феодальные повинности, закреплявшие основы гражданского равенства и изменявшие систему местного самоуправления. Но только в конце 1860-х наступили те “семь тучных лет”, когда экономическое и социальное развитие монархии, казалось, полностью подтвердило справедливость теории экономиста Адама Смита о “невидимой руке рынка”, обустраивающей жизнь ко всеобщему удовольствию и процветанию. 1867–1873 годы стали для Австро-Венгрии своего рода наградой за потрясения, которые стране пришлось пережить в предыдущее десятилетие. Страну охватила грюндерская лихорадка (от немецкого gründen – “основать”): только в 1869 году возникло 141 акционерное общество с общим капиталом 517 миллионов флоринов[41], а три года спустя 376 новых компаний располагали не менее чем двухмиллиардным капиталом.


Австро-Венгрия: судьба империи

Банкнота номиналом в 20 крон. 1913 год. Оборотная сторона – на венгерском языке.


Австро-Венгрия: судьба империи

Паровоз производства Wiener Neustädter Lokomotivfabrik.


Особенно бурный рост переживала транспортная система империи, в первую очередь железные дороги, хотя по темпам их строительства Австро-Венгрия отставала от большинства стран Западной Европы и России. Подданные империи впервые увидели на своей земле паровоз в 1837 году. Южная железная дорога связала столицу страны с Адриатическим побережьем и вскоре превратила Триест в главный портовый город юго-востока Европы. Участок Грогниц – Земмеринг – Мюрццушлаг (1848–1854) длиной 40 километров с 14 тоннелями и 16 виадуками стал первой в Европе горной железной дорогой, построенной по самым строгим требованиям времени. К концу 1850-х железнодорожное полотно соединило Вену с Будой и Пештом. Проложили ветку на запад от столицы (Вена – Линц – Зальцбург), протянули две линии в Богемию. Из Вены в Краков вела Северная железная дорога.

Стратегия по отношению к железнодорожным магистралям менялась. Поначалу, до середины 1850-х годов, государство стремилось взять железные дороги под контроль, но затем, столкнувшись с финансовыми трудностями, временно отдало этот вид транспорта на откуп частным предпринимателям, в том числе Ротшильдам, построившим Северную железную дорогу имени императора Фердинанда (предшественника Франца Иосифа)[42]. С середины 1870-х, когда сеть железнодорожных магистралей стала достаточно густой, а их стратегическое значение – очевидным, начался обратный процесс: государство выкупало у частных владельцев контрольные пакеты акций железнодорожных компаний и в начале ХХ века уже полностью контролировало этот вид транспорта.


Австро-Венгрия: судьба империи

Первая в Европе горная железная дорога в Земмеринге. Открытка 1890-х годов.


Монархии Габсбургов так и не удалось стать передовой промышленной державой, но облик ее экономики за последние полвека существования страны изменился разительно. Добыча угля, к примеру, выросла с 800 тысяч тонн в 1848 году почти до 34 миллионов тонн в 1904-м. Особенно бурно прогрессировали альпийские районы и Нижняя Австрия (в совокупности это территория нынешней Австрийской Республики), а также чешские земли. В Вене, Винер-Нойштадте, Штайре были сконцентрированы как новейшие промышленные предприятия, вроде производства локомотивов и мотоциклов, так и традиционные для Австрии отрасли – изготовление фарфора, шелка, музыкальных инструментов, предметов роскоши. Штирия и Каринтия стали регионами металлургии, в 1880-е годы большинство здешних предприятий отрасли объединилось в рамках Альпийской горнопромышленной компании. Пригороды Вены, находившиеся на полпути между угольным бассейном Острау (сейчас Острава) в Моравии и месторождениями железной руды в Штирии, превратились в центры машиностроения. В Вене строительный бум привел к бурному росту производства стройматериалов.

Другим промышленно развитым регионом стали чешские земли, в первую очередь Богемия. В 1880 году на чешские провинции приходилось три пятых промышленной продукции Цислейтании. В таких отраслях, как текстильное или стекольное производство, эта доля приближалась к 80 %, а в машиностроении и пищевой промышленности составляла более половины. На севере Моравии во второй половине XIX века почти с нуля развилась добыча каменного и бурого угля. Позднее в Праге, Райхенберге (ныне Либерец), Пльзене и других городах Богемии и Моравии появились предприятия новейших на тот момент отраслей промышленности – электротехнической и химической.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ИГНАЦ ПЕЧЕК,

угольщик


Австро-Венгрия: судьба империи

Родился в 1857 году в городке Колин неподалеку от Праги в семье не слишком удачливого ростовщика-еврея Моисея Печека. Кроме шести классов пражской гимназии, образования не получил. С 17 лет Игнац Печек работал коммивояжером. В деловой поездке познакомился с владельцем фирмы по торговле углем Якобом Вайманом и поступил к нему на работу. В 1880 году основал в городе Ауссиг (ныне Усти-над-Лабем на севере Чехии) фирму, составившую успешную конкуренцию предприятию Ваймана. Печек завел новые формы работы с угледобывающими компаниями, умело реагировал на конъюнктуру рынка, вводил передовые технологии (первым в Австро-Венгрии наладил производство угольных брикетов). Прославился щедростью: финансировал в Ауссиге строительство лечебницы для больных туберкулезом, детского дома, школ, жертвовал местной синагоге. После падения монархии вместе с братьями Юлиусом и Исидором создал синдикат, контролировавший половину европейского рынка бурого угля. Похороны Игнаца Печека в 1934 году стали для провинциального Ауссига крупным событием. После прихода к власти Гитлера семья Печек, располагавшая собственностью в Германии, лишилась большей части состояния. Печеки, успевшие в конце 1930-х эмигрировать в США, не вернулись в Европу. В Праге династии угольщиков принадлежало несколько красивейших вилл, в которых сейчас размещаются посольства США, России и Китая.

Венгерское королевство по уровню индустриального развития отставало от Цислейтании, но и его не обошла стороной промышленная революция. По протяженности железных дорог на душу населения Венгрию в начале ХХ века в Европе опережала только Франция. В 1847 году в королевстве появился телеграф, через два десятилетия протяженность венгерской телеграфной сети составляла 14 тысяч километров. В 1881 году в Будапеште открылась первая телефонная станция. Принцип работы телефонных станций обосновал инженер Тивадар Пушкаш. На счету венгров в ту эпоху оказалось еще несколько важных технических изобретений. В 1914 году по дорогам Венгрии колесило свыше тысячи автомобилей – в то время солидное число для любой европейской страны. При движении в городе водители обязаны были обращать внимание на то, что автомобили тянули за собой шлейфы пыли, поэтому скорость ограничивалась пятнадцатью километрами в час (скорость движения всадника рысью), а на опасных участках – шестью километрами в час (скорость движения всадника шагом). За городской чертой разрешенная скорость составляла 45 километров в час. Но в целом Венгерское королевство оставалось по преимуществу аграрной страной: в 1910 году 63 % его трудоспособного населения было занято в сельском и лесном хозяйстве. В Цислейтании этот показатель составлял 53 %. Для сравнения: в Германии доля занятых в аграрном секторе едва превышала треть населения.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ТИВАДАР ПУШКАШ,

телефонист


Австро-Венгрия: судьба империи

Выходец из семьи небогатых трансильванских дворян, Пушкаш поначалу изучал право, но затем отдал предпочтение техническим дисциплинам. Получив диплом инженера, он работал в Англии в компании по строительству железных дорог. В 1873 году вернулся в Венгрию и открыл первое в Центральной Европе туристическое агентство. Беспокойная натура Пушкаша привела его в США, где вместе со знаменитым изобретателем Томасом Эдисоном он занялся усовершенствованием систем связи. Именно Пушкаш обосновал принцип телефонной станции, позволивший найти массовое употребление этому новому для той поры виду связи. Первое испытание прошло в Бостоне в 1877 году. Услышав голос на другом конце провода, Пушкаш в восторге прокричал на родном языке: Hallom! (венг.: “Слышу!”) Это слово в слегка искаженной форме (hallohalo, алло и проч.) вошло во все языки и оказалось навеки связано с телефоном. В 1879 году 

Пушкаш открыл первую телефонную станцию в Париже, двумя годами позже – в Будапеште. Десятилетие спустя он основал службу Telefón Hírmondó (буквально – “Рассказчик новостей по телефону”). Позвонив на соответствующий номер, абоненты могли ознакомиться с выпуском новостей, прогнозом погоды, биржевой сводкой и другой полезной информацией. В марте 1893 года Telefón Hírmondó передал слушателям печальную новость о смерти своего основателя от сердечного приступа в возрасте всего лишь 48 лет.

Развитие австро-венгерской экономики не было непрерывным быстрым подъемом из патриархального болота к блеску капиталистического модерна. В 1873 году империю постиг финансово-экономический кризис, отзвуки которого ощущались еще по меньшей мере полтора десятилетия. Буря ударила как раз тогда, когда дунайская монархия демонстрировала свои экономические достижения на Всемирной выставке, открывшейся в Вене 1 мая 1873 года. Однако всего через девять дней на венской бирже произошел крах, не только похоронивший надежды на прибыль от выставки, но и положивший конец начавшемуся было экономическому процветанию. Наступили “семь худых лет” Австро-Венгрии. Биржа, разогретая спекуляциями, в которых участвовали тысячи игроков, лопнула. В стране закрылось более шестидесяти банков, разорились десятки фирм, в одной только Вене “черный четверг” стал причиной более чем тысячи самоубийств. Среди покончивших с собой оказался, в частности, герой войн с Пьемонтом, Данией и Пруссией генерал Людвиг фон Габленц. Государственную казну спасли от банкротства Ротшильды, предоставившие монархии крупный заем. Франц Иосиф отблагодарил: Альбрехту Ротшильду пожаловали титул барона.

Впрочем, биржевая катастрофа имела не только отрицательные последствия. Она способствовала перетеканию капиталов из финансовой в производственную сферу. И если до конца 1870-х годов экономическая ситуация в дунайской монархии оставалась сложной, то затем положение улучшилось, а в 1890-е начался резкий подъем, который – с небольшими колебаниями, свойственными рыночной экономике, – продолжался вплоть до Первой мировой войны. Столь долгого поступательного экономического роста Центральная Европа не знала ни до, ни после этого периода. Возможно, именно поэтому Франц Иосиф и вошел в историю земель и территорий, которыми правил, как символ “старых добрых времен” – ведь значительная часть его царствования представляла собой, по выражению французского историка Жана Беранже, ту “эпоху благополучия, мира и культурного расцвета, которую так часто идеализируют, сравнивая ее с катастрофами, ожидавшими придунайскую Европу в XX столетии”.

Кризис 1870-х годов привел, помимо прочего, к изменению многих принципов функционирования экономики Австро-Венгрии. В последние два десятилетия XIX века возникло несколько крупных концернов, нарастала монополизация капитала. Примером классического “капитана индустрии” считается Карл Витгенштейн, сколотивший огромное состояние в металлургической отрасли. Несмотря на немалые собственные достижения и разнообразные дарования, этот человек известен потомкам прежде всего как отец Людвига Витгенштейна, одного из величайших философов ХХ века. В 1870-е годы Витгенштейн-старший сумел перекупить у конкурентов лицензию на право использования в Цислейтании новейшего технологического процесса, позволявшего очищать сталь от фосфора, что значительно улучшало ее качество. Это принесло огромные барыши. Затем предприниматель приобрел крупнейшую в Австрии Альпийскую горнопромышленную компанию, модернизировал ее и сделал куда более прибыльной. Витгенштейн вовлек в свой бизнес крупнейший банк дунайской монархии – Creditаnstalt, которому продал пакет акций Альпийской компании, а сам, в свою очередь, вошел в банковский совет директоров. В конце карьеры Витгенштейн оказался втянутым в острый конфликт, связанный с попытками властей ввести антимонопольное законодательство и снизить протекционистские тарифы на металлургическую продукцию. Хотя самому Витгенштейну пришлось уйти в тень, доминирующее положение созданных им компаний в австрийской тяжелой промышленности сохранилось до сегодняшнего дня.


Австро-Венгрия: судьба империи

Фабрика в окрестностях Будапешта. Рисунок 1913 года.


Предприятия Витгенштейна, как и другие гиганты австро-венгерского капитализма, дали немало примеров острого конфликта между трудом и капиталом, вовсе не выдуманного марксистами. Капиталистическое производство той эпохи действительно напоминало соковыжималку, в которой здоровье, а порой и жизнь рабочих приносились в жертву прибыли. Вот как в 1888 году описывала общежитие рабочих крупной кирпичной фабрики венская социал-демократическая газета: “Деревянные лавки, покрытые старой соломой, на которых тесно рядами лежат люди… В одном из таких помещений, где спят 50 человек, в углу примостилась супружеская пара. Две недели назад женщина заболела – и лежит здесь, среди полуголых, грязных мужчин, дыша смрадным воздухом”. Подобных заведений в австрийской столице были десятки, да и в других промышленных центрах империи ситуация складывалась не лучше. “Пролетарские семьи жили в казармах, почти лишенных элементарных удобств: на десятки семей приходился один туалет, воду носили из общей колонки. Одежда и питание были нищенскими, мясо потреблялось крайне редко, основной рацион составляли картофель, капуста, хлеб и пиво. В этом мире ни религия, ни культура не играли сколько-нибудь значительной роли, и борьба за физическое выживание часто заслоняла собой все остальное”, – пишет австрийский историк Карл Воцелка.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ФЕРДИНАНД ПОРШЕ,

пламенный мотор


Австро-Венгрия: судьба империи

Мальчик из местечка Мафферсдорф (ныне Вратиславице-над-Нисоу) на севере Богемии, Фердинанд Порше рано увлекся механикой. Инженерно-технического образования он не получил, хоть и слушал какое-то время лекции в техническом училище Райхенберга. В возрасте восемнадцати лет перебрался в Вену, где работал в электротехнической компании. Там Порше впервые проявил себя как изобретатель: разработал модель велосипедного электромотора, монтируемого на колесе. В 1898 году фирма Lohner & Co представила “самодвижущийся экипаж”, для которой двадцатитрехлетний Порше сконструировал электромотор. Его усовершенствованная модель стала в 1901 году первым в истории гибридным автомобилем (комбинация двигателя внутреннего сгорания с электрическим приводом). Эти машины развивали скорость до 56 километров в час. С 1906 года Порше работал в компании Austro-Daimler главным инженером, позднее – исполнительным директором. Порше участвовал в разработках военной техники, за что получил австро-венгерские и немецкие награды. Главным увлечением гениального инженера оставалось конструирование гоночных автомобилей. В 1920-е годы Порше работал в различных компаниях Германии и Австрии, в том числе в фирме Daimler-Benz. С начала 1930-х жил в Штутгарте, где основал собственную фирму, ныне известную просто как Porsche. Самым знаменитым детищем “позднего” Порше стал произведенный по заказу нацистского правительства “народный автомобиль”, Volkswagen, вошедший в историю как “жук”. В годы Второй мировой войны Порше, будучи аполитичным профессионалом, любившим решение сложных задач, участвовал в оборонных проектах, в том числе в разработке танка “Тигр”. В 1945 году он был арестован французскими оккупационными властями, но затем освобожден без суда. Порше умер от инсульта в 1951 году. Его сын Фердинанд Антон восстановил и продолжил семейное дело.

Реакцией на невыносимые условия существования становились забастовки, появление сначала профсоюзов, обществ взаимопомощи, а затем и политических организаций рабочих, преимущественно социалистической направленности. Не будучи заинтересованным в социальных конфликтах, императорское и королевское правительство пыталось выступать в роли посредника между работодателями и работниками, защищая права трудящихся, но не в ущерб экономическому развитию и правам собственности. Рабочий день в 1885 году ограничили одиннадцатью часами (в 1901 году сократили до девяти часов), запретили детский труд, ввели обязательный выходной по воскресеньям. Возникли зачатки пенсионной системы, в 1887 году рейхсрат одобрил закон о страховании и компенсациях, связанных с производственными травмами. За ним последовал закон о медицинском страховании. Так была организована система социальной защиты, равной которой на тот момент не было ни в одной европейской стране, кроме Германии. Первое в мире Министерство социальной помощи появилось в Австро-Венгрии, оно было создано в 1917 году по указу императора Карла I.

Расслоение общества привело к появлению новых политических сил, в первую очередь социал-демократов и христианских социалистов, деятельность которых угрожала стабильности монархии. Благодаря прогрессивной для того времени государственной политике социальные контрасты в Австро-Венгрии хотя и оставались выразительными, но были все же меньшими, чем в Великобритании, России или Италии. Тем не менее разрыв в доходах впечатлял. Рабочий средней квалификации получал в 1880-е годы 400–500 флоринов в год. Учитель средней школы зарабатывал до 1000 флоринов. В то же время чиновники императорского и королевского Министерства иностранных дел, даже не самого высокого ранга, могли рассчитывать как минимум на четырехтысячное годовое жалованье. Налоговая система способствовала процветанию зажиточных слоев населения: подоходный налог был низким, максимальная ставка взималась только с лиц, которые располагали колоссальными годовыми доходами – 210 тысяч флоринов и более.


Австро-Венгрия: судьба империи

Один из первых автомобилей Фердинанда Порше. Фото 1900 года.


Австро-Венгрия: судьба империи

Павильон сельскохозяйственных машин на Всемирной выставке в Вене. Фото 1873 года.


В 1866 году австрийские и венгерские земледельцы собрали рекордный урожай; в этот и последующие годы объемы экспорта сельскохозяйственной продукции росли небывалыми темпами. Венгрия превратилась в главную житницу Европы и оставалась таковой до притока на европейский рынок дешевого американского зерна. Но аграрный сектор, составлявший основу венгерской экономики, не избавился от наследия минувшей эпохи, мешавшего модернизации. Во второй половине XIX века две с небольшим тысячи магнатских семей владели четвертью земельных угодий Венгерского королевства, примерно двести семей располагали поместьями площадью пятнадцать тысяч акров и более. Один лишь князь Мориц Эстерхази имел семьсот с лишним тысяч акров земли.

В целом по империи не более чем пяти тысячам землевладельцев – императору и членам его семьи, церкви, помещикам и крупным компаниям – принадлежало почти 90 % сельскохозяйственных угодий, в то время как на два миллиона крестьянских хозяйств приходилось в девять раз меньше. Неудивительно, что из аграрных провинций Австро-Венгрии – Галиции, Трансильвании, Баната, Закарпатья, Верхней Венгрии (Словакии) – шел мощный поток эмигрантов. В поисках лучшей доли монархию за последние сорок лет ее существования покинули почти три миллиона человек. Уезжали в основном за моря – в США и Канаду, в Аргентину и Австралию. Сильна была и внутренняя миграция, из отсталых областей в развитые. В бедных кварталах Будапешта в 1910 году жила четверть рабочего класса Венгрии, притом что население венгерской столицы составляло лишь пять процентов населения королевства. Бегство из деревни приводило в города вчерашних крестьян, влачивших жалкое существование в качестве наемных рабочих. Во многих отношениях их положение оказывалось даже хуже, чем у оставшихся на селе родственников, поскольку они ощущали себя утратившими корни и потерявшими связь с культурой малой родины. Промышленная революция медленно меняла стиль жизни – со строгим разделением праздников и будней, труда и отдыха. Досуг этих людей не отличался разнообразием и состоял обычно только из посещений трактиров по воскресеньям.

По сравнению с передовыми державами Австро-Венгрии не хватало собственных капиталов, ее экономика в значительной степени зависела от иностранных инвестиций. К 1914 году большая их часть была немецкой (шесть миллиардов крон), на втором месте шла Франция (три миллиарда). Зависимость от германского капитала отводила дунайской монархии роль младшего партнера в лоббировавшемся правящими кругами Германии проекте Mitteleuropa, единого экономического пространства Центральной Европы. В 1913 году по уровню промышленного производства Австро-Венгрия занимала в Европе четвертое место после Великобритании, Германии и Франции, опережая Россию и Италию. Однако эта почетная строка в таблице означала лишь шестипроцентную долю в общеевропейском промышленном производстве. Недостаточное развитие промышленности и сильные региональные различия аукнулись монархии в ее последние годы, когда затяжная война легла на экономику страны непосильным бременем.

С каким интеллектуальным багажом строила капитализм эта работящая империя, умудрявшаяся сочетать консерватизм старого монарха, либерализм дарованных им политических институтов и прогрессизм экономического развития? Жители Kakanien были в большинстве своем если не образованными, то по крайней мере грамотными. Система образования, основы которой заложила еще Мария Терезия, развивалась быстро и успешно: к концу 1880-х годов школу в Венгерском королевстве посещали восемь детей из десяти. Однако в целом – из-за слабого развития сети школ в восточных и южных провинциях – неграмотные составляли около трети подданных Франца Иосифа.

В системе образования находили отражение и национальные проблемы страны: ничем, кроме политики мадьяризации, нельзя объяснить тот факт, что на пороге ХХ века для четырех из пяти студентов в восточной части империи родным языком был венгерский, в то время как доля венгров в населении королевства не достигала и половины. В то же время, прежде всего в Цислейтании, власти стремились дать молодежи возможность учиться на родном языке. Эта тенденция затронула не только начальное и среднее, но и высшее образование. В чешских землях в последней четверти XIX века один за другим создавались чешскоязычные вузы (не все из них оказались долгожителями). Логическим продолжением стало разделение пражского Карло-Фердинандова университета на чешскую и немецкую части. Этот процесс, с одной стороны, сглаживал межнациональные противоречия, а с другой – разобщал народы империи, которые приучались жить в “параллельных мирах”.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ТОМАШ БАТЯ,

башмачник


Австро-Венгрия: судьба империи

Имя чешского сапожника по фамилии Батя впервые упомянуто в 1667 году. Томаш, третий ребенок башмачника в восьмом поколении Антонина Бати, родился в 1876 году в моравском городе Злин. В 1894 году вместе с сестрой и старшим братом Томаш выкупил у отца семейное ремесло. Новые владельцы наладили производство пастушьей войлочной обуви. Начало процветанию фирмы положил выпуск так называемых батёвок – суконных ботинок на кожаной подошве с носком из качественной кожи. Батя активно внедрял новые способы управления производством и системы выплаты жалованья, премирования и штрафования работников, для чего заимствовал американский опыт. С 1908 года – единоличный владелец компании T. & A. Baťa. Для расширения производства организовал строительство жилья для рабочих, так называемых “домиков Бати” из красного кирпича, которые и сейчас делают узнаваемой архитектуру Злина. В годы Первой мировой войны T. & A. Baťa получила баснословные прибыли, выполняя государственный заказ на пошив солдатских ботинок. С 1914 по 1918 год число работников предприятия увеличилось в десять раз; дневная производительность к концу войны составила 6 тысяч пар. В 1920-е годы фирма перешла на конвейерное производство по образцу заводов Генри Форда, к началу 1930-х годов открыла филиалы и магазины более чем в 60 странах. В 1932 году Томаш Батя погиб в авиакатастрофе. Его дело продолжил сводный брат, сумевший после оккупации Чехословакии нацистами сохранить капитал, а затем, уже в эмиграции, сын, Томаш Батя II (1914–2008). В конце 1940-х годов фабрики Бати в Чехословакии национализировали. Сейчас компания Bata Shoe Organization владеет 40 предприятиями в 26 странах; ей принадлежит около пяти тысяч торговых точек в десятках стран – в том числе, конечно, и в Чехии.

В гражданское законодательство, определявшее правовые рамки семейных отношений австро-венгерских подданных, в 1868 году тоже внесли изменения в либеральном духе. Отныне жители дунайской монархии могли заключать браки вне зависимости от религиозной и национальной принадлежности. Были разрешены и разводы, хотя их процедура осталась сложной. Зато строго воспрещались родственные браки, даже в третьем и четвертом колене. Это выглядело насмешкой над подданными со стороны династии, для которой брачные союзы между близкими родственниками были обычным делом. Но законы законами, а свобода нравов в городах процветала. В Вене более четверти детей рождались вне брака, проститутки исчислялись тысячами (не считая дам полусвета вроде Мицци Каспар, многолетней приятельницы кронпринца Рудольфа). При этом в деревнях царили патриархальные нравы, а для заключения брака лицам до 24 лет требовалось разрешение родителей.

В отличие от наиболее консервативных Габсбургов, например своего дяди эрцгерцога Альбрехта, Франц Иосиф относился ко всей этой либерализации без особой боязни. Снижение социальной роли церкви было политически выгодным для страны. Габсбурги оставались в большинстве своем католиками, но, за редкими исключениями, не были фанатичными папистами; интересы собственного государства для них были однозначно важнее устремлений Ватикана. Когда в 1868 году папа Пий IX высказал габсбургскому посланнику нелестное мнение о реформе австро-венгерской системы образования, из Вены не последовало ни извинений, ни обещаний исправиться. Габсбурги знали: молчание часто выразительнее слов.

Несмотря на противоречия и диспропорции, хозяйство и социальная сфера империи находились в относительном порядке и развивались достаточно быстро для того, чтобы обеспечивать все большей доле подданных вполне достойную жизнь. При Франце Иосифе сложились многие традиции и социальные стандарты, определявшие облик Центральной Европы на протяжении целых десятилетий после крушения Австро-Венгрии – вопреки потрясениям, которые ждали этот регион в ХХ веке.

По воскресеньям и прочим выходным

Австро-Венгрия не была бы империей, если бы распорядок ее будней и праздников не подчинялся календарю знаменательных для царствующей фамилии дат. По всей стране, от Триеста до Черновица (ныне Черновцы на Украине), от Эгера до трансильванского Кронштадта (теперь Брашов в Румынии), торжественно отмечали дни рождения его императорского и королевского величества (Франц Иосиф появился на свет 18 августа) и августейшей супруги, Елизаветы (24 декабря), юбилеи престолонаследника (кто бы им ни был), годовщины вступления императора на престол (2 декабря) и бракосочетания монаршей четы (24 апреля).

Император неизменно встречал свои дни рождения в городке Бад-Ишль. Это курортное местечко в предгорьях Альп на слиянии рек Траун и Ишль Франц Иосиф любил с детства. Считалось, что известные издревле солевые источники Бад-Ишля исцеляли болезни дыхательных путей, ревматизм и женские хвори, но император, человек довольно крепкий даже в преклонном возрасте, приезжал сюда из пышной и многолюдной Вены не по медицинским причинам, а за спокойствием, тишиной и свежим воздухом. Быть может, монарха влекли в Бад-Ишль и сентиментальные воспоминания: именно здесь в 1853 году Франц Иосиф обручился с юной принцессой Елизаветой Баварской. В качестве свадебного подарка мать жениха, эрцгерцогиня София, преподнесла молодоженам элегантную виллу в стиле бидермайер. Двухэтажная Kaiservilla, которую Франц Иосиф называл “раем на земле”, на десятилетия стала летней резиденцией императорской фамилии. В этом здании размещались личные покои Габсбургов; приемы для гостей устраивались в иных местах. В последние десятилетия жизни неподалеку от императорской виллы Франц Иосиф арендовал для своей подруги Катарины Шратт скромный, но достойный особняк Villa Felicitas. В рабочем кабинете в восточном крыле императорской резиденции 28 июля 1914 года без малого восьмидесятичетырехлетний Франц Иосиф подписал манифест “К моим народам”, извещавший о начале последней габсбургской войны. Наутро монарх покинул Бад-Ишль, чтобы больше сюда не вернуться.


Австро-Венгрия: судьба империи

Австро-Венгрия: судьба империи

Бад-Ишль. Габсбургские будни и праздники.


Лишь пару раз император праздновал свои дни рождения не в Бад-Ишле. В детские годы Франца Иосифа центром торжеств становилось выходящее фасадом на главный городской променад здание, в котором ныне расположен городской музей; мальчика выпускала на балкон его молодая мама, и маленький принц махал ручкой своим будущим подданным. В приходской церкви Святого Николая каждое 

18 августа в присутствии именинника служили утреннюю Kaisermesse. С 1850-х годов для избранной публики открыли доступ в прилегающий к императорской вилле чудесный английский парк, аллеи которого спускались со склона холма Яйнцен к неспешной речке Ишль. В парке и проходили главные торжества. В середине августа Бад-Ишль на несколько дней становился светской столицей габсбургской монархии: здесь давали концерты лучшие музыканты; на здешних балах играли лучшие оркестры; придворные дамы готовили к здешним званым вечерам свои самые смелые туалеты.

Как подметил один современник эпохи, славя императора, его подданные по всей стране съедали и выпивали не меньше, чем когда славили Иисуса Христа. В дни рождения Франца Иосифа и его ближайших родственников в Австро-Венгрии гуляла и знать, и чернь: для дворян устраивали концерты и балы, для простонародья – игры и забавы, сопровождавшиеся фейерверками, а также выходом кого-то из придворной свиты к подданным для демонстрации милосердия и щедрости. Обязательными по любому поводу в Австро-Венгрии считались смотры войск и военные парады. К праздничным датам приурочивали либо закладку больших строительных объектов, либо их открытие (церковь Обета в Вене освящали в 1879 году по случаю серебряной свадьбы Франца Иосифа и Елизаветы, а колесо обозрения в парке Пратер в 1898-м запустили к пятидесятилетию царствования императора).

Простому народу и зрелища полагались простые, вроде уличного театра марионеток с многонациональным составом исполнителей (итальянский Пульчинелла, немецкий Гансвурст, австро-богемский Касперле, он же Кашпарек), цирка обезьян-гимнастов или чудесного сеанса у гипнотизера, наследника славы знаменитого доктора Франца Месмера. Особой популярностью неизменно пользовался зоологический сад в Шёнбруннском парке, основанный в 1762 году (Габсбурги приобрели зверинец у некоего итальянца Альби) и почти сразу же, первым в Европе, открытый для публичного посещения. Еще в 1828 году в вольере поселили жирафа, подаренного императору египетским правителем. Народ валом валил глазеть на диковинное африканское животное, и в течение нескольких лет в столице дунайской монархии многое было à la giraffe – прически, накидки, шарфы, трости. Естественно, такие изысканные развлечения существовали только в Вене. Чем глубже в провинцию – тем явственнее бледнела праздничная жизнь, тем серее становились будни.

В Венгрии на “местном” уровне праздновали годовщину коронации Франца Иосифа и его супруги в Буде, поскольку этому событию придавали особое значение. А вот в чешских землях (Франц Иосиф здесь, напомним, не короновался) подобной знаменательной даты не существовало. Важными мероприятиями считались деловые поездки императора по стране. Франц Иосиф имел склонность к кабинетной работе, но, будучи добросовестным хозяином, не сидел в столице. Его вояжи сопровождались организованными проявлениями лояльности к трону и превращались в испытание для чиновников и местных бюджетов.

Кому-то “не везло” на императорские посещения, формально превращавшие будни в праздники, другим такая удача выпадала неоднократно. В Будапеште, например, в последние десятилетия своего царствования Франц Иосиф появлялся практически ежегодно. Прагу за долгое время пребывания на престоле император посетил около двадцати раз. Особым расположением монарха и двора по понятным причинам пользовалось теплое Приморье. Франц Иосиф совершал поездки и на “южный полюс” Австро-Венгрии, в далматинские Спалато и Зару (ныне Сплит и Задар в Хорватии), и на крайний север, в богемский Райхенберг (Либерец), в галицийские Краков и Лемберг-Львов. В Загребе гостям города и сейчас напоминают, что и Национальный театр на нынешней площади маршала Тито, и здание Центрального вокзала на нынешней площади короля Томислава торжественно открывал сам Франц Иосиф. “Медвежьи углы” империи – Буковина, Трансильвания, Восточная Галиция, Босния и Герцеговина – о таком частом проявлении высочайшего внимания, как близкие к центру империи Венгрия, Богемия или Хорватия, и не мечтали. Есть основания полагать, что восточные окраины империи представители правящего дома посещали без особого удовольствия. Последний император Карл, служивший некоторое время офицером в полку, расквартированном в прикарпатской Коломые, вспоминал об этом времени с ужасом.

Франца Иосифа встречали как самого дорогого гостя. В четвертом по величине в Богемии, вполне заурядном городе Жижкове (сейчас один из районов Праги) император-король побывал трижды – в 1891, 1901 и 1907 годах. Всякий раз такой визит проходил в рамках большой императорской “командировки” и комбинировался с поездками в соседние населенные пункты. Помимо почетного воинского караула и представителей светской и духовной власти монарха приветствовали артисты в исторических и народных костюмах, горожане, многие из которых облачались в профессиональные униформы (кондукторы, телеграфисты, пожарные). Гремели оркестры. На улицы выводили школьников и гимназистов с желто-черными габсбургскими флажками[43] и цветочными корзинками в руках. Журнал Zlatá Praha с умилением описывал появление Франца Иосифа в Жижкове: “Воспитанники реальных училищ, завидев кортеж, хором запели императорский гимн. Взволнованные гимназистки выбегали навстречу автомобилю, чтобы в наивной простоте на миг коснуться руки или хотя бы рукава его величества, восклицая: “Приветствуем императора! Слава императору!” В эти минуты на глазах его величества блестели слезы…” Император обращался к своему верному народу с кратким приветствием, хотя бы несколько слов произнося на родном для собравшихся языке. Неимущие получали от императорской семьи вспомоществование (Жижкову было отпущено две тысячи крон; каждой бедной семье, заблаговременно подавшей прошение властям, полагалось от двух до пяти крон), а город удостаивался высочайшего пожертвования на реализацию какого-нибудь важного проекта вроде возведения моста, строительства дома призрения или устройства общественных купален. Суммы были несопоставимы с расходами на прием высокого гостя (фейерверк, иллюминация, ремонт дорог, обновление фасадов зданий и прочее). Но лицезреть своего монарха! – для многих подданных Габсбургов это становилось событием в их небогатой приключениями жизни.

По моде времени по маршруту следования государя устанавливали громадные “почетные ворота” наподобие триумфальной арки, украшенные флагами, цветочными гирляндами, государственными символами и здравицами в адрес императора. Такие же ворота сооружали в дни приезда в Вену и другие важные города монархии высоких иностранных гостей. Летом 1896 года, когда в Австро-Венгрию пожаловал молодой русский царь Николай II с супругой, на столичной площади Шварценберга появилась пятнадцатиметровая конструкция из дерева и металла, с башенками в форме куполов православного храма. На центральном куполе вместо креста красовался двуглавый орел, символ монархических домов Габсбургов и Романовых.

В XIX веке Вена безоговорочно считалась танцевальной столицей Европы. Основу этой славы, сопровождающей австрийскую столицу до сих пор, положило проведение в 1814–1815 годах Венского конгресса. Конференция под председательством габсбургского министра иностранных дел Клеменса Меттерниха, созванная после окончания Наполеоновских войн для выработки новых европейских политических условий, затянулась на восемь месяцев. “Шесть высочайших особ, семьсот дипломатов со своими секретариатами, прислугой, двором – всего пять тысяч иностранцев, живших в Вене в период конгресса, внесли изрядный беспорядок в ее повседневную жизнь, – пишет французский историк Марсель Брион. – С официальными гостями смешалось немало авантюристов, жуликов, профессиональных игроков, а полусвет делегировал в Вену массу хорошеньких девиц для соблазнения высочайших особ”. В Вену съехались представители практически всех европейских государств, от великих империй до карликовых княжеств, члены королевских домов и аристократических фамилий.

Ни блестящие монархи, ни заштатные князьки не отказывали себе в разнообразных удовольствиях, которые предоставляла столица Габс-бургов. Роскошные балы, обильные трапезы, званые вечера, галантные визиты к красавицам составили содержание Венского конгресса едва ли не в большей степени, чем дипломатический шпионаж и политические интриги. Танцевали охотнее всего и преимущественно вальс, польку и галоп, заменившие главные танцы XVIII века – менуэт и котильон. Именно во время конгресса получил международное распространение венский вальс. Популярностью пользовался оркестр капельмейстера Михаэля Памера, в котором пятилетием позже заиграл молодой скрипач Иоганн Штраус-отец. В Придворном театре изредка давал концерты серьезный Людвиг ван Бетховен, но не он считался главной венской музыкальной знаменитостью. “Во время конгресса много развлекались, много вальсировали, много занимались любовью, но могло ли быть иначе? – задает риторический вопрос Марсель Брион. – У этого общества была потребность развлекаться, и если ему нравились фривольные развлечения, если оно охотнее слушало скрипку, чем Бетховена, то не потому ли, что в этих сумерках монархий люди тщетно пытались сохранить легкомысленное общество, все еще охваченное беспечностью, блистающее изяществом, очарованием, роскошью и красотой?” Если французский историк прав, то можно констатировать: Вена продлила сумерки старого мира, сохранив свой имперский танцевальный характер (названный кем-то из писателей “веселой духовностью”) еще на целое столетие.

После окончания конгресса в Вене не погасли гирлянды танцевальных залов. “Композиторы XIX века писали вальсы с таким же рвением, с каким их предшественники столетием раньше сочиняли менуэты, – замечает в биографии семьи Штраусов немецкий писатель-музыковед Генрих Эдуард Якоб. – Вальс, создававшийся для танца, постепенно стал и симфонической формой, которую можно слушать в концертном исполнении и которую хочется больше слушать, чем танцевать, как, например, “Императорский вальс”[44]. Музыковеды считают вальс революционной танцевальной формой: кружение вокруг своей оси есть элемент участия в коллективном вращении, в отличие от статичного менуэта, символа старой эпохи. Жители Вены быстро осознали потребности нового общества. Широкая публика – мелкие чиновники, служащие, приказчики – желали и себя окружить роскошью, сравнимой с богатством дворянских салонов. Танцевальные залы были залиты светом хрустальных люстр, отражавшихся в громадных зеркалах; сверкающий паркет натирали воском; устроители вечеринок не жалели средств на изысканную мебель, дорогую посуду, пышные букеты.

В середине XIX века, подсчитали историки, в Вене ежевечерне танцевали пятьдесят тысяч человек. Между собой соперничали танцевальные залы Прамера, Вольфсона, Шперля, Швенде, Доммайера – зал “София”, зал “Флора”, “Виноградная гроздь”, “Лунный свет”. На открытии зала “Аполлон” собралось пять тысяч человек; зал “Одеон” вмещал десять тысяч пар. Вот как современник описал одну венскую волшебную ночь: “Оркестра в танцевальном зале не видно, здесь, словно с неба, льется музыка, и яростные звуки скрипок придают ей совершенно дьявольскую окраску”. Воспоминание об этом бальном великолепии в сегодняшней Вене – танцевальный зал Курхаус, рампа которого плавным полукружием выводит к пруду Городского парка и памятнику Иоганну Штраусу-сыну: золотой маэстро самозабвенно играет на скрипке.

Венский хороший музыкальный тон распространился по всей империи. На Славянском острове в Праге и сейчас красуется танцевальный павильон Жофин, получивший имя в честь матери императора, эрцгерцогини Софии. Здесь, как и во всех приличных городах габсбургского государства, сезон балов начинался – и до сих пор начинается – в феврале. Танцевальные вечера проводят и городские власти, и профессиональные гильдии, от архитекторов и пожарных до врачей и полицейских. В Венгрии, Чехии, Хорватии, Польше сохраняются традиции школьных и гимназических выпускных балов (балов в настоящем смысле этого слова), где помимо вальсов исполняют народные танцы. Традиция неумолима: школьники, кружась на балах, отмечают событие, которое еще не произошло, ибо экзамены предстоят только весной. Иногда это находит шутливое отражение в надписях на “шерпах” – лентах через плечо, которые вручаются каждому выпускнику. Сын наших знакомых, пражский гимназист, вернулся с такого бала с лентой, украшенной надписью: “Выпускник этого года… В крайнем случае следующего”.

Вена по-прежнему задает музыкальный лад, вывеска Tanzschule (“школа танцев”) для этого города и сегодня совершенно обычна. При этом сомнительно, чтобы главным предметом преподавания здесь были самба или ча-ча-ча. Частью развлекательной программы габсбургской Вены стали так называемые национальные балы; они проводились в богатых домах обосновавшихся в столице империи польских, венгерских, итальянских, чешских, хорватских аристократов. В организации таких вечеров присутствовал и политический компонент: гости, включая членов императорской фамилии, непременно облачались в костюмы, соответствующие национальности хозяев.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ИОГАНН ШТРАУС-СЫН,

маэстро


Австро-Венгрия: судьба империи

Иоганн Штраус-младший родился в Вене в 1825 году в семье композитора Иоганна Штрауса. Еще два его младших брата стали известными музыкантами. Отец препятствовал занятиям мальчика музыкой, настаивая, чтобы Иоганн стал банкиром. После завершения музыкального образования, при немалом сопротивлении отца, Штраус выступал с небольшим оркестром в венских танцевальных залах и казино. В отличие от отца, убежденного монархиста, Штраус-младший симпатизировал революции 1848 года и попал под арест за публичное исполнение “Марсельезы”, хотя после восшествия Франца Иосифа на престол написал в честь императора два вальса. Конфликт с отцом продолжался до смерти Штрауса-старшего в 1849 году; сын посвятил его памяти вальс “Эолова арфа”. В 1852 году, после двух неудачных попыток, композитор получил придворную должность и стал дирижировать оркестром на балах в Хофбурге. Неоднократно с успехом концертировал в России; одиннадцать сезонов, с 1855 по 1865 год, гастролировал в Павловске под Петербургом. Расцвет творчества Штрауса относят к 1860–1870-м годам: в этот период написаны знаменитые вальсы “На прекрасном голубом Дунае” и “Сказки Венского леса”, оперетты “Летучая мышь” и “Калиостро в Вене”. Штраус трижды вступал в брак, но своих детей у него не было. В 1887 году, из-за отказа католической церкви признать его очередной развод, композитор перешел в протестантизм и принял подданство германского княжества Сакс-Кобург-Гота. Штраус скончался в Вене в 1899 году от пневмонии. Он сочинил 168 вальсов, 117 полек, 73 кадрили, 43 марша, 31 мазурку, 15 оперетт. После прихода к власти Гитлера нацисты скрывали неарийское происхождение Штрауса (его дед был крещеным венгерским евреем).

Символом величия австрийской легкой музыки XIX века остается новогодний концерт оркестра Венской филармонии. Эта габсбургская по духу традиция возникла через два десятилетия после крушения монархии. Репертуар новогоднего концерта в Большом зале здания Венского музыкального общества составляют вальсы, польки и мазурки семейства Штраусов (всех четверых), что-нибудь из Йозефа Ланнера и Франца Шуберта, немного Моцарта и Франца фон Зуппе. При исполнении на бис последнего номера программы, “Марша Радецкого” Штрауса-отца, публика аплодисментами отбивает такт, а дирижер управляет этими аплодисментами. Всемирную телевизионную аудиторию утреннего концерта, важного события венской светской жизни, оценивают примерно в миллиард человек.

Как любой исчезнувший мир, Австро-Венгрия после своего крушения вызывала и вызывает ностальгические вздохи и переживания. Миф о Вене как городе вечного праздника особенно красочно описал Стефан Цвейг: “Было потрясающе жить в этом городе, который гостеприимно принимал все чужое и с радостью отдавал себя. Вена была городом наслаждений, где очень заботились о кулинарии, хорошем вине и терпком свежем пиве, а также о выпечке и сладком. Но в этом городе были взыскательны и к утонченным удовольствиям – музыке, танцам, театру, ведению беседы. Умение вести себя любезно и со вкусом рассматривалось здесь как особое искусство”. С долей восторженного идеализма воспринимал Вену немецкий историк и литературовед Герман Бауман: “Двенадцать голосов шепчутся в дунайской крови расположившегося здесь народа, и кто является истинным австрийцем, у того двенадцать и более душ”.

Венский праздничный миф неотделим от культуры венского кофе, сладкой выпечки, кисловатого молодого вина и других, более “тяжелых” составляющих венской кухни: пивного и мясного меню. Первое кафе в столице и в стране Габсбургов вообще открылось в 1683 году. Венские кофейные залы времен Франца Иосифа отличались (помимо стульев мастера Тонета) столиками с покрытой лаком цветной шкалой. Разные цвета отображали до двух десятков оттенков кофе, заказы и жалобы поступали кельнерам в следующей форме: “Мне, пожалуйста, номер двенадцать” или “Я просил номер восемь, а вы принесли номер тринадцать”. Помимо обычных “эспрессо” и “по-турецки” в меню присутствовали “меланш”, “капуцин”, “коричневый” – обозначения напитка, в разных пропорциях смешанного с молоком и сливками. “Мария Терезия”, “блондль”, “фиакер”, “Моцарт” предполагали фруктово-алкогольные добавки.


Австро-Венгрия: судьба империи

Венское кафе Griesteidl. Фото 1897 года.


В любой стране мира кофе с шоколадом и взбитыми сливками называют “кофе по-венски”. Уже 330 лет кофе в Вене (как, впрочем, и в других городах былой Австро-Венгрии) подают на серебряного цвета подносах, со стаканом холодной воды. Уже более двух столетий в венских, будапештских, пражских кафе читают газеты. Уже 250 лет в венской моде концертные кафе. Уже полтора века вход в венские кафе – свободный и для женщин без всякого сопровождения. Лет пятнадцать назад одному из нас доводилось встречаться в Мариборе (бывшем Марбурге) с чемпионом Олимпиад 1920–1930-х годов по гимнастике словенцем Леоном Штукелем, получавшим свои золотые и серебряные медали из рук барона Пьера де Кубертена, основателя современного олимпийского движения. Столетний Штукель так вспоминал свою габсбургскую юность: “Вы и представить себе не можете, какой “капуцинер” можно было выпить в любом кафе Марбурга!”

На рубеже XIX и XX столетий система из шестисот венских кафе превратилась в простой и верный социальный индикатор для молодого класса служащих, буржуазии и новой аристократии: кто куда, кто с кем, кто в чем. Кофейная культура и пара-тройка кулинарных рецептов и сейчас остаются скрепами центральноевропейской цивилизации. В кафе напротив оперного театра в любой уважающей прошлое центральноевропейской столице – блинчики-palatschinken, вишневый и яблочный штрудели, торт Sacher (известный в Москве как “Прага”), разбавленное водой “пятьдесят на пятьдесят” или “десять на девяносто” легкое белое вино.

Излюбленной дворянской забавой имперской эпохи считалась охота, наряду с фехтованием и скачками веками остававшаяся основным мужским развлечением. Собственно, один из главных смыслов регулярных поездок императора в Бад-Ишль состоял именно в том, чтобы побродить с ружьем по окрестным лощинам и лесам. Пристрастия Франца Иосифа, унаследованные им от предков, разделяли другие Габсбурги. Наследник престола Рудольф часто отправлялся пострелять дичь в недалекое поместье Майерлинг на берегу речки Швехат; последняя поездка в Венский лес, напомним, окончилась для принца трагически. Другой престолонаследник, Франц Фердинанд, обладавший прямо-таки необузданным охотничьим азартом (утверждают, что он перестрелял около ста тысяч, а по другим данным, до трехсот тысяч животных и птиц), в 1887 году приобрел под Прагой замок Конопиште, вокруг которого раскинулись обширные заповедные леса и луга. В покоях замка до сих пор размещается малая часть охотничьих трофеев эрцгерцога, в том числе почти две тысячи пар рогов несчастных оленей, козлов и серн. Здесь же можно полюбоваться на выцветшие фотографии: Франц Фердинанд во время поездок в Африку и Индию позирует на фоне застреленных им тигров и слонов. 

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

КАРОЙ ГУНДЕЛЬ,

ресторатор


Австро-Венгрия: судьба империи

Открытый в 1894 году в Городском парке будапештский ресторан Wampetics считался первым венгерским заведением высокой кухни. В 1910 году этот подрастерявший популярность и клиентуру ресторан сменил вывеску и владельца: им стал повар Карой (Карл) Гундель (1883–1956), сын переселенца из баварского города Ансбах Иоганна Гунделя, обосновавшегося в 1860-е годы в Верхней Венгрии (ныне Словакия). Со временем Гундель-старший купил в курортном местечке Татраломниц (теперь Татранска Ломница) отель “Эрцгерцог Стефан”, где начинал работать мальчиком его сын. В Будапеште Гундель (в семейном предприятии которого позже участвовали и некоторые из его 13 детей) повел ресторанный бизнес с размахом, наняв для ежевечерних выступлений симфонический оркестр и оперную труппу. В межвоенный период “Гундель” слыл лучшим рестораном Будапешта, а его хозяин, автор нескольких кулинарных книг, стал ведущим теоретиком национальной кухни, в рецепты которой привнес французский акцент. Гундель закрепил как венгерскую традицию региональных блюд – паприкаша, лечо, гуляша, слоеного рулета рэтеш (для Вены и других областей Австро-Венгрии – штрудель). Здесь подавали лучшие сорта токайского, а также известное и за пределами Венгрии вино “Бычья кровь Эгера”. Легенда гласит: в 1552 году при осаде огромной армией турецкого султана Сулеймана Великолепного крепости Эгер две тысячи ее защитников для храбрости добавляли в вино бычью кровь, потому и выстояли. Главная визитная карточка ресторана Гунделя – блинчики, начиненные смесью из земляных орехов, изюма, лимонной цедры, корицы и рома. После Второй мировой войны ресторан был национализирован и выкуплен только в 1991 году американскими бизнесменами, возродившими славу Гунделя. Сейчас это одно из самых “пафосных” заведений Будапешта, поддерживающее традиционные меню и стиль.

Симпатий к эрцгерцогу, любящему мужу, заботливому отцу и небесталанному политику, это его увлечение не прибавляет.

По мере демократизации общественной жизни императорские и королевские охотничьи угодья, расположенные близ дворцов и резиденций, переходили в ведение больших городов. 1 мая 1873 года в венском парке Пратер, где некогда хозяйничали охотники с дворянскими титулами и егеря его величества, император принял участие в торжественном открытии Всемирной выставки. Первое мероприятие такого размаха состоялось в 1851 году в Лондоне (“Великая выставка промышленных работ всех народов”), а венская, пятая, очередь пришла только через два с лишним десятилетия. В мире набрала силу промышленная революция, великие державы соперничали не только на полях сражений, но и в заводских цехах и лабораториях, в мастерских художников, в умении веселиться и праздновать, заодно демонстрируя своим гражданам или подданным достижения науки, искусства, техники. В отличие от прежних веков ценились не только богатство и роскошь, вошли в моду практицизм и прагматизм.


Австро-Венгрия: судьба империи

Парадные ворота Всемирной выставки в Вене. Парк Пратер. Фото 1873 года.


Франц Иосиф лично курировал подготовку выставки, которую, по расчетам организаторов, должны были посетить около двадцати миллионов человек, что принесло бы императорской казне ощутимую прибыль. Главная идеологическая задача венской Weltausstellung, организованной под девизом “Культура и образование”, состояла в том, чтобы перекрыть масштабы предыдущих всемирных выставок. На карту поставили престиж монархии и национальное достоинство.

В северной части Пратера немецкие инженеры по заказу организаторов построили самое большое в мире купольное здание – Ротонду, которая и стала центральным выставочным павильоном. Речь на церемонии открытия произнес младший брат императора Карл Людвиг, за которым с тех пор закрепилось прозвище “выставочного эрцгерцога”, поскольку его общественная деятельность по преимуществу сводилась к участию в такого рода мероприятиях. Свою продукцию в Вену привезли фирмы из 37 стран, в том числе пятнадцать тысяч австро-венгерских, семь тысяч немецких и семьсот американских. За восемь месяцев выставку посетили больше семи миллионов человек. В Хофбурге, понятно, остались недовольны: биржевой кризис и эпидемия холеры отпугнули многих, прежде всего иностранных, промышленников. Ни по одному показателю Вене не удалось обойти Париж 1867 года. Сама жизнь указала Габсбургам на место их империи на экономической карте; с Британией, Германией, Францией Австро-Венгрия тягаться не могла. В 1878 году в Париже прошла еще одна Всемирная выставка, громкий успех которой, кажется, отбил у Вены желание продолжать эти международные соревнования.

Однако в жизни самой Австро-Венгрии выставки продолжали играть заметную праздничную роль. В 1891 году в Праге (на просторах бывших королевских охотничьих угодий Бубенеч и Стромовка) организовали так называемую Юбилейную земскую выставку. Того же типа земская выставка прошла в Лемберге-Львове в 1895 году. Помпезное празднование тысячелетия венгерской государственности в 1896 году сопровождалось в Будапеште выставкой достижений местного народного хозяйства. Ее репетицией стало проведение в венгерской столице еще в 1885 году более скромной, но вызвавшей чрезвычайный интерес во всех окрестных землях Всеобщей венгерской выставки, при подготовке которой был переустроен Городской парк.

К полувековому юбилею царствования Франца Иосифа в венской Ротонде (здание сгорело в 1937 году, и теперь на его месте построен современный выставочный центр) открылась первая в Австро-Венгрии автомобильная экспозиция, на которой, в частности, демонстрировался и автомобиль местного производства, конструкции инженера Зигфрида Маркуса. У входа в Пратер тогда на радость горожанам оборудовали тематический городок “Венеция в Вене”. Венскую Венецию пересекали каналы и украшали макеты палаццо. Английский инженер Уолтер Бассет построил в парке огромное, диаметром более шестидесяти метров, колесо обозрения. В 1914 году популярная цирковая наездница Соланж д’Аталид совершила поездку, сидя верхом на лошади, стоящей на крыше ярко-красного вагончика этого колеса, которое до сих пор, после нескольких реконструкций, остается одним из видных сооружений города. А охотиться в потаенных уголках Пратера прекратили только в 1920 году, когда Габсбургская империя уже перестала существовать.

“Эпоха, отмеченная стремлением к развлечениям, – это всегда более или менее беспокойное время, и необузданная погоня за удовольствиями лишь отражает осознанное либо подспудное желание заставить умолкнуть неотвязную тревогу”, – заметил, характеризуя императорскую Вену, Марсель Брион. Но скажите, случались ли в истории, в которой войны всегда чередовались с перемириями, а будни – с праздниками, какие-то другие эпохи?


Австро-Венгрия: судьба империи

Прага. Барышня-крестьянка

Где мимо спящих богородиц

И рыцарей, дыбящих бровь,

Шажком торопится народец

Потомков – переживших кровь.

Марина Цветаева. Прага

Улица Ярослава Сейферта[45], центральная улица третьего района Праги Жижкова, ориентирована на запад. Если погожим летним вечером идти по Сейфертовой к центру, то видно, как багровое солнце ныряет прямо за башни словно парящего над землей Пражского Града. Это одна из самых лучших, самых продуманных, самых правильных городских перспектив. Градчаны и Жижков, лежащие на разделенных долиной Влтавы холмах, еще сто лет назад считались разными городами, да и сейчас между этими районами по пражским меркам немалая дистанция. Чтобы безошибочно “нацелить” улицу на дальний объект на другом речном берегу, чтобы сделать прямым продолжением жижковского тракта воздушную дорогу к главному храму Града, собору Святого Вита, мало быть хорошим планировщиком. Нужно особое, тонкое ощущение архитектурной среды, умение соотнести влтавский рельеф с городским рисунком, с частыми цветовыми изменениями пражского неба (близкого, не заслоненного высоченными этажами). В Праге, чтобы увидеть небо, не нужно задирать голову. Некоторые улицы здесь выводят прямо на закат.

Соразмерность города ежедневному существованию человека, а не величию его замыслов – вот один из ответов на вопрос, почему Прага, не самая блестящая столица и уж конечно не главный урбанистический центр Старого Света, не первый век остается одним из самых излюбленных туристических уголков Европы. В 1800 году юный Артур Шопенгауэр, приехавший в Богемию с родителями, записывал в дневнике: “Над рекой Молдау[46] возвышается чудесный мост… на котором стоят многочисленные религиозные скульптуры, прекрасные произведения искусства”. Похоже, уже тогда Прага была разобрана туристами на праздничные картинки для приезжих господ: Карлов мост (в пору Шопенгауэра именовавшийся Каменным), ратуша с курантами, башни со шпилями, храмы с крестами, добродушные кабатчики, разливающие пиво…

Габсбурги владели Прагой без малого четыре столетия. В 1526 году чешский трон занял Фердинанд I Габсбург. Сеймы чешских земель избрали его королем. Фердинанд поклялся сохранить сословные вольности и сделать Прагу, а не Вену своей резиденцией. Однако и он, и его наследники последовательно ограничивали права дворянства и свободных горожан, проводили рекатолизацию и стремились превратить личную унию австрийских, чешских и венгерских земель в относительно централизованную монархию. На противоречия между государем и сословиями накладывалась религиозная напряженность: католикам, которым покровительствовал императорский двор, противостояли протестанты – гуситы, лютеране, кальвинисты. В 1609 году Рудольф II, император-пражанин, тридцать с лишним лет почти безвыездно проживший в Пражском Граде, в борьбе с непокорным братом Матиасом вынужден был опереться на чешские сословия и издал указ о религиозном равенстве в Богемии. Но при преемниках Рудольфа, том самом Матиасе и особенно при Фердинанде II[47], строгом католике, положения этого указа стали нарушаться. Дело кончилось открытым конфликтом между Веной и Прагой и низложением Фердинанда II. Взбунтовавшийся чешский сейм позвал на трон протестанта Фридриха Пфальцского.


Австро-Венгрия: судьба империи

Карта королевства Богемия Йозефа Эрбена. Прага, 1883 год.


Началась Тридцатилетняя война, оказавшаяся губительной для чешской государственности. Решающим стал день 8 ноября 1620 года, когда в битве на Белой Горе (сейчас северная окраина Праги) императорская армия разбила почти равное по численности войско восставших чехов и их союзников из Венгрии и Верхней Австрии. Фердинанд II жестоко наказал бунтовщиков и лишил Богемию всяких надежд даже на автономию. Символом окончательной победы абсолютизма стала казнь в июне 1621 года на Староместской площади “27 чешских панов”, объявленных предводителями бунта против императора. Мемориальная доска с именами казненных патриотов и сейчас красуется на ратушной стене. Среди “панов” оказалось 17 горожан и 10 дворян, в числе последних по крайней мере двое рыцарей-немцев и один чешский католик. На площади как знак победы контрреформации воздвигли барочную колонну во славу Девы Марии. Эту колонну, рядом с которой в 1915 году разместился многофигурный памятник религиозному реформатору и мученику Яну Гусу, после провозглашения независимости Чехословакии снесла патриотическая толпа. Не исключено, что скоро монумент вернут на площадь, – во всяком случае, такие разговоры в магистрате ведут.

Прага принесла Габсбургам в приданое многое из того, что и сейчас изображают на туристических открытках, – славный мост, крупнейший в западнохристианском мире кремль (пусть в первые столетия своего существования и не слишком ухоженный), Вышеградскую крепость, десятки церквей и монастырей, отменный по меркам времени университетский комплекс, роскошные дворцы местной аристократии и даже дом, в котором некогда якобы жил доктор Иоганн Фауст. С каждым десятилетием, по прихотям архитектурной и исторической моды, менялась и Прага – постепенно и медленно, без резких скачков, добавляя к уже существовавшему новое и часто сохраняя старое. Эволюция городского облика, как правило, оказывалась органичной; ее диктовали не столько честолюбие правителей, сколько дух и потребности времени.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

МИРОСЛАВ ТЫРШ,

чешский сокол


Австро-Венгрия: судьба империи

Фридрих Эммануэль Тырш родился в 1832 году в городе Тешин-Боденбах (сейчас Дечин) на севере Богемии в чешской немецкоязычной семье врача. Рано остался сиротой (родители и сестры умерли от туберкулеза), воспитывался в доме дяди, где говорили по-чешски. Мальчику изменили имя на славянское. Слабый здоровьем, Мирослав настойчиво занимался физическими упражнениями. Изучал историю и философию в Карло-Фердинандовом[48] университете. В 1862 году основал молодежное движение Sokol, ставшее носителем идей чешского патриотизма и национализма. Тырш отдавал приоритеты в спортивном развитии молодежи фехтованию, тяжелой атлетике и маршировке. Форма “соколов” объединяла славянские и революционные мотивы. Члены движения называли друг друга “братьями”. В конце 1870-х годов Тырш женился на Ренате Фугнеровой, юной дочери своего старшего друга и старосты первого сокольского клуба. Вскоре после свадьбы у Тырша обнаружились признаки психической болезни. В 1884 году при невыясненных обстоятельствах он утонул в горной реке в Тироле. Сокольское движение продолжало набирать популярность. В 1912 году в Первом всеславянском сокольском слете приняли участие тридцать тысяч человек. В межвоенный период участниками движения были более шестисот тысяч человек. В 1990 году после более чем полувекового запрета сокольское движение было восстановлено. Спортивные клубы “Сокол” действуют в каждом районе Праги. Авторы этой книги иногда играют в футбол в спорткомплексе “Сокол-Винограды”, в вестибюле которого установлен памятник Тыршу-фехтовальщику.

К главным характеристикам чехов не отнесешь воинственность; миролюбивый город многократно – добровольно или после малого сопротивления – сдавался захватчикам, которые если и грабили, то не всегда сжигали, а если и жгли, то обычно все-таки не дотла. Прагу на более или менее короткое время покоряли пруссаки и саксонцы, французские и испанские отряды; дважды здесь хозяйничали шведы. Даже во время нацистской оккупации и Пражского антифашистского восстания город не подвергался серьезным бомбардировкам и разрушениям. Разок, в начале 1945-го, на Прагу сбросила бомбы англо-американская авиация, погибло несколько сот человек – при всем трагизме этих потерь, ничтожно мало по сравнению с потерями сожженного в те же дни Дрездена. Вторжение войск Варшавского договора в 1968-м снова привело в Старый город и на Малу Страну колонны танков, но и советские оккупанты не коверкали исторических кварталов. Прага, сумевшая уберечь свое под напором чужого и чуждого, до сих пор остается городом средневековой архитектуры. Небоевитая Чехия – несомненный чемпион Европы по выживанию в неблагоприятных исторических условиях, главным методом которого веками служил тихий народный саботаж, оказавшийся эффективной формой сопротивления. “Улыбающиеся бестии” – называли нацисты чехов в годы Второй мировой, а Гитлеру приписывают фразу: “Чех как велосипедист – сверху сгорбленный, а внизу ногами вовсю работает”.


Австро-Венгрия: судьба империи

Члены клуба Sokol в Богемии. Фото 1900 годa.


В отличие от Вены и Будапешта Прага устроена без имперской широты. Ей не навязывалась, как двум дунайским столицам империи Габсбургов, задача стать фасадом монархии. Судьба и исторические обстоятельства избавили Прагу от участи Великого Города, средоточия власти, славы и мощи – политической, экономической, духовной. Прага – город без сверхзадачи и даже без своего мифа, хотя и с большим количеством старинных преданий, в меру таланта обработанных литераторами в понятном и доступном для заезжего люда духе. Латинский девиз Praga caput Regni (“Прага – голова королевства”), появившийся на гербе города и фасадах зданий в пору правления самого славного средневекового чешского монарха Карла IV, в пражских условиях выглядит не заклинанием о величии, а скорее напоминанием о том, что периодически проявлявшиеся амбиции центральноевропейского королевства неизменно оказывались слабее сковывавших его силы исторических обстоятельств.

Патриотизм в этих краях века до XIX был в большей степени явлением территориальным, чем национальным. В первой половине XVII столетия население Праги, еще не сложившейся в единое административное целое, равнялось примерно 50 тысячам человек. Почти четверть пражан составляли замкнутые в стенах своего гетто евреи. Старый город развивался как получешский, полунемецкий. Довольно многочисленные иностранцы в основном селились на крутом левобережье, в Градчанах и на Малой Стране. Языками образования были немецкий и латынь. В XIX веке чешская речь в городах Богемии звучала на кухнях и базарах, оставаясь средством общения прислуги и крестьян. Пражский острослов заметил: чехи говорили с немецкими господами и чиновниками на “кухонном немецком”, а немецкие домохозяйки давали лакеям и прачкам указания на “кухонном чешском”. Написанные в 1880-х годах строки из дневника писательницы и чешской патриотки Марии Червинковой-Ригеровой относятся и к Праге более давних времен: “Те, кто говорил по-немецки, не всегда были немцами. Вне зависимости от национальной принадлежности они ощущали себя детьми общей родины – они все были чехами в смысле Böhmen[49]. Не существовало любви к родному языку, но существовала любовь к родной стране и ее древней истории, занимавшая в душах место дремлющего народного самосознания”.

