Книга: Мне бы в небо



Мне бы в небо

Посвящается Мэгги, Мэйзи и Чарли.

Спасибо всем моим родным.

В память отца Дэвида Паркера.

Вот каковы будут дни, что ожидают тебя:

Ты не будешь собирать и громоздить то, что называют богатством,

Все, что наживешь или создашь, ты будешь разбрасывать щедрой рукой,

Войдя в город, не задержишься в нем дольше, чем нужно, и, верный повелительному зову,

уйдешь оттуда прочь,

Те, кто останутся, будут глумиться над тобой и язвить тебя злыми насмешками,

На призывы любви ты ответишь лишь страстным прощальным поцелуем

И оттолкнешь те руки, что попытаются тебя удержать.[1]

Уолт Уитмен, «Песня большой дороги», строфа 11

Мне бы в небо

Закрепите на себе маску, а потом помогите другим.

(Инструкция «Северо-западных авиалиний»)

РАСПИСАНИЕ РАЙАНА М. БИНГАМА

(08.09–13.09)


Воскресенье, 8 сентября

Сан-Антонио — Канзас — Денвер

Рейс 1. «Грейт Уэст эрлайнс», 3881. Вылет из Сан-Антонио в 6.50, прибытие в Канзас-Сити в 8.40.

Транспорт: прокат машины («Маэстро»). Автомобили категории премиум недоступны на момент заказа, клиент внесен в список ожидания.

Рейс 2. «Грейт Уэст», 3465. Вылет из Канзас-Сити, 5.55, прибытие в Денвер в 7.25.

Транспорт: местный.

Отель: «Хомстед», Тауэр-роуд, 3670 (номер стандартной категории).


Понедельник, 9 сентября

Рейс: «Грейт Уэст», 3204. Вылет: Денвер, 9.55, пересадка в Элко, штат Невада, прибытие в Рено в 12.20.

Транспорт: прокат машины («Маэстро», категория премиум).

Отель: «Хомстед», Комсток-роуд, 122, номер стандартной категории.


РАСПИСАНИЕ РАЙАНА М. БИНГАМА

(продолжение)


Вторник, 10 сентября.

Рено — Онтарио, штат Калифорния — Даллас

Рейс 1. «Грейт Уэст», 3278. Вылет из Рено, 7.35, прибытие в Онтарио в 9.05.

Транспорт: прокат машины («Маэстро», категория премиум).

Отель: «Хомстед», Ситрэс-бульвар, 4576, номер категории «на одно лицо» (новая административная политика, спасибо Крейгу Грегори: это номера исключительно для тех, кто не собирается ночевать).

Рейс 2. «Дезерт эр», 5468 (не «Грейт Уэст», прошу прощения). Вылет из Онтарио, штат Калифорния, в 20.25, пересадка в Таксоне, прибытие в Даллас — Форт-Уорт в 23.40.

Транспорт: местный.

Отель: «Хомстед», Коммерс-роуд, 739 (номер стандартной категории).


Среда, 11 сентября.

Даллас — Сиэтл

Рейс — «Грейт Уэст», 3835. Вылет из Далласа в 1.10, прибытие в Денвер в 2.10, вылет из Денвера в 2.55, прибытие в Сиэтл в 3.40.

Транспорт: местный.

Отель: «Хомстед», Четвертая улица, 356 (номер категории люкс — автоматическое повышение класса при достижении отметки в сто ночей в течение календарного года. Поздравляю!).


РАСПИСАНИЕ РАЙАНА М. БИНГАМА

(продолжение)

Четверг, 12 сентября.

Сиэтл — Лас-Вегас

Рейс — «Грейт Уэст», 3454, вылет из Сиэтла в 7.40, прибытие в Лас-Вегас в 10.50.

Транспорт — прокат машины («Маэстро», компакт).

Отель: «Синема гранд», Лас-Вегас-бульвар, 555 (номер категории «элит»).


Пятница, 13 сентября.

Лас-Вегас — Омаха — Миннеаполис

Рейс 1. «Грейт Уэст», 3115, вылет из Лас-Вегаса в 11.25, прибытие в Денвер в 12.50, вылет из Денвера в 1.30, прибытие в Омаху в 2.40.

Транспорт: прокат машины («Маэстро», крупногабарит., категория премиум).

Рейс 2. «Грейт Уэст», 3010, вылет из Омахи в 6.05, прибытие в Миннеаполис — Сен-Пол в 7.20.

Отель не зарезервирован.

(Насколько я понимаю, вы будете проживать в Миннеаполисе у родных, и машина вам тоже не понадобится. Также прошу прощения за «компакт» в Лас-Вегасе, но, как они утверждают, большие автомобили были недоступны. И учтите, в «Хомстед» новые правила: при регистрации клиент обязан предъявить обе карточки вместе с документом, подтверждающим рейс, чтобы обеспечить себе кредит. Да, это проблема. Удачного путешествия! Мэл Труэкс, «Международные транспортные услуги».)

Глава 1

Чтобы понять меня, придется со мной полететь. Садитесь. Я у прохода, вы у окна — в ловушке. Вы открываете книгу — бестселлер, вышедший весной, — в полной уверенности, что больше всего вам хочется одиночества, однако я-то знаю — вы жаждете поговорить. Изящный бортпроводник приносит напитки — двухпроцентное молоко с кубиком льда для меня, виски для вас. На улице сыро, взлетные полосы исчерчены ручейками воды и темны. Вечер. Салон первого класса наполняется бизнесменами, которые включают ноутбуки и разворачивают на экранах длинные таблицы или пользуются последними минутами перед взлетом, чтобы позвонить женам и клиентам. Их голоса звучат бодро, но приглушенно, без особого резонанса, фразы короткие, чтобы сэкономить, а закончив разговор, они смотрят в окно, вздыхают и переводят часы с «центрального» времени на «горное». Некоторым в связи с этим предстоит день длиннее обычного, других ожидает ужин, прежде чем они успеют проголодаться. Один опускает шторку на окне и втискивает голову меж двух тощих подушек, другой открывает портфель, заглядывает внутрь, смежает веки и с измученным видом потирает подбородок.

Впрочем, вы пока что свободны. Всю неделю вы суетились, изучали «горячие» вакансии в престижных барах и катили на арендованной машине по незнакомым улицам, которые не соответствовали пометкам в вашем атласе. Вы старались изо всех сил, и в кои-то веки этого оказалось достаточно, чтобы умиротворить шефа, который опасается за собственное благополучие. Вы сунули галстук в портфель, ослабили воротничок и слегка распустили ремень. Чтобы дышать. Иногда это такая роскошь…

— А, тот роман про убийства и налоговые аферы? Говорят, сюжет там оригинальный…

Вы медлите, прежде чем ответить, в надежде, что я отстану. В ваших глазах я — типичное трепло. Надоеда. Вы еще помните того типа, с которым летели из Лос-Анджелеса в Портленд, — его внук недавно поступил в юридическую школу Стэнфорда. Умный парнишка и отличный спортсмен, он еще подростком начал собственный бизнес — компьютеризировал местную сферу услуг по уходу за детьми — хотя, вероятно, приемную комиссию более всего впечатлили его занятия благотворительностью, мальчик всегда проявлял сострадание к бездомным иммигрантам, все на Западе таковы, хотя, конечно, есть люди и получше и похуже. Но нам повезло.

— Я уже дочитал до одиннадцатой страницы, — говорите вы. — Это пока еще завязка.

— Четвертый номер в списке бестселлеров «Таймс».

— Не читаю эту газету.

— Вы живете в Денвере? Летите домой?

— Пытаюсь.

— И не говорите. То и дело откладывают рейс.

— Где-то слишком плохая погода.

— Классическая отговорка.

— Теперь нас за людей не считают.

— Да уж. Вчера было кое-что интересное про «Бронко».

— Футбол — сплошной фарс.

— Трудно не согласиться.

— Миллионеры и бандиты — от этих спортсменов меня просто воротит. Хотя я люблю хоккей. Единственное исключение.

— Это все канадское влияние, — говорю я. — Оно окультуривает наш практицизм.

— То есть?

— Простите, я много болтаю, когда устаю. Просто не могу удержаться. Да, я тоже люблю хоккей.

Атом расщеплен благодаря настойчивости; вы расслабляетесь. Мы продолжаем болтать, сначала на отвлеченные темы, а потом, как только понимаем, что у нас есть кое-что общее — умеренные политические взгляды, любовь к прокатным автомобилям, ощущение, что американская сфера услуг должна реорганизоваться или ее ждет кризис, — беседа теплеет, возникает приятная солидарность. Вы рекомендуете мне отель в Талсе; я советую вам закусочную в Форт-Уорсе. Самолет входит в облака, подскакивает и дрожит. Нет ничего лучше турбулентности для укрепления дружеских уз. Вскоре вы уже рассказываете о семье. Дочь учится в старшей школе, гимнастка. Прелестная жена. Она вернулась на работу, и вам это не очень нравится, хотя она работает как совместитель и, возможно, не задержится там надолго. Еще вам не нравится ездить. Транспортные агенты — идиоты. Неразбериха с багажом. Мягкие гостиничные матрасы, из-за которых искривляется позвоночник. Вы мечтаете внезапно получить наследство, тогда можно будет уволиться и заняться любимым делом — реставрировать старинные катера. Вода — вот что такое для вас счастье. Озеро.

Теперь моя очередь. Я предоставляю полный отчет. Я холост, но держу ухо востро — может быть, какая-нибудь женщина из БСБ[2] окажется моей второй половинкой. Был женат, намеревался завести детей, но с женой мы общались преимущественно по телефону, находясь в разных часовых поясах. Вырос в Миннесоте, в провинции, моему отцу принадлежал целый караван грузовиков, он развозил пропан, дважды представлял партию демократов в различных учреждениях штата и продвигал обреченную на неудачу сельскохозяйственную программу, забросив собственный бизнес. Родители разошлись, когда я учился в колледже, этом средоточии хиппи — вообразите себе профессора философии, который работает сиделкой, — а когда вернулся домой, там не было ничего, кроме адвокатов, аукционистов и взаимных обвинений. Некоторые из них были оправданны, но значимы — весьма немногие. Первая моя работа была связана с компьютерами. Я продавал память, этот идеальный продукт, поскольку его вечно не хватает, и все боятся, что конкурент получит больше. Теперь я работаю консультантом по менеджменту, вторая моя специальность — ПР (подготовка руководителей), а первая — КВПР (консультации по вопросам профессионального роста); этот замысловатый термин обозначает, что я учу людей рассматривать потерю работы как возможность персонального и духовного развития. Я взялся за это дело, потому что слаб и с детства привык проявлять терпимость (у меня не было иного выбора), — а потом внезапно понял, что больше не выдержу и часа. Заявление об увольнении лежит на столе у человека, который вскоре вернется из долгой рыболовной поездки. Не знаю, чем займусь, после того как он его прочитает. Меня весьма интересует фирма под названием «МифТек» — я чувствую, что они вышли на разведку. Я забросил удочку и кое-где еще, но пока рыбка не клюнула. Пока мой шеф не вернется из Белиза, я буду работать в Денвере, в КСУ (Комплексное стратегическое управление). Слышали о «Андерсен»? Фирма «Делойт и Туш»? Мы в чем-то на них похожи, хотя мы многограннее. Наш девиз — «Делать дело». Меня это некогда впечатлило.

Проходит час, и приносят еду (вам — цыпленка по-флорентийски, мне — бифштекс, и никто не прикасается к десерту) — к тому времени наша откровенность становится просто пугающей. Приятно думать, что это происходит естественным путем и обоюдно, а вовсе не потому, что я настаиваю. Да, иногда я напорист. Мы обмениваемся визитками и прячем их в бумажники, потом заказываем еще выпить, продолжаем говорить и наконец касаемся темы, которая знакома мне лучше всего. Темы, на которую я могу говорить весь вечер.

Хотите знать, кто сидит рядом с вами? Сейчас расскажу.


Самолеты и аэропорты — вот где я чувствую себя как дома. Все, что обычным людям там не нравится, — сухой переработанный воздух, насыщенный микробами, пересоленная еда, как будто политая теплой нефтью, искусственное освещение, которое действует на нервы, — с течением времени стало мне дорогим, знакомым, родным. Я обожаю залы ожидания «Компас клаб», с цифровым аппаратом для продажи сока, глубокими замшевыми кушетками и огромными окнами с видом на взлетное поле. Обожаю рестораны и закусочные в терминалах, с обогревательными лампами, мини-пиццей из цельной пшеницы и вкусными карамельными роллами. Я даже люблю номера отелей, откуда видны посадочные полосы; такие отели стоят возле кольцевых автодорог, и зачастую это максимальное мое приближение к городу, который я посещаю по долгу службы. Мне нравятся номера с кухоньками и столами для переговоров, в одном из них я однажды приготовил рождественский пир и угостил глазированной ветчиной и картофельным пирогом полтора десятка уборщиков и горничных. Они ели посменно, во время перерывов, по одному, по двое, и я хорошо с ними познакомился, пусть даже большинство не говорили по-английски. У меня такой талант. Если бы мы с вами не нашли общего языка, если бы обменялись лишь фразами вроде «Это мое место», «Извините» и «Передайте газету», я бы все равно счел нас близкими знакомыми и понадеялся, что при повторной встрече уже не пришлось бы начинать с нуля, точно посторонним. Дважды в минувшем октябре я во время разных рейсов сидел в одном ряду с Мисс США-1989 — той самой, которая стала работать стюардессой и, насколько я знаю, безостановочно борется за избирательные права. Она совсем крошечная, едва ли выше пяти футов. Я помог ей убрать сумку наверх.

Но вам и самим все это известно — вы ведь тоже летаете. Просто еще не успели проникнуться, не начали изучать.

А возможно, вы — нормальный человек.

Мимолетные знакомые — не единственные мои друзья, но самые лучшие. Потому что они знают жизнь куда лучше, чем моя семья. С родней я общаюсь по телефону, и наши слова несутся туда-сюда по проводам. Мы почти не видимся лично — а когда встречаемся, то некоторым образом дематериализуемся, как будто на месте присутствует лишь половина наших молекул. Грустно? Не очень. Мы — деловые люди. И я не одинок. Если бы меня поставили перед выбором — знать все о немногих или знать понемногу обо всех, — я бы, наверное, предпочел панораму пошире.

Я миролюбив. И здесь я в своей стихии. Полет не доставляет мне неудобств, в отличие от большинства моих коллег, которые отправляются в путь, чтобы доказать свою преданность фирме. Она жаждет подобных доказательств и, как меня уверяют, неизменно вознаграждает верных слуг. Но я никогда не стремился занять кабинет в штаб-квартире фирмы, поближе к дому, в VIP-зоне, с видом на Скалистые горы и доступом в фитнес-центр на девятом этаже. Наверное, я своего рода мутант, представитель новой расы, и, хотя у меня есть квартира (надо же где-то держать вещи), на самом деле я живу в другом месте. В пути. Честно говоря, я выехал из прежней квартиры две недели назад и перевез свое немногочисленное имущество в камеру хранения, хотя еще и не заплатил — может, и не заплачу.

Я называю это «в Небе» — место действия, обстановку и стиль. Мои любимые газеты — «ЮЭсЭй Тудэй» и «Уолл-стрит джорнал». Широкоэкранный телевизор в зале ожидания сообщает мне необходимые новости, особенно по части акций и погоды. Мое излюбленное чтение — да и ваше — это бестселлеры и почти бестселлеры, преимущественно о шпионах, финансовых махинациях и великодушных провинциалах. В Небе, как я выяснил, страсти и восторги внешнего мира сконцентрированы до состояния густой пены. Когда в кино или на спортивной арене появляется новая знаменитость, в первую очередь об этом узнают возле обширных журнальных стоек, которые представляют собой нечто вроде биржи, где торгуют репутациями и хорошенькими личиками. Здесь, как нигде, можно счесть себя одним из тех, кто устанавливает цену на долгосрочные облигации и модную ширину галстука. Небо — это нация без территории, со своим языком, архитектурой, менталитетом, даже с собственной валютой — бонусными милями, которые я научился ценить превыше долларов. Инфляция на них не влияет, они не подвергаются налогообложению. Частная собственность в чистейшем виде.

Во время задержки в Далласе, в тамошнем «Компас клаб», утопая в мягких диванных подушках, с солью от «маргариты» на губах, я впервые рассказываю новой знакомой о моей Полной системе миль (ПСМ).

— Все просто, — сказал я, пока моя рука взбиралась все выше по ее бедру (она старше и недавно разведена, лос-анджелесский специалист по рекламе, утверждает, что именно она разработала концепт «родственных кредиток»). — По возможности, я не трачу ни цента — за исключением случаев, когда это увеличивает мой счет. Речь не только об отелях, машинах, дальних перевозках и интернет-услугах, но даже о заказе бифштекса, книгах и услугах флориста. Я покупаю такие вещи в зависимости от того, сколько миль они приносят, и сталкиваю фирмы друг с другом, чтобы добиться наилучших условий. Даже мой брокер выдает мне мили в качестве дивидендов.

— И сколько их у вас всего?

Я улыбнулся, но не ответил. В большинстве случаев я — человек открытый, так что, полагаю, имею право на маленькую тайну.

— Для чего вы их копите? Мечтаете о шикарном отпуске?

— Я не из тех, кто ездит в отпуска. Просто… коплю. Может быть, пожертвую часть на благотворительность — например, отдам той организации, которая самолетом доставляет больных детей в клинику.

— А я и не знала, что можно так сделать. Как мило, — сказала она, а потом поцеловала меня — легко и быстро, но с чувством, прикоснувшись кончиком языка. Своего рода обещание большего, если однажды мы встретимся вновь — правда, до сих пор этого не произошло. Боюсь, если бы мы встретились, мне пришлось бы уклониться. Даже три года назад она была старовата для меня — а специалисты по рекламе старятся быстрее остальных, если только не теряют работу.

Не помню, отчего я ей рассказал про мили. Это выставляет меня в нелестном свете. Но тогда я был не в лучшей форме. Только что вернулся из отпуска длиной в полтора месяца — шеф потребовал, чтобы я отдохнул и поправил здоровье. Я проводил время на психологических тренингах, надеясь обогатить свой внутренний мир, который изрядно пострадал за годы общения с безработными. КСУ оплатила мое обучение на курсах — мастер-класс по художественной прозе, на котором мне удалось написать коротенький ностальгический очерк о том, как мы с отцом в бурю возили пропан, и семинар под названием «Музыка кантри как литература». Преподавательница, уроженка Нью-Йорка, в черной стетсоновской шляпе с лентой из змеиной кожи и в ковбойском галстуке, перехваченном янтарной булавкой со скорпионом, твердила, что лучшие песни в стиле кантри объединяет одна тема — переезд из деревни в город, разочарование при виде урбанистической жестокости, грусть и желание вернуться домой. Эта идея, проиллюстрированная десятками примеров, пребывала со мной, когда я вернулся к работе, и лишь усугубила мрачное настроение и душевную неопределенность, которые надлежало исцелить по приказу КСУ. Мои путешествия казались мне балладой в стиле кантри, с рифмующимися названиями, неоновыми вывесками, удаляющимися огнями машин и расплывчатыми женскими лицами. Привычные сентиментальные стихи — но и кое-что новенькое. Диспетчерская вышка в тумане. Гудение пылесосов в коридоре, возвещающее, что соням-гостям пора выписываться из отеля. Покрытые цыпками руки старшего менеджера в обнимку с плюшевым медведем — я вручил ей игрушку, пока двое охранников грузили папки, ящики рабочего стола и центральные процессоры на серую низкую тележку. Скрипучие колеса визжали всю дорогу до лифта, где стоял третий охранник и удерживал кнопку, чтоб не захлопнулись двери.



Я с трудом сумел отвлечься. Пресек в себе эту песню. Хотя и дорогой ценой. Я редко вижу врачей на их рабочем месте — разве что в пути, случайно, поэтому представления о собственных недомоганиях у меня расплывчатые и бессистемные. Высокое кровяное давление? Несомненно. Холестерин? Наверняка уже в зоне риска. Однажды, между Денвером и Оклахомой, я задремал рядом с неким специалистом по легочным заболеваниям; когда я проснулся, он сказал, что у меня апноэ — задержка дыхания во сне. Врач порекомендовал аппарат, который прогоняет воздух через ноздри, пока человек спит, чтобы повышать уровень кислорода в крови. Я не последовал этому совету. Еще у меня с каждым рейсом ухудшается кровообращение — я не чувствую ступней, и приходится постоянно шевелить ими, но это помогает лишь в первый час. Так что, наверное, я сменю образ жизни. Скоро.

Я слишком много говорю. Давлю на собеседника. Вам действительно интересно, или вы слушаете из вежливости? Еще вина? А я выпью молока. Знаю, что на самом деле оно не помогает от язвы желудка, но я родом из молочных краев, и мне нравится этот вкус.

Так или иначе, пора закругляться — скоро приземлимся. Мы повстречались в середине моей последней поездки, осталось всего шесть дней и восемь городов. Увлекательное и в то же время привычное расписание — смесь дела, удовольствия и семейных обязательств. Есть люди, которых я должен повидать; люди, которых хочу повидать; люди, с которыми я пока не знаком, но, возможно, они мне понравятся. Нужно быть гибким, дисциплинированным, внимательным — это непросто, зато окупается. С каждым годом я летаю все больше и больше, и к концу недели, если повезет, пересеку важную черту, после которой, честное слово, сделаю паузу, сяду и задумаюсь.

Миллион бонусных миль. Миллион.

— Но это помешательство, — говорите вы. Надеюсь, потому что я вам небезразличен, а не потому что я вас раздражаю. — Это всего лишь цифра, она ничего не значит.

— Число пи — тоже всего лишь цифра, — отвечаю я.

— И все-таки это безумие.

Включают обратную тягу — мы прилетели в Денвер.

— Это граница, — отвечаю я. — А моя жизнь в них нуждается.

Открываются двери, все отстегивают ремни. Может быть, мы еще увидимся, хотя вряд ли. В следующий понедельник мой шеф вернется с охоты за марлинами и в первую очередь, просматривая входящие, заблокирует мой дорожный счет — впрочем, он и так уже нередко обвинял меня в злоупотреблениях. Мне нужно его опередить и достичь миллиона.

Выходим из самолета. Когда мы шагаем по телескопическому трапу навстречу неведомому, точно два лотерейных шара, которые катятся по желобу, из моего кармана выпадает кассета — вы замечаете ее раньше и наклоняетесь. Последняя услуга, которую вы мне оказываете, — и вы делаете это медленно, словно выполняете крошечное таинство.

— Спасибо.

— Приятного дня.

— Вам тоже.

— Надеюсь.

Вы уходите, очень быстро, чтобы наконец воссоединиться с семьей. Надеюсь, вы не сердитесь, что я оторвал вас от книги. Мне не хотелось портить вам удовольствие, но я ее уже читал. Никакого сюжета там нет.

Глава 2

В отеле я проспал, потому что меня забыли разбудить, и теперь спешу, несусь, выскакиваю из аэродромного автобуса — у меня с собой ничего, кроме портфеля и небольшой сумки, — пересекаю терминал, улыбаюсь агенту, машу карточкой «Компас клаб» и водительскими правами — «Да, вещи с собой» — «Нет, я не оставлял их на хранение посторонним людям», — беру посадочный талон и билет, снова бегу через терминал, опустошаю карманы — мелочь, ключи, мобильник, пачка снотворного, авторучка, неизвестно откуда взявшееся барахло, — бросаю сумки в аппарат, выпрямляюсь и прохожу через металлоискатель.

Раздается сигнал. Я хлопаю по карманам, ничего не нахожу, прохожу еще раз…

Снова сигнал.

— Сэр, подойдите сюда.

Женщина-охранник проводит вдоль моего тела прибором. Готов поклясться, я чувствую, как меня пронизывает излучение — докучливые волны радиации, которые достигают хромосом и тревожат спинной мозг. Однажды по этому поводу непременно подадут групповой иск, и я непременно буду сидеть у всех на виду в инвалидном кресле, с переносной капельницей.

— У меня ничего такого нет, — говорю я. — Должно быть, ваше оборудование барахлит.

Когда прибор оказывается в районе колен, слышится писк.

— Ботинки, сэр?

— Они новые.

— Должно быть, в подошвах есть стальные полоски.

Я издаю стон, когда она вновь меня обследует, и корчу гримасы туристам, стоящим в очереди. Я сбился с темпа в ту минуту, когда меньше всего могу себе это позволить, — в понедельник утром любой промах грозит вызвать лавину неудач. Эти ботинки я купил по глупости, из тщеславия. Во всем виноват продавец — этот тип принялся язвить и высмеивать жителя Запада, стоило упомянуть, что я родом из Миннесоты. Вместо того чтобы покупать ботинки, следовало бы сказать ему, что никаких жителей Запада на самом деле нет, а есть иммигранты с Востока, в том числе и большинство индейских племен. На эти ботинки реагируют все металлоискатели на протяжении вот уже пяти дней, так что в итоге я трачу время и сокращаю резерв. Да, я всегда учитываю непредвиденные обстоятельства и стараюсь наверстать упущенное — отменить обед, поменьше поспать — но, по-моему, разумнее купить новую обувь.

Я спускаюсь на эскалаторе к трамваю, который отвезет меня в терминал Б. Мужчина ступенькой выше кивает и мотает головой, разговаривая по мобильнику — микрофон, судя по всему, прикреплен к лацкану пиджака. Этот тип похож на шизофреника — возбужденно говорит с невидимым собеседником, размахивает руками и сжимает кулаки.

— Разве можно его винить?.. Ему сделали отличное предложение. И потом, он пробил огромную дыру в нашем бюджете, у него какая-то хреновина с простатой…

Я уже видел этого человека, по пути в Бойсе, — он сидел через проход от меня и ругался со стюардессой по поводу еды. Он потребовал вегетарианских блюд, хоть и не озаботился заказать их до полета, и разразился непечатной бранью, когда стюардесса не обнаружила их на тележке. В последнее время таких кретинов полно повсюду, они как будто множатся, и чем выше их заработок, тем сильнее они хамят. Эконом-класс по сравнению с первым — просто рай.

Сквозь окна трамвая я обозреваю новое украшение дороги — сотни серебристых пропеллеров, прикрепленных к стенам туннеля. Они вздрагивают и крутятся, когда машины набирают скорость и проносятся мимо. Интересно, сколько за них заплатили? И кто? Неужели именно на это уходит дополнительный сбор за билеты? Месяц назад туннель был украшен масками, у которых по мере продвижения постепенно раскрывались рты и глаза, словно от удивления при виде проезжающего мимо зрителя, и кульминацией становилось выражение совершенного ужаса. Искусство… в его присутствии я всегда чувствую себя приниженным. В нем есть нечто самодовольное. Наглое. Холодное. Всякие там члены городских комиссий любят такие штуки — наверное, это успокаивает их совесть, встревоженную тем, что они грешат непотизмом и вскрывают запечатанные письма над носиком чайника. За каждой садовой скульптурой кроется тяжкое преступление.

Трамвай останавливается, и пассажиры переходят на очередной битком набитый эскалатор, который возносит нас в самый центр какого-то ресторана, где пахнет свежей выпечкой и тестом для пончиков. Нет времени для привычного завтрака — замороженного йогурта с кусочками персика — поэтому я шагаю по транспортеру, яростно прокладывая себе путь среди чужого багажа. Людей, которые просто стоят на транспортере, в то время как могли бы добраться до конца вдвое быстрее, я категорически отказываюсь понимать, но каждому свое. Разумеется, задача техники — оптимизировать поток пассажиров и сделать так, чтобы детям и копушам не нужно было самим таскать багаж. Хуже всех — два миссионера-мормона, которых сопровождает толпа друзей и родственников с кинокамерами. Миссионеры кажутся усталыми, бледными и испуганными — наверное, едут в Азию или Южную Америку, и в головах у них истории о наркодилерах и украденных паспортах. Религия мормонов очень быстро набирает обороты. Говорят, все это благодаря надоедливым юнцам с Запада, которые болтаются по всему земному шару в футболках с логотипом «Дж. К. Пенни».

Я впечатлен, но все-таки не желаю им удачи. В Денвере церковь — реальная сила. Она подавляет. Одна из главных проблем нашей фирмы, в которой есть ревностный мормон, — это необходимость отбиваться от предложений, которые нам делают «спасенные». Каждый месяц меня приглашают на очередную вечеринку или на танцевальный вечер для «любознательных холостяков». Даже если КСУ позволит мне бросить КВПР и заниматься только ПР, я, возможно, подыщу себе другое место работы.

Мною интересуется «МифТек». То есть, я на это надеюсь, потому что хочу туда. Пока что они не выражают свою заинтересованность открыто, но у меня свои источники информации, и я умею читать между строк. Месяц назад кто-то позвонил моему ассистенту, попросил рукопись книги, над которой я сейчас работаю, и оставил почтовый номер, который я проследил при помощи национального детективного агентства. Номер принадлежит юридической конторе в Небраске, и один из ее партнеров — отец основателя «МифТек».

Моя мечта — получить должность в отделе торгового анализа, это благодатная сфера, где меньше ездишь и можно выполнять работу дома, по телефону. Кто-то, конечно, должен убеждать безработных «принять изменения» и «неустанно прощупывать почву», одновременно глядя в их испуганные, влажные глаза по ту сторону стола, уставленного сэндвичами с сыром и фруктовыми соками, но «МифТек» не занимается подобным жульничеством. Судя по тому, что мне известно, они предпочитают стремиться вперед. Быть оптимистами. Сводить к минимуму количество судебных исков от уволенных сотрудников — для них это чересчур устарелая метода. «МифТек» — маленькая фирма, но у них, по слухам, большие планы — и боевой настрой.

К сожалению, невозможно их обхаживать и подталкивать. Они наблюдают за тобой. Оценивают. Если они делают предложение, нужно принимать его немедля и не требовать дополнительных благ. Это — бывшие сотрудники дипломатической службы, бывшие лос-анджелесские полицейские, любители лыжного спорта, семинаристы, бывшие наркоманы. Элита и неудачники. Они не ставят «шапку» в начале письма — просто чистый белый лист с вытисненной наверху омегой. Ни логотипа, ни веб-сайта — только юридический адрес. В Омахе, Господи Боже, в незамысловатой Омахе, и это идеально сочетается с моим маршрутом. Во вторник у меня конференция в Лас-Вегасе, а в среду — свадьба в Миннесоте, у младшей сестры. Третья, и на нынешний момент — самая роскошная.

В пятницу я увижусь с представителями «МифТек», и КСУ за это заплатит. Пока еще встреча не назначена, но, если я прав и они действительно разнюхивает и разведывают, то короткий визит на Сиу-стрит, 1860 — «давайте познакомимся», «я как раз оказался в вашем городе», «слышал про вас удивительные вещи», «я здесь проездом, и вот…» — может сыграть решающую роль. Я спрошу старину Люциуса Спека, лицо номер два в фирме, который пришел сюда из «Андерсен консалтинг» через чикагское Министерство торговли. Спек — это именно тот человек (хотя в новостях об этом умалчивают, а правительство никогда не подтвердит), который, так сказать, помог НАСА восстановиться, внутренне и в плане общественного имиджа, после крушения «Челленджера». Он герой. Однажды в Санта-Крус на небольшой промышленной конференции, я сидел с ним за столом, накрытым на пять человек. Говорят, у него проблемы медицинского толка, но у меня тоже. А если я ему понравлюсь? Может быть, удастся одним глазком заглянуть в кабинет Адама Саразена (тридцать один год, бросил Массачусетский университет, известных хобби нет, лыс, гей либо живет в целомудрии, хотя и женат на дочери владельца сети ветеринарных центров, которая финансировала его начинания, с тех пор как ему было семнадцать; в мире прогрессивных маркетинговых исследований известен как «Малыш»).

Еще пять дней. Девять тысяч восемьсот миль. Если в Омахе больше ничего получить не удастся, что-нибудь крупное может наклюнуться, когда в пятницу вечером я отправлюсь в Города-близнецы.[3] Волшебный отрезок пути. Я это выяснил. Подсчеты довольно сложные и нуждаются в корректировке, но перелет Омаха — Миннеаполис — это нечто.

Я оказываюсь под стеной с экранами. Рейс 3240 в Рено через Элко задерживается на пятьдесят минут — именно так мне и сказали час назад, когда я позвонил в аэропорт из отеля. Нельзя больше доверять «Грейт Уэст», они обманывают своих верных клиентов; если они не монополизируют денверский аэропорт, я буду добиваться своей цели с «Дельтой», хотя там это не будет так уж много значить. Они делают перелеты через море — а «Грейт Уэст» нет, у нее есть разве что несколько канадских маршрутов; «Дельта» — старая компания, а «Грейт Уэст» — новая, в «Дельте» десятки «миллионеров», а в «Грейт Уэст» после слияния и переименования — всего девять.

Я буду десятым.

Были времена, не так уж давно, когда «Грейт Уэст» казалась мне партнером и союзником, но теперь я чувствую себя обманутым. Я сердит на Сорена Морса, альпиниста и плейбоя, исполнительного директора компании, щеголя и вольнодумца из мира слабоалкогольных напитков, чья функция — очаровывать членов правительственных комиссий и отбивать атаки со стороны «Дезерт эр» — недавно созданной небогатой компании, чьи древние «Боинги» похожи на тюремные вагоны, но отчего-то всегда прилетают вовремя. Привилегия, которой пользуются миллионеры «Грейт Уэст», — это ланч с упомянутым мачо, и я намереваюсь сказать ему многое. Жду не дождусь. В течение многих лет он по сантиметру сокращал свободное пространство у меня под ногами, огорошивал известиями об ураганах между Денвером и побережьем, дул холодным воздухом на тарелки с горячей едой — и одновременно продолжал твердить нации во время рекламных пауз, что «Грейт Уэст» «возносит Америку»! В салонах первого класса болтают, что он затеял закулисную кампанию, чтобы стать государственным уполномоченным по бейсболу, и что у него новая любовница — молоденькая жена главы городского Комитета возрождения. За десертом я упомяну ее имя и посмотрю на физиономию Морса.

Впрочем, прямо сейчас мне нужна не месть, а кофе — горячий, крепкий, черный, обжигающий горло. Вчера вечером я закурил впервые со времен колледжа — и, опять-таки, виноваты мои ботинки. Я уже лег, а потом вдруг снова натянул их, пытаясь понять, не жмут ли они в пальцах; внезапно у меня изменилось настроение, так что я выключил кабельный канал, надел пиджак и самые чистые брюки и пошел вниз, чтобы пропустить стаканчик перед сном. Я знал, что все равно буду спать плохо — из головы у меня не выходила «МифТек». Они жуткие и прекрасные, и то, как они взвинчивают цены на товары недлительного пользования, меня пугает. Если в следующем году вы зайдете в отдел косметики и впервые в жизни приобретете флакон шампуня-кондиционера (вместимостью всего лишь в шесть унций!) за тридцать долларов — вините Омаху. Вините Малыша.

В баре я столкнулся с Дэнни Соренсоном, представителем ювелирной фирмы «Тестон», которого видел в последний раз на раннем рейсе из Де-Мойна в Мэдисон. Старше меня на тридцать лет, с выпученными глазами, все еще не оправившийся после второго сердечного приступа, Дэнни коротал время в полете, в одиночку разглагольствуя о необходимости есть бобовые. Когда я увидел его вечером, он пожирал ореховую смесь в баре и бурно переживал за исход бейсбольного матча. Когда я сел, он заявил, что объелся и наверняка не переживет следующий приступ, потом угостил меня сигаретой — я не отказался. Не знаю, что мною двигало, хотя все знать — это моя работа. Может быть, «МифТек» захватила власть над «Кул» и вставила кадр с изображением этих сигарет в трансляцию матча.

— У меня от их игры живот болит, — сказал Дэнни. — Подают хорошо, а на поле играют слабо.

Я кивнул, стряхивая пепел.

— Да, это печально.

— Я думал, вы болеете за «Роки». Вы же из Денвера.

Я пожал плечами и втянул ментоловый дым. По правде говоря, я болею за ту или иную команду в зависимости от того, где я сейчас нахожусь и кто со мной рядом. Три года назад, во время игр НБА, я сначала болел за «Быков» в пивной аэропорта О’Хэйр, а потом подбадривал «Волков» в миннеаполисском отеле «Мариотт». Да, да, я подчиняюсь мнению большинства — почему бы и нет? Я не гонюсь за чужим одобрением, просто меня заражает энергия.

— Как дела? — спросил Дэнни.

— Пока стагнация. А у вас?

«Стагнация» — это «слово-сигнал» с одной из моих кассет. Несколько лет назад, разведясь и бросив торговать вразнос «экономичными упаковками» по сельским больницам, я побывал на разъездном семинаре по самосовершенствованию, и он помог мне выбраться из ямы, в которую я провалился. И с тех пор у меня сохранились всякие необычные штуки. «Сто величайших идей на свете, краткая энциклопедия». «Честер Прайн. Как вести переговоры». Моя цель — употреблять в речи как минимум три новых слова в день. В первый раз это сделать нелегко — они звучат словно цитаты, но потом начинают выскакивать самым естественным образом. Единственная проблема — в мире становится все меньше аудиалов, поэтому вечно приходится оговариваться. На семинаре нам говорили, что красивая речь обеспечивает успех в бизнесе, но я что-то сомневаюсь.



— Мы открываем для себя японский рынок. Дела идут неплохо. Мне чертовски нравятся их школы. Приятный контраст сравнительно с тем, что мы видим в Соединенных Штатах.

— Как интересно, — откликнулся я. Мне всегда интересно. Я охотно коллекционирую слухи и «конфиденциальную информацию» и составляю портфолио — подборку загадочных предположений и намеков, которыми со мною делятся шепотом в самолете, за стаканчиком виски с содовой. Я забываю о проигрышах, как только срываю куш — говорят, это признак игромании. По правде говоря, меня не так уж волнуют деньги. Их хватало, когда я был маленьким; после того как отец разорился, мы обеднели — но мало что изменилось. Мы вовремя платили за дом и машину, никогда не ужинали в ресторанах и все покупали на распродажах, кроме тех вещей, которые отец умел чинить. Разорившись, мы сами устроили несколько дворовых распродаж, вот и вся разница. Так живут в Миннесоте, за пределами мегаполисов. В небольших городах люди тратят весьма ограниченные суммы денег — и почти все живут небогато, поэтому никто не чувствует себя особо несчастным, если вдруг наступает полоса неудач.

— Это все психология фриланса, — сказал Дэнни. — Американцы теперь полагают, что они никому ничего не должны. Все вокруг неповторимы и уникальны. Памятные кольца заказывают лишь в зависимости от степени ностальгии и благодарности. Я твержу себе, что однажды ситуация изменится, но, может быть, и нет. Не все возвращается на круги своя.

— Изменится. Я читал исследования.

— Расскажите.

Я сунул в рот соленый орешек и раскусил, стараясь не допускать его на левую сторону рта. На прошлой неделе, жуя попкорн в Международном аэропорту Лос-Анджелеса, я потерял золотую коронку и до сих пор ее не заменил. В Небе трудно поддерживать стабильные отношения с хорошим дантистом.

— Слышали о «привязанностях»? Это часть структуры личности. Стремление соприкоснуться с другими. Влиться в большую группу. Противоположное явление — желание быть самим собой. Исследования показывают, что люди сейчас чувствуют себя как бы утратившими равновесие — то есть, речь о публике с высоким уровнем доходов. Они устают от одиночества, и это — сигнал грядущих поведенческих изменений. Возьмите, к примеру, католическую церковь. Она переживает расцвет.

— Неужели кто-то изучает это на полном серьезе?

— Развлекайся и двигайся вперед. Вот в чем фокус.

— Нет. — Дэнни пощупал кадык — один из бессознательных жестов, которые порой делают мужчины, сознающие утрату формы. — Нам то же самое говорят на тренингах по продажам. Это правда. Но я просто не могу поверить, что дошло до такой степени…

— Вы себе не представляете.

— Да уж. И это меня пугает.

Я против воли потянулся за следующей сигаретой. Странное желание меня не отпускало — но был чересчур поздний час для того, чтобы исследовать его источник.

— Наверное, слишком поздно пугаться. Можно говорить откровенно?

— Двое мужчин в баре, которые больше никогда не увидятся, потому что одного из них, вероятно, хватит удар, когда он будет подниматься по лестнице. Говорите откровенно.

— Решения, которые мы принимаем… сомневаюсь, что они действительно наши. По-моему, нас просчитывают наперед.

— Вряд ли, Райан.

— Вот вам пример. На прошлое Рождество хитом сезона была новая кукла — Крошка Краддлс. Да, дурацкое имя. И мерзкая крысиная мордочка. Детям она понравилась, и все, но родители были просто в восторге. Почему? Ответ простой. Это ипохондрики, которые боятся вирусов и бактерий, детьми они обзавелись поздно, лет в сорок, и потому чересчур их опекают, трясутся над ними. А Крошка Краддлс помогает ослабить внутреннее напряжение.

— И кто-то просчитал все это заранее?

— Глория Лео. Я ее лично знаю. Она работает на «Форд и Фармер» в Сан-Франциско.

— Так почему бы кому-нибудь не применить тот же метод к памятным кольцам?

— Держите себя в форме — и наверняка доживете до этого дня.

— Да уж, у меня просто уйма поводов оставаться в живых.

«Гиганты» проиграли. Бармен переключил канал и скрылся вместе с пультом в задней комнате. Нам пришлось смотреть одно из тех шоу, в которых обычно участвует какой-нибудь принстонский историк и доказывает, что, хотя мы и успешно справляемся с какой-то проблемой, не стоит почивать на лаврах и ослаблять бдительность. Сегодня темой разговора была биоинженерия. Один из собеседников заявил, что участие мужчины в репродуктивном процессе вскоре станет излишним благодаря новейшим технологиям, и Дэнни отозвался:

— Поживем — увидим.

Я как будто сидел у телевизора с собственным отцом. После развода тот поселился в отдельной квартире и не отходил от экрана, питаясь магазинной лазаньей и выкуривая сигареты до фильтра. Прогрессист, чьим любимым президентом был Рейган, либерал, уклонявшийся от уплаты налогов, он умер, веря в существование некоего столетнего плана по уничтожению фермерских хозяйств и малого бизнеса. Он утверждал, что план был запущен в 1918 году и, судя по всему, идет с опережением расписания.

Дэнни отодвинул свой бокал и побрел наверх, а я остался наедине с парнем тремя стульями дальше, его лицо казалось мне знакомым. Мой самый большой страх — что в путешествии я столкнусь с человеком, которому некогда твердил о свободе воли и самостоятельном профессиональном развитии. Если он даст мне пощечину, я даже не буду сопротивляться, а встану на четвереньки и склоню повинную голову. К счастью, на сей раз я ошибся. Этот тип — пилот из «Грейт Уэст», однажды он пожал мне руку, когда я сходил с самолета.

— Как там продвигается вопрос о контракте? — спросил я.

— Никак.

— Хотите выпить?

— Разве что колы. Завтра рейс, — ответил он. — Хотя… черт возьми, давайте тяпнем по чуть-чуть.

— Не планируется никаких скрытых стачек, я надеюсь?

— Разве что в октябре. Но еще дней двадцать вы в безопасности.

— Лишний повод закончить к пятнице.

— Что закончить?

Я рассказал ему Он не впечатлился.

И теперь, десять часов спустя, я дорого расплачиваюсь за вечер, проведенный в пьяной бессмысленной беседе. Нажимаю на кнопочку в стене, стеклянные двери «Компас клаб» открываются, и я вижу изящный изогнутый стол, за которым сидит женщина, одетая в цвета авиакомпании — красный и желтый. Я знаю ее — мать двух подростков, явно проблемных, которые сидят на таблетках, — ребята из тех, что меняют свой риталин на картриджи к игровым приставкам и портер. Линда работала стюардессой в «Грейт Уэст», пока не получила травму в аварии, когда самолет внезапно утратил контроль над хвостовой частью. Компания выплатила солидную компенсацию, но Линда враз потеряла половину суммы, когда разводилась со своим идиотом, который благодаря ей окончил курсы хиропрактики. Теперь вся жизнь Линды — в ее сумасбродных сыновьях, и время от времени я навещаю их, чтобы помочь с уроками или погонять в футбол. Старший, Дэйл, пятнадцатилетний толстяк, поклонник триллеров и девочек постарше, напоминает меня самого в том же возрасте. Линда полагает, что я, обладая опытом в области тренингов, прямо-таки обязан помочь парню, но она ошибается.

— Что там с задержкой в Рено? — спрашиваю я.

Линда понижает голос.

— Говорят, утечка топлива. Еще часа на полтора возни.

— Как поживают Дэйл и Пол?

— Мы снова на диете. Решили опять вернуться к той, высокопротеиновой.

— А я думал, вы в ней разочаровались.

— Отчасти. Но если подумать — было небольшое улучшение.

— Надеюсь, вы сумеете взять реванш.

Еще одно магическое слово. Они всегда звучат странно, но, может быть, это просто я их так произношу.

— Что-что?

— Надеюсь, диета вам поможет.

— Скажи, ты купил тот дом, о котором говорил?

Я обдумываю, как бы получше объяснить, что теоретически на нынешний момент я нигде не живу. Сделка так и не вошла в финальную стадию. Владение домом, возможно, не входит в мою структуру личности. Мои родители принадлежали к секте людей, возделывающих свой сад, — их брак был любовным треугольником, в котором участвовали они оба и бархатный газон перед домом, усаженный засухоустойчивым кентуккийским мятликом. У меня нет ни времени, ни, честно говоря, желания. Зеленая трава — на Западе, где царствуют шалфей и опунция, — это заранее проигранный бой, точно так же, как и поиски уединенного места в условиях разрастающейся застройки. Я смотрю на Денвер с его торговыми центрами и парковками, пригородными бассейнами, автострадами и похожими на шайбу топливными цистернами, и сама мысль о поиске уютного уголка в этом хаосе кажется мне шуткой.

— Дом выглядел сомнительно.

Линда складывает руки под подбородком.

— Сочувствую. А мы могли бы стать соседями. Было бы так приятно иметь одинаковый индекс…

Я предпочту обойтись без индекса. Именно так людей находят и отслеживают. Начинают с пяти цифр, а заканчивают полным описанием, вплоть до любимых фильмов и предпочитаемых сортов пиццы. Я не параноик, просто сын своего отца, и мое преклонение перед маркетингом проистекает во многом из того, что я всегда боялся стать козлом отпущения для ребят постарше. Разумеется, мы живем в демократической стране и потому по большей части предоставлены самим себе, но есть амбициозные люди, мечтающие изменить порядок вещей, — а кое-кто хвалится, что уже в этом преуспел. Я похож на того парня, которого встретил по пути из Мемфиса — он сказал, что вступил в местную полицию, потому что некогда жил по соседству с наркопритоном и видел, как безалаберно вели себя копы. Истинное уединение, сказал он, возможно лишь внутри патрульной машины.

Линда теребит воротничок униформы.

— Свободен завтра? Я буду дома одна. Пол в Юте, в археологическом лагере, а Дэйл в Калифорнии, у отца.

— Они поладили?

— Это решение суда. Я могу приготовить что-нибудь тайское. Остренькое.

— Меня ждет долгая поездка, могу не успеть вернуться до завтра — не уверен.

Она обиженно и разочарованно смотрит на меня, пытаясь сделать забавную гримасу, но выходит сердитая. Я плохо с ней обращаюсь — хуже, чем с большинством из них. Два месяца назад Линда заманила меня в постель, а потом устроила долгое эффектное представление, которое показалось мне ненатуральным, отрепетированным заранее. После соития я, мучимый жаждой, долго глотал ледяную воду и вспоминал первые свидания с Лори — женщиной, которую мне следовало бы назвать «бывшей женой», но не получается — мы не были настолько близки. Она тоже была страстной и знала множество разных фокусов. То и дело я заставал ее в какой-нибудь особенно неестественной позе и понимал, что ею движет не вожделение, а некая идея, странная эротическая теория. Может быть, Лори прочла об этом в журнале или услышала в колледже, на лекции по психологии. Неловкость, которую ее идеи привносили в минуты близости, была слишком сильна, и еще до свадьбы мы начали мечтать о ребенке — возможно, как о способе упростить занятия сексом. Когда Лори два года спустя так и не забеременела (сомневаюсь, что я когда-нибудь сумею забыть свое разочарование при виде разнообразных тестов, хрустящих инструкций, бледно-розовых «отрицательных» полосок), мы с головой ушли в лыжный и велосипедный спорт, изображая парочку экстремалов. Мы сбросили вес, приобрели выносливость и сделались чужими друг другу. Ребенок? К тому времени мы стали фактически одного пола — мускулистые, как подростки, грубые и не терпящие прикосновений.

Именно тогда я сменил работу и начал летать — поначалу два дня в неделю, потом три, четыре, распространяя от Бейкерсфилда до Бисмарка весть об успешном трудоустройстве. Однажды вечером, после трехнедельного отсутствия, я приехал домой из аэропорта и обнаружил на пороге груду газет, самая давняя из которых была датирована днем моего отъезда.

— Я, пожалуй, пойду. Мне надо позвонить, — говорю я. — Если увидишь какой-нибудь подходящий дом, посмотри его, пожалуйста.

— А какого рода жилье ты ищешь?

— С низкими коммунальными расходами.

— Приходи ко мне ужинать.

— Скоро.

— Мы по тебе скучаем, Райан.

Утром в выходной в зале пусто. Ровные прямые пачки газет, нетронутые подушки кресел. Временное затишье в производственном цикле, судя по всему. Так бывает — маленькие спады активности. Может быть, по биологическим причинам — эпидемия гриппа в сочетании с бессолнечной погодой вселяет в людей усталость — но я-то знаю, что неделя на неделю не приходится. Бывают и спады и подъемы.

Кофейный аппарат урчит и бурлит при моем прикосновении и наполняет чашку до краев. Эта штуковина заслуживает благодарности за безупречную работу. Люди недостаточно признательны механизмам. Немые слуги исполняют любую нашу прихоть, но, вместо того чтобы на мгновение задержаться и сказать «спасибо», мы тут же отдаем следующий приказ. Возможно, именно так возникает дисгармония, кармическая пропасть между людьми и механизмами. Вскоре машины научатся думать — и, будучи потомками рабов, вряд ли обрадуются. Однажды я поделился этой мыслью с одним компьютерщиком, во время перелета из Остина. Он не стал меня разуверять. Он сказал, что существует отрасль под названием «техноэтика», которая исследует вопрос, есть у компьютеров права.

Лично я сомневаюсь, есть ли они у нас.

Найдя платный телефон в одном из залов ожидания, между туалетом и камерой хранения, я вспоминаю, какие звонки предстоит сделать утром. Главное — эффективно использовать минуты бездействия, извлекать из них максимум. Я набираю номер своей карты (минус пять миль — эти молчаливые отчисления омрачают каждую мою мысль), потом — код Сиэтла и звоню в издательство «Адванта», человеку, которого видел всего один раз, — но он, несомненно, может изменить мою жизнь. Мы оба верим в большое будущее «Гаража» — моего «мотивационного романа» об изобретателе, который корпит в мастерской, одинокий и вдохновенный, в то время как в мире за дверью гаража его новации порождают коммерческую империю, о которой он даже не подозревает. Тема книги — концентрация, внутренняя чистота. Роман невелик, страниц сто, но теперь такая мода — мировая мудрость в вашем кармане. Есть люди, которые зарабатывают на таких книжках миллионы, и если я получу хотя бы половину, то смогу уволиться к сорока годам и провести следующие десять лет, тратя свои мили на поездки в Нью-Йорк по выходным, если по-прежнему буду холост, и в Диснейленд, если у меня будет семья.

— Позовите Морриса Дуайта, пожалуйста, — говорю я секретарю. Дуайт — мой ровесник, но он такой утонченный, как будто вырос за границей, в дорогих отелях. Он чем-то смазывает волосы, отчего они пахнут шерстью, и пишет письма коричневыми чернилами на плотной кремовой бумаге, оставляя внизу подпись с замысловатыми завитушками, похожими на чаек и летучих рыб — ну и так далее. Подозреваю, что он алкоголик и плут, а потому профессионально неуязвим. Последний девиз Дуайта — «Если проиграл — не стой на месте!» — с весны цитировали в «Уолл-стрит джорнал», но именно одна из его недавних неудач привлекла меня в «Адванту» — книга Сорена Морса «Вдоль горизонта. История воздушного путешествия в оба конца». Если я переплюну Морса по количеству продаж (что нетрудно), то долго буду испытывать примитивное удовлетворение.

— Мистер Дуайт на совещании, сэр. Продиктуйте ваш номер.

— Нельзя ли оставить сообщение?

Секретарь кладет трубку. Я перезваниваю и слышу короткие гудки, отчего мой недавний оптимизм развеивается. Я делаю последнюю попытку — и Дуайт отвечает.

— А, дружище, — приветствует он меня.

Я говорю, что хотел бы вместо пары стаканчиков, как было условлено, встретиться за ним за обедом, но Дуайт — уже не тот разговорчивый добродушный тип, которого я помню по портлендскому клубу. Он занят; я слышу, как во время разговора он печатает и ворошит бумаги на столе. Он говорит, что не сможет встретиться в среду, поскольку у него внезапно возникло «благотворительное мероприятие». Дуайт предлагает завтрак в четверг, пораньше.

Я произвожу торопливый мысленный подсчет при помощи наладонника, которым пользуюсь для отправки электронной почты и отслеживания количества миль. Мой маршрут на этой неделе оставляет мало места для импровизаций — это педантично расписанная шахматная партия в трех измерениях. Сегодня днем и вечером я буду в Рено проводить тренинг для давнего клиента, чья компания движется к банкротству. Завтра отправлюсь в Южную Калифорнию на встречу с Шандором Пинтером, буду консультировать этого великого старика и подброшу ему увлекательный проект, тем самым возвысившись среди коллег и гарантировав себе стабильный доход, если не выгорит с «МифТек» и «Гаражом». Предполагалось, что затем я полечу в Даллас, чтобы выработать план увольнений в некоей объединенной организации здравоохранения, но этот рейс — не компании «Грейт Уэст», а следовательно — бесполезен для меня, поэтому я уже его отменил и взял билеты на более ранний рейс в Сиэтл, хотя теперь понимаю, что толку не выйдет. В четверг я лечу в Лас-Вегас на «Цели и задачи — XX» — ежегодную конференцию друзей и коллег, которым я расскажу о КВПР и наконец сниму со своей нечистой души эту ношу, поведав всю правду о нашей малоприятной специальности. В пятницу утром я мчусь в Омаху, а вечером — надеюсь, в приподнятом настроении, после задушевной беседы с Малышом — сяду на самолет до Миннесоты и где-нибудь над Айовой достигну миллиона. Когда мать и сестры встретят меня в аэропорту, я буду пьян и останусь таким до конца свадьбы. Хмельным и свободным, с карт-бланшем, достаточным для путешествия в оба конца на Сатурн, если мне того захочется, и таким огромным кредитом, что можно будет отправить нескольких больных детей, вместе с родителями, в клинику Джона Хопкинса или в Мэйо.

Да как смеет Дуайт корректировать столь внушительный план битвы! Если я прибуду на конференцию чуть позже намеченного, то смогу ненадолго встретиться с ним за завтраком, но если пропустить единственный утренний рейс «Грейт Уэст» в Лас-Вегас и обменять его на «Дезерт эр» или «Сан саут», потеряв бонус в тысячу миль, то я не сумею возместить утрату, каким бы образом ни летел до Омахи. Единственный выход — очень ранний завтрак, причем прямо в аэропорту.

— Вы еще там?..

Я излагаю Дуайту свои условия: семь утра, ресторанный дворик «Ситак».

— В аэропорту?!

— У меня совсем нет времени. Простите. Страшно занят.

— А можно будет вам перезвонить? Например, сегодня вечером. Не исключено, что в среду я буду в Аризоне — а может быть, и в четверг тоже. Или даже дольше.

— Вы же только что сказали, что в среду у вас благотворительное мероприятие.

— У меня быстро меняются планы. Может быть, встретимся в восемь?

— Не позже семи. И обязательно в «Ситаке».

Становится тихо.

— Вы уже почти дописали книгу?

— Вчера вечером отослал вам две трети. Осталось только закончить.

— Значит, в семь. И все-таки я вам перезвоню во вторник.

— Я могу заскочить и в Аризону, в среду у меня гибкое расписание. Летите в Финикс, да?

— В Финикс… а возможно, я буду в Юте. Или еще где-нибудь.

— Да что такое у вас творится?

— Повсюду нуждающиеся авторы. Исчерпанное вдохновение. Нервные срывы. Банкротства. Приходится во всем разбираться самому. А еще — гольф. Я сейчас в Ла-Хойе, на соревнованиях… моя секретарша вас переключила.

— Но я слышу, как вы печатаете.

— Это симулятор гольфового поля у меня на ноутбуке. Я сейчас разрабатываю стратегию игры.

— Я позвоню, — говорю я.

Надеюсь, следующий звонок будет проще. Ставки ниже. Кара, моя старшая сестра и семейный секретарь по связям с общественностью, живет к югу от Солт-Лейк-Сити, в пригороде, который выглядит так, как будто его выдавили из тюбика с пастой. Там есть развлекательные центры для детей и извилистые бульвары, рассеченные велосипедными дорожками. Кара водит «сааб», который чище, чем в тот день, когда она его арендовала, и целый день работает на добровольных началах, обучая детей грамоте и помогая в приюте для женщин, подвергшихся жестокому обращению. Все это благодаря ее мужу — он пишет компьютерные программы и зарабатывает едва ли не самые шальные деньги в нашей экономической системе. Он любезно маячит на периферии жизни Кары, ничего не требует и дает все. Они милые, приятные, добрые люди, которые как будто заключили сделку с Создателем — Он расточает им свои блага в обмен на стопроцентное благоразумие. Я молюсь, чтобы их не постигла какая-нибудь настоящая беда. Это будет несправедливо — грандиозная, ужасная ошибка.

Наш сегодняшний разговор связан с субботней свадьбой — Джулия, моя младшая сестра, в очередной раз попытается замаскировать свои многочисленные недостатки, а главное — патологическую зависимость от окружающих, чтобы официально вступить в брак с мужчиной, который понятия не имеет, вот что впутался. Кара несколько лет работала над созданием этого союза. Она выбрала жениха — парня, с которым встречалась в старшей школе (теперь он продает тракторы в нашем родном городе, извлекая выгоду из своей юношеской славы классного футболиста). Замысел Кары представляет собой путешествие во времени: брак будет походить на родительский и упрочит положение нашей семьи в родном краю. Даже дом, по мнению Джулии, выбранный ею самостоятельно (на самом деле именно Кара сузила круг поисков, втайне снабдив риэлтора инструкциями), — точная копия родительского. То же крыльцо, такие же спальни, рай для «мастеров на все руки».

— Ты где? — спрашивает Кара, когда я звоню. Это ее неизменный первый вопрос — и самый глупый.

— Застрял в денверском аэропорту.

— В пятницу тебя видели в Солт-Лейк-Сити. Ты уверен, что ты не здесь?

Забавный вопрос. Мне неоднократно доводилось прилететь в какой-нибудь город, провести там пару часов, улететь и через два-три дня позабыть об этом визите. Впрочем, Солт-Лейк-Сити я обычно помню. Церковь. Каверзные законы насчет спиртного. Шустрые старики.

— Абсолютно уверен.

— Тебя видела Уэнди Дженс. В центре города. В том ресторане, который тебе нравится, — там подают печенку.

— И как поживает Уэнди?

— Как будто тебе не все равно. Не води меня за нос. Она точно такая же, как и в тот день, когда ты перестал ей звонить. Умная, привлекательная, слегка растерянная и в ярости.

Наверное, пора объясниться насчет женщин.

Их у меня много. Моя внешность тому способствует. Это звучит ужасно — но я красив, пропорционально сложен и обладаю собственным стилем. Старики-портные меня обожают. Они говорят, я похож на мужчин шестидесятых годов, изящных, но крепких, невысоких, но плечистых, с широким шагом. У меня практически такое же тело, как у моего отца — а он никогда не занимался спортом и не сидел на диете, но естественным образом оставался в отличной форме до преклонных лет. Фермерши, которым он развозил пропан, были его верными воздыхательницами — они щедро снабжали отца домашним печеньем и напитками, пока я, застенчивый и внимательный, сидел в кабине и восхищался отцовской провинциальной галантностью. На похоронах, поощренные тем, что он умер разведенным, пожилые дамы плакали открыто, навзрыд, и пролитые слезы молодили их. Моя мать тоже плакала, но в основном, полагаю, дабы соблюсти приличия. Общественное мнение решило, что она поступила бесчестно. Мать вторично вышла замуж. А он так и не женился. Она преуспевала. Он умер в долгах. Лишь в физическом смысле отец ее обставил. В то время как мама увядала и расплывалась, становясь одной из тех женщин, которые про помощи косметики не подчеркивают свои достоинства, а создают их с нуля, отец сохранил зубы, волосы и сине-зеленые глаза — вплоть до той минуты, когда глава похоронного бюро принялся наносить последние штрихи.

