Глава 1

Все потерять очень просто. Для начала надо заблудиться в самом себе. Пожалеть себя и выпить водки. Потом возненавидеть себя и снова выпить водки. Лечь на траву, обмочиться для полной самоидентификации. Повернуться лицом к звездному небу, в котором, как известно, живет вечный моральный закон, — и спросить: «За что?»

Глава 2

Началось обыденно. Президент-победитель вышел к народу.

Президента назвали «Победителем» по древней народной привычке давать кликухи властителям жизни. Любопытная цепочка: Вещий, Мудрый, Красное Солнышко, Долгорукий, Большое Гнездо, Невский, Донской, Калита, Темный, Грозный, Великий, Великая, Благословенный, Палкин, Освободитель, Миротворец, Кровавый, Картавый, Усатый, Кукурузник, Бровеносец, он же Сиськи-масиськи, Меченый и др.

Краткий историко-лингвистический анализ прозвищ дает интересные результаты.

Вещий имел явную склонность к колдовству. За что был убит.

Мудрый — первая и единственная подобная характеристика за всю историю российской власти.

Красное Солнышко, похоже, отъел щеки до полной квадратуры круга; не исключено, также, что просто любил красиво одеваться.

Долгорукий, судя по всему, отличался незаурядной мстительностью и доставал всех длинной московской рукой.

Большое Гнездо организовал первый семейный клан для управления собственностью.

Невский и Донской — создали первые этнические группировки по географическому признаку.

Калита в переводе на современный язык — денежная сумка, тут и объяснять ничего не надо.

Темный породил технологию управления страной вслепую.

Грозный — первый серийный убийца, который больше убивал, чем строил.

Великий — второй серийный убийца, который больше строил, чем убивал.

Великая поразила народ незаурядной физиологией, чем и запомнилась.

Благословенный победил Наполеона и даже не понял, как ему это удалось — решил, что всему причиной не русская армия, а горнее благословение.

Палкин первым в истории попытался навести в стране порядок, за что и удостоился хамской репутации.

Освободитель уничтожил рабство, в благодарность был разорван на куски в прямом смысле слова.

Миротворца объявили таковым за отсутствие внешних войн; война против собственного народа в расчет не принималась; обладая посредственными качествами, навел кое-кого на мысль, что и кухарка может управлять государством; последствия не замедлили сказаться.

Кровавый разрешил стрелять боевыми патронами в хоругвеносцев; спустя короткое время идея прижилась и сильно понравилась его непрямым наследникам.

Хочется специально отметить: после царствования Кровавого и одновременно Святого что-то случилось с народным сознанием. Сочетание крови и святости трагически повлияло на фольклорную мысль. Народ решительно и, по-видимому, навсегда, перешел с поэтических прозвищ на иронические. Прозвища, кликухи и погоняла давались не по делам, а по внешнему физическому неустройству. Картавость, лысина, усы, брови, родимые пятна — все сгодилось, все прижилось. Одного Кукурузника пожалели и долбанули кукурузиной, что было безусловной наградой за временное спасение от лагерей — а то ведь могли прилепить Пузатого, очень напрашивался.

Глава 3

Погоняло «Победитель» выдали нашему родненькому за стояние на телевизоре. Красочные телевизионные монологи каждодневно оплодотворяли страну.

И то сказать: разве народ-победитель не достоин Президента-победителя?

Одолели пожар или наводнение; героически убрали урожай, который так же героически посеяли; мировой экономический кризис нас поимел, зато мы — с приплодом; коварную летнюю жару уели рекордными зимними морозами. Выдержали, выстояли, сделали это! А почему? Потому что умные. Самые умные, добрые, честные и благородные. Соль земли, душа вселенной. А также эталон всемирной отзывчивости.

Монологами Президента телеканалы начинали день, ими заканчивали ночь. Казалось, события происходят в мире лишь затем, чтобы Президент-победитель имел повод засветиться на экране.

Вот почему электронное явление образа Президента поначалу никого не удивило. Но обнаружилась на лице Президента-победителя скандальная и непривычная растерянность. Пугающая растерянность. И еще такая убийственная бледность, что скрыть ее не смогли профессиональный грим и обычный в такое время года сочинский загар.

Мы прибавили в телевизорах громкости и услышали сделанное тихим голосом заявление: в Кремле, неизвестно откуда, появился Змей Горыныч. По одной версии — вылез из канализации, по другой — долгие годы спал на чердаке Сената. И вот теперь проснулся, явился, требует девушку. Дал на размышление три дня.

В Президентской Администрации считают, что девушке ничего не грозит, кроме ползучего секса в стиле «Animal planet» — годы воздержания на кремлевском чердаке могут взять свое. Однако гарантию, что змеюка барышню не проглотит — такую гарантию Администрация Президента не может дать. Нужны экспертизы биологов, политологов, специалистов-фольклористов.

Само ползучее недоразумение подробностями не балует, дышит жаром и обещает неприятности государственного масштаба, типа: пожар в торфяниках, землетрясение на атомной электростанции, дефолт. А в остальном, прекрасная маркиза, — все хорошо, все хорошо: доллар падает, рубль укрепляется, средняя продолжительность жизни населения выросла на восемь дней.

Президент-победитель как бы испросил совета: что делать с гражданином Горынычем — дожидаться государственных неприятностей или все же найти в дорогом Отечестве приличную девушку, готовую рискнуть жизнью ради общественного блага?

Никогда прежде Президент-победитель советов не просил — наоборот, всегда сам давал советы: от рецепта моченых яблок (мочить в сортире) до ритуального обрезания мальчиков (в Москве отрежут на всю жизнь).

По этой причине народ забеспокоился, и не напрасно.

Глава 4

Они пришли рано утром, часов около шести — рассчитали, что в такое время все окажутся дома. Показали устрашающие документы и объявили: «Компьютер Академии наук, методом случайной выборки, назначил вашу дочь Катерину Мушкину государственным визитером к Змею Горынычу. Метод случайной выборки — объективен, независим, строго научен. Компьютер принимает решение, основываясь на комбинации случайных чисел, влияние человека на процесс выбора исключено, никто персонально ни в чем не виноват (в том числе и ваша дочь), можно сказать — компьютер Академии наук выполнил волю Божью».

Я хотел возразить, но промолчал. У них были очень суровые лица — не возникало сомнений: решение компьютера выполнят без колебаний, точно и в срок.

Глава 5

Президентское выступление о Горыныче, как водится, породило критическую массу высказываний.

Политологи, размазанные по массовой информации, как масло по бутербродам, принялись вытанцовывать версии.

Малотиражные демократы в истерической форме потребовали жесткой психиатрической экспертизы Президента-победителя, с непременным приглашением ведущих зарубежных специалистов. Главный демократ договорился до того, что вместе с психиатрами надо пригласить и патологоанатома, почему — не стал объяснять.

Ура-патриотические издания проявили сдержанность, как всегда основанную на вальяжной государственности: мол, торопиться не будем, Горынычей народ исторически любит, явление очередного Горыныча для текущего момента — бесспорное благо, Горыныча надо понять и обосновать идейно. Ничто в России не свершается беспричинно! К тому же, Горыныч — хоть и огнедышащий урод, но свой, не какой-нибудь там заемный Терминатор или Кинг-Конг; Горыныча следует приветствовать как решительную демонстрацию национальной сакральной силы. А пока суть да дело, Горынычу надо представить жертвенную девушку, сожрет — невелика беда, бабы еще нарожают.

Глава 6

Дочка спросонья ничего не поняла. Пыталась заплакать, но ей объяснили: едешь в Кремль, а туда с заплаканным лицом не пускают. Дочка плакать перестала, спросила, как одеваться. Ей сказали: неважно, как одеваться, в Кремле все дадут, для вас приготовлено — белое, нежное, пушистое и от Версаче. Дама с ласковыми глазами очень убедительно и ангельским голосом говорила про Версаче. Дама приехала с ними, стояла в сторонке, но заговорила в нужное время, и от ее ангельского песнопения в глазах дочери тут же улетучился страх. Услышав про Версаче, дочка даже посветлела лицом — в нашей семье носить брендовую одежду не позволяли обстоятельства. Девочка обрадовалась, а что с нее взять — едва исполнилось двенадцать лет. Дочь увезли в большой блестящей иностранной машине, с эскортом из множества других красивых иностранных машин, вооруженных мигалками: желтыми, белыми, красными, синими. Пока шел разговор, мигалки стояли под окнами квартиры и работали все разом, наша пятиэтажка расцвела огнями, как на дискотеке, потом дискотека покатилась к выезду со двора, мимо мусорных баков, детских площадок, подъездов со стальными дверями. Такая же дверь стояла на входе нашего дома, но, как видите, не защитила.

Глава 7

А что же народ? Народ в очередной раз безмолвствовал... Народ безмолвствовал, но не молчала интеллигенция.

Королева журналистики — очень умная и сведущая в кремлевских загогулинах — доказала в популярной радиопередаче, как дважды два, что никакого Горыныча на свете нет, что все это — наглая и грубая провокация кремлевских политтехнологов, и предложила себя в качестве первого кандидата на съедение. Многочисленные недоброжелатели в интеренет-блогах злобно указали королеве на несъедобный воз раст.

Отчаянная феминистка с ярким эротическим уклоном, не настолько умная и сведущая, как королева, но зато с богатым эротическим опытом и кипучей интуицией, сформулировала на популярном ток-шоу свою версию происходящего: Президент-победитель наконец-то вошел в возраст половой зрелости, одной жены ему теперь маловато, воровать на улицах женщин, как в тоталитарные времена, мешает либеральный имидж — вот и придумали Горыныча; за это следует крепко дать по рукам.

Специалисты-фольклористы помалкивали, оберегая остатки академизма, многозначительно улыбались и сдержанно поясняли: Горыныч, даже если он действительно явился, никакого интереса для науки не представляет; вопрос давно изучен, описан и убран из повестки дня в детские сказки.

Биологи требовали предъявить животное, целиком либо частично, а также представить убедительные продукты жизнедеятельности, пригодные для анализа. Отказывались от комментариев за отсутствием предметных выделений.

Из двух имевшихся в наличии культурологов-рецидивистов отписались оба, причем сделали это намного тоньше и деликатнее других. Культуролог с большой кинематографической дороги выдвинул версию «исторической линзы», создающей эффект присутствия прошлого в настоящем, а настоящего в прошлом. Такой «исторической линзой», по его мнению, и является кинематограф, а потому уменьшать государственное финансирование кинематографа опасно для национального самосознания. Культуролог, промышлявший мелким литературным мошенничеством, возразил коллеге, что истинной «исторической линзой» всегда были проза и поэзия, это вариативно доказано в многочисленных статьях и монографиях автора; а государственное финансирование кинематографа вредно, деньги следует направить на производство выдающейся литературы. Рождение выдающейся литературы обещал обеспечить сразу после первого транша.

Видный писатель-сатирик, пересмешник и кремлеед, прозябавший долгие годы на вражеском радио, немедленно отшутился и поздравил страну с новым властителем — именно хвоста, по его мнению, давно не хватало нашему национальному лидеру.

Главный писатель-сатирик государственного телеканала остроумно заметил, что в душе каждого мужчины живет свой Змей Горыныч, главное — не злоупотреблять девушками; сорвал аплодисменты.

Соловей панславянства Александр Бухло очень обрадовался воскрешению Горыныча. «Гениальная идея! — сказал он. — Это почище мумии в Мавзолее! Центр Вселенной опять переместился в Москву. Империя возрождается!» И тут же сел писать роман под названием «Дед Горыныч».

Глава 8

Вот я и спросил «За что?» у звездного неба. Почему защищать Родину своим невинным детским лоном должна именно моя дочь Катенька? Небо громко и беспардонно посоветовало заткнуться: «Горыныч любит девственниц. Вот компьютер и остановился на рубеже в двенадцать лет. Молчать и бояться, когда родина зовет!»

Тогда я перевернулся лицом к земле. Земля была по-летнему теплая, нежная, покрытая шелковистой травой. Она куда-то плыла подо мной, покачиваясь на волнах, казалась воздушной скорлупкой, а не многокилометровой толщей глины, песка и камня, покоящейся на адском огне. «За что?» — спросил я землю. Спросил ее дороги, дома, леса, реки, пустыни, моря. Ответили мне только кладбища, покрывающие землю, как случайные веснушки. Кладбища запели. Пели одновременно, на разных языках, непонятно, разнобойно, слезливо, протяжно, истошно — от их пения хотелось оглохнуть.

Для чего мне нужно понимать «За что?» — вдруг подумал я. Для чего мне ответ на вопрос? Чтобы объяснить мне мою вину? Обратить происшедшее в наказание? Заслуженное наказание? И тем — заставить смириться?

«Не хочу смирения!» — закричал я дурным голосом.

Пьяный крик растворился в ночи. Пьяные довольно часто кричат по ночам. Кого это волнует?

Глава 9

Президент-победитель терпеливо следил за кипением страстей. Он выдержал паузу, а затем — бац, показал Змея Горыныча по телевизору.

Горыныч лежал на фигурном паркете того самого зала, который весь народ хорошо помнил по торжественному ритуалу инаугурации. Хвост змеюки упирался в золоченые двери, шея ввинчивалась под расписной потолок, три зубастых рыла пускали слюни на хрустальную люстру. Словом — впечатляющее зрелище. Тем более что никто из телевизионщиков не решился на репортаж из главной кремлевской залы, в прямом эфире работали секретные телекамеры службы безопасности, они придавали картинке отчетливый документальный ужас.

Глава 10

Американские политологи (пиндосы) тут же сформулировали два глобальных вопроса: 1) где обещанные Горынычем государственные неприятности — три дня давно прошли? 2) почему Горыныча не укокошили — российская техника уничтожения миф или реальность?

Пиндосы пришли к выводу, что либо: а) российская армия уже ни на что не годна, а российский военный кулак изготовлен из мыльных пузырей; б) Горыныч выжил в результате борьбы кремлевских кланов. Не исключено, оставлен в живых на всякий случай: вдруг сгодится для очередных президентских выборов. Государственные неприятности, обещанные Горынычем, видимо, начались, но в России так много неприятностей — трудно вычленить, какие именно инициировал Змей Горыныч.

Аналитическую записку пиндосы положили на стол своему главному американскому пиндосу — президенту, тот ее внимательно прочел и среагировал довольно грубо: «Вы что, охренели, фак ю?! Здесь вопросы задаю я! А вы формулируете ответы! Есть у русских армия или нет?! Если боролись кланы — кто победил?! Америка должна помогать Горынычу или мешать?!» После чего уволил к чертовой матери всех пиндосов из Гарварда и набрал новых из Стэнфорда.

Нелегальную стенограмму возмущения американского президента тут же доставили Президенту-победителю, что позволило наградить ряд видных российских журналистов-международников.

Глава 11

Страна была похожа на айсберг. Плавала-плавала, топила «Титаники», потом забрела по дурости в горячее море, вроде Средиземного, и растаяла без следа.

Я на том айсберге работал микробом. Нас было много — микробов, как-то сохранивших жизнь при вечной мерзлоте. Приспособились к ней наши предки, сумели родить нас. Мы росли в ледяном безмолвии, искренне его любя, поклоняясь ему как божественному месту нашего обитания. Сочиняли песни, придумывали книги — это была наша форма диалога с безмолвием. Зачем мы искали диалога? Микробы говорливы от природы. А почему — объяснения пока никто не нашел. Болтая, мы чувствуем себя живыми. Кончаются слова — уходит жизнь. Так есть. Так было. И, наверно, так будет. Некоторые наши мудрецы утверждают, что мы и сотворены словом. Слово живет вечно, говорят они, а мы — всего лишь техническое средство для его сохранения. Что-то вроде биологической магнитной ленты или микрочипа с памятью и определенной клеточной массой для автономного существования.

Вечная мерзлота — отличный инструмент естественного отбора. Погибает все, что не является любовью к мерзлоте. И любовью к размножению. Эти две любови тоже могли бы подвергнуться уничтожению, но тогда мерзлота лишилась бы зеркала, в которое любила смотреться.

Огромные заснеженные библиотеки были наполнены романами и поэмами о любви к мерзлоте. В свободное от работы время микробы посещали кружки художественной самодеятельности, где пели хором оды мерзлоте и играли в спектаклях, рассказывающих о рождении всемирной мерзлоты.

Любовь к размножению поощрялась всячески и всемерно. Микробы любили друг друга без разбора и всюду: дома, на работе, в командировках. Спариванию в немыслимых условиях было посвящено множество якобы художественных фильмов, а на самом деле — фильмов-инструкций о том, как увеличить количество спариваний в единицу времени и стимулировать рождаемость.

Спаривание естественным путем спасает от замерзания! Да здравствует спаривание! Эти жизнеутверждающие речовки нам кричали дикторы на весенне-осенних демонстрациях, и мы громко отвечали: «Ура!».

Таким образом вечная мерзлота стимулировала наше размножение и свое могущество.

Я любил мою дочь, хотя не был уверен, что стал причиной ее рождения. С самого начала я любил ее шелковистую кожу, насыщенную бархатной негой, курлыканье губ, рождающих первое слово, тонкие ручки, обнимающие мою шею. Я обожал ее и тогда, когда удлинились ножки, а взгляд засверкал веселым кокетством, рыжей волной вскипели волосы, обрамляя прекрасно-гибельный для мужчин овал лица. Я обожал смотреть на нее, когда под тонким покровом вспухли маленькие холмики грудей и породили в ней наивную стыдливость одновременно с первыми признаками женской наглости.

Ледяная глыба куда-то плыла, а мне было плевать на ее всемирно-историческое значение. Я заключил с мерзлотой пакт о ненападении. Она хотела, чтоб я ее любил, — я ее любил. Она призывала меня размножаться — я размножался. За это она кормила меня, регулярно снабжала падалью птицы и корнями съедобной травы. Глыба уверяла меня, что будет жить вечно, вечно плыть в мое светлое будущее. А потом вдруг издала неприличный звук—и вся растаяла, оставив на поверхности моря грязное серо-коричневое пятно и кое-что из древних архитектурных ансамблей. Ветер, который пьяные поэты тут же назвали ветром перемен, прибил нас к какому-то берегу. Мы вытаращили глаза, оглядываясь: что, где, когда? И прочитали в газетах: «Все. Не будет больше бесплатной птичьей падали и дешевых съедобных кореньев. Жрать будете друг друга. Аминь».