Для населения чешских земель Габсбурги были не вполне иноземцами, ведь для значительной части жителей Богемии, Моравии и Силезии немецкий стал родным языком. Соперничество с Австрией выражалось в другом. Например, в осознании своего якобы превосходства над столицей империи: Прага-де и старше, и краше, да и вообще Вена якобы построена чешскими руками. Трехсотлетней давности шуточки австрийцев, что чехи всегда были и навсегда останутся “народом слуг”, в Праге до сих пор воспринимаются вполне серьезно и крайне болезненно. Ведь чехи, в отличие от венгров или поляков, не могли похвастаться многочисленным или влиятельным классом наследственного дворянства. После того как Фердинанд II принудил к эмиграции ту часть чешской элиты, которая не желала обратиться в католичество и служить Габсбургам (среди уехавших навсегда был, в частности, чешский просветитель Ян Амос Коменский, умерший в Голландии), местная аристократия постепенно стала почти стопроцентно германоязычной. В габсбургской Богемии “благородным” долгое время мог быть только немец, не обязательно по крови, но обязательно – по языку, образованию, воспитанию, поведению.

Использование термина “плебейская” чешскими историками при самохарактеристике нации не является уничижительным, указывая лишь на особенности, при которых происходило созревание национального самосознания. В XIX веке не пролетариат, не крестьянство, не онемеченная знать, а городской средний класс стал носителем идеологии чешского национализма. Именно из этой среды вышли národní buditele – образованные разночинцы, инициировавшие в Богемии процесс национального “пробуждения”. Этот процесс начался после того, как сыновья разбогатевших лавочников и мастеровых, дворецких и торговцев стали поступать в открывавшиеся одна за другой национальные школы; когда пражский Карло-Фердинандов университет разделился на языковые половины. Образование – культ, важный для чехов и сегодня. Титул доктора или инженера, свидетельствующий о наличии университетского диплома, обязательно значится на визитной карточке и табличке у дверного звонка каждого, кто таким званием обладает.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ШВАРЦЕНБЕРГИ,

аристократы


Австро-Венгрия: судьба империи

Шварценберги – известный с XII века знатный немецкий род из Франконии (север нынешней федеральной земли Бавария в ФРГ), вступивший в подданство к Габсбургам в XVII веке; крупнейшие землевладельцы в Богемии. В 1437 году Эркингер фон Зайнсхайм приобрел замок Шварценберг и вместе с именем получил титул барона. Потомки Эркингера отличились в войнах с турками. Карл Филипп цу Шварценберг (1771–1820), именем которого названа площадь с конным памятником в Вене, командовал войсками антинаполеоновской коалиции в 1813–1814 годах. Его племянник Феликс (1800–1852) стал премьер-министром и одним из творцов политической системы Австрийской империи после революции 1848 года. Шварценберги приумножили владения в Богемии благодаря бракам с отпрысками Эггенбергов, Розенбергов и других аристократических фамилий. В Чехии им принадлежат, в частности, земли и замки в Крумлове, Вимперке, Тржебоне, Звикове. Место захоронения Шварценбергов – семейная часовня в пражском соборе Святого Вита. Эта фамилия увековечена в чешской литературе. На пути из Писека в Страконице бравый солдат Швейк повстречал симпатичного бродягу, который так отозвался о Шварценбергах: “Наши бары – так те прямо с жиру бесятся. Старый князь ездил только в шарабане, а молодой князь, сопляк, уже кругом все своим автомобилем провонял”. Нынешний глава рода – Карел VII Шварценберг (р. 1937, на снимке), герцог Крумловский, ландграф Клетгау, граф Зульц (эти титулы в республиканской Чехии не используются) – популярный политик, дважды министр иностранных дел ЧР, лидер консервативной партии под названием ТОР 09.

Чешско-американский историк Питер Деметц поправляет составителей справочников, уверяющих туристов, что Прага формировалась как город трех культур – немецкой, чешской и еврейской. К этой триаде Деметц обоснованно добавляет четвертый элемент, напоминая, что в Праге издавна селились итальянские художники, зодчие, коммерсанты, музыканты, юристы, священники, дипломаты, ученые. Итальянские мотивы скрадывают тяжеловесность, смягчают прямолинейную чопорность немецкой архитектуры. Это еще одна причина того, что Прага милее и “домашнее” Вены и Будапешта. В историческом центре города не найти улицы или площади, к облику которых (особенно в XVI–XVIII веках) не приложил бы руку тот или иной итальянский маэстро.

Пражское архитектурное великолепие, в том числе и итальянское, во многом создавалось на еврейские деньги. Правилом это стало со времен главы (примаса) еврейской общины Мордехая Майзеля (1528–1601), щедрого и хитрого ростовщика, переломившего отношение венского двора к иудеям. Майзель одалживал деньги трем императорам, деду, сыну и внуку – Фердинанду I, Максимилиану II и Рудольфу II. Он не поторапливал венценосных должников, не наседал на них с погашением процентов. Майзеля допустили в Хофбург – после того как он снарядил целую армию на войну за чужую для него веру против турок. У Рудольфа II нашлась и другая причина для милости: Майзель оплатил расходы по закупке передового по меркам эпохи оборудования для дворцовой кухни. Майзель, состояние которого было сопоставимо с богатством габсбургской казны, выпросил у императоров для своих пражских соплеменников, с XI века селившихся на восточном берегу Влтавы, множество послаблений. Он построил и содержал школу для бедных детей, театр, Еврейскую ратушу, больницу, общественные бани.

Шесть сохранившихся до наших дней синагог пражского Еврейского города – словно шесть лучей звезды Давида. В гетто каждая семья говорила на языке той страны, откуда была родом. Роль общего языка играл то идиш, то старочешский, то немецкий. Из конца в конец пражской еврейской земли – полчаса прогулки: мимо Старого кладбища и Еврейской ратуши, на башне которой стрелки на размеченном иудейскими письменами циферблате идут в обратную сторону, но время отсчитывают правильно; через расфранченную Парижскую (и впрямь похожую на парижский бульвар) улицу – к мушиной вязи арабесок на фронтоне здания синагоги, расписанного с оглядкой на Альгамбру.

Несмотря на притеснения, которым то в большей, то в меньшей степени подвергались жители гетто, коронованные властители Праги обычно мирились с тем, что без своих евреев им не обойтись. Но не всегда. Самой последовательной гонительницей евреев среди Габсбургов считается Мария Терезия, в 1745 году, после прусской оккупации Богемии, повелевшая очистить пражское гетто, поскольку его жители якобы сочувствовали захватчикам. Заступничество имевших в Еврейском городе финансовые интересы дворян смирило гнев императрицы; платой за возвращение стали ежегодные взносы в государственную казну. Конец затворничеству Еврейского города положил в конце XVIII века Иосиф II, подписавший Акт о веротерпимости. Стены вокруг квартала синагог, получившего в честь либерально-авторитарного монарха название Josefstadt, Йозефов, снесли; евреев допустили в “обычные” школы, потом и в университет; отменили желтые метки на одежде и запреты на профессии. Жидовску улицу переименовали в Йозефову, а теперь она называется и вовсе дистиллированно – Широка.


Австро-Венгрия: судьба империи

Йозефов накануне санации. Фото 1890 года.


В 1850 году Еврейский город преобразовали в пятый “регулярный” район Праги. Но социальная дистанция между евреями, чехами и немцами сокращалась медленно. Один из основателей чешскоязычной журналистики, Карел Гавличек Боровский, ставил вопрос следующим образом: “Как сыны Израилевы могут принадлежать к чешской нации, если они семитского происхождения? Невозможно иметь две родины, две национальности, быть слугой двух господ. Тот, кто хочет быть чехом, должен перестать быть евреем”. Горько высказался о судьбе своего народа в начале ХХ века пражский раввин Рихард Федер: “Мы были везде и нигде, потому что были не слишком многочисленны и ни у кого не стояли на пути. Одного мы хотели, одного добивались безуспешно: чтобы никто не мешал нам писать первую букву в слове “еврей” прописной, а не строчной”. Но кое-кому это все же удавалось: евреи, особенно те, кто побогаче, разъезжались по Праге, покупали дома, магазины, фабрики. Некоторые счастливчики, вроде текстильных фабрикантов братьев Иегуды и Мойзеса Поргесов, которые получили дворянские титулы и благородную фамилию фон Портхайм, сказочно обогащались. Беднота ютилась в деревянных трущобах Йозефова.

К концу XIX века только 20 % населения этих кварталов, превратившихся в прибежище люмпен-пролетариата, были евреями. Такими “руины” гетто застал юный Франц Кафка, родившийся в 1883 году в доме на углу нынешних Капровой и Майзловой улиц. Еще через десять лет несколько сотен обветшавших зданий, на первых этажах которых размещались лавки старьевщиков, бордели и дешевые пивные, приговорили к сносу по утвержденному Веной плану. Это мероприятие, равного которому по масштабу не знала Австро-Венгрия, получило название “санация”. С территории бывшего гетто, подсчитал педантичный краевед, вывезли 21 700 повозок строительного мусора. Конечно, тогдашние представления о городском комфорте кажутся убогими: на рубеже веков большинство населения Праги обитало в однокомнатных квартирах, 80 % которых не имели ванных комнат. В старом Йозефове один туалет приходился в среднем на десять семей.

Историки архитектуры относятся к пражской санации примерно так же, как к инициативам барона Жоржа Эжена Османа, уничтожившего ради удобства состоятельных горожан половину средневекового Парижа. Древнюю планировку улиц при пражской санации сохранили, но не более того. Йозефов – район, созданный в соответствии с представлением о прекрасном выходцев нового среднего класса. Еврейская старина упакована в подарочный футляр, подается в меню как завтрак туриста, вместе с излишествами праздной жизни: лучшие в городе сладкие десерты – в стильном кафе Barock, самые крупные бриллианты – в витринах Bvlgari и Cartier, самые свежие мидии – в ресторане Les Mules. Туристическая река протекает из Йозефова к реке настоящей – к Влтаве, к Карлову мосту, вдоль которого шеренгой выстроились каменные праведники.

История чешской столицы – это не летопись постепенного поглощения укрепленным городом окрестных деревень, а хроника слияния нескольких вполне равноправных поселений. Старый город, Новый город, Вышеград и Градчаны формально были сведены под одно административное управление императорским эдиктом в 1784 году, хотя каждый район сохранил и свой совет, и свою ратушу. К тому времени уже существовала введенная Марией Терезией порайонная четырехзначная нумерация зданий (она используется до сих пор). Прага последней трети XIX века – габсбургский город, в котором пышность фасадов и грязь задних дворов (сочетание, характерное для любой европейской столицы до эпохи электричества, общественного транспорта и канализации) постепенно сменяются чистеньким уютом. Этот уют дал новую опору готике, ренессансу и барокко – подобно тому как корж из плотного теста подпирает кремовые башенки и цветы, выстроенные кондитером на верхушке торта.

Прага превращалась в город со всеми параметрами метрополии – с широкими проспектами, элегантными бульварами, гранитными набережными, общественными зданиями. На нынешней Вацлавской площади перестали торговать лошадьми, на нынешней Карловой площади прекратили продажу рогатого скота, на Сеноважной – закрыли сенной базар, на нынешней Ечной (Ячменной) улице упразднили свиной рынок. В 1874 году снесли последние крепостные стены. Прага перестала быть только городом аристократических дворцов, их дополнили особняки буржуазии. Архитектурная эклектика сменилась торжеством неоренессанса: Общественный дом; построенный вместо Конских ворот Национальный музей; поднятый на голом поле вокзал, получивший имя императора Франца Иосифа. Вокруг вокзала разбили парк, теперь ставший главным прибежищем городских бомжей. А сам вокзал после 1918 года сменил имя императора на имя одного из могильщиков Австро-Венгрии, президента США Вудро Вильсона.

В 1891 году по случаю проведения в Праге Юбилейной земской выставки Чешский клуб туристов профинансировал строительство на холме Петршин приблизительной копии Эйфелевой башни высотой около шестидесяти метров. Не отличающаяся особенной элегантностью, эта смотровая вышка подпирает небо до сих пор. В Праге появилось и собственное техническое чудо: рядом с выставочными павильонами на окраине Бубенечского леса инженер Франтишек Кржижик, сын сапожника и служанки, оборудовал функционирующий до сих пор первый (и ныне один из самых больших) в Европе светомузыкальный фонтан. Газеты восторженно писали в мае 1891 года: “Сущность этой завораживающей игры света заключается в потоках воды, подсвеченных электрическими прожекторами с цветными стеклами сквозь прозрачное дно водоема. Воду в фонтаны гонит паровая машина при помощи скоростного насоса”. Кржижик – главный чешский народный умелец. Он разработал и первый железнодорожный электросемафор, и первый электрический локомотив, и первый электрический молот, и первый электромобиль, и первый пражский трамвай (маршрут от Летенских садов до выставки), наладил иллюминацию пражских проспектов. По его проекту в 1903 году проложена первая в Австро-Венгрии электрифицированная железная дорога, 25 километров стальных путей – от города Табор до местечка Бехине. И сейчас раз в год по этой магистрали катает публику исторический поезд.


Австро-Венгрия: судьба империи

Национальный театр. Фотo 1881 годa.


Австро-Венгрия: судьба империи

Староместская площадь. Рисунок 1910-х годов.


Пражская выставка 1891 года сопровождалась политическими инцидентами. Оргкомитет обратился к его величеству с просьбой стать патроном столь важного для Богемии мероприятия и прибыть на церемонию торжественного открытия выставки (и первого запуска фонтана). Однако по ходу дела из-за национальных противоречий немецкие предприниматели отказались участвовать в выставке. Франц Иосиф проявил мудрость: посмотреть на двадцатипятиметровую светящуюся струю фонтана отправил своего брата, “выставочного герцога” Карла Людвига, а сам пожаловал ознакомиться с достижениями чешских подданных через несколько дней, совместив поездку с посещением крупнейшего в Богемии немецкоязычного города Райхенберга (сейчас Либерец). Все остались относительно довольны. Эта тактическая победа Габсбургов не могла заслонить стратегической проблемы: дунайская монархия нет-нет да и начинала трещать по национальным швам.

Если глядеть на Прагу с высоты птичьего полета, то легко различить границы прежних самостоятельных поселений – по разной плотности и компактности застройки. Время давно размыло исторические границы: там, где прежде проходили крепостные стены или защитные рвы, теперь протянулись проспекты и улицы. К началу ХХ века срослись между собой многочисленные поселки, кварталы и городки, окружавшие центр Праги – Карлин и Дейвице, Панкрац и Подоли. О былой тяге к независимости в бывших самостоятельных поселениях теперь смешно напоминают вывески пивных, вроде “Планета Жижков”. Но прошлое помнят не только вывески: в исторических районах Праги сохранились традиции собственных праздников, скажем Vinohradské vinobraní (день молодого вина) или Žižkovský masopust (аналог Масленицы и Жирного вторника).

Есть трогательная провинциальность (вообще свойственная Чехии) в том, как долго пражские районы держались за свою административную самостоятельность. В Праге по-прежнему считают малой родиной не город вообще, а его конкретный уголок, какой-нибудь Браник, Просек, Крч или Смихов. Формальное объединение, случившееся под грохот рухнувшей Габсбургской империи (население Праги увеличилось втрое, до 670 тысяч человек к 1930 году), не лишило чешскую столицу патриархальности. Даже постиндустриальная эпоха не смогла придавить этот город, умудрявшийся оберегать старый уклад. Скажем, окончательное превращение Пражского Града в символ родины и королевскую крепость-музей совершилось только в республиканской Чехословакии, когда словенский архитектор Йоже Плечник завершил-таки шестисотлетний долгострой собора Святого Вита, спроектировав западный фасад храма; вымостил булыжником соседнюю площадь, так, чтобы мостовая прикрыла исторические наслоения; поставил часовым у церкви обелиск в память о жертвах Первой мировой. Некоторые дома на знаменитой Златой уличке в Граде еще долго оставались в частном владении и были выкуплены государством только в 1950-х годах. Да и теперь вполне державный Град сохраняет некоторую человечность: чешский президент и его советники работают в своей резиденции так, чтобы не мешать многочисленным гостям города, а свободный бестурникетный доступ в крепость – до позднего вечера, это вам не московский Кремль.

Сила и уверенность повседневных бытовых традиций – еще один секрет неизменности Праги. В этом городе и теперь встают все так же рано, как в русских деревнях, шутливо пеняя за это Францу Иосифу: мол, почти за семьдесят лет правления император, поднимавшийся с постели ни свет ни заря, приучил подданных жить по его распорядку дня. “Вечный” монарх получил от пражских подданных прозвище “Старый Прохазка”. Городская легенда (в ее достоверности, впрочем, историки сомневаются) гласит, что всему виной фотография, сделанная в 1901 году, когда семидесятиоднолетний Франц Иосиф принимал участие в торжественном открытии очередного моста через Влтаву[50]. Под якобы опубликованным в газетах парадным фото престарелого императора значилось Procházka na mostě, “Прогулка по мосту”. Городские острословы тут же связали личность государя с распространенной чешской фамилией – Прохазка. Есть и иная версия происхождения прозвища императора. На исходе XIX века в придворном ведомстве служил чиновник по фамилии Прохазка. В конце карьеры он был облечен высоким доверием: перед визитом Франца Иосифа в ту или иную провинцию империи Прохазка приезжал проверять, все ли готово к явлению государя народу. Прохазка был строг и придирчив. Приближение грозного эмиссара встречалось испуганными возгласами: “Старый Прохазка едет!” Образы придворного и императора постепенно слились воедино, фамилией слуги стали называть государя.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

АННА ЛАУЭРМАНОВА,

хозяйка салона


Австро-Венгрия: судьба империи

Анна Лауэрманова-Микшова (1852–1932), дочь известного пражского акушера патриотических взглядов Микулаша Микши, получила начальное образование на немецком языке, затем окончила Высшую женскую школу в Праге. В 1877 году эта красавица брюнетка вышла замуж за Йозефа Лауэрмана, внука крупного чешского филолога и лексикографа Йозефа Юнгмана. От Лауэрмана она родила дочь, но через несколько лет сбежала от мужа в Италию. В 1880 году в особняке на нынешней площади Юнгмана Лауэрманова открыла литературный салон, где на протяжении почти полувека – после обеда по воскресеньям – собирались писатели, публицисты, художники, ученые, общественные деятели. В летние месяцы гости приезжали на дачу Лауэрмановой в пражский пригород Либоц. Под псевдонимом Феликс Тевер (Felix Téver – “счастливец с берегов Тибра”) она опубликовала шесть сентиментальных романов (название одного из них – “Черный Лоэнгрин”), несколько пьес и сборников рассказов. Мемуары о своем салоне Лауэрманова назвала “Из истории моих чайников”. Из чайников пани Лауэрмановой, как подметил завсегдатай ее салона, “угощались представители по крайней мере трех поколений чешской литературы”. В пражских творческих кругах Тевер-Лауэрманову звали “бабушкой”.

История свидетельствует: честный монарх если и не сроднился, то по крайней мере пытался понять свою богемскую провинцию. Нам доводилось видеть письма шестилетнего Франца Иосифа, написанные на чешском языке (каллиграфическим почерком, не без ученических ошибок) и адресованные жене графа Франца Антонина Коловрата-Либштейнского – с благодарностью “милой Коловрат” за полученные в подарок засушенные растения для гербария. Франц Иосиф, судя по всему, так и не выучил как следует трудный для немцев славянский язык. При посещениях Богемии он читал по-чешски заранее подготовленные и крупно набранные тексты, но в импровизированных беседах предпочитал пользоваться родным немецким. Куда дальше по пути овладения чешским ушел преемник Франца Иосифа, последний император Карл. Он был выпускником пражского Карло-Фердинандова университета, а затем служил несколько лет в полку, расквартированном в городке Брандыс неподалеку от Праги. По-чешски молодой император разговаривал довольно бегло, но благоприятных для него политических последствий это не имело: в 1918 году чехи предпочли республику империи, а Масарика – Габсбургу.

Политические и социальные перемены далеко не всегда становились в Праге поводом для изменения жизненного распорядка. Пражане пили по утрам кофе даже при социализме, даже если с кофе были перебои и его заменял отвар из цикория. Кофе и кафе в Богемии появились на несколько десятилетий позже, чем в столичной Вене, – в 1711 году, в доме “У трех форелей” на Малой Стране (как раз в том году Прагу постигла последняя в истории города эпидемия чумы). С той далекой поры жизнь обитателя Праги без утреннего кофе невозможна. А эталонная чешская мера длины тоже неизменна на все времена – “метр пива”, 11 пол-литровых пивных кружек и стаканчик местного рома, выстроенные в ряд. Мы проверяли: диаметр донышек в сумме составляет ровно 100 сантиметров.

Пражская культура времяпровождения в кафе, пивных, трактирах (по-чешски – hospoda) складывалась параллельно с формированием нового общественного класса – патриотически настроенной городской буржуазии. По моде Парижа и Лондона в двадцатые годы XIX века в Праге возникли домашние литературные салоны, где считалось хорошим тоном говорить по-чешски (“Народный язык так же быстро входил в моду, как народные платья у дам”). К концу века – наряду с появившимися в 1850-е годы общественными клубами – салоны стали оплотом новой народной традиции. Здесь развивался тот зрелый язык, на котором свободно беседовали о живописи, скульптуре, литературе, театре, политике, философии, науке; здесь подданные пестрой империи искали поводы и доводы для национального самоутверждения. Вот как описывает салонную форму общения современный чешский историк Роберт Сак: “К атрибутам идеального салона отнесу следующие: хорошо меблированная просторная комната; некоторый уровень благосостояния хозяев, позволяющий хотя бы скромное угощение; привлекательная и остроумная хозяйка, которая с тактом, шуткой и грацией руководит собранием; более-менее постоянный круг приглашаемых; регулярность собраний, но прежде всего наличие некой высшей цели, к которой общество приближается посредством этих встреч”. Состоятельные консервативные горожане собирались у семьи Виллани; радикально настроенная молодежь – в доме семьи Турн-Таксис (здесь даже танцевали мазурку и пели народные песни). В квартире адвоката Йозефа Фрича составляли энциклопедические словари для юных дам; молодых людей сюда обычно не допускали.

Вне зависимости от адреса салона, в любом из них одинаково “гостеприимно встречали милых славянских друзей – из Словакии, Польши, России, из южных земель”. В габсбургской монархии именно Прага стала центром формирования идеологии панславизма. Панславизм пережил разные этапы развития, от так называемого некритического, характерного для “народных будителей”: “Все, что написано на чешском языке, хорошо просто потому, что написано на чешском”, – до концепции австрославизма и более или менее радикальных предложений о “третьей славянской короне” в габсбургской монархии. Раскол в движении произошел после жестокого подавления Россией в 1831 году восстания в Польше: Петербург и Москва перестали казаться многим габсбургским славянам более притягательными, чем Вена.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ЭММА ДЕСТИННОВА,

Кармен и Либуше


Австро-Венгрия: судьба империи

Всемирно известная певица-сопрано Эмилия Киттлова родилась в 1878 году в Праге в богатой семье. Дебютировала в 1897 году в дрезденской опере, в качестве псевдонима использовала имя своей учительницы музыки Марии фон Дрегер Лёв-Дестинн. В возрасте девятнадцати лет получила ангажемент в Берлине, стала примадонной берлинской оперы и популярной светской дамой. Выступала на сценах лучших театров, репертуар Дестинн (Дестинновой) включал в себя 80 оперных партий. Считалась выдающейся исполнительницей арий из произведений Моцарта, Вагнера, Штрауса, Сметаны. Сотрудничество Дестинновой с пражским Национальным театром не складывалось; на главной сцене Богемии она с триумфом выступила только в 1908 году. Вскоре была пожалована титулом камер-певицы императорского двора в Берлине. В 1909–1914 годах работала в Лондоне. После возвращения в Прагу в 1916 году Дестиннова была обвинена в связях с антигабсбургской эмиграцией и за отказ выступать перед австро-венгерскими военными два года провела под домашним арестом в своем замке в местечке Страже-над-Нежаркоу. В 1918 году вернулась на сцену; на каждом концерте исполняла песню “Где родина моя?”, ныне – чешский гимн. В 1923 году вышла замуж за чешского офицера-летчика; этот поздний брак оказался неудачным. Последний концерт Дестиннова дала в 1928 году в Лондоне по случаю десятилетия Чехословакии. Дестиннова – автор сборников стихов и исторических романов (один из них – “Княгиня Либуше”). Портрет Дестинновой изображен на купюре в две тысячи чешских крон.

Летом 1848 года, в пору больших политических потрясений в Европе, Франтишек Палацкий организовал первый Славянский конгресс с целью объединения славян дунайской монархии. К тому времени в Праге, которая и сама пережила короткое городское восстание, уже прошли учредительные заседания политических клубов Slavia и Slovanská Lípa. Молодые пражанки даже в погожую погоду не выходили на улицу без красно-белых, чешских цветов, зонтиков, а пражские щеголи надевали красно-белые галстуки. 340 делегатов Славянского конгресса собрались на Барвиржском (“красильном” – там когда-то размещались мастерские красильщиков кож) острове, который теперь в память о важном мероприятии называется Славянским. В дискуссиях принимал участие и русский гость 

Михаил Бакунин, который в ту пору продвигал проект создания всеславянского государства со столицей в Праге[51]. Всего через 15 лет после конгресса в только что построенном на Славянском острове павильоне Жофин сразу 140 молодых и почтенных пар (ну конечно, не венские масштабы…) кружились в новочешском танце “беседа”. Этот танец на основании народных движений и мотивов разработали поэт Ян Неруда и композитор Бедржих Сметана: четыре сложные музыкальные части, в каждой – еще по две сложные части. Традиция закрепилась: в любом большом пражском музыкальном магазине продаются ноты и записи с уроками этого танца.

По мере того как слабела Австро-Венгрия, Прага становилась все менее немецкой и все более чешской. На переломе XIX и XX веков, как утверждают чешские историки, немецкоязычными считали себя только 7,5 % жителей 220-тысячной Праги. Большинство в городском совете пражские немцы потеряли еще в 1861 году. Распространение и здесь получила концепция историзма. Главными персонажами, олицетворявшими мифическую чешскую преемственность между вчера и завтра, стали княгиня Либуше, “вещавшая славу Праге”, святой князь Вацлав, чешский король и римско-германский император Карл IV, а также вожди гуситского движения. К концу правления Франца Иосифа каждый герой получил по памятнику[52], десятку художественных полотен, а Либуше посвящена еще и самая значительная в истории чешской музыки опера, сочиненная тем же композитором Сметаной[53].


Австро-Венгрия: судьба империи

В кафе Slavia на набережной напротив Национального театра уже полтора века собираются представители чешской патриотической интеллигенции.


Австро-Венгрия: судьба империи

Вацлавская площадь. Фото 1890-х годов.


История возникновения этой написанной в 1869–1872 годах оперы показывает, сколь робким в те годы был чешский национализм. Постоянный соавтор Сметаны Йозеф Венциг сочинил либретто по-немецки, и только потом появился чешский перевод. Свой опус Сметана замышлял в лучших традициях императорского дома как коронационную оперу, однако поскольку до коронации Франца Иосифа в Богемии дело все не доходило, премьеру приурочили к открытию осенью 1881 года здания Национального театра. На спектакле присутствовал кронпринц Рудольф, который в антракте выразил автору свое восхищение, однако окончания почти четырехчасового действия не дождался. Всего через два месяца после представления “Либуше” Национальный театр сгорел. Для патриотической Богемии этот пожар равнялся национальной катастрофе; тут же объявили всенародную подписку и всего за 47 дней собрали нужную сумму. Восстановление, в котором приняли участие лучшие пражские архитекторы и живописцы, заняло два года. Один из парадных салонов театра расписал художник Вацлав Брожек, его картины представляют самые важные в чешской истории монархические династии. Достойное место Брожек отвел Габсбургам. На новом открытии Национального театра опять давали “Либуше”, эта опера в репертуаре и сейчас. А в честь кронпринца Рудольфа на берегу Влтавы, примерно в километре от Национального театра, в 1884 году построили на деньги Сберегательного банка роскошный концертный зал Рудольфинум.

В последние габсбургские полвека, несмотря на отдельные трения и столкновения, чешская и немецкая жизни обычно текли в Праге параллельно. Образно говоря, городские пути Франца Кафки и Ярослава Гашека пересекались лишь изредка, поскольку они проводили время в разных местах. Создатель Швейка облюбовал пивные на Виноградах, а автор “Процесса” и “Замка” предпочитал элегантные заведения Нового города. Там собирались почтенные Herren: в кафе Louvre на проспекте Фердинанда (Национальный проспект, кафе открыто и сейчас, а с 1902 года в нем проходили заседания немецкого философского кружка, в котором участвовали Кафка и Макс Брод); в Deutsche Casino и Немецком доме (после Второй мировой его заменил Славянский дом) на улице На Пршикопе[54]; в Corso и Continental. Популярностью у пражских немцев пользовалась и Kaisrova kavárna на углу Вацлавской площади и Водичковой улицы; ее хозяин-немец Иоганн Кайзр был широко известен как Папа Кайзер, но на стене красовался портрет другого императора, Старого Прохазки. Любимым местечком Франца Кафки считался столик у окна на втором этаже кафе Edison, владелец которого Юлиус Турновский гордился личным знакомством с изобретателем электрической лампы накаливания. Отсюда открывался отличный вид на Вацлавскую площадь, который сейчас уже не оценить: и кафе, и здание существуют только в фотографиях и воспоминаниях.

Чешские pánové активно учреждали шутливые обеденные компании. Участники Общества длинного стола ежевечерне собирались в разных трактирах и ресторанах на протяжении 35 (!) лет. “Флековской академией” в пивной U Fleků целое десятилетие руководил художник Ладислав Новак. В трактире U zlatého litru на Балбиновой улице Ярослав Гашек сформировал из друзей-анархистов сатирическую Партию умеренного прогресса в рамках закона, которая в 1911 году приняла (неудачно) участие в местных выборах. Чешские студенты-социалисты кучковались у Франты Миховского в пивной Demínka, а публика поутонченнее собиралась в Arco на углу Гибернской (Ирландской) и Длажденой (Мощеной) в пролетарского вида кафе Union (“место встреч пражских интеллектуалов”) и, конечно, в популярном и сегодня кафе Slavia напротив Национального театра.

Листаем мемуары Карла Ладислава Куклы: “Тут собирается весь творческий свет: поболтать с приятелями, поиграть в бильярд, шахматы или карты; притвориться обычным смертным, чтобы потом полюбоваться собой; влезть в чужой разговор в качестве всезнающего репортера; завязать знакомство с каким-нибудь художником или скульптором, которые, как мотыльки, слетаются из своих пыльных мастерских и ателье – в эту свободную республику без монархов, богов и властителей. У сей республики есть только одно гордое название: богема”. Символом кафе Slavia – и символом той творческой жизни, которую в последние десятилетия габсбургской монархии вела в Богемии и чешская, и немецкая богема, – стала написанная в 1901 году картина Виктора Оливы “Любитель абсента”: поздний посетитель пригорюнился над рюмкой, а на краешек стола уселась прекрасная, прозрачная, зеленая, нагая, порочная муза… Чехия, кстати, остается единственной страной Европейского cоюза, где полынный абсент – в свободной продаже.

В 1908 году в Праге насчитывалось 395 пивных и трактиров, 42 винных погреба, 26 кафе и 40 бильярдных. Главной, помимо крепкого кофе или свежего пива, традицией этих общественных заведений являлось непременное наличие свежей прессы. Вот газетные объявления той поры: “Рекомендую высокочтимому обществу свое современно обставленное кафе Bellevue. Широкий выбор всех журналов. Образцовое обслуживание. Хозяин кафе Антонин Уржидил”; “Венское кафе, улица На Пршикопе – заведение первого класса. Элегантные помещения. Большой выбор всех видов местных и иностранных газет. Открыто до двух часов ночи. Любимое место общения пражских евреев. Франтишка Бондиова”.

Золотой пражской молодежи предлагались заведения пофривольнее. Главное из них – открытое в 1911 году ночное кафе Montmartre на Ржетезовой (Цепной) улице, со статуей обнаженной Евы, с танцевальным залом “Преисподняя”, на стенах которого изображались аллегорические фигуры смертных грехов. Тут, конечно, не танцевали чинную “беседу”. Montmartre, считавшийся первым настоящим пражским баром, все еще жив, но уже очень давно это совсем другой “Монмартр”, двери которого закрываются строго в одиннадцать вечера. Кончину славного кабаре предрек еще в 1920-е годы литератор Густав Опоченский: “Веселое поколение, которому Montmartre обязан своей славой, состарилось, и состарилось не от времени. Это война разучила нас смеяться”.

Война, ворвавшись в кафе Montmartre, покончила с императорской Богемией, но Прага еще и сейчас отчасти сохраняет провинциальную буржуазность и старомодность габсбургских времен. Городу снова удалось соблюсти баланс между прошлым и настоящим, он так и не стал полностью современным. Чехи не любят резких движений, ведь для этого народа перемены редко оказывались к лучшему. Поэтому и Прагу почти всегда переделывали постепенно и бережно, только однажды применив взрывчатку: в 1961 году, когда сносили колоссальный памятник Сталину, самый большой за пределами Советского Союза. Теперь на его месте в Летенском парке стоит огромный метроном, отсчитывающий секунды CET, Central European Time.

Центральноевропейское время – чуть более размеренное, чем на Западе и Востоке. Ну а что касается своего монархического прошлого, то Чехия вспоминает его со смешанными чувствами, хотя верх в массовом сознании чаще берет идиллическое восприятие. Этот миф точно охарактеризовал пражский историк архитектуры Рихард Бигель: “Для многих сейчас Австро-Венгрия – словно умильная черно-белая фотография, на которой солидный мужчина в цилиндре держит под руку изящную даму с зонтиком. Однако империя Габсбургов последних ее десятилетий – это вовсе не остров стабильности. Эта страна была похожей на зыбучий песок”.

4

Штыки империи

– Ах, вы уже капрал, – сказал император. – А давно служите?

– Полгода, ваше величество!

– Так-так! И уже капрал? В мое время, – тоном ветерана произнес Франц Иосиф, – так быстро дело не делалось! Но вы молодцеватый солдат. Хотите остаться в армии?

У Гартенштейна были жена, ребенок и прибыльное дело в Ольмюце, и он не раз пытался симулировать суставной ревматизм, чтобы поскорей демобилизоваться. Но императору не говорят “нет”.

– Так точно, ваше величество, – ответил он, зная, что в этот момент

проворонил всю свою жизнь.

– Отлично. В таком случае вы фельдфебель!

Йозеф Рот. Марш Радецкого

Гениальный критик способен уничтожить самую блестящую репутацию. Вооруженным силам Австро-Венгерской империи сильно не повезло – у них такой критик нашелся. Ярослав Гашек опубликовал “Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны” через несколько лет после краха дунайской монархии. С тех пор каждый, кто прочитал этот выдающийся роман, при упоминании о габсбургской армии не может сдержать улыбки – как же, помним это сборище впавших в маразм престарелых генералов во главе с государем-императором, который от дряхлости якобы “загадил весь Шёнбрунн”, идиотов-офицеров и солдат, едущих на фронт под, мягко говоря, небоевым лозунгом: “На войну мы не пойдем, на нее мы все нас…ем!”

Серьезным историкам волей-неволей приходится бороться с трагикомической репутацией, которую создал этой армии талантливый чешский писатель. Гашек, придерживавшийся радикальных левых убеждений, никак не мог симпатизировать “штыкам империи” (до того как добровольно сдаться осенью 1915 года в плен русским войскам, он несколько месяцев провел на фронте в Галиции). Между тем среди персонажей романа Гашека, носящих военную форму, есть вполне симпатичные и толковые люди. К примеру, поручик Индржих Лукаш, у которого служит денщиком Швейк, несмотря на некоторые комичные черты характера, – старательный и при этом лояльный к имперской власти офицер. При всей критичности к монархии Габсбургов и ее армии Гашек не мог отрицать очевидного – и такие люди служили императору.


Австро-Венгрия: судьба империи

Франц Целлер фон Целлерберг. “Выезд уланов лейб-гвардии из казармы” (фрагмент). 1868 год.


Австро-Венгрия: судьба империи

Юлиуш Коссак. “Битва у Ваграма”. 1867 год.


Более того, если смотреть на Австро-Венгрию через призму не гашековской сатиры, а исторических свидетельств и документов, станет ясно, что толковые, преданные родине и престолу военные в императорской и королевской армии и на флоте преобладали. В противном случае во время своей последней войны эта армия не продержалась бы, ведя бои сразу на трех (а с 1916 года – на четырех) фронтах, до горького конца. Распад австро-венгерских войск начался лишь трагической для Австро-Венгрии осенью 1918 года, а значительная часть подразделений сохраняла верность режиму и перед самой капитуляцией. Для сравнения: русская армия после Февральской революции в течение полугода разложилась практически полностью, еще до фактического распада страны и большевистского переворота.

Армия всегда играла особую роль в жизни созданного Габсбургами государства. Хотя европейского могущества эта династия добилась главным образом благодаря выгодным бракам, воевать Габсбургам тем не менее приходилось немало как против внешних, так и против внутренних врагов. Случалось, что по разные стороны линии фронта оказывались недавние однополчане, друзья или родственники. Национальность иногда значила немного: среди четырнадцати венгерских генералов, казненных в октябре 1849 года за измену после поражения революции, были австрийский немец, серб, хорват и даже гессенский принц, дальний родственник британской королевской семьи. Поскольку венгерское правительство до весны 1849 года выступало под конституционно-монархическими лозунгами и формально не отказывалось от верности правящей династии, многие солдаты и офицеры не считали, что изменяют монарху. Но в Вене на это смотрели иначе. Бо́льшая часть армии осталась лояльной к императору, что во многом предопределило исход национально-освободительной войны (как принято называть события 1848–1849 годов в венгерской историографии): вождь революции Лайош Кошут бежал в Турцию, а венгерская армия генерала Артура Гёргеи капитулировала.

Правда, сдались венгры не австрийцам, а стотысячному русскому контингенту под командованием генерал-фельдмаршала Ивана Паскевича, посланного по просьбе Франца Иосифа Николаем I на помощь Габсбургам. Австрия пожаловала Паскевича и своим фельдмаршальским жезлом. Правда, как признают сегодня венгерские историки, положение армии Гёргеи на момент прихода русских не давало восставшим надежд на победу, и речь шла лишь о том, сколько времени понадобится императорским войскам для того, чтобы “дожать” революционеров.


Австро-Венгрия: судьба империи

Гусар венгерского полка. 


Однако было бы в высшей степени неверно смотреть на венгров как на вечных бунтовщиков, только и мечтавших об избавлении от габсбургской власти. В разные времена под знаменами монархии верой и правдой служило множество мадьярских солдат и офицеров. Особую славу в боях снискала кавалерия, прежде всего гусары (собственно, этот вид конницы в Венгрии и появился). Эти рубаки воевали так отчаянно, словно хотели оправдать горделивые слова одного из своих коллег и противников – французского гусара генерала Антуана Лассаля: “Гусар, который в тридцать лет не убит, – не гусар, а баба!” Лассаль погиб от австрийской пули в битве при Ваграме в 1809 году – тридцатичетырехлетним[55].

Были венгры и в армии фельдмаршала Йозефа Радецкого, одержавшего в разгар революции 1848–1849 годов несколько блестящих побед в войне с Пьемонтом (Сардинским королевством). По мнению многих историков, эти победы в то время спасли дунайскую монархию от распада. В честь австрийских войск и их командующего Иоганн Штраус-старший сочинил знаменитый “Марш Радецкого”, ставший неофициальным гимном всей габсбургской армии.

Радецкий оказался последним австрийским военачальником, одержавшим крупные самостоятельные победы. В годы Первой мировой войскам дунайской империи тоже доводилось побеждать, но практически всегда с помощью или во взаимодействии с немецкими союзниками. Похоже, это и была одна из главных проблем габсбургской армии: ей не везло на военных гениев. Помимо Радецкого единственным полководцем европейского масштаба, сражавшимся под ее знаменами, был уже упоминавшийся принц Евгений Савойский. После этого на службе у Габсбургов состояло немало способных, смелых, исполнительных военачальников (например, фельдмаршал Леопольд Даун и генерал Эрнст Гидеон Лаудон – наиболее известные австрийские противники Фридриха Великого), но “божьей искры” им не хватало. Воевать же приходилось против гениев полководческого искусства – прусского короля Фридриха в войне за австрийское наследство и Семилетней войне, затем против Наполеона Бонапарта…

Солдаты Габсбургов были в большинстве своем храбры, выносливы и хорошо подготовлены. Наполеон, незадолго до смерти вспоминая о своих многочисленных битвах, воскликнул, обращаясь к своему секретарю: “Если вы не видели австрийцев у Асперна, вы не видели на войне ничего!” В этом сражении под Веной в мае 1809 года эрцгерцог Карл одержал свою единственную победу над французским императором. Но вот другие австрийские полководцы зачастую проявляли медлительность, консерватизм, избыточную осторожность, из-за чего попадали в ловушки противника. Еще один Габсбург, эрцгерцог 

Иоганн, в 1800 году вторгся в Баварию, но вел себя так неуклюже, что, имея у Гогенлиндена выгодные позиции и численный перевес над французами, позволил противнику обойти австро-баварскую армию с фланга и молниеносной атакой разбить ее. Австрия была (наряду с Великобританией) самым последовательным и непримиримым противником наполеоновской Франции, ее войска сражались стойко, хотя чаще всего терпели поражения. Лишь в союзе с большей частью Европы (Британией, Россией, Пруссией, Швецией, Испанией, Португалией и небольшими германскими и итальянскими государствами) Габсбургам удалось одолеть Бонапарта.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ЙОЗЕФ ВЕНЦЕЛЬ РАДЕЦКИЙ,

отец солдатам


Австро-Венгрия: судьба империи

Граф Йозеф Венцель (Вацлав) Радецкий фон Радеч (1766–1858) – австрийский полководец чешского происхождения. Рано осиротевший юноша, воспитанный дедом, Радецкий мечтал о военной карьере. Службу начал в неполные 20 лет в полку кирасиров. Впервые принял участие в боевых действиях в 1788 году, в войне против турок. В 1792–1814 годах Радецкий участвовал во всех войнах империи Габсбургов с революционной, а затем наполеоновской Францией. Был многократно ранен (только в битве при Маренго – пять раз). В 1801 году, уже в чине полковника, награжден орденом Марии Терезии, присуждавшимся за выдающиеся военные заслуги. В 1805 году произведен в генералы. Радецкий был генералом-новатором, добивался коренных перемен в армии, из-за разногласий с военными чиновниками в 1812 году ушел с должности начальника генерального штаба, которую занимал три года. Этот генерал с реформистскими идеями считался при дворе неудобным человеком, лишь в возрасте 70 лет ему пожаловали фельдмаршальский чин. Самые знаменитые свои победы, над армией Пьемонта (Сардинии) у Новары и Кустоццы, Радецкий одержал глубоким стариком, на 82-м году жизни. Император Франц Иосиф хотел оказать Радецкому исключительную честь, похоронив его рядом с членами династии Габсбургов, но это противоречило завещанию покойного. Радецкий отличался демократизмом и заботливым отношением к солдатам, которые любили его и называли “нашим отцом”. В Вене и Праге Радецкому поставили памятники (после крушения Австро-Венгрии пражский памятник демонтировали). Пятый гусарский полк, которым когда-то командовал Радецкий, существует в австрийской армии в качестве танкового до сих пор. Парадный марш этого полка – “Марш Радецкого”.

Неожиданным последствием одной из проигранных Габсбургами войн стало превращение Австрии в военно-морскую державу. В 1797 году по условиям мира в Кампо-Формио дунайская монархия, лишившись некоторых территорий, приобрела взамен земли оккупированной прежде Бонапартом Венецианской республики. В распоряжение австрийцев попал и военный флот Венеции, на базе которого империя начала развивать морские силы на Адриатике. Среди австрийских моряков долгое время преобладали итальянцы и хорваты, командным языком на флоте до второй половины XIX века служил итальянский. Именно по-итальянски, согласно уставу, провозглашалась на утренних и вечерних поверках слава императору – Evviva! Флот этот был довольно скромным, пока в 1850-е годы эрцгерцог Максимилиан (младший брат Франца Иосифа и будущий злополучный мексиканский император) не добился его обновления и строительства нового крупного порта в Триесте. Благодаря этим реформам и искусству адмирала Вильгельма фон Тегеттхоффа во время в целом неудачной для Австрии войны 1866 года австрийской эскадре удалось нанести поражение итальянскому флоту в битве при Лисе (ныне хорватский остров Вис). Развитие военно-морских сил позволило Габсбургам организовать несколько крупных научных экспедиций. В 1857–1859 годах фрегат Novara совершил кругосветное путешествие, в 1872–1874-м состоялась австро-венгерская полярная экспедиция на шхуне Tegetthoff.

Накануне Первой мировой войны немалую заботу о флоте проявлял наследник престола эрцгерцог Франц Фердинанд. Он поддерживал идею строительства крупных линейных кораблей – дредноутов, добивался выделения на эти цели средств из казны, неоднократно посещал главную базу флота в порту Пола (теперь Пула в Хорватии), инспектировал военно-морские силы. К 1914 году флот заметно усилился и насчитывал четыре дредноута, восемь линейных кораблей (один из них был назван в честь наследника престола), семь тяжелых крейсеров, 55 торпедных катеров и шесть подводных лодок. Австро-венгерские ВМС не могли составить конкуренцию британским или немецким, но были достойным противником своему главному врагу на море, Италии. Участие габсбургского флота в мировой войне вышло не самым активным, но вполне достойным – так, в 1917 году проведена успешная боевая операция у пролива Отранто. 

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ВИЛЬГЕЛЬМ ФОН ТЕГЕТТХОФФ,

флотоводец


Австро-Венгрия: судьба империи

Родился в 1827 году в Марбурге (теперь Марибор в Словении) в семье австрийского офицера. Окончил морскую академию в Венеции. В 1854 году получил под командование шхуну Elisabeth, во время Крымской войны на корабле Taurus патрулировал устье Дуная. Выступал за ускоренный переход австрийского парусного флота на паровую тягу. В 1857 году возглавил разведывательную экспедицию по Красному морю, в 1859-м сопровождал эрцгерцога Максимилиана в морском походе в Бразилию. Принимал участие в большинстве военно-морских кампаний 1850–1860-х годов. В 1864 году во время войны Австрии и Пруссии с Данией командовал эскадрой в Северном море. В 1866 году назначен командующим боевыми подразделениями австрийских военно-морских сил. Вбитве при Лисе флагманский корабль Erzherzog Ferdinand Max под командованием Тегеттхоффа потопил флагманский корабль итальянцев Ré d’Italia. В 1868 году получил звание адмирала и назначен главой морского департамента Министерства обороны Австро-Венгрии. В 1871 году, в возрасте 43 лет, скончался от пневмонии. Тегеттхофф считается выдающимся флотоводцем и искусным военным тактиком. Адмиралу воздвигли памятники в Вене, Мариборе (демонтирован) и Пуле (перенесен в Грац, где похоронен адмирал), его именем в разное время названы три боевых корабля австро-венгерского флота. На сербском и хорватском языках оттенок темно-синего, как форма моряков, цвета называется teget.

После поражения Австро-Венгрии императорское правительство передало флот властям новообразованного южнославянского государства. Это, однако, не помешало итальянским диверсантам-подводникам 1 ноября 1918 года атаковать корабли в гавани Полы. Дредноут Viribus Unitis, уже спустивший австро-венгерский морской флаг, был торпедирован и через четверть часа затонул. Вместе с кораблем, стоя на капитанском мостике, ушел на дно его хорватский капитан, контр-адмирал Янко Вукович, принявший командование бывшим флотом империи всего за двенадцать часов до трагедии.


Австро-Венгрия: судьба империи

Дредноут Tegetthoff. Фото 1910-х годов.


Австро-Венгрия: судьба империи

Броненосный крейсер “Императрица и королева Мария Терезия”. Открытка 1909 года.


Были у Австро-Венгрии и свои военно-воздушные силы, хотя по уровню их развития монархия Габсбургов уступала Германии, Франции, Великобритании и России. К началу Первой мировой ВВС насчитывали восемь авиационных рот с 85 пилотами, 39 аэропланами и 10 наблюдательными воздушными шарами. За время войны австро-венгерская авиация разрослась и в 1918 году располагала уже 77 боевыми машинами. Поначалу пилоты дунайской монархии использовали в основном немецкие аэропланы, потом на вооружение начали поступать и машины собственного производства. Асами в те годы считали летчиков, сбивших не менее пяти машин противника. Среди австро-венгерских пилотов таких насчитывалось 49. Абсолютным “чемпионом” был Годвин Брумовски с 35 воздушными победами. Кстати, самый первый воздушный бой мировой войны произошел в районе Белграда в начале августа 1914 года и выглядел трагикомично: сербский и австрийский пилоты находились за штурвалом аэропланов, не оснащенных пулеметами, и, маневрируя в воздухе, палили друг в друга из пистолетов.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ГОДВИН БРУМОВСКИ,

ас


Австро-Венгрия: судьба империи

Годвин Брумовски (1889–1936) – родом из польского селения Вадовице близ Кракова. В 1910 году окончил Военно-техническую академию в Модлинге под Веной, начинал военную карьеру артиллеристом. С 1915 года служил в Черновице, где познакомился с известным в Австро-Венгрии летчиком, чехом Отто Йиндрой, под влиянием которого перешел в авиацию. Йиндра и Брумовски участвовали в налете на городок Хотин в Буковине 12 апреля 1916 года: авиаторам удалось нарушить парад русских войск, который принимал сам Николай II. Тогда Брумовски сбил свои первые два аэроплана противника. С ноября 1916 года воевал на Итальянском фронте, с весны 1917-го – на Западном, где встретился со знаменитым немецким пилотом Манфредом фон Рихтгофеном. Как и Рихтгофен, австрийский летчик выкрасил свой аэроплан в красный цвет (прозвище германского аса Красный Барон не имело ничего общего с политикой). В августе 1917 года Брумовски добился невероятного – за 19 дней сбил 18 аэропланов. Брумовски был убежденным монархистом и тяжело переживал распад империи. После войны он занялся сельским хозяйством в Трансильвании, а в 1930 году основал летную школу в Вене. Погиб в Амстердаме во время учебного полета.

Понятно, что костяк вооруженных сил империи составляли сухопутные войска. Серьезную проблему для императорской и королевской армии долгое время представляли недостатки в организации и техническом оснащении. После Наполеоновских войн австрийские вооруженные силы более трех десятилетий практически не принимали участия в боевых операциях. Это время, однако, не было использовано для проведения реформ. Победы фельдмаршала Радецкого и подавление венгерской революции лишь укрепили уверенность императора и генералитета в том, что с армией все в порядке – хотя ни повстанцы Лайоша Кошута, ни войска сардинского короля не были по-настоящему сильными противниками. Время испытаний настало лишь в 1859 году, когда Франц Иосиф ввязался в войну не только с маленьким Пьемонтом, но и с его влиятельной союзницей, Францией. Результат оказался печальным: поражения, хотя и не разгромные, в битвах при Мадженте и Сольферино, и мирный договор, лишивший Габсбургов большей части владений на севере Италии.


Австро-Венгрия: судьба империи

Аэроплан Albatros D III. Годвин Брумовски (слева) и Франк Линке-Кроуфорд. Фото декабря 1917 года.


Вновь проявились недостатки, которые стали очевидными уже в период Наполеоновских войн. Располагая дисциплинированными, умелыми и храбрыми солдатами, габсбургские генералы раз за разом оказывались слишком консервативными в боевой тактике. Не способствовало победам и то, что среди верхушки военной иерархии было слишком много представителей императорского дома. Большинство родственников монархов получали звания и должности не за боевые заслуги. Примером может служить внук победителя при Асперне эрцгерцог Фридрих, формально занимавший пост главнокомандующего австро-венгерскими силами в 1914–1917 годах, но не проявивший военных талантов. Франц Иосиф лично водил армию в битвы при Мадженте и Сольферино, но после неудач больше не пытался пробовать силы на полководческой стезе. Последний император Карл I в годы Первой мировой командовал корпусом вначале на Румынском, затем на Итальянском фронте, крупных побед не одержал, но проявил себя достойным и заботливым по отношению к солдатам командиром.


Австро-Венгрия: судьба империи

Форма начальника Генерального штаба.


В австро-венгерской армии, как и в русской, имелись свои казаки. Еще в XVI веке для обороны от турок в южных районах империи была создана так называемая Военная граница, вдоль которой расселяли в основном сербских и хорватских вооруженных крестьян. В конечном счете эта граница протянулась узкой длинной полосой от Северной Адриатики до Трансильвании. В случае вражеских набегов граничары меняли плуги и косы на оружие. Граничары жили родовыми общинами под управлением выборных старейшин, были свободными землевладельцами и в обмен на воинскую обязанность перед империей пользовались налоговыми послаблениями. Окончательную регулярную организацию Военная граница получила при Марии Терезии (область-ленту разделили на 14 хорватских, славонских и венгерских полковых участков). К началу царствования Франца Иосифа общее население Военной границы составило почти миллион человек, половина из них – православные сербы. Решение о поэтапной демобилизации Военной границы император принял – под сильным давлением из Будапешта – лишь в 1869 году. По мнению некоторых историков, причиной послужило то обстоятельство, что граничары активно участвовали в подавлении венгерского восстания, зарекомендовав себя храбрыми и инициативными воинами. Последние участки Военной границы были переданы под гражданское управление только в 1882 году, однако дух казацкой вольницы из этих краев не выветривался долго.

Хотя армия была любимой игрушкой династии, ей, как ни странно, часто не хватало денег. После поражения 1859 года Франц Иосиф предпринял реорганизацию и переоснащение вооруженных сил. Процесс этот шел медленно как раз по финансовым причинам, ведь империя Габсбургов не относилась к числу самых богатых европейских государств. В результате к середине следующего десятилетия, когда обострились отношения между Австрией и Пруссией, дунайская монархия оказалась подготовленной к войне хуже противника.

Не менее серьезными оказались кадровые проблемы. Во главе прусского генштаба стоял фельдмаршал Гельмут фон Мольтке-старший, один из самых выдающихся штабных умов XIX века. Австрия не располагала стратегами такого уровня. Кроме того, Франц Иосиф ухудшил положение своих войск, назначив летом 1866 года командующим действовавшей против Пруссии Северной (Богемской) армией генерала Людвига фон Бенедека, который до этого служил в Италии и прекрасно знал как раз южный театр военных действий. Однако в Южную армию был отправлен эрцгерцог Альбрехт. Он, правда, не подвел и нанес итальянцам жестокое поражение под Кустоццей, однако на фоне разгрома армии Бенедека пруссаками у чешской деревушки Садова в июле 1866 года южная победа утратила всякий смысл.

После Садовы в истории императорской и королевской армии настал длительный период мира. С 1866 года и до начала Первой мировой солдаты Габсбургов участвовали лишь в одной боевой операции, ею стала оккупация в 1878 году Боснии и Герцеговины. Армия понемногу развивалась, но лишь понемногу. Многолетним (с 1881 по 1906 год) начальником генштаба, фактическим главнокомандующим австро-венгерских вооруженных сил оставался Фридрих фон Бек-Ржиковски по прозвищу Вице-кайзер. Он был не только ровесником и другом Франца Иосифа, но даже походил на него внешне (будучи одного с императором роста, Бек-Ржиковски отпустил такие же пышные бакенбарды). Как и Франц Иосиф, генерал Бек слыл консерватором и, не противодействуя военным реформам, считал, что “поспешать следует медленно”. Учения в присутствии императора он обычно организовывал таким образом, чтобы избежать неожиданностей, способных огорчить или рассердить монарха. То, что польза от маневров была невысока, Бека не смущало.

Положение военных в австро-венгерской монархии было менее привилегированным, чем в милитаризованной Германии, где бытовала шутка: “Человек – это от звания капитана и выше”. Австро-Венгрия не знала такого всеобщего преклонения перед офицерским сословием, как ее северная соседка. Тем не менее профессия военного считалась престижной, и ряды кадетов, воспитанников военных училищ, исправно пополнялись. Хорошо учиться было выгодно: только двое лучших выпускников каждого года сразу получали офицерское звание, остальным приходилось еще три года служить в качестве “заместителя офицера” (в романе Гашека в этом звании пребывает один из самых комичных персонажей, кадет Биглер). Карьера молодого офицера не в последнюю очередь зависела от того, куда он будет отправлен для прохождения службы. В Вене, Будапеште, Праге, Кракове и других крупных городах империи и жилось приятнее, и возможностей выделиться, попав на глаза начальству, представлялось больше. Кошмаром для габсбургских военных была служба в провинциальных гарнизонах Восточной Галиции, одной из самых бедных окраин Австро-Венгрии. Мечтой амбициозных офицеров была Академия генерального штаба: темно-зеленый мундир “штабного” давал шанс на быстрое продвижение по службе.

Символом габсбургской армии с XVIII века был белый (точнее, перламутрово-серый) мундир. В яркой парадной форме – белый мундир и алые брюки – изображен на нескольких официальных портретах времен своей молодости император Франц Иосиф. Конечно, не вся императорская армия маршировала в белом – разным полкам полагались мундиры различных цветов. После войны 1866 года этому великолепию пришел конец – высокая частота и точность стрельбы, которую обеспечивали новые виды оружия, требовали принести красоту в жертву практичности: солдат, облаченный в яркую форму, становился легкой живой мишенью. Посему белые шеренги габсбургских войск вначале посинели (темно-синий оставался доминирующим цветом форм императорской и королевской армии до начала ХХ века), а затем, с 1908 года, началась эпоха “щучье-серой” с синеватым отливом полевой формы. Именно в ней солдаты империи отправились в 1914 году на свою последнюю войну (до этого форму такого цвета носили только фельдъегеря и военнослужащие технических служб). У некоторых частей имелись специальные отличия, например брюки венгерских солдат дополнялись шнуровкой, а военнослужащие боснийских подразделений носили фески. Парадные формы офицеров и генералов отличались большим разнообразием – характерной деталью являлся пышный зеленый плюмаж, которым украшали генеральские головные уборы. Самой яркой оставалась гусарская форма: этот вид кавалерии не отказался ни от ярко-красных галифе, ни от пестрой шнуровки на темно-синих мундирах и куртках-ментиках. Правда, в условиях позиционной войны, которую империи пришлось вести в Галиции, Италии и на Балканах, участие гусар, как и кавалерии в целом, было ограниченным.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

МАНЛИХЕР И ЛЮГЕР,

винтовка и парабеллум


Австро-Венгрия: судьба империи

Фердинанд Манлихер (1848–1904) родился в семье офицера. Получил хорошее техническое образование в Вене и быстро сделал карьеру инженера-железнодорожника. Но делом жизни Манлихера стало его главное хобби – ремесло оружейника. Разработанные Манлихером и его сотрудниками в 1880–1900-х годах автоматические магазинные винтовки, карабины и самозарядные пистолеты поступали на вооружение не только австро-венгерской (с 1886 года), но и десятка других армий. Лучшая винтовка Манлихера (1896) обладала невиданной в ту пору скорострельностью – пятьдесят выстрелов в минуту без прицеливания. Магазин пачечного заряжания и схема винтовки Манлихера–Шенауэра стали оружейной классикой; модификации стрелкового оружия Манлихера применялись и в годы Второй мировой войны. Манлихер был пожалован императором дворянским званием, орденом Железной короны и пожизненным креслом депутата парламента. Вместе с Манлихером в 1870-е годы над усовершенствованием армейской винтовки работал другой талантливый австрийский инженер – Георг Люгер (1849–1923), прославившийся в начале XX века как конструктор самозарядного Parabellumpistole (первая модель 1898 года, последняя – 1942-го). Пистолет парабеллум, первоначально производившийся фирмой DWM, на протяжении обеих мировых войн оставался табельным оружием офицеров и унтер-офицеров германской армии. Пистолет Люгера – один из самых узнаваемых видов короткоствольного огнестрельного оружия, хорошо известный и в России. Вспомним Владимира Маяковского:

Пули погуще

По оробелым!

В гущу бегущим

Грянь, парабеллум!


Австро-Венгрия: судьба империи

В 1908 году Люгер разработал патрон калибра 9 на 19 мм, характеристики которого оказались столь хороши, что в 1953 году этот патрон признали стандартным боеприпасом НАТО. До сих пор 9 mm Luger – самый распространенный пистолетный патрон в мире. Несмотря на коммерческий успех своего оружия, последние годы жизни Люгер, деятельность которого была связана главным образом с Германией, провел в нищете.

Расхолаживающее влияние на габсбургских политиков и стратегов оказал заключенный в 1879 году союз с Германией, в котором Австро-Венгрия была заведомо более слабым партнером. Многие (в том числе и начальник австро-венгерского генштаба в 1906–1912 и 1913–1917 годах Франц Конрад фон Гётцендорф) полагали, что в крайнем случае на мощного немецкого союзника можно будет положиться едва ли не в большей степени, чем на собственные вооруженные силы. Габсбургская военная машина в итоге оказалась в начале ХХ века куда более скромной, чем то подразумевали масштабы и геополитическая роль страны.

В 1902 году 31 пехотная и 5 кавалерийских дивизий были разбиты на 15 корпусов, рассредоточенных по всей монархии, от Вены до Кракова, от Праги до Сараева. Численность армии по состоянию на 1905 год составляла 20,5 тысячи офицеров и 337 тысяч нижних чинов при 65 тысячах лошадей и 1048 артиллерийских орудиях. Общее число военнообязанных равнялось 3,7 миллиона человек, но только треть от этого количества имела удовлетворительную подготовку. В Германии же полноценно обученными в 1905 году могли считаться свыше четырех миллионов человек. Призыву в военное время подлежали около 8 % подданных Франца Иосифа, в то время как даже в Италии, Сербии и Черногории этот показатель превышал 10 %.

Габсбурги построили “мягкую” империю. Но эта мягкость, помноженная на австрийскую Schlamperei, над которой сами подданные императора посмеивались (лучший перевод этого слова на русский – наверное, жаргонное “раздолбайство”), влекла за собой и некоторую дряблость военных мышц Австро-Венгрии. За это, за выданные полковником Альфредом Редлем военные планы монархии (которые после разоблачения шпиона никто почему-то не потрудился серьезно изменить), а также за несколько стратегических ошибок, допущенных генеральным штабом, империи в пору ее последней войны пришлось заплатить кровавую цену.

Армия Габсбургской империи, как и сама Австро-Венгрия, была разнородной по этническому составу. На рубеже XIX–XX веков из 102 пехотных полков 35 были славянскими, 12 – немецкими, 12 – венгерскими, 3 – румынскими, остальные – смешанного состава. В качестве отдельных видов сухопутных войск существовали австрийские (ландвер) и венгерские (гонвед) внутренние войска, а также армейский резерв (ополчение) – ландштурм[56], в подразделения которого призывали в случае всеобщей мобилизации. Наряду с единым Министерством обороны империи существовали и военные ведомства Австрии и Венгрии, занимавшиеся делами соответственно ландвера и гонведа. Это бюрократизировало систему принятия решений, затрудняло проведение реформ. Непростым был и вопрос финансирования сложного организма вооруженных сил. Особенно часто возникали проблемы в Венгрии, правительство которой твердо придерживалось линии на расширение автономии королевства, в том числе и в военной области.

К началу ХХ столетия 29 % личного состава армии составляли немцы, 18 – венгры, 15 – чехи, 10 – южные славяне (сербы, хорваты, словенцы и боснийские мусульмане), 9 – поляки, 8 – русины (украинцы), по 5 – словаки и румыны и 1 % – итальянцы. Среди офицеров доминировали немцы и венгры, славян представляли главным образом хорваты, поляки и чехи, но почти не было сербов, румын, словаков и русинов. Все это создавало почву для недовольства. Так, венгерская военная и политическая элита долгое время вела борьбу за применение венгерского языка в качестве командного у гонведов. В ответ наиболее упрямые представители монархии, в том числе наследник престола Франц Фердинанд, устраивали гонения на венгерский язык в подразделениях регулярной армии, где служили венгры. В 1890 году во время службы командиром 9-го гусарского полка, дислоцированного в Шопроне на западе Венгрии, молодой эрцгерцог (ему было тогда 27 лет), плохо владевший венгерским, заставлял подчиненных разговаривать по-немецки даже вне службы. Авторитета в венгерской среде Францу Фердинанду это не прибавило. Немало шума наделала и другая военно-языковая история: в 1906 году один национально сознательный чешский нижний чин на построении, услышав свое имя, упорно отвечал не немецким Hier! (“Здесь!”), а чешским Zde!