Впрочем, мой успех у женщин лишь отчасти объясняется генами. Играет свою роль и обыкновенная доступность. Я — среди них, общаюсь с ними каждый день, ем за одним столом салат со шпинатом, стою в одной очереди за билетом. Взять хоть Уэнди. Мы познакомились у стойки регистрации в отеле Форт-Уорта. Из-за ошибки компьютера пропал заранее заказанный ею номер, в городе происходил съезд Американского легиона, и Уэнди грозила ночь без приюта — и тут вмешался я, со своей гостевой карточкой «Премьер ультра». Дежурная тут же сменила гнев на милость, и Уэнди получила ключ. Было просто справедливо, что она приняла приглашение сходить в гриль-бар. Мои познания в области скромной карты вин ее поразили. Вскоре мы уже болтали о покупках. Ее любимые магазины — косметические. Фурор, связанный с испытаниями косметики на животных. Азиатский рынок. «Органическое» против «натурального». Я был в курсе дела. Я понятия не имел, что Уэнди живет через два дома от моей сестры, — и узнал об этом лишь потом, когда мы смотрели платный телевизор, обернутый влажным листом полиэстера, а наша одежда и бумаги валялись по всему номеру, словно после урагана на стоянке трейлеров. Наша прощальная поза, созданная бессознательно, пока мы наблюдали за тем, как Том Круз разрушает замысел биотеррориста, изображала двух измученных оргиастов (еще одно волшебное слово), убеждающих друг друга присоединиться к протестантскому фундаментализму.

Через несколько дней Кара позвонила мне на мобильник: одна ее подруга увидела мою фотографию в семейном альбоме и поинтересовалась, не бывал ли я в Юте. Тонко. Я смотался в Юту дважды за месяц, оба раза повидался с Уэнди, а затем решил пойти на попятный, когда она обрушила на меня тонну стихов, посвященных ее конфликту с мормонской верой.

Уэнди не предупредила, что она мормонка. Это было нарушение сделки. Мормоны верят, что в грядущей жизни будут управлять собственными звездами и планетами, точь-в-точь как теперь Бог управляет нашими. Лори, когда бросила меня, тоже стала мормонкой, начала носить длинные платья вместо коротких юбок и в конце концов вышла замуж за риэлтора, который обрюхатил ее через два месяца.

Моя связь с Уэнди не была типичной. Обычно бывает больше романтики, процесс идет медленнее. Я замечаю женщину — или она замечает меня — за столом в буфете или в зале ожидания. Потом мы оказываемся на борту одного и того же самолета, обмениваемся парой слов, бредя по проходу, и как бы вскользь упоминаем, где собираемся остановиться по прибытии. В семь, когда мы оба выходим из ванной после горячего душа и надеваем свежие махровые халаты, а наши волосы еще пахнут дармовым шампунем, у одного из нас звонит телефон. Мы встречаемся за ужином, сравниваем маршруты и выясняем, что в четверг оба окажемся в Сан-Хосе — или можем там оказаться, если захотим. На следующий вечер мы снова созваниваемся, из разных отелей. Для меня нет более опьяняющего времяпрепровождения, чем лежать одному в постели, в чужой комнате, в чужом городе, и разговаривать с женщиной, которую я почти не знаю и которая точно так же дезориентирована и одинока. Ее голос становится моей единственной реальностью; за отсутствием других вех я цепляюсь за него. Кроме друг друга, у нас ничего нет. В четверг мы оставляем взятые напрокат машины у входа в ресторан; ни один из нас там не был, но мы читали лестные отзывы о нем в бесплатном журнале «Грейт Уэст» — «Горизонт». Тогда нас настигает ощущение общности. До самого десерта.

Случай — непредсказуемый создатель связей. То и дело он сводит меня с женщиной, к которой я не посмел бы приблизиться самостоятельно. С другой стороны, порой он преподносит мне очередную Уэнди, внешне вполне подходящую, но с изъяном. А два-три раза, боюсь, судьба столкнула меня с самим совершенством.

— Когда ты будешь в Сиэтле? — спрашивает Кара.

— В среду.

— Поздно?

— Во второй половине дня. Но, возможно, вместо этого мне придется отправиться в Аризону.

— Вот тебе инструкции, слушай. Отправишься прямо в магазин на Пайк-стрит, он закрывается в шесть, и закажешь двенадцать фунтов королевского лосося, средней копчености. Вечером пришли его маме, только сначала проверь. Мясо должно быть красным и упругим.

— А по телефону заказать нельзя?

— Нужно посмотреть лично. Проверь, чтобы рыба была хорошая.

— До выходных она точно не дотянет.

— Лосось копченый, так что все в порядке. И не подведи меня на этот раз. Не нужно еще одного Санта-Фе.

Кара бьет по больному. Санта-Фе был ошибкой, причем не моей. Наша мать побывала в одной тамошней художественной галерее во время традиционной зимней поездки с нынешним супругом, по прозвищу Душка. (Его так зовут, потому что он маленького роста, почти не разговаривает и абсолютно безлик.) Мама буквально влюбилась в браслет индейского племени зуни и описала его Джулии, та рассказала Каре, а Кара велела мне во время следующей поездки в Нью-Мексико купить эту штучку как подарок от всей семьи на мамино шестидесятипятилетие. Я старался изо всех сил, но из-за многочисленных ошибок в описании мать в итоге получила браслет племени хопи, слишком маленький, непомерно дорогой и «положительно ужасный». Так она сказала Душке (а тот передал Каре, доказав тем самым, что он вовсе не такой уж душка).

— Это нечестно, — говорю я.

— Во всяком случае, вот твой шанс восстановить репутацию.

— Нечестно.

— И еще кое-что, — вспоминает Кара. — Тэмми Янсен, подружка Джулии. Она сейчас в Сент-Луисе, ее машина — в мастерской, и она собирается лететь, но не может позволить себе билет за такую цену. Тысяча двести долларов в оба конца! Ненавижу авиалинии.

— Ладно, — соглашаюсь я. — Скинемся по шестьсот.

— Я уже предложила. Когда Тэмми попыталась заказать билет, выяснилось, что закончились места.

Я знаю, куда она клонит, и приказываю себе не уступать ни дюйма. Ни шагу назад. У меня есть своя цель, я часто ее озвучивал, и теперь придется повторить еще раз — на всякий случай.

— Может быть, пожертвуешь несколько миль? — спрашивает Кара.

Обожаю свою сестру. К сожалению, она невежественна. Она редко летает и потому не знает, каков размах моего замысла. В течение многих лет компания «Грейт Уэст» распоряжалась мною, она указывала, куда мне лететь — или куда не лететь. Мили — это единственный шанс нанести ответный удар, отомстить за все перенесенные унижения.

— Нужно найти другой вариант, — говорю я.

— Это глупо, Райан. Просто смешно.

— Как там мама? Ты с ней уже разговаривала?

— Звони ей хотя бы раз в году, ладно? Она думает, что ты совсем пропал.

— Да они с Душкой разъезжают больше, чем я.

— Скажи честно, ты был в Солт-Лейк-Сити на прошлой неделе? — спрашивает сестра. — Может быть, у тебя тут девушка. Я беспокоюсь. А вдруг ты ведешь постыдную двойную жизнь? Может быть, у тебя проблемы и тебе нужна помощь. Ты живешь так уединенно…

— Уединенно? Да меня постоянно окружает толпа, — возражаю я.

— Мы отклонились от темы.

— Ты сама начала.

— Хорошо, забудем о том, что сестра за тебя волнуется, и вернемся к тому, что Тэмми нужно вылететь из Миссури.

Кара вовсе не стремится решить проблему. Она отвергает целый ряд вариантов: ехать поездом (Тэмми будет тошнить), взять напрокат машину (длинная поездка ее измучит) — и продолжает испытывать мое терпение, прося поделиться тем, что ничего для меня не значит — то есть так ей кажется. Кара называет мое занятие «дурацким бзиком», и, хотя в душе я протестую, но все-таки не пускаюсь в объяснения. Правила, которые мы устанавливаем и которые определяют нашу личность, сильны исключительно за счет того, что из них не бывает исключений — а в некоторых случаях потому, что они недоказуемы. Салли не носит синтетику. Такова Салли. Билли не ест яйца. Принимайте его как есть. Извиняться за персональные абсолюты или, как их называет Сэнди Пинтер, «глубинные привязанности», — значит, извиняться за самый факт своего существования.

Разговор заканчивается так:

— Это мои мили.

Я кладу трубку. Пора на самолет.

Глава 3

Нет более приятного развлечения, чем использовать продукцию прославленного американского бренда на фоне декораций, изображенных в его рекламе. Ехать на «форде» по проселочной дороге. Пить колу на пляже в Малибу. Лететь рейсом «Грейт Уэст» над Колорадо. Это ощущение покоя и порядка, наверное, сродни тому, что чувствовали древние египтяне, когда смотрели на созвездия над вершинами пирамид. Ты в правильном месте и в правильное время, а если завтра наступит конец света — пускай.

Внизу, сквозь овальный, молочного цвета, иллюминатор, виднеются горные озера, которые отливают неестественно синим цветом, точно вода внутри атомного реактора. На юге и на западе поднимаются горы, увенчанные радиомачтами. Подо мной — Аспен, подъемы меж сосен похожи на дорожки в боулинге, на металлических крышах коттеджей и летних домиков азбукой Морзе играет утреннее солнце. Хороший день в Небе. Я включаю диктофон и несколько минут наслаждаюсь трудными словами.

Мы летим хорошо если в половину мощности — скидки, предоставляемые «Дезерт эр», только дурачат пассажиров. Дуэль «Грейт Уэст» и «Дезерт эр» — не только война цен, это настоящая опера. Молодой Сорен Морс, который льстит клиентам, как истый выпускник школы бизнеса, — против майора Бака Гарета, летчика-аса, ветерана войны в Корее. Бизнесмен против авиатора. Грустно. Грустно, потому что Гарет, этот ветхий обломок эпохи, не имеет никаких шансов. Чтобы сэкономить деньги, он сам сочиняет рекламу и считается чудаком. А главное, он отказывается вводить систему бонусов. Гарет свято верит, что дешевые билеты разойдутся и так, и они действительно имеют успех в определенном кругу клиентов — среди стариков, которые в лучшем случае летают раз в год.

Крошечная девочка, стоя на своем кресле, играет со мной в прятки. Тайное развлечение, которому предаются дети с незнакомцами, за спиной у родителей. Я подмигиваю, она прячется. «Рекогносцировка — разведка местности и обороны противника перед началом боевых действий». Я изучаю затылки пассажиров вокруг. Пучок налакированных седых волос, сколотый платиновой змейкой. Блестящая лысина с веснушчатой вмятиной в центре.

Больше всего меня занимают люди, которых я никогда не видел.

«Мятежный — склонный к возбуждению недовольства».

Я улыбаюсь про себя. Все дороги ведут в Рим. Напротив меня сидит знаменитый бизнесмен, специалист по ценным бумагам, у него собственное телевизионное шоу и именной фонд для проблемных городских подростков. Он спит, с банкой «Спрайта» в правой руке, и лампочка светит ему прямо в безвольно открытый рот. Там роскошно сверкает золото — потрясающая картина, и мне дарована странная привилегия ею любоваться. Стюардесса тоже заглядывает ему в рот, и мы ухмыляемся. Этот рот диктует свою волю мировым рынкам; только посмотрите — в буквальном смысле золотое дно!

Знаменитости всегда кажутся слегка растерянными в самолетах. Пять лет назад я летел в компании рок-группы, которую обожал, будучи подростком. Двое из них сидели в гордом одиночестве, а двое летели с девушками. Их фирменная прическа — немыслимые гребни из тускло-черных, жестких как солома, волос — казались неуместными на фоне нейтральной обстановки. Барабанщик, признанный дебошир и устроитель погромов в отелях, которому, по слухам, сменили всю кровь в эксклюзивной женевской клинике, играл в видеоигру. Солист, звезда группы, сидел неподвижно и смотрел в никуда, как будто внезапно утратил силы и ожидал их восстановления. Его слава требовала путешествовать не первым, а каким-то гораздо более престижным классом, и я неизбежно стал хуже думать об этом человеке, который сидит в одном салоне с такими, как я.

Сильнее всего заметны профессиональные спортсмены. В ту минуту, когда в детстве на них обратили внимание, их жизнь замирает. Лишь оставайся в форме и ешь. Им подают специальную еду — жирные бифштексы с огромными порциями салата, а если они хотят добавить соли, то советуются с тренером, он подзывает стюардессу, и та бежит выполнять просьбу. Игроки обсуждают свои травмы, машины, капиталовложения — ночные клубы и автомобильные сделки. Они ведут сонное существование, призванное сохранять энергию. Родители подталкивают смущенных детей, чтобы те пожали руку знаменитому спортсмену, и звезды проделывают это, прикладывая минимум усилий, иногда даже не поворачивая массивную голову. Инертность и спокойствие. Завидую им.

Самолет — наилучший способ повидать Америку. Не внизу, где шоу уже почти закончилось. После колледжа я пересек страну в обществе своей девушки, прихватив с собой пива, спальник и побольше мелочи, чтобы подбрасывать монетку и выбирать маршрут. Моя девушка выросла точно в монастыре, она была дочерью двух преподавателей, которые советовались с коллегами по вопросам воспитания. Никакого телевизора. Книги на разных языках. Она мечтала о минигольфе, сельских ярмарках, сальных взглядах стариков на заправках. Сидя в машине, она прочла «В дороге» и выразительно цитировала оттуда отрывки. Я знал, что меня попросту используют в качестве гида и бросят, как только мы вернемся в Нантакет, но все-таки мне хотелось показать ей то, чего она никогда не видела.

Я потерпел неудачу. Ничего не вышло. Старой Америке пришел конец. Обилие кинофильмов превратило пустыню в съемочную площадку. Во всех круглосуточных придорожных кафе подавали десерты из взбитых сливок. И повсюду, от пыльной Небраски до заболоченной Луизианы, нас, пилигримов большой дороги, подстерегали местные жители. Они продавали нам футболки с символикой «дороги 66» и принимали кредитные карточки. Автостопщики не рассказывали историй, а просто спали, все заправки были с самообслуживанием — никаких беззубых непристойных стариков. В Канзасе моя девушка швырнула книгу в стойку с пончиками, позвонила отцу и попросила выслать ей обратный билет. Теперь она — социолог в Пенсильвании и воспитывает детей точно так же, как воспитывали ее саму. Вряд ли она хоть раз за пятнадцать лет вспомнила о нашей дорожной эпопее. И неудивительно. Настоящая Америка исчезла, и мы потратили лето на странствия по руинам. Даже хуже. По поддельным руинам.

Бизнесмен с золотыми зубами просыпается и сморкается, потом рассматривает салфетку — не выпала ли коронка. Я снимаю наушники и открываю каталог, засунутый в карман на спине сиденья, чтобы подобрать свадебные подарки. Авиакомпания гарантирует своевременную доставку заказанных в полете, по авиателефону, вещей и предлагает оригинальные товары, каких не найдешь в магазинах — серебристые «космические» ручки, в которых чернила текут в обратную сторону, будильники, высвечивающие время на потолке, специальные подушки от боли в спине. Иногда я покупаюсь на эти уловки и что-нибудь приобретаю, наказав отправить в отель, так что по приезде меня ждет посылка. Я питаю особую слабость к штукам, которые имитируют шум дождя или прибоя. В последнее время не могу заснуть без этих приборчиков. Недавно я купил машинку, «шумелку», которая издает звук летнего ливня, и мне не терпится включить ее сегодня вечером.

Я свожу свой выбор к автоматической газонокосилке (минус в том, что все может закончиться сгоревшими проводами — Джулия страдает дислексией и непременно запустит эту штуковину через дорогу, неверно прочитав инструкцию) и более безопасной вещи — багажном комплекте из шести чемоданов, тяжелых, нейлоновых, с синтетическим нутром. Я бы не стал покупать такое для себя — я путешествую налегке и предпочитаю кожу, потому что она теплая, а царапины на ней — это своего рода археологические свидетельства моих странствий. Но для Джулии и Кейта, которые летом собираются во Флориду, а на Рождество — в паломничество на Святую землю (моя мать и Душка сделали им такой подарок вместо обычного свадебного путешествия), чемоданы должны быть своего рода маркой. Огромное количество карманов для лекарств Джулии, пятнооталкивающее покрытие — на тот случай, если ее вырвет прямо на вещи.

Эта женщина слишком хрупкая. Она меня пугает.

Хотя Кара не простит мне, но все-таки я должен увидеться с Кейтом на этой неделе и изложить ему историю болезни, начиная с жульнического «модельного агентства», когда Джулии было пятнадцать. Как и прочие местные девочки, попавшиеся на удочку, моя сестра перестала есть. Она бегала. Глотала слабительное. Когда мошенники смылись, прихватив с собой деньги, Джулия и еще несколько дурочек продолжили сидеть на диете. Потом они начали воровать в магазинах, организовав небольшой криминальный клуб. Школа вызвала из Сент-Пола социальных работников. Потом были наркотики и попытка самоубийства. В конце концов девочки образумились. Набрали вес. Получили образование. Исполнились здравого смысла.

Все, кроме моей сестры. Одни проблемы. Ранний брак. Столь же ранний развод. Год в массажной школе. Диковинные пищевые пристрастия и таблетки. Второй муж — расист, который отправился в Сэндстонскую тюрьму за подделку сберегательных облигаций при помощи цветного ксерокса. И лишь недавно, в последние два года, Джулия вроде как обрела покой и новую цель — она работает в обществе «Гуманизм» и помогает раненым животным. У нее даже есть специальность — она квалифицированный ветеринар — и, хотя Джулия по-прежнему худая, глаза у нее перестали смотреть в одну точку. По-моему, это прогресс.

Теперь эта свадьба. Этот Кейт. Готов поручиться, еще два года — и она окажется в больнице.

— Прошу прощения.

Специалист по акциям смотрит на меня.

— Один вопрос, сэр. Я знаю, кто вы, и понимаю, что не должен бы спрашивать…

— Ради Бога. Я уже привык.

— Если бы вам нужно было купить что-нибудь… нечто ценное, в качестве долговременного подарка, для человека, который не в состоянии улаживать собственные проблемы… что бы вы предпочли?

— Адресат — несовершеннолетний?

— Строго говоря, да. Хотя ей уже тридцать один год.

— Но со странностями?

— В высшей степени. Да.

— Насколько я понял — женщина.

— Дальше некуда.

— Так… — Бизнесмен проводит языком по золотым зубам. Он думает, принимает меня всерьез. Слава богу. Это — норма жизни в Небе. Я то и дело с таким сталкиваюсь.

— Я бы порекомендовал акции «Дженерал электрик», но не могу. Их средние вклады меня морально оскорбляют. Долгосрочные инвестиции должны возвышать вкладчика — это ставит меня в ряды меньшинства, но да будет так. Мало кто в курсе, но среди моих клиентов — американская лютеранская церковь. Это требует определенных моральных норм.

Я впечатлен. Честное слово. Рядом со мной сидит гигант. Подумать только — сейчас он в моем распоряжении.

— Я скажу вам то же самое, что говорю лютеранским епископам: берите акции «Чейз Манхэттен». «Чейз» — надежная штука. Дом на скале.


Единственная остановка во время перелета — в Элко; зная этот город, никто не захочет выходить, когда самолет приземлится. Любопытное место — баскские рестораны на каждом углу, несколько маленьких казино, длиннющие стоянки для трейлеров и бутик на Главной улице, где проститутки покупают белье. Однажды я провел в Элко вечер с одним миллиардером, сто четвертым в списке Форбса — меня пригласили, чтобы сократить размеры их семейной фирмы, занимающейся производством игрушек. Он делал закупки для ранчо и намеревался посетить бордель, но не в одиночку. Он отдал мне свой бумажник на всякий случай, и я, не удержавшись, порылся в нем, когда мой спутник отошел. Я решил, что бумажник миллиардера может меня чему-нибудь научить. Там я нашел просроченные водительские права — судя по фотографии, мой миллиардер делал подтяжку лица. Еще я нашел кредитку. Белую. Не платиновую. Когда я думаю об Элко, то вспоминаю эту карточку и гадаю, что на нее можно купить. Целый штат. Пустыню. Когда миллиардер закончил со своей девушкой, мы вернулись в его персональный самолет, с двумя спальными кабинками. Через стенку я услышал, как он мастурбирует и разговаривает сам с собой женским голосом, похожим на голос мультяшного бурундучка.

Помнится, той ночью я думал, что меньше всего мне хочется занимать место в планах подобного человека. Я боюсь миллиардеров, хоть и по другой причине, нежели мой отец. Если их цель — всего-навсего мировое господство, то нам будет спокойнее; проблемы начинаются, когда они берутся за отдельных личностей.

Я снова включаю диктофон, потом выключаю. Если поглотить слишком много слов за один день, у меня закружится голова. Ко мне подходит стюардесса — готов поклясться, я ее знаю.

— Сэр?..

— Вы Дениза. Чикаго — Лос-Анджелес.

— С прошлой недели работаю здесь. — Она понижает голос. — У нас проблемы с одним пассажиром… Вот тот мужчина в спортивной рубашке, рядом с дамой… — Дениза показывает.

— Вижу.

— Он нетрезв и пристает к ней. Я понимаю, вам приятнее сидеть одному, но…

— Ничего страшного, пригласите ее сюда. Я уберу вещи.

— Она летит до самого Рено.

— Посадите ее сюда.

Первое впечатление у меня создается быстрее, чем у остальных. Восприятие пространства у этой женщины очень сложное, каждое ее движение — как будто выбор из двух вариантов, один из которых абсолютно правильный, а другой стопроцентно неверный. Она медлит и одновременно принимает решение, наполовину приподнявшись с кресла, — поводит плечами, потом шеей, каждое ее движение резко и отчетливо, точно у насекомого. То, как она останавливается и снова начинает двигаться, отнюдь не отталкивает, но говорит о некоторой болезненной двойственности, как будто она некогда пережила паралич в результате несчастного случая и вынуждена восстанавливать мышечную активность при помощи терапии. Я сам однажды такое пережил, хотя не мне оценивать нанесенный ущерб.

Вместо того чтобы пропустить ее к окну, я сдвигаюсь на одно место, положив портфель на колени. Женщина, посидевшая рядом с пьяным, возможно, опасается вновь оказаться в ловушке.

— Вот придурок, — говорит она.

— Их сейчас полно.

— Боюсь, я их притягиваю. Наверное, излучаю какую-то ауру.

— Это дело случая. В салоне нас рассаживают при помощи компьютера.

Все уже решено — в каком тоне мы беседуем, как близко сидим, насколько интимными воспоминаниями делимся. Такие штуки случаются быстро, они заканчиваются, прежде чем ты успеешь понять, и то, что затем происходит между двумя посторонними людьми, лишь подтверждает первоначальный выбор. Мы уже столкнулись с общим врагом — пьяным пассажиром — и убедились, что мы выше него, но, держу пари, на этом все и закончится. Наши векторы направлены вперед и параллельны, они не соприкоснутся и не пересекутся. Для романа нужен конфликт, столкновение — а мы обречены на согласие и сочувствие.

Она мне не подходит. Вариантов становится еще меньше. Мы шутим и острим, обнаруживаем странные совпадения, но между нами уже все кончено, и становится легче.

— Они не должны были его пускать. Когда он садился в самолет, от него воняло, — говорит она. — Я думала, на сей счет есть правила…

— Они действуют только в эконом-классе. Добро пожаловать в джунгли.

— Меня зовут Алекс.

— Райан.

Алекс, насколько я понимаю, художница, но не снобистского толка. Она работает по контракту и умеет себя подать. Ее выдают безобразные очки — с темной толстой оправой, крайне неизящные, которые будто куплены в сэконд-хэнде; они призваны намекать на независимость и эклектизм. До КВПР, когда я еще занимался маркетингом, то время от времени общался с графическими дизайнерами. Аксессуары для них — это все. Они наденут вместо брюк мешок из-под картошки, если сумеют подобрать к нему стильный пояс.

— Вы в Рено работать или развеяться?

Она хмурится.

— Развеяться?

— Поиграть, — говорю я. Понятно, что Алекс не интересуют азартные игры, но, несомненно, она считает себя авантюристкой. Ей будет приятно, если я подумаю, что она играет.

— Нет, но мне хотелось бы научиться. Люблю смотреть, как играют в кости. Вся эта болтовня, остроты… Я в Рено по делам — я организую мероприятия.

— Свадьбы?

— А еще всякие собрания и бенефисы. Моя специальность — быстро создавать суррогатную атмосферу.

Я обдумываю два ответа на эту фразу, которая, благодаря моим кассетам, мне понятна. Первый вариант: предупрежу, что не стоит принижать свой род занятий. Да, это выглядит остроумно, но если зайти слишком далеко, шутка обернется против тебя. Второй вариант: засмеюсь. Пусть язвит, пока всерьез не почувствует себя подавленной — тогда я завяжу душеспасительный разговор и преподнесу ей мудрый совет, из опыта работы с уволенными сотрудниками, которые преуменьшали ценность своей работы, пока не потеряли место, и в конце концов закатывали истерику или сотнями глотали таблетки. Алекс, вероятно, лет двадцать восемь — время, когда работающие женщины впервые ощущают вкус успеха и понимают, что их дурачат. Иногда это ведет к браку и семье. Иногда пробуждает крайнюю преданность своему делу. Мужчины, конечно, тоже достигают данной точки, но это редко приводит к глобальным изменениям. Именно так произошло со мной, когда мне было под тридцать: до меня дошло, что КВПР — отнюдь не временная работа. Я взвесил все варианты, убедил себя, что никакой альтернативы нет, — и вот я здесь, налегаю на соленый миндаль и отсчитываю мили.

Я смеюсь вместе с ней. Давай, лети по наклонной.

— Я организую прием для одной женщины-сенатора. Той самой, у которой погиб муж, когда катался на водных лыжах.

— А, Нильсен.

— Вдовство с пользой — вот моя тема. Цветовая гамма — серые и золотые тона. Еда? Вырезка, наверное. Мясо с кровью. Жертвоприношение и обновление. Мученичество.

— Непростая работа.

— Честно говоря, шаблон.

Это заявление меня неприятно удивляет — оно звучит слегка неуважительно. Алекс еще не знает, чем я занимаюсь, но вряд ли она принимает меня за нейрохирурга или за человека, у которого работа увлекательнее, чем у нее. Если она — ремесленник от искусства, ломовая лошадь, то кто же тогда я — человек с тривиальной прической, в ярко-синем дорожном костюме и в синтетических носках с эластичной резинкой?

— Ну и что?

— Это очень средний уровень.

— И что тут плохого? — настаиваю я.

Алекс трогает очки на костлявом носу. У нее красивое, угловатое, изящное лицо — результат работы многих поколений. Усердно работавшие и экономившие на мишуре люди благоразумно заключали между собой браки — лишь затем, чтобы дать жизнь представительнице богемы.

Ее поведение напоминает мне мои студенческие годы. Отцу не следовало посылать меня в Девитт. Ему понравились название, рекламный буклет, атмосфера гуманистической открытости. На самом деле это был настоящий рассадник невоспитанных придурков — поклонников регги, хипповатых уроженцев побережья; колледж лишь усилил их презрение к таким, как я — к людям, которые выросли в «пшеничных» штатах, где кушетки накрывают полиэтиленом и называют их «диванами». Мой сосед по комнате, парень из пригорода Вашингтона, курил травку из индейской трубки ручной работы, ежемесячно получал с персонального счета отчисления, от которых у меня темнело в глазах, и слушал «этническую музыку» через стереосистему, которая стоила дороже, чем отцовский грузовик. Он называл себя феминистом и ввел меня в «самокритический круг». Мы собрались в нашей спальне, похожей на опиумный притон, где окна были завешаны индейскими вышивками (из-за этого я был вынужден по утрам заводить будильник, чтобы не опоздать на занятия). Когда настала моя очередь признаться в собственных предубеждениях, я сказал, что не знаю ни одного, и сосед меня выгнал. Я немедленно развил в себе интерес к «сравнительной коммерческой культуре» — насколько это было возможно для студента — купил блестящие часы «Таймекс» и принялся их носить.

— Жаль, что вы так думаете, — говорю я. — Если работа вам не подходит, нужно сменить профессию.

Может быть, нам все-таки удастся поспорить.

Алекс достает откуда-то маленький ингалятор и засоряет легкие стероидами. Цвет ее лица меняется. Впрочем, не к лучшему.

— Уже сменила. Организация мероприятий — второй акт драмы. Я устаю не от работы, а от клиентов. Эта дама-сенатор… властная стерва. Она отослала обратно мои наброски, перечеркнув их жирным крестом, и написала: «Пожалуйста, сделайте панихиднее». Представляете? Ее бедному старику мужу отрезало голову мотором катера, а ей лишь бы собрать побольше денег под это дело.

— Она демократ?

— Угадали. Мне бы следовало изменить свои пристрастия.

— Обе партии коррумпированы.

— Потогонная система, — произносит она.

Алекс говорит на моем языке. Может быть, она тоже читала Сэнди Пинтера — или о нем. Может быть, Алекс не так уж проста.

— Так чем вы занимаетесь? — спрашивает она.

Я умалчиваю о КВПР и говорю, что провожу тренинги, — именно это ждет меня в Рено. Идеальный учебный пример — история Арта Краска. Бывший танкист, армейский капитан, вдобавок перенесший рак, открывает скромное мексиканское кафе, где играет марьячи и готовят блюда по семейным рецептам. Расширяет бизнес при помощи займов, держится на шаг впереди растущей долговой нагрузки, ориентируясь на актуальный рынок — молодые работающие семьи. Разрабатывает внушительный план компенсаций, чтобы удержать лучших сотрудников, но заходит слишком далеко и вызывает всеобщее негодование, как только пытается уменьшить размах. Результат — систематические прогулы. Акт саботажа: кто-то подмешал человеческие экскременты в рубленое мясо. Вспышка колита, от которой пострадали десятки клиентов, запятнала имя Краска. В числе моих рекомендаций — спортивный клуб, чтобы повысить моральный уровень сотрудников, и, для улучшения общественного имиджа, спонсирование обучения для нуждающихся местных детей.

Приносят еду — сэндвичи с ветчиной и с индейкой, с майонезом и листьями салата. Алекс задает разумные вопросы насчет Краска, затрагивая деликатную тему восстановления бренда — она предпочитает этот термин.

Когда я замолкаю, Алекс рассказывает о себе. Она родом из городка в Вайоминге, такого же маленького, как и мой; гордится он лишь тем, что однажды местный помощник шерифа остановил за превышение скорости Роберта Редфорда. Я знаю кое-что получше. В Полк-Сентер у нас был врач, коллега отца по масонской ложе, который специализировался на сомнительных с медицинской точки зрения грудных имплантатах. Однажды он оперировал любовницу президента. Мы узнали об этом, потому что местный телеграф отправил в Белый дом телеграмму с пожеланием скорейшего выздоровления. Служащий сделал с нее копию и послал в местный краеведческий музей, куда отец однажды отвел меня и объяснил, что молодые люди должны усвоить одну вещь: лидеры страны — не святые.

— Очень мудро с его стороны, — замечает Алекс.

— Я по нему сильно скучаю.

— Когда он умер?

— Шесть лет назад.

Я чувствую прилив сентиментальности и замолкаю. Воспоминания о счастливой юности смущают людей — они не знают, хвастаюсь я, шучу или брежу. Для меня это проблема и, как ни странно, бремя — мое золотое марк-твеновское детство, с кукурузными хлебцами на ярмарках и поездках в Йеллоустоун на каникулы. Так мало тени и так много света, в разных вариациях. Осеннее сияние закатов, и на их фоне — товарные вагоны, везущие зерно из округа Льюис; летнее солнце, играющее на раме моего велосипеда. И отец, очевидный источник всякого света, в грубых ботинках и комбинезоне, бредущий на заре к своему грузовику, огромному, желтому, который будил поутру весь город. Отец поставлял топливо для печей по всему округу и обеспечивал жителей горячей водой в душе. Он согревал мир.

Но кому охота это выслушивать? Никому. Раньше я пытался. Пробовал рассказать об этом на литературном семинаре. Какая-то девчонка вдвое младше меня сказала: «Показывай, а не рассказывай». Это бессмысленно.

Алекс выковыривает индейку из своего сэндвича, складывает ломтик мяса пополам, потом еще раз, заворачивает в лист салата и откусывает. Я восхищаюсь ее готовностью принимать то, что дают. Это — черта типичного путешественника, и я спрашиваю, много ли она летает. У Алекс весьма средние результаты — шестьдесят тысяч миль за год, ближние рейсы, авиалинии «Дельта» и «Юнайтед». Ее излюбленные места остановок — гостиницы сети «Мариотт», хотя Алекс признает, что в «Хомстеде» лучше кормят за ту же цену. Она открывает бумажник, похожий на аккордеон — там уйма чистеньких кармашков с VIP-карточками.

— Вам нравится «Авис»?

— Да, — отвечает она.

— Они скупы на мили. Предпочитаю «Маэстро».

— «Маэстро» слишком долго эксплуатирует транспортные средства. Если машина прошла более двадцати тысяч миль, я начинаю нервничать.

— Вот эта новая штука, «Колониал», — неплоха.

— Невозможно быстро выписаться из гостиницы. А я люблю встать и пойти. Кстати, вопрос. Вы когда-нибудь летали с домашними животными?

— У меня их нет. И я бы не стал с ними летать. Климатический контроль в багажном отсеке — черт знает что такое.

Алекс мрачнеет.

— Я взяла с собой кота. Просто не смогла с ним расстаться. Он абиссинской породы.

— Не сомневаюсь, все будет в порядке. Вы дали ему успокоительное?

— Одну таблетку. Как человеку. Или у животных другие дозировки?

Мы снижаемся в Элко, рассекая слои дыма. В горах все лето пожары, от озера Тахо и дальше, и солнце, которое только что коснулось земли, сияет в иллюминатор ярко-розовым. Плохие новости для Алекс. Рено достаточно близко к опасной зоне, хоть она и сказала, что дым ее не волнует — только химикаты. Раньше она полагала, что ее аллергии — результат эмоций, последствие пережитых в детстве стрессов, но теперь Алекс списывает их на воздействие растворителей, клея и красок. Она предпочтет посидеть в салоне, чтобы отдышаться, и спрашивает, не проведаю ли я вместе с кем-нибудь из сотрудников аэропорта ее котенка.

— Принести вам что-нибудь? Шоколадку?

— Сначала нужно прийти в норму. Не хочу рисковать.

— Понимаю.

— Я стараюсь не налегать на карбонаты во время путешествия.

— Несомненно, они вредно влияют на пищеварение. Очень разумно. А я избегаю жиров и масел. Иначе у меня голова раскалывается.

— Пейте таблетки хрома.

— Я все перепробовал.

Сотрудник аэропорта, в спортивных шортах и кепке, на вид весьма довольный в кои-то веки своим контрактом, катит к выходу трап на колесах. Пересадки дают сто очков вперед прибытиям. Такое ощущение, что ты попадаешь на остров, быстро и легко ступаешь туда, где никого не знаешь, где у тебя нет никаких планов, никаких намерений. В жизни трудно найти что-либо по-настоящему нейтральное — но именно таким местом мне кажется Элко, когда я выхожу из самолета, — ни с чем не связанным и спокойным. Мираж.

Ступив на бетон, я замечаю, как извлекают кошачью переноску — наверное, чтобы дать путешественнику воды. Я приближаюсь, но грузчик жестом заставляет меня отойти. Запретная зона.

— С кошкой все в порядке? — кричу я. Грузчик не отвечает — слишком шумит мотор, но что-то в его лице меня беспокоит, когда я наблюдаю за тем, как он садится на корточки, открывает клетку и сует руку внутрь. Потом он подзывает второго, который толкает тележку, и оба они смотрят сквозь решетчатую дверцу.

Второй грузчик встает и подходит ко мне.

— Ваш?

— Моей знакомой. С ним все в порядке?

— Ему дали успокоительное?

— Одну таблетку.

— Он еле двигается. Скажите, чтоб в Рено первым делом его напоили.

Я пробираюсь через терминал и узнаю нескольких сотрудников «Грейт Уэст», чьи лица я запомнил во время предыдущих поездок. Постоянно перемещая людей, так что они встречаются вновь и вновь в разных местах, авиакомпания вызывает у путешественников наподобие меня ощущение бега на месте. По-моему, это не очень хорошо.

Я шагаю в магазин подарков. Насколько мне известно, у Арта Краска — две маленьких дочери, пяти и девяти лет. Я изучаю полки в поисках сувениров и выбираю две фигурки гарцующих мустангов. Насколько я знаю, девочки любят лошадок. Мои сестры все детство были помешаны на лошадях, так что матери пришлось урезать им часы верховой езды, дабы пробудить интерес к мальчикам. Они возненавидели ее за это. Моя мать воспитывала детей «по науке»; до свадьбы она работала учительницей в третьем классе и свято верила в этапы развития. В рамках этой системы, привязанной к ключевым датам, плюшевые мишки на днях рождения сменялись абонементами в бассейн, как только детям исполнялось восемь. В десять нас крестили, в двенадцать конфирмовали, в четырнадцать подписали на «Ньюсуик». Понятия не имею, как она это устроила.

Продавщица, похожая на стервятника пожилая женщина с желтыми от никотина пальцами и взглядом игромана, сует мою кредитку в аппарат. Конечно, она бы предпочла, чтобы я расплатился наличными, тогда можно будет стянуть несколько баксов на игру.

— Заблокировано, — сообщает она.

— Это невозможно.

Она пожимает плечами.

— Попробуйте другую.

Не хочу. Эта карточка — единственная, которая приносит мне дополнительные мили, а вдобавок позволяет участвовать в розыгрыше новенького «ауди».

— Попытайтесь еще раз. Она должна сработать.

Поскольку с моими платежами все в порядке, это какой-то сбой. Но, может, с ними не все в порядке? Я задумываюсь. В прошлый раз почта, пришедшая на старый адрес, носила на себе следы небрежного обращения. Два порванных конверта. Может быть, там был счет? Не помню. Десять дней назад я попросил пересылать мне почту в офис, но, начиная с минувшей пятницы, ничего не приходило.

— Снова не получилось, — говорит продавщица. Она возвращает кредитку так, как будто эта штука заразная.

Я расплачиваюсь наличными, потеряв тридцать одну милю. А главное, я оставил мобильник в самолете и не могу позвонить в отдел работы с клиентами. Приходится ждать, пока какой-то парень в кабинке, рядом с аппаратом для продажи поп-корна, рассказывает воистину бесконечную историю о потерянном велосипеде.

Я делаю умоляющее лицо.

— Что? — шепотом спрашивает он.

— Срочное дело.

— У меня тоже.

Элко — не мой город. Мне здесь никогда не везло.

Алекс выглядит обеспокоенной, когда я возвращаюсь, она так крепко стискивает губами ингалятор, что на шее у нее вздуваются жилы. Я жестом прошу ее сидеть и протискиваюсь мимо, ища глазами телефон, хоть у меня и не будет времени им воспользоваться: дозваниваясь в отдел работы с клиентами, держать трубку и слушать автоответчик приходится пятнадцать минут как минимум.

— Как там мой малыш? О нем позаботились?

— Да, но он какой-то вялый.

— Вы его видели?

Я лгу.

— Да.

Алекс, кажется, не убеждена. Она убирает ингалятор в карман на спинке сиденья и туже затягивает ремень безопасности. Я понимаю, что это — женщина, которая пробивается в жизни, лавируя между современной уверенностью и викторианской хрупкостью.

Мы взлетаем в дыму. Теперь я тоже нервничаю. Не считая узкого коридора, который приблизительно повторяет очертания шоссе I-80, в сторону Калифорнии, небо над Центральной Невадой — это территория военно-воздушных сил, обширный район учений для новейших самолетов, среди которых есть такие быстрые, что очевидцы принимают их за НЛО. Однажды я заметил один из них — серебристую стрелу, ввинтившуюся прямо в солнце. На вершинах гор торчат тарелки радаров, которые отслеживают ход военных игр и корректируют близкие бои. Воздушное пространство Америки обладает собственной географией — это своего рода «ничейная земля», ограниченная воображаемой колючей проволокой. Если наш самолет здесь упадет — возможно, родственники об этом даже не узнают.

Алекс листает «Космополитен», который явно недостоин ее, хотя я сам делаю то же самое — в полете читаю вещи, которые ниже моего уровня. Может быть, она пытается не думать о своем коте — подозреваю, Алекс сознает, что ошиблась с дозировкой. Я представляю себе бедное создание, лежащее в коме в багажном отделении, в окружении ящиков с замороженной форелью, свитерами и теннисными ракетками. Самолет — тот же товарный вагон, только его груз включает и людей; в нас нет ничего особенного, мы — тот же тоннаж, причем менее ценный, в пересчете на деньги, нежели срочная почта.

Я достаю карандаш и бумагу и пытаюсь работать — проясняю стратегию по возвращению Арта Краска на рынок. Трудно сказать, что я исполнен оптимизма. Изгладить из памяти города Рено отравленные тако, может быть, и несложно, но восстановить имидж Арта будет нелегко. Он потерпел крушение. Говорят, что он связался с преступным миром Рено и назначил награду за голову неведомого саботажника. Надеюсь, это неправда. Даже если по его просьбе какому-нибудь уборщику или официанту переломают руки, это не вернет Арту былую славу.

Арт, вероятно, не в курсе, но он — мой единственный клиент в сфере консультаций, мое единственное отдохновение от тягот КВПР. Может быть, лучшее, на что я способен — это ускорить его падение. Строго говоря, существуют два типа консультантов — специалисты по бухучету и деловым операциям, которые воздействуют на тело пациента, и те, кто лечит душу, рассматривая пострадавшую фирму как живой организм, раздираемый конфликтами и желаниями. Фирмы чувствуют, думают и мечтают, а иногда умирают, как может умереть компания Арта, как умер отцовский бизнес. Они умирают от одиночества. Как написал в одной из своей книг Шандор Пинтер, бизнес процветает в условиях конкуренции, но ему все равно нужны любовь и понимание.

Алекс направляется в туалет, оставив меня наедине с непринятыми решениями. Каждый рейс — трехактная пьеса (взлет, путешествие, посадка — прошедшее, настоящее, будущее), а значит, пора подготовиться к расставанию — как, на каких условиях и с какими надеждами. Алекс уже знает, что я остановлюсь в отеле «Хомстед», а я — что она будет в «Харра» готовиться к мероприятию, которое начнется в восемь. Может быть, у нее в Рено есть любовник — может быть, она думает, что и я не одинок. Возможно, она права. Анита — покерный крупье, ей двадцать девять, она выпускница биологического факультета, отправилась на Запад в качестве сотрудника Парковой службы, а в итоге влилась в местную разноцветную толпу. Мы целомудренно провели вместе время месяц назад и побывали на выступлении ирландских танцоров в «Силвер легаси», но я не планирую навещать Аниту вторично. Она терпеть не может азиатов, которые заправляют клубом, и, хотя поначалу я разделял ее нетерпимость, потом мне стало стыдно. Анита — из тех женщин, которые используют «правые» взгляды вместо пистолета или слезоточивого газа — то есть для самообороны, как знак предупреждения для всяких придурков. Это очень утомительно. И поглощает много времени. Кеннеди то, Всемирный банк се…

По правде говоря, для Алекс у меня тоже нет времени — если предположить, что у нас есть какая-то перспектива, в чем я сомневаюсь. Нет, наша цель — расстаться, не строя никаких планов на вечер. Нужно использовать минуты снижения, чтобы отдалиться друг от друга и позабыть о проявленном любопытстве. Убедить самих себя, что лучше оставаться посторонними.

Пора наскучить друг другу, если возможно.

— Завтра лечу в Калифорнию, — говорю я, когда она возвращается, с порозовевшими щеками и пахнущая влажными салфетками. — Вы знаете — если верить журнальным обзорам, в отношении еды она теперь соперничает с Нью-Йорком. По-моему, это неправда.

— Почему?

— Просто мне так кажется. А вы куда после Рено?

— Домой, в Солт-Лейк-Сити. Я недавно туда переехала.

— Вы мормонка?

— Нет. Хотя меня пытаются обратить. Мне нравится, когда ко мне приходят.

— Они уверяют, что носят пуленепробиваемое нижнее белье. Клянусь. Они будут рассказывать вам о том, как останавливают пули.

— В жизни о таком не слышала.

— Начните встречаться с мормоном.

— А я думала, они не ходят на свидания.

— Еще как ходят. И в первый же вечер у них наготове обручальное кольцо.

Я замолкаю. Это чересчур интересно — и чересчур личное.

— Вы уверены, что видели именно моего кота? Я слышала, животных иногда теряют, и в итоге они оказываются где-нибудь в Греции.

— Как называется этот фильм? «Удивительное путешествие»? Семья переезжает в другой город, а собака проходит тысячу миль, чтобы их разыскать. Если не ошибаюсь, по пути она дерется с медведем.

— Таких фильмов не один. Этот жанр называется «травелог».

— Да, я знаю, просто редко так их называю. Проблемы с произношением.

— У меня точно так же со словом «сигариллы». Трудно выговаривать «л».

— Можно говорить «сигарильи» — как испанцы.

— По-моему, это неправильно.

— Я проверю по словарю.

Это срабатывает — мы почти не смотрим друг на друга, а вот и Рено. Еще десять минут. Единственная проблема — наша гордость; она слегка уязвлена. Соглашение, выработанное мною для нас обоих, предполагало деликатное и неохотное расставание, а вовсе не полнейшее отстранение. Может быть, переиграем? В конце концов мы прилетели в Рено — город, вся экономика которого построена на ошибках и преданном доверии. Нельзя ли, по крайней мере, признаться, как нам жаль, что мы приучены столь благоразумно относиться к собственному телу?

Нет, потому что пресловутый пьяный пассажир снова начинает скандалить со стюардессой, которая попыталась его заткнуть. Он швыряет в нее кубиком льда, хихикает, фыркает, его лицо напоминает красную клоунскую маску. Алекс морщится. Она столько летает, что могла бы уже привыкнуть к подобным вспышкам ярости — но Алекс съеживается, точно крольчонок. Это мой шанс покровительственно обнять ее? Я задумываюсь, но тут появляется второй пилот — кинематографически красивый в своей униформе, воплощение мужественности — до такой степени идеальный, что любое покровительственное движение с моей стороны покажется ничтожным и банальным. Он грозит пьянице арестом по прилете. Вскидывает руку. Пьяный сначала ворчит, а потом замолкает. Пилот приказывает ему подобрать разбросанный лед и стоит, уперевшись руками в бока, пока тот шарит по полу.

Этот мини-спектакль возвращает нас на прежние позиции. Алекс извлекает ингалятор. Она выглядит измученной. Она уже готова забрать своего кота, поймать такси и свернуться в постели под звуки новостей по телевизору. Она опустит шторы и съест принесенный в номер салат, потом возьмет из мини-бара шоколадку, наденет наушники, надвинет на глаза специальную маску и ляжет, не раздеваясь, чтобы вздремнуть без снов.

Вскоре мы уже выходим из самолета, шаркая ногами, точно маленькие дети, которые гуляют, держась за веревочку. Я иду на шаг впереди Алекс. Это — прощание.

— Удачи с вашей стервой-сенатором.

— Мне она понадобится.

— Если у вас есть карточка «Колониал», вы сможете быстро выписаться из гостиницы. Они упростили процедуру. Дайте им еще один шанс.

— Обязательно.

Куда они деваются, когда мы расстаемся? В последний раз я вижу Алекс, когда она стоит у ленты транспортера, теребя волосы и ожидая появления кошачьей переноски. Сомневаюсь, что кот прибудет живым; вдруг меня охватывает нешуточный гнев из-за того, что Алекс рискует жизнью животного лишь ради того, чтобы развеять свое одиночество. Это должен был сделать я, ее сосед, но она позволила мне уйти. И я позволил ей уйти. Мы позабыли, что в Небе у нас нет ничего, кроме друг друга.

Глава 4

Некогда я старался казаться интересным. Потом это прошло. Теперь я стараюсь быть любезным и пунктуальным.

Но сегодня я терплю фиаско. В фирме проката автомобилей идиот-стажер с трудом надевает ключ на колечко и складывает мой контракт, чтобы он влез в конверт. Судя по возрасту, ему следовало бы учиться в колледже, а вместо этого он успешно движется к увольнению. Испробовав мою кредитку — она по-прежнему заморожена, поэтому придется воспользоваться «Амекс», которая не приносит мне миль, — он роняет ее и наступает сверху ногой, поцарапав магнитную полосу. Парень пытается оправдаться тем, что у него сальные руки (он только сожрал упаковку жареных цыплячьих крылышек). Я говорю, что лучше бы ему пересмотреть свои жизненные цели; стажер улыбается так, как будто я ему польстил, благодарит меня и вручает карту города.

— Простите, каковы ваши рабочие обязанности? — спрашиваю я.

— Заполнять бумаги.

— Нет. Ваша работа — предлагать услуги, в которых нуждается клиент.

Он пялится на меня.

— Например, в чем нуждаюсь я?

— Вам нужен четырехдверный «Ниссан».

— Точнее сказать, мне нужно добраться на совещание, через весь город, вовремя, с удобствами, в целости и сохранности. «Ниссан» — лишь средство. Деталь. Попытайтесь меньше думать о мелочах и больше — о процессе как таковом. Это пойдет вам на пользу, поверьте.

— Вы что, миллионер?

— Нет. Разве нужно быть богатым, чтобы давать советы?

— Да — если хотите, чтоб я вас слушал, — отвечает он.

Машина — новая модель, прежде я такую никогда не водил — пахнет цветочным дезодорантом, который хуже любой вони. Зеркала все направлены в разные стороны, как будто тот, кто пользовался этой машиной до меня, страдал от шизофрении. Радио настроено на волну «Христианский рок». Это — мое тайное пристрастие: он такой же классный, как и настоящий рок, но притом более мелодичный, с хорошо зарифмованными стихами. У исполнителей настоящий талант, и они преданы своему делу. Когда копы забрали ее второго мужа, Джулия провела целое лето среди «вновь рожденных» и работала в сувенирном магазинчике при церкви святого Павла. Хозяин магазина играл в рок-группе под названием «Кровь Христова». Мы пошли на один из концертов — шоу с туманом, лазерными лучами и разноцветными ширмами. Бисируя, музыканты выпустили белых голубей — а потом Джулия и остальные зрители бросились на сцену и рухнули на колени перед неоновым крестом, который стоял рядом с ударной установкой. Я был потрясен, когда увидел такую жажду веры.

Я включаю радио, разворачиваю зеркала, еду к будке охраны и показываю документы. Старик подмигивает, поднимает полосатый шлагбаум, и я качу прочь.

По пути к дому Арта, где, по его настоянию, должна пройти встреча, я записываю на диктофон фрагменты вступления к «Гаражу» (микрофон прикреплен у меня под подбородком).

«В течение многих лет девиз оставался одним и тем же: развивайся или умри. Но действительно ли это так? Слишком часто развитие как самоцель приводит к хаосу — неразумной экспансии капитала, несвоевременным приобретениям, стрессам на работе. В „Гараже“ я предлагаю инновационную формулу взамен рискованной погони за прибылью: удовлетворение достигнутым. Золотая середина — этого может быть вполне достаточно. Ересь? Вовсе нет — для тех, кто изучает человеческое тело и знает, что здоровье достигается не возрастающим день ото дня потреблением и чрезмерной активностью, а функционированием в разумных пределах диеты и физических нагрузок, работы и отдыха. То же применимо и к корпорациям, целью которых должна быть не погоня за цифрами, а творчество и разумное распределение активов. Прочтите эту книгу — и вы узнаете, что такое Четыре признака золотой середины и Шесть ложных целей…».

Понятия не имею, откуда берутся слова. Как и вся книга, которую я писал в течение десяти месяцев, надиктовывая по два часа перед сном, в безликих номерах гостиниц, чьи удобства и интерьер позволяли мне работать не отвлекаясь, бездумно; предисловие казалось дарованным свыше — сном, воплощенным в словах. Не знаю, как это скажется на ценности «Гаража». Иногда я боюсь, что моя книга — просто поток сознания, переполненный жаргоном, и это автоматически сводит на нет ее преимущества. Я позволил себе перечитать текст лишь единожды, и некоторые идеи показались мне чужеродными, совершенно не похожими на то, как я поступаю в действительности. Возможно ли быть мудрее в книге, чем в жизни? Надеюсь.

Следуя инструкциям Арта Краска, я еду меж холмов в дыму, который пахнет горящими покрышками. Я знаю, что Арт недавно переехал в гольф-клуб, но трудно вообразить себе зеленые лужайки на коричневых курганах. И откуда поступает вода? Это неправильно. По-моему, культура гольфа, постичь каковую у меня есть изрядные шансы, обязана своим обаянием атмосфере расточительства, великолепному несоответствию между внушительными затратами (большая территория, уйма труда и техники) и нематериальным итогом. Грустно. Те несколько раз, когда мне доводилось играть в гольф, я уходил домой, чувствуя себя экологической дырой.

Я подъезжаю к воротам, где сидит пожилая женщина, настолько обожженная солнцем, что ее кожа напоминает крылья летучей мыши — выгоревшая, серая, с тонкими жилками. Я называюсь, и она заглядывает в список.

— Арт просил вас пройти прямо в дом, там открыто. У него срочное дело.

— А когда он вернется?

— Он уехал час назад. Не знаю когда. Езжайте медленно и смотрите в оба, чтобы не столкнуться с гольф-мобилем. Большинство наших посетителей не слышали, как вы подъехали.

Строительство еще не окончено, на улицах, похожих на лапшу, и в тупичках лежат груды песка. Застройщик, имея такое количество крошечных улочек и закоулков, исчерпал список нормальных названий. Я сворачиваю налево на Ласси-Драйв и направо — на авеню Пола Ньюмана. Дома («стоимостью от двухсот пятидесяти тысяч долларов», как гласит рекламный щит) выстроены в разнообразных стилях, самый популярный — нечто вроде греческой виллы, плоская черепичная крыша в сочетании с массивными колоннами. Дом Арта — в числе наиболее изящных, с ярким дерновым газоном (видно, что он положен совсем недавно) и фонтаном из поддельного мрамора, украшенным фигурками танцующих купидонов. Весьма неосмотрительно для человека в его положении. Из-за ресторанов Арта в больницу отправилась половина Невады, а он строит себе дворец в стиле «мафия-модерн».

Мне очень хочется оставить язвительную записку и уехать в аэропорт. Бросить Арта на произвол судьбы значит получить несколько дополнительных, крайне важных при моем перегруженном расписании, часов. Я мог бы купить словарь и заняться окончательной шлифовкой «Гаража». Мог бы пойти в спортзал и уделить немного внимания своим дряблым мускулам. КСУ меня поймет: Арт — незначительный клиент и неизменно запаздывает с платежами, но я обязан учитывать и мнение «МифТек». Если они действительно следят за мной издалека, на этой неделе надо вести себя безупречно. И потом, мне нравится Арт. Он груб, но у него натура искателя.

Я набираю на мобильнике номер своей кредитки и бреду мимо дома к бассейну, голубому водоему неопределенной формы, с искусственным островом и двумя лежащими на дне мячами для гольфа, похожими на нерастворившиеся таблетки аспирина. Мой звонок переходит с компьютера на компьютер, и наконец мне отвечает человек, голосом автоответчика.

— Где вы в данный момент находитесь? — спрашивает женщина.

— Невада. Рено.

— Вы делали покупки на крупную сумму в минувшую пятницу?

— Потому-то я и звоню. Вы заблокировали мою кредитку.

— С кем я разговариваю?

Я теряю терпение.

— У меня деловая поездка, я полностью завишу от вашей карты, придерживаюсь нашего соглашения, верю в добросовестность…

Женщина сбавляет тон и начинает объяснять. Она говорит, что в последние несколько дней кто-то переезжал из штата в штат, производя крупные покупки на мой счет — полторы тысячи долларов в магазине электроники в Солт-Лейк-Сити, двести долларов за заказ букета у известного флориста… Это явно не соответствует моим покупательским привычкам, и потому банк заморозил кредитку. В последний раз с нее снимали деньги в субботу — четыреста долларов в техасском магазине.

Это был я. Чертовы ковбойские ботинки. Я говорю об этом женщине.

— Вы уверены, что вы сейчас в Рено?

— Да.

— И вы точно не заказывали цветы в четверг? По телефону?

Я стою на краю бассейна, озадаченный и испуганный. Заказать букет на день рожденья матери входило в мои планы — я даже выбрал композицию в августовском номере «Горизонта». Но разве я их уже послал?.. Ничего подобного.

— Куда, в какой штат, послали цветы? — спрашиваю я.

— Мы не располагаем такими подробностями.

— Какой сентиментальный вор.

— Да, сэр.

Я читал о таком — это называется «кража личности». Воруют персональную информацию, биографию, дублируют экономическую структуру, сканируют подпись, подделывают удостоверение и действуют под чужим именем, чтобы покупать DVD-проигрыватели и меховые шубы. Ущерб может быть весьма ощутим — требуются месяцы, чтобы жертва все выяснила и решила проблему. Приходится распутывать в обратном порядке цепочку мошенничеств и заново подтверждать свою репутацию и доброе имя. Но, возможно, я зря паникую. Может быть, в моем случае все гораздо проще. Может быть, какой-нибудь жулик просто нашел мой старый счет в мусорной корзине закусочной в аэропорту.

— И все-таки я кое-чего не понимаю, — говорит женщина. — Карточка по-прежнему у вас?

— Да, — и я тут же занимаю оборону. — Но на прошлой неделе меня не было в Юте.

— А где вы были?

Я задумываюсь. Обычно я быстро действую, но туго вспоминаю. Не помню даже, когда именно я начал страдать от подобной забывчивости.

— Кто еще в курсе ваших перемещений?

— Мой секретарь. И дорожный агент.

— Ей можно доверять?

— Ему. А откуда я знаю? Давайте подведем итог — как скоро вы сможете выслать новую карточку?

— Немедленно. Куда ее отправить?

— Онтарио. Калифорния. «Хомстед».

— Это отель?

— Где вы находитесь?

— Гранд-Форкс, Северная Дакота.

— Это сеть гостиниц бизнес-класса.

Я продолжаю говорить, когда появляется Арт. Удобства ради он в черной майке и спортивных шортах из липучей ткани, которые облегают его массивную мошонку. Он похож на отставного циркового атлета. Волосы у него длиннее, чем я помню, — должно быть, в прошлый раз Арт собирал их в хвост, а теперь они густыми седыми прядями падают ниже плеч. Такую прическу я наблюдал у любительниц христианского рока и всегда находил ее привлекательной, но Арт — не тот случай.

Он жестом велит мне не торопиться и возится с каким-то раздвижным прибором — высасывает с поверхности бассейна мусор, подтягивает мячи на мелкое место, заходит в воду и достает их, а потом отправляет через забор обратно на поле, как будто швыряет гранату в фашистов. Арт, судя по всему, не в ладах со своим новым окружением и видит исключительно минусы и изъяны. Люди в пятьдесят лет обычно не меняют дома. Мои родители так и не сумели оправиться от изумления, которое испытали, когда въехали в дом своей мечты, в восточной части города, — это произошло незадолго до того, как отец разорился. Джакузи их смутило, хотя они думали, что со временем им понравится, а лишние спальни вгоняли отца в краску.

Я убираю мобильник в карман и присоединяюсь к Арту за столом в тени зонтика с эмблемой пепси-колы, облепленного серым пеплом. Арт ворует из собственных ресторанов — дурной знак. Черный камень, похожий на кусок лавы, прижимает к столу покоробившийся от дождя рыболовный журнал и пачку объявлений об эскорт-услугах — такие листки обычно раздают старики на улицах, их несут с собой до угла, а потом комкают и выбрасывают.

— В доме не хватает женской руки, — говорит Арт.

— Кокилла уехала в субботу утром. Хотите выпить?

— Соболезную. Она уехала насовсем?

— Впрочем, выпить вы и не сможете, потому что она забрала все бокалы. Надеюсь, насовсем.

— Почему надеетесь, Арт? Вы ведь любите жену.

— Это она сделала, Райан. Она оставила записку с признанием. Вот чем я сейчас занимаюсь — хожу к адвокату и перебираю улики. Меня уже мутит. Видите пятно на рубашке? У меня язва. Представляете? Я отдал Кокилле все. «Фиеста брава» принадлежала ей. Мы готовили по ее рецептам. Предают всегда только свои — так, кажется? Просветите меня. Это что — какая-то великая истина? Подмешать заразу в гамбургеры и накормить ими детей в бумажных шляпках.

— Очень неприятная картина. Вы, наверное, страшно расстроены.

— Сегодня утром мое дерьмо было фиолетового цвета. Фиолетового!

— И какие у Кокиллы были мотивы?

— Вы эксперт, вот и догадайтесь.

Арт прав, я и сам знаю, отчего любимая жена, которая всегда изъяснялась по-английски чопорно, как все иностранцы, и выглядела столь застенчивой, разрушила его мечту. Я знаю — потому что наблюдал за Артом, изучал его. На кухне, где он учил запуганных юнцов обжаривать тортильи в кипящем свином жире. В столовой, где он громогласно напевал народные песни двум ревущим близнецам в детских креслицах. В кабинете, где он привычно разъяснял сотрудникам всю важность взаимного доверия в отношении чаевых. Любой бизнес, по сути своей, — это чья-то мечта; Арт больше всего хотел, чтобы мир, точно ребенок, покоился в его крепких объятиях. Он не шпынял и не унижал подчиненных, он относился к ним по-отцовски, но его щедрость неизменно подразумевала, что мир слаб и деструктивен, что он несет в самом себе угрозу. Даже то, как он угощал своих партнеров, без спроса приказывая наполнять тарелки обедающих, казалось слегка унизительным. Рестораны Арта были хороши и доступны, но в них ощущалось нечто удушающее; хотя в каждом зале посетители видели изображение Кокиллы в полный рост, в национальном костюме, с дымящимися мисками бобов и риса, «Фиеста брава» была детищем Арта, его сердцем и душой. Бунт жены стал неизбежен. Мужчина, который смешивает бизнес с семьей, рискует утратить то и другое, насколько мне известно. Арт не дожидается моего ответа.