Хорошенькое дело — жрать самих себя. А кто будет первым?

Их было много, первых. Самого-самого первого я не помню. То ли застрелился из охотничьего ружья, то ли умер от инфаркта — когда его начали переваривать. Я не был знаком с ним лично, иногда видел на тусовках; когда услышал про выстрел из охотничьего ружья, смутно припомнил молодое «гениальное» лицо. Тогда же возник термин: «Не вписался». Что интересно — «гениальные» пошли в расход первыми. Они много о себе думали и дрались в одиночку. А вот ласковые бесцветные опарыши начали сбиваться в стаи, душить и поедать одиночек, строить новый порядок и, непродолжительное время спустя, создали вместо ледника обитаемую лагуну с запахом дачного отхожего места. Жить стало противно, но весело.

Где был я? Нигде. Я ненавидел всех: и наглых борцов «за», и бесцветных борцов «против», я просто хотел жить. И я выжил, потому что придумал формулу выживания.

Вот она: «Ничего не хотеть, ни в чем не участвовать».

Формула безупречна и эффективна, пока не приходят и не забирают твою дочь.

Глава 12

Отец назвал меня греческим именем Клио. Почему? Потому что был ё...нутым. Мы жили хуже всех вокруг, но, при этом, он считал себя умнее других. Он никогда не говорил вслух о своем превосходстве, но такая красноречивая улыбочка всегда сопровождала его долбаное молчание.

В десять лет я уже знала, что не буду такой, как он: сдохну, а не буду жить, как они!

Вот почему я обрадовалась поездке в Кремль. Просто поплыла от кайфа — и совсем не черные лимузины с цветными мигалками торкнули меня. Люди! Люди из машин с мигалками! Они по-другому смотрели, говорили, улыбались — они просто истекали лаской, которой мне так не хватало дома. Я в жизни не встречала людей с подобной энергией доброты. Они грузили добротой все, что их окружало, я врубилась одномоментно: доброта — их счастливый билет, их колесо удачи. Поэтому — они там, в золоте Кремля. Доброта родила их счастье, как птица рождает полет.

Мы измученно бьем копытом вдали от стен Кремля, живем в помойном ведре, потому что торчим в астрале, утратившем доброту.

Наша семейка живет шипя. Все друг на друга шипят. Такая форма скрипа. Мамашка скрипит на папашку, папашка — на мамашку, оба шипят на меня, я скриплю в ответ — скрипошипение заменяет музыку жизни.

Слезы выступили на глазах, когда прямо с драного линолеума нашей кухни я бросила клешню на кипарисовый паркет кремлевского кабинета. В ту же секунду меня угостили конфетами сказочного вида и вкуса, уложенными в серебряную шкатулочку. Конфеты растаяли во рту, после первой я почему-то беспричинно улыбнулась. Запить конфеты мне предложили цветной водичкой из хрустального графина. Я выпила, горячее тепло окатило грудь и низ живота, облако счастья окутало мозг. Слезы высохли.

Человек, угостивший меня конфетами и напоивший цветной водой, показал на кресло из бархата, расшитого золотыми орлами, — он казался еще добрее тех, кто привез меня сюда. Его глаза просто лучились немыслимой нежностью одуванчиков.

— Присаживайся, Катя! — услышала я волшебный голос, и мои мечты о доброте сбылись. — Давай знакомиться!

— Я не Катя, я — Клио.

— Знаю, — улыбнулся он в ответ. — Но в школе тебя зовут по-нашему, по-простому? Катя?

— Откуда вы знаете?

— Я всё знаю...

— Всё-всё? Тогда объясните мне, почему я родилась в семье мудаков?

— Потому что ты родилась в стране мудаков. У тебя не было выбора.

— А вы?

— И у меня не было выбора.

— Тогда почему вы здесь, а я — там?

— Ты умная девочка. Задаешь хорошие вопросы. Поэтому — ты уже не там. Ты уже здесь. И останешься с нами навсегда, если будешь умной.

— Я хочу быть умной.

— Конечно. И это просто. Слушайся меня.

— Послушание заменяет ум в стране мудаков?!

Он посмотрел на меня с интересом и рассмеялся. Но не ответил.

Я съела еще две конфеты. Поняла, что нахожусь в раю.

Сидя на скучных уроках в школе, укладываясь спать в холодную скрипучую постель, просыпаясь ночью от любовного шипения родителей, я мечтала о рае. Блин, я мечтала о нем, чтобы не сигануть вниз головой с крыши какой-нибудь гнойной многоэтажки!

И вот я увидела рай. Я увидела рай и человека, похожего на Бога.

Глава 13

— Телевизор смотрела? — спросил похожий на Бога.

— Смотрела.

— Тебя выбрали лучшей девушкой страны. Ты можешь спасти нас. А можешь погубить. Понимаешь?

— Нет.

Похожий на Бога стал необыкновенно серьезен.

— У нас государственная проблема. Мы ничего не знаем. Кто такой Горыныч? Откуда явился? Зачем? Может, он и не Горыныч вовсе.

— А кто?

— Узнай. Поговори с ним. Нужна информация.

— А если он меня съест?

— Постарайся сделать так, чтобы сначала он с тобой поговорил. У нас там тридцать шесть камер наблюдения. С микрофонами.

— А если он меня съест?!! — я не хотела впадать в отчаяние, но оно само на меня навалилось.

— Ты читала про Гагарина?

— Нет!

— А про Зою Космодемьянскую?

— Кто это?

— Лучший мальчик и лучшая девочка страны. Им поставили памятники. Ты тоже можешь стать памятником.

— Обрадовали!

— Все зависит от тебя. Если ты ему понравишься, он тебя не съест! Сделай это.

— Легко сказать «сделай это»! Откуда я знаю, как ему понравиться?!

— Хочешь жить в Кремле? Паникеры и трусы здесь долго не живут.

— Спасибо, утешили. Где платье от Версаче?! Мне обещали!

Похожий на Бога поморщился. Он отвык от примитивной наглости. Отвык от грубости. Полюбил нежные музыкальные инструменты вроде скрипки и пианолы. Уже долгие годы с ним разговаривали тихо, просительно, смиренно. Радовались его улыбкам, незлобивому голосу, любили его простые человеческие шутки. Нет, ему не поклонялись — этого бы он не допустил — его искренне любили, потому что было за что!

И вот — нате. Помощнички, сифонную клизму им в рот. Привели хабалку. Не проинструктировали. Не подготовили. Не вдохновили.

Похожий на Бога печально улыбнулся. Вышел в приемную. Встретил преданные глаза Курякина. Спросил:

— Ну что, врезать тебе между глаз? — он так шутил.

Преданный Курякин выкатил слезу. Он так страдал.

— За что, гражданин начальник?

— Догадайся.

— Девица не понравилась? Отбирал не я, отбирали Академия наук и Служба безопасности!

— Девица понравилась.

— Слава богу.

— Почему не научили говорить?

— Учили, гражданин начальник. Времени было в обрез. Говорить научили, молчать не научили. Виноваты!

— Ты все понял?

— Так точно. Мы — скоты! Ленивые, грязные и жадные! Позвольте доложить: зато верой и правдой! А ленивых уберем, грязных отмоем, жадных перевоспитаем!

— Дождешься у меня.

— Век воли не видать!

Курякин закончил два факультета МГИМО. Ботал по фене шутки ради. Развлекал.

Главное умение — весело отвечать на вопросы. Курякин этим умением овладел. И потому остался жив. Когда-то, в молодости, похожий на Бога тоже веселился на грани жизни и смерти. И тот, кто тогда принимал решения, сохранил ему жизнь. И даже сделал ее приятной.

Глава 14

Проблема в том, что Змея Горыныча надо поставить под контроль. Похожий на Бога всё ставил под контроль. Такой у него оформился жизненный стиль. Виды контроля использовал разные: финансовые, эротические, психологические, силовые и т. д. Иногда простой вид контроля не срабатывал, тогда приходилось выдумывать коктейль — комбинацию контролей. В деле комбинирования управляющих коктейлей похожий на Бога равных себе не имел.

После проведения контрольных операций обычно возникали некие виртуальные — или вполне реальные — кнопки, с помощью которых людьми и страной можно было управлять, как собакой Павлова.

Технологию создания управляющей кнопки он давно отработал. Первый шаг — прямой контакт с объектом. Контакт физический, интеллектуальный, эмоциональный. Ох как не прост первый шаг, иногда приходится конспектировать книги невероятной сложности, тех же Кьёркегора — Степуна, — когда осуществляется контакт третьей степени. Для контактов первой степени хватало бутылки французского коньяка. Контакты второй степени легко исчерпывались деньгами.

Дальше — просто.

Второй шаг — длительная и активная мастурбация самомнения противника. Третий шаг — неожиданное, внешне беспричинное, прекращение мастурбации и удар по самолюбию. Четвертый шаг — вычленение из повседневности признаков политической ошибки (обязательная реакция противника на удар по самолюбию). Пятый шаг — ультиматум. Или — или. Или кнопка во лбу, или дырка. Обычно выбирают первый вариант.

Случай с Горынычем вышел вон из привычного технологического ряда. Похожий на Бога не сомневался: безвыходных положений не бывает. «Выход всегда там, где был вход», — сказал мудрец. Проблема Горыныча временно выглядит неразрешимой, ибо вход — неизвестен: огнедышащая сволочь возникла ниоткуда. Сложная задача требует красивого решения. Хочешь не хочешь, со змеюкой нужен контакт. Контактера, правда, назначил сам Горыныч: девочка, девственница, коренной национальности. Так что выбора нет. То есть выбор сильно ограничен во времени и пространстве.

Но такова уж судьба каждого, кто похож на Бога. Приходится работать в стесненных обстоятельствах, и всегда — чужими руками.

Глава 15

Мониторы, связанные с камерами наблюдения, занимали целую стену в кабинете человека, похожего на Бога. В обычное время мониторы закрывала огромная, от пола до потолка, копия картины Сандро Боттичелли «Рождение Венеры». Сейчас картина уехала в стену, открыв голубые экраны с видами кремлевских помещений. Похожий на Бога щелкнул пультом, все экраны переключились на главный кремлевский зал.

Тридцать шесть камер наблюдения зафиксировали девочку Катю (она же — специальный агент Клио) на фоне золотых стен и узорного паркета. А дальше случилось неприятное.

Головы Змея Горыныча вдруг стали плеваться. Обычной слюной — густым образованием белого цвета. Причем каждый отдельный плевок попадал точно в хрустальный объектив камеры наблюдения.

Одна за другой картинки на мониторах покрылись белой пеной. Застывая, пена превращалась в некое подобие старой дряблой задницы. Буквально через несколько секунд похожий на Бога увидел перед собой тридцать шесть задниц. Более того, ему показалось, что задницы улыбаются. И ясно было, почему задницы так нагло себя ведут: все тридцать шесть микрофонов от воздействия коварной слюны гнусно захрипели и отключились.

Информация кончилась. Похожий на Бога потерял источник знаний. Его интеллект был коварно кастрирован.

Надо отдать ему должное: похожий на Бога никогда не терял присутствия духа и чувства юмора.

— Битва евнухов с драконами! Китайский роман! — сказал он в ответ на появление видеозадниц. Сказал негромко и весело.

Глава 16

Катя ступила в огромный Георгиевский зал, не видя ни золота стен, ни живописи потолков, ни палисандрового узора паркета. Она вообще ничего не видела, ибо от страха закрыла глаза. И так стояла рядом с высокой чеканной дверью, сверкающей золотом.

Дверь закрылась за ней торопливо и бесшумно. Катя услышала, как щелкнули задвижки и запоры — видимо, дверь укрепили с внешней стороны, на всякий случай, если Горынычу вздумается погулять по кремлевским покоям.

Имея желание выйти вон, Горыныч легко спалил бы дверь и расплавил стены — однако это соображение в панике не приняли во внимание. В панике много делается глупостей. За неделю, пока искали девочку, двери и стены зала с внешней стороны обварили в три слоя тугоплавкими титановыми листами, из которых делают двигатели космических кораблей. Научные данные о температуре огня, выдыхаемого Горынычем, отсутствовали. Но, с другой стороны, ничего более тугоплавкого, чем этот космический материал, в распоряжении правительства не было — так что ограничились титаном. Реально — для самоуспокоения. Как говорится, сделали, что могли.

Лязгнули запоры — один, другой, третий; бронебойные сейфовые замки рыча углубились каждый в свое родное бронебойное гнездо. Наступила тишина.

В этой тишине Катя услышала голос, негромкий и, как ей показалось, вкрадчивый:

— Открой глаза, деточка.

Она открыла глаза и увидела перед собой чудо-юдо. То есть никакого огнедышащего дракона в зале не было. Сидел за царским письменным столом толстяк о трех головах. Причем головы Кате показались очень знакомыми по школьным учебникам.

Секунду спустя Катя их узнала. Да и как было не узнать?!

Левая голова, грустная, кудрявая и очкастая, как две капли чего-нибудь, напоминала Антона Павловича Чехова. Центральный профиль, лысоватый, скуластый и злой, бесспорно принадлежал Федору Михайловичу Достоевскому. Морда справа кустистыми бровями и развесистой бородой формировала незабвенный облик Льва Николаевича Толстого.

— Не бойтесь, деточка, — сказал очкарик Чехов. — Мы вас ждали!

Глава 17

Похожий на Бога совершенно не опасался Змея Горыныча. Не боялся этого трехчленного головастика ни с какой стороны. Похожий на Бога знал, что ему достаточно попросить, и головастик исчезнет без объяснения причин. Кого он просил, похожий на Бога не знал. Он поднимал глаза к небу, превращал тело в напряженную каменную стрелу, — тело в такие секунды дрожало, как атомный ледокол, взгромоздившийся на стену пакового льда, — и мысленно желал чьей-то смерти. Месяц-другой спустя объект уходил из жизни безо всяких видимых причин: инфаркт, автокатастрофа, подавился сарделькой.

Справедливости ради заметим: похожий на Бога использовал губительный дар не слишком часто. То есть крайне редко на самом деле. Когда не получалось разрулить ситуацию обычными кремлевскими пилотажными фигурами.

Кто из двух Властителей Небесных выполнял его просьбу, похожий на Бога не знал. И не интересовался. Достаточно было понимания, что такая сила ему дана. Зачем? Именно затем. Чтобы не было преград.

Горыныч — преграда? Или опора?! Вот в чем вопрос. Любимый вопрос.

Глава 18

— Зачем это мне садиться? — в страхе попятилась Катя.

— Не ерепенься, — буркнул борода Толстой. — Садись, в ногах правды нет!

— Постою! — упрямо мотнула головой Катя. — Я не устала!

Диванчик, на который ей предлагалось присаживаться, размещался довольно близко от резного письменного стола. И Катя здраво полагала, что стоять у отдаленных дверей — безопаснее.

Размышления о своей безопасности всегда уместны — даже если ты стоишь на табуретке с петлей на шее.

— Садись, коли просят! — мрачно прохрипел припадочный Достоевский.

Катя приблизилась к диванчику, по-лягушачьи подгребая подростковыми ногами-ластами, пристроила на кремлевский золотошвейный гобелен тощий задок и пригорюнилась. Диванчик оказался упоительно мягким.

Глава 19

Похожий на Бога впервые обнаружил свой губительный дар, когда отправил на тот свет ненавистную тещу. Теща ему досталась совершенно анекдотическая: тупая, грубая, истеричная. И женился похожий на Бога не на жене, а именно на теще, поскольку теща работала в одном из малюсеньких, но весьма привлекательных кабинетов Кремля.

Все произошло случайно — знакомство, ухаживание, торопливый юношеский секс. Но похожий на Бога знал с детства: ничего случайного в его жизни не будет! И когда обнаружил, кто родил его равнодушную возлюбленную, немедленно включил рычаги бешеной страсти и женился. Так попал в Кремль. Поначалу мучился в должности кремлевского курсанта, два года чеканил шаг у могилы Неизвестного солдата. После дембеля получил место в роте охраны. И пошло-поехало.

Похожий на Бога тогда еще совсем не походил на Бога. Был маленький, ладненький, скромненький, работящий и покладистый. К дням рождения начальства сочинял стихи-поэмы. Придумал этот поэтический подхалимаж еще в школе, когда ознакомился с одой великого Державина (который, в гроб сходя, благословил) на тезоименитство великой императрицы. Так что, можно сказать, великий Державин благословил и его тоже — две сотни лет спустя.

Глава 20

Толстяк с тремя головами сидел напротив Кати и улыбался всеми тремя головами одновременно, хотя и по-разному. Очкарик Чехов кривил рот, припадочный Достоевский щурил глаз, а борода Толстой пришлепывал толстыми жадными губами.

Катя была девочка юная, но смышленая. Про любовь престарелых эротоманов к маленьким девочкам подруги рассказывали в минуты взаимных откровений — после домашнего просмотра какой-нибудь порнушки. Бывало, подруги делились собственным опытом, пугающим и притягательным одновременно.

Короче говоря, Катя была девственницей не по убеждениям, а волею случая. И насчет толстяка с тремя старосветскими головами особенно не заблуждалась. Поэтому первая мысль, посетившая девичью головку после обретения чуда-юда, не на шутку смутила.

Если у него три головы, то и тот самый мужской инструмент у него тоже имеет три ствола? Или нет? А если да, то как? Что будет? Подумать страшно.

С другой стороны, руки — две, ноги — две, всё как у людей. Может и со всем прочим обойдется?