В императорской и королевской армии существовали своего рода предохранители против трений между разными народами. Если в каком-то полку представители той или иной национальности составляли свыше 20 % военнослужащих, их язык признавался полковым; его знание на уровне, необходимом для нормального несения службы, являлось обязательным для всех офицеров и унтер-офицеров части. Командным языком при этом (для всех войск, кроме гонведа) был немецкий, и каждый солдат, не говоря уже об офицерах, обязан был понимать на этом языке хотя бы основные команды и военные термины. Последний конюх в армейском обозе, будь он словак, румын или украинец, должен был отличать Ruht! (“Вольно!”) от Habacht! (“Смирно!”), а Abtreten! (“Разойдись!”) от An! Feuer! (“Пли!”). 

Немецкий являлся также служебным языком вооруженных сил, на нем велась переписка между армейскими структурами, им пользовались суды, тыловые и хозяйственные службы.

“Многонациональная армия была изначально создана как организм наднациональный, и, несмотря на ее внешнюю немецкость, какие-либо проявления национализма в ней не должны были иметь места. Главным сторонником и защитником этого принципа считался император”, – пишет чешский военный историк Иван Шедивы. Он прав: Габсбургам удалось воспитать такую традицию лояльности военных правящей династии, что недовольство крайне редко принимало форму открытого неповиновения. Каковы бы ни были их личные успехи или неудачи на поле брани, Габсбурги всегда относились к армии с особым вниманием, а солдаты монархии, в свою очередь, воспитывались в духе преданности царствующему дому.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

АЛЬФРЕД РЕДЛЬ,

шпион


Австро-Венгрия: судьба империи

Альфред Редль (1864–1913) родился в Лемберге (теперь Львов) в семье бедного железнодорожного чиновника. Поступил на военную службу, где, обладая выдающимися способностями, сделал блестящую карьеру. Много лет служил в австро-венгерской военной контрразведке, усовершенствовал методы шпионажа и контршпионажа. В то же время с 1903 года Редль поставлял секретную информацию русской разведке. Наиболее распространенная версия его вербовки – шантаж: Редль был гомосексуалистом, и русские агенты, располагая данными о его связях, грозили уничтожить карьеру полковника. Услуги Редля хорошо оплачивались; большую часть средств он транжирил на любовников и “красивую жизнь”. За десятилетие шпионской деятельности полковник выдал России множество важных материалов, в том числе план военных действий против Сербии. После начала войны в 1914 году это стоило Австро-Венгрии больших жертв. Полковника Редля разоблачили в мае 1913 года благодаря случайному стечению обстоятельств. Ему предложили застрелиться, что полковник и сделал. Это, как и сам факт работы Редля на Россию, вызвало крупный скандал. Многие утверждали, что Редлю намеренно позволили избежать суда, а набожный император возмущался тем, что полковника вынудили совершить грех самоубийства. В 1985 году венгерский режиссер Иштван Сабо снял нашумевший фильм “Полковник Редль” с Клаусом Брандауэром в заглавной роли. Несчастный и во многом симпатичный киноперсонаж имеет мало общего с реальным Редлем, которого его тайный “работодатель”, русская разведка, характеризовала как человека тщеславного, циничного и беспринципного.

Именно эта лояльность военных избавила Габсбургов от кошмара Романовых или испанских Бурбонов – организованных гвардией дворцовых переворотов, которые весь XVIII век сотрясали Россию и почти все XIX столетие – Испанию. Австрийская, позднее – австро-венгерская, армия была инструментом в руках власти, но не соперником власти и тем более не самой властью. Преданность австро-венгерских военных трону иногда даже выглядела трогательной. В ноябре 1918 года, когда уже было ясно, что дело монархии проиграно, фельдмаршал Светозар Бороевич де Бойна (один из немногих высших военачальников-сербов), прозванный “львом Изонцо”[57], послал Карлу I телеграмму, в которой сообщал, что располагает достаточным количеством лояльных войск для переброски их с Итальянского фронта в Вену и восстановления власти монарха. Последний император, человек миролюбивый, отказался от предложения Бороевича, не желая проливать кровь подданных (пусть и не считавших себя более таковыми) в борьбе, которая не сулила ему победы. А фельдмаршалу лояльность обошлась дорого: после распада Австро-Венгрии он автоматически стал подданным Королевства сербов, хорватов и словенцев, но эта страна не захотела воспользоваться услугами солдата, много лет служившего Габсбургам. Дом фельдмаршала в Загребе разграбили, Бороевич и его супруга существовали на небольшую пенсию кавалера ордена Марии Терезии. Семья распродала даже немногочисленные ювелирные украшения. Такая жизнь надломила фельдмаршала, и он, гордившийся тем, что не болел ничем серьезнее простуды, умер в мае 1920 года в Клагенфурте от сердечного приступа. Бороевича похоронили в Вене, расходы на его погребение взял на себя низложенный император Карл.

Пример фельдмаршала – скорее исключение, чем правило. Большая часть солдат и офицеров императорской и королевской армии восприняла крах империи не с чувством протеста или отчаянием, а с усталым равнодушием, неудивительным после четырех лет изматывающей войны. Но пока монархия существовала, армия верно служила ей – убежденные противники Габсбургов, перешедшие на другую сторону фронта, составляли небольшую часть австро-венгерских вооруженных сил. Многонациональная армия Габсбургов избежала раскола по национальному признаку (хотя напряженность в отношениях, к примеру, между чехами и венграми возникала, драки между чешскими солдатами и гонведами, подобные описанной Гашеком в “Швейке”, действительно случались). В самом конце войны были и случаи мародерства и насилия со стороны солдат из подразделений, которые после перемирия снимались с фронта и расходились по домам. Особенно много шума наделало убийство 31 октября 1918 года “революционными” солдатами (в действительности, судя по всему, бандой грабителей, частично состоявшей из солдат) бывшего премьер-министра Венгрии “железного” Иштвана Тисы. Самые крупные волнения в вооруженных силах Австро-Венгрии вспыхнули в феврале 1918 года в Каттаро (теперь Котор в Черногории), где располагалась одна из баз ВМС. Однако к мятежу, который попытались поднять моряки крейсера Sankt Georg, не присоединилось большинство их товарищей. Зачинщиков бунта во главе с чехом Франтой Рашем отдали под трибунал; несколько человек расстреляли. Даже их можно назвать революционерами лишь с натяжкой: мятежники добивались улучшения рациона и создания “справедливого государства”, но не требовали низложить императора.

Наднациональный принцип, служивший фундаментом австро-венгерской армии, конечно, имел и оборотную сторону. Многие считали: монархия и династия уже не представляют для своих солдат и офицеров ценности, которые гарантировали бы безусловную преданность военных государству. По мнению критиков, такую преданность было способно обеспечить лишь национальное отечество. В качестве аргумента оппоненты Габсбургов использовали дело того самого полковника Редля – офицера императорского генштаба, много лет проработавшего на русскую разведку. После разоблачения шпиона одна из венгерских газет (понимавшая патриотизм в националистическом духе) писала: “Редль – это не отдельная личность, это система. В то время как в других странах солдат учат любить родину, в этой несчастной монархии недостаток патриотизма считается одной из главных доблестей. У нас кульминацией военного образования является лишение солдата национальных чувств… У австрийских и венгерских солдат нет отечества; у них есть лишь командующие”. Была ли верной эта суровая критика? И да и нет. Австро-Венгрия представляла собой площадку для борьбы двух типов патриотизма, двух типов идентичности. Один из них – тот, который олицетворяли Габсбурги, – был имперским и основывался на исторической традиции. Другой, национальный патриотизм, предлагал прямо противоположную идеологическую концепцию.

Компромисс между этими двумя типами идентичности оказался невозможным. Штыки не смогли спасти свою империю.


Австро-Венгрия: судьба империи

Триест. Австрийская Ривьера

Что за дикая грация в этом Триесте!

Инфантильность и женственность явлены вместе.

Умберто Саба. Книга песен[58]

Город Триест, как сообщает дотошный путеводитель, находится на отметке всего двух метров над уровнем моря. Приезжаете проверять – и выясняется, что это не вся правда. Пожалуй, только зимой и в начале весны, когда сирокко гонит высокую волну с юга, воды потемневшего залива действительно лижут набережным пятки. Триест не согласен со справочником: многие центральные улицы почти от кромки моря уходят вверх, к маковке холма Сан-Джусто (Святого Юстина). Cтранствующий проповедник Юстин, согласно легенде, без малого девятнадцать веков назад в этих краях составлял апологию о границах веры и пришел к святости через мученическую смерть. У подножия холма Святого Юстина лежат развалины римского амфитеатра. Вокруг – опоры раннего и зрелого христианства: романские базилики, величественные собор и монастырь (оба памяти бедного Юстина, который считается покровителем города), еще какие-то церкви с привычными для любителей серенад названиями вроде Santa Maria Maggiore. По сторонам от бывшего амфитеатра, арена которого теперь засажена зелененькой травкой, – приметы уже послегабсбургских имперских потуг, внушительные бетонные коробки эпохи Муссолини.


Австро-Венгрия: судьба империи

Карта Триеста. 1890 год.


Старый трамвайчик, тужась и скрипя, поднимается по исторической рельсовой линии к современности, к многоэтажным новостройкам, на верхотуру опоясывающей Триестский залив и город Триест гористой гряды. Приезжим и невдомек, что скалы только с виду сплошные и монолитные, что в их недрах скрыты сотни подземных пещер, ведь Триестское плато – та самая форма рельефа, что известна под названием “карст”. Особенно знаменита Grotta Gigante, самая большая открытая для туристов карстовая пещера в мире. Она такая “джиганте”, что внутри может поместиться римский собор Святого Петра. Колоссальную каверну обнаружили под землей полтора столетия назад австрийские инженеры, когда искали воду для нужд большого города. Отсюда, с холки прибрежной гряды, отлично видно, как тесно лежать выросшему Триесту в его детском гранитном ложе. Город упрямо карабкается к воздуху и солнцу от прибрежной полосы – уступ за уступом, ступень за ступенью, квартал за кварталом. Передвигаться на колесах (хоть на машине, хоть на популярном в этих краях мотороллере “веспа”) удобнее вдоль берега, чем перпендикулярно ему; пешеходу в Триесте сложнее водителя, на своих двоих быстро запыхаешься.

Прав был великомученик Юстин, этот город – на границах. На границе тверди и моря, земли и неба; здесь кончается Средиземноморье и начинается Центральная Европа; здесь римская antica сливается с венской классикой. Город Триест – широкая международная калитка, через которую свободно проходили правители, народы, цивилизации. Вот построенная по приказу императора Августа арка, названная позже di Ricardo, последний сохранившийся до сегодняшнего дня участок древних городских стен. Этот Рикардо, он же английский король Ричард Львиное Сердце, только однажды, в 1192 году, проехал под каменным сводом, возвращаясь домой из крестового похода. Проезд триумфальным не вышел: вскоре Ричард стал пленником герцога Леопольда Бабенберга, с которым повздорил в далекой Палестине. А вот гранитно-мраморный фонтан Четырех континентов. В пору, когда этот фонтан соорудили, путешественники еще не открыли континенты пятый и шестой.

Географические аллюзии не случайны. Триест расположен в дальнем углу адриатической “подмышки”, этот город примостился на северо-восточной оконечности Италии, рядом с Хорватией, Словенией, Австрией. Всегда и для всех Триест был лакомым куском. В минувшем веке история наконец замкнула круг: и в начале новой эры, и сейчас Trieste живет по римским обычаям. И здесь, как повсюду в Италии, античные руины, барочные виньетки на стенах храмов, Корсо Кавур, Пьяцца Гарибальди, Виа Романья. Однако у Триеста есть еще одно, главное прошлое – австрийское: в конце XIVвека, устав от бесперспективной войны с Венецией, Триест попросил защиты у Леопольда III Габсбурга. На правах вольного торгового города, которые то сокращались, то вновь расширялись императорскими эдиктами, город более пятисот лет входил в состав центральноевропейской монархии. При Габсбургах этот итальянский город пережил пору своего самого пышного расцвета, превратившись в крупный порт, заметный культурный центр Средиземноморья, в шикарный, любимый европейской знатью курорт.

Респектабельный центр для прогулок и празднований появился в Триесте к концу XVIII столетия, когда от причалов до третьего перекрестка в глубь материка, там, где площадь Сан-Антонио Нуово, прокопали широкий Canale Grande. Канал стерегут улицы-близняшки, теперешние Виа Россини и Виа Беллини, на которых понаставили солидных домов с колоннами и назвали их palazzi. В двух шагах – главный городской театр на полторы тысячи мест, построенный в 1801 году по велению императора Франца II по моделям La Scala и La Fenice. Теперь театр носит имя Джузеппе Верди. Триест и не думает соревноваться с Венецией или Миланом. Город лишь добавил себе толику элегантности – за счет бликов заходящего солнца в мутноватой воде канала, за счет изящных силуэтов прикованных к парапету прогулочных яхт.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

АНТОНИО СМАРЕЛЬЯ,

слепой музыкант


Австро-Венгрия: судьба империи

Антонио Смарелья родился в 1854 году в Поле (Пуле) в бедной многодетной итало-хорватской семье, в доме, где сейчас расположен посвященный его жизни и творчеству музей. Автор восьми опер с либретто на итальянском и немецком языках, самые известные из которых – “Сигетский вассал” и “Истрийская ночь” (премьера состоялась в 1895 году в Триесте), симфонической поэмы “Леоноре” и множества романсов. В возрасте 46 лет Смарелья полностью ослеп, но не прекратил творческой деятельности, да еще вел класс композиции в консерватории Триеста. В 1903 и 1914 годах в La Scala поставлены оперы Смарельи “Океан” и “Пропасть”. Умер он в 1929 году.

К планомерному экономическому освоению приморской территории, долго остававшейся в основном рыбацкой деревенской провинцией, Габсбурги приступили сравнительно поздно. Господство Венеции на севере Адриатики до конца XVIII века оставляло торговые города Триест и Фиуме изолированными точками австрийского влияния. Коронная императорская земля Küstenland (Приморье) учреждена в 1813 году, в конце Наполеоновских войн. Административная карта Приморья (Триестский залив, полуостров Истрия, побережье залива Кварнер) несколько раз перекраивалась. Город Фиуме (в переводе с итальянского – “река”, так же как и Риека – в переводе с хорватского), попавший в формальное подчинение к Габсбургам в 1474 году, почти весь XIX век напрямую управлялся венграми, оставаясь их единственным морским портом. В итализированном Фиуме, где развивалась какая-никакая промышленность, тоже наблюдался пусть провинциальный, но шик: в 1765 году в городе открыли театр, а университет здесь существовал с 1632 года. Тут родился, вырос и начинал творческую деятельность основоположник хорватской классической музыки Иван Зайц, автор важных национальных опер “Никола Шубич Зринский” и “Мислав”. В Фиуме появилась королевская венгерская Академия морской навигации “Адрия”, главное учебное заведение военно-морского флота империи. Основной военной гаванью и центром судостроения стала древняя Пола, где неподалеку от хорошо сохранившейся античной арены и римской триумфальной арки построили Морскую церковь.


Австро-Венгрия: судьба империи

Морская академия в Фиуме (Риеке). Фото 1900 года.


В отличие от “милитаристских” Фиуме и Полы Триест тоже был морской, но гражданской гордостью Габсбургов. Через триестский порт велась морская торговля империи. Ключевую роль в развитии города сыграли в середине XIX века два обстоятельства: появление прямой железной дороги из Вены к Адриатическому побережью и открытие в 1867 году Суэцкого канала, перекроившего международные коммерческие маршруты. Кстати, на церемонии открытия канала император Франц Иосиф присутствовал лично, став одним из самых высокопоставленных гостей. После того как железная дорога соединила австрийское Приморье с Лайбахом (Любляной), Грацем, Веной и далее – с Будапештом, Триест стал конкурировать с крупнейшими портами Европы. Быстро шло оборудование Нового порта, который теперь называется Старым (новый Новый построили в 1920-е уже при итальянцах). В мрачноватом здании на углу Пьяцца Гранде и улицы Санита еще в 1836 году разместилось управление фирмы Österreichischer Lloyd. В позапрошлом столетии австрийский Lloyd был одной из крупнейших торговых компаний мира; десятки его судов осуществляли перевозки на Ближний Восток, в Новый Свет, Индию, Китай, Северную Европу.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ДЖОВАННИ ЛУППИС,

торпедоносец


Австро-Венгрия: судьба империи

Родился в Фиуме в 1813 году в семье итальянских судовладельцев. Окончил Морскую академию в Вене, служил в императорских и королевских военно-морских силах. Женился на баронессе Эллисе де Зотти. Интересовался инженерным делом, разработал идею торпеды. В 1860 году, после выхода в отставку, продемонстрировал императору Францу Иосифу модель своего изобретения, однако запускавшуюся с берега надводную торпеду-salvacostе (“спаситель берега”) не приняли к производству из-за технических недоработок. В 1864 году Луппис познакомился с британским инженером Робертом Уайтхедом, который предложил сделать торпеду подводным аппаратом. В 1866 году изготовленная Лупписом и Уайтхедом торпеда Monenschift (335 мм в диаметре, длина 335см, вес 136 кг; 8 кг взрывчатки) успешно прошла испытания. Уайтхед продолжал усовершенствовать изобретения в одиночестве на собственном заводе в Фиуме. Разработанная к 1870 году торпеда двигалась со скоростью 13 километров в час и могла поражать цели на расстоянии до 600 метров. Луппис, получивший за свои изобретения дворянский титул, скончался в Милане в 1875 году.

Над Триестом поплыли запахи индийских пряностей, кофе из Бразилии и Индонезии, сюда привозили арабских скакунов, луковицы турецких тюльпанов, персидские ковры, тропические фрукты. Lloyd установила ежемесячное сообщение с Бомбеем, Калькуттой, Батавией. К тому времени железнодорожная линия связала Приморье с севером Италии, Зальцбургом и Мюнхеном. Французский инженер Поль Тальбо наладил в порту Триеста современную разгрузочно-погрузочную систему, на причалах построили складские помещения Magazzini Generali. В 1890 году неподалеку от этих “магазинов” возвели набитую суперпередовыми машинами (в основном производства богемских заводов Škoda) гидроэлектростанцию. Могучая станция исправно проработала почти столетие, до 1983 года, и ее труба кирпичным пальцем подпирает небо до сих пор. Но если кто-то думает, что этот силуэт уродует пейзаж, то ошибается: здание габсбургской ГЭС, выдержанное в стиле германского ренессанса, признано шедевром индустриальной архитектуры. А порт Триеста теперь – это шестьсот тысяч квадратных метров промышленной площади, десятки огромных подъемных кранов, три километра береговой линии. Не самое приятное место для прогулок.

Империя Габсбургов хоть и имела выход к морю и даже опыт дальних океанских странствий, но развивалась как континентальное государство. В самом начале XIX века, проиграв несколько войн Наполеону, Габсбурги на короткое время и вовсе лишились приморских провинций. В отличие от Британии, Франции, Испании и даже России Австро-Венгрия не рассматривала ни военно-морской, ни торговый флот как важный проводник своего имперского могущества. Не Адриатика, а река Дунай так и осталась главной габсбургской водой. Поэтому история австрийской Ривьеры – это хроника не только и не столько морских баталий и даже не торгово-промышленных операций, сколько летопись отпускной жизни австро-венгерской знати.


Австро-Венгрия: судьба империи

Порт Триеста. Фото 1885 года.


На закате имперской славы Приморье пережило бурный курортный и культурный рассвет. Триест был яркой, веселой, нарядной, внешне беззаботной витриной центральноевропейской империи: здесь, как и в Вене, не ощущалось недостатка в свежести и молодой красоте, в цилиндрах и сигарах, мазурках и вальсах, вуалях и кружевах; здесь сорили деньгами, спускали состояния, губили в праздности и топили в вине карьеры; здесь всем хватало свободы поведения, хватало и порока. В начале ХХ века шумный Триест соревновался с Прагой и Лембергом за звание третьего города империи, но так это соревнование и не выиграл. Пышная набережная Riva, достойная того, чтобы по ее камням ступала нога государя-императора, а не только подметали матросские клеши, в городе-порте появилась лишь накануне Первой мировой войны.

Моряки, торговцы и промышленники проторили дорогу к теплому морю прочим дамам и господам. В венском благородном обществе установилась мода проводить мягкие зимы на берегу Адриатики. Обжили не только окрестности Триеста, где аристократы и фабриканты понастроили дворцов и особняков; продвигались дальше и на теплый юг. В 1880 году началось курортное освоение местечка Санкт-Якоби, больше известного по своему итальянскому названию Аббация (“Аббатство”, теперь хорватская Опатия). Франц Иосиф иногда по нескольку недель проводил в здешнем отеле Imperial (единственная тогда гостиница с центральным отоплением), прогуливался по двенадцатикилометровому морскому променаду, любовался виллами Agnolina, Amalia, фонтаном “Гелиос и Селена”. Императорский вагон с плюшевыми диванами и надраенными до солнечного сияния поручнями, в котором монарх совершал путешествия из центра в провинцию, выставлен в Опатии на всеобщее обозрение.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

КАРЛ ВЕЙПРЕХТ, ЮЛИУС ПАЙЕР, 

полярники


Австро-Венгрия: судьба империи

Карл Вейпрехт (1838–1881) – немецкий морской офицер, два десятилетия прослуживший в австрийском флоте и в 1872 году получивший подданство империи Габсбургов. Принимал участие в крупных морских сражениях, кавалер боевых орденов. В 1870 году Вейпрехт познакомился с пехотным офицером, орденоносцем и путешественником, знатоком истории и рисовальщиком Юлиусом фон Пайером (1841–1915). Пайер, выходец из Богемии, в свободное от службы время принимал участие в немецкой арктической экспедиции (она частично финансировалась Австро-Венгрией) и альпийских исследованиях. 


Австро-Венгрия: судьба империи

Шхуна Tеgetthoff в арктических льдах.


В 1871 году Вейпрехт и Пайер совершили путешествие на Новую Землю, а в 1872 году парусно-паровая шхуна “Тегеттхофф” под их общим командованием отправилась из порта Тромсе на поиски Северо-Восточного прохода. Экипаж целиком составляли моряки австро-венгерского флота, в большинстве хорваты и итальянцы. Экспедицию финансировали австрийский граф Иоганн Вильчек и венгерский граф Эдмунд Зичи. К северо-западу от Новой Земли шхуна была затерта льдами и после дрейфа в западном направлении оказалась у берега неизвестной земли, которую Вейпрехт и Пайер нарекли именем своего императора. Весной 1874 года они на санях пересекли архипелаг, в состав которого входит около 200 островов, достигли 82°5' с. ш., составили картографическое описание местности и провели научные исследования, а Пайер выполнил еще и серию рисунков. 

В мае 1874 года экипаж покинул “Тегеттхофф” и на ботах добрался до побережья Новой Земли, где моряков подобрала русская шхуна “Святой Николай”. После возвращения в Австро-Венгрию Вейпрехт пропагандировал идею международных полярных экспедиций, однако через несколько лет скончался от туберкулеза. Пайер подал в отставку и получил художественное образование. В Париже и Вене он преподавал живопись, хотя до конца жизни не оставлял идеи продолжения арктических исследований, в которых хотел участвовать как художник. Самый крупный остров архипелага Франца Иосифа назван именем принца Георга Гессен-Дармштадтского, служившего в австро-венгерской армии; почти полностью покрытый ледником самый северный остров – именем кронпринца Рудольфа. Мыс, названный в честь австрийского картографа Августа фон Флигели, – крайняя северная точка Европы и России. В 1926 году Землю Франца Иосифа аннексировал Советский Союз. Административно архипелаг относится к Архангельской области.


Австро-Венгрия: судьба империи

Плакат Южного железнодорожного общества с рекламой маршрута Вена-Триест. 1898 год.


В 1893 году венский промышленник Пауль Купельвизер оборудовал на острове Большой Бриюн неподалеку от Полы небольшую гавань для яхт и тут же осуществил еще одну удачную инвестицию – построил на острове, где до того располагались казармы и другие армейские объекты, отель и казино. На райские острова Бриюни (Бриони) охотно наезжали со всех концов империи – беспечно провести время и спустить денежки, подышать свежим воздухом и насладиться морскими пейзажами, осмотреть римские развалины и византийские храмы, подивиться чудесам природы (оливковое дерево возрастом под две тысячи лет) и еще более древним артефактам (австрийские ученые обнаружили на Бриюни двести отпечатков следов динозавров). По утрам за чашкой кофе листали привезенную из Триеста Il Piccolo и доставленную из Полы Österreichische Riviera Zeitung, обсуждали светские новости, сплетничали о курортных романах. Добрые крестьяне производили крепкую виноградную водку, вялили отличную ветчину, запекали целиком телят и кабанчиков. С помощью специально обученных собак простолюдины отыскивали для приезжих господ на берегах речушки Кьето (по-хорватски – Мирна) подземные грибы tartufo, а выписанные из Франции повара изобретательно использовали эти трюфели для приготовления изысканных блюд. Сначала аристократия, потом буржуазия, а после и коммунистические вожди облюбовали Бриюни. Когда о Габсбургах в этих краях стали забывать, на островах оборудовали летнюю резиденцию маршала Тито, которого в качестве главных отдыхающих в последние десятилетия сменили президенты независимой Хорватии.

Приморье не считалось всеимперской здравницей, там только отдыхали, но не лечились. Роль главного австро-венгерского санатория закрепилась за северной и западной областями Богемии. Бравые офицеры с нашивками за боевые ранения, чахоточные юноши из семей промышленников, чопорные фрау, сопровождающие малокровных дочек на выданье, отправлялись улучшать здоровье на воды в Карлсбад, Мариенбад, Франценбад, Теплиц (ныне Карловы Вары, Марианске-Лазне, Франтишковы-Лазне, Теплице в Чешской Республике). Для восточной части империи целебной зоной стал Будапешт с его возникшей во времена турецкого владычества традицией общественных бань с целебными источниками, а также побережье озера Балатон, рядом с которым расположено еще и крупнейшее в мире термальное теплое озеро Хевиц. На этих берегах активно оздоравливались в современном смысле слова уже с середины позапрошлого столетия.

Адриатическое побережье населяли совсем другие курортники, без следов астенического синдрома: энергичные усатые мужчины средних лет в кожаных галифе природоведов и практичных клетчатых пиджаках, дамы света и полусвета, продвинутые буржуа, молодые загорелые аристократы в белых рубахах с открытыми воротами, пристрастившиеся и к морю, и к югу, и ко всем прочим заграничным спортивным модам, даже к боксу и теннису. Не столь богатая, зато одухотворенная публика предпочитала всем блестящим императорским курортам очаровательное захолустье: рыбацкие городки истрийского и кварнерского побережий, так и оставшиеся итальянскими (местные славяне в подавляющем большинстве были деревенскими жителями). Самым живописным из этих поселений считался Ровиньо (Ровинь), возникший вокруг когда-то построенной на близком к материку острове византийской крепости. Под кипарисами и платанами на холме великомученицы Евфимии в жаркий полдень и теперь приятно потягивать смешанное с содовой терпковатое белое вино – мальвазию.

Пятисоткилометровое австрийское побережье южнее Фиуме по большому счету так и осталось не освоенным Габсбургами. Далмацию отделяет от остального континента гряда Динарских гор. Там и сейчас транспортная инфраструктура не слишком развита, а полтора века назад в Спалато (Сплит), Зару (Задар), Рагузу (Дубровник) без риска и напрасной потери времени можно было добраться почти исключительно морем. Эти города веками существовали в сонной изоляции, будучи теснее связанными с итальянской культурой, чем с собственной новой метрополией. Искусства и ремесла расцветали в Далмации по-венециански, не по-габсбургски. Понимая это, Франц Иосиф старался править здесь без излишней опеки, предоставив значительные политические права и большие хозяйственные преференции составлявшему всего 3 % населения итальянскому меньшинству, из которого и выходили местные управленческие кадры. Приморские славяне, что сербы, что хорваты, были куда более смирными, чем их всегда готовые к борьбе и бунту соплеменники с Военной границы, – ловили рыбку, возделывали лозу, не роптали.


Австро-Венгрия: судьба империи

Аббация (Опатия). Фото 1906 года.


Для Вены и Будапешта это была пусть и своя, но очень далекая страна. В экзотическую и прекрасную Далмацию изредка забредали (вернее, заплывали) европейские путешественники, один из которых, французский этнограф Шарль Диль, в начале ХХ века оставил интересные описания этих краев. “Страна кажется дикой, поездка малопривлекательной, поле исследования бедным и ограниченным, – сетовал Диль, с ностальгией парижанина напоминая читателям о том коротком периоде, когда Далмация была частью наполеоновских Иллирийских провинций. – Конечно, эта терпкая и суровая земля, эта узкая береговая полоса, стиснутая между горами и морем, не обладает легким изяществом и соблазнительностью своей соседки Италии, но зато она менее банальна, не столь опошлена толпой туристов и сохраняет привлекательность несколько заброшенных древностей”. Дилю не откажешь в научной добросовестности: он с похвалой отзывается и о прилично налаженной австрийской системе администрирования, и об археологических раскопках, предпринятых императорскими археологами. Но в сонных и знойных далматинских буднях наблюдательный француз уловил то смутное напряжение, которого, должно быть, не чувствовали курортники в Ровиньо, Аббации и окрестностях Триеста: “Австрийский кризис сейчас острее, чем когда-либо; слышны разговоры о будущем Австрии, и перед лицом таких вопросов мне кажется небесполезным знать, что думают южные славяне, будущее которых является одной из важных составляющих австрийского вопроса”.

После Первой мировой Италия получила в свое распоряжение значительную часть австрийского Приморья. Как и любая новоинтегрированная территория, Триест старательно выставляет напоказ символы своего итальянского патриотизма. Главная площадь, пустынная и огромная, размером с футбольное поле (равных ей по размерам нет во всей Италии), бывшая Большая, именуется Piazza dell’Unità d’Italia, Итальянского Единства; самая элегантная набережная носит название Третьего Ноября. В этот день 1918 года, когда Австро-Венгрия уже распадалась, в порту Триеста пришвартовался итальянский эсминец Audace, вестник новой власти. Из веками сохранявшего торговые привилегии императорского города, из столицы австрийской Ривьеры Триест стал центром итальянской области Фриули-Венеция-Джулия.

С Фиуме-Риекой получилось сложнее: перестав быть австро-венгерским, город оказался предметом спора между Италией и Королевством сербов, хорватов и словенцев. В 1924 году итальянские войска окончательно заняли город. До этого Фиуме на некоторое время объявляли вольным городом, а еще раньше он пережил, возможно, самую колоритную и абсурдную эпоху своей истории – “Итальянское правление Карнаро”, никем не признанное и просуществовавшее несколько месяцев государство, которое создал в 1920 году итальянский поэт, фашист и эксцентрик Габриэле д’Аннунцио. В конституции этого государства-мотылька в качестве одного из основных элементов общественного устройства была записана… музыка.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ИОГАНН ПАЛИЗА,

звездочет


Австро-Венгрия: судьба империи

Выходец из силезского города Троппау (сейчас Опава в Чехии), Иоганн Пализа (1848–1925), еще не окончив Венский университет, в 1872 году был назначен директором морской обсерватории в Поле (первая обсерватория в австрийском Приморье основана в 1851 году при Морской школе в Триесте). Используя слабый телескоп-рефрактор с фокусным расстоянием 6 венских дюймов (15,7 см), Пализа открыл 28 небесных тел. Первый “свой” астероид ученый назвал “Австрия”. С 1880 года Пализа работал в Венской обсерватории, оснащенной самым большим в ту пору в мире рефрактором с фокусным расстоянием 71,1 см. За 35 лет ночных наблюдений Пализа обнаружил 122 астероида и несколько комет, его именем названы малое небесное тело и кратер на Луне. Открытому в 1883 году большому астероиду номер 232 астроном присвоил имя “Россия”, прочим доставались преимущественно мифологические имена – Медея, Пенелопа, Клеопатра, Эос, Кримхильда, Гертруда. В 1883 году Пализа наблюдал за затмением Солнца во Французской Полинезии, пытаясь обнаружить планету Вулкан, которая, как предполагали в то время, располагалась внутри орбиты Меркурия. Пализа – соавтор изданного в 1900–1908 годах первого в мире звездного фотографического атласа, автор трех звездных каталогов. Самым знаменитым из открытых Пализой небесных тел специалисты считают обнаруженный в 1911 году и названный именем одного из баронов Ротшильдов астероид Альберт из группы Амуров. Из-за неточного расчета траектории движения Альберт был потерян для наблюдений и вновь обнаружен только в 2000 году.

Растянувшееся почти на век Risorgimento, объединение Италии, завершилось не после Первой, а только после Второй мировой войны. Именно Триест стал последним клочком земли, присоединенным к молодой Италии. Получилось так, что от нацистов, оккупировавших эти края осенью 1943 года из-за ослабления режима Бенито Муссолини, город и его предместья освобождали итальянские партизаны, бойцы армии маршала Тито и новозеландские солдаты из дивизий западных союзников. Почти десятилетие Свободная территория Триест площадью около семисот квадратных километров с населением триста с лишним тысяч человек управлялась международной администрацией под эгидой ООН. Эта территория имела свою конституцию, валюту и даже выпускала почтовые марки. О формальных вольностях свободного города в сувенирных лавках Триеста теперь напоминают забавные гербы и флажки: похожая на острый наконечник копья трехлепестковая стальная лилия на алом или лазоревом поле. Но на деле-то никаких вольностей не было: уже к середине 1950-х Рим и Белград распилили буферную республику пополам, хотя правового закрепления договоренностей пришлось ждать еще четверть века. Раньше решилась судьба Риеки: после двухлетних раздоров в 1947 году город окончательно присоединили к Югославии, а около семидесяти тысяч итальянцев предпочли уехать на Апеннинский полуостров, опасаясь репрессий коммунистических властей.

За пять веков своей власти Габсбурги не лишили Триест его итальянского характера, да и, видимо, не стремились к этому. Как любой порт, Триест отличается этническим разноцветьем. К началу XX века итальянской по языку была только половина горожан, а по крови, как утверждают демографы, и того меньше. Но итальянский приняли как свой и говорили на нем даже в славянских семьях. И теперь в двухсоттысячном портовом Триесте кто только не живет, особенно в пригородах, где слышна словенская, хорватская, сербская, немецкая, даже венгерская речь. Однако закоренелые местные патриоты считают родным для Триеста не эти наречия и даже, как ни странно, не italiano. До начала XIX века здесь говорили на своеобразном диалекте tergestino, который потом, в пору промышленной революции и слияния города и деревни, вытеснил имеющий в этих краях широкое распространение и поныне венецианский диалект. От старого терджестино в новом Триесте мало что осталось. Только самые тонкие лингвисты-патриоты все еще называют сигарету певучим словечком spagnoletto. А некоторые другие языки, кажется, нацелились изгнать из Триеста романтику: южные славяне выпотрошили из городского названия все гласные, превратив его в короткую автоматную очередь – Trst.


Австро-Венгрия: судьба империи

Судоверфь в Поле (Пуле). Открытка 1890-х годов.


Разные флаги над городом поднимались и спускались, но его характер оставался неизменным. Историки свидетельствуют: Триест ни на мгновение не утрачивал космополитизма, культурной открытости. Первое иностранное консульство здесь учредили в начале XVIII века. Русский посланник появился в городе в 1779 году. Полувеком позже интересы Франции здесь представлял некто Анри Мари Бейль, получивший известность не как дипломат, а как писатель под псевдонимом Стендаль.

Главной литературной знаменитостью Триеста, впрочем, считается не он, а ирландец Джеймс Джойс, в начале XX века проживший в городе больше десятилетия. Молодой учитель английского, еще не ведавший славы, он менял одно место службы за другим, переезжал с квартиры на квартиру. Здесь подруга Джойса, бывшая горничная Нора Барнакл, родила ему двоих детей. Здесь написан “Портрет художника в юности” и задуман “Улисс”. Местные краеведы считают, что прототипом Леопольда Блума, главного героя одного из самых значительных романов ХХ века, стал житель Триеста и друг Джойса Арон Этторе Шмитц, которого ирландский писатель обучал английскому языку. Шмитц тоже баловался сочинительством, и Джойс это баловство поддерживал. Под псевдонимом Итало Свево в 1923 году Шмитц опубликовал психоаналитический роман “Признание Зено”. Действие этого произведения разворачивается в Триесте, подобно тому как действие “Улисса” происходит в Дублине. А ирландскому писателю итальянский город поставил монумент: деликатный, изысканный памятник в нормальный человеческий рост – Джеймс Джойс, субтильный бронзовый синьор, устало бредет по мостику, от аптеки к булочной.

Разноязыкий южный город на берегу теплого моря таит в себе вечное обещание перемен, это динамичное, подвижное, а потому заманчивое для любого художника пространство. В 1912 году сюда приехал австрийский поэт Райнер Мария Рильке. По приглашению княгини Марии фон Турн-и-Таксис именитый гость поселился в принадлежащем благородному семейству средневековом загородном замке Дуино. Там Рильке, нагуливая поэтический аппетит, частенько прохаживался по широкой тропе над морем. Теперь эта благоустроенная асфальтом и галькой тропа, откуда открываются неземные виды на горы, небеса и Триестский залив, конечно, носит имя основоположника европейского модернизма.

Может, однажды

в закате безумных видений

я хвалу воспою

восходящему Ангелу.

И уже не запнутся,

не дрогнут

ясно стучащие молоточки

сердца —

от падения

иль небрежения

или сомнения

рвущихся нитей[59].

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ,

одинокий гений


Австро-Венгрия: судьба империи

Один из самых крупных европейских поэтов начала ХХ века, Рене Карл Вильгельм Иоганн Йозеф Мария Рильке родился в 1875 году в Праге в семье железнодорожного служащего. Пять лет провел в кадетском военном училище под Веной. Первый поэтический сборник выпустил в 1894 году. Много путешествовал, в разные годы жил в Германии, Италии, Скандинавии, Франции, Швейцарии, объехал Северную Африку. В 1899 году во время поездки в Москву и Петербург познакомился со Львом Толстым и Ильей Репиным, через год вернулся в Россию, которую как-то назвал своей “духовной родиной”, и посетил пятнадцать городов. Сменил имя Рене на более мужественное Райнер. Состоял в переписке с Мариной Цветаевой, хотя так с ней и не познакомился. Многие годы пользовался покровительством графини Марии фон Турн-и-Таксис. В 1901 году женился на художнице Кларе Вестхоф. Автор многих неоромантических и импрессионистских произведений: пятнадцати сборников стихов, романа “Записки Мальте Лауридса Бригге”, рассказов, путевых заметок, книг и статей об искусстве, стихотворных переводов с французского, итальянского, английского, русского. В 1916 году был призван в австро-венгерскую армию, служил в Вене в военном архиве, через полгода комиссован по состоянию здоровья. Вершиной творчества Рильке считаются “Дуинские элегии” и написанные в 1922 году “Сонеты к Орфею”. Гений этого литератора был одинок и, по мнению некоторых критиков, мудрен. “Развивая глубоко оригинальную символическую космологию, Рильке поднялся к метафизическим высотам, искал примирения диссонансов и противоречий, мучивших его всю жизнь”, – писал один из литературоведов. Другой выразился проще и правильнее: “Этот задумчивый человек писал красивые стихи, по своей мягкости не уступающие прикосновению крыла ангела. Возможно, он чувствовал такие крылья у себя за спиной”. В 1926 году Рильке скончался в Швейцарии от лейкемии.

Закончить цикл “Дуинские элегии” Рильке, мобилизованный в армию, смог после поражения Австро-Венгрии. Город, вдохновивший поэта на творчество, в ту пору как раз стал итальянским.

Еще один знаменитый приморский замок построен к северу от Триеста по приказу младшего брата Франца Иосифа, эрцгерцога Максимилиана, будущего императора Мексики. В 1852 году двадцатилетний юноша-офицер получил от императора назначение в Триест; вскоре эрцгерцог стал главнокомандующим австрийским военно-морским флотом. В 1856 году на берегу бухты Гриньяно в Триестском заливе архитектор Карл Юнкер начал строить замок с башенками в эклектичном шотландско-немецком стиле. Мирамаре (искаженное “вид на море”) получил свое название по имени португальской резиденции принца Фердинанда Сакс-Кобург-Готского, с которым молодой Габсбург решил помериться достоинством, вкусом к роскоши и богатством. Маститый архитектор не подкачал; вокруг замка разбили прекрасный парк с ливанскими кедрами и прочими диковинными деревьями. Однако злая судьба не позволила Максимилиану и его супруге Шарлотте долго наслаждаться удобствами Мирамаре: ввязавшись в мексиканскую авантюру, Габсбург уже не вернулся домой. Шарлотта сошла с ума и окончила свои дни в родной Бельгии.


Австро-Венгрия: судьба империи

Младший брат императора Франца Иосифа, эрцгерцог Максимилиан, с супругой Шарлоттой. 1850-е годы.


Мирамаре дождался новых хозяев, но с этим замком оказались связаны почти исключительно имена людей с трагическими судьбами. Супруга Франца Иосифа императрица Елизавета останавливалась здесь по крайней мере полтора десятка раз. Престолонаследник Франц Фердинанд и его супруга за два месяца до своей гибели в Сараеве принимали в Мирамаре германского императора Вильгельма II и императрицу Августу Викторию. В межвоенный период замок занимала семья Амадея Савойского, герцога д’Аоста, который жил здесь до назначения в 1937 году наместником итальянских владений в Африке. Там он и сгинул: попав в британский плен, сорокачетырехлетний герцог Амадей умер в Кении от туберкулеза и малярии. После новой войны в замке был расквартирован штаб англо-американских оккупационных войск, а еще через десятилетие здание наконец открыли для широкой публики. Роскошный, но мрачноватый Мирамаре и теперь сохранил тень былой сентиментальности. В замковом парке периодически проходят представления мелодраматического мюзикла “Сисси”. В перерыве в буфете можно освежиться чашкой крепкого кофе Selezione dell’Imperatore: стопроцентная мексиканская “арабика”, памяти расстрелянного императора.

Елизавете Австрийской в центре Триеста еще при жизни ее супруга поставили памятник, продержавшийся на постаменте лишь до утверждения итальянской власти. К счастью, время хотя бы иногда сглаживает вражду между странами и народами. Вот уже второе десятилетие бронзовая Елизавета вновь милостиво приветствует прогуливающихся по аллеям парка рядом с площадью Свободы чинных старичков и молодых мам с колясками. Душа Триеста обитает в этих кварталах, в тесных переулках, сбегающих на повернутую одной гранью к морю центральную площадь; в толкотне рынков, на которых с рассвета до полудня раскинуты пестрые торговые лотки; в невыносимо душных в часы летнего зноя улицах, дрему которых то и дело разбивает далекое стрекотание мотороллера. За спиной – голубой адриатический простор; над холмом Сан-Джусто, как дух святой, парит невесомое облако. Это Триест – ленивый, расслабленный город, и пауза в кафе La Pausa вполне может затянуться на весь день. Журчание голосов за соседними столиками похоже на шум прибоя. Кажется, что и нам сегодня некуда спешить.

5

Друзья и враги империи

Между деревнями Бечкере и Кишвагань издавна шли споры, причем по причине весьма основательной. Кишвагань лежала выше по реке Тисе, и бечкерские крестьяне справедливо негодовали, что они лишены той рыбы, которую удавалось поймать кишваганьцам.

Ярослав Гашек. Политическая и социальная история. Партии умеренного прогресса в рамках закона

Австро-Венгрия родилась при несчастливых обстоятельствах: повивальной бабкой дуалистического государства стало военное поражение. 3 июля 1866 года у чешской деревушки Садова прусская армия нанесла поражение австрийским войскам и их саксонским союзникам. Эта битва[60] решила исход “семинедельной войны”, а равно и судьбы Австрии и Германии. Австро-прусское противостояние, длившееся с середины XVIII века (тогда Фридрих II отобрал у Габсбургов Силезию), завершилось победой более динамичной державы Гогенцоллернов. Как для победителей, так и для побежденных сражение при Садове имело серьезные последствия. Чтобы не допустить распада империи, Францу Иосифу пришлось пойти на болезненный компромисс с венгерской элитой. Последствия внешнеполитические проявились не так быстро, но тем большее влияние они оказали на судьбу дунайской монархии.

Отто фон Бисмарк, руководивший политикой Берлина, при заключении мира проявил необычайное великодушие. По условиям Пражского мирного договора Австрия не отдала Пруссии ни пяди территории. Зато поживились, как ни странно, союзные пруссакам итальянцы, хотя их-то Австрия как раз побила – на суше, у Кустоццы, и на море, у острова Лис (Вис). Тем не менее к Италии отошла Венеция, последнее крупное владение Габсбургов на Апеннинском полуострове. Своим нестяжательством Бисмарк дал понять побежденным: теперь, когда спор за лидерство в германском мире решен в пользу Пруссии, между Берлином и Веной нет серьезных разногласий и ничто не мешает двум державам наладить союзнические отношения.

Францу Иосифу было непросто проглотить обиду. Во-первых, объединение Германии вокруг Пруссии означало, что Габсбургов фактически вытолкнули из их традиционной сферы влияния. Многовековая миссия Австрийского дома, считавшегося первой династией германского мира, закончилась неудачей. Во-вторых, серьезный удар был нанесен положению дунайской монархии в Европе. Садова во многом перечеркнула плоды трудов покойного канцлера Клеменса Меттерниха, который после победы над Наполеоном I создал в Европе систему дипломатических сдержек и противовесов, в рамках которой Австрии принадлежала очень заметная роль – большая, чем то предполагали военный и экономический потенциалы империи. В-третьих, после поражения от пруссаков у Вены осталось единственное направление военно-политической и экономической экспансии – Балканы. Однако там интересы Австрии пересекались с интересами России, хоть и потерпевшей поражение в Крымской войне, но все еще очень сильной державы.

Династическая гордость Габсбургов оказалась задета сильнейшим образом. Кому проиграли-то, рассуждали в Вене? Гогенцоллернам – по большому счету выскочкам среди европейских династий. Роду, главе которого еще в XVII веке принадлежало лишь захудалое Бранденбургское курфюршество – а Габсбурги к тому времени уже не одно столетие занимали самый престижный в Европе трон Священной Римской империи! Горько было Францу Иосифу в первые месяцы после битвы при Садове. Тогда он написал матери, эрцгерцогине Софии: “Когда весь мир против вас, когда у вас нет друзей, шансов на успех мало, но нужно… исполнить свой долг и уйти с честью”. Тогда, видимо, и ушел навсегда в прошлое тот довольно импульсивный, умевший веселиться и дурачиться молодой человек, каким бывал Франц Иосиф в начале своего правления. На смену ему пришел рано постаревший император с портретов – замкнутый трудолюбивый бюрократ, казалось прятавший за густыми бакенбардами и застегнутыми пуговицами мундира глубокую грусть, которая не покидала монарха до конца его долгой и не самой радостной жизни.

В отсутствии у Австрии в решающий момент союзников Франц Иосиф мог винить самого себя и своих дипломатов. Традиционный союз с Россией, основу внешнеполитических построений Меттерниха, молодой император похоронил собственными руками в 1854 году, во время Крымской (или Восточной, как называли ее в Европе) войны. Тогда Николай I рассчитывал на помощь Австрии в противостоянии с западными державами, поддержавшими враждебную Петербургу Османскую империю. Но Франц Иосиф полагал, что ослабление позиций России на Балканах будет на руку Австрии. Под угрозой удара австрийских войск в тыл русские вывели свои армии из придунайских княжеств Молдавии и Валахии. Царь Николай был в бешенстве, посчитав, что Франц Иосиф проявил черную неблагодарность – ведь русские войска помогли австрийцам в 1849 году подавить революцию в Венгрии! С тех пор отношения между Австрией и Россией складывались напряженно.

Не лучше шли дела у Вены и в контактах с другой влиятельной державой, Францией. Император Наполеон III поддержал объединение Италии под эгидой Пьемонта. В 1859 году началась война, в которой Франция выступила на стороне итальянцев против Австрии. Битвы при Мадженте и Сольферино оказались неудачными для австрийцев. Франц Иосиф встретился с Наполеоном III, и императоры обговорили условия мира, по которым Габсбурги потеряли Ломбардию, перешедшую под власть только что созданного Итальянского королевства.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

КЛЕМЕНС МЕТТЕРНИХ,

кучер Европы


Австро-Венгрия: судьба империи

Князь Клеменс Лотар Венцель фон Меттерних-Виннебург (1773–1859) родился на западе Германии в семье помещика, ставшего дипломатом. На службу к Габсбургам поступил его отец. Вопреки известному правилу Меттерних даже в юности не был либералом: Французскую революцию не принимал и не понимал, в либерализме видел угрозу традиционным ценностям. Первых высот в карьере дипломата Меттерних достиг в 1803 году, когда стал австрийским посланником при прусском дворе. Три года спустя последовало более важное назначение: ко двору Наполеона I. В 1809 году, после поражения Австрии в очередной войне с Бонапартом, Франц I назначил Меттерниха “канцлером императорского дома, двора и государства” – фактическим премьер-министром империи, стоявшей на краю гибели. Ловкими дипломатическими маневрами канцлер добился того, что на решающем этапе Наполеоновских войн Австрия оставалась в союзе с Францией, но в походах Бонапарта, в том числе в самом катастрофическом – в Россию, активно не участвовала. В 1813 году, когда Меттерниху не удалось уговорить Наполеона принять условия мира, предложенные противниками, Вена перешла на сторону антифранцузской коалиции. На Венском конгрессе (1814–1815) Меттерних добился для Австрии доминирующего положения в центре Европы. Был создан “европейский концерт держав”, равновесие между которыми обеспечило Старому Свету несколько десятилетий мира. Роль Меттерниха оказалась столь важной, что за канцлером закрепилось прозвище “кучер Европы”. Меттерних не был столь отъявленным реакционером, каким его иногда изображают, однако постепенно консерватизм австрийского канцлера перестал соответствовать требованиям времени. Когда в марте 1848 года в Вене начались волнения, главным требованием протестующих стала отставка старого политика. Меттерних бежал в Англию, откуда вернулся несколько лет спустя. Канцлер был известен не только как выдающийся дипломат, но и как знаменитый ловелас, в романтической связи с которым состояли многие светские дамы.

Так и получилось, что Париж и Вена, имевшие общий интерес – не допустить чрезмерного усиления Берлина, – по очереди стояли в сторонке, пока гренадеры Бисмарка громили их поодиночке. В 1866 году Наполеон III спокойно взирал на унижение Австрии при Садове. Четыре года спустя Франц Иосиф отплатил ему той же монетой, не откликнувшись на призыв помочь Парижу в войне с пруссаками.

В январе 1871 года в Версале, посреди разгромленной Франции, Вильгельма I провозгласили главой новой Германской империи. В ее состав вошли и бывшие союзники Австрии по злосчастной “семинедельной войне” 1866 года, в том числе Бавария и Саксония. Результаты битвы при Садове оказались тем самым закреплены окончательно. Расстановка сил на европейской политической сцене изменилась, и Вена должна была к этому приспосабливаться.

1870-е годы и стали временем такого приспособления. Осенью 1873 года возник Союз трех императоров, в котором партнерами Франца Иосифа были Вильгельм I и Александр II. Однако оживить призрак Священного союза времен Меттерниха удалось лишь ненадолго: слишком резкие противоречия разделяли участников этого соглашения. Вдобавок новый альянс не являлся союзом в полном смысле слова. Его участники обязались консультироваться друг с другом о внешнеполитических действиях, в 1881 году в документах нашел закрепление принцип взаимного “благожелательного нейтралитета” – но не более. Одновременно каждая из трех империй разрабатывала новые дипломатические комбинации. Россия, по выражению ее тогдашнего главного дипломата Александра Горчакова, “сосредоточилась” и резко активизировала балканскую политику. В 1875 году, когда началось восстание в Боснии и Герцеговине, стало ясно, что дело идет к войне. Затяжной кризис погасить не удалось, и в 1877 году Россия начала боевые действия против Османской империи. Через год русские войска стояли у стен Константинополя.

Русская гегемония на Балканах не входила в планы дунайской монархии и других держав. Бисмарк, поддержанный австро-венгерским министром иностранных дел Дьюлой Андраши и британским премьером Бенджамином Дизраэли, предложил свои услуги в качестве “честного маклера”, и вскоре в Берлине собрался конгресс с участием всех заинтересованных сторон. Австро-Венгрия могла быть довольна его итогами: Россия лишилась значительной части плодов своей победы, а дунайская монархия получила право оккупировать Боснию и Герцеговину, хотя формально эта провинция осталась под суверенитетом турецкого султана. Граф Андраши праздновал дипломатическую победу, но доверию между Веной и Петербургом она не способствовала.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ДЬЮЛА АНДРАШИ, 

бунтовщик и министр


Австро-Венгрия: судьба империи

“Пламенный граф”, отпрыск знатной венгерской фамилии, Дьюла Андраши де Чиксенткирай э Краснагорка (1823–1890) уже в ранней молодости активно занимался политикой. В то время он был ярым националистом, сотрудником Лайоша Кошута. Участвовал в революционной войне 1848–1849 годов, был адъютантом командующего венгерской армией Артура Гёргеи. Незадолго до капитуляции повстанцев отправился с дипломатической миссией в Константинополь, что, видимо, спасло ему жизнь: вместе с другими видными революционерами Андраши заочно приговорили к смертной казни, которую символически привели в исполнение в 1851 году. Семь лет спустя графу разрешили вернуться на родину; за ним установили полицейский надзор. В середине 1860-х Андраши стал близким соратником Ференца Деака, сумевшего договориться с Габсбургами о преобразовании централизованной империи в дуалистическую монархию. Важным каналом лоббирования венгерских интересов для Андраши стало его знакомство с императрицей Елизаветой. В феврале 1867 года Андраши, недавний государственный преступник, был назначен первым конституционным премьер-министром Венгрии. В 1871 году он занял пост министра иностранных дел Австро-Венгрии. С именем Андраши связано все более глубокое вовлечение дунайской монархии в балканские дела, в частности оккупация Боснии и Герцеговины. Андраши стоял и у истоков заключенного в 1879 году австро-германского союза. Вскоре он подал в отставку, но оставался членом венгерского парламента.

“Огромная империя лежит у наших восточных границ, – писал в 1881 году о России граф Густав Кальноки, новый министр иностранных дел Австро-Венгрии, ранее посол в Петербурге. – Из этого для нас следуют две альтернативы: либо мы будем поддерживать с ней добрые отношения, либо оттесним ее далеко в Азию. Второй вариант неосуществим ни сейчас, ни в обозримом будущем”. Постепенно Австро-Венгрия стала наводить дипломатические мосты через пропасть, образовавшуюся между Веной и Петербургом после Берлинского конгресса. В 1884 году Франц Иосиф, Вильгельм I и Александр III встретились в Скерневице (русская часть Польши); Союз трех императоров был продолжен до 1887 года. Но очень скоро в результате кризиса в Болгарии – тамошний князь Александр Баттенберг перестал устраивать Россию и именно поэтому устраивал Австро-Венгрию – русско-австрийские отношения вновь обострились. Россия пошла на сближение с Францией, что вызвало нервную реакцию Берлина и Вены. Постепенно вырисовывались очертания двух блоков, которым было суждено сойтись в колоссальной схватке в 1914 году.

И Франц Иосиф, и его министры понимали, что при возможном столкновении с Россией у их страны без поддержки могущественного союзника не будет шансов. На роль такого союзника годилась только одна держава: недавний обидчик Габсбургов, бисмарковская Германия. С другой стороны, и Берлин нуждался в поддержке Вены, без которой империя Гогенцоллернов могла бы оказаться блокированной с трех сторон. Прусские дипломаты помнили, как несладко пришлось Фридриху II во времена Семилетней войны, когда против него объединились Австрия, Франция и Россия. 7 октября 1879 года был заключен германо-австрийский наступательный и оборонительный союз. Этот шаг стал, пожалуй, самым важным и в каком-то смысле роковым для дунайской монархии. Он намертво привязал элегантный, но неспешный австро-венгерский экипаж к набиравшему скорость локомотиву германского “второго рейха”[61]. Как отмечает австрийский историк Георг Х. Брандт, “для Франца Иосифа создание этого союза оказалось равносильным решающему укреплению безопасности его империи, которой угрожали бесчисленные беды изнутри и извне. Император настолько сжился с этой мыслью, что до конца долгой жизни Франца Иосифа этот союз оставался точкой отсчета всей его политики”.

В 1882 году к австро-германскому блоку присоединилась Италия. На момент заключения Тройственного союза у Рима вызывала серьезные опасения французская экспансия в Северной Африке, которую молодое Итальянское королевство рассматривало как потенциальную сферу своего влияния. Поэтому союз с Германией и Австро-Венгрией казался итальянским дипломатам привлекательным. С другой стороны, Германия, ставшая движущей силой Тройственного союза, была заинтересована в блокировании своего главного противника, Франции, с юга. “Мы будем довольны, если хотя бы один итальянский капрал с флагом и барабаном встанет у французских границ”, – заявлял Бисмарк.

Трудно представить себе более странных союзников, чем Австро-Венгрия и Италия. Во-первых, Австрия долгое время оставалась хозяином большей части Апеннинского полуострова, откуда Габсбурги вынуждены были уйти в результате объединения итальянских земель под властью Савойской династии, до этого правившей лишь Пьемонтом и Сардинией. Между двумя державами сохранялись противоречия из-за Южного Тироля, Истрии и Далмации – габсбургских территорий, где проживало итальянское меньшинство и на которые Италия с жадностью косилась. В-третьих, не было симпатий и между монархами двух стран. Габсбурги считали, что Савойский дом в ходе Risorgimento совершил преступление против династической солидарности, не только объединив усилия с революционером Джузеппе Гарибальди, но и лишив престолов более мелких итальянских монархов, в том числе родственников австрийской династии. Ни король Италии Умберто I, убитый в 1900 году бомбой анархиста, ни его сын Виктор Эммануил III по прозвищу Сабелька[62] не были симпатичны Францу Иосифу. Умберто прославился замечательным напутствием, данным сыну: “Запомни, чтобы быть королем, тебе нужно уметь три вещи: поставить свою подпись, читать газеты и ездить верхом”. У трудолюбивого Франца Иосифа такие взгляды вызывали отвращение, так что он не особо препятствовал своим генералам, на всякий случай разрабатывавшим планы военных действий против Италии.


Австро-Венгрия: судьба империи

Австро-Венгрия: судьба империи

Посольство Австро-Венгрии в Петербурге. Фото 1914 года.


Но главным во внешней политике дунайской монархии по-прежнему оставался “восточный вопрос”. Как отмечает американский историк Сэмюэль Уильямсон, “почти каждая важная политическая и дипломатическая проблема имела в Австро-Венгрии два аспекта: внешний и внутренний… Поощрение Петербургом панславистской деятельности фактически означало, что Россия, иностранная держава, вмешивается во внутреннюю политику Габсбургов. И наоборот, попытки Габсбургов подавить такую деятельность в пределах монархии оказывали влияние на австро-русские отношения”. Сербия, Черногория и Румыния, получившие после 1878 года статус независимых государств, самим фактом существования представляли угрозу для Австро-Венгрии, на территории которой проживали миллионы южных славян и трансильванских румын. Хотя этим габсбургским подданным с экономической точки зрения жилось лучше, чем их соплеменникам в соседних странах, не было никакой гарантии, что в будущем ирредентистские настроения в южных и восточных провинциях Австро-Венгрии не возьмут верх. Тем более что другие державы, в первую очередь Россия, заинтересованная в укреплении влияния на Балканах, поддерживали амбиции балканских соседей габсбургской монархии.

Ситуация с Румынией оставалась до поры до времени относительно ясной. У власти там находились представители младшей ветви династии Гогенцоллернов в лице князя, а затем короля Кароля I. “Старательно исполняя обязанности румынского монарха, он никогда не забывал о своих немецких корнях”, – пишет о Кароле его биограф. Этот король испытывал симпатии к Тройственному союзу и не поддерживал румынский ирредентизм в Трансильвании. В 1883 году Кароль заключил секретное соглашение с Германией и Австро-Венгрией, в котором обязался вступить в войну на стороне этих держав, если какая-либо из них подвергнется нападению со стороны России. Однако о договоре не был поставлен в известность парламент Румынии, в котором, как и в румынском обществе в целом, преобладали франкофильские настроения. Эта странная ситуация продлилась до 1914 года, когда, уже после начала войны, Кароль I открыл карты – и столкнулся с резким несогласием политиков и общественного мнения с секретным договором. По одной из версий, испытанное при этом потрясение свело старика в могилу. Румыния вступила в войну лишь два года спустя, при новом короле Фердинанде – на стороне Антанты.

Больше беспокойства, чем Румыния, в Вене и Будапеште вызывала Сербия. С давних пор при тамошнем дворе шла борьба прорусской и проавстрийской партий. Князь Милан IV Обренович, правивший Сербией с 1872 года (с 1882-го в качестве короля под именем Милан I), пытался сбалансировать влияние этих партий. Однако симпатии Милана, получившего западное образование, оставались на австрийской стороне. Возможно, этому способствовал его неудачный брак с Натальей Кешко, дочерью полковника русской армии, происходившего из молдавского боярского рода. Рассорившись с супругой, Милан перенес неприязнь к ней на “русскую партию”. Король, человек небесталанный, был своенравным и неуравновешенным, да еще и страшным транжирой. Сербская политическая жизнь, отличавшаяся нестабильностью, состояла из клановой борьбы, заговоров и контрзаговоров, подогревавшихся интригами австрийских, русских, немецких, французских дипломатов и агентов.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

АГЕНОР ГОЛУХОВСКИЙ, 

австро-поляк


Австро-Венгрия: судьба империи

Граф Агенор Мария Адам Голуховский-младший (1849–1921) родился в Лемберге (Львове) в польской аристократической семье. В год рождения сына-первенца Агенор Ромуальд Голуховский-старший стал первым наместником Галиции славянского происхождения. Этот пост Голуховский-старший, послуживший еще и имперским министром внутренних дел, занимал трижды и в течение почти двадцати лет. Агенор-младший выбрал карьеру дипломата и 23 лет от роду получил должность атташе в австро-венгерском посольстве в Берлине. Затем последовали новые назначения (Париж и Бухарест), а в 1895 году – министерский портфель. За десять лет, проведенных во главе габсбургской дипломатии, Голуховскому, слывшему умным и осмотрительным чиновником, удалось улучшить отношения Австро-Венгрии не только с Россией, но и с Великобританией и Италией. Отец и сын Голуховские были верными подданными и советниками Франца Иосифа, но при этом не отказывали себе в национализме. Однако, в отличие от других членов своего знатного рода, оба Агенора не поддерживали идеи подпольной борьбы польской шляхты за независимость. Карьеры отца и сына пострадали от внутриполитических неурядиц. Голуховский-старший подал в отставку в 1861 году в знак протеста против принятия централизаторской конституции, а младший потерял в 1905 году пост главы внешнеполитического ведомства из-за конфликта с венгерской партией, недовольной стремлением министра превратить поляков в третий государствообразующий народ империи. Став после окончания службы лидером польской фракции парламента, Голуховский активно разрабатывал идею формирования австро-венгерско-польской монархии с включением в ее состав русской части Польши.

Ситуация изменилась после 1900 года, когда двадцатичетырехлетний король Александр Обренович заключил оказавшийся катастрофическим брак с Драгой Машин, вдовой инженера, которая была на 15 лет старше своего нового мужа. Брак вызвал возмущение родителей молодого монарха (Милан I отрекся от престола еще в 1889 году, но сохранял политическое влияние). В ответ Александр выслал их из страны. Вскоре королевская чета восстановила против себя значительную часть сербской элиты, включая влиятельных военных. Возник заговор. Ночью 11 июня 1903 года офицеры ворвались в королевский дворец, застрелили Александра и Драгу, надругались над их телами и выбросили трупы из окон второго этажа. Парламент избрал новым королем Петра I Карагеоргиевича, сына одного из сербских князей. При нем курс белградской политики стал отчетливо прорусским и все более враждебным Австро-Венгрии.