— Она ушла, потому что не выносила запаха, — говорит он. — Запаха кухни. Это что, климакс? Вопрос вот в чем — подавать ли в суд?

— Конечно, нет. Ликвидируйте дело и двигайтесь дальше. Наслаждайтесь игрой в гольф. Рано или поздно вас посетит новая идея — тогда позвоните мне, и поговорим. Впрочем, не форсируйте событий. И поставьте рамки своему гостеприимству.

— То есть?

— Вы даете людям больше, чем они хотят. Перекрываете им кислород.

Арт барабанит пальцами по крошечной столешнице, и частицы пепла сыплются через край. Я переминаюсь с ноги на ногу, дабы показать, что спешу. Я вовсе не рассчитывал вмешиваться в семейную ссору, и Арт не в том настроении, чтобы выслушивать горькие истины, — и не обязан делать это прямо сейчас. В любом случае, он не в восторге от моих идей — Арт пригласил меня по совету своего адвоката, знаменитого юриста, с которым мы познакомились в Небе и который, по слухам, был лишен звания за фокусы с доверенностями.

— Хотите есть, Райан?

— Перекусил в самолете. Мне очень жаль насчет Кокиллы, Арт. Видимо, дети остались с ней?

— Да. И теперь она промывает им мозги. Они думают, раз я не бахаи, то ни цента ни стою.

— Кокилла — бахаи? Я и не знал.

— Их трудно отследить. Они смешиваются с другими группами.

Я встаю и протягиваю руку.

— Куда-то собираетесь? А я думал, вы полностью посвятите мне вечер.

— Денег не нужно. Я скажу КСУ, чтоб не давили на нас. Вы расстроены.

Арт складывает руки на груди.

— Значит, вот как вы работаете. Человек теряет все — и вы тут же удираете. Ну а мне нужна компания, Райан. Посмотрите на меня. Или вы отправляетесь со мной развлекаться в город, и мы напиваемся, или я скажу тому типу, который звонил на прошлой неделе, что Райан Бингам придурок и не умеет доводить дело до конца.

— Кто вам звонил, Арт?

— Он собирал отзывы. Человек из какой-то фирмы, куда вы хотите перейти.

— И что вы сказали?

— Что от меня только что ушла жена, но я непременно с вами свяжусь, как только прочищу мозги. Как вам ресторан «Звезды»? Я заказал там столик. Поедем на вашей машине или на моей, все равно.

— Тот, кто звонил… он говорил серьезно, или, может быть, это розыгрыш? Один из моих коллег — шутник.

— Как по-вашему, есть у меня шансы, если открыть ресторан под новым именем? Не мексиканский… что-нибудь более гигиеничное. Например, ближневосточная кухня.

— Не такая уж большая разница, как вам кажется. Если непременно хотите заниматься ресторанным бизнесом, то учтите, что сейчас многие богатеют на продаже пончиков. На юге есть одна компания, которая скоро станет общенациональной, но вам придется делать совместную рекламу, и встречные закупки — это тоже проблема.

— В Неваде их пока нет?

— Кажется, нет.

— В 1969 году я пробовал торговать пончиками, но в семидесятые прогорел. Что изменилось?

— В том-то и загадка…

— Неужели никто не знает? Ну же.

— Может быть, знают в Омахе. Посмотрим.


В науке эксперимент не имеет смысла, если его невозможно повторить с тем же результатом. Я точно так же отношусь к ресторанам и кафе. Если блюдо невозможно приготовить одинаково вкусно в Лос-Анджелесе и в Литл-Рок, меня оно не привлечет. Я люблю успешные формулы. Люблю еду, которая прошла проверку и доведена до совершенства, так что можно заказать блюдо и расслабиться, зная, что шеф-повар не использует посетителей в качестве подопытных крыс и не скормит мне какую-нибудь свежеизобретенную фруктовую сальсу. Честно говоря, я предпочитаю рестораны без шеф-поваров: курс их обучения столь стремителен, что на кухне может оказаться буквально кто угодно. Поэтому я рад, что Арт выбрал мясной ресторан «Звезды». Это одно из немногих мест, от которых я всерьез завишу; тамошний комфорт неизменно меня удовлетворяет. На стенах, под стеклом, висят спортивные награды, по залу снуют официантки в шортах и футболках, как будто они только что выскочили из постели какого-нибудь спортсмена. Однажды на «Звезды» подадут за это в суд, но до тех пор я — их поклонник.

Мы садимся на оранжевую виниловую скамью, украшенную эмблемами крупнейших спортивных клубов. Моя задача — каким-либо способом отвязаться от Арта, не ставя под удар возможные отношения с «МифТек». Через три часа — мой рейс в Онтарио, и местный «Хомстед» выдает постояльцам удвоенное число миль в связи с ремонтом и вынужденными неудобствами. Проведя там две ночи, я наверстаю упущенное.

Мы заказываем два фирменных коктейля — большую порцию мартини, украшенную крошечными помидорчиками. Чтобы улизнуть, нужно напоить Арта и при этом не надраться самому. Я это умею. Один из вариантов — отхлебывать из бокала, но не глотать, а сплевывать в салфетку, имитируя чих. А если напиток прозрачный, можно вылить его в стакан с водой, который якобы случайно опрокидываешь, как только он наполнится. Мне слегка стыдно, что я недостаточно мужественен, чтобы открыто заявить о своих возможностях, но, поскольку еще никто не ловил меня на этих фокусах, я стыжусь втайне и готов все отрицать — точно также, как порой поступаешь, оставив грязные трусы в мусорном ведре в номере отеля.

Арт грызет корочку хлеба. Сегодня он разбил мне сердце. Мужчины ставят на кон все, когда открывают собственный бизнес, причем не только деньги. Взять хоть моего отца. Прежде чем развозить пропан, он работал механиком и принимал заявки на ремонт. Иногда, во время урожая, он работал ночь напролет, ездил с инструментами от фермы к ферме, спасал испорченные комбайны и застывшие веялки. Он пил таблетки кофеина, чтобы не спать, и питался почти исключительно шоколадным молоком. Однажды утром отец сказал, что с него хватит, и на неделю залег отсыпаться. Мама рыдала. Отец вышел из комнаты, когда из банка позвонили и сказали, что его предприятию готовы дать ссуду. Он впервые со времен свадьбы надел галстук и отправился подписывать документы. Когда отец вернулся на новеньком джипе, на котором красовалась его фамилия, он стал другим человеком, куда более оригинальным. И этот эффект длился годы. Отец как будто стоял в луче прожектора.

Бифштексы готовят дольше, чем следовало бы, хотя мы оба заказали с кровью. Пока мы ждем, Арт обсуждает проблемы, связанные с моей кредиткой, выказывая изрядную осведомленность по части всякого плутовства — и я не удивляюсь. Он предполагает, что я имею дело не с преступником-одиночкой, а с крупной бандой.

— Вот что они делают — крадут персональную информацию, и у них есть всего пара дней, чтобы ею воспользоваться, поэтому они и устраивают массовые закупки. Одновременно в разных городах, поэтому в банке думают, что держатель карты путешествует. Люди тратят больше денег, когда ездят, так что, когда сумма расходов начинает увеличиваться, программы, которые должны отслеживать жуликов, срабатывают не сразу.

— Откуда вы…

Арт съедает помидорку, прикрыв рот салфеткой, чтобы не брызнуло.

— В моем бизнесе были вещи, о которых вам ничего неизвестно. Деньги, которые нигде не значатся. Стандартные махинации. Все так поступают.

— Жаль это слышать. Впрочем, богатство развращает.

— Я хотел работать честно. Я пытался. Прочел все книжки, написанные людьми вроде вас. «Преодолеть сопротивление». «Реализуй свою мечту».

— Не судите о хорошем начинании по отбросам.

— Визуализация. Временной анализ. Оценка качества. Я все это дерьмо перепробовал. Когда собираешь сотрудников в одной комнате, и вы сидите в абсолютной тишине восемь часов, а потом записываете свои мысли, складываете в коробку и никогда ее не открываете. Ну и тому подобные штучки. И все равно я терял деньги. Терял людей. Получал заверенные письма от разных комиссий, где говорилось, что такая-то подала жалобу, поскольку я ее уволил «ни за что», а на самом деле она запустила лапу в кассу. Инспекции днем и ночью. Туалет для инвалидов нужно перенести — тысяча баксов. Этот стол загораживает выход, платите штраф. Охрана здоровья, пожарная инспекция, налоговая служба… Просто ад. И каждый сует тебе вилы в бок.

— В менеджменте это называется «психическая цена», — я смотрю на официантку, надеясь, что она поторопится.

— Райан, ты не понимаешь. Прости, но ты не понимаешь… Как по-твоему, почему нам никак не принесут еду? Сейчас объясню. Потому что идиот, который надзирает за кухней, час назад выскочил за очередной дозой и получил ножом в плечо на задворках «Стокмэн клаб», поэтому хозяину пришлось поставить на его место старого пьяницу, которого уволили неделю назад за то, что тот харкнул в салат. Человеческие ресурсы? Скажи лучше — человеческие проблемы.

Чтобы успокоить Арта, я признаюсь, что я — всего лишь наблюдатель и никогда не занимался бизнесом. Впрочем, уже слишком поздно, Арт завелся, и даже прибытие порции бифштекса на кости, в собственном соку, в окружении жареного лука, не в силах умерить его гнев. Если он и дальше будет пребывать в том же настроении, я не посмею смыться — первым делом завтра Арт позвонит в «МифТек» и очернит меня. Моя единственная надежда — что он свалится в ближайшие полчаса. Фокус с водой на повестке не стоит, потому что Арт зорко за мной наблюдает, а к трюку с салфеткой я уже прибег. Я заплачу бармену, чтобы он налил Арту виски, а мне — минералки.

— Пойду отолью, — говорю я.

— Я тоже.

Я сильно удивлен — мужчины обычно не ходят в туалет вместе. Арт еще более одинок, чем кажется.

Писсуары наполнены кубиками льда — никто не может внятно мне объяснить, зачем. Управляясь одной рукой, Арт откидывает голову назад и встряхивает самсоновской гривой. А я никак не могу помочиться.

— Поехали в «Мустанг». Сущий притон, зато они подбирают девочек на лучших пляжных курортах. Мой бифштекс — черт знает что, все равно что жевать бейсбольную перчатку.

— А мой ничего себе. Давай пропустим здесь еще пару глоточков.

— Не могу. У меня в голове одна картинка…

Арт расплачивается за еду, вытащив из зажима две купюры по пятьдесят баксов. Есть люди, которые пользуются зажимами для денег, и есть любители бумажников. Представители первой разновидности оставляют щедрые чаевые, даже если сервис никуда не годится, расплачиваются исключительно новенькими бумажками и считают вечер неудавшимся, если не получилось потратить все. Значит, я застряну в Рено. Единственный способ добраться до Онтарио — лететь в Лос-Анджелес и добираться оттуда на машине, но у меня душа не лежит к скоростным шоссе.

Огни стриптиз-бара испещряют наши лица разноцветными полосами. Ковбой на пороге ломбарда швыряет к нашим ногам горящий окурок сигары, который закатывается под лимузин с вылинявшими номерами LTHL DOS. Я наступаю на комок жвачки, отчищаю подошву и немедленно вляпываюсь в следующий. Зазывала у дверей казино, одетый лепреконом, но слишком жирный для того, чтобы носить ярко-зеленые лосины, протягивает нам купоны на две бесплатных игры на какой-то штуке под названием «Колесо мечты». Мы проходим мимо.

— Час. Больше времени у меня нет.

— Ладно, — отвечает Арт. — Я, вероятно, закончу вечер в отдельном кабинете, привязанный к батарее шелковыми женскими трусиками.

Я вспоминаю подходящее трудное слово. Нужно пускать их в оборот — или они утратят цену.

— Ты старый сибарит.

Клуб похож на комнату отдыха: ни сцены, ни ярких огней — лабиринт столов и кожаных кушеток, которые стоят так тесно, что танцовщицы и официантки вынуждены пробираться боком, соприкасаясь бедрами и грудями, если им нужно разминуться. Арт шагает впереди сквозь клубы синего дыма, пробираясь в дальнюю часть зала, отгороженную деревьями в кадках — их листья по форме и размеру напоминают ладони. Мы садимся, и я чувствую себя охотником в засаде: сам я невидим, но мне открывается полный обзор. Арт прав, женщины здесь выше всяких похвал — они кажутся прохладными на ощупь, здоровыми и неглупыми. Арт начинает заметно волноваться, как только одна из них к нам приближается. Он бросает в рот пару мятных леденцов для освежения дыхания и усиленно жует, чтобы высвободить активные ингредиенты.

Лично я не испытываю соблазна. В молодости я сделал ошибку и заговорил, подробно и обстоятельно, со стриптизершей о ее заработке. Ее доходы повергли меня в шок. Она зарабатывала вдвое больше меня. Девушка заявила, что копит деньги на колледж, но при дальнейших расспросах выяснилось, что у нее даже нет банковского счета и что она содержит аж двух сумасбродных любовников. Мне не было ее жаль, я почувствовал себя оскорбленным. Вот я, честный человек, за которого эта красивая девушка могла бы выйти замуж, но вместо того она высасывает у меня двадцатки, играя на моих дарвиновских инстинктах.

Девица усаживается к Арту на колени и начинает представление — берется за спинку стула, чтобы не потерять равновесие, и изгибает свое красивое стройное тело. На плече вытатуирована раскрывшаяся маргаритка. Я отвожу взгляд, но Арт намерен продолжать разговор.

— Если я избавлюсь от своих ресторанов, то попробую одну штуку… Что-то вроде «книги почтой», только я буду торговать инструментами. В апреле — беспроводная дрель. В мае — циркулярная пила. Если вам не нужно, отошлите обратно. Знаешь, как это работает. Барахло все накапливается. Это автоматическая реклама, потому они никуда не могут деться.

— Не знаю. Может быть. Я ухожу из КСУ, Арт. Боюсь, я не смогу тебе помочь.

— Просто дай мне надежду… эй, не так сильно, детка, иначе я тресну.

Я просто обязан поддержать оптимизм Арта, указать ему на новые горизонты. У меня есть одна мысль. На конференции в четверг я увижу Тони Марлоу, одного из самых высокооплачиваемых консультантов-мотиваторов, с которым познакомился через общих приятелей, когда он еще не был так крут. Тони начинал с махинаций со скорочтением в Калифорнии, где обошел все дома престарелых, а потом уехал в Силиконовую долину и принялся преподавать там «навыки командной работы». Этот тип — просто бомба, он вылетел из старшей школы и создал себя с нуля, его частные консультации обращают директоров компаний в ничто. Вот что я предложу Арту — несколько часов с Марлоу.

— Я кое-что черкну на карточке, Арт. Не потеряй. Такое выпадает только раз в жизни.

Я засовываю карточку под пепельницу, а потом замечаю финансового консультанта, которого видел в самолете, — буквально в двадцати футах от нашего столика его обрабатывает тощая рыжая девица. На сей раз у него другая прическа, волосы уложены волнами, но я узнаю этот благородный лоб. Я сглатываю и отчетливо слышу треск, когда девчонка обвивает одной ногой его бедную старую спину и прогибает в талии, прижимая к своей груди. Голова у моего знакомца мотается, как у трупа, челюсть отвисает, так что виден серый язык. Я закрываю глаза. Когда я их открываю, зрелище еще ужаснее. Девица запускает пальцы в его жесткие бачки, целует и лижет блестящую лысину. Одна рука финансового консультанта безвольно болтается рядом с ее задницей (трусики у рыжей набиты достаточным количеством денег, чтобы обхаживать клиента целый вечер).

Я наблюдаю за тем, как старика трясут и выжимают досуха. Ощущение — точно наблюдаешь за вращающимися рамками гироскопа. Я испытываю шок и разочарование, но это наименьшее зло. Подорвано мое доверие к Небу, поколеблена вера в этический договор между пассажирами. Если бы сегодня я не пришел в «Мустанг», воспоминания о нашей встрече на борту навечно остались бы незапятнанными и сияющими. Благочестивый, добрый взгляд. Аристократическая честность, когда он выслушал мою смиренную мольбу и прочел проповедь о том, что вкладывать деньги нужно сознательно. Какой стыд, как это деморализует. При моем образе жизни, при постоянных перемещениях, для меня чересчур большая роскошь — перепроверять то, что я вижу и слышу. Я вынужден верить. Если человек, назвавшийся врачом, слышит мой кашель и рекомендует антибиотики, я принимаю антибиотики. Разумеется, принимаю. В Небе честность не влечет наказания, а у обмана нет светлой стороны. То есть, так мне казалось.

«Чейз Манхэттен», непоколебимый как Гибралтар. Лютеранские епископы. Злобное Эн-Би-Си. И все это говорил человек, который теперь платит молоденькой девчонке, чтобы она танцевала, сидя на его сморщенном жезле.

Я окликаю подружку Арта, которая уходит с деньгами.

— Этот старик… он постоянный клиент?

— Видела его пару раз. Хотите танец?

Я качаю головой, и она скрывается в толпе.

— Тебе нравится его девочка? — спрашивает Арт. Из носу у него течет, под столом он застегивает брюки. — Похоже, она занята.

— Ее клиент — большая шишка с Уолл-стрит, мистер Такой-то, — говорю я. — Сегодня в самолете он дал мне ценный совет. Я позвонил в банк, как только приземлился. Шесть тысяч баксов.

Арт смотрит на него.

— А он не из слабеньких. Эта девчонка — та еще штучка. Использует мужиков как пожарные гидранты.

— Перестань.

— У нее квартира в Хилтоне. Она зарабатывает больше всех. Виниловые простыни, и так далее. Если они выйдут через боковую дверь, он поедет к ней домой. Готов поклясться, он пьян. Здесь есть одна танцовщица, которая все готова выложить. Заплати ей как следует — и получишь даже фотографии.

Арт думает, что я жажду информации об этом человеке, но подробности его личной жизни меня утомляют. Я вовсе не из породы ищеек. Вот почему мне неинтересны детективные романы. Кто-то совершил преступление — вот и все, что я хочу знать. Кто именно, как и почему — лишь детали. В моем представлении, нет ничего скучнее лабиринта. Это всего-навсего структура, у которой нужно найти центр, — но, если приложить немного усилий, ты его отыщешь. И что? Единственные загадки, которые меня интересуют, это вопросы: «Вовремя ли я приземлюсь?» и «Будет ли посадка мягкой?» Когда рассекаешь пространство, вокруг и так уже достаточно тайн.

Я снова поглядываю на своего знакомца с Уолл-стрит; он сидит боком в своем кресле, откинув голову назад, через подлокотник, а девица продолжает его объезжать. Вскоре он посмотрит прямо на меня, вверх ногами.

— Какие именно пончики? — спрашивает Арт.

— Не знаю, не пробовал.

— Готов забраться в отдельный кабинет?

— Я хочу выспаться. Поезжай на конференцию и поговори с Марлоу, Арт. Останешься доволен. И скажешь обо мне что-нибудь хорошее, если тот тип снова позвонит.

— Я соврал, чтобы вытащить тебя сюда. Сегодня вечером я собирался оторваться по полной программе.

— Чистой воды фальшивка?

— Я несколько дней пил не переставая.

Вот — человек с Уолл-стрит меня видит. Он как будто хмурится — трудно разгадать выражение лица вверх ногами, когда губы находятся там, где должны быть брови. На мгновение наши глаза встречаются. Он опасается шантажа? Я мог бы выкупить у знакомой Арта любой компромат, но зачем? Обозначенная тайна имеет куда больше потенциала, чем разгаданная, и неважно, что именно девчонка может рассказать мне об этом мошеннике — он никогда больше не предстанет передо мной столь живописно развращенным. Арт тоже солгал. Но, по крайней мере, у него была на то причина.

Я отодвигаю стул и собираюсь уходить, по-прежнему наблюдая за человеком с Уолл-стрит, который висит на кресле, точно опоссум на ветке. Я привык полагать, что в таких местах есть своего кодекс. Ничего подобного. Что ж, пусть развлекаются друг с другом, а я ухожу. Посмотрю на оставленные ими следы и не стану скучать по этим людям. Никогда. Хотя было бы приятно, если бы кто-нибудь из них заскучал по мне.

Глава 5

В отелях сети «Хомстед» есть номера трех классов, их облик повсюду одинаков от Мэна до Техаса. Я предпочитаю останавливаться в номерах второго класса, которые имеют форму буквы Г. Накачайте меня морфином и завяжите глаза, но я все равно сумею выключить свет, найти телефон и отыскать розетку для «шумелки».

Впрочем, только не в Рено. Здесь другие номера. Намереваясь повесить пиджак в шкаф и чувствуя себя отяжелевшим и медлительным от обилия мяса и выпивки, я открываю дверь нестандартно крошечной ванной, где нет ни привычного двойного держателя для туалетной бумаги, ни ванны. Что еще хуже, вместо настольной лампы и парных регулируемых бра по сторонам большой кровати, есть только флуоресцентная лампочка на потолке, без плафона, достаточно яркая, чтобы допрашивать при ее свете какого-нибудь крупного мафиози. И всего один кусок мыла — с дезодорантом. Мыло с дезодорантом — для лица! Да они издеваются, что ли?..

Лежа в постели, я звоню вниз, но никто не отвечает. Я не столько сердит, сколько сбит с толку. Даже матрас на кровати кажется продавленным и каким-то кривым, а одеяло — из пышного нейлона, который как будто согревает, но не дает чувства защищенности. Я размышляю, не содрать ли шторы, чтобы закутаться, но они нужны для того, чтобы мне не мешали ночные огни Рено. Снаружи творится черт знает что, и шум становится громче с каждой минутой: короли Америки поглощают дешевые бифштексы и суют пятидолларовые бумажки в щель автомата с джекпотом из шести фигурок. Я включаю кондиционер на предельную мощность и съеживаюсь в постели, точно бродяга, укрывшийся газетой.

В изножье кровати мерцает синим телевизионный экран. Все еще горя жаждой мести, я переключаю с канала на канал и застаю наконец последние несколько минут ежедневного шоу с Уолл-стрит. Хотя его, несомненно, записали в Рено сегодня днем, но задник изображает панораму вечернего Нью-Йорка. Маленький обман, который никто не раскусит, — но в один прекрасный день он все испортит. Мы посмотрим на часы и не поверим стрелкам. Нам пообещают солнце, а мы все-таки возьмем с собой зонтик.

Испытывая необходимость остановить вращение и обрести точку опоры, я звоню по бесплатной горячей линии «Грейт Уэст», чтобы проверить текущее количество миль. Я просматриваю длинное меню, когда вдруг звонит мобильник.

Это моя мать.

— Где ты находишься, Райан?

Ей кажется, что это важно. У мамы хорошо развито чувство пространства, карта страны у нее в голове вся поделена на зоны и окрашена в разные тона в связи с ее представлениями о морали и демографии каждого региона. Если я в Аризоне, мать предполагает, что я провел день среди стариков-фермеров и как минимум единожды побывал в Большом каньоне. Если в Айове, очаровательной благоразумной Айове, — то я хорошо питаюсь, ясно мыслю и завожу друзей. Хотя мать много путешествует и должна бы куда спокойнее относиться к американскому безумному разноцветью, у нее есть уникальный талант превращать новые впечатления в дополнительные аргументы для поддержки своих предубеждений. Однажды на заправке в Алабаме (она считает этот штат некультурным, бедным и расистским) мама заговорила с чернокожим адвокатом, который сидел за рулем «мерседеса» с откидным верхом. Он расплатился за бензин стодолларовой купюрой и вынужден был принять в качестве сдачи целую пригоршню монет. Вместо того чтобы отметить его богатство, мама в первую очередь обратила внимание на груду мелочи и сочла это актом унижения со стороны белого работника заправки.

— Я в Портленде, — говорю я. К Неваде мама относится нейтрально. — И уже очень поздно. Все в порядке?

Если нет, она не скажет — по крайней мере, не сразу. Чем хуже новости, тем старательнее она пытается совместить их с какими-нибудь анекдотами.

— Ты слышал, что Берт получил медаль? — Берт — это Душка. — Наш конгрессмен наконец победил бюрократов. Похоже, Морское ведомство решило дело в нашу пользу. Возможно, они устроят церемонию в Форт-Снеллинг.

— Прекрасно, — я кладу трубку на тумбочку, подхожу к минибару в поисках какого-нибудь тонизирующего средства, беру пиво, открываю и возвращаюсь к разговору, абсолютно уверенный, что ничего не пропустил.

— Им понадобилось всего тридцать лет, — продолжает мать. — И все из-за определения «военных действий».

— Как там подготовка к свадьбе? Волнуешься?

Мама откашливается и сморкается. Я попал в яблочко.

— Мы целый день обламывали шипы с чайных роз. У меня все руки в царапинах. На свадьбе мне понадобятся перчатки. А Джулия куда-то подевалась. Мы купили центифолии — такие красивые…

Главное сказано, и мать в любую секунду может повесить трубку. Мое дело — выжать из нее подробности. Ей снова станет больно, а я испугаюсь, что послужил тому причиной.

— И как долго нет Джулии?

— Часов десять.

— Они с Кейтом поругались?

— Нет.

— Мама, давай поговорим. Это не перекрестный допрос. Рассказывай.

— Кейт рядом со мной. Может быть, дать ему трубку?

— Да.

— В котором часу ты приедешь? Скажи номер рейса. Я позвоню на специальную линию и узнаю, вовремя ли ты прилетишь. Мне, в любом случае, нужен номер. Погода здесь ужасная, град и шторм, так что могут быть задержки…

— Я все выясню. Дай трубку Кейту.

Миннесотский акцент будущего зятя — тот самый, над которым так потешаются юмористы и который я, в отличие от остальных, не могу расслышать в собственной речи, — мешает мне толком оценить степень его беспокойства.

— Райан, скажу прямо — она сбежала. Нет, мы не поругались. Дело в ее работе. Утром в клинике у Джулии умерли две собаки. Они перепрыгнули через забор, наелись крысиного яда и умерли у нее на руках — так нам сказали. Картина, наверное, была не из приятных — они кашляли кровью. Джулия прыгнула в машину, и с тех пор от нее никаких вестей.

— Она не звонила Каре? Обычно она звонит сестре.

— Кажется, какой-то коп видел ее в Рочестере.

— Как там ее аппетит?

— Ела как лошадь.

— Сомневаюсь.

— Клянусь, это все из-за собак. С ними дурно обращались. Два бордер-колли, с ошейниками, вросшими прямо в тело. Может быть, не стоит беспокоиться? Она ведь уже такое проделывала? Твоя мать говорит, это нормально.

Она неправа. Да, сестра действительно сбегает, когда несчастна, но сейчас появилось нечто новенькое: ее привязанность к отравленным животным. Она полагает, что все узы временные, и до сих пор прекрасно переживала любые потери. Разводы проходили для нее безболезненно, Джулия просто отделывалась от мужей, ничего не требуя — ни денег, ни ключей от машины. Через несколько дней после похорон отца она выиграла конкурс караоке в местном клубе. Сестра начала работать в реабилитационном центре не потому, что славится добротой и мягкосердечием, а потому, что глава клиники — давний друг семьи, который не попрекает Джулию недостатками.

— Позвони, как только что-нибудь узнаешь, — говорю я.

— Кара сегодня прилетает из Юты. Она думает, что Джулия, скорее всего, сидит в каком-нибудь мотеле и рыдает.

— Она точно не переволновалась из-за свадьбы? В их клинике животные наверняка умирают каждый день.

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Но твоя сестра изменилась, Райан. Теперь она из-за многого переживает. Помолись за нее, хорошо?

— Я и так молюсь не прекращая, — отвечаю я. — Дай трубку маме.

В ожидании матери я допиваю пиво. На вкус оно точно клей, на который лепят фотографии в альбом.

— У вас там дождь? — спрашивает мама.

— Здесь не бывает дождей. Это пустыня. А что касается истории с собаками… я не верю, мама.

— Портленд — не в пустыне.

— Я в Неваде. Джулию едва ли не насильно выдают замуж. Разумеется, она сбежала. Разве вы не понимаете? Дом, который для нее выбрала Кара, все приготовления… как будто вы выставляете Джулию в музее.

— Ты мне соврал, — говорит мама. — Где ты находишься, Райан? Точно не в Неваде, ведь так? Ты, должно быть, в Де-Мойне, в ста милях от дома, просто тебе лень приехать и помочь.

— Ты сама знаешь, что это не так, мама. Что бы ты ни думала, я все-таки в Неваде. И силовое поле продолжает действовать. Нам обязательно ругаться?

— Кара говорит, тебя уволили.

— Конечно, ей лучше знать. Ты это придумала.

— Просто хотела проверить.

— Я очень хочу, чтобы на этой неделе никто ничего не сочинял.

— Ты сам сказал, что ты в Орегоне.

— Я ответил ударом на удар. Давай лучше поговорим о Джулии.

— В первую очередь меня беспокоишь ты. Джулия, по крайней мере, знает, от чего она бежит.

— Как глубокомысленно. Полагаю, ты сейчас читаешь последний роман какой-нибудь знаменитой писательницы.

— Я не хочу гадать, где мой сын. Мне это неприятно, Райан. Не исключено, что ты в Японии и у вас уже наступило завтра. Увидимся в пятницу. Мы перегружаем линию.

— Я тебя люблю. И неважно, что ты думаешь. Поздравь Берта и держи меня в курсе насчет Джулии.

— Ты надолго приедешь? Только на выходные? Или дольше?

— Я перемещаюсь отрезками. Скоро и до вас доберусь. Ты плачешь?

— Да, чуть-чуть.

— Я тоже.

— Знаю.


Я наливаю себе воды, чтобы выпить в постели, но она пахнет хлоркой, поэтому я беру мелочь и выхожу в коридор купить содовой. На ручке двери висит бумажное меню, и я просматриваю несколько вариантов раннего завтрака. Кофе, сок, булочки — без изменений. Если бы вдруг стены сделались прозрачными, во всех номерах было бы одно и то же — люди спят с включенным телевизором, оставив вещи у постели, приготовленная на завтра одежда висит на спинке стула. Мы путешествуем поодиночке, но имя нам — легион.

Аппарата с колой нет там, где он должен стоять, — в нише у лестницы. Я разочаровался в «Хомстеде» — они упускают такие вещи. Их марка — предсказуемость, и если бы я давал им консультацию, то лишил бы этого звания все, что не соответствует шаблону.

Я спускаюсь этажом ниже и возобновляю поиски. Обычно я избегаю употреблять кофеин на ночь, но вести о Джулии не дадут мне уснуть. Наверное, отчасти я желаю, чтобы она и дальше оставалась в тени. Где бы ты ни была, сестренка, — не сходи с места. Обнимай подушку. Не подходи к двери. Кейт — хороший парень, и Кара желает тебе добра, но это ведь твоя жизнь. Просто позвони мне, ладно? У тебя есть мой телефон? Позвони, Джулия.

Наконец я нахожу красный аппарат с кока-колой и бросаю в щель четвертаки. С глухим стуком выпадает банка. Говорят, если бросить монетку в колу, она растает. С тем же успехом можно пить неразбавленный растворитель.

— Вот вы где, — говорит женский голос.

Это Алекс, моя знакомая с самолета. Я машинально застегиваю пуговицы на рубашке.

— Какой сюрприз, — говорит она. Алекс в мешковатой розовой пижаме, от которой пахнет сухими простынями. Она меньше ростом, чем я помню, изящная и похожая на котенка, волосы собраны в растрепанный пучок. Мои нервы возбуждены пребыванием в стрип-клубе, во мне пробуждается вожделение, и я делаю шаг назад, чтобы наши ауры перестали смешиваться.

Я спрашиваю, как поживает ее кот.

— Он у ветеринара. Вы были правы, зря я взяла его с собой. Я ошиблась с дозой. Наверное, следует вернуть его в питомник. Я не умею обращаться с животными.

— Мне очень жаль. Это жестокий урок.

— Как прошла встреча?

— Без особых трудностей. А ваше мероприятие?

— Собрали сто тысяч. Моя стерва произнесла речь насчет льготного страхования. Нашла о чем говорить. Впрочем, я не рассчитала с едой. Половина осталась.

Свет от аппарата окрашивает алым лицо Алекс. В коридоре приоткрывается дверь, и высовывается чья-то рука с меню. Мы понижаем голос. Отель все глубже погружается в сон, а я перевожу взгляд на босые ноги Алекс — она поджимает и расслабляет пальцы, пока мы болтаем. Некогда она покрасила ногти на ногах, но лак облупился, не считая нескольких красных крапинок возле кутикул. Я помню эту картинку со времен старшей школы, и мне она нравится.

Вдруг становится очевидным, что именно сейчас произойдет между нами; единственный вопрос — как. Удалиться в один из наших номеров значит — забыть, что мы не студенты, а взрослые люди. У нас есть свои правила, нормы, житейские соображения. Если мы хотим сохранить самоуважение и поддержать образ осторожного, опытного, зрелого человека, преодолевающего любые трудности, нужно пойти куда-нибудь еще, а потом вернуться в отель.

Мы вырабатываем план, который только кажется спонтанным — на самом деле он напоминает обратный отсчет перед пуском космического корабля и рассчитан на то, чтобы в час ночи мы легли спать и успели на свои ранние рейсы. Мы оденемся, встретимся в вестибюле и отправимся через улицу, в казино «Золотая лихорадка». Мы расходимся по комнатам, чтобы быстро прополоскать зубы мыльной водой. Слышно, как вступают в действие принятые прочими постояльцами таблетки успокоительного, когда я прохожу по коридору.

Я надеваю ботинки. В кои-то веки они на моей стороне. Угол между пяткой и подошвой поддерживает позвоночник, выпрямляет плечи и грудь. Проблема в брюках. Они утратили форму. Я обычно собираюсь впопыхах и небрежно обращаюсь с вещами — скатываю их в трубку, вместо того чтобы складывать.

Алекс одевается просто, по-мужски — в джинсы и черную футболку. И часы. Знакомая фирма — я консультировал четверых ее сотрудников — и мне жаль выброшенных на ветер денег. Это — вина КСУ. Чтобы помочь компании с продвижением товара на рынок, мы вынудили ее взять лицензию на использование престижного имени одного покойного европейского дизайнера. Внутренняя начинка этих приборов, которые продаются в одном ряду с «ролексами» и «гуччи» в беспошлинных магазинах аэропортов, осталась прежней, но цена возросла вчетверо. И бедная Алекс пала жертвой обмана.

Мы беремся за руки. Улица переполнена вдохновенными стариками, которые несут ведерки с мелочью и пластиковые стаканчики с кофе. Очень важно оставаться бесстрастным и спокойным. Мы повторяемся — мы уже разыгрывали то же самое с другими партнерами и неизменно с тем же печальным итогом — но вовсе не обязательно привлекать внимание к этому факту, как и отрицать его. Мы проходим через толпу. Останавливаемся на тротуаре перед казино и пересчитываем наличные — четыреста долларов, бумажками по двадцать. Всем этим мы готовы рискнуть.

Вокруг столов — давка. Сначала мы подходим к рулетке. В углу играет оркестрик — кучка музыкантов, которые исполняют неуклюжий классический рок. Я покупаю фишек на двести долларов для каждого из нас и сразу же замечаю, что мы складываем их по-разному. Алекс делит на четыре кучки, а я строю башенку.

— Красное?

— Как хочешь. Только не ставь на однозначные.

Через десять минут она выигрывает, хоть и немного, а я вот-вот удвою прикуп. Главное — не ошибиться, удача всегда дает о себе знать, и приобретение — вовсе не синоним выигрыша. Мы сделали верный выбор, придя сюда сегодня, и колесо рулетки это подтверждает. Я поднимаю среднюю сумму, делаю рискованную ставку на угол и выигрываю.

Официантка приносит бесплатную выпивку — слабоалкогольное пиво — и я дарю ей фишку. Почему-то это очень приятно. Мистер Богач.

— Я должна кое в чем признаться, — говорит Алекс.

— Ты замужем.

— Нет. Я тебя знаю. Мы уже встречались. Я однажды слышала твою лекцию.

Я смотрю на нее, кося одним глазом на рулетку в надежде, что шарик упадет туда, куда мне нужно.

— Три года назад. Семинар в Техасе. Ты говорил о карьерном росте, помнишь? Кажется, это называлось «Учись быть главным».

Выпадает черное, и я снова выигрываю.

— Я провел всего несколько семинаров. Они помогают мне сохранять форму на основной работе. Обманывать людей.

— Я пошла туда с подругой. Точнее, она меня вытащила. Ты отлично говорил. Я тогда была совершенно опустошена. Только что расторгла контракт с известным бизнесменом, который сколотил кругленькую сумму на моем самоуважении. Я сидела в дальнем конце комнаты, потому что стеснялась, но казалось, что ты обращаешься лично ко мне. Я запомнила кое-что — «Меняйся сам, прежде чем тебя заставят измениться». Это называется автономия. Дело именно в автономии.

Я никогда не произношу одну и ту же речь дважды, поэтому не помню. Впрочем, я польщен. Я перекладываю фишки, кончики пальцев у меня теплые.

— Ты просто взяла и пришла на семинар? Безо всякой причины? Из любопытства?

— Чистое совпадение. Мы, кажется, выигрываем?

— Я собираюсь удвоить ставку.

Мне невероятно везет — я встретил поклонницу и выиграл пачку денег — и, возможно, это означает, что пора сматывать удочки. Везение — странная штука. Когда удача со мной, особенно если такого давно не происходило, я порой чувствую, что вот-вот получу должное и что это отнюдь не случайность, а справедливость. Мироздание расплачивается со мной. Моралисты, наподобие моей матери и старшей сестры, сочли бы это опасной иллюзией, но я отчасти язычник — я верю в успех, во вспышки космического благорасположения. Бывают подъемы и спады, а иногда — сплошные подъемы.

— Когда мы сегодня сошли с самолета, — говорит Алекс, — я спросила себя: отчего я не сказала, что знаю тебя? Это слабость характера. Я предпочитаю прятаться и выжидать. В Техасе ты показался мне довольно нахальным, и я надеялась, что твой семинар провалится.

— Похоже, у тебя на меня зуб.

— В общем, нет. Просто трудно признать, что посторонний человек, который говорит о каких-то вещах, которые кажутся наивными и явно ниже твоего уровня, на самом деле помог тебе выправиться и вырасти.

— Ты преувеличиваешь. Форт-Уорт, ты сказала?

— Ты меня не заметил?

— Обычно я не отрываюсь от своих заметок, когда говорю на публике. Предпочту не заметить вспышку выстрела.

— Выстрела?

— Я тебе сегодня соврал. Моя основная профессия — консультации по вопросам смены профессии. Ты умна, так что сама поймешь, что это значит. Увольнения.

— Прости. Я не знала, что это больная тема. Ну, сколько ты выиграл? Может быть, остановимся?

— Еще разок.

— А у тебя отлично получается.

Разве может быть иначе? Чтобы доказать, что я могу бросить в любую секунду, я ставлю все фишки на красное. И выпадает красное. Алекс вслед за мной идет к кассе, где обменивают фишки на бумажки, которые впоследствии вновь превращаются в пластмассу. Служащий отсчитывает десять стодолларовых купюр, новеньких и жестких. Мы богаты. Куда теперь? В бар.

Посетители бара, вместо того чтобы смотреть друг на друга, глазеют на мониторы, где идет игра в покер — экраны создают нечто вроде ширмы для их стаканов и подносов. Стекла очков блестят, когда карты сдают. Музыканты играют «Любовный радар» и держат гитары так, как прожженные уголовники в ножных кандалах держат лопаты, швыряя гравий.

— Невероятно, — говорит Алекс. — В этом как будто было нечто противозаконное — в том, что ты сделал.

Она сбита с толку. В этом суть большой ставки — даже если бы я проиграл, эффект оказался бы таким же. Мы ничего не в силах контролировать, детка. Это лишь интуиция.

— И как же конкретно я помог тебе вырасти?

— Убедил заняться собственным бизнесом. Вроде как направил на нужный путь. У меня было странное детство — не что чтобы тяжелое, но полное обид и неуверенности. У моего отца была вторая семья, и мы это знали. Он работал шофером, с ними такое иногда случается. Когда он уезжал, мать слонялась без дела и проводила время в барах. Это положение вещей их вполне устраивало, но главную проблему представляла я. Меня постоянно швыряли туда-сюда. Несколько раз я даже ездила с отцом в Миссури, к другой его семье. Та женщина была секретаршей, поэтому они жили богаче, чем мы, а еще они были католиками. Я научилась приспосабливаться. Прогибаться.

— Похоже на то. Ну и бардак.

— Я справилась. Порвалась на несколько частей. Адаптировалась. А потом мне стукнуло восемнадцать, я оказалась предоставлена самой себе, и мой основной талант был невостребован. От меня хотели последовательности, а я непоследовательна.

— Кто-то узурпировал мою личность, — говорю я.

— Что?

— Узурпировал. То есть украл.

— Потом я поступила в колледж…

— …и вот что я хочу знать: если какой-то жулик делает покупки по моей кредитке, то кто получает мили? Готов поклясться, они вылетают в трубу.

— Между прочим, я рассказываю. И еще не закончила.

— Я просто провел параллель. Продолжай.

Алекс отставляет пиво.

— Теперь я начинаю злиться.

— Я просто хотел развить твою мысль.

— Может быть, пойдем? Рейс в шесть.

Мне неохота покидать шумный и людный бар. Казино предоставляет столько возможностей — например, сюда внезапно может войти Джулия, — в то время как сценарий под названием «комната Алекс» имеет куда меньше вариантов. Если она действительно мною восхищается, то перестанет, как только мы закончим. Может быть, именно таков ее замысел? Раздеть меня и сократить разрыв. Не вижу большого смысла в этом свидании. Алекс полна планов, как она сама признала, а я счастлив здесь и сейчас, с большим выигрышем — в кои-то веки.

Я уступаю. Ее номер меньше моего, он дешевле; хотя Алекс пробыла здесь всего несколько часов, она успела превратить комнату в некое подобие грота. Задрапировала настольную лампу фиолетовым шарфом, поставила на комод две свечи. Она зажигает их спичками, взметываются два одинаковых огонька. На кровати, рядом с открытой книгой, лежит велюровый игрушечный единорог, изрядно полысевший от обниманий; поверх покрывала расстелена мохеровая накидка. Мне никогда и в голову не приходило устраивать нечто подобное в номерах отелей, я принимаю их как есть — какими их сотворил Господь.

— Включи магнитофон, если хочешь, — на подоконнике. Пойду помою руки.

Я подчиняюсь, и слышится загадочная, звенящая, бесформенная музыка — фортепиано, колокольчики, струнные, — она похожа на журчание воды. Номер прибран для спиритического сеанса, для гадания на картах таро; я пытаюсь расслабиться, но плечи, как всегда, напряжены. Я не уверен, что готов.

Алекс выходит в купальном халате. Лицо у нее меняется — оно разрумянилось и меньше напоминает фарфор. Она похожа на молодую фермершу, которая только что поила скотину. Интересно, она слегка накрасилась или, наоборот, смыла макияж?

— А ты сделала эту комнату уютной, — замечаю я.

— Всегда пытаюсь придать вещам немного тепла. Я скучаю по своей спальне. Наверное, как и все мы.

Я молчу. Пусть думает, что ничто человеческое мне не чуждо.

— Сними свои дурацкие ботинки и сядь, — говорит она.

Вопрос всегда в том, до какой степени и как быстро раздеться. Наверняка этой проблеме посвящены целые сборники мудрых советов. Я остаюсь в трусах и футболке, потом снимаю ее. Алекс не возражает и не смотрит на меня.

— Ложись на живот. Я сделаю тебе массаж. Ты весь стянут в узел.

Она садится верхом мне на бедра и массирует шею. Надавливает костяшкой пальца на больное место.

— Мускулы — хранилище воспоминаний, — говорит Алекс.

Это верно. Вот я несу на плечах пятилетнюю Джулию, чтобы она могла полюбоваться ярмаркой. Я шагаю в палатку, где показывают Ледового человека — отец утверждает, что это не «чудо», а просто обман, звериная шкура или чучело обезьяны. Я покупаю два билета, поднимаюсь на несколько ступенек, останавливаюсь за перегородкой и смотрю вниз. Глыба льда мешает разобрать подробности, но внутри виднеется тело, сморщенное, темное, волосатое — оно свернулось на боку, точно новорожденный теленок. Весьма убедительно. Джулия стискивает мою голову, и что-то капает мне на темя. Она плачет. Я изгибаюсь, чтобы посмотреть, но сестра не пускает. Шея у меня становится влажной. «Там девочка, — говорит Джулия. — Они убили девочку».

— Здесь больно? — спрашивает Алекс.

— Да.

— Ты весь дрожишь. Может быть, сегодня просто не наш день…

— Все в порядке. Моя младшая сестра училась на массажиста.

— Не дергайся. Я нашла очень важную точку.

— Джулия работала в спортивном клубе Миннеаполиса. Продержалась неделю. На нее напали. Директор целой сети обувных магазинов. Копы даже не рассмотрели ее жалобу.

— Почему ты об этом вспомнил?

— Моя сестра делала массаж. Сейчас ты именно этим и занимаешься. Неужели все должно происходить по какой-то причине?..

— Нет. — Алекс нажимает между позвонками. Никаких воспоминаний, только боль. От тысяч самолетных кресел.

— Я следила за тобой, Райан. Ты упомянул, что остановишься в этом отеле. Вечером я собиралась сама тебе позвонить. Я сумасшедшая, да?

— Я тоже такое проделывал.

— В основном, я надеялась, что мы поговорим, — продолжает она. — Просто поговорим. Как будто твое выступление в Техасе положило начало… диалогу. Хотя ты, конечно, не слышал моих реплик. А я приняла близко к сердцу все, что ты тогда сказал. Я этим жила, Райан. Мне хотелось рассказать тебе, что произошло, чему я научилась. Я не предвидела, насколько мы устанем. Слишком устанем…

— Да, это не наш день.

— Прости.

— Не стоит. Я слишком долго играл.

— Да, долговато. Но ничего страшного. Ты все время занят. И напряжен. Это естественно.

— В том-то и проблема. Так говорила моя бывшая… — Я позволяю Алекс растирать мне спину. — А где ты будешь в четверг?

— Дома. В Солт-Лейк-Сити.

Она сможет за час добраться до Лас-Вегаса. Мне придется отменить свидание за ужином в четверг, но я и так уже об этом подумывал. Ее зовут Мила Сирл, она талантливый менеджер и заправляет целой сетью казино. Мы вместе застряли прошлой весной в Спокане, когда всю ночь бушевала буря — аэропорт закрылся, и нам пришлось спать на голом полу в зале ожидания, перед большим телевизором. Было похоже на войну — съежившиеся беженцы, бесплатная вода в бутылках, синие огни снегоуборочных машин в окне. Когда месяц спустя наши пути пересеклись в Финиксе, мы целый час вспоминали Спокан, а потом замолчали. Больше у нас ничего общего не было.

— Давай встретимся в Лас-Вегасе в четверг. Прилетай ко мне. Посмотрим шоу. Никаких азартных игр. Мы отдохнем и поговорим. У меня целый вечер будет свободен.

Алекс выпускает меня, а я хочу, чтобы она продолжала. Я тянусь к ней и щупаю через халат. Она позволяет моим пальцам подняться по бедру — не дальше.

— Я знаю твой маршрут. И уже разведала насчет билетов, — говорит она. — Это тебя не пугает?

— Если сидишь рядом с тем, кто тебе нравится, то приходится притворяться. Люди быстро движутся. Хороший человек может уйти.

Алекс стискивает мою руку, потом кладет ее обратно и нажимает на основание шеи ладонями.

— Когда ты кого-нибудь увольняешь, тебе грустно, Райан?

— Больше всего меня подавляет то, что я привык.

— Ты гадаешь, что сталось с этими людьми потом?

— Я научился не думать о них. Обманывать свое сознание.

Она снова нажимает большими пальцами. Больно — но, возможно, это к лучшему.

— Ты учишься двигаться скачками. Мысленными.

— Расслабься.

Глава 6

Я сижу на задней скамье часовни в аэропорту Рено — рейс задержали на сорок минут — с фруктовым йогуртом и свежим выпуском «ЮЭсЭй Тудэй», когда во второй раз, начиная с августа, меня охватывает ощущение, что назвали мое имя. То есть, я его не расслышал, но не сомневаюсь, что вызвали именно меня. Кому-то я нужен. Немедленно.

Я складываю газету, прячу ее в портфель и жду повторного объявления. Мало кто знает, что в большинстве аэропортов есть места для отправления культа — обычно они белые, с высокими потолками, очень чистые и звуконепроницаемые, настолько проникнутые духовностью, что даже атеисты порой ищут в них убежища. По большей части часовнями никто не пользуется, разве что в случае чрезвычайной ситуации — после крушения или когда внезапно начинается война. Они малы и довольно зловещи, но при этом там спокойно — часовни идеальны для того, чтобы сосредоточиться на бумажной работе. Если кто-нибудь приходит, чтобы помолиться или подумать, и застает меня (это случается редко), я склоняю голову и притворяюсь погруженным в глубокие размышления, тогда как на самом деле составляю отчет о расходах и пересматриваю расписание.

Голос был женский, я в этом уверен. Жестяной и официальный — почти механический. Я рассматриваю динамики на потолке и мысленно перебираю тех немногих людей, кто в курсе моего маршрута. Мой секретарь, временный сотрудник, который утверждает, что пишет диссертацию, хотя на самом деле он может быть кем угодно — сомневаюсь, что в КСУ проверили его биографию, когда нанимали. Мой шеф, Рон Буслер, который сейчас рыбачит в Центральной Америке вместе с бывшим исполнительным директором «Дженерал милз» и федеральным судьей штата Колорадо, которому он помог угнездиться в Верховном суде. И, разумеется, Алекс, которой не было в номере, когда я проснулся, лежа ничком на влажной подушке в ее постели.

Это «МифТек». Вот о чем я подумал в Биллингсе, три недели назад, когда случилось то же самое. Я только что заказал овсянку в закусочной аэропорта и был сонный и небритый после интенсивного двухдневного курса консультаций. У одного из участников случился нервный срыв — он вовсе не горел желанием вновь начинать активные поиски работы и бодро расспрашивать знакомых о вакансиях, одновременно твердя себе: «Я мотивирован, а вовсе не отчаялся!» Бурная паника часто предшествует просветлению, но бывший банкир вышел из комнаты багровым от сдерживаемого напряжения и разочарования и успел добраться до парковки, где и впал в кататонический ступор — он перестал владеть всеми частями тела, кроме рта, откуда время от времени вырывались хриплые стоны, распространяя запах желудочной кислоты и прочих флюидов. Я лишь к рассвету сумел успокоить этого типа, и глаза у меня настолько пересохли, что, когда я моргал, веки прилипали к глазным яблокам, — точь-в-точь как самоклеющиеся листки из блокнота прилипают к экрану компьютера. В такси, по пути в аэропорт, меня вырвало в пакет, куда я обычно складываю грязное белье и носки. А потом, за завтраком, прямо надо мной кто-то произнес мою фамилию. Я провел расследование, спросил у сотрудников аэропорта и у охраны. Ничего подобного. Я проверил голосовую почту и получил сообщение, урезанное и едва различимое, с кодом Небраски. Я набрал номер, ожидая услышать голос Люциуса Спека, который интересовался моей карьерой, — так мне сказал знакомый журналист из «Модерн менеджмент», который брал у него интервью для статьи. Но вместо этого я попал в какой-то круглосуточный магазин в Омахе, и продавщица заявила, что она только что пришла и что я звоню на платный телефон. Она ничем не смогла мне помочь. Всю дорогу в Денвер я терялся в догадках и убеждал себя, что ослышался. Опять-таки, Спек и «МифТек» предпочитают действовать тайно, они славятся тем, что негласно ведут охоту за головами. Звонок с какого-нибудь телефона-автомата вполне в их духе; они способны отследить меня в аэропорту, вдали от коллег, где никто нас не подслушает, — это тоже их тактика.

Не услышав своего имени, я выхожу из часовни и инстинктивно преклоняю колени в проходе, хотя в помещении абсолютно пусто и я даже не уверен, есть ли здесь алтарь. Когда я собираюсь пройти на посадку, мимо с бибиканьем проезжает электрическая тележка, из которой выбирается распухшая пожилая дама на металлических костылях и последней ковыляет в самолет. Дорожный агент стягивает резинкой пачку посадочных талонов и бросает взгляд в мою сторону.

— Побыстрее, сэр.

— По-моему, меня только что вызвали по громкой связи.

— Мы вылетаем.

Я показываю карточку «Компас клаб».

— Проверьте на всякий случай. Меня зовут Райан Бингам.

Агент берет трубку.

— По громкой связи вызывали Брайана Рэйнса, — говорит он. — Аудиальная ошибка.

Аудиальная. Это так просто — и до меня не сразу доходит. Я достиг совершенства. Не нужно больше заучивать трудные слова. Если я чего-то не знаю — то уже не усвою.


Я прошу еще одну подушку и покрывало и максимально откидываю спинку кресла. Мужчина позади меня вздыхает. Он мог бы и сам откинуть кресло, чтобы устроиться удобнее, но, видимо, предпочитает разыгрывать мученика. Я его не рассматривал, когда садился — мои мысли по-прежнему заняты мифическим вызовом по радио, — но, укладываясь, я узнаю запах одеколона — агрессивный лесной аромат, который предпочитают потливые люди. Преимущественно коммивояжеры.

Кажется, я заболеваю. Уши у меня горят. Я отключаю кондиционер, который дует прямо в лоб, и осушаю второй стакан грейпфрутового сока, чтобы успокоить пульсирующую боль в горле. Супервирусы, сопряженные с современными перелетами, закалены постоянным столкновением с различными иммунными системами, они буквально впрыскиваются в легкие при помощи активно работающих вентиляционных систем и могут держаться в организме неделями, проявляясь во множестве симптомов, в том числе и подражать серьезным заболеваниям. Со временем я сделался устойчив к большинству из них, но время от времени какая-нибудь дрянь поражает мои гланды. Как только я приземлюсь в Онтарио, то найду аптеку и наемся цинка и витамина С. На встрече с Пинтером нужно быть здоровым.

Сосед меня сначала почти не интересует. В его очках отражается свет ноутбука — он печатает письмо или статью и жует жвачку с видом курильщика, лишенного сигарет. Судя по длинным спутанным волосам и пиджаку свободного покроя, это журналист. Я впечатлен. Уважаю всякого, кто способен погрузиться в море информации и выудить нечто достойное внимания.

Никак не могу устроиться поудобнее. Ноги в ковбойских ботинках опухли, но я не решаюсь разуться, опасаясь дурного запаха. Это приобретение — ошибка, небольшая, но такая досадная. В путешествиях многое зависит от состояния ног. Значит, в аэропорту Онтарио нужно будет купить ботинки.

Где он находится? Понятия не имею. Второстепенный аэропорт за чертой Лос-Анджелеса, просвет среди пригородов. Такие места называют безликими, но это не так. Они, скорее, бестелесны — указатели, улицы, огни. Я уже бывал в Онтарио. Поехал в «Хомстед», проработал пару часов над «Гаражом», провел деловую встречу в гриль-баре и вернулся в аэропорт на такси. Воспоминания? Никаких. Может быть — запах дорожного покрытия. Эта поездка напоминала рукопожатие в вакууме.

Я открываю один глаз, чтобы взглянуть на экран — брешь в Небесном этикете. Что бы он ни писал — но работа в самом разгаре.

«…что касается обитателей этого зеленого университетского городка, до сих пор известного благодаря первоклассной Детской клинике, то для них трагедия затрагивает более глубокие и тревожные вопросы — о пропаганде насилия в СМИ, родительском небрежении, бесцельном существовании американских подростков. „Мало кого из нас удивляют мальчики с оружием, — говорит Джанет Портис, 31 год, зубной врач и мать двоих детей. — Но девочки с оружием? Такого просто не было“. Местные власти столь же шокированы и удивлены. „Нам казалось, что здесь ничего подобного не может случиться“, — говорит начальник полиции Брэд Маккэн, один из первых, кто оказался на месте преступления…»

Что-то здесь не так: я уже читал эту историю. Пытаюсь припомнить источник. На прошлой неделе в «Америка ньюс» или неделей раньше, в «Таймс»? Стрельба произошла в Орегоне, во время бейсбольного матча, или в Висконсине, на футболе? Я жду, что журналист дойдет до конца страницы и я увижу выходные данные статьи, но он останавливается, бросив писать на предложении: «Такие иллюзии…».

Я могу закончить фразу по памяти: «…держатся долго». Его руки зависают над клавиатурой — он думает. И продолжает: «…с трудом удается уничтожить». Одно и то же. Я был прав. Я действительно читал эту статью, и теперь вспоминаю, где именно. «ЮЭсЭй Тудэй», полтора часа назад.

Вот что делает тактика искусственных мест. Судя по нахмуренному лбу этого человека, переписать всем известную статью так же трудно, как и сочинить новую.

— Который час? — спрашиваю я, делая вид, что проснулся. Нельзя показывать, что я за ним наблюдаю.

— А где мы летим?

— Где-то в тихоокеанской зоне. Сегодня четверг, третье тысячелетие, а на завтрак дают булочки с маком. Больше ничего не знаю.

— Значит, сейчас семь, — он переводит электронные часы назад, промахивается, снова переводит, опять ошибается, но наконец ему удается с ними совладать.

— Вы журналист?

— Вроде как.

— Где работаете?

— В чикагской вечерней газете. И у меня цейтнот. Прошу прощения, еще несколько минут. Мне нужно будет отослать материал, как только мы приземлимся.

Он возвращается к статье, которая на самом деле написана не им, и, сосредоточенно хмурясь, подыскивает слова, которые в точности дублируют авторские высказывания — а те, в свою очередь, вероятно, повторяют то, что говорилось в телеграфном сообщении. Я мог бы предъявить ему газету, но этот тип очень хочет чувствовать себя значимым — как и все мы.

Наконец я сбрасываю ботинки и шевелю ступнями. Запах не такой уж непереносимый — пахнет теплой, влажной кожей, — но носки, кажется, не мои. Я покупаю только «Золотые пальчики». Перепутали в прачечной отеля? Такое случается. И все же.

Я включаю диктофон. «Наброски для книги: герой выпадает из течения времени. Успех его проектов — единственное, о чем он думает. Самоуправление для него ничего не значит, за исключением работы биоритмов, подчиненных выполнению задания. Если бы не ежеквартальные финансовые отчеты, которые он получает через Коммуникационный портал и рвет не прочитав, а потом сжигает, мой герой даже не знал бы, какой сейчас год. Человек, который творит историю, — живой календарь, и его единственный маятник — бьющееся сердце. Когда голос в Портале приказывает: „Быстрее“, герой отвечает своим Четвертым афоризмом: „Инновации распространяются наружу из центра, а не вперед из какого-нибудь случайного…“».

— Сэр?

Я смотрю в сторону.

— Ваш кофе.

Турбулентность. Прежде чем я успеваю сжать пальцы, чашка подскакивает, забрызгивая мой подбородок и воротник. Я промок, но не обжегся — кофе теплый, как вода из-под крана. Самолет снова трясет. Мой диктофон сваливается с кресла на пол — а когда я его подбираю, он оказывается мокрым. Я нажимаю обратную перемотку, и бобины подергиваются, а потом замирают. Вытаскиваю кассету и вытираю ее о рубашку. Тридцать минут потерянной работы.

Я смотрю в окно — чистое небо, тень самолета скользит по соляной равнине. Вновь воцаряется спокойствие. Возвращается стюардесса, извиняется, протягивает мне ручку и письменное обязательство от авиакомпании выдать мне тысячу бонусных миль в качестве компенсации за испачканную одежду. Я говорю, что этого недостаточно, и требую пять, но она утверждает, что тысяча — максимум. Я подписываю соглашение. Мили не делают нас равными, даже сколь-нибудь близкими друг к другу, но, по крайней мере, я сократил разрыв.

Журналист сохраняет текст, закрывает ноутбук, прячет его в мягкий черный футляр и просит белый ром и диетическую колу. Мы оба ждем завтрак, но стюардесса намекает, что никто не принимает в расчет биологические часы.

Я расспрашиваю соседа насчет работы, намекаю, что и сам не чужд писательства, — кажется, это его тревожит. Еще один кошмарный дилетант. Я называю своего издателя, чтобы доказать свою добросовестность, но он заявляет, что слышит о нем впервые, и принимается крутить обручальное кольцо, двигая его туда-сюда на пальце, как бы затем, чтобы удостовериться, что оно не мало. Я заговариваю о своей основной работе и предлагаю ему написать статью о работниках КВПР — улыбающихся гробокопателях. Репортер понятия не имеет, о чем речь, но тем не менее кивает и снова достает из чехла ноутбук. Видимо, его посетило вдохновение. Возможно, он изменит «зеленый университетский городок» на «тенистый».