Глава 21

На уроках литературы одноклассники хихикали, кукожили носы, злобно вымучивали тяжеловесные державинские строки, написанные полумертвым языком XVIII века. А похожий на Бога тут же уловил суть. Смысл. Понял могущество слова. И через недельку накатал поэму ко дню рождения классной руководительницы. Та растаяла. И заказала ему юбилейную поэму для директора школа. Тот просиял, выслушав изобретательное стихоплетство, посвященное терниям директорской судьбы. Тут же освободил юного поэта от уроков, потребовал немедленно сочинить оду заместителю министра. Заместитель женил сына, директор школы попал в список гостей. Стихотворное поздравление молодых показалось директору и своевременным, и уместным. Так пошло-поехало. Заместитель министра осчастливил стихами своего начальника, тот — своего... Оказалось, власть предержащие обожают стихи. Не вообще стихи, а конкретные, посвященные их властительному брюху.

Почему Союз писателей выпустил из рук это могучее оружие, почему отдал на откуп никому не известному ловкачу — знает один Создатель. Такова жизнь: умных много, ловких мало!

Судьбе было угодно сочинить лихой сюжет. Она вознесла простого человека из рабоче-крестьянской семьи в небесные сферы. И в конце концов сделала похожим на Бога. Зачем? Спросите у автора сюжета, если сможете!

Глава 22

— Гибнет страна-муравия. Будем реанимировать, — сказал очкарик Чехов.

— Зачем спасать мудаков? — ответила специальный агент Клио.

— На этот вопрос нет ответа, — нахмурился припадочный Достоевский. — Такая у нас профессия. Нас,

Горынычей, посылают для реанимации. Приходим, помогаем, огнем и хвостом.

— Приходим. Спасаем. Уходим, — поддержал борода Толстой.

— Зачем притворяться дракончиком? — осторожно поинтересовалась спецагент Клио.

— Народ требует, — буркнул припадочный Достоевский. — По-другому не понимает. Любит, когда его жрут в паленом виде. Не зря шашлык — национальное блюдо.

— Вам надо, вы и спасайте! — произнесла спецагент Клио. — Я тут при чем?

— Ты хамить-то прекрати, — кислым голосом отозвался очкарик Чехов. — А то ведь сожрем к чертовой матери.

— Подавитесь! — уверенно сказала спецагент Клио.

Три головы переглянулись.

— Если бы руки принадлежали мне одному, — сказал очкарик Чехов, — я бы развел руками.

— Будем спасать то, что есть, — вздохнул борода Толстой.

— То, что осталось! — скрипнул зубами припадочный Достоевский.

— Ну да, ну да, вы предупреждали! — насупился борода Толстой. — И хватит об этом. Ваших заслуг никто не отрицает. Работать надо, а не хвостом махать.

— С кем работать? Вот с этим? — взвился припадочный Достоевский.

— А что? — сказал борода Толстой. — Детективы писать сможет. Научим — будет писать. Вот и вернем культуру в массы!

— Простите, — вмешался в перепалку очкарик Чехов, — вы сказали, культуру?

— Да, я сказал культуру. И не надо на меня так смотреть. Один припадочный, другой чахоточный. Я среди вас — единственная здоровая голова. Извольте слушать!

Глава 23

Теща в своем кремлевском кабинетике лоснилась добротой, как масленичный блин медом. Ворковала, а не разговаривала. Мурлыкала по телефону, снимая трубку аппарата с гербом. Кокетливо стреляла глазками, решая государственные вопросы. Короче говоря, олицетворяла женственность в одном отдельно взятом мужском санатории. Но, придя домой, рычала от бешенства, сбрасывала вместе с пальто все гадкие приспособления и уловки. Аппаратный санаторий называла крематорием. Настаивала на праве дома быть собой. Расслаблялась и оттягивалась.

Мужа она быстренько довела до окончательного инфаркта. Выпрямила-проутюжила все мозговые извилины родной дочери. И тут напоролась на зятя.

Зять, тогда еще не похожий на Бога, терпел и улыбался, терпел и улыбался. Изредка, запершись в туалете, давал волю природным чувствам. Там все и произошло. Как-то перед сном, униженный и оскорбленный почище героев одноименного романа, он нырнул в туалетную комнату. Закрыл дверь на задвижку, поднял глаза к лепному потолку, обратился в каменную стрелу, сотрясаемую волнами космического гнева. И попросил. Кого? Не знал кого. Просто попросил.

Две недели спустя теща улетела отдыхать во Францию и неожиданно утонула в теплых волнах Средиземного моря.

Похожий на Бога узнал о своем даре. И понял: все не просто. Не просто так небеса дают и отнимают.

На нем — миссия. И она выполнима.

Глава 24

— Про ваших внебрачных детишек мы кое-что слышали, так что не надо притворяться святым! — обиженно сказал очкарик Чехов. — Тем более, как известно, это именно вы — кривое зеркало русской революции!

— Я — зеркало первой русской революции, а не второй! — обиженно возразил борода Толстой. — Если бы идею непротивления злу насилием воспринял народ.

— Что говорить о том, чего народ не воспринял? — набычился припадочный Достоевский. — Может быть, непротивленцам не стоит больше учить жизни? Мы, припадочные, как-нибудь обустроим Россию по своему разумению. Поверьте, будет хорошо.

— Ага! — борода Толстой зашелся дробным старческим смехом. — Построите всеобщее счастье без единой слезы ребенка? Посмотрим, как это вам удастся! Вот он, ребенок, перед вами. Ей пива не дадут — она и заплачет!

— Господа, — мягко остановил дискуссию очкарик Чехов. — Нужны идеи, а не взаимные претензии. Лев Николаевич, мы готовы выслушать вашу точку зрения. Вы полагаете, страну спасут детективы?

— Конечно, — сказал борода Толстой. — И не просто детективы, а именно женские детективы. Катерина тут напрямую пойдет в дело. Пойдешь, Катерина?

Он улыбнулся спецагенту Клио, обнажив кривые стертые зубы. Спецагент Клио ничего не поняла из их разговора, кроме одного: сегодня ее не сожрут.

— Грамоту она знает? — кисло поинтересовался припадочный Достоевский.

— Грамоту знаешь? Письму обучена? — подхватил борода Толстой.

— Обучена, — сказала спецагент Клио. — Но не люблю писать. Можно сказать — ненавижу! Особенно сочинения.

— А кто любит... — покачал головой припадочный Достоевский. — Мы, что ли? Подопрет нелегкая, так и напишешь. И то сказать, рукой водить, не разгибаясь, да еще целых полгода — за какие-то подлые копейки. Разве у нас романами проживешь?

Глава 25

Президент-победитель поначалу, в детстве, конечно же, гордился Кремлем и любил его, как и все примерные школьники. Но вот когда подрос, сделал карьеру и первый раз самым привычным образом помочился в японский фарфоровый унитаз прямо в кремлевских стенах — тут с ним приключилась психологическая аберрация.

Унитаз, надо сказать, был удивительный, именно что кремлевский — он играл музыку, сам себя дезинфицировал и обволакивал благовониями, располагал дисплеем, на который немедленно выносились результаты анализа мочи, и прочее-прочее-прочее, включая такую мелочь, как подогрев сидения, изготовленного по индивидуальному слепку с задницы Президента. То есть чудеса на уровне унитаза имели место быть, но сам факт того, что в кремлевское чудо можно было заурядно «отлить», как-то изменил психику Президента, его отношение к Кремлю, да и к стране в целом. Все оказалось проще, примитивнее, доступнее, чем это представляется по другую сторону краснокирпичной венецианской стены.

Годик-другой спустя ездить в Кремль ему надоело. Мигалки, сирены, опасные московские улицы — к чему это? Тратить драгоценное время жизни на поездки — и к кому? К подчиненным? Зачем? Если они подчиненные — пусть и демонстрируют свое подчинение, приезжают на поклон, тратят свою жизнь на суету сует. А он, Президент-победитель, разве не в состоянии возвести пару-тройку затейливых башенок в синем реликтовом лесу, на берегу сказочного серебряного озера, где воздух свеж и прохладен в любую погоду, бодрит и румянит, радует глаз драгоценными пейзажами в стиле музейного Левитана.

Короче говоря, кремлевский свой кабинет Президент-победитель посещал крайне редко. Жил и работал в доме с башенками на берегу озера. К нему ездили по скоростной трассе литеры А. Для срочных случаев оборудовали видеотелефон. Которого очень боялся похожий на Бога. Ибо разговор по видеотелефону лишен дружеского магнетизма и несколько фальшив по своему электронному звучанию. Маленькая же фальшь очень быстро может привести к утрате большого доверия.

Похожий на Бога плюхнулся в салон бронированного немецкого лимузина. Лимузин помчался во дворец с башенками на берегу озера — докладывать.

Глава 26

— Не буду я ничего писать, — огрызнулась Катя. — Вам надо, вы и пишите!

— Молчи, сожру, — нервно сказал припадочный Достоевский. И тут же превратился в голову дракона. Огнедышащая морда на длинной гибкой шее приблизилась к спецагенту Клио, дохнула в лицо баннопрачечным жаром, от чего спецагент немедленно прикинулась хныкающей сопливой девчонкой. А голова Горыныча прошептала прямо в зеленое от страха детское ухо: — Достала уже! Тебя, что ли, спрашивают? Задают вопрос — отвечай коротко и ясно «да-нет»! «Читать умеешь?» — «Да»! «Писать умеешь?» — «Да». Твоя любовь никого не интересует! Обойдешься без любви! Дело государственное! Страну спасать надо!

— А что вы про нашу страну знаете?! — всхлипнула Катя. — Сидите в Кремле, конфеты жрете! А страна давно на пиво перешла! Пива хочу!

— Ну вот, что я говорил? — вздохнул борода Толстой.

Голова припадочного Достоевского немедленно вернулась на место, явно довольная результатом. Глаза его непривычно повеселели:

— Ах, как хорошо, как славно! Вот для этого она и нужна! Она — сегодняшняя. А мы — вчерашние! Ее руками наше тесто замесим — знатный каравай получится. Пива хочешь? Пей, деточка! Дайте ей безалкогольного!

Откуда-то из недр царского стола вынырнула банка пива. Чудо-юдо, оно же Горыныч, оно же Достоевский-Чехов-Толстой в одном флаконе, взмахнуло рукой, банка полетела в сторону Кати, Катя ловко ее поймала, щелкнула колечком-открывашкой, пригубила. Скривилась:

— Ваше безалкогольное — чистые помои. Дайте нормального пива, люди! Я уже взрослая!

— Но-но! — строго одернул ее борода Толстой. — Не балабонь! Работать будем на тверёзую голову. Дело требует внимания! Садись и пиши.

— Чего писать-то?

— Сверху пиши: Екатерина Измайлова!

— Это кто?

— Ты.

— Я — Катерина, но не Измайлова!

— Так надо. Непременно чтоб имелся псевдоним. Требуется женщина-загадка с понятной фамилией.

— Я — загадка! Но не женщина! Пока что! — нагло отрезала Катя.

Борода Толстой немедленно превратился в огнедышащую массу, протаранил пространство золоченого зала, оказался мордой у носа Катерины, дохнул в лицо вонючей серой.

— Поняла! Все поняла! Измайлова — так Измайлова. Написала! Чего еще? — торопливо согласилась Катя.

— Теперь — отступи к середине страницы. И рисуй название. Заглавными буквами. «Битва евнухов с драконами. Роман»!

— Китайский роман! — хихикнул очкарик Чехов.

— Согласен, — сказал припадочный Достоевский. — Пусть будет китайский роман. Актуально.

Глава 27

Дом-дворец с башенками на берегу озера был замечателен еще и тем, что страшные, иногда даже катастрофические проблемы в этом доме как-то теряли вселенский масштаб и трагический накал. У берегов серебряного озера, в тени синевато-зеленоватого бора проблемы делались обыденными, привычными, житейскими. Президент-победитель любил обсуждать их, гуляя по сосновым дорожкам под музыку птичьих голосов. Подмосковные птички мастерством звукоизвлечения давали сто очков вперед великим Страдивари и Гварнери, причем совершенно бесплатно. Вместе с авторитетом великих кремонцев тут сдувались и другие мировые проблемы.

После того, как растаяла вечная мерзлота, а он — выжил, и не просто выжил, а забрался на самый верх пирамиды жизни, Президент-победитель вообще перестал чего-либо бояться.

— Что делать? Ничего не делать, — сказал он. — Дали ему девку, как он хотел? Ждите результата. Не надо искать сложных решений, когда есть простые. Простое объяснение всегда оказывается самым эффективным. Кстати, девки иногда творят чудеса!

Президент-победитель старался изъясняться формулами, короткими и зримыми. Если удавалось родить хорошую шутку, считал, что прожил день не зря. Хорошие шутки уходят в народ. А народ ради красного словца стерпит и голод, и холод, и продаст, как известно, родного отца. Красное слово животворит и питает этот непрерывно размножающийся биологический бульон, который своей покорностью создает ощущение истинного величия власти и полноты жизни.

Глава 28

Похожий на Бога вернулся в Кремль. И принялся ждать. Ждать пришлось недолго. Примерно три недели. Забота одна: кормить незваного гостя по расписанию — завтрак, обед, ужин. То есть проблем никаких, тривиальный бенефис кремлевской кухни.

В первый же день змеюка затребовала карандаши и много бумаги.

— Зачем? — осторожно поинтересовался похожий на Бога.

— Цветочки будем рисовать, — ехидно ответила гидра залетная устами спецагента Клио.

Похожий на Бога заподозрил неладное. Все мировые кровопролития, возмущения, войны, бунты и революции, начинались писанием книг. Поэтический мусор типа «Город солнца», «Капитал», «Государство и революция», «Моя борьба» рождался в кабинетной тиши, вслед за чем неминуемо наступал конец света. И так было в эпоху всеобщей неграмотности! Что же говорить о днях сегодняшних, когда за окном эпоха фейсбука, твиттера и поголовного электронного чтения?

Вот почему похожий на Бога не любил книг. И как в воду глядел!

Спустя три недели дверь золотого Георгиевского зала отворилась. Катя, она же спецагент Клио, предстала на пороге. Живая, невредимая, слегка утомленная. Под мышкой держала толстенную папку, набитую исписанной бумагой. Небрежно протянула папку ему, похожему на Бога.

— Откуда кошелек? — игриво спросил он.

— Это не кошелек, — строго ответила Катя. — Это рукопись.

— Неужели, — хмыкнул похожий на Бога. — Головастик написал роман?

— Роман написала я! Называется: «Битва евнухов с драконами»!

Похожий на Бога изменился в лице, что с ним приключалось крайне редко. И было от чего. В названии романа он услышал свои собственные слова, отлитые в граните. Три недели назад он произнес эти слова вполголоса, у себя в кабинете, без свидетелей, наедине с вечностью.

Мучительно сознавать, что твой кабинет, самое секретное помещение Кремля, прослушивается. Название романа не оставляло почвы для сомнений.

Глава 29

Идея рухнула. Простая идея: жить не по лжи, ничего не просить, ни в чем не участвовать — подло подвела. Я не лгал, не просил, не участвовал. И что? Пришли, объяснили: «Мормышкин! Ты — случайное число в нашем компьютере!» Оказывается, есть законы случайных чисел. По которым, даже если ты никому не лжешь (кроме самого себя, но это ненаказуемо), ничего не просишь и ни в чем не участвуешь — за тобой можно прийти и вырвать у тебя сердце или откусить башку. Оприходовать по полной программе, ибо так решил всемогущий Компьютер.

Я выжрал бутылку, вторую, пал на землю, обмочил штаны, спросил у неба: «За что?» Ответа не услышал. И тогда мне захотелось превратиться во вселенский кошмар. Подарить миру настоящее кошмарное увеселение. Чтоб затошнило всех и сразу. Хотя я понятия не имел, как это сделать.

Вернулся домой, лег на диван и стал думать о вселенском кошмаре. Лежал неделю, две, три. Ничего не приходило в голову. Это меня озадачило.

Я всегда был уверен, что легко овладею секретом гениальности, если захочу сосредоточиться. Не срасталось до поры до времени по причине отсутствия желания. Отвратительный мир не продуцировал желаний. Я молча презирал свою жизнь и этим довольствовался. Почти гордился.

И вот сейчас, вдруг, когда по-настоящему захотелось породить всемирно-исторический ужас, забуксовали слепоглухонемые мозги. Отвыкли работать? Я выругался длинно, грязно и, как всегда, молча.

Глава 30

Похожий на Бога был осторожен в словах. Каждая его фраза имела имела множество значений, несла в себе два, три, иногда четыре смысла. Умение часами говорить образно, остроумно — ни о чем — сделало его тем, кем он стал.

Когда попадаешь в структуру, производящую только слова, значение слова безмерно возрастает. Это хорошо знают поэты. Но даже великим поэтам не дано словами дробить чужие судьбы. Только поэзия власти рождает истинных гениев, способных наполнять поэмы живой человеческой кровью.

Похожий на Бога знал цену словам и умел делать слова равновеликими драгоценному злату, — а иногда и дороже. Но разговаривать в условиях прослушки — особый дар. Понимание того, что стальная игла микрофона введена в твой мозг и транслирует мысли в чужое враждебное ухо, — одно подозрение это рождает пугающую дрожь сердечной мышцы. А тут — нате вам, держите бесспорное доказательство, написанное детским почерком на листе формата А4!

— Позвольте прочитать рукопись? — осторожно поинтересовался похожий на Бога.

— Не надо читать! — совершенно хамским голосом объявила спецагент Клио. — Печатайте! Срочно!

— Вдруг требуется редактура?.. — похожий на Бога суетливо попытался перевести разговор в шутливый регистр.

— Редактура не требуется! — нагло заявила спецагент Клио. — Пропуск мне выпиши. Я в гости поеду.

— Вам пропуск не нужен, — обласкал ее взглядом похожий на Бога. — Вас отвезут, привезут! Охранять будут, как зеницу ока! А зачем вам гости, позвольте узнать? И куда поедете?

— Горыныч просил кой-чего. Погуляю и вернусь, — сказала спецагент Клио.

— Очень хочется поговорить, — прошептал похожий на Бога. — Найдете минуточку?..

— Заткнись, надоел, — грубо ответила Катя.

Интересная подробность. Катя стала ему «тыкать» и хамить, а он, человек, похожий на Бога, вдруг начал подобострастно отвечать на вы рядовому агенту. Неужели? Позвольте объяснить: он всегда безошибочно определял, кому говорить «ты», а кому «вы». Это и делает человека похожим на Бога.