Было бы неверным, однако, возлагать вину за это исключительно на сербскую сторону. Правящие круги в Белграде руководствовались далеко не только идеологическими и религиозными соображениями, притягивавшими их к православной России. Немалую роль играли и соображения экономические. До начала ХХ века Сербия находилась в хозяйственной зависимости от Австро-Венгрии, куда направлялось до 90 % сербского экспорта – скот, мясо, фрукты, ткани. Сербы, в свою очередь, получали разнообразную продукцию австрийских и венгерских предприятий, от ткацких станков до оружия. Но в 1906 году Белград заключил таможенное соглашение с Софией, уменьшавшее зависимость рынка Сербии от товаров из Австро-Венгрии. Вена и Будапешт объявили Белграду таможенную войну, вошедшую в историю как “свиная” (из-за основной статьи сербского экспорта). Это было колоссальной ошибкой, поскольку Сербия сумела быстро найти замену импорту из государства Габсбургов. Винтовки чешского производства, например, сменило французское оружие, а многие другие виды товаров, ранее ввозившиеся из Австро-Венгрии, сербы теперь покупали в Германии. К 1910 году сербский рынок для монархии был практически потерян.


Австро-Венгрия: судьба империи

Единство Центральных держав и их союзников олицетворяют кайзер Германии Вильгельм II, султан Османской империи Мехмед V, царь Болгарии Фердинанд I и император Австро-Венгрии Франц Иосиф. Открытка 1916 года.


В Петербурге не скрывали удовлетворения: в свое время Россия упустила из сферы своего влияния Болгарию, сблизившуюся с державами Тройственного союза, и теперь не собиралась повторять этот печальный опыт с Сербией. Николай Гартвиг, занявший в 1909 году пост русского посла в Белграде, хоть и происходил из остзейских немцев, давно обрусел и был фанатичным панславистом. Он столь активно поддерживал радикальные группировки сербской элиты, что это вызвало беспокойство старого короля Петра Карагеоргиевича и его сына Александра, который с 1911 года фактически исполнял обязанности главы государства.

Были ли борьба Австро-Венгрии и России за Балканы и последующее военное столкновение двух держав неизбежными? Видный русский дипломат, министр иностранных дел России в 1910–1916 годах Сергей Сазонов писал: “Относительно чувств к нам Австрии мы со времен Крымской войны не могли питать никаких иллюзий. Со дня ее вступления на путь балканских захватов[63], которыми она надеялась подпереть расшатанное строение своей несуразной государственности, отношения ее к нам принимали все менее дружелюбный характер”. Эта оценка отражает общие настроения в русских политических и дипломатических кругах начала ХХ века. Общие, но не все. Глава русского правительства в 1906–1911 годах Петр Столыпин был убежденным сторонником сохранения мира, упирая на то, что Российской империи нужны “тридцать лет без войны” для проведения внутренних преобразований. По мнению премьера, никакие сферы влияния, никакие мечты о Балканах, Константинополе и проливах не стоили потрясений, которые сулила большая война неготовой к ней России. Но 1 сентября 1911 года Столыпин пал жертвой покушения в Киеве, и постепенно военная партия при царском дворе стала брать верх.

С австрийской стороны у Столыпина нашелся единомышленник, причем еще более высокопоставленный, – наследник трона Франц Фердинанд. В каком-то смысле племянника императора можно назвать русофилом. В 1891 году Франц Фердинанд побывал в России. Молодого эрцгерцога поразила пышность петербургского двора, богатство и огромный потенциал русского государства, да и к самодержавию как политической модели консервативный Франц Фердинанд не испытывал неприязни. Эрцгерцог не переставал настаивать на том, что внешняя политика габсбургской монархии не должна быть враждебной России. В этом он расходился во мнениях прежде всего с ведущими венгерскими политиками, придерживавшимися антирусской ориентации. Франц Фердинанд стремился к восстановлению Союза трех императоров. В 1907 году он лично инструктировал дипломата, отбывавшего с миссией в Петербург: “Скажите в России каждому, с кем будете иметь возможность поговорить, что я – друг России и ее государя. Никогда австрийский солдат не стоял против русского солдата с оружием в руках… Мы должны быть добрыми соседями”. В 1913 году, за год до катастрофы, эрцгерцог написал пророческие слова: “Война с Россией – это наш конец… Неужели австрийский император и русский царь должны свергнуть друг друга с тронов и открыть дорогу революции?”

Миролюбивыми настроениями Столыпина и Франца Фердинанда дело, впрочем, не ограничивалось. В 1903 году Россия и Австро-Венгрия продемонстрировали, что способны договариваться по балканским вопросам. После встречи Франца Иосифа и Николая II в австрийском замке Мюрцштег было подписано соглашение о сотрудничестве двух держав в македонском вопросе. Обстановка в Македонии, принадлежавшей Османской империи, тогда обострилась настолько, что великие державы потребовали от султана провести в этой провинции реформы, которые учитывали бы интересы христианского населения. Период 1895–1905 годов, когда шефом Балльхаусплац[64] был граф Агенор Мария Голуховский, вообще стал временем заметного потепления в русско-австрийских отношениях. Это было тем более удивительно, что Голуховский был представителем польской аристократии. Польские же политики в период, когда Польши на карте Европы не было, а большая часть ее территории принадлежала России, считались русофобами по определению. Голуховский, однако, нашел общий язык со своим петербургским коллегой, графом Владимиром Ламздорфом, придерживавшимся довольно необычных для царского дипломата взглядов. Граф – как выяснилось, прозорливо – считал национализм балканских народов взрывным, дестабилизирующим фактором и выступал за сохранение влияния Османской империи при надлежащем контроле за ней со стороны великих европейских держав. Схожие умеренные позиции занимал и Голуховский.

Естественно, между Австро-Венгрией и Россией существовали не только династические, политические и дипломатические связи. Свои первые – неофициальные – международные матчи российские футбольные команды (к слову, заметно усиленные англичанами) провели в октябре 1910 года в Москве и Петербурге именно с соперниками из Австро-Венгрии, с командой Corintians, которую составили игроки четырех богемских клубов.

И все же заморозки в отношениях между империями Габсбургов и Романовых случались все чаще, а оттепели – все реже. Внешнеполитической репутации России сильно повредили поражение в войне с Японией и революционные события 1905 года. Казалось, позиции царской империи на мировой арене надолго ослаблены. Австро-венгерской дипломатии, во главе которой с 1906 года стоял жесткий и не лишенный склонности к авантюризму Алоис Лекса фон Эренталь, представилась возможность укрепить престиж монархии Габсбургов. Великодержавные амбиции Австро-Венгрии и честолюбие Эренталя стали главными двигателями боснийского кризиса 1908–1909 годов, который сжег мосты между государством Габсбургов и империей Романовых.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

АЛОИС ЭРЕНТАЛЬ,

обманщик 


Австро-Венгрия: судьба империи

Алоис Лекса фон Эренталь (1854–1912) утверждал, что является отпрыском богемского дворянского рода, однако ходили упорные слухи, что дедом Эренталя был пражский еврей по имени Лекса, разбогатевший на торговле зерном и позднее получивший дворянский титул. Именно поэтому в 1908 году не чуждый антисемитизма Извольский, посчитавший, что Эренталь нечестно повел себя на переговорах по Боснии, во всеуслышание кричал: “Грязный жид обманул!” Молодой Алоис получил хорошее образование и с середины 1870-х годов занялся дипломатической карьерой. Ее венцом стало назначение в 1906 году на пост министра иностранных дел Австро-Венгрии. Британский премьер-министр лорд Герберт Асквит считал Эренталя “самым умным и, возможно, самым циничным из австрийских государственных деятелей”. Дипломатическая победа Эренталя, позволившая Австро-Венгрии в 1908 году аннексировать Боснию и Герцеговину, принесла удачливому министру титул графа. Однако, по справедливому замечанию историка Сиднея Фэя, “это была одна из тех пирровых побед, которые кажутся блестящими, но в долгосрочной перспективе приносят куда больше проблем, чем пользы”. В каком-то смысле шеф Балльхаусплац действительно оказался обманщиком: он убедил правящие круги своей страны в том, что, во-первых, Австро-Венгрия может позволить себе агрессивную внешнюю политику, а во-вторых, в том, что, если за спиной Габсбургов будет стоять Германия, Россия не решится вступить в конфликт на Балканах. То и другое оказалось иллюзиями, за которые Австро-Венгрия дорого заплатила. Граф Эренталь этого не увидел: он заболел лейкемией и в 1912 году скончался. Его уход считался большой утратой для монархии. На похоронах Эренталя уронил слезу даже наследник трона Франц Фердинанд, враждовавший с министром.

В 1908 году в Османской империи произошла младотурецкая революция. Авторитарный султан Абдулхамид II вынужден был принять либеральную конституцию, реформистски настроенные офицеры объявили о начале модернизации. В Вене обеспокоились: Босния и Герцеговина, оккупированная Габсбургами тремя десятилетиями ранее, формально оставалась османской территорией, а революция в Константинополе угрожала полным восстановлением турецкого суверенитета над этой провинцией. Эренталь, выступая на заседании правительства, заявил: момент представляется удобным для аннексии, окончательного присоединения Боснии и Герцеговины. Эрцгерцог Франц Фердинанд протестовал: “Я решительно против подобных демонстраций силы, учитывая неблагополучное состояние наших домашних дел… Я против мобилизации и не думаю, что мы должны приводить войска в повышенную боеготовность”. Но Эренталь решил-таки попробовать, пользуясь тем, что Франц Иосиф не осуждал его проект, хотя и горячей поддержки не высказывал. Однако пойти на аннексию без согласия других держав, особенно России, Вена не могла. Поэтому в сентябре 1908 года Эренталь провел в замке Бухлау (ныне Бухловице в Чехии) переговоры с русским министром Александром Извольским. Была заключена сделка: Россия согласится 

с аннексией Боснии и постарается успокоить свою союзницу Сербию; Австро-Венгрия в обмен на это поддержит открытие проливов Босфор и Дарданеллы для русских кораблей (появление иностранного военного флота в проливах было запрещено Берлинским договором 1878 года). Кроме того, Вена и Петербург соглашаются признать независимость Болгарии, считавшейся автономной провинцией под верховной властью турецкого султана.

Не очень понятно, почему Извольский согласился на условия, столь невыгодные для Петербурга. Было очевидно, что вопрос о присутствии русских кораблей в проливах зависел от доброй воли не только Австро-Венгрии, но и других великих держав, особенно Великобритании. А в Лондоне русские притязания сразу и однозначно отвергли. 

В начале октября Австро-Венгрия объявила об аннексии Боснии и Герцеговины. По сути дела, ситуация на Балканах от этого не изменилась, Босния и так управлялась монархией Габсбургов. Но речь шла о политическом престиже, и вместе с Османской империей, чью позицию можно понять, крик подняли в Белграде. Вслед за Сербией пришла в ярость и Россия: Извольский почувствовал себя одураченным и обиженным, в Думе патриотические фракции называли его предателем, царь хмурился…

Напряженность нарастала. Сербия объявила мобилизацию. Турция, неготовая к войне, ограничилась дипломатическими протестами и бойкотом австро-венгерских товаров. Эренталю удалось уговорить султана: в обмен на экономические уступки и денежное вознаграждение турки смирились как с аннексией Боснии и Герцеговины, так и с независимостью Болгарии. Оставалось урезонить Россию, а через нее – Сербию, которая самостоятельно ни на какие решительные действия не отважилась бы. Для этого Вена использовала немецких союзников. Германия жестко потребовала от России, взамен на позволявшее Петербургу сохранить лицо изменение определявших статус Боснии и Герцеговины Берлинских соглашений 1878 года, смириться с аннексией, и Россия согласилась: даже война с Австро-Венгрией представлялась в тот момент предприятием сомнительным, а уж воевать с куда более сильной Германией было совсем нельзя. Русские правительство и дипломатия (не говоря уже о сербских) проглотили, но не забыли оскорбление.

Россия в определенной мере отплатила за боснийское поражение, выступив в 1912 году покровительницей коалиции православных стран – Сербии, Черногории, Болгарии и Греции, – направленной против Османской империи. Союзники разбили турок, османы впервые за много веков оказались фактически вытеснены из Европы: на северном берегу Босфора и Дарданелл им оставили лишь Константинополь и окрестности. Но первая балканская война (“все против Турции”) через год сменилась второй (“все против Болгарии”): к сербам и грекам подключились румыны, а затем и побежденные турки, сумевшие отвоевать обратно Эдирне (Адрианополь). Разгромленная Болгария перешла в австро-германский лагерь, в котором теперь искала покровительства и защиты от хищных соседей. Опасность новой ситуации понимал и новый министр иностранных дел Австро-Венгрии Леопольд фон Берхтольд. В 1912 году он заявил: “Мы стоим перед выбором – или отказаться от значительной части нашей балканской программы, не только поставив под угрозу жизненные интересы монархии, но и ее престиж, или… прибегнуть к военной силе с целью реализации этой программы”. Через два года, после убийства эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараеве, Австро-Венгрия сделала выбор в пользу военной силы – как выяснилось, губительный. 


Австро-Венгрия: судьба империи

Сараево. Образцовая колония

Область Босния есть прекрасный сад, а город Сараево – тот уголок этого сада, где наслаждение достигает вершины.

Ахмед Девлет-паша, османский придворный писатель

Художественное оформление павильона Боснии и Герцеговины на Всемирной выставке 1900 года в Париже правительство Австро-Венгрии поручило чешскому живописцу Альфонсу Мухе. Лучшего выбора и представить себе было нельзя: сорокалетний художник находился в ту пору в расцвете международной славы, о нем с восторгом говорили в светских салонах европейских столиц. Сторонник объединительной славянской идеи, на рубеже веков и времен Муха тем не менее считал себя австро-венгерским патриотом. Поэтому он оставил прежние планы, отказавшись от намерения самостоятельно оформить павильон под названием “Человек”, и увлеченно принялся выполнять важный, как сказали бы сейчас, госзаказ. Художник создал несколько монументальных полотен общей площадью свыше 250 квадратных метров на темы счастливой жизни мусульманских подданных империи Габсбургов. На этих картинах балканская провинция представала сказочной страной, преобразившейся по мановению волшебного скипетра Франца Иосифа после оккупации австро-венгерскими войсками в 1878 году. Боснию и Герцеговину Муха изобразил в облике утопающей в цветах темноволосой славянской красавицы, а из райских кущ на зрителя выступали смуглые мужчины в тюрбанах, славные работяги-лесорубы и пастухи с открытыми лицами, невинные глазастые девы с плодами щедрой природы наперевес, а также их матери, погоняющие козликов, осликов и собачек. Мастер ар-нуво Альфонс Муха всей страстью таланта утверждал: пришло время нового творчества.

Экспозиция Боснии и Герцеговины на Парижской выставке не случайно расположилась между павильонами Австрии и Венгрии. Это символизировало особое место и специфический статус образцовой колонии в дуалистическом государстве – Босния официально не относилась ни к одной из двух “половинок” дунайской монархии. Эта провинция управлялась империей Габсбургов, но к началу XX века формально по-прежнему находилась под суверенитетом другой империи, Османской. В дни мусульманских праздников улицы боснийских городов украшались флагами с полумесяцем (турецкий султан считался и калифом, духовным лидером мусульман), а в дни рождения Франца Иосифа и визитов высоких чинов Австро-Венгрии – габсбургскими черно-желтыми знаменами.

В ХХ веке история отвела Боснии и Герцеговине и ее столице Сараеву незавидную роль символа трагедии. Любой школьник знает, что именно в этом городе террорист Гаврило Принцип застрелил престолонаследника Франца Фердинанда. В знак беды Сараево вновь превратила в начале 1990-х годов продлившаяся 47 месяцев блокада города сербами. Теперь, через двадцать лет после этой войны, в боснийских книжных магазинах продаются сувенирные карты с надписью “Добро пожаловать в Сараево!”. Линия фронта, проходившая по жилым кварталам, помечена на плане красной чертой, за которой ощетинились стволы пушек и минометов. Местным жителям эта аллегория понятна: именно так, “Добро пожаловать в Сараево!”, назывался популярный в бывшей Югославии документальный фильм о ХIV зимних Олимпийских играх. Олимпиада с успехом прошла в Сараеве в феврале 1984 года. Получается, за весь XX век мир вспоминал о существовании боснийской столицы всего три раза: дважды – из-за войны, еще раз – из-за праздника.


Австро-Венгрия: судьба империи

Карта Сараева. 1905 год.


Иосип Броз Тито, автор югославского социалистического проекта, уже не увидел сараевского торжества дружбы народов, молодости и спорта: он скончался в мае 1980 года, когда подготовка к Играм была в разгаре. В Боснии и Герцеговине попытка коммунистов создать не знающее национальных преград южнославянское общество удалась в большей степени, чем в других республиках балканской федерации. Как ни странно, именно Тито отчасти успешно реализовал намерения Франца Иосифа. При “красном императоре” обруч пролетарского братства на полвека стянул Боснию воедино, несмотря на все этнические, религиозные и культурные противоречия. Именно в Боснии и Герцеговине разные народы, их верования, обычаи и традиции переплелись так причудливо, сосуществовали так тесно, смешивались так тщательно, что многие считали: титовское руководство выбрало Сараево столицей Олимпиады, дабы ускорить завершение небывалого социального эксперимента. Идеология титовской СФРЮ строилась на отрицании и императорского австро-венгерского, и королевского югославского опыта, однако на практике социалистическая федерация многое заимствовала из прошлого. Тито иногда не совсем в шутку называют “последним Габсбургом”. Маршал, в августе 1914 года начавший свой боевой путь старшиной 10-й роты 25-го хорватского пехотного полка 42-й дивизии императорской и королевской армии, судя по воспоминаниям биографов, к Австро-Венгрии относился по крайней мере без гнева и презрения, иначе не называл бы ее “хорошо устроенным государством”. Сравнения напрашиваются сами собой: титовская Югославия оказалась примерно такой же сложно устроенной многонациональной де-факто монархией, которая, как и Австро-Венгрия, не выдержала испытания новыми общественными условиями и не смогла победить демонов национализма. Сараево, оба раза оказавшееся на кромке этих политических разломов, уже не могло послужить художникам источником благостных аллегорий.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ГАВРИЛО ПРИНЦИП,

террорист


Австро-Венгрия: судьба империи

Гаврило Принцип (1894–1918) родился в многодетной сербской семье почтового служащего. Из-за бедности родителей жил в семье старшего брата в Аграме (Загребе), затем переехал в Сараево, где свел знакомство с активистами подпольной организации “Млада Босна”. В 1912 году Принципа исключили из торговой школы за участие в антиправительственной демонстрации. Юноша перебрался в Белград, намеревался добровольцем уйти на Первую балканскую войну, но не попал в армию из-за слабого здоровья. Примером для подражания Принцип считал сараевского студента Богдана Жераича, летом 1910 года совершившего покушение на тогдашнего наместника Боснии и Герцеговины генерала Марьяна Варешанина. Выпустив из револьвера пять пуль мимо цели, Жераич оставил последнюю для себя. Легенда гласит, что в ночь перед убийством Франца Фердинанда Принцип и его товарищи собрались на могиле Жераича и поклялись в верности своему делу. Сразу после успешного покушения Принцип принял яд (который вызвал только рвоту), а потом попытался застрелиться, но был схвачен прохожими и полицейскими и сильно избит. На допросах Принцип называл себя южнославянским националистом, боровшимся за объединение братских народов методами террора. Принципу еще не исполнилось 21 года (тогдашний возраст совершеннолетия), поэтому его приговорили не к смертной казни, а к двадцати годам заключения. В апреле 1918 года Принцип умер от туберкулеза, которым страдал с детства, в тюрьме Терезин на севере Богемии. В социалистическое время в школьных югославских учебниках писали о том, что на тюремном котелке ногтями Принцип нацарапал:

Правду говорил Жераич,

Этот сербский сокол серый:

“Кто хочет – живет, чтобы умереть,

Кто хочет – умирает, чтобы жить”.

Перед смертью Принцип весил всего сорок килограммов. В 1920 году останки Принципа захоронили в Сараеве. В 2010-е годы в Белграде и в сербской части Боснии ему установлены памятники.

Сараево лежит в долине посередине цепи невысоких Динарских гор со славянскими названиями Яхорина, Белашница, Требевич, Романия. Речка Миляцка большую часть года соответствует своему названию, она мила и несерьезна. Миляцка – не Дунай и даже не Влтава, она не шире Яузы. Первый деревянный мост через эту речку почти пять веков назад соединил два главных в ту пору торговых квартала Сараева – Латинлук, где селились купцы-христиане, и Башчаршию, восточный город мастеров, в котором обитали кузнецы, гончары, чеканщики, плотники, портные и прочий ремесленный люд. Мост назвали Латинским. Как раз отсюда, от дугообразного гранитного парапета, выйдя из лавки деликатесов Морица Шиллера, юный хлипкий Гаврило Принцип и произвел 28 июня 1914 года наудачу (он признался на допросе: был в таком состоянии, что стрелял не целясь) злосчастные выстрелы в престолонаследника и его жену. София погибла случайно: метил Принцип не в нее, а в сопровождавшего знатную чету генерала-наместника Оскара Потиорека.

Памятного знака, отмечающего место, где стоял сербский террорист, – отлитых из белого металла отпечатков ступней – уже нет на тротуаре. О Гавриле Принципе у Латинского моста напоминает только небольшая табличка с сухой надписью: то-то случилось тогда-то. В югославские времена надпись была более эмоциональной: “С этого места 28 июня 1914 года Гаврило Принцип своими выстрелами выразил народный протест против тирании и вековую мечту наших народов о свободе”. Большую часть прошлого столетия мост носил имя Принципа. Давно закрыт находившийся по соседству со злосчастным Латинским мостом, в мрачном трехэтажном здании, музей воспитавшей стрелка тайной организации “Млада Босна”. Музей Гаврилы Принципа преобразован в музей габсбургской монархии. На “латинской” стороне Миляцки собираются, да никак не соберутся восстановить памятник убиенной австрийской чете, политически не популярной в Боснии ни в югославские королевские, ни в югославские титовские времена. Да и сейчас здесь нет однозначного отношения к имперскому прошлому: ведь эта территория была хотя и образцовой, но все же колонией.


Австро-Венгрия: судьба империи

Эрцгерцог Франц Фердинанд и София Гогенберг. Сараево. Фото 28 июня 1914 года.


Сараево превратил в город в середине ХV века турецкий военачальник Исабег Исхакович, устроивший на речном берегу ремесленный поселок для нужд своего гарнизона. Его “сарай”, двор султанского наместника, и дал название городу. Турки медленно, но верно осваивали древнее Боснийское королевство. В селениях на берегах Босны, Дрины, Неретвы, Уны росли мечети со стройными минаретами, крепости с неприступными стенами, постоялые дворы, где купеческие караваны имели право бесплатно останавливаться на трое суток, купола общественных бань, исламские школы и библиотеки, хранившие арабские и турецкие книги, высокие часовые башни.

Во второй половине XVII века население Сараева превысило восемьдесят тысяч человек (в Вене в ту пору было немногим более ста тысяч жителей). Административный центр Боснийского пашалыка стал важным оплотом военного и экономического влияния султана в Европе. Конец турецкому владычеству положили Габсбурги. В 1697 году, в ходе одной из многочисленных войн, Сараево без особого труда взяла армия Евгения Савойского. Город жестоко разграбили и безжалостно сожгли, мусульманское население было вырезано или разбежалось. Частичным оправданием для принца Евгения (по крайней мере, по меркам современной ему эпохи) может служить тот факт, что он отдал Сараево на разграбление после убийства турками австрийского генерала, посланного к ним для переговоров. Больше десяти тысяч христиан, католиков и православных, ушли тогда из Боснии и Косова вместе с покидавшей Балканы австрийской армией.

В Османской империи Босния и Герцеговина считалась “райским садом”, но по европейским меркам, конечно, запаздывала в экономическом и социальном развитии. Примерно треть жителей области (в начале XIX века – двести тысяч человек) составляли обращенные за время турецкого господства в ислам славяне, считавшие себя частью национально не расчлененного мусульманского социума. Около половины боснийцев были православными сербами, еще примерно 20 % – католиками-хорватами. Значительная часть мусульманской общины так или иначе участвовала в обороне Османской империи. Сербы (в меньшей степени также хорваты) представляли собой потенциальный источник опасности для власти султана. Впрочем, против наместников султана бунтовали и боснийские мусульмане – скажем, выражали недовольство военной реформой, ограничивавшей права местной знати. Именем такого мусульманского героя антиосманской борьбы, Хусейна Градашчевича по прозвищу Боснийский Дракон, названа сейчас одна из центральных сараевских улиц.

Завоеватели-турки в Боснии занимались не только насильственным обращением местного населения в ислам. В Османской империи права немусульман до середины XIX века были сильно ограничены, отчасти поэтому число славян, “добровольно” принявших ислам, увеличивалось. Сараево оставался веротерпимым и, выражаясь современно, мультикультурным городом. Рядом с минаретами возник православный район Стари Варош, по соседству с купцами из Дубровника и Млета обустроились изгнанные из Испании евреи-сефарды. Они веками жили вместе в “городе ремесленников”, торговали в соседних лавках Башчаршии: мусульмане-бошняки и влахи (выходцы с территории нынешней Румынии), турки и сербы, албанцы-арнауты и магрибские арабы, хорваты и евреи. Ислам стал в этих славянских краях не столько религией, сколько образом жизни, многовековой привычкой, вошел в обычаи и язык. Безистан, хамам, караван-сарай, джамия, медресе, текия – эти слова и сейчас не нуждаются в переводе на сербский и его местный вариант, боснийский, поскольку все они давно включены в состав самого языка, превратились в его часть. И отзываются в фамилиях почтенных сараевских семейств турецкие названия древних ремесел: Тимурджич, Бичакчич, Мутапчич, Экмекчич. Предки одного ковали гвозди, другого – калили прямые длинные кинжалы, третьего – шили конские попоны и седельные сумки, четвертого – пекли кислые лепешки и медовую пахлаву.

Почти восемьдесят ремесел, без малого двенадцать тысяч мастерских и магазинов дали названия мощеным улочкам Башчаршии, турецкого “главного города”, сараевского сообщества цехов и цеховиков; лавки торговцев, одноэтажные харчевни под черепичными крышами, меняльные конторы, тесные конторки писарей уже несколько веков теснятся вплотную друг к другу. Даже на самой крохотной площади – либо колодец-чесма, у которого утомленный путник напьется ключевой воды, либо мечеть со стрельчатым минаретом, где каждый страждущий утолит духовную жажду. Емко и немногословно написал о Башчаршии в 1660 году путешественник Эвлия Челеби: “Это образец красоты”. Единственный югославский лауреат Нобелевской премии по литературе Иво Андрич (кстати, в юности член радикальной группы “Млада Босна”) столетие назад сказал почти так же коротко, зато куда поэтичнее: “Вечерняя тишина в Башчаршии накрывает стук сотен молоточков”. Теперь в сараевском восточном квартале, границы которого век за веком корректировали пожары, наводнения, землетрясения, прихоти властителей, вряд ли увидишь настоящего чеканщика или медянщика: народный промысел сменился массовым производством.

Турецкая власть в Боснии и Герцеговине до поры до времени была относительно эффективной и довольно умело сочетала кнут и пряник. Однако начиная с 1683 года, когда турки были разбиты у стен Вены, Османская империя слабела, и ее провинции одна за другой получали автономные права. В 1867 году в Сараеве сформировали совет генерал-губернатора с равным мусульманским и христианским представительством. Однако в 1875 году, после того как, несмотря на неурожай, чиновники обложили крестьян высокой данью, в Боснии вспыхнуло очередное восстание. Франц Иосиф в ту пору находился с визитом в Далмации, где принял делегацию христиан из Боснии и Герцеговины, которая обратилась к императору с просьбой о защите. Восставших поддержали Сербия и Черногория. Началась десятая по счету Русско-турецкая война. Габсбурги, числившие за собой особые заслуги в долгом противостоянии турецкой экспансии, по итогам Берлинского конгресса почувствовали право выступить на Балканах в роли носителей цивилизации.

Босния и Герцеговина стала первым и последним исламским владением Австрийского дома. Но злая историческая память о нашествии Евгения Савойского передалась в Сараеве через поколения. Когда в июне 1878 года в город вошли полки 82-тысячного экспедиционного корпуса под командованием хорватского генерала Иосипа Филиповича, его солдат встретили пальбой едва ли не из каждого дома. За два месяца военной операции габсбургские войска потеряли убитыми и ранеными около пяти тысяч человек, но сопротивление подавили, в Сараеве расквартировали штаб XV армейского корпуса. Босния стала самой милитаризованной провинцией империи Габсбургов. Мусульмане оказались прилежными рекрутами: подразделения четырех сформированных в Боснии и Герцеговине пехотных полков хорошо зарекомендовали себя во время Первой мировой.

Расширение имперских пространств и даже возможность пополнить армию солдатами в Вене и Будапеште, однако, радовали не всех. В числе скептически настроенных оказалась “венгерская партия”, поскольку присоединение Боснии и Герцеговины оживило разговоры о дальнейшей федерализации дунайской монархии и создании “славянской короны” на хорватских, сербских, далматинских и боснийских землях. Дуализм и здесь планировали заменить триализмом.

К освоению новых территорий Австро-Венгрия приступала осторожно. Собранные в провинции налоги расходовались только на нужды Боснии и Герцеговины. В этом была и беда: ни одна из двух частей империи не хотела за свой счет финансировать колонию, по сути, руководствуясь принципом: что собрали, то ваше, а на большее не рассчитывайте. Чтобы не нарушать баланса сил между Цислейтанией и Транслейтанией, управленческие полномочия передали общему австро-венгерскому Министерству финансов, которому подчинялось образованное в Сараеве земельное правительство. В бывшей султанской резиденции во дворце Конак на южном берегу Миляцки разместились наместник-генерал и его гражданский помощник. Быстро росла колониальная администрация: в начале ХХ века в Боснии находилось десять тысяч чиновников – немцы, венгры, чехи, хорваты, поляки.

“Зная малейшие подробности и никогда не ошибаясь, они держали в руках все бесчисленные нити своего административного клубка, – хвалил габсбургских служащих французский этнограф Шарль Диль. – Не важно, что второстепенный персонал администрации вызывает порой критическое отношение; что в такую-то боснийскую субпрефектуру посажены чиновники, чем-то провинившиеся в Австрии. В целом персонал, посылаемый Австрией в оккупированные провинции, хорошего качества”. В Боснии менялась и демографическая ситуация: из других областей большой страны в балканскую даль приезжали новые поселенцы, их набралось почти 150 тысяч. Однако заметной была и эмиграция – в Османскую империю отправились около ста тысяч боснийских мусульман, предпочитавших султанскую власть императорской.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ОСКАР ПОТИОРЕК,

неудачник


Австро-Венгрия: судьба империи

Оскар Потиорек (1853–1933) родился в альпийской области Каринтия в дворянской семье. Получил военно-техническое образование, затем окончил Академию Генерального штаба и много лет продвигался по линии армейского управления и планирования. Непродолжительное время командовал пехотной бригадой и армейским корпусом со штабом в Граце. В 1911 году назначен наместником в Боснии и Герцеговине и инспектором армейского корпуса со штабом в Сараеве. Именно Потиорек был главным организатором визита наследника престола в боснийскую столицу в июне 1914 года; именно Потиорек сидел в машине рядом с эрцгерцогской четой; именно Потиорека пресса обвиняла в том, что он своим телом не заслонил наследника престола и его супругу. Многие справедливо указывали на крайне недостаточные меры безопасности, принятые в Сараеве во время визита Франца Фердинанда. После начала мировой войны генерала назначили командующим 6-й армией, действовавшей на Балканах. Несмотря на численный и технический перевес над противником, 6-я армия потерпела от сербов чувствительные поражения у реки Колубары и у горы Цер. Уже в декабре 1914 года Потиорека отправили в отставку. Говорят, вскоре генерал совершил попытку самоубийства. Последние два десятилетия жизни Потиорек провел в Клагенфурте.

Короткий, всего-то сорокалетний, австро-венгерский период придал развитию Боснии и Герцеговины заметный культурный и экономический импульс. Габсбурги старались, хотя, говоря словами одного из благожелательных критиков венской политики, “смотрели на своих боснийских подданных как на взрослых детей, которых нужно сделать счастливыми – отчасти помимо их собственной воли”. Впрочем, и уровень отсчета был по тогдашнему евростандарту едва ли не нулевым. Но издавна ориентированная на Восток территория стала частью иного цивилизационного круга. Изменилось и Сараево. К началу XX века в азиатском портрете торгового города появились черты пусть скромной, но европейской столицы, сочетавшей восточный шарм с достижениями западной цивилизации. Для чиновников из Вены и Будапешта Босния, конечно, оставалась провинциальной дырой, но никто не отрицал: эта провинция не лишена очарования.

Центр Сараева быстро застроили нарядными зданиями по европейской моде. В свое последнее турецкое десятилетие город пережил череду сильных пожаров, так что свободных площадей хватало. Империя командировала в Боснию нескольких перспективных архитекторов, которые принялись активно проектировать и возводить для туземцев стены и крыши нового европейского мира. Мусульманский город узких кривых переулков, глухих каменных заборов, построенных по стамбульской традиции домов, где второй этаж нависал над первым (сейчас таких зданий в Сараеве остались единицы, и все – музеи), уходил в прошлое. Хорваты Александр Витек и Иосип Ванцаш, немец Август Буш, чехи Франтишек Блажек и Карел Паржик развивали стиль, который повсюду называют неомавританским, но в Сараеве и теперь величают боснийским. Построенные по такому канону здания, известные каждому, кто видел дворец графа Воронцова в Крыму или особняк Арсения Морозова на улице Воздвиженка в Москве, подчас вызывают пренебрежительные оценки специалистов, но глаз обывателя радуют. Высокие окна лишают основательную кладку стен тяжеловесности; резные ориентальные узоры делают серьезное кокетливым, сплошное – кружевным, обыкновенное – экзотическим. Неоренессанс, “позлащенный солнцем Востока”, как цветисто выразился местный краевед.

Самый известный памятник архитектуры габсбургской эпохи в Сараеве – здание городского совета, треугольное в плане, с изящным многостворчатым фасадом, украшенным, как какой-нибудь дворец в Андалусии, десятком стрельчатых арок. Хорватский проектировщик Александр Витек дважды ездил в Каир за вдохновением, чтобы отыскать его источник в силуэтах и орнаментах мечети султана Кемаля II. Городская легенда гласит, что от перенапряжения душевных сил при возведении горсовета архитектор сошел с ума. Витек скончался в 1894 году в психиатрической клинике в Граце, так и не увидев во всей красе главного творения своей жизни. Трагизма, словно в романе Владимира Набокова, добавляет то обстоятельство, что Витек был шахматистом международного уровня, на его счету числились даже победы над Чигориным и Стейницем[65]. В Хорватии сыгранные Витеком партии и теперь включают в шахматные учебники; в Боснии его проекты изучают студенты-архитекторы. Смахивавшее на шахматную крепость здание совета, вечницу, возведенное на площади Мустая-паши на месте турецких бань, в 1896 году сдавал в эксплуатацию другой зодчий, Сирил Ивекович. При коммунистах в этих помещениях разместили Национальную библиотеку. В 1990-е годы и здание, и часть книг безжалостно сожгли сербские артиллеристы. Теперь творение Витека и Ивековича, к счастью, восстановлено.


Австро-Венгрия: судьба империи

Сараево. Гравюра на дереве Юлиуса фон Гари. 1900 год.


Австро-Венгрия: судьба империи

Сараевский трамвай. Открытка 1900-х годов.


Другая сараевская легенда рассказывает о хитром мусульманине Бендерии, который противился строительству дворца на том месте, где, приткнувшись к Мустай-хамаму, стоял его дом. “Венский император велик и могуществен, он заслуживает всяческого почтения, но даже у него нет таких денег, чтобы расплатиться со мной, как подобает”, – заявил гордый Бендерия. Пристыженные чиновники якобы тут же отвалили старику мешок золота; дом аккуратно, камешек за камешком, разобрали, а потом так же тщательно восстановили на противоположном берегу реки. Сейчас в доме Бендерии – ресторан с названием Inat kuća, “Дом гордости”.

Достаточно день-другой побродить по центру Сараева, чтобы понять: Австро-Венгрия обживалась в Боснии основательно и собиралась остаться здесь на века. Уже в 1880 году, меньше чем через два года после оккупации, для офицеров и чиновников построили казино, ставшее местным центром светской жизни (теперь – Дом армии), клубом пусть и немногочисленной аристократии. Такого в исламской стране не видывали: в казино дважды в неделю давали концерты духовой и филармонической музыки. Оркестром 50-го пехотного полка дирижировал Франц Легар, отец и тезка знаменитого композитора, которого боснийцы без особых на то оснований числят своим соотечественником. В первые дни 1899 года спектаклем по трагедии Франца Грильпарцера “Медея” в Сараеве открылся Общественный дом. Своей труппы в городе не было, на гастроли приехал театр из Аграма-Загреба. В югославские времена Общественный дом переименовали в Национальный театр, который и теперь остается главной боснийской сценой. В 1885 году Сараево стал одним из первых городов мира, который обзавелся линией электрического трамвая. На сараевских открытках той поры изображение трамвая столь же неизбежно, как кудрявая волна на фотографических видах морских курортов. На праздник из Вены пожаловал император, восторженно встреченный подданными, большинство которых щеголяли в фесках. Эти головные уборы здешние мужчины по привычке носили без религиозного или национального разбора, хотя на улице Ферхадие уже открылся венский шляпный магазин.

В городе появилась пожарная команда, европейская аптека Эдуарда Плейеля обосновалась на улице императора Рудольфа. Вскоре откорректировали русло Миляцки, благоустроили набережные, хотя отходы ремесленных мастерских (в том числе вонючих кожевенных) продолжали сливать в речку. В конце “старого” века на улицах зажгли электрическое освещение, в самом начале “нового” провели канализацию. От фундамента до купола-шишки перестроили общественные бани. В 1908 году в Сараеве организовали первую футбольную команду “Осман”. Накануне войны футбольных клубов в городе было уже пять: четыре национальных (сербский, хорватский, мусульманский, еврейский) и рабочий “Хайдук”. В 1912 году построили кинотеатр Apollo (через полвека переименованный в “Партизан”). В 1913 году переехал в новое огромное здание на нынешней площади Боснии и Герцеговины основанный четвертью века ранее Краеведческий музей – с палеонтологической экспозицией, ботаническим садом, в котором произрастали секвойя и гинкго, сразу с семью обширными именными коллекциями гербариев.

В общем, город стал как город: Земельный банк, доходный дом Marienhof (названный сахарозаводчиком Брауном в честь своей почтенной супруги), рынок Марктхалле, с опрятным фасадом и беленькой колоннадой, сразу четыре элегантных парковых музыкальных павильона для репетиций и выступлений оркестров. Европейский путешественник восторженно, хотя и с некоторой высокомерной иронией “белого человека”, писал о Сараеве начала XX века: “Некогда река Миляцка лениво и капризно вилась среди крутых изменчивых берегов, с которых большие деревья склоняли в прозрачную воду зеленые ветви, а теперь правильные каменные набережные украшают причуды реки; по ним носятся электрические трамваи, на них поднимаются тяжелые каменные громады административных зданий, с длинными рядами окон, в венском, сомнительного вкуса, стиле или, что еще хуже, в стиле псевдомавританском, нарочно созданном для возродившейся Боснии. Рядом с белым минаретом высятся трубы пивоварни, с султаном черного дыма; против изящных куполов мечетей – громоздкие колокольни собора”.

Но десятка европейских кварталов в центре Сараева, да и всех других габсбургских преобразований, конечно, не хватало для того, чтобы из Боснии и Герцеговины в реальности получилось полотно в стиле Альфонса Мухи. Для подавляющего большинства местных сербов, мусульман, хорватов процветание так и осталось несбывшейся мечтой. Хотя в Боснии заметно выросло число школ, а количество учащихся менее чем за полвека удвоилось (до 40 тысяч), к 1910 году 87 % боснийцев все еще не знали грамоты. Развивались металлургия, горное дело, текстильное производство, но основой экономики оставалось сельское хозяйство, а девять десятых населения области составляло крестьянство. В Вене и Будапеште, кстати, не торопились с проведением земельной реформы, в основном сохранив в Боснии турецкие правила: десятина выплачивалась в счет государственных налогов, еще треть доходов полагалась землевладельцам. Эти поборы оставались вечным источником социальной напряженности, зато обеспечивали империи лояльность мусульманской элиты, сохранявшей привилегии (“Перестав однажды быть турками, богатые мусульмане скорее, чем другие боснийцы, смогут стать добрыми и верными австрийцами”, – надеялся современник). Но народная память оставалась цепкой, национальные обычаи менялись медленнее облика улиц. Даже в мелочах: в Сараеве, скажем, и в начале ХХ века бытовало деление города на махаллы, как при турках, несмотря на то что уже давно придумали новое административное устройство города, разбив его на районы-которы.


Австро-Венгрия: судьба империи

Мечеть Хусрев-бега. Гравюра на дереве Рудольфа Бернта. 1900 год.


Вена и Будапешт, уважая соглашение с Константинополем, на исламские свободы боснийцев не посягали. Один из австро-венгерских чиновников в Боснии, барон Рудольф Кучера, остроумно сформулировал суть имперской религиозной политики в Боснии: “Мы одинаково фанатичны для всех трех культов”. Колониальная администрация, впрочем, отдавала предпочтение католицизму, надеясь, что хорваты сыграют в многоконфессиональном обществе интегрирующую роль. Это сказалось даже на городской топографии. Новая власть ограничила пределы разраставшейся Башчаршии. Южную сторону квартала ремесленников и торговцев очерчивала облагороженная Миляцка. Впоследствии эта набережная была названа по имени австро-венгерского наместника барона Иоганна фон Аппеля, который в 1906 году скончался на своем трудовом посту в возрасте восьмидесяти лет, верой и правдой прослужив императору в сараевском далеке почти четверть века. На восточной оконечности Башчаршии как раз и построили здание вечницы, на западной – возвели солидный католический собор Святого Сердца Христова в неоготическом стиле. Хорват Иосип Ванцаш в последние годы XIX столетия спроектировал этот храм по примеру собора Богоматери в Дижоне, за что получил Рыцарский крест. Через несколько лет на другом берегу реки, в районе Бистрик, тот же Ванцаш, отличавшийся завидной творческой плодовитостью (за три десятилетия работы в Боснии он реализовал более двухсот проектов – от дворцов, жилых домов и школ до отелей, казарм, почты, кладбища, банка, да еще целых семьдесят церквей), воздвиг храм Святого Антония Падуанского при францисканском монастыре.

К той поре главные православные объекты культа в Сараеве уже давно были построены. Старая церковь Святых Архангелов Михаила и Гавриила в Вароше многократно перепланировалась, в последний раз – в начале XVIII века. Другой важный православный храм, собор Пресвятой Богоматери, построил еще при турках, но в стиле барокко с элементами византийской архитектуры Андрия Дамьянов. Синагогу Ашкенази (сейчас – единственный действующий иудаистский храм) возвели в 1902 году по эскизам Карела Паржика. Старую еврейскую молельню, которая и при султане, и при императоре регулярно горела, в 1909 году после очередного несчастья основательно обновили: заменили крышу, провели электричество. В этом помещении расположен теперь Еврейский музей.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ИОСИП БРОЗ ТИТО,

солдат и вождь


Австро-Венгрия: судьба империи

Будущий создатель социалистической Югославии Иосип Броз (1892–1980), позднее получивший партийное прозвище Тито, родился в селе Кумровац на северо-западе от Загреба (Аграма) в многодетной словенско-хорватской семье кузнеца. Учился в школе механиков в городе Сисаке. В 1910 году получил место слесаря в Загребе. В том же году вступил в Социал-демократическую партию Хорватии и Славонии. Работал на фабрике металлоизделий в словенском городе Камник, на заводе Škoda в чешском городе Пльзень, на автомобильном заводе Daimler в Вене. В 1913 году призван на армейскую службу. Окончил школу младшего офицерского состава. Завоевал серебряную медаль на чемпионате императорской и королевской армии по фехтованию. Воевал в Западной Сербии. С января 1915 года командовал взводом на Русском фронте. “За доблесть и инициативу в разведке местности и захвате пленных” представлен к медали. Весной 1915 года в Галиции получил тяжелое ранение от удара черкесской пики и попал в плен. Лечился в госпитале под Казанью, работал на мельнице в Саратовской губернии, затем переведен в город Кунгур надзирателем в трудовой лагерь для военнопленных. Летом 1917 года бежал, был схвачен и отправлен обратно за Урал. Вступил в Интернациональную красногвардейскую бригаду. Летом 1918 года эту бригаду разбили союзники “белых”, бойцы Чехословацкого легиона. Тито снова бежал и работал механиком на паровой мельнице в селе под Омском. В 1919 году женился на четырнадцатилетней русской девушке Пелагее Белоусовой. В 1920 году вместе с женой вернулся на родину. В Загребе вступил в Коммунистическую партию. Впереди у Тито были подполье при королевской власти, война с немцами, их хорватскими пособниками – усташами и сербскими националистами – четниками, установление коммунистической власти в Югославии, ссора со Сталиным и многолетнее президентство в СФРЮ.

Мусульманские святыни Сараева тоже не остались без австро-венгерского внимания. Имперские архитекторы возвели, взамен обветшавшего старого, здание Исламской общины. На площади у Башчаршии вновь появился себиль, фонтан для путников, построенный со всем пиететом к османским традициям. Главная сараевская мечеть Гази Хусрев-бега возведена еще в 1530–1531 годах. Гази Хусрев, рожденный в Греции сын султанской дочери и боснийского торговца, просидевший наместником в Сараеве три десятилетия и рядом со “своей” мечетью похороненный, был видным полководцем: разбил армии венгров и венецианцев, железной рукой подавлял крестьянские восстания. Комплекс Хусрев-беговой мечети сгорел при взятии города войсками Евгения Савойского, был поднят из пепла через три четверти века, но при установлении императорской власти опять пострадал и снова был восстановлен в 1886 году. Сараевские муэдзины до сих пор созывают правоверных на предвечерний намаз в эту мечеть, только теперь часы молитвы возглашаются в записи, а под зеленым флагом ислама на минарете видны репродукторы. Но все остальное – без лукавства.

Австро-Венгрия, как могла, противодействовала идеологии объединения южных славян и пестовала теорию “боснийской идентичности”. Особенно старательно продвигал эту теорию императорский министр финансов венгр Беньямин Каллаи, надзиравший за Боснией и Герцеговиной с 1882 по 1903 год. Министр Каллаи, историк-славист по первой профессии, автор книг “История Сербии” и “Восточная политика России”, обрел союзника в лице сараевского интеллектуала Мехмед-бега Капетановича, который в 1891 году приступил к изданию газеты Bošnjak, “Босниец”. К тому времени разработали грамматику боснийского языка на латинице и кириллице. Но губительный для габсбургской монархии процесс национальной идентификации, как показало развитие событий, протекал и на южнославянских землях быстрее тех преобразований, которые предначертала образцовой колонии императорская рука.

Сразу после сараевского убийства венгерский репортер Арпад Пастор указывал на то, как густо переплелись в Боснии народы, религии и традиции: “Напялить на все это великое множество воспитаний, чувств, традиций, мироощущений единую униформу и администрацию невозможно. Никакая администрация и никакая армия не способны на это”. Свои неполные австро-венгерские полвека Босния теперь вспоминает скорее с добродушной благодарностью, чем с неприязнью или безразличием. Но Габсбурги, принесшие на Балканы и европейский лоск, и дворцы, и банки, и даже электрический трамвай, так и остались для боснийцев чужими, не успев как следует закрепиться в общественном сознании и коллективной памяти. Даже для образованных горожан австро-венгерская власть оказалась еще более далекой, чем турецкая. Снова процитируем наблюдательного француза Шарля Диля: “Австрийские администраторы могут сколько угодно говорить о том, что хотят держать в вате своих подданных, что их занятие и постоянная забота – ломать себе голову над тем, как войти в сердце народа. Народ упорно закрывает перед ними свое сердце”. На “административном” немецком языке империи в Сараеве говорили единицы, мода на оперу и оперетту в мусульманском обществе что-то не прививалась. Как англичане и французы в своих заморских владениях, колониальная администрация в Боснии во многом старалась для самой себя: в Сараево, Мостар, Травник по частичке переносили уже привычные в Центральной Европе комфорт и культурные навыки. Для боснийских сербов и хорватов (не говоря уже о мусульманах) Вена, Будапешт оставались едва ли не инопланетной цивилизацией. Лощеные господа в щегольских мундирах с тонкими напомаженными усиками, их спутницы в изящных нарядах, с легкими зонтиками – что общего они имели с боснийскими горами, балканской землей и привольным небом?

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

МЕХМЕД-БЕГ КАПЕТАНОВИЧ,

интеллектуал


Австро-Венгрия: судьба империи

Мехмед-бег Капетанович Любушак (1835–1902) родился в семье богатых землевладельцев на юго-западе Боснии. Получил исламское образование, говорил на нескольких восточных и европейских языках. В 1860-е годы совершил две продолжительные поездки по Западной Европе. Еще до габсбургской аннексии Боснии, будучи чиновником османской администрации, установил дружеские отношения с австро-венгерским консулом в Сараеве. Капетанович приветствовал власть Габсбургов в Боснии, о чем писал в том числе и на страницах ведущей венской газеты Neue Freie Presse. В 1879 году первым отдал своего сына Ризу в только что основанное в Сараеве немецкоязычное военное училище. В 1885 году пожалован титулом барона. В 1888 году издал под своей редакцией сборник народных боснийских сказаний и песен “Национальное достояние”, высоко оцененный в славянском мире; в переводе Капетановича вышел также обширный сборник персидских, турецких и арабских пословиц и поговорок “Восточное достояние”. Собирал народные предания и сказки, писал рассказы для детей. В публицистических статьях – прежде всего в газете Bošnjak – Капетанович отстаивал тезис о возможности сохранения боснийской идентичности в австро-венгерской государственной системе и ведущей роли в этом процессе исламской аристократии. Любопытно, что в то же время Капетанович не считал боснийских мусульман европейским народом. Дважды занимал пост градоначальника Сараева. Из общественной жизни удалился в 1898 году после парализовавшего его инсульта.

Некоторые историки считают, что оккупация спасла боснийских мусульман от исчезновения, ведь из независимых Сербии и Черногории они были к концу XIX столетия выдавлены. Это правда: ключом к завоеванию территорий для Габсбургов была лояльность, а не изгнание завоеванных ими народов. А. Дж. П. Тэйлор, кстати, указывает на занятный парадокс: и Австро-Венгрия имела основания быть благодарной Боснии и Герцеговине. Оккупация балканской территории, считает Тэйлор, смирила международные страсти, дала Габсбургам дополнительный повод для мобилизации ресурсов и тем самым продлила существование империи “еще на одно поколение”.

Императора-короля пожилые боснийцы, не забывшие услышанных в детстве рассказов дедушек и бабушек, по старой привычке еще иногда называют на южнославянский манер “Цар Франьо”. В лавках Башчаршии можно купить гипсовый бюстик Франца Иосифа, зато не сыскать фигурок маршала Тито, вот кто в цене у иностранцев! На бытовом уровне исторический процесс можно интерпретировать и так: восточный дух мастерового города оказался здесь сильнее северо-западного цивилизационного порыва. Как и столетия назад, основательность и чинность сараевских ремесленников уравновешивается расторопностью и суетливостью торговцев. Главные посетители лавок и магазинов теперь – иностранные туристы. Они охотно разбирают новые сараевские сувениры: брелоки и авторучки из автоматных патронов, разукрашенные чеканкой цветочные вазочки из орудийных гильз. Продавцы с обидой замечают: мало кто интересуется подлинным искусством, изящными кувшинами-ибриками с пухлыми талиями и узкими горлышками; никому не нужны кривые турецкие сабли ханджары, не говоря уж о медных казанах для перегонки водки-ракии; пылятся на полках терлуки, нарядные женские тапочки с вышивкой серебряной нитью. Достоинство профессионалов, конечно, рождает склонность к преувеличениям. Но не похоже, чтобы прошли времена, воспетые модным ныне загребско-сараевским писателем Миленко Ерговичем. Герой одного его рассказа, лавочник из Башчаршии, однажды в первый день весны закрыл свою мастерскую и повесил на дверь вывеску “Не работаю из-за солнца”. Ну кому, скажите, взбредет в голову с удовольствием трудиться в первый теплый день весны, спрашивает Ергович?

Шарль Диль поэтически написал об этих краях: “Здесь оттоманское море разбилось о славянский берег”. Тут изнемогла и габсбургская колониальная волна. Сараево застряло между Востоком и Западом, куда не вытолкнули его ни католический император, ни православный король, ни безбожный коммунист. Сараево остается вторым после Стамбула по численности жителей мусульманским городом Европы. По улицам этой столицы ислама фланируют парни с широкими славянскими лицами, Ибрагимы и Ахмеды. Они ухаживают за скромными смуглянками, которым по олимпийской моде восьмидесятых даны все больше западные, слегка опереточные для русского уха имена: Сабина, Сильвия, Сильвана. Романтическая жизнь молодежи кипит вдоль оси неширокого центрального проспекта, одной оконечности которого уже вернули историческое название – Ферхадие, а у другой оконечности исторического названия еще не отобрали – маршала Тито. Добродошли (добро пожаловать) в Сараево!

Через десять лет после гибели расколотой выстрелами Гаврило Принципа Австро-Венгрии, в совсем других исторических обстоятельствах, художник Альфонс Муха создал цикл из двадцати огромных исторических полотен под названием “Славянская эпопея”. На одной из этих картин, “Апофеоз истории славянства”, в общей толпе мифологических персонажей нашлось место и добродушному усатому боснийцу в бордовой феске. Что же касается аллегорий процветающей провинции Босния и Герцеговина, то современные австрийцы, на земле которых власть Габсбургов удержалась не четыре десятилетия, а более шести веков, впервые увидели отреставрированные и почти полностью сохранившиеся полотна Мухи только весной 2009 года – на выставке в бывшем габсбургском дворце Бельведер.

6

Гибель империи

Солдат мировой войны, умирающий там, на дне окопа, услышь меня издали. Не позволяй на прощанье развешивать над собою парикмахерских вывесок, целующихся голубков, картинок. Не закатывай вслед за ними глаз, не вторь их обмирающему ханжескому шепоту “родина!” – ведь ты, умирающий солдат, знаешь, что родина – это не вамп-истеричка из романа ужасов, а земля, дом, небо, вода, забор, цыпленок, старик крестьянин, городская улица и что родина – это ты сам, умирающий солдат, и никто другой, что это твоя жизнь, которой ты рисковал не из-за ностальгических грез и не из-за “вспряньмадьяра”[66], а лишь из-за смертельной угрозы над нею – солдат мировой войны, милая моя родина, бедная, бедная моя родина…

Фридеш Каринти. Моя родина и “Родина моя!”, 1915

Es ist nichts, – прошептал умирающий, — nichts[67]… Кровь хлынула изо рта на синий генеральский мундир. Франц Фердинанд издал последний хрип и скончался. Рядом завалилась на бок супруга эрцгерцога София, герцогиня фон Гогенберг. В нескольких метрах от автомобиля наследника престола полицейские и прохожие заламывали руки убийце. 28 июня 1914 года стало последним днем исторического XIX века – столетия в истории не всегда совпадают со столетиями в календаре. Старый мир умер вместе с эрцгерцогом и его супругой. Но в момент сараевского убийства об этом никто не догадывался – мало ли знатных особ пало в тогдашней Европе от рук террористов?

Температура повышается

Поначалу преступление в Сараеве не вызвало ажиотажа не только в Европе, но даже в Австро-Венгрии. “Господина из Конопиште”, замкнутого и вспыльчивого человека с неприветливым характером, любили и ценили немногие – разве что члены его семьи (в том числе племянник Карл, ставший после сараевской трагедии наследником престола) да ближайшие друзья и сподвижники. В Вене, как озадаченно отмечал один наблюдатель, жизнь текла своим чередом: “В парке Пратер играет музыка, люди веселятся и пьют вино”. Реакция престарелого императора на гибель наследника оказалась загадочной. Франц Иосиф пожалел детей убитой четы, оставшихся сиротами, а затем произнес странную фразу: “Высшей силе было угодно восстановить порядок, который я не смог удержать”. Имел ли в виду император морганатический брак эрцгерцога, нарушивший правила наследования в габсбургском доме? Или непростую натуру эрцгерцога и его взгляды, часто противоречившие воззрениям самого Франца Иосифа? Или же просто в душе старика, пережившего не одну семейную трагедию, всколыхнулся фатализм?

Похороны наследника престола и его супруги в замке Арштеттен прошли скромно, даже без присутствия иностранных дипломатов.

Несмотря на обманчивое спокойствие, те, кто разбирался в переплетении политических проблем тогдашней Европы, понимали: гибель Франца Фердинанда повлечет за собой самые неприятные последствия. Одним из таких людей был советник императорского и королевского Министерства иностранных дел Франц фон Мачеко. За четыре дня до кончины эрцгерцога Мачеко завершил составление аналитической записки, работу над которой ему поручил глава дипломатического ведомства граф Леопольд фон Берхтольд. Особое внимание в документе уделялось ситуации на Балканах. Мачеко не скрывал обеспокоенности: “Общий результат развития событий, с точки зрения как Австро-Венгрии, так и Тройственного союза, ни в коем случае не может быть назван благоприятным”. Причину такого положения Мачеко (и с ним было согласно руководство дунайской монархии) видел в агрессивности Антанты, прежде всего России и ее балканского клиента – Сербии, а также в отсутствии у Германии и Австро-Венгрии четкой стратегии действий на юго-востоке Европы.

Да, в первые дни июля 1914 года мало кто предполагал, что сараевское убийство станет поводом к войне, и практически никто – что война станет мировой и унесет миллионы жизней. Однако в движение пришли дипломатические механизмы, разделившие к тому времени Европу на два лагеря. Интересы этих лагерей расходились все сильнее – пока наконец единственным способом сведения счетов не оказался вооруженный конфликт. Клубок противоречий, итогом которых стала Первая мировая (или “Великая война”, как называли ее, когда она закончилась, не зная, что предстоит другая, еще более кошмарная), все сильнее запутывался на протяжении по меньшей мере трех с лишним десятилетий. 1890-е годы принесли сближение Петербурга с Парижем, напугавшее и разозлившее Центральные державы, а следующее десятилетие – неожиданное примирение Франции и Британии, прежде враждовавших из-за колоний. В 1904 году было заключено франко-британское соглашение, заложившее основы Entente cordiale, “Сердечного согласия”. В Петербурге делали ставку не только на Францию, союз с которой был крепок, несмотря на разницу политических систем двух стран, но и на прежнего противника, Великобританию.

Важной причиной роста напряженности в Европе стал авантюризм и непоследовательность политики Германии после ухода в 1890 году в отставку канцлера Отто фон Бисмарка. Неуравновешенный Вильгельм II никак не мог решить, к чему он стремится в отношениях с Британией – к долговременному союзу или, напротив, к соперничеству? Выбор был сделан в пользу соперничества. Берлин затеял строительство большого военно-морского флота и активизировал колониальную экспансию в Азии и Африке, что вызвало беспокойство в Лондоне. Действия Германии подтолкнули Британию к сближению с Россией. В 1907 году Лондон и Петербург заключили соглашение, полюбовно разрешившее большинство противоречий между сторонами сразу в нескольких регионах.

Каждую из великих держав сковывала система военно-политических союзов и неформальных обязательств. Даже Британия, дольше других пытавшаяся сохранить splendid isolation, блестящую изоляцию Викторианской эпохи, запуталась в этой сети. Каждая из европейских держав преследовала свои интересы, не всегда совпадавшие с интересами союзников. Берлин и Париж противостояли друг другу с 1870 года, когда немцы отобрали у французов Эльзас и Лотарингию. Этот конфликт не затрагивал интересы союзников – соответственно Вены и Петербурга, они сами были вовлечены в игру в Балканском регионе, не относившемся к числу приоритетов Германии и Франции. Расхождения отражались на вопросах стратегии: каждый заботился о своей выгоде, не всегда координируя планы с союзниками. Это хорошо демонстрирует история военного планирования Германии и Австро-Венгрии.

Стратегия Берлина с 1890-х годов основывалась на идее быстрого разгрома Франции. В концентрированном виде эта концепция нашла выражение в “плане Шлиффена”[68], предполагавшем нанесение французам сокрушительного удара со стороны Бельгии вдоль морского побережья. В результате немецким войскам открылась бы прямая дорога на Париж. После разгрома Франции немцы намеревались перебросить войска на восток, против России, которая, как предполагалось, из-за огромной территории и транспортных проблем не успела бы к тому времени развернуть боевые порядки. Основную тяжесть противостояния на востоке в первые недели войны Германия предполагала переложить на австро-венгерского союзника.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ФРАНЦ КОНРАД ФОН ГЁТЦЕНДОРФ,

поджигатель войны


Австро-Венгрия: судьба империи

Отпрыск южноморавского рода Конрадов, в начале XIX века получившего потомственное дворянство с позволением прибавить к фамилии имя родственников, семьи фон Гётцендорф из Пфальца. Сын гусарского полковника и венской актрисы, граф Франц Конрад фон Гётцендорф посвятил себя военной службе. В звании обер-лейтенанта он участвовал в оккупации австро-венгерскими войсками Боснии и Герцеговины, ротным командиром – в подавлении восстания на юге Далмации (1882). В 1906 году назначен начальником Генерального штаба. На этом посту зарекомендовал себя энергичным военным реформатором, отыскав союзника в лице наследника престола Франца Фердинанда. Однако позже они рассорились: в отличие от миролюбивого эрцгерцога генерал-фельдмаршал оказался последовательным “ястребом”. Он считал необходимой превентивную войну против Италии и Сербии. Война с Сербией стала для генерал-фельдмаршала idée fixe, Конрад фон Гётцендорф предлагал начать боевые действия около тридцати раз. Считался главным разработчиком военных планов Австро-Венгрии, однако допустил стратегические просчеты, которые дорого обошлись монархии на Сербском и Русском фронтах. Тем не менее стал фактическим командующим вооруженными силами империи, оттеснив на задний план малоспособного эрцгерцога Фридриха. После воцарения в ноябре 1916 года Карла I звезда генерала закатилась. В марте 1917 года его назначили (с понижением) командовать расквартированной в Тироле 11-й армией. Летом 1918 года Конрад фон Гётцендорф руководил наступлением на реке Пьява. После провала операции получил декоративную должность в лейб-гвардии. Жил в Инсбруке и Вене с родившей ему шестерых детей второй женой, из-за союза с которой рассорился с четырьмя сыновьями от первого брака. Написал обширные и некритичные к собственной персоне мемуары; среди военно-теоретических работ Конрада фон Гётцендорфа – “Пехотные вопросы и опыт бурской войны”, “Введение в изучение тактического устава”. Умер в Германии в 1925 году в возрасте 72 лет от болезни желчного пузыря.

В Вене смотрели на ситуацию иначе. Начальник австро-венгерского Генерального штаба Франц Конрад фон Гётцендорф рассчитывал на поддержку Германии на Восточном фронте уже на первом этапе войны. Как отмечает американский военный историк Ричард Л. Ди Нардо, “в 1906–1913 годах Конрад занимался планированием совместных с немцами акций против русских. Мольтке в письме Конраду от 19 марта 1909 года обещал провести наступление в районе реки Нарев, чтобы поддержать австрийскую операцию между Бугом и Вислой. Конрад воспринял это заявление столь серьезно, что каждый год требовал от Мольтке подтверждения. Мольтке продолжал игру, хотя в письме Конраду от 10 февраля 1913 года отметил, что судьба Австрии “решится не на Буге, а на Сене”. Австрийцы могли бы сделать вывод, что немецкие обещания о наступлении на востоке куда более сомнительны, чем полагал Конрад.