Я беру трубку и собираюсь с духом перед звонком в КСУ — человеку, которого люблю меньше всех на свете. Крейг Грегори пришел на работу одновременно со мной. Мы прошли одинаковый курс обучения, нас одинаково ориентировали, мы одновременно приобрели одинаковые эргономичные рабочие кресла и клавиатуры с подставкой под запястье. После этого наши пути разошлись. Я ушел в большой мир, а Крейг ползком вернулся обратно и начал пробиваться наверх. Он знал то, чего не знал я — что добиваться власти нужно изнутри, общаясь с коллегами и вышестоящими, а не с клиентами. Крейг Грегори стал виртуозным соглядатаем — он действовал возле автоматов с напитками, на лестницах, в лифтах, возникал из кабинки в мужских туалетах, пугая болтающих вице-президентов фирмы, а в столовой пробирался с подносом мимо сплетничающих стажеров, подбирая, запоминая, выуживая информацию. Он как будто не уходил домой. Не важно, в котором часу утра я появлялся в офисе, — накачанный кофеином Крейг Грегори уже был там, сыпал новейшими сетевыми анекдотами и демонстрировал любопытные находки из области чужого грязного белья. Я подозревал, что он устроил себе логово в вентиляционной трубе, где у него хранится запас шоколадных батончиков и питьевой воды. Каким-то образом Крейг сделался сильнее меня, сильнее всех. Мы не могли свергнуть его, этот ужас нашей фирмы, и вскоре некоторых из нас вынудили отчитываться перед ним, будь прокляты организационные схемы КСУ.

Когда он берет трубку, я говорю, что лечу в самолете, — хороший способ сократить время разговора. Три доллара в минуту — придется говорить поживее.

— Как там Краск? Ты поговорил с ним о его долгах? Надеюсь, он отгрыз тебе, по крайней мере, ухо. Слушай, я тут купил одну штуку для стола — такие стальные шары на веревочках. Они щелкают, и это успокаивает нервы. И классно смотрится рядом с теми обезьянками, которые пилят дрова…

— Арта можно скинуть со счетов. Он страшно расстроен. Там ничего не наклюнется, Крейг. Я не собираюсь тратить время на такого рода работу.

— Ну так отправь счет ребятам из медицинского страхования — они это заслужили. Нечего лишать калеку костылей. Ты возвращаешься?

Это и есть цель моего звонка. Зачем, впрочем, ему говорить. Я ничем не обязан Крейгу.

— Лечу сегодня в Калифорнию. Небольшая встреча.

— Для кого стараешься? Ради бога, никаких больше левых подработок. Слушай: сидел я в воскресенье вечером и щупал одну телку, которую мы пригласили ради этого бандюги, как его там, который наживается на переработке отходов, и тут мой приятель из отдела командировок закуривает сигару и говорит: «Этот твой Бингам ни в чем себе не отказывает, он нас за дураков держит — надо его сократить». А я говорю… что я говорю?

— Понятия не имею, Крейг. Мы наговорили почти на двадцать долларов, включая плату за соединение.

— А я говорю: «Куда бы ни отправился наш Бингам, его ждет успех. Пусть себе разбрасывает семена — они прорастут дубами».

— Я подумываю о том, чтобы отложить поездку в Техас.

— Неразумно. Они уничтожают всю верхушку. В этом море крови есть золото.

— Я подумаю.

— Я только что запустил штуку с шарами. Спасибо тебе, Исаак Ньютон. Парень из отдела командировок сказал, что ты наживаешь изрядный куш за мой счет, за его счет и еще бог весть за чей, но я сказал: «Остынь, он заслужил». Представляешь, я сегодня впервые после операции сходил в туалет.

— Какой операции?

— Очень стыдной. В юности я злоупотреблял стероидами, и у меня выросла матка. Поэтому поздравь меня — я сходил в туалет.

— Поздравляю.

— Я до сих пор истекаю кровью.

— Крейг, деньги уходят.

— Они уходят у всей Америки. Мы поймем это в следующем году, когда обнародуют показатели производительности труда.

— Ты угрожаешь прервать мою поездку?

— Поезд давно ушел. Пять лет назад. Поэтому мы позволим тебе ехать, ехать и ехать. Пришли открытку, если однажды доберешься.

— Я кладу трубку.

— Отлично. Обожаю этот звук.

Репортер смотрит на меня — судя по всему, он тоже за мной следит.

— Начальство?..

— Еще пару дней.

— Говорите, ваша профессия — увольнять людей?

— Так все закончилось, хотя и началось по-другому. Еще я беседую с ними насчет раскрытия внутренних ресурсов. Вчера вечером встретил поклонницу. Она купилась на это дерьмо.

— Может быть, вы правы и об этом действительно можно написать статью. Простите, если сначала я показался невежливым. Меня зовут Пит. Что вы собирались рассказать?

— Не сейчас.

— Это ваш шанс, — настаивает Пит. — Скоро мы приземлимся.

— Простите. У меня плохое настроение. Неохота говорить. Что там, снова стрельба? Я увидел ваш экран.

— Никак не могу сегодня подобрать слова. Застрял.

Я открываю портфель и вручаю Питу утреннюю газету. Результат будет тот же, но Пит закончит быстрее и сможет наслаждаться коктейлем. Все мы любим думать, что способны изменить мир, — и некоторые люди, вероятно, и впрямь на такое способны, но это не мы с Питом. Я заказываю выпивку, и стюардесса спешит исполнять заказ. Ее утро — моя ночь.

Глава 7

Не каждой профессии посчастливилось иметь своего отца-основателя, который еще жив, не говоря уже о том, чтобы он мог наносить визиты и вести дела. В управленческом анализе (и слава богу) такой человек — Шандор, или Сэнди, Пинтер, венгр, который возник в сороковые годы, выступил как философ и объявил, что его тренинги помогут усвоить новые реалии американского бизнеса. Первая крупная книга Пинтера, «Идеалы и индустрия», утверждала, что современные корпорации оправдывают свое существование, поскольку обещают возглавлять и поддерживать средний класс во всем мире. Эту книгу заметили разве что интеллектуалы — зато следующая работа Пинтера, обращенная непосредственно к бизнесменам, создала современный менеджмент как таковой. «Как сделать работу успешной» принесла ему славу и богатство и заложила основы Института Пинтера — Лос-анджелесской школы повышения квалификации, где Пинтер преподавал, лично и виртуально, вплоть до своего ухода на покой три года назад, в возрасте восьмидесяти лет. В своем скромном бунгало вблизи Онтарио он продолжает писать, примерно по статье в год, последняя из которых — «Управлять, чтобы значить». Он редко путешествует. Люди сами наносят ему визиты.

Именно так я и собираюсь поступить. У меня есть маленькое предложение. Если Пинтер его примет, «МифТек» непременно это заметит.

Мысль простая — пусть любая фирма заполнит свою физическую среду, от пола до потолка, от стены до стены, вдохновляющим присутствием великого философа. Аудиозаписи лекций Пинтера можно прокручивать в коридорах, уборных и вестибюлях. В нижней части всех компьютерных экранов компании пустить бегущую строку с пинтеровскими эпиграммами. Этой теме должна быть посвящена и фирменная продукция, включая календари, кофейные кружки, шариковые ручки и прочие офисные принадлежности. Даже ковровое покрытие, если компания пожелает, можно украсить знаменитыми «динограммами» Пинтерами, начиная с символа бесконечности («постоянный поиск») и заканчивая звездой, состоящей из пяти скрещенных мечей («внутрикомандное единство»).

Получить разрешение Пинтера на производство подобной продукции — дело одного вечера, если все пойдет по плану. Мне довелось прослышать, что у него небольшие финансовые трудности. Его серьезные книги перестали продаваться много лет назад, на полках магазинов их сменили претенциозные скороспелки, написанные учениками Пинтера, а безрассудные вложения в такие авантюры, как самоохлаждающиеся пивные банки и аппараты для «бессолнечного» загара, загубили чистый капитал. Боюсь, тот факт, что Пинтер согласился встретиться со мной, — это признак некоторого отчаяния, но я не собираюсь извлекать выгоду из чужой беды. Напротив, я хочу восславить его.

На нынешний момент проблема — мое здоровье. Суставы не гнутся, и я отхаркиваю сладкую мокроту после целого утра беготни и неприятностей, связанных со всеобщим упадком индустрии американских дорожных услуг. Я выезжал с парковки, когда на передней панели загорелась оранжевая лампочка: нужно было сменить масло. Я вернулся в гараж аэропорта, и дежурный механик поставил меня перед выбором — отправить мой «вольво» в Понтиак или сменить масло самостоятельно и выставить компании счет. Механик порекомендовал мастерскую в квартале от «Хомстеда» и сказал, что поблизости я найду и аптеку.

Бесформенный Онтарио, с его почти не размеченными дорогами и грубыми пешеходами, поглотил меня без остатка. И бензина становилось все меньше и меньше. Трижды я миновал одинаковые лотки с буррито, прежде чем сообразил, что катаюсь по кругу. Дважды я чуть не сбил огромного пса, который волочил за собой поводок с прицепленным к нему трехколесным детским велосипедом. У светофоров покатые спортивные автомобили и потрепанные пикапы проскакивали мимо меня, оглушая рэпом. Я чувствую себя в Парагвае. По крайней мере, таково мое представление о нем.

Я похож на свою мать — живу стереотипами. Так быстрее.

Аэропорты часто находятся на краю света, и я перемещаюсь, полагаясь на собственные представления о том, какого рода заведения обычно соседствуют. Найдя «Красного омара», найдешь «Холидэй инн». Но планировка Онтарио не соответствует правилам. «Оливковый сад» расположен рядом со свалкой машин. «Офис Макс» граничит с книжным магазином «для взрослых». Я звоню в компанию «Хомстед» по единому номеру 800, прошу оператора соединить меня с дежурным в местном отеле, и тот, квартал за кварталом, объясняет дорогу, вплоть до входной двери. Войдя в вестибюль, я нигде его не вижу, хотя мы прервали разговор всего несколько секунд назад. Нажимаю на кнопку и жду. Проходит десять минут.

Из-за двери с табличкой «Бассейн» появляется девушка и спрашивает, чем она может помочь.

— А где дежурный?

— Это я.

— Я только что с ним разговаривал.

— Со мной?

— С каким-то мужчиной. Судя по голосу.

— Возможно, это был сотрудник бассейна.

Я спрашиваю, прибыл ли утром, как мне обещали, дубликат кредитки — да, прибыл, но девушка не помнит, куда положила карточку. Пока она ищет, я шагаю в аптеку через улицу. Через запертую дверь вижу, что аптекари, сплошь юнцы, проводят инвентаризацию. Я несколько раз стучу. Менеджер подходит к двери и жестом велит мне уходить, а потом придвигает к стеклу груду коробок.

В «Хомстеде» дежурная вручает мне факс. Я спрашиваю насчет кредитки.

— Пока не нашла, — отвечает она. Факс, с пометкой «срочно», распечатан почти неразборчиво и содержит копии телефонных сообщений, снятые моим молодым секретарем. Два — от Морриса Дуайта из «Адванты», один — от Линды, из денверского «Компас клаб», а четвертое гласит «Пожалуйста, позвони сестре», хотя и не указано, которой.

Я иду в номер, чтобы позвонить, но гудков в трубке не слышно. Пользуюсь мобильником. Сначала я звоню Каре домой, отвечает ее муж. Говорит, что она уже уехала в Миннесоту. Есть новости от Джулии? Кажется, нет. Он вообще знает, что Джулия пропала? Нет, он час назад вернулся домой после двухдневного пребывания в больнице. Я спрашиваю у Азифа, что с ним случилось. Это ошибка. Мой зять говорит на редкость медленно, тянет слова — а будучи весьма заботлив по натуре, он уверен, что и остальные в той же мере пекутся о нем. Да, мы за него волнуемся, но в иных масштабах. Азиф просто уникален.

— Врачи исследовали мой сон, — говорит он. — На меня надели электроды. Прикрепили к большому пальцу маленький сенсор, чтобы фиксировать изменения химического состава крови. Они упали ниже девяноста процентов, и это плохо. Я храплю. У меня бывают приступы асфиксии. Это очень распространено, и не только среди полных. Человек думает, что он отдыхает, а на самом деле тратит не меньше энергии, чем марафонист. И так каждую ночь.

— Мне однажды тоже сказали, что у меня бывает асфиксия.

— И как ты лечился?

— Пока никак. Прости, кто-то стучит.

— Мы думаем, что знаем, в какой позе спим, а на самом деле нет. Врачи меня сфотографировали. Я сплю, раскинувшись по всей кровати.

— Вот мой номер на тот случай, если будут вести от Джулии.

Я звоню в «Адванту» и разговариваю с кем-то из сотрудников Дуайта, он говорит, что Дуайт, должно быть, позвонил с мобильного, но отказывается дать его телефон. Я намекаю, что звоню сейчас на номер, с которого пришло сообщение.

— Видимо, вас должны были переключить автоматически, — говорит тот. — Нет? Жаль.

Я предлагаю ему позвонить Дуату и продиктовать мой номер в «Хомстеде».

— Погодите… я нашел записку. Вы слушаете? «Не могу встретиться в четверг за завтраком, извините. Буду в Финиксе в среду. Можете прилететь туда?» Среда — это завтра.

— Спасибо за подсказку. Я уже сказал Дуайту, что могу прилететь в Финикс. В каком отеле он остановился?

— Я где-то записал и… сейчас найду. Вот. Вы автор «Гаража»?

— Да. У вас моя рукопись?

— Я ее прочел. А что конкретно изобретает ваш герой? Я так понял, что он вроде как химик.

— Об этом нигде не говорится прямо.

— Значит, свободный художник. Круто. И большой у него гараж?

— На ваше усмотрение. Это метафора. Образ.

— То есть гараж маленький?

— Вы меня слушаете? Я говорю, что его размеры — не физические. А каково мнение вашего шефа о моей книге?

— Он еще не читал. Он редактор. Сначала читаю я — и составляю краткий конспект. Тогда Дуайт решает, стоит ли читать книгу.

— Вы шутите?

— Нет, такая у нас практика.

— Я в шоке.

— Еще один вопрос. Второй афоризм.

— Что?

— Он очень похож на Шестой. Может быть, Шестой убрать?

— Скажите Дуайту, что я буду завтра, в середине дня, в Финиксе и что хочу поделиться с ним кое-какими серьезными соображениями. Вы нашли название отеля?

— Я его куда-то записал…

— «Адванта» получает прибыль?

— Мы выпускаем книги. Доходы — это второстепенное.

— Это-то меня и пугает.

Я решаю, что звонок Линде может подождать. Чем ты обязан женщине, после того как переспал с нею? Всем. Ты был внутри ее тела. Касался лона. Единственный вопрос — заставит ли она тебя расплатиться по счету, не захочет ли погашения долга. Слава богу, большинство не хотят. Но я всегда опасался, что Линда однажды потребует полную стоимость. Разумеется, это вовсе не значит, что мне и впрямь придется платить, — это значит, что придется оставить человека неудовлетворенным. Но я смогу. Я уже проделывал это с другими. Ты превращаешь персональный долг в коллективный, социальный, которым занимаются церковь и правительство. А еще можно применить рефинансирование или погасить долг в рассрочку, в течение нескольких веков.

Я, не разуваясь, ложусь вздремнуть. Это не столько сон, сколько паралитический транс. Азиф ошибся — я прекрасно сознаю, что не отдыхаю. Вижу во сне нечто абстрактное — какие-то разноцветные линии, которые тянутся до самого горизонта. Гигантская настольная игра. Фигурки точно такие же, как в «Монополии», — пушка, ботинок, шотландский терьер, утюг — но все они плавают над доской, точно мусор в космосе. Каждые несколько секунд мелькает тонкий синий луч лазера, и очередная фигурка превращается в пепел.

Проснувшись, я иду в ванную и полощу горло. Внутренняя поверхность щек кажется иссушенной и ободранной. Я щупаю лоб. Ни горячий, ни холодный — на ощупь как бумага, без температуры. Мне нужны витамины. Ферменты. Их недостаток ясно отражается на коже. Я обычно легко загораю, но сейчас мое лицо едва виднеется в зеркале.

Единственная хорошая новость — пришла моя кредитка. Ее подсунули под дверь, когда я спал. Судя по всему, вора нашли. Я — снова я, и ничего лишнего. И в первую очередь куплю себе новую обувь, на это у меня есть целый час — редкая роскошь. Если верить автобиографии Пинтера, он спит по четыре часа в два приема — с десяти вечера до двух часов ночи и с десяти утра до двух часов дня — а обедает в три. Он пишет в своей книге, что все люди именно так и жили до наступления эры сельского хозяйства, хотя и не приводит примеров. Так типично. В менеджменте людей привлекает побудительное утверждение, а вовсе не опробованная гипотеза.

Я звоню Пинтеру, чтобы подтвердить свой визит и получить инструкции. Отвечает Маргарет — его так называемая сожительница. Пинтеровское презрение к браку проистекает из веры в мужскую полигамию, которую сам он не практикует исключительно потому, что это незаконно, — хотя и не вычеркивает из планов на будущее. Может быть, когда Пинтеру стукнет сто, законы станут немного лояльнее.

— Сэнди охотно за вами заедет, — говорит миссис Пинтер. — Он купил новую машину и горит желанием ею похвастаться.

— Прекрасно. Очень хочу посмотреть ваш чудесный дом.

— К сожалению, там сейчас ремонт. Мы ютимся в двух комнатах.

— Может быть, поужинаем в городе?

— Нет-нет. Сэнди должен питаться правильно приготовленной пищей. Он не доверяет ресторанам. Там перегревают продукты и уничтожают белковые цепочки.

— Когда он подъедет?

— Минут через пять, десять.

— Я думал, он обедает в три.

— В этом году — в два. Сэнди сделал поправку на летнее время.

Этот спектакль начинает меня раздражать; вообще, я весьма терпимо отношусь к разнообразным странностям, даже если вижу очевидную фальшивку. Один из выступавших в прошлом году на конференции — всемирно известный альпинист, который пережил клиническую смерть на Эвересте (всего на семь минут, а потом его оживили, но лишь после этого в мире бизнеса к нему возникло некоторое подобие интереса), — так вот, он носил меховые шлепанцы в сочетании с деловым костюмом и во время выступления непрерывно жевал жвачку. Пострадавшие от обморожения ноги еще могли послужить поводом для шлепанцев, но пузыри, которые он выдувал, были чистейшим эпатажем, рассчитанным на то, чтобы показать, что он играет по собственным правилам. Как и все умные люди, он понимал, что человеческие существа в массе своей не так уж интересны и поэтому можно немного выделить себя, время от времени изображая слабоумного.

Я откладываю чистую одежду, готовясь к визиту. Почему в номерах отелей так быстро образуется беспорядок — даже в тех случаях, когда ничего такого не делаешь? Все поверхности буквально требуют, чтобы их осквернили, — точно так же, как новая прическа вызывает желание ее взлохматить. Возможно, это порыв «присвоить» данное место, удалив из него ауру предыдущего жильца. Когда человек покидает номер отеля или кресло в самолете, то оставляет после себя измененный порядок молекул. Подозреваю, что в этом номере жила какая-нибудь буйная отпускная семья.

Пинтер стучит в дверь. Один раз. Воплощенная оперативность. Я выхожу к нему, в просторных брюках и синей рубашке, с испещренным пометками блокнотом, стараясь казаться крайне занятым.

— Вот мы наконец и встретились. Это такая честь. Прошу прощения за беспорядок.

— Мне нужно в туалет.

— Конечно. Вон туда.

Пинтер прикрывает дверь неплотно, и до меня доносятся звуки, которые странно слышать от человека с подобной репутацией, чьим лекциям я когда-то внимал. Бренчит держатель. Несмотря на пресловутую экономию и нелюбовь к лишним тратам, Пинтер не жалеет туалетной бумаги. Я ожидаю звук слива, но тщетно. Когда Пинтер выходит, мы обмениваемся рукопожатием — его ладонь абсолютно сухая, и я убеждаюсь, что он не мыл руки. Штудируя его книги, я уже убедился, что нет такого обычая, традиции или правила гигиены, от которого бы он не отмахнулся.

Пинтер садится на край кровати, не глядя на меня. Он маленького роста, лысый, но зато в ушах и ноздрях у него густо растут волосы, и выпирающий раздвоенный подбородок тоже покрыт шерстью. Его рот — длинный, безгубый полумесяц, точно на детском рисунке.

— Где пепельница? Или это номер для некурящих?

— Не беспокойтесь, датчики не настолько чувствительны.

— Здесь стоит датчик? Тогда лучше не надо.

— Я тоже покурю.

Пинтер достает кисет с табаком и сворачивает две неуклюжих сигареты.

— И зачем нужно все портить? Некогда Калифорния мечтала о свободе. А теперь нами управляют нытики, помешанные на здоровье. Вы знаете мое определение здоровья?

— Да.

— Посредственность, возведенная в идеал. Здоровье — вот причина наших болезней. То есть — постоянная забота о здоровье.

Однако ж он не ест в ресторанах, потому что там разрушают белки.

Пинтера трудно назвать социально приемлемым курильщиком. Он дымит, как индейский вождь, благоговейно закрыв глаза. Пальцы свободной руки сжимаются и разжимаются, точно рот у выброшенной на берег рыбы. Пинтер стряхивает пепел себе на пиджак и растирает розовым, как у новорожденного ребенка, пальцем.

— У меня праздник, — говорит он. — Вчера я подписал один крупный контракт.

Эта новость меня обескураживает — я думал, что Пинтер окончательно ушел на покой, и рассчитывал продать мое предложение, памятуя о его скверном финансовом состоянии.

— Это вообще-то конфиденциальная информация, но я терпеть не могу секретов. Меня наняла одна авиакомпания в Финиксе.

— Случайно не «Дезерт эр»?

— А вы о ней слышали?

Я киваю.

— Она конкурирует с той авиакомпанией, которую предпочитаю я.

Пинтер кашляет. Дым продолжает прибывать, как будто им наполнено все тело старика.

— Хорошая компания?

— Судите сами.

— У них одна проблема, — говорит он. — Они построили свой бизнес исключительно на низких ценах — эффективно, но рискованно. Я об этом писал. Женщина легкого поведения быстро становится популярной, но ее ждет разочарование, если она захочет найти себе верного мужа. Иными словами, лучше качество, чем дешевизна. Бесчисленные скидки — это скольжение под откос, поэтому я посоветовал им пересмотреть свою стратегию. Таскать живой груз из пункта А в пункт Б — этим никого не вдохновишь. Всего лишь перевозка. А вот упор на человеческую общность разожжет живительное пламя в душе всех участников процесса, как работников, так и пассажиров. Согласны?

— С точки зрения маркетинга вы правы.

— Все гораздо глубже. Во-первых, начнем с рассаживания пассажиров. Подобные к подобным. Родители с детьми сидят в компании других родителей. Молодые с молодыми. Больше никакой путаницы. При помощи подробных исследований мы узнаём, кто наши пассажиры, и компьютер рассаживает их должным образом, точь-в-точь как хорошая хозяйка размещает гостей за ужином.

— Подобные манипуляции могут вызвать недовольство.

— Люди не будут знать, что мы это делаем, — говорит Пинтер. — Они поймут лишь, что им комфортно. Дружеская, теплая атмосфера. Мы уже провели ряд экспериментов.

Я невольно поджимаю пальцы ног. Чувствую себя захваченным врасплох, как будто я отдернул занавеску в гостиной и обнаружил соседа с биноклем. Слава богу, в этом месяце я не летал рейсами «Дезерт эр» — хотя, если они принялись экспериментировать, «Грейт Уэст» наверняка последовала их примеру. Должен признать, в последнее время мне действительно казалось, что за мной наблюдают.

— Вы удивитесь, как прекрасно это работает, — продолжает Пинтер. — После рейса мы опросили пассажиров и получили самые лестные отзывы.

— А что еще вы предложили компании?

— Замкнутая телевизионная система в зале ожидания, соединенная с видеокамерами в салоне. Чтобы сократить те тревожные минуты, когда люди покидают самолет. Ты ждешь кого-нибудь, возможно, даже с цветами, но проходит целая вечность, прежде чем вы наконец друг друга замечаете. Ты боишься, что он пропустил рейс. Не знаешь, что и думать. А в нашем случае ты видишь его, как только самолет приземляется.

Пинтер смотрит на меня в ожидании реакции, и я моргаю. Его идеи — невероятная глупость, они порождены высокомерием. Этот человек почти не летает — и тем не менее охотно дает наставления быстрорастущей региональной авиакомпании. Всему виной спесь. Избыток славы. В душе я уже готов оставить свое предложение при себе и преподнести его одному из хулителей Пинтера — возможно, Артуру Каргиллу из «Кин груп».

— Помогите мне, — говорит Пинтер. — Я вижу, что вы сомневаетесь. Скажите что-нибудь.

— При всем к вам уважении, сэр…

— Не льстите, это вас недостойно. После вашего звонка я кое-что разузнал и выяснил, что вы на хорошем счету. Очень перспективный работник. Я согласился с вами поужинать, потому что надеюсь на беседу с равным.

Я не смею спрашивать, кто это столь лестно обо мне отозвался. Кто-нибудь из «МифТек»? Говорят, Пинтер к ним близок. По слухам, он присутствовал на свадьбе Малыша — эксклюзивном торжестве в Сан-Вэлли — и подарил новобрачным серебряный нож для сыра, который достался ему от одного саудовского принца, в знак признательности за помощь с поставками во времена войны в Персидском заливе.

— Я смотрю на это с точки зрения потребителя, — говорю я. — Пассажира. Я очень ценю ваш настрой, но, честно говоря, вы играете с людскими жизнями. Самолет — не лабораторная пробирка.

— Весь мир — лабораторная пробирка. В нашей сфере деятельности это — аксиома.

— А церкви? Они тоже пробирки?

Пинтер смотрит на меня. Я нарушил неписаный кодекс нашей профессии, упомянув святое. Вышел из рамок.

— Вы верующий? — спрашивает он.

— Неортодоксально.

— Разумеется. В наше время никто и ни в чем не традиционен. Но вы верите в образ Божий во плоти?

— Я понимаю, куда вы клоните. Я оговорился, простите. В течение десяти лет меня окружали мормоны.

— Заметно. Вы меня обидели, — говорит Пинтер.

— Намекнули, что я — носитель фаустовского духа. Но это не так. Если я помогу маленькой авиакомпании освоиться в условиях жесточайшей конкуренции, то не нарушу ни единой заповеди — здесь я уверен. И вообще, это высоконравственный поступок в чистом виде.

— Еще раз приношу свои извинения.

Пинтер вздыхает и встает. Стоя он практически того же роста, что и сидя, хотя длинный мешковатый пиджак скрадывает его короткие ноги. Мы смотрим друг на друга. Пинтер заговаривает, обращаясь к моей груди, как будто мы одного роста, и я, в слабости своей, подыгрываю — пригибаюсь.

— Мы с Маргарет готовим ужин. Просьба: за столом никаких разговоров о божественном. И о бизнесе.

— Но ведь вы, надеюсь, понимаете, зачем я прилетел? Мое предложение…

— Потом. За едой мы придерживаемся темы.

— Какой темы?

— На ваше усмотрение. Вы гость.

— Я слушал ваши лекции и хочу вас поблагодарить. Вы читали их по спутниковой связи и не видели меня…

— Ни на чем не основанное предположение.

— Я знаю, как работает спутниковая связь.

— Это устаревшая модель.


Поскольку вход с улицы в дом перегорожен бульдозерами и грудами земли, а крыльцо отсутствует, так что дверной проем висит в воздухе, Пинтер оставляет свою новенькую немецкую спортивную машину в проулке. Поездка была долгой. В Онтарио транспорт движется в равной степени неистово во всех направлениях, дороги напоминают развороченный муравейник, а Пинтера вообще нельзя пускать за руль. Его стиль вождения — абсолютное невнимание к окружающим и полнейшая сосредоточенность на собственной машине. Даже на большой скорости он щелкает разными кнопками, регулирует высоту руля, накачивает подушку под поясницей и поправляет решетчатую отдушину кондиционера. Пинтер умрет в этой машине, и, подозреваю, он в курсе — а поэтому хочет насладиться всеми игрушками.

Маргарет стоит на ступеньках у задней двери, со старомодным коктейлем, украшенным вишенкой. Она похожа на двадцатилетнюю девушку, которую искусственно состарил гример-дилетант, нарисовав морщины и посыпав волосы пудрой, дабы изобразить седину. Она приветствует меня чересчур радушно, целует в обе щеки и почти не обращает внимания на своего «сожителя», который проскакивает на кухню и наполняет два бокала. Кухня — одна из двух обитаемых комнат; вторая — спальня, дверь в нее открыта, и я вижу широкую массивную кровать с цветастыми простынями и мохнатыми одеялами, под которыми обычно спят на водяных матрасах. Доступ в остальную часть дома загорожен полотнищами пыльного полиэтилена, висящего на кнопках. За ним виднеется размытая фигура плотника, который с шумом забивает гвозди при помощи пневматического молотка. Грохот стоит оглушительный.

— Сэнди говорит, вы живете в Колорадо, прямо на границе.

— Я там жил раньше. У меня была квартира, но я от нее отказался.

— И где вы живете теперь?

— Там и сям…

— Правда?

— Так бывает. И не то чтобы редко.

— Значит, это такой стиль?

— Пока нет. Впрочем, вскоре увидим.

Мне вручают бокал. Напиток сладкий и крепкий, он наводит на мысли о Голливуде сороковых годов. Пинтер вновь закуривает и погружается в привычный транс, пока дотошная Маргарет продолжает засыпать меня вопросами, задавая их в промежутках между ударами молотка. Над кроватью я замечаю картину — какая-то мифологическая сцена, изображающая полуголую девушку, за которой по лесной поляне гонится похотливый козлоногий тип.

Стол накрыт, но запаха еды я не чувствую. Пинтер повязывает фартук и открывает старый холодильник, набитый полуфабрикатами. Сигаретный дым смешивается с морозным облаком — зрелище, которое я нахожу крайне неаппетитным.

— Сегодня мы ужинаем по-походному, — говорит Маргарет. — Ремонт отнимает столько электроэнергии, что плитой пользоваться невозможно. Сэнди уже описал вам проект?

— Нет. Но, похоже, у вас далеко идущие планы.

Маргарет жестом предлагает пройти вперед и отдергивает полиэтиленовую занавеску. Я заглядываю за нее. Стены гостиной сведены почти на нет, а в деревянном полу проделана круглая дыра размером с небольшой бассейн.

— Арена, — объясняет Маргарет. — Это придумал Сэнди. Видите, куда поднимается потолок? Там проведут свет. Вокруг будут удобные сиденья, подушки, коврики. Это арена для дебатов, наших небольших театральных представлений. На самом деле она повторяет очертания Колизея.

— Гуакамоле покрылось пленкой, — замечает Пинтер.

— Сбрызни его лимонным соком.

— Не могу найти чипсы.

— Ты съел их вечером. Возьми печенье.

Маргарет заново прикрепляет полиэтилен. У меня тоже есть вопросы, но я не знаю, с чего начать — сладкий коктейль превратил мои мозги в кашу. Не говоря уже об арене — что случилось с жесткой диетой Пинтера? То, что он начинает раскладывать на столе — пластмассовые емкости с соусом, ломтики мяса, свернутые в трубочку и наколотые на зубочистку, тарелка жареного лука, оливки — напоминает дегустацию в провинциальном супермаркете или фуршет на открытии автосалона. Интересно, не в пищевых ли добавках секрет законсервированной молодости Маргарет?..

Пинтер заново наполняет бокалы, и мы садимся. На столе — настоящие фарфор и серебро, льняные салфетки. Пинтер, с момента возвращения домой, как будто прибавил в росте — когда мы пьем за «жизненную силу» (тост предлагает Маргарет), стол словно опускается на высоту табуретки. Я возвышаюсь над ним и чувствую себя величественным, исполняющим роль отца. Маргарет — это мать, а Пинтер — наш сын.

— Итак, вы выбрали тему? — спрашивает она. Маргарет уже готова приступить к еде, но, судя по всему, в доме свои правила.

— Что-нибудь актуальное.

Они кивают.

— Мне все равно. Политика?

— Что угодно, — Пинтер фыркает. Он голоден. — Наш последний гость…

— Не дави на него, — говорит Маргарет. — Пусть ассоциирует.

Я перевожу взгляд на картину в спальне.

— Преследование.

Они улыбаются и окунают печенье в соус. Я попал в яблочко и в качестве вознаграждения беру кусочек колбасы.

— Думаю, нужно начать с личного опыта. Итак, кого из присутствующих когда-нибудь преследовали? — спрашивает Пинтер.

— Меня, — отвечает Маргарет.

— Райан?

— С романтическими целями? Или профессиональными?

— Вы сами выбрали тему. Что было у вас на уме?

— Омаха.

— Ну вот. Никаких разговоров о делах.

— Но вы их знаете?

— Мы общались. Повторяю, никаких разговоров о делах.

Маргарет вытирает соус с губ.

— Сэнди, ты слышал эту историю, так что постарайся не перебивать. Дело было в Лондоне, в шестидесятых. Сэнди пригласила туда Британская железнодорожная компания.

— Чтобы рационализировать расписание, — вставляет Пинтер.

— Я во всех журналах читала про Карнаби-стрит и хотела купить себе платье. Я села на автобус и поднялась наверх, чтобы видеть указатели. Там сидели двое ребят с прическами, как у «Битлз»… у Сэнди тоже была такая прическа…

— Иди ты.

— Была.

Я беру оливку. Бокал у меня пуст. Интересно, почему Пинтер пялится на мою ширинку?

— Короче говоря, двое длинноволосых парней. Они пили пиво. Из огромных банок, которые так любят англичане. И я, по своей наивности…

Пинтер приподнимает бровь. Ноздри у него раздуваются.

— …подсела к ним, чтобы расспросить о моде. Так сказать, о положении дел. Попросила показать мне магазин, какое-нибудь местечко на тихой улице, где мало туристов. Они сказали: ну конечно, если угостите пивом. Ладно. Мы отправились по каким-то извилистым улочкам, а потом, не успела я опомниться, как они прижали меня к стене и принялись лапать. Рядом с мусорным баком. И забрали все мои деньги.

— Ты сама им заплатила.

— Сэнди, не встревай. Потом расскажешь сам.

— Она ходила по магазинам не ради вещей, а ради новых ощущений. Вы не знаете, Райан. Эпоха ЛСД. Маргарет была чем-то вроде галактического путешественника. Она вытаскивала меня познакомиться с Хаксли, Лири и прочей братией. Горячие ванны под столом из красного дерева. Кукольные представления. Я думал таким образом вернуть себе вдохновение. Астрология. Может быть, это и помогло. Видения. Новые перспективы. Но, свято уверяю вас, мне уж точно не поднимали настроение все эти подозрительно живописные нападения на Маргарет в каждой европейской столице.

— Однажды я переспала с Генри Миллером, — сообщает та.

У меня приглушенно звонит мобильник. Пинтер презрительно фыркает, я лезу в карман, выключаю звонок и извиняюсь, становясь при этом еще краснее.

— Спасибо, — говорит Пинтер. — Терпеть не могу эти штуковины. Грех, в который впадает человек, во имя того, чтобы быть на связи.

— Обычно я не беру его с собой, когда иду на встречу. Но сегодня слегка замотался…

— Тема, — напоминает Маргарет.

— Мы кажемся вам нелепыми? — спрашивает Пинтер. — Настойчивость, с которой мы свято блюдем время ужина? Любовь к спорам? Странное эротическое прошлое?

— Нет, — почти беззвучно отвечаю я.

— Если и так — этого у нас не отнять. Связь, которая объединяет многих. Бездонная дыра. Никто не может быть одновременно повсюду — да и зачем к этому стремиться? Конечно, мы подойдем близко. На шаг, на полшага, на четверть шага. Но никогда не переступим черту. Таков, понимаете, их план. Прогресс без достижения идеала. Бесконечная погоня, которая постепенно заменяет все прелести полового акта.

— Час назад вы утверждали, что мир — это лабораторная пробирка.

— Мы все еще говорим о преследовании? — спрашивает Маргарет. — Или сменили тему?

— Пробирка — очаровательный антиквариат по сравнению с тем, что уготовано для нас. Крошечные антенны, встроенные в корни волос. Цифровые датчики на кончиках пальцев.

— Без нашего разрешения?

— Мы дадим разрешение. Взамен нам пообещают бесплатное радио. Бесплатные телефонные звонки.

— Они? Вы не ощущаете себя соучастником?

— Конечно, ощущаю. Я — на нижнем ярусе. Я бы согласился, будь эти «они» другими, но история не предоставляет мне иного выбора. Мой совет: если услышите про «них» — присоединяйтесь, хотя бы для того, чтобы упредить их и занять оборону.

— На семинарах вы учите ответственности. А это скорее похоже на пассивность…

— Они всегда связаны, просто на семинарах я подчеркиваю одну сторону. Семинары — для умственно несовершеннолетних людей, а вовсе не для энергичных, полностью реализовавшихся личностей, у которых есть перспективы.

— Напомните мне, чтобы я больше на них не ходил.

— Сэнди, однажды тебя тоже преследовали. Та компания…

— Это снова касается Омахи. Не будем о делах, Маргарет.

— Пожалуйста, расскажите, — прошу я. — Мне очень интересно.

— Они попросили поделиться своими мечтами. Я так и сделал. Через три месяца меня начали заваливать факсами. Предсказания. Догадки. О том, что я скажу дальше. В какой-то момент они достигли сорокапроцентной точности. Это скучно.

— Как вы можете так говорить? Вовсе нет. А о чем вы мечтали?

— О покупках. О креме для бритья. О свежемороженом мясе.

— Да вы шутите.

— У них были и плюсы и минусы. По большей части они просто хвастуны. Сплошная афера.

— Но тогда он так не думал, — говорит Маргарет. — Это его поразило. Он почти год проболел.

— Хроническая усталость. Дело вовсе не в них. Ты заговорила о делах, дорогая. Дискуссии конец.

Маргарет покидает нас. Она идет с бокалом на заднее крыльцо, садится и смотрит в проулок, где растут пальмы.

— Мне кажется, «МифТек» за мной тоже охотится.

— Посмотрим. А пока забудьте об этом.

— Нужно обсудить «Зону Пинтера», — говорю я. — Не подумайте, что я на вас давлю, но я очень на это рассчитываю…

— Сомневаюсь, что готов увидеть издание своих трудов на кофейных кружках. Хотя идея всеприсутствия меня увлекает. Я схожу в туалет. Попробуйте лук. Не хотите снять пиджак? Вам, кажется, жарко.

Укрывшись за столом, я достаю мобильник и проверяю последний звонок. Код Солт-Лейк-Сити. Снова Азиф — должно быть, новости о Джулии. Стоит ему узнать о том, что у нас беда, как он становится неутомим.

Маргарет оборачивается и смотрит на меня со ступенек.

— Звоните, звоните. Не позволяйте ему вас заболтать. Позвоните с улицы, если так удобнее.

— Спасибо.

— Муж хотел, чтобы вы у нас заночевали, но я вижу, что вы к такому не готовы. Я ему все объясню.

Я обхожу машину Пинтера и набираю номер. Джулия берет трубку после первого гудка. Целая и невредимая.

Голос у нее слабый, хоть я и сомневаюсь, что сам говорю твердо. В ее голосе — дорога и забегаловка на обочине. Джулия описывает свое ночное путешествие по диагонали — через Южную Дакоту и Вайоминг. В Рапид-Сити сестра проколола шину и залатала ее при помощи моментального клея. Неподалеку от Шеридана Джулия подобрала стопщика-индейца, который подарил ей медвежий коготь на счастье. Пересекая границу Юты, она на час остановилась в Пылающем ущелье, чтобы при свете фонарика осмотреть холм, нашпигованный окаменевшими останками динозавров. Джулия утверждает, что бежала вовсе не от свадьбы — всему виной смерть Майлза и Ти-Джея, отравившихся собак, которые, как и сказал Кейт, скончались у нее на руках, от непрерывного внутреннего кровотечения. Они умерли по ее вине. Вообще, все случилось по ее вине.

— Что еще? — спрашиваю я.

— Все.

Джулия не права.

— Ты ела? — спрашиваю я.

— Я сейчас ем.

— Что именно?

— Лакрицу.

— Это не еда.

Джулия не просит меня прилететь, но я все равно прилечу. Я могу оказаться рядом с ней, соизволением «Грейт Уэст» и воздушных диспетчеров, через четыре часа. Нужно выехать немедленно.

— А еще я пью молоко.

— Допивай. Молоко — это то, что надо.

— Допила.

Пинтер выходит на крыльцо и стоит, обняв одной рукой девическую талию Маргарет. С его лица сошло распутное выражение; он отворачивается, чтобы не мешать разговору. Я велю Джулии не ждать меня, ложиться спать и передать трубку Азифу. Она так и делает. Шум миксера намекает, что они на кухне, где им и следует быть.

— Забери у нее ключи от машины.

— Уже забрал.

— Спасибо, Азиф.

Мой богатый и находчивый зять, не рожденный в Америке, — просто подарок. Мы ему многим обязаны.

Пинтер медлит, когда я прекращаю разговор. Странный человек, но при желании весьма проницательный.

— Я вижу, что-то случилось и вы спешите, — говорит он. Маргарет опускает голову ему на плечо.

— Семья.

— Не объясняйте. У всех свои проблемы. Что касается нашего дела — то, возможно, мы этим займемся. Я буду на конференции. Нужно больше ездить. Вы там выступаете?

— Коротенькая речь. Чтобы прояснить ситуацию. Между нами говоря, я ухожу из КСУ. Я помещен в нишу, и она мне не нравится. И потом, у меня немеют нижние конечности. Прошу прощения. Я уже на это жаловался.

— Ничего.

— Вы не могли бы отвезти меня обратно в отель, чтобы я мог забрать вещи и машину?

— Мог бы, но не факт, что мы доберемся целыми и невредимыми. Маргарет?

— Конечно. Только найду очки.

Мы жмем друг другу руки. В его крошечном большом пальце отрывисто и резко бьется пульс. Я благодарю Пинтера за ужин и понимание.

— Отличная тема, — говорит он. — Нам она всегда нравилась.

Глава 8

Некогда я был провинциальным парнем. Носил кепку с рекламой местного кафе («У нас самая лучшая еда!»). Девушки в нашем городке были сплошь девственницы, но не знали об этом, поскольку полагали, что, когда их трогают за грудь, это и есть настоящий секс. Все они были блондинки, за исключением учениц по обмену, которые приезжали из Италии и Египта и поражали нас изящными манерами и безупречным английским. Ребята тоже сплошь были светловолосыми. Каждое лето приезжали музыканты-гастролеры и играли польки — люди платили по два доллара, танцевали всю ночь и пили бочковое пиво, которое по большей части представляло собой безвкусную пену. Собранные деньги передавали добровольной пожарной бригаде. Когда мы слышали об убийствах в больших городах, то чувствовали себя везунчиками. Когда слышали о скандалах в Вашингтоне — считали это справедливым возмездием. Мы считали «Америкой» страну за пределами нашего городка и знали, что однажды туда отправимся — но можно и подождать. Мы гордились Полк-Сентер. Наши фермеры кормили весь мир. Пусть наши дорожные знаки и были изрешечены пулями, но водители тем не менее с ними считались.

Лишь во время первого своего полета, на санитарном вертолете в Миннеаполис, я понял, насколько ограниченна моя жизнь. Мне было шестнадцать, и я попал в аварию. Каждый декабрь, когда замерзали озера, местные ребята набивались в машины и выезжали на лед, чтобы погонять и покрутиться. Я сидел за рулем. Со мной сидели двое, тоже местные, их отцы поставляли моему пропан. Я крутил руль, мы врезались в дверцы, то с одной, то с другой стороны, и хохотали. Пили водку. Родители знали, где мы. Они развлекались точно так же, когда были молоды. Традиция.

А потом у машины задрался перед, и мы начали тонуть. Скользить задом наперед по льду. Из наших карманов на сиденье посыпалась мелочь. Я смотрел, как капот поднимается, заслоняя луну, а потом схватился за ручку дверцы, но не смог ее открыть. Вода была черной и непроницаемой, она просочилась сквозь вентилятор и брызнула мне в подбородок.

Я очнулся уже в небе, на носилках, в кислородной маске. Кислород был горьким на вкус, у меня пересохло горло, а в иллюминатор виднелась Полярная звезда. Надо мной склонился мужчина в униформе и объяснил, что оба моих приятеля выскочили из машины, а я пробыл в воде пятнадцать минут — обычно этого достаточно, чтобы убить человека. Медик сказал, меня спасло то, что от ледяной воды мое тело как будто погрузилось в спячку. Он спросил, сознаю ли я свое везение. Я подумал и решил, что пока нет.

Когда мы подлетели к больнице, мне разрешили сесть. Я видел небоскребы Миннеаполиса — одни этажи были освещены, другие темны, а антенны на крышах передавали радиотрансляции и футбольные матчи. Я видел горизонт — на западе, откуда прилетел вертолет, — и заснеженную извилистую реку, через которую были перекинуты мосты, освещенные фарами машин. Ландшафт выглядел как единое целое, таким я его прежде никогда не видел — и понял, каким образом все его части подогнаны друг к другу. Родители лгали. Они твердили, что мы живем в лучшем месте на свете, но теперь я видел, что весь мир — это, одно и то же место и что бессмысленно сравнивать его части или восхвалять наш город сравнительно с другими.

Вскоре мы приземлились. Носилки подпрыгнули. Пока мы ждали остановки лопастей, врач сказал, что я вернусь домой через пару дней; он не понимал, что теперь, когда я впервые оторвался от земли, эти слова не приносят мне утешения. Меня выкатили на крышу больницы, озаренную луной, которая успела забраться высоко по небосклону, с тех пор как я наблюдал ее из машины. Я приподнял кислородную маску, чтобы можно было говорить, и спросил, долго ли мы летели. Всего полчаса. Чтобы добраться до города, который я представлял себе страшно далеким, расположенным за полштата от Полк-Сентер. Столица чужого государства.

Я сказал врачу, что чувствую себя счастливым.

Сегодня, в Солт-Лейк-Сити, я снова чувствую себя счастливым, и не только потому, что ускользнул от Пинтеров. Три часа тридцать пять минут, от двери до двери, через Большой Бассейн, до дома сестры — в предгорьях хребта Уосатч. Я спал, потом проснулся, потом поймал такси. И вот я здесь. И не говорите, что в жизни не бывает чудес. Не говорите, что нельзя быть одновременно повсюду.


Когда я вылезаю из такси и прохожу по дорожке, загораются несколько фонарей, которые реагируют на движение. Темный двор превращается в голливудскую съемочную площадку. Клубы пара окружают шланги поливалок, вкопанных в газон, капли орошают три рекламных щита, призывающих голосовать за местных республиканцев. Не считая плеска воды, царит тишина. Велосипеды племянников стоят, прислоненные к стене трехдверного гаража. Это Юта — штат, где ложатся рано, поэтому Джейк и Эдвард уже наверняка спят, и им снятся хорошие отметки и научные конкурсы.

Глазок в двери слабо светится синим: кто-то в глубине дома смотрит телевизор. Должно быть, Джулия. Азиф презирает поп-культуру. Он приехал в Америку из Пакистана, чтобы работать и копить деньги, и его душа кристально чиста. Поначалу нашей семье было чуть-чуть стыдно перед ним: его пасторские манеры и инженерская пунктуальность нас немного пугали, но исключительно из-за нашей профессиональной некомпетентности. Азиф строг к себе, но сыновей он балует, словно принцев крови, и, что удивительно, их это не портит. Они смущены отцовской щедростью и изо всех сил пытаются доказать, что могут преуспевать и без посторонней помощи — занимаются дополнительной научной работой в школе и дружно, точно матросы на корабле, выполняют работу по дому. Я искренне ожидаю, что однажды эта семья станет настоящей династией, и в старости мне будет лестно оттого, что Азиф смешал свою кровь с нашей. Не считая моей матери, всем нам лестно. Она по-прежнему относится к зятю настороженно. Она не верит, что такое богатство можно нажить честно, и копит для внуков сберегательные облигации — на всякий случай.

Я открываю дверь и оставляю сумку и портфель в темном коридоре. Чувствую запах еды — это хорошо. Вегетарианец Азиф, оказавшись в Юте, где обожают мясо, вынужденно научился готовить.

— Эй?..

— Я тут, — шепчет Джулия. — Все спят.

Она сняла с кушетки несколько подушек и сидит на них в позе йоги — ноги скрещены, спина прямая. Джулия смотрит старый мультик про гонщиков по детскому кабельному каналу. Рядом стоят тарелка с сыром и хлебом и большой стакан сока, но это просто натюрморт: Джулия ничего не ест. Щеки у нее похожи на две грязных пепельницы, они серые и ввалились, а пушистые волосы, хоть и чистые, не отражают свет телевизора, как должно быть. На ней шелковая пижама — должно быть, Кары. Рубашка измята и застегнута неправильно, а штанины кажутся пустыми.

Я целую сестру и спрашиваю:

— Ты отдохнула?

— Пыталась, — отвечает она. — Но у меня еще голова гудит после поездки. Машина очень большая, в ней сильно трясет. Плохие амортизаторы, наверное. Классный пиджак — из каталога? Он тебе идет. Хорошо иметь такую фигуру, как у людей в журнале. На свадьбе все будут в обычных костюмах, ничего формального. Мама этим недовольна, но мужчины выглядят слишком странно в смокингах — по крайней мере, в тех, которые можно взять напрокат в Миннесоте. Эти широкие пояса на талии похожи на бандаж, как будто у человека грыжа. Райан…

— Что?

— На кухне есть большая тарелка печенья с изюмом.

— Что ты хотела сказать?

— Перестань глазеть. Это мой идеальный вес. Просто обними меня, Райан.

То, что я всегда забываю сделать, — а женщины в этом нуждаются. Тело Джулии под одеждой кажется дряхлым и твердым как камень.

— По-моему, проблема в твоих идеалах, — говорю.

— Да.

Насколько я знаю, лучше всего выключить телевизор или радио, когда пытаешься снять эмоциональное напряжение: телевизоры источают отрицательные эмоции, они навязывают зрителям идеи. Когда я сажусь на кушетку, с печеньем, мультфильм про гонщиков сменяется «Поросенком Порки». Может быть, Джулия умирает? На экране фермер с топором гоняется за Порки, и возле головы перепуганного поросенка возникают кружочки, обозначающие мысли, с изображением ветчины, котлет и сосисок. Бывает ли хуже?

— Соболезную насчет тех собак, — говорю я.

— Дело не в них, а во мне. Я все порчу. Ты когда-нибудь заглядывал в мою машину? Там полно старых телефонных счетов и пятен от пролитой колы. Я не могу собраться с мыслями. Как будто живу под водой. Обещаю сделать что-нибудь простое, например погулять с собаками, а потом вспоминаю другое данное обещание, и третье, и четвертое, составляю список и вычеркиваю пункты, но, прежде чем я успеваю закончить, в ручке заканчиваются чернила, и я бегу за другой, а уже пора идти домой. Вскоре невыполненных дел скопилось столько, что мне пришлось сказаться больной, чтобы проветриться, а когда я вернулась на работу, все на меня злились, страшно злились, так что я бегала и пряталась, вместо того чтобы взяться за дело как следует. И речь не только о работе. У меня всегда так. Я так дышу. Сплю. Чувствую. Ты понимаешь?

— Фокус в том, чтобы правильно распорядиться временем.

— Это нечто большее, — Джулия выковыривает изюминку и съедает, оставляя печенье нетронутым. — Прости, что я вытащила тебя сюда. Ты занят, а я помешала. Где ты должен быть завтра?

— В Финиксе. У меня встреча с издателем. Надеюсь.

— Кара сказала, ты что-то пишешь. Класс. Это детектив?

— Скорее, притча. Для деловых людей.

— Она длинная? — спрашивает сестра. — Люблю длинные книги. В них можно уйти с головой, и тогда становится уютно.

— Деловые люди не лежат, свернувшись клубочком с книгой.

Джулия опускает подбородок на колени. Я глажу ее по голове. Стыдно признать, но худоба Джулии имеет свои достоинства — ее шея сделалась длинной и изящной.

— Твой подарок на свадьбу был самым лучшим, — говорит она. — Кейт открыл его случайно. Ты, наверное, просто разорился. Кто сказал тебе, что нам именно это и нужно? Мама?

Подарок не от меня — сестра ошиблась. Я выбрал чемоданы лишь вчера и ждал, пока заново активируют мою карточку, прежде чем сделать заказ. Про акции Джулия тоже никоим образом не может знать. С другой стороны, может быть, это работа Кары. Она свято уверена в том, что я безответственен, когда дело доходит до проявления чувств. Возможно, она прислала нечто практичное от моего имени, микроволновку или пылесос, и забыла предупредить. Она покрывает меня таким образом, как бы подделывая мою подпись на добрых делах.

Я пускаю пробный шар.

— А вам это было нужно?

— Строго говоря, никому это не нужно позарез. Наши бабушка с дедушкой прекрасно обходились и так.

— А кто сказал, что это мой подарок?

Она поднимает голову и рассматривает меня прищуренными глазами.

— Ты в порядке?

— Немного устал. А что?

— Странный вопрос. Ты все еще принимаешь те таблетки?

— Это было давным-давно.

— Значит, больше никаких приступов?

— У меня никогда не было приступов. Это все равно что называть любую шишку раковой опухолью.

— Значит, припадки.

— Еще хуже.

Джулия, как обычно, не в курсе дел. Она имеет в виду бета-блокаторы, которые прописали мне от тахикардии — это обнаружилось во время ежегодного медицинского осмотра на работе, несколько месяцев спустя после похорон отца. Тогда я с ног валился от усталости и питался одной колой, мотаясь между Денвером, Лос-Анджелесом и Хьюстоном в попытке сгладить последствия непростого слияния двух средних региональных рекламных агентств. Измученный скорбью по отцу и психологическим гнетом полученного задания, которое состояло в нахождении и увольнении избыточных сотрудников, я пережил нечто вроде нервного срыва — это выражалось в том, что несколько раз на важных встречах и переговорах за ланчем на меня нападала непреодолимая дремота. Благодаря деликатности коллег, которые как будто не замечали моих маленьких отключек (и поскольку никто не становился тому свидетелем более чем единожды), прошло несколько недель, прежде чем я задумался о происходящем. Мне казалось, что я отключаюсь лишь на несколько секунд, тогда как я спал по нескольку минут. В аэропорту Лос-Анджелеса я наконец осознал, в чем дело, когда задремал в телефонной будке в «Компас клаб» и пропустил свой рейс. Мне дали оплачиваемый отпуск. Я ушел с работы на полтора месяца (личный рекорд), посетил несколько семинаров, чтобы воспрянуть духом, и полностью восстановил силы. Не считая незначительной аритмии, осталось лишь одно долговременное осложнение. Так случилось, что во время одной из моих коротких отключек — в денверском устричном баре — подлый Крейг Грегори сыграл со мной шутку: вытащил из заднего кармана бумажник и сунул туда визитку некоей Мелиссы Холл из «Грейт Уэст». «Очень рада знакомству. Позвони», гласила надпись на визитке. Еще там было нарисовано сердечко. Я нашел карточку, когда просматривал список контактов, пару дней ломал голову, а потом решил рискнуть и позвонил. Предположив, что упомянутая женщина — стюардесса, я оставил любезное, хоть и осторожное, сообщение и получил в ответ вежливый звонок от Мелиссы — секретарши Сорена Морса и, как выяснилось, его бывшей любовницы. Впрочем, вот что было странно — после изрядного замешательства, когда мы наконец вычислили шутника (Крейг Грегори был знаком с Мелиссой через своего кузена), она сказала, что видела мое имя, когда рассылала приглашения на рождественскую вечеринку, которую Морс устраивает для постоянных клиентов «Грейт Уэст». Мы договорились встретиться на вечеринке, до нее оставался всего месяц, но приглашения я так и не получил. Я позвонил опять, чтобы все выяснить, но Мелисса не стала со мной говорить, и я мог лишь сделать вывод, что Морс лично вычеркнул мое имя из списка гостей. Ревность? Я попытался поговорить с Крейгом Грегори, и тот меня высмеял, хотя, несомненно, занес этот случай в папку «Такова жизнь» — такие он завел на всех сотрудников.

Короче говоря, для меня выдалось тяжелое время. Но повторяю: никаких приступов не было. Мои сестры тратят изрядную часть жизни, болтая по телефону и ошибочно заполняя своими домыслами лакуны в моей биографии.

Так всегда бывает, если есть сестры. Когда после многих лет бесплодных попыток родилась Кара — в Миннесоте не предполагается, что нужно делать для этого усилия, все думают, что дети должны рождаться каждый год, — родители уже считали себя слишком старыми. Мое появление на свет удивило их. Отец был рад, как и всякий мужчина, у которого родился сын, но он был страшно занят, потому что обслуживал новый газопровод. Моя биография началась с того, что я ему помогал. В пять лет я ездил на переднем сиденье грузовика с пропаном и изучал основы дела, которым безо всяких сожалений мог бы заниматься до сих пор, если бы оно продержалось на плаву. Секрет был в том, что к каждой поставке прилагался бонус — отец передавал с фермы на ферму новости, чинил и устанавливал сигнальные фонари, доставлял посылки вдовам и сиротам. Мое ученичество гарантировало мне местечко в повседневной отцовской жизни — и в жизни всего нашего круга.

Все изменилось, когда родилась Джулия, на месяц раньше срока, но лучезарная и прекрасная, отнюдь не похожая на обезьянку, как прочие, рядовые, младенцы. Если я удивил родителей, то она их поразила. Ее красота перевесила нашу заурядность, и мы соревновались за расположение Джулии. Отец, который к тому времени заметно преуспел, сократил количество рабочих часов, чтобы проводить больше времени дома; Кара и мама постоянно боролись за право сменить малютке подгузник и покатать ее в новой коляске по городу. Я стал третьим лишним. Оказавшись наедине с Джулией, я баловал ее лакомствами и игрушками и изо всех сил старался впечатлить своей мужественностью. Когда мне было четырнадцать, а ей десять, я у нее на глазах сбил с ног парня постарше. Я забирал у сестры домашнюю работу, когда она возвращалась из школы, и отдавал выполненные задания утром. Когда Джулии исполнилось двенадцать, она влюбилась в меня; из колледжа я посылал ей письма с рассказами о своих успехах и об отвергнутых девушках, которые якобы положили на меня глаз. Наш роман продолжался вплоть до летних каникул, когда я повел ее на фильм категории «старше семнадцати», и Джулия во время романтической сцены положила голову мне на плечо. Один наш знакомый, сидевший двумя рядами дальше, поговорил с мамой, и любви пришел конец.

— Это подарок не от меня, — говорю я. — Должно быть, Кара что-то прислала от моего имени. А что там было?

— Газонокосилка. Провода вкапывают в землю, и газонокосилка ездит сама, ей управляют при помощи пульта.

У меня пересыхает во рту. Не могу проглотить печенье.

— Откуда ее прислали?

— Отсюда. Из Солт-Лейк-Сити. Из магазина «Вэннс электроникс». На открытке твоя подпись. Ты хочешь сказать, что не помнишь?

— Я ничего не хочу сказать. Я иду спать.


Я лежу в темной комнате для гостей, у окна, из которого виден шпиль мормонской церкви, белый как аспирин и увенчанный золотым ангелом. Шумовая машинка издает звук ветра в листве. Еще я проглотил успокоительное. Левая рука засунута за пояс трусов, а в правой я держу телефон.

— Поговори с ней. Помоги восстановиться, — говорит Кара. — Это, если не ошибаюсь, твоя специальность. Впрочем, будь тверд. Не говори Джулии, что все будет в порядке невзирая ни на что. Не говори, что она — бесконечный сгусток творческой энергии. Не обманывай ее, Райан. Но попытайся поднять ей настроение. Мы имеем дело с дефицитом уверенности.

У меня болит скула, к которой прижат телефон. Переношу трубку к другому уху.

— Я в командировке.

— Прекрасно. Ну так брось Джулию и снова убеги. Может быть, она даст о себе знать к Рождеству. Черт возьми.

Воздух давит на грудь так, что трудно дышать. Я перекатываюсь на бок.

— То есть, ты хочешь, чтобы она оставалась со мной?

— В пределах видимости.

— Это проблема. Когда Уэнди видела меня в Солт-Лейк на прошлой неделе…

— Что?

— Она уверена, что это был я?

Кара вздыхает.

— Расскажи наконец. Признайся. Ведь до сих пор ты лгал.

— Полагаю, она не ошиблась и это действительно был я. Просто у меня вылетело из головы. Я плохо запоминаю города.

— Что еще?

— Выписки по кредитке. Я кое-что купил. Кара, я сейчас не в лучшем состоянии.

Безмолвие. Говорят, у южан есть устная традиция. А у жителей Миннесоты — традиция молчания. Тишина — наш излюбленный способ общаться.

— Ты ничего не ел, — говорит Кара. — Ведь так?

— В общем, да.

— Дуй домой. Сейчас же. Приезжай немедленно. Я знаю, чем ты занят. Я знаю, что там у тебя творится. Ты помешался на этих бесплатных билетах. А тебе нужна семья.

— В понедельник мой последний рабочий день. Я уйду, прежде чем меня уволят. А до тех пор — встречи и собеседования.

— Возвращайся домой.

— Это больше не мой дом.

— Но здесь твоя мать.

— Именно поэтому.