Глава 31

Естественно, Горыныч ни о чем Катю не просил. Ей просто захотелось на минуточку появиться дома, пройтись по двору своего детства — в новом, кремлевском, обличии: охрана, власть, Версаче. Захотелось всех «умыть» — предков, одноклассников, соседей, знакомых. Это же так приятно, когда на тебя, вчерашнюю двоечницу, таращат удивленные глаза и удивление медленно превращается в страх.

— Ой! Ой! — заголосила мамашка. — Доченька! Кровинушка! Живая!..

— Не ори, — раздраженная Катя прекратила словоблудие мамашки. — Я на минутку. Мобилу забрать. Меня ждут в Кремле.

Мамашка отключила рыдания и включила естественный природный скрип.

— Ты чё теперь, у них работаешь?

Папашка лежал на диване и привычно молчал. Возвращенная дочь выглядела роскошно, вызывающе. Она словно побывала в популярной телепередаче, где стилисты и модельеры за большие деньги нищих людей на один денечек превращают в олигархов. Нищие олигархи назавтра сходят с ума. Вот и дочь стала чужой. Это было еще страшнее. Ее не убили. Ее просто отняли. Желание спроектировать вселенский кошмар материлизовалось в глухое злобное отчаяние. Текучая слабость охватила слезные железы.

— Доченька. — прошептал папашка. — Ты вернешься?

— Куда? Сюда?! — издевательски спросила Катя.

— А ты бы для нас квартирку новую испросила! А то приехала из Кремля с пустыми руками! — сварливо попрекнула мамашка.

Глава 32

Похожий на Бога шерстил кабинет — весь, до канцелярских подштанников. Бригада службистов дотошно обследовала пол, потолок, стены, мебель и технику. Никаких микрофонов, спрятанных в ножку стола или стрелку жидких часов Сальватора Дали, подаренных ко дню рождения, службисты не нашли. Следовало признать: прослушка работает на каком-то немыслимом техническом уровне. Главный службист посоветовал перейти для работы в стальную холодильную камеру с заземленными стенами.

Похожий на Бога надел кальсоны, валенки, тулуп — и ушел думать в кремлевский морозильник, который для этого дела очистили от стратегического запаса еды. Роман Катерины Измайловой лег на нержавеющий разделочный столик. Похожий на Бога открыл папку. Скрипнул зубами, прочитав название. Перевернул страницу. На втором листочке рукописи увидел начало текста: «Идиоты-специалисты посоветовали ему закрыться для работы в заземленной холодильной камере. Он сделал это. Ему и в голову не могло прийти, как легко и просто читаются его мысли...»

Капля противного холодного пота сформировалась где-то в области шеи и поползла вниз по ложбинке позвоночника. «Когда человек потеет в холодильной камере, это диагноз», — сказал вполголоса. Чувство юмора ему и тут не изменило.

Торопливо открыл третью страницу. Нашел фразу: «Когда человек потеет в холодильной камере.» Отложил рукопись. Ситуацию следовало обдумать. Но при этом думать было нельзя — противник слышал мысли.

Противник, который угадывает мысли, попался впервые.

Глава 33

— Чего орешь? — сказала Катя. — Чё ты на меня орешь, старая дура?! Хочешь квартиру? Попроси! Спокойно. Вежливо.

— Я — старая дура? — не веря своим ушам, переспросила мамашка.

— А что, молодая? Разговаривать научись! Пердило кефирное!

— Я — твоя мать! — прошипела мамашка, и гордость послышалась в ее голосе. — Кто тебе жизнь дал, прошмандовка? Кто носил девять месяцев? Грудью кормил? Жопу мыл?

— Тебя просили? — холодно поинтересовалась Катя.

— Что? — растерялась мамашка.

— Носить, кормить, жопу мыть — я тебя просила?

— Н-нет.

— Вот и заткнись. Кстати, от твоего молока у меня был вечный понос. Забыла?

Глава 34

Печатать роман было нельзя, это похожий на Бога понял совершенно отчетливо, как только просмотрел роман до середины. Внешне роман походил на заурядный детективчик, написанный в меру пошло, в меру мастеровито и достаточно лихо. А вот содержание... В развлекательную почву детективного романа автор насмешливо зарыл большую политическую собаку. С документальными подробностями излагалась одна из главных тайн государства, а именно: источник личных негласных доходов Президента-победителя. Президент-победитель монополизировал торговлю кефиром на родине и за рубежом. То была одна из гордостей технической модернизации отечества: кефир победил йогурт. Не просто победил — уничтожил под корень. Немерянные вложения бюджетных денег принесли результат. Страна могучей десницей накрыла мировой рынок кисломолочных продуктов, стала монополистом, наконец-то поставляла за рубеж не сырьевые ресурсы, а продукт глубокой переработки коровьего молока, чем вполне обоснованно гордилась.

И вот, оказалось, деньги за кефир оседают в оффшорах. Перетекают из одной дружественной фирмы в другую, меняют цвет, форму, запах, стираются, сушатся — «отмываются», говоря на жаргоне финансистов-рецидивистов, — и превращаются в личные миллиарды Президента, охраняемые его собакой Баскервилей по фамилии. Фамилия в романе была названа липовая, но очень похожая на настоящую. Настолько похожая, что не могло возникнуть разночтений.

Как всякий порядочный детективный роман, этот не обошелся без погонь, отравлений, контрольных выстрелов в голову и таинственных смертей. Иногда убивали персонажей, отвратительно похожих на друзей Президента. То есть в книгу запрятали умысел — весьма прозрачный.

Умысел требовалось нейтрализовать, его следовало немедленно обратить себе на пользу.

Как это сделать, когда подслушивают мысли?!

Такой задачи судьба перед ним еще не ставила. Надо было научиться врать самому себе, врать мысленно, при этом контролируя и конструируя вранье таким образом, чтобы поверил могущественный противник, а ты, сам, управляя собой, не формулировал желаний. То есть требовалось овладеть искусством формировать желания, не обозначая их словом.

Был и второй вариант защитных действий: наполнить мозг мощным потоком паразитного сознания, таким мощным, чтобы его технически невозможно стало контролировать. И там, внутри потока, уметь извлекать из интеллектуального шума ключевые слова, складывать их в управляющее воздействие, но так, чтобы шифровальный пароль, скрывающий смыслы, опять же, не формулировался словами.

То есть надлежало: отказаться от слова как инструмента власти, овладеть чувственным миром, превратиться в животное.

Как только похожий на Бога нашел решение задачи, он просто воспарил на крыльях любви и уважухи. Любви к себе и уважухи к своему гению. Он опять нашел выход! Расстрельная команда будет маршировать на параде, вместо того чтобы хором выпалить ему прямо в грудь!

Мысли такого уровня еще никогда не приходили ему в голову. Следовало признать: холодильная камера оказалась прекрасным местом для интеллектуальных дискуссий.

Что совсем не удивительно для человека, рожденного и выросшего на вечной мерзлоте.

Глава 35

— Я прочитал ваш роман, — сказал похожий на Бога. Катя вернулась в Кремль и шла в Георгиевский зал. Похожий на Бога поймал ее в коридоре, пристроился за плечом и двинулся следом. — Вы действительно желаете его напечатать?

— Желаю! — гнусаво передразнила его спецагент Клио. — Что я, зря горбатилась три недели?

— Это можно обсудить.

— Не надо ничего обсуждать. Горыныч сказал: роман — печатать! — отрезала спецагент Клио. — И побыстрей! Ты чего это в валенках летом? Ноги мерзнут? Дуй к Горынычу, он быстро согреет!

Похожий на Бога оценил шутку вежливой улыбкой. Попытался затянуть время и выйти на предметный разговор:

— Вы роман сами писали?.. Или кто помогал?

— А тебе какое дело?

Похожий на Бога, к сожалению, не знал подробностей второго пришествия Горыныча. Похожий на Бога и не подозревал, какие художественные силы поддерживают творчество малограмотной Кати. Поэтому, естественно, привиделась ему опасная интрига. Лица интриганов скрывались во тьме и вызывали беспокойство. Кто-то невидимый стоял за Катей и Горынычем. Невидимый, судя по всему, приволок Горыныча в Кремль. Кто? С какой целью?

— Наше самое лучшее издательство займется романом. Вы же понимаете, верстка, макет.

— Какой еще макет?! Никаких макетов, книгу давай!

— Художник рисует обложку, рисунок называется макет. Потребуется время. Книга должна быть красивой.

— Три дня!

— Неделя, вы же понимаете.

— Заткнись и слушай. Горыныч дал три дня. Андестенд?

— Если не секрет, зачем вы ездили в город, Катюша?

— Я новую квартиру родителям пообещала. Ты понял?! — Катя скрылась за дверями Георгиевского зала, услужливо открытыми для нее лучшими в мире бойцами спецназа ГРУ. Двери закрылись, лязгнули засовы, повернулись по часовой стрелке колеса сейфовых запоров.

Глава 36

Родителей подняли в тот же вечер. Спокойные молодые люди в строгих костюмах предложили переменить жилье.

— Вот так сразу? — удивилась мамашка.

— Чего тянуть? Сели, поехали, — сказали молодые люди.

— А вещи собрать? — не унималась мамашка.

— Ничего не надо собирать. Там все есть. А ваше барахло отправьте на помойку.

Квартира оказалась огромным пентхаузом в доме на набережной. Новом доме на новой набережной. Паркет красного дерева, мрамор, инкрустированная золотом ванная с краном в виде головы Афродиты, золоченые кованые люстры, светящиеся витражи на потолке, итальянские шкафы, кровати и диваны. Стильно, дорого, удобно. Белое с золотом. Золота было немеряно, прямо как в Кремле, и даже больше: ручки на дверях — и те подверглись золочению.

— Покрытие, пятнадцать микрон чистого золота. — подобострастно пояснил халдей с ключами, предъявивший квартиру.

Мамашка открыла шкаф, задохнулась от восторга — он был набит одеждой на все случаи жизни.

— Размеры разные — выберите что подойдет, — пояснил халдей. — Остальное — выбросьте.

За окнами тридцать первого этажа переливалась огнями ночная Москва.

Я лег на диван и впал в отчаяние. Еще никогда в жизни меня не пытались купить. И вот теперь они сделали это. Словно догадавшись о моем желании учинить вселенский кошмар, подарили золотую клетку. Шестикамерный холодильник с компьютерным управлением, который прежде я видел только в рекламных проспектах, бесшумно работал на кухне. То есть в том тронном зале, который являла собой кухня. Холодильник был набит жратвой, названия которой я не знал, жратва сияла свежестью и манила волшебством жизни.

— Дура я, дура! Действительно, старая дура! — сказала мамашка. — Дом надо было просить! Чего позарилась-то на квартирку?!

Глава 37

У яда есть противоядие. У отравляющего вещества — антидот. У революции — контрреволюция. У белого пиара — черный.

Любвь и порнуха, две верных подруги, покоятся в сердце одном.

Похожий на Бога знал: подобное уничтожается подобным. Антипрезиденты рассчитывали возбудить народ чтением скандальных подробностей кефирного бизнеса? Вместе с антипрезидентским романом следовало выпустить в свет роман-альтернативу, то есть роман пропрезидентский! Рассказать подробности личного бизнеса парочки антипрезидентов. Противопоставить два романа, организовать общественную дискуссию и обратить возбуждение народа в чисто литературный конфликт. Прием простой, эффективный, очень действенный.

Так что похожий на Бога боялся рукописи минут десять-пятнадцать, пока не успокоился. Отдал должное морозильнику — здесь успокоение наступало значительно быстрее.

Опыт альтернативных дискуссий имелся, да какой!

Совсем недавно великому режиссеру были выделены великие деньги на великий фильм. Заранее было известно, что великий режиссер снимет великое дерьмо — он уже несколько лет кряду снимал только дерьмо и, видимо, был на это заточен обстоятельствами жизни. Но деньги дали — и целый год страна бурно обсуждала пустую трату на кинематограф миллионов долларов — благополучно позабыв о безвестно испарившихся кефирных миллиардах. Великим режиссером цинично пожертвовали, а экономическую дискуссию с божьей помощью весело перевели в дискуссию кинематографическую. Комбинацию придумал похожий на Бога — за подобные таланты его любил Президент-победитель.

Глава 38

Сам Президент-победитель был могуч, но простодушен. Первого в своей жизни антипрезидента разорил и посадил в тюрьму много лет назад. Испортил себе имидж, обрел долгоиграющую головную боль. Попал в цуцванг, как говорят шахматисты: держать в каталажке антипрезидента недемократично, но и выпустить нельзя — сочтут за проявление слабости.

И так плохо, и эдак хреново.

Тогда-то, за кефирными разговорами, похожий на Бога обрисовал, как легко и просто можно антипрезидентов превращать в евнухов — с помощью демократических инструментов. Президент-победитель идею оценил, назначил автора идеи своей правой руководящей рукой — сделал похожим на Бога.

Почему похожим? Потому что Богом был только он сам. Все остальные, с его любезного разрешения, могли походить на него отдельными частями тела.

Глава 39

Золотая клетка попыталась задушить меня, но ей это не удалось. Холодное бешенство привело в порядок мои мысли, спроворило ум. Я почувствовал: гениальное просыпается. Оно уже во мне. Живет, скрытое до поры до времени, как раковая клетка.

Да, гениальность — раковое образование, она возбуждает и убивает одновременно. А вы не знали?

Я победил золотую клетку одним ударом. Перестал пользоваться золоченым клозетом. Гадил по углам, где вздумается.

Правда, каждое утро приходила уборщица с моющим английским пылесосом и экологическими французскими шампунями, наводила в квартире идеальный хирургический порядок. Однако стоило ей выйти за дверь — я обнажал чресла, и золотая клетка корчилась безъязыкая. Жена орала как резаная, ей очень хотелось быть новорусской канарейкой, но я-то знал: оно близится, близится — явление вселенского кошмара!

Ничто не придает столько сил, так не приближает к сакральности, как обыкновенное мочеиспускание в подъезде. Я этого не знал. Был глуп и заражен вражеской пропагандой. Золотая клетка излечила меня.

Глава 40

Следует заметить, жизнь в Кремле несколько осложнилась. Когда твой прямой начальник проводит совещания в тулупе и валенках, как-то неловко попадаться ему на глаза, имея на себе костюм из тончайшей шотландской шерсти и английские кожаные туфли. Пришлось сменить дресс-код. Тулупы и валенки обрели аппаратную легитимность.

Проблема состояла в том, что больше ни у кого из кремлевских чиновников личного морозильника не было. Кондиционеры выдавали минимальную температуру плюс шестнадцать — и для замораживания потребителя не годились.

Пришлось потеть! С носов, ё-моё, капало. Ждали зимы, как библейские евреи манны небесной.

Но Господь не лишил благодати возлюбленных его сердцу чиновников — дал им болезненный щит и оружие защиты: распаренные тулупами сотрудники после визита в ледяной кабинет начальника тотчас заболевали, получали бюллетень на недельку-другую — и тем выживали.

Сигнальный экземпляр книги ровно через три дня взмыленный фельдъегерь доставил начальнику службы почт и отправлений Кремля. Тот, обливаясь потом, ринулся прямо в ледяной кабинет. Возможность посетить морозилку и простудиться всерьез обрадовала, начальник фельдъегерей шел по коридору вполне счастливый, предвкушая завтрашний халявный отпуск и недельное спасение от поганого тулупа.

Надо сказать, еще одно неудобство возникло в коридорах власти. Когда сотни зрелых упитанных мужчин и женщин непрерывно потеют, специфический запах не могут победить никакие дезодоранты. Ароматы клубились в коридорах и кабинетах, напоминая о реалиях химической войны, спасения от них не было никакого — кроме привычки.

Привыкнуть-то к запаху — привыкли, да вот выходя с работы пугали простых людей. Была высказана идея — простых людей тоже обязать носить летом тулупы, но предложение не прошло: справедливо опасались бунта.

Модельер и историк моды Александр Заика тут же выдал на гора новый фасон специальных летних тулупов: коротко стриженых и густо перфорированных. А также соорудил валенки из плетеных холодильных трубок. То есть превратил тулупы в подобие сеточки для волос, а валенки — в морозилки. Идеи великого модельера чиновникам очень понравились, но были отвергнуты из патриотических соображений: похожий на Бога мог новую моду неверно интерпретировать и воспринять как пародию на себя. Он-то не модничал, сидя в морозилке по шестнадцать часов в день, паковался в натуральную овчину и валяный войлок на благо отечества.

Зато идея прижилась среди попсы: густо перфорированные тулупы и валенки-морозилки пришлись ко двору мастерам отечественного этнического рока!

Глава 41

Похожий на Бога пощупал книгу. Обложка из тонкого дешевого картона — народный вариант. Золотые буквы. Портрет Кати и крупная подача фамилии: Измайлова. Все как просили.

Похожий на Бога удовлетворенно хмыкнул. Даже не включил маскировочный поток сознания — настолько был очевиден его тактический успех. Этот, с тремя головами, оказался наивен и далек от реалий кисельного берега.

Можно было даже похвалить себя за мелкое коварство — естественно, для маскировки не формулируя похвалу словами. Вполне достаточно теплого счастливого трепета сердечной мышцы.

Якобы народная — мягкая — обложка мгновенно отлучила от книги средний класс, опасную для власти экономическую элиту государства.

Много лет назад едва зародившийся средний класс поехал через открытые границы отдыхать в приморские зарубежные отели, выстроенные по законам не нашей культуры потребления. В чужой культуре роскошь заменяла вкус, а чрезмерное обжорство — мировую гармонию. У микробов, взращенных на вечной мерзлоте и ее скудных атрибутах, иммунитета от роскоши и обжорства не было. Страна обожралась роскошью, как ребенок пирожными. Когда средний класс немного разбогател — чудное, свежее, юное лицо страны покрылось прыщиками домов с башенками и средневековыми замками десять метров на пятнадцать, возведенными из дешевого искусственного камня. Посреди деревень и сельских погостов ни с того ни с сего возвысились альпийские псевдошале и провансальские якобы кантри.