В качестве наиболее вероятного противника австро-венгерские штабисты в последнее предвоенное десятилетие рассматривали Сербию. Убийство Франца Фердинанда, в причастности к которому в Вене поспешили обвинить Сербию, казалось, подтверждало правоту Конрада фон Гётцендорфа и других сторонников “партии войны”: с амбициями Белграда следовало покончить. Повод оказался подходящим – вне зависимости от того, был ли престолонаследник популярной фигурой, он являлся вторым человеком в государстве, входившем в число великих держав. Наказать виновников гибели Франца Фердинанда[69] казалось делом чести. Но за Сербией стояла Россия, и вопрос о том, придется ли воевать с Петербургом, стал главным для австро-венгерских стратегов. Ответа они дать не могли, но знали, что войну в одиночку с восточным гигантом дунайской монархии не выдержать. Ключевой для Вены оказалась поддержка Берлина.

Лихорадка

Об июльском кризисе 1914 года написаны горы исследований. В мировой истории найдется немного столь кратких периодов – от убийства наследника престола до первого обстрела Белграда австро-венгерской артиллерией прошел ровно месяц, – которые удостоились бы такого пристального внимания мемуаристов, историков и писателей. По замечанию британского историка Джеймса Джолла, “решение Австро-Венгрии предпринять акцию против Сербии, германское решение поддержать Вену, сербское решение не принимать части условий австрийского ультиматума, русское решение оказать поддержку Сербии, британское решение вмешаться и, наверное, самое важное – решения России и Германии объявить мобилизацию – все это предопределялось множеством ранее принятых решений, планов, сложившихся представлений, суждений и отношений”. Проблема, однако, заключалась в том, что почти никто из ответственных лиц великих держав до конца не сознавал, насколько сложную, взаимозависимую и взрывоопасную систему представляют собой союзы и коалиции, сложившиеся в Европе. Все надеялись, что конфликт между Австро-Венгрией и Сербией окажется локальным. На большую войну вплоть до самых последних дней июля, когда боевые действия на севере Сербии уже начались, не рассчитывал никто. По умолчанию предполагалось, что в последний момент какая-то из держав не решится воевать: Россия не поддержит Сербию, Германия – Австро-Венгрию, Франция – Россию, Британия – Францию… Но разрыва цепочки не произошло. Результатом стала Великая война.

Политики и стратеги как-то просмотрели, что к 1914 году средства взаимного уничтожения развились до степени, менявшей характер боевых действий. Война становилась тотальной, затрагивала все общество, меняла его структуру – но все это стало ясным лишь после того, как столкновение европейских держав приобрело затяжной характер. К началу Великой войны Европа уже столетие не знала крупных военных кампаний. Все значительные международные конфликты после 1815 года оказывались скоротечными и длились по нескольку месяцев. Исключение составила Крымская война, которая велась почти исключительно на окраинах Европы и в основном на изолированной территории. Даже когда в августе 1914-го стало ясно, что австро-сербским конфликтом кризис не ограничится, а масштабы войны впервые со времен Наполеона окажутся общеевропейскими, в массовом сознании взял верх необоснованный оптимизм. Как писала немецкая пресса, солдаты “вернутся домой, прежде чем опадут листья”.

Расследование сараевского убийства не выявило направленного против Австро-Венгрии заговора сербских властей. Австрийский следователь Фердинанд Визнер докладывал в Вену из Белграда: “Доказать и даже подозревать сербское правительство в том, что оно было осведомлено о покушении, либо участвовало в его осуществлении и подготовке, либо предоставило для него оружие, не представляется возможным”. По какой же причине Австро-Венгрия проявила летом 1914 года необычную воинственность? Одна из причин в том, что в Вене полагали: великой державе негоже проявлять слабость. Сербское правительство, возможно, и не было причастно к убийству эрцгерцога, но враждебности Белграда к северной соседке, доказательств сербских стремлений оторвать от монархии Габсбургов южнославянские земли хватало. Возобладавшую в Хофбурге позицию “победить или умереть” сформулировал австро-венгерский дипломат граф Александр Хойош: “Мы не хотим быть больным человеком Европы. Лучше уж быстрая смерть”. Австро-Венгрия в определенном смысле отправилась воевать от отчаяния.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ЛЕОПОЛЬД ФОН БЕРХТОЛЬД,

министр поневоле


Австро-Венгрия: судьба империи

Леопольд фон Берхтольд (1863–1942) был истинным австро-венгром: он родился в Вене в семье австрийских немцев, владевшей крупными поместьями в Венгрии и Моравии. В супруги выбрал графиню Фернандину Карои, одну из богатейших венгерских наследниц. Берхтольд много лет прослужил в дипломатических представительствах Австро-Венгрии в Лондоне, Париже и Петербурге. В 1908 году в своем замке Бухлау в Моравии он организовал встречу австро-венгерского и русского министров иностранных дел, Алоиса фон Эренталя и Александра Извольского, для разрешения боснийского кризиса. В 1912 году, когда барон Эренталь тяжело заболел, министерский пост предложили графу Берхтольду. Он долго отказывался, не чувствуя себя готовым к столь высокой должности. Тем не менее фон Берхтольд оказался энергичным, трудолюбивым и компетентным министром. Однако в дни июльского кризиса и он попал под влияние “ястребов”, ускорив войну. Судя по переписке министра, Берхтольд полагал, что война останется локальной, и видел в наказании Сербии единственную возможность для Австро-Венгрии сохранить влияние на Балканах. Осенью 1914 года министр попытался предотвратить присоединение Рима к странам Антанты и согласился на территориальные уступки итальянцам в обмен на сохранение нейтралитета. Эти действия фон Берхтольда вызвали возмущение его политических противников, и в начале 1915 года министр подал в отставку. Некоторое время он занимал придворные должности; остаток жизни провел в своих имениях.

4 июля граф Хойош направился в Берлин с письмом своего императора. Франц Иосиф писал Вильгельму II: “Покушение на моего несчастного племянника есть прямое следствие агитации русских и сербских панславистов, чьей целью является ослабление Тройственного союза и разрушение моей империи… Речь идет о хорошо организованном заговоре, нити которого ведут в Белград… О примирении с Сербией… теперь и думать не приходится… Сербия должна быть исключена из числа политических факторов на Балканах”. Ответ Вильгельма II обнадежил Вену: Германия исполнит союзнические обязательства. 

В разговоре с австрийским послом германский император отметил, что с акцией против Сербии нельзя медлить: “Россия еще совсем не подготовлена к войне и, скорее всего, не решится взяться за оружие”. Центральные державы внушили себе, что Россия воевать не будет, а без ее вмешательства расправиться с Сербией – задача несложная.

Впрочем, полного единства среди государственных мужей Австро-Венгрии не наблюдалось. Заупрямился венгерский премьер Иштван Тиса: он считал, что предполагаемый разгром Сербии и присоединение к дунайской монархии новых земель, населенных славянами, ослабит положение Будапешта в империи. Тису “обрабатывали” целую неделю, и 14 июля на заседании совета министров обеих частей монархии он сдался под влиянием аргументов немецкого посла, собственных советников и, наконец, императора-короля, склонившегося на сторону военной партии. Еще через пять дней совет министров одобрил текст австро-венгерской ноты Сербии, которая тут же была разослана в посольства монархии. Документ уже находился в пути, когда министр иностранных дел фон Берхтольд ознакомил с текстом императора. Франц Иосиф заметил, что нота составлена в слишком сильных выражениях и представляет собой ультиматум, но ничего не возразил, когда министр ответил ему: “Так было нужно, ваше величество”.

24 июля условия ультиматума стали известны всей Европе. Требования Вены были предельно жесткими, фактически речь шла о превращении Сербии в австро-венгерский протекторат, однако ответ Белграда оказался на удивление миролюбивым. Карагеоргиевичи принимали все условия, кроме одного, означавшего, по сути, утрату суверенитета (“…согласиться с участием органов императорского и королевского правительства в преследовании на территории Сербии движения, направленного на подрыв целостности монархии”). В Белграде явно не желали преждевременной войны, не желали настолько, что, когда текст ответа стал известен Вильгельму II, германский император с видимым облегчением заметил: “Повода к войне больше нет”. Но в Вене хотели крови, и отказ Белграда удовлетворить самое унизительное из австро-венгерских требований послужил дунайской монархии основанием для разрыва отношений и начала боевых действий.

В тот момент у Австро-Венгрии уже не могло быть надежд на то, что Россия останется в стороне от конфликта. Сразу после получения ультиматума сербский принц-регент Александр обратился к Николаю II с просьбой о помощи: “Мы не в состоянии защитить себя сами… Умоляем ваше величество прийти нам на помощь как можно скорее… Надеемся, что этот призыв найдет отклик в Вашем великодушном славянском сердце”. На следующий день русское правительство постановило, что в случае, если Сербия подвергнется нападению, Россия выступит на ее стороне. Россия была неважно подготовлена к войне, но так же как и Австро-Венгрия, считала, что не может допустить публичного унижения.

С 11 часов утра 28 июля 1914 года Австро-Венгрия находилась в состоянии войны с Сербией. О ее начале старый император объявил подданным мрачным и пышным манифестом “Моим народам”. “Моим горячим желанием было посвятить годы, которые мне могут еще быть дарованы по милости Божией, делу мира и уберечь мои народы от жертв и тяжкого бремени войны. Провидение судило иначе. Интриги исполненного ненависти врага принуждают меня во имя защиты моей монархии… после долгих лет мира вновь взяться за меч… Все сильнее раздувается огонь ненависти ко мне и моему дому, все более открытыми становятся попытки насилием отторгнуть неотъемлемые территории Австро-Венгрии. Сербские преступные деяния… подрывают основы государственного порядка на юго-востоке монархии, дабы поколебать народ, о котором я забочусь с отцовской любовью, в его верности правящей династии и родине, дабы подстрекать молодежь к преступным и изменническим действиям… С непрестанной дерзостью Сербии должно быть покончено, чтобы не были нарушены честь и престиж моей монархии, а ее политическое, экономическое и военное развитие не подвергалось постоянным потрясениям… В эту минуту я полностью осознаю масштабы своего решения и собственную ответственность перед Всевышним. Я все изучил и взвесил. Со спокойной совестью встаю на путь, начертанный мне долгом. Надеюсь на свои народы, которые всегда, во всех бурях объединялись в неизменной верности трону и проявляли готовность к величайшим жертвам во имя чести, величия и силы родины. Полагаюсь на храбрые, полные самоотверженного воодушевления вооруженные силы Австро-Венгрии. И верю, что Всевышний ниспошлет победу моему оружию. Франц Иосиф собственноручно”. Манифест был опубликован в газетах и листовках на всех основных языках империи. Документ во множестве расклеили в публичных местах по городам и весям монархии. Часто рядом с текстом красовался цветной плакат: старый император, склонив голову, молится о спасении народов и Отечества.

В ответ на объявленную Францем Иосифом мобилизацию Николай II отдал приказ о частичной мобилизации четырех военных округов (Австро-Венгрия в июле передвижений войск у русской границы не производила). Инициатива британского министра иностранных дел Эдуарда Грея созвать конференцию для урегулирования конфликта не нашла отклика в Вене и Берлине. “Это лишнее! – заявил Вильгельм II. – По вопросам, касающимся чести и самой жизни, консультироваться не о чем”. Однако германский император не был тем поджигателем войны, каким его нередко принято изображать. Он тоже не хотел и боялся столкновения – во всяком случае, войны на двух фронтах. С 29 по 31 июля шел лихорадочный обмен телеграммами между Берлином и Петербургом. Кайзер пытался добиться от царя отмены мобилизации. Достичь компромисса не удалось. Австро-венгерская артиллерия и канонерские лодки на Дунае приступили к обстрелу Белграда.

1 августа Германия объявила России войну, а на следующий день потребовала от властей Бельгии права на использование территории страны для операций немецких войск против Франции. Под угрозой оказался нейтралитет Бельгии, гарантированный договором пяти великих держав от 1839 года. Это было неприемлемо для Британии: в результате Германия получила бы выход к Ла-Маншу. В тот же день о нейтралитете объявила Италия. Формальным предлогом стало объявление Австро-Венгрией войны Сербии, противоречившее оборонительному характеру Тройственного союза. Италия оказалась таким образом единственной державой, которая летом 1914 года не выполнила союзнических обязательств. 3 августа Германия заявила, что находится в состоянии войны с Францией, поддержавшей Россию. В тот же день Бельгия отказалась удовлетворить требования Берлина, немецкие войска пересекли границу. 4 августа последние колебания преодолела Великобритания. Наконец, 6 августа Австро-Венгрия объявила войну России; 12 августа Британия и Франция объявили войну Австро-Венгрии. Габсбургскую монархию, как и другие страны Европы, охватил патриотический угар. Вот заголовки венских газет: “Сербия должна умереть”, “Каждый выстрел – один русский, каждый шаг – один британец, каждый удар – один француз” (Jeder Schuß ein Russ, jeder Tritt ein Brit’, jeder Stoß ein Franzos).


Австро-Венгрия: судьба империи

Австро-венгерские солдаты маршируют к горе Сион в ходе ближневосточной кампании, где они вместе с турецкими союзниками сражались против британских войск. 1916 год. Library of Congress.


Первым убитым солдатом мировой войны стал рядовой 11-й роты 68-го пехотного полка австро-венгерской армии Пал Ковач. Сербская пуля настигла его на заре 29 июля 1914 года на мосту через Саву неподалеку от пограничного города Земун. Через десять лет на родине Ковача, в Абадсалоке, рядовому поставили памятник. Черты высеченного в камне скорбного лица имеют мало общего с обликом щупленького солдатика Ковача с групповой фотографии на стенде Музея военной истории в Будапеште. Однако у павших героев нет выбора: они обязаны быть мужественными.

Вслед за Палом Ковачем на Великой войне погибли еще 16 миллионов 543 тысячи 184 человека.

Горячка

Как намеревалась воевать монархия Габсбургов? Британский военный историк Бэзил Лидделл-Гарт так описывает не слишком удачную стратегию Франца Конрада фон Гётцендорфа: “Наступление оказалось ослаблено комбинацией двух факторов – изменчивыми взглядами и негибкой транспортной базой. Австрийские силы были разделены на три части: эшелон А, предназначенный для боев на Русском фронте (28 дивизий); “Балканский минимум” (восемь дивизий), выделенный для Сербского фронта и, наконец, эшелон В (12 дивизий), который предполагалось использовать в соответствии с развитием событий… Конрад, стремясь покончить с Сербией, начал перемещать эшелон В в этом направлении, невзирая на возможность русского вмешательства. Но 31 июля он решил остановить переброску войск. Однако начальник железнодорожного ведомства проинформировал: дабы избежать хаоса на магистралях, нужно позволить эшелону В доехать до мест назначения на дунайской границе и лишь оттуда транспортировать его в Галицию. Уход этого эшелона с Дуная ослабил наступление против Сербии, но не помог наступлению против России, поскольку пополнение прибыло туда слишком поздно”.

Вероятно, эта нелепая ошибка оказалась роковой. Если бы на Сербском фронте Австро-Венгрии удалось быстро достичь решающего перевеса, это существенно изменило бы обстановку в Европе в пользу Центральных держав. С другой стороны, недооценивать российскую угрозу Вена тоже не имела права: Австро-Венгрия не могла рассчитывать на моментальную немецкую поддержку на Восточном фронте. Еще 12 мая 1914 года, встретившись с австро-венгерским начальником Генерального штаба, фон Мольтке-младший заявил: “Мы надеемся покончить с Францией в течение шести недель или по крайней мере добиться к тому времени таких успехов, которые дадут нам возможность повернуть  основные силы на восток”. Это означало, что по меньшей мере полтора месяца дунайская монархия должна была воевать при минимальной помощи Германии. Поражение, нанесенное немцами русским армиям в Восточной Пруссии в самом начале войны, в Вене восприняли с воодушевлением. Но на ситуацию в Галиции, где разворачивались бои Русско-австрийского фронта, эта победа большого влияния не оказала.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

АЛОИС ПОДГАЙСКИЙ,

солдат монархии и республики


Австро-Венгрия: судьба империи

Алоис Подгайский родился в 1864 году в семье служащего жандармского управления в городке Яблунков в Силезии. В 17 лет поступил в кадетскую школу, закончил военную академию в Вене, служил на офицерских должностях в разных областях монархии, от Тироля до Буковины. Карьера складывалась непросто: в молодости Подгайский был на учениях отчитан самим императором – за тактическую ошибку, за которую лично он ответственности не нес. Не имея высоких покровителей, способный офицер своим трудом прокладывал путь наверх. К 1910 году он дослужился до полковника, войну встретил командиром 42-й пехотной бригады ландвера в Праге. Воевал на Сербском, Русском, Итальянском фронтах, проявил себя как хладнокровный дивизионный командир. Последним его чином в императорской и королевской армии было звание генерал-лейтенанта. В 1918 году Подгайский стал самым высокопоставленным чехом в австро-венгерской армии. Он считал, что военный не должен заниматься политикой, поэтому, не изменяя национальным корням, честно служил монархии до ее краха. Затем перешел в армию Чехословацкой Республики, где с подозрением относились к “австриякам”. Тем не менее профессионализм Подгайского пригодился и новой власти. Генерала назначили командующим Моравским военным округом со штабом в Брно. С 1927 года он выполнял функции инспектора чехословацких вооруженных сил, проводил армейские реформы. В 1933 году вышел в отставку. Во время нацистской оккупации подал прошение властям Протектората Богемия и Моравия о выделении дополнительного денежного содержания, установленного для бывших военнослужащих австро-венгерской армии. В 1945 году Подгайский дорого заплатил за это: его на месяц арестовали, а затем лишили воинского звания и снизили пенсию. Через год опальный генерал скончался.

Активные боевые действия начались в Галиции к концу августа. Австро-венгерские войска, левый фланг которых в русской части Польши прикрывала немецкая войсковая группа, теснили противника, но восточнее Львова ситуация складывалась для австрийцев неудачно. Верховное командование отдало приказ об отступлении. К середине сентября вся Восточная Галиция находилась в руках русских. Историк Барбара Такман пишет: “Русские нанесли противнику урон в 250 тысяч человек, взяли 100 тысяч пленных, вынудили австрийцев отступать в течение восемнадцати дней… и причинили австро-венгерской армии, особенно ее офицерскому корпусу, такой урон, от которого она уже не смогла оправиться”. Эта оценка преувеличена: императорская и королевская армия и позже предпринимала активные действия на Восточном фронте. Говорить о полном ослаблении австро-венгерских войск можно только после Брусиловского прорыва, русского наступления в Галиции летом 1916 года.

В начале октября 1914 года австро-венгерское командование организовало новое наступление, пытаясь отбить у русских Львов и крепость Перемышль (сейчас Пшемысль в Польше). Операция не увенчалась успехом, война приобрела позиционный, окопный, изматывающий характер. Вот как выглядела ситуация в расположении 37-й дивизии гонведов весной 1915 года, согласно рапорту дивизионного командования: “11 марта. В последние дни в дивизии 1500 обмороженных. Командир дивизии не уверен в том, что результат боевых действий оправдывает такие потери… Холод, снег, резкий ветер, невозможность из-за плохой видимости использовать артиллерию. Части измотаны, теплого питания нет из-за отсутствия полевых кухонь”.


Австро-Венгрия: судьба империи

Главнокомандующий австро-венгерской армией эрцгерцог Фридрих инспектирует войска. Рисунок Р. Хёгера.


Тем не менее, когда погода наладилась, Центральные державы добились успеха. В мае 1915 года австро-немецкие войска прорвали фронт под Горлицей, на севере Галиции. Проявилась неготовность Российской империи к войне: в критические месяцы “великого отступ-ления” 1915 года русские войска страдали от нехватки артиллерии и боеприпасов, потери только в Галиции cоставили около полумиллиона человек. Немцы заняли значительную часть территории нынешних Литвы и Белоруссии; польские земли практически целиком оказались под контролем Центральных держав. В 1915году проявился фактор, который в последующие месяцы и годы лишь усиливался: Австро-Венгрия превращалась из союзника Германии в ее сателлита. В прорыве фронта русских войск в Галиции решающую роль сыграла 11-я немецкая армия, общее руководство операцией осуществлял немецкий командующий Август фон Макензен. Однако представление о том, что “за австрийцев воевали немцы”, не соответствует действительности. Немецким командующим действительно принадлежало последнее слово при планировании крупных операций, но в составе войск, которые сражались и умирали в этих боях на Русском, Сербском, Румынском, Итальянском фронтах преобладали “щучье-серые” мундиры австро-венгерских солдат. Вот процентное соотношение войск Австро-Венгрии и Германии в некоторых совместных кампаниях:

Горлицкая операция, Восточный фронт, 1915. . . . . . 65: 35

Бои в Карпатах, Восточный фронт, 1915. . . . . . . . . . 79: 21

Разгром Сербии, 1915. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 35: 30[70]

Операции против Румынии, 1916. . . . . . . . . . . . . . .  46: 29[71]

Битва у Капоретто, Итальянский фронт, 1917. . . . . . . 51: 49

Другим стереотипом, касающимся австро-венгерской армии в Первой мировой войне, является миф о том, что подданные Габсбургов сражались “из-под палки”, а уж солдаты-славяне только и мечтали о том, как бы перебежать на сторону сербов или русских. Самыми известными такими формированиями были Чехословацкие легионы, организованные эмигрантским Чехословацким национальным комитетом в России, Франции и Италии из австро-венгерских пленных чешской и словацкой национальностей. К концу 1918 года численность легионов не превышала 90 тысяч (в том числе в России – более 60 тысяч человек), а всего в годы Первой мировой форму императорской и королевской армии носили около восьми миллионов человек.


Австро-Венгрия: судьба империи

Солдаты 2-го Тирольского полка в минуты отдыха играют в карты. Июль 1918 года.


Боевой дух частей, сформированных в Чехии и населенных сербами районах Венгрии, действительно оказался значительно ниже, чем в полках, большинство в которых составляли австро-немцы, мадьяры или хорваты – народы, воспринимавшие войну как “свою”, по крайней мере поначалу. Kaisertreu (верные императору) австрийцы и венгры с возмущением узнавали о том, что некоторые чешские солдаты едут на фронт, распевая далекую от патриотизма песенку: Červený šátečku, kolem se toč, táhneme na Rusy, nevíme proč (“Крутись, крутись, красный платочек, мы идем на русских – не знаем почему”). Широко известен случай 3 апреля 1915 года, когда во время контрнаступления русских войск под Стебницкой Гутой в Галиции капитулировала большая часть 28-го Пражского полка, который вследствие этого был распущен и “на вечные времена вычеркнут из списка австрийских полков”. Однако в то же время галицийские, трансильванские и боснийские полки, составленные из поляков, русинов (украинцев), румын и боснийских мусульман[72] (их боевой клич звучал несколько неожиданно – “Аллах и Франц Иосиф!”), оказались вполне надежными и сражались мужественно. Чтобы избежать проявлений нелояльности, дезертирства и массовой сдачи славян, особенно чехов, в плен, командование прибегло к нехитрому приему: запасные батальоны, пополнявшие эти части, составлялись начиная с 1915 года почти исключительно из австро-немцев, венгров и хорватов. Впрочем, и с чехами все было далеко не так однозначно. Если на Восточном фронте их боевой дух зачастую был невысок, то в боях с итальянцами (Италия вступила в войну против своих недавних союзников весной 1915 года)[73] многие чешские части проявили себя геройски.

Особой ожесточенностью отличались бои на Балканах. Сербия оказалась более крепким орешком, чем полагали в Вене, а способности генерала Оскара Потиорека, командовавшего австро-венгерскими силами на первом этапе балканской операции, явно не соответствовали масштабу поставленных задач. Сербы, сражавшиеся не только отчаянно, но и умно, дважды отбрасывали австро-венгерские войска за Дунай. Лишь год спустя, когда на Балканы были переброшены немецкие войска под командованием незаменимого генерала Макензена, Центральным державам удалось проломить оборону противника. Этому способствовало и вступление в войну Болгарии, чьи войска ударили сербской армии в тыл. В декабре 1915 года Сербия и Черногория оказались оккупированы немецкими, австро-венгерскими и болгарскими частями, а остатки сербской армии после трагического отступления через горные перевалы Албании эвакуировались на кораблях Антанты на греческий остров Корфу.


Австро-Венгрия: судьба империи

Австрийские пехотинцы в обороне. Рисунок Хуго Годины.


1916 год ознаменовался чередой неоднозначных событий. Если на Балканах и Итальянском фронте, где бои шли в непростых горных условиях, ситуация стабилизировалась и война стала позиционной, то на востоке фронт пришел в движение. В июне Россия начала свое самое крупное наступление, вошедшее в историю как Брусиловский прорыв, по имени командовавшего русскими войсками генерала Алексея Брусилова. В его директиве, разосланной частям, говорилось: “Атака должна вестись по возможности на всем фронте, независимо от сил, располагаемых для сего”. Предписывалось “в каждой армии, в каждом корпусе наметить, подготовить и организовать широчайшую атаку определенного участка неприятельской территории”. Австрийский фронт был прорван. Брусилов впоследствии назвал свою операцию “боевым кровавым шествием вперед”. Генералу удалось оттеснить противника, на южном участке фронта русские вышли к карпатским перевалам. Но радикально изменить ситуацию царская армия не смогла, к концу июля Брусиловский прорыв выдохся. “Я продолжал бои уже не с прежней интенсивностью, – писал полководец, – стараясь возможно более сберегать людей и лишь в той мере, которая оказывалась необходимой для сковывания… войск противника”. Перелома не произошло, но русское наступление имело катастрофические последствия для Австро-Венгрии: из 650 тысяч солдат и офицеров, которыми располагала монархия на Восточном фронте, за два месяца боев убитыми, ранеными и пленными она потеряла почти три четверти. Военная мощь Габсбургов была подорвана. После Брусиловского прорыва и под влиянием экономического кризиса в австро-венгерском обществе усилились пораженческие настроения. К этому времени относятся замечания восьмидесятишестилетнего Франца Иосифа о том, что войну так или иначе необходимо закончить к будущей весне.

Неудачи в Галиции компенсировали успехи Центральных держав в Румынии. Эта страна после долгих колебаний склонилась на сторону Антанты, которая раздразнила аппетит Бухареста обещанием после победы передать Румынии Трансильванию, Буковину и Банат. Румынское командование, однако, действовало без должной координации с Россией и начало наступление только в конце августа, когда напор брусиловских войск ослаб. В сентябре австро-немецкие войска выбили румынские части из Трансильвании. Оборона румын, плохо подготовленных к войне, развалилась. 5 декабря пал Бухарест. Почти вся страна стала зоной оккупации Центральных держав, и лишь в восточных районах при поддержке русских войск еще держались остатки ее разгромленной армии. Именно на Румынском фронте действовала армейская группа под командованием наследника престола Карла.11 ноября 1916 года в штаб эрцгерцога в городке Сегешвар (ныне Сигишоара в Румынии) поступила телеграмма из Вены: старый император опасно заболел. Карл срочно выехал в столицу. Последняя болезнь Франца Иосифа была недолгой: 21 ноября император-король скончался, 30-го в Вене прошли похороны. Смерть монарха, который 68 лет правил центральноевропейской империей, произвела гнетущее впечатление на австро-венгерское общество, и без того настроенное уже не слишком оптимистично.

Новый монарх Карл I вступал на престол в неблагоприятной психологической атмосфере. О том, что перемены неизбежны, свидетельствовала даже церемония императорских похорон. Вопреки традиционному протоколу новый монарх шел за гробом предшественника не в одиночестве, а вместе с супругой, закутанной в траурное одеяние с густой черной вуалью, и наследником, маленьким эрцгерцогом Отто. В первом выступлении перед членами австрийского правительства Карл взял деловой тон: “Я рассчитываю на вас. Перед нами стоят большие задачи. Самой важной из них для каждого, кто чувствует ответственность за судьбу монархии, должно стать скорейшее достижение почетного мира. Другой, столь же важной задачей является обеспечение достаточного количества продовольствия для населения… Прежде всего должен быть сохранен порядок и спокойствие; я желаю, чтобы мое правление было справедливым, добродетельным, но энергичным…”

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

МИЛАН ШТЕФАНИК,

человек земли и неба


Австро-Венгрия: судьба империи

Милан Растислав Штефаник родился в 1880 году на западе Верхней Венгрии в семье многодетного протестантского пастора-словака, сторонника национального движения. Получив среднее образование на родине, юноша уехал учиться на инженера в Прагу, где занялся еще и общественной деятельностью. Его привлекали демократические идеи профессора Томаша Масарика. Штефаник увлекся астрономией, защитил диссертацию на тему “О новой звезде в созвездии Кассиопея, открытой в 1572 году”, занимался изучением солнечной короны. В 1904 году поселился в Париже, работал в обсерватории, публиковал научные статьи, участвовал в экспедициях в Туркестан, Северную Африку, Бразилию, Океанию. Покорил Монблан, со склона которого проводил наблюдения Луны и Марса. В 1912 году получил французское гражданство. В 1914 году за порученную парижским правительством работу по организации телеграфной сети и метеостанций в Эквадоре стал кавалером ордена Почетного легиона. Штефаник страдал от болезни желудка и нервного расстройства. Несмотря на это, после начала войны вступил во французскую армию и окончил летную школу. Несколько месяцев провел на Сербском фронте, совершил тридцать разведывательных полетов, затем был комиссован по состоянию здоровья. Одновременно занимался политикой, считая, что результатом войны должно стать поражение Габсбургов и обретение словаками, чью историческую судьбу Штефаник видел в союзе с чехами, независимости. Дослужившись до генеральского чина, Штефаник принял участие в создании Чехословацкого комитета и стал одним из его руководителей. Активно участвовал в формировании Чехословацких легионов. После образования Чехословакии получил пост министра обороны, но на родину собрался лишь через несколько месяцев. 4 мая 1919 года самолет Caproni, на борту которого находился Штефаник, потерпел аварию при посадке в Словакии. Обстоятельства и причины гибели генерала до сих пор вызывают споры. В пантеоне чехословацкой славы Штефанику отвели место одного из создателей государства. В Словакии и Чехии (а также во Франции и в США) ему установлены памятники, именем Штефаника названы астероид, военная академия, разные учреждения.

Уже из этих суховатых фраз ясно, в каком тяжелом положении находилась Австро-Венгрия на исходе 1916 года, – и молодой император осознавал это.

Швы расходятся

Если на фронтах неудачи и успехи сменяли друг друга, а надежда на победу еще не была окончательно потеряна, то ситуация в тылу становилась удручающей. Колоссальный отток трудоспособных мужчин на фронт нанес непоправимый урон хозяйственной жизни страны. В армию призвали около8 миллионов подданных императора-короля, из которых за четыре года войны 1,2 миллиона погибли и еще 3 миллиона получили ранения. Это привело к резкому падению производства. К примеру, в 1914 году в Австро-Венгрии было добыто 57 миллионов тонн угля, через два года – в восемь раз меньше, а в 1917 году – всего-навсего 2,7 миллиона тонн. Правда, не все отрасли экономики пострадали так сильно, как угольная индустрия. Предприятия, получавшие военные заказы, даже процветали, как процветали и спекулянты, обогащавшиеся на трудностях военного времени.

Еще до начала войны были приведены в действие параграфы Конституции, дававшие правительству право использовать непарламентские формы правления. Некоторые историки считают эти меры установлением военной диктатуры. Были распущены профсоюзы, введена цензура, фабрики поставлены под военное управление. В знак протеста против этой системы сын одного из вождей австрийских социал-демократов, Фридрих Адлер, застрелил премьер-министра Цислейтании, графа Карла Штюргка, кажется, только для того, чтобы получить возможность во время судебного процесса бросить в лицо монархии гневные обвинения. В стране начались забастовки и волнения рабочих.

Война обострила противоречия между “половинками” империи. Венгрия была лучше обеспечена продовольствием, но не слишком охотно делилась запасами с Цислейтанией. Недостаток продуктов в городах западной части монархии ощущался уже в первые месяцы войны. Из-за нехватки мяса с мая 1915 года в большинстве пражских ресторанов и кафе учредили два постных дня в неделю. Правительство ввело карточки на важнейшие виды товаров, установило предельно допустимые цены на большинство продуктов. Позднее особенно острой стала нехватка хлеба. Рабочие Вены под угрозой всеобщей забастовки добились указа о замораживании цен на хлеб, но избежать снижения норм выдачи по карточкам не удалось. На исходе 1916 года учителя одной из пражских школ подсчитали: как-то поутру 67 учеников пришли в школу, не позавтракав, 46 детей получили на завтрак картошку, 71 человек обошелся горьким кофе без хлеба, еще 192 выпили кофе без сахара, но с хлебом, и только у 168 детей завтрак можно было считать нормальным – чашка кофе с молоком и кусок хлеба, иногда даже белого. Качество выпечки тоже оставляло желать лучшего: в хлеб добавляли кукурузную муку.

Экономические проблемы дополнились старой бедой габсбургского государства – межнациональными трениями. Зависимость Австро-Венгрии от Германии привела к тому, что немцы дунайской монархии окончательно стали воспринимать себя в качестве государствообразующего народа. В апреле 1916 года группа австро-немецких политиков выступила с обращением – так называемой Пасхальной программой. В ней содержался призыв преобразовать Цислейтанию в более централизованную Австрийскую империю, от которой предлагалось отделить Галицию, Буковину и Далмацию; в Богемии и Моравии предлагалось ввести разделение между чешскими, немецкими и смешанными районами. Подразумевалось доминирование немецкого языка в административной сфере, образовании и культуре. Австронемецкие политики добивались создания национального государства с вкраплениями чехов и словенцев, обреченных на подчиненное положение и ассимиляцию в рамках фактически конфедеративной монархии Габсбургов. Для Вены это было неприемлемо.

Если на западе империи требовали национальной автономии немцы, то на востоке приобрели остроту сразу два национальных вопроса – польский и украинский. В обоих случаях, как это часто бывало в монархии Габсбургов, внутренние проблемы тесно переплетались с внешними. После того как русские войска отступили из принадлежавшей России части Польши, практически все земли, населенные поляками, оказались под контролем Германии и Австро-Венгрии. Реальным становилось восстановление независимости Польского королевства, дружественного Центральным державам, возможно, во главе с кем-то из Гогенцоллернов или Габсбургов (наиболее вероятной кандидатурой считался эрцгерцог Стефан). В ноябре 1916 года совместный манифест двух императоров объявил о воссоздании Польши. Однако эта страна оказалась королевством без короля и границ: ни Германия, ни Австро-Венгрия не спешили отказываться от провинций, полученных когда-то в результате разделов Речи Посполитой, а без них “возрожденная” Польша выглядела жалким обрубком.

Вдобавок возникли проблемы с польскими легионами, сформированными в Галиции Юзефом Пилсудским – бывшим подданным России, социалистом-подпольщиком, превратившимся в польского националиста и (фактически, хоть и не формально) австро-венгерского офицера. Летом 1917 года легионы, имевшие автономный статус и уже отличившиеся в боях на Восточном фронте, переподчинили немецкой администрации, которая, несмотря на манифест о независимости Польши, продолжала управлять польскими территориями, отбитыми у России. Немецкое командование потребовало, чтобы легионеры присягнули на верность Вильгельму II. Большинство офицеров и солдат отказались это сделать, после чего легионы расформировали, а часть бойцов интернировали (Пилсудский более года провел в заключении). Подданных Германии и Австро-Венгрии перевели в польские вспомогательные корпуса в составе армий Центральных держав. Вопрос о статусе Польши оставался нерешенным до конца войны.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ВАСИЛЬ ВЫШИВАНЫЙ,

Габсбург-украинец


Австро-Венгрия: судьба империи

Вильгельм Франц фон Габсбург-Лотринген – сын эрцгерцога Карла Стефана, потомка эрцгерцога Карла, победителя Наполеона при Асперне. Стефан основал польскую ветвь габсбургского рода: поселился в имении Живец под Краковом, выдал дочерей за представителей знатных семейств Потоцких и Радзивиллов и сроднился с Польшей, чьим гражданином стал после краха Австро-Венгрии. Его младший сын Вильгельм, родившийся в 1895 году, питал симпатии к другому народу империи, который считал самым угнетенным, – украинцам. Будучи в годы Великой войны сотником 13-го уланского полка, сформированного в основном из украинцев, эрцгерцог выучил их язык. Он с сочувствием относился к идее украинской автономии в составе Австро-Венгрии. Под мундиром эрцгерцог носил украинскую рубашку-вышиванку; отсюда и пошла украинизированная форма имени Вильгельма – Василь Вышиваный. После оккупации Украины Центральными державами Вильгельм-Василь в звании полковника стал командующим украинским национальным воинским формированием – легионом сечевых стрельцов. Эрцгерцог рассматривался в украинском движении как кандидат на престол в случае учреждения в этой стране монархии. После окончания Первой мировой войны Вильгельм служил в армии Симона Петлюры, считая независимость Украины делом своей жизни. Позднее вернулся в Европу, вел богемный образ жизни в Испании и Париже, затем обосновался в Вене. Писал патриотические стихи на украинском языке, издавал в Австрии газету Соборна Україна. В годы Второй мировой войны не поддерживал нацистов, поскольку они не позволили восстановить независимость Украины. В 1945 году наладил контакты эмигрантов, связанных с Украинской повстанческой армией, с западными спецслужбами. Арестован в Вене советскими оккупационными властями. Умер от туберкулеза в тюремной больнице Киева в 1948 году.

Не менее сложной была и ситуация с украинцами. Подразделения сечевых стрельцов в составе австро-венгерской армии пополнялись участниками украинского национального движения из Галиции и Буковины. Их политическим идеалом стало создание “соборной” Украины – государства, включающего в себя населенные украинцами земли Российской империи и Австро-Венгрии. Открыто эта цель не провозглашалась, украинские деятели требовали от Вены предоставления Восточной Галиции статуса отдельной коронной земли, что давало им возможность избавиться от польского доминирования. После революции в России и провозглашения в январе 1918 года киевской Центральной Радой независимости Украины галицийские украинцы почувствовали себя авангардом общенационального движения. Когда в 1918 году Украина на несколько месяцев оказалась под контролем Центральных держав, между Берлином и Веной возникли расхождения относительно будущего этой страны. В Вене видели в независимой Украине союзника в борьбе с притязаниями Берлина на гегемонию в Европе. Отношение Германии к Украине было колониалистским: полководцев и администраторов кайзера эта территория интересовала как источник дешевого зерна, угля и прочей продукции, необходимой для продолжения войны на Западе.

Едва ли не самой главной проблемой монархии оставались чехи. Бывший депутат рейхсрата, пражский профессор Томаш Масарик, эмигрировавший во Францию, создал Чехословацкий национальный комитет, провозгласивший целью борьбу за создание независимого государства чехов и словаков. Поражение Австро-Венгрии укладывалось в рамки историко-философской концепции Масарика: передовые демократии должны взять верх над реакционными феодально-милитаристскими монархиями, к числу которых профессор причислял и государство Габсбургов. Такие взгляды встретили отклик прежде всего у президента США Вудро Вильсона. После вступления США в войну на стороне Антанты политическое влияние Чехословацкого комитета заметно выросло. К тому же в распоряжении Масарика уже были вооруженные силы – несколько десятков тысяч бойцов чехословацких легионов, сформированных во Франции, России и Италии.

В чешских землях до 1917 года среди местных политиков доминировал так называемый активизм – лояльность к Габсбургам при требовании широкой национальной автономии. Еще в декабре 1916 года руководители чешского депутатского клуба в распущенном рейхсрате подписали вполне верноподданническое обращение к новому императору Карлу. Но уже через пару месяцев, когда молодой монарх объявил о начале реформ и вновь созвал парламент западной части империи, тон заявлений чешских политиков изменился. Фактически речь шла уже об измене монархическому принципу, будущее династии и империи ставилось в зависимость от того, решит ли народ сохранить прежнюю форму государственности. В какой форме следует принимать это решение, политики не уточняли; в итоге 28 октября 1918 года независимость Чехословакии провозгласили без всякого демократического волеизъявления, по сути дела в результате государственного переворота. Карлу I не удалось добиться примирения с чехами и после того, как он амнистировал группу чешских деятелей во главе с Карелом Крамаржем (будущим первым премьер-министром Чехословакии). Ранее, еще при Франце Иосифе, их приговорили к смерти за сбор и передачу информации эмигрантским кругам, а через них Антанте.

Важным событием, показавшим, что национальные движения народов Австро-Венгрии приобретают все большее значение в глазах Запада, стал Съезд угнетенных народов, состоявшийся в Риме в апреле 1918 года. Место проведения выбрали не случайно: Италия, бывший участник Тройственного союза, занимала самую последовательную антигабсбургскую позицию. В заявлении съезда говорилось: “Каждый из народов считает австро-венгерскую монархию орудием германского господства и главным препятствием на пути к осуществлению своих чаяний и устремлений”. Одновременно с активизацией антигабсбургских кругов происходило угасание активизма. Когда в октябре 1918 года Карл принял делегацию Чешского союза (объединения чешских политиков), он, по воспоминаниям очевидца, заявил: “Вы получите самостоятельность (имелась в виду широкая автономия. — Авт.) Чехии, Моравии и Силезии – при условии, что выскажетесь в пользу династии и империи”. Еще полтора года назад такое предложение было бы встречено чехами с ликованием, но теперь оно не вызвало воодушевления: эмигранты и Антанта сулили больше. Такой же неудачей окончились переговоры императора с южнославянскими политиками.

В Венгерском королевстве, несмотря на брожение на населенных южными славянами землях, обстановка на первый взгляд была спокойнее. Там железной рукой правил премьер-министр Иштван Тиса. Сомнения в необходимости вступать в войну, проявленные им в июле 1914 года, уступили место убежденности в том, что сражаться следует до победного конца. Только в этом Тиса видел спасение Венгрии от буйства “славянской стихии”. Венгерскую элиту в меньшей степени, чем многих деятелей в Цислейтании, пугала перспектива немецкой гегемонии в случае победы в войне Центральных держав. Мадьярские консерваторы полагали, что они скорее найдут общий язык с “пруссаками”, нежели со славянскими и румынскими соотечественниками. Не удивительно, что мадьяризаторский курс венгерского правительства в годы войны стал еще более жестким. Это только радикализировало хорватское, сербское, румынское, словацкое национальные движения.

Тиса тем не менее понимал то, чего не смог уразуметь император-король: пока продолжалась война, “раскачивать лодку” было слишком опасно. Преждевременная демократизация, которую с весны 1917 года пытался осуществлять в Цислейтании молодой император, подмывала фундамент и без того уже очень хрупкого здания монархии. Карл I, впрочем, отдавал себе отчет в другом: первоочередной задачей его страны является достижение мира, без которого успех реформ невозможен. Именно поэтому он пошел на рискованный шаг – попытку самостоятельно, с помощью лишь узкого круга ближайших родственников и сотрудников, договориться с Антантой об окончании бессмысленной бойни, глубоко противоречившей убеждениям и характеру Карла, которого многие его подданные не без оснований считали добрым человеком, преданным идеалам христианского милосердия[74].

Агония

Начало мировой войны раскололо семейство де Бурбон-Парма, к которому принадлежала австрийская императрица и королева Венгрии Зита. Этим принцам, полиглотам и космополитам, чувствовавшим себя в равной мере дома во Франции, Австрии и Италии, оказалось нелегко определить свою сторону в разгоревшемся конфликте. Одни члены семьи остались в габсбургской монархии, другие – братья Зиты, принцы Сикст и Ксавье, – сделали выбор в пользу родины предков, Франции. Император Франц Иосиф проявил благородство и позволил молодым людям выехать в Париж. Однако во Франции существовал закон, запрещавший членам свергнутых монархических династий служить в национальной армии. Тогда Сикст и Ксавье, использовав родственные связи в бельгийском королевском доме, получили офицерские патенты в этой стране. Именно братьев Зиты и решил использовать Карл I, чтобы прозондировать возможность заключения мира.

В марте 1917 года принцы тайно прибыли в Вену, где встретились с Карлом и Зитой. Им вручили письмо императора, формально адресованное Сиксту, но предназначавшееся для передачи руководству Франции. В послании, написанном по-французски, в частности, содержалась фраза о готовности Карла “использовать все личное влияние на… союзников, дабы выполнить справедливые французские требования относительно Эльзаса и Лотарингии”. В письме отмечалось: император согласен, чтобы условия мира включали восстановление независимости Бельгии и Сербии, при обязательстве Белграда поддерживать добрососедские отношения с габсбургской монархией.


Австро-Венгрия: судьба империи

Австрийский бронепоезд в Галиции. 1915 год. George Grantham Bain Collection / Library of Congress


Самой скандальной в послании Карла оказалась, несомненно, фраза об Эльзасе и Лотарингии. Получалось, что союзник Германии считает справедливым требование врага – Франции, одной из главных военных целей которой являлся возврат утраченных в 1870 году территорий! Карл действовал неосмотрительно: утечка информации повлекла бы за собой необратимые последствия. Более того, император не заручился однозначной поддержкой своего нового министра иностранных дел графа Отакара Чернина, который знал о контактах монарха с Антантой, но выступал против сепаратных мирных соглашений.

Первая реакция западных держав на письмо Карла I оказалась обнадеживающей. В отличие от Германии и ее взбалмошного кайзера ни Австро-Венгрия, ни ее молодой император не вызывали в Париже и Лондоне ненависти. Премьер-министры Франции и Великобритании Аристид Бриан и Дэвид Ллойд Джордж благосклонно отнеслись к мирной инициативе Карла I. Однако вскоре ситуация изменилась. Во Франции пришел к власти кабинет Александра Рибо, готовый к войне до победного конца. Кроме того, обе западные державы имели обязательства перед Италией, которой обещали некоторые габсбургские территории. Итальянское правительство отказалось рассматривать мирные предложения Австро-Венгрии без учета прежних соглашений с Францией и Британией. Карл намекал на возможность уступки итальянцам южного Тироля, но Рим остался непреклонен (кстати, Италия после войны получила значительно меньше, чем предусматривали условия сделки 1915 года). Так или иначе, несколько поездок Сикста в Париж и Лондон успеха не возымели, и в конце июня 1917 года бурбонский принц уведомил Карла и Зиту о прекращении посреднической деятельности.

К тому времени уже стало понятно, что Карлу I не удастся убедить и Вильгельма II в необходимости заключить мир. Переговоры, которые в апреле 1917 года император провел в Германии, показали, что немцы не теряют уверенности в победе. Даже вступление в войну США не избавило германское руководство от необоснованного оптимизма. На Карла и его жену, не скрывавшую пацифистских взглядов, в ставке кайзера смотрели как на неопытную и мало что понимающую в военных и политических делах пару, не желая прислушиваться к их аргументам. Карл, кстати, хорошо сознавал, с кем имеет дело. Позднее, уже в изгнании, он дал такую характеристику Вильгельму II: “По-своему это был верный друг Австрии, но на все он смотрел глазами пруссака. Будь его воля – германизировал бы Австрию, а о наших внутренних делах не имел… и малейшего представления. Он не был таким разрушителем, каким представал в своих речах перед началом войны… Но в генеральном штабе он был полным нулем, а не бестией, ответственной за развязывание войны, каким его пытались представить державы Антанты. Был добродушным, но часто забывал о том, что он император, а не какой-нибудь обер-лейтенант”.

Провал миссии Сикста не означал конца аферы, названной историками его именем. Западные державы почти год хранили тактичное молчание о контактах с Карлом I. Однако в начале апреля 1918 года граф Чернин, выступая перед членами венского магистрата, заявил: “Господин Клемансо[75] обратился ко мне с вопросом, не согласны ли мы на переговоры и если да, то на какой основе. По согласованию с Берлином я немедленно ответил, что согласен и не вижу со стороны Франции иных препятствий, кроме требования о возвращении Эльзаса и Лотарингии. Из Парижа я получил ответ, что на таких условиях о переговорах речи быть не может”. Граф имел в виду контакты австрийских и французских представителей, которые имели место в Швейцарии уже по окончании миссии Сикста. Министр допустил невероятный для дипломата промах: без причин предал огласке информацию о тайных переговорах. Это позволило французскому премьер-министру обвинить Чернина во лжи, а когда тот продолжил отпираться – в качестве ответного удара обнародовать копию письма, отправленного Карлом I западным лидерам через Сикста.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ЗИТА ДЕ БУРБОН-ПАРМА,

жена и мать


Австро-Венгрия: судьба империи

Принцесса Зита Мария делле Грацие Адельгонда Микаэла Рафаэла Габриэла Джузеппина Антония Луиза Агнесса происходила из рода герцогов Пармских, младшей ветви династии Бурбонов. Ее отец Роберт – последний правитель Пармы, лишившийся герцогства в ходе объединения Италии; мать – португальская принцесса. Семья была космополитичной, но герцог Роберт, как истый Бурбон, считал себя французом и прививал эту идентичность своим детям. Его 24 отпрыска от двух браков воспитывались в духе католицизма, обучались труду и благотворительности. В 1910 году к восемнадцатилетней Зите посватался дальний родственник, молодой эрцгерцог Карл. В октябре 1911 года в замке Шварцау под Веной сыграли свадьбу. Брак оказался счастливым, умная и энергичная Зита помогала советами и ободряла Карла, не всегда проявлявшего необходимую монарху твердость. После вступления Карла I на престол Зита стала душой “партии мира”. Когда факт опосредованных переговоров императора Австро-Венгрии с державами Антанты стал достоянием гласности, прогерманская партия в Вене ополчилась на императрицу, обвиняя ее в предательстве. Осенью 1918 года Зита убеждала Карла не подписывать отречения от престола. Три года спустя она, несмотря на беременность, вместе с мужем участвовала в неудачной попытке реставрации Габсбургов в Венгрии. Низложенный монарх с семьей был сослан на португальский остров Мадейра, где умер в 1922 году. Зита, с той поры редко снимавшая траур, посвятила себя воспитанию восьмерых детей. Из-за перипетий истории семья бывшей императрицы часто меняла места пребывания: Испания, Бельгия, США, Канада… В Австрию Зита вновь приехала только в 1982 году, когда правительство республики отменило законодательные ограничения на пребывание Габсбургов в стране. Семь лет спустя Зита скончалась в возрасте 96 лет.

Разгорелся скандал. Чернин утверждал (ложно), что ничего не знал о письмах Карла, затем, потеряв голову, начал угрожать самоубийством… Императору пришлось отправить графа в отставку. Карл неубедительно отмежевался от собственных писем, назвав их фальшивками, и отослал Вильгельму II, разъяренному предательством союзника, пафосную телеграмму: “В момент, когда австро-венгерская артиллерия гремит на Западном фронте вместе с немецкой, думаю, не нужно никаких лишних доказательств того, что я сражаюсь и намерен и далее сражаться за твои провинции[76] с той же решимостью, с какой защищаю собственную страну”. Вряд ли эти заверения прозвучали убедительно для кайзера. В глазах Антанты Карл скомпрометировал себя как партнер в мирных переговорах. “Афера Сикста” сыграла значительную роль в том, что в западных столицах возобладало мнение о необходимости ликвидации дунайской монархии, а политические акции чехословацких и южнославянских эмигрантских кругов заметно выросли в цене. “Персональная дипломатия” Карла I оказалась фатальной ошибкой.

На фронтах тем временем ни одна из сторон не могла одержать решительной победы. К концу 1917 года русская армия перестала существовать как организованная военная сила. Мир, заключенный в марте 1918 года в Брест-Литовске Германией, Австро-Венгрией и их союзниками с большевистским правительством, стал большим успехом Центральных держав. В мае сепаратный мирный договор с Берлином и Веной подписала разгромленная Румыния. Несколькими месяцами ранее, в конце октября 1917 года, австро-немецкие войска прорвали Итальянский фронт при Капоретто. Итальянцы отступали, и лишь подкрепления, переброшенные Антантой, спасли Рим от полного разгрома. Развить успех, однако, Вене не удалось: австрийская операция на реке Пьяве летом 1918 года оказалась неудачной. Захлебнулись и немецкие наступления на Западном фронте. После вступления в войну США стал очевидным перевес западных держав в живой силе, боевой технике и экономической мощи. В начале августа немцы потерпели решающее поражение, союзники прорвали фронт на нескольких участках. Начальник немецкого генштаба Эрих фон Людендорф, еще недавно провозглашавший, что шансы Центрального блока на победу велики, признал, что война уже не может быть выиграна. После того как в конце сентября вышла из войны Болгария и армии Антанты, почти не встречая сопротивления, двинулись с Балкан к южным границам Австро-Венгрии, стало ясно, что дни дунайской монархии сочтены.

Последней безнадежной попыткой спасти империю стал манифест, изданный 16 октября Карлом I. Его название в тогдашней ситуации звучало иронически: “Моим верным австрийским народам” (в историю этот документ вошел как Völkermanifest, “Манифест о народах”). Провозглашалось: “Австрия должна стать, в соответствии с желаниями ее народов, государством федеративным, где каждая народность образует собственное государство на территории, которую населяет… Этот новый порядок, который никоим образом не нарушает целостность земель святой короны Венгерской, должен принести каждому национальному государству самостоятельность; в то же время он будет охранять их общие интересы… К народам, на чьем самоопределении будет основана новая империя, обращаюсь я – дабы участвовали в сем великом деле посредством национальных советов, которые, будучи составлены из депутатов от каждого народа, должны представлять интересы оных народов в их отношениях между собой и с моим правительством. Да выйдет наше Отечество… из военных бурь как союз свободных народов”.

Время для подобных реформ, однако, было упущено. Карл I уже не мог удержаться на троне, но его действия помогли избежать кровопролития. Манифест перевел армейские части, в которых преобладали представители той или иной народности, в подчинение соответствующих национальных советов – органов власти, образовывавшихся в разных провинциях распадающейся страны. “Слово императора… предоставило возможность многим чиновникам и офицерам, воспитанным в духе верности монархии, без внутренней борьбы перейти на службу новым органам власти”, – отмечает чешский историк Элишка Ирманова. А национал-радикалы не нуждались в благословении Габсбурга: государственный суверенитет им несла на штыках Антанта. Самым слабым местом манифеста оказалось то, что его действие не распространялось на Венгрию: Карл, верный королевской присяге, даже в критической обстановке не пошел на федерализацию Венгерского королевства.


Австро-Венгрия: судьба империи

Военный автомобильный завод в Филлахе (Австрия). 1915 год.


Во второй половине октября 1918 года распад Австро-Венгрии приобрел стихийный характер. Как и предусматривал манифест Карла I, власть в отдельных провинциях империи переходила к национальным советам, но о каком-либо их подчинении Вене не было и речи. 21 октября депутаты рейхсрата из числа австрийских немцев, собравшись в Вене, заявили о намерении создать на населенных немцами землях Габсбургской империи государство Немецкая Австрия; вопрос о форме государственного устройства и отношениях с Германией они оставили открытым. 28 октября в Праге объявили о создании Чехословацкой республики (что означало прямой конфликт с Венгрией, поскольку словацкие земли были ее частью). Днем позже в Загребе Народное вече провозгласило создание Государства словенцев, хорватов и сербов на населенных этими народами территориях дунайской монархии. 31 октября грянула революция в Венгрии, к власти пришло левое правительство во главе с “красным графом” Михаем Карои, надеявшимся (как показали события, напрасно) договориться с Антантой о сохранении исторических границ венгерского государства. 1 ноября во Львове, занятом украинскими повстанческими частями, была провозглашена Западноукраинская Народная республика, заявившая претензии на восточную часть Галиции, Буковину и Закарпатье. Еще через несколько дней в Варшаву из немецкого заключения вернулся Юзеф Пилсудский, ставший 10 ноября главой независимой Польши, в состав которой из земель, принадлежавших Габсбургам, вошла вся территория Галиции.

Буквально за день до перемирия, которое умирающая Австро-Венгрия заключила с противниками в начале ноября, воспрянувшая Румыния вновь объявила войну уже разгромленным Центральным державам. 1 декабря Бухарест заявил о присоединении к Румынскому королевству Трансильвании. Трагикомические события разыгрались на севере Италии. Стороны заключили соглашение о прекращении боевых действий с 3 часов ночи 4 ноября. Сразу после подписания договора австро-венгерское командование отдало войскам приказ прекратить огонь, о чем проинформировало итальянцев. Итальянский генерал Пьетро Бадольо, почуяв возможность несложным способом снискать лавры победителя, заявил, что знать ничего не желает, и его войска продолжили наступление. В результате 300 тысяч не оказавших сопротивления австро-венгерских солдат попали в плен, а Италия одержала единственную крупную победу в истории Великой войны.


Австро-Венгрия: судьба империи

Австрийский вестовой спасается от преследования казаков. Рисунок А. Хануша.


10 ноября стало ясно, что на голосовании по вопросу о будущем государственном устройстве большинство депутатов Национального собрания Немецкой Австрии выскажется в пользу республики. Социал-демократы и часть националистов потребовали отречения Карла I. На следующий день премьер-министр доктор Генрих Ламмаш и министр внутренних дел Фридрих Гайер приехали в Шёнбрунн. Ознакомившись с проектом манифеста, император воскликнул: 

“Но это же отречение!” Ламмаш, Гайер и секретарь императора Карл Веркман убеждали монарха в том, что на самом деле документ предполагает отказ не от короны, а от участия в государственных делах, что оставляло Габсбургам возможность вернуться на трон, когда обстановка изменится к лучшему. Император стоял на своем: монарх не вправе отрекаться от короны, данной ему Богом. Решающим в споре, вероятно, оказался аргумент Веркмана, который заявил: “Сегодня всюду царит безумие. В сумасшедшем доме государей нет. Вашему величеству нужно подождать, пока народы придут в себя. Этот путь манифест оставляет открытым. Подпишите, ваше величество…”

Последний Габсбург поставил подпись под документом, в котором значилось: “С момента вступления на трон я неустанно пытался избавить свои народы от бед войны, в начале которой нет моей вины. Не колеблясь, я восстановил конституционный порядок и открыл всем народам путь к самостоятельному развитию. Руководствуясь, как и прежде, неизменной любовью ко всем моим народам, не желаю, дабы моя особа служила препятствием на пути их свободного развития. Заранее признаю решение, которое примет Немецкая Австрия о своем будущем государственном устройстве. Народ посредством своих представителей взял власть в собственные руки. В связи с этим я отказываюсь от участия в государственных делах в какой-либо форме, одновременно освобождая от обязанностей назначенное мной австрийское правительство. Пусть народ Немецкой Австрии создаст новый порядок и объединится вокруг него. Счастье моих народов всегда было моим самым горячим желанием. Только внутренний мир способен залечить раны, нанесенные войной. Карл. Вена, 11 ноября 1918 года”. Через несколько дней, после переговоров с делегацией нового венгерского правительства, монарх подписал аналогичный документ, касающийся Венгрии. 23 марта 1919 года по настоянию австрийских республиканских властей и с согласия держав Антанты императорская семья покинула родину и перебралась в Швейцарию.

Дело Габсбургов закончилось.

За без малого четыре века своей истории дунайская монархия провела несколько десятков войн, многие из которых проиграла. Почему же именно поражение 1918 года обернулось не более или менее неприятным для Габсбургов миром, а ликвидацией созданного ими государства? Какие факторы оказались решающими для судеб австро-венгерской монархии? Сколь важна в гибели империи внутренняя центробежная сила, стремление подданных императора к государственной самостоятельности? Часть историков – наиболее последователен в этом отношении Франсуа Фейтё, посвятивший краху Австро-Венгрии работу “Реквием погибшей империи”, – утверждает, что дунайская монархия была скорее разрушена извне, нежели распалась изнутри. Ему вторит другой француз, Жан Беранже: “Распад стал результатом преднамеренной акции и не был обусловлен исключительно усталостью народов монархии и обидами определенных национальных групп – пусть даже вполне обоснованными”. В качестве аргумента эти авторы приводят тот факт, что Первая мировая, особенно после 1917 года, когда в России пало самодержавие, велась западными державами как война идеологическая, война демократий против консервативных монархий, которым в качестве характерных черт приписывались сословность, милитаризм, подавление гражданских прав и свобод. Выражением мировоззренческого характера конфликта со стороны Антанты стал манифест “14 пунктов”, обнародованный президентом США Вудро Вильсоном в январе 1918 года. В качестве одного из принципов, во имя которых ведут войну западные демократии, Вильсон называл самоопределение наций, а 10-й пункт гласил: “Народы Австро-Венгрии, чье место в Лиге Наций мы хотим видеть огражденным и обеспеченным, должны получить широчайшую возможность автономного развития”.


Австро-Венгрия: судьба империи

Кайзер Вильгельм II награждает отличившихся в боях венгерских гусар. Рисунок Р. Хёгера.


Это еще не означало непременного уничтожения дунайской монархии и могло быть истолковано, например, как стремление преобразовать ее на конфедеративной основе. Ту же цель, собственно, преследовал и манифест Карла I. На такой исход надеялись в Вене, направляя 4 октября 1918 года президенту Вильсону ноту с предложением мирных переговоров. Ответ Вильсона был убийственным для Австро-Венгрии: президент писал, что “уже не может считать одну лишь автономию народов достаточным условием заключения мира. Именно народы должны судить о том, какие действия со стороны австро-венгерского правительства… будут соответствовать их представлениям о своих правах”. Таким образом, антимонархическим силам внутри государства Габсбургов был дан карт-бланш, а именем президента Вильсона названы теперь улицы и площади в некоторых бывших австро-венгерских городах. Но так ли уж нуждались в тот момент в “высочайшем соизволении” Вильсона и других западных лидеров народы распадавшейся державы? Можно ли было спасти Австро-Венгрию, даже если бы страны Антанты задались такой целью? Ведь, исходя из геополитических и военно-стратегических соображений, существование крупного государства, расположенного между Германией и большевистской Россией и дружественного Западу, выглядело вариантом, привлекательным для Антанты.

Вопреки мнению тех, кто верит в версию о разрушении дунайской монархии извне, на этот вопрос скорее следовало бы дать отрицательный ответ. Но не потому, что, как утверждают сторонники детерминизма[77], архаичное государство Габсбургов было обречено на гибель. По замечанию Франсуа Фейтё, распад Австро-Венгрии был “тенденцией, а не судьбой”. Роковым событием стало вступление в Великую войну. 28 июля 1914 года Австро-Венгрия совершила выстрел себе в висок, а четыре последующих года оказались затянувшейся агонией. Даже победа Центральных держав не принесла бы государству Габсбургов выгод: поражение стран Антанты привело бы к колоссальному усилению Германии, которая фактически подмяла бы под себя всю континентальную Европу. Внутренние дестабилизирующие факторы, ставшие застарелой хворью дунайской монархии, соединились в 1914–1918 годах с сильнейшим внешним военным потрясением, – и шансов на спасение у государства Габсбургов не осталось.

Осенью 1918 года многие недавние подданные императора-короля полагали, что распад двуединого государства – только к лучшему, поскольку он открывает перед народами Центральной Европы перспективы свободного развития. Вскоре выяснилось, что дела обстоят совсем не так радужно. Российский историк Тофик Исламов, приводя слова Франца Иосифа о том, что Австро-Венгрия “представляет собой аномалию в современном мире”, тем не менее подчеркивает: “Разумной, приемлемой для всех народов Средней Европы альтернативы этой “аномалии” не нашлось. На развалинах многонациональной империи возникли новые государства, тоже многонациональные, за исключением Австрии и Венгрии. Только гораздо более хилые и беззащитные перед лицом внешних угроз”. История дунайской монархии на самом деле не закончилась ни в день издания последнего манифеста Карла I, ни в день отъезда монарха из страны, ни даже 1 апреля 1922 года, когда последний император-король умер от воспаления легких в ссылке на португальском острове Мадейра.

У этой истории оказалось длинное послесловие, последняя точка в котором, возможно, еще не поставлена и сегодня.


Австро-Венгрия: судьба империи

Львов. Восточная окраина

У него были необычные представления о восточной границе монархии. Двое его школьных товарищей за непростительные промахи по службе были переведены в эту отдаленную имперскую землю, на границе которой, вероятно, уже слышался вой сибирского ветра. Медведи, волки и еще худшие чудовища, как то: вши и клопы – угрожали там цивилизованному австрийцу.