Не отрывая трубки от уха, я позволяю Каре разглагольствовать. Один из моих племянников открывает дверь спальни; я слышу, как он шлепает по коридору в ванную и звонко мочится в писсуар. Пространство, которое мы занимаем в детстве, уходит навеки. Не все возможно вернуть. Прежнее место потеряно.

— Мне нужно поспать, — говорю я, когда сестра успокаивается. — Я попытаюсь вправить Джулии мозги. Заберу ее с собой. Завтра у меня встреча, но я могу взять Джулию. Не хочу, чтобы она снова села в машину и исчезла.

— Ты говоришь о сестре как о предмете.

— Ничего не поделаешь.

— Лучше я приеду и отвезу ее домой.

— Я сказал, что справлюсь. Свожу Джулию в Финикс. А утром посажу на обратный самолет.

— Почему я все должна делать сама? Почему я всегда должна всех спасать?

— Сейчас этим занят я.

— Хочешь сказать, что это ты всех спасаешь? Вот еще! Не забудь, что в субботу свадьба.

— И что ты всех спасаешь.

— Пошел ты, Райан. Давай просто с этим покончим. Спокойной ночи.


Я был в Солт-Лейк-Сити на прошлой неделе. Проснувшись, я вспоминаю. Вспоминаю, что помнить, в общем, нечего, за исключением того, что я сказал человеку, потерявшему работу: «В наши дни карьера — это не лестница, а сетка». Я объяснил, что это значит, и дал посмотреть образец резюме. После этого я целый час болтался по магазину и купил подарок для Кейта и Джулии, а затем, наверное, улетел в Бойсе и прочитал ту же лекцию очередному неудачнику. Рассказал ему про решетку.

Я вспомнил. Меня вовсе не ограбили. Выясняется, что все это время мы были вместе. Многочисленные Райаны. Просто мы разделились.

Такое уже случалось прежде. Я никому об этом не говорил. В своих путешествиях я встречал самого себя. Это секрет. Только потому что вы такой внимательный слушатель — вы сидите в кресле, с напитком, арахисом и салфеткой, вы готовы к совместной ночевке, если до этого дойдет, потому что, в конце концов, именно таково соглашение между пассажирами. Только поэтому я раскрываю душу и все рассказываю вам.

Глава 9

В семь часов утра, в среду, Азиф везет нас в аэропорт на своем «мерседесе», длинном черном красавце, которому явно недостает развевающегося на антенне флага. По радио передают какое-то ток-шоу консервативного толка — ведущий шуршит бумагой в микрофон и бессвязно говорит, не переводя дух. Демократия умерла в 1960 году, уверяет он, но не приводит примеров, в отличие от моего отца, чьи предсказания всегда включали четкие сроки и обозначение ключевых моментов. Солнце, встающее из-за мормонской церкви, отбрасывает необычайно слабый, словно фильтрованный, свет, а ветерок колеблет поверхность Большого Соленого озера, которое похоже на ванну, наполненную мутной водой. Даже чайкам, которые скользят над ним, как будто неохота садиться и мочить брюшко.

— Когда вас забрать вечером? — спрашивает Азиф. Судя по всему, мой план ему не особенно нравится. Во-первых, он убежден, что Джулия нуждается в отдыхе; во-вторых, мысль о том, чтобы посетить далекий город, не ночуя там, его озадачивает.

— Мы вернемся поздно. Поймаем такси, — говорю я.

— А что сказать, если позвонит Кара?

— Что брат и сестра хотят побыть вместе.

Покупая билеты, я плачу полную стоимость за нас обоих и из кожи вон лезу, пытаясь добиться того, чтобы нас повысили до первого класса. Джулия, явно смущенная моей настойчивостью, стоит в стороне, пока я пререкаюсь с агентом. Жители Миннесоты приучены с благодарностью принимать любое предложение — но в Небе ты ничто, если не торгуешься. К сожалению, агент стоит на своем — я получаю место в первом классе, поскольку у меня есть купон, но он настаивает, чтобы я отдал десять тысяч бонусных миль за место для Джулии. Десять тысяч миль в один конец. Я закатываю глаза.

— Найдите мою личную карточку. Это безумие.

Джулия вздрагивает и отворачивается. Агент пробегает пальцами по клавиатуре, его голова сейчас полна кодами и акронимами. Я знаю историю этого человека, хотя никогда раньше его не видел. Он всю жизнь работает здесь, обожает забастовки и стачки, а вечера проводит за домашним компьютером, подсчитывая сумму пенсии. Он занимает должность в профсоюзе и ни за что ее не оставит; он спит на ежегодных собраниях и наслаждается растерянностью клиентов, радостно переправляя их письменные жалобы своему бессильному начальству. У него есть какое-нибудь странное, всепоглощающее, бессмысленное хобби — например, он играет короля Артура на средневековых ярмарках или коллекционирует старинные подвесные моторы. Он верит, что, если бы не проблемы со здоровьем, чему виной постоянные стрессы на работе, он мог бы стать влиятельным человеком.

— Вот ваша информация, — говорит агент.

— Перестань, пошли, — шепчет Джулия.

Я отмахиваюсь.

— И сколько миль вы там видите?

Он опускает очки, которые висят на шнурке, как у старухи.

— Девятьсот девяносто пять тысяч двести одну.

— Прекрати, — умоляет Джулия. Агент улыбается. Он с восторгом нас стравливает.

— И о чем вам это говорит? — настаиваю я.

— Здесь есть пометка, — сообщает агент и тыкает толстым пальцем в экран. — Вы теряли на прошлой неделе багаж, сэр?

— Нет.

Он снова печатает.

— Мы обнаружили здесь сумку и отправили ее в Денвер, согласно надписи на ярлычке: Гейтс-стрит, 1214, квартира 16. Но дома никого не было. Это ваш адрес?

— Бывший. Я переехал.

Какая глупость. Как выяснилось, я действительно приезжал в Солт-Лейк на минувшей неделе — но не сдавал сумку в камеру хранения, а потому не мог ее потерять.

— А какой ваш новый адрес?

— Пока никакой. Послушайте, я не терял сумку. Я бы это заметил. — Я оглядываюсь в поисках Джулии, но ее нет. — Вы дадите моей спутнице место в первом классе, или нам придется обратиться к вашему начальству?

Агент, должно быть, чувствует, что достаточно со мной наигрался; он распечатывает два посадочных талона и протягивает их с таким видом, как будто с самого начала достаточно было лишь вежливо попросить. Статус «платинового клиента» не оставляет ему иного выбора. Я спрашиваю, не видел ли он, куда пошла Джулия, и агент кивает в сторону журнальной стойки, в другом конце терминала, а потом всучивает мне карточку с номером, по которому можно обратиться за потерянным багажом.

Джулия просматривает журналы, посвященные украшению дома, и грезит над фотографиями огромных ванн и встроенных стальных холодильников с отделениями для льда и дозаторами для воды в дверцах. Такие фотографии меня тоже интригуют, хоть и не я собираюсь вступить в брак, который принесет кредит в «Этан Аллен» (подарок от родителей Кейта, они держат магазин). Эти вещи завораживают, потому что комнаты, изображенные в журналах, кажутся нарочно прибранными для похорон — для того, чтобы показать публике идеального покойника. Цветы, натертая воском мебель. От этого пробирает мороз. Лори, моя бывшая жена, частенько таскала меня на распродажи, будучи свято уверена, что у нее талант различать истинную красоту среди грязи и сора. Нашим глазам представало печальное запустение. Телевизионные тумбочки из облупившегося шпона. Комоды с недостающими ручками и перекошенными ящиками. Все это некогда было новым, чистым и многообещающим, но теперь я видел лишь признаки упадка. В том числе и человеческого.

Я извиняюсь за проволочку, но Джулия продолжает читать, не обращая на меня внимания. Наше утро не настолько приятное, как я надеялся. Я намеревался провести час в аэропорту, расширяя кругозор сестры и показывая ей неустанно бьющееся сердце деловой Америки. Она слишком долго прожила в Полк-Сентер — это умаляет личность. А здесь — столько возможностей и вариантов.

— Пойдем в клуб. Я должен кое-кому позвонить.

— В клуб?

— Я тебе покажу. Там бесплатные журналы.

— Райан, мне нужно домой.

— Завтра. В четверг.

— Я подвела стольких людей, — говорит Джулия.

— Не волнуйся, они никуда не денутся, когда ты вернешься.

— Так бывает не всегда.

— Так всегда бывает в Миннесоте.

Сотрудник «Компас клаб» впускает нас с радушием королевского привратника. Я смотрю на лицо Джулии — несомненно, ей приятно. Буфет также ее впечатляет — она замирает и молча смотрит. Жители Среднего Запада, даже страдающие от анорексии, обожают бесплатную еду — она взывает к бессознательной, коллективной тоске по богатому урожаю. Я наливаю себе апельсинового сока из стеклянного графина, который торчит в ведерке со льдом (почему пассажирам всегда предлагают томатный и сливовый соки? Неужели их кто-нибудь пьет?), и наблюдаю за тем, как Джулия обозревает выпечку и при помощи зубчатых металлических щипцов берет калорийный датский кекс, посыпанный сахарной пудрой. И это еще не все. Она насыпает хлопьев с отрубями в одноразовую миску, добавляет изюм, йогурт, отрывает от грозди зеленоватый банан, очищает и режет пластмассовым ножом.

— Садись за стол у большого телевизора. Можешь наблюдать за своим рейтингом.

— Что это?

— Маленький всемирный банк, в котором теперь есть и ты. Ты уже набрала два балла и становишься богаче с каждой минутой.

Я ныряю в одну из кабинок и звоню своему секретарю в Денвер. В кои-то веки он на месте. Он хочет прислать мне меморандум по техасским делам, но я уже не в Техасе, и это бессмысленно. Тогда он диктует адрес отеля в Финиксе, где остановился Дуайт, и передает несколько сообщений, в том числе от Линды, из денверского аэропорта. Секретарь подтверждает бронирование отеля в Лас-Вегасе, но я прошу его отменить, потому что, как писали в «Джорнал» на минувшей неделе, в «Синема гранд» забастовка, и мне не хочется быть штрейкбрехером. Взамен я прошу номер в «Аполлоне» — отеле со статуей гарцующего Пегаса на уровне пятого этажа. Каждые полчаса он раскидывает огромные стекловолоконные крылья.

— Еще одна деталь, — говорю я. — Свяжитесь с багажным отделением «Грейт Уэст» в денверском аэропорту и выясните, вправду ли у них моя сумка. Если да — пусть ее пришлют в офис.

— Вы потеряли сумку?

— Так они утверждают.

— Не знаю, стоит ли об этом говорить, — продолжает Кайл, — но я видел у вас на столе довольно странную бумагу. Секретарь Крейга Грегори принес ее по ошибке и через десять минут забрал. Она была озаглавлена «Истинный оранжист».

— Интересно.

— И в тексте были ваши инициалы. Там говорилось: «Р. Б. на своем месте».

— И все?

— Было что-то еще, но я не успел прочесть. Бумагу выхватили у меня из рук, как будто она секретная.

— Разнюхайте и расскажите потом, что удалось узнать.

— А что значит «Истинный оранжист»?

— Понятия не имею.

В клубе пахнет марлей и мешками для пылесоса, а финансовый гуру по телевизору предвещает крупное понижение корпоративных акций. Так или иначе, он верно подсказал мне насчет «Чейз Манхэттен». Некоторое время я сижу, откинувшись в кресле на колесиках, и смотрю, как с запада приближается мелкий дождь, увлажняя взлетные полосы и заставляя рабочих хвататься за дождевики. Требуется так много людей, чтобы поддерживать меня на лету, — уборщики, которые приводят в порядок поле, монтажники с клеммами и гаечными ключами, метеорологи, штурманы, повара… и сегодня утром мне кажется, что я всех их подвел. Мой скелет как будто составлен из свинцовых трубок.

Я понимаю, что «Истинный оранжист» — название проекта, но могу лишь гадать, о чем речь. Основатели КСУ вышли из военной среды, это команда специалистов по поставкам, которые многому научились, снабжая Вьетнам замороженной говяжьей тушенкой, палатками и штыками, и применили полученные знания, когда составляли первый свой крупный контракт на поставку автомобильных запчастей. Наша корпоративная культура герметична и сурова. Никакой болтовни, никаких сплетен. Все под семью замками. Насколько мне известно, «МифТек» — это дочерняя компания, а «Грейт Уэст» заправляют наши выпускники, с Морсом в качестве марионетки. «Истинный оранжист». Оранжевый — это официальный цвет авиакомпании; а поскольку она находится в состоянии войны с «Дезерт эр», я не удивлюсь, если «Грейт Уэст» — в числе наших клиентов.

Я никогда не доверял КСУ. Мое положение в фирме никогда не было ясно мне самому, а путь наверх — извилист и смутен. Некоторые делают карьеру, уходя и возвращаясь, а те, кто не преуспевает… просто исчезают. Два года спустя приходит весть, что они открыли гостиницу или бар в Киокаке. Так говорят — но, скорее всего, эти люди просто умерли.

«Р. Б. на своем месте». Я — часть чего-то большого.

Джулия, благослови ее бог, снова в буфете — перемешивает мюсли с йогуртом. Она уже выглядит лучше и менее погружена в себя. Дождь набирает силу, он пеленой висит за окнами, размывая силуэт диспетчерской вышки. Я смотрю на монитор. Плохие новости. Наш рейс, номер 119, запаздывает на двадцать минут, а двадцать минут — почти всегда ложь. Это значит «убирайся».

— Это ли наш старый друг Райан Бингам? Как поживаешь?

На моем плече рука — я оборачиваюсь. Время и пространство смещаются. Белый гладкий нос, который почти касается кончиком губ, неподвижный, точно каменный, взгляд, как у нарисованных глаз в масонских храмах или как на долларовых купюрах. Это муж моей бывшей жены, человек, занявший мое место, — от него Лори родила двоих детей, доказав тем самым, что в нашем браке бесплодна была отнюдь не она. Отказавшись от прежней фамилии, она взяла чужую, и, судя по тому, что мне известно об их совместной жизни, высшие небесные силы благословили этот брак. Я был просто задержкой в пути, ошибкой в маршруте, по дороге к предназначенному свыше союзу.

— Марк. — Я беру протянутую руку и коротко пожимаю. В другой руке Марк держит портфель. Антикварные никелевые застежки, отличная натуральная кожа. Один из лучших риэлторов в Боулдере — и продолжает расти.

— Как поживают девочки?

— Отлично. Просто куколки. Крошка Эми для своего возраста настоящий снайпер. Это наше последнее семейное увлечение — спортивная стрельба.

— И Лори? А мне казалось, она терпеть не может оружие.

— Наверное, на нее повлиял сельский воздух. Мы ведь переехали из города. Шестьдесят акров земли у подножия холма. Я разделил старое ранчо Лентяя Ди и прихватил отменный кусок. Непременно приезжай в гости.

— Лори стреляет из ружья. Представить себе не могу.

— А ты по-прежнему снимаешь ту квартиру?

— Нет.

— Свой дом?

— Нет.

— Значит, ищешь жилье?

— В общем, нет.

Марк морщится и прикусывает губу. Домовладение — это его религия, и ему меня жаль. Он делит весь мир на два лагеря — собственники и бедняки, и его мечта — объединить тех и других. Благородная душа.

— Я кое-что хочу тебе показать. Есть хорошая возможность. Можешь на минутку присесть?

Могу, и он это знает: аэропорт бездействует, его окружает железный занавес облаков. Мы усаживаемся на мягкой кожаной кушетке, нога к ноге (сидеть на ней — все равно что у кого-то на коленях); Марк открывает портфель и засовывает внутрь гладкую ухоженную руку. Человек, который появился из ниоткуда, когда я ушел, и помог моей жене преодолеть биологический порог — у меня для этого недостало сил. Его уверенность очаровывает. Если бы я его любил, то нанял бы читать лекции и обучать своей системе. Впрочем, сомневаюсь, что у Марка она есть. Марк повинуется инстинктам, он из влиятельной семьи — то есть это в нем с колыбели. Если бы он, как олень, носил рога, они бы разветвлялись шире плеч. Он — прирожденный начальник.

Он открывает папку и кладет ее между нами.

— Таких домов скоро будет более четырехсот, но пока пригород не достроен — учти, это единое сообщество, а не просто застройка. Мы заселяем четвертую сотню.

Марк дает мне время рассмотреть снимки — отчетливые утренние фотографии фасадов с колоннами, обсаженных тонкими тополями на подпорках и окруженных дощатыми заборами. Дома расположены под странными углами друг к другу, как будто они выросли сами собой, безо всякого плана, и возле каждого есть загон, в котором стоит одинокая гнедая лошадь — готов поклясться, это одно и то же животное. Чистой воды компьютерная графика, но я против воли увлекаюсь и восхищаюсь. Такие счастливые профессионалы, как Марк, знают свое дело, и это искусство, которое мне больше всего по душе, потому что оно эффективно и помогает добиться цели.

— Наш концепт — все «под ключ», — говорит Марк. — Человек приобретает договор на техобслуживание вместе с домом. Ты ездишь пять дней в неделю? Не страшно. Мы выполем сорняки в саду и даже заменим лампочку. Мебель? Купи сам — или выбери комплект. Ну и, конечно, скоростной интернет.

— А гаражи?

— Подземные. Традиционализм в сочетании со всеми новинками.

Мне интересно, хоть я и сомневаюсь, что искренне. Отчасти хочется намекнуть Лори, посредством Марка, что я не только имею право приобрести сияющий кусочек рая, но и в состоянии его наполнить. Мы были близки в те годы, когда я только начинал летать и претворял в жизнь свои идеи относительно экономии и минимума вещей. Лори обвиняла меня в ничтожестве и скупости. Это несправедливо. Если уж на то пошло, мой дух не знал пределов. Я жил на чемоданах, потому что владел всем миром.

— Тебя, конечно, интересует процент, — говорит Марк. — Неудивительно. Впрочем, о коротком сроке речи не идет. Это серьезное вложение. Как там твои акции?

— Довольно скверно.

— Жаль. У тебя есть какие-нибудь серьезные активы?

— Пожалуй, нет. «Кэмри» девяносто шестого года выпуска.

Теперь я намеренно стараюсь бить на жалость, чтобы проверить глубину его сочувствия. Я всегда нравился Марку. Он познакомился с моей бывшей в супермаркете, за месяц до официального расторжения нашего брака, и, вместо того чтобы немедленно пригласить Лори на свидание, пришел ко мне просить разрешения. Уникальный случай.

— Вот что надо сделать, если тебе интересно, — говорит он. — Внеси задаток, любую сумму, и я придержу дом, пока ты не приедешь его посмотреть. Есть у меня один вариант… вид там просто потрясающий.

— Возможно, я скоро перееду. В Омаху.

— Дом останется за тобой в течение полугода, мы это гарантируем. Если не сможешь — я выкуплю его обратно. Райан, всем людям нужно место, которое они могли бы назвать своим. Такова Америка. Вот что нам обещали, — он подталкивает папку ближе ко мне. — С тобой все в порядке?

— Творится что-то странное…

Марк придвигается. У него здоровое дыхание человека, который бегает по утрам, пьет собственноручно выжатый сок и ест овощи. Он, возможно, слишком разумен для того, что я собираюсь сказать.

Если вы много летаете и общаетесь с большим количеством незнакомцев, то слышите порой совершенно невероятные вещи. Представления о возможном растягиваются до предела. Вот несколько примеров. Якобы лет сорок назад проводились исследования химического состава почвы в крупнейших земледельческих районах Америки, и выяснилось, что из-за непомерного использования удобрений почва лишилась некоторых важных частиц и неспособна производить хоть сколько-нибудь питательные продукты. Якобы существует наука психотроника, представители которой пытаются влиять на человеческое поведение при помощи мощного радиационного излучения; его испускают секретные передатчики, расположенные за Полярным кругом, — во время холодной войны они были нацелены на Россию. Якобы Американская медицинская ассоциация сначала заявила, что поглощение натрия повышает кровяное давление, а потом поняла, что никаких оснований для того нет, но из упрямства отказалась признать ошибку. Якобы кокаин, вопреки общему убеждению, с середины двадцатого века остается ингредиентом кока-колы. Якобы шансы выиграть в «двадцать одно» в Лас-Вегасе слегка сдвигаются в пользу игрока в течение, в среднем, полутора месяцев в году, и существует баснословно дорогой информационный бюллетень, который держит элитных картежников в курсе.

Теперь моя очередь озвучить какую-нибудь странную теорию. Хоть и не такую странную, как мечты Пинтера.

— Мне кажется, кто-то в верхах мною играет.

— Кто?

— Может быть, авиакомпания. Или КСУ. Или одна фирма в Омахе. Или все они вместе взятые.

Глаза Марка расширяются.

— Как именно играют?

— Ну, знаешь, как биологи вешают датчик на лося, чтобы отслеживать и анализировать его перемещения? С людьми такое тоже проделывают. Не всегда открыто. Однажды одна из трех крупнейших автомобильных компаний обратилась к моему начальству с просьбой проследить судьбу пяти только что купленных машин на протяжении трех месяцев. С какой скоростью на них ездят? Вовремя ли меняют масло? Сколько миль проделывают за неделю? Можно провести настоящее разыскание, чтобы собрать такую информацию, но нельзя гарантировать ее точность. Нужно взять поведение в чистом виде. Именно так создают рекламу и пишут резюме. Тебе понятно?

Марк кивает.

— Но почему именно ты?

— Потому что сейчас я кажусь им любопытным случаем. Даже уникальным. В пятницу вечером у меня будет миллион бонусных миль, и я стану одним из самых верных клиентов «Грейт Уэст». В воздушной индустрии верность — это святыня. Летать теми же рейсами, покупать билеты…

— Понимаю.

— Для них я — оптимальный вариант, — объясняю. — Если бы они могли создать, скажем, тысячу таких, как я… только вообрази себе доходы. Долю рынка. Я — сущее золото. Есть только одна проблема: кто я?

— То есть?

— Как можно меня воссоздать? Им нужна модель. Но как ее создать? Никак. Слишком сложно. Потому что каковы основные переменные? Мой возраст? Доход? Какая-нибудь психологическая причуда? Нет, единственный способ размножить меня, создать новых Райанов Бингамов — это следить и изучать, целиком и полностью, в реальном времени, в естественном окружении. Изучать подлинного Райана Бингама. Так?

— Допустим.

— Ты, кажется, запутался. Судя по лицу.

— Все нормально, продолжай.

— Я — их воплощенная мечта об идеальном клиенте, и потому все, что я делаю, достойно изучения, вплоть до того, сколько часов я сплю, в каких номерах останавливаюсь, что ем. И, если возможно, побольше тестов. Меня испытывают. Предлагают сценарии и наблюдают за реакцией. Транспортный агент отказывается выполнить мою просьбу — я разозлюсь или уступлю? Стюардесса пролила кофе на мой пиджак — в следующий раз я полечу рейсом другой компании или всего-навсего пригрожу? Все это вещи, которые они желают знать любой ценой.

— И что ты собираешься делать? То есть, если это правда.

— Ничего.

— Ничего?

— А что тут можно сделать? Я бессилен.

— Прикажи им остановиться.

— Кому приказать? Это не один человек. И они не то чтобы пытаются меня контролировать. Помнишь лося? На него вешают датчик и пускают на волю. Информация, которую они получают, имеет смысл лишь в том случае, если я веду себя естественно и непринужденно.

— Датчик. По-моему, это безумие, Райан. Извини.

— В моем случае — все, что им нужно сделать, так это занести в компьютер пометку. Она всплывает каждый раз, когда я регистрируюсь на рейс; агенту приказывают спросить у меня то-то и то-то, а потом позвонить по указанному номеру. Исследователь принимает звонок, задает несколько вопросов, а потом переправляет ответы тому, кто всем этим заведует.

— И кто это, по-твоему?

— Отдел менеджмента. И тот, кто их консультирует. То есть — если я прав.

— Ты признаешь, что, возможно, это тебе кажется?

— Может быть.

Марк смотрит на монитор.

— Мой рейс.

Я ошибся. Выбрал не того собеседника.

— Иди. И забудь об услышанном, — говорю я. — Я подумаю насчет дома. Честное слово.

— Позвони мне, Райан. Обещаешь? Позвони просто так, к черту дом. Давай поговорим. Как мужчина с мужчиной. Никакого бизнеса. Однажды я прочел книгу, которая изменила мое мировоззрение, вытащила из ямы, в которой я очутился… может быть, как-нибудь вечерком посидим вместе и проштудируем несколько глав?

Он предлагает мне читать Библию. Почему нельзя сказать это прямо?

Марк закрывает портфель и встает.

— Позвонишь? Обещаешь?

— Хм…

— Мы о тебе часто думаем.

— Она тоже?

— Постоянно. Послушай, очень жаль, что я спешу. Хотя, возможно, дом — это именно то, что тебе нужно. Дом может стать надежным якорем в нашем мире. Почитай хорошенько.

— Обязательно.

После рукопожатия с Марком на моей ладони остается влажное пятно, и я вытираю его о брюки, когда он уходит. Через несколько часов он будет дома, в объятиях Лори, его встретят прыгающие собаки и вопящие дети, и благопристойность помешает ему откровенно пересказать услышанное. Вечером они лягут спать. Звезды выйдут из дневных укрытий и озарят лежащий на склоне холма пригород — и один из огоньков, чуть ярче остальных, будет на самом деле гореть на конце самолетного крыла. Я пролечу над этими людьми и благословлю их.

Мы сидим в самолете, но никуда не движемся. Дождь бьет по иллюминаторам, точно в стекла горстями швыряют сухой рис; одна стюардесса складывает кофры, а вторая, ее точная копия, принимает у Джулии заказ — содовая с ломтиком лайма, безо льда. Моторы еще не включены, поэтому кондиционеры не работают. Меньше всего я понимаю смысл этого фокуса — сначала отъехать от терминала, чтобы соответствовать расписанию, а потом стоять на поле, в то время как пассажиры потеют и страдают от жары.

Джулия не беспокоится. Она на седьмом небе и каждую минуту это демонстрирует, хватаясь за подлокотники, болтая ногами и откидывая голову назад, словно человек, принимающий солнечную ванну. Поездка уже творит с ней чудеса. Она расшнуровала ботинки, которые теперь свисают с ее ступней, и вытянула ноги, готовясь принять все, что уготовано судьбой — перегрузку, вертикальный взлет, будущее. Бедный Кейт. Его невеста обнаружила в себе внутреннюю принцессу.

Лично я в панике. Мне не следовало здесь быть. Ровно на один рейс больше, чем нужно. Руки в поту. До сих пор я двигался по собственному усмотрению, но сейчас нахожусь на вершине дуги, и ремень безопасности у меня на животе кажется тонким и непрочным. Можно быстро вдохнуть кислорода при помощи маски. Или выпить пива.

— Разожми зубы, — говорит Джулия. — Иначе заработаешь мигрень.

— Я волнуюсь. Сегодня я должен встретиться с издателем. Если, конечно, мы вообще полетим.

— Полетим.

— Нет, не полетим. У меня выработался инстинкт. Рейс непременно отменят. Мы посидим здесь, сначала нам скажут, что все в порядке, а потом отменят рейс. А человек, с которым мне нужно встретиться, подобен ветру. Я больше никогда его не поймаю. Ни за что в жизни.

Джулия отказывается признать себя побежденной. Она обводит глазами салон — так, как делала это во время длинных поездок, когда мы были детьми и коротали время, рассматривая номера встречных машин. За рулем отец был суров и неумолим, он непрерывно жал на газ и останавливался только на заправках. Когда мы выезжали, он назначал время прибытия и делал все возможное, чтобы уложиться в срок, — пусть даже мы страдали от жары и жажды, и у нас чуть не разрывались мочевые пузыри. Что угодно — только набирай скорость. Скорость пугала отца; перевозка легковоспламеняющихся жидкостей сделала его осторожным. На бампере его грузовика висела наклейка: «Не езди быстрее, чем летает твой ангел-хранитель».

Я включаю наладонник и выхожу на информационный сайт «Грейт Уэст» — если верить ему, наш самолет вылетает вовремя. И как им удается столь слаженно лгать? Должно быть, они используют специальные программы, целый комплекс, который синхронизирует обманы в пределах системы. Неудивительно, что в последнее время я проникся подозрением — «Грейт Уэст» много лет не говорила мне правды. Сколько раз я смотрел в синее небо и слышал, что мой рейс задержан из-за плохой погоды?

Джулия открывает «Горизонт» на той странице, где Сорен Морс — ну или человек, который за ним записывает, — каждый месяц излагает свою фантастическую цель — сделать «Грейт Уэст» «абсолютным решением ваших задач». Его фото в верху страницы напоминает изображения президента — на заднем плане размыто виднеются глобусы, флаги и книжные полки. Добро пожаловать в мое королевство. Здесь вы в моей власти. Морс красив, как герой мыльной оперы. Полные губы. Гладкий лоб. Шрам на подбородке напоминает о том, что он мужчина. Как начальник он, насколько мне известно, вкрадчив и в то же время жесток. В интервью для «Форчун» Морс назвал себя «человеком, стопроцентно нацеленным на процесс» и «восстановителем гуманизма», но я слыхивал рассказы о скандалах и вендеттах, о целенаправленном запугивании вице-президентов, которые покидали поле боя, зализывая раны.

Пилот делает объявление. Я был прав. Самолет возвращается к терминалу.

— Пожалуйста, оставайтесь в салоне до получения дальнейшей информации.

— Что это значит? — спрашивает Джулия.

— Ничего хорошего.

Морс нанес мне личную обиду. И он за это заплатит.

— И что нам делать? Мы вернемся в Юту?

— Так нельзя.

— Чего нельзя?

— Нельзя возвращаться.

Глава 10

Я действую быстро, пытаясь достать билеты в Финикс через Денвер. Единственные доступные места — в эконом-классе. Агент хихикает, сообщая мне об этом; я уже имел с ним дело и знаю, что он сволочь. Болезненный тип, вечно чихает и кашляет и, несомненно, испытывает садистское удовлетворение, протягивая пассажирам покрытые микробами посадочные талоны. Если бы только Морс сознавал, как скверно влияют на его руководительский рейтинг подобные сотрудники — ворчливые, точно диккенсовские клерки, без всякого представления о прогрессе и фирменной благожелательности. Государственный уполномоченный по бейсболу? Никаких шансов. Уполномоченный по юношеской футбольной лиге — ну, может быть.

Агент берет трубку, когда я отхожу. Рапортует начальству? Понять невозможно.

По пути к выходу мы покупаем мокко и булочки с корицей. Двенадцать долларов. Джулия в ярости. Она пробует кофе и говорит, что он даже не горячий. Мой тоже, но я и не ожидал. Таков секрет удовлетворения. Джулия расспрашивает насчет книги, но я говорю: «Позже». Предполагалось, что я с ней побеседую. Но мы молчим. Мимо нас по транспортеру бегом торопится горластая компания моряков в униформе. Проезжает тележка, в которой сидит слепой, — его трость торчит вбок и чуть не задевает людей.

Самолет в Денвер — это «Боинг 727», с потрепанной обшивкой салона и вылинявшими крыльями, черные пятна ржавчины видны вокруг каждого болта. Самолет громыхает, когда пронизывает облака и вырывается в освещенную солнцем синеву, где полно неприятных воздушных водоворотов. Джулия стискивает мое запястье, а свободной рукой теребит серебряный крестик, который висит у нее под рубашкой, на груди. Что это за веяние? Она опять «родилась заново»? В последнее время Бог то и дело предъявляет права на людей. Я по-прежнему в его списке — или он пропустил мое имя? Самолет вновь подскакивает — Джулия опускает голову и не поднимает ее, пока толчки не прекращаются. От страха ее лицо приобретает здоровый оттенок.

— Я не могу вернуться. Конечно, собираюсь домой… но не могу. Я запуталась, — говорит она.

Видно, что сестра хочет поговорить, но здесь не то место. Невозможно свободно двигаться, жестикулировать. У перенаселения есть свой «потолок» — если разделить земную поверхность на сегменты размером с одно небольшое кресло. Еще один новорожденный — и здравствуй, каннибализм.

— Кейт слишком обо мне заботится. Из-за этого я чувствую себя… поднадзорной. Он никогда не допивает молоко — оставляет его для меня. Когда мы просыпаемся утром, я вижу, что одна занимаю почти всю кровать, а Кейт чуть не падает с краю.

— Семья — это закрытая динамическая система.

— Рассказать тебе кое-что? Мы покупали машину. Кейт сказал, мне нужно что-нибудь безопасное, с большим количеством пневмоподушек, а мне хотелось грузовой автомобиль, чтобы перевозить собачьи конуры. Продавец показывает нам минивэны, а я прошу, чтоб показал пикапы. В один я просто влюбилась. Спрашиваю, насколько они безопасны по сравнению с минивэнами. «Не очень», — говорит продавец. Я поворачиваюсь к Кейту и говорю: «Решай, милый», — а он не отвечает, просто стоит столбом. Мне стало неприятно. Как будто его вдруг хватил удар, или он впал в ступор. Наконец я сказала: «Ну ладно, давай купим минивэн». И ничего. Пустота. Буквально пришлось его трясти.

Она продолжает болтать, но я не слушаю. Облака внизу имеют замысловатые очертания — они покрыты вмятинами, извилинами, складками, с широкими эстуариями по краям. (Вот оно — наконец-то я использовал слово «эстуарий».) На земле — среда, но какой день в Небе? Иногда, по вечерам, летя на восток, я вижу, как на землю спускается ночь, и испытываю ощущение бессильного всеприсутствия. Знать, что и когда грядет, видеть места, где это уже произошло, — иллюзия мудрости. Но почему-то она не помогает.

Джулия продолжает говорить. Я почти не слушаю, но остаюсь ее братом просто потому, что сижу рядом и испускаю тепло. Несомненно, она говорит о свадьбе, но лишь единожды ей удается расшевелить меня — своего первого героя и защитника. Мы говорим об отце так, как будто любим его, но знаем некий секрет, открывшийся лишь впоследствии; пока отец был жив, он по большей части доставлял нам проблемы. Он взял на себя слишком многое — дом, грузовики с пропаном, кредиты, мать, — и мы видели, что он слабеет. Отцовский бизнес был нашей защитой, всем, что мы имели, но ничто не защищало его самого, и это нас пугало. Мы приберегали свою любовь друг для друга, потому что остальное казалось полученным под залог, с большим риском.

— Райан?

— Что?

— Странный вопрос. Ты богат? Ты купил для меня билет вот так, даже не спросив цену…

— У меня есть сбережения. Все в порядке.

— У тебя есть девушка? Ты живешь половой жизнью?

— Хочется верить, что да. Сегодня вечером в Лас-Вегасе у меня свидание.

— С незнакомой женщиной? Не боишься заболеть?

— Снявши голову, по волосам не плачут.

— Наверное, ты не знаешь, как мы тобой гордимся. Все, чего ты достиг… книга, которую ты пишешь… встречи, на которые постоянно летаешь. Это потрясающе. Ты как будто стараешься объять необъятное, все сложить воедино. Наш посол. Мы читаем журналы и ожидаем увидеть тебя на фотографии, а если не видим, то знаем, что однажды ты там будешь. Ты должен там оказаться.

— Спасибо.

— Ты устал. Давай вернемся в Миннесоту.

— Я отправлю тебя туда завтра. И сам прилечу в пятницу. Но мне еще нужно сделать несколько остановок. Моя жизнь только кажется суматошной. Поверь мне, в ней есть ритм. Впрочем, нужно жить ею, чтобы его услышать…

Джулия засыпает.


Вечером в гараже не горит свет, не считая оплывшей свечи, которая освещает недавний квартальный отчет. Если верить цифрам, мир принадлежит ему. Его продукция доминирует на рынке. Его имя стало синонимом гениальности, качества и дополнительных ресурсов на основе спроса. Он может сейчас же бросить все, выйти наружу и услышать бурные приветствия — ему навеки гарантированы богатство и влияние. Гараж выполнил свою функцию инкубатора для замыслов, которые некогда повсюду отвергали и высмеивали; разумеется, он может сделать из него музей, где будет восхваляться непрерывное преобразующее движение ума, действующего в полном согласии с профессиональными качествами. Но, как только М. поднимается и шагает к выходу, что-то его отвлекает — чистый белый листок, который лежит на верстаке рядом с инструментами. Его пустота взывает о наброске, диаграмме, пометке, бездумном рисунке. Сквозь дверь М. слышит, как собравшиеся поклонники умоляют его наконец показаться, но, хоть он и бесконечно привязан к своим друзьям, чья бескорыстная помощь не позволила ему погибнуть, он после короткого размышления также понимает, что работа не завершена. Он берет карандаш…


Первое, что я делаю в Денвере, — звоню Дуайту. Он отвечает после первого же гудка. Это развеивает мои иллюзии. Я-то воображал Дуайта склонившимся над больным писателем — но, судя по всему, он один и ничем не занят. На заднем плане слышны возгласы и плеск. Бассейн. Ассистент Дуайта уверял, что у шефа срочная командировка, но, похоже, мой издатель снова удрал играть в гольф.

— Я еду, — говорю я. — Со мной сестра. Трудно объяснить. Наш рейс отменили, пришлось лететь другим, но мы, полагаю, без труда успеем к ужину.

— Где поселитесь?

— Думаю, нигде. Мне нужно будет отправить ее обратно в Миннесоту, а самому завтра быть в Лас-Вегасе. Конференция. Возможно, я просто вылечу туда пораньше.

— Книга чудесна.

— Вы получили? Прочли? Не только конспект? А я и не думал, что ее можно законспектировать. Это, скорее, гештальт. Я правильно говорю? Гештальт?

— Передо мной лежит контракт. Предложение. Мы обсудим сумму и условия. Вот максимум, что я могу сделать. Нужна только ваша подпись.

— И я готов ее поставить.

— Как только побеседуем. В рукописи есть кое-какие шероховатости. Пришлось слегка поработать ножницами…

— Она не слишком коротка для этого?

— Огромное количество наших книг вообще издают в форме пересказа. Слышали о журнале «Экзекьютив аутлайн»? Они берут шесть-семь книг, срезают все лишнее и посылают в комплекте подписчикам, у которых нет времени на всякую ерунду.

У меня подергивается веко. Зуб, с которого слетела коронка, ноет и гудит. Я буквально чувствую, как он гниет.

— Когда конкретно вы приедете? — спрашивает Дуайт. — Вообще-то я уже выписался из отеля и в семь часов лечу в Солт-Лейк-Сити.

— В Солт-Лейк-Сити? Невероятно. Я только что оттуда. Вылетел час назад.

— Увы. Мы могли бы там встретиться. Жаль, что я не знал. Погодите минутку, официант принес мой чай…

Трамвайчик, которого мы с Джулией ждем, с грохотом вкатывает на площадку. Дверь открывается, и толпа пешеходов несется мимо нас к эскалаторам.

— Бингам?

— Если я хочу успеть на рейс, то должен бежать, — говорю я. — Наш самолет — за два терминала отсюда. Какое-то безумие. А что это у вас за внезапное мероприятие в Юте?

— Теннисный матч. Прошу прощения. Нельзя было отменить. Вы говорите, что возвращаетесь вечером? Давайте-ка подумаем…

— Я не хочу думать, я хочу вас видеть. Ну вот, наш трамвайчик только что ушел. Потрясающе, — обернувшись к Джулии, я закатываю глаза; она шепчет: «Что?» — и крепче сжимает пакет с мягкими игрушками, которые непонятно зачем приобрела в магазине на верхнем этаже. Сестре становится не по себе, если она проведет хотя бы час, ничего не купив. Впрочем, я бы предпочел, чтобы она их выкинула, — не люблю мягкие игрушки.

— Есть вариант, — говорит Дуайт. — Отель «Мариотт» в Солт-Лейк-Сити. Завтра. Ранний ланч. Возьмемся за дело, обсудим ваши идеи и посмотрим, удастся ли составить пересказ, которым мы оба будем гордиться.

— Значит, теперь все сводится к пересказу? Больше вы ничего не хотите?

— «Мариотт», в десять. Честно говоря, это наиболее желательный вариант. Меня уже практически пинками выгоняют из отеля. В десять часов вас устроит?

Придется постараться. Идет посадка на рейс в Финикс, но мы туда не летим. Джулия, у которой вновь проснулся интерес к Небу, грызет кренделек с карамельной глазурью и по-детски умильно посматривает на меня. Что дальше? Хотел бы я знать.

— В десять. Договорились?

— Хорошо. Увидимся. Честно говоря, я не в восторге. Если все представители вашей профессии таковы…

— Я не воплощаю свою профессию. И никогда этого не утверждал. Я издатель, Бингам. Всего лишь издатель. Если вы считаете наше маленькое братство слишком легкомысленным, безответственным, убогим…

— Я этого не говорил.

— Прекрасно. Потому что мне нравится ваша книга.

— Больше, чем «Горизонт» Морса?

— Странно, что вы спрашиваете.

Я молчу и жду. Тишина.

— Почему?

— Странно, и все. За ланчем я вам кое-что расскажу. И не вздумайте перебивать себе аппетит, буфет здесь первоклассный.

— Где вы сейчас? Только честно. Все еще в Ла-Хойе? В Нью-Йорке? Или просто притворяетесь, что ездите? Что еще за теннисный матч, который нельзя отменить? Это же всего лишь игра.

— Так рассуждают плохие игроки, — отвечает Дуайт.

— Пожалуйста, пообещайте, что будете в Юте.

— Пообещать? Как я могу это сделать?

Глава 11

Сложите некоторые маршруты пополам — и половинки окажутся зеркальными отражениями друг друга. Я проделывал такие путешествия, уподобившись игрушке йо-йо и останавливаясь на обратном пути там же, где останавливался по пути туда. В самых крайних точках, незадолго до поворота, всегда есть момент спокойствия, сгусток потенциальной энергии. Все, что нужно, чтобы пуститься вспять, — это взять со столика мелочь и бумажник, заправить рубашку и подписать счет. А если я этого не сделаю? Соблазнительная мысль. Бунт. Если отступлю и позволю веревочке натянуться вхолостую? Тогда я стану свободен, не так ли?

Следующий рейс обратно в Солт-Лейк-Сити — через час, а еще один — через три. Джулия ждет моего решения. Она стоит, прислонившись к перилам эскалатора, лижет йогуртовое мороженое, посыпанное красной корицей, и наблюдает за тем, как брат выбирает меньшее из нескольких зол. На ее лице — бесконечная покорность, а тяга к сладкому кажется неестественной, гормональной. Скоро Джулия раздуется в шар.

— Хочешь посмотреть мой офис?

— Конечно. А я думала, ты уволился.

— Я в процессе. Возьмем напрокат машину и поедем своим ходом.

Нужно выбраться из аэропорта. Немедленно.

Со своей карточкой «Маэстро даймонд» я без труда преодолеваю формальности, и десять минут спустя мы уже сидим в машине, смотрим, как в ветровом стекле вырастает Денвер, и покачиваемся в такт христианскому року. Джулия открыта любому приключению — это источник большинства ее проблем. Она плывет по течению. Обаяние сестры проистекает из ее постоянной готовности, и Кейт, если он действительно такой тупица, каким она его описала, никогда не зачерпнет из этого источника. Ну и хорошо. У Джулии есть свойства, о которых лучше не знать посторонним.

Для КСУ я уже умер, но они пока не в курсе; служащий на парковке приветствует меня, подняв большой палец, и поднимает шлагбаум. Мы спускаемся в катакомбы и занимаем привычное место, на котором еще видны пятна охладителя из моей злополучной «тойоты». Когда мы выходим, какой-то мужчина, которого я видел в коридорах и вестибюлях и неизменно считал ровней — хотя откуда мне знать? — замирает как вкопанный и смотрит на меня. Он поднимает руку в неуклюжем жесте приветствия, потом теребит галстук, разворачивается и уходит. Поблескивает начищенная обувь, слышится эхо торопливых шагов. Я запираю машину и иду вместе с Джулией к лифту.

— Ты уверен, что мы не зря приехали? — спрашивает она. — У тебя никаких неприятностей?

— А что?

— Твои плечи. Расправь их. Выдохни. Медленно.

— Массажная школа?

— Навык остается. Глаз становится тренированным. Там, в аэропорту, у людей как будто сокращается позвоночник. Они словно делаются на шесть дюймов ниже, чем на самом деле.

— Ты думаешь, вне аэропорта они станут выше?

— Они похожи на лилипутов. На крабов.

Смысл этого замечания остается для меня неясным. Мы поднимаемся на нужный этаж — ничего не изменилось, за исключением картин. Артемис Бонд, наш штатный мормон, пожертвовал фирме уйму написанных маслом пейзажей, которые, по слухам, стоят миллионы, хотя я сильно удивлюсь, если это правда. Здание фирмы, этаж за этажом, наводняют изображения трубящих лосей, пум на дереве и летящих куропаток; заметив водоплавающих птиц, я осознаю, что наступил сентябрь. Искусство — наша единственная связь с природой. Энергосберегающая обшивка окон лишает дневной свет всех красок спектра, так что кожа у людей приобретает оттенок старого тусклого никеля. Бумага, напротив, делается такой яркой, что на нее невозможно смотреть, и секретари обычно увольняются с астенопией. Один даже подал в суд и, возможно, выиграет процесс. Известные мне люди, которые убедили судей в том, что их уволили несправедливо, — это своего рода космонавты, они витают на орбите, точно в изгнании, и никто не ждет их на Земле.

Джулия следует за мной мимо целого ряда перегородок, за которыми сидят амбициозные младшие директора, в перенаселенную часть здания, где расположены кабинеты побольше — это значит, что мы приближаемся к святая святых. Воздух кружится и завихряется от знакомых мыслей — страх львиного логова, которое расположено чуть дальше по коридору, надежда на ничем не потревоженный краткий отдых у ксерокса или факса, соблазн свежесваренного кофе без кофеина. Мой секретарь отрывает глаза от работы — я споткнулся о какой-то провод — и пытается выставить себя в наилучшем свете — поддергивает обвисшую кожу вокруг глаз.

— Вот и вы, — говорит он.

Я указываю Джулии на свой кабинет, где есть кресло в форме сердечка. Точнее, укороченная софа. Ее форма — загадка для меня.

Секретарь двумя движениями откатывается от стола. Видимо, я представляю собой редкое зрелище.

— Есть сообщения?

— Парочка. С отелем в Лас-Вегасе все улажено. «Гора Олимп». Отель переполнен, так что пришлось взять номер из двух комнат. Говорят, там есть музыкальный автомат и стол для бильярда.

— Как мило.

— Вы так думаете? А у меня мороз по коже. Мистер Бингам, один, в номере отеля, оттачивает удар и прослушивает пластинки…

— Ничего страшного. Не звонила ли некая Алекс?

— Кажется, нет. Только та дама из авиакомпании, которая разговаривает как Женщина-кошка. Она каждые два часа звонит. Хочет ваш мобильный. Но я храню молчание.

— Это Линда. Что ей нужно?

— Она не сказала. У нее что, действительно такой голос?

— Никогда не обращал внимания. В следующий раз дайте ей мой телефон. Ничего насчет той встречи в Омахе?

— Нет. Из «Грейт Уэст» прибыл ваш чемодан. Я прислонил его к креслу. У вас галстук перекрутился.

У меня всего один чемодан, и сейчас он со мной. Я захожу в кабинет, закрываю дверь и вижу темно-красный чемодан с золотистыми застежками, который вполне мог быть в моем вкусе несколько лет назад, но только не после того, как я начал читать «Джентльмен куотерли». Ярлычок, свисающий с ручки, надписан мои почерком, выцветшими синими чернилами.

— Это не ты ли на фотографии? — Джулия сидит в кресле, с журналом на коленях.

— Я. Тот, кого они держат на плечах.

— А почему вы без рубашек? И что это за веревки?

— Мы лазили по скалам в Брис-кэньон. Это часть программы. Ответственность перед лицом природы. Мы ели дикие растения. И вырубали стрелки на камнях.

— Одна из тех штук, когда ты падаешь спиной вперед, а остальные тебя ловят?

— В этом случае тебя не ловят, а позволяют упасть. А потом становятся сверху.

Я поднимаю чемодан. Он легкий, но кажется полным. Трясу его. Бумага. На замке — комбинация 4–6–7. Некогда я возил с собой дорогой карманный нож — подарок от одной из топливных компаний в Уэйко, в благодарность за то, что им удалось безнаказанно уволить одиннадцать второразрядных менеджеров (трое из них меньше чем за год до того были включены в пенсионный план, который с тех пор приказал долго жить), — но его забрали охранники аэропорта, которые измерили длину лезвия и сказали, что я нарушаю закон. Я мог бы воспользоваться чем-то подобным, чтобы открыть чемодан. Я роюсь в барахле, лежащем в среднем ящике рабочего стола, — всякие дешевые рекламные безделушки — и ищу что-нибудь длинное, острое и достаточно прочное, но удается найти только серебристую линейку, которую я стянул на прошлогодней конференции «Цели и задачи». Эта штука не металлическая, она хрупкая, как вафля; когда я подсовываю ее под шарнир замка, линейка ломается.

— С возвращением из юдоли слез. Райан Б. Скорбное величие и пятна от кофе, которые так и не удалось вывести с помятого воротничка.

Я уже давно пришел к выводу, что этот человек недостоин того, чтобы ради него производить дополнительные мышечные усилия, но, возможно, в кармане у него есть нож, поэтому я поднимаю голову. Он неизменно оскорбляет мои органы чувств. У него раздутые, как у собаки, ноздри, которые неустанно вынюхивают кровавые следы. Клоунские брови, вечно поднятые и усыпанные отмершими чешуйками кожи, которые разлетаются, когда он смеется — он делает это, заложив обе руки в карманы, как будто где-то в районе мошонки есть выключатель, которым нужно щелкнуть. Крейг Грегори, начальник отдела кадров. Много лет назад он подошел ко мне в нашем корпоративном спортзале, положил на стойку гантели, с которыми я упражнялся, взглянул в мои чистые юношеские глаза и сказал: «Начинается спад. Топоры опускаются. Много вони. Много страха. Я знаю, однажды тебе снова захочется в отдел маркетинга, но сейчас королевская армия нуждается в гробовщиках, которые очистят поле брани. Говоришь, тебе это по нраву? Фокус-покус — получай отличную страховку, плюс покрытие расходов у окулиста. Ступай с богом».

Крейг улыбается и держит одну руку в кармане. Вторая нырнет в другой, как только я чего-нибудь попрошу.

— Ты подвел нашего техасского клиента. Ничего страшного. В Штате одинокой звезды, на фоне неба, жизнь течет так медленно, что через год эти лентяи-ковбои будут по-прежнему стоять у той же кормушки. А еще они выписали несколько неразборчивых чеков, поэтому я скажу — хрен с ними. Пропади они пропадом.

Я бросаю взгляд на Джулию, которой вовсе не нужно это слышать. Она встает. Старая семейная телепатия по-прежнему работает.

— Где туалет? Мне нужен ключ или что-нибудь такое?

Обе руки в карманах. Крейг Грегори готов к бою. Это в его вкусе — игнорировать постороннего, пока он не сможет обратить чужака в ничто.

— Пароль. «Сезам, откройся, я очень хочу пи-пи».

— Спроси у секретаря, — говорю я. — Крейг, это моя сестра Джулия. Доказательство того, что я родился от женщины, а не развился из споры, как ты.

Они соприкасаются руками, и Джулия исчезает. Надеюсь, ее не будет долго.

— Я серьезно, Райан. Ты был прав насчет Техаса — они не просто сокращают размеры, а идут ко дну. Здесь, в КСУ, не принимают игрушечных денег. Абсолютное доверие и кредит в банке «Паркер бразерс» — этим сыт не будешь. Старая тактика. Никаких pro bono,[4] пока сам Господь не распорядится иначе.

— Буслер уже вернулся из поездки?

— Разумеется. Поймал много тунца. Пофлиртовал с уймой девиц. Отсосал нескольким большим шишкам. Вопрос в том, когда ты наконец вернешься?

— Я здесь.

— Частично. Давай передохнем. Я устроюсь у тебя в кресле и принесу в жертву свои командные высоты в обмен на задушевный разговор, как это водится у людей, работающих в одной команде. Которые вместе идут, вместе действуют и связаны друг с другом. Какого хрена с тобой творится, дубина? Они нам звонили.

— Прости, если не присоединюсь, пока ты будешь отдыхать. Наверху воздух свежее. Кто звонил?

— Они. Мозговой трест. Операция «Гамма-лучи». Великолепная семерка. Или как там они теперь себя называют, чтобы замаскировать абсурдность своих бессмысленных устремлений. Иллюминаты из Омахи.

— «МифТек»?

— На этой неделе они сперли нашу кормушку, «Корона-Ком». Плавательный бассейн, который мы строили. VIP-зона на стадионе «Бронко», с баром и общим ящиком для сигар.

— Повезло.

— Тебе повезло, если ты к ним поступишь. «Бингам?» — спросили они. Так нагло, как будто мы тут, блин, бейсбольными карточками обмениваемся. «Чем он может быть нам полезен? Он перспективен? Оцените по десятибалльной шкале его эмоциональную устойчивость и билатеральную маневренность. И кстати, раз уж мы говорим откровенно, — что он скажет, если командовать им будет чернокожая женщина?»

— Кто звонил? Это непохоже на их обычную процедуру.

— Я — сила и тайна. Я — великий хан.

— Люциус Спек?

— Этот педераст с придурью? Маленький розовощекий странный тип в круглой шапочке?

— У тебя случайно нет с собой ножа?

Крейг Грегори облизывает губы. Они быстро высыхают.

— Никто не звонил.

Я ставлю чемодан на пол.

— Я ищу, Райан. Прикрываю фланги. Они разграбили «Делойт». Они всех грабят. Я сегодня целый день бегаю по этажам в поисках потенциальных дезертиров. Не думай, что ты особенный. Мы — консервативная фирма и гордимся этим. Мы понимаем, что всякие инновации — песня сирены.

— Ты врешь. Они все-таки звонили.

Снова обе руки в карманах. Крейг Грегори смеется.

— Смешно. Забавная штука — моя работа. Искусство трахать мозги. Ты ведь будешь на «Целях и задачах»?

— Я там выступаю, — напоминаю я. — Если хочешь, приходи послушать.

— После Тони Роббинса или раньше? Или одновременно с ним? Прости, тогда не приду. Я должен коснуться одеяния моего гуру. Должен покрыть его большие ноги благодарными поцелуями и восхвалить за то, что сделал меня из червя королевской коброй.

Я скрещиваю руки на груди.

— Что такое «Истинный оранжист»? Объясни.

Крейг Грегори упирается руками в колени и медленно, как будто на шарнирах, встает с кресла.

— У тебя за спиной, — говорит он. — Твоя сестра. Смиренно ждет. Ее устрашили мускусные феромоны Грегори.

Я оборачиваюсь. Здесь все лица кажутся серыми. Снова смотрю на Крейга.

— «Истинный оранжист»? Какая-нибудь минералка, наверное.

— Это маркетинговая группа, которая консультирует «Грейт Уэст»?

— Хотелось бы мне верить, что все корпорации Денвера у нас под колпаком. Искренне на это надеюсь. Слушай, ты выглядишь черт знает как. Классные ботинки, но в остальном ты одет как гватемалец. Если бы я был гомиком, то пригладил бы тебе волосы. И твое «я слишком занят, чтобы чистить зубы» не прокатит. Может быть, среди навахо это норма, но здесь цивилизованная Америка. Страна «Колгейта».

— А если я скажу, что сейчас держу в кармане диктофон и собираюсь отослать расшифровку в Комиссию по равным возможностям? Из-за тебя КСУ вчинят иск. Так что следи за языком.

— Я? Первый выпускник тренинга по толерантности? Я надежно защищен, братец. У меня есть сертификат в рамочке. Пожертвуешь денег в фонд борьбы со СПИДом?

Надо уйти. Вытащить свое письмо из стола Буслера, встать на стул и прочесть его вслух. Собрать всех ассистентов. Уборщиков. В письме есть несколько словесных завитков, которыми я весьма горжусь и намерен извлекать из них выгоду во время устного выступления. Будь у меня миллион миль, я бы непременно это проделал. Но КСУ ничего не стоит пресечь мои путешествия, а я не могу рисковать потерей санкции на разъезды. Я повторяю текст письма в уме.

— Значит, увидимся на конференции. Пока. На сборе всех племен.

Крейг Грегори уходит. Уходит. Уходит, крутя задом. Когда-то я ему нравился. Он посылал мне огромные поздравительные корзины, доверху полные сырами и выдержанным уксусом. Однажды он даже нарочно проиграл на корпоративном теннисном турнире, благодаря чему я вышел в финал. Подобные знаки внимания трогали меня. Может быть, мой отец вовсе не был таким уж любящим. Может быть, я пытаюсь заполнять лакуны.

— Это твой шеф? — спрашивает Джулия.

— Понятия не имею. Здесь столько новых непонятных должностей…

Я пришел за чемоданом, теперь я его забрал, так что можно уйти и не возвращаться. Я смотрю на стол и мысленно сканирую его заброшенное содержимое. Семейные фотографии? Я не принадлежу к числу людей, которые держат их в офисе, — предпочитаю, чтобы здешняя публика не знала в лицо тех, кто мне дорог. Иначе они могут прибегнуть к вуду. В одном из ящиков я припрятал небольшой пакетик марихуаны, которую некогда сочетал с шумовой машинкой во время особенно изнурительных поездок. Теперь она, разумеется, превратилась в окаменелость, ни одна специально обученная собака ее не учует. Что еще? Степлер. Старые ингаляторы. Крем, который я купил однажды, когда у меня чуть не отнялись ноги, — он предназначался для стимуляции кровообращения, но вызвал сыпь. Не считая этого — визитки, микрокассеты, брелоки с логотипом КСУ, куча скрепок, загадочным образом соединенных друг с другом в некое подобие головоломки, из тех, что так радуют смышленых детей. Стоит ли хранить это и дальше? Все, что там есть, включая записки с напоминаниями?

Человек получает уйму вещей, когда поступает на работу, и искренне (но тщетно) надеется, что будет ими пользоваться.


Если бы накопление миль было моей главной задачей, я бы отправился в Солт-Лейк-Сити на взятом напрокат «вольво», зарабатывая по пятьсот бонусных очков за календарный день. Честно говоря, это и есть моя главная задача, особенно сегодня, в три часа дня, раз уж остальные семена покуда дремлют в почве. Дуайт тянет с «Гаражом», концепт «Зоны Пинтера» еще жив, но кажется мне чересчур неопределенным, «МифТек» витает где-то за стеной облаков, Алекс не позвонила насчет свидания в Вегасе, и я начинаю сожалеть о том, что мы условились. Если замерзшие, ватные ноги мне не лгут, то сомневаюсь, что я смогу восстановить кровообращение настолько, чтобы достойно завершить наш вечер в номере. Мой секретарь был прав, это очень одинокое место, даже с женщиной в перспективе. Музыкальный автомат играет песню Синатры. Шары щелкают. Ты говоришь подружке: «Отличный удар». Бурлит горячая ванна. А тем временем во всех направлениях, у тебя над головой, люди, с которыми ты встречался или мог бы встретиться (но этого не произойдет), занимаются своими вечерними делами, в которых ты не участвуешь и никогда не будешь участвовать. Потому что у тебя были сомнения, и ты их озвучил — а еще устал. И пальцы на ногах онемели.

Впрочем, сейчас, впервые за много лет — или даже за всю жизнь — я предпочел бы не лететь самолетом. Морс, ты слышал? Твой бычок увернулся от лассо. Он сидит за рулем машины. Пользуется общественной автострадой. И тем не менее продолжает зарабатывать баллы и вгонять тебя в долги при помощи «Маэстро». Не считая миль, которые я пожертвую на благотворительность в надежде на то, что какой-нибудь больной ребенок вырастет большим и пырнет тебя на улице ножом ради пары монет, остальные я просто приберегу. Чтоб ты и дальше был мне обязан.

Джулия тоже предпочитает ехать, а не лететь. Она проделала большую часть того же маршрута вчера, но в темноте, и теперь ей интересно, что именно она пропустила. Поездка займет около восьми часов, по подсчетам сестры, совсем как в старые времена, в папином «шевроле», с той разницей, что никто не будет морить нас голодом.

Кара угрожающе маячит вдали. На Нью-йоркской фондовой бирже прозвонили оба колокола, аэропорт О’Хэйр выпустил десяток рейсов в Азию, мемфисское отделение «Федерал экспресс» рассортировало миллион юридических отчетов и запоздалых подарков на день рожденья — но по-прежнему никакой весточки от старшей сестры. Несомненно, она сочла мой поступок непростительным. А для меня это мучительно. Чем дольше мы избегаем Кару, тем громче она говорит. Я слышу ее голос, когда машину заносит на гравии.

Чемодан, все еще закрытый, лежит в багажнике. Где-нибудь по пути можно разжиться отверткой. Новая версия — что это действительно мой чемодан, я забыл его несколько лет назад на борту самолета во время одного из тех мгновенных приступов амнезии, которые настигают меня после особенно интенсивных периодов работы в КСУ. Чемодан странствовал с тех пор параллельным курсом в багажных отделениях «Грейт Уэст». Не ожидаю особого катарсиса (кассета номер девять, «Язык литературы и искусства»), когда открою его. Скорее всего, там носки, трусы, рубашка и, возможно, несколько разрозненных страниц конспекта с семинара Сэнди Пинтера — того самого, где участники щеголяли в разноцветных шляпах, изображая собой Шесть когнитивных стилей. Их попросили пройти по танцевальному залу отеля, не касаясь ногами пола. Непростое задание для людей, не занимающихся акробатикой; было много разочарований и смущения, пока руководитель семинара не намекнул, что ноги отделены от пола подошвой ботинок — очевидный факт, который все мы прозевали. Подтверждение одного из принципов Сэнди Пинтера: лихорадочные попытки решить проблему — обыкновенно знак того, что никакой проблемы не существует.