В подобных интерьерах смотрелись полки с книгами под старину: золотой обрез, солидный переплет — имитация кожи и дерматина. Ловкие издатели немедленно удовлетворили спрос, книги (особенно детективы) теперь издавалась в формате энциклопедии Брокгауза и Эфрона. У самой активной части населения дешевая народная обложка вышла из употребления.

Иногда маленькое коварство приносит глобальный результат. Если помещено в нужном месте в нужное время.

Политический детектив — жанр специальный. Он требует подготовленного читателя. Средний класс книги в дешевых обложках не покупал. А нищие гопники, основные потребители дешевок, не интересовались политическими детективами — сложно, требует эрудиции (хотя бы в вопросах государственного устройства), социально активного сознания. Биологический бульон электората предпочитал фэнтези и сказочные уголовные расследования с клишированными конструкциями: убил, украл, попался; следак всегда умнее бандита, закон сильнее произвола.

Кстати, вместе с мерзлотой вдруг умерла «чернуха».

Хорошие книжки когда-то обозвали грубым словом: «чернуха».

Реализм уже давно объявили архаикой, хотя по-настоящему он еще и не начинался. Реализм улучшали эпитетами: фантастический, социалистический, магический. Простые честные рассказы о жизни объявили «чернухой». «Чернуха» была естественным врагом мерзлоты, ибо подвергала сомнению любовь к мерзлоте, наводила уныние и мешала микробам размножаться. Хозяева мерзлоты преследовали «чернуху», творцы «чернухи» считали себя героями и были таковыми — в отдельных случаях.

В новой жизни «чернуха» умерла естественной смертью.

Они нашли друг друга: читатель и издатель. Читатель не хотел напрягаться. Издатель не хотел напрягать. Умные литераторы сознательно притворились идиотами. Просто бизнес, ничего личного. Знаменитая фраза из бандитского фильма в применении к литературе обрела форму диагноза. Плохого диагноза. Ничего личного в рукописи — это ведь приговор. В прежние времена. А стало правилом.

Похожий на Бога снова включил маскировочный поток сознания. Там, внутри потока, он увидел первую книгу Катерины Измайловой, никому не нужную, лежащую за три копейки на макулатурных развалах, дожидаясь вторичной переработки. Похожий на Бога просто увидел это, не обозначая словами — как и подобает человеку с новым, животным мышлением. Взял книгу в руки, взвесил на ладони — нет, легковата, голуба, для борьбы с властью. Улыбнулся мечтательно.

Положил книгу на сервировочный столик. Покатил столик к дверям Георгиевского зала.

Глава 42

В золоченые двери постучали.

— Да! — ответила Катя. — Кто там?

— Это я! — раздался за дверями знакомый голос. — Книгу привез. Сигнальный экземпляр.

— Подождите, я не одета! — крикнула Катя. Она, конечно же, была одета. Просто ждала, пока чудо-юдо с тремя писательскими головами превратится в дракона. Процесс требовал времени — секунду, две. Особенно не любил превращаться очкарик Чехов, тянул сколько мог — огнедышащая морда была ему явно не по душе. Катя дождалась окончания очередного сказочного апгрейда, скомандовала. — Входите!

Лязгнули запоры, дверь приоткрылась, но никто не вошел внутрь. В щелку двери вкатился сервировочный столик, дверь торопливо захлопнулась, и опять загремели запоры.

Столик проехал метра два, остановился. На инкрустированной столешнице лежала книга. Одна-единственная. На обложке Катя увидела свое лицо. Зарделась от удовольствия.

Горыныч проделал обратную трансформацию. Трехголовый толстяк самодовольно развалился в кресле, брезгливо покосился на книгу шестью глазами. Он-то при виде живой книги не испытывал никаких романтических эмоций. А вот Катя.

Катя взяла книгу в руки. Книга была прохладная, какая-то гладенькая и приятная на ощупь. Лицо на обложке показалось симпатичным — хотя и взрословатым. Художник-оформитель, видимо, решил, что ему представили детское фото писательницы, и придал ей более солидный вид.

Неизвестно откуда родились материнские чувства. Да, она писала под диктовку — но писала сама, своими руками. Нередко своевольно заменяла одни слова другими, будучи уверенной, что так выйдет лучше. То есть книга вдруг оказалась родной. Ее захотелось прижать к теплой щеке и даже поцеловать — как всегда хочется поцеловать маленького ребенка.

Маленькие — они все ангелы! Откуда берутся сволочи?

— Автограф будем просить? — насмешливо проронил припадочный Достоевский.

— Конечно! — солидно склонил голову борода Толстой. — Жалко, что ли? Пусть порадуется детка!

— Ну-ну, — насмешливо сказал припадочный Достоевский. — Вот, значит, революция и началась. Под вашим, так сказать, руководством, Лев Николаевич.

— Не надо никаких революций! — возмутился борода Толстой. — Люди прочтут, осознают истину и воплотят в жизнь человеческую правду.

— Это каким же образом? — ехидно поинтересовался припадочный Достоевский.

— Правильно проголосуют на выборах, — твердо объявил борода Толстой.

— Так уж и проголосуют, — усмехнулся очкарик Чехов. — Хомо сапиенс, человек разумный, конечноконечно! Только в башке сплошная тарарабумбия. И это непобедимо ни в какие времена.

— Почему не попробовать? — обиженно пробасил борода Толстой. — Верю в наш народ. Я что, выдумал Платона Каратаева?!

— Выдумал, выдумал! — со странным весельем ответил припадочный Достоевский. — И Андрея Болконского выдумал! Только время зря теряем.

— Ты сам-то Алешу Карамазова зачем сочинил?! — огрызнулся борода Толстой.

— Главное, времени у нас — вечность, — вздохнул очкарик Чехов. — Можно пробовать, пробовать, пробовать. Как в рулетку. Вдруг выпадет небо в алмазах.

Глава 43

Итак, продолжим наше правдивое повествование.

Книга появилась в продаже, детективный компромат превратил друзей Президента во врагов народа. Теперь следовало друзей народа превратить во врагов Отечества!

О, поэзия власти! Решая неразрешимые задачи, ты даришь художнику подлинное творческое вдохновение!

Поначалу задача кажется воистину неразрешимой: как за три дня написать альтернативный роман о любви к Президенту? Чисто технически невозможно.

И тут же вдохновение подсказывает: а зачем, собственно, писать роман за три дня? Не нужно, вредно. Пусть страна вначале насладится детективчиком Катерины Измайловой. Забурлят газеты, вскипят радиостанции, забьются в падучей «прогрессивные» журналы. Случится реальная битва евнухов с драконами. Потом всех евнухов перепишем, систематизируем, поставим на счетчик. Пустим в переработку! И уж вслед за тем — опубликуем новый народный роман-альтернативу. За три недели мы его спокойно соорудим — зря, что ли, организованы райские сады для золотых фазанов?

Глава 44

Если уподобить народ лесу дремучему, таежной чащобе непроходимой, то интеллигенция в зарослях будней являет собой стаю фазанов, которых можно отстреливать для развлечения, а можно откармливать для пользы дела.

Глупые правители занимаются отстрелом и с удивлением обнаруживают за окнами дворцов бунты, революции и ступени на эшафот, устеленные красными ковровыми дорожками в узорах серпа и молота. Почему? Потому что голодные и злые фазаны опасны. Они роняют цветные перья и перестают придумывать сказки для народа. Если же не кормить народ сказками, тот быстро теряет природное добродушие и демонстрирует природную бессмысленность и врожденную беспощадность.

Умные правители откармливают фазанов, дарят им дома, пароходы и самолеты, осыпают бриллиантами, ласкают вниманием.

Рассуждение может показаться наивным, однако достаточно проанализировать времена и нравы, чтобы убедиться в обратном. Бывают исключения из правил, но спокойные времена — всегда времена сытых фазанов. Времена великого «классического» искусства, времена шедевров и будущих дворцов-музеев. А вот кровавые эпохи перемен почему-то продуцируют на свет божий только серость и музеи-трущобы. Из которых выплеснулась на улицы звериная ярость.

Похожий на Бога много лет назад сформулировал эту поэтическую аксиому управления фазанами, выстроил для них роскошный зоопарк, поселил туда избранных.

Избранные действительно являли собой элиту элит. Они выжили во время вечной мерзлоты, сохранили себя в ледяном безмолвии, а когда глыба дрейфующего льда растаяла — вполне заслуженно поднялись на Олимп, туда, где прежде обитала ледовая элита.

Мы, микробы повседневности, слушали, смотрели и читали их, новых классных, мы любили интеллектуальный стриптиз и умственную щекотку.

Фазанов из зоопарка одели в тулупы, кальсоны, валенки, призвали в холодильную камеру Кремля. Похожий на Бога поставил задачу.

Глава 45

«Битву евнухов.» молодой писательницы Катерины Измайловой одновременно продавали практически все магазины страны, и не только книжные. В сетевых продовольственных торговых центрах уставили книгами бесконечные ряды полок. Газетные ларьки и уличные лотки дополнили массовую атаку на читателя. Лицо Катерины Измайловой взирало на мир с рекламных постеров «Книги-почтой» во всех отделениях связи, от Камчатки до Балтийского моря. Интернет-магазины не остались равнодушными — обложка болталась на бесчисленных популярных коммерческих сайтах и страничках живого журнала.

Атаку на читателя следовало признать тотальной.

Мало того — вот здесь внимание! Все главные государственные медиа, бумажные и электронные, принялись Катеньку Измайлову взахлеб хвалить!

Как вы думаете, кто организовал массовку? Тот, кому были подвластны земли, моря и океаны тридевятого Царства.

Вы правильно догадались. Книгу Катерины Измайловой пропиарил лично похожий на Бога. И теперь блаженствовал.

Простым движением гениальной руки он нокаутировал сразу все антипрезидентские газеты и даже героически смелую радиостанцию. Так называемые борцы за неограниченную свободу откровенно растерялись при виде свободы суверенной. Книга им, безусловно, понравилась, она вписалась в их бурную разоблачительную деятельность. На историческом глобусе государственной коррупции книга ликвидировала глобальное белое пятно.

С некоторых пор проблема коррупции всех заботила. По всеобщему мнению, прежняя многовековая коррупция страну крепила, а нынешняя — губила.

Прежняя коррупция страну крепила, потому что верховный главнокомандующий взяток не брал — ему хватало родового состояния. И потому была теоретическая вероятность высочайшего и справедливого суда. В страхе перед высочайшим судом нижние чины крали умеренно, каждый по своему по чину.

Детектив Катерины Измайловой изобразил современный натюрморт — на страницах романа лежала огромная заживо гниющая рыба, и гнила она с головы. Тут-то и крылся диагноз беды: нижние чины крадут не по чину! Безмерно крадут, туды их в качель!

Следовало громким голосом пропеть книге осанну. Да вот незадача: если государственные медиа что-то хвалят, нашей легальной оппозиции, якобы негосударственной и совершенно независимой в пределах дозволенного, ей-то положено это самое ругать?!

Как ругать, если ругать нельзя? Как хвалить, если хвалят враги?!

Она губительна для здоровья — свобода в пределах дозволенного.

Похожий на Бога их по-своему любил — менее шустрых коллег из средств массовой информации. Временами даже сочувствовал. Денно и нощно бедолаги пропадали в редакциях, жадно пили убойный кофе, мучительно старались объяснить необъяснимое, попутно изничтожая друг друга.

Они стремились объяснить необъяснимое вполне искренне. Они, собственно, и были той свитой, которая, по меткому театральному наблюдению, создает на сцене величие короля. Когда сценой становится жизнь, бурные продолжительные аплодисменты или управляемый свист, издаваемые прессой, формируют зрителя.

То есть бурная реакция прессы в конечном счете и есть результат жизнедеятельности того, кто похож на Бога. Без прессы он бы задохнулся в политическом безмолвии.

Поэтому он уделял газетенкам и канальчикам пристальное личное внимание. Медиа были кислородной подушкой для огромной страны. Всякая кислородная подушка может оживить, а может и погубить. Кислород, как известно, сильно действующий яд при неумеренном потреблении.

Похожий на Бога сидел в своем кабинете-морозильнике и весело размышлял: наградить Катерину Измайлову каким-нибудь орденом за заслуги перед отечеством или избрать ее почетным лидером молодежного движения? Дал команду сделать и то и другое, а заодно посоветовал назначить телеведущей в популярную передачу.

Глава 46

Эти мысли похожий на Бога не прятал в потоке сознания. Наоборот.

Похожий на Бога уже понял: на его стороне — важнейшее преимущество! Он играет на своем поле! Неизвестный противник — лох! Только лох садится играть в чужом казино. Истинный игрок не играет в казино, истинный игрок казино покупает!

Неизвестный противник рассчитывал на суровую правду — и ошибся. Суровая правда перестала быть смертельным оружием в стране, пережившей таяние вечной мерзлоты.

Мерзлотная аскеза породила естественную и такую понятную жажду развлечений. В деле управления лагуной правда была не нужна, лагуной управляли развлечения.

Надо отдать должное юным мастерам новой культуры — они умели развлекать народ лучше старперов-классиков. Молодежь пела, танцевала и веселилась на всех телеканалах, потрясая полученными рейтингами строгую телевизионную критику. Особой популярностью пользовалась гениальная придумка: показать народу маленькую пародию на вечную мерзлоту—Ледовое шоу.

Роман-разоблачение вышел, упал, так сказать, на плодородную почву. И что же нива народного возмущения?

Пережив нокаут, независимые от себя журналисты, знаменитые в узких кругах блогеры, смелая в отдельных передачах радиостанция — все как один углядели в книге привычное: таинственный предвыборный ход, смысл которого предстоит расшифровать. Редакции занялись активной расшифровкой, благо профессиональные шифровальщики составляли основной штат сотрудников.

Как и предполагал похожий на Бога, народные волнения не состоялись. Биологический бульон, он же мыслящий океан в популярном фильме Лема-Тарковского, ничуть не удивился откровениям романа. Причина? Мыслящий бульон-океан никогда не сомневался: лестница, ведущая наверх, принадлежит ворам и жуликам, вся — от первой до последней ступени. Так было, так есть, так будет. Везде и во все времена. Одним президентом больше, одним императором меньше — какая разница? Все мандарины и богдыханы одинаково жадно хлебают большой ложкой из тарелки мыслящего бульона.

Привычка жить на вечной мерзлоте создала невиданную мировую устойчивость сознания. Практически непобедимую логическим путем.

Глава 47

Тут как раз подоспел роман-альтернатива «Человек-змея». Пропрезидентский роман в увлекательной форме рассказывал историю неудавшегося покушения на Президента.

Семь жадных банкиров решили заменить нашего честного и неподкупного Президента ненашим, нечестным и продажным. Заради досрочных выборов приказали ученым изготовить человека-змею и извести любимого отца-руководителя. Нашелся подлец-ученый, который за большие деньги отказался от любви к Президенту, пересадил неизвестному бомжу, клиенту городского морга, змеиное сердце, воткнул в челюсти два имплантата с ядовитыми железами и оживил покойника.

Семь жадных банкиров обрядили человека-змею в концертный фрак, дали ему в руки скрипку Страдивари, отправили на дачу к Президенту в день рождения любимой жены — как бы для музыкального поздравления.

Хитрая задумка состояла в том, чтобы человек-змея, целуя жену Президента, смазал ее ядом, а она затем сгубила Президента в любовных объятиях.

Но один из семи жадных банкиров нечаянно влюбился в дочку Президента. Обретя взаимность, в ночь восхитительной любви, он осознал гнусную подлость банкирских замыслов, отказался от неправедных миллиардов, рассказал все любимой. Так получилось, что ночь любви совпала с днем рождения матери, у дочери Президента не оказалось времени для обращения в специальные службы. Верная дочь спасла отца-Президента, пожертвовав собой: набросилась на человека-змею во время концерта и испила весь яд из него одним геройским поцелуем.

Глубоко несчастный Президент благородно оплакал дочь, жестоко наказал банкиров, в память о чудесном спасении объявил стране дачную амнистию.

Читатель рыдал, сострадая Президенту, и улыбался сквозь слезы, читая последний абзац романа, где парламент принимал новый закон о запрещении в Кремле неродственных поцелуев.

Стремительный сюжет, легкая эротика, мистический туман, живительный юмор — сделали свое дело. Альтернативный роман раскупали как горячие пирожки, чего нельзя сказать о детективе Катерины Измайловой.

Хорошо поработав, золотые фазаны возвратились в свои резервации, где на них обрушился живительный дождь президентской любви.

Заметим для справедливости: альтернативный роман упаковали не в дешевую обложку, а в дорогой переплет, да еще со стразами. Выпукло-вогнутая головка змеи украшала книгу, две полудрагоценные стекляшки изображали глаза змеи, они ярко сияли в лучах рекламного солнца.

Победа была оглушительной. Плановую литературную дискуссию похожий на Бога отменил за ненадобностью.

Глава 48

Чудо-юдо, он же Горыныч, он же Толстой-Достоевский-Чехов в одном флаконе, ждал результата, и результат оказался безрадостным. Катя вышла в город на разведку, вернулась веселая, основательно пригубившая пива, обкуренная журналистами. Новостей не принесла. Спросила разрешение отлучиться для работы на телевидении.

— Тихо в городе? — спросил припадочный Достоевский.

— Почему тихо? — ответила Катя. — Шумит Москва! Веселится до поросячьего визга! Машины скребут асфальт, дискотеки грохочут барабанами, кабаки поют лучше фабрики звезд! Лепота!

— А народ? — хмуро спросил борода Толстой.

— Народ гуляет! Кто тусуется, кто отдыхает, кто просто нервы мотает! Жизнь бурлит и пенится! Голодный кот на сытой кошке женится!

— Книгу читают? — осведомился очкарик Чехов.

— Читают, да не нашу!

— Почему не нашу?

— По кочану! Таланту, значит, не хватило!

— Нам таланту не хватило?

— Не мне же! Вы что думали, легко писать дамские романы? Притворными соплями никого не разжалобишь!

— Книжечками народ не поднимешь. Тактическая ошибка, — сказал очкарик Чехов.

— Стратегическая ошибка, — подправил его припадочный Достоевский. — Зря бороду послушали. Про народ пишет, а народа не знает.

Припадочный Достоевский тяжело вздохнул, покачал головой. Чудо-юдо подняло руки и принялось что-то делать с лицом припадочного Достоевского — словно лепило его заново из живого человеческого мяса. А когда руки неторопливо отпали от лица — изменилось оно неузнаваемо.

Голова рябого усатого Сталина сидела на плечах и хитро щурилась на свет божий.

Глава 49

— Вот так. Хватит хэрней заниматься, — объявил рябой Сталин с известным акцентом. — Давайте, братья и сестры, родину любить. К вам обращаюсь я.

Он повернулся к бороде Толстому, дунул ему в ухо — борода Толстой прямо на глазах у Кати затейливо облысел, закартавил и легендарным голосом Владимира Ильича Ленина объявил:

— Садитесь, Катенька, берите бумагу. Будем писать тезисы!

Рябой Сталин повернулся к очкарику Чехову, тот на магическое дуновение в ухо никак не отреагировал. Печально сложил бровки домиком и отчего-то не пожелал измениться вместе с товарищами. Голова его предалась унылым размышлениям.

— Ты чего? — строго спросил рябой Сталин.

— Если бы наши плечи принадлежали мне одному, я бы сейчас пожал плечами, — пробормотал очкарик Чехов. — Мне кажется, не надо торопиться. Глупый человек тоже бывает красивым.

—А при чем тут красота? — нахмурился рябой Сталин.

— Красота спасет мир. Сам раньше говорил. — вежливо напомнил очкарик Чехов.

— Мало ли что я говорил раньше. Не надо вырывать слова из контекста. Это начётничество!

— Хорошо, — покорно согласился очкарик Чехов и, словно под воздействием художника-манипулятора, вдруг неуловимо начал меняться, но как-то неуверенно, словно бы искал свое новое лицо. Это продолжалось не одну минуту. Владимир Ильич и Иосиф Виссарионович внимательно наблюдали за трансформациями коллеги.

Наконец, что-то прояснилось, бородка и усы зафиксировались, стеклышки пенсне исчезли, оформился профиль и фас гражданина, известного истории как Романов Николай Александрович, он же бывший император Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский. Николай Второй, он же Николашка Кровавый, он же мученик и новый русский святой, смотрел на своих исторических врагов.

Глава 50

Картавый Ленин глазам своим не поверил, сузил глазки мордовские от возмущения:

— Что ж вы, батенька, творите на ночь глядя? Пристрелим же, ясное дело! И в болоте утопим. Мучиться будете, нас измучите! Родину спасать пришли, а вы, прости господи, какой спасатель?! С бабой своей, немецкой шпионкой, справиться не могли!

— Кто бы говорил! — деликатно намекнул на известные обстоятельства кровавый мученик Николай. И продолжил: — Пристрелить меня вы не можете. У Горыныча должно быть три головы, а не две. С двумя головами вас не признают. А то и вовсе уважать перестанут.

— Меня перестанут уважать? — усмехнулся рябой Сталин. — Болтун ты, а не император! Что за страна? Даже тут, на своих собственных плечах, должен обязательно вырасти какой-нибудь иностранный шпион и дыссидент!

— Учиться, учиться и еще раз учиться! — подхватил картавый Ленин. — Непременно учиться, как простым трехгранным штыком выводить эту нечисть под корень! А еще лучше: сначала повесить, потом утопить в кислоте, а полученные удобрения — в шахты, в шахты, и удобрять!

— Зачем нам шахты удобрять? — удивился рябой Сталин.

— А в них, батенька, прекрасно растут шампиньоны! Вот и сгодятся удобрения!

— При мне неплохо жили, между прочим, — как-то жалобно прошептал кровавый мученик Николай. — Сады вишневые цвели, чайки над озером летали, военные оркестры играли.

— Врешь ты все. Сады вырубили, чайки сдохли, военные оркестры под Мукденом полегли. А вот у меня сады будут цвесть даже в Сибири! Стальные чайки до самой Америки долетят! А уж военные оркестры как заиграют — весь мир будет слушать, я тебе обещаю! — твердо сказал рябой Сталин.

— Ладно-ладно, я сейчас. — согласился кровавый мученик Николай. Не торопясь и как бы нехотя снова нацепил очки, поменял цвет волос, сузил скулы, втянул щеки и обратился в другого очкарика, крикливого жидёнка Троцкого. Крикливый жидёнок Троцкий откашлялся, сверкнул стальным командирским глазом и крикнул невидимой толпе: — Товарищи солдаты! Мы хвосты собачьи или революционный народ? Железной рукой загоним человечество к счастью! Кто не с нами, блядь, тот против нас!

Глава 51

— Совсем другое дело, — похвалил картавый Ленин. — Только не надо спешить к мировой революции. Спасая свою задницу, мы спасаем великую задницу мирового пролетариата. А уж потом, батенька, если вы революционер, а не проститутка.

— А почему это рэволюционер не может быть одновременно проституткой? — спросил рябой Сталин. — Очень даже может! Я тут знаю парочку, вполне профэссионально любят — и мужчин, и рэволюцию!

— Ой. — прошептала Катя.

— Не боись, — сказал рябой Сталин. — Тебе легче станет. С романами покончено.

— Что такое тезисы? Я не умею их писать, — испуганно пропищала Катя.

— Не будем упрощать, — сказал рябой Сталин. — Не надо никаких тэзисов. Напишешь два-три письма куда надо, органы отрэагируют, примут меры! И все дела.

Глава 52

Дочь стали показывать по телевизору. Ее прыжки и ужимки внушали отвращение. Я лежал на диване и корчился от боли. Откуда она набралась этой гнили? Кому подражала?

Я мечтал о великих и кошмарных потрясениях, а в это время жена притащила популярный желтый журнал с телепрограммой — Катерина скалилась на обложке. Внутри, на восьми цветных страницах с фотографиями, она рассказывала о несчастном детстве в нашей гнусной семье. Меня изобразила бездарным нищим уродом, жену — злобной фригидной сукой, соседей — рваной пьянью и пьяной рванью, школьных друзей — дебилами. Журнал имел немыслимый успех, выпустили дополнительный тираж, он разошелся, невзирая на устаревшую телепрограмму.

Главный медиахолдинг тут же объявил, что выкупает права на экранизацию Катиной биографии. Сценарий под названием «Школа жизни Катерины Измайловой» тут же заказали двум молодым сценаристам из специального кинематографического детдома, где готовили детей-сирот к безжалостным телевизионным экспериментам. К нам в гости повалили корреспонденты.

Мое ласковое и нежное создание превратилось в законченного и бессовестного зверя. Как это случилось? Я, который никогда ничего не хотел и ни в чем не участвовал, вырастил дочь, которая мечтала во всем участвовать и всего — повторяю, всего — хотела!

Я смотрел на экран телевизора и плакал от бессилия.

А в железные двери царапалась когтями пресса, ворковала певучими русалочьими голосами трубка домофона, нам обещали сумасшедшие деньги и прочие блага за любые детские фотографии нашей дочери, всемирно известной любовницы дракона.

Глава 53

Катерина стала телевизионным идолом буквально в одночасье. Она переходила из одной программы в другую, рекламными промежутками демонстрировала стиральные порошки. Ее показывали по зомбо-ящику с утра до вечера.

Повсюду она бодро и весело рассказывала о своей счастливой жизни со Змеем Горынычем. Как Горыныч ест, что пьет, где спит. На знаменитый вопрос ведущего, не храпят ли головы во сне, Катя легко пошутила: «Головы спят по очереди и друг другу не мешают!»

— А вам?! — нагло спросил ведущий.

— Я прошла школу жизни! — ловко ответила Катя под бурные аплодисменты зала.

Катя все врала. Ни слова правды о Змее Горыниче телезритель из ее уст не узнал. Милые подробности жизни пресмыкающихся не имели ничего общего с трехголовой реальностью, скрытой стенами Кремля.

Месяца через два партия власти освободила для писательницы Измайловой место в парламенте. Президент-победитель потрепал ее по щеке и объявил ее писательскую фантазию украшением законодательной власти. Парламент принял специальный закон, позволяющий несовершеннолетней Катерине вступить в должность. По этому поводу состоялось торжественное совместное заседание верхней и нижней палат. Президент-победитель самолично поздравил Катю и объявил, что она — первая ласточка. Всё только начинается. Решительное омоложение законодательной власти — ближайшая цель и голубая мечта лично его, Президента. Жизнь принадлежит молодым. И страна должна принадлежать молодым.

— Прямо скажем, на подобный парламент будет просто приятно смотреть! — продолжительные аплодисменты проводили Президента-победителя, когда, закончив короткое парламентское выступление, он за руку подвел улыбающуюся Катю к ее законодательной кнопке. — Садись, дорогая!

Пятнадцать минут спустя Катерину избрали заместителем председателя палаты.

Трогательную до слез процедуру показали все телевизионные программы новостей.

Апофеоз достиг апогея.

Глава 54

Но главный апофегей был впереди.

— Правильное решение, — рябой Сталин за ужином вполне одобрил Катино назначение. — Парламент, конечно, следует кардинально обновить. Молодая власть — хорошо. С молодой властью легко работать. Старых надо убирать, старые все врэмя портят политический воздух. Дэвяносто процентов старого парламента надо сразу расстрелять. Ты скажи ему.

— Кому?

— Ну, как бы Президенту.

— А если он меня не послушается?

Они ужинали за круглым столом. Сидели друг напротив друга. В повестке дня значилась итальянская кухня. Телячьи миланские медальоны радовали глаз, нежили язык. Рябой Сталин запивал еду изысканным тосканским вином из деревни Солайя, Катерине благоразумно подливал ананасовый фреш.

Беседовали наедине. Коллеги не мешали. Направо от головы рябого Сталина уже покоилась мумия Ленина. Слева изредка мычала голова крикливого жиденка Троцкого, еще живая, но уже с ледорубом в затылке.

— Расскажи им про меня, — улыбнулся Сталин. — Так и скажи: товарищ Сталин опять в Кремле. С чем вас всех и поздравляет.

Глава 55

Президент-победитель нервно спросил:

— Чё за хрень?!

— Информация проверяется, вдруг девчонка попросту завралась? — ответил похожий на Бога.

— А если нет?

— Будем принимать меры.

— Против Сталина?

— Против Сталина не попрешь. А вот против парламента. Честно говоря, давно надоела эта декорация.

— Мы не можем просто так расстрелять четыреста пятьдесят человек! Не те времена!

— Зачем расстреливать? Объявим народу, что Горыныч перестал глотать невинных девочек и перешел на питание экологически чистой законодательной властью. Жрет ее на завтрак, обед и ужин. Грызет парламентариев — только косточки хрустят. Через месяц всех юристов поменяем на гимнасток и бегунов-скороходов. Парламент будет что надо, элитный фитнесс-клуб. Честно говоря, если бы Горыныча не было, его бы следовало выдумать!

— А почему это Сталина мы не можем тронуть?

— Есть проблема. Он слышит наши мысли.

— И мои?

— Надо полагать.

— Не надо полагать, надо знать! У вас одни догадки! Надежной информации нет. Специальный агент Клио неизвестно на кого работает!

— У нас есть план для специального агента Клио. Ожидаем результата в ближайшее время.

— Хочется верить! — жестко сказал Президент-победитель. — Иначе я тебя съем раньше Горыныча.

Глава 56

Известие о том, что Змей Горыныч поедает парламентариев, как ни странно, обрадовало самих парламентариев.

«Давно пора!» — сказал руководитель правящей партии. Руководители фракций тоже одобрили сакральный процесс и даже начали составлять списки — кто за кем в очереди к Горынычу.

Весьма любопытно повели себя рядовые законодатели. Не было замечено никакой паники. Не слагали полномочий, не сдавали мандаты. Наоборот, большинство депутатов спокойно сидели в креслах, уверенно полагая себя несъедобными. Наиболее несъедобные депутаты предположили, что сменился прейскурант откатов, после небольших показательных репрессий пришлют новую объяву.

Общая атмосфера в парламенте даже изменилась в лучшую сторону: там повеселело и запахло фиалками. Юные гимнастки и бегуны-скороходы заняли довольно много кресел, изменения радовали политических тяжеловесов обоего пола. С одной стороны, надежда на курортные романы скрашивала тоскливые часы обсуждения законов. Тем более что депутатских жен и мужей пришлось срочно выпроводить в Лондон, отяжелив багаж семейными капиталами. С другой стороны, одобряя бездымную прополку депутатского корпуса, члены обеих палат демонстрировали лояльность Президенту-победителю, а это дорогого стоило.

Глава 57

Все бы хорошо, да слухи о втором пришествии Сталина поползли из Кремля.

Каким образом в условиях тотальной секретности, возникают слухи?

Надо сказать, Москва во все времена непрерывно полнилась кремлевскими слухами.

Дело в том, что в Кремле работают два типа людей: условно умные, которые руководят государством, и условно глупые, которые не принимают никаких судьбоносных решений, а просто моют, убирают, стригут, пылесосят, жарят и варят, ремонтируют сантехнику, меняют разбитые стекла, чинят электричество и все такое прочее — обслуга. Люди обслуги ничегошеньки не знают о секретах большой политики. Но каждый из них видит маленькую подробность вроде бы несекретного кремлевского бытия. Из маленьких несекретностей со временем складывается пазл, очень похожий на совершенно секретную правду.

— Сталин вернулся, Сталин вернулся!... — шелестели пенсионеры-доминошники в пыльных московских дворах. — А при нем — Змей Горыныч о трех головах! Первая голова — товарищ Ягода, вторая голова — товарищ Ежов, третья голова — товарищ Берия! Дожили, слава те господи! Скоро будет порядок и власть. Вождь и учитель командует, Змей ненаглядный кого надо жрет в сыром и копченом виде. Уже проглотил Бобчинского, Добчинского и самого Сквозник-Дмухановского! К Жириновскому подбирается. Только бы не подавился!

Кое в чем народ ошибался, но, как видите, не слишком сильно.

Слухи о том, что кремлевский дракон доедает в парламенте правящую партию, как ни странно, вызвали одобрение трудящихся. Народ встрепенулся и даже снова приступил к сочинению анекдотов — восстановились навыки, совершенно утраченные в новые времена.

Глава 58

Похожий на Бога соврал Президенту. Никакого специально плана относительно Катерины не было. Похожий на Бога полностью утратил власть над спецагентом Клио и не знал, как вернуть утраченное.

Она жила в свое удовольствие с недетским размахом, но детской увлеченностью. Любимые телекамеры не отпускала от себя круглые сутки. Каталась по бутикам на служебной машине Генерального прокурора, снимала с вешалок фирменные тряпки пачками и уезжала, позабыв расплатиться. Менеджеры не понимали, можно ли ее останавливать, продавцы вместо денег просили автографы. Катя обзавелась друзьями, все были старше нее и охотно сопровождали ее по кабакам. После ресторанов и ночных клубов она тащила пьяную компанию не куда-нибудь — в Кремль, чем разогревала любовь народную до точки кипения. На Соборной площади устраивала танцы, колокольня Ивана Великого не видала таких вакханалий со времен Грозного-царя.

Командир кремлевской охраны трясся от возмущения и ждал указаний. Но какие могли последовать указания? Списочный состав охранного полка при виде Катерины полностью терял приобретенные годами тренировок условные рефлексы. Солдаты правительственного спецназа переставали повиноваться командиру, по приказу Катерины могли бы командира и вовсе поднять на штыки. Командир все понимал и молчал в тряпочку. Что же говорить об остальном, не элитном воинстве всех родов государственных войск?

Страна влюбилась в непутевую подругу Змея Горыныча, отдалась ей охотно и полностью, подчинилась прихотям этого человека. И как бы стала зависеть от одной капризной воли.

Казалось, тысячу лет страна искала ребенка, устами которого глаголет истина, и, наконец, нашла!

Очень хорошо, когда страна зависит от воли одного человека. Но как быть, если человек — не тот, воля — беспредельная, а мысли — детские?

В парламенте, например, появилась привычка играть в куклы. Все бы ничего, да бесконтрольная власть над бюджетом привела к немерянным государственным расходам на закупку кукол Барби. Пиндосы, будто издеваясь, подняли цены, пустили в дело ювелирку и драгоценные каменья, создали спецпроект «Барби — Восточная Европа», в рамках которого возникла Барби-депутат, с дворцами, мерседесами, коллекцией рабочей и вечерней одежды на каждый день в году. Потом злобные пиндосы ввели моду сочетать цвета «мерседесов» с цветом повседневной обуви, что привело к необходимости закупить для каждой Барби годовую коллекцию автомобилей — по 364 штуки на нос — бюджет дал трещину. Еще немного — и он бы просто лопнул.

Похожий на Бога немедленно дал команду создать проект отечественной Барби эконом-класса, дизайнеры оперативно слепили куклу, похожую лицом и фигурой на Екатерину, назвали «Катюша» — отличный маркетинговый ход. Но экономии бюджета не получилось, заказ на производство «Катюш» через два оффшора на третий ушел к той же американской фирме, производителю Барби, а за патриотический порыв циничные посредники отгрызли 300% комиссионных.

Глава 59

Меня тошнит от моей жизни, и это все, что я могу о ней сказать.

Жена пригласила подруг в нашу новую квартиру.

В прежние мерзлотные времена сама собой получалась формула социального равенства. Дружили по профессиям. Как-то так получалось, что инженеры приятельствуют с инженерами, врачи — с врачами, шофера — с шоферами. Токари и слесари иногда перемешивались для совместной рыбалки. Но в этой компании не мог появиться заместитель министра. Потому что заместители министров дружили с заместителями министров. Министры собирались для отдыха и развлечений с министрами, члены политбюро — с членами своего или дружеского политбюро, и даже их верные помощники в редкие минуты отдыха объединялись с коллегами-помощниками, никак иначе.

Династические браки, за редким исключением, тоже совершались в узком кругу. Дочка помощника министра выходила замуж за сына помощника министра (другого помощника или другого министра). Молодая семья на свадьбе получала в подарок ключи от двухкомнатной квартиры и бесплатные профсоюзные путевки для свадебного путешествия в Болгарию.

Дочь министра, выходя замуж за сына другого министра, получала вместе с молодым мужем на свадьбе в подарок ключи от трехкомнатной квартиры и бесплатные профсоюзные путевки на свадебное пушествие в Италию. И т. п.

Тем, кто не знает разницы между Болгарией и Италией, напомним поговорку, рожденную во времена ледяного безмолвия: «Курица не птица, Болгария не заграница». Не заграница, естественно, для тех, кто имел право переплывать с мерзлотного айсберга на цветущий итальянский полуостров. Для всех прочих микрограждан болгарская курица была сказочной мечтой.

А вот жених и невеста из транспортного цеха не мечтали даже о Болгарии. Они твердо знали: им светит после свадьбы комната в общежитии и поездка дикарем в Сочи за свои кровные — если поднакопили деньжат на свадебное путешествие.

Колхозные брачующиеся и вовсе считали свадебные путешествия дурной чужеземной привычкой, о которой можно было что-то прочитать в старинных книгах. У деревенских не было паспортов, они брачевались по справке, а без паспорта поездка даже в ближайший населенный пункт представлялась проблемой. Отыграл свадьбу — отправляйся в свадебное путешествие на сеновал!

Мерзлотные микробы хорошо знали каждый свое место — место обитания в биологическом бульоне. И ничего не знали о чужих местах обитания. Это порождало удивительное социальное спокойствие.

Даже в одном небольшом городе микробы из блочных пятиэтажек с навесными балконами никогда не смешивались с микробами из кирпичных башен со встроенными лоджиями. А уж в столице микробы из спальных районов понятия не имели, как выглядят жилища-резервуары для питательного бульона, расположенные неподалеку от Кремля. Разве что, в редких особо проверенных случаях, отдельные микробы-чистильщики с окраин приходили в центровое жилье мыть полы и драить унитазы — но к этой работе допускались специально отобранные микробы, лишенные революционных амбиций.

Вот почему подруги жены, все эти Таньки, Наташки, Маруськи и Дашки, проживали вместе с нами в облезлых хрущобах — как в прежние, тоталитарные, так и в нынешние, демократические, времена.

Следует признать: новые времена принесли отдельным обитателям хрущоб неслыханное процветание. Бешеное процветание достигается бешеным трудом и рисковой взрывоопасной жизнью. Сами собой исчезают свободное время, предназначенное для личных контактов, места для совместного отдыха, темы для разговоров, взаимные интересы. Удачливые микробы переместились в компании таких же удачливых микробов, так что и в новые времена каждый знал свое место.

Мы с мамашкой оказались трущобными выродками, волею судьбы перемещенными в тарелку с чужим бульоном.

Глава 60

Итак, плана овладения сердцем и мыслями Катерины не было, а без него ближайшее будущее представлялось туманным. Президент-победитель не шутил, обещая съесть любимого помощника.

Конечно, до Горыныча Президенту далеко, проглотить человечка живьем ему не по силам. Но откусить и пережевать частями — такое он может, если захочет.

Опять же, Президент поставил совершенно правильную задачу. Следовало создать управляющую кнопку — может быть, последнюю в истории страны. Кнопку управления Катериной.

Уже который месяц Горыныч мирно сожительствовал с Катериной и, видимо, жрать ее не собирался. По всему выходило — наладился у них в Георгиевском зале эмоциональный контакт. То есть оформилась первая ступенька на пути создания управляющей кнопки для самого Горыныча.

Помыслить страшно — какие открывались перспективы, если бы с помощью Кати удалось укротить и подчинить Горыныча. Такого универсального непобедимого солдата не было ни в одной армии мира. Перед лицом огнедышащего дракона длиннорукие пиндосы могли сдаваться, открывать кингстоны и прятать свои хваленые ракетные авианосцы на дне Тихого океана.

Катя! Катюша! Катерина! В твоих руках судьба человечества! Ты рядом! Тебя можно тронуть за плечо! С тобой можно поговорить! Тебя можно даже обнять! Но как тебя купить?

Деньги не годятся — Горыныч обеспечивал все ее потребности, она ни в чем не нуждалась, а потому не понимала демонизма денег.

Страх, в силу возраста, над ней не властен. Уж если она перестала бояться Горыныча — что еще ее может напугать?

Последнее и ударное средство любой контрразведки: сладкая мышеловка. Первая любовь подростка подобна ядерному взрыву, она всесильна, гибельна, чревата, неуправляема.

Организовать — проще простого. Любой молодой службист легко превращается в принца на белом коне — их этому учили. Но.

Любовный капкан на вершине власти очень опасен, когда он в чужих руках. Что же делать? Привычно самому все возглавить? Как возглавить? Вызвать огонь на себя? Превратить Катерину в набоковскую Лолиту, а себя — в Гумберта Гумберта?

От этой мысли похожий на Бога в очередной раз вспотел, привычным движением руки сбросил капельки пота на заиндевелые стены морозильника.

Зашифрованная, не выраженная словами мысль-видение заклубилась в охлажденно-разгоряченном мозгу, он увидел стереоскопическую картинку запретно-поэтической педофилии, и она ему понравилась.

Гумберт Гумберт переселился в Кремль? А почему бы нет? Разве не там он родился когда-то вместе со своим другом и соавтором?

Да и на кого иного возложить эту смертельно опасную миссию, если предположить, что она выполнима? Разве найдешь педофила, который бы не испугался задвинуть кремлевской содержанке Змея Горыныча?

Любовный треугольник с Горынычем требовал подвига.

Глава 61

Меня тошнит от моей жизни, и это все, что я могу о ней сказать.

Подруги ходили по квартире, охали, ахали, восхищались притворными голосами, завидовали и ненавидели нас, пряча ненависть за объятиями и поцелуями.

Неудачники всегда ненавидят удачников, это естественно, — только мы с мамашкой удачниками не были и, честно говоря, я не ждал ничего хорошего от золоченого жилья: легко пришло, легко и уйдет. Когда уйдет, почему уйдет — я не знал, однако в исходе не сомневался.

Золоченое жилье разбудило мой гений. На этом его историческая задача выполнена. Ему полагается сдохнуть жестокой смертью. И подруги жены вполне пригодны на роль безжалостных амазонок судьбы.

Водку из хрустальных бутылок я разлил по разноцветным венецианским стаканам, выложил на стол кремлевскую еду, свежайшую, ежедневно обновляемую специальным курьером. Только представить себе, сколько курьеров этим заняты! 45 000! Сорок пять тысяч одних курьеров — молодых, здоровых, приятных молодых людей — не сеют, не жнут, не косят, не пашут, состоят при жратве, развозят ее по нужным адресам.

Я налил всем водки и предложил выпить, без тоста, просто так, чтобы не тошнило. Мы выпили. И повторили. И утроили повторенное. А потом перестали считать. Подруги жены никогда не боялись халявы. Глушили безбашенно, обожали откидывать башню и нажираться до ее исторического фундамента.

И вот, когда они достигли точки невозврата, я выпустил наружу всю их ненависть, я просто предложил им...

(Дальнейший текст признан порнографией и изъят из рукописи.)

Глава 62

Как сделать подвиг безопасным? Договориться с противником.

В отсутствие Катерины похожий на Бога решил посетить Георгиевский зал. Сотрудники отговаривали, пугали последствиями, но похожий на Бога был неумолим, упрям и наследственно отважен.

Полдня ушло на организацию в Кремле ожоговой реанимации и хирургической операционной — на всякий случай. Подобрали врачей. За это же время службисты соорудили альбом с комментариями. В альбом выложили фотографии Катиных ночных безобразий и процитировали донесения агентов службы наружного наблюдения. Картинка сложилась неприглядная.

Похожий на Бога взял под мышку альбом, и в чем был — в тулупе и валенках — двинулся в Георгиевский зал.

Оставить на себе зимнее облачение посоветовали консультанты по безопасности. Валенки и тулуп службисты надежно пропитали негорючим составом. Лицо покрыли каскадерской мазью, выдерживающей три минуты прямого огня. Все это не украсило внешность. Похожий на Бога перестал быть похожим на Бога. Стал походить на привокзального бомжа. Ну, да не до жиру — быть бы живу! В прямом смысле слова.

Подошел, постучал в золоченую дверь.

— Войдите! — ответил известный по кинофильмам акцентированный голос.

Глава 63

— Вам не жарко? — сочувственно поинтересовался рябой Сталин.

— Чего-то мерзну все время! — отрапортовал похожий на Бога. Вышло не очень убедительно.

— Ну-ну, — хмыкнул рябой Сталин. И занялся альбомом. Разглядывал фотки очень внимательно, кое-где даже восторженно хихикал. Закрыв последнюю страницу, поднял голову. Очень вежливо спросил: — Вы хотите сказать, Катэрина мне изменяет?

Похожий на Бога закашлялся и двусмысленно дернул головой:

— Я информирую. А вам решать.

— Ничево, — спокойно сказал рябой Сталин. — Хорошо. Народ это любит.

— Простите? — переспросил похожий на Бога.

— Народ любит трахать чужих жен! — отчеканил рябой Сталин так, словно стоял на трибуне. Хотя по-прежнему сидел в кресле, скрестив толстые ножки перед собой.

Он определенно нравился похожему на Бога. Нравился ему ленивый толстяк с тремя головами на плечах. Похожий на Бога полюбил его с первого взгляда.

Удивительный дар был заложен в него природой: с первого взгляда любить тех, кто сильнее.

Если небесные силы создали подобный дар и наделили им человека — значит, это кому-то нужно? Значит, кто-то ищет ночами эти влюбленные глаза, эти плевочки, похожие на жемчуга?

— Ну да, ну да, — пробурчал похожий на Бога. — Ревность-шмевность! Глупые чувства, недостойные мужчины. Я сразу подумал: не ревнивый вы, товарищ генералиссимус. Ни к чему вам это. Да и что в ней хорошего — пацанка, ни сисек, ни жопы, одни мослы. Честное слово, я вас понимаю. Покорнейше прошу извинить. за наш выбор.

Путь на Катерину был открыт. Разведка боем принесла результаты. Великое успокоение пришло.

Оно оказалось временным. Все резко изменилось, когда толстячок с тремя головами снова открыл рот.

— Выбор хороший, — сказал рябой Сталин. — Отличный выбор! Искренне благодарю. Не каждый может за такой короткий срок влюбить в сэбя целую страну. Ей удалось! История России дала всего две великих Екатерины. Теперь будет третья!

Как пишут классики и графоманы, герой потерял дар речи. Вот она, информация из первых уст! Великое и неожиданное обретение! Какое невероятное открытие! Вот ради чего он рисковал жизнью.

Оно того стоило. Похожий на Бога задрожал от восхищения. Да, было страшно. Обло. Огромно. Зло. Но ведь получилось!

Змей Горыныч решил посадить бабу на власть. Информацию следовало переварить.

— Дрожишь? — по-доброму улыбнулся рябой Сталин. — Да ты, я смотрю, замерз совсем. Давай согрею. Закрой глаза, а то умрешь со страху.

Похожий на Бога прикрыл глаза — оставив для наблюдения маленькую щелочку под правым веком. Толстячок в кресле позеленел и обернулся Горынычем. Дохнул на гостя тремя своими огнеметами.

Пропитка тулупа надежно сработала. Каскадерская мазь оказалась эффективной, облако прямого огня выдержала. Мысли и чувства накрыло ужасом. Мокрая спина потекла водопадом — в три ручья. Вокруг позвонков образовались водовороты.

Горыныч лизнул его по лицу. Похожий на Бога увидел густой серо-водородный туман, клубящийся среди желто-каменных зубов. Пронзительное дурновоние оглушило и затуманило мозг. В слепом сиреневом дурмане прозвучало трубное пение:

— Пошел вон!

Глава 64

Могучий удар изнутри отворил двери Георгиевского зала. Посыпались на пол обломки стальных запоров и титановые листы обшивки.

Выкатилась из дверей обгорелая дубовая бочка, измазанная горячей смолой, облепленная комками грубой пакли. Видать, бочку законопатили и приготовили для путешествия по океану.

Злобное рычание донеслось из зала.

Спецназ ГРУ, проявляя отчаянную храбрость, навалился на двери, закрыл их телами. Командир спецназа вызвал по рации службистов и саперов.

Те и другие появились мгновенно, ощупали, обнюхали бочку, искали взрывчатку, не нашли.

Выкатили бочку на Кремлевский двор. Выбили дно со многими предосторожностями.

Выполз из бочки похожий на Бога. В обгорелом тулупе и жареных валенках. Живой, но фиолетовый от удушья.

Лег на кремлевские камни. Поднял глаза к небу. Огромное синее небо висело над башнями. Цеплялись за рубиновые звезды барашки облаков.

— Врача! — заорал главный службист.

— Не надо врача. — прошептал похожий на Бога. — Я в порядке. Коньяку налей. Красивое у нас небо. А смотреть некогда.

Глава 65

Предстояло решить непростую задачу. И в обычной-то жизни непростую. А уж в потоке шифрованных мыслей — архисложную.

Горыныч решил посадить на трон очередную Екатерину — флаг ему в руки. Вопрос: доложить Президенту или промолчать?

Ехать к Президенту следовало немедленно. Визит к Горынычу не мог остаться без доклада. Тем более визит несогласованный. Грубо говоря, придется получить по сопатке и долго объясняться: почему пошел, кто разрешил, где была агент Клио, то да се. Скрыть результаты — это криминал, тут прощения не будет.

На обдумывание — всего ничего, каких-то два часа пребывания в реанимации. Реанимацию-то у него никто не отнимет — заслужил честно.

Конечно, другой Президент мог бы припереться с допросом прямо в палату, но наш поленится. Так что два часа есть.

Два часа — и перспектива целой жизни. С кем жить? — серьезный вопрос для всякого мужчины, а уж для кремлевского трудяги-воротилы и вовсе решающий. Ошибка чревата.

Медики колдовали, чистили кровь, питали глюкозой истощенные клетки, обрабатывали обожженную кожу. А он напряженно плыл в потоке паразитных мыслей, маскируя главное решение своей жизни.

И через два часа, когда он сел в бронированный лимузин, решение было готово. В дороге следовало отполировать решение до идеального лирического блеска.

Глава 66

Соблазнить Катерину, потом жениться на ней — с благословения Горыныча — занять место принца-консорта при Екатерине III: какая чудная перспектива.

Почему глупости всегда кажутся такими соблазнительными, такими приемлемыми, такими достижимыми?

Каковы вероятности, что авантюра удастся? Десять процентов? А реально — пять.

Риски? Если Катерина его отвергнет — ему конец. И при нынешней власти, и при будущей.

Да и вообще. Зачем что-то менять, если можно ничего не менять?!

К чему надоедливая борьба хорошего с лучшим? Этот убойный драматургический конфликт разве спас эпоху социалистического реализма?

Да, сейчас он не принц-консорт. И что? Формально он всего лишь рядовой кремлевский администратор. Но разве в формальностях дело?

Быть или казаться? Неверный вопрос.

Быть или верить — вот содержательная мысль. Быть Богом или верить в Бога? Мысль-баррикада. И тебе выбирать, по какую сторону ее оказаться.

Надо нейтрализовать эту глупую тушинскую девчонку. Две Екатерины правили Россией, и третьей не бывать!

Глава 67

— Ну что, — сказал рябой Сталин, — проснулась? Умывайся и давай завтракать. Сэгодня у нас португальская кухня. Омлет, фаршированный бакалияро, с крэольским соусом. А потом будем учиться писать доносы.

— Опять учиться? Ну вот еще! Только зажила по-человечески!

— Поучимся пять минут, — терпеливо сказал рябой Сталин и улыбнулся в роскошные кавказские усы. — Только пять минут. Потом получишь банановый пудинг.

— Ага! — Катерина резво обозначила правила игры. — Два банановых пудинга!!!

— Будешь кушать два пудинга — задница вырастет. Мальчики любить не будут.

— Почему? Тебя же все любят? А чего хорошего в твоей заднице? Если кому рассказать.

— Но-но! Мою задницу обсуждать не надо!

— А мою можно?

— Твою — нужно! — весело сказал рябой Сталин. — На тебя люди смотрят. По тэлевизору.

Катюша уже знала, как обращаться с Горынычем. Она ласково почесала ему кончик хвоста, потом втиснула голову между мумией Ленина и усатой колючей кавказской щекой, прижалась к щеке, потерлась своим розовым поросячьим ушком о волосатую мужскую слуховую раковину:

— Дедушка Сталин, ты же добрый! Ну пожалуйста! А я всем расскажу, что ты самый лучший друг детей.

— Хорошо. В последний раз, — согласился рябой Сталин. — А потом ты всех научишь писать доносы.

— Кого «всех»? Друзей или знакомых?

— Всех — значит всех. Страну будешь учить, малусэнькая дурочка. Я тебя зря, что ли, на тэлевидение устроил?

— Я не дурочка, — надула губки Катя. — У меня рейтинги зашкаливают! Зачем ты так говоришь, дедушка Сталин?

— Я сказал «малусэнькая». Ты — малусэнькая, а кругом тебя дураки-великаны и гыгантские идиоты. Потому рэйтинги зашкаливают. Страной управляют людишки, которые не знают Формулу счастья. Человек нэ может быть счастлив, если он не написал хотя бы одного доноса! Ты вернешь людям формулу счастья!

Глава 68

Идея новой телевизионной игры, которую Катя принесла в любимый медиахолдинг, очаровала продюсеров — и простых, и генеральных. Талантливые редакторы тут же разработали сценарий интеллектуальной игры, придумали название: «Враг народа». Две команды, разбившись на пары, задавали друг другу вопросы. Получив информацию от соперника, составляли на него досье, после чего на каждого игрока соперника сочиняли коллективный донос. Правила требовали одного: донос должен опираться на реальные факты, но при этом оставаться химически чистым враньем. Победитель игры получал почетное звание «Ворошиловский стрелок», именной маузер, денежную премию и фотографию Президента с автографом.

Страна уже давно играла в обучающие телевизионные игры. Идеологическую установку всех игр можно было сформулировать так: «Добей слабого!».

Игры заслуженно пользовались популярностью. Они опирались на простую психологическую установку: в жизни всегда есть кто-то слабее тебя. Помоги товарищу упасть — и будешь счастливым! Но глобального счастья с помощью таких игр добиться нельзя. Уничтожение слабых приносит радость кратковременную, потому что всегда остается кто-то сильнее тебя, остается вечный страх попасть под тяжелую руку сильного.

Новая игра сделала шаг вперед в теории управления государством, она уверенно провозгласила универсальный способ достижения счастья: «Добей сильного!»

Новая игра давала оружие против сильных. То есть напрочь уничтожала комплексы неполноценности, превращала игрока в сверхчеловека.

Надо ли удивляться тому, что игра захватила страну? В два счета победила все лицензионные программы и даже на поле рейтингов опередила сериалы? Новая развлекуха превзошла по популярности КВН и, так же как он, стала игрой миллионов.

Доносы писали все — на корпоративных вечеринках, учебных тренингах, свадьбах и днях рождения. Клубы любителей доносов (КЛД) возникли в каждом городе, в каждом районе, в каждом учебном заведении, включая школы. В школах увлечение КЛД приняло характер эпидемии.

А что может быть лучше управляемой эпидемии?!

Глава 69

Меня тошнит от моей жизни, и это все, что я могу о ней сказать.

Я уничтожил золотую клетку. Осталось уничтожить себя. Для этого понадобится гений.

Представьте себе это: ваша любимая дочь каждый вечер приходит к вам в гости на телевизионном экране. Вы видите ее прекрасное лицо. У нее ваши губы, ваши глаза, ваши щеки. Ваши руки, ноги, интонации голоса. Глядя на нее, вы наслаждаетесь собой, своими забытыми улыбками, пением, смехом.

Как очаровательны милые, придуманные редакторами шутки. Вы тоже придумывали такие, когда были молоды. Но.

Вы не можете к ней подойти. Прикоснуться. Вам не погладить ее по головке, не коснуться губами лба, не услышать добродушный ответ на нелепый вопрос. И это длится недели, месяцы, годы. Дочь растет, меняется, взрослеет — становится чужой, все более чужой, еще более чужой, немыслимо чужой. Она чужая, как улыбка палача.

Дочь превращается в палача, а встречи с ней — в ежедневную пытку. Тебя пытают любовью, пытают изощренно, талантливо, насмешливо, зло.

Вот когда я понял, что такое вселенский кошмар. Желание отца уничтожить родную дочь. Я тебя породил, я тебя и убью? Именно так. Как учили в школе.

Глава 70

Горыныч приятно удивил. Похожий на Бога давно не испытывал такой радости.

Все сложилось — как-то само по себе. Судьба нарисовала узор новой жизни.

То, о чем он мечтал, в чем боялся признаваться себе душными московскими ночами — сбывалось. Почти без его участия. Мелкие управляющие воздействия — не в счет. Мучительная необходимость долго и терпеливо мастерить виртульные кнопки для владения людьми испарялась на глазах и открывала дорогу к свободе. Настоящей свободе.

Настоящая свобода была безграничной и возвышенно суверенной: ограничения накладывали Президент-победитель и Змей Горыныч. С ними похожий на Бога был готов смириться.

КЛД медленно и незаметно меняли нацию. Юное поколение доносчиков формировалось на глазах. Еще два-три года — и они вольются во взрослую жизнь.

Все станет легко и просто. Именно простота и легкость делают державу великой. Она становится великой, когда: а) все смотрят в одну сторону, б) все быстро шагают в ногу.

Великая держава после команды: «Вперед, в атаку!» не раздумывая закрывает грудью амбразуры.

Не надо объяснять и объясняться. Не надо просить и притворяться добрым. Не надо доверять и проверять. Не надо ласкать жадные чужие самолюбия. Твое самолюбие превращается в закон, слово становится священной мантрой.

Мечта быть похожим на Бога, ощущение, что именно тебя Он сотворил по своему подобию — все это сбывается, реализуется. Ты паришь над миром, а под тобой ровно дышит покорный мыслящий бульон, похожий на океан.

Империя доносов делает людей предсказуемыми. Когда мир делится на тех, кого расстреливают, и тех, кто стреляет, не остается места для фантазий.

Человеческие фантазии — вот истинный враг мировой гармонии. Фантазии рождают несбыточные желания, несбыточные желания — отвращение к жизни, из отвращения к жизни произрастает бешенство страсти, которое разрушает все. Бешенство страсти вызывает эпидемии ненависти, наполняет мир войнами, революциями, фальшивой романтикой оправданного убийства и героического самоубийства.

Отняв у человека фантазию, можно сделать его счастливым. Как отнять фантазию?

Фантазию убивает страх.

Империя доносов умеет производить дешевый и доступный страх.

Вот почему доступный и дешевый страх равняется всеобщему счастью. Это — просто. Беда в том, что бактерии сами не знают своего счастья. Его приходится насаждать железной рукой.

Похожий на Бога всегда думал, что ему не повезло — мерзлота кончилась до его рождения. Там, во времена Ледяного безмолвия, существовали правила игры. Сегодня нет правил игры. Их приходится создавать заново. Он занимается этим последние двадцать лет жизни, но отнюдь не чувствует себя счастливым, несмотря на близость к Богу.

Отсутствие правил делает игру зыбкой, неустойчивой, результаты игры — сомнительными. И вот — подарок судьбы — пришел Спаситель-Горыныч, подарил формулу счастья, она соткалась из воздуха, обрела силуэт и прозрачную, но живую реальность. Еще немного — все случится. Не надо будет каждое утро доказывать самому себе и всем им, что ты еще жив!

И последнее. Воистину гениальное соображение. Горыныча надо подредактировать. Необходимая коррекция одним ударом уничтожит все проблемы прошлого и будущего.

Как прозрачный силуэт реальности отлить в граните? Как Формулу счастья сделать всеобщим достоянием? История учит: чтобы формула счастья завладела умами, надо убить ее создателя.

Бог — ничто. Религия — все. Чтобы создать религию, надо убить Бога.

Эти мысли он не прятал в потоке сознания. Был уверен — мысли понравятся главной голове Горыныча.

Глава 71

Меня тошнит от моей жизни, и человек, который приехал ко мне из Кремля, знает это.

Я решил уничтожить свою дочь. Гость из Кремля меня понимает и сочувствует мне.

Разговор с ним выглядит странно. Он ничего не навязывает, ничего не предлагает, он знает все, что я собираюсь сказать, наперед. Он со всем заранее согласен. Он задает вопросы и так строит ответы, что они снова превращаются в вопросы. Я отвечаю, я все время только отвечаю, этот сладкий допрос длится вечность, и в конце разговора уничтожение дочери из области фантазий переходит в осязаемую реальность. Его реальность. И мою реальность. Реальности совпадают.

Я никогда не видел этого человека. Я встретился с ним впервые. Его лицо не показывали по телевизору. Его фотографии не размещали в газетах. Но я был твердо уверен, что знаю его всю жизнь. Его слова были моими словами. Его чувства были моими чувствами. А моя жизнь — стала его жизнью. Я хотел принадлежать ему и быть копьем в его руке.

Мне казалось, он похож на Бога.

Глава 72

Когда тебя предают, у тебя два выхода: 1) убить себя, 2) убить того, кто предал. Похожий на Бога ушел, и я потерял уверенность. Уже очень давно я не хотел жить и продолжал делать это по инерции. Инерция была навязана традицией, которая утверждала, что рожденного ребенка надо вырастить.

Вырастить для чего?

А если мир потерял право на жизнь? Что, если он развратен, лжив, распух от обжорства, заражен неизлечимой болезнью и гниет заживо?

Что если имя болезни—Катерина Измайлова, и она— моя дочь?

Так говорил похожий на Бога. И был тысячу раз прав.

Крохотное сомнение беспокоило меня. Если моя правота вынуждает меня стать убийцей — прав ли я?

Глава 73

Я победил последнее сомнение. Я ушел. Бросил дом. Ненавистную жену, опостылевшую жизнь. Забыл про дочь. Я ушел, а он остался.

Он был не я.

Я был не он.

Я бежал из Москвы, как Наполеон в 1812 году — бросив армию, обозы и гвардию. Армия моих мыслей полегла под холодным Смоленском, обозы моей памяти утонули в ледяной Припяти, гвардия моих желаний поедала гнилую конину на берегах Немана.

Я был везде и нигде. Я бродил по миру, свободный от него, того, кто остался в Москве.

Я ненавидел его.

Он ненавидел меня.

Глава 74

А ее убил мерзавец, который проиграл игру. Это случилось на глазах у всех, прямо на экране телевизора. Катерина написала прекрасный, великолепный, изысканный донос на него. Прочитала вслух, под бурные аплодисменты зала. Внешне мерзавец ничем не отличался от людей, Катерина улыбнулась ему. Мерзавец вскочил и ударил ее молотком по голове.

И случился вселенский кошмар. Мерзавец оказался ее родным отцом.

Как я пронес молоток в охраняемую зону телевизионного эфира? Как сумел пробраться в команду игроков сквозь редакционные ограждения?

Как, в конце концов, осмелился поднять руку на национальное достояние? Разве меня не учили, что быть Павликом Морозовым — хорошо, а отцом Павлика Морозова — плохо?

В одной дурной голове, правда, возник вопрос: зачем все это показали? Программы КЛД выходили в записи, можно было не предавать огласке эту мрачную историю, вписать ее в скромные анналы хроники происшествий.

Зачем все показали в прайм-тайм, подробно, замедленно, с разных камер — так показывают во время футбола забитый гол: удар, фонтан крови, разодранный криком рот, летящее трагическое падение тела на стеклянный подиум, камера сверху, камера снизу, слезы присутствующих дам, ярость присутствующих кавалеров, мгновенный суд Линча, который едва остановила охрана.

Охрана спасла меня по плану. Ожидался торжественный публичный судебный процесс надо мной, чтение приговора в прямом эфире.

Убить автора формулы счастья — это ведь мало для всеобщего счастья! Смерть надо размножить, внедрить в каждый дом, сделать легендой. И нет лучшего способа создать легенду, чем публичная расправа над врагом в прямом эфире.

Вот я и мой прокурор, сумевший рассказать о смерти Катеньки стихами в прозе!

Вот я и мой молоток, убийца ребенка! И какого ребенка! Спасителя Отечества! Ангела радости! Автора Формулы счастья!

Вот я и мой судья, великолепным певучим голосом зачитывающий приговор! Судья, полный негодования, презрения, справедливости!

Вот я и они, кадры моего кровавого преступления, повторенные тысячекратно на всех телеканалах в течение месяца, пока шел процесс! Кадры, навечно внедренные в сознание обитателей лагуны вместе с брендом лучшего в мире стирального порошка.

Орудие смерти объявили священным, окровавленный молоток прямо из суда увезли в музей-святилище, который открылся в хрущобе нашего детства.

Хрущобу расселили, освободили от жильцов, обложили мрамором, накрыли стеклянным колпаком. Но все это после того, как хрущобу разобрали, перенесли на Красную площадь, и там снова собрали — справа от мавзолея, над могилой дочери. Мамашку назначили пожизненным директором музея.

А дурную голову, которая пыталась озвучить свои наивные телевизионные подозрения, случайно отрезало трамваем на Чистопрудном бульваре. Было желание повторить все на Патриарших, но там трамваи давно отменили. А на Чистопрудном трамвай все еще ходил, подсолнечного масла в магазинах шаговой доступности было предостаточно. И лейтенанта службы безопасности, которая плеснула масло под ноги дурной голове, звали Аннушкой, она служила домашней работницей. И фамилию домашняя работница не скрывала. Фамилия у Аннушки была странная, не домработницкая — то ли Клэптон, то ли Драпман.

Глава 75

Меня приговорили к смерти, с отсрочкой приговора на двадцать лет. После чего я получил для жизни трехкомнатный барак в Читинской области. Там я и пребываю ныне, в совершенном одиночестве. Строчу рукопись о себе и о вас, мои безжалостные современники.

Меня не расстреляли, хотя на городских площадях и партийных собраниях народ публично требовал казни. Стихийные митинги и организованные профсоюзные коллективы хором скандировали:

— Смерть предателю! Смерть убийце! Уничтожим кровавую собаку!

Эти же слова, черным по белому, большими буквами печатали газеты на первых страницах.

Кровавая собака — метафора, пусть она останется на совести придворного поэта. Со вторым лозунгом я тоже был согласен. А вот первый считал откровенной диффамацией и требовал опровержения. Если я кого-то и предал, то исключительно самого себя. И судить себя за это имею право только я сам.

Спас меня от немедленной гибели Президент-победитель. Привычно побеседовал с народом, высказал сомнения. С одной стороны, отец Катерины — убийца. А с другой стороны, убийца — отец Катерины.

Катерина — национальная героиня. Нельзя отрицать заслуги отца в ее рождении и воспитании. Предложил соломоново решение: отложенный смертный приговор.

Гениальное изобретение! Именно так оно и родилось. Наша национальная идея.

Судьи и прокуроры захлебнулись от восторга. Теперь можно было объявлять жесточайшие приговоры, не испытывая угрызений совести. И зло наказуемо, и государству не в убыток — судебные решения не растрачивают без пользы трудовые ресурсы.

Рабочая дисциплина в стране сделалась идеальной — как только количество смертных приговоров превысило половину списочного состава населения. То есть примерно через полгода.

— Надо же, — сказал Президент-победитель. — Сотни лет не могли победить зло! Мучились с безумным электоратом, поколение за поколением. А вот оно, решение!

— Вы — гений! — сказал похожий на Бога.

— Спасибо за высокую оценку моего труда, — ответил Президент-победитель. — Благодарю вас, мои верные товарищи. Мы искали всеобщее счастье. И мы его нашли. Кто не спрятался, я не виноват.

Глава 76

Рябой Сталин улыбнулся в густые подернутые сединой усы. Крикливый жиденок Троцкий перестал мычать, голова с ледорубом в затылке болталась, как тряпка, на левом плече. Картавый Ленин, законсервированный навеки, портил обзор справа, но жить не мешал.

Страну спасли. Более того, нашли новую национальную идею: отложенный смертный приговор. Возник консенсус между хваленым западным гуманизмом и легендарной восточной жестокостью. Азиопа, рожденная в мозгах интеллектуалов и долгое время не имевшая политической перспективы, вдруг нашла свое материальное выражение.

Горыныч был доволен. Уже сколько раз он являлся на эту землю, меняя исторический облик, рубил жестоким хвостом безумные головы, огненным выдохом наводил порядок и исчезал в буреломе времен до нового пришествия.

Нелегкая ему досталась работа — хранить державу. Но он не жаловался. Любил всех: умных и глупых, толстых и тонких, живых и мертвых, правых и виноватых, верных и неверных, бандитов и праведников, алкашей и трезвоедов. А что делать? Где родился, там и сгодился. Судьба наша змеиная.

Надолго ли ему было суждено уползти в свое дремучее болото? Когда вновь откроется миру его огнедышащий гений? Дай ответ!

Нет ответа.

Никто не знает. И он сам не знает — хотя знает все.

Все-то он знает, а почему целая страна вдруг сходит с ума — того ему понять не дано. Мраком недомыслия покрыто. И туманом безобразия.

Огляделся по сторонам рябой Сталин, с видимым сожалением распрощался с уютным кремлевским залом. Тряхнул головой и апгрейд себе сделал — полный апгрейд — до сказочного змеиного рыла. Вернулся в привычный образ, лизнул замороченных товарищей справа и слева, очнулись они — и мумия, и череп с ледорубом — тоже апгрейдились.

Зазвенела хрустальными колокольчиками люстра — это Горыныч шеи свои разминал, затекшие от временного кремлебытия.

Размял Горыныч шеи, да и вылетел в трубу.

Никто не знал, что в Георгиевском зале Кремля есть труба. Даже архитекторы-реставраторы не знали. А Горыныч знал. Он же все знал. Кроме того, о чем сказано выше.

Эпилог

У каждого настоящего романа должен быть пролог и эпилог. На пролог я не потянул. А эпилог — вот он, пожалуйста.

Нате!

Я сидел в своем читинском трехкомнатном бараке и тосковал.

Судьба по-разному распоряжается нашими жизнями. Кого превращает в икону, кого — в исторический навоз. Кому дарит тяжелое бессмертие, кому — легкое забвение.

Я попал осенним листом в компостную яму. Был легкий, красивый, летучий, живой. Дрожал на ветке, пил солнечный свет, искрился хлорофиллом. Дождался осени, живописной осенней красоты, и был счастлив. Знать не знал, думать не думал, что закончится все компостной ямой.

Уготовила мне судьба стать простым ферментом. Биологическим ферментом для рождения национальной идеи. Моими руками она была рождена, моими руками запущена в народный космос. За что и вознагражден вечным презрением. Но разве я первый?

Хотел бы я стать иконой? Не знаю, не уверен.

«Дорогие дамы. Не целуйте икону крашеными губами. Грех!»

И зачем мне все это?

P.S.

Самый человечный из драконов не оставил меня. Пришел, осветил состраданием остаток дней моих барачных. Постучал железной лапой в ночное зарешеченное окно.

Я проснулся. Выглянул в дождливую черноту. И увидел мою ненаглядную Катеньку. Ее голова покачивалась на длинной змеиной шее, в окружении драконов-защитников.

— Поговори с папашкой! — сказал левый дракон. — Он скучает.

— Да мне пофигу! — сказала Катенька.

— Зря, что ли, прилетели? — сказал правый дракон. — Пусть на тебя посмотрит.

— Боюсь я его. Опять по башке трахнет, мудозвон. Гребем отсюда!

— Ну, как пожелаешь, — дохнул серой Горыныч и апгрейдил Катеньку, недоброе мое солнышко. Обдраконилась она, щелкнула желто-каменными зубами, оплавила огнем оконное стекло и провалилась в кромешную тьму. Больше я ее никогда не видел. Но всегда вспоминаю о ней, когда по оплавленному стеклу шипя текут мертвые слезы дождя.

Москва, май-июнь 2011

Исаак Фридберг