Йозеф Рот. Марш Радецкого

Первая в истории Львова городская хроника написана в середине XVII века поэтом, историком и политиком Юзефом Бартоломеем Зиморовичем. Его летопись называется Leopolis Triplex, “Тройной Львов”. Зиморович, выходец из семьи ополяченных торговцев-армян, в 1648 году возглавил городскую Раду и в этой должности руководил обороной Львова при осаде города сначала казацким, а потом турецко-татарским войском. Зиморович составил хронику на латыни – столь изысканно, что, как утверждают знатоки, высокий стиль повествования местами затрудняет понимание текста. Автор тем не менее сообщает во вступлении, что не намеревается соревноваться с витиями в описании Львова, который “в королевстве Польском провозглашен украшением и защитой земель русских[78]”, но лишь стремится “факелом историческим прибавить городу блеск”. В Польше burmistrz Lwowski Зиморович почитаем как средней руки поэт эпохи барокко, а вот Львов своего бургомистра подзабыл: советская власть бывшую улицу Бартоломея Зиморовича назвала именем Михаила Лермонтова, а украинская присвоила ей имя Джохара Дудаева.

Как и следует из названия, Leopolis Triplex состоит из трех частей. “Львов русский” охватывает события княжеской поры. “Львов немецкий” рассказывает о европейском становлении города: как польский король Казимир сжег княжеский детинец, да как на болотистых берегах речки Полтвы появились немецкие поселенцы, а за ними францисканские, доминиканские и иные монахи, да как Польша и Литва бились с басурманами за Червонную Русь[79]. Третья часть, “Львов польский”, посвящена и современному Зиморовичу городу: как в городе стали доминировать поляки, как над Карпатами знаком беды пролетела хвостатая звезда[80], как шляхта брала все больше вольностей, отчего в стране слабела королевская власть. Хроника Leopolis Triplex долго имела хождение лишь в рукописных копиях среди знатоков латыни. На польский язык летопись Зиморовича переложили в 1835 году, а первый украинский перевод, Потрійний Львів, увидел свет всего полтора десятилетия назад.


Австро-Венгрия: судьба империи

Карта Львова. 1770 год.


Воспользуемся методологией старого автора: время превратило его львовский triplex в septemix – за третьей, польской частью городской истории последовали австрийская (1772–1918), потом новая польская (1919–1939), за ней советская с трехлетним перерывом на немецкую оккупацию, а в 1991году началась украинская. Любая власть ищет себе опору в древнем и славном прошлом. Сегодня Львов предстает со страниц путеводителей и в записках краеведов надежным бастионом украинства (“важнейший клапан украинского сердца”, “бриллиант Восточной Европы”). Здесь вам охотно расскажут и про древнеукраинское зодчество, и про украинское барокко, и про украинскую сецессию, и про старинную украинскую книгу. Но, как ни обидно это прозвучит для патриотического уха, некоторые львовские топонимы изначально звучали совсем не на славянский лад. Это подтверждает и книга видного украинского историка Ивана Крипякевича “Исторические прогулки по Львову”. Крипякевич напоминает: торговая площадь Рынок возникла как немецкий Ring (“площадь дала название базару, а не наоборот”); один из самых аутентичных львовских районов Лычаков назывался в момент основания Lutzenhof (“двор мещан”); лесной массив Шевченковский Гай, где расположен сейчас этнографический музей под открытым небом, звался Kaiserwald, поскольку имел честь приглянуться императору Иосифу II.

Местные патриоты не лучше и не хуже любых других патриотов: если история не укладывается в заданную идеологическую схему, прошлое кажется им невнятным и неправильным. Эта широко распространенная логическая матрица предполагает поиски справедливой мотивации любого наступательного национально-государственного действия. Так случалось и прежде, так было, похоже, всегда: притязания австрийской императрицы Марии Терезии на Львов и его близкие и дальние окрестности, например, обосновывались правами на Галицко-Волынское княжество, которыми якобы обладали средневековые венгерские короли, чьими наследниками были Габсбурги. Правители Венгрии и впрямь пытались овладеть галицким престолом или посадить на него своих ставленников. Память о двойном кратком господстве над теперешними львовскими землями (1227–1234, 1370–1378) отразилась в венгерской королевской титулатуре: “король Галича[81]”, – а из нее перешла в габсбургские титулы.

Главный стилевой элемент Львова выдумал семьсот пятьдесят лет назад представитель галицкой ветви Рюриковичей князь Даниил (в украинской традиции Данило). Как гласит предание, в 1256 году этот князь нарек именем своего младшего сына Льва свежевыструганную крепость на лесистом холме по-над речкой. Имя стало грозным символом: дикая царственная кошка оказалась интернациональной, она люба всякому правителю, и москалю, и ляху, и хохлу, и австрияку. Львов населен десятками каменных, бронзовых и деревянных хищных изваяний. Львы дремлют у парадных подъездов, бодрствуют у геральдических щитов и прочих атрибутов власти и славы; в пешеходных зонах их гривастые головы украшают поручни скамеек; на детских площадках львы сжимают в зубах цепи качелей, на цокольных плитах фонтанов прикусывают декоративные кольца и косицы. Над входом в бывшее здание венецианского консульства на площади Рынок лев святого Марка держит раскрытую книгу на латыни. Пара львов из дома восемь по улице Руська сражаются за жезл античного бога торговли Меркурия. На одном из соседних фасадов лев изображен с гроздью винограда в зубах. На портале дома шесть по улице князя Романа львы представлены парящими в воздухе, на фронтоне здания напротив Кафедрального собора Успения Пречистой Матери Божьей – смеющимися. Самый старый сохранившийся львовский лев (его называют “лев Яна Лоренцовича”, по имени польского шляхтича, заказчика и первого владельца скульптуры) вытесан из песчаника неизвестным мастером еще в XVI веке.

На большом городском гербе красуются сразу два однотипно благородных животных: вздыбленный и коронованный лев придерживает лазоревый щит, на котором другой, золотой, лев караулит ворота с башенками. Наверное, когда Габсбурги рассматривали карту своих владений, монархические умы посещала мысль о том, с каким грозным изяществом история оформила границы их государства. Венский черный двуглавый орел, с которым ассоциировалась габсбургская династия (изначально символ Священной Римской империи), присматривал за целым выводком львов: крылатым венецианским, двухвостым богемским, красноязыким будапештским, золотым львовским-лембергским.

Для герба своего галицкого королевства Габсбурги подобрали птицу поскромнее: три золотых венца бережет внимательный ворон. После первого раздела Польши в 1772 году Россией, Пруссией и Австрией бывшие юго-восточные районы Речи Посполитой[82] стали обширной по площади, но едва ли не самой слаборазвитой в хозяйственном отношении провинцией Габсбургской империи. Остаток Галиции Австрия приобрела в результате третьего раздела Польши в 1795 году[83]. Эта восточная окраина получила в монархии Габсбургов сложное наименование Королевство Галиция и Лодомерия с Великим герцогством Краковским и герцогствами Аушвицким и Заторским[84]. В 1786 году в состав этого королевства вошла также полученная Австрией благодаря посредничеству при заключении очередного русско-турецкого мира Буковина с центром в Черновице, однако в 1849 году эту территорию превратили в отдельную коронную землю. Именно в Черновцах в 2009 году установлен первый на Украине памятник императору Францу Иосифу. Политик, ставший в 2014 году премьер-министром Украины, бизнесмен, уроженец Черновцов Арсений Яценюк так выразил отношение к габсбургскому периоду истории своей малой родины. Тогда Буковина, по убеждению Яценюка, переживала пору настоящего расцвета.

По этническому составу западные территории Галиции были в основном польскими; восточные, центром которых и являлся Львов, – преимущественно украинскими[85]. В Кракове, древней столице Польши, несмотря на все подлинные и мнимые прегрешения австрийской оккупационной власти, а в чем-то и благодаря им, неизменно пышно расцветала польская национальная гордость. Поэтому Вена, замечает варшавский историк Мария Попшенцка, и “относилась к Кракову не только как к трофею, но и как к очагу конспирации и пропольских идей. Город деградировал в политическом и экономическом смыслах, даже не получил статуса центра провинции, оставшись австрийской заставой на случай возможной войны с Россией”. В Кракове до сих пор с неприязнью вспоминают о том, что австрийцы превратили гордый королевский замок Вавель, стоящий на живописном холме над Вислой, в военный объект с казармами, конюшнями и стрельбищем.


Австро-Венгрия: судьба империи

Церковь Успения и башня Корнякта. Фото 1890-х годов.


Кракову, “польской Трое”, Габсбурги по многим причинам предпочитали более спокойный и лояльный Львов, которому сразу после австрийской оккупации официально присвоили старое немецкое название Лемберг. В течение полутора веков императорской власти этот город в целом оправдывал содержание своего латинского девиза Semper fidelis, “Всегда верный”, однако осенью 1848 года пережил недолгую “весну народов”. Восстание польского дворянства и мещан австрийские войска подавили хотя и легко, но только после артиллерийского обстрела центральных кварталов, в результате чего сгорели несколько церквей и обрушилась башня городской ратуши. Империя выучила урок: к югу от речки Полтвы быстро выстроили Цитадель, мощную систему укреплений с тремя линиями траншей, за которыми укрылся австрийский гарнизон. В казармах Цитадели потом квартировали и русские, и польские, и немецкие, и советские солдаты, а во время Второй мировой войны здесь размещалась тюрьма для военнопленных, настоящий концлагерь, жертвами которого за годы нацистской оккупации стали почти 150 тысяч человек.

Польский мятеж оказался лишь эпизодом львовской истории. Насколько позволяют судить документы габсбургской эпохи, горожанам льстил статус Лемберга – младшего, но зато “прямого” партнера Вены. Это заметно и сейчас, подтверждает львовский краевед Виктор Шкребта: архитектура выстроенных в XIX – начале ХХ века кварталов ориентирована на венскую в значительно большей степени, чем архитектура многих других городов дунайской монархии. При этом до своих последних австро-венгерских дней Львов сохранял преимущественно польский норов. Энциклопедия Брокгауза указывает: в 1907 году поляки составляли большинство населения двухсоттысячного Лемберга, четвертого или пятого города Габсбургской империи[86].

В летописи польских поражений и побед Львов еще столетие назад занимал важное место, но теперь облик города не делает на это внятного намека. Разве что общий архитектурный ансамбль, в линиях которого отыщется немало стилистических параллелей с Краковом, подсказывает: дух города не всегда соответствует государственной приписке. На фронтонах некоторых зданий Львова встречаются гранитные надписи на польском. Реклама старой молочной в доме на углу улиц, теперь носящих имена гетмана и вожака казацкого восстания Северина Наливайко и этнографа Константина Михальчука, так вообще выполнена на четырех языках былой империи: немецком, польском, украинском, идиш – она чудом уцелела под несколькими слоями краски и штукатурки. Но таких домов во Львове единицы.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

МИХАЙЛО ГРУШЕВСКИЙ,

историк


Австро-Венгрия: судьба империи

Родился в 1866 году в принадлежавшем Российской империи городе Холм (ныне Хелм в Польше) в семье учителя. Окончил Киевский университет. В 1894–1914 годах заведовал кафедрой всеобщей истории в университете Лемберга. Обосновал теорию этногенеза украинского народа. Автор двух тысяч исторических работ, главная из которых десятитомная “История Украины-Руси”. Участвовал в создании Украинской национально-демократической партии в Галиции, возглавлял Украинское научное общество и редакции нескольких просветительских изданий. После начала Первой мировой войны переехал в Киев, в конце 1914 года был арестован по обвинениям в украинском национализме, шпионаже в пользу Австро-Венгрии и выслан в Симбирск. После Февральской революции в России избран председателем Центральной Рады Украины, в январе 1918 года провозгласившей независимость от России. “С выделением национальной территории и предоставлением ей самоуправления национальность превращается из боевого клича, из предмета борьбы в нечто само собой подразумеваемое, в простую почву, на которой совершенствуются экономические и культурные отношения”, – писал Грушевский. В 1919 году в Вене создал Украинский социологический институт. В эмиграции написал пятитомное исследование по истории украинской литературы. Постепенно смирился с большевизмом и после обращения к советским властям получил разрешение на въезд в СССР. Преподавал в Киевском университете. В 1930-е годы был обвинен в контрреволюционной деятельности, работал в Москве под контролем ОГПУ. Скончался в 1934 году во время отдыха в санатории в Кисловодске. Работы Грушевского в СССР были запрещены, его родственники репрессированы. На Украине Грушевского считают одним из отцов государственности. Во Львове и Киеве ему установлены памятники, его портрет изображен на банкноте в 50 гривен. Академия наук Украины выпускает собрание трудов Грушевского в 50 томах.

Двадцатидвухметровый курган на Княжьей горе, над которым реет украинский флаг, насыпан в последней трети XIX столетия польскими патриотами в ознаменование трехвекового юбилея Люблинской унии. С инициативой строительства выступил видный политик Францишек Ян Смолка, обладатель, возможно, самых роскошных по пышности и длине усов во всей империи, ставший впоследствии председателем рейхсрата Цислейтании. По призыву поляка и бывшего революционера Смолки, начиная с 1869 года и на протяжении трех с лишним десятилетий, к кургану близ развалин королевского Высокого замка (в городе был в ту пору еще и Низкий замок, у берега Полтвы) свозили землю, в том числе из памятных польских мест вроде поля Грюнвальдской битвы. Примечательной оказалась понятная и без перевода надпись на закладном камне этого земляного монумента: Wolniz wolnymi, równi z równymi. Polska, Litwa i Ruś zjednoczone Unią Lubelską. В отношении польского кургана-долгостроя австрийские власти демонстрировали похвальную сдержанность, не препятствуя появлению в столице своей коронной земли памятника чужой национальной славе.

С высоты всегда ветреной Княжьей горы центр Львова предстает полотном утонченной барочной красоты. Главные крыши, купола, маковки, луковки, башенки, флюгеры появились в большинстве своем в польскую и благополучно пережили австрийскую и все последующие эпохи, хотя, конечно, все многократно перестраивалось, переделывалось, перекрашивалось, реконструировалось, реставрировалось. Над этими соборами, монастырями, колокольнями, каменицами[87] работали, не жалея сил и таланта, итальянские, немецкие, австрийские, польские, русинские, армянские, венгерские архитекторы, скульпторы, художники, каменотесы. Расстояние делает невидимым швы времени; издалека не заметишь ни безвкусных новоделов, ни обшарпанных фасадов, ни обветшавших стен, ни провалов на месте целых кубиков зданий. Петр Вайль, побывавший во Львове десятилетие назад, поставил городу “пятерку” за мифологию и “тройку” за архитектуру: мало архитектуру иметь, за ней нужно уметь присматривать. Это справедливо, поскольку Львов, увы, не минула участь советского недофинансированного областного центра. Быть может, такова уж его историческая судьба: ведь Львов, в какую страну ни попадал, неизменно становился городом не из последних, но первым и главным все-таки никогда не был, если не считать краткого мига западноукраинской независимости в конце 1918 года да совсем уж далекой княжеской поры.

Первым проектом Габсбургов в Лемберге стало начало в 1773 году демонтажа утратившего оборонное значение королевского замка на холме. Вскоре в городе стала выходить франкоязычная газета Gazette de Leopoli (журналисты продержались год). Потом Лембергу вышло дурное предзнаменование: удар молнии сбросил с башни Корнякта, звонницы храма Успения Пресвятой Богородицы, самый большой в Галиции колокол. Спешно отлили новый, назвали его Кирило. Еще через несколько лет в столицу своей восточной земли пожаловал монарх. Этот визит Иосифа II обогатил городские хроники комичным эпизодом: императорская карета завязла в грязи на площади Рынок, в ту пору оснащенной лишь широкими деревянными тротуарами. В наследство от Ягеллонов и Веттинов[88] Габсбургам достался гордый, но неприбранный край: много соборов, много монахов, много традиций и шляхетской спеси, но еще больше неустроенности и голытьбы.


Австро-Венгрия: судьба империи

Главный павильон земской выставки. Фото 1894 года.


Галиция во времена Австро-Венгрии оставалась восточной окраиной не только в представлении рафинированных австрийских господ офицеров, героев романа Йозефа Рота. В работе львовского экономиста и инженера Станислава Шчепановского “Галицкая беда в цифрах” (1888 год) указывалось: уровень потребления жителей провинции был вдвое меньше европейского, а производительность труда составляла 25 %. Из Лемберга габсбургские наместники управляли слаборазвитой провинцией, социальная структура которой напоминала бедные области Венгрии. Основу экономики составляло сельское хозяйство. Торговлю и ремесла контролировали в основном зажиточные евреи, которых за это недолюбливали, но без услуг и финансов которых не могли обойтись. Промышленность развивалась медленно. Нефтяные месторождения Дрогобыча (в начале XX века они давали 5 % мировой добычи нефти) разрабатывались неспешно; концессию предоставили британской и французской компаниям. В 1877 году по европейской и австро-венгерской моде в Лемберге впервые организовали земскую промышленную выставку. Иван Крипякевич написал о ней с честной беспощадностью: Така бiдненька була ця виставка. Но задачу экономического развития перед своими подданными Габсбурги ставили ясно. Символ этого целеполагания – изображающая прогресс скульптурная группа “Бережливость” под куполом здания бывшей Галицькой ощадной каси (теперь Музей этнографии и художественного промысла).

Над этим всем возвышались польские шляхтичи, не менее кичливые, гордые и велеречивые, чем их венгерские собратья. Как раз польских дворян-землевладельцев, а вовсе не императора и не его чиновников, считали главными социальными недругами русинские крестьяне и разночинцы. Это ярко проявилось во время “галицкой резни” 1846 года, когда польское шляхетское восстание подавили не столько австрийские войска, сколько местные крестьяне, которые яростно грабили помещичьи усадьбы и убивали шляхтичей целыми семьями. Польско-украинские противоречия, продлившиеся в этих краях до послевоенных сталинских переселений, как это часто бывает, сочетали в себе черты национального и социального конфликтов. О жертвах этого противостояния напоминают два монументальных некрополя на Лычаковском кладбище. В одном похоронены бойцы армии Западноукраинской Народной республики, защищавшие в 1918–1919 годах новорожденную национальную независимость, в другом – “польские орлята”, молодые ополченцы, сражавшиеся по другую сторону линии фронта, которая проходила иногда прямо по городским улицам.

Русинское национальное движение в Галиции никогда не было однородным. В его рамках сформировались разные направления: собственно русинское, лояльное к Габсбургам и противостоявшее галицийским полякам; москвофильское, ориентированное на Россию; полонофильское, представленное в середине XIX столетия обществом Руськи собор и постепенно пришедшее в упадок. Лоялисты в 1870–1880-е годы раскололись на два течения – старорусинское и народовецкое (или украинское). Его представители резко отрицательно относились к главной идеологеме москвофилов, провозглашавших русинов частью русского народа. Чем жестче оказывалась политика властей России по отношению к украинскому движению (указ Александра II в 1876 году резко ограничил использование “малорусского наречия” в Российской империи), тем сильнее смещался центр этого движения в более либеральную габсбургскую Галицию. В 1890 году возникла Украинская радикальная партия, среди основателей которой числился классик украинской литературы Иван Франко. Пять лет спустя один из активистов этой партии, Юлиан Бачинский, издал работу Украïна irredenta, “Неосвобожденная Украина”, в которой впервые открыто выдвинул идею “политической независимости украинского народа”. Работа Бачинского (кстати, считавшего себя марксистом) оценивается многими современными украинскими историками как “один из кирпичиков, положенных в основу государственного строительства”. В 1900 году в Лемберге вышла брошюра русского подданного Николая Михновского Самостійна Украïна, в которой выдвигалась радикальная программа создания “одной, единой, неделимой, свободной, самостоятельной Украины от Карпат до Кавказа”.

К деятельности национальных культурно-просветительских организаций власти Австро-Венгрии относились покровительственно, однако старались не допускать распространения ирредентистских идей. Поэтому москвофильское течение, в программе которого Габсбурги усмотрели угрозу отторжения Галиции от своего государства, подверглось гонениям. Первые судебные процессы над галицко-русскими активистами состоялись в 1880-е годы. Вновь обострилась ситуация незадолго до Первой мировой войны. В начале 1914 года в Венгрии перед судом предстали несколько активистов москвофильского движения из Буковины. Одним из свидетелей защиты на этом процессе выступал русский думский политик, представитель правых сил и потомок Екатерины II граф Владимир Бобринский. Он использовал свою поездку для поддержки прорусских сил в Австро-Венгрии. В интервью французской прессе Бобринский заявил о русинах: “Среди этих людей не нужно вести пропаганду. Они сами знают, что они русские”.


Австро-Венгрия: судьба империи

Русины. Литография 1863 года.


Однако отчетливо репрессивной к москвофилам политика Вены в Галиции и Буковине стала только во время прямого военного конфликта с Россией. Тех, кто активно симпатизировал русским, в годы Первой мировой войны австрийцы отправляли в лагеря Талергоф в Штирии и Терезиенштадт (Терезин) в Богемии. Как свидетельствуют архивные документы, многие попадали на нары по доносам своих польских или украинских соседей. Условия содержания заключенных, особенно в Талергофе, были бесчеловечными – первые узники провели несколько месяцев в холодное время года под открытым небом, их держали впроголодь, больным не всегда оказывали медицинскую помощь. Лагерь закрыли весной 1917 года по распоряжению молодого императора Карла I. Русские военные власти в Галиции тоже не миндальничали, хотя масштаб их репрессий по отношению к проавстрийски настроенному населению оказался заметно меньшим.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

АДОЛЬФ ДОБРЯНСКИЙ-САЧУРОВ,

русофил


Австро-Венгрия: судьба империи

Идеолог русского движения в Австро-Венгрии, этнограф, юрист и историк. Родился в 1819 году в местечке Рудлов (ныне Вранов-над-Топлёу на востоке Словакии) в многодетной семье униатского священника. Отец Добрянского происходил из древнего русинского рода; в 1410 году Добрянские (Добжанские) участвовали в Грюнвальдской битве. Адольф Добрянский получил философское, юридическое, лесоводческое, инженерное образование в Венгрии и Австрии, говорил на русском, немецком, венгерском языках. Имел юридическую практику в Верхней Венгрии, работал инженером на строительстве железной дороги в Нижней Австрии и на угольных копях в Богемии. Организовал движение за присоединение Карпатской Руси (ныне Закарпатская область Украины; при Габсбургах входила в состав Венгерского королевства) к Галиции. Эта инициатива не получила поддержки в Вене. Делегат первого Славянского съезда в Праге. В 1848 году бежал от преследования венгерских властей в Галицию, участвовал в подавлении венгерской революции в составе русского корпуса генерала Ивана Паскевича. Награжден австрийским и российским орденами, медалью “За усмирение Венгрии и Трансильвании”, а также парой именных пистолетов. Назначен чиновником в комитат Унг (центр в Унгваре, сейчас Ужгород на Украине), где некоторые административные посты занимали русины, затем переведен в Будапешт. За успехи в службе получил право прибавить к фамилии название своего имения Сачуров – Adolf Ritter von Sacsurov Dobrzanski. Автор “Политической программы для Руси австрийской”, “Патриотических писем” и других политических работ. Продвигал идею единства “одного и того же народа русского – мало-, бело– и великорусского, – который имеет одну историю, одни предания, одну литературу и один обычай”, ставил задачу обратить славянский мир в православие. В 1881 году переехал в Лемберг, где возглавил общество Русское касино. Власти расценили деятельность Добрянского как нежелательную, в 1882 году над ним и его дочерью Ольгой (по мужу Грабарь, матерью художника Игоря Грабаря) организовали судебный процесс по обвинениям в заговоре с целью отделения от Австро-Венгрии Галиции, Буковины и Карпатской Руси. После оправдательного вердикта Добрянский переехал в Австрию и занялся разработкой “общеславянского” языка (на основе русского), которым должны были пользоваться все славяне, кроме поляков. Скончался в 1901 году в Инсбруке. Все восемь детей Добрянского стали деятелями москвофильского движения.

Причудливые и редко обходившиеся без насилия смены национальных знамен и политических идеологий в этих краях хорошо иллюстрирует история одного львовского здания. В 1849 году русинские активисты получили в подарок от австрийского правительства земельный участок на нынешней Театральной улице, под строительство – на пожертвования общественности края и русского царя – Народного дома.

В 1915 году, после того как австро-венгерские войска выбили из Львова занявшую город в самом начале мировой войны русскую армию, Народный дом стал Украинским. Именно в его стенах в ноябре 1918 года объявлено о создании независимой Западноукраинской Народной Республики. Об этом вряд ли знали многие посетители Дома Красной армии (Дома офицеров), который разместился здесь после победы социализма. Об этом наверняка не подозревает почти никто из зрителей мультиплекса Кiнопалац, который находится здесь сейчас.

Со средневековых времен Львов был городом-убежищем. Сюда приезжали за лучшей долей не снискавшие на родине почета или не скопившие денег архитекторы, художники, купцы, ремесленники. Это универсальное правило: в глубинке нет столичного блеска, зато здесь можно быстро прославиться или разбогатеть. Немецкая, армянская, еврейская, татарская (“поганская”) общины появились на берегах Полтвы еще в XIII–XIV веках. Не случайно у Львова – самостоятельные названия на многих языках: к польскому, украинскому, немецкому, русскому добавим латинское Leopolis, еврейское Лемберик, татарское Ильбав. В Восточной Галиции осели и ассимилировались тысячи западноевропейцев, в именах которых вскоре зазвучал славянский акцент. Память о себе в городской истории оставили итальянские архитекторы Павло Римлянин и Павло Счастливый, Петро Барбон и Петро Италиец, инженер Аврелий Пассаротти, французский скульптор Абель Мария Перьер, купцы-венецианцы Иван Массари и Роберт Бандинелли (основатель львовской почты), грек Константин Корнякта, немецкие семьи Энгельбрехт, Штеренфред, Айзенгитель.

Габсбургская империя проводила на восточной границе системную кадровую политику. Важными чиновниками в Лемберг назначали обычно немцев или чехов. По венскому распределению в галицийские городки и села волей или неволей направлялись молодые офицеры, врачи, инженеры, учителя со столичным образованием (одним из них, кстати, был Франц Ксавер, младший сын Вольфганга Амадея Моцарта, тридцать лет преподававший музыку детям местных польских шляхтичей). Конечно, блестящую придворную или научную карьеру из Галиции сделать было почти невозможно. Частенько на службу сюда отправляли либо за служебные проступки, либо по причине отсутствия связей, либо за излишний либерализм. А вот соседям с востока Львов казался землей свободы, расцвета ремесел, мысли, культуры. В конце XIX века город принял многих украинских активистов из России, посвятивших жизнь продвижению национальной идеи.

После австро-венгерского компромисса 1867 года Галиция получила в составе Цислейтании широкую автономию. Делопроизводство в провинции с той поры велось на польском языке, относительно свободно работали польские и русинские школы, театры, университеты (в Кракове и Лемберге). Служением императору при всем своем национальном патриотизме не брезговали польские дворяне – достаточно вспомнить двух Агеноров Голуховских или графа Казимира Бадени, выросшего на габсбургской службе до поста премьер-министра Цислейтании. Многие представители шляхетских фамилий подписали вовсе не мотивированное венской волей, а, судя по всему, искреннее обращение к Францу Иосифу, в котором значились и такие выспренние слова: “Близ Тебя, Сиятельнейший, стоим и стоять желаем”. Крупнейший краковский живописец второй половины XIX века, выразитель художественных идей национального романтизма Ян Матейко, создавший, помимо десятков патриотических полотен-эпопей, портретную галерею польских королей, считал за честь подарить Францу Иосифу свою работу или получить от императорского двора творческий заказ. В Хофбурге как своеобразный символ примирения с поляками расценили организованную осенью 1880 года с большой помпой “двойную” поездку императора в оба главных города королевства Галиция и Лодомерия. В этом путешествии Францу Иосифу, как вспоминали генералы свиты, Галиция устроила поистине верноподданнический прием. Габсбургских поляков и украинцев, при всех противоречиях между ними, питала одна надежда: на создание собственной национальной государственности – возможно, в форме монархии, не исключено, что под скипетром кого-то из Габсбургов.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ЛЕОПОЛЬД ФОН ЗАХЕР-МАЗОХ,

эстет и извращенец


Австро-Венгрия: судьба империи

Родился в 1836 году во Львове в семье начальника полиции Леопольда Захера и дочери ректора университета Шарлотты фон Мазох. В возрасте 12 лет вместе с семьей переехал в Прагу. Университетское образование получил в Граце. По некоторым данным, в 1860-е годы преподавал историю в университете Лемберга, но затем выбрал карьеру литератора. Писал в основном на немецком языке. Действие многих произведений Захер-Мазоха происходит в Галиции. Автор романтических повестей и фольклорных новелл (“Одна галицийская история”, “Галицийские рассказы”, “Еврейские рассказы”, “Польские еврейские рассказы”), написанных в реалистической манере исторических любовных романов (“Дон Жуан из Коломыи”, “Идеалы нашего времени”, “Последний король мадьяр”). Отличался либеральными взглядами, выступал против антисемитизма. Произведения Захер-Мазоха по стилю и настроению сравнивали с прозой Ивана Тургенева, однако сделавший лембергского писателя знаменитым мотив творчества относится не к социальной, а к эротической области: это описания наслаждений от подчинения мужчины насилию со стороны женщин. Такие эмоции Захер-Мазох фиксировал, основываясь на собственном сексуальном опыте и фантазиях. Считается, что сюжет романа “Разведенная женщина” дала писателю история его отношений с баронессой Анной фон Коттвиц. Главная книга Захер-Мазоха – опубликованный в 1869 году роман “Венера в мехах”, фабулу которого составила непростая связь автора с баронессой Фанни фон Пистор. “Венера в мехах” вошла в задуманный Захер-Мазохом шеститомный цикл “Наследие Каина”; писатель успел создать только две, хотя и обширные, книги. В 1886 году психолог Рихард фон Крафт-Эбинг назвал сексуальную патологию – удовольствие от боли и подчинения – мазохизмом. В 1881 году дважды разведенный Захер-Мазох переехал в Лейпциг; в конце жизни он страдал душевным расстройством и несколько лет провел в психиатрической клинике. Скончался в Германии в 1891 году. Во Львове именем Мазоха названо популярное у туристов и местной золотой молодежи кафе. Рядом с входом красуется вполне похабная скульптура писателя.

В последней трети позапрошлого века Львов-Лемберг переменился. Центральные улицы замостили, использовав в качестве брусчатки блоки из средневековых укреплений. От сшитой почти двухкилометровой каменной нитью Высокой и Низкой стен сложной системы крепостных башен – Кожемяк, Золотарей, Гончаров, Котляров, Сапожной, Пустой, Еврейской – сохранилась всего одна, Глиняная, да еще стоявшая отдельно, по внешнюю сторону земляного вала, Пороховая. Внутри прежнего крепостного каре, близ стен ратуши, появились четыре нарядных фонтана со статуями античных богов. Постепенно Лемберг обзавелся всем тем, без чего не мог обойтись уважающий себя габсбургский город: сословными и национальными казино, немецким и польским театрами (здание местной Оперы, как здесь считают, равное по красоте и шику не только венской, но и парижской, построено в 1900 году), линиями электрического трамвая, внушительного вида вокзалом, гостиницами и банками, торговыми пассажами и особняками состоятельных буржуа.


Австро-Венгрия: судьба империи

Улицы Гетманская и Карла Людвига. Фото 1905 года.


К высочайшему визиту 1880 года, увы, не успели завершить строительство комплекса сейма королевства Галиции и Лодомерии. Задержка объяснялась тем, что в Вене в свое время постановили: спроектировать этот важный объект должен либо русин, либо поляк, поэтому в Хофбурге не утвердили даже проекта прославленного австрийского мастера Отто Вагнера. Нужный “национальный кадр” так и не нашелся; заказ в результате выполнил местный архитектор-немец Юлиан Гохбергер. Варшавский скульптор Теодор Рыгер, получивший в свое время образование в обеих столицах Австро-Венгрии, украсил фронтон здания сейма аллегорической группой “Покровительственный дух Галиции”. Центральная фигура (аллегория Галиции) в объединительном жесте простирает одну руку к русину (аллегория Днестра), а другую – к польке (аллегория Вислы), подчеркивая единство Восточной и Западной Галиции. В фойе парламента разместили бюсты польских королей и древнерусских князей, что подчеркивало уважение австро-венгерского начальства к прошлому покоренного края. Теперь в этом здании – главный львовский университет имени Ивана Франко.


Австро-Венгрия: судьба империи

Театр Скарбека. Открытка 1900 года.


Большие кварталы во “франц-йозефинском” стиле во Львове принялись возводить ближе к концу XIX века, когда и до дальнего имперского востока докатилась европейская строительная лихорадка. Видную роль в изменении городского облика сыграли два архитектора: поляк армянского происхождения Юлиан Захаревич и украинец наполовину немецкой крови Иван Левинский. Захаревич, первый ректор Политехнической школы (ныне университет “Львовская политехника”), спроектировал, отреставрировал и построил в Галиции несколько десятков объектов, которые и сейчас по праву числятся среди самых элегантных, за что получил от благодарных соотечественников своеобразное “приложение” к фамилии – Lwigród (по-польски буквально “Лев-город”, то есть собственно Львов). Захаревича-Львигруда принято считать основателем львовской архитектурной школы, главный вклад которой в развитие модерна, насколько можно судить, заключается в творческом использовании традиций местного народного зодчества (так называемая карпатская эстетика). Иван Левинский, хотя и сам много проектировал в том же стиле, вошел в историю прежде всего как организатор производства. Он основал крупную даже по европейским меркам того времени проектную мастерскую и наладил в городе массовое строительство, используя передовые промышленные методы и новомодные материалы вроде железобетонных конструкций. В 1894 году компания Левинского получила исключительное право на поставку облицовочного кирпича для правительственных зданий Австро-Венгрии.

При непосредственном участии Захаревича и Левинского в 1888–1891 годах в столице Галиции осуществили урбанистический, как сказали бы сейчас, проект, коренным образом изменивший всю местную топографию. Огибавшую площадь Рынок и окрестные кварталы с запада, неширокую, но полноводную, а потому доставлявшую горожанам много хлопот, речку Полтву упрятали в бетонный коллектор. Поверх распланировали подобие венского Ринга, цепочку соединенных площадями каштановых бульваров. В результате не вышло и полукольца, но намерения замкнуть окружность одолевали, кажется, каждую вновь утверждавшуюся в городе власть. Ринг Адольфа Гитлера с помпезным памятником фюреру и триумфальной аркой, как замышляли в начале 1940-х, во Львове не появился; проспект Ленина с монументом (на его месте теперь устроена пышная клумба), конечно же, просуществовал над заточенной в трубу рекой весь советский период.

Вот уже больше века Львов остается безводным городом. Похороны Полтвы хоть и избавили горожан от неудобств, но все-таки лишили восьмисоттысячный сейчас мегаполис естественной оси координат. Это предмет для бесплодных размышлений, изменить уже ничего нельзя: многие считают, что город без реки – как тело без души. Смелый градостроительный проект лишил Лемберг-Львов набережной-променада, утренних рыболовов, терпеливо глядящих в темную глубину, наконец, правого и левого берегов, важных в городской топографии. Русло Полтвы обозначено теперь пунктирным потоком автомобилей на проспектах Свободы и Тараса Шевченко. На этой магистральной спице воздвигли памятники двум национально значимым поэтам. Прикрепленный к высокой колонне бронзовый ангел с австро-венгерских времен протягивает лиру польскому пророку-стихотворцу Адаму Мицкевичу и при этом, как уточняют путеводители, никогда не затеняет великого поэта своими крылами. Украинские патриоты прозвали этот монумент работы Антона Попеля “тупым карандашом”. В паре сотен метров к западу от романтичного Мицкевича стоит Тарас Шевченко из позднесоветской бронзы; за его спиной – образец украинского постмодерна (вполне удачный), мемориал “Волна национального возрождения”.


Австро-Венгрия: судьба империи

Гуцулка. Рисунок 1900 года.


В конце XIX века во Львове-Лемберге, помимо прочих, появились и монумент основоположнику польской драматургии Александру Фредро, и памятник гетману и польскому королю Яну III Собескому[89], которому Габсбурги, напомним, обязаны решающим разгромом турок под Веной в 1683 году. Украинцам, напротив, долго не удавалось увековечить память своего национального кумира, Кобзаря; скромный бюст Тараса Шевченко в Лемберге смогли установить у здания Национального музея лишь к столетию поэта, в 1914 году. Москвофилы, со своей стороны, вынашивали проект памятника Александру Пушкину, однако в итоге скромную скульптуру поэта с книгой в руках установили не в столице провинции, а в далеком селе Заболотовцы. Город австрийской поры по понятным причинам украшали преимущественно бронзовые фигуры императорских наместников и генералов. Из верных престолу поляков монумента удостоился дослужившийся до должности министра иностранных дел Австро-Венгрии Агенор Голуховский-младший, хоть и сторонник полонизации края, но не радикал, а умеренный австрофил. Этот памятник бесследно сгинул в советское время.

Позднеавстрийская эпоха оставила Львову в наследство любопытное социальное явление, характерное для поры первоначального накопления капитала в мелкобуржуазной городской среде, сохранявшей еще основы крестьянского быта и патриархального сознания. В тогдашних лембергских предместьях (Лычаково, Подзамчье) сформировалась субкультура батяров. Так называли молодых озорников, праздно проводивших время в дружеских застольях и бесцельных прогулках, любивших рискованные шутки, не брезговавших сомнительными затеями, уличным хулиганством и мелкими кражами. Название этим галицийским апашам дало венгерское слово betyar – “разбойник”, “авантюрист”. Батяры пользовались особым жаргоном, так называемым львовским балаком, в котором польские, украинские, немецкие, еврейские слова смешивались с криминальной лексикой. Батяр (естественно, наряду с жандармом и невинной девушкой из хорошей семьи) стал заметной фигурой фольклора габсбургской поры, а сегодня еще и главным персонажем городского праздника, в котором австро-венгерская эпоха предстает совсем уж добродушной картинкой из прошлого.

Такие воспоминания об Австро-Венгрии, по всей вероятности, теперь приятны львовскому сердцу. Через скверик от бывшего костела бернардинцев – украшенное бюстом и портретами Франца Иосифа и членов его семейства кафе Локaль (одна из ячеек модной сети авторских ресторанов “!ФЕСТ”) в черно-желтых имперских цветах. В меню ресторана Amadeus, что прямо под боком Кафедрального собора, вареники с вишнями соседствуют с кайзер-омлетом. Настоящей выпечкой по-венски хвалятся кондитерская Веронiкa и кафе в самом старом в городе отеле “Жорж” (открыт в памятном для всей Европы 1812 году французом Жоржем Гофманом под названием Hôtel de Russie). Есть в двух шагах от смущенного высокой Волной национального возрождения поэта Шевченко даже “Венское кафе”, в котором, правда, нет ровным счетом ничего венского. Везде кормят вкусно, встречают доброжелательно, берут – по европейским меркам – совсем недорого. Но, положа руку на сердце, скажем: вареники во Львове все-таки побеждают кайзера. Если даже и успела сформироваться в Восточной Галиции австро-венгерская традиция, то частые смены политических режимов, каждый из которых начинал отсчет истории с нуля, не дала этой традиции уцелеть. Поэтому какой кофе варили в “Шотландском кафе” (Kawiarnia Szkocka), где собирались когда-то математики “львовской школы” и куда гимназистом, говорят, заглядывал Станислав Лем; какие штрудели выпекали в цукорне Юзефа Залевского, что размещалась за углом от главных городских купален Святой Анны; какой лимонад заказывали дамские угодники в кондитерской Вольфа на улице Карла Людвига – нам не узнать и не попробовать.

На сувенирном рынке, раскинувшем палатки между зданием Драматического театра (построен в 1833 году графом Станиславом Скарбеком и в последние полвека, похоже, не ремонтировался) и церковью Преображения Господня, народные умельцы торгуют не только портативными украинскими трезубцами, деревянными свистульками и эмблемами Украинской повстанческой армии, но и кое-какой австро-венгерской символикой. В популярном музыкальном клубе Культ (заведение укрыто в подвале областной филармонии) в разномастной череде старых и новых героев-земляков красуются и портреты лембергских подданных австрийского императора – Юлиана Захаревича, Ивана Левинского, Ивана Франко, оперной певицы Саломеи Крушельницкой, изобретателя керосиновой лампы Игнатия Лукашевича. Есть на этой подземной доске почета и фото Влодзимежа (или, если угодно, Володимира) Хомицкого – оказывается, выступая в 1894 году в составе команды Sokol в матче против сборной Кракова, именно этот шестнадцатилетний семинарист забил первый гол в истории украинского (в Польше, правда, считают, что польского) футбола. В 2004 году на месте бывшего стадиона установили памятник 110-летию этого славного события: зоркий сокол держит в когтях футбольный мяч.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

АНДРЕЙ ШЕПТИЦКИЙ,

митрополит


Австро-Венгрия: судьба империи

Потомок полонизированного русинского дворянского рода, граф Роман Александр Мария Шептицкий родился в 1865 году в поместье Прилбичи. Получив образование, поступил на военную службу, но вскоре был комиссован по состоянию здоровья. Окончил юридический факультет Университета в Бреслау (ныне Вроцлав в Польше). Постригся в монахи, принял имя Андрей. В 1894 году получил степень доктора теологии. С 1901 года – митрополит Галицкий, архиепископ Львовский и епископ Каменец-Подольский, глава Украинской грекокатолической церкви. Депутат сейма королевства Галиции и Лодомерии. В 1914 году, после того как Львов заняли русские войска, арестован по обвинению в антироссийской агитации и выслан в Российскую империю. Освобожден в 1917 году указом Временного правительства. После распада Австро-Венгрии поддерживал идею независимости Западной Украины, за что был арестован польскими властями (при этом родной брат Шептицкого стал генералом польской армии). В 1939 году сотрудники НКВД расстреляли родственников митрополита и сожгли имение Шептицких. Митрополит приветствовал оккупацию Украины гитлеровцами, благословил Организацию украинских националистов на борьбу с большевиками. Выступал против геноцида евреев, обращался по этому поводу с посланиями к Папе Римскому и к рейхсфюреру СС Гиммлеру. Организовал спасение сотен евреев, в том числе львовского раввина Давида Кахане. В пастырском послании “Не убий!” (1942) призывал к прекращению вражды между поляками и украинцами. В то же время делегировал капелланов в дивизию СС Галичина, которую считал прообразом “украинского войска”. Историки по-разному оценивают степень вовлеченности Шептицкого в сотрудничество с нацистами. Митрополит скончался вскоре после вступления во Львов в 1944 году советских войск. Похоронен в крипте собора Святого Юра (Георгия), кафедрального храма униатской церкви во Львове. С 1946 года приходы Украинской грекокатолической церкви насильственно переводились в православие и были восстановлены на территории СССР только в 1990 году. В 1958 году Ватикан инициировал процесс беатификации митрополита.

В отпускные месяцы Львов переполнен туристами. Сюда во множестве приезжают поляки, из-за отодвинутой Советами на 80 километров от города, но все равно близкой границы: наверное, смотреть на ту Галицию, которую они потеряли. До последних трагических событий на Украине сюда во множестве приезжали гости из России – похоже, в первую очередь для того, чтобы ознакомиться с местами, где когда-то снимался советский мюзикл “Д'Артаньян и три мушкетера”. В то время Львову пришлось притворяться Парижем: Михаил Боярский бился с врагами на бутафорских клинках во дворике бывшего армянского монастыря; Лев Дуров в плаще барона де Тревиля принимал мушкетеров в парадном зале бывшего дворца князя Альфреда Потоцкого; знаменитая четверка под бесшабашную песню выезжала из-за угла к приспособленному советской властью под антирелигиозный музей храму Святой Евхаристии. Многие старые здания Львова никакими превращениями удивить уже невозможно. В 1899 году на улице Парковой (Parkgasse), это рядом со Стрыйским парком, основали императорскую кадетскую школу. В 1919 году она превратилась в Польский кадетский корпус, которому позже присвоили имя Юзефа Пилсудского. В 1947 году здесь же, уже на Гвардейской улице, возникло Львовское высшее военно-политическое училище имени Николая Щорса, а теперь на его месте – Академия сухопутных войск имени гетмана Петра Сагайдачного.

Но не корпуса военных академий, не дворцы аристократов, не общественные здания, не виллы зажиточных мещан, не монументы героям – главное в облике этого города. В любом центральном львовском квартале, не поворачивая головы, прохожий может перекреститься на храм Божий. Диссиденты-антикоммунисты гордились тем, что каждая десятая действующая церковь в Советском Союзе была львовской, а сколько их еще позакрывали! По числу распятий и куполов на квадратный километр этот город не уступит самым воцерковленным европейским столицам. Здесь, на перекрестке разных христианских традиций, возникло униатство, ставшее одной из главных опор западноукраинской идентичности. И в этом тоже – мистика Львова: в ощущении себя связующим звеном между двумя ветвями христианства, католицизмом и православием. Львов и в этом отношении – город на историческом углу, на международном перекрестке. Не случайно монахи дюжины орденов столетиями творили во Львове какое-нибудь важное дело во славу Господа, все они пребывали в миссии, и для всех строили храмы, один роскошнее другого.

Эти храмы навеки объединили львовскую землю и львовское небо, как утверждают синоптики, самое ненастное во всей Украине. Нудный мелкий дождик, мжичка – вот типичная львовская погода. Под этой влажной пеленой уже пять веков не перестает размышлять о вечном Иисус Христос. Спаситель сидит под крестом на куполе фамильного склепа богатых купцов из Трансильвании, семейства Боимов. Латинская надпись у босых ног Сына Божьего гласит: “Остановись и подумай, существует ли печаль печальнее моей”. Конечно, не существует. Но думы о высоком не могут быть постоянными. В конце концов, ведь и нестабильная львовская погода обещает не только занудный дождь, но и далекую радугу.


Австро-Венгрия: судьба империи

7

После империи

Вместе с Карлом ушла в прошлое историческая традиция габсбургского рода. Нет больше никого, кто мог бы прийти к жителям бывшей монархии и заявить: я – ваш государь и добиваюсь своего права. Остался лишь надгробный камень у дороги, который случайный прохожий может поприветствовать и, не задержавшись, продолжить свой путь…

Газета Na’rodn’ listy (Прага), 3 апреля 1922 года – по случаю смерти бывшего императора Карла.

В снятом в 1999 году фильме Иштвана Сабо “Вкус солнечного света”, своего рода кинематографическом учебнике новейшей истории Центральной Европы в жанре семейной саги, есть такая сцена: главные персонажи картины, будапештская еврейская семья Зонненшайн, встречают первый год ХХ столетия. Встречают с воодушевлением, провозглашая: новый век должен стать временем мира, прогресса и терпимости. Режиссер ничего не выдумал: в мемуарах многих современников той эпохи есть описания подобных сцен, да и прогнозы, публиковавшиеся в европейской прессе на переломе позапрошлого и прошлого столетий, почти всегда были выдержаны в оптимистичном духе. Однако выяснилось: оптимисты просчитались. Мало когда еще человечество ошибалось так жестоко.

Для обитателей габсбургской Центральной Европы ХХ век по-настоящему начался чуть позже – после того как дунайская монархия вступила в роковую для нее войну и четыре года спустя распалась. Мы далеки от того, чтобы утверждать: мол, сохранись габсбургское государство, Центрально-Европейский регион избежал бы тех бед, что постигли его в хх столетии, а довольно успешная эпоха Франца Иосифа нашла бы продолжение в не менее благодатном правлении Карла I и его потомков. Тем не менее за без малого столетие, прошедшее после краха Австро-Венгрии, стало понятно: модели и способы организации политического пространства, пришедшие на смену дунайской монархии в первой половине минувшего века, оказались неспособны защитить бывших подданных Габсбургов от опасностей, равных которым Центрально-Европейский регион не знал со времен турецкого нашествия.

Низложенный император-король Карл во многом оказался провидцем, когда в 1920 году, находясь в швейцарском изгнании, писал: “Малые государства, возникшие в результате нашей катастрофы, являются источниками постоянных проблем. Во внешней политике – во-первых, потому, что конфликтуют друг с другом, а во-вторых, потому, что, если нынешняя политика будет продолжена, они рано или поздно упадут в объятия Великогермании. Причины, по которым отношения между этими государствами плохи, нетрудно понять: историческая Венгрия поделена между румынами, чехами и сербами[90], Австрия разделена, и многие ее немецкоязычные регионы отошли к соседям. Маленькие “победители” нетерпеливо ожидают возможности окончательно свести счеты с маленькими “проигравшими”; те же, в свою очередь, ждут, когда “победители” ослабеют настолько, чтобы отобрать у них хотя бы часть добычи. И над всем этим хаосом встает угрожающий призрак Великопруссии”. Страшный призрак материализовался совсем скоро, в 1930-е годы, в облике бывшего австро-венгерского подданного по имени Адольф Гитлер.

Австрия: в поисках идентичности

Альпийские земли бывшей империи, которые сегодня принято именовать Австрией, пережили в ХХ столетии несколько острых кризисов. Главным из них, видимо, оказался кризис идентичности: потеряв империю, австрийские немцы почувствовали историческое одиночество. Выход местные политики поначалу искали в том, чтобы, объявив свою нацию просто немцами, “прильнуть” к пусть тоже проигравшей войну, но все еще могучей соседке, Германии. Пангерманское движение, некогда гонимое Габсбургами, казалось, могло торжествовать: республика Немецкая Австрия заявила о стремлении присоединиться к новообразованной Веймарской республике. Однако победители, державы Антанты, решительно выступили против, включив в условия Сен-Жерменского мира[91], которым для Вены формально закончилась Первая мировая война, положение, прямо запрещавшее Австрийской Республике (слово “Немецкая” из названия было исключено) не только присоединение, но и экономический союз с Германией. В этом, как и в других условиях мирных договоров 1919–1920 годов, проявились глубокая противоречивость и двоедушие Версальской системы[92].

Добившись самоопределения тех народов Европы и Азии, которые, как утверждали лидеры Антанты, подвергались угнетению со стороны реакционных империй, державы-победительницы отказывали в праве на такое самоопределение титульным нациям проигравших держав. В результате чехи, сербы, румыны, поляки, армяне, греки обрели независимость или заметно расширили границы своих государств, однако, например, австрийские и судетские немцы, венгры Трансильвании, Верхней Венгрии (Словакии), Баната и Воеводины права на самоопределение в рамках этнических границ не получили. “Не досталось” собственных государств хорватам, словенцам, словакам, украинцам, русинам, боснийским мусульманам. Из всех проигравших народов только туркам, одержавшим победу в войне с Грецией в начале 1920-х годов, удалось добиться пересмотра неблагоприятных для себя условий мира. А в Центральной Европе на протяжении двух десятилетий затягивались узлы национально-государственных противоречий, попыткой разрубить которые – вследствие неспособности развязать – во многом и стала Вторая мировая война.

Австрийская Республика поначалу напоминала голову, потерявшую тело: величественная имперская столица Вена была явно велика для маленькой альпийской страны. Экономические связи с соседями, веками укреплявшиеся в рамках общеимперского рынка, нарушились; на политической сцене развернулась острая борьба между социал-демократами и правыми партиями. Консерваторы победили: в 1933 году канцлер Энгельберт Дольфус, прозванный за крохотный рост Миллиметтернихом, распустил парламент и установил диктатуру, в идеологии которой католицизм сочетался с элементами итальянского фашизма. Дольфус был австрийским патриотом и противником присоединения к Германии, а потому искал дружбы с Муссолини, но враждовал с Гитлером, сторонники которого активно действовали в Австрии. Это стоило канцлеру жизни: в 1934 году австронацисты предприняли попытку путча, а Дольфус был застрелен.


Австро-Венгрия: судьба империи

Бланк плебисцита 10 апреля 1938 года. “Согласен ли ты с произошедшим 13 марта 1938 года воссоединением Австрии с Германией и голосуешь ли за список нашего фюрера Адольфа Гитлера?” Над большим кругом надпись “Да”, над маленьким – “Нет”.


К тому времени в австрийском обществе вновь распространились монархические симпатии. Десятки городов и деревень демонстративно присваивали звание почетного гражданина молодому эрцгерцогу Отто, старшему сыну последнего императора. В июле 1935 года правительство отменило закон № 209 от 1919 года, или “закон о Габсбургах”[93], династии вернули конфискованную собственность, а тем ее членам, которые после падения монархии были вынуждены покинуть Австрию, позволили вернуться в страну. Однако преемник Дольфуса, монархист Курт Шушниг, не торопился с реставрацией, поскольку опасался агрессии со стороны Третьего рейха, о чем прямо предупреждал Гитлер. В феврале 1938 года 25-летний Отто фон Габсбург обратился к Шушнигу и президенту Австрии Вильгельму Микласу с предложением, формально сохранив республику, объявить его, Отто, канцлером. Австрийские руководители ответили отказом, справедливо рассудив, что, учитывая ненависть нацистов к Габсбургам[94], такой шаг “со стопроцентной уверенностью означал бы конец независимости Австрии”.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

АДОЛЬФ ГИТЛЕР,

кавалер Железных крестов


Австро-Венгрия: судьба империи

Будущий основоположник национал-социализма родился в 1889 году в городе Браунау-ам-Инн на границе Австрии и Германии в семье таможенного служащего, бывшего сапожника. Вопреки распространенному убеждению Гитлер никогда не носил фамилию Шикльгрубер (его отец Алоис, будучи незаконнорожденным, пользовался этой фамилией, которую носила его мать, пока не взял фамилию усыновившего его отчима Иоганна Гидлера, записанную при регистрации как Гитлер). В 1895 году семья Гитлер поселилась в Линце. Адольф сменил несколько школ, затем поступил в реальное училище. Учился он плохо, зато пел в церковном хоре, увлекался живописью и архитектурой. После смерти родителей в 1907 году перебрался в Вену. Не поступив в Академию искусств, перебивался случайными заработками, продавал свои акварели, рисовал открытки и рекламные объявления. Биографы Гитлера свидетельствуют: в этот период и сложились его расистские и антисемитские взгляды. В 1913 году Гитлер переехал в Мюнхен; сразу после начала Первой мировой войны записался добровольцем в немецкую армию, сознательно уклонившись от службы в вооруженных силах Австро-Венгрии, на его вкус слишком многонациональных. Воевал на Западном фронте в составе 1-й роты 16-го Баварского резервного полка, связным при штабе в звании ефрейтора. За храбрость награжден двумя Железными крестами; получил серьезные ранения. О поражении Германии узнал, находясь в госпитале. Стал одним из приверженцев теории об “ударе ножом в спину”, обвинявшей в поражении политиков-предателей, прежде всего социал-демократов, а также евреев. В конце 1918 года Гитлер вернулся в Баварию. Вступил в Немецкую рабочую партию, в 1920 году переименованную в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию. Вскоре благодаря ораторскому дарованию и организаторским способностям Адольф Гитлер стал ее вождем – фюрером. Так начался путь к Третьему рейху, Второй мировой войне и имперской канцелярии в Берлине, в бункере которой 30 апреля 1945 года закончилась жизнь бывшего художника-самоучки и ефрейтора немецкой армии.

Конец Австрии пришел и без участия Отто: под давлением Гитлера Шушниг передал власть местным нацистам, и в марте 1938 года войска Германии оккупировали страну. План нацистской операции против Австрии, словно в насмешку над бывшим престолонаследником, носил кодовое название “Отто”. Монархисты, кстати, принадлежали к тому меньшинству австрийцев, которые протестовали против аншлюса. Вскоре сотни сторонников бывшей правящей династии оказались в нацистских тюрьмах и концлагерях; среди них были и сыновья погибшей в Сараеве эрцгерцогской четы, Макс и Эрнст фон Гогенберги.


Австро-Венгрия: судьба империи

Дюла Бенцур. Кронпринц Отто. 1917 год.


В годы Второй мировой войны бывшая императрица Зита, ее старший сын Отто и другие Габсбурги активно боролись за то, чтобы после освобождения от нацизма Австрия восстановила суверенитет. Не в последнюю очередь благодаря их связям с западными правящими кругами независимость Австрии была провозглашена одной из целей антигитлеровской коалиции в Московской декларации союзников, принятой 30 октября 1943 года. В этом документе, однако, отмечалось, что Австрия “не может избежать ответственности за участие в войне на стороне гитлеровской Германии”. Практическим воплощением такого подхода стала десятилетняя оккупация страны войсками четырех держав – СССР, США, Великобритании и Франции. После войны, когда к власти в Австрии вернулись левые силы, прибывший было на родину Отто фон Габсбург вскоре опять отправился в вынужденную эмиграцию, поскольку правительство восстановило “закон о Габсбургах”. В 1955 году, после вывода с территории республики оккупационных войск, этот закон включили в Конституцию Австрийской Республики. Династии пришлось распрощаться с мечтами о реставрации.

К этому моменту в Австрии наконец возникли предпосылки для преодоления кризиса, вызванного распадом империи и аншлюсом. Постепенно возникала современная австрийская идентичность, уже не связанная прямо ни с имперской традицией, ни с неудачной межвоенной Первой республикой. Мощный импульс этому процессу придал принятый парламентом Закон о постоянном нейтралитете. И если, согласно опросам общественного мнения, в 1956 году лишь 49 % граждан считали себя австрийцами, а не немцами или австрийскими немцами, то уже к началу 1980-х годов этот показатель превысил 80 %. Австрийцам (кстати, единственным, помимо итальянцев, среди бывших габсбургских подданных) удалось избежать коммунистического правления, что, несомненно, позитивно сказалось на врачевании исторических травм.

Австрия рассталась с монархической традицией, не исключив ее из общественного сознания и не загнав в глубину национальной души, а осознав как неотъемлемую, пусть и невозвратимую, часть истории. Это понимание приходило медленно и болезненно. Бывший наследник престола только в 1966 году получил разрешение вновь посетить родину. Пятилетием раньше он отказался от прав на трон и с той поры именовался просто доктор Отто фон Габсбург. Он был респектабельным европейским политиком-консерватором, накопившим громадный опыт общественной деятельности протяженностью в невероятных восемьдесят лет. Эрцгерцог, родившийся в 1912 году, прожил дольше своего двоюродного прадеда Франца Иосифа, у которого, будучи малышом, сиживал на руках. Этот Габсбург много сделал для того, чтобы бывшие императорские и королевские земли, ставшие независимыми государствами, поскорее вступили в Европейский союз[95]. Поэтому старшего Габсбурга гостеприимно встречали и в Будапеште, и в Загребе, и в Праге. В 2007-м патриарх огромного семейства, отец семерых детей и дед 23 внуков, удалился на покой в Баварию, в поместье Villa Austria на берегу озера Штарнбергер-Зее, где через четыре года и скончался. Главой дома Габсбургов сейчас является старший сын бывшего эрцгерцога, Карл. Его резиденция в местечке Аниф неподалеку от Зальцбурга тоже называется предсказуемо, Casa Austria.

В 1982 году закон № 209 окончательно отменили. Австрийское общество постепенно закрыло габсбургский вопрос, приняв республику как единственно приемлемую в нынешних исторических условиях форму национально-государственного бытия. Перестав быть одним из ведущих народов великой державы, австрийцы оказались в роли “всего лишь” небольшой нации Центральной Европы, постепенно объединяющейся в амбициозном проекте Европейского союза. Облик Австрии, лишенный имперской космополитичности, стал более однородным в этническом и культурном отношениях. Это имеет и свою изнанку: националистические и ксенофобские настроения давали о себе знать не только в 1930-е и 1940-е годы, когда многие австрийцы запятнали себя сотрудничеством с нацистами и участием в преследовании евреев, но и позднее, в 1990-е, когда популярность в местной политике получили идеи лидера праворадикальной Партии свободы Йорга Хайдера. Впрочем, как показывают события последних лет, основам австрийской демократии такая общественная турбулентность всерьез не угрожает. Спустя столетие после падения Габсбургов Австрия наконец обрела стабильность – надежную стабильность небольшой и довольно провинциальной страны.

Венгрия: травма Трианона

В современной венгерской историографии и общественном сознании прочно укрепилось понятие “травма Трианона”. Мирный договор, подписанный державами Антанты и правительством побежденной Венгрии во дворце Трианон под Парижем 4 июня 1920 года, считается едва ли не самым трагическим событием в изобилующей трагедиями мадьярской истории. Страна лишилась 72 % довоенной территории, потеряла 64 % населения. Правда, масштаб потерь покажется не столь ужасающим, если вспомнить, что значительную часть Венгерского королевства всегда составляли земли, не населенные венграми. Но даже с учетом этого фактора нужно признать: стране была нанесена глубокая рана, еще и потому, что за пределами трианонских границ, на территории Чехословакии, Румынии и Югославии, осталась почти треть мадьярского населения. Можно понять премьер-министра Венгрии графа Иштвана Бетлена, который, ознакомившись с условиями Трианонского мира, воскликнул: “Нет, нет, никогда!” Но иного выхода, кроме подписания, у Венгрии, пережившей к тому времени еще и гражданскую войну, а также кратковременную оккупацию французскими, румынскими и сербскими войсками, не было.

В отличие от Австрии Венгрия межвоенного периода сохраняла монархическую форму правления. После разгрома в 1919 году недолговечной и кровавой Венгерской советской республики и ухода оккупационных войск парламент провозгласил, что страна останется королевством. Формально главой государства по-прежнему считался Карл IV (он же Карл I Австрийский), законный коронованный монарх. Однако Антанта решительно возражала против реставрации Габсбургов в какой-либо из стран, ранее принадлежавших этой династии. Полномочия главы государства передали адмиралу Миклошу Хорти, вождю победивших антикоммунистов. Адмиралу присвоили титул регента с обращением “Ваша Светлость”. Его Светлость вскоре вступил в переписку с Карлом, находившимся тогда в Швейцарии. Хорти заверял короля в своей лояльности и утверждал, что лишь ожидает подходящего момента для передачи законному монарху власти. По мнению Карла, такой момент настал весной 1921 года, когда он через своего эмиссара во Франции получил устные заверения Аристида Бриана, вновь ставшего главой французского правительства: в случае возвращения Габсбурга на венгерский трон Париж не предпримет враждебных действий и окажет соответствующее воздействие на Лондон.

Воодушевленный этим, Карл в марте 1921 года тайно вернулся в Будапешт. Вот мемуарные записи бывшего императора: “Хорти вышел мне навстречу с растерянным выражением лица. В своем (ранее моем) кабинете он сразу же сказал мне: “Это катастрофа, вашему величеству следует немедленно вернуться обратно в Швейцарию!” Я дружески объяснил ему, что ни о чем подобном не может быть и речи, поскольку отъездом я сжег за собой мосты. Последовала двухчасовая дискуссия, в результате которой я, не располагавший, в отличие от моего оппонента, никакой вооруженной поддержкой, вынужден был уступить в высшей степени предательскому и низменному властолюбию Хорти. В соглашении, к которому мы пришли к концу нашего разговора, я видел признак того, что регент все же склоняется к идее реставрации… Однако я утратил эту надежду после того, как узнал, что в тот же день он пригласил к себе представителей держав Антанты и изложил им все, о чем был обязан молчать”. Имеются в виду обещания Бриана, о которых Карл сообщил Хорти, – посулы премьера Франции потому, в частности, и давались в устной форме, что не предполагали огласки. Последовала реакция, которой следовало ожидать: опровержение Парижем слов Карла и коллективное предостережение против попыток реставрации Габсбургов.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

МИКЛОШ ХОРТИ,

король без короны


Австро-Венгрия: судьба империи

Миклош Хорти де Надьбанья (1868–1957) был отпрыском кальвинистской дворянской семьи из Северной Трансильвании. В 14 лет поступил в Военно-морскую академию в Фиуме (Риеке), много лет посвятил службе на императорском и королевском флоте. В 1908 году назначен одним из адъютантов Франца Иосифа, к которому всегда относился с глубоким уважением. В годы Первой мировой Хорти хорошо проявил себя в войне на Адриатике, в мае 1917 года его флот нанес франко-итало-британской эскадре поражение в битве у пролива Отранто. Получил адмиральское звание и в марте 1918 года стал командующим военно-морскими силами Австро-Венгрии. После распада империи и захвата власти в Венгрии коммунистами возглавил контрреволюционную Национальную армию. 16 ноября 1919 года Хорти въехал в Будапешт на белом коне в ознаменование победы в гражданской войне. С марта 1920 года – глава Венгерского королевства, регент. Установил в стране авторитарно-консервативный режим, вступивший в союз с нацистской Германией. При Хорти в Венгрии приняли законы, ограничивавшие права евреев, но в целом ему удавалось защищать еврейскую общину от геноцида. В октябре 1944 года, после попыток будапештского руководства заключить сепаратный мир с антигитлеровской коалицией, немецкие войска оккупировали Венгрию и низложили Хорти, он был взят под стражу. В 1946 году выступал на Нюрнбергском процессе в качестве свидетеля, но сам к ответственности не привлекался (по одной из версий, благодаря заступничеству влиятельных еврейских семей, которым помог в годы войны). Позже вместе с семьей перебрался в Португалию, где и умер в очень преклонном возрасте, успев написать обширные мемуары. В 1993 году останки Миклоша Хорти перезахоронены в его родном городе Кендереш.

Карл проиграл, но не успокоился. В октябре того же 1921 года он вместе с беременной супругой вновь появился в Венгрии. Часть армии встала на сторону монарха и двинулась на Будапешт. Хорти удалось мобилизовать столичный гарнизон и собрать вооруженное ополчение (в том числе благодаря намеренно распространяемым слухам о том, что на город якобы наступают чехословацкие войска). Роковую роль сыграл поставленный Карлом во главе верных ему полков генерал Пал Хегедюш, в решающий момент он перешел на сторону хортистов. Самому Карлу не хватило решимости провести боевую операцию, в которой у него были шансы на успех. Не желая излишнего кровопролития, король согласился на переговоры. Хортисты нарушили перемирие и перешли в контратаку, после чего Карл отдал приказ прекратить сопротивление. Вторая, и последняя, попытка реставрации закончилась крахом[96]. Низложенного короля ждала ссылка на остров Мадейра и скорая смерть, а парламент под давлением Антанты принял закон, лишавший Габсбургов прав на корону. Страна осталась монархией без короля, но с регентом. В этом странном статусе Венгрия пребывала еще почти четверть века.


Австро-Венгрия: судьба империи

Будущий император Карл и его супруга Зита. Фото 1911 года.


Главной задачей межвоенной Венгрии и idée fixe тогдашнего венгерского общества стал пересмотр трианонских границ. “Обкорнав” Венгрию, западные державы фактически толкнули ее в объятия Германии – как только к власти в Берлине пришел Гитлер с его реваншистской программой. Хорти, человек старой закваски, не любил вождя нацистов, считал его выскочкой и психопатом, но категорический императив венгерской политики – “травма Трианона” – заставлял регента искать поддержки в Германии. Венгрии удалось без единого выстрела вернуть территории, населенные в основном мадьярами (южные области Словакии, Закарпатье, часть Трансильвании и Воеводины). Ценой стало превращение королевства в покорного сателлита Германии, участие в войне против СССР и в конечном итоге – падение вначале регента, а затем и сменившего его власть режима пронацистской партии “Скрещенные стрелы”.

В начале 1945 года в Будапешт после ожесточенного штурма вступили советские войска. Коммунистам, которые при поддержке Москвы в считаные месяцы подмяли под себя страну, не удалось, однако, разрушить железный каркас трианонских границ, восстановлением которых Венгрия заплатила за союз с Гитлером. Коммунистический диктатор Матиаш Ракоши безуспешно просил Сталина оставить Венгрии хотя бы часть населенных венграми районов Трансильвании. Еще через десятилетие страну ждало новое испытание – кровавое восстание 1956 года, жестоко подавленное советскими войсками и ставшее, вслед за Трианоном, наиболее серьезной исторической травмой Венгрии в ХХ веке. Эту рану не смогла залечить относительно спокойная и сытая жизнь при “гуляшном социализме”, построенном под руководством немногословного и хитроумного Яноша Кадара[97], хотя теперь о тех временах кое-кто из венгров и вспоминает с ностальгией.


Австро-Венгрия: судьба империи

Подбитый танк и другая советская техника на улицах Будапешта. 1956 год. Everett Historical / shutterstock.com


После падения в конце 1980-х годов коммунистической власти эйфория, вызванная новообретенной свободой, быстро рассеялась. Будапештский политолог Акош Силади пишет: “Венгрия, некогда “самый веселый барак социалистического лагеря”, “восточноевропейская Швейцария”, проводящая рыночные реформы; страна, где переход политики на демократические, а экономики на рыночные рельсы произошел гладко, – это та самая страна, которая теперь, через двадцать лет после падения “диктатуры пролетариата”, вошла в период кризиса и “холодной гражданской войны” в обществе и стоит на пороге победы квазилиберальной демократии российского образца со все возрастающей ролью государства, твердой рукой наводящего порядок во всех областях жизни”. События последних лет показали: национал-популистские рецепты излечения общественных недугов в Венгрии по-прежнему идут на ура. В Будапеште вновь почувствовали фантомные боли Трианона. Венгрия, вместе с семью другими странами бывшего восточного блока вступившая в 2004 году в Европейский союз, все еще не может найти себя. Страну лихорадит, бросает из стороны в сторону – от либерально-демократической мечты к пустым воспоминаниям о великом прошлом. Венгерский полдень столетней давности, похоже, сменился хмурым закатом, но жители некогда огромной, а ныне скромной страны над Дунаем по-прежнему надеются на новый рассвет.

Чехия и Словакия: неудачное братство

Чехословацкая Республика, провозглашенная в Праге 28 октября 1918 года, унаследовала от австро-венгерской монархии гораздо больше, чем готовы были признать отцы-основатели нового государства – лидеры эмигрантского Чехословацкого национального комитета Томаш Масарик, Эдвард Бенеш и Милан Штефаник. Многонациональной и социально неоднородной стране пришлось столкнуться с теми же проблемами, которые прежде пытались решить Габсбурги. Даже фигура первого президента республики, профессора Масарика, во многом напоминала Франца Иосифа: не всеми любимый, но всеми уважаемый пожилой лидер-патриарх. Положение новой республики оказалось хуже по сравнению с Австро-Венгрией: Чехословакия была и меньше, и слабее, а ее враги (особенно Германия после установления нацистской диктатуры) куда сильнее, последовательнее и беспощаднее, чем неприятели империи.

Версальская система, благосклонная к государственному построению Масарика и Бенеша, сохранила исторические границы бывших земель короны святого Вацлава, отказав судетским немцам и полякам из Тешина в праве присоединить “свои” районы к Германии и Польше. Включение в состав новой страны Словакии (собственное национально-освободительное движение которой оставалось до 1918 года довольно пассивным) аргументировалось разработанной Масариком и его сторонниками доктриной “чехословакизма”: чехи и словаки представляют собой один народ – несмотря на то, что словацкие земли, они же Верхняя Венгрия, в отличие от чешских, примерно восемь столетий оставались частью Венгерского королевства. При этом в Чехословакию вошли не только территории, где словаки составляли несомненное большинство, но и некоторые придунайские районы, населенные мадьярами. Наконец, Чехословакия стала обладательницей Подкарпатской Руси (ныне Закарпатская область Украины) – не слишком развитой в экономическом отношении области, населенной преимущественно украинцами, русинами и венграми.

Межнациональные конфликты оказались главной проблемой новой республики. Чехословакия, оставшаяся в целом верной принципам демократии, выглядела в этом отношении куда симпатичнее, например, более авторитарных Польши или Румынии. Граждане страны Масарика и Бенеша обладали всеми конституционными правами вне зависимости от национальности, но эти права были индивидуальны, а судетские немцы и словацкие венгры настаивали на соблюдении коллективных прав и требовали широкой автономии – словом, занимались примерно тем же, чем чехи во времена Франца Иосифа.

Смутное обещание министра иностранных дел Бенеша, данное в 1919 году Антанте, – преобразовать страну на конфедеративной основе, по образцу Швейцарии – осталось невыполненным. В населенные немцами районы при негласной поддержке властей и к неудовольствию местных жителей постепенно переселялись чехи. Кроме того, экономический кризис 1929–1933 годов особенно негативно отразился на Судетах, что сделало настроения тамошних немцев еще более радикальными. Основанная бывшим учителем физкультуры Конрадом Генлейном Судетонемецкая партия взяла курс на тесное сотрудничество с Германией и после 1935 года не скрывала своих ирредентистских устремлений. Heim ins Reich! – “Домой в рейх!” – неслось над Судетами. Гитлер пытался представить Чехословакию мировому общественному мнению как безжалостную угнетательницу немецкого меньшинства.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ТОМАШ МАСАРИК,

батюшка


Австро-Венгрия: судьба империи

Будучи человеком простого происхождения (отец – возница, мать – домохозяйка), Томаш Масарик смог получить образование благодаря состоятельным знакомым, обратившим внимание на блестящие способности мальчика. Он учился в Вене и Лейпциге, стал доктором философии. В 1877 году двадцатисемилетний Масарик женился на дочери американского предпринимателя Шарлотте Гарриг и, демонстрируя приверженность идее гендерного равенства, присоединил фамилию супруги к собственной. В Чехии и Словакии его до сих пор называют ТГМ (сокращенное от “Томаш Гарриг Масарик”). Масарик много лет проработал профессором Пражского университета, где получил известность благодаря нестандартным взглядам и политической активности. Участвовал в качестве общественного защитника в процессе по делу еврея Леопольда Хильснера, обвиненного в ритуальном убийстве. Написал десятки историко-философских и социологических трудов (“Чешский вопрос”, “Современный человек и религия”, “Россия и Европа”, “Мировая революция”). Избирался депутатом австрийского парламента. Масарик нередко критиковал политику имперских властей, но до начала Первой мировой войны оставался в целом лояльным к монархии. В 1914 году, придя к выводу, что союз Австро-Венгрии и Германии угрожает интересам чехов и других славянских народов, эмигрировал и учредил в Париже Чехословацкий национальный комитет, ставивший задачей создание независимого государства чехов и словаков. В 1918 году Антанта признала этот комитет, которому подчинялось несколько десятков тысяч бойцов чехословацких легионов, в качестве союзного правительства. После провозглашения независимости Чехословакии ТГМ избрали ее первым президентом. Он пользовался в стране непререкаемым авторитетом, при этом был чужд диктаторским устремлениям, хотя овладел искусством политической манипуляции. Благодарные граждане называли Масарика Tatíček – Батюшка. В 1935 году 85-летний президент подал в отставку по состоянию здоровья и спустя два года скончался. Созданная им Чехословацкая Республика пережила Батюшку лишь на год с небольшим. Площади и улицы Масарика, его памятники и бюсты теперь есть в каждом городе Чехии и во многих городах за пределами этой страны – в Мехико, Тель-Авиве, Чикаго, Белграде. Портрет первого президента Чехословакии украшает самую крупную чешскую банкноту в пять тысяч крон. Его имя носят университет в Брно, вокзал в Праге, самый большой в Чехии автодром и кибуц в Израиле; во Флориде есть город Масариктаун.

Спасти республику от катастрофы мог прочный союз с западными державами. Однако во главе правительств Франции и Великобритании в конце 1930-х годов оказались политики, не готовые, выражаясь словами тогдашнего британского премьера Невилла Чемберлена, воевать “за неизвестных людей в далекой стране”. Мюнхенское соглашение 1938 года, заключенное четырьмя великими державами без представителей Чехословакии (“о нас без нас”, грустно констатировали чехи), отторгло от республики приграничные районы. На этих территориях оказались не только судетские немцы, но и сотни тысяч чехов. Раздел Чехословакии продолжился через несколько месяцев, свои доли добычи поспешили получить Венгрия и Польша.

Непросто складывались в совместном государстве и взаимоотношения чехов и словаков. По замечанию современного исследователя, радикальная часть словацких националистов провозглашала: “Чешский шовинизм угрожал идентичности словаков так же, как и идентичности судетских немцев, но представлял еще большую опасность, поскольку словаки должны были раствориться в едином чехословацком народе”. Благоприятные условия для развития словацкой культуры, инвестиции правительства республики в экономику и социальную сферу восточных областей, работа чешских учителей, врачей, инженеров в далеких закарпатских и татранских деревнях – на это националисты не обращали внимания, как раньше предпочитали не замечать подобных усилий “габсбургских угнетателей” представители радикальной части чешской элиты.

В марте 1939 года Гитлер прервал агонию Чехословакии. На территории Богемии и Моравии Германия создала “протекторат”, словацким национал-радикалам позволили провозгласить марионеточную независимость. Через шесть лет исторический маятник качнулся в противоположную сторону: Третий рейх рухнул, Чехословакия, признанная державами антигитлеровской коалиции союзницей, была восстановлена (Закарпатье, правда, президент Бенеш передал СССР в качестве своеобразной “платы” за освобождение). Началось сведение счетов с проигравшими, вылившееся в депортацию из Чехословакии и Польши – с согласия “Большой тройки” – почти всего немецкого и части венгерского меньшинства. На смену трагедии нацистской оккупации пришла трагедия нескольких миллионов немецких изгнанников, лишившихся домов, а иногда и жизни[98]. Результатом этого и других подобных действий (например, “обмена населением” между Польшей и советской Украиной) стал новый этнокультурный облик Центральной и Восточной Европы: Чехия, Польша, Венгрия превратились в почти мононациональные государства. Это был, пожалуй, самый радикальный отказ от габсбургского наследия, важной особенностью которого являлись мультикультурность и сотрудничество различных народов.


Австро-Венгрия: судьба империи

Надпись: “Кто мне покажет вашу Прагу…” – “Туда! Вон!” (на указателях: “Москва”, “Варшава”, “София”, “Будапешт”, “Берлин”). Пражская листовка 1968 года.


В феврале 1948 года в Чехословакии пришел к власти коммунистический режим. Он породил как репрессивную диктатуру Клемента Готвальда, так и феномен “социализма с человеческим лицом”. Попытку демократических реформ в 1968 году подавили войска пяти стран Варшавского договора. Чехословакия оставалась страной парадоксов: в этой стране не было аналога хрущевской оттепели, в 1950–1960-е годы здесь установился неосталинистский режим, но именно в эту пору произошел культурный подъем, предшествовавший Пражской весне. Политика “нормализации” после поражения реформаторов, казалось, подавила все живое в обществе, оставив людям лишь узкое пространство личной обывательской свободы, – но именно это общество позднее совершило “бархатную революцию”, ставшую образцом одухотворенно-романтического избавления от коммунизма. Между чехами и словаками в послевоенные десятилетия не было серьезных противоречий. Но, вновь обретя действительную свободу, Чехословакия просуществовала всего три года, мирно распавшись на две независимые республики.

Для нескольких поколений чехов (и в чуть меньшей степени – словаков) Чехословакия оставалась мечтой, почти воплощенной в годы Первой республики, о которой до сих пор в Праге принято вспоминать как о “золотом веке”. Мечтой о собственной свободной, демократической, экономически развитой, мирной, интеллигентной центральноевропейской стране. Поначалу эта мечта противопоставлялась габсбургскому прошлому, главное содержание которого сводилось к угнетению самобытности славян. Затем Первая республика стала антиподом жестокости нацистской оккупации и бездушия сменившей ее советской опеки. Мечта испарилась, когда выяснилось, что в современной Европе чехам и словакам удобнее жить по отдельности, но в то же время по-прежнему вместе – в рамках Европейского союза.

Неудивительно, что именно в последние два десятилетия в Чехии (и отчасти в Словакии) наблюдается своего рода габсбургский ренессанс. По количеству книг, документальных фильмов, музейных экспозиций, интеллектуальных дискуссий о былой династии и ее временах Прага составляет конкуренцию Вене и заметно опережает Будапешт, хотя возвращать “габсбургские” имена улицам и площадям здесь не торопятся. В чешском историческом сознании Габсбурги хоть и не превзошли скромное обаяние Первой республики, но выражение za císaře pána (“при государе-императоре”) в отличие от совсем недавних времен теперь несет в себе в основном положительный смысл. Период посткоммунистических реформ оценивается многими бывшими жителями “бараков социалистического лагеря” как время закономерного возвращения в Европу – в духе известного эссе писателя Милана Кундеры о Центральной Европе, “похищенной” коммунистами. Но, вернувшись в Европу, чехи и словаки обнаружили, что однажды уже были там.

Когда-то давно, za císaře pána.

Бывшая Югославия: бочка с порохом

1 декабря 1918 года принц-регент Сербии Александр Карагеоргиевич принял в Белграде делегацию загребского Национального совета, который примерно за месяц до этого провозгласил создание Государства словенцев, хорватов и сербов на населенных этими народами территориях распавшейся империи Габсбургов. Депутаты просили Сербию о покровительстве. Фактически речь шла о соединении югославянских земель в рамках одной страны, получившей название “Королевство сербов, хорватов и словенцев”. Во главе встал сербский монарх. “Наша австро-венгерская реальность спьяну закатилась под трон Карагеоргиевичей, как пивная бутылка на свалку”, – писал позднее об этом событии классик хорватской литературы Мирослав Крлежа.

Сейчас, после краха трех Югославий[99], легко рассуждать о том, что объединение южных славян в рамках одного государства было обречено на провал. В 1918 году это не представлялось очевидным. У югославского проекта имелись сторонники и противники как среди сербов, оказавшихся центральным элементом конструкции нового государства, так и среди других народов королевства. Скептики утверждали: несмотря на этническую и языковую близость, между народами королевства, в первую очередь между сербами и хорватами, так много историко-культурных и социально-психологических различий, что эти противоречия неизбежно станут фактором дестабилизации. 1920-е годы подтвердили такие опасения: страна жила в состоянии постоянного политического кризиса. Сербская правящая элита не избавилась от подозрений в отношении хорватов, словенцев, боснийских мусульман. Белградских политиков смущало габсбургское прошлое этих народов. В адрес сербов звучали ответные обвинения в чрезмерном централизме, ущемлении прав других народов и конфессий, тотальной коррупции и “азиатчине”.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

СТЕПАН РАДИЧ,

борец против монархий


Австро-Венгрия: судьба империи

С ранних лет хорват Степан Радич (1871–1928) увлекся политикой. Из-за этого он не закончил образования: по политическим причинам юношу исключали из гимназии, а позднее – из училищ и университетов в Аграме (Загребе) (за сожжение венгерского флага в день визита Франца Иосифа), Праге и Будапеште. Радич был убежденным сторонником хорватской автономии, резко критиковал власти Венгерского королевства за политику мадьяризации. Несколько раз попадал под арест. В 1904 году основал Хорватскую крестьянскую партию. В 1918 году, при распаде габсбургской монархии, Радич скептически отнесся к идее присоединения Хорватии к единому государству под властью сербской династии. Он советовал загребским политикам “не мчаться как пьяные гуси в туман”, а требовать гарантий широкой автономии Хорватии. В 1919 году несколько месяцев вновь провел в заключении. Будучи избранными в парламент королевства, хорватский лидер и его сторонники часто бойкотировали заседания. Радич считал, что сербы подмяли новое государство под себя, а культурные расхождения и политические разногласия с ними не оставляют хорватам иного выбора, кроме независимости. В 1925 году Крестьянская партия, однако, изменила тактику, добившись соглашения с крупнейшей сербской Радикальной партией. Радич ненадолго вошел в правительство. Парламент Королевства сербов, хорватов и словенцев был парализован конфликтами политиков, нередко приводившими к физическим столкновениям. 20 июня 1928 года во время одной из перепалок между депутатами Радич получил смертельное ранение от пули черногорца Пуниши Рачича и через несколько недель скончался. На этот счет имеется патриотическая легенда – в день смерти Радич якобы заявил: “Они могут убить меня, но дух мой бессмертен”. Гибель Радича, ставшего для хорватов символом борца-мученика, привела к еще большему обострению сербско-хорватских отношений. В современной Хорватии Степан Радич является одной из самых почитаемых исторических фигур.

В январе 1929-го, через полгода после убийства Степана Радича, ведущего хорватского политика, король Александр решил излечить государственные проблемы хирургическим вмешательством: распустил парламент, заменил либеральную конституцию авторитарной и начал править единолично. Страна официально стала именоваться Югославией. Оппозицию “королевской диктатуре” возглавили хорваты. За пять лет почти самодержавного правления Александр убедился: авторитарный реформизм не способен разрешить запутанные проблемы его страны. Король начал готовить компромисс с оппозицией, но тут вмешалась судьба: 9 октября 1934 года Александр Карагеоргиевич был убит во время визита во Францию. По верноподданнической легенде, перед смертью монарх прошептал: “Берегите мою Югославию”. История заговора против короля служит иллюстрацией внутренних и международных проблем его королевства: убийцей был болгарско-македонский боевик Владо Черноземский, но в организации покушения участвовали хорватские националисты при содействии венгерских властей и итальянской разведки.


Австро-Венгрия: судьба империи

Покушение на короля Александра в Марселе. Фото 1934 года.


В апреле 1941 года королевская Югославия пала жертвой нацистской агрессии. Разорванная на несколько частей, страна превратилась в арену беспощадной борьбы националистов, монархистов, коммунистов, фашистов и сепаратистов самого разного толка. Особенно выделялся жестокостью режим Независимого хорватского государства во главе с Анте Павеличем, развязавший террор против сербов, евреев и цыган. Гражданская война всех против всех на Балканах дополнялась немецкой, итальянской, венгерской и болгарской оккупациями.

В этой кровавой купели была крещена новая Югославия, которую к 1945 году огнем и штыком сплотил Иосип Броз Тито. Его партизанские соединения самостоятельно освободили от нацистов и их союзников большую часть страны. Тито попытался объединить южнославянские народы под коммунистическим знаменем. Колоритный балканский диктатор оказался не столь жесток, как Сталин, но достаточно смел для того, чтобы противостоять советскому лидеру. После ссоры двух Иосифов в 1948 году Тито много лет лавировал между Востоком и Западом, войдя в историю как создатель “югославской модели социализма” и один из лидеров Движения неприсоединения. Его интернациональное государство, впрочем, не было свободным от национальных проблем: сепаратистские настроения то в виде партийной оппозиции, то в форме фронды интеллектуалов или крамольных студенческих кружков возникали в разных югославских республиках и автономных областях, обещая большие проблемы. Под руководством сильного лидера Югославия тем не менее пережила и брожения в среде боснийской исламской интеллигенции, и “хорватскую весну” 1971 года, и всплеск национального самосознания в Словении, и массовое недовольство в косовской автономии. А вот смерти самого Тито Югославия пережить не смогла.

Маршал умер после 35 лет в целом благополучного владычества, оставив после себя федеративную Югославию, выглядевшую довольно зажиточной, относительно, по меркам социалистического лагеря, свободной и по-южному обаятельной. Это благополучие было обманчивым: федерация погрязла в долгах, сотни тысяч ее граждан вынужденно уехали на заработки в Западную Европу. Но главное, живучими оказались демоны национализма. По данным последней в СФРЮ переписи населения 1981 года, только 9 % граждан страны считали себя югославами, остальные выбирали “историческую” этническую идентичность. На Балканах национализм оказался слишком тесно связанным с ненавистью к инородцам и иноверцам. Югославский кровавый цикл повторился: война, вспыхнувшая в 1991 году, длилась более четырех лет; не обошлось без массовых убийств, концлагерей и вмешательства внешних сил. Этот, самый кровавый в европейской истории второй половины ХХ века, конфликт унес, если сбалансировать разные оценки, около 150 тысяч жизней. Последним его аккордом стала кратковременная война в Косове на исходе 1990-х годов, завершившаяся бомбардировками Сербии авиацией НАТО и последующим низложением президента-диктатора Слободана Милошевича.

Ни Габсбургам, ни Карагеоргиевичам, ни Тито не удавалось всерьез и надолго обеспечивать мир на Балканах. Дунайская монархия когда-то пыталась отгородиться от этого неспокойного региона Военной границей, но логикой политики и истории оказалась втянута в балканские дела, из-за неудачи в которых в конечном итоге и потерпела крах. Попытки собрать пестрые народы под одной крышей издавна чередуются на Балканах с периодами распада и вражды. На месте титовской федерации сейчас существуют шесть независимых государств, да еще Республика Косово, самостоятельность которой признается частью международного сообщества. Но одновременно с этим понемногу вырисовываются контуры участия беспокойного региона в общеевропейском проекте. Можно увидеть отблески габсбургского прошлого в том, что две страны, входившие некогда в дунайскую монархию, – Словения и Хорватия – дальше своих южных соседей ушли по этому пути и стали членами ЕС. Быть может, в новом веке границы на Балканах наконец перестанут быть военными.

Польша и Украина: рядом, но не вместе

При восстановлении своей государственности поляки удачно воспользовались хаосом, царившим в восточной части Европы после революции в России и окончания Первой мировой войны. Вождь польской борьбы за независимость Юзеф Пилсудский стремился как можно шире раздвинуть границы своей страны, возрожденной после продлившегося целый век с четвертью небытия. Восточная Галиция оказалась под контролем Варшавы в результате краткой, но жестокой войны между Польшей и провозглашенной во Львове в конце 1918 года Западноукраинской Народной Республикой. В планы Пилсудского входило не только восстановление национального государства, но и создание “Междуморья” – федерации восточноевропейских народов, от Балтии до Украины, политика которых находилась бы под влиянием Варшавы. Пилсудский стремился образовать пояс из буферных государств между Польшей и Россией, против которой он боролся всю свою жизнь террориста-революционера и которую рассматривал как глубоко враждебную польской национальной идее силу – вне зависимости от того, будет ли эта Россия “красной” или “белой”.

Именно такие соображения, по всей вероятности, двигали Пилсудским в 1920 году, когда он заключил союз с потерпевшим несколько серьезных поражений от Красной армии лидером украинских националистов Симоном Петлюрой и начал войну против российских и украинских большевиков. Поляки отразили контрнаступление противника, дошедшего до Варшавы, но им не хватило сил для восстановления Речи Посполитой в границах 1772 года – а ведь многие в Польше мечтали об этом. Рижский мир 1921 года разделил между Польшей и советскими республиками спорные территории. Львов и вся Галиция, перестав быть австрийскими, вновь оказались польскими, к неудовольствию добивавшихся государственной самостоятельности деятелей украинского движения. Большая часть этнической украинской территории вернулась под контроль Москвы. Программа Пилсудского осталась невыполненной: вместо федеративного объединения народов Восточной Европы на карте Европы возникла многонациональная страна, руководство которой склонялось к лозунгу “Польша для поляков” и ассимиляции национальных меньшинств.

Эта политика завела “вторую Речь Посполитую” в тупик. Со стороны радикальной части украинцев стремления к компромиссу с поляками тоже не наблюдалось. Возникшая в 1929 году Организация украинских националистов развернула в Галиции и других регионах Польши кампанию террора. Наиболее громким стало убийство в 1934 году министра внутренних дел Бронислава Перацкого. Польские власти отвечали репрессиями против украинского населения в целом – достаточно вспомнить печально известные в этих краях “драгонады”[100] 1930 года. Далекими от идеала были в межвоенной Польше и отношения между поляками и другими национальными меньшинствами – немцами, евреями, белорусами.

Помимо внутренних проблем независимой Польше угрожали внешние противники, в первую очередь Германия и Советский Союз. Руководство “второй Речи Посполитой” стремилось поддерживать с сильными соседями корректные отношения, не сближаясь ни с одним из них. Варшава сделала ставку на договоренности с Парижем и Лондоном, однако в решающий момент, когда нацистская Германия в сентябре 1939 года атаковала польское государство, этот союз не принес Польше спасения. После того как восточную границу страны пересекла Красная армия, чтобы взять под контроль территории, отведенные СССР пактом Молотова – Риббентропа (в том числе Восточную Галицию), четвертый раздел Польши стал реальностью. Героизм польских солдат не спас страну, силы оказались слишком неравными. Жертвами нацистских и советских репрессий стали более шести миллионов жителей Польши.

Внутренние проблемы “второй Речи Посполитой” имели кровавое продолжение. В условиях оккупации развернулась междоусобная борьба польских, украинских и белорусских партизанских формирований, группировок пронемецкой, прозападной, просоветской ориентации. Противостояние поляков и украинцев приобрело пугающие масштабы: только на Волыни, по оценкам современных историков, погибло около 50 тысяч поляков. Трагедия Западной Украины, где в годы нацистской оккупации существовало и значительное коллаборационистское движение (в 1-ю украинскую дивизию СС “Галичина”, по состоянию на 1943 год, добровольцами записались около 80 тысяч человек), не закончилась после поражения Гитлера. Партизаны Украинской повстанческой армии развернули борьбу против советской власти. СССР и Польша, границы которой были после войны передвинуты на запад за счет территорий, отобранных у Германии, осуществили “обмен населением”. С уже советской Украины и отчасти из Белоруссии в Польшу депортировали сотни тысяч поляков. В обратном направлении вывезли украинцев. Все это сопровождалось массовыми актами насилия и кровавыми столкновениями. Наиболее известна операция “Висла”, в ходе которой в 1947 году польские войска выселили около двухсот тысяч украинцев, жестко подавив сопротивление повстанческих отрядов.


Австро-Венгрия: судьба империи

Агитационный плакат Украинской Повстанческой армии. 1945 год.


Такой непомерной ценой достигнута этническая однородность бывших восточных окраин империи Габсбургов. Открыто обсуждать болезненные исторические проблемы двусторонних отношений стали только после падения коммунистических режимов в Польше и на Украине. В 1990 году польский сенат принял резолюцию, выражающую сожаление по поводу операции “Висла”. Позднее с подобными заявлениями выступали президенты Польши. Шаги к примирению делала и украинская сторона. “Третья Речь Посполитая”, как называют сегодняшнюю Польшу, стремится избежать ошибок, допущенных ее предшественницей в отношениях с соседними народами. В заявлениях варшавских политиков тем не менее порой слышны отголоски идей о “Междуморье”: Польша поддерживает тесные отношения со странами Балтии, выступает на стороне прозападных сил на Украине и в Белоруссии. Все это, как и подчас полярно разные оценки болезненных моментов прошлого, приводит к трениям между Польшей и Россией. К сожалению, конфликт на Украине, разгоревшийся в 2014 году, лишь усугубил ситуацию в регионе. К старым рубцам и плохо зажившим историческим ранам стремительно добавляются новые.

Трансильвания и Буковина: из рук в руки

Трансильвания – территория, издревле отличавшаяся этнической и конфессиональной пестротой, в ХХ веке избежала геноцида и депортаций в таком масштабе, в каком их пережила Галиция. В Средние века Трансильвания, правящую элиту которой в основном формировала мадьярская знать, опорой хозяйственного развития были поселения немецких колонистов, а большинство крестьянского населения составляли валахи[101], находилась в разных формах вассального подчинения то у Венгерского королевства, то у Османской империи. Под скипетр Габсбургов это княжество попало в 1699году, а в 1711-м окончательно лишилось автономии, превратившись в венгерскую провинцию. Главным условием вступления Румынии в Первую мировую войну на стороне Антанты было присоединение Трансильвании (в румынской историографии это событие обозначено как Великое объединение). Практически одновременно с обретением Трансильвании Румыния взяла под контроль и бывшую австрийскую часть Буковины. Румыны составляли примерно треть населения этой 800-тысячной области; украинцев (русинов) было чуть больше; кроме них в Буковине проживали евреи, немцы, поляки, венгры.

Победители аккуратно и систематически занимались ассимиляцией. В межвоенные годы из Трансильвании бежали десятки тысяч венгров. К 1930 году доля румын в населении области выросла до 58,2 %, в то время как в 1910 году их было менее 54 %; доля венгров сократилась с примерно трети почти на 5 %[102]. Десять лет спустя начался обратный процесс: северные районы Трансильвании, по итогам второго Венского арбитража[103], вернулись в состав Венгрии, политику румынизации вновь сменила мадьяризация. По итогам Второй мировой войны, затяжной румыно-венгерский спор о Трансильвании разрешился в пользу Бухареста, а вот северные районы Буковины, занятые Красной армией в 1940 году, Румыния вынуждена была окончательно передать советской Украине. Трансильванские венгры вновь оказались в положении меньшинства, испытывавшего притеснения со стороны центральных властей, особенно после прихода к власти в 1965 году эксцентричного коммунистического диктатора Николае Чаушеску.

Тем не менее традиции взаимной терпимости и сотрудничества, поддерживавшиеся Габсбургами, не исчезли в Трансильвании и соседнем Банате полностью. Характерно, что толчком к антикоммунистической революции, покончившей в конце 1989 года с режимом Чаушеску (и самой кровавой во всем бывшем социалистическом лагере), послужило дело венгерского протестантского священника и диссидента Ласло Тёкеша из города Тимишоара. Стихийный митинг в защиту отца Ласло перерос в массовые выступления против диктатуры, в которых участвовали представители разных этнических общин. Вскоре революция распространилась на всю страну.

Сегодня из-за экономических проблем и коррупции, главных бед посткоммунистической Румынии, это событие не все оценивают однозначно. В июле 2010 года, когда на одном из кладбищ Бухареста по требованию родственников проводилась эксгумация тел казненных после скорого суда во время революции Николае Чаушеску и его жены Елены, недалеко от их могилы можно было видеть группу людей с портретом бывшего диктатора и надписью: “Меня расстреляли. Живется ли вам лучше?” Впрочем, большинство румынских граждан на этот вопрос отвечают утвердительно: их страна попала в Европейский союз, пусть и в “последней волне” расширения, а преобладание западного вектора в политике Бухареста не подвергается сомнению. Другое дело, что Трансильвания, бывшая далекая окраина габсбургской империи, от этого не сдвинулась ближе к центру континента. Кое в чем и теперь эта “земля за лесом” остается почти такой же диковатой и загадочной, как и во времена автора “Дракулы” Брэма Стокера. Может быть, поэтому в трансильванских городах – Клуж-Напоке и Брашове, Альба-Юлии и Сигишоаре – ностальгия по императорским временам ощущается в куда меньшей степени, чем на других бывших австро-венгерских территориях.


Австро-Венгрия: судьба империи

Мост через Лейту

91-й пехотный будейовицкий полк, в котором солдат австро-венгерской армии Йозеф Швейк проходил службу денщиком у поручика Йиндржиха Лукаша, прибыл в город Брук-ан-дер-Лейта перед отправкой на Русский фронт, для формирования маршевых батальонов. Этот Мост-на-Лейте, основанный почти тысячу лет назад, и в самую блестящую императорскую эпоху был маленьким городком, но отнюдь не простой точкой на карте. Здесь по реке Лейте (Литаве) проходила внутренняя граница империи Габсбургов, граница между австрийскими и венгерскими землями, Транслейтанией и Цислейтанией. На северном берегу задумчивой реки, на плоском холме рядом с замком Пругг, располагались немецкие кварталы, а южнее раскинулось мадьярское поселение с громким названием Кирай-хида, Королевский мост.

Через этот мост – внутреннюю государственную границу – в дом № 16 по Шопроньской улице поручик Лукаш и послал своего денщика с важным поручением: передать любовное письмо жене торговца скобяными товарами Элишке Каконь, “строгой, высоконравственной и красивой даме”. Швейку было бы нетрудно найти Шопроньскую улицу и дом № 16, пишет Ярослав Гашек, если бы навстречу не попался старый сапер Водичка, прикомандированный к пулеметчикам, расквартированным в казармах у реки. По случаю такой встречи друзьям не оставалось ничего иного, как зайти в трактир “У черного барашка”, где кельнершей работала чешка Руженка. Это роковым образом осложнило поиски адресата.


Австро-Венгрия: судьба империи

Карта города Брук-ан-дер-Лейта 1873 года.


Трактира “У черного барашка” в городе Брук-ан-дер-Лейта давно не существует, а вот (перестроенные, конечно) армейские казармы так и стоят на прежнем месте, неподалеку от окруженного симпатичным сквером с качелями-песочницами детского сада. В здании бывшего завода мясных консервов его императорского величества, в свое время, очевидно, главного гиганта местной индустрии, размещается супермаркет Merkur с разнообразнейшим ассортиментом. Время почти стерло здесь старые границы, за день из бывшей Транслейтании в прежнюю Цислейтанию и обратно можно перейти хоть десять раз, совершенно этого не заметив.

Мост-на-Лейте потерял символический статус вечного немецко-венгерского пограничья. В 1921 году при послевоенном переделе габсбургских владений земли южнее и восточнее Лейты (область Бургенланд) перешли в состав только что созданной республиканской Австрии. С той поры многие венгры отсюда уехали, и Кирай-хида называется теперь по-немецки – Брукнойдорф, как-то вроде “Новый поселок у моста”. Венгерское прошлое этого Брукнойдорфа обозначено разве что названиями пары улиц, хотя старожилы Моста-на-Лейте вполне серьезно утверждают, что “за мостом” и сейчас живут “совсем другие, непохожие на нас, люди”.


Австро-Венгрия: судьба империи

Панорама города Брук-ан-дер-Лейта. Открытка 1900-х годов.


Мосты через темноводную Лейту, конечно, не те, что прежде: никакого дерева, никакого старого железа, только современные простые конструкции из стали и бетона. В сегодняшнем городке Брук-ан-дер-Лейта нет пафоса. Администрация австрийских железных дорог даже сократила четыре части длинного городского наименования до безличной аббревиатуры B/L, и в расписании движения поездов этот пункт назначения поэтому и отыщешь-то не сразу. Габсбургский Мост-над-Лейтой был уютным, умеренным, чистеньким, всего лишь двух-трехэтажным, и минувший век, к счастью, не прибавил городу высотности и не отнял у него душевности. Все та же церковь на аккуратной и пустой Главной площади, все тот же орган внутри, все тот же фонтан снаружи. Все так же загадочно хорош замок Пругг, принадлежавший когда-то фамилии графов Гаррахов, – с чудесными прудами и парком, малолюдным и ухоженным ровно настолько, чтобы он не казался заброшенным. Брук-ан-дер-Лейта без видимого труда пронес через столетия очарование захолустного городка, на улицах которого принято раскланиваться даже с незнакомцами. И пусть до столиц отсюда совсем близко, но они все равно кажутся бесконечно далекими. Главные дорожные указатели совершенно напрасно с такой настойчивостью тычут стрелками в противоположных направлениях – одни на Вену, другие на Будапешт.


Австро-Венгрия: судьба империи

Военный мемориал. Фото 1916 года.


Весь местный пафос кроется в далеком уже прошлом, главные монументы здесь оставила потомкам эпоха Габсбургов. Позеленевшая поясная скульптура Франца Иосифа у вокзала окружена редкими посадками бордовых роз. Неказистая площадь, на которой красуется этот памятник, названа с правильной провинциальной наглостью – Императорская, но монарх изображен скульптором в ипостаси не австрийского кайзера, а венгерского короля: на пьедестале различим барельеф с венцом святого Иштвана. Таким внушительным, широкоплечим, молодцеватым монархом определенно имели все основания гордиться даже гордые и вольные мадьяры. В ста метрах от моста через Лейту – еще один монумент, мощный, серокаменный, гренадерского роста мавзолей, величия которого хватило бы сразу на несколько городов калибра B/L. Мавзолей (1916) поминает павших на Великой войне подданных Габсбургов, о чем свидетельствует огромный парадный герб Австро-Венгрии с украшенным латинским изречением Indivisibiliter ac inseparabiliter щитом. “Единая и неделимая” – такой до самого горького конца представляла саму себя эта империя. Под крестом мавзолея о чем-то небесном воркуют на ангельском наречии голуби.

Городской краеведческий музей в единственной сохранившейся от древних укреплений Венгерской башне открыт всего два часа в неделю, но этого времени, без сомнения, с лихвой хватает, чтобы во всей полноте представить экспозицию и местным школьникам, и редким туристам. Пять залов на пяти соединенных скрипучей лесенкой башенных этажах компактно вместили в себя всю историю цивилизации в этих краях: и античные осколки-черепки, и средневековые аптекарские весы-склянки, и надраенную до золотого блеска кирасу старшего брандмейстера, и портрет томной императрицы Елизаветы, и вывеску, свидетельствующую о том, что Главная площадь, оказывается, одно десятилетие своей долгой жизни носила имя советского маршала-освободителя Родиона Малиновского.


Австро-Венгрия: судьба империи

Замок Пругг. Фото 1916 года.


Самый трогательный экспонат в музее – нарисованная детскими руками афиша к высочайшему посещению Моста-на-Лейте Францем Иосифом летом 1909 года. Как, должно быть, старалась тогда удивить и порадовать государя-императора своими умениями местная детвора! Как готовились к визиту отцы города, как гордились они своими пусть невеликими, но достижениями, как тщательно подбирали нарядные платья здешние строгие, красивые и высоконравственные дамы! А самому государю этот город на стыке двух главных наследственных владений, должно быть, казался изящной маленькой пуговичкой, тонким золотым стежком на тяжелом державном мундире, который габсбургская фамилия пошила себе за несколько столетий собирания разноязыких и разноплеменных земель. Всего лишь через несколько лет, в 1915 году, по мосту через Лейту прошел армейский писарь и талантливый писатель Ярослав Гашек. Ему Брук-ан-дер-Лейта, последняя предфронтовая остановка, явился как “сплошной, огромный, сияющий огнями бордель” – чужим городом, в котором тысячи подданных дряхлого императора в серо-щучьей полевой форме спускали в публичных домах последние кроны и топили в сливовице страх перед гибелью в военной мясорубке. Те же кварталы, та же река, те же Лейтские холмы – но все совсем другое…

С той поры минуло целое столетие. Тихая темная речка – берега в зеленых кущах – так же неспешно течет на восток. Брук-ан-дер-Лейта теперь и, кажется, навсегда – спокойный, во всем умеренный, чинный, сытый городок посередине Европы. Мост через реку Лейту теперь – не скрепа двух частей великой страны, а просто дорога, которая ведет из одного квартала в другой.

Ничуть не больше. Но и ничуть не меньше.

Династия Габсбургов: хронология событий

Около 950 

жил Гунтрам Богатый, первый из Габсбургов, о ком сохранились документальные сведения.


1023 

внук Гунтрама, Ратбод, построил в Швейцарии, у слияния рек Аары и Рейссы, замок Хабихтсбург (“Ястребиный замок”), впоследствии известный как Габсбург – родовое гнездо династии.


1090 

внук Ратбода, Отто, впервые упомянут как граф фон Габсбург.


1273 

Рудольф I, сын Альбрехта Габсбурга, избран немецким королем.


1278, 26 августа

битва на Моравском поле между Рудольфом I и чешским королем Пржемыслом Отокаром II. Габсбурги закрепили свои владения в Австрии и Штирии.


1282 

Рудольф I разделил Австрию и Штирию между сыновьями – Альбрехтом и Рудольфом. Альбрехт принял титул австрийского герцога.


1291 

смерть Рудольфа I. Центр владений Габсбургов перемещается из Швейцарии в Австрию.


1335 

Габсбурги получили в лен Каринтию, часть Крайны и Южный Тироль.


1358–1365 

Рудольф Основатель, старший сын Альбрехта Хромого, – герцог Австрийский.


1365 

разделение владений Габсбургов между братьями Рудольфа Основателя – Альбрехтом III (получил Австрию) и Леопольдом III (остальные земли).


1386, 1388 

поражения Габсбургов от швейцарцев при Земпахе и Нефельсе, потеря большей части земель в Швейцарии.


1415 

швейцарцы заняли замок Габсбург.


1437–1438 

Альбрехт V (II), представитель старшей ветви Габсбургов и зять императора Сигизмунда Люксембурга, избран королем Венгрии, а затем римско-германским королем.


1439, 27 октября 

скоропостижная смерть Альбрехта II. Новым римско-германским королем, впоследствии императором, избран Фридрих III, представитель другой ветви рода Габсбургов.


1460 

Габсбурги потеряли последние владения в Швейцарии.


1477 

женитьба Максимилиана, сына Фридриха III, на Марии Бургундской, дочери герцога Бургундского Карла Смелого; Габсбурги становятся хозяевами Бургундии, Фландрии, Нидерландов.


1485 

взятие Вены венгерским королем Матиашем Корвином.


1490 

освобождение Вены, новое (спустя 125 лет) объединение габсбургских земель – после того как Сигизмунд Тирольский, не имея наследников, передал права на Тироль Максимилиану.


1486 

Максимилиан I при жизни отца избран римско-германским королем (с 1508-го – император).


1496 

брак Филиппа Красивого, сына Максимилиана, с испанской принцессой Хуаной Безумной, позднее обеспечивший Габсбургам испанское наследство.


1516 

смерть испанского короля Фердинанда V, вступление на престол его внука Карла I Габсбурга.


1521 

новое разделение габсбургских земель: Фердинанд I, брат Карла, получил во владение большую часть австрийских провинций.


1526, 29 августа 

битва польско-венгерских войск с турками у Мохача; гибель короля Польши, Чехии и Венгрии Людовика Ягеллона. Новым королем Чехии и Венгрии стал брат Карла V Фердинанд, женатый на сестре Людовика.


1529 

турки заняли Буду, столица Венгерского королевства перенесена в Пресбург (Братиславу); первая осада Вены турками.


1531 

Фердинанд I избран римско-германским королем.


1554 

разделение австрийских владений между сыновьями Фердинанда I: Максимилиан получил Австрию, Фердинанд – Тироль, Карл – Штирию.


1556 

отречение Карла V от престола; новым императором избран Фердинанд I. Королем Испании становится Филипп II, сын Карла V.


1565–1581 

война испанских Нидерландов за независимость.


1576 

Рудольф II, сын умершего Максимилиана II, избран императором.


1606 

из-за психической болезни императора Рудольфа II главой семьи Габсбургов провозглашен его младший брат, эрцгерцог Матиас. В 1612 году, после смерти Рудольфа, Матиас становится императором.


1618–1648 

Тридцатилетняя война в Центральной Европе. Итоги войны закрепили разделение Европы на южную, католическую, и северную, преимущественно протестантскую. В рамках Священной Римской империи, в состав которой вошли как католические, так и протестантские земли, власть императора ослабла.


1683 

осада турками Вены и их разгром соединенной армией христианских держав под началом польского короля Яна III Собеского.


1686 

освобождение Буды императорской армией под командованием принца Евгения Савойского.


1699 

Карловацкий мир между Священной Римской и Османской империями; расширение владений Габсбургов на юго-востоке Европы.


1700–1714 

война за испанское наследство после смерти короля Карла II, последнего Габсбурга на испанском троне. Передел владений в значительной части Западной Европы и Средиземноморья.


1713, 19 апреля 

прагматическая санкция, закрепившая единство центральноевропейских владений Габсбургов и право наследования в Австрийском доме за потомством Карла VI (правил с 1711 года) вне зависимости от пола.


1736, 12 февраля 

женитьба герцога Франца Стефана Лотарингского на эрцгерцогине Марии Терезии, старшей дочери и наследнице Карла VI.


1740, 20 октября 

смерть Карла VI; провозглашение Марии Терезии королевой Венгрии и Чехии.


1740–1748 

война за австрийское наследство; потеря Силезии.


1745 

Франц Стефан Лотарингский (Франц I), муж Марии Терезии, избран императором; утверждение Габсбургско-Лотарингской династии на римско-германском престоле и в наследственных землях Габсбургов, чаще называемых просто Австрией.


1765 

Иосиф II, сын Франца I и Марии Терезии, избран императором (в Венгрии и Чехии, de facto и в остальных землях до 1780 года – соправитель матери).


1772 

первый раздел Польши; Габсбурги приобрели Галицию.


1780–1790 

самостоятельное правление Иосифа II.


1781 

отмена крепостного права в Чехии и Моравии.


1789 

восстание в австрийских Нидерландах; Габсбурги утрачивают эту провинцию.


1790 

Леопольд II, брат Иосифа II, – император.


1792 

Франц II, сын Леопольда II, – последний император Священной Римской империи германской нации.


1795

третий, окончательный раздел Польши; Габсбурги приобрели Краков и земли к югу от реки Буг.


1804, 14 августа 

Франц II провозгласил свои наследственные владения в центре Европы Австрийской империей, а себя – ее императором под именем Франца I.


1805 

война между Австрией (в союзе с Россией и Англией) и Францией; 2 декабря – разгром русско-австрийской армии под Аустерлицем; 26 декабря – Пресбургский мир, лишивший Габсбургов Истрии и Далмации.


1806, 6 августа 

Франц II (I) сложил корону и титул римско-германского императора; Священная Римская империя германской нации прекратила существование; за Францем сохранился титул австрийского императора, сопряженный с титулами короля Чехии и Венгрии.


1809 

новая война с Наполеоном; 21 мая – битва у Асперна, единственное поражение, которое Габсбургам удалось самостоятельно нанести лично Бонапарту, а не его маршалам; 5 июля – сражение у Ваграма, разгром австрийских войск; октябрь – министром иностранных дел и первым министром императора Франца становится Клеменс Меттерних.


1813 

вступление Австрии в очередную антифранцузскую коалицию; 16–19 октября – “битва народов” под Лейпцигом, поражение Наполеона.


1814, октябрь – 1815, июнь

– Венский конгресс; Габсбурги получили обратно все отобранные Наполеоном владения (кроме Бельгии), а также Модену, Ломбардию и Венецию, восстанавливая влияние в Германии и Италии.


1848–1849 

война с Пьемонтом (Сардинией); победы австрийской армии фельдмаршала Радецкого под Кустоццей и Новарой.


1848 

революция в землях австрийской короны, волнения в Венгрии, Италии, Вене, Праге и Лемберге (Львове); 11 апреля – император Фердинанд Добрый предоставил Венгрии значительную самостоятельность; июнь – генерал Виндишгрец подавил мятеж в Праге; 11 октября – хорватский наместник Елачич выступил против революционной Венгрии; 2 декабря – отречение Фердинанда от престола в пользу племянника, восемнадцатилетнего Франца Иосифа.


1849, март 

опубликован проект конституции Австрийской империи; подавление революции в Венгрии с участием русских войск; роспуск парламента.


1854–1855 

Крымская война; резкое ухудшение русско-австрийских отношений.


1859 

война Австрии с Францией и Сардинией; 4 июня – поражение у Мадженты; 24 июня – поражение у Сольферино; ноябрь – Цюрихский мир – Габсбурги потеряли Ломбардию и Модену.


1864 

война Австрии в союзе с Пруссией против Дании.


1866 

война Австрии с Пруссией и Италией; 24 июня – победа эрцгерцога Альбрехта над итальянцами под Кустоццей; 3 июля – разгром австрийской армии войсками Пруссии при Садове; потеря Венеции.


1867 

преобразование Австрийской империи в дуалистическую монархию – Австро-Венгрию.


1864–1867 

мексиканская авантюра эрцгерцога Максимилиана, брата императора Франца Иосифа.


1873 

заключен военно-политический Союз трех императоров (Австрия, Германия, Россия).


1878 

по решению Берлинского конгресса европейских держав австро-венгерские войска оккупировали Боснию и Герцеговину.


1889, 30 января 

самоубийство наследника престола кронпринца Рудольфа.


1898, 10 сентября 

в Швейцарии убита императрица Елизавета, жена Франца Иосифа.


1905–1906 

политический кризис в Венгрии.


1907, 26 января 

Франц Иосиф ввел всеобщее избирательное право в Цислейтании.


1908 

аннексия Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией; балканский дипломатический кризис, ухудшение отношений с Россией.


1914, 28 июня 

убийство сербским террористом Гаврилой Принципом в Сараеве наследника престола эрцгерцога Франца Фердинанда и его жены Софии фон Гогенберг; австрийский ультиматум Сербии; июль – август – военно-дипломатический кризис и начало Первой мировой войны.


1914–1918 

боевые действия австро-венгерских и немецких войск против России, Сербии, Италии, Румынии.


1916, 21 ноября 

смерть Франца Иосифа; его внучатый племянник Карл – последний австрийский император; 30 декабря – Карл коронован в Будапеште венгерским королем.


1917, январь – июнь

– безуспешные попытки Карла тайно договориться c Антантой о мире (“афера Сикста”).


1918, 8 января 

“14 пунктов” президента США Вудро Вильсона; 3 марта – Германия и Австро-Венгрия заключили Брестский мир с большевистской Россией; октябрь – ноябрь – распад Австро-Венгрии, образование новых независимых государств.


1919, 23 марта 

низложенный император Карл с семьей эмигрировал в Швейцарию.


1921 

две неудачные попытки Карла вернуть королевский трон в Венгрии; арест и ссылка императорской семьи на остров Мадейру.


1922, 1 апреля 

смерть Карла I Габсбурга от воспаления легких.


1938, март 

присоединение Австрии к нацистской Германии (аншлюс); Габсбурги вновь лишены всех имущественных прав.


1943, 30 октября 

Московская декларация союзных держав, в которой, в частности, говорилось о восстановлении независимости Австрии по окончании Второй мировой войны.


1961, 31 мая 

Отто фон Габсбург, старший сын последнего императора, официально отказался от претензий на австрийский престол.


1982, 14 августа 

девяностолетняя Зита, вдова императора Карла, последняя австрийская императрица и венгерская королева, после более чем шестидесятилетнего перерыва посетила Австрию.


1989, 14 марта 

смерть Зиты, последней из правивших Габсбургов.


2004 

вступление в Европейский союз стран Центральной и Восточной Европы, ранее полностью или частично входивших в состав монархии Габсбургов, – Венгрии, Польши, Словакии, Словении, Чехии. В 2007 году к ЕС присоединилась еще одна частично “постгабсбургская” страна – Румыния, а в 2013-м – Хорватия.


2007 

девяностопятилетний Отто передал полномочия главы дома Габсбургов сыну Карлу.


2011, 4 июля

смерть Отто фон Габсбурга.

Библиография

Литература на русском и украинском языках

СБОРНИКИ ДОКУМЕНТОВ И СТАТЕЙ

Австро-Венгрия: интеграционные процессы и национальная специфика. Сборник статей. М., ИСБ РАН, 1997

Австро-Венгрия: опыт многонационального государства. Сборник статей. М., ИСБ РАН, 1995

Венгры и Европа. Сборник эссе. М., 2002

История Румынии. М., 2003

Кайзеры. Под ред. А. Шиндлинга, В. Циглера. Ростов-на-Дону, 1997

Наступление Юго-Западного фронта в мае—июне 1916 г. Сборник документов. М., 1940

Освободительное движение народов Австрийской империи. Под ред. В. И. Фрейдзона. Т. 1–2. М., 1981

Первая мировая война: пролог ХХ века. Под ред. В. Л. Малькова. М.,1998

Художественные центры Австро-Венгрии. СПб., 2009

Чехия и Словакия в ХХ веке. Очерки истории. В 2-х кн. Под ред. В. В. Марьиной. М., 2005


МОНОГРАФИИ, МЕМУАРЫ

Аветян А. С. ww М., 1985

Бахтурина А. Ю. Политика Российской империи в Восточной Галиции в годы Первой мировой войны. М., 2000

Берглар П. Меттерних: кучер Европы – лекарь революций. Ростов-на-Дону, 1998

Брион М. Жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта. М., 2009

Брусилов А. А. Мои воспоминания. Минск, 2003

Воцелка К. История Австрии. М., 2007

Голубець М. Львiв. Iсторiя Львова вiд найдавнiших часiв. Львiв, 1925

Грин В. Безумные короли. Личная травма и судьба народов. М., 1997

Диль Ш. По берегамъ Средиземнаго моря. М., 1915

Зіморович Бартоломей. Потрійний Львів. Leopolis Triplex. Львів, 2002

Игнатьев А. В. Внешняя политика России 1907–1914 гг. Тенденции. Люди. События. М., 2000

Исламов Т. М. Политическая борьба в Венгрии накануне Первой мировой войны (1906–1914). М., 1972

Исламов Т. М, Пушкаш А., Шушарин В. Краткая история Венгрии: С древнейших времен до наших дней. М., 1991

История Венгрии. Под ред. Т. М. Исламова. Т. 1–3. М., 1971–1972

Клеванский А. Х. Чехословацкие интернационалисты и проданный корпус. М., 1965

Крип’якевич I. Iсторичнi проходи по Львовi. Львiв, 1991

Манфред А. З. Образование русско-французского союза. М., 1975

Николишин Ю. Львов. Львiв, 2002

Петров Е. В. Австрийское государство в X–XIV вв. Формирование территориальной власти. М., 1999

Писарев Ю. А. Великие державы и Балканы накануне Первой мировой войны. М., 1985

Романенко С. Югославия, Россия и “славянская идея”. М., 2002

Сазонов С. Д. Воспоминания. М., 1991

Тойнби А. Дж. Постижение истории. М., 1991

Уэст Р. Иосип Броз Тито. Власть силы. Смоленск, 1998

Фрейдзон В. История Хорватии. СПб., 2001

Хилльгрубер А. Отто фон Бисмарк. Ростов-на-Дону, 1998

Хобсбаум Э. Век империи. 1875–1914. Ростов-на-Дону, 1999

Хобсбаум Э. Век революции. Европа 1789–1848. Ростов-на-Дону, 1999

Чуркина И. В., Достян И. С., Карасев А. В. и др. На путях к Югославии: за и против. М., 1997

Шарый А. После дождя. Югославские мифы старого и нового века. М., 2002

Шимов Я. Австро-Венгерская империя. М., 2003

Шимов Я. Перекресток. Центральная Европа на рубеже тысячелетий. М., 2002


СТАТЬИ

Задорожнюк Э. Г. Политические процессы в Центральной Европе и становление новой региональной идентичности. Международный исторический журнал. № 11. (2000)

Исламов Т. М. Австро-Венгрия в Первой мировой войне. Крах империи. Новая и новейшая история. № 5. 14–46. (2001)

Исламов Т. М. Империя Габсбургов. Становление и развитие. XVI–XIX вв. Новая и новейшая история. № 3. 11–40. (2001)

Котова Е. Австро-Венгрия. Династия Габсбургов. В сб.: Монархи Европы. Судьбы династий. М., 1996

Кундера М. Один на один с Россией: фрагмент статьи “Трагедия Центральной Европы”. Век хх и мир. № 2. (1992)

Миллер А. Восточная Европа: между Россией и Западом. Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. № 4. 82–87. (2001)

Миллер А. Тема Центральной Европы: история, современные дискурсы и место в них России. Новое литературное обозрение. № 52. (2001)

Писарев Ю. А. Сараевское убийство 28 июня 1914 года. Новая и новейшая история. № 5. 49–66. (1970)

Рыкин В. С. Австрийский федерализм: история и современность. Новая и новейшая история. № 2. 56–71. (1999)

Серебряная О. “Воспоминания о Венгрии”. Отъезд и возвращение Шандора Мараи. Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. № 6. (2007)

Центрально-Восточная Европа и Россия. Проблемы трансформации. Материалы “круглого стола”. Новая и новейшая история. № 2. 91–118. (1998)

Шимов Я. Средняя Европа: путь домой. Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. № 4. 76–81. (2001)

Литература на немецком языке

СБОРНИКИ ДОКУМЕНТОВ И ИСТОРИЧЕСКИХ МАТЕРИАЛОВ

Die Große Politik der Europäischen Kabinette 1871–1914. Bd. i–xxvi. Berlin, 1922–1927

Nostitz-Rieneck G. (Hrsg.) Briefe Kaiser Franz Josefs an Kaiserin Elisabeth. Wien, 1966

Österreich-Ungarns Außenpolitik von der bosnischen Krise 1908 bis zum Kriegsausbruch 1914. Diplomatische Aktenstücke des österreichisch-ungarischen Ministeriums des Außern. Bd. i– viii. Wien, 1930

Österreich-Ungarns letzter Krieg 1914–1918. 7 Text– und 7 Kartenbände. Wien, 1930–1938

Prag um 1600. Kunst und Kultur am Hofe Rudolfs II. Bd. 1–2. Essen, 1988

Schnürer F. (Hrsg.) Briefe Kaiser Franz Josephs I. an seine Mutter 1838–1872. Wien, 1930


МОНОГРАФИИ

Auffenberg-Komarow M. Aus österreich-Ungarns Teilnahme am Weltkriege. Wien, 1920

Bankl H. Die kranken Habsburger. Wien, 1998

Bogyay T. von. Grundzüge der Geschichte Ungarns. Darmstadt, 1990

Brandt H. H. Der österreichische Neoabsolutismus. Staatsfinanzen und Politik 1848–1860. Bd. 1–2. Wien, 1978

Broch H. Hofmannstahl und seine Zeit. Frankfurt, 2001

Broucek P. Karl I. (IV). Der politische Weg des letzten Herrschers der Donaumonarchie. Wien – Köln – Weimar, 1997

Cassels L. Der Erzherzog und sein Mörder. Wien-Köln-Graz, 1998

Conrad von Hötzendorf F. Aus meiner Dienstzeit 1906–1918. Bd. i–iv. Wien, 1922

Conte Corti E. C. Elisabeth. Die seltsame Frau. Wien, 1934

Conte Corti E. C. Vom Kind zum Kaiser. Kindheit und erste Jugend Kaiser Franz Josephs I und seiner Geschwister. Wien, 1951

Csaky M. Von der Aufklärung zum Liberalismus. Studien zum Frühliberalismus in Ungarn. Wien, 1981

Durchhart H. Altes Reich und europäisches Staatenwelt 1648–1806. München, 1990

Feigl E. Zita, Kaiserin und Königin. Wien – München, 1991

Fischer F. Griff nach der Weltmacht. Die Kriegzielpolitik des kaiserlichen Deutschland 1914/18. Düsseldorf, 1967

Fischer R. Entwicklungstufen des Antisemitismus in Ungarn 1867–1939. München, 1988

Glatz F., Melville R. (Hrsg.) Gesellschaft, Politik und Verwaltung in der Habsburgermonarchie 1830–1918. Stuttgart, 1987

Griesser-Pečar T. Die Mission Sixtus. Österreichs Friedensversuch im Ersten Weltkrieg. Wien, 1988

Habsburg O. von. Europa – Garant der Freiheit. Wien, 1980

Habsburg O. von. Die Reichsidee. Wien, 1986

Hamann B. Die Habsburger. Ein biographischers Lexikon. München, 1988

Hamann B. Elisabeth, Kaiserin wider Willen. Wien, 1981

Hamann B. Kronprinz Rudolf. Ein Leben. Wien, 2005

Hamann B. Meine liebe, gute Freundin! Die Briefe Kaiser Franz Josephs an Katharina Schratt. München, 1992

Hamann B. Mit Kaiser Max in Mexico. Wien, 1983

Herre F. Kaiser Franz Joseph I. von Österreich. Köln, 1978

Herre F. Metternich. Staatsmann des Friedens. Köln, 1983

Hodža M. Schicksal Donauraums. Erinnerungen. Wien, 1995

Holler G. Franz Ferdinand von Österreich–Este. Wien, 1982

Jakob H. E. Johann Strauß Vater und Sohn. Bremen, 1960

Kann R. A. Die Sixtus-Affaire und die geheimen Friedensverhandlungen Österreich-Ungarns im Ersten Weltkrieg. Wien, 1966

Klein F. Sarajevo. Berlin, 1976

Meckling I. Die Außenpolitik des Grafen Czernin. Wien – München, 1969

Mitis O. von. Das Leben des Kronprinzen Rudolf. Wien, 1971

Moltke H. von. Erinnerungen, Dokumente, Briefe 1876–1916. Stuttgart, 1922

Mommsen W. J. Großmachtstellung und Weltpolitik. Die Außenpolitik des Deutschen Reichs 1870 bis 1914. Frankfurt/M. – Berlin, 1993

Mosser I. Der Legitimismus und die Frage der Habsburger-Restauration in der innenpolitischen Zielsetzung des autoritären Regimes in Österreich. Wien, 1979

Polzer-Hoditz A. Kaiser Karl. Zürich, 1928

Popovici A. C. Die Vereinigten Staaten von Groß-Österreich. Leipzig, 1906

Purchla J. Krakau unter österreichischer Herrschaft 1846–1918. Wien, 1993

Rauchensteiner M. Der Tod des Doppeladlers. Österreich–Ungarn und der erste Weltkrieg. Graz-Wien-Köln, 1993

Redlich J. Das österreichische Staats– und Reichsproblem. Geschichtliche Darstellung der inneren Politik der habsburgischen Monarchie von 1848 bis zum Untergang des Reiches. Bd. 1–2. Wien, 1920–1926

Rumpler H. Das Völkermanifest Kaiser Karls vom 16. Oktober 1918. Letzter Versuch zur Rettung des Habsburgerreiches. Wien, 1966

Silagi D. Der größte Ungar. Graf Stephan Szechenyi. Wien – München, 1960

Srbik H. von. Das österreichische Kaisertum und das Ende des Heiligen Römischen Reichs. Wien, 1927

Steglich W. Die Friedenspolitik der Mittelmächte 1917–1918. Bd. i–iv. Wien, 1964–1984

Sturmberger H. (Hrsg.) Land ob der Enns und Österreich. Linz, 1979

Unckel B. Österreich und der Krimkrieg. Studien zur Politik der Donaumonarchie in den Jahren 1852–1856. Wien, 1969

Vogler G. (Hrsg.) Europäische Herrscher. Tübingen, 1988

Wandruszka A., Urbanitsch P. (Hrsg.) Die Habsburgermonarchie 1848–1918. Bd. i–vi. Wien, 1973–1989

Wegs J. R. Die Österreichische Kriegswirtschaft. Wien, 1979

Winkler W. Die Einkommensverschiebungen in Österreich während des Weltkrieges. Wien, 1930


СБОРНИКИ СТАТЕЙ

Fichtenau H., Zöllner E. (Hrsg.) Beiträge zur neueren Geschichte Österreichs. Wien, 1974

Holotík L. (Hrsg.) Der österreichisch-ungarische Ausgleich 1867. Bratislava, 1971

Wolfram H., Pohl W. (Hrsg.) Probleme der Geschichte Österreichs und Ihrer Darstellung. Wien, 1991

Литература на английском и французском языках

МОНОГРАФИИ

Albertini L. The Origins of the War of 1914. London, 1953. Vol. I–II

Anderson M. S. The Eastern Question 1774–1923. A Study in International Relations. New York, 1966

Ash T. G. The Uses of Adversity. Essays on the Fate of Central Europe. New York, 1990

Bak J., Kiraly B. (eds.) War and Society in Medieval and Early Modern Hungary. Brooklyn, 1982

Balazs E. H. Hungary and the Habsburgs 1765–1800. An Experiment in Enlightened Absolutism. Budapest, 1997

Barany G. Stephen Szechenyi and the Awakening of Hungarian Nationalism, 1791–1841. Princeton, 1968

Berend T., Ranky G. Hungary: A Century of Economic Development. New York, 1974

Berenger J. A History of the Habsburg Empire, 1700–1918. London – New York, 1997

Bona G. (ed.) The Hungarian Revolution and War for Independence, 1848–1849. A Military History. Boulder, 1997

Bridge F. R. Great Britain and Austria-Hungary 1906–1914: A Diplomatic History. London, 1972

Brook-Shepherd G. The Last Habsburg. London, 1968

Calder J. Britain and the Origins of New Europe 1914–1918. London – New York, 1976

Deak I. Beyond Nationalism. A Social and Political History of the Habsburg Officer Corps 1848– 1918. New York – Oxford, 1992

Deak I. The Lawful Revolution. Louis Kossuth and the Hunga-rians, 1848–1849, London 2001

Demetz P. Prague in Black and Gold. Scenes from the Life of a European City. New York, 2000

Dickson P. G. M. Government and Finance under Maria Theresia 1740–1780. Vol. 1–2. Oxford, 1987

DiNardo R. L. Breakthrough. The Gorlice-Tarnow Campaign, 1915. New York, 2010

Fejtő F. Hongrois et Juifs. Paris, 2000

Fejtő F. Requiem pour un empire défunt. Paris, 1988

Fekete L. Buda and Pest under Turkish Rule. Budapest, 1976

Fest W. The Habsburg Monarchy and British Policy 1914–1918. New York, 1978

Golovin N. N. The Russian Army in the World War. New Haven, Yale, 1931

Hanák P. The Garden and the Workshop. Essays on the Cultural History of Vienna and Budapest. Princeton, 1998

Hoensch J. A History of Modern Hungary, 1867–1986. London – New York, 1988

Hroch M. In the National Interest. Demands and Goals of European National Movements of the Nineteenth Century: A Comparative Perspective. Prague, 2000

Jaszi O. Revolution and Counter-Revolution in Hungary. London, 1924

Jaszi O. The Dissolution of the Habsburg Monarchy. Chicago, 1929

Jelavich B. History of the Balkans. Cambridge, 1983. Vol. 1–2

Jelavich B. Modern Austria: Empire and Republic. Cambridge, 1987

Joll J. The Origins of the First World War. London – New York, 1992

Judah T. The Serbs. Yale, 1997

Kann R. A. A History of the Habsburg Empire 1526–1918. London, 1974

Kann R. A. The Multinational Empire: Nationalism and the National Reform in Habsburg Monarchy. New York, 1950. Vol. 1–2

Keegan J. The First World War. London, 1998

Kiraly B. Ferenc Deak. Boston, 1976

Komlos J. The Habsburg Empire as a Customs Union: Economic Development in Austria-Hungary in the 19th century. Princeton, 1983

Kugler G. Franz Joseph and Elisabeth. History of Fairytale Couple. Vienna, 2007

Lackey S. W. The Rebirth of the Habsburg Army: Friedrich Beck and the Rise of the General Staff. London, 1995

Lazar I. Transylvania. A Short History. Budapest, 1997

Liddell Hart B. H. Real War. London – Boston – New York, 1965

Louda J., Maclagan M. The Lines of Succession. Heraldry of the Royal Families of Europe. London, 1995

Lukacs J. Budapest 1900. A Historical Portrait of a City & Its Culture. New York, 1990

Mamatey V. Rise of the Habsburg Empire. Malabar (Fl.), 1995

Okey R. Eastern Europe 1740–1985. Minneapolis, 1999

Palmer A. Twilight of the Habsburgs. The Life and Times of Emperor Francis Joseph. New York, 1995

Polišenský J. The History of Czechoslovakia in Outline. Prague, 1991

Remak J. Sarajevo. The Story of a Political Murder. New York, 1959

Schorske C. E. Fin-de-Siècle Vienna: Politics and Culture. New York, 1980

Scott H. M. (ed.) Enlightened Absolutism: Reform and Reformers in Later Eighteen-Century Europe. London, 1990

Sitte C. City Planning According to Artistic Principles. London, 1965

Sked A. The Decline and Fall of the Habsburg Empire. London, 2001

Sokol A. E. The Imperial and Royal Austro-Hungarian Navy. Annapolis, 1972

Stone N. The Eastern Front 1914–1917. New York, 1975

Strachan H. The First World War. New York, 2001. Vol. I–II

Szúcs Jenó. Les trois Europes. Paris, 1985

Tanner M. The Last Descendant of Aeneas. The Hapsburgs and the Mythic Image of the Emperor. New Haven & London, 1993

Tapié V. L. Monarchie et peuples du Danube. Paris, 1969

Taylor A. J. P. The Habsburg Monarchy 1809–1918. London – New York, 1990

Tuchman B. The Guns of August. Lоndon, 2000

Vadas József. The Architecture of Budapest. Budapest, 2007

Valiani L. The End of Austria-Hungary. New York, 1973

Vermes G. Istvan Tisza. The Liberal Vision and Conservative Statecraft of a Magyar Nationalist. New York, 1985

Wandruszka A. The House of Habsburg. London, 1964

Williamson S. R., Jr. Austria-Hungary and the Origins of the First World War. London, 1991


СБОРНИКИ СТАТЕЙ

Jelavich, Ch. & B. (eds.) The Habsburg Monarchy: Toward a Multinational Empire or National States? New York, 1959

Karen B., Hagen M. von (eds.) The End of Empires. New York, 1990

Kiraly B., Pastor P., Sanders I. (eds.) Total War and Peacemaking. A Case Study on Trianon. New York, 1982

Lord C. (ed.) Central Europe: Core or Periphery? Copenhage, 2000

Nationalism and Empire: The Habsburg Monarchy and the Soviet Union. New York, 1992


СТАТЬИ

Bojtar E. Eastern or Central Europe? Cross Currents. No. 7. 1988. Pp. 253–270

Wank S. The Growth of Nationalism in the Habsburg Monarchy 1848–1918. East Central Europe. No. 10. 1983. Pp. 165–179

Wank S. The Nationalities Question in the Habsburg Monarchy: Reflections on the Historical Record. The Center for Austrian Studies, Minnesota University, USA. Working paper 93–3

Литература на сербском, словенском, словацком, польском, чешском, хорватском языках

МОНОГРАФИИ

Batowski H. Rozpad Austro-Wegier 1914–1918. Wroclaw, 1965

Bauer J. Záhady českých dějin. Brno, 2000

Beneš E. Světová válka a naše revoluce. Sv. i–iii. Praha, 1927–1928

Dorflová Y., Dyková V. Kam se v Praze chodilo za muzami. Praha, 2009

Efmertová M. České země v letech 1848–1918. Praha, 1998

Ekmečič Milorad. Stvaranje Yugoslavije. 1790–1818. I–II. Beograd, 1989

Fučík J. Generál Podhajský. Praha, 2009

Galandauer J. František Ferdinand d’Este. Následník trůnu. Praha, 2000

Galandauer J. Karel I. Poslední český král. Praha, 1998

Galandauer J. Vznik Československé republiky 1918. Programy, projekty, předpoklady. Praha, 1988

Galandauer J., Bruner-Dvořák J. František Ferdinand d´Este. Praha, 1994

Gantar Godina I. Neoslavizem in Slovenci. Ljubljana, 1994.

Gellner A. Národy a nacionalismus. Praha, 1993

Griesser-Pečar T. Zita. Poslední císařovna. Praha, 1994

Grössing S.M. Císařovna Alžběta a její muži. Praha, 1999

Grössing S.M. Stíny nad trůnem habsburským. Praha, 1993

Haffner S. Od Bismarcka k Hitlerovi. Praha, 1995

Hlavačka M., Pečenka M. Trojspolek. Německá, rakousko-uherská a italská zahraniční politika před první světovou válkou. Praha, 1999

Holý L. Malý český clověk a skvělý ceský národ. Praha, 2001

Horvat J. Politička povijest Hrvatske. Zagreb, 1936

Imanović M. Pravni položaj i unutrašnji politički razvitak Bosne i Hercegovine 1878. do 1914. Sarajevo, 1976

Janáček J. Rudolf II a jeho čás. Praha, 1987

John M. Čechoslovakismus a ČSR 1914–1938. Beroun, 1994

Karník Z. Habsburk, Masaryk či Šmeral. Socialisté na rozcestí. Praha, 1996

Kontler L. Dějiny Mad´arska. Praha, 2001

Krajovi M. Slovenska politika v strednej Eurpe. 1890–1901. Bratislava, 1971

Kratochvíl M.V. Čas hvězd a mandragor. Pražská leta Rudolfa II. Praha, 1973

Krizman B. Hrvatska u prvom svijetskom ratu. Zagreb, 1989

Kukla K. L. Podzemni Praha. Praha, 1995

Lebe R. Království jako věno: Sňatková politika v dějinách. Praha, 1999

Markus G. Causa Mayerling. Praha, 1994

Marvan F. Brusilovova ofenziva. Praha, 1937

Masaryk T. G. Česká otázka. Snahy a tužby národního obrození. Praha, 2008

Matray M., Krüger A. Atentát. Smrt císařovny Alžběty. Praha, 2001

Melik V., Gestrin F. Slovenska zgodovina: od konca osemnajstega stoletja do 1918. Ljubljana, 1966

Miquel P. Poslední králové Evropy. Praha, 1994

Novozámský J. Počatečné operace světové války. Praha, 1929

Olivová V. Dějiny První republiky. Praha, 2000

Oulík V. Po stopách Habsburků. Praha, 1996

Pajewski J. Pierwsza wojna swiatowa 1914–1918. Warszawa, 1991

Paulová M. Dějiny Maffie. Odboj Čechů a Jihoslovanů za světové války 1914–1918. Sv. i–ii. Praha, 1937

Pekař J. O smyslu českých dějin. Praha, 1990

Pernes J. Habsburkové bez trůnu. Praha, 1995

Pernes J. Maxmilián I. Mexický císař z rodu Habsburků, Praha, 1997

Pernes J. O trůn a lásku. Dramatický život a tragická smrt Františka Ferdinanda d’Este. Praha, 2007

Pernes J. Poslední Habsburkové. Karel, Zita, Otto a snahy o záchranu císařského trůnu. Brno, 1999

Pichlík K., Klípa B., Zabloudilová J. Českoslovenští legionáři 1914–1920. Praha, 1996

Prokš P. Politikové a vznik republiky. Praha, 1998

Richter K. Třeba i železem a krví. Prusko-rakouské války 1740–1866. Praha, 2007

Rychlik J. Cestování do ciziny v habsburské monarchii a v Československu. Praha, 2007

Sak R. Salon dvou století. Praha, 2003

Skřivan A. Evropská politika, 1648–1914. Praha, 1999

Skřivan A. Císařská politika. Rakousko-Uhersko a Německo v evropské politice v letech 1906–1914. Praha, 1996

Štellner F. Poslední německý císař. Praha, 1995

Suleja W. Orientacja austro-polska w latach I wojni swiatowej (do aktu 5 listopada 1916 roku). Wroclaw, 1992

Szczepanowski S. Nędza Galicji w cyfrach i program energicznego rozwoju gospodarstwa krajowego. Lwów, 1888

Šamalík F. Uvahy o dějinách české politiky. Praha, 1996

Šedivý I. Češi, české země a velká válka. Praha, 2001

Šesták Z. Jak žil Žižkov před sto lety. Praha, 2006

Urban O. České a slovenské dějiny do roku 1918, Praha. 2000

Urban О. František Josef I. Praha, 1999

Urfus V. Pragmatická sankce – rodný list podunajské monarchie. Praha, 2002

Veber V., Hlavačka M., Vorel P. aj. Dějiny Rakouska. Praha, 2002

Vojcechovský S. Bitva u Tomaszowa a Komarowa. Praha, 1935

Wagner K. S českým plukem na ruské frontě. Praha, 1936

Wandycz P. Střední Evropa v dějinách, od středověku do současnosti. Cena svobody. Praha, 1998

Weissensteiner F. Ženy na Habsburském trůnu: Rakouské císařovny 1804–1918. Praha, 2000

Wölfling L. Poslední Habsburkové. Vzpomínky a úvahy. Praha, 1924

Zahradníček T. Jak výhrat cizí válku. Češi, Poláci a Ukrajinci 1914–1918. Praha, 2000


СБОРНИКИ ДОКУМЕНТОВ И СТАТЕЙ

Aféry a skandály Habsburků. Z tajných archívů, publikovaných v roce 1930. Praha, 1999

Chwalewik E., Waroczewska S (eds.). Ksiega teczowa Polakow. Zbior dokumentow niedyplomatycznych od 8 sierpna 1914 do 4 kwietna 1915. Warszawa, 1915

Evropa mezi Německem a Ruskem. Sborník prací k sedmdesátinám Jaroslava Valenty. Praha, 2000

Mommsen H., Kovač D. aj. (red.). První světová válka a vztahy mezi Čechy, Slovaky a Němci. Brno, 2000

Ryantová M., Vorel P. (red.) Čeští králové. Praha, 2008

Spory o dějiny. Sborník kriti– ckých textů. Sv. i–ii. Praha, 1999

Z dziejow Europy Srodkowej w XX wieku. Krakow, 1997


СТАТЬИ

Frankenberger O. Václav Radecký z Radče. Slovo k historií. 1990. Č. 22

Gruchala W. Austro-Wegry a sprawa ukrajinska w latach I wojny swiatowej. Studia historyczne. № XXVIII. 1985. Z. 4

Irmanová E. Konec starého světa. Slovanský přehled. 2001. Č. 4. S. 415–449

Художественная литература

Гашек Я. Собрание сочинений. Т. 5–6. Политическая и социальная история партии Умеренного прогресса в рамках закона. Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Перевод П. Богатырева. М., 1984–1985.

Кафка Ф. Серия “Мастера современной прозы”. Перевод Е.Кацевой (раздел “Из дневников”). М., 1989

Краус К. Детерминизм. Перевод В.Топорова. М., 1977

Круди Д. Избранное. М., 1987

Музиль Р. Человек без свойств. Перевод С.Апта. Т. 1. М., 1984

Рильке Р.М. Дуинские элегии. Перевод О.Слободкиной.

Рот Й. Марш Радецкого. Перевод Н. Ман. СПб., 2008

Те: Страницы одного журнала. In memoriam Nyugat. 1908– 1919. Составление и перевод М.Цесарской. М., 2009

Цвейг С. Вчерашний мир. Перевод Г.Кагана. М., 2004

Цветаева М. Собрание сочинений. Т. 2. М., 1997

Об авторах этой книги

Журналист, литератор, радиоведущий Андрей Шарый (р. 1965) впервые побывал в Центральной Европе почти три десятилетия назад, а в начале 1990-х годов переехал из Москвы в Загреб. С 1996 года живет в Праге. Бывшим австро-венгерским территориям так или иначе посвящено большинство из тринадцати написанных им книг: “югославская серия” (“После дождя. Югославские мифы старого и нового века”, “Трибунал. Хроника неоконченной войны”, “Молитва за Сербию. Тайна смерти Зорана Джинджича”), сборники путевых заметок “Четыре сезона” и “Московский глобус”, культурологическое исследование “Знак D: Дракула в книгах и на экране”. В 2015 году в издательстве “Азбука-Аттикус” выходит большое историко-публицистическое исследование “Дунай: судьба реки”.


Историк и журналист Ярослав Шимов родился в 1973 году, вырос в Белоруссии, учился в Москве, с 1999 года живет в Чехии. Истории и современности Центральной и Восточной Европы посвящены книги Ярослава: сборник статей “Перекресток. Центральная Европа на рубеже тысячелетий” и монография “Австро-Венгерская империя” (издания 2003 и 2004 годов). Автор десятков научных статей и эссе о прошлом и настоящем этого региона, династии Габсбургов, современной политике. Кандидат исторических наук (диссертация о формировании современной политической системы Чехии), член авторского коллектива двухтомника “Чехия и Словакия в ХХ веке”. В 2015 году вышла новая книга Ярослава “Меч Христов. Карл I Анжуйский и становление Запада”.

Иллюстрации

ПАРАДНЫЕ ПОРТРЕТЫ ИМПЕРИИ


Австро-Венгрия: судьба империи

Гербовый щит династии Габсбургов. Конец XIX века.


Австро-Венгрия: судьба империи

Эрцгерцогиня София с сыном Францем Иосифом. 1832 год. Йозеф Карл Штилер.


Австро-Венгрия: судьба империи

Император Франц Иосиф в форме гусарского офицера. 1853 год. Миклош Барабаш.


Австро-Венгрия: судьба империи

Император Франц Иосиф в форме австрийского фельдмаршала. 1865 год. Франц Ксавер Винтерхальтер.


Австро-Венгрия: судьба империи

Императрица Елизавета. 1865 год. Франц Ксавер Винтерхальтер.


Австро-Венгрия: судьба империи

Максимилиан I Мексиканский. 1864 год. Франц Ксавер Винтерхальтер.


Австро-Венгрия: судьба империи

Кронпринц Рудольф. 1880-е годы. Неизвестный художник.


Австро-Венгрия: судьба империи

Эрцгерцог Франц Фердинанд Д’ Эсте. Начало XX века. Вильгельм Вита.

ГЕОГРАФИЯ ИМПЕРИИ


Австро-Венгрия: судьба империи

Малый гербовый щит Австро-Венгрии. 1916 год.


Австро-Венгрия: судьба империи

Карта административного деления Австро-Венгрии на 1910 год.


Австро-Венгрия: судьба империи

Карта национальностей Австро-Венгрии на 1910 год.


Австро-Венгрия: судьба империи

Австро-Венгрия: судьба империи

Карта распада Австро-Венгрии в 1918–1920 годах.


Австро-Венгрия: судьба империи

СЦЕНЫ ИЗ ЖИЗНИ ИМПЕРИИ


Австро-Венгрия: судьба империи

Личный герб императора Франца Иосифа.


Австро-Венгрия: судьба империи

Церемония по случаю начала строительства Цепного моста в Будапеште 24 августа 1842 года. 1865 год. Миклош Барабаш.


Австро-Венгрия: судьба империи

Прибытие императора Франца Иосифа и императрицы Елизаветы в замок Мирамаре в 1861 году. 1865 год. Чезаре Делл Аква.


Австро-Венгрия: судьба империи

Атака легкой кавалерии при Садове. 1866 год. Вацлав Сохор.


Австро-Венгрия: судьба империи

Коронация императора Франца Иосифа и Елизаветы Австрийской 8 июня 1867 года в Буде. Эдмунд Тулль, копия картины Эдуарда Энгерта.


Австро-Венгрия: судьба империи

Любитель абсента. 1901 год. Виктор Олива.


Австро-Венгрия: судьба империи

Людвиг Кох. Императоры Франц Иосиф и Вильгельм II со своими офицерами и генералами. 1915 год.


Австро-Венгрия: судьба империи

Плакат с манифестом императора Франца Иосифа о войне с Италией. 1915 год.

Примечания

1

Моделью для этой фигуры послужила рано умершая внучка Иоганна Вольфганга Гёте – Альма. 

2

В качестве исторического курьеза упомянем австро-венгерскую концессию в китайском городе Тяньцзинь, выделенную монархии Габсбургов в числе других западных стран после участия в подавлении восстания ихэтуаней, известного также как боксерское восстание (1899–1901) .

3

Священная Римская империя германской нации – государственное образование, существовавшее с 962 по 1806 год и объединявшее территории Центральной Европы, в основном населенные немцами. Помимо германских земель поначалу в состав империи входили также обширные территории Юго-Восточной Франции и Северной Италии, а также – до самого конца империи – нынешняя Чехия. Процессы становления единого государства в империи не были завершены, она оставалась децентрализованным образованием со сложной феодальной иерархической структурой, объединявшим несколько сотен национально-территориальных единиц. Священная Римская империя представляла собой попытку продолжить традицию Римской империи и создать универсальное имперское государство.

4

“Одна страна – один народ” (нем.).

5

Здесь и далее, если не указано иначе, большинство собственных имен даются в национальной (в данном случае – венгерской) фонетической традиции. При необходимости этот вариант транскрипции дополняется другим, если тот по каким-либо причинам стал широко употребительным. Исключения представляют собой имена монархов, традиция написания которых в русском языке прочно закрепилась: “Франц Иосиф”, а не “Франц Йозеф”, “Карл”, а не (в качестве венгерского короля) “Карой” и т. д. 

6

В русской историографической и литературной традиции слово Kaiser, немецкий вариант понятия “император”, ассоциируется преимущественно с монархами Германской империи Гогенцоллернов (1871–1918), прежде всего с последним из них, Вильгельмом II. Однако задолго до Гогенцоллернов этот титул носили государи Священной Римской империи германской нации, которыми, начиная с XV века, были почти исключительно члены династии Габсбургов. Затем императором (кайзером) стал глава новой, Австрийской империи, провозглашенной Габсбургами в 1804 году. Характерно, что вышедший в России в 1997 году переводной сборник статей немецкого и австрийского историка носил название “Кайзеры” и включал в себя очерки об императорах Священной Римской империи (от Карла V), Австрийской и Германской империй.

7

В 1740 году, когда скончался император Карл VI (правивший с 1711 года), род Габсбургов пресекся по мужской линии. Престол унаследовала Мария Терезия, старшая дочь Карла VI. Мария Терезия вышла замуж за Франца Стефана, герцога Лотарингского, в 1745 году избранного римско-германским императором под именем Франца I (его не следует путать с его внуком, австрийским императором Францем I). Все последующие царствовавшие Габсбурги были потомками этой пары, имевшей 16 детей, поэтому начиная с 1740 года австрийскую династию принято называть габсбургско-лотарингской. Увеличению числа Габсбургов способствовали два плодовитых императора – сын Марии Терезии и Франца Стефана Леопольд II (годы правления 1790–1792), имевший 15 детей, и его сын Франц I Австрийский (годы правления 1792–1835), у которого было 13 отпрысков. После трех столь многодетных браков фамильное древо Габсбургов обрело чрезвычайно пышную крону. В нашем распоряжении есть плакат с генеалогическим древом Габсбургов, выполненный придворным венским художником в начале 1890-х годов. Рисунок вместил лишь сотню портретов, в число которых не попали многие, даже относительно близкие, родственники монархов.

8

По политико-династическим соображениям браки между австрийской и испанской ветвями Габсбургов повторялись едва ли не в каждом поколении. Филипп II Испанский (годы правления 1554–1598) женился на своей племяннице Анне Австрийской (не путать с известной широкой публике по роману Александра Дюма королевой Франции). Их сын Филипп III (годы правления 1598–1621) взял в жены Маргариту Австрийскую, свою двоюродную тетю. Плод этого брака – Филипп IV (годы правления 1621–1665) был дядей по матери своей второй жены Марии Анны Австрийской.

9

Наиболее известным происшествием, связанным с эрцгерцогом Отто, стало его появление в холле дорогого венского отеля Sacher в абсолютно голом и вдрызг пьяном виде, однако с саблей на поясе и орденом Золотого руна на шее. В другой раз нетрезвый Отто хотел провести компанию буйных друзей в спальню своей жены, набожной саксонской принцессы Марии Йозефы, крича: “Пойдемте, я покажу вам монашку!” Только твердость камердинера позволила избежать неприятной сцены.

10

Елена впоследствии вышла замуж за австрийского композитора Альбана Берга. Франц Наговски в 1930 году получил известность благодаря дикому поступку: в день столетнего юбилея Франца Иосифа он отрезал себе мизинец левой руки и положил его на надгробие императора. Наговски был объявлен сумасшедшим и провел несколько лет в психиатрической клинике.

11

Главный город этой области имеет три исторических названия: немецкое – Teschen, польское – Cieszyn и чешское – Těšín. В настоящее время он разделен между Польшей (Cieszyn) и Чехией (Český Těšín).

12

Бюст Карла I установлен в усыпальнице Габсбургов в склепе венской церкви Капуцинов. Могила последнего австрийского императора и венгерского короля находится в месте его последней ссылки и ранней смерти, на португальском острове Мадейра.

13

Ножевой удар Либеньи оказался не единственной попыткой покушения на жизнь Франца Иосифа. В 1882 году в Триесте был повешен двадцатилетний итальянский ирредентист Гульельмо Обердан, метнувший в императора бомбу (погибли двое случайных прохожих). В отличие от Либеньи Обердан не раскаялся, прокричав на эшафоте: Viva Italia! Еще через год разоблачили целый заговор: злодеи якобы намеревались не только убить Франца Иосифа, но и поджечь Вену. В 1891 году удалось предотвратить подрыв императорского поезда на трассе Прага – Райхенберг (ныне Либерец в Чехии). В 1901 году по дипломатическим каналам Вене стало известно о том, что заговор против императорапланировала международная группа анархистов во главе с обосновавшимся в США немецким политэмигрантом Иоганном Мостом. Предполагалось, что покушение совершит во время аудиенции в Хофбурге молодая террористка Аделаида Шумова. Наконец, в 1910 году сербский националист Богдан Жераич собирался расправиться с императором во время его визита в боснийский город Мостар. Однако, приблизившись к Францу Иосифу, Жераич не нашел в себе сил выстрелить.

14

Музыку Volkshymne (с 1952 года она используется в качестве гимна ФРГ) написал в 1797 году крупнейший австрийский композитор Франц Йозеф Гайдн, вдохновленный британским королевским гимном. Текст “Песни кайзера”, Kaiserlied, восхвалявший императора, менялся после вступления на престол каждого нового Габсбурга. В 1854 году гимну придали более обезличенную форму; имена императора и императрицы упоминались лишь в одной строфе. Немецкий текст перевели на десять основных языков народов Австро-Венгрии (включая идиш и фриульский диалект итальянского). Мы цитируем первую и вторую строфы украинского варианта Volkshymne.

15

Другой известный пример такого рода – знаменитый полководец XVII века Альбрехт Евсевий фон Валленштейн, герцог Фридландский, служивший императору Фердинанду II Габсбургу и убитый в 1634 году по его приказу. Благодаря драмам Фридриха Шиллера мир знает этого человека как Валленштейна, хотя на самом деле он Вальдштейн – по названию родового замка на севере Богемии.

16

В немецкоязычной историографии более известна как битва у Дюрнкрута.

17

Бабенберги – первая княжеская династия в Австрии (976–1246). В 996 году, в пору правления второго по счету Бабенберга, Генриха I, в рукописях упомянуто название Österreich (“восточная держава”), под которой подразумевалась “область в марке (пограничном владении) и графстве Генриха, сына маркграфа Леопольда”. Употребление латинских терминов Austria и terra orientalis применительно к владениям Бабенбергов (в долине Дуная с центром в городе Мельк) зафиксировано около 1000 года.

18

Со времени избрания Альбрехта II на римско-германский трон в 1437 году корона Священной Римской империи принадлежала Габсбургам почти непрерывно, вплоть до ее упразднения. Единственным кратким перерывом был период с 1742 по 1745 год, когда во время войны за австрийское наследство императором (под именем Карла VII) был избран баварский курфюрст Карл Альбрехт.

19

Reconquista (буквально “отвоевание”) – процесс постепенного вытеснения с Пиренейского полуострова арабских завоевателей, появившихся там в viii веке. Реконкиста завершилась в 1492 году покорением Гранадского эмирата в царствование “католических королей” Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского, преемниками которых на испанском троне стали Габсбурги.

20

Мохач – дунайский город на юге нынешней Венгрии, в окрестностях которого армия султана Сулеймана I нанесла тяжелое поражение объединенному чешско-венгерско-хорватскому войску. В результате часть территории Венгерского королевства вместе с Будой перешла к туркам. Столицей же “остаточного” венгерского государства, так называемой “королевской Венгрии”, на два с половиной столетия стал город Пожонь (Братислава).

21

Габсбурги правили Испанией два столетия, до 1700 года, когда со смертью короля Карла II испанская ветвь этого рода пресеклась. Последовала многолетняя война за испанское наследство, и в результате корона перешла к Бурбонам, у которых и остается по сей день. Первый испанский Бурбон, Филипп V, по материнской линии приходился Габсбургам близкой родней.

22

В XVI–XVII столетиях бывали случаи, когда за особые отличия в битвах с турками дворянское звание в Венгрии даровалось целым деревням. Поэтому шляхетство в этой стране (как и в соседней Польше) означало определенный набор традиций и ценностей, но далеко не всегда дополнялось благосостоянием. Наряду с преуспевающими магнатскими семействами (Эстерхази, Палффи, Баттяни, Карои, Тиса) в Венгрии жили десятки тысяч дворян, чьими главными богатствами были фамильные честь и герб.

23

В 1102 году, после смерти последнего короля из династии Трпимировичей и десятилетнего периода нестабильности, до той поры независимые хорватские земли были объединены с Венгерским королевством личной унией. В 1526 году хорватское сословное собрание предложило престол Фердинанду I Габсбургу. В 1868 году, после заключения договора о разделении полномочий (Nagodba) c Венгрией, образовано Триединое королевство Хорватии, Славонии и Далмации. Де-юре частью этого государственного образования – Троедницы – считались и бывшие венецианские территории в Далмации, присоединенные к Габсбургской монархии в 1797 году и де-факто управлявшиеся из Вены на правах коронной земли. Некоторые области современной Хорватии непосредственно входили в состав Венгрии (Меджимурье и Баранья). Город Фиуме (Риека) подчинялся Будапешту на основании приложения к Нагодбе.

24

Ломбардия с некоторыми перерывами управлялась представителями испанской и австрийской ветвей габсбургской династии с XVI века. Венеция впервые вошла в состав государства Габсбургов в 1798 году, но в 1806 году стала составной частью наполеоновского Итальянского королевства. С 1815 года Венеция и Ломбардия совместно управлялись как австрийское владение, Ломбардо-Венецианское королевство. В 1859 году в результате военных поражений Габсбурги потеряли Ломбардию, а в 1866 году Венецию.

25

На рубеже XIX–XX веков венгерский был родным языком почти 90 % государственных служащих королевства. В то же время этим языком свободно владели лишь менее трети немадьярских обитателей Транслейтании. Абсолютное большинство невенгров было лишено возможности сделать карьеру на государственной службе, чиновничий аппарат неизбежно воспринимался этими людьми как действующий в мадьярских интересах. Тем самым королевство отталкивало от себя значительную часть подданных, способствуя росту националистических настроений.

26

А вот как выглядела языковая картина по Австро-Венгрии в целом: немецкий язык в 1910 году называла обиходным четверть подданных, венгерский – 20 %, на чешском говорили 13, по-польски – 10, по-русински (это название габсбургская статистика распространяла на украинские и собственно русинские наречия Галиции и Закарпатья) – 8 %, по-румынски – 6, по-хорватски – 5, по-словацки и по-сербски – по 4, на словенском и итальянском языках – примерно по 3 % населения.

27

Об элитарном характере венгерской политики свидетельствует и тот факт, что на высших постах в королевстве друг друга сменяли политики, принадлежавшие к узкому кругу нескольких влиятельных семей. Основными противниками Тисы-младшего выступали Дьюла Андраши-младший, сын бывшего премьера и министра иностранных дел, и Ференц Кошут, сын лидера венгерской революции. Первый премьер-министр (позднее президент) Венгерской республики в 1918–1919 годах, “красный граф” Михай Карои также принадлежал к аристократической семье, представители которой в разные годы занимали высокие посты в парламенте и правительстве.

28

Секеи (секели, секлеры) – родственная венграм субэтническая группа, ныне составляющая часть венгерского национального меньшинства в Румынии (примерно 650–700 тысяч человек). Секеи компактно проживают в нескольких областях на востоке Трансильвании. В средневековом Венгерском королевстве пользовались особым экономическим статусом. Самый знаменитый (правда, не существовавший в реальности) секей – заглавный герой романа ирландского писателя Брэма Стокера “Дракула”.

29

Особый случай представляли собой чехи. Традиции чешской государственности уходят корнями в IX–X века. Однако после поражения восстания богемских сословий против императора Фердинанда II (1620) Габсбурги целенаправленно лишали земли короны святого Вацлава административной самостоятельности. Одновременно шел процесс онемечивания местной элиты, так что к началу XIX века чешская аристократия была почти целиком немецкоязычной. Новая национальная элита складывалась в основном из представителей буржуазии и интеллигенции. Таким образом, чехи, формально принадлежа к “историческим” народам империи, фактически оказались близки к “молодым” нациям.

30

Название “судетские немцы” как обозначение немецкого меньшинства в чешских землях появилось только в ХХ веке. Географически оно не отражало реального расселения немцев в Богемии и Моравии. Немцы на протяжении почти 700 лет населяли не только Судеты (горный массив на границе Чехии и Германии), жили также на западе и юго-западе Богемии, на севере и юго-востоке Моравии, а также в большинстве крупных городов обеих земель. Численность судетских немцев к 1918 году составляла примерно три миллиона человек. В результате трагических событий 1930–1940-х годов судетские земли были присоединены к нацистской Германии, но после Второй мировой войны возвращены Чехословакии.

31

Сычинского приговорили к смертной казни, которую император под давлением общественного мнения заменил двадцатилетним заключением. В 1911 году украинские националисты организовали побег Сычинского, который смог добраться до США. Участвовал в деятельности левых организаций украинской эмиграции, позднее перешел на просоветские позиции. В 1968 году, через шестьдесят лет после убийства Потоцкого (о котором никогда не сожалел), посетил Львов. Умер в США в 1979 году в возрасте 91 года.

32

Трианонский договор, подписанный державами-победительницами в Первой мировой войне и Венгрией в июне 1920 года в одном из дворцов Версаля, закрепил потерю Венгрией большей части своих территорий. Трансильвания и восточная часть Баната были присоединены к Румынии; Хорватия, Бачка и западная часть Баната вошли в состав Королевства сербов, хорватов и словенцев; Словакия и Подкарпатская Русь (ныне Закарпатская область Украины) достались Чехословакии; Бургенланд был передан Австрии.

33

“Вперед (фр.), егеря (нем.), слава Отечеству (венг.)!”

34

Франц Грильпарцер (1791–1872) – крупный австрийский поэт и драматург, автор множества лирических стихов и нашумевших при дворе Габсбургов исторических трагедий: “Софокл”, “Величие короля Отакара”, “Верный слуга своего господина”, “Волны моря и любви”, комедии “Горе лжецу”. Драму Грильпарцера “Праматерь” перевел на русский язык Александр Блок.

35

По цвету знамени Габсбургов, соответствовавшему традиционным цветам Священной Римской империи. Верность этим цветам династия сохранила и после роспуска старой империи в 1806 году.

36

Гизела Баварская (985–1033 или 1065) – жена короля Иштвана I, крестителя Венгрии.

37

По данным современных исследований, корона была изготовлена не при Иштване, а чуть позже, в XII веке, при короле Беле III, но с использованием элементов, оставшихся от “изначальной” короны. Корона священна, поскольку, по преданию, при коронации Иштван символически предложил ее Деве Марии, не только покровительнице, но и “вечной королеве” Венгрии. Сама корона – не просто символ венгерской государственности, а ее воплощение. Характерная деталь венца – искривленный крест на его верхушке. Очевидно, корону повредили при одном из переездов во время турецкого нашествия в XVII веке, но позднее ремонтировать не стали. В 1945 году корона, которую увезли из Венгрии в Австрию, чтобы спасти от наступающей Красной армии, была передана американским военным. В 1978 году корону вернули Венгрии.

38

“Скрещенные стрелы” – пронацистская партия во главе с Ференцем Салаши. Образована в 1935 году. Исповедовала идеологию хунгаризма (“венгерства”), основанную на радикальном национализме, антисемитизме и клерикализме. После свержения регента Хорти и оккупации Венгрии немецкими войсками (октябрь 1944 года) “Скрещенные стрелы” пришли к власти под покровительством оккупантов. Проводили политику геноцида и государственного терроризма, считаются ответственными за гибель в течение нескольких месяцев примерно пятнадцати тысяч жителей Венгрии, в основном евреев (еще восемьдесят тысяч были депортированы в лагеря смерти). В 1946 году Салаши и другие руководители “Скрещенных стрел” приговорены к смерти по обвинениям в военных преступлениях и государственной измене и казнены.

39

Матиаш Ракоши (настоящая фамилия Розенфельд, 1892–1971) – лидер венгерских коммунистов и фактический правитель Венгрии в 1946–1956 годах. Стоял во главе одной из наиболее жестоких восточноевропейских коммунистических диктатур. Репрессиям при Ракоши подверглись, по данным историков, до 350 тысяч граждан Венгрии. Был верным сторонником и раболепным почитателем Иосифа Сталина. После ХХ съезда КПСС и подъема реформистских настроений в Венгрии отстранен от власти. Остаток жизни провел в Советском Союзе, умер в Горьком.

40

В 1910 году площадь Австро-Венгрии составляла почти 677 тысяч квадратных километров. Это заметно больше территории нынешних Украины, Германии, Франции и втрое превышает площадь Великобритании.

41

Флорин (впервые эти золотые монеты стали чеканить во Флоренции) – денежная единица монархии Габсбургов с 1754 по 1892 год. По-венгерски название звучит как “форинт”, так венгерская валюта именуется и сегодня. Эти денежные единицы, имевшие одно время хождение и в некоторых германских княжествах, именовали также гульденами, по-чешски и по-польски – золотыми (zlátý, zloty). Один флорин равнялся 60 крейцерам (с 1857 года – 100 крейцерам). В 1892 году Австро-Венгрия перешла на золотой стандарт обеспечения валюты (флорины / гульдены обеспечивались серебром). В связи с этим была введена новая денежная единица – крона, просуществовавшая до конца монархии (название “крона” для национальной валюты сохранилось после 1918 года в Чехословакии; в Чехии оно используется до сих пор). Одна крона равнялась 100 геллерам (в Венгрии – 100 филлерам). При обмене старой валюты на новую (крона стала единственным средством платежа в империи в 1900 году) использовался курс 1 крона = 2 флоринам. Номинал на банкнотах, помимо немецкого и венгерского, указывался более мелким шрифтом на чешском, польском, украинском, итальянском, словенском, хорватском, сербском и румынском языках. Австро-венгерские кроны использовались также в княжестве Лихтенштейн. Курс кроны до начала Первой мировой войны сохранял стабильность: в 1892 году за одну крону давали 0,85 немецкой марки, а в 1913-м – 0,84; курс к доллару США многие годы находился на уровне около 5 крон за доллар.

42

Главные железнодорожные магистрали Австро-Венгрии носили имена членов царствующей фамилии: Западная дорога – императрицы Елизаветы, трасса из Вены в Эгер (ныне Хеб на западе Чехии) – императора Франца Иосифа, линия через альпийский перевал Бреннер к итальянской границе – кронпринца Рудольфа.

43

Единого флага Австро-Венгрия не имела: в западной части монархии использовалось традиционное габсбургское черно-желтое полотнище, в восточной – красно-бело-зеленое знамя Венгрии с изображением двух ангелов, держащих национальный герб. Единым был военно-морской флаг, цвета которого совпадали с современным австрийским флагом (красно-бело-красным), но дополнялись изображением короны. Флаг гражданского флота оказался сложнее: комбинация австрийского и венгерского знамен с изображением стилизованных гербов обеих частей империи.

44

Kaiser-Walz op. 437 (первоначальное название “Рука об руку”) написан Иоганном Штраусом-младшим как музыкальный тост для визита Франца Иосифа в Берлин. Вальс символизировал дружеские чувства германского и австро-венгерского монархов и союзнические отношения между их странами. Первое исполнение состоялось 19 октября 1889 года.

45

Ярослав Сейферт (1901–1986) – поэт и политический журналист, в 1920-е годы – один из лидеров центральноевропейского литературного авангарда. Единственный чешский лауреат Нобелевской премии по литературе (1984). Улица Сейферта основана как проспект Карла IV, в социалистической Чехословакии называлась проспектом Михаила Калинина.

46

Немецкое название Влтавы. Вместе с Лабой (нем.: Эльба) и Огрже (нем.: Эгер) Влтава входит в число чешских “исторических” рек.

47

Еще при жизни императора Матиаса (годы правления в чешских землях 1611–1619), не имевшего потомства, испанские Габсбурги отказались от наследных прав в Центральной Европе в пользу своих австрийских родственников. Фердинанд II (годы правления в чешских землях 1619–1637) был сыном эрцгерцога Карла II, принадлежавшего к штирийской линии Габсбургов.

48

Universitas Carolina основан в 1347 или 1348 году указом императора Карла IV. Это первый немецкий и старейший в Центральной Европе университет. В 1654 году в рамках политики рекатолизации Богемии император Фердинанд III передал его в управление иезуитам. Университет переименовали в Карло-Фердинандов, а в 1882 году разделили на чешскую и немецкую части. С 1920 года чешский университет носит название Карлов. Немецкий университет в 1921–1939 годах располагался в Либереце (Райхенберге) на севере Богемии, а с конца 1940-х годов как Collegium Carolinum работает в Мюнхене.

49

Böhmen – немецкое название Богемии, центральной области современной Чешской Республики. Первое латинское название Богемии – Boiohaemum, “родина бойев” – происходит от наименования кельтских племен, расселившихся на территории нынешней Чехии в IV веке до нашей эры. Через три столетия бойев вытеснили древние германцы. Славянские племена осели на этих землях в V–VI веках нашей эры. В чешской историографии имеет хождение термин “чешские земли” (“земли чешской короны”, “земли короны святого Вацлава”), обозначающий совокупность “национальных чешских территорий”. Наряду с Чешским (Богемским) королевством к ним относят маркграфство Моравия и Силезское герцогство. Правда, большую часть Силезии Габсбурги уступили в 1740 году Пруссии. Сейчас Чехии принадлежит лишь маленькая южная часть этого региона.

50

В габсбургской Праге имена императоров – Франца I и Франца Иосифа – носили два моста. Оба строились как вантовые, подобно мосту Сечени в Будапеште; оба оказались недостаточно прочными и не справлялись с возраставшими потоками транспорта. На месте моста Франца I сейчас мост Легионов; на месте моста Франца Иосифа после Второй мировой войны построен мост Милана Штефаника.

51

На плакате конгресса изображены десять гербов “славянских земель империи” – Богемии, Моравии, Силезии, Словакии, Галиции, Далмации, Хорватии, Владимира (область Лодомерия с центром в городе Владимир-Волынский), Каринтии и Крайны.

52

Исключением стал военный вождь гуситов Ян Жижка (1360–1424). Общество по сбору средств для возведения монумента Жижке на холме Витков, где в 1420 году оборонявшие Прагу гуситы разбили армию крестоносцев, возникло в 1882 году. Но денег не хватило, и в 1901 году на вершине Виткова воздвигли двадцатичетырехметровый макет памятника, вскоре поваленный бурей. При Габсбургах и в годы Первой республики увековечить память Жижки так и не удалось. Огромная конная статуя вождя гуситов установлена как часть комплекса Национального памятника только в 1950 году.

53

После смерти в 1872 году венского драматурга Франца Грильпарцера в его бумагах нашли рукопись трагедии, посвященной княгине – основательнице Праги. Считается, что Грильпарцер, оскорбленный холодным приемом при дворе написанной в 1838 году комедии “Горе лжецу”, решил не показывать публике свои новые пьесы и хранил их тексты в тайне.

54

Улица Na Příkopě (“на рву”) появилась на месте засыпанного защитного рва между пражскими Старым и Новым городами. В габсбургское время носила название Graben (с немецкого переводится так же – “на рву”). Улица Грабен есть и в Вене.

55

Самым знаменитым гусаром габсбургской армии, впрочем, считается не молодой красавец вроде поручика Дмитрия Ржевского или генерала Дениса Давыдова, а вахмистр Ладислав Шкултети-Габриш, выходец из нынешней Словакии. Этот “вечный солдат” прослужил императорам восемьдесят лет, приняв участие в 22 военных кампаниях и 256 сражениях. В 1750 году, двенадцатилетним сиротой, Шкултети-Габриш был отдан в гусарский полк. Он скончался в 1831 году, полковым знаменосцем с офицерским жалованьем, назначенным по личному указанию Франца I.

56

Landwehr (нем.) – “оборона земли”. Honvéd (венг.) – “защитник родины”. В Венгрии этот термин используется и для обозначения звания рядового. Landsturm (нем.): от Land – “земля” и Sturm – “буря”, “гроза”. В Австро-Венгрии призыву в ландштурм в случае мобилизации подлежали мужчины 19–42 лет и бывшие офицеры до 60 лет. Срок действительной военной службы, согласно закону об обороне, принятому в 1868 году, составлял три года. Демобилизованных еще на семь лет переводили в запас.

57

Изонцо – река на севере Италии (ныне в приграничных областях на границе Италии и Словении, словенское название – Соча), в долине которой в 1915–1918 годах шли упорные позиционные бои между австро-венгерскими и итальянскими войсками.

58

 Перевод с итальянского Юнны Мориц.

59

Перевод Ольги Слободкиной.

60

В западной историографии сражение при Садове чаще называют битвой при Кёниггреце, по немецкому названию близлежащего города (ныне Градец-Кралове в Чехии).

61

Согласно немецкой исторической и идеологической традициям, “первым рейхом” (das Reich = империя) принято считать Священную Римскую империю германской нации. “Вторым рейхом” стала Германская империя Гогенцоллернов (1871–1918). Наименее долговечным и самым печально известным оказался нацистский Третий рейх (1933–1945).

62

Виктор Эммануил отличался крайне маленьким ростом (153 см), поэтому саблю к парадному мундиру для него изготовили по специальному заказу – укороченную, детского размера.

63

Имеется в виду оккупация Боснии и Герцеговины в 1878 году.

64

Балльхаусплац – площадь в Вене, где располагалось здание Министерства иностранных дел. Название Балльхаусплац стало таким же синонимом австрийской дипломатии, как берлинская Вильгельмштрассе синонимом дипломатии прусско-немецкой, а парижская набережная Орсэ – французской. Роберт Музиль остроумно писал в романе “Человек без свойств”: “Так же, как святой Иосиф наполняет собой обыкновенного плотника Иосифа, название Балльхаузплатц наполняло находившийся там дворец великой таинственностью, означавшей, что это одна из тех пяти-шести загадочных кухонь, где за занавешенными окнами вершится судьба человечества”.

65

Михаил Чигорин (1850–1908) – лучший шахматист России конца XIX – начала ХХ века, победитель нескольких международных турниров. Вильгельм Стейниц (1836–1900) – выдающийся австро-венгерский шахматист, многие годы проживший в Великобритании и США. Первый чемпион мира (1886–1894), основоположник позиционной школы шахмат.

66

Стихотворение Шандора Петефи “Национальная песня”, Nemzeti dal – “Вспрянь, мадьяр, зовет Отчизна!” – написанное в 1848 году, стало одним из гимнов венгерской революции.

67

“Это ничего… ничего” (нем.).

68

Альфред фон Шлиффен (1833–1913) – начальник Генерального штаба Германской империи в 1891–1905 годах. План войны с Францией стал любимым детищем этого генерал-фельдмаршала. Рассказывают, что, умирая, Шлиффен повторял подчиненным: “Укрепляйте правый фланг!” – имея в виду крыло немецкой армии, которое должно было сыграть решающую роль в прорыве Французского фронта. При преемнике Шлиффена, Гельмуте фон Мольтке-младшем, в план внесли коррективы, сделавшие размещение немецких войск более сбалансированным. Многие военные историки полагают, что отход от концепции Шлиффена стоил Германии победы в войне. Французским и британским войскам удалось стабилизировать фронт, осенью 1914 года одержать победу в битве на реке Марне и перевести войну в позиционный режим.

69

Тезис о виновности сербских властей активно продвигался австро-венгерской пропагандой с первых дней после сараевской трагедии. Националистическая организация “Черная рука”, стоявшая за убийцами Франца Фердинанда, действительно пользовалась влиянием в сербских военных и политических кругах. Тем не менее доказательств связи террористов с властями Сербии, тем более данных о вовлеченности Белграда в подготовку и совершение преступления, не обнаружено. “Черная рука” с ее радикальным национализмом оказалась опасной для сербских правящих кругов. Лидер организации, начальник сербской контрразведки полковник Драгутин Дмитриевич, был в начале 1917 года арестован, обвинен в измене и вскоре казнен.

70

Еще 35 % составляли болгарские войска.

71

25 % – болгарские и турецкие войска.

72

Для некоторых народов Австро-Венгрии – сербов, поляков, румын, украинцев-русинов, итальянцев – Первая мировая война стала в прямом смысле слова братоубийственной. В подразделения украинских сечевых стрельцов в составе австро-венгерской армии было мобилизовано около 250 тысяч человек. В Восточной Галиции они воевали против армии Российской империи, в составе которой находилось около трех миллионов украинцев-малороссов. Летом 1917 года в битве у города Зборова (сейчас на Украине) входившая в состав русской армии добровольческая бригада Чехословацкого легиона (около 3500 бойцов) сражалась против 35-го Пльзеньского и 75-го Йиндржихоградецкого полков, сформированных в Богемии. Друг против друга воевали два будущих президента социалистической Чехословакии: Клемент Готвальд (на стороне Австро-Венгрии) и Людвик Свобода (на стороне России).

73

Решение Италии объяснялось просто: Антанта предложила больше, чем Центральные державы. Согласно подписанному в конце апреля 1915 года в Лондоне секретному соглашению, Рим получал права на Трентино, Горицу, Истрию, Далмацию, архипелаг Додеканес в Эгейском море и согласие на колонизацию некоторых территорий в Африке. За это Италия пообещала в течение месяца объявить войну Австро-Венгрии (в войну с Германией Италия вступила лишь в конце 1916 года).

74

О мягкости характера Карла свидетельствует приказ, изданный им 11 мая 1916 года, накануне наступления австро-венгерских войск на позиции итальянцев в Тироле. В то время Карл, еще наследник престола, был командующим 20-м армейским корпусом. В приказе говорилось: “Лучше, когда атака длится дольше, нежели когда она проведена быстро, но за это заплачено тяжелыми потерями… Возлагаю на каждого командира обязанность приложить все усилия для того, чтобы раненым была оказана вся необходимая помощь… Отдавать приказ ”Пленных не брать” – запрещаю. Для хорошего солдата позор – убийство безоружного неприятеля, который уже сдался. Такие случаи будут жестко караться… Категорически запрещаю кражи, грабежи и бесцельное уничтожение имущества”.

75

Жорж Клемансо (1841–1929), с ноября 1917 года возглавлявший правительство Франции, был одним из самых последовательных сторонников войны до победного конца. Получил прозвище Тигр за агрессивный нрав и приверженность силовой политике. В 1919 году сыграл значительную роль в подготовке Версальского мира с Германией.

76

Эльзас и Лотарингию.

77

Вот, к примеру, мнение А. Дж. П. Тэйлора: “Монархия не была решением национального вопроса в Центральной Европе; она являлась следствием скепсиса по отношению к возможности найти такое решение, из-за чего продлевалось существование… институтов, давно утративших моральную легитимность… Габсбурги оставили народам в наследство две проблемы: внутреннюю – проблему власти, и внешнюю – проблему безопасности”.

78

Здесь речь идет об этнониме, обозначающем потомков жителей Киевской Руси, окончательно распавшейся на рубеже XIII–XIV веков на самостоятельные княжества, одним из которых было Галицко-Волынское. В XVI веке австрийский путешественник и дипломат Сигизмунд Герберштейн писал: “Народ этот, говорящий на славянском языке, исповедующий веру Христову по греческому обряду, называющий себя на родном своем языке Russi, а по-латыни именуемый Rutheni”. Этноним “русский” на протяжении столетий неоднократно менял оттенки смысла. В Великом княжестве Литовском и Речи Посполитой в XIV–XVII веках это понятие (в формах “росс”, “русин”, “руський”) обозначало региональную и / или конфессиональную принадлежность в рамках государственно-политической польско-литвинской общности. Официальный титул государей Великого княжества Литовского звучал как “великий князь Литовский и Русский”. 

В Московском государстве и выросшей из него Российской империи этот этноним (в форме “русский”) обозначал государственно-политическую принадлежность к России – стране, которая в конце XVIII века одержала победу над Речью Посполитой в борьбе за территории бывших западных и юго-западных княжеств Киевской Руси. В монархии Габсбургов, к которой отошла часть земель былого Галицко-Волынского княжества, восточнославянское население официально называли Ruthenen. Восточная Галиция и Закарпатье формировались как территории смешанной идентичности: одна часть населения отождествляла себя с украинской нацией, другая, меньшая, считала русинов (карпатороссов) или самостоятельным этносом, или частью русского народа.

79

Червонная Русь (лат.: Russia Rubra) – средневековое название Галиции.

80

В 1456 году необычно близко к Земле прошла периодическая комета, траекторию движения которой в начале XVIII века вычислил и описал английский астроном Эдмунд Галлей.

81

В XII–XIV веках – столица Галицкого княжества, давшая название территории площадью около 80 тысяч квадратных километров, Галич утратил значение после разрушения города монголами в 1241 году. Сейчас – районный центр в Ивано-Франковской области Украины с населением восемь тысяч человек.

82

Речь Посполита (Rzeczpospolita – “общее дело”, буквальный перевод на польский латинского res publica) – государство в Центральной Европе, образованное после заключения Польским королевством и Великим княжеством Литовским так называемой Люблинской унии 1569 года; эта форма государственности стала продолжением польско-литовской личной унии конца XIV века. Речь Посполита, в разные периоды занимавшая в том числе обширные территории нынешней Украины, Белоруссию и некоторые западные области сегодняшней России, представляла собой специфическую форму дворянской республики с пожизненно избираемым монархом. В пору расцвета (первая половина XVIIвека) площадь Речи Посполитой составляла почти миллион квадратных километров. В результате внутренних кризисов и войн с внешними врагами это государство постепенно пришло в упадок; с 1772 по 1795 год трижды подвергалось разделам со стороны России, Пруссии и монархии Габсбургов, после чего исчезло с карты Европы.Термин Rzeczpospolita употребляется в Польше и по отношению к республикам позднейшего времени – межвоенной (II Rzeczpospolita, 1918–1939) и нынешней (III Rzeczpospolita, после 1990). За пределами Польши Речью Посполитой обычно именуют только государство, существовавшее в 1569–1795 годах.

83

После Наполеоновских войн возникла крошечная Краковская республика (официальное название – “Свободный, независимый и строго нейтральный город Краков с окрестностями”), оккупированная австрийскими войсками в 1846 году при подавлении очередного восстания польской шляхты.

84

Лодомерия (Владимирия) – латинизированное название древнерусского Волынского княжества с центром во Владимире (с 1795 года Владимир-Волынский). После распада в конце XIV столетия Галицко-Волынского государства город входил в состав Великого княжества Литовского, Речи Посполитой, а в конце XVIII века стал уездным центром Волынской губернии Российской империи. Ныне – районный центр Волынской области Украины. Аушвиц и Затор – герцогства в Малой Польше и Силезии со столицами в Аушвице (польск.: Освенцим, сейчас в Польше) и Заторе (сейчас в Чехии).

85

Этноним “украинцы” вошел в широкий оборот во второй половине XIX века. Население областей нынешней Украины, входивших в состав Российской империи, официально обозначалось как “малороссы”; проживавших на австро-венгерских территориях русинов в русских источниках иногда называли “червонороссы”. К началу XX века в Австро-Венгрии насчитывалось, по разным данным, от 3 до 4,5 миллиона русинов; в Российской империи – 22 миллиона малороссов.

86

По данным переписи населения Австро-Венгрии 1910 года, русины-украинцы составляли 60 % населения королевства Галиция и Лодомерия (всего в нем проживало 5,3 миллиона человек). Львов стал украинским после организованного сталинскими властями во второй половине 1940-х “обмена населением” с Польшей. Львов заселили в основном выходцы из восточных и центральных областей советской Украины.

87

В галицийской традиции: каменное здание с торговыми или ремесленными помещениями на нижнем этаже и жилыми наверху, выходящее на улицу или площадь узким фасадом с тремя-пятью окнами.

88

Королевские династии. Ягеллоны вели свой род от великого князя Литовского Ягайло (Ягелло), ставшего в 1386 году королем Польши под именем Владислава II, и правили Польшей и Литвой до 1572 года. Веттины – род саксонских курфюрстов (позднее королей), чей представитель Август II Сильный был избран в 1697 году на польский трон, на котором его династия оставалась до 1763 года. В 1807–1814 годах еще один Веттин, Фридрих Август I, был государем Великого герцогства Варшавского, созданного Наполеоном.

89

В 1888 году в Киеве открыли памятник Богдану Хмельницкому работы Михаила Микешина. Львовский монумент Собескому выполнен Тадеушем Барончем в той же манере; более того – эти две конные скульптуры роднит несомненное сходство. Интересно, что первый представленный Микешиным проект памятника гетману оказался антисемитским и антипольским, потому и не получил высочайшего одобрения: конь Хмельницкого сталкивал польского шляхтича, еврея-арендатора и монаха-иезуита со скалы, под которой малоросс, червоноросс, белорус и великоросс слушали песню слепого кобзаря. Львовский памятник Собескому в 1950-е годы перевезли в Гданьск, а памятник Фредро – во Вроцлав.

90

По условиям Трианонского мира 1920 года.

91

Сен-Жерменский мир подписан в парижском предместье Сен-Жермен-ан-Ле 10 сентября 1919 года представителями Австрийской Республики и стран Антанты. Договор юридически закреплял последствия распада Австро-Венгрии, в том числе многочисленные территориальные уступки Австрии как новообразованным государствам (Чехословакии и Королевству сербов, хорватов и словенцев), так и Италии и Румынии. Единственным приобретением Австрийской Республики стал Бургенланд, небольшая территория на австрийско-венгерской границе, ранее входившая в состав Венгрии.

92

Версальской (Версальско-Вашингтонской) системой принято называть модель геополитического устройства Европы между двумя мировыми войнами. С правовой точки зрения эту систему оформляла серия мирных договоров, заключенных державами Антанты и их союзниками с побежденными государствами. Это Версальский договор с Германией, Сен-Жерменский – с Австрией, Трианонский – с Венгрией, Севрский – с Османской империей (в 1923 году пересмотрен на Лозаннской мирной конференции) и договор в Нёйи-сюр-Сен – с Болгарией.

93

Первое республиканское правительство Австрии разрешило остаться в стране и сохранить имущество только тем членам императорского дома, которые публично отказались от прав на трон и присягнули на верность новому государству. Таких Габсбургов оказалось немало – среди них, в частности, младшая дочь Франца Иосифа Мария Валерия и ее муж и дальний родственник эрцгерцог Франц Сальватор.

94

В книге Mein Kampf Гитлер посвятил габсбургско-лотарингскому дому немало проникнутых неприязнью строк. Фюрер обвинял “дегенеративную” династию в расовой неразборчивости, потакании славянам и предательстве великогерманской идеи.

95

О том, что имперская ностальгия не была чужда Отто фон Габсбургу, свидетельствует одна его шутка. Накануне встречи на футбольном турнире сборных Австрии и Венгрии эрцгерцога спросили, за кого он будет болеть. Бывший кронпринц ответил вопросом: “А против кого мы играем?” Отто фон Габсбург всегда сложно относился к России. Империя, трон которой эрцгерцог должен был унаследовать, надломилась под гром пушек армий Брусилова. 

В России зародился большевизм, на время подчинивший себе большую часть былой Австро-Венгрии. Поэтому, выражая уважение к русской культуре, сын последнего императора-короля всегда опасался России в политике, считая эту страну силой, враждебной той Европе, которая была ему дорога, – демократической и стремящейся к наднациональному единству.

96

В случае победы Карла IV его триумф наверняка не был бы долгим: против возвращения короны Габсбургам выступали соседи Венгрии. Их интервенция в случае реставрации представляется неизбежной. В споре Карла и Хорти правы были оба: король – с исторической и юридической, а регент – с политической точки зрения.

97

Кадар, три десятилетия возглавлявший социалистическую Венгрию, несколько лет успел пробыть подданным Габсбургов. Внебрачный сын служанки и солдата, он родился в 1912 году в Фиуме (Риеке), в Будапешт переехал в год крушения Австро-Венгрии. До окончания Второй мировой войны носил фамилию матери Черманек. В качестве новой фамилии выбрал партийную кличку Kádár – Бондарь.

98

По данным чешско-немецкой комиссии историков, в результате насильственных действий чехословацких властей, стихийных актов мести и массовых самоубийств погибли примерно 15 тысяч судетских немцев. Из Чехословакии депортировали около двух с половиной миллионов немцев и примерно 200 тысяч венгров. Остаться в стране разрешили примерно 200 тысячам немцев (антифашисты, члены смешанных семей, ценные специалисты). Депортацию венгров позже остановили, многим позволили вернуться. Для сравнения: совокупные потери Чехословакии в годы Второй мировой войны составили 345 тысяч человек, в том числе 277 тысяч евреев и 10 тысяч цыган. Лидер нацистского судето-немецкого движения Генлейн в последние дни войны попал в плен к американской армии и покончил с собой в заключении, перерезав вены стеклами разбитых очков.

99

Югославская монархия Карагеоргиевичей (1918–1941), социалистическая Югославия (1945–1992) и “остаточная” Союзная Республика Югославия (1992–2003).

100

“Драгонады” (фр. dragonnades) – репрессивные действия против неугодных властям групп населения; размещение в районах, где проживает это население, воинских частей, которые массово и умышленно нарушают права местных жителей. Термин восходит к 1681 году, когда Людовик XIV расквартировал отряды королевских драгун на постой в населенных протестантами городах и деревнях Франции. Подобным образом действовало в Восточной Галиции и правительство Польши. Размещенные там войска издевались над украинским населением, проводили массовые порки, совершали поджоги и другие бесчинства. Кампания устрашения, призванная “умиротворить” украинцев, имела обратный эффект, еще сильнее испортив польско-украинские отношения.

101

На основе валашских этноязыковых групп сформировалась румынская нация.

102

По данным переписи 2002 года, румыны составляли три четверти населения Трансильвании, венгры – чуть меньше 20 %. Численность немецкого населения, еще в 1930 году превышавшая 10 %, к сегодняшнему дню уменьшилась в 10 раз.

103

Венский арбитраж – решения, принятые в 1938 и 1940 годах в Вене на заседаниях международной комиссии, в которой доминировали представители Германии и Италии. Первый арбитраж в ноябре 1938 года позволил Венгрии аннексировать южную часть бывшей Верхней Венгрии (Словакии) и некоторые районы Подкарпатской Руси (Закарпатья; остальная часть этой территории была оккупирована Венгрией в марте 1939 года). Результатом второго Венского арбитража стала в августе 1940 года передача Венгрии северных районов Трансильвании.


на главную | моя полка | | Австро-Венгрия: судьба империи |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 5
Средний рейтинг 4.6 из 5



Оцените эту книгу