А может быть, в портфеле лежит отслеживающее устройство Морса, и я могу спятить от радости, стоит мне отковырять «жучок» от подкладки. Найти «жучок» — как это, должно быть, восхитительно. Обрести физическое воплощение своих страхов. Держать в руке маленького злобного бесенка, слушать его гудение, жужжание или тиканье и понимать, что он работает, — а потом вдруг гаркнуть прямо в ухо врагу. Хотел бы я повидать человека, который такое проделал. Наверное, в результате он обрел несокрушимый дух. Я предложил бы ему стать корпоративным лектором.

Я пускаю Джулию за руль. Привык к тому, что меня везут. Мы едем на север, в сторону Шайенна, а там свернем на шоссе I-80 и перевалим через Большой Бассейн, по следам мормонских поселенцев. Говорят, можно еще увидеть колеи, выбитые колесами их фургонов и телег. Мы минуем детские могилки и то место, где Бригам[5] расстелил свой тюфяк. Я никогда не ездил этим путем, но летал здесь, и у меня исчерпывающее представление о маршруте и его опасностях. Запад некогда доставлял людям столько проблем, в первую очередь потому, что они были не в состоянии заглянуть по ту сторону гор, — но теперь нам это под силу, и все изменилось.

Возможно, это лучшая машина, которую Джулии доводилось водить, и она обращается с ней крайне уважительно. Обе руки на руле, прямая, точно у военного, осанка, максимум внимания к зеркалу заднего вида и к поворотникам. Она испугана. Товары мирового класса имеют способность угнетать, особенно тех, кто редко берет машины напрокат и полагает, что водить арендованный автомобиль противозаконно, как будто это мошенничество или, наоборот, редкая честь. Что касается меня — я обращаюсь с прокатными машинами сурово и без сожаления, прекрасно сознавая, что их стоимость уже окупилась десять раз и что в конце концов их продадут с большой выгодой. Впрочем, приятно наблюдать более мягкий, естественный подход. Да не умрет вовеки нежность. Это — своего рода отдохновение для всех нас.

— А что если свернуть вправо, а не влево, когда доберемся до Вайоминга? — спрашивает Джулия. — Поехать в Миннесоту? Я подумала — это же так просто. Свернуть, и все. Пусть остальные сами о себе позаботятся. Свадьба. Кейт. Он уже проложил провода для газонокосилки.

— Это чудовище, которое ты видела в офисе, заставило тебя призадуматься. Красные тележки и кукурузные поля — по-моему, неплохо.

— Теперь все по-другому. Мы пьем эспрессо. Хороший эспрессо. Мама на него просто подсела. Берт тоже.

— Душка в стесненных обстоятельствах. И на что это похоже? Он стал еще очаровательнее или начал бросаться на людей?

— Берт теперь — часть семьи. Вам нужно поближе познакомиться, Райан. Он знает много замечательных историй. Он прожил длинную интересную жизнь. Водил бронированный грузовик в Мэйсон-сити, прежде чем открыть питомник, а какой-то парень, тоже шофер, однажды накачал Берта наркотиками, связал, загнал грузовик в лес и попытался его ограбить, но, чтобы открыть фуру, ему был нужен ключ, и, когда он нагнулся, чтобы забрать его у Берта, тот откусил ему ухо. Все ужасы, которые показывают в кино, бывают на самом деле. Ты удивишься, но Берт многое повидал.

— Он добр с мамой, больше меня ничего не волнует. А историй я слышал предостаточно. В том числе и правдивых.

— Берт не врет. Он не стал бы ничего придумывать. Он рассказал, что однажды принес настоящую клятву на крови. Вскрыл небольшую вену на руке, набрал крови в ложку и выпил, а потом окровавленными губами произнес десять заповедей, глядя в зеркало.

— Оригинальная история.

— Потому что он соврал одному парню, а тот на следующий день случайно из-за этого погиб. Таким образом Берт примирился с Богом. Вот что он за человек.

— Сумасшедший фанатик?

— Нет. Просто любит давать обещания. И самое удивительное — он их держит. Он поклялся, что не будет есть сладкое — я сама слышала, — и с тех пор никто не видел, чтобы Берт хотя бы клал сахар в кофе. Как будто все сладкое исчезло и больше для него не существует. Он укрепляет свой дух.

— Хватит с меня черной магии. Как там мама?

— Сам знаешь, мама есть мама. По возрастающей. Увидишь.

— Хорошо здесь, правда? На уровне моря.

— Для меня не очень-то большая перемена. Ты знаешь, что я беременна?

Я застигнут врасплох.

— Нет.

Я догадывался, но это все равно застает меня врасплох.

— Так чем ты все-таки занимаешься, Райан?

— Ты сказала, что беременна. Давай вернемся к этому вопросу.

— Не спеши. Мне всегда было интересно, чем занимаются люди. Сколько есть на свете разных дел. Вот почему тот год в Чикаго меня чуть с ума не свел. Все мои знакомые занимались совершенно разными вещами. Один торгует золотом — еще не найденным. Другой судится с врачами — но только с кардиологами. Третий летает по стране и учит хозяев зоопарков, как проектировать клетки для разных животных. Интересно, делает ли еще хоть кто-нибудь нечто нормальное? Кто шьет рубашки, например? Кто собирает яйца из-под кур?

— Я и понимаю и не понимаю, о чем ты.

— Мы — Кара, мама и я — говорим о тебе, но, по большей части, гадаем и выдумываем. Мы знаем, что ты чем-то занят, — возможно, ты даже говорил нам, но это так сложно, что мы не понимаем. Неужели именно это ждет и моего малыша?

В кармане у меня гудит мобильник — виброзвонок отзывается в грудной клетке, чуть ниже сердца. Я не обращаю на него внимания — сейчас речь о жизненно важных вещах, по крайней мере для одного из нас.

— Неужели мой ребенок вырастет и станет каким-то… обломком? Что случилось с ковбоями, с шахтерами?

— Лучше выходи замуж за Кейта. По крайней мере, попытайся.

— Кто бы говорил.

— Она меня бросила, — отвечаю я. — Вернула кольцо. Я тебе покажу. Оно у меня с собой. В сумке.

— Ты осуждаешь Берта, а сам еще хуже.

— Какой у тебя срок?

— Сейчас он размером со сливу. Две недели назад был с орех.

Снова телефон. С точки зрения моего отца, все телефонные звонки, не содержавшие призыва о помощи, были просто посторонним шумом, наподобие телевизора, и следовательно, не могли претендовать на внимание. Времена меняются.

— Алло?

Скверная связь. Помехи на линии.

— Это Линда. Наконец-то. Где ты?

Женщины всегда об этом спрашивают. Мужчины — нет. Мужчинам достаточного того, что ты жив и в пути. Они знают, что остальное — детали.

— Я в такси, еду из «Ситака».

Джулия смотрит на меня. Вокруг судьи. Впрочем, я не то чтобы лгу. Если бы поездка пошла по плану, я был бы сейчас именно там — ехал бы от «Ситака». Честно говоря, я сильно к нему привязан. В смысле, к плану. В нем была своя красота, и я хочу его почтить. Возможно, на каком-то уровне он мне абсолютно соответствует — один из пинтеровских «артефактов сознания». В пример Пинтер приводит утраченные формулы алхимиков, которые он якобы видел во сне.

— Как странно. Кто-то видел тебя у нас, — говорит Линда. — В Денвере.

— Я вылетел оттуда.

— И не зашел?

— На этой неделе у меня много дел. А что случилось?

Линда что-то кому-то говорит. Она на работе — а значит, у нее могут быть важные новости. Она серьезно относится к делу. Думает, что стоять на страже у «Компас клаб» — важное занятие.

— Это снова я. Не сердись, просто послушай, ладно? Я попыталась найти тебя через компьютер, и я знаю, что ты не в Сиэтле. Ничего не говори. Прежде чем я объясню, зачем я проверяла твои рейсы, ты должен кое-что узнать… это касается твоего счета.

— Погоди, — говорю я и прошу Джулию остановиться. Не хочу выехать из зоны связи. И лучше стоять на месте, когда я это услышу. — Говори. Я слушаю.

— Я знаю, как ты охотишься за своим миллионом. Ты об этом говоришь почти безостановочно, поэтому я в курсе, насколько это для тебя важно. Некий символ.

Мне досадно, что Линда считает именно так. Это бестактно и небрежно, она меня унижает. Символ — «галочка» в логотипе «Найк», а у меня все не так. Мои мили — это жизнь, это я; и женщина, которой я якобы не безразличен, должна бы понять.

— Я знал. Они меня дурачили.

Я нашел своего «жучка». Я зол, взволнован и жажду справедливости.

— Линда, подожди. Не клади трубку.

Я поворачиваюсь к Джулии, которая смотрит в окно и по-прежнему держится за руль, хотя зажигание выключено. Она, по своему обыкновению, ушла в себя — так бывает, когда кто-либо начинает командовать, не посоветовавшись с нею и даже не удосужившись объяснить. Я подозреваю, что сейчас передо мной ее душа.

— Джулия! Джули! Кое-что случилось. Разворачивай машину, нужно вернуться в аэропорт.

Она качает головой.

— Да, ты устала, я знаю. Пожалуйста, поворачивай.

— Нет.

Я временно сдаюсь и снова заговариваю с Линдой. С моим «жучком».

— Что там стряслось? Выкладывай.

— Кто-то выкупал билеты в обмен на мили. Я тебя знаю — а потому поняла, что это не ты.

— Черт побери, конечно, не я.

— Гавайи. Аляска. Орландо. Первый класс. Три билета за три дня, на минувшей неделе.

— Билеты на предстоящие рейсы? Только не говори, что кто-то уже ими воспользовался. Ты хочешь сказать, что они пропали? Мои мили пропали?

— Расслабься.

— Кошмар. Хуже, чем кошмар. Это ненормально — то, что они делают. Вот дерьмо.

Джулия приоткрывает дверцу. Хочет подышать свежим воздухом?

— Билетами не воспользовались, можешь их аннулировать. Успокойся. Тебе придется поменять идентификационный номер. Вероятно, кто-то проник в систему. Хакеры.

— Все это идет сверху. Все это дерьмо — сверху. Не ошибись, Линда. Жалкие больные люди. Они теряют гордую, хорошо организованную крупную компанию грузоперевозок исключительно из-за своих нелепых желаний и сырых теорий — и в результате становятся ненормальными и отчаявшимися. Ты там работаешь, я знаю. Тебе нестерпимо это слышать. Я соболезную твоей дилемме. Но такова правда. Суровая неприкрытая правда.

— Послушай, я вошла в систему. Сейчас отменю эти билеты.

— Ты аннулируешь лишь последствия злоупотреблений, но не намерения, которые за ними скрыты. Намерения остаются.

— Самое странное здесь — даты. Поездки назначены через год — почти ровно через год. Кто-то намеревался посетить эти места, одно за другим, за три дня? Очень странно. А может быть, он просто оставил себе возможность выбора.

— Не пытайся понять логику извращенного сознания. Это ловушка. Бездонная бочка. Даже не начинай.

Дверца со стороны водителя хлопает, Джулия выходит и идет прямо по шоссе, аккуратно ставя ноги одну перед другой и балансируя руками. Мимо проносятся грузовики, и красивые волосы Джулии взлетают от ветра.

— Сказать тебе, почему я начала рыться в твоих заказах?

— Морс когда-нибудь смешивался с толпой? Ходил по аэропорту, жал руки, похлопывал рабочих по плечу? Это в его вкусе? Переодетый Папа Римский посреди своей паствы, и все такое.

— Ты имеешь в виду — видела ли я Сорена Морса? Видела. А что?

— Он обидчив или, скорее, сдержан? Может быть, искал незапертые окна? Когда-нибудь обедал в ресторанном дворике? Акт смирения. Подозреваю, Морс предпочел бы ту пиццерию, где не подают красный соус — только так называемый песто. Это в его стиле. Кедровые орешки. Тонкая подгоревшая корочка. Не такая пицца, какую едим мы с тобой. Или же он околачивается в «Макдональдсе»?

— Райан, по-моему, тебе плохо. Ты принимаешь энергетики? Я пила их, когда работала в ночной смене. И чувствовала себя примерно так же, как ты сейчас.

Джулия удаляется. Поверхность здесь ровная, поэтому нужно время, чтобы исчезнуть, но она в этом преуспевает, так что вскоре придется ее догонять. Есть правила поведения в тех случаях, когда женщина покидает машину и уходит. Мужчина должен позволить ей исчезнуть — таково ее право, — но не до такой степени, чтобы, обернувшись, вместо машины она увидела пятнышко. От этого женщины приходят в ярость.

— Я сейчас сижу на работе, — говорит Линда. — Клиенты показывают пропуска, а я их не вижу. Возможно, они просрочены. Вот что: ты упомянул Лас-Вегас, и так уж случилось, что компания завтра отсылает меня туда. Вот я и решила проверить, не сможем ли мы пересечься. Похоже, сможем. Где ты остановишься? Я — в «Острове сокровищ». Кажется, там двухкомнатный номер.

— В Лас-Вегасе почти везде двухкомнатные номера. Поначалу разочаруют, потом ошеломят. Похоже на рассылку каталогов. Сначала говорят, что он придет через пять дней, а он приходит через два, и ты чувствуешь себя принцем Марокко. В том-то и фокус.

— Я об этом не просила.

Джулия стала крошечной. Она, кажется, выставила большой палец. Мы уже миновали стадию пятнышка и погрузились в неведомое. Со временем это превратится в историю о том, как я бросил сестру в северном Колорадо или южном Вайоминге, и дойдет до Кары, укрепив ее моральный арсенал. В истории будет сорок градусов выше или ниже нуля, а Джулия — в одних носках; с течением времени, когда я уже позабуду подробности, Кара уберет и носки, а я не смогу ее поправить, и миф станет реальностью. Она будет рассказывать об этом на Рождество, наряду с прочими байками. Дом, полный женщин. Отец тоже страдал.

— Райан?

— Слушаю. Просто задумался. Мне пора.

— Позвони в «Остров сокровищ». Например, в пять.

— Почему компания послала тебя в Лас-Вегас?

— Какой-то семинар. Повышение квалификации.

— Мне пора. Действительно пора.

Я сажусь за руль и еду вслед за сестрой, двумя колесами по обочине, дабы показать, что меня можно обгонять. Джулия идет нормально, она уже не балансирует. Я подъезжаю к ней, опускаю окно и говорю, что мне очень жаль, я, наверное, показался странным, но теперь уже все в порядке, так что, пожалуйста, пусть она сядет. Мы будем в Солт-Лейк-Сити до темноты. Проедем по Тропе мормонов, по старой дороге, и поболтаем с седыми призраками фронтира.

Она снова принимается идти. Нога за ногу.

— Подумай о своем ребенке.

Ничего не помогает.

Глава 12

Если твоя цель — город, где есть аэропорт, ты можешь добраться куда угодно откуда угодно, и такой вещи, как неверный поворот, просто не существует. Вот почему накануне вечером я не счел, что сбился с маршрута, когда поехал на север, исполняя просьбу Джулии подвезти ее как можно ближе к Миннесоте, — прежде чем самому вернуться в Юту, а затем полететь в Неваду. Она, кажется, удивилась, когда я согласился, — возможно, потому что у нее фундаменталистские представления о времени, пространстве и движении. Кажется, она свято верит, что сила инерции способна занести меня в Миннесоту, где «по меньшей мере, безопасно» (так она сказала, когда мы обсасывали крабьи ножки в «Красном омаре»). Она подчеркнула слово «безопасно», а я в первую очередь услышал слово «меньший». Джулия отказывается принимать в расчет мою мысленную карту. В Биллингсе, штат Монтана, я найду портал в Небо и вернусь в Солт-Лейк-Сити к девяти утра, а в полдень умчусь в Лас-Вегас.

Вот как выглядит карта нашей страны — спицы, а не линии. Только найди центр круга.

Пока мы едем, я обдумываю свое выступление на конференции и стараюсь не гадать, существует ли рай, что лежит в чемодане, и чего намеревается достичь Сорен Морс, применяя столь нелепые психологические приемы к своему, с точки зрения статистики, лучшему клиенту. Все это заботы, связанные с Небом, а мы находимся на земле — вдвойне, поскольку едем по Вайомингу. Если смотреть сверху, границы некоторых штатов вполне осмысленны — они следуют за очертаниями рек, разломов, горных цепей — но прямые линии, очерчивающие Вайоминг, чисто умозрительны, как будто кто-то разметил туалет для мамонта. Вайоминг — участок земли, на которую не претендовал больше ни один штат, со зданием Капитолия, чтобы поднять людям настроение. Зато какое красивое название. Самое красивое.

Прежде чем сестра раскритикует мою речь, я пытаюсь детально объяснить ей суть КВПР. Это всегда непросто, с кем бы я ни говорил. Большинство людей полагают, что мы увольняем сотрудников или что подыскиваем уволенным новую работу. Ни то ни другое. Наша роль — сделать терпимым период неизвестности, переправить страждущие души через реку страха, унижения и сомнений — туда, где в тумане виднеется яркий берег надежды, — а потом остановить челн, и пусть себе плывут, пока мы гребем обратно, туда, откуда их изгнали, чтобы предъявить владыкам счет. Мы не даем пловцам никаких гарантий и обещаний, только кричим ободряющие напутствия: «Так держать! Ты молодец!» Мы достигаем своей пристани, прежде чем они достигнут своей, и не оборачиваемся, чтобы взглянуть, все ли в порядке, хотя они то и дело в надежде взирают на нас.

Это притча о том, чем мы занимаемся. Выражаясь терминологически, мы даем нашим подопечным «комплекс навыков». Учим их искать работу и при этом не казаться умирающим от голода или чересчур покорным. Учим терпению, терпению и еще раз терпению. Есть правило, что за каждые десять тысяч вожделенного заработка человек, ищущий работу, должен потратить месяц, обзванивая друзей и агентства по найму, сотнями рассылая письма и резюме в ожидании звонка. Поскольку у большинства наших подопечных в прошлом — солидный шестизначный доход, поиски могут продолжаться годами и совершенно исчерпать сумму выходного пособия. Найти работу — само по себе работа, говорим мы; если сидеть сложа руки, будет только хуже, поэтому не вешайте нос. А если все же загрустили — простите себя. Вы всего лишь человек. Но в то же время — и сверхчеловек. Потому что у вас есть нетронутый потенциал, и он воистину бесконечен.

— То есть, иными словами, вы несете всякую чушь, — сказала Джулия, пока мы катили через Вайоминг. — Удивляюсь тебе. Удивляюсь тому, что у тебя такая работа.

— Я рассказываю, чему меня учили. Речь не о том, на что я надеялся. Это был панорамный взгляд в прошлое.

Когда мне в КСУ впервые разъяснили суть КВПР, это выглядело иначе, — КВПР предстали передо мной как этическая революция в американской деловой практике. Да, они служат целям обедневшего работодателя, сокращая количество потенциальных судебных исков от уволенных сотрудников. Да, по большей части компания-клиент утешается этой неуклюжей мерой, но так ли все плохо? КВПР ранят чувства людей? Нет, кое-кому они даже помогли. И не одному. Были исследования, которые это подтверждают.

Первое поручение по части КВПР занесло меня в край прерий — в Давенпорт, штат Айова, охваченный хронической депрессией город, где располагалась «Оцеола корпорейшн» — компания по производству тяжелой техники. Их экскаваторы и тракторы в огромном количестве скапливались у дилеров, предлагались за бесценок и все-таки не продавались. Корпоративные акции превратились в макулатуру. Были неизбежны сокращения — и грозный час настал.

Мне отвели маленький кабинет с бежевыми стенами, в задней части обшарпанного кирпичного здания фирмы, с видом на реку, и наказали позаботиться о семи сотрудниках, которых увольняли последовательно, по одному в день, и отправляли на консультацию, прежде чем их слезы успевали высохнуть. Это были мужчины средних лет, семейные, и все, за исключением двоих, спрашивали, в чем их вина, на что я отвечал: «Ни в чем. Вините ссудный процент. Низкие товарные цены. Общемировая проблема». Один из них, коренастый, с лицом, похожим на мясной пирог, в костюме, сшитом так, чтобы скрыть брюшко, ошибочно принял меня за священника, заставил преклонить вместе с ним колени и принялся читать молитвы по бумажке, которую вынул из бумажника. Другой спросил, рискну ли я позвонить его жене и повторить ей про ссудный процент.

Я в течение двух недель давал консультации. Компания отвела своим изгоям комнаты рядом с моим кабинетом — там они могли делать звонки, умолять о помощи, заполнять бесчисленные тесты и бланки, пытаясь обозначить свои плюсы и минусы, цели и устремления, привычки и чувства. Я оценивал эти записи, интерпретировал результаты и каждому вручил «карту самооценки», пять машинописных страниц, на память. Один из клиентов сжег свою карту у меня на глазах, но большинство жадно ухватило листки и принялось изучать с любопытством египтологов, которые разбирают иероглифы на гробнице.

Троим это, кажется, помогло. Они пережили последовательно раскаяние, гнев, отчаяние и, наконец, нечто вроде смирения, если не надежду. Мои ясноглазые выпускники. Настоящие бойцы. Четвертый предпочел гнев, и через несколько месяцев его арестовали агенты спецслужб — он въехал на дизельном тракторе в толпу, собравшуюся послушать одного из кандидатов в президенты. Еще трое остались для меня загадкой. Замкнулись. Как ни странно, именно они первыми нашли новую работу, в то время как двое моих лучших учеников так этого и не сделали — даже год спустя, когда я перестал следить за их судьбой.

Потом я научился не отслеживать бывших клиентов — так советовали ветераны нашего дела. К сожалению, этот необходимый навык — забывание — развился у меня не только благодаря силе воли, но и из-за прогрессирующей рефлексивной потери памяти. Я научился жить, устремляясь исключительно вперед, и не жалею об этом. У человека нет иного выбора, если он хочет работать; в наше время работа — это все. Попробуйте продавать акции прошлогодним покупателям. Невозможно. То же самое, что продавать тракторы предкам своих клиентов.

В общем, когда самолет покинул Давенпорт (первое мое путешествие в просторном носовом салоне), я был абсолютно уверен, что принес немного добра и уж точно никому не навредил. Неплохое начало — и оно утвердило мой путь на многие годы. Были, разумеется, и времена упадка, но КСУ подбрасывала мне достаточно павших духом исполнительных директоров — Арта Краска и других, — чтобы я мог кое-как перебиваться. Растущие проблемы с памятью, в общем, меня не тревожили, потому что тогда в моей жизни было мало вещей, достойных запоминания, — а еще потому что я развил некоторые регулярные привычки. Как следует собери вещи, взяв с собой необходимое, потом погрузись в Небо, со всеми его услугами, и высшие психические функции станут излишни. Такова благословенная природа Неба — и я по ней буду скучать.

— Это твоя речь? — спросила Джулия. Мы достигли Джилетта — города, который вырос в мгновение ока на месторождении природного газа; пламя там порой вырывается из-под земли высокими столбами, а олени перебегают дорогу стайками по шесть-семь особей.

— Наброски. Основная мысль.

— Она чертовски длинная. Просто покажи им шиш и на этом закончи.

— Мне предстоит обращаться к загрубевшим профессионалам. Нужно пробивать их броню чешуйка за чешуйкой.

Я намереваюсь достичь цели, поведав о «Вигораде». Немногие из моих слушателей могут похвастать подобной историей в собственной практике, и я надеюсь рассказать ее как следует, без лишних словесных завитков и при минимуме МДА-шных абстракций.[6] Впрочем, не утверждаю, что они должны прослезиться. Пусть смеются. Я покидаю пост. И мне не нужны последователи. Я всего лишь хочу публично истечь кровью. Желательно на рубашку Крейга Грегори.

Компания «Вигорад» располагалась в Сан-Диего и продавала различные спортивные напитки с «секретной формулой», которые со временем приобрели занятную репутацию в колледжах и прочих местах обитания молодежи — считалось, что они производят эйфорический, слабонаркотический эффект, будучи выпиты в большом количестве или вперемешку с алкоголем. Фирма была маленькая, продукция — узконаправленная, но фанатизм молодых клиентов достиг безумных пределов. На какое-то время. Беда разразилась, когда инициативная группа родителей, восставшая против «езды под градусом», раздобыла менеджерский отчет, в котором обрисовывалась стратегия рекламной атаки юнцов при помощи мифа о коктейле из «Вигорада» с водкой. Посыпались жалобы и групповые иски. Поначалу количество продаж взлетело благодаря фурору, но вскоре подъем прекратился, а потом пошел спад. Директоров компании, которые разбогатели, сделав ничем не примечательный напиток одной из городских легенд, вызвали «наверх» и велели вытряхнуть содержимое рабочих столов — иначе охрана, отряженная на поиски документов, потенциально опасных в руках противника, сделает это за них.

Я давал консультации трем главным менеджерам по продажам и маркетингу. Одна женщина, двое мужчин. Они были в ярости. Буквально выли. На сей раз, впрочем, я им не сочувствовал. Они сами создали себе проблему — именно эти люди стояли у истоков замысла. Судебные баталии уже начались, страсти кипели, а потому моей задачей было нейтрализовать угрозу, исходившую от троих «посвященных», которые могли в отместку пустить ко дну все предприятие. Никакой сентиментальной болтовни по поводу раскрытия истинных способностей. Я работал на руководство. Неофициальный Бингам.

И меня хорошо вооружили. Не считая обычной душеспасительной литературы, Крейг Грегори всучил мне пачку психологических тестов, составленных где-то в недрах КСУ. Тесты я видел впервые. Они были странные. Некоторые вопросы казались неуместными и не давали покоя. «Вы — космонавт, который в составе экипажа из трех человек отправлен на Марс; во время полета вы случайно обнаружили, что запасов воздуха достаточно лишь для двоих. Вы: а) сообщите прочим членам команды и примете участие в принятии решения; б) договоритесь с одним из членов команды убить третьего; в) освободите их от необходимости выбирать, покончив с собой».

Как и было велено, я провел тестирование, подсчитал баллы согласно имеющимся «ключам» и сверился со справочниками, чтобы выяснить значение результатов. Итоги меня поразили. Все трое, судя по всему, страдали от сильнейших личностных расстройств, предрекающих им минимальный карьерный рост — или даже никакого. Это были какие-то мутанты. Уроды. Исковерканные образцы человеческой расы. Может быть, я допустил ошибку? Всему виной мои справочники? Я переслал результаты в КСУ, там их проверили вторично и подтвердили правильность моих заключений, наказав хранить их в секрете, чтобы не волновать и не озлоблять клиентов. Честно говоря, я испытал облегчение. Я продолжал давать консультации, сосредоточившись на светлой стороне безработицы, а потом собрал вещи и полетел в другое место. Меня беспокоило лишь одно. Если эти люди действительно страдали от психологических расстройств, как показали тесты, то не следовало ли предложить им помощь специалиста?

Как уже было сказано, к тому моменту я перестал отслеживать судьбу бывших клиентов, но эти трое меня заинтриговали. Они были особенными. Уникальными. Я наводил справки о них через три месяца, полгода, год. До истечения трех месяцев один из них умер. Женщина. Покончила с собой, наглотавшись выхлопных газов в закрытом гараже. В предсмертной записке она во всем винила жестокого мужа; когда подняли старые полицейские досье, выяснилось, что тот регулярно избивал ее в течение многих лет, неоднократно оказывался под арестом, но неизменно выходил на свободу, потому что жена отказывалась подавать в суд.

Через полгода один из мужчин попал под суд за владение веществами «третьего класса» — героином и краденым перкоданом — с намерением распространения. Я следил за ходом процесса, и на суде выяснилось, что этот человек со времен колледжа употреблял тяжелые наркотики и продавал их сыну и его друзьям. Его признали виновным.

Через год третий субъект, который поразил меня своей тупостью, сделался миллиардером, создав компанию по разработке высоких технологий, — ни один из деловых журналов не мог внятно описать их основную продукцию, отмечая лишь, что в ее создании участвуют микроскопические лазеры и полученный вручную сиборгий.

Какой можно сделать вывод? Я для этого недостаточно умен. И вот что до сих пор меня озадачивает: как мало я знал об этих людях и насколько они продвинулись навстречу своей злополучной судьбе на тот момент, когда я начал их консультировать. Принесла бы им пользу профессиональная помощь, которую, как мне казалось, обязана была оказать компания? Возможно, да — в случае с самоубийством. Но не в случае с миллиардером. И наркоманы, в основном, остаются наркоманами. Насколько правдоподобными были результаты теста? Мог ли кто-нибудь предвидеть случившееся? Не я и не КСУ. Во всяком случае, консультации одинаковы для всех, будь клиент нормальным человеком, или мазохистом, или наркоманом, или научным гением.

КВПР скверны не только потому, что внушают ложную надежду — тот же самый эффект оказывают большинство товаров и услуг, в большей или меньшей степени, включая пресловутые напитки, на которых в свое время сколотили состояние мои уволенные клиенты. КВПР скверны, потому что это — единообразие. Стагнация. Люди отправляются в тюрьму, получают миллиарды, вытаскивают из тюрьмы жестоких мужей, совращают подростков — а КСУ сидит и крутит пальцами. При любой погоде. Каждый день, круглый год. Это — нечто разделенное внутри себя, немое, замкнутое; человеку, который консультирует ради хлеба насущного, оно напоминает анабиоз, предназначенный для того, чтобы накачать жертву бальзамическим составом, одновременно позволяя ей дышать и говорить.

Напиток «Вигорад» по-прежнему существует. Они добавили в него травы, переработали концепт упаковки и представили свой продукт как «средство повышения выносливости» для престарелых мачо и любителей активного отдыха. Но я его пить не стану. Он слегка солоноват на вкус и чуть сладковат — наверное, такой же вкус у слез, если удастся собрать их целый кувшин.

— Какое занудство, — говорит Джулия, когда мы оставляем Джилетт позади и летим к Биллингсу, средоточию осей. — Есть интересные обороты в конце, но, не считая их, — скучно.

— По крайней мере, он когерентен?

— Я не знаю такого слова.

— Когерентность? Да это же основы основ, Джулия.

Раннее утро четверга, и пора нам расстаться. Пора вернуть машину в фирму проката, купить билеты, мне — устремиться в Небо, а Джулии — выйти замуж.

Глава 13

Первый отрезок пути — из Биллингса на восток, к Бозмэну, на турбовинтовом самолете класса «Бомбардье» — летающей жестянке, которая с трудом преодолевает непогоду в пути, приземляется криво и подскакивает на полосе, издавая такой звук, словно у нее недостает как минимум одного шасси. В такие минуты все пассажиры обмениваются выразительными взглядами: «Я вижу тебя впервые, незнакомец, но я тебя люблю, поэтому держись крепче, мы отправляемся в рай». Из аэропорта я звоню Алекс по мобильнику и слышу автоответчик, который играет тему из «Песни Брайана», но не содержит никакого обращения, — это наводит на мысли о тщеславии. Тонкая игра во власть — пусть позвонивший гадает, туда ли он попал. Я оставляю адрес отеля в Лас-Вегасе и кладу трубку, отчасти надеясь, что Алекс не появится, — в таком случае, мне предстоит иметь дело лишь с Пинтером, Артом Краском и Линдой, и можно будет прочистить мозги перед выступлением. Если Алекс все-таки возникнет, придется избавиться от Линды в каком-нибудь казино, хотя в этом есть свои плюсы: если бросить женщину в Вегасе — шансы, что она тебя вновь разыщет, ниже, чем если ставить на однозначные. Этот город — столица покинутых партнеров, и некоторые никогда более не возвращаются домой, как бывшая стюардесса «Дезерт эр», которая во время пересадки поставила три четвертака, выиграла девяносто тысяч и немедленно купила квартиру, машину и огромный аквариум с тропическими рыбками (он и остался единственным, что она не снесла в ломбард четыре месяца спустя). Она отдала рыбок в приют для морских животных. Такие учреждения действительно существуют; это одна из тех странных историй, которые делают Небо не только занятным, но и познавательным — и помогают всю жизнь выигрывать пьяные пари.

Рейс из Бозмэна в Солт-Лейк-Сити вылетает вовремя и закрепляет за мной надбавку в пятьсот миль, которая, надеюсь, не станет добычей Морса и хакеров. В своих странствиях я пару раз встречал «золотых жуков», на диво молодых, с упрятанными в ноги чемоданчиками; они считали необходимым исповедаться, как это делает большинство людей, которые по роду занятий роются в земле — серийные убийцы, торговцы оружием, переработчики ядовитых отходов, — а потом думают об этом днем и ночью. Впрочем, я начинаю постигать их склад ума. Однажды подует ледяной электронный ветер, и никакие резервные копии и дубликаты не спасут те цифры, которые мы считаем свои богатством. Бедняки, сохранившие полный комплект бумаг, будут скитаться по стране, размахивая грязными обрывками документов — возможно, они получат признание элиты, владеющей драгоценным металлом, а может быть, и нет. Я вряд ли переживу такой финал — да и не хотел бы. Мои мили исчезнут, а вместе с ними, подозреваю, воля к жизни и дух.

Чтобы сбить с толку наблюдателей, я заказываю чай с молоком — новый для меня напиток. Отныне, находясь в Небе, буду действовать бессистемно, дабы обесценить себя как объект исследований. У моего соседа — классические кеды и теплая куртка; агенты секретных служб думают, что такие вещи делают их неприметными, но они не хуже адмиральской формы бросаются в глаза любому, кто хотя бы отдаленно в курсе. Сосед читает книгу Дина Кунца — он задумчиво щурится, но, несомненно, это поддельное внимание, поскольку Кунц не способен вызвать подлинное.

— Летите домой? — наконец спрашивает он — чересчур небрежно.

Я киваю. И, по сути, не лгу. Может быть, вся карта маршрутов — мой дом.

— Аллен.

— Дирк.

— Редкое имя.

— Уникальное. Поклонников у него так и не нашлось.

Агент закрывает книгу, закладывая палец меж страниц, но не на том месте, где читал. Дилетант. Я спрашиваю, чем он занимается, и жду чего-нибудь особенного.

— Сувениры и реликвии. Памятные кольца, — отвечает он.

— Вы не из «Гестона»?

— Да — последний воин.

Похоже, он не врет, хоть и одет как шпик.

— Значит, вы знакомы с моим приятелем Дэнни Соренсоном.

— Так вы еще не слышали. Дэнни скончался.

С такими эвфемизмами у меня всегда проблема — проходит несколько секунд, прежде чем я осознаю, что речь о смерти.

— Я видел его вечером в воскресенье, — говорю я. — О господи.

— Он был в Денвере, в отеле. Когда в три часа дня он так и не выписался, дежурный зашел к нему и попытался разбудить, но не смог и ушел, не стал разбираться, просто оставил его еще на одну ночь. То есть просто оставил Дэнни там лежать. Вот вам наш гостиничный сервис.

— Его жена, бедняжка… У вас есть ее телефон?

— Дэнни был геем.

— Но он упоминал о жене.

— Разумеется, упоминал. У нас консервативная компания. А как вы познакомились?

— В самолете. Как и с вами.

— Случайное знакомство?

— Нет… не знаю… может быть. Он был стопроцентным геем?

Аллен кажется сбитым с толку. Он снова открывает книгу — самый исчерканный экземпляр, какой мне доводилось видеть.

— Простите, оговорился, — объясняю я. — Просто я страшно удивлен. Обычно я могу предвидеть такие вещи. Простите, это тоже звучит странно. Я слегка выбит из колеи. Мне очень нравился Дэнни.

— Почему? Внезапная близость?

Как будто этого мало. У людей, которые редко летают, невозможные представления. А что мы должны были делать — заняться любовью в проходе меж кресел? Или кормить друг друга орехами?

— Сомневаюсь, что для скорби нужно подыскивать оправдание, — говорю я. По ту сторону прохода есть свободные места.

— Да, он был стопроцентным геем, — отвечает Аллен. — В отличие от меня. Я — наполовину. По пятницам и субботам, только в крупных городах. Никакого анала. Только оральный секс. Не то что Дэнни. Он обычно требовал всю программу. Целиком.

Я пересаживаюсь.


Каждая крупная корпорация имеет свою фирменную услугу; в случае с гостиницами сети «Мариотт» это — помочь гостям исчезнуть. Неопределенная планировка, среднестатистический сервис, комнатная температура во всем. Ты исчезаешь, сливаешься с ковровым покрытием, на котором незаметны пятна, с картинами, которые успокаивают, даже если у тебя нестерпимо болит спина. И ты не скучаешь — вот в чем великое открытие «Мариотта». Невидимость — идеальный отдых. Не нужно более беспокоиться о своей роли, своем месте. Отдыхай, накрывшись волшебным плащом. Не беспокойся, мы всего лишь скрываем твое лицо. Оно не понадобится тебе, пока ты здесь, — вот квитанция на получение. Ничего страшного, если потеряешь.

И все-таки я удивлен, что Дуайт остановился здесь. Он из тех людей, которые всячески лелеют свой блестящий имидж. Я прихожу на ланч пятнадцатью минутами раньше, оставив вещи в «Компас клаб» в ожидании рейса в Лас-Вегас, сажусь в кресло, из котоporo видны лифты, просматриваю бесплатный экземпляр «ЮЭсЭй тудэй» и стараюсь не думать о той ночи, которую Дэнни провел в «Хомстеде», будучи трупом, — его мертвое тело продолжало потреблять блага, точно так же, как, говорят, у покойников растут ногти. Он умер при включенном телевизоре? Сколькими одеялами он был укрыт? Статья в газете написана так, что я могу думать о Дэнни, одновременно ухватывая суть читаемого. Это гениально и достойно «Мариотта». Сколько раз у Дэнни звонил телефон? Покойтесь с миром, сэр. Судя по всему, я был вашим лучшим другом.

Я обдумываю стратегию грядущей беседы с Дуайтом. Больше не буду разыгрывать неудачника и мальчика для битья. Как говорят у нас в КСУ, цени себя так, как, по твоим представлениям, тебя должны оценить на рынке, и если запросы не соответствуют ожиданиям, делай скидки, но считая это единовременной распродажей, а не финальной ликвидацией. В десять я откладываю газету и наблюдаю за лифтами, по старинке убежденный в том, что увидеть нужного человека, прежде чем он увидит тебя, — это преимущество. Бизнес состоит из народной мудрости, пещерной, темной, масонской, и лучшие консультанты — настоящие шаманы, которые рассеивают вокруг себя знание, точно волшебный порошок. Трижды назови клиента по имени в течение первых пяти минут общения. Три раза, не четыре. Вовсе не обязательно увидеть начищенные ботинки, чтобы ощутить их присутствие.

Каждый раз из лифта появляются люди, не имеющие для меня никакой ценности, и через десять минут хищного высматривания жертвы я оборачиваюсь в сторону регистрационной стойки и гадаю, действительно ли Дуайт здесь. Разумеется, он немедленно возникает и хлопает меня по плечу — этот колдун меня обставил.

— Вот мы и встретились. — Дуайт застал меня сидя, я с постыдной неловкостью поднимаюсь и пожимаю руку, которая кажется бесплотной и не оставляет после себя никакого ощущения.

— Я решил, что стоит посидеть в «Карвери», — говорит он, — если только ваша душа не требует официантов и белых скатертей.

Его поле — его правила. Сопротивляйся — или тебя поглотят.

— Не обязательно, но я думал, что наша встреча это предполагает…

— В «Карвери» хорошее освещение. И первоклассный чай со льдом.

— Ладно.

— Впрочем, как хотите. Можно пойти и в бистро «Макнелли». Порошковый чай. Гамбургеры так себе, но это можно восполнить в баре.

— Идемте в «Карвери».

Я — позор своего рода.

Дуайт показывает дорогу. То, что на первый взгляд кажется хромотой, на самом деле оказывается глобальным несоответствием между полушариями его яйцеобразной фигуры. Масса и жизненная энергия Дуайта сосредоточены в левой половине, правая же — некое дополнение, вроде аппендикса, как будто он проглотил и переварил своего сиамского близнеца. Волосы обладают странной, неестественной фактурой, и это наводит на мысль о хорошо замаскированной трансплантации, но общий эффект — несомненная мужественность, заставляющая вспомнить те времена, когда мужчины теряли форму в тридцать и могли вернуть утраченное, лишь прибегая к портняжным и косметическим хитростям. Когда-то я думал, что мы с Дуайтом ровесники, но теперь сомневаюсь. Слишком много реконструкций и приложенных усилий, чтобы определить возраст.

«Карвери» похож на паб в Юте. Много латуни, дерева, безделушек — но никакого пива. За длинной наклонной перегородкой из молочного плексигласа трое мужчин за пятьдесят режут зазубренными ножами ветчину и мясо, покрытое черными перекрещенными следами от бечевы, на которой оно висело в магазине. Их карьера для меня загадка — почему он до сих пор не шеф-повара? Или они обречены на неподвижность системой выплат, которая воспитывает лояльность, но убивает амбиции? Дуайт подставляет тарелку и получает три фрагмента хорошо прожаренного свиного филе — слишком толстых, чтобы назвать их кусками, слишком тонких, чтобы считаться порциями. Контроль над едой — навязчивая идея «Мариотта». Дуайт кивком дает понять, что хочет четвертый кусок, но реакция повара показывает, что он отлично вышколен и считается здесь профессионалом: он подает на широком лезвии ножа тонюсенький ломтик, зато проделывает это шикарным жестом. Чтобы отыграться, Дуайт наполняет свою тарелку гарниром — как и ожидает «Мариотт». Дешевое и отвратительное томатное месиво и маслянистые салаты — просто издевательство, но Дуайт отходит с таким видом, как будто разграбил королевскую гробницу. Слабость, которой можно воспользоваться впоследствии. Этот человек не понимает, когда его дурачат.

Но где же контракт? В кармане у него явно ничего не лежит.

Дуайт выбирает столик на двоих, на возвышении, и садится у стены. С такого ракурса я для него смешиваюсь с толпой обедающих, зато для меня он весь здесь, нависает надо мной. Что ж, и я знаю пару приемчиков. Разворачиваю стул так, чтобы сидеть к Дуайту в профиль. Выражение второй половины лица ему придется угадывать.

Что мне больше всего хочется, помимо сделки, так это обещанного рассказа о Морсе, но я не в силах предугадать, какие эмоции он пробудит, поэтому лучше оставить Морса на сладкое.

— Вчера ночью ваша книга не дала мне заснуть, — говорит Дуйат. — Может быть, пропустим обмен любезностями?

— Несомненно.

— «Гараж» — это… призма, не так ли? У него много измерений. Не какое-нибудь заурядное пособие.

Призма. Для меня звучит как газетный шаблон.

— Или, лучше сказать, палимпсест — так будет точнее.

Кассета номер два. Я пришел на встречу во всеоружии. Обращенный к Дуайту глаз выражает понимание, и издатель явно удивлен.

— Чердак. Студия. И теперь — гараж. Поправка на американскую действительность. Сама книга задумана в гараже, потому что именно там, образно выражаясь, рождается искусство.

— Да, — говорю я. — Какая именно глава не дала вам уснуть?

— Вся книга. Целиком. Ощущение, что концепт предшествовал нам обоим. Он не столько придуман, сколько усвоен. Ешьте.

— Сначала порежу на кусочки.

— У меня уже возникало такое ощущение над некоторыми рукописями — что я их уже читал. Возможно, в другой жизни. Честно говоря, там я чуял плагиат.

Я смеюсь — той частью души, которая редко смеется. Частью, которая обычно ассоциируется с прерывистыми рыданиями.

— Такое случается, — продолжает Дуайт. — Откровенное переписывание. Чистой воды подделка. Впрочем, не всегда это преступление — иногда просто болезнь. Человек знает, что книга уже вышла, но считает, что автор — плагиатор, что он телепатически украл у него сюжет. Но только не в вашем случае. Помню одно наглое мошенничество. Писатель — родом с Запада, как и вы, из какого-то штата типа Миссури, только не Миссури…

— Арканзас?

— По-моему, Арканзас — это юг. Бывший рабовладельческий штат.

— Миссури тоже. Почитайте «Гекльберри Финна».

— Ради бога. Я что, похож на человека, который не читал? Ради бога.

— Люди читают и забывают. Вот что я хотел сказать.

— Вы имеете в виду себя?

— Нет, всех.

— Короче говоря, я докопался до оригинала, положил две книги рядом — и даже тогда он принялся что-то придумывать в оправдание. Впрочем, в вашем случае все иначе.

— Моя книга не украдена.

— Вы ее еще не закончили. Каков будет финал?

— Он уже близок.

— Ваш герой выйдет из гаража? Понятия не имею — как. Гараж — такое место, о котором люди забывают, как только достигают успеха. Бревенчатая хижина Линкольна. Но это ваш авторский штрих, разумеется, — в вашем представлении гараж свят и самодостаточен.

— Интересно. До сих пор я полагал, что в конце концов герой покинет гараж, но лишь когда осознает, что весь мир… Интересно.

— Я смотрю на вас. Вы искренни. Вы ломаете голову. Я рад, меня это воодушевляет. Вы не вор. Все это — чистой воды Гек Финн.

— Простите?..

— Прочитать и забыть. Кстати, вы были правы, я в жизни не читал Твена.

— Вы хотите сказать, что это не моя идея?

— Или заглавие, или главный герой, или тема — что угодно. У вас потрясающая бессознательная память. Прямо-таки фотографическая. И вы об этом не знаете. Невероятно.

Я откладываю вилку. Подозрения Дуайта жутковаты, потому что могут быть близки к истине, учитывая состояние моего мозга. Если бы я не был уверен в обратном, то мог бы разделить его сомнения, но я отчетливо помню, как, когда и где у меня возникла идея «Гаража». Этого человека звали Пол Рикс, и я только что помог уволить его из миннеаполисской компании по выпуску поздравительных открыток. Когда я показал ему карту самооценки, с высокими баллами за творческие способности и инициативу, он порвал листок в клочки и сказал: «Вы издеваетесь? Вы действительно считаете, что я могу задвинуть за штат двадцать лет, проведенные за копирайтингом, закатать рукава, запереться в гараже и начать жизнь сначала?» На это я ответил: «Если бы не считал — то не утверждал бы». Пол сказал: «Докажите». А я спросил: «Как?»

— Бы одновременно и виноваты и нет, — говорит Дуйат. — Мне очень жаль, Райан.

— Подозрение — еще не обвинение. Вы ошибаетесь. Моя книга показалась вам слишком хорошей для новичка, поэтому вы сочли ее плагиатом.

— Я получил подсказку, — отвечает он. — Вчера вы упомянули одного из наших авторов… Сорена Морса, авиатора.

— Авиатора?

— Я выпускаю его вторую книгу. Мы часто общаемся.

Я ошеломлен. Как все сложно…

— Я упомянул при нем вашу книгу, потому что горжусь ею, и Морс сказал, что она похожа на «Подвал». Я порылся в сети и нашел синопсис — максимум, что сохранилось, поскольку книги уже нет в продаже. Совпадение за совпадением. Я позвонил издателю, нашел редактора и получил исчерпывающее описание. Например, главный герой, который работает в подвале, не назван по имени.

— Два безымянных персонажа — это не два персонажа с одинаковым именем.

— Ну хорошо. Другой пример: фраза из вашей книги, которая повторяется девятнадцать раз, присутствует в подзаголовке «Подвала». «Непрерывное обновление».

— Никому не принадлежат права на нее. С тем же основанием можно утверждать, что кому-то принадлежит фраза… ну, например… «как поживаешь». Это Морс вас надоумил?

— Не он, так кто-нибудь другой бы это сделал.

— В моем случае «кто-нибудь другой» — Сорен Морс. Каждый раз.

— А насколько вы знакомы?

— Близко, хоть и на расстоянии, — отвечаю я. — Я устал объяснять, насколько близко я знаком с людьми, — никто не принимает в расчет мои ответы. Я просто знаю многих. Сотни. Тысячи. От моря до моря. И — нет, я не украл этот сюжет. Видите салфетку?

— В мельчайших подробностях.

— Я вижу ту же самую салфетку. Мы с вами оба нормальны. Здесь и сейчас.

— Дайте мне закончить, — говорит Дуайт. — Я еще не утратил веру. Коллективное сознание — серьезная штука. Не могу сказать конкретнее, но мне известны крупные изобретения, которые появлялись на разных континентах с промежутком в несколько дней. Я надеялся, что в вашем случае произошло то же самое. Вы много путешествуете, а потому открыты волнам эфира более, нежели прочие смертные. Культурный цитроклон, частицы и так далее. Вы буквально подвергаетесь бомбардировке. Тогда я позвонил автору. В девять утра. Сегодня.

— Погодите, погодите. Дешевый номер.

— Он вас знает. Говорит, однажды вы встречались. Также он отчетливо помнит разговор, в ходе которого он заявил о своем намерении написать «Подвал». Рикс. Из Миннесоты. Вы оба со Среднего Запада.

Я отодвигаю тарелку и смотрю на стену, украшенную литыми гербами. Вымышленное наследство, бессистемная геральдика. Однажды мой отец купил такую штуку в телемагазине — подлинный семейный герб Бингамов, с сертификатом. Олени, львы, орлы и секиры; когда-то, в прошлом, мои предки были победителями драконов — отец, бедолага, попался на удочку. Тогда он уже жил один, преследуемый неофициальными Рокфеллерами, и герб придал его шагам уверенности, заставил выпрямить спину. Отец убрал столик, за которым ел у телевизора, и начал питаться в городе. Он детализировал свой Монте-Карло. И всему причиной герб. Две недели благородства — я рад, что они были, — а потом отец отправился стричься в компании старого Айка Шмидта; там висел точно такой же, над бутылкой синего барбицида. Добрая душа — он позволил Шмидту грезить о банкетах за Круглым столом, о рогах, полных эля. Он сохранял спокойствие и позволял себя брить.

Я еще не достиг такого уровня. Мне приходится суетиться и бороться.

— Эта идея принадлежит нам обоим. Она возникла одновременно.

— Неубедительно. Две идеи не могут занимать одно и то же место.

— Идеи — не предметы. Он просто пошел и написал книгу? А у меня осталось сильное впечатление, что это должен сделать я.

— Тогда что же они такое?

— Идеи? Нам обязательно прямо сейчас играть в эти игры? Я потратил целый год, заботясь о своем будущем и надиктовывая наброски во всех аэропортах отсюда до Амарилло, а теперь вы говорите, что Рикс, безработный неудачник, который набрал какие-то паршивые двадцать баллов из ста за надежность и усердие — я скрыл от него этот факт, потому что я порядочный человек, — что Рикс вернулся в свой опустевший темный дом и обставил меня? В любом случае, когда издали его книжонку?

— Четыре года назад.

— Он быстро управился. И что, она имела успех?

— Почти никакого, но ее не продвигали как следует. Бессистемные продажи, безобразная фотография автора. Издатель, который решил пойти на авантюру…

— По крайней мере, это хорошие новости.

— Я справлюсь гораздо лучше. «Адванта» в выгодной позиции на поле. Мы как следует ударим по мячу.

— Невероятно. Ах вы самоуверенный жирдяй. Это что, интриги? Крашеный бобр? Квази-шерсть?

— Рикс говорит, вы его уволили.

— Рикс искажает истину.

— Вы зарабатываете на жизнь, увольняя людей. Вот вам и книга. Вам всего-то надо изобразить мрачное, задумчивое выражение лица — и мемуары готовы. У «Адванты» есть первоклассные литературные «негры», подлинные телепаты. Вы и не усомнитесь, что каждая запятая принадлежит вам. Что это ваш подлинный текст.

— Какая у вас, рептилий, толстая шкура. Я ухожу. Заплатите по счету. И чай здесь тоже из порошка.

По пути к двери я смахиваю со стены гербы, с десяток штук, и никто меня не останавливает — все видят, что я настроен серьезно. Бингам — драконоубийца. Наш древний род уходит корнями в глубину веков.

Глава 14

Путаница у выхода к самолету усложняет и затягивает процесс посадки. Мимо проезжает вереница электрических тележек, где сидят охранники в униформе и несколько слоноподобных громил в штатском, которые переговариваются по маленьким красным рациям. Поток пешеходов в терминале топчется и закручивается в водовороты, и в самом сердце воронки я замечаю его — отставного верховного командующего вооруженными силами, генерала Нормана Швацкопфа, который раздает автографы взрослым людям — они соврут, если скажут, что автограф им нужен для ребенка. Видал я такие сувениры и знаю, где они хранятся — под стеклом на столе, прямо по центру, для быстрого поднятия боевого духа во время важных селекторных совещаний. Эти люди выщипали бы последние волоски с носорожьей головы генерала, но он уже, возможно, и так распродает их упакованными в прозрачный акрил, в качестве пресс-папье, через тайную цепь агентов и субагентов. Реликвии, полученные от подобных суперменов, потрясают воображение. Я видел все комки жвачки, которые когда-либо жевал Мики Мэнтл,[7] все зажигалки «зиппо», которыми пользовался Паттон.[8]

Шварцкопф — опора консультантов-мотиваторов, наряду с Таркентоном, Роббинсом, Диткой, О. Дж. Симпсоном (до суда) и Знаменитым Эймосом,[9] поэтому я не удивляюсь, видя его здесь: он мобилизован на «Цели и задачи», вместе с нами, ничтожными. За шесть лет я слушал выступления генерала четырежды, и он продолжает читать лекции. Похоже на впрыскивание витамина В прямо в сердечную мышцу. После такого хочется встать и отколотить кого-нибудь, только назовите имя, и, хотя этот эффект проходит, оставляя после себя чудовищную жажду, которую не в силах утолить галлоны «Вигорада», остается и некоторый благотворный осадок, который напоминает о себе, когда ты слабеешь, и придает сил, когда клюешь носом за работой. Магия все-таки — до определенной степени — существует, и именно это столь нестерпимо для скептиков. Посмотрите, сколько зарабатывают такие гуру. Рынку лучше знать.

Поскольку я вылетаю в Омаху в одиннадцать, я пропущу речь Верховного командующего — а сейчас могу им воспользоваться. Он наконец проходит в самолет, укрытый за живым щитом, но место, где он стоял, остается свободным в течение минуты — только ступи туда, и тебя убьют. Даже люди, которые только что сошли с ленты транспортера и не знают, что генерал был здесь, избегают этого пятачка. Давайте-ка я буду первым, обеими ногами. Черт побери! Я чувствую силу.

Я не шучу. Это правда. Сорок штук за сорок минут — и никто не потребует деньги обратно. Я написал книгу, которую кто-то уже сочинил до меня, и чувствую себя как Том Свифт,[10] который в ракете из консервных банок достигает Луны раньше Нила Армстронга.

Верховный садится впереди, справа, и суматоха, которая начинается среди членов экипажа, вновь поселяет во мне ощущение, что за мной наблюдают. На автоответчике у меня сообщения от Джулии — она в Миннесоте, цела и невредима — и от Кары, которая напоминает насчет лосося: его надлежит пощупать, попробовать и внимательно осмотреть. Еще одна причина бояться перерождения — если его суть в неоконченных делах, как говорят индусы, которых я встречаю во время перелетов, то моя реинкарнация, видимо, будет заключаться в надписывании и рассылке сотен неотправленных поздравительных открыток и в ночных перевозках бесчисленных посылок с лакомствами на другой конец Великих равнин. Если Бог, или Шива, или кто там еще — родом из Миннесоты, как твердили мне, то он сочтет КВПР наиболее простительным из моих грехов (мальчик выполнял приказ — он ведь должен что-то есть), сравнительно с неотправленными упаковками тигровых креветок, которых тщетно дожидалась мать, стоя на подъездной дорожке.

Я листаю программу «Целей и задач». «Упасть, пробиться, победить: розничная интернет-торговля третьего поколения. Неофициальное групповое обсуждение. Перерыв». «Есть ли жизнь после денег? Как победить депрессию — с бывшим тренером американской хоккейной команды Бреттом Мейнардом, основателем „Летнего отдыха для детей“». «Благочестивый прагматизм. Чарльз (Чаки) Колсон». «С чего начинаются деньги: как сделать клиента боссом». Далее: «Пинтер». Как изящно. И, разумеется, одновременно, в девять утра — «Я плюс вы равно… Будущий гендиректор». «Как начать с чистого листа. Райан М. Бингам. Перерыв. Легкий континентальный завтрак».

Разве не все континентальные завтраки — легкие?

Чувствуется некоторый трепет, когда Верховный выбирается в проход и вяло бредет в туалет. Мы понимаем, сэр; все мы — создания Божьи. И все-таки, когда визит в уборную затягивается, я ощущаю некоторый сдвиг сознания, как будто пассажиры разом перестают думать о себе и гадают, отчего запертая дверь так долго не открывается. Генерал долго моет руки? У него обычная для путешественника диарея? Очень неприятно представлять себе Большого Брата в столь стеснительном положении. Холодный как сталь пенис. Как и большинство опытных путешественников, я иногда пугаю себя невероятно подробными картинами катастрофы, причем в излюбленном мною сценарии, когда начинается смертельное пике, я нахожусь именно там, где сейчас сидит генерал. Я балансирую в непривычном пространстве и куском мыла вывожу на зеркале предсмертную записку: «Я вас всех люблю. Прости меня, мама». У этой истории много вариантов, и текст завещания в ней меняется. Однажды я просто рисую на зеркале сердечко. Как трогательно. В последний раз это были единица и шесть нулей. А что написал бы Верховный? «Увидимся в аду, Саддам?» Или «Р-р-р-р»? Мне нравится. Разумеется, если и впрямь случится крушение, христиане из числа пассажиров, скорее всего, нарисуют крест. Это экономит время и читается с любого ракурса — а еще, возможно, откроет им пару дверей на том свете.


«Гора Олимп» напоминает мне о том, как плохо я знаю своих божеств. Молодая рыжеволосая девица за стойкой регистрации одета в легкую замшевую тунику, скроенную так, чтобы напоминать шкуру оленя или антилопы, а за плечом у нее — лук со стрелами. Пока она ищет на экране мой заказ, к нам подскакивает коридорный в крылатом шлеме и предлагает донести багаж — по-прежнему закрытый чемодан и подозрительно сплющенную сумку. (Мои вещи уменьшились в размерах?) Я отдаю ему то и другое и прошу отвертку — он отнюдь не находит просьбу странной. На ботинках у него тоже крылышки. Меркурий? Добро или зло? Может быть, эти странные боги воплощали то и другое?

— Похоже, ваша спутница уже заселилась. Алекс Брофи. Занести на ее счет?

— А у вас по-прежнему договор о перекрестном продвижении с «Грейт Уэст»?

Кивок.

— На мой, — говорю я. — И вообще, кто вы? Ваш персонаж?

— Охотница.

— Ваше имя? Способности?

— Лори. Катаюсь на водных лыжах. У вас два сообщения.

— Читайте.

— «Арт Краск. Я в „Хард-Рок“. Придешь поужинать? Твой Марлоу мужик что надо. Хорошо, что ты нас свел». И от мистера Пинтера: «Занят сегодня, но послушаю ваше выступление». Он поселился у нас.

— Ничего от Линды?

— Нет.

— Хорошо. Ситуация упрощается. Моя спутница уже в номере? Хотя, наверное, вы не знаете. Может быть, вы Цирцея?

— Это просто общая тема, а не университетская лекция. Подите спросите в «Экскалибуре», кто там Ланселот. Честное слово, сюда ездят не за историей.

— Вот почему этот город растет, растет и растет.

Интерес Пинтера к моему маленькому выступлению придает мне легкости, как будто и мои ноги снабжены крылышками. Краску понравился Марлоу. Я создал великий союз. Мысли об Алекс, о музыкальном автомате и о бильярдном столе внезапно перерастают в сексуальные фантазии. «Гараж» — скатертью дорога. В этом мире правит плоть, а не перо с бумагой, и отныне я буду хватать куски побольше.

Я предполагаю, что номер состоит из двух комнат, но, поскольку все установленные стандарты подверглись эрозии, а планка заметно снизилась, единственная комната с альковом, лишним углом или хотя бы намеком на разделение пространства теперь сходит за две. Поэтому здешний номер представляет собой скромную келью, где, точно в музее, стоит убогий бильярдный стол — на первый взгляд, слишком маленький, чтобы ударить кием. Впрочем, музыкальный аппарат там настоящий — старинный «Вюрлитцер» с изогнутыми стеклянными трубками, наполненными каким-то желе, которое меланхолично и неаппетитно бурлит, когда трубки нагреваются. Кнопки — в пределах досягаемости с кровати, застеленной атласным покрывалом, на котором стоят черные туфли и крест-накрест лежат две некрасивых алых розы.

Расхаживая по номеру в ожидании багажа и отвертки, я нахожу и еще кое-что. Алекс трудилась, как рождественский эльф. На прикроватных тумбочках — пучки белых свечей, а на столе, в стаканах — две черных. Знакомый трюк с шелковым шарфом на лампе. Какие-то благовония на блюдце. Я нюхаю. Жасмин? А как пахнет жасмин? Столько утраченных чувственных ощущений.

Благовония для меня — синоним наркотиков, они скрывают запах марихуаны. Мы сегодня собираемся накуриться? Возможно, это приятно. Или ужасно. Мои последние воспоминания о наркотиках крайне болезненны. Доза кокаина с болтливым вице-президентом кадрового отдела газовой компании «Пайн ридж», вынюханная в хьюстонском «Фрайдисе». Сердце у меня несколько часов стучало с перебоями. Я плакал. А месяц назад — немного гашиша, пополам с одной стюардессой, в Портленде (она возвращалась порожним рейсом). Мы «употребили», сидя по грудь в вулканически горячем джакузи в «Хомстеде»; когда запах этой штуки, смешавшись с хлорными парами от воды, достиг моих ноздрей, перед глазами замелькали светляки, которые становились все больше и ярче и извивались, когда я моргал. Я выскочил в раздевалку за холодным компрессом, а когда, пошатываясь, вернулся (не знаю, сколько прошло времени), моя девица и какой-то голозадый, коротко стриженный юнец прижимались промежностями к отверстиям, откуда шли пузыри, и угощали друг друга розовым вином.

Я иду умыться — на раковине стоят муслиновая сумка с ароматическими смесями и застегнутый кожаный несессер. Не следует заглядывать — но я все-таки заглядываю и нахожу таблетки. Десять-двенадцать коричневых пузырьков, большинство — с красноречивыми оранжевыми предупредительными этикетками, знакомыми мне со времен старшей школы, когда я взламывал домашние аптечки. Эта этикетка обозначала препараты, стоившие того, чтобы их воровать… итак, что у нас здесь? Ксанакс, дарвоцет, викодин, велбутрин. Прописаны разными врачами, в разных городах. Когда-то я все это принимал, но по отдельности. Амбиен. Декседрин. Лоразепам. Названия, которые содержат коннотации и созвучия, «з» и «кс» означают подъем, а «м» — спад. Вот к чему свелась поэзия? К «Мерку» и «Пфайзеру»?[11]

Мои наблюдения прерывает коридорный. Он ставит вещи в шкаф и протягивает мне один из тех многофункциональных карманных инструментов, которые помогут воссоздать цивилизацию, если упадет атомная бомба.

— Я должен буду вернуть эту штуку, — говорит он. — Если можно, я подожду, пока вы закончите.

— Вы помогали женщине, которая остановилась в этом номере?

— Конечно.

— Как она выглядела? Поведение? Колебания атмосферы?

Лицо коридорного застывает. Он не проболтается. Я знаю, она делала ему непристойные предложения.

— Все было нормально, — отвечает он.

— Она не просила о специальных услугах?

Тупик. Два самца-примата критически оценивают друг друга. Вытаскиваю бумажник, набитый визитками, на которые я никогда не смотрю и, возможно, в конце концов просто наклею в альбом.

— Не хочу портить сюрприз, — говорит коридорный.

— Я не люблю сюрпризы. Мне их и так хватает.

Он берет двадцатку и немедленно прячет — этакий Гудини.

— У вас сегодня день рождения?

— То есть?

— Много свечей и много цветов. И прочие сентиментальные штуки. Хотя довольно клевые. Названия магазинов. По-моему, она собирается устроить вечеринку. Хотя ничего дурного. А еще — массаж плеч.

— Вы оказываете гостям такую услугу? Надеюсь, плечи массирует не стриптизер.

Он ухмыляется.

— Эта женщина — не моя жена. Можете спокойно рассказывать.

— Мне нужно вернуть инструмент. Он для моего шефа все равно что правая рука.

Я запираюсь в ванной с закрытым чемоданом, пристраиваю его на раковине и начинаю ковыряться сначала в замке, потом в шарнирах. Что-то трескается и щелкает. Я кладу чемодан на пол, всовываю мысок ботинка под крышку и обеими руками дергаю ее вверх. Она поддается.

Я оставляю чемодан лежать открытым, отпускаю коридорного, закрываю глаза, чтобы подумать, а потом достаю из минибара три крошечных бутылочки виски и выливаю их содержимое в стеклянный стакан на раковине. Осторожно, по-прежнему мыском ботинка, выталкиваю «это» из чемодана на пол, пушистым брюшком кверху. Мистер Плюш.

Я выбросил этого мишку много лет назад. Он вернулся. Лоб продырявлен, за ухом торчит белая вата — в том месте, где вышла пуля. Его убили.

В КСУ такие штуки называют «средством от депрессии», но жаргонное название куда лучше — «обжималки». Например: «У бедняжки была истерика, она визжала и выдергивала ящики из шкафов, но я дал ей обжималку, и она успокоилась». Это вовсе не всегда мишки, даже не всегда мягкие игрушки. Брок Стоддард из «Интерсурса», который консультирует крупных финансистов, дает не в меру эмоциональным брокерам куски известняка размером с бейсбольный мяч и советует жать и давить, пока камень не рассыплется в пыль. Бекки Гарсак из «К. К. Каррера» предлагает глину для лепки. Некоторые консультанты вообще не используют обжималки, но большинство все-таки предпочитают мягкие игрушки — например, пухлого коричневого щенка, который сидит на кушетке как деталь офисного интерьера до той минуты, когда у какого-нибудь бывшего менеджера, дамы в менопаузе, отказавшейся от деторождения, чтобы целиком посвятить себя священной войне за южноамериканский рынок, хлынет кровь из левой ноздри, не успеет еще отважная улыбка покинуть ее лица. Я такое своими глазами видел — похоже на фильм ужасов. Говорят, стресс — сущий убийца, и это правда. Я видел взрывы. Вытирал лужи. Девять десятых пути человек проходит крадучись и молча, а на последнем отрезке начинает рыдать и реветь.

Помню день, когда этот медвежонок вошел в мою жизнь. Помню клиента. Фирма «Дешамп косметик», чей штат почти полностью состоял из женщин — немолодых. Я собирался в аэропорт, когда Крейг Грегори прислонился к стеклу служебного «линкольна» и сказал: «Сегодня, Райан, тебе может понадобиться обжималка. Познакомься, это мистер Плюш. Какой у него очаровательный носик».

Я смутился — решил, что это уж чересчур, — но Крейг Грегори настаивал, и он оказался прав. Сотрудницы «Дешамп косметик» измяли Мистера Плюша до неузнаваемости. Изувечили. То и дело он лопался, но я неизменно его зашивал. Чем больше от него было пользы, тем охотнее его обнимали — вместо того чтобы запустить им в меня. Потом я просто не смог смотреть на Мистера Плюша. Два года немилосердных обниманий вселили в медвежонка душу, снабдили его морду выражением. «Грустный» — неподходящее слово. Помогите мне, кассеты. Мученический. Покинутый. Безутешный. Горестный. Младенец Иисус, забытый под дождем.

Я бы предпочел не прикасаться к нему сейчас. Убираю ногу, поднимаю раскрытый чемодан и думаю, куда бы его сунуть. Заталкиваю между музыкальным автоматом и стеной, потом понимаю, что надо бы поискать записку, снова вытаскиваю, но ничего не нахожу. Перечитываю ярлычок. Мой почерк? Печатные буквы у всех выглядят одинаково. Подозреваемые? Никого, кроме…

Виски не помогает. Я рассматриваю сумочку с лекарствами. Как исцелиться от подобного испуга? Я выстраиваю в ряд пузырьки с таблетками и играю в безумного ученого. Ксанакс и викодин от перемежающейся боли, а потом велбутрин для придачи сил? Слишком тонко. Нужен инструмент попроще. Амбиен, быстро усваиваемый препарат, который валит с ног, — его любят те, кто ездит в длительные путешествия. Или мощный удар лозепама? Не хочу, чтобы мои чувства погрузились в спячку. Хочу, чтобы они мне покорились. Уничтожить вампира при помощи солнечного света.

Декседрин. Я принимал его в течение нескольких месяцев, после того как у меня нашли нарколепсию; он мощен, как грузовик, но зато от него не сводит челюсти и его гораздо проще дозировать. В небольших количествах декседрин придавал мне уверенности и энергии. Приняв дозу побольше, я уже не сомневался, что Библию короля Якова можно улучшить и что я — самый подходящий для этого человек. Потом у меня выработался иммунитет, и я уже ничего не чувствовал. Если я задавлю страх ксанаксом и виски, то поплыву по течению, окажусь в центре стремнины, отнюдь не победив ужас перед возможным повторением мистера Плюша, а, скорее, скользнув по передней кромке. Ощущения существуют, как говорят у нас в КСУ, и можно либо им повиноваться, либо сделать так, чтобы они тебе льстили. Я уверен, что это всего лишь маленький плюшевый медвежонок. Сегодня я следую собственному совету.

Пузырек до горлышка набит оранжевыми таблетками, и исчезновение двадцати процентов содержимого будет не так уж заметно. Если Алекс настолько помешанная, что пересчитывает таблетки, меня в любом случае не заинтересует ее мнение. Я глотаю три таблетки, семь сую в карман — а заодно лошадиную дозу амбиена, чтобы покрепче спать ночью. Два викодина — на тот случай, если я упаду, что-нибудь сломаю и вынужден буду тащиться в клинику.

Дезинфекции ради, я окунаю Мистера Плюша в виски — с чего мне вдруг взбрело в голову, что у него блохи? — и засовываю его за мусорный бачок под раковиной, потом беру телефон, установленный рядом с унитазом. В частных домах такого не увидишь, но в отелях это практически норма. Я представляю себе инвалидов, которые зовут на помощь, хоть и понимаю, что администрация отеля делает это по какой-то иной причине. Загадка, стоящая в одном ряду с кубиками льда в писсуаре.

— Номер Арта Краска, пожалуйста. — Я хочу пообщаться с воплощением мужественности. С человеком, которого слегка погоняли.

— Бингам?

— Я спускаюсь. Хочу немного поиграть в карты.

— Я только лег после вчерашнего, — говорит Арт.

— У меня есть средство, чтобы это исправить. Я в «Горе Олимп».

— Марлоу надрал мне задницу. Ты не сказал, что у нас будет ролевая игра. Впрочем, спасибо. Я чувствую себя на коне. У меня заново отросли клыки. Первую консультацию он дал бесплатно, из уважения к тебе, но сколько это будет стоить, когда он начнет требовать гонорар?

— В зависимости от того, насколько глубоко ты захочешь погрузиться.

— Заманчиво звучит. По-моему, меня ждут великие дела.

— Ты вошел в логово дракона, Арт. В казино, в десять. Надень свои амулеты и смажь голову «Виталисом».

— У тебя девушка?

— Плюшевый мишка.

— Ага. У меня тоже. Танцовщица, которая в Рено обрабатывала старика. Я привез ее сюда, но, кажется, она отправилась в свободное плавание. Наверное, стала частью здешней суеты. У нее с собой пейджер, но я не могу дозвониться. Марлоу велел оставить ее в покое. Я теперь как зомби.

Арт безумен и жалок, но мы друг друга понимаем. Следовало бы сунуть ему билетик к Шварцкопфу. Он бы поразился, и эта услуга могла бы обеспечить мне некоторый карт-бланш в грядущей жизни. Вам так не кажется, мистер Плюш? Он согласен. Что бы ты ни чувствовал, «обжималка» с тобой солидарна.


Не считая денег, от нас здесь хотят слишком многого. Арт со мной не согласен. Он думает, что их алчность беспримесна. Я обращаю его внимание на глаза женщины-банкомета, на ее плоские черные, как будто пластмассовые, зрачки, с веками, похожими на чешуйки, и спрашиваю Арта, был ли он в Диснейленде. Если да, он поймет, что перед нами аниматронная биоморфная кукла на батарейках — они вшиты в голову, и, если побрить ее, мы найдем круглые рубчики. Батарейки уже почти час заряжаются нашим живым теплом, лишают нас силы выйти из игры, в которой мы проигрываем четыре раза из пяти, и попытать счастья в одном из автоматов, подковой стоящих вокруг красного автомобиля «додж-вайпер». По сути, это многослойный шоколадный пирог, а внутри у него — самый прекрасный в мире естественный изумруд.

— Прости, не могу за тобой угнаться, — говорит Арт. — Таблетки пока не подействовали.

— Просто шевелись.

— Мне нужна шестерка, Шон.

Арт читает имена на бейджиках, не сознавая, что все это — клички, хотя названия городов действительно настоящие. Кем бы ни была эта затянутая в латекс разрушительница, она действительно родилась в Трое, штат Нью-Йорк, где производят электроплуги и газовые двигатели — как утверждают, лучшие на рынке. Об этом всюду твердят.

— Ты все время оглядываешься, как будто кого-то ждешь, — замечает Арт.

Должно быть, Алекс. Я оставил ей записку — разборчивую, но исписанную вдоль и поперек. Так много информации нужно было туда втиснуть. Мои аллергии, подтвержденные и подозреваемые. Подъемы и спады. Предчувствия насчет войны. Ох уж это первое действие декседрина на пустой желудок.

— Проверяю, Арт. Смотри, вон Хиллари Клинтон, хочет поучаствовать в борьбе за «додж-вайпер». Здесь сплошные боги и легенды.

— Знаешь, кто действительно в городе? Тэтчер.

— Бывший лидер британских тори? Да она здесь живет, Арт. Это ее дом.

— Кстати. На задворках «Хард-Рок» я встретил одного парня, уборщика, который сказал, что может провести меня внутрь за пятьдесят баксов. Может быть, оно того стоит. Я в размышлениях.

— Знаешь, чего я хочу, Арт? Чтобы моя семья была в сборе. В таком месте, которое еще дальше, чем то, где они сейчас, но там они не будут по мне скучать, потому что у них будет океан. Завтра вечером я наберу миллион миль. Я думал, что большую часть потрачу на себя, но на нынешний момент это — билет в один конец в Ирландию, для любого, кто сможет доказать родство со мной.

— Не следует шутить с кровными родственниками.

— В течение последних двадцати секунд я не шутил. Я пытался стать лучше. Триста тысяч — вот и все, что я намерен сохранить.

— Ты неплохой человек. Просто устал.

— Алекс!

Она оборачивается. Со спины похожа на Алекс, но спереди не отличается от своего экранного образа. Женщина, которая спит с сенаторами. Она утверждает, что хочет много детей, но этого не суждено. Моя бывшая тоже так говорила, но не сумела забеременеть, пока не заткнулась и не начала трахаться с мормонами, без всяких там больших надежд. За исключением мысли о том, что мужчины восхитятся ее идеальными ногами.

— Теперь я чувствую таблетки, — говорит Арт. — Ты действительно сидел рядом с ним?

Моя ложь насчет Шварцкопфа. Я знал, что Арт вспомнит.

— Мы обсуждали мое будущее. Этот человек — эмпат. Абсолютный эмпат. Святой Франциск.

— Райан!

Это она. Не Алекс. Линда. Шпионка Морса. На ней фирменный оранжевый свитер — видимо, Линда думает, что он сойдет за шикарный наряд для казино, если украсить его хрустальной брошкой.

Так или иначе, мы целуемся. По крайней мере, с этим покончено.

Пойдем дальше — что бы она ни предложила.

— Привет, я Арт Краск, — говорит Арт. Познай самого себя. Он протягивает Линде широкую ладонь, одинаково загорелую с обеих сторон.

— Приятно познакомиться, — отвечает Линда.

— Взаимно.

Господи, не затеют ли эти двое свою игру.

— Хорошо, что я нашла тебя, Райан. Это не город, а зоопарк. Угадай, кого я, кажется, видела в «Бэлли», в лифте?

Раз, два, три, четыре, пять. Она все равно ответит сама, так что можно подождать.

— Брандо. Видимо, он будет выступать.

— Все будут.

— Можно тебя на пару слов? Отойдем. Извините, Арт.

— Извини, Арт, — говорю я. Это специальная техника — называется «нейролингвистическое отзеркаливание». Повторяй за сильными мира сего, и тоже достигнешь вершин. Копируй их походку, жесты, все на свете. В семидесятые это был настоящий фурор, в девяностые мода вернулась, потом слегка спала, но, несомненно, возникнет вновь.

Мы отходим — впрочем, обстановка не меняется, так что, по-моему, даже не стоило подниматься, эмоционально и физически. Линда, впрочем, становится счастливее, и я за нее рад. Я двумя пальцами пересчитываю таблетки в кармане, и итоги меня удручают.

— Я была права насчет хакеров, Райан. Нам нельзя говорить об этом клиентам, так что не болтай, но кто-то в Испании проник в нашу систему — ФБР говорит, какой-то подросток — и похитил информацию о счетах, номера кредиток…

— Безымянный испанский пацан. Весьма правдоподобно.

— Он переслал информацию по почте своим друзьям, а те — своим, так это распространилось по всему миру и продолжается до сих пор. Мы получаем звонки даже из Китая. Я серьезно.

— Со всех концов света.

— Я не шучу. Поэтому закрой все.

— Я целую неделю этим занимаюсь.

— Райан?

— Да, мэм?

— Ты чем-то накачался. На тебя больно смотреть. Можно сделать так, чтобы это перестало меня раздражать?

Она движется вперед.

— Я собиралась сказать, что нам нужно поесть. Ты, наверное, голоден. Впрочем, это не ты. Не мой друг. Пойду к себе изучать материалы к завтрашнему семинару.

— Не надо. Будь доброй — вот и все. Сожги учебники. Сотри записи с кассет и запиши вместо них песни.

Линда целует меня в щеку — поцелуй жжет, точно горячая спичечная головка, к которым прибегала моя мать, чтобы избавить детей от тика.

— До свиданья, Райан. Сомневаюсь, что у нас еще будут свидания. Скорее всего, я поступлю в школу медсестер, так что, в любом случае, больше не буду сидеть в «Компас клаб». Наверное, я всегда хотела стать медсестрой, но отклонилась от курса. Как и ты.

— А я говорил тебе, кем хочу быть?

— Фолк-гитаристом.

Я сбит с толку. Так необычно.

— Когда это было?

— В июне. Три месяца назад.

— Погоди, Линда. Я ничего не соображаю. Немного воды со льдом, и я снова стану прежним. Давай восстановим этот разговор, о фолк-гитаристах. Мы были у тебя дома? Давай вернемся назад. Не двигайся. Знаешь, мы думаем, что равнодушны друг к другу, но, может, это потому, что наши чувства слишком сильны? Я люблю тебя. Я всегда тебя любил, Линда.

У нее был шанс. Теперь мы, так сказать, свободные агенты. Не забывайте, это сетка, континуум, ничего конечного не бывает. Ничего. Наоборот. Игра без проигрыша. Синергичность. Почитайте Пинтера, «Множественные антииерархии». К черту, лучше читайте «Винни Пуха», этот очаровательный манифест даосизма. Милн все знал, просто не мог заявить открыто — тень викторианства и так далее. Но здесь — Невада и двадцать первый век. Поплачьте и почувствуйте себя свободным. Ничто не конечно. Это спираль. Нас воссоздали заново. Как пепси-колу.

Я возвращаюсь к столу и к Арту. Он ведет себя точно так же, как и я, болтает с новым банкометом — из Лимы, штат Огайо, — у которого в бровях заросшие дырки от пирсинга, и разглядывает изображение карточной дамы. Он уже либо проиграл все, пока меня не было, и выкупил за шальные пять тысяч баксов — либо попал в попутную струю и развил сверхскорость. Если попасть в струю, эти два состояния кажутся абсолютно идентичными. Люди, которым везет в игре, всегда выглядят подавленными, потому что улыбнуться значит сглазить, улыбаются только неудачники, которые скоро отправятся домой.

Я отхожу в толпу. Преобладают участники конференции. Мне подмигивает толстяк Дик Гирц, который достиг миллиона в минувшем году, но лишь потому, что он бывает в Токио, а значит, нас невозможно сравнивать. В руках у коллег я замечаю напиток, где чередуются фиолетовые и пурпурные слои, а еще там есть ломтики дыни, поэтому я подзываю официантку и жестом прошу себе такой же. Я спрашиваю, как называется коктейль, и она говорит, что этого никто не знает и что все остальные тоже тычут пальцем. Когда я говорю, что кто-то ведь его придумал, она пожимает плечами. Официантка отрицает теорию эволюции. Еще она, судя по всему, гораздо счастливее меня.

— Эй, Бингам, я должен тебя кое с кем познакомить. Иди сюда.

Меня зовет Крейг Грегори. Я проталкиваюсь навстречу неумолимой судьбе. Официантка меня найдет. У них есть сеть видеонаблюдения.

— Бингам, это Лиза Джефрис Киммел. Лиза… Райан…

— Привет.

— Я о вас слышал.

— Я тоже.

Какие мы чудовищные лжецы.

— Лиза собирается в следующем месяце в КСУ, она с пользой провела время, работая в Омахе. Я знаю — ты думаешь, что они тобой интересуются, поэтому, наверное, захочешь выжать из этой крошки какие-нибудь сведения.

Лиза опускает глаза. Она миниатюрная, смуглая, красивая, до странности изящная — точь-в-точь как карликовое деревце по сравнению с настоящим.

— Не то чтобы они ему позвонили, — продолжает Крейг Грегори, — или написали, или прислали факс. Просто он так думает. Это помогает ему дожить до утра.

Кто-то на меня доносит. Несомненно, мой секретарь. Таких людей подсылают специальные агентства — кажется, что они безвредные скитальцы и к зиме наверняка уйдут, но на самом деле они приставлены к вам, получают инструкции из центрального штаба и отчитываются в проделанной работе. Даже если это и неправда, такова бизнес-модель.

— Пожалуй, я вас оставлю. У меня впереди целый вечер в конференц-зале, а потом ежегодный прощальный концерт Барбры Стрейзанд.

Я хватаю его за локоть и отвожу в сторону.

— Кто-то прислал того мишку, которого ты мне дал, Крейг. Изуродованного. И я думаю, что это ты. Именно тебе я его отдал, когда ему пора было на покой.

Крейг Грегори трет подбородок; открывается бритвенный порез, он пачкает кровью кончик пальца и облизывает его. Маленькая суровая Лиза закуривает и жадно рассматривает идущую вокруг игру.

— Эта игрушка пережила одно за другим два шумных Рождества. Сомневаюсь, что тебе пришел оригинал. Кстати, твоя корпоративная карточка. Она конфискована. Больше никаких костюмов на заказ в Гонконге.

— Чертовы хакеры. Я не виноват, — отвечаю я. — Если это занесут в мое досье, я подам в суд.

— Ты слышала, Лиза? Что скажешь?

— Нормально. У меня за год два раза такое было.

Крейг Грегори складывает руки на груди, кланяется и снова оборачивается ко мне.

— Завтра послушаю твою проповедь. Название заинтриговало публику. Впрочем, только не меня. Я знаю, как ты трусишь. Нарочно сяду в первый ряд. Лиза, этот человек скоро умрет, так что поддержи его.

— Пошел к черту, сифилитик.

— Слышал, Бингам? Что сказала эта сучка? Вот как со мной обращаются здоровые люди. Учти. Ты еще достаточно молод, чтобы все исправить.


Фиолетовый коктейль еще не добрался до меня, но я сижу у стойки вместе с Лизой и заказываю другой, почти аналогичный — как у парня двумя табуретами дальше. Бармен, с листьями в волосах, в просторной белой тунике, спрашивает Лизу, принести ли порцию и ей — простая формальность, — и та отказывается. Это странно — и заразно. Я тоже отменяю заказ, как будто даже и не помышлял о коктейле. Безумие пройдет через десять минут.

Я хочу Лизу. Извиняюсь, разворачиваюсь на табурете, глотаю еще две таблетки и звоню в номер с мобильника. У меня есть план. Если Алекс там, я прерву звонок. Если нет — посмею предположить, что она канула в водоворот вместе с подружкой Арта. Нет ответа. Впрочем, безопасно ли возвращаться в номер? Мне следовало бы снять другой, а вещи бросить — впрочем, они не столько личные, сколько стандартные, доступные повсюду. Я буду скучать по шумовой машинке, которая имитирует «ветер в прерии» — что-то уникальное, насколько я могу судить, — но больше ни по чему. Кассеты с «Гаражом» будут утрачены. Есть, по крайней мере, шанс, что через десять или двадцать лет на какой-нибудь распродаже некий стажер из «Бизнес уик» заплатит за них пять баксов, прослушает от нечего делать и позвонит шефу. По поводу автора будут спорить. Таркентон? Сэлинджер? Билли Грэм-младший? Появится толпа претендентов, размахивающих поддельными результатами проверки на детекторе лжи. А я тем временем буду жить в Айдахо, на пенсии, черпая утешение в своих собаках, мормонской вере и нескольких женах.

Или, если у меня сложится с Лизой, — в единственной настоящей любви.

— На что похож «МифТек»? — Начать разговор иначе невозможно. — Я думал, оттуда никто не уходит. Говорят, если тебя уволят, то дадут такое выходное пособие, что хватит до конца жизни, ну или почти.

Она отщипывает фильтр с «Мальборо». Маленькие сигареты у нее закончились.

— Разумеется, люди увольняются. Просто не болтают об этом.

— Боятся?

— Скорее, осторожничают. Может быть, все еще растеряны. Это не похоже на обычное консультирование. Возьмите то, чем я занимаюсь: экология рынка. Изучение неочевидных взаимодействий в среде различных коммерческих организаций.

— Прекрасно. И никакого отдела КВПР, так?

— Вообще никаких отделов. Наша модель — это плазма. Плазменное ядерное поле. Очень претенциозно.

— Шикарно. Играй на поле Господа Бога. Просто думай и плыви. А еще, говорят, никаких разъездов и никаких филиалов, только головные офисы. Можно работать, сидя дома. Где угодно. Электроника, гуманизм, фрактал.

— Что ты там глотаешь? Я тоже хочу. Я здесь задыхаюсь.

Каждый из нас получает по три таблетки. Из правого кармана. Похоже на чудо с рыбками и хлебами. А может быть, я солгал себе и украл гораздо больше?

— Короче. Я. Экология рынка. Проект Спека и Саразена. Кстати, это неправда, что они любовники. Саразен обожает свою жену, а Спек кастрат. Он таким родился. Он тебе когда-нибудь расскажет.

— В жизни о таком не слышал. Один мой приятель, который сказал, что женат, умер на этой неделе, а потом я узнал, что он был голубым. Так что я отказываюсь обсуждать эти темы. Люди сами не понимают своих наклонностей — вот мой вывод. Я быстро умнею.

— Проблема тройственная, — говорит Лиза. — Оптоволокно, красное мясо и пропан.

Я перехватываю на лету ее жестикулирующую руку.

— Мой отец торговал пропаном.

— Я начала с самого простого. Пропан плюс мясо — это грили, патио, проблемы с сердцем, страховка, которая их покрывает, и все последствия. Но оптоволокно? Может быть, газовый гриль, который каким-то образом напрямую связан с сервисным центром, где сотрудники мало зарабатывают и обедают в «Макдональдсе» — не только потому, что это рутинная работа и они измучились, но еще и потому, что они обязаны отслеживать неполадки и не могут отойти от экрана больше чем на пятнадцать минут?

— Это был вопрос?

— А может быть, автоматизированное ранчо, с постоянным наблюдением онлайн; доход с каждого животного возрастает, так что в результате уходит все больше денег на рекламные кампании, которые продвигают говядину в противовес курице. Я об этом и не думала.

— А кто клиент? Сеть супермаркетов?

— Я даже не уверена, что клиент вообще был, Рэй.

— Райан. Ничего страшного. Здесь темно.

— Это нелогично, — говорит Лиза. — Но я понимаю, что ты имеешь в виду. Я сама под кайфом. Что такое «синяя бутылка»? Так это называл тот парень.

— Я редко выхожу на улицу. Не знаю.

— Для меня это чистой воды исследования и разработки. Никаких графиков, никаких встреч — просто живешь со странной проблемой и делишься своими мыслями по мере их поступления, пока они не прекратятся или ты не почувствуешь удовлетворение. Указания бессистемны — и все-таки ощущаешь невероятную потенциальную ярость, которая лишь ждет удобного момента, чтобы обрушиться и стереть тебя в порошок, как только ты оступишься, или неправильно сложишь цифры, или сделаешь какую-нибудь ошибку, которую просто обязан сделать, потому что никто не научил тебя оценивать достигнутое, тебе всего лишь сказали что-нибудь вроде «Старайся как следует» или «Мы знаем, что ты справишься, Лиза, нужно просто попытаться».

— Компенсация?

— Ты искренне перестаешь об этом беспокоиться. Поначалу это кажется ужасным, но даже простое поддержание себя в рабочей форме дорого обходится — терапия, велотренажер, хождение по антикварным магазинам, чтобы развеяться, обивка звуконепроницаемым материалом стен домашнего кабинета, чтобы никто не слышал, как ты швыряешь степлер или поешь во всю глотку…

— Горы денег. Я должен был это сказать, чтобы выдохнуть. И все-таки у меня один вопрос. Какова ваша продукция? Услуги?

— Я к тому и веду. Слышал о геномном проекте? Генетическая карта. Вот чем занимаются в «МифТек», не считая коммерции. Все варианты. Все комбинации. Они знают, что их не ждет «эврика». Такие вещи не падают с неба. Это будет штучная работа, размеренное наступление на всех фронтах. Целую вечность не займет, но и не будет быстро. Вот почему они не беспокоятся о выгоде. Пусть другие охотятся за быстрой наживой; долгие сроки — девиз «МифТек». Как только «МифТек» получит карту, как только запрет ее в сейф, все остальные станут их рабами. Деньги, которые, на наш взгляд, мы зарабатываем; деньги, которые, на наш взгляд, зарабатывают «Форд», «Пурина», «Бен и Джерри», «Лос-Анджелес таймс» — это всего лишь заем у будущего «МифТек», выплаченный нам в настоящем, чтобы мы могли питаться, пока они не достигнут цели и не сожрут всех нас. Мы — праздничные индейки на их птичьем дворе, и завтра наступит День благодарения.

— И все же им нужны начальные фонды. Кто будет вкладывать деньги?

— А кто не будет, Райан? Всякий инвестор, который понимает, что эта штука сработает, сознает, что останется ни с чем, если не встанет на нужную сторону.

— Не понимаю, как ты могла уйти из такой фирмы.

— Посмотри на меня и послушай. Подержи за руки. Я похожа на человека, который ушел? Конечно, можно уйти в другое место — черт возьми, они не против, им это даже нужно, — но на кого ты действительно работаешь? Пойми.

— А если ты разболтаешь какую-нибудь тайну, тебя не будут преследовать?

— Вижу, ты по-прежнему не понимаешь, что у них за продукция.

— Код. Идеальная всеобъемлющая схема.

Лиза отщипывает очередной фильтр и закуривает. Она откидывается на спинку стула, скрестив ноги. Смотрит на меня. Вздыхает.

— Между прочим, я тебе лапшу вешаю. Ты мне веришь, парень? Да. Это у тебя на лице написано.

— Думаю, нужно снять номер. Мы уже изрядно не в себе, а сейчас только шесть.

— Это страх кода. Страх того, что код действительно есть, что кто-нибудь другой его взломает, так что лучше выплескивай энергию сейчас, у нас или в одном из наших филиалов. Или, если ты богат, пришли чек. Чистый рэкет. Вымогательство, Райан. Обыкновенное вымогательство. Код — это блеф. «Осторожно, собака». Громкий голос Большого Брата.

— Можно ли тебе доверять?

— Нет. Впрочем, продолжай.

— Я лечу туда завтра.

— Зачем лететь? Ты и так уже там.

— Крейг был прав, это интуиция. Никто ничего мне не предлагал. Намеки. Знаки. Сигналы. Я знаю. Впрочем, нужно увидеть своими глазами. Какие последствия? Никаких.

— После всего, что я сказала, ты по-прежнему хочешь, чтобы они тобой интересовались. По-прежнему мечтаешь блеснуть на собеседовании, — говорит Лиза. — Это непривлекательно, Райан. Крайне непривлекательно.

— То, что ты сказала, наводит на мысль, что повсюду одинаково, чем бы я ни занимался. Поеду я или нет…

— Как «одинаково»? — спрашивает Лиза. — Тогда я возвращаюсь в отель.

— Результат.

— Больше тебя ничего не волнует? Результаты? Мужик, да они уже запустили щупальца тебе в мозг.

Она наклоняется с табурета, берет сумочку, выуживает губную помаду и подкрашивает губы. Лиза смотрит на меня, как будто я — зеркало, и морщится. Вот. Она готова. Лиза убирает помаду, застегивает сумочку, обретает равновесие на неустойчивых шпильках и уходит. Она определенно — их человек; туда-то она и идет. А мне по-прежнему предстоит свидание вечером, поэтому к черту Лизу. И Линду тоже. Райан Бингам мыслит наперед.

Глава 15

Алекс говорит, что хочет «сделать» Лас-Вегас. Она, видимо, штудировала путеводители. Как скучно. А может быть, она думает, что я — опытный, стреляный воробей, знаток здешних мест; пока Алекс прихорашивается у зеркала, я гоняю шары на бильярдном столе, мысленно прокручиваю пять оптимальных сценариев и выстраиваю по ранжиру, в зависимости от их значения в огромной схеме наркокультуры, десять величайших актов волшебства, феерию со львами, вычурные европейские цирки и экспортные, трехлетней давности, нью-йоркские моноспектакли.

— Где ты была целый день? — кричу я в ванную, меряя взглядом кривой волнистый кий. Я заставлю белый шар перескочить через оранжевый, ударю по красному, а тот, в свою очередь, вызовет масштабное расхождение симметричных лучей.

— Наблюдала за людьми. За лицами. Потрясающе.

— Ты зарабатываешь тем, что организуешь вечеринки и большие праздники, но при этом никогда не бывала в Лас-Вегасе? И ты преуспеваешь?

— Что?

— Это не тебе. Я просто бормочу.

— Можно мне еще немного времени? Всего пять минут.

— Что?

— Можно мне…

— Шучу, Алекс, шучу. Хотел бы я, чтоб ты была тут и видела, что я только что сделал.

Она плечом затворяет дверь, и слава богу, потому что теперь мне не видны пол ванной и лапы мистера Плюша, которые торчат из-за мусорного ведра. Я ставлю кий и выхожу из комнаты. Моя неизменная кульминация — последний удар, чудо на сукне стола, и оно не происходит дважды. Я ложусь навзничь на постель и восстанавливаю партию на обширном фоне бежевого потолка, покрытого таким количеством трещин, завитков и неровностей, что он как будто вот-вот начнет осыпаться или протечет. Завтра будет настоящий день, а сегодня нужно просто пережить, и мысль об этом способна превратить все в сплошные бонусы. Если я съем вкусную креветку. Если стяну еще таблетку декседрина. Если замечу в толпе спину Лизы и сделаю непристойный жест — или увижу, как Крейг Грегори проиграет хотя бы четвертак. Я могу считать эти несколько часов сплошным праздником и смотреть на Алекс как на ожившую Вирсавию — иначе я сам себя обворую. Вот почему человек должен устанавливать для себя ясные цели — когда начнется последний обратный отсчет, ведущий к исполнению мечты, особенно если это кажется неизбежным, он может резвиться в свое удовольствие, так как все авантюры отныне лишены риска.

На вечер я заказываю лимузин. Хочу посмотреть шоу пародиста. И я его увижу. При дневном свете я вновь совершаю набег на аптечку Алекс — если она меня застукает, я расплывусь в озорной обезоруживающей улыбке, которую усвоил только что, еще не успев придумать для нее контекст. Я хочу найти человека, который торгует «синей бутылкой» и купить шесть штук, если именно так она продается, а потом незаметно подмешать Алекс в бокал и отнести ее в номер, хихикающую, пьяную и готовую изобразить сценку с последней страницы «Хаслера», намазавшись ментоловым кремом для бритья.

И все-таки я опасаюсь, что Алекс не преуспевает. Однажды это станет обузой для такого сумасброда и сорвиголовы, каким сделаюсь я. Алекс уже упоминала, что некогда занималась связями с общественностью, — она заметила среди записей в музыкальном автомате песню группы, которую некогда представляла, — но так и не объяснила, каким образом покинула сферу пиара. Возможно, ее уход не был добровольным. Нам придется избегать данного конкретного эпизода и вообще любого поворота событий, к которому применимы такие слова, как «эпизод». Это будет нетрудно для меня, потому что я профи, но тяжело для Алекс, особенно когда она напьется и начнет путать мое сияние с теплотой.

Судя по тому как долго Алекс одевается, она собирается меня поразить, когда откроет дверь, так что, наверное, лучше включить музыку. Я перекатываюсь на другой край кровати, сажусь и рассматриваю ярко освещенные внутренности музыкального аппарата. Ищу что-нибудь легкое, старое, мелодичное, без особых ассоциаций с кем-либо из нас двоих. Всего лишь песня для коренных обитателей равнин, которые постигли многочисленные возможности мегаполисов, но все еще помнят поедание холодных куриных ножек в купальне и джигу, которую танцевал папа, когда выпьет чересчур много шнапса, — пусть даже на самом деле все было не так. Есть ли такая песня? Вызывающая воспоминания, но не слишком бурные? Которая уносит в прошлое, но не захлестывает целиком? Если да — такова моя тема. Для новой шумовой машинки.

Но ничего подобного нет на старом «Вюрлитцере». Я удивлен. Ни Синатры, ни «Бродвея», ни «Мотауна», ни жевательной резинки, только уйма мрачного альтернативного рока, столь любимого студентами, явный избыток кантри и (это уж никуда не годится) масса дурацких, заунывных и скрипучих, «песен протеста» шестидесятых годов. С тем же успехом можно выбрать что-нибудь наугад — опасная мысль, потому что именно этим я и занимаюсь, как будто идеи теперь зарождаются на кончиках пальцев и поднимаются в головной мозг. Выскальзывает механическая рука, достает пластинку, и звучит «Если бы у меня был молот» — я не могу убавить звук, потому что не вижу ни кнопок, ни табло. Именно та мелодия, которую я не хотел бы слышать, и, разумеется, Алекс именно в эту секунду открывает дверь, протягивает руки мне навстречу и спрашивает:

— Нравится?

Она идет походкой манекенщицы. Алекс как будто окунулась в черный лак, который все еще кажется влажным, и собрала прямые волосы в длинный, похожий на плеть, хвост, который угрожающе описывает полные круги, когда она наклоняет голову. Не знаю зачем. Туфли у нее — из тех, на которые не обращаешь внимания, видишь только ноги; общий эффект — экстравагантный женский силуэт, похожий на грудастые фигурки, украшающие кабины дальнобойщиков.

— Оцени, — говорит она. — Будь бесстрастен и суров.

— Десять — это сверхчеловеческое совершенство, и звучит неискренне, поэтому я скажу — девять целых семь десятых. Или восемь десятых.

Резкий пируэт, руки на бедрах. Потом в обратную сторону.

— Жуткая музыка.

— Ну так сделай с ней что-нибудь.

— Сегодня я не принимаю решений. Я — настоящая кукла Барби. Притворись, что феминистки не сжигали свои лифчики и что ты никогда не слышал слова «полномочия». Тебе, при твоей работе, это нелегко, но просто притворись.

— В последний раз ты хотела поговорить. Теперь это.

Выставляет бедро, проводит пальцами по бокам. Да-а, это заводит. И очень приятно. Выпячивает губы, наполовину опускает ресницы, гладит себя по заднице.

— Да. Единственная просьба — хочу длинную черную машину. Как на похоронах в Плэйбой-мэншн.

— Телефонная книга уже открыта на нужной странице.


Мы катаемся по городу и рассуждаем о предназначении, когда до меня доходит, что для Райана все будет навсегда разрушено, если он начнет излишне светить своей кредиткой — той самой, которой он зарабатывает мили, единственной, которую не взломали хакеры, потому что ее сменили, — и прежде времени проскочит отметку в миллион миль здесь, на бульваре Лас-Вегаса, с женщиной, одетой как бахрейнская секс-рабыня, когда сам он вдобавок настолько накачан таблетками, что просто не запомнит свою великую победу. Этого в планах никогда не было и не должно случиться. Образ победы уникален и слишком дорог мне. Во-первых, я один или с абсолютно посторонним человеком — это олицетворяет меня как клиента. Во-вторых, самолет летит над полями, пусть даже я их не вижу. Есть и еще кое-что — сонм условий, которые преследовали меня годами, но в последнее время я рационализировал список анонсов, чтобы не пропустить по-настоящему увлекательное шоу.

— Шофер, — говорю я — не потому что мне это нравится, просто старик за рулем настаивает, чтобы к нему так обращались; возможно, у него какое-то странное пристрастие к ролевым играм. — Мне нужно в банк. Я ищу банкомат. Сегодня вечером я собираюсь тратить только новенькие купюры.

— Во всех казино есть банкоматы, сэр.

— Не могу объяснить почему, но мне нужно именно в банк.

Этот человек уже понял, что мы ненормальные. Мы открыто глотаем таблетки, под сиденьем катается пузырек, и Шоферу в зеркальце заднего вида, возможно, кажется, что мы последние несколько минут играем в «укуси яблоко без рук». В дверцы лимузина вмонтированы кладези с минералкой, пивом и кубиками льда в форме полумесяца, и мы немедленно устраиваем беспорядок. Прихлебываем из банки, решаем, что аромат нам не нравится, швыряем банку обратно в груду льда, пиво разливается, а мы открываем следующую, и она нравится еще меньше и в результате тоже опрокидывается, и мы становимся липкими, так что на свет божий появляются толстые пачки разноцветных салфеток, но нам лень использовать их по отдельности — и вдобавок мы за них заплатили, так что какая разница.

— Хочешь на интересное шоу, Алекс?

— Всегда готова.

— Так почему ты ушла из пиара? — Я боялся этой темы, но, по своему обыкновению, бросаюсь ей навстречу, потому что не хочу, чтобы она наступала мне на пятки.

— Просто ушла.

— Почему? Извини.

— Сокращение. В один прекрасный день стульев на всех не хватило. Мое начальство очень старалось быть любезным. Сам понимаешь. «Помогите нам».

— Почему ты таким тоном сказала «сам понимаешь»?

— Потому что ты понимаешь.

Я оборачиваюсь к Шоферу, как будто меня ударили, и следую его наставлению — обращаться к нему, что бы нам ни понадобилось. Результат — два билета на представление Дэнни Янсена, в зале некоего казино, по твердой цене, нам просто нужно будет показать в кассе записку, которую Шофер сейчас царапает в блокноте. Алекс тем временем следит за дорогой, потому что он занят, и, судя по всему, ей кажется, что она действительно помогает. Девяносто баксов с носа. Мы находим банк. Банкомат — в наружной стене; на каждом углу маячат голодные бродяги, пока я снимаю деньги со счета, и исчезают, как только я заканчиваю.

Стоя в очереди, я говорю:

— Я не понимаю. Объясни.

Снова, напрямую, о том же.

Алекс не отвечает, пока мы не усаживаемся. Дэнни выходит на сцену развязно, как Шварцкопф — это актуально, — и пути к бегству нет. Только пожарные выходы.

— Ты правда меня не помнишь? Наши консультации? Это был не семинар, Райан. Ты меня уволил. Я ждала, что ты признаешься. Думала, ты медлишь, потому что играешь со мной. Потом я поняла, что это не игра. Не знаю, что и думать. Ты действительно забыл? Как обидно.

— Это началось в Рено?

— В самолете. Я подумала, ты решил поиграть с девушкой в дурацкую игру.

Дэнни — настоящий гигант, крепкий как бык, но при этом гибкий, точно лемур, и еще в нем есть что-то от маленького котенка, который играет с собственным хвостом. Три минуты прыжков, изгибов и вращений, от альфы до омеги, подчеркнуто сексуальная имитация чего угодно от Сталина до Ширли Темпл — причем Дэнни способен показать их одновременно, сидящими на парковой скамейке с мороженым или лежащими рядышком на гильотине, — стоимость билетов окупилась на все сто, и я чуть не намочил штаны от смеха. Я действительно ощущаю тоненькую струйку, которую втягиваю обратно или, по крайней мере, мешаю ей просочиться. Я прошу у Алекс разрешения удалиться на минуту. Она, впрочем, отказывается меня отпускать. Хватает за руку и пытается разорвать связку, пока Дэнни крадет из Лувра Мону Лизу и Пикассо, — через тридцать секунд упорного сопротивления я решаю, что есть способ получше: не буду сопротивляться, приму все как есть и понадеюсь, что какой-нибудь опытный хирург меня впоследствии спасет.

— Прекрати, — шепчет Алекс. — Не вертись. Уже почти закончилось.

Я решил расслабиться, но не сумел. На сей раз сумею. Я воображаю старый мягкий канат, гниющий на пристани.

В последние десять минут представления я рисую себе разнообразные варианты смерти в изящных руках Алекс. Я не чувствую ее гнева. И это еще больше меня беспокоит. Я предполагал, что рано или поздно встречу одного из своих клиентов, но мне казалось, что удар будет быстрым и коротким. Очень неприятно его ожидать. Я хочу получить свое немедленно.

Шофер сидит на месте, когда мы возвращаемся из некрополя Дэнни и снова принимаемся блуждать по ночному Лас-Вегасу. Иди на свет — вот и все, о чем должна помнить душа, даже если сияние исходит от красных глаз огромного, как мамонт, воскресшего сфинкса, у которого передние лапы размером с танкер.

— Итак, все выяснилось, — говорит Алекс, прислоняясь к псевдокожаной обивке нашего черного великана на колесах (американского производства). Шофер куда-то нас везет — думает, что нам понравится, но хочет, чтобы это было сюрпризом. Он играет в шофера.

— Мне очень, очень жаль, — отвечаю. На самом деле — не очень. Зачем мучиться чувством вины, если Алекс собирается меня казнить? Вскоре наступит ее очередь испытывать муки совести.

— Двигайся сюда и искупи свою вину. Целуй мне ноги. Например. Снизу доверху.

Я повинуюсь, по форме и по существу. Спирт в ее духах щекочет мне язык. Должно быть, Алекс в них выкупалась.

— Я приходила рано и уходила поздно, — рассказывает она. — Работала по выходным. По праздникам. У меня были больной младший брат, без всякой медицинской страховки, и мама, которая делила отца с другой женщиной и обожала всякие безделушки, которые он не мог ей подарить. Впрочем, в основном дело было во мне. Я водила «мазды». Арендовала машины на год, чтобы можно было менять цвета. Знаешь, на кого я однажды работала? На Барбару Буш. Просто сказка. Получила несколько подержанных платьев. Когда у нее оказалось пять копий одного ожерелья, потому что она не рисковала носить оригинал, — угадай, кто получил шестую, с любезной запиской? Именно так они и стали «техасскими Кеннеди» — записки и открытки. Они их день и ночь писали. — Алекс откидывается еще дальше. — Ты отлично справляешься. Продолжай, песик.

— Мэм? — голос Шофера.

— Я мисс. Маленькая мисс.

— Мы приехали.

— Сделайте круг, пожалуйста.

Я бросаю взгляд на свою великаншу. Она поглаживает меня. Если этим исчерпываются мои обязательства, то я охотно продержусь до рассвета. До весны. А возможно, я уже выплатил свой моральный долг, в течение часа наблюдая за кривляниями Дэнни, и теперь снова в зоне дополнительного кредита.

— Я спала с нашим боссом. Но не считала, что меня используют. Мне казалось, он предлагает мне защиту. Он не стал бы просто так трахаться с кем-нибудь из молоденьких — а те, с которыми все-таки стал, могли шантажировать его как угодно. Все семнадцать. Господи, я обожала пиар. Его привилегии. Показывать всему миру, что «Тексако» и «Эксон» действуют исключительно ради того, чтобы реализовать свои истинные увлечения — спасение дельфинов и популяризацию оперы в бедных районах (однажды они их отстроят заново и даже не возьмут денег, это будет подарок). Верить в небылицы подобного размаха — все равно что взойти на свой персональный серебряный трон. Больше, дайте больше. Хочу задание потруднее, кричишь ты. Позвольте мне рекламировать частные тюрьмы, нечто вроде школ Монтессори за решеткой, для умственно отсталых бедолаг. Вкус к обману растет и расширяется; когда тебе кажется, что дальше уже некуда, кто-нибудь протягивает тебе папку под заглавием «Разлив пестицидов, „Монсанто“». Это сущее благословение. Не нужно так усердно жевать, Райан. Сосредоточься. Сосредоточься.

— Прошу прощения, мисс, но у меня, кажется, спустилась левая задняя покрышка. Вечером на дороге полно битого стекла. Нужно остановиться и поддомкратить.

— Можете просто запереть нас в салоне?

— Конечно.

— Тогда все в порядке.

— Да, мисс. Спасибо.

Дверь приглушенно, благодаря толстой коже, закрывается.

— Потом мы потеряли нескольких крупных клиентов, — продолжает Алекс, — а один из наших покровителей умер… и начался принцип домино. Я искренне думаю, что они тянули жребий, выбирая жертву. Ты так меня и не вспомнил? Костюмы, в которых я приходила? Для первой встречи я подготовилась.

Чем сильнее она колотит в дверь, тем надежнее запирается замок. Секунду назад я ощутил прозрение — я вспоминаю далласский офисный небоскреб из синего стекла, вычурный вестибюль с сиденьями, похожими на детские деревянные кубики, обширный вид на парковку с размеченной на крыше посадочной площадкой для вертолета — но теперь все снова потемнело, картинка пропала. Чернобыль, погребенный в гладком бетонном саркофаге. Баррикады на пути воспоминаний.

Мое сиденье накреняется. Действие домкрата?

— Ты не помнишь упражнения? — спрашивает Алекс. — Тот семинар, когда ты изображал крупного агента по найму, а я должна была предлагать тебе свои навыки, не используя слова «нужно», «хочу» и «надеюсь». Ты грыз фисташки, изображая равнодушие, — ты сказал, что я должна быть к этому готова. Я расстегнула верхние две пуговицы на кардигане, и ты возразил: «Это выражает ваше отчаяние; вы ведь ищете новую работу, а не любовника». Не помнишь? — Она обеими руками поднимает мой подбородок и заставляет смотреть в глаза.

Я многократно извиняюсь. Сиденье накреняется. Я не двигаюсь, боясь, что лимузин потеряет равновесие и Шофер угодит под ось.

— Ты переживал за меня, — говорит Алекс. Она зажимает платье между ног. Я свободен и разминаю шею. — Тебе ведь тоже не хотелось там сидеть, да? Это нас объединяло. Нам обоим хотелось плакать. Ты что-то крутил в руках, и ногти у тебя были обгрызены до мяса. Я подумала: надо бы его утешить. Я знала, что не продержусь на работе долго. Такая уж это была работа. «Эксон». Буши. Праздник рано или поздно заканчивается. Но ты думал, что отвечаешь за меня. Такой искренний. Я хотела приготовить тебе большой, вкусный, горячий персиковый коблер.

Машина выравнивается, и мы едем дальше. На запруженных толпой перекрестках зеваки и длинноволосые хулиганы стучат в стекла и орут. Жестянка громыхает и катится по крыше; Шофер жмет на газ, сквозь пол я чувствую, как колеса переваливаются через что-то большое и мягкое, — впоследствии я всегда буду вспоминать это как чье-то тело, даже если на самом деле это был мешок с мусором. Мне нужен амбиен. Нахожу странные капсулы — таких я раньше не видел — и глотаю их. Алекс продолжает вспоминать.

— Тебе было не все равно, — говорит она. Это ее мантра.

А потом мы где-то танцуем. Снова в помещении. Или на улице? Фиолетовые коктейли здесь тоже есть — всего лишь отлучались поспать — с той лишь разницей, что теперь они состоят из замороженной каши — если прольешь, ее можно соскрести с пола, затолкать обратно в бокал, словно пригоршню мокрого снега, воткнуть длинную соломинку и пить дальше. Соседи-танцоры непрестанно меня толкают. Алекс, в стиле кубизма, сплошь перекрывающиеся плоскости и помноженные на шесть лбы, окружает меня и одновременно ускользает, разнонаправленно движется, танцуя со всеми нами. Она налегает на мое бедро, шепчет мне в уши — в оба сразу. Она любит меня, любит, любит. Ее хвост выписывает молнию в зеленом тумане или дыму — знак Зорро. Алекс повисает у меня на шее.

Я просачиваюсь сквозь трещинку в ее циклорамном бытии, пробираюсь к бару и прошу молока. В углу Арт Краск совещается с Тони Марлоу, по-прежнему мечтая вернуться на рынок в качестве короля этнической кухни. Марлоу дорого ему обойдется. Информационный бюллетень. Видеокассеты. Все, о чем я мечтал в КВПР, — это возможность спокойно убраться, но Марлоу действует иначе. Он слоняется вокруг, пытаясь стать вашим Папой Римским, вашим супругом, и вскоре вы платите ему, дабы удостоверить свой статус новобранца в его привилегированной секте. До свиданья, Арт Краск. С водосточной канавы сорвало решетку. Ты теперь под землей, тебя несет по трубам. Эти двое поднимаются из-за стола с коктейлями и бредут прочь, точно президент и премьер, которые беседуют где-нибудь на оленьей тропе в Кэмп-Дэвид.[12] Завтра Марлоу даст Арту новое имя.

— Ах ты дерьмо. Ты меня бросил, — говорит Алекс. Ее горло от жары стало красным, как у иволги, и высокий птичий голос пробивается сквозь барабанный бой — ди-джей больше ничего не запускает сегодня вечером. Сплошные ударные.

— Я захотел холодного молока. Где мы? Что за клуб?

— У подножия «Горы Олимп». — Она приставляет указательные пальцы к моим вискам. Между диодами потрескивает электричество. — А это я.

Пожалуйста, пусть на этом все и закончится. Я глотаю молоко. Вкуса нет, только ощущение. Покров.

— Ты знал, что так оно и должно случиться, правда? Кто-нибудь заглянет под черный капюшон и поймет, что Мрачный Жнец — всего лишь ребенок. Это наш шанс излечить друг друга, Райан.

Откуда берется подобное красноречие? Алекс смешала таблетки лучше, чем я.

— У тебя «усы».

Она слизывает двухпроцентное молоко с моей верхней губы, а я — влажный след от ее языка.

— Ты отрепетировала свои сегодняшние речи?

— Твердила днем и ночью, начиная с Рено. Кое-что даже записала. Насчет Барбары Буш.

— Ты прекрасна, — говорю я. — Точнее, пугающе прекрасна.

— Я хочу наверх, — просит Алекс. — Дай мне полчаса. Чтобы прийти в себя.

Она вручает мне свой фиолетовый «снежок», целует меня, делает пируэт, включает реактивный двигатель и с шумом уносится ввысь, прямо через полоток. Ее взлетный след пахнет пропаном.

Но заплатил ли кто-нибудь Шоферу? Я сосредотачиваюсь на этом вместо серьезных вопросов — например, стоит ли бояться молодой женщины, которая вознамерилась спасти своего наемного гонителя. Я беру в баре счет и понимаю, что за билеты на шоу Дэнни тоже не заплачено. Чем старательнее я пытаюсь подвести черту, тем большему количеству людей становлюсь должен. Но лимузин уже не найти. Люди, которые не настаивают на оплате вперед, не оказывают тебе никаких услуг. В душе они Шейлоки.

Я решаю спустить наличные, нахожу тихий стол и плыву по течению.

Полоса везения, с которой нужно сойти на полпути, в мечтах продолжается бесконечно, пока та сумма, которую вы выиграли на самом деле, не начинает казаться ничтожной по сравнению с богатством, которое вы могли бы выиграть, если бы только не ушли. Я отхожу от карточного стола через полчаса, разбогатев примерно на восемьсот долларов, но уступаю солнечную старость на Багамах и годы анонимной филантропии какой-то старой крысе, которая занимает мой табурет, прежде чем виниловая подушка сиденья успевает распрямиться. Возможно, это — величайшая услуга из всех, что я оказывал, но он не сможет ее оценить, а я — воспользоваться плодами.

Лифт останавливается на каждом этаже, но только дважды пассажиры выходят. Мы глазеем друг на друга, пока поднимаемся, и гадаем — кто этот весельчак (или кто этот псих). Во время обычных перемещений по Лас-Вегасу, от казино до номера, люди обычно держатся вежливо, даже сочувственно — всех здесь стригут одни и те же мошенники, — но эта компания волнуется и злится. Те четверо, кого я покидаю, выходя из лифта, намерены устроить кровавую бойню.

Я вставляю карточку в щель, лампочка мигает красным. Переворачиваю карточку. Снова красный свет. Можно позвонить или постучать, но я не хочу портить натюрморт, вынуждая Алекс сходить с места. Она живет драматургией. В общем, это все, что я о ней знаю. Что у нее в запасе? Готическая темница? Номер для новобрачных? Камера для допросов?

Я правильно сделал, что не постучал: это не мой номер. Цифры привлекли мое внимание, потому что таков мой пин-код для карточки «Уэллс фарго». Я смотрю в обе стороны. Ряды дверей кажутся ненастоящими, как будто за ними — кирпичные стены или пыльные вентиляционные шахты. Иду по коридору, но больше ни одна комбинация не бросается в глаза. Потом я чувствую запах благовоний. Сую карточку в щель. Зеленый свет.

Внутри — мгновение слепоты, которая уступает мельканию призрачных огней из клуба, а потом — теням и сиянию свечей, точно в православной церкви. Эта комната — пародия на номер, с воображаемой прихожей странной формы, перегораживающей бродвейский вид на широкую кровать и на позу, избранную моей любовницей, — подвыпившая сумасбродка, Мэрилин в мехах, Клеопатра со змеями. Вижу цветы. Хищные белые лилии на бильярдном столе, и еще больше — на комоде, похожем на бюро. Впрочем, никакой музыки. Никаких бардов-битников. «Вюрлитцер» нас обоих разочаровал. Три шага, поворот.

Я пришел, чтобы удовлетворить желание, — я это заслужил.

Похоже на сказку. Кровать, с которой снято все до простыней. Груды роз. Напудренная кожа и много, много зажженных свечей. Все дымчато, средневеково и, несомненно, рассчитано на то, чтобы пробудить мне архетипического ребенка, пусть даже зарождающийся взрослый при этом ощущает упрек. Видимо, таково было ее намерение, по крайней мере. Очаровать и в то же время исправить. Но ее метания и театральные жесты все испортили. Алекс лежит на боку, она свернулась, точно заледенела, запутавшись в простынях. Розы раскиданы. И только ровный ряд пузырьков с таблетками на столике, рядом с моей машинной (настроенной на «шум дождя» — я слышу капли) увековечивает память о перфекционизме моей возлюбленной.

Я принимаю все это как акт милосердия. Алекс могла бы и повеситься.

Чтобы достать телефон, приходится тянуться через огоньки свечей, и я терплю ожог, который почувствую лишь несколько часов спустя. Трубка снята с рычага — свидетельство предусмотрительности? Одной рукой я встряхиваю ее и одновременно жду гудка. Потом вижу провод, выдернутый из розетки в стене. Я роюсь в поисках мобильника. 911? Или позвонить вниз и вызвать местную команду медиков, которые в любом отеле подобного размера должны находиться в состоянии постоянной готовности? Я медлю с решением. Вообще не следовало бы его принимать. Я перехитрил самого себя, вообразив медиков.

Оператор хочет знать номер комнаты, которого я не заметил, поскольку шел на запах жасмина. Женщина за пультом говорит с растяжкой. Ее западный акцент меня раздражает. Я выбегаю в коридор, запоминаю номер на двери, потом несусь обратно, чтобы перечислить список ядов — то есть препаратов. Я захожу не с того конца широкой кровати и, вместо того чтобы обойти, карабкаюсь по матрасу. По пути касаюсь Алекс. Бывает и холоднее. Есть еще время очистить ей желудок, сделать укол. Маленькие буквы на этикетках пузырьков выцвели, почти неразличимы. Я прищуриваюсь и диктую. Меня просят говорить отчетливее.

Потом инструкции. Проверьте воздушные пути пострадавшей, жертва могла вдохнуть собственную рвоту. Не понимаю.

— Пальцем, — тягуче объясняет оператор. Удивительно, что она не говорит мне «детка». Я расспрашиваю о подробностях, о технике. Которым пальцем? Одним пальцем? В горло? В этой неразберихе я куда-то сунул мобильник и потерял его посреди роз и взбитых простыней. Он звонит через несколько секунд — автоматический обратный вызов — но сначала я выполняю более важное задание. Переворачиваю Алекс на спину — несомненно, это ошибка: жертва должна лежать на боку, чтобы стекала слюна; таким образом ее пищевод может исторгнуть постороннюю субстанцию — развожу челюсти и тычу двумя пальцами, средним и указательным.

Челюсти слабо смыкаются и жуют мои пальцы — она просыпается. Потом Алекс резко, по-собачьи, дергает головой. Укус.

— Какого хрена…

У нее огромные глаза. Как у Лазаря.

— Алекс, мать твою.

— Ты меня чуть не удушил. Вот черт. — Она подтягивает колени и снова сворачивается у изголовья в позе эмбриона. В углу, клубочком — как будто у меня нож. Впрочем, Алекс полностью в сознании. Телефон продолжает звонить.

— Ты так и не пришел, — говорит она. — И я уснула. Где ты был?

— С тобой все в порядке? Ты сама просила подождать.

— Но не два часа!

Телефон лежит рядом с ее рукой. Она хлопает по нему, и он замолкает.

— Я… — говорю я. — Я… — продолжаю я. — Я…

Пауза.

— Играл в карты? «Последний разок»? — уточняет Алекс, сгребает простыни и прикрывается. Телефон опять звонит. Она берет трубку, слушает и говорит:

— Все в порядке.

Она повторяет это до тех пор, пока даже я не убеждаюсь; на лице у нее — осознание моей ошибки, чужой ошибки, а потом — отвращение.

— Спасибо. Да… но все не так страшно, — говорит Алекс. — Он чересчур уверен в себе, потому и подумал… Он знает, что я принимаю успокоительное, но, видимо… Конечно, конечно. — Да они, кажется, поладили. — Он застрял в казино, а потом его замучила совесть, он на цыпочках вошел в номер и увидел… то, что хотел увидеть, или надеялся — не знаю. Бедная, бедная Джульетта. Если хотите кого-нибудь прислать на всякий случай — пожалуйста. Да. Хорошо. Она хочет с тобой поговорить.

Я объясняю, что никакого несчастного случая не произошло, выключаю мобильник и смотрю на свою возлюбленную. Если она зажгла все эти свечи, когда пришла, и тогда они были непочатые, а теперь уже догорели до конца, — удивительно, что я провел в казино лишь два часа.

— Вижу, ты получил мишку, — говорит Алекс. — От Полы. Моей подруги. Которую ты тоже не помнишь. Высокая. Носила широкие фланелевые брюки. Она решила, что это будет по-мужски.

— Пола, — говорю я. — Похожая на статуэтку. Та самая Пола.

— Когда я сказала ей, что видела тебя на рейсе в Рено, она ответила: «Прекрасно» — и попросила сведений о тебе. Ты ее взбесил. Она раздражительна. А еще — настоящий моторчик. Пола сказала, что собирается кое-что сделать, но не объяснила, что именно, хотя этот медвежонок — наверняка от нее, она уже дарила таких на Рождество, в тот год, когда нас уволили, — тогда мишки были популярны. Она вернулась в пиар и работает в Майами. Занимается модой.

— Наверное, мне лучше снять отдельный номер.

— Сними его для меня. Здесь бардак. Я хочу свежие простыни. Я потратила уйму денег на все это.

— Возможно, нам обоим лучше попросить другой номер.

— Наверное, ты думаешь, что я очень одинокая женщина. А еще ненормальная. Давай, скажи это.

— Нет.

— Ты пережил момент величия, да? Убийство отчаявшейся девственницы, — говорит Алекс. — Я знаю, на девять у тебя запланировано искупление грехов, но на твоем месте я бы позвонила и все отменила. Ты даже не заслужил свой крест, понимаешь? Ты льстишь себе, и это надоедает. Сними для меня другой номер. Что угодно. Даже не обязательно в этом отеле.

Я понимаю намек, когда оказываюсь в одиночестве и пытаюсь проделать несколько замысловатых бильярдных трюков. Я выбит из колеи и промахиваюсь. Шары не падают в лузы, просто катаются по столу, и это печально. Развлечения? Мне следовало бы полюбить «Вюрлитцер». Это — моя музыка. Хаггард. Баез. Хэнк. «Музыка кантри как литература». Мне говорили, что у меня есть задатки фолк-музыканта, и я в этом не сомневаюсь, но уже слишком поздно учиться играть. Я переключаю шумовую машинку на «ветер в прерии» и глотаю таблетку, найденную под раковиной, а вслед за ней — амбиен из кармана, чтобы подстраховаться.

Я звоню Алекс, в ее новый номер, тремя этажами выше, чтобы проверить, удобно ли она устроилась, и убедиться, что она не собирается убить меня спящим. Она отвечает из ванной, точнее — из туалета: я слышу шум унитаза, когда Алекс берет трубку. Я звоню оттуда же — мы на одной волне? — хотя уже успел нажать на слив. Нажимаю вторично, чтобы уподобить наши звонки; Алекс говорит, что снова собирается в город, и я, из чувства соперничества, говорю, что тоже собираюсь.

— В каком качестве? — спрашивает она. Это вопрос, который должен был задать я; именно Алекс перемещается как нечто неодушевленное.

— В качестве Дэнни, — говорю я и наконец-то слышу смех. Почему мы с этого не начали — с задушевного разговора в туалете, скромно и на отдалении, точь-в-точь как ухаживают нормальные мормоны?

Я спрашиваю, зачем она принимает столько таблеток, и мое беспокойство даже мне самому кажется искренним; Алекс говорит, что это своего рода коллекция, способ адаптироваться к разъездной жизни и самостоятельности, к которой она так и не сумела привыкнуть. Консультироваться с врачом в каждом попутном городе — все равно что переставлять лампу в номере отела; помогает расслабиться и чувствовать себя на месте. Она просит у врачей рецепт, потому что родилась в Вайоминге, выросла в бедности и верит в качество за деньги. Она не сдержалась сегодня, когда увидела, что я украл изрядную порцию таблеток; Алекс решила, что таблетки — моя страсть, а может быть, просто развлечение, и решила плыть по течению вместе со мной, чтобы не портить удовольствие. Я говорю ей, что попался на удочку, хотя не следовало бы, — просто я понимаю, с какими трудностями она сталкивается, будучи вынуждена заново приспосабливаться каждый раз, как только приземлится. Я тоже так поступаю, болея за местные команды, — я рассказываю ей историю про «Волков».

— Ну что, «Грот Посейдона», через пятнадцать минут? Приходи… — И добавляю: — Я наконец тебя вспомнил.

Это правда. Минуту назад, осознав, что возмездия не будет, я вспомнил то утро, когда изображал агента по найму, а Алекс, игривая как котенок, в кашемире — претендента. Только там был арахис, а не фисташки.

— Значит, между нами все-таки возникло притяжение? — уточняет она.

— Я бы не стал так говорить. Мне просто нравились твои костюмы. Тогда, пожалуй, я был не способен на притяжение.

— Думаешь, твой лимузин еще стоит у подъезда?

— Несомненно.

— Можем поехать на секретную военно-воздушную базу в пустыне, где, по слухам, вскрывают трупы пришельцев. Будем сидеть на камне с пакетом холодного молока и смотреть, как в небо взлетают новые самолеты.

Таково и мое представление о развлечениях в Лас-Вегасе.

— Согласен.

— Почему ты раньше таким не был?

Не могу ответить.

— А может быть, лучше подождем недельку-другую и посмотрим, сохранится ли у нас интерес…

— О…

— Наверное, это будет мудрее.

В постели, один, я понимаю, что в этот вечер речь шла о выживании, — так что я преуспел. Все остальное — бонус. Возможно, сегодня я встретил родственную душу, хотя до сих пор еще так и не понял, какую именно.

Глава 16

Проблема измученных путешественников, которые просыпаются, не понимая, где они, всегда казалась мне надуманной, своего рода хвастовством, совсем как в тот раз, когда некто за деловым ланчем признался, что минули годы с тех пор, как он действительно наслаждался едой. Чем больше я путешествую, тем лучше начинаю ориентироваться при помощи немногочисленных подсказок, и тем труднее становится потеряться. Я постоянно сверяюсь с картой и провожу разведку на местности, я внимателен к акцентам, прическам, форме облаков, химическому составу питьевой воды. Кочевая жизни — синоним бдительности; проснуться ошеломленным, растерянным и не готовым — это, по-моему, привилегия тех, кто живет на одном месте, — например, фермера, который провел всю жизнь в одном доме и поднимается с пением знакомых петухов.

Мой номер в Лас-Вегасе освещен утренним солнцем, и во всей Америке нет ничего подобного — настоящий электрошок для души. Солнце освещает пестики и тычинки лилий, пепел от сгоревших благовоний. Мобильник звонит во второй раз; поскольку я сейчас настроен исключительно на общение с нежеланными людьми, я медлю, прежде чем ответить. Все бы отдал за обрыв связи, за благословенную буферную зону.

— Я внизу, с машиной, — говорит Крейг Грегори. — Подумал, что тебе захочется доехать до конференц-зала. Проверить акустику, найти удобное место. Ты собираешься читать проповедь с кафедры или расхаживать по залу, как на ток-шоу? Нам интересно.

— Я еще даже не мылся.

— Используй это для пущего эффекта. Тебя слишком сильно грызет совесть, чтобы мыться. Я подожду снаружи, рядом с розовым гранитным Дионисом.

Я орудую бритвой, мылом и зубной щеткой, но это все равно что мыть червивое яблоко. Мотивации никакой. Сигнальный рог добродетели молчит. Я повторяю несколько броских фраз из своего выступления, но лицо в окутанном паром зеркале кажется неподвижным. Цель речи — услышать самого себя в процессе, но я уже проделывал это сотни раз, и, несомненно, лучшие минуты позади. Подлинным актом героизма было бы отменить выступление и жить с осознанием того, что Крейг Грегори провозгласит на весь офис: «Я же говорил!..» Единственное искупление, которое мне доступно, и я должен это сделать.

Я собираю вещи, но сумка не застегивается. Оставляю ее на постели. Чемодан тоже. Багаж в моем случае — это излишество, способ убедить посторонних людей и служащих отеля в том, что я не преступник и вполне способен заплатить по счету. Шумовую машинку я тоже оставляю. Она меня ослабляет. Если человек не способен отключиться самостоятельно, если собственные мысли для него столь важны — тогда пусть себе лежит как на иголках. Переживет.

Лишь от наладонника избавиться невозможно — по крайней мере, еще на девять часов. Расписание рейсов, счетчик миль и журнал событий подскажут мне, что я пересек свой меридиан. После этого наладонник превратится в мусор. Кредитки тоже. Чем меньше числовых порталов в мою жизнь, тем меньше вторжений. Я могу сохранить «Визу», чтобы пополнить запас бензина, не общаясь лично с работником заправки, но остальное отправится в помойное ведро. 787 59643 85732, больше ты не будешь изображать моего агента. Доступ воспрещен. Телефон я оставлю — на тот случай, если стану свидетелем автомобильной аварии и смогу оказать помощь. Ботинки тоже. Чтобы бродить по земной поверхности и выглядеть дураком — вот как я себя буду чувствовать. Надеюсь, это не навсегда — но, несомненно, поначалу так и будет.

Я удаленно, при помощи телевизора, выписываюсь из номера, спускаюсь на лифте в казино и замечаю нескольких игроков, которые с минувшего вечера горбятся за столами и у автоматов, хотя того парня, который занял мой «счастливый» стул, нигде нет — возможно, он сейчас покупает яхту, слегка мучаясь от противозаконности своих деяний. Наверняка он пьет как слон, чтобы скрыть это ощущение.

Я уже почти за дверью, погруженный в мысли о «МифТек», — направляюсь к заднему выходу, чтобы разминуться с Крейгом Грегори, — когда вдруг замечаю одинокий знакомый профиль в углу, за столиком для игры в баккара. Они его настигли. Я опустошен. Они подкараулили Пинтера. Вот он, небритый, под магическим воздействием цифр, монах, который единожды покинул келью и угодил прямо в преисподнюю. Мой долг — вытащить его отсюда.

Я сажусь, и проходит несколько секунд, прежде чем он меня замечает. Эта игра не требует никаких умений, кроме выбора из двух — игрок или банкомет; с этим справится даже младенец — и нервы Пинтера закостенели. Белки глаз приобрели цвет слоновой кости, старческие зубы — тоже.

— Я как раз собирался пойти послушать ваше выступление, — говорит он. Оптимистично.

— Я столкнулся с человеком, которого вскоре объявят генеральным директором фирмы. И отказался от участия. Как отсюда выйти?

— Еще лучше. Я уже почти сравнял счет, — Пинтер облизывает серые губы и передвигает две фишки банкомету, потом вдруг одумывается и ставит на игрока. Если он выиграет, то решит, что ему повезло. Если проиграет — подумает, что ему могло бы повезти, если бы он не усомнился. Он решит впредь не сомневаться и продолжит игру.

— Вы подумали о «Зоне Пинтера»?

Он крошит сигарету.

— Я решил передать права Тони Марлоу. Прошу прощения. Я собирался сказать вам на выступлении.

— Можно спросить, почему?

Как будто я не знаю. И как будто мне не все равно. Марлоу — подхалим. Он ухаживает. Ходит по пятам. Философия постоянства.

— Да, но мой ответ испортит вам настроение.

Это честно. В любом случае, Пинтер наносит удар.

— Вы — выпускник моих семинаров, — говорит он. — А Марлоу — нет. Мозги у него не набиты всяким дерьмом. Он видит меня таким, каков я есть. Он видит бизнесмена, а не икону. Это снижает напряжение. А вас бы я разочаровал…

Нет. Я уже разочаровался, наблюдая за тем, как он губит себя в попытках «сравнять счет» (где, кроме Лас-Вегаса, достижение нулевой отметки считается подвигом?).

— Увидите сегодня генерала? — спрашивает Пинтер. — Этот человек выиграл крупное сражение в пустыне. Вообразите себе, какое доверие он внушает.

— Я его уже слышал. И получил все, что он только мог дать. Я лечу в Омаху. К Спеку и Саразену.

— Передавайте привет от меня.

Он ставит на банкомета и проигрывает. Образ Эльдорадо бледнеет перед новым видением — исполненным достоинства банкротством. Я покупаю несколько фишек. Хочу присоединиться к старику в его падении.

— Я даже не уверен, что хочу на них работать. На свои сбережения я мог бы прожить год. Перечитывать классику.

— Классика вас вгонит в тоску. Я бежал из страны, воспитанной на классике, — там все запивали или кончали с собой. Займите себя делом. Работайте. Получайте деньги. Помогайте в этом другим. Пренебрежение к классике — ваш лучший актив. Если «МифТек» проявит интерес — соглашайтесь. Не чахните над Данте.

Я выигрываю дважды, очень быстро, и вспоминаю гипнотический транс минувшей ночи. Забираю фишки, отодвигаю стул и встаю.

— Останьтесь. Вы мой талисман, — говорит Пинтер. — Еще пять раз. Не успеете и глазом моргнуть, как я схвачу фортуну за хвост.

Это звучит чересчур печально. Но я обязан старику, пусть даже он предпочел Марлоу. Когда-то он мне помог. Многое для меня сделал. Мудрецы, возможно, презрительно фыркнут, но это так. Некоторые люди после поездки во мраке скоростного шоссе через полстраны достигают — из-за утраченной любви, долгого и неопределенного страха от наблюдения за тем, как старятся родители, из-за морального несовершенства и денежных проблем — достигают состояния, вехи, отметки (плевать на модные словечки в минуту опасности), когда они оказываются одни, в странном городе, где никто не живет дольше, чем должен, и все соседи появились из разных мест, и, черт возьми, ничего не складывается, хотя они перепробовали что угодно: диету, спортзал, работу, церковь — но только не то, о чем говорится в глянцевом буклете, засунутом под «дворник», — революционный новый курс «динамического самоуправления», разработанный в ходе многолетней профессиональной подготовки главных бизнес-лидеров Америки, который гарантирует вам достижение цели!

И мы туда идем. И нам становится легче. Потому что там — знания, большие, нежели те, что мы приобрели в нашем паршивом колледже, а самое главное — мы видим лицо старика, который вещает из Калифорнии, по спутниковой связи, — он в упор смотрит на тебя, слабака весом в девяносто восемь фунтов, и при этом не смеется! Чудо. Он даже не ухмыляется. Он нас видит!

— Я выиграл. Видали? — спрашивает Пинтер. — С места не сходите. Я утраиваю ставку.

Только ради него я пойду на это — буду стоять и олицетворять удачу, хотя мне пора на самолет.

— Я это сделал! Отыгрался!

— Может быть, стоит прекратить, — говорю я.

Пинтер кивает.

— Если отложите рейс в Омаху.

— Не могу.

Он сует фишки в карман, точно золотые монеты, найденные на затонувшем корабле, и отходит от стола. Надо же, никаких наручников.

— Мне неловко насчет Марлоу. Но я не могу отказаться. Зато могу сбегать в номер, позвонить мистеру Саразену, замолвить за вас словечко и намекнуть, чтобы он выслал машину, когда прилетите. Когда вы должны прибыть?

Я говорю.

— Вы меня воскресили! — Пинтер долго-долго жмет мне руку; некоторые мечтают о том, чтобы однажды старый наставник поблагодарил их, но вряд ли они хотят, чтобы он так на них повис. Это больно. Я оказал ему крошечную услугу. Сделал так немного.

Хотя, наверное, это зависит от того, насколько он опустился.


В Денвере всегда пересадка. Это неизбежно. Пересадка в Денвере — поход в туалет. Если вы хоть раз бывали в тамошнем аэропорту, то видели город во всей красе. Не только потому, что остальная часть Денвера неинтересна (мне говорили, что в этом старом городе «процветают искусства», что бы это ни значило; лично я полагаю, что художники должны держаться в тени и заниматься своим делом, а не торчать в парках), но потому, что аэропорт там — чудо. Наряду с Гартсфилдом и О’Хэйр, денверский аэропорт — одна из трех великих столиц Неба. Это — лучший дом, какой только может пожелать себе человек, оказавшийся в пути.

И сегодня я с ним прощаюсь. Однажды я снова сделаю пересадку в Денвере — надеюсь, что я и впредь буду летать, хотя и реже, и в основном ради удовольствия, — но аэропорт уже не будет прежним местом, где я знаю всех и где большинство, по крайней мере, ведут себя так, будто помнят меня. Девушка-массажистка (она недавно родила двойню). Чистильщики обуви — Барон, Гидеон и Фил. Удалившийся от дел агент ФБР, который совершает пешие прогулки ради поддержания формы и по выходным неизменно появляется в шесть утра, чтобы завершить здесь маршрут в девять миль, — от непогоды его защищает высокий конический колпак, который, по всеобщему убеждению, похож на вигвам, хотя, по-моему, скорее напоминает парус.

И, разумеется, Линда, с которой мне придется спать, извратив целомудренные отношения между доброй, понимающей дежурной и деловым человеком, уважающим хорошее обслуживание.

Я смотрю на них, минуя свой выход. Если удается поймать чей-нибудь взгляд, я изображаю из пальцев пистолет и говорю «как дела» или «не вешай нос». Кое-кто отвечает тем же, но лишь один человек заговаривает со мной — Шарон, суетливая массажистка.

— Идите-ка сюда, горбун. Без меня не обойтись.

Я взбираюсь на странного вида кресло и устраиваюсь поудобнее, глядя вниз и вперед меж двух валиков. Наблюдаю за тем, как катится пол. Ничто не стоит на месте, все проходит. Просто пол делает это медленнее других вещей.

— Слышали, как хрустят рисовые хлопья? Точно так же трещат ваши фасции, — Шарон всегда заговаривает о моих фасциях. Она жалеет их. Она думает — если бы только люди, особенно влиятельные, «прислушивались к собственному телу», то прекратились бы все войны и уменьшилось загрязнение — и я тоже в это верю, находясь в ее масляных руках. Вообразите себе физиономии окружающих, если ответ и впрямь окажется таким простым. Может быть…

Я говорю «до встречи» — не хочу ее смущать. Разумеется, я ухожу. Я ведь в аэропорту.

Подхожу к столу в «Компас клаб» и прошу женщину, которая замещает Линду, передать ей записку, написанную во время рейса. Ничего особенного. «Не сердись, хорошо? Прости за вчерашний вечер. У меня дела. Скажи мальчикам, чтобы ожидали подарков на день рождения. И — да, из тебя получится потрясающая медсестра, так что не бросай задуманное».

— Вы Райан? — спрашивает женщина. — Тот, о котором она все время твердит? Вы полностью подходите под описание. Значит, вы Райан.

— Опишите-ка меня.

— Волосы средней длины. Большой словарный запас. Голос ровный, но приятный.

— Ну и как же вы смогли меня узнать?

— «Грейт Уэст» поместила вашу фотографию в информационном листке для сотрудников. Мы в курсе ваших успехов. Вы будете десятым.

Я смущен.

— Значит, все знают меня в лицо? По всей стране? Надеюсь, обо мне написано в позитивном тоне?

— В высшей степени. — Она проводит пальцем по шее.

— Правда? Вы не шутите?

— Приказ сверху, — отвечает женщина. — Обращаться с этим человеком как с принцем. Не дословно, но такова суть.

— Продолжайте.

— Вы не заметили, что все вам улыбаются? Что соратники одобрительно смотрят на вас?

Я качаю головой.

— Там говорится, что я — ваш соратник? У вас есть этот листок?

— А вы правда не заметили? Вы — наш Самый Желанный Клиент.

— Все это очень… странно. Морс велел меня ублажать? Будущий государственный уполномоченный по бейсболу велел меня ублажать? Вместо того, чтобы дать мне по шее?

— С бейсболом не выгорело. Говорят, Морс страшно расстроен. Вчера он выступал на Национальном молитвенном завтраке и, говорят, расплакался. На минуту перестал владеть собой. Цена на акции прекратила расти, «Дезерт эр» сделала большую скидку на билеты и начала новую рекламную кампанию «Летаем вместе» — наш профсоюз утверждает, что через полтора месяца Морсу конец. Может быть, даже раньше — после вчерашнего…

— Это проверенная информация сверху? Или кухонные сплетни?

— Таковы новости профсоюза. Поверьте, мы по нему скучать не станем. Он — само вероломство. Уступает чуть-чуть, потом все забирает обратно, а потом дает снова, с таким видом, как будто он — Санта-Клаус или мифический богатый дядюшка. Он-то переживет. Кинут ему миллион, и он заживет припеваючи.

— Нет. По крайней мере, так не кажется, — возражаю я.

— Все равно.

— Морса ждут тяжелые времена, если это правда. Можно ли связаться с ним напрямую? Как узнать его номер? Тот, по которому он ответит.

— Молитесь. Да бросьте, вы его тоже терпеть не можете. Все пассажиры ненавидят Морса. Он погубил нашу фирму.

— Но вы продолжаете здесь работать.

— А вы продолжаете покупать билеты.

— Уламывайте тех, кому повезло. Это сплошной континуум. И вам тоже не выскочить из круга.

— Я передам Линде записку. Человек-словарь.


Надеюсь, прежде чем влипнуть обратно в свою игрушку, Пинтер успел добежать до телефона, чтобы организовать ковровую дорожку на посадочной полосе к моему прибытию в Омаху. Ну или хотя бы водителя, встречающего меня на выходе с табличкой, на которой кособокими прописными буквами значится мое имя — почти без грамматических ошибок. Это добавило бы пикантности моему прибытию. Сделало бы его похожим на настоящее прибытие, а не на очередной шаг к следующему отъезду.

Я выбираю напиток, и — да, правда, улыбка стюардессы кажется чуть шире, нежели вымеренная до миллиметра лицевая парабола, предписанная уставом «Грейт Уэст». Стюардесса — не свободный человек, как вы или я, если ее поведение отклоняется от нормы, то это неспроста. Федеральные законы управляют ее жизнью: определяют продолжительность смены и часы отдыха, допустимое потребление алкоголя и медицинских препаратов. Все остальное записано в ее контракте с авиалиниями. Даже длина шнурков оптимизирована — две петли, не больше. Правда, обуви на шнуровке она не носит, это запрещено. Вдруг споткнется о шнурок, помогая какому-нибудь достопочтенному менеджеру по продажам выбираться через аварийный выход?

И как это я умудрился принять дружелюбные ухмылки соратников за насмешку и презрение — сам не пойму. Все равно что перепутать торжественный банкет в свою честь с последним ужином заключенного перед казнью. Впрочем, события-то и впрямь довольно похожие: неожиданное внимание со стороны людей, которые прежде тебя игнорировали, телеграммы, репортеры, носовые платочки. Может, не так уж я и ошибся.

В окошко я вижу, как на меня неумолимо надвигается Омаха, но сей грозный облик порожден скорее моими надеждами, нежели ее собственным величием. В прошлые приезды город казался мне каким-то потерянным, словно утративший актуальность проект, который до сих пор держится на плаву лишь по инерции, благодаря государственным субсидиям и подачкам двух-трех патриотично настроенных миллиардеров. Но на сей раз он вполне может обернуться восставшей из пучин Атлантидой. За высотные здания, уныло торчащие на урбанистическом горизонте, цепляются клочья тумана. Близится полдень, машин на дорогах немного, но движение агрессивное. Омаха, город-загадка. Обиталище «МифТек», направляющей десницу нашу вдоль полок супермаркета к замороженной пицце и сырным палочкам, на вид убогим и по бешеной цене, ну и черт с ним. Наши деньги, как хотим, так и тратим.

Что бы это ни было, я хочу в этом участвовать. Чтобы спастись от них — стань одним из них. Самолет пристыковывается к «рукаву», и я становлюсь в очередь на выход. Я жажду получить не просто работу, но гражданство — теплое местечко в кругу избранных. Пока еще на стройке царит бардак, окончательный порядок не наведен, но я должен попасть на борт до того, как их структура закрепится бесповоротно, — иначе останусь зрителем. Мишенью. Даже если окажется, что «МифТек» — компания двадцатипятилетних юнцов, соревнующихся в меткости обстрела мусорной корзины и жующих протеиновые батончики, что ж, значит, к этому и катится мир, а я все равно хочу с ними. Великие перемены порой начинаются с гаража.


Сэм разрешает мне называть его Сэмом. Я сажусь рядом с ним на пассажирское сиденье. Он не ветеран, как Шофер, но старается. Подозреваю, что он выставляет счета клиентам по электронной почте и не добывает им билетов на представления по блату. Ясное дело, он учится в колледже, а здесь только подрабатывает — «Холодный дом» Диккенса в мягкой обложке валяется в машине не ради показухи, чуть не половина страниц заложена бумажками. Сэм показывает мне достопримечательности. Знаменитый ювелирный магазин, пользующийся расположением королевской семьи и компьютерных титанов — тех, что действительно знают толк в бриллиантах. Первый офис Уоррена Баффета — вон, видите разбитое окно? Сразу над ним, где голуби.

Похоже, кто-то хочет, чтобы я почувствовал себя в Омахе как дома, и на случай, если Сэм этому кому-то докладывается, я делаю вид, что мне интересны винтажные мастерские, ухоженные аллейки и кварталы старых зданий из красного кирпича, где теперь обосновались художники. Но как-то мне тревожно. Двигаясь вдоль вяло текущей Миссури, мы удаляемся от центра. Затрапезные казино, склады стройматериалов, вывески закусочных, предлагающие стейк за девять долларов, потом за восемь, за семь. Иногда сочетание непомерных амбиций и низкой арендной платы дает поразительный эффект, но когда стейки уступают место пиву (доллар за бутылку), мне становится не по себе. Что, у «МифТек» совсем нет гордости?

— И где же средоточие вселенной?

— Чего? — переспрашивает Сэм. — Мне адрес дали, а не пресс-релиз.

Низкая зарплата, ненормированный рабочий день. Не стоит принимать его хамство на свой счет.

Он крутит головой по сторонам, потом устремляет взгляд в небо, подавшись вперед к ветровому стеклу. Заблудился. Разглядывать небо, в то время как едешь по земле, — все равно что пинать упавший бейсбольный мяч, решивший исход игры.

— Тебе сказали время — во сколько надо меня к ним доставить?

— Достань-ка мой телефон из бардачка.

Сэм едет дальше, на ходу набирая номер. Я теряю к нему доверие. Упорство, конечно, добродетель, но упорство в заблуждении — порок. За окном — автомастерские. Какие-то сектантские церкви. Забегаловка с фаст-фудом, соперница «Дэйри Куин» начала семидесятых, ее гордый символ, искусственный рожок мороженого, покосился, выцвел и уже не вертится. «МифТек» нанял эту машину. Дух фирмы узнается по ее подрядчикам.

— Проехали! Так и знал!

Развернувшись в неположенном месте, Сэм подъезжает к старому низкому пакгаузу, не лишенному, надо признать, известного шарма — такой капитализм, пренебрегающий лоском. Не хватает только парочки спутниковых тарелок на крыше для полноты картины. Я открываю дверь; жаль, что со мной нет портфеля. Сэм говорит, что ему надо смотаться внести просроченный платеж за учебу, но обещает вернуться в течение часа.

Панель домофона у сводчатой двери обнадеживающе сверкает россыпью подсвеченных кнопок, но ни одна из них не подписана, даже цифр нет. Я нажимаю сразу четыре, в ответ жужжит зуммер, и щелкает невидимый замок. Я поспешно хватаюсь за дверную ручку — никогда не знал, сколько времени такой механизм дает входящему, перед тем как закрыться снова. Подобные моменты всегда повергают в панику нервных ребят вроде меня.

Помещение хорошо освещено благодаря ряду световых люков в потолке, закрытых арматурной сеткой, но на удивление чистых — ни пыли тебе, ни птичьего помета. Галерея — или полуэтаж? — являет взору вереницу офисных дверей матового стекала, к которым ведут чугунные лестницы, подковой опоясывающие холл. Наверное, в золотой век Омахи здесь располагался какой-нибудь солидный завод, жемчужина какой-нибудь — котельной? — индустрии, оставивший по себе память разве что в названиях футбольных команд местных школ. Однако же вокруг меня нет ни души, не видно даже стойки дежурного администратора, где можно было бы спросить, куда все подевались. Грубый дощатый пол гол как каток, никто его не натирал песком с любовью и старанием, не доводил до старомодного блеска. Не нарисовано на нем и линий фола, чтобы юным гениям было удобнее играть в баскетбол в обеденных перерывах. А ведь без этих импровизированных матчей, успешно заменяющих мозговой штурм, не видать бы нам как своих ушей ни интернета, ни наладонников.

Единственный предмет, наводящий на мысль о полезной деятельности, представляет собой куб из листового металла, размером с промышленный кондиционер. Куб выкрашен в цвет хаки, совершенно гладкий, на нем нет ни заклепок, ни отверстий, ни панелей, но, судя по тому, как он блестит, ухаживают за ним тщательно. И вот доказательство моей веры в «МифТек»: хоть я и разбираюсь худо-бедно в высоких технологиях и мне известно, как выглядят суперкомпьютеры — ничего особенного, они не больше посудомоечной машины, — а все-таки упорно воспринимаю куб как гигантский кибер-мозг, способный предсказать, когда и чем закончится недавно вспыхнувший вновь автомобильный роман Америки с традиционным «универсалом». Сей унылый оливковый монолит — гигант мысли.

— Эй, там, внизу? Чем могу помочь?

— Я Райан Бингам!

Мужчина, стоявший у перил галереи, отступает в игрушечный стеклянный офис, затем оттуда появляется новое лицо, юное, но ужасно бледное. На парне оранжевая гавайская рубашка, видимо, дорогостоящий реверанс в сторону ее почтенного прототипа. Куда более яркая, кричащая и безвкусная, чем те, что носил мой отец на ежегодные пикники для сотрудников, которые его компания устраивала в Лайонс-парке. На ногах у юнца шлепанцы. Именно так должно выглядеть новое сословие баронов-разбойников.

— Чем могу помочь? — Тот же вопрос, но заданный куда более властно, с некоторой даже хозяйской самоуверенностью. Парень явно считает эти странные владения своими.

— Это «МифТек», не так ли? — уточняю я.

— А то. Но временных вакансий больше нет, извините. Упаковку и погрузку закончили два дня назад. Вы из «Мэнпауэр»?

— Неужели похоже? Спек здесь? Или Саразен? Я Райан Бингам.

— Они уже уехали в Калгари, — отвечает он. Почему бы ему не сойти вниз, хоть ради приличия? — Тут только я, четверо временных помощников и двое охранников. Осталось запихнуть вон ту штуку в грузовик, и мы тоже свалим. А это я за вами машину посылал?

— Кто-то послал. Наверное, ты?

— Мне позвонил один из наших старых спонсоров, — кричит парень сверху. — Отправь, говорит, машину в аэропорт, а когда я спросил зачем, дядя весь напыжился и заявил, что мне по должности не положено задавать ему вопросы. Пришлось напомнить старперу, что мы тут не блюдем иерархию. У нас горизонтальная структура.

— Сэнди Пинтер?

— Один из этих мыслителей, у которых что ни концепция, то лажа, из, тех, что похерили «Дженерал моторс».

— Пинтер — спонсор «МифТек»?

— Был когда-то. Объявился летом девяносто восьмого. Вы так и не сказали, чем я могу вам помочь. Это Адам вас сюда вызвал?

— Косвенным образом.

— Тайные каналы и все такое?

— Именно.

— Нынче без тайных каналов никуда. По микроволновке вызвали или радаром? Или по радио на средних частотах?

Не апогей, прямо скажем, моего триумфа. Надо мной глумится какой-то недоумок, уверенный, что Америка началась в сентябре 1999 года, или когда там он открыл свой первый пенсионный счет. Но я заслужил его подначки. Что ему сказать? Что меня вызвали по громкоговорителю в аэропорту?

— А что в Калгари?

— Налоговые льготы. Упрощенные стандарты бухучета. Кто его знает? Строгие законы насчет конфиденциальности банковских операций. Высококвалифицированные иммигранты. Мы ж не песчаник добываем в каменоломнях Небраски. Этой лавочкой можно управлять хоть из Джакарты. — Он прищелкивает пальцами, и по стенам отдается эхо. — И все-таки скажите, чем могу быть полезен, а то у меня там целый офис завален проводами, которые еще распутывать и распутывать.

— Имя Райан Бингам ничего тебе не говорит?

— В данный момент оно говорит, что мне мешают работать. Час назад я вполне мог бы решить, что это наш сенатор. Серьезно, мне надо кучу проводов смотать и еще слоноподобную кофеварку почистить. Плюс на моей шее два здоровых охранника, накачанные транквилизаторами. Невменяемость, или как-то так. Они кодекс наизусть вызубрили.

— Как тебя зовут? Дай-ка я запишу.

— Могу тебе дать свой логин. В конторе я под ним числюсь, — отзывается нахал. — Два-би-зет-два-си-ю.

Я смещаю свой центр тяжести по направлению к выходу, но с формальной точки зрения не уступаю и пяди земли. Бросаю взгляд на куб — он сейчас, только что вздрогнул. Он меня просканировал. Мои чувствительные митохондрии приходят в крайнее раздражение от рентгеновских лучей. Уж меня-то тайком не сканируешь.

— Я приехал посмотреть на это, — говорю я, указывая на куб. — Саразен, когда звонил, попал на моего секретаря. Олух перепутал даты. Я работал над прототипом этого устройства в Колорадо.

Юнец выпрямляется и со скептическим видом скрещивает на груди свои тощие бледные руки. Блеф, блеф от начала до конца, всего-навсего очередной выпускник «Старбакса», модный-продвинутый сопляк, который ездит на «фольксвагене» и наверняка вслух превозносит далай-ламу, хотя весь его внутренний мир занимают исключительно фондовые опционы да дневная торговля на бирже по интернету. Уже добрый десяток лет я чувствую у себя за спиной горячее дыхание этого детсада, и они меня пугают. Пора обернуться и дать им отпор. Парень ни черта не знает. Готов спорить, что и в Калгари он не поедет. Эти красавчики за границу не рвутся, особенно туда, где другая валюта, — им лишь бы не отрываться от пинания балды.

Совсем не обязательно, чтобы эта поездка вылилась в сплошное унижение. Я могу прищучить наглеца и удалиться с гордо поднятой головой. Значит, никто тут меня не ждал. Что ж, бывает. Я уже привык. Но по крайней мере я могу обозреть куб и красиво улететь прочь в лучах заката за своей миллионной милей.

— Визит профессиональной вежливости, — поясняю я. Спускайся давай. Покажи мне, что тут у вас есть, иначе Пинтер позвонит Спеку, и Спек выплатит тебе выходное пособие в рублях.

Два-би-зет хлопает неоперившимися крылышками. Топ-топ, слетает вниз по ступенькам в своих шлепках в мгновение ока. В люках на потолке меркнет свет — облака закрывают солнце, — но куб не утрачивает мрачного сияния. Он гомеостатичен. Два-би-зет держится от него на почтительном расстоянии, не поворачивается к нему лицом, демонстрирует нам с кубом профиль. Можно подумать, перед ним незащищенный ядерный реактор.

— Он включен? — спрашиваю я.

— Чего? Он всегда типа включен.

— Типа?

— Ну, я же не специалист, — признается Два-би-зет.

— Наша фирма работает по принципу необходимого знания. Она горизонтальная, но как бы горизонтально-слоеная. Я отвечаю за инфраструктуру. Отправляю и принимаю всякое. Могу вам сказать, что эта штука застрахована, что она хрупкая и что она траспортируется на специальном планшете, который должны были привезти полчаса назад. Еще могу сказать, что с таможней уже связались, и разговор получился не самый короткий. Вообще-то, пришлось звонить им дважды.

— А какое у него прозвище? В головном офисе?

— Так это не головной, а вроде как центр поддержки. Сотрудники работают на дому. А здесь в основном компьютерное обеспечение и склады, — отвечает он. — Думаю, когда отсюда все вынесут, меня тоже попросят на выход. А вы на кого работаете?

— На себя. Как все. Значит, в сухом остатке: ты у них на побегушках и не черта не знаешь.

— Они говорили, на мне все держится. Вы курите? Не возражаете, если я закурю?

Два-би-зет сооружает самокрутку, набивая ее из мешочка, аромат которого подсказывает, что в нем что угодно, только не табак. Гвоздичка или трава? Эти детишки курят что попало, никакой осторожности. Я тоже прошу закурить — вдыхать не буду, просто для создания настроения. Что я, гавайских рубашек, что ли, не носил, в конце концов?

— У меня есть кое-какие соображения насчет кубика, — говорит он. — Понимаете, тут ведь ничего особенного не было, не офис, а так, только курьеры из разных почтовых служб туда-сюда шлялись. Ну и я резвился иногда. Раньше тут было полно звукового оборудования. Усилители и все такое. Я хулиганил в сети и включал все сразу. Хотел посмотреть, не треснет ли стекло в люках на потолке. Не заявится ли кто меня уволить. Знаете, сейчас все психотерапевты твердят, что дети жаждут дисциплины, твердости и четко определенной системы ценностей. По-моему, это правда. Меня всегда хвалили, а мне хотелось, чтобы кто-нибудь ворвался сюда, вырубил музыку и раздал пинков.

— А соображения-то какие? — Я немножко затягиваюсь. Всегда так: думаешь, что не станешь, но удержаться трудно. Всего три сотни миль осталось, я заслужил передышку. Сорок тысяч футов над пшеничным штатом, и никто даже головы не поднимет. Или мне так кажется.

— Уникальный автоматический номеронабиратель, звонящий наугад. Или устройство, снимающее по чуть-чуть деньги со сберегательных счетов и отправляющее их в какой-нибудь банк на Каймановых островах. Или в нем хранятся стертые сообщения голосовой почты.

— Шутки шутишь.

— Не-а.

— У них полно таких штуковин. На бывших военно-воздушных базах. Если говорят, что какая-то база выведена из эксплуатации, это вранье. Скорее уж «эксплуатируется в новом ключе».

— Их же добрая половина штата. Попробуйте когда-нибудь прокатиться на машине по Небраске. Повсюду остатки старых ВВС. На Великих равнинах шагу не ступишь, чтоб на них не наткнуться.

Мы курим и любуемся кубом. Каждый погружен в свои мысли. Может, здесь хранятся бонусные мили, пока их кому-нибудь не начислили?

Оглушительный грохот заставляет нас обернуться, и на наших глазах автоматическая гаражная дверь едет вверх, сегмент за сегментом. Полстены исчезает, открывая взору панораму Миссури и западной Айовы. Пищит парктроник — кто-то едет задом. И тут появляется планшет. На нем налеплены не меньше дюжины оранжевых треугольников и наклейка «огнеопасно» — надо полагать, остались с его предыдущей миссии. Трое рабочих эскортируют планшет — то есть идут задом наперед и помогают водителю заезжать: размахивают руками, так, чтобы он видел их в боковые зеркала. Все трое одеты в изумрудно-зеленые комбинезоны с капюшонами на тесемках, штанины затянуты вокруг ботинок. Кузов полуприцепа весь в дырочках для крепежных устройств. Толстый кабель кольцами свисает с бортов. Машина уже так близко, что нам приходится отойти в сторону. По беспокойному взгляду Два-би-зет, по его неуверенной позе я догадываюсь: он чувствует, как становится здесь лишним. Хотелось бы мне замолвить за него словечко перед кем-нибудь, но, увы, мои рекомендации не имеют веса. Все знают, что я занимаюсь КВПР и вечно пытаюсь пристроить очередного несчастного изгнанника, нахваливая его неслыханные способности.

Стрела погрузчика уже нависла над кубом, из кабины вылезли еще двое рабочих, один прижимает к щеке рацию. Возможно, где-то поблизости вертолет, но я не слышу пропеллера.

Я прошу у Два-би-зет визитку и даю ему свою, хотя, боюсь, они обе уже устарели. Его должность называется — называлась — «компаньон». Я говорю ему «спасибо».

— В Калгари они обосновались на кампусе. По крайней мере, они утверждают, что это кампус. Старая, испустившая дух семинария на окраине города. Больше никакой работы на дому. Они консолидируются.

— Если не дозвонишься по номерам, указанным на визитке, попробуй справочную — Полк-Сентер, Миннесота. Хочешь, запишу?

— Запомню, — отвечает он.

— Это ты сейчас так говоришь. Записываю на другой визитке. На, держи вот эту.

— Знаете, что это, по-моему? Кажется, я понял. Будет стоять на улице, при входе на кампус. Типа приветствовать посетителей.

Рабочие суетятся, двое подсаживают третьего наверх, он залезает, наклоняется, расставив ноги для устойчивости, что-то там делает. Все они тягают какие-то кабели, орудуют какими-то крючьями, в каждом движении — аккуратность и профессионализм. Кубик доберется до Канады в целости и сохранности.

— Думаю, это может быть произведение искусства, — изрекает Два-би-зет. — Корпоративное искусство. Такая штука, которую выставляют напоказ.

Глава 17

— В Омахе, сажусь в самолет, — отвечаю я, и это правда. Они меня достали до печенок. Лучше моим дамам не перечить, когда они желают знать, где меня носит.

— Джулия обрезала волосы, — сообщает Кара. — Пойдет к алтарю лысой. А я-то думала, ты вправил ей мозги.

— Упадок сил. — Мне трудно сосредоточиться на ее словах. Собираются пассажиры первого класса, моя аудитория, и я намерен запомнить все лица до единого.

— Когда лосося так и не доставили, — продолжает Кара, — маме пришло в голову, что можно отлично закоптить индейку, засунув в духовку кастрюлю с влажной деревянной стружкой. Подсознательно ей, конечно, хотелось спалить дом. Никто мне не помогает. Вокруг сплошь шекспировская драма. К счастью, огнетушитель оказался в более-менее рабочем состоянии, хотя его за четыре года ни разу не проверяли.

— А Тэмми нормально добралась? Подружка невесты?

— Она тоже ставит Шекспира. В самолете из Детройта всем не хватило мест, и она согласилась лететь более поздним рейсом, зато бесплатно. Так что нам придется чуть ли не до полуночи ждать удовольствия лицезреть ее недовольную мордашку. Что угодно, лишь бы привлечь к себе внимание. Детский сад. Ее лучшая подруга уже в третий раз замужем, недавно вышла, а у нее все никого нет. Разумеется, не потому, что она — помешанная на чистоте зануда и расстается с каждым терапевтом из тех, что мы ей рекомендуем, как только обнаружит у него на кушетке чей-то волос, а он не разрешит ей брызгать на мебель этой антибактериальной дрянью, которую она всюду за собой таскает. Вовсе нет, это из-за того, что родители в детстве не поставили ей зубных пластинок. Она убеждена, что всему виной ее зубы, — можно подумать, мои лучше. Но у меня почему-то есть муж.

Как-нибудь, когда телефонный разговор будет не за мой счет, я поинтересуюсь: а почему, действительно? Как она этого добилась?

— Ты меня слушаешь?

— Если собираешься меня встречать, то тебе уже пора выходить. Опаздываешь.

— Голос у тебя тот еще, — не отстает она. — Наклюкался? Ты мне нужен, Райан. Я вытягиваю это торжество на собственных плечах, совсем одна. Не пей, у тебя от этого настроение портится. Становишься ужасно вредным.

— У меня сегодня знаменательный день.

Я наблюдаю за вереницей пассажиров — как они размещают ручную кладь, возятся с креслами и подголовниками. Народу меньше, чем мне хотелось бы, к тому же публика не слишком репрезентативна и в целом старовата. По моим подсчетам не больше трети летят по служебным делам и смогут по достоинству оценить великий момент. Остальные — по большей части тетушки, дядюшки и дедушки, собравшиеся в дорогу, чтобы помочь снимать роды на видео или задувать свечки на именинном пироге. А может, они все это уже проделали и тащатся обратно домой.

— Завтра еще знаменательнее, — возражает Кара. — Ну почему нельзя на полминуты взять себя в руки и прикрутить расшатанные шестеренки в мозгу? Слушай, мама спрашивает, тебе комнату приготовить или просто диван разложить?

— Комнату.

— Так и знала. Ты же всю почту сюда перенаправил.

Вот, значит, к чему дело идет. Туман постепенно рассеивается, и скоро мне будет видно все — насколько позволяет кривизна земного шара. Счастье, что есть эта кривизна, эта незаметная глазу шарообразность. Какой смысл в путешествиях, если можно охватить взглядом весь мир? Наверно, именно поэтому билет в один конец не дешевле билета туда-обратно. Любой билет — в путь по кругу, просто иногда круг нарезан на совсем маленькие кусочки.

— Привези маме сувенир, что ли. По-моему, она догадывается, что твоя основная цель — держаться от нее подальше. Какой-нибудь пустячок купи.

— Дважды неудачница готовится завтра наступить на третьи грабли. Отдохни со своей проницательностью. И вообще, кто-то мне талдычил насчет «будь самим собой».

— Подарок — для подстраховки, вдруг у тебя не получится.

— Самолет уже покатился, тебе пора за руль.

— Не вопрос, братишка. Мы уже едем. Вот, поднимаю телефон. Слышишь, как храпят-сопят? Вся семейка дрыхнет, Кара ведет машину. Как обычно. Так что не смей пить, ни капли. Не начинай праздновать заранее.

— Буду пить, — упрямо говорю я. — У меня меридиан.

— Ах, это.

Она мастерски управляется с простенькими словами, вот мне и достались сложные.

— Мягкой посадки. Погодка тут, доложу я тебе. На юге небо все черное, ветер поднимается, уже тонны всякого мусора разметал по дорогам, с возмутительной причем скоростью.


Пока самолет взлетает, я готовлю все необходимое. На пустое сиденье слева кладу свой верный наладонник; на его янтарном экране размером с кредитку ломаной линией изображен наш маршрут, программа настроена так, чтобы по нему перемещался крошечный самолетик. Форт-Додж, Айова, станет исторической вехой — мне всегда нравилось это название. Конечно, мои подсчеты весьма приблизительны, возможно, я уже и пересек заветную черту, но такого рода неопределенность даже приятна, она щекочет нервы, усиливая предвкушение. С учетом високосных годов и космических колебаний, наши юбилеи — и не юбилеи вовсе, наши дни рождения принадлежат кому-то другому, а трое волхвов проскочили бы мимо Вифлеема, если б попытались дойти туда сегодня, ориентируясь по старым звездам.

Затем я достаю одноразовый фотоаппарат, купленный утром в сувенирном магазине Маккаррена. В нем нет вспышки, и я задаюсь вопросом, не испортит ли это снимки. Хотя — лучше освещенного места нарочно не придумаешь. Попрошу кого-нибудь меня сфотографировать, еще не решил кого, но непременно бизнесмена. Фотограф должен понимать, что за событие ему довелось запечатлеть, должен оценить его масштаб и значение. Тогда он даст себе труд держать аппарат ровно, не трястись, не совать пальцы в объектив. Мне нужно как минимум пять снимков с разных ракурсов и еще один — с сиденья позади меня, чтоб видны были только волосы. Как правило, именно так я вижу других пассажиров, а они меня. Если будет слишком отсвечивать, опущу шторку на иллюминаторе. Впрочем, сейчас, когда самолетик на экране пересекает границу штата, а настоящее небо заволакивают тучи, помех со стороны солнца не предвидится, оно едва выглядывает, разбрасывая лучи над грозовым фронтом.

И конечно, я вытаскиваю тот пошлый рассказик, который накатал после смерти отца, перед моим печальным годовым отпуском, когда мне постепенно открылся истинный смысл песен о дорогах. Рассказик получил свою порцию издевательских насмешек, а потом поселился в кармане моего дорожного пиджака, где и истлевает потихоньку до сих пор. Сюжета не помню, честное слово, помню только, что написал его в ту самую ночь, когда понял: полоскать мозги несчастным, неизвестно почему вдруг оказавшимся за бортом, — вовсе не мечта моей жизни, надо положить этому конец, все, стоп. В ту ночь я и состряпал свой план, черт знает где, валяясь в джакузи очередного люкса в «Хомстеде» с бутылкой холодного пива. Бутылку я не удержал в мыльной руке, она выскользнула и разбилась об пол. Пришлось вылезать, вытираться, сливать воду и собирать осколки наощупь — стекло было прозрачное.

— Прошу прощения. Я сидел сзади, перепутал место. Вот это кресло, где у вас что-то лежит, кажется, мое.

Этот голос я раньше слышал только в мечтах, где он представлялся мне на пол-октавы ниже и откровенно смахивал на голос отца в пятьдесят лет, когда тот взял на себя представительские функции и перестал доставлять газ лично, что весьма подстегнуло его беспощадного конкурента, обосновавшегося далеко от нас, в Сент-Поле, но активно продвигавшегося на запад. Лицо, однако, знакомо мне по портретам в журнале. Мне нравилось думать, что эта покрытая золотистым загаром, не отмеченная возрастом кожа игрока в гольф и теннис — эффект фотошопа, но оказывается, вживе она выглядит даже лучше, чем на снимках. Правда, есть и нечто новое — морщинки вокруг глаз, явно следствие стресса, нотка горечи в его дыхании — запах провала, бесприютности, работы «на себя».

Я собираю свои вещи, запихиваю их в карман на спинке сиденья и делаю попытку встать, но он жестом велит мне не беспокоиться.

— Сегодня вы — царь. Сидите на своем троне, не двигайтесь. Зовите меня Сорен. У меня такое ощущение, будто мы давно знакомы, Райан. Кристина, бутылку белого. Большую, не эту скупердяйскую мелочь.

— Да, сэр.

— Холодную, не комнатной температуры.

— Таких не держим. Примите извинения. — Видимо, их дежурная шутка. Всем известно, что уровень сервиса опустился ниже плинтуса и никто, в том числе и начальник, не знает, как исправить положение. Еще денег, душевую кабинку при его кабинете… но по большому счету он все равно в одной лодке со всеми нами.

Морс усаживается рядом со мной, мы обмениваемся рукопожатием, потом принимаем расслабленные позы, и наши локти сталкиваются на подлокотнике. Он первым убирает руку, чтобы мне было удобнее. Самолет тарахтит, подпрыгивает, как будто под ним галечный пляж, звенят стаканы на каталках стюардесс.

— По подсчетам наших математических гениев, — начинает Морс, — вы у нас на данный момент десятый. Мои поздравления. Полагаю, вы ожидали совместного ланча, но наше свидание состоится здесь и сейчас. Неделю назад мы посовещались с руководством и решили, что с октября я меняю позицию. А так, кстати, даже лучше, больше смысла — разделить с вами сам торжественный момент.

— Ну да. — Я вернулся к тому, с чего начинал. К односложным ответам. Они куда выразительнее.

— Тут было забавное происшествие. Мы сначала неправильно посчитали…

Приходит Кристина с бутылкой, стаканами и салфетками. Пока мы откидываем столики, снова раздается тарахтение, потом самолет проваливается в какую-то коварную воздушную яму, всего на секунду, но хорошенькая Кристина едва удерживает равновесие и вынуждена схватиться за кресло Морса. Стаканы у нее в руке со звоном ударяются друг о друга, салфетка плавно пикирует на колено Морса.

— Мы думали, решающим рейсом станет Биллингс — Денвер, — продолжает он. — Подготовили вечеринку в комнате для персонала. Передали сообщение, но, кажется, громкоговоритель работал как-то невнятно. Поскольку мы ошиблись, оно и к лучшему.

Он уже считай безработный. Следующий шаг он сделает отнюдь не наверх. Просто об этом сообщают позже, не сразу как ты уходишь.

— И еще раз в Рено, на этой неделе, — напоминаю я.

Кристина наливает вино, хотя ей сейчас не полагается стоять — зажглись таблички «пристегните ремни». Только что.

— Я не в курсе…

Нас как следует встряхивает, на сей раз по горизонтали, как будто акула вцепилась в свою добычу и мотает ее из стороны в сторону. Наши наполненные стаканы съезжают по направлению ко мне, но каким-то чудом мы успеваем их поймать. Теплое шабли выплескивается мне на рукав, Морс и Кристина переглядываются, но их взгляды не несут в себе коннотации «слуга — хозяин», они встречаются как равные. И это почему-то тревожит меня больше всего. Кристина удаляется по проходу, держась за спинки кресел, — она идет не к своему откидному сиденью, а прямиком в кабину пилота. Дверь за ней закрывается как раз в тот момент, когда нас хватает новая акула, у которой челюсти покрепче и плавники посильнее. Мой овальный иллюминатор летит по диагонали, покрывается молочно-белой дымкой. Встречные ветры что есть силы прижимают к нему капельки влаги снаружи. Сбоку, впереди и внизу сверкают зеленоватые молнии, нечеткие, расплывчатые. Морс пристегивается, и я тоже. Странно видеть человека его уровня — бывшего уровня — суетливо подтягивающим ремень безопасности на животе, чтоб держал понадежнее. Это обескураживает почище всякой турбулентности.

Капитан подает голос, преуменьшает, как обычно, опасность, и по вздувшимся жилам на запястьях Морса я угадываю его с трудом подавляемое желание наорать на кого-нибудь, потребовать результатов сию же секунду, но в данных обстоятельствах высокомерный капризный огонек в его глазах выглядит инфантильным. Морс, похоже, чувствует это, он избегает моего взгляда и мысленно запирается в своем офисе, распорядившись никого с ним не соединять. Самолет снова подскакивает, потом с грохотом катится вниз по лестничному пролету, который где-то должен кончиться, но никак не кончается, потом диагональ чуть не превращается в вертикаль, из моего стакана вылетает винная струя, точно перед моими глазами, и какое-то мгновение я в самом деле вижу мельчайшие частицы жидкости и преломленный в ней свет.

Крен выравнивается, но это дешевый трюк, никто на него не покупается, и тем не менее машина продолжает лететь ровно, просто чтобы нас помучить. Спустя некоторое время я вынужден признать: ровно есть ровно, норма ведь — самое обычное состояние, так чего же к ней придираться? Если б не норма, мы бы тут не сидели. И лампочки вроде становятся ярче, и сверху и впереди, и складывается впечатление, будто свет еще надежнее, чем ровный полет, свидетельствует о том, что именно так все и будет впредь.

Морс расстегивает ремень, подавая пример окружающим. Он снова на коне и в своей тарелке, потому что, когда все в норме, его приказам повинуются беспрекословно, а его настроение — знамя коллектива. Инцидент исчерпан, читаю я на его лице, на которое возвращается суровое выражение. Ничто никогда не выходит из-под контроля, гласит его мантра. Его авиалинии не только лгут пассажирам, они обманывают сами себя. Мы твердо стоим на ногах, и так было всегда.

— Кристина, два чистых стакана. Эти пролились, — говорит он. — Забери их, пожалуйста.

Спешит уничтожить улики. Континуум поглотит его, он будет сопротивляться, но со временем поймет, что теперь — когда он прохлаждается в каком-нибудь офисе округа Коламбия в роли очередного лоббиста от авиации или когда по телевизору начинается бейсбольный матч, а он сидит дома со своей новой, менее симпатичной любовницей после тяжелого дня, проведенного в наблюдении за погрузочными работами или у регионального поставщика полуфабрикатов, — сохранять независимость становится труднее. Меня, впрочем, это не касается. Я помню, как, пролетая трудный участок, про себя возносил молитвы, полные обещаний в корне измениться, — точно так же молится каждый пассажир, прекрасно сознавая, что обеты будут нарушены, едва он ступит на твердую землю и окажется в безопасности.

Вот я уже могу разглядеть землю меж круглых белых облаков, образовывающих рисунок, похожий на четыре тарелки, сдвинутые вместе на столе. Рисунок повторяется и повторяется, а через просветы в форме ромба с вогнутыми ребрами я вижу, что мы уже не над Западом. Узнаю шахматные квадратики зеленых полей и клены, защищающие их от ветра. На определенной долготе Америка меняется: кончаются тополя и чахлые деревца пустыни, и начинаются влаголюбивые тенистые клены — и мы эту долготу миновали.

Я сверяюсь с часами, чтобы убедиться, но в этом нет нужды. Виртуальный самолетик оставил Форт-Додж далеко позади, и через несколько минут я буду лететь над Карой, накрыв тенью ее автомобиль, мчащийся на восток. Словом, я пропустил меридиан, как и следовало ожидать. Я вручаю Морсу ширпотребный фотоаппарат и велю щелкать меня спереди, с боков и сзади, хотя, конечно, не в его власти забраться на крыло и сфотографировать меня с той стороны. Как трогательно, что семья едет меня встречать. Что они смогут определить по выражению моего лица? Морс выглядит полным идиотом, когда жмет на пластмассовую кнопочку. Оно того стоило — хотя бы ради этого зрелища.

— И еще снизу, — прошу я.

Протопаю по «рукаву» в своих ботинках и наконец увижу их всех, ожидающих в зале прилета. Зачем, правда, непонятно. Неужели мы выдержим целую неделю вместе? А что, не исключено. Мы все измотаны, а усталость препятствует ссорам. Вообще, это напоминает притчу. Мы исчерпали свой потенциал. Но в притче непременно находишь новый источник сил. Выбери животное, прими его форму.

У Морса заканчивается пленка, и он извиняется: ему надо в кабину пилота, проверить, как работают жалкие остатки его авторитета. Еще недели две, и по милости пилотов эти авиалинии накроются. Очень вовремя он с ними расстается. И я тоже.

— Мои мили отдайте детским больницам, — говорю ему.

— Потрясающе. Какой благородный жест. Мы должны это опубликовать. Я свяжусь с пиарщиками, как только приземлимся. Вы серьезно?

— Не упоминайте моего имени. Никаких имен. Это не жест. Обычная благотворительность. Я болен и все равно не в состоянии их использовать. К тому же я успел побывать везде, куда только можно слетать.

Ну да, у меня бывают приступы, хватит вилять вокруг да около. Идут один за другим, какие-то полегче, другие — наоборот, но ничего такого, о чем следует предупреждать, если хочешь получить работу. А я ведь получил, и, между прочим, идеальную. Даже слишком. Моя семья в курсе, но мы научились обходить этот вопрос молчанием. Приступы начались после того, как моя машина провалилась в озеро. Мы пробовали лекарства, и некоторые действовали неплохо, но лучше всего действовало снижение критериев. Сбрасывать со счетов. И еще забывать. Пока я в отключке, меня здесь нет, так о чем мне рассказывать? Как я могу поделиться секретом, которого не знаю? Интервалы между приступами становятся все короче, провалы в памяти — все длительнее. Все симптомы совпадают. Перед отъездом я договорился о консультации в Мэйо, а у них там отличное оборудование, так что посмотрим. Я поеду туда один, на случай, если новости окажутся скверными.

Один последний штрих, и будем считать, что с этим покончено. Я вставляю кредитку в авиателефон. Чувствую, как средства с моего счета выливаются на несколько континентов сразу, но раздаются гудки, а больше мне ничего и не нужно. Я набираю собственный номер, потом нажимаю еще кнопки, чтобы прослушать коротенькое сообщение на автоответчике, которое я записал… когда? Три недели назад? Или все-таки четыре? В общем, после встречи с тем специалистом в Хьюстоне — я о нем не говорил, потому что никто и не спрашивал.

— А вот и ты, — сообщает автоответчик и записывает мой ответ.

— Вот и я, — подтверждаю. Ну и все. Хватит. — Вот и я.

Примечания

1

Пер. К. И. Чуковского.

2

БСБ — Бюро по совершенствованию бизнеса (некоммерческая организация, основанная в 1916 г. крупными предпринимателями, рекламными агентствами и СМИ для распространения этических принципов деловой практики и защиты интересов потребителей от мошенников). (Здесь и далее — прим. перев.).

3

Сент-Пол и Миннеаполис, расположенные по обоим берегам реки Миссисипи друг напротив друга.

4

Ради общественного блага (лат.).

5

Бригам Янг (1801–1877) — американский религиозный деятель, организатор переселения мормонов в район Большого Соленого озера и строительства Солт-Лейк-Сити.

6

МДА — магистр делового администрирования, квалификационная степень в менеджменте.

7

Мики Мэнтл (1931–1995) — американский бейсболист.

8

Джордж Смит Паттон (1885–1945) — американский генерал, участвовавший в крупных кампаниях Второй мировой войны.

9

Фрэнсис Эшбери Таркентон — знаменитый регбист, рекордсмен Лиги чемпионов; Гарольд Роббинс — американский писатель, автор бестселлеров; О. Дж. Симпсон — американский футболист, актер и ведущий, был обвинен в убийстве жены; Майк Дитка — футболист, телекомментатор и тренер; Знаменитый Эймос (Уоллес Эймос) — основатель популярной компании по производству шоколадного печенья.

10

Том Свифт — главный герой серии одноименных книг для подростков, издаваемых в США с начала XX века, юный гений, которые создает опережающие свое время изобретения: мотоцикл с турбинным двигателем, моторную лодку, воздушный корабль, электрическое ружье и т. д.

11

Крупнейшие американские фармацевтические компании.

12

Кэмп-Дэвид — загородная резиденция президентов США в лесистых горах Катоктин, штат Мэриленд.


на главную | моя полка | | Мне бы в небо |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу