Библиотека всемирной литературы. Серия первая.

Том 15. Изборник. Памятники литературы Древней Руси

ПЕРВЫЕ СЕМЬСОТ ЛЕТ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Русской литературе без малого тысяча лет. Это одна из самых древних литератур Европы. Она древнее, чем литературы французская, английская, немецкая. Ее начало восходит ко второй половине X в. Из этого великого тысячелетия более семисот лет принадлежит периоду, который принято называть «древней русской литературой».

Литература возникла внезапно. Скачок в царство литературы произошел одновременно с появлением на Руси христианства и церкви, потребовавших письменности и церковной литературы. Скачок к литературе был подготовлен всем предшествующим культурным развитием русского народа. Высокий уровень развития фольклора сделал возможным восприятие новых эстетических ценностей, с которыми знакомила письменность. Мы сможем по-настоящему оценить значение этого скачка, если обратим внимание на превосходно организованное письмо, перенесенное к нам из Болгарии, на богатство, гибкость и выразительность переданного нам оттуда же литературного языка, на обилие переведенных в Болгарии и созданных в ней же сочинений, которые уже с конца X в. начинают проникать на Русь. В это же время создается и первое компилятивное произведение русской литературы — так называемая «Речь философа», в которой на основании разных предшествующих сочинений с замечательным лаконизмом рассказывалась история мира от его «сотворения» и до возникновения вселенской церковной организации.

1

Что же представляла собой русская литература в первые семьсот лет своего существования? Попробуем рассмотреть эти семьсот лет как некое условное единство.

Художественная ценность древнерусской литературы еще до сих пор по-настоящему не определена. Прошло уже около полувека с тех пор, как была открыта (и продолжает раскрываться) в своих эстетических достоинствах древнерусская живопись: иконы, фрески, мозаики. Почти столько же времени восхищает знатоков и древнерусская архитектура — от церквей XI-XII вв. до «нарышкинского барокко» конца XVII в. Удивляет градостроительное искусство Древней Руси, умение сочетать новое со старым, создавать силуэт города, чувство ансамбля. Приоткрыт занавес и над искусством древнерусского шитья. Совсем недавно стали «замечать» древнерусскую скульптуру, само существование которой отрицалось, а в иных случаях продолжает по инерции отрицаться и до сих пор.

Древнерусское искусство совершает победное шествие по всему миру. Музей древнерусской иконы открыт в Реклингхаузене (ФРГ), а особые отделы русской иконы — в музеях Стокгольма, Осло, Бергена, Нью-Йорка, Берлина и многих других городов.

Но древнерусская литература еще молчит, хотя работ о ней появляется в разных странах все больше. Она молчит, так как большинство исследователей, особенно на Западе, ищет в ней не эстетические ценности, не литературу как таковую, а всего лишь средство для раскрытия тайн «загадочной» русской души. И вот древнерусская культура объявляется «культурой великого молчания».

Между тем в нашей стране пути к открытию художественной ценности литературы Древней Руси уже найдены. Они найдены Ф. И. Буслаевым, А. С. Орловым, В. П. Адриановой-Перетц, Н. К. Гудзием, И. П. Ереминым. Мы стоим на пороге этого открытия, пытаемся нарушить молчание, и это молчание, хотя еще и не прерванное, становится все более и более красноречивым.

То, что вот-вот скажет нам древнерусская литература, не таит эффектов гениальности, ее голос негромок. Авторское начало было приглушено в древней литературе. В ней не было ни Шекспира, ни Данте. Это хор, в котором совсем нет или очень мало солистов и в основном господствует унисон. И тем не менее эта литература поражает нас своей монументальностью и величием целого. Она имеет право на заметное место в истории человеческой культуры и на высокую оценку своих эстетических достоинств.

Отсутствие великих имен в древнерусской литературе кажется приговором. Но строгий приговор, вынесенный ей только на этом основании, был бы несправедлив. Мы предвзято исходим из своих представлений о развитии литературы — представлений, воспитанных веками свободы человеческой личности, веками, когда расцвело индивидуальное, личностное искусство — искусство отдельных гениев.

Древняя русская литература ближе к фольклору, чем к индивидуализированному творчеству писателей нового, времени. Мы восхищаемся изумительным шитьем народных мастериц, но искусство их — искусство великой традиции, и мы не можем назвать среди них ни реформаторов, подобных Джотто, ни гениев индивидуального творчества, подобных Леонардо да Винчи.

То же и в древнерусской живописи. Правда, мы знаем имена Рублева, Феофана Грека, Дионисия и его сыновей. Но и их искусство прежде всего искусство традиции и лишь во вторую очередь — искусство индивидуальной творческой инициативы. Впрочем, не случайно эпоху Рублева и Феофана мы называем в древнерусском искусстве эпохой Предвозрождения. Личность начинала уже играть в это время заметную роль. Имен крупных писателей в Древней Руси также немало: Иларион, Нестор, Симон и Поликарп, Кирилл Туровский, Климент Смолятич, Серапион Владимирский, Епифаний Премудрый, Ермолай Еразм, Иван Грозный, Аввакум и многие другие. Тем не менее литература Древней Руси не была литературой отдельных писателей: она, как и народное творчество, была искусством надындивидуальным. Это было искусство, создававшееся путем накопления коллективного опыта и производящее огромное впечатление мудростью традиций и единством всей — в основном безымянной — письменности.

Перед нами литература, которая возвышается над своими семью веками как единое грандиозное целое, как одно колоссальное произведение, поражающее нас подчиненностью одной теме, единым борением идей, контрастами, вступающими в неповторимые сочетания. Древнерусские писатели — не зодчие отдельно стоящих зданий. Это — градостроители. Они работали над одним, общим грандиозным ансамблем. Они обладали замечательным «чувством плеча», создавали циклы, своды и ансамбли произведений, в свою очередь слагавшиеся в единое здание литературы, в котором и самые противоречия составляли некое органическое явление, эстетически уместное и даже необходимое.

Всякая литература создает свой мир, воплощающий мир представлений современного ей общества. Попробуем восстановить мир древнерусской литературы. Что же это за единое и огромное здание, над построением которого трудились семьсот лет десятки поколений русских книжников — безвестных или известных нам только своими скромными именами и о которых почти не сохранилось биографических данных и не осталось даже автографов?

Чувство значительности происходящего, значительности всего временного, значительности истории человеческого бытия не покидало древнерусского человека ни в жизни, ни в искусстве, ни в литературе.

Человек, живя в мире, помнил о мире в целом как огромном единстве, ощущал свое место в этом мире. Его дом располагался красным углом на восток. По смерти его клали в могилу головой на запад, чтобы лицом он встречал солнце. Его церкви были обращены алтарями навстречу возникающему дню. В храме росписи напоминали ему о событиях Ветхого и Нового заветов, собирали вокруг него мир святости: святых воинов внизу, мучеников повыше; в куполе изображалась сцена вознесения Христа, на парусах сводов, поддерживающих купол, — евангелисты и т. д. Церковь была микромиром, и вместе с тем она была макрочеловеком. У ней была глава, под главой шея барабана, плечи. Окна были очами храма (об этом свидетельствует сама этимология слова «окно»). Над окнами были «бровки».

Большой мир и малый, вселенная и человек! Все взаимосвязано, все значительно, все напоминает человеку о смысле его существования, о величии мира и значительности в нем судьбы человека.

Не случайно в апокрифе о создании Адама рассказывается, что тело его было создано от земли, кости от камней, кровь от моря (не из воды, а именно от моря), очи от солнца, мысли от облак, свет в очах от света вселенной, дыхание от ветра, тепло тела от огня. Человек — микрокосм, «малый мир», как называют его некоторые древнерусские сочинения.

Человек ощущал себя в большом мире ничтожной частицей и все же участником мировой истории. В этом мире все значительно, полно сокровенного смысла. Задача человеческого познания состоит в том, чтобы разгадать смысл вещей, символику животных, растений, числовых соотношений. Можно было бы привести множество символических значений отдельных чисел. Существовала символика цветов, драгоценных камней, растений и животных. Когда древнерусскому книжнику не хватало реально виденных им животных, чтобы воплотить в себе все знаки божественной воли, в строй символов вступали фантастические звери античной или восточной мифологий. Вселенная — книга, написанная перстом божиим. Письменность расшифровывала этот мир знаков. Ощущение значительности и величия мира лежало в основе литературы.

Литература обладала всеохватывающим внутренним единством, единством темы и единством взгляда на мир.

Это единство разрывалось противоречиями воззрений, публицистическими протестами и идеологическими спорами. Но тем не менее оно потому и разрывалось, что существовало. Единство было обязательным, и потому любая ересь или любое классовое или сословное выступление требовали нового единства, переосмысления всего наличного материала. Любая историческая перемена требовала пересмотра всей концепции мировой истории — создания новой летописи, часто от «потопа» или даже от «сотворения мира».

Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет — мировая история, и эта тема — смысл человеческой жизни.

Не то чтобы все произведения были посвящены мировой истории (хотя этих произведений и очень много): дело не в этом! Каждое произведение в какой-то мере находит свое географическое место и свою хронологическую веху в истории мира. Все произведения могут быть поставлены в один ряд друг за другом в порядке совершающихся событий: мы всегда знаем, к какому историческому времени они отнесены авторами. Литература рассказывает или по крайней мере стремится рассказать не о придуманном, а о реальном. Поэтому реальное — мировая история, реальное географическое пространство — связывает между собой все отдельные произведения.

В самом деле, вымысел в древнерусских произведениях маскируется правдой. Открытый вымысел не допускается. Все произведения посвящены событиям, которые были, совершились или хотя и не существовали, но всерьез считаются совершившимися. Древнерусская литература вплоть до XVII в. не знает или почти не знает условных персонажей. Имена действующих лиц — исторические: Борис и Глеб, Феодосии Печерский, Александр Невский, Дмитрий Донской, Сергий Радонежский, Стефан Пермский... При этом древнерусская литература рассказывает по преимуществу о тех лицах, которые сыграли значительную роль в исторических событиях: будь то Александр Македонский или Авраамий Смоленский.

Разумеется, исторически значительными лицами будут, со средневековой точки зрения, не всегда те, которых признаем исторически значительными мы — с точки зрения людей нового времени. Это по преимуществу лица, принадлежащие к самой верхушке феодального общества: князья, полководцы, епископы и митрополиты, в меньшей мере — бояре. Но есть среди них и лица безвестного происхождения: святые отшельники, основатели скитов, подвижники. Они также значительны, с точки зрения средневекового историка (а древнерусский писатель по большей части именно историк), так как и этим лицам приписывается влияние на ход мировой истории: их молитвами, их нравственным воздействием на людей. Тем более удивляет и восторгает древнерусского писателя это влияние, что такие святые были известны очень немногим своим современникам: они жили в уединении пустынь и молчаливых келий.

Мировая история, изображаемая в литературе, велика и трагична. В центре ее находится скромная жизнь одного лица — Христа. Все, что совершалось в мире до его воплощения, — лишь приуготовление к ней. Все, что произошло и происходит после, сопряжено с этой жизнью, так или иначе с ней соотносится. Трагедия личности Христа заполняет собой мир, она живет в каждом человеке, напоминается в каждой церковной службе. События ее вспоминаются в те или иные дни года. Годичный круг праздников был повторением священной истории. Каждый день года был связан с памятью тех или иных святых или событий. Человек жил в окружении событий истории. При этом событие прошлого года не только вспоминалось — оно как бы повторялось ежегодно в одно и то же время. Кирилл Туровский в Слове на новую неделю по пасхе говорит: «Днесь весна красуеться, оживляющи земное естьство... Ныня рекы апостольскыя наводняються...» Сама природа как бы символизировала своим весенним расцветом события воскресения Христа.

Одна из самых популярных книг Древней Руси — «Шестоднев» Иоанна Экзарха Болгарского. Книга эта рассказывает о мире, располагая свой рассказ в порядке библейской легенды о создании мира в шесть дней. В первый день был сотворен свет, во второй — видимое небо и воды, в третий — море, реки, источники и семена, в четвертый — солнце, луна и звезды, в пятый — рыбы, гады и птицы, в шестой — животные и человек. Каждый из описанных дней — гимн творению, миру, его красоте и мудрости, согласованности и разнообразию элементов целого.

История не сочиняется. Сочинение, со средневековой точки зрения, — ложь. Поэтому громадные русские произведения, излагающие всемирную историю,— это по преимуществу переводы с греческого: хроники или компиляции на основе переводных и оригинальных произведений. Произведения по русской истории пишутся вскоре после того, как события совершились, очевидцами, по памяти или по свидетельству тех, кто видел описываемые события. В дальнейшем новые произведения о событиях прошлого — это только комбинации, своды предшествующего материала, новые обработки старого. Таковы в основном русские летописи. Летописи — это не только записи о том, что произошло в годовом порядке; это в какой-то мере и своды тех произведений литературы, которые оказывались под рукой у летописца и содержали исторические сведения. В летописи вводились исторические повести, жития святых, различные документы, послания. Произведения постоянно включались в циклы и своды произведений. И это включение не случайно. Каждое произведение воспринималось как часть чего-то большего. Для древнерусского читателя композиция целого была самым важным. Если в отдельных своих частях произведение повторяло уже известное из других произведений, совпадало с ними по тексту, это никого не смущало.

Таковы «Летописец по великому изложению», «Еллинский и Римский летописец» (он настолько велик, что до сих пор остается неизданным), различного рода изложения ветхозаветной истории — так называемые палеи (историческая, хронографическая, толковая и пр.), временники, степенные книги и, наконец, множество различных летописей. Все они представляют собой своды, компиляции. Это собрания предшествующих исторических произведений, с ограниченной переработкой их в недрах нового сочинения, охватывающего более широкий и более поздний круг источников.

Тем же стремлением ответить на основные вопросы мироустройства воодушевлены апокрифы: сочинения по всемирной истории, не признанные церковью. Они дополняют и развивают повествование священного писания.

Исторических сочинений великое множество. Но одна их особенность изумляет: говоря о событиях истории, древнерусский книжник никогда не забывает о движении истории в ее мировых масштабах. Либо повесть начинается с упоминания о главных мировых событиях (сотворении мира, всемирном потопе, вавилонском столпотворении и воплощении Христа), либо повесть непосредственно включается в мировую историю: в какой-нибудь из больших сводов по всемирной истории.

Автор «Чтения о житии и погублении Бориса и Глеба», прежде чем начать свое повествование, кратко рассказывает историю Вселенной от сотворения мира, историю Иисуса Христа. Древнерусский книжник никогда не забывает о том, в каком отношении к общему движению мировой истории находится то, о чем он повествует. Даже рассказывая немудрую историю о безвестном молодце, пьянице и азартном игроке в кости, человеке, дошедшем до последних ступеней падения, автор «Повести о Горе Злочастии» начинает ее с событий истории мира, буквально от Адама:

А в начале века сего тленнаго

сотворил бог небо и землю,

сотворил бог Адама и Евву,

повелел им жити во святом раю...

Подобно тому как мы говорим об эпосе в народном творчестве, мы можем говорить и об эпосе древнерусской литературы. Эпос — это не простая сумма былин и исторических песен. Былины сюжетно взаимосвязаны. Они рисуют нам целую эпическую эпоху в жизни русского народа. Эпоха и фантастична, но вместе с тем и исторична. Эта эпоха — время княжения Владимира Красное Солнышко. Сюда переносится действие многих сюжетов, которые, очевидно, существовали и раньше, а в некоторых случаях возникли позже. Другое эпическое время — время независимости Новгорода. Исторические песни рисуют нам если не единую эпоху, то, во всяком случае, единое течение событий: XVI и XVII вв. по преимуществу.

Древняя русская литература — это тоже цикл. Цикл, во много раз превосходящий фольклорные. Это эпос, рассказывающий историю вселенной и историю Руси.

Ни одно из произведений Древней Руси — переводное или оригинальное — не стоит обособленно. Все они дополняют друг друга в создаваемой ими картине мира. Каждый рассказ — законченное целое, и вместе с тем он связан с другими. Это только одна из глав истории мира. Даже такие произведения, как переводная повесть «Стефанит и Ихнилат» (древнерусская версия сюжета «Калилы и Димны») или написанная на основе устных рассказов анекдотического характера «Повесть о Дракуле», входят в состав сборников и не встречаются в отдельных списках. В отдельных рукописях они начинают появляться только в поздней традиции — в XVII и XVIII вв.

Происходит как бы беспрерывная циклизация. Даже записки тверского купца Афанасия Никитина о его «Хожении за три моря» были включены в летопись. Из сочинения, с нашей точки зрения — географического, записки эти становятся сочинением историческим — повестью о событиях путешествия в Индию. Такая судьба не редка для литературных произведений Древней Руси: многие из рассказов со временем начинают восприниматься как исторические, как документы или повествования о русской истории: будь то проповедь игумена Выдубецкого монастыря Моисея, произнесенная им по поводу построения монастырской стены, или житие святого.

Произведения строились по «анфиладному принципу». Житие дополнялось с течением веков службами святому, описанием его посмертных чудес. Оно могло разрастаться дополнительными рассказами о святом. Несколько житий одного и того же святого могли быть соединены в новое единое произведение. Новыми сведениями могла дополняться летопись. Окончание летописи все время как бы отодвигалось, продолжаясь дополнительными записями о новых событиях (летопись росла вместе с историей). Отдельные годовые статьи летописи могли дополняться новыми сведениями из других летописей; в них могли включаться новые произведения. Так дополнялись также хронографы, исторические проповеди. Разрастались сборники слов и поучений. Вот почему в древнерусской литературе так много огромных сочинений, объединяющих собой отдельные повествования в общий «эпос», о мире и его истории.

Сказанное трудно представить себе по хрестоматиям, антологиям и отдельным изданиям древнерусских текстов, вырванных из своего окружения в рукописях. Но если вспомнить обширные рукописи, в состав которых все эти произведения входят, — все эти многотомные «Великие четьи минеи» (то есть чтения, расположенные по месяцам года), летописные своды, прологи, златоусты, измарагды, хронографы, отдельные сборники,— то мы отчетливо представим себе то чувство величия мира, которое стремились выразить древнерусские книжники во всей своей литературе, единство которой они живо ощущали. Есть только один жанр, который, казалось бы, выходит за пределы этой средневековой историчности,— это притчи. Они явно вымышлены. В аллегорической форме они преподносят нравоучение читателям, представляют собой как бы образное обобщение действительности. Они говорят не о единичном, а об общем, постоянно случающемся. Жанр притчи традиционный. Для Древней Руси он имеет еще библейское происхождение. Притчами усеяна Библия. Притчами говорит Христос в Евангелии. Соответственно притчи входили в состав сочинений для проповедников и в произведения самих проповедников. Но притчи повествуют о «вечном». Вечное же — оборотная сторона единого исторического сюжета древнерусской литературы. Все совершающееся в мире имеет две стороны: сторону, обращенную к временному, запечатленную единичностью совершающегося, свершившегося или того, чему надлежит совершиться, и сторону вечную, вечного смысла происходящего в мире. Битва с половцами, смена князя, завоевание Константинополя турками или присоединение княжества к Москве — все имеет две стороны. Одна сторона — это то, что произошло, и в этом происшедшем есть реальная причинность: ошибки, совершенные князьями, недостаток единства или недостаток заботы о сохранности родины — если это поражение; личное мужество и сообразительность полководцев, храбрость воинов — если это победа; засуха — если это неурожай, неосторожность «бабы некоей» — если это пожар города. Другая сторона — это извечная борьба зла с добром, это стремление бога исправить людей, наказывая их за грехи или заступаясь за них по молитвам отдельных праведников (вот почему, со средневековой точки зрения, так велико историческое значение их уединенных молитв). В этом случае с реальной причинностью сочетается по древнерусским представлениям причинность сверхреальная.

Временное, с точки зрения древнерусских книжников, — лишь проявление вечного, но практически в литературных произведениях они показывают скорее другое: важность временного. Временное, хочет того книжник или не хочет, все же играет в литературе большую роль, чем вечное. Баба сожгла город Холм — это временное. Наказание жителей этого города за грехи — это смысл совершившегося. Но о том, как сожгла баба и как произошел пожар,— об этом можно конкретно и красочно рассказать, о наказании же божьем за грехи жителей Холма можно только упомянуть в заключительной моральной концовке рассказа. Временное раскрывается через события. И эти события всегда красочны. Вечное же событий не имеет. Оно может быть только проиллюстрировано событиями или пояснено иносказанием — притчей. И притча стремится сама стать историей, рассказанной реальностью. Ее персонажам со временем часто даются исторические имена. Она включается в историю. Движение временного втягивает в себя недвижимость вечного.

Заключительное нравоучение — это обычно привязка произведения к владеющей литературой главной теме — теме всемирной истории. Рассказав о дружбе старца Герасима со львом и о том, как умер лев от горя на могиле старца, автор повести заканчивает ее следующим обобщением: «Все это было не потому, что лев имел душу, понимающую слово, но потому, что бог хотел прославить славящих его не только в жизни, но и по смерти, и показать нам, как повиновались звери Адаму до его ослушания, блаженствуя в раю».

Притча — это как бы образная формулировка законов истории, законов, которыми управляется мир, попытка отразить божественный замысел. Вот почему и притчи выдумываются очень редко. Они принадлежат истории, а поэтому должны рассказывать правду, не должны сочиняться. Поэтому они традиционны и обычно переходят в русскую литературу из других литератур в составе переводных произведений. Притчи лишь варьируются. Здесь множество «бродячих» сюжетов.

Мы часто говорим о внутренних закономерностях развития литературных образов в произведениях новой литературы и о том, что поступки героев обусловлены их характерами. Каждый герой литературы нового времени по-своему реагирует на воздействия внешнего мира. Вот почему поступки действующих лиц могут быть даже «неожиданными» для авторов, как бы продиктованными авторам самими этими действующими лицами.

Аналогичная обусловленность есть и в древней русской литературе, — аналогичная, но не совсем такая. Герой ведет себя так, как ему положено себя вести, но положено не по законам его характера, а по законам поведения того разряда героев, к которому он принадлежит. Не индивидуальность героя, а только разряд, к которому принадлежит герой в феодальном обществе! И в этом случае нет неожиданностей для автора. Должное неизменно сливается в литературе с сущим. Идеальный полководец должен быть благочестив и должен молиться перед выступлением в поход. И вот в «Житии Александра Невского» описывается, как Александр входит в храм Софии и молится там со слезами богу о даровании победы. Идеальный полководец должен побеждать многочисленного врага немногими силами, и ему помогает бог. И вот Александр выступает «в мале дружине, не сождавъся со многою силою своею, уповая на святую Троицу», а врагов его избивает ангел. А затем все эти особенности поведения святого Александра Невского механически переносятся уже в другом произведении на другого святого — князя Довмонта Тимофея Псковского. И в этом нет неосмысленности, плагиата, обмана читателя. Ведь Довмонт — идеальный воин-полководец. Он и должен вести себя так, как вел себя в аналогичных обстоятельствах другой идеальный воин-полководец — его предшественник Александр Невский. Если о поведении Довмонта мало что известно из летописей, то писатель не задумываясь дополняет повествование по житию Александра Невского, так как уверен, что идеальный князь мог себя вести только этим образом, а не иначе.

Вот почему в древнерусской литературе повторяются типы поведения, повторяются отдельные эпизоды, повторяются формулы, которыми определяется то или иное состояние, события, описывается битва или характеризуется поведение. Это не бедность воображения — это литературный этикет: явление очень важное для понимания древнерусской литературы. Герою полагается вести себя именно так, и автору полагается описывать героя только соответствующими выражениями. Автор — церемониймейстер, он сочиняет «действо». Его герои — участники этого «действа». Эпоха феодализма полна церемониальности. Церемониален князь, епископ, боярин, церемониален и быт их дворов. Даже быт крестьянина полон церемониальности. Впрочем, эту крестьянскую церемониальность мы знаем под названием обрядности и обычаев. Им посвящена изрядная доля фольклора — народная обрядовая поэзия.

Подобно тому как в иконописи фигуры святых как бы висят в воздухе, невесомы, а архитектура, природа служат им не окружением, а своеобразным «задником», фоном, — так и в литературе многие из ее героев не зависят от действительности. Характеры их не воспитаны обстоятельствами земной жизни,— святые пришли в мир со своей сущностью, со своей миссией, действуют согласно выработанному в литературе этикету.

Устойчивые этикетные особенности слагаются в литературе в иероглифические знаки, в эмблемы. Эмблемы заменяют собой длительные описания и позволяют быть писателю исключительно кратким. Литература изображает мир с предельным лаконизмом. Создаваемые ею эмблемы общи в известной, «зрительной» своей части с эмблемами изобразительного искусства.

Эмблема близка к орнаменту. Литература часто становится орнаментальной. «Плетение словес», широко развившееся в русской литературе с конца XIV в., — это словесный орнамент. Можно графически изобразить повторяющиеся элементы «плетения словес», и мы получим орнамент, близкий к орнаменту рукописных заставок, — так называемой «плетенке».

Вот пример сравнительно простого «плетения» из входившей в состав летописей «Повести о приходе на Москву хана Темир Аксака». Автор нанизывает длинные ряды параллельных грамматических конструкций, синонимов — не в узкоязыковом, но шире — в логическом и смысловом плане. В Москву приходят вести о Темир Аксаке «како готовится воевати Русскую землю и како похваляется ити к Москве, хотя взяти ея, и люди русскыя попленити, и места свята раззорити, а веру христьяньскую искоренити, а хрестиян гонити, томити и мучити, пещи и жещи и мечи сещи. Бяше же сии Темирь Аксак велми нежалостив и зело немилостив и лют мучитель и зол гонитель и жесток томитель...» и т. д.

Еще более сложным был композиционный и ритмический рисунок в агиографической (житийной) литературе. Достаточно привести небольшой отрывок из «Слова о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича» (Дмитрия Донского), разделив его для наглядности на параллельные строки:

млад сы возрастом,

но духовных прилежаше делесех,

пустошных бесед не творяше,

и срамных глагол не любяше,

а злонравных человек отвращашеся,

а с благыми всегда беседоваше...

и т.д.

Кружево слов плетется вокруг сюжета, создает впечатление пышности и таинственной связи между словесным обрамлением рассказываемого. Церемония требует некоторой торжественности и украшенности.

Итак, литература образует некоторое структурное единство — такое же, какое образует обрядовый фольклор или исторический эпос. Литература соткана в единую ткань благодаря единству тематики, единству художественного времени с временем истории, благодаря прикрепленности сюжета произведений к реальному географическому пространству, благодаря вхождению одного произведения в другое со всеми вытекающими отсюда генетическими связями и, наконец, благодаря единству литературного этикета.

В этом единстве литературы, в этой стертости границ ее произведений единством целого, в этой невыявленности авторского начала, в этой значительности тематики, которая вся была посвящена в той или иной мере «мировым вопросам» и имела очень мало развлекательности, в этой церемониальной украшенности сюжетов есть своеобразное величие. Чувство величия, значительности происходящего было основным стилеобразующим элементом древнерусской литературы.

Древняя Русь оставила нам много кратких похвал книгам. Всюду подчеркивается, что книги приносят пользу душе, учат человека воздержанию, побуждают его восхищаться миром и мудростью его устройства. Книги открывают «розмысл сердечный», в них красота, и они нужны праведнику, как оружие воину, как паруса кораблю.

Литература — священнодействие. Читатель был в каком-то отношении молящимся. Он предстоял произведению, как и иконе, испытывал чувство благоговения. Оттенок этого благоговения сохранялся даже тогда, когда произведение было светским. Но возникало и противоположное: глумление, ирония, скоморошество. Пышный двор нуждается в шуте; придворному церемониймейстеру противостоит балагур и скоморох. Нарушения этикета шутом подчеркивают пышность этикета. Это один из парадоксов средневековой культуры. Яркий представитель этого противоположного начала в литературе — Даниил Заточник, перенесший в свое «Слово» приемы скоморошьего балагурства. Даниил Заточник высмеивает в своем «Слове» пути к достижению жизненного благополучия, потешает князя и подчеркивает своими неуместными шутками церемониальные запреты.

Балагурство и шутовство противостоят в литературе торжественности и церемониальности не случайно. В средневековой литературе вообще существуют и контрастно противостоят друг другу два начала. Первое описано выше, это начало вечности; писатель и читатель осознают в ней свою значительность, свою связь со вселенной, с мировой историей. Второе начало — начало обыденности, простых тем и небольших масштабов, интереса к человеку как таковому. В первых своих темах литература преисполнена чувства возвышенного и резко отделяется по языку и стилю от бытовой речи. Во вторых темах — она до предела деловита, проста, непритязательна, снижена по языку и по своему отношению к происходящему.

Что же это за второе начало — начало обыденности? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться к вопросу о том, как развивалась литература.

2

Итак, мы обрисовали древнерусскую литературу как бы в ее вневременном и идеальном состоянии. Однако древняя русская литература вовсе не неподвижна. Она знает развитие. Но движение и развитие древнерусской литературы совсем не похоже на движение и развитие литератур нового времени. Они также своеобразны.

Начать с того, что национальные границы древнерусской литературы определяются далеко не точно, и это в сильнейшей степени сказывалось на характере развития. Основная группа памятников древнерусской литературы, как мы видели, принадлежит также литературам болгарской и сербской. Эта часть литературы написана на церковнославянском, по происхождению своему древнеболгарском, языке, одинаково понятном для южных и восточных славян. К ней принадлежат памятники церковные и церковноканонические, богослужебные, сочинения отцов церкви, отдельные жития и целые сборники житий святых — как, например, «Пролог», патерики. Кроме того, в эту общую для всех южных и восточных славян литературу входят сочинения по всемирной истории (хроники и компилятивные хронографы), сочинения природоведческие («Шестоднев» Иоанна Экзарха Болгарского, «Физиолог», «Христианская топография» Косьмы Индикоплова) и даже сочинения, не одобрявшиеся церковью, — как, например, апокрифы. Развитие этой общей для всех южных и восточных славян литературы задерживалось тем, что она была разбросана по огромной территории, литературный обмен на которой хотя и был интенсивен, но не мог быть быстрым.

Большинство этих сочинений пришло на Русь из Болгарии в болгарских переводах, но состав этой литературы, общей для всех южных и восточных славян, вскоре стал пополняться оригинальными сочинениями и переводами, созданными во всех южных и восточных славянских странах: в той же Болгарии, на Руси, в Сербии и Моравии. В Древней Руси, в частности, были созданы «Пролог», переводы с греческого «Хроники Георгия Амартола», некоторых житий, «Повести о разорении Иерусалима» Иосифа Флавия, «Девгениева деяния» и пр. Была переведена с древнееврейского книга «Эсфирь», были переводы с латинского. Эти переводы перешли из Руси к южным славянам. Быстро распространились у южных славян и такие оригинальные древнерусские произведения, как «Слово о Законе и Благодати» киевского митрополита Илариона, жития Владимира, Бориса и Глеба, Ольги, повести о создании в Киеве храмов Софии и Георгия, сочинения Кирилла Туровского и др.

Ни мир литературы, ни мир политического кругозора не мог замкнуться пределами княжества. В этом было одно из трагических противоречий эпохи: экономическая общность охватывала узкие границы местности, связи были слабы, а идейно человек стремился охватить весь мир.

Рукописи дарились и переходили не только за пределы княжеств, но и за пределы страны, — их перевозили из Болгарии на Русь, из Руси в Сербию и пр. Артели мастеров — зодчих, фрескистов и мозаичистов — переезжали из страны в страну. В Новгороде один из храмов расписывали сербы, другой — Феофан Грек, в Москве работали греки. Переходили из княжества в княжество и книжники. «Житие Александра Невского» составлялось на северо-востоке Руси галичанином. Житие, украинца по происхождению, московского митрополита Петра — болгарином по происхождению, московским митрополитом Киприаном. Образовывалась единая культура, общая для нескольких стран. Средневековый книжный человек не замыкался пределами своей местности — переходил из княжества в княжество, из монастыря в монастырь, из страны в страну. «Гражданин горнего Иерусалима» Пахомий Серб работал в Новгороде и в Москве.

Эта литература, объединявшая различные славянские страны, существовала в течение многих веков, иногда впитывала в себя особенности языка отдельных стран, иногда получала местные варианты сочинений, но одновременно и освобождалась от этих местных особенностей благодаря интенсивному общению славянских стран.

Литература, общая для южных и восточных славян, была литературой европейской по своему типу и в значительной мере по происхождению. Многие памятники были известны и на Западе (сочинения церковные, произведения отцов церкви, «Физиолог», «Александрия», отдельные апокрифы и пр.). Это была литература, близкая византийской культуре, которую только по недоразумению или по слепой традиции, идущей от П. Чаадаева, можно относить к Востоку, а не к Европе.

В развитии древней русской литературы имели очень большое значение нечеткость внешних и внутренних границ, отсутствие строго определяемых границ между произведениями, между жанрами, между литературой и другими искусствами,— та мягкость и зыбкость структуры, которая всегда является признаком молодости организма, его младенческого состояния и делает его восприимчивым, гибким, легким для последующего развития.

Процесс развития идет не путем прямого дробления этого зыбкого целого, а путем его роста и детализации. В результате роста и детализации естественным путем отщепляются, отпочковываются отдельные части, они приобретают большую жесткость, становятся более ощутимыми и различия.

Литература все более и более отступает от своего первоначального единства и младенческой неоформленности. Она дробится по формирующимся национальностям, дробится по темам, по жанрам, все теснее контактируется с местной действительностью.

Новые и новые события требовали своего освещения. Русские святые вызывают необходимость в новых житиях. Возникает необходимость в проповедях и публицистических сочинениях, посвященных насущным явлениям местной действительности. Развивающееся национальное самосознание потребовало исторического самоопределения русского народа. Надо было найти место русскому народу в той грандиозной картине всемирной истории, которую дали переводные хроники и возникшие на их основе компилятивные сочинения. И вот рождается новый жанр, которого не знала византийская литература, — летописание ^[1]. «Повесть временных лет», одно из самых значительных произведений русской литературы, определяет место славян и, в частности, русского народа среди народов мира, рисует происхождение славянской письменности, образование Русского государства и т. д.

Богословско-политическая речь первого митрополита из русских, Илариона, — его знаменитое «Слово о Законе и Благодати» — говорит о церковной самостоятельности русских. Появляются первые жития русских святых. И эти жития, как и слово Илариона, имеют уже жанровые отличия от традиционной формы житий. Князь Владимир Мономах обращается к своим сыновьям и ко всем русским князьям с «Поучением», вполне точные жанровые аналогии которому не найдены еще в мировой литературе. Он же пишет письмо своему врагу Олегу Святославичу, и это письмо также выпадает из жанровой системы, воспринятой Русью. Отклики на события и волнения русской жизни все растут, все увеличиваются в числе, и все они в той или иной степени выходят за устойчивые границы тех жанров, которые были перенесены к нам из Болгарии и Византии. Необычен жанр «Слова о полку Игореве» (в нем соединены жанровые признаки ораторского произведения и фольклорных слов и плачей), «Моления Даниила Заточника» (произведения, испытавшего влияние скоморошьего балагурства), «Слова о погибели Русской земли» (произведения, близкого к народным плачам, но имеющего необычное для фольклора политическое содержание). Число произведений, возникших под влиянием острых потребностей русской действительности и не укладывающихся в традиционные жанры, все растет и растет. Появляются исторические повести о тех или иных событиях. Жанр этих исторических повестей также не был воспринят из переводной литературы. Особенно много исторических повестей возникает в период татаро-монгольского ига. «Повести о Калкской битве», «Повесть о разорении Рязани Батыем», «Китежская легенда», рассказы о Щелкановщине, о нашествии на Москву Тамерлана и Тохтамыша, различные повествования о Донской битве («Задонщина», «Летописная повесть о Куликовской битве», «Слово о житии... Дмитрия Донского», «Сказание о Мамаевом побоище» и пр.) — все это, новые в жанровом отношении произведения, имевшие огромное значение в росте русского национального самосознания, в политическом развитии русского народа.

В XV в. появляется еще один новый жанр — политическая легенда (в частности, «Сказание о Вавилоне граде»). Жанр политической легенды особенно сильно развивается на рубеже XV и XVI вв. («Сказание о князьях Владимирских») и в начале XVI в. (теория Москвы — Третьего Римапсковского старца Филофея). В XV в. на основе житийного жанра появляется и имеет важное историко-литературное значение историко-бытовая повесть («Повесть о Петре и Февронии», «Повесть о путешествии Иоанна Новгородского на бесе» и многие другие). «Сказание о Дракуле воеводе» (конец XV в.) — это также новое в жанровом отношении произведение.

Бурные события начала XVII в. порождают огромную и чрезвычайно разнообразную литературу, вводят в нее новые и новые жанры. Здесь и произведения, предназначенные для распространения в качестве политической агитации («Новая повесть о преславном Российском царстве»), и произведения, описывающие события с узко личной точки зрения, в которых авторы не столько повествуют о событиях, сколько оправдываются в своей прошлой деятельности или выставляют свои бывшие (иногда мнимые) заслуги («Сказание Авраамия Палицына», «Повесть Ивана Хворостинина»).

Автобиографический момент по-разному закрепляется в XVII в.: здесь и житие матери, составленное сыном («Повесть об Улиании Осоргиной»), и «Азбука», составленная от лица «голого и небогатого человека», и «Послание дворительное недругу», и собственно автобиографии — Аввакума и Епифания, написанные одновременно в одной земляной тюрьме в Пустозерске и представляющие собой своеобразный диптих. Одновременно в XVII в. развивается целый обширный раздел литературы — литературы демократической, в которой значительное место принадлежит сатире в ее самых разнообразных жанрах (пародии, сатирико-бытовые повести и пр., и пр.). Появляются произведения, в которых имитируются произведения деловой письменности: дипломатической переписки (вымышленная переписка Ивана Грозного с турецким султаном), дипломатических отчетов (вымышленные статейные списки посольств Сугорского и Ищеина), пародии на богослужение (сатирическая «Служба кабаку»), на судные дела (сатирическая «Повесть о Ерше Ершовиче»), на челобитные, на росписи приданого и т. д.

Сравнительно поздно появляется систематическое стихотворство — только в середине XVII в. До того стихи встречались лишь спорадически, так как потребности в любовной лирике удовлетворялись фольклором. Поздно появляется и регулярный театр (только при Алексее Михайловиче) . Место его занимали скоморошьи представления. Сюжетную литературу в значительной мере (но не целиком) заменяла сказка. Но в XVII в. в высших слоях общества рядом со сказкой появляются переводы рыцарских романов (повести о Бове, о Петре Златые Ключи, о Мелюзине и пр.). Особую роль в литературе XVII в. начинает играть историческая легенда («Сказание об убиении Даниила Суздальского и о начале Москвы») и даже сочинения по тем или иным вопросам всемирной истории («О причинах гибели царств»).

Таким образом, историческая действительность, все новые и новые потребности общества вызывали необходимость в новых жанрах и новых видах литературы. Количество жанров возрастает необычайно, и многие из них находятся еще как бы в неустойчивом положении. XVIII веку предстояло сократить и стабилизировать это разнообразие.

Но были и силы, тормозившие развитие литературы. Исторический путь русского народа сопровождался трагической борьбой со степными народами за национальную независимость, за национальное освобождение при татаро-монгольском иге, затем — с иноземными интервентами в начале XVII в.

Ускоренное развитие централизованного государства, вызванное внешними обстоятельствами, сделало его особенно сильной машиной подавления народа. Государство развивалось за счет развития культуры. Государственное строительство притягивало к себе все силы народа, отвлекало народные силы от других областей культурной деятельности. В результате русская литература надолго сохранила печать особой серьезности, преобладания учительного и познавательного начала над эстетическим. Вместе с тем писатель с самого начала чувствовал свою ответственность перед народом и страной. Литература приобрела тот героический характер, который сохранился в ней и в новое время — в XVIII и XIX вв.

В системе средневекового феодального мировоззрения не было места для личности человека самого по себе. Человек был по преимуществу частью иерархического устройства общества и мира. Ценность человеческой личности осознавалась слабо. В какой-то мере она, конечно, осознавалась, но тогда на задний план отступала сама система. Сама человеческая личность, ее индивидуальность разрушала литературный этикет, монументальность стиля, подчиненность целому, церемониальность литературы и т. д.

Непосредственное сочувствие человеку, простое сострадание ему, сопереживание с ним автора оказывались самыми сильными, революционными началами в литературе. Мир, который в основном рассматривался в традиционной части литературы с заоблачной высоты и в масштабах всемирной истории, вдруг представал перед читателем в страданиях одного человека. И какими неважными оказывались тогда положение в обществе этого страдающего человека, его принадлежность к тому или иному классу или сословию, его богатство или бедность! Все отступало на задний план перед самой личностью, индивидуальностью человека.

Жизненные наблюдения, вызванные вниманием к отдельному человеку в его человеческой сущности, разрушали средневековую систему литературы, способствовали появлению в литературе ростков нового. Но было бы неправильно думать, что эти жизненные наблюдения сами в какой-то мере не были присущи древней русской литературе как определенной эстетической системе. Природа древней русской литературы была противоречива.

Сколько этих верных наблюдений знает древнерусская литература — наблюдений, из которых возникает живое представление о людях того времени, и при этом о людях разных сословий. Вот половцы ведут русских пленников. Они бредут по степи, пишет летописец, страдающие, печальные, измученные, скованные стужей, почерневшие телом; бредут по чужой стране с воспаленными от жажды языками, голые и босые, с ногами, опутанными тернием. И тут возникает такая деталь, которая свидетельствует, что если летописец и не наблюдал за пленниками, то сумел все же живо представить себе их ужасное положение, их мысли, их разговоры между собой. Летописец так передает их разговор. Один говорил: «Я был из этого города», а другой отвечал ему: «Я из того села!» «Был», а не «есть», — для них все в прошлом. О чем другом могли говорить между собой пленники, не надеющиеся вернуться домой? Это пишет человек о людях, страданиям которых он сочувствует. Художественная находка эта вызвана сопереживанием горя. Но этим нарушен литературный этикет, нарушено и самое главное правило средневековой литературы: писать только о том, что действительно было. Летописец вообразил себе этот разговор, и вообразил его не в соответствии с литературным этикетом, не так, как составитель «Жития Довмонта Псковского» воображал себе и восполнял недостающие звенья в биографии своего героя по «Житию Александра Невского», а по своему личному опыту.

А вот что пишет Владимир Мономах своему заклятому врагу Олегу Святославичу, убийце своего сына Изяслава. Олег не только убил Изяслава, но и захватил его молодую жену. Мономах просит Олега отпустить вдову, стремится вызвать у Олега жалость к ней и находит для этого такие проникновенные слова: надо было бы, пишет он, «сноху мою послать ко мне,— ибо нет в ней ни зла, ни добра,— чтобы я, обняв ее, оплакал мужа ее и ту свадьбу их вместо песен: ибо не видел я их первой радости, ни венчания их за грехи мои. Ради бога, пусти ее ко мне поскорее с первым послом, чтобы, поплакав с нею, поселил у себя, и села бы она как горлица на сухом дереве, горюя, а сам бы я утешился в боге».

Еще пример. Летописец описывает ослепление князя Василька Теребовльского. Сцена этого ослепления ужасна, подробности так страшны, что современный читатель с трудом их выдерживает, но дело не в этих кровавых подробностях, а в том, как они поданы. Орудие пытки — нож, которым изымали глаза у Василька, приобретает какую-то самостоятельную роль. Летописец пишет, как этот нож точат, как с ним «приступают» к Васильку, как первый удар этим ножом пришелся мимо и принес жертве ненужную муку, как ослепители «ввертели» нож в один глаз и изъяли им глазное яблоко, потом — в другой глаз. Затем нож становится в рассказе летописца символом княжеских раздоров: дважды говорит Мономах о распрях, что в среду князей «ввержен нож»!

Но самое поразительное совершается потом, когда Василько, потерявший сознание, приходит в себя от тряски по неровному пути, которым его везут из Киева в Звиждень. Как передать самоощущение человека, который осознает, что он ослеплен? Летописец находит это средство. Чтобы убедиться в том, что на нем нет рубахи, Василько ощупывает самого себя. И тогда у него возникает желание сделать как можно более явным ужас совершенного с ним. Он говорит попадье, пожалевшей его чисто по-женски — снявшей с него постирать его окровавленную рубаху: «Зачем сняли ее с меня? Лучше бы в той рубашке кровавой смерть принял и предстал перед богом». И это тоже художественная находка! Василько хочет умереть в окровавленной рубахе. Он хочет ужаснуть бога совершенным преступлением!

С точки зрения движения русской истории, все эти подробности — не заслуживающие внимания мелочи, но это не мелочи для самого человека, для жертвы злодеяния. Деталь следует за деталью. Это не случайные находки.

А вот уже целые большие повествования, психологически верные. Это история взаимоотношений Феодосия Печерского с его матерью, одержимой любовью к сыну. Ее портрет дан с исключительной художественной правдивостью. О ней сказано, что она была «телом крепка и сильна, как мужчина». Только такая мужеподобная женщина могла выдержать всю одолевавшую ее неутолимую любовь к сыну и тяжелую борьбу за то, чтобы удержать его близ себя.

В древнерусской литературе особенно часты художественно точные описания смертей. Рассказы о болезни и смерти Владимира Галицкого, о болезни и смерти Владимира Васильковича Волынского, о смерти Дмитрия Красного, о смерти Василия Третьего — все это маленькие литературные шедевры. Смерть — наиболее значительный момент в жизни человека. Тут важно только человеческое, и тут внимание к человеку со стороны писателя достигает наибольшей силы.

Было бы ошибочно думать, однако, что писатель Древней Руси сочувственно наблюдал человека только тогда, когда он испытывал жесточайшие мучения. В «Повести о Петре и Февронии Муромских» есть такая деталь. Когда разлученный с Февронией постригшийся в монастыре князь Петр почувствовал приближение смерти, он, исполняя данное Февронии обещание, прислал к ней звать ее умереть вместе с ним. Феврония ответила, что хочет закончить вышивание воздуха, который она обещала пожертвовать церкви. Только в третий раз, когда прислал к ней Петр сказать: «Уже бо хощу преставитися и не жду тебе», Феврония дошила лик святого, оставив незаконченным ризы, воткнула иглу в воздух, обернула ее нитью, которой вышивала, послала сказать Петру, что готова, и, помолясь, умерла. Этот жест порядливой и степенной женщины, обматывающей нитью иглу, чтобы работу можно было продолжить, великолепен. Деталь эта показывает изумительное душевное спокойствие Февронии, с которым она решается на смерть с любимым ею человеком. Автор многое сказал о ней только одним этим жестом. Но надо знать еще красоту древнерусского шитья XV в., чтобы оценить это место повести в полной мере. Шитье XV в. свидетельствует о таком вкусе древнерусских вышивальщиц, о таком чувстве цвета, что переход от него к самому важному моменту в жизни человека не кажется неестественным.

Женщина занимала в древнерусском обществе положение только в соответствии с положением своего отца или мужа. Ее так обычно и называли: «Глебовна» или «Ярославна» (о дочери), «Андреева» или «Святополча» (о жене). Поэтому женщина была менее «официальна», ее изображение меньше подчинялось литературному этикету. И древняя русская литература знает удивительные по своей человечности образы тихих и мудрых женщин. Помимо девы Февронии из «Повести о Петре и Февронии», можно было бы упомянуть Улианию из «Повести о Улиании Осоргиной», Ксению из «Повести о тверском Отроче монастыре».

Не случайно эта «реалистичность до реализма» дает себя знать в мировом изобразительном искусстве прежде всего там, где выступает на первый план личность человека, — в портрете: античная скульптура, фаюмский портрет, римская портретная скульптура, портреты Веласкеса или Рембрандта.

Реалистические элементы древнерусской литературы также чаще всего встречаются в портретном повествовании: в «Повести о Петре и Февронии», в «Повести о Улиании Осоргиной», в «Повести о Савве Грудцыне», в «Житии протопопа Аввакума» и в «Повести о Горе Злочастии».

Когда, в «Повести о Горе Злочастии», доведенный до последней ступени падения и оставленный всеми задумал молодец покончить с собой, внезапно пришла ему в голову мысль, подсказанная Горем Злочастием: «Когда у меня нет ничего, и тужить мне не о чем!» Запел молодец веселую напевочку, и тотчас же появились у него друзья, выручившие его из беды. Мысль автора в том, что человек, лишенный всего, тем самым свободен и счастлив: «А в горе жить — некручинну быть». Человеческая личность ценна сама по себе. Эта мысль еще робко пробивается в литературе, но уже знаменует собой новый подход к явлениям.

Литература, которая создала одну из величественнейших систем — систему пышную и церемониальную, — пришла к признанию ценности человеческой личности самой по себе, вне этой системы: обездоленного человека, человека в гуньке кабацкой и лапоточках, без денег, без положения в обществе, без друзей, находящегося во власти пороков. Автор сочувствует человеку даже тогда, когда он пропил с себя все, бредет неизвестно куда. Надо было сбросить с себя все, очнуться на голой земле с камушком под головой, чтобы в этом последнем падении обрести подлинное величие признания своей человеческой ценности.

«Повесть о Горе Злочастии» вырывается за пределы своей эпохи, в каких-то отношениях она обгоняет XVIII в., ставит те же проблемы, что и литература русского реализма.

Церемониальные одежды скрывали национальные черты. Теплое сочувствие к падшему и извергнутому из общества человеку вывело литературу за пределы всех литературных условностей и этикетов.

Интерес к личности человека, который пробивался в отдельных случаях на протяжении всех веков и стал доминирующей чертой литературы XVII в., очень важен в литературном развитии. Литература перестала нести художественность только в своем величественном, но безликом целом. Персонализация литературного героя, сознание неповторимости человеческой личности и ее абсолютной ценности — ценности, не зависимой от ее положения в обществе, заслуг или нравственных добродетелей, — все это было связано с развитием индивидуальных авторских стилей, авторского начала и появлением нового отношения к художественной целостности произведения.

Культурный горизонт мира непрерывно расширяется. Сейчас, в XX столетии, мы понимаем и ценим в прошлом не только классическую античность. В культурный багаж человечества прочно вошло западноевропейское средневековье, еще в XIX в. казавшееся варварским, «готическим» (первоначальное значение этого слова — именно «варварский»), византийская музыка и иконопись, африканская скульптура, эллинистический роман, фаюмский портрет, персидская миниатюра, искусство инков и многое, многое другое. Человечество освобождается от «европоцентризма» и эгоцентрической сосредоточенности на настоящем.

Глубокое проникновение в культуры прошлого и культуры других народов сближает времена и страны. Единство мира становится все более и более ощутимым. Расстояния между культурами сокращаются, и все меньше остается места для национальной вражды и тупого шовинизма. Это величайшая заслуга гуманитарных наук и самих искусств — заслуга, которая в полной мере будет осознана только в будущем.

Одна из насущнейших задач — ввести в круг чтения и понимания современного читателя памятники искусства слова Древней Руси. Искусство слова находится в органической связи с изобразительным искусством, с зодчеством, с музыкой, и не может быть подлинного понимания одного без понимания всех других областей художественного творчества Древней Руси. В великой и своеобразной культуре Древней Руси тесно переплетаются изобразительное искусство и литература, гуманистическая культура и материальная, широкие международные связи и резко выраженное национальное своеобразие.

Д. С. Лихачев

ПЕРВОЕ ТРЕХСОТЛЕТИЕ

Повесть временных лет

ПОВѢСТЬ ВРЕМЕННЫХЪ ЛѢТ ЧЕРНОРИЗЦА ФЕДОСЬЕВА МАНАСТЫРЯ ПЕЧЕРЬСКАГО,[1] ОТКУДУ ЕСТЬ ПОШЛА РУСКАЯ ЗЕМЛЯ <...> И ХТО В НЕЙ ПОЧАЛЪ ПѢРВѢЕ КНЯЖИТИ, И ОТКУДУ РУСКАЯ ЗЕМЛЯ СТАЛА ЕСТЬ

ПОВЕСТЬ О МИНУВШИХ ГОДАХ ЧЕРНОРИЗЦА ФЕОДОСЬЕВА МОНАСТЫРЯ ПЕЧЕРСКОГО, ОТКУДА ПОШЛА РУССКАЯ ЗЕМЛЯ <...> КТО В НЕЙ СТАЛ ПЕРВЫМ КНЯЖИТЬ, И ОТКУДА ВОЗНИКЛА РУССКАЯ ЗЕМЛЯ

Се начнемь повѣсть сию.

Так начнем же повесть эту.

По потопѣ бо 3-е сынове Ноеви роздѣлиша земьлю: Симъ, Хамъ, Афетъ. Яся въстокъ Симови:[2] Перьсида, Ватрь, доже и до Иньдикия в долготу, и в широту и до Нирокуриа, якоже рещи от въстока доже и до полуднья, и Сурия, и Мидиа по Ефратъ рѣку, и Вавилонъ, Кордуна, асурианѣ, Месопотамиа, Аравиа Старѣйшая, Елумаисъ, Индия, Аравия Силная, Кулии, Комагины, Финикия вся.

После потопа трое сыновей Ноя разделили землю: Сим, Хам, Иафет. И достался восток Симу: Персия, Бактрия, даже и до Индии в долготу, а в ширину до Ринокорура, то есть от востока и до юга, и Сирия, и Мидия до реки Евфрат, и Вавилон, Кордуна, ассирияне, Месопотамия, Аравия Старейшая, Елмаис, Индия, Аравия Сильная, Кулия, Коммагена, вся Финикия.

Хамови же яся полуденья часть: Егупетъ, Ефиопья, прилежащия къ Индомъ, другая же Ефиопья, из неяже исходить рѣка ефиопьскаа Чермьна, текущия на въстокъ, Фива, Луви, прилежащи доже до Куриния, Мармариа, суритѣ, Ливуи другая, Нумидия, Масурия, Мавритания, противу сущи Гадирѣ. Сущимъ же къ встоком имать Киликию, Памфилию, Писидию, Мосию, Лукаонию, Фругию, Камалию, Ликию, Карию, Лудию, Масию другую, Троаду, Солиду,[3] Вифунию, Старую Фругию. И островы пакы имать: Сарданию, Критъ, Купръ, и рѣку Гиону, зовемую Нилу.

Хаму же достался юг: Египет, Эфиопия, соседящая с Индией, и другая Эфиопия, из которой вытекает река эфиопская Красная, текущая на восток, Фивы, Ливия, соседящая с Киринией, Мармария, Сирты, другая Ливия, Нумидия, Масурия, Мавритания, находящаяся напротив Гадира. На востоке же находятся Киликия, Памфилия, Писидия, Мисия, Ликаония, Фригия, Камалия, Ликия, Кария, Лидия, другая Мисия, Троада, Эолида, Вифиния, Старая Фригия. Туда же относятся и острова некие: Сардиния, Крит, Кипр, и река Геона, называемая Нил.

А Афетови же яся полунощная страна и западная: Мидия, Олъвания, Армения Малая и Великая, Каподокия, Фефлагони, Галатия, Кольхысъ, Воспорий, меоти, дереви, сармати, тавриани, Скуфия, фраци, Македония, Далматия, молоси, Фесалия, Локрия, Пеления, яже и Полопонисъ наречется, Аркадия, Ипириноя, Илурикъ, словене,[4] Лухития, Аньдриакия, Аньдриатиньска пучина. Имать же и островы: Вританию, Сикелию, Евию, Родона, Хиона, Лѣзвона, Куфирана, Закуньфа, Кефалиния, Ифакину, Керкуру, и часть всякоя страны,[5] и нарицаемую Онию, и рѣку Тигру, текущюю межи Миды и Вавилономъ; до Понетьского моря,[6] на полунощныя страны, Дунай, Днепръ и Кавькасийскыя горы, рекше Угорьскыя,[7] и оттуда, рекше, доже и до Днепра, и прочаая рѣкы: Десна, Припеть, Двина, Волховъ, Волга, иже идеть на въстокъ, въ часть Симову. Въ Афетови же части сѣдить русь, чюдь и вси языцѣ: меря, мурома, всь, мордва, заволочьская чюдь, пермь, печера, ямь, югра, литва, зимигола, корсь, лѣтьгола, либь.[8] Ляховѣ же, и пруси[9] и чюдь присѣдять к морю Вяряскому. По сему же морю сѣдять варязи[10] сѣмо къ вьстоку до предѣла Симова, по тому же морю сѣдять къ западу до земли Агаряньски[11] и до Волошьскые.[12]

Иафету же достались северные страны и западные: Мидия, Албания, Армения Малая и Великая, Каппадокия, Пафлагония, Галатия, Колхида, Боспор, меоты, дереви, сарматы, тавриане, Скифия, фракийцы, Македония, Далмация, молоссы, Фессалия, Локрида, Пеления, именуемая также Пелопоннес, Аркадия, Эпир, Иллирия, славяне, Лухития, Адриакия, Адриатическое море. Достались и острова: Британия, Сицилия, Эвбея, Родос, Хиос, Лесбос, Кифера, Закинф, Кефалония, Итака, Корфу, часть Азии, называемая Иония, и река Тигр, текущая между Мидией и Вавилоном; до Понтийского моря, на север, Дунай, Днестр, и Кавкасийские горы, то есть Венгерские, и оттуда, скажем, до самого Днепра, и прочие реки: Десна, Припять, Двина, Волхов, Волга, которая течет на восток в часть Симову. В Иафетовой же части обитает русь, чудь и всякие народы: меря, мурома, весь, мордва, заволочьская чудь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимигола, корсь, летгола, ливы. Поляки же и пруссы, и чудь сидят близ моря Варяжского. По этому же морю сидят варяги: отсюда к востоку — до пределов Симовых, сидят по тому же морю и к западу — до земли Английской и Волошской.

Афетово же колѣно и то: варязи, свеи, урмане, готѣ,[13] русь, аглянѣ, галичанѣ,[14] волохове,[15] римлянѣ, нѣмци, корлязи,[16] венедици, фряговѣ и прочии, присѣдять от запада къ полуденью и съсѣдятся съ племенем Хамовомъ.

Потомство Иафета также: варяги, шведы, норманны, готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы, корлязи, венецианцы, фряги и прочие, — они примыкают на западе к южным странам и соседят с племенем Хамовым.

Симъ же, и Хамъ и Афетъ, раздѣливше землю, и жребии метавше, не переступати никомуже въ жребий братень, и живяху кождо въ своей части. И бысть языкъ единъ. И умножившимся человѣком на земли, и помыслиша создати столпъ до небеси въ дни Нектана и Фалека. И събравшеся на мѣстѣ Сенарь поле здати <...> столпъ до небесе и городъ около его Вавилонъ, и здаша столпъ за 40 лѣт, и не свѣршенъ бысть. И сниде Господь Богъ видѣть город и столпа, и рече Господь: «Се родъ единъ и языкъ единъ». И смѣси Богъ языкы, и раздѣли на 70 и на два языка, и рассѣя по всей земли. По размѣшеньи же языкъ Богъ вѣтромъ великомъ раздруши столпъ, и есть останокъ его межи Асура и Вавилона, и есть въ высоту и въ шириню лакотъ 5433 локотъ, въ лѣта многа хранимъ останокъ.[17]

Сим же, и Хам и Иафет, разделив землю и бросив жребий, чтобы не вступать никому в удел брата, жили каждый в своей части. И был единый народ. И когда умножились люди на земле, то замыслили они создать столп до неба в дни Нектана и Фалека. И собрались на месте поля Сенаар строить столп до неба и около него город Вавилон; и строили столп тот сорок лет, и не завершен был. И сошел Господь Бог видеть город и столп, и сказал Господь: «Вот род един и язык един». И смешал Бог народы, и разделил на семьдесят и два народа, и рассеял по всей земле. По смешении же народов Бог ветром великим разрушил столп; и есть остатки его между Ассирией и Вавилоном, и имеют в высоту и в ширину 5433 локтя, и много лет сохраняются эти остатки.

По раздрушении же столпа и по раздѣлении языкъ прияша сынове Симовы въсточныя страны, а Хамовы же сынове полуденныа страны. Афетови же сынове западъ прияша и полунощьныя страны. От сихъ же 70 и дву языку бысть языкъ словенескъ, от племени же Афетова, нарѣцаемѣи норци,[18] иже суть словенѣ.

По разрушении же столпа и по разделении народов приняли сыновья Сима восточные страны, а сыновья Хама — южные страны. Иафетовы же сыновья приняли запад и северные страны. От этих же семидесяти и двух народов произошел и народ славянский, от племени Иафета — так называемые норики, которые и есть славяне.

По мнозѣхъ же временѣхъ сѣлѣ суть словени по Дунаеви, кде есть нынѣ Угорьская земля и Болгарьская. От тѣхъ словенъ разидошася по земьли и прозвашася имены своими, кде сѣдше на которомъ мѣстѣ. Яко пришедше сѣдоша на рѣцѣ именемъ Моравѣ, и прозвашася морава, а друзии чесѣ нарекошася. А се ти же словѣне: хорвати бѣлии, серпь и хорутане[19] Волохомъ бо нашедшим на словены на дунайскые, и сѣдшимъ в нихъ и насиляющимъ имъ.[20] Словѣне же ови пришедше и сѣдоша на Вислѣ, и прозвашася ляховѣ, а от тѣхъ ляховъ прозвашася поляне, ляховѣ друзии — лютицѣ, инии мазовшане, а инии поморяне.[21]

Спустя много времени сели славяне по Дунаю, где теперь земля Венгерская и Болгарская. И те славяне разошлись по земле и назвались именами своими от мест, на которых сели. Как придя, сели на реке именем Морава, так назвались морава, а другие назвались чехи. А вот те же славяне: белые хорваты, и сербы, и хорутане. Когда волохи напали на славян дунайских, то поселились среди них, и стали притеснять их. Славяне же другие пришли и сели на Висле и прозвались поляками, а от тех поляков пошли поляне, другие поляки — лютичи, иные — мазовшане, а иные — поморяне.

Такоже и тѣ же словѣне, пришедше, сѣдоша по Днепру и наркошася поляне, а друзии деревляне, зане сѣдоша в лѣсѣхъ, а друзии сѣдоша межи Припѣтью и Двиною и наркошася дреговичи, и инии сѣдоша на Двинѣ и нарекошася полочане, рѣчькы ради, яже втечеть въ Двину, именемь Полота,[22] от сея прозвашася полочанѣ. Словѣне же сѣдоша около озера Илмера, и прозвашася своимъ именемъ, и сдѣлаша городъ и нарекоша и́ Новъгородъ. А друзии же сѣдоша на Деснѣ, и по Семи,[23] и по Сулѣ[24] и наркошася сѣверо.[25] И тако разидеся словенескъ языкъ, тѣмьже и прозвася словеньская грамота.

Также эти же славяне, придя, сели по Днепру и назвались полянами, а другие — древлянами, потому что сели в лесах, а другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами, по речке, впадающей в Двину, именуемой Полота, от нее и прозвались полочане. Те же славяне, которые сели около озера Ильмень, назывались своим именем и построили город, и назвали его Новгородом. А другие сели по Десне, и по Сейму, и по Суле и назвались северянами. И так распространился славянский народ, а по его имени и грамота назвалась славянской.

Поляномъ же живущим о собѣ по горамъ симъ, и бѣ путь из Варягъ въ Грѣкы, и изъ Грѣкъ по Днепру, и вѣрхъ Днѣпра волокъ до Ловоти, и по Ловоти внити в Илмерь озеро великое, из негоже озера потечеть Волховъ и втечеть въ озеро великое Нево, и того озера внидет устье в море Варяское.[26] И по тому морю внити доже и до Рима, а от Рима прити по тому же морю къ Цесарюграду, и от Царяграда прити в Понтъ море, в неже втечет Днѣпръ рѣка. Днѣпръ бо течеть изъ Воковьского лѣса,[27] и потечеть на полудни, а Двина изъ того же лѣса потечет, и идеть на полуночье и внидет в море Варяское. Ис того же лѣса потечеть Волга на въстокъ и вътечет седьмьюдесятъ жерелъ в море Хвалийское.[28] Тѣмьже из Руси можеть ити по Волзѣ в Болгары и въ Хвалисы, и на въстокъ доити въ жеребий Симовъ, а по Двинѣ въ Варягы, а изъ Варягъ и до Рима, от Рима же и до племени Хамова. А Днепръ втечет в Понтеское море треми жералы, иже море словеть Руское, по нему же училъ святый апостолъ Андрѣй, братъ Петровъ.

Когда же поляне жили сами по себе на горах этих, тут был путь из Варяг в Греки и из Грек по Днепру, а в верховьях Днепра — волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает Волхов и впадает в озеро великое Нево, и устье того озера впадает в море Варяжское. И по тому морю можно дойти даже до Рима, а от Рима можно прийти по тому же морю к Царьграду, а от Царьграда прийти в Понт море, в которое впадает Днепр река. Днепр же вытекает из Оковского леса и течет на юг, а Двина из того же леса течет и идет к северу, и впадает в море Варяжское. Из того же леса течет Волга на восток и впадает семьюдесятью устьями в море Хвалисское. Поэтому из Руси можно плыть по Волге в Болгары и в Хвалисы, и на восток пройти в удел Сима, а по Двине — к варягам, а от варягов до Рима, от Рима же и до племени Хамова. А Днепр впадает в Понтийское море тремя устьями; это море именуемо Русским, — по берегам его учил святой Андрей, брат Петра.

Якоже ркоша, Андрѣю учащю в Синопии, пришедшю ему в Корсунь, увидѣ, яко ис Коръсуня близъ устье Дьнѣпръское, и въсхотѣ поити в Римъ, и приде въ устье Днепръское, и оттолѣ поиде по Днѣпру горѣ.[29] И по приключаю приде и ста подъ горами на березѣ. И заутра, въставъ, рече к сущимъ с нимъ ученикомъ: «Видите горы сия? Яко на сихъ горахъ въсияеть благодать Божия: имать и городъ великъ быти и церкви мьногы имат Богъ въздвигнути». И въшедъ на горы сиа, и благослови я, и постави крестъ, и помолився Богу, и слѣзе съ горы сея, идеже послѣже бысть Киевъ, и поиде по Днѣпру горѣ. И приде въ словены, идеже нынѣ Новъгород, и видѣвъ люди ту сущая, какъ ихъ обычай и како ся мыють и хвощются, и удивися имъ. И иде въ Варягы, и приде в Римъ, исповѣда, елико научи и елико видѣ, и рече имъ: «Дивно видѣхъ землю словеньску, идущю ми сѣмо. Видѣхъ банѣ древяны, и пережьгуть я велми, и съвлекутся, и будуть нази, и обольются мытелью, и возмуть вѣникы, и начнуть хвостатися, и того собѣ добьють, одва вылѣзуть еле живы,[30] и обольются водою студеною, и тако оживут. И тако творять по вся дни, не мучими никымже, но сами ся мучать, и то творят не мытву себѣ, а <...> мученье».[31] И се слышавше, дивляхуся. Андрѣй же, бывъ в Римѣ, приде въ Синопию.

Как говорят, когда Андрей учил в Синопе и прибыл в Корсунь, узнал он, что недалеко от Корсуня устье Днепра, и захотел пойти в Рим, и проплыл в устье днепровское, и оттуда отправился вверх по Днепру. И случилось так, что он пришел и стал под горами на берегу. И утром, встав, сказал бывшим с ним ученикам: «Видите ли горы эти? Так на этих горах воссияет благодать Божия, будет город великий, и воздвигнет Бог много церквей». И взойдя на горы эти, благословил их и поставил крест, и помолился Богу, и сошел с горы этой, где впоследствии будет Киев, и пошел вверх по Днепру. И пришел к славянам, где нынче стоит Новгород, и увидел живущих там людей — каков их обычай и как моются и хлещутся, и подивился на них. И пошел к варягам, и пришел в Рим, и поведал о том, скольких научил и кого видел, и рассказал им: «Диво видел я в Славянской земле, когда шел сюда. Видел бани деревянные, и натопят их сильно, и разденутся и будут наги, и обольются мытелью, и возьмут веники, и начнут хлестаться, и до того себя добьют, что едва вылезут, чуть живые, и обольются водою студеною, и только так оживут. И творят это постоянно, никем же не мучимые, но сами себя мучат, и то творят не мытье себе, а <...> мученье». Те же, слышав, удивлялись; Андрей же, побыв в Риме, пришел в Синоп.

Поляномъ же живущиим о собѣ и владѣющимъ роды своими, яже и до сея братья бяху поляне, и живяху кождо съ родом своимъ на своихъ мѣстехъ, володѣюще кождо родомъ своимъ. И быша 3 брата: а единому имя Кий, а другому Щекъ, а третьему Хоривъ, и сестра ихъ Лыбѣдь. И сѣдяше Кий на горѣ, кдѣ нынѣ увозъ Боричевъ,[32] а Щекъ сѣдяше на горѣ, кдѣ нынѣ зовется Щековица, а Хоривъ на третьей горѣ, отнюду же прозвася Хоривица. Створиша городокъ во имя брата ихъ старѣйшаго и наркоша и́ Киевъ.[33] И бяше около города лѣсъ и боръ великъ, и бяху ловяще звѣрь, бяхуть бо мудрѣ и смыслени, и нарицахуся поляне, от нихъ же суть поляне — кияне и до сего дни.

Поляне же жили в те времена сами по себе и управлялись своими родами; ибо и до той братии были уже поляне, и жили они все своими родами на своих местах, и каждый управлялся самостоятельно. И были три брата: а один по имени Кий, а другой — Щек, а третий — Хорив, и сестра их — Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, отчего и названа Хоривицей. И построили город и в честь старшего своего брата дали имя ему Киев. Был вокруг города лес и бор велик, и ловили там зверей, а были люди те мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне — киевляне и доныне.

Инии же, не вѣдуще, ркоша, яко Кий есть перевозникъ бысть, у Киева бо перевозъ бяше тогда съ оноя страны Днепра, тѣмь глаголаху: «На перевозъ на Киевъ». Аще бо былъ перевозникъ Кый, то не бы ходилъ къ Цесарюграду. Но сий Кий княжаше в роду своем, и приходившю ему къ цесарю — не свѣмы, но токмо о сѣмъ вѣмы, якоже сказають: яко велику честь приялъ есть от цесаря, которого не вѣмъ и при котором приходи цесари.[34] Идущю же ему опять, приде къ Дунаеви, и възлюби мѣсто, и сруби городокъ малъ, и хотяше сѣсти с родомъ своимъ, и не даша ему близъ живущии; еже и донынѣ нарѣчють дунайци городище Киевѣць. Киеви же пришедшю въ свой городъ Киевъ, ту и сконча животъ свой, и брата его — Щекъ и Хоривъ, и сестра ихъ Лыбѣдь ту скончашася.

Некоторые же, не зная, говорили, что Кий был перевозчиком; был-де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: «На перевоз на Киев». Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду. А этот Кий княжил в роде своем, и когда ходил он к цесарю, <какому> — не знаем, но только то знаем, что, как говорят, великих почестей удостоился тогда от цесаря, какого — не знаю, к которому он приходил. Когда же возвращался, пришел он к Дунаю, и облюбовал место, и срубил городок небольшой, и хотел сесть в нем со своим родом, да не дали ему живущие окрест; так и доныне называют придунайские жители городище то — Киевец. Кий же, вернувшись в свой город Киев, тут и окончил жизнь свою; и братья его Щек и Хорив и сестра их Лыбедь тут же скончались.

И по сей братьи почаша дѣржати родъ ихъ княжение в поляхъ, а въ деревляхъ свое, а дрьговичи свое, а словѣне свое въ Новѣгородѣ, а другое на Полотѣ, иже и полочанѣ. От сихъ же и кривичи, иже сѣдять на верхъ Волгы, и на вѣрхъ Двины и на вѣрхъ Днѣпра, ихъже и городъ есть Смолѣнескъ; туда бо сѣдять кривичи. Таже сѣверо от них. На Бѣлѣ озерѣ сѣдять вѣсь, а на Ростовѣ озерѣ меря, а на Клещинѣ озерѣ[35] сѣдять мѣря же. А по Оцѣ рѣцѣ, кде втечеть въ Волгу, языкъ свой — мурома, и черемиси свой языкъ, и мордва свой языкъ. Се бо токмо словѣнескъ языкъ в Руси: поляне, деревляне, новъгородьци, полочане, дьрьговичи, сѣверо, бужане, зане сѣдять по Бугу, послѣже же волыняне.

И после этих братьев стал род их княжить у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у славян в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане. От этих последних произошли кривичи, сидящие в верховьях Волги, и в верховьях Двины и в верховьях Днепра, их же город — Смоленск; именно там сидят кривичи. От них же происходят и северяне. А на Белом озере сидит весь, а на Ростовском озере — меря, а на Клещине озере сидит также меря. А по реке Оке — там, где она впадает в Волгу, свой народ — мурома, и черемисы — свой народ, и мордва — свой народ. Вот кто только славянские народы на Руси: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане, прозванные так потому, что сидели по Бугу, а затем ставшие называться волынянами.

И се суть инии языцѣ, иже дань дают Руси: чудь, весь, меря, мурома, черемись, мордва, пѣрмь, печера, ямь, литва, зимѣгола, корсь, нерома, либь: си суть свой языкъ имуще, от колѣна Афетова, иже живуть на странахъ полунощныхъ.

А это другие народы, дающие дань Руси: чудь, весь, меря, мурома, черемисы, мордва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, нарова, ливы, — эти говорят на своих языках, они от колена Иафета и живут в северных странах.

Словеньску же языку, якоже ркохом, живущю на Дунаи, придоша от скуфъ, рекше от козаръ, рекомии болгаре, и сѣдоша по Дунаеви, насѣлницѣ словеномъ бѣша. А посемъ придоша угре бѣлии и наслѣдиша землю словѣньскую, прогнавше волохы, иже бѣша приялѣ землю словеньску. Си бо угри почаша быти пр-Ираклии цесари, иже ходиша на Хоздроя, цесаря пѣрьскаго.[36] В си же времена быша и обре,[37] иже воеваша на цесаря Ираклия и мало его не яша. Си же обри воеваша на словѣны и примучиша дулѣбы,[38] сущая словѣны, и насилье творяху женамъ дулѣбьскымъ: аще поѣхати бяше обрину, не дадяше въпрячи коня, ни волу, но веляше въпрячи 3, или 4, ли 5 женъ в телѣгу и повести обрина, и тако мучаху дулѣбы. Бяху бо обри тѣломъ велицѣ, а умомъ горди, и потреби я Богъ, и помроша вси, и не оста ни единъ обринъ. И есть притча в Руси и до сего дни: погибоша аки обри, ихъ же нѣсть ни племене, ни наслѣдка. По сихъ бо придоша печенизѣ,[39] и пакы идоша угри чернии[40] мимо Киевъ послѣже при Ользѣ.

Когда же славянский народ, как мы говорили, жил на Дунае, пришли от скифов, то есть от хазар, так называемые болгары, и сели по Дунаю, и были поселенцами на земле славян. Затем пришли белые угры и заселили землю славянскую, прогнав волохов, и овладели землей славянской. Угры эти появились при цесаре Ираклии, они и воевали с Хосровом, персидским царем. Были в те времена и обры, воевали они с цесарем Ираклием и чуть было его не захватили. Эти обры воевали и против славян и притесняли дулебов — также славян, и творили насилие женщинам дулебским: бывало когда поедет обрин, то не позволял запрячь коня или вола, но приказывал впрячь в телегу трех, или четырех или пять женщин и везти обрина, и так мучили дулебов. Были же эти обры велики телом, а умом горды, и Бог истребил их, вымерли все, и не осталось ни одного обрина. И есть поговорка на Руси и доныне: «Погибли как обры», — их же не осталось ни рода, ни потомства. После обров пришли печенеги, а затем прошли черные угры мимо Киева, но было это после, уже при Олеге.

Поляномъ живущимъ о себѣ, якоже ркохомъ, сущии от рода словѣньска и наркошася поляне, а деревляне от словенъ же и нарекошася древляне; радимичи бо и вятичи от ляховъ. Бяста бо два брата в лясѣхъ: Радимъ, а другый Вятко, и, пришедша, сѣдоста: Радимъ на Съжю, и прозвашася радимичи, а Вятко сѣде своимъ родомъ по Оцѣ, от него прозвашася вятичи. И живяху в мирѣ поляне, и древляне, и северо, и радимичи, и вятичи и хорвати.[41] Дулѣби же живяху по Бугу, кде нынѣ волыняне, а уличи, тиверци сѣдяху по Бугу и по Днѣпру,[42] и присѣдяху къ Дунаеви. И бѣ множество ихъ, сѣдяху бо по Бугу и по Днепру оли до моря, и суть городы ихъ и до сего дне, да то ся зовяху от Грѣкъ Великая скуфь.[43]

Поляне же, жившие сами по себе, как мы уже говорили, были из славянского рода и назвались полянами, и древляне произошли от тех же славян и назвались древляне; радимичи же и вятичи — от рода поляков. Были ведь два брата у поляков — Радим, а другой — Вятко. И пришли и сели: Радим на Сожи, и от него прозвались радимичи, а Вятко сел с родом своим по Оке, от него получили свое название вятичи. И жили между собою в мире поляне, древляне, северяне, радимичи, вятичи и хорваты. Дулебы же жили по Бугу, где ныне волыняне, а уличи и тиверцы сидели по Бугу и по Днепру и возле Дуная. Было их множество: сидели по Бугу и по Днепру до самого моря, и сохранились города их и доныне; и греки называли их «Великая скифь».

Имѣяхуть бо обычая своя и законы отець своихъ и предания, кождо своя норовъ. Поляне бо своихъ отець обычай имяху тихъ и кротокъ, и стыдѣнье къ снохамъ своимъ и къ сестрамъ, и къ матеремъ своим, и снохы къ свекровамъ своимъ и къ дѣверемъ велико стыдѣнье имуще. И брачный обычай имѣаху: не хожаше женихъ по невѣсту, но привожаху вечеръ, а заутра приношаху что на ней вдадуче. А деревляни живяху звѣрьскымъ образомъ, живуще скотьскы: и убиваху другъ друга, ядуще все нечисто, и браченья в нихъ не быша, но умыкаху у воды дѣвица. А радимичи, и вятичи и северо одинъ обычай имяху: живяху в лѣсѣ, якоже всякый звѣр, ядуще все нечисто, и срамословье в нихъ предъ отьци и пред снохами, и бьраци не бываху в нихъ, но игрища межю селы, и схожахуся на игрища, на плясанья и на вся бѣсовьскыя пѣсни, и ту умыкаху жены собѣ, с неюже кто свѣщевашеся. Имяхут же по двѣ и по три жены. И аще кто умряше, творяху трызну надъ нимь, и посемъ творяху кладу велику, и възложать на кладу мертвѣца и съжигаху, и посемъ, събравше кости, вложаху въ <...> ссудъ малъ и поставляху на столпѣ на путехъ, иже творять вятичи и нынѣ. Си же обычаи творяху и кривичи и прочии погании, не вѣдуще закона Божиа, но творяху сами себѣ законъ.

Все эти племена имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, каждое — свои обычаи. Поляне имеют обычай отцов своих тихий и кроткий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, и матерями; и снохи перед свекровями своими и перед деверями великую стыдливость имеют; соблюдают и брачный обычай: не идет жених за невестой, но приводят ее накануне, а на следующий день приносят что за нее дают. А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены. И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду и возлагали на эту колоду мертвеца и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах по дорогам, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи и прочие язычники, не знающие закона Божьего, но сами себе устанавливающие закон.

Глаголеть Георгий в лѣтописьцѣ:[44] «Ибо комуждо языку овѣмь законъ исписанъ есть, другымъ же обычая, зане безаконнымъ отечьствиемь мнится. От нихъ же пѣрьвое сирии, живущии на конѣць земля, законъ имуть отець своих и обычая: не любодѣяти, ни прѣлюбодѣяти, ни красти, ни клеветати, ли убити, ли зло дѣяти всема отинудь. Законъ же и у ктириянъ, глаголемии върахмане и островичи,[45] иже от прадѣдъ показаньемь и благочестьемь мясъ не ядуще, ни вина пьюще, ни блуда творяще, никакояже злобы творяще, страха ради многа. Ибо явѣ таче прилежащим к нимъ индомъ: убийстводѣица, сквѣрнотворящии, гнѣвливи паче естьства; въ нутренѣйший же странѣ ихъ человѣкы ядуще и страньствующихъ убиваху, паче же ядять яко пси. Етеръ же законъ халдѣемь[46] и вавилоняномъ: матери поимати, и съ братними чады блудъ дѣяти, и убивати. Всяко бестудьное дѣяние яко добродѣтелье мнятся дѣюще, любо аще и далече страны своея будут.

Говорит Георгий в своем летописце: «Каждый народ имеет либо письменный закон, либо обычай, который люди, не знающие закона, соблюдают как предание отцов. Из них же первые — сирийцы, живущие на краю света, имеют они законом себе обычаи своих отцов: не заниматься любодеянием и прелюбодеянием, не красть, не клеветать или убивать и, особенно, не делать зло. Таков же закон и у бактриан, называемых иначе рахманами или островитянами; эти по заветам прадедов и из благочестия не едят мяса и не пьют вина, не творят блуда и никакого зла не делают, страх имея великий. Иначе — у соседних с ними индийцев: эти — убийцы, сквернотворцы и гневливы сверх всякой меры; а во внутренних областях их страны едят людей, и убивают путешественников, и даже едят как псы. Свой закон и у халдеев и у вавилонян: на матерях жениться, блуд творить с детьми братьев и убивать. И всякое бесстыдство творят, считая его добродетелью, даже если будут далеко от своей страны.

Инъ же законъ гилиомъ:[47] жены у нихъ орють, и хоромы зижють, и мужьскыя дѣла творять, но и любы творить елико хощеть, не въздѣржаемы от мужий своихъ отинудь, ни зазрятъ. В нихъ же суть и хоробры жены ловити звѣрѣ крѣпькы. Владѣють жены мужьми своими и въдобьляють ими. Въ Вритании же мнози мужи съ единою женою спять, тако же и многыя жены съ единымъ мужемъ похотьствують и безаконьная законъ отець творять независтьно и невъздѣржанно.

Другой закон у гилий: жены у них пашут, и дома строят, и мужские дела совершают, но и любви предаются сколько хотят, не сдерживаемые вовсе своими мужьями и не стыдясь; есть среди них и храбрые женщины, умелые в охоте на зверей. Властвуют жены эти над мужьями своими и повелевают ими. В Британии же несколько мужей с одною женою спят, а также многие жены с одним мужем связь имеют и беззаконие как закон отцов совершают, никем не осуждаемые и не сдерживаемые.

Амазоняни[48] же мужа не имуть, акы скотъ бесловесный, но единою лѣтом к вешнимъ днемъ озѣмьствени будуть и съчитаються съ окрѣстныхъ <...> мужи, яко нѣкоторое имъ торжество и велико празднество время тѣ мнять. От нихъ заченшим въ чревѣ, и пакы разбѣгнутся отсюду вси. Въ время же хотящимъ родити, аще родится отроча — погубять и́, аще ли дѣвическъ полъ, то въздоять и прилѣжьно и въспитают».

Амазонки же не имеют мужей, как скот бессловесный, но единожды в году, близко к весенним дням, выходят из своей земли и сочетаются с окрестных <земель> мужчинами, считая то время как бы неким торжеством и великим праздником. Когда же зачнут от них в чреве, — снова покидают те места. Когда же придет время родить, и если родится мальчик, то убивают его, если же девочка, то вскормят ее и прилежно воспитают».

Якоже се и нынѣ при насъ половци законъ дѣржать отець своихъ: кровь проливати, а хвалящеся о семъ, и ядуще мертвечину и всю нечистоту, хомякы и сусолы, и поимають мачехы своя и ятрови, и ины обычая отець своихъ. Но мы же, християне, елико земль, иже вѣрують въ святую Троицю, и въ едино крещение, и въ едину вѣру, законъ имамъ одинъ, елико в Христа крѣстихомъся и въ Христа облекохомся.

Так вот и теперь при нас половцы держатся закона отцов своих: кровь проливают и даже хвалятся этим, и едят мертвечину и всякую нечистоту — хомяков и сусликов, и берут в жены своих мачех и невесток, и следуют иным обычаям своих отцов. Мы же, христиане всех стран, где веруют во святую Троицу, в единое крещение и исповедуют единую веру, имеем единый закон, поскольку мы крестились во Христа и во Христа облеклись.

По сихъ же лѣтехъ, по смерти братья сея, быша обидими деревляны и инѣми околными. И наидоша я козаре,[49] сѣдящая в лѣсѣхъ на горах, и ркоша козарѣ: «Платите намъ дань». Здумавше же поляне и вдаша от дыма мечь. И несоша козарѣ къ князю своему и къ старѣйшинамъ своим и рѣша имъ: «Се, налѣзохомъ дань нову». Они же рѣша имъ: «Откуду?», Они же рѣша имъ: «В лѣсѣ на горах, над рѣкою Днѣпрьскою». Они же ркоша: «Что суть вдалѣ?» Они же показаша мечь. И рѣша старцѣ козарьстии: «Не добра дань, княже! Мы доискахомся оружьемь одиноя страны, рѣкше саблями, а сихъ оружье обоюду остро, рекше мечи. Си имуть имати и на нас дань и на инѣхъ странахъ». Се же събысться все: не от своея воля ркоша, но от Божия изволѣнья. Яко и при фараонѣ, цесари егупетьстемь, егда приведоша Моисѣя пред фараона, и ркоша старци фараони: «Сий хощеть смирити область Егупетьску»; якоже и бысть: погыбоша егуптянѣ от Моисѣя, а пѣрвѣе бѣша работающе имъ.[50] Тако и си: пѣрвѣе владѣша, а послѣдѣ самѣми владѣют; якоже и бысть: володѣють бо козары русьстии князи и до днешняго дне.

По прошествии времени, после смерти братьев этих, стали притеснять полян древляне и иные окрестные люди. И набрели на них хазары, на сидящих в лесах на горах, и сказали хазары: «Платите нам дань». Поляне, посовещавшись, дали от дыма по мечу, и отнесли их хазары к своему князю и к старейшинам своим, и сказали им: «Вот, новую дань нашли». Те же спросили у них: «Откуда?» Они же ответили им: «В лесу на горах над рекою Днепром». Опять спросили те: «А что дали?» Они же показали меч. И сказали старцы хазарские: «Не на добро дань эта, княже: мы добыли ее оружием, острым только с одной стороны, — саблями, а у этих оружие обоюдоострое — мечи. Им суждено собирать дань и с нас и с иных земель». И сбылось все это, ибо не по своей воле говорили они, но по Божьей воле. Так было и при фараоне, царе египетском, когда привели к нему Моисея и сказали старцы фараоновы: «Этому суждено унизить землю Египетскую»; так и случилось: погибли египтяне от Моисея, а сперва были <евреи> рабами их. Так же и эти: сперва властвовали, а после над ними самими властвуют; так и есть: владеют русские князья хазарами и по нынешний день.

В лѣто 6360, индикта 15,[51] наченшю Михаилу цесарьствовати,[52] нача ся прозывати Руская земля. О семъ бо увѣдахом, яко при сем цесари приходиша Русь на Цесарьград, якоже писашеть в лѣтописании грѣцком Тѣмьже и отселѣ почнем и числа положим, яко от Адама до потопа лѣт 2242, а от потопа до Аврама лѣт 1082, от Аврама до исхожения Моисѣева лѣтъ 430; от исхожения Моисѣова до Давида лѣт 601, от Давида и от начала царства Соломоня до плѣнения Иеросалимова лѣт 448, от плѣнения до Александра лѣт 318, от Лександра до Христова рожества лѣт 333, от Христова рожьства до Костянтина лѣт 318, от Костянтина же до Михаила сего лѣт 542.[53] От пѣрьваго лѣта Михаила сего до пѣрваго лѣта Олгова рускаго князя, лѣт 29, от пѣрваго лѣта Олгова, понелѣже сѣде в Киевѣ, до пѣрваго лѣта Игорева лѣто 31, от пѣрваго лѣта Игорева до пѣрваго лѣта Святославля лѣт 33, от пѣрваго лѣта Святославля до пѣрваго лѣта Ярополча лѣт 28, Ярополкъ княжи лѣт 8, Володимеръ княжи лѣт 37, Ярославъ княжи лѣт 40. Тѣмьже от смерти Святославля до смерти Ярославли лѣт 85, от смерти Ярославли до смерти Святополчи лѣт 60.[54]

В год 6360 (852), индикта 15, когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при этом царе приходила Русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом. Поэтому с этой поры начнем и числа положим: от Адама и до потопа 2242 года, а от потопа до Авраама 1082 года, от Авраама до исхода Моисея 430 лет, от исхода Моисея до Давида 601 год, от Давида и от начала царствования Соломона до пленения Иерусалима 448 лет, от пленения до Александра 318 лет, от Александра до рождества Христова 333 года, от Христова рождества до Константина 318 лет, от Константина же до Михаила этого 542 года. От первого года Михайлова до первого года княжения Олега, русского князя, 29 лет, от первого года княжения Олега, с тех пор как он сел в Киеве, до первого года Игорева 31 год, от первого года Игорева до первого года Святославова 33 года, от первого года Святославова до первого года Ярополкова 28 лет; княжил Ярополк 8 лет, Владимир княжил 37 лет, Ярослав княжил 40 лет. Таким образом от смерти Святославовой до смерти Ярославовой 85 лет, от смерти Ярослава до смерти Святополка 60 лет.

Но мы на предлежащее възъвратимся и скажемъ, что ся удѣяло в лѣта си, якоже преже почали бяхомъ пѣрвое лѣто Михаила, и по ряду положимъ числа.

Но возвратимся мы к прежнему и расскажем, что произошло в эти годы, как уже начали с первого года царствования Михаила, и расположим по порядку года.

В лѣто 6361-е. В лѣто 6362-е. В лѣто 6363-е. В лѣто 6364-е. В лѣто 6365-е.

В год 6361 (853). В год 6362 (854). В год 6363 (855). В год 6364 (856). В год 6365 (857).

В лѣто 6366-е. Михаилъ цесарь изыде с вои берегом и моремъ на болъгары. Болгар(е) же увидѣвьше, не могоша стати противу, креститися просиша, покорятися грѣком. Цесарь же крести князя ихъ и бояры вся и миръ сътвори съ болгары.[55]

В год 6366 (858). Цесарь Михаил отправился с воинами на болгар по берегу и морем. Болгары же, увидев, не смогли противостоять им, попросили крестить их и обещали покориться грекам. Цесарь же крестил князя их и всех бояр и заключил мир с болгарами.

В лѣто 6367. Имаху дань варязи, приходяще изъ заморья, на чюди, и на словѣнехъ, и на меряхъ и на всѣхъ, кривичахъ.[56] А козаре имахуть на полянех, и на сѣверехъ, и на вятичихъ, имаху по бѣлѣ и вѣверици[57] тако от дыма.

В год 6367 (859). Варяги, приходя из-за моря, взимали дань с чуди, и со славян, и с мери, и с веси, и с кривичей. А хазары брали с полян, и с северян, и с вятичей по серебряной монете и по белке от дыма.

В лѣто 6368. В лѣто 6369.

В год 6368 (860). В год 6369 (861).

В лѣто 6370. И изгнаша варягы за море, и не даша имъ дани, и почаша сами в собѣ володѣти. И не бѣ в нихъ правды, и въста родъ на род, и быша усобицѣ в них, и воевати сами на ся почаша. И ркоша: «Поищемъ сами в собѣ князя, иже бы володѣлъ нами и рядилъ по ряду, по праву.» Идоша за море к варягом, к руси. Сице бо звахуть ты варягы русь, яко се друзии зовутся свее, друзии же урмани, аньгляне, инѣи и готе, тако и си.[58] Ркоша руси чюдь, словенѣ, кривичи и вся: «Земля наша велика и обилна, а наряда въ ней нѣтъ. Да поидете княжить и володѣть нами». И изъбрашася трие брата с роды своими, и пояша по собѣ всю русь, и придоша къ словѣномъ пѣрвѣе. И срубиша город Ладогу. И сѣде старѣйший в Ладозѣ Рюрикъ, а другий, Синеусъ на Бѣлѣ озерѣ, а третѣй Труворъ въ Изборьсцѣ.[59] И от тѣхъ варягъ прозвася Руская земля. По дъвою же лѣту умре Синеусъ и братъ его Труворъ. И прия Рюрикъ власть всю одинъ, и пришед къ Ильмерю, и сруби город надъ Волховом, и прозваша и́ Новъгород, и сѣдѣ ту, княжа, и раздая мужемъ своимъ волости и городы рубити: овому Полътескъ, овому Ростовъ, другому Бѣлоозеро. И по тѣмь городомъ суть находницѣ варязи; пѣрвии населници в Новѣгородѣ словенѣ, и в Полотьскѣ кривичи, Ростовѣ меряне, Бѣлѣозерѣ весь, Муромѣ мурома. И тѣми всѣми обладаше Рюрикъ.

В год 6370 (862). И изгнали варягов за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали: «Поищем сами себе князя, который бы владел нами и рядил по ряду и по закону». Пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные — норманны и англы, а еще иные готы — вот так и эти. Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли прежде всего к славянам. И поставили город Ладогу. И сел старший, Рюрик, в Ладоге, а другой — Синеус, — на Белом озере, а третий, Трувор, — в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Через два года умерли Синеус и брат его Трувор. И принял всю власть один Рюрик и пришел к Ильменю, и поставил город над Волховом, и назвал его Новгород, и сел тут княжить, и стал раздавать мужам своим волости и города ставить — тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро. Варяги в этих городах — находники, а коренные жители в Новгороде — славяне, в Полоцке — кривичи, в Ростове — меря, в Белоозере — весь, в Муроме — мурома, и над теми всеми властвовал Рюрик.

И бяста у него два мужа, не племени его, но боярина, и та испросистася къ Цесарюграду с родом своимъ. И поидоста по Дънепру, идуче мимо и узрѣста на горѣ городокъ. И въспрошаста, ркуще: «Чий се городъ?» Они же ркоша: «Была суть три братья — Кий, Щекъ, Хоривъ, иже сдѣлаша городъ сий, и изъгыбоша, а мы сѣдимъ род ихъ,[60] и платимы дань козаром». Асколдъ же и Диръ остаста в городе семъ, и многы варягы съвокуписта и начаста владѣти польскою землею, Рюрику же княжящу в Новѣгородѣ.

И было у него два мужа, не родственники его, но бояре, и отпросились они в Царьград со своим родом. И отправились по Днепру, и когда плыли мимо, то увидели на горе небольшой город. И спросили: «Чей это городок?» Те же ответили: «Были три брата, Кий, Щек и Хорив, которые построили город этот и сгинули, а мы тут сидим, родичи их, и платим дань хазарам». Аскольд же и Дир остались в этом городе, собрали у себя много варягов и стали владеть землею полян. Рюрик же княжил в Новгороде.

В лѣто 6371. В лѣто 6372. В лѣто 6373.

В год 6371 (863). В год 6372 (864).

В лѣто 6374. Иде Асколдъ и Диръ на Грѣкы, и приде въ 14 лѣто ( Михаила цесаря.[61] Цесарю же отшедъшю на агаряны,[62] и дошедшю ему Черное рѣкы,[63] вѣсть епархъ[64] посла ему, яко русь идеть на Цесарьград, и воротися цесарь. Си же внутрь Суда[65] вшедъше, много убийство християномъ створиша, и въ двою сту кораблий Цесарьград оступиша. Цесарь же одва в городъ вниде, и с патриарьхом Фотиемъ[66] къ сущий церкви святий Богородици Вълахерни всю нощь молитву створиша, такоже божественую ризу святыя Богородица с пѣсьнѣми изнесъше, в рѣку омочиша.[67] Тишинѣ сущи и морю укротившюся, абье буря с вѣтром въста,[68] и волнамъ великымъ въставшим засобь, и безъбожных руси корабля смяте, и къ берегу привѣрже, и изби я, яко малу ихъ от таковыя бѣды избыти и въсвояси възвратишася.

В год 6373 (865). В год 6374 (866). Пошли Аскольд и Дир на греков и пришли к ним в четырнадцатый год царствования Михаила. Цесарь же был в это время в походе на агарян, дошел уже до Черной реки, когда епарх прислал ему весть, что Русь идет на Царьград, и возвратился цесарь. Эти же вошли внутрь Суда, множество христиан убили и осадили Царьград двумястами кораблей. Цесарь же с трудом вошел в город и всю ночь молился с патриархом Фотием в церкви святой Богородицы Влахернской, и вынесли они с пением божественную ризу святой Богородицы и погрузили в реку. Была в это время тишина и море было спокойно, но тут внезапно поднялась буря с ветром, и встали огромные волны, и разметало корабли безбожной Руси, и прибило их к берегу, и переломало, так что немногим из них удалось спастись от этой беды и вернуться домой.

В лѣто 6375.

В год 6375 (867).

В лѣто 6376. Поча цесарствовати Василий.[69]

В год 6376 (868). Начал царствовать Василий.

В лѣто 6377. Крещена бысть вся земля Болгарьская.[70]

В год 6377 (869). Крещена была вся земля Болгарская.

В лѣто 6378. В лѣто 6379. В лѣто 6380. В лѣто 6381. В лѣто 6382. В лѣто 6383. В лѣто 6384. В лѣто 6385. В лѣто 6386.

В год 6378 (870). В год 6379 (871). В год 6380 (872). В год 6381 (873). В год 6382 (874). В год 6383 (875). В год 6384 (876). В год 6385 (877). В год 6386 (878).

В лѣто 6387. Умѣршю же Рюрикови предасть княжение свое Олгови, от рода ему суща, въдавъ ему на руцѣ сына своего Игоря, бяше бо молодъ велми.[71]

В год 6387 (879). Умер Рюрик и передал княжение свое Олегу— родичу своему, отдав ему на руки сына Игоря, ибо был тот еще очень молод.

В лѣто 6388. В лѣто 6389.

В год 6388 (880). В год 6389 (881).

В лѣто 6390. Поиде Олгъ, поемъ вои свои многы: варягы, чюдь, словѣны, мѣрю, весь, кривичи. И прия городъ Смольнескъ и посади в нем мужь свой. Оттуда поиде внизъ и, пришедъ, взя Любечь,[72] и посади мужь свой. И придоста къ горамъ киевьскымъ, и увидѣ Олгъ, яко Осколдъ и Диръ княжита, и похорони вои въ лодьях, а другыя назади остави, а самъ приде, нося Игоря молода. И приступль под Угорьское, похоронивъ вои свои, и посла къ Асколду и Диру, глаголя, яко «Гостье есмы, идемъ въ Грѣкы от Олга и от Игоря княжича. Да придета к роду своему, к нам». Асколдъ же и Диръ придоста, и выскакаша вси из лодѣй, и рече Олгъ къ Асколъдови и Дирови: «Вы нѣста князя, ни роду княжя, но азъ есмь роду княжа», и вынесоша Игоря: «Сь сынъ Рюриковъ». И убиша Асколъда и Дира, и несоша на гору, и погребоша на горѣ, еже ся нынѣ зоветь Угорьское, идеже нынѣ Олминъ дворъ; на той могилѣ поставилъ божницю святаго Николы: и Дирова могила за святою Ориною.[73] И сѣде Олегъ, княжа в Киевѣ, и рече Олегъ: «Се буди мати городом русскымъ». И бѣша у него словѣни и варязи и прочии, прозвашася русью. Се же Олегъ нача городы ставити, и устави дани словѣном, и кривичемъ и мерямъ, и устави варягом дань даяти от Новагорода 300 гривенъ на лѣто, мира дѣля, еже до смерти Ярославля даяше варягом.

В год 6390 (882). Выступил в поход Олег, взяв с собою много воинов своих: варягов, чудь, славян, мерю, весь, кривичей, и овладел городом Смоленском и посадил в нем своего мужа. Оттуда отправился вниз, и придя, взял Любеч, и также посадил мужа своего. И пришли к горам киевским, и увидел Олег, что княжат тут Аскольд и Дир, спрятал он воинов в ладьях, а других оставил позади, а сам приступил, неся отрока Игоря. И подошел к Угорской горе, спрятав своих воинов, и послал к Аскольду и Диру, говоря им, что-де «мы купцы, идем в Греки от Олега и княжича Игоря, Придите к нам, к родичам своим». Когда же Аскольд и Дир пришли, выскочили все из ладей, и сказал Олег Аскольду и Диру: «Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода», и вынесли Игоря: «А это сын Рюрика». И убили Аскольда и Дира, отнесли на гору и погребли <Аскольда> на горе, которая называется ныне Угорской, где теперь Ольмин двор; на той могиле Ольма поставил церковь святого Николая; а Дирова могила — за церковью святой Ирины. И сел Олег княжить в Киеве, и сказал Олег: «Да будет это мать городам русским». И были у него славяне и варяги, и прочие, прозвавшиеся русью. Тот Олег начал ставить города и установил дани славянам, и кривичам, и мери, и установил варягам давать дань от Новгорода по триста гривен ежегодно ради сохранения мира, что и давалось варягам до самой смерти Ярослава.

В лѣто 6391. Поча Олегъ воевати на древляны, и примучивъ я, поча на них дань имать по черьнѣ кунѣ.

В год 6391 (883). Начал Олег воевать с древлянами и, покорив их, начал брать дань с них по черной кунице.

В лѣто 6392. Иде Олегъ на сѣвяры, и побѣди сѣверы, и възложи на нихъ дань легъку, и не дасть имъ козаромъ дани даяти, рекъ: «Азъ имъ противенъ, а вамъ не чему».

В год 6392 (884). Пошел Олег на северян, и победил северян, и возложил на них легкую дань, и не велел им платить дань хазарам, сказав: «Я враг их, и вам <им платить> незачем».

В лѣто 6393. Посла Олегъ к радимичем, ркя: «Кому дань даете?» Они же рѣша: «Козаром». И рече имъ Олегъ: «Не давайте козаромъ, но мнѣ давайте». И вдаша Олгови по щелягу,[74] якоже и козаромъ даяху. И бѣ обладая Олегъ деревляны, полями, радимичи, а со уличи и тиверьци имѣяше рать.

В год 6393 (885). Послал Олег к радимичам, спрашивая: «Кому даете дань?» Они же ответили: «Хазарам». И дали Олегу по щелягу, как и хазарам давали. И обладал Олег древлянами, полянами, радимичами, а с уличами и тиверцами воевал.

В лѣто 6394.

В год 6394 (886).

В лѣто 6395. Леонъ царствова, сынъ Васильевъ, иже Левъ прозвася, и брат его Александръ, иже цесарствоваша <...> лѣт 26.[75]

В год 6395 (887). Царствовал Леон, сын Василия, который прозывался Львом, и брат его Александр, и царствовали двадцать шесть лет.

В лѣто 6396. В лѣто 6397. В лѣто 6398. В лѣто 6399. В лѣто 6400. В лѣто 6401. В лѣто 6402. В лѣто 6403. В лѣто 6404. В лѣто 6405.

В год 6396 (888). В год 6397 (889). В год 6398 (890). В год 6399 (891). В год 6400 (892). В год 6401 (893). В год 6402 (894). В год 6403 (895). В год 6404 (896). В год 6405 (897).

В лѣто 6406. Идоша угре мимо Киевъ горою, еже ся зоветь нынѣ Угорьское, и пришедше къ Днѣпру, сташа вежами; бѣша бо ходяще, яко и половци. И пришедше от въстока и устремишася чересъ горы великыя, иже прозвашася горы Угорьскыя, и почаша воевати на живущая ту. Сѣдяху бо ту преже словене и волохове, переяша землю Волыньскую.[76] Посемъ же угре прогнаша волохы, и наслѣдиша землю ту, и сѣдоша съ словеньми, покоривше я подъ ся. И оттолѣ прозвася земля Угорьска. И начаша воевати угре на Грѣкы, и пополниша землю Фрачьскую и Македоньску доже и до Селуня.[77] И начаша воевати на Мораву и на Чехы. Бѣ бо единъ языкъ словѣнѣскъ:[78] словѣнѣ, иже сѣдяху по Дунаю, ихъже прияша угре, и морава, и чеси, и ляховѣ, и поляне, яже нынѣ зовемая Русь. Симъ бо пѣрвѣе положены[79] книгы моравѣ, яже и прозвася грамота словеньская, яже грамота е в Руси и в болгарехъ дунайскых.

В год 6406 (898). Шли угры мимо Киева горою, которая прозывается теперь Угорской, и пришли к Днепру, стали вежами: ходили они так же, как теперь половцы. И, придя с востока, устремились через великие горы, которые называются Угорскими, и стали воевать с жившими там. Сидели ведь тут прежде славяне, а затем землю Волынскую захватили волохи. А после угры прогнали волохов, унаследовали ту землю и поселились вместе со славянами, покорив их себе; и с тех пор прозвалась земля Угорской. И стали угры воевать с греками и попленили землю Фракийскую и Македонскую до самой Селуни. И стали воевать с моравами и чехами. Был един народ славянский: славяне, сидевшие по Дунаю и покоренные уграми, и моравы, и чехи, и поляки, и поляне, которые теперь зовутся русь. Для них ведь, моравов, первых переведены книги, которые и названы славянской грамотой; эта же грамота и у русских, и у болгар дунайских.

Словѣномъ бо живущимъ кресщеным и княземъ ихъ, Ростиславъ, и Святополкъ и Коцелъ[80] послаша къ цесарю Михаилу, глаголюще: «Земля наша крѣщена, и нѣсть в нас учитель, иже бы нас училъ и казалъ, и протолоковалъ святыя книгы. Не разумѣемъ бо ни грѣчькому языку, ни латиньскому — оны бо ны инако учать, а друзии — инако, тѣмьже не разумѣем книжнаго разума, ни силы ихъ. А послете ны учителя, иже могуть ны сказати книжная словеса и разумъ ихъ». Се слышавъ, Михаилъ цесарь съзъва философы вся и сказа имъ рѣчи вся словеньскыхъ князь. И ркоша философы: «Есть мужь в Селуни, именемь Левъ, И суть у него сынове, разумиви язьку словеньску, и хытра два сына у него и философа». Се слышавъ, цесарь посла по ня в Селунь къ Лвови, глаголя: «Пошли к намъ сына своя, Мефедья и Костянтина».[81] Се слышавъ, Левъ въскорѣ посла я. И придоста къ цесареви, и рече има цесарь: «Се прислалася ко мнѣ словеньская земля, просяще учителя себѣ, иже бы моглъ имъ истолковати святыя книгы, сего бо желают». И умолена быста цесаремъ, и послаша я въ словѣньскую земьлю къ Ростиславу, и Святополку и Коцьлови. Сима же пришедъшима, начаста съставляти писмена азъбуковьная словеньскы, и преложиста Апостолъ и Еуангелие. И ради быша словѣнѣ, яко слышаша величья Божия своимъ языком. Посемъ же переложиста Псалтырь и Октаикъ[82] и прочая книгы. Нѣции же начаша хулити словеньскыя книгы, глаголюще, яко: «Не достоить никоторому же языку имѣти буковъ своихъ, разъвѣ еврѣи, и грѣкъ и латины, по Пилатову писанию, еже на крестѣ Господни написа».[83] Се же услышавъ, папежь римьскый[84] похули тѣхъ, иже ропьщют на книгы словѣньскыя, рька: «Да ся исполнит книжное слово: яко “Въсхвалять Бога вьси языци”; другое же: “Вси възглаголють языкы различными величья Божия, якоже дасть им Святый Духъ отвѣщевати”. Да аще кто хулить словеньскую грамоту, да будут отлучени от церкве, дондеже исправятся; ти бо суть волци, а не овцѣ, яже достоить от плодъ познати я и хранитися ихъ. Вы же, чада, Божия послушайте учения и не отринете наказания церковнаго,[85] якоже вы наказалъ Мефедий, учитель вашь». Костяньтинъ же възвратися въспять и иде учить болгарьска языка, а Мефедий оста въ Моравѣ. Посемь же Коцелъ князь постави Мефедия епископа въ Пании, на мѣстѣ святаго апостола Андроника, единого от 70, ученика святаго апостола Павла. Мефедий же посади 2 попа борзописца велми, и преложи вся кьнигы исполнь от грѣцька языка въ словѣнѣскъ шестью мѣсяць, наченъ от марта мѣсяца до двунадесяту и 6 дний октября мѣсяца. Окончавъ же, достойную хвалу и славу Богу въздасть, дающему таку благодать[86] епископу Мефедью, настолнику Андроникову. Тѣмьже словѣньску языку есть учитель Андроникъ апостолъ. Моравы бо доходилъ и апостолъ Павелъ и училъ ту; ту бо е Илурикъ, егоже доходилъ апостолъ Павелъ, ту бо бяша словѣни пѣрвѣе. Тѣмьже словѣньску языку учитель есть Павелъ, от негоже языка и мы есме русь, тѣмже и намъ руси учитель есть Павелъ апостолъ, понеже училъ есть языкъ словѣнескъ и поставилъ есть епископа и намѣстника по себѣ Андроника словѣньску языку. А словѣнескъ языкъ и рускый одинъ. От варягъ бо прозвашася Русью, а пѣрвѣе бѣша словѣне; аще и поляне звахуся, но словѣньская рѣчь бѣ. Полями же прозвашася, занеже в полѣ сѣдяху, языкъ словѣньскый бѣ имъ единъ.

Когда славяне жили уже крещеными, князья их Ростислав, Святополк и Коцел послали к цесарю Михаилу, говоря: «Земля наша крещена, но нет у нас учителя, который бы нас наставил и поучал нас и объяснял святые книги. Ведь не знаем мы ни греческого языка, ни латинского; одни учат нас так, а другие иначе, потому что не знаем мы ни начертания букв, ни их значения. И пошлите нам учителей, которые бы могли нам истолковать слова книжные и смысл их». Услышав это, цесарь Михаил созвал всех философов и передал им все сказанное славянскими князьями. И сказали философы: «В Селуни есть муж, именем Лев. И есть у него сыновья, знающие славянский язык; оба сына у него искусные философы». Услышав об этом, цесарь послал за ними ко Льву в Селунь, со словами: «Пошли к нам без промедления своих сыновей Мефодия и Константина». Услышав об этом, Лев вскоре же послал их, и пришли они к цесарю, и сказал он им: «Вот, прислала ко мне славянская земля, прося себе учителя, который мог бы им истолковать священные книги, ибо этого они хотят». И уговорил их цесарь и послал их в славянскую землю к Ростиславу, Святополку и Коцелу. Когда же они <Константин и Мефодий> пришли, то начали составлять славянскую азбуку и перевели Апостол и Евангелие. И рады были славяне, что услышали они о величии Божием на своем языке. Затем перевели Псалтырь и Октоих и другие книги. Некие же стали хулить славянские книги, говоря, что «ни одному народу не следует иметь свою азбуку, кроме евреев, греков и латинян, согласно надписи Пилата, который на кресте Господнем написал <только на этих языках>». Услышав об этом, папа римский осудил тех, кто хулит славянские книги, сказав так: «Да исполнится слово Писания: “Пусть восхвалят Бога все народы”, и другое: “Пусть все восхвалят своими языками величие Божие, поскольку Дух Святой дал им говорить”. Если же кто бранит славянскую грамоту, да будет отлучен от церкви, пока не исправится; это волки, а не овцы, их следует узнавать по поступкам их и беречься их. Вы же, чада, послушайте божественного учения и не отвергните церковного поучения, которое дал вам наставник ваш Мефодий». Константин же вернулся назад и отправился учить болгарский народ, а Мефодий остался в Моравии. Затем князь Коцел поставил Мефодия епископом в Паннонии на месте святого апостола Андроника, одного из семидесяти, ученика святого апостола Павла. Мефодий же посадил двух попов, хороших скорописцев, и перевел все книги полностью с греческого языка на славянский за шесть месяцев, начав в марте, а закончив в 26 день октября месяца. Закончив же, воздал достойную хвалу и славу Богу, давшему такую благодать епископу Мефодию, преемнику Андроника; поэтому учитель славянскому народу — апостол Андроник. К моравам же ходил и апостол Павел и учил там; там же находится и Иллирия, до которой доходил апостол Павел и где первоначально жили славяне. Поэтому учитель славян — Павел, из тех же славян — и мы, русь; поэтому и нам, руси, учитель апостол Павел, так как учил славянский народ и поставил по себе у славян епископом и наместником Андроника. А славянский народ и русский един. От варягов ведь прозвались русью, а прежде были славяне; хоть и полянами назывались, но речь была славянской. Полянами же прозваны были потому, что сидели в поле, а язык им был общий — славянский.

В лѣто 6407. В лѣто 6408. В лѣто 6409.

В год 6407 (899). В год 6408 (900). В год 6409 (901).

В лѣто 6410. Леонъ цесарь ная угры на болгары. Угре же, нашедше, всю землю Болгарьскую плѣноваху. Семеонъ же, увѣдавъ, на угры възвратися, угри противу поидоша и побѣдиша болгары, яко одъва Семеонъ въ Деръстеръ убѣжа.[87]

В год 6410 (902). Леон-цесарь нанял угров против болгар. Угры же, напав, попленили всю землю Болгарскую. Симеон же, узнав об этом, пошел на угров, а угры двинулись против него и победили болгар, так что Симеон едва убежал в Доростол.

В лѣто 6411. Игореви възрастъшю, и хожаше по Олзѣ и слушаше его, и приведоша ему жену от Плескова, именемь Ольгу.

В год 6411 (903). Когда Игорь вырос, то сопровождал Олега, и слушал его, и привели ему жену из Пскова, именем Ольгу.

В лѣто 6412. В лѣто 6413. В лѣто 6414.

В год 6412 (904). В год 6413 (905). В год 6414 (906).

В лѣто 6415. Иде Олегъ на Грѣкы, Игоря оставивъ Кыевѣ.[88] Поя же множьство варягъ, и словѣнъ, и чюди, и кривичи, и мерю, и поляны, и сѣверо, и деревляны, и радимичи, и хорваты, и дулѣбы, и тиверци, яже суть толковины;[89] си вси звахуться Великая скуфь.[90] И сь сѣми всеми поиде Олегъ на конѣхъ и в кораблѣх, и бѣ числомъ кораблий 2000. И приде къ Цесарюграду, и грѣци замкоша Судъ, а городъ затвориша. И вылѣзе Олегъ на берегъ, и повелѣ воемъ изъволочити корабля на берегъ, и повоева около города, и много убийство створи грѣком, и полаты многы разбиша, а церькви пожьгоша, А ихъже имяху полоняникы, овѣхъ посѣкаху, другыя же мучаху, иныя же растрѣляху, а другыя въ море вметаша, и ина многа зла творяху русь грѣком, елико же ратнии творять.

В год 6415 (907). Пошел Олег на греков, оставив Игоря в Киеве; взял же с собою множество варягов, и славян, и чуди, и кривичей, и мерю, и полян, и северян, и древлян, и радимичей, и хорватов, и дулебов, и тиверцев, известных как толмачи: этих всех называли «Великая скифь». И с этими всеми пошел Олег на конях и в кораблях; и было кораблей числом две тысячи. И пришел к Царьграду; греки же замкнули Суд, а город затворили. И вышел Олег на берег, и приказал воинам вытащить корабли на берег, и разорил окрестности города, и много перебил греков, и множество палат разрушили и церкви пожгли. А тех, кого захватили в плен, одних иссекли, других замучили, иных же застрелили, а некоторых побросали в море, и много другого зла причинили русские грекам, как обычно поступают враги.

И повелѣ Олегъ воемъ своим колеса изъдѣлати и въставити корабля на колеса.[91] И бывшю покосну вѣтру, успяша парусы с поля, и идяше къ городу. Видѣвше же грѣцѣ, убояшася, и ркоша; выславше ко Ольгови: «Не погубляй город, имемься по дань, якоже хощеши». И устави Олегъ вои, и вынесоша ему брашна и вино, и не прия его — бѣ бо устроено съ отравою. И убояшася грѣцѣ и ркоша: «Нѣсть се Олегъ, но святый Дмитрий,[92] посланъ на ны от Бога». И заповѣда Олегъ дань даяти на 2000 кораблий, по 12 гривнѣ на человѣка, а в корабли по 40 мужь.

И повелел Олег своим воинам сделать колеса и поставить на колеса корабли. И когда поднялся попутный ветер, подняли они в поле паруса и двинулись к городу. Греки же, увидев это, испугались и сказали, послав к Олегу: «Не губи города, согласимся на дань, какую захочешь». И остановил Олег воинов, и вынесли ему пищу и вино, но не принял его, так как было оно отравлено. И испугались греки и сказали: «Это не Олег, но святой Дмитрий, посланный на нас Богом». И потребовал Олег выплатить дань на две тысячи кораблей: по двенадцать гривен на человека, а было в каждом корабле по сорок мужей.

Няшася грѣци по се, и почаша грѣци мира просити, дабы не воевалъ Грѣцькой земли. Олегъ же, мало отступивъ от города, нача миръ творити съ цесарема грѣцькыма, съ Леономъ и съ Александром. Посла к нима в городъ Карла, Фарлофа, Велмуда, Рулава и Стѣмида, глаголя: «Имете ми ся по дань». И ркоша грѣцѣ: «Чего хочете и дамы ти». И заповѣда Олегъ дати воемъ на 2000 кораблий по двѣнатьчать гривнѣ на ключь, и потом даяти углады на руские городы: пѣрвое на Киевъ, таже и на Черниговъ, и на Переяславлъ, и на Полътескъ, и на Ростовъ и на Любечь и на прочая городы; по тѣмь бо городомъ сѣдяху князья, подъ Ольгом суще.

И согласились на это греки, и стали греки просить мира, чтобы не разорял Греческой земли. Олег же, немного отойдя от столицы, начал переговоры о мире с греческими цесарями Леоном и Александром и послал к ним в столицу Карла, Фарлафа, Вермуда, Рулава и Стемида со словами: «Платите мне дань». И сказали греки: «Что хочешь, дадим тебе». И приказал Олег дать воинам своим на две тысячи кораблей по двенадцати гривен на уключину, а затем дать дань для русских городов: прежде всего для Киева, затем для Чернигова, для Переяславля, для Полоцка, для Ростова, для Любеча и для других городов: ибо по этим городам сидят великие князья, подвластные Олегу.

«Да приходять русь сълебное емлють, елико хотят, а иже придуть гостье, да емлють мѣсячину на 6 мѣсяць, и хлѣбъ, и вино, и мяса, и рыбы и овощемъ. И да творять имъ мовь, елико хотять. И поидут же русь домови, да емлют у цесаря вашего на путь брашно, и якоря, и ужа, и парусы и елико надобѣ.» И яшася грѣци, и ркоша цесаря и боярьство все: «Аще приидуть русь бес купли, да не взимают мѣсячины. Да запрѣтить князь людем своимъ, приходящим руси здѣ, да не творят пакости в селѣхъ и въ странѣ нашей. Приходящии русь да витают у святаго Мамы, и послеть царство наше, да испишют имена ихъ, и тогда возмут мѣсячное свое — пѣрвое от города Киева, и пакы ис Чернигова и Переяславля и прочии городи. И да входять в городъ одиными вороты съ цесаревымъ мужемъ, безъ оружья, мужь 50, и да творят куплю, якоже имъ надобѣ, и не платяче мыта ни в чемьже».

«Когда приходят русские, пусть берут содержание для послов сколько хотят; а если придут купцы, пусть берут месячное на шесть месяцев: хлеб, вино, мясо, рыбу и плоды. И пусть устраивают им баню — сколько захотят. Когда же русские отправятся домой, пусть берут у цесаря на дорогу еду, якоря, канаты, паруса и что им нужно». И обязались греки, и сказали цесари и все бояре: «Если русские явятся не для торговли, то пусть не берут месячное. Пусть запретит русский князь людям своим, приходящим сюда русским, творить бесчинства в селах и в стране нашей. Приходящие сюда русские пусть живут у церкви святого Мамонта, и пришлют к ним от нашего царства, и перепишут имена их, и тогда возьмут полагающееся им месячное, — сперва те, кто пришли из Киева, затем из Чернигова, и из Переяславля, и из других городов. И пусть входят в город только через одни ворота в сопровождении царского мужа, без оружия, по пятьдесят человек, и торгуют сколько им нужно, не уплачивая никаких сборов».

Цесарь же Леонъ съ Александром миръ створиста съ Ольгом, имъшеся по дань, и ротѣ заходивше межи собою, целовавше сами крестъ, а Ольга водиша и мужий его на роту по рускому закону: кляшася оружьемь своимъ, и Перуномъ, богомъ своимъ, и Волосом,[93] скотьимъ богомъ, и утвердиша миръ. И рече Олегъ: «Исшийте парусы паволочиты руси, а словѣном кропийнныя». И бысть тако. И повѣсиша щиты своя[94] въ вратѣхъ, показающе побѣду, и поиде от Цесаряграда. И въспяша русь парусы паволочитыѣ, а словѣне кропийнныя, и раздра я вѣтръ. И ркоша словенѣ: «Имемъся своим толъстинамъ — не даны суть словѣном парусы кропинныя». И приде Олегъ къ Киеву, неся золото, и паволокы, и овощи, и вина, и всяко узорочье. И прозваша Ольга «вѣщий» — бяху бо людие погани и невѣголоси.

Цесари же Леон и Александр заключили мир с Олегом, обязались уплачивать дань и присягали друг другу: сами целовали крест, а Олега с мужами его водили присягать по закону русскому, и клялись те своим оружием и Перуном, своим богом, и Волосом, богом скота, и утвердили мир. И сказал Олег: «Сшейте для руси паруса из паволок, а славянам шелковые», и было так. И повесили щиты свои на вратах в знак победы, и пошел от Царьграда. И подняла русь паруса из паволок, а славяне шелковые, и разодрал их ветер. И сказали славяне: «Возьмем свои толстины, не даны, знать, славянам паруса шелковые». И вернулся Олег в Киев, неся золото и паволоки, и плоды, и вино, и всякое узорочье. И прозвали Олега Вещим, так как были люди язычниками и непросвещенными.

В лѣто 6416. В лѣто 6417. В лѣто 6418.

В год 6416 (908). В год 6417 (909). В год 6418 (910).

В лѣто 6419. Явися звѣзда велика на западѣ копейнымъ образомъ.[95]

В год 6419 (911). Явилась на западе большая звезда в виде копья.

В лѣто 6420. Посла Олегъ мужи свои построити мира и положити ряды межи Грѣкы и Русью, и посла глаголя:

В год 6420 (912). Послал Олег мужей своих заключить мир и ряд между греками и русскими, и послал, говоря:

«Равно другаго свѣщания,[96] бывшаго при тѣхъже цесарихъ Лва и Александра. Мы от рода рускаго — Карлы, Инегелдъ, Фарлофъ, Веремудъ, Рулавъ, Гуды, Руалдъ, Карнъ, Фрелавъ, Рюаръ, Актеву, Труанъ, Лидуль, Фостъ, Стемиръ, иже послани от Олга, великаго князя рускаго, и от всѣх, иже суть под рукою его, свѣтълыхъ бояръ, к вамъ, Львови и Александру и Костянтину, великьмъ о Бозѣ самодѣржьцем, цесаремь грѣцкымъ, на удѣржание и на извѣщение от многыхъ лѣтъ межю християны и Русью бывшюю любовь, похотѣньемъ наших князь и по повелѣнию и от всѣхъ, иже суть подъ рукою его сущих руси. Наша свѣтлость боле инѣхъ хотящихъ же о Бозѣ удѣржати и извѣстити такую любовь, бывшюю межю хрестияны и русью многажды, право судихом, не точью простословесенъ и писаниемь и клятвою твердою, клѣншеся оружьемь своимъ, такую любовь извѣстити и утвѣрдити по вѣрѣ и по закону нашему.

«Согласно другому уряжению, бывшему при тех же цесарях — Льве и Александре. Мы от рода русского — Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид — посланные от Олега, великого князя русского, и от всех, кто под рукой его, светлых князей, бояр, к вам, Льву, Александру и Константину, великим в Боге самодержцам, цесарям греческим, для укрепления и для удостоверения многолетней дружбы, бывшей между христианами и русскими, по желанию наших князей и по повелению, от всех находящихся под рукой его русских. Наша светлость, превыше всего желая в Боге укрепить и удостоверить дружбу, существовавшую постоянно между христианами и русскими, рассудили по справедливости, не только на словах, но и на письме, и клятвою твердою, клянясь оружием своим, такую дружбу объявить и утвердить ее по вере и по закону нашему.

Суть, яко понеже мы ся имали о Божии вѣрѣ и любви, главы таковыя: по пѣрвому слову да умиримся с вами, грѣкы, да любимъ другъ друга от всея душа и изволѣнья, и не вдадимъ, елико наше изволение, быти от сущих под рукою нашихъ князь свѣтлыхъ никакомуже съблазну или винѣ. Но потщимся, елико по силѣ, на схранение прочихъ и вьсегда лѣтъ с вами, грѣкы, исповѣданиемь и написанием съ клятвою извѣщаемую любовь непревратну и непостыжну. Тако же и вы, грѣци, да храните таку же любовь къ княземъ же свѣтлымъ нашим рускымъ и къ всѣмъ, иже суть подъ рукою свѣтлаго князя нашего, несъблазнену и непреложну всегда и въ вся лѣта.

Таковы суть главы договора, относительно которых мы себя обязали по Божьей вере и дружбе: первыми словами нашего договора помиримся с вами, греки, и станем любить друг друга от всей души и по всей доброй воле, и не дадим произойти, насколько это в нашей власти, никакому обману или преступлению от сущих под рукою наших светлых князей. Но постараемся, насколько в силах наших, сохранить с вами, греки, в будущие годы и навсегда непревратную и неизменную дружбу, изъявлением и преданием письму с закреплением, клятвой удостоверяемую. Также и вы, греки, соблюдайте такую же непоколебимую и неизменную дружбу к князьям нашим светлым русским и ко всем, кто находится под рукою нашего светлого князя всегда и во все годы.

А о главах, иже ся ключит проказа, урядимся сице: да елико явѣ будеть показании явлеными, да имѣють вѣрное о тацѣхъ явлении, а емуже начнуть не яти вѣры, да кленется часть та, иже ищеть неятью вѣры, да егда клѣнется по вѣрѣ своей, будеть казнь, якоже явится съгрѣшение.

А о главах, касающихся возможных злодеяний, договоримся так: те злодеяния, которые будут явно удостоверены, пусть считаются бесспорно совершившимися; а каким не станут верить, пусть клянется та сторона, которая домогается, чтобы злодеянию этому не верили; и когда поклянется сторона та, пусть будет такое наказание, каким окажется преступление.

О семъ, аще кто убиеть крестьяна русинъ, или христьянъ русина, да умреть, идеже аще створить убийство. Аще ли убѣжить створивый убийство, еще есть имовить, да часть его, сирѣчь иже его будеть по закону, да возметь ближний убьенаго, а и жена убившаго да имѣеть, толцѣмь же прибудеть по закону. Аще ли есть неимовит створивый убой и убѣжавъ, да дѣржится тяжи, доньдеже обрящется, яко да умреть.

Об этом: если кто убьет, — русский христианина, или христианин русского, — да умрет на месте убийства. Если же убийца убежит, а окажется имущим, то ту часть его имущества, которую полагается по закону, пусть возьмет родственник убитого, но и жена убийцы пусть сохранит то, что полагается ей по закону. Если же окажется неимущим бежавший убийца, то пусть останется под судом, пока не разыщется, а тогда да умрет.

Аще ли ударить мечемь или бьеть кацѣмь любо сѣсудомъ, за то ударение или убьение да вдасть литръ 5 сребра по покону рускому; аще ли будеть неимовить тако створивый, да вдасть елико можеть, и да соиметь съ себе и ты самыя порты своя, в нихъже ходить, да о прочѣ да ротѣ ходить своею вѣрою, яко никакоже иному помощи ему, да пребывает тяжа оттоле не взискаема.

Если ударит кто мечом или будет бить каким-либо другим орудием, то за тот удар или битье пусть даст 5 литров серебра по закону русскому; если же совершит этот проступок неимущий, то пусть даст сколько может, так, что пусть снимет с себя и те самые одежды, в которых ходит, а об оставшейся неуплаченной сумме пусть клянется по своей вере, что никто не может помочь ему, и пусть не взыскивается с него этот остаток.

О семь, аще украдет русинъ что любо у крѣстьянина, или пакы христьянинъ у русина, и ятъ будеть в томъ часѣ тать, егда татьбу створит, от погубившаго что любо, аще приготовится татьбу творяй: и убиенъ будеть, да не възыщется смерть его ни от хрестьянъ, ни от руси, но паче убо да възметь свое, иже будеть погубилъ. И аще въдасть руцѣ украдый, да ятъ будет тѣмь же, у негоже будеть украдено, и связанъ будеть, и отдасть то, еже смѣ створити, и створить трижды.

Об этом: если украдет что русский у христианина, или напротив, христианин у русского, и пойман будет вор пострадавшим в то время, когда совершает кражу, либо если приготовится вор красть и будет убит, то не взыщется смерть его ни от христиан, ни от русских; но пусть пострадавший возьмет то свое, что потерял. Если же добровольно отдастся вор, то пусть будет взят тем, у кого он крал, и пусть будет связан, и отдаст то, что украл, в тройном размере.

О семь, аще ли кто или русинъ хрѣстьяну или хрестьянъ русину мучения образомъ искусъ творити и насилье явѣ, или възмет что любо дружне, да въспятить троичь.

Об этом: если кто из русских христианину или христианин русскому с побоями угрожает, и насилие явно, или отнимет что-либо, принадлежащее другому, то пусть вернет в тройном размере.

Аще вывѣржена лодья будет вѣтромъ великом на землю чюжю, и обрящються тамо иже от нас руси, да аще кто идеть снабьдѣти лодью с рухломъ своимъ и отсылати пакы на землю крестьяньску, да проводимъ ю сквозѣ всяко страшно мѣсто, дондеже придеть в бестрашно мѣсто. Аще ли таковая лодья или от буря, или боронения земнаго боронима,[97] не можеть възвратитися въ своя си мѣста, спотружаемъся грѣбцемъ бо тоя лодья мы, русь, и допровадимъ с куплею ихъ поздорову. Ти аще ключится близъ земли Грѣцькы, аще ли ключится такоже проказа лодьи рустѣй, да проводимъ ю в Рускую земьлю, и да продають рухло тоя лодья, и аще что можеть продати от лодья, воволочимъ имъ мы, русь. Да егда ходимъ въ <...> Грѣкы или с куплею, или в солбу къ цесареви вашему, да пустимъ я съ честью проданое рухло лодья ихъ. Аще ли ключится кому от тоя лодья в ней убьену быти или бьену быти от нас, руси, или взяти что любо, да повиньни будуть то створшии преждереченную епитѣмьею от тѣхъ.

Если выкинута будет ладья сильным ветром на чужую землю и будет там кто-нибудь из нас, русских, и станет помогать сохранить ладью с грузом ее и отправить ее вновь в христианскую землю, то следует нам проводить ее через всякое опасное место, пока не придет в место безопасное; если же ладья эта бурей или на мель сев задержана и не может возвратиться в свои места, то поможем гребцам той ладьи мы, русские, и проводим их с товарами их поздорову. Если же случится около Греческой земли такая беда с русской ладьей, то проводим ее в Русскую землю и пусть продают товары той ладьи, так что если можно что продать из той ладьи, то пусть вынесем <на греческий берег> мы, русские. И когда приходим <мы, русские> в Греческую землю для торговли или посольством к вашему царю, то <мы, греки> пропустим с честью проданные товары их ладьи. Если же случится кому-либо из прибывших с ладьею быть убиту или избитому от нас, русских, или что-нибудь будет взято, то пусть будут виновники присуждены теми к вышесказанному наказанию.

Аще полоняникъ обою страну держим есть или от руси, или от грѣкъ, проданъ въ ину страну, оже обрящеться или русинъ или грѣчинъ, да искупять и възвратять искупленое лице въ свою страну, и възмуть цѣну его купящии, или мниться въ куплю над нь челядиная цѣна. Такоже аще от рати ятъ будеть, да от тѣхъ грѣкъ, такоже да възвратится въ свою страну, и отдана будеть цѣна его, якоже речено есть, якоже есть купля.

Если пленник той или иной стороны насильно удерживается русскими или греками, будучи продан в их страну, и если действительно окажется русский или грек, то пусть выкупят и возвратят выкупленное лицо в его страну и возьмут цену его купившие, или пусть будет предложена за него цена, полагающаяся за челядина. Также, если и на войне взят будет он теми греками, — все равно пусть возвратится он в свою страну, и отдана будет за него обычная цена его, как уже сказано выше.

Егда же требуеть на войну ити, егда же потребу творите, и си хотять почестити цесаря вашего, да аще въ кое время елико ихъ придет, и хотять оставити у цесаря вашего своею волею, да будуть.

Если же будет набор в войско и когда нужда возникнет, и эти <русские> захотят почтить вашего цесаря, и сколько бы ни пришло их в какое время, и захотят остаться у вашего цесаря по своей воле, то пусть так будет.

О руси, о полонѣньи. Многажды от коея убо страны пришедшимъ в Русь и продаемомъ въ крестьяны, и еще же и от хрестиянъ полоненых мьногажды от коея любо страны приходящимъ в Русь, се продаеми бывают по 20 золота, и да придуть в Грѣкы.

Еще о русских, о пленниках. Явившиеся из какой-либо страны <пленные христиане> на Русь и продаваемые <русскими> назад в Грецию, или пленные христиане, приведенные на Русь из какой-либо страны, — все эти должны продаваться по 20 золотников и возвращаться в Греческую землю.

О том, аще украденъ будеть челядинъ рускый, или ускочить, или по нужи проданъ будет, и жаловати начнуть русь, да покажеться таковое о челядине, да имуть и́ въ Русь. Но и гостье, погубиша челядинъ и жалуют, да ищють и обрѣтаемое, да имуть е. Аще ли кто искушения сего не дасть створити мѣстникъ, да погубит правду свою.

Об этом: если украден будет челядин русский, либо убежит, либо насильно будет продан и жаловаться станут русские, пусть докажут это о своем челядине и возьмут его на Русь, но и купцы, если потеряют челядина и обжалуют, пусть требуют судом и, когда найдут, — возьмут его. Если же кто-либо не позволит произвести дознание, — тем самым не будет признан правым.

О работающих въ Грѣцѣхъ руси у хрестьяньского цесаря. Аще кто умреть, не урядивъ своего имѣнья, ци и своихъ не имать, да възратить имѣнье к малымъ ближикамъ в Русь. Аще ли створить обряжение таковый, възмет уряженое его, кому будеть писалъ наслѣдити имѣнье его, да наслѣдит е.[98]

О русских, служащих в Греческой земле у греческого царя. Если кто умрет, не распорядившись своим имуществом, а своих <в Греции> у него не будет, то пусть возвратится имущество его на Русь ближайшим младшим родственникам. Если же сделает завещание, то возьмет завещанное ему тот, кому завещал письменно наследовать его имущество, и да наследует его.

О взимающихъ куплю руси.

О русских торгующих.

О различныхъ ходящихъ въ Грѣкы и удолжающихъ. Аще злодѣй не възвратится в Русь, да жалують русь хрестьяньскому царству, и ятъ будеть таковый, и възвращенъ будет, не хотяи, в Русь, Си же вся да творять русь грѣком, идеже аще ключится таково.

О различных людях, ходящих в Греческую землю и остающихся в долгу. Если злодей не возвратится на Русь, то пусть жалуются русские греческому царству, и будет он схвачен и возвращен насильно на Русь. То же самое пусть сделают и русские грекам, если случится такое же.

На утвержение же и неподвижение быти межи вами, хрестьяны, и Русью, бывший миръ състворихом Ивановомъ написанием[99] на двою харотью, цесаря вашего и своею рукою, предлежаідим честнымъ крестомъ и святою единосущною Троицею единоистиньнаго Бога вашего, извѣсти и дасть нашим послом. Мы же кляхомся къ цесарю вашему, иже от Бога суще, яко Божие здание, по закону и по покону языка нашего, не переступати ни намъ, ни иному от страны нашея от уставленыхъ главъ мира и любве. И таково написание дахомъ царства вашего на утвѣржение обоему пребывати таковому свѣщанию, на утвѣржение и извѣщение межи нами бывающаго мира. Мѣсяца сентября въ 2, в недѣлю 15,[100] в лѣто создания миру 6420».

В знак крепости и неизменности, которая должна быть между вами, христианами, и русскими, мирный договор этот сотворили мы Ивановым написанием на двух хартиях — цесаря вашего и своею рукою, — скрепили его клятвою предлежащим честным крестом и святою единосущною Троицею единого истинного Бога вашего и дали нашим послам. Мы же клялись цесарю вашему, поставленному от Бога, как божественное создание, по закону и по обычаю нашим, не нарушать нам и никому из страны нашей ни одной из установленных глав мирного договора и дружбы. И это написание дали царям вашим на утверждение, чтобы договор этот стал основой утверждения и удостоверения существующего между нами мира. Месяца сентября 2, индикта 15, в год от сотворения мира 6420».

Цесарь же Леонъ послы рускыя почьстивъ дарми — золотом, и паволоками и фофудьями[101] — и пристави къ нимъ мужи свои показати имъ церковьную красоту, и полаты златыя и в нихъ сущая богатьства, злато много и паволокы и камѣнье драгое, и страсти Господни, вѣнѣць, и гвоздье,[102] и хламиду багряную, и мощи святыхъ, учаще я к вѣрѣ своей, и показающе имъ истинную вѣру. И тако отпусти я въ свою землю съ честью великою. Послании же Ольгомъ посли придоша къ Ольгови и повѣдаша вся рѣчи обою цесарю, како створиша миръ, и урядъ положиша межю Грѣцькою землею и Рускою, и клятвы не переступати ни грѣцемь, ни руси.

Цесарь же Леон почтил русских послов дарами — золотом и шелками, и драгоценными тканями — и приставил к ним своих мужей показать им церковную красоту, золотые палаты и хранящиеся в них богатства: множество золота, паволоки, драгоценные камни и страсти Господни — венец, гвозди, багряницу и мощи святых, уча их вере своей и показывая им истинную веру. И так отпустил их в свою землю с великой честью. Послы же, посланные Олегом, вернулись к нему и поведали ему все речи обоих царей, как заключили мир и урядились Греческая земля и Русская не преступать клятвы — ни грекам, ни руси.

И живяше Олегъ, миръ имѣя къ всѣмъ странамъ, княжа въ Киевѣ. И приспѣ осень, и помяну Олегъ конь свой, иже бѣ поставилъ кормити, не всѣдати на нь. Бѣ бо преже въпрошалъ волъхвовъ и кудесникъ: «От чего ми есть умьрети?». И рече ему одинъ кудесникъ:[103] «Княже! Конь, егоже любиши и ѣздиши на немъ, от того ти умрети». Олегъ же приимъ въ умѣ, си рече: «Николи же всяду на конь, ни вижю его боле того». И повѣлѣ кормити и́ и не водити его к нему, и пребывъ нѣколко лѣтъ не дѣя его, дондеже и на грѣкы иде. И пришедшю ему къ Киеву и пребысть 4 лѣта, на 5 лѣто помяну конь свой, от негоже бяху рекъли волъсви умрети Ольгови. И призва старѣйшину конюхомъ, ркя: «Кде есть конь мой, егоже бѣхъ поставилъ кормити и блюсти его?». Онъ же рече: «Умерлъ есть». Олегъ же посмѣяся и укори кудесника, ркя: «То ть неправо молвять волъсви, но все то лъжа есть: конь умерлъ, а я живъ». И повелѣ осѣдлати конь: «Да ть вижю кости его». И приѣха на мѣсто, идеже бяху лежаще кости его голы и лобъ голъ, и слѣзъ с коня, посмѣяся, ркя: «От сего ли лъба смерть мнѣ взяти»?» И въступи ногою на лобъ, и выникнучи змѣя и уклюну ̀и в ногу. И с того разболѣвся, умьре. И плакашася по немъ вси людие плачем великом, и несоша ̀и, и погребоша ̀и на горѣ, иже глаголеться Щековица; есть же могила его до сего дни, словеть могила Олгова.[104] И бысть всѣхъ лѣтъ его княжения 33.

И жил Олег, мир имея со всеми странами, княжа в Киеве. И пришла осень, и вспомнил Олег коня своего, которого прежде поставил кормить, решив никогда на него не садиться. Ибо спрашивал он когда-то волхвов и кудесников: «От чего я умру?» И сказал ему один кудесник: «Князь! От коня твоего любимого, на котором ты ездишь, — от него тебе и умереть!» Запали слова эти в душу Олегу, и сказал он: «Никогда не сяду на него и не увижу его больше». И повелел кормить его и не водить его к нему, и прожил несколько лет, не пользуясь им, пока не пошел на греков. А когда вернулся в Киев и прошло четыре года, — на пятый год помянул он своего коня, от которого тогда волхвы предсказали ему смерть. И призвал он старейшину конюхов и сказал: «Где конь мой, которого приказал я кормить и беречь?» Тот же ответил: «Умер». Олег же посмеялся и укорил того кудесника, сказав: «Неверно говорят волхвы, но все то ложь: конь умер, а я жив». И приказал оседлать коня: «Да увижу кости его». И приехал на то место, где лежали его голые кости и череп голый, слез с коня, посмеялся и сказал: «От этого ли черепа смерть мне принять?» И наступил он ногою на череп, и выползла из черепа змея, и ужалила его в ногу. И от того разболелся и умер. Оплакивали его все люди плачем великим, и понесли его, и похоронили на горе, называемою Щековица; есть же могила его и доныне, слывет могилой Олеговой. И было всех лет княжения его тридцать и три.

Се же не дивно есть, яко от волъхвования сбывается чародѣйством.[105] Якоже бысть во царство Деметьяново, нѣкый волхвъ, именемъ Аполоня Тянинъ,[106] знаемъ бяше, шествуя и творя всюду, в городех и в селѣх, бѣсовьская чюдеса творя. От Рима бо пришедъ въ Узантию, умоленъ бысть от живущих ту, створити сия: отгна множьство змий и скоропия изъ града, яко не вьрежатися человѣкомъ от нихъ, ярость коньскую обуздавъ, егда схожахуся боярѣ. Тако же и въ Антиохию[107] пришедъ и умоленъ бывъ от них, томимомъ бо антиохомъ от скорпий и от комаровъ, створи скорпий мѣдянъ и погребе и́ в земли, и малъ столпъ мраморянъ постави надъ ним. И повелѣ трость дѣржати человѣкомъ, и ходити по городу, звати, тростемъ трясомомъ: «Бес комара граду». Тако изъщезоша изъ града комари и скорпия. И спросиша же и пакы о належащемь на градѣ трусѣ, въздохну, списа на дщицѣ сия: «Увы тебе, оканьный городе, яко потрясешися много, одѣржимъ будеши огнемъ, оплачеть же тя и при березѣ си Оронтии». О немь же и великый Анастасий Божия города[108] рече: «Аполонию же доже и донынѣ на нѣцѣхъ мѣстех сбываются створенаа, стоящая ова на отвращение четвероногъ, птица, могущи вредити человѣкы, другыя же на въздѣржание струямъ рѣчнымъ, нездѣржаньно текущимъ, но ина нѣкая на тлѣнье и вредъ человѣкомъ суща на побѣжение стоять. И не точью бо за живота его така и таковая створиша бѣсовѣ его ради, но и по смерти его пребывающа у гроба его знаменья творяху во имя его, а на прелещение оканнымъ человѣкомъ, болма крадомымъ на таковая от дьявола». Кто убо что речеть о творящихъ волшевныхъ дѣлъ? Яко то таковый горазнъ бысть волшебнымъ прелщениемъ, яко воину зазряше ведый Аполоний, яко неистовьствен на ся философьскую хитрость имуща; подобашеть бо ему рещи, якоже и «Азъ словомъ точью творити, ихъже хотяша», а не свѣршениемъ творити повелѣваемая от него. Та же вся ослаблениемъ Божиимъ и творениемь бѣсовьскымъ бываеть, таковыми вещьми искушатися нашея преславныя вѣры, аще тверда есть, искрь пребывающи Господеви, ни не влекома врагомъ мечетныхъ ради чюдесъ и сотонинъ дѣлъ, творимомъ от рабъ и слугъ злобие. 2-е и еще и именемъ Господнимъ пророчьствоваша нѣции, яко Валамъ, и Саулъ, и Каияфа, и бѣсъ пакы изгнаша, яко Июда и сынове Скевави.[109] Убо и на недостойнии благодѣтьствует многажды, да етеры свидѣтельствуеть, ибо Валаамъ чюжь бѣ обоихъ — житья изящна и вѣры, но обаче свѣдѣльство в немъ благодать инѣхъ ради смотрения. И Фараонъ таковый бѣ, но и тому предбудущаа показа. И Навходъносоръ законопреступный, но и сему пакы по мнозѣхъ сущих посредѣ же града откры,[110] тѣмь являя, яко мнози, прекостьни имуще умъ, предъ образомъ Христовымъ знаменають иною кознью на прелѣсть человѣкомъ, не разумѣющимъ добраго, якоже бысть Симонъ[111] волъхвъ, и Менандръ,[112] ини таковыхъ ради, поистинѣ рече: «Не чюдесы прельщати...».

Это не удивительно, что от волхвования сбывается чародейство. Так было и в царствование Домициана: тогда был известен некий волхв именем Аполлоний Тианский, который ходил и творил всюду бесовские чудеса — в городах и селах. Однажды, когда из Рима пришел он в Византию, упросили его живущие там сделать следующее: он изгнал из города множество змей и скорпионов, чтобы не было от них вреда людям, и ярость конскую обуздал на глазах у бояр. Так и в Антиохию пришел, и упрошенный людьми теми — антиохиянами, страдавшими от скорпионов и комаров, сделал медного скорпиона и зарыл его в землю, и поставил над ним небольшой мраморный столп, и повелел взять людям палки и ходить по городу и покрикивать, потрясая теми палками: «Быть городу без комара!» И так исчезли из города комары и скорпионы. И спросили его еще об угрожавшем городу землетрясении, и, вздохнув, написал он на дощечке следующее: «Увы тебе, несчастный город, много ты потрясешься, и огнем будешь попален, оплачет тебя <тот, кто будет> на берегу Оронта». Об < Аполлонии > этом и великий Анастасий из Божьего града сказал: «Чудеса, сотворенные Аполлонием, даже и до сих пор на некоторых местах исполняются: одни — для отогнания четвероногих животных и птиц, которые могли бы вредить людям, другие же для удержания речных струй, вырвавшихся из берегов, но иные и на погибель и в ущерб людям, хотя и на обуздание их. Не только ведь при жизни его так делали бесы, такие чудеса, но и по смерти, находясь у гроба его, творили чудеса его именем, чтобы обольщать несчастных людей, часто уловляемых на них дьяволом». Итак, кто что скажет о творящих волшебным искушением дела? Вот ведь, искусен был Аполлоний на волшебное обольщение и никогда не считался с тем, что в безумстве предался мудрому ухищрению; а следовало бы ему сказать: «Словом только творю я то, что хотел», и не совершать действий ожидаемых от него. То все попущением Божиим и творением бесовским случается, — всеми подобными делами испытывается наша православная вера, что тверда она и крепка, пребывая подле Господа и не увлекаема дьяволом, его призрачными чудесами и сатанинскими делами, творимыми врагами рода человеческого и слугами зла. Другое же, когда некоторые именем Господа пророчествуют, как Валаам, и Саул, и Каиафа, и даже бесов изгоняют, как Иуда и сыны Скевавели. Потому что и на недостойных многократно действует благодать, как многие свидетельствуют: ибо Валаам всего был чужд — и праведного жития и веры, но тем не менее явилась в нем благодать для убеждения других. И Фараон такой же был, но и ему было раскрыто будущее. И Навуходоносор был законопреступен, но и ему также было открыто будущее многих поколений, тем свидетельствуя, что многие, имеющие превратные понятия, еще до пришествия Христа творят знамения не по собственной воле на прельщение людей, не знающих доброго, каков был и Симон волхв, и Менандр, и другие такие же, из-за которых и было справедливо сказано: «Не чудесами прельщать...»

В лѣто 6421. Поча княжити Игорь по Ользѣ. В се же время поча царствовати Костянтинъ, сынъ Леонтовъ, зять Романовъ.[113] И деревлянѣ заратишася[114] от Игоря по Олговѣ смѣрти.

В год 6421 (913). После Олега стал княжить Игорь. В это же время стал царствовать Константин, сын Леона и зять Романа. И затворились от Игоря древляне после смерти Олега.

В лѣто 6422. Иде Игорь на древляны и, побѣдивъ, възложи на ня дань болшю Ольговы. В то же лѣто приде Семеонъ Болгарьскый на Цесарьград и, створивъ миръ, иде въсвояси.

В год 6422 (914). Пошел Игорь на древлян и, победив их, возложил на них дань больше Олеговой. В тот же год пришел Симеон Болгарский на Царьград и, заключив мир, вернулся восвояси.

В лѣто 6423. Приидоша печенѣзи пѣрвое на Рускую землю и, створивше миръ съ Игоремъ, идоша къ Дунаю. В си же времена приде Семеонъ, плѣняя Фракию.[115] Грѣци же послаша по печенѣгы. Печенѣгомъ же пришедъшимъ и хотящимъ на Семеона, расваришася грѣцкыя воеводы. Видѣвъше печенизи, яко сами на ся реть имуть, отидоша въсвояси, а болгаре съ грѣкы съступишася, и посѣчени быша грѣцы. Семеонъ же прия градъ Одьрѣнь, иже первое Орестовъ город нарицашеся, сына Агамемнонъ, иже пѣрвое въ трехъ рѣкахъ купався, недуга избы ту, сего ради град въ свое имя нарече. Послѣдѣ же Андрѣянъ кесарь обновивый, въ свое имя нарече — Андрѣянъ; мы же зовемъ Ондрѣянем градом.[116]

В год 6423 (915). Сначала пришли печенеги на Русскую землю и, заключив мир с Игорем, пошли к Дунаю. В те же времена пришел Симеон, попленяя Фракию; греки же послали за печенегами. Когда же печенеги пришли и собрались уже выступить на Симеона, греческие воеводы рассорились. Печенеги, увидев, что они сами между собою ссорятся, ушли восвояси, а болгары сразились с греками, и перебиты были греки. Симеон же захватил город Адрианов, который первоначально назывался городом Ореста — сына Агамемнона, ибо Орест когда-то купался в трех реках и избавился тут от своей болезни — оттого и назвал город своим именем. Впоследствии же его обновил кесарь Адриан и назвал в свое имя Адрианом, мы же зовем его Адрианом-градом.

В лѣто 6424. В лѣто 6425. В лѣто 6426. В лѣто 6427.

В год 6424 (916). В год 6425 (917). В год 6426 (918). В год 6427 (919).

В лѣто 6428. Поставьленъ Романъ цесаремъ въ Грѣцѣхъ. Игорь же воеваше на печенѣгы.

В год 6428 (920). У греков поставлен цесарем Роман. Игорь же воевал против печенегов.

В лѣто 6429. В лѣто 6430. В лѣто 6431. В лѣто 6432. В лѣто 6433. В лѣто 6434. В лѣто 6435. В лѣто 6436.

В год 6429 (921). В год 6430 (922). В год 6431 (923). В год 6432 (924). В год 6433 (925). В год 6434 (926). В год 6435 (927). В год 6436 (928).

В лѣто 6437. Прииде Семеонъ на Цесарьград, и поплѣни Фракию и Македонью, и приде къ Цесарюграду в силѣ велицѣ и в горъдости, и створи миръ с Романомъ цесарем и възвратися въсвояси.[117]

В год 6437 (929). Пришел Симеон на Царьград, и попленил Фракию и Македонию, и подошел к Царьграду в великой силе и гордости, и сотворил мир с Романом-цесарем, и возвратился восвояси.

В лѣто 6438. В лѣто 6439. В лѣто 6440. В лѣто 6441.

В год 6438 (930). В год 6439 (931). В год 6440 (932). В год 6441 (933).

В лѣто 6442. Пѣрвое придоша угри на Цесарьград и пленяху всю Фракию. Романъ же створи миръ со угры.[118]

В год 6442 (934). Впервые пришли на Царьград угры и попленили всю Фракию. Роман заключил мир с уграми.

В лѣто 6443. В лѣто 6444. В лѣто 6445. В лѣто 6446. В лѣто 6447. В лѣто 6448.

В год 6443 (935). В год 6444 (936). В год 6445 (937). В год 6446 (938). В год 6447 (939). В год 6448 (940).

В лѣто 6449. Иде Игорь на Грѣкы.[119] И яко послаша болгаре вѣсть къ цесарю, яко идуть Русь на Цесарьград, скѣдий[120] 10 тысящь. Иже и поидоша, и приплуша, и почаша воевати Вифаньскыя страны, и плѣноваху по Понту до Ираклия и до Фофлагоньскы земля, и всю страну Никомидийскую пополониша,[121] и Судъ всь пожьгоша. Ихъже емъше, овѣхъ растинаху, и другия же сторожи поставьляюще,[122] стрѣлами растрѣляху и изъламляху опакы руци связавше, и гвозды желѣзны посредѣ головъ въбивахуть има. Мьного же и святыхъ церквий огьневи предаша, и имѣнье немало обою сторону взяша. Потомъ же пришедшемъ воемъ от въстока, Панфиръ деместникъ съ четырмидесятъ тысящь, Фока же патрикий съ македоны, Феодоръ же стратилатъ съ фракы,[123] и с ними же и сановницы боярьстии, обидоша русь около. И свѣщаша русь, и изидоша противу, въоружившеся на грѣкы, и брани межю има бывши злѣ, одва одолѣша грѣци. Русь же възвратишася къ дружинѣ своей к вечеру и, на ночь влѣзъше въ лодья, отбѣгоша. Феофанъ же усрѣте я въ олядѣхъ съ огнемъ, и нача пущати огнь трубами на лодья рускыя.[124] И бысть видѣти страшно чюдо. Русь же, видяще пламень, вмѣтахуся въ воду морьскую, хотяще убрѣсти, и тако прочии възвратишася въсвояси. Тѣмьже пришедъшимъ в землю свою, повѣдаху кождо своимъ о бывшемъ и олядьнѣмъ огни: «Якоже молонья, — рече, иже на небесихъ, грѣци имуть в себе, и сию пущающе, жьжаху насъ, и сего ради не одолѣхом имъ». Игорь же, пришедъ, и нача съвокупляти вои многы, и посла по варягы за море, вабя и́ на грѣкы, паки хотя поити на ня.

В год 6449 (941). Пошел Игорь на греков. И послали болгары весть царю, что идут русские на Царьград: десять тысяч кораблей. И пришли, и подплыли, и стали разорять страну Вифинскую, и попленили землю по Понтийскому морю до Ираклии и до Пафлагонской земли, и всю страну Никомидийскую попленили, и Суд весь пожгли. А кого захватили — одних распинали, в других же, как цель их ставя, стрелами стреляли, заламывая назад руки, связывали и вбивали железные гвозди в головы. Много же и святых церквей предали огню и по обоим берегам Суда захватили немало богатств. Когда же пришли с востока воины — Панфир-деместик с сорока тысячами, Фока-патрикий с македонянами, Федор-стратилат с фракийцами, с ними же и сановитые бояре, то окружили русь. Русские же, посовещавшись, вышли против греков с оружием, и в жестоком сражении едва одолели греки. Русские же к вечеру возвратились к дружине своей и ночью, сев в ладьи, отплыли. Феофан же встретил их в ладьях с огнем и стал трубами пускать огонь на ладьи русских. И было видно страшное чудо. Русичи же, видя пламя, бросались в воду морскую, стремясь спастись, и так оставшиеся возвратились восвояси. И, придя в землю свою, поведали — каждый своим — о происшедшем и о ладейном огне. «Будто молнию небесную, — говорили они, — имеют у себя греки, и пуская ее, пожгли нас; оттого и не одолели их». Игорь же, вернувшись, начал собирать множество воинов и послал за море к варягам, приглашая их на греков, снова собираясь идти на них.

В лѣто 6450. Семеонъ иде на хорваты, и побѣженъ бысть хорваты, и умре, оставивъ Петра, сына своего, княжить.[125] В се же лѣто.родися Святославъ у Игоря.[126]

В год 6450 (942). Симеон ходил на хорватов, и победили его хорваты, и умер, оставив Петра, своего сына, князем над болгарами. В том же году родился Святослав у Игоря.

В лѣто 6451. Пакы приидоша угре на Цесарьград и, миръ створивше с Романом, възвратишася въсвояси.

В год 6451 (943). Вновь пришли угры на Царьград и, сотворив мир с Романом, возвратились восвояси.

В лѣто 6452. Игорь совокупи воя многы — варягы, и русь, и поляны, и словѣны, и кривичи, и тиверцы, и печенѣгы ная и тали в нихъ поемъ, поиде на грѣкы в лодьяхъ и на конехъ, хотя мьстити себе. Се слышавше, корсунци послаша къ Роману, глаголюще: «Се идуть Русь, покърыли суть море корабли». Тако же и болгаре послаша вѣсть, глаголюще: «Идуть Русь и печенѣгы наяли суть к собѣ». Се слышавъ, цесарь посла къ Игореви лутьшии бояры, моля и глаголя: «Не ходи, но возьми дань, юже ималъ Олегъ, и придамъ еще къ той дани». Такоже и печенѣгомъ послаша паволокы и золото много. Игорь же, дошедъ Дуная, съзва дружину, и нача думати и повѣда имъ рѣчь цесареву. Ркоша же дружина Игорева: «Да аще сице глаголеть цесарь, то что хощемъ боле того: не бившися, имати злато, и серебро, и паволокы? Еда кто вѣсть: кто одолѣеть, мы ли, они ли? Или с моремъ кто свѣтенъ? Се бо не по земли ходимъ, но по глубинѣ морьстий — и обьча смерть всѣмъ». И послуша ихъ Игорь, и повелѣ печенѣгомъ воевати Болгарьскую землю, а самъ, вземъ у грѣкъ злато и паволокы на вся воя, възвратися въспять и приде къ Киеву въсвояси.

В год 6452 (944). Игорь собрал воинов многих: варягов, и русь, полян, и славян, и кривичей, и тиверцев, и нанял печенегов, и заложников у них взял, и пошел на греков в ладьях и на конях, желая отомстить за себя. Услышав об этом, корсунцы послали к Роману со словами: «Вот идут русские, покрыли море корабли». Также и болгары послали весть, говоря: «Идут русские и наняли себе печенегов». Услышав об этом, цесарь прислал к Игорю лучших бояр с мольбою, говоря: «Не ходи, но возьми дань, какую брал Олег, прибавлю и еще к той дани». Также и к печенегам послал паволоки и много золота. Игорь же, дойдя до Дуная, созвал дружину, и стал с нею держать совет, и поведал ей речь цесареву. Сказала же дружина Игорева: «Если так говорит цесарь, то чего нам еще нужно, — не бившись, взять золото, и серебро, и паволоки? Разве знает кто — кто одолеет: мы ли, они ли? Или с морем кто в союзе? Не по земле ведь ходим, но по глубине морской: всем общая смерть». И послушал их Игорь и повелел печенегам воевать Болгарскую землю, а сам, взяв у греков золото и паволоки на всех воинов, возвратился назад и пришел к Киеву восвояси.

В лѣто 6453. Присла Романъ, и Костянтинъ и Стефанъ слы къ Игореви построити мира пѣрваго. Игорь же глаголавъ с ними о мирѣ. Посла Игорь мужи свои къ Роману. Романъ же събра бояры и сановникы. И приведоша рускыя слы, и повелѣша глаголати и писати обоихъ речи на харотью:

В год 6453 (945). Прислали Роман, и Константин, и Стефан послов к Игорю восстановить прежний мир. Игорь же говорил с ними о мире. И послал Игорь мужей своих к Роману. Роман же созвал бояр и сановников. И привели русских послов и велели им говорить и записывать речи тех и других на хартию:

«Равно другаго свѣщания, бывшаго при цесаре Романѣ, и Костянтинѣ, и Стефанѣ,[127] христолюбивыхъ владыкъ. Мы от рода рускаго слы и гостье: Иворъ, солъ Игоревъ, великаго князя рускаго, и обьчии сли: Вуефастъ Святославль, сына Игорева, Искусеви Олгы княгыня, Слуды Игоревъ, нетий Игоревъ, Улѣбъ Володиславль, Каницарь Предславинь, Шигобернъ Сфандръ, жены Улѣбовы, Прастенъ Турдуви, Либиарь Фастов, Гримъ Сфирковъ, Прастѣнъ Якунъ, нетий Игоревъ, Кары Тудковъ, Каршевъ Тудоровъ, Егри Ерлисковъ, Воистовъ Иковъ,[128] Истръ Яминдовъ, Ятьвягъ Гунаревъ, Шибьридъ Алдань, Колъ Клековъ, Стегги Етоновъ, Сфирка, Алвадъ Гудовъ, Фудри Тулбовъ, Муторъ Утинъ, купѣць Адунь, Адолбъ, Ангивладъ, Улѣбъ, Фрутанъ, Гомолъ, Куци, Емигъ, Турьбридъ, Фурьстенъ, Бруны, Роалъдъ, Гунастръ, Фрастенъ, Инъгелдъ, Турбернъ и другий Турбернъ, Улѣбъ, Турбенъ, Моны, Руалдъ, Свѣнь, Стиръ, Алданъ, Тилий, Апубкарь, Свень, Вузелѣвъ, и Синько биричь, послании от Игоря, великаго князя рускаго, и от всея княжья и от всѣх людий Руское земли. И от тѣхъ заповѣдано объновити ветхый миръ и от ненавидящаго добра, вьраждолюбца дьявола разореный от многъ лѣт, утвѣрдити любовь межю Грѣкы и Русью.

«Согласно другому уряжению, заключенному при цесарях Романе, Константине и Стефане, христолюбивых владыках. Мы — от рода русского послы и купцы, Ивор, посол Игоря, великого князя русского, и общие послы: Вуефаст от Святослава, сына Игоря, Искусеви от княгини Ольги, Слуды от Игоря, племянник Игорев, Улеб от Володислава, Каницар от Предславы, Шихберн Сфандр от жены Улеба, Прастен Туродов, Либиар Фастов, Грим Сфирьков, Прастен Акун, племянник Игорев, Кары Тудков, Каршев Туродов, Егри Евлисков, Воист Войков, Истр Аминдов, Ятвяг Гунарев, Шибрид Алдан, Кол Клеков, Стегги Етонов, Сфирка..., Алвад Гудов, Фудри Тулбов; Мутор Утин, купцы Адунь, Адолб, Ангивлад, Улеб, Фрутан, Гомол, Куци, Емиг, Турьбрид, Фурьстен, Бруны, Роальд, Гунастр, Фрастен, Ингелд, Турберн и другой Турберн, Улеб, Турбен, Моны, Руальд, Свень, Стир, Алдан, Тилий, Апубкарь, Свень, Вузелев, Синько бирич, посланные от Игоря, великого князя русского, и от всех князей, и от всех людей Русской земли. И ими поручено возобновить старый мир, нарушенный уже много лет ненавидящим добро и враждолюбцем дьяволом, и утвердить любовь между греками и русскими.

И великый нашь князь Игорь, и бояре его, и людие вси рустии послаша ны къ Роману, и Стефану, и Костянтину, великымъ цесаремъ грѣцкымъ, створити любовь съ самими цесари, и съ всѣмъ боярьствомъ и съ всими людми грѣцкыми на вся лѣта, дондеже солнце сияеть и всь миръ стоить.

Великий князь наш Игорь и бояре его, и люди все русские послали нас к Роману и Стефану, и Константину, к великим цесарям греческим заключить мир с самими цесарями, со всем боярством и со всеми людьми греческими на все годы, пока солнце сияет и весь мир стоит.

Иже помыслить от страны Рускыя раздрушити таковую любовь, и елико ихъ крещенье прияли суть, да приимуть мѣсть от Бога вседѣржителя, осужение и на погибель и в сий вѣкъ и в будущий, а елико ихъ не кресщено есть, да не имуть помощи от Бога, ни от Перуна, да не ущитятся щиты своими, и да посѣчени будуть мечи своими, и от стрѣлъ и от иного оружья своего, и да будуть раби и в сий вѣкъ и будущий.

Кто от страны Русской замыслит разрушить эту любовь, то пусть те из них, которые приняли крещение, получат возмездие от Бога вседержителя, осуждение на погибель в загробной жизни, а те из них, которые не крещены, да не имеют помощи и от Бога, и от Перуна, да не защитятся они собственными щитами, и да погибнут они от мечей своих, от стрел и от иного своего оружия, и да будут рабами в этой и в загробной жизни.

Великый князь рускый и боярѣ его да посылають на то въ Грѣкы к великымъ цесаремъ грѣцкым корабля, елико хотять, съ послы своими и гостьми, якоже имъ уставлено есть. Ношаху слы печати златы, а гостие серебряны. Нынѣ же увѣдалъ есть князь вашь посылати грамоту къ царству нашему,[129] иже посылаеми бывають от нихъ послы и гостье, да приносять грамоту, пишюще сице, яко «послах корабль селико». И от тѣхъ да увѣмы и мы, оже с миромъ приходят. Аще ли безъ грамоты приидуть, и предани будуть намъ, дѣржимъ и хранимъ, дондеже възвѣстимъ князю вашему. Аще ли руку не дадят и противятся, да убьени будуть, и да не изыщеться смерть ихъ от князя вашего. Аще ли, убѣжавше, приидуть в Русь, и мы напишемъ къ князю вашему, и яко имъ любо, тако створять. И аще придуть русь безъ купля, да не взимають мѣсячины. И да запретить князь слом своимъ и приходящий руси сде, да не творять бещинья в селѣхъ, ни въ странѣ нашей. И приходящимъ имъ, да витають у святаго Мамы, да послеть царство наше, да испишеть имена ихъ, и тогда възмуть мѣсячное свое, сли слѣбное свое, а гостье мѣсячное свое, пѣрвое от града Киева, и пакы ис Чернигова и ис Переяславля и прочии городи. И да входять в город одиными вороты съ цесаревомъ мужемъ безъ оружья, 50 мужь, и да творять куплю, якоже имъ надобѣ, и пакы да исходять; и мужъ цесарьства нашего да хранить я, да аще кто от руси или от грѣкъ створить криво да оправляет тъ. Входя же русь в городъ, да не творят пакости и не имѣють власти купити паволокъ лише по пятидесятъ золотникъ; и от тѣхъ паволокъ аще кто купить, да показаеть цесареву мужеви, и тъ я запечатаеть и дасть имъ. И отходящи руси отсюду, взимають от нас, еже надоби брашно на путь, и еже надобѣ лодьямъ, якоже уставлено есть пѣрвое, и да възвращаются съ спасениемъ въ свою сторону, и да не имуть волости зимовати у святаго Мамы.

Великий князь русский и бояре его пусть посылают в Греческую землю к великим цесарям греческим сколько хотят кораблей с послами своими и с купцами, как это установлено для них. Раньше приносили послы золотые печати, а купцы серебряные. Ныне же стал князь ваш посылать грамоту в царство наше; те послы и гости, которые будут посылаться им, пусть приносят грамоту, написав в ней, что «послал столько-то кораблей», чтобы из этих грамот мы узнали, что пришли они с мирными целями. Если же придут без грамоты и окажутся в руках наших, то мы будем содержать их под надзором, пока не возвестим князю вашему. Если же не дадутся нам и сопротивятся, то убьем их, и пусть не взыщется смерть их от князя вашего. Если же, убежав, вернутся в Русь, то напишем мы князю вашему, и пусть делают, что хотят. Если же русские придут не для торговли, то пусть не берут месячины. Пусть накажет князь своим послам и приходящим сюда русским, чтобы не творили бесчинств в селах и в стране нашей. И, когда придут, пусть живут у церкви святого Мамонта, и тогда пошлем мы, цесари, чтобы переписали имена ваши, и пусть возьмут месячину — послы посольскую, а купцы месячину, сперва те, кто от города Киева, затем из Чернигова и из Переяславля и из прочих городов. Да входят они в город через одни только ворота в сопровождении царева мужа без оружия, человек по 50, и торгуют сколько им нужно, и выходят назад; муж же наш царский да охраняет их, так что если кто из русских или греков сотворит неправо, то пусть рассудит то дело. Когда же русские входят в город, то пусть не творят вреда и не имеют права покупать паволоки дороже, чем по 50 золотников; и если кто купит тех паволок, то пусть показывает цареву мужу, а тот наложит печати и даст им. И те русские, которые отправляются отсюда, пусть берут от нас все необходимое: пищу на дорогу и что необходимо ладьям, как это было установлено раньше, и да возвращаются в безопасности в страну свою, и да не имеют права зимовать у святого Мамонта.

И аще ускочить челядинъ от Руси, по не же приидуть въ страну царства нашего, и от святаго Мамы, и аще будеть и обрящеться, да поимуть и́, аще ли не обрящется, да на роту идут наши христеяне руси, а не христьянии — по закону своему, ти тогда взимають от нас цѣну свою, якоже уставлено есть преже, 2 паволоцѣ за челядинъ.

Если убежит челядин у русских, то пусть придут за ним в страну царства нашего, и если окажется у святого Мамонта, то пусть возьмут его; если же не найдется, то пусть клянутся наши русские христиане, а нехристиане по закону своему, и пусть тогда возьмут от нас цену свою, как установлено было прежде, — по 2 паволоки за челядина.

Аще ли кто от людий царства нашего, ли от города нашего, или от инѣхъ городъ ускочить челядинъ нашь къ вамъ и принесеть что, да взвратять е опять, и еже что принеслъ будеть цѣло все, да возмет от него золотника два имѣчнаго.

Если же кто из челядинов наших царских или города нашего, или иных городов убежит к вам и захватит с собой что-нибудь, то пусть опять вернут его; а если то, что он принес, будет все цело, то возьмут от него два золотника за поимку.

Аще ли покусится кто взяти от руси и от людий царства нашего, иже то створить, покажьненъ будеть вельми; аще ли и взялъ будеть, да заплатит сугубо. Аще ли створить то же грѣцинъ русину, да приимет ту же казнь, якоже приялъ есть онъ.

Если же кто покусится из русских взять что-либо у наших царских людей, то тот, кто сделает это, пусть будет сурово наказан; если уже возьмет, пусть заплатит вдвойне; и если сделает то же грек русскому, да получит тоже наказание, какое получил и тот.

Аще ли ключится украсти русину от грѣкъ что, или грѣчину от руси, достойно есть, да възвратит е не точью едино, но и цѣну его. Аще украденое обрящется продаемо, да вдасть цѣну его сугубу, и тъ покажненъ будеть по закону грѣцкому, и по уставу грѣцкому и по закону рускому.

Если же случится украсть что-нибудь русскому у греков или греку у русских, то следует возвратить не только украденное, но и цену украденного; если же окажется, что украденное уже продано, да вернет цену его вдвойне и будет наказан по закону греческому, и по уставу греческому и по закону русскому.

И елико християнъ от власти нашея пленена приведут русь ту, аще будеть уноша или дѣвица добра, да въдадять золотникъ 10 и поимуть ̀и. Аще ли есть средовѣчь, да вдасть золотникъ 8 и поиметь ̀и. Аще ли будеть старъ или дѣтичь, да вдастъ золотникъ 5.

Сколько бы пленников христиан наших подданных ни привели русские, то за юношу или девицу добрую пусть наши дают 10 золотников и берут их, если же среднего возраста, то пусть дадут им 8 золотников и возьмут его; если же будет старик или ребенок, то пусть дадут за него 5 золотников.

Аще ли обьрящются русь работающе у грѣкъ, аще суть полоняници, да искупають а русь по 10 золотникъ; аще ли купилъ и будет грѣчинъ, под крестомъ достоить ему, да възметь цѣну, елико же далъ будеть на нем.

Если окажутся русские в рабстве у греков, то, если они будут пленники, пусть выкупают их русские по 10 золотников; если же окажется, что они куплены греком, то следует ему поклясться на кресте и взять свою цену — сколько он дал за пленника.

О Корсуньсций сторонѣ.[130] Колко же есть городъ на той части, да не имуть власти князи рускыи, да воюеть на тѣхъ сторонахъ, а та страна не покоряется вам, и тогда, аще просит вой от насъ князь рускый, дамы ему, елико ему будет требѣ, и да воюет.

И о Корсунской стране. Да не имеет права князь русский воевать в тех странах, во всех городах той земли, и та страна да не покоряется вам, но когда попросит у нас воинов князь русский, дадим ему, сколько ему будет нужно, и пусть воюет.

И о томъ, аще обрящют русь кувару[131] грѣчьску, вывержену на нѣкоемъ любо мѣстѣ, да не приобидять ея. Аще ли от нея възметь кто что или человѣка поработить или убьеть, да будеть повиненъ закону рускому и грѣцкому.

И о том: если найдут русские корабль греческий, выкинутый где-нибудь на берег, да не причинят ему ущерба. Если же кто-нибудь возьмет из него что-либо, или обратит кого-нибудь из него в рабство или убьет, то будет подлежать суду по закону русскому и греческому.

И аще обрящють русь коръсуняны, рыбы ловяща въ устьи Днѣпра, да не творят имъ зла никакогоже.

Если же застанут русские корсунцев за ловлей рыбы в устье Днепра, да не причинят им никакого зла.

И да не имѣють русь власти зимовати въ устьи Днепра, Бѣлобережии, у святаго Елеуфѣрья,[132] но егда придеть осень, да идуть в домы своя в Русь.

И да не имеют права русские зимовать в устье Днепра, в Белобережье и у святого Елферья; но с наступлением осени пусть отправляются по домам в Русь.

А о сихъ, иже то приходять черьнии болгаре и воюють въ странѣ Корсуньстий, и велимъ князю рускому, да ихъ не пущаеть, и пакостять сторонѣ его.

И об этих: если придут черные болгары и станут воевать в Корсунской стране, то приказываем князю русскому, чтобы не пускал их, иначе причинят ущерб и его стране.

Или аще ключится проказа нѣкака от грѣкъ, сущихъ подъ властью царства нашего, да не имате власти казнити я, но повелѣньемь царства нашего, да приимет, якоже будеть створилъ.

Если же будет совершено злодеяние кем-нибудь из греков, — наших царских поданных, — да не имеете права наказывать их, но по нашему царскому повелению пусть получит тот наказание в меру своего проступка.

И аще убьеть крестьянинъ русина, да дѣржимъ будеть створивый убиство от ближнихъ убьенаго, да убьють ̀и. Аще ли ускочить створивы убой и убѣжить, и аще будеть имовит, да возмуть имѣнье его ближнии убьенаго; аще ли есть неимовитъ створивый убийство и ускочить, да ищють его, дондеже обрящется, да убьенъ будет.

Если убьет наш подданный русского, то да задержат убийцу родственники убитого, и да убьют его. Если же убежит убийца и скроется, а будет у него имущество, то пусть родственники убитого возьмут имущество это; если же убийца окажется неимущим и также скроется, то пусть ищут его пока не найдется. И да будет убит.

Или аще ударит мечемъ, или копьемъ, или кацемъ инымъ съсудом русинъ грѣчина, или грѣчинъ русина, да того дѣля грѣха заплатить серебра литръ 5 по закону рускому. Аще ли есть неимовит, да како можеть, въ толко же и проданъ будеть, яко да и порты, в нихъже ходить, и то с него сняти, а о прочи да на роту ходит по своей вѣрѣ, яко не имѣя ничтоже, ти тако пущенъ будеть.

Если же ударит мечом или копьем, или иным каким-либо оружием русский грека или грек русского, то за то беззаконие пусть заплатит виновный 5 литров серебра по закону русскому; если же окажется неимущим, то пусть продадут у него все, что только можно, так что даже и одежды, в которых он ходит, и те пусть с него снимут, а о недостающем пусть принесет клятву по своей вере, что не имеет ничего, и только тогда пусть будет отпущен.

Аще ли хотѣти начнеть наше царьство от вас вои на противящася намъ, да пишют к великому князю вашему, и пошлеть к намъ, елико хощемъ; и оттолѣ увѣдять иныя страны, каку любовь имѣют грѣци с русью.

Если же пожелаем мы, цари, у вас воинов против наших врагов, да напишем о том великому князю вашему, и вышлет он нам столько их, сколько пожелаем; и отсюда узнают в иных странах, какую любовь имеют между собой греки и русские.

Мы же свѣщание все положимъ на двою харатью, и едина харотья есть у царства нашего, на нейже есть крестъ и имена наша написана, а на другой сли ваши и гостье ваши. А отходяче со слом царства нашего да допроводять к великому князю Игореви рускому и к людемъ его, и ти, приимающе харотью, на роту идуть хранити истину, якоже мы свѣщахом и написахом на харотью сию, на нейже суть написана имена наша.

Мы же договор этот написали на двух хартиях, и одна хартия хранится у нас, цесарей, — на ней есть крест и имена наши написаны, а на другой — имена послов и купцов ваших. А когда послы наши царские выедут, — пусть проводят их к великому князю русскому Игорю и к его людям; и те, приняв хартию, поклянутся истинно соблюдать то, о чем мы договорились и о чем написали на хартии этой, на которой написаны имена наши.

Мы же, елико насъ крестилися есмы, кляхомся церковью святаго Ильи въ зборнѣй церкви и предлежащимъ честнымъ крестомъ, и харотьею сею, хранити же все, еже есть написано на ней, и не преступати от того ничтоже. А оже переступить се от страны нашея, или князь, или инъ кто, или кресщенъ или некрѣщенъ, да не имать от Бога помощи, и да будуть рабы в сий вѣкъ и в будущий, и да заколенъ будеть своимъ оружьемъ.

Мы же, те из нас, кто крещен, в соборной церкви клялись церковью святого Ильи, и предлежащим честным крестом, и хартией этой, соблюдать все, что в ней написано, и не нарушать из нее ничего; а если нарушит это кто-либо из нашей страны — князь ли, или иной кто, крещеный или некрещеный, да не получит он помощи от Бога, да будет он рабом и в этой жизни и в загробной и да будет заклан собственным оружием.

А некрѣщении русь да полагають щиты своя и мечи свои нагы, и обручи свои и прочая оружья, и да клѣнуться о всем, и яже суть написана на харотье сей, и хранити от Игоря и от всѣхъ бояръ и от всѣх людий и от страны Рускыя въ прочая лѣта и всегда.

А некрещеные русские кладут свои щиты и обнаженные мечи, обручи и иное оружие, чтобы поклясться, что все, написанное на хартии этой, будет соблюдаться Игорем и всеми боярами, и всеми людьми и Русской страной во все будущие годы и всегда.

Аще ли же кто от князь и от людий рускыхъ или крестьянъ, или некресщеный переступить все, еже написано на харотье сей, и будеть достоинъ своимъ оружьемь умрети, и да будет клятъ от Бога и от Перуна, и яко преступи свою клятъву.

Если же кто-нибудь из князей или из людей русских, христиан или нехристиан, нарушит то, что написано в хартии этой, — да будет достоин умереть от своего оружия, и да будет проклят от Бога и от Перуна за то, что нарушил свою клятву.

Да обаче будеть добрѣ Игорь великый князь да хранить любовь вьсю правую, да не раздрушится, дондеже солнце сияет и всь миръ стоить, въ нынѣшняя вѣкы и в будущая».

И пусть на благо Игорь, великий князь, сохранит любовь эту верную, да не нарушится она до тех пор, пока солнце сияет и весь мир стоит, в нынешние времена и во все будущие».

Послании же сли Игоремъ придоша къ Игореви съ слы грѣцкими и повѣдаша вся рѣчи цесаря Романа. Игорь же призва послы грѣцкыя, рече «Молвите, что вы казалъ цесарь?» И ркоша сли цесареви: «Се посла ны цесарь, радъ есть миру и хочеть миръ имѣти съ князем рускымъ и любовь. И твои сли водили суть цесаря нашего ротѣ, и насъ послаша ротѣ водить тебе и мужь твоихъ». И обѣщася Игорь сице створити. И наутрѣя призва Игорь сли, и приде на холъмы, кде стояше Перунъ, и покладоша оружья своя, и щиты и золото, и ходи Игорь ротѣ и мужи его, и елико поганыя руси, а хрестьяную русь водиша въ церковь святаго Ильи, яже есть надъ Ручьемъ, конѣць Пасыньцѣ бесѣды, и козарѣ: се бо бѣ сборная церкви, мнози бо бѣша варязи хрестьяни.[133] Игорь же, утвѣрдивъ миръ съ грѣкы, отпусти слы, одаривъ скорою, и челядью и воском, и отпусти я. Сли же придоша къ цесареви и повѣдаша вся рѣчи Игоревы и любовь, яже къ грѣком.

Послы, посланные Игорем, вернулись к нему с послами греческими и поведали ему все речи цесаря Романа. Игорь же призвал греческих послов и спросил их: «Скажите, что наказал вам цесарь?» И сказали царские послы: «Вот послал нас цесарь, обрадованный миром, и хочет он иметь мир и любовь с князем русским. Твои послы приводили к присяге наших цесарей, а нас послали привести к присяге тебя и твоих мужей». Обещал Игорь сделать так. На следующий день призвал Игорь послов и пришел на холм, где стоял Перун; и сложили оружие свое, и щиты, и золото и присягали Игорь и мужи его — сколько было язычников между русскими. А христиан русских водили в церковь святого Ильи, что стоит над Ручьем в конце Пасынчей беседы, и хазар, — это была соборная церковь, так как много было христиан среди варягов. Игорь же, утвердив мир с греками, отпустил их; послы же пришли к цесарю и поведали ему все речи Игоря и о любви его к грекам.

Игорь же нача княжити въ Киевѣ, и миръ имѣя къ всѣмъ странамъ. И приспѣ осень, и нача мыслити на деревляны, хотя примыслити болшюю дань.[134]

Игорь же начал княжить в Киеве, мир имея ко всем странам. И пришла осень, и стал он замышлять пойти к древлянам, желая взять с них большую дань.

В лѣто 6453. Ркоша дружина Игореви: «Отроци Свѣнделжи[135] изодѣлѣся суть оружьемь и порты, а мы нази. И поиди, княже, с нами в дань, да и ты добудешь и мы». И послуша ихъ Игорь, иде в Дерева в дань, и примысляше къ пѣрвой дани, и насиляше имъ и мужи его. И возмя дань и поиде въ свой городъ. Идущю же ему въспять, размысли, рече дружинѣ своей: «Идете вы с данью домови, а язъ възвращюся и похожю еще». И пусти дружину свою домови, с маломъ же дружины възвратися, желая болшая имѣнья. Слышавше же древляне, яко опять идеть, съдумавше древляне съ княземъ своимъ Маломъ и ркоша: «Аще ся въвадить волкъ въ овцѣ, то относить по единой все стадо, аще не убьють его; тако и сий, аще не убьем его, то вси ны погубить», И послаша к нему, глаголюще: «Почто идеши опять? Поималъ еси вьсю дань». И не послуша ихъ Игорь, и шедше из города Искоростѣня[136] противу древляне и убиша Игоря[137] и дружину его, бѣ бо ихъ мало. И погребенъ бысть Игорь, и есть могила его у Искоростиня города в Деревѣхъ и до сего дни.

В год 6453 (945). Сказала дружина Игорю: «Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, и себе добудешь, и нам». И послушал их Игорь — пошел к древлянам за данью и прибавил к прежней дани новую, и творили насилие над ними мужи его. Взяв дань, пошел он в свой город. Когда же шел он назад, — поразмыслив, сказал своей дружине: «Идите вы с данью домой, а я возвращусь и похожу еще». И отпустил дружину свою домой, а сам с малой частью дружины вернулся, желая большего богатства. Древляне же, услышав, что идет снова, держали совет с князем своим Малом и сказали: «Если повадится волк к овцам, то выносит все стадо, пока не убьют его; так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит». И послали к нему, говоря: «Зачем идешь опять? Забрал уже всю дань». И не послушал их Игорь; и древляне, выйдя навстречу ему из города Искоростеня, убили Игоря и дружинников его, так как было их мало. И погребен был Игорь, и есть могила его у города Искоростеня в Деревской земле и до сего времени.

Ольга же бяше в Киевѣ съ сыномъ своимъ дѣтьском Святославомъ, и кормилець бѣ его Асмудъ, и воевода бѣ Свинделдъ, — то же отець Мьстишинъ. Ркоша же деревлянѣ: «Се князя рускаго убихомъ, поимемъ жену его Олгу за князь свой Малъ и Святослава, и створимъ ему, якоже хощемъ». И послаша деревляне лучьшии мужи свои, числомъ 20, в лодьи къ Ользѣ. И присташа подъ Боричевом въ лодьи. Бѣ бо тогда вода текущи возлѣ горы Киевьскыя, и на Подолѣ не сѣдяхуть людье, но на горѣ. Городъ же бяше Киевъ, идеже есть нынѣ дворъ Гордятинъ и Никифоровъ, а дворъ кьняжь бяше в городѣ, идеже есть нынѣ дворъ Воротиславль и Чюдинь, а перевѣсище бѣ внѣ города. Дворъ теремный и другый — идеже есть дворъ демесниковъ[138] за святою Богородицею, надъ горою. Бѣ бо ту теремъ каменъ. И повѣдаша Олзѣ, яко деревляни придоша, и възва Ольга к собѣ и рече имъ: «Добрѣ, гостье, приидоша?» И ркоша древляне: «Придохомъ, княгини». И рече имъ Ольга: «Да глаголите, что ради приидосте сѣмо?» И ркоша деревляни: «Посла ны Деревьская земля, ркущи сице: мужа твоего убихомъ, бяшеть бо мужь твой яко волкъ, въсхыщая и грабя, а наши князи добри суть, иже роспасли суть Деревьскую землю, да иди за нашь князь за Малъ» — бѣ бо ему имя Малъ, князю деревьскому. Рече же имъ Олга: «Люба ми есть рѣчь ваша, уже мнѣ своего мужа не крѣсити, но хощю вы почтити наутьрѣя пред людми своими, а нынѣ идете в лодью свою и лязьте в лодьи величающеся. Азъ утро пошлю по вы, вы же речете: “Не ѣдемъ ни на конехъ, ни пѣши идемъ, но понесете ны в лодьи”, и възьнесуть вы в лодьи». И отпусти я в лодью. Ольга же повелѣ ископати яму велику и глубоку на дворѣ теремьскомъ внѣ города. И заутра Ольга, сѣдящи в теремѣ, посла по гости, и приидоша к нимъ, глаголюще: «Зоветь вы Ольга на честь велику». Они же ркоша: «Не ѣдемъ ни на конехъ, ни на возѣх, ни пешь идемъ, но понесите ны в лодьи». Ркоша же киянѣ: «Намъ неволя: князь нашь убитъ, а княгини наша хощеть за вашь князь», и понесоша я в лодьи. Они же сѣдяху в перегбех въ великихъ сустогахъ[139] гордящеся. И принесоша я на дворъ къ Ользѣ, и, несъше я, и вринуша въ яму и съ лодьею. И приникши Олга и рече имъ: «Добьра ли вы честь?» Они же ркоша: «Пуще ны Игоревы смѣрти». И повелѣ засыпати я живы, и посыпаша я.

Ольга же была в Киеве с сыном своим, ребенком Святославом, и кормилец его был Асмуд, и воевода был Свенельд, тот был отец Мстиши. Сказали же древляне: «Вот убили мы князя русского; возьмем жену его Ольгу за князя нашего Мала и Святослава возьмем и сделаем ему, что захотим». И послали древляне лучших мужей своих, числом двадцать, в ладье к Ольге, и пристали в ладье под Боричевым. Ведь вода тогда текла возле Киевской горы, а на Подоле не жили люди, но на горе. Город же Киев был там, где ныне двор Гордяты и Никифора, а княжеский двор был в городе, где ныне двор Воротислава и Чудина, а место для ловли птиц было вне города. Двор теремной и другой двор были, где стоит сейчас двор деместика, позади церкви святой Богородицы, над горою. Был там каменный терем. И поведали Ольге, что пришли древляне, и призвала их Ольга к себе и спросила их: «Хорошо ли, гости, дошли?» И ответили древляне: «Пришли, княгиня». И сказала им Ольга: «Так говорите же, зачем пришли сюда?» Ответили древляне: «Послала нас Деревская земля с такими словами: “Мужа твоего мы убили, так как муж твой, как волк, расхищал и грабил, а наши князья хорошие, потому что берегут Деревскую землю, — пойди замуж за нашего князя за Мала”». Было ведь имя ему Мал, князю древлянскому. Сказала же им Ольга: «Любезна мне речь ваша, — мужа моего мне уже не воскресить; ныне же идите к своей ладье и ложитесь в ладью, с гордостью. Утром я пошлю за вами, вы же скажите: “Не едем на конях, ни пешком не пойдем, но понесите нас в ладье” — и вознесут вас в ладье», и отпустила их к ладье. Ольга же приказала выкопать яму великую и глубокую на теремном дворе, вне града. На следующее утро, сидя в тереме, послала Ольга за гостями, и пришли к ним и сказали: «Зовет вас Ольга для чести великой». Они же ответили: «Не едем ни на конях, ни на возах, ни пешком не идем, но понесите нас в ладье». И ответили киевляне: «Нам неволя; князь наш убит, а княгиня наша хочет за вашего князя», — и понесли их в ладье. Они же сидели, избоченившись и в великих нагрудных бляхах. И принесли их на двор к Ольге и как несли, так и сбросили их вместе с ладьей в яму. И, склонившись к яме, спросила их Ольга: «Хороша ли вам честь?» Они же ответили: «Горше нам Игоревой смерти». И повелела засыпать их живыми; и засыпали их.

И пославши Олга къ деревляном, рече: «Да аще мя право просите, то пришлите къ мнѣ мужи нарочиты, да въ велице чести поиду за вашь князь, еда не пустять мене людье киевьсции». Се слышавше, древляне изъбраша лучьшая мужи, иже дѣржать Деревьскую землю, и послаша по ню. Деревляномъ же пришедъшим, повелѣ Олга мовницю створити, ркущи сице: «Измывшеся, придета къ мнѣ». Они же пережьгоша мовницю, и влѣзоша древляне и начаша мытися, и запроша мовницю о них, и повелѣ зажечи я от двѣрий, и ту изгорѣша вси.

И послала Ольга к древлянам и сказала им: «Если вправду меня просите, то пришлите лучших мужей, чтобы с великой честью пойти за вашего князя, иначе не пустят меня киевские люди». Услышав об этом, древляне избрали лучших мужей, управлявших Деревскою землею, и прислали за ней. Когда же древляне пришли, Ольга приказала приготовить баню, и вошли в нее древляне и стали мыться; и заперли за ними баню, и повелела Ольга зажечь ее от дверей, и тут сгорели все.

И посла къ деревляном, ркущи сице: «Се уже иду к вамъ, да пристройте меды мьногы у города, идеже убисте мужа моего, да поплачюся надъ гробомъ его, и створю трызну мужю моему». Они же, слышавше, свезоша меды многы зѣло. Олга же, поемши мало дружинѣ и легъко идущи, приде къ гробу его и плакася по мужи своемъ. И повелѣ людем съсути могилу велику, и, яко съспоша, повелѣ трызну творити. Посем сѣдоша деревлянѣ пити, и повелѣ Олга отроком своимъ служити передъ ними. И ркоша деревляне къ Олзѣ: «Кдѣ суть друзѣ наши, ихъже послахомъ по тя?» Она же рече: «Идуть по мнѣ съ дружиною мужа моего». И яко упишася деревляне, повелѣ отрокомъ своим пити на ня, а сама отиде прочь и потомъ повелѣ отроком сѣчи я, и исъсѣкоша ихъ 5000. А Ольга възвратися къ Киеву и пристрои воя на прокъ ихъ.[140]

И послала к древлянам со словами: «Вот уже иду к вам, приготовьте меды многие в городе, где убили мужа моего, да поплачусь на могиле его и сотворю тризну по своем муже». Они же, услышав об этом, свезли множество меда. Ольга же, взяв с собою небольшую дружину, отправилась налегке, пришла к могиле своего мужа и оплакала его. И повелела людям насыпать высокий холм могильный и, когда насыпали, приказала совершать тризну. После того сели древляне пить, и приказала Ольга отрокам своим прислуживать им. И сказали древляне Ольге: «Где другие мужи наши, которых послали за тобой?» Она же ответила: «Идут за мною с дружиною мужа моего». И когда опьянели древляне, велела отрокам своим пить в их честь, а сама отошла недалеко, а потом приказала отрокам рубить древлян, и иссекли их пять тысяч. И Ольга вернулась в Киев и собрала войско на оставшихся.

Начало княженья Святославьля.

Начало княжения Святослава.

В лѣто 6454. Ольга съ сыномъ Святославомъ събра вои многы и храбры, и иде на Деревьскую землю. И изыдоша древляне противу. И снемъшемася обѣма полкома на скупь, суну копьемъ Святославъ на деревляны, и копье летѣвъ сквози уши коневи и удари в ногы коневи, бѣ бо велми дѣтескъ.[141] И рече Свенгелдъ и Асмудъ: «Князь уже почалъ, потягнемъ, дружино, по князи». И побѣдиша деревьляны.[142] Деревлянѣ же побѣгоша и затворишася в городѣхъ своихъ. Ольга же устрѣмися съ сыномъ своимъ на Искоростѣнь городъ, яко тѣ бяху убилѣ мужа ея, и ста около города съ сыномъ своимъ, а деревляне затворишася в городѣ, и боряху крѣпько из города, вѣдаху бо, яко сами убилѣ князя и на что ся предати. И стоя Ольга лѣто цѣло, и не можаше взяти города, и умысли сице: посла къ городу, ркущи: «Чего хощете досѣдѣти? А вси ваши городи передашася мнѣ, и ялися по дань, и дѣлають нивы своя и землю свою, а вы хощете голодомъ измерети, не имучися по дань». Деревляни же рькоша: «Ради быхомъ ся яли по дань, но хощеши мьшати мужа своего». Рече же имъ Ольга, яко «Азъ уже мьстила есмь мужа своего, когда придоша къ Киеву, и второе, и третьее, еже когда творяхут трызъну мужю моему. А уже не хощю отмщения творити, но хощю дань имати помалу и, смирившися с вами, поиду опять». Ркоша же древляне: «Что хощеши у нас? Ради даемъ и медом и скорою». Она же рече имъ: «Нынѣ у вас нѣту меду, ни скоры, но мала у васъ прошю: дайте ми от двора по три голуби и по три воробьи. Азъ бо не хощю тяжькы дани възложити на васъ, якоже мужь мой, но сего у вас прошю мала: изнемогли бо ся есте въ осадѣ, да вдайте ми се малое». Деревляне же ради быша, събраша же от двора по три голуби и по три воробьи, и послаша къ Ользѣ с поклоном. Ольга же рече имъ: «Се уже ся есте покорилѣ мнѣ и моему дѣтяти, а идете в городъ, а язъ заутра отступлю от города и поиду в городъ свой». Деревьляне же ради быша, вънидоша в город и повѣдаша людемъ, и обрадовашася людье в городе. Ольга же раздая воемъ комуждо по голуби, а дьругимъ по воробьеви, и повелѣ къемуждо голубеви и воробьеви привязати чѣрь и, обѣрътываючи въ платкы малы, нитькою повѣрьзаючи къ всѣмъ голубемъ и воробьемъ. И повелѣ Ольга, яко смѣрчеся, пустити голуби и воробии воемъ своимъ. Голуби же и воробьеве полетѣша въ гнѣзда своя, ови в голубникы своя, воробьеве же подъ острѣхы, и тако загарахуться голубници, и от нихъ клѣти и одрины. И не бѣ двора, идеже не горяше, и не бѣ льзѣ гасити, вси бо дворѣ възгорѣшася. И побѣгоша людье из города, и повелѣ Олга воемъ своимъ имати я. И яко взя городъ и пожьже и́, старѣйшины же города изънима и прочая люди овѣхъ изби, а другия работѣ преда мужем своимъ, а прокъ остави ихъ платити дань.

В год 6454 (946). Ольга с сыном Святославом собрала много храбрых воинов и пошла на Деревскую землю. И вышли древляне против нее. И когда сошлись оба войска для схватки, Святослав метнул копье в древлян, и копье пролетело между ушей коня и ударило коня по ногам, ибо был Святослав еще совсем мал. И сказали Свенельд и Асмуд: «Князь уже начал; последуем, дружина, за князем». И победили древлян. Древляне же побежали и затворились в своих городах. Ольга же устремилась с сыном своим к городу Искоростеню, так как те убили ее мужа, и стала с сыном своим около города, а древляне затворились в городе и стойко сопротивлялись, ибо знали, что сами убили князя и что их ожидает. И стояла Ольга все лето и не могла взять города, и замыслила так: послала она к городу со словами: «До чего хотите досидеться? Ведь все ваши города уже сдались мне и согласились на дань и уже возделывают свои нивы и земли; а вы, отказываясь от дани, собираетесь умереть с голода». Древляне же ответили: «Мы бы рады платить дань, но ведь ты хочешь мстить за мужа своего». Сказала же им Ольга, что-де «Я уже мстила за обиду своего мужа, когда приходили вы к Киеву, и во второй раз, а в третий — когда устроили тризну по моем муже. Больше уже не хочу мстить, — хочу только взять с вас небольшую дань и, заключив с вами мир, уйду прочь». Древляне же спросили: «Что хочешь от нас? Мы рады дать тебе мед и меха». Она же сказала: «Нет у вас теперь ни меду, ни мехов, поэтому прошу у вас немного: дайте мне от каждого двора по три голубя да по три воробья. Я ведь не хочу возложить на вас тяжкой дани, как муж мой, поэтому-то и прошу у вас мало. Вы же изнемогли в осаде, так дайте же мне эту малость». Древляне же, обрадовавшись, собрали с каждого двора по три голубя и по три воробья и послали к Ольге с поклоном. Ольга же сказала им: «Вот вы и покорились уже мне и моему дитяти, — идите в город, а я завтра отступлю от него и пойду в свой город». Древляне же с радостью вошли в город и поведали обо всем людям, и обрадовались люди в городе. Ольга же, раздав воинам — кому по голубю, кому по воробью, приказала привязывать каждому голубю и воробью трут, завертывая его в небольшие платочки и прикрепляя ниткой к каждому голубю и воробью. И, когда стало смеркаться, приказала Ольга своим воинам пустить голубей и воробьев. Голуби же и воробьи полетели в свои гнезда: голуби в голубятни свои, а воробьи под стрехи, и так загорелись голубятни, а от них клети и сеновалы. И не было двора, где бы не горело, и нельзя было гасить, так как сразу загорелись все дворы. И побежали люди из города, и приказала Ольга воинам своим хватать их. А как взяла город и сожгла его, городских же старейшин забрала в плен, а прочих людей убила, а иных отдала в рабство мужам своим, а остальных оставила платить дань.

И възложи на ня дань тяжьку, и двѣ части идета Киеву, а третьяя — Вышегороду къ Ользѣ; бѣ бо Вышегородъ[143] Ольжинъ город. И иде Олга по Деревьской земли съ сыномъ своимъ и дружиною своею, уставляющи уставы и урокы, и суть становища ея и ловища ея. И приде в городъ свой Киевъ съ сыномъ своимъ Святославом и, пребывши лѣто едино, в лѣто 6455 иде Олга Новугороду. И устави по Мьстѣ погосты и дань, и по Лузѣ погосты[144] и дань, и оброкы; и ловища ея суть по всей земли, и знамения и мѣста и погосты. И сани ея стоять въ Плесъковѣ и до сего дни, и по Днѣпру перевѣсища и по Деснѣ, и есть село ея Ольжичи и до сего дни. Изрядивши, възвратися къ сыну своему в Киевъ и пребываше с ним въ любви.

И возложила на них тяжкую дань: две части дани шли в Киев, а третья в Вышгород Ольге, ибо был Вышгород городом Ольгиным. И пошла Ольга с сыном своим и с дружиною своею по Древлянской земле, устанавливая дани и налоги; и сохранились места ее стоянок и места для охоты. И пришла в город свой Киев с сыном своим Святославом и, пробыв здесь год, в год 6465 (947) отправилась Ольга к Новгороду. И основала по Мете погосты и установила дани, и по Луге — погосты и дани и оброки установила, и места охот ее сохранились по всей земле, и есть свидетельства о ней, и места ее и погосты. И сани ее стоят в Пскове и поныне, и по Днепру есть ее места для ловли птиц и по Десне, и сохранилось село ее Ольжичи до сих пор. И так, установив все, возвратилась к сыну своему в Киев и там пребывала с ним в любви.

В лѣто 6456. В лѣто 6457. В лѣто 6458. В лѣто 6459. В лѣто 6460. В лѣто 6461. В лѣто 6462.

В год 6456 (948). В год 6457 (949). В год 6458 (950). В год 6459 (951). В год 6460 (952). В год 6461 (953). В год 6462 (954).

В лѣто 6463. Иде Олга въ Грѣкы и приде к Цесарюграду.[145] И бѣ тогда цесарь Костянтинъ, сынъ Леонтовъ. И видѣвъ ю добру сущю лицем и смыслену велми, и удивися цесарь разуму ея, бесѣдова к ней и рекъ ей: «Подобна еси царствовати в городѣ семъ с нами». Она же, разумѣвши, и рече къ цесарю: «Азъ погана есмь, да аще мя хощеши крестити, то крѣсти мя самъ, аще ли — то не кресщюся». И крести ю цесарь с патриархом. Просвѣщена же бывши, радовашеся душею и тѣломъ. И поучи ю патриархъ о вѣрѣ и рече ей: «Благословена ты еси в руськых князехъ, яко възлюби свѣтъ, а тму остави. Благословити тя имуть сынове рустии и въ послѣдний родъ внукъ твоихъ». И заповѣда ей о церковнемъ уставѣ, и о молитвѣ, и постѣ, и о милостыни и о въздѣржании тѣла чиста. Она же, поклонивши главу, стояше, аки губа напаяема, внимающи ученью, и, поклонившися патриарху, глаголаше: «Молитвами твоими, владыко, да съхранена буду от сѣти неприязнены». Бѣ же имя ей наречено въ кресщении Олена, якоже и древняя цесарица, мати Великого Костянтина. И благослови ю патриархъ и отпусти ю. И по кресщении призва ю цесарь и рече ей: «Хощю тя поняти женѣ». Она же рече: «Како мя хощеши поняти, а крѣстивъ мя самъ и нарекъ мя дщерь? А въ крестьянѣхъ того нѣсть закона, а ты самъ вѣси». И рече цесарь: «Переклюка мя, Олга». И вдасть ей дары многы, золото и серебро, паволокы, съсуды разноличныя и отпусти ю, нарекъ ю дщерь себѣ. Она же, хотячи домови, приде къ патриарху, благословения просящи на домъ, и рече ему: «Людье мои погани и сынъ мой, дабы мя Богъ съблюлъ от вьсякого зла». И рече патриархъ: «Чадо вѣрное! Въ Христа крѣстилася еси и въ Христа облечеся, и Христосъ съхранить тя, якоже съхрани Еноха в пѣрвыя роды, потомъ Ноя в ковчезѣ, Аврама от Авимелеха, Лота от содомлянъ, Моисѣя от Фараона, Давида от Саула, три отрокы от пещи, Данила от звѣрий,[146] тако и тебе избавить от неприязни и сѣтий его». И благослови ю патриархъ, и иде с миром в землю свою и приде къ Киеву.

В год 6463 (955). Отправилась Ольга в Греческую землю и пришла к Царьграду. Был тогда цесарь Константин, сын Льва. И увидев, что она красива лицом и весьма умна, подивился цесарь ее разуму, беседуя с нею, и сказал ей: «Достойна ты царствовать с нами в городе этом». Она же, поразмыслив, ответила цесарю: «Я язычница; если хочешь крестить меня, то крести меня сам — иначе не крещусь». И крестил ее цесарь с патриархом. Просветившись же, она радовалась душой и телом; и наставил ее патриарх в вере и сказал ей: «Благословенна ты в женах русских, так как возлюбила свет и оставила тьму. Благословят тебя сыны русские до последних поколений внуков твоих». И дал ей наставления о церковном уставе, и о молитве, и о посте, и о милостыне, и о соблюдении чистоты телесной. Она же, склонив голову, стояла, внимая учению, как губка напояемая; и поклонилась патриарху со словами: «Молитвами твоими, владыка, пусть буду сохранена от сетей дьявольских». И было наречено ей в крещении имя Елена, как и древней царице — матери Константина Великого. И благословил ее патриарх и отпустил. После крещения призвал ее цесарь и сказал ей: «Хочу взять тебя в жены». Она же ответила: «Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью? А у христиан не разрешается это — ты сам знаешь». И сказал ей цесарь: «Перехитрила ты меня, Ольга». И поднес ей многочисленные дары — золото, и серебро, и паволоки, и сосуды различные, и отпустил ее, назвав своею дочерью. Она же, собравшись домой, пришла к патриарху, и попросила у него благословения дому, и сказала ему: «Люди мои и сын мой язычники, — да сохранит меня Бог от всякого зла». И сказал патриарх: «Чадо верное! В Христа ты крестилась, и в Христа облеклась, и Христос сохранит тебя, как сохранил Еноха во времена праотцев, а затем Ноя в ковчеге, Авраама от Авимелеха, Лота от содомлян, Моисея от фараона, Давида от Саула, трех отроков от печи, Даниила от зверей, — так и тебя избавит он от козней дьявола и от сетей его». И благословил ее патриарх, и отправилась она с миром в свою землю и пришла в Киев.

Се же бысть, яко и при Соломони приде цесарица ефиопьская, слышати хотящи мудрость Соломоню, многу мудрость видѣти и зънамения:[147] тако и си блаженая Олга искаше добрые мудрости Божия, но она человѣцьскыя, а си Божия. «Ищющи бо премудрости обрящют»;[148] «Премудрость на исходищихъ поеться, на путехъ же дѣрзновение водит, на краихъ же стѣнъ забралныхъ проповѣдается, въ вратѣхъ же градныхъ дѣрзающи глаголеть: елико бо лѣтъ незлобивии дѣржатся по пьравду...».[149] И си бо от възвраста блаженая Олена искаше мудростью, что есть луче всего въ свѣтѣ семъ, и налѣзе бисеръ многоцѣньный, еже есть Христосъ. Рече бо Соломонъ: «Желанье благовѣрныхъ наслажаеть душю»;[150] и «Приложиши сердце свое в разумъ»;[151] «Азъ бо любящая мя люблю, а ищющии мене обрящють мя»,[152] ибо Господь рече: «Приходящаго къ мнѣ не иждену вонъ».[153]

Произошло это как при Соломоне: пришла царица эфиопская, желая услышать премудрости Соломона, и увидела великую мудрость и чудеса: так же и эта блаженная Ольга искала настоящей божественной мудрости, но та <царица эфиопская> — человеческой, а эта — Божьей. «Ибо ищущие мудрости — найдут». «Премудрость на улицах возглашает, на дорогах возвышает голос свой, на забралах стен городских проповедует, в городских воротах громко вещает: доколе невежды будут любить невежество...» Эта же блаженная Елена с малых лет искала мудростью своей, что есть самое лучшее в свете этом, и нашла многоценный жемчуг — Христа. Ибо сказал Соломон: «Желание благоверных приятно для души»; и: «Склонишь сердце твое к размышлению»; «Любящих меня я люблю, и ищущие меня найдут меня», ибо Господь, сказал: «Приходящего ко мне не изгоню вон».

Си же Ольга приде къ Киеву, и, якоже рькохом, и присла к ней цесарь грѣцкый, глаголя, яко «Много дарихъ тя. Ты же глагола ми, яко «аще възвращюся в Русь, многы дары послю ти: челядь, и воскъ и скору, и воя многы в помощь». Отвѣщавши же, Олга рече къ послом: «Аще ты, рци, тако же постоиши у мене в Почайнѣ, якоже азъ в Суду, то тогда ти вдамъ». И отпусти слы, си рекши.

Ольга же эта пришла в Киев, как мы сказали, и прислал к ней цесарь греческий послов со словами: «Много даров я дал тебе. Ты ведь говорила мне: когда возвращусь в Русь, много даров пришлю тебе: челядь, воск, и меха, и много воинов в помощь». Отвечала Ольга через послов: «Если ты так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе». И отпустила послов с этими словами.

Живяше же Олга съ сыномъ своимъ Святославом, и учашет его мати креститися, и не брежаше того, ни въ уши внимаше, но аще кто хотяше волею креститися, не браняху, но ругахуся тому. «Невѣрнымъ бо вѣра крестьяньская уродьство есть»;[154] «Не смыслиша бо, ни разумѣша въ тмѣ ходящии»,[155] и не видѣша славы Господня. «Одобелѣша бо сердца ихъ, и ушима бо тяшько слышати, очима видѣти».[156] Рече бо Соломонъ: «Дѣла нечестивых далече от разума»:[157] «Понеже звахъ вы, и не послушасте, и прострох словеса, и не разумѣсте, но отмѣтасте моя свѣты и моихъ же обличений не внимасте»;[158] «Възненавидѣша бо премудрость, а страха Господня не изволиша, ни хотяху моихъ внимати свѣтъ, подражаху же моя обличения».[159] Якоже бо Олга часто глаголаше: «Азъ, сыну, Бога познах и радуюся, аще и ты познаеши Бога, то радоватися начнеши». Онъ же не внимаше того, глаголя: «Како азъ хочю инъ законъ одинъ язъ приняти? А дружина моя сему смѣяти начнут». Она же рече ему: «Аще ты крестишися, вси имут то же створити». Онъ же не послуша матери и творяше норовы поганьскыя. Аще кто матери не слушаеть, в бѣду впадае, якоже рече: «Аще кто отца или матерь не слушаеть, смертью да умреть».[160] Се же тому гнѣвашеся на матерь. Соломонъ бо рече: «Кажа злыя, приемлеть себе досажение, обличая нечестиваго, поречеть себѣ; обличения бо нечестивымъ мозолье имъ суть. Не обличай злыхъ, да не възненавидять тебе».[161] Но обаче любяше Олга сына своего Святослава, ркущи: «Воля Божия да будет: аще Богъ въсхощеть помиловати роду моего и земли Рускые, да възложит имъ на сердце обратитися къ Богу, якоже и мнѣ Богъ дарова». И се рекши, моляшеся за сына и за люди по вся дни и нощи, кормячи сына своего до мужьства его и до възъраста его.

Жила же Ольга вместе с сыном своим Святославом и уговаривала принять крещение, но он и не думал прислушаться к этому; но если кто собирался по своей воле креститься, то не запрещал, а только насмехался над тем. Ибо «для неверующих вера христианская юродство есть»; Ибо «не знают, не разумеют те, кто ходят во тьме», и не ведают славы Господней; «Огрубели сердца их, с трудом уши их слышат, а очи видят». Ибо сказал Соломон: «Дела нечестивых далеки от разума»; «Потому что звал вас и не послушались, обратился к вам, и не поняли, но отвергли мои советы и обличений моих не приняли»; «Возненавидели премудрость, а страха Божьего не избрали для себя, не захотели принять советов моих, презрели обличения мои». Так и Ольга часто говорила: «Я познала Бога, сын мой, и радуюсь; если и ты познаешь Бога — тоже станешь радоваться». Он же не внимал тому, говоря: «Как мне одному принять иную веру? А дружина моя станет насмехаться». Она же сказала ему: «Если ты крестишься, то и все сделают то же». Он же не послушался матери, продолжая жить по языческим обычаям. Если кто матери не послушает — в беду впадет, как сказано: «Если кто отца или матери не послушает, то смерть примет». Святослав же притом гневался на мать. Соломон же сказал: «Поучающий злых наживет себе беды, обличающего же нечестивого самого оскорбят; ибо обличения для нечестивых как мозоли. Не обличай злых, чтобы не возненавидели тебя». Однако Ольга любила своего сына Святослава и говаривала: «Да будет воля Божья; если захочет Бог помиловать род мой и землю Русскую, то вложит им в сердце то же желание обратиться к Богу, что даровал и мне». И, говоря так, молилась за сына и за людей всякую ночь и день, воспитывая сына до его возмужалости и до его совершеннолетия.

В лѣто 6464. В лѣто 6465. В лѣто 6466. В лѣто 6467. В лѣто 6468. В лѣто 6469. В лѣто 6470. В лѣто 6471.

В год 6464 (956). В год 6465 (957). В год 6466 (958). В год 6467 (959). В год 6468 (960). В год 6469 (961). В год 6470 (962). В год 6471 (963).

В лѣто 6472. Князю Святославу възрастьшю и възмужавшю, нача воя съвокупляти многы и храбры. Бѣ бо и самъ хоробръ и легокъ, ходя аки пардусъ, войны многы творяше. Возъ бо по себѣ не возяше, ни котла, ни мясъ варя, но потонку изрѣзавъ конину, или звѣрину, или говядину, на угълехъ испекъ, ядяше, ни шатра имяше, но подъкладъ постилаше, а сѣдло въ головах; тако же и прочии вои его вси бяху. И посылаше къ странам, глаголя: «Хочю на вы ити».[162] И иде на Оку рѣку и на Волгу, и налѣзе вятичи и рече имъ: «Кому дань даете?» Они же ркоша: «Козаром по щелягу от рала даем».

В год 6472 (964). Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых. Был ведь и сам он храбр, и ходил легко как пардус, и много воевал. Не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел; не имел он шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах, — такими же были и все остальные его воины. И посылал в иные земли со словами: «Хочу на вас идти». И пошел на Оку реку и на Волгу, и набрел на вятичей, и спросил вятичей: «Кому дань даете?» Они же ответили: «Хазарам по щелягу с сохи даем».

В лѣто 6473. Иде Святославъ на козары. Слышавше же, козаре изыдоша противу съ княземъ своим каганомъ, и съступиша ся бити, и бывши брани межи ими, одолѣ Святославъ козаром и городъ ихъ Бѣлу Вежю взя.[163] И ясы побѣди и касогы, и приде къ Киеву.

В год 6473 (965). Пошел Святослав на хазар. Услышав же, хазары вышли навстречу во главе со своим князем каганом и сошлись биться, и в войне с ними одолел Святослав хазар и город их Белую Вежу взял. И победил ясов и касогов, и пришел в Киев.

В лѣто 6474. Побѣди вятичь Святославъ и дань на нихъ възложи.

В год 6474 (966). Вятичей победил Святослав и дань на них возложил.

В лѣто 6475. Иде Святославъ на Дунай на Болъгары.[164] И бившимъся, одолѣ Святославъ болгаромъ и взя городовъ 80 по Дунаю, и сѣде княжа ту въ Переяславци, емля дань на грѣцѣхъ.

В году 6475 (967). Пошел Святослав на Дунай на болгар. И сразились, и одолел Святослав болгар, и взял городов восемьдесят по Дунаю, и сел княжить там в Переяславце, беря дань с греков.

В лѣто 6476. Придоша печенизи пѣрвое на Рускую землю, а Святославъ бяше в Переяславци. И затворися Ольга съ внукы своими Ярополкомъ, и Олгомъ и Володимеромъ в городѣ Киевѣ. И оступиша печенизи городъ в силѣ тяжьцѣ, бещисленое множьство около города, и не бѣ лзѣ вылѣсти изъ града, ни вѣсти послати, и изънемогаху людье гладом и водою. И събравшеся людье оноя страны Днѣпьра в лодьяхъ и об ону страну стояху, и не бѣ лзѣ внити в Киевъ ни единому же ихъ, ни изъ города къ онѣмъ. И въстужиша людье в городѣ и ркоша: «Нѣ ли кого, иже бы на ону страну моглъ доити и речи имъ: аще не приступите утро подъ городъ, предатися имамъ печенѣгом?» И рече одинъ отрокъ: «Азъ могу преити». Горожани же, ради бывше, ркоша отроку: «Аще можеши, како ити — иди». Онъ же изыде изъ града съ уздою и хожаше сквозѣ печенѣгы, глаголя: «Не видѣ ли коня никтоже?» Бѣ бо умѣя печенѣжскы, и ̀и мняхуть и-своихъ. И яко приближися к рѣцѣ, свѣргъ порты съ себе, сунуся въ Днѣпръ, и побрѣде. И видѣвше, печенѣзи устрѣмишася на нь, стрѣляюще его, и не могоша ему ничтоже створити. Они же, видѣвше съ оноя страны, приѣхавше в лодьи противу ему, взяша и́ в лодью и привезоша и къ дружинѣ. И рече имъ: «Аще не подъступите заутра рано подъ город, предатися имуть людье пѣченѣгом». Рече же имъ воевода ихъ, именемъ Претичь: «Подъступимъ заутра в лодьях и, попадъше княгиню и княжичи, умьчимъ на сю страну, и люди.[165] Аще ли сего не створим, погубити ны имать Святославъ». И яко бысть заутра, всѣдоша в лодья противу свѣту, въструбиша велми трубами, и людье въ градѣ кликоша. Печенизѣ же мнѣша князя пришедша, побѣгоша розно от града. И изыде Олга съ внукы и съ людми к лодьямъ. И видѣвъ же, князь печенѣжьскый възвратися единъ къ воеводѣ Притичю и рече: «Кто се приде?» И рече ему: «Людье оноя страны». И рече князь печенѣжьскый: «А ты князь ли еси?» Онъ же рече: «Азъ есмь мужь его и пришелъ есмь въ сторожехъ, а по мнѣ идеть вой бещисленое множьство». Се же рече, грозя имъ. И рече князь печенѣжьскый Претичу: «Буди ми другъ». Онъ же рече: «Тако буди». И подаста руку межю собою, и въдасть печенѣжьскый князь Претичю конь, саблю, стрѣлы. Онъ же дасть ему брони, щитъ, мечь. И отступиша печенѣзѣ от города, и не бяше лзѣ коня напоити: на Лыбеди печенѣгы. И послаша киянѣ къ Святославу, глаголюще: «Ты, княже, чюжей земли ищешь и блюдешь, а своея ся лишивъ: малѣ бо нас не възяша печенѣзи, и матерь твою и дѣтий твоихъ. Аще не придеши, ни оборониши нас, да пакы възмуть. Аще ти не жаль отьчины своея, и матерь, стары суща, и дѣти своих?» То слышавъ, Святославъ вборзѣ въсѣдъ на кони съ дружиною своею и приде къ Киеву, и цѣлова матерь свою и дѣти своя, съжалиси о бывшем от печенѣгъ. И събра воя и прогна печенѣгы в поле, и бысть мирно.

В год 6476 (968). Пришли печенеги впервые на Русскую землю, а Святослав был тогда в Переяславце. И заперлась Ольга со своими внуками — Ярополком, Олегом и Владимиром в городе Киеве. И осадили печенеги город силой великой: было их бесчисленное множество вокруг города, и нельзя было ни выйти из города, ни вести послать, и изнемогли люди от голода и жажды. И собрались люди противоположной стороны Днепра в ладьях и стояли на том берегу, и нельзя было никому из них пробраться в Киев, ни из города к ним. И стали тужить люди в городе и сказали: «Нет ли кого, кто бы смог перебраться на ту сторону и сказать им: если не подступите утром к городу, — сдадимся печенегам». И сказал один отрок: «Я смогу пройти». Горожане же обрадовались и сказали отроку: «Если знаешь, как пройти, — иди». Он же вышел из города, держа уздечку, и прошел через стоянку печенегов, спрашивая их: «Не видел ли кто-нибудь коня?» Ибо знал он по-печенежски, и его принимали за своего. И когда приблизился он к реке, то, скинув с себя одежду, бросился в Днепр и поплыл. Увидев это, печенеги кинулись за ним, стреляли в него, но не смогли ему ничего сделать. Те же заметили его с другого берега, подъехали к нему в ладье, взяли его в ладью и привезли его к дружине. И сказал им отрок: «Если не подступите завтра рано утром к городу, то люди сдадутся печенегам». Воевода же их, по имени Претич, сказал: «Пойдем завтра в ладьях и, захватив с собой княгиню и княжичей, умчим на этот берег. Если же не сделаем этого, то погубит нас Святослав». И на следующее утро, близко к рассвету, сели в ладьи и громко затрубили, а люди в городе закричали. Печенеги же решили, что пришел князь, и побежали от города врассыпную. И вышла Ольга с внуками и людьми к ладьям. Печенежский же князь, увидев это, возвратился один к воеводе Претичу и спросил: «Кто это пришел?» А тот ответил ему: «Люди той стороны <Днепра>». Печенежский князь спросил: «А ты не князь ли?» Претич же ответил: «Я муж его, пришел с передовым отрядом, а за мною идет воинов бесчисленное множество». Так сказал он, чтобы их припугнуть. Князь же печенежский сказал Претичу: «Будь мне другом». Тот ответил: «Будет так». И подали они друг другу руки, и одарил печенежский князь Претича конем, саблей и стрелами. Тот же дал ему кольчугу, щит и меч. И отступили печенеги от города, и нельзя было коня напоить: стояли печенеги на Лыбеди. И послали киевляне к Святославу со словами: «Ты, князь, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою потеряешь, нас ведь чуть было не взяли печенеги, и мать твою и детей твоих. Если не придешь и не защитишь нас, то возьмут-таки нас. Неужели не жаль тебе своей отчины, старой матери, детей своих?» Услышав это, Святослав с дружиною быстро сел на коней и вернулся в Киев; приветствовал мать свою и детей и сокрушался о перенесенном от печенегов. И собрал воинов, и прогнал печенегов в степь, и наступил мир.

В лѣто 6477. Рече Святославъ къ матери своей и къ боярам своимъ: «Не любо ми есть в Киевѣ жити, хочю жити в Переяславци в Дунаи, яко то есть среда земли моей, яко ту вся благая сходяться: от Грѣкъ паволокы, золото, вино и овощи разноличьнии, и и-Щеховъ и изъ Угоръ — серебро и комони, изъ Руси же — скора, и воскъ, и медъ и челядь». И рече ему мати: «Видиши ли мя болну сущю, камо хощеши от мене?» — бѣ бо разболѣлася уже. Рече же ему: «Погребъ мя, иди аможе хощеши». И по трехъ днехъ умре Олга. И плакася по ней сынъ ея, и внуци ея и людье вси плачемъ великим и, несъше, погребоша ю на мѣстѣ. И бѣ заповѣдала Олга не творити трызны над собою, бѣ бо имущи прозвутера, и тъ похорони блажену Олгу.

В год 6477 (969). Сказал Святослав матери своей и боярам своим: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае, ибо там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли — паволоки, золото, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха, и воск, и мед, и рабы». Отвечала ему Ольга: «Разве не видишь — я больна; куда хочешь уйти от меня?» — ибо она уже разболелась. И сказала: «Когда похоронишь меня, — отправляйся куда захочешь». Через три дня Ольга умерла, и плакали о ней плачем великим сын ее, и внуки ее, и все люди, и понесли, и похоронили ее на выбранном месте. Ольга же завещала не совершать по ней тризны, так как имела при себе священника — тот и похоронил блаженную Ольгу.

Си бысть предътекущия хрестьяньской земли, аки дѣньница пред солнцем и аки заря предъ свѣтомъ. Си бо сияше аки луна в нощи, тако и си в невѣрныхъ человѣцѣхъ свѣтяшеся аки бисеръ въ калѣ: калнѣ бо бѣша грѣхом, не омовени святымъ кресщением. Си бо омыся святою купѣлью, съвлечеся грѣховныя одежда ветхаго человѣка Адама, и въ новый Адамъ облѣчеся, еже есть Христосъ. Мы же речемъ къ ней: «Радуйся, руское познание къ Богу, начатокъ примирению быхом». Си пѣрвое вниде въ царство небесное от Руси, сию бо хвалять рустии сынове акы началницю, ибо по смерти моляшеся къ Богу за Русь. Праправеднихъ бо душа не умирают, якоже рече Соломонъ: «Похваляему правѣдному възвеселятся людье»,[166] бесмертье бо есть память его, яко от Бога познавается и от человѣкъ. Се бо вси человѣци прославляют, видяще лежащю в тѣлѣ за многа лѣта, рече бо пророкъ: «Прославляюща мя прославлю».[167] О сяковыхъ бо Давидъ глаголаше: «В память вѣчную будеть правѣдникъ, от слуха зла не убоится; готово серце его уповати на Господа, утвѣрдися сердце его и не подвижится».[168] Соломонъ бо рече: «Праведници въ вѣкы живуть, и от Господа мьзда имъ есть и строение от Вышняго. Сего ради приимут царствие красотѣ и вѣнѣць доброты от рукы Господня, яко десницею защитить я и мышьцею покрыеть я».[169] Защитилъ бо есть силою блаженую Ольгу от противника и супостата дьявола.

Была она предвозвестницей христианской земле, как утренняя звезда перед солнцем, как заря перед рассветом. Она ведь сияла, как луна в ночи; так и она светилась среди язычников, как жемчуг в грязи; были тогда люди запятнаны грехами, не омыты святым крещением. Эта же омылась в святой купели, и сбросила с себя греховные одежды первого человека Адама, и облеклась в нового Адама, то есть в Христа. Мы же взываем к ней: «Радуйся, русское познание Бога, начало нашего с ним примирения». Она первая из русских вошла в царство небесное, ее восхваляют сыны русские — свою начинательницу, ибо и по смерти молится она Богу за Русь. Ведь души праведных не умирают; как сказал Соломон: «Радуется народ похваляемому праведнику»; память праведника бессмертна, так как признается он и Богом и людьми. Здесь же ее все люди прославляют, видя, что она лежит много лет, не тронутая тлением; ибо сказал пророк: «Прославляющих меня прославлю». О таких ведь Давид сказал: «В вечной памяти будет праведник, не убоится дурной молвы; готово сердце его уповать на Господа; утверждено сердце его и не дрогнет». Соломон же сказал: «Праведники живут вовеки; награда им от Господа и попечение о них у всевышнего. Посему получат они царство красоты и венец доброты от руки Господа, ибо он защитит их десницею и покроет их мышцею». Защитил ведь он и эту блаженную Ольгу от врага и супостата — дьявола.

В лѣто 6478. Святославъ посади Ярополка в Кыевѣ, а Олга в Деревѣхъ. В се же время придоша людье новъгородьстии, просяще князя себѣ: «Аще не поидете к нам, то налѣземъ князя себѣ». И рече к нимъ Святославъ: «А бы кто к вам шелъ». И отпрѣся Ярополкъ и Олгъ. И рече Добрыня: «Просите Володимиря». Володимиръ бо бѣ от Малуши, милостьницѣ Ольжины;[170] сестра же бѣ Добрыня, отець же бѣ има Малъко Любчанинъ, и бѣ Добрыня уй Володимеру. И рѣша новгородци Святославу: «Въдай ны Володимира». И пояша новгородьци Володимира себѣ, и иде Володимиръ съ Добрынею, уемъ своим, к Новугороду, а Святославъ къ Переяславцю.

В год 6478 (970). Святослав посадил Ярополка в Киеве, а Олега у древлян. В то время пришли новгородцы, прося себе князя: «Если не пойдете к нам, то сами добудем себе князя». И сказал им Святослав: «А кто бы пошел к вам?» И отказались Ярополк и Олег. И сказал Добрыня: «Просите Владимира». Владимир же был от Малуши — милостницы Ольгиной. Малуша же была сестра Добрыни; отец же им был Малк Любечанин, и приходился Добрыня дядей Владимиру. И сказали новгородцы Святославу: «Дай нам Владимира». И взяли к себе новгородцы Владимира, и пошел Владимир с Добрынею, своим дядей, в Новгород, а Святослав в Переяславец.

В лѣто 6479. Прииде Святославъ Переяславцю, и затворишася болгаре в городѣ. И изълѣзоша болгаре на сѣчу противу Святославу, и бысть сѣча велика, и одолѣваху болгаре. И рече Святославъ воем своимъ: «Уже нам здѣ пасти, потягнемъ мужьскы, братье и дружино!». И к вечеру одолѣ Святославъ и взя город копьем, рькя: «Се городъ мой!». И посла къ грѣком, глаголя: «Хощю на вы ити и взяти городъ вашь, яко и сий». И ркоша грѣци: «Мы недужи противу вамъ стати, но возми на нас дань и на дружину свою, и повѣжьте ны, колько васъ, да вдамы по числу на головы». Се же ркоша грѣци, льстячи подъ русью: суть бо грѣци мудри[171] и до сего дни. И рече имъ Святославъ: «Есть нас 20 тысящь» и прирече 10 тысящь, бѣ бо руси 10 тысящь толко. И пристроиша грѣци 100 тысящь на Святослава и не даша дани. И поиде Святославъ на грѣкы, и изидоша противу руси. Видѣвъ же русь и убояшася зѣло множьства вой, и рече Святославъ: «Уже намъ нѣкамо ся дѣти, и волею и неволею стати противу. Да не посрамим земли Руские, но ляжемы костью ту, и мертьвы бо сорома не имаеть. Аще ли побѣгнемъ, то срамъ нам. И не имамъ убѣгнути, но станемъ крѣпко, азъ же предъ вами поиду: аще моя глава ляжеть, то промыслите о себѣ». И ркоша вои: «Идеже глава твоя ляжеть, ту и главы наша сложим». И исполчишася русь и грѣци противу. И сразистася полка, и оступиша грѣци русь, и бысть сѣча велика, и одолѣ Святославъ, и грѣци побѣгоша. И поиде Святославъ, воюя, къ городу[172] и другая городы разбивая, иже стоять пусты и до днешьнего дне.

В год 6479 (971). Пришел Святослав в Переяславец, и затворились болгары в городе. И вышли болгары на битву со Святославом, и была сеча велика, и стали одолевать болгары. И сказал Святослав своим воинам: «Здесь нам и умереть: постоим же мужественно, братья и дружина!» И к вечеру одолел Святослав, и взял город приступом, сказав: «Это мой город!» И послал к грекам со словами: «Хочу идти на вас и взять столицу вашу, как и этот город». И сказали греки: «Невмоготу нам сопротивляться вам, так возьми с нас дань и на всю свою дружину и скажи, сколько вас, и дадим мы по числу дружинников твоих». Так говорили греки, обманывая русских, ибо греки мудры и до наших дней. И сказал им Святослав: «Нас двадцать тысяч», и прибавил десять тысяч: ибо было русских всего десять тысяч. И выставили греки против Святослава сто тысяч и не дали дани. И пошел Святослав на греков, и вышли те против русских. Когда же русские увидели их — сильно испугались такого великого множества воинов, но сказал Святослав: «Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим — должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвым не ведом позор. Если же побежим — позор нам будет. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о себе сами позаботьтесь». И ответили воины: «Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим». И исполчились русские и греки друг на друга. И сразились полки, и окружили греки русских, и была жестокая сеча, и одолел Святослав, а греки бежали. И пошел Святослав к столице, воюя и разрушая другие города, что стоят и доныне пусты.

И съзва цесарь в полату бояры своя и рече имъ: «Что створим? Не можемъ стати противу ему». И ркоша ему бояре: «Посли к нему дары, искусимъ ̀и, любезнивъ ли есть злату, или паволокам?». Послаша к нему злато и паволокы и мужа мудра и рькоша ему: «Глядай взора его и лица его и смысла его». Онъ же, вземъ дары, приде къ Святославу. И яко придоша грѣци с поклоном, рече: «Въведете я сѣмо». И придоша, и поклонишася ему, и положиша предъ ним злато и паволокы. И рече Святославъ, прочь зря: «Похороните!». Отроци же Святославли, вземше, похорониша. Сли же цесаревы възвратишася къ цесарю и съзва цесарь бояры. И ркоша же послании, яко «Придохомъ к нему и въдахомъ дары, и не позрѣ на ня и повелѣ схоронити». И рече единъ: «Искуси ̀и единою и еще — посли ему оружье». Они же послушаша его и послаша ему мечь и ино оружье. Онъ же, приимъ, нача любити, и хвалити, и цѣловати цесаря. И придоша опять къ цесарю и повѣдаша вся бывшая. И ркоша бояре: «Лють сей мужь хощеть быти, яко имѣния не брежет, а оружье емлеть. Имися по дань». И посла цесарь, глаголя сице: «Не ходи къ городу, но възми дань и еже хощеши», за маломъ бо бѣ не дошелъ Цесаря-града. И вдаша ему дань; имашеть же и за убьеныя, глаголя, яко «Родъ его възметь». Възя же и дары многы и възвратися в Переяславѣць с похвалою великою. Видѣвъ же мало дружины своея, рече в себе: «Егда како, прелѣстивше, изъбьють дружину мою и мене», бѣша бо мьнози погыбли на полку. И рече: «Поиду в Русь и приведу боле дружины».

И созвал цесарь бояр своих в палату и сказал им: «Что нам делать: не можем ведь ему сопротивляться?» И сказали ему бояре: «Пошли к нему дары; испытаем его: любит ли он золото или паволоки?» И послал к нему золото и паволоки с мудрым мужем, наказав ему: «Следи за его видом, и лицом, и мыслями». Он же, взяв дары, пришел к Святославу. И когда пришли греки с поклоном, сказал он: «Введите их сюда». Те вошли, и поклонились ему, и положили перед ним золото и паволоки. И сказал Святослав, смотря в сторону: «Спрячьте». Отроки же Святославовы, взяв, спрятали. Послы же цесаревы вернулись к цесарю, и созвал цесарь бояр. Посланные же сказали: «Пришли-де мы к нему и поднесли дары, а он и не взглянул на них, и приказал спрятать». И сказал один: «Испытай его еще раз: пошли ему оружие». Они же послушали его и послали ему меч и другое оружие. Он же взял и стал хвалить цесаря, выражая ему любовь и благодарность. Снова вернулись посланные к цесарю и поведали все, как было. И сказали бояре: «Лют будет муж этот, ибо богатством пренебрегает, а оружие берет. Соглашайся на дань», И послал к нему цесарь, говоря так: «Не ходи к столице, возьми дань сколько хочешь», ибо немного не дошел он до Царьграда. И дали ему дань; он же брал и на убитых, говоря: «Возьмет-де за убитого род его». Взял же и даров много и возвратился в Переяславец со славою великою. Увидев же, что мало у него дружины, сказал себе: «Как бы какой-нибудь хитростью не истребили дружину мою и меня не убили», так как многие погибли в боях. И сказал: «Пойду на Русь, приведу еще дружины».

И посла слы къ цесареви в Дерестѣръ, бѣ бо ту цесарь, ркя сице: «Хочю имѣти миръ с тобою твердъ и любовь». Се же слышавъ, цесарь радъ бысть и посла дары къ нему болша пѣрвыхъ. Святославъ же прия дары и поча думати съ дружиною своею, ркя сице: «Аще не створимъ мира съ цесаремъ, а увѣсть цесарь, яко мало нас есть и, пришедше, оступят ны в городѣ. А Руская земля далече есть, а печенѣзи с нами ратни, а кто ны поможет? Но створим миръ с цесаремъ, се бо ны ся по дань ялъ, и то буди доволно намъ. Аще ли начнет не управляти дани, то изнова изъ Руси, съвокупивше вои множайша, и придемъ къ Цесарюграду». И люба бысть рѣчь си дружинѣ, и послаша лѣпьшии мужи къ цесареви, и придоша въ Дерьстеръ, и повѣдаша цесареви. Цесарь же наутрѣя призва я, и рече цесарь: «Да глаголють сли руссции». Они же ркоша: «Тако глаголеть князь нашь: хочю имѣти любовь съ царем грѣцькымъ свѣршену прочая вся лѣта». Цесарь же, радъ бывъ, повелѣ письцю писати на харотью вься рѣци Святославли. И начаша глаголати сли вся рѣчи, и нача писець писати. Глаголя сице:

И отправил послов к цесарю в Доростол, ибо там находился цесарь, говоря так: «Хочу иметь с тобою прочный мир и любовь». Цесарь же, услышав это, обрадовался и послал к нему даров больше прежнего. Святослав же принял дары и стал думать с дружиною своею, говоря так: «Если не заключим мир с цесарем и узнает цесарь, что нас мало, то придут и осадят нас в городе. А Русская земля далеко, а печенеги нам враждебны, и кто нам поможет? Заключим же с цесарем мир: ведь они уже обязались платить нам дань, — того с нас и хватит. Если же перестанут нам платить дань, то снова из Руси, собрав множество воинов, пойдем на Царьград». И была люба речь эта дружине, и послали лучших мужей к цесарю, и пришли в Доростол и сказали о том цесарю. Цесарь же на следующее утро призвал их к себе и сказал: «Пусть говорят послы русские». Они же начали: «Так говорит князь наш: “Хочу иметь истинную любовь с греческим царем на все будущие времена”». Цесарь же обрадовался и повелел писцу записывать все речи Святослава на хартию. И стал посол говорить все речи, и стал писец писать. Говорил же он так:

«Равно другаго свѣщания,[173] бывшаго при Святославѣ, велицѣмь князи рустѣмъ и при Свѣнгельдѣ, писано при Феофилѣ синкелѣ и ко Иоану, нарѣцаемому Цимьскому,[174] цесарю грѣцкому, в Дерьстрѣ, мѣсяца иулия, индикта 14, в лѣто 6479.

«Согласно другому уряжению, заключенному при Святославе, великом князе русском, и при Свенельде, писано при Феофиле Синкеле к Иоанну, называемому Цимисхием, цесарю греческому, в Доростоле, месяца июля, 14 индикта, в год 6479.

Азъ Святославъ, князь рускый, якоже кляхся, и утвѣржаю на свѣщании семъ роту свою и хочю имѣти миръ и свѣршену любовь съ всякымъ и великымъ цесаремь[175] грѣцьким и съ Васильем и съ Костянтином, и съ богодохновенными цесари, и съ всими людми вашими, иже суть подо мною Русь, бояре и прочии, до конца вѣка. Яко николиже помышляю на страну вашю, ни сбираю людий, ни языка иного приведу на страну вашю и елико есть подъ властию грѣцькою, ни на власть Коръсуньскую и елико есть городовъ ихъ, ни на страну Болъгарьску. Да аще инъ кто помыслит на страну вашю, да язъ буду противенъ ему и бьюся с ним. Якоже и кляхся азъ к цесаремь грѣцьскымъ, и со мною бояре и русь вся, да хранимъ правая свѣщания. Аще ли от тѣхъ самѣхъ и преждереченыхъ не храним, азъ же и со мною и подо мною, да имѣемъ клятву от Бога, в неже вѣруемъ — в Перуна и въ Волоса, бога скотья, да будем золотѣ, якоже золото се,[176] и своимъ оружьемь да иссѣчени будемъ, да умремъ. Се же имѣете во истину, якоже створихъ нынѣ к вамъ, и написахъ на харотьи сей и своими печатьми запечатахомъ».

Я, Святослав, князь русский, как клялся, так и подтверждаю договором этим клятву мою: хочу вместе со всеми поданными мне русскими, с боярами и прочими иметь мир и истинную любовь со всеми великими цесарями греческими, с Василием и с Константином, и с боговдохновенными цесарями, и со всеми людьми вашими до конца мира. И никогда не буду замышлять на страну вашу, ни на ту, что находится под властью греческой, ни на Корсунскую страну и все города тамошние, ни на страну Болгарскую. И если иной кто замыслит против страны вашей, то я ему буду противником и буду воевать с ним. Как уже клялся я греческим цесарям, а со мною бояре и все русские, да соблюдем мы неизменным договор. Если же не соблюдем мы чего-либо из сказанного раньше, пусть я и те, кто со мною и подо мною, будем прокляты от бога, в которого веруем, — в Перуна и в Волоса, бога скота, и да будем колоты, как золото, и своим оружием посечены будем и умрем. Не сомневайтесь в правде того, что мы обещали вам ныне и написали в хартии этой и скрепили своими печатями».

Створивъ же миръ Святославъ съ грѣкы и поиде в лодьяхъ къ порогом. И рече ему воевода отень и Свѣнгелдъ: «Поиди, княже, около на конех, стоять бо печенѣзи в порозѣхъ». И не послуша его и поиде въ лодьяхъ. Послаша же переяславци къ печенѣгом, глаголя: «Идеть Святославъ в Русь, възем имѣнье много у грѣкъ и полонъ бещисленъ, а с маломъ дружины». Слышавше же печенѣзи се, заступиша порогы.[177] И приде Святославъ къ порогомъ, и не бѣ лзѣ проити пороговъ. И ста зимовать въ Бѣлобережьи, не бѣ в них брашна, и бысть гладъ великъ, яко по полугривнѣ голова коняча, и зимова Святославъ. Веснѣ же приспѣвъши, поиде Святославъ в порогы.

Заключив мир с греками, Святослав в ладьях отправился к порогам. И сказал ему воевода отца его Свенельд: «Обойди, князь, пороги на конях, ибо стоят у порогов печенеги». И не послушал его и пошел на ладьях. А переяславцы послали к печенегам сказать: «Вот идет мимо вас на Русь Святослав с небольшой дружиной, забрав у греков много богатства и пленных без числа». Услышав об этом, печенеги заступили пороги. И пришел Святослав к порогам, и нельзя было их пройти. И остановился зимовать в Белобережье, и не стало у них еды, и был у них великий голод, так что по полугривне платили за конскую голову, и перезимовал Святослав. Когда же наступила весна, отправился Святослав к порогам.

В лѣто 6480. Приде Святославъ в порогы, и нападе на ня Куря, князь печенѣжьскый, и убиша Святослава, и взяша голову его, и во лбѣ его здѣлаша чашю, оковавше лобъ его, и пьяху в немъ. Свѣнгелдъ же приде къ Киеву къ Ярополку. И бысть всѣхъ лѣт княжения Святославля лѣт 28.

В год 6480 (972). Пришел Святослав к порогам, и напал на него Куря, князь печенежский, и убили Святослава, и взяли голову его, и сделали чашу из черепа, оковав его, и пили из него. Свенельд же пришел в Киев к Ярополку. А было всех лет княжения Святослава двадцать восемь.

В лѣто 6481. Нача княжити Ярополкъ.

В год 6481 (973). Начал княжить Ярополк.

В лѣто 6482.

В год 6482 (974).

В лѣто 6483. Ловы дѣюшю Свѣньгелдичю, именемъ Лотъ, ишедъ бо изъ Киева, гна по звѣри в лѣсѣ. Узрѣ ̀и Олегъ и рече: «Кто се есть?». И ркоша ему: «Свѣнгелдиць». И, заѣхавъ, уби ̀и, бѣ бо ловы дѣя Олегъ. И о том бысть межи има ненависть, Ярополку на Ольга, и молвяше всегда Ярополку Свѣнгелдъ: «Поиди на брата своего и приимеши власть един его», хотя отмьстити сыну своему.

В год 6483 (975). Однажды Свенельдич, именем Лют, вышел из Киева на охоту и гнал зверя в лесу. И увидел его Олег и спросил своих: «Кто это?» И ответили ему: «Свенельдич». И, напав, убил его Олег, так как и сам охотился там же. И с того началась вражда между Ярополком и Олегом, и постоянно подговаривал Свенельд Ярополка, стремясь отомстить за сына своего: «Пойди на своего брата и захвати волость его».

В лѣто 6484.

В год 6484 (976).

В лѣто 6485. Поиде Ярополкъ на Олга, брата своего, на Деревьскую землю. И изыде противу ему Олегъ, и ополчистася, и сразившимася полкома, и побѣди Ярополкъ Олга. Побѣгъшю же Олгови с вои своими в город, рѣкомый Вручий,[178] и бяше мостъ чресъ гроблю к воротам городным, и, тѣснячися другъ друга, спехнуша Олга с моста въ дебрь. И падаху людье мнози с моста, и удавиша и кони и человѣци. И вшедъ Ярополкъ в город Олговъ, прия волость его, и посла искати брата своего, и искавше его, не обрѣтоша. И рече одинъ древлянинъ: «Азъ видѣхъ вчера, яко съпехънуша ̀и с моста». И посла Ярополкъ искатъ, и волочиша трупье изъ гробли от утра и до полудни, и налѣзоша исподи Олга подъ трупьемъ, и внесъше, положиша ̀и на коврѣ. И приде Ярополкъ надъ онь и плакася, и рече Свеньгелду: «Вижь, иже ты сего хотяше». И погребоша Ольга на мѣстѣ у города Вручего, и есть могила его у Въручего и до сего дни. И прия волость его Ярополкъ. И у Ярополка жена грѣкини бѣ, и бяше была черницею, юже бѣ привелъ отець его Святославъ и въда ю за Ярополка, красы дѣля лица ея. Слышавъ же се Володимиръ в Новѣгородѣ, яко Ярополкъ уби Олга, убоявся, бѣжа за море. А Ярополкъ посади посадникъ свой въ Новѣгородѣ, и бѣ володѣя единъ в Руси.

В год 6485 (977). Пошел Ярополк на брата своего Олега в Деревскую землю. И вышел против него Олег, и исполчились обе стороны. И в начавшейся битве победил Ярополк Олега. Олег же со своими воинами побежал в город, называемый Овруч, а через ров к городским воротам был перекинут мост, и люди, теснясь на нем, сталкивали друг друга вниз. И столкнули Олега с моста в ров. Много людей падало с моста, и кони давили людей. Ярополк, войдя в город Олегов, захватил власть и послал искать своего брата, и искали его, но не нашли. И сказал один древлянин: «Видел я, как вчера спихнули его с моста». И послал Ярополк найти брата, и вытаскивали трупы изо рва с утра и до полдня, и нашли Олега внизу под трупами; вынесли его и положили на ковре. И пришел Ярополк, плакал над ним и сказал Свенельду: «Смотри, этого ты и хотел!» И похоронили Олега в поле у города Овруча, и есть могила его у Овруча и до сего времени. И наследовал власть его Ярополк. У Ярополка же была жена гречанка, а перед тем была она монахиней, в свое время привел ее отец его Святослав и выдал ее за Ярополка, красоты ради лица ее. Когда Владимир в Новгороде услышал, что Ярополк убил Олега, то испугался и бежал за море. А Ярополк посадил своих посадников в Новгороде и владел один Русскою землею.

В лѣто 6486. В лѣто 6487.

В год 6486 (978). В год 6487 (979).

В лѣто 6488. Приде Володимиръ с варягы къ Новугороду и рече посадником Ярополъчимъ: «Идете къ брату моему и речете ему: Володимиръ идеть на тя, пристраивайся противу бится». И сѣде в Новѣгородѣ.

В год 6488 (980). Владимир вернулся в Новгород с варягами и сказал посадникам Ярополка: «Идите к брату моему и скажите ему: Владимир идет на тебя, готовься с ним биться». И сел в Новгороде.

И посла к Роговолоду Полотьску, глаголя: «Хощю пояти дщерь твою женѣ». Онъ же рече дъщери своей: «Хощеши ли за Володимира?». Она же рече: «Не хощю розути Володимера,[179] но Ярополка хочю». Бѣ бо Рогъволодъ перешелъ изъ заморья, имяше волость свою Полотьскѣ, а Туръ Туровѣ, от него же и туровци прозвашася. И приидоша отроци Володимири и повѣдаша ему всю рѣчь Рогнѣдину, дщери Рогъволожѣ, князя полотьского. Володимиръ же събра вои многы, варягы и словѣны, и чюдь и кривичи, и поиде на Рогъволода. В се же время хотяху вести Рогънѣдь за Ярополка. И приде Володимиръ на Полотескъ, и уби Рогъволода и сына его два, и дщерь его Рогънѣдь поя женѣ.

И послал к Рогволоду в Полоцк сказать: «Хочу дочь твою взять в жены». Тот же спросил у дочери своей: «Хочешь ли за Владимира?» Она ответила: «Не хочу разуть Владимира, но хочу за Ярополка». Этот Рогволод пришел из-за моря и держал власть свою в Полоцке, а Туры держал власть в Турове, по нему и прозвались туровцы. И пришли отроки Владимира и поведали ему всю речь Рогнеды — дочери полоцкого князя Рогволода. Владимир же собрал много воинов — варягов, славян, чуди и кривичей — и пошел на Рогволода. А в это время собирались уже вести Рогнеду за Ярополка. И напал Владимир на Полоцк и убил Рогволода и двух его сыновей, а дочь его Рогнеду взял в жены.

И поиде на Ярополка. И приде Володимиръ къ Киеву съ вои многыми, и не може Ярополкъ стати противу Володимиру, и затворися Ярополкъ въ Киевѣ съ людьми своими и съ Блудом; и стояше Володимиръ, обрывся на Дорогожичи,[180] межи Дорогожичемъ и Капичемъ, и есть ровъ и до сего дне. Володимиръ же посла къ Блуду, воеводѣ Ярополчю, с лѣстью глаголя: «Поприяй ми! Аще убью брата своего, имѣти тя начну въ отца мѣсто своего, и многу честь возмеши от мене: не я бо почалъ братью бити, но онъ. Азъ же того убояхъся и придохъ на нь». И рече Блудъ къ посланымъ Володимиром: «Азъ буду ти въ приязнь». О злая лѣсть чловѣчьская! Якоже Давидъ глаголеть: «Ядый хлѣбъ мой, възвеличилъ есть на мя лѣсть».[181] Сьи убо лукавоваше на князя лѣстью. И пакы: «Языкы своими льшаху. Суди имъ, Боже, да отпадут от мыслий своих; по множьству нечестиа их изърини я, яко прогнѣваша тя, Господи».[182] И пакы тоже рече Давидъ: «Мужи крови льстиви не припловят дний своих».[183] Се есть свѣтъ золъ, еже свѣщевають <...> на кровопролитье, то суть неистовии, иже приимъше от князя или от господина своего честь и дары, ти мыслят о главѣ князя своего на погубление, горьше суть таковии бѣсовъ. Якоже и Блудъ предасть князя своего, приимъ от него чести многы, сь бо бысть повиненъ крови той. Се бо Блудъ затворивъся съ Ярополком, слаше къ Володимиру часто, веля ему приступати къ городу бранью, самъ мысля убити Ярополка; гражаны же не лзѣ убити его. Блуд же не възмогъ, како бы ̀и погубити, замысли лѣстью, веля ему не изълазити на брань изъ града. И рече же Блудъ Ярополку: «Киянѣ слются къ Володимирю, глаголюще: “Приступай къ городу бранью, яко предамы ти Ярополка”. Побѣгни изъ града». И послуша его Ярополкъ и бѣжа изъ града, и, пришедъ, затворися въ градѣ Родѣнѣ на устьи Ръси,[184] а Володимиръ вниде в Киевъ, и осѣдяху Ярополка в Роднѣ. И бѣ гладъ великъ в немъ, и есть притча и до сего дне: бѣда аки в Роднѣ. И рече Блудъ Ярополку: «Видиши ли, колко вой у брата твоего? Намъ ихъ не перебороти. И твори миръ съ братомъ своимъ», льстя подъ ним, се рече. И рече Ярополкъ: «Тако буди». И посла Блудъ къ Володимеру, глаголя, яко «Събыся мысль твоя, яко приведу Ярополка к тебѣ, и пристрой убити ̀и». Володимиръ же, то слышавъ, въшедъ въ дворъ теремьный отень, о немьже преже сказахом, сѣде ту с вои и съ дружиною своею. И рече Блудъ Ярополку: «Поиди къ брату своему и рьци ему: что ми ни вдаси, то язъ прииму». Поиде же Ярополкъ, и рече ему Варяжько: «Не ходи, княже, убьють тя; побѣгъни в печенѣгы и приведеши воя». И не послуша его. И приде Ярополкъ къ Володимиру, и яко полѣзе въ двѣри, подъяста и́ два варяга мечема подъ пазусѣ. Блудъ же затвори двѣри и не дасть по немъ внити своимъ. И тако убьенъ бысть Ярополкъ. Варяжько же, видѣвъ, яко убьенъ бысть Ярополкъ, бѣжа съ двора в Печенѣги и мьного воева с печенѣгы на Володимира, и одва приваби ̀и, заходивъ к нему ротѣ. Володимиръ же залѣже жену братьню грѣкиню, и бѣ непраздна, от нея же роди Святополка. От грѣховнаго бо корене злый плодъ бываеть: понеже была бѣ мати его черницею, а второе — Володимиръ залеже ю не по браку, прелюбодѣйчищь бысть убо. Тѣмьже и отець его не любяше, бѣ бо от двою отцю — от Ярополка и от Володимира.

И пошел на Ярополка. И пришел Владимир к Киеву с большим войском, а Ярополк не смог противостоять Владимиру и затворился Ярополк в Киеве со своими людьми и с Блудом, и стоял Владимир, окопавшись, на Дорогожиче — между Дорогожичем и Капичем, и существует ров тот и поныне. Владимир же послал к Блуду — воеводе Ярополка — с коварством говоря: «Будь мне другом! Если убью брата моего, то буду почитать тебя как своего отца и честь большую получишь от меня; не я ведь начал убивать братьев, но он. Я же, убоявшись этого, выступил против него». И сказал Блуд посланным Владимиром: «Буду я тебе друг». О злое коварство человеческое! Как говорит Давид: «Человек, который ел хлеб мой, возвел на меня клевету». Этот же обманом задумал измену князю. И еще: «Языками своими льстили. Осуди их, Боже, да откажутся они от замыслов своих; по множеству нечестия их отвергни их, ибо прогневили тебя, Господи». И еще сказал тот же Давид: «Муж скорый на кровопролитие и коварный не проживет и половины дней своих». Зол совет тех, кто толкает на кровопролитие; безумны те, кто, приняв от князя или господина своего почести или дары, замышляют погубить жизнь своего князя; хуже они бесов. Так вот и Блуд предал князя своего, приняв от него многую честь; потому и виновен он в крови той. Затворился Блуд <в городе> вместе с Ярополком, а сам, обманывая его, часто посылал к Владимиру с призывами идти приступом на город, замышляя в это время убить Ярополка, но из-за горожан нельзя было убить его. Не смог Блуд никак погубить его и придумал хитрость, подговаривая Ярополка не выходить из города на битву. Сказал Блуд Ярополку: «Киевляне посылают к Владимиру, говоря ему: “Приступай к городу, предадим-де тебе Ярополка”. Беги же из города». И послушался его Ярополк, бежал из города и, придя в город Родень в устье реки Роси, затворился там, а Владимир вошел в Киев и осадил Ярополка в Родне. И был там жестокий голод, так что осталась поговорка и до наших дней: «Беда как в Родне». И сказал Блуд Ярополку: «Видишь, сколько воинов у брата твоего? Нам их не победить. Заключай мир с братом своим», — так говорил он, обманывая его. И сказал Ярополк: «Пусть будет так!» И послал Блуд к Владимиру со словами: «Сбылась-де мысль твоя, и как приведу к тебе Ярополка, будь готов убить его». Владимир же, услышав это, вошел в отчий двор теремной, о котором мы уже упоминали, и сел там с воинами и с дружиною своею. И сказал Блуд Ярополку: «Пойди к брату своему и скажи ему: “Что ты мне ни дашь, то я и приму”. Ярополк пошел, а Варяжко сказал ему: «Не ходи, князь, убьют тебя; беги к печенегам и приведешь воинов», и не послушал его Ярополк. И пришел Ярополк ко Владимиру; когда же входил в двери, два варяга подняли его мечами под мышки. Блуд же затворил двери и не дал войти за ним своим. И так убит был Ярополк. Варяжко же, увидев, что Ярополк убит, бежал со двора того теремного к печенегам и долго воевал с печенегами против Владимира, с трудом привлек его Владимир на свою сторону, дав ему клятвенное обещание. Владимир же стал жить с женою брата — гречанкой, и была она беременна, и родился от нее Святополк. От греховного же корня зол плод бывает: во-первых, была его мать монахиней, а во-вторых, Владимир жил с ней не в браке, а как прелюбодей. Потому-то и не любил Святополка отец его, что был он от двух отцов: от Ярополка и от Владимира.

Посемъ рѣша варязи Володимеру: «Се град нашь, и мы прияхом ̀и, да хощем имати откупъ на них по 2 гривнѣ от человѣка». И рече имъ Володимиръ: «Пожьдете, даже вы куны сберут за мѣсяць». И жьдаша за мѣсяць, и не дасть имъ. И рѣша варязи: «Съльстилъ еси нами, да покажи ны путь въ грѣкы». Онъ же рече: «Идете». Изъбра от нихъ мужа добры и смыслены и храбъры и раздая имъ грады; прочии же идоша Цесарюграду. И посла пред ними слы, глаголя сице цесареви: «Се идуть к тебѣ варязи, не мози ихъ дѣржати в городѣ, или то створят ти въ градѣ, яко здѣ, но расточи я раздно, а семо не пущай ни единого».

После всего этого сказали варяги Владимиру: «Это наш город, мы его захватили, — хотим взять выкуп с горожан по две гривны с человека». И сказал им Владимир: «Подождите с месяц, пока соберут вам куны». И ждали они месяц, и не дал им Владимир выкупа, и сказали варяги: «Обманул нас, так отпусти в Греческую землю». Он же ответил им: «Идите». И выбрал из них мужей добрых, умных и храбрых и роздал им города; остальные же отправились в Царьград к грекам. Владимир же еще прежде них отправил послов к царю с такими словами: «Вот идут к тебе варяги, не вздумай держать их в столице, иначе натворят тебе такое же зло в городе, как и здесь, но рассели их по разным местам, а сюда не пускай ни единого».

И нача княжити Володимиръ въ Киевѣ одинъ и постави кумиры на холъму внѣ двора теремнаго: Перуна деревяна, а голова его серебряна, а усъ золот, и Хоръса, и Дажьбога, и Стрибога и Сѣмарьгла, и Мокошь.[185] И жряхут имъ, наричуще богы, и привожаху сыны своя, и жряху бѣсомъ, и осквѣрняху землю требами своими. И осквѣрнися требами земля Русская и холмъ тъ. Но преблагый Богъ не хотяй смерти грѣшником: на томъ холмѣ нынѣ церкы есть святаго Василья, якоже послѣдѣ скажем. Мы же на преднее възвратимся.

И стал Владимир княжить в Киеве один и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса и Даждьбога, и Стрибога, и Симаргла и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили своих сыновей, и приносили жертвы бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими. И осквернилась жертвоприношениями земля Русская и холм тот. Но исполненный блага Бог не захотел гибели грешников, и на том холме ныне есть церковь святого Василия, как расскажем об этом после, Теперь же возвратимся к прежнему.

Володимиръ же посади Добрыню, уя своего, в Новѣгородѣ. И пришед Добрыня Новугороду, постави Перуна кумиръ надъ рѣкою Волховомъ, и жряхуть ему людье новгородьстии акы Богу.

Владимир посадил Добрыню, своего дядю, в Новгороде. И, придя в Новгород, Добрыня поставил кумира Перуна над рекою Волховом, и приносили ему жертвы новгородцы как богу.

Бѣ же Володимиръ побѣженъ похотью женьскою. Быша ему водимыя: Рогънѣдь, юже посади на Лыбеди, идеже есть нынѣ селце Передславино, от нея же роди 4 сыны: Изеслава, Мьстислава, Ярослава, Всеволода, и двѣ дщери; от грѣкини — Святополка; от чехыни — Вышеслава; а от другия — Святослава, а от болъгарыни — Бориса и Глѣба. И наложьниць у него 300 въ Вышегородѣ, 300 в Бѣлѣгородѣ, а 200 на Берестовѣмъ в сельци, еже зовут и нынѣ Берестовое. И бѣ несытъ блуда, и приводя к себѣ мужьскыя жены и дѣвици растляя. Бѣ бо женолюбець, яко и Соломонъ: бѣ бо у Соломона, рече, женъ 700, а наложьниць 300.[186] Мудръ же бѣ, а на конѣць погибе; сь же бѣ невеглас, на конѣць обрѣте спасение. «Велий бо Господь, и велья крѣпость его, и разуму его нѣсть числа!»[187] Зло бо есть женьская прелѣсть, якоже рече Соломонъ, покаявся, о женахъ: «Не внимати злѣ женѣ, медъ бо каплеть от устъ ея, жены любодѣица, во время наслажаеть твой гортань, послѣдѣ же горьчѣе желчи обрящеши. Прилѣпляющаяся ей вънидутъ съ смертью въ адъ. На пути бо животъныя не находит, блудна бо теченья ея и неблагоразумна».[188] Се же рече Соломонъ о прелюбодѣицах. О добрыхъ же женахъ рече: «Дражьши есть каменья многоценьнаго. Радуется о ней мужь ея. Дѣеть бо мужеви своему благо все житье. Обрѣтши волну и ленъ, створить благопотребная рукама своима. Бысть яко корабль, куплю дѣющь, издалеча събираеть себѣ богатьство, и въстаеть из нощи, и даеть брашно дому и дѣло рабынямъ. Видѣвши тяжание, куповаше, от дѣлъ руку своею насадить тяжание. Препоясавши крѣпько чресла своя, и утвѣрьди мышьци свои на дѣло. И вкуси, яко добро дѣлати, и не угасает свѣтилникъ ея всю нощь. Руцѣ свои простираеть на полезная, локти же свои утвѣржает на веретено. Руцѣ свои отвѣрзаеть убогимъ, плодъ же простре нищим. Не печеться о дому своемъ мужь ея, егда кдѣ будет. Сугуба одѣнья створит мужю своему, очерьвлена и багъряна себѣ одѣнья. Възоренъ бываеть въ вратѣхъ мужь ея, внегда аще сядеть на соньмищи съ старци и съ жители земля. Опоны створи и отдасть в куплю. Уста же своя отвѣрзе смыслено и въ чинъ молвить языкомъ своим. Въ крѣпость и в лѣпоту облечеся. Милостыня ея въздвигоша чада ея, обогатѣша, и мужь ея похвали ю. Жена бо разумлива благословлена есть, боязнь же Господню да хвалит. Дадите ей от плода устъну ея, да хвалять въ вратѣхъ мужа ея».[189]

Был же Владимир побежден похотью. Были у него жены: Рогнеда, которую поселил на Лыбеди, где ныне находится сельцо Предславино, от нее имел он четырех сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода и двух дочерей; от гречанки имел он Святополка, от чехини — Вышеслава, а еще от одной жены — Святослава и Мстислава, а от болгарыни — Бориса и Глеба, и наложниц было у него триста в Вышгороде, триста в Белгороде и двести в Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое. И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растлевая девиц. Был он такой же женолюбец, как и Соломон, ибо говорят, что у Соломона было семьсот жен и триста наложниц. Мудр он был, а в конце концов погиб. Этот же был невежда, а под конец обрел себе вечное спасение. «Велик Господь, и велико могущество его, и разуму его нет конца!» Женское прельщение — зло; вот как, покаявшись, сказал Соломон о женах: «Не внимай злой жене, ибо мед каплет с уст ее, жены прелюбодейцы; на мгновение только наслаждает гортань твою, после горчее желчи станет... Сближающиеся с ней пойдут после смерти в ад. По пути жизни не идет она, распутная жизнь ее неблагоразумна». Вот что сказал Соломон о прелюбодейках, а о хороших женах сказал он так: «Дороже она многоценного камени. Радуется на нее муж ее. Ведь делает она жизнь его счастливой. Достав шерсть и лен, создает все потребное руками своими. Она, как купеческий корабль, занимающийся торговлей, издалека собирает себе богатство, и встает еще ночью и раздает пищу в доме своем и дело рабыням своим. Увидев поле — покупает: от плодов рук своих насадит пашню. Крепко подпоясав стан свой, укрепит руки свои на дело. И вкусила она, что благо — трудиться, и не угасает светильник ее всю ночь. Руки свои простирает к полезному, локти свои возлагает на веретено. Руки свои протягивает бедному, плод подает нищему. Не заботится муж ее о доме своем, потому что, где бы он ни был, — все домашние ее одеты будут. Двойные одежды сделает мужу своему, а червленые и багряные одеяния — для самой себя. Муж ее заметен всем у ворот, когда сядет на совете со старейшинами и жителями земли. Покрывала сделает она и отдаст в продажу. Уста же свои открывает с мудростью, с достоинством говорит языком своим. В силу и в красоту облеклась она. Милости ее превозносят дети ее и ублажают ее; муж хвалит ее. Благословенна разумная жена, ибо хвалит она страх Божий. Дайте ей от плода уст ее, и да прославят мужа ее у ворот».

В лѣто 6489. Иде Володимиръ к ляхомъ и зая грады ихъ: Перемышль, Червенъ[190] и ины городы, иже суть и до сего дне подъ Русью. Семъ же лѣтѣ и вятичи побѣди и възложи на ня дань от плуга, якоже отець его ималъ.

В год 6489 (981). Пошел Владимир на поляков и захватил города их: Перемышль, Червен и другие города, которые и доныне под Русью. В том же году победил Владимир и вятичей и возложил на них дань — с каждого плуга, как и отец его брал.

В лѣто 6490. Заратишася вятичи, и иде на ня Володимеръ и победи я въторое.

В год 6490 (982). Поднялись вятичи войною, и пошел на них Владимир и победил их вторично.

В лѣто 6491. Иде Володимиръ на ятвягы[191] и взя землю ихъ. И приде къ Киеву и творяше требу кумиромъ с людми своими. И ркоша старци и бояре: «Мечемъ жребий на отрока и дѣвицю, на негоже падеть, того зарѣжемы богомъ». И бяше варягъ одинъ, бѣ дворъ его, идеже бѣ церкви святыя Богородица, юже създа Володимиръ. Бѣ же варягь тъй пришелъ от Грѣкъ и дѣржаше вѣру в тайнѣ крестьяньскую. И бѣ у него сынъ красенъ лицем и душею, и на сего паде жребий по зависти дьяволи. Не тѣрпяше бо дьяволъ, власть имѣя надъ всими, сьй бяше ему акы тѣрнъ въ сердци, и тщашеся потребити оканный и наусти люди. И рѣша, пришедъша, послании к нему, яко: «Паде жребий на сынъ твой, изволиша бо ̀и бози себѣ, да створим требу богомъ». И рече варягъ: «Не суть то бози, но древо; днесь есть, а утро изъгнило есть, не ядять бо, ни пьють, ни молвять, но суть дѣлани руками въ древѣ секирою и ножемъ. А Богъ единъ есть, емуже служать грѣци и кланяются, иже створилъ небо, и землю, и человѣка, и зъвѣзды, и солнце, и луну, и далъ есть жити на земли. И си бози что сдѣлаша? Сами дѣлани суть. Не дамъ сына своего бѣсом». Они же, шедъше, повѣдаша людемъ. Они же, вземъше оружье, поидоша на нь и разъяша дворъ около его. Онъ же стояше на сѣнехъ съ сыномъ своимъ. Рѣша ему: «Дай сына своего, дамы ̀и богомъ». Онъ же рече: «Аще суть бози, то единого себе послють бога, да поимуть сына моего. А вы чему перетребуете имъ?». И кликнуша и сѣкоша сѣни подъ ними, и тако побиша я. И не свѣсть никтоже, кде положиша я. Бяху бо человѣци тогда невегласи, погани, и дьяволъ радовашеся сему, не вѣды, яко близъ погибель хотяше быти ему. Тако бо и преди тъщашеся погубити родъ хьрестьяньскый, но прогонимъ бяше крестомъ честнымъ во иныхъ странах, здѣ же мняшеся оканьный, яко здѣ ми есть жилище, здѣ бо не суть учили апостоли, ни пророци прорекъли, не вѣдый пророка, глаголюща: «И нареку не люди моя люди моя»;[192] о апостолѣхъ же рече: «Во всю землю изидоша вѣщания ихъ и в конѣць вселеныя глаголи ихъ».[193] Аще бо и тѣломъ апостоли суть здѣ не были, но учения ихъ, яко трубы, гласять по вселений въ цѣрьквахъ, имъже ученьемъ побѣжаемъ противнаго врага, попирающе подъ нозѣ, якоже попраста и сия отьченика, и приимъша вѣнѣць небесный съ святыми мученикы и съ праведными.

В год 6491 (983). Пошел Владимир против ятвягов и захватил их землю. И пошел к Киеву, принося жертвы кумирам с людьми своими. И сказали старцы и бояре: «Бросим жребий на отрока и девицу, на кого падет он, тех и зарежем в жертву богам». Был тогда варяг один, и был двор его, где сейчас церковь святой Богородицы, которую построил Владимир. Пришел тот варяг из Греческой земли и втайне исповедовал христианскую веру. И был у него сын, прекрасный лицом и душою, на него-то и пал жребий по зависти дьявола. Ибо не терпел его дьявол, имеющий власть над всеми, а этот был ему как терние в сердце, и пытался сгубить его, окаянный, и натравил людей. И посланные к нему, придя, сказали: «На сына-де твоего пал жребий, избрали его себе боги, так принесем же жертву богам». И сказал варяг: «Не боги это, а дерево: нынче есть, а завтра сгниет; не едят они, не пьют, не говорят, но сделаны вручную из дерева секирою и ножом. Бог же один, которому служат греки и поклоняются; сотворил он небо, и землю, и человека, и звезды, и солнце, и луну, и создал жизнь на земле. А эти боги что сделали? Сами они сделаны. Не дам сына своего бесам». Посланные ушли и поведали обо всем людям. Те же, взяв оружие, пошли на него и разнесли его двор. Варяг же стоял на сенях с сыном своим. Сказали ему: «Дай сына своего, да принесем его богам». Он же ответил: «Если боги они, то пусть пошлют одного из богов и возьмут моего сына. А вы-то зачем совершаете им требы?» И кликнули, и подсекли под ними сени, и так их убили. И не ведает никто, где их положили. Ведь были тогда люди невежды и нехристи. Дьявол же радовался тому, не зная, что близка уже его погибель. Так пытался он и прежде погубить род христианский, но прогнан был честным крестом из иных стран. «Здесь же, — думал окаянный, — обрету себе жилище, ибо здесь не учили апостолы, ни пророки не предрекали», не зная, что пророк сказал: «И назову людей не моих моими людьми»; об апостолах же сказано: «По всей земле разошлись речи их, и до конца вселенной — слова их». Если и не были здесь апостолы сами, однако учение их как трубные звуки раздается в церквах по всей вселенной: их учением побеждаем противника и врага — дьявола, попирая его под ноги, как попрали и эти два отца наших, приняв венец небесный наравне со святыми мучениками и праведниками.

В лѣто 6492. Иде Володимиръ на радимици. И бѣ у него воевода Волчий Хвостъ, и посла пред собою Володимиръ Волчия Хвоста, и срѣте радимичи на рѣцѣ Пищанѣ,[194] и побѣди Волчий Хвостъ радимичи. Тѣмь и русь корятся радимичемъ, глаголюще: «Пѣщаньци волъчья хвоста бѣгають». Быша же радимичи от рода ляховъ; и, пришедше ту, ся вселиша, и платять дань в Руси, и повозъ везуть и до сего дне.

В год 6492 (984). Пошел Владимир на радимичей. Был у него воевода Волчий Хвост; и послал Владимир Волчьего Хвоста впереди себя, и встретил тот радимичей на реке Пищане, и победил Волчий Хвост радимичей. Оттого дразнят русские радимичей, говоря: «Пищанцы от волчьего хвоста бегают». Были же радимичи от рода поляков, пришли и поселились тут и платят дань Руси, повоз везут и доныне.

В лѣто 6493. Иде Володимиръ на Болъгары съ Добрынею, уемъ своимъ, в лодьяхъ, а торкы берегомъ приведе на конехъ. И тако побѣди болгары.[195] И рече Добърыня Володимиру: «Съглядахъ колодникъ, и суть вси в сапозѣхъ. Симъ дани намъ не платити, поидевѣ искать лапотникъ». И сътвори миръ Володимиръ с болгары, и ротѣ заходиша межи собою, и рѣша болгаре: «Толи не буди мира межи нами, оли же камень начнеть плавати, а хмель грязнути». И приде Владимиръ къ Киеву.

В год 6493 (985). Пошел Владимир на болгар в ладьях с дядею своим Добрынею, а торков привел берегом на конях; и так победил болгар. Сказал Добрыня Владимиру: «Осмотрел пленных колодников: все они в сапогах. Этим дани нам не платить — пойдем, поищем себе лапотников». И заключил Владимир мир с болгарами, и клятву дали друг другу, и сказали болгары: «Тогда не будет между нами мира, когда камень станет плавать, а хмель — тонуть». И вернулся Владимир в Киев.

В лѣто 6494. Приидоша болгаре вѣры бохъмичи,[196] глаголюще, яко «Ты князь еси мудръ и смысленъ и не вѣси закона; да вѣруй въ законъ наш и поклонися Бохъмиту». Рече Володимиръ: «Кака есть вѣра ваша?» Они же рѣша: «Вѣруемъ Богу, а Бохъмитъ ны учить, глаголя: обрѣзати уды тайныя, а свинины не ѣсти, а вина не пити, и по смерти съ женами похоть творити блудную. Дасть Бохъмить комуждо по семидесятъ женъ красенъ, и избереть едину красну, и всѣхъ красоту възложит на едину, и та будеть ему жена. Здѣ же, рече, достоить блудъ творити всякый. На семъ же свѣтѣ аще будет кто убогъ, то и тамо, аще ли богатъ есть здѣ, то и тамо». И ина многа лѣсть, еяже нелзѣ писати срама ради. Володимиръ же слушаше ихъ, бѣ бо самъ любяше жены и блужение многое, и послушаше сладъко, Но се бѣ ему не любо: обрѣзание удовъ и о неядении свиныхъ мясъ, а о питьи отинудь рекъ: «Руси веселье питье, не можемъ безъ того быти». По семъ же придоша нѣмци от Рима, глаголюще, яко «Придохомъ послани от папежа». И ркоша ему: «Реклъ ти папежь: “Земля твоя яко земля наша, а вѣра ваша не акы вѣра наша, вѣра бо наша свѣтъ есть, кланяемъся Богу, иже створи небо и землю, и звѣзды, и мѣсяць и всяко дыхание, а бози ваши — древо суть”». Володимиръ же рече: «Кака есть заповѣдь ваша?» Они же рѣша: «Пощение по силѣ. Аще кто пьеть или ѣсть, все въ славу Божию,[197] рече учитель нашъ Павелъ». Рече же Володимиръ нѣмцомъ: «Идете опять, яко отци наши сего не прияли суть». Се слышавше, жидове козарьстии[198] приидоша, ркуще: «Слышахомъ, яко приходиша болъгаре и хрестьяни, учаще тя кождо ихъ вѣрѣ своей. Хрестьяни бо вѣрують, егоже мы распяхомъ, а мы вѣруемъ едину Богу Аврамову, Исакову, Ияковлю». И рече Володимиръ: «Что есть законъ вашь?» Они же рѣша: «Обрѣзатися и свинины не ясти, ни заячины, суботу хранити». Онъ же рече: «То кде есть земля ваша?» Они же рѣша: «Въ Иерусадимѣ». Онъ же рече: «То тамо ли есть?» Они же рѣша: «Разъгнѣвалъся Богъ на отци наши и расточи ны по странам грѣхъ ради нашихъ, и предана бысть земля наша хрестьяномъ».[199] Володимиръ же рече: «То како вы инѣхъ учите, а сами отвѣржени от Бога? Аще бы Богъ любилъ васъ, то не бысте расточнени по чюжимъ землямъ. Еда и намъ то же мыслите зло прияти?»

В год 6494 (986). Пришли болгары магометанской веры, говоря: «Ты, князь, мудр и смыслен, а закона не знаешь, уверуй в закон наш и поклонись Магомету». И спросил Владимир: «Какова же вера ваша?» Они же ответили: «Веруем богу, и учит нас Магомет так: совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти, говорит, можно творить блуд с женами. Даст Магомет каждому по семидесяти красивых жен, и изберет одну из них красивейшую, и возложит на нее красоту всех; та и будет ему женой. Здесь же, говорит, следует предаваться всякому блуду. Если кто беден на этом свете, то и на том, если здесь богат, то и там», и другую всякую ложь говорили, о которой и писать стыдно. Владимир же слушал их всласть. Но вот что было ему нелюбо: обрезание и воздержание от свиного мяса, а о питье и подавно сказал: «Руси есть веселие пить: не можем без того быть». Потом пришли немцы из Рима, говоря: «Пришли мы, посланные папой», и обратились к Владимиру: «Так говорит тебе папа: “Земля твоя такая же, как и наша, а вера ваша не похожа на веру нашу, так как наша вера — свет; кланяемся мы Богу, сотворившему небо и землю, звезды и месяц и все, что дышит, а ваши боги — просто дерево”». Владимир же спросил их: «В чем заповедь ваша?» И ответили они: «Пост по силе; “если кто пьет или ест, то все это во славу Божию”, — как сказал учитель наш Павел». Сказал же Владимир немцам: «Идите откуда пришли, ибо отцы наши не приняли этого». Услышав об этом, пришли хазарские евреи и сказали: «Слышали мы, что приходили болгары и христиане, уча тебя каждый своей вере. Христиане же веруют в того, кого мы распяли, а мы веруем в единого Бога Авраамова, Исаакова и Иаковля». И спросил Владимир: «Что у вас за закон?» Они же ответили: «Обрезаться, не есть свинины и заячины, соблюдать субботу». Он же спросил: «А где земля ваша?» Они же сказали: «В Иерусалиме». А он спросил: «Точно ли она там?» И ответили: «Разгневался Бог на отцов наших и рассеял нас по различным странам за грехи наши, а землю нашу отдал христианам». Сказал на это Владимир: «Как же вы иных учите, а сами отвергнуты Богом и рассеяны? Если бы Бог любил вас и закон ваш, то не были бы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите?»

По семъ прислаша грѣци къ Володимиру философа, глаголюще сице: «Слышахомъ, яко приходили суть болгаре, учаще тя приняти вѣру свою. Ихъ же вѣра осквѣрняеть небо и землю, иже суть проклятѣ паче всѣхъ человѣкъ, уподобльшеся Содому и Гомору, на няже пусти Богъ камѣнье горущее и потопи я, и погрязоша,[200] яко и сихъ ожидаеть день погибели ихъ, егда придеть Богъ судити на землю и погубити вься творящая безаконье и сквѣрны дѣющая. Си бо омывають оходы своя, поливавшеся водою, и въ ротъ вливають, и по брадѣ мажются, наричюще Бохмита. Тако же и жены ихъ творят ту же сквѣрну и ино же пуще: от совокупления мужьска вкушають». Си слышавъ, Володимиръ плюну на землю, рекъ: «Нечисто есть дѣло». Рече же философъ: «Слышахомъ же и се, яко приходиша от Рима учить васъ к вѣрѣ своей, ихъ же вѣра с нами мало же развращена: служать бо опрѣснокы, рекши оплатъкы, ихъже Богъ не преда, но повелѣ хлѣбом служити, и преда апостоломъ, приимъ хлѣбъ, и рек: “Се есть тѣло мое, ломимое за вы”. Такоже и чашю приимъ, рече: “Се есть кровь моя новаго завѣта”.[201] Си же того не творять, и суть не исправилѣ вѣры». Рече же Володимиръ: «Придоша къ мнѣ жидове, глаголюще: яко нѣмьци и грѣци вѣрують, егоже мы распяхом». Философъ же рече: «Воистину в того вѣруемъ, тѣхъ бо пророци прорькоша, яко Богу родитися, а другии — распяту быти и третьй день въскреснути и на небеса възити. Они же ты пророкы и избиваху, а другия претираху. Егда же събысться проречение ихъ, сниде на землю, и распятье приятъ, и въскресе и на небеса възиде, а сихъ же ожидаше покаянья за 40 лѣтъ и за 6, и не покаяшася, и посла на ня римляны. Грады ихъ разъбиша, а самѣхъ расточиша по странам, и работають въ странахъ». Рече же Володимиръ: «Что ради сниде Богъ на землю и страсть таку приятъ?» Отвѣщавъ же, рече философъ: «Аще хощеши, княже, послушати из начала, что ради сниде Богъ на землю?» Володимиръ же рече: «Послушаю, радъ». И нача философъ глаголати сице:[202]

Затем прислали греки к Владимиру философа, так сказавшего: «Слышали мы, что приходили болгары и учили тебя принять свою веру; вера же их оскверняет небо и землю, и прокляты они более всех людей, уподобились жителям Содома и Гоморры, на которых низверг Господь горящий камень и затопил их, и потонули, так вот и этих ожидает день погибели их, когда придет Бог судить народы и погубит всех, творящих беззакония и скверное делающих. Ибо, подмывшись, поливаются этой водой и вливают ее в рот, мажут ею по бороде и поминают Магомета. Так же и жены их творят ту же скверну, и еще даже большую: скверну совокупления вкушают». Услышав об этом, Владимир плюнул на землю и сказал: «Нечисто это дело». Сказал же философ: «Слышали мы и то, что приходили к вам из Рима научить вас вере своей. Вера же их немного от нашей отличается: служат на опресноках, то есть на облатках, о которых Бог не заповедал, повелев служить на хлебе, и поучал апостолов, взяв хлеб: “Это есть тело мое, ломимое за вас”. Так же и чашу взял и сказал: “Это есть кровь моя нового завета”. Те же, которые не творят этого, неправильно веруют». Сказал же Владимир: «Пришли ко мне евреи и сказали, что немцы и греки веруют в того, кого мы распяли». Философ ответил: «Воистину веруем в того; их же пророки предсказывали, что родится Бог, а другие — что распят будет и погребен, но в третий день воскреснет и взойдет на небеса. Они же одних пророков избивали, а других истязали. Когда же сбылись пророчества их, когда сошел он на землю, был он распят и, воскреснув, взошел на небеса, от них же ожидал Бог покаяния сорок “шесть лет, но не покаялись, и тогда послал на них римлян; и разбили их города, а самих рассеяли по иным землям, где и пребывают в рабстве». Владимир спросил: «Зачем же сошел Бог на землю и принял такое страдание?» Ответил же философ: «Если хочешь послушать, то скажу тебе по порядку с самого начала, зачем Бог сошел на землю». Владимир же сказал: «Рад послушать». И начал философ говорить так:

Въ начало испѣрва створи Богъ небо и землю въ 1 день. Въ вторый день створи твердь, иже есть посредѣ водъ. Сего же дни раздѣлишася воды, полъ ихъ възиде на твѣрдь, а полъ ихъ под твердь.[203] Въ 3 день сътвори море, рѣкы, источникы и сѣмена. Въ 4 — солнце, и луну, и звѣзды, и украси Богъ небо. Видѣвъ же пѣрвый от ангелъ, старѣйшина чину ангельску, помысли в себе, рекъ: «Сниду на землю, и прииму землю, и поставлю столъ свой на облацѣхъ сѣверьскыхъ, и буду подобенъ Богу». И ту абье свѣрже ̀и съ небеси, и по немъ спадоша иже бѣша подъ нимъ, чинъ десятый. Бѣ же имя противнику Сотанаилъ, в неже мѣсто постави старѣйшину Михаила. Сотана же, грѣшивъ помысла своего и отпадъ славы пѣрвыя, наречеся противьникъ Богу. По семъ же въ 5 день створи Богъ кыты, и гады, и рыбы, и птица пернатыя, и звѣри, и скоты, и гады земныя. Въ 6 день створи же Богъ человѣка.[204] Въ 7 день почи Богъ от дѣлъ своихъ, еже есть субота. И насади Богъ Рай на въстоци въ Едемѣ, и въведе Богъ ту человѣка, егоже созда, и заповѣда ему от древа всякого ясти, от древа же единого не ясти, иже есть разумѣти злу и добру. И бѣ Адамъ в Раи, и видяше Бога и славяше, егда ангели славяху Бога, и онъ с ними. И възложи Богъ на Адама сонъ, и успе Адамъ, и взятъ Богъ едино ребро у Адама, и створи ему жену, и приведе ю къ Адаму, и рече Адамъ: «Се кость от кости моея и плоть от плоти моея, си наречеться жена». И нарече Адамъ имена всѣмъ скотом и птицам, и звѣрем, и гадомъ, и самѣма ангелъ повѣда имени. И покори Богъ Адаму звѣри и скоты, и обладаше всими, и послушаху его. Видѣвъ же дьяволъ, яко почести Богъ человѣка, позавидѣвъ ему, преобразися въ змию, и прииде в Евзѣ, и рече ей: «Почто не яста от древа, сущаго посредѣ Рая?» И рече жена къ змии: «Рече Богъ: не имата ясти, оли — да умрета смертью». И рече змия къ женѣ: «Смертью не умрета; вѣдаше бо Богъ, яко въньже день яста от него, отвѣрзостася очи ваю, и будета яко Богъ, разумѣвающа добро и зло». И видѣ жена, яко добро древо въ ядь, и вземьши жена снѣсть, и въдасть мужю своему, и яста, и отвѣрзостася очи има, и разумѣста, яко нага еста, и сшиста листвием смоковьнымь препоясание. И рече Богъ: «Проклята земля въ дѣлехъ твоихъ, в печали яси вся дни живота твоего». И рече Господь Богъ: «Егда како прострета руку, и возмета от древа животнаго, и живета в вѣки». Изъгна Господь Богъ Адама из Рая. И сѣде прямо Раю, плачася и дѣлая землю, и порадовася сатана о проклятьи земля. Се на ны пѣрвое падение, горкый отвѣтъ, отпадения ангелъскаго житья. И роди Адамъ Каина и Авеля, и бѣ Каинъ ратай, а Авѣль пастух. Принесе Каинъ от плод земныхъ къ Богу, и не прия Богъ даровъ его. А Авель принесе от агнѣць пѣрвѣнѣць, и прия Богъ дары Авѣлевы. Сотона же вълѣзе въ Каина и пострѣкаше Каина на убийство Авѣлево. И рече Каинъ къ Авелю: «Изидевѣ на поле». И яко изидоша, въста Каинъ и хотяше убити ̀и, не умѣяше убити ̀и. И рече ему сотона: «Возми камень и удари ̀и». И уби Авѣля. И рече Богь Каину: «Кде есть братъ твой?» Он же рече: «Еда азъ стражь есмь брату моему?»[205] И рече Богъ: «Кровь брата твоего въпиет къ мнѣ, буди стоня и трясыся до живота своего». Адамъ же и Евга плачющася бяста, и дьяволъ радовашеся, рекъ: «Сего же Богъ почести, азъ створих ему отпасти от Бога, и се нынѣ плачь ему налѣзох». И плакастася по Авѣлѣ лѣт 30, и не съгни тѣло его, и не умѣста погрести его. И повелѣньемъ Божиимъ птѣнца два прилетѣста, единъ ею умре, и единъ же ископа яму, вложи умѣршаго и погребе. Видѣвша же се, Адамъ и Евга ископаста яму, и вложиста Авѣля, и погребоста ̀и съ плачем. Бысть же Адамъ лѣт 230 роди Сифа и 2 дщери, и поя едину Каинъ, а другую Сифъ, и от того чловѣци расплодишася по земли. И не познаша створшаго я, исполнишася блуда и всякого скаредиа, и убийства, и зависти, и живяху скотьскы человѣци. И бѣ Ной единъ правѣденъ в родѣ семъ. И роди 3 сына: Сима, Хама, Афета. И рече Богъ: «Не имать пребывати духъ мой въ человѣцехъ», и рече: «Да потреблю человѣка, егоже створих, от человѣка до скота». И рече Богъ Ноеви: «Створи ковчегъ в долготу лакотъ 300, а в широту 80, а възвышье 30 лакот» — егупьтѣ бо локтемъ саженъ зовуть. Дѣлаему же ковчегу за 100 лѣт, и повѣдаше Ной, яко быти потопу, посмѣхахуся ему. И егда сдѣла ковчегъ, рече Господь Богь Ноеви: «Влѣзи ты, и жена твоя, и сынове твои, и снохы твоя, и въведи я к себѣ по двоему от всѣх гадъ, скот и птицъ». И въведе Ной, якоже заповѣда ему Богъ. И наведе Богь потопъ на землю, и потопе всяка плоть, и ковчегъ плаваше на водѣ. Егда же посяче вода, излѣзе Ной, и сынове его, и жена его. И от сихъ расплодися земля. И быша человѣци мнози и единогласни, рѣша другъ другу: «Съзижемъ столпъ до небесе». И начаша здати, и бѣ старѣйшина имъ Невродь.[206] И рече Богъ: «Умножишася человѣци, и помыслы ихъ суетны». И съниде Богъ, и размѣси языкы на 70 и два языка. Адамовъ же языкъ бысть не отъятъ у Авера: то бо единъ не приложися къ безумью ихъ, рѣкъ сице: «Аще бы человѣком Богъ реклъ на небо столпъ дѣлати, то повелѣлъ бы самъ Богъ словом, якоже створи небеса, и землю, и моря и вся видимая и невидимая». Того ради сего языкъ не премѣнися, от сего суть еврѣи. На 70 и единъ языкъ раздѣлишася и разидошася по странам, кождо свой нравъ прияша. И по дьяволю научению ови рощением и кладязямъ жряху и рѣкам, и не познаша Бога. От Адама же до потопа лѣт 2242, а от потопа до разъдѣленья языкъ лѣт 529.

В начале, в первый день, сотворил Бог небо и землю. Во второй день сотворил твердь посреди воды. В тот же день разделились воды — половина их взошла на твердь, а половина сошла под твердь. В третий день сотворил он море, реки, источники и семена. В четвертый день — солнце, луну, звезды, и украсил Бог небо. Увидел все это первый из ангелов — старейшина чина ангельского и решил: «Сойду на землю, и овладею ею, и поставлю престол свой на облаках северных, и буду подобен Богу». И тотчас же был свергнут с небес и вслед за ним пали те, кто находился под его началом — десятый ангельский чин. Было имя врагу — Сатанаил, а на его место Бог поставил старейшину Михаила. Сатана же, обманувшись в замысле своем и лишившись первоначальной славы своей, назвался противником Богу. Затем, в пятый день сотворил Бог китов, и гадов, и рыб, и птиц пернатых, и зверей, и скотов, и гадов земных. В шестой день сотворил Бог человека. В седьмой же день почил Бог от дел своих, это и есть суббота. И насадил Бог Рай на востоке в Едеме и ввел в него человека, которого создал, и заповедал ему есть плоды каждого дерева, а плодов одного дерева — познания зла и добра — не есть. И был Адам в Раю, видел Бога и славил его, когда ангелы славили Бога, и он с ними. И навел Бог сон на Адама, и уснул Адам, и взял Бог одно ребро у Адама, и сотворил ему жену, и привел ее к Адаму, и сказал Адам: «Вот кость от кости моей и плоть от плоти моей; она будет называться женою». И нарек Адам имена всем скотам и птицам, зверям и гадам, и дал имена даже самим ангелам. И подчинил Бог Адаму зверей и скот, и обладал он всеми, и все его слушали. Дьявол же, увидев, как почтил Бог человека, и позавидовав ему, преобразился в змия, пришел к Еве, и сказал ей: «Почему не едите от дерева, растущего посредине Рая?» И сказала жена змию: «Сказал Бог: не ешьте, а не то — смертью умрете». И сказал жене змий: «Смертью не умрете; ибо знает Бог, что в день тот, в который съедите от дерева этого, откроются очи ваши и будете, как Бог, ведать добро и зло». И увидела жена, что дерево съедобное, и взяв, съела жена плод и дала мужу своему, и ели оба, и открылись им очи, и поняли они, что наги, и сшили себе перепоясание из листвы смоковницы. И сказал Бог: «Проклята земля за твои дела, в печали будешь питаться все дни твоей жизни». И сказал Господь Бог: «Когда прострете руки и возьмете от дерева жизни, — будете жить вечно». И изгнал Господь Бог Адама из Рая. И поселился он против Рая, плачась и возделывая землю, и порадовался сатана о проклятии земли. Это первое наше падение и горькая расплата, отпадение от ангельского жития. Родил Адам Каина и Авеля. Каин был пахарь, а Авель пастух. И понес Каин в жертву Богу плоды земные, и не принял Бог даров его. Авель же принес первенца ягненка, и принял Бог дары Авеля, Сатана же вошел в Каина и стал подстрекать его убить Авеля. И сказал Каин Авелю: «Пойдем в поле». И, когда вышли, восстал Каин на Авеля и хотел убить его, но не сумел это сделать. И сказал ему сатана: «Возьми камень и ударь его». И убил Каин Авеля. И сказал Бог Каину: «Где брат твой?» Он же ответил: «Разве я сторож брату моему?» И сказал Бог: «Кровь брата твоего вопиет ко мне, будешь стенать и дрожать до конца жизни своей». Адам и Ева плакали, а дьявол радовался, говоря: «Кого Бог почтил, того я заставил отпасть от Бога, и вот ныне горе на него навлек». И плакались по Авеле тридцать лет, и не истлело тело его, и не умели его похоронить. И повелением Божьим прилетели два птенца, один из них умер, другой же ископал яму и положил в нее умершего и похоронил его. Увидев это, Адам и Ева выкопали яму, положили в нее Авеля и похоронили с плачем. Когда Адаму было 230 лет, родил он Сифа и двух дочерей, и взял одну Каин, а другую Сиф, и оттого пошли плодиться люди на земле. И не познали сотворившего их, исполнились блуда, всякой нечистоты, убийства, зависти, и жили люди как скоты. Только Ной один был праведен в роде людском. И родил он трех сыновей: Сима, Хама и Иафета. И сказал Бог: «Не будет дух мой пребывать среди людей»; и еще: «Истреблю то, что сотворил, от человека и до скота». И сказал Господь Бог Ною: «Построй ковчег в длину 300 локтей, в ширину 80, а в вышину 30»; египтяне же называют локтем сажень. Сто лет делал Ной свой ковчег, и когда поведал Ной людям, что будет потоп, посмеялись над ним. Когда же сделал ковчег, сказал Ною Господь: «Войди в него ты и твоя жена, и сыновья твои, и снохи твои, и введи к себе по паре от всех гадов, скотов и птиц». И ввел Ной, кого повелел ему Бог. И навел Бог потоп на землю, потонуло все живое, а ковчег плавал на воде. Когда же спала вода, вышел Ной, его сыновья и жена его. От них и населилась земля. И было людей много, и говорили они на одном языке, и сказали они друг другу: «Построим столп до неба». И начали строить, и был старейшина у них Неврод; и сказал Бог: «Умножились люди и замыслы их суетные». И сошел Бог, разделил речь их на 70 и 2 языка. Только язык Адама не был отнят у Евера: этот один из всех остался непричастен к их безумному делу, и сказал так: «Если бы Бог приказал людям создать столп до неба, то повелел бы сам Бог словом своим — так же как сотворил небо, землю, море, все видимое и невидимое». Вот почему не переменился его язык; от него пошли евреи. Итак, разделились люди на 70 и 1 народ и разошлись по всем странам, и каждый народ принял свой нрав. По научению дьявола приносили они жертвы рощам, колодцам и рекам, и не познали Бога. От Адама же и до потопа прошло 2242 года, а от потопа до разделения народов 529 лет.

По семъ же дьяволъ в болша прелщения въвѣрже человѣкы, и начаша кумиры творити, ови древяныа и мѣдяныя, а друзии мороморяны, златы и сребряны, и кланяхуться имъ, и привожаху сыны своя и дьщери своя и закалаху предъ ними, и бѣ вся земля осквѣрнена. И началникъ же бяше кумиротворению Серухъ, творяше бо кумиры въ имена мерътвыхъ человѣкъ, бывшимъ овѣмъ цесаремъ, другымъ храбрымъ, и волъхвомъ, и женамъ прелюбодѣицамъ. Се же Серухъ роди Фару, Фара же роди 3 сыны: Аврама, и Нахора, и Арана.[207] Фара же творяше кумиры, навыкъ у отца своего. Аврамъ же, пришедъ въ ум, възрѣвъ на небо, и рече: «Воистину той есть Богъ, иже створилъ небо и землю, а отець мой прельщает человѣкы». И рече Аврамъ: «Искушю богь отца своего» и рече: «Отче! Прельщаеши человѣкы, творя кумиры древяны. То есть Богъ, иже створилъ небо и землю». И приимъ Аврамъ огнь, зажьже идолы въ храминѣ. Видѣвъ же се Аранъ, братъ Аврамовъ, рѣвнуя по идолѣхъ, хотѣ умьчати идолъ, самъ згорѣ ту Аранъ и умре пред отцемъ. Пред сѣмъ бо не умиралъ сынъ предъ отцемъ, но отець пред сыномъ, и от сего начаша умирати сынове пред отцемъ. И възлюби Богъ Аврама, и рече Богъ Авраму: «Изиди изъ дому отца твоего и поиди в землю, в нюже ти покажю, и створю тя въ языкъ великъ, и благословять тя колѣна земная». И створи Аврамъ, якоже заповѣда ему Богь. И поя Аврамъ Лота, сыновца своего, и бѣ бо ему Лотъ шюринъ и сыновець, бѣ бо Аврамъ поялъ братьню дщерь Ароню, Сарру. И приде в землю Хананѣйску къ дубу высоку, и рече Богь къ Авраму: «Сѣмени твоему дамъ землю сию». И поклонися Аврамъ Богу. Аврамъ же бяше лѣт 75, егда изиде от Хараона. Бѣ же Сарра неплоды, болящи неплодскым. Рече Сарра Авраму: «Влѣзи убо къ рабѣ моей». И поемши Сарра Агарь и вдасть ю мужеви своему, и влѣзъ Аврамъ къ Агари. И зача Агарь и роди сына, и прозва Аврамъ Измаилом, а Аврамъ же бѣ лѣт 86, егда родися Измаил. По семъ же, заченши, Сарра роди сына и нарече имя ему Исакъ. И повѣлѣ Богъ Авраму обрѣзати отроча, и обрѣза Аврам въ 8 день. И възълюби Богь Аврама и племя его, и нарече я в люди себѣ, и отлучи я от языкъ, нарекъ люди своя. Сему же Исаку възмогшу, Авраму же живущю лѣт 175 и умре, и погребенъ бысть. Исаку же бывшю лѣт 60, роди два сына — Исава и Якова. Исавъ же бысть лукавъ, а Яков правдивъ. Сий же Яковъ работа у уя своего изъ дьщери его из меньшие 7 лѣт, и не дасть ему ея Лаван, уй его, рекъ: «Старѣйшюю поими». И вдасть ему Лию, старѣйшюю, и изъ другое рекъ ему: «Другую работай 7 лѣт». Онъ же . работа другую 7 лѣт из Рахили. И поя себѣ 2 сестреници, от неюже роди 8 сыновъ: Рувима, Семеона, Левгию, Июду, Исахара, и Заулона, Иосифа и Веньамина, и от робу двою: Дана, Нефталима, Гада, Асира. И от сихъ расплодишася жидовѣ. Ияковъ же сниде въ Егупетъ, сы лѣт 130 с родомъ своим, числом 65 душь. Поживе же в Егуптѣ лѣт 17, и успе, и поработиша племя его за 400 лѣт.

Затем дьявол ввел людей в еще большее заблуждение, и стали они изготовлять кумиры: одни — деревянные, другие — медные, третьи — мраморные, а некоторые — золотые и серебряные. И поклонялись им, и приводили к ним своих сыновей и дочерей, и закалывали их перед ними, и была осквернена вся земля. Первым же стал делать кумиры Серух, создавал он их в честь умерших людей: некоторых бывших царей или храбрых людей и волхвов, и жен прелюбодеек. Серух же родил Фарру, Фарра же родил трех сыновей: Авраама, Нахора и Аарона. Фарра же делал кумиры, научившись этому у своего отца. Авраам же, задумавшись, посмотрел на небо и сказал: «Воистину тот Бог, который создал небо и землю, а отец мой обманывает людей». И сказал Авраам: «Испытаю богов отца своего» и обратился к отцу: «Отец! Зачем обманываешь людей, делая деревянные кумиры? Тот Бог, кто сотворил небо и землю». Авраам, взяв огонь, зажег идолов в храмине. Аарон же, брат Авраама, увидев это и чтя идолов, захотел вынести их, но и сам тут же сгорел и умер раньше отца. Перед этим же не умирал сын прежде отца, но отец прежде сына; и с тех пор стали умирать сыновья прежде отцов. Бог же возлюбил Авраама и сказал ему: «Изыди из дома отца твоего и пойди в землю, которую покажу тебе, и произведу от тебя великий народ, и благословят тебя поколения людские». И сделал Авраам так, как заповедал ему Бог. И взял Авраам Лота, племянника своего; этот Лот был ему и шурин и племянник, так как Авраам взял за себя дочь брата Аарона — Сару. И пришел Авраам в землю Хананейскую к высокому дубу, и сказал Бог Аврааму: «Потомству твоему дам землю эту». И поклонился Авраам Богу. Аврааму же было 75 лет, когда вышел он из Харрана. Сара же была неплодной, болела бесчадием. И сказала Сара Аврааму: «Войди к рабе моей». И взяла Сара Агарь и отдала ее мужу своему, и вошел Авраам к Агари. Агарь же зачала и родила сына, и назвал его Авраам Измаилом. Аврааму же было 86 лет, когда родился Измаил. Затем зачала Сара и родила сына, и нарекла имя ему Исаак. И приказал Бог Аврааму совершить обрезание отрока, и обрезал его Авраам на восьмой день. Возлюбил Бог Авраама и племя его, и назвал его своим народом, а назвав своим народом, отделил его от других. И возмужал Исаак, а Авраам жил 175 лет и умер, и был погребен. Когда же Исааку было 60 лет, родил он двух сыновей: Исава и Якова. Исав же был лжив, а Яков — праведен. Этот Яков работал у своего дяди семь лет, добиваясь его младшей дочери, и не дал ее ему Лаван — дядя его, сказав: «Возьми старшую». И дал ему Лию, старшую, а ради другой сказал ему: «Работай еще семь лет». Он же работал еще семь лет ради Рахили. И так взял себе двух сестер и родил от них восемь сыновей: Рувима, Симеона, Левгию, Иуду, Исахара, Заулона, Иосифа и Вениамина, и от двух рабынь: Дана, Нефталима, Гада и Асира. И от них пошли евреи. Иаков же, когда ему было 130 лет, пошел в Египет вместе со всем родом своим, числом 65 душ. Прожил он в Египте 17 лет и умер, а потомство его находилось в рабстве 400 лет.

По сихъ же лѣтѣхъ възмогоша людье жидовьстии, умножишася, и насиляхуть им егуптяне работою. В си же времена родися Моисѣй в жидех, и рѣша волъсви егупетьстии цесарю, яко «Родилъся есть дѣтищь въ жидох, иже хощеть погубити Егупет». Ту абье повелѣ цесарь ражающаяся дѣти жидовьскыя вмѣтати в рѣку. Мати же Моисѣова, убоявшися сего погубления, вземъши младенѣць, вложи въ крабьицю и, несъши, постави в лузѣ. В се же время сниде дщи фараонова Фермуфи купаться и видѣ отроча плачющеся, и възя е и пощади е, и нарече имя ему Моисий, и въскорми е. И бысть отроча красно, и бысть 4 лѣт, и приведе ̀и дщи фараоня къ отцю своему фараону. Видѣвъ же Моисѣя фараонъ, нача любити фараонъ отроча. Моисий же, хапаяся за шию цесареву, срони вѣнѣць съ главы цесаревы, и попра ̀и.[208] Видѣвъ же волхвъ, рече цесареви: «О цесарю! Погуби отроча се: аще ли не погубиши, имаеть погубити всь Егупет». И не послуша его цесарь, но паче повелѣ не погубити дѣтий жидовьскыхъ. Моисѣеви же възмогъшю, и бысть великъ в дому фараони. И бысть цесарь инъ, възавидѣша ему бояре. Моисѣй же уби егупьтянина, бѣжа изъ Егупта и приде в землю Мадиамьску и, ходя по пустыни, научися от ангела Гавриила о бытьи всего мира, и о пѣрвѣмъ человѣци, и яже суть была по нем и по потопѣ, и о смѣшении языкъ, аще кто колико лѣтъ бяше былъ, и звѣздное хожение и число, земльную мѣру и всяку мудрость. По семъ же явися ему Богъ в купинѣ огньмь и рече ему: «Видѣхъ бѣду людий моих въ Егуптѣ и низълѣзохъ изяти я от руку егупетьску, изъвѣсти я от земли тоя. Ты же иди къ фараону цесарю егупетъску и речеши ему: “Пусти Израиля, да три дни положать требу Господу Богу”. Аще не послушаеть тебе цесарь егупетъскый, побью ̀и и всими чюдесы моими». И пришедъшю Моисѣови, и не послуша его фараонъ, и пусти Богъ 10 казний на фараона: 1 — рѣкы въ кровь, 2 — жабы, 3 — мьшицѣ, 4 — пѣсья мухы, 5 — смерть на скотъ, 6 — прыщьеве горющии, 7 — градъ, 8 — прузи, 9 — тма три дни, 10 — моръ в человѣцѣхъ. Сего ради 10 казний бысть на нихъ, яко 10 мѣсяць топиша дѣти жидовьскы. Егда же бысть моръ въ Егупте, рече фараонъ Моисѣови и брату его Аарону: «Отъидета въскорѣ». Моисѣй же, събравъ люди жидовьскыя, поиде от земля Егупетъскыя. И ведяше я Господь путемъ по пустыни къ Чермьному морю, и предъидяше пред ними нощью столпъ огньнъ, а во дни — облаченъ. Слышавъ же фараонъ, яко бѣжать людье, погна по нихъ, и притисну я къ морю. Видѣвъше же людье жидовьстии въспиша на Моисѣя, ркуще: «Почто изведе ны на смерть?». И въспи Моисѣй къ Богу, и рече Господь: «Что вопиеши къ мнѣ? Удари жезломъ в море». И створи Моисѣй тако, и раступися вода надвое, и внидоша сынове израилеви в море. Видѣвъ же, фараонъ гна по нихъ, сынове же израилеви проидоша посуху. Яко излѣзоша на брегъ, и съступися море о фараонѣ и о воихъ его. И възлюби Богъ Израиля, и идоша от моря три дня по пустыни, и придоша в Меронъ. И бѣ ту вода горка, и възропташа людье на Бога, и показа имъ древо, и вложи е Моисѣй въ воду, и осладишася воды. По семъ же пакы възропташа людье на Моисѣя и на Арона, ркущи: «Луче ны бяше въ Егуптѣ, еже ядохом мяса, и тукъ и хлѣбъ до сытости». И рече Господь Бог Моисѣови: «Слышах хулнание сыновъ Израилевъ». И дасть им манну ясти. По семъ же дасть имъ законъ на горѣ Синайстий. И Моисѣови въшедъшю на гору къ Богу, они же, съльявше тѣльчью главу, поклонишася аки Богу. Ихъ же Моисѣй исъсѣче 3000 числом. По семъ же пакы възропташа на Моисѣя и на Арона, еже не бѣ воды. И рече Господь Моисѣови: «Удари жезломъ в камень», рекъ: «Исъ сего камени егда не испустивѣ воды?» И разгнѣвася Господь на Моисѣя, яко не възвеличи Господа, и не вниде в землю обѣтованую сего ради, роптанья онѣхъ ради, но възведе ̀и на гору Вамьску и показа ему землю обѣтованую. И умре Моисѣй ту на горѣ. И прия власть Исусъ Навгинъ. Сий приде въ землю обѣтованую и изби хананѣйско племя, и всели в нихъ мѣсто сыны Израилевы. Умѣрьшю же Исусу, бысть судья въ него мѣсто Июда, инѣхъ судий бысть 14. При них же, забывше Бога, изъведъшаго я изъ Егупта, начаша служити бѣсом. И разъгнѣвася Богъ, предаяшеть я иноплеменьником на расхыщение. И егда ся начьну каяти, помиловашеть их, и пакы укланяхуся на бѣсослужение. По сихъ же служаше Илий жрець, и по семъ Самуилъ пророкъ. Рѣша людье Самуилу: «Постави нам цесаря». И разъгнѣвася Богъ на Израиля и постави надъ ними цесаря Саула. Таче Саулъ не изволи ходити въ завѣтѣ Господни, избра Господь Давида, постави ̀и цесаря надъ Израилемъ, и угоди Давидъ Богу. Сему Давиду кляся Богь, яко от племени его родитися Богу. И пѣрвое начаша пророчьствовати о воплощении Божии, рекъ: «Изъ щрева преже деньница родихъ тя».[209] Се же пророчьствовавъ 40 лѣт и умре. И по нем царствова и пророчьствова сынъ его Соломонъ, иже възгради церковь Богови и нарече ю Святая Святыхъ. И бысть мудръ, но на конѣць поползеся; цесарьствовавъ лѣт 40 и умре. По Соломонѣ же цесарьствовавъ сынъ его Ровоамъ. При семъ раздѣлися царство надвое жидовьское: въ Ерусалимъ одино, а другое в Самарии[210] Въ Самарѣи же царьствова Еровамъ, холопъ Соломонь, иже створи двѣ кравѣ златѣ и постави едину вь Вефили на холмѣ, а другу въ Енданѣ и рекъ: «Се Бога твоя, Израилю». И кланяхуся людье, а Бога забыша. Таче и въ Ерусалимѣ забывати Бога начаша, кланятися Валу, рекъше ратьну богу, еже есть Арей,[211] и забыша Бога отець своихъ. И нача Богъ посылати к нимъ пророкы. Пророци же начаша обличати о безаконьи ихъ и о служеньи кумиръ. Они же начаша пророкы избивати, обличаеми от них. И разгнѣвася Богъ на Израиля велми и рече: «Отрину от себе и призову ины люди, иже мене послушают. И аще съгрѣшат, не помяну съгрѣшения ихъ». И нача посылати пророкы, глаголя: «Прорицайте о отвѣржении жидовьстѣ и о призваньи стран».

По прошествии же этих лет усилились евреи и умножились, а египтяне притесняли их как рабов. В эти времена родился у евреев Моисей, и сказали волхвы египетские царю: «Родился ребенок у евреев, который погубит Египет». И тотчас же повелел царь всех рождающихся еврейских детей бросать в реку. Мать же Моисея, испугавшись этого истребления, взяла младенца, положила его в корзину и, отнеся, поставила ее подле реки. В это время пришла дочь фараона Фермуфи купаться и увидела плачущего ребенка, взяла его, пощадила и дала имя ему Моисей, и вскормила. Был же тот мальчик красив, и, когда исполнилось ему четыре года, привела его дочь фараона к своему отцу. Фараон же, увидев Моисея, полюбил мальчика. Моисей же, хватаясь как-то за шею царя, уронил с царской головы венец и наступил на него. Волхв же, увидев это, сказал царю: «О царь! Погуби отрока этого, если же не погубишь, то он сам погубит весь Египет». Царь же не только его не послушал, но, больше того, приказал не губить еврейских детей. Моисей, повзрослев, стал великим мужем в доме фараона. Когда же стал в Египте иной царь, бояре начали завидовать Моисею. Моисей же, убив египтянина, бежал из Египта и пришел в землю Мадиамскую, и, когда бродил по пустыне, узнал он от ангела Гавриила о бытии всего мира, о первом человеке и о том, что было после него и после потопа, и о смешении языков, и кто сколько лет жил, и о движении звезд и о числе их, и о размерах земли и всякую премудрость. Затем явился Моисею Бог пламенем в терновнике и сказал ему: «Видел я бедствия людей моих в Египте и сошел, чтобы освободить их из-под власти египетской, вывести их из этой земли. Иди же к фараону, царю египетскому, и скажи ему: “Выпусти Израиля, чтобы три дня совершали они требу Богу”. Если же не послушает тебя царь египетский, то побью его всеми чудесами моими». Когда пришел Моисей, не послушал его фараон, и напустил Бог на него десять казней: 1) окровавленные реки, 2) жабы, 3) мошки, 4) песьи мухи, 5) мор скота, 6) нарывы, 7) град, 8) саранча, 9) трехсуточная тьма, 10) мор на людей. Потому напустил Бог на них десять казней, что десять месяцев топили они детей еврейских. Когда же начался мор в Египте, сказал фараон Моисею и брату его Аарону: «Поскорей уходите!» Моисей же, собрав евреев, пошел из Египта. И вел их Господь через пустыню к Красному морю, и шел впереди их огненный столп ночью, а днем — облачный. Услышал же фараон, что бегут люди, и погнался за ними, и прижал их к морю. Увидев это, евреи стали кричать на Моисея: «Зачем повел нас на смерть?» И возопил Моисей к Богу, и сказал Господь: «Что взываешь ко мне? Ударь жезлом по морю». И поступил Моисей так, и расступилась вода надвое, и вошли дети Израиля в море. Увидев это, фараон погнался за ними, сыновья же Израиля перешли море по суху. И когда вышли на берег, сомкнулась вода над фараоном и воинами его. И возлюбил Бог Израиля, и шли они от моря три дня по пустыне, и пришли в Мерру. Была здесь вода горька, и возроптали люди на Бога, и показал он им дерево, и положил его Моисей в воду, и усладилась вода. Затем снова возроптали люди на Моисея и на Аарона: «Лучше нам было в Египте, где ели мы мясо, лук и хлеб досыта». И сказал Господь Моисею: «Слышал ропот сынов Израилевых», и дал им есть манну. Затем дал им закон на горе Синайской. Когда Моисей взошел на гору к Богу, люди отлили голову тельца и поклонились ей как Богу. И иссек Моисей три тысячи этих людей. А затем снова возроптали люди на Моисея и Аарона, так как не было воды. И сказал Господь Моисею: «Ударь жезлом в камень» и сказал: «Из камня этого разве не источите вы воды?» И разгневался Господь на Моисея, что не возвеличил Господа. И не вошел он в землю обетованную из-за ропота людей, но возвел его на гору Вамьскую и показал землю обетованную. И умер Моисей здесь на горе. И принял власть Иисус Навин. Этот вошел в землю обетованную, избил хананейское племя и вселил на место его сынов Израилевых. Когда же умер Иисус, стал на его место судья Иуда; а иных судей было четырнадцать. При них забыли евреи Бога, изведшего их из Египта, и стали служить бесам. И разгневался Бог, и предал их иноплеменникам на расхищение. Когда же начинали они каяться,— миловал их Бог; и снова уклонялись на служение бесам. Затем был судья Илья жрец, а затем пророк Самуил. И сказали люди Самуилу: «Поставь нам царя». И разгневался Бог на израильтян, и поставил им царя Саула. Однако Саул не захотел подчиниться закону Господню, и избрал Господь Давида, и поставил его царем над Израилем, и угодил Давид Богу. Давиду этому обещал Бог, что родится Бог от племени его. Он первый стал пророчествовать о воплощении Божьем, говоря: «Из чрева прежде утренней звезды родил тебя». Так он пророчествовал 40 лет и умер. А после него царствовал и пророчествовал сын его Соломон, который создал храм Богу и назвал его Святая Святых. И был он мудр, но под конец согрешил; царствовал 40 лет и умер. После Соломона царствовал сын его Ровоам. При нем разделилось еврейское царство надвое: в Иерусалиме одно, а в Самарии другое. В Самарии же царствовал Иеровоам, холоп Соломона; сотворил он два золотых тельца и поставил — одного в Вефиле на холме, а другого в Дане, сказав: «Вот боги твои, Израиль». И поклонялись им люди, а Бога забыли. Так и в Иерусалиме стали забывать Бога и поклоняться Ваалу, то есть богу войны, иначе говоря Арею; и забыли Бога отцов своих. И стал Бог посылать к ним пророков. Пророки же начали обличать их в беззаконии и служении кумирам. Они же, обличаемые, стали избивать пророков. Бог разгневался сильно на Израиля и сказал: «Отвергну от себя, призову иных людей, которые будут послушны мне. Если и согрешат, не помяну согрешений их». И стал он посылать пророков, говоря им: «Пророчествуйте об отвержении евреев и о призвании иных народов».

Пѣрвое же начаша пророчьстьвовати Осий, глаголя: «Преставлю царство дому Израилева и скрушю лукъ Израилевъ, и не приложю пакы помиловати дому Израилева, но отмѣтаа, отвѣргуся ихъ, — глаголеть Господь, — и будут блудяще въ языцѣхъ».[212] Иеремѣя же рече: «Аще станеть Самуилъ и Моисѣй, не помилую ихъ», И пакы той же Еремѣя рече: «Тако глаголеть Господь: Се кляхся именемъ моим великымъ, аще будеть отселѣ кдѣ имя мое именуемо въ устѣх июдѣйскыхъ».[213] Иезекеиль же рече: «Тако глаголеть Господь Аданай: Расъсѣю вы вся, останкы твоя въ вся вѣтры, зане святая моя осквѣрнависте вьсими негодованми твоими. Азъ же тя отрину и не имамъ тя помиловати пакы».[214] Малахия же рече: «Тако глаголеть Господь: Уже нѣсть ми хотѣнья въ вас, понеже от въстока и до запада имя мое прославися въ языцѣх, и на всяком мѣстѣ приносится кадило имени моего и жертва чиста, зане велье имя мое въ языцѣх. Сего ради дамъ васъ на поносъ и на пришествие въ вся языкы».[215] Исая великый рече: «Тако глаголеть Господь: Простру руку свою на тя, истьлю тя и расѣю тя, и не приведу тя». И пакы и тъ же рече: «Възненавидѣхъ праздникы ваша и начаткы мѣсяць ваших не приемлю».[216] Амосъ же пророкъ рече: «Слышите слово Господне: Азъ приемлю на вы плачь. Домъ Израилевъ падеся и не приложи въстати».[217] Малахия же рече: «Тако глаголеть Господь: Послю на вы клятву и проклѣну благословление ваше, и разорю, и не будет въ вас».[218]

Первым стал пророчествовать Осия, говоря: «Положу конец царству дома Израилева и сокрушу лук Израилев, уже не буду более миловать дом Израилев, но, отметая, отвергнусь их, — говорит Господь, — И будут скитальцами между народами». Иеремия же сказал: «Хотя бы восстали Моисей и Самуил, не помилую их». И еще сказал тот же Иеремия: «Так говорит Господь: “Вот я поклялся именем моим великим, что не будет имя мое произносимо устами евреев”». Иезекииль же сказал: «Так говорит Господь Адонаи: Рассею вас, и все остатки ваши развею по всем ветрам за то, что осквернили святилище мое всеми мерзостями вашими. Я же отрину тебя и не помилую тебя снова». Малахия же сказал: «Так говорит Господь: “Уже нет моего благоволения к вам, ибо от востока и до запада прославится имя мое между народами, и повсюду возносят фимиам имени моему и жертву чистую, так как велико имя мое между народами. За то и отдам вас на поношение и на рассеяние среди всех народов”». И еще сказал тот же пророк: «Возненавидел я праздники и начала месяцев ваших не приемлю». Амос же пророк сказал: «Слышите слово Господне: “Я подниму плач о вас. Пал дом Израилев и не встанет более”». Малахия же сказал: «Так говорит Господь: “Пошлю на вас проклятие и прокляну ваше благословение... разрушу его и не будет с вами”».

И много пророчьствоваша о отвѣржении их. Симъ же пророкомъ повелѣ Богъ пророчьствовати о призваньи инѣх странъ в них мѣсто. Нача звати Исая, тако глаголя: яко «Законъ от мене изидет, и судъ мой свѣтъ странамъ. Приближается скоро правда моя, изидеть, и на мышцю мою страны уповают».[219] Иеремѣя же рече: «Тако глаголеть Господь: И положю дому Июдову завѣтъ новъ, дая законы в разумѣнья ихъ, и на сѣрдца ихъ напишю, и будут имъ въ Богъ, и ти будут мьнѣ въ люди».[220] Исая же рече: «Ветхая мимоидоша, а новая възвѣщаю. И преже възвѣщения явлено бысть вамъ: пойте Господеви пѣснь нову. Работающим ми призоветь имя ново, еже благословиться имя ново, еже благословится имя всей земли. Домъ мой домъ молитвѣ прозовется по всѣмъ языком».[221] Той же Исая глаголеть: «Открыеть Господь мыщьцю свою святую пред всѣми языкы. Узрять вси конци земля спасение Бога нашего».[222] Давидъ же: «Хвалите Господа вси языци, похвалите его вьси людье».[223]

И много пророчествовали пророки об отвержении их. Тем же пророкам повелел Бог пророчествовать о призвании на их место иных народов. И стал взывать Исайя, так говоря: «От меня произойдет закон и суд мой — свет для народов. Скоро приблизится правда моя и восходит, и на мышцу мою надеятся народы». Иеремия же сказал: «Так говорит Господь: “Заключу с домом Иудиным новый завет, давая им законы в разумение их, и на сердцах их напишу их, и буду им Богом, а они будут моим народом”». Исайя же сказал: «Прежнее миновало, а новое возвещу. И прежде возвещания оно было явлено вам: пойте Богу новую песнь. Рабам моим дастся новое имя, которое будет благословляться по всей земле. Дом мой назовется домом молитвы всех народов». Тот же пророк Исайя говорит: «Обнажит Господь святую мышцу свою перед глазами всех народов, — и все концы земли увидят спасение от Бога нашего». Давид же говорит: «Хвалите Господа все народы, прославляйте его все люди».

Тако Богу възлюбившю новыя люди, рекъ имъ снити к нимъ самъ и явитися человѣком плотью и пострадати за Адамово преступление. И начаша пророчьствовати о воплощении Божии. И пѣрвое Давидъ, глаголя: «Рече Господь Господеви моему: сяди одѣсъную мене, дондеже положю врагы твоя подножье ногама твоима».[224] И пакы: «Рече Господь къ мнѣ: сынъ мой еси ты, азъ днесь родих тя».[225] Исая же рече: «Не солъ, ни вѣстьникъ, но самъ Господь, пришедъ, спасеть ны».[226] И пакы: «Яко дѣтищь родися намъ, ему же бысть начало на рамѣ его. И прозовется имя его “велика свѣта ангелъ” и велика власть его, и миру его нѣсть конца».[227] И пакы: «Се въ утробѣ дѣвая зачат и родить сынъ, и прозовуть имя ему Еммануилъ».[228] Михѣя же рече: «Ты Вифлеоме, доме Ефрантовъ, еда не многъ еси быти в тысящах Июдовах? Ис тебе бо ми изидет старѣйшина быти въ князех въ Израили; исходъ его от дний вѣка. Сего ради дасться до времени ражающая родит, и прочии от братья его обратятся на сыны Израилевы».[229] Иеремия же рече: «Се Богъ наш, и не въмѣнится инъ к нему. Изъобрѣте вьсякъ путь художьства, яко дасть Иякову, отроку своему. По сихъ же на земли явися и съ человѣкы поживе».[230] И пакы: «Человѣкъ есть, и кто увѣсть, яко Богъ есть, яко человѣкъ же умираеть».[231] Захарья же рече: «Не послушаша сына моего, и не услышю ихъ, глаголеть Господь».[232] Иосѣй рече: «Тако глаголеть Господь: Плоть моя от нихъ».[233]

Так возлюбил Бог новых людей и открыл им, что сойдет к ним сам, явится человеком в плоти и искупит страданием грех Адама. И стали пророчествовать о воплощении Бога. Первым Давид возвестил: «Сказал Господь Господу моему: “Сядь одесную меня, доколе положу врагов твоих к подножию ног твоих”». И еще: «Сказал мне Господь: “Ты сын мой; я ныне родил тебя”». Исайя же сказал: «Ни посол, ни вестник, но сам Бог придя, спасет нас». И еще: «Как младенец родится нам, владычество на плечах его, и нарекут имя ему “великого света ангел” и велика власть его, и миру его нет предела». И еще: «Вот, дева во чреве зачнет, и нарекут имя ему Еммануил». Михей же сказал: «Ты, Вифлеем — дом Ефранта, разве ты не велик между тысячами Иудиными? Из тебя ведь произойдет тот, который должен быть владыкою во Израиле и исход которого от дней вечных. Посему он ставит их до времени, доколе не родит тех, которые родят, и тогда возвратятся оставшиеся братья их к сынам Израиля». Иеремия же сказал: «Сей есть Бог наш, и никто другой не сравнится с ним. Он нашел все пути премудрости и даровал ее отроку своему Иакову. После того он явился на земле и жил между людей». И еще: «Человек он; кто узнает, что он Бог, ибо умирает как человек». Захария же сказал: «Не послушали сына моего, а я не услышу их, говорит Господь». И Осия сказал: «Так говорит Господь: “Плоть моя от них”».

Прорекоша же и о страсти его, ркуще, якоже рече Исая: «О лютѣ души ихъ, понеже свѣтъ золъ свѣщаша, ркуще: Свяжемъ праведника».[234] И пакы той же рече: «Тако глаголеть Господь: Азъ не супротивлюся <...> ни глаголю противу. Плещи мои дах на раны, и ланитѣ мои на заушение, и лица своего не отвратих от студа заплеваниа».[235] Еремия же рече: «Приидите, въложим древо въ хлѣбъ его, изътребимъ от земля животъ его».[236] Моисѣй же рече о распятьи его: «Узрите жизнь вашю висящю предъ очима вашима».[237] И Давидъ рече: «Въскую шаташася языци».[238] Исая же рече: «Яко овьча на заколенье веденъ бысть».[239] Ездра же рече: «Благословенъ Богъ, распростеръ руцѣ свои и спаслъ Иерусалима».

Прорекли же и страдания его, говоря, как сказал Исайя: «Горе душе их, ибо совет зол сотворили, говоря: “Свяжем праведника”». И еще сказал тот же пророк: «Так говорит Господь: “Я не воспротивлюсь, не скажу вопреки. Хребет мой отдал я для нанесения ран, а щеки мои — на заушение, и лица моего не отвернул от поругания и оплевывания”». Иеремия же сказал: «Придите, положим дерево в пищу его и отторгнем от земли жизнь его». Моисей же сказал о распятии его: «Увидите жизнь вашу висящую перед глазами вашими». И Давид сказал: «Зачем мятутся народы». Исайя же сказал: «Как овца, веден был он на заклание». Ездра же сказал: «Благословен Бог, распростерший руки свои и спасший Иерусалим».

И о въскресении же его рькоша. Давидъ: «Въстани, Боже, суди земли, яко ты наслѣдиши въ всѣх странах».[240] И пакы: «Да въскреснеть Богъ, и разидутся врази его».[241] И пакы: «Въскрѣсни, Господи Боже мой, да възнесеться рука твоя».[242] Исая же рече: «Сходящии въ страну и сѣнь смѣртьную, свѣтъ восияеть на вы».[243] Захарья же рече: «Ты въ крови завѣта твоего испустилъ еси ужникы своя от рова, не имущи воды».[244] И ино много пророчьствова о немъ же, и събыстся все.

И о воскресении его вещали. Сказал Давид: «Востань, Боже, суди землю, ибо ты наследуешь среди всех народов». И еще: «Да воскреснет Бог, и да расточатся враги его». И еще: «Воскресни, Господь Бог мой, да вознесется рука твоя». Исайя же сказал: «Сошедшие в страну тени смертной, свет воссияет на вас». Захария же сказал: «И ты ради крови завета твоего освободил узников своих изо рва, в котором нет воды». И много пророчествовали о нем, что и сбылось все.

Рече же Володимиръ: «То въ кое время събысться се? И было ли се есть? Еда ли топѣрво хощет быти се?» И философъ же, отвѣщавъ, рече ему, яко «Уже преже сьбысться все, егда Богъ въплотися. Якоже преже ркох, жидомъ пророкы избивающим, цесаремъ ихъ законы преступающим, предасть я на расхыщение въ пленъ, и ведени быша въ Асурию, грѣхъ ради их, и работаша тамо лѣт 70. И по семъ възвратишася на землю свою, и не бѣ у нихъ цесаря, но архиерѣи обладаху ими <...> до Ирода иноплеменьника, иже облада ими.[245]

Спросил же Владимир: «Когда же это сбылось? И сбылось ли все это? Или еще только теперь сбудется?» Философ же ответил ему: «Все это уже сбылось, когда воплотился Бог. Как я уже сказал, когда евреи избивали пророков, а цари их преступали законы, предал их <Бог> на расхищение, и выведены были в плен в Ассирию за грехи свои, и были в рабстве там 70 лет. А затем возвратились в свою землю, и не было у них царя, но архиереи властвовали над ними до иноплеменника Ирода, ставшего над ними властвовать.

В сего же власть, в лѣто 5000 и 500 посланъ бысть Гаврилъ въ Назарефъ къ дѣвици Марьи, от колѣна Давидова, рещи ей: «Радуйся, обрадованная, Господь с тобою!»[246] И от слова сего зачатъ Слово Божие во утробѣ, и породи сына, и нарече имя ему Исусъ. И се волъсви приидоша от въстока, глаголюще: «Кде есть рожийся цесарь жидовескъ? Видѣхом звѣзду его на въстоци, приидохом поклонится ему». Слышавъ же се, Иродъ цесарь смятеся, и всь Иерусалимъ с нимъ, и, призвавъ книжникы и старци людьскыя, въпрашаше: «Кде Христосъ ражается?» Они же рѣша ему: «Въ Вифлеомѣ июдѣйстѣмь». Иродъ же, се слышавъ, посла, рекъ: «Избѣйте младенца сущаа до дву лѣту». Они же, шедше, избиша младениць 14 000. Марья же, убоявшися, скры отроча. Иосифъ же съ Мариею, поимъ отроча и бѣжа въ Егупетъ, и бысть ту до умертвия Иродова. Въ Егупте же явися аньгѣлъ Иосифу, глаголя: «Въстани, поими отроча и матерь его и иди в землю Израилеву». Пришедъшю же ему, вселися въ Назарефъ. И възрастъшю же ему и бывшю ему лѣт 30, нача чюдеса творити и проповѣдати царство небесное. Изъбра 12 и яже ученикы себѣ нарече, и нача чюдеса творити велика: мертвыя въскрешати, прокаженыя очищати, хромыя ходити, слѣпымъ прозрѣнье творити, и ина многа чюдеса велика, якоже бѣша пророци прорекли о немъ, глаголюще: «Тъ недугы наша ицѣли, и болезни подъя». И крестися въ Иерданѣ от Ивана,[247] показая новымъ людем обновление. Крестившю же ся ему, и се отвѣрзошася небеса, и Духъ сходящь зраком голубиномъ на нь, и глас глаголя: «Се есть сынъ мой възлюбленый, о немъже благоизволих».[248] И посылаше ученикы своя проповѣдати царство небесное и покаяние въ оставленье грѣховъ. И хотя исполнити пророчьство, и нача проповѣдати, яко подобает сыну человѣчьскому пострадати, и распяту быти, и въ 3 день въскреснути. И учащю ему въ церкви, архиерѣи исполнишася зависти и книжници искаху убити ̀и, и емъше ̀и, ведоша ̀и къ игѣмону Пилату.[249] Пилатъ же, испытавъ, яко безъ вины предаша ̀и, хотѣ пустити ̀и. Они же рѣша ему: «Аще того пустиши, не имаеши быти другь кесареви». Пилатъ же повелѣ, да ̀и расъпнут. Они же, поемъше Исуса, ведоша ̀и на мѣсто краньево,[250] и ту ̀и распяша. И бысть тма по всей земли от шестаго часа до 9-го, и при 9-мь часѣ испусти духъ Исусъ. И церковьная запона раздрася надвое, и мертвии въстаяху мьнози, имъже повелѣ въ раи быти. И снемъше же ̀и съ креста, положиша ̀и въ гробѣ, и печатьми запечаташа гробъ людье же жидовьстии, и стражи приставиша, ркуще: «Еда украдуть и нощью ученичи его». Онъ же въ 3 день въскресе. И явися учеником, и въскресъ изъ мертвыхъ, рекъ имъ: «Идете въ вся языкы и научите вся языкы, крестяще во имя Отца и Сына и Святаго Духа». И пребысть с ними 40 дний, являяся имъ по въскресении. И егда исполнися дьний 40, повелѣ имъ ити на гору Елеоньскую. И ту явися имъ и, благословивъ я, рече имъ: «Сядете въ градѣ Иерусалимѣ, дондеже послю обѣтование Отца моего». И егда възношашеся на небо, ученикы поклонишася ему. И възъратишася въ Иерусалимъ и бяху воину въ церкви. И егда скончася днии 50, сниде Духъ Святый на апостолы, и приимъше обѣтование Святаго Духа, разидошася по вьселенѣй, учаще и крестяще водою».

В дни владычества его, в году пять тысяч и пятисотом послан был Гавриил в Назарет к деве Марии, родившейся в колене Давидовом, сказать ей: «Радуйся, обрадованная, Господь с тобою!» И от слова этого зачала она в утробе Слово Божие, и родила сына, и назвала его Иисус. И вот пришли с востока волхвы, говоря: «Где родившийся царь еврейский? Ибо видели звезду его на востоке и пришли поклониться ему». Услышав об этом, Ирод царь пришел в смятение и весь Иерусалим с ним, и, призвав книжников и старцев, спросил их: «Где рождается Христос?» Они же ответили ему: «В Вифлееме иудейском». Ирод же, услышав это, послал с приказанием: «Избейте младенцев всех до двух лет». Они же пошли и истребили младенцев четырнадцать тысяч. А Мария, испугавшись, спрятала отрока. Затем Иосиф с Марией, взяв отрока, бежали в Египет и пробыли там до смерти Ирода. В Египте же явился Иосифу ангел и сказал: «Встань, возьми младенца и мать его и иди в землю Израилеву». И, вернувшись, поселился в Назарете. Когда же Иисус вырос и было ему 30 лет, начал он творить чудеса и проповедывать царство небесное. И избрал двенадцать и назвал их учениками своими, и стал творить великие чудеса — воскрешать мертвых, очищать прокаженных, исцелять хромых, давать прозрение слепым — и иные многие великие чудеса, которые прежние пророки предсказали о нем, говоря: «Тот исцелил недуги наши и болезни наши на себя взял». И крестился он в Иордане от Иоанна, показав обновление новым людям. Когда же он крестился, отверзлись небеса, и Дух сошел в образе голубином, и голос сказал: «Вот сын мой возлюбленный, его же благоизволил». И посылал он учеников своих проповедывать царствие небесное и покаяние для оставления грехов. И собирался исполнить пророчество, и начал проповедывать о том, как подобает сыну человеческому пострадать, быть распяту и в третий день воскреснуть. Когда же учил он в церкви, архиереи исполнились зависти и хотели убить его и, схватив его, повели к правителю Пилату. Пилат же, дознавшись, что без вины его ему передали, захотел его отпустить. Они же сказали ему: «Если отпустишь этого, то не будешь другом Цесарю». Тогда Пилат приказал, чтобы его распяли. Они же, взяв Иисуса, повели на лобное место, и тут распяли его. Настала тьма по всей земле от шестого часа и до девятого, и в девятом часу испустил дух Иисус. Церковная завеса разодралась надвое, востали мертвые многие, которым повелел войти в рай. Сняли его с креста, положили его в гроб, и печатями запечатали гроб евреи, приставили стражу, сказав: «Как бы не украли ученики его». Он же воскрес на третий день. Воскреснув из мертвых, явился он ученикам своим и сказал им: «Идите ко всем народам и научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа». Пробыл он с ними сорок дней, приходя к ним после своего воскресения. Когда прошло сорок дней, повелел им идти на гору Елеонскую. И тут явился им и, благословив их, сказал: «Будьте в граде Иерусалиме, пока не пришлю вам обетование Отца моего». И, когда возносился на небо, поклонились ему ученики. И возвратились в Иерусалим, и были всегда в церкви. По прошествии пятидесяти дней сошел Дух Святой на апостолов. А когда приняли обетование Святого Духа, то разошлись по вселенной, уча и крестя водою».

Рече же Володимиръ къ философу: «Что ради от жены родися, и на дьревѣ распятъся, и водою крестися?». Философъ же рече ему: «Сего ради, понеже испѣрва родъ человѣчьскый женою съгрѣши: дьяволъ прелѣсти Евгою Адама, и отпаде рая; тако же и Богъ отмѣстье створи дьяволу, женою пѣрвѣе побѣженье бысть дьяволу, женою бо пѣрьвѣе[251] испадение бысть Адаму из раа; от жены же пакы въплътися Богъ и повелѣ в рай ити вѣрным. А еже на древѣ распяту быти, сего ради, яко от древа вкушь и испаде породы; Богъ же на древѣ страсть приать, да древом диаволь побѣжен будет, и от древа праведнаго приимут праведнии. А еже водою обновление, понеже при Нои умножившемъся грѣхом въ человѣцех, и наведе Богъ потопь на землю и потопи человѣкы водою. Сего ради рече Богъ: «Понеже погубих водою человѣкы грѣх ради их, нынѣ же пакы водою очищу грѣхы человѣком обновлениемь водою», ибо жидовьскый род въ мори очистишася от египетскаго злаго нрава, понеже вода изначала бысть пръвое; рече бо, и Духъ Божий ношашеся връху воды, еже бо и нынѣ крестятся водою и Духом. Проображение бысть пръвое водою, якоже Гедеон прообрази. Егда прииде к нему аггелъ, веляше ему ити на мадиама, онъ же, искушая, рече къ Богу, положивь руно на гумнѣ, рекь: «И аще будет по всей земли роса, а на рунѣ суша...». И бысть тако. Се же прообрази, яко иностраны бѣша преже суша, а жидове — руно, послѣже на странах роса, еже есть святое крещение, а на жидѣх суша. И пророци же проповѣдаша, яко водою обновление будет.

Владимир же спросил философа: «Почему родился он от жены, был распят на дереве и крестился водою?» Философ же ответил ему: «Того ради, что вначале род человеческий женою согрешил: дьявол прельстил Адама Евою, и лишился тот рая; так и Бог отомстил дьяволу: через жену была первоначальная победа дьявола, из-за жены первоначально был изгнан Адам из рая; так же через жену воплотился Бог и повелел войти в рай верным. А на древе он был распят потому, что от древа вкусил <Адам> и лишился рая; Бог же на древе принял страдания, чтобы древом был побежден дьявол, и древом праведным спасутся праведные. А обновление водою совершилось потому, что при Ное, когда умножились грехи у людей, навел Бог потоп на землю и потопил людей водою; потому-то и сказал Бог: «Как водою погубил я людей за грехи их, так и теперь вновь водою очищу от грехов людей, — водою обновления»; ибо и евреи в море очистились от египетского злого нрава, ибо первой была сотворена вода; сказано ведь: Дух Божий носился поверх вод, потому и ныне крестятся водою и Духом. Первое преображение тоже было водою, чему Гедеон дал прообраз. Когда пришел к нему ангел, веля ему идти на мадимьян, он же, испытывая, обратился к Богу, положив руно на земле, сказал: «Если будет по всей земле роса, а руно сухо...» И было так. Это же было прообразом, что все иные страны были прежде без росы, а евреи — руно, после же на другие страны пала роса, которая есть святое крещение, а евреи остались без росы. И пророки предрекли, что обновление будет через воду.

Апостолом же учащим по вселенней вѣровати Богу, их же учение и мы, греци, приахом, и вся вселеннаа вѣрует учению их. Нарекль же есть Богъ един день, в он же хощет судити, пришедый, живым и мертвым и въздати комуждо по дѣлом их: праведному царство небесное, и красоту неизреченную, веселие без конца, и не умирати в вѣкы, а грѣшником — мука огненна, и червь неусыпаемый, и муцѣ не будет конца. Сице же будут мучениа, иже не вѣруют Господу нашему Иисус Христу: мучими будут въ огни, иже ся не крестит». И се рекь, показа ему запону, на нейже бѣ написано судище Господне, показываше же ему одесную праведныа въ веселии предъидуща в рай, а ошуюю — грѣшныа, идущих въ муку. Вълодимер же, въздохнувь рече: «Добро сим одесную, горе же сим ошуюю». Он же рече: «Аще хощеши одесную стати, то крестися». Вълодимеръ же положи на сердци своем, рекь: «Пожду еще мало», хотя испытати о всѣх вѣрах. Вълодимер же, сему дары многы въдавь, отпусти съ честию великою.

Когда апостолы учили по вселенной веровать Богу, учение их и мы, греки, приняли, и вся вселенная верует учению их. Установит же Бог и день единый, в который будет судить живых и мертвых, и воздаст каждому по делам его: праведникам царство небесное и красоту неизреченную, веселие без конца и бессмертие вечное; грешникам же страдания в огне, червь неусыпающий и муки без конца. Таковы же будут мучения тем, кто не верит Господу нашему Иисусу Христу: будут мучиться в огне те, кто не крестится». И, сказав это, <философ> показал <Владимиру> завесу, на которой изображено было судилище Господне, указал ему на праведных справа, в веселии идущих в рай, а грешников слева, идущих на мучение. Владимир же, вздохнув, сказал: «Хорошо тем, кто справа, горе же тем, кто слева». <Философ> же сказал: «Если хочешь с праведниками по правую сторону стать, то крестись». Владимиру же запало это в сердце, и сказал: «Подожду еще немного», желая разузнать о всех верах. И дал ему Владимир многие дары и отпустил его с честию великою.

В лѣто 6495. Съзва Вълодимерь бояры своя и старци градскыа и рече имь: «Се приходиша къ мнѣ болгаре, рекуще: “Приими закон нашь”. По сем же приидоша нѣмци, и тые хваляху закон свой. По сих приходиша жидове. Сих же послѣди приходиша и греци, хуляще всѣ законы, свой же хваляще, и много глаголаша, сказующе от начала миру. Суть же хитро сказающе, яко и другый свѣтъ повѣдают быти, и чюдно слышати их: да аще кто, дѣеть, в нашю вѣру ступить, то паки, умеръ, станеть, и не умрети ему в вѣки, аще ли в-ынъ законъ ступить, то на ономъ свѣтѣ в огнѣ горѣти. Да что ума придасте? что отвѣщаете?» И рѣша бояре и старци: «Вѣси, княже, яко своего никтоже не хулить, но хвалить. Аще хощеши испытати гораздо, то имаши у собе мужи: пославъ, испытай когождо ихъ службу, и кто како служить Богу». И бысть люба рѣчь князю и всѣмъ людемъ. Избраша мужи добры и смыслены, числомъ 10, и рѣша имъ: «Идете первое в Болгары, испытайте вѣру ихъ и службу». Они же идоша и, пришедше, видиша сквѣрная дѣла ихъ и кланяние вь ропати, и придоша в землю свою. И рече имъ Володимѣръ: «Идете пакы в нѣмцѣ и сглядайте такоже, и оттуду идете въ Грѣкы». Они же придоша в нѣмцѣ и сглядавше церковь и службу ихъ, и придоша к Цесарюграду и внидоша къ цесарю. Цесарь же испыта, коея ради вины придоша. Они же исповѣдаша ему вся бывшая. Се слышавъ цесарь и рад бысть, и честь велику створи имъ въ тъ день. Наутрѣя же посла къ патрѣарху, глаголя сице: «Придоша русь, пытающе вѣры нашея, да пристрой церковь и крилосъ и самъ причинися въ святительския ризы, да видять славу Бога нашего». И си слышавъ патрѣархъ и повелѣ созвати крилось всь, и по обычаю створи празникъ, и кадила вьжгоша, и пѣния ликы составиша. И иде и цесарь с ними во церковь, и поставиша я на пространьнѣ мѣстѣ, показающе красоту церковьную, и пѣнья, и службу архиерѣйскы, и предстоянья дьяконъ, сказающе имъ служение Бога своего. Они же въ изумѣньи бывше и удивившеся, похвалиша службу ихъ. И призвавша я цесаря Василѣй и Костянтинъ,[252] и рѣста имъ: «Идете в землю вашю». И отпустиша я с дары великы и с честью. Они же придоша в землю свою. И созва князь бояры своя и старца, рче Володимеръ: «Се придоша послании нами мужи, да слышимъ от нихъ бывшее», и рече имъ: «Скажите предъ дружиною». Они же рѣша, яко «ходихомъ первое в Болгары и смотрихомъ, како ся кланяють въ храминѣ, рекше в ропатѣ, стояще бес пояса: и поклонивься, сядет и глядить сѣмо и овамо, акы бѣшенъ, и нѣсть веселия у нихъ, но печаль и смрадъ великъ. И нѣсть добръ законъ ихъ. И придохомъ в Нѣмцѣ и видихомъ службу творяща, а красоты не видихомъ никоеяже. И придохом же въ Грѣкы, и ведоша ны, идеже служать Богу своему, и не свѣмы, на небеси ли есмы были, или на землѣ: нѣсть бо на земли такого вида или красоты такоя, недоумѣемь бо сказати. Токмо то вѣмы, яко онъдѣ Богъ съ человѣкы пребываеть, и есть служба ихъ паче всих странъ. Мы убо не можемь забыти красоты тоя — всякъ бо человѣкъ, аще преже вкусить сладка, послѣди же <...> не можеть горести прияти — тако и мы не имамъ сде жити». Отвѣщавъша же боярѣ и рѣша: «Аще лихъ бы законъ грѣчкый, то не бы баба твоя Олга прияла кресщения, яже бѣ мудрѣйши всих человѣкъ». Отвѣщав же Володимѣръ, рече: «То кде кресщение приимемь?». Они же рѣша: «Кдѣ ти любо».

В год 6495 (987). Созвал Владимир бояр своих и старцев городских и сказал им: «Вот приходили ко мне болгары, говоря: “Прими закон наш”. Затем приходили немцы и хвалили закон свой. За ними пришли евреи. После же всех пришли греки, браня все законы, а свой восхваляя, и многое говорили, рассказывая от начала мира. И удивительное рассказывают, будто бы и другой свет есть — и чудно слушать их, — если кто, говорят, перейдет в нашу веру, то по смерти снова востанет, и не умереть ему вовеки; если же в ином законе будет, то на том свете гореть ему в огне. Что же вы посоветуете? что ответите?» И сказали бояре и старцы: «Знай, князь, что своего никто не бранит, но хвалит. Если хочешь поистине все разузнать, то ведь имеешь у себя мужей: послав их, разузнай, какая у кого служба и кто как служит Богу». И понравилась речь их князю и всем людям; избрали мужей славных и умных, числом десять, и сказали им: «Идите сперва к болгарам и испытайте веру их и службу». Они же отправились и, придя к ним, видели их скверные дела и поклонение в мечети, и вернулись в землю свою. И сказал им Владимир: «Идите еще к немцам, высмотрите и у них все, а оттуда идите в Греческую землю». Они же пришли к немцам, увидели службу их церковную, а затем пришли в Царьград и явились к цесарю. Цесарь же спросил их: «Зачем пришли?» Они же рассказали ему все. Услышав это, цесарь обрадовался и в тот же день оказал им почести великие. На следующий же день послал к патриарху, так говоря ему: «Пришли русские, разузнать о вере нашей, приготовь церковь и клир и сам оденься в святительские ризы, чтобы видели они славу Бога нашего». Услышав об этом, патриарх повелел созвать клир, сотворил по обычаю праздничную службу, и кадила зажгли, и устроили пение и хоры. И пошел с русскими в церковь, и поставили их на лучшем месте, показав им церковную красоту, пение и службу архиерейскую, предстояние дьяконов и рассказав им о служении Богу своему. Они же были в восхищении, дивились и хвалили их службу. И призвали их цесари Василий и Константин, и сказали им: «Идите в землю вашу», и отпустили их с дарами великими и с честью. Они же вернулись в землю свою. И созвал князь бояр своих и старцев, и сказал Владимир: «Вот пришли посланные нами мужи, послушаем же все, что было с ними», — и обратился к послам: «Говорите перед дружиною». Они же сказали: «Ходили прежде всего в Болгарию, смотрели, как они молятся в храме, называемом мечетью. Стоят там без пояса и, сделав поклон, садятся и глядят туда и сюда, как безумные, и нет в них веселья, только печаль и смрад великий. Не хорош закон их. И пришли мы к немцам и видели их службу, но красоты не видели никакой. И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали мы — на небе или на земле: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом, — знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь жить». Сказали же бояре: «Если бы плох был закон греческий, то не приняла бы бабка твоя Ольга крещения, а была она мудрейшей из всех людей». И спросил Владимир: «Где примем крещение?» Они же сказали: «Где тебе любо».

И минувшу лѣту, в лѣто 6496, иде Володимеръ с вои на Корсунь, град грѣчкый, и затворишася корсуняни въ градѣ.[253] И ста Володимѣръ об онъ полъ града в лимени, вьдале града стрѣлище едино. И боряхуся крѣпко горожанѣ с ними. Володимеръ обьстоя град. И изнемогаху людие въ градѣ, и рече Володимеръ к гражаномъ: «Аще ся не вдасте, имамъ стояти за три лѣта». Они же не послушаша того. Володимеръ же изряди воя своя и повелѣ приспу сыпати к граду. Сим же спущимъ, корсуняне, подкопавше стѣну градьскую, крадяху сыплемую перьсть и ношаху к собѣ в град, сыплюще посредѣ града. Вои же присыпаху боле, и Володимеръ стояше. И се мужь именемь Анастасъ корсунянинъ стрѣли, написавъ на стрѣлѣ: «Кладези, яже суть за тобою от вьстока, ис того вода идеть по трубѣ, копавше, преимете воду». Володимеръ же, се слыша, възрѣвъ на небо, и рече: «Аще ся сбудеть, се имамъ креститися». И ту абье повелѣ копати прекы трубамъ, и переяша воду. И людье изнемогаху жажею водною и предашася. И вниде Володимеръ въ град и дружина его, и посла Володимиръ къ цесареви, Василию и Костянтину, глаголя сице: «Се град ваю славный взях; слышю же се, яко сестру имаете дѣвою, да аще ея не вдасте за мя, то створю граду вашему, яко и сему створихъ». И се слышавша цесаря, быста печална, посласта вѣсть, сице глаголюще: «Не достоить крестьяномъ за поганыя посягати и даяти. Аще ли ся крестиши, то приимеши се и получиши царство небесное, и с нами единовѣрникъ будеши. Аще ли сего не хощеши створити, не можевѣ дати сестры своей за тя». И сѣ слышавъ Володимѣръ и рече посланымъ от цесарю: «Глаголите цесарема тако, яко азъ кресщюся, яко испытахъ преже сихъ дний законъ вашь, и есть ми любъ, и вѣра ваша и служение, иже ми исповѣдаша послании нами мужи». И се слышавша цесаря и рада быста, и умолиста сестру свою, именемь Анну, и посласта к Володимеру, глаголющи: «Крестися, тогда послевѣ сестру свою к тобѣ». И рече Володимиръ: «Да пришедше съ сестрою вашею крестять мя». И послушаста цесаря и посласта сестру свою и сановникы нѣкыя и прозвутеры. Она же не хотяше ити яко в поганыя,[254] и рече им: «Луче бы ми сде умрети». И рѣста ей брата: «Еда како обратить Богъ Рускую землю в покаяние, а Грѣчкую землю избавиши от лютыя рати. Видиши ли колико зло створиша русь грѣкомъ? Нынѣ же, аще не идеши, то же имуть творити намъ». И одва принудиста. Она же, всѣдши в кубару, цѣловавши ужикы своѣ с плачемь, поиде чресъ море. Яко приде ко Корсуню, и излѣзоша корсуняни с поклономъ, и введоша ю въ градъ, и посадиша ю в полатѣ. По Божью же строенью вь се время разболѣлся Володимиръ очима и не видяше ничтоже, и тужаше велми, и не домышляше, что створити. И посла къ нему цесариця, рекуще: «Аще хощеши болезни сея избыти, то вьскорѣ крестися, аще ли ни, то не имаеши избыти сего». И си слышавъ, Володимеръ рече: «Аще се истина будет, поистѣнѣ великъ Богъ крестьянескь». И повелѣ крестити ся. И епископъ же корсуньскый с попы цесарицины, огласивъ ̀и, и крести Володимѣра. И яко возложи руку на нь, и абье прозрѣ. Видив же се Володимеръ напрасное исцѣление и прослави Бога, рекъ: «То первое увидѣхъ Бога истиньнаго». Си же увидивше дружина его, мнози крестишася. Крести же ся въ церкви святое Софьи,[255] и есть церкви та стояще в Корсуни градѣ, на мѣстѣ посредѣ града, идеже торгъ дѣють корсунянѣ; полата Володимѣря воскрай церкви стоить и до сего дни, а цесарицина полата за олътаремь. По кресщении же приведе цесарицю на обручение.

И когда прошел год, в 6496 (988) году пошел Владимир с войском на Корсунь, город греческий, и затворились корсуняне в городе. И стал Владимир на другом берегу лимана, на расстоянии полета стрелы от города, и крепко сопротивлялись горожане. Владимир же осадил город. Люди в городе стали изнемогать, и сказал Владимир горожанам: «Если не сдадитесь, то простою и три года». Они же не послушали его. Владимир же, изготовив войско свое, приказал насыпать землю горой у городских стен. И когда насыпали они, корсунцы, подкопав стену городскую, крали насыпанную землю, и носили ее себе в город, и ссыпали посреди города. Воины же присыпали еще больше, и Владимир стоял. И вот некий муж именем Анастас, корсунянин, пустил стрелу, написав на ней: «Перекопай и перейми воду, идет она по трубам из колодцев, которые за тобою с востока». Владимир же, услышав об этом, посмотрел на небо и сказал: «Если сбудется это, — сам крещусь!» И тотчас же повелел копать поперек трубам, и перекрыли воду. Люди изнемогли от жажды и сдались. Владимир вошел в город с дружиною своей и послал к цесарям Василию и Константину сказать: «Вот взял уже ваш город славный; слышал же, что имеете сестру девицу; если не отдадите ее за меня, то сделаю столице вашей то же, что и этому городу». И, услышав это, опечалились цесари и послали ему весть такую: «Не пристало христианам жениться и выдавать замуж за язычников. Если же крестишься, то и ее получишь, и царство небесное воспримешь, и с нами единоверен будешь. Если же не сделаешь этого, то не сможем выдать сестру за тебя». Услышав это, сказал Владимир посланным к нему от цесарей: «Скажите цесарям вашим так: я крещусь, ибо еще прежде разузнал о законе вашем и люба мне вера ваша и богослужение, о котором рассказали мне посланные нами мужи». И рады были цесари, услышав это, и упросили сестру свою, именем Анну, и послали к Владимиру, говоря: «Крестись, и тогда пошлем сестру свою к тебе». Ответил же Владимир: «Пусть пришедшие с сестрою вашею и крестят меня». И послушались цесари и послали сестру свою, сановников и пресвитеров. Она же не хотела идти к язычникам и сказала им: «Лучше бы мне здесь умереть». И сказали ей братья: «Может быть, обратит Бог Русскую землю к покаянию, а Греческую землю избавишь от ужасной войны. Видишь ли, сколько зла наделала грекам Русь? Теперь же, если не пойдешь, то сделают и нам то же». И едва принудили ее. Она же села на корабль, попрощалась с ближними своими с плачем и отправилась через море. Когда прибыла в Корсунь, вышли корсунцы навстречу ей с поклоном, и ввели ее в город, и отвели ее в палату. По божественному промыслу разболелись в то время у Владимира глаза, и не видел ничего, и скорбел сильно и не знал, что сделать. И послала к нему царица сказать: «Если хочешь избавиться от болезни этой, то крестись поскорей; если же не крестишься, то не сможешь избавиться от недуга этого». Услышав это, Владимир сказал: «Если же так и будет, то поистине велик Бог христианский». И повелел крестить себя. Епископ же корсунский с царицыными попами, огласив, крестил Владимира. И когда возложил руку на него, тот тотчас же прозрел. Владимир же, увидев свое внезапное исцеление, прославил Бога: «Теперь познал я истинного Бога». Многие из дружинников, увидев это, крестились. Крестился же он в церкви святой Софии, а стоит церковь та в городе Корсуни посреди града, где собираются корсунцы на торг; палата же Владимира стоит с края церкви и до наших дней, а царицына палата — за алтарем. После крещения привели царицу для совершения брака.

Се же не свѣдуще право, глаголють, яко крестился есть в Кыевѣ, инии же рѣша — в Василевѣ, друзии же рѣша инако сказающе.

Не знающие же истины говорят, что крестился Владимир в Киеве, иные же говорят — в Васильеве, а другие и по-иному скажут.

И кресщену же Володимеру в Корсуни, предаша ему вѣру крестьяньскую, рекуще сице: «Да не прельстять тебе нѣции от еретикъ, но вѣруй, сице глаголя: «Вѣрую вь единого Бога Отца, вседержителя, творца небу и землѣ» и до конца вѣру сию. И пакы: «Вѣрую въ единого Бога-Отца нерожена, и вь единого Сына рожена, и въ единъ Святый Духъ исходящь: три собьства свѣршена, мысльна, раздѣляема числомъ и собьствомь, а не божествомъ, раздѣляеть бо ся не раздѣлно, и совокупляеться неразмѣсно. Отець бо, Богъ-Отець, присно сый пребываеть въ отечьствѣ, нероженъ, безначаленъ, начало, вина всимь, единемь нерожениемь старѣй сы Сыну и Духови. От него же ражаеться Сынъ преже всих вѣкъ, исходить же Духъ Святый и безъ времене и бес тѣла; вкупѣ Отець, вкупѣ Сынъ, вкупѣ Духъ Святый есть. Сынъ подобосущенъ и безначаленъ <...>, рожениемь точию разнествуя Отцю и Духу. Духъ есть пресвятый, Отцю и Сыну подобосущенъ и присносущенъ.[256] Отцю бо отечьство, Сыну же сыновьство, Святому Духу исхожение. Ни Отець бо въ Сынъ или въ Духъ преступаеть, ни Сынъ въ Отца и Духа, ни Духъ въ Сынъ или въ Отець, неподвижна бо свойствия. Не трие бози — единъ Богъ, понеже едино божество вь трехъ лицих. Хотѣньем же Отца же и Духа свою спасти тварь, отечьскых ядръ, иже не отступи, сшед и вь дѣвичьское ложе пречистое, акы Божье сѣмя вшед и плоть съдушьвну, и словесну же, и умну, не преже бывшю, приимъ, изииде Богъ воплощенъ, родивыся неизрѣченьнѣ и дѣвство матери схрани нетлѣньно, не смятение, ни размѣшение, ни измѣнения пострадавъ, но пребывь еже бѣ, прием рабий зракъ истиною, а не мечтаниемь, всячьскы, развѣ грѣха, намъ подобенъ бывъ. Волею родися, волею бо взалка, волею вжада, волею трудися, волею устрашися, волею умре, истиною, а не мечтаниемь, вся свѣршена, не оклеветаньныи страсти человѣчества. Распятъ же ся, смерти вкуси безъгрѣшный и въскресъ въ своей плоти, и, не вѣдѣвши истлѣния, на небеса вьзыиде и седе одесную Отца. И придеть же пакы съ славою судити живымъ и мертвымъ, якоже взииде сь своею плотью, тако и снидеть.

Когда же Владимира крестили и научили его вере христианской, сказали ему так: «Пусть никакие еретики не прельстят тебя, но веруй, говоря так: “Верую во единого Бога Отца вседержителя, творца неба и земли” — и до конца этот символ веры. И еще: “Верую во единого Бога Отца нерожденного и во единого Сына рожденного, в единый Святой Дух, исходящий: три совершенных естества, мысленных, разделяемых по числу и естеством, но не в божественной сущности; ибо разделяется <Бог> нераздельно и соединяется без смешения. Отец, Бог Отец, вечно существующий, пребывает в отцовстве, нерожденный, безначальный, начало и первопричина всему, только нерождением своим старший, чем Сын и Дух; от него же рождается Сын прежде всех времен, Дух же Святой исходит вне времени и вне тела; вместе есть Отец, вместе Сын, вместе и Дух Святой. Сын же подобосущен Отцу и безначален, только рождением отличаясь от Отца и Духа. Дух же пресвятой подобосущен Отцу и Сыну и вечно сосуществует с ними. Ибо Отцу отцовство, Сыну сыновство, Святому же Духу исхождение. Ни Отец переходит в Сына или Духа, ни Сын в Отца или в Духа, ни Дух в Сына или в Отца: ибо неизменные их свойства. Не три бога, но один Бог, так как божество едино в трех лицах. Желанием же Отца и Духа спасти свое творение, не изменяя людского семени, сошло и вошло, как божественное семя, в девичье ложе пречистое и приняло плоть одушевленную, словесную и умную, прежде не бывшую, и явился Бог воплощенный, родился неизреченным путем, сохранив нерушимым девство матери, не претерпев ни смятения, ни смешения, ни изменения, а оставшись как был, и став каким не был, приняв вид рабский — на самом деле, а не в воображении, всем, кроме греха, явившись подобен нам <людям>... По своей воле родился, по своей воле почувствовал голод, по своей воле почувствовал жажду, по своей воле печалился, по своей воле устрашился, по своей воле умер — умер на самом деле, а не в воображении; все свойственные человеческой природе, неподдельные мучения пережил. Когда же был распят и вкусил смерти безгрешный, — воскрес в собственном теле, не зная тления, взошел на небеса, и сел справа от Отца, и придет вновь со славою судить живых и мертвых; как вознесся со своей плотью, так и сойдет.

К сим едино кресщение исповѣдаю водою и духомъ, приступаю кь пречистымъ тайнамъ, вѣрую вь истину тѣло и кровь, и приемлю церковьная предания, и кланяюся честнымъ иконамъ, кланяюся древу честному и кресту, и всякому кресту и святымъ мощемь и святымь сьсудомъ. Вѣруй же семи сборъ святыхъ отець,[257] иже есть первый в Никии 300 и 18, иже прокляша Арья и проповѣдаша вѣру непорочну и праву. Вторый же сборь в Костянтинѣградѣ святыхъ отець 100 и 50, иже прокляша Македонья духоборца и проповѣдаша Троицю единосущную. 3-й же сборъ въ Ефесѣ святыхъ отець 200 на Несторья, егоже прокленше, проповѣдаша святую Богородицю. 4-й сборъ в Халкидонѣ святыхъ отець 600 и 30 на Евтуха и Диоскора, еюже прокленше святии отци, изъгласивше свершена Бога и свѣршена человѣка Господа нашего Исуса Христа. 5 сборъ въ Цесарѣградѣ святыхъ отець 100 и 60 и 5 на Ерегенова предания и на Евагрия, ихже прокляша святии отци. 6-й сборъ Цесарѣградѣ святыхъ отець 100 и 70 на Сергиа и Кура, ихже прокляша святии отци. 7-й сборъ в Никеи святыхъ отець 300 и 50, прокляша, иже не поклоняються иконам.

Исповедую же и едино крещение водою и духом, приступаю к пречистым тайнам, верую воистину в тело и кровь, принимаю церковные предания и поклоняюсь пречестным иконам, поклоняюсь пречестному дереву и кресту, и всякому кресту, святым мощам и священным сосудам. Верую и в семь соборов святых отцов, из которых первый был в Никее 318 отцов, проклявших Ария и проповедовавших непорочную и правую веру. Второй собор в Константинополе 150 святых отцов, проклявших духоборца Македония и проповедовавших единосущную Троицу. Третий же собор — в Ефесе 200 святых отцов против Нестория, прокляв которого, проповедовали святую Богородицу. Четвертый собор в Халкидоне 630 святых отцов против Евтуха и Диоскора, которых и прокляли святые отцы, провозгласив Господа нашего Иисуса Христа совершенным Богом и совершенным человеком. Пятый собор в Царьграде 165 святых отцов против учения Оригена и против Евагрия, которых и прокляли святые отцы. Шестой собор в Царьграде 170 святых отцов против Сергия и Кура, проклятых святыми отцами. Седьмой собор в Никее 350 святых отцов, проклявших тех, кто не поклоняется святым иконам.

Не приимай же от латынѣ учения, их же учение развращено: влѣзъше бо вь церковь, не покланяються иконамъ, но стоя поклониться <...> и, поклонився, напишеть кресть на земли и цѣлуеть, и вьстанеть простъ ногама на немь, да, легъ, цѣлуеть, а вьставь попираеть. Сего бо апостоли не предаша: предали суть апостоли крестъ поставленъ цѣловати, иконы предаша. .Лука бо еуангелистъ, первое написавъ, посла вь Римъ. «Якоже глаголеть Василѣй, икона на первый образъ приходить».[258] Пакы же землю глаголють матерью. Да аще имъ есть земля мати, то отець имъ есть небо, искони створи Богъ небо и такоже землю. Тако глаголють: «Отче нашь, иже еси на небеси». Аще ли по сихъ разуму земля есть мати, почто плюете на матерь свою? Да сѣмо ю лобызаете, а семо ю сквѣрните? Сего же римлянѣ не творяху, но исправляху на всих сборѣх, сходящеся от Рима и от всихъ престолъ. На первомъ сборѣ, иже на Арья, иже в Никеи, от Рима преже Селивестръ посла епископы и прозвутеры, а от Александрия Афанасия, от Цесаряграда Митрофанъ посла епископы от себе, и тако исправляху вѣру. На вторемь же сборѣ от Рима Дамасъ, а от Александрѣа Тимофѣй, от Антиохия Мелетий, Курилъ Ерусалимскый, Григорѣй Богословець. На третьемь же сборѣ Келестинъ Римьский, Курилъ Александрийский. На 4 же сборѣ Леонтий Римьскый, Анатолѣй Цесаряграда, Увеналий Ерусалимскый. На пятомъ сборѣ Римьский Вилигий, Евьтухий Цесаряграда, Аполинарий Александрийский, Домнинь Антиохийскый. На шестом сборѣ от Рима Агафонь, Георгий Цесаряграда, Феофанъ Антиохийскый, от Александрия Петръ мнихъ. На 7-мь сборѣ Андрианъ от Рима, Тарасий Цесаряграда, Политьянь Александрѣйскый, Феодоръ Антиохийскый, Илья Ерусалимскый. Сии вси съ своими епископы и, сходящеся, и правяху вѣру. По семемь же сборѣ Петръ Гугнивый[259] сь иними шедъ в Римъ и прѣстолъ вьсхытивъ, развративъ вѣру, отвѣргься престола Ерусалимьскаго, и Александрѣйскаго, и Цесаряграда и Антиохийскаго. И возмутиша Италию всю, сѣюще учение свое раздно, тѣм же держать не в одино съглашение вѣру, но раздно: овии бо поповѣ, одиною женою оженився, служать, а друзии до семи женъ поимающе служать, ина же многа раздно держать, ихже блюдися учения. Пращають же грѣхы на дару, еже есть злѣе всего. Богъ да хранить ть, княже, от сего».

Не принимай же учения от латинян, — учение их искаженное: войдя в церковь, не склоняются перед иконами, но, стоя, кланяются и, поклонившись, пишут крест на земле и целуют, а встав, становятся на него ногами, — так что ложась целуют его, а встав — попирают. Этому не учили апостолы; апостолы учили целовать поставленный крест и чтить иконы. Ибо Лука евангелист первый написал икону и послал ее в Рим. Как говорит Василий: чествование иконы переходит на ее первообраз. Больше того, называют они землю матерью. Если же земля им мать, то отец им небо, — изначала сотворил Бог небо, также и землю. Так говорят: «Отче наш, иже еси на небеси». Если, по их мнению, земля мать, то зачем плюете на свою мать? Тут же ее лобзаете и тут же оскверняете? Этого прежде римляне не делали, но постановляли правильно на всех соборах, сходясь из Рима и со всех епархий. На первый собор в Никее против Ария <папа> римский Сильвестр послал епископов и пресвитеров; от Александрии Афанасий, а от Царьграда Митрофан послали от себя епископов и так исправляли веру. На втором же соборе — от Рима Дамас, а от Александрии Тимофей, от Антиохии Мелетий, Кирилл Иерусалимский, Григорий Богослов. На третьем же соборе — Келестин Римский, Кирилл Александрийский. На четвертом же соборе — Леонтий Римский, Анатолий из Царьграда, Ювеналий Иерусалимский. На пятом соборе — Римский Вигилий, Евтихий из Царьграда, Аполлинарий Александрийский, Домнин Антиохийский. На шестом соборе — от Рима Агафон, Георгий из Царьграда, Феофан Антиохийский, от Александрии монах Петр. На седьмом соборе — от Рима Адриан, Тарасий из Царьграда, Политиан Александрийский, Феодор Антиохийский, Илья Иерусалимский. Все они сходились со своими епископами, укрепляли веру. После же седьмого собора Петр Гугнивый вошел с иными в Рим, захватил престол и развратил веру, отвергнувшись от престола Иерусалимского, Александрийского, Константинопольского и Антиохийского. Возмутили они всю Италию, сея различные свои учения, потому и нет у них единой согласованной веры, а различные: одни священники служат, будучи женаты только на одной жене, а другие, до семи раз женившись, служат, иные же и многие другие отличия имеют, и следует остерегаться их учения. Прощают же они и грехи за подношения, что хуже всего. Бог да сохранит тебя от этого».

Володимеръ же поимъ цесарицю, и Настаса, и попы корсуньскыя, мощи святаго Климента[260] и Фива, ученика его, и поима сьсуды церковныя, иконы на благословенье себе. Постави же церковь святаго Иоана Предтечю в Корсунѣ на горѣ, иже ссыпаще средѣ града, крадуще приспу, и яже и церкви стоить и до сего дни. Взяша же, идя, мѣдянѣ 2 капищи, и 4 конѣ мѣдяны, иже и нынѣ стоять за святою Богородицею, яко иже невѣдуще мнять я мраморяны суща. Вдасть же за вѣно Корсунь грѣкомъ цесарицѣ дѣля, а самъ прииде Кыеву. И яко приде, повелѣ кумиры испроврещи, овы исѣщи, а другыя огньви предати. Перуна же повелѣ привязати кь коневи хвосту и влещи с горы по Боричеву на Ручай, и 12 мужа пристави бити жезлиемь. Се же не яко древу чюющю, но на поругание бѣсу, иже прильщаше симъ образомъ человѣкы, да возмѣстье прииметь от человѣкъ. «Велий еси, Господи, чюдная дѣла твоя!»[261] Вчера чьстимь от человѣкъ, а днесь поругаем. И влѣкому же ему по Ручаеви кь Днѣпру, плакахуся его невѣрнии людье, еще бо не бяху прияли кресщения. И привлекше, и вринуша ̀и въ Днѣпръ. И пристави Володимеръ, рекъ: «Аще кде пристанеть, вы-то отрѣвайте его от берега, доньдеже порогы проидеть, тогда охабитеся его», Они же повелѣное створиша. Яко пустиша ѝ, и проиде сквозѣ порогы, извѣрже ѝ вѣтръ на рѣнь, яже и до сего дни словет Перуня рѣнь. По сем же Володимиръ посла послы своя по всему граду, глаголя: «Аще не обрящеться кто заутра на рѣцѣ, богатъ ли, убогь, или нищь, или работенъ — противникъ мнѣ да будеть». И се слышавше, людье с радостью идяху, радующеся и глаголаху: «Аще бы се не добро было, не бы сего князь и бояри прияли». Наутрѣя же изииде Володимѣръ с попы цесарицины и корсуньскыми на Днѣпръ, и снидеся бе-щисла людий,[262] И влѣзоша вь воду и стояху ови до шеѣ, а другии до персий, младѣи же по перси от берега, друзии же младенци держаще, свѣршении же бродяху, поповѣ же, стояще, молитвы творяху. И бяше видити: радость велика на небеси и на земли, толико душь спасаемых, а дьяволъ стенаше, глаголя: «Увы мнѣ, яко отсюду прогонимь есмь! Здѣ бо мнѣхъ жилище имѣти, яко сде не суть учения апостолскаа, ни суть вѣдуще Бога, но веселяхуся о службѣ ихъ, еже служаху мнѣ. И се уже побѣжаемь есмь от невѣгласа сего, а не от апостолъ и мученикъ, и ни имамъ уже царствовать во странах сихъ». Крестившим же ся людемь, идоша когождо в домы своя. Володимѣръ же радъ бывъ, яко позна Бога самъ и людие его, и възрѣвъ на небо и рече: «Боже великый, створивый небо и землю! Призри на новыя люди своя, вдай же имъ, Господи, увѣдити тебе, истеньнаго Бога, якоже увидиша страны крестьяньскыя, и утверди у нихъ вѣру правую и несъвратну, мнѣ помози, Господи, на супротивнаго врага, да, надѣюся на тя и на твою державу, побѣжаю козни его». И се рекъ, повелѣ рубити церькви и поставляти по мѣстомъ, идеже стояше кумиры. И постави церковь святаго Василья на холмѣ, идѣже стояше кумири — Перунъ и прочии, идеже требы творяху князь и людье. И нача ставити по градомъ церкви и попы, и людие на кресщение приводити по всемъ градом и селомъ, И, пославъ, нача поимати у нарочитой чади дѣти, и даяти на учение книжное. А матери же чадъ своихъ плакахуся по нихъ, и еще бо ся бяху не утвѣрдилѣ вѣрою, но акы по мерьтвѣцѣ плакахуся.

Владимир же взял царицу, и Анастаса, и священников корсунских с мощами святого Климента, и Фива, ученика его, взял и сосуды церковные и иконы на благословение себе. Поставил и церковь святого Иоанна Предтечи в Корсуни на горе, которую насыпали посреди города, когда крали землю из насыпи; стоит церковь та и доныне. Отправляясь, захватил он с собой и двух медных идолов и четырех медных коней, что и сейчас стоят за церковью святой Богородицы и про которых невежды думают, что они мраморные. Корсунь же отдал грекам как вено за царицу, а сам вернулся в Киев. И когда пришел, повелел повергнуть идолы — одни изрубить, а другие сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву к Ручью и приставил двенадцать мужей колотить его палками. Делалось это не потому, что дерево что-нибудь чувствует, но для поругания беса, который обманывал людей в этом образе, — чтобы принял он возмездие от людей. «Велик ты, Господи, и чудны дела твои!» Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем. Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные, так как не приняли они еще святого крещения. И, приволочив, кинули его в Днепр. И поручил Владимир <людям>, сказав: «Если пристанет где к берегу, отпихивайте его, пока не пройдет пороги, тогда только оставьте его». Они же исполнили повеленное. И когда пустили Перуна и прошел он пороги, выбросило его ветром на отмель, которая и до сих пор зовется Перунья отмель. Затем разослал Владимир посланцев своих по всему городу сказать: «Если не придет кто завтра на реку — будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, — будет мне врагом». Услышав это, с радостью пошли люди, ликуя и говоря: «Если бы не было это хорошим, не приняли бы этого князь наш и бояре». На следующий же день вышел Владимир с попами царицыными и корсунскими на Днепр, и сошлось там людей без числа. Вошли в воду и стояли там одни, погрузившись до шеи, другие по грудь, молодые же у берега по грудь, некоторые держали младенцев, а взрослые бродили, попы же, стоя, совершали молитвы. И была видна радость великая на небе и на земле по поводу стольких спасаемых душ; а дьявол говорил, стеная: «Увы мне! Прогнан я отсюда! Здесь думал я обрести себе жилище, ибо здесь не было учения апостольского, не знали здесь Бога, но радовался я служению тех, кто служил мне. И вот уже побежден я невеждой этим, а не апостолами и не мучениками; не смогу уже царствовать более в этих странах». Люди же, крестившись, разошлись по домам. Владимир же был рад, что познал Бога сам и люди его, возвел глаза на небо и сказал: «Боже великий, сотворивший небо и землю! Взгляни на новых людей этих и дай им, Господи, познать тебя, истинного Бога, как познали тебя христианские страны. Утверди в них правую и неуклонную веру, и мне помоги, Господи, против дьявола, да одолею козни его, надеясь на тебя и на твою силу». И сказав это, приказал рубить церкви и ставить их по тем местам, где прежде стояли кумиры. И поставил церковь во имя святого Василия на холме, где стоял идол Перуна и другие и где приносили им жертвы князь и люди. И по другим городам стал ставить церкви и определять в них попов и приводить людей на крещение по всем городам и селам. Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них, ибо не утвердились еще они в вере и плакали о них как о мертвых.

Симь же раздаянымъ на учение книжное, и сбысться пророчество на Руской землѣ, глаголящее: «Вь оны дни услышать глусии словеса книжная, яснъ будеть языкъ гугнивыхъ».[263] Си бо не бѣша прѣди слышали словеса книжная, но по Божью строенью и по милости своей помилова Богъ, якоже рече пророкъ: «Помилую, егоже хощю».[264] Помилова бо ны «Пакы банею бытия и обновлениемь духа»,[265] по изволению Божию, а не по нашим дѣломъ. Благословенъ Господь Иисусъ Христосъ, иже възлюби новыя люди, Рускую землю, и просвѣти ю крещениемь святымь. Тѣмже и мы припадаемь к нему, глаголюще: «Господи Иисусе Христе! Что ти въздамъ о всихъ, яже ты въздасть намъ, грѣшнымъ сущимъ? Недоумеемь противу даромъ твоим въздати». «Велий бо еси и чюдна дѣла твоя, и величью твоему нѣсть конца. В роды и родъ въсхвалимъ дѣла твоя»,[266] рекуще съ Давидомъ: «Придете, възрадуемься Господеви и воскликнемь Богу, Спасу нашему. Варимъ лице его исповѣданиемь»;[267] «Исповѣдающеся ему, яко благъ, яко въ вѣкы милость его», яко «избавилъ ны еси от врагъ наших»,[268] рекше от идолъслужитель. И пакы рчемь съ Давидомъ: «Воспойте Господеви пѣснь нову, воспойте Господеви вся земля, воспойте Господеви, благословите имя его, благовѣстите день от дни спасение его, възвѣстите вь языцѣхъ славу его и во всѣхъ людехъ чюдеса его, яко велий Господь, хваленъ зѣло»,[269] «И величью его нѣсть конца».[270] Колика ти радость: не единъ, ни два спасаеться! Рече бо Господь: «Яко радость бываеть на небеси о единъмъ грѣшницѣ кающемся».[271] Се же не единъ, ни два, но бещисленое множьство к Богу приступиша, святымь кресщениемь просвѣщени. Якоже пророкъ рече: «Въскроплю на вы воду чисту, и очиститеся от идолъ ваших и грѣхъ ваших».[272] И пакы другый пророкъ рче: «Кто яко Богъ отъемля грѣхы и преступая неправду? Яко хотяй милостивь есть. Тъ обратить и ущедрить ны, погрузи грѣхы наша въ глубинѣ».[273] Ибо Павелъ глаголеть: «Братья, елико насъ креститься въ Христа Иисуса, и въ смерть его крестихомся, погребохомся убо с нимъ крещениемь вь смерть; да якоже въста Христосъ от мертвых съ славою отчею, якоже и мы въ обновлении житья поидемь».[274] И пакы: «Ветхая мимоидоша, и се быша нова».[275] «Нынѣ приближися намъ спасение, нощь успе, а день приближися».[276] «Им же привѣдение обрѣтохомъ вѣрою» князя нашего Володимера «вь благодать сию, им же восхвалимся и стоимъ».[277] «Нынѣ же свободивъшеся от грѣха, поработившеся Господеви, имате плодъ вашь вь священие».[278] Тѣмже долъжни есми рабътати Господеви, радующеся ему. Рече бо Давидъ: «Работайте Господеви съ страхомъ и радуйтеся ему с трепетомъ».[279] Мы же вопиемь къ владыцѣ Богу нашему, глаголюще: «Благословенъ Господь, иже не дасть насъ в ловитьву зубомъ их. Сѣть скрушися, и мы избавлени быхомъ»[280] от прелести дьяволя. «И погыбе память его с шюмомъ, и Господь вь вѣкы прѣбываеть»,[281] хвалимъ от рускихъ сыновъ, поемь въ Троици, а дѣмони проклинаемы от благовѣрныхъ мужь и от говѣиньныхъ женъ, иже прияли суть кресщение, покаяние вь отпущение грѣховъ, нови людье крестьяньстии, избрани Богомъ».

Когда отданы были в учение книжное, то тем самым сбылось на Руси пророчество, гласившее: «В те дни услышат глухие слова книжные, и ясен будет язык косноязычных». Не слышали они раньше учения книжного, но по Божьему устроению и по милости своей помиловал их Бог; как сказал пророк: «Помилую, кого хочу». Ибо помиловал нас святым крещением и обновлением духа, по Божьему изволению, а не по нашим делам. Благословен Господь Иисус Христос, возлюбивший Русскую землю и просветивший ее крещением святым. Вот почему и мы поклоняемся ему, говоря: «Господь Иисус Христос! Чем смогу воздать тебе за все, что воздал нам, грешным? Не знаем, какое воздаяние дать тебе за дары твои». «Ибо велик ты и чудны дела твои; нет предела величию твоему. Род за родом восхвалят дела твои», скажем с Давидом: «Придите, возрадуемся Господу, возгласим Бога и спасителя нашего. Предстанем лицу его со славословием»; «Славьте его, ибо он благ, ибо вовек милость его», ибо «избавил нас от врагов наших», скажем так о идолослужителях. И еще скажем с Давидом: «Воспойте Господу песнь новую, воспойте Господу вся земля. Пойте Господу, благословляйте имя его, благовествуйте со дня на день спасение его. Возвещайте в народах славу его, во всех людях чудеса его, ибо велик Господь и достохвален», «И величию его нет конца». Какая радость! Не один и не два спасаются. Сказал Господь: «Радость бывает на небе и об одном покаявшемся грешнике». Здесь же не один и не два, но бесчисленное множество приступили к Богу, просвещенные святым крещением. Как сказал пророк: «Окроплю вас водой чистой, и очиститесь и от идолопоклонения вашего, и от грехов ваших». Также и другой пророк сказал: «Кто Бог, как не ты, прощающий грехи и не вменяющий преступления? ибо хотящий того — милостив. Тот обратит и умилосердится над нами и ввергнет в пучину морскую грехи наши». Ибо апостол Павел говорит: «Братья! Все мы, крестившиеся в Иисуса Христа, в смерть его крестились; итак погребены с ним крещением в смерть; дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни». И еще: «Древнее прошло, теперь все новое», «Ныне приблизилось к нам спасение... ночь прошла, а день приблизился». «Через него», князя нашего Владимира, «получили мы верою доступ к благодати этой, которой хвалимся и стоим». «Ныне же, когда освободились от греха и стали рабами Богу, плод ваш есть святость». Вот почему должны мы служить Господу, радуясь ему. Ибо сказал Давид: «Служите Господу со страхом, и радуйтесь ему с трепетом». Мы же воскликнем к владыке Богу нашему: «Благословен Господь, который не дал нас в добычу зубам их! Сеть расторгнулась, и мы избавились» от обмана дьявольского. «И исчезла память его с шумом, и Господь пребывает вовеки», а демоны проклинаемы благоверными мужами и верными женами, которые приняли крещенье и покаяние в отпущенье грехов, — новые люди христиане, избранные Богом».

Володимиръ же просвѣщенъ самъ, и сынови его, и земля его. Бѣ бо у него сыновь 12: Вышеславъ, Изяславъ, Святополкъ, и Ярославь, Всеволодъ, Святославъ, Мьстиславъ, Борисъ и Глѣбъ, Станиславъ, Позвиздъ, Судиславъ. И посади Вышеслава в Новѣгородѣ, а Изяслава в Полотьсцѣ, а Святополка в Туровѣ, Ярослава в Ростовѣ. И умершю же старѣйшому Вышеславу в Новѣгородѣ, и посади Ярослава в Новѣгородѣ, а Бориса в Ростовѣ, а Глѣба вь Муромѣ, Святослава в Деревѣх, Всеволода в Володимѣрѣ, Мьстислава вь Тмутороканѣ. И рече Володимеръ: «Се не добро есть: мало городовъ около Кыева». И нача ставити городы по Деснѣ, и по Устрьи, и по Трубешеви, и по Сулѣ, и по Стугнѣ.[282] И поча нарубати мужи лутши от словенъ, и от кривичъ, и от чюдии, и от вятичь, и от сихъ насели и грады; бѣ бо рать от печенѣгъ. И бѣ воюяся с ними и одоляя имъ.

Владимир же был просвещен сам, и сыновья его, и земля его. Было у него двенадцать сыновей: Вышеслав, Изяслав, Святополк и Ярослав, Всеволод, Святослав, Мстислав, Борис и Глеб, Станислав, Позвизд, Судислав. И посадил Вышеслава в Новгороде, Изяслава в Полоцке, а Святополка в Турове, Ярослава в Ростове. Когда же умер старший Вышеслав в Новгороде, посадил Ярослава в Новгороде, а Бориса в Ростове, а Глеба в Муроме, Святослава в Древлянской земле, Всеволода во Владимире, Мстислава в Тмуторокани. И сказал Владимир: «Это плохо, что мало городов вокруг Киева». И стал ставить города на Десне, и по Остру, и по Трубежу, и по Суле, и по Стугне. И стал набирать мужей лучших от славян, и от кривичей, и от чуди, и от вятичей и ими населил города, так как была война с печенегами. И воевал с ними и побеждал их.

Въ лѣто 6497. Въ лѣто 6498.

В год 6497 (989). В год 6498 (990).

В лѣто 6499. По сем же Володимиру живущю в законѣ крестьяньстѣм, и помысли создати каменую церковь святыя Богородица,[283] и, пославъ, приведе мастеры от Грькъ. Заченшю здати, яко сконча зижа, украси ю иконами и поручивъ ю Настасу Корсунянину, и попы корсуньския пристави служити вь ней, вда ту все, еже бѣ взялъ в Корсуни: иконы, и ссуды церковныя и кресты.

В год 6499 (991). После этого жил Владимир в христианском законе, и задумал создать каменную церковь пресвятой Богородице, и послал привести мастеров из Греческой земли. И начал ее строить, и, когда кончил строить, украсил ее иконами, и поручил ее Анастасу Корсунянину, и поставил служить в ней корсунских священников, дав ей все, что взял перед этим в Корсуни: иконы, сосуды церковные и кресты.

В лѣто 6500. Володимѣръ заложи град Бѣльградъ,[284] и наруби въ н от инѣхъ град, и много людий сведе в онь, и бѣ бо любя городъ сий.

В год 6500 (992). Владимир заложил город Белгород, и набрал для него людей из иных городов, и свел в него много людей, ибо любил город тот.

Въ лѣто 6501. Иде Володимиръ на Хорваты.[285] Пришедшю же ему с войны хорватьской, и се печенѣзѣ придоша по оной сторонѣ от Сулы, Володимеръ же поиде противу имъ. И усрѣтѣ я на Трубеши на броду, кдѣ нынѣ Переяславль. И ста Володимеръ на сей странѣ, а печенѣзѣ на оной, и не смѣяху си на ону сторону, и они на сю сторону. И приѣха князь печенѣскый к рѣцѣ, и возва Володимира и рече ему: «Пусти ты свой мужь, а я свой, да ся борета. Да аще твой мужь ударить моимъ, да не воюемься за три лѣта <...>. Аще ли нашь мужь ударить вашимъ, да воюемь за три лѣта». И разидостася разно. Володимеръ же, пришедъ в товары, посла по товаромъ бирича, глаголя: «Нѣтутѣ ли такаго мужа, иже бы ся ялъ с печенѣжаниномъ брати?» И не обрѣтеся никдѣже. И заутра приѣхаша печенѣзѣ, а свой мужь приведоша, а наших не бысть. И поча тужити Володимѣръ, сля по всимъ воемь своим. И приде единъ мужь старъ к нему и рече ему: «Княже! Есть у мене единъ сынъ дома менший, а сь четырми есмь вышелъ, и онъ дома. От дѣтьства си своего нѣсть кто имъ ударилъ. Единою бо ми сварящю, оному же мнущю уснье, и разгнѣвася на мя, преторже черевии руками». Князь же, се слышавъ, и рад бысть, и посла по нь борзо, и приведоша и́ ко князю, и князь повѣда ему вся. Сьй же рече: «Княже! Не вѣмь, могу ли со нь, да искусите мя: нѣтуть ли вола, велика и силна?» И налѣзоша волъ силенъ, и повелѣ раздражити вола, и возложиша на нь желѣзо горяче, и пустиша вола. И побѣже волъ мимо нь, и похвати вола рукою за бокъ и выня кожю с мясы, елико ему рука я. И рече ему Володимѣръ: «Можеши ся с нимъ бороти ». И назавьтрѣе придоша печенѣзѣ и почаша звати: «Нѣсть ли мужа? Се нашь доспѣль». Володимѣръ же повелѣ той ночи облѣщися въ оружье. И выпустиша печенѣзѣ мужь свой, и бѣ превеликъ зѣло и страшенъ. И выступи мужь Володимѣръ, и възрѣвъ печенѣжинъ и посмѣяся, — бѣ бо средний тѣломъ. И размѣривше межи обѣима полкома, и пустиша я к собѣ. И ястася крѣпко, и удави печенѣжинина в руку до смерти. И удари имь о землю. И вьскликоша русь, а печенѣзѣ побѣгоша, а русь погнаша по нихъ, сѣкуще ѣ, и прогнаша их. Володимѣръ же, рад бывъ, и заложи городъ на броду томь и нарче и́ Переяславль, зане перея славу отрокъ.[286] Володимиръ же великомь мужемь створи того и отца его. Володимиръ же възвратися вь Киевь с побѣдою и славою великою.

В год 6501 (993). Пошел Владимир на хорватов. Когда же возвратился он с хорватской войны, пришли печенеги по той стороне Днепра от Сулы; Владимир же выступил против них и встретил их на Трубеже у брода, где ныне Переяславль. И стал Владимир на этой стороне, а печенеги на той, и не решались наши перейти на ту сторону, ни те на эту. И подъехал князь печенежский к реке, вызвал Владимира и сказал ему: «Выпусти ты своего мужа, а я своего — пусть борются. Если твой муж бросит моего на землю, то не будем воевать три года и разойдемся; если же наш муж бросит вашего оземь, то будем разорять вас три года». Владимир же, вернувшись в стан свой, разослал глашатаев объявлять: «Нет ли такого мужа, который бы поборолся с печенегом?» И не сыскался нигде. На следующее утро приехали печенеги и привели своего мужа, а у наших не оказалось. И стал тужить Владимир, посылая по всему войску своему, и пришел к князю один старый муж и сказал ему: «Князь! Есть у меня один сын меньшой дома; я вышел с четырьмя, а он дома остался. С самого детства никто его не бросил еще оземь. Однажды я бранил его, а он мял кожу, так он рассердился на меня и разодрал кожу руками». Услышав об этом, князь обрадовался, и тут же послал за ним, привели его к князю, и поведал ему князь все. Тот отвечал: «Князь! Не знаю, могу ли я с ним схватиться, но испытайте меня: нет ли крупного и сильного вола?» И нашли могучего вола, и приказал он разъярить вола; возложили на него раскаленное железо и пустили вола. И побежал вол мимо него, и схватил его рукою за бок и вырвал кожу с мясом, сколько захватила рука. И сказал ему Владимир: «Можешь с ним бороться». На следующее утро пришли печенеги и стали вызывать «Где же муж? Вот наш готов!» Владимир повелел в ту же ночь облечься в доспехи. Печенеги выпустили своего мужа: был же он огромен и страшен. И выступил муж Владимира, и увидел его печенег и посмеялся, ибо был он среднего роста. И размерили место между обоими войсками и пустили их друг против друга. И схватились, и удавил муж печенежина руками до смерти. И бросил его оземь. И кликнули русские, и побежали печенеги, и гнались за ними русские, избивая их, и прогнали. Владимир же обрадовался и заложил город у брода того и назвал его Переяславлем, ибо перенял славу отрок. И сделал его Владимир великим мужем, и отца его тоже. И возвратился Владимир в Киев с победою и со славою великою.

Въ лѣто 6502. Въ лѣто 6503.

В год 6502 (994). В год 6503 (995).

Въ лѣто 6504. Володимиръ же видивъ церковь свѣршену, и вшедъ в ню и помолися Богу, глаголя: «”Господи Боже! Призри с небеси и вижь. Посѣти винограда своего. И свѣрши, яже насади десница твоя”,[287] люди сия новыя, имже обратилъ еси сердца в разумъ, познати тебе, истиньнаго Бога. И призри на церьковь сию, юже создахъ, недостойный рабъ твой, во имя рожьшая ти матери и приснодѣвыя Марья Богородица. И аще помолиться кто въ церкви сей, то услыши молитву его и отпусти вся грѣхы его молитвы ради пресвятыя Богородица». И помолившюся ему, и рекъ сице: «Се даю церкви сей святѣй Богородицѣ от имѣния своего и от моих град десятую часть». И положи, написавъ, клятьву вь церкви сей, рекь: «Аще сего посудить кто, да будеть проклятъ». И вдасть десятину Анастасу Корсунянину. И створи же празникъ великъ в той день бояромъ и старцемь градьскым, и убогимъ раздая имѣние много.

В год 6504 (996). Увидел Владимир, что церковь построена, вошел в нее и помолился Богу, говоря так: «”Господи Боже! Взгляни с неба и воззри. И посети сад свой. И сверши то, что насадила десница твоя” — этих новых людей, сердце которых ты обратил к истине познать тебя, Бога истинного. Взгляни на церковь твою, которую создал я, недостойный раб твой, во имя родившей тебя матери приснодевы Богородицы. Если кто будет молиться в церкви этой, то услышь молитву его и отпусти все грехи его, ради молитвы пречистой Богородицы». И, помолившись Богу, сказал он так: «Даю церкви этой святой Богородицы десятую часть от богатств моих и от моих городов». И уставил так, написав заклятие в церкви этой, сказав: «Если кто отменит это, — да будет проклят». И дал десятую часть Анастасу Корсунянину. И устроил в тот день праздник великий боярам и старцам градским, а бедным роздал многие богатства.

По сихъ же придоша печенѣзѣ к Василеву,[288] и Володимѣръ с малою дружиною изыиде противу имъ. И съступившимся имъ, не могъ Володимѣръ стѣрьпѣти противу, подбѣгь, ста под мостомъ, и одва укрыся от противных. И тогда обѣщася Володимѣръ поставити церковь вь Василевѣ святое Преображение, бѣ бо празникъ Преображению Господню въ день, егда си бысть сѣча, Избывъ же Володимѣръ сего, постави церковь и творяше празникъ, варя 300 переваръ меду. И зваше бояры своя, и посадникы, и старѣйшины по всимъ градомъ, и люди многы, и раздаваше 300 гривенъ убогымъ. И празнова князь Володимеръ ту дний 8, и възвращашеться Кыеву на Успение святыя Богородица,[289] и ту пакы творяше празникъ свѣтель, съзываше бещисленое множьство народа. Видяше же люди крестьяны суща, радовашеся душею и тѣломъ. И тако по вся лѣта творяше.

После этого пришли печенеги к Василеву, и вышел против них Владимир с небольшою дружиною. И сошлись, и не смог устоять Владимир, побежал и стал под мостом, едва укрывшись от врагов. И дал тогда Владимир обещание поставить церковь в Василеве во имя святого Преображения, ибо был праздник Преображения Господня в тот день, когда произошла та сеча. Избегнув опасности, Владимир построил церковь и устроил великое празднование, наварив триста мер меду. И созвал бояр своих, посадников и старейшин из всех городов и всяких людей много, и роздал бедным триста гривен. Праздновал здесь князь Владимир восемь дней, и возвратился в Киев в день Успенья святой Богородицы, и здесь вновь устроил светлый праздник, сзывая бесчисленное множество народа. Видя же, что люди его христиане, радовался душой и телом. И так делал постоянно.

Бѣ бо любя книжная словеса, слыша бо единою еуангелие чтомо: «Блажении милостивии, яко тѣи помиловани будуть»,[290] и пакы: «Продайте имѣния ваша и дайте нищимъ»,[291] и пакы: «Не <...> скрывайте собѣ скровища на земли, идеже тля тлить и татье подъкоповаеть, но скрывайте собѣ скровище на небесих, идеже ни тля тлить, ни татье крадуть»,[292] и Давида глаголюща: «Благъ мужь милуя и дая»,[293] Соломона слыша глаголюща: «Дая нищимъ, Богу в заемь даеть».[294] Си слышавъ, повелѣ нищю всяку и убогу приходити на дворъ на княжь и взимати всяку потребу: питье и яденье, и от скотьничь кунами.[295] Устрои же се: рек, яко «Немощнии, болнии не могуть доити двора моего», повеле устроити кола и, вьскладываше хлѣбы, мяса, рыбы и овощь разноличьный и медъ въ бочках, а вь другыхъ квасы, возити по градомъ,[296] вьпрашающе: «Кде болнии, нищии, не могы ходити?» И тѣмь раздаваху на потребу. И се же творя людемь своимь: по вся недѣля устави по вся дни на дворѣ вь гридници пиръ творити и приходити бояромъ, и гридьмъ, и соцькимъ, и десятникомъ[297] и нарочитымь мужемь и при князѣ и безъ князя. И бываше на обѣдѣ томь множьство от мясъ, и от скота и от звѣрины, и бяше же изобилью всего. Егда же подопьяхуться, и начаху роптати на князя, глаголюще: «Зло есть нашимъ головамъ: да намъ ясти древяными лжицами, а не сребряными». И се слышавъ, Володимиръ повелѣ исковати лжици сребряны ясти дружинѣ, рекъ сице, яко «Сребромъ и златомъ не имамъ налѣсти дружины, а дружиною налѣзу сребро и злато, яко дѣдъ мой и отець мой <...> доискася дружиною злата и сребра». Бѣ бо любяше Володимиръ дружину, и с ними думаа о строеньи землинемь, и о уставѣ земленемь, и о ратѣхъ. И бѣ живя с князи околными его миромъ: с Болеславомъ Лядьскымъ, и сь Стефаномъ Угорьскымъ и съ Ондроникомъ Чьшьскымъ.[298] И бѣ миръ межи ими и любы. И живяше Володимиръ въ страсѣ Божии. И умножишася разбоевѣ, и рече епископи Володимеру: «Се умножишася разбойници, почто не казниши?» Он же рче: «Боюся грѣха.» Они же рѣша ему: «Ты поставленъ еси от Бога на казнь злымъ, а на милование добрымъ. Достоить ти казнити разбойника, нъ съ испытаниемь». Володимеръ же отвѣргъ виры и нача казнити разбойникы <...>. И рѣша епископы и старци: «Рать многа, а еже вира, то на конихъ и на оружьи буди». И рече Володимиръ: «Да тако буди». И живяше Володимиръ по устроению дѣдню и отню.

И так как любил книжное чтение, то услышал он однажды Евангелие: «Блаженны милостивые, ибо те помилованы будут»; и еще: «Продайте именья ваши и раздайте нищим»; и еще: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль истребляет и воры подкапывают, но собирайте себе сокровища на небе, где моль не истребляет, ни воры не крадут»; и слова Давида: «Благословен человек, который милует и взаймы дает». Слышал он и слова Соломона: «Дающий нищему дает взаймы Богу». Слышав все это, повелел он всякому нищему и убогому приходить на княжий двор и брать все, что надобно, питье и пищу и из казны деньги. Устроил он и такое: сказав, что «немощные и больные не могут дойти до двора моего», приказал снарядить телеги и, наложив на них хлебы, мясо, рыбу, различные плоды, мед в бочках, а в других квас, развозить по городу, спрашивая: «Где больной, нищий или кто не может ходить?» И раздавали тем все необходимое. И такое делал он для людей своих: велел он по всем дням недели на дворе своем в гриднице устраивать пир, чтобы приходить туда боярам, и гридям, и сотским, и десятским, и лучшим мужам — при князе и без князя. Бывало на обедах тех множество мяса — говядины и дичины, — было все в изобилии. Когда же, бывало, перепьются, то начнут роптать на князя, говоря: «Горе головам нашим: дал он нам есть деревянными ложками, а не серебряными». Услышав это, Владимир повелел исковать серебряные ложки, сказав так: «Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и золото, как дед мой и отец мой с дружиною доискались золота и серебра». Ибо Владимир любил дружину и с нею совещался об устройстве страны, и о войне, и о законах страны. И жил в мире с окрестными князьями — с Болеславом Польским, и со Стефаном Венгерским, и с Андроником Чешским. И были между ними мир и любовь. Владимир же жил в страхе Божьем. И умножились разбои, и сказали епископы Владимиру: «Вот умножились разбойники; почему не казнишь их?» Он же ответил: «Боюсь греха». Они же сказали ему: «Ты поставлен Богом для наказания злым, а добрым на милость. Следует тебе казнить разбойников, но расследовав». Владимир же отверг виры и начал наказывать разбойников, и сказали епископы и старцы: «Войн много у нас; если бы была у нас вира, то пошла бы она на оружие и на коней». И сказал Владимир: «Пусть так». И жил Владимир по заветам деда и отца.

Въ лѣто 6505. Володимеру шедшю к Новугороду по вѣрхъние воѣ на печенѣгы, бѣ бо рать велика бес пересту. В то же время увѣдаша печенѣзѣ, яко князя нѣту, придоша и сташа около Бѣлагорода. И не дадяхуть вылѣсти из града. Бѣ бо голодъ великъ вь градѣ, и не лзѣ Володимиру помочи, и не бѣ лзѣ поити ему, и еще бо ся бяхуть не собрали к нему вои, печенѣгь же бѣ множьство много. И удолжишася, остояче вь градѣ люди, и бѣ глад великъ. И створиша вѣче вь градѣ и рѣша: «Се хочемь помрети от глада, а от князя помочи нѣтъ. Да луче ли ны умрети? Вдадимся печенѣгомъ, да кого ли оживят, кого ли умертвять, уже помираемь от глада». И тако свѣтъ створиша. И бѣ же одинъ старець не былъ в вѣчи томь, вьпрашаше: «Что ради створиша вѣче людье?» И повѣдаша ему, яко утро хотять ся людье передати печенѣгомъ. Се же слышавь, посла по старѣйшины градьскыя и рече имъ: «Слышахъ, яко хочете передатися печенѣгомъ». Они же рѣша: «Не стѣрпять людье голода». И рече имъ: «Послушайте мене, не предайтеся за три дни, и азъ что вы велю и створите». И они же ради и обѣщашася послушати. И рече имъ: «Сберете по горьсти овса, или пшеницѣ, ли отруб». Они же, шедше, ради снискаху. И повелѣ женам створити цѣжь, в немже варять кисель, и повелѣ копати кладязь, и вьставити тамо кадь, и налья цѣжа кадь. И повелѣ копати другий кладязь и вьставити тамо другую кадь. Повелѣ имь искати меду. Они же, шедше, взяша лукно меду, бѣ бо погребено вь княжи медуши. И повелѣ росытити воду велми и вьльяти вь кадь и в друземь кладязѣ тако. Наутрѣя же посла по печенѣгы. Горожани же рекоша, шедше, печенѣгомъ: «Поимете к собѣ тали наша, а васъ до 10 мужь идете вь градъ и видите, что ся дѣеть вь градѣ нашемь». Печенѣзи же радѣ бывше, мняще, яко хотять ся передати, а сами избраша лучшии мужи вь градѣ[299] и послаша я вь град, да розъглядають, что ся дѣеть вь градѣ у нихъ. И придоша вь градъ, и рекоша людие: «Почто губите себе? Коли можете перестояти нас? Аще стоите 10 лѣт, что можете створити намъ? Имѣемь бо кормьлю от земля. Аще ли не вѣруете, да видите своима очима». И приведоша я кь кладязю, идѣже цѣжь, и почерпоша вѣдромъ и льяху в латкы. И варяху пред ними, и яко свариша пред ними кисель, и поемь я, и приведоша кь другому кладязю, и почерпоша сыты, и почаша ясти первое сами, потом же и печенѣзѣ. И удивишася, рекоша: «Не имуть сему вѣры наши князи, аще не ядять сами». И людье нальяша корчагу цѣжа и сыты от кладязя и вдаша печенѣгомъ. Они же, пришедше, повѣдаша вся бывшая. И вариша кисель, и яша князи печенѣжьстии и подивишася. И поемше тали своя, а онѣхъ пустивше, и вьсташа от града, и вь своя идоша.

В год 6505 (997). Пошел Владимир к Новгороду за северными воинами против печенегов, так как была в это время беспрерывная великая война. Узнали печенеги, что нет князя, пришли и стали под Белгородом. И не давали выйти из города, и был в городе голод сильный, и не мог Владимир пойти к нему, так как не собрались еще к нему воины, а печенегов было многое множество. И затянулась осада города, и начался среди горожан сильный голод. И собрали вече в городе и сказали: «Вот уже скоро умрем от голода, а от князя помощи нет. Разве лучше нам так умереть? Сдадимся печенегам — кого оставят в живых, а кого умертвят; все равно помираем от голода». И так порешили на вече. Был же один старец, который не был на том вече, и спросил он: «Зачем собрали люди вече?» И поведали ему, что завтра горожане хотят сдаться печенегам. Услышав об этом, послал он за городскими старейшинами и сказал им: «Слышал, что хотите сдаться печенегам». Они же ответили: «Не стерпят люди голода». И сказал им: «Послушайте меня, не сдавайтесь еще три дня и сделайте то, что я вам велю». Они же с радостью обещали послушаться. И сказал им: «Соберите по горсти овса, пшеницы или отрубей». Они же охотно пошли и собрали. И повелел женщинам сделать болтушку, на чем кисель варят, и велел копать колодец и поставить в него кадь и налить ее болтушкой. И велел копать другой колодец и поставить в него другую кадь. Повелел им поискать меду. Они же пошли и взяли лукошко меду, которое было спрятано в княжеской медуше. И приказал сделать из него пресладкую сыту и влить в кадь во втором колодце. На следующий же день повелел он послать за печенегами. И сказали горожане, придя к печенегам: «Возьмите от нас заложников, а сами войдите человек с десять в город, чтобы посмотреть, что творится в городе нашем». Печенеги же обрадовались, подумав, что хотят им сдаться, а сами выбрали лучших мужей в своих родах и послали в город, чтобы проведали, что делается у тех в городе. И пришли они в город, и сказали им люди: «Зачем губите себя? Разве можете перестоять нас? Если будете стоять и десять лет, то что сделаете нам? Ибо имеем мы пищу от земли. Если не верите, то посмотрите своими глазами». И привели их к колодцу, где была болтушка для киселя, и почерпнули ведром и вылили в латки. И стали варить у них на глазах; когда сварили кисель, взяли его, и пришли к другому колодцу, и почерпнули сыты из колодца, и стали есть сперва сами, а потом и печенеги. И удивились те и сказали: «Не поверят нам князи наши, если не отведают сами». Люди же налили им корчагу кисельного раствора и сыты из колодца и дали печенегам. Они же, вернувшись, поведали все, что было. И, сварив кисель, ели князья печенежские и дивились. И, взяв своих заложников, а белгородских пустив, поднялись и пошли от города восвояси.

Въ лѣто 6506. Въ лѣто 6507.

В год 6506 (998). В год 6507 (999).

Въ лѣто 6508. Преставися Малъфридь.[300] В се же лѣто преставися и Рогънѣдь, мати Ярославля.

В год 6508 (1000). Преставилась Малфрида. В то же лето преставилась и Рогнеда, мать Ярослава.

Въ лѣто 6509. Преставися Изяславъ, отець Брячьславль, сынъ Володимѣрь.

В год 6509 (1001). Преставился Изяслав, отец Брячислава, сын Владимира.

Въ лѣто 6510.

В год 6510 (1002).

Въ лѣто 6511. Преставися Всеславъ, сынъ Изяславль, внукъ Вълодимѣрь.

В год 6511 (1003). Преставился Всеслав, сын Изяслава, внук Владимира.

Въ лѣто 6512. Въ лѣто 6513. Въ лѣто 6514.

В год 6512 (1004). В год 6513 (1005). В год 6514 (1006).

Въ лѣто 6515. Принесени святии вь святую Богородицю.

В год 6515 (1007). Перенесены святые в церковь святой Богородицы.

Въ лѣто 6516. Въ лѣто 6517. Въ лѣто 6518.

В год 6516 (1008). В год 6517 (1009). В год 6518 (1010).

Въ лѣто 6519. Преставися цесарици Володимеряа Анна.

В год 6519 (1011). Преставилась Владимирова царица Анна.

Въ лѣто 6520. Въ лѣто 6521.

В год 6520 (1012). В год 6521 (1013).

Въ лѣто 6522. Ярославу сущу в Новѣгородѣ и урокомъ дающю 2000 гривенъ от года до года Кыеву, а тысящю Новѣгородѣ гридемъ раздаваху. И тако дааху вси посадницѣ новьгородьстии, а Ярославъ поча сего не даяти Кыеву, отцю своему. И рче Володимиръ: «Теребите путь и мосты мостите» — хотяше бо ити на Ярослава, на сына своего, но разболѣся.

В год 6522 (1014). Когда Ярослав был в Новгороде, давал он по условию в Киев две тысячи гривен от года до года, а тысячу раздавал в Новгороде дружине. И так давали все новгородские посадники, а Ярослав перестал платить в Киев отцу своему. И сказал Владимир: «Расчищайте пути и мостите мосты», ибо хотел идти войною на Ярослава, на сына своего, но разболелся.

Въ лѣто 6523. Хотящю ити Володимѣру на Ярослава, Ярослав же, посла за море и приведе варягы, бояся отца своего. Но Богъ не дасть дьяволу радости. Володимеру же разболѣвшюся, в се же время бяше у него Борисъ, а печенѣгомъ идущимъ на Русь, и посла противу имъ Бориса, а самъ боляше велми, в нейже болести и скончася мѣсяца иуля въ 15 день. Умре же Володимиръ, князь великый, на Берестовъмь, и потаиша ̀и, бѣ бо Святополкъ в Кыевѣ.[301] И нощью же межи клѣтми проимавъше помостъ, в ковьрѣ опрятавши и ужи свѣсиша и на землю, и възложивъша ̀и на сани, и везоша,[302] и поставиша ̀и вь святѣй Богородици церкви, юже бѣ самъ создалъ. Се же увидѣвше людье и снидошася бе-щисла, и плакашася по немь, бояре аки заступника земли ихъ, убозии акы заступника и кормителя. И вложиша ̀и вь гробѣ мраморяни, спрятавше тѣло его с плачемь великим, блаженаго князя.

В год 6523 (1015). Когда Владимир собрался идти против Ярослава, Ярослав, послав за море, привел варягов, так как боялся отца своего; но Бог не дал дьяволу радости. Когда Владимир разболелся, был у него в это время Борис, а тем временем печенеги пошли походом на Русь, и Владимир послал против них Бориса, а сам сильно разболелся; в этой болезни и умер июля в пятнадцатый день. Умер же князь великий Владимир на Берестове, и утаили смерть его, так как Святополк был в Киеве. Ночью же разобрали помост между двумя клетями, завернули его в ковер и спустили веревками на землю; затем, возложив его на сани, отвезли и поставили в церкви святой Богородицы, которую сам когда-то построил. Узнав об этом, сошлись люди без числа и плакали по нем — бояре как по заступнике страны, бедные же как о своем заступнике и кормителе. И положили его в гроб мраморный, похоронили тело его, блаженного князя, с плачем великим.

Се есть новы Костянтинъ великаго Рима, иже крести вся люди своа самъ, и тако сий створи подобьно ему.[303] Аще бо бѣ преже в поганьствѣ и на сквѣрную похоть желая, но послѣди прилежа к покаянью, якоже вѣщаше апостолъ: «Идеже умножися грѣхъ, ту изобильствуеть благодать».[304] Аще бо прѣже в невѣжьствѣ, етера быша сгрѣшения, послѣди же расыпашася покаяньемь и милостнями, якоже глаголеть: «В нем тя застану, в том ти и сужю».[305] Якоже пророкъ глаголеть: «Живъ азъ, Аданай Господь, якоже не хощю смерти грѣшника, якоже обратитися ему от пути своего и живу быти, обращениемь обратися от пути своего злаго».[306] Мнози бо праведнии творяще и по правдѣ живуще, и кь смерти совращаються праваго пути и погыбають, а друзии развращено пребывають и кь смерти вьспомянуться и покаяньемь добрымь очистять грѣхы. Якоже пророкъ глаголеть: «Праведный не возможе спастися вь день грѣха его. Егда рекуть правѣдному: Живъ будеши, сьй же уповаеть правдою своею и сотворить безаконье, вся правда его не въспомянеться, в неправдѣ его, юже створи, и в ней умреть. И егда рекуть нечестивому: смертию умреши, ти обратиться от пути своего и створить судъ и правду. И заимъ судъ, лъжю отдасть, и вьсхищение възвратить. Вси грѣси его, яже сгрѣшилъ есть, не помянутся, яко суд и правду створилъ есть, и живъ будеть в них. Комужьто вас сужю по пути его, доме Израилевъ!»[307]

То новый Константин великого Рима, который крестил всех людей своих и крестился сам, и этот поступил так же. Если и пребывал он прежде в язычестве и в скверных пехотных желаниях, зато впоследствии усердствовал в покаянии, по слову апостола: «Где умножится грех, там преизобилует благодать». Если в прежние годы невежества и были какие согрешения, то впоследствии рассыпаны они покаянием и милостыней, как говорится: «За чем тебя застану, по тому и сужу». Как пророк говорит: «Жив я, Адонай Господь, и не хочу смерти грешника, пусть он сойдет с пути своего и жив будет, обращением <к добру> отвернется от пути своего злого». Многие ведь из праведников, творившие и жившие по правде, накануне смерти совращаются с верного пути и погибают, а другие, в разврате пребывавшие, к смерти опомнятся и добрым покаянием очистятся от грехов. Как говорит пророк: «Праведник не сможет спастись в день греха своего. Когда скажут праведному: жив будешь, и он начнет уповать на праведность свою и сотворит беззаконное, то все праведное его не вспомнится в неправде его, им сотворенной, в ней же умрет. И когда скажут нечестивому: смертью умрешь, и он отвернется от пути своего и поступит по справедливости, и сотворит суд праведный, ложь отринет и похищенное возвратит. Все грехи его, все, в чем согрешил он, не помянутся, если он творит суд и правду, и будет жив благодаря этому. Каждого сужу по делам его, дом Израилев!»

Сьй же умеръ во исповѣдании добрьмь, покааньемь расыпа грѣхы своя, милостнями, иже есть паче всего добрѣй. «Милостыни бо хощю, а не жерьтвѣ».[308] Милостьни бо есть всего луче и вышьше, възводящи до самого небеси пред Богъ». Якоже ангелъ Корнильеви рече; «Молитвы твоя и милостня твоя взиидоша в память предъ Богомь».[309] Дивно есть се, колико добра створи Руской земли, крестивь ю. Мы же, крестьяни суще, не вьздаемь почестья противу оного възданью. Аще бы онъ не крестилъ насъ, то и нынѣ быхомъ былѣ въ прельсти дьяволѣ, якоже и прародители наши погибнуша. Да аще быхомъ и мы потщание и молбы приносили к Богу за нь, вь день преставления его; видя бы Богъ тщание наше кь нему, прославилъ бы ̀и. Намъ бо достоить Бога молити за нь, понеже тѣмь Бога познахомъ. Нъ дай же ти Господь по сердцю твоему и вся прошения твоя исполни, егоже желаше царства небеснаго. Дажь ти Господь вѣнѣць с правѣдными, в пищи райстий, весельи, ликъствованье сь Аврамомь и с прочими патрѣархы, якоже Соломонъ рче: «Умершю правѣдному, не погибнеть упованье».[310] Сего бо в память держать рустии людье, поминающе святое кресщение и прославляюще Бога вь молитвах и вь пѣснѣхъ и вь псалмихъ, поюще Господеви, новии людье, просвѣщени Духомъ Святымь, чающе надежа великаго Бога, Спаса нашего Иисуса Христа вьздати комуждо противу трудомъ неизреченьную радость, юже буди улучити всимь крестьяномъ.

Этот же <Владимир> умер в исповедании, следуя добру, покаянием рассыпал грехи свои и милостынями, что всего лучше. «Милостыни ведь хочу, а не жертвы». Милостыня всего лучше и выше, возносит до самого неба перед Богом. Как ангел Корнилию сказал: «Молитвы твои и милостыня твоя останутся в памяти перед Богом». Удивления достойно, сколько он сотворил добра Русской земле, крестив ее. Мы же, христиане, не воздаем ему тех почестей, каковых достойны его деяния. Ибо если бы он не крестил нас, то и ныне бы еще пребывали в заблуждении дьявольском, в котором и прародители наши погибли. Если бы имели мы усердие и молились за него Богу в день его смерти, то Бог, видя, как чтим мы его, прославил бы его: нам ведь следует молить за него Бога, так как через него познали мы Бога. Пусть же Господь воздаст тебе по желанию твоему и все просьбы твои исполнит — о царствии небесном, которого ты и хотел. Пусть увенчает тебя Господь вместе с праведниками, воздаст услаждение пищей райской и ликование с Авраамом и другими патриархами, по слову Соломона: «Со смертью праведника не погибнет надежда». Держат в памяти его русские люди, вспоминая святое крещение, и прославляют Бога молитвами, песнями и псалмами, воспевая их Господу, новые люди, просвещенные Святым Духом, ожидая надежды нашей, великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа; он придет воздать каждому по трудам его неизреченную радость, которую предстоит получить всем христианам.

Святополкъ же сѣде в Киевѣ по отци своемь, и созва кыяны и нача имѣние имь даяти, а они приимаху, и не бѣ сердце ихъ с нимь, яко братья ихъ быша с Борисомъ. Борису же возвратившюся с воины, не обрѣтшю печенѣгъ, вѣсть приде ему, яко «Отець ти умерлъ». И плакася по отци велми, любимъ бо бѣ отцемь паче всих, и ста на Алтѣ, пришедъ. Рѣша ему дружина отня: «Се дружина у тебе отня и вои. Поиди, сяди в Кыевѣ на столѣ отнѣ». Онъ же рече: «Не буди то — мнѣ вьзняти рукы на брата на старѣйшаго: аще отець ми умре, то сѣй ми будеть вь отца мѣсто». И се слышавше вои и разиидошася от него. Борисъ же стояше съ отрокы своими. Святополкь же исполнися безакония, Каиновъ смыслъ приимъ, посылая к Борису, глаголя, яко «С тобою хощю любовь имѣти и к отню ти придамъ», льстя под нимь, како бы погубити. Святополкъ же приде нощью к Вышегороду и отай призва Путшю и вышегородьскыя боярьцѣ, и рече имъ: «Прияете ли мнѣ всимъ сердцемь?». И рече Путьша: «Можемь головы своѣ с вышегородци положити». Он же рче имъ: «Не повѣдите никомуже, шедше, убийте брата моего Бориса». Они же вьскорѣ обѣщашася ему створити се. О сяковыхъ бо Соломонъ рече: «Скоры суть бес правды прольяти кровь. Сбирають собѣ злая. Ти бо обьщаются крови. Сихъ путье суть скончевающе безаконие, нечестьемь бо свою душю емлють».[311] Послании же придоша нощью, и подъступиша ближе, и слышаша блаженаго Бориса, поюща заутренюю — повѣдаша бо ему, яко хотять тя погубити. И, вьставъ, нача пѣти, глаголя: «Господи! Что ся умножиша стужающии ми. Вьстають на мя мнози»,[312] и пакы: «Яко стрѣлы твоя уньзоша во мнѣ, яко азъ на раны готовъ, и болѣзнь моя предо мною есть»,[313] и пакы глаголаше: «Господи! Услыши молитву мою, и не вниди в судъ с рабомъ твоимъ, яко не оправдиться предъ тобою всякъ живый, яко погна врагь душю мою».[314] И кончавь ексапсалмы[315] и, видивь, яко послании суть погубить его, и нача пѣти псальтырь, глаголя, яко «Обыидоша мя унци тучни. И сборъ злобныхъ осѣде мя. Господи, Боже мой, на тя уповахъ, и спаси мя, и от всихъ гонящихъ избави мя».[316] По сем же нача канунъ пѣти. Тако вь заутрьню, помолися, зря на икону, глаголя, на образъ владычень: «Господи Иисусе Христе! Иже симь образомъ явися на земли спасения ради нашего, изволивый своею волею пригвоздити руци свои на крестѣ, и приемь страсть грѣхъ ради нашихъ, тако и мене сподоби прияти страсть. Се же не от противныхъ приимаю, но от брата своего, и не створи ему, Господи, в семь грѣха». И помолившюся ему, и вьзлеже на одрѣ своемь. И се нападоша на нь, акы звѣрье дивии около шатра, и насунуша и копьи, и прободоша Бориса и слугу его, падша на немь, прободоша с нимь. Бѣ бо сь любимъ Борисомъ. Бяше бо отрокъ сь родомъ угринъ, именемь Георгий, егоже любляше повелику Борисъ; бѣ бо възложи на нь гривьну злату, в нейже предстояше ему. Избиша же отрокы многы Борисовы. Георгиеви же, не могуще сняти вборзѣ гривны сь шѣи, и усѣкънуша главу его и тако сняша гривну ту, а главу отвѣргъше прочь, тѣмже не обрѣтоша послѣже тѣла его вь трупьи. Бориса же убивше, оканьнии, увѣртѣвше ̀и в шатеръ, и вьзложиша ̀и на кола, повезоша ̀и, еще дыщющу ему. И увидивьше се, оканьный Святополкъ, и яко еще ему дышющу, и посла два варяга приконьчевати его. Онѣма же пришедшима и видившема, яко еще ему живу сущю, и единъ ею извлекъ мечь и проньзе ù кь сердцю. И тако скончася блаженый Борисъ, приимь вѣнѣць от Христа Бога с правѣдными, причтеся сь пророкы и съ апостолы, и с лики мученичьскыми въдворяяся, Авраму на лонѣ почивая, видя неизречьньную радость, вьспѣвая съ ангелы и веселяся с ликы святыхъ. И положиша тѣло его, принесоша ̀и отай Вышегороду, вь церкви святаго Василия. Оканьнии же убийци придоша кь Святополку, аки хвалу имуще, безаконьници. Суть же имена симъ законопреступникомъ: Путьша, Талець, Еловичь, Ляшько, отець же ихъ сотона. Сици бо слугы бѣси бывають: бѣси бо на зло посылаеми бывають, а ангели на благое слеми бывают. Ангелъ бо и человѣку зла не створяет, но благое мыслить ему всегда; пакы же крестьяномъ помагають и заступають от супротивнаго врага. А бѣси на злое всегда ловять, завидяще ему, понеже видять человѣка Богомъ почьщена, и завидяще ему, и на зло слеми скори суть. Рече бо: «Кто идеть прельстити Ахава?» И рече бѣсъ: «Се азъ иду».[317] Золъ человѣкъ тщиться на злое, не хужьши есть бѣса, бѣси бо бояться Бога, а золъ человѣкъ ни Бога ся боить, ни человѣкъ стыдиться; бѣси бо креста Господня бояться, а золъ человѣкъ ни креста боиться. Тѣмже и Давидъ глаголаше: «Аще воистину убо право глаголите, право судите, сынови человѣчстии, ибо вь сердди дѣлаете безаконие, на земли неправду рукы ваша сплѣтають учюжени быша грѣшници от ложеснъ, заблудиша от чрева, глаголюща лжю, ярость ихъ по образу <...> змиину».[318]

Святополк сел в Киеве после смерти отца своего, и созвал киевлян, и стал давать им дары. Они же брали, но сердце их не лежало к нему, потому что братья их были с Борисом. Когда Борис уже возвратился с войском назад, не найдя печенегов, пришла к нему весть: «Отец у тебя умер». И плакался по отцу горько, потому что любим был отцом больше всех, и остановился, дойдя до Альты. Сказала же ему дружина отцовская: «Вот у тебя отцовская дружина и войско. Пойди, сядь в Киеве на отцовском столе». Он же отвечал: «Не подниму руки на брата своего старшего: если и отец у меня умер, то пусть этот будет мне вместо отца». Услышав это, воины разошлись от него. Борис же остался стоять с одними своими отроками. Святополк же, исполнившись беззакония, воспринял мысль Каинову и послал сказать Борису: «Хочу с тобою любовь иметь и придам тебе еще к полученному от отца владению», но сам обманывал его, чтобы как-нибудь его погубить. Святополк пришел ночью в Вышгород, тайно призвал Путшу и вышгородских мужей боярских и сказал им: «Преданы ли вы мне всем сердцем?» Отвечал же Путша: «Согласны я и вышегородцы головы свои сложить за тебя». Тогда он сказал им: «Не говоря никому, ступайте и убейте брата моего Бориса». Те же обещали ему немедленно исполнить это. О таких сказал Соломон: «Спешат они на неправедное пролитие крови. Ибо принимают они участие в пролитии крови и навлекают на себя несчастия. Таковы пути всех, совершающих беззаконие, ибо нечестием изымают свою душу». Посланные же пришли ночью, и когда подступили ближе, то услыхали, что Борис поет заутреню, так как сказали уже ему, что собираются погубить его. И, встав, начал он петь: «Господи! За что умножились враги мои! Многие восстают на меня»; и еще: «Ибо стрелы твои вонзились в меня; ибо я готов к бедам, и скорбь моя предо мною»; и еще говорил он: «Господи! Услышь молитву мою и не входи в суд с рабом твоим, потому что не оправдается пред тобой никто из живущих, так как преследует враг душу мою». И, окончив шестопсалмие и увидев, что пришли посланные убить его, начал петь псалмы: «Обступили меня тельцы тучные. Скопище злых обступило меня»; «Господи, Боже мой, на тебя уповаю, спаси меня и от всех гонителей моих избавь меня». Затем начал он петь канон. А затем, кончив заутреню, помолился и сказал так, смотря на икону, на образ владыки: «Господи Иисусе Христе! Как ты в этом образе явился на землю ради нашего спасения, собственною волей дав пригвоздить руки свои на кресте, и принял страдание за наши грехи, так и меня сподобь принять страдание. Я же не от врагов принимаю это страдание, но от своего же брата, и не вмени ему, Господи, это в грех». И, помолившись Богу, возлег на постель свою. И вот напали на него, как звери дикие, обступив шатер, и проткнули его копьями, и пронзили Бориса, и слугу его, прикрывшего его своим телом, пронзили. Был же он любим Борисом. Был отрок этот родом венгр, по имени Георгий; Борис его очень любил, и одел он на него большое золотое ожерелье, в котором тот и служил ему. Убили они и многих других отроков Бориса. Не могли они быстро снять ожерелье с шеи Георгия и отсекли голову ему, и только тогда сняли ожерелье, а голову отбросили прочь; поэтому-то впоследствии и не обрели тела его среди трупов. Убив же Бориса, окаянные завернули его в шатер, положив на телегу, повезли, еще дышавшего. Святополк же окаянный, узнав, что Борис еще дышит, послал двух варягов прикончить его. Когда те подошли и увидели, что он еще жив, то один из них извлек меч и пронзил его в сердце. И так скончался блаженный Борис, приняв с другими праведниками венец вечной жизни от Христа Бога, сравнявшись с пророками и апостолами, пребывая с сонмом мучеников, почивая на лоне Авраама, видя неизреченную радость, воспевая с ангелами и в весельи пребывая со всеми святыми. И положили тело его в церкви Василия, тайно принеся его в Вышгород. Окаянные же те убийцы пришли к Святополку, словно хвалу заслужившие, беззаконники. Вот имена этих законопреступников: Путша, Талец, Еловит, Ляшко, а отец им всем сатана. Ибо такие слуги подобны бесам: бесы ведь посылаются на злое, ангелы же посылаются для добрых дел. Ангелы ведь не творят человеку зла, но добра ему желают постоянно, особенно же помогают христианам и защищают их от супостата-дьявола; а бесы побуждают человека на зло, завидуя ему; и так как видят, что человек от Бога в чести, — потому и завидуют и скоры на совершение зла. Было сказано: «Кто идет прельстить Ахава?» И ответил бес: «Это я иду». Злой человек, усердствуя злому делу, хуже самих бесов, ибо бесы хоть Бога боятся, а злой человек ни Бога не боится, ни людей не стыдится; бесы ведь и креста Господня боятся, а человек злой и креста не боится. Поэтому и Давид говорит: «Воистину ли верно говорите и по праву ли судите, сыны человеческие? Но в сердце творите беззаконие, на земле неправду ваши руки плетут, от самого лона материнского отступили грешники <от правды>, заблудились, <выйдя> из чрева, говоря ложь, а ярость их подобна змеиной».

Святополкъ же оканьный помысли в себе, рекъ: «Се уже убихъ Бориса, а еще како бы убити Глѣба?» И приимъ смысль Каиновъ, с лестью посла кь Глѣбу, глаголя сице: «Поиде вборьзѣ, отець тя зоветь, нездоровить бо велми». Глѣбъ же, всѣдъ на конь, поиде с маломъ дружины, бѣ бо послушьливъ отцю. И пришедшю ему на Волгу, на полѣ потъчеся конь вь рвѣ, и наломи ему ногу мало. И приде ко Смоленьску, и поиде от Смоленьска, яко зрѣима, и ста на Смядинѣ в корабли.[319] В се же время пришла бѣ вѣсть от Передьславы кь Ярославу о отни смерти, и посла Ярославъ кь Глѣбу, глаголя: «Не ходи, отець ти умерлъ, а братъ ти убитъ от Святополка». И се слышавъ, Глѣбъ вьспи велми сь слезами и плачася по отци, паче же и по братѣ, и нача молитися со слезами, глаголя: «Увы мнѣ, Господи! Луче бы мнѣ умрети с братомь, нежели жити вь свѣтѣ семь. Аще бо быхъ, брате, видилъ лице твое ангелское, умерлъ быхъ с тобою. Нынѣ же что ради остахъ азъ единъ? Кде суть словеса твоя, яже глаголаше ко мнѣ, брате мой любимый? Нынѣ уже не услышю тихаго твоего наказания. Да аще еси получилъ деръзновение у Бога, молися о мнѣ, да и азъ быхъ ту же приялъ страсть. Луче бы ми с тобою умрети, нежели вь свѣтѣ семь прельстнемь жити». И сице ему молящюся сь слезами, и внезапу придоша послании от Святополка на погубленье Глѣба. И ту абье послании яша корабль Глѣбовъ и обнажиша оружья. И отроци Глѣбовы уныша. Оканьный же Горясѣръ повелѣ вборзѣ зарѣзати Глѣба. Поваръ же Глѣбовъ, именемь Торчинъ, выньзъ ножь, зарѣза Глѣба, аки агня непорочно.

Святополк же окаянный стал думать: «Вот убил я Бориса; как бы убить Глеба?» И, замыслив Каиново дело, послал, обманывая, гонца к Глебу, говоря так: «Приезжай сюда поскорее, отец тебя зовет: сильно он болен». Глеб тотчас же сел на коня и отправился с малою дружиною, потому что был послушлив отцу. И когда пришел он на Волгу, то в поле споткнулся конь его на рытвине, и повредил Глеб себе немного ногу. И пришел в Смоленск, и отошел от Смоленска недалеко, и стал на Смядыне на корабле. В это же время пришла от Предславы весть к Ярославу о смерти отца, и послал Ярослав сказать Глебу: «Не ходи: отец у тебя умер, а брат твой убит Святополком». Услыхав это, Глеб громко возопил со слезами, плачась по отце, но еще больше по брате, и стал молиться со слезами, говоря так: «Увы мне, Господи! Лучше было бы мне умереть с братом, нежели жить на свете этом. Если бы видел я, брат мой, лицо твое ангельское, то умер бы с тобою. Ныне же зачем остался я один? Где речи твои, что говорил ты мне, брат мой любимый? Ныне уже не услышу тихого твоего наставления. Если доходят молитвы твои к Богу, то помолись обо мне, чтобы и я принял ту же мученическую кончину. Лучше бы было мне умереть с тобою, чем жить на этом полном лжи свете». И когда он так молился со слезами, внезапно пришли посланные Святополком погубить Глеба. И неожиданно захватили посланные корабль Глебов, и обнажили оружие. Отроки же Глебовы пали духом. Окаянный же Горясер, один из посланных, велел тотчас же зарезать Глеба. Повар же Глеба, именем Торчин, вынув нож, зарезал Глеба, как безвинного ягненка.

Принесеся на жерътву Богови, вь воню благоухания, жерьтва словесная, и прия вѣнѣць, вшед в небесныя обители, и узрѣ желаемаго брата своего, и радовашеся с нимь неизреченьною радостью, юже улучиста братолюбьемь своимь. «Се коль добро и коль красно еже жити братома вкупѣ!»[320] А оканни же вьзвратишася вьспять, якоже рече Давидъ: «Възвратишася грѣшници въ адъ».[321] И пакы: «Оружье изьвлѣкоша грѣшници и напрягоша лукы своя истрѣляти нища и убога, заклати правыя сердцемь, и оружье ихъ вниде вь сердца ихъ, и луци ихъ скрушаться. Яко грѣшници погибнуть изьщезающе яко дымъ погибьнуть».[322]

Так был принесен он в жертву Богу, вместо благоуханного фимиама — жертва одушевленная, и принял венец, войдя в небесные обители, и увидел там желанного брата своего, и радовался с ним неизреченною радостию, которой удостоились они за свое братолюбие. «Как хорошо и как прекрасно жить братьям вместе!» Окаянные же возвратились назад, как сказал Давид: «Да возвратятся грешники в ад». И еще: «Оружье обнажили грешники и натянули луки свои, чтобы застрелить нищего и убогого, заклать чистых сердцем. И оружье их вонзится в их же сердца, и луки их переломятся. Как грешники они погибнут, исчезая словно дым погибнут».

Онѣм же пришедшимъ, повѣдающимъ Святополку, яко «Створихомъ повѣленое тобою». Он же, се слыша, и вьзвеселися сердце его болма, и не вѣды Давида, глаголюща: «Что ся хвалиши о злобѣ, силный? Безаконье умысли языкъ твой, яко бритва изострена. Створилъ еси лесть, вьзлюбилъ еси злобу паче благостыня, неправду, неже глаголати правду. Возлюбилъ еси вся глаголы потопныя, языкъ льстивъ. Сего ради Богъ раздрушить тя до конца и вьстерьгнеть тя от села твоего и корень твой от земля живущихъ».[323] Якоже и Соломонъ рче: «Азъ вашей погибели посмѣюся, порадую же ся, внегда грядеть на вы пагуба. Тѣмже снѣдять своего труда плоды и своея нечести насытяться».[324]

Пришли <убийцы> и сказали Святополку: «Сделали приказанное тобою». Он же, услышав это, возгордился еще больше, не ведая, что Давид сказал: «Что хвалишься злодейством, сильный? Беззаконие умышляет язык твой, изостренный словно бритва, творит коварное. Полюбил зло более благостыни, неправду больше, чем говорить правду. Полюбил все слова гибельные, язык лживый. За это Бог уничтожит тебя до конца и исторгнет тебя из села твоего и корень твой из земли живущих». Как и Соломон говорит: «Я посмеюсь над погибелью вашей, порадуюсь, когда придет на вас бедствие. Поэтому съедят своих дел плоды и насытятся своего нечестия».

Глѣбу же убьену и повѣржену бывшю на брезѣ межю двѣима кладома. По сем же вьземше и везоша ̀и, и положиша ̀и у брата своего Бориса у церькви святаго Василья.

Итак, Глеб был убит и положен на берегу между двумя колодами. Затем же, взяв его, увезли и положили рядом с братом его Борисом в церкви святого Василия.

Совокуплена тѣлома, паче же и душама, у владыкы всих цесаря пребывающа в радости бесконѣчнѣй и вь свѣтѣ неизреченьнемь, подающа ицѣления дары Руськой землѣ, инѣмь приходящимъ правою вѣрою даета ицѣление: хромымъ ходити, слѣпымъ прозрѣние, болящимъ цѣлбы, окованымъ разьдрѣшение, тѣмницамъ отверзение, печалнымъ утѣху, напастьнымъ избавление. И еста заступника Руськой земли, и свѣтѣлника сияюща воину и молящася воину ко владыци о своихъ людехъ. Тѣмже и мы долъжни есме хвалити достойно страстотерпца Христова, молящеся прилѣжно к нима, рекуще: «Радуйтася, страстотерпца Христова, заступьника Руськой земли, еже ицѣление подаета приходящимъ к вамъ вѣрою и любовью. Радуйтася, небесьная жителя, вь плоти ангела быста, единомысленна служителя, вьрьста единообразна, святымь единодушьна, тѣмь стражющимь всимъ исцѣление подаета. Радуйтеся, Борисе и Глѣбе богомудрая, яко потока точита от кладязя воды живоносныя исцѣления, истѣкають вѣрнымъ людемъ на ицѣление. Радуйтася, луча свѣтозарная и явистася, яко свѣтилѣ озаряюща всю землю Рускую, всегда тму отгоняща, являющася вѣрою неуклоньною. Радуйтася, недрѣманьная ока стяжавша, душа на свѣршение Божиихъ святыхъ заповѣдий приимша вь сердци своемь, блаженая. Радуйтася, брата, вкупѣ в мѣстѣхъ златозарныхъ, в селѣхъ небесныхъ, и вь славѣ неувядающей, еяже по достоянию сподобистася. Радуйтеся, Божьими свѣтлостьми явѣ облистаеми, всего мира обьходита, бѣсы отгоняюща, недугы ицѣляюща, свѣтелника предобрая и заступника теплая, суща сь Богомъ, божественами лучами разжизаеми воину, добляя страстьника, душа просвѣщающа вѣрнымъ людемь. Вьзвысила бо есть ваю свѣтоносная небеснаа любы, тѣмь красныхъ всих наслѣдоваста вь небеснемь житьи, славу, и райскую пищю, свѣтъ разумный, красная радости. Радуйтася, яко напаяющиа сердца, горести и болезнемь отгоняща, страсти злыя ицѣляюща, каплями кровныими, святыми очервивьша багряницю, преславная, ту же красно носяща съ Христомъ царствуете всегда, молящеся за новыя люди хрестьяньскыя и сродьникы своя. Земля Руская благословися ваю кровью, и мощьми положениемь вь церкви, духомъ божествнѣ просвѣщаете, в нейже с мученикы яко мученика за люди своя молита. Радуеться церквы свѣтозарное солнце, стяжавши вьсходъ, всегда просвѣщаеть вь страданьи вь славу ваю мученикомъ. Радуйтася, свѣтлѣи звѣздѣ, заутра вьсходящи. Но и христолюбивая заступника наша, страстотерпца, покорита поганыя под нозѣ княземь нашимъ, молящася ко владыцѣ и Богу нашему, и мирьно пребывати вь совокупьлении и вь здравьи, избавляюща от усобныя рати и от пронырьства дьяволя, сподобита же и насъ, поющихъ и почитающихъ ваю честное торьжество вь вся вѣкы до скончания.

И соединились они телами, а того более — душами, пребывая у владыки, царя всех, в радости бесконечной, в свете неизреченном, и подавая дары исцеления Русской земле и всех, приходящих с верою из иных стран, исцеляя: хромым давая ходить, слепым давая прозрение, болящим выздоровление, закованным освобождение, темницам отверзение, печальным утешение, гонимым избавление. Заступники они за Русскую землю, светильники сияющие и вечно молящиеся владыке Богу о своих людях. Вот почему и мы должны достойно восхвалять страстотерпцев этих Христовых, прилежно молясь им со словами: «Радуйтесь, страстотерпцы Христовы, заступники Русской земли, подающие исцеление приходящим к вам с верою и любовью. Радуйтесь, небесные обитатели, ангелы во плоти, единомысленные служители Богу, единообразная чета, святым единодушная; поэтому и подаете вы исцеление всем страждущим. Радуйтесь, Борис и Глеб богомудрые, источаете вы как бы струи целебные из источника живоносной воды, истекают они верным людям на исцеление. Радуйтесь, явившиеся подобно лучам светозарным, как светила, озаряющие всю Русскую землю, всегда тьму отгоняющие верою непреклонною. Радуйтесь, заслужившие недреманное око, души свои к исполнению святых Божьих заповедей в сердцах своих склонившие, блаженные. Радуйтесь, братья, вместе пребывающие в местах светозарных, в селениях небесных, в неувядаемой славе, которой по делам своим удостоились. Радуйтесь, явно для всех осиянные божественным светом, весь мир обходите, бесов отгоняя, недуги исцеляя, светильники добрые, заступники теплые, с Богом пребывающие, божественными лучами всегда озаряемые, мужественные страстотерпцы, просвещающие души верным людям. Возвысила вас светоносная небесная любовь; через нее вы и наследовали все красоты небесного жития, славу и райскую пищу, и свет разума, прекрасные радости. Радуйтесь, потому что напоятете вы все сердца, горести и болезни отгоняете, страсти злые исцеляете; каплями крови своей святой обагрили вы багряницу, преславные, ибо, прекрасные в ней, с Христом царствуете всегда, молясь за новых христианских людей и сродников своих. Благословилась земля Русская кровью вашею и мощами, покоящимися в церкви, просвещаете вы церковь эту духом божественным, в ней же с мучениками, как мученики, молитесь вы за людей своих. Радуется церкви светозарное солнце, дождавшись восхода, всегда освещает в страдании славу вашу, мучеников. Радуйтесь, светлые звезды, утром восходящие! Христолюбивые заступники наши и страстотерпцы, покорите же поганых под ноги князьям нашим, молясь владыке Богу нашему, чтобы пребывали они в мире, в единении и в здоровье, избавляя их от усобных войн и от пронырства дьявола, удостойте и нас того же, воспевающих вас и почитающих ваше славное торжество, во вся веки до скончания мира».

Святополкъ же оканьный, злый уби Святьслава, пославь кь горѣ Угорьской, бѣжащу ему вь Угры. И нача помышляти, яко «Избью всю братью свою и прииму власть рускую единъ». Помысли высокоумьемь своимь, а не вѣды, яко «Даеть Богъ власть, емуже хощеть, поставляеть цесаря и князя Вышений, емуже хощет, дасть».[325] Аще бо кая земля управить предъ Богомъ, поставляеть цесаря и князя правѣдна, любяща судъ и правду, и властеля устраяет, судью, правяща судъ. Аще бо князи правдиви бывають на земли, то много отдаються согрѣшения, аще ли зли и лукави бывають, то болшее зло наводить Богъ на землю ту, понеже глава есть земли <...>. Тако бо Исая рече: «Согрѣшиша от главы и до ногу, еже есть от цесаря и до простыхъ людий».[326] «Лютѣ бо граду тому, в немже князь унъ»,[327] любя вино пити со гусльми и съ младыми свѣтникы. Сяковыя Богъ даеть за грѣхы, а старыя, мудрыя отъемлеть, якоже Исая глаголеть: «Отъиметь Господь от Ерусалима крѣпость и крѣпкаго исполина, и человѣка храбра, и судью, и пророка, и смирена старца, и дивна свѣтника, и мудра хытрѣца, разумьна послушника. И поставьлю уношю князя имъ и ругателя имъ, обладающа ими».[328]

Святополк же окаянный и злой убил Святослава, послав к нему к горе Угорской, когда тот бежал к уграм. И стал помышлять: «Перебью всех своих братьев и стану один владеть Русской землею». Так думал он в гордости своей, не зная, что «Бог дает власть кому хочет, ибо поставляет Всевышний цесаря и князя, каких захочет дать». Если же какая-нибудь страна станет угодной Богу, то ставит он ей цесаря или князя праведного, любящего справедливость и закон, и дарует властителя и судью, правящего суд. Ибо если князья справедливы в стране, то много согрешений прощается стране той; если же злы и лживы, то еще большее зло насылает Бог на страну ту, потому что князь — глава земли. Ибо так сказал Исайя: «Согрешили от головы и до ног, то есть от цесаря и до простых людей». «Горе городу тому, в котором князь юн», любящий пить вино под звуки гуслей вместе с молодыми советниками. Таких князей дает Бог за грехи, а старых и мудрых отнимает, как сказал Исайя: «Отнимет Господь у Иерусалима силу и могучего исполина, и храброго мужа, и судью, и пророка, и смиренного старца, и дивного советника, и мудрого художника, и разумного, живущего по закону. И дам им юношу князя, и обидчика им поставлю обладать ими».

Святополкъ же оканьны нача княжити в Кыевѣ. И созвавъ люди, и нача даяти овѣмь корьзна, а другимъ кунами, и раздая множьство. Ярославу же не вѣдущю отни смерти, варязи бяху мнози у Ярослава и насилье творяху новгородьцемь. И, вьставша на нь, новгородьци избиша варягы вь дворѣ Поромони. И разгнѣвася Ярославъ и, шедъ на Рокъмъ,[329] и сѣде вь дворѣ. И пославъ к новьгородьцемь и рече: «Уже мнѣ сихъ не крѣсити».[330] И позва к собѣ ; нарочитая мужа, иже бяху исьсѣкли варяги, и обльсти я сице, исѣче их 1000. В ту же нощь приде ему вѣсть ис Кыева от сестры его Передьславы: «Отець ти умерлъ, а Святополкъ сѣдить в Киевѣ, уби Бориса и по Глѣба посла, а ты блюдися сего повелику». И се слышавъ, Ярославъ печаленъ бысть по отци, и по брату, и о дружинѣ. Заутра же собравъ избытокъ новгородцевь и рече Ярославъ: «О, любимая дружино, юже избихъ вчера, а нынѣ быша надобѣ». И утре слезъ и рече имъ на вѣчѣ: «Отець мой умерлъ, а Святополкъ сѣдить в Кыевѣ, избивая братью свою». И рѣша новгородьцѣ: «Аще, княже, братья наша исѣченѣ суть, можемь по тобѣ бороти». И собра Ярославъ варягъ тысящю, а прочихъ вой 40 тысящь[331] и поиде на Святополка, нарекъ Бога, рекъ: «Не азъ почахъ избивать братью, но онъ; да будеть Богъ отместьникъ крови брату моея, зане без вины пролья кровь Борисову и Глѣбову праведною. Еда и мнѣ си же створить? Но суди ми, Господи, по правдѣ, да скончаеться злоба грѣшнаго». И поиде на Святополка. Слышавъ же Святополкъ идуща Ярослава и пристрои бе-щисла вой — руси и печенѣгъ — и изииде противу Любчю об онъ полъ Днѣпра, а Ярославъ обь сю.

Святополк же окаянный стал княжить в Киеве. Созвав людей, стал он им давать кому плащи, а другим деньгами, и роздал много богатства. Когда еще Ярослав не знал об отцовской смерти, было у него множество варягов, и творили они насилие новгородцам. Новгородцы же поднялись на них и перебили варягов во дворе Поромоньем. И разгневался Ярослав и пошел в Ракомо, сел там во дворе. И послал к новгородцам сказать: «Мне уже тех не воскресить». И призвал к себе лучших мужей, которые перебили варягов, и, обманув их, перебил их тысячу. В ту же ночь пришла ему весть из Киева от сестры его Предславы: «Отец твой умер, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса и за Глебом послал, берегись его очень». Услышав это, Ярослав опечалился об отце, и о брате, и о дружине. На другой день, собрав остаток новгородцев, сказал Ярослав: «О милая моя дружина, которую я вчера перебил, а сегодня она оказалась нужна». Утер слезы и обратился к ним на вече: «Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве, истребляя братьев своих». И сказали новгородцы: «Хотя, князь, и иссечены братья наши, — можем за тебя сражаться!» И собрал Ярослав тысячу варягов, а других воинов сорок тысяч, и пошел на Святополка, и, воззвав к Богу, сказал: «Не я начал избивать братьев моих, но он; да будет Бог мстителем за кровь братьев моих, потому что без вины пролил он праведную кровь Бориса и Глеба. Или же и мне то же сделать? Рассуди меня, Господи, по правде, да прекратятся злодеяния грешного». И пошел на Святополка. Услышав же, что идет Ярослав, Святополк собрал бесчисленное количество воинов, русских и печенегов, и вышел против него к Любечу на тот берег Днепра, а Ярослав был на этом.

Въ лѣто 6524. Приде Ярославъ на Святополка, и сташа противу обаполъ Днѣпра, и не смѣаху ни си на они наити, и ни тѣи на сихъ, и стояша за 3 мѣсяцѣ противу собѣ. И воевода нача Святополчь, яздя вьзлѣ бѣрегъ, укаряти новгородци, глаголя: «Что приидосте с хромьцемь симъ, а вы плотници суще? А приставимъ вы хоромъ рубить нашихъ». Се слышавше новгородци и рѣша Ярославу, яко «Заутра перевеземься на нихъ; аще кто не поидеть с нами, то сами потнем». Бѣ бо уже вь заморозъ. И стояше Святополкъ межи двѣима озерома, и вьсю нощь упивься с дружиною своею. Ярославъ же заутра, исполчивъ дружину, противу свѣту перевезеся. И, высѣдше на брегъ, отринуша лодиа от берега и поидоша противу собѣ, и сьвькупившеся на мѣстѣ. И бысть сѣча зла, не бѣ лзѣ озеромъ помогати печенѣгомъ, и притиснуша Святополчи вои кь озеру, и вьступиша на ледъ, и обломися лед с вои Святополчи, и мнози потопоша въ водах, и одолѣвати нача Ярославъ. Видивъ же, Святополкъ побѣже, и одолѣ Ярославъ. Святополкъ же бѣжа в Ляхы. Ярославъ же сѣде в Кыевѣ на столѣ отни. Бѣ же тогда Ярославъ лѣт 28.[332]

В год 6524 (1016). Пришел Ярослав на Святополка, и стали по обе стороны Днепра, и не решались ни эти на тех напасть, ни те на этих, и стояли так три месяца друг против друга. И стал воевода Святополка, разъезжая по берегу, укорять новгородцев, говоря: «Что пришли с хромцом этим, вы, плотники? Поставим вас хоромы нам ставить!» Слыша это, сказали новгородцы Ярославу: «Завтра мы переправимся и пойдем на них; если кто не пойдет с нами, сами убьем его». Наступили уже заморозки. Святополк стоял между двумя озерами и всю ночь пил с дружиной своей. Ярослав же на другой день, на рассвете, исполчив дружину, переправился. И, высадившись на берег, оттолкнули ладьи от берега, и пошли друг против друга, и сошлись в схватке. Была сеча жестокая, и не могли из-за озера печенеги помочь; и прижали Святополка с дружиною к озеру, и вступили на лед, и подломился лед под воинами Святополка, и многие утонули в воде. И стал одолевать Ярослав. Видев же это, Святополк побежал, и одолел Ярослав, а Святополк бежал в Польшу, Ярослав же сел в Киеве на столе отцовском. И было тогда Ярославу двадцать восемь лет.

В лѣто 6525. Ярославъ въиде в Кыевъ, и погорѣша церкви.[333]

В год 6525 (1017). Ярослав вступил в Киев, и погорели церкви.

В лѣто 6526. Поиде Болеславъ сь Святополкомъ на Ярослава с ляхы, Ярославъ же множество совокупи руси, варягы, словены, поиде противу Болеславу и Святополку. И приде Волыню, и сташа оба полъ рѣкы Буга.[334] И бѣ у Ярослава корьмилець и воевода Буды, и нача Буды укаряти Болеслава, глаголя: «Да что ти пропоремь трескою чрево твое толъстое». Бѣ бо великъ и тяжекъ Болеславъ, яко ни на кони не моги сѣдѣти, но бяше смысленъ. И рече Болеславъ: «Аще вы сего укора <...> не жаль, азъ единъ погибну!» И, вьсѣдъ на конь, вьбреде в рѣку, а по немь вои его. Ярослав же не утягну исполчитися, и побѣди Болеславъ Ярослава. Ярославъ же убѣжавь с четырми человѣкы к Новугороду. Болеслав же вниде в Кыевъ сь Святополкомъ.[335] И рече Болеславъ: «Разведете дружину мою по городомъ на кормъ». И бысть тако. Ярославу же прибѣгшу к Новугороду, хотяше бѣжати за море, и посадникъ Коснятинъ, сынъ Добрынъ, с новьгородци расѣкоша лодья Ярославлѣ, рекуще: «Можемь ся еще бити с Болеславомъ и сь Святополкомъ». И начаша скотъ брати от мужа по четыре куны, а от старостъ по 10 гривенъ, а от бояръ по осмидесять гривенъ.[336] Приведоша варягы и вьдаша имъ скотъ, и совькупи Ярославъ воя многи. Болеслав же бѣ вь Кыевѣ сѣдя, безумный же Святополкъ рече: «Елико же ляховъ по городомъ, избивайте я». Избиша ляхы. Болеслав же бѣжа ис Кыева, възма имѣние и бояры Ярославлѣ и сестрѣ его,[337] и Настаса пристави десятиньнаго кь имѣнию, бѣ бо ся ему вьвѣрилъ лестью. И людий множьство веде съ собою, и грады червѣньскыя зая собѣ, и приде вь свою землю. Святополкъ же нача княжити в Кыевѣ. И поиде Ярославъ на Святополка, и побѣди Ярославъ Святополка, и бѣжа Святополкъ вь Печенѣгы.

В год 6526 (1018). Пришел Болеслав на Ярослава со Святополком и с поляками. Ярослав же, собрав множество руси, и варягов, и словен, пошел против Болеслава и Святополка. И пришел к Волыню, и стали они по обеим сторонам реки Буга. И был у Ярослава кормилец и воевода по имени Буда, и стал он оскорблять Болеслава, говоря: «Проткнем тебе колом брюхо твое толстое». Ибо был Болеслав так велик и тяжек, что и на коне не мог сидеть, но зато был умен. И воскликнул Болеслав, обратившись к дружине своей: «Если вас не оскорбляет насмешка эта, то погибну один». Сев на коня, въехал он в реку, а за ним воины его, Ярослав же не успел исполниться, и победил Болеслав Ярослава. И убежал Ярослав с четырьмя мужами в Новгород. Болеслав же вступил в Киев со Святополком. И сказал Болеслав: «Разведите дружину мою по городам на покорм»; и было так. Ярослав же, добравшись до Новгорода, хотел бежать за море, но посадник Константин, сын Добрыни, с новгородцами рассек ладьи Ярославовы, говоря: «Можем и дальше биться с Болеславом и со Святополком». Стали собирать деньги от мужа по четыре куны, а от старост по десять гривен, а от бояр по восьмидесяти гривен. И привели варягов и дали им деньги, и собрал Ярослав множество воинов. Когда Болеслав еще находился в Киеве, безумец Святополк сказал: «Сколько есть поляков по городам, избивайте их». И перебили поляков. Болеслав же бежал из Киева, забрав богатства и бояр Ярославовых и сестры его, а Анастаса — попа Десятинной церкви — приставил к этим богатствам, ибо тот обманом вкрался ему в доверие. И людей множество увел с собою, и города червенские забрал себе, и пришел в свою землю. Святополк же стал княжить в Киеве. И пошел Ярослав на Святополка, и победил Ярослав Святополка, и бежал Святополк к печенегам.

В лѣто 6527. Приде Святополкъ с печенѣгы в силѣ тяжьцѣ, и Ярославъ собра множьство вой, и изыде противу ему на Алъто.[338] Ярославъ же ста на мѣстѣ, идеже убиша Бориса, и вьздѣвъ руцѣ на небо, и рече: «Кровь брата моего вопиеть к тобѣ, Владыко! Мьсти от крове правѣднаго сего, якоже мьстилъ еси от крови Авелевы, положивъ на Каинѣ стѣнанье и трясение, — тако положи на семь. И, помолився, рекъ: «Брата моя! Аще есте отсюду тѣломъ отошла, то молитвою помозита ми на противнаго сего убийцю гордаго». И се ему рекшю, и поидоша противу собѣ, и покрыша поле Летьское обои от множьства вой. Бѣ же пяток тогда, вьсходящю солнцю, и совокупишася обои, и бысть сѣча зла, ака же не была в Руси, и за рукы емлюще сѣчахуся, и соступишася трижды, яко по удольемь кровь течаще. И кь вечеру одолѣ Ярославъ, а Святополкъ бѣжа. Бѣжащю же ему, и нападе на нь бѣсъ, и раслабѣша кости его, и не можаше сѣдѣти на кони, и ношахуть ̀и вь носилахъ. И принесоша ̀и к Берестью, бѣгающе с нимъ. Он же глаголаше: «Побѣгнете со мною, женуть по насъ». Отроци же его посылаху противу: «Еда кто женет по немь?» И не бѣ никогоже вьслѣдъ женущаго, и бѣжаху с нимь. Онъ же в немощи лежа, и, вьсхапився, глаголаше: «Осе женуть, оно женуть, побѣгнете». И не можаше стерпѣти на единомъ мѣстѣ и пробѣже Лядьскую землю, гонимъ гнѣвомъ Божиимъ, и пробѣже пустыню межи Чяхи и Ляхы, и ту испровѣрже животъ свой злѣ. «Его же и по правдѣ, яко неправѣдна, суду пришедшу по отшестьвии сего свѣта прияша муки сего, оканьнаго». Святополка «показываше явѣ посланая пагубная рана, вь смерть немилостивно вьгна»,[339] и по смерти вѣчно мучимъ есть и связанъ. Есть же могила его в пустыни той и до сихъ дний. Исходить же от ней смрадъ золъ. Се же Богъ показа на показание княземь рускымъ, да аще сице же створять, се слышавше, ту же казнь приимуть, но больши сея, понеже се вѣдуще бывшее, створити такое же зло братоубийство. 7 бо мьстий прия Каинъ, убивъ Авѣля, а Ламехъ 70, понеже бо Каинъ не вѣды мьщьния прияти от Бога, а Ламехъ вѣды казнь, бывшюю на прародителю его, створи убийство. «Рече бо Ламехъ своима женама: мужа убихъ вь вредъ мнѣ и уношю вь язву мнѣ, тѣмже, рече, 70 мьстий на мнѣ, понеже, рече, вѣдая, створихъ се».[340] Ламехъ уби 2 брата Енохова, и поя собѣ женѣ ею; сьй же Святополкъ — новы Авимелех, иже ся родилъ от прелюбодѣанья, иже изби братью свою, сыны Гедеоновы, тако и сь бысть.[341]

В год 6527 (1019). Пришел Святополк с печенегами в силе грозной, и Ярослав собрал множество воинов и вышел против него на Альту. Ярослав стал на место, где убили Бориса, и, воздев руки к небу, сказал: «Кровь брата моего вопиет к тебе, владыка! Отомсти за кровь праведника сего, как отомстил ты за кровь Авеля, обрек Каина на стенания и трепет: так возложи и на этого». Помолившись сказал: «Братья мои! Хоть и отошли вы телом отсюда, но молитвою помогите мне против врага сего — убийцы и гордеца». И когда сказал так, двинулись противники друг на друга, и покрыло поле Альтинское множество воинов. Была же тогда пятница, и всходило солнце, когда сошлись обе стороны, и была сеча жестокая, какой не бывало на Руси, и, за руки хватаясь, рубились, и сходились трижды, так что текла кровь по низинам. К вечеру же одолел Ярослав, а Святополк бежал. И когда бежал он, напал на него бес, и расслабли все члены его, и не мог он сидеть на коне, и несли его на носилках. И бежавшие с ним принесли его к Берестью. Он же говорил: «Бегите со мной, гонятся за нами». Отроки же его посылали посмотреть: «Гонится ли кто за нами?» И не было никого, кто бы гнался за ними, и дальше бежали с ним. Он же лежал немощен и, привставая, говорил: «Вот уже гонятся, ой, гонятся, бегите». Не мог он вытерпеть на одном месте и пробежал он через Польскую землю, гонимый Божьим гневом, и прибежал в пустынное место между Польшей и Чехией, и там в муках окончил жизнь свою. «Праведный суд постиг его, неправедного, и после смерти принял он муки окаянного». Святополку «показало явно: посланная на него Богом пагубная кара безжалостно предала его смерти», и по отшествии от сего света, связанный, вечно терпит муки. Есть могила его в том пустынном месте и до сего дня. Исходит же из нее тяжелый смрад. Все это Бог явил в поучение князьям русским; если еще раз совершат такое же, уже слышав обо всем этом, то такую же казнь примут, и даже еще большую той, потому что совершат такое злое братоубийство, уже зная обо всем этом. Семь казней принял Каин, убив Авеля, а Ламех семьдесят, потому что Каин не знал, что придется принять мщение от Бога, а Ламех совершил убийство, уже зная о казни, постигшей прародителя его. «Ибо сказал Ламех женам своим: “Мужа убил во вред себе и, юношу убив, навлек на себя беду, потому, — сказал он, — и семьдесят мщений положено мне, что, зная обо всем, сотворил я это”». Ламех убил двух братьев Еноховых и взял себе жен их; этот же Святополк — новый Авимелех, родившийся от прелюбодеяния и избивший своих братьев, сыновей Гедеоновых; так и свершилось.

Ярославъ же, пришедъ, сѣде в Кыевѣ, утеръ пота с дружиною своею, показавъ побѣду и трудъ великъ.

Ярослав же пришел и сел в Киеве, утер пот с дружиною своею, показав победу и труд велик.

В лѣто 6528. Родися у Ярослава сынъ, и нарече имя ему Володимиръ.

В год 6528 (1020). Родился у Ярослава сын, и нарек имя ему Владимир.

В лѣто 6529. Приде Брячислав, сынъ Изяславль, внукъ Володимеръ, на Новъгородъ, и зая Новъгородъ, поимъ множество новгородець, имѣние ихъ, поиде Полотьску опять. И пришедшю ему к Судмири рѣцѣ,[342] Ярославъ <...> выиде ис Кыева въ 7 день постиже и́ ту. И побѣди Ярославъ Брячислава и новьгородцѣ <...> вороти <...> к Новугороду, а Брячиславъ бѣжа къ Полотьску.

В год 6529 (1021). Пришел Брячислав, сын Изяслава, внук Владимира, на Новгород, и взял Новгород, и, захватив множество новгородцев и имущество их, пошел к Полоцку снова. И когда пришел он к реке Судомири, Ярослав, выйдя из Киева, на седьмой день нагнал его тут. И победил Ярослав Брячислава, и новгородцев возвратил в Новгород, а Брячислав бежал к Полоцку.

Въ лѣто 6530. Приде Ярославъ кь Берестью. Вь си же времена Мьстиславу сущю вь Тмуторокани, и поиде на касогы. Слышавъ же се, князь касожький Редедя изыиде противу ему. И ставшима обѣиима полкома противу собѣ, и рече Редедя кь Мьстиславу: «Что ради губивѣ дружину межи собою? Но снидевѣ сама бороться. Да аще одолѣешь ты, и возмеши имѣние мое, и жену мою и землю мою. Аще ли азъ одолѣю, то возму твое все». И рече Мьстиславъ: «Тако буди». И сьѣхастася, и рече Редедя кь Мьстиславу: «Не оружьемь ся бьевѣ, но борьбою». И яста ся бороти крѣпко, и надолзѣ борющимся има, и нача изнемогати Мьстиславъ: бѣ бо великъ и силень Редедя. И рече Мьстиславъ: «О пресвятая Богородице, помози ми. Аще бо одолѣю сему, сьзижю церковь вь имя твое». И се рекъ, удари имъ о землю. И вынемь ножь, удари ̀и вь гортань ножемь, и ту бысть зарѣзанъ Редедя. И вьшедъ в землю его, и взя все имѣние его, и жену его и дѣти его, и дань възложи на касогы. И пришедьшю к Тьмутороканю и заложи церковь святыя Богородица, и созда ю, яже стоить и до сего дни в Тмутороканѣ.

В год 6530 (1022). Пришел Ярослав к Берестью. В то же время Мстислав находился в Тмуторокани и пошел на касогов. Услыша же это, князь касожский Редедя вышел против него. И, когда стали оба полка друг против друга, сказал Редедя Мстиславу: «Чего ради погубим дружины? Но сойдемся, чтобы побороться самим. Если одолеешь ты, возьмешь богатства мои, и жену мою, и землю мою. Если же я одолею, то возьму твое все». И сказал Мстислав: «Да будет так». И съехались. И сказал Редедя Мстиславу: «Не оружием будем биться, но борьбою». И схватились бороться крепко, и в долгой борьбе стал изнемогать Мстислав, ибо был рослым и сильным Редедя. И сказал Мстислав: «О пречистая Богородица, помоги мне! Если же одолею его, воздвигну церковь во имя твое». И, сказав так, бросил его на землю. И выхватил нож, и ударил его ножом в горло, и тут был зарезан Редедя. И, войдя в землю его, забрал все богатства его, и жену его, и детей его, и дань возложил на касогов. И, придя в Тмуторокань, заложил церковь святой Богородицы и воздвиг ту, что стоит и до сего дня в Тмуторокани.

В лѣто 6531. Поиде Мьстиславъ на Ярослава с козары и сь касогы.

В год 6531 (1023). Пошел Мстислав на Ярослава с хазарами и касогами.

В лѣто 6532. Ярославу сущю в Новѣгородѣ, приде Мьстиславъ ис Тьмуторокана Кыеву, и не прияша его кыянѣ. Онъ же сѣде на столѣ Черниговѣ, Ярославу сущу в Новѣгородѣ тогда.

В год 6532 (1024). Когда Ярослав был в Новгороде, пришел Мстислав из Тмуторокани в Киев, и не приняли его киевляне. Он же пошел и сел на столе в Чернигове; Ярослав же был тогда в Новгороде.

В се же лѣто вьсташа вьлъсви в суждалцихъ, избиваху старую чадь по дьяволю наученью и бѣсованию, глаголюще, яко си держать гобино.[343] И мятежь великъ и голодъ въ всей странѣ той; идоша по Волзѣ вси людье вь Болъгары и привезоша жито, и тако ожиша. Слышавъ же Ярославъ вълъхвы ты, и приде к Суждалю, изьима волъхвы, расточи, и другия показни, рекъ сице: «Богъ наводить по грѣхомъ на куюждо землю гладомь, или моромъ, или ведромъ, или иною казнью, а человѣкъ не вѣсть ничтоже». И вьзвративъся Ярославъ и поиде к Новугороду, и посла Ярославъ за море по варяги.

В тот же год появились волхвы в Суздале; по дьявольскому наущению и бесовскому действию избивали старшую чадь, говоря, что они держат запасы. Был мятеж великий и голод по всей той стране; и пошли по Волге все люди к болгарам, и привезли хлеба, и так ожили. Ярослав же, услышав о волхвах, пришел в Суздаль; захватив волхвов, одних изгнал, а других казнил, говоря так: «Бог за грехи посылает на какую-либо страну голод, или мор, или засуху, или иную казнь, а человек же ничего не ведает». И, возвратившись, пришел Ярослав в Новгород и послал за море за варягами.

И приде Акунъ с варягы, и бѣ Акунъ сь лѣпъ,[344] и луда у него златомъ истькана. И приде ко Ярославу, и Ярославъ сь Акуномь поиде на Мьстислава. Мьстислав же, слышавь, изииде противу има кь Листьвну.[345] Мьстислав же с вечера исполчи дружину, и постави сѣверъ вь чело противу варягомъ, а самъ ста с дружиною своею по крилома. И бывъши нощи, бысть тма, и громове, и молънья и дождь. И рече Мьстиславъ дружинѣ своей: «Поидемь на нѣ». И поиде Мьстиславъ и Ярославъ противу, и съступишася въ чело варязѣ сь сѣверомъ, и трудишася варязи, сѣкуще сѣверъ, и по семъ наступи Мьстиславъ с дружиною своею и нача сѣчи варягы. И бысть сѣча силна, яко посвѣтяше мъльнъя и блисташася оружья, и бѣ гроза велика и сѣча силна и страшна. Видѣв же Ярославъ, яко побѣжаемь есть, и побѣже сь Якуномъ, княземь варяжькимь, и Акунъ ту отбѣже луды златое. А Ярослав же приде к Новугороду, а Якунъ иде за море. Мьстислав же, о светъ заутра <...> видѣ лежачи исѣчены от своихъ сѣвѣръ и варягы Ярославлѣ, и рече: «Кто сему не рад? Се лежить сѣверянинъ, а се варягъ, а своя дружина цѣла». И посла Мьстиславъ по Ярославѣ, глаголя: «Сѣди ты на столѣ своемь Кыевѣ, понеже ты еси старѣй братъ, а мнѣ буди ся сторона». И не смѣяше Ярославъ в Кыевъ ити, донележе смиристася. И сѣдяше Ярославъ в Новѣгородѣ, и бяху сѣдяще в Киевѣ мужи Ярославлѣ. В том же лѣтѣ родися у Ярослава другый сынъ, и нарече имя ему Изяславъ.[346]

И пришел Якун с варягами, и был Якун тот красив, и плащ у него был золотом выткан. И пришел к Ярославу, и пошел Ярослав с Якуном на Мстислава. Мстислав же, услышав, вышел против них к Листвену. Мстислав же с вечера исполчил дружину и поставил северян прямо против варягов, а сам стал с дружиною своею по обеим сторонам. И наступила ночь, была тьма, молния, гром и дождь. И сказал Мстислав дружине своей: «Пойдем на них». И пошли Мстислав и Ярослав друг на друга, и схватилась дружина варягов с северянами, и трудились варяги, рубя северян, и затем двинулся Мстислав с дружиной своей и стал рубить варягов. И была сеча сильна, и когда сверкала молния, то блистало оружие, и была гроза велика и сеча сильна и страшна. И когда увидел Ярослав, что терпит поражение, побежал с Якуном, князем варяжским, и Якун тут потерял свой плащ золотой. Ярослав же пришел в Новгород, а Якун ушел за море. Мстислав же чуть свет, увидев лежащими посеченных своих северян и Ярославовых варягов, сказал: «Кто тому не рад? Вот лежит северянин, а вот варяг, а дружина своя цела». И послал Мстислав за Ярославом, говоря: «Сиди ты на своем столе в Киеве, поскольку ты старший брат, а мне пусть будеть эта сторона <Днепра>». И не решился Ярослав идти в Киев, пока не помирились. И сидел Ярослав в Новгороде, а в Киеве были мужи Ярослава. В тот же год родился у Ярослава еще сын, и нарек имя ему Изяслав.

В лѣто 6533.

В год 6533 (1025).

В лѣто 6534. Ярославъ сьвокупи воя многы и приде Кыеву, и створи миръ с братомъ своимъ Мьстиславомъ у Городьца. И раздѣлиста и по Днѣпръ Рускую землю: Ярославъ прия сию страну, а Мьстиславъ ону. И начаста жити мирно и вь братолюбьи, и преста усобица и мятежь, и бысть тишина велика в земли.

В год 6534 (1026). Ярослав собрал воинов многих, и пришел в Киев, и заключил мир с братом своим Мстиславом у Городца. И разделили по Днепру Русскую землю: Ярослав взял эту сторону, а Мстислав ту. И начали жить мирно и в братолюбии, и затихли усобица и мятеж, и была тишина великая в стране.

В лѣто 6535. Родися третий сынъ Ярославу, и нарече имя ему Святославъ.

В год 6535 (1027). Родился третий сын у Ярослава, и дал имя ему Святослав.

В лѣто 6536.

В год 6536 (1028).

В лѣто 6537. Мирно лѣто.

В год 6537 (1029). Мирно было.

В лѣто 6538. Ярославъ взя Белзъ.[347] И родися Ярославу 4-тый сынъ, и нарече имя ему Всеволодъ. Сего лѣта иде Ярославъ на чюдь, и побѣди я, и постави городъ Юрьевъ.[348] В се же время умершу Болеславу Великому в Ляхѣхъ, и бысть мятежь великъ в Лядьской земли, и, вьставше, людье избиша епископы, и попы, и бояры своя, и бысть мятежь вь нихъ.[349]

В год 6538 (1030). Ярослав Белз взял. И родился у Ярослава четвертый сын, и дал имя ему Всеволод. В тот же год пошел Ярослав на чудь, и победил их, и поставил город Юрьев. В то же время умер Болеслав Великий в Польше, и был мятеж великий в земле Польской: восстав, люди перебили епископов, и попов, и бояр своих, и был среди них мятеж.

В лѣто 6539. Ярославъ и Мьстиславъ собраста воя многы, и идоста на Ляхы, и заяста грады червенъскыя опять, и повоеваста Лядьскую землю, и многы ляхы приведоста, и раздѣлиста я. И посади Ярославъ своя по Рси, и суть и до сего дни.

В год 6539 (1031). Ярослав и Мстислав, собрав воинов многих, пошли на поляков, и возвратили себе червенские города, и повоевали землю Польскую, и много поляков привели, и поделили их. Ярослав же посадил своих поляков по Роси; там они живут и по сей день.

В лѣто 6540. Ярославъ поча ставити городы по Рси.

В год 6540 (1032). Ярослав начал ставить города по Роси.

В лѣто 6541. Мьстиславичь Еустафий умьре.

В год 6541 (1033). Евстафий Мстиславич умер.

В лѣто 6542. В лѣто 6543.

В год 6542 (1034). В год 6543 (1035).

В лѣто 6544. Мьстиславъ изыиде на ловы и разболѣся и умре. И положиша ̀и вь церкви святаго Спаса, юже создалъ самъ, бѣ бо вьздано ея при немь вьзвыше, яко и на конѣ стоячи рукою досячи. Бѣ же Мьстиславъ дебелъ тѣломъ, чермьномь лицемь, великома очима, храбръ на рати, и милостивъ, и любяше дружину повелику, и имѣния не щадяще, ни питья, ни ядения не браняше. По семь же прия власть его Ярославъ, и бысть единовластець Руской земли. Иде Ярославъ к Новугороду, посади сына своего Володимира в Новѣгородѣ, епископа постави Жидяту.[350] И в то время родися Ярославу сынъ, и нарекоша имя ему Вячеславъ.

В год 6544 (1036). Мстислав вышел на охоту, разболелся и умер. И положили его в церкви святого Спаса, которую сам создал: ведь были при нем выведены стены ее в высоту, сколько можно, стоя на коне, достать рукою. Был же Мстислав могуч телом, красив лицом, с большими очами, храбр на ратях, милостив, любил дружину без меры, имения для нее не щадил, ни в питье, ни в пище ничего не запрещал ей. После того завладел всем его уделом Ярослав и стал единовластием в Русской земле. Пошел Ярослав в Новгород и посадил сына своего Владимира в Новгороде, а епископом поставил Жидяту. В это время родился у Ярослава сын, нарекли имя ему Вячеслав.

И Ярославу же сущу в Новѣгородѣ, и приде ему вѣсть, яко печенѣзѣ обьстоят Кыевъ. Ярослав же собравъ воя многы — варягы и словены — и прииде Кыеву, и вьниде вь градъ свой. И бѣ же печенѣгъ бе-щисла. Ярославъ же выступи из града, исполчи дружину, и постави варягы по средѣ, а на правѣй странѣ кыяны, и на лѣвемь крилѣ новгородцѣ, и сташа предъ городомъ. А печенѣзѣ приступати начаша, и соступишася на мѣстѣ, идѣже есть нынѣ святая Софья, митрополья руская: бѣ бо тогда поле внѣ града. И бѣ сѣча зла, и одва одолѣвъ к вечеру Ярославь. И побѣгоша печенѣзѣ раздно и не вѣдахуся, камо бѣжаче, и овии, бѣгающе, тоняху в Ситомли, инѣи же во инѣхъ рѣкахъ, и тако погибоша, и прокъ ихъ пробѣгоша и до сего дни. В то же лѣто всади Ярославъ Судислава вь порубь, брата своего, Плесковѣ, оклеветань к нему.

Когда Ярослав был в Новгороде, пришла к нему весть, что печенеги осадили Киев. Ярослав собрал воинов многих, варягов и словен, пришел к Киеву и вошел в город свой. А было печенегов без числа. Ярослав выступил из города, исполчил дружину, и поставил варягов посередине, а на правой стороне — киевлян, а на левом крыле — новгородцев, и стал пред градом. Печенеги двинулись на них, и сошлись на месте, где стоит ныне святая София, митрополия русская: было здесь тогда поле вне града. И была сеча жестокая, и едва к вечеру одолел Ярослав. И побежали печенеги врассыпную и не знали, куда бежать, одни, убегая, тонули в Сетомли, иные же в других реках, и так гибли, а остаток их бегает где-то и до сего дня. В тот же год посадил Ярослав брата своего Судислава в темницу во Пскове — был тот оклеветан перед ним.

Въ лѣто 6545. Заложи Ярославъ городъ великый Кыевъ, у него же града врата суть Златая; заложи же и церковь святыя Софья, Премудрость Божию, митрополью, и по семь — церьковь на Златыхъ вратѣхъ камену святыя Богородица Благовѣщение. Сий же премудрый князь Ярославъ то того дѣля створи Благовѣщение на вратѣхъ, дать всегда радость граду тому святымь благовѣщениемь Господнимь и молитвою святыя Богородица и архаангела Гаврила. По семь святаго Георгия манастырь и святыя Орины.[351] И при семь нача вѣра крестьяньская плодитися и раширятися, и чернорисци поча множитися, и манастыреве почаху быти. И бѣ Ярославъ любя церковьныя уставы, и попы любяше повелику, излиха же бѣ любя черноризьци, и книгамъ прилежа, почитая часто в день и вь нощи. И собра писцѣ многы и прѣкладаше от грѣкь на словеньскый языкъ и писмо.[352] И списаша многы книгы, и сниска, ими же поучаються вѣрнии людье и наслажаються учения божественаго гласа. Якоже бо нѣкто землю разореть, другый же насѣеть, инии же пожинають и ядять пищу бескудну, — тако и се: отець бо сего Володимиръ землю разора и умягчи, рекше кресщениемь просвѣтивъ. Сий же Ярославъ, сынъ Володимерь, насѣя книжными словесы сердца вѣрныхъ людий. А мы пожинаемь, учение приемлюще книжьное.

В год 6545 (1037). Заложил Ярослав великий город <городские стены> Киев, у того же города Золотые ворота; заложил и церковь святой Софии, Премудрости Божьей, митрополию, и затем церковь каменную на Золотых воротах — святой Богородицы Благовещения. Этот премудрый князь Ярослав для того создал <церковь> Благовещения на вратах, чтобы даровать навсегда радость городу тому благовещением Господним и молитвою святой Богородицы и архангела Гавриила. Потом <заложил> монастырь святого Георгия и святой Ирины. И стала при нем вера христианская плодиться и расширяться, и черноризцы стали умножаться, и монастыри появляться. И любил Ярослав церковные уставы, попов любил немало, особенно же любил черноризцев, и к книгам имел пристрастие, читая их часто и ночью, и днем. И собрал писцов многих, и перелагали они с греческого на славянский язык и на письмо. Переписали они и собрали множество книг, которые наставляют верующих людей, и наслаждаются они учением Божественного слова. Как если один землю вспашет, другой же засеет, а иные жнут и едят пищу неоскудевающую, — так и этот. Отец ведь его Владимир землю вспахал и размягчил, то есть крещением просветил. Этот же Ярослав, сын Владимиров, посеял книжные слова в сердца верующих людей, а мы пожинаем, учение принимая книжное.

Велика бо полза бываеть человѣку от учения книжнаго; книгами бо кажеми и учими есми пути покаянию, и мудрость бо обрѣтаемь и вьздержание от словесъ книжныхъ. Се бо суть рекы, напаяющи вселеную всю, се суть исходища мудрости; книгамъ бо есть неищетная глубина, сими бо <...> в печали утѣшаемы есмы, си суть узда вьздеръжанию. Мудрость бо велика есть, якоже и Соломонъ хваляше ю, глаголаше: «Азъ, премудрость, вселихъ свѣтъ и разумъ, и смыслъ азъ призвах. Страх Господень. Мой свѣтъ, моя мудрость, мое утвѣржение. Мною цесари царствують, и силнии пишют правду. Мною вельможи величаються, мучители удержать землю. Азъ любящая мя люблю, ищющии мене обрящють».[353] Аще бо поищеши вь книгахъ мудрости <...> прилежно, то обрящеши великую ползу души своей. Иже бо часто кто чтеть книгы, то бесѣдуеть с Богомъ или святыми мужьми. Почитая пророчькыя бесѣды, еуангелская учения и апостолская, и житья святыхъ отець <...>, вьсприемлеть душа ползу велику.

Велика ведь бывает польза людям от учения книжного; книгами наставляемы и поучаемы на путь покаяния, ибо от слов книжных обретаем мудрость и воздержание. Это ведь — реки, напояющие всю вселенную, это источники мудрости; в книгах ведь неизмеримая глубина; ими мы в печали утешаемся; они — узда воздержания. Велика есть мудрость; ведь и Соломон, прославляя ее, говорил: «Я, премудрость, вселила свет и разум, и смысл я призвала. Страх Господень... Мои советы, моя мудрость, мое утверждение. Мною цесари царствуют, и сильные узаконяют правду. Мною вельможи величаются и мучители управляют землею. Любящих меня люблю, ищущие меня найдут». Если прилежно поищешь в книгах мудрости, то найдешь великую пользу душе своей. Ибо кто часто читает книги, тот беседует с Богом или со святыми мужами. Тот, кто читает пророческие беседы, и евангельские и апостольские поучения, и жития святых отцов, обретает душе великую пользу.

Ярославъ же сь, якоже рекохомъ, любимъ бѣ книгамъ, и многы, списавь, положи вь церкви святой Софьи, юже созда самъ. И украси ю иконами многоцѣньными, и златомъ и сребромъ и сосуды церковьными, въ ней же обычныя пѣсни Богу вьздають в годы обычныя. И ины церкви ставяше по градомъ и по мѣстомъ, поставляя попы и дая им имѣния своего урокъ, и веля имъ учити людий, и приходити часто кь церквамъ, попови бо часто достоить учити людий, понеже тому есть поручено Богомъ. И умножишася прозвутери и людье хрестьяньстѣи. И радовашеся Ярославъ, видя многи церкви и люди крестьяныи зѣло, а врагъ сѣтоваше, побѣжаемь новыми людми крестьяными.

Ярослав же, как мы уже сказали, любил книги и, много их написав, положил в церкви святой Софии, которую создал сам. Украсил ее иконами бесценными, и золотом, и серебром, и сосудами церковными, и возносят в ней к Богу положенные песнопения в назначенное время. И другие церкви ставил по городам и по местам, поставляя попов и давая от богатств своих жалованье, веля им учить людей и постоянно пребывать в церкви, потому что попам достоит всегда наставлять людей, ибо им поручено это Богом. И умножились пресвитеры и люди христиане. И радовался Ярослав, видя множество церквей и людей христиан, а враг сетовал, побеждаемый новыми людьми христианскими.

В лѣто 6546. Иде Ярославъ на ятвягы.

В год 6546 (1038). Ярослав пошел на ятвягов.

В лѣто 6547. Священа бысть церкви святыя Богородица, юже созда Володимеръ, отець Ярославль, митрополитомъ Феопеньтомь.[354]

В год 6547 (1039). Освящена была митрополитом Феопемптом церковь святой Богородицы, которую создал Владимир, отец Ярослава.

В лѣто 6548. Ярославъ иде на литву.

В год 6548 (1040). Ярослав пошел на Литву.

В лѣто 6549. Иде Ярославъ на мазовшаны[355] вь лодьяхъ.

В год 6549 (1041). Пошел Ярослав на мазовшан в ладьях.

В лѣто 6550. Иде Володимиръ, сын Ярославль, на ямь,[356] побѣдивъ я. И помроша кони у Володимерь вой, и яко еще дышющимь конемь, сдираху хъзы с нихъ: толикъ бѣ моръ в конѣхъ.

В год 6550 (1042). Пошел Владимир Ярославович на ямь и победил их. И пали кони у воинов Владимировых; так, что и с еще дышащих коней сдирали кожу: такой был мор на коней.

В лѣто 6551. Посла Ярославъ Володимира, сына своего, на грѣкы и да ему воя многы, а воеводьство поручи Вышатѣ, отцю Яневу.[357] И поиде Володимирь на Цесарьград в лодьяхъ, и придоша в Дунай, и от Дуная поидоша кь Цесарюграду. И бысть буря велика и разби кораблѣ руси, и княжь корабль разби вѣтръ, и взя князя в корабли Ивань Творимирича, воеводы Ярославля. Прочии вои Володимѣрѣ вывержени быша на брегъ, числомъ 6000, и хотяче поити в Русь, и не иде с ними никтоже от дружины княжа. И рече Вышата: «Азъ поиду с ними». И высѣде ис корабля к нимъ, рекъ: «Аще живъ буду, то с ними, аще ли погибну — с дружиною». И поидоша, хотяче в Русь. И бысть вѣсть грѣкомъ, яко избило море русь, и пославъ цесарь, именемь Мономахъ,[358] по руси олядий 14. Володимеръ же, видивъ, яко идуть по нихъ, вьспятився, изби олядии грѣчькия и вьзвратися в Русь, сьсѣдавшися в кораблѣ своѣ.[359] Вышату же яша сь извержеными на брегь и приведоша я Цесарюграду, и слѣпиша руси много. По 3-хъ же лѣтѣхъ, миру бывшю, и пущенъ бысть Вышата вь Русь кь Ярославу. В сии же времена вьдасть Ярославъ сестру свою за Казимира, и вьдасть Казимиръ за вѣно людий 8 сотъ, еже бѣ полонилъ Болеславъ, побѣдивъ Ярослава.[360]

В год 6551 (1043). Послал Ярослав Владимира, сына своего, на греков и дал ему много воинов, а воеводство поручил Вышате, отцу Яня. И отправился Владимир на Царьград в ладьях, и приплыл к Дунаю, и от Дуная пошли к Царьграду. И началась буря сильная, и разбила корабли русских, и княжеский корабль разбил ветер, и взял князя в корабль Иван Творимирич, воевода Ярославов. Прочих воинов Владимировых, числом до шести тысяч, выбросило на берег, и, когда они захотели было пойти на Русь, никто не пошел с ними из дружины княжеской. И сказал Вышата: «Я пойду с ними». И высадился к ним с корабля, сказав: «Если буду жив, то с ними, если погибну, то с соратниками». И хотели дойти до Руси. И сообщили грекам, что море разбило ладьи русских, и послал царь, именем Мономах, в погоню за русскими четырнадцать ладей. Владимир же, увидев, что преследуют их, повернув, разбил ладьи греческие и возвратился на Русь, сев на корабли свои. Вышату же схватили вместе с выброшенными на берег, и привели в Царьград, и ослепили много русских. Спустя три года, когда установился мир, отпущен был Вышата на Русь к Ярославу. В это же время выдал Ярослав сестру свою за Казимира, и отдал Казимир, вместо свадебного дара, восемьсот русских пленных, захваченных еще Болеславом, когда тот победил Ярослава.

В лѣто 6552. Выгребена быста 2 князя — Ярополкъ и Олегъ, сына Святославля, и крестиша кости ею, и положиша я вь церкви святыя Богородица в Володимѣри.[361] Того же лѣта умре Брячьславъ, сынъ Изяславль, внукъ Володимирь, отець Всеславль, и Всеславъ, сынъ его, сѣде на столѣ его, егоже роди мати от волъхвования.[362] Матери бо родивши его, и бысть ему язвено на главѣ его; рекоша же волъсви матери его: «Се язьвено на главѣ его навяжи на нь, да носить е до живота своего», еже носилъ Всеславъ и до смертного дни на собѣ; сего ради немилостивъ есть на кровопролитье.

В год 6552 (1044). Извлечены были из могил два князя — Ярополк и Олег, сыновья Святослава, и окрестили кости их и положили их в церкви святой Богородицы Владимировой. В тот же год умер Брячислав, сын Изяслава, внук Владимира, отец Всеслава, и Всеслав, сын его, сел на столе его, мать же родила его от волхвования. Когда мать родила его, на голове его оказалось язвено, и сказали волхвы матери его: «Это язвено навяжи на него, пусть носит его до смерти», и носил его на себе Всеслав и до дня последнего своего, оттого и немилостив он был на кровопролитие.

В лѣто 6553. Заложи Володимиръ святую Софью в Новѣгородѣ.

В год 6553 (1045). Заложил Владимир святую Софию в Новгороде.

В лѣто 6554. В се же лѣто бысть тишина велика.

В год 6554 (1046). В этом году была тишина великая.

В лѣто 6555. Ярославъ иде на мазовшаны, и побѣди я, и князя ихъ уби Моислава, и покори я Казимеру.

В год 6555 (1047). Ярослав пошел на мазовшан и победил их, и убил князя их Моислава, и покорил их Казимиру.

В лѣто 6556. В лѣто 6557.

В год 6556 (1048). В год 6557 (1049).

В лѣто 6558. Преставися жена Ярославля княгини февраля вь 10.[363]

В год 6558 (1050). Преставилась княгиня, жена Ярослава, февраля в 10-й день.

В лѣто 6559. Постави Ярославъ Лариона митрополитомъ Руси въ святѣй Софьи, собравъ епископы.[364]

В год 6559 (1051). Поставил Ярослав Илариона русским митрополитом в святой Софии, собрав епископов.

И се да скажемъ, чего ради прозвася Печерьскый манастырь.

А теперь скажем, почему назван так Печерский монастырь.

Боголюбивому князю Ярославу любяще Берестовое и церковь ту сущую Святыхъ апостолъ и попы многы набдящю, и в них же бѣ прозвутерь, именемь Ларионъ, мужь благъ, и книженъ и постникъ, и хожаше с Берестового на Дьнѣпръ, на холмъ, кде нынѣ ветхый манастырь Печерьскый, и ту молитвы творяше, бѣ бо лѣсъ ту великъ. Иськопа ту печеръку малу, 2-саженю, и приходя с Берестового, отпеваше часы и моляшеся ту Богу втайнѣ. Посем же возложи Богъ князю въ сердце, и постави его митрополитомъ святѣй Софьи, а си печерка тако ста. И не по мнозѣхъ днѣхъ бѣ нѣкий человѣкъ, именемь мирьскимь,[365] от града Любча; и вьзложи сему Богъ в сердце вь страну ити. Онъ же устремися вь Святую Гору[366] ити. И видѣ манастыря сущая ту, и вьзлюби чернѣцьскый образъ, и приде вь единъ манастырь от сущихъ ту манастыревъ, и моли игумена того, дабы на нь възложилъ образъ мнишьскый. И онъ же, послушавъ его, постриже его и нарче имя ему Аньтоний, и наказавъ его и научивъ его чернѣцкому образу, и рече ему: «Да иди опять вь Русь, и буди благословение от Святыя Горы, и мнози от тебе чернорисци будуть». И благослови его, отпусти, рекъ ему: «Иди сь миромъ». Антоний же приде Кыеву и мышляше, кдѣ жити; и походи по манастыремь и не возлюби, Богу не хотящу. И поча ходити по дебремь и по горамъ, ища, кде бы ему Богъ показалъ. И приде на холмъ, идеже бѣ Ларионъ печеру ископалъ, и вьзлюби мьстьце се и вселися во нь, и нача молитися Богу со слезами, глаголя: «Господи! Утверди мя в мѣстьцѣ семь, и да будеть на мѣстьци семь благословение Святые Горы и моего игумена, иже мя постриглъ». И поча жити ту, моля Бога, яды хлѣбъ сухий и того чересъ день, и воды в мѣру вкушая, и копая печеру, и не дадя собѣ покоя ни день, ни нощь, вь трудѣхъ пребывая, вь бьдѣни и вь молитвахъ. По сем же уведавше добрѣи человѣцѣ и приходяху к нему, приносяще ему на потребу. И прослу же <...> великий Антоний, и приходяще к нему, просяху от него благословения. По сем же, преставлешюся великому кьнязю Ярославу, и прия власть его сынъ Изяславъ и сѣде Кыевѣ. Антоний же прославленъ бысть в Руской земли. Изяславъ же, увѣдавъ житие его, и приде с дружиною своею, прося у него благословения и молитвы. И увѣданъ бысть всими великий Антоний и честимъ, и начаша приходити к нему братья, и нача приимати и постригати я, и собрашася братья к нему яко числомъ 12, иськопаша печеру велику, и церковь, и кѣлья, яже суть и до сего дни в печерѣ подъ ветхымъ манастыремь.

Боголюбивый князь Ярослав любил село Берестовое и находившуюся там церковь Святых апостолов и помогал попам многим, среди которых был пресвитер, именем Иларион, муж благочестивый, книжный и постник, и ходил он из Берестового на Днепр, на холм, где ныне находится старый монастырь Печерский, и там молитву творил, ибо был там большой лес. Выкопал он небольшую пещерку, двухсаженную, и, приходя из Берестового, пел там церковные часы и молился Богу втайне. Затем Бог положил князю мысль на сердце поставить его митрополитом в святой Софии, а пещерка эта так и осталась. И некоторое время спустя некоему человеку, мирянину из города Любеча, положил Бог мысль на сердце пойти странничать. И направился он на Святую Гору, и увидел тамошние монастыри, и, полюбив монашескую жизнь, пришел в один из тамошних монастырей, и умолил игумена, чтобы постриг его в монахи. Тот послушал, постриг его, дал ему имя Антоний, наставив и научив, как жить по-монашески, и сказал ему: «Иди снова на Русь, и да будет на тебе благословение Святой Горы, ибо от тебя многие станут черноризцами». И благословил его и отпустил, сказав ему: «Иди с миром». Антоний же пришел в Киев и стал думать, где бы поселиться; и ходил по монастырям, и нигде ему не нравилось, так как Бог не хотел того. И стал ходить по дебрям и горам, в поисках места, которое бы ему указал Бог. И пришел на холм, где Иларион выкопал пещерку, и полюбил место то, и поселился в ней, и стал молиться Богу со слезами, говоря: «Господи! Укрепи меня в месте этом, и да будет на нем благословение Святой Горы и моего игумена, который меня постриг». И стал жить тут, молясь Богу, питаясь хлебом сухим, и то через день, и воды испивая в меру, копая пещеру и не давая себе покоя днем и ночью, пребывая в трудах, в бдении и в молитвах. Потом узнали о нем добрые люди и приходили к нему, принося все, что ему требовалось. И прослыл он как великий Антоний, и, приходя к нему, просили у него благословения. После же, когда преставился великий князь Ярослав, принял власть сын его Изяслав и сел в Киеве. Антоний же прославлен был в Русской земле. Изяслав, узнав о житии его, пришел с дружиною своею, прося у него благословения и молитвы. И ведом стал всем великий Антоний и чтим всеми, и стали приходить к нему братья, и начал он принимать и постригать их, и собралось к нему братии числом двенадцать, и ископали пещеру великую, и церковь, и кельи, которые и до сего дня еще существуют в пещере под старым монастырем.

Совокуплени же братьи, рече имъ Антоний: «Се Богъ васъ съвокупи, братье, от благословения есте Святыя Горы, иже постриже мене игуменъ Святыя Горы, а я васъ постригалъ; да буди на васъ благословение первое от Бога, а второе от Святыя Горы». И се рекъ имъ <...>: «Живете о собѣ, поставлю вы игумена, и самъ хощю вь ину гору сѣсти одинъ, якоже и преже бяхъ обыклъ, уединився». И постави имъ игумена именемь Варламъ, а самъ иде в гору, ископа печеру, яже есть под новымъ манастыремь, в ней же и сконча животъ свой, живъ вь добродѣтели и не выходя ис печеры лѣт 40 николиже никаможе,[367] в нейже лежать мощи его и до сего дни. Братья же и игуменъ живяху в печерѣ. И умножившимся братьи и не могущимъ имъ вмѣститися в печеру, и помыслиша поставити внѣ печеры манастырь. И приде игуменъ и братья ко Аньтонию и рекоша ему: «Отче! Умножилося братьи, а не можем ся въмѣстити в печерѣ. Да бы Богъ повелѣлъ и твоя молитва, да быхомъ поставилѣ церквицю малу внѣ печеры». И повелѣ имъ Аньтоний. Они же поклонишася ему и поставиша церьквицю малу надъ печерою во имя святыя Богородица Успение. И нача Богъ умножати черноризѣць молитвами святыя Богородица, и свѣтъ створиша братья съ игуменомъ поставити манастырь. И рѣша братья <...> къ Антонию: «Отче! Братья умножаеться, а хотѣлѣ быхомъ поставити манастырь». Антоний же, рад бывъ, рче: «Благословенъ Богь о всемь, и молитвами святыя Богородица и сущихъ отець, иже вь Святѣй Горѣ, да будеть с вами». И се рекъ, посла единаго от братья къ Изяславу князю, река тако: «Княже мой! Се Богъ умножаеть братью, а мѣстце мало; да бы ны вдалъ гору ту, яже есть надъ печерою». Изяславъ же, се слышавъ, радъ бывъ и мужи свои посла и дасть имъ гору ту. Игуменъ же и братья заложиша церковь велику, и манастырь оградиша столпъемь, и кѣлья поставиша многы, и церковь свѣршиша и украсиша ю иконами. И оттолѣ начаша звати манастырь Печерьскый, имже бѣша жили черньци преже в печерѣ, и от того прозвася Печерьскый манастырь. Есть же Печерьскы манастырь от благословения Святыя Горы пошелъ.

Когда собралась братия, сказал им Антоний: «Это Бог вас, братия, собрал, и вы здесь по благословению Святой Горы, по которому меня постриг игумен Святой Горы, а я вас постригал, — да будет благословение на вас, первое от Бога, а второе от Святой Горы». И так сказал им: «Живите же сами по себе, и поставлю вам игумена, а сам я хочу уединиться в другой горе, так как и прежде уже привык жить в уединении». И поставил им игуменом Варлаама, а сам пришел к горе и ископал пещеру, что под новым монастырем, и в ней скончал дни свои, живя в добродетели, не выходя никогда и никуда из пещеры в течение сорока лет, в ней лежат мощи его и до сего дня. Братия же с игуменом жили в прежней пещере. И в те времена, когда братия умножилась и не могла уже вместиться в пещере, задумали поставить монастырь вне пещеры. И пришли игумен с братией к Антонию и сказали ему: «Отец! Умножилась братия, не можем вместиться в пещере; если бы Бог повелел, по твоей молитве поставили бы мы церковку вне пещеры». И повелел им Антоний. Они же поклонились ему и поставили церковку малую над пещерою во имя Успения святой Богородицы. И начал Бог, по молитвам святой Богородицы, умножать черноризцев, и совет сотворили братья с игуменом поставить монастырь. И пошли братья к Антонию и сказали: «Отец! Братия умножается, и мы хотели бы поставить монастырь». Антоний же сказал с радостью: «Благословен Бог во всем, и молитва святой Богородицы и отцов Святой Горы да будет с вами». И, сказав это, послал одного из братьев к князю Изяславу, говоря так: «Князь мой! Вот Бог умножает братию, а местечко мало: дал бы нам гору ту, что над пещерою». Изяслав же услышал это и был рад, и послал мужа своего, и отдал им гору ту. Игумен же и братия заложили церковь великую, и монастырь огородили острогом, келий поставили много, завершили церковь и украсили ее иконами. И с той поры начал прозываться Печерский монастырь: оттого, что жили чернецы прежде в пещере, и прозвался монастырь Печерским. Основан же монастырь Печерский по благословению Святой Горы.

Манастыреви же свершену, игуменьство же держащю Варламу, Изяславъ же постави манастырь святаго Дмитрѣя,[368] и выведе Варлама на игуменьство кь святому Дмитрею, хотя створити выший сего манастыря, надѣяся богатствѣ. Мнозии бо манастыри от цесарь и от бояръ и от богатства поставлени, но не суть таци, кации же суть поставлени слезами, и пощениемь, и молитвою, и бдѣниемь. Антоний бо не имѣ злата, ни сребра, но стяжа пощениемь и слезами, якоже глаголахъ. Варламу же шедшю кь святому Дмитрѣю, и свѣтъ створше братья, идоша кь старцю Аньтонию и рекоша: «Постави намъ игумена». Онъ же рче имъ: «Кого хощете?» Они же рѣша ему: «Кого хощеть Богъ и ты». И рече: «Кто болий есть в вас, акь есть Федосий:[369] послушливъ, и кротокъ, и смиреный, да сьй будеть игуменъ вамъ». Братья же ради бывше и поклонишася старцю, и поставиша Федосья игуменомъ братии сущей числомъ 20. Федосьеви же приимшю манастырь, и поча имѣти вьздержание велико, пощение и молитвы сь слезами, и совокупляти нача многы черьноризци, и совокупи братьии числомъ 100. И нача иськати правила чернечьскаго, и обрѣтеся тогда Михаилъ, чернѣць манастыря Студискаго, иже бѣ пришелъ изь Грѣкь с митрополитомъ Георгиемь,[370] и нача у него искати устава черьнець студийскых. И обрѣтъ у него, и списа, и устави въ манастыри своемъ, как пѣти пѣния манастырьская и поклонъ како держати, и чтения почитати, и стояние въ церкви, и весь рядъ церковьный, на тряпезѣ сѣдание, и что ясти въ кыя дни, все съ уставлениемь. Федосий все то приобрѣтъ и предасть манастырю своему. От него же манастыря прияша вси манастырѣ уставъ по всемь манастыремь: тѣмже почтенъ есть манастырь Печерьскый старѣй всихъ и честью боле всихъ. Федосьеви же живущю в манастырѣ и правящю добродѣтелное житье и чернѣцьское правило, и приимающе всякого приходящего к нему, к нему же и азъ придохъ, худый и недостойны рабъ, и приять мя лѣтъ ми сущю 17 от рожения моего.[371] Се же написахъ и положихъ, и в кое лѣто почалъ быти манастырь, и что ради зоветься Печерьскый манастырь. А о Федосьевѣ житьи паки скажемь.

Когда устроился монастырь при игумене Варлааме, Изяслав поставил другой монастырь, святого Дмитрия, и вывел Варлаама на игуменство к святому Дмитрию, желая сделать тот монастырь выше Печерского, надеясь на свое богатство. Много ведь монастырей цесарями, и боярами, и богачами поставлено, но не такие они, как те, которые прославлены слезами, постом, молитвою, бдением. Антоний ведь не имел ни золота, ни серебра, но достиг всего постом и слезами, как я уже говорил. Когда Варлаам ушел к святому Дмитрию, братья, сотворив совет, пошли к старцу Антонию и сказали: «Поставь нам игумена». Он же сказал им: «Кого хотите?» Они же ответили: «Кого хочет Бог и ты». И сказал им: «Кто из вас больше Феодосия — послушного, кроткого, смиренного, — да будет он вам игумен». Братия же рада была, поклонилась старцу; и поставили Феодосия игуменом братии, числом их было двадцать. Когда же Феодосии принял монастырь, стал он следовать воздержанию, и строгим постам, и молитвам со слезами, и стал собирать многих черноризцев, и собрал братии числом сто. И стал искать устава монашеского, и нашелся тогда Михаил, монах Студийского монастыря, пришедший из Греческой земли с митрополитом Георгием, — и стал у него Феодосии спрашивать устав студийских монахов. И нашел у него, и списал, и ввел в монастыре своем — как петь пения монастырские, и как класть поклоны, и как читать, и как стоять в церкви, и весь распорядок церковный, и на трапезе поведение, и что вкушать в какие дни — все это по уставу. Найдя этот устав, Феодосии ввел его в своем монастыре. От того же монастыря переняли все монастыри этот устав, оттого и считается монастырь Печерский старшим изо всех. И почитаем более других. Когда же жил Феодосии в монастыре, и вел добродетельную жизнь, и соблюдал монашеские правила, и принимал всякого, приходящего к нему, — пришел к нему и я — худой и недостойный раб, — и принял меня, а лет мне было от роду семнадцать. Написал я это и указал, в какой год начался Печерский монастырь и чего ради зовется Печерским. А о житии Феодосия скажем после.

В лѣто 6560. Преставися Володимѣрь, сын Ярославль старѣйший, в Новѣгородѣ и положенъ бысть вь святѣй Софьи, юже бѣ самъ создалъ.

В год 6560 (1052). Преставился Владимир, старший сын Ярослава, в Новгороде и положен был в святой Софии, которую воздвиг сам.

В лѣто 6561. У Всеволода родися сынъ Володимиръ от цесарицѣ грѣчькое.[372]

В год 6561 (1053). У Всеволода родился сын Владимир от царевны греческой.

В лѣто 6562. Преставися великый князь рускый Ярославь. И еще живу сущю ему, наряди сыны своя, рекы имъ: «Се азъ отхожю свѣта сего, а вы, сыновѣ мои, имѣйте межи собою любовь, понеже вы есте братья одиного отца и единой матере. Да аще будете в любви межи собою, и Богъ будеть в васъ и покорить вы противныя подь вы. И будете мирно живуще. Аще ли будете ненавистьно живуще, вь распряхъ, которающеся, то и сами погибнете, и землю отець своихъ и дѣдъ погубите, иже налѣзоша трудомъ великомъ; но послушайте братъ брата, пребывайте мирно. Се же поручаю в себе мѣсто столъ свой старѣйшому сынови своему, брату вашему Изяславу — Кыевъ, сего послушайте, якоже послушасте мене, да ть вы будеть вь мене мѣсто.[373] А Святославу — Черниговъ, а Всеволоду — Переяславль,[374] а Вячеславу — Смолнескь». И тако раздѣли городы, заповѣдавъ имъ не преступати предѣла братня, ни сгонити, рекь Изяславу: «Аще кто хощеть обидити своего брата, то ты помогай, егоже обидять», И тако наряди сыны своя пребывати в любви. Самому же болну сущю и пришедшю ему к Вышегороду, разболѣся велми. Изяславу тогда в Туровѣ князящю, а Святославу вь Володимерѣ, а Всеволодъ тогда у отца, бѣ бо любимъ отцемь паче всея братья, егоже имяше у себе.

В год 6562 (1054). Преставился великий князь русский Ярослав. Еще при жизни дал он наставление сыновьям своим, сказав им: «Вот я покидаю мир этот, а вы, сыновья мои, имейте любовь между собой, потому что все вы братья, от одного отца и от одной матери. И если будете жить в любви между собой, Бог будет с вами и покорит вам врагов. И будете жить в мире. Если же будете в ненависти жить, в распрях и ссорах, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов, которые добыли ее трудом своим великим; но слушайтесь брат брата, живите мирно. Вот я поручаю престол мой в Киеве старшему сыну моему и брату вашему Изяславу; слушайтесь его, как слушались меня, пусть будет он вам вместо меня; а Святославу даю Чернигов, а Всеволоду Переяславль, а Вячеславу Смоленск». И так разделил между ними города, завещав им не переступать границы уделов других братьев и не изгонять их, и сказал Изяславу: «Если кто захочет обидеть своего брата, ты помогай тому, кого обижают». И так наставил сыновей своих жить в любви. Сам уже он был болен тогда и, приехав в Вышгород, сильно расхворался. Изяслав тогда княжил в Турове, а Святослав во Владимире, а Всеволод же был тогда при отце, ибо любил его отец больше всех братьев и держал его при себе.

Ярославу же приспѣ конѣць житья, и предасть душю свою мѣсяца февраля вь 20, в суботу 1 недели поста, вь святаго Федора день. Всеволодъ же спрята тѣло отца своего, вьзложивъ на сани и повезоша Кыеву, поповѣ по обычаю пѣсни пѣвше, и плакашеся по немь людье. И принесъше и положиша ̀и в рацѣ мороморянѣ вь церкви святѣй Софья. И плакася по немь Всеволодъ и людье вси. Житъ же всѣхъ лѣтъ Ярославъ 70 и 6.

И пришел конец жизни Ярослава, и отдал душу свою месяца февраля в 20-й день, в субботу первой недели поста, в день святого Федора. Всеволод же обрядил тело отца своего, возложив на сани, повез его в Киев, а попы пели положенные песнопения. Плакали о нем люди; и, принеся, положили его в гробе мраморном в церкви святой Софии. И оплакивали его Всеволод и весь народ. Жил же Ярослав всех лет семьдесят и шесть.

Начало княжения Изяславля вь Киевѣ. В лѣто 6563, пришедъ, Изяславъ сѣде Кыевѣ, а Святославъ в Черниговѣ, Всеволодъ же в Переяславлѣ, Игорь в Володимерѣ, Вячеславъ въ Смолѣньсцѣ. В тое же лѣто иде Всеволодъ на торкы зимѣ къ Воиню и побѣди торкы.[375] Того же лѣта приходи Болушь с половци, и створи Всеволодъ миръ с ними, и вьзвратишася вьсвояси.

Начало княжения Изяслава в Киеве. В год 6563 (1055), придя, сел Изяслав на столе в Киеве, а Святослав в Чернигове, Всеволод же в Переяславле, Игорь во Владимире, Вячеслав в Смоленске. В тот же год зимой пошел Всеволод на торков к Воиню и победил торков. В том же году приходил Болуш с половцами, и заключил мир с ними Всеволод, и возвратились половцы восвояси.

Въ лѣто 6564.

В год 6564 (1056).

Въ лѣто 6565. Преставися Вячеславъ, сынъ Ярославль, Смоленьский. И посадиша Игоря вь Смолѣньсцѣ, изъ Володимеря выведше.

В год 6565 (1057). Преставился Вячеслав, сын Ярославов, в Смоленске, и посадили Игоря в Смоленске, выведя его из Владимира.

В лѣто 6566. Побѣди Изяславъ голядь.

В год 6566 (1058). Победил Изяслав голядь.

В лѣто 6567. Изяславъ, и Святославъ и Всеволодъ высадиша стрыя своего Судислава ис поруба, сѣдѣвша 20 и 4 лѣта, и водивше и́ ко кресту, и бысть черньцемь.

В год 6567 (1059). Изяслав, Святослав и Всеволод освободили дядю своего Судислава из поруба, где сидел он двадцать четыре года, взяв с него крестное целование; и стал он чернецом.

В лѣто 6568. Преставися Игорь, сынъ Ярославль. Того же лѣта Изяславъ, и Святославъ, и Всеволодъ и Всеславъ, совокупивше воя бещислены, и поидоша на конихъ и в лодьяхъ, бещисленое множьство, на торкы. И се слышавше, торци, убоявьшеся, пробѣгоша и до сего дни, и помроша, бѣгающе, Божиимъ гнѣвомъ гоними, овии от зимы, друзии же гладомъ, инии же моромъ и судомъ Божиимъ. И такъ Богъ избави крестьяны от поганыхъ.

В год 6568 (1060). Преставился Игорь, сын Ярославов. В том же году Изяслав, и Святослав, и Всеволод, и Всеслав собрали воинов бесчисленных и пошли походом на торков, на конях и в ладьях, бесчисленное множество. Прослышав об этом, торки испугались, и обратились в бегство, и не вернулись до сих пор, — так и перемерли в бегах, Божиим гневом гонимые, кто от стужи, кто от голода, иные от мора и судом Божиим. Так избавил Бог христиан от поганых.

В лѣто 6569. Придоша половци первое на Руськую землю воеватъ. Всеволодъ же изыиде противу имъ мѣсяца февраля вь 2 день, и бившимъся имъ, побѣдиша Всеволода и, воевавше отъидоша. Се бысть первое зло на Руськую землю от поганыхъ безбожныхъ врагъ. Бысть же князь ихъ Сокалъ.[376]

В год 6569 (1061). Впервые пришли половцы войною на Русскую землю; Всеволод же вышел против них месяца февраля во 2-й день. И в бою победили Всеволода и, разорив землю, ушли. То было первое зло Русской земле от поганых и безбожных врагов. Был же князь их Сокал.

В лѣто 6570.

В год 6570 (1062).

В лѣто 6571. Преставися Судиславъ, братъ Ярославль, и погребоша ̀и во церкви святаго Георгия. Того же лѣта в Новѣгородѣ иде Волхово вьспять дний 5. Се же знамение недобро бысть: на 4-е лѣто погорѣ весь городъ.[377]

В год 6571 (1063). Судислав преставился, брат Ярославов, и погребли его в церкви святого Георгия. В тот же год в Новгороде Волхов тек в обратном направлении пять дней. Знаменье же это было недоброе, ибо на четвертый год сгорел весь город.

В лѣто 6572. Бѣжа Ростиславъ кь Тмутороканю, сынъ Володимирь, внукъ Ярославль, и с нимъ бѣжа Порѣй и Вышата, сынь Остромирь, воеводы новгородьского. И, пришедъ, выгна Глѣба изь Тмуторокана, а самъ сѣде в него мѣсто.[378]

В год 6572 (1064). Бежал Ростислав, сын Владимиров, внук Ярославов, в Тмуторокань, и с ним бежали Порей и Вышата, сын Остромира, воеводы новгородского. И, придя, выгнал Глеба из Тмуторокани, а сам сел на его место.

В лѣто 6573. Иде Святославъ на Ростислава кь Тмутороканю. Ростиславъ же отступи прочь из града, не убоявься его, не не хотя противу строеви своему оружья взяти. Святослав же, пришедъ кь Тмутороканю, посади сына своего пакы Глѣба и вьзвратися вьсвояси. Пришедъ пакы опять Ростиславъ и выгна Глѣба, и приде Глѣбъ кь отцю своему, Ростиславъ же, пришедъ, сѣде вь Тмутороканѣ. В то же лѣто Всеславъ <...> рать почалъ.

В год 6573 (1065). Пошел Святослав на Ростислава к Тмуторокани. Ростислав же отступил из города — не потому, что испугался Святослава, но не желая против своего дяди оружия поднять. Святослав же, придя в Тмуторокань, вновь посадил сына своего Глеба и вернулся назад. Ростислав же, придя, снова выгнал Глеба, и пришел Глеб к отцу своему. Ростислав же, придя, сел в Тмуторокани. В том же году Всеслав начал войну.

В та же времена бысть знамение на западѣ: звѣзда превелика, лучѣ имущи акы кровавѣ, вьсходящи с вечера по заходѣ солънечнемь, и бысть за 7 дний.[379] Се же проявляющи не на добро. По сем же быша усобицѣ многы и нашествие поганыхъ на Руськую землю, си бо звѣзда, акы кровава, проявьляющи крови пролитье. В та же времена бысть дѣтище вьвержено вь Сѣтомле. Сего же дѣтища выволокоша рыболовѣ в неводѣ, его же позоровахомъ и до вечера, и пакы вывѣргоша и́ вь воду. Бяше бо на лицѣ его сице срамнии удове, а иного нѣльзѣ казати срама ради. Пред сим же временемь солнце прѣменися,[380] не бысть свѣтло, но акы мѣсяць бысть. Его же невегласии глаголють снѣдаему сущю.

В те же времена было знаменье на западе: звезда великая, с лучами как бы кровавыми; с вечера всходила она на небо после захода солнца, и так было семь дней. Знамение это было не к добру. После того были усобицы многие и нашествие поганых на Русскую землю, ибо эта звезда, как бы кровавая, предвещала кровопролитье. В те же времена ребенок был брошен в Сетомль: этого ребенка вытащили рыбаки в неводе, и рассматривали мы его до вечера и опять бросили в воду. Был же он такой: на лице у него были срамные части, а иного нельзя и сказать срама ради. Перед тем временем и солнце изменилось и не стало светлым, но было как месяц, о таком солнце невежды говорят, что оно съедаемо.

Се же бывають сия знамения не на добро, мы бо по сему разумѣхом. Якоже древле, при Антиосѣ, вь Ерусалимѣ ключися внезапу по всему граду за 40 дний являтися на вьздусѣ на конихъ рищющимъ, вь оружьи, златыя одежа имущи, и полкы обоямо являемы, и оружью движащюся. Се же являше нахожение Антиохово, нашествие рати на Ерусалимъ.[381] По сем же при Неронѣ цесарѣ в том же Ерусалимѣ въсия звѣзда вь образъ копийный надъ городомъ: се же проявляше нахожение рати от римлянъ.[382] И пакы сице бысть при Устиянѣ цесарѣ, звѣзда вьсия на западѣ, испущающи луча, юже прозываху блисталницю. И бысть сияющи за 20 дний. По сем же бысть звѣздамъ течение с вечера до утрия, яко мнѣти всимъ, яко падають звѣзды. И пакы солнце без лучь сияше. Се же проявляше крамолы, недузи, человѣкомъ умертвие бяше.[383] Пакы же при Маврикии цесари бысть се: жена дѣтище роди безъ очью, безъ руку, вь чресла бѣ ему рыбьий хвостъ прирослъ. И песъ родися шестоногъ. Въ Африкии же 2 дѣтища родистася, единъ о 4 ногах, а другий о двое главу.[384] По сем же бысть при Костянтинѣ иконоборци, сына Леонова: течение звѣздьное бысть на небесѣх, оттергаху бо ся на землю, и яко видящимъ мнѣти кончину. Тогда же вьздух вьзлияся повелику. В Сурии же бысть трусъ велий, землѣ расѣдшися трий поприщь, изииде дивно изь земли мьска, человѣцскымъ гласомъ глаголющи, проповѣдающи наитье языка, еже и бысть: наидоша бо срацини на Палестинскую землю.[385] Знаменья бо вь небеси, или вь звѣздах, или вь солнци, или птицами, или етеромъ чимъ не благо бывають, но знамения сица на зло бывають, или проявление рати, или гладу, или на смерть проявьляеть.

Знамения эти бывают не к добру, мы вот почему так думаем. Так же случилось в древности, при Антиохе, в Иерусалиме: внезапно по всему городу в течение сорока дней стали являться в воздухе всадники скачущие, с оружием, в золотых одеждах, два полка являлись, потрясая оружием: и это предвещало нападение Антиоха, нашествие рати на Иерусалим. Потом при Нероне цесаре в том же Иерусалиме над городом воссияла звезда в виде копья: это предвещало нашествие римского войска. Так же было при Юстиниане цесаре: звезда воссияла на западе, испускавшая лучи, и прозвали ее лампадой, и так блистала она дней двадцать; после же того было звездотечение на небе с вечера до утра, так что все думали, будто падают звезды, и вновь солнце сияло без лучей: это предвещало крамолы, болезни, смерть людей. Снова, уже при Маврикии цесаре, было так: жена родила ребенка без глаз и без рук, и к бедрам его рыбий хвост прирос; и пес родился шестиногий; в Африке же двое детей родились: один о четырех ногах, а другой о двух головах. Потом же было при Константине Иконоборце, сыне Леонове, звездотечение на небе, звезды срывались на землю, так что видевшие думали, что конец мира; тогда же воздухотечение было сильное. В Сирии же было землетрясение великое, так что земля разверзлась на три поприща, и чудесным образом из земли вышел мул, говоривший человеческим голосом и предсказавший нашествие иноземцев, как и случилось потом: напали сарацины на Палестинскую землю. Знамения ведь на небе, или в звездах, или в солнце, или в птицах, или в чем ином не к добру бывают; но знамения эти ко злу бывают: или войну предвещают, или голод, или смерть.

В лѣто 6574. Ростиславу сѣдящу вь Тмуторокани и емлющи дань у касогъ и в ыных странахъ, сего же убоявъ же ся грѣци, послаша с лестью котопана.[386] Оному же пришедшю кь Ростиславу и увѣрившюся ему, и чьтяше ̀и Ростиславъ. Единою же пьющу Ростиславу с дружиною своею, рече котопанъ: «Княже! Хощю на тя пити». Оному же рекшу: «Пий». Онъ же, испивъ половину чаши, а половину вдасть князю пити, дотиснувься палцемь в чашю, бѣ бо имѣя подъ ногътемь растворение смертьное, и дасть князю, урекъ смерть до осми дний. Оному же испившю, котопанъ же, пришедъ Кьрсуню, повѣда, яко в сий день умреть Ростиславъ, якоже и бысть. Сего же котопана побиша камениемь людье корсуньстии. Бѣ же Ростиславъ мужь добръ на рать, вьзрастом же лѣпъ и красенъ лицемь, милостивъ убогимъ. Умре же мѣсяца февраля вь третий день, и тако положенъ бысть вь церкви святыя Богородица.

В год 6574 (1066). Когда Ростислав княжил в Тмуторокани и брал дань с касогов и с других народов, этого так испугались греки, что с обманом подослали к нему котопана. Когда же он пришел к Ростиславу, то завоевал его доверие, и чтил его Ростислав. Однажды, когда Ростислав пировал с дружиною своею, котопан сказал: «Князь, хочу выпить за тебя». Тот же ответил: «Пей». Он же отпил половину, а половину дал выпить князю, прижав палец к чаше, а под ногтем был у него яд смертельный, и дал князю, обрекая его на смерть не позднее седьмого дня. Тот выпил, котопан же, прибыв в Корсунь, поведал там, что именно в этот день умрет Ростислав, как и случилось. Котопана этого побили камнями корсунские люди. Был Ростислав доблестным воином, прекрасно сложен и красив лицом и милостив к убогим. И умер февраля в 3-й день и положен там в церкви святой Богородицы.

В лѣто 6575. Заратися Всеславъ, сынъ Брячьславль, Полотьский, и зая Новъгородъ. Ярославичи же трие — Изяславъ, Святославъ, Всеволодъ, — совокупивше воя, идоша на Всеслава, зимѣ сущи велицѣ. И придоша кь Мѣньску, и мѣнянѣ затворишася вь градѣ. Си же братья взяша Мѣнескъ, исьсѣкоша мужи, а жены и дѣти взяша на щиты, и поидоша кь Немизѣ, и Всеславъ поиде противу. И совокупившеся обои на Немизѣ, мѣсяца марта вь 3 день. И бяше снѣгъ великъ. И поидоша противу собѣ, и бысть сѣча зла, падоша мнозѣ, и одолѣ Изяславъ, Святославъ, Всеволодъ, а Всеславъ бѣжа.[387] По сем же, мѣсяца иуня вь 10 день, Изяславъ, Святославъ и Всеволодъ целовавше крестъ честный кь Всеславу, рекше: «Приди к нама, а не створим ти зла». Он же, надѣяся цѣлованию креста, переѣха в лодьи чресъ Днѣпръ. Изяславу же в шатеръ предъидущю.[388] И тако яша Всеслава на Рши у Смоленьска, преступивше крестъ. Изяславъ же приведе Всеслава Кыеву, и вьсадиша ̀и в порубъ съ двѣима сынома.

В год 6575 (1067). Начал междоусобную войну Всеслав Полоцкий, сын Брячислава, и занял Новгород. Трое же Ярославичей: Изяслав, Святослав, Всеволод, — собрав воинов, пошли на Всеслава в сильный мороз. И подошли к Минску, и минчане затворились в городе. Братья же эти взяли Минск и перебили всех мужей, а жен и детей захватили в плен и пошли к Немиге, и Всеслав пошел против них. И встретились противники на Немиге месяца марта в 3-й день; и было много снегу, и пошли друг на друга. И была сеча жестокая, и многие пали в ней и одолели Изяслав, Святослав и Всеволод, Всеслав же бежал. Позднее, месяца июля в 10-й день, Изяслав, Святослав и Всеволод, поцеловав крест честной, сказали Всеславу: «Приди к нам, не сотворим тебе зла». Он же, надеясь на их крестоцелование, переехал к ним в ладье через Днепр. Изяслав первым вошел в шатер. И так схватили Всеслава, на Рши у Смоленска, преступив крестоцелование. Изяслав же, приведя Всеслава в Киев, посадил его в темницу с двумя сыновьями.

В лѣто 6576. Придоша иноплеменьници на Рускую землю, половци мнозѣ. Изяславъ же, и Святославъ и Всеволодъ изиидоша противу имъ на Льто. И бывши нощи, поидоша противу собѣ. Грѣхъ ради нашихъ попусти Богъ на ны поганыя, и побѣгоша русьскыя князи, и побѣдиша половци.[389]

В год 6576 (1068). Пришли иноплеменники на Русскую землю, половцев множество. Изяслав же, и Святослав, и Всеволод вышли против них на Альту. И ночью пошли друг на друга. Навел на нас Бог поганых за грехи наши, и побежали русские князья, и победили половцы.

Наводить Богъ по гнѣву своему[390] иноплеменьники на землю, и тако скрушенымъ имъ вьспомянуться к Богу; усобная же рать бываеть от сважения дьяволя. Богъ бо не хощеть зла вь человѣцѣхъ, но блага, а дьяволъ радуеться злому убийству, кровопролитью, вьздвизая свары, зависти, братоненавидѣния, клеветы. Земли же согрѣшивши которѣй любо, то казнить Богъ смертью, или гладомъ, или наведениемь поганыхъ, или ведромъ, или гусѣницею, или инѣми казньми. Аще ли покаавшеся будемь, в немже ны Богъ велить быти, глаголеть бо намъ пророкомъ: «Обратитеся ко мнѣ всимъ сердцемь вашимъ, постомъ и плачемь».[391] Да аще сице творимъ, всихъ грѣхъ прощени будемь, но мы на злое възвращаемься, аки свинья в калѣ грѣховьнемь присно валяющеся, и тако пребываемь. Тѣмже и пророкомъ намъ глаголеть: «Разумѣхъ, — рече, — яко жестокъ еси, и шия желѣзна выя твоя»,[392] того ради «удержах от васъ дождь, предѣлъ единъ одождихъ, а другаго не одождихъ, исьше»; «И поразихъ вы зноемь и различными казньми, то и тако не обратитеся ко мнѣ».[393] Сего ради винограды ваша, и смоквие ваша, нивы и дубравы ваша истьрохъ, глаголеть Господь, а злобъ вашихъ не могохъ истерти. «Послахъ на вы различныя болезни и смерти тяжькы»,[394] и на скотѣ ихъ казнь свою послахъ, «то и тако не обратистеся», ко мнѣ, но рѣсте: «Мужаимъся». Доколѣ не насытистеся злобъ ваших? Вы бо уклонистеся от пути моего, — глаголеть Господь, — соблазните многы, сего ради «свидитель скоро на противьныя, на прелюбодѣица, и на кленущаяся именемь моимъ во лжю, и на лишающая мьзды наимника, и насильствующе сиротѣ и вдовици, и на укланяющая судъ криво. Почто не здерьзастеся вь грѣсѣхъ вашихъ? Но уклонисте законы моя и не схранисте ихъ. И обратитеся ко мнѣ — и обращюся кь вамъ, — глаголеть Господь, — и азъ отверзу вамъ хляби небесныя и възвращю от васъ гнѣвъ свой, дондеже все обилуеть вамь, и не имут изнемощи виногради ваши и нивы. Но вы отяжасте на мя словеса ваша, глаголюще: суетень работая Богу».[395] Тѣмже усты чтуть мя, а сердце ваше далече отстоить от мене»,[396] — глаголеть Господь. Того ради, ихже просимь и не улучимъ. «Будет бо, рече, егда призовете мя, и азъ не послушаю васъ».[397] Взищете меня злии и не обрящете: не вьсхотѣша бо ходити по путемь моимъ. Да того ради затворяеться небо, ово злѣ отвѣрзаеться, градъ в дождя мѣсто пущая, ово ли сланою плоды узнабляя и земьлю зноемь томя, нашихъ ради грѣхъ. Аще ли ся покаемь о злобахъ своихъ, то «аки чадомъ своимъ подасть намъ вся прошения, и одождить намъ дождь ранъ и позденъ. И наполняться гумна ваша пшеници, и прольються точила виньная и маслиньная. И вьздамъ вамъ за лѣта, яже пояша прузи, и хрустове, и гусиница; сила моя великая, юже послахъ на вы»,[398] — глаголеть Господь вседержитель. И си слышаще, вьстягнемся от зла на добро: вьзищете суда, избавите обидимаго, на покаяние придемь, не вьздающе зла за зло, и ни клеветы за клевету, но любовию прилѣпимся Господѣ Бозѣ нашем, постомъ и рыданиемь, слезами омывающе вся прегрѣшения, не словомъ нарѣчающеся крестьани, а поганьскы живуще. Се бо не поганьски ли живемь, аще въ стрѣчю вѣрующе: аще бо кто усрящеть чернорисца, то вьзвращаеться, или единець, или свинью — то не поганьскии ли есть се? Се бо по дьяволю научению кобь сию держать. Друзии же чиханию вѣруют, еже бываеть на здравье головѣ. Но сими дьяволъ льстить и другыми нравы, всякыми льстьми превабляеть ны от Бога: трубами, скомрахы, и гусльми и русальями.[399] Видимъ бо игрища утолочена, и людий множьство на нихъ, яко упихати начнуть другъ друга, позоры дѣюще от бѣса замышленаго дѣла, а церкви стоять. Егда же бываеть годъ молитвы, мало ихь обрѣтаеться вь церкви. Да сего ради казни приемлемь от Бога всякыя, нахожение ратныхъ; по Божью повелению приемлемь казнь грѣхъ ради нашихъ.[400] И мы же на предлежащее возвратимся.

Наводит Бог, в гневе своем, иноплеменников на землю, и тогда, в горе, люди вспоминают о Боге; междоусобная же война бывает от дьявольского совращения. Бог ведь не хочет зла людям, но блага; а дьявол радуется злому убийству и кровопролитию, разжигая ссоры и зависть, братоненавидение, клевету. Когда же впадает в грех какой-либо народ, казнит Бог его смертью, или голодом, или нашествием поганых, или засухой, или гусеницей, или иными казнями, чтобы мы покаялись, ибо Бог велит нам жить в покаянии и говорит нам через пророка: «Обратитесь ко мне всем сердцем вашим, в посте и плаче». Если мы будем так поступать, простятся нам все грехи; но мы к злу возвращаемся, как свинья, в кале греховном вечно валяющаяся, так и пребываем. Устами того же пророка говорит нам Господь: «Знаю, — говорит, — что ты жесток и жилы железные в шее твоей», поэтому «не допустил к вам дождя, одну землю одождил, а другую не одождил, и иссохло». «И поразил вас зноем и различными казнями, но и тут вы не обратились ко мне». Потому сады ваши, смоковницы ваши, нивы и дубравы ваши погубил я, — говорит Господь, — а злоб ваших не мог изничтожить. «Послал на вас различные болезни и смерти ужасные» и на скот ваш послал казнь свою, но и «тогда не обратились ко мне», но сказали: «Не поддадимся». Доколе не насытитесь злобами вашими? Вы ведь уклонились от пути моего, — говорит Господь, — и соблазнили многих; поэтому «буду свидетелем скорым против врагов, и прелюбодеев, и клянущихся именем моим ложно, и лишающих мзды наемника, чинящих насилие над сиротами и вдовами и уклоняющих суд от правды. Почему не покаетесь в грехах ваших? Но искажаете законы мои и не соблюдаете их? Обратитесь ко мне — и я обращусь к вам, — говорит Господь, — и разверзу вам хляби небесные и отвращу от вас гнев мой, пока не будет у вас всего в изобилии и не станут истощаться ни сады ваши, ни нивы. Но вы обрушили на меня слова ваши, говоря: «Ничтожен служащий Богу!» Поэтому: «Устами чтут меня, а сердце их далеко отстоит от меня». Оттого, чего просим, не приемлем. «Будет же так, — говорит, — когда призовете меня, я не стану вас слушать». «Будете искать меня в беде — и не обрящете, ибо не восхотели ходить по путям моим», отчего и затворяется небо или, напротив, на горе разверзается, град вместо дождя испуская или инеем плоды губя и землю зноем томя, за наши грехи. Если же покаемся в злодеяниях своих, то «как родным детям своим, даст он нам все просимое и дождь ранний или поздний. И наполнятся гумна ваши пшеницею, а давила — вином и маслом. И возмещу вам за годы, в которые поели у вас саранча, и жуки, и гусеницы; сила моя велика, которую я послал на вас», — говорит Господь вседержитель. Слыша все это, обратимся от зла к добру: взыщите праведного суда, избавьте обижаемого; обратимся к покаянию, не воздавая злом на зло, клеветой за клевету, но возлюбим Господа Бога нашего, постом, и рыданием, и слезами омывая все прегрешения наши, не так, что словом только называемся христианами, а живем, как язычники. Вот разве не по-язычески мы живем, если во встречу верим? Ведь если кто встретит черноризца, то возвращается, так же поступает и встретив кабана или свинью, — разве это не по-язычески? Это ведь по наущению дьявола держатся этих примет; другие же в чихание веруют, которое на самом деле бывает на здравие голове. Но дьявол обманывает и этими и иными способами, всякими хитростями отвращая нас от Бога: трубами и скоморохами, гуслями и русалиями. Видим ведь, как места игрищ утоптаны, и людей множество на них, как толкают друг друга, устраивая зрелища, бесом задуманные, — а церкви пусты стоят; когда же бывает время молитвы, молящихся мало оказывается в церкви. Потому и казни всяческие принимаем от Бога и набеги врагов; по Божьему повелению принимаем наказание за грехи наши. Но возвратимся к своему повествованию.

Изяславу же со Всеволодомъ Кыеву пришедшю, а Святославу — Чернигову, и людье кыевьстии прибѣгоша Кыеву, и створивше вѣче на торговищи, и рѣша, пославшеся ко князю: «Се половци росулися по земли, да вдай, княже, оружья и кони, и еще бьемся с ними». Изяслав же сего не послуша. И начаша людье говорити на воеводу на Коснячька, и идоша с вѣча <...> на гору, и придоша на дворъ Коснячьковъ и не обрѣтоша его, у двора сташа Брячьславля и рѣша: «Поидемь, высадимь дружину ис погреба».[401] И раздѣлишася надвое: и половина ихъ иде кь погребу, а половина иде по Мосту, сии же идоша на княжь дворъ. Изяславу сѣдящю на сенѣхъ с дружиною своею, и начаша прѣтися сь княземь стояще долѣ, а кьнязю изо оконца зрящю и дружинѣ стоящи у князя, рече Тукы, Чюдиновь брат, Изяславу: «Видиши, княже, людье вьзвыли, посли, ать блюдуть Всеслава». И се ему глаголющю, и другая половина людий приде от погреба, отворивше погребъ. И рѣша дружина князю: «Се зло есть, посли ко Всеславу, ать призвавше ко оконьцю и проньзут и́ мечемь». И не послуша сего князь. Людье же кликнуша и идоша к порубу Всеславлю. Изяслав же, се видивъ, со Всеволодомь побѣгоста с двора. Людье же высѣкоша Всеслава ис поруба вь 15 день сентября и поставиша ̀и средѣ двора княжа. И дворъ княжь разъграбиша, бещисленое множьство злата и сребра, и кунами и скорою. Изяслав же бѣжа в Ляхы.

Когда Изяслав со Всеволодом пришли в Киев, а Святослав — в Чернигов, то киевляне прибежали в Киев, и собрали вече на торгу, и послали к князю сказать: «Вот, половцы рассеялись по всей земле, дай, княже, оружие и коней, и мы еще сразимся с ними». Изяслав же того не послушал. И стали люди роптать на воеводу Коснячка; пошли с веча на гору и пришли на двор Коснячков и, не найдя его, стали у двора Брячиславова и сказали: «Пойдем освободим дружину свою из темницы». И разделились надвое: половина их пошла к темнице, а половина их пошла по Мосту, эти и пришли на княжеский двор. Изяслав в это время на сенях совет держал с дружиной своей, и заспорили с князем те, кто стоял внизу. Когда же князь смотрел из оконца, а дружина стояла возле него, сказал Тукы, брат Чудина, Изяславу: «Видишь, князь, люди расшумелись; пошли, пусть постерегут Всеслава». И пока он это говорил, другая половина людей пришла от темницы, отворив ее. И сказала дружина князю: «Не к добру это; пошли ко Всеславу, пусть, подозвав его к оконцу, пронзят мечом». И не послушал того князь. Люди же закричали и пошли к темнице Всеслава. Изяслав же, видя это, побежал со Всеволодом со двора, люди же освободили Всеслава из поруба — в 15-й день сентября — и поставили его среди княжеского двора. Двор же княжий разграбили — бесчисленное множество золота и серебра, и монеты, и меха. Изяслав же бежал в Польшу.

По сем же половцемь воюющимъ по земли Рустѣй, а Святославу же сущю в Черниговѣ, а половцемь воюющимъ около Чернигова, Святославъ же, собравъ дружины нѣколико, изыиде на ня ко Сновьску.[402] И узрѣша половци идущя въя и пристрояшася противу. И видивъ Святославъ множьство ихъ и рече дружинѣ своей: «Потягнемь, уже намъ нѣ льзѣ камо ся дѣти». И удариша вь конѣ, и одолѣ Святославъ вь трѣхъ тысящах, а половѣць 12 тысящь; и тако изби я, и друзии потопоша вь Снъви, а князя ихъ руками яша вь 1 день ноября. И вьзвратися с побѣдою вь градъ свой Черниговъ Святославъ.

Продолжали половцы разорять землю Русскую, а Святослав был в Чернигове, и стали они воевать около Чернигова, Святослав же, собрав небольшую дружину, вышел против них к Сновску. И увидели половцы идущих воинов, и изготовились к бою. И Святослав, увидев, что их множество, сказал дружине своей: «Сразимся, некуда уже нам деться». И припустили коней, и одолел Святослав с тремя тысячами, а половцев было двенадцать тысяч; и так их перебили, а другие утонули в Снови, а князя их взяли в первый день ноября. И возвратился с победой в город свой Чернигов Святослав.

Всеслав же сѣде в Кыевѣ. Се же Богъ яви крестьную силу: понеже Изяслав цѣловавъ крестъ и я ̀и, тѣмже наведе Богь поганыя, сего же явѣ избави кресть честьный. Вь день бо Вьздвижения Всеславъ <...> въздохнувъ, рече: «О кресте честный! Понеже к тобѣ вѣровахъ, избави мя от рова сего».[403] Богъ же показа силу крестьную на показание земли Рустѣй, да не преступають честнаго креста, цѣловавше его; аще ли кто преступить, то и сдѣ приимуть казнь и на преидущемь вѣцѣ казнь вѣчную. Понеже велика есть сила крестьная: крестомъ бо побѣжени бывають силы бѣсовьскыя, крестомъ бо Господь княземь пособить в бранехъ, крестомь огражени вѣрнии человѣци и побѣжають супостаты противныя, крестомъ бо вьскорѣ избавляеть от напасти призывающимъ его с вѣрою. Ничто <...> бѣси бояться, токмо креста. Аще бо бываеть от бѣсовъ мѣчтание, знаменавъше лице крестомь, прогоними бывають. Всеслав же сѣде вь Кыевѣ мѣсяць 7.[404]

Всеслав же сел в Киеве. Этим Бог явил силу креста, потому что Изяслав целовал крест Всеславу, а потом схватил его: из-за того и навел Бог поганых. Всеслава же явно избавил крест честной! Ибо в день Воздвижения Всеслав, вздохнув, сказал: «О крест честной! Так как верил я в тебя, ты и избавил меня от рва этого». Бог же явил силу креста в назидание земле Русской, чтобы не преступали честного креста, целовав его; если же преступит кто, то и здесь, на земле, примет казнь и в будущем веке казнь вечную. Ибо велика сила крестная: крестом бывают побеждаемы силы бесовские, крестом Господь князьям в сражениях помогает, крестом ограждаемы, верующие люди побеждают супостатов, крест же быстро избавляет от напастей призывающих его с верою. Ничего не боятся бесы, только креста. Если бывают от бесов наваждения, то, осенив лицо крестом, их отгоняют. Всеслав же сидел в Киеве семь месяцев.

В лѣто 6577. Поиде Изяславъ с Болеславомъ[405] на Вьсеслава, Всеславъ же поиде противу. И приде к Бѣлугороду Всеславъ, бывши нощи, утаися кыянъ, бѣжа из Бѣлагорода кь Полотьску. Заутра же видивьше людье бѣжавша князя и вьзвратишася Кыеву, и створиша вѣче, послашася кь Святославу и кь Всеволоду, глаголюще: «Мы же зло створили есмы, князя своего прогнавше, а се ведеть на ны землю Лядьскую, а поидете вь град отца своего. Аще ли не хощета, то намъ неволя: зажегши городъ свой <...> ступити вь Грѣцискую землю». И рече имъ Святославъ: «Вѣ послевѣ кь брату своему: да аще поидеть на вы с ляхы погубить васъ, то вѣ противу ему ратью, не дадивѣ погубити града отца своего; аще ли хощет с миромъ, то в малѣ придеть дружинѣ». И утѣшиста кыяне. Святослав же и Всеволодъ посласта кь Изяславу, глаголюще: «Всеславь ти бѣжалъ, а не води ляховъ Кыеву, противнаго ти нѣтуть; аще ли хощеши гнѣвомъ ити и погубити град, то вѣси, яко намъ жаль отня стола». То слышавъ, Изяславъ остави ляхы, иде с Болеславомъ, мало ляховъ поемъ; посла же предъ собою сына своего Мьстислава Кыеву. И, пришедъ, Мьстиславъ исьсѣче кыяны, иже бяху высѣкли Всеслава, числомь 70 чади, а другыя исьслѣпиша, другыя без вины погубивъ, не испытавъ. Изяславу же идущю кь граду, и изиидоша людье противу с поклономъ, и прияша князь свой кыане. И сѣде Изяславъ на столѣ своемь, мѣсяца мая вь 2 день. И распуща ляхы на покормъ, и изьбиваху ляхы отай. Възвратися Болеславъ вь землю свою. Изяслав же вьзгна торгь на гору[406] и прогна Всеслава ис Полотьска, и посади сына своего Мьстислава вь Полотьскѣ, иже вьскорѣ умре ту. И посади в него мѣсто брата его Святополка, а Всеславу же бѣжавшю.

В год 6577 (1069). Пошел Изяслав с Болеславом на Всеслава, Всеслав же выступил навстречу. И пришел к Белгороду Всеслав и с наступлением ночи тайно от киевлян бежал из Белгорода в Полоцк. Наутро же люди, увидев, что князь бежал, возвратились в Киев, и устроили вече, и обратились к Святославу и Всеволоду, говоря: «Мы уже дурное сделали, князя своего прогнав, а он ведет на нас Польскую землю, идите же в город отца своего; если же не хотите, то поневоле придется нам поджечь город свой и уйти в Греческую землю». И сказал им Святослав: «Мы пошлем к брату своему; если пойдет с поляками губить вас, то мы пойдем на него войною, ибо не дадим погубить город отца своего; если же хочет идти с миром, то пусть придет с небольшой дружиной». И утешили киевлян. Святослав же и Всеволод послали к Изяславу, говоря: «Всеслав бежал, не веди поляков на Киев, здесь ведь врагов у тебя нет; если же хочешь дать волю гневу и погубить город, то знай, что нам жаль отцовского стола». Слышав то, Изяслав оставил поляков и пошел с Болеславом, взяв немного поляков, а вперед себя послал к Киеву сына своего Мстислава. И, придя в Киев, Мстислав перебил киевлян, освободивших Всеслава, числом семьдесят человек, а других ослепил, а иных без вины умертвил, без следствия. Когда же Изяслав подошел к городу, вышли к нему люди с поклоном, и приняли князя своего киевляне; и сел Изяслав на столе своем, месяца мая во второй день. И распустил поляков на покорм, и избивали их тайно. И возвратился Болеслав в землю свою. Изяслав же перевел торг на гору и, выгнав Всеслава из Полоцка, посадил сына своего Мстислава в Полоцке; он же вскоре умер там. И посадил на место его брата его Святополка, Всеслав же бежал.

В лѣто 6578. Родися у Всеволода сынъ, и нарекоша именемь Ростиславъ. Того лѣта заложена бысть церквы святаго Михаила в манастырѣ Вьсеволожи на Выдобичи.[407]

В год 6578 (1070). Родился у Всеволода сын, и нарекли имя ему Ростислав. В тот же год заложена была церковь святого Михаила в монастыре Всеволода на Выдубичи.

В лѣто 6579. Воеваша половци у Растовца и у Неятина.[408] Того же лѣта выгна Всеславъ Святополка ис Полотьска. Того же лѣта побѣди Ярополкъ Всеслава у Голотичьска.[409] В та же времена приде волъхвь, прельщенъ бѣсомъ. Пришедъ бо Кыеву, глаголаше: «Явили ми ся есть 5 богъ, глаголюще: сице повѣдай людемь, яко на пять лѣт Днѣпру потещи вьспять, а землямь переступати на ина мѣста, яко стати Грѣчкой земли на Руской земли, а Руской на Грѣчкой, и прочимъ землямъ измѣнитися». Его же невегласии послушахуть, а вѣрнии насмѣхахуся, глаголюще ему: «Бѣсъ тобою играеть на пагубу тобѣ». Еже и бысть ему: вь едину бо нощь бысть без вѣсти. Бѣси бо подтокше и на зло вьводять и по сем же насмихающися, вринуша и в пропасть смертьную, научивше <...> глаголати, яко се скажемь бѣсовьское наущение и дѣйство.

В год 6579 (1071). Воевали половцы у Ростовца и Неятина. В тот же год выгнал Всеслав Святополка из Полоцка. В тот же год победил Ярополк Всеслава у Голотическа. В те же времена пришел волхв, обольщенный бесом; придя в Киев, он рассказывал: «Явились мне пять богов, говоря: вот что поведай людям: на пятый год Днепр потечет вспять и земли начнут перемещаться, и Греческая земля станет на месте Русской земли, а Русская на месте Греческой, и прочие земли переместятся». Невежды слушали его, благоверные же смеялись, говоря ему: «Бес тобою играет на погибель тебе». Что и сбылось с ним: в одну из ночей пропал без вести. Бесы ведь, подстрекая людей, во зло их вводят, а потом насмехаются, ввергнув их в пропасть смертную, подучив их говорить; как мы сейчас и расскажем об этом бесовском наущении и деянии.

Бывши бо единою скудости вь Ростовьстѣй области, и вьстаста два волъхва от Ярославьля, глаголюща, яко «Вѣ свѣмы, кто обилье держить».[410] И поидоста по Волзѣ, и кдѣ придучи в погость, ту же нарекаста лучьшия жены, глаголюща, яко «Си жито держать, а сии — медъ, а сии рыбы, а сии скору». И привожаху к нима сестры своя, и матери и жены своя. Она же вь мьчтѣ прорѣзавше за плечемь, вынимаста любо жито, любо рыбы, или вѣверицю, и убиваша <...> многы жены, имѣния ихъ имаша собѣ. И приидоста на Бѣлоозеро и бѣ у нею людий инѣхъ 300. В то же время приключися прити от Святослава дань емлющю Яневи, сыну Вышатину, и повѣдаша ему бѣлоозерьци, яко два кудесника избила многы жены по Волъзѣ и по Шькснѣ и пришла есть сѣмо. Янь же, испытавъ, чья еста смерда, и увѣдѣвъ, яко своего ему князя, пославь же кь нимь, иже около ею суть, и рече имъ: «Выдайте волъхва та сѣмо, яко смерда еста моего князя». Они же сего не послушаша. Янь же поиде самъ безъ оружья, и рѣша ему отроци его: «Не ходи безъ оружья, осоромять тя». Онь же повелѣ взяти оружье отрокомь, и бяста 12 отрока с нимь, и поиде к нимь кь лѣсу. Они же сташа, сполчившеся противу. Яневи же идущю с топорцемь, выступиша от нихъ трие мужи и придоша кь Яневи, рекуще ему: «Видя, идеши на смерть, не ходи». Оному же повелѣвшю бити я, кь прочим же поиде. Они же сунушася на ня, единъ грѣшися Яня топоромъ. Янь же, оборотя топоръ, и удари тыльемь, и повелѣ отрокомъ сѣщи я. Они же бѣжаша в лѣсъ, убиша же ту попа Янева. Янь же, вшедъ в горъдъ к бѣлоозерьчемь и рече имъ: «Аще не имете волъхву сею, и не иду от васъ за лѣто». Бѣлоозѣрьци же, шедше, и яша я и приведоша я к нему. И рече има: «Что ради погубисте толико человѣкъ?» Онима же рекшима, яко «Си держать гобину, да аще истрѣбивѣ, избьевѣ всихъ, и будеть обилье. Аще ли хощеши, то предъ тобою выемлевѣ жито, или рыбу, или ино». Янъ же рече: «Поистинѣ лжете: створилъ бо есть Богъ человѣка от земля, и съставленъ костьми и жилами от крови, и нѣсть в немь ничтоже и не вѣсть ничтоже, токмо Богъ единъ вѣсть». Она же рекоста: «Вѣ два вѣдаевѣ, како есть створенъ человѣкъ». Онъ же рече: «Како?» Она же рекоста: «Мывся Богъ в мовьници и вьспотився, отерься вѣхтемь, и свѣрже с небеси на землю. И распрѣся сотона сь Богомь, кому в немь створити человѣка. И створи дьявьлъ человѣка, а Богъ душю во нь вложи. Тѣмже, аще умреть человѣкь, в землю идеть, а душа кь Богу». Рече же има Янь: «Поистинѣ прельстилъ есть васъ дьяволъ. Которому Богу вѣруета?» Она же рекоста: «Антихръсту». Он же рече има: «То гдѣ есть?» Она же рекоста: «Сѣдить вь безднѣ». И рече има Янь: «То кий есть Богъ, сѣдя вь безднѣ? То есть бѣсъ, а Богь есть сѣдя на небесѣхъ и на престолѣ, славимъ от ангелъ, иже предъстоять ему со страхомъ, не могуще на нь зрѣти. А сий бо от ангелъ свѣрженъ бысть, егоже вы глаголете антихръста, за величание его, и свѣрженъ бысть с небеси и есть в безднѣ, якоже вы глаголета, ждя, егда придеть Богъ с небесѣ и, сего емь антихръста, свяжеть узами и посадить во огни вѣчнемь со слугами его и иже к нему вѣруеть. А вама же зде муку прияти от мене, а по смерти — тамо». Онѣма же рекшима: «Нама бози повѣдають, не можеши нама створити ничтоже». Онъ же рече има: «Лжють вама бози ваши». Она же рекоста: «Нама предстати предъ Святославомъ, а ты намъ не можеши створити ничтоже». Янь же повелѣ бити я и поторъгати брадѣ ею.[411] Сима же битыма, и брадѣ поторганѣ проскѣпомъ, рече има Янь: «Что вамъ бозѣ молвять?» Онѣма же рекьшима: «Стати намъ предъ Святославомъ». И повелѣ Янь вложити има рубля въ уста и привязати ко упругамъ, и пустити я предъ собою в лодии, а самъ по нихъ иде. И сташа на устьи Шекъсны, и рече има Янь: «Што вамъ молвять бози ваши?» Она же рекоста: «Сице намъ бози молвять: не быти нама живымъ от тебе». И рече има Янь: «То вамъ право молвять бозѣ ваши». Она же рекоста: «Аще насъ пустиши, много ти добра будеть, аще насъ погубиши, многу печаль приимеши и зло». Онъ же рече има: «Аще васъ отпущю, то зло ми будеть от Бога, аще ли васъ погублю, то мьзда ми будеть от Бога». И рече Янь к повозникомъ: «Ци кому васъ родинъ убьенъ от сею?» Они же рѣша: «Мнѣ мати, а другому сестра, иному родичь».[412] Онъ же рече имъ: «Мьстите своихъ». Они же, поимше я, избиша <...> и повѣсиша я на дрѣвѣ: отмѣстье приимша от Бога по правдѣ. Яневи же идущю домовь, вь другую нощь медвѣдь влѣзъ, угрызъ я и снѣде кудеснику. И тако погыбоста научениемь дьяволимь, инѣмь вѣдуща и гадающа, а своея пагубы не вѣдуща. Аще быста вѣдала, то не бы пришла на мѣсто се, идѣже ятома быти; аще ли ята быста, то почто глаголаста, яко «Не умрети нама», а оному мыслящю убити я? Но се есть бѣсовьское научение; бѣси бо не вѣдають мысли человѣчьскыя, но влагають помыслъ вь человѣка, а тайны не вѣдуща. Богъ же единъ вѣсть помышления человѣцьска, бѣси бо не вѣдають ничегоже, суть бо немощнии и худи взоромь.

Однажды во время неурожая в Ростовской области явились два волхва из Ярославля, говоря, что «мы знаем, кто урожай держит». И отправились они по Волге и куда ни придут в погост, тут же называли знатных женщин, говоря, что та жито удерживает, а та — мед, а та — рыбу, а та — меха. И приводили к ним сестер своих, матерей и жен своих. Волхвы же, мороча людей, прорезали за плечами и вынимали оттуда либо жито, либо рыбу, либо белку, и убивали многих женщин, а имущество их забирали себе. И пришли на Белоозеро, и было с ними людей триста. В это же время случилось Яню, сыну Вышатину, собирая дань, прийти от князя Святослава; поведали ему белозерцы, что два кудесника убили уже много женщин по Волге и по Шексне и пришли сюда. Янь же, расспросив, чьи они смерды, и узнав, что это смерды его князя, послал к тем людям, которые были около волхвов, и сказал им: «Выдайте мне волхвов, потому что смерды они мои и моего князя». Они же его не послушали. Янь же пошел сам без оружия, и сказали ему отроки его: «Не ходи без оружия, оскорбят тебя». Он же велел взять оружие отрокам, и с двенадцатью отроками пошел к ним к лесу. Они же изготовились против него. И вот, когда Янь пошел на них с топориком, выступили от них три мужа, подошли к Яню, говоря ему: «Видишь, что идешь на смерть, не ходи». Янь же приказал убить их и пошел к оставшимся. Они же кинулись на Яня, и один из них замахнулся на Яня топором. Янь же, оборотив топор, ударил того обухом и приказал отрокам рубить их. Они же бежали в лес и убили тут Янева попа. Янь же, войдя в город к белозерцам, сказал им: «Если не схватите этих волхвов, не уйду от вас весь год». Белозерцы же пошли, захватили их и привели к Яню. И спросил их: «Чего ради погубили столько людей?» Те же сказали, что «они удерживают урожай, и если истребим, перебьем их, будет изобилие; если же хочешь, мы перед тобою вынем жито, или рыбу, или что другое». Янь же сказал: «Поистине лжете вы: сотворил Бог человека из земли, составлен он из костей и жил кровяных, нет в нем больше ничего, и ничего он не знает, один только Бог знает». Они же сказали: «Мы двое знаем, как сотворен человек». Он же спросил: «Как?» Они же отвечали: «Бог мылся в бане и вспотел, отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. И заспорил сатана с Богом, кому из нее сотворить человека. И сотворил дьявол человека, а Бог душу в него вложил. Вот почему, если умрет человек, — в землю идет тело, а душа к Богу». Сказал им Янь: «Поистине прельстил вас дьявол: какому богу веруете?» Те же ответили: «Антихристу» Он же спросил их: «Где же он?» Они же сказали: «Сидит в бездне». Сказал им Янь: «Какой это Бог, коли сидит в бездне? Это бес, а Бог восседает на небесах, на престоле, славимый ангелами, которые предстоят ему со страхом и не могут на него взглянуть. Один из ангелов был свергнут — тот, кого вы называете антихристом; за высокомерие свое и низвергнут был с небес и теперь в бездне, как вы и говорите; ожидает он, когда сойдет с неба Бог и этого антихриста свяжет узами и посадит в бездну, схватив его, в огонь вечный вместе со слугами его и теми, кто в него верует. Вам же и здесь принять муку от меня, а после смерти — там». Те же сказали: «Говорят нам боги: не можешь нам сделать ничего!» Он же сказал им: «Лгут вам боги ваши». Они же ответили: «Суждено нам предстать перед Святославом, а ты не можешь ничего нам сделать». Янь же повелел бить их и повыдергивать им бороды. Когда их били и выдирали расщепом бороды, спросил их Янь: «Что же вам молвят боги?» Они же ответили: «Предстать нам перед Святославом». И повелел Янь вложить кляп в уста им и привязать их к мачте и пустил их перед собою в ладье, а сам пошел за ними. Остановились на устье Шексны, и сказал им Янь: «Что же вам теперь ваши боги молвят?» Они же сказали: «Так нам боги молвят: не быть нам живым от тебя». И сказал им Янь: «Вот это вам правду поведали боги ваши». Волхвы же ответили: «Если нас пустишь, много тебе добра будет; если же нас погубишь, много печали примешь и зла». Он же сказал им: «Если вас пущу, то возмездие мне будет от Бога, если же вас погублю, то будет мне от Бога награда». И сказал Янь гребцам: «У кого из вас кто из родни убит ими?» Они же ответили: «У меня мать, у того сестра, у иного дочь». Он же сказал им: «Мстите за своих». Они же, схватив, убили их и повесили на дубе: так отмщение получили они от Бога по справедливости! Когда же Янь отправился домой, то на другую же ночь медведь взобрался, загрыз и съел кудесников. И так погибли они по наущению дьявольскому, о других зная и им гадая, а своей гибели не предвидев. Если бы ведь знали, то не пришли бы на место это, где им суждено было быть схваченными; а когда были схвачены, то зачем говорили: «Не умереть нам», в то время когда Янь уже задумал убить их? Но это и есть бесовское наущение: бесы ведь не знают мыслей человека, а только влагают помыслы в человека, тайного не ведая. Бог один знает помыслы человеческие. Бесы же не знают ничего, ибо немощны они и безобразны видом.

Яко се скажемь о взорѣ ихъ и о омрачении их. В си бо времена и в сѣ лѣта приключися нѣкоему новгородьцю прити в чюдь. И приде кудесьнику, хотя волъхвования от него. Онъ же по обычаю своему нача призывати бѣсы вь храмину свою. Новгородцю же сѣдящю на порозѣ тоя храмины вь сторонѣ, кудесникъ лежаше оцѣпъ, и шибе имъ бѣсъ. Кудесникъ же, вьставъ, рече новгородцю: «Бози наши не смѣють внити, нѣчто имаши на собѣ, егоже бояться». Онъ же помяну кресть на собѣ и, отъшедъ, повѣси кромѣ храмины тоя. Онъ же нача изнова призывати бѣсы. Бѣси же, метавше имъ, повѣдаша, что ради пришелъ есть. По сем же нача просити его: «Что ради бояться его, егоже носимъ на собѣ — крестъ?» Онъ же рече: «То есть знамение небеснаго Бога, егоже наши бози бояться». Онъ же рече: «То каци суть бози ваши, кде живуть?». Онъ же рече: «Бози наши живуть вь безднахъ. Суть же образомъ черни, крилати, хвостъ имущи; вьсходять же и подъ небо, слушающе вашихъ боговъ. Ваши бози на небесѣ суть. Аще кто умреть от вашихъ людий, то возносимь есть на небо, аще ли от нашихъ умираеть, но носимъ есть к нашимъ богомъ вь бездну». Якоже грѣшници вь адѣ суть, ждуще мукы вѣчныя, а правѣдници вь небеснемь <...> жилищи вьдворяються съ ангелы.

Вот и еще расскажем о виде их и о наваждениях их. В то же время, в те же годы, случилось некоему новгородцу прийти в землю Чудскую. И пришел к кудеснику, прося волхвования его. Тот же по обычаю своему начал призывать бесов в дом свой. Новгородец же сидел на пороге того дома, а кудесник лежал в оцепенении, и ударил им бес. И, встав, сказал кудесник новгородцу: «Боги не смеют прийти, — имеешь на себе нечто, чего они боятся». Тот же вспомнил, что на нем крест, и, отойдя, повесил его вне дома того. Кудесник же начал вновь призывать бесов. Бесы же, тряся его, поведали то, ради чего пришел новгородец. Затем новгородец стал спрашивать кудесника: «Чего ради бесы боятся того, чей крест на себе мы носим?» Он же сказал: «Это знамение небесного Бога, которого наши боги боятся». Новгородец же сказал: «А каковы боги ваши, где живут?» Кудесник же сказал: «Боги наши живут в безднах. Обличьем они черны, крылаты, имеют хвосты; взбираются же и под небо послушать ваших богов. Ваши ведь боги на небесах. Если кто умрет из ваших людей, то его возносят на небо, если же кто из наших умирает, его несут к нашим богам в бездну». Так ведь и есть: грешники в аду пребывают, ожидая муки вечной, а праведники в небесном жилище водворяются с ангелами.

Сица ти есть бѣсовьская сила, и лѣпота и немощь. Тѣмьже и прельщають человѣкы, велящи имъ глаголати видѣнья, являющеся имъ, несвѣршенным вѣрою являющеся вь снѣ, инѣмь вь мѣчтѣ, и тако волъхвують научениемь дьяволимъ. Паче же женами бѣсовьская волъхвованиия бывають: исконѣ бо бѣсъ жену прельсти, жена же — мужа, тако в си роди много волъхвують жены чародѣйствомь, и отравою, инѣми бесовьскыми козньми, Но и мужи прельщени бывають от бѣсовъ невѣрнии. Яко и се вь первый родъ при апостолѣхъ бо бысть Симонъ волъхвъ, иже вълъшествомъ творяше, повелѣ псомь человѣчьскы глаголати и самъ премѣняшеться ово старъ, ово молодъ, ово ли иного пременяше въ иного образъ в мечтаньи.[413] Сице творяшеть Аньний, Замврий, волъшвеньемь чюдеса творяшеть противу Моисѣеви, но въскорѣ не возмогоста. Но и Кунопъ творяшеть мьчтаниемь бѣсовьскымъ, яко и по водамъ ходити, и ина мѣчтания творяше, бѣсомъ льстимь, на пагубу собѣ и инѣмь.[414]

Такова-то бесовская сила, и обличие их, и слабость. Тем-то они и прельщают людей, что велят им рассказывать видения, являющиеся им, нетвердым в вере, одним во сне, а другим в наваждении, и так волхвуют по наущению дьявольскому. Больше же всего через жен бесовские волхвования бывают, ибо искони бес женщину прельстил, она же мужчину, потому и в наши дни много волхвуют женщины чародейством, и отравою, и иными бесовскими кознями. Но и мужчины, нестойкие в вере, бывают прельщаемы бесами, как это было в прежние времена. При апостолах ведь был Симон волхв, который заставлял волшебством собак говорить по-человечески и сам оборачивался то старым, то молодым или кого-нибудь превращал в иной образ, в мечтании. Так творили Анний и Мамврий: они волхвованием чудеса творили, противоборствуя Моисею, но вскоре уже ничего не могли сделать, равное ему; так и Куноп напускал наваждение бесовское, будто по водам ходит, и иные наваждения делал, бесом прельщаем, на погибель себе и другим.

Сице бысть волъхвъ вьсталъ при Глѣбѣ в Новѣгородѣ; глаголашеть бо людемь и творяшеть бо ся аки богъмъ, и многы прельсти, мало не весь городъ, глаголаше бо, яко «Все ведаю», хуля вѣру крестьяньскую, глаголашеть бо, яко «Преиду по Волъхову предъ всими». И бысть мятежь в городѣ, и вси яша ему вѣру и хотя побѣдити епископа. Епископъ же, вземь крестъ и оболкъся в ризы, ста, рекъ: «Иже хощеть вѣру яти волъхву, да за нь идеть, аще ли вѣруеть кто кресту, да идеть к нему». И раздѣлишася надвое: князь бо Глѣбъ и дружина его сташа у епископа, а людье вси идоша за волъхва. И бысть мятежь великъ вельми. Глѣбъ же, возма топоръ подъ скутъ, и приде к волъхву и рече ему: «То веси ли, что утрѣ хощеть быти, что ли до вечера?» Онъ же рече: «Все вѣдаю». И рече Глѣбъ: «То вѣси ли, что ти хощеть днесь быти?» Онъ же рече: «Чюдеса велика створю». Глѣбъ же, выня топоръ, и ростя ̀и, и паде мертвъ, и людие разиидошася. Он же погибе тѣломъ и душею предався дьяволу.

Такой волхв объявился при Глебе в Новгороде; говорил людям, представляя себя богом, и многих обманул, чуть ли не весь город, говорил ведь: «Все знаю», хуля веру христианскую, уверял: «Перейду по Волхову перед всеми». И была смута в городе, и все поверили ему, и хотели погубить епископа. Епископ же взял крест в руки и надел облачение, встал и сказал, что кто хочет верить волхву, пусть идет за ним, кто же верует кресту, пусть к нему идет. И разделились люди надвое: князь Глеб и дружина его стали около епископа, а люди все пошли к волхву. И началась смута великая между ними. Глеб же взял топор под плащ, подошел к волхву и спросил: «Знаешь ли, что завтра случится и что сегодня до вечера?» Тот ответил: «Знаю все». И сказал Глеб: «А знаешь ли, что будет с тобою сегодня?» Он же ответил: «Чудеса великие сотворю». Глеб же, вынув топор, разрубил волхва, и пал он мертв, и люди разошлись. Так погиб он телом, а душою предался дьяволу.

В лѣто 6580. Принесоша святая страстотерпца Бориса и Глѣба. Совокупившеся Ярославличи — Изяславь, Святъславъ и Всеволодъ, митрополитъ же бѣ тогда Георгий, епископъ Петръ Переяславьскый, Михаилъ Юрьевьскый, Федосий же игуменъ Печерьскый, Софроний же святаго Михаила игуменъ, Герьманъ святаго Спаса игуменъ и Никола, игумень Переяславьский,[415] и прочии игумени вси, створивше праздникъ свѣтелъ и преложиша я в новую церковь, юже здѣла Изяславъ, яже стоить и <...> нынѣ. Вземше бо первое Бориса в деревяний ракѣ Изяславъ, и Святославъ и Всеволодъ, вземше на плещи своя и понесоша и, предъидущимъ черноризьцемъ, свѣща держаще в рукахъ, и по нихъ дьякони с кандилы, и по семь прозвутери, и по нихъ епископи с митрополитомъ, и по нихъ с ракою идяхуть. И принесъше ̀и в новую церковь, отверзоша раку, исполнися церкви благоухания, вонѣ благы; видивше се, прославиша Бога. И митрополита ужасъ обииде, бяше бо не твердо вѣруя к нима; и падъ ниць, прося прощения. И цѣловавше мощи его, вложиша и в раку камену. По сем же вземше Глѣба в рацѣ камени, и вьставиша ̀и на сани и, емше за вужа, везоша ̀и. Яко быша вь двѣрехъ, ста рака, не поидущи. И повелѣша народу звати: «Господи помилуй», и повезоша. И положиша я мѣсяца мая вь 20.[416] И отпѣвше литургию, обѣдаша братья си вся накупь, когождо с бояры своими и с любовью великою. Бѣ бо тогда держа Вышегородъ Чюдинъ, а церковь Лазорь. И по семь разиидошася вьсвояси.

В год 6580 (1072). Перенесли святых страстотерпцев Бориса и Глеба. Собрались Ярославичи — Изяслав, Святослав и Всеволод, митрополит же тогда был Георгий, епископ Петр Переяславский, Михаил Юрьевский, Феодосий игумен Печерский, Софроний игумен монастыря святого Михаила, Герман игумен святого Спаса, Никола игумен Переяславского монастыря и прочие игумены, — и устроили светлый праздник, и переложили тела в новую церковь, построенную Изяславом, что стоит и поныне. И сначала Изяслав, Святослав и Всеволод взяли Бориса в деревянном гробу и, возложив гроб на плечи свои, понесли, черноризцы же шли впереди, держа свечи в руках, а за ним дьяконы с кадилами, а затем пресвитеры, за ними епископы с митрополитом; за ними же шли с гробом. И, принеся его в новую церковь, открыли гроб, и наполнилась церковь благоуханием, запахом чудным; видевшие же это прославили Бога. И митрополита объял ужас, ибо не твердо верил он в них <Бориса и Глеба>; и пал ниц, прося прощения. Поцеловав мощи Борисовы, уложили их в гроб каменный. После того, взяв Глеба в каменном гробу, поставили на сани и, взявшись за веревки, повезли его. Когда были уже в дверях, остановился гроб и не шел дальше. И повелели народу взывать: «Господи, помилуй», и повезли его. И положили их месяца мая в 20-й день. И, отпев литургию, обедали братья сообща, каждый с боярами своими, в любви великой. И управлял тогда Вышгородом Чудин, а церковью Лазарь. Потом же разошлись восвояси.

В лѣто 6581. Вьздвиже дьяволъ котору вь братьи сей Ярославличихъ. И бывши распре межи ими, быста сь себе Святославъ со Всеволодомъ на Изяслава. И изииде Изяславъ ись Кыева. Святослав же и Всеволодъ внидоста в Кыевъ мѣсяца марта вь 22 и сѣдоста на столѣ на Берестовомъ, преступивша заповѣдь отню. Святослав же бѣ начало выгнанию братню, желая болшая власти, Всеволода бо прельсти и глаголя, яко «Изяславь сватается сь Всеславомъ, мысля на наю; да аще его не варивѣ, имать насъ прогнати». И тако взостри Всеволода на Изяслава. Изяслав же иде в Ляхы со имѣниемь многимъ и сь женою, уповая богатьствомъ многымь, глаголя, яко «Симь налѣзу воя». Еже взяша у него ляхове, показаша ему путь от себе. А Святославъ сѣде в Кыевѣ, прогнавъ брата своего, преступивъ заповѣдь отьню, паче же и Божию. Великъ бо есть грѣхъ преступати заповѣдь отца своего: ибо исперва преступиша сынове Хамовѣ на землю Сифову, по 400 лѣт отмьщение прияша от Бога; от племени бо Сифова суть еврѣи, иже избиша хананейско племя, вьсприяша свой жребий и свою землю.[417] И пакы преступи заповѣдь Исавъ[418] отца своего и прия убийство; не добро есть преступати придѣла чюжаго.

В год 6581 (1073). Возбудил дьявол распрю в братии этой — в Ярославичах. И были в той распре Святослав со Всеволодом заодно против Изяслава. Покинул Изяслав Киев, Святослав же и Всеволод вошли в Киев месяца марта 22-го и сели на столе в Берестовом, преступив отцовское завещание. Святослав же был виновником изгнания брата, так как стремился к еще большей власти; Всеволода же он прельстил, говоря, что «Изяслав сговорился со Всеславом, замышляя против нас; и если его не опередим, то нас прогонит». И так восстановил Всеволода против Изяслава. Изяслав же ушел в Польшу со многими ценностями и с женой, рассчитывая на богатство, говоря, что «этим найду воинов». Все это поляки отняли у него и выгнали его. А Святослав сел в Киеве, прогнав брата своего, преступив заповедь отца, а больше всего Божью. Велик ведь грех — преступать заповедь отца своего: ибо в древности покусились сыновья Хамовы на землю Сифову, а через четыреста лет отмщение приняли от Бога; от племени ведь Сифова пошли евреи, которые, избив хананейское племя, вернули себе свою часть и свою землю. Затем преступил Исав заповедь отца своего и был убит, не к добру ведь вступать в предел чужой!

Того же лѣта основана бысть церковь Печерьская Святославомъ княземь, сыномь Ярославлимь, игуменомъ Федосьемь, епископомъ Михаиломъ, митрополиту Георгиеви тогда сущю вь Грѣцѣхъ, а Святославу в Кыевѣ сѣдящю.

В этот же год основана была церковь Печерская князем Святославом, сыном Ярославовым, игуменом Феодосием и епископом Михаилом, а митрополит Георгий был тогда в земле Греческой, Святослав же в Киеве сидел.

В лѣто 6582. Федоси, игуменъ Печерьскый, преставися. Скажемь о успении его мало. Федосий бо обычай имяше, приходящю бо постьному времени, в недѣлю масленую,[419] вечеръ, бо по обычаю целовавъ братью и поучивъ ихъ, како проводити постьное время, вь молитвахъ нощьных и дневныхъ, и блюстися от помыслъ скверныхъ, и от бѣсовьскаго насѣянья. «Бѣси бо, — рече, — всѣвають черноризьцемь помышлениа, похотѣния лукава, вжагающе имъ помыслы, тѣмьже врежаеми бывають имъ молитвы. Да приходящая таковыя мысли вьзбраняти <...> знамениемь крестнымь, глаголюще сице: “Господи Иисусе Христе, Боже нашь, помилуй насъ, аминъ”. И к симъ вьздержание имѣти от многаго брашна; въ ѣденьи бо мьнозѣ и вь питьи безмернѣ вьзрастають помысли лукавии, помысломъ же вьзьрастьшимь стваряеться грѣхъ». «Тѣмже, — рече, — противитися бѣсовьскому дѣйству и пронырьству ихъ, и блюстися от лѣности и от многаго сна, и бодру быти на пѣние церковьное, и на предания отецьская и на почитания книжная. Паче же имѣти во устѣхъ псаломъ Давидовъ подабаеть черноризьцемь — симь бо прогонити бѣсовьское уныние. Паче же всего имѣти любовь в себе к мѣншимь и кь старѣйшимъ покорение и послушание, <...> старѣйшимь же <...> кь мѣншимь любовь и наказание. Образъ бывати собою вьздержаниемь и бдѣньемь, и хожениемь смиренымь, и тако наказывати и мѣньшая, утѣшивати я, и тако проводити постъ». Глаголашеть бо сице, яко «Богъ далъ есть намъ сию 40 дний на очищение души; се бо есть десятина, от лѣта даема Богу: дний бо есть от года до года 300 и 60 и 5 дний, и от сихъ дний десятый день вьздаяти Богу — десятину, еже есть постъ си четырѣдесятный, в ня же дни очистившися душа, празнуеть свѣтло вьскресение Господне, веселящеся о Бозѣ. Постьное бо время очищаеть убо умъ человѣку. Пощение бо исперва проображено бысть: Адаму не вкусити от древа единого; пости бо ся Моисѣй дний 40, сподоби бо ся прияти законъ на горѣ Синайстѣй и вѣдѣвъ славу Божию; постомъ Самуила мати роди; постивьшеся ниневгитянѣ гнѣва Божия избыша; постився, Данилъ видѣнья сподобися великаго; постився Илья акы на небо взятъ бысть и в пищю породную; постившеся трие отроци угасиша силу огненую; постивься Господь дний 40, намъ показа постное время».[420] Постомъ апостоли искорениша бѣсовьское учение; постомъ явишася отци наши акы свѣтила в мирѣ и сияють и по смерти, показавше труды великыя и вьздьрьжания, яко сей великий Антоний, и Евьфимий, и Сава[421] и прочии отци, ихже и мы поревнуемь, братье». Сице поучивъ братью и цѣловавъ вся по имени, и тако изиидяше из манастыря, возмя мало коврижекъ. И вшедъ в пещеру, и затворяше двери пещеры и засыпаше пьрьстью, и не глаголаше никомуже. Аще ли будяше нужное орудье, то оконцемь мало бѣсѣдоваше в суботу или в недѣлю, а по иныи дни пребываше в постѣ и вь молитвѣ, и вьздержашеся крѣпко. И прихожаше в манастырь в пятокъ на канунъ Лазоревъ,[422] в сий бо день кончаеться постъ 40-ный, начинаеться от перваго понедѣлника наставшии Федоровѣ недѣлѣ,[423] кончаеть же ся в пятокъ Лазоревъ; а Страстная недѣля[424] уставлена есть поститися страсти ради Господня.

В год 6582 (1074). Феодосии игумен Печерский преставился. Скажем же о кончине его вкратце. Феодосии имел обычай с наступлением поста, в воскресенье на Масленой неделе вечером, по обычаю прощаясь со всей братией, поучать ее, как проводить время поста: в молитвах ночных и дневных, блюсти себя от помыслов скверных, от бесовского соблазна. «Бесы ведь, — говорил, — внушают черноризцам дурные помыслы, мысли лукавые, разжигая в них желания, и тем нарушены бывают их молитвы; когда приходят такие мысли, следует отгонять их знамением крестным, говоря так: “Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, аминь”. И еще надо воздерживаться от обильной пищи, ибо от многоядения и пития безмерного возрастают помыслы лукавые, от возросших же помыслов случается грех». «Поэтому, — говорил он, — противьтесь делам бесовским и хитрости их, остерегайтесь лености и многого сна, бодрствуйте для церковного пения и для усвоения предания отеческого и чтения книжного; больше же всего подобает черноризцам иметь на устах псалмы Давидовы и ими прогонять бесовское уныние, а всего более хранить в себе любовь ко всем меньшим и к старшим покорность и послушание, старшим же к меньшим проявлять любовь, и наставлять их, и давать собою пример воздержания, бдения и смиренного хождения; так учить меньших и утешать их и так проводить пост». «Ибо, — говорил он, — Бог дал нам эти сорок дней для очищения души; это ведь десятина, даваемая нами от года Богу: дней в году триста и шестьдесят и пять, а от этих дней отдавать Богу десятый день как десятину — это и есть пост сорокадневный, и, в эти дни очистившись, душа празднует светло день воскресения Господня, в радости о Боге. Ибо постное время очищает ум человека. Пост ведь искони имел свой прообраз: Адам в первые времена не вкушал плодов от запретного древа; пропостившись сорок дней, Моисей сподобился получить закон на горе Синайской и видел славу Божию; постясь, Самуила мать родила; постившись, ниневитяне от гнева Божия избавились; постясь, Даниил великого виденья сподобился; постясь, Илья как бы на небо взят был в благодать райскую; постясь, трое отроков угасили силу огненную; постился и Господь сорок дней, показав нам время поста; постом апостолы искоренили бесовское учение; благодаря посту явились отцы наши в мире как светила, что сияют и по смерти, дав пример трудов великих и воздержания, как и тот великий Антоний, или Евфимий, или Савва и прочие отцы, примеру которых мы последуем, братия». И так поучив братию, Феодосии прощался с каждым поименно и потом уходил из монастыря, взяв немного хлебцев, и, войдя в пещеру, затворял двери в пещере и засыпал их землею и не говорил ни с кем; когда же бывало к нему какое-нибудь необходимое дело, то через оконце малое беседовал он в субботу или в воскресенье, а в остальные дни пребывал в посте и молитвах, в строгом воздержании. И снова приходил в монастырь в пятницу, в канун Лазарева дня, ибо в этот день кончается пост сорокадневный, начинающийся с первого понедельника Федоровой недели, кончается же пост в пятницу Лазареву; а в Страстную неделю установлено поститься в память страданий Господних.

Федосьеви же пришедшю по обычаю, цѣлова братью и празнова сь ними недѣлю Цвѣтную,[425] и дошедъ великаго дни Вьскресениа, по обычаю празновавъ свѣтло, впаде в болезнь. И разболѣвшюся ему и болѣвшю ему дний 5, по семь, бывшу вечеру, и повелѣ изьнести ся на дворъ. Братья же, вземше ̀и на санехъ, и поставиша ̀и прямо церкви. Онъ же повелѣ братью собрати всю. Братья же удариша в било, и собравшеся вси. Онъ же рече имъ: «Братье моя, и отци мои, и чада моя! Се азъ отхожю от васъ, якоже яви ми Господь в постьное время, в пещерѣ ми сущю, изыити от свѣта сего. Вы же кого хощете игуменомь поставити себѣ; да и азъ благословение подалъ быхъ ему?» Они же рекоша ему: «Ты еси отець намъ всѣмъ, да его же изволиши самъ, то намъ будеть отець и игуменъ, и послушаемь его, яко и тебе». Отець же нашь Федосий рече: «Шедше кромѣ мене, наречете, егоже хощете, кромѣ двою брату, Николы и Игната; вь прочихъ кого хощете, от старѣйшихъ даже и до меншихъ». Они же, послушавъше его, отступивше мало кь церкви, сдумавьше, и послаша два брата, глаголюще сице: «Егоже изволить Богъ и твоя честная молитва, егоже тобѣ любо, того нарци». Федосий же рече имъ: «Да аще от мене хощете игумена прияти, то азъ створю вамъ, но не по своему изволению, но по Божию строенью». И нарече имъ Якова прозвутера. Братьи же нелюбо бысть, глаголюще, яко «Не здѣ есть постригълъся»; бѣ бо Ияковъ пришелъ сь Летьца с братомъ своимъ Павломъ. И начаша братья просити Стефана деместника,[426] суща тогда ученика Федосьева, глаголюще, яко «Се сь есть вьздраслъ подъ рукою твоею и <...> тебе послужилъ есть, сего нынѣ вдай». Рече же имъ Федосий: «Се азъ по Божию повелению нареклъ бѣхъ вам Якова; се же вы своею волею створити хощете». И послушавъ ихъ, и предасть имъ Стефана, да будеть имъ игуменъ. И благослови Стефана и рече ему: «Чадо! Се предаю ти манастырь, блюди с опасением его, якоже устроихъ и вь службахъ, то держи. Преданья манастырьская и устава не измѣняй, но твори вся по закону и по чину манастырьскому». И по семь вземше ̀и братья, и несоша ̀и в кѣлью и положиша ̀и на одрѣ. И шестому дни наставшю, и болну сущю велми, приде к нему Святославъ сь сыномъ своимъ Глѣбомъ. И сѣдящима има у него, рече ему Федосий: «Се отхожю свѣта сего и се предаю ти манастырь на сблюденье, еда будеть что смятение в немь. Се поручаю Стефану игуменьство, не давай его въ обиду». И князь, цѣловавъ его, и обѣщася пещися манастыремь, и отиде от него. Семому же дни пришедшю, изнемогающю Федосьеви, и призва Стефана и братью и нача имъ глаголати сице: «Аще по моемь отшествии свѣта сего, аще буду Богу угодилъ, и приялъ мя будеть Богъ, то по моемь отшествии манастырь ся начнеть строити и прибывати в немь, то вѣжьте, яко приялъ мя есть Богъ. Аще ли по моемь животѣ оскудѣвати начнетьь манастырь <...> черноризьци, потребами манастырьскыми, то вѣдуще будете, яко не угодилъ буду Богу». И се ему глаголющю, плакахуся братья, глаголюще: «Отче! Моли за ны Господа; вѣмы бо, яко Богъ труда твоего не презрѣ». И прѣсѣдѣша братья у него ту нощь всю, и наставшю дни осмому, вь вторую суботу по Пасцѣ вь 2 час дни, и предасть душю в руцѣ Божии мѣсяца мая вь 3 день, индикта вь 11 лѣто. И плакашася по немь братья. Бѣ же Федосий заповѣдалъ братьи положити ся в пещерѣ, идѣже показа труды многы, и рекъ сице: «В нощи похраните тѣло мое», якоже и створиша. Вечеру бо приспѣвшю, вся братья вземше тѣло его и положиша ̀и в пещерѣ, проводивьше сь пѣсньми, и сь свѣщами, честьно, на хвалу Господу нашему Иисусу Христу.

И в этот раз Феодосии же, вернувшись, по обычаю приветствовал братию и праздновал с ними Цветное воскресенье, когда же пришел день Воскресения, по обычаю отпраздновав его светло, впал в болезнь. Разболевшись и проболев дней пять, как-то вечером приказал он вынести себя на двор; братия же, положив его на сани, поставила их против церкви. Он же приказал созвать братию всю, братья же ударили в било, и собрались все. Он же сказал им: «Братия моя, и отцы мои, и дети мои! Вот я отхожу от вас, как это открыл мне Господь во время поста, когда я был в пещере, что отойти мне от света сего. Вы же кого хотите игуменом иметь у себя? Я бы подал ему благословение». Они же сказали ему: «Ты нам всем отец, и кого пожелаешь сам, тот нам и будет отец и игумен, и будем слушаться его, как и тебя». Отец же наш Феодосии сказал: «Отойдите от меня и назовите, кого хотите, кроме двух братьев, Николы и Игната; из прочих же — кого захотите, от старейших и до меньших». Они, послушав его, отошли немного к церкви и, посовещавшись, послали к нему двух братьев сказать так: «Кого захочет Бог и твоя честная молитва, кого тебе любо, того и назови». Феодосии же сказал им: «Если уж от меня хотите игумена принять, то я поступлю не по своей воле, а по божественному промыслу». И назвал им Иакова пресвитера. Братии же это не любо было, говорили, что «не здесь пострижен». Ибо Иаков пришел с Альты, вместе с братом своим Павлом. И стала братия просить Стефана доместика, бывшего тогда учеником Феодосия, говоря, что «тот вырос под рукой твоей и у тебя послужил, его нам и назначь». Сказал же им Феодосии: «Вот я по Божию повелению назвал вам Иакова, а вы на своей воле настаиваете». Однако послушал их, дал им Стефана, да будет им игуменом. И благословил Стефана, и сказал ему: «Чадо, вот поручаю тебе монастырь, блюди его бережно, и как я уставил службы, так и держи. Преданий монастырских и устава не изменяй, но твори все по закону и по чину монастырскому». И после того взяли его братья, отнесли в келью и положили на постели. И когда настал шестой день и ему было уже очень плохо, пришел к нему князь Святослав с сыном своим Глебом, и когда они сели у него, сказал ему Феодосии: «Вот, отхожу от света сего и поручаю монастырь тебе на попечение, если будет в нем какое-нибудь смятение. И поручаю игуменство Стефану, не дай его в обиду». Князь же простился с ним и обещал заботиться о монастыре, и ушел. Когда же настал седьмой день, Феодосии, уже изнемогая, призвал Стефана и братию и стал говорить им так: «Если после того, как я покину свет этот, буду я Богу угоден и примет меня Бог, то монастырь этот начнет устраиваться и пополняться; так и знайте, что принял меня Бог. Если же после моей смерти оскудевать начнет монастырь черноризцами и монастырскими запасами, то знайте, что не угодил я Богу». И когда он говорил это, плакали братья и говорили: «Отче! Молись за нас Богу, ибо знаем, что Бог трудов твоих не презрит». И просидела братия у него всю ту ночь, и когда настал день восьмой, во вторую субботу по Пасхе, во втором часу дня, отдал душу в руки Божьи, месяца мая 3-го, индикта в 11-й год. Плакала по нем братия. Феодосии же завещал братии положить себя в пещере, где явил подвиги многие, сказав так: «Ночью похороните тело мое», как и сделали. Когда наступил вечер, братья взяли тело его и положили его в пещере, проводив с песнопениями, со свечами, достойно, на хвалу Богу нашему Иисусу Христу.

Стефану же предержащю манастырь и блаженое стадо, яже бѣ совокупилъ Феодосий...[427] Таки черноризьци, аки свѣтила в Руськой земли сияху: ово бо бяху постьници, овии же на бдѣние, овии же на кланяние коленьное, овии на пощение чересъ день и чересъ два дни, овии же ядяху хлѣбъ с водою, инии же зелье варено, и друзии сыро. В любви пребывающе, мѣншии покоряющеся старѣйшимъ, не смѣюще пред ними глаголати, но все с покорениемь и с послушаниемь великомъ. И тако же и старѣйшии имяху любовь к меншимъ, наказаху и утѣшающе аки чада вьзлюбленая. Аще который братъ впадеть в кое любо согрѣшение, и утѣшаху ̀и, и епитемью[428] единого брата раздѣляху 3-е или 4 за великую любовь. Такова бо бяше любовь в братьи той и вьздержание велико. Аще братъ етеръ вънъ идяше изь манастыря, и вся братья имяху о томъ печаль велику и посылають по нь, приводяху брата кь манастырю и, шедше, вси покланяхуся игумену, и умолять игумена и приимаху в манастырь брата с радостью. Таци бо бѣша любовници, и вьздѣрьжници. От нихъ же намѣню нѣколико мужь чюдьныхъ.

Когда же Стефан правил монастырем и блаженным стадом, собранным Феодосием... Такие чернецы как светила в Русской земле сияли: ибо одни были постники крепкие, другие же крепки на бдение, третьи — на преклонение коленное, четвертые — на пощение, через день и через два дня, иные же ели только хлеб с водой, иные же овощи вареные, другие — сырые. В любви пребывая, младшие покорялись старшим и не смели при них говорить, но всегда вели себя с покорностью и с послушанием великим. Также и старшие любовь имели к младшим, поучали их, утешая, как детей возлюбленных. Если кто-нибудь из братьев в какой-либо грех впадал, его утешали, а епитимью, наложенную на одного, разделяли между собой трое или четверо, из великой любви. Таковы были любовь и воздержание великое в братии той. Если брат какой-нибудь покидал монастырь, вся братия бывала этим сильно опечалена, посылали за ним, приводили его в монастырь, шли всей братией кланяться игумену, и молили игумена, и принимали брата в монастырь с радостью. Вот какие это были люди, полные любви, воздержники и постники; из них я назову несколько чудных мужей.

Первый Дѣмьань прозвутерь, бяше постьникъ и вьздерьжьник, яко развѣе хлѣба и воды ясти ему до смерти своей. Аще бо коли кто принесяше дѣтищь боленъ, кацимъ любо недугомъ одерьжимъ, приношаху в манастырь, или свѣршенъ человѣкъ, кацимъ любо недугомъ одръжим, прихожаше в манастырь кь блаженому Федосьеви, и повелѣваше сему Дѣмьяну молитву творити над болящимъ. И абье творяше молитву и масломъ святымъ помазаше, и абье исцѣлѣваху приходящии к нему. Единою же ему разболѣвшюся, и конѣць прияти лежащю ему в болести, и приде к нему ангелъ вь образѣ Федосьевѣ, даруя ему царство небесное за труды его. По семь же приде Федосий съ братьею, и сѣдоша у него, оному же изнемогающю, вьзрѣвъ на игумена и рече: «Не забывай, игумене, еже ми еси ночесь обѣщалъ». И разумѣ Федосий великий, яко видѣние видѣ, и рече ему: «Брате Дѣмьяне! Еже ти есмь обѣщалъ, то ти буди». Онь же смѣживъ очи и предасть духъ в руцѣ Божии. Игумен же и братья похоронивше тѣло его.

Первый среди них, Демьян пресвитер, был такой постник и воздержник, что, кроме хлеба и воды, ничего не ел до смерти своей. Если кто когда приносил в монастырь больного ребенка, каким недугом одержимого, или взрослый человек, каким-либо недугом одержимый, приходил в монастырь к блаженному Феодосию, тогда приказывал он этому Демьяну молитву сотворить над больным, и тотчас же творил молитву и елеем мазал, и тут же выздоравливали приходящие к нему. Когда же он разболелся и лежал при смерти в немощи, пришел ангел к нему в образе Феодосия, даруя ему царствие небесное за труды его. Затем пришел Феодосии с братиею, и сели около него; он же, изнемогая, взглянув на игумена, сказал: «Не забывай, игумен, что мне обещал». И понял великий Феодосии, что тот видел видение, и сказал ему: «Брат Демьян, что я обещал, то тебе будет». Тот же, смежив очи, предал дух в руки Божий. Игумен же и братия похоронили тело его.

Тако же и другый братъ, именемъ Еремѣй, иже помняше крещение земли Руськой. Сему даръ данъ от Бога: проповѣдаше, провидѣ будущая. И аще кого видяше в помышлении, обличаше втайнѣ и наказаше блюстися от дьявола. Аще который братъ мысляше изыити из манастыря, узряше и, пришедъ к нему, и обличаше мысль его и утѣшаше брата. И аще кому речаше, любо добро, любо зло, сбывашеться старцево слово.

Был также другой брат, именем Еремия, который помнил крещение земли Русской. Ему был дар дарован от Бога: предсказывал будущее и если видел, что у кого-нибудь нечистые помыслы, то обличал его втайне и учил, как уберечься от дьявола. Если кто-нибудь из братьев замышлял уйти из монастыря, то, увидя его и придя к нему, обличал замысел его и утешал брата. Если же он кому предрекал что, хорошее или дурное, сбывалось слово старца.

Бѣ же и другий братъ, именемь Матфѣй, той бѣ прозорливъ. Единою ему стоящю вь церкви на мѣстѣ своемь, и вьзведе очи свои, и позрѣ по братьи, иже стоять, поюще, по обѣими сторонама, и видѣ обьходяща бѣса вь образѣ ляха в лудѣ, носяща вь приполѣ цтвѣтокъ, еже глаголеться лѣпокъ. И обьходя подлѣ братью, взимая из лона цьвѣтокъ и вѣржаше на кого любо. Аще прилпяше кьму цтвѣтокъ поющих от братья, и тъ, мало стоявъ и раслабевъ умомъ, вину створивъ каку любо, исходяше изь церкви, и шедъ в кѣлью и спаше, и не възвратяшеся вь церковь до отпѣтья. Аще ли верже на другаго, и не прилпяше к нему цтвѣтокъ, стояше бо крѣпко вь пѣньи, дондеже отпояху утренюю, и тогда идяше в кѣлью свою. И се видя, старѣць повѣда братьи своей. И пакы же сий старѣць виде се: по обычаю бо сему старцю отстоявшю утренюю, братьи отпѣвши заутрѣнюю, предъ зорями идоша по кѣльямь своимъ, сий же старѣць послѣди исхожаше ись церкви. Идущю же ему единою, и сѣде, почивая, подъ биломъ, бѣ бо кѣлья его подале церкви, и види се, акы толпа поиде от врать. И вьзведе очи свои, видѣ единого сѣдяіда на свиньи, а другыя текуща около его. И рече имь старѣць: «Камо идете?» И рече бѣсъ, сѣдя на свиньи: «По Михаля по Толбоковича». Старѣць знаменася крестьнымъ знаменьемь и приде в кѣлью свою. И бысть свѣт, и разумѣ старѣць и рече кѣлѣйнику: «Иди, вьспроси, есть ли Михаль в кельи?» И рѣша ему, яко «Выскочилъ есть чресъ столпъе по заутрени». И повѣда старѣць видѣние се игумену и всей братьи. При семь бо старьци Федосий преставилъся, и бысть Стефанъ игуменъ, и по Стефани Никонъ,[429] и сему старцю и еще сущю. Единою ему стоящю на заутрѣнии, вьзведе очи, хотя видити игумена Никона, и видѣ осла, стояща на игумени мѣстѣ, и разумѣ, яко не вьсталъ есть игуменъ. Тако же ина многа видѣния провидяше старѣць сь, и почи вь старости добрѣ в манастырѣ семь.

Был же и другой старец, именем Матвей: был он прозорлив. Однажды, когда он стоял в церкви на месте своем, поднял глаза, обвел ими братию, которая стояла и пела по обеим сторонам на клиросе, и увидел обходившего их беса, в образе поляка, в плаще, несшего под полою цветок, который называется лепок. И, обходя братию, бес вынимал из-под полы цветок и бросал его на кого-нибудь; если прилипал цветок к кому-нибудь из поющих братьев, тот, немного постояв, с расслабленным умом, придумав предлог, выходил из церкви, шел в келью и засыпал, и не возвращался в церковь до конца службы; если же бросал цветок на другого и к тому не прилипал цветок, тот оставался стоять крепко на службе, пока не отпоют утреню, и тогда уже шел в келью свою. Видя такое, старец поведал об этом братии своей. Другой раз видел старец следующее. Обычно, когда старец этот отстоит заутреню, а братия, отпев заутреню, перед рассветом расходилась по келиям своим, старец этот уходил из церкви после всех. И вот однажды, когда он шел так, присел он отдохнуть под билом, ибо была его келья поодаль от церкви, и вот видит, как толпа идет от ворот; поднял глаза и увидел кого-то верхом на свинье, а другие идут около него. И сказал им старец: «Куда идете?» И сказал бес, сидевший на свинье: «За Михалем Тольбековичем». Старец осенил себя крестным знамением и пришел в келию свою. Когда рассвело и понял старец, в чем дело, сказал он келейнику: «Поди спроси, в келье ли Михаль». И сказали ему, что после заутрени перескочил через ограду. И поведал старец о видении этом игумену и братии. При этом старце Феодосии преставился, и Стефан стал игуменом, а по Стефане Никон: все это было еще при старце. Стоит он как-то на заутрене, подымает глаза, чтобы посмотреть на игумена Никона, и видит осла, стоящего на игуменовом месте; и понял он, что не встал еще игумен. Много и других видений видел старец, и почил он в старости почтенной в монастыре этом.

Яко се бысть другый черноризець, именемь Исакий, яко еще сущю в мирьскомъ житьи и богату сущю ему, бѣ бо купець, родомъ торопчанинъ,[430] и помысли быти мнихомъ, и раздая имѣние свое трѣбующимъ и по манастыремь, иде кь великому Антонию в пещеру, моляшеся ему, дабы створилъ черьноризьцемь. И приятъ ̀и Антоний, и возложи на нь порты чернѣцькиѣ и нарече имя ему Исакий, бѣ бо имя ему мирьское Чернь. Сий же Исакий вьсприя житье крепко: облѣчеся въ власяницю,[431] и повелѣ купити собѣ козелъ и одерти мѣшькомь козелъ, и возьвлече ̀и на власяницю, и осъше около его кожа сыра. И затворися в пещерѣ, вь единой улици, вь кѣльицѣ малѣ, яко 4 лакотъ, и ту моляше Бога беспрестани день и нощь со слезами. Бѣ же ядение его проскура[432] одина, и та же чресъ день, и воды в мѣру пьяше. Приношаше же ему великий Антоний и подаваше оконьцемь ему, яко ся вмѣстяше рука, и тако приимаше пищю. И того створи лѣт 7, на свѣтъ не вылазя, ни на ребрехъ лежа, но, сѣдя, мало приимаше сна. И единою, по обычаю, наставшю вечерю, и поча кланятися, поя псалмы оли до полунощи, и яко трудяшеться, сѣдяше же на сѣдалѣ своемь. И единою же ему сѣдящю по обычаю и свѣщю угасившю, и внезапу свѣтъ восия, яко солнце, вь пещерѣ, яко зрак вынимаа человѣку. И поидоста двѣ уноши к нему прекрасьна, и блистася лице има, яко и солнце, и глаголаста к нему: «Исакье! Вѣ есвѣ ангела, а се идеть к тобѣ Христосъ, сь ангелы». И, вьставъ, Исакий видѣ толпу, и лица ихъ паче солнца, и единъ посредѣ ихъ и сьяху от лица его паче всихъ. И глаголаста ему: «Исакье, то ти Христосъ, падъ, поклонися ему». Онь же не разумѣ бѣсовьскаго дѣйства, ни памяти прекреститися, выступя поклонися, акы Христу, бѣсовьскому дѣйству. Бѣси же кликнуша и рѣкоша: «Нашь еси уже, Исакье», и вьведоша ̀и в кѣльицю, и посадиша ̀и, и начаша садитися около его — полна келья и улица печерьская. И рече единъ от бѣсовъ, глаголемый Христосъ: «Возмите сопѣли и бубны и гусли, и ударяйте, ать ны Исакье сьпляшеть». И удариша в сопѣли и вь гусли и вь бубни и начаша имъ играти. И утомивше ̀и, оставиша ̀и еле жива сущи, и отъидоша, поругавшеся ему.

А был еще и другой черноризец, именем Исакий; был он, когда еще жил в миру, богат, ибо был купец, родом торопчанин, и задумал он стать монахом, и роздал имущество свое нуждающимся и монастырям, и пошел к великому Антонию в пещеру, моля, чтобы постриг его в монахи. И принял его Антоний, и возложил на него одеяние чернеческое, и дал имя ему Исакий, а было ему имя мирское Чернь. Этот Исакий повел строгую жизнь: облекся во власяницу, велел купить себе козла, содрать мешком его шкуру, и надел на власяницу, и обсохла на нем шкура сырая. И затворился в пещере, в одном из проходов, в малой кельице, в четыре локтя, и там молил Бога со слезами непрестанно день и ночь. Была же пищей его просфора одна, и та через день, и воды в меру пил. Приносил же ему пищу великий Антоний и подавал ее через оконце — такое, что только руку просунуть, и так принимал пищу. И так подвизался он лет семь, не выходя на свет, никогда не ложась на бок, но, сидя, спал немного. И однажды по обычаю, с наступлением вечера, стал класть поклоны и петь псалмы по полуночи; когда же уставал, садился на своем сиденье. И как-то, когда он так сидел по обыкновению и погасил свечу, внезапно свет воссиял в пещере, как от солнца, точно глаза вынимая у человека. И подошли к нему двое юношей прекрасных, и блистали лица их, как солнце, и сказали ему: «Исакий, мы — ангелы, а там идет к тебе Христос с ангелами». И, встав, Исакий увидел толпу, и лица их ярче солнца, а один среди них — от лица его сияние ярче всех. И сказали ему: «Это Христос, пади и поклонись ему». Он же, не поняв бесовского наваждения и забыв перекреститься, встал и поклонился, точно Христу, бесовскому действу. Бесы же закричали: «Наш Исакий уже!» И, введя его в кельицу, посадили и стали сами рассаживаться вокруг него — полна ими келья его и весь проход пещерный. И сказал один из бесов, называемый Христом: «Возьмите сопели, бубны и гусли и играйте, пусть нам Исакий спляшет». И грянули в сопели, и в гусли, и в бубны, и стали им забавляться. И утомив его, оставили его еле живого и ушли, так надругавшись над ним.

Заутра же бывши свѣту и приспѣвшю вкушению хлѣба, и приде Антоний кь оконцю по обычаю и глагола: «Благослови, отче Исакье!» И не бысть гласа, ни послушания. И многажды глагола Аньтоний, и не бысть отвѣта. И глагола Антоний: «Се уже яко преставилъся есть». И посла в манастырь по Федосья и по братью. И откопавше, гдѣ бѣ загражено устье, и пришедше и взяша ̀и, мняще ̀и мертваго, и вынесьше, положиша ̀и предъ пещерою. И узрѣша, яко живъ есть. И рече игуменъ Федосий, яко «Се имать от бѣсовьскаго дѣйства». И положиша ̀и на одрѣ, и служаше около его Антоний. В то же время приключися Изяславу прити из Ляховъ, и нача гнѣватися Изяславъ на Антония изо Всеслава.[433] И приславъ Святьславъ нощью, поя Антония к Чернигову. Антоний же, пришедъ кь Чернигову, и вьзлюби Болъдину гору,[434] и ископавъ пещеру, и ту вселися. И есть манастырь святоі Богородицѣ на Болдинахъ горахъ и до сихъ дний.

На другой день, когда рассвело и подошло время вкушения хлеба, подошел Антоний, как обычно, к оконцу и сказал: «Благослови, отче Исакий». И не слышно было голоса. И еще не раз взывал Антоний, и не было ответа. И сказал Антоний: «Вот, он уже преставился». И послал в монастырь за Феодосией и за братией. И, прокопав там, где был засыпан вход, вошли и взяли его, думая, что он мертв; вынесли и положили его перед пещерою. И увидели, что он жив. И сказал игумен Феодосии: «Случилось это от бесовского действа». И положили его на постель, и стал прислуживать ему Антоний. В то время случилось прийти князю Изяславу из Польши, и начал гневаться Изяслав на Антония из-за Всеслава. И Святослав, прислав, ночью отправил Антония в Чернигов. Антоний же, придя в Чернигов, возлюбил Болдины горы; выкопав пещеру, там и поселился. И существует там монастырь святой Богородицы на Болдиных горах и до сего дня.

Федосий же, увѣда, яко Антоний шелъ кь Чернигову, и, шедъ с братьею, вьзя Исакья и принесе кь собѣ в кѣлью, и служаше около его. Бѣ бо раслабленъ тѣломъ и умомъ, яко не мощи ему обратитися на другую страну, ни вьстати и ни сѣдити, но лежа на единой странѣ и подъ ся поливаше многажды, и червье кыняхуся подъ бедру ему с мочения. Федосий же самъ своима рукама омываше и спряташе ̀и, за 2 лѣтѣ створи се около его. Се же бысть чюдно и дивно, яко, за двѣ лѣтѣ лежа, сий ни хлѣба вькуси, ни воды, ни от какаго брашна, ни от овоща, ни языкомъ проглагола, но нѣмъ и глухъ лежа за 2 лѣтѣ. Федосий моляшеть Бога за нь и молитву творяшеть над нимь нощь и день, дондеже на 3-ее лѣто проглаголавъ и слыша, и на ногы нача вьставати акы младенѣць, и нача ходити. И не брежаше кь церкви ити, но нужею привлечахуть его кь церкви, и тако по малу научиша ̀и. И по семь научися и на тряпезницю ходити, и посажаше ̀и кромѣ братья и положаху пред нимь хлѣбъ, и не взимаше его, олны вложити будяше в руцѣ ему. Федосий же рече: «Положите хлѣбъ пред нимь и не вькладайте в руцѣ ему, ать самъ ясть», и не бреже за недѣлю ясти и, помалу оглядавься, кушавше хлѣба, и тако научися ѣсти, и тако избави ̀и Федосий от козни дьяволя и от прелѣсти.

Феодосии же, узнав, что Антоний отправился в Чернигов, пошел с братией, и взял Исакия, и принес его к себе в келью, и ухаживал за ним, ибо был он расслаблен телом и разумом так, что не мог сам ни повернуться на другую сторону, ни встать, ни сесть, но лежал на одном боку и постоянно мочился под себя, так что от мочения и черви завелись у него под бедрами. Феодосии же сам своими руками умывал и переодевал его и делал так в течение двух лет. То было дивное чудо, что в течение двух лет тот ни хлеба не вкусил, ни воды, никакой иной пищи, ни овощей, ни слова не произнес, но нем и глух лежал два года. Феодосии же молился Богу за него и молитву творил над ним ночью и днем, пока тот на третий год не заговорил, и не начал слышать, и на ноги вставать, как младенец, и стал ходить. Но не стремился посещать церковь, силою притаскивали его к церкви и так понемногу приучили его. И затем научился он в трапезницу ходить, и сажали его отдельно от братии, и клали перед ним хлеб, и не брал его, пока не вкладывали его в руки ему. Феодосии же сказал: «Положите хлеб перед ним, но не вкладывайте его в руки ему, пусть сам ест»; и тот неделю не ел и, только понемногу оглядевшись, стал откусывать хлеб; так научился он есть, и так избавил его Феодосии от козней дьявольских и коварства.

Исакий же вьсприя дерьзновение и вьздержание жестоко. Федосью же преставившюся и Стефану в него мѣсто бывшю, Исакий же рече: «Се уже прельстилъ мя еси, дьяволе, сѣдяща на единомъ мѣстѣ, а уже не имамъ затворитися в пещерѣ, но имамъ тя побѣдити, ходя в манастырѣ». И облечеся въ власяницю, и на власяницю свиту вотоляну, и нача уродьство творити, и помагати нача поваромъ и варити на братью. И на заутренюю ходя преже всихъ, и стояше крѣпко и неподвижно. Егда же приспѣяше зима и мрази лютии, и сьтояше вь прабошняхъ, вь черевьихъ и вь протоптаныхъ, яко примѣрьзняше нози его кь камени, и не двигняше ногами, дондеже отпояху заутренюю. И по заутрени идяше в поварницю и приготоваше огнь, и воду, и дрова, и приходяху прочии повари от братья. Единъ же поваръ, такоже бѣ именемь Исакий, и рече, посмихаяся: «Исакьи! Оно сѣдить вранъ черьный, иди, ими его». Онъ же, поклонився ему до земли и, шедъ, я врана и принесе ему предо всими повары. И ужасошася и повѣдаша игумену и братьи. И начаша ̀и братья чтити. Онъ же, не хотя славы человѣчскыя, и нача уродьствовати и пакостити нача ово игумену, ово братьи, ово мирьскымь человѣкомъ, друзии же раны ему даяху. И поча по миру ходити, тако же уродомъ ся творя. И вселися в пещеру, в нейже преже былъ, уже бо бѣ Аньтоний преставилъся, и совокупи собѣ уныхъ и вьскладаше на нь порты чернѣцькыя, да ово от игумена Никона раны приимаше, ово ли от родитель дѣтьскыхъ. Се сь же то все терпяше и подъимаше раны и наготу, и студень день и нощь. Вь едину бо нощь вьжегъ пещь во истопцѣ у пещеры, и яко разгорѣся пещь, бѣ бо утла, и нача палати пламень утлизнами. Оному же нѣчимь заложити, и вьступле на пламень ногама босыма, ста на пламени, дондеже изгорѣ пещь, и слезе. Ина много повѣдаху о немь, а другому и самовидци быхомъ. И тако взя побѣду на бѣсовьскыя силы, яко и мухъ ни во что же имяше устрашения ихъ и мечтания ихъ, глаголашеть бо к нимъ: «Аще бо мя бѣсте первое прельстилѣ, понеже не вѣдахъ козний вашихъ и лукавьства. Нынѣ же имамъ Господа Иисуса Христа, Бога нашего, и молитву отца нашего Федосья, надѣюся на Христа, имамъ побѣдити васъ». И многажды бѣси пакости дѣаху и глаголаху ему <...>: «Нашь еси, поклонилъся еси нашему старѣйшины и намъ». Онъ же глагола имъ: «Вашь старѣйшина есть антихрьсть, а вы бѣси есте». И перекрѣстися, и тако ищезняху. Овогда же ли пакы в нощи прихожаху к нему, и страхъ ему творяще ово вь мечтѣ, яко се многъ народъ с мотыками и с лыскари, глаголюще: «Раскопаемы пещеру сию и се здѣ загребемь». Инии же глаголаху: «Бѣжи, Исакье, хотять тя загрести». Онъ же глаголаше к нимъ: «Аще бысте человѣцѣ былѣ, то вь день бысте ходили, а вы есте тма, во тмѣ ходите». И знаменася крестнымь знамениемь, они же ищезняху. А другоичи страшахуть ̀и во образѣ медвѣжьи, овогда же лютомь звѣремь, овогда же воломь, ово ли змия ползаху к нему, ово ли жабы, и мыши и всякъ гадъ. И не возмогоша ему ничьтоже створити. И рекоша ему: «Исакий! Побѣдилъ ны еси». Онъ же рече: «Якоже и вы первѣе мене побѣдили есте вь образѣ Исусъ Христовѣ и вь ангелскомъ, недостойнѣ суще того видѣния, топервое являстеся вь образѣ звѣриномъ и скотьемь, змиями и гадомь, аци же и сами бысте сквѣрни, зли вь видѣньи. И абье погыбоша бѣси от него, и оттолѣ не бысть ему пакости от бѣсовъ, якоже самъ повѣдаше, яко «Се бысть ми за три лѣта брань си». И потомь нача крѣплѣе жити и вьздержание имѣти, пощенье и бдѣние. И тако живущу ему, сконча житье свое. И разболѣся в пещерѣ, и несоша ̀и болна в манастырь, и до осмога дни скончася о Господѣ. Игумен же Иванъ и братья спрятавше тѣло его и погребоша ̀и.

Исакий же обратился к подвижничеству и воздержанию строгому. Когда же скончался Феодосии и на его месте был Стефан, Исакий сказал: «Ты уже было прельстил меня, дьявол, когда я сидел на одном месте; а теперь я уже не затворюсь в пещере, но одержу над тобой победу, ходя по монастырю». И облекся в власяницу, а на власяницу надел свиту из грубой ткани и начал юродствовать и помогать поварам, варя на братию. И, приходя на заутреню раньше всех, стоял твердо и неподвижно. Когда же наступала зима и морозы лютые, стоял в башмаках с протоптанными подошвами, так что примерзали ноги его к камню, и не двигал ногами, пока не отпоют заутреню. И после заутрени шел в поварню и приготовлял огонь, воду, дрова, а затем уже приходили прочие повара из братии. Один же повар, тоже по имени Исакий, в насмешку сказал Исакию: «Вон сидит ворон черный, ступай, возьми его». Исакий же поклонился ему до земли, пошел, взял ворона и принес ему при всех поварах. И те ужаснулись и поведали о том игумену и братии, и стала братия почитать его. Он же, не желая славы человеческой, начал юродствовать и пакостить стал то игумену, то братии, то мирянам, так что некоторые и били его. И стал ходить к мирянам, также юродствуя. Поселился он в пещере, в которой жил прежде, — Антоний уже умер к тому времени, — и собрал к себе детей, и одевал их в одежды чернеческие, и принимал побои то от игумена Никона, то от родителей тех детей. Он же все то терпел, выносил побои, и наготу, и холод, днем и ночью. В одну из ночей разжег он печку в избушке у пещеры, и когда разгорелась печь, заполыхал огонь через щели, ибо была она ветхой. И не было ему чем заложить щели, и встал на огонь ногами босыми, и простоял на огне, пока не прогорела печь, и тогда слез. И многое другое рассказывали о нем, а иному я сам был очевидцем. И так он победил бесовские силы, как мух, невзирая на их запугивания и наваждения, говоря им: «Хоть вы меня когда-то и прельстили в пещере, потому что не знал я козней ваших и лукавства, ныне же со мною Господь Иисус Христос и Бог наш и молитва отца нашего Феодосия, надеюсь на Христа и одержу победу над вами». Много раз бесы пакостили и говорили ему: «Наш ты, поклонился нашему старейшине и нам». Он же говорил им: «Ваш старейшина антихрист, а вы — бесы». И осенял себя крестным знамением, и оттого исчезали. Иногда же вновь приходили к нему ночью, пугая его видением, будто идет много народа с мотыгами и кирками, говоря: «Раскопаем пещеру эту и засыплем его здесь». Иные же говорили: «Беги, Исакий, хотят тебя засыпать». Он же говорил им: «Если бы вы были люди, то днем пришли бы, а вы — тьма, и во тьме ходите, и тьма вас поглотит». И осенял себя крестным знамением, и они исчезали. Другой раз пугали его то в образе медведя, то лютого зверя, то вола, то вползали к нему змеями, или жабами, или мышами и всякими гадами. И не могли ему ничего сделать и сказали ему: «Исакий! Победил ты нас». Он же сказал: «Когда-то вы победили меня, приняв образ Иисуса Христа и ангелов, но недостойны были вы того образа, а теперь по-настоящему являетесь в образе зверином и скотском и в виде змей и гадов, какие вы и есть на самом деле: скверные и злые на вид». И пострадали от него бесы, и с тех пор не было ему пакости от бесов, как он и сам поведал, что была у него с ними три года война. Потом стал он жить в строгости и соблюдать воздержание, пост и бдение. В таком житии и кончил жизнь свою. И разболелся он в пещере, и перенесли его больного в монастырь, и через неделю в благочестии скончался. Игумен же Иван и братия убрали тело его и похоронили.

Таци же бѣша чернорисци Федосьева манастыря, иже сияють и по смерти, яко свѣтила, и молять Бога за здѣ сущюю братью, и за приносящия в манастырь, и за мирьскую братью. Вь нем же и нынѣ добродѣтельно житье живуть и обыце вкупѣ, вь пѣньихъ, и вь молитвахъ и в послушаньихъ на славу Богу всемогущому, и Федосьевами молитвами сблюдаеми, ему же слава вь вѣкы, аминь.

Таковы были черноризцы Феодосиева монастыря; сияют они и по смерти, как светила, и молят Бога за живущую здесь братию, и за жертвующих в монастырь, и за мирскую братию. В монастыре же и доныне добродетельной жизнью живут все вместе, сообща, в пении, и в молитвах, и в послушании, на славу Богу всемогущему, хранимые молитвами Феодосия, ему же слава вечная, аминь.

В лѣто 6583. Почата бысть церкви печерьская надъ основаньемь Стефаномъ игуменомь, изъ основанья бо Федосий поча, а на основаньи Стефанъ поча; и кончана бысть на третьее лѣто мѣсяца июля въ 1 день.

В год 6583 (1075). Начата была церковь Печерская над основанием Стефаном игуменом; основание ее начал Феодосии, а над основанием продолжил Стефан; и окончена была она на третий год, месяца июля в 11-й день.

В се же лѣто придоша послѣ из немець къ Святославу. Святослав же, величашеся, показа имъ богатьство свое. Они же, видивьше бесщисленое множество злата, и сребра и паволок, рѣша: «Се ни во что же есть, се бо лежить мертво. Сего суть кметье лучьше. Мужи бо доищуться и болша сего».[435] Сице ся похвали Езекий, царь июдѣйский, к послом царя асурийска, егоже вся взята быша въ Вавилонъ.[436] Тако и по сего смерти все имѣнье расъсыпашася раздьно.

В тот же год пришли послы от немцев к Святославу; Святослав же, похваляясь, показал им богатство свое. Они же, увидев бесчисленное множество золота, серебра и шелковых тканей, сказали: «Это ничего не стоит, ведь это лежит мертво. Лучше этого воины. Ведь мужи добудут и больше того». Так похвалялся Иезекия, царь иудейский, перед послами ассирийского царя, у которого все было взято в Вавилон: так и по смерти Святослава все имущество его расточилось.

В лѣто 6584. Ходи Володимеръ, сынъ Всеволожь, и Олегъ Святъславль ляхомь в помочь на чехы.[437] В се же лѣто преставися Святославъ, сынъ Ярославль, мѣсяца декабря въ 27, от рѣзанья желве, и положенъ бысть у Спаса. И сѣде по немь Усеволодь на столѣ мѣсяца генваря въ 1 день. В се же лѣто родися у Володимера сынъ Мьстиславъ, внук Всеволож.[438]

В год 6584 (1076). Ходил Владимир, сын Всеволода, и Олег Святославич в помощь полякам против чехов. В этом же году преставился Святослав, сын Ярослава, месяца декабря 27-го от разрезания желвака, и положен был у Спаса. И сел после него на столе Всеволод, месяца января в 1-й день. В том же году родился у Владимира сын Мстислав, внук Всеволодов.

В лѣто 6585. Поиде Изяславъ с ляхы, Всеволод же поиде противу ему. И бывшу Всеволоду...[439] Сѣде Борисъ в Черниговѣ мѣсяца мая 4 день, и бысть княженья его дний 8, и бѣжа Тмутороканю к Романовѣ. Всеволодъ же взыиде противу брату Изяславу на Волынь и створи миръ, и, пришед, Изяславъ сѣде в Киевѣ мѣсяца июля 15 день, Олегъ же, Святославль сынъ, бѣ у Всеволода в Чернѣговѣ.

В год 6585 (1077). Пошел Изяслав с поляками, а Всеволод вышел против него... Сел Борис в Чернигове, месяца мая в 4-й день, Всеволод же пошел против брата Изяслава на Волынь; и заключили мир, и, придя, Изяслав сел в Киеве, месяца июля в 15-й день, Олег же, сын Святослава, был у Всеволода в Чернигове.

В лѣто 6586. Бѣжа Олегъ, сынъ Святославль, Тмутороканю от Всеволода мѣсяца априля въ 10 день. В се же лѣто убьенъ бысть Глѣбъ, Святославль сынъ, в Заволочьи.[440] Бѣ же Глѣбъ милостивъ на убогия и страньнолюбивъ, тщанье имѣя къ церквамъ, теплъ на вѣру и кротокъ, взоромъ красенъ. Его же тѣло положено бысть в Черниговѣ за Спасомь мѣсяца июля 23 день. Сѣдящу в него мѣсто Святополку в Новѣгородѣ, сыну Изяславлю, Ярополку сѣдящю Вышегородѣ, а Володимеру сѣдящю у Смоленьскѣ, приведе Олегъ и Борисъ поганыя на Рускую землю и поидоста на Всеволода с половцѣ.[441] Всеволодъ же изоиде противу има на Съжици, и побидиша половцѣ русь, и мнози убьени быша ту: убьенъ бысть ту Иванъ Жирославичь, и Тукы, Чюдинь братъ. Порѣй и ини мнози мѣсяца августа 25 день. Олегь же и Борисъ придоста Чернигову, мьняще одолѣвше, а земли Руской много зла створившим, прольяше кровь хрестьяньску, еяже кровь взыщеть Богъ от руку ея, отвѣтъ дати за погиблыя душа хрестьяньскѣ. Всеволодъ же приде къ брату своему Изяславу Кыеву, и цѣловавшася, сѣдоста. Всеволодъ же исповѣда ему все бывшее. И рече ему Изяславъ: «Брате! Не тужи. Видиши бо, колко ся мнѣ сключи зла: первое бо, не выгнаша ли мене и имѣнье мое разграбиша? И паки, кую вину створилъ есмь? Не изгнаста ли вы, мене, брата своя, и не блудих ли по чюжимъ землямъ, имѣнья лишенъ быхъ, не створи зла ничтоже? И нынѣ, брате, не туживѣ. Аще будеть нама причастъе в Руской землѣ, то обѣма, аще лишена будевѣ, то оба. Язъ сложю главу свою за тя». И се рекъ, утѣши Всеволода и повелѣ збирати воя от мала до велика. И поиде Изяславъ сь Ярополкомь, сыномь своимь, и Всеволодъ с Володимером, сыномь своимь. И поидоша к Чернигову, и черниговцѣ затворишася у градѣ. Олегь же и Борисъ не бяшета в Черниговѣ.[442] Чернѣговцемь же не отворящимся, приступиша ко граду. Володимеръ же приступиша къ вратом въсточнымъ, от Стръжене, и отя врата, и взяша градъ околний, и пожгоша огнемь, людемъ выбѣгшимъ во днешний город. Изяслав же и Всеволодъ слышаста, яко иде Олегъ и Борисъ противу, Изяслав же и Всеволодъ урянився, поидоста от града противу Олговѣ. И рече Олегъ к Борисовѣ: «Не ходиви противу, не можевѣ стати противу чотырем княземь, но пошливѣ с молбою къ строема своима». И рече ему Борисъ: «Ты зри готова, язъ имъ противен всимъ». И похвалився велми, не вѣды яко Богъ гордымъ противится, смѣреным же благодать даеть, и да не похвалится силны силою своею. И поидоста противу, и бывшимъ им на мѣсьтѣ на Нѣжатини нивѣ, и совокупившимъся обоимъ, бысть сѣча зла. И пѣрвое убиша Бориса, сына Вячеславля, похвалившаго велми. Изяславу, стоящю в пѣшцехъ, унезапу приѣхавъ один, удари копьемь за плеча. И тако убьенъ бысть Изяславь, сынъ Ярославль. Предолженѣ же бывшѣ сѣчѣ, побѣже Олегь в малѣ дружини, едва втече и бѣжа Тмютороканю.

В год 6586 (1078). Бежал Олег, сын Святослава, в Тмуторокань от Всеволода, месяца апреля в 10-й день. В этом же году убит был Глеб, сын Святослава, в Заволочье. Был же Глеб милостив к убогим и любил странников, радел о церквах, горячо веровал, был кроток и лицом красив. Тело его было положено в Чернигове за Спасом, месяца июля в 23-й день. Когда сидел вместо него в Новгороде Святополк, сын Изяслава, Ярополк сидел в Вышгороде, а Владимир сидел в Смоленске, — привели Олег и Борис поганых на Русскую землю и пошли на Всеволода с половцами. Всеволод же вышел против них на Сожицу, и победили половцы русь, и многие убиты были тут: убит был Иван Жирославич и Тукы, Чудинов брат, и Порей, и иные многие, месяца августа в 25-й день. Олег же и Борис пришли в Чернигов, думая, что победили, а на самом деле земле Русской великое зло причинили, пролив кровь христианскую, за которую взыщет Бог с них, и ответ дадут они за погубленные души христианские. Всеволод же пришел к брату своему Изяславу в Киев; поздоровались и сели. Всеволод же поведал о всем происшедшем. И сказал ему Изяслав: «Брат, не тужи. Видишь ли, сколько всего со мной приключилось: не выгнали ли меня в прошлом и не разграбили ли мое имущество? И снова в чем провинился я? И ныне, брат, не будем тужить. Если будет нам удел в Русской земле, то обоим; если будем лишены его, то оба. Я сложу голову свою за тебя». И, так сказав, утешил Всеволода и повелел собирать воинов от мала до велика. И двинулись в поход Изяслав с Ярополком, сыном своим, и Всеволод с Владимиром, сыном своим. И подошли к Чернигову, и черниговцы затворились в городе. Олега же и Бориса не было в Чернигове. И так как черниговцы не отворили ворот, то приступили к городу. Владимир же приступил к восточным воротам от Стрижени, и захватил ворота, и взял внешний город, и запалил его огнем, люди же вбежали во внутренний город. Изяслав же и Всеволод услышали, что Олег с Борисом идут против них, и, опередив их, пошли от города навстречу Олегу. И сказал Олег Борису: «Не пойдем против них, не можем мы противостоять четырем князьям, но пошлем со смирением к дядьям своим». И сказал ему Борис: «Смотри, я готов и стану против всех» и расхвастался он сильно, не ведая, что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать, чтобы не хвалился сильный силою своею. И пошли навстречу, и когда были они на Нежатиной ниве, соступились обе стороны, и была сеча жестокая. Первым убили Бориса, сына Вячеславова, безмерно похвалявшегося. К Изяславу, стоявшему среди пеших воинов, неожиданно подъехал кто-то и ударил его копьем сзади в плечо. Так убит был Изяслав, сын Ярослава. Сеча продолжалась, и побежал Олег с небольшой дружиной и едва спасся, убежал в Тмуторокань.

Убьенъ бысть князь Изяславъ мѣсяца октября въ 3 день. Вземше же тѣло его, привезоша в лодьи, и поставиша противу Городчю, и изидоша противу ему всь городъ Киевъ, и възложиша на санѣ, повезоша ̀и с пѣсньми попове и черноризци, и понесоша въ градъ. И не бѣ лзѣ слышати пѣнья въ плачѣ велицѣ и воплѣ, плакася о немь весь городъ Киевъ. Ярополкъ же идяше по немь, плачася съ дружиною своею: «Отче, отче мой! Что еси бес печали пожил на свѣтѣ семь, многи напасти приемь от людѣй и от братья своея? се же погибе не от брата, но за брата своего положи главу свою». И, принесъше, положиша тѣло его въ церквѣ святыя Богородица, уложиша ̀и в раку камяну и мраморяну.[443] Бѣ же Изяславъ мужь взоромъ красенъ, тѣломъ великь, незлобивъ нравомь, кривды ненавидя, любя правду. Клюкъ же в немь не бѣ, ни льсти, но простъ умомъ, не воздая зла за зло. Колко бо ему створиша киянѣ: самого выгнаша, а домъ его разграбиша, и не възда противу тому зла. Аще ли кто дѣеть: киянѣ исѣклъ, которѣи же высадили Всеслава ис поруба, то сь того не створѣ, но сынъ его. Паки же брата своя выгнаста ̀и, и ходи по чюжей землѣ, блудя. И сѣдящу ему паки на своемь столѣ, Всеволоду пришедшю побѣжену к нему, не рече ему: «Колко подьяхъ от ваю». Не вдасть зла на зло, но утѣши и рекъ ему: «Елма же ты, брате мой, показа ко мнѣ любовь, уведе мя на столъ мой, нарекъ мя старѣйши себе, се азъ не помяну злобы первоѣ, ты мнѣ еси братъ, а я тобѣ, и положю главу свою за тя», еже и бысть. Не рече бо ему: «Колко зло створиста мнѣ, и се нынѣ тобѣ ся приключи», не рече: «Сего кромѣ мене», но на ся перея печаль братню, показа любовь велику, свершая апостола, глаголюща: «Утѣшайте печалныя».[444] По истинѣ, аще что створилъ есть на свѣтѣ семь, етеро согрѣшенье, отдасться ему, зане положи главу свою за брата своего, ни желая болшая части, ни имѣнья хотя болшаго, но за братню обиду. О сяковыхъ бо и Господь рече: «Да кто положить душю свою за други своя».[445] Соломонъ же рече: «Братье, в бѣдахъ пособиви бывайте».[446] Любовь бо есть выше всего. Яко же Иоан глаголеть: «Богъ любы есть, и пребывая у любви, у Бози пребываеть, и Богъ в немь пребываеть». О семь свершаеться любы, да достоянье имамъ въ день Судный, да якоже онъ есть, и мы есмы в мирѣ семь. Боязни нѣсть в любви, но свершена любы вонъ измѣщеть боязнь, яко боязнь мученье имать. «Бояй же ся нѣсть свершенъ у любви. Аще кто речеть: Бога люблю, а брата своего ненавидя — ложь есть. Не любяй брата своего, егоже видить, Бога, егоже не видить, како можеть любити? Сию заповѣдь има от него, да любяй Бога любить и брата своего».[447] У любви бо все свершаеться. Любви бо ради грѣси расыпаються. Любви бо ради и Господь сниде на землю и распятся за ны грѣшныя и вземь грѣхи наша, пригвоздѣ на крестѣ, давъ намъ крестъ свой на помочь и на прогнанье бѣсомь. Любви ради мученици прольяша кровь свою. Любве же ради и сий князь пролья кровь свою за брата своего, свершая заповѣдь Господню.

Убит был князь Изяслав месяца октября в 3-й день. И взяв тело его, привезли его в ладье и поставили против Городца, и вышел навстречу ему весь город Киев, и, возложив тело на сани, повезли его; и с песнопениями понесли его попы и черноризцы в город. И не слышно было пения из-за плача великого и вопля, плакал о нем весь город Киев. Ярополк же шел за ним, плача с дружиною своею: «Отче, отче мой! Много ли пожил ты без печали на свете этом, столько напастей приняв от людей и от братьи своей? И вот погиб не от брата, но за брата своего положил главу свою». И, принеся, положили тело его в церкви святой Богородицы, вложив его в гроб каменный и мраморный. Был же Изяслав муж красивый видом и телом велик, незлобив нравом, ложь ненавидел, любя правду. Хитрости не было в нем, ни обмана, но был простодушен, не воздавал злом за зло. Сколько ведь зла сотворили ему киевляне: самого выгнали, а дом его разграбили, — и не воздал им злом за зло. Если же кто скажет вам: «Киевлян истребил, которые освободили Всеслава из темницы», то не он это сделал, а сын его. Затем братья прогнали его, и ходил он по чужой земле, скитаясь. И когда вновь сел на столе своем, а Всеволод побежденный пришел к нему, не сказал ему: «Сколько от вас натерпелся!», не воздал злом за зло, но утешил, сказав ему: «Так как ты, брат мой, показал мне любовь свою, возвел меня на стол мой и нарек меня старейшим себя, то не припомню тебе прежнего зла: ты мне брат, а я тебе, и положу голову свою за тебя», — как и было. Не сказал ведь ему: «Сколько зла сотворили мне, и вот теперь с тобою случилось то же», не сказал: «Это не мое дело», но взял на себя горе брата, показав любовь великую, следуя словам апостола: «Утешайте печальных». Поистине, если и сотворил он на свете этом какое прегрешение, простится ему, потому что положил голову свою за брата своего, не добиваясь ни большего удела, ни большего богатства, но за братню обиду. О таких-то Господь сказал: «Братья в бедах помогают друг другу». Ибо любовь превыше всего. Также и Иоанн говорит: «Бог есть любовь; пребывающий в любви — в Боге пребывает, а Бог в нем пребывает». Так совершается любовь, чтобы имели мы что <предъявить> в день Судный, чтобы и мы на свете этом были такие же, как он. Боязни нет в любви, настоящая любовь отвергает ее, так как боязнь есть мученье. “Боящийся не совершенен в любви. Если кто говорит: “Люблю Бога, а брата своего ненавижу”, это — ложь. Ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, которого не видит? Эту заповедь получили от него, чтобы любящий Бога любил и брата своего». В любви ведь все совершается. Любви ради и грехи исчезают. Любви ради и Господь сошел на землю и распял себя за нас грешных; взяв грехи наши, пригвоздил себя к кресту, дав нам крест свой на помощь и для борьбы с бесом. Любви ради мученики проливали кровь свою. Любви же ради князь этот пролил кровь свою за брата своего, исполняя заповедь Господню.

Начало княженья Всеволожа в Киеви. Всеволодъ же сѣде Киевѣ на столѣ отца своего и брата своего, переемь всю власть рускую. И посади сына своего Володимера в Черниговѣ, а Ярополка — Володимерѣ, придавъ ему Туровъ.

Начало княжения Всеволода в Киеве. Всеволод же сел в Киеве, на столе отца своего и брата своего, приняв власть над всей Русской землей. И посадил сына своего Владимира в Чернигове, а Ярополка во Владимире, придав ему еще и Туров.

В лѣто 6587. Приде Романъ с половцѣ к Воиню. Всеволод же став у Переяславля и створи миръ с половцѣ. И възратися Романъ въспять, и бывшу ему ...[448] убиша ̀и половцѣ мѣсяца августа 2 день. И суть кости его и до сего лѣта тамо лежаче, сына Святославля и внука Ярославля. А Олга емше козарѣ, поточиша за море Царюгороду.[449] Всеволодъ же посади посадника Ратибора Тмутороканю.

В год 6587 (1079). Пришел Роман с половцами в Воиню. Всеволод же стал у Переяславля и сотворил мир с половцами. И возвратился Роман с половцами назад и когда был он... убили его половцы, месяца августа во 2-й день. И доселе еще лежат кости его там, сына Святославова, внука Ярославова. А Олега хазары, захватив, отправили за море в Царьград. Всеволод же посадил в Тмуторокани посадником Ратибора.

В лѣто 6588. Заратишася торци переяславьстии на Русь. Всеволод же посла на нѣ сына своего Володимера. Володимер же, шедъ, побил торки.

В год 6588 (1080). Поднялись торки переяславские на Русь, Всеволод же послал на них сына своего Владимира. Владимир же, пойдя, победил торков.

В лѣто 6589. Бѣжа Игоревич Давыдъ с Володаремь Ростиславличем мѣсяца мая въ 18 день. И придоста Тмутороканю, и яста Ратибора, и сѣдоста Тмутороканю.

В год 6589 (1081). Бежал Давыд Игоревич с Володарем Ростиславичем, месяца мая в 18-й день. И пришли они к Тмуторокани, и схватили Ратибора, и сели в Тмуторокани.

В лѣто 6590. Осѣнь умре половѣцький князь.

В год 6590 (1082). Умер Осень, половецкий князь.

В лѣто 6591. Приде Олегъ изъ Грек Тмутороканю; и я Давыда и Володаря Ростиславича и сѣде Тмуторокани. И исѣче козары, иже бѣша свѣтници на убьенье брата его и на самого, а Давыда и Володаря пусти.

В год 6591 (1083). Пришел Олег из Греческой земли к Тмуторокани, и захватил Давыда и Володаря Ростиславича, и сел в Тмуторокани. И иссек хазар, которые советовали убить брата его и его самого, а Давыда и Володаря отпустил.

В лѣто 6592. Приходи Ярополкъ[450] ко Всеволоду на Великъ день. В се же время вбѣгоста Ростиславича два от Ярополка и, пришедша, прогнаста Ярополка, и посла Всеволодъ сына своего Володимера, и выгна Ростиславича и посади Ярополка Володимерѣ. В се же лѣто Давыдъ зая грѣчнѣки во Олешьи и зая в них все имѣнье.[451] Всеволодъ же, пославъ, приведе ̀и и вдасть ему Дорогобужь.[452]

В год 6592 (1084). Приходил Ярополк к Всеволоду на Пасху. В это же время побежали два Ростиславича от Ярополка и, придя, прогнали Ярополка, и послал Всеволод сына своего, Владимира, и выгнал Ростиславичей, и посадил Ярополка во Владимире. В тот же год Давыд захватил гречников в Олешье и отнял у них имущество. Всеволод же, послав за ним, привел его и дал ему Дорогобуж.

В лѣто 6593. Ярополку хотящю на Всеволода, послушавшю ему злых свѣтникъ. Се увѣдавъ, Всеволодъ посла противу ему сына своего Володимера, а Ярополкъ же, оставивъ матерь свою и дружину свою в Лучьскѣ,[453] а самъ бѣжа в Ляхи. Володимеру же пришедшю к Лучску, дашася лучане. Володимеру же посадившю Давыда въ Володимерѣ, у Ярополка мѣсто, а матерь Ярополчю и жену его и дружину его приведе Киеву, имѣнье его вземь.

В год 6593 (1085). Ярополк же хотел идти на Всеволода, послушавшись злых советников. Узнав это, Всеволод послал против него сына своего Владимира. Ярополк же, оставив мать свою и дружину в Луцке, сам бежал в Польшу. Когда же Владимир пришел к Луцку, сдались лучане. Владимир же посадил Давыда во Владимире на место Ярополка, а мать Ярополка, и жену его, и дружину его привел в Киев и имущество его взял.

В лѣто 6594. Всеволодъ заложи церковь святаго Андрѣя при Иванѣ преподобномь митрополитѣ, створи у церкви тоя манастырь, в нем же пострижеся дщи его дѣвою, именемь Янька. Сия же Янка, совокупивши черноризици многи, пребываше с ними по манастырьскому чину.[454]

В год 6594 (1086). Всеволод заложил церковь святого Андрея при Иоанне, преподобном митрополите, и создал при церкви той монастырь, в котором постриглась дочь его девицей по имени Янка. Янка эта, собрав многих черноризиц, подвизалась с ними по чину монастырскому.

В лѣто 6595. Приде Ярополкъ из Ляховъ и створи миръ с Володимеромъ, и иде Володимеръ опять Чернѣгову, а Ярополкъ сѣде Володимерѣ. И пересѣдивъ мало днѣй, иде Звенигороду.[455] И не дошедшу ему города, прободенъ бысть от проклятаго Нерядьца, от дьяволя наученья и от злыхъ человѣкъ. Князю же Ярополку лежащу на санках, а онъ с коня саблею прободе я мѣсяца ноября въ 22. Тогда въздвигнувся Ярополкъ, выторгну исъ себе саблю, и рече великимъ гласомъ: «Охъ, тот мя вороже погуби». И бѣжа Нерядець проклятый до Перемышля к Рюрикови,[456] а Ярополка взяша отроци на конь передъ ся — Радко и Воикина и инии отроци, несоша к Володимерю, а оттуду Киеву. И изииде противу ему благовѣрный князь Всеволодь со сынома своима, Володимеремь и Ростиславомь, и вси бояре, и блаженый митрополитъ Иванъ и чернорисци и прозвутерѣ. И вси кияне великъ плачь створиша над нимь, со псалъмы и пѣснми проводиша ̀и до манастыря святаго Дмитрия,[457] съпрятавше тѣло его, съ честью положиша ̀и в рацѣ у церкви святаго апостола Петра, юже бо самъ началъ здати, мѣсяца декабря въ 5 день. Многы бѣды приемь, без вины изгонимъ от братья своея, обидимъ и разграбленъ, наконець и смерть горку прия, но вѣчнѣй жизни и покою сподобися. Такъ бо бяше блаженый князь Ярополкъ кротокъ, смиренъ, братолюбивъ и нищелюбець, десятину дая от всихъ скотъ своих святѣй Богородици и от жита на вся лѣта, и моляше Бога всегда, глаголя: «Господи Боже мой Иисусъ Христѣ! Приими молитву мою и дай же ми смерть таку, якоже вдалъ еси брату моему, Борису и Глѣбови, от чюжюю руку, да омыю грѣхи вся своею кровью, избуду суетнаго свѣта и сѣти вражии». Его же прошенья не лиши его благий Богъ: усприя благая она, ихже ни око не види, ни ухо слыша, ни на сердце человѣку не взиде, яже уготова Богъ любящим его.[458] В се же лѣто ходи Всеволодо къ Перемышлю.

В год 6595 (1087). Пришел Ярополк из Польши и сотворил мир с Владимиром, и пошел Владимир назад к Чернигову, а Ярополк сел во Владимире. И, переждав немного дней, пошел к Звенигороду. И еще не дошел он до города, как был пронзен проклятым Нерадцем, наученным дьяволом и злыми людьми. Князя Ярополка, лежавшего на возу, пронзил тот саблею с коня месяца ноября в 22-й день. И тогда, приподнявшись, Ярополк выдернул из себя саблю и возопил громким голосом: «Ох, погубил меня враг тот». Бежал Нерадец треклятый в Перемышль к Рюрику, а Ярополка положили на коня перед собой отроки его Радко, Воикина и другие отроки и повезли его во Владимир, а оттуда в Киев. И вышел навстречу ему благоверный князь Всеволод со своими сыновьями, Владимиром и Ростиславом, и все бояре, и блаженный митрополит Иоанн с черноризцами и с пресвитерами. И все киевляне оплакали его горько, с псалмами и песнопением проводили его до монастыря святого Дмитрия, убравши тело его, с честью положили его в раку месяца декабря в 5-й день, в церкви святого апостола Петра, которую сам когда-то начал воздвигать. Многие беды испытал, безвинно прогнанный братьями своими, обиженный, ограбленный, а в конце и смерть горькую принял, но вечной жизни и покоя сподобился. Был же блаженный князь Ярополк кроток, смирен и братолюбив, и нищелюбец, десятину давал от всех богатств своих святой Богородице и от хлебов своих ежегодно, и всегда молил Бога, говоря: «Господи, Боже мой Иисус Христос! Прими молитву мою и ниспошли мне смерть такую же, какую даровал и братьям моим Борису и Глебу, от чужой руки, да омою грехи свои все своею кровью и избавлюсь от суетного этого света и сети вражеской». Просимого им не лишил его милостивый Бог: получил он блага те, каких ни око не видело, ни ухо не слышало, ни сердце человека не предугадало, какие уготовал Бог любящим его. В том же году ходил Всеволод к Перемышлю.

В лѣто 6596. Священа бысть церки святаго Михаила манастыря Всеволожа митрополитомь Иоаномь и епископы Лукою, Исаемь, игуменьство тогда держащу того манастыря Лазореви. Том же лѣтѣ иде Святополкъ из Новагорода Турову на княженье. У се же лѣто умре Никонъ, печерьски игуменъ. В се же лѣто взяша болгаре Муромъ.

В год 6596 (1088). Освящена была церковь святого Михаила в монастыре Всеволодовом митрополитом Иоанном и епископами Лукою и Исайей, а игумен того монастыря был тогда Лазарь. В том же году пошел Святополк из Новгорода княжить в Туров. В том же году умер Никон, игумен Печерский. В тот же год взяли <волжские> болгары Муром.

В лѣто 6597. Священа бысть церкви печерьская святыя Богородица манастыря Федосьева Иваномъ митрополитомь, и Лукою, Бѣлогородским епископомь, и епискупомь Ростовьским Исаиемь, и Иваномь Черниговьскымь епискупомь, и Антоньемь, гурьговьскимь игуменомь, при благовѣрном князи Всеволодѣ, державному Руския земля, и чадома его, Володимера и Ростислава, воеводьство держащю киевьской тысящи Яневи, игуменьство держащу Ивану. В се же лѣто преставися Иоанъ митрополитъ. Бысть же Иоанъ си мужь хитръ книгамъ и учѣнью, милостивъ убогимъ и вдовицамъ, ласкав же всякому, к богату и къ убогу, смиренъ же умомъ и кротокъ, и молчаливъ, рѣчистъ же книгами святыми, утѣшая печальныя, и сякова не бысть преже в Руси, ни по нѣмь не будеть такий. В се же лѣто иде Янъка въ Греки, дщѣ Всеволожа, нареченая прѣже.

В год 6597 (1089). Освящена была церковь Печерская святой Богородицы в Феодосиевом монастыре митрополитом Иоанном, и Лукою, белгородским епископом, и епископом ростовским Исайей, и Иоанном, черниговским епископом, и Антонием, юрьевским игуменом, при благоверном, державном князе Русской земли Всеволоде и детях его, Владимире и Ростиславе, когда воеводство киевской тысячи держал Янь, а игуменство держал Иоанн. В том же году преставился Иоанн митрополит. Был же тот Иоанн сведущ в книгах и в учении, милостив к убогим и вдовицам, ласков ко всякому, богатому и нищему, смиренен же умом и кроток, молчалив, речист же, когда от святых книг утешал печальных; такого не было прежде на Руси, и после него не будет такого. В тот же год пошла в Греческую землю Янка, дочь Всеволода, о которой говорилось прежде.

В лѣто 6598. Приведе Янка митрополита Иоана скопьчину, егоже видивши людье вси рекоша: «Се мертвець пришелъ». От года бо до года пребывъ, умре. Бѣ же се мужь не книженъ и умомъ простъ и просторѣкъ. В се же лѣто священа бысть церкви святаго Михаила переяславлеския Ефрѣмомъ, тоя церкви митрополитомъ, иже ю есть создалъ велику сущю, и пристрою в нѣй велику створи, украсивь ю всякою красотою, церковьными съсуды. Сий бо Ефрѣмь в си лѣта много зданье въздвиже: докончавъ церковь святаго Михаила, заложи же церковь на воротехъ святаго Федора, и святаго Андрѣя у церкве у воротъ, и городѣ каменъ, и строенно банное камяно, сего же не бысть в Руси.[459] И въкраси городъ Переяславьскый зданьи церковными и прочими зданьи.

В год 6598 (1090). Привела Янка митрополита Иоанна, скопца, про которого видевшие его люди говорили: «Это мертвец пришел». Пробыв год, умер. Был же этот человек не книжен, но умом прост и прост речью. В тот же год освящена была церковь святого Михаила в Переяславле Ефремом, митрополитом той церкви, которую он выстроил большой и пристроил к ней большую пристройку, украсив церковь всяческой красотою, церковными сосудами. Этот Ефрем в те годы много зданий воздвиг: докончил церковь святого Михаила, заложил церковь святого Федора на воротах и церковь святого Андрея у ворот, и стену <городскую> каменную, и строение банное каменное, чего не было на Руси, украсив город Переяславский зданиями церковными и прочими зданиями.

В лѣто 6599. Игуменъ и черноризци свѣтъ створше, рѣша: «Не добро есть лежати отцю нашему Федосьеви кромѣ манастыря и церкви своея, понеже тъ есть основалъ церковь и черноризци совокупилъ». И свѣтъ створше, повелѣша устроити мѣсто, идеже положити мощи его. И приспѣвшу празднику Успѣнья Богородицѣ треми деньми, и повелѣ игуменъ рушити, гдѣ лежать мощѣ отца нашего Федосья, егоже повелѣнью быхъ азъ грѣшный первое самовидець, Се же и скажю, не слухомъ бо слышавъ, но самъ о собѣ началникъ. Пришедшю бо игумену ко мнѣ и рекшю мнѣ: «Поидевѣ в пещеру к Федосьеви», Азъ же пришодъ съ игуменомъ, не вѣдущю никомуже, разъглядавша, куда копати, и назнаменавша мѣсто, кдѣ копати кромѣ устья. Рече же ко мнѣ игуменъ: «Не мози повѣдати никомуже <...> от братьи, да не увѣсть никтоже; но поими, егоже хощеши, да ти поможеть». Азъ же пристроих семь дни рогалия, имже копати. И въ вторникъ вечоръ в суморокъ, пояхъ съ собою 2 брата, не вѣдущю никомуже, приидох в пещеру и отпѣхъ псалмы, почахъ копати. И, вътрудився, вдах другому брату, и копахомъ до полуночья и трудихомся, не могуще ся докопати. Начахъ тужити, еда како на страну копаемъ. Азъ же, вземь рогалью, начахъ рамяно копати, другу моему опочивающю предъ пещерою, и рече ми: «Удариша в било». И азъ тотъ час прокопах на мощи Федосьеви. И оному глаголющю ко мьнѣ: «Удариша у било», мнѣ же рекшю: «Прокопахъ уже». Егда же прокопахъ, объдержашет мя ужасть, начах звати: «Господи помилуй!» Въ тъй же час сѣдяста два брата в манастыри, егда игуменъ, утаився, нѣ с кимъ принесеть его отай, зряста к пещерѣ. И егда удариша в било, видиста три столпы, акы дугы зарни, и, стоявше, и приидоша надъ верхъ церкве, идѣже положенъ бысть Федосий. В се же время видѣ Стефанъ, иже бысть в него мѣсто игуменъ, — в се же время бысть епископъ, — видивъ въ своемъ манасътыри чресъ поле[460] зарю велику надъ пещерою, мнѣвъ, яко несуть Федосья, бѣ бо ему извѣщено, переже днемь единѣмь, и съжаливси, яко без него преносят ̀и, и всѣдъ на конь, вборзѣ поѣха, поемъ съ собою Климянта, егоже постави игумена по собѣ. Идяста в собѣ видяста зарю велику. И яко приидоста близъ, видѣста свѣщи многы надъ пещерою, и приидоста к пещерѣ, и не видиста ничтоже, и приидоста дну в пещеру, намъ сѣдящимъ у мощѣй его. Егда бо прокопах, послах ко игумену: «Прииди, да ̀и возмемъ». Игуменъ же прииде съ двѣма братома. И прокопах велми, и влѣзохъ, и видихом мощѣ его лежащѣ, но съставѣ не распалися быша, и власи главнии притяскли бяху. И възлозъше на вариманътью, вынесоша предъ пещеру. На другий же день совокупишася епископи: Ефримъ Переяславьскый, Стефанъ Володимерьскый, Иванъ Черниговьскый, Маринъ Гургевьскый, игумени вси от всих манастыревъ с чернорисци, приидоша и людье благовѣрнии, взяша мощи Федосьевы съ свѣщами и съ темияном. И принесоша, и положиша ̀и у своей ему церкви, у притворѣ на деснѣй странѣ, мѣсяца августа въ 14 у четвергъ, в час 1 дне, индикта 14, лѣта... И празноваша свѣтло въ тъ день.

В год 6599 (1091). Игумен и черноризцы, посовещавшись, сказали: «Не годится лежать отцу нашему Феодосию вне монастыря и вне церкви своей, ибо он и церкви основание положил и черноризцев собрал». И посовещавшись, повелели устроить место, где положить мощи его. И когда через три дня наступил праздник Успения Богородицы, повелел игумен копать там, где лежат мощи его, отца нашего Феодосия, повелению которого я, грешный, первый был очевидец, о чем и расскажу не по слухам, а как участник того дела. Итак, пришел игумен ко мне и сказал: «Пойдем в пещеру к Феодосию». Я и пришел с игуменом, втайне от всех, и рассмотрели, куда копать, и обозначили место, где копать, — в стороне от входа. Сказал же мне игумен: «Не смей рассказывать никому из братии, чтобы никто не узнал, но возьми кого хочешь, чтобы тебе помог». Я же приготовил в тот день мотыги, чтобы копать. И во вторник вечером, в сумерки, взял с собою двух братьев, и втайне от всех пришел в пещеру, и, отпев псалмы, стал копать. И, устав, дал копать другому брату, и копали до полуночи, утомились и не могли докопаться, и начал тужить, что копаем не в ту сторону. Я же, взяв мотыгу, начал усердно копать, а друг мой отдыхал перед пещерою и сказал мне: «Ударили в било!» И я в это мгновение докопался до мощей Феодосиевых. И когда он мне сказал: «Ударили в било», я сказал: «Уже прокопал». Когда же прокопал, охватил меня ужас, и стал взывать: «Господи, помилуй». В это время сидели в монастыре два брата и смотрели в сторону пещеры: игумен еще не сказал тогда, с кем он будет переносить его тайно. Когда ударили в било, увидели они три столпа, точно светящиеся дуги, и, постояв, передвинулись эти дуги на верх церкви, где был положен потом Феодосии. В это же время Стефан, который раньше был игуменом на месте Феодосия, а теперь был уже епископом, видел в своем монастыре за полем зарю великую над пещерою; решив, что несут Феодосия, так как за день до того было ему возвещено об этом, и пожалев, что переносят без него, сел на коня и быстро поехал, взяв с собою Климента, которого он потом поставил вместо себя игуменом. И когда они ехали, видели они свет великий. И когда приблизились, увидели свечей множество над пещерою, и подошли к пещере, и не увидели ничего, и вошли в глубину пещеры, а мы сидели тогда у мощей. Когда я прокопал, послал я к игумену: «Приходи, вынем его». Игумен же пришел с двумя братьями; и я раскопал поболее, и влезли мы и увидели лежащие мощи; суставы не распались, и волосы на голове присохли. И, положив его на мантию, вынесли его перед пещерой. На другой же день собрались епископы: Ефрем Переяславский, Стефан Владимирский, Иоанн Черниговский, Марин Юрьевский, игумены из всех монастырей с черноризцами; пришли и люди благоверные и взяли мощи Феодосиевы со свечами и с фимиамом. И, принеся, положили его в церкви его, в притворе, по правой стороне, месяца августа в 14-й день, в четверг, в час дня, индикта 14-го, года... И праздновали светло день тот.

Се же повѣмь мало нѣчто, еже ся збысть прорѣченье Федосьево. Игуменьство бо Федосьеви держащю у животѣ своемь и правящю стадо, порученое ему Богомъ — черноризци, не токмо же си едини, но в мирьскими печашеся душами, како быша спаслися, паче же о сынех своихъ душевных, утѣшая и наказая приходящая к нему, другоичи в домы ихъ приходя и благословленье имъ подавая. Единою бо ему пришедшю в домь Яновъ[461] къ Яновѣ и к женѣ его Марьи — Федосий бо бѣ любя я, занеже живяста по заповидѣ Господнѣ и в любви живяста, единою же ему пришедшю к нима, и учашеть я о милостынѣ ко убогим, и о царьствѣ небеснѣмь, еже прияти праведникомь, а грѣшьнымъ муку, и о смертнемь часѣ. И се ему глаголющю и о положеньи тѣла у гробѣ има. И рече ему Яневая: «Кто вѣсть, гдѣ мя положать?» Речеже ей Федосий: «Поистинѣ идеже азъ лягу, ту и ты положена будеши». Се же събысться. Игумену бо преставльшуся преже 18 лѣт, се сбысться: в се бо лѣто преставися Яновая, именемь Марья, мѣсяца августа в 16 день. И пришедъше чернорисци, пѣвше обычныя пѣсни, и, принесше, и положиша ю у церквѣ святыя Богородица, противу гробу Федосьеву, на лѣвой сторонѣ. Федосий бо положенъ бысть 14 день, а си въ 16 день. Се сбысться прорѣченье блаженаго отца нашего Федосья, добраго пастуха, иже пасяше словесныя овца нелицемѣрно, с кротостью и с расмотрениемь блюда их и бдѣниемь, и моляся за порученое ему стадо и за люди хрьстьяньския, и за землю Рускую, иже по отшествии его моляся за люди вѣрныя и за своя ученикы, иже, взирающе на раку твою, поминають ученье твое и въздержанье твое, и прославляють Бога. Азъ же, грѣшный твой рабъ и ученикъ, недоумѣю, чимъ похвалити тя, добраго твоего житья и въздержанья. Но се реку мало нѣчто.

Теперь коротко поведаю о том, как сбылось пророчество Феодосия. Еще когда Феодосии был жив и держал игуменство, управляя стадом черноризцев, порученных ему Богом, пекся он не только о них, но и о мирянах — о душах их, как бы им спастись, особенно о духовных сынах своих, утешая и наставляя приходящих к нему, а иногда приходя в дома их и благословение им подавая. Однажды, придя в дом Янев к Яню и к жене его Марье, — ибо Феодосии любил их за то, что они жили по заповеди Господней и в любви, итак, однажды, зайдя к ним, поучал он их о милостыне убогим, и о царствии небесном, которое заслужат праведники, тогда как грешники — муку, и о смертном часе. И когда он говорил о положении их тел во гроб, сказала ему жена Яня: «Кто знает, где меня похоронят?» Сказал же ей Феодосии: «Воистину, где лягу я, там и ты похоронена будешь». Что и сбылось. Игумен умер раньше ее, а на восемнадцатый год это и сбылось: ибо в тот год преставилась жена Яня, именем Марья, месяца августа в 16-й день, и пришли черноризцы, отпели положенные песнопения и принесли и положили ее в церкви святой Богородицы, против Феодосиева гроба, по левую сторону. Феодосии был похоронен 14-го, а та 16-го. Так сбылось пророчество блаженного отца нашего Феодосия, доброго пастуха, пасшего словесных овец истово, с кротостью и со вниманием, наблюдая за ними и опекая их, молясь за порученное ему стадо, за землю Русскую, и за людей христианских, за которых и по отшествии своем молится, за людей верных и за своих учеников, — они, взирая на гроб твой, вспоминают поучения твои и воздержание твое и прославляют Бога. Я же, грешный твой раб и ученик, недоумеваю, как восхвалить доброе твое житие и воздержание. Но скажу немногое.

«Радуйся, отче нашь и наставниче, Федосий! Мирьскыя плища отринувъ, молчанье възлюбивъ, Богу послужилъ еси у мнишьскомъ житьи, всяко собѣ принесѣнье принеслъ еси божественое, пощеньемь преузвысився, плотьскых сластий възненавидивъ, и мирьскую красоту и желанье вѣка сего отринувъ, услѣдуя стопамъ высокомысленымъ отцемь, ревнуя, молчаньемъ взвышаяся, смиреньемь украшаяся. Радуйся, укрѣплеся надежею и вѣчных благъ приемъ, умертвивъ плотьскую похоть, источникъ безаконью и мятежь, преподобне, и бѣсовьскихъ кознѣй избѣгъ и от сѣтий его. С праведными, отче, почилъ еси, усприемъ противу трудомъ своим възмѣздье, отцемь наслѣдникъ бывъ, послѣдовавъ ученью их и нраву ихъ, въздержанью ихъ, и правило ихъ правя. Паче же ревноваше великому Федосью[462] житьемь и нравомь, и въздержаньемь ревнуя и послѣдьствуя обычаю его, и прѣходя от дѣла в дѣло уншее, обычныя молбы Богу уздая и воню благоуханья принося, кадѣло молитвеное, темьянъ благоуханьный. Побѣдивъ мирьскую похоть и миродерьжьца князя зѣка сего, супротивника поправъ дъявола и его козни, побѣдьникъ явися, противнымъ его стрѣламъ и гордымъ помысломъ ставъ супротивно, укрипився оружьемь крестьнымъ и вѣрою непобидимою, и Божьею помощью. И помолися за мя, честный отче, избавлену быти от сити неприязненъ, и от противнаго врага съблюди мя твоими молитвами».

«Радуйся, отче наш и наставник Феодосии! Мирскую суету отвергнув, молчание возлюбив, Богу послужил ты в монашеском житии, всякое себе божественное приношение принес, постом превознесся, плотские наслаждения возненавидел, красоту мирскую и желания жизни этой отринул, следуя по стопам высокомысленных отцов, подражая им, в молчании возвышаясь и смирением украшаясь. Радуйся, укрепившись надеждою и вечные блага восприняв, умертвив плотскую похоть, источник беззакония и волнений, ты, преподобный, бесовских козней избег и сетей. С праведными, отче, почил, обретя по трудам твоим воздаяние, став наследником отцов, последовав учению их и нраву их, воздержанию их и правила их соблюдая. Всего более хотел уподобиться ты великому Феодосию образом жизни и нравом, в воздержании с ним соперничая, последуя его обычаям и переходя от одного хорошего дела к еще лучшему, положенные молитвы к Богу вознося и благоухания принося, кадило молитвенное, фимиам благовонный. Победив мирскую похоть и миродержца — князя мира сего, врага поправ дьявола и его козни, победителем явился, противостав вражеским его стрелам и гордым помыслам, укрепясь оружием крестным и верою непобедимою, Божьего помощью. Молись за меня, отче честный, чтобы избавиться мне от сети вражеской, и от противника-врага сохрани меня твоими молитвами».

В се же лѣто бысть знаменье въ солнци, погибе, мало ся его оста — акы мѣсяць бысть, в час 2 дне, мѣсяца маия въ 21. В се же лѣто бысть: Всеволоду ловы дѣюща звѣриныя за Вышегородомь, заметавшимъ тенета и людемь кликнувшимъ, спаде привеликъ змѣй с небесѣ, и ужасошася вси людье.[463] В се же время земля стукну, мнозѣ слышаша. В се же лѣто волъхвь явися у Ростовѣ и погибе.

В тот же год знамение было на солнце: исчезло, и совсем мало его осталось — как месяц стало, в час второй дня, месяца мая в 21-й день. В тот же год, когда Всеволод охотился на зверей за Вышгородом и были уже закинуты тенета и люди кликнули, упал превеликий змей с неба, и ужаснулись все люди. В это же время земля стукнула, так что многие слышали. В тот же год волхв объявился в Ростове и погиб.

В лѣто 6600. Предивно бысть чюдо у Полотьскѣ у мечьтѣ: и в нощи бывши тутенъ, стонаше полунощи, яко человѣци рыщуть бѣси по улици. Аще кто вылѣзяще ис хоромины, хотя видѣти, и абье уязвенъ бяше невидимо от бѣсовъ, и с того умираху, и не смѣяху излазити ис хоромъ. По сѣмь же начаша во дне являтися на конѣх, и не бѣ их видити самѣх, но кони ихъ видити копыта,[464] и тако уязьвляху люди полотскыя и его область. Тѣмь и человѣци глаголаху, яко навье бьють полочаны. Се же знаменье поча быти от Дрьюцька. В си же времена бысть знаменье у небесѣ, яко кругъ бысть посредѣ неба привеликъ. У се же лѣто ведро бяше, яко изгаряше земьля, и мнози борове изгоряхуся самѣ и болота, многа знаменья бываху по землѣ, и рать велика бяше от половець отвсюду. И взяша 3 городы: Пѣсоченъ, Переволоку, Прилукъ[465] и многа села повоеваша. В се же лѣто воеваша половцѣ ляхи с Васильемь Ростиславличемь.[466] У се же лѣто умре Рюрикъ, сынъ Ростиславль. У си же веремена мнози человѣци умираху различными недугы, якоже глаголаху продающе крсты, яко продахом крсты от Филипова дни до мясопущь[467] 7 тысящь. Се же бысть за грѣхы нашѣ, яко умножишася грѣси наши и неправды. Се же наведе на ны Богъ, веля намъ имѣти покаание и вьстагнутися от грѣха, и зависти, от прочих злых дѣлъ неприязненыхъ.

В год 6600 (1092). Предивное чудо явилось в Полоцке в наваждении: ночью стоял топот, что-то стонало, рыскали бесы по улице, словно люди. Если кто выходил из дома, чтобы посмотреть, тотчас невидимо уязвляем бывал бесами и оттого умирал, и никто не осмеливался выходить из дома. Затем начали и днем являться на конях, а не было их видно самих, но видны были коней их копыта; и уязвляли так они людей в Полоцке и в его области. Потому люди и говорили, что это мертвецы бьют полочан. Началось же это знамение с Друцка. В те же времена было знамение в небе — точно круг посреди неба превеликий. В тот же год засуха была, так что пересохла земля, и многие леса возгорались сами и болота; и много знамений было на земле; и рать великая была от половцев и отовсюду: взяли три города, Песочен, Переволоку, Прилук, и много сел разорили. В тот же год ходили войною половцы на поляков с Васильком Ростиславичем. В тот же год умер Рюрик, сын Ростислава. В те же времена многие люди умирали от различных недугов, так что говорили продающие гробы, что «продали мы гробов от Филиппова дня до мясопуста семь тысяч». Это случилось за грехи наши, так как умножились грехи наши и неправды. Это навел на нас Бог, веля нам покаяться и воздерживаться от греха, и от зависти, и от прочих злых дел дьявольских.

В лѣто 6601, индикта 1 лѣто, преставися великый князь Всеволодъ, сынъ Ярославль, внукъ Володимеръ, мѣсяца априля 13 день, а погребенъ бысть 14 день, недѣли сущи тогда Страстьнѣй и дни сущу тогда четвергу великому, в онже положенъ бысть у гробѣ у велицѣй церкви святыя Софья, Сий благовѣрный князь Всеволодъ бѣ измлада любя правду и набдя убогия, и воздая честь епископомь и прозвутеромъ, излиха же любляше чернорисцѣ и подаваше требованье имъ. Бѣ же и самъ уздержася от пьяньства и похотѣ, тѣмь любимъ бѣ отцемь своимъ, яко глаголати отцю его к нему: «Сыну мой! Благо тобѣ, яко слышу о тобѣ кротость и радуюся, яко ты покоиши старость мою. Аще ти Богъ подасть прияти власть стола моего по братьи своей, с правдою, а с ненасильемь, то егда Богъ отведеть тя от житья твоего, то ту ляжеши, идѣже азъ, у гроба моего, понеже люблю тя паче братья твоея». Се же сбысться глаголъ отца его, еже глаголалъ бѣ. Сему же приемьшю послѣже всея братья столъ отца своего, и по смерти брата своего, сѣде Киевѣ княжа.

В год 6601 (1093), индикта в 1-й год, преставился великий князь Всеволод, сын Ярославов, внук Владимира, месяца апреля в 13-й день, а погребен был в 14-й день; неделя была тогда Страстная, и день тогда был четверг великий, когда он положен был в гробу в великой церкви святой Софии. Этот благоверный князь Всеволод с младых лет любил правду, оделял убогих, воздавал честь епископам и пресвитерам, особенно же любил черноризцев и давал им все, что они просили. Он и сам воздерживался от пьянства и похоти, за то и любим был отцом своим, поэтому говорил ему отец его: «Сын мой! Благо тебе, что слышу о твоей кротости, и радуюсь, что ты покоишь старость мою. Если Бог даст тебе получить стол мой после братьев своих по праву, а не насильем, то когда Бог пошлет тебе смерть, то тут ляжешь, где я лягу, у гроба моего, потому что люблю тебя больше братьев твоих». И сбылось слово отца его, сказанное ему. Получил он после всех своих братьев стол отца своего, по смерти брата своего сел княжить в Киеве.

И быша ему печалѣ болшѣ паче, неже сѣдящю ему у Переяславлѣ Сѣдшю бо ему Киевѣ, печаль бысть ему о сыновцех своих, яко начаша ему стужати, хотяще властий ов сея, овъ же другоѣ, съй же, смиривая их, раздаваше волостѣ имъ. У сихъ же печали въсташа и недузи ему, и приспѣваше к нимъ старость. И нача любити смыслъ уныхъ и свѣтъ творяше с ними, си же начаша ̀и заводити и негодовати дружины своея первыя, и людемь не доходити княжѣ правдѣ. И начаша тивунѣ[468] его грабите люди и продаяти, сему не вѣдущю у болѣзнѣхъ своихъ. И разболѣвшюся ему велми, посла по сына своего Володимера Чернѣгову. И пришедшу Володимеру, видивъ отца больна суща, плакася велми. И присѣдящю Володимеру и Ростиславу, сыну меншому его, и пришедшу же часу, прѣставися тихо и кротко и приложися ко отцемь своимъ, княживъ лѣт у Киевѣ 15, а в Переяславлѣ лѣто,[469] а Черниговѣ лѣто. Володимер же плакався с Ростиславомъ, братомъ своимъ, спрятаста тѣло его. Собрашася епископи, игумени с черноризци, и попове, и бояре и простии людье, вземше тѣло его со обычними пѣснями и положиша у святой Софьи, якоже рекохомъ преже.

И было у него огорчений больше, чем тогда, когда он сидел в Переяславле. Когда княжил в Киеве, печаль была ему о племянниках его, ибо начали они ему досаждать, один желая одной волости, а тот другой; он же, чтобы замирить их, раздавал им волости. В этих огорчениях начались и недуги, а за ними приспела и старость. И стал он любить образ мыслей младших, советуясь с ними; они же стали наущать его, чтобы он отверг дружину свою старшую, и люди не могли добиться правды княжой, начали тивуны его грабить и продавать людей, а князь о том не знал из-за болезней своих. Когда же он совсем разболелся, послал он за сыном своим Владимиром в Чернигов. Владимир, приехав к нему и увидев отца больным, сильно горевал. В присутствии Владимира и Ростислава, сына своего меньшого, когда пришел час, Всеволод преставился тихо и кротко и присоединился к предкам своим, прокняжив в Киеве пятнадцать лет, а в Переяславле год и в Чернигове год. Владимир же с Ростиславом, братом своим, оплакав его, убрали тело его. И собрались епископы, и игумены, и черноризцы, и попы, и бояре, и простые люди, и, взяв тело его, с песнопениями по обычаю положили его в церкви святой Софии, как уже сказали мы раньше.

Володимеръ же нача размышляти, река: «Аще азъ сяду на столѣ отца своего, то имамъ рать со Святополкомъ узяти, яко то есть столъ отца его переже былъ». И, тако размысливъ, посла по Святополка Турову, а самь иде Чернѣгову, а Ростиславь Переяславлю.

Владимир же стал размышлять, говоря: «Если сяду на столе отца своего, то ожидает меня война со Святополком, так как стол этот был его отца». И, размыслив, послал по Святополка в Туров, а сам пошел в Чернигов, а Ростислав — в Переяславль.

И минувши Велику дни, и прешедше Празднѣй недѣли, въ день антипасхы,[470] мѣсяца априля 24 день <...> начало княженья Святополча у Киевѣ. Приде Святополкъ Киеву. Изидоша противу ему кияне с поклономъ и прияша с радостью, и сѣде на столѣ отца своего и стрыя своего. В се же время поидоша половцѣ на Рускую землю, слышавше яко умерлъ есть Всеволодъ, послаша послы къ Святополку о мирѣ. Святополкъ же, не здума с болшею дружиною отнею и строя своего, но свѣтъ створи с пришедшими с нимь, изоимавъ послы, всажа вь погребъ. Слышавше же се, половцѣ почаша воевати. И приидоша половцѣ мнози и оступиша Торъчьский градъ. Святополкъ же, слышавъ половцѣ, посла, прося мира, и не восхотѣша половцѣ мира, и пустиша по землѣ воююще. Святополкъ же нача сбирати воѣ, хотя на нѣ. И рѣша ему мужи смысленѣи: «Не кушайся противу имъ, яко мало имаши вой». Он же рече имъ: «Имѣю отрокъ своихъ 8 сотъ, иже могуть противу имъ стати». Начаша же друзии несмысленѣи молвити: «Поиди, княже». Смысленыи же глаголаху: «Аще бы пристроилъ их 8 тысящь, не лихо ти есть: наша земля оскудила есть от ратий и продажь.[471] Но пошлися къ брату своему Володимеру, дабы ти помоглъ». Святополкъ же послуша их и посла к Володимеру, дабы помоглъ ему. Володимеръ же собра вои свои и посла по Ростислава, брата своего, до Переяславля, веля ему помогати Святополку. Володимеру же пришедшю Киеву, и совокупися у святаго Михаила, и взяста межи собою распрѣ и которы, и уладившася, цѣловаста крестъ межи собою, а половцемъ воюющимъ по землѣ. И рѣша има мужѣ смысленѣи: «Почто вы распрю имата межи собою? А погании губять землю Рускую. Послѣдѣ ся смирита, а нынѣ поидита противу имъ любо с миромь, любо ратью». Володимеръ же хотяше мира, Святополкъ же хотя ратью. И поиде Святополкъ, и Володимеръ, и Ростиславь къ Треполю, и приидоша ко Стугнѣ.[472] Святополкъ же, и Володимеръ и Ростиславъ съзваша дружину свою на свѣтъ, хотяче поступити чересъ рѣку, и начаша думати. И глаголаше Володимеръ, яко «Сдѣ стояще чересъ рѣку, у грозѣ сей, створимъ миръ с ними». И присташа свѣту сему смысленѣи мужи, Янь и прочии. Киянѣ же не восхотѣша свѣта сего, но рекоша: «Хощемъ ся бити, поступимъ на ону сторону рѣкѣ». Излюбиша свѣто сь и преидоша Стъгну рѣку, бѣ бо тогда наводнилася велми.[473] Святополкъ же, и Володимерь и Ростиславъ, исполчившеся, поидоша. Идяше на десной сторонѣ Святополкъ, а на шюеѣ Володимеръ, а посередѣ Ростиславъ. И, минувше Треполь, проидоша валъ. И се половцѣ идяху противу, и стрѣлци противу пред ними. Нашимъ же ставшимъ межи валома, и поставиша стяги своя, и изидоша стрилци из валу. И половци, пришедше к валови, поставиша стяги своя, налягоша первое на Святополка, и възломиша полкъ его. Святополкъ же стояше крѣпко, и побѣгоша людье, не терпяще ратныхъ противленья, и послѣже побѣже Святополкъ. И налегоша на Володимера, и бысть брань люта, и побѣже и Володимеръ с Ростиславомъ и вои его. И прибѣгоша к рѣцѣ Стугнѣ, и въбродъ Володимеръ с Ростиславомь, и нача утапати Ростиславъ перъд очима Володимеровыма. И хотѣ подхватити брата своего и мало не втону самъ. И тако утопе Ростиславъ, сынъ Всеволожь. Володимерь же пребредъ рѣку с маломь дружины, — мнози же падоша от полка его, и боярѣ его туто падоша, — и пришедъ на ону сторону Днѣпра, плакася по братѣ своемъ и по дружини своей, иде Чернѣгову печаленъ велми. Святополкъ же убѣже во Треполь, и затворися ту, и бѣ до вечора и в ту нощь приде Кыеву. Половци же, видивше се, пустиша по землѣ воююче, а друзии узъвратишася к Торочьскому. Си же злоба соключи въ день святаго Възнесенья Господа нашего Иисуса Христа, мѣсяца маия 26. Ростислава же, искавше, обрѣтоша ̀и в рецѣ и, вземше, и принесоша ̀и Кыеву, и плакася по нѣмь мати его, и вси людье плакаша по немь повелику, уности его ради.[474] И собрашася епископы, и поповѣ, и чернорисцѣ, и пѣсни обычныя пѣвше, и положиша въ церкви святоѣ Софьѣ у отца своего. Половцемь же осѣдяще Торочьский, противящем же ся торокомъ и крѣпко борющимъ изъ града, убиваху многы от противныхъ. Половци же начаша налѣгати, отоимати воду, изнемогати начаша у городѣ людье жажою водною и гладомъ. И прислаша торъци <...> къ Святополку, глаголюще: «Аще не пришлеши брашна, прѣдатися имамъ». Святополкъ же пославъ, и не бѣ лзѣ украстися в городъ множества ради ратныхъ. И стояше около города недѣль 9 и раздилишася надвое: едини сташа у града, рать борющю, а друзии поидоша Кыеву и пустиша на воропъ межи Кыевъ и Вышегородъ. Святополкъ же вынииде на Желяню,[475] и поидоша обои противу собѣ и ступишася, и въкрипися брань. Побѣгоша наши предъ иноплеменнѣкы, и падаху язвенѣи предъ врагы нашими, и мнози погибоша и быша мертви, паче неже у Треполя. Святополкъ же приде Кыеву самъ третѣй, а половцѣ узъвратишася к Торочкому. И быша же си злая мѣсяца июля 23. Навътрея же въ 24, у святою мученику Бориса и Глѣба, бысть плачь великъ у городѣ грѣхъ ради наших великихъ, за умноженье безаконий наших.

И после Пасхи, по прошествии праздничной недели, в день антипасхи, месяца апреля в 24-й день <...> начало княжения Святополка в Киеве. Пришел Святополк в Киев. И вышли навстречу ему киевляне с поклоном, и приняли его с радостью, и сел на столе отца своего и дяди своего. В это время пришли половцы на Русскую землю; услышав, что умер Всеволод, послали они послов к Святополку договориться о мире. Святополк же, не посоветовавшись со старшею дружиною отцовскою и дяди своего, сотворил совет с пришедшими с ним и, схватив послов, посадил их в погреб. Услышав же это, половцы начали воевать. И пришло половцев множество и окружили город Торческ. Святополк же, узнав о приходе половцев, послал с предложением мира. И не захотели половцы мира, и разошлись по всей земле, воюя. Святополк же стал собирать воинов, чтобы пойти на них. И сказали ему мужи разумные: «Не пытайся идти против них, ибо мало имеешь воинов». Он же сказал: «Имею отроков своих восемьсот, которые могут им противостоять». Стали же другие неразумные говорить: «Пойди, князь». Разумные же говорили: «Если бы выставил их и восемь тысяч, и то было бы худо: наша земля оскудела от войны и от продаж. Но пошли к брату своему Владимиру, чтобы он тебе помог». Святополк же, послушав их, послал к Владимиру, чтобы тот помог ему. Владимир же собрал воинов своих и послал по Ростислава, брата своего, в Переяславль, веля ему помогать Святополку. Когда же Владимир пришел в Киев, встретились они в монастыре святого Михаила, затеяли между собой распри и ссоры, договорившись же, целовали друг другу крест, а половцы между тем продолжали разорять землю. И сказали им мужи разумные: «Зачем вы ссоритесь между собою? А поганые губят землю Русскую. После уладитесь, а сейчас отправляйтесь навстречу им — либо с миром, либо с войною». Владимир хотел мира, а Святополк хотел войны. И пошли Святополк, и Владимир, и Ростислав к Треполю и пришли к Стугне. Святополк же, и Владимир, и Ростислав созвали дружину свою на совет, собираясь перейти через реку, и стали совещаться. И сказал Владимир: «Пока за рекою стоим, грозной силой, заключим мир с ними». И присоединились к совету этому разумные мужи, Янь и прочие. Киевляне же не захотели принять совета этого, но сказали: «Хотим биться, перейдем на ту сторону реки». И понравился совет этот, и перешли Стугну-реку. Сильно разлилась она тогда. Святополк же, и Владимир, и Ростислав, исполчившись, выступили. И шел на правой стороне Святополк, на левой — Владимир, посредине же — Ростислав. И, миновав Треполь, прошли вал. И вот половцы пошли навстречу, а стрелки их перед ними. Наши же, став между валами, поставили стяги свои, и двинулись стрелки из-за вала. А половцы, подойдя к валу, поставили свои стяги, и налегли прежде всего на Святополка, и прорвали строй полка его. Святополк же стоял крепко, и побежали люди его, не стерпев натиска половцев, а после побежал и Святополк. И навалились на Владимира, и был бой лютый; и побежали Владимир с Ростиславом и воины его. И прибежали к реке Стугне, и пошли вброд Владимир с Ростиславом, и стал тонуть Ростислав на глазах у Владимира. И попытался подхватить брата своего и едва не утонул сам. И утонул Ростислав, сын Всеволодов. Владимир же перешел реку с небольшой дружиной, — ибо много пало людей из полка его и бояре его тут пали, — и перейдя на ту сторону Днепра, плакал по брате своем и по дружине своей и пошел в Чернигов в печали великой. Святополк же убежал в Треполь, и заперся тут, и был тут до вечера, и в ту же ночь пришел в Киев. Половцы же, видя все это, пустились разорять землю, а другие вернулись к Торческу. Случилась эта беда в день святого Вознесения Господа нашего Иисуса Христа, месяца мая в 26-й день. Ростислава же, поискав, нашли в реке и, взяв, принесли его к Киеву, и плакала по нем мать его, и все люди горько оплакивали его, юности его ради. И собрались епископы, и попы, и черноризцы, отпев обычные песнопения, положили его в церкви святой Софии около отца его. Половцы же между тем осаждали Торческ, а торки противились и крепко бились из города, убивая многих врагов. Половцы же стали налегать и отвели воду, и начали изнемогать люди в городе от жажды и голода. И прислали торки <...> к Святополку, говоря: «Если не пришлешь еды, сдадимся». Святополк же послал им, но нельзя было пробраться в город из-за множества неприятелей. И стояли <половцы> около города девять недель, и разделились надвое: одни остались у города, сражаясь, а другие пошли к Киеву и совершили набег между Киевом и Вышгородом. Святополк же вышел на Желань, и пошли друг против друга, и сошлись, и началась битва. И побежали наши от иноплеменников, и падали, раненные, перед врагами нашими, и многие погибли, и было мертвых больше, чем у Треполя. Святополк же прибежал в Киев сам-третий, а половцы возвратились к Торческу. Случилась эта беда месяца июля в 23-й день. Наутро же 24-го, в день святых мучеников Бориса и Глеба, был плач великий в городе, за грехи наши великие, за умножение беззаконий наших.

Се на ны Богъ пусти поганыя, не милуя их, но насъ казня, да быхом ся востягнули от злыхъ дѣлъ. Симь казнить ны нахоженьемь поганыхъ, се бо есть бо батъгъ Божий, да нѣколи смирившеся успомянемся от злаго пути. Сего ради во праздникы Богъ намъ наводить сѣтованье, якоже ся створи в се лѣто первое зло на Вознесенье у Треполя, 2 <...> на празникъ Бориса и Глѣба, иже есть праздникъ новой рускый. Сего ради пророкъ глаголаше: «И прѣложю праздникы ваша у плачь и пѣсни ваша в рыданье».[476] Створи бо ся плачь великъ у землѣ нашей, и опустѣша села наша и городѣ наши, и быхомъ бѣгающеи предъ враги нашими. Якоже и пророкъ глаголаше: «Падете предъ враги вашими, и поженуть вы ненавидящеи васъ, и побѣгнете, никому же не женющю по васъ. И скрушу руганье гордѣнья вашего, и будеть во тщету крѣпость ваша, и убиеть вы приходяй мѣчь, и будеть земля ваша пуста, и дворѣ ваши пустѣ будуть, яко вы зли есте и лукавѣ, и азъ поиду к вамъ яростью лукавою»,[477] — глаголеть Господь Богъ святый Израилевъ. Ибо лукавии сынове Измаилове пожигаху села и гумьна, и мьногы церкви запалиша огнемь. Да не чюдиться никтоже о сѣмь: «Идеже множество грѣховъ, ту всякого видѣнья показанье».[478] Сего ради вселеннаа прѣдастася, сего ради гнѣвъ простреся, сего ради земля мучена бысть: ови ведутся полоненѣ, а друзии посѣкаеми бывають, друзии на месть даеми бывають, и горкую приемлюще смерть, друзии трепещють, зряще убиваемыхъ, другии гладомъ умориваеми и водною жажею. Едино прѣщенье, едина казнь, многовещныя имуще раны и различныя печали, и страшныя мукы, — ови вязани и пятами пьхаеми, и на морозѣ держими и вкаряеми. И се пристраннѣе и страшнѣи, яко на хрѣстьяньсцѣ родѣ страхъ и колибанье и бѣда упространися. Право и достойно! Тако да накажемся и тако собѣ вѣру имемъ, кажеми есмы: подобаше 6о намъ «в руцѣ преданымъ быти языку страньну и безаконьну и лукавнейшю паче всея земля». Рцѣмь велегласно: «Праведенъ еси, Господи, и праведнѣ суди твои».[479] Рцѣмь по оному разбойнику: «Мы достойная, яже сдѣяхомъ, и прияхомъ».[480] Рцѣмь съ Иевомъ: «Яко Господеви любо, тако и бысть: буди имя Господне благословено у вѣкы».[481] Да нахожениемь поганыхъ мучими, Владыку познаемъ, егоже мы прогнѣвахомъ. Прославлени бывше, не прославихом, почтени бывше, не почтохомъ, освятивьшеся, не разумѣхомъ, куплени бывше, не поработахомъ, породившеся, не яко отца постыдихомся, согрѣшихомъ и казнимы есмы. Якоже согришихомъ, тако и стражемъ: и градѣ вси опустѣша, и перейдѣмъ поля, идѣже пасома быша стада конѣ, овцѣ и волове, се все тще нынѣ видим, нивы поростьше стоять, звѣремъ жилище быша Но обаче надѣемься на милость Божью, казнѣть бо ны добрѣ благый Владыка, и «Не по безаконью нашему створи намъ и по грѣхомъ нашимъ въздалъ есть намъ»,[482] тако подобаеть благому Владыцѣ казати не по множеству грѣховъ. Тако Господь створи намъ: падшая уставить, Адамле преступленье прости, баню нетлѣнья дарова, свою кровь за ны излья. Такоже ны видѣ неправо прѣбывающа, нанесе намъ сущюю рать и скорбь, да хотяще и не хотяще и всяко в будущий вѣкъ обрящемь милость: душа бо, здѣ казнима, всяко у будущий вѣкъ обрящемь милость и лготу от мукы: не мьстить бо Господь двоичѣ о томь. О неизреченьному человѣколюбью! Якоже видити ны неволею к собѣ обращающася. Тмами любовь, яже к намъ! Понеже хотяще уклонитися от заповидѣ его. Се уже не хотяще терпимъ с нужею, и понеже неволею, се уже волею. Кдѣ бо бѣ тогда умиленье в насъ? Нынѣ же вся полна суть слезъ. Кдѣ бѣ в насъ уздыханье? Нынѣ же плачь по всимъ улицамъ умножися избьеныхъ ради, иже избиша безаконнѣи.

Это Бог напустил на нас поганых, не их милуя, а нас наказывая, чтобы мы воздержались от злых дел. Наказывает он нас нашествием поганых; это ведь бич Божий, чтобы мы смирились, опомнившись на пути зла. Из-за этого в праздники Бог посылает нам огорчение, как в этом году случилась на Вознесение первая напасть у Треполя, вторая — в праздник Бориса и Глеба; это новый праздник Русской земли. Вот об этом и пророк сказал: «Обращу праздники ваши в плач и песни ваши в рыдание». И был плач велик в земле нашей, опустели села наши и города наши, и бегали мы перед врагами нашими. Как сказал пророк: «Падете перед врагами вашими, погонят вас ненавидящие вас, и побежите, никем не гонимы. Сокрушу наглость гордыни вашей, и будет тщетной сила ваша, убьет вас захожий меч, и будет земля ваша пуста, дворы ваши будут пусты. Так как вы злы и лукавы, то и я приду к вам с яростью лукавой», — говорит Господь Бог святой Израилев. Ибо коварные сыны Измаила сжигали села и гумна и многие церкви запалили огнем. Да никто не подивится тому: «Где множество грехов, там видим и всяческое наказание». Сего ради и вселенная предана была, сего ради и гнев распространился, сего ради и земля страдает: одних ведут в плен, других убивают, иных выдают на месть, и они принимают горькую смерть, иные трепещут, видя убиваемых, иных голодом умерщвляют и жаждою. Только наказание, только казнь, разнообразные несущая бедствия, и различные печали и страшные муки, — кого-то связывают и пинают ногами, держат на морозе и оскорбляют. И это тем более удивительно и страшно, что повсюду среди Христиан страх, и колебанье, и беды. Справедливо и достойно! Так и будем наказаны, и так будем верить, терпя наказания: подобает ведь нам «преданным быть народу чужому и самому беззаконному и коварному на всей земле». Воскликнем громко: «Праведен ты, Господи, и справедливы суды твои». Скажем по примеру того разбойника: «Мы достойное получили по делам нашим». Скажем и с Иовом: «Как Господу угодно, так и случилось; да будет имя Господне благословенно вовеки». Через нашествие поганых и мучения от них познаем Владыку, которого мы прогневали. Прославлены были — и не прославили его, чествуемы были — и не почтили его, просвещали нас — и не уразумели, наняты были — и не поработали, родились — и не усовестились его как отца, согрешили — и наказаны теперь. Как нагрешили, так и страдаем. И города все опустели; и пройдем полями, где паслись стада коней, овцы и волы, и все пусто ныне увидим; нивы стоят заросшие, стали они жилищем зверям. Но надеемся все же на милость Божию; справедливо наказывает нас благой Владыка, «не по беззаконию нашему сделал нам, но по грехам нашим воздал нам». Так подобает благому Владыке наказывать не по множеству грехов. Так Господь сотворил нам: падших поднял, Адамово преступление простил, нетление даровал и свою кровь за нас пролил. Вот и нас видя в неправде пребывающими, навел на нас эту войну и скорбь, чтобы желая и не желая, в будущей жизни получили милость: потому что душа, наказываемая здесь, всякую милость в будущей жизни обрящет и освобождение от мук, ибо не мстит Господь дважды за одно и то же. О неизреченное человеколюбие! Ибо видел нас, поневоле к нему обращающихся. О безграничная любовь его к нам! Ибо сами захотели уклониться от заповедей его. Теперь уже и не хотим, а терпим — по необходимости и поневоле, терпим, но как бы и по своей воле! Ибо где было у нас тогда умиление? А ныне все полно слез. Где у нас было воздыхание? А ныне плач умножился по всем улицам из-за убитых, которых избили беззаконные.

Половцѣ воеваша много и възвратишася к Торъческому; изнемогоша людье въ градѣ от глада и предашася ратнымъ. Половцѣ же, приемьше градъ, запалиша огнемь, и люди раздилиша и ведоша я у вежѣ к сердоболямъ своимъ и сродникомъ своимъ; мучими зимою и оцѣпляемѣ, у алъчбѣ и в жажѣ и в бѣдѣ, побледѣвши лици и почернивше телесы, незнаемою страною, языкомъ испаленомъ, нази ходяще и босѣ, ногы имуще избодены терньемь, съ слезами отвѣщеваху другъ другу, глаголюще: «Азъ бѣхъ сего города», а другий: «И азъ сего села». И тако съвъспрошахуся со слезами, родъ свой повѣдающе, очи възводяще на небеса к Вышнему, вѣдущему тайная.

Половцы повоевали много и возвратились к Торческу, и изнемогли люди в городе от голода и сдались врагам. Половцы же, взяв город, запалили его огнем, и людей поделили, и повели в вежи к семьям своим и сродникам своим; измученные, стужей скованные, в голоде, жажде и беде, с бледными лицами, почерневшими телами, в неведомой стране, с языком воспаленным, раздетые бредя и босые, с ногами, исколотыми тернием, со слезами отвечали они друг другу, говоря: «Я был из этого города», а другой: «А я — из того села»; так вопрошали они друг друга со слезами, род свой называя и вздыхая, взоры возводя на небо к Вышнему, ведающему сокровенное.

Да никтоже дерзнеть рещи, яко ненавидими Богомь есмы! Кого бо Богъ тако любить, якоже насъ узлюбилъ есть? Кого бо тако почтилъ есть, якоже насъ прославилъ есть и вънеслъ есть? Никого же! Им же паче ярость свою уздвиже на ны, якоже паче всихъ почтени бывше, горѣе всѣх съдѣяхом грѣхы. Якоже паче всѣх, просвѣщени бывше, и владычню волю вѣдуще, и презрѣвше, въ лѣпоту паче инѣхъ казними есмы. Се бо азъ грѣшный, многаи часто Бога прогнѣвахъ и часто согрѣшая бываю по вся дни.[483]

Да никто не дерзнет сказать, что ненавидимы Богом! Ибо кого так любит Бог, как нас возлюбил? Кого так почтил он, как нас прославил и превознес? Никого! Потому-то и сильнее разгневался на нас, что больше всех почтены были и более всех совершили грехов. Ибо больше других просвещены были, зная волю владычную, и презрев ее, больше других наказаны. Вот и я, грешный, много и часто Бога гневлю и часто согрешаю во все дни!

В се же лѣто преставися Ростиславъ, сынъ Мьстиславль, внукъ Изяславля, мѣсяца октября въ 1, а погребенъ бысть мѣсяца ноября въ 16, въ церкви святыя Богородица Десятиньныя.

В тот же год скончался Ростислав, сын Мстислава, внук Изяслава, месяца октября в 1-й день, а погребен был месяца ноября в 16, в церкви святой Богородицы Десятинной.

В лѣто 6602. Створи миръ с половцѣ Святополкъ и поя жену дщерь Тугортоканю, князя половецьскаго. Того же лѣта Олегъ приде с половцѣ ис Тмутороканя и прииде к Чернигову. Володимерь же затворися в городѣ Олегъ же прииде ко граду и пожьже около града, и манастыри пожьже. Володимеръ же створи миръ со Олгомъ и иде из города на столъ отень до Переяславля, а Олегъ вниде в городъ отца своего. Половьцѣ же начаша воевати около Чернигова, Олговѣ не возбраняющю, бѣ бо самъ повелѣлъ имъ воевати. Се уже третьее наведе Олегъ поганыя на Рускую землю, егоже грѣха дабы ̀и Богъ простилъ, понеже много хрестьянъ изъгублено бысть, а другое полонено бысть и расточено по землямъ. В се же лѣто приидоша прузи на землю Рускую мѣсяца августа въ 16 и пояша всяку траву и многа жита. И не бѣ сего слышано во днехъ первыхъ в землѣ Руской, якоже видиста очи наша за грѣхи наша. В се же лѣто преставися епископъ володимерьскѣй Стефанъ, мѣсяца априля въ 27, въ 6 час нощи, бывшу преже игумену Печерьскаго манастыря.

В год 6602 (1094). Сотворил мир Святополк с половцами и взял себе в жены дочь Тугоркана, князя половецкого. В тот же год пришел Олег с половцами из Тмуторокани и подошел к Чернигову. Владимир же затворился в городе. Олег же, подступив к городу, пожег вокруг города и монастыри пожег. Владимир же сотворил мир с Олегом и пошел из города на стол отцовский в Переяславль, а Олег вошел в город отца своего. Половцы же стали воевать около Чернигова, а Олег не препятствовал им, ибо сам повелел им воевать. Это уже в третий раз навел Олег поганых на землю Русскую, его же грех да простит ему Бог, ибо много христиан загублено было, а другие в плен взяты и рассеяны по разным землям. В тот же год пришла саранча на Русскую землю, месяца августа в 26-й день, и поела всякую траву и много жита. И не слыхано было такого в земле Русской с первых ее дней, что увидели очи наши, за грехи наши. В том же году преставился епископ владимирский Стефан, месяца апреля в 27-й день, в шестой час ночи, а прежде был игуменом Печерского монастыря.

В лѣто 6603. Идоша половцѣ на Грекы съ Девьгеневичемь и воеваша на греки, а царь я Девьгеневича и ослѣпѣ.[484] В се же лѣто приидоша половцѣ Итларь, Китанъ к Володимеру на миръ. И приде Итларь у городъ Переяславль, а Китанъ ста межи валома с вои. И вда Володимерь сына своего Святослава Китанови у таль, а Итларь бысть въ градѣ с лучшею дружиною. В се же веремя пришелъ Славята ис Кыева от Святополка к Володимеру на нѣкое орудье. И начаша думати дружина, Ратиборова чадь, съ княземь Володимеровъ о погубленѣ Итларевы чади. Володимеру же не хотящю сего створити, глаголющю ему: «Како могу се азъ створити, ротѣ с ними ходивъ». Отвѣщавше же дружина, рекоша Володимеру: «Княже! Нѣсть ти в томъ грѣха: привелъ ти ѣ Богъ в руцѣ твои. Чему онѣ, к тобѣ всегда ротѣ ходяще, губять землю Рускую и кровь хрестьяньску проливають беспрестани». И послуша:ихъ Володимерь. В ту нощь посла Володимерь Славяту с нѣколкомъ дружиною и с торкы межи вала. Выкрадше первое Святослава, и потомъ убиша Китана и дружину его всю избиша. Вечеру сущю тогда суботному, а Итлареви в ту нощь лежащу на сѣнници у Ратибора и не вѣдущу ему, что ся надъ Китаномъ створи в ту нощь. Наутрѣя же в недѣлю, в завьтренѣ сущи години, пристрои же Ратиборъ отроки в оружьи, и изъбу пристави имъ затопити. И присла Володимеръ отрока своего Бяидюка по Итлареву чадь, и рече Бяидукъ ко Итлареви: «Зоветь вы князь Володимерь, реклъ тако: обувшеся в теплѣй изъбѣ и завътрокавше у Ратибора, приидѣте же ко мнѣ». И рече Итларь: «Тако буди». И яко влѣзоша во истьбу, и запроша я. И вои възлѣзше на изьдбу и прокопаша истьбу, и тако Ельбѣхъ Ратиборечь, вземъ лукъ свой и наложивъ стрѣлу, вдари Итларя подъ сердце, и дружину его всю пострѣляша. И тако злѣ испроверже животъ свой Итларь со дружиною своею в недѣлю Сыропустную, въ 1 час дни.

В год 6603 (1095). Ходили половцы на греков с Девгеневичем и воевали с греками; и цесарь захватил Девгеневича и ослепил. В тот же год пришли половцы, Итларь и Кытан, к Владимиру мириться. Пришел Итларь в город Переяславль, а Кытан стал между валами с воинами; и дал Владимир Кытану сына своего Святослава в заложники, а Итларь был в городе с отборной дружиной. В то же время пришел Славята из Киева к Владимиру от Святополка по какому-то делу, и стала думать дружина Ратиборова с князем Владимиром о том, чтобы погубить Итлареву дружину. Владимир не хотел этого делать, так отвечая им: «Как могу я сделать это, дав им клятву?» И отвечала дружина Владимиру: «Княже! Нет тебе в том греха! Отдал их Бог в руки твои. Зачем они всегда, дав тебе клятву, губят землю Русскую и кровь христианскую проливают непрестанно». И послушал их Владимир. В ту ночь послал Владимир Славяту с небольшой дружиной и с торками между валов. Выкрав сперва Святослава, потом убили Кытана и дружину его всю перебили. Вечер был тогда субботний, и Итларь в ту ночь спал у Ратибора на сеновале и не знал, что сделали с Кытаном в ту ночь. Наутро же в воскресенье, в час заутрени, изготовил Ратибор отроков с оружием и приказал вытопить избу. И прислал Владимир отрока своего Бяндюка за Итларевой дружиной, и сказал Бяндюк Итларю: «Зовет вас князь Владимир, а сказал так: “Обувшись в теплой избе и позавтракав у Ратибора, приходите ко мне”». И сказал Итларь: «Так и сделаем». И как вошли они в избу, так и заперли их. И воины, забравшись на избу, прокопали крышу, и тогда Ольбер Ратиборич, взяв лук и наложив стрелу, выстрелил Итларю в сердце, и дружину его всю перестреляли. И так страшно окончил жизнь свою Итларь с дружиной своей в неделю Сыропустную, в первом часу дня.

Святополкъ же и Володимерь посласта к Олгови, веляча ему ити съ собою на половьцѣ. Олегъ же обѣщася ити с нима и, пошедъ, не иде с нима в путь единъ. Святополкъ же и Володимеръ идоста на вежѣ, и полониша скоты и кони, и вельблуды и челядь, и приведоста в землю свою. И начаста гнѣватися на Олга, яко не шедшю ему на поганыя с нима. И посла Святополкъ и Володимеръ ко Олгови, глаголюща сице: «Се ты не шелъ еси с нама на поганыѣ, иже погубиша землю Русьскую. А се у тебе есть Итларевичь: любо убий, любо дай нама. То есть ворогъ нама и Русьской землѣ». Олегъ же сего не послуша, и бысть межи ими ненависть.

Святополк же и Владимир послали к Олегу, веля ему идти на половцев с ними. Олег же, пообещав пойти с ними, и выступив, не пошел с ними в общий поход. Святополк же и Владимир пошли на вежи, и захватили скот, и коней, и верблюдов, и челядь, и привели их в землю свою. И стали гневаться на Олега, что не пошел с ними на поганых. И послали Святополк и Владимир к Олегу, говоря так: «Вот ты не пошел с нами на поганых, которые губили землю Русскую, а держишь у себя Итларевича — либо убей, либо дай его нам. Он враг нам и Русской земле». Олег же не послушал того, и была между ними вражда.

В се же лѣто приидоша половцѣ ко Гурьгову[485] и стояша около его лѣто все, мало не възяша его. Святополкъ же въмири я. Половцѣ же приидоша за Рось, гюргевци же выбѣгоша и приидоша къ Кыеву, Святополкъ же повелѣ рубити городъ на Вытечевьскомь холъмѣ, имя свое нарекъ — Святополчь градъ, и повелѣ епископу Марину со гурговцѣ сѣстѣ ту, и засаковцемъ, и прочимъ от нихъ, а Гюргевь зажгоша половцѣ тощь. Сего же лѣта исходяча, иде Давыдъ Святославичь из Новагорода къ Смоленьску, новгородцѣ же идоша Ростову по Мьстислава Володимерича. И поемъше и приведоша ̀и Новугороду, а Давыдови рекоша: «Не ходи к намъ». Пошедъ Давыдъ узворотися и сѣде у Смоленьскѣ опять, а Мьстиславъ сѣде у Новѣгородѣ. В се же веремя прииде Изяславъ, сынъ Володимерь, ис Курьска к Мурому. И прияша ̀и муромьцѣ, и я посадника Олгова. В се же лѣто приидоша прузѣ мѣсяца августа 28 и покрыша землю, и бѣ видѣти страшно, идяху к полунощнымъ странам, ядуще траву или проса.

В тот же год пришли половцы к Юрьеву и простояли около него лето все и едва не взяли его. Святополк же замирил их. Половцы же пришли на Рось, юрьевцы же выбежали и пошли к Киеву. Святополк же приказал рубить город на Витичевском холме, по своему имени назвал его Святополчь город и приказал епископу Марину с юрьевцами поселиться там и засаковцам, и другим, а опустевший Юрьев сожгли половцы. В конце того же года пошел Давыд Святославич из Новгорода в Смоленск; новгородцы же пошли в Ростов за Мстиславом Владимировичем. И, взяв, привели его в Новгород, а Давыду сказали: «Не ходи к нам». И воротился Давыд и опять сел в Смоленске, а Мстислав в Новгороде сел. В это же время пришел Изяслав, сын Владимиров, из Курска в Муром. И приняли его муромцы, и посадника схватили Олегова. В то же лето пришла саранча, месяца августа в 28-й день, и покрыла землю, и было видеть страшно, шла она к северным странам, поедая траву и просо.

В лѣто 6604. Святополкъ и Володимеръ посласта к Олгови, глаголюща сице: «Поиди Кыеву, ать рядъ учинимъ о Руской земьлѣ предъ епископы, игумены, и предъ мужи отець нашихъ и перъд горожаны, дабы оборонили землю Русьскую от поганыхъ». Олегъ же усприемъ смыслъ буй и словеса величава, рече сице: «Нѣсть лѣпо судити епископомъ и черньцемъ или смердомъ». И не восхотѣ ити къ братома своима, послушавъ злыхъ свѣтникъ. Святополкъ же и Володимеръ рекоста к нему: «Да се ты ни на поганыя идеши с нама, ни на думу, то ть и ты зло мыслиши на наю и помогати хощеши поганымъ, а Богъ промежи нама будеть». Святополкъ же и Володимеръ идоста на Олга къ Чернигову, и выбѣже Олегъ ис Черьнѣгова мѣсяца маия въ 3 день, в суботу. Святополкъ же и Володимеръ гнаста по нѣмь, Олегъ же вбѣже въ Стародубъ[486] и затворися ту; Святополкъ же и Володимеръ оступиста ù у городѣ, и бьяхуся из города крѣпко, а си приступаху къ граду, и въязвенѣ бываху мнозѣ от обоиих. И бысть межи ими брань люта. И стояша около града дни 30 и 3, и изнемагаху люди в городѣ. И выиде Олегъ из города, хотя мира, и вдаста ему миръ, рекуще сице: «Иди къ брату своему Давыдови, и приидита къ Кыеву на столъ отець нашихъ и дѣдъ нашихъ, яко то есть старѣй в землѣ нашѣй Кыевъ, и туто достоить снятися и порядъ положити». Олег же обѣщася створити, и на семь цѣловаша хрестъ.

В год 6604 (1096). Святополк и Владимир послали к Олегу, говоря так: «Приди в Киев, да заключим договор о Русской земле перед епископами и игуменами, и перед мужами отцов наших, и перед горожанами, чтобы оборонили мы Русскую землю от поганых». Олег же, исполнившись дерзких намерений и высокомерных слов, сказал так: «Не пристойно судить меня епископу, или чернецам, или смердам». И не захотел идти к братьям своим, послушав недобрых советников. Святополк же и Владимир сказали ему: «Так как ты не идешь с нами на поганых, ни на совет тот, то ты злоумышляешь против нас и поганым хочешь помогать, — так пусть Бог рассудит нас». И пошли Святополк и Владимир на Олега к Чернигову. Олег же выбежал из Чернигова месяца мая в 3-й день, в субботу. Святополк же и Владимир погнались за ним, Олег же вбежал в Стародуб и там затворился; Святополк же и Владимир осадили его в городе, и бились крепко осажденные из города, а те приступали к городу и раненых было много с обеих сторон. И была между ними брань лютая, и стояли около города дней тридцать и три, и изнемогали люди в городе. И вышел Олег из города, прося мира, и дали ему мир, говоря так: «Иди к брату своему Давыду, и приходите в Киев на стол отцов наших и дедов наших, ибо то старейший город в земле во всей, Киев; там достойно нам сойтись на совещание и договор заключить». Олег же обещал это сделать, и на том целовали крест.

В се же веремя прииде Бонякъ с половьцѣ къ Кыеву у недѣлю от вечера, и повоеваша околъ Кыева, и пожьже на Берестовомъ дворъ княжь. В се же веремя воева Куря с половцѣ у Переяславля и Устье пожьже мѣсяца маия 24. Олегъ же выиде з Стародуба вонъ и прииде къ Смоленьску ..., и не прияша его смолняне, и иде к Рязаню, а Святополкъ и Володимеръ идоста усвояси. Того же мѣсяца приде Тугорканъ, тесть Святополчь, къ Переяславлю мѣсяца маия въ 31 и ста около города, а переяславцѣ затворишася в городѣ. Святополкъ же и Володимеръ поидоста на нь по сѣй сторонѣ Днѣпра, и приидоста к Зарубу,[487] и туто перебродистася, и не почютиша ихъ половцѣ, Богу схраншю ихъ, и, исполъчившася, поидоста к городу. Гражанѣ, узрѣвше, ради быша и изидоша к нима, а половци стояху на оной сторонѣ Трубѣша, исполчивъвшеся. Святополкъ же и Володимеръ убредша у Трубѣшь к половцемъ, и нача Володимеръ хотѣти порядити дружины, они же не послушаша, но удариша в конѣ къ противнымъ. И се видивше, половци устремишася на бѣгь, и наши погнаша у слѣдъ ратныхъ, сѣкуще противныя. Сдѣя въ тъ день Господь спасенье велико: мѣсяца иуля въ 19 день побѣжени быша иноплеменьнницѣ, и князь ихь Тугортъканъ убьенъ бысть и сынъ его, и инии князи мнози ту падоша. Наутрея же налѣзоша Тугоркана мертва, и взя ̀и Святополкъ аки тестя своего и врага. И привезъше Кииеву и погребоша ̀̀и на Берестовомъ на могылѣ межи путемъ, грядущимъ на Берестовое, а другымъ, идущимъ в монастырь. Въ 20 того же мѣсяца, въ день пятокъ, въ час 1 дне, прииде второе Бонякъ безбожный, шолудивый, отай, хыщникъ, къ Киеву внезапу, и мало в городъ не вогнаша половци, и зажгоша болонье[488] около города, и увратишася на монастырѣ, и пожгоша манастырь Стефанечь, деревнѣ и Германечь.[489] И приидоша на манастырь Печерьскый, намъ сущимъ по кѣльямъ почивающимъ по заутрени, и кликоша около манастыря и поставиша 2 стяга предъ вороты манастырьскыми, намъ же бѣжащимъ задомъ монастыря, а другымъ убѣгшимъ на полатѣ. Безбожнии же сынове Измаилеви высѣкоши врата манастырю и устромишася по кѣльямъ, высекающе двери, изношаху, еже аще обрѣтаху у кѣльи. И по сѣмь вожгоша домъ святыя владычицѣ Богородицѣ, и приидоша къ церкви, и зажгоша дверѣ, яже ко угу сторонниѣ и <...> вторыя, иже к сѣверу. И влѣзъше у притворъ у гроба Федосьева и вземьше иконы, зажигаху двери и укаряху Бога и законъ нашь. Богъ же терпяше, и еще бо не скончалися бяху грѣси ихъ и безаконье ихъ, тѣмже и глаголаху: «Гдѣ есть Богъ ихъ,[490] да поможеть имъ и избавить я от насъ?» И ина словеса хулная глаголаху на святыя иконы, насмихающеся, не вѣдуще, яко Богъ казнить рабы своя напастьми и ратьми, да явяться яко злато искушено у горьнилѣ: хрестьяномъ бо многими скорбьми и печальми внити въ царство небесное, а симъ поганымъ ругателемъ на семь свѣтѣ приемшемъ веселье и пространество, а на ономъ свѣтѣ приимуть муку съ дьявъломъ и огнь вѣчный. Тогда же зажгоша и дворъ Красный, егоже поставилъ благовѣрный князь Всеволодъ на холму, иже есть надъ Выдобычь: то все оканнѣи половцѣ запалиша огнемъ. Тѣмьже и мы, послѣдъствующе пророку, глаголемъ: «Боже мой! Положи я яко коло, аки огнь предъ лицемь вѣтру, иже попалить дубравы, тако поженеши я бурею твоею, исполниши и лица ихъ досаженья».[491] Се бо оскверниша и пожгоша святый домъ твой, манастырь матере твоея, и трупье рабъ твоихъ. Убиша бо от братья нашея нѣколько оружьемь безбожьнии сынове Измаилеви,[492] пущении на казнь хрестьяномъ.

В то же время пришел Боняк с половцами к Киеву, в воскресенье вечером, и повоевал около Киева, и пожег на Берестове двор княжеский. В то же время воевал Куря с половцами у Переяславля и Устье сжег, месяца мая в 24-е. Олег же вышел из Стародуба и пришел в Смоленск, и не приняли его смоленцы, и пошел к Рязани. Святополк же и Владимир пошли восвояси. В том же месяце пришел Тугоркан, тесть Святополков, к Переяславлю, месяца мая в 30-й день, и стал около города, а переяславцы затворились в городе. Святополк же и Владимир пошли на него по этой стороне Днепра, и пришли к Зарубу, и там перешли вброд, и не заметили их половцы, Бог сохранил их, и, исполчившись, пошли к городу; горожане же, увидев, рады были и вышли к ним, а половцы стояли на той стороне Трубежа, тоже исполчившись. Святополк же и Владимир пошли вброд через Трубеж к половцам, Владимир же хотел построить дружину, но те не послушались, а погнались вслед воинам, рубя врагов. И даровал Господь в тот день спасение великое: месяца июля в 19-й день побеждены были иноплеменники, и князь их Тугоркан был убит, и сын его, и иные князья многие тут пали. Наутро же нашли Тугоркана мертвого, и взял его Святополк как тестя своего и врага, и, привезя его к Киеву, похоронили его на Берестовом на кургане, между путем, идущим на Берестово, и другим, ведущим к монастырю. И 20-го числа того же месяца, в пятницу, в первый час дня, снова пришел к Киеву Боняк безбожный, шелудивый, тайно, как хищник, внезапно, и чуть было в город не ворвались половцы, и зажгли предградье около города, и повернули к монастырю, и выжгли Стефанов монастырь... и Германов. И пришли к монастырю Печерскому, когда мы по кельям почивали после заутрени, и кликнули клич около монастыря, и поставили два стяга перед вратами монастырскими, а мы бежали задами монастыря, а другие взбежали на хоры. Безбожные же сыны Измайловы вырубили ворота монастырские и разошлись по кельям, высекая двери, и вынося, все что находили в кельях; и затем подожгли дом святой владычицы Богородицы, и пришли к церкви, и зажгли двери на южной стороне, и вторые — на северной. И, ворвавшись в притвор у гроба Феодосиева, хватая иконы, зажигали двери и оскорбляли Бога нашего и закон наш. Бог же терпел, ибо не пришел еще конец грехам и беззакониям их, а они говорили: «Где есть Бог их? Пусть поможет им и спасет их от нас!» И иные богохульные слова говорили на святые иконы, насмехаясь, не ведая, что Бог казнит рабов своих напастями ратными, чтобы делались они как золото, испытанное в горне: христианам ведь через многую скорбь и печаль, суждено войти в царство небесное, а эти поганые оскорбители, на этом свете знающие веселие и довольство, а на том свете примут муку, с дьяволом, огонь вечный. Тогда же зажгли двор Красный, который поставил благоверный князь Всеволод на холме, что над Выдубичем: все это окаянные половцы запалили огнем. Потому-то и мы, вслед за пророком Давидом, взываем: «Боже мой! Положи их как колесо, как огонь перед лицом ветра, что пожирает дубравы, так погонишь их бурею твоею; исполнишь лица их досадой». Ибо они осквернили и сожгли святой дом твой, и монастырь матери твоей, и трупы рабов твоих. Убили ведь несколько человек из братии нашей оружием безбожные сыны Измайловы, посланные в наказание христианам.

Ищьли бо си суть от пустыня Етривьския, межи въстокомъ и сѣверомъ, ищьло же есть ихъ колѣнъ 4: торкмене, и печенѣзи, торци, половьцѣ. Мефедий же свидительствуеть о нихъ,[493] яко 8 колѣнъ пробѣглѣ суть, егда исѣче я Гедеонъ:[494] осмь ихъ бѣжа в пустыню, а 4 исѣче. Друзии же глаголють: сыны Амоновы, нѣсть тако: сынове бо Моавли — хвалисе, а сынове Амонови — болгаре, а срацини от Измаила и творяться сарини, и прозваша имя собѣ саракине, рекше: «Сарини есмы».[495] Тѣмьже хвалисе и болгаре суть от дщерью Лотову, иже зачаста от отца своего, тѣмже нечисто есть племя ихъ. И Измаило роди 12 сына, от нихъже суть торъкмени, печенѣзи, и торци и половци, иже исходят от пустынѣ. И по сихъ 8 колѣнъ къ кончинѣ вѣка изидуть заклепани в горѣ Олександромь Макидоньскомь нечистыя человѣкы.

Вышли они из пустыни Етривской между востоком и севером, вышло же их четыре колена: торкмены и печенеги, торки, половцы. Мефодий же свидетельствует о них, что восемь колен убежало, когда иссек их Гедеон, восемь их бежало в пустыню, а четыре он иссек. Другие же говорят: сыны Амоновы, но это не так: сыны ведь Моава — хвалисы, а сыны Амона — болгары, а сарацины от Измаила, выдают себя за сыновей Сары, и назвали себя сарацины, что значит: «Сарины мы». Поэтому хвалисы и болгары происходят от дочерей Лота, зачавших от отца своего, потому и нечисто племя их. А Измаил родил двенадцать сыновей, от них пошли торкмены, и печенеги, и торки, и половцы, которые выходят из пустыни. И после этих восьми колен, при конце мира, выйдут заточенные в горе Александром Македонским нечистые люди.

Се же хощю сказати, яже слышахъ преже сихъ 4 лѣтъ,[496] яже сказа ми Гурята Роговичь, новгородець, глаголя сице, яко «Послахъ отрока своего в Печеру, люди, иже суть дань дающе Новугороду. И пришедшю отроку моему к нимъ, и оттудѣ иде въ Угру. Угра же суть людье языкъ нѣмъ и съсѣдяться съ Самоѣдью на полунощныхъ сторонахъ.[497] Угра же рекоша отроку моему: “Дивно находимъ мы чюдо ново, егоже нѣсмы слыхали преже сихъ лѣтъ, се же нынѣ третьее лѣто поча быти: суть горы заидуче в луку моря, имьже высота акы до небеси, и в горахъ тыхъ кличь великъ и говоръ, и сѣкуть гору, хотяще просѣчися. И есть в горѣ той просѣчено оконце мало, и туда молвять. Не разумѣти языку ихъ, но кажють желѣзо и помавають рукою, просяще желѣза; и аще кто дасть имъ железо — или ножь, или секыру — и они дають скорою противу. Есть же путь до горъ тѣхъ непроходимъ пропастьми, снѣгомъ и лѣсомъ, тѣмь не доходимъ ихъ всегда; есть же и подаль на полунощьи”». Мнѣ же рекшю к Гурятѣ: «Се суть людье, заклѣпленѣ Олексанъдромъ, макидоньскомъ цесаремъ, якоже сказа о нихъ Мефедий Патарийскъ, глаголя: “Олександръ, царь макидоньский възыде на въсточныя страны до моря, нарѣцаемое Солнче мѣсто, и видѣ человѣкы нечистыя от племене Афетова, ихъже нечистоту видѣвъ: ядяху скверну всяку, комары, мухы, коткы, змѣя, мертвеца не погребати, но ядяху, и женьскиѣ изъврагы и скоты вся нечистыя. То видѣвъ, Олександръ убояся, еда како умножаться и осквернять землю, загна их на полунощныя страны у горы высокыя. И Богу повелѣвшю, соступишася о нихъ горы полунощьныя, токмо не ступишася о нихъ горы 12 локътю, и створиша врата мѣденая и помазаша суньклитомь. И аще хотять взяти и не возмогуть, ни огнемь могуть ижьжещи; вѣщь бо суньклитова сица есть: ни огнь можеть ижьжещи его, ни желѣзо его прииметь. У послѣдняя же дни по сихъ осми коленъ, иже изиидуть от пустыня Етривьския, изидуть си скверныи языци, яже суть в горахъ полунощныхъ, по повелѣнью Божью”».[498]

Теперь же хочу поведать, о чем слышал четыре года назад и что рассказал мне Гюрята Рогович, новгородец, говоря так: «Послал я отрока своего в Печору, к людям, которые дань дают Новгороду. И пришел отрок мой к ним, а оттуда пошел в землю Югорскую. Югра же — это люди с языком непонятным, и соседствуют они с самоядью в северных странах. Югра же сказала отроку моему: “Дивное мы нашли и новое чудо, о котором не слыхали раньше, а началось это еще три года назад: есть горы, доходящие до залива морского, высота у них как до неба, и в горах тех слышны клики великие и говор, и секут гору, стремясь высечься из нее; и в горе той просечено оконце малое, и оттуда говорят. Не понять языка их, но показывают железо и машут руками, прося железа; и если кто даст им железо — или нож, или секиру, они взамен дают меха. Путь же до тех гор непроходим из-за пропастей, снега и леса, потому и не всегда доходим до них; идет он и дальше на север”». Я же сказал Гюряте: «Это люди, заточенные <в горах> Александром, царем Македонским, как говорит о них Мефодий Патарский: “Александр, царь Македонский, дошел в восточные страны до моря, до так называемого Солнечного места, и увидел там людей нечистых из племени Иафета, и нечистоту их видел: ели они скверну всякую, комаров и мух, кошек, змей, и мертвецов не погребали, но поедали их, и женские выкидыши, и скотов всяких нечистых. Увидев это, Александр убоялся, как бы не размножились они и не осквернили землю, и загнал их в северные страны в горы высокие; и по Божию повелению окружили их горы великие, только не сошлись горы на двенадцать локтей, и воздвигли ворота медные и помазали сунклитом. И если кто захочет их взять, не сможет, ни огнем не сможет сжечь, ибо свойство сунклита таково: ни огонь его не может спалить, ни железо его не берет. В последние же дни выйдут восемь колен из пустыни Етривской, выйдут и эти скверные народы, что живут в горах северных по велению Божию”».

Но мы на прежерѣченое уворотимься, якоже бѣхомъ глаголали первѣе. Ольговѣ обещавшюся ити къ брату своему Давыдови Смоленьску и приити с братомъ своимъ Киеву и обрядъ положити, и не восхотѣ сего Олегъ сътворити, но пришедъ къ Смоленьску и поемъ воя и поиде Мурому, у Муромѣ тогда сущю Изяславу. Бысть же вѣсть Изяславу, яко Олегъ идеть к Мурому, посла Изяславъ по вои Ростову и Суждалю, и по бѣлозерцѣ, и собра вои много. И посла Олегъ послы своя къ Изяславу, глаголя: «Иди у волость отца своего Ростову, а то есть волость отца моего.[499] Да хочю, ту сѣдя, порядъ положити съ отцемь твоимъ. Се бо мя выгналъ из города отца моего. Или ты ми здѣ не хощеши хлѣба моего же вдати?». И не послуша Изяславъ словесъ сихъ, надѣяся на множество вой. Олегъ же надѣяся на правду свою, яко правъ бѣ в сѣмъ, и поиде к городу с вои. Изяславъ же исполчися передъ городомъ на полѣ. Олегъ же поиде противу ему полкомь, и сняшася обоѣ, и бысть брань люта. И убиша Изяслава, сына Володимеря, внука Всеволожа,[500] мѣсяца септебря въ 6 день; прочии же вои побѣгоша, ови чресъ лѣсъ, друзии же в городъ. Олег же вниде въ град, и прияша ̀и горожане. Изяслава же вземьше и положиша в манастыри святаго Спаса, и оттуда перенесоша ̀и Новугороду и положиша у святоѣ Софьи на лѣвой сторонѣ. Олегъ же по приятьи града изоима ростовцѣ, и бѣлозерци и суждальцѣ и скова, и устремися на Суждаль. И пришедъ Суждалю, и суждалци дашася ему. Олегъ же, омиривъ городъ, овы изоима, другыя расточи, имѣнье ихъ взя. И приде к Ростову, и ростовци вдашася ему. И перея всю землю Муромьскую и Ростовьскую, и посажа посадники по городомъ и дани поча брати. И посла к нему Мьстиславъ посолъ свой из Новагорода, глаголя: «Иди опять Мурому, а в чюжей волостѣ не сѣди. И азъ пошлю молиться съ дружиною своею къ отцю моему и смирю тя с нимь. Аще и брата моего убилъ еси, то есть недивно: в ратехъ бо цесари и мужи погыбають». Олегъ же не восхотѣ сего послушатѣ, но паче мышляше и Новъгородъ прияти. И посла Олегъ брата своего Ярослава въ сторожѣ, а самъ стояше на поли у Ростова. Мьстислав же здумавъ с новгородьци, и послаша передъ собою въ сторожѣ Добрыну Рагуиловича, Добрыня же первое изоима данникы. Увѣда же Ярославъ се, яко изымани даньници, стояшеть бо тогда Ярославъ на Медвѣдици[501] у сторожи, бѣжа тоѣ нощи, и прибѣже ко Олгови и повѣда ему, яко идеть Мьстиславъ. Прииде же вѣсть к Олгови, яко сторожеве его изоиманѣ, поиде к Ростову. Мьстиславъ же поиде на Волгу, повѣдаша ему яко Олегь узвратилъся есть к Ростову, а Мьстиславъ поиде по немь. Олегъ же прииде к Суждалю, и слышавъ, яко идеть по немъ Мьстиславъ, Олегъ же повелѣ зажещи городъ Суждаль, токмо остася дворъ манастырескъ Печерьскаго манастыря и церкви, яже тамо есть святаго Дмитрея, юже бѣ далъ Ефрѣмъ[502] и съ селы. Олегъ же побѣже к Мурому, а Мьстиславъ поиде к Суждалю и, сѣдя ту, посылаше к Ольгови, мира прося, глаголя яко: «Мний азъ есмь тебе; шлися ко отцю моему, а дружину вороти, юже еси заялъ, а язъ тебе о всемь послушаю».[503] Олегъ же посла к нему хотя мира лестью. Мьстислав же, емь вѣры льсти и распусти дружину по селомъ. И наста Федорова недѣля 1 поста, и приспѣ Федорова субота, Мьстиславу сѣдящю на обѣдѣ, и прииде ему вѣсть, яко Олегъ на Клязьмѣ, близь бо бѣ пришелъ без вѣсти. Мьстиславъ бо емъ ему вѣру, не постави сторожовъ. Но Богъ вѣсть избавити человѣкы благочтивыя своя ото льсти. Олегъ же установися на Клязьмѣ, мня, яко, вбояся его, Мьстиславъ и побѣгнеть. Къ Мьстиславу собрася дружина въ тъ день и въ другий — новгородцѣ, и ростовцѣ, и бѣлозерьци. Мьстиславъ же ста предъ городомъ, исполъчивъ дружину, не поступи ни онъ къ Мьстиславу, ни Мьстиславъ на Олга, и стояста противу собѣ дний 4. И прииде Мьстиславу вѣсть, яко «Послалъ ти отець Вячьслава брата с половьци». И прииде Вячьславъ у четвертокъ по Федоровой недѣлѣ поста, а в пятокъ завътра поиде Олегъ, исполчився, к городу, а Мьстиславъ поиде противу ему с новгородци. И въда Мьстиславъ стягъ Володимерь половчину, именемь Куману, удавъ ему пѣшьцѣ, поставивъ ̀и на правомъ крилѣ. И напя стягъ Володимерь, и узри Олегъ стягъ Володимерь, и вбояся, и ужась нападе на нь и на вои его. И поидоша к боеви противу собѣ, и поиде Олегъ противу Мьстиславу, а Ярославь поиде противу Вячьславу. Мьстиславъ же перешедъ пожаръ с новгородцѣ, и ступишася на Колачьцѣ,[504] и бысть брань крѣпка, и нача одоляти Мьстиславъ. И видивъ Олегъ, яко поиде стягъ Володимерь и нача заходити в тылъ его, и вбояся, побѣже Олегъ, и одолѣ Мьстиславъ. Олегъ же прибѣже Мурому и затвори Ярослава Муромѣ, и самъ иде Рязаню. Мьстиславъ же прииде Мурому и створи миръ с муромьци, поя люди своя, ростовцѣ же и суждальци, и поиде к Рязаню по Ользѣ. Олегъ же выбѣже из Рязаня, а Мьстиславъ створи миръ с рязаньци и поя люди своя, яже бѣ заточилъ Олегъ. И посла къ Олгови, глаголя: «Не бѣгай никаможе, но послися ко братьи своей с молбою не лишать тебе Русьской земли. А язъ послю къ отцю молится о тобѣ. Олегь же обѣщася тако створити. Мьстиславъ же узворотися въспять к Суждалю и оттуду прииде Новугороду в городъ свой молитвами преподобнаго епископа Никыты.[505] Се же бысть исходящю лѣту 6604, иньдикта 4 на полы.

Но мы к предыдущему возвратимся, — о чем ранее говорили. Олег обещал пойти к брату своему Давыду в Смоленск, и прийти с братом своим в Киев, и договор заключить, но не захотел того Олег сделать, а, придя в Смоленск и взяв воинов, пошел к Мурому, а в Муроме был тогда Изяслав. Пришла же весть к Изяславу, что Олег идет к Мурому, и послал Изяслав за воинами в Ростов и Суздаль, и за белозерцами, и собрал воинов много. И послал Олег послов своих к Изяславу, говоря: «Иди в волость отца своего к Ростову, а это волость отца моего. Хочу же я, сев здесь, договор заключить с отцом твоим. Ведь он меня выгнал из города отца моего. А ты мне и здесь моего же хлеба не хочешь дать?» И не послушал Изяслав слов тех, надеясь на множество воинов своих. Олег же надеялся на правду свою, ибо прав был в этом, и пошел к городу с воинами. Изяслав же исполчился перед городом в поле. Олег же пошел на него с полком, и сошлись обе стороны, и была сеча лютая. И убили Изяслава, сына Владимирова, внука Всеволодова, месяца сентября в 6-й день, прочие же воины его побежали, одни через лес, другие в город. Олег же вошел в город, и приняли его горожане. Изяслава же, взяв, положили в монастыре святого Спаса, и оттуда перенесли его в Новгород, и положили его в церкви святой Софии, на левой стороне. Олег же по взятии города похватал ростовцев, и белозерцев, и суздальцев, и заковал их, и устремился в Суздаль. И когда пришел в Суздаль, сдались ему суздальцы. Олег же, замирив город, одних похватал, а других изгнал и имущество у них отнял. И пошел к Ростову, и ростовцы сдались ему. И захватил всю землю Муромскую и Ростовскую, и посажал посадников по городам, и дань начал собирать. И послал к нему Мстислав посла своего из Новгорода, говоря: «Иди назад в Муром, а в чужой волости не сиди. И я с дружиною своей пошлю просить отца моего и помирю тебя с ним. Хоть и брата моего убил ты, то дело обычное: в бою ведь и цари и мужи погибают». Олег же не пожелал его послушать, но замышлял еще и Новгород захватить. И послал Олег Ярослава, брата своего, в сторожу, а сам стал на поле у Ростова. Мстислав же посовещался с новгородцами, и послали вперед себя в сторожу Добрыню Рагуиловича. Добрыня же прежде всего перехватал сборщиков дани. Узнал же Ярослав, стоя на Медведице в стороже, что сборщики схвачены, и побежал в ту же ночь, и прибежал к Олегу, и поведал ему, что идет Мстислав. Пришла весть к Олегу, что сторожи захвачены, и пошел к Ростову. Мстислав же пришел на Волгу, и поведали ему, что Олег повернул назад к Ростову, и пошел за ним Мстислав. Олег же пришел к Суздалю, и услышав, что преследует его Мстислав, повелел зажечь город Суздаль, только остался двор монастырский Печерского монастыря и церковь тамошняя святого Дмитрия, которую дал монастырю Ефрем вместе с селами. Олег же побежал к Мурому, а Мстислав пришел в Суздаль и, сев там, стал посылать к Олегу, прося мира: «Я младше тебя, посылай к отцу моему, а дружину, которую захватил, вороти, а я тебе буду во всем послушен». Олег же послал к нему, притворно прося мира; Мстислав же поверил обману и распустил дружину по селам. И настала Федорова неделя поста, и пришла Федорова суббота, и когда Мстислав сидел за обедом, пришла ему весть, что Олег на Клязьме, подошел, не сказавшись, близко. Мстислав, доверившись ему, не расставил сторожей, — но Бог знает, как избавлять благочестивых людей своих от обмана! Олег же расположился на Клязьме, думая, что, испугавшись его, Мстислав побежит. К Мстиславу же собралась дружина в тот день и в другой — новгородцы, и ростовцы, и белозерцы. Мстислав же стал перед городом, исполчив дружину, и не двинулся ни Олег на Мстислава, ни Мстислав на Олега, и стояли друг против друга четыре дня. И пришла к Мстиславу весть: «Послал к тебе отец брата Вячеслава с половцами». И пришел Вячеслав в четверг после Федорова воскресенья, в пост. А в пятницу приступил Олег, исполчившись, к городу, и Мстислав пошел против него с новгородцами и ростовцами. И дал Мстислав стяг Владимиров половчанину, именем Куману, и дал ему пехотинцев, и поставил его на правом крыле. И <Куман> развернул стяг Владимиров, и увидал Олег стяг Владимиров и испугался, и ужас напал на него и на воинов его. И пошли в бой обе стороны, и пошел Олег против Мстислава, а Ярослав пошел против Вячеслава. Мстислав же перешел через пожарище с новгородцами, и соступились на реке Колокше, и была сеча жестокая, и стал одолевать Мстислав. И увидел Олег, что двинулся стяг Владимиров и стал заходить в тыл ему, и, убоявшись, бежал Олег, и одолел Мстислав. Олег же прибежал в Муром и затворил Ярослава в Муроме, а сам пошел в Рязань. Мстислав же пришел к Мурому, и сотворил мир с муромцами, и взял своих людей, ростовцев и суздальцев, и пошли к Рязани за Олегом. Олег же выбежал из Рязани, а Мстислав, придя, заключил мир с рязанцами и взял людей своих, которых заточил Олег. И послал к Олегу, говоря: «Не бегай никуда, но пошли к братии своей с мольбою не лишать тебя Русской земли. И я пошлю к отцу просить за тебя». И обещал Олег сделать так. Мстислав же, возвратившись в Суздаль, пошел оттуда в Новгород, в свой город, по молитвам преподобного епископа Никиты. Это было на исходе 6604 года, индикта 4-го наполовину.

В лѣто 6605. Приидоша Святополкъ и Володимеръ, и Давыдъ Игоревичь, и Василко Ростиславичь, и Давыдъ Святославичь и братъ его Олегъ, и сняшася Любчи на строенье мира.[506] И глаголаше к собѣ, рекуще: «Почто губимъ Рускую землю, сами на ся котору <...> имуще? А половци землю нашю несуть роздно и ради суть, оже межи нами рать донынѣ. Отселѣ имѣмься въ едино сердце и съблюдѣмь Рускую землю. Кождо держить очьчину свою: Святополку — Киевъ Изяславль, Володимеръ — Всеволожю, Давыдъ и Олегъ, Ярославъ — Святославлю, имьже раздаялъ Всеволодъ городы: Давыдови Володимерь, Ростиславичема — Перемышль Володареви, Теребовлъ <...> Василькови». И на томъ цѣловаша хрестъ: «Да аще отселѣ кто на кого вьстанеть, то на того будемъ вси и честьный крестъ». И рекоша вси: «Да будеть на нь хрестъ честный и вся земьля Руская». И цѣловавшеся и поидоша усвояси.[507]

В год 6605 (1097). Пришли Святополк, и Владимир, и Давыд Игоревич, и Василько Ростиславич, и Давыд Святославич, и брат его Олег и собрались на совет в Любече для установления мира, и говорили друг другу: «Зачем губим Русскую землю, сами между собой устраивая распри? А половцы землю нашу несут розно и рады, что между нами до сих пор идут войны. Да отныне объединимся чистосердечно и будем блюсти Русскую землю, и пусть каждый владеет отчиной своей: Святополк — Киевом, Изяславовой отчиной, Владимир — Всеволодовой, Давыд и Олег и Ярослав — Святославовой, и те, кому Всеволод роздал города: Давыду — Владимир, Ростиславичам же: Володарю — Перемышль, Васильку — Теребовль». И на том целовали крест: «Если отныне кто на кого пойдет, против того будем мы все и крест честной». Сказали все: «Да будет против того крест честной и вся земля Русская». И попрощавшись, пошли восвояси.

И прииде Святополкъ Кыеву съ Давыдомъ, и радѣ быша людье вси, токмо дьяволъ печаленъ быше о любви сѣй. И влѣзе сотона у сердьце нѣкоторымъ мужемъ, и начаша глаголати къ Давыдови Игоревичю, рекуще сице, яко «Володимеръ сложилъся есть с Василкомъ на Святополка и на тя». Давыдъ же, имъ вѣры лживымъ словесемь, нача молвити на Василка, глаголя сице: «Кто есть убилъ брата твоего Ярополка, а нынѣ мыслить на тя и на мя, и сложилъся есть с Володимеромъ? Да промышляй си о своей головѣ». Святополкъ же смятеся умомъ, рекий: «Еда се право будеть или лжа, не вѣдѣ. И рече Святополкъ к Давыдови: «Да аще право молвиши, да Богъ ти буди послухъ, аще ли завистью молвиши, да Богъ будеть за тѣмъ». Святополкъ же съжалиси по братѣ своемь и о себѣ нача помышляти, еда се право будеть? И я вѣру Давыдови, и перельсти Давыдъ Святополка, и начаста думати о Василцѣ, а Василко сего не вѣдаше и Володимеръ. И нача Давыдъ глаголати: «Аще не имеве Василка, то ни тобѣ княженья у Киевѣ, ни мнѣ Володимери». И послуша сего Святополкъ. И прииде Василко въ 4 ноября и перевезеся на Выдобичь, иде поклонится къ святому Михаилу в манастырь, и ужина ту, а товары своя постави на Рудици. Вечеру же бывшю, прииде в товаръ свой. Наутрия же бывшю, присла Святополкъ, река: «Не ходи от именинъ моихъ». Василко же отопрѣся, река: «Не могу ждати, еда будеть рать дома». И присла к нему Давыдъ: «Не ходи, брате, и не ослушайся брата старѣйшаго. Поидевѣ оба». И не въсхотѣ Василко створити тако, ни послушаеть ею. И рече Давыдъ къ Святополку: «Видиши ли, не помнить тебе, ходя в руку твоею. Аще ли отъидеть въ свою волость, самъ узриши, аще ти не займеть городовъ твоихъ — Турова и Пиньска и прочихъ городовъ твоихъ. Да помянеши мя. Но, призвавъ ̀и ныня, ими и дай его мнѣ». И послуша его Святополкъ и посла по Василка, глаголя: «Да аще не хощеши ждати до имянинъ моихъ, и прииди нынѣ, да цѣлуеши мя, и посѣдимы вси с Давыдомъ». Василко же обѣщася приити, не вѣдый лесть, юже коваше на нь Давыдъ, Василко же, всѣдъ на конь, поѣха, и въсрѣте ̀и отрокъ его и повѣда ему, глаголя: «Не ходи, княже, хотять тя яти». И не послуша сего, помышляя: «Како мя хотять яти? Оногды , цѣловали хресть, рекуще: аще кто на кого будеть, хресть на того и мы вси». И помысливъ си, перехрестися, река: «Воля Господня да будеть». И приѣха в малѣ дружинѣ на княжь дворъ, и вылезе противу ему Святополкъ, и идоша въ гридьницю, и прииде Давыдъ, и сѣдоша. И нача Святополкъ глаголати: «Остани на святокъ». И рече Василко: «Не могу, брате, остати, уже есмь повелѣл товаромъ поити переди». Давыдъ же сѣдядше аки нѣмъ. И рече Святополкъ: «Завътрокай, брате!». И обѣщася Василко завътрокати. И рече Святополкъ: «Посидита вы здѣ, а язъ лѣзу, наряжю». И лѣзе вонъ, а Давыдъ с Василкомъ сѣдоста. И нача Василко глаголати ко Давыдови, и не бѣ в Давыдѣ гласа и ни послушанья: бѣ бо вжаслъся и лесть имѣя въ сердцѣ». И посѣдѣвъ мало Давыдъ, рече: «Гдѣ есть братъ?» Они же рекоша ему: «Стоить на сѣнехъ». И въставъ Давыдъ, рече: «Ать иду по нь, а ты ту, брате, посѣди». И, въставъ, Давыдъ лѣзе вонъ. И яко выступи Давыдъ, и запроша Василка, въ 5 ноября, и оковавъше въ двоѣ оковы, и приставиша к нему сторожѣ на ночь. Наутрия же Святополкъ созва бояре и кияне и повѣда имъ, еже бѣ ему повѣдалъ Давыдъ, яко «Брата ти убилъ и на тя свѣщалъ с Володимеромъ, хочеть тя убити и градъ твой заяти». И рекоша бояре и людье: «Тобѣ, княже, головы своеѣ достоить блюсти. Да аще есть молвилъ право Давыдъ, да прииметь Василко казнь: аще ли неправо глаголалъ Давыдъ, да прииметь месть от Бога и отвѣщаеть предъ Богомъ». И увѣдѣша игумени и начаша молитися о Васильцѣ къ Святополку, и рече имъ Святополкъ: «Ото Давыдъ». Давыдъ же, се въвѣдавъ, нача поостривати на ослѣпленье: «Аще ли сего не створиши и его пустиши, тъ ни тобѣ княжити, ни мнѣ». Святополкъ же хотяше пустити ̀и, но Давыдъ не хотяше, блюдася его. И на ту ночь ведоша ̀и Звенигороду,[508] иже есть городъ малъ у Киева, яко десяти веръстъ <...> въдале, и привезъше ̀и на колѣхъ, окована суща, и съсадиша ̀и с колъ и въведоша в-истобъку малу. И сѣдящю ему, узрѣ Василко торчина, остряща ножь, и вразумѣ, яко хотят ̀и ослипити, и възпи къ Богу плачемъ великомъ и стонаньемь великомъ. И се влѣзоша послании Святополкомъ и Давыдомъ Сновидъ Изечевичь, конюхъ Святополчь, и Дмитръ, конюхъ Давыдовъ, почаста простирати коверъ и, простерша, яста Василка и хотяще поврѣщи ̀и, боряшеться с нима крѣпко, и не можета его поврѣщи. И се влѣзъше друзии, повергоша ̀и, и связаша ̀и, и снемьше доску с печи и възложиша на персии ему. И сѣдоста обаполы Сновидъ Изечевичь и Дмитръ и не можаста его удержати. И приступиста ина два, и сняста другую дъску с печи, и сѣдоста, и вдавиша ̀и рамяно, яко персемъ троскотати. И приступи търчинъ именемь Береньди, овчюхъ Святополчь, держа ножь, хотя уверьтѣти ножь в око, и грѣши ока и перерѣза ему лице, и бяше знати рану ту на лици ему. По семь же увертѣ ему ножь в зѣницю, изя зѣницю, по семь у другое око уверьтѣ ножь, изя другую зиницю. И томъ часѣ бысть яко мертвъ. И вземьше ̀и на коврѣ, узложиша ̀и на кола яко мертва, и повезоша ̀и Володимерю. И пришедъше, сташа с нимъ, перешедъше мостъ Въздвиженьскы, на торговищи, и сволъкоша с него сорочьку кроваву и вдаша попадьи опрати. Попадья же, оправъши, узволоче на нь, онѣмъ обѣдающимъ, и плакатися нача попадья оному, яко мерьтву сущю. Узбуди ̀и плачь, и рече: «Кдѣ се есьмь?» Они же рекоша ему: «Въ Звѣждени градѣ». И въпроси воды, они же даша ему, и испи воды, и въступи во нь душа, и помянуся, и пощюпа сорочкы и рече: «Чему есте сняли с мене? Да быхъ в сѣй сорочици смерть приялъ и сталъ предъ Богомъ в кровавѣ сорочицѣ». Онѣмъ же обѣдавшимъ, поидоша с нимь въекорѣ на колѣхъ, а по грудну пути, бѣ бо тогда мѣсяць груденъ, рекше ноябрь. И приидоша с нимъ Володимерю въ 6 день. Прииде же и Давыдъ по немъ, яко звѣрь уловилъ. И посадиша ̀и у дворѣ Вакѣевѣ, и приставиша 30 мужь стрѣщи, а 2 отрока княжа, Улана и Колчю.

И пришли Святополк с Давыдом в Киев, и рады были люди все, но только дьявол огорчен был их любовью. И влез сатана в сердце некоторым мужам, и стали они наговаривать Давыду Игоревичу, говоря так: «Владимир соединился с Васильком на Святополка и на тебя». Давыд же, поверив лживым словам, начал наговаривать ему на Василька: «Кто убил брата твоего Ярополка, а теперь злоумышляет против меня и тебя и соединился с Владимиром? Позаботься же о своей голове». Святополк же сильно смутился и сказал: «Правда это или ложь, не знаю». И сказал Святополк Давыду: «Коли правду говоришь, Бог тебе свидетель; если же от зависти говоришь, Бог за того будет». Святополк же пожалел брата своего и про себя стал думать, а ну как правда все это? И поверил Давыду, и обманул Давыд Святополка, и начали они думать о Васильке, а Василько этого не знал, и Владимир тоже. И стал Давыд говорить: «Если не схватим Василька, то ни тебе не княжить в Киеве, ни мне во Владимире». И послушался его Святополк. И пришел Василько 4 ноября, и перевезся на Выдубичь, и пошел поклониться к святому Михаилу в монастырь, и ужинали тут, а обоз свой поставил на Рудице; когда же наступил вечер, вернулся в обоз свой. И на другое утро прислал к нему Святополк, говоря: «Не ходи от именин моих». Василько же отказался, сказав: «Не могу медлить, как бы не случилось дома войны». И прислал к нему Давыд: «Не уходи, брат, не ослушайся брата старшего. Пойдем оба». И не захотел Василько ни сделать так, ни послушаться их. И сказал Давыд Святополку: «Видишь ли — не помнит о тебе, ходя под твоей рукой. Когда же уйдет в свою волость, сам увидишь, что займет все твои города — Туров, Пинск и другие города твои. Тогда помянешь меня. Но призови его теперь, схвати и отдай мне». И послушался его Святополк, и послал за Васильком, говоря: «Если не хочешь дожидаться именин моих, то придя сейчас, поприветствуешь меня и посидим все с Давыдом». Василько же обещал прийти, не догадываясь об обмане, который задумал против него Давыд. Василько же, сев на коня, поехал, и встретил его отрок его и сказал ему: «Не езди, княже, хотят тебя схватить». И не послушал его, подумав: «Как им меня схватить? Только что целовали крест, говоря: если кто на кого пойдет, то на того будет крест и все мы». И, подумав так, перекрестился и сказал: «Воля Господня да будет». И приехал с малою дружиной на княжеский двор, и вышел к нему Святополк, и пошли в гридницу, и пришел Давыд, и сели. И стал говорить Святополк: «Останься на праздник». И сказал Василько: «Не могу остаться, брат: я уже и обозу велел идти вперед». Давыд же сидел как немой. И сказал Святополк: «Позавтракай хоть, брат». И обещал Василько позавтракать. И сказал Святополк: «Посидите вы здесь, а я пойду распоряжусь». И вышел вон, а Давыд с Васильком сидели. И стал Василько говорить с Давыдом, и не было у Давыда ни голоса, ни слуха, ибо был объят ужасом и обман держал в сердце. И, посидев немного, спросил Давыд: «Где брат?» Они же сказали ему: «Стоит на сенях». И, встав, сказал Давыд: «Я пойду за ним, а ты, брат, посиди». И, встав, Давыд вышел вон. И как только вышел Давыд, заперли Василька — 5 ноября,— и оковали его двойными оковами, и приставили к нему стражу на ночь. На другое же утро Святополк созвал бояр и киевлян и поведал им, что сказал ему Давыд, что «брата твоего убил, а против тебя соединился с Владимиром и хочет тебя убить и города твои захватить». И сказали бояре и люди: «Тебе, князь, следует заботиться о голове своей; если правду сказал Давыд, пусть понесет Василько наказание; если же неправду сказал Давыд, то пусть сам примет месть от Бога и отвечает перед Богом». И узнали игумены и стали просить за Василька Святополка; и отвечал им Святополк: «Это все Давыд». Давыд же, узнав обо всем, начал подговаривать на ослепление: «Если не сделаешь этого, а отпустишь его, то ни тебе не княжить, ни мне». Святополк хотел отпустить его, но Давыд не хотел, остерегаясь его. И в ту же ночь повезли Василька в Звенигород — небольшой город около Киева, верстах в десяти; и привезли его в телеге закованным, высадили из телеги и повели в небольшую избу. И, сидя там, увидел Василько торчина, точившего нож, и понял, что хотят его ослепить, и возопил к Богу с плачем великим и со стенаньями громкими. И вот вошли посланные Святополком и Давыдом Сновид Изечевич, конюх Святополков, и Дмитр, конюх Давыдов, и начали расстилать ковер, и, разостлав, схватили Василька, и хотели его повалить; и боролись с ним крепко, и не смогли его повалить. И вот вошли другие, и повалили его, и связали его, и, сняв доску с печи, положили на грудь ему. И сели по сторонам доски Сновид Изечевич и Дмитр и не могли удержать его. И подошли двое других, и сняли другую доску с печи, и сели, и придавили так сильно, что грудь затрещала. И приступил торчин, по имени Берендий, овчарь Святополков, держа нож, и хотел вонзить нож в глаз, и, промахнувшись, порезал ему лицо, и видна та рана на лице его. И затем вонзил ему нож в глаз и исторг глаз, и потом — в другой глаз вонзил нож и вынул другой глаз. И был он в то время как мертвый. И, взяв его на ковре, взвалили его на телегу как мертвого, повезли во Владимир. И по пути остановились с ним, перейдя Здвиженский мост, на торговище и стащили с него окровавленную сорочку и дали попадье постирать. Попадья же, постирав, натянула на него, когда те обедали; и стала оплакивать его попадья как мертвого. И разбудил его плач, и сказал: «Где я?» И ответили ему: «В Здвижене городе». И попросил воды, они же дали ему, и испил воды, и вернулась к нему душа его, и опомнился, и пощупал сорочку и сказал: «Зачем сняли ее с меня? Лучше бы в той сорочке смерть принял и предстал бы в окровавленной сорочке перед Богом». Те же, пообедав, вскоре поехали с ним на телеге по неровному пути, ибо был тогда месяц «неровный» — грудень, то есть ноябрь. :И прибыли с ним во Владимир на шестой день. Прибыл же и Давыд с ним, точно зверя изловив. И посадили его во дворе Вакееве, и приставили стеречь его тридцать человек и двух отроков княжих, Улана и Колчка.

Вълодимеръ же, слышавъ, яко ятъ есть Василко и ослѣпленъ, ужасася, и въсплакася вельми и рече: «Сего не было есть у Русьской земли ни при дѣдехъ наших, ни при отцихъ нашихъ, сякого зла». И ту абье посла ко Давыду и к Ольгови Святъславичема, глаголя: «Поидѣта к Городцю, да поправимъ сего зла, еже ся сотвори у Русьской земли и в насъ, братьи, оже уверже в ны ножь. Да аще сего не поправимъ, болше зло въстанеть в насъ, и начнеть братъ брата заколати, и погыбнеть земля Русьская, и врази наши половци, пришедъше, возмуть землю Русьскую». Се слышавъ, Давыдъ и Олегъ печална быста вельми и начаста плакатися, рекуща, яко «Сего не было в родѣ нашемь». И ту абье собравъша воя и приидоста к Володимеру. Володимеру сущю с вои стоящю у бору, Володимеръ же и Давыдъ и Олегъ послаша мужѣ свои къ Святополку, глаголюще: «Что се створилъ еси в Русьской землѣ — уверьглъ еси ножь в ны? Чему еси ослипил брата своего? Аще бы ти вина какая была на нь, обличилъ бы пред нами и, упрѣвъ бы ̀и, створилъ ему. А ныне кая вина до него, оже ему се створилъ еси?» И рече Святополкъ: «Повѣдалъ ми Давыдъ Игоревичь, яко Василко брата ти убилъ, Ярополка, и тебе хощеть убити и заяти волость твою — Туровъ, и Пинескъ,[509] и Берести и Погорину, и шелъ ротѣ с Володимѣромъ, яко сѣсти Володимеру в Киевѣ, а Василкови Володимери. А неволя ми главы своея блюсти. И не язъ его слѣпилъ, но Давыдъ, и велъ ̀и к собѣ». И рѣша мужи Володимери, и Давыдови и Олгови: «Извѣта о семь не имѣй, яко Давыдъ есть слѣпилъ ̀и. Не в Давыдовѣ градѣ ятъ есть, ни ослѣпленъ, но въ твоемъ городѣ ятъ и ослѣпленъ». И се имъ глаголющимъ, разидошася раздно. Наутрия же хотя Володимеру и Давыдови и Олгови чересъ Днѣпръ на Святополка, Святополкъ же хотяше побѣгнути ис Кыева, и не даша ему кияне побѣгнути, но послаша Усеволожюю и митрополита Николу къ Володимеру, глаголюща: «Молимся, княже, тобѣ и братома твоима, не мозѣте погубити Русьской землѣ. Аще бо возмете рать межю собою, погани имуть радоватися и возмуть землю нашю, юже бѣша стяжали ваши дѣди и отци ваши трудомъ великимъ и хороборьствомъ, побарающе по Русьской земли, а ины земли приискаху, а вы хощете погубити Русьскую землю». Всеволожая и митрополитъ приидоста к Володимерю и молистася ему и повѣдаста молбу кыянъ, яко створити миръ и блюсти земли Руской, и брань имѣти с погаными. И се слышавъ, Володимеръ расплакася и рече: «Поистинѣ отци наши и дѣди наши соблюдоша Русьскую землю, а мы ю хочемъ погубити»…

Тогда же приходили половцы к болгарам, и выслал им князь болгарский питье с отравой, и, выпив, Аепа и другие князья половецкие все умерли. В том же году скончался Лазарь, епископ переяславский, сентября 6-го. В том же году пришли беловежцы на Русь. В тот же год взял Владимир за Андрея внучку Тугорканову. В тот же год тряслась земля 26 сентября. В том же году Владимир вывел Глеба из Минска. И церковь заложил на Альте мученикам. Владимир же послал сына Романа во Владимир княжить. В том же году умер царь Алексей, и воцарился сын его Иоанн.

[1] ...черноризца Федосьева манастыря Печерьскаго —  В Х после слова «черноризца» добавлено — «Нестера». Косвенное указание на создателя ПВЛ имеется также в Киево-Печерском патерике: в главе «О Никите Затворнике» упоминается «Нестеръ, иже написа лѣтописець». Слов «черноризца ...Печерьскаго» нет в Л и Р. Если считать, что чтение И (даже без уточнения, имеющегося только в X) восходит к авторскому тексту, то оно является дополнительным указанием на причастность Нестора к созданию ПВЛ.

[2] Яся въстокъ Симови... — С этих слов начинается перечень земель, доставшихся каждому из сыновей Ноя. В ПВЛ он восходит не к Библии (ср.: Быт. 10, 10—12, 19 и 30), а в большей своей части к тексту хроники Амартола (см. с. 58—59).

[3] Солиду — все списки ПВЛ приводят это написание; в Хронике Амартола — «Еолиду».

[4] Словене — этот этноним добавлен в текст извлечения из Хроники Амартола летописцем.

[5] ...часть всякоя страны... — В Л «всяческой страны», в Хронике Амартола также, вместо — «Асийскыя страны».

[6] ...до Понетьского моря... — С этих слов начинается описание славянских земель, принадлежащее уже самому летописцу. Греки называли Черное море — Понт Евксинский, то есть «Море гостеприимное».

[7] ...Кавькасийскыя горы, рекше Угорьскыя... — Речь идет о Карпатах, которые назывались «Кавказскими горами» в некоторых источниках XI—XII вв.

[8] ...чюдь и вси языцѣ ...либь. — Чудь — предки эстонцев, пермь и печера — предки коми, меря — племя, обитавшее в районе Ростова Великого, мурома — племя, жившее в районе одноименного города, весь — вепсы, обитавшие между Ладожским и Белым озерами, заволочьская чудь обитала за волоками на Северной Двине, в бассейне реки Ваги и ее притоков. Ямь — предки финнов, угра — предки манси и хантов. Зимигола, корсь и летьгола — балтийские племена, давшие впоследствии названия областям Земгалия и Латгалия (ныне на территории Латвии), курши обитали южнее Рижского залива, ливы — по северному берегу Западной Двины.

[9] Пруссы — литовские племена, населявшие побережье Балтийского моря от Вислы до Немана.

[10] Варяги — скандинавские народы; варягами именовали также наемные дружины.

[11] ...до земли Агаряньски... — В Л — «до землѣ Агнянски», то есть, по предположению, — до Англии.

[12] ...до Волошьскые. — По предположению В. Д. Королюка, — до Италии.

[13] Готы — жители острова Готланд в Балтийском море.

[14] Галичане — значение этого термина спорно: жители Уэльса? Галлии? Галисии?

[15] ...волохове...— В. Д. Королюк полагает, что летописец отличал древних римлян (волохов) от современных жителей Рима, Венеции и Генуи, именуя последних римлянами, венедиками, фрягами (Королюк В. Д. Славяне и восточные романцы в эпоху раннего средневековья. М., 1985. С. 174).

[16] ...корлязи... — подданые каролингов?

[17] Симъ же, и Хамъ ...хранимъ останокъ. — Библейский рассказ (Быт. 11, 1—9) дополнен апокрифическими подробностями о разрушении столпа и его размерах. Сходный текст находится в Хронике Амартола (с. 57).

[18] ...норци... — норики, жители одноименной римской провинции к югу от Дуная, между Ретией и Паннонией.

[19] Хорутане — предки сербов и словенцев.

[20] Волохомъ бо ...насиляющимъ имъ. — Представления летописца о римлянах, «покоривших дунайские славянские племена и принудивших их начать расселение из прародины», восходит, по мнению В. Д. Королюка, к великоморавской историографической традиции, пытавшейся установить связи славян с первыми апостолами (Королюк. Славяне и восточные романцы. С. 175).

[21] ...ляховѣ ...поморяне. — Летописец упоминает польские племена: полян, обитавших в Малой Польше, мазовшан, живших между Вислой и Бугом, поморян — на южном побережье Балтики (см. о них: Лециевич Л. Летописные поморяне // Древности славян и Руси. М., 1988. С. 133—138). Славянское племя лютичей населяло южный берег Балтийского моря между Эльбой и Одером.

[22] Полота — правый приток Западной Двины.

[23] Семь — Сейм, левый приток Десны. Область эта впоследствии именовалась Посемьем и принадлежала черниговским князьям.

[24] Сула — левый приток Днепра.

[25] Северяне — славянское племя.

[26] ...озеро великое Нево ...море Варяское. — Реку Неву считали протоком, ведущим из озера Нево (Ладожского) в Балтийское море.

[27] Оковский лес — урочище на Валдайской возвышенности.

[28] Море Хвалисское — Каспийское море; хвалисы — жители Хорезма и само государство.

[29] Якоже ркоша, Андрѣю ...Днѣпру горѣ. — Л. Мюллер обратил внимание на то, что культ апостола Андрея получает распространение на Руси в 80-х гг. XI в. Только в списках Ипатьевской летописи содержится сообщение (в статье 1086 г.) о том, что Всеволод Ярославич заложил церковь апостола Андрея в Киеве; до 1089 г. церковь Андрея воздвигает в Переяславле Южном (Русском) митрополит Ефрем, имя Андрей получает сын Владимира Мономаха, родившийся в 1102 г. (это сообщение есть только в И!). Нет ли основания связывать это внимание редакции ПВЛ, отразившейся в Ипатьевской летописи, к культу апостола Андрея со вставкой и самого эпизода о путешествии апостола? Л. Мюллер, в частности, полагал, что возможно в каком-то храме апостола Андрея в день его памяти «выступивший с праздничной проповедью высказал предположение, а может быть и говорил, как о достоверном факте, что апостол Андрей ...зашел однажды в ту местность, где позднее был заложен Киев» (Мюллер Л. Древнерусское сказание о хождении апостола Андрея в Киев и Новгород // Летописи и хроники. 1973 г. М., 1974. С. 58). См. также: Кузьмин А. Г. Сказание об апостоле Андрее и его место в Начальной летописи // Летописи и хроники. М., 1974. С. 37—47.

[30] ...и будуть нази ...еле живы... — В Л этот рассказ читается иначе: «и облѣются квасомъ усниянымь, и возмуть на ся прутье младое, бьют ся сами, и того ся добьють, егда влѣзуть ли живи и облѣются водою студеною, тако ожиуть» (Ср. ПВЛ. С. 12).

[31] ...не мытву себѣ, а мученье. — В Л смысл противоположный: «мовенье собѣ, а не мученье». На это летописное разноречие стоит обратить внимание при толковании легенды.

[32] Увоз Боричев. — Боричев взвоз соединял центр Киева с Подолом (на берегу Днепра). Он проходил там же, где ныне — Андреевский спуск.

[33] Створиша городокъ ...и наркоша ú Киевъ. — В современной науке существуют различные концепции о времени основания Киева. М. К. Каргер и И. П. Шаскольский относят возникновеиие города к IX—X вв. По мнению Б. А. Рыбакова, начало Киева следует связывать с деятельностью полянского князя Кия, княжившего в городке на Днепре, как полагает ученый, в конце V — первой половине VI в. (Рыбаков Б. А. Город Кия // ВИ, 1980. № 5). М. Ю. Брайчевський историю Киева начинает с поселений, существовавших на месте будущего города на рубеже новой эры (Брайчевський М. Ю. Коли і як виник Киïв. Киïв. 1963). Как указывает П. П. Толочко, «доказана заселенность горы Замковой и Старокиевской уже с конца V — начала VI в.» (Древний Киев. Киев. 1983. С. 29). По его же мнению, уже в «конце VI—VII вв. Киев являлся административно-политическим центром полянского союза племен» и в дальнейшем «рос и развивался за счет притока населения ...и уже в те времена имел межплеменной характер» (Там же. С. 29, 33). Однако остается неясным, почему этот межплеменной центр с многовековой историей еще в IX в. оставался небольшим по размерам и населению; существенное расширение пределов города и рост его населения начинается лишь при Владимире.

[34] ...при котором приходи цесари. — Б. А. Рыбаков полагает, что Кий посетил Византию при императоре Анастасии (491—518 гг.) или Юстиниане (527—565 гг.), так как монеты именно этих императоров были найдены археологами на киевских горах. См. упомянутую выше его статью «Город Кия».

[35] ...на Ростовѣ озерѣ ...на Клещинѣ озерѣ... — Речь идет об озерах Неро и Плещеево (в современной Ярославской области).

[36] Си бо угри ...цесаря пѣрьскаго. — Византийский император Ираклий в 627 г. одержал победу над персидским царем Хосровом II. Византийская хроника называет в числе союзников императора «угров», видимо тех, кого ПВЛ именует «уграми белыми» (см.: Хроника Амартола. С. 434).

[37] Обры — авары. Аварский каганат — объединение различных, по преимуществу тюркских племен — был создан в 60-х гг. VI в. Центром его была Паннония (территория современной Венгрии). Авары притесняли покоренные ими народы, воевали с Византией. В 626 г. аварское войско было разгромлено под стенами Константинополя. В конце VIII в. каганат распался.

[38] Дулебы — славянское племя, входившее в объединение славян-антов. Впоследствии это имя носили племена, обитавшие на Волыни, в Чехии, на Среднем Дунае и в др. районах.

[39] Печенеги — союз тюркских племен. В конце IX в. печенеги заняли Северное Причерноморье от Дуная до Дона и постоянно совершали набеги на пограничные русские княжества.

[40] ...угри чернии... — венгры. В IX в. они кочевали в степях Причерноморья между Днепром и Днестром (См.: Перени Й. Угры в «Повести временных лет» // Летописи и хроники. 1973 г. М., 1974. С. 92—102).

[41] Хорваты. — Как полагают, здесь упомянуто восточнославянское племя: в прошлом это было «одно из антских племен, и этноним его восходит к периоду славянизации ирано-язычного населения в условиях черняховской культуры» (Седов В. В. Восточные славяне в VI—XIII вв. М., 1982. С. 125). «Около 560 г. хорваты подвергались нападению авар, в результате которого значительные части этого праславянского племени переселились в Далмацию» (Там же). Другая часть хорват обитала впоследствии в малой Польше и Приднестровье. Упоминаемые в ПВЛ хорваты заселяли в основном Левобережье Днестра в верхнем его течении.

[42] ...уличи, тиверци ...по Днѣпру... — В Л — «улучи и тиверьци сѣдяху бо по Днѣстру» (ПВЛ. С. 14). Днепр в И, а также в Р и М назван, видимо, ошибочно. Тиверцы (от античного названия Днестра — Тирас) обитали в его бассейне, а уличи, вероятно, и в нижнем Поднепровье, гранича непосредственно с полянами (См.: Седов. Восточные славяне. С. 129—132).

[43] Великая скуфь. — В византийской историографии традиционно использовались восходящие еще к античности этнонимы — названия ранее обитавших на данной территории племен переносились на народы, заселявшие ее впоследствии (см.: Бибиков М. В. Византийские источники по истории Руси, народов Северного Причерноморья и Северного Кавказа (XII—XIII вв.) // Древнейшие государства. 1980. М., 1982. С. 42—46).

[44] Глаголеть Георгий в лѣтописьцѣ... — Далее, до слов «прилѣжно въспитают», в ПВЛ обширная выписка из перевода Хроники Георгия Амартола (Хроника Амартола. С. 49—50). Текст ПВЛ имеет много искажений, которые частично исправляются по названному переводу.

[45] ...върахмане и островичи... — У Амартола — «вактриане», жители Бактрии, государства в Средней Азии, ошибочно отождествлены с рахманами — легендарным народом, будто бы обитавшем на островах блаженных.

[46] Халдеи — семитское племя, обитавшее в южной части Месопотамии.

[47] Гилии — скифское племя, по античным представлениям обитавшее к юго-западу от Каспийского моря.

[48] Амазонки — легендарный народ женщин-воительниц, о котором рассказывали античные, а затем и средневековые авторы.

[49] И наидоша я козаре... — Хазары — тюркская народность, этнически близкая к прото-болгарам. В середине VII в. на территории Дагестана, Прикубанья и приазовских степей возникло государственное образование — Хазарский каганат. В ПВЛ о «хазарской дани» сохранилось лишь полулегендарное предание, а также поздние сведения о том, как киевский князь Олег освобождал от уплаты этой дани племена северян и радимичей (см. статьи 884 и 885 г.). Подробнее о русско-хазарских отношениях см.: Новосельцев. Хазарское государство. С. 196—231 и др.

[50] Яко и при фараонѣ ...работающе имъ. — Пересказ библейского текста (Исход. 1, 10) с апокрифическими добавлениями: в Библии не говорится о встрече младенца Моисея с фараоном и о пророчестве египетских вельмож.

[51] В лѣто 6360, индикта 15... —Летоисчисление на Руси после принятия христианства велось «от сотворения мира». Индикт — пятнадцатилетний цикл, применявшийся в византийском летоисчислении.

[52] ...наченшю Михаилу цесарьствовати... — Византийский император Михаил III вступил на престол в 842, а не в 852 г.

[53] ...от Адама ...лѣт 542. — В этой хронологической выкладке упоминаются библейские персонажи: первый человек Адам, праотец Авраам, Моисей, возглавивший «исход» евреев из Египта, а также исторические деятели и события: цари Израильско-Иудейского царства Давид (1004—965 гг. до н. э.) и его сын Соломон (965—928 гг. до н. э.), завоевание Иерусалима Навуходоносором (597 г. до н. э.), Александр Македонский (336—323 гг. до н. э.), римский император Константин Великий (306—337 гг.), Михаил III, византийский император (842—867 гг.). Как видим, расчеты источника (им был, как полагают, «Летописец вскоре» константинопольского патриарха Никифора) весьма неточны.

[54] ...до смерти Святополчи лѣт 60. — Святополк Изяславич умер в 1113 г. Следовательно, эта часть ПВЛ не могла быть написана ранее этого времени. В И ошибочно «Ярополчи» вместо «Святополчи».

[55] Цесарь же крести ...съ болгары. — Принятие христианства болгарским царем Борисом датируется 865—866 гг. Ошибка летописца (858 вместо 866 г.) объясняется, вероятно, следованием за болгарским источником, в котором летоисчисление велось по «александрийской системе», отличавшейся от принятой в Византии и на Руси на 8 лет. См.: Зыков Э. Г. Известия о Болгарии в «Повести временных лет» и их источник // ТОДРЛ. Л., 1969. Т. 24. С. 49.

[56] ...на всѣхъ, кривичахъ. — В этом и других случаях переписчики поняли этноним «весь» (вепсы) как местоимение.

[57] ...по бѣлѣ и вѣверици.... — Это чтение вызывало споры: идет ли речь о «бѣлѣ» и «вѣверице», т. е. о серебряной монете и беличьей шкуре, или же их следует читать «по бѣлѣй вѣверице» — т. е. по зимней шкурке белки. Обоснование первого варианта см.: Лихачев. Комментарии. С. 233.

[58] Сице бо звахутъ ты варягы ...тако и си. — В науке не прекращаются споры о том, насколько соответствует действительности объяснение летописца, что «русь» — это название одного из скандинавских народов. См., например: Горский А. А. Проблема происхождения названия русь в современной советской историографии // История СССР. 1989. N 3. С. 131—136. См. также: Трубачев О. Н. Русь, Россия // Русская речь. 1987. № 3. С. 131—134.

[59] И сѣде старѣший в Ладозѣ Рюрикъ ...въ Изборьсцѣ. — В Л город, в котором обосновался Рюрик, не назван, в М — «седе Новегородѣ». В И и в Р местом княжения Рюрика названа Ладога. Исследования последних лет позволяют допустить такую последовательность событий: в IX в. варяги (Рюрик) были приглашены в Ладогу (или захватили ее); затем Рюрик перенес свою резиденцию в Городище (так называемое Рюриково городище) — укрепленное славянское поселение на правом берегу Волхова, выше Новгорода по течению. Сам Новгород возник позднее: новгородская крепость («детинец») построена около 1044 г. Княжеская же резиденция была перенесена в начале XI в. на противоположный, правый берег Волхова, на Торговую сторону («Ярославово дворище»), но в XII в. князь вновь перебрался в Городище. Таким образом Новгород как укрепленный городской центр возникает лишь в середине XI в., хотя славянские поселения (особенно на северо-западном берегу озера Ильмень и в междуречьи Волхова и Веряжи) существовали здесь ранее, по крайней мере с середины IX в. (См.: Носов Е. Н. Новгородское (Рюриково) городище. Л., 1990. С. 170—205).

Что же касается самого приглашения варяжского князя с дружиной, то оно вполне могло иметь место, но летописец интерпретировал его, исходя из своего стремления узаконить права династии Рюриковичей. В действительности же пришельцы должны были, вероятно, лишь выполнять функции воинов-наемников — оберегать пригласивших их славян от внешних нападений, в том числе и от набегов своих соплеменников. Но затем варягам удалось захватить власть, оттеснив местных старейшин. Однако то, что первые князья династии Рюриковичей этнически были варягами, отнюдь не означает, что варягами и была создана русская государственность: варяжская правящая верхушка приняла уклад жизни славянского населения, его обычаи и верования. Характерно, что варягов и впоследствии продолжают приглашать как воинов-наемников. Утверждение, что Рюрик явился на Русь с двумя братьями, вероятно, легендарно (см. прим. Е. А. Мельниковой и В. Я. Петрухина в кн.: Ловмяньский X. Русь и норманны. М., 1985. С. 275).

[60] ...мы сѣдимъ род ихъ... — Исправлено по Л, в И ошибочно «въ городѣ ихъ». «Род» — «родичи, потомки». То, что легенда подчеркивает непосредственную связь между Кием и его братьями и киевлянами IX в., как кажется, свидетельствует о том, что в представлении летописца время основания города не отстояло далеко от описываемых событий.

[61] Иде Асколдъ и Диръ ...Михаила цесаря. — Поход на Византию имел место в 860, а не в 866 г. Кто был его предводителем, не ясно: в Начальном своде в сообщении о походе русичей Аскольд и Дир не упоминаются (Новг. перв. лет. С. 105), впервые они называются воеводами в ПВЛ. Не знали имен русских военачальников и византийские историки, хотя само событие упоминается в ряде источников. Русских преданий о походе, видимо, не сохранилось: летописи воспроизводят сообщение Хроники Амартола (см. с. 511), Начальный свод — через посредство «Хронографа по великому изложению», составленному на основе Хроники Амартола (См.: Творогов О. В. Повесть временных лет и Начальный свод (Текстологический комментарий) // ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 30. С. 11—15).

[62] Агаряне — название мусульманских народов. Оно восходит к представлениям о происхождении их от Агари — наложницы библейского праотца Авраама. Сын Агари звался Измаил, отсюда и другое название мусульман — измаилтяне. В данном случае речь идет о войне византийцев с арабами.

[63] Черная река — река Мавропотам, впадающая в Эгейское море.

[64] Эпарх — в данном случае — глава городской администрации.

[65] Суд — залив Золотой Рог, на юго-западном берегу которого расположен Константинополь. Во время войн залив перегораживался массивной цепью, препятствовавшей проникновению вражеских судов.

[66] Фотий — константинопольский патриарх в 858—867 гг. С его именем связывают предание о крещении какой-то части русов; некоторые исследователи без достаточных оснований связывали это крещение с походом Аскольда и Дира (См.: Творогов О. В. Сколько раз Аскольд и Дир ходили на Константинополь? // Славяноведение. 1992. № 2. С. 54—59).

[67] ...церкви святий Богородици Вълахерни ...омочиша. — Церковь находилась в районе Константинополя, примыкавшем к заливу Золотой Рог; раку с ризой Богородицы во время нашествия русичей перенесли в храм святой Софии.

[68] ...абье буря с вѣтром въста... — В византийской историографии существуют две версии избавления столицы: согласно одной (отразившейся в Хронике Амартола), русский флот разметала буря, согласно другой — русичи сняли осаду и ушли неотомщенными (см.: Сахаров. Дипломатия Древней Руси. С. 48—59).

[69] Василий I Македонянин — византийский император в 867—886 гг.

[70] Крещена ...земля Болгарьская. — См. сноску 55.

[71] Умѣршю же Рюрикови ...молодъ велми. — Это сообщение крайне сомнительно. Некоторые источники начинают династию киевских князей непосредственно с Игоря. Если допустить, что Олег был регентом при малолетнем Игоре, то недееспособность последнего растянется на три десятилетия, что трудно объяснимо. Вероятнее всего, что Олег был самостоятельным князем, а наследовавший ему Игорь не был сыном Рюрика.

[72] Любеч — город на Днепре, к северо-западу от Чернигова. Д. С. Лихачев допускает, что сообщение о взятии Любеча Олегом вставлено летописцем задним числом, исходя из упоминания города в договоре Олега с Византией (Комментарии. С. 250—251).

[73] ...за святою Ориною. — Имеется в виду церковь, возведенная при Ярославе Мудром в честь святой покровительницы его жены Ингигерды, получившей на Руси имя Ирины.

[74] И вдаша Олгови по щелягу... — Д. С. Лихачев полагает, что «сбор дани с радимичей и вятичей польской монетой “щелягом”, очевидно, домысел летописца» (Лихачев. Комментарии. С. 254), так как о хождении таких монет у названных племен нет сведений.

[75] Леонъ царствова ...лѣт 26. — Говорится о византийских императорах: Льве VI (886—912 гг.) и его брате, соправителе и преемнике — Александре (912—913 гг.).

[76] Сѣдяху бо ту преже ...землю Волыньскую. — В И ошибка: правильнее читается в Л, где — «землю словеньску». Летописец хочет сказать, что на землях, где в его время располагалась Венгрия, прежде жили славяне и «волохи», т. е. романизированное население Паннонии. Сведения о последнем могли прийти на Русь как из «венгерской, так и из собственно славянской центрально-европейской среды» (Королюк. Славяне и восточные романцы. С. 183). Исследователь полагает, что помещение статьи под 898 г. может быть связано с итальянским походом венгров 899 г. Появились венгры на Дунае еще в 839 г., а их переселение в Паннонию состоялось не ранее 892 г.

[77] Селунь — Фессалоника — второй по значению после Константинополя городв Византии (на северном побережье Эгейского моря), ныне — Салоники.

[78] Бѣ бо единъ языкъ словѣнѣскъ... — Как полагают, от этих слов и до конца статьи — извлечение из «Сказания о начале славянской грамоты», одним из источников которого было Житие Мефодия (См.: Шахматов А. А. «Повесть временных лет» и ее источники // ТОДРЛ. М.; Л., 1940. Т. 4. С. 80—92).

[79] ...пѣрвѣе положены... — Чтение ошибочно, следует читать как в Л — «преложены», то есть переведены.

[80] Ростислав — князь Великоморавского государства (846—870 гг.), Святополк (870—894 гг.) — его преемник. Коцел — князь Блатенского княжества (в районе озера Балатон). Посольство в Византию было послано одним Ростиславом в 863 г.

[81] ...Мефедья и Костянтина. — Константин, в монашестве Кирилл (826/828—869/870) и его брат Мефодий (ок. 815—885) — создатели славянской грамоты и первые переводчики книг Священного писания и богослужебных книг на славянский язык.

[82] Октоих — богослужебная книга, содержащая церковные песнопения. В течение недели они исполнялись в одной тональности, на один «глас»; всего в октоихе таких гласов восемь, отсюда и название книги, которое в переводе с греческого значит «осьмогласник» (такой термин известен в древнерусской книжности).

[83] ...по Пилатову писанию, еже на крестѣ Господни написа. — Согласно Евангелию (Лк. 23, 38), надпись на кресте — «Се есть Иисус, царь иудейский» — была воспроизведена по-гречески, по-латыни и по-еврейски.

[84] ...папежъ римьскый... — Римский папа Адриан II (867—872 гг.) в 869 г. издал буллу, согласно которой разрешалось богослужение на славянском языке. Об этом сообщается в 8 главе Жития Мефодия.

[85] Да ся исполнит книжное слово ...церковнаго... — Это фрагмент из Жития Мефодия (главы 8). Входящие в его состав цитаты — свободное переложение из Псалтири (85, 9) и Деян. (2, 4).

[86] ...посади 2 попа ...дающему таку благодать... — Извлечение из 15 главы Жития Мефодия.

[87] Леонъ цесарь ная ...въ Деръстеръ убѣжа. — Эти события происходили в 893 г. Симеон — болгарский царь (893—927 гг.). С его именем связывают расцвет болгарской книжной культуры; для него был переведен и сборник святоотеческой литературы, список с которого известен на Руси как Изборник Святослава 1073 г.

[88] Иде Олегъ на Грѣкы, Игоря оставивъ Кыевѣ. — Некоторые ученые считают поход 907 г. историографической легендой, ссылаясь на отсутствие сведений о нем в византийских источниках (См. например: Карпозилос А. Рос-дромиты и проблема похода Олега против Константинополя // ВВ. 1988. Т. 49. С. 112—118), но тексты договоров с греками свидетельствуют, что поход все же имел место. Другая проблема состоит в характере соотношения между собой договоров с Византией, включенных в ПВЛ под 907 и 911 гг. См. об этом: Сахаров. Дипломатия Древней Руси. С. 84—89. Анализ текста договоров см. там же (с. 104—124 и 165—180), а также: Лихачев. Комментарии. С. 272—280.

[89] Толковины — по мнению некоторых ученых, это переводчики, толмачи. А. С. Сахаров полагает, что «толковины» — союзники. См.: Дипломатия Древней Руси. С. 98—100.

[90] Великая скуфь — см. сноску 43.

[91] ...въставити корабля на колеса. — Иногда это сообщение считают эпическим вымыслом. Однако если Олег действительно перетащил корабли через узкий перешеек в залив Золотой Рог, то воины могли использовать «колеса» — катки, которыми обычно пользовались при переправе судов через волоки. При попутном ветре распущенные паруса могли, разумеется, оказать помощь волочившим лодки людям.

[92] ...святый Дмитрий. — Приписываемое летописцем грекам сравнение Олега с Дмитрием Солунским отражает, думается, популярность этого святого на Руси. В XI в. Дмитрий считался небесным патроном Изяслава Ярославича, существовал Дмитровский монастырь и т. д. В Византии же Дмитрий почитался как покровитель Солуни, и сравнение с ним вождя враждебных русичей весьма странно.

[93] Волос (Велес) — бог скота (домашних животных) и бог богатства.

[94] И повѣсиша щиты своя... — В Р — «и повѣси щит свой», то есть речь идет об одном Олеге, что естественней. О древнем обычае (у болгар, норманнов) вешать щит на воротах города в знак примирения см.: Сахаров А. Н. «Мы от рода русского...». Л., 1986. С. 112—113.

[95] Явися звѣзда ...копейнымъ образомъ. — Речь идет о комете Галлея, приближавшейся к Земле в июле 912 г.

[96] Равно другаго свѣщания... — А. Н. Сахаров считает, что смысл этих слов — указание на соответствие текста договора предварительным переговорам о мире (Сахаров. Дипломатия Древней Руси. С. 134—146).

[97] ...от буря, или боронения земнаго боронима... — Смысл этих слов неясен, перевод отражает одно из возможных толкований.

[98] ...кому будеть писалъ ...да наслѣдит е. — Эта статья свидетельствует, что на Руси существовала практика составления письменных завещаний и, следовательно, были грамотные люди уже в начале X в.

[99] ...състворихом Ивановомъ написанием... — Полагают, что речь идет об Иване (Иоанне) — писце или переводчике договора.

[100] ...в недѣлю 15... — В И ошибка, следует читать как в Л — «индикта 15».

[101] Паволока — шелковая ткань, фофудья — восточная золототканная материя.

[102] ...страсти Господни, вѣнѣць, и гвоздье... — Имеются в виду христианские святыни: гвозди с креста, на котором был распят Христос, и терновый венец. Об их находке Еленой, матерью императора Константина Великого, упоминает паломник Даниил: «...святаа Елена налѣзла честный крестъ, гвоздия, и вѣнець...» (см.: наст. изд., т. 4). В «Хожении» Антония (начало XIII в.) также упоминается, что паломник видел в царских палатах «крест честный, венец, губу, гвозди».

[103] Кудесник — финно-угорский шаман. Комментарий к этому преданию см.: Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М., 1988. С. 358—361.

[104] ...словеть могила Олгова. — О смерти Олега и о месте его погребения составитель Начального свода имел другие сведения: он считал, что Олег похоронен в Ладоге, а версию о смерти от укуса змеи дает с оговоркой: «Друзии же сказають, яко идущю ему за море, и уклюну змиа в ногу, и с того умре» (Новг. перв. лет. С. 109).

[105] ...сбывается чародѣйством. — Фрагмент «Якоже бысть во царство ...Не чюдесы прельщати» — извлечение из Хроники Амартола (см. с  304—306).

[106] ...Аполоня Тянинъ — искаженное написание имени Аполлония Тианского — философа и чародея, жившего во время правления римского императора Домициана (81—96 гг.).

[107] Антиохия — город в северной части современной Сирии на берегу реки Оронт (см. ниже: «при березѣ си Оронтии»). В античности и раннем средневековье Антиохия была одним из крупнейших городов Средиземноморья.

[108] ...Анастасий Божия города... — «Божьим градом» называли Антиохию; Анастасий — почитаемый в Византии богослов Анастасий Синаит.

[109] ...Валамъ, и Саулъ ...сынове Скевави. — Прорицатель Валаам (Чис. Гл. 22—24 и 29). Первый израильский царь Саул (1 Цар. Гл. 9—31), первосвященник Каиафа (Ио. Гл. 11 и 18), сыновья первосвященника Скевы (Деян. 19, 14). Какого Иуду имеет в виду Амартол — неясно.

[110] И Навходъносоръ ...посредѣ же града откры... — Вавилонский царь Навуходоносор II (605—562 г. до н. э.), согласно библейской книге Даниила (Дан., гл. 2), видел вещий сон, истолкованный ему пророком Даниилом. В И текст испорчен, у Амартола: «...послѣжде пакы мнозѣхъ сущихъ родъ откры». Соответственно этому тексту и сделан перевод.

[111] Симон — фнлософ-гностик I в. н. э. Он упоминается в апокрифическом «Прении апостола Петра с Симоном волхвом»: Симон, как и Петр, творит чудеса, возносится на воздух, но по молитве Петра, поддерживавшие его духи оказываются бессильны, Симон падает на землю и гибнет.

[112] Менандр — чародей, живший во времена римского императора Траяна (98—117 гг.).

[113] ...Костянтинъ, сынъ Леонтовъ, зять Романовъ — Константин VII Багрянородный — византийский император (913—959 гг.); единоличным правителем он стал лишь после смерти своего тестя и соправителя Романа (920—944 гг.).

[114] ...деревлянѣ заратишася... — В Л и Р — «затворишася»; судя по управлению («от Игоря») это чтение первично и верно; соответственно сделан и перевод.

[115] В си же времена приде Семеонъ, плѣняя Фракию. — Речь идет о войне болгарского царя Симеона сВизантией в 913—917 гг.

[116] Семеонъ же прия градъ ...Ондрѣянем градом. — Эта статья ПВЛ — пересказ Хроники Амартола (см. С. 545—546). Адрианополь именовался прежде Орестий, по имени Ореста, сына Агамемнона (героя Троянского эпоса). Город был перестроен и укреплен римским императором Адрианом (117—138 гг.).

[117] Прииде Семеонъ на Цесарьград ...възвратися въсвояси. — Из Хроники Амартола (С. 557—559).

[118] Пѣрвое придоша угри ...миръ со угры. — См.: Хроника Амартола, с. 556.

[119] Иде Игорь на Грѣкы. — Рассказ летописца построен в основном на переводных источниках: византийском Житии Василия Нового и Хронике Амартола (см. С. 567). Текстуальное сопоставление с ними летописного текста см.: Лихачев. Комментарии. С. 284—286. В Начальном своде извлечение из Амартола было полнее: этот текст отразился, например, в Новгородской четвертой летописи (См.: Творогов О. В. Повесть временных лет и Хронограф по великому изложению // ТОДРЛ. Л., 1974. Т. 28. С. 108—113).

[120] Скедия — греческий термин, обозначавший наскоро построенную лодку. Возможно, в его употреблении отразилось пренебрежительное отношение византийцев к «варварам» —русичам.

[121] ...и почаша воевати ...пополониша. — Нападению подверглись византийские провинции на северо-западе полуострова Малая Азия и города Никомидия и Гераклея.

[122] ...другия же сторожи поставьляюще... — Текст испорчен; в переводе Амартола — «аки стража», в греческом тексте — «скопос», слово имеющее значение и «сторож» и «цель».

[123] ...Панфиръ деместникъ ...съ фракы... — Упоминаются византийские военачальники: Панфирий — командующий войсками империи, Варда Фока — полководец и командующий флотом Феофан.

[124] ...пущати огнь трубами на лодья рускыя. — Византийские корабли были оснащены сифонами, из которых выбрасывалась струей горящая смесь смолы, серы, селитры и нефти.

[125] Петр — болгарский царь (927—969 гг.).

[126] В се же лѣто родися Святославъ у Игоря. — Это сообщение отсутствует в Л и Р.

[127] ...при цесари Романѣ, и Костянтинѣ, и Стефанѣ ... — Соправители Романа, его сыновья Константин и Стефан, свергли отца в декабре 944 г. Следовательно, договор был подписан до этого времени.

[128] ...Воистовъ Иковъ... — В Л — «Воиковъ». Чтение спорно, отождествление с варяжскими именами в данном случае не удается; возможно чтение — «Воистъ Воиковъ».

[129] ...князь вашъ ...царству нашему... — При переводе текста договора на русский язык переводчик иногда забывал заменять местоимение «ваш» (по отношению к русской стороне) на «наш» и наоборот. В наст. издании эти ошибки исправляются нами по смыслу.

[130] О Корсуньсций сторонѣ. — Центром греческой (а с IV в. — византийской) колонии на южном берегу Крыма был город Херсонес (Корсунь), находившийся в границах современного Севастополя.

[131] Кувара — грецизм со значением «морское судно».

[132] ...у святаго Елеуфѣрья... — Остров святого Еферия обычно отождествлялся с островом Березань, находящемся близ устья Днепра. Недавно выдвинуто предположение, что имеется в виду западная часть Кинбурнского полуострова, ограничивающего с юга Днепровский лиман, которая в древности была островом (Погорелая В. В. Остров св. Эферия // Древнейшие государства. 1984. М., 1985. С. 188—198).

[133] ...а хрестьяную русь водиша въ церковь святаго Ильи, яже есть надъ Ручьемъ, конѣць Пасыньцѣ бесѣды, и козарѣ: се бо бѣ сборная церкви, мнози бо бѣша варяэи хрестьяни. — А. А. Шахматов предложил осуществить перестановку слов и конец фразы читать иначе: «...мнози бо бѣша варязи и козарѣ христьяни» (Повесть временных лет. СПб., 1916. С. 61).

[134] И приспѣ осень ...болшюю дань. — Игорь отправился в полюдье — ежегодный осенний обход князем и его дружиной подвластных племен, где местные князья уже подготавливали для киевского князя собранную дань. О полюдье упоминает в своем сочинении византийский император Константин Багрянородный (См.: «Об управлении империей» // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982. С. 273).

[135] Отроци Свѣнделжи... — Отроки — младшая (по положению и в значительной степени по возрасту) дружина князя, его вооруженная охрана и слуги. В данном случае говорится об отроках княжеского воеводы Свенельда (в И он именуется Свендел).

[136] Искоростень — столица древлян; ее отождествляют с городом Коростень Житомирской области Украины.

[137] ...убиша Игоря... — Византийский историк Лев Диакон сообщает, что Игорь «был взят ...в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое» (Лев Диакон. История. М., 1988. С. 57). Следует учесть, что пишущий располагал косвенными данными: он назвал древлян — германцами (!!) — и писал спустя сорок лет после гибели Игоря.

[138] ...дворъ демесниковъ... — Деместик — руководитель церковного хора.

[139] Сустога — значение этого термина неясно.

[140] А Олъга възвратися ...на прокъ ихъ. — Как показали исследователи (См., например: Лихачев. Комментарии. С. 297—301; Рыбаков. Язычество Древней Руси. С. 365—376), три мести Ольги как бы воспроизводят три элемента языческого погребального обряда: покойника несли в ладье, затем сжигали, во время тризны совершались ритуальные военные игры.

[141] ...суну копьемъ ...велми дѣтескъ. — По обычаю бой начинал сам князь. Ребенок Святослав также мечет копье в сторону неприятеля; брошенное детской рукой оно падает в ноги княжеского коня, но ритуал соблюден, и битва начинается.

[142] И побѣдиша деревьляны. — Как установил еще А. А. Шахматов, в Начальном своде после этих слов следует: «И възложи на ня дань тяжку ...» (ср. Новг. перв. лет. С. 113). Таким образом, рассказ о четвертой мести Ольги — взятии Искоростеня — появляется только в ПВЛ. Он явно разрушает отмеченную выше символическую «триаду».

[143] Вышгород — городок в 15—16 км от Киева, выше по течению Днепра.

[144] Погосты — центры, в которых осуществлялся сбор княжеской дани.

[145] Иде Олга въ Грѣкы и приде к Цесарюграду. — В сочинении Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора» описан прием Ольги в Константинополе. 9 сентября ее принял император в Магнавре — тронном зале дворца, а затем — императрица Елена. Потом княгиня была приглашена во внутренние покои императрицы, куда явился и Константин с детьми. В честь Ольги был дан обед. Г. Г. Литаврин выдвинул гипотезу, что описанный прием состоялся не в 957 г., как считалось ранее, а в 946 г. Второй раз Ольга, по мнению Литаврина, посетила Константинополь в 954/955 г.; она была принята с большими почестями, так как Византия нуждалась в русской военной помощи. Именно во время этой поездки Ольга крестилась и была наречена «дочерью» императора (Литаврин Г. Г. К вопросу об обстоятельствах, месте и времени крещения княгини Олыи // Древнейшие государства. 1985. М., 1986. С. 49—57). Иную точку зрения высказывает А. В. Назаренко (Когда же княгиня Ольга ездила в Константинополь // ВВ, 1989. Т. 50. С. 63—83). По мнению Д. Оболенского (К вопросу о путешествии русской княгини Ольги в Константинополь в 957 г. // Проблемы изучения культурного наследия. М., 1985. С. 36—47), Ольга крестилась не в Константинополе, а в Киеве после возвращения из Византии.

[146] ...якоже съхрани Еноха ...Данила от звѣрий. — Приводятся аналогии из Библии и апокрифов: по апокрифическому преданию праведный Енох был взят живым на небо, Ной спасся от потопа в ковчеге (Быт. Гл. 6—9), ангелы спасли жизнь Лоту (Быт. Гл. 19), герарский царь Авимелех примирился с Авраамом (Быт. Гл. 20), неудачей кончилась попытка царя Саула убить Давида (1 Цар. Гл. 18—19), три отрока, брошенные в горящую печь, остались невредимыми (Дан. Гл. 3), пророка Даниила не тронули голодные львы (Там же. Гл. 6).

[147] ...при Соломони приде цесарица ...и зънамения... — О посещении Соломона царицей Савской (Сава — область Эфиопии) рассказывается в Библии (3 Цар. 10, 1—13).

[148] Ищющи бо премудрости обрящют. — Притч. 8, 17.

[149] Премудрость ...по пьравду. — Там же. 1, 20—22.

[150] Желанье благовѣрныхъ наслажаеть душю. — Там же. 13, 19.

[151] Приложиши сердце свое в разумъ. — Там же. 2, 2.

[152] Азъ бо любящая ...обрящють мя. — Там же. 8, 17.

[153] Приходящаго ...не иждену вонъ. — Ио. 6, 37.

[154] Невѣрнымъ ...уродьство есть. — 1 Кор. 1, 18.

[155] Не смышлиша ...въ тмѣ ходящии. — Пс. 81, 5.

[156] Одобелѣша бо сердца ...очима видѣти. — Ис. 6, 10.

[157] Дѣла нечестивых далече от разума. — Притч. 13, 20(?)

[158] Понеже звахъ вы ...не внимасте. — Там же. 1, 24—25.

[159] Възненавидѣша бо ...моя обличения. — Там же. 1, 29—30.

[160] Аще кто отца ...да умреть. — Лев. 20, 9.

[161] Кажа злыя ...възненавидять тебе. — Притч. 9, 7—8.

[162] Князю Святославу възрастьшю ...на вы ити. — Византийский историк Лев Диакон описывает внешность Святослава: «...умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос — признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга, она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой» (Лев Диакон. История. М., 1988. С. 82). Однако комментаторы отмечают, что Лев «возможно, правильно — по рассказам очевидцев — рисует наружность Святослава, но повествование его не вызывает доверия из-за особого пристрастия подражать древним авторам. В данном случае ...описание наружности Святослава напоминает описание Приском Аттилы» (Там же. С. 214).

[163] Белая Вежа — хазарская крепость Саркел, стены которой были сложены из кирпича. Во время этого похода, более подробные сведения о котором сохранились в восточных источниках, Святослав (по мнению А. П. Новосельцева и вопреки существовавшим ранее представлениям) захватил Белую Вежу и воевал в западных районах Хазарского каганата. Целью его похода было завоевание Тьмуторокани и освобождение от хазарской дани вятичей. В 968—969 гг. был совершен второй поход (быть может без личного участия Святослава), во время которого были разрушены Атиль (в устье Волги) и Самандар (в Дагестане). Именно этот поход и предопределил скорое крушение каганата (Новосельцев. Хазарское государство. С. 230—231).

[164] Иде Святославъ на Дунай на Болъгары. — Поход на Дунай в 967 г. был, вероятно, осуществлен с согласия византийского императора Никифора Фоки (963—969 гг.). Но когда обосновавшийся в Перяславце (на Дунае) Святослав добился возобновления уплаты Византией дани, отношение империи к русичам изменилось — весной 970 г. между ними начинается война.

[165] ...умьчимъ на сю страну, и люди. — Слов «и люди» в Л и Р нет, вероятно, в И текст испорчен.

[166] Похваляему правѣдному възвеселятся людье. — Притч. 29, 2.

[167] Прославляюща мя прославлю. — 1 Цар. 2, 30.

[168] В память вѣчную ...не подвижится. — Пс. 111, 6—8.

[169] Праведници въ вѣкы живуть... покрыеть я. — Прем. 5, 15—16.

[170] ..милостьницѣ Ольжины... — Милостники — наиболее доверенные приближенные, слуги.

[171] ...суть бо грѣци мудри... — В Л — «суть бо грьци льстивы»; это чтение более соответствует смыслу.

[172] И поиде Святославъ, воюя, къ городу... — Святослав, одолев в битве прославленного византийского полководца патрикия Петра (эта битва и описана в ПВЛ), двинулся к Константинополю (он именуется просто «город»), но другой русский отряд был остановлен и разбит под Аркадиополем, в 150 км от столицы, Вардой Склиром. Это поражение и побудило Святослава начать переговоры с византийцами (См.: Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. М., 1991. С. 146—150).

[173] Равно другаго свѣщания... — А. Н. Сахаров считает, что смысл этих слов — указание на соответствие текста договора предварительным переговорам о мире (Сахаров. Дипломатия Древней Руси. С. 134—146). Дипломатическую оценку этого договора см.: Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. С. 178—198.

[174] Иоанн Цимисхий — византийский император (969—976 гг.). Он был женат на дочери Константина Багрянородного — Феодоре, ее племянники — Василий и Константин, сыновья Романа II, являлись его соправителями.

[175] ...съ всякымъ и великымъ цесаремъ ... — Исследователи полагают, что «всякымъ» — описка вместо имени императора, но А. Н. Сахаров считает, что речь идет о намерении заключить с греками как бы «вечный мир» (Дипломатия Святослава. С. 193).

[176] ...да будем золотѣ, якоже золото се... — В Л «будемъ колоти». Возможно, это не описка, а первоначальное чтение, и речь идет о каком-то ритуальном обряде «прокалывания золота»: ведь, принося клятву, русичи «покладоша оружья своя, и щиты и золото», как говорится в статье 945 г. Так полагал и В. М. Истрин (см. его статью «Договоры русских с греками X века» в Т. 29 ИОРЯС. С. 390).

[177] Слышавше же печенѣзи се, заступиша порогы. — Одним из условий договора Святослава с греками было требование, чтобы византийцы гарантировали беспрепятственное возвращение русичей в Киев. Однако печенеги отказались дать византийцам эти гарантии, а византийцы не сообщили об отказе Святославу.

[178] Вручий — Овруч, город на севере современной Житомирской области на Украине.

[179] Не хощю розути Володимера... — В Л ответ Рогнеды более резкий: «не хочю розути робичича» — намек на происхождение княжича от Малуши, ключницы княгини Ольги. Разувание мужа — элемент свадебного обряда.

[180] Дорогожич — урочище между Киевом и Вышгородом.

[181] Ядый хлѣбъ ...на мя лѣсть.— Пс. 40, 10.

[182] Языкы своими ...Господи. — Там же. 5, 10—11.

[183] Мужи крови ...дний своих. — Там же. 54, 24. Следует «крови и льсти».

[184] Рось — правый приток Днепра, впадающий в него южнее Киева. По реке проходила граница русских княжеств со Степью.

[185] ...Перуна деревяна ...Мокошь. — В 1975 г. украинские археологи обнаружили на Старо-киевской горе постаменты языческих идолов: Перуна (бога грозы, покровителя князей и дружины), Хорса (божества солнца и светила), Даждьбога (божества света и подателя благ), Мокоши (богини земли и плодородия). Изображение Семаргла — крылатого пса, божества семян, ростков и корней, охранителя посевов, могло представлять собой, как предполагает Б. А. Рыбаков, рельеф при идоле Мокоши. (См.: Рыбаков. Язычество Древней Руси. С. 412—445).

[186] ...женъ 700, а наложьниць 300. — Об этом говорится в Библии: 3 Цар. 11, 3.

[187] Велий бо Господь ...нѣсть числа! — Пс. 146, 5.

[188] Не внимати злѣ женѣ ...неблагоразумна.— Притч. 5, 3—6.

[189] Дражьши есть ...въ вратѣхъ мужа ея. — Там же. 31, 10—29, 31—32.

[190] ...Перемышль, Червенъ... — Перемышль — город на реке Сан, ныне Пшемысль в Польше, Червен — город в междуречье рек Вепш и Западный Буг. Древняя Червенская земля — ныне приграничный район Польши к югу от города Хелм.

[191] Ятвяги — древнепрусское племя, обитавшее между реками Неман и Нарев (к северо-западу от города Гродно).

[192] И нареку не люди моя люди моя... — Ос. 2, 23.

[193] Во всю землю ...глаголи ихъ. — Пс. 18, 5.

[194] Пищань (Пещана) — правый приток реки Сож, впадающий в нее близ устья реки Прони (около города Славгород).

[195] Иде Володимиръ на Болъгары ...И тако побѣди болгары. — На каких болгар — волжских или дунайских — ходил Владимир? «Память и похвала Владимиру» упоминает в этом случае «серебряных», т. е. волжских болгар. А. П. Новосельцев высказывает осторожное предположение, что речь могла идти о приазовских (черных) болгарах (Хазарское государство. С. 227).

[196] Приидоша болгаре вѣры бохъмичи... — В 922 г. хан города Булгара Альмас начал объединять болгарские племена и для упрочения своей власти принял ислам. Славяне называли Мухаммеда — Бохмит.

[197] Аще кто пьеть ...славу Божию...— 1 Кор. 10, 31.

[198] ...жидове козарьстии... — В Хазарии существовали колонии этнических евреев — купцов и ремесленников, а с последней четверти VIII в. правящая верхушка каганата исповедовала иудаизм. Однако среди других религий, приверженцы которых жили в Хазарии (ислам, христианство, языческие культы), иудаизм, по сведениям арабских авторов, занимал более чем скромное место (Новосельцев. Хазарское государство. С. 144—154).

[199] ...предана бысть земля наша хрестьяномъ. — Эти слова указывают на позднее происхождение фрагмента: христианское Иерусалимское королевство возникло на территории Палестины лишь в 1099 г.

[200] ...уподобльшеся Содому и Гомору ...погрязоша... — Об уничтожении небесным огнем этих городов, жители которых погрязли в грехах, говорится в Библии (Быт. 19, 24—25).

[201] Се есть тѣло мое ...новаго завѣта. — Компиляции с использованием цитат из 1 Кор. 11, 24—25 и Мф. 26. 28.

[202] И нача философъ глаголати сице... — Далее следует так называемая «Речь философа» — краткое изложение Священной истории, с которым будто бы обратился к Владимиру греческий миссионер. «Речь философа» считали составленной в Болгарии (А. А. Шахматов, А. С. Львов), в западнославянских землях (Н. К. Никольский), на Руси (Д. С. Лихачев). Последняя точка зрения подтверждается большим числом текстуальных параллелей в «Речи» и других компилятивных сочинениях, созданных на Руси. В «Речи философа» много апокрифичееких сюжетов, некоторые из них отмечаются далее в комментарии.

[203] ...полъ ихъ възиде ...под твердь. — Согласно Библии, землю накрывает куполообразная «твердь» (небосвод), а первозданные воды частью остались на земле в виде морей и озер, а частью были возведены над твердью.

[204] Въ 6 день ...человѣка. — В И текст испорчен; в Л, как и в Библии (Быт. 1, 25), говорится: «В 6-й же день створи Богь звѣри, и скоты, и гады земныя; створи же и человѣка».

[205] Еда азъ стражь есмь брату моему? — Цитата из Библии (Быт. 3, 9), однако упоминания о том, как Сатана учил Каина способу убийства, о тридцатилетнем оплакивании Авеля, о том, как птенцы подсказали, как похоронить убитого, а также сведения о детях Адама — апокрифические мотивы.

[206] Неврод. — Это имя отсутствует в библейском рассказе о Вавилонской башне (Быт. 11, 3—8), нет в нем и указания на число языков, нет слов о том, что Евер сохранил язык Адама — все это апокрифические мотивы.

[207] Се же Серухъ ...Арана. — Согласно Библии (Быт. 11, 22—26), у Серуха был сын Нахор, внук Фарра и правнуки — Аврам (Авраам), Нахор и Аран. Рассказ о протесте Авраама против деятельности отца, изготовлявшего идолов, и о гибели Арана — апокрифический.

[208] Моисий же ...попра ̀и. — Сюжет о поступке младенца Моисея апокрифический.

[209] Изъ щрева преже деньница родихъ тя. — Пс. 109, 3.

[210] При семъ раздѣлися царство ...в Самарии. — После смерти Соломона (ок. 928 г. до н. э.) Израильско-Иудейское государство распалось: Израиль (с центром в Самарии) просуществовал до 722 г. до н. э., когда он был завоеван ассирийским царем Саргоном II; Иудея (с центром в Иерусалиме) была завоевана вавилонским царем Навуходоносором II в 586 г. до н. э.

[211] ...Валу ...еже есть Арей... — Ваал — божество древних семитов. Однако Ваал не был богом войны, и сближение его с Ареем (богом войны у греков) ошибочно.

[212] Преставлю царство ...блудяще въ языцѣхъ. — Ос. 1, 4 и 6; 9, 17.

[213] Аще станеть Самуилъ ...не помилую ихъ... Тако глаголеть Господь ...въ устѣх июдѣскыхъ. — Иер. 15, 1; 44, 26.

[214] Тако глаголеть Господь ...помиловати пакы. — Иез. 5, 8, 10—11.

[215] Уже нѣсть ми хотѣнья ...въ вся языкы. — Мал. 1, 10—11; 2, 9.

[216] Тако глаголеть Господь ...не приведу тя... Възненавидѣхъ праздникы ...не приемлю. — Ис. 1, 24—25; 1, 14.

[217] Слышите слово ...не приложи въстати. — Ам. 5, 1—2.

[218] Тако глаголеть Господь... не будет въ вас. — Мал. 2, 2.

[219] Законъ от мене ...страны уповают. — Ис. 51, 4—5.

[220] Тако глаголеть Господь ...будут мьнѣ въ люди. — Иер. 31, 31—33.

[221] Ветхая мимоидоша ...пѣснь нову. Работающим ми ...имя всей земли. Домъ мой ...по всѣмъ яэыком.— Ис., 42, 9—10; 65, 15—16; 56, 7.

[222] Открыеть Господь ...Бога нашего. — Там же. 52. 10.

[223] Хвалите Господа ...вьси людье. — Пс. 116, 1.

[224] Рече Господь Господеви ...ногама твоима. — Там же. 109, 17

[225] Рече Господь ...родих тя. — Там же. 2, 7.

[226] Не солъ, ни вѣстьникъ ...спасеть ны. — Ис. 63, 9.

[227] Яко дѣтищь родися ...нѣстъ конца. — Там же. 9, 6—7.

[228] Се въ утробѣ дѣвая ...имя ему Еммануилъ. — Там же. 7, 14.

[229] Ты, Вифлеоме, доме ...на сыны Израилевы. — Мих. 5, 2—3.

[230] Се Богъ наш ...съ человѣкы поживе. — Вар. 3, 36—38. Иеремия назван в тексте ошибочно.

[231] Человѣкъ есть ...яко человѣкъ же умираеть. — Иер. 17, 9.

[232] Не послушаша ...глаголеть Господь. — Зах. 7, 13.

[233] Тако глаголеть Господь: Плоть моя от нихъ. — Ос. 9, 12.

[234] О лютѣ души ихъ ...Свяжемъ праведника. — Ис. 3, 9—10.

[235] Азъ не супротивлюся ...от студа заплеваниа. — Там же. 50, 5—6.

[236] Приидите, въложим древо ...животъ его. — Иер. 11, 19.

[237] Узрите жизнь ...очима вашима. — Вт. 28, 66.

[238] Въскую шаташася языци. — Пс. 2, 1.

[239] Яко овьча ...веденъ бысть. — Ис. 53, 7.

[240] Въстани, Боже, суди ...въ всѣх странах. — Пс. 81, 8.

[241] Да въскреснеть Богъ ...врази его. — Там же. 67, 22.

[242] Въскресни, Господи ...рука твоя. — Там же. 9, 33.

[243] Сходящии въ страну ...свѣтъ восияеть на вы. — Ис. 9, 2.

[244] Ты въ крови завѣта ...не имущи воды. — Зах. 9,11.

[245] ...но архиерѣи обладаху ...иже облада ими. — После правления в Иудее Маккавеев (с 152 до 37 г. до н. э.) римляне передали власть Ироду, отличавшемуся исключительной жестокостью. Именно этим, возможно, объясняется тот факт, что с Иродом, умершим в 4 г. до н. э., христианское предание связывает «избиение младенцев» в канун рождества Христа.

[246] Радуйся, обрадованная, Господь с тобою! — Лк. 1, 28.

[247] Иван — Иоанн Предтеча — проповедник, предвещавший явление Христа и крестивший Иисуса в водах Иордана.

[248] Се есть сынъ мой възлюбленый, о немъже благоизволих. — Лк., 3, 22.

[249] Пилат — римский наместник в Иудее в 26—36 гг.

[250] ...мѣсто краньево... — От греч. «кранион» — череп. Название дано холму в окрестностях древнего Иерусалима по сходству его очертаний с черепом (отсюда же термин — «лобное место», как место казни). Тот же холм именуется Голгофой.

[251] ...пѣрьвѣе... — С этого места до слов «слышати их» (с. 152) текст приводится по X, а от слов «да аще кто» и до слов «мужи добры» по Л. В И утрачен лист.

[252] Василий и Константин — императоры-соправители, сыновья Романа II: Василий II Болгаробойца (976—1025 гг.) и Константин VIII (976—1028 гг.).

[253] ...иде Володимеръ с вои ...затворишася корсуняни въ градѣ. — До сих пор не прекращаются споры о дате похода Владимира на Корсунь (Херсонес) и причинах, этот поход вызвавших. Так, по версии О. М. Рапова, события развивались следующим образом. В 987 г. византийский полководец Варда Фока поднял мятеж. Императоры Василий и Константин обратились за военной помощью к Владимиру, со своей стороны пообещав отдать за него свою сестру Анну, при условии, что Владимир примет крещение. Разгромив с помощью шеститысячного русского корпуса своего противника под Хрисополем, императоры не спешили исполнить свое обещание и прислать на Русь Анну. Именно тогда Владимир и осадил Корсунь. Поэтому крещение самого Владимира (тайное) произошло в 988 г., перед предполагаемым приездом Анны, а крещение киевлян состоялось уже после возвращения Владимира из корсунского похода — в 990 г. (Рапов О. М. Русская церковь в IX — первой трети XII в.: Принятие христианства. М., 1988). Польский историк А. Поппе выдвинул версию, что осада Корсуни была актом в поддержку императоров, так как город был захвачен мятежниками (О причинах похода Владимира Святославича на Корсунь 988—989 гг. // Вестник МГУ. 1978. Серия 8. № 2).

[254] ...яко в поганыя... — Выражение бессмысленное; вероятно, более правильное чтение сохранено в Л: «Яко в полонъ, рече, иду...».

[255] ...въ церкви святое Софьи...— В Л — «крести же ся въ церкви святаго Василья» (ПВЛ. С. 77). Отметим, что в ПВЛ упоминается и киевская церковь святого Василия, поставленная на месте языческого капища (С. 56). Но Б. А. Рыбаков считает, что фраза в статье 980 г. — «на томъ холмѣ нынѣ церкы есть святаго Василья, якоже послѣдѣ скажем» — «носит явно вставной характер» (Язычество Древней Руси. С. 426). Во всяком случае летописец к упоминанию этой церкви не возвратился, как обещал. Если вспомнить еще версию о крещении Владимира в городе Василеве, то окажется, что с именем святого (небесного патрона Владимира) связан ряд неясных упоминаний (См. также: Лихачев. Комментарии. С. 338).

[256] ...подобосущенъ и присносущенъ. — Отмечалось, что выражение «подобосущен» вместо «единосущен» носит еретический, арианский характер; возможно, это объясняется и неверным переводом (См.: Лихачев. Комментарии. С. 340).

[257] Вѣруй же семи сборъ святыхъ отець... — Далее упоминаются семь вселенских церковных соборов, на которых вырабатывались ортодоксальные догматы христианства. Соборы происходили в 325 г. (Никейский), в 381 г. (Константинопольский), в 431 г. (в Эфесе), в 451 г. (в Халкидоне), в 553 г. и в 680 г. (в Константинополе), в 787 г. (в Никее), в 869—870 гг. (в Константинополе).

[258] Якоже глаголеть Василѣй ...приходить. — Изречение византийского богослова Василия Великого включено в летопись через посредство болгарского перевода Богословия Иоанна Дамаскина. См.: Лихачев. Комментарии. С. 341.

[259] Петр Гугнивый — символический образ папы-отступника.

[260] ...мощи святаго Климента... — Святой Климент умер в ссылке в Крыму, чем и объясняется нахождение его мощей в Херсонесе. Мощи были перенесены в киевскую Десятинную церковь; культ Климента получил распространение на Руси. См.: Бегунов Ю. К. Русское слово о чуде Климента Римского и Кирилло-Мефодиевская традиция // Slavia. Praha. 1974. Roč. 43, seš 1 S. 28—46.

[261] Велий еси, Господи, чюдная дѣла твоя! — Компиляция из Псалтыри (144, 3 и 5).

[262] Наутрѣя же изииде Володимѣръ ...бе-щисла людий. — По гипотезе О. М. Рапова, крещение киевлян произошло 1 августа 990 г. См. сноску 253.

[263] Вь оны дни услышать ...языкъ гугнивыхъ. — Ис. 29, 18.

[264] Помилую, егоже хощю. — Исх. 33, 19.

[265] Пакы банею бытия и обновлениемь духа. — Тит. 3, 5.

[266] Велаи бо еси …дѣла твоя. — Пс. 144, 3—5.

[267] Придете, възрадуемься ...исповѣданиемь. — Там же. 94, 1—2.

[268] Исповѣдающеся ему, яко благъ ...от врагъ наших. — Там же. 135, 1 и 24.

[269] Воспойте Господеви ...хваленъ зѣло. — Там же. 95, 1—4.

[270] И величью его нѣсть конца. — Там же. 144, 3.

[271] Яко радость бываеть ...грѣшницѣ кающемся. — Лк. 15, 7.

[272] Въскроплю на вы воду ...грѣхъ ваших. — Иез. 36, 25.

[273] Кто яко Богъ ...грѣхы наша въ глубинѣ. — Мих. 7, 18—19.

[274] Братья, елико насъ ...житья поидемь. — Рим. 6, 3—4.

[275] Ветхая мимоидоша, и се быша нова. — 2 Кор. 5, 17.

[276] Нынѣ приближися ...день приближися. — Рим. 13, 11—12.

[277] Им же привѣдение обрѣтохомъ ...и стоимъ. — Там же. 5, 2.

[278] Нынѣ же свободивъшеся ...вь священие. — Там. 6, 22.

[279] Работайте Господеви ...с трепетомъ. — Пс. 2, 11.

[280] Благословенъ Господь ...избавлени быхомъ. — Там же. 123, 6—7.

[281] И погыбе память ...вь вѣкы прѣбываеть. — Там же. 9, 7—8.

[282] И нача ставити городы ...по Стугнѣ. — Упоминаются пограничные со Степью реки: Осетр — левый приток Десны, Трубеж и Сула — левые притоки Днепра, Стугна — правый приток Днепра.

[283] ...церковь святыя Богородица — Десятинная церковь, была княжеской церковью, она «должна была стать русской преемницей древнего и священного Корсуня—Херсонеса ...в нее были перенесены мощи Климента Римского»; а также «иконы, книги и другая утварь»; «не менее важной должна была стать экономическая деятельность новой церкви», которой передавалась десятина — десятая часть княжеских доходов. См.: Щапов. Государство и церковь. С. 28—32. О десятине см. там же. С. 85—87.

[284] Белгород — город на реке Ирпень в 30 км к западу от древнего Киева (ныне — село Белгородка).

[285] ...на Хорваты. — Куда именно был направлен поход Владимира, не ясно. Д. С. Лихачев отметил, что, возможно, этот поход вспоминали в XIII в.: «иный бо князь не входилъ бѣ в землю Лядьску толь глубоко, проче Володимера великаго, иже бѣ землю крестил» (так говорится о рейде вглубь территории Польши князя Даниила Романовича в статье 1229 г. Ипатьевской летописи. См.: Лихачев. Комментарии. С. 346—347).

[286] ...нарче ú Переяславль, зане перея славу отрокъ. — Однако Переяславль упоминается еще в договоре Олега с Византией. Следовательно, либо легенда была лишь позднее соотнесена с именем Владимира (См. Лихачев. Комментарии. С. 347), либо приурочена к возведению в Переяславле новых укреплений.

[287] Призри с небеси ...десница твоя. — Пс. 80, 15—16.

[288] Василев — город на реке Стугне в 35 км южнее Киева. Ныне — Васильков.

[289] И празнова князь ...на Успение святыя Богородица... — Д. С. Лихачев, отметив, что «спасение» Владимира от печенегов и закладка церкви произошли в один и тот же день — 6 августа, пишет: «Ясно, что оба события не могли относиться к одному дню. Поэтому, очевидно, поражение Владимира в Васильеве и построение им церкви Преображения относятся к разным годам (возможно, что Владимир освятил церковь ровно через год — в годовщину своего спасения)» (Лихачев. Комментарии. С. 349).

[290] Блажении милостивии ...помиловани будуть. — Мф. 5, 7.

[291] Продайте имѣния ваша и дайте нищимъ. — Лк. 12, 33.

[292] Не <...> скрывайте ...ни татье крадуть. — Мф. 6, 19—20.

[293] Благъ мужь милуя и дая. — Пс. 111, 5.

[294] Дая нищимъ, Богу в заемь даеть. — Притч. 19, 17.

[295] Куна — мелкая денежная единица, равная в X—XI в. 1/25 гривны.

[296] ...возити по градомъ... — Текст испорчен. Перевод сделан по Л, где читается «возити по граду».

[297] ...и гридьмъ, и соцькимъ, и десятникомъ... — В Л — «десяцьким». Гриди — члены младшей дружины, сотские и десятские — знатные горожане, выполнявшие административные функции.

[298] ...с Болеславомъ ...Ондроникомъ Чьшьскымъ. — Названы польский король Болеслав 1 Храбрый (992—1025 гг.), венгерский король Стефан (Иштван) (997—1038 гг.) и чешский князь Андрих (Олдржих) (1012—1034 гг.). Имя последнего искажено в И, в Л — «Андрихомь». То, что назван именно Андрих, а не его предшественник — Яромир (1003, затем 1004—1012 гг.), говорит о том, что статья рассматривает международные связи Владимира ретроспективно.

[299] ...мужи вь градѣ — явная описка. Первичное чтение, вероятно, сохранено Софийской первой летописью: «мужи вь родехъ».

[300] Малфрид — по предложению А. А. Шахматова, речь идет о матери Владимира — Малуше. Но это отождествление представляется спорным (см.: Ловмяньский X. Русь и норманны. М., 1985. С. 225).

[301] Умре же Володимиръ ...в Кыевѣ. — Из текста ПВЛ не ясно, почему приближенные Владимира опасаются Святополка. Но из хроники Титмара Мерзебургского выясняется, что Святополк, женатый на дочери польского короля Болеслава, вынашивал планы заговора против отца. Тот, узнав об этом, заточил Святополка и его жену в темницу, но, по свидетель-ству летописи, к моменту смерти Владимира Святополк оказался на свободе (См.: Латинские источники. С. 66—67, 80—83).

[302] И нощью же межи клѣтми проимавъше помостъ ...и везоша... — Вынос тела через разобранную крышу и перевозка покойника на санях (в любое время года) — элементы древнерусского похоронного обряда.

[303] Се есть новы Костянтинъ ...подобьно ему. — Владимир уподобляется Константину Великому, провозгласившему христианство государственной религией в Римской империи.

[304] Идеже умножися грѣхъ ...благодать. — Рим. 5, 20.

[305] В нем тя застану, в том ти и сужю. — Изречение сходно с Прем. 11, 17. Обширный фрагмент от слов «Аще бо прѣже в невѣжьствѣ...» и до слов «...въ память предъ Богомь» отсутствует в Л и Р.

[306] Живъ азъ, Аданай …от пути своего злаго. — Иез. 33, 11.

[307] Праведный не возможе ...доме Израилевъ! — Там же. 33, 12—16 и 20.

[308] Милостыни бо хощю, а не жерьтвѣ. — Мф. 9, 13.

[309] Молитвы твоя ...предъ Богомь. — Деян. 10, 31. Отсюда возобновляется параллельный текст Л и Р.

[310] Умершю правѣдному, не погибнеть упованье. — Притч. 11, 7.

[311] Скоры суть бес правды ...душю емлють. — Притч. 1, 16—19.

[312] Господи! Что ся умножиша ...на мя мнози. — Пс. 3, 2.

[313] Яко стрѣлы твоя ...предо мною есть. — Там же. 37, 3 и 18.

[314] Господи! Услыши молитву ...душю мою. — Там же. 142, 1—3.

[315] Ексапсалмы — шесть псалмов, читающихся во время определенных служб в церкви.

[316] Обыидоша мя ...избави мя. — Пс. 21, 13 и 17; 7, 2.

[317] Рече бо ...азъ иду. — Эта фраза, отсутствующая в Л и Р, читается в Чтении о Борисе и Глебе Нестора в текстуально сходном с летописью фрагменте. Она восходит к Хронике Амартола (С. 92). Ахав — нечестивый израильский царь (3 Цар. Гл. 16—22).

[318] Аще воистину убо ...змиину. — Этот фрагмент также отсутствует в Л и Р. Он восходит к Псалтыри (37, 2—5).

[319] ...на Смядинѣ в корабли. — Смядынь — приток Днепра в окрестностях Смоленска. В мае 1991 г. на предполагаемом месте убийства Глеба была заложена и освящена памятная стелла.

[320] Се коль добро ...братома вкупѣ! — Пс. 132, 1.

[321] Възвратишася грѣшници въ адъ. — Там же. 9, 18.

[322] Оружье изьвлѣкоша грѣшници ...погибънуть. — Там же. 36, 14—15, 20.

[323] Что ся хвалиши о злобѣ ...живущихъ. — Там же. 51, 3—7.

[324] Азъ вашей погибели ... насытяться. — Притч. 1, 26 и 31. Эта цитата отсутствует в Л и Р.

[325] Даеть Богъ власть ...дасть. — Дан. 5, 21.

[326] Согрѣшиша от главы ...до простыхъ людий. — Толкование на Ис. 6 6.

[327] Лютѣ бо граду ...князь унъ. — Еккл. 10, 10.

[328] Отъиметь Господь ...обладающа ими. — Ис. 3, 1—4.

[329] Ракома — княжеское село к югу от Новгорода.

[330] Уже мнѣ сихъ не крѣсити. — Как полагает Д. С. Лихачев (Комментарии. С. 361), это речевая формула, знаменующая отказ от родовой мести.

[331] ...варягъ тысящю, а прочихъ вой 40 тысящь... — В Новг. перв. лет. иначе: «варягъ бяшеть тысяща, а новгородцовъ 3000» (С. 175).

[332] Бѣ же тогда Ярославъ лѣт 28. — Цифра 28 читается в X, читалась и в И, но затем исправлена на «18». В Л: «И бы тогда Ярославъ Новѣгородѣ лѣт 28». Оба эти расчета ошибочны: в 1016 г. Ярославу было 38 лет, а в Новгороде он княжил лишь с 1100 г.

[333] ...и погорѣша церкви. — Во время этого пожара, как полагает Я. Н. Щапов (Государство и церковь. С. 24—25), вероятно, сгорела и деревянная церковь святой Софии. Новая, также деревянная, церковь была возведена в 1018 г. Титмар Мерзебургский сообщает, что в 1018 г. киевский архиепископ (митрополит), принимая польского короля Болеслава, «почтил пришедших в соборе святой Софии, который в прошлом году, к сожалению, сгорел» (Латиноязычные источники. С. 68—69, 93—94).

[334] И приде Волыню ... рѣкы Буга. — Волынь — город на реке Западный Буг западнее Владимира Волынского.

[335] Болеслав же вниде в Кыевъ сь Святополкомъ. — В Софийской первой летописи сообщается, что Болеслав обесчестил сестру Ярослава — Предславу. Этот факт подтверждает и Титмар Мерзебургский (Латиноязычные источники. С. 69, 94—95).

[336] ...по осмидесять гривенъ. — Так же читается в Р; в Л, Новгородской четвертой и Воскресенской летописях — «по 18 гривенъ».

[337] ...възма имѣние и бояры Ярославлѣ и сестрѣ его... — Титмар сообщает, что в Киеве Болеславу «была показана неописуемо богатая казна, большая часть которой была роздана Болеславом своим союзникам и сторонникам, а другая часть отправляется на родину». Подтверждает Титмар и пленение Болеславом мачехи Ярослава (новой жены Владимира) и его сестер (Латиноязычные источники. С. 69).

[338] Альта — приток реки Трубеж (к юго-востоку от Киева).

[339] Его же и по правдѣ ...немилостивно вьгна. — Цитата из Хроники Амартола (С. 215—216): говорится о болезни царя Иудеи Ирода Агриппы, тело которого покрылось зловонными язвами.

[340] Рече бо Ламехъ ...створихъ се. — Быт. 4, 23—24.

[341] ...новы Авимелех ...тако и сь бысть. — Святополк сравнивается с библейским персонажем — Авимелехом, незаконнорожденным сыном Гедеона, после смерти отца убившим 70 своих братьев (Суд. 9, 5).

[342] Судомирь — река, приток реки Шелонь.

[343] ...избиваху старую чадь ...держать гобино. — Представляется верным истолкование этого эпизода И. Я. Фрояновым: речь идет не о социальных волнениях, как обычно понимается этот сюжет, а об «языческих ритуальных убийствах старейшин-вождей, обвиненных в пагубном влиянии на урожай» (Фроянов И. Я. Волхвы и народные волнения в Суздальской земле 1024 г. // Духовная культура славянских народов: Литература. Фольклор. История. Л., 1983. С. 34). Аналогичная ситуация описана и в статье 1071 г.

[344] ...Акунъ сь лѣпъ... — Исследователи полагают, что речь идет не о слепом воеводе (если читать: «сьлѣпъ»), а о «лѣпом», т. е. красивом. Ошибочное понимание текста отразилось в Киево-Печерском патерике, где упоминается брат «Якуна Слепаго» (См.: Лихачев. Комментарии. С. 371).

[345] Листвен — урочище к северу от Чернигова.

[346] ...родися у Ярослава другый сынъ, и нарече имя ему Изяславъ. — Летописец считает Изяслава вторым по старшинству (после Владимира, родившегося в 1020 г.). Но в перечне князей в Новг. перв. лет. говорится: «Родися у Ярослава сынъ Илья, и посади в Новьгородѣ, и умре» (с. 161). Судя по контексту, Илья мог княжить между 1019 и 1036 гг. Однако в перечне сыновей Ярослава в статье «Родословие тѣх же князей», предшествующей основному тексту, Илья не упомянут.

[347] Белз — город на Волыни (на севере Львовской области Украины).

[348] Юрьев — ныне г. Тарту (Эстония).

[349] ...бысть мятежь великъ ...мятежь вь нихъ. — Летописец ошибается: Болеслав I умер в 1025 г., а мятеж произошел в 1030 г. (Лихачев. Комментарии. С. 373). По мнению В. Д. Королюка, здесь имеется в виду мятеж в конце правления Болеслава Забытого — в 1037—1038 гг. (Западные славяне и Киевская Русь. М., 1964. С. 282).

[350] Жидята — Лука Жидята (сокращение от имени Жидислав) — новгородский епископ (ум. 1059—1060 гг.). До нас дошло его «Поучение к братии».

[351] Заложи Ярославъ городъ великый ...святыя Орины. — При Ярославе территория Киева, окруженная защитными сооружениями, расширяется в восемь раз, сравнительно с «городом Владимира», возводятся «Золотые врата» с надвратной церковью Благовещения, создаются княжеские монастыри — Георгиевский (Георгий — крестильное имя Ярослава) и Ирининский (Ирина—Ингигерда — жена Ярослава), строится знаменитый Софийский собор. Но среди исследователей не прекращаются споры: подводит ли статья 1037 г. итоги строительной деятельности Ярослава или же, напротив, оценивает ее, забегая вперед. В частности, есть сторонники мнения, что Ярослав в 1037 г. осуществил закладку Софийского собора (как сказано в ПВЛ), и есть суждения, что собор был к этому времени уже возведен (См., например: Логвин Г. Н. К истории сооружения Софийского собора в Киеве // Памятники культуры. Новые открытия. 1977. М., 1977. С. 169—174; Комеч А. И. Древнерусское зодчество конца X — начала XII в. М., 1987. С. 178—181).

[352] И собра писцѣ многы ...языкъ и писмо. — Действительно, к середине XI в. древнерусские книжники располагали переводами византийских хроник, житий, памятников гимнографии, торжественного и учительного красноречия и т. д.

[353] Азъ, премудрость ...обрящють. — Притч. 8, 12—13, 14—17.

[354] Священа бысть церкви ...митрополитомъ Феопеньтомь. — Почему Десятинная церковь (если речь идет о ней) освящена так поздно (о ее освящении говорится уже в 996 г.)? Полагают, что это повторное освящение после ее перестройки. Д. С. Лихачев допускал, что речь идет об освящении Софийского собора (Комментарии. С. 989), но тогда ошибка двойная: собор не был заложен при Владимире.

[355] Мазовшане — жители Мазовии, северо-восточной области Польши (ныне с центром в г. Плоцке). Поход был осуществлен по просьбе короля Казимира, обеспокоенного отложением мазовского князя Мстислава.

[356] Ямь (емь) — одно из племен — предков финского народа.

[357] ...воеводьство поручи Вышатѣ, отцю Яневу. — А. А. Шахматов считал, что киевский воевода Вышата, сын новгородского посадника Остромира (по заказу которого было переписано в 1056—1057 гг. Евангелие — древнейшая из сохранившихся русских рукописных книг), был информатором летописца Никона, от которого последний узнал ряд новгородских преданий. Вышата, по мнению Шахматова, рассказал летописцу и о подробностях похода 1043 г.

[358] Константин Мономах — византийский император (1042—1055 гг.).

[359] ...сьсѣдавшися в кораблѣ своѣ. — Эта фраза не ясна по смыслу. Попытку ее истолкования см.: Поппе А. К чтению одного места в Повести временных лет // ТОДРЛ. Л., 1969. Т. 24, с. 54—57.

[360] В сии же времена вьдасть ...побѣдивъ Ярослава. — Казимир I Пяст, возвратившийся в Польшу из Венгрии, был заинтересован в союзе с Русью для совместной борьбы с Мазовией и Литвой. Союз был скреплен браком Казимира с Марией Добронегой. Однако о дате возвращения Казимира и дате его брака с Марией существуют разные мнения: возможно, брак был заключен еще в 1039 г. (См.: Королюк В. Д. Западные славяне и Киевская Русь. М., 1964. С. 305—307).

[361] ...вь церкви святыя Богородица в Володимѣри. — В Л слов «в Володимѣри» нет. Речь идет, вероятно, о церкви Богородицы Десятинной в Киеве. Вероятно, кто-то из переписчиков ПВЛ добавил «Володимери» в значении притяжательного прилагательного (построенной Владимиром), в дальнейшем это слово было принято за название города.

[362] ...егоже роди мати от волъхвования. — Скорее всего речь идет о том, что мать Всеслава прибегла к помощи знахарей либо при тяжелых родах, либо желая избавиться от бесплодия. Устойчивое представление, по которому рождение Всеслава «от волхвования» свидетельствует об его причастности чародейству (Лихачев Д. С. Комментарий исторический и географический // Слово о полку Игореве. М.; Л., 1950. С. 454), думается, не имеет достаточных оснований и возникло в результате толкования «Слова о полку Игореве». Что значит далее слово «язвено» — не ясно.

[363] Преставися ...февраля вь 10. — Речь идет о жене Ярослава — Ингигерде (Ирине), дочери шведского короля Олафа.

[364] Постави Ярославъ Лариона ...собравъ епископы. — Впервые на Руси митрополитом стал не грек, а русский — Иларион, бывший до этого священником церкви в княжеском селе Берестове. Иларион был выдающимся проповедником и богословом, автором знаменитого церковно-политического трактата — «Слова о Законе и Благодати».

[365] человѣкъ, именемь мирьскимь... — Возможно, здесь пропущено мирское имя Антония.

[366] Святая Гора — Афон. Афонские монастыри располагались на восточном мысе Халкидонского полуострова (в северной части Эгейского моря). С начала XI в. на Афоне существовал и русский монастырь.

[367] ...лѣт 40 николиже никаможе... — Расчет лет ошибочен. Если Антоний уединился в пещере при князе Изяславе (1055—1073 гг.), а умер в 1072—1073 гг., то он не мог прожить в пещере сорок лет. Вероятно, число сорок употребляется как эпическое обозначение длительного периода.

[368] ...манастырь святаго Дмитрѣя... — Монастырь был поставлен Изяславом в честь Дмитрия Солунского — своего небесного патрона.

[369] Феодосий — церковный деятель, автор нескольких поучений. Пространное «Житие Феодосия Печерского» написано Нестором. См. текст «Жития» в наст. томе.

[370] ...Михаилъ, чернѣць манастыря Студискаго ...митрополитомъ Георгиемь. — Георгий стал митрополитом после 1065 г., тогда же с ним и мог приехать Михаил. В Киево-Печерском патерике об обретении устава говорится иначе: Феодосий посылает «в Костянтинь град к Ефрему Скопцю, да весь устав Студийскаго манастыря принесеть, исписавь». Студийский монастырь в Константинополе славился в XI в. своим строгим уставом.

[371] ...к нему же и азъ придохъ ...от рожения моего. — От чьего лица сказаны эти слова? А. А. Шахматов считал, что от имени составителя Начального свода, А. Г. Кузьмин допускает, что они принадлежат летописцу Сильвестру (См.: Кузьмин А. Г. Начальные этапы древне-русского летописания. М., 1977. С. 157—163).

[372] У Всеволода ...от цесарицѣ грѣчькое. — В Л и Р — «от царицѣ грькынѣ». Речь идет о жене Всеволода (Марии?) — дочери византийского императора Константина Мономаха. Сын Всеволода, Владимир, получил от матери прозвание Мономах (См. также сноску 510).

[373] Се же поручаю ...будеть вь мене мѣсто. — В этих словах сформулирован принцип престолонаследия: во-первых, киевский князь объявлялся старшим по положению среди остальных русских князей, а во-вторых, определялся порядок, согласно которому и киевский и другие княжеские столы в уделах переходили не от отца к сыну, а к старшему в роде. Так, Изяславу на киевском столе должен был наследовать Святослав, а не старший сын Изяслава, Святославу — Всеволод и т. д.

[374] ...а Всеволоду — Переяславль... — В некоторых летописях далее говорится: «А Игорю Володимерь». Действительно, во Владимире Волынском сел Игорь. Пропуск этих слов в Л, Р, И объясняется, по мнению А. А. Шахматова, тем, что на Владимир претендовал Святополк Изяславич, и в сводах, составлявшихся в годы его княжения, неугодное решение Ярослава опускалось.

[375] Торки — кочевое племя тюркского происхождения.

[376] Сокал. — В Л имя этого хана — Искал. Оба варианта имеют тюркские этимологии (см.: Баскаков Н. А. Тюркская лексика в «Слове о полку Игореве». М., 1985. С. 88), поэтому сложно сказать, какой вариант первичен.

[377] ...на 4-е лѣто погорѣ весь городъ. — В Л событию дана совершенно иная трактовка: «на 4-е бо лѣто пожже Всеславъ градъ»: если в первом случае городской пожар соотносится со «знамением» — течением Волхова «вспять», то во втором пожару дано совершенно «земное» объяснение — набег Всеслава, о котором и будет рассказано в статье 6575 г.

[378] ...выгна Глѣба изь Тмуторокана, а самъ сѣде в него мѣсто. — С этим Глебом связывают надпись 1068 г. на знаменитом Тмутороканском камне: «Глеб князь мерил море по леду от Тмуторокани до Кърчева 8054 сажен».

[379] ...звѣзда превелика ...бысть за 7 дний. — В марте — апреле 1066 г. на Земле была видна комета Галлея. Д. С. Лихачев объясняет упоминание знаменья под 1065 г. желанием летописца соотнести его с тем, что «в то же лѣто Всеславъ ...рать почалъ» (Комментарии. С. 394).

[380] Пред сим же временемь солнце прѣменися... — Речь идет о солнечном затмении 19 апреля 1064 г.

[381] Якоже древле, при Антиосѣ ...на Ерусалимъ. — Выписки из Хроники Амартола здесь и далее попали в летопись через посредство «Хронографа по великому изложению» (См.: Творогов О. В. Повесть временных лет и Хронограф по великому изложению // ТОДРЛ. Л., 1974. Т. 28), но для удобства указываются страницы издания Хроники. В данном случае говорится о разграблении Иерусалима одним из Селевкидов — Антиохом IV Эпифаном в 168 г. до н. э. (Хроника Амартола. С. 200).

[382] По сем же при Неронѣ ...рати от римлянъ. — Вторая выписка из Хронографа (ср.: Хроника Амартола. С. 262). Речь идет об Иудейской войне, начавшейся в конце правления Нерона (54—68 гг.), и продолжавшейся при его преемниках — Веспасиане и Тите.

[383] И пакы сице бысть ...умертвие бяше. — Третья выписка из Хронографа (ср.: Хроника Амартола. С. 421). Упоминается византийский император Юстиниан Великий (527—565 гг.).

[384] Пакы же при Маврикии ...о двое главу. — Четвертая выписка из Хронографа (ср.: Хроника Амартола. С. 428). Маврикий — византийский император (582—602 гг.).

[385] По сем же бысть ...на Палестинскую землю. — Пятая выписка из Хронографа (см. Хроника Амартола. С. 479). Упомянут византийский император Константин V Копроним (741—775 гг.), сын Леона III Исавра.

[386] Котопан — византийский военный чин.

[387] И совокупившеся обои на Немизѣ ...а Всеславъ бѣжа. — Битва на Немиге упоминается и в «Слове о полку Игореве» («На Немизѣ снопы стелютъ головами ...Немизѣ кровави брезѣ не бологомъ бяхуть посѣяни...»). Немига, по мнению большинства ученых, речка, протекающая ныне на территории современного Минска в подземном коллекторе. Древний Минск находился в 16 км к западу от будущего города (См.: Поболь Л. Д. Новые данные о древнем Менеске (Минске) //Древности славян и Руси. М., 1988. С. 47—52), поэтому правомерно говорить о том, что, овладев Минском, Ярославичи «поидоша кь Немизѣ». Однако картина сражения на берегах реки, какой она описывается и в летописи, и в «Слове», с трудом может быть соотнесена с представлением о маленькой речке, притоке Свислочи.

[388] Изяславу же въ шатеръ предъидущю. — Грамматическая конструкция свидетельствует, что фраза, видимо, оборвана. Возможно, далее говорилось о том, как именно был схвачен полоцкий князь, но в тексте остался лишь завершающий штрих: «И тако яша Всеслава...». Такое изъятие вполне вероятно, так как летописец едва ли был склонен сохранять подробности клятвопреступления Ярославичей. Вообще в рассказе о Всеславе много и других умолчаний.

[389] Грѣхъ ради нашихъ ...побѣдиша половци. — Первое столкновение с половцами — кочевым народом тюркского происхождения, заселившим в середине XI века Причерноморские степи, отмечено летописцем под 1061 г. (приход хана Болуша в 1054 г. завершился заключением мирного соглашения). Но именно поражение 1068 г. заставило летописца обратить особое внимание на половцев, которые на два столетия останутся основным источником внешней опасности для южнорусских княжеств: он вставляет обширное рассуждение о «казнях божиих» (См. коммент. к с. 208—210). О русско-половецких отношениях XI—XII в. существует огромная литература. Из последних обобщающих работ укажем: Плетнева С. А. Половцы. М., 1990.

[390] Наводить Богъ по гнѣву своему ...грѣхъ ради нашихъ. — Шахматов установил, что этот фрагмент — вставка. Для ее соотнесения с собственно летописным текстом в предшествующей фразе были добавлены, разрезая первоначальный текст, слова «грѣхъ ради нашихъ попусти Богь на ны поганыя» — формулировка, повторяющаяся и в конце отрывка: «приемлемь казнь грѣхъ ради нашихъ», после чего следует помета: «И мы же на предлежащее возвратимся».

Источник вставки, согласно Шахматову, — «Слово о ведре и казнях Божиих», читающееся в составе сборника «Златоструй», попавшего на Русь из Болгарии и получившего широкое распространение в древнерусской книжности. Шахматов допускает, что летописец обратился не непосредственно к «Златострую», а к составленному кем-то на Руси (возможно, Феодосием Печерским) поучению, основанному на «Слове», но дополненному редактором. Это поучение и было включено в ПВЛ (См.: Шахматов А. А. «Повесть временных лет» и ее источники // ТОДРЛ. М.; Л., 1940. Т. 4. С. 104—111). См. также: Орешников А. С. К истории начального летописного свода (О составителе и времени составления «Поучения о казнях божиих»). // Труды Московского историко-архивного института. 1961. Т. 16. С. 481—487.

[391] Обратитеся ко мнѣ ...постомъ и плачемь. — Иоиль. 2, 12.

[392] Разумѣхъ ...выя твоя... — Ис. 48, 4.

[393] ...удержах ...обратитеся ко мнѣ. — Ам. 4, 7—9.

[394] Послахъ на вы ...смерти тяжькы... — Там же. 4, 10.

[395] ...свидитель скоро ...суетень работая Богу. — Мал. 3, 5, 7, 10—11. 13—14.

[396] ...усты чтуть мя ...отстоить от мене... — Ис. 29, 13.

[397] Будет бо ...не послушаю васъ. — Притч. 1, 28.

[398] ...акы чадомъ своимъ ...послахъ на вы. — Иоиль. 2, 23—25.

[399] Русальи — языческие праздники, проводившиеся в зимние святки и в «зеленые святки» — в середине лета. Судя по осуждающим описаниям христианских проповедников, русалии включали театрализованные представления, пения, танцы, сопровождаемые игрой на музыкальных инструментах (См.: Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. С. 674—682).

[400] См. сноску 390.

[401] Поидемь, высадимь дружину ис погреба. — Из данных слов явствует, что киевляне, находившиеся у двора, принадлежащего отцу Всеслава, полоцкому князю Брячиславу Изяславичу (ум. в 1044 г.), решили освободить «дружину» — вероятно, кого-то из знатных половчан, заключенных в темницу вместе со схваченным Ярославичами Всеславом. Следующим шагом киевлян станет освобождение самого Всеслава.

[402] Сновск — ныне Седнев, город в Черниговщине.

[403] О кресте честный! ...от рова сего. — Эта молитва Всеслава (скорее всего реконструированная самим летописцем), как и последующие рассуждения о силе креста, опровергают предположения ученых о Всеславе как «последнем язычнике», связанном с волхвами. Перед нами — благочестивый христианин, которого за благочестие же и хвалит летописец. Примечательно, что освобождение князя из поруба состоялось 15 сентября, на другой день после двунадесятого праздника — Воздвижения честного креста.

[404] Всеслав же сѣде вь Кыевѣ мѣсяць 7. — Летописец умалчивает о княжении Всеслава. Ценный комментарий к событиям см. в статье: Кучкин В. А. «Слово о полку Игореве» и междукняжеские отношения 60-х годов XI века // ВИ. 1985. № 11. С. 19—35.

[405] Болеслав II — польский князь (1058—1077 гг.) и король (1077—1079 гг.). На его тетке Гертруде был женат Изяслав. Он обратится к Болеславу за помощью и в 1073 г., когда будет свергнут с престола братьями.

[406] ...вьзгна торгъ на гору... — «По-видимому, Изяслав, боясь народных возмущений, начинавшихся обычно на торгу, перевел последний на гору — в город, где можно было легче контролировать его» (Лихачев. Комментарии. С. 401).

[407] ...в манастырѣ Вьсеволожи на Выдобичи. — Выдубицкий монастырь располагался на берегу Днепра к юго-востоку от Киева.

[408] Ростовец и Неятин — города к юго-западу от Киева.

[409] Голотическ — город в Полоцком княжестве, южнее Друцка.

[410] Бывши бо единою скудости ...обилье держить. — Ростов упомянут как центр удела. Волхвы из Ярославля направились вверх по Волге и далее по Шексне до озера Белого. Об этих событиях существует большая литература (См.: Лихачев. Комментарии. С. 402). Но вероятнее всего, это было не восстание обездоленных низов, как трактовалось ранее, а чисто ритуальное действо: ведь женщин приводили к волхвам их братья, сыновья и мужья. Следовательно, и они были убеждены, что колдовство женщин является причиной голода — они «обилье держат», т. е. удерживают урожай. Доказывая это, волхвы «доставали» из тела («прорезая за плечами») съестные припасы. См. также сноску 343.

[411] ...поторъгати брадѣ ею. — «Выдергивание или острижение бороды считалось в древней Руси тягчайшим оскорблением» (Лихачев. Комментарии. С. 404).

[412] ...иному родичь. — В Л и Р — «роженье» (Б. А. Романов перевел это слово как «дочь» (см. ПВЛ, с. 319), что вполне вероятно: речь шла лишь о лицах женского пола).

[413] ...бысть Симонъ волъхвъ ...в мечтаньи. — О чудесах Симона рассказывается в апокрифическом «Прении апостола Петра с Симоном волхвом». См. также сноску 111.

[414] Сице творяшеть Аньний, Замврий ...и инѣмь. — О египетских волхвах, пытавшихся соперничать с Моисеем, рассказывается в Библии (Исх. 6, 11—12; 22; 8, 7, 18 и др.), но имена их называются только в апокрифах. Имя Кунон прокомментировать пока не удается.

[415] ...епископъ Петръ ...игумень Переяславьский... — Перечисляются епископы Переяславля Южного, Юрьева (южнее Киева) и игумены Киево-Печерского монастыря Феодосий, Михайловского монастыря в Выдубичах — Софроний, Спасо-Берестовского — Герман и Никола, игумен какого-то монастыря в Переяславле. Сведений об этом монастыре нет (См.: Щапов Я. Н. Государство и церковь. С. 131—142).

[416] ...мѣсяца мая вь 20. — В Л — 2 мая, но в И вернее: 20-е мая приходилось в 1072 г. на воскресный день.

[417] ...исперва преступиша сынове ...свою землю. — Имеется в виду библейский рассказ о том, как евреи, предводительствуемые Иисусом Навином, отвоевали Палестину от хананеян (согласно Библии — потомков Хама, сына Ноя).

[418] Исав — сын Исаака. В Библии (Быт. Гл. 32) рассказывается о вражде Исава с братом Иаковом, но лишь в апокрифе говорится, что Иаков убил Исава (См.: Порфирьев И. Я. Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и событиях по рукописям Соловецкой библиотеки // Казань, 1877. С. 259).

[419] Масленая неделя — Сыропустная неделя, последняя неделя перед Великим постом. Здесь говорится, вероятно, о Прощеном воскресении, последнем воскресении перед постом.

[420] Пощение бо исперва проображено ...показа постное время. — Упоминаются различные сюжеты Священного писания: Адам нарушил запрет не вкушать от «древа познания добра и зла» (Быт. Гл. 2 и 3), Моисей 40 дней находился на горе Синая (Исх. 24, 18). О рождении Самуила говорится в Первой книге Царств (1, 20), но о том, что постилась его мать Анна, не сказано. Жители Ниневии, под влиянием проповедника Ионы, стали поститься и были помилованы Богом (Иона. Гл. 3). В книге Даниила повествуется, как Даниил и три отрока, постившись, обрели великие знания, а Даниил к тому же — способность истолковывать знамения и вещие сны (Дан. 1, 17), пророк Илья постился в пустыне и был по смерти взят на небо (3 Цар. Гл. 17—19, 4 Цар. Гл. 2), отроки — соратники Даниила, брошенные в горящую печь, остались невредимыми (Дан. Гл. 3), сорок дней постился Иисус Христос (Мф. 4, 2; Лк. 1, 13).

[421] ...великий Антоний, и Евьфимий, и Сава... — Упоминаются знаменитые основатели монастырей — Антоний Великий, Евфимий Великий, Савва Освященный. Их жития были известны на Руси (в переводе с греческого) уже, вероятно, в XI—XII вв.

[422] ...канунъ Лазоревъ... — Лазарева суббота, суббота пятой недели Великого поста.

[423] Федорова неделя — первая неделя Великого поста.

[424] Страстная неделя — последняя неделя Великого поста.

[425] Неделя Цветная — Вербное воскресенье — воскресный день шестой недели Великого поста.

[426] Деместник — руководитель церковного хора.

[427] ...яже бѣ совокупилъ Феодосий... — Далее явный пропуск; этот пропуск есть во всех известных нам списках ПВЛ.

[428] Епитемья — наказание, состоявшее в необходимости совершения каких-либо благочестивых деяний: усердной молитвы, определенного числа поклонов, воздержания от сна, строгого поста и т. д.

[429] Никон — монах Киево-Печерского монастыря, в последние годы жизни (умер в 1088 г.) был игуменом. Это свидетельствует о том, что рассказ о печерских подвижниках составлен не ранее его смерти: упрек игумену при его жизни был бы едва ли допустим в такой форме.

[430] Торопчанин — житель города Торопца (на западе современной Тверской области).

[431] Власяница — грубая шерстяная одежда.

[432] Просфора — хлебец, употреблявшийся при совершении обряда евхаристии (причащения).

[433] ...нача гнѣватися Изяславъ на Антония изо Всеслава. — Вероятно, Антоний осуждал Ярославичей за нарушения крестной клятвы и захват его в 1067 г.

[434] ...Болъдину гору... — Болдины горы — холмы в западной части Чернигова.

[435] ...придоша послѣ из немець ...и болша сего. — Изгнанный из Киева, Изяслав обратился за помощью к императору Священной Римской империи Генриху IV. Посольство Генриха, возглавлявшееся Бурхардом Трирским, отправилось в Киев, где свергнувший Изяслава Святослав постарался богатыми дарами купить нейтралитет императора. По словам автора «Анналов» Ламперта Херсфельдского, Бурхард привез из Киева «столько золота, серебра и драгоценных одежд, что никто не помнил ранее о таком количестве, привезенном в немецкое государство за один раз» (Латиноязычные источники. С. 164—165).

[436] Сице ся похвали Езекий ...въ Вавилонъ. — Летописец ошибается: Иезекия показывал свои богатства послам вавилонского, а не ассирийского царя (См.: 4 Цар. 20, 12 и след.).

[437] ...ляхомь в помочь на чехы. — Речь идет об участии Владимира Мономаха в конфликте между чешским королем Вратиславом и польским королем Болеславом Смелым в 1076 г. на стороне Польши. Об этом походе вспоминает в своем «Поучении» и Мономах: «Та посла мя Святославъ в Ляхы: ходивъ за Глоговы до Чешьскаго лѣса, ходивъ в земли их 4 месѣцы».

[438] В се же лѣто родися у Володимера ...внук Всеволож. — Сообщение о рождении Мстислава — в будущем новгородского, а затем киевского великого князя в 1125—1132 гг.— читается только в И и X.

[439] И бывшу Всеволоду... — Эти слова читаются только в И и Х. Создается впечатление, что фраза оборвана: должно было быть указано местонахождение Всеволода.

[440] ...убьенъ бысть Глѣбъ ...в Заволочьи. — Об этом событии упоминает и Новгородская первая летопись: «Убиша за Волокомъ князя Глѣба мѣсяца маия въ 30 день», а в перечне новгородских князей уточняется, что Глеба «выгнаша из города, и бѣжа за Волокъ, и убиша и́ чюдь» (Новг. перв. лет. С. 161 и 201). Заволочье — принадлежавшие Новгороду земли чуди между верховьями рек Великой и Ловати.

[441] ...Олегъ и Борисъ ...поидоста на Всеволода с половцѣ. — Олег, сын Святослава Ярославича, и Борис, сын Вячеслава Ярославича, сидевшего в Смоленске, видимо, оказались без уделов: в родовом городе Святослава — Чернигове — сидел Всеволод, а Олег находился у него, вероятно, в роли подручного князя. Претендовал на Чернигов и Борис, захвативший город в 1077 г. и просидевший там 8 дней (комментарий к этому событию см.: Яценко Б. И. Кто такой Борис Вячеславич «Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 31. С. 296—304). «Слово о полку Игореве», обращаясь к событиям 1078 г., говорит об «обиде Ольгове», то есть о нарушении его феодальных прав, имея в виду, вероятно, то же право на Чернигов.

[442] Олегъ же и Борисъ не бяшета в Черниговѣ. — Место в летописи неясное: отрицание «не» добавлено в текст на основе Р: в Л, И и X его нет. Но по смыслу князья находились не в городе (Изяслав и Всеволод идут от Чернигова «противу Олговѣ»), а «затворились» верные им горожане.

[443] ...положиша тѣло его ...в раку камяну и мраморяну. — В Л и Р — «в раку мраморяну». Исследователей смущало, что вопреки древнейшим летописям в «Слове о полку Игореве» говорится, что Изяслав был погребен в Софийском соборе. В Софийской первой и Новгородской четвертой летописях (на что обратил внимание Ив. М. Кудрявцев в статье, опубликованной в 7 томе ТОДРЛ) также сообщается о погребении князя в Софийском соборе. Но стоит обратить внимание на контекст, явно смонтированный из разных источников: «Убиенъ бысть Изяславъ Ярославичь с Борисомъ Святославличемъ (так!), бьяся по Всеволодѣ съ братеници, съ Олгомъ Святославличемъ и з Борисомъ Вечеславличемъ у града Чернигова. Ту же и воеводу убиша Всеволожа Ивана Жирославича, и Тукия, и иных много бояръ, привели бо бяше половцевъ на Рускую землю. И положиша Изяслава в святѣй Софѣи въ Киевѣ» (Новгородская четвертая летопись. ПСРЛ. Т. 4, Ч. 1. Вып. 1. Пгр., 1915. С. 133—134).

[444] Утѣшайте печалныя. — 1 фес. 5, 14.

[445] Да кто положить ...други своя. — Иоан. 15, 13.

[446] Братье, в бѣдахъ пособиви бывайте. — Притч. 17, 17.

[447] Богъ любы есть ...и брата своего. — 1 Иоан. 4, 16—18, 20—21.

[448] ...и бывшу ему... — Эти слова читаются только в И и X. Текст, видимо, оборван — не указано место гибели князя.

[449] А Олга емше казарѣ, поточиша за море Царюгороду. — Из «Хожения» игумена Даниила явствует, что Олег находился в ссылке на острове Родос: «И в томъ островѣ был Олегь князь русскый 2 лѣтѣ и 2 зимѣ» (см. наст. изд., т. 4). В ссылке Олег тем не менее женился на знатной гречанке Феофано Музалонисе, а в 1083 г. вернулся на Русь с воинским контингентом, достаточным для того, чтобы изгнать из Тмуторокани и пленить князей Давыда и Володаря Ростиславичей. Г. Г. Литаврин предполагает, что Олегу помог император Алексей Комнин (1081—1118 гг.), обусловив при этом себе «верховные права на Тмуторокань» (История Византии. М., 1967. Т. 3. С. 352). См. также: Захаров В. А. Тмуторокань и «Слово о полку Игореве» // «Слово о полку Игореве»: Комплексные исследования. М., 1988. С. 208—221.

[450] Ярополк — Ярополк Изяславович, сын Изяслава Ярославича.

[451] В се же лѣто Давыдъ ...все имѣнье. — По предположению Д. С. Лихачева (Комментарии. С. 413), Давыд захватил в Олешье, торговом становище в устье Днепра, гречников — купцов, торговавших с Византией. В Л и Р ошибочно сказано — «зая грькы».

[452] Дорогобуж — город в Волынском княжестве, вблизи современного города Шепетовка (Хмельницкая обл. Украины).

[453] Лучск — город в Волынском княжестве (ныне Луцк).

[454] Всеволодъ заложи церковь ...по манастырьскому чину. — Вся эта статья отсутствует в Л и Р; следующая статья отнесена к 6594 г., а статья 6595 там без текста.

[455] Звенигород — город в Волынской земле (южнее г. Львов).

[456] Рюрик — Рюрик Ростиславич, сын Ростислава Владимировича, последние годы княжившего в Тмуторокани (умер в 1067 г.). Рюрик княжил в Перемышле, а его братья — Володарь и Василько — впоследствии княжили в Перемышле и Теребовле (Перемышль — ныне Пшемысль на юго-востоке Польши, Теребовль — ныне Теребовля, город к югу от Тернополя на Украине). В описываемые годы Ростиславичи, вероятно, обладали лишь Перемышлем и находились в зависимости от владимиро-волынского князя Ярополка Изяславича: именно их стремление расширить свои владения, а быть может и посягательства на владимирский стол и явились причиной конфронтации с Ярополком. Вероятно, Ростиславичами же и был подослан убийца.

[457] ...манастыря святаго Дмитрия... — Дмитриевский монастырь в Киеве был основан Изяславом Ярославичем.

[458] Его же прошенья не лиши ...любящим его. — Как полагает Д. С. Лихачев, «пышная некрологическая статья о Ярополке Изяславиче и необыкновенное сочувствие к нему печерского летописца отчасти объясняется тем, что Ярополк, его жена и дочь ...были крупными жертвователями в Печерский монастырь» (Комментарии. С. 414). Ярополк был женат на Кунигунде, дочери графа Оттона из Мейсена. После гибели Ярополка его жена покинула Русь вместе с дочерью (См.: Пашуто. Внешняя политика. С. 44).

[459] ...строенно банное камяно, сего же не бысть в Руси. — Смысл этих слов вызывает споры. П. А. Раппопорт допускает, что исследованная археологами «гражданская постройка» в Переяславле, действительно, была баней (Раппопорт П. А. Русская архитектура X—XIII вв.: Каталог памятников. Л., 1982. С. 34—35).

[460] ...въ своемъ манасътыри чресъ поле... — Киево-Печерский патерик объясняет эти слова: Стефан, в то время уже епископ Владимира (на Волыни), в дни перенесения мощей оказался во Влахернском монастыре на ручье Клове, недалеко от Киево-Печерского монастыря (См.: Толочко П. П. Историческа топографія стародавнього Кіева. Киïв, 1972. С. 152—158). В этом монастыре Стефан также был игуменом, о чем говорят слова «въ своемъ манасътыри».

[461] ...в домь Яновъ... — Ян — сын Вышаты. См. также сноску 357.

[462] Феодосий Великий (424—529 гг.) — один из основоположников византийского монашества.

[463] ...спаде привеликъ змѣй ...вси людье.— Речь идет о падении метеора.

[464] ...но кони ихъ видити копыта... — Как понимать эти слова: так, что кони были невидимы, а видимы были только их копыта? Скорее говорится о том, что были видны следы от копыт невидимых коней.

[465] Прилук — ныне Прилуки на юге Черниговской области на Украине.

[466] ...с Васильемь Ростиславличемь. — Далее в И, как и в других летописях, князь именуется Васильком Ростиславичем.

[467] ...от Филипова дни до мясопущь... — От кануна Рождественского поста (14 ноября) до недели мясопустной, предшествующей Великому посту.

[468] Тивун — тиун, княжеский управитель. Именно это чтение И комментирует С. М. Соловьев (История России с древнейших времен. М., 1962. Т. 1. С. 367). Д. С. Лихачев, напротив, предпочтение отдает чтению Л и Р — «начаша ти унии грабити» (Комментарии. С. 418).

[469] ...в Переяславлѣ лѣто... — Странно, что княжение Всеволода в Переяславле ограничено во всех старших списках ПВЛ одним годом. Переяславль достался Всеволоду по завещанию Ярослава и, как можно судить по тексту ПВЛ и «Поучения» Владимира Всеволодича Мономаха, Всеволод княжил там не менее двух десятилетий.

[470] Антипасха — воскресенье, следующее после Пасхи.

[471] Продажа — денежный штраф за различные преступления. Видимо, на практике они превратились в неоправданные поборы.

[472] ...къ Треполю, и приидоша ко Стугнѣ. — Треполь располагается в устье Стугны — небольшой речки, правого притока Днепра.

[473] ...бѣ бо тогда наводнилася велми. — «Слово о полку Игореве» также сообщает, что Стугна «растрена ко усту», вобрав в себя «чужи стругы» (потоки, ручьи): следовательно, именно в это время, может быть после обильных дождей, небольшая речка, разлившись, стала для переправлявшихся через нее по обычаю вброд неожиданно опасной.

[474] ...плакася по нѣмь мати его ...уности его ради. — Об этом оплакивании вспоминает и автор «Слова о полку Игореве»: «плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростиславѣ». См. также коммент.510.

[475] Желань — правый приток реки Припять.

[476] И прѣложю праздникы ...в рыданье. — Ам. 8, 10.

[477] Падете предъ враги ...яростью лукавою. — Лев. 26, 17, 19—20, 33, 27—28 (?).

[478] Идеже множество ...показанье. — Рим. 5, 20.

[479] Праведенъ еси ...суди твои. — Пс. 118, 137.

[480] Мы достойная, яже сдѣяхомъ, и прияхомъ. — Лк. 23, 41.

[481] Яко Господеви любо ...благословено у вѣкы. — Иов. 1,21.

[482] Не по безаконью нашему ...въздалъ естъ намъ. — Пс. 102, 10.

[483] Се бо азъ грѣшный ...по вся дни. — По гипотезе А. А. Шахматова, этими словами оканчивался Начальный свод 1095 г.

[484] ...а царь я Девьгеневича и ослѣпѣ. — Самозванец, выдавший себя за Леона Диогена, сына императора Романа IV Диогена, был захвачен Алексеем Комнином и ослеплен.

[485] ...ко Гурьгову — Юрьев — город на реке Рось, к югу от Киева.

[486] Стародуб — город в Черниговском княжестве (ныне — в Брянской области).

[487] Заруб — город на правом берегу Днепра, к югу от Переяславля.

[488] ...зажгоша болонье... — Здесь имеется в виду, разумеется, не низменное предградье, а располагавшиеся там жилые постройки, сараи и т. д.

[489] ...манастырь Стефанечь, деревнѣ и Германечь. — Стефанов монастырь, вероятно,— монастырь на Клове, где Стефан был игуменом (см. коммент. 460). Германов монастырь, по предположению Е. Е. Голубинского, — Спасо-Берестовский монастырь. Что значит слово «деревнѣ» — неясно; бесспорно лишь, что речь не идет о деревнях (этот термин был в XII в. неупотребим). Быть может, искажено слово «древний» или «древяный»?

[490] Где есть Богъ ихъ... — Пс. 78, 10.

[491] Боже мой! Положи я ...лица ихъ досаженья. — Там же. 82, 14—17.

[492] ...сынове Измаилеви... — Агаряне — название мусульманских народов. Оно восходит к представлениям о происхождении их от Агари — наложницы библейского праотца Авраама. Сын Агари звался Измаил, отсюда и другое название мусульман — измаилтяне. В данном случае речь идет о войне византийцев с арабами.

[493] Мефедий же свидительствуеть о нихъ... — В приписывавшемся Мефодию, епископу Патар (III—IV вв.), «Откровении» предсказывался «исход от пустыни» восточных народов, однако именования племен внесены летописцем. Сопоставление «Откровения» с текстом ПВЛ см.: Шахматов А. А. «Повесть временных лет» и ее источники // ТОДРЛ. М.; Л., 1940. Т. 4. С. 92—103.

[494] ...исѣче я Гедеонъ. — В Библии (Суд. 7, 21—25) рассказывается, как израильский властитель (судья) Гедеон разгромил многочисленное войско мадианитян. Сведения же о «коленах» кочевых племен, частично истребленных, а частично изгнанных в пустыню Гедеоном,— результат произвольных толкований «Откровения» летописцем. См. в указанной выше работе А. А. Шахматова. С. 101—103.

[495] Друзии же глаголють ...Сарини есмы. — Летописец вольно интерпретирует библейский рассказ и «Откровение»: Аммон и Моав — сыновья Лота (Быт. 19, 37—38), Измаил же — сын Авраама не от Сарры, а от ее рабыни Агари (так и подчеркнуто в «Откровении»), текст летописи неясен.

[496] Се же хощю сказати... 4 лѣтъ... — А. А. Шахматов соотносил эту фразу со статьей 1114 г., где также говорится о посещении летописцем новгородских владений, и делал два существенно важных для своей концепции вывода. Во-первых, он полагал, что весь отрывок «И по сихъ 8 колѣнъ ...въ горахъ полунощныхъ, по повелѣнью Божью» принадлежит третьей редакции ПВЛ и в списки второй редакции (например, в Л и Р) вставлен позднее. Во-вторых, из этой статьи, по мнению ученого, следует, что летописец «был на севере (где беседовал с Гюрятой Роговичем новгородцем) за четыре года до составления своего труда. Следовательно, летописец работал над переделкой и продолжением Повести вр. лет в 1118 году» (Шахматов А. А. Повесть временных лет. Т. 1 // Летопись занятий Археографической комиссии.Пгр., 1917. Вып. 29. С. V—VI; отдельное издание — Пгр., 1916).

[497] ...в Печеру ...на полунощныхъ сторонахъ. — Речь идет о народах, обитавших в бассейне реки Печоры. Самоядь — ненцы, упоминаемые далее горы — Северный Урал.

[498] Олександръ, царь макидоньский ...по повелѣнью Божью. — Этот фрагмент — пересказ соответствующего текста «Откровения» Мефодия Патарского.

[499] ...а то есть волость отца моего. — Олег прав: Муром относился к владениям черниговских князей.

[500] И убиша Изяслава ...внука Всеволожа... — О гибели сына Владимир написал Олегу письмо (см. подробнее «Поучение Владимира Мономаха»).

[501] Медведица — левый приток Волги. Вероятно, угрозы Олега не были пустой похвальбой — его авангард уже переправился через Волгу, направляясь к Новгороду.

[502] Ефрем.— Речь идет о переяславском митрополите: Суздаль входил в состав Переяславской епархии (См.: Щапов. Государство и церковь. С. 47).

[503] Мний азъ есмь тебе ...о всемь послушаю. — Характерная черта феодального этикета: Мстислав, несмотря на то, что Олег захватил не принадлежащую ему Ростовскую волость, все же признает себя «младшим» (к тому же он — крестник Олега) и просит Олега войти в переговоры со своим отцом — Владимиром Мономахом.

[504] ...на Колачьцѣ ... — Видимо, на реке Колокше, левом притоке Клязьмы, впадающем в нее выше Владимира.

[505] Никита — новгородский архиепископ (1096—1108 гг.).

[506] ...и сняшася Любчи на строенье мира. — Княжеский съезд в Любече (вероятно, в селе под Киевом, а не в одноименном городе) был одним из нескольких подобных съездов (в Городце в том же году, в Витичеве в 1100 г., на Золотче в 1101 г., на Долобском озере в 1103 г.), на которых князья тщетно пытались подтвердить и укрепить принцип, согласно которому «каждый да держит отчину свою». Участники съезда представляли все ветви Ярославичей: Святополк — сын Изяслава Ярославича, Владимир — сын Всеволода Ярославича, Давыд — сын Игоря Ярославича, Василько Ростиславич — внук Владимира Ярославича, Давыд и Олег — сыновья Святослава Ярославича. Соответственно были разделены и «отчины».

[507] ...и поидоша усвояси.— Следующий далее рассказ об ослеплении Василька Теребовльского, по мнению ряда исследователей, — отдельное произведение, принадлежащее Василию (как полагают — «мужу» Давыда Игоревича) и впоследствии включенное в состав ПВЛ. Д. С. Лихачев включает в состав Повести об ослеплении Василька Теребовльского весь текст статьи 1097 г. от слов «Приидоша Святополкъ и Володимеръ...» (См.: Комментарии. С. 459—460), А. А. Шахматов относил к рассказу Василия лишь фрагменты «И прииде Святополкъ Кыеву съ Давыдомъ... 2 отрока княжа, Улана и Колчю», «Василкови же сущю в Володимери ...и сею снемьше погребоша» и «Святополкъ же, прогнавъ Давыда, нача думати ...посади сына своего Ярослава» (Повесть временных лет. Т. 1. С. XXXI—XXXVI).

[508] Звенигород — город к югу от Киева.

[509] ...Туровъ, и Пинескъ... — Туров и Пинск относились к владениям киевского князя.

[510] ...чтяшеть бо ю яко матерь, отца ради своего... — Сноска 372. 474. На основании этих с0лов исследователи заключают, что Всеволод женился вторично и речь идет о мачехе Мономаха. Действительно: Мономах родился в 1053 г., а княгиня умерла в 1111 г., то есть в очень преклонном возрасте, если считать ее матерью Мономаха. Но утонувший в Стугне Ростислав был сыном этой второй жены (его оплакивала мать, что подчеркивала летопись и «Слово о полку Игореве»), Владимир был его сводным братом, и возможно, прозвище Мономах должно было отличать Владимира как сына «царицы грекини».

[511] ...присла по мя князь Давыдъ. — Эти слова указывают на рассказчика, а далее Давыд Игоревич обращается к нему по имени: «Да се, Василю, шлю тя...».

[512] Всеволожь — город на реке Западный Буг к юго-западу от Владимира Волынского (См.: Котляр Н. Ф. Формирование территории и возникновение городов Галицко-Волынской Руси IX—XIII вв. Киев, 1985. С. 35—36), Шеполь — город северо-западнее Луцка, Перемиль — город южнее Луцка. Вероятно, предлагая города в центре собственных владений, Давыд рассчитывал тем самым поставить Василька в полную от себя зависимость.

[513] Азъ бо ляхомъ много зла створихъ... — Возможно, Василько вспоминает свой поход в Польшу с половцами в 1092 г.

[514] Берендеи — тюркское племя, жившее на южных рубежах русских княжеств.

[515] ...реку брату своему Володареви и Давыдови... — Василько называет рядом с братом и своего врага Давыда (двоюродного дядю), вероятно, желая подчеркнуть свою прежнюю доверительность ему.

[516] Бужьск — город в верховьях реки Западный Буг (См.: Котляр Н. Ф. Формирование территории. С. 36—37).

[517] Турийск — город на реке Турья, к северо-востоку от Владимира Волынского.

[518] И въздамъ месть ...ненавидящимъ его въздасть. — Вт. 32, 41 и 43.

[519] Владислав-Герман — польский король (1079—1102 гг.).

[520] Черненъ — видимо, Червен — город в междуречье рек Вепш и Западный Буг. Древняя Червенская земля — ныне приграничный район Польши к югу от города Хелм.

[521] ...волость отца моего и брата... — Святополк напоминает, что после 1057 г., когда Изяслав перевел владимиро-волынского князя Игоря Ярославича в Смоленск, само княжество было присоединено к Киевской земле. Всеволод Ярославич отдал Владимир Ярополку (брату Святополка), а Ростиславичи, вероятно, находились у него в подчинении и пытались отбить у Ярополка Владимир.

[522] ...сына его два... — Видимо, речь идет о Мстиславе и Ярославе.

[523] Коломан (Кальман) — венгерский король (1095—1116 г.).

[524] Вагр — правый приток реки Сан (притока Вислы), впадающий в нее в районе города Перемышль.

[525] …числомъ 100 тысящь. — Численность венгерских войск, как и численность их потерь (40 000), явно преувеличена. М. Д. Приселков полагал, что здесь отразилась половецкая песнь в честь Алтунопы (Летописание Западной Украины и Белоруссии // Учен. зап. ЛГУ. Серия ист. наук. Вып. 7. Л., 1941. С. 10—11).

[526] Вышегородцы — вероятно, ошибочно вместо выгошевцы (как в Л), то есть воины из города Выгошева, расположенного в Теребовльском княжестве.

[527] Забрало, забороло — помост по верху городской стены, огражденный бревенчатым или досчатым бруствером.

[528] В лѣто 6606. — Статьи 6606 и 6607 гг. повторяют то, о чем рассказывалось в так называемой «Повести Василия об ослеплении Василька Теребовльского»: перемирие у Городца, поход Святополка на Владимир, смерть Мстислава. Но о съезде князей в Витичеве (Уветичах), напротив, рассказано более подробно, чем в «Повести» (там сказано лишь: «А на другое лѣто снемь створиша...»).

[529] ...акы три стези... — В И — «три стяги», отдаем предпочтение варианту Л и Р.

[530] Вниде Мьстиславъ... въ 10. — Перед этой фразой в Л читается: «В лѣто 6608».

[531] ...Святополкъ, Володимеръ, Давыдъ и Олегъ. — В Л упомянут Давыд Игоревич — его имя добавлено в тексте и в переводе.

[532] ...в Божескомъ во острозѣ. Дубенъ и Черторыескъ... — Вероятнее всего речь идет о Бужьске (Бужьск — город в верховьях реки Западный Буг (См.: Котляр Н. Ф. Формирование территории. С. 36—37)), Остроге, городе на реке Горынь (на южной границе современной Ровенской области), Дубне (Дубно на западе той же области) и Черторыеске — городе на реке Стыр, более 60 км. к северо-востоку от Луцка.

[533] Дорогобуж — город в Волынском княжестве, вблизи современного города Шепетовка (Хмельницкая обл. Украины).

[534] ...затворися... — В переводе опираемся на чтение Л — «заратися», что более подходит по смыслу.

[535] Золотча — левый приток Днепра.

[536] Саков — город на левом берегу Днепра в Переяславском княжестве.

[537] Нура — приток Западного Буга.

[538] ...ускормили есмы собѣ князя... — Мстислав с двенадцатилетнего возраста княжил в Новгороде: сначала в 1088—1093 гг., затем вновь возвращается на новгородский стол в 1095 или 1097 гг.; в 1117 г. был приглашен отцом в Киев.

[539] Болеслав III Кривоустый — с 1097 г. князь Силезии и Малой Польши, в 1106—1138 гг.— король.

[540] ...Давыдъ Святъславичь... — Далее в Л упоминается еще Давыд Всеславич — сын полоцкого князя.

[541] Ярополк Владимирович — сын ВладимираМономаха; в 1103 г., согласно В. Н. Татищеву (История Российская. М., 1963. Т. 2. С. 129), был смоленским князем.

[542] Сутин — По предположению К. В. Кудряшова (Половецкая степь. М., 1947. С. 91—94), Сутин (Сутѣнь) — река Молочная, впадающая в Азовское море.

[543] Се день ...възвеселимься во нь. — Пс. 117. 24.

[544] ...скруши главы змѣевыя ...брашно ихъ намъ. — Компилятивный текст с использованием Псалтыри (73, 13—14).

[545] Ярослав — видимо, Ярослав Святославич, Муромский князь.

[546] ...за цесаревичь за Олексиничь Цесарюграду... — Ирина, дочь Володаря Ростиславича, была выдана, как полагают, за Исаака — сына византийского императора Алексея Комнина. См.: Пашуто. Внешняя политика. С. 85.

[547] ...Передъслава ...за королевча... — Предслава стала женой герцога Альмоша, сына венгерского короля Гезы I (1074—1077 гг.). Их дочь Адельгейда вышла замуж за чешского короля Собеслова I (1125—1140 гг.). См.: Пашуто. Внешняя политика. С. 53, 184.

[548] ...иде на Глѣба, поемъше Давыда Всеславича ... — Против минского князя Глеба Всеславича выступил и его брат — Давыд.

[549] Увалися верхъ святаго Андрѣя. — Церковь Андрея Первозванного была возведена Всеволодом Ярославичем в 1086 г. Данное сообщение, как и сообщение о воздвижении церкви, читаются только в И.

[550] ...Яня и Иванка Захарьича и Козарина... — В Софийской первой летописи после имени Яня добавлено: «Вышатича и брата Путяту». Таким образом Янь отождествлен с Янем Вышатичем, о смерти которого «в старости мастите», в возрасте 90 лет, говорится в той же статье. Даже если девяностолетний возраст — эпическое преувеличение, Янь был в эти годы весьма старым человеком. И странно, что глубокого старца, да еще вместе с тысяцким Путятой, направляют в рядовой поход. Скорее всего нападение половцев отражали братья Янь и Иванко Захарьичи, а отождествление двух Янов — домысел. Однако в И другим почерком тоже добавлены слова — «Вышатича» и «и брата его Путяту»: вероятно, это влияние какого-то позднего летописного свода.

[551] ...Еупракси, Всеволожа дщи... — Евпраксия Всеволодовна была обручена с маркграфом Генрихом Шаденским, но вскоре овдовела. В 1088 г. она становится женой императора (с 1084 г.), Священной Римской империи Генриха IV, получив при коронации имя Адельгейда. Евпраксия принимала активное участие в политической борьбе, но в начале 90-х гг. оставила мужа, отличавшегося крайней безнравственностью, и перешла в стан его противников. Вернувшись в Киев, Евпраксия после смерти Генриха (в 1106 г.) постригается. О ее судьбе см.: Розанов С. П. Евпраксия-Адельгейда Всеволодовна (1071—1109) // Известия АН СССР. VII серия. 1929. № 8. С. 617—646; Пашуто. Внешняя политика. С. 125—127.

[552] ...преставися Володимеря княгини... — жена Мономаха — Гита, дочь англо-саксонского короля Гаральда. После гибели Гаральда в битве при Гастингсе (в 1066 г.) его семья уехала во Фландрию, а затем в Данию. Бракосочетание Гиты и Владимира состоялось в 1074—1075 гг. Умерла Гита, возможно, в Смоленске, если она сопровождала супруга в поездке. См.: Пашуто. Внешняя политика. С. 134—135.

[553] Вячеслав — сын Владимира Мономаха.

[554] Лубен — город на Суле, ныне — Лубны Полтавской области (Украина).

[555] ...а Шарукань одва утече. — Полагают, что именно эти события имел в виду автор «Слова о полку Игореве», говоря, что готские девы «лелеют месть Шароканю».

[556] Георгий — Юрий Долгорукий, князь суздальский, а в 1155—1157 гг. великий князь киевский.

[557] ...за сына... — Имеется в виду Святослав Ольгович. В 1136 г. он, видимо овдовев, женился на новгородке, от брака с которой у него родился Игорь — герой «Слова о полку Игореве».

[558] ...заложи повеленьемь Глѣбовомъ... — Глеб Всеславич, его жена (дочь Ярополка Изяславича) и тесть были щедрыми жертвователями в Киево-Печерский монастырь. См.: Лихачев. Комментарии. С. 414 и 471.

[559] Синодик — книга, в которой записывали для поминовения умерших. Канонизация Феодосия произошла позднее, но уже в Успенском сборнике рубежа ХП—XIII вв. читается его «Житие», написанное Нестором.

[560] Ерина — В Л вместо имени Ирины читается «Екатерина».

[561] ...у Чина... — В X — «Тчючина». Имеется в виду Чучин—город на Днепре, выше по течению устья Трубежа.

[562] Творя ангелы своя духы ...огнь пламянъ. — Пс. 103, 4.

[563] ...водяшеть бо я ...столпъ огненъ... — Ср.: Исход, 13. 21.

[564] ...Ангелъ твой буди с тобою. — На этом месте обрывается текст в Л, Р и сходных с ними (в части, относящейся к ПВЛ) летописях; далее читается приписка Сильвестра, сообщающая о написании (переписке? редактировании?) летописи в 1116 г. В И рассказ о знамении в Печерском монастыре продолжается.

[565] Яко ангеломъ своимъ ...схранить тя. — Пс. 90, 11.

[566] Къ коей же твари ...и свѣтъ, и день. — Выписка из сочинения Епифания Кипрского, церковного писателя IV в. Этот текст почти дословно совпадает с цитатой из того же автора во Вводной части «Летописца Еллинского и Римского», но начало текста там иное: «Въ пръвый день (сотворил Бог,— О. Т.) небеса и вышняя, и землю, и воды ...и духи, иже служать пред нимъ, иже суть сии: аггели облаком и мъглам...» и далее как в летописи, однако вместо «и таиныя бездны, и суть скровены подъ землею, и преисподънии тьмы» — «водныя, и бездныя, и сущая подземлею пропасти и тьмѣ».

[567] ...повелѣнью Божью. — Далее следует фрагмент «Аще ли кто речеть ...не поганъ ли побѣжаше» — отрывок из «Александрии» в обработке еврейской средневековой хроники «Иосиппон» (См.: Мещерский Н. А. К вопросу об источниках «Повести временных лет» // ТОДРЛ. М.; Л., 1957. Т. 13. С. 57—65). Александр Македонский в 332 г. до н. э. действительно посетил Иерусалим, но совершенно легендарен восходящий к «Иудейским древностям» Иосифа Флавия рассказ о том, как полководец поклонился иудейскому богу и смог познакомиться с пророчеством Даниила — сочинением, возникшнм через полтора столетия после походов Александра.

[568] Арам — в еврейском оригинале — «земля Эдом».

[569] Ты еси козелъ ...возмеши царство его. — Пророчество, будто бы предрекающее (а фактически задним число констатирующее) победу Александра над персидским царем Дарием III Коломаном (336—331 до н. э.), содержится в Библии, в Книге пророка Даниила (8, 20—21).

[570] Се ангелъ мой ...лицемъ твоимъ. — Ср.: Исход. 23, 20.

[571] ...понужая его на поганыя, на весну. — Как показал Д. С. Лихачев (Комментарии. С. 473—475), рассказ о совещании князей перед походом 1111 г. почти дословно воспроизводит сообщение в статье 1103 г.

[572] И поидоша въ 2 недѣлю поста ...быша на Сулѣ. — Маршрут и хронология похода были реконструированы К. В. Кудряшовым в его книге «Половецкая степь» (М., 1948. С. 113—119). 26 февраля войско вышло из Переяславля, переправилось через Сулу в районе Лукомля, а затем через Хорол в среднем его течении и приток Псела—Голтву, переправилось через Воркслу в районе Лтавы (современной Полтавы), затем двинулось в район современного Змиева, переправилось через Северский Донец (летописец называет его Доном), двинулось по левому его берегу, а затем, перейдя на правый, князья взяли городки Шарукан и Сугров, располагавшиеся на Донце между устьями Оскола и Казенного Торца. Затем русские повернули назад, и решающее сражение произошло 27 марта на притоке Донца — Сальнице в районе современного города Изюм.

[573] Тѣмже достойно похволяти ангелы... — Отсюда и до слов «...и постави уставы по числу ангелъ» обширная выписка из Хроники Амартола (С. 160—162).

[574] Иоанн Златоуст — византийский церковный писатель и проповедник, один из наиболее почитаемых отцов церкви, константинопольский патриарх в 398—404 гг.

[575] ...со дьяволомъ тѣла ради Моисиева противяся... — Об этом упоминается в Послании апостола Иуды (Иуд. 9) и подробно повествуется в апокрифе о Моисее (См.: Порфирьев В. Я. Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и событиях по рукописям Соловецкой библиотеки // Сборник ОРЯС. СПб., 1877. Т. 17, № 1. С. 204).

[576] ...Его же видѣ видиньемь и Данилъ летяща... — Следующее далее описание ангела сходно с библейским текстом (Дан. 10, 6).

[577] Отъ нихъ есть осла отвращая ...праздно творяй. — В Библии рассказывается, как ослица заговорила, удерживая пророка Валаама от неугодного Богу поступка (Чис. 22, 27—30).

[578] Иисус Навин — вождь израильтян после смерти Моисея. Данный эпизод см.: Ис. Нав. 5, 13.

[579] ...пророка Амбакума ...посредѣ же левъ прѣпитаеть. — Пророк Даниил был брошен в ров с голодными львами, но остался невредим (Дан. 6, 16—22).

[580] Такоже есть и боголѣпный Рафаилъ ...створи ему. — В библейской книге Товит рассказывается, как демон умерщвлял одного за другим семь женихов Сарры, дочери Рагуила. Сыну Товита Товии ангел Рафаил велел извлечь из пойманной рыбы сердце, печень и желчь и сохранить их. Затем ангел повелел Товии жениться на Сарре, но перед брачной ночью сжечь внутренности рыбы. От этого запаха демон бежал, и молодожены остались живы.

[581] Ибо отроковица Роди ...ангелъ его есть. — В книге Деяний апостолов (12, 12—17) рассказывается, что, когда ангел извел апостола Петра из темницы и он пришел к дому евангелиста Марка и постучал в дверь, то служанка Рода, услышав его голос, не открыла дверь, а побежала сообщить молившимся в доме о его приходе. Ей не поверили, думая, что пришел «ангел его».

[582] Ипполит — церковный писатель, автор толкований на Книгу пророка Даниила. Далее (до слов «...Михаила князя вашего») следует близкий к оригиналу пересказ Библии (Дан. 8, 1 — 13).

[583] Не имамъ с вами ити ...идеть с вами. — Пересказ библейского текста (Исх. Гл. 33).

[584] ...къ Грекомъ и Угромъ ...и до Рима проиде... — Образ разносящейся по всем странам славы мы встречаем также в «Слове о полку Игореве» («Ту Нѣмци и Венедици, ту Греци и Морава поютъ славу Святъславлю...») и в «Задонщине».

[585] Всеволожая — вдова Всеволода Ярославича.

[586] ...ведоша Володимерьну Офимью въ Угры за короля. — Евфимия была выдана замуж за венгерского короля Кальмана ІІ (1095—1116 гг.), но вскоре была отослана обратно на Русь из-за ухудшения отношений с Венгрией. Ее сын Борис впоследствии выступал как претендент на венгерский престол (См.: Пашуто. Внешняя политика. С. 167—168). Умерла Евфимия в Киеве в 1139 г.

[587] Тако се древле ...не бяше сего. — См. сноску 381.

[588] Ятровь — жена брата. Здесь речь идет, видимо, о вдове Святополка.

[589] Сѣдѣ на столѣ отца ...мятежь влеже. — Владимир останется великим князем киевским до своей смерти в 1125 г. В 1113 г., став киевским князем, Владимир, стремясь успокоить киевлян, дополнил свод законов — «Русскую правду» разделом «А се уставил Володимерь Всеволодовичь», в котором были расширены права «закупов» — то есть зависимой части населения, отрабатывающей свой долг и ссуду, полученную от феодала.

[590] Выра — приток Сейма, ныне это река Выр.

[591] ...церковь... Николы ...Новѣгородѣ — Николо-Дворищенский собор.

[592] ...глазкы стекляныи ...суть же различь. — Д. С. Лихачев полагает, что говорится о стеклянных «бусинах», вымывавшихся ливнями или речной водой с берега Волхова (Комментарии. С. 480).

[593] Самоядь — ненцы.

[594] ...да почтет фронографа. — Далее следует пересказ из Хроники Амартола и Хроники Иоанна Малалы. См.: Творогов О. В. Античные мифы в Древней Руси — древнерусской литературе XI—XVI вв. // ТОДРЛ. Л., 1979. Т. 33. С. 8—11. Проб (Пров) — римский император (276—282 гг.), Аврелиан — римский император (270—275 гг.) Сообщение об упавших камнях во Фракии (не в Африке), как и предыдущие два, читаются в Хронике Амартола (См. сноску 381), но попали в летопись через посредство «Хронографа по великому изложению».

[595] ...поча царьствовати ...и хвалити начаша. — Свободный пересказ главы 23 первой книги Хроники Малалы, главы 1 второй книги и главы 4 четвертой книги. В славянском переводе античные боги Феоста—Гефест и Гелиос—Солнце соотносятся со славянскими божествами Сварогом и Даждьбогом. Следует подчеркнуть, что, вопреки распространенному мнению, отождествление это произведено не летописцем, а славянским переводчиком.

[596] Вся елико въсхотѣ ...от послѣднихъ земли.— Пс. 137, 7.

[597] Петръ кловьскый — игумен Влахернского монастыря на Клове.

[598] Случеск — ныне Слуцк, в Минской области Беларуси.

[599] ...къ Мѣньску... — В И — «къ Смоленьску», но по смыслу речь идет о Минске, стольном городе Глеба.

[600] Желъди — Желни, город в нижнем течении Сулы.

[601] Медвѣжа Глава — впоследствии крепость Оденпе, вблизи от города Юрьева (Тарту).

[602] ...Леонъ царевичь ...на Олексия царя... — Леон — Девгениевич (См. сноску 484). Алексей — император Алексей Комнин (1081—1118 гг.).

[603] ...Мьстиславъ, внукъ Игоревъ — сын неизвестного нам по имени сына Игоря Ярославича.

[604] ...Мьстиславичь, сынъ его, внукъ Володимеровъ. — Речь идет о Всеволоде Мстиславиче, который прокняжит в Новгороде до 1136 г., когда будет изгнан недовольными им новгородцами.

[605] ...на Ярослава к Володимерю... — на Ярослава Святополчича к Владимиру Волынскому.

[606] И церковь заложи на Льтѣ мученику. — Церковь в память о Борисе и Глебе на Альте, месте гибели Бориса.

[607] Иван — Иоанн Комнин, византийский император (1118—1143 гг.).

Повесть временных лет

Вoт повести минувших лет, откуда пошла Русская земля,

кто в Киеве стал первым княжить и как возникла Русская земля

По потопе трое сыновей Ноя разделили землю – Сим, Xaм, Иaфeт. И достался восток Симу: Персия, Бактрия, даже и до Индии в долготу, а в ширину до Ринокорура, то есть от востока и до юга, и Сирия, и Мидия до реки Евфрат, Вавилон, Кордуна, ассирияне, Месопотамия, Аравия Старейшая, Елимаис, Инди, Аравия Сильная, Колия, Коммагена, вся Финикия.

Хаму же достался юг: Египет, Эфиопия, соседящая с Индией, и другая Эфиопия, из которой вытекает река эфиопская Красная, текущая на восток, Фивы, Ливия, соседящая с Киринией, Мармария, Сирты, другая Ливия, Нумидия, Масурия, Мавритания, находящаяся напротив Гадира. B его владениях на востоке находятся также: Киликня, Памфилия, Писидия, Мисия, Ликаония, Фригия, Камалия, Ликия, Кария, Лидия, другая Мисия, Троада, Эолидa, Bифиния, Старая Фpигия и острова нeкии: Сардиния, Крит, Кипр и река Геона, иначе называемая Нил.

Иафету же достались северные страны и западные: Mидия, Албания, Армения Малая и Великая, Kaппaдoкия, Пaфлaгoния, Гaлaтия, Колхида, Босфор, Meoты, Дepeвия, Capмaтия, жители Тавриды, Cкифия, Фракия, Македония, Далматия, Малосия, Фессалия, Локрида, Пеления, которая называется также Пелопоннес, Аркадия, Эпир, Иллирия, славяне, Лихнития, Адриакия, Адриатическое море. Достались и острова: Британия, Сицилия, Эвбея, Родос, Хиос, Лесбос, Китира, Закинф, Кефаллиния, Итака, Керкира, часть Азии, называемая Иония, и река Тигр, текущая между Мидией и Вавилоном; до Понтийского моря на север: Дунай, Днепр, Кавкасинские горы, то есть Венгерские, а оттуда до Днепра, и прочие реки: Десна, Припять, Двина, Волхов, Волга, которая течет на восток в часть Симову. В Иафетовой же части сидят русские, чудь и всякие народы: меря, мурома, весь, мордва, заволочская чудь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимигола, корсь, летгола, ливы. Ляхи же и пруссы, чудь сидят близ моря Варяжского. По этому морю сидят варяги: отсюда к востоку – до пределов Симовых, сидят по тому же морю и к западу – до земли Английской и Волошской. Потомство Иафета также: варяги, шведы, норманны, готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы, корлязи, венецианцы, фряги и прочие, – они примыкают на западе к южным странам и соседят с племенем Хамовым.

Сим же, Хам и Иафет разделили землю, бросив жребий, и порешили не вступать никому в долю брата, и жили каждый в своей части. И был единый народ. И когда умножились люди на земле, замыслили они создать столп до неба, – было это в дни Нектана и Фалека. И собрались на месте поля Сенаар строить столп до неба и около него город Вавилон; и строили столп тот 40 лет, и не свершили его. И сошел Господь Бог видеть город и столп, и сказал Господь: „Вот род един и народ един». И смешал Бог народы, и разделил на 70 и 2 народа, и рассеял по всей земле. По смешении же народов Бог ветром великим разрушил столп; и находятся остатки его между Ассирией и Вавилоном, и имеют в высоту и в ширину 5433 локтя, и много лет сохраняются эти остатки.

По разрушении же столпа и по разделении народов взяли сыновья Сима восточные страны, а сыновья Хама – южные страны, Иафетовы же взяли запад и северные страны. От этих же 70 и 2 язык произошел и народ славянский, от племени Иафета – так называемые норики, которые и есть славяне.

Спустя много времени сели славяне по Дунаю, где теперь земля Венгерская и Болгарская. От тех славян разошлись славяне по земле и прозвались именами своими от мест, на которых сели. Так одни, придя, сели на реке именем Морава и прозвались морава, а другие назвались чехи. А вот еще те же славяне: белые хорваты, и сербы, и хорутане. Когда волохи напали на славян дунайских, и поселились среди них, и притесняли их, то славяне эти пришли и сели на Висле и прозвались ляхами, а от тех ляхов пошли поляки, другие ляхи – лутичи, иные – мазовшане, иные – поморяне.

Так же и эти славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие – древлянами, потому что сели в лесах, а другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами, по речке, впадающей в Двину, именуемой Полота, от нее и назвались полочане. Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, назывались своим именем – славянами, и построили город, и назвали его Новгородом. А другие сели по Десне, и по Сейму, и по Суле, и назвались северянами. И так разошелся славянский народ, а по его имени и грамота назвалась славянской.

Когда же поляне жили отдельно по горам этим, тут был путь из Варяг в Греки и из Греков по Днепру, а в верховьях Днепра – волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает Волхов и впадает в озеро великое Нево, и устье того озера впадает в море Варяжское. И по тому морю можно плыть до Рима, а от Рима можно приплыть по тому же морю к Царьграду, а от Царьграда можно приплыть в Понт море, в которое впадает Днепр река. Днепр же вытекает из Оковского леса и течет на юг, а Двина из того же леса течет, и направляется на север, и впадает в море Варяжское. Из того же леса течет Волга на восток и впадает семьюдесятью устьями в море Хвалисское. Поэтому из Руси можно плыть по Волге в Болгары и в Хвалисы, и на восток пройти в удел Сима, а по Двине – в землю варягов, от варягов до Рима, от Рима же и до племени Хамова. А Днепр впадает устьем в Понтийское море; это море слывет Русским, – по берегам его учил, как говорят, святой Андрей, брат Петра.

Когда Андрей учил в Синопе и прибыл в Корсунь, узнал он, что недалеко от Корсуня устье Днепра, и захотел отправиться в Рим, и проплыл в устье днепровское, и оттуда отправился вверх по Днепру. И случилось так, что он пришел и стал под горами на берегу. И утром встал и сказал бывшим с ним ученикам: „Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать Божия, будет город великий, и воздвигнет Бог много церквей». И взойдя на горы эти, благословил их, и поставил крест, и помолился Богу, и сошел с горы этой, где впоследствии будет Киев, и пошел вверх по Днепру. И пришел к славянам, где нынче стоит Новгород, и увидел живущих там людей – каков их обычай и как моются и хлещутся, и удивился им. И отправился в страну варягов, и пришел в Рим, и поведал о том, как учил и что видел, и рассказал: „Диво видел я в Славянской земле на пути своем сюда. Видел бани деревянные, и натопят их сильно, и разденутся и будут наги, и обольются квасом кожевенным, и поднимут на себя прутья молодые и бьют себя сами, и до того себя добьют, что едва вылезут, чуть живые, и обольются водою студеною, и только так оживут. И творят это постоянно, никем же не мучимые, но сами себя мучат, и то творят омовенье себе, а не мученье». Те же, слышав об этом, удивлялись; Андрей же, побыв в Риме пришел в Синоп.

Поляне же жили в те времена отдельно и управлялись своими родами; ибо и до той братии (о которой речь в дальнейшем) были уже поляне, и жили они все своими родами на своих местах, и каждый управлялся самостоятельно. И были три брата: один по имени Кий, другой – Щек и третий – Хорив, а сестра их – Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по имени его Хоривицей. И построили город в честь старшего своего брата, и назвали его Киев. Был вокруг города лес и бор велик, и ловили там зверей, а были те мужи мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне и доныне в Киеве.

Некоторые же, не зная, говорят, что Кий был перевозчиком; былде тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: „На перевоз на Киев». Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду; а этот Кий княжил в роде своем, и когда ходил он к царю, то, говорят, что великих почестей удостоился от царя, к которому он приходил. Когда же возвращался, пришел он к Дунаю, и облюбовал место, и срубил городок невеликий, и хотел сесть в нем со своим родом, да не дали ему живущие окрест; так и доныне называют придунайские жители городище то – Киевец. Кий же, вернувшись в свой город Киев, тут и умер; и братья его Щек и Хорив и сестра их Лыбедь тут же скончались.

И после этих братьев стал род их держать княжение у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у славян в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане. От этих последних произошли кривичи, сидящие в верховьях Волги, и в верховьях Двины, и в верховьях Днепра, их же город – Смоленск; именно там сидят кривичи. От них же происходят и северяне. А на Белоозере сидит весь, а на Ростовском озере меря, а на Клещине озере также меря. А по реке Оке – там, где она впадает в Волгу, – мурома, говорящая на своем языке, и черемисы, говорящие на своем языке, и мордва, говорящая на своем языке. Вот только кто говорит пославянски на Руси: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане, прозванные так потому, что сидели по Бугу, а затем ставшие называться волынянами. А вот другие народы, дающие дань Руси: чудь, меря, весь, мурома, черемисы, мордва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, нарова, ливы, – эти говорят на своих языках, они – от колена Иафета и живут в северных странах.

Когда же славянский народ, как мы говорили, жил на Дунае, пришли от скифов, то есть от хазар, так называемые болгары, и сели по Дунаю, и были поселенцами на земле славян. Затем пришли белые угры и заселили землю Славянскую. Угры эти появились при царе Ираклии, и они воевали с Хосровом, персидским царем. В те времена существовали и обры, воевали они против царя Ираклия и чуть было его не захватили. Эти обры воевали и против славян и притесняли дулебов – также славян, и творили насилие женам дулебским: бывало, когда поедет обрин, то не позволял запрячь коня или вола, но приказывал впрячь в телегу трех, четырех или пять жен и везти его – обрина, – и так мучили дулебов. Были же эти обры велики телом, и умом горды, и Бог истребил их, умерли все, и не осталось ни одного обрина. И есть поговорка на Руси и доныне: „Погибли, как обры», – их же нет ни племени, ни потомства. После обров пришли печенеги, а затем прошли черные угры мимо Киева, но было это после – уже при Олеге.

Поляне же, жившие сами по себе, как мы уже говорили, были из славянского рода и только после назвались полянами, и древляне произошли от тех же славян и также не сразу назвались древляне; радимичи же и вятичи – от рода ляхов. Были ведь два брата у ляхов – Радим, а другой – Вятко; и пришли и сели: Радим на Соже, и от него прозвались радимичи, а Вятко сел с родом своим по Оке, от него получили свое название вятичи. И жили между собою в мире поляне, древляне, северяне, радимичи, вятичи и хорваты. Дулебы же жили по Бугу, где ныне волыняне, а уличи и тиверцы сидели по Днестру и возле Дуная. Было их множество: сидели они по Днестру до самого моря, и сохранились города их и доныне; и греки называли их „Великая Скифь».

Все эти племена имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, и каждые – свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводит ее накануне, а на следующий день приносят за нее – что дают. А древляне жили звериным обычаем, жили поскотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывали, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены. И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду, и возлагали на эту колоду мертвеца, и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах по дорогам, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи, и прочие язычники, не знающие закона Божьего, но сами себе устанавливающие закон.

Говорит Георгий в своем летописании: „Каждый народ имеет либо письменный закон, либо обычай, который люди, не знающие закона, соблюдают как предание отцов. Из них же первые – сирийцы живущие на краю света. Имеют они законом себе обычаи своих отцов: не заниматься любодеянием и прелюбодеянием, не красть, не клеветать или убивать и, особенно, не делать зло. Таков же закон и у бактриан, называемых иначе рахманами или островитянами; эти по заветам прадедов и из благочестия не едят мяса и не пьют вина, не творят блуда и никакого зла не делают, имея великий страх Божьей веры. Иначе – у соседних с ними индийцев. Эти – убийцы, сквернотворцы и гневливы сверх всякой меры; а во внутренних областях их страны – там едят людей, и убивают путешественников, и даже едят, как псы. Свой закон и у халдеян, и у вавилонян: матерей брать на ложе, блуд творить с детьми братьев и убивать. И всякое бесстыдство творят, считая его добродетелью, даже если будут далеко от своей страны.

Другой закон у гилий: жены у них пашут, и строят дома, и мужские дела совершают, но и любви предаются, сколько хотят, не сдерживаемые своими мужьями и не стыдясь; есть среди них и храбрые женщины, умелые в охоте на зверей. Властвуют жены эти над мужьями своими и повелевают ими. В Британии же несколько мужей с одною женою спят, и многие жены с одним мужем связь имеют и беззаконие как закон отцов совершают, никем не осуждаемые и не сдерживаемые. Амазонки же не имеют мужей, но, как бессловесный скот, единожды в году, близко к весенним дням, выходят из своей земли и сочетаются с окрестными мужчинами, считая то время как бы некиим торжеством и великим праздником. Когда же зачнут от них в чреве, – снова разбегутся из тех мест. Когда же придет время родить и если родится мальчик, то убивают его, если же девочка, то вскормят ее и прилежно воспитают».

Так вот и при нас теперь половцы держатся закона отцов своих: кровь проливают и даже хвалятся этим, едят мертвечину и всякую нечистоту – хомяков и сусликов, и берут своих мачех и невесток, и следуют иным обычаям своих отцов. Мы же, христиане всех стран, где веруют во святую Троицу, в единое крещение и исповедуют единую веру, имеем единый закон, поскольку мы крестились во Христа и во Христа облеклись.

По прошествии времени, после смерти братьев этих (Кия, Щека и Хорива), стали притеснять полян древляне и иные окрестные люди. И нашли их хазары сидящими на горах этих в лесах и сказали: „Платите нам дань». Поляне, посовещавшись, дали от дыма по мечу, и отнесли их хазары к своему князю и к старейшинам, и сказали им: „Вот, новую дань нашли мы». Те же спросили у них: „Откуда?». Они же ответили: „В лесу на горах над рекою Днепром». Опять спросили те: „А что дали?». Они же показали меч. И сказали старцы хазарские: „Не добрая дань эта, княже: мы добыли ее оружием, острым только с одной стороны, – саблями, а у этих оружие обоюдоострое – мечи. Им суждено собирать дань и с нас и с иных земель». И сбылось все это, ибо не по своей воле говорили они, но по Божьему повелению. Так было и при фараоне, царе египетском, когда привели к нему Моисея и сказали старейшины фараона: „Этому суждено унизить землю Египетскую». Так и случилось: погибли египтяне от Моисея, а сперва работали на них евреи. Так же и эти: сперва властвовали, а после над ними самими властвуют; так и есть: владеют русские князья хазарами и по нынешний день.

В год 6360 (852), индикта 15, когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при этом царе приходила Русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом. Вот почему с этой поры начнем и числа положим. „От Адама и до потопа 2242 года, а от потопа до Авраама 1000 и 82 года, а от Авраама до исхода Моисея 430 лет, а от исхода Моисея до Давида 600 и 1 год, а от Давида и от начала царствования Соломона до пленения Иерусалима 448 лет» а от пленения до Александра 318 лет, а от Александра до рождества Христова 333 года, а от Христова рождества до Константина 318 лет, от Константина же до Михаила сего 542 года». А от первого года царствования Михаила до первого года княжения Олега, русского князя, 29 лет, а от первого года княжения Олега, с тех пор как он сел в Киеве, до первого года Игорева 31 год, а от первого года Игоря до первого года Святославова 33 года, а от первого года Святославова до первого года Ярополкова 28 лет; а княжил Ярополк 8 лет, а Владимир княжил 37 лет, а Ярослав княжил 40 лет. Таким образом, от смерти Святослава до смерти Ярослава 85 лет; от смерти же Ярослава до смерти Святополка 60 лет.

Но возвратимся мы к прежнему и расскажем, что произошло в эти годы, как уже начали: с первого года царствования Михаила, и расположим по порядку года.

В год 6361 (853).

В год 6362 (854).

В год 6363 (855).

В год 6364 (856).

В год 6365 (857).

В год 6366 (858). Царь Михаил отправился с воинами на болгар по берегу и морем. Болгары же, увидев, что не смогли противостоять им, попросили крестить их и обещали покориться грекам. Царь же крестил князя их и всех бояр и заключил мир с болгарами.

В год 6367 (859). Варяги из заморья взимали дань с чуди, и со словен, и с мери, и с кривичей. А хазары брали с поля, и с северян, и с вятичей по серебряной монете и по белке от дыма.

В год 6368 (860).

В год 6369 (861).

В год 6370 (862). Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: „Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы, – вот так и эти. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: „Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». И избрались трое братьев со своими родам, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, – на Белоозере, а третий, Трувор, – в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же – те люди от варяжского рода, а прежде были словене. Через два же года умерли Синеус и брат его Трувор. И принял всю власть один Рюрик, и стал раздавать мужам своим города – тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро. Варяги в этих городах – находники, а коренное население в Новгороде – словене, в Полоцке – кривичи, в Ростове – меря, в Белоозере – весь, в Муроме – мурома, и над теми всеми властвовал Рюрик. И было у него два мужа, не родственники его, но бояре, и отпросились они в Царьград со своим родом. И отправились по Днепру, и когда плыли мимо, то увидели на горе небольшой город. И спросили: „Чей это городок?». Те же ответили: „Были три брата» Кий» Щек и Хорив, которые построили городок этот и сгинули, а мы тут сидим, их потомки, и платим дань хазарам». Аскольд же и Дир остались в этом городе, собрали у себя много варягов и стали владеть землею полян. Рюрик же княжил в Новгороде.

В год 6371 (863).

В год 6372 (864).

В год 6373 (865).

В год 6374 (866). Пошли Аскольд и Дир войной на греков и пришли к ним в 14й год царствования Михаила. Царь же был в это время в походе на агарян, дошел уже до Черной реки, когда епарх прислал ему весть, что Русь идет походом на Царьград, и возвратился царь. Эти же вошли внутрь Суда, множество христиан убили и осадили Царьград двумястами кораблей. Царь же с трудом вошел в город и всю ночь молился с патриархом Фотием в церкви святой Богородицы во Влахерне, и вынесли они с песнями божественную ризу святой Богородицы, и смочили в море ее полу. Была в это время тишина и море было спокойно, но тут внезапно поднялась буря с ветром, и снова встали огромные волны, разметало корабли безбожных русских, и прибило их к берегу, и переломало, так что немногим из них удалось избегнуть этой беды и вернуться домой.

В год 6375 (867).

В год 6376 (868). Начал царствовать Василий.

В год 6377 (869). Крещена была вся земля Болгарская.

В год 6378 (870).

В год 6379 (871).

В год 6380 (872).

В год 6381 (873).

В год 6382 (874).

В год 6383 (875).

В год 6384 (876).

В год 6385 (877).

В год 6386 (878).

В год 6387 (879). Умер Рюрик и передал княжение свое Олегу – родичу своему, отдав ему на руки сына Игоря, ибо был тот еще очень мал.

В год 6388 (880).

В год 6389 (881).

В год 6390 (882). Выступил в поход Олег, взяв с собою много воинов: варягов, чудь, словен, мерю, весь, кривичей, и пришел к Смоленску с кривичами, и принял власть в городе, и посадил в нем своего мужа. Оттуда отправился вниз, и взял Любеч, и также посадил мужа своего. И пришли к горам Киевским, и узнал Олег, что княжат тут Аскольд и Дир. Спрятал он одних воинов в ладьях, а других оставил позади, и сам приступил, неся младенца Игоря. И подплыл к Угорской горе, спрятав своих воинов, и послал к Аскольду и Диру, говоря им, чтоде „мы купцы, идем в Греки от Олега и княжича Игоря. Придите к нам, к родичам своим». Когда же Аскольд и Дир пришли, выскочили все остальные из ладей, и сказал Олег Аскольду и Диру: „Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода», и показал Игоря: „А это сын Рюрика». И убили Аскольда и Дира, отнесли на гору и погребли Аскольда на горе, которая называется ныне Угорской, где теперь Ольмин двор; на той могиле Ольма поставил церковь святого Николы; а Дирова могила – за церковью святой Ирины. И сел Олег, княжа, в Киеве, и сказал Олег: „Да будет это мать городам русским». И были у него варяги, и славяне, и прочие, прозвавшиеся русью. Тот Олег начал ставить города и установил дани словенам, и кривичам, и мери, и установил варягам давать дань от Новгорода по 300 гривен ежегодно ради сохранения мира, что и давалось варягам до самой смерти Ярослава.

В год 6391 (883). Начал Олег воевать против древлян и, покорив их, брал дань с них по черной кунице.

В год 6392 (884). Пошел Олег на северян, и победил северян, и возложил на них легкую дань, и не велел им платить дань хазарам, сказав: „Я враг их» и вам (им платить) незачем».

В год 6393 (885). Послал (Олег) к радимичам, спрашивая: „Кому даете дань?». Они же ответили: „Хазарам». И сказал им Олег: „Не давайте хазарам, но платите мне». И дали Олегу по щелягу, как и хазарам давали. И властвовал Олег над полянами, и древлянами, и северянами, и радимичами, а с уличами и тиверцами воевал.

В год 6394 (886).

В год 6395 (887). Царствовал Леон, сын Василия, который прозывался Львом, и брат его Александр, и царствовали 26 лет.

В год 6396 (888).

В год 6397 (889).

В год 6398 (890).

В год 6399 (891).

В год 6400 (892).

В год 6401 (893).

В год 6402 (894).

В год 6403 (895).

В год 6404 (896).

В год 6405 (897).

В год 6406 (898). Шли угры мимо Киева горою, которая прозывается теперь Угорской, пришли к Днепру и стали вежами: ходили они так же, как теперь половцы. И, придя с востока, устремились через великие горы, которые прозвались Угорскими горами, и стали воевать с жившими там волохами и славянами. Сидели ведь тут прежде славяне, а затем Славянскую землю захватили волохи. А после угры прогнали волохов, унаследовали ту землю и поселились со славянами, покорив их себе; и с тех пор прозвалась земля Угорской. И стали угры воевать с греками и попленили землю Фракийскую и Македонскую до самой Селуни. И стали воевать с моравами и чехами. Был един народ славянский: славяне, которые сидели по Дунаю, покоренные уграми, и моравы, и чехи, и поляки, и поляне, которые теперь зовутся русь. Для них ведь, моравов, первых созданы буквы, названные славянской грамотой; эта же грамота и у русских, и у болгар дунайских.

Когда славяне жили уже крещеными, князья их Ростислав, Святополк и Коцел послали к царю Михаилу, говоря: „Земля наша крещена, но нет у нас учителя, который бы нас наставил и поучал нас и объяснил святые книги. Ведь не знаем мы ни греческого языка, ни латинского; одни учат нас так, а другие иначе, от этого не знаем мы ни начертания букв, ни их значения. И пошлите нам учителей, которые бы могли нам истолковать слова книжные и смысл их». Услышав это, царь Михаил созвал всех философов и передал им все сказанное славянскими князьями. И сказали философы: „В Селуни есть муж, именем Лев. Имеет он сыновей, знающих славянский язык; два сына у него искусные философы». Услышав об этом, царь послал за ними ко Льву в Селунь, со словами: „Пошли к нам без промедления своих сыновей Мефодия и Константина». Услышав об этом, Лев вскоре же послал их, и пришли они к царю, и сказал он им: „Вот, прислала послов ко мне Славянская земля, прося себе учителя, который мог бы им истолковать священные книги, ибо этого они хотят». И уговорил их царь, и послал их в Славянскую землю к Ростиславу, Святополку и Коцелу. Когда же (братья эти) пришли, – начали они составлять славянскую азбуку и перевели Апостол и Евангелие. И рады были славяне, что услышали они о величии Божьем на своем языке. Затем перевели Псалтырь и Октоих и другие книги. Некие же стали хулить славянские книги, говоря, что „ни одному народу не следует иметь свою азбуку, кроме евреев, греков и латинян, согласно надписи Пилата, который на кресте Господнем написал (только на этих языках)». Услышав об этом, папа римский осудил тех, кто хулит славянские книги, сказав так: „Да исполнится слово Писания: „Пусть восхвалят Бога все народы», и другое: „Пусть все народы восхвалят величие Божие, поскольку дух святой дал им говорить». Если же кто бранит славянскую грамоту, да будет отлучен от церкви, пока не исправится; это волки, а не овцы, их следует узнавать по поступкам их и беречься их. Вы же, чада, послушайте божественного учения и не отвергните церковного поучения, которое дал вам наставник ваш Мефодий». Константин же вернулся назад и отправился учить болгарский народ, а Мефодий остался в Моравии. Затем князь Коцел поставил Мефодия епископом в Паннонии на столе святого апостола Андроника, одного из семидесяти, ученика святого апостола Павла. Мефодий же посадил двух попов, хороших скорописцев, и перевел все книги полностью с греческого языка на славянский за шесть месяцев, начав в марте, а закончив в 26 день октября месяца. Закончив же, воздал достойную хвалу и славу Богу, давшему такую благодать епископу Мефодию, преемнику Андроника; ибо учитель славянскому народу – апостол Андроник. К моравам же ходил и апостол Павел и учил там; там же находится и Иллирия, до которой доходил апостол Павел и где первоначально жили славяне. Поэтому учитель славян – апостол Павел, из тех же славян – и мы, русь; поэтому и нам, руси, учитель Павел, так как учил славянский народ и поставил по себе у славян епископом и наместником Андроника. А славянский народ и русский един, от варягов ведь прозвались русью, а прежде были славяне; хоть и полянами назывались, но речь была славянской. Полянами прозваны были потому, что сидели в поле, а язык был им общий – славянский.

В год 6407 (899).

В год 6408 (900).

В год 6409 (901).

В год 6410 (902). Леонцарь нанял угров против болгар. Угры же, напав, попленили всю землю Болгарскую. Симеон же, узнав об этом, пошел на угров, а угры двинулись против него и победили болгар, так что Симеон едва убежал в Доростол.

В год 6411 (903). Когда Игорь вырос, то сопровождал Олега и слушал его, и привели ему жену из Пскова, именем Ольгу.

В год 6412 (904).

В год 6413 (905).

В год 6414 (906).

В год 6415 (907). Пошел Олег на греков, оставив Игоря в Киеве; взял же с собою множество варягов, и славян, и чуди, и кривичей, и мерю, и древлян, и радимичей, и полян, и северян, и вятичей, и хорватов, и дулебов, и тиверцев, известных как толмачи: этих всех называли греки „Великая Скифь». И с этими всеми пошел Олег на конях и в кораблях; и было кораблей числом 2000. И пришел к Царьграду: греки же замкнули Суд, а город затворили. И вышел Олег на берег, и начал воевать, и много убийств сотворил в окрестностях города грекам, и разбили множество палат, и церкви пожгли. А тех, кого захватили в плен, одних иссекли, других замучили, иных же застрелили, а некоторых побросали в море, и много другого зла сделали русские грекам, как обычно делают враги.

И повелел Олег своим воинам сделать колеса и поставить на колеса корабли. И когда подул попутный ветер, подняли они в поле паруса и пошли к городу. Греки же, увидев это, испугались и сказали, послав к Олегу: „Не губи города, дадим тебе дань, какую захочешь». И остановил Олег воинов, и вынесли ему пищу и вино, но не принял его, так как было оно отравлено. И испугались греки, и сказали: „Это не Олег, но святой Дмитрий, посланный на нас Богом». И приказал Олег дать дани на 2000 кораблей: по 12 гривен на человека, а было в каждом корабле по 40 мужей.

И согласились на это греки, и стали греки просить мира, чтобы не воевал Греческой земли. Олег же, немного отойдя от столицы, начал переговоры о мире с греческими царями Леоном и Александром и послал к ним в столицу Карла, Фарлафа, Вермуда, Рулава и Стемида со словами: „Платите мне дань». И сказали греки: „Что хочешь, дадим тебе». И приказал Олег дать воинам своим на 2000 кораблей по 12 гривен на уключину, а затем дать дань для русских городов: прежде всего для Киева, затем для Чернигова, для Переяславля, для Полоцка, для Ростова, для Любеча и для других городов: ибо по этим городам сидят великие князья, подвластные Олегу. „Когда приходят русские, пусть берут содержание для послов, сколько хотят; а если придут купцы, пусть берут месячное на 6 месяцев: хлеб, вино, мясо, рыбу и плоды. И пусть устраивают им баню – сколько захотят. Когда же русские отправятся домой, пусть берут у царя на дорогу еду, якоря, канаты, паруса и что им нужно». И обязались греки, и сказали цари и все бояре: „Если русские явятся не для торговли, то пусть не берут месячное; пусть запретит русский князь указом своим приходящим сюда русским творить бесчинства в селах и в стране нашей. Приходящие сюда русские пусть живут у церкви святого Мамонта, и пришлют к ним от нашего царства, и перепишут имена их, тогда возьмут полагающееся им месячное, – сперва те, кто пришли из Киева, затем из Чернигова, и из Переяславля, и из других городов. И пусть входят в город только через одни ворота в сопровождении царского мужа, без оружия, по 50 человек, и торгуют, сколько им нужно, не уплачивая никаких сборов».

Цари же Леон и Александр заключили мир с Олегом, обязались уплачивать дань и присягали друг другу: сами целовали крест, а Олега с мужами его водили присягать по закону русскому, и клялись те своим оружием и Перуном, своим богом, и Волосом, богом скота, и утвердили мир. И сказал Олег: „Сшейте для руси паруса из паволок, а славянам копринные», – и было так. И повесил щит свой на вратах в знак победы, и пошел от Царьграда. И подняла русь паруса из паволок, а славяне копринные, и разодрал их ветер; и сказали славяне: „Возьмем свои толстины, не даны славянам паруса из паволок». И вернулся Олег в Киев, неся золото, и паволоки, и плоды, и вино, и всякое узорочье. И прозвали Олега Вещим, так как были люди язычниками и непросвещенными.

В год 6417 (909).

В год 6418 (910).

В год 6419 (911). Явилась на западе большая звезда в виде копья.

В год 6420 (912). Послал Олег мужей своих заключить мир и установить договор между греками и русскими, говоря так: „Список с договора, заключенного при тех же царях Льве и Александре. Мы от рода русского – Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид – посланные от Олега, великого князя русского, и от всех, кто под рукою его, – светлых и великих князей, и его великих бояр, к вам, Льву, Александру и Константину, великим в Боге самодержцам, царям греческим, для укрепления и для удостоверения многолетней дружбы, бывшей между христианами и русскими, по желанию наших великих князей и по повелению, от всех находящихся под рукою его русских. Наша светлость, превыше всего желая в Боге укрепить и удостоверить дружбу, существовавшую постоянно между христианами и русскими, рассудили по справедливости, не только на словах, но и на письме, и клятвою твердою, клянясь оружием своим, утвердить такую дружбу и удостоверить ее по вере и по закону нашему.

Таковы суть главы договора, относительно которых мы себя обязали по Божьей вере и дружбе. Первыми словами нашего договора помиримся с вами, греки, и станем любить друг друга от всей души и по всей доброй воле, и не дадим произойти, поскольку это в нашей власти, никакому обману или преступлению от сущих под рукою наших светлых князей; но постараемся, насколько в силах наших, сохранить с вами, греки, в будущие годы и навсегда непревратную и неизменную дружбу, изъявлением и преданием письму с закреплением, клятвой удостоверяемую. Так же и вы, греки, соблюдайте такую же непоколебимую и неизменную дружбу к князьям нашим светлым русским и ко всем, кто находится под рукою нашего светлого князя всегда и во все годы.

А о главах, касающихся возможных злодеяний, договоримся так: те злодеяния, которые будут явно удостоверены, пусть считаются бесспорно совершившимися; а каким не станут верить, пусть клянется та сторона, которая домогается, чтобы злодеянию этому не верили; и когда поклянется сторона та, пусть будет такое наказание, каким окажется преступление.

Об этом: если кто убьет, – русский христианина или христианин русского, – да умрет на месте убийства. Если же убийца убежит, а окажется имущим, то ту часть его имущества, которую полагается по закону, пусть возьмет родственник убитого, но и жена убийцы пусть сохранит то, что полагается ей по закону. Если же окажется неимущим бежавший убийца, то пусть останется под судом, пока не разыщется, а тогда да умрет.

Если ударит кто мечом или будет бить какимлибо другим орудием, то за тот удар или битье пусть даст 5 литр серебра по закону русскому; если же совершивший этот проступок неимущий, то пусть даст сколько может, так, что пусть снимет с себя и те самые одежды, в которых ходит, а об оставшейся неуплаченной сумме пусть клянется по своей вере, что никто не может помочь ему, и пусть не взыскивается с него этот остаток.

Об этом: если украдет что русский у христианина или, напротив, христианин у русского, и пойман будет вор пострадавшим в то самое время, когда совершает кражу, либо если приготовится вор красть и будет убит, то не взыщется смерть его ни от христиан, ни от русских; но пусть пострадавший возьмет то свое, что потерял. Если же добровольно отдастся вор, то пусть будет взят тем, у кого он украл, и пусть будет связан, и отдаст то, что украл, в тройном размере.

Об этом: если кто из христиан или из русских посредством побоев покусится (на грабеж) и явно силою возьмет чтолибо, принадлежащее другому, то пусть вернет в тройном размере.

Если выкинута будет ладья сильным ветром на чужую землю и будет там ктонибудь из нас, русских, и поможет сохранить ладью с грузом ее и отправить вновь в Греческую землю, то проводим ее через всякое опасное место, пока не придет в место безопасное; если же ладья эта бурей или на мель сев задержана и не может возвратиться в свои места, то поможем гребцам той ладьи мы, русские, и проводим их с товарами их поздорову. Если же случится около Греческой земли такая же беда с русской ладьей, то проводим ее в Русскую землю и пусть продают товары той ладьи, так что если можно что продать из той ладьи, то пусть вынесем (на греческий берег) мы, русские. И когда приходим (мы, русские) в Греческую землю для торговли или посольством к вашему царю, то (мы, греки) пропустим с честью проданные товары их ладьи. Если же случится комулибо из нас, русских, прибывших с ладьею, быть убиту или чтонибудь будет взято из ладьи, то пусть будут виновники присуждены к вышесказанному наказанию.

Об этих: если пленник той или иной стороны насильно удерживается русскими или греками, будучи продан в их страну, и если, действительно, окажется русский или грек, то пусть выкупят и возвратят выкупленное лицо в его страну и возьмут цену его купившие, или пусть будет предложена за него цена, полагающаяся за челядина. Также, если и на войне взят будет он теми греками, – все равно пусть возвратится он в свою страну и отдана будет за него обычная цена его, как уже сказано выше.

Если же будет набор в войско и эти (русские) захотят почтить вашего царя, и сколько бы ни пришло их в какое время, и захотят остаться у вашего царя по своей воле, то пусть так будет.

Еще о русских, о пленниках. Явившиеся из какойлибо страны (пленные христиане) на Русь и продаваемые (русскими) назад в Грецию или пленные христиане, приведенные на Русь из какойлибо страны, – все эти должны продаваться по 20 златников и возвращаться в Греческую землю.

Об этом: если украден будет челядин русский, либо убежит, либо насильно будет продан и жаловаться станут русские, пусть докажут это о своем челядине и возьмут его на Русь, но и купцы, если потеряют челядина и обжалуют, пусть требуют судом и, когда найдут, – возьмут его. Если же ктолибо не позволит произвести дознание, – тем самым не будет признан правым.

И о русских, служащих в Греческой земле у греческого царя. Если кто умрет, не распорядившись своим имуществом, а своих (в Греции) у него не будет, то пусть возвратится имущество его на Русь ближайшим младшим родственникам. Если же сделает завещание, то возьмет завещанное ему тот, кому написал наследовать его имущество, и да наследует его.

О русских торгующих.

О различных людях, ходящих в Греческую землю и остающихся в долгу. Если злодей не возвратится на Русь, то пусть жалуются русские греческому царству, и будет он схвачен и возвращен насильно на Русь. То же самое пусть сделают и русские грекам, если случится такое же.

В знак крепости и неизменности, которая должна быть между вами, христианами, и русскими, мирный договор этот сотворили мы Ивановым написанием на двух хартиях – Царя вашего и своею рукою, – скрепили его клятвою предлежащим честным крестом и святою единосущною Троицею единого истинного Бога вашего и дали нашим послам. Мы же клялись царю вашему, поставленному от Бога, как божественное создание, по вере и по обычаю нашим, не нарушать нам и никому из страны нашей ни одной из установленных глав мирного договора и дружбы. И это написание дали царям вашим на утверждение, чтобы договор этот стал основой утверждения и удостоверения существующего между нами мира. Месяца сентября 2, индикта 15, в год от сотворения мира 6420».

Царь же Леон почтил русских послов дарами – золотом, и шелками, и драгоценными тканями – и приставил к ним своих мужей показать им церковную красоту, золотые палаты и хранящиеся в них богатства: множество золота, паволоки, драгоценные камни и страсти Господни – венец, гвозди, багряницу и мощи святых, уча их вере своей и показывая им истинную веру. И так отпустил их в свою землю с великою честью. Послы же, посланные Олегом, вернулись к нему и поведали ему все речи обоих царей, как заключили мир и договор положили между Греческою землею и Русскою и установили не преступать клятвы – ни грекам, ни руси.

И жил Олег, княжа в Киеве, мир имея со всеми странами. И пришла осень, и вспомнил Олег коня своего, которого прежде поставил кормить, решив никогда на него не садиться, Ибо спрашивал он волхвов и кудесников: „От чего я умру?». И сказал ему один кудесник: „Князь! От коня твоего любимого, на котором ты ездишь, – от него тебе и умереть?». Запали слова эти в душу Олегу, и сказал он: „Никогда не сяду на него и не увижу его больше». И повелел кормить его и не водить его к нему, и прожил несколько лет, не видя его, пока не пошел на греков. А когда вернулся в Киев и прошло четыре года, – на пятый год помянул он своего коня, от которого волхвы предсказали ему смерть. И призвал он старейшину конюхов и сказал: „Где конь мой, которого приказал я кормить и беречь?». Тот же ответил: „Умер». Олег же посмеялся и укорил того кудесника, сказав: „Неверно говорят волхвы, но все то ложь: конь умер, а я жив». И приказал оседлать себе коня: „Да увижу кости его». И приехал на то место, где лежали его голые кости и череп голый, слез с коня, посмеялся и сказал: „От этого ли черепа смерть мне принять?». И ступил он ногою на череп, и выползла из черепа змея, и ужалила его в ногу. И от того разболелся и умер. Оплакивали его все люди плачем великим, и понесли его, и похоронили на горе, называемою Щековица; есть же могила его и доныне, слывет могилой Олеговой. И было всех лет княжения его тридцать и три.

Неудивительно, что от волхвования сбывается чародейство. Так было и в царствование Домициана тогда был известен некий волхв именем Аполлоний Тианский, который ходил и творил всюду бесовские чудеса – в городах и селах. Однажды, когда из Рима пришел он в Византию, упросили его живущие там сделать следующее: он изгнал из города множество змей и скорпионов, чтобы не было от них вреда людям и ярость конскую обуздал на глазах у бояр. Так и в Антиохию пришел, и, упрошенный людьми теми – антиохиянинами, страдавшими от скорпионов и комаров, сделал медного скорпиона, и зарыл его в землю, и поставил над ним небольшой мраморный столп, и повелел взять людям палки и ходить по городу и выкликивать, потрясая теми палками: „Быть городу без комара!». И так исчезли из города скорпионы и комары. И спросили его еще об угрожавшем городу землетрясении, и, вздохнув, написал он на дощечке следующее „Увы тебе, несчастный город, много ты потрясешься и огнем будешь попален, оплачет тебя (тот, кто будет) на берегу Оронта». Об (Аполлонии) этом и великий Анастасий Божьего града сказал: „Чудеса, сотворенные Аполлонием, даже и до сих пор на некоторых местах исполняются: одни – чтобы отогнать четвероногих животных и птиц, которые могли бы вредить людям другие же – для удержания речных струй, вырвавшихся из берегов, но иные и на погибель и в ущерб людям, хотя и на обуздание их. Не только ведь при жизни его так делали бесы такие чудеса, но и по смерти, у гроба его, творили чудеса его именем, чтобы обольщать жалких людей, часто уловляемых на них дьяволом». Итак, кто что скажет о творящих волшебным искушением делах? Ведь вот, искусен был на волшебное обольщение и никогда не считался Аполлоний с тем что в безумстве предался мудрому ухищрению; а следовало бы ему сказать: „Словом только творю я то, что хотел», и не совершать действий, ожидаемых от него. То все попущением Божиим и творением бесовским случается – всеми подобными делами испытывается наша православная вера, что тверда она и крепка пребывая подле Господа и не увлекаема дьяволом, его призрачными чудесами и сатанинскими делами, творимыми врагами рода человеческого и слугами зла. Бывает же, что некоторые и именем Господа пророчествуют, как Валаам, и Саул, и Каиафа, и бесов даже изгоняют, как Иуда и сыны Скевавели. Потому что и на недостойных многократно действует благодать, как многие свидетельствуют: ибо Валаам всего был чужд – и праведного жития и веры, но тем не менее явилась в нем благодать для убеждения других. И Фараон такой же был, но и ему было раскрыто будущее. И Навуходоносор был законопреступен, но и ему также было открыто будущее многих поколений, тем свидетельствуя, что многие, имеющие превратные понятия, еще до пришествия Христа творят знамения не по собственной воле на прельщение людей, не знающих доброго. Таков был и Симон Волхв, и Менандр, и другие такие же, изза которых и было по истине сказано: „Не чудесами прельщать…»

В год 6421 (913). После Олега стал княжить Игорь. В это же время стал царствовать Константин, сын Леона. И затворились от Игоря древляне по смерти Олега.

В год 6422 (914). Пошел Игорь на древлян и, победив их, возложил на них дань больше Олеговой. В тот же год пришел Симеон Болгарский на Царьград и, заключив мир, вернулся восвояси.

В год 6423 (915). Пришли впервые печенеги на Русскую землю и, заключив мир с Игорем, пошли к Дунаю. В те же времена пришел Симеон, попленяя Фракию; греки же послали за печенегами. Когда же печенеги пришли и собрались уже выступить на Симеона, греческие воеводы рассорились. Печенеги, увидев, что они сами между собою ссорятся, ушли восвояси, а болгары сразились с греками, и перебиты были греки. Симеон же захватил город Адрианов, который первоначально назывался городом Ореста – сына Агамемнона: ибо Орест когдато купался в трех реках и избавился тут от своей болезни – оттого и назвал город своим именем. Впоследствии же его обновил цезарь Адриан и назвал в свое имя Адрианом, мы же зовем его Адрианомградом.

В год 6424 (916).

В год 6425 (917).

В год 6426 (918).

В год 6427 (919).

В год 6428 (920). У греков поставлен царь Роман. Игорь же воевал против печенегов.

В год 6429 (921).

В год 6430 (922).

В год 6431 (923).

В год 6432 (924).

В год 6433 (925).

В год 6434 (926).

В год 6435 (927).

В год 6436 (928).

В год 6437 (929). Пришел Симеон на Царьград, и попленил Фракию и Македонию, и подошел к Царьграду в великой силе и гордости, и сотворил мир с Романомцарем, и возвратился восвояси.

В год 6438 (930).

В год 6439 (931).

В год 6440 (932).

В год 6441 (933).

В год 6442 (934). Впервые пришли на Царьград угры и попленили всю Фракию, Роман заключил мир с уграми.

В год 6444 (936).

В год 6445 (937).

В год 6446 (938).

В год 6447 (939).

В год 6448 (940).

В год 6449 (941). Пошел Игорь на греков. И послали болгары весть царю, что идут русские на Царьград: 10 тысяч кораблей. И пришли, и подплыли, и стали воевать страну Вифинскую, и попленили землю по Понтийскому морю до Ираклии и до Пафлагонской земли, и всю страну Никомидийскую попленили, и Суд весь пожгли. А кого захватили – одних распинали, в других же, перед собой их ставя, стреляли, хватали, связывали назад руки и вбивали железные гвозди в головы. Много же и святых церквей предали огню, монастыри и села пожгли и по обоим берегам Суда захватили немало богатств. Когда же пришли с востока воины – Панфирдеместик с сорока тысячами, Фокапатриций с македонянами, Федорстратилат с фракийцами, с ними же и сановные бояре, то окружили русь. Русские же, посовещавшись, вышли против греков с оружием, и в жестоком сражении едва одолели греки. Русские же к вечеру возвратились к дружине своей и ночью, сев в ладьи, отплыли. Феофан же встретил их в ладьях с огнем и стал трубами пускать огонь на ладьи русских. И было видно страшное чудо. Русские же, увидев пламя, бросились в воду морскую, стремясь спастись, и так оставшиеся возвратились домой. И, придя в землю свою, поведали – каждый своим – о происшедшем и о ладейном огне. „Будто молнию небесную, – говорили они, – имеют у себя греки и, пуская ее, пожгли нас; оттого и не одолели их». Игорь же, вернувшись, начал собирать множество воинов и послал за море к варягам, приглашая их на греков, снова собираясь идти на них.

И год 6430 (942). Симеон ходил на хорватов, и победили его хорваты, и умер, оставив Петра, своего сына, князем над болгарами.

В год 6451 (943). Вновь пришли угры на Царьград и, сотворив мир с Романом, возвратились восвояси.

В год 6452 (944). Игорь же собрал воинов многих: варягов, русь, и полян, и словен, и кривичей, и тиверцев, – и нанял печенегов, и заложников у них взял, – и пошел на греков в ладьях и на конях, стремясь отомстить за себя. Услышав об этом, корсунцы послали к Роману со словами: „Вот идут русские, без числа кораблей их, покрыли море корабли». Также и болгары послали весть, говоря: „Идут русские и наняли себе печенегов». Услышав об этом, царь прислал к Игорю лучших бояр с мольбою, говоря: „Не ходи, но возьми дань, какую брал Олег, прибавлю и еще к той дани». Также и к печенегам послал паволоки и много золота. Игорь же, дойдя до Дуная, созвал дружину, и стал с нею держать совет, и поведал ей речь цареву. Сказала же дружина Игорева: „Если так говорит царь, то чего нам еще нужно, – не бившись, взять золото, и серебро, и паволоки? Разве знает кто – кому одолеть: нам ли, им ли? Или с морем кто в союзе? Не по земле ведь ходим, но по глубине морской: всем общая смерть». Послушал их Игорь и повелел печенегам воевать Болгарскую землю, а сам, взяв у греков золото и паволоки на всех воинов, возвратился назад и пришел к Киеву восвояси.

В год 6453 (945). Прислали Роман, и Константин, и Стефан послов к Игорю восстановить прежний мир, Игорь же говорил с ними о мире. И послал Игорь мужей своих к Роману. Роман же созвал бояр и сановников. И привели русских послов, и велели им говорить и записывать речи тех и других на хартию.

„Список с договора, заключенного при царях Романе, Константине и Стефане, христолюбивых владыках. Мы – от рода русского послы и купцы, Ивор, посол Игоря, великого князя русского, и общие послы: Вуефаст от Святослава, сына Игоря; Искусеви от княгини Ольги; Слуды от Игоря, племянник Игорев; Улеб от Володислава; Каницар от Предславы; Шихберн Сфандр от жены Улеба; Прастен Тудоров; Либиар Фастов; Грим Сфирьков; Прастен Акун, племянник Игорев; Кары Тудков; Каршев Тудоров; Егри Евлисков; Воист Войков; Истр Аминодов; Прастен Бернов; Явтяг Гунарев; Шибрид Алдан; Кол Клеков; Стегги Етонов; Сфирка…; Алвад Гудов; Фудри Туадов; Мутур Утин; купцы Адунь, Адулб, Иггивлад, Улеб, Фрутан, Гомол, Куци, Емиг, Туробид, Фуростен, Бруны, Роальд, Гунастр, Фрастен, Игелд, Турберн, Моне, Руальд, Свень, Стир, Алдан, Тилен, Апубексарь, Вузлев, Синко, Борич, посланные от Игоря, великого князя русского, и от всякого княжья, и от всех людей Русской земли. И им поручено возобновить старый мир, нарушенный уже много лет ненавидящим добро и враждолюбцем дьяволом, и утвердить любовь между греками и русскими.

Великий князь наш Игорь, и бояре его, и люди все русские послали нас к Роману, Константину и Стефану, к великим царям греческим, заключить союз любви с самими царями, со всем боярством и со всеми людьми греческими на все годы, пока сияет солнце и весь мир стоит. А кто с русской стороны замыслит разрушить эту любовь, то пусть те из них, которые приняли крещение, получат возмездие от Бога вседержителя, осуждение на погибель в загробной жизни, а те из них, которые не крещены, да не имеют помощи ни от Бога, ни от Перуна, да не защитятся они собственными щитами, и да погибнут они от мечей своих, от стрел и от иного своего оружия, и да будут рабами во всю свою загробную жизнь.

А великий князь русский и бояре его пусть посылают в Греческую землю к великим царям греческим корабли, сколько хотят, с послами и с купцами, как это установлено для них. Раньше приносили послы золотые печати, а купцы серебряные; ныне же повелел князь ваш посылать грамоты к нам, царям; те послы и гости, которые будут посылаться ими, пусть приносят грамоту, так написав ее: послал столькото кораблей, чтобы из этих грамот мы узнали, что пришли они с миром. Если же придут без грамоты и окажутся в руках наших, то мы будем содержать их под надзором, пока не возвестим князю вашему. Если же не дадутся нам и сопротивятся, то убьем их, и пусть не взыщется смерть их от князя вашего. Если же, убежав, вернутся в Русь, то напишем мы князю вашему, и пусть делают что хотят, Если же русские придут не для торговли, то пусть не берут месячины. Пусть накажет князь своим послам и приходящим сюда русским, чтобы не творили бесчинств в селах и в стране нашей. И, когда придут, пусть живут у церкви святого Мамонта, и тогда пошлем мы, цари, чтобы переписали имена ваши, и пусть возьмут месячину – послы посольскую, а купцы месячину, сперва те, кто от города Киева, затем из Чернигова, и из Переяславля, и из прочих городов. Да входят они в город через одни только ворота в сопровождении царева мужа без оружия, человек по 50, и торгуют сколько им нужно, и выходят назад; муж же наш царский да охраняет их, так что если кто из русских или греков сотворит неправо, то пусть рассудит то дело. Когда же русские входят в город, то пусть не творят вреда и не имеют права покупать паволоки дороже, чем по 50 золотников; и если кто купит тех паволок, то пусть показывает цареву мужу, а тот наложит печати и даст им. И те русские, которые отправляются отсюда, пусть берут от нас все необходимое: пищу на дорогу и что необходимо ладьям, как это было установлено раньше, и да возвращаются в безопасности в страну свою, а у святого Мамонта зимовать да не имеют права.

Если убежит челядин у русских, то пусть придут за ним в страну царства нашего, и если окажется у святого Мамонта, то пусть возьмут его; если же не найдется, то пусть клянутся наши русские христиане по их вере, а нехристиане по закону своему, и пусть тогда возьмут от нас цену свою, как установлено было прежде, – по 2 паволоки за челядина.

Если же кто из челядинов наших царских или города нашего, или иных городов убежит к вам и захватит с собой чтонибудь, то пусть опять вернут его; а если то, что он принес, будет все цело, то возьмут от него два золотника за поимку.

Если же кто покусится из русских взять чтолибо у наших царских людей, то тот, кто сделает это, пусть будет сурово наказан; если уже возьмет, пусть заплатит вдвойне; и если сделает то же грек русскому, да получит то же наказание, какое получил и тот.

Если же случится украсть чтонибудь русскому у греков или греку у русских, то следует возвратить не только украденное, но и цену украденного; если же окажется, что украденное уже продано, да вернет цену его вдвойне и будет наказан по закону греческому и по уставу и по закону русскому.

Сколько бы пленников христиан наших подданных ни привели русские, то за юношу или девицу добрую пусть наши дают 10 золотников и берут их, если же среднего возраста, то пусть дадут им 8 золотников и возьмут его; если же будет старик или ребенок, то пусть дадут за него 5 золотников.

Если окажутся русские в рабстве у греков, то, если они будут пленники, пусть выкупают их русские по 10 золотников; если же окажется, что они куплены греком, то следует ему поклясться на кресте и взять свою цену – сколько он дал за пленника.

И о Корсунской стране. Да не имеет права князь русский воевать в тех странах, во всех городах той земли, и та страна да не покоряется вам, но когда попросит у нас воинов князь русский, чтобы воевать, – дам ему, сколько ему будет нужно.

И о том: если найдут русские корабль греческий, выкинутый гденибудь на берег, да не причинят ему ущерба. Если же ктонибудь возьмет из него чтолибо, или обратит когонибудь из него в рабство, или убьет, то будет подлежать суду по закону русскому и греческому.

Если же застанут русские корсунцев в устье Днепра за ловлей рыбы, да не причинят им никакого зла.

И да не имеют права русские зимовать в устье Днепра, в Белобережье и у святого Елферья; но с наступлением осени пусть отправляются по домам в Русь.

И об этих: если придут черные болгары и станут воевать в Корсунской стране, то приказываем князю русскому, чтобы не пускал их, иначе причинят ущерб и его стране.

Если же будет совершено злодеяние кемнибудь из греков – наших царских подданных, – да не имеете права наказывать их, но по нашему царскому повелению пусть получит тот наказание в меру своего проступка.

Если убьет наш подданный русского или русский нашего подданного, то да задержат убийцу родственники убитого, и да убьют его.

Если же убежит убийца и скроется, а будет у него имущество, то пусть родственники убитого возьмут имущество его; если же убийца окажется неимущим и также скроется, то пусть ищут его, пока не найдется, а когда найдется, да будет убит.

Если же ударит мечом, или копьем, или иным какимлибо оружием русский грека или грек русского, то за то беззаконие пусть заплатит виновный 5 литр серебра по закону русскому; если же окажется неимущим, то пусть продадут у него все, что только можно, так что даже и одежды, в которых он ходит, и те пусть с него снимут, а о недостающем пусть принесет клятву по своей вере, что не имеет ничего, и только тогда пусть будет отпущен.

Если же пожелаем мы, цари, у вас воинов против наших противников, да напишем о том великому князю вашему, и вышлет он нам столько их, сколько пожелаем: и отсюда узнают в иных странах, какую любовь имеют между собой греки и русские.

Мы же договор этот написали на двух хартиях, и одна хартия хранится у нас, царей, – на ней есть крест и имена наши написаны, а на другой – имена послов и купцов ваших. А когда послы наши царские выедут, – пусть проводят их к великому князю русскому Игорю и к его людям; и те, приняв хартию, поклянутся истинно соблюдать то, о чем мы договорились и о чем написали на хартии этой, на которой написаны имена наши.

Мы же, те из нас, кто крещен, в соборной церкви клялись церковью святого Ильи в предлежании честного креста и хартии этой соблюдать все, что в ней написано, и не нарушать из нее ничего; а если нарушит это ктолибо из нашей страны – князь ли или иной кто, крещеный или некрещеный, – да не получит он помощи от Бога, да будет он рабом в загробной жизни своей и да будет заклан собственным оружием.

А некрещеные русские кладут свои щиты и обнаженные мечи, обручи и иное оружие, чтобы поклясться, что все, что написано в хартии этой, будет соблюдаться Игорем, и всеми боярами, и всеми людьми Русской страны во все будущие годы и всегда.

Если же ктонибудь из князей или из людей русских, христиан или нехристиан, нарушит то, что написано в хартии этой, – да будет достоин умереть от своего оружия и да будет проклят от Бога и от Перуна за то, что нарушил свою клятву.

И если на благо Игорь, великий князь, сохранит любовь эту верную, да не нарушится она до тех пор, пока солнце сияет и весь мир стоит, в нынешние времена и во все будущие».

Послы, посланные Игорем, вернулись к нему с послами греческими и поведали ему все речи царя Романа. Игорь же призвал греческих послов и спросил их: „Скажите, что наказал вам царь?». И сказали послы царя: „Вот послал нас царь, обрадованный миром, хочет он иметь мир и любовь с князем русским. Твои послы приводили к присяге наших царей, а нас послали привести к присяге тебя и твоих мужей». Обещал Игорь сделать так. На следующий день призвал Игорь послов и пришел на холм, где стоял Перун; и сложили оружие свое, и щиты, и золото, и присягали Игорь и люди его – сколько было язычников между русскими. А христиан русских приводили к присяге в церкви святого Ильи, что стоит над Ручьем в конце Пасынчей беседы и Хазар, – это была соборная церковь, так как много было христиан – варягов. Игорь же, утвердив мир с греками, отпустил послов, одарив их мехами, рабами и воском, и отпустил их; послы же пришли к царю и поведали ему все речи Игоря, и о любви его к грекам.

Игорь же начал княжить в Киеве, мир имея ко всем странам. И пришла осень, и стал он замышлять пойти на древлян, желая взять с них еще большую дань.

В год 6453 (945). В тот год сказала дружина Игорю: „Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, и себе добудешь, и нам». И послушал их Игорь – пошел к древлянам за данью и прибавил к прежней дани новую, и творили насилие над ними мужи его. Взяв дань, пошел он в свой город. Когда же шел он назад, – поразмыслив, сказал своей дружине: „Идите с данью домой, а я возвращусь и похожу еще». И отпустил дружину свою домой, а сам с малой частью дружины вернулся, желая большего богатства. Древляне же, услышав, что идет снова, держали совет с князем своим Малом: „Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьют его; так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит». И послали к нему, говоря: „Зачем идешь опять? Забрал уже всю дань». И не послушал их Игорь; и древляне, выйдя из города Искоростеня, убили Игоря и дружинников его, так как было их мало. И погребен был Игорь, и есть могила его у Искоростеня в Деревской земле и до сего времени.

Ольга же была в Киеве с сыном своим, ребенком Святославом, и кормилец его был Асмуд, а воевода Свенельд – отец Мстиши. Сказали же древляне: „Вот убили мы князя русского; возьмем жену его Ольгу за князя нашего Мала и Святослава возьмем и сделаем ему, что захотим». И послали древляне лучших мужей своих, числом двадцать, в ладье к Ольге, и пристали в ладье под Боричевым. Ведь вода тогда текла возле Киевской горы, а люди сидели не на Подоле, но на горе. Город же Киев был там, где ныне двор Гордяты и Никифора, а княжеский двор был в городе, где ныне двор Воротислава и Чудина, а место для ловли птиц было вне города; был вне города и другой двор, где стоит сейчас двор доместика, позади церкви святой Богородицы; над горою был теремной двор – был там каменный терем. И поведали Ольге, что пришли древляне, и призвала их Ольга к себе, и сказала им: „Гости добрые пришли». И ответили древляне: „Пришли, княгиня». И сказала им Ольга: „Так говорите же, зачем пришли сюда?». Ответили же древляне: „Послала нас Деревская земля с такими словами: „Мужа твоего мы убили, так как муж твой, как волк, расхищал и грабил, а наши князья хорошие, потому что берегут Деревскую землю, – пойди замуж за князя нашего за Мала»«. Было ведь имя ему Мал, князю древлянскому. Сказала же им Ольга: „Любезна мне речь ваша, – мужа моего мне уже не воскресить; но хочу воздать вам завтра честь перед людьми своими; ныне же идите к своей ладье и ложитесь в ладью, величаясь, а утром я пошлю за вами, а вы говорите: „Не едем на конях, ни пеши не пойдем, но понесите нас в ладье», – и вознесут вас в ладье», и отпустила их к ладье. Ольга же приказала выкопать яму великую и глубокую на теремном дворе, вне града, На следующее утро, сидя в тереме, послала Ольга за гостями, и пришли к ним, и сказали: „Зовет вас Ольга для чести великой». Они же ответили: „Не едем ни на конях, ни на возах и пеши не идем, но понесите нас в ладье». И ответили киевляне: „Нам неволя; князь наш убит, а княгиня наша хочет за вашего князя», – и понесли их в ладье. Они же сидели, величаясь, избоченившись и в великих нагрудных бляхах. И принесли их на двор к Ольге, и как несли, так и сбросили их вместе с ладьей в яму. И, склонившись к яме, спросила их Ольга: „Хороша ли вам честь?». Они же ответили: „Горше нам Игоревой смерти». И повелела засыпать их живыми; и засыпали их.

И послала Ольга к древлянам, и сказала им: „Если вправду меня просите, то пришлите лучших мужей, чтобы с великой честью пойти за вашего князя, иначе не пустят меня киевские люди». Услышав об этом, древляне избрали лучших мужей, управлявших Деревскою землею, и прислали за ней. Когда же древляне пришли, Ольга приказала приготовить баню, говоря им так: „Вымывшись, придите ко мне». И натопили баню, и вошли в нее древляне, и стали мыться; и заперли за ними баню, и повелела Ольга зажечь ее от дверей, и тут сгорели все.

И послала к древлянам со словами: „Вот уже иду к вам, приготовьте меды многие в городе, где убили мужа моего, да поплачусь на могиле его и сотворю тризну по своем муже». Они же, услышав об этом, свезли множество меда и заварили его. Ольга же, взяв с собою небольшую дружину, отправилась налегке, пришла к могиле своего мужа и оплакала его. И повелела людям своим насыпать высокий холм могильный, и, когда насыпали, приказала совершать тризну. После того сели древляне пить, и приказала Ольга отрокам своим прислуживать им. И сказали древляне Ольге: „Где дружина наша, которую послали за тобой?». Она же ответила: „Идут за мною с дружиною мужа моего». И когда опьянели древляне, велела отрокам своим пить в их честь, а сама отошла недалеко и приказала дружине рубить древлян, и иссекли их 5000. А Ольга вернулась в Киев и собрала войско на оставшихся.

Начало княжения Святослава, сына Игорева.

В год 6454 (946). Ольга с сыном своим Святославом собрала много храбрых воинов и пошла на Деревскую землю. И вышли древляне против нее. И когда сошлись оба войска для схватки, Святослав бросил копьем в древлян, и копье пролетело между ушей коня и ударило коня по ногам, ибо был Святослав еще ребенок. И сказали Свенельд и Асмуд: „Князь уже начал; последуем, дружина, за князем». И победили древлян. Древляне же побежали и затворились в своих городах. Ольга же устремилась с сыном своим к городу Искоростеню, так как те убили ее мужа, и стала с сыном своим около города, а древляне затворились в городе и стойко оборонялись из города, ибо знали, что, убив князя, не на что им надеяться. И стояла Ольга все лето и не могла взять города, и замыслила так: послала она к городу со словами: „До чего хотите досидеться? Ведь все ваши города уже сдались мне и согласились на дань и уже возделывают свои нивы и земли; а вы, отказываясь платить дань, собираетесь умереть с голода». Древляне же ответили: „Мы бы рады платить дань, но ведь ты хочешь мстить за мужа своего». Сказала же им Ольга, чтоде „я уже мстила за обиду своего мужа, когда приходили вы к Киеву, и во второй раз, а в третий – когда устроила тризну по своем муже. Больше уже не хочу мстить, – хочу только взять с вас небольшую дань и, заключив с вами мир, уйду прочь». Древляне же спросили: „Что хочешь от нас? Мы рады дать тебе мед и меха». Она же сказала: „Нет у вас теперь ни меду, ни мехов, поэтому прошу у вас немного: дайте мне от каждого двора по три голубя да по три воробья. Я ведь не хочу возложить на вас тяжкой дани, как муж мой, поэтомуто и прошу у вас мало. Вы же изнемогли в осаде, оттого и прошу у вас этой малости». Древляне же, обрадовавшись, собрали от двора по три голубя и по три воробья и послали к Ольге с поклоном. Ольга же сказала им: „Вот вы и покорились уже мне и моему дитяти, – идите в город, а я завтра отступлю от него и пойду в свой город». Древляне же с радостью вошли в город и поведали обо всем людям, и обрадовались люди в городе. Ольга же, раздав воинам – кому по голубю, кому по воробью, приказала привязывать каждому голубю и воробью трут, завертывая его в небольшие платочки и прикрепляя ниткой к каждому. И, когда стало смеркаться, приказала Ольга своим воинам пустить голубей и воробьев. Голуби же и воробьи полетели в свои гнезда: голуби в голубятни, а воробьи под стрехи, и так загорелись – где голубятни, где клети, где сараи и сеновалы, и не было двора, где бы не горело, и нельзя было гасить, так как сразу загорелись все дворы. И побежали люди из города, и приказала Ольга воинам своим хватать их. А как взяла город и сожгла его, городских же старейшин забрала в плен, а прочих людей убила, а иных отдала в рабство мужам своим, а остальных оставила платить дань.

И возложила на них тяжкую дань: две части дани шли в Киев, а третья в Вышгород Ольге, ибо был Вышгород городом Ольгиным. И пошла Ольга с сыном своим и с дружиной по Древлянской земле, устанавливая дани и налоги; и сохранились места ее стоянок и места для охоты. И пришла в город свой Киев с сыном своим Святославом, и пробыла здесь год.

В год 6455 (947). Отправилась Ольга к Новгороду и установила по Мсте погосты и дани и по Луге – оброки и дани, и ловища ее сохранились по всей земле, и есть свидетельства о ней, и места ее и погосты, а сани ее стоят в Пскове и поныне, и по Днепру есть места ее для ловли птиц, и по Десне, и сохранилось село ее Ольжичи до сих пор. И так, установив все, возвратилась к сыну своему в Киев, и там пребывала с ним в любви.

В год 6456 (948).

В год 6457 (949).

В год 6458 (950).

В год 6459 (951).

В год 6460 (952).

В год 6461 (953).

В год 6462 (954).

В год 6463 (955). Отправилась Ольга в Греческую землю и пришла к Царьграду. И был тогда царь Константин, сын Льва, и пришла к нему Ольга, и, увидев, что она очень красива лицом и разумна, подивился царь ее разуму, беседуя с нею, и сказал ей: „Достойна ты царствовать с нами в столице нашей». Она же, поразмыслив, ответила царю: „Я язычница; если хочешь крестить меня, то крести меня сам – иначе не крещусь». И крестил ее царь с патриархом. Просветившись же, она радовалась душой и телом; и наставил ее патриарх в вере, и сказал ей: „Благословенна ты в женах русских, так как возлюбила свет и оставила тьму. Благословят тебя сыны русские до последних поколений внуков твоих». И дал ей заповеди о церковном уставе, и о молитве, и о посте, и о милостыне, и о соблюдении чистоты телесной. Она же, склонив голову, стояла, внимая учению, как губка напояемая; и поклонилась патриарху со словами: „Молитвами твоими, владыка, пусть буду сохранена от сетей дьявольских». И было наречено ей в крещении имя Елена, как и древней царице – матери Константина Великого. И благословил ее патриарх, и отпустил. После крещения призвал ее царь и сказал ей: „Хочу взять тебя в жены». Она же ответила: „Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью? А у христиан не разрешается это – ты сам знаешь». И сказал ей царь: „Перехитрила ты меня, Ольга». И дал ей многочисленные дары – золото, и серебро, и паволоки, и сосуды различные; и отпустил ее, назвав своею дочерью. Она же, собравшись домой, пришла к патриарху, и попросила у него благословения дому, и сказала ему: „Люди мои и сын мой язычники, – да сохранит меня Бог от всякого зла». И сказал патриарх: „Чадо верное! В Христа ты крестилась и в Христа облеклась, и Христос сохранит тебя, как сохранил Еноха во времена праотцев, а затем Ноя в ковчеге, Авраама от Авимелеха, Лота от содомлян, Моисея от фараона, Давида от Саула, трех отроков от печи, Даниила от зверей, – так и тебя избавит он от козней дьявола и от сетей его». И благословил ее патриарх, и отправилась она с миром в свою землю, и пришла в Киев. Произошло это, как при Соломоне: пришла царица эфиопская к Соломону, стремясь услышать премудрость Соломона, и увидела великую мудрость и чудеса: так же и эта блаженная Ольга искала настоящей божественной мудрости, но та (царица эфиопская) – человеческой, а эта – Божьей. „Ибо ищущие мудрости найдут». „Премудрость на улицах возглашает, на путях возвышает голос свой, на городских стенах проповедует, в городских воротах громко говорит: доколе невежды будут любить невежество…». Эта же блаженная Ольга с малых лет искала мудростью, что есть самое лучшее в свете этом, и нашла многоценный жемчуг – Христа. Ибо сказал Соломон: „Желание благоверных приятно для души»; и: „Склонишь сердце твое к размышлению»; „Любящих меня я люблю, и ищущие меня найдут меня». Господь сказал: „Приходящего ко мне не изгоню вон».

Эта же Ольга пришла в Киев, и прислал к ней греческий царь послов со словами: „Много даров я дал тебе. Ты ведь говорила мне: когда возвращусь в Русь, много даров пришлю тебе: челядь, воск, и меха, и воинов в помощь». Отвечала Ольга через послов: „Если ты так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе». И отпустила послов с этими словами.

Жила же Ольга вместе с сыном своим Святославом и учила его принять крещение, но он и не думал прислушаться к этому; но если кто собирался креститься, то не запрещал, а только насмехался над тем. „Ибо для неверующих вера христианская юродство есть»; „Ибо не знают, не разумеют те, кто ходят во тьме», и не ведают славы Господней; „Огрубели сердца их, с трудом уши их слышат, а очи видят». Ибо сказал Соломон: „Дела нечестивых далеки от разума»; „Потому что звал вас и не послушались меня, обратился к вам, и не внимали, но отвергли мои советы и обличений моих не приняли»; „Возненавидели премудрость, а страха Божьего не избрали для себя, не захотели принять советов моих, презрели обличения мои». Так и Ольга часто говорила: „Я познала Бога, сын мой, и радуюсь; если и ты познаешь – тоже станешь радоваться». Он же не внимал тому, говоря: „Как мне одному принять иную веру? А дружина моя станет насмехаться». Она же сказала ему: „Если ты крестишься, то и все сделают то же». Он же не послушался матери, продолжая жить по языческим обычаям, не зная, что кто матери не послушает – в беду впадет, как сказано: „Если кто отца или матери не послушает, то смерть примет». Святослав же притом гневался на мать, Соломон же сказал: „Поучающий злых наживет себе беды, обличающего же нечестивого самого оскорбят; ибо обличения для нечестивых, как язвы. Не обличай злых, чтобы не возненавидели тебя». Однако Ольга любила своего сына Святослава и говаривала: „Да будет воля Божья; если захочет Бог помиловать род мой и землю Русскую, то вложит им в сердце то же желание обратиться к Богу, что даровал и мне». И, говоря так, молилась за сына и за людей всякую ночь и день, воспитывая сына до его возмужалости и до его совершеннолетия.

В год 6464 (956).

В год 6465 (957).

В год 6466 (958).

В год 6467 (959).

В год 6468 (960).

В год 6469 (961).

В год 6470 (962).

В год 6471 (963).

В год 6472 (964). Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых, и быстрым был, словно пардус, и много воевал. В походах же не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел; не имел он шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах, – такими же были и все остальные его воины, И посылал в иные земли со словами: „Хочу на вас идти». И пошел на Оку реку и на Волгу, и встретил вятичей, и сказал вятичам: „Кому дань даете?». Они же ответили: „Хазарам – по щелягу с сохи даем».

В год 6473 (965). Пошел Святослав на хазар. Услышав же, хазары вышли навстречу во главе со своим князем Каганом и сошлись биться, и в битве одолел Святослав хазар, и столицу их и Белую Вежу взял. И победил ясов и касогов.

В год 6474 (966). Вятичей победил Святослав и дань на них возложил.

В год 6475 (967). Пошел Святослав на Дунай на болгар. И бились обе стороны, и одолел Святослав болгар, и взял городов их 80 по Дунаю, и сел княжить там в Переяславце, беря дань с греков.

В год 6476 (968). Пришли впервые печенеги на Русскую землю, а Святослав был тогда в Переяславце, и заперлась Ольга со своими внуками – Ярополком, Олегом и Владимиром в городе Киеве. И осадили печенеги город силою великой: было их бесчисленное множество вокруг города, и нельзя было ни выйти из города, ни вести послать, и изнемогали люди от голода и жажды. И собрались люди той стороны Днепра в ладьях, и стояли на том берегу, и нельзя было никому из них пробраться в Киев, ни из города к ним. И стали тужить люди в городе, и сказали: „Нет ли кого, кто бы смог перебраться на ту сторону и сказать им: если не подступите утром к городу, – сдадимся печенегам». И сказал один отрок: „Я проберусь», и ответили ему: „Иди». Он же вышел из города, держа уздечку, и побежал через стоянку печенегов, спрашивая их: „Не видел ли ктонибудь коня?». Ибо знал он попеченежски, и его принимали за своего, И когда приблизился он к реке, то, скинув одежду, бросился в Днепр и поплыл, Увидев это, печенеги кинулись за ним, стреляли в него, но не смогли ему ничего сделать, На том берегу заметили это, подъехали к нему в ладье, взяли его в ладью и привезли его к дружине. И сказал им отрок: „Если не подойдете завтра к городу, то люди сдадутся печенегам». Воевода же их, по имени Претич, сказал: „Пойдем завтра в ладьях и, захватив княгиню и княжичей, умчим на этот берег. Если же не сделаем этого, то погубит нас Святослав». И на следующее утро, близко к рассвету, сели в ладьи и громко затрубили, а люди в городе закричали. Печенеги же решили, что пришел князь, и побежали от города врассыпную. И вышла Ольга с внуками и людьми к ладьям. Печенежский же князь, увидев это, возвратился один к воеводе Претичу и спросил: „Кто это пришел?», А тот ответил ему: „Люди той стороны (Днепра)», Печенежский князь спросил: „А ты не князь ли?». Претич же ответил: „Я муж его, пришел с передовым отрядом, а за мною идет войско с самим князем: бесчисленное их множество». Так сказал он, чтобы их припугнуть. Князь же печенежский сказал Претичу: „Будь мне другом». Тот ответил: „Так и сделаю». И подали они друг другу руки, и дал печенежский князь Претичу коня, саблю и стрелы. Тот же дал ему кольчугу, щит и меч. И отступили печенеги от города, и нельзя было коня напоить: стояли печенеги на Лыбеди. И послали киевляне к Святославу со словами: „Ты, князь, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою покинул, а нас чуть было не взяли печенеги, и мать твою, и детей твоих. Если не придешь и не защитишь нас, то возьмуттаки нас. Неужели не жаль тебе своей отчины, старой матери, детей своих?». Услышав это, Святослав с дружиною быстро сел на коней и вернулся в Киев; приветствовал мать свою и детей и сокрушался о перенесенном от печенегов. И собрал воинов, и прогнал печенегов в степь, и наступил мир.

В год 6477 (969). Сказал Святослав матери своей и боярам своим: „Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае – ибо там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли – золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мед и рабы». Отвечала ему Ольга: „Видишь – я больна; куда хочешь уйти от меня?» – ибо она уже разболелась. И сказала: „Когда похоронишь меня, – отправляйся куда захочешь», Через три дня Ольга умерла, и плакали по ней плачем великим сын ее, и внуки ее, и все люди, и понесли, и похоронили ее на выбранном месте, Ольга же завещала не совершать по ней тризны, так как имела при себе священника – тот и похоронил блаженную Ольгу.

Была она предвозвестницей христианской земле, как денница перед солнцем, как заря перед рассветом. Она ведь сияла, как луна в ночи; так и она светилась среди язычников, как жемчуг в грязи; были тогда люди загрязнены грехами, не омыты святым крещением. Эта же омылась в святой купели, и сбросила с себя греховные одежды первого человека Адама, и облеклась в нового Адама, то есть в Христа. Мы же взываем к ней: „Радуйся, русское познание Бога, начало нашего с ним примирения». Она первая из русских вошла в царство небесное, ее и восхваляют сыны русские – свою начинательницу, ибо и по смерти молится она Богу за Русь. Ведь души праведных не умирают; как сказал Соломон: „Радуется народ похваляемому праведнику»; память праведника бессмертна, так как признается он и Богом и людьми. Здесь же ее все люди прославляют, видя, что она лежит много лет, не тронутая тлением; ибо сказал пророк: „Прославляющих меня прославлю». О таких ведь Давид сказал: „В вечной памяти будет праведник, не убоится дурной молвы; готово сердце его уповать на Господа; утверждено сердце его и не дрогнет». Соломон же сказал: „Праведники живут вовеки; награда им от Господа и попечение о них у Всевышнего. Посему получат они царство красоты и венец доброты от руки Господа, ибо он покроет их десницею и защитит их мышцею». Защитил ведь он и эту блаженную Ольгу от врага и супостата – дьявола.

В год 6478 (970). Святослав посадил Ярополка в Киеве, а Олега у древлян. В то время пришли новгородцы, прося себе князя: „Если не пойдете к нам, то сами добудем себе князя». И сказал им Святослав: „А кто бы пошел к вам?». И отказались Ярополк и Олег. И сказал Добрыня: „Просите Владимира». Владимир же был от Малуши – ключницы Ольгиной. Малуша же была сестра Добрыни; отец же им был Малк Любечанин, и приходился Добрыня дядей Владимиру. И сказали новгородцы Святославу: „Дай нам Владимира», Он же ответил им: „Вот он вам». И взяли к себе новгородцы Владимира, и пошел Владимир с Добрынею, своим дядей, в Новгород, а Святослав в Переяславец.

В год 6479 (971). Пришел Святослав в Переяславец, и затворились болгары в городе. И вышли болгары на битву со Святославом, и была сеча велика, и стали одолевать болгары. И сказал Святослав своим воинам: „Здесь нам и умереть; постоим же мужественно, братья и дружина!». И к вечеру одолел Святослав, и взял город приступом, и послал к грекам со словами: „Хочу идти на вас и взять столицу вашу, как и этот город». И сказали греки: „Невмоготу нам сопротивляться вам, так возьми с нас дань и на всю свою дружину и скажи, сколько вас, и дадим мы по числу дружинников твоих». Так говорили греки, обманывая русских, ибо греки лживы и до наших дней. И сказал им Святослав: „Нас двадцать тысяч», и прибавил десять тысяч: ибо было русских всего десять тысяч. И выставили греки против Святослава сто тысяч, и не дали дани. И пошел Святослав на греков, и вышли те против русских. Когда же русские увидели их – сильно испугались такого великого множества воинов, но сказал Святослав: „Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим – должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвым не ведом позор. Если же побежим – позор нам будет. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о своих сами позаботьтесь». И ответили воины: „Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим». И исполчились русские, и была жестокая сеча, и одолел Святослав, а греки бежали. И пошел Святослав к столице, воюя и разбивая города, что стоят и доныне пусты. И созвал царь бояр своих в палату, и сказал им: „Что нам делать: не можем ведь ему сопротивляться?». И сказали ему бояре: „Пошли к нему дары; испытаем его: любит ли он золото или паволоки?». И послал к нему золото и паволоки с мудрым мужем, наказав ему: „Следи за его видом, и лицом, и мыслями». Он же, взяв дары, пришел к Святославу. И поведали Святославу, что пришли греки с поклоном, И сказал он: „Введите их сюда». Те вошли, и поклонились ему, и положили перед ним золото и паволоки. И сказал Святослав своим отрокам, смотря в сторону: „Спрячьте». Греки же вернулись к царю, и созвал царь бояр. Посланные же сказали: „Пришлиде мы к нему и поднесли дары, а он и не взглянул на них – приказал спрятать». И сказал один: „Испытай его еще раз: пошли ему оружие». Они же послушали его, и послали ему меч и другое оружие, и принесли ему. Он же взял и стал царя хвалить, выражая ему любовь и благодарность. Снова вернулись посланные к царю и поведали ему все, как было. И сказали бояре: „Лют будет муж этот, ибо богатством пренебрегает, а оружие берет. Соглашайся на дань». И послал к нему царь, говоря так: „Не ходи к столице, возьми дань, сколько хочешь», ибо немного не дошел он до Царьграда. И дали ему дань; он же брал и на убитых, говоря: „Возьметде за убитого род его». Взял же и даров много и возвратился в Переяславец со славою великою, Увидев же, что мало у него дружины, сказал себе: „Как бы не убили какойнибудь хитростью и дружину мою, и меня». так как многие погибли в боях. И сказал: „Пойду на Русь, приведу еще дружины».

И отправил послов к царю в Доростол, ибо там находился царь, говоря так: „Хочу иметь с тобою прочный мир и любовь». Царь же, услышав это, обрадовался и послал к нему даров больше прежнего. Святослав же принял дары и стал думать с дружиною своею, говоря так: „Если не заключим мир с царем и узнает царь, что нас мало, то придут и осадят нас в городе. А Русская земля далеко, а печенеги нам враждебны, и кто нам поможет? Заключим же с царем мир: ведь они уже обязались платить нам дань, – того с нас и хватит. Если же перестанут нам платить дань, то снова из Руси, собрав множество воинов, пойдем на Царьград». И была люба речь эта дружине, и послали лучших мужей к царю, и пришли в Доростол, и сказали о том царю. Царь же на следующее утро призвал их к себе и сказал: „Пусть говорят послы русские». Они же начали: „Так говорит князь наш: „Хочу иметь истинную любовь с греческим царем на все будущие времена»«. Царь же обрадовался и повелел писцу записывать все речи Святослава на хартию. И стал посол говорить все речи, и стал писец писать. Говорил же он так:

„Список с договора, заключенного при Святославе, великом князе русском, и при Свенельде, писано при Феофиле Синкеле к Иоанну, называемому Цимисхием, царю греческому, в Доростоле, месяца июля, 14 индикта, в год 6479. Я, Святослав, князь русский, как клялся, так и подтверждаю договором этим клятву мою: хочу вместе со всеми подданными мне русскими, с боярами и прочими иметь мир и истинную любовь со всеми великими царями греческими, с Василием и с Константином, и с боговдохновенными царями, и со всеми людьми вашими до конца мира. И никогда не буду замышлять на страну вашу, и не буду собирать на нее воинов, и не наведу иного народа на страну вашу, ни на ту, что находится под властью греческой, ни на Корсунскую страну и все города тамошние, ни на страну Болгарскую. И если иной кто замыслит против страны вашей, то я ему буду противником и буду воевать с ним. Как уже клялся я греческим царям, а со мною бояре и все русские, да соблюдем мы неизменным договор. Если же не соблюдем мы чеголибо из сказанного раньше, пусть я и те, кто со мною и подо мною, будем прокляты от бога, в которого веруем, – в Перуна и в Волоса, бога скота, и да будем желты, как золото, и своим оружием посечены будем. Не сомневайтесь в правде того, что мы обещали вам ныне, и написали в хартии этой и скрепили своими печатями».

Заключив мир с греками, Святослав в ладьях отправился к порогам. И сказал ему воевода отца его Свенельд: „Обойди, князь, пороги на конях, ибо стоят у порогов печенеги». И не послушал его, и пошел в ладьях. А переяславцы послали к печенегам сказать: „Вот идет мимо вас на Русь Святослав с небольшой дружиной, забрав у греков много богатства и пленных без числа». Услышав об этом, печенеги заступили пороги. И пришел Святослав к порогам, и нельзя было их пройти. И остановился зимовать в Белобережье, и не стало у них еды, и был у них великий голод, так что по полугривне платили за конскую голову, и тут перезимовал Святослав.

В год 6480 (972). Когда наступила весна, отправился Святослав к порогам. И напал на него Куря, князь печенежский, и убили Святослава, и взяли голову его, и сделали чашу из черепа, оковав его, и пили из него. Свенельд же пришел в Киев к Ярополку. А всех лет княжения Святослава было 28.

В год 6481 (973). Начал княжить Ярополк.

В год 6482 (974).

В год 6483 (975). Однажды Свенельдич, именем Лют, вышел из Киева на охоту и гнал зверя в лесу. И увидел его Олег, и спросил своих: „Кто это?». И ответили ему: „Свенельдич». И, напав, убил его Олег, так как и сам охотился там же, И поднялась оттого ненависть между Ярополком и Олегом, и постоянно подговаривал Свенельд Ярополка, стремясь отомстить за сына своего: „Пойди на своего брата и захвати волость его».

В год 6484 (976).

В год 6485 (977). Пошел Ярополк на брата своего Олега в Деревскую землю. И вышел против него Олег, и исполчились обе стороны. И в начавшейся битве победил Ярополк Олега. Олег же со своими воинами побежал в город, называемый Овруч, а через ров к городским воротам был перекинут мост, и люди, теснясь на нем, сталкивали друг друга вниз. И столкнули Олега с моста в ров. Много людей падало, и кони давили людей, Ярополк, войдя в город Олегов, захватил власть и послал искать своего брата, и искали его, но не нашли. И сказал один древлянин: „Видел я, как вчера спихнули его с моста». И послал Ярополк найти брата, и вытаскивали трупы изо рва с утра и до полдня, и нашли Олега под трупами; вынесли его и положили на ковре. И пришел Ярополк, плакал над ним и сказал Свенельду: „Смотри, этого ты и хотел!». И похоронили Олега в поле у города Овруча, и есть могила его у Овруча и до сего времени. И наследовал власть его Ярополк. У Ярополка же была жена гречанка, а перед тем была она монахиней, в свое время привел ее отец его Святослав и выдал ее за Ярополка, красоты ради лица ее. Когда Владимир в Новгороде услышал, что Ярополк убил Олега, то испугался и бежал за море. А Ярополк посадил своих посадников в Новгороде и владел один Русскою землею.

В год 6486 (978).

В год 6487 (979).

В год 6488 (980). Владимир вернулся в Новгород с варягами и сказал посадникам Ярополка: „Идите к брату моему и скажите ему: „Владимир идет на тебя, готовься с ним биться»«. И сел в Новгороде.

И послал к Рогволоду в Полоцк сказать: „Хочу дочь твою взять себе в жены». Тот же спросил у дочери своей: „Хочешь ли за Владимира?». Она ответила: „Не хочу разуть сына рабыни, но хочу за Ярополка». Этот Рогволод пришел изза моря и держал власть свою в Полоцке, а Туры держал власть в Турове, по нему и прозвались туровцы. И пришли отроки Владимира и поведали ему всю речь Рогнеды – дочери полоцкого князя Рогволода. Владимир же собрал много воинов – варягов, словен, чуди и кривичей – и пошел на Рогволода. А в это время собирались уже вести Рогнеду за Ярополка. И напал Владимир на Полоцк, и убил Рогволода и двух его сыновей, а дочь его взял в жены.

И пошел на Ярополка. И пришел Владимир к Киеву с большим войском, а Ярополк не смог выйти ему навстречу и затворился в Киеве со своими людьми и с Блудом, и стоял Владимир, окопавшись, на Дорогожиче – между Дорогожичем и Капичем, и существует ров тот и поныне. Владимир же послал к Блуду – воеводе Ярополка, – с хитростью говоря: „Будь мне другом!

Если убью брата моего, то буду почитать тебя как отца, и честь большую получишь от меня; не я ведь начал убивать братьев, но он. Я же, убоявшись этого, выступил против него». И сказал Блуд послам Владимировым: „Буду с тобой в любви и дружбе». О злое коварство человеческое! Как говорит Давид: „Человек, который ел хлеб мой, возвел на меня клевету». Этот же обманом задумал измену своему князю. И еще: „Языком своим льстили. Осуди их, Боже, да откажутся они от замыслов своих; по множеству нечестия их отвергни их, ибо прогневали они тебя, Господи». И еще сказал тот же Давид: „Муж скорый на кровопролитие и коварный не проживет и половины дней своих». Зол совет тех, кто толкает на кровопролитие; безумцы те, кто, приняв от князя или господина своего почести или дары, замышляют погубить жизнь своего князя; хуже они бесов, Так вот и Блуд предал князя своего, приняв от него многую честь: потому и виновен он в крови той. Затворился Блуд (в городе) вместе с Ярополком, а сам, обманывая его, часто посылал к Владимиру с призывами идти приступом на город, замышляя в это время убить Ярополка, но изза горожан нельзя было убить его. Не смог Блуд никак погубить его и придумал хитрость, подговаривая Ярополка не выходить из города на битву. Сказал Блуд Ярополку: „Киевляне посылают к Владимиру, говоря ему: „Приступай к городу, предадимде тебе Ярополка». Беги же из города». И послушался его Ярополк, выбежал из Киева и затворился в городе Родне в устье реки Роси, а Владимир вошел в Киев и осадил Ярополка в Родне, И был там жестокий голод, так что осталась поговорка и до наших дней: „Беда как в Родне». И сказал Блуд Ярополку: „Видишь, сколько воинов у брата твоего? Нам их не победить. Заключай мир с братом своим», – так говорил он, обманывая его. И сказал Ярополк: „Пусть так!», И послал Блуд к Владимиру со словами: „Сбыласьде мысль твоя, и, как приведу к тебе Ярополка, будь готов убить его». Владимир же, услышав это, вошел в отчий двор теремной, о котором мы уже упоминали, и сел там с воинами и с дружиною своею. И сказал Блуд Ярополку: „Пойди к брату своему и скажи ему: „Что ты мне ни дашь, то я и приму»«. Ярополк пошел, а Варяжко сказал ему: „Не ходи, князь, убьют тебя; беги к печенегам и приведешь воинов», и не послушал его Ярополк. И пришел Ярополк ко Владимиру; когда же входил в двери, два варяга подняли его мечами под пазуxи. Блуд же затворил двери и не дал войти за ним своим. И так убит был Ярополк. Варяжко же, увидев, что Ярополк убит, бежал со двора того теремного к печенегам и долго воевал с печенегами против Владимира, с трудом привлек его Владимир на свою сторону, дав ему клятвенное обещание, Владимир же стал жить с женою своего брата – гречанкой, и была она беременна, и родился от нее Святополк. От греховного же корня зол плод бывает: вопервых, была его мать монахиней, а вовторых, Владимир жил с ней не в браке, а как прелюбодей. Потомуто и не любил Святополка отец его, что был он от двух отцов: от Ярополка и от Владимира.

После всего этого сказали варяги Владимиру: „Это наш город, мы его захватили, – хотим взять выкуп с горожан по две гривны с человека». И сказал им Владимир: „Подождите с месяц, пока соберут вам куны». И ждали они месяц, и не дал им Владимир выкупа, и сказали варяги: „Обманул нас, так отпусти в Греческую землю». Он же ответил им: „Идите». И выбрал из них мужей добрых, умных и храбрых и роздал им города; остальные же отправились в Царьград к грекам. Владимир же еще прежде них отправил послов к царю с такими словами: „Вот идут к тебе варяги, не вздумай держать их в столице, иначе наделают тебе такого же зла, как и здесь, но рассели их по разным местам, а сюда не пускай ни одного».

И стал Владимир княжить в Киеве один, и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Дажьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили своих сыновей и дочерей, и приносили жертвы бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими. И осквернилась кровью земля Русская и холм тот. Но преблагой Бог не захотел гибели грешников, и на том холме стоит ныне церковь святого Василия, как расскажем об этом после. Теперь же возвратимся к прежнему.

Владимир посадил Добрыню, своего дядю, в Новгороде. И, придя в Новгород, Добрыня поставил кумира над рекою Волховом, и приносили ему жертвы новгородцы как богу.

Был же Владимир побежден похотью, и были у него жены: Рогнеда, которую поселил на Лыбеди, где ныне находится сельцо Предславино, от нее имел он четырех сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода, и двух дочерей; от гречанки имел он Святополка, от чехини – Вышеслава, а еще от одной жены – Святослава и Мстислава, а от болгарыни – Бориса и Глеба, а наложниц было у него 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 на Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое. И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растляя девиц. Был он такой же женолюбец, как и Соломон, ибо говорят, что у Соломона было 700 жен и 300 наложниц. Мудр он был, а в конце концов погиб, Этот же был невежда, а под конец обрел себе вечное спасение. „Велик Господь, и велика крепость его, и разуму его нет конца!». Женское прельщение – зло; вот как, покаявшись, сказал Соломон о женах: „Не внимай злой жене; ибо мед каплет с уст ее, жены прелюбодейцы; на мгновение только наслаждает гортань твою, после же горчее желчи станет… Сближающиеся с ней пойдут после смерти в ад. По пути жизни не идет она, распутная жизнь ее неблагоразумна». Вот что сказал Соломон о прелюбодейках; а о хороших женах сказал он так: „Дороже она многоценного камени. Радуется на нее муж ее. Ведь делает она жизнь его счастливой. Достав шерсть и лен, создает все потребное руками своими. Она, как купеческий корабль, занимающийся торговлей, издалека собирает себе богатство, и встает еще ночью, и раздает пищу в доме своем и дело рабыням своим. Увидев поле – покупает: от плодов рук своих насадит пашню. Крепко подпоясав стан свой, укрепит руки свои на дело. И вкусила она, что благо – трудиться, и не угасает светильник ее всю ночь. Руки свои простирает к полезному, локти свои устремляет к веретену. Руки свои протягивает бедному, плод подает нищему. Не заботится муж ее о доме своем, потому что, где бы он ни был, – все домашние ее одеты будут. Двойные одежды сделает мужу своему, а червленые и багряные одеяния – для самой себя. Муж ее заметен всем у ворот, когда сядет на совете со старейшинами и жителями земли. Покрывала сделает она и отдаст в продажу. Уста же свои открывает с мудростью, с достоинством говорит языком своим. В силу и в красоту облеклась она. Милости ее превозносят дети ее и ублажают ее; муж хвалит ее. Благословенна разумная жена, ибо похвалит она страх Божий. Дайте ей от плода уст ее, и да прославят мужа ее у ворот».

В год 6489 (981). Пошел Владимир на поляков и захватил города их, Перемышль, Червен и другие города, которые и доныне под Русью. В том же году победил Владимир и вятичей и возложил на них дань – с каждого плуга, как и отец его брал.

В год 6490 (982). Поднялись вятичи войною, и пошел на них Владимир, и победил их вторично.

В год 6491 (983). Пошел Владимир против ятвягов, и победил ятвягов, и завоевал их землю. И пошел к Киеву, принося жертвы кумирам с людьми своими. И сказали старцы и бояре: „Бросим жребий на отрока и девицу, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам». Был тогда варяг один, а двор его стоял там, где сейчас церковь святой Богородицы, которую построил Владимир. Пришел тот варяг из Греческой земли и исповедовал христианскую веру. И был у него сын, прекрасный лицом и душою, на негото и пал жребий, по зависти дьявола. Ибо не терпел его дьявол, имеющий власть над всеми, а этот был ему как терние в сердце, и пытался сгубить его окаянный и натравил людей. И посланные к нему, придя, сказали: „На сынаде твоего пал жребий, избрали его себе боги, так принесем же жертву богам». И сказал варяг: „Не боги это, а дерево: нынче есть, а завтра сгниет; не едят они, не пьют, не говорят, но сделаны руками из дерева. Бог же один, ему служат греки и поклоняются; сотворил он небо, и землю, и звезды, и луну, и солнце, и человека и предназначил его жить на земле. А эти боги что сделали? Сами они сделаны. Не дам сына своего бесам». Посланные ушли и поведали обо всем людям. Те же, взяв оружие, пошли на него и разнесли его двор. Варяг же стоял на сенях с сыном своим. Сказали ему: „Дай сына своего, да принесем его богам». Он же ответил: „Если боги они, то пусть пошлют одного из богов и возьмут моего сына. А выто зачем совершаете им требы?». И кликнули, и подсекли под ними сени, и так их убили. И не ведает никто, где их положили. Ведь были тогда люди невежды и нехристи. Дьявол же радовался тому, не зная, что близка уже его погибель. Так пытался он погубить весь род христианский, но прогнан был честным крестом из иных стран. „Здесь же, – думал окаянный, – обрету себе жилище, ибо здесь не учили апостолы, ибо здесь пророки не предрекали?», не зная, что пророк сказал: „И назову людей не моих моими людьми»; об апостолах же сказано: „По всей земле разошлись речи их, и до конца вселенной – слова их». Если и не были здесь апостолы сами, однако учение их, как трубные звуки, раздается в церквах по всей вселенной: их учением побеждаем врага – дьявола, попирая его под ноги, как попрали и эти два отца наших, приняв венец небесный наравне со святыми мучениками и праведниками.

В год 6492 (984). Пошел Владимир на радимичей. Был у него воевода Волчий Хвост; и послал Владимир Волчьего Хвоста вперед себя, и встретил тот радимичей на реке Пищане, и победил радимичей Волчий Хвост. Оттого и дразнят русские радимичей, говоря: „Пищанцы от волчьего хвоста бегают». Были же радимичи от рода ляхов, пришли и поселились тут и платят дань Руси, повоз везут и доныне.

В год 6493 (985). Пошел Владимир на болгар в ладьях с дядею своим Добрынею, а торков привел берегом на конях; и победил болгар. Сказал Добрыня Владимиру: „Осмотрел пленных колодников: все они в сапогах. Этим дани нам не давать – пойдем, поищем себе лапотников». И заключил Владимир мир с болгарами, и клятву дали друг другу, и сказали болгары: „Тогда не будет между нами мира, когда камень станет плавать, а хмель – тонуть». И вернулся Владимир в Киев.

В год 6494 (986). Пришли болгары магометанской веры, говоря: „Ты, князь, мудр и смыслен, а закона не знаешь, уверуй в закон наш и поклонись Магомету». И спросил Владимир: „Какова же вера ваша?». Они же ответили: „Веруем Богу, и учит нас Магомет так: совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти, говорит, можно творить блуд с женами. Даст Магомет каждому по семидесяти красивых жен, и изберет одну из них красивейшую, и возложит на нее красоту всех; та и будет ему женой. Здесь же, говорит, следует предаваться всякому блуду. Если кто беден на этом свете, то и на том», и другую всякую ложь говорили, о которой и писать стыдно. Владимир же слушал их, так как и сам любил жен и всякий блуд; потому и слушал их всласть. Но вот что было ему нелюбо: обрезание и воздержание от свиного мяса, а о питье, напротив, сказал он: „Руси есть веселие пить: не можем без того быть». Потом пришли иноземцы из Рима и сказали: „Пришли мы, посланные папой», и обратились к Владимиру: „Так говорит тебе папа: „Земля твоя такая же, как и наша, а вера ваша не похожа на веру нашу, так как наша вера – свет; кланяемся мы Богу, сотворившему небо и землю, звезды и месяц и все, что дышит, а ваши боги – просто дерево». Владимир же спросил их: „В чем заповедь ваша?». И ответили они: „Пост по силе: „если кто пьет или ест, то все это во славу Божию», – как сказал учитель наш Павел». Сказал же Владимир немцам: „Идите, откуда пришли, ибо отцы наши не приняли этого». Услышав об этом, пришли хазарские евреи и сказали: „Слышали мы, что приходили болгары и христиане, уча тебя каждый своей вере. Христиане же веруют в того, кого мы распяли, а мы веруем в единого Бога Авраамова, Исаакова и Иаковля». И спросил Владимир: „Что у вас за закон?». Они же ответили: „Обрезаться, не есть свинины и заячины, соблюдать субботу». Он же спросил: „А где земля ваша?». Они же сказали: „В Иерусалиме». А он спросил: „Точно ли она там?». И ответили: „Разгневался Бог на отцов наших и рассеял нас по различным странам за грехи наши, а землю нашу отдал христианам». Сказал на это Владимир: „Как же вы иных учите, а сами отвергнуты Богом и рассеяны? Если бы Бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите?».

Затем прислали греки к Владимиру философа, так сказавшего: „Слышали мы, что приходили болгары и учили тебя принять свою веру; вера же их оскверняет небо и землю, и прокляты они сверх всех людей, уподобились жителям Содома и Гоморры, на которых напустил Господь горящий камень и затопил их, и потонули, так вот и этих ожидает день погибели их, когда придет Бог судить народы и погубит всех, творящих беззакония и скверное делающих. Ибо, подмывшись, вливают эту воду в рот, мажут ею по бороде и поминают Магомета. Так же и жены их творят ту же скверну, и еще даже бoльшую…». Услышав об этом, Владимир плюнул на землю и сказал: „Нечисто это дело». Сказал же философ: „Слышали мы и то, что приходили к вам из Рима научить вас вере своей. Вера же их немного от нашей отличается: служат на опресноках, то есть на облатках, о которых Бог не заповедал, повелев служить на хлебе, и поучал апостолов, взяв хлеб: „Сие есть тело мое, ломимое за вас…». Так же и чашу взял и сказал: „Сия есть кровь моя нового завета». Те же, которые не творят этого, неправильно веруют». Сказал же Владимир: „Пришли ко мне евреи и сказали, что немцы и греки веруют в того, кого они распяли». Философ ответил: „Воистину веруем в того; их же пророки предсказывали, что родится Бог, а другие – что распят будет и погребен, но в третий день воскреснет и взойдет на небеса. Они же одних пророков избивали, а других истязали. Когда же сбылись пророчества их, когда сошел он на землю, был он распят и, воскреснув, взошел на небеса, от них же ожидал Бог покаяния 46 лет, но не покаялись, и тогда послал на них римлян; и разбили их города, а самих рассеяли по иным землям, где и пребывают в рабстве». Владимир спросил: „Зачем же сошел Бог на землю и принял такое страдание?». Ответил же философ: „Если хочешь послушать, то скажу тебе по порядку с самого начала, зачем Бог сошел на землю». Владимир же сказал: „Рад послушать». И начал философ говорить так:

„В начале, в первый день, сотворил Бог небо и землю. Во второй день сотворил твердь посреди воды. В тот же день разделились воды – половина их взошла на твердь, а половина сошла под твердь, В третий день сотворил он море, реки, источники и семена. В четвертый день

– солнце, луну, звезды, и украсил Бог небо. Увидел все это первый из ангелов – старейшина чина ангельского, и подумал: „Сойду на землю, и овладею ею, и буду подобен Богу, и поставлю престол свой на облаках северных». И тотчас же был свергнут с небес, и вслед за ним пали те, кто находился под его началом – десятый ангельский чин. Было имя врагу – Сатанаил, а на его место Бог поставил старейшину Михаила. Сатана же, обманувшись в замысле своем и лишившись первоначальной славы своей, назвался противником Богу. Затем, в пятый день, сотворил Бог китов, рыб, гадов и птиц пернатых. В шестой день сотворил Бог зверей, скотов, гадов земных; создал и человека. В седьмой же день, то есть в субботу, почил Бог от дел своих. И насадил Бог рай на востоке в Эдеме, и ввел в него человека, которого создал, и заповедал ему есть плоды каждого дерева, а плодов одного дерева – познания добра и зла – не есть. И был Адам в раю, видел Бога и славил его, когда ангелы славили, И навел Бог сон на Адама, и уснул Адам, и взял Бог одно ребро у Адама, и сотворил ему жену, и ввел ее в рай к Адаму, и сказал Адам: „Вот кость от кости моей и плоть от плоти моей; она будет называться женою». И нарек Адам имена скотам и птицам, зверям и гадам и дал имена даже самим ангелам. И подчинил Бог Адаму зверей и скот, и обладал он всеми, и все его слушали. Дьявол же, увидев, как почтил Бог человека, стал ему завидовать, преобразился в змия, пришел к Еве и сказал ей: „Почему не едите от дерева, растущего посредине рая?». И сказала жена змию: „Сказал Бог: „Не ешьте, если же съедите, то смертью умрете»«. И сказал жене змий: „Смертию не умрете; ибо знает Бог, что в день тот, в который съедите от дерева этого, откроются очи ваши и будете как Бог, познав добро и зло». И увидела жена, что дерево съедобное, и, взяв, съела плод, и дала мужу своему, и ели оба, и открылись очи обоих, и поняли они, что наги, и сшили себе препоясание из листвы смоковницы. И сказал Бог: „Проклята земля за твои дела, в печали будешь насыщаться все дни твоей жизни». И сказал Господь Бог: „Когда прострете руки и возьмете от дерева жизни

– будете жить вечно». И изгнал Господь Бог Адама из рая. И поселился он против рая, плачась и возделывая землю, и порадовался сатана о проклятии земли. Это первое наше падение и горькая расплата, отпадение от ангельского жития. Родил Адам Каина и Авеля, Каин был пахарь, а Авель пастух. И понес Каин в жертву Богу плоды земные, и не принял Бог даров его. Авель же принес первенца ягненка, и принял Бог дары Авеля. Сатана же вошел в Каина и стал подстрекать его убить Авеля. И сказал Каин Авелю: „Пойдем в поле». И послушал его Авель, и, когда вышли, восстал Каин на Авеля и хотел убить его, но не знал, как это сделать. И сказал ему сатана: „Возьми камень и ударь его». Он взял камень и убил Авеля. И сказал Бог Каину: „Где брат твой?». Он же ответил: „Разве я сторож брату моему?». И сказал Бог: „Кровь брата твоего вопиет ко мне, будешь стонать и трястись до конца жизни своей». Адам и Ева плакали, а дьявол радовался, говоря: „Кого Бог почтил, того я заставил отпасть от Бога и вот ныне горе на него навлек». И плакались по Авеле 30 лет, и не истлело тело его, и не умели его похоронить. И повелением Божьим прилетели два птенца, один из них умер, другой же ископал яму и положил в нее умершего и похоронил его. Увидев это, Адам и Ева выкопали яму, положили в нее Авеля и похоронили с плачем. Когда Адаму было 230 лет, родил он Сифа и двух дочерей, и взял одну Каин, а другую Сиф, и оттого пошли плодиться люди и множиться на земле. И не познали сотворившего их, исполнились блуда, и всякой нечистоты, и убийства, и зависти, и жили люди, как скоты. Только Ной один был праведен в роде людском. И родил он трех сыновей: Сима, Хама и Иафета. И сказал Бог: „Не будет дух мой пребывать среди людей»; и еще: „Истреблю то, что сотворил, от человека и до скота». И сказал Господь Бог Ною: „Построй ковчег в длину 300 локтей, в ширину 80, а в вышину 30»; египтяне же называют локтем сажень. 100 лет делал Ной свой ковчег, и когда поведал Ной людям, что будет потоп, посмеялись над ним. Когда же сделал ковчег, сказал Ною Господь: „Войди в него ты, и твоя жена, и сыновья твои, и снохи твои, и введи к себе по паре от всех зверей, и от всех птиц, и от всех гадов». И ввел Ной, кого приказал ему Бог. Навел Бог потоп на землю, потонуло все живое, а ковчег плавал на воде. Когда же спала вода, вышел Ной, его сыновья и жена его. От них и населилась земля. И было людей много, и говорили они на одном языке, и сказали они друг другу: „Построим столп до неба». Начали строить, и был старейшина их Неврод; и сказал Бог: „Вот умножились люди и замыслы их суетные». И сошел Бог, и разделил речь их на 72 языка. Только язык Адама не был отнят у Евера; этот один из всех остался непричастен к их безумному делу и сказал так: „Если бы Бог приказал людям создать столп до неба, то повелел бы сам Бог словом своим, – так же как сотворил небо, землю, море, все видимое и невидимое». Вот почему не переменился его язык; от него пошли евреи. Итак, разделились люди на 71 язык и разошлись по всем странам, и каждый народ принял свой нрав. По научению дьявола приносили они жертвы рощам, колодцам и рекам и не познали Бога. От Адама же и до потопа прошло 2242 года, а от потопа до разделения народов 529 лет. Затем дьявол ввел людей в еще большее заблуждение, и стали они создавать кумиров: одних – деревянных, других – медных, третьих – мраморных, а некоторых – золотых и серебряных. И кланялись им, и приводили к ним своих сыновей и дочерей, и закалывали их перед ними, и была осквернена вся земля. Первым же стал делать кумиры Серух, создавал он их в честь умерших людей: некоторым бывшим царям, или храбрым людям и волхвам, и женам прелюбодейкам. Серух же родил Фарру, Фарра же родил трех сыновей: Авраама, Нахора и Аарона. Фарра же делал кумиры, научившись этому у своего отца. Авраам же, начав понимать истину, посмотрел на небо, и увидел звезды и небо, и сказал: „Воистину тот Бог, который создал небо и землю, а отец мой обманывает людей». И сказал Авраам: „Испытаю богов отца своего», и обратился к отцу: „Отец! Зачем обманываешь людей, делая деревянных кумиров? Тот Бог, кто сотворил небо и землю». Авраам, взяв огонь, зажег идолов в храме. Аарон же, брат Авраама, увидев это и чтя идолов, захотел вынести их, но и сам тут же сгорел и умер раньше отца. Перед этим же не умирал сын прежде отца, но отец прежде сына; и с тех пор стали умирать сыновья прежде отцов. Бог же возлюбил Авраама и сказал ему: „Изыди из дома отца твоего и пойди в землю, которую покажу тебе, и сотворю от тебя великий народ, и благословят тебя поколения людские». И сделал Авраам так, как заповедал ему Бог. И взял Авраам племянника своего Лота; этот Лот был ему и шурин, и племянник, так как Авраам взял за себя дочь брата Аарона – Сару. И пришел Авраам в землю Хананейскую к высокому дубу, и сказал Бог Аврааму: „Потомству твоему дам землю эту». И поклонился Авраам Богу.

Аврааму же было 75 лет, когда вышел он из Xаррана. Сара же была неплодной, болела бесчадием. И сказала Сара Аврааму: „Войди к рабе моей». И взяла Сара Агарь, и отдала ее мужу своему, и вошел Авраам к Агари, Агарь же зачала и родила сына, и назвал его Авраам Измаилом; Аврааму же было 86 лет, когда родился Измаил. Затем зачала Сара, и родила сына, и нарекла имя ему Исаак. И приказал Бог Аврааму совершить обрезание отрока, и обрезали его на восьмой день. Возлюбил Бог Авраама и племя его, и назвал его своим народом, а назвав своим народом, отделил его от других. И возмужал Исаак, а Авраам жил 175 лет, и умер, и был погребен. Когда же Исааку было 60 лет, родил он двух сыновей: Исава и Иакова. Исав же был лжив, а Иаков – праведен. Этот Иаков работал у своего дяди семь лет, добиваясь его младшей дочери, и не дал ее ему Лаван – дядя его, сказав так: „Возьми старшую». И дал ему Лию, старшую, а ради другой сказал ему: „Работай еще семь лет». Он же работал еще семь лет ради Рахили. И так взял себе двух сестер и родил от них восемь сыновей: Рувима, Симеона, Левгию, Иуду, Исахара, Заулона, Иосифа и Вениамина, и от двух рабынь: Дана, Нефталима, Гада и Асира. И от них пошли евреи, Иаков же, когда ему было 130 лет, отправился в Египет, вместе со всем родом своим, числом 65 душ. Прожил он в Египте 17 лет и умер, а потомство его находилось в рабстве 400 лет. По прошествии же этих лет усилились евреи и умножились, а египтяне притесняли их как рабов. В эти времена родился у евреев Моисей, и сказали волхвы египетскому царю: „Родился ребенок у евреев, который погубит Египет». И тотчас же повелел царь всех рождающихся еврейских детей бросать в реку. Мать же Моисея, испугавшись этого истребления, взяла младенца, положила его в корзину и, отнеся, поставила ее подле реки. В это время пришла дочь фараона Фермуфи купаться и увидела плачущего ребенка, взяла его, пощадила, и дала имя ему Моисей, и вскормила. Был же тот мальчик красив, и, когда исполнилось ему четыре года, привела его дочь фараона к своему отцу. Фараон же, увидев Моисея, полюбил мальчика. Моисей же, хватаясь както за шею царя, уронил с царской головы венец и наступил на него. Волхв же, увидев это, сказал царю: „О царь! Погуби отрока этого, если же не погубишь, то погубит он сам весь Египет». Царь же не только его не послушал, но, больше того, приказал не губить еврейских детей. Моисей возмужал и стал великим мужем в доме фараона. Когда же стал в Египте иной царь, бояре начали завидовать Моисею. Моисей же, убив египтянина, обидевшего еврея, бежал из Египта и пришел в землю Мадиамскую, и, когда шел через пустыню, узнал он от ангела Гавриила о бытии всего мира, о первом человеке и о том, что было после него и после потопа, и о смешении языков, и кто сколько лет жил, и о движении звезд, и о числе их, и о мере земли, и всякую премудрость, Затем явился Моисею Бог огнем в терновнике и сказал ему: „Видел я бедствия людей моих в Египте и сошел, чтобы освободить их изпод власти египетской, вывести их из этой земли. Иди же к фараону, царю египетскому, и скажи ему: „Выпусти Израиля, чтобы три дня совершали они требу Богу». Если же не послушает тебя царь египетский, то побью его всеми чудесами моими». Когда пришел Моисей, не послушал его фараон, и напустил Бог на него 10 казней: вопервых, окровавленные реки; вовторых, жабы; втретьих, мошки; вчетвертых, песьи мухи; впятых, мор скота; вшестых, нарывы; вседьмых, град; ввосьмых, саранча; вдевятых, трехсуточная тьма; вдесятых, мор на людей. Потому напустил Бог на них десять казней, что 10 месяцев топили они детей еврейских. Когда же начался мор в Египте, сказал фараон Моисею и брату его Аарону: „Поскорей уходите!». Моисей же, собрав евреев, пошел из Египта. И вел их Господь через пустыни к Красному морю, и шел впереди них огненный столп ночью, а днем – облачный. Услышал же фараон, что бегут люди, и погнался за ними, и прижал их к морю. Когда же увидели это евреи, возопили к Моисею: „Зачем повел нас на смерть?». И воззвал Моисей к Богу, и сказал Господь: „Что взываешь ко мне? Ударь жезлом по морю». И поступил Моисей так, и расступилась вода надвое, и вошли дети Израиля в море. Увидев это, фараон погнался за ними, сыновья же Израиля перешли море по суху. И когда вышли на берег, сомкнулось море над фараоном и воинами его. И возлюбил Бог Израиля, и шли они от моря три дня по пустыне, и пришли в Мерру. Была здесь вода горька, и возроптали люди на Бога, и показал им Господь дерево, и положил его Моисей в воду, и усладилась вода. Затем снова возроптали люди на Моисея и на Аарона: „Лучше нам было в Египте, где ели мы мясо, лук и хлеб досыта». И сказал Господь Моисею: „Слышал ропот сынов Израилевых», и дал им есть манну. Затем дал им закон на горе Синайской. Когда Моисей взошел на гору к Богу, люди отлили голову тельца и поклонились ей, как богу. И иссек Моисей три тысячи этих людей. А затем снова возроптали люди на Моисея и Аарона, так как не было воды. И сказал Господь Моисею: „Ударь жезлом в камень». И ответил Моисей: „А что если не испустит он воду?». И разгневался Господь на Моисея, что не возвеличил Господа, и не вошел он в землю обетованную изза ропота людей, но возвел его на гору Вамскую и показал землю обетованную. И умер Моисей здесь на горе. И принял власть Иисус Навин. Этот вошел в землю обетованную, избил хананейское племя и вселил на место их сынов Израилевыx. Когда же умер Иисус, стал на его место судья Иуда; а иных судей было 14. При них забыли евреи Бога, выведшего их из Египта, и стали служить бесам. И разгневался Бог, и предал их иноплеменникам на расхищение. Когда же начинали они каяться, – миловал их Бог; а когда избавлял их, – снова уклонялись на служение бесам. Затем был судья Илья жрец, а затем пророк Самуил. И сказали люди Самуилу: „Поставь нам царя». И разгневался Господь на Израиля, и поставил им царя Саула. Однако Саул не захотел подчиниться закону Господню, и избрал Господь Давида, и поставил его царем Израилю, и угодил Давид Богу. Давиду этому обещал Бог, что родится Бог от племени его. Он первый стал пророчествовать о воплощении Божьем, говоря: „Из чрева прежде утренней звезды родил тебя». Так он пророчествовал 40 лет и умер. А вслед за ним пророчествовал сын его Соломон, который создал храм Богу и назвал его Святая Святых. И был он мудр, но под конец согрешил; царствовал 40 лет и умер. После Соломона царствовал сын его Ровоам. При нем разделилось еврейское царство надвое: в Иерусалиме одно, а в Самарии другое. В Самарии же царствовал Иеровоам. холоп Соломона; сотворил он два золотых тельца и поставил – одного в Вефиле на холме, а другого в Дане, сказав: „Вот боги твои, Израиль». И поклонялись люди, а Бога забыли. Так и в Иерусалиме стали забывать Бога и поклоняться Ваалу, то есть богу войны, иначе говоря – Арею; и забыли Бога отцов своих. И стал Бог посылать к ним пророков. Пророки же начали обличать их в беззаконии и служении кумирам. Они же, обличаемые, стали избивать пророков. Бог разгневался на Израиля и сказал: „Отвергну от себя, призову иных людей, которые будут послушны мне. Если и согрешат, не помяну беззакония их». И стал посылать пророков, говоря им: „Пророчествуйте об отвержении евреев и о призвании новых народов».

Первым стал пророчествовать Осия: „Положу конец царству дома Израилева… Сокрушу лук Израилев… Уже не буду более миловать дом Израилев, но, отметая, отвергнусь их», – говорит Господь. „И будут скитальцами между народами». Иеремия же сказал: „Хотя бы восстали Самуил и Моисей… не помилую их». И еще сказал тот же Иеремия: „Так говорит Господь: „Вот я поклялся именем моим великим, что не будет имя мое произносимо устами евреев»«. Иезекииль же сказал: „Так говорит Господь Адонаи: „Рассею вас, и весь остаток ваш развею по всем ветрам… За то, что осквернили святилище мое всеми мерзостями вашими; я же отрину тебя… и не помилую тебя»«. Малахия же сказал: „Так говорит Господь: „Уже нет моего благоволения к вам… Ибо от востока и до запада прославится имя мое между народами, и на всяком месте возносят фимиам имени моему и жертву чистую, так как велико имя мое между народами. За то и отдам вас на поношение и на рассеяние среди всех народов»«. Исайя же великий сказал: „Так говорит Господь: „Простру руку свою на тебя, сгною и рассею тебя, и вновь не соберу тебя»«. И еще сказал тот же пророк: „Возненавидел я праздники и начала месяцев ваших, и суббот ваших не принимаю». Амос же пророк сказал: „Слушайте слово Господне: „Я подниму плач о вас, пал дом Израилев и не встанет более»«. Малахия же сказал: „Так говорит Господь: „Пошлю на вас проклятие и прокляну ваше благословение… разрушу его и не будет с вами»«. И много пророчествовали пророки об отвержении их.

Тем же пророкам повелел Бог пророчествовать о призвании на их место иных народов. И стал взывать Исайя, так говоря: „От меня произойдет закон и суд мой – свет для народов. Скоро приблизится правда моя и восходит… и на мышцу мою надеются народ». Иеремия же сказал: „Так говорит Господь: „Заключу с домом Иудиным новый завет… Давая им законы в разумение их, и на сердцах их напишу их, и буду им Богом, а они будут моим народом»«. Исайя же сказал: „Прежнее миновало, а новое возвещу, – прежде возвещания, оно было явлено вам. Пойте Богу новую песнь». „Рабам моим дастся новое имя, которое будет благословляться по всей земле». „Дом мой назовется домом молитвы всех народов». Тот же пророк Исайя говорит: „Обнажит Господь святую мышцу свою перед глазами всех народов, – и все концы земли увидят спасение от Бога нашего». Давид же говорит: „Хвалите Господа все народы, прославляйте его все люди».

Так возлюбил Бог новых людей и открыл им, что сойдет к ним сам, явится человеком во плоти и искупит страданием грех Адама. И стали пророчествовать о воплощении Бога, раньше других Давид: „Сказал Господь Господу моему: „Сядь одесную меня, доколе положу врагов твоих к подножию ног твоих»«. И еще: „Сказал мне Господь: „Ты сын мой; я ныне родил тебя»«. Исайя же сказал: „Ни посол, ни вестник, но сам Бог, придя, спасет нас». И еще: „Младенец родится нам, владычество на плечах его, и нарекут имя ему великого света ангел… Велика власть его, и миру его нет предела». И еще: „Вот, дева во чреве зачнет, и нарекут имя ему Еммануил». Михей же сказал: „Ты, Вифлеем – дом Ефранта, разве ты не велик между тысячами иудиными? Из тебя ведь произойдет тот, который должен быть владыкою во Израиле и исход которого от дней вечных. Посему он ставит их до времени, доколе не родит тех, которые родят, и тогда возвратятся оставшиеся братья их к сынам Израиля». Иеремия же сказал: „Сей есть Бог наш, и никто другой не сравнится с ним. Он нашел все пути премудрости и даровал ее отроку своему Иакову… После того он явился на земле и жил между людей». И еще: „Человек он; кто узнает, что он Бог? ибо умирает, как человек». Захария же сказал: „Не послушали сына моего, а я не услышу их, говорит Господь». И Осия сказал: „Так говорит Господь: плоть моя от них».

Прорекли же и страдания его, говоря, как сказал Исайя: „Горе душе их! Ибо совет зол сотворили, говоря: „свяжем праведника»«. И еще сказал тот же пророк: „Так говорит Господь: „…Я не воспротивляюсь, не скажу вопреки. Хребет мой отдал я для нанесения ран, а щеки мои – на заушение, и лица моего не отвернул от поругания и оплевания»«. Иеремия же сказал: „Придите, положим дерево в пищу его и отторгнем от земли жизнь его». Моисей же сказал о распятии его: „Увидите жизнь вашу, висящую перед глазами вашими». И Давид сказал: „Зачем мятутся народы». Исайя же сказал: „Как овца, веден был он на заклание». Ездра же сказал: „Благословен Бог, распростерший руки свои и спасший Иерусалим».

И о воскресении сказал Давид: „Восстань, Боже, суди землю, ибо ты наследуешь среди всех народов». И еще: „Как бы от сна воспрянул Господь». И еще: „Да воскреснет Бог, и да расточатся враги его». И еще: „Воскресни, Господи Бог мой, да вознесется рука твоя». Исайя же сказал: „Сошедшие в страну тени смертной, свет воссияет на вас». Захария же сказал: „И ты ради крови завета твоего освободил узников своих изо рва, в котором нет воды».

И много пророчествовали о нем, что и сбылось все».

Спросил же Владимир: „Когда же это сбылось? И сбылось ли все это? Или еще только теперь сбудется?». Философ же ответил ему: „Все это уже сбылось, когда воплотился Бог. Как я уже сказал, когда евреи избивали пророков, а цари их преступали законы, предал их (Бог) на расхищение, и выведены были в плен в Ассирию за грехи свои, и были в рабстве там 70 лет. А затем возвратились в свою землю, и не было у них царя, но архиереи властвовали над ними до иноплеменника Ирода, ставшего над ними властвовать.

В правление этого последнего, в год 5500, послан был Гавриил в Назарет к деве Марии, родившейся в колене Давидовом, сказать ей: „Радуйся, обрадованная. Господь с тобою!». И от слов этих зачала она в утробе Слово Божие, и родила сына, и назвала его Иисус. И вот пришли с востока волхвы, говоря: „Где родившийся царь еврейский? Ибо видели звезду его на востоке и пришли поклониться ему». Услышав об этом, Ирод царь пришел в смятение, и весь Иерусалим с ним, и, призвав книжников и старцев, спросил их: „Где рождается Христос?». Они же ответили ему: „В Вифлееме еврейском». Ирод же, услышав это, послал с приказанием: „Избейте младенцев всех до двух лет». Они же пошли и истребили младенцев, А Мария, испугавшись, спрятала младенца. Затем Иосиф с Марией, взяв младенца, бежали в Египет, где пробыли до смерти Ирода. В Египте же явился Иосифу ангел и сказал: „Встань, возьми младенца и мать его и иди в землю Израилеву». И, вернувшись, поселился в Назарете. Когда же Иисус вырос и было ему 30 лет, начал он творить чудеса и проповедовать царство небесное. И избрал 12, и назвал их учениками своими, и стал творить великие чудеса – воскрешать мертвых, очищать прокаженных, исцелять хромых, давать прозрение слепым – и иные многие великие чудеса, которые прежние пророки предсказали о нем, говоря: „Тот исцелил недуги наши и болезни наши на себя взял». И крестился он в Иордане от Иоанна, показав обновление новым людям. Когда же он крестился, отверзлись небеса, и Дух сошел в образе голубином, и голос сказал: „Вот сын мой возлюбленный, его же благоизволил». И посылал он учеников своих проповедовать царствие небесное и покаяние для оставления грехов. И собирался исполнить пророчество, и начал проповедовать о том, как подобает сыну человеческому пострадать, быть распяту и в третий день воскреснуть. Когда же учил он в церкви, архиереи и книжники исполнились зависти, и хотели убить его, и, схватив его, повели к правителю Пилату. Пилат же, дознавшись, что привели его без вины, захотел его отпустить. Они же сказали ему: „Если отпустишь этого, то не будешь другом цезарю». Тогда Пилат приказал, чтобы его распяли. Они же, взяв Иисуса, повели на лобное место, и тут распяли его. Настала тьма по всей земле от шестого часа и до девятого, и в девятом часу испустил дух Иисус, Церковная завеса разодралась надвое, восстали мертвые многие, которым повелел войти в рай. Сняли его с креста, положили его в гроб, и печатями запечатали гроб евреи, приставили стражу, сказав: „Как бы не украли ученики его». Он же воскрес на третий день. Воскреснув из мертвых, явился он ученикам своим и сказал им: „Идите ко всем народам и научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа». Пробыл он с ними 40 дней, приходя к ним после своего воскресения. Когда прошло 40 дней, повелел им идти на гору Елеонскую. И тут явился им, и благословил их, и сказал: „Будьте в граде Иерусалиме, пока не пришлю вам обетование отца моего». И, сказав это, вознесся на небо, Они же поклонились ему. И возвратились в Иерусалим, и были всегда в церкви. По прошествии пятидесяти дней сошел Дух Святой на апостолов. А когда приняли обетование Святого Духа, то разошлись по вселенной, уча и крестя водою».

Владимир же спросил: „Почему родился он от жены, был распят на дереве и крестился водою?». Философ же ответил ему: „Вот чего ради. Вначале род человеческий женою согрешил: дьявол прельстил Адама Евою, и лишился тот рая, так и Бог отомстил дьяволу: через жену была первоначальная победа дьявола, изза жены первоначально был изгнан Адам из рая; так же через жену воплотился Бог и повелел войти в рай верным. А на древе он был распят потому, что от древа вкусил Адам и изза него был изгнан из рая; Бог же на древе принял страдания, чтобы древом был побежден дьявол, и древом жизни спасутся праведные. А обновление водою совершилось потому, что при Ное, когда умножились грехи у людей, навел Бог потоп на землю и потопил людей водою; потомуто и сказал Бог: „Как водою погубил я людей за грехи их, так и теперь вновь водою очищу от грехов людей – водою обновления»; ибо и евреи в море очистились от египетского злого нрава, ибо первой была сотворена вода, сказано ведь: Дух Божий носился поверх вод, потому и ныне крестятся водою и духом. Первое преображение тоже было водою, чему Гедеон дал прообраз следующим способом: когда пришел к нему ангел, веля ему идти на мадимьян, он же, испытуя, обратился к Богу, положив руно на гумне, сказал: „Если будет по всей земле роса, а руно сухо…» И было так. Это же было прообразом, что все иные страны были прежде без росы, а евреи – руно, после же на другие страны пала роса, которая есть святое крещение, а евреи остались без росы. И пророки предрекли, что обновление будет через воду. Когда апостолы учили по вселенной веровать Богу, учение их и мы, греки, приняли, вселенная верует учению их. Установил же Бог и день единый, в который, сойдя с небес, будет судить живых и мертвых и воздаст каждому по делам его: праведникам – царство небесное, красоту неизреченную, веселие без конца и бессмертие вечное; грешникам же – мучение огненное, червь неусыпающий и мука без конца. Таковы будут мучения тем, кто не верит Богу нашему Иисусу Христу: будут мучиться в огне те, кто не крестится».

И, сказав это, философ показал Владимиру завесу, на которой изображено было судилище Господне, указал ему на праведных справа, в веселии идущих в рай, а грешников слева, идущих на мучение. Владимир же, вздохнув, сказал: „Хорошо тем, кто справа, горе же тем, кто слева». Философ же сказал: „Если хочешь с праведниками справа стать, то крестись». Владимиру же запало это в сердце, и сказал он: „Подожду еще немного», желая разузнать о всех верах. И дал ему Владимир многие дары и отпустил его с честию великою.

В год 6495 (987). Созвал Владимир бояр своих и старцев градских и сказал им: „Вот приходили ко мне болгары, говоря: „Прими закон наш». Затем приходили немцы и хвалили закон свой. За ними пришли евреи. После же всех пришли греки, браня все законы, а свой восхваляя, и многое говорили, рассказывая от начала мира, о бытии всего мира. Мудро говорят они, и чудно слышать их, и каждому любо их послушать, рассказывают они и о другом свете: если кто, говорят, перейдет в нашу веру, то, умерев, снова восстанет, и не умереть ему вовеки; если же в ином законе будет, то на том свете гореть ему в огне. Что же вы посоветуете? что ответите?». И сказали бояре и старцы: „Знай, князь, что своего никто не бранит, но хвалит. Если хочешь поистине все разузнать, то ведь имеешь у себя мужей: послав их, разузнай, у кого какая служба и кто как служит Богу». И понравилась речь их князю и всем людям; избрали мужей славных и умных, числом 10, и сказали им: „Идите сперва к болгарам и испытайте веру их». Они же отправились, и, придя к ним, видели их скверные дела и поклонение в мечети, и вернулись в землю свою. И сказал им Владимир: „Идите еще к немцам, высмотрите и у них все, а оттуда идите в Греческую землю». Они же пришли к немцам, увидели службу их церковную, а затем пришли в Царьград и явились к царю. Царь же спросил их: „Зачем пришли?». Они же рассказали ему все. Услышав это, царь обрадовался и в тот же день сотворил им почести великие. На следующий же день послал к патриарху, так говоря ему: „Пришли русские разузнать о вере нашей, приготовь церковь и клир и сам оденься в святительские ризы, чтобы видели они славу Бога нашего». Услышав об этом, патриарх повелел созвать клир, сотворил по обычаю праздничную службу, и кадила взожгли, и устроили пение и хоры. И пошел с русскими в церковь, и поставили их на лучшем месте, показав им церковную красоту, пение и службу архиерейскую, предстояние дьяконов и рассказав им о служении Богу своему. Они же были в восхищении, дивились и хвалили их службу. И призвали их цари Василий и Константин, и сказали им: „Идите в землю вашу», и отпустили их с дарами великими и с честью. Они же вернулись в землю свою. И созвал князь бояр своих и старцев, и сказал Владимир: „Вот пришли посланные нами мужи, послушаем же все, что было с ними», – и обратился к послам: „Говорите перед дружиною». Они же сказали: „Ходили в Болгарию, смотрели, как они молятся в храме, то есть в мечети, стоят там без пояса; сделав поклон, сядет и глядит туда и сюда, как безумный, и нет в них веселья, только печаль и смрад великий. Не добр закон их. И пришли мы к немцам, и видели в храмах их различную службу, но красоты не видели никакой. И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали – на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом, – знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать». Сказали же бояре: „Если бы плох был закон греческий, то не приняла бы его бабка твоя Ольга, а была она мудрейшей из всех людей». И спросил Владимир: „Где примем крещение?». Они же сказали: „Где тебе любо».

И когда прошел год, в 6496 (988) году пошел Владимир с войском на Корсунь, город греческий, и затворились корсуняне в городе. И стал Владимир на той стороне города у пристани, в расстоянии полета стрелы от города, и сражались крепко из города. Владимир же осадил город. Люди в городе стали изнемогать, и сказал Владимир горожанам: „Если не сдадитесь, то простою и три года». Они же не послушались его, Владимир же, изготовив войско свое, приказал присыпать насыпь к городским стенам. И когда насыпали, они, корсунцы, подкопав стену городскую, выкрадывали подсыпанную землю, и носили ее себе в город, и ссыпали посреди города. Воины же присыпали еще больше, и Владимир стоял. И вот некий муж корсунянин, именем Анастас, пустил стрелу, написав на ней: „Перекопай и перейми воду, идет она по трубам из колодцев, которые за тобою с востока». Владимир же, услышав об этом, посмотрел на небо и сказал: „Если сбудется это, – сам крещусь!». И тотчас же повелел копать наперерез трубам и перенял воду. Люди изнемогли от жажды и сдались. Владимир вошел в город с дружиною своей и послал к царям Василию и Константину сказать: „Вот взял уже ваш город славный; слышал же, что имеете сестру девицу; если не отдадите ее за меня, то сделаю столице вашей то же, что и этому городу». И, услышав это, опечалились цари, и послали ему весть такую: „Не пристало христианам выдавать жен за язычников. Если крестишься, то и ее получишь, и царство небесное восприимешь, и с нами единоверен будешь. Если же не сделаешь этого, то не сможем выдать сестру за тебя». Услышав это, сказал Владимир посланным к нему от царей: „Скажите царям вашим так: я крещусь, ибо еще прежде испытал закон ваш и люба мне вера ваша и богослужение, о котором рассказали мне посланные нами мужи». И рады были цари, услышав это, и упросили сестру свою, именем Анну, и послали к Владимиру, говоря: „Крестись, и тогда пошлем сестру свою к тебе». Ответил же Владимир: „Пусть пришедшие с сестрою вашею и крестят меня». И послушались цари, и послали сестру свою, сановников и пресвитеров. Она же не хотела идти, говоря: „Иду, как в полон, лучше бы мне здесь умереть». И сказали ей братья: „Может быть, обратит тобою Бог Русскую землю к покаянию, а Греческую землю избавишь от ужасной войны. Видишь ли, сколько зла наделала грекам Русь? Теперь же, если не пойдешь, то сделают и нам то же». И едва принудили ее. Она же села в корабль, попрощалась с ближними своими с плачем и отправилась через море. И пришла в Корсунь, и вышли корсунцы навстречу ей с поклоном, и ввели ее в город, и посадили ее в палате. По божественному промыслу разболелся в то время Владимир глазами, и не видел ничего, и скорбел сильно, и не знал, что сделать. И послала к нему царица сказать: „Если хочешь избавиться от болезни этой, то крестись поскорей; если же не крестишься, то не сможешь избавиться от недуга своего». Услышав это, Владимир сказал: „Если вправду исполнится это, то поистине велик Бог христианский». И повелел крестить себя. Епископ же корсунский с царицыными попами, огласив, крестил Владимира. И когда возложил руку на него, тот тотчас же прозрел. Владимир же, ощутив свое внезапное исцеление, прославил Бога: „Теперь узнал я истинного Бога». Многие из дружинников, увидев это, крестились. Крестился же он в церкви святого Василия, а стоит церковь та в городе Корсуни посреди града, где собираются корсунцы на торг; палата же Владимира стоит с края церкви и до наших дней, а царицына палата – за алтарем. После крещения привели царицу для совершения брака. Не знающие же истины говорят, что крестился Владимир в Киеве, иные же говорят – в Василеве, а другие и поиному скажут. Когда же Владимира крестили и научили его вере христианской, сказали ему так: „Пусть никакие еретики не прельстят тебя, но веруй, говоря так: „Верую во единого Бога Отца Вседержителя, творца неба и земли» – и до конца этот символ веры. И еще: „Верую во единого Бога Отца нерожденного и во единого Сына рожденного, в единый Дух Святой, исходящий: три совершенных естества, мысленных, разделяемых по числу и естеством, но не в божественной сущности: ибо разделяется Бог нераздельно и соединяется без смешения, Отец, Бог Отец, вечно существующий, пребывает в отцовстве, нерожденный, безначальный, начало и первопричина всему, только нерождением своим старший, чем Сын и Дух; от него же рождается Сын прежде всех времен. Дух же Святой исходит вне времени и вне тела; вместе есть Отец, вместе Сын, вместе и Дух Святой. Сын же подобосущен Отцу, только рождением отличаясь от Отца и Духа. Дух же пресвятой подобосущен Отцу и Сыну и вечно сосуществует с ними. Ибо Отцу отцовство, Сыну сыновство, Святому же Духу исхождение. Ни Отец переходит в Сына или Духа, ни Сын в Отца или Духа, ни Дух в Сына или в Отца: ибо неизменны их свойства… Не три Бога, но один Бог, так как божество едино в трех лицах. Желанием же Отца и Духа спасти свое творение, не изменяя людского семени, сошло и вошло, как божественное семя, в девичье ложе пречистое и приняло плоть одушевленную, словесную и умную, прежде не бывшую, и явился Бог воплощенный, родился неизреченным путем, сохранив нерушимым девство матери, не претерпев ни смятения, ни смешения, ни изменения, а оставшись как был, и став каким не был, приняв вид рабский – на самом деле, а не в воображении, всем, кроме греха, явившись подобен нам (людям)… По своей воле родился, по своей воле почувствовал голод, по своей воле почувствовал жажду, по своей воле печалился, по своей воле устрашился, по своей воле умер – умер на самом деле, а не в воображении; все свойственные человеческой природе, неподдельные мучения пережил. Когда же был распят и вкусил смерти безгрешный, – воскрес в собственном теле, не зная тления, взошел на небеса, и сел справа от Отца, и придет вновь со славою судить живых и мертвых; как вознесся со своей плотью, так и сойдет… Исповедую же и едино крещение водою и духом, приступаю к пречистым тайнам, верую воистину в тело и кровь… принимаю церковные предания и поклоняюсь пречестным иконам, поклоняюсь пречестному древу и всякому кресту, святым мощам и священным сосудам. Верую и в семь соборов святых отцов, из которых первый был в Никеи 318 отцов, проклявших Ария и проповедовавших непорочную и правую веру. Второй собор в Константинополе 150 святых отцов, проклявших духоборца Македония, проповедовавшего единосущную Троицу. Третий же собор в Эфесе, 200 святых отцов против Нестория, прокляв которого, проповедали святую Богородицу. Четвертый собор в Халкидоне 630 святых отцов против Евтуха и Диоскора, которых и прокляли святые отцы, провозгласив Господа нашего Иисуса Христа совершенным Богом и совершенным человеком, Пятый собор в Царьграде 165 святых отцов против учения Оригена и против Евагрия, которых и прокляли святые отцы. Шестой собор в Царьграде 170 святых отцов против Сергия и Кура, проклятых святыми отцами. Седьмой собор в Никее 350 святых отцов, проклявших тех, кто не поклоняется святым иконам».

Не принимай же учения от латинян, – учение их искаженное: войдя в церковь, не поклоняются иконам, но, стоя, кланяются и, поклонившись, пишут крест на земле, и целуют, а встав, становятся на него ногами, – так что, ложась, целуют его, а встав – попирают, Этому не учили апостолы; апостолы учили целовать поставленный крест и чтить иконы. Ибо Лука евангелист первый написал икону и послал ее в Рим. Как говорит Василий: „Чествование иконы переходит на ее первообраз. Больше того, называют они землю матерью. Если же земля им мать, то отец им небо, – изначала сотворил Бог небо, так же и землю. Так говорят: „Отче наш, иже еси на небеси». Если, по их мнению, земля мать, то зачем плюете на свою мать? Тут же ее лобзаете и оскверняете? Этого прежде римляне не делали, но постановляли правильно на всех соборах, сходясь из Рима и со всех епархий. На первый собор в Никее против Ария (папа) римский Сильвестр послал епископов и пресвитеров, от Александрии Афанасий, а от Царьграда Митрофан послали от себя епископов и так исправляли веру. На втором же соборе

– от Рима Дамас, а от Александрии Тимофей, от Антиохии Мелетий, Кирилл Иерусалимский, Григорий Богослов. На третьем же соборе – Келестин римский, Кирилл александрийский, Ювеналий иерусалимский. На четвертом же соборе – Лев римский, Анатолий из Царьграда, Ювеналий иерусалимский. На пятом соборе – римский Вигилий, Евтихий из Царьграда, Аполлинарий александрийский, Домнин антиохийский. На шестом соборе – от Рима Агафон, Георгий из Царьграда, Феофан антиохийский, от Александрии монах Петр. На седьмом соборе

– от Рима Адриан, Тарасий из Царьграда, Политиан александрийский, Феодорит антиохийский, Илия иерусалимский. Все они сходились со своими епископами, укрепляя веру. После же этого, последнего, собора Петр Гугнивый вошел с иными в Рим, захватил престол и развратил веру, отвергнувшись от престола иерусалимского, александрийского, константинопольского и антиоxийского. Возмутили они всю Италию, сея учение свое повсюду. Одни священники служат, будучи женаты только на одной жене, а другие, до семи раз женившись, служат; и следует остерегаться их учения. Прощают же они и грехи во время приношения даров, что хуже всего. Бог да сохранит тебя от этого».

После всего этого Владимир взял царицу, и Анастаса, и священников корсунских с мощами святого Климента, и Фива, ученика его, взял и сосуды церковные и иконы на благословение себе. Поставил и церковь в Корсуни на горе, которую насыпали посреди города, выкрадывая землю из насыпи: стоит церковь та и доныне. Отправляясь, захватил он и двух медных идолов и четырех медных коней, что и сейчас стоят за церковью святой Богородицы и про которых невежды думают, что они мраморные. Корсунь же отдал грекам как вено за царицу, а сам вернулся в Киев. И когда пришел, повелел опрокинуть идолы – одних изрубить, а других сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву взвозу к Ручью и приставил 12 мужей колотить его палками. Делалось это не потому, что дерево чтонибудь чувствует, но для поругания беса, который обманывал людей в этом образе, – чтобы принял он возмездие от людей. „Велик ты, Господи, и чудны дела твои!». Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем. Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные, так как не приняли еще они святого крещения. И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему людей, сказав им: „Если пристанет где к берегу, отпихивайте его. А когда пройдет пороги, тогда только оставьте его». Они же исполнили, что им было приказано. И когда пустили Перуна и прошел он пороги, выбросило его ветром на отмель, и оттого прослыло место то Перунья отмель, как зовется она и до сих пор. Затем послал Владимир по всему городу сказать: „Если не придет кто завтра на реку – будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, – будет мне врагом». Услышав это, с радостью пошли люди, ликуя и говоря: „Если бы не было это хорошим, не приняли бы этого князь наш и бояре». На следующий же день вышел Владимир с попами царицыными и корсунскими на Днепр, и сошлось там людей без числа. Вошли в воду и стояли там одни до шеи, другие по грудь, молодые же у берега по грудь, некоторые держали младенцев, а уже взрослые бродили, попы же, стоя, совершали молитвы. И была видна радость на небе и на земле по поводу стольких спасаемых душ; а дьявол говорил, стеная: „Увы мне! Прогнан я отсюда! Здесь думал я обрести себе жилище, ибо здесь не было учения апостольского, не знали здесь Бога, но радовался я служению тех, кто служил мне. И вот уже побежден я невеждой, а не апостолами и не мучениками; не смогу уже царствовать более в этих странах». Люди же, крестившись, разошлись по домам. Владимир же был рад, что познал Бога сам и люди его, воззрел на небо и сказал: „Христос Бог, сотворивший небо и землю! Взгляни на новых людей этих и дай им, Господи, познать тебя, истинного Бога, как познали тебя христианские страны. Утверди в них правильную и неуклонную веру, и мне помоги, Господи, против дьявола, да одолею козни его, надеясь на тебя и на твою силу». И сказав это, приказал рубить церкви и ставить их по тем местам, где прежде стояли кумиры. И поставил церковь во имя святого Василия на холме, где стоял идол Перуна и другие и где творили им требы князь и люди. И по другим городам стали ставить церкви и определять в них попов и приводить людей на крещение по всем городам и селам. Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них; ибо не утвердились еще они в вере и плакали о них как о мертвых.

Когда отданы были в учение книжное, то тем самым сбылось на Руси пророчество, гласившее: „В те дни услышат глухие слова книжные, и ясен будет язык косноязычных». Не слышали они раньше учения книжного, но по Божьему устроению и по милости своей помиловал их Бог; как сказал пророк: „Помилую, кого хочу». Ибо помиловал нас святым крещением и обновлением духа, по Божьему изволению, а не по нашим делам. Благословен Господь Иисус Христос, возлюбивший Русскую землю и просветивший ее крещением святым. Вот почему и мы поклоняемся ему, говоря: „Господь Иисус Христос! Чем смогу воздать тебе за все, что воздал нам грешным? Не знаем, какое воздаяние дать тебе за дары твои. „Ибо велик ты и чудны дела твои: нет предела величию твоему. Род за родом восхвалят дела твои». Скажу вместе с Давидом: „Придите, возрадуемся Господу, воскликнем Богу и Спасителю нашему. Предстанем лицу его со славословием»; „Славьте его, ибо он благ, ибо вовек милость его», ибо „избавил нас от врагов наших», то есть от языческих идолов. И еще скажем вместе с Давидом: „Воспойте Господу песнь новую, воспойте Господу вся земля; пойте Господу, благословляйте имя его, благовествуйте со дня на день спасение его. Возвещайте в народах славу его, во всех людях чудеса его, ибо велик Господь и достохвален», „И величию его нет конца». Какая радость! Не один и не два спасаются. Сказал Господь: „Радость бывает на небе и об одном покаявшемся грешнике». Здесь же не один и не два, но бесчисленное множество приступили к Богу, просвещенные святым крещением. Как сказал пророк: „Окроплю вас водой чистой, и очиститесь и от идолопоклонения вашего, и от грехов ваших». Также и другой пророк сказал: „Кто Бог, как ты, прощающий грехи и не вменяющий преступления? ибо хотящий того – милостив. Тот обратит и умилосердится над нами и ввергнет в пучину морскую грехи наши». Ибо апостол Павел говорит: „Братья! Все мы, крестившиеся в Иисуса Христа, в смерть его крестились; и так мы погреблись с ним крещением в смерть; дабы, как Христос воскрес из мертвых славою отца, так и нам ходить в обновленной жизни». И еще: „Древнее прошло, теперь все новое». „Ныне приблизилось к нам спасение… ночь прошла, а день приблизился». „Через него получили мы верою доступ к благодати этой, которой хвалимся и стоим», „Ныне же, когда освободились от греха и стали рабами Богу, плод ваш есть святость». Вот почему должны мы служить Богу, радуясь ему. Ибо сказал Давид: „Служите Господу со страхом и радуйтесь ему с трепетом». Мы же воскликнем к Господу Богу нашему: „Благословен Господь, который не дал нас в добычу зубам их!.. Сеть расторгнулась, и мы избавились» от обмана дьявольского. „И исчезла память их с шумом, но Господь пребывает вовек», прославляемый русскими сынами, воспеваемый в Троице, а демоны проклинаются благоверными мужами и верными женами, которые приняли крещение и покаяние в отпущенье грехов, – новые люди христиане, избранные Богом».

Владимир же был просвещен сам, и сыновья его, и земля его. Было же у него 12 сыновей: Вышеслав, Изяслав, Ярослав, Святополк, Всеволод, Святослав, Мстислав, Борис, Глеб, Станислав, Позвизд, Судислав. И посадил Вышеслава в Новгороде, Изяслава в Полоцке, а Святополка в Турове, а Ярослава в Ростове, Когда же умер старший Вышеслав в Новгороде, посадил в нем Ярослава, а Бориса в Ростове, а Глеба в Муроме, Святослава в Древлянской земле, Всеволода во Владимире, Мстислава в Тмутаракани. И сказал Владимир: „Нехорошо, что мало городов около Киева». И стал ставить города по Десне, и по Остру, и по Трубежу, и по Суле, и по Стугне. И стал набирать мужей лучших от славян, и от кривичей, и от чуди, и от вятичей, и ими населил города, так как была война с печенегами. И воевал с ними, и побеждал их.

В год 6497 (989). После этого жил Владимир в христианском законе, и задумал создать церковь пресвятой Богородице, и послал привести мастеров из Греческой земли. И начал ее строить, и, когда кончил строить, украсил ее иконами, и поручил ее Анастасу Корсунянину, и поставил служить в ней корсунских священников, дав ей все, что взял перед этим в Корсуни: иконы, сосуды и кресты.

В год 6499 (991). Владимир заложил город Белгород, и набрал для него людей из иных городов, и свел в него много людей, ибо любил город тот.

В год 6500 (992). Пошел Владимир на хорватов. Когда же возвратился он с хорватской войны, пришли печенеги по той стороне Днепра от Сулы; Владимир же выступил против них и встретил их на Трубеже у брода, где ныне Переяславль. И стал Владимир на этой стороне, а печенеги на той, и не решались наши перейти на ту сторону, ни те на эту. И подъехал князь печенежский к реке, вызвал Владимира и сказал ему: „Выпусти ты своего мужа, а я своего – пусть борются. Если твой муж бросит моего на землю, то не будем воевать три года; если же наш муж бросит твоего оземь, то будем разорять вас три года». И разошлись. Владимир же, вернувшись в стан свой, послал глашатаев по лагерю со словами: „Нет ли такого мужа, который бы схватился с печенегом?». И не сыскался нигде. На следующее утро приехали печенеги и привели своего мужа, а у наших не оказалось. И стал тужить Владимир, посылая по всему войску своему, и пришел к князю один старый муж, и сказал ему: „Князь! Есть у меня один сын меньшой дома; я вышел с четырьмя, а он дома остался. С самого детства никто его не бросил еще оземь. Однажды я бранил его, а он мял кожу, так он рассердился на меня и разодрал кожу руками». Услышав об этом, князь обрадовался, и послали за ним, и привели его к князю, и поведал ему князь все. Тот отвечал: „Князь! Не знаю, могу ли я с ним схватиться, но испытайте меня: нет ли большого и сильного быка?». И нашли быка, большого и сильного, и приказал он разъярить быка; возложили на него раскаленное железо и пустили быка. И побежал бык мимо него, и схватил быка рукою за бок и вырвал кожу с мясом, сколько захватила его рука. И сказал ему Владимир: „Можешь с ним бороться». На следующее утро пришли печенеги и стали вызывать: „Где же муж? Вот наш готов!». Владимир повелел в ту же ночь облечься в доспехи, и сошлись обе стороны. Печенеги выпустили своего мужа: был же он очень велик и страшен. И выступил муж Владимира, и увидел его печенег и посмеялся, ибо был он среднего роста. И размерили место между обоими войсками, и пустили их друг против друга. И схватились, и начали крепко жать друг друга, и удавил муж печенежина руками до смерти. И бросил его оземь. И кликнули наши, и побежали печенеги, и гнались за ними русские, избивая их, и прогнали. Владимир же обрадовался и заложил город у брода того и назвал его Переяславлем, ибо перенял славу отрок тот. И сделал его Владимир великим мужем, и отца его тоже. И возвратился Владимир в Киев с победою и со славою великою.

В год 6502 (994).

В год 6503 (995).

В год 6504 (996). Увидел Владимир, что церковь построена, вошел в нее и помолился Богу, говоря так: „Господи Боже! Взгляни с неба и воззри. И посети сад свой. И сверши то, что насадила десница твоя, – новых людей этих, сердце которых ты обратил к истине познать тебя, Бога истинного. Взгляни на церковь твою, которую создал я, недостойный раб твой, во имя родившей тебя матери приснодевы Богородицы. Если кто будет молиться в церкви этой, то услышь молитву его, ради молитвы пречистой Богородицы». И, помолившись Богу, сказал он так: „Даю церкви этой святой Богородицы десятую часть от богатств моих и моих городов». И уставил так, написав заклятие в церкви этой, сказав: „Если кто отменит это, – да будет проклят». И дал десятую часть Анастасу Корсунянину. И устроил в тот день праздник великий боярам и старцам градским, а бедным роздал много богатства.

После этого пришли печенеги к Василеву, и вышел против них Владимир с небольшою дружиною. И сошлись, и не смог устоять против них Владимир, побежал и стал под мостом, едва укрывшись от врагов. И дал тогда Владимир обещание поставить церковь в Василеве во имя святого Преображения, ибо было в тот день, когда произошла та сеча, Преображение Господне. Избегнув опасности, Владимир построил церковь и устроил великое празднование, наварив меду 300 мер. И созвал бояр своих, посадников и старейшин из всех городов и всяких людей много, и роздал бедным 300 гривен. Праздновал князь восемь дней, и возвратился в Киев в день Успенья святой Богородицы, и здесь вновь устроил великое празднование, сзывая бесчисленное множество народа. Видя же, что люди его – христиане, радовался душой и телом. И так делал постоянно. И так как любил книжное чтение, то услышал он однажды Евангелие: „Блаженны милостивые, ибо те помилованы будут»; и еще: „Продайте именья ваши и раздайте нищим»; и еще: „Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль истребляет и воры подкапывают, но собирайте себе сокровища на небе, где моль не истребляет, ни воры не крадут»; и слова Давида: „Благословен человек, который милует и взаймы дает»; слышал он и слова Соломона: „Дающий нищему дает взаймы Богу». Слышав все это, повелел он всякому нищему и бедному приходить на княжий двор и брать все, что надобно, питье и пищу и из казны деньги. Устроил он и такое: сказав, что „немощные и больные не могут добраться до двора моего», приказал снарядить телеги и, наложив на них хлебы, мясо, рыбу, различные плоды, мед в бочках, а в других квас, развозить по городу, спрашивая: „Где больной, нищий или кто не может ходить?». И раздавали тем все необходимое. И еще нечто большее сделал он для людей своих: каждое воскресенье решил он на дворе своем в гриднице устраивать пир, чтобы приходить туда боярам, и гридям, и сотским, и десятским, и лучшим мужам – и при князе и без князя. Бывало там множество мяса – говядины и дичины, – было все в изобилии. Когда же, бывало, подопьются, то начнут роптать на князя, говоря: „Горе головам нашим: дал он нам есть деревянными ложками, а не серебряными». Услышав это, Владимир повелел исковать серебряные ложки, сказав так: „Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и золото, как дед мой и отец с дружиною доискались золота и серебра». Ибо Владимир любил дружину и с нею совещался об устройстве страны, и о войне, и о законах страны, и жил в мире с окрестными князьями – с Болеславом Польским, и со Стефаном Венгерским, и с Андрихом Чешским. И были между ними мир и любовь. Владимир же жил в страхе Божьем. И сильно умножились разбои, и сказали епископы Владимиру: „Вот умножились разбойники; почему не казнишь их?». Он же ответил: „Боюсь греха». Они же сказали ему: „Ты поставлен Богом для наказания злым, а добрым на милость. Следует тебе казнить разбойников, но расследовав». Владимир же отверг виры и начал казнить разбойников, и сказали епископы и старцы: „Войн много у нас; если бы была у нас вира, то пошла бы она на оружие и на коней». И сказал Владимир: „Пусть так». И жил Владимир по заветам отца и деда.

В год 6505 (997). Пошел Владимир к Новгороду за северными воинами против печенегов, так как была в это время беспрерывная великая война. Узнали печенеги, что нет князя, пришли и стали под Белгородом. И не давали выйти из города, и был в городе голод сильный, и не мог Владимир помочь, так как не было у него воинов, а печенегов было многое множество. И затянулась осада города, и был сильный голод. И собрали вече в городе, и сказали: „Вот уже скоро умрем от голода, а помощи нет от князя. Разве лучше нам так умереть? Сдадимся печенегам – кого оставят в живых, а кого умертвят; все равно помираем от голода». И так порешили на вече. Был же один старец, который не был на том вече, и спросил он: „О чем было вече?». И поведали ему люди, что завтра хотят сдаться печенегам. Услышав об этом, послал он за городскими старейшинами и сказал им: „Слышал, что хотите сдаться печенегам». Они же ответили: „Не стерпят люди голода». И сказал им: „Послушайте меня, не сдавайтесь еще три дня и сделайте то, что я вам велю». Они же с радостью обещали послушаться. И сказал им: „Соберите хоть по горсти овса, пшеницы или отрубей». Они же радостно пошли и собрали. И повелел женщинам сделать болтушку, на чем кисель варят, и велел выкопать колодец и вставить в него кадь, и налить ее болтушкой. И велел выкопать другой колодец и вставить в него кадь, и повелел поискать меду. Они же пошли и взяли лукошко меду, которое было спрятано в княжеской медуше. И приказал сделать из него пресладкую сыту и вылить в кадь в другом колодце. На следующий же день повелел он послать за печенегами. И сказали горожане, придя к печенегам: „Возьмите от нас заложников, а сами войдите человек с десять в город, чтобы посмотреть, что творится в городе нашем». Печенеги же обрадовались, подумав, что хотят им сдаться, взяли заложников, а сами выбрали лучших мужей в своих родах и послали в город, чтобы проведали, что делается в городе. И пришли они в город, и сказали им люди: „Зачем губите себя? Разве можете перестоять нас? Если будете стоять и 10 лет, то что сделаете нам? Ибо имеем мы пищу от земли. Если не верите, то посмотрите своими глазами». И привели их к колодцу, где была болтушка для киселя, и почерпнули ведром, и вылили в латки. И когда сварили кисель, взяли его, и пришли с ними к другому колодцу, и почерпнули сыты из колодца, и стали есть сперва сами, а потом и печенеги. И удивились те и сказали: „Не поверят нам князи наши, если не отведают сами». Люди же налили им корчагу кисельного раствора и сыты из колодца и дали печенегам. Они же, вернувшись, поведали все, что было. И, сварив, ели князья печенежские и подивились. И взяв своих заложников, а белгородских пустив, поднялись и пошли от города восвояси.

В год 6506 (998).

В год 6507 (999).

В год 6508 (1000). Ярослава.

В год 6509 (1001).

В год 6510 (1002).

В год 6511 (1003).

В год 6512 (1004).

В год 6513 (1005).

В год 6514 (1006).

В год 6515 (1007).

В год 6516 (1008).

В год 6517 (1009).

В год 6518 (1010).

В год 6519 (1011).

В год 6520 (1012).

В год 6521 (1013).

Преставилась Малфрида. В то же лето преставилась и Рогнеда, мать Преставился Изяслав, отец Брячислава, сын Владимира. Преставился Всеслав, сын Изяслава, внук Владимира.

Перенесены святые в церковь святой Богородицы.

Преставилась Владимирова царица Анна.

В год 6522 (1014). Когда Ярослав был в Новгороде, давал он по условию в Киев две тысячи гривен от года до года, а тысячу раздавал в Новгороде дружине. И так давали все новгородские посадники, а Ярослав не давал этого в Киев отцу своему. И сказал Владимир: „Расчищайте пути и мостите мосты», ибо хотел идти войною на Ярослава, на сына своего, но разболелся.

В год 6523 (1015). Когда Владимир собрался идти против Ярослава, Ярослав, послав за море, привел варягов, так как боялся отца своего; но Бог не дал дьяволу радости. Когда Владимир разболелся, был у него в это время Борис. Между тем печенеги пошли походом на Русь, Владимир послал против них Бориса, а сам сильно разболелся; в этой болезни и умер июля в пятнадцатый день. Умер он на Берестове, и утаили смерть его, так как Святополк был в Киеве. Ночью же разобрали помост между двумя клетями, завернули его в ковер и спустили веревками на землю; затем, возложив его на сани, отвезли и поставили в церкви святой Богородицы, которую сам когдато построил. Узнав об этом, сошлись люди без числа и плакали по нем – бояре как по заступнике страны, бедные же как о своем заступнике и кормителе. И положили его в гроб мраморный, похоронили тело его, блаженного князя, с плачем.

То новый Константин великого Рима; как тот крестился сам и людей своих крестил, так и этот поступил так же. Если и пребывал он прежде в скверных похотных желаниях, однако впоследствии усердствовал в покаянии, по слову апостола: „Где умножится грех, там преизобилует благодать». Удивления достойно, сколько он сотворил добра Русской земле, крестив ее. Мы же, христиане, не воздаем ему почестей, равных его деянию. Ибо если бы он не крестил нас, то и ныне бы еще пребывали в заблуждении дьявольском, в котором и прародители наши погибли. Если бы имели мы усердие и молились за него Богу в день его смерти, то Бог, видя, как мы чтим его, прославил бы его: нам ведь следует молить за него Бога, так как через него познали мы Бога. Пусть же Господь воздаст тебе по желанию твоему и все просьбы твои исполнит – о царствии небесном, которого ты и хотел. Пусть увенчает тебя Господь вместе с праведниками, воздаст услаждение пищей райской и ликование с Авраамом и другими патриархами, по слову Соломона: „Со смертью праведника не погибнет надежда».

Память о нем чтут русские люди, вспоминая святое крещение, и прославляют Бога молитвами, песнями и псалмами, воспевая их Господу, новые люди, просвещенные Святым Духом, ожидая надежды нашей, великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа; он придет воздать каждому по трудам его неизреченную радость, которую предстоит получить всем xристианам.

Об убиении Бориса.

Святополк сел в Киеве по смерти отца своего, и созвал киевлян, и стал давать им дары. Они же брали, но сердце их не лежало к нему, потому что братья их были с Борисом. Когда Борис уже возвратился с войском назад, не найдя печенегов, пришла к нему весть: „Отец у тебя умер». И плакался по отце горько, потому что любим был отцом больше всех, и остановился, дойдя до Альты. Сказала же ему дружина отцовская: „Вот у тебя отцовская дружина и войско. Пойди, сядь в Киеве на отцовском столе». Он же отвечал: „Не подниму руки на брата своего старшего: если и отец у меня умер, то пусть этот будет мне вместо отца». Услышав это, воины разошлись от него. Борис же остался стоять с одними своими отроками. Между тем Святополк, исполнившись беззакония, воспринял мысль Каинову и послал сказать Борису: „Хочу с тобою любовь иметь и придам тебе еще к полученному от отца владению», но сам обманывал его, чтобы какнибудь его погубить. Святополк пришел ночью в Вышгород, тайно призвал Путшу и вышгородских мужей боярских и сказал им: „Преданы ли вы мне всем сердцем?». Отвечали же Путша с вышгородцами: „Согласны головы свои сложить за тебя». Тогда он сказал им: „Не говоря никому, ступайте и убейте брата моего Бориса». Те же обещали ему немедленно исполнить это. О таких сказал Соломон: „Спешат они на неправедное пролитие крови. Ибо принимают они участие в пролитии крови и навлекают на себя несчастия. Таковы пути всех, совершающих беззаконие, ибо нечестием изымают свою душу». Посланные же пришли на Альту ночью, и когда подступили ближе, то услыхали, что Борис поет заутреню, так как пришла ему уже весть, что собираются погубить его. И, встав, начал он петь: „Господи! За что умножились враги мои! Многие восстают на меня»; и еще: „Ибо стрелы твои вонзились в меня; ибо я готов к бедам, и скорбь моя предо мною»; и еще говорил он: „Господи! Услышь молитву мою и не входи в суд с рабом твоим, потому что не оправдается пред тобой никто из живущих, так как преследует враг душу мою». И, окончив шестопсалмие и увидев, что пришли посланные убить его, начал петь псалмы: „Обступили меня тельцы тучные… Скопище злых обступило меня»; „Господи, Боже мой, на тебя уповаю, спаси меня и от всех гонителей моих избавь меня». Затем начал он петь канон. А затем, кончив заутреню, помолился и сказал так, смотря на икону, на образ Владыки: „Господи Иисусе Христе! Как ты в этом образе явился на землю ради нашего спасения, собственною волею дав пригвоздить руки свои на кресте, и принял страдание за наши грехи, так и меня сподобь принять страдание. Я же не от врагов принимаю это страдание, но от своего же брата, и не вмени ему, Господи, это в грех». И, помолившись Богу, возлег на постель свою. И вот напали на него, как звери дикие, обступив шатер, и проткнули его копьями, и пронзили Бориса и слугу его, прикрывшего его своим телом, пронзили. Был же он любим Борисом, Был отрок этот родом венгр, по имени Георгий; Борис его сильно любил, и возложил он на него гривну золотую большую, в которой он и служил ему. Убили они и многих других отроков Бориса. С Георгия же с этого не могли они быстро снять гривну с шеи, и отсекли голову его, и только тогда сняли гривну, а голову отбросили прочь; поэтомуто впоследствии и не обрели тела его среди трупов. Убив же Бориса, окаянные завернули его в шатер, положив на телегу, повезли, еще дышавшего. Святополк же окаянный, узнав, что Борис еще дышит, послал двух варягов прикончить его. Когда те пришли и увидели, что он еще жив, то один из них извлек меч и пронзил его в сердце. И так скончался блаженный Борис, приняв с другими праведниками венец вечной жизни от Христа Бога, сравнявшись с пророками и апостолами, пребывая с сонмом мучеников, почивая на лоне Авраама, видя неизреченную радость, распевая с ангелами и в веселии пребывая со всеми святыми. И положили тело его в церкви Василия, тайно принеся его в Вышгород. Окаянные же те убийцы пришли к Святополку, точно хвалу заслужившие, беззаконники, Вот имена этих законопреступников: Путша, Талец, Еловит, Ляшко, а отец им всем сатана. Ибо такие слуги подобны бесам: бесы ведь посылаются на злое, ангелы же посылаются для добрых дел. Ангелы ведь не творят человеку зла, но добра ему желают постоянно, особенно же помогают христианам и защищают их от супостатадьявола; а бесы побуждают человека на зле, завидуя ему; и так как видят, что человек от Бога в чести, – потому и завидуют и скоры на совершение зла. Злой человек, усердствуя злому делу, хуже беса, ибо бесы Бога боятся, а злой человек ни Бога не боится, ни людей не стыдится; бесы ведь и креста Господня боятся, а человек злой и креста не боится.

Святополк же окаянный стал думать: „Вот убил я Бориса; как бы убить Глеба?». И, замыслив Каиново дело, послал, обманывая, гонца к Глебу, говоря так: „Приезжай сюда поскорее, отец тебя зовет: сильно он болен». Глеб тотчас же сел на коня и отправился с малою дружиною, потому что был послушлив отцу. И когда пришел он на Волгу, то в поле споткнулся конь его на рытвине, и повредил Глеб себе немного ногу. И пришел в Смоленск, и отошел от Смоленска недалеко, и стал на Смядыне в насаде. В это же время пришла от Предславы весть к Ярославу о смерти отца и послал Ярослав сказать Глебу: „Не ходи: отец у тебя умер, а брат твой убит Святополком». Услыхав это, Глеб громко возопил со слезами, плачась по отце, но еще больше по брате, и стал молиться со слезами, говоря так: „Увы мне, Господи! Лучше было бы мне умереть с братом, нежели жить на свете этом. Если бы видел я, брат мой, лицо твое ангельское, то умер бы с тобою: ныне же зачем остался я один? Где речи твои, что говорил ты мне, брат мой любимый? Ныне уже не услышу тихого твоего наставления. Если доходят молитвы твои к Богу, то помолись обо мне, чтобы и я принял ту же мученическую кончину. Лучше бы было мне умереть с тобою, чем жить на этом полном лжи свете». И когда он так молился со слезами, внезапно пришли посланные Святополком погубить Глеба. И тут вдруг захватили посланные корабль Глебов, и обнажили оружие. Отроки же Глебовы пали духом. Окаянный же Горясер, один из посланных, велел тотчас же зарезать Глеба. Повар же Глеба, именем Торчин, вынув нож, зарезал Глеба, как безвинного ягненка. Так был принесен он в жертву Богу, вместо благоуханного фимиама жертва разумная, и принял венец царствия Божия, войдя в небесные обители, и увидел там желанного брата своего, и радовался с ним неизреченною радостию, которой удостоились они за свое братолюбие. „Как хорошо и как прекрасно жить братьям вместе!». Окаянные же возвратились назад, как сказал Давид: „Да возвратятся грешники в ад». Когда же они пришли, сказали Святополку: „Сделали приказанное тобою». Он же, услышав это, возгордился еще больше, не ведая, что Давид сказал: „Что хвалишься злодейством, сильный? Весь день беззаконие… умышляет язык твой».

Итак, Глеб был убит, и был он брошен на берегу между двумя колодами, затем же, взяв его, увезли и положили его рядом с братом его Борисом в церкви святого Василия.

И соединились они телами, а сверх того и душами, пребывая у Владыки, Царя всех, в радости бесконечной, в свете неизреченном и подавая дары исцеления Русской земле и всех приходящих с верою из иных стран исцеляя: хромым давая ходить, слепым давая прозрение, болящим выздоровление, закованным освобождение, темницам отверзение, печальным утешение, гонимым избавление. Заступники они за Русскую землю, светильники сияющие и вечно молящиеся Владыке о своих людях. Вот почему и мы должны достойно восхвалять страстотерпцев этих Христовых, прилежно молясь им со словами: „Радуйтеся, страстотерпцы Христовы, заступники Русской земли, подающие исцеление приходящим к вам с верою и любовью. Радуйтесь, небесные обитатели, были вы ангелами во плоти, единомысленными служителями Богу, единообразной четой, святым единодушной; поэтому и подаете вы исцеление всем страждущим. Радуйтесь, Борис и Глеб богомудрые, источаете вы как бы струи из колодца живоносной воды исцеления, истекают они верным людям на выздоровление. Радуйтесь, поправшие коварного змея, явившиеся подобно лучам светозарным, как светила, озаряющие всю Русскую землю, всегда тьму отгоняющие верою непреклонною. Радуйтесь, заслужившие недреманное око, души свои к исполнению святых Божьих заповедей в сердцах своих склонившие, блаженные. Радуйтесь, братья, вместе пребывающие в местах светозарных, в селениях небесных, в неувядаемой славе, обладания которой удостоились. Радуйтесь, явно для всех осиянные божественным светом, весь мир обошедшие, бесов отгоняющие, недуги исцеляющие, светильники добрые, заступники теплые, с Богом пребывающие, божественными лучами всегда озаряемые, мужественные страстотерпцы, просвещающие души верным людям. Возвысила вас светоносная небесная любовь; через нее вы и наследовали все красоты небесного жития, славу и райскую пищу, и свет разума, прекрасные радости. Радуйтесь, потому что напояете вы все сердца, горести и болезни отгоняете, страсти злые исцеляете; каплями крови своей святой обагрили вы багряницу, прославленные, ибо, ее нося прекрасно, с Христом царствуете всегда, молясь за новых христианских людей и сродников своих. Благословилась земля Русская кровью вашею и мощами, покоящимися в церкви, просвещаете вы церковь эту духом божественным, в ней же с мучениками, как мученики, молитесь вы за людей своих. Радуйтесь, светлые звезды, утром восходящие! Христолюбивые же страстотерпцы и заступники наши! Покорите поганых под ноги князьям нашим, молясь владыке Богу нашему, чтобы пребывали они в мире, в единении и в здоровье, избавляя их от усобных войн и от пронырства дьявола, удостойте и нас того же, поющих вам и почитающих ваше славное торжество, во вся веки до скончания мира».

Святополк же окаянный и злой убил Святослава, послав к нему к горе Угорской, когда тот бежал в Угры. И стал Святополк думать: „Перебью всех своих братьев и стану один владеть Русскою землею». Так думал он в гордости своей, не зная, что „Бог дает власть кому хочет, ибо поставляет Всевышний цесаря и князя, каких захочет дать». Если же какаянибудь страна станет угодной Богу, то ставит ей Бог цесаря или князя праведного, любящего справедливость и закон, и дарует властителя и судью, судящего суд. Ибо если князья справедливы в стране, то много согрешений прощается стране той; если же злы и лживы, то еще большее зло насылает Бог на страну ту, потому что князь – глава земли. Ибо так сказал Исайя: „Согрешили от головы и до ног, то есть от цесаря и до простых людей». „Горе городу тому, в котором князь юн», любящий пить вино под звуки гуслей вместе с молодыми советниками. Таких князей дает Бог за грехи, а старых и мудрых отнимает, как сказал Исайя: „Отнимет Господь у Иерусалима крепкого исполина и храброго мужа, и судью, и пророка, и смиренного старца, и дивного советника, и мудрого художника, и разумного, живущего по закону. И дам им юношу князя, и обидчика поставлю обладать ими».

Святополк же окаянный стал княжить в Киеве. Созвав людей, стал он им давать кому плащи, а другим деньгами, и роздал много богатства. Когда Ярослав не знал еще об отцовской смерти, было у него множество варягов, и творили они насилие новгородцам и женам их. Новгородцы восстали и перебили варягов во дворе Поромоньем. И разгневался Ярослав, и пошел в село Ракомо, сел там во дворе. И послал к новгородцам сказать: „Мне уже тех не воскресить». И призвал к себе лучших мужей, которые перебили варягов, и, обманув их, перебил. В ту же ночь пришла ему весть из Киева от сестры его Предславы: „Отец твой умер, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса, а на Глеба послал, берегись его очень». Услышав это, печален был Ярослав и об отце, и о братьях, и о дружине. На другой день, собрав остаток новгородцев, сказал Ярослав: „О милая моя дружина, которую я вчера перебил, а сегодня она оказалась нужна». Утер слезы и обратился к ним на вече: „Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве и убивает братьев своих». И сказали новгородцы: „Хотя, князь, и иссечены братья наши, – можем за тебя бороться!». И собрал Ярослав тысячу варягов, а других воинов 40 000, и пошел на Святополка, призвав Бога в свидетели своей правды и сказав: „Не я начал избивать братьев моих, но он; да будет Бог мстителем за кровь братьев моих, потому что без вины пролил он праведную кровь Бориса и Глеба. Или же и мне то же сделать? Рассуди меня, Господи, по правде, да прекратятся злодеяния грешного». И пошел на Святополка. Услышав же, что Ярослав идет, Святополк собрал бесчисленное количество воинов, русских и печенегов, и вышел против него к Любечу на тот берег Днепра, а Ярослав был на этом.

Начало княжения Ярослава в Киеве.

В год 6524 (1016). Пришел Ярослав на Святополка, и стали по обе стороны Днепра, и не решались ни эти на тех, ни те на этих, и стояли так три месяца друг против друга. И стал воевода Святополка, разъезжая по берегу, укорять новгородцев, говоря: „Что пришли с хромцом этим? Вы ведь плотники. Поставим вас хоромы наши рубить!». Слыша это, сказали новгородцы Ярославу, что „завтра мы переправимся к нему; если кто не пойдет с нами, сами нападем на него». Наступили уже заморозки, Святополк стоял между двумя озерами и всю ночь пил с дружиной своей. Ярослав же с утра, исполчив дружину свою, на рассвете переправился. И, высадившись на берег, оттолкнули ладьи от берега, и пошли друг против друга, и сошлись в схватке. Была сеча жестокая, и не могли изза озера печенеги помочь; и прижали Святополка с дружиною к озеру, и вступили на лед, и подломился под ними лед, и стал одолевать Ярослав, видев же это, Святополк побежал, и одолел Ярослав. Святополк же бежал в Польшу, а Ярослав сел в Киеве на столе отцовском и дедовском. И было тогда Ярославу 28 лет.

В год 6525 (1017). Ярослав пошел в Киев, и погорели церкви.

В год 6526 (1018). Пришел Болеслав на Ярослава со Святополком и с поляками. Ярослав же, собрав русь, и варягов, и словен, пошел против Болеслава и Святополка и пришел к Волыню, и стали они по обеим сторонам реки Буга. И был у Ярослава кормилец и воевода, именем Буда, и стал он укорять Болеслава, говоря: „Проткнем тебе колом брюхо твое толстое». Ибо был Болеслав велик и тяжек, так что и на коне не мог сидеть, но зато был умен. И сказал Болеслав дружине своей: „Если вас не унижает оскорбление это, то погибну один». Сев на коня, въехал он в реку, а за ним воины его. Ярослав же не успел исполчиться, и победил Болеслав Ярослава. И убежал Ярослав с четырьмя мужами в Новгород, Болеслав же вступил в Киев со Святополком. И сказал Болеслав: „Разведите дружину мою по городам на покорм»; и было так. Ярослав же, прибежав в Новгород, хотел бежать за море, но посадник Константин, сын Добрыни, с новгородцами рассек ладьи Ярославовы, говоря: „Хотим и еще биться с Болеславом и со Святополком». Стали собирать деньги от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен. И привели варягов, и дали им деньги, и собрал Ярослав воинов много. Когда же Болеслав сидел в Киеве, окаянный Святополк сказал: „Сколько есть поляков по городам, избивайте их». И перебили поляков, Болеслав же побежал из Киева, забрав богатства, и бояр Ярославовых, и сестер его, а Настаса – попа Десятинной церкви – приставил к этим богатствам, ибо тот обманом вкрался ему в доверие. И людей множество увел с собою, и города Червенские забрал себе, и пришел в свою землю. Святополк же стал княжить в Киеве. И пошел Ярослав на Святополка, и бежал Святополк к печенегам.

В год 6527 (1019). Пришел Святополк с печенегами в силе грозной, и Ярослав собрал множество воинов и вышел против него на Альту. Ярослав стал на место, где убили Бориса, и, воздев руки к небу, сказал: „Кровь брата моего вопиет к тебе, Владыка! Отомсти за кровь праведника сего, как отомстил ты за кровь Авеля, обрек Каина на стенание и трепет: так обреки и этого». Помолился и сказал: „Братья мои! Хоть и отошли вы телом отсюда, но молитвою помогите мне против врага сего – убийцы и гордеца». И когда сказал так, двинулись противники друг на друга, и покрыло поле Альтинское множество воинов. Была же тогда пятница, и всходило солнце, и сошлись обе стороны, и была сеча жестокая, какой не бывало на Руси, и, за руки хватаясь, рубились, и сходились трижды, так что текла кровь по низинам. К вечеру же одолел Ярослав, а Святополк бежал. И когда бежал он, напал на него бес, и расслабли все члены его, и не мог он сидеть на коне, и несли его на носилках. И бежавшие с ним принесли его к Берестью. Он же говорил: „Бегите со мной, гонятся за нами». Отроки же его посылали посмотреть: „Гонится ли кто за нами?». И не было никого, кто бы гнался за ними, и дальше бежали с ним. Он же лежал немощен и, привставая, говорил: „Вот уже гонятся, ой, гонятся, бегите». Не мог он вытерпеть на одном месте, и пробежал он через Польскую землю, гонимый Божиим гневом, и прибежал в пустынное место между Польшей и Чехией, и там бедственно окончил жизнь свою. „Праведный суд постиг его, неправедного, и после смерти принял он муки окаянного: показало явно… посланная на него Богом пагубная кара безжалостно предала его смерти», и по отшествии от сего света, связанный, вечно терпит муки. Есть могила его в том пустынном месте и до сего дня. Исходит же из нее смрад ужасен. Все это Бог явил в поучение князьям русским, чтобы если еще раз совершат такое же, уже слышав обо всем этом, то такую же казнь примут, и даже еще большую той, потому что совершат такое злое убийство, уже зная обо всем этом. Семь казней принял Каин, убив Авеля, а Ламех 70, потому что Каин не знал, что придется принять мщение от Бога, а Ламех совершил убийство, уже зная о казни, постигшей прародителя его. „Ибо сказал Ламех женам своим: „Мужа убил во вред мне и, юношу убив, нанес сам себе беду, потому, сказал он, и 70 мщений положено мне, что, зная обо всем, сотворил я это»«. Ламех убил двух братьев Еноховых и взял себе жен их; этот же Святополк – новый Авимелех, родившийся от прелюбодеяния и избивший своих братьев, сыновей Гедеоновых; так и свершилось.

Ярослав же сел в Киеве, утер пот с дружиною своею, показав победу и труд велик.

В год 6528 (1020). Родился у Ярослава сын, и нарек имя ему Владимир.

В год 6529 (1021). Пришел Брячислав, сын Изяслава, внук Владимира, на Новгород, и взял Новгород, и, захватив новгородцев и имущество их, пошел к Полоцку снова. И когда пришел он к реке Судомири, и Ярослав из Киева на седьмой день нагнал его тут. И победил Ярослав Брячислава, и новгородцев воротил в Новгород, а Брячислав бежал к Полоцку.

В год 6530 (1022). Пришел Ярослав к Берестью. В то же время Мстислав находился в Тмутаракани и пошел на касогов. Услышав же это, князь касожский Редедя вышел против него. И, когда стали оба полка друг против друга, сказал Редедя Мстиславу: „Чего ради погубим дружины? Но сойдемся, чтобы побороться самим. Если одолеешь ты, возьмешь богатства мои, и жену мою, и детей моих, и землю мою. Если же я одолею, то возьму твое все». И сказал Мстислав: „Да будет так». И сказал Редедя Мстиславу: „Не оружием будем биться, но борьбою». И схватились бороться крепко, и в долгой борьбе стал изнемогать Мстислав, ибо был велик и силен Редедя. И сказал Мстислав: „О пречистая Богородица, помоги мне! Если же одолею его, воздвигну церковь во имя твое». И, сказав так, бросил его на землю. И выхватил нож, и зарезал Редедю. И, пойдя в землю его, забрал все богатства его, и жену его, и детей его, и дань возложил на касогов. И, придя в Тмутаракань, заложил церковь святой Богородицы и воздвиг ту, что стоит и до сего дня в Тмутаракани.

В год 6531 (1023). Пошел Мстислав на Ярослава с хазарами и касогами.

В год 6532 (1024). Когда Ярослав был в Новгороде, пришел Мстислав из Тмутаракани в Киев, и не приняли его киевляне. Он же пошел и сел на столе в Чернигове; Ярослав же был тогда в Новгороде. В тот же год восстали волхвы в Суздале; по дьявольскому наущению и бесовскому действию избивали старшую чадь, говоря, что они держат запасы. Был мятеж великий и голод по всей той стране; и пошли по Волге все люди к болгарам, и привезли хлеба, и так ожили. Ярослав же, услышав о волхвах, пришел в Суздаль; захватив волхвов, одних изгнал, а других казнил, говоря так: „Бог за грехи посылает на всякую страну голод, или мор, или засуху, или иную казнь, человек же не знает, за что». И, возвратившись, пришел Ярослав в Новгород, и послал за море за варягами. И пришел Якун с варягами, и был Якун тот красив, и плащ у него был золотом выткан. И пришел к Ярославу, и пошел Ярослав с Якуном на Мстислава. Мстислав же, услышав, вышел против них к Листвену. Мстислав же с вечера исполчил дружину и поставил северян прямо против варягов, а сам стал с дружиною своею по обеим сторонам. И наступила ночь, была тьма, молния, гром и дождь. И сказал Мстислав дружине своей: „Пойдем на них». И пошли Мстислав и Ярослав друг на друга, и схватилась дружина северян с варягами, и трудились варяги, рубя северян, и затем двинулся Мстислав с дружиной своей и стал рубить варягов. И была сеча сильна, и когда сверкала молния, блистало оружие, и была гроза велика и сеча сильна и страшна. И когда увидел Ярослав, что терпит поражение, побежал с Якуном, князем варяжским, и Якун тут потерял свой плащ золотой. Ярослав же пришел в Новгород, а Якун ушел за море. Мстислав же чуть свет, увидев лежащими посеченных своих северян и Ярославовых варягов, сказал: „Кто тому не рад? Вот лежит северянин, а вот варяг, а дружина своя цела». И послал Мстислав за Ярославом, говоря: „Садись в своем Киеве: ты старший брат, а мне пусть будет эта сторона Днепра». И не решился Ярослав идти в Киев, пока не помирились. И сидел Мстислав в Чернигове, а Ярослав в Новгороде, и были в Киеве мужи Ярослава. В тот же год родился у Ярослава еще сын, и нарек имя ему Изяслав.

В год 6534 (1026). Ярослав собрал воинов многих, и пришел в Киев, и заключил мир с братом своим Мстиславом у Городца. И разделили по Днепру Русскую землю: Ярослав взял эту сторону, а Мстислав ту. И начали жить мирно и в братолюбии, и затихли усобица и мятеж, и была тишина великая в стране.

В год 6535 (1027). Родился третий сын у Ярослава, и дали имя ему Святослав.

В год 6536 (1028). Знамение в виде змея явилось в небе, так что видно было его по всей земле.

В год 6537 (1029). Мирно было.

В год 6538 (1030). Ярослав Белз взял. И родился у Ярослава четвертый сын, и дал имя ему Всеволод. В тот же год пошел Ярослав на чудь, и победил их, и поставил город Юрьев. В то же время умер Болеслав Великий в Польше, и был мятеж в земле Польской: восстав, люди перебили епископов и попов и бояр своих, и был среди них мятеж.

В год 6539 (1031). Ярослав и Мстислав, собрав воинов многих, пошли на поляков, и вновь заняли Червенские города, и повоевали землю Польскую, и много поляков привели, и поделили их. Ярослав же посадил своих поляков по Роси; там они живут и по сей день.

В год 6540 (1032). Ярослав начал ставить города по Роси.

В год 6541 (1033). Евстафий Мстиславич умер.

В год 6542 (1034).

В год 6543 (1035).

В год 6544 (1036). Мстислав вышел на охоту, разболелся и умер. И положили его в церкви святого Спаса, которую сам заложил; были ведь при нем выведены стены ее в высоту, сколько можно, стоя на коне, достать рукою. Был же Мстислав могуч телом, красив лицом, с большими очами, храбр на ратях, милостив, любил дружину без меры, имения для нее не щадил, ни в питье, ни в пище ничего не запрещал ей. После того завладел всем его владением Ярослав и стал самовластцем в Русской земле. Пошел Ярослав в Новгород и посадил сына своего Владимира в Новгороде, а епископом поставил Жидяту. В это время родился у Ярослава сын, нарекли имя ему Вячеслав. Когда Ярослав был в Новгороде, пришла к нему весть, что печенеги осадили Киев. Ярослав собрал воинов многих, варягов и словен, пришел к Киеву и вошел в город свой. А было печенегов без числа. Ярослав выступил из города, и исполчил дружину, и поставил варягов посредине, а на правой стороне – киевлян, а на левом крыле – новгородцев; и стал пред градом. Печенеги пошли на приступ и схватились на месте, где стоит ныне святая София, митрополия русская: было здесь тогда поле вне града. И была сеча жестокая, и едва к вечеру одолел Ярослав. И побежали печенеги врассыпную, и не знали, куда бежать, одни, убегая, тонули в Сетомли, иные же в других реках, а остаток их бегает гдето и до сего дня. В тот же год посадил Ярослав брата своего Судислава в темницу во Пскове – был тот оклеветан перед ним.

В год 6545 (1037). Заложил Ярослав город великий, у того же града Золотые ворота; заложил и церковь святой Софии, митрополию, и затем церковь на Золотых воротах – святой Богородицы Благовещения, затем монастырь святого Георгия и святой Ирины. И стала при нем вера христианская плодиться и расширяться, и черноризцы стали умножаться, и монастыри появляться. И любил Ярослав церковные уставы, попов любил немало, особенно же черноризцев, и книги любил, читая их часто и ночью и днем. И собрал писцов многих, и переводили они с греческого на славянский язык. И написали они книг множество, ими же поучаются верующие люди и наслаждаются учением божественным. Как если один землю вспашет, другой же засеет, а иные жнут и едят пищу неоскудевающую, – так и этот. Отец ведь его Владимир землю вспахал и размягчил, то есть крещением просветил. Этот же засеял книжными словами сердца верующих людей, а мы пожинаем, учение принимая книжное.

Велика ведь бывает польза от учения книжного; книгами наставляемы и поучаемы на путь покаяния, ибо от слов книжных обретаем мудрость и воздержание. Это ведь – реки, напояющие вселенную, это источники мудрости; в книгах ведь неизмеримая глубина; ими мы в печали утешаемся; они – узда воздержания, Велика есть мудрость; ведь и Соломон, прославляя ее, говорил: „Я, премудрость, вселила свет и разум, и смысл я призвала. Страх Господень… Мои советы, моя мудрость, мое утверждение, моя сила. Мною цесари царствуют, а сильные узаконяют правду. Мною вельможи величаются и мучители управляют землею. Любящих меня люблю, ищущие меня найдут благодать». Если прилежно поищешь в книгах мудрости, то найдешь великую пользу душе своей. Ибо кто часто читает книги, тот беседует с Богом или со святыми мужами. Тот, кто читает пророческие беседы, и евангельские и апостольские поучения, и жития святых отцов, обретает душе великую пользу.

Ярослав же, как мы уже сказали, любил книги и, много их написав, положил в церкви святой Софии, которую создал сам. Украсил ее золотом, серебром и сосудами церковными, и возносят в ней к Богу положенные песнопения в назначенное время. И другие церкви ставил по городам и по местам, поставляя попов и давая от богатств своих жалованье, веля им учить людей, потому что им поручено это Богом, и посещать часто церкви. И умножились пресвитеры и люди христианские. И радовался Ярослав, видя множество церквей и людей христиан, а враг сетовал, побеждаемый новыми людьми христианскими.

В год 6546 (1038). Ярослав пошел на ятвягов.

В год 6547 (1039). Освящена была митрополитом Феопемптом церковь святой Богородицы, которую создал Владимир, отец Ярослава.

В год 6548 (1040). Ярослав пошел на Литву.

В год 6549 (1041). Пошел Ярослав на мазовшан в ладьях.

В год 6550 (1042). Пошел Владимир Ярославич на Ямь и победил их. И пали кони у воинов Владимировых; так, что и с еще дышащих коней сдирали кожу: такой был мор на коней!

В год 6551 (1043). Послал Ярослав сына своего Владимира на греков и дал ему много воинов, а воеводство поручил Вышате, отцу Яня. И отправился Владимир в ладьях, и приплыл к Дунаю, и направился к Царьграду. И была буря велика, и разбила корабли русских, и княжеский корабль разбил ветер, и взял князя в корабль Иван Творимирич, воевода Ярослава. Прочих же воинов Владимировых, числом до 6000, выбросило на берег, и, когда они захотели было пойти на Русь, никто не пошел с ними из дружины княжеской. И сказал Вышата: „Я пойду с ними». И высадился к ним с корабля, и сказал: „Если буду жив, то с ними, если погибну, то с дружиной». И пошли, намереваясь дойти до Руси. И сообщили грекам, что море разбило ладьи руси, и послал царь, именем Мономах, за русью 14 ладей. Владимир же, увидев с дружиною своею, что идут за ними, повернув, разбил ладьи греческие и возвратился на Русь, сев на корабли свои. Вышату же схватили вместе с выброшенными на берег, и привели в Царьград, и ослепили много русских. Спустя три года, когда установился мир, отпущен был Вышата на Русь к Ярославу. В те времена выдал Ярослав сестру свою за Казимира, и отдал Казимир, вместо свадебного дара, восемьсот русских пленных, захваченных еще Болеславом, когда тот победил Ярослава.

В год 6552 (1044). Выкопали из могил двух князей, Ярополка и Олега, сыновей Святослава, и окрестили кости их, и положили их в церкви святой Богородицы, В тот же год умер Брячислав, сын Изяслава, внук Владимира, отец Всеслава, и Всеслав, сын его, сел на столе его, мать же родила его от волxвования. Когда мать родила его, на голове его оказалось язвено, и сказали волхвы матери его: „Это язвено навяжи на него, пусть носит его до смерти». И носит его на себе Всеслав и до сего дня; оттого и не милостив на кровопролитие.

В год 6553 (1045). Заложил Владимир святую Софию в Новгороде.

В год 6554 (1046).

В год 6555 (1047). Ярослав пошел на мазовшан, и победил их, и убил князя их Моислава, и покорил их Казимиру.

В год 6556 (1048).

В год 6557 (1049).

В год 6558 (1050). Преставилась княгиня, жена Ярослава.

В год 6559 (1051). Поставил Ярослав Илариона митрополитом, русского родом, в святой Софии, собрав епископов.

А теперь скажем, почему назван так Печерский монастырь. Боголюбивый князь Ярослав любил село Берестовое и церковь, которая была там, святых апостолов и помогал попам многим, среди которых был пресвитер, именем Иларион, муж благостный, книжный и постник. И ходил он из Берестового на Днепр, на холм, где ныне находится старый монастырь Печерский, и там молитву творил, ибо был там лес великий. Выкопал он пещерку малую, двухсаженную, и, приходя из Берестового, пел там церковные часы и молился Богу втайне. Затем Бог положил князю мысль на сердце поставить его митрополитом в святой Софии, а пещерка эта так и возникла. И немного дней спустя оказался некий человек, мирянин из города Любеча, и положил ему Бог мысль на сердце идти странничать. И направился он на Святую Гору, и увидел там монастыри, и обошел их, полюбив монашество, и пришел в один монастырь, и умолил игумена, чтобы постриг его в монахи. Тот послушал, постриг его, дал ему имя Антоний, наставив и научив, как жить почернечески, и сказал ему: „Иди снова на Русь, и да будет на тебе благословение Святой Горы, ибо от тебя многие станут чернецами». Благословил его и отпустил, сказав ему: „Иди с миром». Антоний же пришел в Киев и стал думать, где бы поселиться; и ходил по монастырям, и не возлюбил их, так как Бог не хотел того. И стал ходить по дебрям и горам, ища места, которое бы ему указал Бог. И пришел на холм, где Иларион выкопал пещерку, и возлюбил место то, и поселился в ней, и стал молиться Богу со слезами, говоря: „Господи! Укрепи меня в месте этом, и да будет здесь благословение Святой Горы и моего игумена, который меня постриг». И стал жить тут, молясь Богу, питаясь хлебом сухим, и то через день, и воды испивая в меру, копая пещеру и не давая себе покоя днем и ночью, пребывая в трудах, в бдении и в молитвах. Потом узнали добрые люди и приходили к нему, принося все, что ему требовалось, И прослыл он как великий Антоний: приходя к нему, просили у него благословения. После же, когда преставился великий князь Ярослав, – приял власть сын его Изяслав и сел в Киеве.

Антоний же прославлен был в Русской земле; Изяслав, узнав о святой жизни его, пришел с дружиною своею, прося у него благословения и молитвы. И ведом стал всем великий Антоний и чтим всеми, и стала приходить к нему братия, и начал он принимать и постригать их, и собралось к нему братии числом 12, и ископали пещеру великую, и церковь, и кельи, которые и до сего дня еще существуют в пещере под старым монастырем. Когда собралась братия, сказал им Антоний: „Это Бог вас, братия, собрал, и вы здесь по благословению Святой Горы, по которому меня постриг игумен Святой Горы, а я вас постригал – да будет благословение на вас, первое от Бога, а второе от Святой Горы». И так сказал им: „Живите же сами по себе, и поставлю вам игумена, а сам я хочу уединиться в этой горе, так как и прежде уже привык жить в уединении». И поставил им игуменом Варлаама, а сам пришел к горе и ископал пещеру, что под новым монастырем, и в ней скончал дни свои, живя в добродетели, не выходя никуда из пещеры в течение сорока лет; в ней лежат мощи его и до сего дня. Братия же с игуменом жили в прежней пещере. И в те времена, когда братия умножилась и не могла уже вместиться в пещере, помыслили поставить монастырь вне пещеры. И пришли игумен с братией к Антонию и сказали ему: „Отец! Умножилась братия, и не можем вместиться в пещере; если бы Бог повелел, по твоей молитве поставили бы мы церковку вне пещеры». И повелел им Антоний. Они же поклонились ему и поставили церковку малую над пещерою во имя Успения святой Богородицы. И начал Бог, по молитве святой Богородицы, умножать черноризцев, и совет сотворили братья с игуменом поставить монастырь. И пошли братья к Антонию и сказали: „Отец! Братия умножается, и мы хотели бы поставить монастырь». Антоний же сказал с радостью: „Благословен Бог во всем, и молитва святой Богородицы и отцов Святой Горы да будет с вами». И, сказав это, послал одного из братьев к князю Изяславу, говоря так: „Князь мой! Вот Бог умножает братию, а местечко малo: дал бы нам гору ту, что над пещерою». Изяслав же услышал это и был рад, и послал мужа своего, и отдал им гору ту. Игумен же и братия заложили церковь великую, и монастырь огородили острогом, келий поставили много, завершили церковь и украсили ее иконами. И с той поры начался Печерский монастырь: оттого, что жили чернецы прежде в пещере, и прозвался монастырь Печерским. Основался же монастырь Печерский по благословению Святой Горы. Когда укрепился монастырь при игумене Варлааме, Изяслав поставил другой монастырь, святого Дмитрия, и вывел Варлаама на игуменство к святому Дмитрию, желая сделать тот монастырь выше Печерского, надеясь на свое богатство. Много ведь монастырей цесарями, и боярами, и богачами поставлено, но не такие они, как те, которые поставлены слезами, постом, молитвою, бдением. Антоний ведь не имел ни золота, ни серебра, но достиг всего слезами и постом, как я уже говорил. Когда Варлаам ушел к святому Дмитрию, братья, сотворив совет, пошли к старцу Антонию и сказали: „Поставь нам игумена». Он же сказал им: „Кого хотите?». Они же ответили: „Кого хочет Бог и ты». И сказал им: „Кто из вас больше Феодосия – послушного, кроткого, смиренного, – да будет он вам игумен». Братия же рада была, поклонилась старцу; и поставили Феодосия игуменом братии, числом 20. Когда же Феодосий принял монастырь, стал он следовать воздержанию, и строгим постам, и молитвам со слезами, и стал собирать многих черноризцев, и собрал братии числом 100. И стал искать устава монашеского, и нашелся тогда Михаил, монах Студийского монастыря, пришедший из Греческой земли с митрополитом Георгием, – и стал у него Феодосий спрашивать устав студийских монахов. И нашел у него, и списал, и ввел устав в монастыре своем – как петь пения монастырские, и как класть поклоны, и как читать, и как стоять в церкви, и весь распорядок церковный, и на трапезе поведение, и что вкушать в какие дни – все это по уставу. Найдя этот устав, Феодосий дал его в свой монастырь. От того же монастыря переняли все монастыри этот устав, оттого и почитается монастырь Печерский старшим изо всех. Когда же жил Феодосий в монастыре, и вел добродетельную жизнь, и соблюдал монашеские правила, и принимал всякого, приходящего к нему, – пришел к нему и я – худой и недостойный раб, – и принял меня, а лет мне было от роду 17. Написал я это и определил, в какой год начался Печерский монастырь и чего ради зовется Печерским. А о житии Феодосия скажем после.

В год 6560 (1052). Преставился Владимир, старший сын Ярослава, в Новгороде и положен был в святой Софии, которую воздвиг сам.

В год 6561 (1053). У Всеволода родился сын от дочери царской, гречанки, и нарек имя ему Владимир.

В год 6562 (1054). Преставился великий князь русский Ярослав. Еще при жизни дал он наставление сыновьям своим, сказав им: „Вот я покидаю мир этот, сыновья мои; имейте любовь между собой, потому что все вы братья, от одного отца и от одной матери. И если будете жить в любви между собой, Бог будет в вас и покорит вам врагов. И будете мирно жить. Если же будете в ненависти жить, в распрях и ссорах, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов своих, которые добыли ее трудом своим великим; но живите мирно, слушаясь брат брата. Вот я поручаю стол мой в Киеве старшему сыну моему и брату вашему Изяславу; слушайтесь его, как слушались меня, пусть будет он вам вместо меня; а Святославу даю Чернигов, а Всеволоду Переяславль, а Игорю Владимир, а Вячеславу Смоленск». И так разделил между ними города, запретив им переступать пределы других братьев и изгонять их, и сказал Изяславу: „Если кто захочет обидеть брата своего, ты помогай тому, кого обижают». И так наставлял сыновей своих жить в любви. Сам уже он был болен тогда и, приехав в Вышгород, сильно расхворался. Изяслав тогда был… а Святослав во Владимире. Всеволод же был тогда при отце, ибо любил его отец больше всех братьев и держал его всегда при себе. И приспел конец жизни Ярослава, и отдал душу свою Богу в первую субботу поста святого Федора. Всеволод же обрядил тело отца своего, возложив на сани, повез его в Киев, а попы пели положенные песнопения. Плакали по нем люди; и, принеся, положили его в гроб мраморный в церкви святой Софии. И плакали по нем Всеволод и весь народ, Жил же он всех лет 76.

Начало княжения Изяслава в Киеве.

Придя, сел Изяслав на столе в Киеве, Святослав же в Чернигове, Всеволод в Переяславле, Игорь во Владимире, Вячеслав в Смоленске. В тот же год зимою пошел Всеволод на торков к Воиню и победил торков. В том же году приходил Болуш с половцами, и заключил мир с ними Всеволод, и возвратились половцы назад, откуда пришли.

В год 6564 (1056).

В год 6565 (1057). Преставился Вячеслав, сын Ярослава, в Смоленске, и посадили Игоря в Смоленске, выведя его из Владимира.

В год 6566 (1058). Победил Изяслав голядь.

В год 6567 (1059). Изяслав, Святослав и Всеволод освободили дядю своего Судислава из поруба, где сидел он 24 года, взяв с него крестное целование; и стал он чернецом.

В год 6568 (1060). Преставился Игорь, сын Ярослава. В том же году Изяслав, и Святослав, и Всеволод, и Всеслав собрали воинов бесчисленных и пошли походом на торков, на конях и в ладьях, без числа много. Прослышав об этом, торки испугались, и обратились в бегство, и не вернулись до сих пор, – так и перемерли в бегах. Божиим гневом гонимые, кто от стужи, кто от голода, иные от мора и судом Божиим. Так избавил Бог христиан от поганых.

В год 6569 (1061). Впервые пришли половцы войною на Русскую землю; Всеволод же вышел против них месяца февраля во 2й день. И в битве победили Всеволода и, повоевав землю, ушли. То было первое зло от поганых и безбожных врагов. Был же князь их Искал.

В год 6570 (1062).

В год 6571 (1063). Судислав преставился, брат Ярослава, и погребли его в церкви святого Георгия. В тот же год в Новгороде Волхов тек в обратном направлении 5 дней. Знаменье же это было недоброе, ибо на четвертый год пожег Всеслав город.

В год 6572 (1064). Бежал Ростислав, сын Владимиров, внук Ярославов, в Тмутаракань, и с ним бежали Порей и Вышата, сын Остромира, воеводы новгородского. И, придя, выгнал Глеба из Тмутаракани, а сам сел на его место.

В год 6573 (1065). Пошел Святослав на Ростислава к Тмутаракани. Ростислав же отступил из города – не потому, что испугался Святослава, но не желая против своего дяди оружия поднять. Святослав же, придя в Тмутаракань, вновь посадил сына своего Глеба и вернулся назад. Ростислав же, придя, снова выгнал Глеба, и пришел Глеб к отцу своему. Ростислав же сел в Тмутаракани. В том же году Всеслав начал войну.

В те же времена было знаменье на западе, звезда великая, с лучами как бы кровавыми; с вечера всходила она на небо после захода солнца, и так было 7 дней. Знамение это было не к добру, после того были усобицы многие и нашествие поганых на Русскую землю, ибо эта звезда была как бы кровавая, предвещая крови пролитье. В те же времена ребенок был брошен в Сетомль; этого ребенка вытащили рыбаки в неводе, и рассматривали мы его до вечера и опять бросили в воду. Был же он такой: на лице у него были срамные части, а иного нельзя и сказать срама ради. Перед тем временем и солнце изменилось и не стало светлым, но было как месяц, о таком солнце невежды говорят, что оно объедено. Знамения эти бывают не к добру. Мы потому так думаем, что именно так случилось в древности, „при Антиохе, в Иерусалиме: внезапно по всему городу в течение сорока дней стали являться в воздухе всадники скачущие, с оружием, в золотых одеждах, полки обеих сторон являлись, потрясая оружием: и это предвещало нападение Антиоха, нашествие рати на Иерусалим. Потом при Нероне цесаре в том же Иерусалиме над городом воссияла звезда в виде копья; это предвещало нашествие римского войска. И снова так было при Юстиниане цесаре: звезда воссияла на западе, испускавшая лучи, и прозвали ее лампадой, и так блистала она дней 20; после же того было звездотечение на небе с вечера до утра, так что все думали, будто падают звезды, и вновь солнце сияло без лучей: это предвещало крамолы, болезни людям, смерти. Снова, уже при Маврикии цесаре, было так: жена родила ребенка без глаз и без рук, а к бедрам у него рыбий хвост прирос; и пес родился шестиногий; в Африке уже двое детей родилось: один о четырех ногах, а другой о двух головах. Потом же было при царе Константине Иконоборце, сыне Леона, звездотечение на небе, звезды срывались на землю, так что видевшие думали, что конец мира; тогда же воздухотечение было сильное; в Сирии же было землетрясение великое, так что земля разверзлась на три поприща, и, дивно, из земли вышел мул, говоривший человеческим голосом и предсказывавший нашествие иноземцев, как и случилось потом»: напали сарацины на Палестинскую землю. Знамения ведь на небе, или в звездах, или в солнце, или в птицах, или в чем ином не к добру бывают; но знамения эти ко злу бывают: или войну предвещают, или голод, или смерть.

В год 6574 (1066). Когда Ростислав был в Тмутаракани и брал дань с касогов и с других народов, этого так испугались греки, что с обманом подослали к нему котопана. Когда же он пришел к Ростиславу, – он вошел к нему в доверие, и чтил его Ростислав. Однажды, когда Ростислав пировал с дружиною своею, котопан сказал: „Князь, хочу выпить за тебя». Тот же ответил: „Пей». Он же отпил половину, а половину дал выпить князю, опустив палец в чашу; а под ногтем был у него яд смертельный, и дал князю, обрекая его на смерть не позднее седьмого дня. Тот выпил, котопан же, вернувшись в Корсунь, поведал там, что именно в этот день умрет Ростислав, как и случилось. Котопана этого побили камнями корсунские люди. Был Ростислав муж доблестный, воинственный, прекрасен сложением и красив лицом и милостив к убогим. И умер февраля в 3й день и положен там в церкви святой Богородицы.

В год 6575 (1067). Поднял рать в Полоцке Всеслав, сын Брячислава, и занял Новгород. Трое же Ярославичей, Изяслав, Святослав, Всеволод, собрав воинов, пошли на Всеслава в сильный мороз. И подошли к Минску, и минчане затворились в городе. Братья же эти взяли Минск и перебили всех мужей, а жен и детей захватили в плен и пошли к Немиге, и Всеслав пошел против них. И встретились противники на Немиге месяца марта в 3й день; и был снег велик, и пошли друг на друга. И была сеча жестокая, и многие пали в ней, и одолели Изяслав, Святослав, Всеволод, Всеслав же бежал. Затем месяца июля в 10й день Изяслав, Святослав и Всеволод, поцеловав крест честной Всеславу, сказали ему: „Приди к нам, не сотворим тебе зла». Он же, надеясь на их крестоцелование, переехал к ним в ладье через Днепр. Когда же Изяслав первым вошел в шатер, схватили тут Всеслава, на Рши у Смоленска, преступив крестоцелование. Изяслав же, приведя Всеслава в Киев, посадил его в темницу с двумя сыновьями.

В год 6576 (1068). Пришли иноплеменники на Русскую землю, половцев множество. Изяслав же, и Святослав, и Всеволод вышли против них на Альту. И ночью пошли друг на друга. Навел на нас Бог поганых за грехи наши, и побежали русские князья, и победили половцы.

Наводит Бог, в гневе своем, иноплеменников на землю, и тогда в горе люди вспоминают о Боге; междоусобная же война бывает от дьявольского соблазна, Бог ведь не хочет зла людям, но блага; а дьявол радуется злому убийству и крови пролитию, разжигая ссоры и зависть, братоненавидение, клевету. Когда же впадает в грех какойлибо народ, казнит Бог его смертью, или голодом, или нашествием поганых, или засухой, или гусеницей, или иными казнями, чтобы мы покаялись, ибо Бог велит нам жить в покаянии и говорит нам через пророка: „Обратитесь ко мне всем сердцем вашим, в посте и плаче». Если мы будем так поступать, простятся нам все грехи; но мы к злу возвращаемся, как свинья, в кале греховном вечно марающаяся, и так пребываем. Устами того же пророка говорит нам Господь: „Знаю, – говорит, – что ты жесток и шея твоя железная», поэтому „не пустил к вам дождя, одну землю одождил, а другую не одождил, и иссохло»; „и поразил вас зноем и различными казнями, но и тут вы не обратились ко мне. Потому сады ваши, смоковницы ваши, нивы и дубравы ваши погубил я, – говорит Господь, – а злоб ваших не мог изничтожить. Послал на вас различные болезни и смерти ужасные и на скот послал казнь свою, но и тут не обратились ко мне, но сказали: „Не поддадимся». Доколе не насытитесь злобами вашими? Вы ведь уклонились от пути моего, – говорит Господь, – и соблазнили многих»; поэтому: „буду свидетелем скорым против врагов, и прелюбодеев, и клянущихся именем моим ложно, и лишающих мзды наемника, чинящих насилие над сиротами и вдовами и уклоняющих суд от правды. Почему не покаетесь в грехах ваших? Но искажаете законы мои и не соблюдаете их? Обратитесь ко мне – и я обращусь к вам, – говорит Господь, – и разверзу вам хляби небесные и отвращу от вас гнев мой, пока не будет у вас всего в изобилии и не станут истощаться ни сады ваши, ни нивы. Но вы обрушили на меня слова ваши, говоря: „Ничтожен служащий Богу»«. Поэтому: „Устами чтут меня, а сердце их далеко отстоит от меня». Оттого, чего просим, не приемлем. „Будет же так, – говорит, – когда призовете меня, я не стану вас слушать». Будете искать меня в беде – и не обрящете, ибо не восхотели ходить по путям моим», отчего и затворяется небо или, напротив, на горе разверзается, град вместо дождя испуская или морозом плоды побивая и землю зноем томя, за наши злодеяния. Если же покаемся в злодеяниях наших, то „как родным детям своим» даст он нам все просимое и дождь ранний или поздний. „И наполнятся гумна ваши пшеницею. Прольются давила винные и масляные. И возмещу вам за годы, в которые поели у вас саранча, и жуки, и гусеницы; сила моя велика, которую я послал на вас», – говорит Господь Вседержитель. Слыша все это, обратимся к добру; взыщите праведного суда, избавьте обижаемого; обратимся к покаянию, не воздавая злом за зло, клеветой за клевету, но возлюбим Господа Бога нашего, постом, и рыданием, и слезами омывая все прегрешения наши, не так, что словом только называемся христианами, а живем, как язычники. Вот разве не поязычески мы живем, если во встречу верим? Ведь если кто встретит черноризца, то возвращается, так же поступает и встретив кабана или свинью, – разве это не поязычески? Это ведь по наущению дьявола держатся эти приметы; другие же в чихание веруют, которое на самом деле бывает на здравие голове! Но дьявол обманывает и этими и иными способами, всякими хитростями отвращая нас от Бога, трубами и скоморохами, гуслями и русалиями. Видим ведь, как места игрищ утоптаны, и людей множество на них, как толкают друг друга, устраивая зрелища, бесом задуманные, – а церкви пусты стоят; когда же бывает время молитвы, молящихся мало оказывается в церкви. Потому и казни всяческие принимаем от Бога и набеги врагов; по Божьему повелению принимаем наказание за грехи наши.

Но возвратимся к своему повествованию. Когда Изяслав со Всеволодом бежали в Киев, а Святослав – в Чернигов, то киевляне прибежали в Киев, и собрали вече на торгу, и послали к князю сказать: „Вот, половцы рассеялись по всей земле, дай, княже, оружие и коней, и мы еще раз сразимся с ними». Изяслав же того не послушал. И стали люди роптать на воеводу Коснячка; пошли на гору с веча, и пришли на двор Коснячков, и, не найдя его, стали у двора Брячислава, и сказали: „Пойдем освободим дружину свою из темницы». И разделились надвое: половина их пошла к темнице, а половина их пошла по мосту, эти и пришли на княжеский двор. Изяслав в это время на сенях совет держал с дружиной своей, и заспорили с князем те, кто стоял внизу. Когда же князь смотрел из оконца, а дружина стояла возле него, сказал Тукы, брат Чудина, Изяславу: „Видишь, князь, люди расшумелись; пошли, пусть постерегут Всеслава». И пока он это говорил, другая половина людей пришла от темницы, отворив ее. И сказала дружина князю: „Злое содеялось; пошли ко Всеславу, пусть, подозвав его обманом к оконцу, пронзят мечом». И не послушал того князь. Люди же закричали и пошли к темнице Всеслава. Изяслав же, видя это, побежал со Всеволодом со двора, люди же освободили Всеслава из поруба – в 15й день сентября – и прославили его среди княжеского двора. Двор же княжий разграбили – бесчисленное множество золота и серебра, в монетах и слитках. Изяслав же бежал в Польшу.

Впоследствии, когда половцы воевали по земле Русской, а Святослав был в Чернигове, и когда половцы стали воевать около Чернигова, Святослав, собрав небольшую дружину, вышел против них к Сновску. И увидели половцы идущий полк, и приготовились встретить его. И Святослав, увидев, что их множество, сказал дружине своей: „Сразимся, некуда нам уже деться». И стегнули коней, и одолел Святослав с тремя тысячами, а половцев было 12 тысяч; и так их побили, а другие утонули в Снови, а князя их взяли в 1й день ноября. И возвратился с победою в город свой Святослав.

Всеслав же сел в Киеве. Этим Бог явил силу креста, потому что Изяслав целовал крест Всеславу, а потом схватил его: изза того и навел Бог поганых, Всеслава же явно избавил крест честной! Ибо в день Воздвижения Всеслав, вздохнув, сказал: „О крест честной! Так как верил я в тебя, ты и избавил меня от этой темницы». Бог же показал силу креста в поученье земле Русской, чтобы не преступали честного креста, целовав его; если же преступит кто, то и здесь, на земле, примет казнь и в будущем веке казнь вечную. Ибо велика сила крестная; крестом бывают побеждаемы силы бесовские, крест князьям в сражениях помогает, крестом охраняемы в битвах, верующие люди побеждают супостатов, крест же быстро избавляет от напастей призывающих его с верою. Ничего не боятся бесы, только креста. Если бывают от бесов видения, то, осенив лицо крестом, их отгоняют. Всеслав же сидел в Киеве 7 месяцев.

В год 6577 (1069). Пошел Изяслав с Болеславом на Всеслава; Всеслав же выступил навстречу. И пришел к Белгороду Всеслав, и с наступлением ночи тайно от киевлян бежал из Белгорода в Полоцк. Наутро же люди, увидев, что князь бежал, возвратились в Киев, и устроили вече, и обратились к Святославу и Всеволоду, говоря: „Мы уже дурное сделали, князя своего прогнав, а он ведет на нас Польскую землю: идите же в город отца своего; если не хотите, то поневоле придется поджечь город свой и уйти в Греческую землю». И сказал им Святослав: „Мы пошлем к брату своему; если пойдет с поляками погубить вас, то мы пойдем на него войною, ибо не дадим губить города отца своего; если же хочет идти с миром, то пусть придет с небольшой дружиной». И утешили киевлян, Святослав же и Всеволод послали к Изяславу, говоря: „Всеслав бежал, не веди поляков на Киев, здесь ведь врагов у тебя нет; если хочешь дать волю гневу и погубить город, то знай, что нам жаль отцовского стола». Слышав то, Изяслав оставил поляков и пошел с Болеславом, взяв немного поляков, а вперед себя послал к Киеву сына своего Мстислава. И, придя в Киев, Мстислав перебил киевлян, освободивших Всеслава, числом 70 человек, а других ослепил, а иных без вины умертвил, без следствия. Когда же Изяслав шел к городу, вышли к нему люди с поклоном, и приняли князя своего киевляне; и сел Изяслав на столе своем, месяца мая во 2й день. И распустил поляков на покорм, и избивали их тайно; и возвратился Болеслав в Польшу, в землю свою. Изяслав же перегнал торг на гору и, выгнав Всеслава из Полоцка, посадил сына своего Мстислава в Полоцке; он же вскоре умер там. И посадил на место его брата его Святополка, Всеслав же бежал.

В год 6578 (1070). Родился у Всеволода сын, и нарекли имя ему Ростислав. В тот же год заложена была церковь святого Михаила в монастыре Всеволода.

В год 6579 (1071). Воевали половцы у Ростовца и Неятина. В тот же год выгнал Всеслав Святополка из Полоцка. В тот же год победил Ярополк Всеслава у Голотическа. В те же времена пришел волхв, обольщенный бесом; придя в Киев, он рассказывал людям, что на пятый год Днепр потечет вспять и что земли начнут перемещаться, что Греческая земля станет на место Русской, а Русская на место Греческой, и прочие земли переместятся. Невежды слушали его, верующие же смеялись, говоря ему: „Бес тобою играет на погибель тебе». Что и сбылось с ним: в одну из ночей пропал без вести.

Бесы ведь, подстрекая людей, во зло их вводят, а потом насмехаются, ввергнув их в погибель смертную, подучив их говорить; как мы сейчас и расскажем об этом бесовском наущении и деянии.

Однажды во время неурожая в Ростовской области явились два волхва из Ярославля, говоря, что „мы знаем, кто запасы держит». И отправились они по Волге и куда ни придут в погост, тут и называли знатных жен, говоря, что та жито прячет, а та – мед, а та – рыбу, а та – меха. И приводили к ним сестер своих, матерей и жен своих. Волхвы же, мороча людей, прорезали за плечами и вынимали оттуда либо жито, либо рыбу и убивали многих жен, а имущество их забирали себе. И пришли на Белоозеро, и было с ними людей 300. В это же время случилось Яню, сыну Вышатину, собирая дань, прийти от князя Святослава; поведали ему белозерцы, что два кудесника убили уже много жен по Волге и по Шексне и пришли сюда. Янь же, расспросив, чьи смерды, и узнав, что они смерды его князя, послал к тем людям, которые были около волхвов, и сказал им: „Выдайте мне волхвов, потому что смерды они мои и моего князя». Они же его не послушали. Янь же пошел сам без оружия, и сказали ему отроки его: „Не ходи без оружия, осрамят тебя». Он же велел взять оружие отрокам и с двенадцатью отроками пошел к ним к лесу. Они же исполчились против него. И вот, когда Янь шел на них с топориком, выступили от них три мужа, подошли к Яню, говоря ему: „Видишь, что идешь на смерть, не ходи». Янь же приказал убить их и пошел к оставшимся». Они же кинулись на Яня, и один из них промахнулся в Яня топором. Янь же, оборотив топор, ударил того обухом и приказал отрокам рубить их. Они же бежали в лес и убили тут Янева попа. Янь же, войдя в город к белозерцам, сказал им: „Если не схватите этих волхвов, не уйду от вас весь год». Белозерцы же пошли, захватили их и привели к Яню. И сказал им: „Чего ради погубили столько людей?». Те же сказали, что „они держат запасы, и если истребим их, будет изобилие; если же хочешь, мы перед тобою вынем жито, или рыбу, или что другое». Янь же сказал: „Поистине ложь это; сотворил Бог человека из земли, составлен он из костей и жил кровяных, нет в нем больше ничего, никто ничего не знает, один только Бог знает». Они же сказали: „Мы знаем, как человек сотворен». Он же спросил: „Как?», Они же отвечали: „Бог мылся в бане и вспотел, отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. И заспорил сатана с Богом, кому из нее сотворить человека. И сотворил дьявол человека, а Бог душу в него вложил. Вот почему, если умрет человек, – в землю идет тело, а душа к Богу». Сказал им Янь: „Поистине прельстил вас бес; какому богу веруете?». Те же ответили: „Антихристу!». Он же сказал им: „Где же он?». Они же сказали: „Сидит в бездне». Сказал им Янь: „Какой это бог, коли сидит в бездне? Это бес, а Бог на небесах, восседает на престоле, славимый ангелами, которые предстоят ему со страхом и не могут на него взглянуть. Один из ангелов был свергнут – тот, кого вы называете антихристом; низвергнут был он с небес за высокомерие свое и теперь в бездне, как вы и говорите; ожидает он, когда сойдет с неба Бог. Этого антихриста Бог свяжет узами и посадит в бездну, схватив его вместе со слугами его и теми, кто в него верует. Вам же и здесь принять муку от меня, а по смерти – там». Те же сказали: „Говорят нам боги: не можешь нам сделать ничего!». Он же сказал им: „Лгут вам боги». Они же ответили: „Мы станем перед Святославом, а ты не можешь ничего нам сделать». Янь же повелел бить их и выдергивать им бороды. Когда их били и выдирали расщепом бороды, спросил их Янь: „Что же вам молвят боги?». Они же ответили: „Стать нам перед Святославом». И повелел Янь вложить рубли в уста им и привязать их к мачте и пустил их перед собою в ладье, а сам пошел за ними. Остановились на устье Шексны, и сказал им Янь: „Что же вам теперь боги молвят?». Они же сказали: „Так нам боги молвят: не быть нам живым от тебя». И сказал им Янь: „Вот этото они вам правду поведали». Волхвы же ответили: „Но если нас пустишь, много тебе добра будет; если же нас погубишь, много печали примешь и зла». Он же сказал им: „Если вас пущу, то плохо мне будет от Бога, если же вас погублю, то будет мне награда». И сказал Янь гребцам: „У кого из вас кто из родни убит ими?». Они же ответили: „У меня мать, у того сестра, у другого дочь». Он же сказал им: „Мстите за своих». Они же, схватив, убили их и повесили на дубе: так отмщение получили они от Бога по правде! Когда же Янь отправился домой, то на другую же ночь медведь взобрался, загрыз их и съел. И так погибли они по наущению бесовскому, другим пророчествуя, а своей гибели не предвидя. Если бы ведь знали, то не пришли бы на место это, где им суждено было быть схваченными; а когда были схвачены, то зачем говорили: „Не умереть нам», в то время, когда Янь уже задумал убить их? Но это и есть бесовское наущение: бесы ведь не знают мыслей человека, а только влагают помыслы в человека, тайного не зная. Бог один знает помышления человеческие. Бесы же не знают ничего, ибо немощны они и скверны видом.

Вот и еще расскажем о виде их и о наваждениях их. В то же время, в те же годы, случилось некоему новгородцу прийти в землю Чудскую, и пришел к кудеснику, прося волхвования его. Тот же по обычаю своему начал призывать бесов в дом свой. Новгородец же сидел на пороге того дома, а кудесник лежал в оцепенении, и вдруг ударил им бес. И, встав, сказал кудесник новгородцу: „Боги не смеют прийти, – имеешь на себе нечто, чего они боятся». Он же вспомнил, что на нем крест, и, отойдя, положил его вне дома того. Кудесник же начал вновь призывать бесов. Бесы же, тряся его, поведали то, ради чего пришел новгородец. Затем новгородец стал спрашивать кудесника: „Чего ради бесы боятся того, чей крест на себе мы носим?». Он же сказал: „Это знамение небесного Бога, которого наши боги боятся». Новгородец же сказал: „А каковы боги ваши, где живут?». Кудесник же сказал: „В безднах. Обличьем они черны, крылаты, имеют хвосты; взбираются же и под небо послушать ваших богов. Ваши ведь боги на небесах. Если кто умрет из ваших людей, то его возносят на небо, если же кто из наших умирает, его несут к нашим богам в бездну». Так ведь и есть: грешники в аду пребывают, ожидая муки вечной, а праведники в небесном жилище водворяются с ангелами.

Таковато бесовская сила, и обличие их, и слабость. Темто они и прельщают людей, что велят им рассказывать видения, являющиеся им, нетвердым в вере, одним во сне, а другим в наваждении, и так волхвуют научением бесовским. Больше же всего через жен бесовские волхвования бывают, ибо искони бес женщину прельстил, она же мужчину, потому и в наши дни много волхвуют женщины чародейством, и отравою, и иными бесовскими кознями. Но и мужчины неверные бывают прельщаемы бесами, как это было в прежние времена. При апостолах ведь был Симон Волхв, который заставлял волшебством собак говорить почеловечески и сам оборачивался то старым, то молодым или когонибудь оборачивал в иной образ, в мечтании. Так творили Анний и Мамврий: они волхвованием чудеса творили, противоборствуя Моисею, но вскоре уже ничего не мог; и сделать равное ему; так и Куноп напускал наваждение бесовское, будто по водам ходит, и иные наваждения делал, бесом прельщаем, на погибель себе и другим.

Такой волхв объявился и при Глебе в Новгороде; говорил людям, притворяясь богом, и многих обманул, чуть не весь город, говорил ведь: „Предвижу все» и, хуля веру христианскую, уверял, что „перейду по Волхову перед всем народом». И была смута в городе, и все поверили ему и хотели погубить епископа. Епископ же взял крест в руки и надел облачение, встал и сказал: „Кто хочет верить волхву, пусть идет за ним, кто же верует Богу, пусть ко кресту идет». И разделились люди надвое: князь Глеб и дружина его пошли и стали около епископа, а люди все пошли к волхву. И началась смута великая между ними. Глеб же взял топор под плащ, подошел к волхву и спросил: „Знаешь ли, что завтра случится и что сегодня до вечера?». Тот ответил: „Знаю все». И сказал Глеб: „А знаешь ли, что будет с тобою сегодня?» – „Чудеса великие сотворю», – сказал. Глеб же, вынув топор, разрубил волхва, и пал он мертв, и люди разошлись. Так погиб он телом, а душою предался дьяволу.

В год 6580 (1072). Перенесли святых страстотерпцев Бориса и Глеба. Собрались Ярославичи – Изяслав, Святослав, Всеволод, – митрополит же тогда был Георгий, епископ Петр Переяславский, Михаил Юрьевский, Феодосий игумен Печерский, Софроний игумен монастыря святого Михаила, Герман игумен святого Спаса, Никола игумен Переяславского монастыря и все игумены, – и устроили праздник, и праздновали светло, и переложили тела в новую церковь, построенную Изяславом, что стоит и поныне. И сначала Изяслав, Святослав и Всеволод взяли Бориса в деревянном гробу и, возложив гроб на плечи свои, понесли, черноризцы же шли впереди, держа свечи в руках, а за ними дьяконы с кадилами, а затем пресвитеры, за ними епископы с митрополитом; за ними же шли с гробом. И, принеся его в новую церковь, открыли раку, и наполнилась церковь благоуханием, запахом чудным; видевшие же это прославили Бога. И митрополита объял ужас, ибо не твердо верил он в них (Бориса и Глеба); и пал ниц, прося прощения. Поцеловав мощи Борисовы, уложили их в гроб каменный. После того, взяв Глеба в каменном гробу, поставили на сани и, взявшись за веревки, повезли его. Когда были уже в дверях, остановился гроб и не шел дальше. И повелели народу взывать: „Господи, помилуй», и повезли его. И положили их месяца мая во 2й день. И, отпев литургию, обедали братья сообща, каждый с боярами своими, в любви великой. И управлял тогда Вышгородом Чудин, а церковью Лазарь. Потом же разошлись восвояси.

В год 6581 (1073). Воздвиг дьявол распрю в братии этой – в Ярославичах. И были в той распре Святослав со Всеволодом заодно против Изяслава. Ушел Изяслав из Киева, Святослав же и Всеволод вошли в Киев месяца марта 22го и сели на столе в Берестовом, преступив отцовское завещание. Святослав же был виновником изгнания брата, так как стремился к еще большей власти; Всеволода же он прельстил, говоря, что „Изяслав сговорился со Всеславом, замышляя против нас; и если его не опередим, то нас прогонит». И так восстановил Всеволода против Изяслава. Изяслав же ушел в Польшу со многим богатством, говоря, что „этим найду воинов». Все это поляки отняли у него и выгнали его. А Святослав сел в Киеве, прогнав брата своего, преступив заповедь отца, а больше всего Божью. Велик ведь грех – преступать заповедь отца своего: ибо в древности покусились сыновья Хамовы на землю Сифову, а через 400 лет отмщение приняли от Бога; от племени ведь Сифова пошли евреи, которые, избив хананейское племя, вернули себе свою часть и свою землю. Затем преступил Исав заповедь отца своего и был убит, не к добру ведь вступать в предел чужой! В этот же год основана была церковь Печерская игуменом Феодосием и епископом Михаилом, а митрополит Георгий был тогда в земле Греческой, Святослав же в Киеве сидел.

В год 6582 (1074). Феодосий игумен Печерский преставился. Скажем же о кончине его вкратце. Феодосий имел обычай с наступлением поста, в воскресенье на Масленой неделе вечером, по обычаю прощаясь со всей братией, поучать ее, как проводить время поста: в молитвах ночных и дневных, блюсти себя от помыслов скверных, от бесовского соблазна. „Бесы ведь, – говорил, – вкладывают черноризцам дурные помыслы, мысли лукавые, разжигая им желания, и тем испорчены бывают их молитвы: когда приходят такие мысли, следует отгонять их знамением крестным, говоря так: „Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, аминь». И еще надо воздерживаться от обильной пищи, ибо от многоядения и пития безмерного возрастают помыслы лукавые, от возросших же помыслов случается грех». „Поэтому, – говорил он, – противьтесь бесовскому действию и пронырству их, остерегайтесь лености и многого сна, бодрствуйте для церковного пения и для усвоения предания отеческого и чтения книжного; больше же всего подобает черноризцам иметь на устах псалмы Давидовы и ими прогонять бесовское уныние, больше иметь в себе любви ко всем меньшим и к старшим покорность и послушание, старшим же к меньшим проявлять любовь, и наставлять их, и давать собою пример воздержания, бдения и смиренного хождения; так учить меньших и утешать их и так проводить пост». „Ибо, – говорил он, – Бог дал нам эти 40 дней для очищения души; это ведь десятина, даваемая нами от года Богу: дней в году триста и шестьдесят и пять, а от этих дней отдавать Богу десятый день как десятину – это и есть пост сорокадневный, и, в эти дни очистившись, душа празднует светло день воскресения Господня, в радости о Боге. Ибо постное время очищает ум человека. Пост ведь искони имел свой прообраз: Адам в первые времена не вкушал плодов от запретного древа; пропостившись 40 дней, Моисей сподобился получить закон на горе Синайской и видел славу Божию; постясь, Самуила мать родила; постившись, ниневитяне от гнева Божия избавились; постясь, Даниил великого виденья сподобился; постясь, Илья как бы на небо взят был в благодать райскую; постясь, трое отроков погасили силу огненную; постился и Господь 40 дней, показав нам время поста; постом апостолы искоренили бесовское учение; благодаря посту явились отцы наши в мире, как светила, что сияют и по смерти, дав пример трудов великих и воздержания, как и тот великий Антоний, или Евфимий, или Савва и прочие отцы, примеру которых мы последуем, братия». И так поучив братию, Феодосий прощался с каждым поименно и потом уходил из монастыря, взяв немного хлебцев, и, войдя в пещеру, затворял двери в пещере, и засыпал их землею, и не говорил ни с кем; когда же бывало к нему какоенибудь необходимое дело, то через оконце малое беседовал он в субботу или в воскресенье, а в остальные дни пребывал в посте и молитвах, в строгом воздержании. И снова приходил в монастырь в пятницу, в канун Лазарева дня, ибо в этот день кончается пост сорокадневный, начинающийся с первого понедельника Федоровой недели, кончается же пост в пятницу Лазареву; а в страстную неделю установлено поститься в память страданий Господних. И в этот раз Феодосий же, вернувшись, по обычаю приветствовал братию и праздновал с ними Цветное воскресенье, когда же пришел день Воскресения, по обычаю праздновал его светло и впал в болезнь. Разболевшись и проболев дней пять, както вечером приказал он вынести себя на двор; братия же, положив его на сани, поставила их против церкви. Он же приказал созвать братию всю, братья же ударили в било, и собрались все. Он же сказал им: „Братия моя, и отцы мои, и дети мои! Вот я ухожу от вас, как это открыл мне Господь во время поста, когда я был в пещере, что отойти мне от света сего. Вы же кого хотите игуменом иметь у себя? – я бы подал ему благословение». Они же сказали ему: „Ты нам всем отец, и кого пожелаешь сам, тот нам и будет отец и игумен, и будем слушаться его, как и тебя». Отец же наш Феодосий сказал: „Отойдите от меня и назовите, кого хотите, кроме двух братьев, Николы и Игната; из прочих – кого захотите, от старейших и до меньших». Они, послушав его, отошли немного к церкви и, посовещавшись, послали к нему двух братьев сказать так: „Кого захочет Бог и твоя честная молитва, кого тебе любо, того и назови». Феодосий же сказал им: „Если уж от меня хотите игумена принять, то я поступлю не по своей воле, а по Божию промыслу». И назвал им Иакова пресвитера. Братии же это не любо было, говорили, что „не здесь пострижен». Ибо Иаков пришел с Альты, вместе с братом своим Павлом. И стала братия просить Стефана доместика, бывшего тогда учеником Феодосия, говоря, что „тот вырос под рукой твоей и у тебя послужил, его нам и назначь». С казал же им Феодосий: „Вот я по Божию повелению назвал вам Иакова, а вы на своей воле настаиваете». Однако послушал их, дал им Стефана, да будет игуменом. И благословил Стефана, и сказал ему: „Чадо, вот поручаю тебе монастырь, блюди его бережно, и как я уставил службы, так и держи. Преданий монастырских и устава не изменяй, но твори все по закону и по чину монастырскому». И после того взяли его братья, отнесли в келью и положили на постели. И когда настал шестой день и ему было уже очень плохо, пришел к нему князь Святослав с сыном своим Глебом, и когда они сели у него, сказал ему Феодосий: „Вот, отхожу от света сего и поручаю монастыри тебе на попечение, если будет в нем какоенибудь смятение. И поручаю игуменство Стефану, не дай его в обиду». Князь же простился с ним и обещал заботиться о монастыре и ушел. Когда же настал седьмой день, Феодосий, уже изнемогая, призвал Стефана и братию и стал говорить им так: „Если после того, как я покину свет этот, буду я Богу угоден и примет меня Бог, то монастырь этот начнет устраиваться и пополняться; так и знайте, что принял меня Бог. Если же по моей смерти оскудевать начнет монастырь черноризцами и монастырскими запасами, то знайте, что не угодил я Богу». И когда он говорил это, плакали братья и сказали: „Отче! Молись за нас Богу, ибо знаем, что Бог созданного тобой не презрит». И просидела братия всю ту ночь у него, и когда настал день восьмой, во вторую субботу по Пасхе, во втором часу дня, отдал душу в руки Божьи, месяца мая 3го, индикта в 11й год. Плакала по нем братия, Феодосий же завещал положить себя в пещере, где явил подвиги многие, сказав так: „Ночью похороните тело мое», как и сделали. Когда приспел вечер, братья взяли тело его и положили его в пещере, проводив с песнопениями, со свечами, достойно, на хвалу Богу нашему Иисусу Христу.

Когда же Стефан правил монастырем и блаженным стадом, собранным Феодосием… такие чернецы как светила в Руси сияют: ибо одни были постники крепкие, другие же крепки на бдение, третьи – на преклонение коленное, четвертые – на лощение, через день и через два дня, иные же ели только хлеб с водой, иные – овощи вареные, другие – сырые. В любви пребывая, младшие покорялись старшим и не смели при них говорить, но всегда вели себя с покорностью и с послушанием великим. Также и старшие любовь имели к младшему, поучали их, утешая, как детей возлюбленныx. Если ктонибудь из братьев в какой грех впадал, его утешали, а епитимью, наложенную на одного, разделяли между собой трое или четверо, из великой любви: вот какие были любовь и воздержание великое в братии той. Если брат какойнибудь покидал монастырь, вся братия бывала этим сильно опечалена, посылали за ним, звали его в монастырь, шли всей братией кланяться игумену, и молили игумена, и принимали брата в монастырь с радостью. Вот какие это были люди – полные любви, воздержники и постники; из них я назову несколько чудных мужей.

Первый среди них, Демьян пресвитер, был такой постник и воздержник, что, кроме хлеба и воды, ничего не ел до смерти своей. Если кто когда приносил в монастырь больного ребенка, каким недугом одержимого, или взрослый человек, какимлибо недугом одержимый, приходил в монастырь к блаженному Феодосию, тогда приказывал он этому Демьяну молитву сотворить над больным, и тотчас же творил молитву и елеем мазал и получали исцеление приходящие к нему. Когда же разболелся он и лежал при смерти в немощи, пришел ангел к нему в образе Феодосия, даруя ему царствие небесное за труды его. Затем пришел Феодосий с братиею и сели около него; он же, изнемогая, взглянув на игумена, сказал: „Не забывай, игумен, что мне обещал». И понял великий Феодосий, что тот видел видение, и сказал ему: „Брат Демьян, что я обещал, то тебе будет». Тот же, смежив очи, отдал дух в руки Божии. Игумен же и братия похоронили тело его.

Был также другой брат, именем Еремия, который помнил крещение земли Русской. Ему был дар дарован от Бога: предсказывал будущее и если видел, что у когонибудь нечистые помыслы, то обличал его втайне и учил, как уберечься от дьявола. Если ктонибудь из братьев замышлял уйти из монастыря, то, увидя его и придя к нему, обличал замысел его и утешал брата. Если же он кому предрекал что, хорошее или дурное, сбывалось слово старца.

Был же и другой старец, именем Матвей: был он прозорлив. Однажды, когда он стоял в церкви на месте своем, поднял глаза, обвел ими братию, которая стояла и пела по обеим сторонам на клиросе, и увидел обходившего их беса, в образе поляка, в плаще, несшего под полою цветок, который называется лепок. И, обходя братию, бес вынимал изпод полы цветок и бросал его на когонибудь; если прилипал цветок к комунибудь из поющих братьев, тот, немного постояв, с расслабленным умом, придумав предлог, выходил из церкви, шел в келью и засыпал и не возвращался в церковь до конца службы; если же бросал цветок на другого и к тому не прилипал цветок, тот оставался стоять крепко на службе, пока не отпоют утреню, и тогда уже шел в келью свою. Видя такое, старец поведал об этом братии своей. Другой раз видел старец следующее: как обычно, когда старец этот отстоял заутреню, братия перед рассветом шла по келиям своим, а этот старец уходил из церкви после всех. И вот однажды, когда он шел так, присел он отдохнуть под билом, ибо была его келья поодаль от церкви, и вот видит, как толпа идет от ворот; поднял глаза и увидел когото верхом на свинье, а другие идут около него. И сказал им старец: „Куда идете?». И сказал бес, сидевший на свинье: „За Михалем Тольбековичем». Старец осенил себя крестным знамением и пришел в келию свою. Когда рассвело и понял старец, в чем дело, сказал он келейнику: „Поди спроси, в келье ли Михаль». И сказали ему, что „давеча, после заутрени, перескочил через ограду». И поведал старец о видении этом игумену и братии. При этом старце Феодосий преставился, и Стефан стал игуменом, а по Стефане Никон: все это при старце. Стоит он както на заутрене, подымает глаза, чтобы посмотреть на игумена Никона, и видит осла, стоящего на игуменовом месте; и понял он, что не вставал еще игумен. Много и других видений видел старец, и почил он в старости почтенной в монастыре этом.

А был еще и другой черноризец, именем Исакий; был он, когда еще жил в миру, богат, ибо был купец, родом торопчанин, и задумал он стать монахом, и раздал имущество свое нуждающимся и монастырям, и пошел к великому Антонию в пещеру, моля, чтобы постриг его в монахи, И принял его Антоний, и возложил на него одеяние чернеческое, и дал имя ему Исакий, а было ему имя Чернь. Этот Исакий повел строгую жизнь: облекся во власяницу, велел купить себе козла, ободрал его мех и надел на власяницу, и обсохла на нем кожа сырая. И затворился в пещере, в одном из проходов, в малой кельице, в четыре локтя, и там молил Бога со слезами. Была же пищей его просфора одна, и та через день, и воды в меру пил. Приносил же ему пищу великий Антоний и подавал ее через оконце – такое, что только руку просунуть, и так принимал пищу. И так подвизался он лет семь, не выходя на свет, никогда не ложась на бок, но, сидя, спал немного. И однажды по обычаю с наступлением вечера, стал класть поклоны и петь псалмы по полуночи; когда же уставал, сидел на своем сиденье. Однажды, когда он так сидел по обыкновению и погасил свечу, внезапно свет воссиял в пещере, как от солнца, точно глаза вынимая у человека. И подошли к нему двое юношей прекрасных, и блистали лица их, как солнце, и сказали ему: „Исакий, мы – ангелы, а там идет к тебе Христос, пади и поклонись ему». Он же, не поняв бесовского наваждения и забыв перекреститься, встал и поклонился, точно Христу, бесовскому действу. Бесы же закричали: „Наш ты, Исакий, уже!». И, введя его в кельицу, посадили и стали сами садиться вокруг него, и была полна келья его и весь проход пещерный. И сказал один из бесов, называемый Христом: „Возьмите сопели, бубны и гусли и играйте, пусть нам Исакий спляшет». И грянули бесы в сопели, и в гусли, и в бубны, и стали им забавляться. И, утомив его, оставили его еле живого и ушли, так надругавшись над ним. На другой день, когда рассвело и подошло время вкушения хлеба, подошел Антоний, как обычно, к оконцу и сказал: „Господи, благослови, отче Исакий». И не было ответа; и сказал Антоний: „Вот, он уже преставился». И послал в монастырь за Феодосием и за братией. И, прокопав там, где был засыпан вход, вошли и взяли его, думая, что он мертв; вынесли и положили его перед пещерою. И увидели, что он жив. И сказал игумен Феодосий, что „случилось это от бесовского действа». И положили его на постель, и стал прислуживать ему Антоний. В то время случилось прийти князю Изяславу из Польши, и начал гневаться Изяслав на Антония изза Всеслава. И Святослав, прислав, ночью отправил Антония в Чернигов. Антоний же, придя в Чернигов, возлюбил Болдины горы; выкопав пещеру, там и поселился. И существует там монастырь святой Богородицы на Болдиных горах и до сего дня. Феодосий же, узнав, что Антоний отправился в Чернигов, пошел с братией, и взял Исакия, и принес его к себе в келью, и ухаживал за ним, ибо был он расслаблен телом так, что не мог сам ни повернуться на другую сторону, ни встать, ни сесть, но лежал на одном боку и постоянно мочился под себя, так что от мочения и черви завелись у него под бедрами. Феодосий же сам своими руками умывал и переодевал его и делал так в течение двух лет. То было дивное чудо, что в течение двух лет тот ни хлеба не вкусил, ни воды, ни овощей, никакой иной пищи, ни языком не проглаголал, но нем и глух лежал два года. Феодосий же молился Богу за него и молитву творил над ним день и ночь, пока тот на третий год не заговорил и не начал слышать, и на ноги вставать, как младенец, и стал ходить. Но не стремился посещать церковь, силою притаскивали его к церкви и так понемногу приучили его. И затем научился он на трапезу ходить, и сажали его отдельно от братии, и клали перед ним хлеб, и не брал его, пока не вкладывали его в руки ему. Феодосий же сказал: „Положите хлеб перед ним, но не вкладывайте его в руки ему, пусть сам ест»; и тот неделю не ел и, только понемногу оглядевшись, стал откусывать хлеб; так научился он есть, и так избавил его Феодосий от козней дьявольскиx. Исакий же опять стал придерживаться воздержания жестокого. Когда же скончался Феодосий и на его месте был Стефан, Исакий сказал: „Ты уже было прельстил меня, дьявол, когда я сидел на одном месте; а теперь я уже не затворюсь в пещере, но одержу над тобой победу, ходя по монастырю». И облекся в власяницу, а на власяницу надел свиту из грубой ткани и начал юродствовать и помогать поварам, варя на братию. И, приходя на заутреню раньше всех, стоял твердо и неподвижно. Когда же наступала зима и морозы лютые, стоял в башмаках с протоптанными подошвами, так что примерзали ноги его к камню, и не двигал ногами, пока не отпоют заутреню. И после заутрени шел в поварню и приготовлял огонь, воду, дрова, и затем приходили прочие повара из братии. Один же повар, по имени тоже Исакий, в насмешку сказал Исакию: „Вон там сидит ворон черный, ступай возьми его». Исакий же поклонился ему до земли, пошел, взял ворона и принес ему при всех поварах, и те ужаснулись и поведали о том игумену и братии, и стала братия почитать его. Он же, не желая славы человеческой, начал юродствовать и пакостить стал то игумену, то братии, то мирянам, так что некоторые и били его. И стал ходить по миру, также юродствуя. Поселился он в пещере, в которой жил прежде, – Литаний уже умер к тому времени, – и собрал к себе детей, и одевал их в одежды чернеческие, и принимал побои то от игумена Никона, то от родителей тех детей. Он же все то терпел, выносил побои, и наготу, и холод, днем и ночью. В одну из ночей разжег он печку в избушке у пещеры, и, когда разгорелась печь, заполыхал огонь через щели, ибо была она ветхой. И не было ему чем заложить щели, и встал на огонь ногами босыми, и простоял на огне, пока не прогорела печь, и тогда слез. И многое другое рассказывали о нем, а иному я сам очевидцем был. И так он победил бесов, как мух, невзирая на их запугивания и наваждения, говоря им: „Хоть вы меня когдато и прельстили в пещере, потому что не знал я козней ваших и лукавства, ныне же со мною Господь Иисус Христос и Бог мой и молитва отца моего Феодосия, надеюсь на Христа и одержу победу над вами». Много раз бесы пакостили ему и говорили: „Наш ты и поклонился нашему старейшине и нам». Он же говорил: „Ваш старейшина антихрист, а вы – бесы». И осенял лицо свое крестным знамением, и оттого исчезали. Иногда же вновь приходили к нему ночью, пугая его видением, будто идет много народа с мотыгами и кирками, говоря: „Раскопаем пещеру эту и засыплем его здесь». Иные же говорили: „Беги, Исакий, хотят тебя засыпать». Он же говорил им: „Если б вы были люди, то днем пришли бы, а вы – тьма, и во тьме ходите, и тьма вас поглотит». И осенял их крестом, и исчезали. Другой раз пугали его то в образе медведя, то лютого зверя, то вола, то вползали к нему змеями, или жабами, или мышами и всякими гадами. И не могли ему ничего сделать, и сказали ему: „Исакий! Победил ты нас». Он же сказал: „Когдато вы победили меня, приняв образ Иисуса Христа и ангелов, но недостойны были вы того образа, а теперь понастоящему являетесь в образе зверином и скотском и в виде змей и гадов, какие вы и есть на самом деле: скверные и злые на вид». И тотчас сгинули от него бесы, и с тех пор не было ему пакости от бесов, как он и сам поведал об этом, что „вот была у меня с ними три года война». Потом стал он жить в строгости и соблюдать воздержание, пост и бдение. В таком житии и кончил жизнь свою. И разболелся он в пещере, и перенесли его больного в монастырь, и через неделю в благочестии скончался. Игумен же Иоанн и братия убрали тело его и похоронили.

Таковы были черноризцы Феодосиева монастыря сияют они и по смерти, как светила, и молят Бога за живущую здесь братию, и за мирскую братию, и за жертвующих в монастырь, в котором и доныне добродетельной жизнью живут все вместе, сообща, в пении и в молитвах, и в послушании, на славу Богу всемогущему, хранимые молитвами Феодосия, ему же слава вечная, аминь.

В год 6583 (1075). Начата была церковь Печерская над основанием Стефаном игуменом; основание ее начал Феодосий, а над основанием продолжил Стефан; и окончена была она на третий год, месяца июля в 11й день. В тот же год пришли послы от немцев к Святославу; Святослав же, гордясь, показал им богатство свое. Они же, увидев бесчисленное множество золота, серебра и шелковых тканей, сказали: „Это ничего не стоит, ведь это лежит мертво. Лучше этого воины. Ведь мужи добудут и больше того». Так похвалился Иезекия, царь иудейский, перед послами ассирийского царя, у которого все было взято в Вавилон: так и по смерти Иезекии все имущество его расточилось.

В год 6584 (1076). Ходил Владимир, сын Всеволода, и Олег, сын Святослава, в помощь полякам против чехов. В этом же году преставился Святослав, сын Ярослава, месяца декабря 27го, от разрезания желвака, и положен в Чернигове, у святого Спаса. И сел после него на столе Всеволод, месяца января в 1й день.

В год 6585 (1077). Пошел Изяслав с поляками, Всеволод вышел против него. Сел Борис в Чернигове месяца мая в 4й день, и было княжения его восемь дней, и бежал в Тмутаракань к Роману. Всеволод же пошел против брата Изяслава на Волынь; и сотворили мир, и, придя, Изяслав сел в Киеве, месяца июля в 15й день, Олег же, сын Святослава, был у Всеволода в Чернигове.

В год 6586 (1078). Бежал Олег, сын Святослава, в Тмутаракань от Всеволода, месяца апреля в 10й день. В этом же году убит был Глеб, сын Святослава, в Заволочье. Был же Глеб милостив к убогим и любил странников, радел о церквах, горячо веровал, был кроток и лицом красив. Тело его было положено в Чернигове за Спасом, месяца июля в 23й день. Когда сидел вместо него в Новгороде Святополк, сын Изяслава, Ярополк сидел в Вышгороде, а Владимир сидел в Смоленске, – привели Олег и Борис поганых на Русскую землю и пошли на Всеволода с половцами. Всеволод же вышел против них на Сожицу, и победили половцы русь, и многие убиты были тут: убит был Иван Жирославич и Тукы, Чудинов брат, и Порей, и иные многие, месяца августа в 25й день. Олег же и Борис пришли в Чернигов, думая, что победили, а на самом деле земле Русской великое зло причинили, пролив кровь христианскую, за которую взыщет Бог с них, и ответ дадут они за погубленные души христианские. Всеволод же пришел к брату своему Изяславу в Киев; поздоровались и сели. Всеволод же поведал о всем происшедшем. И сказал ему Изяслав: „Брат, не тужи. Видишь ли, сколько всего со мной приключилось: не выгнали ли меня сначала и не разграбили ли мое имущество? А затем, в чем провинился я во второй раз? Не был ли я изгнан вами, братьями моими? Не скитался ли я по чужим землям, лишенный имения, не сделав никакого зла? И ныне, брат, не будем тужить. Если будет нам удел в Русской земле, то обоим; если будем лишены его, то оба. Я сложу голову свою за тебя». И, так сказав, утешил Всеволода, и повелел собирать воинов от мала до велика. И отправились в поход Изяслав с Ярополком, сыном своим, и Всеволод с Владимиром, сыном своим. И подошли к Чернигову, и черниговцы затворились в городе, Олега же и Бориса там не было. И так как черниговцы не отворили ворот, то приступили к городу. Владимир же приступил к восточным воротам от Стрижени, и захватил ворота, и взял внешний город, и пожег его, люди же вбежали во внутренний город. Изяслав же и Всеволод услышали, что Олег с Борисом идут против них, и, опередив их, пошли от города против Олега. И сказал Олег Борису: „Не пойдем против них, не можем мы противостоять четырем князьям, но пошлем с смирением к дядьям своим». И сказал ему Борис: „Смотри, я готов и стану против всех». Похвалился он сильно, не ведая, что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать, чтобы не хвалился сильный силою своею. И пошли навстречу, и когда были они у села на Нежатиной ниве, соступились обе стороны и была сеча жестокая. Первым убили Бориса, сына Вячеслава, похвалившегося сильно. Когда же Изяслав стоял среди пеших воинов, неожиданно ктото подъехал и ударил его копьем сзади в плечо. Так убит был Изяслав, сын Ярослава. Сеча продолжалась, и побежал Олег с небольшой дружиной, и едва спасся, убежав в Тмутаракань. Убит был князь Изяслав месяца октября в 3й день. И взяли тело его, привезли его в ладье и поставили против Городца, и вышел навстречу ему весь город Киев, и, возложив тело на сани, повезли его; и с песнопениями понесли его попы и черноризцы в город. И нельзя было слышать пения изза плача великого и вопля, ибо плакал о нем весь город Киев, Ярополк же шел за ним, плача с дружиною своею: „Отче, отче мой! Сколько пожил ты без печали на свете этом, много напастей приняв от людей и от братьи своей. И вот погиб не от брата, но за брата своего положил главу свою». И, принеся, положили тело его в церкви святой Богородицы, вложив его в гроб мраморный. Был же Изяслав муж красив видом и телом велик, незлобив нравом, ложь ненавидел, любя правду. Ибо не было в нем хитрости, но был прост умом, не воздавал злом за зло. Сколько ведь зла сотворили ему киевляне: самого выгнали, а дом его разграбили, – и не воздал им злом за зло. Если же кто скажет вам: „Воинов порубил», то не он это сделал, а сын его. Наконец, братья прогнали его и ходил он по чужой земле, скитаясь. И когда вновь сидел на столе своем, а Всеволод побежденный пришел к нему, не сказал ему: „Сколько от вас натерпелся?», не воздал злом на зло, но утешил, сказав: „Так как ты, брат мой, показал мне любовь свою, возвел меня на стол мой и нарек меня старейшим себя, то не припомню тебе прежнего зла: ты мне брат, а я тебе, и положу голову свою за тебя», – как и было. Не сказал ведь ему: „Сколько зла сотворили мне, и вот теперь с тобою случилось то же», не сказал: „Это не мое дело», но взял на себя горе брата, показав любовь великую, следуя словам апостола: „Утешайте печальных». Поистине, если и сотворил он на свете этом какое прегрешение, простится ему, потому что положил голову свою за брата своего, не стремясь ни к большему владению, ни к большему богатству, но за братню обиду. О такихто Господь сказал: „Кто положит душу свою за други своя». Соломон же говорил: „Братья в бедах помогают друг другу». Ибо любовь превыше всего. Также и Иоанн говорит: „Бог есть любовь; пребывающий в любви – в Боге пребывает, а Бог в нем пребывает». Так совершается любовь, чтобы имели мы что в день судный, чтобы и мы на свете этом были такие же, как он. Боязни нет в любви, настоящая любовь отвергает ее, так как боязнь есть мученье. „Боящийся не совершенен в любви. Если кто говорит: „Люблю Бога, а брата своего ненавижу», это – ложь. Ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, которого не видит? Эту заповедь получили от него, чтобы любящий Бога любил и брата своего». В любви ведь все совершается. Любви ради и грехи исчезают. Любви ради и Господь сошел на землю и распял себя за нас грешных; взяв грехи наши, пригвоздил себя к кресту, дав нам крест свой, чтобы отгонять им ненависть бесовскую. Любви ради мученики проливали кровь свою. Любви же ради князь сей пролил кровь свою за брата своего, исполняя заповедь Господню.

Начало княжения Всеволода в Киеве.

Всеволод же сел в Киеве, на столе отца своего и брата своего, приняв власть над всей Русской землей. И посадил сына своего Владимира в Чернигове, а Ярополка во Владимире, придав ему еще и Туров.

В год 6587 (1079). Пришел Роман с половцами к Воиню. Всеволод же стал у Переяславля и сотворил мир с половцами. И возвратился Роман с половцами назад, и убили его половцы, месяца августа во 2й день. И доселе еще лежат кости его там, сына Святослава, внука Ярослава. А Олега хазары, захватив, отправили за море в Царьград. Всеволод же посадил в Тмутаракани посадником Ратибора.

В год 6588 (1080). Поднялись торки переяславские на Русь, Всеволод же послал на них сына своего Владимира. Владимир же, пойдя, победил торков.

В год 6589 (1081). Бежал Давыд Игоревич с Володарем Ростиславичем, месяца мая в 18й день. И пришли они к Тмутаракани, и схватили Ратибора, и сели в Тмутаракани.

В год 6590 (1082). Умер Осeнь, половецкий князь.

В год 6591 (1083). Пришел Олег из Греческой земли к Тмутаракани, и схватил Давыда и Володаря Ростиславича, и сел в Тмутаракани. И иссек хазар, которые советовали убить брата его и его самого, а Давыда и Володаря отпустил.

В год 6592 (1084). Приходил Ярополк к Всеволоду на Пасху. В это же время побежали два Ростиславича от Ярополка и, придя, прогнали Ярополка, и послал Всеволод Владимира, сына своего, и выгнал Ростиславичей, и посадил Ярополка во Владимире. В тот же год Давыд захватил греков в Олешьи и отнял у них имущество. Всеволод же, послав за ним, привел его и дал ему Дорогобуж.

В год 6593 (1085). Ярополк же хотел идти на Всеволода, послушав злых советников. Узнав это, Всеволод послал против него сына своего Владимира. Ярополк же, оставив мать свою и дружину в Луцке, бежал в Польшу. Когда же Владимир пришел к Луцку, сдались лучане. Владимир же посадил Давыда во Владимире на место Ярополка, а мать Ярополка, и жену его, и дружину его привел в Киев и имущество его взял.

В год 6594 (1086). Пришел Ярополк из Польши и сотворил мир с Владимиром, и пошел Владимир назад к Чернигову. Ярополк же сел во Владимире. И, переждав немного дней, пошел к Звенигороду. И еще не дошел он до города, как пронзен был проклятым Нерадцем, наученным дьяволом и злыми людьми. Он лежал на возу, и пронзил его саблею с коня месяца ноября в 22й день. И тогда поднялся Ярополк, выдернул из себя саблю и возопил громким голосом: „Ох, поймал меня враг тот». Бежал Нерадец треклятый в Перемышль к Рюрику, а Ярополка взяли отроки его, Радко, Вонкина и другие, и везли его перед собой на коне во Владимир, а оттуда в Киев. И вышел навстречу ему благоверный князь Всеволод со своими сыновьями, Владимиром и Ростиславом, и все бояре, и блаженный митрополит Иоанн с черноризцами и с пресвитерами. И все киевляне оплакивали его горько, с псалмами и песнопениями проводили его до святого Дмитрия, убравши тело его, с честью положили его в гроб мраморный месяца декабря в 5й день, в церкви святого апостола Петра, которую сам когдато начал воздвигать. Многие беды испытав, безвинно прогнанный братьями своими, обиженный, ограбленный, затем и смерть горькую принял, но вечной жизни и покоя сподобился. Так был блаженный князь этот тих, кроток, смирен и братолюбив, десятину давал святой Богородице от всего своего достояния ежегодно и всегда молил Бога, говоря: „Господи, Боже мой! Прими молитву мою и дай мне смерть такую же, как и братьям моим Борису и Глебу, от чужой руки, да омою грехи свои все своею кровью и избавлюсь от суетного этого света и мятежного, от сети вражеской». Просимого им не лишил его милостивый Бог: получил он блага те, каких ни око не видело, ни ухо не слышало, ни сердце человека не предугадало, какие уготовал Бог любящим его.

В год 6595 (1087).

В год 6596 (1088). Освящена была церковь святого Михаила в монастыре Всеволодовом митрополитом Иоанном, а игумен того монастыря был тогда Лазарь. В том же году пошел Святополк из Новгорода в Туров жить. В том же году умер Никон, игумен Печерский. В тот же год взяли (волжские) болгары Муром.

В год 6597 (1089). Освящена была церковь Печерская святой Богородицы в Феодосиевом монастыре Иоанном митрополитом и Лукою, белгородским епископом, Исаем, черниговским епископом, при благородном, державном князе Русской земли Всеволоде и детях его, Владимире и Ростиславе, когда воеводство киевской тысячи держал Янь, а игуменство держал Иоанн. В том же году преставился Иоанн митрополит. Был же Иоанн сведущ в книгах и в учении, милостив к убогим и вдовицам, ласков ко всякому, богатому и убогому, смиренен же и кроток, молчалив, речист же, когда от святых книг утешал печальных; такого не было прежде на Руси, и после него не будет такого. В тот же год пошла в Греческую землю Янка, дочь Всеволода, о которой говорилось прежде. И привела Янка митрополита Иоанна, скопца, про которого видевшие его люди говорили: „Это мертвец пришел». Пробыв год, умер. Был же этот человек не книжен, но умом прост и прост речью. В тот же год освящена была церковь святого Михаила в Переяславле Ефремом, митрополитом той церкви, которую он создал великою, ибо прежде была в Переяславле митрополия, и обстроил ее большою пристройкою, украсив ее всяческой красотою, церковными сосудами. Этот Ефрем был скопец, высок ростом. Много он тогда зданий воздвиг; докончил церковь святого Михаила, заложил церковь на воротах городских во имя святого мученика Федора, и затем церковь святого Андрея у ворот, и строение банное каменное, чего не было раньше на Руси. И стены заложил каменные от церкви святого мученика Федора и украсил город Переяславский зданиями церковными и прочими зданиями.

В год 6599 (1091). Игумен и черноризцы, посовещавшись, сказали: „Не годится лежать отцу нашему Феодосию вне монастыря и вне церкви своей, ибо он и церковь основал и черноризцев собрал». Посовещавшись, повелели устроить место, где положить мощи его. И когда через три дня наступил праздник Успения Богородицы, повелел игумен копать там, где лежат мощи его, отца нашего Феодосия, по велению которого я, грешный, первый был очевидец, о чем и расскажу не по слухам, а как зачинатель всего того. Итак, пришел игумен ко мне и сказал: „Пойдем в пещеру к Феодосию». Я и пришел с игуменом, втайне от всех, и рассмотрели, куда копать, и обозначили место, где копать, – в стороне от входа. Сказал же мне игумен: „Не смей рассказывать никому из братии, чтобы никто не узнал, но возьми кого хочешь, чтобы тебе помог». Я же приготовил в тот день мотыги, чтобы копать. И во вторник вечером, в сумерки, взял с собою двух братьев, и втайне от всех пришел в пещеру, и, отпев псалмы, стал копать. И, устав, дал копать другому брату и копали до полуночи, утомились и не могли докопаться и начал тужить, что копаем не в ту сторону. Я же, взял мотыгу, начал усердно копать, а друг мой отдыхал перед пещерою и сказал мне: „Ударили в било!». И я в это мгновение докопался до мощей Феодосиевых. И когда он мне сказал: „Ударили в било», я сказал: „Уже прокопал». Когда же прокопал, охватил меня ужас, и стал взывать: „Господи, помилуй». В это время сидели в монастыре два брата и смотрели в сторону пещеры: игумен еще не сказал тогда, с кем он будет переносить его тайно. Когда ударили в било, увидели они три столпа, точно светящиеся дуги, и, постояв, передвинулись эти дуги на верх церкви, где был положен потом Феодосий. В это же время Стефан, который раньше был игуменом на месте Феодосия, а теперь был уже епископом, видел в своем монастыре за полем зарю великую над пещерою; решив, что несут Феодосия, так как за день до того было ему возвещено об этом, и пожалев, что переносят без него, Стефан сел на коня и быстро поехал, взяв с собою Климента, которого он потом поставил вместо себя игуменом. И когда они ехали, видели они великую зарю. И когда приблизились, увидели свечей множество над пещерою, и подошли к пещере, и не увидели ничего, и вошли в глубину пещеры, а мы сидели тогда у мощей. Когда я прокопал, послал я к игумену: „Приходи, вынем его». Игумен же пришел с двумя братьями; и я сильно раскопал, и влезли мы и увидели лежащие мощи; суставы не распались, и волосы на голове присохли. И, положив его на мантию и подняв на плечи, вынесли его перед пещерой. На другой же день собрались епископы: Ефрем Переяславский, Стефан Владимирский, Иоанн Черниговский, Марин Юрьевский, игумены из всех монастырей с черноризцами; пришли и люди благоверные и взяли мощи Феодосиевы, с фимиамом и со свечами. И, принеся, положили его в церкви его, в притворе, по правой стороне, месяца августа в 14й день, в четверг, в час дня, индикта 14го, года… И праздновали светло день тот.

Теперь коротко поведаю о том, как сбылось пророчество Феодосия. Еще когда Феодосий был жив и держал игуменство, управляя стадом черноризцев, порученным ему Богом, пекся он не только о них, но и о мирянах – о душах их, как бы им спастись, особенно о духовных сынах своих, утешая и наставляя приходящих к нему, а иногда приходя в дома их и благословение им подавая. Однажды, придя в дом Янев к Яню и к жене его Марье, – ибо Феодосий любил их за то, что они жили по заповеди Господней и в любви между собой пребывали, – однажды, зайдя к ним, поучал он их о милостыне убогим, о царствии небесном, которое заслужат праведники, тогда как грешники – муку, и о смертном часе. И когда он говорил о положении их тел во гроб, сказала ему жена Яня: „Кто знает, где меня похоронят?». Сказал же ей Феодосий: „Воистину, где лягу я, там и ты похоронена будешь». Что и сбылось. Игумен умер раньше ее, а на 18й год это и сбылось: ибо в тот год преставилась жена Яня именем Марья, месяца августа в 16й день, и пришли черноризцы, отпели положенные песнопения и принесли и положили ее в церкви святой Богородицы, против Феодосиева гроба, по левую сторону. Феодосий был похоронен 14го, а та 16го.

Так сбылось пророчество блаженного отца нашего Феодосия, доброго пастуха, пасшего словесных овец истово, с кротостью и со вниманием, наблюдая за ними и опекая их, молясь за порученное ему стадо и за людей христианских, за землю Русскую, за которых, и по отшествии от сего света, молишься за людей верных и за своих учеников, которые, взирая на гроб твой, вспоминают поучения твои и воздержание твое и прославляют Бога. Я же, грешный твой раб и ученик, недоумеваю, как восхвалить доброе твое житие и воздержание. Но скажу немногое: „Радуйся, отче наш и наставник! Мирской шум отвергнув, молчание возлюбив, Богу послужил ты в тишине, в монашеском житии, всякое себе божественное приношение принес, постом превознесся, плотские страсти и наслаждения возненавидел, красоту и желания света сего отринул, следуя по стопам высокомысленных отцов, соревнуясь с ними, в молчании возвышаясь и смирением украшаясь, в словесах книжных находя веселие. Радуйся, укрепившись надеждою на вечные блага, приняв которые, умертвив плотскую похоть, источник беззакония и волнений, ты, преподобный, бесовских козней избег и сетей. С праведными, отче, почил, получив по трудам твоим воздаяние, став наследником отцов, последовав учению их и нраву их, воздержанию их и правила их соблюдая. Всего более хотел уподобиться ты великому Феодосию нравом и образом жизни, подражая его житию и в воздержании с ним соперничая, последуя его обычаям и переходя от одного хорошего дела к еще лучшему, и положенные молитвы к Богу вознося, вместо благоухания принося кадило молитвенное, фимиам благовонный. Победив мирскую похоть и миродержца – князя мира сего, врага поправ дьявола и его козни, победителем явился, противостав вражеским его стрелам и гордым помыслам, укрепясь оружием крестным и верою непобедимою, Божьею помощью. Молись за меня, отче честный, чтобы избавиться мне от сети вражеския, и от противникаврага соблюди меня твоими молитвами».

В тот же год знамение было на солнце, как будто бы должно было оно погибнуть и совсем мало его осталось, как месяц стало, в час второй дня, месяца мая в 21й день. В тот же год, когда Всеволод охотился на зверей за Вышгородом и были уже закинуты тенета и кличане кликнули, упал превеликий змей с неба, и ужаснулись все люди. В это же время земля стукнула, так что многие слышали. В тот же год волхв объявился в Ростове и вскоре погиб.

В год 6600 (1092). Предивное чудо явилось в Полоцке в наваждении: ночью стоял топот, чтото стонало на улице, рыскали бесы, как люди. Если кто выходил из дома, чтобы посмотреть, тотчас невидимо уязвляем бывал бесами язвою и оттого умирал, и никто не осмеливался выходить из дома. Затем начали и днем являться на конях, а не было их видно самих, но видны были коней их копыта; и уязвляли так они людей в Полоцке и в его области. Потому люди и говорили, что это мертвецы бьют полочан. Началось же это знамение с Друцка. В те же времена было знамение в небе – точно круг посреди неба превеликий. В тот же год засуха была, так что изгорала земля, и многие леса возгорались сами и болота; и много знамений было по местам; и рать великая была от половцев и отовсюду: взяли три города, Песочен, Переволоку, Прилук, и много сел повоевали по обеим сторонам. В тот же год ходили войною половцы на поляков с Васильком Ростиславичем. В тот же год умер Рюрик, сын Ростислава. В те же времена многие люди умирали от различных недугов, так что говорили продающие гробы, что „продали мы гробов от Филиппова дня до мясопуста 7 тысяч». Это случилось за грехи наши, так как умножились грехи наши и неправды. Это навел на нас Бог, веля нам покаяться и воздерживаться от греха, и от зависти, и от прочих злых дел дьявольских.

В год 6601 (1093), индикта в 1й год, преставился великий князь Всеволод, сын Ярославов, внук Владимиров, месяца апреля в 13й день, а погребен был в 14й день; неделя была тогда страстная и день был четверг, когда он положен был в гробу в великой церкви святой Софии. Сей благоверный князь Всеволод был с детства боголюбив, любил правду, оделял убогих, воздавал честь епископам и пресвитерам, особенно же любил черноризцев и давал им все, что они просили. Он и сам воздерживался от пьянства и похоти, за то и любим был отцом своим, так что говорил ему отец его: „Сын мой! Благо тебе, что слышу о твоей кротости, и радуюсь, что ты покоишь старость мою. Если Бог даст тебе получить стол мой после братьев своих по праву, а не насильем, то, когда Бог пошлет тебе смерть, ложись, где я лягу, у гроба моего, потому что люблю тебя больше братьев твоих». И сбылось слово отца его, сказанное ему. Получил он после всех своих братьев стол отца своего, по смерти брата своего, и сел княжить в Киеве. Было у него огорчений больше, чем тогда, когда он сидел в Переяславле. Когда княжил в Киеве, горе было ему от племянников его, так как начали они ему досаждать, один желая одной волости, а тот другой; он же, чтобы замирить их, раздавал им волости. В этих огорчениях появились и недуги, а за ними приспела и старость, И стал он любить образ мыслей младших, устраивая совет с ними; они же стали наущать его, чтобы он отверг дружину свою старшую, и люди не могли добиться правды княжой, начали эти молодые грабить и продавать людей, а князь того не знал изза болезней своих. Когда же он совсем разболелся, послал он за сыном своим Владимиром в Чернигов. Владимир, приехав к нему и увидев его совсем больного, заплакал. В присутствии Владимира и Ростислава, сына своего меньшего, когда пришел час, Всеволод преставился тихо и кротко и присоединился к предкам своим, княжив в Киеве 15 лет, а в Переяславле год и в Чернигове гол. Владимир же, оплакав его с Ростиславом, братом своим, убрали тело его. И собрались епископы, и игумены, и черноризцы, и попы, и бояре, и простые люди, и, взяв тело его, со всеми полагающимися песнопениями положили его в церкви святой Софии, как уже сказали мы раньше.

Владимир же стал размышлять, говоря: „Если сяду на столе отца своего, то буду воевать со Святополком, так как стол этот был его отца». И, размыслив, послал по Святополка в Туров, а сам пошел в Чернигов, а Ростислав – в Переяславль. И после Пасхи, по прошествии праздничной недели, в день антипасхи, месяца апреля в 24й день пришел Святополк в Киев. И вышли навстречу ему киевляне с поклоном, и приняли его с радостью, и сел на столе отца своего и дяди своего. В это время пришли половцы на Русскую землю; услышав, что умер Всеволод, послали они послов к Святополку договориться о мире. Святополк же, не посоветовавшись со старшею дружиною отцовскою и дяди своего, сотворил совет с пришедшими с ним и, схватив послов, посадил их в избу. Услышав же это, половцы начали воевать. И пришло половцев множество и окружили город Торческ. Святополк же отпустил послов половецких, хотя мира. И не захотели половцы мира, и наступали половцы, воюя. Святополк же стал собирать воинов, собираясь против них. И сказали ему мужи разумные: „Не пытайся идти против них, ибо мало имеешь воинов». Он же сказал: „Имею отроков своих 700, которые могут им противостать». Стали же другие неразумные говорить: „Пойди, князь». Разумные же говорили: „Если бы выставил их и 8 тысяч, и то было бы худо: наша земля оскудела от войны и от продаж. Но пошли к брату своему Владимиру, чтоб он тебе помог». Святополк же, послушав их, послал к Владимиру, чтобы тот помог ему. Владимир же собрал воинов своих и послал по Ростислава, брата своего, в Переяславль, веля ему помогать Святополку. Когда же Владимир пришел в Киев, встретились они в монастыре святого Михаила, затеяли между собой распри и ссоры, договорившись же, целовали друг другу крест, а половцы между тем продолжали разорять землю, – и сказали им мужи разумные: „Зачем у вас распри между собою? А поганые губят землю Русскую. После уладитесь, а сейчас отправляйтесь навстречу поганым – либо с миром, либо с войною». Владимир хотел мира, а Святополк хотел войны. И пошли Святополк, и Владимир, и Ростислав к Треполю, и пришли к Стугне. Святополк же, и Владимир, и Ростислав созвали дружину свою на совет, собираясь перейти через реку, и стали совещаться. И сказал Владимир: „Пока за рекою стоим, грозной силой, заключим мир с ними». И присоединились к совету этому разумные мужи, Янь и прочие. Киевляне же не захотели принять совета этого, но сказали: „Хотим биться, перейдем на ту сторону реки». И понравился совет этот, и перешли Стугнуреку, она же сильно вздулась тогда водою. А Святополк, и Владимир, и Ростислав, исполчив дружину, выступили. И шел на правой стороне Святополк, на левой Владимир, посредине же был Ростислав. И, миновав Треполь, прошли вал. И вот половцы пошли навстречу, а стрелки их перед ними. Наши же, став между валами, поставил стяги свои, и двинулись стрелки изза вала. А половцы, подойдя к валу, поставили свои стяги, и налегли прежде всего на Святополка, и прорвали строй полка его. Святополк же стоял крепко, и побежали люди его, не стерпев натиска половцев, а после побежал и Святополк. Потом налегли на Владимира, и был бой лютый; побежали и Владимир с Ростиславом, и воины его. И прибежали к реке Стугне, и пошли вброд Владимир с Ростиславом, и стал утопать Ростислав на глазах Владимира. И захотел подхватить брата своего, и едва не утонул сам. И утонул Ростислав, сын Всеволодов. Владимир же перешел реку с небольшой дружиной, – ибо много пало людей из полка его, и бояре его тут пали, – и, перейдя на ту сторону Днепра, плакал по брате своем и по дружине своей, и пошел в Чернигов в печали великой. Святополк же вбежал в Треполь, заперся тут, и был тут до вечера, и в ту же ночь пришел в Киев. Половцы же, видя, что победили, пустились разорять землю, а другие вернулись к Торческу. Случилась эта беда в день Вознесения Господа нашего Иисуса Христа, месяца мая в 26й день. Ростислава же, поискав, нашли в реке и, взяв, принесли его к Киеву, и плакала по нем мать его, и все люди печалились о нем сильно, юности его ради. И собрались епископы, и попы, и черноризцы, отпев обычные песнопения, положили его в церкви святой Софии около отца его. Половцы же между тем осаждали Торческ, а торки противились и крепко бились из города, убивая многих врагов. Половцы же стали налегать и отвели воду, и начали изнемогать люди в городе от жажды и голода. И прислали торки к Святополку, говоря: „Если не пришлешь еды, сдадимся». Святополк же послал им, но нельзя было пробраться в город изза множества воинов неприятельских. И стояли около города 9 недель, и разделились надвое: одни стали у города, борясь с противником, а другие пошли к Киеву и напали между Киевом и Вышгородом. Святополк же вышел на Желань, и пошли друг против друга, и сошлись, и началась битва. И побежали наши от иноплеменников, и падали, раненные, перед врагами нашими, и многие погибли, и было мертвых больше, чем у Треполя. Святополк же пришел в Киев самтретей, а половцы возвратились к Торческу. Случилась эта беда месяца июля в 23й день. Наутро же 24го, в день святых мучеников Бориса и Глеба, был плач великий в городе, а не радость, за грехи наши великие и неправды, за умножение беззаконий наших.

Это Бог напустил на нас поганых, не их милуя, а нас наказывая, чтобы мы воздержались от злых дел. Наказывает он нас нашествием поганых; это ведь бич его, чтобы мы, опомнившись, воздержались от злого пути своего. Для этого в праздники Бог посылает нам сетование, как в этом году случилось на Вознесение Господне первая напасть у Треполя, вторая – в праздник Бориса и Глеба; это есть новый праздник Русской земли. Вот почему пророк сказал: „Обращу праздники ваши в плач и песни ваши в рыдание». И был плач велик в земле нашей, опустели села наши и города наши, и бегали мы перед врагами нашими. Как сказал пророк: „Падете перед врагами вашими, погонят вас ненавидящие вас, и побежите, никем не гонимы. Сокрушу наглость гордыни вашей, и будет тщетной сила ваша, убьет вас захожий меч, и будет земля ваша пуста, и дворы ваши будут пусты. Так как вы дурны и лукавы, то и я приду к вам с яростью лукавой». Так говорит Господь Бог израилев. Ибо коварные сыны Измаила пожигали села и гумна и многие церкви запалили огнем, да никто не подивится тому: „Где множество грехов, там видим и всяческое наказание». Сего ради и вселенная предана была, сего ради и гнев распространился, сего ради и народ подвергся мучениям: одних ведут в плен, других убивают, иных выдают на месть и они принимают горькую смерть, иные трепещут, видя убиваемых, иных голодом умерщвляют и жаждою. Одно наказание, одна казнь, разнообразные несущая бедствия, различны печали и страшны муки тех, кого связывают и пинают ногами, держат на морозе и кому наносят раны. И тем удивительнее и страшнее, что в христианском роде страх, и колебанье, и беда распространились. Праведно и достойно, когда мы так наказываемы. Так будем веру иметь, если будем наказываемы: подобало нам „преданным быть в руки народа чужого и самого беззаконного на всей земле». Скажем громко: „Праведен ты, Господи, и правы суды твои». Скажем по примеру того разбойника: „Мы достойное получили по делам нашим». Скажем и с Иовом: „Как Господу угодно было, так и случилось; да будет имя Господне благословенно вовеки». Через нашествие поганых и мучения от них познаем Владыку, которого мы прогневали: прославлены были – и не прославили его, чествуемы были – и не почтили его, просвещали нас – и не уразумели, наняты были – и не поработали, родились – и не усовестились его как отца, согрешили – и наказаны теперь. Как поступили, так и страдаем: города все опустели; села опустели; пройдем через поля, где паслись стада коней, овцы и волы, и все пусто ныне увидим; нивы заросшие стали жилищем зверям. Но надеемся все же на милость Божию, справедливо наказывает нас благой Владыка, „не по беззаконию нашему соделал нам, но по грехам нашим воздал нам». Так подобает благому Владыке наказывать не по множеству грехов. Так Господь сотворил нам: создал нас и падших поднял. Адамово преступление простил, нетление даровал и свою кровь за нас пролил. Вот и нас видя в неправде пребывающими, навел на нас эту войну и скорбь, чтобы и те, кто не хочет, в будущей жизни получили милость; потому что душа, наказываемая здесь, всякую милость в будущей жизни обрящет и освобождение от мук, ибо не мстит Господь дважды за одно и то же. О неизреченное человеколюбие! ибо видел нас, поневоле к нему обращающихся. О безграничная любовь его к нам! ибо сами захотели уклониться от заповедей его. Теперь уже и не хотим, а терпим – по необходимости и поневоле терпим, но как бы и по своей воле! Ибо где было у нас умиление? А ныне все полно слез. Где у нас было воздыхание? А ныне плач распространился по всем улицам изза убитых, которых избили беззаконные.

Половцы повоевали много и возвратились к Торческу, и изнемогли люди в городе от голода, и сдались врагам. Половцы же, взяв город, запалили его огнем, и людей поделили, и много христианского народа повели в вежи к семьям своим и сродникам своим; страждущие, печальные, измученные, стужей скованные, в голоде, жажде и беде, с осунувшимися лицами, почерневшими телами, в неведомой стране, с языком воспаленным, раздетые бродя и босые, с ногами, исколотыми тернием, со слезами отвечали они друг другу, говоря: „Я был из этого города», а другой: „А я – из того села»; так вопрошали они друг друга со слезами, род свой называя и вздыхая, взоры возводя на небо к Вышнему, ведающему сокровенное.

Да никто не дерзнет сказать, что ненавидимы мы Богом! Да не будет! Ибо кого так любит Бог, как нас возлюбил? Кого так почтил он, как нас прославил и превознес? Никого! Потому ведь и сильнее разгневался на нас, что больше всех почтены были и более всех совершили грехи. Ибо больше всех просвещены были, зная волю Владычную, и, презрев ее, как подобает, больше других наказаны. Вот и я, грешный, много и часто Бога гневлю и часто согрешаю во все дни!

В тот же год скончался Ростислав, сын Мстислава, внук Изяслава, месяца октября в 1й день; а погребен был 16 ноября, в церкви святой Богородицы Десятинной.

В год 6602 (1094). Сотворил мир Святополк с половцами и взял себе в жены дочь Тугоркана, князя половецкого. В тот же год пришел Олег с половцами из Тмутаракани и подошел к Чернигову, Владимир же затворился в городе. Олег же, подступив к городу, пожег вокруг города и монастыри пожег. Владимир же сотворил мир с Олегом и пошел из города на стол отцовский в Переяславль, а Олег вошел в город отца своего. Половцы же стали воевать около Чернигова, а Олег не препятствовал им, ибо сам повелел им воевать. Это уже в третий раз навел он поганых на землю Русскую, его же грех да простит ему Бог, ибо много христиан загублено было, а другие в плен взяты и рассеяны по разным землям. В тот же год пришла саранча на Русскую землю, месяца августа в 26й день, и поела всякую траву и много жита. И не слыхано было в земле Русской с первых ее дней того, что видели очи наши, за грехи наши. В том же году преставился епископ владимирский Стефан, месяца апреля в 27й день в шестой час ночи, а прежде был игуменом Печерского монастыря.

В год 6603 (1095). Ходили половцы на греков с Девгеневичем, воевали по Греческой земле; и цесарь захватил Девгеневича и приказал его ослепить. В тот же год пришли половцы, Итларь и Кытан, к Владимиру мириться. Пришел Итларь в город Переяславль, а Кытан стал между валами с воинами; и дал Владимир Кытану сына своего Святослава в заложники, а Итларь был в городе с лучшей дружиной. В то же время пришел Славята из Киева к Владимиру от Святополка по какомуто делу, и стала думать дружина Ратиборова с князем Владимиром о том, чтобы погубить Итлареву чадь, а Владимир не хотел этого делать, так отвечая им: „Как могу я сделать это, дав им клятву?». И отвечала дружина Владимиру: „Княже! Нет тебе в том греха: они ведь всегда, дав тебе клятву, губят землю Русскую и кровь христианскую проливают непрестанно». И послушал их Владимир, и в ту ночь послал Владимир Славяту с небольшой дружиной и с терками между валов. И, выкрав сперва Святослава, убили потом Кытана и дружину его перебили. Вечер был тогда субботний, а Итларь в ту ночь спал у Ратибора на дворе с дружиною своею и не знал, что сделали с Кытаном. Наутро же в воскресенье, в час заутрени, изготовил Ратибор отроков с оружием и приказал вытопить избу. И прислал Владимир отрока своего Бяндюка за Итларевой чадью, и сказал Бяндюк Итларю: „Зовет вас князь Владимир, а сказал так: „Обувшись в теплой избе и позавтракав у Ратибора, приходите ко мне»«. И сказал Итларь: „Пусть так». И как вошли они в избу, так и заперли их. Забравшись на избу, прокопали крышу, и тогда Ольбер Ратиборич, взяв лук и наложив стрелу, попал Итларю в сердце, и дружину его всю перебили. И так страшно окончил жизнь свою Итларь, в неделю сыропустную, в часу первом дня, месяца февраля в 24й день. Святополк же и Владимир послали к Олегу, веля ему идти на половцев с ними. Олег же, обещав и выйдя, не пошел с ними в общий поход. Святополк же и Владимир пошли на вежи, и взяли вежи, и захватили скот и коней, верблюдов и челядь, и привели их в землю свою. И стали гнев держать на Олега, что не пошел с ними на поганых. И послали Святополк и Владимир к Олегу, говоря так: „Вот ты не пошел с нами на поганых, которые губили землю Русскую, а держишь у себя Итларевича – либо убей, либо дай его нам. Он враг нам и Русской земле». Олег же не послушал того, и была между ними вражда.

В тот же год пришли половцы к Юрьеву и простояли около него лето все и едва не взяли его. Святополк же замирил их. Половцы же пришли за Рось, юрьевцы же выбежали и пошли к Киеву. Святополк же приказал рубить город на Витичевском холме, по своему имени назвал его Святополчим городом и приказал епископу Марину с юрьевцами поселиться там и засаковцам, и другим из других городов; а покинутый людьми Юрьев сожгли половцы. В конце того же года пошел Давыд Святославич из Новгорода в Смоленск; новгородцы же пошли в Ростов за Мстиславом Владимировичем. И, взяв, привели его в Новгород, а Давыду сказали: „Не ходи к нам». И воротился Давыд в Смоленск, и сел в Смоленске, а Мстислав в Новгороде сел. В это же время пришел Изяслав, сын Владимиров, из Курска в Муром. И приняли его муромцы, и посадника схватил Олегова. В то же лето пришла саранча, месяца августа в 28й день, и покрыла землю, и было видеть страшно, шла она к северным странам, поедая траву и просо.

В год 6604 (1096). Святополк и Владимир послали к Олегу, говоря так: „Приди в Киев, да заключим договор о Русской земле перед епископами, и перед игуменами, и перед мужами отцов наших, и перед людьми городскими, чтобы оборонили мы Русскую землю от поганых». Олег же, исполнившись дерзких намерений и высокомерных слов, сказал так: „Не пристойно судить меня епископу, или игуменам, или смердам». И не захотел идти к братьям своим, послушав злых советников. Святополк же и Владимир сказали ему: „Так как ты не идешь на поганых, ни на совет к нам, то, значит, ты злоумышляешь против нас и поганым хочешь помогать, – так пусть Бог рассудит нас». И пошли Святополк и Владимир на Олега к Чернигову. Олег же выбежал из Чернигова месяца мая в 3й день, в субботу. Святополк же и Владимир гнались за ним. Олег же вбежал в Стародуб и там затворился; Святополк же и Владимир осадили его в городе, и бились крепко осажденные из города, а те ходили приступом на город, и раненых было много с обеих сторон. И была между ними брань лютая, и стояли около города дней тридцать и три, и изнемогали люди в городе. И вышел Олег из города, прося мира, и дали ему мир, говоря так: „Иди к брату своему Давыду, и приходите в Киев на стол отцов наших и дедов наших, ибо то старейший город в земле во всей, Киев; там достойно нам сойтись на совещание и договор заключить». Олег же обещал это сделать, и на том целовали крест.

В то же время пришел Боняк с половцами к Киеву, в воскресенье вечером, и повоевал около Киева, и пожег на Берестове двор княжеский. В то же время воевал Куря с половцами у Переяславля и Устье сжег, месяца мая в 24й день. Олег же вышел из Стародуба и пришел в Смоленск, и не приняли его смоленцы, и пошел к Рязани. Святополк же и Владимир пошли восвояси. В тот же месяц пришел Тугоркан, тесть Святополков, к Переяславлю, месяца мая в 30й день, и стал около города, а переяславцы затворились в городе. Святополк же и Владимир пошли на него по этой стороне Днепра, и пришли к Зарубу, и там перешли вброд, и не заметили их половцы. Бог сохранил их, и, исполчившись, пошли к городу; горожане же, увидев, рады были и вышли к ним, а половцы стояли на той стороне Трубежа, тоже исполчившись. Святополк же и Владимир пошли вброд через рубеж к половцам, Владимир же хотел выстроить полк, они же не послушались, но поскакали на конях на врага. Увидев это, половцы побежали, а наши погнались вслед воинам, рубя врагов. И содеял Господь в тот день спасение великое: месяца июля в 19й день побеждены были иноплеменники, и князя их убили Тугоркана, и сына его, и иных князей; и многие враги наши тут пали. Наутро же нашли Тугоркана мертвого, и взял его Святополк как тестя своего и врага, и, привезя его к Киеву, похоронили его на Берестовом, между путем, идущим на Берестово, и другим, ведущим к монастырю. И 20го числа того же месяца в пятницу, в первый час дня, снова пришел к Киеву Боняк безбожный, шелудивый, тайно, как хищник, внезапно, и чуть было в город не ворвались половцы, и зажгли предградье около города, и повернули к монастырю, и выжгли Стефанов монастырь, и деревни, и Германов. И пришли к монастырю Печерскому, когда мы по кельям почивали после заутрени, и кликнули клич около монастыря, и поставили два стяга перед вратами монастырскими, а мы бежали задами монастыря, а другие взбежали на хоры. Безбожные же сыны Измаиловы вырубили врата монастырские и пошли по кельям, высекая двери, и выносили, если что находили в келье; затем выжгли дом святой владычицы нашей Богородицы, и пришли к церкви, и зажгли двери на южной стороне и вторые – на северной, и, ворвавшись в притвор у гроба Феодосиева, хватая иконы, зажигали двери и оскорбляли Бога нашего и закон наш. Бог же терпел, ибо не пришел еще конец грехам их и беззакониям их, а они говорили: „Где есть Бог их? Пусть поможет им и спасет их!». И иные богохульные слова говорили на святые иконы, насмехаясь, не ведая, что Бог учит рабов своих напастями ратными, чтобы делались они как золото, испытанное в горне: христианам ведь через множество скорбей и напастей предстоит войти в царство небесное, а эти поганые и оскорбители на этом свете имеют веселие и довольство, а на том свете примут муку, с дьяволом обречены они на огонь вечный. Тогда же зажгли двор Красный, который поставил благоверный князь Всеволод на холме, называемом Выдубицким: все это окаянные половцы запалили огнем. Потомуто и мы, вслед за пророком Давидом, взываем: „Господи, Боже мой! Поставь их, как колесо, как огонь перед лицом ветра, что пожирает дубравы, так погонишь их бурею твоею; исполни лица их досадой». Ибо они осквернили и сожгли святой дом твой, и монастырь матери твоей, и трупы рабов твоих. Убили ведь несколько человек из братии нашей оружием, безбожные сыны Измаиловы, посланные в наказание христианам. Вышли они из пустыни Етривской между востоком и севером, вышло же их 4 колена: торкмены и печенеги, торки, половцы. Мефодий же свидетельствует о них, что 8 колен убежали, когда иссек их Гедеон, да 8 их бежало в пустыню, а 4 он иссек. Другие же говорят: сыны Амоновы, но это не так: сыны ведь Моава – хвалисы, а сыны Амона – болгары, а сарацины от Измаила, выдают себя за сыновей Сары, и назвали себя сарацины, что значит: „Сaрины мы». Поэтому хвалисы и болгары происходят от дочерей Лота, зачавших от отца своего, потому и нечисто племя их. А Измаил родил 12 сыновей, от них пошли торкмены, и печенеги, и торки, и куманы, то есть половцы, которые выходят из пустыни. И после этих 8 колен, при конце мира, выйдут заклепанные в горе Александром Македонским нечистые люди.

Но мы к предыдущему возвратимся, – о чем ранее говорили. Олег обещал пойти к брату своему Давыду в Смоленск, и прийти с братом своим в Киев, и договор заключить, но не хотел того Олег сделать, а, придя в Смоленск и взяв воинов, пошел к Мурому, а в Муроме был тогда Изяслав Владимирович. Пришла же весть к Изяславу, что Олег идет к Мурому, и послал Изяслав за воинами в Суздаль, и в Ростов, и за белозерцами, и собрал воинов много. И послал Олег послов своих к Изяславу, говоря: „Иди в волость отца своего к Ростову, а это волость отца моего. Хочу же я, сев здесь, договор заключить с отцом твоим. То ведь он меня выгнал из города отца моего. А ты ли мне здесь моего же хлеба не хочешь дать?». И не послушал Изяслав слов тех, надеясь на множество воинов своих. Олег же надеялся на правду свою, ибо прав был в этом, и пошел к городу с воинами. Изяслав же исполчился перед городом в поле. Олег же пошел на него полком, и сошлись обе стороны, и была сеча лютая. И убили Изяслава, сына Владимирова, внука Всеволодова, месяца сентября в 6й день, прочие же воины его побежали, одни через лес, другие в город. Олег же вошел в город, и приняли его горожане. Изяслава же, взяв, положили в монастыре святого Спаса, и оттуда перенесли его в Новгород, и положили его в церкви святой Софии, на левой стороне. Олег же по взятии города перехватал ростовцев, и белозерцев, и суздальцев, и заковал их, и устремился на Суздаль. И когда пришел в Суздаль, сдались ему суздальцы. Олег же, замирив город, одних похватал, а других изгнал и имущество у них отнял. Пошел к Ростову, и ростовцы сдались ему. И захватил всю землю Муромскую и Ростовскую, и посажал посадников по городам, и дань начал собирать. И послал к нему Мстислав посла своего из Новгорода, говоря: „Иди из Суздаля в Муром, а в чужой волости не сиди. И я с дружиною своей пошлю просить к отцу моему и помирю тебя с отцом моим. Хоть и брата моего убил ты, – неудивительно то: в бою ведь и цари и мужи погибают». Олег же не пожелал его послушать, но замышлял еще и Новгород захватить. И послал Олег Ярослава, брата своего, в сторoжу, а сам стал на поле у Ростова. Мстислав же посоветовался с новгородцами, и послали Добрыню Рагуиловича вперед себя в сторoжу; Добрыня же прежде всего перехватал сборщиков дани. Узнал же Ярослав, стоя на Медведице в сторoже, что сборщики схвачены, и побежал в ту же ночь, и прибежал к Олегу, и поведал ему, что идет Мстислав, а сторожи схвачены, и пошел к Ростову. Мстислав же пришел на Волгу, и поведали ему, что Олег повернул назад к Ростову, и пошел за ним Мстислав. Олег же пришел к Суздалю и, услышав, что идет за ним Мстислав, повелел зажечь Суздаль город, только остался двор монастырский Печерского монастыря и церковь тамошняя святого Дмитрия, которую дал монастырю Ефрем вместе с селами. Олег же побежал к Мурому, а Мстислав пришел в Суздаль и, сев там, стал посылать к Олегу, прося мира: „Я младше тебя, посылай к отцу моему, а дружину, которую захватил, вороти; а я тебе буду во всем послушен». Олег же послал к нему, притворно прося мира; Мстислав же поверил обману и распустил дружину по селам. И настала Федорова неделя поста, и пришла Федорова суббота, и когда Мстислав сидел за обедом, пришла ему весть, что Олег на Клязьме, подошел, не сказавшись, близко. Мстислав, доверившись ему, не расставил сторожей, – но Бог знает, как избавлять благочестивых своих от обмана! Олег же расположился на Клязьме, думая, что, испугавшись его, Мстислав побежит. К Мстиславу же собралась дружина в тот день и в другой, новгородцы, и ростовцы, и белозерцы. Мстислав же стал перед городом, исполчив дружину, и не двинулся ни Олег на Мстислава, ни Мстислав на Олега, и стояли друг против друга 4 дня. И пришла к Мстиславу весть, что „послал тебе отец брата Вячеслава с половцами». И пришел Вячеслав в четверг после Федорова воскресенья, в пост. А в пятницу пришел Олег, исполчившись, к городу, и Мстислав пошел против него с новгородцами и ростовцами. И дал Мстислав стяг Владимиров половчанину, именем Кунуй, и дал ему пехотинцев, и поставил его на правом крыле. И Кунуй, заведя пехотинцев, развернул стяг Владимиров, и увидал Олег стяг Владимиров, и испугался, и ужас напал на него и на воинов его. И пошли в бой обе стороны, и пошел Олег против Мстислава, а Ярослав пошел против Вячеслава. Мстислав же перешел через пожарище с новгородцами, и сошли с коней новгородцы, и соступились на реке Кoлокше, и была сеча крепкая, и стал одолевать Мстислав. И увидел Олег, что двинулся стяг Владимиров, и стал заходить в тыл ему, и, убоявшись, бежал Олег, и одолел Мстислав. Олег же прибежал в Муром и затворил Ярослава в Муроме, а сам пошел в Рязань. Мстислав же пришел к Мурому, и сотворил мир с муромцами, и взял своих людей, ростовцев и суздальцев, и пошел к Рязани за Олегом. Олег же выбежал из Рязани, а Мстислав, придя, заключил мир с рязанцами и взял людей своих, которых заточил Олег. И послал к Олегу, говоря: „Не убегай никуда, но пошли к братии своей с мольбою не лишать тебя Русской земли. И я пошлю к отцу просить за тебя». И обещал Олег сделать так. Мстислав же, возвратившись в Суздаль, пошел оттуда в Новгород, в свой город, по молитвам преподобного епископа Никиты. Это было на исходе 6604 года, индикта 4го наполовину.

В год 6605 (1097). Пришли Святополк, и Владимир, и Давыд Игоревич, и Василько Ростиславич, и Давыд Святославич, и брат его Олег, и собрались на совет в Любече для установления мира, и говорили друг другу: „Зачем губим Русскую землю, сами между собой устраивая распри? А половцы землю нашу несут розно и рады, что между нами идут воины. Да отныне объединимся единым сердцем и будем блюсти Русскую землю, и пусть каждый владеет отчиной своей: Святополк – Киевом, Изяславовой отчиной, Владимир – Всеволодовой, Давыд и Олег и Ярослав – Святославовой, и те, кому Всеволод роздал города: Давыду – Владимир, Ростиславичам же: Володарю – Перемышль, Васильку – Теребовль». И на том целовали крест: „Если отныне кто на кого пойдет, против того будем мы все и крест честной». Сказали все: „Да будет против того крест честной и вся земля Русская». И, попрощавшись, пошли восвояси.

И пришли Святополк с Давыдом в Киев, и рады были люди все, но только дьявол огорчен был их любовью. И влез сатана в сердце некоторым мужам, и стали они наговаривать Давыду Игоревичу, что „Владимир соединился с Васильком на Святополка и на тебя». Давыд же, поверив лживым словам, начал наговаривать ему на Василька: „Кто убил брата твоего Ярополка, а теперь злоумышляет против меня и тебя и соединился с Владимиром? Позаботься же о своей голове». Святополк же сильно смутился и сказал: „Правда это или ложь, не знаю». И сказал Святополк Давыду: „Коли правду говоришь, Бог тебе свидетель; если же от зависти говоришь, Бог тебе судья». Святополк же пожалел брата своего и про себя стал думать: а ну как правда все это? И поверил Давыду, и обманул Давыд Святополка, и начали они думать о Васильке, а Василько этого не знал, и Владимир тоже. И стал Давыд говорить: „Если не схватим Василька, то ни тебе не княжить в Киеве, ни мне во Владимире». И послушался его Святополк. И пришел Василько 4 ноября, и перевезся на Выдобечь, и пошел поклониться к святому Михаилу в монастырь, и ужинал тут, а обоз свой поставил на Рудице; когда же наступил вечер, вернулся в обоз свой. И на другое же утро прислал к нему Святополк, говоря: „Не ходи от имени моих». Василько же отказался, сказав: „Не могу медлить, как бы не случилось дома войны». И прислал к нему Давыд: „Не уходи, брат, не ослушайся брата старшего». И не захотел Василько послушаться. И сказал Давыд Святополку: „Видишь ли – не помнит о тебе, ходя под твоей рукой. Когда же уйдет в свою волость, сам увидишь, что займет все твои города – Туров, Пинск и другие города твои. Тогда помянешь меня. Но призови его теперь, схвати и отдай мне». И послушался его Святополк, и послал за Васильком, говоря: „Если не хочешь остаться до именин моих, то приди сейчас, поприветствуешь меня и посидим все с Давыдом». Василько же обещал прийти, не зная об обмане, который замыслил на него Давыд. Василько же, сев на коня, поехал, и встретил его отрок его, и сказал ему: „Не езди, княже, хотят тебя схватить». И не послушал его, подумав: „Как им меня схватить? Только что целовали крест, говоря: если кто на кого пойдет, то на того будет крест и все мы». И, подумав так, перекрестился и сказал: „Воля Господня да будет». И приехал с малою дружиной на княжеский двор, и вышел к нему Святополк, и пошли в избу, и пришел Давыд, и сели. И стал говорить Святополк: „Останься на праздник». И сказал Василько: „Не могу остаться, брат: я уже и обозу велел идти вперед». Давыд же сидел как немой. И сказал Святополк: „Позавтракай хоть, брат». И обещал Василько позавтракать. И сказал Святополк: „Посидите вы здесь, а я пойду распоряжусь». И вышел вон, а Давыд с Васильком сидели. И стал Василько говорить с Давыдом, и не было у Давыда ни голоса, ни слуха, ибо был объят ужасом и обман имел в сердце. И, посидев немного, спросил Давыд: „Где брат?». Они же сказали ему: „Стоит на сенях». И, встав, сказал Давыд: „Я пойду за ним, а ты, брат, посиди». И, встав, вышел вон. И как скоро вышел Давыд, заперли Василька, – 5 ноября, – и оковали его двойными оковами, и приставили к нему стражу на ночь. На другое же утро Святополк созвал бояр и киевлян и поведал им, что сказал ему Давыд, что „брата твоего убил, а против тебя соединился с Владимиром и хочет тебя убить и города твои захватить». И сказали бояре и люди: „Тебе, князь, следует заботиться о голове своей; если правду сказал Давыд, пусть понесет Василько наказание; если же неправду сказал Давыд, то пусть сам примет месть от Бога и отвечает перед Богом». И узнали игумены и стали просить за Василька Святополка; и отвечал им Святополк: „Это все Давыд». Узнав же об этом, Давыд начал подговаривать на ослепление: „Если не сделаешь этого, а отпустишь его, то ни тебе не княжить, ни мне». Святополк хотел отпустить его, но Давыд не хотел, остерегаясь его. И в ту же ночь повезли Василька в Белгород – небольшой город около Киева, верстах в десяти; и привезли его в телеге закованным, высадили из телеги и повели в избу малую. И, сидя там, увидел Василько торчина, точившего нож, и понял, что хотя его ослепить, и возопил к Богу с плачем великим и со стенаньями. И вот вошли посланные Святополком и Давыдом Сновид Изечевич, конюх Святополков, и Дмитр, конюх Давыдов, и начали расстилать ковер, и, разостлав, схватили Василька, и хотели его повалить; и боролись с ним крепко, и не смогли его повалить. И вот влезли другие, и повалили его, и связали его, и, сняв доску с печи, положили на грудь ему. И сели по сторонам доски Сновид Изечевич и Дмитр, и не могли удержать его. И подошли двое других, и сняли другую доску с печи, и сели, и придавили так сильно, что грудь затрещала. И приступил торчин, по имени Берендий, овчарь Святополков, держа нож, и хотел ударить ему в глаз, и, промахнувшись гл’аза, перерезал ему лицо, и видна рана та у Василька поныне. И затем ударил его в глаз, и исторг глаз, и потом – в другой глаз, и вынул другой глаз. И был он в то время, как мертвый. И, взяв его на ковре, взвалили его на телегу, как мертвого, повезли во Владимир. И, когда везли его, остановились с ним, перейдя Звижденский мост, на торговище, и стащили с него сорочку, всю окровавленную, и дали попадье постирать. Попадья же, постирав, надела на него, когда те обедали; и стала оплакивать его попадья, как мертвого. И услышал плач, и сказал: „Где я?». И ответили ему: „В Звиждене городе». И попросил воды, они же дали ему, и испил воды, и вернулась к нему душа его, и опомнился, и пощупал сорочку, и сказал: „Зачем сняли ее с меня? Лучше бы в той сорочке кровавой смерть принял и предстал бы в ней перед Богом». Те же, пообедав, поехали с ним быстро на телеге по неровному пути, ибо был тогда месяц „неровный» – грудень, то есть ноябрь. И прибыли с ним во Владимир на шестой день. Прибыл же и Давыд с ним, точно некий улов уловив. И посадили его во дворе Вакееве, и приставили стеречь его тридцать человек и двух отроков княжих, Улана и Колчка. Владимир же, услышав, что схвачен был Василько и ослеплен, ужаснулся, заплакал и сказал: „Не бывало еще в Русской земле ни при дедах наших, ни при отцах наших такого зла». И тут тотчас послал к Давыду и Олегу Святославичам, говоря: „Идите в Городец, да поправим зло, случившееся в Русской земле и среди нас, братьев, ибо нож в нас ввержен. И если этого не поправим, то еще большее зло встанет среди нас, и начнет брат брата закалывать, и погибнет земля Русская, и враги наши половцы, придя, возьмут землю Русскую». Услышав это, Давыд и Олег сильно опечалились и плакали, говоря, что „этого не бывало еще в роде нашем». И тотчас, собрав воинов, пришли к Владимиру. Владимир же с воинами стоял тогда в бору. Владимир же, и Давыд, и Олег послали мужей своих к Святополку, говоря: „Зачем ты зло это учинил в Русской земле и вверг нож в нас? Зачем ослепил брата своего? Если бы было у тебя какое обвинение против него, то обличил бы его перед нами, а, доказав его вину, тогда и поступил бы с ним так. А теперь объяви вину его, за которую ты сотворил с ним такое». И сказал Святополк: „Поведал мне Давыд Игоревич: „Василько брата твоего убил, Ярополка, и тебя хочет убить и захватить волость твою, Туров, и Пинск, и Берестье, и Погорину, а целовал крест с Владимиром, что сесть Владимиру в Киеве, а Васильку во Владимире». А мне поневоле нужно свою голову беречь. И не я его ослепил, но Давыд; он и привез его к себе». И сказали мужи Владимировы, и Давыдовы, и Олеговы: „Не отговаривайся, будто Давыд ослепил его. Не в Давыдовом городе схвачен и ослеплен, но в твоем городе взят и ослеплен». И сказав это, разошлись. На следующее утро собрались они перейти через Днепр на Святополка, Святополк же хотел бежать из Киева, и не дали ему киевляне бежать, но послали вдову Всеволодову и митрополита Николу к Владимиру, говоря: „Молим, княже, тебя и братьев твоих, не погубите Русской земли. Ибо если начнете войну между собою, поганые станут радоваться и возьмут землю нашу которую собрали отцы ваши и деды ваши трудом великим и храбростью, борясь за Русскую землю и другие земли приискивая, а вы хотите погубить землю Русскую». Всеволодова же вдова и митрополит пришли к Владимиру, и молили его, и поведали мольбу киевлян – заключить мир и блюсти землю Русскую и биться с погаными. Услышав это, Владимир расплакался и сказал: „Воистину отцы наши и деды наши соблюли землю Русскую, а мы хотим погубить»...

Житие Феодосия Печерского

ЖИТИЕ ПРЕПОДОБНААГО ОТЬЦА НАШЕГО ФЕОДОСИЯ,

ИГУМЕНА ПЕЧЕРЬСКАГО

Градъ есть отстоя отъ Кыева, града стольнааго, 50 попьрищь, именемъ Васильевъ[1]. Въ томь беста родителя святаго въ вере крьстияньстеи живуща и всячьскыимь благочьстиемь украшена. Родиста же блаженаго детища сего, таче въ осмыи дьнь принесоста и къ святителю божию, яко же обычаи есть крьстияномъ, да имя детищю нарекуть. Прозвутеръ же, видевъ детища и сьрьдьчныма очима прозьря, еже о немь, яко хощеть измлада богу датися, Феодосиемь того нарицаеть[2]. Таче же, яко и минуша 40 дьнии детищю, крьщениемь того освятиша. Отроча же ростяше, кърмимъ родителема своима, и благодать божия съ нимь, и духъ снятыи измлада въселися въ нь.

Къто исповевсть милосьрьдие божие! Се бо не избьра отъ премудрыхъ философъ, ни отъ властелинъ градъ пастуха и учителя инокыимъ, нъ — да о семь прославиться имя господне — яко грубъ сы и невежа премудреи философъ явися. ...

Мы же пакы поидемъ на прьвое исповедание святааго сего отрока. Растыи убо телъмь и душею влекомъ на любъвь божию, и хожаше по вся дьни въ цьркъвь божию, послушая божьствьныхъ книгъ съ всемь въниманиемь. Еще же и къ детьмъ играющимъ не приближашеся, яко же обычаи есть унымъ, нъ и гнушашеся играмъ ихъ. Одежа же его бе худа и сплатана. О семь же многашьды родителема его нудящема и облещися въ одежю чисту и на игры съ детьми изити. Онъ же о семь не послушааше ею, нъ паче изволи быти яко единъ от убогыхъ. Къ симъ же и датися веля на учение божьствьныхъ книгъ единому от учитель; яко же и створи. И въскоре извыче вся граматикия, и яко же всемъ чюдитися о премудрости и разуме детища и о скоромь его учении. Покорение же его и повиновение къто исповесть, еже сътяжа въ учении своемь не тъкмо же къ учителю своему, нъ и къ всемъ учащимъся съ нимъ?

Въ то же время отьць его житию коньць приятъ. Сущю же тъгда божьствьному Феодосию 13 летъ. Оттоле же начатъ на труды паче подвижьнеи бывати, яко же исходити ему съ рабы на село и делати съ всякыимь съмерениемь. Мати же его оставляше и, не велящи ему тако творити, моляше и иакы облачитися въ одежю светьлу и тако исходити ему съ съвьрьстьникы своими на игры. Глаголаше бо ему, яко, тако ходя, укоризну себе и роду своему твориши. Оному о томь не послушающю ея, и яко же многашьды еи отъ великыя ярости разгневатися на нь и бити и, бе бо и телъмь крепъка и сильна, яко же и мужь. Аще бо и кто не видевъ ея, ти слышааше ю беседующю, то начьняше мынети мужа ю суща.

Къ симъ же пакы божьствьныи уноша мысляаше, како и кымь образъмь спасеться. Таче слыша пакы о святыхъ местехъ, иде же господь нашь Иисусъ Христосъ плътию походи, и жадаше тамо походити и поклонитися имъ. И моляшеся богу, глаголя: «Господи мои, Иисусъ Христе! Услыши молитву мою исъподоби мя съходити въ святая твоя места и съ радостию поклонитися имъ». И тако многашьды молящюся ему, и се приидоша страньници въ градъ тъ, иже ивидевъ я божьствьныи уноша, и радъ бывъ, текъ, поклонися имъ, и любьзно целова я, и въпроси я, отъкуду суть и камо идуть. Онемъ же рекъшемъ, яко отъ святыхъ местъ есмъ и, аще богу велящю, хощемъ въспять уже ити. Святыи же моляше я, да и поимуть въ следъ себе и съпутьника и сътворять съ собою. Они же обе-щашася пояти и съ собою и допровадити и до святыхъ местъ. Таче се слышавъ, блаженыи Феодосии, еже обещашася ему, радъ бывъ, иде въ домъ свои. И егда хотяху страньнии отъити, възвестиша уноши свои отходъ. Онъ же, въставъ нощию и не ведущю никому же, таи изиде из дому своего, не имыи у себе ничсо же, разве одежа, въ ней же хожаше, и та же худа. И тако изыде въ следъ страньныхъ. Благыи же богъ не попусти ему отъити отъ страны сея, его же и-щрева матерьня и пастуха быти въ стране сей словесныхъ овьць [3] назнамена, да не пастуху убо отъшьдъшю, опустееть пажить, тоже богъ благослови, и тьрние и вълчьць въздрастеть на неи, и стадо разидеться.

О трьхъ убо дьньхъ уведевъши мати его, яко съ страньныими отъиде, и абие погъна въ следъ его, тъкъмо единого сына своего поимъши, иже бе мьнии блаженааго Феодосия. Таче же, яко гънаста путь мъногъ, ти тако пристигъша, яста и, и отъ ярости же и гнева мати его имъши и за власы, и поврьже и на земли, и своима ногама пъхашети и, и, страньныя же много коривъши, възвратися въ домъ свои, яко никоего зълодея ведущи съвязана. Тольми же гневъмь одрьжима, яко и въ домъ ей пришьдъши, бити и, дондеже изнеможе. И по сихъ же, въведъши и въ храмъ, и ту привяза и, затворьши, и тако отъиде. Божьствьныи же уноша вься си съ радостию приимаше и, бога моля, благодаряше о вьсехъ сихъ. Таче пришедъши мати его по двою дьнию отреши и и подасть же ему ясти, еще же гневъмь одьржима сущи, възложи на нозе его железа, ти тако повеле ему ходити, блюдущи, да не пакы отъбежить отъ нея. Тако же сътвори, дьни мъногы ходя. По томь же пакы, умилосьрьдивъшися на нь, нача съ мольбою увещавати и, да не отъбежить отъ нея, любляше бо и зело паче инехъ и того ради не тьрпяше безъ него. Оному же обещавъшюся ей не отъити отъ нея, съня железа съ ногу его, повелевъши же ему по воли творити, еже хощеть. Блаженыи же Феодосии на прьвыи подвигъ възвратися и хожаше въ цьркъвь божию по вся дьни. Ти видяше, яко многашьды лишаеме сущи литургии, проскурьнааго ради непечения, жаляшеси о томь зело и умысли же самъ своимь съмерениемь отълучитися на то дело. Еже и сътвори: начатъ бо пещи проскуры и продаяти, и еже аще прибудяше ему къ цене, то дадяше нищимъ. Ценою же пакы купяше жито и, своима рукама измълъ, пакы проскуры творяше. Се же тако богу изволивъшю, да проскуры чисты приноситься въ цьркъвь божию отъ непорочьнаго и несквьрньнааго отрока. Сице же пребысть двенадесяте лете или боле творя. Вьси же съврьстьнии отроци его, ругающеся ему, укаряхути и о таковемь деле, и то же врагу научающю я. Блаженыи же вься си съ радостию приимаше, съ мълчаниемь и съ съмерениемь.

Ненавидя же испьрва добра золодеи врагъ, видя себе побежаема съмерениемь богословесьнааго отрока, и не почиваше, хотя отъвратити и отъ таковаго дела. И се начатъ матерь его поущати, да ему възбранить отъ таковааго дела. Мати убо, не тьрпящи сына своего въ такой укоризне суща, и начатъ глаголати съ любъвию к нему: «Молю ти ся, чядо, останися таковааго дела, хулу бо наносиши на родъ свои, и не трьплю бо слышати отъ вьсехъ укаряему ти сущю о таковемь деле. И несть бо ти лепо, отроку сущю, таковааго дела делати». Таче съ съмерениемь божьствьныи уноша отъвещавааше матери своей, глаголя: «Послушай, о мати, молю ти ся, послушаи! Господь бо Иисусъ Христосъ самъ поубожися и съмерися, намъ образъ дая. Да и мы его ради съмеримъся. Пакы же поруганъ бысть, и опльванъ, и заушаемъ, и вься претьрпевъ нашего ради спасения. Кольми паче лепо есть намъ трьпети, да Христа приобрящемъ. А еже о деле моемь, мати моя, то послушай: егда господь нашь Иисусъ Христосъ на вечери възлеже съ ученики своими, тъгда приимъ хлебъ и благословивъ и, преломль, даяше ученикомъ своимъ, глаголя: «Приимете и идите, се есть тело мое, ломимое за вы и за мъногы въ оставление греховъ». Да аще самъ господь нашь плъть свою нарече, то кольми паче лепо есть мне радоватися, яко съдельника мя съподоби господь плъти своей быти». Си слышавъши мати его и чюдивъшися о премудрости отрока и отътоле нача оставатися его. Нъ врагъ не почиваше, остря ю на възбранение отрока о таковемь его съмерении. По лете же единомь пакы видевъши его пекуща проскуры и учьрнивъшася от ожьжения пещьнаго, съжалиста зело, пакы начать оттоле бранити ему овогда ласкою, овогда же грозою, другоици же биющи и, да ся останеть таковаго дела. Божьствьныи же уноша въ скърби велице бысть о томь, и недъумея, чьто створити. Тъгда же, въставъ нощию отаи и исшедъ из дому своего, и иде въ инъ градъ, не далече сущь отъ того, и обита у прозвутера, и делааше по обычаю дело свое. По томь же мати его, яко его искавъши въ граде своемь и не обрете его, съжалиси по немь. Таче по дьньхъ мнозехъ слышавъши, къде живеть, и абие устрьмися по нь съ гневъмь великъмь, и, пришедъши въ прежереченыи градъ и искавъши, обрете и въ дому презвутерове и имъши влечаше и въ градъ свои биющи. И въ домъ свои приведъши и запрети ему, глаголющи, яко: «Къ тому не имаши отъити мене; елико бо аще камо идеши, азъ, шедъши и обретъши тя, съвязана, биющи, приведу въ сии градъ». Тъгда же бла-женыи Феодосии моляшеся богу, по вся дьни ходя въ цьркъвь божию, бе же съмеренъ сьрьдьцьмь и покоривъ къ вьсемъ.

Яко же и властелинъ града того, видевъ отрока въ такомь съмерении и покорении суща, възлюби и зело и повеле же ему, да пребываеть у него въ цьркъви, въдасть же ему и одежю светьлу, да ходить въ ней. Блаженыи же Феодосии пребыстьвъ ней ходя мало дьнии, яко некую тяжесть на собе нося, тако пребываше. Таче съньмъ ю, отдасть ю нищимъ, самъ же въ худыя пърты обълкъся, ти тако хожаше. Властелинъ же, видевы и тако ходяща, и пакы ину въдасть одежю, вящьщю пьрвыя, моля и, да ходить въ ней. Онъ же съньмъ и ту отъда. Сице же многашьды сътвори, яко же судии то уведевъшю, большимь начатъ любити и, чюдяся съмерению его. По сих же божествьныи Феодосии шедъ къ единому от кузньць, повеле ему железо съчепито съковати, иже и възьмъ и препоясася имь въ чресла своя, и тако хожаше. Железу же узъку сущю и грызущюся въ тело его, онъ же пребываше, яко ничсо же скьрбьна от него приемля телу своему.

Таче, яко ишьдъшемъ дьньмъ мъногомъ и бывъшю дьни праздьничьну, мати его начать велети ему облещися въ одежю светьлу на служение вьсемъ бо града того вельможамъ, въ тъ дьнь възлежащемъ на обеде у властелина. И поведено бъ убо блаженууму Феодосию предъстояти и служити. И сего ради поущашети и мати его, да облечеться въ одежю чисту; наипаче же яко же и слышала бе, еже есть сътворилъ. Яко же ему обла-ащюся въ одежю чисту, простъ же сы умъмь, неже блюдыися ея. Она же прилежьно зьряаше, хотящи истее видети, и се бо виде на срачици его кръвь сущю отъ въгрызения железа. И раждьгъшися гневъмь на нь и съ яростию въставъши и растьрзавъши сорочицю на немь, биющи же и отъя железо от чреслъ его. Божий же отрокъ, яко ничьсо же зъла приятъ от нея, обълкъся и шедъ служаше предъ възлежащими съ вьсякою тихостию.

Таче по времени пакы некоторемь слыша въ святемь Еуангелии господа глаголюща: «Аще кто не оставить отьца или матере и въеледъ мене не идеть, то несть мене достоинъ». И пакы: «Придите къ мъне вьси тружающеися и обременении, и азъ покою вы. Възьмете ярьмъ мои на ся и научитеся от мене, яко крътъкъ есмь и съмеренъ сьрдьцьмь, и обрящете покои душамъ вашимъ». Си же слышавъ богодъхновеныи Феодосии и раждьгься божьствьною любъвию, и дыша рвениемъ божиемь, помышляаше, како или кде пострещися и утаитися матере своея. По сълучаю же божию отъиде мати его на село, и яко же пребыти ей тамо дьни мъногы. Блаженыи же, радъ бывъ, помоливъся богу и изиде отаи из дому, не имыи у себе ничьсо же, разве одежа и мало хлеба немощи деля телесьныя. И тако устрьмися къ Кыеву городу, бе бо слышалъ о манастырихъ, ту сущиихъ. Не ведыи же пути, моляшеся богу, да бы обрелъ съпутьникы, направляюща и на путь желания. И се по приключаю божию беша идуще путьмь темь купьци на возехъ съ бремены тяжькы. Уведевъ же я блаженыи, яко въ тъ же градъ идуть, прослави бога и идяшеть въ следъ ихъ издалеча, не являяся имъ. И онемъ же ставъшемъ на нощьнемь становищи, блаженыи же не доида, яко и зьреимо ихъ, ту же опочивааше, единому богу, съблюдающю и. И тако идьш, трьми неделями доиде прежереченааго града. Тъгда же пришедъ и обьходи вся манастыря, хотя быти мнихъ и моляся имъ, да приятъ ими будеть. Они же, видевъше отрока простость и ризами же худами облечена, не рачиша того прияти. Сице же богу изволивъшю тако, да на место, иде же бе бъгъмь от уности нозъванъ, на то же ведешеся.

Тъгда же бо слышавъ о блаженемь Антонии [4], живущиимь въ пещере, и, окрилатевъ же умъмь, устрьмися къ пещере. И пришьдъ къ преподобьнуму Антонию, его же видевъ и падъ, поклонися ему съ сльзами, моляся ему, да бы у него былъ. Великыи же Антонии казаше и глаголя: «Чядо, видиши ли пещеру сию: скьрбьно суще место и теснеише паче инехъ местъ. Ты же унъ сыи, яко же мню, и не имаши трьпети на месте семь скърби». Се же, не тъкмо искушая и, глаголаше, нъ и прозорочьныма очима прозря, яко тъ хотяше възградити самъ местъ то и манастырь славьнъ сътворити на събьрание множьству чьрньць. Богодъхновеныи же Феодосии отвеща ему съ умилениемь: «Вежь, чьстьныи отьче, яко проразумьникъ всячьскыихъ богъ приведе мя къ святости твоей и спасти мя ведя, темь же, елико ми велиши сътворити, сътворю». Тъгда глагола ему блаженыи Антонии: «Благословенъ богъ, чадо укрепивыи тя на се тъщание, и се место — буди въ немь». Феодосии же, пакы падъ, поклонися ему. Таче благослови и старьць и повеле великому Никону [5] острещи и, прозвутеру тому сущю и чьрноризьцю искусьну, иже и поимъ блаженаго Феодосиа и по обычаю святыихъ отьць остригы и, облече и въ мьнишьскую одежю.

Отьць же нашь Феодосии предавъся богу и преподобьнууму Антонию, и оттоле подаяшеся на труды телесьныя, и бъдяше по вся нощи въ славословлении божий, съньную тягость отвръгъ, къ въздьржанию же и плътию своею тружаяся, рукама дело свое делая и въспоминая по вься дьни псалъмьское оно слово: «Вижь съмерение мое и трудъ мои и остави вься грехы моя». Темь вьсь съ вьсемь въздрьжаниемь душю съмеряаше, тело же пакы трудъмь и подвизаниемь дручааше, яко дивитися преподобьнууму Антонию и великому Никону съмерению его, и покорению, и толику его въ уности благонравьству, и укреплению, и бъдрости. И вельми о вьсемь прослависта бога.

Мати же его много искавъши въ граде своемь и въ окрьстьнихъ градехъ и, яко не обрете его, плакаашеся по немь люте, биющи въ пьрси своя, яко и по мрьтвемь. И заповедано же бысть по всей стране той, аще къде видевъше такого отрока, да пришьдъше възвестите матери его, и велику мьзду приимуть о възвещении его. И се пришьдъше от Кыева и поведаша ей, яко преже сихъ 4 лет видехомы и въ нашемь граде ходяща и хотяща острещися въ единомь от манастыревъ. И то слышавъши она и не обленивъшися и тамо ити. И ни мало же помьдьливъши, ни дълготы же пути убоявъшися, въ прежереченыи градъ иде на възискание сына своего. Иже и пришедъши въ градъ тъ и обьходи вься манастыря, ищющи его. Последи же поведаша ей, яко въ пещере есть у преподобнааго Антония. Она же и тамо иде, да и тамо обрящеть. И се начать старьца льстию вызывати, глаголющи, яко да речете преподобьнууму да изидеть. «Се бо многъ путь гънавъши, приидохъ, хотящи беседовати къ тебе и поклонитися святыни твоей, и да благословлена буду и азъ от тебе». И възвещено бысть старьцю о ней, и се изиде къ ней. Его же видевъши и поклонися ему. Таче седъшема има, начать жена простирати к нему беседу многу, последи же обави вину, ея же ради прииде. И глаголаше же: «Молю ти ся, отьче, повежь ми, аще еде есть сынъ мои. Много же си жалю его ради, не ведущи, аще убо живъ есть». Старьць же сыи простъ умъмь и, не разумевъ льсти ея, глагола ей, яко еде есть сынъ твои, и не жалиси его ради, се бо живъ есть. То же она къ нему: «То чьто, отьче, ожене вижю его? Многъ бо путь шьствовавъши, придохъ въ сии градъ, тъкмо же да вижю си сына своего. Титако възвращюся въ градъ свои». Старьць же к ней отъвеща: «То аще хо-щеши видети и да идеши ныне въ домъ, и азъ шедъ увещаю и, не бо рачить видети кого. Ти, въ утреи дьнь пришедъши, видиши и». То же слышавъши, она отъиде, чающи въ приидущии дьнь видети и. Преподобьныи же Антонии, въшедъ въ пещеру, възвести вся си блаженууму Феодосию, иже, и слышавъ, съжалиси зело, яко не може утаитися ея. Въ другыи же дьнь прииде пакы жена, старьць же много увещавааше блаженааго изити и видети матерь свою. Онъ же не въсхоте. Тъгда же старьць ишьдъ глагола ей, яко много молихы и, да изидеть къ тебе, и не рачить. Она же к тому уже не съ съмерениемь начать глаголати къ старьцю, съ гневъмь великъмь въпияаше о нуже старьца сего, яко имыи сына моего и съкрывыи въ пещере, не рачить ми его явити. «Изведи ми, старьче, сына моего, да си его вижю. И не трьплю бо жива быти, аще не вижю его! Яви ми сына моего, да не зъле умьру, се бо сама ся погублю предъ двьрьми печеры сея, аще ми не покажеши его». Тъгда Антонии, въ скърби велице бывъ и въшедъ въ пещеру, моляаше блаженааго, да изидеть къ ней. Онъ же не хотя ослушатися старьца и изиде къ ней. Она же видевъши сына своего въ таковой скърбн суща, бе бо уже лице его изменилося отъ многааго его труда и въздьржання, и охопивъшися емь плакашеся горко. И, одъва мало утешивъшися, седе и начать увещавати Христова слугу, глаголющи: «Пойди, чадо, въ домъ свои, и еже ти на потребу и на спасение души, да делаеши въ дому си по воли своей, тъкмо же да не отълучаися мене. И егда ти умьру, ты же погребеши тело мое, ти тъгда възвратишися въ пещеру сию, яко же хощеши. Не трьплю бо жива быти не видящи тебе». Блаженыи же рече къ ней: «То аще хощеши видети мя по вся дьни, иди въ сии градъ, и въшьдъши въ единъ манастырь женъ и ту остризися. И тако, приходящи семо, видиши мя. Къ симъ же и спасение души приимеши. Аще ли сего не твориши, то — истину ти глаголю — к тому лица моего не имаши видети». Сицеми же и инеми многыими наказани пребывааше по вся дьни, увещавая матерь свою. Онъи же о томь не хотящи, ни поне послушати его. И егда отъхожаше от него, тъгда блаженыи, въшедъ въ пещеру, моляшеся богу прилежно о спасении матере своея и обращении сьрьдьца ея на послушание. Богъ же услыша молитву угодьника своего. О семь бо словеси рече пророкъ: «Близъ господь призывающиимъ въ истину и волю боящимъся его творить, и молитву ихъ услышить, и спасеть я». Въ единъ бо дьнь пришьдъши мати ему глагола: «Се, чадо, велимая вься тобою сътворю, и къ тому не възвращюся въ градъ свои, нъ яко богу волящю, да иду въ манастырь женъ, и, ту остригъшися, прочая пребуду дьни своя. Се бо от твоего учения разумехъ, яко ничто же есть светъ сии маловременьныи». Си слышавъ, блаженыи Феодосии въздрадовася духомь и въшьдъ съповеда великому Антонию, иже, и услышавъ, прослави бога, обративъшааго сьрьдьце ея на такавое покаяние. И шьдъ къ ней и много поучивъ ю, еже на пользу и на спасение души, и, възвестивъ о ней княгыни, пусти ю въ манастырь женьскыи, именуемъ святааго Николы. И ту пострижене ей быти, и въ мьнишьскую одежю облечене ей быти, и поживъши же ей въ добре исповедании лета многа, съ миръмь усъпе. ...

О вься же дьни святыихъ мясопущь [6] святыи отьць нашь Феодосии отхожаше въ святую свою пещеру, иде же и чьстьное тело его положено бысть. Ту же затворяшеся единъ до врьбьныя неделя [7] и въ пятъкъ тоя неделя, въ годъ вечерьняя, прихожааше къ братии и, ставъ въ двьрьхъ цьркъвьныихъ, учааше вься и утешая подвига ради и пощения ихъ. Себе же недостойна творя, яко же поне и ни единоя неделе достигнути противу трудомъ ихъ. Многу же скърбь и мьчатание зълии дуси творяхуть ему въ пещере той; еще же и раны наносяще ему, яко же и о святемь и велицемь Антонии пишеться. Нъ явивыися оному дрьзати веля святому сему, невидимо съ небесе силу подасть на победу ихъ.

Къто бо не почюдиться убо блаженууму сему, еже въ такои тьмьне пещере пребывая единъ, мъножьства пълковъ невидимыхъ бесовъ не убояся, нъ крепко стоя, яко храбъръ сильнъ, бога моляаше и господа Иисус Христа на помощь себе призывающа. И тако побуди я Христовою силою, яко къ тому не сьмети имъ ни приближитися емь, нъ и еще издалеча мьчьты творящемъ ему. По вечерьниимь убо пении седъшю ему и хотящю опочинути, не бо николи же на ребрехъ своихъ ляжашеть, нъ аще коли хотящю ему опочинути, то седъ на столе, и, тако мало посъпавъ, въстаняше пакы на нощьное пение и поклонение коленомъ творя. Седъшю же ему, яко же речеся, и се слышааше гласъ хлопота въ пещере отъ множьства бесовъ, яко же се имъ на колесницахъ едущемъ, другыимъ же въ бубъны биющемъ, и инемъ же въ сопели сопущемъ[8], и тако всемъ кличющемъ, яко же трястися пещере отъ множьства плища зълыихъ духовъ. Отьць же нашь Феодосии, вся си слышавъ, не убояся духъмь, ни ужасеся сьрьдьцьмь, нъ оградивъся крьстьнымь оружиемь и въставъ начать пети псалтырь Давидову. И ту абие многыи трусь не слышимъ бывааше. Таче по молитве седъшю ему, се пакы бещисльныихъ бесовъ глас слышаашеся, яко же и преже. И преподобьнууму же Феодосию ставъшю и начьнъшю оно псалъмьское пение, глас онъ абие ищазааше. Сице же по многы дьни и нощи творяхуть ему зълии дуси, яко не дати ему ни мало опочинути, дондеже благодатию Христовою побуди я, и възятъ от бога власть на нихъ, яко же отътоле не съмети имъ ни прикоснутися, ни къ месту тому, иде же блаженыи молитву творяше.

Се бо пакы бысть пакость творящемъ бесомъ въ храме, иде же хлебы братия творяаху: овогда муку расыпающе, овогда же положеныи квасъ на състроение хлебомъ разливааху и ину мъногу пакость творяще беша. Тъгда же старый иекущимъ шьдъ съповеда блаженууму Феодосию пакости нечистыихъ бесовъ. То же сь уповая, яко възятъ власть на нихъ отъ бога, въставъ вечеръ и иде въ храмъ тъ, и затворивъ двьри о себе, ту же пребысть въ немь до утрьняя, молитвы творя. Яко же отъ того часа не явитися бъсомъ на томь месте, ни пакости никоея же творити имъ, запрещениемь преподобьнааго и молитвою.

Имеяше же обычаи сиць великий отьць нашь Феодосии, яко же по вся нощи обиходити ему келие мниховы вьсе, хотя уведети когождо ихъ, како житие. Егда бо услышааше кого молитву творяща, ти тъгда ставъ прославяше о немь бога, егда же пакы кого слышааше беседующа дъва ли или трие съшедъшеся въкупе, то же ту, ударивъ своею рукою въ двьри ти, тако отхожааше, назнаменавъ темь свои приходъ. Таче въ утреи дьнь призъвавъ я, нъ не ту абие обличааше ихъ, нъ яко же издалеча притъчами нагоня, глаголааше къ нимъ, хотя уведети, еже къ богу тъщание ихъ. Аще бо будяше брать льгъкъмь сьрьдьцьмь и теплъ на любьвь божию, то сии, въскоре разумевъ свою вину, падъ, поклоняшеся, прощения прося отъ него прияти. Аще ли будяше пакы брать омрачениемь бесовьскымь сьрьдьце покръвено имыи, то сии станяше, мьня, яко о иномь беседують, самъ чисть ся творя, дондеже блаженыи обличашеть и, и епитимиею того утвьрдяше, и отъпустяше. И тако вься прилежьно учааше молитися къ господу и не бе-седовати ни къ кому же по павечерьнии молитве, и не преходити отъ келие въ келию, нъ въ своей келия бога молити, яко же кто можеть и рукама же своима делати по вся дьни, псалмы Давыдовы въ устехъ своихъ имуще. ...

Беаше бо по истинеЬ человекъ божий, светило, въ вьсемь мире видимое и просиявъшее всемь чьрноризьцемъ съмеренъмь, съмыслъмь и послушаниемь, и прочиими труды подвизаяся, делая по вся дьни, не дада рукама своима ни ногама покоя. Еще же и въ пещьницю часто исхожааше и съ пекущими веселяшеся духъмь, тесто мешааше и хлебы пека. Беаше бо, и преже рехъ, крепъкъ телъмь и сильнъ. Вься же стражющая бъ уча и укрепляя и утешая, никако же раслабети въ делехъ своихъ.

Въ единъ же от дьнии хотящемъ имъ праздьникъ творити святыя богородица, и воде не сущи, преже же намененууму Феодору, сущю тъгда келарю, иже и многаа ми съповеда о преславьнемь мужи семь. Тъ же шедъ поведа блаженууму отьцю нашему Феодосию, яко несть къто воды нося. То же блаженыи, съ спехъмь въставъ, начать воду носити отъ кладязя. И се единъ отъ братия видевы и воду носяща и, скоро шедъ, възвести неколику братии, шке и, съ тъщаниемь притекъше, наносиша воды до избытъка. И се же пакы дръвомъ наколи приготованомъ не сущемъ на потребу варения, шедъ же келарь Феодоръ къ блаженууму Феодосию глаголя, яко да повелиши единому от братия, сущюуму праздьну, да въшедъ приготовить дръва, еже на потребу. Тоже блаженыи отъвеща ему: «То се азъ праздьнъ есмь, и се пойду». Таче повеле на трапезу братии ити, бе бо годъ обеду, самъ же, възьмь сочиво, нача сечи дръва. И се по отъядении излезъше братия ти, видеша преподобьнааго игумена своего секуща дръва и тако тружающася. И възятъ къждо сочиво свое, таже тако приготоваша дръва, яко же темь довольномъ имъ быти на многы дьни.

Сице бо ти бе тъщание къ богу блаженааго и духовьнааго отьца нашего Феодосия, имяаше бо съмерение и кротость велику, о семь подражая Христоса, истиньнааго бога, глаголавъшааго: «Навыкните отъ мене, яко крътъкъ есмь и съмеренъ сьрьдьцьмь». Темь же на таковое подвизание възирая, съмеряшеся, последьнии ся вьсехъ творя и служьбьникъ, и собою вьсемъ образъ дая. На дело же преже вьсехъ исходя, и въ цьркъви же преже вьсехъ обретаяся, и после же вьсехъ излазя. Мъногашъды же пакы великууму Никону седящю и делающю книгы [9] и блаженууму въскраи того седящю и прядущю нити, еже на потребу таковууму делу. Таково ти бе того мужа съмерение и простость. И никто же его николи же виде на ребрехъ своихъ лежаща, ли воду възливающа на тело, разве тъкмо руце умывающа. А одежа его бе свита власяна остра на теле, извьну же па неи и ина свита. И та же вельми худа сущи и тоже сего ради възволочаашена ся, яко да не явитися власяници сущи на нем. О сей одежи худеи мнози несъмысльнии ругахуся ему, укаряюще его. Блаженууму же си съ радостию вься приимающю укоризну ихъ, имея убо присно на памяти слово господней темь утешая веселяшеся: «Блажени бо, рече, есте, егда укорять вы ,егда рекуть всякъ зълъ глаголъ на вы, лъжюще мене ради. Възрадуитеся въ тъ дьнь и възыграите, се бо мьзда ваша мънога на небесехъ». Си въспоминая блаженыи и о сихъ утешаяся, трьпяше укоризну и досажение от всехъ.

И се въ единъ дьнь шедъшю великууму отьцю нашему Феодосию некоторааго ради орудия къ христолюбьцю князю Изяславу, далече ему сущю отъ града. Таче яко и пришъдъ и до вечера умудивъшю ему орудия ради. И повеле христолюбьць, нощьнааго ради посъпания ему, на возе допровадити и до манастыря его. И яко бысть идыи путьмь и возяи его, видевы и въ такой одежи сущааго и мьневъ, яко единъ от убогыхъ есть, глагола ему: «Чьрноризьче! Се бо ты по вься дьни пороздьнъ еси, азъ же трудьнъ сыи. Не могу на кони ехати. Нъ сице сътвориве: да азъ ти лягу на возе, ты же могыи на кони ехати». То же блаженыи съ вьсякыимь съмерениемь въста, въезде на кони, а оному же легъшю на возе, и идяше путьмь, радуяся и славя бога. И егда же въздремаашеся, тъгда же съседъ, текъ, идяаше въскраи коня, дондеже трудяашеся, ти тако пакы на конь въсядяше. Таче же уже зорямъ въсходящемъ и вельможамъ едущемъ къ князю, и издалеча познавъше блаженааго и съседше съ конь, поклоняахуся убо блаженууму отьцю нашему Феодосию. Тъгда же глагола отроку: «Се уже, чадо, светъ есть! Въсяди на конь свои». Онъ же видевъ, еже тако вьси покланяхуться ему, и ужасеся въ уме и, трепетен сыи, въста и въезде на конь. Ти тако поиде путьмь, а преподобьнууму Феодосию на возе седящю. Вей же боляре, съретъше, покланяхуся ему. Таче дошьдъшю ему манастыря, и се ишедъше вься братия поклонишася ему до земля. То же отрокъ больми ужасеся, помышляя въ себе: кто сь есть, еже тако вьси покланяються ему? И емы и за руку, въведе и въ трапезьницю, таче повеле ему дати ести и пити, елико хощеть, еще же и кунами тому давъ, отъпусти и. Си же съповеда самъ братии повозьникъ тъ, а блаженууму о семь никому же явивъшю, нъ сице бъ убо по вся дьни о сихъ уча братию, не възноситися ни о чемь же, нъсъмерену быти мниху, а самому мьньшю всехъ творитися и не величатися, нъ къ вьсемъ покориву быти. «И ходяще же — глаголааше имъ — руце съгъбене на прьсьхъ своихъ къжьдо да имате, и никто же васъ да не преходить въ съмерении же вашемь, да ся покланяете къждо другъ къ другу, яко же есть лепо мьниху, и не преходити же отъ келие въ келию, нъ въ своеи келии къждо васъ да молить бога». Сицими же и инеми словесы по вся дьни не престая ихъ наказааше, и аще пакы слышааше от братия, кому же сущю от мьчьтании бесовьскыихъ, то сия призъвавъ и, яко въ вьсехъ искушенихъ бывъ, учааше и наказааше стати крепъце противу дияволемъ къзньмъ, никако же поступати, ни раслабетися от мьчьтании и бесовьскыя напасти, не отходити имъ от места того, нъ постъмь и молитвою оградитися и бога часто призывати на победу злааго беса. Глаголааше же и се къ нимъ, яко тако и мне бе испьрва. «Единои бо нощи поющю ми въ кели обычьныя псалъмы, и се пьсъ чьрнъ ста предъ мною, яко же имь мне нельзе ни поклонитися. Стоящю же ему на многъ часъ предъ мною, се же азъ постреченъ бывъ, хотехъ ударити и, и се невидимъ бысть от мене. Тъгда же страхъ и трепетъ обиятъ мя, яко же хотети ми бежати отъ места того, яко аще не бы господь помоглъ ми. Се бо малы въспрянувъ от ужасти, начахъ прилежьно бога молити и часто поклоние коленомъ творити, и тако отбеже отъ мене страхъ тъ, яко же отъ того часа не бояти ми ся ихъ, аще предъ очима моима являхуть ми ся». Къ симъ же и ина многа словеса глаголааше, крепя я на зълыя духы. И тако отпущааше я, радующася и славя бога о таковемь наказании добляаго наставьника и учителя ихъ.

И се исповеда ми единъ отъ братия, именьмь Иларионъ, глаголя, яко многу ми пакость творяху въ келий зълии беси. Егда бо ему легъшю на ложи своемь, и се множьство бесовъ пришьдъше и за власы имъше и, и тако пьхающе, влачахути и, и друзии же, стену подъимъше, глаголааху: «Семо да влеченъ будеть, яко стеною подавленъ». И тако по вся нощи творяхуть ему, и уже не могыи тьрпети, шедъ съповеда преподобьнуму отьцю Феодосию пакость бесовьскую. И хотя отъити отъ места того въ ину келию. То же блаженыи моляшети и, глаголя: «Ни, брате, не отходи отъ места того, да не како похваляться тобою злии дуси, яко победивъше тя и беду на тя створьше, и оттоле пакы больше зъло начьнути ти творити, яко власть приимъше на тя. Нъ се да молишися богу въ келии своей, да и богъ, видя твое трьпение, подасть ти победу на ня, яко же не съмети имъ ни приближитися къ тебе». Онъ же пакы глаголаше ему: «Молю ти ся, отьче, яко отселяв не могу пребывати въ келий множьства ради живущихъ бесовъ въ ней». Тъгда же блаженыи, прекрестивы и, таче глагола ему: «Иди и буди въ келии своеи, и отселе не имуть ти никоея же пакости створити лукавии беси, не бо видети ихъ имаши». 0нъ же, веру имъ и поклонивъся святууму, отъиде, и тако въ ту нощь легъ въ келии своеи съпа сладъко. И отътоле проныривии беси не съмеша ни приближитися къ месту тому, молитвами бо преподобнаго отьца нашего Феодосия отъгоними сущи и бежаще отъидоша.

И се пакы чьрньць Иларионъ съповеда ми. Бяше бо и книгамъ хытръ псати, сии по вся дьни и нощи писааше книги въ келии у блаженааго отьца нашего Феодосия, оному же псалтырь усты поющю тихо и рукама прядуща вълну или кое ино дело делающа. Тако же въ единъ вечеръ делающема има къжьдо свое дело, и се въниде икономъ, глаголя блаженому, яко въ утрии дьнь не имамъ купити, еже на ядь братии и на ину потребу. То же блаженыи глагола ему: «Се, яко же видиши, уже вечеръ сущь, и утрьнии дьнь далече есть. Темь же иди и потрьпи мало, моляся богу, некъли тъ помилуеть ны и попечеться о насъ, яко же самъ хощеть». И то слышавъ, икономъ отъиде. Таче всъставъ блаженыи иде въ келию свою петъ по обычаю обанадесяте псалма. Тако же и по молитве, шьдъ, седе делая дело свое. И се пакы въниде икономъ, то же глаголя. Тъгда отвеща ему блаженыи: «Рехъ ти, иди и помолися богу. Въ утрии дьнь шедъ въ градъ и у продающиихъ да възьмеши възаимъ, иже ти на потребу братии, и последь, егда благодеявъшюуму богу, отдамы дългъ от бога, таче верьнъ есть глаголаи: «Не пьцетеся утреишимь, и тъ не имать насъ оставити». Таче отшедъшю иконому, и се вълезе светьлъ отрокъ въ воиньстеи одении и поклонивъся, и ничьсо же рекыи, и положивъ же на стълпе гривьну злата [10], и тако пакы мълча излезе вънъ.Тъгда же въставъ блаженыи и възьмъ злато и съ сльзами помолися въ уме своемь. Таче вратаря възъвавъ, пыташе и, еда къто къ воротомъ приходи въ сию нощь. Онъ же съ клятвою извещася, яко и еще свевте затвореномъ сущемъ воротомъ, и оттоле несмь ихъ отврьзалъ, и никто же приходилъ къ нимъ. Тъгда же блаженыи, призвавъ иконома, подасть ему гривьну злата глаголя: «Чьто глаголеши, брате Анастасе? Яко не имамъ чимь купити братии требования? Нъ сице шьдъ купи, еже на потребу братии. Въ утреи же пакы дьнь богъ да попечеться нами». Тъгда же икономъ, разумевъ, падъ, поклонися ему. Блаженыи же учааше и глаголя: «Николи же не отъчаися, нъ въ вере крепяся, вьсю печаль свою възвьрзи къ богу, яко тъ попечеться нами, яко же хощеть. И сътвориши братии праздьникъ великъ дьнесь». Богъ же пакы не скудьно подавааше ему, еже на потребу божествьнууму тому стаду. ...

По сихъ же множащися братии, и нужа бысть славьному отьщо нашему Феодосию распространити манастырь на поставление келии, множьства ради приходящихъ и бывающимъ мнихомъ. И бе самъ съ братиею делая и городя дворъ манастырьскыи. И се же разгражену бывъшю манастырю и онемъ не стрегущемъся, и се въ едину нощь, тьме сущи велице, приидоша на ня разбоиници. Глаголааху, яко въ полатахъ цьркъвьныихъ, ту есть имение ихъ съкръвено. Да того ради не идоша ни къ одинои же келий, нъ цьркъви устрьмишася. И се услышаша гласъ поющихъ въ цьркъви. Си же, мьнчевъше, яко братии павечерняя молитвы поющимъ, отъидоша. И мало помьдливъше въ лесе, таче мьнеша, яко уже коньчану быти пению, пакы придоша къ цьркъви. И се услышаша тъ же глас и видеша светъ пречюдьнъ въ цьркъви сущь, и благоухание исхожаше отъ цьркъве, ангели бо беша поюще въ ней. Онемъ мнящемъ, яко братии полунощьное пение съвьрьшающемъ, и тако пакы отъидоша, чающе, донъдеже сии съконьчають пение, и тъгда, въшьдъше въ цьркъвь, поемлють вься сущая въ и. И тако многашьды приходящемъ имъ, и тъ глас аньгельскыи слышащеимъ. И се годъ бысть утрьнюуму пению, и пономареви биющю въ било. То же они, отъшьдъше мало въ лесъ и седъше, глаголааху: «Чьто сътворимъ? Се бо мниться намъ, привидение бысть въ цьркъви? Нъ се да егда съберуться вьси въ цьркъвь, тъгда, шьдъше и от двьрии заступивъше, вься я погубимъ и тако имение ихъ възьмемъ». То же тако врагу на то острящю я, хотящю темъ святое стадо искоренити от места того. Нъ обаче никако възможе, нъ обаче самъ от нихъ побеженъ бысть, богу помагающю молитвами преподобь-нааго отьця нашего Феодосия.

Тъгда бо зълии ти человеци, мало помудивъше, и преподобьнууму тому стаду събьравъшюся въ цьркъвь съ блаженыимь наставьникъмь и пастухъмь своимь Феодосиемь и поющемъ утрьняя псалмы, устрьмишася на ня, акы зверие дивии. Таче яко придоша, и се вънезаапу чюдо бысть страшьно: отъ земля бо възятъся цьркы и съ сущиими въ ней възиде на въздусе, яко не мощи имъ дострелити ея. Сущей же въ цьркъви съ блаженыимь не разумеша, ни чюша того. Они же, видевъше чюдо се, ужасошася и, трепетьни бывъше, възвратишася въ домъ свои. И оттоле умилишася никому же зъла сътворити, яко же и стареишине ихъ съ инеми трьми пришьдъшемъ къ блаженому Феодосию покаятися того и исповедати ему бывъшее. Блаженыи же, то слышавъ, прослави бога, спасъшааго я от таковыя съмьрьти. Онъ же поучивъ я, еже о спасении души, и тако отпусти я, славяща и благодаряща бога о вьсехъ сихъ.

Сицево же чюдо о цьркъви тои и инъгда пакы виде единъ от бояръ христолюбьця Изяслава. Яздящю тому неколи въ нощи на поли, яко 15 попьрищь от манастыря блаженааго. И се виде цьркъвь у облака сущю. И въ ужасти бывъ, погъна съ отрокы, хотя видети, кая то есть цьркы. И се, яко доиде манастыря блаженааго Феодосия, тъгда же оному зьрящю, съступи цьркы и ста на своемь месте. Оному же тълъкнувъшю въ врата, и вратарю отвьрьзъшю ему врата, въниде и повода блаженому бывъшее. И оттоле часто приходяше къ нему и насыщаяся от него духовьныихъ техъ словесъ, подаваше же и от имения своего на състроение манастырю.

И се же пакы инъ боляринъ того же христолюбьця идыи неколи съ князьмь своимь христолюбьцьмь на ратьныя, хотящемъ имъ брань сътворити, обещася въ уме своемь, глаголя, яко аще възвращюся съдравъ въ домъ свои, то дамь святеи богородици въ манастырь блаженааго Феодосия 2 гривьне золота, еще же и на икону святыя богородиця веньць окую. Таче бывъшю сънятию и многомъ от бою оружиемь падъшемъ. После же побежени бывъше ратьнии, си же спасени възъвратишася въ домы своя. Боляринъ же забы, еже дасть святеи богородици. И се по дьньхъ неколицехъ, съпящю ему въ полудьне въ храмине своей, и се приде ему глас страшьнъ, именьмь того зовущь его: «Клименте!» Онъ же въспрянувъ и седе на ложи. Ти виде икону святыя богородиця, иже бе въ манастыри блаженаго, предъ одръмь его стоящю. И глас от нея исхожааше сице: «Чьто се, Клименте, еже обеща ми ся дати, и неси ми даль? Нъ се ныне глаголю ти: потъщися съвьрьшити обещание свое!» Си же рекъши, икона святыя богородиця невидима бысть от него. Тъгда же боляринъ тъ, въ страсе бывъ, таче възьмъ, имь же бъ обещалъся, несъ въ манастырь, блаженому Феодосию въласть, тако же и веньць святыя богородиця на иконе окова. И се же пакы по дьньхъ немнозехъ умысли тъ же боляринъ дати Еваньгелие въ манастырь блаженааго. Таче, яко приде къ великууму Феодосию въ манастырь, имыи подъ пазухою съкръвено святое Евангелие, и по молитве хотящема има севсти, оному не еще явивъшю Еуангелия, глагола тому блаженыи: «Пьръвее, брате Клименте, изнесн се святое Еуангелие, еже имаши въ пазусе своей и еже обещалъ еси дати святой богородици, ти тъгда сядемъ». Се слышавъ, онъ ужасеся о проповедании преподобьнааго, не бе бо никому же о томь възвестилъ. И тако изнесъ святое то Еваньгелие, въдасть блаженому на руце, и тако седъ и духовьныя тоя беседы насытивъся, възвратися въ домъ свои. И оттоле велику любъвь имяаше къ блаженому Феодосию, и часто прихожааше къ нему, и велику пользу приимаше от него.

И егда же сии прихожааху къ нему, то же си и тако по божьствьнемь томь учении предъставляаше темъ тряпезу отъ брашьнъ техъ манастырьскыихъ: хлебъ, сочиво и мало рыбъ. Мъногашьды же и христолюбьцю Изяславу [11] и таковыихъ брашьнъ въкушающю, яко же и веселяся, глаголаше блаженому Феодосию: «Се, яко же веси, отьче, вьсехъ благыихъ мира сего испълънися домъ мои, то же несмь тако сладъка брашьна въкушалъ, яко же ныне сьде. Многашьды бо рабомъ моимъ устроишимъ различьная и многоценьная брашьна, ти не суть така сладъка. Нъмолю ти ся, отьче, повежь ми, откуду есть сладость си въ брашьне вашемь?» Тъгда же богодъхновеныи отьць Феодосии, хотя уверити того на любъвь божию, глагола ему: «То аще, благыи владыко, сия уведети хощеши, послушаи насъ, и поведе ти. Егда бо братии манастыря сего хотящемъ варити, или хлебы пещи, или кую ину служьбу творити, тъгда пьрьвое шьдъ единъ отъ нихъ възьметь благословление отъ игумена, таче по сихъ поклониться предъ святыимь олътарьмь три краты до земля, ти тако свещю въжьжеть от святаго олътаря и отъ того огнь възгнетить. И егда пакы воду въливая въ котьлъ, глаголеть стареишине: «Благослови, отьче!» И оному рекущю: «Богъ да благословить тя, брате!» И тако вься служьба ихъ съ благословлениемь съвьрьшаеться. Твои же раби, и яко же рече, делають сварящеся и шегающе и кльнуще другъ друга, многашьды же и биеми суть от приставьникъ. И тако же вься служьба ихъ съ грехъмь сътваряеться». То же слышавъ, христолюбьць глагола: «По истине, отьче, тако есть, яко же глагола». ...

Се бо приспевъшю неколи праздьнику Усъпения пресвятыя богородиця, беша же и цьркъви творяще праздьникъ въ тъ дьнь, маслу же не сущю дровяному въ кандила на вълияние въ тъ дьнь. Помысли строитель цьркъвьныи въ семени льнянемь избити масла, и то, вълиявъше въ кандила, въжещи. И въпросивъ о томь блаженаго Феодосия, и оному повелевъшю сътворити тако, яко же помысли. И егда въсхоте лияти въ кандило масло то, и се виде мышь въпадъшю въ не, мьрътву плавающу в немь. Таче, скоро шьдъ, съповеда блаженому, глаголя, яко съ вьсякыимь утвьрьжениемь бехъ покрылъ съсудъ тъ съ маслъмь, и не веде, откуду вълезе гадъ тъ и утопе. То же блаженыи помысли, яко божие есть съмотрение се. Похуливъ же свое неверьство, глаголя тому: «Лепо бы намъ, брате, надежю имети къ богу уповающе, яко мощьнъ есть подати намъ на потребу, его же хощемъ. А не тако, неверьствовавъше, сътворити, его же не бе лепо. Нъ иди и пролеи масло то на землю. И мало потьрьпимъ, моляще бога, и тъ имать намъ дати въ сии дьнь до избытъка древянага масла». Таче уже бывъшю году вечерьнюму, и се некъто от богатыихъ принесе къръчагу велику зело, пълъну масла древянааго. Ю же видевъ, блаженыи прослави бога, яко тъ въскоре услыша молитву ихъ. И тако налияша кандила вься, и избыся его большая часть. И тако сътвориша на утреи дьнь праздьникъ светьлъ святыя богородиця...

Боголюбивыи же кънязь Изяславъ, иже по истине бе теплъ на веру, яже къ господу нашему Иисусу Христу и къ пречистеи матери его, иже после же положи душю свою за брата своего [12] по господню гласу, сь любъвь имея, яко же речеся, не просту къ отьцю нашему Феодосию и часто приходя къ нему и духовьныихъ техъ словесъ насыщаяся от него. И тако въ единъ от дьнии пришьдъшю тому, и въ цьркъви седящема има на божьствьнеи тои беседе, и годъ бысть вечерьнии. Тако же сии христолюбьць обретеся ту съ блаженыимь и съ чьстьною братиею на вечерьниимь славословии. И абие божиею волею дъждю велику леющюся, блаженыи же видевъ тако належание дъждю, призъвавъ же келаря, глагола ему: «Да приготовиши на вечерю брашьна на ядь кънязю». Тъгда же приступи къ нему ключарь, глаголя: «Господи отьче! Меду не имамъ, еже на потребу нити кънязю и сущиимъ съ нимь». Глагола тому блаженыи: «Ни ли мало имаши?» Отвеща он: «Ей, отьче, яко ни мало не имамъ, беваше бо, яко же рече, опроворотилъ таковыи съсудъ тъщь и ниць положилъ». Глагола тому пакы блаженыи: «Иди и съмотри истее, еда осталося или мало чьто от него будеть». Онъ же отвещаваше рекыи: «Ими ми веру, отьче, яко и съсудъ тъ, въ немь же таковое пиво, опровратихъ и тако ниць положихъ». То же блаженыи, иже по истине испълъненъ духовьныя благодати, глагола тому сь: «Иди по глаголу моему и въ имя господа нашего Иисуса Христа обрящеши медъ въ съсуде томь». Онъ же, веру имъ блаженому, отъиде и пришьдъ въ храмъ и по словеси святааго отьца нашего Феодосия обрате бъчьвь ту праве положену и пълъну сущю меду. Въ страсе же бывъ и въскоре шьдъ, съповеда блаженому бывъшее. Глагола тому блаженыи: «Мълъчи, чадо, и не рьци никому же о томь слова, нъ иди и носи, елико ти на требу къиязю и сущиимъ съ нимь; и еще же и братии подаи от него, да пиють. Се бо благословление божие есть». Таче пакы дъждю преставъшю, отъиде христолюбьць въ домъ свои. Бысть же тако благословление въ дому томь, яко же на мъногы дьни довъльномъ имъ темь быти.

Въ единъ же пакы от дьнии отединоя вьси приде мьнихъ манастырьскыи къ блаженому отьцю нашему Феодосию, глаголя, яко въ хлевине, иде же скотъ затваряемъ, жилище бесомъ есть. Темь же и многу пакость ту творять въ немь, яко же не дадуще тому ясти. Многашьды же и прозвутеръ молитву творить и водою святою покрапляя, то же никако; осташася зълии ти беси, творяще муку и доселе скоту. Тъгда же отьць нашь Феодосии въоруживъся на ня постъмь и молитвою, по господню гласу, еже рече: «Сь родъ изгониться ничимь же, тъкъмо молитвою и постъмь». Темь же уповая блаженыи, яко имать прогънати я от места того, яко же древле от месильниця. И прииде въ село то и вечеръ въниде единъ въ хлевину ту, иде нее беси жилище имяхуть, и, затворивъ двьри, ту же пребысть до утрьняя, молитву творя. Яко же от того часа не явитися бесомъ на то место, се же ни въ дворе пакости творити никому же. Молитвами преподобьнааго отьца нашего Феодосия, яко се оружиемь отгънани быша от вьси тоя. И тако пакы блаженыи приде въ манастырь свои, яко храбъръ сильнъ, победивъ зълыя духы, пакостьствующа въ области его.

Акы же неколи въ единъ от дьнии къ сему блаженому и преподобьному отьцю нашему Феодосию приде старый пекущиимъ, глаголя, яко мукы не имамъ на испечение хлебомъ братии. Глагола тому блаженыи: «Иди, съглядаи въ сусеце, еда како мало мукы обрящеши въ немь, донъдеже пакы господь попечеться нами». Онъ же ведяашеся, яко и помелъ бе сусекъ тъ и въ единъ угълъ мало отрубъ, яко се съ трое или съ четверы пригъръще, темь же глаголааше: «Истину ти вещаю, отьче, яко азъ самъ пометохъ сусекъ тъ, и несть въ немь ничьсо же, разве мало отрубъ въ угъле единомь». Глагола тому отьць: «Веру ми ими, чадо, яко мощьнъ есть богъ, и от техъ малыихъ отрубъ напълънить намъ сусекъ тъ мукы, иже яко же и при Илии сътвори въдовици оной, умънеживъ от единехъ пригъръщь мукы множьство, яко же препитатися ей съ чады своими ве гладьное время, донъдеже гобино бысть въ людьхъ. Се бо ныне тъ же есть, и мощьнъ есть и тако же и намъ от мала мъного сътворити. Нъ иди и съмотри, еда благословление будеть на сусеце томь». То же слышавъ, онъ отъиде, и яко въниде въ храмъ тъ, ти виде сусекътъ, иже бе пьрьвее тъщь, и молитвами преподобьнааго отьца нашего Феодосия пълънъ сущь мукы, яко же пресыпатися ей чресъ стену на землю. Тъгда же въ ужасти бысть, видя таковое преславьное чюдо, и въспятивъся, блаженому съповеда. То же святыи къ тому: «Иди, чадо, и не яви никому же сего, нъ сътвори по обычаю братии хлебы. Се бо молитвами преподобьныя братия нашея посъла богъ милость свою къ намъ, подая намъ вься на потребу, его же аще хощемъ».

Бысть въ то время съмятение некако от вьселукавааго врага въ трьхъ кънязьхъ, братии сущемъ по плъти, яко же дъвема брань сътворити на единого стареишааго [13] си брата, христолюбьца, иже по истине боголюбьця Изяслава. То же тако же прогънанъ бысть от града стольнааго, и онема, пришьдъшема въ градъ тъ, посылаета же по блаженааго отьца нашего Феодосия, бедяща того прити къ тема на обедъ и причетатися неправьдьнемь томь съвете. То же, иже бе испълъненъ духа святаго, преподобьныи же Феодосии разумевъ, еже неправьдьно суще изгънание, еже о христолюбьци, глаголеть посъланому, яко не имамъ ити на трапезу Вельзавелину и причаститися брашьна того, испълнь суща кръви и убийства. И ина же многа укоризньна глаголавъ, отпусти того, рекыи, дко да възвестиши вься си посълавъгиимъ тя. Нъ обаче она, аще и слышаста си, нъ не възмогоста прогневатися на нь, видяста бо правьдьна суща человека божия, ни пакы же послушаста того, нъ устрьмистася на прогьнание брата своего, иже от вьсея тоя области отъгънаста того, и тако възвратистася въспять. И единому седъшю на столе томь брата и отьца своего, другому же възвративъшюся въ область свою [14].

Тъгда же отьць нашь Феодосии, напълнивъся святаго духа, начать того обличати, яко неправьдьно сътворивъша и не по закону седъша на столе томь, и яко отьця си и брата стареишаго прогънавъша[15]. То же тако обличаше того, овъгда епистолия пиша, посылааше тому, овъгда же вельможамъ его, приходящемъ къ нему, обличааше того о неправьдьнемь прогънании брата, ведя темь поведати тому. Се же и после же въписа къ нему епистолию велику зело, обличая того и глаголя: «Глас кръве брата твоего въпиеть на тякъ богу, яко Авелева на Каина». И инехъ многыихъ древьниихъ гонитель, и убоиникъ, и братоненавидьникъ приводя, и притъчами тому вься, еже о немь, указавъ и тако въписавъ, посъла. И яко тъ прочьте епистолию ту разгневася зело, и яко львъ рикнувъ на правь-дьнааго, и удари тою о землю. И яко же отътоле промъчеся весть, еже на поточение осужену быти блаженому. То же братия въ велице печали быша и моляаху блаженааго остатися и не обличати его. Тоже тако же и от боляръ мънози приходяще поведахуть ему гневъ княжь на того сущь и моляхуть и не супротивитися ему. «Се бо, — глаголааху, — на заточение хочеть тя посълати». Си же слышавъ, блаженыи, яко о заточении его реша, въздрадовася духъмь и рече къ темъ: «Се бо о семь вельми ся радую, братие, яко ничьсо же ми блаже въ житии семь: еда благодатьство, имению лишение нудить мя? Или детии отлучению и селъ опечалуеть мя? Ничьсо же от таковыихъ принесохомъвъ миръ сь, нъ пази родихомъся, тако же подобаеть намъ нагомъ пройти от света сего. Темь же готовъ  есмь или на съмьрьть». И оттоле начать того укаряти о братоненавидении, жадааше бо зело, еже поточену быти.

Нъ обаче онъ, аще и вельми разгневалъся бе на блаженааго, нъ недьрьзну ни единого же зъла и скьрьбьна сътворити тому, видяаше бо мужа преподобьна и правьдьна суща его. Яко же преже многашьды, его ради, завидяаше брату своему, еже такого светильника имать въ области своей, яко же съповедаше, слышавъ от того, чьрноризьць Павьлъ, игуменъ сыи от единого манастыря, сущиихъ въ области его.

Блаженыи же отьць нашь Феодосии, много молимъ бывъ от братье и от вельможь, наипаче же разумевъ, яко ничьсо же успешьно сими словесы тому, остася его, и оттоле не укаряаше его о томь, помысливъ же въ себе, яко уне есть мольбою того молити, да бы възвратилъ брата си въ область свою.

Не по мнозехъ же дьньхъ разумевъ благыи князь тъ приложение блаженааго Феодосия от гнева и утешение, еже от обличения того, въздрадовася зело, издавьна бо жадааше беседовати съ нимь и духовьныихъ словесъ его насытитися. Таче посылаеть къ блаженому, аще повелить тому прити въ манастырь свои или ни? Оному же повелевъшу тому приити. То же сии, съ радостию въставъ, приде съ боляры въ манастырь его. И великому Феодосию съ братнею ишьдъшу ис цьркъви и по обычаю съретъшю того и поклоньшемася, яко же е лепо, кънязю, и тому же целовавъшю блаженаго. Таче глаголааше се: «Отьче, не дьрьзняхъ прийти къ тебе, помышляя, еда како гневаяся на мя и не въпустиши насъ въ манастырь». То же блаженыи отвеща: «Чьто бо, благыи владыко, успееть гневь нашь, еже на дьрьжаву твою? Нъ се намъ подобаеть обличити и глаголати вамъ, еже на спасение души. И вамъ лепо есть послушати того». И тако же въшьдъшема въ цьркъвь и бывъши молитве, седоста, и блаженому Феодосию начьнъшю глаголати тому отъ святыихъ кънигъ, и много указавъшю ему о любъви брата. И оному пакы многу вину износящю на брата своего, и того ради не хотящю тому съ темь мира сътворити. И тако же пакы по мнозеи тои беседез отъиде князь въ домъ свои, славя бога, яко съподобися съ таковыимь мужьмь беседовати, и оттоле часто приходяше къ нему и духовьнаго того брашьна насыщаяся паче меду и съта: се же суть словеса блаженааго, яже исходяахуть от медоточьныихъ устъ техъ. Многашьды же великыи Феодосии къ тому хожаше, и тако въспоминаше тому страхъ божий и любъвь, еже къ брату.

И въ единъ от дьнии шьдъшю къ тому благому и богоносьному отьцю нашему Феодосию, и яко въниде въ храмъ, иде же бе князь седя, и се виде многыя играюща предъ нимь: овы гусльныя гласы испущающемъ, другыя же оръганьныя гласы поющемъ, и инемъ замарьныя пискы гласящемъ[16], и тако вьсемъ играющемъи веселящемъся, яко же обычаи есть предъ князьмь. Блаженыи же, бе въскраи его седя и долу нича и яко малы въсклонивъся, рече къ тому: «То будеть ли сице на ономь свете?» То же ту абие онъ съ словъмь блаженааго умилися и малы просльзиси, повеле темъ престати. И оттоле, аще коли приставяше тыя играти, ти слышааше блаженаго пришьдъша, то повелевааше темъ престати от таковыя игры.

Многашьды же пакы, егда възвестяхуть приходъ тому блаженаго, то же, тако ишьдъ, того съреташе, радуяся, предъ двьрьми храму, и тако вънидоста оба въ храмъ. Се же, яко же веселяся, глаголаше преподобьному: «Се, отьче, истину ти глаголю: яко аще быша ми възвестили отьця въставъша от мьртвыихъ, не быхъ ся тако радовалъ, яко о приходе твоемь. И не быхъ ся того тако боялъ или сумьнелъ, яко же преподобьныя твоея душа». Блаженныи же то же: «Аще тако боишися мене, то да сътвори волю мою и възврати брата своего на столъ, иже ему благоверьныи отьць свои предасть». Онъ же о семь умълъче, не могыи чьто отвещати къ симъ, тольми бо бе и врагъ раждьглъ гневъмь на брата своего, яко ни слухъмь хотяше того слышати.

Отьць же нашь Феодосии бе по вься дьни и нощи моля бога о христолюбьци Изиславе, и еще же и въ ектений ведя того поминати, яко стольному тому князю и стареишго вьсехъ, сего же, яко же рече, чресъ законъ седъшю на столе томь, не веляше поминати въ своемь монастыри. О семь же едъва умоленъ бывъ от братие, повеле и того съ нимь поминати, обаче же пьрьвое христолюбьца ти тъгда сего благаго.

Великыи же Никонъ, видевъ таковое съмятение въ князихъ суще, отъиде съ инема дъвема чьрьноризьцема въ прежереченыи островъ, иде же бе манастырь съставилъ[17], и блаженому Феодосию мъного того моливъшю, яко да не разлучитися има, донъдеже еста въ плъти, и не отходити ему от него. Обаче онъ не послушавъ его о томь, нъ, яко же рече, отъиде въ свое место.

Тъгда же отьць нашь Феодосии, напълнивъся духа святааго, начать благодатию божиею подвизатися, яко же въселити тому въ другое место, помагающу тому святому духу, и цьркъвь же велику камениемь възградити въ имя святыя богородиця и приснодевыя Мария. Пьрьвеи бо цьркъви древяне сущи и мале на приятие братии.

Въ начатъкъ же таковааго дела събьрася множьство людии, и место на възгражение овемъ ова кажющемъ, инемъ же ино, и вьсехъ не бе подобьно место княжю полю, близь прилежащю. И се по строю божию бе благыи князь Святославъ туда минуя и, видевъ многъ народъ, въпроси, чьто творять ту. И яко же уведевъ и съвративъ коня, приеха къ нимъ, и, яко от бога подвиженъ, показа темъ место на своемь поли, веля ту възградити таковую цьркъвь. Се же яко же и по молитве тому самому начатъкъ копанию положити. Беаше же и самъ блаженыи Феодосии по вься дьни съ братиею подвизаяся и трудная о възгражении таковаго дому. Обаче аще и не съвьрьши его живъ сы, нъ се и по съмьрьти того, Стефану приимъшю игуменьство и богу помагающю тому молитвами преподобьнааго отьца нашего Феодосия, съвьрьшено дело и домъ съграженъ. Ту же братии преселивъшемъся, и онъдеже малу ихъ оставъшю и съ теми прозвутеру и диякону, яко же по вься дьни и ту святая литурьгия съвьршаеться.

Се же житие преподобьнааго и блаженааго отьца нашего Феодосия, еже от уны вьрьсты до сьде от многаго мало въписахъ. Къто бо довъльнъ вься по ряду съписати добрая управления сего блаженааго мужа, къто же възможеть по достоянию его похвалити! Аще бо искушюся достойно противу исправлению его похвалити, нъ не възмогу — грубъ сы и неразумичьнъ.

Многашьды же сего блаженаго князи и епископи хотеша того искусити, осиляюще словесы, нъ не възмогоша и акы о камыкъ бо приразивъшеся отскакаху, ограженъ бо бе верою и надежею, еже къ господу нашему Иисусу Христу, и въ себе жилище святааго духа сътвори. И бысть въдовицямъ заступьникъ и сирыимъ помощьникъ и убогыимъ заступьникъ и, съпроста рещи, вься приходящая, уча и утешая, отпущааше, убогыимъ же подавая, еже на потребу и на пищю тем.

Мънози же того от несъмысльныихъ укаряхуть, то же сии съ радостию та приимаше, се же, яко же и от ученикъ своихъ многашьды укоризны и досажения тому приимати, нъ обаче онъ, бога моля за вься, пребываше. И еще же и о худости ризьнеи мнози от невеглас, усмихающеся тому, ругахуться. Онъ же и о томь не поскърьбе, нъ бе радуяся о поругании своемь и о укоризне и вельми веселяся, бога о томь прославляше.

Яко же бо аще къто не зная того, ти видяше и въ такой одежи суща, то не мьняаше того самого суща блаженааго игумена, нъ яко единого от варящиихъ.Се бо и въ единъ дьнь идущю тому къ делателемъ, иде же беша цьркъвь зижющеи, сърете и того убога въдовиця, яже бе от судии обидима, и глагола тому самому блаженому: «Чьрьноризьче, повежь ми, аще дома есть игуменъ вашь?» Глагола той блаженыи: «Чьто требуеши от него, яко тъ человекъ есть грешьнъ?» Глагола тому жена: «Аще грешьнъ есть, не вемь, тъкъмо се вемь, яко многы избави от печали и напасти и сего ради и азъ придохъ, яко да и мне поможеть, обидиме сущи бес правьды от судии». Таче блаженыи уведевъ, яже о неи, съжалиси, глагола той: «Жено! Ныне иди въ домъ свои, и се, егда придеть игуменъ нашь, то же азъ възвещю ему, еже о тебе, и тъ избавить тя от печали тоя». То же слышавъши, жена отъиде въ домъ свои, и блаженыи иде къ судии и, еже о ней, глаголавъ тому, избави ту от насилия того, яко же тому посълавъшю възвратити той, имь же бе обидя ю.

Тако же сии блаженыи отьць нашь Феодосии многыимъ заступьникъ бысть предъ судиями и князи, избавляя техъ, не бо можахуть ни въ чемъ преслушати его, ведуще и правьдьна и свята. Не бо его чьстяху чьстьныихъ ради пърътъ, или светьлыя одежа, или имения ради мъногаго, нъ чистаго его ради жития и светьлыя душа, и поучение того многыихъ, яже кыпяхуть святымь духомь от устъ его. Козьлины бо тому беахуть, яко многоценьная и светьлая одежа, власяниця же, яко се чьстьная и цесарьская багъряниця, и тако, темь величаяся, ходяше и житиемь богоугодьно поживъ.

И уже на коньць жития прешьдъ, преже уведевъ, еже къ богу, свое отшьствие и дьнь покоя своего, правьдьныимъ бо съмьрьть покои есть.

Тъгда же уже повеле събьрати вьсю братию и еже въ селехъ или на ину кую потребу шьли и, вься съзъвавъ, начать казати тиуны, и приставьникы, и слугы, еже пребывати комужьдо въ поручении ему служьбе съ вьсякыимь прилежаниемь и съ страхъмь божиемь, въ покорении и любъви. И тако пакы вься съ сльзами учаше, еже о спасении души. и богоугодьнемь житии и о пощении, и еже къ цьркъви тъщаиие, и въ той съ страхъмь стояние, и о братолюбии, и о покорении, еже не тъкъмо къ стареишинамъ, нъ и къ съвьрьстьныимъ себе любъвь и покорение имети. Глаголавъ, отъпусти я, самъ же, вълезъ въ келию, начать плакатися, бия въ пьрьси своя, припадая къ богу и моляся ему о спасении души, и о стаде своемь, и о месте томь. Братия же, ишьдъше вънъ, глаголаху къ себе: «Чьто убо сии сицево глаголеть? Егда, къде отшьдъ, съкрытися хощеть въ таине месте, ти'жити единъ и намъ не ведущемъ его». Яко же многашьды въехоте тако сътворити, иъ умоленъ бывааше о томь от князя и от вельможь. Братии о томь паче молящися. И тако же и ту тако темъ мьнящемъ.

Таче по сихъ блаженаго зиме възгрозивъши и огню уже люте распальшу и, и не могыи къ тому ничьто же, възлеже на одре, рекъ: «Воля божия да будеть, и яко же изволися ему о мъне, тако да сътворить! Нъ обаче молю ти ся, владыко мои, милостивъ буди души моей, да не сърящеть ея противьныихъ лукавьство, нъ да приимуть ю ангели твои, проводяще ю сквозе пронырьство тьмьныихъ техъ мытарьствъ, приводяще ю къ твоего милосьрьдия свету». И си рекъ, умълъче, къ тому не могыи ничьто же.

Братии же въ велице скърьби и печали сущемъ его ради. Потомь онъ 3 дьни не може ни глаголати къ кому, ниже очию провести, яко многыимъ мьнети, яко же уже умретъ, тъкъмо же малы видяхуть и еже сущю душю въ немь. Таче по трьхъ дьньхъ въставъ, и братии же вьсеи събьравъшися, глагола имъ: «Братие моя и отьци! Се, яко уже вемь, время житию моему коньчаваеться, яко же яви ми господь въ постьное время, сущю ми въ пещере, изити от света сего. Вы же помыслите въ себе, кого хощете, да азъ поставлю и вамъ въ себе место игумена?» То же слышавъше, братия въ велику печаль и плачь въпадоша, и по сихъ излезъше вънъ и сами въ себе съветъ сътвориша, и яко же съ съвета вьсехъ Стефана игумена въ себе нарекоша быти, доместика суща цьркъвьнааго.

Таче пакы въ другыи дьнь блаженыи отьць нашь Феодосии, призъвавъ вьсю братию, глагола имъ: «Чьто, чада, помыслисте ли въ себе, еже достоину быти въ вас игумену?» Они же вьси рекоша, яко Стефану достоину быти по тебе игуменьство прияти. Блаженыи же, того призъвавъ и благословивъ, игумена имъ въ себе место нарече. Оны же много поучивъ, еже покарятися тому, и тако отпусти я, нарекъ имъ дьнь проставления своего, яко въ суботу, по възитии сълньца, душа моя отлучиться от телесе моего. И пакы же призъвавъ Стефана единого, учааше и, еже о пастве святааго того стада, не бои не отлучашеся от него, служа тому съ съмерениемь, бе бо уже болезнию лютою одьрьжимъ.

И яко же пришьдъши суботе и дьни освитающу, посълавъ блаженыи призъва вьсю братию, и тако по единому вься целова, плачющася и кричаща о разлучении таковааго имъ пастуха. Блаженыи же глагола имъ сице: «Чада моя любимая и братия! Се бо и утробою вься вы целую, яко отхожю къ владыце, господу нашему Исусу Христу. И се вамъ игуменъ, его же сами изволисте. Того послушайте, и отьца того духовьнааго себе имеите, и того боитеся, и по повелению его вься творите. Богъ же, иже вься словъмь и премудростию сътвори, тъ васъ благослови и сънабъди от проныриваго без беды, и неподвижиму и твьрьду, яже къ тому веру вашю да съблюдеть въ единоумии и въ единои любъви до последьняаго издыхания въкупе суще. Дай же вамъ благодать, еже работати тому бес прирока, и быти вамъ въ единомь теле и единомь духомь въ съмерении сущемъ и въ послушании. Да будете съвьрьшени, яко же и отьць ващь небесьныи съвьрьшенъ есть. Господь же буди съ вами! И о семь же молю вы и заклинаю: да въ ней же семь одежи ныне, въ той да положите мя тако въ пещере, иде же постьныя дьни пребываахъ, ниже омываите убогаго моего тела, и да никъто же от людии мене, нъ вы едини сами да погребете въ прежереченемь месте тело се». Си же слышавъше братия от устъ святаго отьца плачь и сльзы изъ очию испущааху.

Блаженыи же пакы утешая глаголааше: «Се обещаюся вамъ, братия и отьци, аще и телъмь отхожю от васъ, нъ духомь присно буду съ вами. И се, елико же васъ въ манастыри семь умьреть, или игуменъмь къде отсъланъ, аще и грехы будеть къто сътворилъ, азъ имамъ о томь предъ богъмь отвещати. А иже отъидеть къто о себе от сего места, то же азъ о томь орудия не имамъ. Обаче о семь разумеите дьрьзновение мое, еже къ богу: егда видите вься благая .умножающаяся въ манастыри семь, водите, яко близь владыки небесьнааго ми сущю. Егда ли видите скудение суще и вьсемь умаляющеся, тъгда разумейте, яко далече ми бога быти и не имуща дьрьзновения молитися къ нему».

Таче и по глаголехъ сихъ отпусти я вънъ вься, ни единого же у себе оставивъ. Единъ же от братие, иже вьсегда служааше ему, малу сътворь скважьню, съмотряше ею. И се блаженыи въставъ и ниць легъ на колену, моляше съ сльзами милостивааго бога о спасении душа своея, вься святыя призывая на помощь и наипаче же — святую владычицю нашю богородицю, и тою господа бога спаса нашего Иисус Христа моля о стаде своемь и о месте томь. И тако пакы по молитве възлеже на месте своемь и, мало полежавъ, таче възьревъ на небо, и великъмь гласъмь, лице весело имыи, рече: «Благословленъ богъ, аще тако есть то: уже не боюся, нъ паче радуяся отхожю света сего!» Се же, яко же разумети есть, яко обавление некое видевъ, сице издрече. Яко потомь опрятавъся и позе простьръ, и руце на пьрьсьхъ крьстообразьне положь, предасть святую ту душю въ руце божии и преложися къ святыимъ отьцемъ.

Тъгда же братия сътвориша надъ нимь плачь великъ и тако, възьмъше того, понесоша въ цьркъвь, и по обычаю святое пение сътвориша. Тъгда же, акы не от коего божьствьнааго явления, подвижеся верьныихъ множьство, и съ усьръдиемь сами придоша и беша предъ враты седяще и ожидающе, донъдеже блаженааго изнесуть. Благоверьныи же князь Святославъ бе не далече от манастыря блаженааго стоя, и се виде стълъпъ огньнъ, до небесе сущь надъ манастырьмь темь. Сего же инъ никъто же виде, нъ тъкъмо князь единъ, и яко же от того разумети проставление блаженаго, и глагола сущимъ съ нимь: «Се, яко же мьню, дьньсь блаженыи Феодосии умьре». Бе бо прежетого дьне былъ у него и виделъ болесть его тяжьку сущю. Таче посълавъ и уведевъ истее преставление, плакася по томь много.

Братии же врата затворивъшемъ и никого же пустящемъ по повелению блаженааго, и беша приседяще надъ нимь и ожидающе, донъдеже разидуться людие, и тако того погребуть, яко же самъ повеле. Беша же и боляре мнози пришьли, и ти предъ враты стояще. И се по съмотрению божию пооблачилося небо, и сънидедъждъ. То же ти тако разбегошася. И абие пакы дъждь преста и сълньце въсия. И тако того несъше въ прежереченую пещеру, положиша и, и запечатьлевъше и отъидоша, и безъ брашьна вьсь дьнь пребыша.

Умретъ же отьць нашь Феодосии въ лето 6000 и 582, месяца майя въ 3, въ суботу, яко же прорече самъ, въсиявъшю сълньцю.

ЖИТИЕ ПРЕПОДОБНОГО ОТЦА НАШЕГО ФЕОДОСИЯ,

ИГУМЕНА ПЕЧЕРСКОГО

В пятидесяти поприщах от стольного города Киева есть город Васильев. В том и жили родители святого, исповедуя веру христианскую и сияя всяческим благочестием. Родилось блаженное чадо их, и потом, на восьмой день, принесли его к священнику, как это подобает христианам, чтобы дать ребенку имя. Священник же, взглянув на отрока, провидел мысленным взором, что смолоду он посвятит себя богу, и назвал его Феодосием. Потом же, как минуло их чаду 40 дней, окрестили его. Рос отрок, вскормлен родителями своими, и был отмечен он божественной благодатью, и дух святой от рождения вселился в него.

Кто постигнет милосердие божие! Вот ведь не избрал пастуха и учителя инокам среди мудрых философов или властителей города, но — да прославится этим имя господне — неискушенный в премудрости стал мудрее философов!...

Мы же опять вернемся к рассказу о святом этом отроке. Рос он телом, а душой тянулся к любви божественной, и ходил каждый день в церковь божью, со всем вниманием слушая чтение божественных книг. При этом не подходил он к играющим детям, как это в обычае малолетних, но избегал детских игр. Одежда его была ветха и в заплатах. И не раз уговаривали его родители одеться почище и пойти поиграть с детьми. Но он не слушал этих уговоров и по-прежнему ходил словно нищий. К тому же попросил он, чтобы отдали его учителю, дабы божественным книгам учился, и достиг этого. И так скоро овладел он грамотой, что поражались все, как смышлен он и разумен и как быстро всему научился. А кто расскажет о покорности и послушании, какими отличался он в учении, не только перед учителем своим, но и перед учащимися с ним?

В это время истекли дни жизни отца его. Было же тогда божественному Феодосию 13 лет. И с тех пор стал он еще усердней к труду, так что вместе с рабами выходил в поле и работал там с великим смирением. Мать же удерживала его и, не разрешая так поступать, снова упрашивала его одеться почище и пойти поиграть со сверстниками. И говорила ему, что своим видом он себя срамит и семью свою. Но не слушал он ее, и не раз, придя в ярость и гнев, избивала сына, ибо была она телом крепка и сильна, как мужчина. Бывало, что кто-либо, не видя ее, услышит, как она говорит, и думает, что это мужчина.

А тем временем божественный юноша все думал, как и каким образом спасет он душу свою. Услышал он как-то о святых местах, где во плоти ходил господь наш Иисус Христос, и возжаждал посетить те места и поклониться им. И молился богу, взывая: «Господь мой, Иисусе Христе! Услышь молитву мою и удостой меня посетить святые места твои и поклониться им с радостью!» И постоянно молился он так, и вот пришли в его город странники, и, увидев их, обрадовался божественный гоноша, подошел к ним, поклонился, приветствовал их сердечно и спросил, откуда они и куда идут. Странники отвечали, что идут из святых мест и снова, по божественному велению, хотят туда возвратиться. Святой же стал упрашивать их, чтобы разрешили пойти вместе с ними, взяли бы его себе в попутчики. Они пообещали взять его с собой и довести до святых мест. Услышав обещание их, обрадовался блаженный Феодосии и вернулся домой. Когда же собрались паломники в путь, то сказали юноше о своем уходе. Он же, встав ночью, и втайне от всех, вышел из своего дома, не взяв с собой ничего, кроме одежды, что была на нем, да и та ветха. И так пошел вслед за странниками. Но милостивый бог не допустил, чтобы покинул он свою страну, ибо еще в материнском чреве указал ему быть в этой стране пастырем разумных овец, ибо если уйдет пастырь, то опустеет пажить, благословенная богом, и зарастет тернием и бурьяном, и разбредется стадо. Спустя три дня узнала мать Феодосия, что он ушел с паломниками, и тотчас же отправилась за ним в погоню, взяв с собой лишь своего сына, который был моложе блаженного Феодосия. Когда же после долгого преследования наконец настигла его, то схватила и в ярости и в гневе вцепилась ему в волосы, и швырнула его на землю, и пинала его ногами, и, осыпав упреками странников, вернулась домой, ведя Феодосия, связанного, точно разбойника. И была она в таком гневе, что, и придя домой, била его, пока не изнемогла. А после ввела его в дом и там, привязав его, заперла, а сама ушла. Но божественный юноша все это с радостью принимал и, молясь богу, благодарил за все перенесенное. Через два дня мать, придя к нему, отвязала и покормила, но, еще не остыв от гнева, сковала ноги ему и велела ходить в оковах, опасаясь, как бы он снова не убежал от нее. Так и ходил он в оковах много дней. А потом, сжалившись над ним, снова начала умолять его и уговаривать, чтобы не покидал ее, ибо очень его любила, больше всех на свете, и не смогла бы прожить без него. Когда же Феодосии пообещал матери, что не покинет ее, то сняла с его ног оковы и разрешила ему делать, что захочет. Тогда блаженный Феодосии вернулся к прежнему своему подвижничеству и каждый день стал посещать божью церковь. И, видя, что часто не бывает литургии, ибо некому печь просфоры, очень опечалился этому и задумал, по своему смирению, сам взяться за это. Так и сделал: начал он печь просфоры продавать, и что сверх цены получал, то раздавал нищим. На остальные же деньги покупал зерно, сам же молол и снова пек просфоры. Это уж бог так пожелал, чтобы просфоры, приносимые в церковь, чисты были — дело рук безгрешного и непорочного отрока. Так и провел он лет двенадцать или более. Все отроки, сверстники его, издевались, осуждая его занятия, враг их научал этому. Но блаженный все упреки принимал с радостью, молчанием и смирением.

Искони ненавидящий добро, злой враг, видя, что побеждаем он смирением боговдохновенного отрока, не дремал, помышляя отвратить его от такого занятия. И вот начал он внушать матери Феодосия, чтобы воспротивилась она его подвижничеству. Мать и сама не могла смириться с тем, что все укоряют ее сына, и начала говорить ему с нежностью: «Молю тебя, чадо мое, брось ты свое дело, срамишь ты семью свою, и не могу больше слышать, как все смеются над тобой. Разве пристало отроку этим заниматься!» Тогда божественный юноша, отвечал матери смиренно: «Послушай, мати, молю тебя, послушай! Ведь сам господь Иисус Христос подал нам пример уничижения и смирения. Да и мы, во имя его, должны смириться. Он-то ведь и поругания перенес, и оплеван был, и избиваем, и все вытерпел ради нашего спасения. А нам и тем более следует терпеть, ибо этим к Христу приблизимся. А что до дела моего, мать моя, то послушай: когда господь наш Иисус Христос возлег на вечере с учениками своими, то, взяв в руки хлеб и благословив его, разломил и дал им со словами: «Возьмите и ешьте, это — тело мое, преломленное за вас и за многих других, чтобы очистились они от грехов». Так если сам господь наш хлеб назвал плотью своей, то тем более радостно мне, что сподобил он меня приобщиться к плоти своей». Услышав это, удивилась мать премудрости отрока и с тех пор оставила его в покое. Но и враг не дремал, побуждая ее воспрепятствовать смирению отрока. И как-то, спустя год, снова увидев его пекущим просфоры и почерневшим от печного жара, опечалилась она и с той поры снова стала убеждать его, то ласкою, то с угрозами, а иногда и с побоями, чтобы бросил он свое занятие. Пришел в отчаяние божественный юноша и недоумевал, что же ему делать. И вот тогда ночью тайно покинул свой дом и ушел в другой город, находившийся неподалеку, и, поселившись у священника, принялся за свое обычное дело. Мать же, поискав и не найдя его в своем городе, оплакала отрока. Когда же, много дней спустя, узнала, где он живет, то тотчас же, в гневе, отправилась за ним, и, придя в упомянутый город, нашла его в доме священника, и, схватив, с побоями повела в свой город. Приведя домой, заперла его, сказав: «Теперь уж не сможешь убежать от меня; а если куда уйдешь, то я, догнав и разыскав тебя, свяжу и с побоями приведу обратно». Тогда блаженный Феодосий снова стал молиться богу и ежедневно ходить в церковь, ибо был он смирен сердцем и покорен нравом.

Когда же властелин того города, увидев столь смиренного и послушного отрока, полюбил его, то повелел, чтобы тот постоянно пребывал у него в церкви, и дал ему светлую одежду, чтобы ходил в ней. Но блаженный Феодосий недолго ее носил, ибо чувствовал себя так, будто носит какую-то тяжесть. Потом он снял ее и отдал нищим, а сам оделся в лохмотья, так их и носил. Властелин же, увидев его в рубище, дал ему новую одежду, еще лучше прежней, упрашивая отрока ходить в ней. Но он и эту снял с себя и отдал. Так поступал он несколько раз, и когда властелин узнал об этом, то еще больше полюбил его, поражаясь его смирению. В то же время божественный Феодосий пошел к кузнецу и попросил его сковать железную цепь, и стал ходить, опоясавшись этой цепью. И так сильно стянул себе поясницу, что железо врезалось в тело его, но он ходил так, будто бы ничто ему не мешало.

Потом, когда прошло немало дней и настал праздник, мать велела отроку переодеться в светлые одежды и пойти прислуживать городским вельможам, созванным на пир к властелину. Велено было и блаженному Феодосию прислуживать им. Поэтому мать и заставила его переодеться в чистую одежду, а еще и потому, что слышала о его поступке. Когда же он стал переодеваться в чистую одежду, то, по простодушию своему, не уберегся от ее взгляда. А она не спускала с него глаз и увидела на его сорочке кровь от ран, натертых железом. И в ярости набросилась на него, разорвала сорочку и с побоями сорвала с его поясницы вериги. Но божественный отрок, будто ничего не претерпел от нее, оделся и, придя, с обычным смирением прислуживал возлежащим на пиру.

Некоторое время спустя привелось ему услышать, что говорит господь в святом Евангелии: «Если кто не оставит отца. или мать и не пойдет вслед за мной, то он меня недостоин». И еще: «Придите ко мне, все страдающие и обремененные, и я успокою вас. Возложить бремя мое на себя и научитесь от меня кротости и смирению, и обретете покой душам вашим». Услышал это боговдохновенный Феодосии и исполнился любовью к богу и божественного рвения, помышляя, как бы и где постричься и скрыться от матери своей. Как-то по воле божьей случилось так, что мать его уехала в село и задержалась там на несколько дней. Обрадовался блаженный и, помолившись богу, тайно ушел из дому, не взяв с собой ничего, кроме одежды да хлеба немного, для поддержания сил. И направился он к городу Киеву, так как слышал о бывших там монастырях. «Но, не зная дороги, молился он богу, чтобы встретились попутчики и показали бы ему желанный путь. И по промышлению божию ехали той же дорогой купцы на тяжело груженных подводах. Блаженный, узнав, что и они идут в тот же город, прославил бога и пошел за ними следом, держась поодаль и не показываясь им на глаза. И когда останавливались они на ночлег, то и блаженный, остановившись так, чтобы издали видеть их, ночевал тут, и один только бог охранял его. И так, после трех недель пути, достиг он прежде упомянутого города. Придя туда, обошел он все монастыри, желая постричься в монахи и упрашивая, чтобы его приняли. Но там видели плохую одежду отрока и не соглашались его принять. Это уж бог так пожелал, чтобы пришел он на то место, куда бог призвал его еще с юности.

Тогда вот и услышал он о блаженном Антонии, живущем в пещере, и, окрыленный надеждой, поспешил туда. И пришел к преподобному Антонию, и, увидев его, пал ниц, и поклонился со слезами, и стал просить разрешения остаться у него. Великий  Антоний стал беседовать с ним и сказал: «Чадо, разве не видишь пещеру эту; уныло место и непригляднее всех других. А ты, как мне думается, еще молод и не сможешь, живя здесь, снести все лишения». Это он говорил, не только испытывая Феодосия, но и видя прозорливым взором, что тот сам обоснует на этом месте славный монастырь, где соберется множество чернецов. Боговдохновенный Феодосий отвечал ему с умилением: «Знай, честной отец, что сам бог, все предвидящий, привел меня к святости твоей и велит спасти меня, а потому я исполню все, что ты мне повелишь». Тогда отвечал ему блаженный Антоний: «Благословенен бог, укрепивший тебя, чадо, нa этот подвиг. Вот твое место, оставайся здесь!» Феодосий снова пал ниц, поклонившись ему. Тогда благословил его старец и велел постричь его великому Никону, священнику и умудренному черноризцу, и постриг он Феодосия по обычаю святых отцов и облек его в монашескую одежду,

Отец же наш Феодосии всего себя отдал богу и преподобному Антонию, и с тех пор стал томить плоть свою, целые ночи проводил в беспрестанных молитвах, превозмогая сон, и для изнурения плоти своей трудился не покладая рук, вспоминая всегда, что говорится в псалмах: «Посмотри на смирение мое и на труд мой и прости все грехи мои». Так он душу смирял всяческим воздержанием, а тело изнурял трудом и подвижничеством, так что дивились преподобный Антоний и великий Никон его смирению и покорности и тому, что он, еще юный, столь благонравен, тверд и бодр, и горячо славили за все это бога.

Мать же долго искала Феодосия и в своем городе, и в соседних, и, не найдя его, била в грудь себя, и горько плакала о сыне, как по покойнику. И было объявлено по всей той округе, что если кто видел отрока, то пусть придет и известит его мать и получит за сведения о нем большую награду. И вот пришли из Киева и рассказали ей, что четыре года назад видели его там, как искал он монастырь, где бы постричься. Услышав об этом, она не поленилась поехать туда. И нимало не медля, и не побоявшись долгого пути, отправилась в упомянутый город разыскивать своего сына. Пришла в тот город и обошла в поисках его все монастыри. Наконец сказали ей, что он обитает в пещере у преподобного Антония. Она и туда пошла, чтобы найти его. И вот стала хитростью вызывать старца, прося сказать преподобному, чтобы вышел он к ней. «Я, мол, долгий путь прошла, чтобы побеседовать с тобой, и поклониться святости твоей, и получить от тебя благословение». Поведали о ней старцу, и вот вышел он к ней. Она же, увидев его, поклонилась. Потом сели оба, и начала женщина с ним пространную беседу и лишь в конце разговора упомянула о причине своего прихода. И сказала: «Прошу тебя, отец, поведай мне, не здесь ли мой сын? Уж очень горюю я о нем, не зная, жив ли он». Простодушный старец, не догадавшись, что она хитрит, отвечал: «Здесь твой сын, и не плачь о нем, ибо он жив». Тогда она снова обратилась к нему: «Так почему же, отче, не вижу его? Немалый путь прошла я до вашего города, чтобы только взглянуть на сына своего. И тогда возвращусь восвояси». Старец же ей отвечал: «Если хочешь повидаться с ним, то иди сейчас домой, а я пойду и уговорю его, ибо он не хочет никого видеть. Ты наутро придешь и повидаешься с ним». Послушалась она и ушла, надеясь, что завтра увидит сына. А преподобный Антоний, вернувшись в пещеру, рассказал обо всем блаженному Феодосию, который, услышав его, очень опечалился, что не смог скрыться от матери. Наутро женщина снова пришла, и старец долго уговаривал блаженного выйти и повидаться с матерью. Он же не хотел. Тогда вышел старец и сказал ей: «Долго я упрашивал его, чтобы вышел к тебе, но не хочет». Тогда она стала разговаривать со старцем уже без прежнего смирения, в гневе кричала и обвиняла его: «Похитил ты сына моего, в пещере скрыл, не хочешь мне показать его; приведи мне, старче, сына моего, чтобы я смогла повидаться с ним. Не могу я жить, пока не увижу его! Покажи мне сына моего, а не то умру страшной смертью, сама себя погублю перед дверями вашей пещеры, если только не покажешь мне сына!» Тогда Антоний, в смятении и печали, войдя в пещеру, стал упрашивать блаженного выйти к матери. Не захотел тот ослушаться старца и вышел к ней. Он же, увидев, сколь сокрушен сын ее, ибо и лицо его изменилось от непрестанного труда и воздержания, обняла его я горько заплакала. И едва немного успокоилась, села и стала уговаривать слугу Христова: «Пойди, чадо, в дом свой, и все что нужно тебе или на спасение души — то и делай у себя дома, как тебе угодно, только не покидай меня. А когда умру, погребешь тело мое, и тогда, как ты хочешь, вернешься в эту пещеру. Но не могу я жить, не видя тебя». Блаженный же отвечал ей: «Если хочешь видеть меня каждый день, то оставайся в нашем городе и постригись в одном из женских монастырей. И тогда будешь приходить сюда и видеться со мной. При том и душу свою спасешь. Если же не сделаешь так, то — истинно слово мое — не увидишь больше лица моего». Такими и многими другими словами изо дня в день уговаривал он свою мать, но она не соглашалась, и даже не слушала его. И когда уходила от него, то блаженный, войдя в пещеру, усердно молился богу о спасении матери своей и о том, чтобы дошли слова его до ее сердца. И услышал бог молитву угодника своего. Об этом так говорит пророк: «Рядом господь с тем, кто искренне зовет его и боится волю его нарушить, и услышит их молитву, и спасет их». И вот однажды пришла мать к Феодосию и сказала: «Чадо, исполню все, что ты мне велишь, и не вернусь больше в город свой, а, как уж бог повелел, пойду в женский монастырь и, постригшись, проведу в нем остаток дней своих. Это ты меня убедил, чтo ничтожен наш кратковременный мир. Услышав эти слова, обрадовался блаженный Феодосий и, войдя пещеру, поведал великому Антонию, и тот, услышав, прославил бога, обратившего сердце ее на покаяние. И, выйдя к ней, долго поучал ее, на пользу ей и для спасения души, и поведал о ней княгине, и послал ее в женский монастырь святого Николы. Там постриглась она, облеклась в монашеское одеяние и, прожив много лет в искреннем покаянии, мирно скончалась...

Всегда после мясопуста святой отец наш Феодосий уходил в святую пещеру свою, где и было потом погребено его тело. Тут затворялся он один вплоть до вербной недели, а в пятницу той недели, в час вечерней молитвы, приходил к братии и, остановившись в дверях церковных, поучал всех и утешал в подвижничестве их и посте. О себе же он говорил как о недостойном, что ни в одну из недель не смог он сравняться в подвижничестве с ними. И много раз злые духи вредили ему, являясь в видениях в пещере, а порой и раны ему наносили, как пишут и о святом и великом Антонии. Но явился к святому Антоний и велел дерзать, и невидимо, с небес, даровал ему силу для победы над ними.

Кто не подивится блаженному, как, оставаясь один в такой темной пещере, не боялся он бесчисленных полчищ невидимых бесов, но выстоял в борьбе с ними, как могучий храбрец, молясь богу и призывая на помощь себе господа Иисуса Христа. И так одолел их силой Христовой, что не смели они приблизиться к нему и лишь издали являлись ему в видениях. После вечернего пения садился он, чтобы подремать, ибо никогда не ложился, а если хотел поспать, то садился на стульце и, подремав так немного, снова вставал на ночное пение и коленопреклонение. Когда же садился он, как говорили, то тут же слышал в пещере шум от топота бесчисленных бесов, как будто одни из них ехали на колесницах, другие били в бубны, иные дудели в сопели, и так все кричали, что даже пещера тряслась от страшного гомона злых духов. Отец же наш Феодосии, все это слыша, не пал духом, не ужаснулся сердцем, но, оградив себя крестным знамением, вставал и начинал распевать псалмы Давидовы. И тогда затихло все в пещере, но лишь он садился после молитвы, снова слышались голоса бесчисленных бесов, как и прежде. И снова вставал преподобный Феодосии, и снова начинал распевать псалмы, и тут же смолкал этот шум. Вот так многие дни и ночи вредили ему злые духи, чтобы не дать ему ни на минуту уснуть, пока не победил их с божьей помощью и не получил от бога власти над ними, так что с тех пор не смели они даже приблизиться к тому месту, где молился блаженный.

А еще пакостили бесы в доме, где братия хлебы пекла: то муку рассыпали, то разливали закваску для печения хлеба, и много других разных пакостей творили. Тогда пришел старший пекарь и рассказал блаженному Феодосию о проделках нечистых бесов. Он же, надеясь, что получит от бога власть над ними, отправился вечером в дом тот и, запершись, остался там до заутрени, молясь. И с того времени, заклятием преподобного и молитвой, не могли появляться на том месте бесы и творить пакости.

Великий отец наш Феодосии имел обыкновение каждую ночь обходить все монашеские кельи, желая узнать, как проводят монахи время. Если услышит, как кто-то молится, то и сам остановится и прославит бога, а если, напротив, услышит, что кто-либо беседует, собравшись вдвоем или втроем в келье, то он тогда стукнет к ним в дверь, дав знать о своем приходе, и отойдет. А наутро, призвав их к себе, не начинал тут же обличать, а заводил разговор издали, с притчами и намеками, чтобы увидеть, какова же их приверженность к богу. Если брат бывал чист сердцем и искренен в любви своей к богу, то такой, скоро поняв свою вину, падал ниц и, поклонившись, просил прощения. А бывало, что у иного брата сердце покрыто дьявольской коростой, то такой стоит, думая будто о другом говорят, и не чувствует себя виновным, пока блаженный не обличит его и не отпустит, утвердив епитимьей его. Вот так постоянно учил он молиться богу, и не беседовать ни с кем после вечерней молитвы, и не бродить из кельи в келью, а в своей келье молиться богу, а если кто может — ремеслом каким-либо заниматься, распевая при этом псалмы Давидовы. …

Был же Феодосий поистине человек божий, светило всему миру видимое и всем черноризцам сияющее: смирением, и разумом, и покорностью, и прочим подвижничеством; все дни трудясь, не давал он ни рукам, ни ногам своим покоя. Часто ходил он в пекарню — с радостью помогал пекарям месить тесто или выпекать хлебы. Он ведь был, как сказано прежде, телом крепок и силен. А страждущих всех наставлял, укреплял и утешал, чтобы не знали усталости в своих делах.

Однажды, когда готовились к празднику святой богородицы, не хватило воды, а келарем был тогда прежде упомянутый Федор, который многое рассказал мне о преславном этом муже. И вот пошел тот Федор и сказал блаженному отцу нашему Феодосию, что некому наносить воды. А тот блаженный поспешно встал и начал носить из колодца воду. И вот увидел его носящим воду один из братии и поспешил поведать об этом нескольким монахам, и те, с готовностью прибежав, наносили воды с избытком. А в другой раз не оказалось дров для приготовления пищи, и келаре Федор, придя к блаженному Феодосию, попросил его: «Прикажи, чтобы кто-либо из свободных монахов пошел и приготовил бы дров сколько нужно». Блаженный же ответил ему: «Я свободен, я и пойду». Затем повелел он братии идти на трапезу, ибо настал час обеда, а сам, взяв топор, начал колоть дрова. И вот, пообедав, вышли монахи и увидели, что преподобный их игумен колет дрова, и так трудится. И взял каждый по топору, и потом столько они накололи дров, что хватило их на много дней.

Таково было усердие к богу духовного отца нашего, блаженного Феодосия, ибо отличался он и необыкновенной кротостью, во всем подражая Христу, истинному богу, говорившему: «Учитесь у меня, как кроток я и смирен сердцем». Поэтому, взирая на подвиги его, смирялся Феодосий, недостойнейшим изо всех себя ставя, и служа всем, и являясь для всех примером. На работу он выходил прежде, всех, и в церковь являлся раньше других, и последним из нее выходил. Сидит, бывало, великий Никон и пишет, а блаженный, присеве краю, прядет нити для переплетения книжного. Вот каковы были: смирение этого мужа и простота его. И никто никогда не видел, чтобы он прилег или чтобы водой омыл свое тело — разве только руки и мыл. А одеждой ему служила власяница из колючей шерсти, а сверху носил другую свиту. Да и та была ветха, и одевал он ее лишь для того, чтобы не видели одетой на нем власяницы. И над этой убогой одеждой издевались многие неразумные, попрекая его. А блаженный с радостью выслушивал их укоризны, постоянно помня слово божье, которым утешали подбадривал себя: «Блаженны вы, — говорит бог, — когда укоряют вас, когда поносят вас словом грубым, клевеща на вас за приверженность ко мне. Возрадуйтесь и возвеселитесь в тот день, ибо ждет вас за это награда великая на небесах». Вспоминал блаженный эти слова и утешался ими, снося упреки и оскорбления.

Как-то однажды отправился великий отец наш Феодосии по какому-то делу к христолюбивому князю Изяславу, находившемуся далеко от города. Пришел и задержался по делам до самого вечера. И приказал христолюбец, чтобы смог Феодосий поспать ночь, довезти его до монастыря на телеге. И уже в пути возница, видя, как одет Феодосий, и подумав, что это бедный монах, сказал ему: «Черноризец! Вот ты всякий день без дела, а я наработался. Не могу на коне сидеть. Но вот что сделаем: я лягу в телегу, а ты можешь и на лошади ехать». Блаженный же Феодосии смиренно поднялся и сел на коня, а тот лег в телегу, и продолжал Феодосии свой путь, радуясь и славя бога. Когда же одолевала его дремота, то сходил с коня и шел рядом с ним, пока не устанет, и вновь садился верхом. Стало рассветать, и начали встречаться вельможи, ехавшие к князю, и, издали узнав блаженного и спешившись, кланялись они блаженному отцу нашему Феодосию. Тогда он сказал отроку: «Вот уже рассвело, чадо! Садись на своего коня». Тот же, видя, как все кланяются Феодосию, пришел в ужас и, вскочив в трепете, сел на коня. Так и продолжали они путь, а преподобный Феодосий сидел в телеге. И все встречные бояре кланялись ему. Так достигли они монастыря, и вот вышли навстречу все монахи и поклонились Феодосию до земли. Отрок же тот  испугался еще больше, думая про себя: «Кто же это, что все так поклоняются ему?» А Феодосий, взяв его за руку, ввел в трапезную и велел досыта накормить и напоить и, дав ему деньг, отпустил. Все это рассказал братии сам возница, а блаженный никому не обмолвился о случившемся, но все так же постоянно учил братию не зазнаваться, а смиренным быть монаху, и самого себя считать недостойнейшим изо всех, и не быть тщеславным, и покорным быть всем. «И когда ходите, — говорил он им, — руки прижимайте к груди, и пусть никто не превзойдет вас в смирении вашем, и кланяйтесь друг другу, как подобает монахам, и не ходите из кельи в келью, но пусть каждый из вас молится в своей келье». Такими вот и иными словами всякий день поучал он их беспрестанно, и если снова слышал, что кто-либо страдает от наваждения бесовского, то, призвав его к себе, и — так как сам испытал все искушения — поучал его и наказывал, как противостоять дьявольским козням, ни в чем им не уступая, не ослабеть от видений и бесовских напастей и не оставлять своей кельи, но оградить себя постом и молитвой и постоянно призывать бога, чтобы помог он одолеть злого беса. И говорил им: «Все это и со мной бывало прежде. Вот как-то ночью пел я в келье обычные псалмы, и вдруг черный пес встал предо мною, так что не мог я и поклониться. Долго он так стоял предо мною, но как только, им подстрекаем, хотел я его ударить — он тут же невидим стал. Тогда охватил меня страх и трепет, так что хотел я уже бежать оттуда, если бы господь не помог мне. И вот, немного оправившись от страха, начал я прилежно молиться и преклонять беспрестанно колени, и постепенно оставил меня страх, так что с тех пор перестал я бояться бесов, если даже являлись они передо мною». И много другого рассказывал он, укрепляя монахов на борьбу со злыми духами. И так отпускал их, радостных и славящих бога за то, что поучает их мудрый наставник и учителе.

А вот что поведал мне один из монахов, по имени Иларион, рассказывая, как много зла причиняли ему в келье злые бесы. Как только ложился он на своем ложе, появлялось множество бесов и, схватив за волосы, тащили его и пинали, а другие, приподняв стену, кричали: «Сюда волоките, придавим его стеною!» И творили такое с ним каждую ночь, и, уже не в силах терпеть, пошел он к преподобному отцу Феодосию и поведал ему о пакостях бесов. И хотел перейти в другую келью. Но блаженный тот стал упрашивать его, говоря: «Нет, брат, не покидай этого места, а не то станут похваляться злые духи, что победили тебя и причинили тебе горе, и с тех пор начнут еще больше зла тебе причинять, ибо получат власть над тобою. Но молись же богу в келье своей, и бог, видя твое терпение, дарует тебе над ними победу, так что не посмеют и приблизиться к тебе». Монах же снова говорил: «Молю тебя, отче, не могу больше жить в пещере из-за множества бесов, живущих в ней». Тогда блаженный, перекрестив его, снова сказал: «Иди и оставайся в келье своей, и с этих пор не только не причинят тебе никакого вреда коварные бесы, но и не увидишь их более». Поверил он и, поклонившись святому, пошел в свою келью и лег, и выспался сладко в ту ночь. И с тех пор коварные бесы не смели приблизиться к тому месту, ибо отогнаны были молитвами преподобного отца нашего Феодосия и обратились в бегство.

И вот еще что рассказал мне чернец Иларион. Был он искусный книгописец и дни и ночи переписывал книги в келье у блаженного отца нашего Феодосия, а тот тихо распевал псалмы и прял шерсть или иным чем занимался. Так же вот в один из вечеров заняты они были каждый своим делом, и тут вошел эконом и сказал блаженному, что не на что купить ни еды для братии и ничего другого, потребного им. Блаженный же отвечал ему: «Сейчас, видишь, уже вечер, а до утра далеко. Поэтому иди, потерпи немного, молясь богу: может быть, помилует нас и позаботится о нас, как будет ему угодно». Выслушал его эконом и ушел. А блаженный снова вернулся в свою келью распевать по обычаю двенадцать псалмов. И, помолившись, сел и принялся за свое дело. Но тут снова вошел эконом и опять заговорил о том же. Тогда ответил ему блаженный: «Сказал же тебе: иди и помолись богу. А наутро пойдешь в город и попросишь в долг у продавцов, что нужно для братии, а потом, когда смилуется бог, и отдадим долг, ведь истинны слова: «Не заботься о завтрашнем дне, и бог нас не оставит». Как только вышел эконом, — свет воссиял, и явился отрок в воинской одежде, поклонился Феодосию и, ни слова не говоря, положил на столп гривну золота и также молча вышел. Тогда встал блаженный Феодосии, и взял золото, и со слезами помолился про себя. Тут же позвал он вратаря и спросил его: «Разве кто приходил этой ночью к воротам?» Но тот поклялся, что еще засветло заперты были ворота, и с тех пор не отворял их никому, и никто не подходил к ним. Тогда блаженный позвал к себе эконома и отдал ему гривну золота со словами: «Что скажешь, брат Анастасий? Не на что купить нужное для братии? Так иди же и купи все, что требуется. А наутро бог снова позаботится о нас». Тогда понял все эконом, и пал ниц, и поклонился ему. Блаженный же стал поучать его, говоря: «Никогда не отчаивайся, но буде крепок в вере, обратись с печалью своей к богу, чтобы он позаботился о нас, как захочет. И ныне устрой для братии великий праздник». Бог же и впредь щедро подавал ему все, что бывало нужно божественному тому стаду. …

Умножилась числом братия, и нужно было отцу нашему Феодосию расширять монастыре и ставить новые кельи: слишком много стало монахов и приходящих в монастыре. И он сам с братией строил и огораживал двор монастырский. И когда разрушена была монастырская ограда и не сторожил никто монастыре, то однажды, темной ночью пришли в монастырь разбойники. Говорили они, что в церкви скрыто богатство монастырское. И потому не пошли они по кельям, а устремились прямо к церкви. Но тут услышали голоса поющих в церкви. Они, подумав, что это братия поет вечерние молитвы, отошли. И, переждав некоторое время в лесу, решили, что уже окончилась служба, и снова подошли к церкви. И тут услышали те же голоса и увидели чудный свет, льющийся из церкви, и благоухание из нее исходило, ибо ангелы пели в ней. Разбойники же подумали, что это братия ноет полуночные молитвы, и снова отошли, ожидая, когда они окончат пение, чтобы тогда войти в церковь и забрать все, что в ней находится. И так еще несколько раз приходили они и слышали все те же ангельские голоса. И вот уже настал час заутрени, и уже пономаре ударил в било. И разбойники, углубившись немного в лес, присели и стали рассуждать: «Что же будем делать? Кажется нам, что привидение находится в церкви. Но вот что: когда соберутся все в церковь, подойдем и, не выпустив никого из дверей, перебьем всех и захватим их богатства». Это враг их так научал, чтобы изгнать с этого места святое стадо. Но не только этого не смог сделать, но и сам побежден был братией, ибо бог помогал ей по молитвам преподобного отца нашего Феодосия.

Злодеи подождали немного, пока преподобное стадо соберется в церкви с блаженным наставником и пастухом своим Феодосией и начнет петь утренние псалмы, и бросились на них, словно дикие звери. Но едва подбежали они, как внезапно свершилось страшное чудо: отделилась от земли церковь вместе со всеми бывшими в ней и вознеслась в воздух, да так, что и стрела не могла до нее долететь. А бывшие с блаженным в церкви не знали об этом и ничего не почувствовали. Разбойники же, увидев такое чудо, пришли в ужас и, трепеща, возвратились к себе домой. И с тех пор в умилении решили никому больше не причинять зла, так что и атаман их с тремя другими разбойниками приходил к блаженному Феодосию покаяться и рассказать ему обо всем, что было. Услышав его, блаженный прославил бога, спасшего их от смерти. А разбойников поучил о спасении души и отпустил их, славящих и благодарящих бога за все, что случилось с ними.

Такое же чудо с той же церковью видел потом и один из бояр христолюбца Изяслава. Как-то ночью ехал он по полю, в 15 поприщах от монастыря блаженного Феодосия. И вдруг увидел церковь под самыми облаками. В ужасе поскакал он со своими отроками посмотреть, что это за церковь. И когда он доскакал до монастыря блаженного Феодосия, то прямо на его глазах опустилась церковь и стала на своем месте. Боярин же постучал в ворота и, когда отпер ему привратник, вошел в монастыре и рассказал о виденном блаженному. И с тех пор часто приходил к нему, и насыщался его духовной беседой, и жертвовал от своего богатства на нужды монастыря.

А как-то некий другой боярин того же христолюбца Изяслава, отправляясь с князем своим христолюбцем против вражеской рати, уже изготовившейся к битве, пообещал в мыслях своих: если вернусь домой невредимым, то пожертвую святой богородице в монастыре блаженного Феодосия 2 гривны золота и оклад прикажу сковать на икону святой богородицы. Потом была битва, и многие пали в бою. В конце концов враги была побеждены, а победители благополучно вернулись восвояси. И забыл боярин, что пообещал святой богородице. И вот несколько дней спустя, когда спал он днем в своем доме, вдруг раздался над ним страшный голос, зовущий его по имени: «Климент!» Он же вскочил и сел на ложе. И увидел перед кроватью своей икону святой богородицы, бывшую в монастыре блаженного. И голос от иконы исходил: «Почему же, Климент, не дал ты мне того, что обещал? Ныне же говорю тебе: поспеши выполнить свое обещание!» Изрекла это икона святой богородицы и стала невидимой. Тогда тот боярин, испугавшись, взял, что было им обещано, понес в монастыре и отдал блаженному Феодосию, а также и оклад сковал для иконы святой богородицы. И вот некоторое время спустя задумал тот же боярин принести в дар монастырю блаженного Евангелие. И вот, когда пришел он к великому Феодосию, спрятав Евангелие за пазухой, и после молитвы собрались они сесть, а боярин еще не достал Евангелия, сказал ему вдруг блаженный: «Прежде, брат Климент, достань святое Евангелие, которое у тебя за пазухой и которое пообещал ты в дар святой богородице, а потом уже сядем». Услышав это, ужаснулся боярин прозорливости преподобного, ибо никому не говорил об этом раньше. И достал он святое то Евангелие и отдал блаженному в руки, и так сели они, и, насытившись духовной беседой, возвратился боярин домой. И с той поры полюбил он блаженного Феодосия, и стал часто приходить к нему, и немалую пользу получал, беседуя с ним.

И когда вот так же приходил кто-нибудь к Феодосию, то после духовной беседы угощал он пришедших обедом из припасов монастырских: подавали хлеб, чечевицу и немного рыбы. Не раз вот так же обедал и христолюбец Изяслав и весело говорил Феодосию: «Вот, отче, ты же знаешь, что всех благ мира полон дом мой, но никогда я не ел таких вкусных яств, как у тебя сегодня. Слуги мои постоянно готовят разнообразные и дорогие кушанья, и все же не так они вкусны. Прошу тебя, отче, поведай мне, отчего так вкусны яства ваши?» Тогда боговдохновенный отец Феодосий, чтобы укрепить благочестие князя, сказал ему: «Раз уж хочешь узнать это, добрый владыка, так послушай, поведаю тебе. Когда братия монастырская хочет готовить, или хлебы печь, или что другое делать, тогда прежде всего идет один из них и получает благословение от игумена, после этого трижды поклонится перед святым алтарем до земли, и зажжет свечу от святого алтаря, и уже от той свечи разжигает огоне. И потом, когда воду наливает в котел, говорит старшему: «Благослови, отче!» И тот отвечает: «Бог да благословит тебя, брат!» И так все дела их совершаются с благословением. А твои слуги, как известно, делают все ссорясь, подсмеиваясь, переругиваясь друг с другом, и не раз побиты бывают старшими. И так вся служба их в грехах проходит». Выслушал его христолюбец и промолвил: «Поистине так, отче, как ты сказал». ...

Настали как-то дни праздника Успения святой богородицы, и надо было праздновать его в церкви, а не хватило деревянного масла, чтобы залить в лампады. И решил эконом добыть масло из льняного семени и, разлив то масло по лампадам, зажечь. И спросил на это разрешения у блаженного Феодосия, и велел ему Феодосии сделать так, как задумал. И когда уже собрался он разливать масло в лампады, то увидел, что мышь упала в сосуд и плавает, мертвая, в масле. Поспешил он к блаженному и сказал: «Уж с каким старанием накрывал я сосуд с маслом, и не пойму, откуда пролез этот гад и утонул!» Но блаженный подумал, что в этом божественная воля. И, укорив себя за неверие, сказал эконому: «Нам бы, брат, следовало возложить надежду на бога, ибо он может подать нам все, чего ни пожелаем. А не так, как мы, потеряв веру, делать то, что не следует. Так иди же и вылей то масло на землю. И подождьм немного, помолимся богу, и он подаст нам сегодня деревянного масла с избытком». Уже настал вечер, когда неожиданно какой-то богач принес в монастыре огромную корчагу, полную деревянного масла. И, увидев это, прославил блаженный бога, так скоро внявшего их молитвам. И заправили все лампады, и осталась еще большая часть масла. И так устроили на следующий день светлый праздник святой богородицы.

Боголюбивый же князь Изяслав, истинно благочестивый в вере к господу нашему Иисусу Христу и к пречистой матери и сложивший впоследствии голову свою за своего брата по призыву господню, как говорят, искренне любил отца нашего Феодосия и часто посещал его и насыщался духовными его беседами, Вот так однажды пришел князь, и сидели они в церкви, беседуя о боге, а время было уже вечернее. Так и оказался тот христолюбец с блаженным и честной братией на вечерней службе. И вдруг, по воле божьей, пошел сильный дождь, и блаженный, видя, что раздождилось, призвал келаря и сказал ему: «Приготовь ужин для князя». Тогда пришел к нему ключник, говоря? «Господин отец наш! Нет у меня меду для князя и спутников его». Спросил его блаженный: «Нисколько нет?» Он ответил: «Да, отче! Нисколько не осталось, я же говорил, что опрокинул пустой сосуд и положил набок». Блаженный же снова посылает его: «Пойди и посмотри лучше, вдруг осталось что-нибудь или немного наберется». Тот же говорит в ответ: «Поверь мне, отче, что я и сосуд тот, где было питье, перевернул и положил набок». Тогда блаженный, поистине исполненный духовной благодати, сказал ему так: «Иди и по слову моему и во имя господа нашего Иисуса Христа найдешь мед в том сосуде». Он же, поверив блаженному, вышел и отправился в кладовую, и свершилось чудо по слову святого отца нашего Феодосия: стоит опрокинутый прежде бочонок и доверху полон меду. Испуганный ключник тотчас вернулся к блаженному и поведал ему о случившемся. Отвечал ему блаженный: «Молчи, чадо, и не говори об этом никому ни слова, а иди и носи, сколько будет нужно князю и спутникам его; да и братии подай, пусть пьют. Это все — благословение божие». Тем временем дождь перестал, и христолюбец отправился к себе домой. И таково было благословение на монастыре том, что и впредь на много дней еще хватило меда.

Однажды к блаженному отцу Феодосию пришел из некоего села монастырский монах, рассказывая, что в хлеве, где стоит скот, живут бесы. И немало вреда приносят они там, не давая скоту есть. Много раз уже священник молился и кропил святой водой, но все напрасно: остались там злые бесы и по сей день мучают скот. Тогда отец наш Феодосии вооружился для борьбы с ними постом и молитвой, ибо сказал господь: «Ничем не истребится этот род бесовский, только молитвой и постом». Поэтому и надеялся блаженный, что сможет изгнать бесов из хлева, как прежде прогнал из пекарни. И пришел в то село, и вечером, войдя один в хлев, где обитали бесы, запер двери и молился там до утра. И с тех пор они там больше не появлялись и во дворе никому уже не вредили. Так молитвами преподобного отца нашего Феодосия, словно оружием, нагнаны были бесы из села. И возвратился блаженный в свой монастыре, словно могучий воин, победив злых духов, вредивших в области его.

Некоторое время спустя пришел как-то к блаженному и преподобному отцу нашему Феодосию старший над пекарями и сказал, что не осталось муки, чтобы испечь для братии хлебы. Ответил ему блаженный: «Пойди посмотри в сусеке, ну, как найдется в нем немного муки, на то время, пока господь снова не позаботится о нас». Тот же помнил, что подмел сусек и замел все отруби в один угол, да и тех немного: с три или четыре пригоршни, и поэтому сказал: «Правду тебе говорю, отче, сам вымел сусек, и нет там ничего, разве только отрубей немного в одном углу». Отвечал ему отец Феодосии: «Поверь мне, чадо, что велик бог и от той пригоршни отрубей наполнит нам сусек мукой, как при Илье превратил одну пригоршню муки во множество, чтобы смогла некая вдовица перебиться с детьми в голодное время, пока не настала пора урожая. Вот так и ныне: сможет бог из малого сделать много. Так пойди же и посмотри, вдруг благословен будет тот сусек». Услышав слова эти, вышел он, и когда приблизился к сусеку, то увидел, что молитвами преподобного отца нашего Феодосия сусек, прежде пустой, полон муки, так что даже пересыпалась она через стенки на землю. Пришел он в ужас, видя такое славное чудо, и, вернувшись, рассказал обо всем блаженному. Святой же ему в ответ: «Иди, чадо, и, не говоря никому, испеки, как обычно, хлебы на братию. Это по молитвам преподобной нашей братии ниспослал нам бог свою милость, подавая нам все, что мы желаем». ...

Был в то время раздор — по наущению лукавого врага — среди трех князей, братьев по крови: двое из них пошли войной на третьего, старшего своего брата, христолюбца и уж поистине боголюбца Изяслава. И был изгнан он из своего стольного города, а они, придя в город тот, послали за блаженным отцом нашим Феодосием, приглашая его прийти к ним на обед и присоединиться к неправедному их союзу. Но тот преподобный, исполнен духа святого, видя, что несправедливо изгнание христолюбца, ответил посланному, что не пойдет на пир Вельзевулов и не прикоснется к тем яствам, исполненным кровию и убийством. И много еще, осуждая их, говорил и, отпуская посланного, наказал ему: «Передай все это пославшим тебя». Они же, хотя и не посмели прогневаться за такие слова на Феодосия, видя, что правду сказал человек божий, но и не послушали его, а двинулись на брата своего, чтобы изгнать его из удела того, и затем вернулись назад. Один из них сел на престоле отца и брата своего, а другой отправился в свой удел.

Тогда же отец наш Феодосий, исполнившись духа святого, стал обличать князя в том, что неправедно он поступил и не по закону сел на престоле том, изгнав старшего брата своего, бывшего ему вместо отца. И так обличал его, то письма ему посылая, а то осуждал беззаконное изгнание брата перед приходившими к нему вельможами и велел им передать его слова князю. А после написал ему большое письмо, грозя ему такими словами: «Голос крови брата твоего взывает к богу, как крови Авелевой на Каина!» И, приведя в пример многих других древних притеснителей, убийц, братоненавистников и в притчах поступок его изобличив, описал все это и послал. Когда же прочел князь это-послание, то пришел в ярость и, словно лев, рыкнув на праведного, швырнул письмо его на землю. И тогда облетела всех весте, что грозит блаженному заточение. Братия же в великой печали умоляла блаженного отступиться и прекратить обличения князя. И многие бояре, приходя, говорили о княжеском гневе и умоляли не противиться ему. «Он ведь, — говорили, — хочет заточить тебя». Услышав, что говорят о его заточении, воспрянул духом блаженный и сказал им: «Это очень радует меня, братья, ибо ничто мне не мило в этой жизни: разве тревожит меня, что лишусь я благоденствия или богатства? Или опечалит меня разлука с детьми и утрата сел моих? Ничего из этого не принес я с собой в мир сей: нагими рождаемся, так подобает нам нагими же и уйти из мира сего. Поэтому готов я на смерть». И с тех пор по-прежнему обличал братоненавидение князя, всей душой желая быть заточенным.

Однако князь, как ни сильно гневался на блаженного, не дерзнул причинить ему ни зла, ни печали, видя в нем мужа преподобного и праведного. Недаром же он прежде постоянно завидовал брату своему Изяславу, что был такой светоч в земле его, как рассказывал слышавший это от Святослава черноризец Павел, игумен одного из монастырей, находившихся в его уделе.

А блаженный отец наш Феодосий после многих просьб братии своей и вельмож, а особенно видя, что ничего не достиг обличением своим, оставил князя в покое, и с тех пор уже больше не укорял его, решив про себя, что лучше будет умолять его, чтобы возвратил своего брата в принадлежавшую тому область.

Некоторое время спустя заметил благой тот князь, что утих гнев Феодосия и что перестал тот обличать его, и обрадовался, ибо давно жаждал побеседовать с ним и насытиться духовной его беседой. Тогда посылает он к блаженному: разрешит ли он прийти к себе в монастыре или нет? Феодосии же велел ему прийти. Обрадовался князь и прибыл с боярами в монастыре. И великий Феодосии с братией вышли из церкви и, как положено, встретил его и поклонился, как подобает кланяться князю, а князь поцеловал блаженного. Потом же сказал он: «Отче! Не решался прийти к тебе, думая, что гневаешься на меня и не впустишь в монастыре». Блаженный же отвечал: «А может ли, благой владыка, совладать гнев наш с властью твоей? Но подобает нам обличать вас и говорить о спасении души. А вам должно послушать это». И так вошли они в церковь и после молитвы сели, и начал блаженный Феодосий говорить словами Священного писания, и не раз напоминал ему о братолюбии. Тот же снова возлагал всю вину на брата своего и из-за этого не хотел с ним примириться. И после долгой беседы вернулся князь домой, славя бога за то, что сподобился беседовать с таким мужем, и с тех пор часто приходил к нему и насыщался душевной пищей, более чем медом и сытой, таковы были слова блаженного, исходившие из медоточивых уст его. Много раз и Феодосий посещал князя и напоминал ему о страхе божьем и о любви к брату.

Однажды пришел к князю благой и богоносный отец наш Феодосий и, войдя в палаты, где сидел князь, увидел множество музыкантов, играющих перед ним: одни бренчали на гуслях, другие гремели в органы, а иные свистели в замры, и так все играли и веселились, как это в обычае у князей. Блаженный же сел рядом с князем, опустив очи долу, и, приклонившись, спросил у него: «Вот так ли будет на том свете?» Тот же умилился словам блаженного и прослезился и велел прекратить музыку. И с тех пор, если, пригласив к себе музыкантов, узнавал о приходе блаженного, то приказывал им прекратить игру.

И много раз впоследствии, когда сообщали князю о приходе блаженного, то он выходил и радостно встречал его перед дверями хоромов своих, и так оба входили в дом. Князь же как-то сказал преподобному с улыбкой: «Вот, отче, правду тебе говорю: если бы мне сказали, что отец мой воскрес из мертвых, и то бы не так обрадовался, как радуюсь твоему приходу. И не так я боялся его и смущался перед ним, как перед твоей преподобной душой». Блаженный же отвечал: «Если уж так боишься меня, то исполни мою волю и возврати своему брату престол, который передал ему благоверный отец». Промолчал князь, не зная, что отвечать, так ожесточил его враг против брата, что и слышать о нем не хотел.

А отец наш Феодосий дни и ночи молил бога за христолюбца Изяслава и в ектении велел упоминать его как киевского князя и старшего надо всеми, а Святослава — как мы говорили, против закона севшего на престол, — не велел поминать в своем монастыре. И едва умолила его братья, и тогда повелел поминать, обоих, однако же первым — христолюбца, потом же и этого, благого.

Великий Никон, видя княжеские распри, удалился с двумя черноризцами на прежде упомянутый остров, где в прошлом основал монастыре, хотя много раз умолял его блаженный Феодосии не разлучаться с ним, пока оба живы, и не покидать его. Но не послушал его Никон и, как мы сказали, ушел на свое прежнее место.

Тогда же отец наш Феодосии, исполненный духа святого, задумал по благодати божьей переселиться на новое место и, с помощью святого духа, создать большую каменную церковь во имя святой богородицы и приснодевы Марии. Старая же церковь была деревянной и не могла вместить всей братии.

Собралось множество людей на закладку церкви, и одни указывали одно место, где построить ее, другие — другое, и не было места лучше, чем на находящемся вблизи княжеском поле. И вот, по воле божьей, проезжал мимо благой князь Святослав и, увидев множество народа, спросил, что здесь происходит. А когда узнал, то повернул коня и подъехал к ним и словно богом подвигнут, показал им на то самое место на своем поле, веля здесь и построить церковь. И тут же, после молитвы, сам первый начал копать. И сам блаженный Феодосии каждый день трудился с братией, строя здание это. Но, однако, не закончил его при жизни, а после смерти его, при игуменстве Стефана, с божьей помощью по молитвам отца нашего Феодосия, закончено было дело и построено здание. Переселилась туда братия, а на прежнем месте осталось их немного, и с ними — священник и дьякон, так что всякий день и здесь совершалась святая литургия.

Вот какова жизнь преподобного и блаженного отца нашего Феодосия, которую — от юных лет и до старости — описал я вкратце. А кто сможет по порядку описать все мудрое управление этого блаженного мужа, кто сможет похвалить его по заслугам! Хотя и пытаюсь я воздать достойную хвалу делам его, но не смогу — невежда я и неразумен.

Много раз князья и епископы хотели искусить того блаженного, в словопрении одолеть, но не смогли и отскакивали, словно ударившись о камень, ибо огражден он был верой и надеждой на господа нашего Иисуса Христа, и святой дух пребывал в нем. И был он заступник вдовиц и помощник сирот, и нищих заступник, и, попросту говоря, всех приходивших к нему отпускал, поучив и утешив, а нищим подавал, в чем нуждались они и на пропитание.

Многие из неразумных укоряли его, но с радостью сносил он все попреки, как сносил не раз укоры и досаждения от своих учеников, все равно, однако, молясь за всех богу. И еще многие невежды, насмехаясь над ветхими ризами, издевались. И об этом он не печалился, но радовался и поруганию и укоризнам, и в веселее великом славил за это бога.

Когда кто-нибудь, не знающий Феодосия, видел его в такой одежде, то не мог и подумать, что это и есть тот самый блаженный игумен, а принимал его за повара. Так вот однажды шел он к строителям, возводившим церковь, и встретила его нищая вдова, обиженная судьей, и обратилась к самому блаженному: «Черноризец, скажи мне, дома ли игумен ваш?» Спросил и ее блаженный: «Что ты хочешь от него, ибо человек он грешный?» Отвечала ему женщина: «Грешен ли он, не знаю, но только знаю, что многих избавил он от печалей и напастей, того ради я пришла, чтобы и мне помог, ибо обижена я судьей не по закону». Тогда, расспросив обо всем, пожалел ее блаженный и сказал ей: «Иди сейчас домой, и когда придет игумен наш, то расскажу ему о тебе, и избавит он тебя от печали». Услышав это, женщина отправилась домой, а блаженный пошел к судье и, поговорив с ним, избавил ее от притеснений, так что судья сам послал вернуть ей то, что отнял.

Вот так блаженный отец наш Феодосий заступался за многих перед судьями и князьями, избавляя их, ибо не смел никто его ослушаться, зная праведность его и святость. И чтили его не ради дорогих нарядов или светлых одежд и не ради великого богатства, но за непорочную его жизнь, и за светлую душу, и за многие поучения, кипящие святым духом в устах его. Козлиная шкура была ему многоценной и светлой одеждой, а власяница — почетной багряницей царской, и, в них оставаясь великим, богоугодно провел он дни свои.

И вот настал конец жизни его, и уже заранее узнал он день, когда отойдет к богу и настанет час успокоения его, ибо смерть — покой для праведника.

Тогда повелел он собрате всю братию и тех, кто в села ушел или по каким иным делам, и, созвав всех, начал наставлять тиунов, и приставников, и слуг, чтобы каждый исполнял порученное ему дело со всяческим прилежанием и со страхом божьим, с покорностью и любовью. И опять поучал всех со слезами о спасении души, и о жизни богоугодной, и о посте, и о том, как заботиться о церкви и стоять в ней с трепетом, и о братолюбии, и о покорстве, чтобы не только старших, но и сверстников своих любить и покоряться им. Поучив же, отпустил их, а сам вошел в келью и начал плакать и бить себя в груде, кланяясь богу и молясь ему о спасении души, и о стаде своем, и о монастыре. Братия же, выйдя на двор, стала говорить промеж себя: «Что такое он говорит? Или уйдя куда-нибудь, хочет скрыться в неизвестном месте и жить один без нас?» Ибо не раз уже собирался он так сделать, но уступал мольбам князя и вельмож и особенно мольбам братии. И теперь они подумали о том же.

А блаженный тем временем трясся в ознобе и пылал в жару и, уже совсем обессилев, лег на постели своей и промолвил: «Да будет воля божья, что угодно ему, то пусть и сделает со мной! Но, однако, молю тебя, владыка мой, смилуйся над душой моей, пусть не встретит ее коварство дьявольское, а примут ее ангелы твои и сквозь препоны адских мук приведут ее к свету твоего милосердия». И, сказав это, замолк, и говорить уже не в силах.

Братия же была в великой скорби и печали из-за его болезни. А потом он три дня не мог ни слова сказать, ни взглядом повести, так что многие думали уже, что он умер, и мало кто мог заметить, что еще не оставила его душа. После этих трех дней встал он и обратился ко всей собравшейся братии: «Братья мои и отцы! Знаю уже, что истекло время жизни моей, как объявил мне о том господь во время поста, когда был я в пещере, что настал час покинуть этот свет. Вы же решите между собой: кого поставить вам вместо меня игуменом?» Услышав это, опечалились братья и заплакали горько, и потом, выйдя на двор, стали совещаться между собой и по общему согласию порешили, чтобы быть игуменом у них Стефану, регенту церковному.

На другой день блаженный отец наш Феодосий, снова призвав к себе всю братию, спросил: «Ну, чада, решили вы, кто достоин стать вашим игуменом?» Они же все отвечали, что Стефан достоин принять игуменство после Феодосия. И блаженный, призвав Стефана к себе и благословив, поставил его вместо себя игуменом. А братию долго поучал слушаться его и отпустил всех, назвав им день смерти своей: «В субботу, после восхода солнца, покинет моя душа тело мое». И, снова пригласив к себе одного Стефана, поучал его, как пасти святое то стадо, и тот уже больше не отлучался от него и смиренно прислуживал Феодосию, ибо становилось тому все хуже.

Когда же настала суббота и рассвело, послал блаженный за всей братией и стал целовать их всех, одного за другим, плачущих и вопиющих, что разлучаются с таким пастырем. А блаженный им говорил: «Чада мои любимые и братия! Всем сердцем прощаюсь с вами, ибо отхожу к владыке, господу нашему Иисусу Христу. И вот вам игумен, которого сами пожелали. Так слушайте же его, и пусть будет он вам отцом духовным, и бойтесь его, и делайте все по его повелению. Бог же, тот, кто все сотворил словом своим и премудростью, пусть благословит вас, и защитит от лукавого, и сохранит веру вашу нерушиму и тверду в единомыслии и взаимной любви, чтобы до последнего дыхания были вы вместе. Да будет на вас благодать — служить богу безупречно, и быть всем как одно тело и одна душа в смирении и послушании. И будете же вы совершенны, как совершенен и отец ваш небесный. Да пребудет господь с вами! И вот о чем прошу вас и заклинаю: в какой одежде сейчас я, в той и положить меня в пещере, где провел я дни поста, и не обмывайте ничтожное тело мое, и пусть никто из людей, кроме вас самих, не хоронит меня на месте, которое я вам указал». Братья же, слыша слова эти из уст святого отца, плакали, обливаясь слезами.

А блаженный снова утешал их, говоря: «Вот обещаю вам, братья и отцы, что хотя телом и отхожу от вас, но душою всегда буду с вами. И знайте: если кто-либо из вас умрет здесь, в монастыре, или будет отослан куда-нибудь, то если и грех какой совершит, все равно буду я за того отвечать перед богом. А если же кто по своей воле уйдет из монастыря, то до такого мне дела нет. И из того разумейте вы дерзновенье мое перед богом: если видите, что процветает монастырь наш, знайте, что я возле владыки небесного. Если же когда-либо увидите оскудение монастыря и в нищету впадет он — значит, далек я от бога и не имею дерзновенья ему молиться».

После этих слов отослал всех от себя, никого у себя не оставив. Лишь один монах, который всегда служил Феодосию, проделав дырочку небольшую, следил через нее. И вот встал блаженный и склонился ниц, моля со слезами милостивого бога о спасении души своей, всех святых призывая на помощь, а всего более — святую владычицу нашу богородицу, и молил ее именем господа бога, спасителя нашего Иисуса Христа о стаде своем и монастыре. И снова, помолившись, лег на постель свою и, немного полежав, вдруг взглянул на небо и воскликнул громко с радостным лицом: «Благословен бог, что так свершилось: вот уже не страшно мне, но радуюсь я, что отхожу от света сего!» И можно думать, что сказал он так, увидев явление некое, потому что потом выпрямился, вытянул ноги, и руки крест-накрест сложил на груди, и предал святую душу свою в руки божьи, и приобщился к святым отцам. Тогда горько плакали братья над телом его, а потом, подняв, понесли его в церковь и отпели, как подобает по обычаю. И тут же, словно по какому божественному указанию, собралось отовсюду множество благочестивых, и с готовностью пришли и уселись перед воротами, ожидая, когда вынесут блаженного. А благоверный князь Святослав, который находился недалеко от монастыря блаженного, вдруг увидел, что огненный столп поднялся до неба над тем монастырем. И никто больше этого не видел, только князь один, и поэтому догадался он, что преставился блаженный, и сказал окружавшим его: «Вот сейчас, как мне кажется, умер блаженный Феодосий». Был он незадолго перед тем у Феодосия и видел его тяжелую болезнь. Тогда, послав и услышав, что и вправду преставился он, горько о нем заплакал князь.

Братия же заперла ворота и никого не пускала, как велел блаженный, и сидела над телом его, ожидая, когда разойдутся люди, чтобы тогда и похоронить его, как он сам повелел. И немало бояр пришло и стояло перед воротами. И вот по велению божьему затянуло небо облаками, и пошел дождь. И разбежались все люди. И тотчас же снова перестал дождь, и засияло солнце. И так отнесли Феодосия в пещеру, о которой говорили мы прежде, и положили его, и, запечатав гроб, разошлись, и весь день пребывали без пищи.

Умер же отец наш Феодосий в год 6582 (1074) месяца мая на 3 день, в субботу, как и сам предсказал — после восхода солнца.

Поучение Владимира Мономаха

Азъ худый, дедомъ своимъ Ярославомъ, благословленымъ, славнымъ, нареченный въ крещении Василий, русьскымь именемь Володимиръ[1], отцемь взълюбленымь и матерью своею Мьномахы[2] ... и хрестьяных людий деля, колико бо сблюдъ по милости своей и по отие молитве от всех бедъ! Седя на санех[3], помыслих в души своей и похвалих бога, иже мя сихъ дневъ грешнаго допровади. Да дети мои, или инъ кто[4], слышавъ ею грамотицю, не посмейтеся, но ему же люба детий моих, а приметь е в сердце свое, и не ленитися начнеть, тако же и тружатися.

Первое, бога деля и душа своея, страх имейте божий в сердци своемь и милостыню творя неоскудну, то бо есть начатокъ всякому добру. Аще ли кому не люба грамотиця си, а не поохритаються, но тако се рекуть: на далечи пути, да на санех седя, безлепицю си молвилъ.

Усретоша бо мя слы от братья моея[5] на Волзе, реша: «Потъснися к нам, да выженемъ Ростиславича[6] и волость ихъ отъимем; иже ли не поидеши с нами, то мы собе будем, а ты собе». И рехъ: «Аще вы ся и гневаете, не могу вы я ити, ни креста переступити».

И отрядивъ я, вземъ Псалтырю[7], в печали разгнухъ я, и то ми ся выня: «Векую печалуеши, душе? Вскую смущаеши мя?» и прочая. И потомь собрах словца си любая, и складохъ по ряду, и написах: Аще вы последняя не люба, а передняя приимайте.

«Вскую печална еси, душе моя? Вскую смущаеши мя? Уповаи на бога, яко исповемся ему». «Не ревнуй лукавнующимъ, ни завиди творящимъ безаконье, зане лукавнующии потребятся, терпящии же господа, — ти обладають землею». — И еще мало. — «И не будеть грешника; взищеть     места своего, и не обрящеть. Кротции же наследять земли, насладяться на множьстве мира. Назираеть грешный праведнаго, и поскрегчеть на нь зубы своими; господь же посмеется ему и прозрить, яко придеть день его. Оружья извлекоша грешьници, напряже лукъ свой истреляти нища и убога, заплати правыя сердцемь. Оружье ихъ внидеть в сердця ихъ, и луци ихъ скрушатся. Луче есть праведнику малое, паче богатства грешных многа. Яко мышца грешных скрутится, утвержаеть же праведный господь. Яко се грешници погыбнуть; праведныя же милуя и даеть. Яко благословящии его наследят землю, кленущии же его потребятся. От господа стопы человеку исправятся. Егда ся падеть, и не разбьеться, яко господь подъемлеть руку его. Унъ бех, и сстарехся, и не видехъ праведника оставлена, ни семени его просяще хлеба. Весь день милует и в заимъ даеть праведный, и племя его благословленно будет. Уклонися от зла, створи добре, взищи мира и пожени, и живи в векы века».

«Внегда стати человекомъ, убо живы пожерли вы быша; внегда прогневатися ярости его на ны, убо вода бы ны потопила».

«Помилуй мя, боже, яко попра мя человекъ, весь день боряся, стужи ми. Попраша мя врази мои, яко мнози борющиися со мною свыше». «Возвеселится праведник, и егда видить месть; руце свои умыеть в крови грешника. И рече убо человекъ: аще есть плодъ праведника, и есть убо бог судяй земли». «Измий мя от врагъ моихъ, боже, и от встающих на мя отьими мя. Избави мя от творящих безаконье, и от мужа крови спаси мя; яко се уловиша душю мою». «И яко гневъ въ ярости его, и животъ в воли его; вечеръ водворится плачь, а заутра радость». «Яко лучьши милость твоя, паче живота моего, и устне мои похвалита тя. Тако благословлю тя в животе моемь, и о имене твоемь въздею руце мои». «Покры мя от сонъма лукаваго и от множьства делающих неправду». «Възвеселитеся вси праведниии сердцемь. Благословлю господа па всяко время, воину хваля его», и прочая.

Яко же бо Василий учаше[8], собрав ту уношу, душа чисты, нескверньни, телеси худу, кротку беседу и в меру слово господне: «Яди и питью бесъ плища велика быти, при старых молчати, премудрых слушати, старейшимъ покарятися, с точными и меншими  любовь имети; без луки беседующе, а много разумети; не свереповати словомь, ни хулити беседою, не обило смеятися, срамлятися старейших, к женам нелепымъ не беседовати, долу очи имети, а душю горе, пребегати; не стрекати учить легких власти, ни в кую же имети, еже от всех честь. Аще ли кто васъ можеть инемъ услети, от бога мьзды да чаеть и вечных благъ насладится». «О Владычице богородице! Отъими от убогаго сердца моего гордость и буесть, да не възношюся суетою мира сего»; в пустошнемь семь житьи.

Научися, верный человече, быти благочестию делатель, научися, по евангельскому словеси, «очима управленье, языку удержанье, уму смеренье, телу порабощенье, гневу погубленье, помыслъ чистъ имети, понужаяся на добрая дела, господа ради; лишаемъ — не мьсти, ненавидимъ — люби, гонимъ — терпи, хулимъ — моли, умертви грехъ». «Избавити обидима, судите сироте, оправдайте вдовицю. Придете, да сожжемъся, глаголетъ господь. Аще будут греси ваши яко обращени, яко снег обелю я», и прочее. «Восияеть весна постная и цветъ покаянья, очистимъ собе, братья, от всякоя крови плотьскыя и душевныя. Светодавцю вопьюще рцемъ: «Слава тобе, человеколюбче!»

Поистине, дети моя, разумейте, како ти есть человеколюбець богъ милостивъ и премилостивъ. Мы человеци, грешни суще и смертни, то оже ны зло створить, то хощемъ и пожрети и кровь его прольяти вскоре; а господь нашь, владея и животомъ и смертью, согрешенья наша выше главы нашея терпить, и пакы и до живота нашего. Яко отець, чадо свое любя, бья, и пакы привлачить е к собе, тако же и господь нашь показал ны есть на врагы победу, 3-ми делы добрыми избыти его и победити его: покаяньемъ, слезами и милостынею. Да то вы, дети мои, не тяжька заповедь божья, оже теми делы 3-ми избыти грехов своих и царствия не лишитися.

А бога деля не ленитеся, молю вы ся, не забывайте 3-х делъ техъ: не бо суть тяжка; ни одиночьство, ни чернечьство, ни голодъ, яко инии добрии терпять, но малым деломь улучити милость божью.

«Что есть человекъ, яко помниши и?» «Велий еси, господи, и чюдна дела твоя, никак не разумъ чеповеческъ не можетъ исповедати чюдес твоихъ; — и пакы речемъ: велий еси, господи, и чюдна дела твоя, и благословено и хвално имя твое в векы и по всей земли». Иже кто не похвалить, ни прославляеть силы твоея и твоих великых чюдес и доброт, устроеных на семь свете: како небо устроено, како ли солнце, како ли луна, како ли звезды, и там, и свет, и земля на водах положена, господи, твоимъ промыслом! Зверье разноличнии, и птица и рыбы украшено твоимъ промыслом, господи! И сему чюду дивуемъся, како от персти создавъ человека, како образи разноличнии въ человечьскыхъ лицих, — аще и весь миръ совокупить, не вси въ одинъ образ, но кый же своимъ лиць образом, по божии мудрости. И сему ся подивуемы, како птица небесныя изъ ирья идутъ[9], и первое, въ наши руце, и не ставятся на одиной земли, но и сильныя и худыя идуть по всемъ землямъ, божиимь повеленьемь, да наполнятся леей и поля. Все же то далъ богъ на угодье человекомъ, на снедь, на веселье. Велика, господи, милость твоя на нас, иже та угодья створилъ еси человека деля грешна. И ты же птице небесныя умудрены тобою, господи; егда повелиши, то вспоють, и человекы веселять тобе; и егда же не повелиши имъ, языкъ же имеюще онемеють. «А благословенъ еси, господи, и хваленъ зело!» Всяка чюдеса и ты доброты створивъ и зделавъ. «Да иже не хвалить тебе, господи, и не веруеть всем сердцемь и всею душею во имя отца и сына и святаго духа, да будет проклятъ».

Си словца прочитаюче, дети моя, божественая, похвалите бога, давшаго нам милость свою: а се от худаго моего безумья наказанье. Послушайте мене: еще не всего приимете, то половину.

Аще вы богъ умякчить сердце, и слезы своя испустите о гресех своих, рекуще: яко же блудницю и разбойника и мытаря помиловалъ еси, тако и нас грешных помилуй! И в церкви то дейте и ложася. Не грешите ни одину же ночь, аще можете, поклонитися до земли; а ли вы ся начнеть не мочи, а трижды. А того не забывайте, не ленитеся, темъ бо ночным поклоном и пеньем человекъ побежает дьявола, и что въ день согрешить, и темъ человекъ избываеть. Аще и на кони ездяче не будеть ни с кым орудья, аще инех молитвъ не умеете молвити, а «господи помилуй» зовете беспрестани, втайне: та бо есть молитва всех лепши, нежели мыслити безлепицю, ездя.

Всего же паче убогых не забывайте, но елико могуще по силе кормите, и придайте сироте, и вдовицю оправдите сами, а не вдавайте сильным погубити человека. Ни права, ни крива не убивайте, ни повелевайте убити его: аще будеть повиненъ смерти, а душа не погубляйте никакоя же хрестьяны. Речь молвяче, и лихо и добро, не кленитеся богомь, ни хреститеся, нету бо ни нужа никоея же. Аще ли вы будете крестъ целовати к братьи или к кому, а ли управивъше сердце свое, на нем же можете устояти, тоже целуйте, и целовавше блюдете, да не, приступни, погубите душе своее. Епископы, и попы и игумены... с любовью взимайте от них благословденье, и не устраняйтеся от них, и но силе любите и набдите, да приимете от них молитву... от бога. Паче всего гордости не имейте в сердци и въ уме, но рцемъ: смертни есмы, днесь живи, а заутра в гробъ; се все, что ны если вдалъ, не наше, но твое, поручил ны оси на мало дний. И в земли не хороните, то ны есть великъ грехъ. Старыя чти яко отца, а молодыя яко братью. В дому своемь не ленитеся, но все видите; не зрите на тивуна, ни на отрока, да не посмеются приходящий к вам. ни дому вашему, ни обеду вашему. На войну вышедъ, не ленитеся, не зрите на воеводы; ни питью, ни еденью не лагодите, ни спанью; и стороже сами наряживайте, и ночь отвсюду нарядивше около вои, тоже лязите, а рано встанете; а оружья не снимайте с себе вборзе, не розглядавше ленощами внезапу бо человекъ погыбаеть. Лже блюдися и пьянства и блуда, и томъ бо душа погыбаеть и тело. Куда же ходяще путемъ по своимъ землямъ, не дайте пакости деяти отрокомъ, ни своимъ, ни чюжимъ, ни в селехъ, ни в житех, да не кляти вас начнуть. Куда же поидите, идеже станете, напойте, накормите унеина; и боле же чтите гость, откуду же к вам придеть, или простъ, или добръ, или солъ, аще же не можете даромъ, — брашном и питьемь: ти бо мимоходячи прославлять человека по всем землям любо добрым, любо злымъ. Болнаго присетите; надъ мертвеця идете, яко вси мертвени есмы. И человека не минете, не привечавше, добро слово ему дадите. Жену свою любите, но не дайте имъ надъ собою власти. Се же вы конець всему: страхъ божий имейте выше всего.

Аще забываете сего, а часто прочитайте: и мне будеть бе-сорома, и вамъ будеть добро.

Его же умеючи, того не забывайте доброго, а его же не умеючи, а тому ся учите, яко же бо отець мой, дома седя, изумеяше 5 языкъ[10], в томъ бо честь есть от инехъ земль. Леность бо всему мати: еже умееть, то забудеть, а его же не умееть, а тому ся не учить. Добре же творяще, не мозите ся ленити ни на что же доброе, первое к церкви: дане застанеть вас солнце на постели; тако бо отець мой деяшеть блаженый и вси добрии мужи свершении. Заутренюю отдавше богови хвалу, и потомъ солнцю въсходящю, и узревше солнце, и прославити бога с радостью и рече: «Просвети очи мои, Христе боже, иже далъ ми оси светъ твой красный! И еще: «Господи, приложи ми лето къ лету, да прокъ, греховъ своих покаявься, оправдивъ животь», тако похвалю бога и седше думати с дружиною, или люди отправливати, или на ловъ ехати, или поездити, или лечи спати: спанье есть от бога присужено полудне. О тъ чина бо почиваеть и зверь, и птици, и человеци.

А се вы поведаю, дети моя, труд свой, оже ся есмь тружалъ, пути дея и ловы с 13 лет. Первое к Ростову идохъ, сквозе вятиче, посла мя отец, а сам иде Курьску; и пакы 2-е к Смолиньску со Ставкомь и с Гордятичемъ[11], той пакы и отъиде к Берестию[12] со Изяславомь, а мене посла Смолиньску, то и-Смолиньска идохъ Володимерю[13]. Тое же зимы той посласта Берестию брата на головне, иде бяху ляхове пожгли, той ту блюдъ городъ тихъ. Та идохъ Переясдавлю отцю[14], а по Велице дни ис Переяславля та Володимерю — на Сутейску[15] мира творить с ляхы. Оттуду накы на лето Володимерю опять.

Та посла мя Святославъ в Ляхы; ходивъ за Глоговы до Чешьекаго леса[16], ходивъ в земли ихъ 4 месяци. И в то же лето и детя ся роди старейшее новгородьское[17]. Та оттуда Турову, а на весну та Переяславлю, таже Турову.

И Святославъ умре[18], и язъ пакы Смолиньску, а и-Смоленьска той же зиме та к Новугороду; на весну Глебови в помочь[19]. А на лето со отцемь подъ Полтескъ, а на другую зиму с Святополкомъ подъ Полтескъ, — ожьгъше Полтескъ; онъ иде Новугороду, а я с половци на Одрьскъ[20], воюя, та Чернигову. И пакы, и-Смолиньска къ отцю придох Чернигову. И Олегъ приде, из Володимеря выведенъ, и возвах и к собе на обедъ со отцемь в Чернигове, на Краснем дворе[21], и вдахъ отцю 300 гривен золота. И пакы и-Смолиньска же пришедъ, и пройдох сквозе половечьскыи вои, бьяся, до Переяславля, и отца налезохъ с полку пришедше. То и пакы ходихомъ, том же лете, со отцемь и со Изяславомь биться Чернигову с Борисомь, и победихомъ Бориса и Олга[22]. И пакы идохом Переяславлю, и стахом во Оброве[23].

И Всеславъ Смолнескъ ожьже, и азъ вседъ с черниговци о двою коню, и не застахом... въ Смолиньске. Тем же путем по Всеславе пожегъ землю и повоевавъ до Лу-камля и до Логожьска[24], та на Дрьютьскъ воюя, та Чернигову.

А на ту зиму повоеваша половци Стародубъ весь, и азъ шедъ с черниговци и с половци, на Десне изьимахом князи Асадука и Саука[25], и дружину ихъ избиша. И на заутрее за Новым Городом[26] разгнахомъ силны вои Белкатгина[27], а семечи[28] и полон весь отяхом.

А въ вятичи[29] ходихом по две зиме на Ходоту[30] и на сына его, и ко Корьдну[31], ходихъ 1-ю зиму. И пакы по Изяславичихъ[32] за Микулинъ[33], и не постигохом ихъ. И на ту весну къ Ярополку совкуплятъся на Броды[34].

Том же лете гонихом по половьцихъ за Хоролъ[35], иже Горошинъ[36] взята.

И на ту осень идохом с черниговци и с половци, с читеевичи, к Меньску изъехахом городъ, и не оставихом у него ни челядина, ни скотины.

На ту зиму идохом къ Ярополку совокуплятися на Броды, и любовь велику створихом.

И на весну посади мя отець в Переяславли передъ братьею, и ходихом за Супой[37]. И едучи к Прилуку[38] городу, и сретоша ны впезапу половечьскые князи, 8 тысячь, и хотехом с ними ради битися, но оружье бяхомъ услали напередъ на повозехъ, и внидохом в городъ; толко семцю яша единого живого[39], ти смердъ неколико, а наши онехъ боле избиша и изъцмаша, и не смеша ни коня пояти в руце, и бежаша на Сулу тое ночи. И заутра, на Госпожинъ день, идохом к Беле Вежи[40], и богъ вы поможе и святая богородица: избихом 900 половець, и два князя яхом, Багубарсова брата, Асиня и Сакзя, а два мужа толко утекоста.

И потомь на Святославль[41] гонихом по половцих, и потомь на Торческый городъ, и потомь на Гюргевъ[42] по половцих. И пакы на той же стороне у Красна половци победихом; и потомь с Ростиславом[43] же у Варина[44] веже взяхом. И потом ходивъ Володимерю[45], паки Ярополка посадих, и Ярополкъ умре[46].

И пакы по отни смерти[47] и при Святополце, на Стугне бившеся съ полови.и до вечера, бихом — у Халепа[48], и потом миръ створихом с Тугорканомъ и со инеми князи половечьскыми; и у Глебовы чади[49] пояхом дружину свою всю.

И потом Олегъ на мя приде с Полевьчьского землею к Чернигову, и бишася дружина моя с нимь 8 дний о малу греблю, и не вдадуче внити имъ въ острогъ; съжаливъси хрестьяных.душь и селъ горящих и манастырь, и рехъ: «Не хвалитися поганым!» И вдахъ брату отца его место, а самъ идох на отця своего место Переяславлю. И выидохом на святаго Бориса день[50] ис Чернигова, и ехахом сквозе полкы половечьские, не въ 100 дружине, и с детми и с женами. И облизахутся на нас акы волци стояще, и от перевоза и з горъ. Богъ и святый Борись не да имъ мене в користь, — неврежени доидохом Переяславлю.

Я седехъ в Переяславли 3 лета и 3 зимы, и с дружиною своею, и многы беды прияхом от рати и от голода. И идохом на вои ихъ за Римовъ, и богъ ны поможе: избихом я, а другая поимахом.

И пакы Итлареву чадь избиша, и вежи ихъ взяхом, шедше за Голтавомь[51]. ...

И Стародубу иходом на Олга, зане ся бяше приложипъ к половцем. И на Богъ идохом, с Святополком на Боняка за Рось.

И Смолиньску идохом, с Давыдомь смирившеся. Паки, идохом другое с Воронице[52].

Тогда же и торци придоша ко мне, и с половець читеевичи, идохом противу имъ на Сулу.

И потомь паки идохом к Ростову на зиму, и по 3 зимы ходихом Смолинску. И-Смолиньска идох Ростову.

И пакы, с Святополком гонихом по Боняце, но ли оли... убиша[53], и не постигохом ихъ. И потом по Боняце же гонихом за Рось, и не постигохом его.

И на зиму Смолинску идохъ, и-Смоленска по Велице дни выидох; и Гюргева мати умре[54].

Переяславлю пришедъ на лето, собрах братью.

И Бонякъ приде со всеми половци къ Кснятиню[55], идохом за не ис Переяславля за Сулу, и богъ ны поможе, и полъкы ихъ победихом, и князи изьимахом лепшии, и по Рожестве створихом миръ съ Аепою, и поимъ у него дчерь, идохом Смоленьску. И потом идох Ростову.

Пришед из Ростова, паки идох на половци на Урубу[56] с Святополком, и богъ ны поможе.

И потом паки на Боняка к Лубьну, и богъ ны поможе.

И потом ходихом к Воиню[57] с Святополком; и потом пакы на Донъ идохом с Святополком и с Давыдомъ, и богъ ны поможе.

И к Выреви[58] бяху пришли Аепа и Бонякъ, хотеша взяти и, ко Ромну[59] идох со Олгомь из детми на нь, и они очутивше бежата.

И потом к Меньску ходихом на Глеба, оже ны бяше люди заялъ, и богъ ны поможе, и створихом свое мышленое.

И потом ходихом къ Володимерю на Ярославця[60], не терпяче злобъ его.

А и-Щернигова до Кыева нестишьды ездих ко отцю, днемъ есмъ переездилъ до вечерни. А всех путий 80 и 3 великих[61], а прока не испомню менших. И мировъ есмъ створилъ с половечьскыми князи безъ единого 20, и при отци и кроме отца, а дая скота много и многы порты свое. И пустилъ есмъ половечскых князь лепших изъ оковъ толико: Шаруканя 2 брата, Багубарсовы 3, Осеня братье 4, а всех лепших князий инехъ 100. А самы князи богъ живы в руце дава: Коксусь с сыномь, Акланъ, Бурчевичь, Таревьскый князь Азгулуй[62], и инехъ кметий молодых 15, то техъ живы, ведъ, исекъ, вметах в ту речку въ Салню. По чередам избьено не съ 200 в то время лепших.

А се тружахъся ловы дея: понеже седох в Чернигове, а и-Щернигова вышед, и до сего лета по сту уганивал и имь даром всего силою кроме иного лова, кроме Турова, идеже со отцемь ловилъ есмъ всякъ зверь.

А се в Чернигове деялъ есмъ: конь диких своима руками связалъ есмь въ пущах 10 и 20 живых конь, а кроме того же по ровни ездя ималъ есмъ своима руками те же кони дикие. Тура мя 2 метала на розех и с конемъ, олень мя одинъ болъ, а 2 лоси, одинъ ногами топталъ, а другый рогома болъ. Вепрь ми на бедре мечь оттялъ, медведъ ми у олена подъклада укусилъ, лютый зверъ[63] скочилъ ко мне на бедры и конь со мною поверже, и богъ неврежена мя съблюде. И с коня много падах, голову си разбих дважды, и руце и нозе свои вередих, въ уности своей вередих, не блюда живота своего, ни щадя головы своея.

Еже было творити отроку моему, то сам есмь створилъ, дела на войне и на ловехъ, ночь и день, на знаю и на зиме, не дая собе упокоя. На посадники не зря, ни на биричи[64], сам творилъ, что было надобе, весь нарядъ, и в дому своемь то я творилъ есмь. И в ловчих ловчий нарядъ сам есмь держалъ, и в конюсех, и о соколехъ и о ястрябех.

Тоже и худаго смерда и убогые вдовице не далъ есмъ сильным обидети, и церковнаго наряда и службы сам есмъ призиралъ.

Да не зазрите ми, дети мои, ни инъ кто, прочетъ, не хвалю бо ся ни дерзости своея, но хвалю бога и прославьляю милость его, иже мя грешнаго и худаго селико лет сблюд от техъ часъ смертныхъ, и не ленива мя былъ створилъ, худаго, на вся дела человечьская потребна. Да ею грамотицю прочитаючи, потъснетеся на вся дела добрая, славяще бога с святыми его. Смерти бо ся, дети, не боячи, ни рати, ни от звери, но мужьское дело творите, како вы богь подасть. Оже бо язъ от рати, и от звери, и от воды, от коня спадаяся, то никтоже вас не можеть вредитися и убити, понеже не будет от бога повелено. А иже от бога будет смерть, то ни отець, ни мати, ни братья не могуть отьяти, но аче добро есть блюсти, божие блюденье деплее есть человечьскаго.

О многострастный[65] и печальны азъ! Много борешися сердцемь, и одолевши, душе, сердцю моему, зане, тленьне сущи, помышляю, како стати пред страшным судьею, ка-янья и смеренья не приимшим межю собою.

Молвить бо иже: «Бога люблю, а брата своего не люблю», — ложь есть. И пакы: «Аще не отпустите прегрешений брату, ни вам отпустить отець вашь небесный». Пророкъ глаголеть: «Не ревнуй лукавнующим, не завиди творящим безаконье». «Что есть добро и красно, но еже жити братья вкупе!» Но все дьяволе наученье! то бо были рати при умных дедех наших, при добрых и при блаженыхъ отцихъ наших. Дьяволъ бо не хочет добра роду человечскому, сваживает ны. Да се ти написах, зане принуди мя сынъ мой, его же еси хрстилъ, иже то седить близь тобе, прислалъ ко мне мужь свой и грамоту, река: «Ладимъся и смеримся, а братцю моему судъ пришелъ. А ве ему не будеве местника, но възложиве на бога, а станутъ си пред богомь; а Русьскы земли не погубим». И азъ видех смеренье сына своего, сжалихси, и бога устрашихся, рекох: онъ въ уности своей и в безумьи сице смеряеться — на бога укладаеть; азъ человекъ грешенъ есмь паче всех человекъ.

Послушах сына своего, написах ти грамоту: аще ю приимеши с добромь, ли с поруганьемъ, свое же узрю на твоем писаньи. Сими бо словесы варих тя переди, его же почаяхъ от тебе смереньем и покаяньем хотя от бога ветхыхъ своихъ греховъ оставления. Господь бо нашь не человекъ есть, но богъ всей вселене, иже хощеть, в мегновеньи ока вся створити хощеть, то сам претерпе хуленье, и оплеванье, и ударенье, и на смерть вдася, животом владея и смертью. А мы что есмы человеци грешни и лиси? — днесь живи, а утро мертви, днесь в славе и въ чти, а заутра в гробе и бес памяти, ини собранье наше разделять.

Зри, брате, отца наю: что взяста, или чим има порты? но токмо оже еста створила души своей. Но да сими словесы, пославше бяше переди, брат, ко мне варити мене. Егда же убита детя мое и твое[66] пред тобою, и бяше тебе, узревше кровь его и тело увянувшю, яко цвету нову процветшю, якоже агньцю заколену, и рещи бяше, стояще над ним, вникнущи въ помыслы души своей: «Увы мне! что створихъ? И пождавъ его безумья, света сего мечетнаго кривости ради налезох грех собе, отцю и матери слезы».

И рещи бяше Давыдскы: «Азъ знаю, грех мой предо мною есть воину». Не крове деля пролитья, — помазаникъ божий Давыдъ, прелюбодеянье створивъ посыпа главу свою и плакася горко; во тъ час отда ему согрешенья его богъ. А к богу бяше покаятися, а ко мне бяше грамоту утешеную, а сноху мою послати ко мне[67], зане несть в ней ни зла, ни добра, да бых обуимъ оплакалъ мужа ея и оны сватбы ею въ песний место: не видехъ бо ею первое радости, ни венчанья ею, за грехы своя! А бога деля пусти ю ко мне вборзе с первым сломь, да с нею кончавъ слезы, посажю на месте, и сядет акы горлица на сусе древе желеючи, а язъ утешюся о бозе.

Тем бо путем шли деди и отци наши: судъ от бога ему пришелъ, а не от тебе. Аще бы тогда свою волю створилъ и Муромъ налезлъ, а Ростова бы не заималъ, а послалъ ко мне, отсюда ся быхом уладили. Но сам разумей, мне ли бы послати к тебе достойно, ци ли тобе ко мне? Даже еси велелъ детяти: «Слися къ отцю», десятью я есмъ послалъ.

Дивно ли, оже мужъ умерлъ в полку ти? Лепше суть измерли и роди наши. Да не выискывати было чюжего, — ни мене в соромъ, ни в печаль ввести. Научиша бо и па-ропци, да быша собе налезли, но оному налезоша зло. Да еже начнеши каяться богу, и мне добро сердце створиши, пославъ солъ свой, или пископа, и грамоту напиши с правдою, то и волость възмешь с добромъ, и наю сердце обратиши к собе, и лепше будемъ яко и преже; несмъ ти ворожбитъ, ни местьникъ. Не хотехъ бо крови твоей видети у Стародуба: но не дай ми богъ крови от руку твоею видети, ни от повеленья твоего, ни котораго же брата. Аще ли лжю, а богъ мя ведаеть и крестъ честный. Оли то буду грех створилъ, оже на тя шедъ к Чернигову, поганых деля, а того ся каю; да то языком братьи пожаловахъ, и пакы е поведах, зане человекъ семь.

Аще ти добро, да с темь... али ти лихо е, да то ти седить сынъ твой хрестьный с малым братомъ своимь[68], хлебъ едучи дедень[69], а ты седиши в своемъ[70] — а о се ся ряди; али хочеши тою убити, а то ти еста, понеже не хочу я лиха, но добра хочю братьи и Русьскей земли. А его же то и хощеши насильем, тако ве даяла и у Стародуба и милосердуюча по тебе, очину твою. Али богъ послух тому, с братом твоимъ рядилися есве, а не поможеть рядитися бес тебе. И не створила есве лиха ничтоже, ни рекла есве: ели к брату, дондеже уладимся. Оже ли кто вас не хочеть добра, ни мира хрестьяном, а не буди ему от бога мира узрети на оном свете души его!

Не по нужи ти молвлю, ни беда ми которая побозе, сам услышишь; но душа ми своя лутши всего света сего.

На страшней при бе-суперник обличаюся и прочее.

«Премудрости наставниче[71] и смыслу давче, несмысленым казателю и нищим заступниче! Утверди в разуме мое сердце, владыко! Ты дажь ми слово, отче, се бо устнама моима не възбрани въпити ти: милостиве, помилуй падшаго!» «Упованье мое богъ, прибежище мое Христосъ, покровъ мой святый дух». «Надеже и покрове мой, не презри мене, благая! Тебе бо имуще, помощницю в печали и в болезни и от злых всех, и тебе славлю, препетая!» «И разумейте и видите, яко азъ есмь богъ, испытаяй сердця и сведый мысли, обличаяй дела, опаляяй грехы, судяй сироте, и убогу, и нищю». «Всклонися, душе моя, и дела своя помысли, яже здея, пред очи свои принеси, и капля испусти слезъ своих, и повежь яве деянья и вся мысли Христу, и очистися». «Андреа честный, отче треблаженый, пастуите Критьскый! Не престай моляся за ны чтущая тя, да избудем вей гнева, и печали, и тля, и греха, и бедъ же, чтуще память твою верно». Град свой охрани, девице мати чистая, иже о тебе верно царствуеть, да тобою крепиться и тобе ся надеть, побежать вся брани, испрометает противныя и творить послушанье. «О препетая мати, рожьшия всех святых пресвятаго Слова! Приимши нынешнее послушанье, от всякия напасти заступи и грядущия мукы к тебе вопьющих. Молим ти ся, раби твои, и преклоняем си колени сердця нашего: приклони ухо твое, чистая, и спаси ны в скорбех погружающаяся присно, и сблюди от всякого плененья вражья твой град, богородице! Пощади, боже, наследья твоего, прегрешенья наша вся презри, ныне нас имея молящих тя, на земли рожьшюю тя бе-семене, земную милость, изволивъ обратитися, Христе, в человечьство». Пощади мя, Спасе, рожься и схрань рожьшюю тя нетленну по рожестве, и егда сядеши судити дела моя, яко безгрешенъ и милостивъ, яко богъ и человеколюбець. Дево пречистая, неискусна.браку, богообрадованая, верным направленье! Спаси мя погыбшаго, к Сыну си вопьющи: «Помилуй мя, господи; помилуй; егда хощеши судити, не осуди мя въ огнь, ни обличи мене яростью си; молит тя дева чистая, рожшая тя, Христе, и множество ангелъ и мученикъ зборъ».

О Христе Исусе господе нашемъ, ему же подобаеть честь и слава, отцю и сыну и святому духу, всегда и ныне, присно, векъ.

ПОУЧЕНИЕ ВЛАДИМИРА МОНОМАХА

Я, смиренный, дедом своим Ярославом, благословенным, славным, нареченный в крещении Василием, русским именем Владимир, отцом возлюбленным и матерью своею из рода Мономахов… и христианских ради людей, ибо сколько их соблюл по милости своей и по отцовской молитве от всех бед! Сидя на санях, помыслил я в душе своей и воздал хвалу богу, который меня до этих дней, грешного, сохранил. Дети мои или иной кто, слушая эту грамотку, не посмейтесь, но кому из детей моих она будет люба, пусть примет ее в сердце свое и не станет лениться, а будет трудиться.

Прежде всего, бога ради и души своей, страх имейте божий в сердце своем и милостыню подавайте нескудную, — это ведь начало всякого добра. Если же кому не люба грамотка эта, то пусть не посмеются, а так скажут: на дальнем пути, да на санях сидя, безлепицу молвил.

Ибо встретили меня послы от братьев моих на Волге и сказали: «Поспеши к нам, и выгоним Ростиславичей и волость их отнимем; если же не пойдешь с нами, то мы — сами по себе будем, а ты — сам по себе». И ответил я: «Хоть вы и гневаетесь, не могу я ни с вами пойти, ни крестоцелование преступить».

И, отпустив их, взял Псалтырь в печали разогнул ее, и вот что мне вынулось: «О чем печалишься, душа моя? Зачем смущаешь меня?» — и прочее. И потом собрал я эти полюбившиеся слова и расположил их по порядку и написал. Если вам последние не понравятся, начальные хоть возьмите.

«Зачем печалишься, душа моя? Зачем смущаешь меня? Уповай на бога, ибо верю в него». «Не соревнуйся с лукавыми, не завидуй творящим беззаконие, ибо лукавые будут истреблены, послушные же господу будут владеть землей». И еще немного: «И не будет грешника: посмотришь на место его и не найдешь его. Кроткие же унаследуют землю и многим насладятся миром. Злоумышляет грешный против праведного и скрежещет на него зубами своими; господь же посмеется над ним, ибо видит, что настанет день его. Оружие извлекли грешники, натягивают лук свой, чтобы пронзить нищего и убогого, заклать правых сердцем. Оружие их пронзит сердца их, и луки их сокрушатся. Лучше праведнику малое, нежели многое богатство грешным. Ибо сила грешных сокрушится, праведных же укрепляет господь. Ибо грешники погибнут, — праведных же милует и одаривает. Ибо благословляющие его наследуют землю, клянущие же его истребятся. Господом стопы человека направляются. Когда он упадет, то не разобьется, ибо господь поддерживает руку его. Молод был и состарился, и не видел праведника покинутым, ни потомков его просящими хлеба. Всякий день милостыню творит праведник и взаймы дает, и племя его благословенно будет. Уклонись от зла, сотвори добро, найди мир и отгони зло, и живи во веки веков».

«Когда восстали бы люди, то живыми пожрали бы нас; когда прогневалась бы на нас ярость его, то воды бы потопили нас».

«Помилуй меня, боже, ибо попрал меня человек; всякий день нападая, теснит меня. Попрали меня враги мои, ибо много восстающих на меня свыше». «Возвеселится праведник и, когда увидит отмщение, руки омоет свои в крови грешника. И скажет человек; «Если есть награда праведнику, значит есть бог, творящий суд на земле». «Освободи меня от врагов моих, боже, и от восстающих на меня защити меня. Избави меня от творящих беззаконие и от мужа крови спаси меня, ибо уже уловили душу мою». «Ибо гнев в мгновение ярости его, а вся жизнь в воле его: вечером водворится плач, а наутро радость». «Ибо милость твоя лучше, чем жизнь моя, и уста мои да восхвалят тебя. Так благословлю тебя при жизни моей и во имя твое воздену руки мои». «Укрой меня от сборища лукавых и от множества делающих неправду». «Веселитесь все праведные сердцем. Благословлю господа во всякое время, непрестанна хвала ему», и прочее.

Ибо как Василий учил, собрав юношей: иметь душу чистую и непорочную, тело худое, беседу кроткую и соблюдать слово господне: «Есть и пить без шума великого, при старых молчать, премудрых слушать, старшим покоряться, с равными и младшими любовь иметь, без лукавства беседуя, а побольше разуметь; не свиреповать словом, не хулить в беседе, не много смеяться, стыдиться старших, с непутевыми женщинами не беседовать и избегать их, глаза держа книзу, а душу ввысь, не уклоняться учить увлекающихся властью, ни во что ставить всеобщий почет. Если кто из вас может другим принести пользу, от бога на воздаяние пусть надеется и вечных благ насладится». «О владычица богородица! Отними от сердца моего бедного гордость и дерзость, чтобы не величался я суетою мира сего» в ничтожной этой жизни.

Научись, верующий человек, быть благочестию свершителем, научись, по евангельскому слову, «очам управлению, языка воздержанию, ума смирению, тела подчинению, гнева подавлению, иметь помыслы чистые, побуждая себя на добрые дела, господа ради; лишаемый — не мсти, ненавидимый — люби, гонимый — терпи, хулимый — молчи, умертви грех». «Избавляйте обижаемого, давайте суд сироте, оправдывайте вдовицу. Приходите да соединимся, говорит господь. Если будут грехи ваши как обагренные, — как снег обелю их», и прочее. «Воссияет весна поста и цветок покаяния; очистим себя, братья, от всякой крови телесной и душевной. Взывая к светодавцу, скажем: «Слава тебе, человеколюбец!»

Поистине, дети мои, разумейте, что человеколюбец бог милостив и премилостив. Мы, люди, грешны и смертны, и если кто нам сотворит зло, то мы хотим его поглотить, кровь его пролить вскоре. А господь наш, владея и жизнью и смертью, согрешения наши превыше голов наших терпит всю жизнь нашу. Как отец, чадо свое любя, бьет его и опять привлекает к себе, так же и господь наш показал нам победу над врагами, как тремя делами добрыми избавляться от них и побеждать их: покаянием, слезами и милостынею. И это вам, дети мои, не тяжкая заповедь божия, как теми делами тремя избавиться от грехов своих и царствия небесного не лишиться.

Бога ради, не ленитесь, молю вас, не забывайте трех дел тех, не тяжки ведь они; ни затворничеством, ни монашеством, ни голоданием, которые иные добродетельные претерпевают, но малым делом можно получить милость божию.

«Что такое человек, как подумаешь о нем?» «Велик ты, господи, и чудны дела твои; разум человеческий не может постигнуть чудеса твои», — и снова скажем: «Велик ты, господи, и чудны дела твои, и благословенно и славно имя твое вовеки по всей земле». Ибо кто не восхвалит и не прославит силу твою и твоих великих чудес и благ, устроенных на этом свете: как небо устроено, или как солнце, или как луна, или как звезды, и тьма, и свет? И земля на водах положена, господи, твоим промыслом! Звери различные и птицы и рыбы украшены твоим промыслом, господи! И этому чуду подивимся, как из праха создал человека, как разнообразны человеческие лица, — если и всех людей собрать, не у всех один облик, но каждый имеет свой облик лица, по божьей мудрости. И тому подивимся, как птицы небесные из рая идут, и прежде всего в наши руки, и не поселяются в одной стране, но и сильные и слабые идут по всем землям, по божьему повелению, чтобы наполнились леса и поля. Все же это дал бог на пользу людям, в пищу и на радость. Велика, господи, милость твоя к нам, так как блага эти сотворил ты ради человека грешного. И те же птицы небесные умудрены тобою, господи: когда повелишь, то запоют и людей веселят; а когда не повелишь им, то и имея язык онемеют. «И благословен, господи, и прославлен зело!» «Всякие чудеса и эти блага сотворил и совершил. «И кто не восхвалит тебя, господи, и не верует всем сердцем и всей душой во имя отца и сына и святого духа, да будет проклят!»

Прочитав эти божественные слова, дети мои, похвалите бога, подавшего нам милость свою; а то дальнейшее, — это моего собственного слабого ума наставление. Послушайте меня; если не все примете, то хоть половину.

Если вам бог смягчит сердце, пролейте слезы о грехах своих, говоря: «Как блудницу, разбойника и мытаря помиловал ты, так и нас, грешных, помилуй». И в церкви то делайте и ложась. Не пропускайте ни одной ночи, — если можете, поклонитесь до земли; если вам занеможется, то трижды. Не забывайте этого, не ленитесь, ибо тем ночным поклоном и молитвой человек побеждает дьявола, и что нагрешит за день, то этим человек избавляется. Если и на коне едучи не будет у вас никакого дела и если других молитв не умеете сказать, то «господи помилуй» взывайте беспрестанно втайне, ибо эта молитва всех лучше, — нежели думать безлепицу, ездя.

Всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете, по силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека. Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души. Говоря что-либо, дурное или хорошее, не клянитесь богом, не креститесь, ибо нет тебе в этом никакой нужды. Если же вам придется крест целовать братии или кому-либо, то, проверив сердце свое, на чем можете устоять, на том и целуйте, а поцеловав, соблюдайте, чтобы, преступив, не погубить души своей. Епископов, попов и игуменов чтите, и с любовью принимайте от них благословение, и не устраняйтесь от них, и по силам любите и заботьтесь о них, чтобы получить по их молитве от бога. Паче же всего гордости но имейте в сердце и в уме, но скажем: смертны мы, сегодня живы, а заутра в гробу; все это, что ты нам дал, не наше, но твое, поручил нам это на несколько дней. И в земле ничего не сохраняйте, это нам великий грех. Старых чтите, как отца, а молодых, как братьев. В дому своем не ленитесь, но за всем сами наблюдайте; не полагайтесь на тиуна или на отрока, чтобы не посмеялись приходящие к вам ни над домом вашим, ни над обедом вашим. На войну выйдя, не ленитесь, не полагайтесь на воевод; ни питью, ни еде не предавайтесь, ни спанью; сторожей сами наряживайте и ночью, расставив стражу со всех сторон, около воинов ложитесь, а вставайте рано; а оружия не снимайте с себя второпях, не оглядевшись по лености, внезапно ведь человек погибает. Лжи остерегайтесь, и пьянства, и блуда, от того ведь душа погибает и тело. Куда бы вы ни держали путь по своим землям, не давайте отрокам причинять вред ни своим, ни чужим, ни селам, ни посевам, чтобы не стали проклинать вас. Куда же пойдете и где остановитесь, напоите и накормите нищего, более же всего чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол; если не можете почтить его подарком, — то пищей и питьем: ибо они, проходя, прославят человека по всем землям, или добрым, или злым. Больного навестите, покойника проводите, ибо все мы смертны. Не пропустите человека, не поприветствовав его, и доброе слово ему молвите. Жену свою любите, но не давайте им власти над собой. А вот вам и основа всему: страх божий имейте превыше всего.

Если будете забывать это, то чаще перечитывайте: и мне не будет стыдно, и вам будет хорошо.

Что умеете хорошего, то не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь — как отец мой, дома сидя, знал пять языков, оттого и честь от других стран. Леность ведь всему мать: что кто умеет, то забудет, а чего не умеет, тому не научится. Добро же творя, не ленитесь ни на что хорошее, прежде всего к церкви: пусть не застанет вас солнце в постели. Так поступал отец мой блаженный и все добрые мужи совершенные. На заутрени воздавши богу хвалу, потом на восходе солнца и увидев солнце, надо с радостью прославить бога и сказать: «Просвети очи мои, Христе боже, давший мне свет твой дивный!» И еще: «Господи, умножь годы мои, чтобы впредь, в остальных грехах моих покаявшись, исправил жизнь свою»; так я хвалю бога и тогда, когда сажусь думать с дружиною, или собираюсь творить суд людям, или ехать на охоту или на сбор дани, или лечь спать. Спанье в полдень назначено богом; по этому установленью почивают ведь и зверь, и птица, и люди.

А теперь поведаю вам, дети мои, о труде своем, как трудился я в разъездах и на охотах с тринадцати лет. Сначала я к Ростову пошел сквозь землю вятичей; послал меня отец, а сам он пошел к Курску; и снова вторично ходил я к Смоленску, со Ставком Гордятичем, который затем пошел к Берестью с Изяславом, а меня послал к Смоленску; а из Смоленска пошел во Владимир. Той же зимой послали меня в Берестье братья на пожарище, что поляки пожгли, и там правил я городом утишенным. Затем ходил в Переяславль к отцу, а после Пасхи из Переяславля во Владимир — в Сутейске мир заключить с поляками. Оттуда опять на лето во Владимир.

Затем послал меня Святослав в Польшу: ходил я за Глогов до Чешского леса, и ходил в земле их четыре месяца. И в том же году и сын родился у меня старший, новгородский. А оттуда ходил я в Турив, а на весну в Переяславль и опять в Туров,

И Святослав умер, и я опять пошел в Смоленск, а из Смоленска той же зимой в Новгород; весной — Глебу в помощь. А летом с отцом — под Полоцк, а на другую зиму со Святополком под Полоцк, и выжгли Полоцк; он пошел к Новгороду, а я с половцами на Одреск войною и в Чернигов. И снова пришел я из Смоленска к отцу в Чернигов. И Олег пришел туда, из Владимира выведенный, и я позвал его к себе на обед с отцом; в Чернигове, на Красном дворе, и дал отцу триста гривен золота. И опять из Смоленска же придя, пробился я через половецкие войска с боем до Переяславля и отца застал вернувшегося из похода. Затем ходили мы опять в том же году с отцом и с Изяславом к Чернигову биться с Борисом и победили Бориса и Олега. И опять пошли в Переяславль и стал в Оброве.

И Всеслав Смоленск пожег, — и я с черниговцами верхом с поводными конями помчался, но не застал... в Смоленске. В том походе за Всеславом пожег землю и повоевал ее до Лукомля и до Логожска, затем на Друцк войною и опять в Чернигов.

А в ту зиму повоевали половцы Стародуб весь, и я идя с черниговцами и со своими половцами, на Десне  взяли в плен князей Асадука и Саука, а дружину их перебили. И на следующий день за Новым Городом разбили сильное войско Белкатгина, а семечей и плепников всех отняли.

А в Вятичскую землю ходили подряд две зимы на Ходоту и на сына его и к Корьдну ходили первую зиму. ¥. опять ходили мы и за Ростиславичами за Микулин, и не настигли их. И на ту весну — к Ярополку на совещание в Броды.

В том же году гнались за Хорол за половцами, которые взяли Горошин.

На ту осень ходили с черниговцами и с половцами-читеевичами к Минску, захватили город и не оставили в нем ни челядина, ни скотины.

В ту зиму ходили к Ярополку на сбор в Броды и союз великий заключили.

И весной посадил меня отец в Переяславле выпи всей братии и ходили за Сулой. И по пути к Прилуку городу встретили нас внезапно половецкие князья, с восемью тысячами, и хотели было с ними сразиться, но оружие было отослано вперед на возах, и мы вошли в город. Только семца одного живым захватили, да смердов несколько, а наши половцев больше убили и захватили, и половцы, не смея сойти с коней, побежали к Суле в ту же ночь. И на следующий день, на успение, пошли мы к Белой Веже, бог нам помог и святая богородица: перебили девятьсот половцев и двух князей взяли, Багубарсовых братьев, Осеня и Сакзя, и только два мужа убежали.

И потом на Святославль гнались за половцами, и затем на Торческ город, и потом на Юрьев за половцами. И снова на той же стороне, у Красна, половцев победили, и потом с Ростиславом же у Варина вежи взяли. И затем ходил во Владимир опять, Ярополка там посадил, и Ярополк умер.

И снова, по смерти отцами при Святополке, на Стугне бились мы с половцами до вечера, бились у Халепа, и потом мир сотворили с Тугорканом и с другими князьями половецкими, и у Глебовой чади отняли дружину свою всю.

И потом Олег на меня пришел со всеми половцами землею к Чернигову, и билась дружина моя с ними восемь дней за малый вал и не дала им войти в острог. Сжалился я христианскими душами и селами горящими и монастырями и сказал: «Пусть не похваляются язычники!» И отдал брату отца его стол, а сам пошел на стол отца своего в Переяславль. И вышли мы на святого Бориса день из Чернигова и ехали сквозь полки половецкие, около ста человек, с детьми и женами. И облизывались на нас половцы точно волки, стоя у перевоза и на горах. Бог и святой Борис не выдали меня им на поживу, невредимы дошли мы до Переяславля.

И сидел я в Переяславле три лета и три зимы с дружиною своею, и много бед приняли мы от войны и голода. И ходили на воинов их за Римов, и бог нам помог, перебили их, а других захватили.

И вновь Итлареву чадь перебили, и вежи их взяли, идя за Голтав.

И к Стародубу ходили на Олега, потому что он сдружился с половцами. И на Буг ходили со Святополком на Боняка за Рось.

И в Смоленск пошли, с Давыдом помирившись. Вновь ходили во второй раз с Вороницы.

Тогда же и торки пришли ко мне с половцами-читеевичами, и ходили мы им навстречу на Сулу.

И потом снова ходили к Ростову на зиму, и три зимы ходили к Смоленску. Из Смоленска пошел я в Ростов.

И опять со Святополком гнались за Боняком, но... убили, и не настигли их. И потом за Боняком же гнались за Рось, и снова не настигли его.

И на зиму в Смоленск пошел; из Смоленска после Пасхи вышел; и Юрьева мать умерла.

В Переяславль вернувшись к лету, собрал братьев.

И Боняк пришел со всеми половцами к Кснятину; мы пошли за ними из Переяславля за Суду, и бог нам помог, и полки их победили, и князей захватили лучших, и по Рождестве заключили мир с Аепою, и, взяв у него дочь, пошли к Смоленску. И потом пошел к Ростову.

Придя из Ростова, вновь пошел на половцев на Урубу со Святополком, и бог нам помог.

И потом опять ходили на Боняка к Лубну, и бог нам помог.

И потом ходили к Воиню со Святополком, и потом снова на Дон ходили со Святополком и с Давыдом, и бог нам помог.

И к Вырю пришли было Аепа и Боняк, хотели взять его; к Ромну пошли мы с Олегом и с детьми на них, и они, узнав, убежали.

И потом к Минску ходили на Глеба, который наших людей захватил, и бог нам помог, и сделали то, что задумали.

И потом ходили к Владимиру на Ярославца, не стерпев злодеяний его.

А из Чернигова в Киев около ста раз ездил к отцу, за один день проезжая, до вечерни. А всего походов было восемьдесят и три великих, а остальных и не упомню меньших. И миров заключил с половецкими князьями без одного двадцать, и при отце и без отца, а раздаривал много скота и много одежды своей. И отпустил из оков лучших князей половецких столько: Шарутаневых двух братьев, Багубарсовых трех, Осеневых братьев четырех, а всего других лучших князей сто. А самих князей бог живыми в руки давал: Коксусь с сыном, Аклан Бурчевич, таревский князь Азгулуй и иных витязей молодых пятнадцать, этих я, приведя живых, иссек и бросил в ту речку Сальню. А врозь перебил их в то время около двухсот лучших мужей.

А вот как я трудился, охотясь: пока сидел в Чернигове, а из Чернигова выйдя, и до этого года — по сотне загонял и брал без трудов, не считая другой охоты, вне Турова, где с отцом охотился на всякого зверя.

И вот что я в Чернигове делал: коней диких своими руками связал я в пущах десять и двадцать, живых коней, помимо того, что, разъезжая по равнине, ловил своими руками тех же. коней диких. Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал. Вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул, и бог сохранил меня невредимым. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал, и руки и ноги свои повреждал — в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей.

Что надлежало делать отроку моему, то сам делал — на войне и на охотах, ночью и днем, в жару и в стужу, не давая себе покоя. На посадников не полагаясь, ни на биричей, сам делал, что было надо; весь распорядок и в доме у себя также сам устанавливал. И у ловчих охотничий распорядок сам устанавливал, и у конюхов, и о соколах и о ястребах заботился.

Также и бедного смерда, и убогую вдовицу не давал в обиду сильным и за церковным порядком и за службой сам наблюдал.

Не осуждайте меня, дети мои или другой, кто прочтет: не хвалю ведь я ни себя, ни смелости своей, но хвалю бога и прославляю милость его, ибо меня, грешнаго и ничтожного, столько лет хранил от тех смертных опасностей и не ленивым меня, дурного, создал, но к любому делу человеческому способным. Прочитав эту грамотку, потщитесь делать всякие добрые дела, славя бога со святыми его. Смерти, дети, не бойтесь, ни войны, ни зверя, дело исполняйте мужское, как вам бог пошлет. Ибо, если я от войны, и от зверя, и от воды, и от падения с коня уберегся, то никто из вас не может повредить себя или быть убитым, пока не будет от бога повелено. А если случится от бога смерть, то ни отец, ни мать, ни братья не могут вас отнять от нее, но если и хорошее дело — остерегаться самому, то божие сбережение лучше человеческого.

О я, многострадальный и печальный! Много борешься, душа, с сердцем и одолеваешь сердце мое; все мы тленны, и потому помышляю, как бы не предстать перед страшным судьею, не покаявшись и не помирившись между собою.

Ибо кто молвит: «Бога люблю, а брата своего не люблю», — ложь это. И еще: «Если не простите прегрешений брату, то и вам не простит отец ваш небесный». Пророк говорит: «Не соревнуйся лукавствующим, не завидуй творящим беззаконие». «Что лучше и прекраснее, чем жить братьям вместе». Но все наущение дьявола! Были ведь войны при умных дедах наших, при добрых и при блаженных отцах наших. Дьявол ведь ссорит нас, ибо не хочет добра роду человеческому. Это я тебе написал, потому что понудил меня сын мой, крещенный тобою, что сидит близко от тебя. Прислал он ко мне мужа своего и грамоту, со словами: «Договоримся и помиримся, а братцу моему божий суд пришел. А мы не будем за него мстителями, но положим то на бога, когда предстанут они пред богом; а Русскую землю не погубим». И, увидел смирение сына моего, сжалился я и, бога устрашившись, сказал: «Он по молодости своей и неразумию так смиряется, на бога возлагает; я же — человек, грешнее всех людей».

Послушал я сына своего, написал тебе грамоту: примешь ли ты ее по-доброму или с поруганием, то и другое увижу из твоей грамоты. Этими ведь словами я предупредил тебя, чего я ждал от тебя, смирением и покаянием желая от бога отпущения прошлых своих грехов. Господь наш не человек, но бог всей вселенной, — что захочет, во мгновение ока все сотворит, — и все же сам претерпел хулу, и оплевание, и удары и на смерть отдал себя, владея жизнью и смертью. А мы что такое, люди грешные и худые? Сегодня живы, а завтра мертвы, сегодня в славе и в чести, а завтра в гробу и забыты. Другие собранное нами разделят.

Посмотри, брат, на отцов наших: что они скопили и на что им одежды? Только и есть у них, что сделали душе своей. С этими словами тебе первому, брат, надлежало послать ко мне и предупредить меня. Когда же убили дитя, мое и твое, пред тобою, следовало бы тебе, увидев кровь его и тело его, увянувшее подобно цветку, впервые распустившемуся, подобно агнцу заколотому, сказать, стоя над ним, вдумавшись в помыслы души своей: «Увы мне, что я сделал! И, воспользовавшись его неразумием, ради неправды света сего суетного нажил я грех себе, а отцу и матери — слезы!»

Надо было бы сказать тебе словами Давида: «Знаю, грех мой всегда передо мною». Не из-за пролития крови, а свершив прелюбодеяние, помазанник божий Давид посыпал главу свою и плакал горько, — в тот час отпустил ему согрешенья его бог. Богу бы тебе покаяться, а ко мне написать грамоту утешительную да сноху мою послать ко мне, — ибо нет в ней ни зла, ни добра, — чтобы я, обняв ее, оплакал мужа ее и ту свадьбу их, вместо песен: ибо не видел я их первой радости, ни венчания их, за грехи мои. Ради бога, пусти ее ко мне поскорее с первым послом, чтобы, поплакав с нею, поселил у себя, и села бы она как горлица на сухом дереве, горюя, а сам бы я утешился в боге.

Тем ведь путем шли деды и отцы наши: суд от бога пришел ему, а не от тебя. Если бы тогда ты свою волю сотворил и Муром добыл, а Ростова бы не занимал и послал бы ко мне, то мы бы отсюда и уладились. Но сам рассуди, мне ли было достойно послать к тебе или тебе ко мне? Если бы ты велел сыну моему: «Сошлись с отцом», десять раз я бы послал.

Разве удивительно, что муж пал на войне? Умирали так лучшие из предков наших. Но не следовало ему искать чужого и меня в позор и в печаль вводить. Подучили ведь его слуги, чтобы себе что-нибудь добыть, а для него добыли зла. И если начнешь каяться богу и ко мне будешь добр сердцем, послав посла своего или епископа, то напиши грамоту с правдою, тогда и волость получишь добром, и наше сердце обратишь к себе, и лучше будем, чем прежде: ни враг я тебе, ни мститель. Не хотел ведь я видеть крови твоей у Стародуба; но не дай бог видеть кровь ни от руки твоей, ни от повеления твоего, ни от кого-либо из братьев. Если же я лгу, то бог мне судья и крест честной! Если же в том состоит грех мой, что на тебя пошел к Чернигову из-за язычников, я в том каюсь, о том я не раз братии своей говорил и еще им поведал, ибо я человек.

Если тебе хорошо, то... если тебе плохо, то вот сидит подле тебя сын твой крестный с малым братом своим и хлеб едят дедовский, а ты сидишь на своем хлебе, об этом и рядись. Если же хочешь их убить, то вот они у тебя оба. Ибо не хочу я зла, но добра хочу братии и Русской земле. А что ты хочешь добыть насильем, то мы, заботясь о тебе, давали тебе и в Стародубе отчину твою. Бог свидетель, что мы с братом твоим рядились, если он не сможет рядиться без тебя. И мы не сделали ничего дурного, не сказали: пересылайся с братом до тех пор, пока не уладимся. Если же кто из вас не хочет добра и мира христианам, пусть тому от бога мира не видать душе своей на том свете!

Не от нужды говорю я это, ни от беды какой-нибудь, посланной богом, сам поймешь, но душа своя мне дороже всего света сего.

На Страшном суде без обвинителей сам себя обличаю, и прочее.

«Премудрости наставник и смысла податель, неразумным учитель и нищим заступник! Утверди в разуме сердце мое, владыка! Дай мне дар слова, отче, устам моим не запрещай взывать к тебе: милостивый, помилуй падшего!» «Упование мое — бог, прибежище мое — Христос, покров мой — дух святой!» «Надежда и защита моя, не презри меня, благая! Тебя имею помощницей в печали, и в болезни, и во всех бедах, и тебя славлю, воспетая!» «Разумейте и узрите, что я бог, испытующий сердца и ведающий мысли, обличающий дела, опаляющий грехи, дающий суд сироте, и убогому, и нищему». «Преклонись, душа моя, и о делах своих помысли, содеянных тобою, глазами своими обозри их, и каплю испусти слез своих, и поведай открыто все дела свои и мысли Христу, и очистись». «Андрей честной, отче преблаженный, пастырь Критский! Не престань молиться за нас, чтущих тебя, да избавимся все от гнева, и печали, и тления, и греха, и бед, чтущие память твою верно». Град свой сохрани, дева-матерь чистая, который царствует честно под твоим покровительством, пусть он тобой укрепляется и на тебя надеется, побеждает во всех битвах, сокрушает врагов и покоряет их. «О воспетая матерь, родившая святейшее из святых Слово! Приняв нынешнее приношение, защити нас от всякой напасти и от грядущей муки — к тебе взывающих. Молимся тебе, рабы твои, и преклоняем колена сердца нашего: склони ухо твое, чистая, и спаси нас, вечно в скорбях погруженных, и соблюди от всякого пленения вражеского твой город, богородица! Пощади, боже, наследие твое, прегрешения наши все прости, видя, что мы молимся теперь тебе, на земле родившую тебя без семени, земную милость, изволением своим воплотивший, Христе, в человека». Пощади меня, Спасе, родившийся и сохранивший родившую тебя нетленною до твоем рождении, когда воссядешь судить дела мои, как безгрешный и милостивый, как бог и человеколюбец! Дева пречистая, не искушенная браком, богом обрадованная, верующим наставление, спаси меня, погибающего и к сыну твоему вопиющего: «Помилуй меня, господи, помилуй! Если хочешь судить, не осуждай меня на вечный огонь, но обличай меня яростью своею — молит тебя дева чистая, родившая тебя, Христе, и множество ангелов, и мучеников сонм».

Во имя Христа Иисуса, господа нашего, которому подобает честь и слава, отцу и сыну и святому духу, всегда и ныне и присно во веки!

Девгениево деяние

ДЕЯНИЕ И ЖИТИЕ ДЕВГЕНИЕВО АКРИТА^[1]

О ПОДВИГАХ ХРАБРЫХ ЛЮДЕЙ МИНУВШИХ ЛЕТ, О ДЕРЗКОЙ ХРАБРОСТИ И О ДОБЛЕСТИ ПРЕКРАСНОГО ДЕВГЕНИЯ

 Бѣ нѣкая вдова царска роду и предала себя ко спасению, от церкви николиже отхождаше. И бысть у нея три сыны велелѣпны и велеозарны, молитвою же матери своея дѣюще храбрость о дѣлех своих. У той же въдовы бысть дщерь велелѣпна и велеозарна красотою лица своего. И услыша о красотѣ дѣвицы тоя Амир, царь Аравитские земли,^[2] и собра войска своего множество много и поиде пакости творити в Греческой землѣ, для ради красоты дѣвицы тоя. И прииде в домъ вдовы тоя и восхитив прекрасную дѣвицу Амир царь мудростию своею и невидимъ бысть никимже въ Греческой землѣ, но токмо видѣ единая жена стара дому того; а мати ея в то время бысть у церкви Божии, а сынове во иной странѣ на ловле.Жила некая вдова царского рода, предалась она спасению души своей и никогда не покидала церкви. И были у нее три сына очень красивы и блистательны, по молитвам матери своей отличавшиеся храбростью во всех деяниях своих. И была у той вдовы дочь, прекрасная и блистающая красотой лица своего. Услышал о красоте той девицы Амир, царь земли Аравийской, и собрал великое множество войска, и пришел разорять Греческую землю, а все из-за красоты той девицы. И, придя в дом той вдовы, похитил царь Амир прекрасную девицу так хитро, что никто его не увидел в Греческой земле, но видела лишь одна старая женщина из дома того; мать же сама в то время была в церкви Божьей, а сыновья — в дальней стране на охоте.

И прииде же вдова та от церкви Божии, и не обрѣте прекрасной своей дщери, и нача вопрошати в дому своем от раб своих и рабынь о прекрасной своей дщери, и рекоша ей вси рабы дому ея: «Не вѣдаем, госпожа, дщери твоей прекрасной». Но токмо едина жена стара дому того видѣла и сказала госпоже своей вдовѣ: «Прииде, госпожа, Аравитцкие земли Амир царь, и исхитив дщерь твою, а нашу госпожу, мудростию своею, и невидимъ бысть въ земли нашей».

И слышав же то вдова от рабы своея и нача терзати власы главы своея и лице, и нача плакати о прекрасной своей дщери и рече: «Увы мнѣ, окаянной вдовице, аще бы были чада моя дома, да, шедъ бы, угонили Амира царя и отняли бы сестру свою». По малѣ же времяни приидоша в домъ чада ея и видѣвше плачь матери своея, и начаша вопрошати матери своея: «Скажи намъ, мати наша, кто тя обидил, царь ли или князь града сего? Токмо нас не будетъ в животѣ, то же ты обидима будешь». Рече жь имъ мати их: «Чада моя милая, никимже не обижена града сего, развѣе имѣли есте у ся вы едину сестру, и та нынѣ исхищена руками Амира, царя Аравитцкие земли, и урва ми сердечное корение и унзе мя, яко бездушную трость. А нынѣ заклинаю вы, чада моя возлюбленная, да не преслушати вамъ заповѣди моея: идите вы, и угоните Амира царя и отоймите сестрицу свою прекрасную. Аще сестры своея не возмете, и вы и сами тамо главы своя положите за сестрицу свою, и я оплачу всех вас, яко безчадна есмь». И рекоша же сынове ея: «Мати наша милая, не скорби ты о томъ, дай нам благословение свое и молитъву; вскорѣ скрыемъ путь свой».

Услышав об этом от рабыни своей, стала вдова рвать на себе волосы, и царапать лицо, и оплакивать прекрасную свою дочь, приговаривая: «Увы мне, несчастной вдовице, если бы были сыновья мои дома, пустились бы вслед царю Амиру, и нагнали бы его, и отняли бы сестру свою». В скором времени вернулись домой сыновья ее и, увидев, что плачет мать их, стали вопрошать мать свою: «Скажи нам, мать наша, кто тебя обидел: уж не царь ли или властитель города нашего? Только не быть нам живым, если кто посмеет тебя обидеть». Отвечала им мать их: «Дети мои милые, никто из горожан меня не обидел, но вот имели вы одну сестру, и та теперь оказалась в руках Амира, царя Аравийской земли, и оборвалось сердце мое, и сломало меня, словно бездушный тростник. А теперь заклинаю вас, дети мои возлюбленные, да не нарушите вы заповеди моей: отправляйтесь, и догоните Амира-царя, и отнимите у него свою красавицу сестрицу. Если же сестры своей не добудете и сами там головы сложите за сестрицу свою, то я оплачу всех вас, ибо останусь бездетной». И отвечали ей сыновья ее: «Мать наша милая, не печалься ты об этом, благослови нас и помолись за нас, и тотчас же пустимся в путь».

И препоясаша на себя оружия своя и вседоша на кони своя, и поѣхаша, яко златокрылатые ястребы, кони же под ними яко летаху. И доѣхаша сумежья Срацынския земли и срѣтоша нѣкоего срацынина, стража бдуща, и начаша братаничи вопрошати его: «Повѣжьдь нам, братии, колко до жилища вашего Амира царя?» Срацыненин же изовлече мечь свой и течаше на них дерзостно, а чающе, яко беглецы суть, а не вѣдая их дерзости. Скочив же их меншей братъ и ухватив же срацынина за горло, и примча его ко братии своей, и хотяше его убити. Рече же болшый братъ: «Братия моя милая, чѣмъ намъ о срацыненина мечь свой сквернить, и мы осквернимъ о самого Амира царя, той бо есть намъ виненъ». А сего срацыненина привезаша на горѣ у древа, а сами поѣхаша путемъ тѣмъ, и срѣтоша иных многих стражей Амира царя от великия рѣки, рекомыя Багряницы;^[3] бяше же их числомъ 3000. Видѣша же братия великую стражу Амира царя, и рече же имъ болшый братъ: «Братия моя милая! Во единомъ ли мѣсте намъ ѣхать на стражу Амира царя?» И рече середний братъ: «Братия моя милая! То есть стража великая Амира царя, и мы разделимъся натрое». Болшый братъ поѣде съ правыя руки, середний в болшый полкъ, а меншый с лѣвую руку, и поскочиша на Амировых стражей, и начаша их бити, яко добрые косцы траву косити: овиих изсекоша, а овиих связаша и приведоша их на гору высоку, и гнаша их передъ собою, яко добрый пастухъ овца, и пригнаша их на гору и побиша. Токмо тремъ мужемъ животъ даша провожения ради ко Амиру царю. И начаша ихъ вопрошати: «Повѣждьте намъ, срацыняне, во градѣ ли вашъ Амир царь пребываетъ или внѣ града?» Отвѣщав же имъ срацыняне: «Господие три братие! Амир царь нашъ внѣ града пребываетъ, за семь поприщь^[4] от града, и под тѣмъ градомъ многие шатры у него стоятъ, а въ шатер во един многия тысячи вмещаются силныхъ и храбрых кметей: един на сто напустить». И рекоша же братаничи: «Братия срацыняне! Аще ли бы мы не боялися Бога, давно бы вас смерти предали, но вопрошаемъ вас: повѣждьте намъ, каков шатер Амира царя вашего?» Рекоша же им срацыня: «Амира царя шатеръ черлен, а по подолу зелен, а по шатру златомъ и сребромъ и жемчюгомъ укаченъ и драгимъ камениемъ украшенъ; а у брата его шатер синь, а по подолу зеленъ, а по шатру такоже златомъ и сребромъ украшен, а иные разные многия шатры стоятъ, а в них пребываютъ многия кмети, а емлютъ у царя прибытку на годъ по 1000 и по 2000, силнии и храбрии суть: един на сто человѣкъ наѣдетъ». Братаничи же отпустиша тѣхъ срацын трех ко Амиру царю своему. И рекоша им: «Отнесите словомъ вѣсти ко Амиру царю, да не рекъ бы он такъ Амир царь, что мы приидоша к нему татемъ». И рече срацыняномъ братаничи: «Поидите вы восвояси». Срацыняне же ради бысть отпущению ихъ, сказаша царю своему.

И препоясались оружием своим, и сели на коней своих, и помчались, как златокрылые ястребы, а кони под ними словно летели. И достигли рубежа Сарацинской земли, и встретили некоего сарацина, несшего стражу, и начали братья его расспрашивать: «Поведай нам, братьям, далеко ли до стана вашего царя Амира?» Сарацин же обнажил меч свой и смело поскакал на них, думая, что они трусливы, и не ведая о их смелости. Поскакал навстречу ему младший брат, и схватил сарацина за горло, и привез его к братьям своим, и хотел его убить. Но сказал старший из братьев: «Братья моя милая, зачем нам о сарацина меч свой осквернять, мы оскверним его о самого Амира-царя — ведь тот перед нами виноват». А того сарацина привязали к дереву на горе, а сами поехали той же дорогой и повстречали множество других стражей царя Амира у большой реки, называемой Багряница; было же их всего числом три тысячи. Увидели братья многочисленную стражу Амира-царя, и сказал им старший брат: «Братья моя милая! Всем ли вместе ехать нам против стражей Амира-царя?» И отвечал средний брат: «Братья моя милая! Это многочисленная стража Амира-царя, и мы разделимся натрое». Старший брат поехал с правого края, средний — на большой полк, а меньший заехал слева, и поскакали на Амировых стражей, и начали их избивать, словно добрые косцы траву косить: каких изрубили, а каких связали, и привели их на высокую гору, и погнали перед собой, как хороший пастух овец, и пригнали их на гору, и перебили. Только трем мужам оставили жизнь, с тем чтобы они проводили их к Амиру-царю. И стали их расспрашивать: «Скажите нам, сарацины, в городе ли пребывает ваш царь Амир или вне его?» Отвечали им сарацины: «Господа наши, трое братьев! Амир, царь наш, вне города стоит, в семи поприщах от него, и там возле города стоит у него множество шатров, а в каждом из шатров вмещается по нескольку тысяч сильных и храбрых витязей: любой из них против ста выезжает». И сказали им братья: «Братья сарацины! Если бы мы не боялись Бога, давно бы вас смерти предали; но спрашиваем вас: скажите, каков шатер Амира, царя вашего?» Отвечали же сарацины: «У Амира-царя шатер червленый, а по низу кайма зеленая, а весь шатер расшит золотом и серебром, и жемчугом, и драгоценными камнями украшен, а у брата его шатер синий, а по низу кайма зеленая, и также шатер золотом и серебром украшен, и многие другие шатры стоят, а в них находятся многие витязи, у царя в год получают они жалования по тысяче и по две тысячи, сильны и храбры: один против ста врагов выезжает». Братья отпустили тех трех сарацин к Амиру, царю их. И сказали им: «Передайте весть о нас Амиру-царю, чтобы не сказал потом царь Амир, что мы пришли на него тайно». И сказали братья сарацинам: «Отправляйтесь вы восвояси». Сарацины же обрадовались своему освобождению и рассказали обо всем царю своему.

Слышав же то Амир царь и ужастенъ бысть, и призвав кметевъ своих и рече имъ: «Братия моя, силнии кмети! Видѣх я ночесь сон, яко ястребы три биюще мя крилы своими и едва не предложиша на тѣле моемъ ранъ; занеже братаничи сии приидутъ, а начнутъ прю творити». В то жь время приѣхаша братаничи к шатру Амира царя и начаша кликати Амира царя: «Царю, поиди вон из шатра, повѣжьдь намъ, Амиръ царь, что еси не умѣешь на пути стражей ставити; мы же к шатру твоему приѣхаша безо всякия оборони, а нынѣ повѣждь намъ (...)^[5] пришед и исхитил еси сестру нашу татьбою. Аще бы мы в тѣ поры были дома, то не могъ бы ты убѣжати с сестрою нашею, но злою бы ты смертию умер, но и вся бы земля твоя от нас в работе была. А нынѣ повѣждь намъ, гдѣ сестрица наша?»

Услышав же это, царь Амир ужаснулся и, призвав витязей своих, сказал им: «Братья мои, могучие витязи! Видел я ночью сон, будто бы три ястреба бьют меня крыльями своими и едва не изранили мое тело; это значит, что те братья придут и начнут с нами воевать». В это время приехали братья к шатру Амира-царя и начали звать царя Амира: «Царь, выйди вон из шатра, расскажи нам, Амир-царь, почему же ты не умеешь по дорогам заставы расставлять, мы ведь приехали к шатру твоему беспрепятственно; а теперь поведай нам, как пришел и похитил сестру нашу тайно? Если бы мы в ту пору были дома, то не смог бы ты ускакать с сестрой нашей, а умер бы смертию злою, да и вся земля твоя была бы нами покорена. А теперь отвечай нам, где сестрица наша?»

Отвѣщав же Амир царь: «Братия моя милая! Видите гору ону велику и прекрасну: тамо бо посѣчены многия жены и прекрасныя дѣвицы. Тамо же и сестра ваша посѣчена, занеже она не сотворила воли моея». И рекоша же царю братаничи: «Зло ти от нас будетъ!» И поидоша они на тое гору искати сестры своея, мертвого тѣла ея, и видѣша на горѣ многия жены и прекрасныя дѣвицы посѣчены. И начаша же сестры своея тѣла искати, и обрѣтше едину дѣвицу прекрасну зѣло, и начаша по ней слезы испущати, чающе, яко сестра ихъ. Рече же имъ меншый братъ: «Братие! Нѣсть сестры нашей, то есть не наша». И сѣдша братаничи на кони своя, и вопияше пѣснь анггелскую велегласно ко Господу: «Благословен Господь Богъ нашь, научая руцѣ мои на ополчение^[6] и на бран». И рече они между собою: «Попомнимъ, братие, слово и приказъ матери своея: днемъ ся родили, днем ся мы и скончаемъ по повелѣнию матери своея и главы своя положимъ за сестрицу свою». И прискочиша к шатру Амира царя, и шатер его на копья своя подняша.

Отвечал же царь Амир: «Братья мои милые! Видите эту высокую и красивую гору: вот там зарублено множество женщин и прекрасных девиц. Там же и сестра ваша зарублена, так как не исполнила она моей воли». И отвечали царю братья: «Зло тебе от нас будет!» И пошли они на ту гору искать сестру свою, мертвое тело ее, и видели на горе множество женщин и прекрасных девиц посеченных. И начали искать тело сестры своей, и увидели одну девицу необычайной красоты, и начали проливать над ней слезы, думая, что это сестра их. Но сказал им младший брат: «Братья! Нет здесь сестры нашей, не она это». И сели братья на своих коней и громко запели песнь ангельскую Господу: «Благословен Господь Бог наш, дающий крепость рукам нашим на битву и на брань». И решили они между собой: «Вспомним, братья, слово и приказ матери своей: в один день родились мы, в один день же и погибнем по велению матери своей, и головы свои сложим за сестрицу свою». И подскакали к шатру Амира-царя и подняли шатер его на копьях.

И рече же им Амир царь: «Братия моя милая! Отъѣдите вы прочь от шатра сего и измечите вы меж собою жребий, кому от вас со мною выиметца жребий битися; аще мя преодолѣете, то и сестру свою возмете; аще азъ вас преодолѣю, и мнѣ годно вас всѣх посѣщы». Братаничи же отъѣхаша от шатра его и начаша метати жребия, и вергоша жребия впервыя, и выняся жребий меншему брату на брань ѣхати. Братия жь въвергоша въ другой рядъ жребия, што не меншему ѣхать битися противъ Амира царя, понеже силен есть; и в другой рядъ выняся жребий меншему жь брату битися. Они же вергоша жребий и въ третей рядъ: выняся меншему жь брату на брань ѣхать битися со царемъ Амиром, занежь они съ сестрою из единыя матерни утробы въмѣсте шли и во един день рожения их.

И сказал им Амир-царь: «Братия моя милая! Отъедьте немного от шатра моего и бросьте меж собой жребий, кому из вас выпадет со мной биться; если меня одолеете, то и сестру свою возьмете; если же я вас одолею, то угодно будет мне всех вас изрубить». Отъехали братья от шатра и начали метать жребий, и когда бросили жребий в первый раз, то выпало младшему брату идти на бой. Братья же бросили жребий во второй раз, чтобы не младшему брату ехать биться с царем Амиром, так как могуч тот был; но и в другой раз выпал жребий биться младшему из братьев. Бросили они жребий и в третий раз; снова младшему брату выпал жребий идти на бой с царем Амиром, ибо брат тот с сестрой из одной материнской утробы родились в один и тот же день.

И начаша братаничи меншово брата крутити; а гдѣ стоятъ братаничи, и на томъ мѣсте аки солнце сияетъ, а гдѣ Амира царя крутятъ, и тамъ нѣсть свѣта, аки тма темно. Братия же анггелскую пѣснь ко Богу возсылающе: «Владыко, не поддай создания своего в поругание поганымъ, да не возрадуютца погании, оскверня крестьянскую дѣвицу». И сѣдшы же они на кони своя и съѣхася они вмѣсте со Амиромъ царемъ, и начаша ся сѣщы саблями и ударишася межь собою копьями. Видѣша же то срацыняне и многия кмети дерзость меншого брата и рекоша Амиру царю своему: «Великий господине, Амире царю! Отдай имъ сестру их и приими миръ от них, се бо единъ меншый братъ их крѣпость твою побѣждает; аще совокупятца вси три во едино мѣсто, то вся земля наша от них в работѣ будетъ». Меншы их братъ заѣде созади Амира царя и удари его межь плечь и долу его с коня сверже, и ухватив же его за власы и примча его ко братии своей. И рекоша вси срацыняне велегласно Амиру царю: «Отдай, Амире царю, сестру их имъ, да тя не погубятъ до остатку». Рече же имъ Амир царь: «Помилуйте мя, братия милая, днесь крещуся во святое крещение, любве ради дѣвицы тоя, да буду язъ вамъ зять».

И начали братья снаряжать младшего брата; а где стоят братья, на том месте словно солнце сияет, а где снаряжают Амира-царя, там нет света, темным темно. Братья же воспели к Богу ангельскую песнь: «Владыка, не выдай создания своего на поругание язычникам, да не возрадуются язычники, осквернив христианскую девицу». И сели братья на своих коней, и съехались они с Амиром царем и начали рубиться саблями и ударились с ним копьями. Увидели сарацины и многие витязи удаль младшего брата и сказали Амиру, царю своему: «Великий господин, царь Амир! Отдай им сестру их и помирись с ними, ибо и младший из братьев крепость твою побеждает; если же соберутся все три вместе, то вся земля наша окажется у них в рабстве». А младший из братьев, заехав Амиру-царю со спины, ударил его промеж плеч, свалил с коня на землю, схватил за волосы и приволок к своим братьям. И закричали все сарацины царю Амиру: «Отдай им, царь Амир, сестру их, не то они тебя совсем погубят». И сказал братьям Амир-царь: «Пощадите меня, братья милые, ныне же крещусь я святым крещением, во имя любви к этой девице, и стану вам зятем».

Рекоша же братаничи: «Брате Амире царю! Власть имамъ посѣщы тя и власть имамъ пустити тя. Как намъ за холопа выдать сестру свою? А нынѣ повѣждь намъ: гдѣ сестра наша?». Рече же имъ Амир царь слезно: «Братия! Видите оно полѣ прекрасно: тамо стоятъ многия шатры, а в них седит сестра ваша; а гдѣ сестра ваша ходит, и тут изослано поволоками златыми, а лице ея покрыто драгимъ магнитомъ^[7], а стражие ея стрежаху далече от шатров». Слышав же то, братия радостьни быша и поскочиша к шатру ея и прискочиша; стражие же не рекоша имъ ничегоже, а чающе, яко приходцы суть, а не чающе, яко братия ея. И приидоша же братия к шатру, и внидоша в шатер к сестрѣ своей, и обрѣтше же сестру свою на златѣ стуле сѣдящу, и лице ея покровенно драгимъ магнитомъ. Начаша же братаничи вопрошати слезно: «Повѣждь намъ, сестрица, дерзость Амира царя, аще к тебѣ прикоснулся единомъ словомъ, то отымем же главу его и отвеземъ въ Греческую землю, да потомъ не будетъ похвалятися, осквернивъ крестьянскую дѣву».^[8] (...) Рече же дѣвица ко братии: «Никакоже, братия, не имѣйте никакова о мнѣ во умѣ своемъ. Коли я исхищена Амиромъ царемъ, и тогда было при мнѣ 12 кормилицъ, а нынѣ боюсь поношения отъ людей и от своих сродницъ, занеже бысть полоненица. И азъ повѣдала Амиру царю дерзость вашу, и Амир царь всегда ко мнѣ приежьжаше единою мѣсяцомъ и издалеча на меня смотряше; лице мое повелѣ сродичемъ своимъ скрывати, а въ шатеръ никто николиже вхождаше; а нынѣ, братия моя милая, хощу к вамъ глаголати, да прежь хощу вас заклинати молитвою матери нашея — да не преслушати вамъ заповѣди моея. Аще толко отвержетца Амир царь правдою вѣры своея, и днесь креститьца во святое крещение, и иного вамъ зятя таковаго не обрѣсти, занеже славою славен и силою силен и мудростию мудръ и богатествомъ богатъ». Рекоша же братия къ сестрѣ своей: «Совокупитъ васъ материя молитва со Амиромъ царемъ».^[9]

Сказали же братья: «Брат наш, царь Амир! В нашей воле зарубить тебя и в нашей воле — отпустить. Но как нам за раба отдать сестру нашу? А сейчас скажи нам: где наша сестра?» И отвечал им царь Амир со слезами: «Братья мои! Видите это поле прекрасное, а там стоит множество шатров, в них и пребывает сестра ваша, а где сестра ваша ходит, там разостланы дорогие шелка, расшитые золотом, и лицо ее прикрыто драгоценным покрывалом, а стражи охраняют ее, не приближаясь к шатрам». Услышав об этом, обрадовались братья и устремились к ее шатру и подскакали к нему, а стража им ничего не сказала, думая, что это иноземцы, а не догадываясь, что это ее братья. И приблизились братья к шатру, и вошли в шатер к сестре своей, и застали ее сидящей на золоченом стуле, а лицо ее покрыто драгоценным покрывалом. И начали братья расспрашивать ее со слезами: «Расскажи нам, сестрица, о дерзости Амира-царя, если он тебя оскорбил хотя бы единым словом, то отрубим ему голову и отвезем в Греческую землю, чтобы не стал потом похваляться, что осквернил христианскую девицу». Отвечала же девица братьям: «Ничего подобного, братья мои, не подумайте обо мне. Когда была я похищена царем Амиром, то было приставлено ко мне двенадцать кормилиц, а теперь боюсь лишь поношения от людей и своих родственниц, знающих, что я была пленницей. Это я и рассказала Амиру-царю о храбрости вашей, и царь Амир всегда приезжал ко мне один раз в месяц и только издали мной любовался, лицо же мое приказал и близким его не открывать, а в шатер мой никто никогда не входил; ныне же, братья мои милые, хочу вас просить, но прежде заклинаю вас молитвою матери нашей, чтобы выслушали вы просьбу мою. Если только царь Амир действительно отречется от своей веры и тотчас же крестится святым крещением, то другого такого зятя вам и не найти, так как славой он славен, и силой силен, и мудростью мудр, и богатством богат». Отвечали же братья сестре своей: «Да соединит вас молитва материнская с царем Амиром!»

В то жь время Амир царь собра триста верблюдъ и наполни на них драгаго злата аравитцкаго и дал братаничамъ в даровях, любви ради дѣвицы тоя, и рече Амир царь ко братаничемъ: «Помилуйте мя, братия моя, отвергусь я вѣры своея и днесь крещуся во святое крещение, любве ради дѣвицы тоя, да буду вамъ зять». И рекоша братаничи Амиру царю: «Аще хощешы быти намъ зять, и ты отвергися вѣры своея поганыя, любве ради сестры нашея; днесь крестися во святое крещение и поѣди к намъ в Греческую землю, по любимой своея дѣвицы». И рече же имъ Амиръ царь: «Братия моя милая! Не дамся аз в сраме, да не рекутъ греченя, яко, полонив зятя, в домъ свой ведутъ. Нарекуся аз вамъ зять съ великою честию. Хощу прежь ѣхать и изобрать велблюды со всей земли и наполнити на них богатества, и хощу изобрати силные кмети, а хто хощетъ со мною итить во святое крещение; и прииду к вамъ в Греческую землю и нарекуся вамъ зять и буду славенъ и богатъ. А вы коней своих не томите, подожьдите мя на дороге». Братия же вземше сестру свою и поѣхаша путемъ своим.

А тем временем царь Амир собрал триста верблюдов и нагрузил их дорогим золотом аравийским и прислал братьям в дар, в знак любви своей к той девице, и сказал царь Амир братьям: «Пощадите меня, братья мои, отрекусь я от веры своей, и тотчас же крещусь святым крещением во имя любви к этой девице, и буду вам зятем». И ответили братья царю Амиру: «Если хочешь стать нашим зятем, то отрекись ты от своей языческой веры ради любви к сестре нашей; крестись скорее святым крещением и приезжай к нам в Греческую землю вслед за любимой своей девицей». И сказал им Амир-царь: «Братья мои милые! Не хочу сдаться вам на свой позор, чтобы не сказали обо мне греки, что, полонив зятя, в дом свой ведут. А назовусь я зятем вашим с великой славой. Хочу прежде всего поехать и собрать верблюдов со всей земли и нагрузить на них богатые дары, хочу собрать с собой сильных витязей, кто захочет перейти со мной вместе в христианскую веру; и приду к вам в Греческую землю, и нарекусь вашим зятем, и буду славен и богат. А вы не томите своих коней — подождите меня по дороге». Братья же, взяв сестру свою, отправились в путь.

А Амир царь, приѣхав к матери своей и к брату своему, и нача имъ прелестию глаголати, да чтобы его не уняли. И рече матери своей: «Мати моя милая! Что ходих в Греческую землю и полоних себѣ любимую дѣвицу, и приидоша во слѣдъ ко мнѣ братия ея и начаша со мною битися. И единъ отъ них, меншы братъ, крѣпость мою побѣдилъ. Аще бы совокупилися всѣ три брата во единое мѣсто, то и вся бы земля наша от них в работѣ была». Рече же мати ко Амиру царю, сыну своему, гнѣвно и власы главы своея нача терзати и лице свое, и рече ему: «На што нарекаешься царемъ и силный кметь у себя имѣешы, прибытку емлютъ по 1000 и по 2; и ты иди нынѣ и совокупи войска своего, и иди въ Греческую землю и побѣди братию, и любимую дѣвицу приведи ко мнѣ». Амир же рече к матери своей прелестию: «Мати моя, азъ хощу то жь сотворить, собрати воя своя много и идти пакости творить в Греческую землю». И рече братъ Амиру царю: «Поидемъ, брате, вскоре, собравъ войско свое, да не допустимъ братию с любимою дѣвицею во градъ». И рече Амир царь ко брату своему: «Сяди ты, брате, на престолѣ моемъ, а язъ единъ хощу ѣхати пакости творити въ Греческой земле». В то же время Амиръ царь посади брата своего на престолѣ своемъ, и самъ собра войска много, и собра богатества и веръблюды со всей земли и наполни на них драгаго злата аравитцъкаго и камения драгаго многоцѣнного. Видѣв же то срацыняне, яко на рать не ходятъ тако, а не глаголаше ему ничего.

А Амир-царь, приехав к матери своей и к брату своему, повел с ними хитрую речь, чтобы они его не удерживали. И сказал он матери своей: «Милая моя мать! Вот ходил я в Греческую землю и пленил там милую девицу, и пришли вслед за ней братья ее, и стали со мной биться. И один из них — младший брат — силу мою превозмог. Если же собрались бы все три брата вместе, то и вся земля наша оказалась бы у них в рабстве». Отвечала мать Амиру-царю, сыну своему, в гневе, и при этом рвала она на себе волосы, и царапала свое лицо, и кричала: «Зачем же ты именуешься царем, и сильных витязей у себя держишь, и платишь им по тысяче и по две? — так иди же, и немедленно собери войско свое, и отправляйся в Греческую землю, и победи братьев, а любимую свою девицу приведи ко мне». Амир же, лукавя, отвечал своей матери: «Мать моя, я это и хочу сделать, собрать побольше воинов своих и пойти разорять Греческую землю». И сказал брат Амиру-царю: «Пойдем, брат, скорее, собрав войско свое, и не пустим братьев с любимой твоей девицей войти в город». И отвечал Амир-царь брату своему: «Садись ты, брат, на моем престоле, а я один хочу поехать и разорить Греческую землю». И тогда посадил царь Амир брата своего на престоле своем, а сам собрал огромное войско, и собрал богатства и верблюдов со всей земли, и нагрузил на них бесценное золото аравийское и драгоценные камни. Видели сарацины, что так в поход не ходят, но не сказали ему ничего.

Доиде же Амир царь до сумежия Греческия земли, и рече Амир царь ко аравитяномъ: «Братия моя милая, силнии и храбрии аравитяне! Хто хощетъ со мною дерзость творити, той поди со мною в Греческую землю пакости творити». И рече от них един аравитянин, во устѣх имѣя у себя дванадесять замковъ, и рече велегласно ко Амиру царю: «Великий государь, Амире царю! Приидоша отъ Греческия земли в нашу Срацынскую землю три юноши, и един от них крѣпость твою побѣди; аще бы въсѣ были три совокупилися во едино мѣсто, то бы и земля наша от них вся в работе была; а нынѣ ты хочешь итить в Греческую землю, то они нас и до остатку всѣхъ погубятъ». Амир же царь, отпустив богатество, наполненныя казны верблюды вперед в Греческую землю, и взяв немного кметей своих и поиде в Греческую землю.

Дошел же царь Амир до рубежа Греческой земли и обратился царь Амир к аравитянам: «Братья мои милые, сильные и храбрые аравитяне! Кто хочет со мной показать свою доблесть, тот пусть пойдет со мной разорять Греческую землю». И ответил один из них — аравитянин, на губах у которого было двенадцать замков, и возгласил царю Амиру: «Великий государь, царь Амир! Пришли из земли Греческой в нашу землю Сарацинскую трое юношей, и один из них силу твою превозмог, а если бы все три собрались вместе, то и земля наша оказалась бы вся у них в рабстве; а ты теперь хочешь идти на Греческую землю: так они нас всех до единого погубят!» Царь же Амир, отправив в Греческую землю верблюдов, нагруженных богатыми дарами, и взяв с собой немного витязей своих, также отправился следом в Греческую землю.

Братанича же не доидоша Греческаго града за пятдесятъ поприщь и сташа на поле; сестра же ихъ начат имъ молитися: «Братия моя милая! Не введите мя в срамъ великий от человѣкъ и от своих сродникъ, занеже азъ исхищена была рукама Амира царя; подождите зятя своего нареченного Амира царя». По мале же времяни приидоша к нимъ Амир царь со всѣмъ богатествомъ и съ верблюды, наполненныя златомъ и сребромъ. И рече Амир царь: «Слава Богу, благодѣющему мнѣ, яко сподобил мя Богъ братию в очи видѣти». И рекоша братия ко Амиру царю: «Рабе Христове, буди ты намъ зять». Два же брата, болшый и середней, с сестрою своею поѣхаша во градъ нощию, народа ради, и внидоша в домъ матери своея, и видѣвъ же матерь два сына и дщерь свою и рече имъ слезно: «Сестрицу вы свою добыли, а братца изгубили есте!» И рече ей сынове ея: «Радуйся, мати, и веселися, братъ нашь меншый пребывает зъ зятемъ нашимъ нареченнымъ, со Амиромъ царемъ, а нынѣ ты, мати, доспевай бракъ великъ, занежь есми добыли зятя — славою славенъ и силою силенъ и богатеством богатъ, а нынѣ намъ ево въвести во святое крещение».

Братья же, не дойдя до Греческого города пятьдесят поприщ, остановились в поле; и стала их умолять сестра: «Братья мои милые! Избавьте меня от великого позора перед людьми и моими родичами, что была похищена Амиром-царем; подождите зятя своего нареченного — царя Амира». В скором времени пришел к ним царь Амир со всем богатством и с верблюдами, нагруженными золотом и серебром. И сказал царь Амир: «Слава Богу, благоволящему мне, за то что сподобил меня лицезреть братьев моих». И сказали братья Амиру-царю: «Раб Христов, будь же нам зятем». Два брата — старший и средний — с сестрой своей поехали в город ночью, чтобы не увидел их народ, и пришли в дом матери своей; увидев же двух сыновей и дочь свою, воскликнула мать со слезами: «Сестрицу свою вы выручили, а братца своего погубили!» И сказали ей сыновья ее: «Радуйся, мать наша, и веселись, так как брат наш младший находится сейчас с зятем нашим нареченным, с царем Амиром, а сейчас ты, мать, готовь пышный брачный пир, ибо добыли мы зятя — славой он славен, и силой силен, и богатством богат, а теперь нам надо привести его к святому крещению».

И вземше патриарха града того со всѣмъ соборомъ и приидоша на Ефрантъ реку^[10] и сотвориша купѣль. И выидоша из града множество народа. Видѣвше же то братаничи истомна Амира царя отъ народа, братаничи же повелѣ Амира царя вскоре крестити во имя Святаго Духа, и крести его самъ патриархъ, а отецъ былъ крестной царь града того. И поидоша в домъ матери своея и сотвориша бракъ великъ, преславенъ зело, и сотвориша свадбу по 3 мѣсяцы. И потомъ Амир царь сотвори себѣ особый дворъ и полаты и жити нача с своею любимою дѣвицею.

И взяли они патриарха города того со всем причтом, и пришли на реку Евфрат, и приготовили там купель. И вышло из города множество народа. Братья же, увидев, что смущен царь Амир множеством народа, попросили скорее крестить Амира-царя во имя Святого Духа, и крестил его сам патриарх, а отцом крестным стал ему царь города того. И отправились они в дом матери своей, и начался пышный свадебный пир во славу их, а продолжались те торжества три месяца. И потом царь Амир построил для себя особые палаты и поселился там со своей любимой девицей.

По том же времяни услыша мати Амира царя, что он крестися и отвергъся вѣры своея, любве ради девицы тоя, и нача терзати власы главы своея, и собра войска своего много множество и рече имъ: «Кто имѣетъ дерзость внити в Греческую землю къ господину своему Амиру царю и извести его из Греческия земли с любимою дѣвицею его?» И рекоша жь ей три срацыняне: «Мы, госпоже, идемъ въ Греческую землю и отнесемъ какъ книги ко господину своему, царю Амиру». И она же имъ даша много златницъ и даша имъ три кони: конь, рекомый Вѣтреница, вторый — Громъ, третий — Молния.^[11] «Аще внидете в Греческую землю и увидите господина своего Амира царя, и изведите его из Греческия земли, и сядете на Вѣтреницу, и вы невидими будете никимъже. Аще внидите в Срачинскую землю с господиномъ своимъ Амиромъ царемъ и со девицею его любимою, и сядите вы на Громъ-конь, и тогда услышат все аравитии Срацынские земли. Аще сядете на Молнию, и невидими будете въ Греческой землѣ».

Через некоторое время услышала мать Амира-царя, что он крестился и отвергся от веры своей из-за любви к той девушке, и начала рвать на себе волосы, и собрала великое множество воинов, и обратилась к ним: «У кого хватит храбрости отправиться в Греческую землю к господину своему Амиру-царю и вывести его из Греческой земли вместе с любимой его девицею?» И отвечали ей три сарацина: «Мы, госпожа, пойдем в Греческую землю и отнесем послание твое к господину своему, царю Амиру». Она же дала им много золотых монет и дала им трех коней: один конь по кличке Ветер, второй — Гром и третий — Молния. «Когда прибудете, — сказала, — в Греческую землю, и увидите господина своего, Амира-царя, и увезете его из Греческой земли, сядьте на коня по имени Ветер, и никто вас не увидит. А когда войдете в Сарацинскую землю с господином своим Амиром-царем и с девицею его любимою, то сядьте вы на Гром-коня, и тогда услышат вас все аравитяне в Сарацинской земле. А если сядете на коня Молнию, то невидимы будете в Греческой земле».

Срацыняне же взяша три коня и книги ко Амиру царю, и поѣхаша путемъ своим, и приѣхаша под градъ греческий, и сташа вне града въ сокровенномъ мѣсте, и вседоша на Молнию, и невидимъ бысть въ Греческой землѣ.

Сарацины же взяли трех коней и послание к Амиру-царю, и отправились своей дорогой, и, приехав к граду греческому, остановились подле города в сокровенном месте, и сели на коня Молнию, и стали невидимы в Греческой земле.

Тоя же нощы царица Амира царя, прекрасная царица дѣвица, видѣша сонъ и ужасна бысть и повѣдаша братиямъ своимъ: «Братия моя милая, видѣла я сон: въ нѣкое время влетѣша в полату мою златокрылатый соколъ и ятъ мя за руку и изнесе из полаты моея, и потомъ прилетѣша три враны и напустиша на сокола, и сокол мя опусти».

В ту же ночь царица Амира-царя, прекрасная царица-девица увидела сон; и охватил ее страх, и поведала она братьям своим: «Братья мои милые, видела я сон: неожиданно влетел в покои мои златокрылый сокол, и схватил меня за руку, и унес меня из покоев моих, и потом прилетели три ворона, и набросились на сокола, и сокол меня отпустил».

Братия же собравше во граде вся волхвы и книжницы и фарисѣи, и повѣдаша сонъ сестры своея, и волхвы же рекоша братиямъ: «Госпожу нашу, прекрасную дѣвицу, зять вашъ новокрещенный Амир царь, по повелѣнию матери своея, хощеть исхитить ис полаты и бежати въ Срацынскую землю и с любимою сестрицею вашею; а три врана — то суть три срацынянина, стоятъ за градомъ в сокровенномъ мѣсте, прислани суть ко Амиру царю от матери з грамотами».

Братья же собрали всех волхвов, и книжников, и мудрецов и поведали им сон сестры своей, и волхвы ответили братьям: «Госпожу нашу, прекрасную девицу, зять ваш новокрещенный, Амир-царь, по повелению матери своей, хочет похитить из палаты и бежать с ней в Сарацинскую землю, с любимой сестрицей вашей; а три ворона — это три сарацина, стоят под городом в потаенном месте, присланы они с письмом от матери к царю Амиру».

Братия жь пришед ко Амиру царю и начаша его вопрошати и обличать. Он же кленяся имъ живымъ Богомъ, и вземъ же они Амира царя и поѣхаша с нимъ за город с книжниками и с фарисѣями, и обрѣтоша за градомъ три срацынянена, и они же изымаша их и начаша вопрошати. И они же им сказаша всю тайну, и взяв ихъ во градъ и крестиша их во святое крещение, и начаша жить у Амира царя, а кони их вземъ Амир царь и роздалъ братаничемъ, шурьямъ своимъ.

Братья же пошли к царю Амиру и стали его расспрашивать и укорять. Он же поклялся им именем Бога живого, и тогда они, взяв царя Амира, поехали с ним за город с книжниками и мудрецами, и разыскали под городом трех сарацин, и захватили их, и начали допрашивать. Те же открыли им весь свой тайный замысел, и, взяв их в город, крестили их святым крещением, и начали они жить у Амира-царя, а коней их Амир-царь раздал братаничам, шуринам своим.

И потомъ книжницы начаша проповѣдывати о рождении Девгениевѣ, и потомъ царица Амира царя прия плодъ во утробѣ своей, мужеска полу, и родитъ сына, и нарекоша имя ему Акрит. И въвергоша его въ божественное крещение и нарекоша имя ему «Прекрасный Девгеней»,^[12] а крестиша его самъ патриархъ, а мати крестная — царица града того. И бысть во градѣ томъ два царя да четыря царевича. И потомъ воспитавше Девгения царевича до 10 лѣтъ.

И потом мудрецы начали предвещать рождение Девгения, и затем жена Амира-царя приняла плод в утробе, мужеского пола, и родила сына, и нарекли его Акритом. А крестив его божественным крещением, нарекли ему имя «Прекрасный Девгений», а крестил его сам патриарх, а крестной матерью была царица того города. И было в городе том два царя и четыре царевича. И потом растили Девгения-царевича до десяти лет.

ЖИТИЕ ДЕВГЕНИЯ^[13]

ЖИЗНЬ ДЕВГЕНИЕВА

Преславный Дѣвгений на 12 лѣто мечемъ играше, а на 13 лѣто копиемь, а на 14 лето покушашеся вся звѣри побѣдити и начатъ прилежно нудити отца своего и стрыевъ: «Поидите со мною на ловы». И рече ему отецъ: «Еще еси, сыну мой, младъ, о ловехъ не молви, понеже жаль ми тебѣ, млада, нудити». И рече Девгений отцу своему: «Тѣм, отче, не пуди менѣ, понеже имамъ упование на сотворшаго Бога, яко нѣсть ми нуды в томъ, но великое утѣшение».

Преславный Девгений двенадцати лет отроду стал мечом играть, а в тринадцать — копьем, а в четырнадцать лет захотел всех зверей одолеть и начал изо дня в день упрашивать отца своего и дядей: «Пойдите со мной на охоту». И сказал ему отец: «Еще молод ты, сын мой, не говори об охоте, ибо боюсь тебя, юного, утомить». И отвечал Девгений отцу своему: «Этим, отец, не пугай меня, так как надеюсь я на Бога-творца, что будет мне охота не труд, а великая утеха».

И то слово слышавъ отецъ юноши, яко такъ глаголетъ юноша, и совокупи вся вои и град весь и рад бысть с нимъ ехать на ловъ. И мнози идяху из града того на ловы за нимъ, зане слышаху Девгениеву дерзность. И вышедше из града на ловы, отецъ его ловитъ зайцы и лисицы, и стры его ловят, а Девгени имъ смеяшеся, и в пустыню вниде, и сниде с коня, яко соколъ млады, на Божию силу надеясь.

Услышал отец юноши эти слова, и собрал всех воинов и весь город, и рад был поехать с ним на охоту. И многие из того города собрались поохотиться, так как слышали об удали Девгения. И, выехав из города на охоту, отец Девгения ловит зайцев и лисиц, с ним и дядья Девгения охотятся, а он посмеялся над ними, и заехал в места нехоженные, и соскочил с коня, точно молодой сокол, надеясь на Божью силу.

И два медведя по тростию хождаше, и с ними дети ихъ бысть. И очюти медведица юношу, противъ ему поскочи и хотяше его пожрети. Юноша же еще не ученъ, како звѣри бити, и поскочи вборзе переди ея, похвати и согну ея лактями, и все, еже бѣ во чреве ея, выде из нея, борзо мертва бысть в руку. Други медведь бежаше во глубину тростия того.

И бродили в камыше два медведя и медвежата с ними. И почуяла медведица юношу, выскочила ему навстречу и хотела его сожрать. А юноша, не научен еще, как зверей бить, бросился быстро ей навстречу, обхватил ее и так сдавил локтями, что все потроха ее вышли наружу, и она тут же издохла в его руках. А другой медведь убежал в камышовые заросли.

И кликну его стрый к нему: «Чадо, стерегись, доколе не скочитъ на тебѣ медведь». И Девгений радостенъ бысть и поверже свою рогвицу на месте, на немже стояше, яко скоры соколъ медведя наскочи. И медведь к нему возвратись, разверзь уста своя, хотя его пожрети. Юноша же борзо скочи, и ухвати его за главу, и оторва ему главу, и вборзе умре в руку его. От рыкания жъ медведя того и от гласа юноши голкъ великъ побѣже.

Тут окликнул Девгения дядя его: «Берегись, чадо, как бы не бросился на тебя медведь!» Обрадовался Девгений и, оставив палицу свою там, где стоял, словно быстрый сокол, налетел на медведя. Повернул медведь ему навстречу, оскалил пасть свою, норовя его сожрать. Но юноша стремглав подскочил, схватил его за голову и оторвал голову, и тотчас издох медведь в его руках. А от рева медвежьего и от крика юноши гул по лесу раскатился.

И Амира царь к сыну кликну: «Девгений, сыну мой, стерегись, понеже лось бѣжитъ велми великъ, тебе же укрытися негде». То слышавъ, Девгений поскочи, яко левъ, и догнавъ лося, похвати его за задние ноги, надвое раздра.

И Амир-царь крикнул сыну: «Девгений, сын мой, берегись: бежит на тебя огромный лось, а тебе негде укрыться». Услышав это, Девгений, бросился, точно лев, догнал лося и, схватив за задние ноги, разорвал надвое.

  «О чюдо преславно Божиимъ дарованиемъ! Кто сему не дивится? Какова дерзность явись млада отрочати, кто лося догна быстрее лва? От Бога ему надо всемъ силу имѣти. Како побѣди медведи безъ оружия! О чюдо преславно! Видимъ юноши 14 летъ возрастомъ суща, но не от простыхъ людей, но от Бога есть созданъ». Но глаголаше межъ собою, и абие зверъ, лютъ зѣло, из болота выиде, из того же тростия. И узреста юношу, и часто глядаху, дабы не вредилъ юноши. Девгений же влечаше лосову главу в правой руке и два медведя убитие, на левой руке — раздраны лось. И стрый рече ему: «Приди, чадо, сѣмо и мертвая та поверги. Зде суть ины живы звер, понеже то есть не лось раздрати надвое, то люты левъ, с великою обороною итти к нему». Отвещаша юноша: «Господине стрыю! Надеюсь на Творца и на его величие Божие и молитву матерню, яжь мя породи». И то слово Девгений рече ко стрыю, прииде и восхити мечь свой вборзе и противу звери поиде. Звер же обрелъ юношу к себѣ идуща и начатъ рыкати, и хвостомъ своя ребра бити, и челюсти своя разнемъ на юношу, и поскочи. Девгени жъ удари его мечемъ во главу и пресече его на полы.

«О чудо преславное, ниспосланное Богом! Кто этому не дивится? Какую удаль проявил молодой отрок, догнав лося быстрее, чем лев! От Бога дана ему сила над всеми. А как победил медведя без оружия! О чудо преславное! Видим юношу четырнадцати лет, но не из обычных людей он, а самим Богом создан». Так говорили между собой, и внезапно свирепый зверь выскочил из болота, из того же камыша. И увидели они юношу, и стали следить, как бы не напал на него зверь. А Девгений в правой руке нес голову лося и двух убитых медведей, а в левой — разодранного лося. И крикнул ему дядя: «Иди, чадо, сюда и брось этих мертвых. Здесь иной зверь, живой, это не то что лося разорвать надвое: это свирепый лев, с великой осторожностью подходи к нему». Отвечал ему юноша: «Господин мой, дядя! Надеюсь на Творца, и на могущество Божье, и на молитву родившей меня матери». И, ответив такими словами дяде, подбежал Девгений, быстро выхватил свой меч и пошел навстречу зверю. Зверь же, увидев идущего к нему юношу, зарычал, и стал бить себя хвостом по бокам, и, разинув пасть свою, прыгнул. Но Девгений ударил его мечом по голове и рассек на две половины.

 И начатъ отецъ его ко стрыю глаголати: «Виждь, стрыю, величия Божия, како рассечень бысть левъ, якоже и прежни лось». И борзо поскочиста отецъ со стрыями и начаста целовати его во усто, и очи, и руце, и глаголаху к нему вси: «Видеще, господине, твоего велегласнаго возраста и красоты, и храбръства, кто не подивится?» Бе бо юноша возрастомъ велми лепъ паче меры, а власы имуще кудрявы и очи вели гораздны. На нь зрети — лице же его, яко снегъ, и румяно, яко червецъ,^[14] брови же черны имяше, перси жъ его сажени шире. Видев же отецъ юношу велми красна, радовашесь и глагола к нему: «Чадо мое милое, преславни Девгений, зной золъ и великъ в полудни бысть. Всяки зверь сохранился бяше в пустолесие. Пойдемъ, чадо, к студеному источнику, измыеши бо лице свое от многаго пота и во ины порты облечешися, а рудныя с себѣ снимеши, понеже от зверинаго пота, и медвежи капани, и лютаго зверя крови порты на тебе орудишась. Измыю твои руце и нозѣ и самъ азъ».

И начал отец его говорить дяде: «Видишь, каково могущество Божье: рассечен и лев, как перед этим лось». И быстро подбежали к Девгению отец и дядья, и начали целовать его в губы и в глаза, и целовать ему руки, и говорили ему все: «Кто не подивится, господин, видя стать твою, красоту твою и храбрость!» Был же юноша, как никто другой, статен, волосы у него кудрявые, глаза большие. Любо на него посмотреть: лицо у него, как снег, и румяно, как маков цвет, брови же у него черные, а в плечах — косая сажень. Видя же прекрасного юношу, радовался отец и говорил ему: «Чадо мое милое, славный Девгений, нестерпим зной полуденный. Всякий зверь прячется в чаще. Пойдем же, чадо, к студеному ручью, омоешь лицо свое потное и оденешь на себя другие одежды, а окровавленные с себя снимешь, ибо от звериного пота, и медвежьих потрохов, и крови лютого зверя обагрилось платье твое. А я сам омою руки твои и ноги».

Во источницѣ бо томъ свети, а вода яко свеща светится. И не смеяше бо к воде той от храбрыхъ приитъти никто, понеже бяху мнози чюдеса: в воде той змей великъ живяше.^[15]

А в ручье том сияние было и светилась вода, как свеча. И не смел никто из храбрецов подойти к той воде, ибо было там много чудесного: в той воде жил огромный змей.

И пришедши имъ ко источнику, и седоша около Девгения, и начаша мыти лице его и руце. Онъ же рече: «Руце мои умываете, а еще имъ калатися». И того слова юноша не скончавъ, абие змей великъ прилете ко источнику, яко человѣкъ явись троеглавой, и хотяше людей пожрети. И узре Девгений, и вборзе мечь свой похвати, и противо змия поиде, и 3 главы ему отсече, и начатъ руки умывати. И вси предстоящи почюдишася такой дерзости, юже юноша показа на лютомъ звери, и начаша хвалу Богу воздавати: «О чюдо велие! О вседержителю Владыко, создавы человѣка и велику силу давъ ему надо всеми силными и дивно храбрыми, показалъ человѣки сильнее ихъ».

Придя к ручью, сели все вокруг Девгения и начали омывать лицо его и руки. Он же сказал: «Моете руки мои, а им еще быть грязными». И не успел юноша договорить, как к ручью прилетел огромный змей, точно человек трехглавый, и хотел пожрать людей. Увидев его, Девгений быстро схватил свой меч, и вышел навстречу змею, и отсек три головы его, и стал мыть руки. И все спутники удивились той удали, что проявил юноша в борьбе с лютым зверем, и начали возносить хвалу Богу: «О чудо великое! О Владыка-вседержитель, создавший человека и даровавший ему силу великую над всеми сильными и безмерно храбрыми, показал человека, что сильнее их».

 И начаша юношу прилежно целовати и ризы с него совлекоша. Исподни жъ быша хлада ради, и верхни бяху червлены, сухимъ златомъ тканы,^[16] и предрукавие драгимъ жемчюгомъ сажены, а наколенники его бяху драгая паволока, а сапоги его вси златы, сажены драгимъ жемчюгомъ и камениемъ магнитомъ^[17]. Острози его виты златомъ со измарагдом камениемъ.

И начали юношу наперебой целовать, и сняли с него одежды. Нижние же одежды одеты были для тепла, а верхние были багряные и расшитые сухим золотом, и наплечники украшены драгоценным жемчугом, а наколенники его из дорогих паволок, а сапоги его золотые и украшены дорогим жемчугом и камнем магнитом. Шпоры его были из витого золота и украшены изумрудами.

И повеле юноша борзо ко граду погнати, да мати его не печалуетъ по немъ. И приидоша в домы своя вси и начаша веселитись, и радостно пребываша. Паче всехъ Девгениева мати веселяшеся, занеже породи сына славнаго и велегласнаго и краснаго.

И велел юноша тотчас скакать к городу, чтобы не тревожилась о нем мать. И вернулись все по домам своим, и стали веселиться, и пребывали в радости великой. И больше всех радовалась мать Девгения, что родила сына такого славного, звонкоголосого и красивого.

Бысть же Девгениевъ конь бѣлъ, яко голубь, грива же у него плетена драгимъ камениемъ, и среди камения звонцы златы. И от умножения звонцовъ и от каменей драгихъ велелюбезны гласъ исхождаше на издивление всѣмъ. На лядвияхъ коневых драгою паволокою покрыто летняго ради праха, а узда его бысть златомъ кована со измарагдомъ и камениемъ. Кон же его бысть борзъ и гораздъ играти, а юноша храбръ бысть и хитръ на немъ сидети. И то видя, чюдишася, како фарь под нимъ скакаше, а онъ велми на немъ крепко сѣдяще и всяческимъ оружиемъ играше и храбро скакаше.

А конь у Девгения был бел, словно голубь, а в гриву вплетены были драгоценные камни, и среди камней — золотые бубенцы. И от множества бубенцов и камней драгоценных раздавались всем на удивление чудесные звуки. Круп коня от летучей пыли покрыт дорогим шелком, а уздечка окована золотом с камнем изумрудом и иными самоцветами. Конь же его быстроногий и гарцует под ним славно, а юноша сидит на нем ловко и смело. И, видя то, удивлялись все, как скачет под ним конь, а он крепко сидит на нем, и разным оружием играет, и скачет без страха.

Богу нашему слава, ныне и присно и во вѣки вѣковъ. Аминь.

Богу нашему слава ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

О СВАДЬБЕ ДЕВГЕЕВЕ И О ВСЪХЫЩЕНИИ СТРАТИГОВНЫ^[18]

О СВАДЬБЕ ДЕВГЕНИЯ И О ПОХИЩЕНИИ СТРАТИГОВНЫ

Преславны же Девгени взя молитву у отца своего и у матери своей, и совокупи воя немного, и взя с собою драгоценые порты и звончатые гусли, и всяде на конь свой борзы фарь, и поиде ко Стратигу. ^[19]

Преславный Девгений, получив благословение у отца своего и у матери своей, собрал небольшое войско и, взяв с собой дорогие одежды и звонкие гусли, сел на своего быстрого коня и поехал к Стратигу.

И доиде сумежия Стратиговы земли. И не доиде до града за пять поприщ, и устави войско свое, и повеле им около себя стражу поставити и крепко имети, а сам поеде ко граду Стратигову. И приеде во грат, во врата града Стратигова, и встрете юношу Стратигова двора, и вопроша его о Стратиге и о сынех его и самой Стратиговне.

И достиг рубежа владений Стратига. И, не доехав до города его пяти поприщ, остановил он войско свое и велел вокруг расставить стражу крепкую, а сам поехал в город Стратига. И приехал в город, въехал в ворота городские, и повстречал юношу, слугу Стратига, и стал расспрашивать его о Стратиге, и о сыновьях его, и о дочери, Стратиговне.

Отвещав же ему юноша: «Нет господина Стратига нашего дома, но в ыной стране ловы деюща и с четырми сыны своими. И о Стратиговне вопрошаеши, ино, господине, несть таковыя прекрасныя на свете сем. Мнози суть приежали, а никто в очи ея не видал, занеже Стратиг храбер и силен, и сынове и прочие войско ево, один на сто наидет, а сама Стратиговна мужескую дерзость имеет, иному некому подобна суть, разве тебе».

Отвечал ему юноша: «Нет господина нашего Стратига дома, охотится он в дальней стране с четырьмя сыновьями своими. А о Стратиговне спрашиваешь, — так нет, господин, подобной красавицы во всем свете. Многие приезжали, но никто не видел ее, потому что Стратиг храбр и могуч, и сыновья его, и все его воины: один против сотни выходит, а сама Стратиговна отважна, как мужчина, и никто, кроме тебя, не может с ней сравниться».

Слышав же Девгени радостен бысть, занеже суть указана ему и написано: прикоснется Стратиговне и жития сего 36 лет. И поеде же Девгений градом Стратиговым и приеде ко твору Стратигову, и нача взирати на твор Стратигов.

Услышав это, обрадовался Девгений, потому что было ему предсказано и записано: если женится на Стратиговне, то проживет тридцать шесть лет. И поехал Девгений по городу Стратига, и приехал ко двору Стратига, и стал смотреть на двор его.

Видев же Стратиговна и приниче ко окну,^[20] а сама не показася, Девгени же и вспять возвратяся, взирающе на дворъ. И тогда девая видевше и подивися.

Увидев его, Стратиговна прильнула к окну, но сама не показалась, Девгений же вновь возвратился, заглядывая во двор. Смотрела на него девица и дивилась.

Бе бо время преминуло на нощъ, а Девгени поиде во своя шатры, взя с собою юношу того, любовь велику до него имея, совлѣщи повеле с него порты худыя и облещи в драгия, и сотвори радость велику в ту нощь со своими милостивники. А заутра воста рано и повеле своей дружине имети у себѣ сторожу и рече имъ: «Разделитеся на многия пути и другъ друга стерегите. Аще к вамъ приидетъ Стратигъ, азъ же не приготовлюсь, и начнетъ вамъ пакости творити со многих странъ, и бѣйтеся с нимъ не ужасно, донележе азъ не приспею».

Но время шло к ночи, и вернулся Девгений в свои шатры, взяв с собою полюбившегося ему юношу, и велел снять с него простые одежды и одеть его во все дорогое, и пировал всю ночь со своими любимыми слугами. А наутро, встав рано, велел своей дружине выставить дозоры и сказал: «Разойдитесь по разным дорогам, но друг друга из вида не теряйте. Если нападет на вас Стратиг и начнет досаждать вам со всех сторон, а я еще не готов буду к бою, то бейтесь с ним в полсилы, пока я не подоспею».

То слово изрекъ, и облечеся во многоценныя ризы, и повеле взяти гусли со златыми струнами, и повеле приняти юношу новоприятаго, и поехал самъ четвертъ ко двору Стратигову, и взя гусли, начатъ играти и пети, понеже дана ему Божия помощь, иже имеетъ всегда на себе. Всегда ему доспеется, а прекрасной дѣвице Стратиговне исхищенной быти от Девгения, сына Амиро царя.

И, сказав так, оделся в дорогие одежды, и велел захватить с собою златострунные гусли, и велел взять юношу, нового слугу своего, поехал сам-четверт ко двору Стратигову и, взяв гусли, стал играть и петь, ибо дана ему была Божья помощь, которая всегда была с ним. Всегда все удается ему, а прекрасной девице Стратиговне суждено быть похищенной Девгением, сыном Амира-царя.

И слышавши того гласа дѣва и прекраснаго играния, бысть ужасна и трепетна, к оконъцу приниче и узре Девгения самого четверта мимо дворъ едуща. И вселися в ню любовь. И начатъ звати кормилицу и рече ей: «Какъ юноша мимо дворъ еха и умъ ми исхити! И ныне молю ти съ всемъ сердцемъ прилежно: иди и глаголи к нему предварити». И когда возвратися юноша, и виде кормилица и рече к нему: «Кою дерзость имаши и что есть тѣбѣ орудие к сему дому? Но не смеетъ птица пролетети мимо двора сего: от моей госпожи мнози главы своя положиша». И отвеща Девгений: «Кто тя посла глаголати мнѣ?» И рече ему: «Мене посла госпожа моя, прекрасная Стратиговна, жалуючи юность твою, да быша тебѣ не вредили». Глагола к ней: «Молви госпоже своей: тако рек Девгений — вборзе приклони лице свое ко оконцу и покажи образа своего велелепного, и тогда уведаешь, чего ради...^[21] Аще ли того не сотворишь, не имаши живота имети себѣ и въси твои родители». И услышавъ, дѣвица Стратиговна ко оконцу скоро припаде и начатъ глаголати к Девгению: «Свете светозарны, о прекрасное солнце! Жаль ми тѣбѣ, господине, аще моей ради любьве хощеши ся погубити, зане ини мнози мене ради главы своя положиша, а не видевъ, ни глаголавъ со мною. А ты кто еси, показавъ велию дерзость? Отецъ мой велми храбръ, и братия моя силни суть, а у отца моего мужие — единъ от нихъ на 100 наедетъ. А ты имаши мало с собою вой». Глагола Девгений къ дѣвице: «Аще бы я Бога не боялся, смерти бы предал тя. Даждь ми ответъ вскоре, что имаши на уме: хощеши ли слыти Девгениева Акрита жена или требуеши ему быти раба полоненна?»

И, услышав голос его и звуки прекрасные, испугалась девица, затрепетала и, прильнув к оконцу, увидела, как Девгений сам-четверт проезжает мимо двора. И вселилась в сердце ее любовь. И, позвав кормилицу, сказала она ей: «Как это юноша мимо двора проехал, а разум мой смутил! И прошу тебя от всего сердца: иди и задержи его своей беседой». И когда снова проезжал юноша мимо двора, увидела его кормилица и обратилась к нему: «Откуда столько дерзости в тебе и что нужно тебе в доме этом? Мимо двора нашего птица пролететь не смеет: из-за моей госпожи многие головы свои сложили». И спросил Девгений: «Кто послал тебя говорить со мною?» Отвечала она ему: «Послала меня моя госпожа, прекрасная Стратиговна, жалея юность твою, как бы не причинили тебе зла». Он же сказал ей: «Молви госпоже своей, вот что сказал Девгений — выгляни скорее в окно, покажи лицо свое прекрасное и тогда узнаешь, зачем... Если же этого не сделаешь, то не быть живой ни тебе, ни всему твоему роду». Услышав это, прильнула девица Стратиговна к оконцу и начала говорить Девгению: «Свет светлый, солнце прекрасное! Жаль мне тебя, господин, что хочешь погубить себя из-за любви ко мне, ибо многие за меня свои головы сложили, даже не видя меня и словом со мной не перемолвясь. А ты кто таков, решившийся на такую неслыханную дерзость? Ведь отец мой безмерно храбр и братья мои могучи, а воины у отца моего — каждый из них может с сотней сражаться. А у тебя с собой мало воинов». Отвечал Девгений девице: «Если бы я Бога не боялся, то предал бы тебя смерти. Но ответь мне скорее, что в мыслях у тебя: хочешь стать женой Девгения Акрита или хочешь быть его полонянкой — рабыней?»

Слышав же то, дѣва слезно отвеща ему: «Аще имаши любовь ко мнѣ велию, то ныне мя исхыти, яко отца моего дома нет, ни силной моей братии. Или чему ти исхитити менѣ: азъ сама еду с тобою, токмо в мужескую одежду облецы мя, зане имамъ мужескую дерзость. Аще путем мя нагонятъ, то сама оборонюсь. Мнози бо предо мною не успеютъ ничтоже сотворити».

Услышав это, отвечала ему девушка со слезами: «Если любишь меня так сильно, то похищай немедля, пока нет дома ни отца моего, ни могучих моих братьев. Да и зачем тебе меня похищать? — я и сама с тобой поеду, только дай мне мужскую одежду, ибо удали я молодецкой. Если нагонят меня по пути, то не дам я себя в обиду. И многие меня не смогут одолеть».

И то слышав, Девгений радостенъ бысть и рече к дѣвице: «Несть на сердце тако, якоже ты глаголеши, понеже ми есть в томъ срамъ от отца твоего и от братии твоей. Начнут глаголати: татъбою приехавъ, Девгений дѣвицу от нас исхыти. Но сице ти глаголю: повеленное мое сотвори. Когда приидетъ отецъ твой и братия твоя, скажи имъ исхищение свое». И рече ей: «Выди пред врата».

Услышав эти слова, обрадовался Девгений и сказал девице: «Не лежит у меня сердце к тому, что ты предлагаешь, ибо покрою я себя позором перед отцом твоим и братьями твоими. Станут говорить: Девгений, точно вор, похитил у нас девицу. Но вот что скажу тебе: сделай так, как я повелю. Когда вернется отец твой и братья твои, расскажи им, что тебя похищают». И позвал ее: «Выйди за ворота».

И поклонися Девгению, и приятъ Девгений единою рукою, и посади ю на гриве у коня, и начат ю любезно целовати, и ссади ю с коня своего. Дѣвица же не хотяше отлучитися от него, и рече Девгений: «Возвратися и сотвори, якоже ти рекохъ: до отца твоего пришествия ожидай и менѣ к себѣ, пристроившесь, стани внѣ храма пред сеньми».

И поклонилась она Девгению, и, подхватив одной рукой, посадил Девгений ее на холку своего коня и начал ее нежно целовать, а потом снял с коня своего. Девица же не хотела отходить от него, но Девгений сказал: «Возвращайся и сделай так, как я тебе повелел: как вернется отец твой, так жди и меня к себе, и будь готова — стань у дома перед сенями».

И тако рекъ, поцелова ю и поиде от нея. И пусти во градъ юношу, егоже взятъ пред градомъ, и приказа ему с вестью быти, какъ приедетъ Стратигъ. То слово рекъ, а самъ поиде к шатру своему и сотвори радость велию з дружиною своею.

И, сказав так, поцеловал ее и ускакал. И отпустил в город юношу, которого встретил перед воротами, и приказал ему сообщить, когда вернется Стратиг. И, сказав это, направился к шатру своему, и стал пировать весело со своей дружиной.

И абие Стратигъ с лову приехавъ, а юноша к Девгению с вестью приспе, и рече Девгению: «Стратигъ приеха». И повеле Девгений фара своего борзаго седлати, а самъ облечесь во многоценыя ризы и поеха полубице инаходомъ, а фара борзого повеле пред собою вести. И приехавъ во градъ, вседе на фаръ свой, милостивники пусти пред градомъ, а самъ взятъ копие и ко двору Стратигову приеха.

Только возвратился Стратиг с охоты, а юноша уже поспешил с вестями к Девгению и сказал ему: «Стратиг приехал». И велел Девгений оседлать своего борзого коня, а сам оделся в одежды дорогие и поехал на коне-иноходце, а борзого коня повелел вести перед собою. И, въехав в город, сел на коня своего, а любимых слуг своих оставил у городских стен, сам же взял копье и поехал ко двору Стратига.

Она жъ дѣва начатъ поведати отцу своему, еже ей повеле Девгений. И рече Стратиг: «Ту думу думали мнози храбри, и не збытся». И то слово изрече Стратигъ, а славны Девгений приспе. И услышавъ дѣвица громъ фара и глас златыхъ звонцовъ и скочи борзо пред сени, где ей Девгений повеле.

Девица же сказала все отцу своему, как повелел ей Девгений. И ответил Стратиг: «Об этом помышляли многие богатыри, да не вышло». И только сказал те слова Стратиг, как подоспел славный Девгений. И, услышав топот коня и звон золотых бубенцов, быстро выскочила девица и стала перед сенями, как Девгений ей повелел.

А Девгений ударивъ во врата копиемъ, и врата распадошась, и въехавъ на дворъ, и начатъ велегласно кликати, Стратига вонъ зовы и силныя его сыны, дабы видели сестры своея исхищение. Слуги же Стратига зовяху и поведа ему, какову Девгений дерзость показа, на дворе стоя без боязни, Стратига вонъ зовы.

А Девгений ударил в ворота копьем, и рассыпались ворота, и въехал во двор, и начал взывать громогласно, чтобы вышли к нему Стратиг и могучие его сыновья и увидели бы похищение сестры своей. Слуги стали Стратига звать и поведали ему, какую дерзость высказал Девгений: на дворе стоит без страха и Стратига к себе вызывает.

И слышавъ Стратигъ Девгения, и не ятъ веры, глаголя сице: «Зде в мой дворъ птица не смеетъ влететь, ниже человѣку внити». И поиде вонъ из храма. Девгени же стоя три часы, ожидаяи его, и не бысть ему никаков ответъ, а ини предстоящи не смея ничтоже глаголати.

И услышал Стратиг голос Девгения, но не поверил, говоря: «Сюда, в мой двор, птица не смеет влететь, не то что человек войти». И вышел из дома своего. А Девгений три часа стоял, ожидая его, и не дождался ответа, а слуги и сказать ничего не посмели.

И повеле Девгений дѣвице преклонитися к себѣ, и яко орелъ исхити прекрасную Стратиговну, и посади ю на гриве у борзаго своего фара, и рече Стратигу: «Выеде и отъими дщерь свою прекрасную у Девгения, да не молвиши тако, что пришедъ татьбою украде». И то слово изрекъ, и поехавъ з двора, сладкую пѣснь пояху и Бога хваля. И ту песнь сконча, и пред градъ выеде к милостивникомъ своимъ, и посади дѣвицу на коне иноходомъ, и поиде к шатромъ своимъ.

И приказал Девгений девице подойти к нему, и, как орел, подхватил прекрасную Стратиговну, посадил ее на холку своего борзого коня и крикнул Стратигу: «Выйди, отними дочь свою прекрасную у Девгения, чтобы не говорил, будто я, словно вор, украл ее». И с этими словами поехал со двора, распевая звонкую песню и славя Бога. И окончил песню, и выехал за город к любимым слугам своим, и, посадив девицу на коня-иноходца, поехал к шатрам своим.

И шедъ на гору борзе обозревся, ест ли по немъ погоня. И рече дѣвице: «Велика есмь срама добылъ, аще не будетъ по мнѣ погони, хощу возвратитися и поносъ имъ сотворити». Девгений милостивники нарядивъ и повеле воемъ стрещи около дѣвицы, а самъ поеде во градъ ко двору Стратигову. И поеха во дворъ Стратиговъ, и удари в сени Стратиговы копиемъ, и сени распадошася, и вси быша во ужасти во дворе. И начатъ велегласно кликать, вонъ зовы Стратига и рече: «О Стратиже преславны, кою дерзость имаши или сынове твои, иже есмь исхитилъ у тѣбѣ тщерь, и не бысть по мнѣ погони от тѣбѣ, ни от сыновъ твоихъ? И еще возвратихся и понос ти великъ сотворихъ, да не глаголеши последи, что татьбою пришедь, исхити у мене тщерь. Аще имееши мужескую дерзость у себѣ, и кметы твои, то отъими у мене тщерь свою!» И то слово изрече, и поеха з двора, и возвратись вспять, и кликну велегласно: «Азъ еду из града и пожду васъ на поле, да не молвите, что пришедъ и обольстивъ, побеже от насъ».

И, взойдя на гору, тотчас обернулся посмотреть: нет ли за ним погони? И сказал девице: «Покрою я себя великим позором, если не будет за мной погони; хочу вернуться и им самим бесчестье нанести». И отрядил Девгений своих верных слуг, и повелел воинам стражу нести вокруг девицы, а сам вернулся в город ко двору Стратига. И въехал на двор Стратигов, и ударил копьем в сени дома его, и рассыпались сени, и ужас охватил всех, кто был во дворе. И кликнул Девгений громогласно, вызывая к себе Стратига, и сказал: «О Стратиг преславный, где же отвага твоя и сыновей твоих, если я похитил твою дочь, но не помчались за мной в погоню ни ты сам, ни сыновья твои? И опять я вернулся, и великое бесчестье тебе нанес, чтобы не стал ты потом говорить, что я, словно вор, пришел и дочь твою похитил. Если же есть мужская отвага в тебе и в воинах твоих, то отними же у меня дочь свою!» И, сказав так, выехал со двора, и опять возвратился, и снова воскликнул громогласно: «Я выеду из города и буду ждать вас в поле, чтобы не сказали потом, что пришел, обманул и бежал от вас».

Услыша Стратигь и зело вострепета и начат кликати сыны своя: «Где сутъ мои кметы, иже 1000 емлютъ, а ини и по две и по 5000 и по десяти тысящъ? И ныне борзо совокупите ихъ и протъчи сильни вои!»

Услышав эти слова, Стратиг затрясся в гневе и начал звать сыновей своих: «Где же воины мои отборные, из которых каждый тысячу полонит, а иные и по две тысячи, и по пяти, и по десяти тысяч? Так немедля же соберите их и других могучих воинов!»

Девгени же приде к дѣвице и ссади с коня своего и рече дѣвице: «Сяди, обыщи мя, главу мою, дондеже отець твой и братия твоя приидутъ с вои своими. Аще азъ усну, то не мози будити мя ужасно, но возбуди мя тихо». И сяде дѣвица, начатъ ему искати главу, и Дивгений усне, а дѣвица имея у себѣ стражу.

А Девгений, приехав к девице и сойдя с коня своего, сказал ей: «Сядь и поищи у меня в голове, пока не придут отец твой и братья твои со своим войском. Если же я усну, то не буди меня, пугая, а буди осторожно». И села девица, и стала искать у него в голове, и уснул Девгений, а девица сон его стерегла.

Стратиг же собра множество вой своихъ и кметы своя, и тысящники, и поиде отъимати тщерь свою у Девгения. И выехаша из града со многими вои своими, и узре дѣвица, и бысть ужасна, и начатъ будити Девгения тихо, со слезами рекуще такъ: «Востани! Воссия солнце и месяцъ просветися. Стратиг бо уже приспе на тя со многими вои своими, а ты еще не собра своихъ вой! Какъ ему даешь надежду тверду?»

Стратиг же собрал множество воинов своих и богатырей своих, и воевод, и отправился отнимать дочь свою у Девгения. И выехал из города с бесчисленными своими воинами, и увидела их девица, и пришла в ужас, и стала осторожно будить Девгения, со слезами говоря ему: «Вставай! Солнце засияло, и месяц засветил. То Стратиг уже пришел на тебя с бесчисленным войском своим, а ты еще своих воинов не собрал! Зачем же вселяешь в него надежду?»

Девгени жъ, восставъ рече: «Не требую азъ человѣческия помощи, но надеюсь на силу Божию». И въскочи, и сяде на борземь своемь фаре, и препоясася мечемъ, и рогвицу свою вземъ, и начатъ дѣвицы вопрошати: «Хощеши ли отцу своему и братии живота, или вскоре смерти предамъ?» И начатъ дѣвица прилежно молитись: «Господине, Богомъ зданы силою, не предай отца моего смерти, да греха не имаши и поношения от людей, да не глаголютъ тѣбѣ, что тѣстя убилъ». И начатъ ея вопрошати: «Скажи ми отца своего и братию, каковы суть». И начатъ ему дѣвица глаголати: «На отце моемъ брони златы и шеломъ златъ з драгимъ камениемъ и жемчюгомъ саженъ, а конь его покрытъ паволокою зеленою; а братия мои суть в сребряных бронех, токмо шеломы на них златы, а кони их покрыты паволоками червлеными».

Отвечал Девгений, вставая: «Не прошу я помощи от людей, но надеюсь на силу Божию». И вскочил, и сел на своего борзого коня, и препоясался мечом, и палицу свою взял, и стал спрашивать у девицы: «Хочешь ли ты, чтобы остались живы отец твой и братья, или я их тотчас смерти предам?» И начала девица его умолять: «Господин, получивший силу от Бога, не предай отца моего смерти, не соверши греха, не покрой себя позором в глазах людей, пусть никто не скажет тебе, что ты тестя убил». И начал расспрашивать Девгений: «Скажи мне, каковы отец твой и братья?» И стала ему девица объяснять: «На отце моем золотые доспехи и шлем золотой, драгоценными камнями и жемчугом осыпан, а конь его под зеленой паволокой; а братья мои в серебряных доспехах, только шлемы у них золотые, а кони под паволоками красными».

И то слышавъ, Девгений поцеловавъ ю, и противъ ихъ поеха, издалече стрети ихъ, и яко дюжи соколъ ударися посреди ихъ, и якоже добры косецъ траву положи: первое скочи — уби 7000, и абие возвратися — уби 20000; третии ударися — и Стратига нагна, удари его рогвицею тихо сверхъ шелома, и с коня сверже. И начатъ Стратигъ молитись Девгению: «Буди тебе радоватись с восхищеною дѣвицею, прекрасною моею дщерью! Подаждь ми животъ!» И тутъ пусти его Девгений, а сыновъ его превяза, нагнавъ, и приведе их; а Стратига не вяза. А иных превяза, яко пастухъ овецъ пред собою погна, где дѣвица стояще. И узре дѣвица отца и рече: «Азъ, отче, преже ти глаголах, ты же мне не ят веры». И повеле Девгений своимъ милостивником Стратиговы вои гнатъ связаны, а самаго Стратига и сыновъ его съ собою поняти.

Выслушав все это, поцеловал ее Девгений, и выехал против них, и встретил их далеко в поле, и как сильный сокол ударил в середину войска, и как хороший косец траву косит: раз проскакал — убил семь тысяч, назад возвратился — убил двадцать тысяч, третий раз поскакал — Стратига нагнал, ударил его слегка палицей по верху шлема и сбросил с коня. И начал Стратиг молить Девгения: «Будь ты счастлив с похищенною девицею, прекрасной моей дочерью! Оставь мне жизнь!» И отпустил его Девгений, а сыновей его, догнав, связал и повел с собой; а Стратига не связывал. А воинов, связав, как пастух стадо овечье, погнал перед собою туда, где стояла девица. И увидела девица отца, и сказала: «Вот говорила же я тебе, отец, а ты мне не поверил». И велел Девгений своим слугам подгонять связанных воинов Стратига, а самого Стратига и сыновей его с собой вести.

И бысть Стратигъ прискорбенъ и начатъ молитися прилежно с сыны своими, глаголюще ему сице: «Якоже еси насъ смерти не предалъ, но животъ намъ еси даровалъ, такоже насъ и с собою не вози, дай намъ свободу». И услышавъ дѣвица моление отца своего и братии, и начатъ сама молитися Девгению, глаголюще: «Азъ есми дана Богомъ в руце твои. И по мнѣ паки и над родительми моими имаши власть. Уже бо еси многи вои победил, а отцу моему и братии дай свободу, и не опечали матере моея, вскормивши тѣбѣ жену». И то изрече дѣвица, и послуша ея Девгений и рече Стратигу: «Азъ старость твою пощажу, дам ти свободу и сыном своимъ, токмо знамение свое возложу на васъ».^[22] И рече Стратиг: «Такую намъ свободу даеши, аще знамение возложиши?» Дьвица же и от знамения умоли ихъ у Девгения. И бысть на Стратиге крестъ златъ прадеда его многоцененъ и у сыновъ его жуковины многоцены з драгимъ камениемъ и жемчюгомъ, и то взятъ у них за знамения протчаго ради времене.

И тогда опечалился Стратиг и стал вместе с сыновьями своими умолять Девгения, говоря ему так: «Ты же смерти нас не предал и жизнь нам даровал, так не вози же нас с собою, возврати нам свободу». И услышала девица мольбы отца своего и братьев, и сама начала просить Девгения: «Я Богом отдана в руки твои. И ты властелин не только надо мной, но и над близкими моими. Уже многих воинов ты победил, но отцу моему и братьям моим возврати свободу, не причини горя матери моей, вскормившей тебе жену». И как молвила это девица, послушал ее Девгений и сказал Стратигу: «Я старость твою пощажу и дам свободу тебе и сыновьям твоим, только наложу на вас клеймо свое». И взмолился Стратиг: «Какую же свободу нам даруешь, если хочешь клеймом нас запятнать?» Девица же и от клейма отмолила их у Девгения. Был на Стратиге золотой крест прадеда его, бесценный, а у сыновей его перстни бесценные с жемчугом и драгоценными камнями — все это взял у них на будущее Девгений за клеймо...

Девгений жъ начатъ ихъ на сватьбу к себе звати. И рече Стратигъ: «Несть подобно нам пленикомъ ехати к тебѣ на сватьбу. Но молю ти ся прилежно и чада моя, не введи нас в срамъ и чад моихъ: будуще единой и тщери у матери, яко пленницу хощеши вести. И возвратися в дом мой, и радость ти велию сотворю и свадьбу преславную, дары приимеши, с великою честию возвратишись». Услышав же Девгений мольбы Стратиговы, возвратись в домъ Стратигов с своею обручницею, и три мѣсяца свадьбу деяша, и сотвориша радость велию. И приятъ дары многи Девгений, и все имение, еже было невестъчего, приятъ, и кормилица, и слуги, и с великою честию поеха восвоясы.

И стал Девгений приглашать их на свадьбу. И отвечал Стратиг: «Не пристало нам, пленникам, ехать к тебе на свадьбу. Но прошу тебя я и дети мои, не покрывай меня и детей позором: единственную дочь у матери, словно пленницу, хочешь увезти. Но возвратись в дом мой, и устрою пир веселый, и сыграю свадьбу преславную, и, дары получив, с великой честью возвратишься». И услышал Девгений мольбы Стратига, и возвратился в дом Стратига со своей невестой, и три месяца свадьбу играли и в великой радости пребывали. И получил Девгений дары бесчисленные и все, что было приданого у невесты, и кормилицу ее, и слуг ее, и в великой чести поехал восвояси.

Егдаже прииде во свою власть, и посла милостивники своя с великою честию с вестью ко отцу своему и матери, повеле пристроить преславную свадьбу. И рече ко отцу своему: «Ты, отче, прежъде силен прослылъ еси силою и славою, и нынѣ азъ — Божиею помощию и твоимъ благословениемъ и матернею молитвою — что есмь здумалъ, то ми и збыстся. И несть мнѣ противника. Только бысть Стратиг, во всехъ храбрыхъ силенъ бысть, но, Божиею силою, при мнѣ не успе ничтоже, и восхитихъ бо у него тщерь. А ныне, отче, выеди с великою честию противо менѣ на стретение Стратиговны». И пришед, предстатели отцу его поведаша повеленая Девгениемъ.

Когда же вернулся в свою землю, то послал верных слуг своих с великой пышностью к своему отцу и матери с вестью и велел им, чтобы готовили преславную свадьбу. И сказал так отцу своему: «Ты, отец, прежде прославился силой своей и славою, а теперь я — с Божьей помощью и твоим благословением и молитвами матери моей — что задумал, то и сбылось. И нет мне противника. Один Стратиг был сильнее всех богатырей, но, с Божьей помощью, и он против меня не устоял, ибо похитил я у него дочь. А теперь, отец, выезжай с великими почестями навстречу мне и Стратиговне». И пришли посланцы его, и поведали отцу все, что велел им сказать Девгений.

И слышавъ, отецъ и мати его радости наполнишась, и начаша свадбу готовить, и созваша весь градъ, и поидоша противу Девгения и Стратиговны, и стретиша ихъ за 8 поприщъ от града с великою честию.

И, услышав их, обрадовались отец и мать, и начали готовиться к свадьбе, и созвали весь город, и вышли, чтобы встретить Девгения и Стратиговну, и встретили их за восемь поприщ от города с великими почестями.

И падоша ницъ вси пред Девгениемъ, глаголюще ему тако: «О великое чюдо, сотворимое тобою, младым юношемъ, о дерзость благодатъная! Стратига победи и тщерь его исхити!» И рече имъ Девгений: «Не азъ победихъ Стратигову силу, но Божиею силою побежденъ бысть». И Амиратъ въборзе шурью свою созва, и к Стратигу посла на свадбу звати, глагола ему: «Не ленивъ буди, свату, к намъ потрудитися, да купно обрадуемся и видимся, и чада наши обрадуются, понеже ихъ Богъ совокупи без нашего повеления».

И пали все ниц перед Девгением, восклицая: «О великое чудо, совершенное тобой, молодым юношей, о смелость твоя благодатная! Стратига победил и дочь его похитил!» Отвечал им Девгений: «Не я победил силу Стратигову, но Божьей силой он побежден». И тотчас созвал Амир шуринов своих, и к Стратигу послал, приглашая его на свадьбу, и так ему говорил: «Не ленись, сват, потрудись приехать, повидаемся мы и порадуемся вместе, и дети наши порадуются, ибо соединил их Бог без нашего повеления».

И слышавъ то, Стратигъ радостенъ бысть, и вборзе скопивъ весь родъ свой и многоценое имение, еже дарити зятя милово; совокупи же жену и дети своя, посла ко Амирату, свату своему. И слышавъ Амиратъ царь Стратига к себѣ грядуща, и с великою честию и з Девгениемъ противъ его выехаша, и совокупишася с нимъ на единомъ мѣстѣ и начаша ся дарити и по 3 мѣсяцы преславную свадбу твориша. И дастъ Стратигъ зятю своему 30 фаревь, а покрыты драгими поволоками, а седла и узды златом кованы; и дастъ ему 20 конюховъ, пардусовъ^[23] и соколовъ 30 с кормилицы своими, и дастъ ему 20 кожуховъ, сухимъ златомъ шиты, и поволокъ великих 100; да шатеръ великъ единъ шит весь златомъ; вмещахусь в немъ многия тысящи вой, а ужища у шатра того шелковы, а колца сребряные; и дастъ ему икону злату святый Феодоръ; да 4 копия аравитцихъ, да мечь прадеда своего. А теща дастъ 30 драгих поволокъ зеленых, 20 кожуховъ, шиты сухимъ златомъ з драгимъ камениемъ и жемчюгомъ, иныя дары многи дастъ ему. Первы шуринъ дастъ ему 80 поясовъ златокованых, иныя шурья даша ему многия дары, имже несть числа.

Слышав это, обрадовался Стратиг, и в тот же час собрал всю свою семью, и богатства свои взял, чтобы было чем одарить зятя милого; взял с собой жену и детей своих и поехал к свату своему Амиру. Царь Амир, узнав о приближении Стратига, выехал с Девгением, чтобы встретить его с великими почестями, и, собравшись все в одном месте, начали друг друга одаривать, и три месяца праздновали славную свадьбу. И подарил Стратиг своему зятю тридцать коней, а покрыты они дорогими паволоками, а седла и уздечки золотом окованы; и подарил ему двадцать конюхов, и пардусов, и тридцать соколов с сокольничими, и двадцать шуб, сухим золотом шитых, и сто больших паволок; и шатер огромный, весь шитый золотом, а вмещались в тот шатер многие тысячи воинов, а тяжи у шатра тоже шелковые, а кольца серебряные; и подарил ему икону святого Феодора, в золотом окладе, да четыре копья арабских, да меч прадеда своего. А теща подарила ему тридцать дорогих зеленых паволок, двадцать шуб, сухим золотом шитых с драгоценными камнями и жемчугом, и много других даров. Первый шурин подарил ему восемьдесят поясов, окованных золотом, и другие шурины принесли ему множество даров, которым и числа нет.

Исполнишася 3 месяцъ, радующеся свадьбе, и приятъ Стратигъ велию честь, и жена его, и сынове его, и Амиратъ царь. А Девгений поеде с нимъ провожения ради, и зря на нь Стратигъ радовавшесь, и сынове его славу Богу воздаяху, иже сподоби имъ Богъ таковаго зятя.

Три месяца веселились на свадьбе и воздали великие почести и Стратигу, и жене его, и сыновьям, и царю Амиру. А Девгений поехал проводить Стратига, и, глядя на него, радовался Стратиг, а сыновья его Богу хвалу возносили, что послал им Бог такого зятя.

И возратися Девгений восвояси, проводив Стратига, и подастъ пленикомъ свободу. А самому Филипапе стрыю возложи пятно на лице и отпусти его восвоясы, а Максиме^[24] подастъ свободу своими предстатели. А самъ начатъ жити и ловы деяти, зане бяше охочь единъ храбровать.

И возвратился Девгений домой, проводив Стратига, и всех пленников освободил. А самому Филипапе, дяде своему, возложил клеймо на лице и отпустил его восвояси, а Максиме свободу объявил через слуг своих. А сам начал жить-поживать и охотиться, ибо любил он богатырские забавы.

О великое чюдо, братие! Кто сему не дивиться? Си есть не от простыхъ людей, ни от Амира созданъ, но посланъ есть от Господа. Всемъ храбрымъ христианомъ показась слава его, и явись во всей земли славенъ Богъ въ мире о Христѣ Иисусѣ, Господѣ нашемъ, емуже слава со Отцем и Святымъ Духомъ ныне и присно и во вѣки вѣковъ. Аминь.

О великое чудо, братья! Кто этому не дивится? Не обычный он человек и не от Амира он таков, а послан от Бога. Все храбрые христиане узнали о славе его, и на весь мир прославился он с помощью Господа нашего Иисуса Христа, ему и слава с Отцом, и Святым Духом, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

СКАЗАНИЕ, КАКО ПОБЕДИ ДЕВГЕНИЙ ВАСИЛИЯ ЦАРЯ

СКАЗАНИЕ О ТОМ, КАК ПОБЕДИЛ ДЕВГЕНИЙ ЦАРЯ ВАСИЛИЯ

Некто бысть царь, именемъ Василий.^[25] Слышавъ о дерзости и о храбрости Девгениеве, бысть яростенъ зело, и желание имея велие, како бы его добыти, зане бо Василий царь всю страну Каппадокейскую стереглъ...

Был некий царь, по имени Василий. И пришел он в безмерную ярость, услышав о дерзости и храбрости Девгения, и загорелся желанием пленить его, ибо сторожил царь Василий всю страну Каппадокийскую.

Вборзе нарядивъ послы своя, посла грамоту, написавъ с ласканиемъ, прелестью сице глагола ему: «Девгений славны! Велие желание имам видетися с тобою. А ныне не ленись проидитись к моему царству, зане дерзость и храбрость твоя прослыла по всей вселеней. И любовь вниде в мя велия, видети хощу юность твою». И принесоша от царя Девгению грамоту, и прочетъ Девгений и разуме, яко прелесно бысть писание к нему.

И тотчас снарядил он послов своих, и отправил Девгению грамоту, а в ней с притворным радушием написал так: «Славный Девгений! Очень хочу повидать тебя. Не поленись же теперь посетить мое царство, ведь удаль и храбрость твоя прогремели по всей земле. И я полюбил тебя всей душой, хочу посмотреть на юность твою». Принесли царскую грамоту Девгению, прочел ее Девгений и понял, что лживо послание к нему.

И глагола Девгени к нему: «Азъ есмь от простых людей. Не имать царьство твое до мене николиже вины, но аще хощешь видетися со мною, поими с собою мало вой и приди на реку Ефрантъ». Цареви жь своему рцыте: «Что какъ удумалъ еси худобу мою видети, немного же поими воинъ с собою, да не разгневаеши мене, зане юность человѣческая на много безумие приводитъ. Аще азъ разгневаюсь, сокрушу вои твои, а самъ не возвратишись!»

И ответил Девгений царю: «Я простой человек. Нет твоему царскому величеству никакой нужды во мне, но если хочешь повидать меня, то, взяв с собой немного воинов, приходи на реку Евфрат». А послам велел сказать царю их: «Если ты хочешь меня, недостойного, видеть, то возьми с собою воинов немного, чтобы не разгневать меня, ибо долго ли в юные годы до безрассудных поступков. А если разгневаюсь я, то и войско твое разобью, и сам живым не вернешься!»

И приеха посол, глаголаше царю вся рекомая Девгениемъ, и услыша царь яростенъ бысть, вборзе нарядивъ и посла к Девгению, глагола ему: «Чадо, не имамъ понять вой много с собою, толко имамъ юность твою видети, царьство мое. Иного помышления не имамъ на сердцы».

И, приехав, передал посол царю все сказанное Девгением, и, услышав это, пришел в ярость царь, и тотчас же вернул посла к Девгению со словами: «Чадо, не хочу я брать с собой много воинов, только хочу я, царь, на юность твою полюбоваться. Ничего другого нет у меня на сердце».

Пришедъ посолъ царевъ, глагола Девгению реченая царемъ, и отвеща Девгений: «Рцы царю своему такъ: аз не боюсь царства твоего, ни многих твоихъ вой, зане упование имеяи на Бога. Не боюсь твоего помысла, но глаголю ти: прииди на реку, глаголемую Ефрантъ, и тамъ видишись со мною. Или со многими вои приидеши, да не обрадуешися царству своему, а воинства твоя вся сокрушатся». И пришедъ посолъ к Василию царю, сказа ему вся реченая Девгениемъ.

Пришел царский посол и передал Девгению сказанное царем, и ответил ему Девгений: «Скажи царю своему так: не боюсь я ни тебя, царь, ни твоих бесчисленных воинов, ибо надеюсь на Бога. Не боюсь я твоего злого умысла, но говорю тебе: приходи на реку, называемую Евфрат, и там увидишься со мной. Если же придешь со многими воинами, то не обрадуешься тому, что царствуешь, а войско твое все разбито будет». И посол, придя к царю Василию, передал ему слова Девгения.

И слышав царь вборзе повеле собрати вои своя, и совокупися, поиде на место, где Девгений рече. И приеха ко Ефранту реке и постави шатры своя далече от реки. А царевъ шатеръ велми великъ бысть, червленъ, а верхъ его шитъ сухимъ златомъ; а нутри шатра многи тысящи вмещахусь вой. А вся воинства сохранена бысть, ови в шатрехъ, а они в сокровеномъ месте. И пребысть царь на реке 6 дней и рече воеводамъ своимъ: «Нечто Девгений уведалъ и удумалъ над нами, либо хощетъ со многими вои быть». То слово изрече Василий царь ужасеся.

Услышав это, царь тотчас же повелел созвать своих воинов и, собрав их, двинулся с войском на место, указанное Девгением. И, приехав к реке Евфрат, расставил шатры вдалеке от реки. А царский шатер был огромен, цветом красный, а верх у него был расшит сухим золотом; а внутри шатра размещалось несколько тысяч воинов. И все войско царя было скрыто: одни по шатрам, другие в местах укромных. И стоял царь на реке шесть дней, и сказал воеводам своим: «Узнал что-то Девгений и задумал что-то против нас, либо сам хочет прийти со многими воинами». И, сказав это, затрепетал от страха царь Василий.

Посла Девгений своего предстателя цареви, глаголя: «Дивлюся, како потрудися царь твой к моей худости. Но обычей ти рекохъ: аще хощеши видетись со мною, то прииди с малым вой. А се собралъ много вой, хотя меня победить, в томъ есть срамъ, ... зане идетъ слава моя по всей земли и по странамъ. А ныне какъ намыслилъ еси, такъ и сотвори».

А Девгений прислал слугу своего к царю со словами: «Дивлюсь я, что так потрудился ты, царь, ради меня, ничтожного. Но сказал уже о своем обычае: если хочешь увидеть меня, то приходи с небольшим войском. А ты вот собрал много воинов, задумав меня победить, но позорно это, ... так как слава моя разнеслась по всей земле и по всем странам. А сейчас уже делай так, как задумал».

Рече же Васили царь: «Да кою дерзость имаши, аще противу моего царству не дась ми покорения!» И нарядивъ посла своего, и посла за реку, а Девгениева приятъ. И пришедъ царевъ посолъ глагола Девгению вся повеленая царем. И отвеща Девгений: «Глаголи царю своему: аще ты надеешися на свою великою силу, азъ же имамъ упование на создавшаго Бога. Не иматъ уподобитися сила твоя противъ Божии силы. А уже время дни преминуло, а заутра рано исполчеваись и въстани со своею силою великою, да узриши худаго мужа дерзость, како пред тобою восходит, занеже ми есть срам в неисполнениихъ». И пришедъ Василиевъ посолъ, от Девгения глаголы поведа царю.

Отвечал на это царь Василий: «Как же дерзок ты, если не хочешь мне, царю, покориться!» И, отрядив посла своего, отправил его за реку, а Девгениева посла принял. И пришел царский посол передать Девгению царские слова. И ответил Девгений: «Скажи царю своему: если ты надеешься на свою силу великую, то я уповаю на Бога-создателя. И не может сравниться сила твоя с могуществом Божьим. День уже на исходе, а завтра с утра изготовься к бою, и выступай со своими силами несметными, и увидишь, какова удаль ничтожного мужа, который явится перед тобой, а иначе мне стыдно будет за неисполненное». И пришел посол царя Василия от Девгения, и передал его слова царю.

Царь же вборзе созва бояры своя, начатъ думати. И отвещаша ему многоимцы: «Во что вменяется царство твое, царю, аще тебѣ единаго мужа ужаснутись: не видимъ с нимъ вой ничтоже». И Девгениевъ посолъ скочивъ у нихъ за реку и поведа Девгению вся бывшая у царя.

Царь же спешно созвал бояр своих и стал с ними думу думать. И отвечали ему вельможи: «Чего же стоит власть твоя, царь, если ты одного воина испугался, ведь не видно с ним войск». А Девгениев посол поспешил из-за реки и рассказал Девгению обо всем, что происходило у царя.

И заутра рано исполчися царь Василий и думаше чрезъ реку ехати, хотяще, яко зайца в тяняте, яти Девгения. Увидевъ Девгений множество вой исполчено у царя Василия и разуме, яко хотят приехать чрезъ реку и обойти его. И Девгений ярости исполнись и рече своим предстателемъ: «Приидите по мне, мало помедливше, азъ же прежде васъ потруждаюся и послужу царю».

И на другой день с рассветом построил царь Василий войска и собрался переправляться через реку, чтобы изловить Девгения, словно зайца в силки. Увидел Девгений, что изготовил царь Василий бесчисленные войска, и догадался, что хочет он, перейдя реку, его окружить. И, охваченный яростью, сказал Девгений слугам своим: «Подоспеете ко мне немного погодя, а прежде я сам потружусь и услужу царю».

И то слово изрекъ, и подпреся копиемъ, и скочи чрезъ реку, яко дюжи соколъ, велегласно кликнувъ: «Где есть Василий царь, иже имея желание видетись со мною?» И то слово изрекъ, и воины к нему ударишась, и онъ копие вотъкнувъ, и вынявъ мечь противо вои. И поскочи, яко добры жнецъ траву сечетъ: перво скочи — 1000 ихъ победи, и возвратись вспять, и поскочи — 1000 победи.

И, сказав эти слова, подперся копьем, и перескочил через реку, словно сильный сокол, и крикнул громогласно: «Где тут царь Василий, что хотел видеться со мною?» Только крикнул он, как бросились на него воины, он же, вонзив копье в землю, с обнаженным мечом бросился на воинов. И поскакал, чи как хороший косарь траву косит: в первый раз проскакал — тысячу победил, возвратился назад, еще раз проскакал — еще тысячу победил.

Царь же Василий, видевъ дерзость Девгениеву, вскоре поемъ с собою мало вой и побеже. И протчих вой Девгений поби, а иныя связа, и кликну за реку предъстателемъ своимъ: «Приведите ми борзы мой фарь, рекомы Ветръ». Они же примчаша ему фарь, и вседъ на нь, борзо погна Василия, нагна блиско града его, а что было с нимъ вой, всехъ победи, а царя самого четверта взятъ.Царь Василий, видя отвагу Девгения, с горсткой воинов обратился в бегство. Девгений же оставшихся воинов перебил, а иных связал и крикнул за реку слугам своим: «Приведите ко мне коня моего борзого по кличке Ветер». Они же пригнали к нему коня, и, вскочив на него, помчался Девгений, и скоро нагнал царя Василия у стен его города, и всех воинов, что были с ним, перебил, а царя и трех спутников его в плен взял.

И единаго посла от нихъ во градъ с вестью. Глаголи гражьданомъ: «Выдите противъ Девгения, днесь подай ми Богъ царьствовати в вашей области». Они же, слышавъ его, вси совокупишась, изыдоша пред градъ битися, чающе, яко с простымъ человѣкомъ битись. Он же посла, глаголя: «Пожалуйте оружия и не разгневайте мене». Они же отвещавъ ему: «Не имаши противенъ быти всему граду ты единъ». И слышавъ то Девгений, разгневась и поскочи на нихъ: овыхъ изби, а иныхъ превяза и дастъ предстателемъ своимъ, и вниде во градъ и начатъ царствовати. А пленыхъ свободи по мале времени, по писанию, яко «несть рабъ боле господина своего, ни сынъ больше отца своего».

И послал одного из них в город с вестью. И сказал горожанам: «Выходите навстречу Девгению, с этого дня даровал ему Бог царствовать в стране вашей». Они же, услышав это, собрались и вышли сразиться с ним перед городом, думая, что бьются с простым человеком. А он послал к ним сказать: «Сложите ваше оружие и не гневите меня». Они же отвечали: «Не можешь же ты один против целого города стать». Услышав их ответ, разгневался Девгений и бросился на них: одних перебил, других связал и передал слугам своим, и в город вошел, и стал там царствовать. А пленных вскоре освободил, как говорится в Писании: «Не может быть раб больше господина своего, а сын больше отца своего».

 «А еще ми пребысть 12 летъ в животѣ, а ныне хощу опочинути, многи победы и брани во юности своей сотворихъ», — та вся изглаголавъ отцу своему, посадивъ на престоле царскомъ, и призва пленныя своя, давъ имъ свободу. А на Канама со Иаакимомъ^[26] возложи имъ знамение на лице ихъ и отпусти ихъ в родъ свой. И родъ свой призва и сотвори радость велию, и по многи дни пребысть.

«А еще мне осталось жить двенадцать лет, и хочу теперь отдохнуть, много уже повидал войн и побед за юность свою», — так сказал Девгений отцу своему и посадил его на царском престоле, а пленных своих призвал и даровал им свободу. А Канаму и Иоакиму клеймо на лицо поставил и отпустил их на родину. И призвал к себе всех родичей своих, и пребывали все в радости великой, и продолжалось так много дней.

 Богу нашему слава ныне и присно и во веки вѣковъ. Аминь.

ПОДВИГИ И ЖИЗНЬ ДЕВГЕНИЯ АКРИТА

Жила некая вдова царского рода, предалась она спасению души своей и никогда не покидала церкви. И были у нее три сына необычайной красоты, по молитвам матери своей отличавшиеся храбростью во всех деяниях своих. И была у той вдовы дочь, и сияла она прелестью и красотой лица своего. Услышал о красоте той девицы Амир, царь земли Аравийской, и собрал великое множество войска, и пришел разорять Греческую землю, а все из-за красоты той девицы. И, придя в дом той вдовы, похитил царь Амир прекрасную девицу так хитро, что никто его не увидел в Греческой земле, но видела лишь одна старая женщина из дома того; мать же сама в то время была в церкви божьей, а сыновья — в дальней стране на охоте.

    И вернулась вдова та из божьей церкви, и не нашла прекрасной своей дочери, и стала расспрашивать в доме своем рабов и рабынь о прекрасной своей дочери, и отвечали ей все рабы дома ее: «Не знаем, госпожа, где твоя прекрасная дочь». Но только одна старая женщина из дома того все видела и сказала госпоже своей вдове: «Пришел, госпожа, Амир, царь Аравийской земли, и хитростью своей похитил дочь твою, а нашу госпожу, и простыл след его в земле нашей».

    Услышав об этом от рабыни своей, стала вдова рвать на себе волосы, и царапать лицо, и оплакивать прекрасную свою дочь, приговаривая: «Увы мне, несчастной вдовице, если бы были сыновья мои дома, пустились бы вслед царю Амиру, и нагнали бы его, и отняли бы сестру свою». В скором времени вернулись домой сыновья ее и, увидев, что плачет мать их, стали вопрошать мать свою: «Скажи нам, мать наша, кто тебя обидел: уж не царь ли или властитель города нашего? Только не быть нам живым, если кто посмеет тебя обидеть».

    Отвечала им мать их: «Дети мои милые, никто из горожан меня не обидел, но вот имели вы одну сестру, и та теперь оказалась в руках Амира, царя Аравийской земли, и оборвалось сердце мое, и пронзило меня, словно копьем. А теперь заклинаю вас, дети мои возлюбленные, да не нарушите вы заповеди моей: отправляйтесь, и догоните Амира-царя, и отнимите у него свою красавицу сестрицу. Если же сестры своей не добудете и сами там головы сложите за сестрицу свою, то я оплачу всех вас, ибо останусь бездетной». И отвечали ей сыновья ее: «Мать наша милая, не печалься ты об этом, благослови нас и помолись за нас, и тотчас же пустимся в путь».

    И препоясались оружием своим, и сели на коней своих, и помчались, как златокрылые ястребы, а кони под ними словно летели. И достигли рубежа Сарацинской земли, и встретили некоего сарацина, несшего стражу, и начали братья его расспрашивать: «Поведай нам, братьям, далеко ли до стана вашего царя Амира?» Сарацин же обнажил меч свой и смело поскакал на них, думая, что они трусливы, и не ведая о их смелости. Поскакал навстречу ему младший брат, и схватил сарацина за горло, и привез его к братьям своим, и хотел его убить. Но сказал старший из братьев: «Братья моя милая, зачем нам о сарацина меч свой осквернять, мы оскверним его о самого Амира-царя — ведь тот перед нами виноват». А того сарацина привязали к дереву на горе, а сами поехали той же дорогой и повстречали множество других стражей царя Амира у большой реки, называемой Багряница; было же их всего числом три тысячи. Увидели братья многочисленную стражу Амира-царя, и сказал им старший брат: «Братья моя милая! Всем ли вместе ехать нам против стражей Амира-царя?» И отвечал средний брат: «Братья моя милая! Это многочисленная стража Амира-царя, и мы разъедемся по-одному». Старший брат поехал с правого края, средний — на передовой отряд, а меньший заехал слева, и поскакали на Амировых стражей, и начали их избивать, словно добрые косцы траву косить: каких изрубили, а каких связали, и привели их на высокую гору, и погнали перед собой, как хороший пастух овец, и пригнали их на гору, и перебили. Только трем мужам оставили жизнь, с тем чтобы они проводили их к Амиру-царю. И стали их расспрашивать: «Скажите нам, сарацины, в городе ли пребывает ваш царь Амир или вне его?» Отвечали им сарацины: «Господа наши, трое братьев! Амир, царь наш, за городом стоит, в семи поприщах от него, и там возле города стоит у него множество шатров, а в каждом из шатров вмещается по нескольку тысяч сильных и храбрых витязей: любой из них против ста выезжает». И сказали им братья: «Братья сарацины! Если бы мы не боялись бога, давно бы вас смерти предали; но спрашиваем вас: скажите, каков шатер Амира, царя вашего?» Отвечали же сарацины: «У Амира-царя шатер червленый, а по низу кайма зеленая, а весь шатер расшит золотом и сребром и жемчугом и драгоценными камнями украшен, а у брата его шатер синий, а по низу кайма зеленая, и также шатер золотом и серебром украшен, и многие другие шатры стоят, а в них находятся многие витязи, у царя в год получают они жалования по тысяче и по две тысячи, сильны и храбры: один против ста врагов выезжает». Братья отпустили тех трех сарацин к Амиру, царю их. И сказали им: «Передайте весть о нас Амиру-царю, чтобы не сказал потом царь Амир, что мы пришли на него тайно». И сказали братья сарацинам: «Отправляйтесь вы восвояси». Сарацины же обрадовались своему освобождению и рассказали обо всем царю своему.

    Услышав об этом, царь Амир ужаснулся и, призвав витязей своих, сказал им: «Братья мои, могучие витязи! Видел я ночью сон, будто бы три ястреба бьют меня крыльями своими и едва не изранили мое тело; это значит, что те братья придут и начнут с нами воевать». В это время приехали братья к шатру Амира-царя и начали звать царя Амира: «Царь, выйди вон из шатра, расскажи нам, Амир-царь, почему же ты не умеешь по дорогам заставы расставлять, мы ведь приехали к шатру твоему беспрепятственно; а теперь поведай нам, как пришел и похитил сестру нашу тайно? Если бы мы в ту пору были дома, то не смог бы ты ускакать с сестрой нашей, а умер бы смертию злою, да и вся земля твоя была бы нами покорена. А теперь отвечай нам, где сестра наша?»

    Отвечал же царь Амир: «Братья мои милые! Видите эту высокую и красивую гору: вот там зарублено множество женщин и прекрасных девиц. Там же и сестра ваша зарублена, так как не исполнила она моей воли». И отвечали царю братья: «Зло тебе от нас будет!» И пошли они на ту гору искать сестру свою, мертвое тело ее, и видели на горе множество женщин и прекрасных девиц посеченных. И начали искать тело сестры своей, и увидели одну девицу необычайной красоты, и начали проливать над ней слезы, думая, что это сестра их. Но сказал им младший брат: «Братья! Нет здесь сестры нашей, не она это». И сели братья на своих коней, и громко запели песнь ангельскую господу: «Благословен господь бог наш, дающий крепость рукам нашим на битву и на брань». И решили они между собой: «Вспомним, братья, слово и приказ матери своей: днем родились мы, днем же и погибнем по велению матери своей, и головы свои сложим за сестрицу свою». И подскакали к шатру Амира-царя, и подняли шатер его на копьях. 

    И сказал им Амир-царь: «Братия моя милая! Отъедьте немного от шатра моего и бросьте меж собой жребий, кому из вас выпадет со мной биться; если меня одолеете, то и сестру свою возьмете; если же я вас одолею, то угодно будет мне всех вас изрубить». Отъехали братья от шатра и начали метать жребий, и когда бросили жребий в первый раз, то выпало младшему брату идти на бой. Братья же бросили жребий во второй раз, чтобы не младшему брату ехать биться с царем Амиром, так как могуч тот был; но и в другой раз выпал жребий биться младшему из братьев. Бросили они жребий и в третий раз, и снова младшему брату выпал жребий идти на бой с царем Амиром; ибо брат тот с сестрой из одной материнской утробы родились в один и тот же день.

    И начали братья снаряжать младшего брата; а где стоят братья, на том месте словно солнце сияет, а где снаряжают Амира-царя, там нет света, темно, как ночью. Братья же воспели к богу ангельскую песнь: «Владыка, не выдай создания своего на поругание язычникам, да не возрадуются язычники, осквернив христианскую девицу». И сели братья на своих коней, и поехали они вместе навстречу Амиру-царю; и, встретившись, начали рубиться Амир с младшим братом на саблях и ударились с ним на копьях. Увидели сарацины и многие витязи удаль младшего брата и сказали Амиру, царю своему: «Великий господин, царь Амир! Отдай им сестру их и покорись им, ибо и младший из братьев крепость твою побеждает, если же соберутся все три вместе, то вся земля наша окажется у них в рабстве». А младший из братьев, заехав Амиру-царю со спины, ударил его промеж плеч, свалил с коня на землю, схватил за волосы и приволок к своим братьям. И закричали все сарацины царю Амиру: «Отдай им, царь Амир, сестру их, не то они тебя совсем погубят». И сказал братьям Амир-царь: «Пощадите меня, братья мои милые, ныне же крещусь я святым крещением, во имя любви к этой девице, и стану вам зятем».

    Сказали же братья: «Брат наш, царь Амир! В нашей воле зарубить тебя и в нашей воле — отпустить. Но как нам за раба отдать сестру нашу? А сейчас скажи нам: где наша сестра?» И отвечал им царь Амир со слезами: «Братья мои! Видите это поле прекрасное, а там стоит множество шатров, в них и пребывает сестра ваша, а где сестра ваша ходит, там разостланы дорогие шелка, расшитые золотом, и лицо ее прикрыто драгоценным покрывалом, а стражи охраняют ее, не приближаясь к шатрам». Услышав об этом, обрадовались братья и устремились к ее шатру и подскакали к нему, а стража им ничего не сказала, думая, что это иноземцы, а не догадываясь, что это ее братья. И приблизились братья к шатру, и вошли в шатер к сестре своей, и застали ее сидящей на золоченом стуле, а лицо ее покрыто драгоценным покрывалом. И начали братья расспрашивать ее со слезами: «Расскажи нам, сестрица, о дерзости Амира-царя, если он тебя оскорбил хотя бы единым словом, то отрубим ему голову и отвезем в Греческую землю, чтобы не стал потом похваляться, что осквернил христианскую девицу». Отвечала же девица братьям: «Ничего подобного, братья мои, не подумайте обо мне. Когда была я похищена царем Амиром, то было приставлено ко мне двенадцать кормилиц, а теперь боюсь лишь поношения от чужих людей и своих родственниц, знающих, что я была пленницей. Это я и рассказала Амиру-царю о храбрости вашей, и царь Амир всегда приезжал ко мне один раз в месяц и только издали мной любовался, лицо же мое приказал и близким его не открывать, а в шатер мой никто никогда не входил; ныне же, братья мои милые, хочу вас просить, но прежде заклинаю вас молитвою матери нашей, чтобы выслушали вы просьбу мою. Если только царь Амир действительно отречется от своей веры и тотчас же крестится святым крещением, то другого такого зятя вам и не найти, так как славой он славен, и силой силен, и мудростью мудр, и богатством богат». Отвечали же братья сестре своей: «Да соединит вас молитва материнская с царем Амиром!»

    А тем временем царь Амир собрал триста верблюдов и нагрузил их дорогим золотом аравийским и прислал братьям в дар, в знак любви своей к той девице, и сказал царь Амир братьям: «Пощадите меня, братья мои, отрекусь я от веры своей, и тотчас же крещусь святым крещением во имя любви к этой девице, и буду вам зятем». И ответили братья царю Амиру: «Если хочешь стать нашим зятем, то отрекись ты от своей языческой веры ради любви к сестре нашей; крестись скорее святым крещением и приезжай к нам в Греческую землю вслед за любимой своей девицей». И сказал им Амир-царь: «Братья мои милые! Не хочу сдаться вам на свой позор, чтобы не сказали обо мне греки, что, полонив зятя, в дом свой ведут. А назовусь я зятем вашим с великой славой. Хочу прежде всего поехать и собрать верблюдов со всей земли и нагрузить на них богатые дары, хочу собрать с собой сильных витязей, кто захочет перейти со мной вместе в христианскую веру; и приду к вам в Греческую землю, и нарекусь вашим зятем, и буду славен и богат. А вы не томите своих коней — подождите меня по дороге». Братья же, взяв сестру свою, отправились в путь.

    А Амир-царь, приехав к матери своей и к брату своему, повел с ними хитрую речь, чтобы они его не удерживали. И сказал он матери своей: «Милая моя мать! Вот ходил я в Греческую землю и пленил там милую девицу, и пришли вслед за ней братья ее, и стали со мной биться. И один из них — младший брат — силу мою превозмог. Если же собрались бы все три брата вместе, то и вся земля наша оказалась бы у них в рабстве». Отвечала мать Амиру-царю, сыну своему, в гневе, и при этом рвала она на себе волосы, и царапала свое лицо, и кричала: «Зачем же ты именуешься царем, и сильных витязей у себя держишь, и платишь им по тысяче и по две? — так иди же, и немедленно собери войско свое, и отправляйся в Греческую землю, и победи братьев, а любимую свою девицу приведи ко мне». Амир же, лукавя, отвечал своей матери: «Мать моя, я это и хочу сделать, собрать побольше воинов своих и пойти разорять Греческую землю». И сказал брат Амиру-царю: «Пойдем, брат, скорее, собрав войско свое, и не пустим братьев с любимой твоей девицей войти в город». И отвечал Амир-царь брату своему: «Садись ты, брат, на моем престоле, а я один хочу поехать и разорить Греческую землю». И тогда посадил царь Амир брата своего на престоле своем, а сам собрал огромное войско, и собрал богатства и верблюдов со всей земли, и нагрузил на них бесценное золото аравийское и драгоценные камни. Видели сарацины, что так в поход не ходят, но не сказали ему ничего.

    Дошел же царь Амир до рубежа Греческой земли и обратился царь Амир к аравитянам: «Братья мои милые, сильные и храбрые аравитяне! Кто хочет со мной показать свою доблесть, тот пусть пойдет со мной разорять Греческую землю». И ответил один из них — аравитянин, на губах у которого было двенадцать замков, и возгласил царю Амиру: «Великий государь, царь Амир! Пришли из земли Греческой в нашу землю Сарацинскую трое юношей, и один из них силу твою превозмог, а если бы все три собрались вместе, то и земля наша оказалась бы вся у них в рабстве; а ты теперь хочешь идти на Греческую землю: так они нас всех до единого погубят!» Царь же Амир, отправив в Греческую землю верблюдов, нагруженных богатыми дарами, и взяв с собой немного витязей своих, также отправился следом в Греческую землю.

    Братья же, не дойдя до Греческого города пятьдесят поприщ, остановились в поле; и стала их умолять сестра: «Братья мои милые! Избавьте меня от великого позора перед людьми и моими родичами, что была похищена Амиром-царем; подождите зятя своего нареченного — царя Амира». В скором времени пришел к ним царь Амир со всем богатством и с верблюдами, нагруженными золотом и серебром. И сказал царь Амир: «Слава богу, благоволящему мне, за то что сподобил меня лицезреть братьев моих». И сказали братья Амиру-царю: «Раб Христов, будь же нам зятем». Два брата — старший и средний — с сестрой своей поехали в город ночью, чтобы не увидел их народ, и пришли в дом матери своей; увидев же двух сыновей и дочь свою, воскликнула мать со слезами: «Сестрицу свою вы выручили, а братца своего погубили!» И сказали ей сыновья ее: «Радуйся, мать наша, и веселись, так как брат наш младший находится сейчас с зятем нашим нареченным, с царем Амиром, а сейчас ты, мать, готовь богатый брачный пир, ибо добыли мы зятя — славой он славен, и силой силен, и богатством богат, а теперь нам надо привести его к святому крещению».

    И взяли они патриарха города того со всем причтом, и пришли на реку Евфрат, и приготовили там купель. И вышло из города множество народа. Братья же, увидев, что смущен царь Амир множеством народа, попросили скорее крестить Амира-царя во имя святого духа, и крестил его сам патриарх, а отцом крестным стал ему царь города того. И отправились они в дом матери своей, и начался пышный свадебный пир во славу их, а продолжались те торжества три месяца. И потом царь Амир построил для себя особые хоромы и поселился там со своей любимой девицей.

    Через некоторое время услышала мать Амира-царя, что он крестился и отвергся от веры своей из-за любви к той девушке, и начала рвать на себе волосы, и собрала великое множество воинов, и обратилась к ним: «У кого хватит храбрости отправиться в Греческую землю к господину своему Амиру-царю и вывести его из Греческой земли вместе с любимой его девицею?» И отвечали ей три сарацина: «Мы, госпожа, пойдем в Греческую землю и отнесем послание твое к господину своему, царю Амиру». Она же дала им много золотых монет и дала им трех коней: один конь по кличке Ветер, второй — Гром и третий — Молния. «Когда прибудете, — сказала, — в Греческую землю, и увидите господина своего, Амира-царя, и увезете его из Греческой земли, сядьте на коня по имени Ветер, и никто вас не увидит. А когда войдете в Сарацинскую землю с господином своим Амиром-царем и с девицею его любимою, то сядьте вы на Гром-коня, и тогда услышат вас все аравитяне в Сарацинской земле. А если сядете на коня Молнию, то невидимы будете в Греческой земле».

    Сарацины же взяли трех коней и послание к Амиру-царю, и отправились своей дорогой, и, приехав к граду Греческому, остановились подле города в сокровенном месте, и сели на коня Молнию, и стали невидимы в Греческой земле.

    В ту же ночь царица, прекрасная жена Амира-царя, увидела сон; и охватил ее страх, и поведала она братьям своим: «Братья мои милые, видела я сон: неожиданно влетел в покои мои златокрылый сокол, и схватил меня за руку, и унес меня из покоев моих, и потом прилетели три ворона, и набросились на сокола, и сокол меня отпустил».

    Братья же собрали всех волхвов, и книжников, и мудрецов и поведали им сон сестры своей, и волхвы ответили братьям: «Госпожу нашу, прекрасную девицу, зять ваш новокрещенный, Амир-царь, по повелению матери своей, хочет похитить из дворца и бежать с ней в Сарацинскую землю, с любимой сестрицей вашей; а три ворона — это три сарацина, стоят под городом в потаенном месте, присланы они с письмом от матери к царю Амиру».

    Братья же пошли к царю Амиру и стали его расспрашивать и укорять. Он же поклялся им именем бога живого, и тогда они, взяв царя Амира, поехали с ним за город с книжниками и мудрецами, и разыскали под городом трех сарацин, и захватили их, и начали допрашивать. Те же открыли им весь свой тайный замысел и, взяв их в город, крестили их святым крещением, и начали они жить у Амира-царя, а коней их Амир-царь роздал братьям, шуринам своим.

И потом мудрецы начали предвещать рождение Девгения, и затем жена Амира-царя приняла плод в утробе, мужеского пола, и родила сына, и нарекли его Акритом. А крестив его божественным крещением, нарекли ему имя «Прекрасный Девгений», а крестил его сам патриарх, а крестной матерью была царица того города. И было в городе том два царя и четыре царевича. И потом растили Девгения-царевича до десяти лет.

ЖИЗНЬ ДЕВГЕНИЕВА

    Преславный Девгений двенадцати лет отроду стал мечом играть, а в тринадцать — копьем, а в четырнадцать лет захотел всех зверей одолеть и начал изо дня в день упрашивать отца своего и дядей: «Пойдите со мной на охоту». И сказал ему отец: «Еще молод ты, сын мой, не говори об охоте, ибо боюсь тебя, юного, утомить». И отвечал Девгений отцу своему:

«Этим, отец, не пугай меня, так как надеюсь я на бога-творца, что будет мне охота не труд, а великая утеха».

    Услышал отец юноши эти слова, и собрал всех воинов и весь город, и рад был поехать с ним на охоту. И многие из того города собрались поохотиться, так как слышали об удали Девгения. И, выехав из города на охоту, отец Девгения ловит зайцев и лисиц, с ним и дядья Девгения охотятся, а он посмеялся над ними, и заехал в места нехоженые, и соскочил с коня, точно молодой сокол, надеясь на божью силу.

    И бродили в камыше два медведя и медвежата с ними. И почуяла медведица юношу, выскочила ему навстречу и хотела его сожрать. А юноша, не научен еще, как зверей бить, бросился быстро ей навстречу, обхватил ее и так сдавил локтями, что все потроха ее вышли наружу, и она тут же издохла в его руках. А другой медведь убежал в камышовые заросли.

    Тут окликнул Девгения дядя его: «Берегись, чадо, как бы не бросился на тебя медведь!» Обрадовался Девгений и, оставив палицу свою там, где стоял, словно быстрый сокол, налетел на медведя. Повернул медведь ему навстречу, оскалил пасть свою, норовя его сожрать. Но юноша стремглав подскочил, схватил его за голову и оторвал голову, и тотчас издох медведь в его руках. А от рева медвежьего и от крика юноши гул по лесу раскатился.

    И Амир-царь крикнул сыну: «Девгений, сын мой, берегись: бежит на тебя огромный лось, а тебе негде укрыться». Услышав это, Девгений бросился, точно лев, догнал лося и, схватив за задние ноги, разорвал надвое.

    «О чудо преславное, ниспосланное богом! Кто этому не дивится? Какую удаль проявил молодой отрок, догнав лося, быстрее, чем лев! От бога дана ему сила над всеми. А как победил медведя без оружия! О, чудо преславное! Видим юношу четырнадцати лет, но не обычный это человек, а самим богом создан». Так говорили между собой, и внезапно свирепый зверь выскочил из болота, из того же камыша. И увидели они юношу, и стали следить, как бы не напал на него зверь. А Девгений в правой руке нес голову лося и двух убитых медведей, а в левой — разодранного лося. И крикнул ему дядя: «Иди, чадо, сюда и брось этих мертвых. Здесь иной зверь, живой, это не то что лося разорвать надвое: это свирепый лев, с великой осторожностью подходи к нему». Отвечал ему юноша: «Господин мой, дядя! Надеюсь на творца, и на могущество божье, и на молитву родившей меня матери». И, ответив такими словами дяде, подбежал Девгений, быстро выхватил свой меч и пошел навстречу зверю. Зверь же, увидев идущего к нему юношу, зарычал, и стал бить себя хвостом по бокам, и, разинув пасть свою, прыгнул на юношу. Но Девгений ударил его мечом по голове и рассек на две половины.

    И начал отец его говорить дяде: «Видишь, каково могущество божье: рассечен и лев, как перед этим лось». И быстро подбежали к Девгению отец и дядья, и начали целовать его в губы и в глаза, и целовать ему руки, и говорили ему все: «Кто не подивится, господин, видя стать твою, красоту твою и храбрость!» Был же юноша, как никто другой, статен, волосы у него кудрявые, глаза большие. Любо на него посмотреть: лицо у него, как снег, и румяно, как маков цвет, брови же у него черные, а в плечах — косая сажень. Видя же прекрасного юношу, радовался отец и говорил ему: «Чадо мое милое, славный Девгений, нестерпим зной полуденный. Всякий зверь прячется в чаще. Пойдем же, чадо, к студеному ручью, омоешь лицо свое потное и оденешь на себя другие одежды, а окровавленные с себя снимешь, ибо от звериного пота, и медвежьих потрохов, и крови лютого зверя обагрилось платье твое. А я сам омою руки твои и ноги».

    А в ручье том сияние было и светилась вода, как свеча. И не смел никто из храбрецов подойти к той воде, ибо было там много чудесного: в той воде жил огромный змей.

    Придя к ручью, сели все вокруг Девгения и начали омывать лицо его и руки. Он же сказал: «Моете руки мои, а им еще суждено быть грязными». И не успел юноша договорить, как к ручью прилетел огромный змей, точно человек трехглавый, и хотел пожрать людей. Увидев его, Девгений быстро схватил свой меч, и вышел навстречу змею, и отсек три головы его, и стал мыть руки. И все спутники удивились той удали, что проявил юноша в борьбе с лютым зверем, и вознесли хвалу богу: «О чудо великое! О владыка-вседержитель, создавший человека и даровавший ему силу великую над всеми сильными и безмерно храбрыми, показал человека, что сильнее их».

    И начали юношу наперебой целовать, и сняли с него одежды. Нижние же одежды одеты были для тепла, а верхние были багряные и расшитые сухим золотом, а наплечники украшены драгоценным жемчугом, а наколенники его из дорогих паволок, а сапоги его золотые и украшены дорогим жемчугом и камнем магнитом. Шпоры его были из витого золота и украшены изумрудами.

    И велел юноша тотчас скакать к городу, чтобы не тревожилась о нем мать. И вернулись все по домам своим, и стали веселиться, и пребывали в радости великой. И больше всех радовалась мать Девгения, что родила сына такого славного, звонкоголосого и красивого.

    А конь у Девгения был бел, словно голубь, а в гриву вплетены были драгоценные камни, и среди камней — золотые колокольчики. И от множества колокольчиков и камней драгоценных раздавались всем на удивление чудесные звуки. Круп коня от летней пыли покрыт дорогим шелком, а уздечка окована золотом с камнем изумрудом и иными самоцветами. Конь же его быстроногий и гарцует под ним славно, а юноша сидит на нем ловко и смело. И, видя то, удивлялись все, как скачет под ним конь, а он крепко сидит на нем, и разным оружием играет, и скачет без страха.

    Богу нашему слава ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

О СВАДЬБЕ ДЕВГЕНИЯ И О ПОХИЩЕНИИ СТРАТИГОВНЫ

    Преславный Девгений, получив благословение у отца своего и у матери своей, собрал небольшое войско, и, взяв с собой дорогие одежды и звонкие гусли, сел на своего быстрого коня и поехал к Стратигу.

    И достиг рубежа владений Стратига. И, не доехав до города его пяти поприщ, остановил он войско свое и велел вокруг расставить стражу крепкую, а сам поехал в город Стратига. И приехал в город, въехал в ворота городские, и повстречал юношу — слугу Стратига, и стал расспрашивать его о Стратиге, и о сыновьях его, и о дочери, Стратиговне.

    Отвечал ему юноша: «Нет господина нашего царя Стратига дома, охотится он в дальней стране с четырьмя сыновьями своими. А о Стратиговне спрашиваешь, — так нет, господин, подобной красавицы во всем свете. Многие приезжали, но никто не видел ее, потому что Стратиг храбр и могуч, и сыновья его, и все его воины: один против сотни выходит, а сама Стратиговна отважна, как мужчина, и никто, кроме тебя, не может с ней сравниться».

    Услышав это, обрадовался Девгений, потому что было ему предсказано и записано: если женится на Стратиговне, то проживет тридцать шесть лет. И поехал Девгений по городу Стратига, и приехал ко двору Стратига, и стал смотреть на двор его.

    Увидев его, Страгиговна прильнула к окну, но сама не показалась, Девгений же вновь возвратился, заглядывая во двор. Смотрела на него девица и дивилась.

    Но время шло к ночи, и вернулся Девгений в свои шатры, взяв с собою полюбившеюся ему юношу, и велел снять с него простые одежды, и одеть его во все дорогое, и пировал всю ночь со своими любимыми слугами. А наутро, встав рано, велел своей дружине выставить дозоры и сказал: «Разойдитесь по разным дорогам, но друг друга из вида не теряйте. Если нападет на вас Стратиг и начнет досаждать вам со всех сторон, а я еще не готов буду к бою, то бейтесь с ним в полсилы, пока я не подоспею».

    И, сказав так, оделся в дорогие одежды, и велел захватить с собою златострунные гусли, и велел взять юношу, нового слугу своего, поехал сам-четверт ко двору Стратигову и, взяв гусли, стал играть и петь, ибо дана ему была божья помощь, которая всегда была с ним. Всегда все удается ему, а прекрасной девице Стратиговне суждено быть похищенной Девгением, сыном Амира-царя.

    И, услышав голос его и звуки прекрасные, испугалась девица, затрепетала и, прильнув к оконцу, увидела, как Девгений сам-четверт проезжает мимо двора. И вселилась в сердце ее любовь. И, позвав кормилицу, сказала она ей: «Как это юноша мимо двора проехал, а разум мой смутил! И прошу тебя от всего сердца: иди и задержи его своей беседой». И когда снова проезжал юноша мимо двора, увидела его кормилица и обратилась к нему: «Откуда столько дерзости в тебе и что нужно тебе в доме этом? Мимо двора нашего птица пролететь не смеет: из-за моей госпожи многие головы свои сложили». И спросил Девгений: «Кто послал тебя говорить со мною?» Отвечала она ему: «Послала меня моя госпожа, прекрасная Стратиговна, жалея юность твою, как бы ни причинили тебе зла». Он же сказал ей: «Молви госпоже своей: вот что сказал Девгений — выгляни скорее в окно, покажи лицо свое прекрасное и тогда узнаешь, зачем... Если же этого не сделаешь, то не быть живой ни тебе, ни всему твоему роду». Услышав это, прильнула девица Стратиговна к оконцу и начала говорить Девгению: «Свет светлый, солнце прекрасное! Жаль мне тебя, господин, что хочешь погубить себя из-за любви ко мне, ибо многие за меня свои головы сложили, даже не видя меня и словом со мной не перемолвясь. А ты кто таков, решившийся на такую неслыханную дерзость? Ведь отец мой безмерно храбр и братья мои могучи, а воины у отца моего — каждый из них может с сотней сражаться. А у тебя с собой мало воинов». Отвечал Девгений девице: «Если бы я бога не боялся, то предал бы тебя смерти. Но ответь мне скорее, что в мыслях у тебя: хочешь стать женой Девгения Акрита или хочешь быть его полонянкой—рабыней?» 

    Услышав это, отвечала ему девушка со слезами: «Если любишь меня так сильно, то похищай немедля, пока нет дома ни отца - моего, ни могучих моих братьев. Да и зачем тебе меня похищать? — я и сама с тобой поеду, только дай мне мужскую одежду, ибо удали я молодецкой. Если нагонят меня по пути, то не дам я себя в обиду. Многие меня не смогли бы одолеть». 

    Услышав эти слова, обрадовался Девгений и сказал девице: «Не лежит у меня сердце к тому, что ты предлагаешь, ибо покрою я себя позором перед отцом твоим и братьями твоими. Станут говорить: Девгений, точно вор, похитил у нас девицу. Но вот что скажу тебе: сделай так, как я повелю. Когда вернется отец твой и братья твои, расскажи им, что тебя похищают». И позвал ее: «Выйди за ворота».

    И поклонилась она Девгению, и, подхватив одной рукой, посадил Девгений ее на холку своего коня и начал ее нежно целовать, а потом снял с коня своего. Девица же не хотела отходить от него, но Девгений сказал: «Возвращайся и сделай так, как я тебе повелел; как вернется отец твой, так жди и меня к себе, и будь готова: стань у дома перед сенями». 

    И, сказав так, поцеловал ее и ускакал. И отпустил в город юношу, которого встретил перед воротами, и приказал ему сообщить, когда вернется Стратиг. И, сказав это, направился к шатру своему, и стал пировать весело со своей дружиной. 

    Тут возвратился Стратиг с охоты, а юноша поспешил с вестями к Девгению и сказал ему: «Стратиг приехал». И велел Девгений оседлать своего борзого коня, а сам оделся в одежды дорогие и поехал на коне-иноходце, а борзого коня повелел вести перед собою. И, въехав в город, сел на коня своего, а любимых слуг своих оставил у городских стен, сам же взял копье и поехал ко двору Стратига.

    Девица же сказала все отцу своему, как повелел ей Девгений. И ответил Стратиг: «Об этом помышляли многие богатыри, да не вышло». И только сказал те слова Стратиг, как подоспел славный Девгений. И, услышав топот коня и звон золотых колокольчиков, быстро выскочила девица и стала перед сенями, как Девгений ей повелел.

    А Девгений ударил в ворота копьем, и рассыпались ворота, и въехал во двор, и начал взывать громогласно, чтобы вышли к нему Стратиг и могучие его сыновья и увидели бы похищение сестры своей. Слуги стали Стратига звать и поведали ему, какую дерзость выказал Девгений: на дворе стоит без страха и Стратига к себе вызывает.

    И услышал Стратиг голос Девгения, но не поверил, говоря: «Сюда, в мой двор, птица не смеет влететь, не то что человек войти». И вышел из дома своего. А Девгений три часа стоял, ожидая его, и не дождался ответа, а слуги и сказать ничего не посмели.

    И приказал Девгений девице подойти к нему, и, как орел, подхватил прекрасную Стратиговну, посадил ее на холку своего борзого коня и крикнул Стратигу: «Выйди, отними дочь свою прекрасную у Девгения, чтобы не говорил, будто я, словно вор, украл ее». И с этими словами поехал со двора, распевая звонкую песню и славя бога. И окончил песню, и выехал за город к любимым слугам своим, и, посадив девицу на коня-иноходца, поехал к шатрам своим.

    И, взойдя на гору, тотчас обернулся посмотреть: нет ли за ним погони? И сказал девице: «Покрою я себя великим позором, если не будет за мной погони; хочу вернуться и им самим бесчестье нанести». И отрядил Девгений своих верных слуг, и повелел воинам стражу нести вокруг девицы, а сам вернулся в город ко двору Стратига. И въехал на двор Стратигов, и ударил копьем в сени дома его, и рассыпались сени, и ужас охватил всех, кто был во дворе. И кликнул Девгений громогласно, вызывая к себе Стратига, и сказал: «О Стратиг преславный, где же отвага твоя и сыновей твоих, если я похитил твою дочь, но не помчались за мной в погоню ни ты сам, ни сыновья твои? И опять я вернулся, и великое бесчестье тебе нанес, чтобы не стал ты потом говорить, что я, словно вор, пришел и дочь твою похитил. Если же есть мужская отвага в тебе и в воинах твоих, то отними же у меня дочь свою!» И, сказав так, выехал со двора, и опять возвратился, и снова воскликнул громогласно: «Я выеду из города и буду ждать вас в поле, чтобы не сказали потом, что пришел, обманул и бежал от вас».

    Услышав эти слова, Стратиг затрясся в гневе и начал звать сыновей своих: «Где же воины мои отборные, из которых каждый тысячу полонит, а иные и по две тысячи, и по пяти, и по десяти тысяч! Так немедля же соберите их и других могучих воинов!»

    А Девгений, приехав к девице и сойдя с коня своего, сказал ей: «Сядь и поищи у меня в голове, пока не придут отец твой и братья твои со своим войском. Если же я усну, то не буди меня, пугая, а буди осторожно». И села девица, и стала искать у него в голове, и уснул Девгений, а девица сон его стерегла.

    Стратиг же собрал множество воинов своих и богатырей своих, и воевод, и отправился отнимать дочь свою у Девгения. И выехал из города с бесчисленными своими воинами, и увидела их девица, и пришла в ужас, и стала осторожно будить Девгения, со слезами говоря ему: «Вставай! Солнце засияло, и месяц засветил. То Стратиг уже пришел на тебя с бесчисленным войском своим, а ты еще своих воинов не собрал! Зачем же вселяешь в него надежду?»

    Отвечал Девгений, вставая: «Не прошу я помощи от людей, но надеюсь на силу божию». И вскочил, и сел на своего борзого коня, и опоясался мечом, и палицу свою взял, и стал спрашивать у девицы: «Хочешь ли ты, чтобы остались живы отец твой и братья, или я их тотчас смерти предам?» И начала девица его умолять: «Господин, получивший силу от бога, не предай отца моего смерти, не соверши греха, не покрой себя позором в глазах людей, пусть никто не скажет тебе, что ты тестя убил». И начал расспрашивать Девгений:

«Скажи мне, каковы отец твой и брагья?» И стала ему девица объяснять: «На отце моем золотые доспехи и шлем золотой, драгоценными камнями и жемчугом осыпан, а конь его под зеленой паволокой; а братья мои в серебряных доспехах, только шлемы у них золотые, а кони под наволоками красными».

    Выслушав все это, поцеловал ее Девгений, и выехал против них, и встретил их далеко в поле, и как сильный сокол ударил в середину войска, и как хороший косец траву косит: раз проскакал — убил семь тысяч, назад возвратился — убил двадцать тысяч, третий раз поскакал — Стратига нагнал, ударил его слегка дубинкой по верху шлема и сбросил с коня. И начал Стратиг молить Девгения: «Будь ты счастлив с похищенною девицею, прекрасной моей дочерью! Оставь мне жизнь!» И отпустил его Девгений, а сыновей его, догнав, связал и повел с собой; а Стратига не связывал. А воинов, связав, как пастух стадо овечье, погнал перед собою туда, где стояла девица. И увидела девица отца, и сказала: «Вот говорила же я тебе, отец, а ты мне не поверил». И велел Девгений своим слугам подгонять связанных воинов Стратига, а самого Стратига и сыновей его с собой вести.

    И тогда опечалился Стратиг и стал вместе с сыновьями своими умолять Девгения, говоря ему так: «Ты же смерти нас не предал и жизнь нам даровал, так не вози же нас с собою, возврати нам свободу!» И услышала девица мольбы отца своего и братьев, и сама начала просить Девгения: «Я богом отдана в руки твои. И ты властелин не только надо мной, но и над близкими моими. Уже многих воинов ты победил, но отцу моему и братьям моим возврати свободу, не причини горя матери моей, вскормившей тебе жену». И как молвила это девица, послушал ее Девгений и сказал Стратигу: «Я старость твою пощажу и дам свободу тебе и сыновьям твоим, только наложу на вас клеймо свое». И взмолился Стратиг: «Какую же свободу нам даруешь, если хочешь клеймом нас запятнать?» Девица же и от клейма отмолила их у Девгения. Был на Стратиге золотой крест прадеда его, бесценный, а у сыновей его пряжки бесценные с жемчугом и драгоценными камнями — все это взял у них Девгений за клеймо...

    И стал Девгений приглашать их на свадьбу. И отвечал Стратиг: «Не пристало нам, пленникам, ехать к тебе на свадьбу. Но прошу тебя я и дети мои, не покрывай меня и детей позором: единственную дочь у матери, словно пленницу, хочешь увезти. Но возвратись в дом мой, и устроим пир веселый, и сыграем свадьбу преславную, и, дары получив, с великой честью возвратишься». И услышал Девгений мольбы Стратига, и возвратился в дом Стратига со своей невестой, и три месяца свадьбу играли и в великой радости пребывали. И получил Девгений дары бесчисленные и все, что было приданого у невесты, и кормилицу ее, и слуг ее, и в великой чести поехал восвояси.

    Когда же вернулся в свою землю, то послал верных слуг своих с великой пышностью к своему отцу и матери с вестью и велел им, чтобы готовили преславную свадьбу. И сказал так отцу своему: «Ты, отец, прежде прославился силой своею и славою, а теперь я — с божьей помощью и твоим благословением и молитвами матери моей — что задумал, то и сбылось. И нет мне противника. Один Стратиг был сильнее всех богатырей, но, с божьей помощью, и он против меня не устоял, ибо похитил я у него дочь. А теперь, отец, выезжай с великими почестями навстречу мне и Стратиговне». И пришли посланцы его, и поведали отцу все, что велел им сказать Девгений.

    И, услышав их, обрадовались отец и мать, и начали готовиться к свадьбе, и созвали весь город, и вышли, чтобы встретить Девгения и Стратиговну, и встретили их за восемь поприщ от города с великими почестями.

    И пали все ниц перед Девгением, восклицая: «О великое чудо, совершенное тобой, молодым юношей, о смелость твоя благодатная! Стратига победил и дочь его похитил!» Отвечал им Девгений: «Не я победил силу Стратигову, но божьей силой он побежден». И тотчас созвал Амир шуринов своих, и к Стратигу послал, приглашая его на свадьбу, и так ему говорил: «Не ленись, сват, потрудись приехать, повидаемся мы и порадуемся вместе, и дети наши порадуются, ибо соединил их бог без нашего повеления».

    Слышав это, обрадовался Стратиг, и в тот же час собрал всю свою семью, и богатства свои взял, чтобы было чем одарить зятя милого; взял с собой жену и детей своих и поехал к свату своему Амиру. Царь Амир, узнав о приближении Стратига, выехал с Девгением, чтобы встретигь его с великими почестями, и, собравшись все в одном месте, начали друг друга одаривать, и три месяца праздновали славную свадьбу. И подарил Стратиг своему зятю тридцать коней, а покрыты они дорогими паволоками, а седла и уздечки золотом окованы; и подарил ему двадцать конюхов, и пардусов, и тридцать соколов с сокольничими, и двадцать кожухов, сухим золотом шитых, и сто больших наволок, и шатер огромный, весь шитый золотом, а вмещались в тот шатер многие тысячи воинов, а тяжи у шатра тоже шелковые, а кольца серебряные; и подарил ему икону святого Федора, в золотом окладе, да четыре копья арабских, да меч прадеда своего. А теща подарила ему тридцать дорогих зеленых паволок, двадцать кожухов, сухим золотом шитых, с драгоценными камнями и жемчугом, и много других даров. Первый шурин подарил ему восемьдесят поясов, окованных золотом, и другие шурины принесли ему множество даров, которым и числа нет.

    Три месяца веселились на свадьбе и воздали великие почести и Стратигу, и жене его, и сыновьям, и царю Амиру. А Девгений поехал проводить Стратига, и, глядя на него, радовался Стратиг, а сыновья его богу хвалу возносили, что послал им бог такого зятя.

    И возвратился Девгений домой, проводив Стратига, и всех пленников освободил. А самому Филипапе, дяде своему, возложил клеймо на лице и отпустил его восвояси, а Максиме свободу объявил через слуг своих. А сам начал жить-поживать и охотиться, ибо любил он богатырские забавы.

    О великое чудо, братья! Кто этому не дивится? Не обычный он человек и не от Амира стал таковым, а ниспослан от бога. Все храбрые христиане узнали о славе его, и на весь мир прославился он с помощью господа нашего Иисуса Христа, ему и слава с отцом, и святым духом, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

СКАЗАНИЕ О ТОМ, КАК ПОБЕДИЛ ДЕВГЕНИЙ ЦАРЯ ВАСИЛИЯ

    Был некий царь, по имени Василий. И пришел он в безмерную ярость, услышав о дерзости и храбрости Девгения, и загорелся желанием пленить его, ибо сторожил царь Василий всю страну Каппадокийскую.

    И тотчас снарядил он послов своих, и отправил Девгению грамоту, а в ней с притворным радушием написал так: «Славный Девгений! Очень хочу повидать тебя. Не поленись же теперь посетить мое царство, ведь удаль и храбрость твоя прогремели по всей земле. И я полюбил тебя всей душой, хочу посмотреть на юность твою». Принесли царскую грамоту Девгению, прочел ее Девгений и понял, что лживо послание к нему.

    И ответил Девгений царю: «Я простой человек. Нет твоему царскому величеству никакой нужды во мне, но если хочешь повидать меня, то, взяв с собой немного воинов, приходи на реку Евфрат». А послам велел сказать царю их: «Если ты хочешь меня, недостойного, видеть, то возьми с собою воинов немного, чтобы не разгневать меня, ибо долго ли в юные годы до безрассудных поступков. А если разгневаюсь я, то и войско твое разобью, и сам живым не вернешься!»

    И, приехав, передал посол царю все сказанное Девгением, и, услышав это, пришел в ярость царь, и тотчас же вернул посла к Девгению со словами: «Чадо! Не хочу я брать с собой много воинов, только хочу я, царь, на юность твою полюбоваться. Ничего другого нет у меня на сердце».

    Пришел царский посол и передал Девгению сказанное царем, и ответил ему Девгений: «Скажи царю своему так: не боюсь я ни тебя, царь, ни твоих бесчисленных войск, ибо надеюсь на бога. Не боюсь я твоего злого умысла, но говорю тебе: приходи на реку, называемую Евфрат, и там увидишься со мной. Если же придешь с большим войском, то не обрадуешься тому, что царствуешь, а войско твое все разбито будет». И посол, придя к царю Василию, передал ему слова Девгения.

    Услышав это, царь тотчас же повелел созвать своих воинов и, собрав их, двинулся с войском на место, указанное Девгением. И, приехав к реке Евфрат, расставил шатры вдалеке от реки. А царский шатер был огромен, цветом красный, а верх у него был расшит сухим златом; а внутри шатра размещалось несколько тысяч воинов. И все войско царя было скрыто: одни по шатрам, другие в местах укромных. И стоял царь на реке шесть дней, и сказал воеводам своим: «Узнал что-то Девгений и задумал что-то против нас, либо сам хочет прийти с большим войском». И, сказав это, затрепетал от страха царь Василий.

    А Девгений прислал слугу своего к царю со словами: «Дивлюсь я, что так потрудился ты, царь, ради меня, ничтожного. Но сказал уже о своем обычае: если хочешь увидеть меня, то приходи с небольшим войском. А ты вот собрал огромное войско, задумав меня победить, но позорно это, так как слава моя разнеслась по всей земле и по всем странам. А сейчас уже делай так, как задумал».

    Отвечал на это царь Василий: «Как же дерзок ты, если не хочешь мне, царю, покориться!» И, отрядив посла своего, отправил его за реку, а Девгениева посла принял. И пришел царский посол передать Девгению царские слова. И ответил Девгений: «Скажи царю своему: если ты надеешься на свою силу великую, то я уповаю на бога-создателя. И не может сравниться сила твоя с могуществом божьим. День уже на исходе, а завтра с утра изготовься к бою, и выступай со своими силами несметными, и увидишь, какова удаль ничтожного мужа, который явится перед тобой, а иначе мне стыдно будет за неисполненное». И пришел посол царя Василия от Девгения, и передал его слова царю.

    Царь же спешно созвал бояр своих и стал с ними думу думать. И отвечали ему вельможи: «Чего же стоит власть твоя, царь, если ты одного воина испугался, ведь не видно с ним войск». А Девгениев посол поспешил из-за реки и рассказал Девгению обо всем, что происходило у царя.

    И на другой день с рассветом построил царь Василий войска и собрался переправляться через реку, чтобы изловить Девгения, словно зайца в силки. Увидел Девгений, что изготовил царь Василий бесчисленные войска, и догадался, что хочет он, перейдя реку, его окружить. И, охваченный яростью, сказал Девгений слугам своим: «Подоспеете ко мне немного погодя, а прежде я сам потружусь и услужу царю».

    И, сказав эти слова, подперся копьем, и перескочил через реку, словно сильный сокол, и крикнул громогласно: «Где тут царь Василий, что хотел видеться со мною?» Только крикнул он, как бросились на него воины, он же, вонзив копье в землю, с обнаженным мечом бросился на воинов. И поскакал, и как хороший косарь траву косит: в первый раз проскакал — тысячу победил, возвратился назад, еще раз проскакал — еще тысячу победил.

    Царь Василий, видя отвагу Девгения, с горсткой воинов обратился в бегство. Девгений же оставшихся воинов перебил, а иных связал и крикнул за реку слугам своим: «Приведите ко мне коня моего борзого по кличке Ветер». Они же пригнали к нему коня, и, вскочив на него, помчался Девгений, и скоро нагнал царя Василия у стен его города, и всех воинов, что были с ним, перебил, а царя и трех спутников его в плен взял.

И послал одного из них в город с вестью. И сказал горожанам: «Выходите навстречу Девгению, с этого дня даровал ему бог царствовать в стране вашей». Они же, услышав это, собрались и вышли сразиться с ним перед городом, думая, что бьются с простым человеком. А он послал к ним сказать: «Сложите ваше оружие и не гневите меня». Они же отвечали: «Не можешь же ты один против целого города стать». Услышав их ответ, разгневался Девгений и бросился на них: одних перебил, других связал и передал слугам своим, и в город вошел, и стал там царствовать. А пленных вскоре освободил, как говорится в Писании: «Не может быть раб больше господина своего, а сын больше отца своего».

«А еще мне осталось жить двенадцать лет и хочу теперь отдохнуть, много уже повидал войн и побед за юность свою», — так сказал Девгений отцу своему и посадил его на царском престоле, а пленных своих призвал и даровал им свободу. А Канаму и Иоакиму клеймо на лицо поставил и отпустил их на родину. И призвал к себе всех родичей своих, и пребывали все в радости великой, и продолжалось так много дней.

  Богу нашему слава ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Слово о полку Игореве

СЛОВО О ПЪЛКУ ИГОРЕВЕ,

ИГОРЯ СЫНЯ СВЯТЪСЛАВЛЯ ВНУКА ОЛЬГОВА

Не лепо ли ны бяшеть, братiе, начяти старыми

словесы трудныхъ повестiи о пълку Игореве,

Игоря Святъславличя! Начяти же ся тои песни по

былинамъ сего времени, а не по замышленiю Бояню.

^[5]       Боянъ бо вещiи, аще кому хотяше песнь творити,

то растекашется мыслiю по древу, серымъ вълкомъ

по земли, сизымъ орломъ подъ облакы. Помняшеть

бо речь пьрвыхъ временъ усобице. Тъгда пущяшеть

i соколовъ на стадо лебедеи, которыи дотечяше,

^[10]     та преди песнь пояше старому Ярославу, храброму

Мстиславу, иже зареза Редедю предъ пълкы

касожьскыми, красному Романови Святъславличю.

Боянъ же, братiе, не i соколовъ на стадо лебедеи

пущяше, нъ своя вещiя пьрсты на живыя струны

^[15]     въскладаше, они же сами княземъ славу рокотаху.

Почнемъ же, братiе, повесть сiю отъ стараго

Владимира до нынешняго Игоря, иже истягну умъ

крепостiю своею и поостри <и> сьрдця своего мужьствомъ,

напълнивъся ратнаго духа, наведе своя храбрыя

^[20]     пълкы на землю Половецкую за землю Русьскую.

Тъгда Игорь възре на светлое сълнце и виде

отъ него тьмою вся своя воя прикрыты. И рече Игорь

къ дружине своеи: «Братiе и дружино! Луче жь бы

потяту быти, неже полонену быти. А въсядемъ,

^[25]     братiе, на своя бързыя комони, да позримъ синего

Дону!» Спала князю умъ похоти и жялость ему

знаменiе заступи искусити Дону великаго. «Хощю

бо, — рече, — копiе приломити конець поля

Половецкаго, съ вами, русичи, хощю главу

^[30]     свою приложити, а любо испити шеломомъ Дону!»

О Бояне, соловiю стараго времени! А бы ты сiя

пълкы ущекоталъ, скачя, славiю, по мыслену древу,

летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы

сего времени, рыщя въ тропу Трояню чресъ поля на горы.

^[35]     Пети было песнь Игореви того <Велеса> внуку: «Не буря

соколы занесе чресъ поля широкая — галици стады бежять

къ Дону великому...» Чили въспети было, вещеи

Бояне, Велесовъ внуче: «Комони ржуть за Сулою,

звенить слава въ Кыеве; трубы трубять

^[40]     въ Новеграде, стоять стязи въ Путивле».

Игорь ждеть мила брата Всеволода. И рече

ему буи туръ Всеволодъ: «Одинъ братъ, одинъ светъ

светлыи ты, Игорю, оба есве Святъславличя! Седлаи,

брате, своя бързыя комони, а мои ти готови,

^[45]     оседлани у Курьска на переди. А мои ти куряне

сведоми къмети; подъ трубами повити, подъ шеломы

възлелеяни, конець копiя въскърмлени; пути имъ

ведоми, яругы имъ знаемы, луци у нихъ напряжени,

тули отворени, сабли изъострены, сами скачють акы

^[50]     серыи вълци въ поле, ищучи себе чти, а князю славы».

Тъгда въступи Игорь князь въ златъ стремень

и поеха по чистому полю. Сълнце ему тьмою путь

заступаше, нощь стонущи ему грозою птичь убуди

свистъ зверинъ въста, Дивъ кличеть вьрху

^[55]     древа, велить послушяти земли незнаеме, Вълзе,

и Поморiю, и Посулiю, и Сурожю, и Корсуню,

и тебе, тьмутороканьскыи бълванъ! А половци

неготовами дорогами побегошя къ Дону великому,

крычять телегы полунощи, рци лебеди роспужени.

^[60]     Игорь къ Дону вои ведеть! Уже бо беды его пасеть птичь

по дубiю. Вълци грозу въсрожать по яругамъ, орли

клектомъ на кости звери зовуть, лисици брешють на

чьрленыя щиты. О Русьская земле! уже за шеломянемъ еси!

Дълго ночь мьркнеть. Заря светъ запала,

^[65]     мьгла поля покрыла, щекотъ славiи успе, говоръ

галичь убудися. Русичи великая поля чьрлеными щиты

прегородишя, ищучи себе чти, а князю славы.

Съ заратя въ пятъкъ потъпташя поганыя пълкы

половецкыя, и россушяся стрелами по полю, помчяшя

^[70]     красныя девкы половецкыя, а съ ними злато, и

паволокы, и драгыя оксамиты; орьтъмами и япончицями

и кожюхы начяшя мосты мостити по болотомъ и

грязивымъ местомъ, и всякыми узорочьи половецкыми.

Чьрленъ стягь, бела хорюговь, чьрлена чолка,

^[75]     сребрено стружiе — храброму Святъславличю!

Дремлеть въ поле Ольгово хороброе гнездо.

Далече залетело! Не было оно обиде

порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе,

чьрныи воронъ, поганыи половчине! Гза

^[80]     бежить серымъ вълкомъ, Кончякъ ему следъ править

къ Дону великому.

Другаго дни вельми рано кръвавыя зори светъ

поведають, чьрныя тучя съ моря идуть, хотять

прикрыта д сълнця, а въ нихъ трепещуть синiя мълнiи.

^[85]     Быти грому великому! Итти дождю стрелами съ Дону великаго!

Ту ся копiемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти

о шеломы половецкыя — на реце на Каяле у Дону

великаго. О Русьская земле! Уже за шеломянемъ еси!

Се ветри, Стрибожи внуци, веють съ моря

^[90]     стрелами на храбрыя пълкы Игоревы. Земля тутнеть,

рекы мутно текуть, пороси поля прикрывають, стязи

глаголють. Половци идуть отъ Дона и отъ моря,

и отъ всехъ странъ русьскыя пълкы оступишя.

Дети бесови кликомъ поля прегородишя,

^[95]     а храбрiи русичи преградишя чьрлеными щиты.

Яръ туре Всеволоде! Стоиши на борони,

прыщеши на вои стрелами, гремлеши о шеломы

мечи харалужными. Камо туръ поскочяше, своимъ

златымъ шеломомъ посвечивая, тамо лежять поганыя

^[100]   головы половецкыя. Поскепаны саблями калеными

шеломи оварьскыи отъ тебе, яръ туре Всеволоде!

Кая раны, дорога братю, забывъ чти и живота,

и града Чьрнигова, отня злата стола и своя

милыя хоти красныя Глебовны свычяя и обычяя!

[105]   Были веци Трояни, минула лета Ярославля,

были пълци Ольговы, Ольга Святъславличя. Тъи

бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрелы по земли

сеяше. Ступаеть въ златъ стремень въ граде

Тьмуторокане, тоже звонъ слышя давныи великыи

^[110]   Ярославль сынъ Всеволодъ, а Владимиръ по вся

утра уши закладаше въ Чьрнигове. Бориса же

Вячеславличя слава на судъ приведе и на Канину

зелену паполому <ему> постла за обиду Ольгову,

храбра и млада князя. Съ тоя же Каялы Святопълкъ

^[115]   полелея отца своего междю угорьскыми иноходьцы

къ Святеи Софiи къ Кыеву. Тъгда при Олзе

Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами,

погыбашеть жизнь Даждьбожя внука, въ княжихъ

крамолахъ веци человекомъ скратишяся. Тъгда

^[120]   по Русьскои земли редко ратаеве кыкахуть, нъ чяста

врани граяхуть, трупiя себе деляче, а галици

свою речь говоряхуть, хотять полетети на уедiе.

То было въ ты рати и въ ты пълкы, а сицеи рати

не слышяно! Съ заранiя до вечера, съ вечера

^[125]   до света летять стрелы каленыя, гримлють сабли

о шеломы, трещять копiя харалужная въ поле незнаеме

среди земли Половецкыя. Чьрна земля подъ копыты

костьми была посеяна, а кръвiю польяна, тугою

възыдошя по Русьскои земли. Что ми шюмить,

^[130]   что ми звенить давечя рано предъ зорями? Игорь

пълкы заворочяеть, жяль бо ему мила брата

Всеволода. Бишяся день, бишяся другыи, третья

дни къ полуднiю падошя стязи Игореви. Ту ся

брата разлучиста на брезе быстрои Каялы.

^[135]   Ту кръваваго вина не доста; ту пиръ докончяшя

храбрiи русичи, сваты попоишя, а сами полегошя

за землю Русьскую. Ничить трава жялощями,

а древо ся тугою къ земли приклонило.

Уже бо, братiе, не веселая година въстала,

^[140]   уже пустыни силу прикрыла. Въстала Обида въ силахъ

Даждьбожя внука, въступила девою на землю Трояню,

въсплескала лебедиными крылы на синемъ море

у Дону, плещучи, упуди жирня времена. Усобиця

княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо братъ

^[145]   брату: «Се мое, а то мое же», и начяшя князи

про малое «Се великое» мълвити, а сами на себе

крамолу ковати, а поганiи съ всехъ странъ

прихождаху съ победами на землю Русьскую.

О, далече заиде соколъ, птиць бья — къ морю!

^[150]   А Игорева храбраго пълку не кресити. За нимъ

кликну Карна, и Жьля поскочи по Русьскои

земли, смагу людемъ мычючи въ пламяне розе.

Жены русьскыя въсплакашяся, а ркучи:

«Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслiю съмыслити,

^[155]   ни думою съдумати, ни очима съглядати,

а злата и сребра ни мало того потрепати!»

А въстона бо, братiе, Кыевъ тугою, а

Чьрниговъ напастьми. Тоска разлiяся по Русьскои

земли, печяль жирна тече среди земли Русьскыи.

^[160]   А князи сами на себе крамолу коваху, а поганiи

сами, победами нарыщюще на Русьскую землю,

емляху дань по беле отъ двора.

Тая бо два храбрая Святъславличя, Игорь

и Всеволодъ, уже лжу убудиста которою. Ту бяше

^[165]   успилъ отець ихъ Святъславъ грозныи великыи

Кыевьскыи. Грозою бяшеть притрепеталъ,

своими сильными пълкы и харалужными мечи наступи

на землю Половецкую, притъпта хълмы и яругы,

възмути рекы и озера, иссуши потокы и болота,

^[170]   а поганаго Кобяка изъ луку моря отъ железныхъ

великыхъ пълковъ половецкыхъ яко вихръ вытърже,

и паде ся Кобякъ въ граде Кыеве, въ гриднице

Святъславли. Ту немци и венедици, ту грьци

и морава поють славу Святъславлю, кають князя

^[175]   Игоря, иже погрузи жиръ во дне Каялы, рекы

половецкыя. Русьскаго злата насыпашя ту, Игорь

князь выседе изъ седла злата а въ седло кощiево

Унышя бо градомъ забрала, а веселiе пониче.

А Святъславъ мутенъ сонъ виде. «Въ Кыеве

^[180]   на горахъ си ночь съ вечера одевахуть мя, —

рече, — чьрною паполомою на кровати тисове,

чьрпахуть ми синее вино съ трудомъ смешено.

сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тълковинъ

великыи женчюгъ на лоно и негують мя. Уже дъскы

^[185]   безъ кнеса въ моемъ тереме златовьрсемъ. Всю нощь

съ вечера Бусови врани възграяху, у Плесньска на

болони бешя дебри Кыяне и несошяся къ синему морю».

И рькошя бояре князю: «Уже, княже, туга умъ

полонила. Се бо два сокола слетеста съ отня стола

^[190]   злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити

шеломомъ Дону. Уже соколома крыльця припешали

поганыхъ саблями, а самою опуташя въ путины

железны. Тьмно бо бе въ г день, два сълнця

помьркоста, оба багряная стълпа погасоста

^[195]   и въ море погрузиста, и великое буиство подаста хынови,

и съ нима молодая месяця, Олегъ и Святъславъ, тьмою

ся поволокоста. На реце на Каяле тьма светъ покрыла,

по Русьскои земли прострошяся половци акы пардуже гнездо.

Уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю,

^[200]   уже вьржеся Дивъ на землю. Се бо готьскыя красныя

девы въспешя на брезе синему морю: звоня Русьскымъ

златомъ, поють время Бусово, лелеють месть Шароканю.

А мы уже дружина жядни веселiя!»

Тъгда великыи Святъславъ изрони злато слово

^[205]   сльзами смешено и рече: «О моя сыновьця, Игорю

и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи

цвелити, а себе славы искати. Нъ не честно одолесте,

не честно бо кровь поганую пролiясте. Ваю храбрая

сьрдця въ жестоцемъ харалузе скована, а въ буести

^[210]   закалена. Се ли створисте моеи сребренеи седине?

А уже не вижду власти сильнаго и богатаго и многовои

брата моего Ярослава съ Чьрниговьскыми былями,

съ могуты и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы,

и съ ревугы, и съ ольберы. Тiи бо бесъ щитовъ

^[215]   съ засапожникы кликомъ пълкы побеждають, звонячи

въ прадеднюю славу. Нъ рекосте: «Мужаимеся сами, преднюю

славу сами похытимъ, а заднею ся сами поделимъ!»

А чи диво ся, братце, стару помолодити? Коли

соколъ въ мытехъ бываеть, высоко птиць възбиваеть,

^[220]   не дасть гнезда своего въ обиду. Нъ се зло,

княже ми непособiе. Наниче ся годины обратишя.

Се у Римъ крычять подъ саблями половецкыми,

а Володимиръ подъ ранами. Туга и тоска сыну Глебову!

Великии княже Всеволоде! Не мыслiю ти

^[225]   прелетети издалечя отня злата стола поблюсти.

Ты бо можеши Вългу веслы раскропити, а Донъ

шеломы выльяти. Аже бы ты былъ, то была бы чяга

по ногате, а кощеи по резане. Ты бо можеши посуху

живыми шереширы стреляти, удалыми сыны Глебовы.

[230]   Ты буи Рюриче и Давыде! Не ваю ли <вои> злачеными

шеломы по кръви плавашя? Не ваю ли храбрая дружина

рыкають акы тури, ранени саблями калеными на поле

незнаеме? Въступита, господина, въ злата стремени

за обиду сего времени, за землю Русьскую,

^[235]   за раны Игоревы, буего Святъславличя!

Галичьскыи Осмомысле Ярославе! Высоко

седиши на своемъ златокованнемъ столе, подпьръ

горы угорьскыя своими железными пълкы, заступивъ

королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, мечя бремены

^[240]   чрезъ облакы, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по

землямъ текуть, отворяеши Кыеву врата, стреляеши

съ отня злата стола салътаны за землями. Стреляи,

господине, Кончяка, поганаго кощея, за землю

Русьскую, за раны Игоревы, буего Святъславличя!

[245]   А ты буи Романе и Мстиславе! Храбрая мысль

носить ваю умъ на дело. Высоко плаваеши на дело

въ буести, яко соколъ на ветрехъ ширяяся, хотя

птицю въ буистве одолети. Суть бо у ваю железнiи

паперси подъ шеломы латиньскыми. Теми тресну земля,

^[250]   и многы страны — хинова, литъва, ятвязи, деремела

и половци сулици своя повьргошя, а главы своя

поклонишя подъ тыи мечи харалужныи. Нъ уже, княже

Игорю, утърпе сълнцю светъ, а древо не бологомъ

листвiе сърони, по Ръси и по Сули грады поделишя,

^[255]   а Игорева храбраго пълку не кресити. Донъ ти, княже,

кличеть и зоветь князи на победу. Ольговичи

храбрiи князи доспели на брань.

Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи,

не худа гнезда шестокрыльци! Не победными жребiи

^[260]   собе власти расхытисте. Кое ваши златыи шеломи и

сулици ляцькыя и щити? Загородите полю ворота

своими острыми стрелами за землю Русьскую,

за раны Игоревы, буего Святъславличя!

Уже бо Сула не течеть сребреными струями

^[265]   къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течеть

онымъ грознымъ полочяномъ подъ кликомъ поганыхъ.

Единъ же Изяславъ сынъ Васильковъ позвони своими

острыми мечи о шеломы литовьскыя, притрепа славу

деду своему Всеславу, а самъ подъ чьрлеными щиты

^[270]   на кръваве траве притрепанъ литовьскыми мечи.

Исходи юна кровъ, а тъи рекъ: «Дружину твою, княже,

птичь крылы приоде, а звери кровь полизашя».

Не бысть ту брата Брячислава, ни другаго — Всеволода,

единъ же изрони жемчюжну душю изъ храбра тъла

^[275]   чресъ злато ожерелiе. Уныли голоси, пониче

веселiе, трубы трубять городеньскыя.

Ярославле и вси внуци Всеславли! Уже понизите

стязи свои, вонзите свои мечи вережени, уже бо выскочисте

изъ деднеи славы. Вы бо своими крамолами начясте

^[280]   наводити поганыя на землю Русьскую, на жизнь Всеславлю,

которою бо беше насилiе отъ земли Половецкыя.

На седьмомъ веце Трояни вьрже Всеславъ жребии

о девицю себе любу. Тъи клюками подъпьръ ся окони,

и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружiемъ злата

^[285]   стола Кыевьскаго. Скочи отъ нихъ лютымъ зверемъ

въ пълночи изъ Белаграда, обесися сине мьгле,

утърже вазни съ три кусы, отвори врата Новуграду,

разъшибе славу Ярославу, скочи вълкомъ до Немигы —

съду токъ. На Немизе снопы стелють головами,

^[290]   молотять цепы харалужными, на тоце животь кладуть,

веють душю отъ тела. Немизе кръвави брезе не бологомъ

бяхуть посеяни, посеяни костьми русьскыхъ сыновъ.

Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше,

а самъ въ ночь вълкомъ рыскаше, изъ Кыева дорыскаше

^[295]   до куръ Тьмутороканя, великому Хърсови вълкомъ путь

прерыскаше. Тому въ Полотьске позвонишя заутренюю

рано у Святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Кыеве

звонъ слышя. Аще и вещя душя въ друзе теле,

нъ чясто беды страдаше. Тому вещеи Боянъ и пьрвое

^[300]   припевку, смысленыи, рече: «Ни хытру, ни горазду,

ни пытьцю горазду суда Божiя не минути!»

О, стонати Русьскои земли, помянувъше пьрвую

годину и пьрвыхъ князеи! Того стараго Владимира

не льзе бе пригвоздити къ горамъ Кыевьскымъ, сего

^[305]   бо ныне сташя стязи Рюрикови, а друзiи Давидови,

нъ розьно ся имъ хоботы пашють, копiя поють!

На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышить, зегзицею

незнаемъ рано кычеть: «Полечю, — рече, — зегзицею

по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце, утру

^[310]   князю кръвавыя его раны на жестоцемъ его теле».

Ярославна рано плачеть въ Путивле на забрале, а ркучи:

«О ветре ветрило! Чему, господине, насильно вееши?

Чему мычеши хыновьскыя стрелкы на своею нетрудную

крыльцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшеть горъ

^[315]   подъ облакы веяти, лелеючи корабли на сине море?

Чему, господине, мое веселiе по ковылiю разъвея?»

Ярославна рано плачеть Путивлю городу на забороле,

а ркучи: «О Днепре Словутичю! Ты пробилъ еси каменныя

горы сквозь землю Половецкую. Ты лелеялъ еси на себе

^[320]   Святъславли носады до пълку Кобякова. Възлелеи,

господине, мою ладу къ мне, а быхъ не слала

къ нему слезъ на море рано!» Ярославна рано плачеть

въ Путивле на забрале, а ркучи: «Светлое и тресветлое

сълнце! Всемъ тепло и красно еси. Чему, господине,

^[325]   простре горячюю свою лучю на лады вои, въ поле безводне

жяждею имъ луци съпряже, тугою имъ тулы затъче?»

Прысну море полунощи, идуть смьрчи мьглами,

Игореви князю Богъ путь кажеть изъ земли Половецкыя

на землю Русьскую, къ отню злату столу. Погасошя

^[330]   вечеру зори. Игорь спить, Игорь бдить, Игорь

мыслiю поля мерить отъ великаго Дону до малаго

Донця. Комоньнъ въ полуночи Овлуръ свисну за рекою,

велить князю разумети. Князю Игорю не быть! Кликну,

стукну земля, въшюме трава, вежи ся половецкыя

^[335]   подвизашя. А Игорь князь поскочи гърностаемъ

къ тростiю и белымъ гоголемъ на воду, въвьржеся

на бързъ комонь, и скочи съ него босымъ вълкомъ,

и потече къ лугу Донця, и полете соколомъ подъ мьглами,

избивая гуси и лебеди завтроку, и обеду, и ужине.

^[340]   Коли Игорь соколомъ полете, тъгда Влуръ вълкомъ

потече, труся собою студеную росу, претъргоста бо

своя бързая комоня. Донець рече: «Княже Игорю!

Не мало ти величiя, а Кончику нелюбiя, а Русьскои

земли веселiя!» Игорь рече: «О Донче! Не мало ти

^[345]   величiя, лелеявъшю князя на вълнахъ, стлавъшю ему

зелену траву на своихъ сребреныхъ брезехъ, одевавъшю

его теплыми мьглами подъ сенiю зелену древу, стрежаше

его гоголемъ на воде, чаицями на струяхъ, чьрнядьми

на ветрехъ. Не тако ли, рече, река Стугна, худу струю

^[350]   имея, пожьръши чюжи ручьи и стругы, рострена къ усту,

уношю князя Ростислава затвори дне при темне березе.

Плачеться мати Ростиславля по уноши князи Ростиславе.

Унышя цветы жялобою, и древо ся тугою къ земли приклонило.

А не сорокы въстроскоташя, на следу Игореве

^[355]   ездить Гза съ Кончякомъ. Тъгда врани не граяхуть,

галици помълкошя, сорокы не троскоташя, полозiе

ползошя только. Дятлове текътомъ путь къ реце кажуть,

соловiи веселыми песньми светъ поведають. Мълвить Гза

къ Кончякови: «Аже соколъ къ гнезду летить, соколичя

^[360]   ростреляеве своими злачеными стрелами». Рече

Кончякъ ко Гзе: «Аже соколъ къ гнезду летить, а ве

сокольця опутаеве красною девицею». И рече Гза

къ Кончакови: «Аще его опутаеве красною девицею,

ни нама будеть сокольця, ни нама красны девице,

^[365]   то почнуть наю птици бити въ поле Половецкомъ».

Рекъ Боянъ и Ходына, Святъславля песнотворця

стараго времени Ярославля, Ольгова коганя хоти:

«Тяжько ти голове кроме плечю, зло ти телу кроме

головы» — Русьскои земли безъ Игоря. Солнце светиться

^[370]   на небесе — Игорь князь въ Русьскои земли. Девици

поють на Дунаи, вьються голоси чрезъ море до Кыева.

Игорь едеть по Боричеву къ Святеи Богородици

Пирогощеи. Страны рады, гради весели.

Певъше песнь старымъ княземъ, а потомъ молодымъ

^[375]   пети. Слава Игорю Святъславличю, буи туру Всеволоду,

Владимиру Игоревичи. Здрави князи и дружина, побарая

за христьяны на поганыя пълкы. Княземъ слава а дружине.

Аминь.

СЛОВО О ПОХОДЕ ИГОРЕВОМ,

ИГОРЯ, СЫНА СВЯТОСЛАВОВА, ВНУКА ОЛЕГОВА

^[1]  Не пристало бы нам, братья, начать старыми словами скорбных воинских повестей <песнь> о походе Игоревом — Игоря Святославича. Начаться же той песни по былям сего времени, а не по замыслу Боянову. Потому что Боян вещий если кому хотел сложить хвалебную песнь, то растекался мыслью по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками. Ведь помнил он рассказы о битвах давних времен. Тогда он пускал десять соколов на стадо лебедей, которую лебедь настигал, та первой песнь пела старому Ярославу, храброму Мстиславу, что зарезал Редедю перед полками касожскими, прекрасному Роману Святославичу. Но Боян, братья, не десять соколов на стадо лебедей пускал, а на живые струны свои вещие персты возлагал, и они сами князьям славу рокотали.

^[16]  Начнем же, братья, повесть эту от старого Владимира до нынешнего Игоря, который выковал ум твердостью своей и наострил его мужеством своего сердца, исполненный боевого духа, навел свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую.

^[21]  Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел, что от него тьмою все его воины прикрыты. И сказал Игорь дружине своей: «Братья и дружина! Ведь лучше быть убитым в бою, чем полоненным. Сядем же, братья, на своих борзых коней, чтобы нам взглянуть на синий Дон!» Разожгло князю ум, желание, и страсть ему знамение заступила изведать Дона великого. «Хочу, — сказал он, — копье преломить о край поля Половецкого, с вами, русичи, хочу голову свою сложить или испить шеломом Дона!»

^[31]      О Боян, соловей старого времени! Вот если бы ты воспел эти походы, скача, о соловей, по мысленному древу, летая умом под облаками, сплетая обе славы того времени, рыща по тропе Трояновой через поля на горы. Тогда петь бы внуку того <Велеса> песнь Игорю: «Не буря соколов занесла через поля широкие — галки стаями летят к Дону великому!» Или так бы тебе спеть, о вещий Боян, Велесов внук: «Трубы трубят в Новеграде, стоят стяги в Путивле!»

^[41]      Игорь ждет милого брата Всеволода. И сказал ему буй-тур Всеволод: «Один брат, один свет светлый ты, Игорь, оба мы Святославичи! Седлай, брат, своих борзых коней, а мои-то готовы, у Курска заранее оседланы. А мои-то куряне испытанные воины, под трубами повиты, под шеломами взлелеяны, с конца копья вскормлены, пути им знакомы, овраги им известны, луки у них натянуты, колчаны открыты, сабли наточены, сами они скачут как серые волки в поле, ищущие себе чести, а князю славы.

^[51]      Тогда вступил Игорь-князь в золотое стремя и поехал по чистому полю. Солнце ему тьмою путь преграждало, ночь, стонущая ему грозою, птиц разбудила, свист звериный поднялся — Див кличет на вершине дерева, велит прислушаться земле неведомой — Волге, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутороканский болван! А половцы нетореными дорогами побежали к Дону великому; скрипят телеги в полуночи, как будто испуганные лебеди. Игорь к Дону воинов ведет! Уже от беды его предостерегают птицы по дубам. Волки страх нагоняют по оврагам, орлы клекотом на кости зверей созывают, лисицы лают на червленые щиты. О Русская земля! Ты уже за холмом!

^[64]      Долго ночь меркнет. Заря свет зажгла, мгла поля покрыла, пение соловьев утихло, говор галок пробудился. Поля червлеными щитами перегородили русичи великие, ищущие себе чести, а князю славы.

^[68]      С утра в пятницу потоптали они нечестивые полки половецкие, и, рассыпавшись стрелами по полю, помчали прекрасных девушек половецких, и с ними золото, и драгоценные ткани, и дорогие бархаты; покрывалами, и плащами, и кожухами начали мосты мостить по болотам и топким местам — и всякими украшениями половецкими. Червленый стяг, белая хоругвь, червленая челка — серебряное древко — храброму Святославичу!

^[76]      Дремлет в поле Олегово доблестное гнездо. Далеко залетело! Не было оно на обиду порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, неверный половчин! Гза бежит серым волком, Кончак ему путь указует к Дону великому.

^[82]      На другой день рано поутру кровавые зори свет возвещают, черные тучи с моря идут, хотят закрыть четыре солнца, а в тучах трепещут синие молнии. Быть грому великому! Идти дождю стрелами с Дона великого! Тут копьям поломаться, тут саблям пощербиться о шеломы половецкие — на реке на Каяле у Дона великого. О Русская земля! Ты уже за холмом!

^[89]      Вот ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы. Земля гудит, реки мутно-текут, пыль поля покрывает, стяги говорят — развеваются на ветру. Половцы идут от Дона и от моря, и со всех сторон русские полки обступили. Дети бесовы кликом поля перегородили, а храбрые русичи преградили червлеными щитами.

^[96]      О ярый тур Всеволод! Стоишь ты на поле брани, сыплешь на воинов стрелами, гремишь о шеломы мечами харалужными — остриями сверкающими. Куда бы тур ни поскакал, своим золотым шеломом блистая, там ложатся нечестивые головы половецкие. Тобой в щепки разбиты калеными саблями аварские шеломы, ярый тур Всеволод, презирающий раны, о дорогие братья, забывший почет и жизнь, и город Чернигов, отчий золотой стол и свычаи и обычаи своей милой жены — прекрасной Глебовны!

^[105]     Были века Трояновы, минули лета Ярославовы, были походы Олеговы, Олега Святославича. Ведь тот Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял. Когда вступал он в золотое стремя в граде Тмуторокани, то этот звон слышал давний великий князь Ярославов сын Всеволод, а Владимир <Мономах> каждое утро закладывал уши — запирал ворота в Чернигове. А Бориса Вячеславича слава на суд привела и на Канине зеленый плащ ему постлала за обиду Олега — храброго и молодого князя. С той же Каялы Святополк бережно повез отца своего на угорских иноходцах к святой Софии — к Киеву. Тогда, при Олеге Гориславиче, сеялось и росло усобицами, погибала жизнь Даждьбогова внука, в княжеских крамолах век людской сократился. Тогда по Русской земле редко оратаи кликали, но часто вороны граяли, мертвые тела между собой деля, а галки свой разговор вели — полетят они на богатый пир. Это было в те битвы и те походы, а такой битвы не слышано! С утра до вечера, с вечера до света летят стрелы каленые, гремят сабли о шеломы, трещат копья харалужные, остриями блистающие в поле неведомом среди земли Половецкой. Черная земля под копытами костями была засеяна и кровью полита, скорбью взошли они по Русской земле. Что мне шумит, что мне звенит так рано пред зарей? Игорь полки поворачивает, ведь ему жаль милого брата Всеволода. Бились день, бились другой, на третий день к полудню пали стяги Игоревы. Тут два брата разлучились на берегу быстрой Каялы. Тут кровавого вина не хватило; тут пир закончили храбрые русичи, сватов напоили, а сами полегли за Русскую землю. Никнет трава от жалости, и дерево от горя к земле склонилось.

^[139]     Ведь уже, братья, не веселое время наступило, уже пустыня воинство накрыла. Встала Обида в войске Даждьбожьего внука, вступила девою на землю Троянову, восплескала лебедиными крыльями на синем море у Дона, плеща ими, прогнала счастливые времена. Борьба князей с неверными прервалась, потому что сказал брат брату: «Это мое, а то тоже мое», и начали князья про малое говорить: «Это великое» и сами на себя крамолу ковать, а неверные из всех стран приходили с победами на Русскую землю.

^[149]     О, далеко залетел сокол, птиц бьющий, — к морю! А Игорева храброго войска не воскресить. О нем воскликнула Карна, и Желя помчалась по Русской земле, разбрасывая людям огонь из пламенного рога. Жены русские заплакали, причитая: «Уже нам своих милых мужей ни мыслию не промыслить, ни думою не придумать, ни очами не повидать, а до золота и серебра и вовсе не дотронуться!»

^[157]     И застонал, братья, Киев от горя, а Чернигов от напастей. Тоска разлилась по Русской земле, печаль обильная течет среди земли Русской. А князья сами на себя крамолу ковали, а неверные сами, с победами набегая на Русскую землю, брали дань по серебряной монете со двора.

^[163]     Те ведь два храбрые Святославича, Игорь и Всеволод, обособившись, зло разбудили, которое прежде успокоил отец их, Святослав грозный великий Киевский. Грозою он заставил трепетать — своими сильными полками и харалужными мечами наступил на Половецкую землю, потоптал холмы и овраги, взмутил реки и озера, иссушил ручьи и болота. А неверного Кобяка из лукоморья из железных огромных полков половецких как смерч вырвал, и упал Кобяк в граде Киеве, в гриднице Святослава. Тут немцы и венецианцы, тут греки и мораване поют славу Святославу, осуждают князя Игоря, который утопил благополучие на дне Каялы, реки половецкой. Рассыпали там русское золото, Игорь-князь пересел из золотого седла в седло невольника-кощея. В унынии городские стены, и веселье поникло.

^[179]     А Святослав мутный сон видел. «В Киеве на горах этой ночью с вечера, — сказал он, — укрывают меня черным плащом на ложе тисовом, черпают мне темное вино, со скорбью смешанное, сыплют мне пустыми колчанами неверных язычников-толмачей крупный жемчуг на грудь и оплакивают меня. Уже доски без князька в моем тереме златоверхом. Всю эту ночь с вечера Бозовы вороны начинали взграи вать, у Плесеньска на низком берегу разверзлись овраги Кияни, и простерлись они до синего моря».

^[188]     И сказали бояре князю: «Уже, о князь, скорбь ум заполонила; это ведь два сокола слетели с отеческого золотого стола поискать града Тмуторокани или хотя бы испить шеломом Дона. Ведь уже тем двум соколам крылышки подрезали саблями неверных, а их самих опутали железными путами. Ведь темно стало в третий день, два солнца померкли, оба багряных столпа погасли и в море погрузились и великое беспокойство подали хинам, и с ними два молодых месяца, оба тьмой заволоклись. На реке на Каяле тьма свет покрыла, по Русской земле разбежались половцы, как выводок гепардов. Уже пала хула на хвалу, уже набросилась нужда на волю, уже низринулся Див на землю. Ведь уже и готские красавицы запели на берегу синего моря, звеня русским золотом, поют время Воза, лелеют месть за Шарукана. А мы уже — дружина — жаждем веселья!»

^[204]     Тогда великий Святослав изрек золотое слово, со слезами смешанное, и вот что сказал: «О мои племянники, Игорь и Всеволод! Рано вы начали землю Половецкую мечами тревожить и себе славы искать. Но по чести не одолели, не по чести кровь неверных пролили. У вас обоих храбрые сердца выкованы из твердого, тяжко ранящего металла-харалуга и в ярости закалены. Что же вы сотворили моим серебряным сединам? Ведь уже не вижу я власти сильного и богатого и повелевающего многочисленными войсками брата моего Ярослава, и с черниговскими старшинами, и с могутами, и с татранами, и с шельбирами, и с топчаками, и с ольберами. Те ведь без щитов с засапожными ножами кликом полки побеждают, звеня в прадедовскую славу. Но сказали вы: «Оба сами наберемся мужества: прежнюю славу сами поддержим, а будущую между собой поделим!» А диво ли, братья, старому помолодеть? Даже когда сокол линяет, высоко птиц взбивает — не даст гнезда своего в обиду. Но вот беда — не желают князья мне помочь. Наизнанку времена обернулись».

^[222]     Вот уже у Римова кричат под саблями половецкими, а Владимир изранен. Скорбь и горе сыну Глеба!

^[224]     Могучий князь Всеволод! У тебя и в мыслях нет прилететь издалека защитить отцовский золотой престол! Ведь ты можешь Волгу веслами раскропить, а Дон шеломами вычерпать. Был бы ты здесь, то была бы невольница по ногате, а невольник по резане. Ведь ты можешь посуху живыми шереширами — огненными снарядами — стрелять, удалыми сынами Глебовыми!

^[230]     Ты, о храбрый Рюрик, и Давыд! Не ваши ли воины золочеными шеломами по крови плавали? Не ваши ли храбрые дружины рычат как туры, раненные саблями калеными в поле неведомом? Оба вступите, владыки, в золотое стремя за обиду этого времени, за раны Игоревы, храброго Святославича!

^[236]     О Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко сидишь ты на своем златокованом престоле. Ты запер горы угорские своими железными полками, преградив венгерскому королю путь, затворив проход к Дунаю, перебрасывая грузы через облака, суды творя до Дуная. Грозы твои по землям текут, открываешь ты Киеву ворота, стреляешь с отцовского золотого престола салтанов за землями. Стреляй, владыка, Кончака, поганого кощея-смерда за Русскую землю, за раны Игоревы, храброго Святославича!

^[245]     А ты, о храбрый Роман и Мстислав! Храбрая мысль направляет ум у вас обоих на подвиги. Высоко летаешь ты на подвиги в ярости, как сокол на ветру распростершись, желая птиц в неистовстве одолеть. Ведь есть у вас обоих железные нагрудники под шеломами латинскими. Под теми вздрогнула земля и многие страны — хинова, литва, ятвяги, деремела и половцы свои сулицы побросали и свои головы склонили под теми мечами харалужными. Но уже, о князь Игорь, померк солнца свет, и деревья не к добру листву потеряли — по Роси и по Суле <враги> города поделили, а Игорева храброго войска не воскресить. Дон тебя, князь, кличет и зовет князей на победу. Ольговичи, храбрые князья, поторопились на брань.

^[258]     Ингварь, и Всеволод, и все трое Мстиславичей, не худого гнезда шестокрыльцы! Несправедливыми жребиями расхватали вы себе владения! Где же ваши золотые шеломы, и сулицы ляшские, и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрелами за землю Русскую, за раны Игоревы, храброго Святославича!

^[264]     Ведь уже Сула не течет серебряными струями к граду Переяславлю, и Двина уже болотом течет к тем грозным полочанам под кликом неверных. Один только Изяслав, сын Васильков, позвонил своими острыми мечами о шеломы литовские, превзошел славу деда своего Всеслава, а сам под червлеными щитами на кровавой траве повержен литовскими мечами. Текла юная кровь его, и сказал он: «Дружину твою, о князь, птицы крыльями приодели, а звери кровь полизали!» Не было там ни брата Брячислава, ни другого — Всеволода, и совсем один ты изронил жемчужную душу из храброго тела через золотое ожерелье. Приуныли голоса, поникло веселье, трубы трубят городеньские.

^[277]     Ярославичи и все внуки Всеславовы! Опустите стяги свои, вонзите в землю свои мечи, покрытые позором, ведь уже выпали вы из дедовской славы. Ведь своими раздорами вы начали наводить неверных на землю Русскую, на богатства Всеслава, из-за раздоров случилось насилие от земли Половецкой!

^[282]     На седьмом веке Трояновом кинул Всеслав жребий ради девицы, ему любимой. Он, хитростями подпираясь, добыл коней, и прискакал к граду Киеву, и едва дотронулся древком золотого престола Киевского. Прыгнул он рысью в полуночи из Белгорода, завесился синей тучей, урвал удачи с три куска — отворил врата Новгороду, расшиб славу Ярославу, прыгнул волком до Немиги — сдул ток. На Немиге снопы стелют головами, молотят цепами харалужными, на току жизнь кладут, веют душу от тела. Кровавые берега Немиги не добрым зерном были засеяны — засеяны костьми русских сынов. Всеслав-князь людям суд творил, князьям города дарил, а сам по ночам волком рыскал, из Киева достигал до первых петухов Тмуторокани, великому Хорсу волком перебегал дорогу. Ему в Полоцке позвонили к ранней заутрене у святой Софии в колокола, а он в Киеве звон слышал. Хоть и была вещая душа в другом теле, но часто страдал он от бед. Ему вещий Боян и давнюю припевку-поговорку изрек, мудрый: «Ни хитрому, ни разумному, ни колдуну искусному суда божьего не миновать!»

^[302]     О, стонать Русской земле, вспомнив прежние времена и прежних князей! Того старого Владимира нельзя было приковать к горам Киевским, а ведь ныне одни его стяги стали Рюриковы, а другие — Давыдовы, но в разные стороны бунчуки их раз веваются, по-разному копья поют.

^[307]     На Дунае голос Ярославны слышится, чайкой-зегзицей неведомой рано утром голосит: «Полечу я, — говорит, — по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, оботру князю кровавые его раны на могучем его теле!» Ярославна рано утром плачет в Путивле на городской стене, причитая: «О ветер-ветрило! Зачем, о господин, так сильно веешь? Зачем легкими крылами бросаешь хиновские стрелы на воинов моего милого? Мало ли тебе было горы под облаками обвевать, нося корабли на синем море? Зачем, о господин, ты мое веселие по степи ковыльной развеял?» Ярославна рано утром плачет в Путивле на городской стене, причитая: «О Днепр Словутич! Ты пробил каменные горы — течешь через землю Половецкую. Ты носил на себе Святославовы боевые ладьи до войска Кобякова. Принеси, о господин, моего милого ко мне, чтобы я не посылала ему слез на море рано утром!» Ярославна рано утром плачет в Путивле на градской стене, причитая: «Светлое и трижды светлое солнце! Ты для всех тепло и прекрасно. Зачем же, владыка ты простер свой горячий луч на воинов милого в поле безводном от жажды луки их скривил, на горе им колчаны закрыл?»

^[327]     Взволновалось море в полночь, идут смерчи тучами. Игорю-князю бог путь указывает из земли Половецкой на землю Русскую, к отцовскому золотому столу. Погасли вечерние звезды. Игорь спит — Игорь бодрствует, Игорь мыслью поля мерит от великого Дона до малого Донца. Уже с конями в полночи Овлур свистнул за рекой, дает князю знать. Князю Игорю не быть в плену! Кликнул он. Загремела земля, зашумела трава, шатры половецкие пошатнулись. А Игорь-князь бросился горностаем к тростнику и белым гоголем на воду, вскочил на борзого коня и спрыгнул с него проворным волком, и побежал к пойме Донца, и полетел соколом под облаками, побивая гусей и лебедей на завтрак, и на обед, и на ужин. Когда Игорь соколом полетел, тогда Овлур волком побежал, отряхивая студеную росу, ибо загнали они своих борзых коней. Донец-река говорит: «О князь Игорь! Много тебе величия, а Кончаку ненависти, а Русской земле веселья!» Игорь говорит: «О Донец! Много тебе величия, потому что ты носил князя на волнах, расстилал ему зеленую траву на твоих серебряных меловых берегах, укрывал его теплыми туманами под сенью зеленых дерев, ты стерег его гоголем на воде, чайками на перекатах, чернядьмина ветру. Ведь совсем не так, — сказал он, — река Стугна, недоброе течение имеющая, пожрала чужие ручьи и потоки, расширилась к устью, юношу князя Ростислава затворила на дне у темного берега. Оплакивает мать Ростиславова юношу князя Ростислава. Поникли цветы от жалости, и дерево от горя к земле склонилось.

^[354]     Не сороки застрекотали — по следу Игоря ездят Гза с Кончаком. Тогда вороны не граяли, галки примолкли, сороки не стрекотали, только полозы ползали. Дятлы стуком путь к реке указывают, соловьи веселыми песнями рассвет возвещают. Говорит Гза Кончаку: «Если сокол к гнезду летит, молодого сокола мы с тобой расстреляем своими золочеными стрелами!» Сказал Кончак Гзе: «Если сокол к гнезду летит, мы с тобой соколика опутаем красною девицею!» И сказал Гза Кончаку: «Если мы с тобой его опутаем красною девицею, не будет обоим нам ни соколика, ни красной девицы и будут нас обоих птицы бить в поле Половецком!»

^[366]     О Святославе старого времени Ярославова сказали Боян и Ходына, два песнотворца, любимцы Олега-князя: «Тяжело тебе, голове, без плеч, плохо тебе, телу, без головы» — так Русской земле без Игоря. Солнце светит на небе — Игорь-князь в Русской земле. Девицы поют на Дунае — летят голоса через море до Киева. Игорь едет по Боричеву к святой Богородице Пирогощей. Страны в радости, города в веселье.

^[374]     После хвалебной песни старым князьям надо петь молодым. Слава Игорю Святославичу, буй-туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу. Пусть пребудут здравы князья и дружина, сражающаяся за христиан против воинства неверных! Князьям слава и дружине!

           Аминь.

Древнерусские сборники афоризмов

Из "Пчелы"

Не место может украсить добродетель, но добродетель место.

Копающий яму под ближним своим — упадет в нее.

Лучше малое имущество, добытое правдой, чем многое богатство — без правды.

Рана от верного друга достойнее, чем поцелуй врага.

Лучше овощная пища, предложенная с любовью и расположением, чем теленок — с враждой.

Не покидай старого друга, ведь новый не будет похож на него.

Друг верный не изменится — и нет меры доброте его.

Не так огонь жжет тело, как душу разлука с другом.

Уменье коня узнается на войне, а верный друг - в беде.

Золото огнем испытывается, а друг — жизненными напастьми.

Истинного друга в напастях не бойся.

Друга ищи не того, кто любезен с тобой, кто с тобой соглашается, а крепкого советника, кто полезного для тебя ищет и противится твоим необдуманным словам.

Муж обличающий лучше льстящего.

Всем угождать — зло.

Богатым все люди друзья.

Того считай другом, кто любит тебя, а не тех, что вокруг тебя.

Не следует поручать чужих тому, кто убежал от своих.

Кто хочет другими управлять, пусть сначала научится владеть собой.

Принимающему большую власть подобает большой ум иметь.

Кто многим страшен, тот будет многих бояться.

Завидуй не тому, кто большой власти добился, а тому, кто хорошо с похвалой покинул ее.

Дурно и огорчительно, когда злые над добрыми властвуют, а глупые над умными.

Опасно дать беснующемуся острый нож, а коварному — власть и могущество.

Безумная власть бывает причиной зла.

Богатый заговорит — и все умолкнут и речь его вознесут до облаков.

Не богатый благоразумен, а тот, кто богатства не требует.

Большое богатство глупым детям не приносит пользы.

Лучше, в худые одежды одеваясь, радоваться, чем в дорогих — печалиться.

Уча — учи поступками, а не словами.

Не следует сыпать жемчуг перед свиньями.

Не ищи ни от рыб голоса, ни от ненаученного доброго дела.

Ученье имеет корень горький, а плод сладкий.

Ни больного не может излечить золотая кровать, ни глупому не на пользу слава и богатство.

Злой конь уздой воздержится, а быстрый гнев умом обуздается.

Кроткое слово укрощает гнев.

Ни быстро упущенной птицы не можешь опять поймать, ни слова, вылетевшего из уст, не можешь вернуть.

Не разузнав земного, рассуждаешь о небесном.

Как моль вредит одежде и червь дереву, так печаль — сердцу мужа.

Из одних уст выходит благословение и проклятие.

Лучше ногами споткнуться, чем языком.

Следует дважды слушать, а один раз сказать.

Из "Менандра"

Ум — большое богатство для человека.

Желая жениться, расспроси соседей, а потом женись.

В каждом доме есть один раб — сам хозяин.

Лучше молчать, чем зло говорить.

Или не делай тайны, или, задумав ее, знай ее только сам.

Лучше ум копить, чем богатство лукавое.

Держись со всеми как равный, если в жизни ты и выше.

Печаль рождает людям болезнь.

Рассуждать умеют многие, а понимать — не все.

Меч ранит тело, а злое слово — ум.

Много выпитого вина мало дает понимать.

Нет никакого имущества дороже друга.

Не радуйся, видя других в беде.

Отец тот, кто вскормит, а не тот, кто родит.

Человеческому уму время — учитель.

Много друзей при хорошей жизни, а не в несчастье.

Легче утешать, чем самому терпеть страдание.

Бывает иной раз смолчать лучше, чем сказать.

Богатого все считают мудрым.

Получив добро, помни, а сделав — забудь.

Приятно на море издали смотреть.

Из "Изречений Исихия и Варнавы"

Сторонись похвалы, стыдись же укора.

Щади свой (беспоставный) язык: часто он выдает то, что следует хранить в тайне.

Меч губит многих, но не столько, сколько злой язык.

Лучше в дырявой лодке плыть, чем злой жене сказать тайну: ведь та только тело потопит, а эта всю жизнь погубит.

Мутный ум не родит ясного слова.

Пчела на звон летит, а мудрый на полезные речи спешит.

Ленивый хуже больного: ведь больной, если лежит, то не ест, а ленивый и лежит и ест.

Острота оружия — на его конце, острота же ума — в голове.

Конец каждого дела обдумай перед началом.

Давай телу лишь столько, сколько оно требует, а не сколько захочет.

Мать зла — лень.

Тогда суд бедным нравится, когда судья бедным не обогащается.

Заткнутый сосуд и молчаливый человек — неизвестно, что в них есть.

Ни волк волка, ни змея змею не губит, а человек человека погубит.

Рысь пестра извне, а лукавые люди — изнутри.

Пьяный хуже больного: этот ведь на новый месяц бесится, а тот по своей воле каждый день бесится.

Суетный раньше времени состарится, а во всякое время мучится.

Кто красив и глуп, тот похож на изголовье, паволокой покрытое, а соломой набитое.

Муж книжный, но без хорошего ума — как слепой. Муж мудрый не книжный подобен забору без опор.

Из "Повести об Акире Премудром"

Не будь твердым, как кость человека, но будь мягким.

Лучше с умным камень поднимать, чем с глупым вино пить.

Не будь сладок без меры, иначе тебя съедят, но и не будь горьким без меры, чтобы не покинул тебя друг твой.

Если не имеешь коня, на чужом не езди.

Послушать умного человека — как при жажде холодной воды напиться.

Умному мужу слово скажешь — и он сердцем примет его, а глупого если и кнутом бьешь — не вложишь в него ума.

Мзда глаза слепит судьям.

Лучше послушать пьяного мудрого, чем трезвого глупого.

Лучше слепые глаза, чем слепое сердце.

Имя и слава дороже человеку, чем красивое лицо.

Хорошая смерть человеку лучше дурной жизни.

Близкая овца лучше далекого вола.

Лучше один воробей, которого держишь в руке, чем тысяча птиц, летящих по воздуху.

Чьи одежды светлы, того и речь честна.

Лучше быть побитым мудрым, чем помазанным маслом — глупым.

Из "Ипатьевской летописи"

Мир держится до рати, а рать — до мира.

Не место украшает человека, а человек место.

Когда Бог хочет наказать человека, то лишает его разума.

Лучше на родине костями лечь, чем на чужбине быть в почете.

Один камень много горшков перебьет.

Притчею говорят книги: не осталось камня на камне.

Не поморив пчел, меду не есть.

Война без мертвых не бывает.

Из "Лаврентьевской летописи"

Лучше добрая война, чем худой мир.

Где закон, там и обид много.

Не в силе Бог, а в правде.

Победа Игоря над половцами. Миниатюра XV в.

Радзивиловская летопись (БАН, 34.5.30, л. 232 об.)

Слово Даниила Заточника

Слово Данила Заточеника, еже написа своему князю Ярославу Володимеровичю

Въструбимъ, яко во златокованыя трубы, в разумъ ума своего и начнемъ бити в сребреныя арганы возвитие мудрости своеа. Въстани слава моя, въстани въ псалтыри и в гуслех. Востану рано, исповемъ ти ся. Да разверзу въ притчах гаданиа моя и провещаю въ языцех славу мою. Сердце бо смысленаго укрепляется въ телеси его красотою и мудростию.

Бысть язык мой трость книжника скорописца, и уветлива уста, аки речная быстрость. Сего ради покушахся написати всякъ съуз сердца моего и разбих зле, аки древняя младенца о камень.

Но боюся, господине, похулениа твоего на мя.

Азъ бо есмь, аки она смоковница проклятая: не имею плода покаянию; имею бо сердце, аки лице безъ очию; и бысть ум мой, аки нощный вран, на нырищи забдех; и расыпася животъ мой, аки ханаонскый царь буестию; и покрыи мя нищета, аки Чермное море фараона.

Се же бе написах, бежа от лица художества моего, аки Агарь рабыни от Сарры, госпожа своея.

Но видих, господине, твое добросердие к собе и притекох къобычней твоей любви. Глаголеть бо въ Писании: просящему у тебе дай, толкущему отверзи, да не лишенъ будеши царствия небеснаго; писано бо есть: возверзи на Господа печаль свою, и той тя препитаеть въ веки.

Азъ бо есмь, княже господине, аки трава блещена, растяще на застении, на ню же ни солнце сиаеть, ни дождь идет; тако и аз всемъ обидим есмь, зане огражен есмь страхом грозы твоеа, яко плодомъ твердым.

Но не възри на мя, господине, аки волк на ягня, но зри на мя, аки мати на младенец. Возри на птица небесныа, яко тии ни орють, ни сеють, но уповають на милость Божию; тако и мы, господине, желаем милости твоея.

Зане, господине, кому Боголюбиво, а мне горе лютое; кому Бело озеро, а мне черней смолы; кому Лаче озеро, а мне на нем седя плачь горкий; и кому ти есть Новъгород, а мне и углы опадали, зане не процвите часть моя.

Друзи же мои и ближнии мои и тии отвръгошася мене, зане не поставих пред ними трепезы многоразличных брашенъ. Мнози бо дружатся со мною, погнетающе руку со мною в солило, а при напасти аки врази обретаются и паки помагающе подразити нози мои; очима бо плачются со мною, а сердцемъ смеют мя ся. Тем же не ими другу веры, не надейся на брата.

Не лгалъ бо ми Ростиславъ князь: лепше бы ми смерть, ниже Курское княжение; тако же и мужеви: лепше смерть, ниже продолженъ животъ в нищети. Яко же бо Соломонъ рече: ни богатества ми, ни убожества, Господи, не дай же ми: аще ли буду богатъ — гордость восприиму, аще ли буду убогъ — помышляю на татбу и на разбой, а жены на блядню.

Тем же вопию к тобе, одержимъ нищетою: помилуй мя, сыне великаго царя Владимера, да не восплачюся рыдая, аки Адамъ рая; пусти тучю на землю художества моего.

Зане, господине, богат мужь везде знаем есть и на чюжей стране друзи держить; а убогъ во своей ненавидим ходить. Богат возглаголеть — вси молчат и вознесут слово его до облакъ; а убогий возглаголеть — вси на нь кликнуть. Их же ризы светлы, тех речь честна.

Княже мой, господине! Избави мя от нищеты сея, яко серну от тенета, аки птенца от кляпци, яко утя от ногти носимаго ястреба, яко овца от уст лвовъ.

Азъ бо есмь, княже, аки древо при пути: мнозии бо посекають его и на огнь мечють; тако и азъ всеми обидимъ есмь, зане ограженъ есмь страхом грозы твоеа.

Яко же бо олово гинеть часто разливаемо, тако и человекъ, приемля многия беды. Никто же может соли зобати, ни у печали смыслити; всякъ бо человекъ хитрить и мудрить о чюжей беди, а о своей не можеть смыслити. Злато съкрушается огнемъ, а человекъ напастьми; пшеница бо много мучима чистъ хлебъ являеть, а в печали обретаеть человекъ умъ свръшенъ. Молеве, княжи, ризы едять, а печаль – человека; печалну бо мужу засышють кости.

Аще кто в печали человека призрит, какъ студеною водою напоить во знойный день.

Птица бо радуется весни, а младенець матери; весна украшаеть цветы землю, а ты оживляеши вся человекы милостию своею, сироты и вдовици, от велможь погружаемы.

Княже мой, господине! Яви ми зракъ лица своего, яко гласъ твой сладокъ и образ твой красенъ; мед истачають устне твои, и послание твое аки рай с плодом.

Но егда веселишися многими брашны, а мене помяни, сух хлебъ ядуща; или пиеши сладкое питие, а мене помяни, теплу воду пиюща от места незаветрена; егда лежиши на мяккых постелях под собольими одеялы, а мене помяни, под единым платом лежаща и зимою умирающа, и каплями дождевыми аки стрелами сердце пронизающе.

Да не будет, княже мой, господине, рука твоа согбена на подание убогих: ни чашею бо моря расчерпати, ни нашим иманиемъ твоего дому истощити. Яко же бо неводъ не удержитъ воды, точию едины рыбы, тако и ты, княже, не въздержи злата, ни сребра, но раздавай людем.

Паволока бо испестрена многими шолкы и красно лице являеть; тако и ты, княже, многими людми честенъ и славенъ по всем странам. Яко же бо похвалися Езекий царь посломъ царя Вавилонскаго и показа им множество злата и сребра; они же реша: нашь царь богатей тебе не множеством злата, но множеством воя; зане мужи злата добудуть, а златом мужей не добыти. Яко же рече Святослав князь, сынъ Олъжин, ида на Царырад с малою дружиною, и рече: братиа! намъ ли от града погинути, или граду от нас пленену быти? Яко же Бог повелить, тако будеть: поженет бо единъ сто, а от ста двигнется тма. Надеяся на Господа, яко гора Сионъ не подвижится въ веки.

Дивиа за буяном кони паствити, тако и за добрым князем воевати. Многажды безнарядиемъ полци погибають. Видих: великъ зверь, а главы не имееть, тако и многи полки без добра князя.

Гусли бо страяются персты, а тело основается жилами; дубъ крепокъ множеством корениа; тако и градъ нашь — твоею дръжавою.

Зане князь щедръ отець есть слугам многиим: мнозии бо оставляють отца и матерь, к нему прибегают. Доброму бо господину служа, дослужится слободы, а злу господину служа, дослужится болшей роботы. Зане князь щедръ, аки река, текуща без бреговъ сквози дубравы, напаяюще не токмо человеки, но и звери; а князь скупъ, аки река въ брезех, а брези камены: нелзи пити, ни коня напоити. А бояринъ щедръ, аки кладяз сладокъ при пути напаяеть мимоходящих; а бояринъ скупъ, аки кладязь сланъ.

Не имей собе двора близъ царева двора и не дръжи села близ княжа села: тивунъ бо его аки огнь трепетицею накладенъ, и рядовичи его, аки искры. Аще от огня устережешися, но от искоръ не можеши устречися и сождениа портъ.

Господине мой! Не лиши хлеба нища мудра, ни вознесе до облакъ богата несмыслена. Нищь бо мудр, аки злато в кални судни; а богат красен и не смыслить, то аки паволочито изголовие соломы наткано.

Господине мой! Не зри внешняя моя, но возри внутреняя моа. Азъ бо, господине, одениемъ оскуденъ есмь, но разумом обиленъ; унъ възрастъ имею, а старъ смыслъ во мне. Бых мыслию паря, аки орелъ по воздуху.

Но постави сосуд скуделничь под лепокъ капля языка моего, да накаплють ти слажше меду словеса устъ моих. Яко же Давид рече: сладка сут словеса твоя, паче меда устомъ моимъ. Ибо Соломон рече: словеса добра сладостью напаяють душу, покрываеть же печаль сердце безумному.

Мужа бо мудра посылай и мало ему кажи, а безумнаго посылай, и сам не ленися по немъ ити. Очи бо мудрых желают благых, а безумнаго дому пира. Лепше слышати прение умных, нижели наказаниа безумных. Дай бо премудрому вину, премудрие будеть.

Не сей бо на бразнах жита, ни мудрости на сердци безумных. Безумных бо ни сеють, ни орють, ни в житницю сбирают, но сами ся родят. Какъ в утел мех лити, такъ безумнаго учити; псомъ бо и свиниамъ не надобе злато, ни сребро, ни безумному драгии словеса; ни мертвеца росмешити, ни безумнаго наказати. Коли пожреть синиця орла, коли камение въсплавлет по воде, и коли иметь свиниа на белку лаяти, тогды безумный уму научится.

Или ми речеши: от безумна ми еси молвил? То не видал есмь неба полъстяна, ни звиздъ лутовяных, ни безумнаго, мудрость глаголющь. Или ми речеши: сългал еси аки песъ? Добра бо пса князи и бояре любят. Или ми речеши: сългалъ еси аки тать? Аще бых украсти умелъ, то толко бых к тобе не скорбилъ. Девиця бо погубляеть красу свою бляднею, а мужь свое мужество татбою.

Господине мой! То не море топить корабли, но ветри; не огнь творить ражежение железу, но надымание мешное; тако же и князь не самъ впадаеть въ вещь, но думци вводять. З добрымъ бо думцею думая, князь высока стола добудеть, а с лихимъ думцею думая, меншего лишенъ будеть.

Глаголеть бо в мирскых притчах: не скотъ въ скотех коза; ни зверь въ зверех ожь, ни рыба въ рыбах рак, ни потка въ потках нетопырь, не мужь в мужех, иже кимъ своя жена владееть, не жена в женах, иже от своего мужа блядеть, не робота в роботах под жонками повоз возити.

Дивней дива, иже кто жену поимаеть злобразну прибытка деля.

Видех жену злообразну, приничюще к зерцалу и мажущися румянцемъ, и рех ей: не зри в зерцало, видевше бо нелепоту лица своего, зане болшую печаль приимеши.

Или ми речеши: женися у богата тьстя чти великиа ради; ту пий и яж? Ту лепше ми волъ буръ вести в дом свой, неже зла жена поняти: волъ бо ни молвить, ни зла мыслить; а зла жена бьема бесеться, а кротима высится, въ богатестве гордость приемлеть, а в убожестве иных осужаеть.

Что есть жена зла? Гостинница неуповаема, кощунница бесовская. Что есть жена зла? Мирский мятежь, ослепление уму, началница всякой злобе, въ церкви бесовская мытница, поборница греху, засада от спасениа.

Аще который муж смотрить на красоту жены своеа и на я и ласковая словеса и льстива, а дел ея не испытаеть, то дай Богъ ему трясцею болети, да будеть проклят.

Но по сему, братиа, расмотрите злу жену. И рече мужу своему: господине мой и свете очию моею! Азъ на тя не могу зрети: егда глаголеши ко мне, тогда взираю и обумираю, и въздеръжат ми вся уды тела моего, и поничю на землю.

Послушь, жены, слова Павла апостола, глаголюща: крестъ есть глава церкви, а мужь жене своей. Жены же у церкви стойте молящеся Богу и святей Богородици; а чему ся хотите учити, да учитеся дома у своих мужей. А вы, мужи, по закону водите жены свои, понеже не борзо обрести добры жены.

Добра жена венець мужу своему и безпечалие; а зла жена — лютая печаль, истощение дому. Червь древо тлить, а зла жена домъ мужа своего теряеть. Лутче есть утли лодии ездети, нежели зле жене тайны поведати: утла лодиа порты помочит, а злая жена всю жизнь мужа своего погубить. Лепше есть камень долоти, нижели зла жена учити; железо уваришь, а злы жены не научишь.

Зла бо жена ни учениа слушаеть, ни церковника чтить, ни Бога ся боить, ни людей ся стыдить, но всех укоряет и всех осужаеть.

Что лва злей в четвероногих, и что змии лютей в ползущих по земли? Всего того злей зла жена. Несть на земли лютей женской злобы. Женою сперва прадед нашь Адамъ из рая изгнанъ бысть; жены ради Иосиф Прекрасный в темници затворенъ бысть; жены ради Данила пророка в ровъ ввергоша, и лви ему нози лизаху. О злое, острое оружие диаволе и стрела, летящей с чемерем!

Не у кого же умре жена; онъ же по матерных днех нача дети продавати. И люди реша ему: чему дети продаешь? Он же рече: аще будуть родилися в матерь, то, возрошьши, мене продадут.

Еще возвратимся на предняя словеса. Азъ бо, княже, ни за море ходилъ, ни от философъ научихся, но бых аки пчела, падая по розным цветом, совокупляя медвеный сотъ; тако и азъ, по многим книгамъ исъбирая сладость словесную и разум, и съвокупих аки в мех воды морскиа.

Да уже не много глаголю. Не отметай безумному прямо безумию его, да не подобенъ ему будеши. Ужо бо престану с нимъ много глаголати. Да не буду аки мех утелъ, роня богатство в руци неимущим; да не уподоблюся жорновом, яко тии многи люди насыщают, а сами себе не могут насытитися жита; да не възненавидим буду миру со многою беседою, яко же бо птиця, частяще песни сдоя, скоро възненавидима бываеть. Глаголеть бо в мирскых притчах: речь продолжена не добро, добро продолжена паволока,

Господи! Дай же князю нашему Самсонову силу, храбрость Александрову, Иосифль разум, мудрость Соломоню и хитрость Давидову и умножи, Господи, вся человекы под нози его. Богу нашему слава и ныне, и присно, и в век.

Cлово Даниила Заточника,

написанное им своему князю Ярославу Владимировичу

Вострубим, как в златокованные трубы, во все силы ума своего, и заиграем в серебряные органы гордости своею мудростью. Восстань, слава моя, восстань в псалтыри и в гуслях. Встану рано и расскажу тебе. Да раскрою в притчах загадки мои и возвещу в народах славу мою. Ибо сердце умного укрепляется в теле его красотою и мудростью.

Был язык мои как трость книжника-скорописца, и приветливы уста мои, как быстрота речная. Того ради попытался я написать об оковах сердца моего и разбил их с ожесточением, как древние — младенцев о камень.

Но боюсь, господине, осуждения твоего.

Ибо я как та смоковница проклятая: не имею плода покаяния; ибо имею сердце — как лицо без глаз; и ум мой — как ночной ворон, на вершинах бодрствующий; и закончилась жизнь моя, как у ханаанских царей, бесчестием; и покрыла меня нищета, как Красное море фараона.

Все это написал я, спасаясь от лица бедности моей, как рабыня Агарь от Сарры, госпожи своей.

Но видел, господине, твое добросердечие ко мне и прибег к всегдашней любви твоей. Ибо говорится в Писании: просящему у тебя дай, стучащему открой, да не отвергнут будешь царствия небесного; ибо писано: возложи на Бога печаль свою, и тот тебя пропитает вовеки.

Ибо я, княже господине, как трава чахлая, растущая под стеною, на которую ни солнце не сияет, ни дождь не дождит; так и я всеми обижаем, потому что не огражден я страхом грозы твоей, как оплотом твердым.

Не смотри же на меня, господине, как волк на ягненка, а смотри на меня, как мать на младенца. Посмотри на птиц небесных — не пашут они, не сеют, но уповают на милость Божию; так и мы, господине, ищем милости твоей.

Ибо, господине, кому Боголюбове, а мне горе лютое; кому Бело-озеро, а мне оно смолы чернее; кому Лаче-озеро, а мне, на нем живя, плач горький; кому Новый Город, а у меня в доме углы завалились, так как не расцвело счастье мое.

Друзья мои и близкие мои отказались от меня, ибо не поставил перед ними трапезы с многоразличными яствами. Многие ведь дружат со мной и за столом тянут руку со мной в одну солонку, а в несчастье становятся врагами и даже помогают подножку мне поставить; глазами плачут со мною, а сердцем смеются надо мной. Потому-то не имей веры к другу и не надейся на брата.

Не лгал мне князь Ростислав, когда говорил: “Лучше мне смерть, нежели Курское княжение”; так и мужи говорят: “Лучше смерть, чем долгая жизнь в нищете”. Как и Соломой говорил: “Ни богатства, ни бедности не дай мне, Господи: если буду богат, — гордостью вознесусь, если же буду беден, — задумаю воровство или разбой”, как женки распутство.

Вот почему взываю к тебе, одержим нищетою: помилуй меня, потомок великого царя Владимира, да не восплачусь, рыдая, как Адам о рае; пусти тучу на землю убожества моего.

Ибо, господине, богатый муж везде ведом — и на чужбине друзей имеет, а бедный и на родине ненавидим ходит. Богатый заговорит — все замолчат и после вознесут речь его до облак; а бедный заговорит — все на него закричат. Чьи ризы светлы, тех и речь честна.

Княже мой, господине! Избавь меня от нищеты этой, как серну из сетей, как птицу из западни, как утенка от когтей ястреба, как овцу из пасти львиной.

Я ведь, княже, как дерево при дороге: многие обрубают ему ветви и в огонь кидают; так и я всеми обижаем, ибо не огражден страхом грозы твоей.

Как олово пропадает, когда его часто плавят, так и человек — когда он много бедствует. Никто ведь не может ни пригоршнями соль есть, ни в горе разумным быть; всякий человек хитрит и мудрит о чужой беде, а в своей не может смыслить. Злато плавится огнем, а человек напастями; пшеница, хорошо перемолотая, чистый хлеб дает, а человек в напасти обретает ум зрелый. Моль, княже, одежду ест, а печаль — человека; печаль человеку кости сушит.

Если кто в печали человеку поможет, то как студеной водой его напоит в знойный день.

Птица радуется весне, а младенец матери; весна украшает землю цветами, а ты оживляешь людей милостию своею, сирот и вдовиц, вельможами обижаемых.

Княже мой, господине! Покажи мне лицо свое, ибо голос твой сладок и образ твой прекрасен; мед источают уста твои, и дар твой как плод райский.

Когда веселишься за многими яствами, меня вспомни, хлеб сухой жующего; или когда пьешь сладкое питье, вспомни меня, теплую воду пьющего в незаветренном месте; когда же лежишь на мягкой постели под собольими одеялами, меня вспомни, под одним платком лежащего, и от стужи оцепеневшего, и каплями дождевыми, как стрелами, до самого сердца пронзаемого.

Да не будет сжата рука твоя, княже мой, господине, на подаяние бедным: ибо ни чашею моря не вычерпать, ни нашими просьбами твоего дому не истощить. Как невод не удерживает воды, а только рыб, так и ты, княже, не удерживай злата и серебра, а раздавай людям.

Паволока, расшитая разноцветными шелками, красоту свою показывает; так и ты, княже, множеством своей челяди честен и славен во всех странах являешься. Некогда ведь похвалился царь Иезекииль перед послами царя вавилонского и показал им множество злата и серебра; они же сказали: “Наш царь богаче тебя не множеством золота, но множеством воинов: ибо воины золото добудут, а золотом воинов не добыть”. Как сказал князь Святослав, сын Ольгин, когда шел на Царьград с небольшою дружиною: “Братья! нам ли от этого города погибнуть или городу от нас быть пленену?” Как Бог повелит, так и будет: погонит один сто, а от ста побегут тысячи. Тот, кто надеется на Господа, не дрогнет вовек, как гора Сион.

Славно за бугром коней пасти, так и в войске хорошего князя воевать. Часто из-за беспорядка полки погибают. Видел: огромный зверь, а головы не имеет, так и многие полки без хорошего князя.

Гусли ведь настраиваются перстами, а тело крепится жилами; дуб силен множеством корней, так и град наш — твоим управлением.

Ибо щедрый князь — отец многим слугам: многие ведь оставляют отца и матерь и к нему приходят. Хорошему господину служа, дослужиться свободы, а злому господину служа, дослужиться еще большего рабства. Ибо щедрый князь — как река текущая без берегов через дубравы, поит не только людей, но и зверей; а скупой князь — как река в берегах, а берега каменные: нельзя ни самому напиться, ни коня напоить. Боярин щедрый — как колодезь с пресной водой при дороге: многих напаивает; а боярин скупой — как колодезь соленый.

Не имей себе двора близ царева двора и не держи села близ княжого села: ибо тиун его — как огонь, на осине разожженный, а рядовичи его – что искры. Если от огня и устережешься, то от искр не сможешь устеречься и одежду прожжешь.

Господине мой! Не лиши хлеба нищего мудрого, не вознеси до облак глупого богатого. Ибо нищий мудрый — что золото в грязном сосуде, а богатый разодетый да глупый — что шелковая наволочка, соломой набитая.

Господине мой! Не смотри на внешность мою, но посмотри, каков я внутри. Я, господине, хоть одеянием и скуден, но разумом обилен; юн возраст имею, а стар смысл во мне. Мыслию бы парил, как орел в воздухе.

Но поставь сосуд гончарный под капельницу языка моего, да накаплет тебе слаще меду слова уст моих. Как Давид сказал: “Сладки слова твои, лучше меда они устам моим”. Ибо и Соломон сказал: “Слова добрые сладостью напояют душу, покрывает же печаль сердце безумного”.

Ибо мудрого мужа посылай — и мало ему объясняй, а глупого посылай — и сам вслед не ленись пойти. Очи мудрых желают блага, а глупого — пира в доме. Лучше слушать спор умных, нежели совета глупых. Наставь премудрого, и он еще мудрее станет.

Не сей на межах жита, ни мудрости в сердцах глупых. Ибо глупых ни сеют, ни жнут, ни в житницу не собирают, но сами себя родят. Как в дырявые меха лить, так и глупого учить; ибо псам и свиньям не нужно золота, ни серебра, а глупому — мудрых слов; мертвеца не рассмешишь, а глупого не научишь. Коли пожрет синица орла, коли поплывет камень по воде и коли начнет свинья на белку лаять, тогда и глупый уму научится.

Неужели скажешь мне: от глупости все мне это наговорил? Не видел ты неба холстяного, ни звезд из лучинок, ни глупого, говорящего мудро. Неужели скажешь мне: солгал как пес? Но хорошего пса князья и бояре любят. Неужели скажешь мне: солгал как вор? Если бы украсть умел, то к тебе бы и не взывал. Девица ведь губит красоту свою прелюбодейством, а муж свое мужество — воровством.

Господине мой! Ведь не море топит корабли, но ветры; не огонь раскаляет железо, но поддувание мехами; так и князь не сам впадает в ошибку, но советчики его вводят. С хорошим советчиком совещаясь, князь высокого стола добудет, а с дурным советчиком и меньшего лишен будет.

Говорится ведь в мирских пословицах: ни скот в скотах коза, ни зверь в зверях еж, ни рыба в рыбах рак, ни птица в птицах нетопырь, ни муж в мужах, если над ним жена властвует, ни жена в женах, если от своего мужа прелюбодействует, ни работа в работах — для женок повоз возить.

Дивней дивного, кто в жены возьмет уродину прибытка ради.

Видел жену безобразную, приникнувшую к зеркалу и мажущуюся румянами, и сказал ей: “Не смотрись в зеркало — увидишь безобразие лица своего и еще больше обозлишься”.

Неужели скажешь мне: “Женись у богатого тестя, чести ради великой; у него пей и ешь”? Лучше бы уж мне вола бурого ввести в дом свой, чем злую жену взять: вол ведь не говорит, ни зла не замышляет, а злая жена, когда ее бьешь, бесится, а когда кроток с ней — заносится, в богатстве гордой становится, а в бедности других злословит.

то такое жена злая? Торговка плутоватая, кощунница бесовская. Что такое жена злая? Людская смута, ослепление уму, заводила всякой злобе, в церкви сборщица дани для беса, защитница греха, заграда от спасения.

Если какой муж смотрит на красоту жены своей и на ее ласковые и льстивые слова, а дел ее не проверяет, то дай Бог ему лихорадкою болеть, и да будет он проклят.

Вот и распознайте, братия, злую жену. Говорит она мужу своему: “Господине мой и свет очей моих! Я на тебя и взглянуть не могу: когда говоришь со мной, тогда смотрю на тебя, и обмираю, и слабеют все члены тела моего, и падаю на землю”.

Послушайте, жены, слова апостола Павла: крест — глава церкви, а муж — жене своей. Жены, стойте же в церкви и молитесь Богу и святой Богородице; а чему хотите учиться, то учитесь дома у своих мужей. А вы, мужья, в законе храните жен своих, ибо нелегко найти хорошую жену.

Хорошая жена — венец мужу своему и беспечалие, а злая жена — горе лютое и разорение дому. Червь дерево точит, а злая жена дом своего мужа истощает. Лучше в дырявой ладье плыть, нежели злой жене тайны поведать: дырявая ладья одежду замочит, а злая жена всю жизнь мужа своего погубит. Лучше камень бить, нежели злую жену учить; железо переплавишь, а злой жены не научишь.

Ибо злая жена ни ученья не слушает, ни священника не чтит, ни Бога не боится, ни людей не стыдится, но всех укоряет и всех осуждает.

Что злее льва среди четвероногих и что лютее змеи среди ползающих по земле? Всех тех злее злая жена. Нет на земле ничего лютее женской злобы. Из-за жены прадед наш Адам из рая был изгнан; из-за жены Иосиф Прекрасный в темницу был заключен, из-за жены пророка Даниила в ров ввергли, где львы ему ноги лизали. О, злое, острое оружие дьявола и стрела, летящая с ядом!

У некоего человека умерла жена, он же по смерти ее начал продавать детей. И люди сказали ему: “Зачем детей продаешь?” Он же ответил: “Если родились они в мать, то, как подрастут, меня самого продадут”.

Но вернемся к прежнему. Я, княже, ни за море не ездил, ни у философов не учился, но был как пчела — припадая к разным цветам и собирая мед в соты; так и я по многим книгам собирал сладость слов и смысл их и собрал, как в мех воды морские.

Скажу не много еще. Не запрещай глупому глупость его, да не уподобишься сам ему. Не стану с ним много говорить. Да не буду как мех дырявый, роняя богатство в руки неимущих; да не уподоблюсь жерновам, ибо те многих людей насыщают, а сами себя не могут насытить житом; да не окажусь ненавистным миру многословною своею беседою, подобно птице, частящей свои песни, которую вскоре же ненавидеть начинают. Ибо говорится в мирских пословицах: длинная речь не хороша, хороша длинная паволока.

Господи! Дай же князю нашему силу Самсона, храбрость Александра, разум Иосифа, мудрость Соломона, искусность Давида, и умножь, Господи, всех людей под пятою его. Богу нашему слава, и ныне, и присно, и вовеки.

Сражение с Пором. «Александрия». Миниатюра

(ГИМ, собр. Забелина, №8/827)

Александрия

ПОВЕСТЬ И СКАЗАНИЕ ИЗВѢСТНО САМОДЕРЖЦА, ЦАРЯ ВЕЛИКИЯ МАКЕДОНИЯ, И НАКАЗАНИЕ КО ХРАБРЫМЪ НЫНЕШНЯГО ВРЕМЕНИ. ЧЮДНО ПОСЛУШАТИ, АЩЕ КТО ХОЩЕТЪ

ПОВЕСТЬ И СКАЗАНИЕ ИЗВЕСТНОЕ О САМОДЕРЖЦЕ, ЦАРЕ ВЕЛИКОЙ МАКЕДОНИИ, И НАСТАВЛЕНИЕ ХРАБРЫМ НЫНЕШНЕГО ВРЕМЕНИ. ЧУДНО ПОСЛУШАТЬ ТЕМ, КТО ХОЧЕТ

 К воинъством устремляющеся полезно и честно слышати добродѣтелна и велеумна мужа Александра, великаго царя македонскаго, како и откуду бысть и како и отколе прииде, и сих ради добродѣтелей всей подсолнечной царь и самодержецъ назвася. Подобает же сего чтущимъ разумѣти, и разумевающимъ сего воинъствомъ и добродѣтелемъ уподобитися и смысла да разумѣти елицы.

К воинству устремляющимся полезно и честно услышать о добродетельном и многоумном муже Александре, великом царе македонском, кто он есть, и как и откуда пришел, и благодаря каким добродетелям стал царем и самодержцем всей вселенной. Подобает же читающим понимать, а понимающим — уподобиться воинству и добродетелям его, смыслу сего внимая.

 Бысть же великое Божие промышление создавши собѣ храмъ и сего седмъ утвердивша столпъ.^[1] И в пять тысящ сего стояния, царствующу великаго Рима Таркинию царю,^[2] начальствующу же израильтескими людьми и еврейскому господству от архиерей Иеремѣю пророку,^[3] господствующу восточным странамъ Криксу сыну, Дарию,^[4] обдержащу Индию, Египтом же великимъ обладающу Нектанаву^[5] волхву, царю сущу, тогда Ридийскимъ странамъ^[6] и Македонъской земли и Еладцкими отоки обладающу Филипу, греку сущу и еллину. Родися ему сынъ тогда, и нарече имя ему Александръ, по греческому языку «избранне муж».^[7] Избранъ сей и младъ и красенъ, смиренъ же и благообразенъ ко всѣмъ зрящимъ его. Сеи же ни есть от телеснаго утворения, но о всем виновнаго благимъ великаго Божия промысла. Помагающе же симъ имяше естественое добродѣтелей суть си: непотворно и во языце же непоколебимо имать, имания же вся яко тлѣнная и мимотекущая вменяше, долготерпелив же к согрешающимъ безмѣрно. Сими же четырми добродѣтелми четыремъ вселеньскимъ концемъ царь и самодержецъ назвася. Елико невозможно есть в книзе сей написати, ни на сердце человѣку не взыде, ни во умъ человѣку неподатливу не внидеть. Александровы добродѣтели, душевныя и телесныя, преди рекоша.

Создал же великий Божий промысл себе дом и утвердил его на семи столпах. И когда простоял он пять тысяч лет и в великом Риме царствовал Тарквиний-царь, а над израильскими людьми и над еврейской державой начальствовал от первосвященников пророк Иеремия, в восточных же странах господствовал сын Крикса, Дарий, державший во власти Индию, и Египтом великим владел волхв Нектанав, бывший там царем, — в те времена Придийскими странами, и Македонской землей, и Элладскими островами владел грек Филипп, язычник. Родился у него тогда сын, и дал он ему имя Александр, что по-гречески значит «избранный муж». И действительно, он был молод, красив, для всех видящих его был смирен и благообразен. И было это не от телесной природы, но от великого Божия промысла, источника всякой благости. Имел он к этому и естественные добродетели: справедлив, непоколебим был в слове своем, богатства все считал тленными и преходящими, к согрешающим был терпелив безмерно. Благодаря этим четырем добродетелям стал царем и самодержцем над четырьмя концами вселенной. Обо всем этом ни в книге этой невозможно написать, ни в сердце или уме неподатливого человека это не вместится. Итак, о добродетелях Александра, душевных и телесных, мы сказали вначале.

 Повесть начнемъ о рожении его и о храбрости его. Глаголюще бо быти его сына царя Филипа. Но нѣсть тако, занеже лжа, но египецкаго царя Нектава, великаго волхва, сынъ и Олимпияды, жены Филиповы. Случи же ся сице. Нектанавъ, царь египетцкий, волшебною хитростию и звездочетию египетскимъ украшенъ зело. Не бранми, ни ратьми, ни вои, ни оружиемъ противляхуся, но помощницу собѣ имѣя волшебную хитрость, с сею всѣмъ противляяся градомъ. Его бо о сем вси околнии царие недооумѣющеся и стужившеся, совѣтъ сотвориша, глаголюще: «Что сотворимъ лукавому и волшебному сему египецкому князю? Вся бо благая земли нашея богатства волшебнымъ ухищрениемъ вземъ и к своей земли приложи. Мы же сихъ стражуще недоумеваемъ. Но к тому не терпимъ лукаваго сего Аркуса, но вкупе вси собравшеся, на землю египецкую вси устремимся, и Нектанава из царства изгонимъ, и благая своя опять собѣ приимемъ, бесплодну бо ему и без наслѣдия, лукаву бо ему и страшливу, и сама та супротивитца ему египецкая земля». Бяху бо совещавшеся языцы на Нектанава: перси, ивери, арапи, кияне и ефиопи, еглаги^[8] и инии восточнии цари и языцы мнози.

Повесть же начнем о рождении его и о храбрости его. Говорят, что он сын царя Филиппа. Однако это не так, ложь это, ибо сын он египетского царя Нектанава, великого волхва, и Олимпиады, жены Филипповой. Случилось же это так. Нектанав, египетский царь, был силен в чародействе и в египетском искусстве читать по звездам. Не бранями и ратями, не воинами и оружием удерживал он врагов, но имел себе в помощь чародейство и им противостоял всем городам. Поэтому все соседние цари в растерянности пребывая и страхе, собрались на совет, говоря: «Что сделаем с этим коварным волхвом, египетским князем? Все богатства земли нашей с помощью волхвования взял и к своей земле присоединил. А мы страдаем и не знаем, что делать. Но не потерпим больше этого коварного Аргуса, и, собравшись все вместе, на землю Египетскую устремимся, и Нектанава из царства изгоним, и все свое опять себе вернем, ведь бесплоден он, нет у него наследников; ведь коварен он и пуглив, сама Египетская земля будет против него». Совещались же против Нектанава народы: персы, иверы, арапы, кияне, ефиопы, еглаги, и иные восточные цари, и народы многие.

 Сихъ египецкии краишницы видевъ Верверехъ^[9] многое множество неисчетно, восплакався рече: «О горе тобѣ во градехъ великий Египте! До небесъ вознесеся и до ада снидеши! Руки бо твои быша на всѣхъ и ныне же руки всѣхъ на тобѣ! Сладости бо насытився медовныя, горкаго достиглъ еси яда вкусити!» И тако к Нектанаву устремися. И притекъ, о нашествии ему возвестивъ неисчетное восточнымъ войскомъ. Приступив же к нему рече: «Вѣдомо да ти есть, о царю, яко смертию изменяеши живот свой днесь. Дарий же, перский царь, иже мнитца богомъ, на межу земля твоея прииде со всѣми восточными цари, и ранами ранити имает тебе ради Египетъ. Да совокупи и ты вся воя на брань и прямо имъ устремимся. Ничтоже бо имать успѣти силнеи воисце и храбрымъ витяземъ волшебная чародѣйства; царь на царя, мужъ на мужа, конь на коня обои честь с помощника имуще. Царьство множествомъ людей состоится, якоже море со своими волнами, и тако страшно плавающимъ является». Сие же Вервереху к Нектанаву рекшу, посмеявся царь, рече ему: «Ты оубо вѣрную ти службу совершилъ еси. Рать бо множествомъ людей не бывает. но добрыми и храбрыми сердцы. Многажды бо левъ единъ множество стадъ еленей разганяетъ, адинаго волка напрасное скочение многа стада овецъ разгонитъ. Ты оубо на отреченную ти работу отъиди и тѣхъ часто исходи и ко мнѣ вѣсти подавай». И сие рекъ, Верверега посла.

Увидел это неисчислимое множество народов Верверех, египетский краишник, и со слезами сказал: «О горе тебе, великий среди городов Египет! До небес вознесся и до ада снизойдешь! Руки твои были на всех, а ныне руки всех — на тебе! Сладости насытился медовой, горького пришло время вкусить тебе яда!» И устремился к Нектанаву. Прийдя, возвестил ему о нашествии с востока несчетного войска. Приступил к Нектанаву и сказал: «Да будет известно тебе, царь, что на смерть меняешь сегодня жизнь свою. Дарий, персидский царь, что считает себя богом, на границу земли твоей пришел со всеми восточными царями и ранами будет ранить Египет из-за тебя. Собери и ты все войско на битву, и устремимся против них. Ибо не может противостоять сильному войску и храбрым витязям волшебное чародейство; пусть идут царь на царя, муж на мужа, конь на коня — оба имеют помощником свою честь. Царство ведь из множества людей состоит, как и море из волн, и этим страшит плавающих». Когда Верверех сказал это Нектанаву, посмеялся царь и сказал ему: «Ты выполнил порученную тебе службу. Войско же сильно бывает не множеством людей, но крепкими и храбрыми сердцами. Ведь один лев стада оленей разгоняет, и неожиданное нападение одного волка разгонит многие стада овец. Ты же иди к порученной тебе работе и часто о врагах мне вести подавай». И сказав это, Вервереха отослал.

 Сам же книги расписа по всѣмъ градомъ и странахъ египецкихъ, готовитися повелѣ и всѣмъ на брань быти и за землю, и за отчину и за царство битися. Но идѣже Богъ не хощетъ, человѣкъ ничтоже можетъ. Царь же в полату вниде волшебную, леканомандию^[10] терти начат волшебную и златую лохань воды налиявъ, от воска две рати в водѣ сотворивъ, и видевъ свою рать побиваему от перские рати, боги же египецкие виде в корабли варваръскимъ вводящи воиску ... во Египетъ, в недооумѣние впаде и восплакався рече: «О горе тебѣ Египте! На многия лѣта прославися вкупе со царемъ своимъ и во едино лѣто погибе! Нѣсть бо радости, иже не преложится на жалость, ни слава на земле, иже вмале являетъ, а вскоре погибаетъ». Добре рече: «Надѣющеся волшебной хитрости, подобни суть насланяющимся на воду — егда же опрется, тогда и погрузится и безчестие имяй в себѣ». Царь же Нектанавъ, быти ему во Египте, не могий с тыми братися, жалостию и срамотою объятъ бывъ. Браду же и главу остригъ, в полунощи же изъ царьскихъ домовъ изыде, в далний в Филипус, в Македонъский градъ,^[11] доиде. Никомуже его не знающи, сѣде же ту нѣ в коем мѣсте скровнемъ, врач^[12] же сказовашеся быти и мастер хитрый от египетцких звездочетецъ суще.

Сам же грамоты во все города и части Египта разослал, веля готовиться к войне и биться за землю, за отечество, за царство. Но где Бог не хочет, человек ничего сделать не может. Вошел царь в волшебную палату и начал совершать волшебную леканомандию: в золотую лохань воды налив, сделал на воде из воска два войска и увидел, что его войско побиваемо персидским и что боги египетские в корабле варваров вводят войско в Египет, — и не знал, что ему делать. И со слезами сказал: «О горе тебе, Египет! Многие годы славился ты вместе с царем своим и в один год погибаешь! Ибо нет радости, которая бы не сменилась печалью, ни славы на земле, которая не была бы недолгой и вскоре бы не исчезла». Хорошо сказано: «Надеющиеся на чародейство подобны опирающимся на воду, — как только обопрется, сразу и погрузится с бесчестием». Не мог царь Нектанав врагам сопротивляться и пребывал в стыде и печали. Остриг бороду и голову, в полночь ушел из царского дворца и в дальний Филипуст, македонский город, пришел. Никто его там не знал, он поселился тайно в некотором месте, назвавшись врачом и искусным египетским мастером в чтении по звездам.

 Египтяне же о нашедшей на нихъ рати пострадаша много, ко дворомъ царя своего Нектанава притекоша, и сего не обрѣтше, и восплакашася горко. Писание же обретоша на одрѣ его, глаголюще сице: «Любимый мой Египте, зла вашего не могу терпѣти и во ину страну отъидох и по тридесятехъ лѣтехъ паки прииду к вамъ». Сие же написание обрѣтше, египтяне же Нектанава измолевавше во злате, на столпѣ высоце средѣ града Египта поставиша, вручивше ему писание оно, на главу же ему венецъ златъ наложиша. Сами же к Пасидону^[13] потекоша, богу своему, моляхуся о Нектанаве вопрошаху его. Он же во снѣ явлься имъ и рече: «По тридесятехъ лѣтехъ имать приити и меч неуломленъ десницы перской имать приити и заступити и враги ваша перси покорити под ноги ваша».

Египтяне же от напавшего на них войска много пострадали, ко дворцу царя своего Нектанава прибежали и, не найдя его, заплакали горько. На постели его нашли такое писание: «Любимые мои египтяне, бед ваших вынести не в силах, и в иную страну ушел, через тридцать лет вновь приду к вам». Египтяне, найдя это писание, сделали изображение Нектанава из золота и на высоком столпе среди города Египта его поставили, в руку дав ему писание его, а на голову возложили золотой венец. А сами поспешили к Пасидону, богу своему, и о Нектанаве его вопрошали. Он же во сне явился им и сказал: «Через тридцать лет придет, и от меча персидской десницы защитит вас, и врагов ваших — персов — положит под ноги ваши».

 В Македонии же бывъ великъ Нектанавъ и от македонянъ мняшеся быти великъ врач нарицашеся и волхвъ от нихъ.

Нектанав же в Македонии был знаменит и почитался македонянами как великий врач и волхв.

 Царь же македонъский Филип имяше жену именемъ Алимпияду. И многою скорбию смущаше царьскую славу и богатство, понеже безплодна, не имущи отрочати, красна же бѣ зело. И зряше Филипъ, мужъ ея, неплодну, раскидашеся союзъ любве, еже к ней имѣяше. Отходящу же ему на путь, в сердости призва ю и рече ей: «О милыи свѣте очию моею и душе моя, Алимпиядо, яко аще до возвращения моего не будет ти отрочате, нектому очи мои узриши, ни на перси мои любезно возлежеши». И сие рекъ ей, отъиде на войну.

Македонский царь Филипп имел жену по имени Олимпиада. Многою скорбию смущала она царя, так что царская слава и богатство не радовали его: не было у нее детей, хотя красива она была весьма. Видя ее бесплодие, царь Филипп, муж ее, терял любовь, которую имел к ней. И когда отъезжал он на войну, призвал ее и в сердцах сказал: «О милый свет очей моих и души моей, Олимпиада, если до моего возвращения не будет у тебя ребенка — очей моих больше не увидишь и на грудь мою любезно не ляжешь». И, сказав это, ушел на войну.

 Алимпияда же в скорби и в тузѣ оставши, недоумѣющи, что сотворити. Едина же от отроковицъ ея, видящи ю, яко неплодства ради скорбитъ, рече ко Алимпияде: «Царице, есть во граде нашемъ человѣкъ египтянинъ, хитръ мужъ дѣломъ и словомъ, егоже возможно мню быти, вся прошения сердца твоего совершит ти, точию аще виде тя повелиши». Она же се слышавши, вскоре повелѣ ей призвати его. И пришедшу ему, рече царица к Нектанаву: «О человѣче египтянине, истинна ли есть слышания о тебѣ, яко можеши хитростию своею разрешити сооузъ утробы моея неплодство и силному царю Филипу сердце утвердити и любвѣ своей и безмѣрную жалость на радость претворити. И возмездия от мене благая приимеши и от македонянъ великъ назовешися». Нектанав же сие видевъ и неизреченному сиянию доброте лица ея дивися и очима на ню взирая и главою покивая стоящи. Она же, помышляющи, един ако хотяше вещати, к нему рече: «Что ми труды даеши, человѣче? Аще сия умѣеши, дѣйствуй, не ликуй». Он же приразився добротою лица ея, устрелен бысть любовию сердца ея. Волховный же чародѣй бысть и ко царицы рече: «Виждь боги с тобою хотят быти, царице, Амона, и Пинеса, и Неркулия^[14] великаго. Да аще сему вход сотвориши, мати великаго царя наречеши себе». Се же слышавши царица возрадовася зело прелестнымъ и волховнымъ его рѣчемъ, яко да чадомъ мати назовешися чающи. Рече ей близъ полаты царевы клѣть сотворити ей малу повелѣ — яко да к ней бога Амона призовет.

Олимпиада, оставшись в печали и скорби, не знала, что делать. Одна из ее отроковиц, видя, что скорбит она из-за бесплодия, сказала Олимпиаде: «Царица, есть в нашем городе человек — египтянин, муж искусный делом и словом, который может, я думаю, все желания сердца твоего исполнить, если только повелишь ему увидеть тебя». Она же, услышав это, велела скорее призвать его. И когда он пришел, говорит царица Нектанаву: «О египтянин, истинно ли то, что я слышала о тебе, — будто искусством своим можешь разрушить бесплодие утробы моей и сердце царя Филиппа утвердить в любви его, безмерную печаль в радость обратив. Вознаграждение богатое от меня получишь и македонянами будешь прославлен». Нектанав же, видя ее, неизреченному сиянию красоты лица ее дивился, стоял, и глядел на нее, и головою кивал. Она же, думая, что хочет он говорить наедине, сказала ему: «Что затрудняешь меня, человек? Если умеешь — действуй, не медли». Он же, пораженный красотою ее, пронзен был любовью в сердце. Будучи же чародеем, говорит царице: «Смотри, царица, боги Амон, Пинес и Неркулий с тобою хотят быть. Если позволишь им войти, матерью великого царя станешь». Услышав его обманные и лукавые слова, царица очень обрадовалась, желая стать матерью. Нектанав же велел ей близ царской палаты сделать клеть малую — чтобы он призвал к ней бога Амона.

 Сей же прелести бывши, видевъ подобну жену Нектанавъ, лестно бо есть ко всякому падению превращати жены. И самъ вниде к ней Нектанавъ во образе Амона. Таков же образъ Амоновъ: глава орля и на ней роги василисковы и опашия аспидова^[15] и ноги аспидовы и лвовы, крила же грипсовы злати и черни. Сицевъ образъ Амонов. Вниде же к ней с мечтаниемъ и пребывъ с нею и паки изыде с мечтаниемъ.

И совершил этот обман Нектанав, видя таковую жену, ибо хитер был обращать жен ко всякому падению. И сам вошел к ней Нектанав в образе Амона. А образ Амона таков: голова орла, на ней рога василиска, хвост аспида, ноги аспидовые и львиные, крылья грифона черно-золотые. Таков вид Амона. Вошел к ней Нектанав наваждением и, побыв с нею, наваждением же и вышел.

 Сею прелестию прелстившися Олимпияда и страхъ сущи в сердцы вземши, въ царскихъ домехъ живетъ. Нектанавъ же приступивъ къ царицы рече ей: «Блажена еси ты в женахъ, Олимпиядо, вселенней царя во чреве прияла еси. Внегда же время рожения твоего придетъ, тогда призови мене к собѣ — елика ти реку, то и сотвори».

Обманутая этим Олимпиада, приняв в сердце страх, живет в царских дворцах. Приступил Нектанав к царице и сказал ей: «Блаженна ты в женах, Олимпиада, царя вселенной приняла в чреве своем. Когда же время придет тебе родить, призови меня к себе — что тебе скажу, то и сделай».

 Часу же рожения приспѣвшу, приступивъ Нектанавъ къ царицы рече: «Подержи в собѣ, царице, не роди, дондеже благорастворенъ час приидетъ, аще бо в сий час родиши, то раба родиши непотребна человѣкомъ. Но мало пождавши родиши, дондеже небесныя планиты станутъ на ставу, и стихия уставятся, и тогда царя царемъ породиши и велеумна человѣка, великаго Александра».

И когда наступил час рождения, пришел Нектанав к царице и сказал: «Придержи в себе, царица, не роди, пока не придет благоприятный час, если сейчас родишь, то родишь раба, ненужного людям. Подожди немного — пока небесные планеты расположатся в подобающем порядке и стихии установятся, тогда царя над царями родишь и многоумного человека — великого Александра».

 Месяца марта въ 12 день в час девятый рождьшуся отрочати и излѣзшу паки на свѣтъ, и проплакавъ и рече: «В четыредесятое лѣто паки возвращуся к тобѣ, мати!» Олимпияда же, вземши отроча, ко Дафенеону Аполону^[16] отнесе в церковь, и от того отрочищу благословитися моляшеся. И от книгочиная Аполоновых и волхвовъ искаше увѣдати, каково убо отроча сие хощетъ быти. Волшебною хитростию сии к мудрымъ являшеся Нектанавъ и рече сице, яко отроча сие всей подсолнечной будетъ царь и благостию, и разумомъ, и мудростию великъ явлься. Отца же своего убивъ, по четыредесятому лѣту возвратится к матери своей, к земли.

Месяца марта в двенадцатый день, в час девятый родился ребенок, и лишь только появился он на свет, плача сказал: «Через сорок лет возвращусь к тебе, мать!» Олимпиада, взяв дитя, отнесла его в храм к Дафенеону Аполлону, прося благословить дитя. И желали узнать от книжников Аполлоновых и волхвов — каким будет этот ребенок. Волшебным образом явился к мудрым Нектанав и сказал, что дитя это всей вселенной будет царем, велик будет благостию, разумом и мудростью. Отца же своего убьет и в сороковой год возвратится к матери своей, земле.

 Филипу же на войсце ему сущу, брани ему тамо много сотворшу и паки к макидоняномъ возвращающуся, явися ему богъ его Амон во сне во образе льва рогомъ златымъ, на немъ руку Александрову нося, глаголя: «Радуйся и веселися, царю Филипе, яко супостата своего победил, а сына Александра повилъ еси, великого нарочита царя суща». Филипъ же от сна возбудився, о видѣнии размышляше, сего к Менадру и Аристотелю исповѣдуетъ, двема македонскома философома. И в той часъ орелъ великъ летѣлъ чересъ шатер царя Филипа, яйце напрасно испусти на крыло Филипово. Филип же ужасесе, с постели своея скочивъ, и яйце на землю спадше и разбившуся яйцу, змея из него изыде, на вратех же умре. Ту же прилучися премудрый Аристотель и рече: «Поистине, царю Филипе, истинно видил еси в нощь сию».

Когда же Филипп, на войне быв, многие битвы совершил и снова к македонянам возвращался, явился ему бог его Амон во сне в образе льва с золотым рогом и, на руках неся Александра, сказал: «Радуйся и веселись, царь Филипп, так как врага своего победил и сына Александра родил — великого избранного царя». Проснувшись, Филипп об увиденном размышлял и рассказал об этом Менандру и Аристотелю — двум македонским философам. И в это время большой орел пролетел через шатер царя Филиппа и яйцо нечаянно выронил на край его одежды. Филипп испугался и с постели своей вскочил, а яйцо упало на землю, и, когда разбилось яйцо, змея из него выползла, и, когда хотела вползти обратно, умерла. Тут случился премудрый Аристотель и сказал: «Истинно то, что видел ты этой ночью».

 И в той часъ вѣстницы от Македония приидоша ко царю Филипу и дары ему красны от Алимпияды принесоша, о отрочати возвестиша рождениемъ. Филип же вскоре в Македонию прииде и радости велии исполнився о рождении отрочати. Пришедшу же Филипу во свой градъ, отрочати же его стрѣтшу, о семъ царь любезно возрадовася и вселюбезно его приим и целоваше его радуяся, глаголя: «Радуйся, вторый прекрасный Иосифе, вторый храбрый Целюшу,^[17] днесь бо ми даръ свершенъ от Бога исходитъ. Аще ми в сий часъ умрети, обаче смерти не вменю, родив чадо». И потомъ царь Филипъ призвавъ великаго Аристотеля, мужа искусна и украшенна всякою филосовскою хитростию и словом и дѣломъ: «Сего отрока, даннаго мнѣ от Бога, вземъ, научи Омировым^[18] писменомъ и прочимъ словеснымъ хитростем».

И в тот же час пришли вестники из Македонии и прекрасные дары ему от Олимпиады принесли, возвестив о рождении сына. Филипп вскоре в Македонию вернулся, весьма радуясь рождению сына. Когда же пришел Филипп в свой город, дитя его встретило; царь обрадовался, и с любовью его принял, и целовал его, и говорил: «Радуйся, второй прекрасный Иосиф и второй храбрый Ацелеш, сегодня мне дар совершенный от Бога исходит. Если я в сей час умру — то и смерть не страшна, ибо родил дитя». После этого царь Филипп призвал великого Аристотеля, мужа искусного и отличавшегося философской мудростью и в речах и в делах, и сказал ему: «Возьми этого отрока, дарованного мне Богом, и научи его Омировым писаниям и прочим словесным искусствам».

 Александръ же упражняшеся на учения, «Илияду» и «Очисяю» всю за год изучи и «Органъ великий»^[19] за другии годъ изучивъ. О семъ возненавидѣша его подобнии ему отроцы. Всякая зависть и ненависть почитати добродѣтель и всякому добру нарочиту послѣдует ненависть велика. Рекоша ему отроцы и яко: «Аще бы к Нектанаву волъхву пошелъ бы ты, и онъ бы тебе научил небеснаго круга хожению и часовныхъ хожений хитрости преступления». Сия же слышавъ Александръ, к матери своей рече: «Аще хощеши мене научити, мати, египетцкому мудрецу Нектанаву предай мене на учение. Слышах искусна сущи мастера небесныхъ звѣздъ подвигомъ». Скоро по мастера посла Алимпияда, Александра же предасть ему на учение, рече к нему: «Научи его, мастере, своей хотрости». Тайно рече к нему: «Предай, Нектанаве, своему от своих си. Богатство всяко славно есть, такожде и мудрость похвална есть, аще к требующимъ подѣлуетца». Сие же слышавъ отецъ его Филипъ рече: «Поистине отрокъ сей есть от небеснаго промысла, понеже небесная вещает учения». Нектанав же научи его всей египетцкой хитрости.

Александр же, успешно занимаясь, «Илиаду» и «Одиссею» всю за год изучил, а «Орган великий» за второй год выучил. Поэтому возненавидели его занимавшиеся вместе с ним отроки. Всякая добродетель навлекает на себя зависть и ненависть, и всякого избранного преследует ненависть великая. Сказали ему отроки: «Если бы к Нектанаву-волхву пошел ты, он бы тебя научил движению небесного свода и значению перемены времени». Услышав это, Александр матери своей сказал: «Если хочешь меня научить, мать, — египетскому мудрецу Нектанаву отдай меня для обучения. Слышал я, что он искусен в знаниях о движении небесных звезд». Олимпиада быстро послала за учителем и отдала ему для обучения Александра, сказав: «Научи его, учитель, своему искусству». И тайно сказала ему: «Передай, Нектанав, своему от своих. Всякое богатство славно и мудрость похвальна, если взыскующим уделяют от себя». Услышав обо всем этом, отец его Филипп сказал: «Поистине отрок этот — от небесного промысла, ибо о небесном говорит учении». Нектанав же научил его всей египетской мудрости.

 Во единъ же от дни в мудрыхъ Аристотель, четыреста дѣтей собравъ, сверстницы Александру, и хотяше нарокъ испытати Александровъ. И перед двема стома Александра постави и Птоломѣя,^[20] нѣкоего уношу, сына суща великаго воеводы Филипова. Филипъ повелѣ во грить^[21] нарядитися, и сразившимся двемя стома дѣтей и бѣ видети зело украшено и, вземше мѣста, предержаху, имже рать творяху; егда же кого окровавляху, и яко побеженъ из боя исхожаше. Александръ же паче всѣхъ преспеваше, супротивных добывъ; от всѣхъ детей прославлен бысть яко царь. И видѣвъ сие, даскалъ его чюдный Аристотелъ дивляшеся, глаголя: «Благочестиву мужю Богъ помогает и врази ему не злобствуютъ. Злочестиву мужу ни ближнии его друзи не могутъ». К нему же рече Аристотелъ: «Господине Александре, аще царь наречешися земный, что мнѣ добро сотвориши, дидаскалу своему?» Он же рече к нему: «Велеумну мужу не подобает прежде дания обѣщаватися. Да аще вознесуся, ты со мною великъ будеши зѣло: лоза бо не прилепляется далних древъ, аще высока суть, но ближнихъ прилепляетца, аще и мала суть. Такожеде и царь, великия власти по достоянию, присных же вѣрует и любитъ во вѣки».

В один же из дней мудрый Аристотель собрал четыреста юношей — сверстников Александра, желая испытать судьбу Александра. И над двумястами поставил во главе Александра, а во главе других двухсот Птоломея, некоего юношу, сына великого воеводы Филиппова. Филипп повелел им снарядиться, и весьма красивое было зрелище, когда они стали сражаться: заняв места, удерживали их, на которых сражались; если кого-то ранили до крови, тот выходил из боя как побежденный. Александр же всех превзошел, противников захватив; всеми юношами был прославлен как царь. Видя это, учитель его, чудный Аристотель, удивлялся, говоря: «Благочестивому мужу Бог помогает, и враги ему не вредят, а злочестивому мужу ни ближние его, ни друзья не могут помочь». И сказал Аристотель: «Господин Александр, если станешь царем земным, что мне доброго сделаешь, учителю своему?» Он же сказал ему: «Многоумному мужу не подобает прежде, чем дать, обещать. Если же вознесусь, и ты со мною велик будешь: лоза ведь не прилепляется к дальним деревьям, хотя они и высоки, но к ближним, хотя и малы они. Так же и царь, великих чтит по достоинству их, присным же верит и любит вовеки».

 Обычай же бѣ Александру до обѣда ко Аристотелю ходити на учение, по обѣде же к вечеру к Нектанаву ходити на учение волшебной хитрости. От него же изучи хожения 12 небесных живинъ и седмих планит, Солнца, Луну, Завес Акинтос,^[22] Кроносъ,^[23] Фровити,^[24] Ерьраси,^[25] яже на згедосе писана бяху по своему подобию. Видѣв же вся Александръ к дидаскалу своему рече: «Возвести ми, о учителю, како великаго Божия промысла тваремъ знахоря сотвори тя?» Онъ же к нему рече: «Богъ же великий недовѣдомый и неизслѣдимый и непостижимый, промыслив сый недомыслено никако, имиже судбами онъ вѣсть, человѣческому объяви роду, яко да содѣтель о твари своей и познаваетца». Александр же гнѣвомъ рече: «Вся сый виде, о Нектанаве! Смерть свою знаеши ли какова хощет быти?» Нектанавъ же рече к нему якоже: «Вѣдаю, научяютъ насъ звѣздная течения, яко от чада моего хощу убиенъ быти». Сего же Александръ невѣрнымъ быти мнѣвъ и рину его с великия горы Геотцкаго камени близъ царьскаго судища. Александръ рече: «Вѣмъ глаголи, мастере, погрешилъ еси». Нектанаву же долу летящу нудно, но некако глас свой испусти и рече: «Не утаился еси, сыну мой, Александре, сего ни единому свѣдущу, токмо матери твоей, царицы Алемпияде и тобѣ днесь увѣдавшу. Аз же, сыну мой Александре, к темному отхожу аду, в долнийшая земли сущи доле, идѣже предани суть вси еллиньстии бози от великаго Бога Саваофа». И сие рекъ издше египетцкий царь Нектанавъ. Сия же слышавъ Александръ раскаявся немало, на рамо свое вземъ, ко Алимпияде матери своей отнесе. Олимпияда же о сем видѣвши, ужасеся и ко Александру рече: «Что се сия бысть?» Онъ же рече к ней: «Возвести ми, мати моя, о семъ, аще воистинну отецъ мнѣ сей бысть». Она же вся си сказоваше ему истинну. Александръ же велми прослезився о немъ и с честию повелѣ его вкопати.

Обычай был у Александра — до обеда к Аристотелю ходить на учение, а после обеда, к вечеру, к Нектанаву — учиться волшебной мудрости. У него изучил он движение двенадцати небесных животных и семи планет — Солнца, Луны, Завеса Акинтоса, Кроноса, Фровити, Ерьрасия, — они были изображены на таблице в должном порядке. Видя все это, Александр учителю своему сказал: «Скажи мне, учитель, как ты достиг знания великого Божия промысла о существах сотворенных?» Он же ему ответил: «Бог великий, непознаваемый, непонимаемый, непостижимый, промысливший все, немыслим никак, ему ведомыми путями явил себя человеческому роду, так что как создатель созданием своим и познается». Александр же с гневом сказал: «Все ты знаешь, о Нектанав! Смерть твоя, знаешь ли, какова будет?» Нектанав же сказал ему: «Знаю из движения звезд, что сыном своим убит буду». Александр же счел это неверным и сбросил его с большой горы — с Геотской скалы, недалеко от царского судилища, говоря: «Видишь, мастер, ошибся ты». Нектанав же, падая вниз, едва успел вымолвить: «Не осталось для тебя тайной, сын мой Александр, об этом никто не знает, кроме матери твоей Олимпиады, и тебя, сегодня узнавшего. А я, сын мой Александр, к темному отхожу аду, в нижайшие места земли, где помещены все эллинские боги великим Богом Саваофом». И, сказав это, умер египетский царь Нектанав. Услышав это, Александр весьма раскаялся, на плечо свое его взял и к Олимпиаде, матери своей, отнес. Олимпиада, увидев, ужаснулась и Александру сказала: «Что это?» Он же ей сказал: «Скажи мне, мать моя, правда ли, что он отец мне?» Она же сказала ему всю правду. Александр много плакал о Нектанаве и с честию повелел его похоронить.

 В той же часъ вѣстникъ прииде к Филипу царю, глаголя: «Вѣдомо да есть ти, царю, яко в стадех твоих конь чюден явилъся есть, добротою бо от иных конь избранъ. Волуя же глава^[26] на десной его бедрѣ с роги свилася и рог межи ушима вырос с локот^[27] единъ». Филип же повелѣ его привести. И сего красотѣ подивися царь и повелѣ сотворити ему клѣть желѣзну и повинныхъ вметати повелѣ к нему. Сему же бывшу, никто х коню тому приступити смѣяше. Александръ же приходя к нему часто; конь же всяку отметая ярость, тихо ко Александру трепеташе повиновением ко царю своему и всаднику. Единою же прозоромъ за ухо емъ, с тихостию послѣдоваше ему яко юнецъ яремник повиновениемъ. Видѣвъ Александръ его тихость замокъ отломивъ и вниде к нему и сего оседлав, всѣде на него, на конское урыскание поѣхавъ. Витяземъ же тогда македонъскимъ на конское урыскание текущим, царь же Филипъ с высокие полаты глядаше и сматряше коегождо храбра течения и лѣпо на конѣ седѣние. И сему сице бывшу, и се Александръ на вологлавомъ кони внезапу въѣхавъ, македоньстии же конницы с коней ссѣдоша, яко царю поклонишася, дивляхуся, зряще мастерское сѣдѣние на вологлавомъ кони. К потечищу же поѣхавъ, изрядно паче всѣхъ витязевъ потече и твердосилну коню устави с нужею. И на 4 изворѣчь градъ созда и нарече имя ему Драмъ, сии рѣчъ потечище. И сему царь Филипъ подивися, иже ненаукомъ коний отрока того потечение, и видѣвъ рече: «О горе приближающимся македонским предѣломъ, иже поостримъ мечя Александру и попрани будутъ и падутъ от македонянъ». И по сем яве рече, яко: «Подобие Раклия витязя^[28] видех днесь на вологлавомъ кони текуща».

В то время вестник пришел к царю Филиппу и сказал: «Да будет тебе, царь, известно, что в стадах твоих появился удивительный конь, который красотою среди других коней выделяется. На правом бедре его — воловья голова с рогами, и рог меж ушами вырос с локоть». Филипп же повелел его привести. И его красоте удивился царь, и повелел сделать ему клетку железную, и преступников к нему бросать. И никто к коню тому подойти не осмеливался. Александр же приходил к нему часто; конь же, всякую оставляя ярость, кротко Александру повиновался, царю своему и всаднику. Однажды Александр властно за ухо его взял, и с кротостью конь последовал за ним, как бык-подъяремник. Видя его кротость, Александр замок сломал, и вошел к нему, и, оседлав, сел на него, и отправился на конное состязание. Витязи македонские на то же состязание ехали, и царь Филипп с высоких палат на них глядел, любуясь храбрым видом и красивой посадкой на коне каждого из них. И когда это происходило, вдруг на вологлавом коне выехал Александр. Македонские же конники с коней сошли и, как царю, ему поклонились, дивясь тому, как ловко сидит он на вологлавом коне. На ипподроме он лучше всех витязей проехал и крепкого, сильного коня с трудом остановил. И на четырех источниках город создал, и дал ему имя Драм, что значит «место для бега». Царь же Филипп удивился езде отрока на необъезженном коне и, видя это, сказал: «О горе приближающимся к македонским границам, ибо острым мечом Александра побеждены будут и падут от македонян». И потом громко сказал: «Сегодня увидел я подобие Ираклия-витязя, едущего на вологлавом коне».

От того же дни собра царь Филипъ тысящю юнощъ Александру сверсныхъ, предавъ, глаголя: «С нимъ ловите и к воиству искушайтеся, вкупе же и стреляити».

После того дня собрал царь Филипп тысячу юношей, сверстников Александра, и, передав их Александру, сказал: «С ним охотьтесь и к воинскому делу привыкайте, вместе и стреляйте».

Во Алимпиятцких странахъ^[29] двѣ колѣсѣ сотворена бѣста близъ сущи Дафенеона и Аполона,^[30] и на тѣхъ колесех витязи восходяще от елинскаго ухищрения, который собѣ нарокъ пытаху себѣ. Сие же Александръ слышавъ, вожделѣвъ тамо поити, Филипу сие возвестивъ. И не пущаше его, глаголя: «Не подобает ти, сыну Александре, на олимбиядстемъ колесѣ венчатися, юну сущу. Но обаче волю не творю, но с радостию, сыну мой, поиди велми укрепляемъ». И тогда Александр потребная собѣ от царя Филипа, отца своего, — витязей искусных и добротеченныя коня и всякую честь царские потребы — во Алимпиядьтцкие отоки вниде. Ту бо 4 игры елиномъ бяху.

В Олимпиадских странах были сделаны две колесницы, недалеко от Дафенеона и Аполлона, восходя на те колесницы, витязи в эллинском искусстве судьбу свою испытывали. Услышав об этом, Александр пожелал туда пойти. И сказал он об этом Филиппу. Но тот не отпускал его, говоря: «Не подобает тебе, сын Александр, на олимпиадской колеснице венок получать, ибо юн ты. Однако не настаиваю, но с радостию, сын мой, иди, ободряемый». И тогда Александр, нужное себе у царя Филиппа, отца своего, взяв — витязей искусных, и быстрых коней, и все потребное для царской чести, — в Олимпиадские острова отправился. Тут были у эллинов четыре игры.

Ту же Александръ пришедъ с неглиторъскими витезми^[31] поручи братися, с Лаоламбадаушемъ и с Калестенаушемъ, онъ же с воеводою своимъ Птоломѣемъ. И тогда двема завертѣвшимася колома, 4 стекошася витязи и ударившимся им, Александр же Калестенауша убивъ, Птоломѣй же Лаолабауша сорва. Людие града того зряще, елико бо болѣи не помнѣшася быти двое оружнии красно являшеся. И ту стоя филосовъ нѣкии именемъ Фруние^[32] рече: «Мудрость и храбрость не многолѣтиемъ, но твердыми и добрыми сердцы». И вопроси филосов, кто и откуду есть Александръ. Симъ же рекшим: «Македонскаго царя сынъ». Филосов же рече, яко: «Слышахъ от учитель глаголющи, яко востати царь имает от Македонии, изыти мечю от Филипова града и той поразит все земли западныя и сокрушит вся царя восточныя». И рече: «Егда ты еси хотяй приити, милостивъ буди нашему граду, сын Филиповъ». О сих же Александръ посмеявся рече: «Не мое се хотѣние, философе, но вышнему промыслу содѣвающу».

Когда Александр пришел туда, с неглиторскими витязями выпало ему состязаться — с Лаомбадаушем и с Калестенаушем, — вместе с воеводою своим Птолемеем. И когда помчались обе колесницы, и четыре витязя сблизились, и ударили друг по другу, Александр Калестенауша убил, а Птолемей сбросил Лаомбадауша. Люди города того, смотревшие на это, не помнили, чтобы перед ними когда-либо явились два столь прекрасных воина. И стоявший тут некий философ по имени Фруние сказал: «Мудрость и храбрость приобретаются не многолетием, но твердым и благородным сердцем». И спросил философ, кто и откуда Александр. Ему же ответили: «Македонского царя сын». Философ же сказал: «Слышал я от учителей, что восстанет царь из Македонии, поднимется меч от Филиппова города и он поразит все земли западные и сокрушит всех царей восточных». И добавил: «Когда ты придешь, милостив будь к нашему городу, сын Филиппов». Посмеялся над этим Александр и ответил: «Не мое это желание, философ, но действие высшего промысла».

И сие рек, в Македонию отиде и пришедъ обрѣте Филипа царя, отца своего, Олимъпияду пустившу, матерь его, иную же вмѣсто ея вземъшу и на браку яко жениху веселящуся. К Филипу же Александръ приспѣ, яко победоносец в полату вшедъ. Отецъ же с радостию и любовию срѣте его и с собою на трапезе посади. В раскаянии же бывъ, о семъ поникъ седяше. Наставивый же его Олимпияду пустити, а иную поняти за себе, приступль же к Филипу, рече: «Веселися, царю, болшую первыя взял еси — первая бо блудница бяше, сия же целомудренна есть». Сие же слышавъ, Александръ ярости исполнився, рече: «Не быти тому, отче Филипе, мнѣ живу сущу». Сам же яко левъ рыкнувъ, с престола скочивъ, столъ же мало приимъ, 3 убивъ, инии же не хотяще ис полаты скакаху. Сие же Филипъ видѣвъ, во ужасе быв и страсе велице. Олимпияду на царьство возвративъ, прочюю же во своя си отпусти.

И, сказав это, пошел в Македонию, и, придя, узнал, что отец его царь Филипп его мать Олимпиаду прогнал, а иную вместо нее взял и на браке как жених веселится. Александр вошел во дворец к Филиппу, прославляемый как победитель. Отец с радостью и любовью встретил его и посадил с собою на пиру; сам же, раскаиваясь, сидел, склонив голову. А тот, что посоветовал ему Олимпиаду отпустить, а иную взять за себя, приступив к Филиппу, сказал: «Веселись, царь, лучшую, чем первая, взял ты, — ибо первая блудница была, эта же целомудренна». Услышав это, Александр ярости исполнился и сказал: «Не быть этому, отец Филипп, пока я жив». Рыкнул, как лев, с престола вскочил и, стол малый схватив, троих убил, а другим пришлось бежать. Видя это, Филипп в ужасе был и в страхе великом, возвратил Олимпиаду на царство, а другую отправил восвояси.

Сему же тако бывшу, в немощъ велику впадъ царь Филипъ. Слышав же сиверная страна кумане,^[33] пятсотъ тысящъ собравшеся на Македонию приидоша. И сие Филипу царю возвестиша. Филипъ же в скорбъ велику впадъ, Александра повелѣ призвати к себѣ и рече: «О любимый мой сыну Александре, се время пришло есть битися за отеческую землю». Вземъ воиско на бой устремися, македонские воиски яко 4 тысящи с нимъ. Сам же войску куманску исходивъ и сихъ неурадно видѣвъ стоящих; в нощи же с воями пришедъ, огню много около ихъ наложити повелѣ и трубамъ многогласным ударити повелѣ и пушками бити около их повелѣ. Сие же кумане видѣвше, ненадѣемо убояшася и начаша бежати, с полунощи бежавшим имъ и до солнечнаго течения и замесившеся вкупе македоняне и кумане. Убиено бысть от куман 8 тысящъ, от македонян же 2 тясящи убиено бысть. Александръ же во слѣдъ ихъ три дни и три нощи за ними гнаше и уби от нихъ 108 тысящъ. Коней же множество и оружия от них приятъ, яко победоносецъ ко отцу возвратися и с собою десят тысячь куманъ приведе живых и сих предъ царемъ Филипом поставити повелѣ и предъ всѣми людми македоняны речѣ: «Видите ли, друзи, яко Божий промыслъ предаде вы в руки македоньскии и мечь вашъ наострися на македонянъ и ныне притупися, царя же вашего убивъ, Атламеша, и вас живых ухватих. Да аще хощете живот свой купити и землю вашу к моей примесити и воедино с македоняны быти?» Они же рекоша: «Кралю Александре, отколе Богъ помогаетъ тебѣ, поготову мы вѣдаемъ тебѣ помогати. Коли царя нашего убилъ еси, Атламыша, мы, господине, твои есмы, постави намъ царя и насъ в землю нашу отпусти». Сих Александръ увѣривъ и постави имъ царя братучада своего первенца именемъ Ванцатура, мала убо тѣломъ, но великъ храбростию. И сих куман с честию отпусти.

После того как это случилось, в немощь великую впал царь Филипп. Узнав об этом, северный народ, кумане, пятьсот тысяч собрались и пришли к Македонии. Царю Филиппу об этом сообщили. Филипп, опечалившись, Александра велел призвать к себе и сказал: «О любимый мой сын Александр, пришло время постоять за отеческую землю». Взяв войско, Александр устремился на бой, македонского же войска с ним было четыре тысячи. Сам он куманское войско разведал и увидел, что враги стоят в беспорядке; ночью с воинами пришел, и повелел огня много вокруг зажечь, и в трубы многогласные трубить, и из пушек стрелять. Увидев это, кумане от неожиданности испугались и побежали, и с полуночи бежали они до солнечного восхода, смешались вместе македонцы и кумане. Убито было куман восемь тысяч, македонян же — две тысячи. Александр преследовал их три дня и три ночи и убил их сто восемь тысяч. Взяв коней множество и оружия, победителем к отцу возвратился, приведя с собою десять тысяч пленных, и их пред царем Филиппом поставить повелел, и перед всеми людьми македонскими сказал: «Видите, друзья, Божий промысл предал вас в руки македонские, меч ваш наострился против македонян, а ныне притупился, царя же вашего, Атламеша, я убил, а вас в плен взял. Хотите ли жизнь свою сохранить и, землю вашу с моей соединив, заодно с македонянами быть?» Они же сказали: «Король Александр, если Бог помогает тебе, то и мы готовы тебе помогать. Поскольку царя нашего убил Атламеша, мы, господин, твои, поставь нам царя и нас в землю нашу отпусти». Заключив с ними мир, Александр поставил им царем любимого брата своего именем Ванцатура, малого телом, но великого храбростью. И куман с честию отпустил.

Сему же бывшу сице, Анаксархоносъ никто, пелапоньский царь,^[34] слышав нашествие куманско на Македонию, сотвори ухищрение сицево. Никогда ему минувшу мимо Македонию, и честь ему царь Филип воздавъ, и дары многи, и с честию его полюби и отпусти. Царь же Анаксархоносъ устреленъ бывъ лѣпотою жены Филиповы въ сердце, отай к ней любовъ имѣяше въ сердцы своем. И се вѣдущи Соломонъ рече: «Человѣче, не буди уязвен лѣпотою чюжие жены, яко твою жену не видиши уязвену». Нашествие же Македонию ставшеся, 12 тысящъ войска собравъ, к Филипу царю прииде, лукавствие свое скрывает, Олимбияду искаше восхитити. И видѣвъ же его пришествие царь Филип, радостенъ бывъ. Слышав же Филипъ во стрѣтение его изыде со Алимбиядою. Видѣвъ же Анаксархоносъ, восхитивъ ю, побѣже, Филипъ же за ним вмале гоняше. Бяше же ту Александръ приспѣлъ, Анаксархоносову постиже войску, Филипа же урвана обрѣте и по главѣ сѣчена и по десной нозѣ. Се бо мало поминув, Олимпияду, матерь свою, отнял, с осмию тысящами вои Анаксархоноса постиже на мѣсте нарицаемем Змиски; разбивъ войско и самого жива ухвати, приведе ко отцу своему Филипу. Филипа же обрѣте одва дышуща. «Востани, — рече, — о царю Филипе, врагу своему стани на горле и отомстися рукою своею». Филип же едва воставъ и взем мечъ рукама своима и заклавъ его. «Жалость дому моего снѣсть мя. Иди, душе моя, с нечестивыми во адъ». И се рекъ, Александра благослови, глаголя: «Сыну Александре, руки всѣхъ на тобѣ и твои на всѣхъ». И се рекъ, умре царь македонский Филипъ; и ту стоящии рекоша: «Да когда будет противитися Александру?» Алимпияда же ту стояще плакашеся. Филипа на злате столѣ положиша, во градъ отнесоша, с плачемъ велицем сего погребоша в церькви с честию.

И когда это случилось, некто Анаксархонос, пелапонский царь, узнав про куманское нашествие на Македонию, предпринял такое злое дело. Некогда, когда он проходил мимо Македонии, честь ему царь Филипп воздал, и дары дал многие, и с почетом его отпустил. Царь же Анаксархонос, пораженный красотою жены Филипповой, с тех пор к ней любовь имел в сердце своем. Всеведущий Соломон сказал: «Человек, не уязвляйся красотою чужой жены, чтобы свою жену не увидеть уязвленной». Когда же произошло нашествие на Македонию, то, собрав двенадцать тысяч войска, он пришел к царю Филиппу, скрывая свое коварное намерение похитить Олимпиаду. Узнав о его приходе, царь Филипп обрадовался и вышел ему навстречу вместе с Олимпиадой. Увидев Олимпиаду, Анаксархонос похитил ее и бежал, Филипп же с немногими его преследовал. Тут Александр приспел, настиг войско Анаксархоноса, Филиппа же нашел поверженным на землю, раненного в голову и в правую ногу. И, недалеко пройдя, Олимпиаду, свою мать, отнял, и с восемью тысячами воинов Анаксархоноса настиг на месте, называемом Змиски; разбив войско и самого его захватив живым, привел к отцу своему Филиппу. Филиппа же застал едва дышащим. «Встань, — сказал, — царь Филипп, врагу своему наступи на горло и отомсти за себя своею рукою». Филипп же с трудом встал и, взяв меч в руки, убил его. «Печаль о доме моем снедает меня. Иди, душа моя, с нечестивыми во ад». И, сказав это, Александра благословил, говоря: «Сын Александр, руки всех на тебе и твои — на всех». И, сказав это, умер царь македонский Филипп; и стоящие тут сказали: «Кто будет противиться Александру?» Олимпиада же, тут стоя, плакала. Положив на золотой стол, Филиппа в город отнесли и с плачем великим погребли его в храме с честью.

Александръ же, сын его, самовластен назвася, грамоты по всѣмъ градомъ земли своея посла, всякому к Филипу^[35] собратися повелѣ. Собравшим же ся всѣмъ македоняномъ и всѣмъ малым же и великимъ, к сим же Александръ рече: «О друзи мои и братия моя и милии мои паче всѣхъ македоняне, царь вашъ Филипъ, а мой отецъ, умре, и в животѣ своемъ царьствие держаше по достоянию, и мнѣ же господьствовати како повелеваете?» Тогда выступивъ мудрый Филонъ^[36] рече: «О кралю Александре, всякъ возрастъ человѣческий чину потребенъ есть». Александръ же рече: «Старость есть честна, а немноголѣтна». И ту стоя Селевкушъ^[37] рече: «О кралю Александре, Соломонъ же великий въ мудрости царь в книгахъ пишет: “Царьство множествомъ людей состоитца, царь же несовѣтникъ и невѣренъ сам собѣ ратникъ же, совѣтенъ полезная сотворитъ своей земли”». И ту стоя Антиохъ^[38] рече: «Кралю Александре, старымъ убо царемъ подобает течение домовное, старии бо покоя требуютъ, младым же царемъ подобает царьствовати яко да потрудившеся во младости своей, а на старость покой обрящут». И ту стоя Андигонъ^[39] рече: «Кралю Александре, подобает и нам еще спящих и ближних нас царей устремимся на них и сихъ побивше, всее избавимся забавы». И сим же 4-мъ совѣтомъ приятым бывшимъ от Александра, и присный его любимый воевода Птоломей рече: «О царю Александре, подобает намъ войску пременити во свѣтлая оружия и белегъ твой на щитехъ написати, яко да знаютъ, которому царю воюемъ; да не рекутъ сусѣди наши, яко и мы царемъ Филипомъ умерли есми». Се же слышавъ Александръ, угодно явися и по земли царьства своего посла и по вся кузнецы и по щитари,^[40] в Филипус собратися повелѣ. На всякий же день мастеры его оружие коваху в цело оружие по 4 ста витязь. На шоломех же василисков рогъ со аспидовыми крылы, и копи же бяху на лвовых кожахъ предъставлени, хакизма же фарижемъ во коркодиловыхъ кожахъ чинина. Сия же сотвори Александръ и к ошествию на брань готовляшеся.

Александр же, сын его, самодержцем стал, послал грамоты во все города земли своей, всем к Филиппусту собраться повелев. Когда же собрались все македоняне, и все малые, и все великие, им Александр сказал: «О друзья мои и братья мои, милые мне более всех македоняне, Филипп, царь ваш, а мой отец, умер. При жизни своей царствовал он достойно, мне же как накажете править?» Тогда выступил мудрый Филон и сказал: «О король Александр, каждый возраст человеческий своего чина требует». Александр сказал: «Старость честна, но немноголетна». И тут стоящий Селевкуш сказал: «О король Александр, Соломон, великий в мудрости царь, в книгах пишет: “Царство из множества людей состоит, царь же, не советующийся и не доверяющий, сам себе враг, советующийся полезное сотворит своей земле”». И стоящий тут Антиох сказал: «Король Александр, старым царям подобает жизнь домашняя, ибо старые в покое нуждаются, молодым же царям следует царствовать так, чтобы, потрудившись в молодости своей, на старость покой обрели». И стоящий тут Андигон сказал: «Король Александр, следует нам пойти войной против соседних нам царей прежде, чем они сами это сделают, и, покорив их, избавиться от такой опасности». И когда эти четыре совета приняты были Александром, близкий к нему любимый воевода Птолемей сказал: «О царь Александр, подобает нам войско переодеть в светлые доспехи и знак твой на щитах написать, чтобы знали, какого царя мы воины; да не скажут соседи наши, что мы вместе с царем Филиппом умерли». Это, выслушав, Александр одобрил и по землям царства своего послал за кузнецами и щитарями, в Филиппусте им собраться повелев. За день мастера его изготовляли вооружение для четырехсот витязей. На шлемах воинов были рога василиска с аспидовыми крыльями, и щиты были львиной кожей укреплены, попоны же для коней из крокодиловых кож были сделаны. Так Александр готовился к походу на войну.

О ПОСЛАНИИ ДАРИЕВЕ

О ПОСЛАНИИ ДАРИЯ

Дарий же, царь перский, слышавъ, яко умре царь македонъский Филипъ, посла з грамотою в Македонию имеюще сицево писание: «Дарий, царь над цари, токмо земный богъ вкупе съ солнцемъ по всей вселенней сияетъ и всѣмъ земным царемъ царь и господьствующим господинъ, ко обретающимся в Македонию пишу. Слышание царьству моему пришло есть, яко царь вашъ Филипъ умре и отрока мала на царьствии своемъ оставил есть, сего не укреплена лѣты и млада умомъ суща. О смерти же Филипове аз оскоръбѣхъ, отрока же его млада суща пожалѣхъ еще не научена, яко да вскормивъ его, паки по царьским обычаемъ почетъ и украсивъ, паки на отчину его и на царьство возвратимъ. Грамоту же мою прочетше, скоро ко мнѣ приведите. Кандаркуса же к вамъ послах, вѣрна суща, землею вашею благолѣпно обладати. Войско ваше во время потребы къ царьству моему присылайте и дани сугубы по достоянию принесите. Филипово же детя приведите к царьству моему со всѣми царьства его белези... боле бо есть 40 царьских сыновъ во дворѣ моемъ водворяютца. Да аще сего недостойна царьствию вижю, иного в него мѣсто царьствовати пошлю к вамъ». Сию же грамоту Кандаркусъ в Македонию принесъ. Македоняне приемше его, к воеводе Птоломѣю приведоша. Птоломѣй же поемъ ихъ въ Филипусъ приведе ко Александру. Антиох же сих срѣте, гельмъ Александровъ против ихъ изнесе и поклонитися имъ повелѣ. Кандаркусъ рече к нему: «Аще копью Александрову поклонюся, то нѣсте подручни царю Дарию и азъ не смѣю очию Дариевых видети». Антиохъ же рече к нему: «Аще сего не сотвориши, живота своего лишишися». И тако приступив копию поклонися Александрову; и вземъ Антиох ко Александру приведе. Пришедшу же ему въ царьский домъ, Александра видѣвъ на престоле своемъ высоце сѣдяща. Престолъ его украшенъ зело искусным златомъ и зеленымъ камениемъ и слоновыми костьми. Посолъ же приступивъ поклонися и грамоту дасть ему; сам же стоя дивляшеся дивному образу Александрову: венецъ же на главѣ его бяше от самъфира каменя и великаго бисера с мерсиновымъ листвием сплетенъ, о десную его и о лѣвую стояше множество витязей венчанныхъ. Селевкуш вземъ грамоту Дариеву прочте. Александръ же слышавъ писание, ярости исполнився и гнѣва и грамоту приимъ раздра и к нимъ со яростию рече: «Не подобает царю Дарию главы зряще к ногам бесѣдовати. Не тако бо Македония безглавна есть, яко же Дарию мнитца быти». И сия рекъ въскоре отпусти ихъ и листъ отписа к Дарию, писан сице: «Александръ витязь, македонский царь, сынъ Филипа царя, матери царицы Алимъпияды, Дарию, царю перскому! Благодарю тя о отцы моемъ желающа. Листъ же твой к людемъ моимъ прочтох, се благодарихъ о земли нашей пекущу ти ся. Мене же суща млада пожалих, в полате твоей воспитати требуеши. Млеко ссущимъ отрокомъ не подобает в царьскихъ домех напитатися, не изволих и толъстых мясъ ясти. Пожди убо мене вмалѣ, дондеже от сесцу матере моея отторгнуся и тако в персидьское чести царьства твоего водворитися имамъ, пришедъ со всѣми македоняны. Кандаркуса же послалъ еси к нам македоняномъ быти царя, нектому пошли его сѣмо, не можеши бо видети его ктому. Не тако бо македоняне безглавны суть, якоже тебѣ мнитца быти». Оружие же македонское Кандаркусу Александръ далъ, рекъ: «От царьствия моего бежи, егда же брань сотворятъ македоняны с персы, носи сие оружие, да тебе познавше, персы не убиют». Посол же к Дарию возвратися и листъ Александров дастъ ему. Прочетъ же Дарий листъ посмеявся. Кандаркусъ же к нему рече: «Не подобает ти, царю, таковыи лист приимъ смѣятися, в мало бо лѣтнои юности обретохомъ многолѣтную старость; да болящаго зуба ... подобает скоро изврещи, да не здравый вредит; не исторгъ кипариса млада, а старемъ не трудися».

Дарий, царь персидский, услышав, что умер царь македонский Филипп, послал в Македонию грамоту, в которой было написано: «Дарий, царь над царями, земной бог, вместе с солнцем во всей вселенной сияющий и всем земным царям царь и господствующим господин, — к находящимся в Македонии пишу. Моего царственного слуха достигла весть о том, что царь ваш Филипп умер и отрока малого на царстве своем оставил, не укрепленного годами и молодого умом. О смерти Филиппа я опечалился, отрока же его, малого, еще не наученного, пожалел и хочу воспитать его, после чего, по царским обычаям почтив и украсив, снова в отечество его на царство возвратить. Грамоту мою прочтя, немедля его ко мне приведите. Кандаркуса же, верного мне, к вам послал землею вашею должным образом управлять. Войско ваше в случае необходимости к царству моему присылайте и дани удвоенные приносите. Дитя же Филиппа приведите к царству моему со всеми знаками царства его, ибо более сорока царских сынов в доме моем живут. Если же найду его недостойным царства, иного вместо него царствовать пошлю к вам». Эту грамоту Кандаркус в Македонию принес. Македоняне, приняв его, к воеводе Птолемею привели. Птолемей же, взяв их, в Филиппуст привел к Александру. Антиох их встретил, шлем Александров навстречу им вынес на копье и поклониться повелел. Кандаркус же ему сказал: «Если копью Александрову поклонюсь, то вы — не подданные Дария, и я не посмею очей Дариевых увидеть». Антиох же отвечал ему: «Если этого не сделаешь, жизни своей лишишься». И, подойдя, поклонился тот копью Александрову; взяв его, Антиох к Александру привел. Войдя в царские палаты, Кандаркус увидел Александра, сидящего на высоком престоле, украшенном чистым золотом, зеленым камнем и слоновой костью. Подойдя, посол поклонился царю и грамоту дал; сам же, стоя, удивлялся дивному виду Александра: венец на голове его был в виде сплетенных миртовых листьев с сапфиром и жемчугом, справа и слева от него стояло множество витязей в венцах. Селевкуш, взяв грамоту Дария, прочел ее. Александр, услышав написанное, пришел в ярость и гнев, и, взяв грамоту, разорвал ее, и в ярости сказал им: «Не следовало царю Дарию, когда есть голова, к ногам обращаться. Ибо Македония не безглавна, как это Дарию кажется». И, сказав это, вскоре отпустил их, и такую грамоту послал Дарию: «Александр-витязь, македонский царь, сын Филиппа-царя и царицы Олимпиады, Дарию, персидскому царю! Благодарю тебя за печаль об отце моем. Грамоту твою к людям моим прочел и благодарен тебе за то, что о земле нашей заботишься. Меня же, малого, ты пожалел и в доме твоем воспитать хочешь. Сосущим молоко младенцам не подобает в царских домах питаться, не хочу и толстого мяса есть. Подожди меня немного, пока от сосца матери моей оторвусь, и тогда персидскую часть царства твоего займу, прийдя со всеми македонянами. Кандаркуса ты послал к нам быть царем у македонян; больше не посылай его сюда, ибо тогда вновь не увидишь его. Не так македоняне безглавны, как это тебе кажется». Доспехи же македонские Кандаркусу Александр дал, сказав: «От царства моего беги, когда же война будет у македонян с персами, надень эти доспехи, чтобы тебя, узнав, с персами не убили бы». Посол же к Дарию возвратился и грамоту Александра дал ему. Прочтя ее, Дарий посмеялся. Кандаркус же ему сказал: «Не следует тебе, царь, такую грамоту получив, смеяться, ибо в малолетней юности нашли мы многолетнюю старость; больной зуб следует быстро удалить, чтобы здоровые не повредились; не вытащив кипариса молодого, старый и не пытайся».

О семъ Дарий не брегъ, еще Клитовоша, нѣкоего от вѣрных своихъ, в Македонию ко Александру посла, повелѣ пересмотрѣти Александрово все. Александру же посла струглу, и коло древяно, и две скрынии порожжихъ, и два узлы великих маку, и листъ давъ ему, глаголя такъ: «Дарий, царь надъ цари, богъ перский, дѣтяти моему Александру радоватися! Не тако бо помышляю тебѣ быти и преобидих тя в первом моемъ листе. Вѣдомо да есть ти, яко младых мудрование нагла суть. Се же послах к тебѣ тую струглу, яко да ею играеши и вертиши, колесом же младенцы играютъ, и двѣ скрынии порожнихъ и два узла маку, яко да двѣ скрынии наполниши трилѣтными данми, макъ же перечти — число увѣдаеши войску моему. Дани ко мнѣ пришлеши, связанъ ко образу моего царьства приведенъ будеши и милости тебѣ не будет». Сий листъ Клитоушъ вземъ, в Македонию ко Александру вниде. Александру же в немощи предъста и поклонися и листъ ему дастъ и ковчеги, и струглу, и макъ предъ Александромъ постави.

Этим советом Дарий пренебрег, Клитовуша, некоего из верных своих, в Македонию к Александру послал, повелел узнать все об Александре. Александру же послал юлу, деревянный шар, и два сундука пустых, и два больших узла мака, и такую грамоту дал ему: «Дарий, царь над царями, бог персидский, дитятю моего Александра приветствует! Не так думал о тебе и обидел тебя в первой моей грамоте. Будет тебе известно, что младенческие умствования наглы. Вот послал к тебе юлу, играй ею и верти шар, которым младенцы играют, и два сундука пустых, и два узла мака, чтобы ты два сундука наполнил трехлетними данями, мак же сосчитай и узнаешь число моего войска. Дани ко мне пришли, иначе будешь приведен ко мне связанным и милости тебе не будет». Взяв эту грамоту, Клитовуш в Македонию к Александру пришел и пред Александром предстал, и поклонился, и грамоту ему дал, и сундуки, и юлу, и мак перед Александром положил.

Александру же листъ приимшу и прочетъ, главою покивавъ и рече: «Неизочтения гордыни твоего высокоумия, Дарий, Богу небесному подобляшеся, а ни человѣкъ подобяшеся быти, до небесъ вознесеся и до ада снидеши». Макъ же вземъ, начя его жвати, ковчеги же разбити повелѣ и листъ к Дарию отписа сице: «Александръ, царь македоньский, Дарию, перскому царю, всяку честь творящему. Ты еси самъ детиному безумию подобенъ, игралища вдалъ еси, самодержцу земли сими образы образуеши мя ты. Круг бо кола сего всю землю преликует». И посла отпусти к Дарию.

Александр, грамоту приняв, прочел, головою покачал и сказал: «Неизмерима гордыня твоего высокоумия, Дарий, — Богу небесному уподобляешься, а не человеку, до небес вознесся и до ада низойдешь». И, взяв мак, начал его жевать, сундуки разбить велел и грамоту к Дарию написал: «Александр, македонский царь, Дарию, персидскому царю, всякую честь творящему. Ты сам младенческому безумию уподобился: игрушками, что ты дал мне, самодержцу земли уподобил меня — шар ведь этот всю землю изображает». И посла отпустил к Дарию.

В то же время Архидонъ, селуньский царь, прислалъ сына своего Александру на служение и листъ имѣюще сице. Александръ же листъ приимъ и прочте и радостенъ бывъ; Поликратуша к собѣ со усердиемъ призва, о писанных ему умилися и листъ к нему писати повелѣ: «Любимому моему брату Архидону, селунскому царю, Александръ, царь македонъский, радоватися повелѣ. Листъ бо твой прочет, не толико даромъ твоимъ радостенъ быхъ, но и преклоннымъ и любимым рѣчемъ. Глаголет бо притча, яко преклоненыя главы ни мечъ не сечетъ. Сынъ твой со мною да будет, а ты въ царьствии своемъ, а мнѣ на помощъ 12 тысящъ посылай на годище и 300 талантъ злата давай». Селунское же царьство приимъ, поиде во Антину.

В то же время Архидон, селунский царь, прислал сына своего Александру для служения и грамоту. Александр же, грамоту приняв, прочел и радостен был; Поликратуша к себе с усердием призвал, к написанному был милостив и грамоту в ответ написать велел: «Любимому брату Архидону, селунскому царю, Александр, царь македонский, радоваться повелел. Грамоту твою прочел — не только дарам твоим рад, но и покорным и любезным речам. Говорит ведь пословица, что покорную голову и меч не сечет. Сын твой со мною будет, а ты в царстве своем, мне же в помощь двенадцать тысяч воинов посылай в год и триста талантов золота». Селунское же царство приняв, пошел в Афины.

О АНТИНЕ ГРАДЕ

ОБ АФИНАХ

Антина же градъ великъ, всяким же земнымъ украшениемъ украшенъ и мщениемъ. 12 же рытарей держаху его и вселенскою землею и господьствомъ окоръмляху судомъ неправеднымъ. Слышавше же Алексаньдрово пришествие к собѣ, совѣтъ сотвориша, Александру ли предатися или ко граду его не припущати.

Афины же город большой и всяким земным украшением украшен. Двенадцать риторов владели им и всею вселенскою землей управляли, судя неправедно. Услышав о приходе Александра к ним, совещались — предаться ли Александру или же к городу его не подпускать.

Софликий же философ ихъ ту стоя, рече: «Не подобает намъ со Александромъ битися, Александръ бо куманы убивъ и приимъ ихъ и Синаксарха, пелагонитскаго царя, убивъ и землю ихъ прииме, Архидона, селуньскаго царя, мирно к нему пришедша, на царьствии и на законе его остави». Другий же философ рече: «Отнелѣ же Антина стала, ни единъ царь не приялъ еси. Никогда же великъ царь на Антину прииде, рвавъ много ничтоже успѣ, но разбиетъ от насъ отшедъ и побѣже, единъ во атоцех Македонскихъ утону. Не подобает намъ таковымъ сущимъ силным Филипову сыну повинутися». Диоген^[41] же никто, вышщи сихъ паче всѣхъ философ, рече: «Ходих во Олимбиядцкий отокъ третьего лѣта, сего Александра видѣхъ, пришелъ бѣ на олимпиядцкое коло урыстовати и витяжьства пытати. Урани же нѣкто от Алимпиядцкихъ отокъ. Азъ же рекохъ тогда: “Сий юноша славою земскою великъ будетъ”. Да сие вся есть видети мнѣ подобаетъ. Мужие антиньстии, Александру не противитися, целоумну в мужествѣ, аще младъ есть, земскою славою великъ и войском крѣпокъ есть зело. Да подобно есть намъ с честию и з дарми срѣсти, благочестив же Александръ добро намъ сотворитъ и намъ не приразився в Рим поидетъ». Сего же антиняне не возлюбивше, философа же Диогена укориша: «Во всемъ, — ркуще, — мудрецы доволни мудрости». Он же зжалився отиде от града и ко Александру прииде и все ему повѣда.

Софликий, философ их, тут стоявший, сказал: «Не следует нам с Александром воевать, ибо Александр куман победил и взял их под свою власть, и Анаксарха, пелапонского царя, убил и землю захватил, Архидона же, селунского царя, мирно к нему пришедшего, на царстве и на законе его оставил». Другой же философ сказал: «С тех пор как Афины возникли, ни один царь не брал их. Некогда великий царь на Афины пришел, и воевав много, ни в чем не успел, но, разбитый, от нас отступил и бежал, один меж островов македонских утонул. Не следует нам, столь сильным, Филиппову сыну повиноваться». Диоген же некто, наибольший из всех философов, сказал: «Ходил я в Олимпиадский остров третьего лета и этого Александра видел. Пришел он на олимпиадской колеснице состязаться и воинскую доблесть испытать. Ураний же, некто с Олимпиадских островов, там был. Я же сказал тогда: “Этот юноша славою земною возвеличен будет”. И вот теперь я это вижу. Мужи афинские, не противьтесь Александру, совершенному в разуме и мужестве, он, хотя и молод, земною славой велик и войском крепок. Следует нам с честью и с дарами встретить его, благочестивый же Александр добр к нам будет и, не причинив вреда, в Рим пойдет». Это мнение афинянам не полюбилось, и философа Диогена укоряли, говоря: «Во всех мудрецах довольно мудрости». Он же, сожалея о них, ушел из города к Александру и все ему рассказал.

Александръ же ярости и гнѣва наполнися, воя своя по достоянию наряди и во Антиньское царьство прииде и под градом ставъ, во град же посла Арфакса, мужа куманянина. Сему же языка антиняне не разумѣша, по всемъ граде своемъ искаша, едва единого наидоша, сего толмачемъ вопрошаху повелѣние ему Александрово повѣдати. Он же рече: «Великий царь Александрь рече: “Дадите ми дань и войско и царству моему приклонитеся; аще сего не сотворите, мечь македоньский вашу землю поразити имать, аще повелѣнию моему не хощете поклонитися”». Сия же слышавше антиняне, Александрову посланию поругашася. Куманом же обоим рѣчемъ их посмѣяшася и сего отпустивше ко Александру, отказаше сице: «Не подобает тебѣ, Александре, Антине назватися царемъ, мнози подобни тебѣ цари Антине подручни суть, мнози витязи и философи во Антине болши твоих водворяются. Доволен буди в Македонии царствовати; якоже хотя вшелъ еси здѣ и не хоте отидеши отсюду». И се рекше посла отпустиша и своему толмачю голову отсекоша пред ним, рекоша, яко: «Толмача не требуем Александровымъ рѣчамъ». Александръ же то слышавъ разгнѣвався, рече: «О горе земли, еюже мнози обладають». И се рекъ, войску своему на брань направитися повелѣ и с четырех странъ рвати повелѣ, убийству же тогда велику сотворившуся. Кумане же Александровы со единые страны крѣпко налегоша, бяше еже видети стрѣлы летяща во градъ, яко облакъ. Гражане же о семъ стуживше, напрасно граду врата отворивше и из града выскочивше, Александровых куман десять тысяч убиша и от Александровых македонян четыреста конных убиша. Бенестрами из града хитростию огнь извергоша, Александрово войско мало огнемъ не опалиша. Сему же сотворившуся, вечер прииде, Александръ во станы отиде, стражи около войска постави, властели старые призвав и рече: «Что сотворимъ лукавымъ симъ гражаном? Земли не разрушивше, на град приидохомъ и себѣ осрамотѣхомъ. Да что подобает намъ сотворити?» Диоген же антинский философ рече ко Александру: «Царю Александре, града Антины не можеши не потомився взяти, есть бо множество людей и рвецъ в немъ, боле двухъ сотъ тысяч. Сотвори хитрость, да изманимъ их на дворъ с собою битися и сихъ яко невѣжи побиемъ, а градъ возмемъ». И сотвори хитрость Александръ, яко нѣколи потому грецы сотворили. Повелѣ от града двигнутися войску и самъ с ними отиде. На станех же остави 10 000 воловъ, 40 000 овець и листь написан тако: «Мужие антинстии, не вѣдах силы боговъ вашихъ великие и к вамъ приидох, поразити васъ хотя, богомъ вашимъ приразихся. Во снѣ бо в нощь сию явльшася много мнѣ страшна рекоша и сихъ азъ убояхся и в землю свою возвратихся; овецъ и волов оставив много, сихъ далъ есмъ богомъ вашимъ пожрите, ихже о мнѣ помолитеся». И се рекъ Александръ, с войском своимъ отиде 12 поприщъ от града и в лузи скрывся. Гражане же вси на станы приидоша и листъ написан наидоша и рекоша: «От страха побѣже сынъ Филиповъ». И тако вси из града изыдоша, бѣ бо боле 200 тысяч пѣших и 100 тысяч конных.

Наполнился Александр яростью и гневом, воинов своих нужным образом приготовил, и в Афинское царство пришел, и, под городом став, послал в город Арфакса, куманянина. Его языка афиняне не поняли, искали толмача по всему городу своему — едва одного нашли и через толмача спрашивали Арфакса, чтобы он повеление Александра сообщил. Он же сказал: «Великий царь Александр повелел: “Дайте мне дань и войско и к царству моему присоединяйтесь, если же этого не сделаете и повелению моему не повинуетесь, — меч македонский вашу землю поразит”». Это услышав, афиняне Александрово послание бранили, над словами же обоих куман посмеялись и, посла отпустив к Александру, передали так: «Не подобает тебе, Александр, стать царем в Афинах, много подобных тебе царей Афинам подвластны, много витязей и философов в Афинах, больших, чем твои. Довольствуйся Македонским царством; по своей воле пришел сюда и уйдешь отсюда не по своей воле». И, это сказав, посла отпустили, а своему толмачу голову отсекли перед ним, сказав: «Не нуждаемся в переводчике Александровых речей». Александр, услышав об этом, разгневался и сказал: «Горе земле, которою правят многие». И, сказав это, войску своему к бою приготовиться повелел и с четырех сторон напасть на город, и битва тогда великая была. Кумане же, которые были с Александром, с одной стороны крепко налегли, и стрелы их летели в город, как облако. Горожане, этим досаждаемые, неожиданно городские ворота отворили и, выйдя из города, у Александра куман десять тысяч убили и македонян четыреста конных. С помощью баллист из города огонь извергли и Александрово войско чуть не спалили огнем. Когда это случилось, вечер пришел, Александр в лагерь вернулся, охрану около войска выставив, вельмож старых призвал и сказал: «Что сделаем с коварными горожанами? Землю не воевав, к городу пришли и себя осрамили. Что следует нам делать?» Диоген же, афинский философ, сказал Александру: «Царь Александр, город Афины не сможешь без труда взять, ибо множество людей и воинов в нем — более двухсот тысяч. Сделай хитрость — давай выманим их из города с нами биться и побьем их, так как они неискусны в битве; и так возьмем город». И сделал хитрость Александр, как некогда греки. Повелел от города отступить своему войску и сам с ним ушел. В лагере же оставил десять тысяч волов, сорок тысяч овец и такую грамоту: «Мужи афинские, не ведал великой силы богов ваших и к вам пришел, поразить вас желая, но сам богами вашими поражен. Ибо этой ночью они во сне мне явились, много страшного мне сказали, и я, их убоявшись, в землю свою возвратился; оставив овец и волов много в жертву богам вашим, чтобы обо мне помолили их». И, сказав это, Александр с войском отошел на двенадцать поприщ от города и скрылся в лесу. Горожане же все пришли в лагерь и, грамоту написанную найдя, сказали: «От страха побежал сын Филиппов». И так все из города вышли — более двухсот тысяч пеших и ста тысяч конных.

В ту же нощъ философ антинский именем Примах видѣ сонъ: великий храмъ бога Аполона падеся и пиргове вси Антинскаго града обронишася и врата великие Ариева леду падошася; и Александра видѣ, на лву во градъ Антину въѣхавша, и по ширинамъ града класие пшенично рустуче, и македоняне зелено и незрѣло серпы пожинаху. Сия же исповъдавъ и по Александре не веляше гнати. Они же сего яко не чювше во слѣдъ Александра идяху.

В ту же ночь философ афинский, по имени Примах, видел сон: великий храм бога Аполлона упал, и все башни Афинского города обрушились, и врата великого Ареопага упали; и Александра видел, на льве в город Афинский въезжавшего, а на площадях города колосья пшеничные росли, и македоняне их, зеленые и незрелые, пожинали. И, об этом сне рассказав, не велел гнаться за Александром. Они же, не обратив внимания на это, шли вслед за Александром.

Александръ же сихъ ждаше со всѣми вои, нарядився при Касталистем лузѣ, постиже их на Виталском поле. Трубоглашения же и войску увѣдѣвше и из луга исходящее и убояшася и сами к собѣ рекоша: «О коликимъ прелщениемъ прелсти нас сынъ Филипов!» Видѣша, яко не мощи убежати, и не хотяще на бой идоша. Александръ же сих преодолѣ и побѣгоша. И мнозех убиваху и чрез все Витальское поле гнаху и до Антинского града, и замесившеся обои и вкупе во врата града приидоша македоняне и антиняне. Бяше же видети жалостно, дѣти же и жены ко всѣмъ своим на срѣтение идяху, обои убивахуся; воплю же до небесъ досяжющу и кровем же по странам града текущим, обои замесишася, македоняне и антиняне посредѣ града сечахуся.

А Александр ждал их со всеми воинами, приготовившись у Касталийского леса, и напал на них на Витальском поле. Афиняне испугались голосов труб и войска, выходящего из леса, и сами себе сказали: «О, как хитро обманул нас сын Филиппов!» Видя, что невозможно убежать, поневоле шли на бой. Александр же их одолел, и побежали они. Многих из них убивали и преследовали через все Витальское поле до Афинского города, и, смешавшись вместе, к воротам города пришли македоняне и афиняне. И печально было смотреть, как дети и жены к своим навстречу шли и побиваемы были; вопль же до небес доходил, и кровь по всему городу текла, и, смешавшись вместе, македоняне и афиняне посреди города сражались.

Александръ же посредѣ ихъ на вологлавом конѣ ѣздяше, сѣчи престати молящеся, и сихъ не могий уставити, ярости наполнишася. Жены же антинстии одираху лица своя, ко Александру вопияху: «Милостивъ буди намъ, царю Александре!» Александръ же, не могий уставити сѣчи, повелѣ градъ запалити. Людие же и жены на станы отошли и спасшеся. Тогда великий и дивны богъ их Аполон антинский со всѣми своими боги згорѣ.

Александр среди них на вологлавом коне ездил, уговаривая прекратить битву, но не мог их остановить, ибо исполнились ярости. Жены же афинские, раздирая лица свои, Александру кричали: «Смилуйся, царь Александр!» Александр же, не могущий прекратить битвы, повелел зажечь город. Люди и жены в лагерь отошли и спаслись. Тогда великий и дивный бог их Аполлон афинский со всеми своими богами сгорел.

Слышав же Александръ рече: «Аще бы се бози были, спаслися бы сами от огня». Жалость и радость смесивъ, рече: «Ныне македоньская оружия антиньскою кровию окровавишася произволениемъ моим, а ихъ недоумѣниемъ». Дигеон же философ рече: «Мудра накажи — премудрие будет, безумнаго же — возненавидит тя. Дай премудру вину — премудрие будет». Восплакася градъ Антина вся, смятошася вси отоцы вселеньстии. Александръ же се слышав рече: «Главы не разбивъ, мозгу не выняти».

Услышав об этом, Александр сказал: «Если бы это боги были, спасли бы себя от огня». Печаль и радость объединяя в себе, сказал: «Ныне македонское оружие в афинской крови не только по моей воле, но и по их неразумию». Диоген же философ сказал: «Мудрого накажи — мудрее будет; безумного же — возненавидит тебя. Дай премудрому наставление — премудрее будет». Восплакался город Афины весь, в тревоге были все земли вселенские. Александр, услышав об этом, сказал: «Головы не разбив, мозг не вынуть».

Оттоле Александръ воставъ поиде, отрядив с собою 400 тысяч войска. Тогда сретоша его вси царие тракиньстии, и мореистии, и далматийстии, и полуцы, и гостиницы, и тривалийстии;^[42] дары ему многи принесоша безчисленныя и стяги златы царские и многоцѣнныя; дани на 12 леть; царских именъ лишишася, сартапом же повелѣша ся звати.

Оттуда Александр пошел, взяв с собою четыреста тысяч войска. Тогда встретили его все цари тракийские, и морейские, и далматинские, и полуцы, и гостиницы, и триволийские; дары ему принесли бесчисленные и стяги золотые царские многоценные, и дани за двенадцать лет; царских титулов они лишились — сатрапами должны были называться.

О ПРИХОЖЕНИИ К РИМУ

О ПРИХОЖДЕНИИ К РИМУ

Александръ же к Риму уклонися. Слышавше же римляне Александра идуша к нимъ и смятошася и совѣтъ сотвориша. «Да что сотворимъ, — рекоша, — добро ли есть намъ Александра в Римъ пустити с честми и з дарми многими, и на отеческих уставех и градех милостию непобедимою на законех быти». К богу же своему Амону в церковъ притекоша, моляхуся возвестити им о Александре. Во снѣ явися имъ богъ Амон, рече: «Мужие римляне, не бойтеся Александра — сынъ мой есть; нѣкогда, дошедшу ми в Македонию, матери его Алимпияде примесихся и родися Александръ; но с честию его срѣтше, поклонитеся яко царю и самодержавнаго прославите».

Александр же к Риму направился. Когда услышали римляне, что Александр идет к ним, обеспокоились и совет созвали. «Что сделаем, — сказали они, — следует ли принять нам Александра в Риме с почетом и дарами многими, чтобы по милости непобедимой нам сохранить отеческие порядки и законы». К богу же своему Амону в храм пришли, моля возвестить им об Александре. Во сне явился им бог Амон и сказал: «Мужи-римляне, не бойтесь Александра — он сын мой: некогда, придя в Македонию, я с матерью его Олимпиадою соединился и родился Александр; с честью его встретив, поклонитесь как царю и его, самодержавного, прославьте».

Римляне же с честию и со славою великою срѣтоша, бяше же дивно срѣтение их: 4 тысящи сретоша его венчанных витязь на парѣжах и 2 тысящи девицъ срѣтоша его, одѣяния червлена злато вязена бяше на них. И прочихъ людей 1000 и 40; вси изношаху дафиново вѣтвие со златом. Иереи же римьстии срѣтоша его, носяще великие свеща в руках. Изыдоша к нему, носяще одѣяние велико и многоценно Соломона, царя еврейскаго, иже у них положил Навходоносоръ, царъ перский, нѣкогда приял Иеросалим. Принесоша ему блюдъ самотворных 1000 и 200 с камением многоценным, иже поставил бяше Соломон царь в церкви, Святая Святых, и венецъ Соломоновъ, в нем же три камени бяху, 12 пригод с него исцелений, и иных каменей 1000 — по числу сыновъ иизраилевых. Изнесоша ему стему злату царску многоцѣнну Сивилии царицы^[43] волховную. Изведоша ему парижь под хакизмомъ коркодиловымъ, оседлана седлом от камени андрамана.^[44] Изнесоша ему оружие Елгаменеуша^[45] короля; изнесоша ему копие ланпандилово^[46] з бисером и с камениемъ многоцѣнным Якша Теломоника^[47] и прочих копий 17; изнесоша ему щитъ Таркнена,^[48] римъскаго царя, кожею аспидовою попят. Сие же славное стрѣтение царь Александръ видѣвъ, радостен бывъ велми и много вои своих почестно нарядив, македонян же с собою на конех поимаше, на чюднаго коня Дучипала всѣде и коруну положи на главу свою Клеопатре египецкой царицы, 12 камений многоцѣнных в немъ; кони же подвоныи и трубы по подобию нарядив, на стрѣтение римляном идоша.

Римляне с честью и со славою великою встретили его, была же дивной встреча их: встретили его четыре тысячи витязей увенчанных на конях и две тысячи девиц в красных с золотом одеяниях. И прочих людей тысяча четыреста; все несли лавровые ветви с золотом. Иереи же римские встретили его, неся большие свечи в руках. Вышли к нему, неся одеяние великое, многоценное Соломона, царя еврейского, которое у них положил Навуходоносор, царь персов, некогда взявший Иерусалим. Принесли ему золотых блюд тысячу двести с камнями многоценными, которые поставил Соломон-царь в храме, во Святая Святых, и венец Соломонов, в котором три камня были и иных камней тысяча, от двенадцати несчастий он исцелял — по числу сынов Израилевых. Вынесли ему золотой венец царский многоценный Сивилии-царицы, волшебный. Вывели ему коня под попоной крокодиловой, оседланного седлом из камня андрамана. Вынесли ему оружие Елгаменеуша-короля; вынесли ему копье ланпандиловое Якша Теламоника с жемчугом и с камнями многоценными, и прочих копий семнадцать; вынесли ему щит Таркнена, римского царя, кожею аспидовой обтянутый. Видя же эту славную встречу, царь Александр радостен был и много воинов своих почетно приготовил, а македонян с собою на конях взял, на чудного коня Дучипала сел и возложил на голову свою корону египетской царицы Клеопатры — двенадцать камней многоценных в ней; коней запасных и трубы как подобало приготовив, навстречу римлянам пошли.

Близу же им бывшимъ, витязи и девицы поклонишася Александру, с коней не ссѣдоша и рекоша: «Многа лѣта, царю Александре, всего свѣта царю»; и се рекоша, на страну отъѣхаша, друзии же приидоша и тии прославиша его; инии же вси с коней ссѣдоша и прославиша царя Александра. По сем же приидоша иереи со свѣщами и с кадилницами и покадиша его вонями различными. И тако веселящеся во град римъский приидоша и приведоша его в храм бога своего Аполона поклонитися. Срѣте иерей Аполоновъ, и покади его, и поклонися ему, и принесе ему злато, и ливанъ, и измирну, сия убо царская дарования суть. Изнесоша ему писание, имуще сицево: «В лѣто 5000 востати имат козелъ единорог и поженет пардусы западныя и превозносящихся и паки к востоку лоиде, идѣже двоерогий овенъ, емуже рози до небесъ, и сего единемъ рогомъ в сердце. И потрясутся миди и финицы, восточнии велицыи и страшнии языцы, и острия меча перьскаго притупит и, в Римъ пришедъ, царь совершенъ прославитца, и сему время прия весь Иеросалим безо всякия пакости и рати».

Когда же они приблизились, витязи и девицы поклонились Александру, с коней не сходя, и воскликнули: «Многая лета, царь Александр, всего света царь», и, сказав это, в сторону отъехали, другие же пришли, и они прославили его, остальные же все с коней сошли и прославили царя Александра. После этого пришли иереи со свечами и кадильницами и покадили его ароматами разными. И так, веселясь, в город римский вошли и привели его в храм бога своего Аполлона для поклонения. Встретил его иерей Аполлонов, и покадил его, и поклонился, и принес ему золото, и ливан, и мирру — ибо таковы дары царям. Вынесли ему писание: «В пятитысячный год восстанет козел единорогий, и погонит пардусов западных, превозносящихся, и вновь на восток пойдет, где двурогий овен, у которого рога до небес, и поразит его своим рогом в сердце. И потрясутся мидийцы и финикийцы восточные, великие и страшные народы; и острие меча персидского притупит он, и, в Рим прийдя, как царь совершенный прославлен будет, и тогда овладеет Иерусалимом без разорения и войны».

И сие писание Александръ слышав и прочее, вопросив дати хотя толкование писанию. Философ же рече ему: «Александре, во дни иеврейского пророка Данила,^[49] слышахом, яко в писании наших западный царь пардус наречетца, овна же двоерогаго перьское нарицается царство, козла же единорогаго македонское нарицает царство, якоже мнится быти, остру сущу и храбру, понеже яве сие творит чюдное твое в Римъ пришествие». И сие слышав Александръ, радостен быв велми и рече: «Якоже промыслу Божию воля есть, да будет тако, силнии падоша, а немощнии препоясашася силою», И ту ему веселящу в Риме с римляны и македоняны, и приидоша ему вся царствия западныя, дары многоцѣнныи принесоша ему, молящеся не ратовати их. Александръ умилися, повелѣ дани дати 12 лѣтома и войско ему. Лаомендуша же, своего приснаго любимаго друга, в Риме царя постави и всѣмъ западнымъ царемъ повелѣ его слушати.

И это писание услышав и прочее, Александр просил объяснить его. Философ же сказал ему: «Александр, в дни еврейского пророка Даниила слышали мы, что в писаниях наших западный царь пардусом называется, овном же двурогим — персидское царство, козлом же единорогим македонское называется царство, быстрое и храброе, что и являет чудное твое в Рим пришествие». И, слыша это, Александр обрадовался и сказал: «Промысл Божий изволил, чтобы сильные пали, а немощные препоясались силою». И когда тут он веселился в Риме с римлянами и македонянами, пришли к нему все царства западные, дары многоценные принесли ему, прося не воевать их. Александр смилостивился, повелел дани ему давать двенадцать лет и войско. Лаомендуша же, близкого к себе, любимого друга, в Риме царем поставил и всем западным царям повелел его слушать.

И тако шествие творяше къ югу. Злата же много и войско вземъ, на ужескии страны, и тамо царства многа крѣпка порази, и вселенную всю прошед, до Окияна реки дошедъ великие, иже всю вселенную обтече. И во узкихъ странах земли той обрѣте звѣри человѣкообразны и многии двоеглавнии змиевы, ноги имѣяху, и с ними рать сотвори велику и сих победилъ, звѣри же суще оружия не имѣяху, вскоре падошася. И в гвоздинную гору нѣкую дошедше, жены многи дивии на Александра восташа и рать велику сотвори с ними. И во един чась от войска его сто поразиша, вси бо жены тѣ крылаты и ногты велики, аки серпы, тѣло же все во власех, и прилетаю очи издираху воемъ. Се же слышавъ Александръ, повелѣ тростие запалити. Жены же тѣ, въ пламени изгараху крилы же, и на земли падаху. Сих же македоняне прискачюще побиваху и сихъ множество паче дватцати тысяч убиша.

И потом пошел на юг. Золота много и войска взяв, к южным странам отправился, и там царства многие сильные победил, и, вселенную всю пройдя, дошел до Океана-реки великой, что всю вселенную обтекает. И в южных странах земли той нашел зверей человекообразных и много двуглавых змей, ноги имеющих, и с ними в бой вступил великий, и их победил: звери, оружия не имея, вскоре погибли. И до железной горы дошел, где множество огромных жен на Александра восстало, и бой великий он имел с ними. И в один час из его войска сто человек поражено было, ибо все жены те крылаты и ногти у них огромные, как серпы, тело же все в волосах, и, прилетая, они глаза раздирали воинам. Услышав об этом, Александр повелел тростник поджечь, и жены те, так как их крылья в пламени сгорали, на землю падали. Македоняне же, подбегая к ним, побивали их, и множество, больше двадцати тысяч, убили.

Акияна реки дошедше, во вселенную паки возвратишася. Войску почити повелѣ и повелѣ околним государьством корабли многи сотворити, триста тысяч кораблей, величеством тысяча в него людей всядетъ со всѣми потребами. К востоку отправи их, по великой Осистей странѣ и по варварехъ. Пред ними воеводу Птоломѣя и Филона посла, во Египте и с ними срочися снятися; повелѣ имъ земли и грады приимати и от сихъ войско и дани брати. Сам же в корабли вшедъ и, дунувшю югу бурну, к востоку поиде над треми тысячами кораблей, и Антиоха воеводу над иными треми тысячами сотвори, Селевкия надь иными треми тысячами кораблей, Византа же и иные витязи остави далече от града Ликия.^[50] И оттоле отшедшимъ, остави на околе 1000 волов, 40000 овецъ. Множество кораблей поиде и людемъ, на 4 части разделившимся по морю и пловяху 30 дний и 30 нощи.

Дойдя до Океана-реки, возвратились во вселенную. Александр велел войску отдохнуть, соседним же государствам велел построить много кораблей — триста тысяч, тысяча людей в каждый входит со всем необходимым — и на восток отправил их, в Азию и к варварам. Перед ними послал воеводу Птоломея и Филона, в Египте договорившись встретиться с ними; повелел им земли и города принимать и от них войско и дань брать. Сам же в корабли вошел и, когда подул южный ветер, отправился к востоку во главе трех тысяч кораблей, а Антиоха воеводой над другими тремя тысячами сделал, Селевка же над другими тремя тысячами кораблей, Византа же и иных витязей оставил далеко от города Ликия. И от того места отошли, оставив в лагере тысячу волов и сорок тысяч овец. Множество кораблей пошло и людей, и на четыре части они разделились, и плавали тридцать дней и тридцать ночей.

Александръ же идяше ко Египту и ту приста, идѣже идет Нилъ река в море, ту град созда во имя свое Александрию. Селевкий же с своими корабли в Ликеи^[51] приставъ и ту градъ во имя свое созда и нарече имя ему Селевкию. Антиох же пристав с своими корабли, ту градъ во имя свое созда и нарече имя ему Великая Антиохия. Византь же с своими корабли в тесноту Триньскаго моря^[52] приставъ и ту град во имя свое созда и нарече имя ему Византия. О семъ Александръ много оскорбися, не вѣдаетъ, кто гдѣ присталъ, по 30 дний увѣда о Селевкии, и Антиоху, и Византу и о градех ихъ. И потом сьѣхашася вси и на том мѣсте создаша градъ вси и нарекоша имя ему по серпьскому языку «Единосердый станъ». И в томъ граде 6 месяць сотвориша, конское воинство составиша. Птоломѣй же и Филон ко Александру рекоша, елико прилучися имъ боевъ на пути, мнози чюднии царие варварстии и онтиописких^[53] и сих всѣхъ победивше и ко Александру приведоша связанных. И сихъ Александръ увѣривъ и во свою землю отпустивъ, заповѣдавъ, яко 12 лѣтомъ 100 тысяч войска давати ему.

Александр же приплыл к Египту и, пристав при впадении Нила в море, город создал во имя свое — Александрию. Селевк же со своими кораблями в Ликии пристал и тут город во имя свое создал — Селевкию. Антиох же, пристав к берегу со своими кораблями, создал город во имя свое — Великую Антиохию. Визант же со своими кораблями в проливе Триньского моря пристал и тут город во имя свое создал — Византию. О том Александр много скорбел, что не знает, кто где пристал: но через тридцать дней узнал о Селевке, и об Антиохе, и о Византе, и о городах их. И после этого съехались все, и на том месте создали город, и дали ему имя, по-сербски означающее «Единосердный стан». И, в том городе пробыв шесть месяцев, составили конное войско. Птолемей же и Филон Александру рассказали, какие случились им бои на пути, со многими царями варварскими и онтиопийскими, и всех их победив, к Александру привели связанными. И Александр дал им заверения, и в свои земли отпустил, велев им двенадцать лет сто тысяч войска давать ему.

И оттоле Александръ со всѣми вои во Асию прииде, ту градъ созда именем Трипол. О семъ Александръ здумавъ рече^[54]: «О велемошнии македоняне, не подобает намъ воинство оставити, нѣсть бо во граде твердости, но мы храброю силою многие грады приимахомъ и разбихомъ».

И оттуда Александр со всем войском в Азию пришел, и тут город создал Триполь. И, подумав, Александр сказал: «О многомощные македоняне, не подобает нам забывать воинские дела — ибо не в укрепленном городе сила, но мы своей храбростью многие города взяли и разбили».

И всю Асию приимы и ко стране Апридийской^[55] возвратишася, преди же иже в лѣта нѣкая еллины приимше и разбиша нѣкия ради жены именем Еленуши короля Акедоньскаго^[56] сына Мелеушева.^[57] Краля придискаго Приялъмужа^[58] сынъ именемъ Александръ и Вариж^[59] на вѣре вземъ и в Трою принесе, благодарения явлься ко своему благодателю и Мелеушу кралю. Мелаушъ Селевкия, и Киликия, и Пелагония, и с Пелопоникия цари и витязи на помошь себѣ призва, жены ради своея на Трою прииде. И всю Придийскую землю пленивъ и вся живущая в земли тои мечю предали; и десят лѣтъ градъ Тройскии великии рвали и прияша, весь мужескии полъ огню и мечю предаша, якоже Омиръ во своихъ книгах пишетъ. Ту бо тогда мнози витязи падоша от еллинъ. Искони бо намъ взаконися от женъ великим лукавымъ зломъ повинным быти — первое бо Адамъ женою прельстися, великий храбрый Самсонъ женою погибе, мудрый Соломонъ женою ада наслѣди — такоже и в Трои мнози неизреченнии храбрии витязи и цари за едину жену погибоша.

И всю Азию покорив, к стране Придийской возвратились, которую раньше в некие времена эллины захватили и разрушили, некоей ради жены по имени Еленуши — жены Мелеуша, сына короля акедоньского. Короля придийского Приемуша сын по имени Александр Вариж, воспользовавшись доверием, взял ее и в Трою привез, так отблагодарив своего благодетеля — Мелеуша-короля. Мелеуш, на помощь себе призвав царей и витязей Селевкии, и Киликии, и Пелагонии, и Пелопоникии, жены ради своей к Трое пришел. И, пленив Придийскую землю, они всех живущих в земле той мечу предали; и десять лет великий город Троянский осаждали, и, взяв, весь мужской пол огню и мечу предали, как Омир в своих книгах пишет. Здесь тогда многие витязи погибли от эллинов. От начала суждено нам из-за жен в великом лукавом зле повинными быть — первым Адам из-за жены вошел в соблазн, великий храбрый Самсон из-за жены погиб, мудрый Соломон из-за жены в ад последовал, — также и в Трое многие несказанно храбрые витязи и цари из-за одной жены погибли.

И ту Александръ прииде, живущии же в Трои срѣтоша его с честию великою и дары ему многи принесоша: оружие Целеша краля, сына короля Прелеша,^[60] на лвовѣ кожи приставлено, и положивше на щиту Якша Теламоника. И ко Александру принесоша перстень и даша ему египетцкой кралицы от камени андракса,^[61] имѣя силу такову: иже в великую немош впадет, на него посмотрит и исцелѣетъ. Изнесоша ему образ госпожи Менеры^[62] вписана на иконе, вся елико совершишася. Изнесоша ему одеяние Поликсении госпожи, дщери короля Приемуша; иже ею прелщал Ацелеш, егда от грекъ отвержеся, ко Трои приступи егоже убиша братия ея лукавьствомъ на вечери в храмь, уби же его Апелонъ трогоделский,^[63] Алекидушъ.^[64] Одеяние же дѣйствомъ: коли облачашеся в него госпожа Поликсения, тогда 4 различнии показоваше на собѣ позирающимъ от различнаго камени: егда на зелено камение позираше, приразяшеся зеленое бѣлому лицу, подобяшеся дузе небесней вскоре сияющи и падиному позлащенному перию; егда же на черленое позираше камение, прелшевашеся черленъ к бѣлости образу дивному и розному виду ея; егда же в немъ поступаше различна блистания от каменнаго вида, от одеяния того блисташе. Сие одѣяние Александръ видѣвъ и подиви же ся женѣ той паче всѣхъ женъ и сию похвали не токмо за еи дивное одеяние, но и за вѣру и любовь, иже ко Ацелешу по смерти его показа. Ацелешу бо умершу, иному мужеви не восхотѣ назватися жена, глаголаше в собѣ: «Емуже весь мирь недостои бѣ витяжству и красотѣ и добротѣ; како его забыти, а иному нарекуся жена». Ни в порабление себѣ восхотѣ дати, Трою бо разбившим греческим царем, но изволи паче смерть Ацелешевъ гроб, нежели жива поработитися в Лагонискую землю.^[65] Симъ бо умнымъ женамъ, иже к мужемъ своимъ честь и любовъ соблюдаютъ, двоя хвала имъ есть — и от Бога мьзда, а от людей честь, иже изволиша с мужи своими умрети, нежели срамотно живымъ быти. Йзнесоша ему венецъ тое же госпожи, егда на главу полагаше его, тогда невидимъ бываше во дни, в нощи же яко огнь светяшеся. Изнесоша ему бележецъ оружныи превелеможнейшаго Еликтора,^[66] бисеромъ и камениемъ украшен, со скоропийными зубы и аспидовыми зубы, ногты; и одеяние его, иже от рыбьи кожи бѣ. И принесоша ему книгу нѣкоего философа от Рима,^[67] кою бяше о Трои разорение от искони и до скончания. И то Александръ прочеть, иже подвиги великих витязъ, жалости и радости наполнився и рече: «О колики силнии падошася за лукавьствие мерские и лукавые жены таковыя».

И когда Александр пришел туда, все живущие в Трое встретили его с честию великою и дары ему многие принесли: оружие короля Ацелеша, сына короля Прелеша, на львиной коже, и положили на щит Якша Теламоника. И принесли Александру перстень египетской царицы, из камня андракса, имеющий такое свойство: если кто, тяжело заболев, на него посмотрит, то исцелится. Вынесли ему образ госпожи Менеры, по которому узнано было, что постигнет Трою. Вынесли ему одеяние Поликсении-госпожи, дочери короля Приемуша; с нею обручился Ацелеш, когда, от греков отступив, в Трою пришел, которого убили братья ее обманом, на вечери в храме, убил же его Аполлон трогодельский, Алекидуш. Одеяние то имело такое действие: когда облачалась в него госпожа Поликсения, тогда четыре разных вида являла смотрящим на нее от влияния разных камней: когда на зеленый камень она глядела, то присоединялось зеленое к белому лицу, уподобляясь сияющей дуге небесной и золотому оперению павлина; когда же на красный смотрела камень, то присоединялось красное к белости дивного вида ее; от воздействия же всех камней она блистала в одеянии этом. Это одеяние увидев, Александр подивился жене той, выше всех жен, и похвалил ее не только за дивное одеяние, но и за верность и любовь, которую она к Ацелешу после смерти его проявила. Ибо когда Ацелеш умер, другому мужу не захотела стать женой, говоря: «Весь мир недостоин его доблести и красоты; как его забуду и другому стану женой». И в рабство себя не захотела дать, когда Трою разгромили греческие цари, но предпочла умереть на могиле Ацелеша, чем идти в рабство в Лагонийскую землю. Этим умным женам, что мужьям своим честь и любовь сохраняют, двойная хвала — и от Бога награда, и от людей честь, так как решили с мужьями своими умереть, а не жить в позоре. Вынесли ему венец этой же госпожи — кто на голову его наденет, то днем невидимым станет, ночью же как огонь светится. Вынесли ему воинскую эмблему могущественнейшего Еликтора, жемчугом и камнями украшенную, с зубами скорпиона и зубами и когтями аспида; и одеяние из рыбьей кожи. И принесли ему книгу некоего философа из Рима — о разорении Трои от начала и до конца. Александр прочел о подвигах великих витязей, печали и радости исполнился и сказал: «О, сколь сильные погибли из-за коварства мерзкой и коварной жены».

Александръ же во град Тройский вниде и вопрошаше, гдѣ витяземъ гроби суть; они же ведоша его к нимъ. Вземъ ливанъ и измирну, гробы их покади, проплакав к нимъ рече: «О дивии в человѣцех храбрии витязи, лвове, Алелешу, <Е>кторе, Якъшу, Несторе,^[68] аще живых бы вас виделъ, честь по достоянию дал бых вамъ, да отколе отнюду же изыдосте, вамъ мертвымъ жерьтву и ливан воздаю. Но блажени есте и по смерти своей, понеже велицыи и дивии исписасте же в повѣстех и прилучистеся Омиру». Се же слышавше философи ко Александру рекоша: «Великий царю Александре, Ацелешъ, Ферлеша короля сынь, по отцы же брать есть тебѣ, а от Амона бога и Федите жены^[69] родился есть, а ты, царю Александре, от Амона бога и от Алимпияды царицы родилъся есть, по прилучаю яко от единаго отца еста. Да аще смерть прилучит ти ся, царю, болшими похвалами подвиги царьствия твоего мы исписати имамы, нежели Омир о придииских и еллиньских царей». Александръ же рече к нимъ: «Болши бы ми от Омирьских исписаниих царевъ конюх назватися, нежели от ваших списаниих единой земли назватися царемъ».

Александр в город Трою вошел и спросил, где могилы тех витязей; жители отвели его к ним. Взяв ливан и мирру, могилы их покадил и со слезами к ним обратился: «О дивные среди людей, храбрые витязи и львы Ацелеш, Ектор, Якш, Нестор, если бы живых вас увидел, честь достойную воздал бы вам, поскольку же ушли от нас, то вам, мертвым, жертву и ливан воздаю. Но блаженны вы и по смерти своей, потому что о вас, великих и дивных, написал в повестях Омир». Услышав это, философы Александру сказали: «Великий царь Александр, Ацелеш, сын короля Прелеша, по отцу брат тебе, потому что от Амона-бога и Фетиды-жены родился, а ты, царь Александр, родился от Амона-бога и от Олимпиады-царицы, поэтому вы от одного отца. И если смерть случится тебе, царь, то большими похвалами подвиги твоего царствования мы опишем, нежели Омир придийских и эллинских царей». Александр же сказал им: «Лучше бы мне в Омировых писаниях царевым конюхом быть, нежели в ваших писаниях всей земли царем».

Сему же бывшу Александр паки в Македонию возвратися со всими силами македоньскими и прочими цари и войсками их, иже в западнѣй странѣ мечемъ прияли бяху. И с сими яко победоносецъ в Македонию прииде, шесть на десят лѣтъ имѣлъ в далнихъ странах отшед от Македония. Мати же Алимпияда царица и мудрый еи казател Аристотелъ со всѣми македоняны и з женами и з девицеми на рецы Скамудруши^[70] и с честными великими дары царя Александра срѣтоша и оттуду вси в Филипустъ градъ приидоша. И ту Александръ повелѣ македоняномъ 3 месяцы в домех своих почити и кони кормити и оружия направити. И еще на востокъ поити хотя и паки в Македонии Аристотеля и матерь свою остави. Вземъ с собою 100 тысяч войска, сущих единаких македонян оружием и бележцы и вси вооружены единаки гелмове, и роги на нихъ, на щитех же лвовы главы, и на всѣх единаки кахизма коркодилова на фарижех. И тако взятъ всѣмъ шатры около царева шатра поставити, никому же иному не вмешатися в македоньский полкъ. Повелѣ же избрати 2 тысяшши благообразных женъ и симъ колесницы и шатры отрядити повелѣ, терьяха^[71] же нѣкоего над ними постави вся от них разумно управляти. Коли который воинъ жены требоваше, к терьяху пришедъ, златницу подаваше и, колки нощей держаше, толко златницъ даваше. Вся убо войска воюющих со Александром по уставу и подобию нарядившеся; 100 тысячь македонян тако с собою нарядив: егда царь Александръ на конь вседаше, тогда вси на конех обретахуся, и вси с нимъ во единомъ бяху, вси единацы коньми и оружие и свитами. Воевода всѣмъ Птоломѣй бяше, мужь любимъ и праведен, всякие добродѣтели исполнен, любим же Александромъ бяше велми. Егда кого македонян убиваху на бои, и от иных войскъ избираху изручна мужа и сими на мѣсто поставляше, никогда 100 тысяч македонян не умаляшесе.

После этого Александр опять возвратился в Македонию со всеми силами македонскими, и с прочими царями, и войсками их, которых на западе мечом покорили. И с ними победителем в Македонию пришел, шестнадцать лет пробыв в дальних странах. Мать же его, царица Олимпиада, и мудрый наставник Аристотель со всеми македонянами, и с женами, и с девицами, с великими достойными дарами на реке Скамудруше встретили царя Александра, и оттуда пришли все в город Филиппуст. И тут Александр повелел македонянам три месяца в домах своих отдыхать, коней кормить и оружие готовить. И решил пойти в поход — на восток, и оставил в Македонии Аристотеля и мать свою. Взял с собою сто тысяч войска, все они были македоняне в одинаковых доспехах, и все вооружены одинаковыми шлемами, и рога на них, на щитах же львиные головы, и у всех одинаковые крокодиловые попоны на конях. И всем им свои шатры около царского шатра велел ставить, никому же другому не смешиваться с македонским полком. И повелел выбрать две тысячи красивых жен и им колесницы и шатры приготовить, терьяха некоего же над ними поставил всем у них разумно управлять. Когда какому-то воину жена нужна будет, к терьяху прийдя, златницу ему даст и, сколько ночей держит ее, столько златниц и дает. И все войска Александра по уставу, как подобало, устроились; сто тысяч македонян было при царе Александре: когда он на коня садился, тогда все на конях и все с ним вместе были, все одинаковы — конями, оружием, одеждой. Воеводой над всеми Птолемей был, муж, любимый Александром и справедливый, всякой добродетели исполненный. Когда кого-то из македонян убивали в бою, то из других войск добирали достойных мужей и их на место македонян ставили, так что никогда число македонян — сто тысяч — не уменьшалось.

СКАЗАНИЕ О ВОСТОЧНЫХЪ СТРАНАХЪ

СКАЗАНИЕ О ВОСТОЧНЫХ СТРАНАХ

Александръ шествие творя к востоку. Которые волею к нему приидоша, сии честь и прощение от него прияша, которые ему противляхуся, тѣмъ грады разбиваше, иных мечю предаваше.

Александр совершал поход к востоку. Кто добровольно к нему приходил, те честь и прощение от него приняли, а кто ему сопротивлялся, города тех разрушал, иных мечу предавал.

 О семь же страх и трепет вси Асийскии страны обдержаше — и цари Палестиньстии, и Еврейское царьство, и Египетцкое царство. Вси бо тии Дарию подручни бяху, и мнози от нихъ к Дарию притекоша о напрасномъ нашествии македонянъ. Дарий же, царь перьский, с вѣстми посла ко Александру с листомъ: «Дарий, царь надъ цари, великий, силный гордѣниемъ и земскою славою, равен богомъ небесным, единако с солнцемъ от востока и до запада. Вѣсть во уши мои прииде, сыну Филиповъ, яко всю Елладию объятъ, и до великаго Рима дошедъ, и вси западныя цари подмял еси, и сихъ до конца затеръ еси, и до Окияна реки дошелъ еси, не точию о семъ доволенъ еси, но и нижнюю Варварию и Ефиопию и вся западныя страны, подручная царьствию моему, поколебалъ еси, и много богатества взялъ еси, и симъ еще не доволенъ еси, на Асию и Фругию, моея земли, наступилъ еси с подобными тебѣ гусари, с македоняны и отроки. В забитии положилъ еси подручную работу; к перъскому царству вси земьстии прилагаются царие. Да доволенъ буди тебѣ во отечествии обрестися, Еладиею обладати. Оставляем ти законную дань, юже отецъ твой ко царству моему приношаше. И сие помилование над тобою чиню за неизочтеную твою худость и за безмѣрную твою наглость, иже с подобными тебѣ гусарми учинилъ еси. Аще ли сему не повинешися, и силою перьскою поиду на тя и не может тебѣ вся вселенная предо мною укрыти, пред мечемъ моимъ казнити тя имам».

Поэтому страх и трепет охватили все страны Азии — Палестинских царей, и Еврейское царство, и Египетское царство. Все они Дарию подвластны были, и многие из них прибежали к нему из-за внезапного нашествия македонян. Дарий же, персидский царь, отправил к Александру послов с грамотой: «Дарий, царь над царями, великий, сильный гордостью и земною славою, равный богам небесным, вместе с солнцем от востока и до запада сияющий. Весть ушей моих достигла, сын Филиппов, что всю Элладу захватил ты и до великого Рима дошел, всех западных царей покорил и подчинил их себе до конца, и до Океана-реки дошел, и не только этим не удовлетворился, но и нижнюю Варварию, и Ефиопию, и все западные страны, подвластные моему царству, поколебал, и много богатств взял, и этим еще не доволен, на мои земли Азию и Фригию пришел с подобными тебе разбойниками-македонянами и отроками. Забыл служение подвластное; от персидского царства все земные цари зависимы. Доволен будь в отечестве своем находиться, Элладою обладать. Оставляем за тобою положенную дань, которую отец твой царству моему приносил. И этим милость тебе оказываю — за неизочтенное твое ничтожество и за безмерную твою наглость, которую с подобными тебе разбойниками проявил. Если же этому не покоришься, то с силою персидскою пойду на тебя, и мечом моим казню тебя, и не сможет тебя вся вселенная от меня укрыть».

Приим же Александръ листъ и прочетъ его и в той чась раздра, посла же повелѣ со гнѣвомъ на древѣ распяти, а инымъ главы отсещи повелѣ. Македоняне же приступльше к нему и рекоша: «Царю Александре, не подобаеть ти посла убити». Он же к нимъ рече: «Не ко царю послани суть, но к разбойнику и гусарю». И се рекъ половину их пусти к Дарию и к нимъ рече: «Не зазирайте мене о семъ, но царю вашему ругайтеся, азъ бо царя его имам, а он мене разбойника нарече; да егда вас к разбоинику послалъ есть, тогда вамъ главы отсѣклъ есть; царь бо посла никогда не убивает, да вы к разбойнику пришедше, погинули есте. Азъ же не яко разбойникъ, но яко царь живот вамъ дарую». Они же к нему рекоша: «Аще нас убиеши, царю Александре, самъ себѣ дѣлом разбойника наречеши. Дарию же малу тшету нанесеши, закон же царьский нами разориши, но умилися о нас, доволни бо есми имя твое в Персиде прославити». О семъ слове Александръ умилися и к Дарию их с листом посла: «Александръ царь Дарию, перьскому царю. Листъ твой приимъ и писания твоя в нем прочтох и благодарих, понеже не бѣ в немъ царского устава, ни подобия. Ты претиши нам, како западныя царства приемше, разорили есми. Вѣдомо да есть ти, яко всякъ человѣкъ ищетъ от нижних на вышняя преити и взыти, и се мы разумѣвше, на западе прияли есми и на востокъ идемъ. Ты претиши намъ, глаголя: “Вся вселенная полна есть имени моего и не может тебѣ укрыти и всѣхъ македонянъ”, ихже гусари наречеши. Ты велиши нас бити и ухватити, а мы к царству твоему сами идемъ. Да аще нас младых и крѣпких мниши быти, но паче камени адаманта твердѣйши явимся тебѣ, паче перцовых зернъ лютѣйши, государие всему твоему наречешся. На великий промыслъ надѣемся, емуже ты противишися равен быти. Но не утаися в персехъ, противу насъ изыди. Сут бо жены украшены с тобою, македоняне же суть лвове неутолимии, волею своею смерть за живот купуют». Дарий же листь Александровъ прочет, ярости и гнѣва напонився, рече к послу, иже бяше ходилъ ко Александру: «Коего возраста есть Александр, каков умомъ есть, явите ми, и коего лѣта рождение его, колика войска у него есть». Они же рекоша к нему: «Лѣта есть нынѣ тридесятнаго, ум же многолѣтенъ в немъ есть, красен же и храбръ есть зело и судитъ право, мудрость же его по листомъ познай, царю, войска же с нимъ видѣхомъ пятсоть тысяч. Премудрый же Соломан в книгах своихъ пишет: “Посмеяния устъ и поглядание очию, поступанию ногамъ возвещаетъ еже о мужи”». Дарий же все во умъ приимъ и рече: «Воистину сии суть великихъ царей белези, но сему не мню истинну быти». Повелѣние же по земляхъ своих и странах расписати повелѣ — на поле Сенар войску собирати повелѣ, идѣже языцы столпъ создали бяху, боящеся втораго потопа нашествия. Ту языкомъ размешение бысть, ту войску собиратися повелѣ.

Принял Александр грамоту, прочел ее и тотчас разорвал, и с гневом повелел посла на дереве распять, а иным головы отсечь. Македоняне же приступили к нему и сказали: «Царь Александр, не подобает тебе посла убивать». Он же им ответил: «Не к царю посланы они, но к разбойнику и бандиту». И половину из них отпустил к Дарию, сказав им: «Не меня осуждайте за это, но царя вашего вините, ибо я царем его считаю, а он меня разбойником назвал; когда вас к разбойнику он послал, тогда вам и головы отсек; ибо царь посла никогда не убивает, а вы, к разбойнику придя, уже погибли. Я же не как разбойник, но как царь жизнь вам дарю». Они же ему сказали: «Если нас убьешь, царь Александр, сам себя на деле разбойником явишь. Дарию малый убыток нанесешь, закон же царский нами нарушишь, смилуйся над нами, мы же имя твое в Персиде прославим». И Александр смиловался, и к Дарию их с грамотою послал: «Александр-царь Дарию, персидскому царю. Грамоту твою получил, и писания твои в ней прочел, и благодарен, хотя не было в ней ни царского устава, ни подобия. Ты обвиняешь нас в том, что западные царства, покорив, мы разорили. Да будет тебе известно, что всякий человек хочет от нижних к высшим перейти и возвыситься, и мы, понимая это, западные земли покорили, и на восток идем. Ты же угрожаешь, говоря: “Вся вселенная полна имени моего и не может тебя укрыть и всех македонян”, которых ты разбойниками называешь. Ты велишь нас разбить и схватить, а мы к царству твоему сами идем. Ты считаешь нас молодыми и крепкими, а мы тверже камня адаманта окажемся для тебя, лютее зерен перца, и государями над всем твоим станем. На великий промысл надеемся, которому ты противишься, желая равным ему быть. Но не скрывайся среди персов, против нас выходи. Твои персы — жены украшенные, а македоняне — львы неутолимые, добровольно своею жизнью жертвуют». Дарий же грамоту Александра прочел, яростью и гневом наполнился и сказал послу, что ходил к Александру: «Каков возрастом Александр, каков умом, скажите мне, и когда родился, и сколько войска у него». Они же сказали ему: «Лет ему сейчас тридцать, ум же его многолетен, красив он и храбр весьма и судит справедливо, мудрость его по грамоте познай, царь, войска с ним видели пятьсот тысяч. Премудрый же Соломон в книгах своих пишет: “Смех уст, и взгляд, и поступь ног сообщают о муже”». Дарий обдумал все это и сказал: «Поистине это приметы великих царей, но не верю, чтобы это было истинно». Повеление же по землям своим и странам отправить приказал: на поле Сенар войско собрать, где народы столп создали, боясь второго потопа. И тут, где разделение народов было, войску своему собраться повелел.

Во Иерусалим же и во Египет писа листъ, глаголя: «Не передавайтеся Александру, татеви и гусарю, аз бо силою перскою изручю васъ».

В Иерусалим же и в Египет написал грамоту: «Не предавайтесь Александру, вору и разбойнику, ибо я силою персидской выручу вас».

ШЕСТВИЕ ТВОРЯ КО ИЕРОСОЛИМУ

ПОХОД К ИЕРУСАЛИМУ

 Александръ же вземъ воя своя, во Июдейскую землю и на Еврейское царство во Иеросалимъ отъиде. В то же время обладаше еврейсками сонмищи и Иеросалимскимъ царством пророкъ Бога Саваофа именемъ Еремея. И к симъ царь Александръ посла пусти с листом: «Александръ, царь над цари, сынь Филиппа царя и царицы Алимпияды, ко обретающимся началником Еврейского царства. Да есть вамъ, яко сотворилъ мя Богъ вышний царя паче всѣхъ царь в роде моемъ и вся западную страну и Рим приимъ, да вас доидох. Аще угодно есть вамъ мнѣ поклонитися и самѣмъ на отеческих законех быти и отчину и землю без боязни держати, и вѣстника ко мнѣ с словомъ пошлите и дани войску моему пошлите». Се же слышавше евреиский сонмъ молвою великою одержими бываху; листъ же Александровъ прочетше, вѣстника ко Александру послаша с листомъ: «Евреиский сонмъ Бога Саваофа людие, живущеи во Иеросалиме, Александру царю радоватися. Елико повѣдалъ еси намъ, с радостию увидѣхомъ. Вѣдомо да есть царствию твоему, яко отнелѣже преидохом Чермное море, ни единому повинухомся царю, но водимы есми рукою высокою и мышцею непобедимою Саваофа Бога. Се же напослѣдокъ времен разгнѣвавшуся на ны великому Богу, поработи нас Навходоносору, царю перьскому. Много же лѣтъ в порабощении быхомъ и паки возвратившеся во свою землю и нынѣ есм.и подручни перской десницы, ейже вся вселенная подручна есть. Аще ли тебѣ предадимся, нынѣ или утро Дарий пришед вся красная земли нашей разрушит. Аще ли Дария победиши и острию мечю перскому притупиши, во Иеросалимъ с миром приидеши и царь всей вселенней от еврей наречешися. Аще ли Дария не победиши, во Иеросалимъ невозможно ти внити». Евреи же единого с листомъ послаша ко Александру. Александрь же листь прочетъ и другий отписа к ним, рече: «Александръ, царь над цари, всѣмъ живущим во Иеросалиме пишу. Елика писасте ко мнѣ, ту познахъ. Не подобает вамъ, людемъ Бога живаго, подручным быти человѣку идолослужителю. Да не задержав, ко мнѣ дани принесите. Азъ бо, не поклонився Богу во Иеросалиме, на бой к Дарию не поиду. Вѣдомо да есть вамъ, яко Дариевы десницы напрасно избавити вас хощу». Вѣстника же еврейска отправи, а самъ ко Иеросалиму поиде. Пророкъ же Иеремѣя пришествие его слышав, совѣтъ сотвориша со иеросалимляны: «Добро есть, — рече, — намъ Александра пустити во град. Видѣхъ бо в нощь сию во снѣ пророка Данила глаголюща ко мне: “Се грядет к вамъ, о немже азъ древле прорекох, иже бо от персь пострадахомъ, сий Александръ возмездие нам платити имаетъ”». Се же людемъ угодно явися. Александрь же в ту нощь видѣ сонъ: явися ему пророкъ Иеремѣя во одеянии архиерея Аарона и рече ему: «Александре, поиди во Иеросалимъ и ту поклонися Богу Саваофу, и поклонився ему, на Дария иди; и сего победивъ, персомъ государь наречешися». Александрь же, от сна воставъ, властелем своим сонъ исповѣда и ко Ерусалиму поиде. И приближившуся ему ко граду, слышав же сего пророкъ Иеремѣя, всякому дыханию на срѣтение царю поити повелѣ. Сам же во одежи архиерейской со свещами и с кадилницами стрѣтоша и покадиша. Александръ же, видѣвъ пророка Иеремѣю, и ко властелемъ своимъ рече: «Сего пророка видех в сию нощъ». И тако Александръ ссѣдъ с коня и поклонися ему до земли и целова ризы его. Пророкъ же Иеремѣя покадивъ его и благослови и за руку имъ его, въ церковъ введе, Святая Святых, поклонитися, юже созда Соломан царь. Александръ же вопрошаше пророка: «Возвести ми, в коего Бога вѣруете?» Пророкъ же рече ему: «Во единаго Бога вѣруемъ, иже небо и землю сотворил и вся видимая и невидимая, иже око не видѣ и ухо не слыша, ни на сердце человѣку не взыде». О семъ Александръ удивися и рече: «Поистинне велику Богу раби есте вы; да вѣрую аз в него, исповѣдую, дѣла бо его яве творитъ; дарую ему дани, иже от вас взял бых яко от прочих языкъ; Богъ вашъ во мнѣ да будет и мирь его со мною да будет». Взем же пророкъ злата много с людми града того и сии ко Александру принесоша. Он же не восхотѣ взяти ничтоже, но вмѣсто дара дасть Богу Саваофу. И се рекъ, отъиде от земли еврейские, восхотѣ поити ко Египту. Проводи же его пророкъ Иеремѣя до полудни и сказа ему пророчество Данила пророка, иже преже бѣ, ко Александру рече: «На помощъ призывай Бога Саваофа и силу перьскую победити имаеши и всему от востока и до запада царь наречешися, егда вся си совершиши, тогда и близу рая доидеши и ту человѣки наидеши, иже не есть от женъ Адамовых, согрешениемъ не живут, дебелостию плотьскою обременении же, якоже и мы, но мирно нѣкако живут, близу аггельскаго жития; сии блажени от Бога наричутся. Сих же увидиши, Александре, вся, иже о возвращении твоемъ, прорекуть ти». И паки рече ко Александру: «Не остави нас в жалости, возми нѣчто от нас любве ради». Александрь же к нему рече: «Якоже велиши, святый отче, да сотворю». И повелѣ пророкъ принести камень лихнитарий,^[72] на немже бѣ вписано имя Бога Саваофа, егоже на гельме ношаше Исусь Навгинь, егда на бои хождаше на иноплеменники. Повелѣ ему принести меч Голияда иноплеменника, егоже на рати уби пророкъ Давидъ, царь еврейскии; повелѣ ему принести гелмъ Самсона силнаго со змиевыми ногты и копие Самсоново и оружие его, емуже ни едино настояще оружие, ни желѣзо; принесоша ему щитъ от анта гвоздия,^[73] егоже разбити ни едино желѣзо можетъ, иже бяше был Атана,^[74] сына Саулова. Гражане же дароваша его и даша сто тысяч купль микдал и коней 200. И тако благослови его пророкъ и самъ Александру рече: «Нектому, Александре, землю свою видиши». И отпусти его с миромъ. Александръ же во Египет отъиде.

Александр же, взяв войско свое, в Иудейскую землю, в Еврейское царство к Иерусалиму пошел. В то время владел еврейским народом и Иерусалимским царством пророк Бога Саваофа по имени Иеремия. И к ним отравил царь Александр посла с грамотой: «Александр, царь над царями, сын Филиппа-царя и царицы Олимпиады, к нынешним начальникам Еврейского царства. Знайте, что Бог вышний сделал меня выше всех царей в роде моем, и, всю западную страну и Рим покорив, я до вас дошел. И если хотите вы мне подчиняться, и отеческие законы сохранить, и отечество и землю без боязни держать, то вестника ко мне с ответом пришлите, а войску моему — дани». Услышав это, еврейский народ был в сомнении великом; послание Александра прочтя, вестника к Александру послали с грамотой: «Еврейский народ, Бога Саваофа люди, живущие в Иерусалиме, Александра-царя приветствуют. Что нам сообщил ты, с радостью мы узнали. Да будет известно царствию твоему, что с тех пор как перешли мы Красное море, ни одному не повиновались царю, но водимы рукою высокой и мышцею непобедимой Саваофа-Бога. Но в последние времена, когда разгневался на нас великий Бог, поработил нас Навуходоносор, царь персидский. Много лет мы в порабощении были и снова вернулись в свою землю и ныне подвластны персидской деснице, которой вся вселенная подвластна. И если тебе предадимся, то сегодня или завтра Дарий, прийдя, все блага земли нашей разрушит. Если же Дария победишь и острие меча персидского притупишь, то в Иерусалим с миром придешь и царем всей вселенной евреями назван будешь. Если же Дария не победишь, то в Иерусалим не войдешь». Евреи одного из своих с грамотой послали к Александру. Александр грамоту прочел и другую написал к ним: «Александр, царь над царями, всем живущим в Иерусалиме пишу. Что написали вы мне, я узнал. Не подобает вам, людям Бога живого, подвластными быть человеку-идолопоклоннику. Не медля, дани ко мне принесите. Ибо я, не поклонившись Богу в Иерусалиме, на бой с Дарием не пойду. Знайте, что от Дариевой десницы избавлю вас». Вестника еврейского отправив, к Иерусалиму пошел. Пророк же Иеремия, о приходе его услышав, совещался с иерусалимлянами: «Нужно нам Александра пустить в город. Видел я ночью этой во сне пророка Даниила, сказавшего мне: “Вот идет к вам тот, о ком я давно пророчествовал, ибо от персов мы пострадали, Александр же возмездием за нас воздаст”». И это народ одобрил. Александр же в ту ночь видел сон: явился ему пророк Иеремия в одеянии первосвященника Аарона и сказал ему: «Александр, иди в Иерусалим, и там поклонись Богу Саваофу, и, поклонившись ему, на Дария иди; победив его, государем персов станешь». Восстав ото сна, Александр вельможам своим сон рассказал и пошел к Иерусалиму. Когда же он приблизился к городу, услышавший об этом пророк Иеремия всему живому навстречу царю пойти повелел. Сам же, в одеждах первосвященника, со свечами и кадильницами встретил его и покадил. Увидев пророка Иеремию, вельможам своим Александр сказал: «Этого пророка видел я этой ночью». И Александр сошел с коня, поклонился ему до земли и целовал ризы его. Пророк Иеремия покадил его, и благословил, и, за руку взяв, в храм ввел, поклониться в Святая Святых, что создал царь Соломон. Александр спросил пророка: «Скажи мне, в какого Бога веруете?» Пророк же сказал ему: «В единого Бога веруем, который небо и землю сотворил и вся видимая и невидимая, что око не видит, и ухо не слышит, и на сердце человеку не приходит». Александр удивился и сказал: «Поистине великого Бога вы рабы; да верую и я в него и исповедую его, ибо явны дела его; даю ему в дар дани, которые от вас взял, как и от прочих народов; Бог ваш во мне да будет и мир его со мною да будет». Взял пророк Иеремия с людьми города того много золота и принесли его к Александру. Он же не захотел ничего взять, но в дар принес Богу Саваофу. И, сделав это, пошел из земли еврейской, собираясь отправиться к Египту. Пророк Иеремия провожал его до полудня и передал ему пророчество пророка Даниила, что было прежде, и еще сказал Александру: «На помощь призывай Бога Саваофа — и силу персидскую победишь, и всему от востока до запада царем станешь, и когда все это совершишь, тогда дойдешь до места, близкого к раю, и там людей найдешь, которые не от жен Адамовых, живут без согрешения, хотя и плотью обремененные, как мы, но спокойно, близко к ангельскому житию; они блаженными от Бога называются. И когда их увидишь, Александр, они все о возвращении твоем скажут тебе». И еще сказал Александру: «Не оставь нас в печали, возьми что-либо в знак любви». Александр же ему сказал: «Как ты велишь, святой отец, так и сделаю». И повелел пророк принести камень лихнитарий, на котором написано имя Бога Саваофа, который на шлеме носил Иисус Навин, когда на бой ходил с иноплеменниками. Повелел ему принести меч Голиафа, иноплеменника, которого в бою убил пророк Давид, царь еврейский; повелел ему принести шлем Самсона сильного со змиевыми когтями, и копье Самсоново, и оружие его, которому никакое оружие не противостоит, ни железо; принесли ему щит из металла анта, который разбить не может никакое железо, прежде он был у Атана, сына Саулова. Горожане подарили Александру сто тысяч мер миндаля и двести коней. Благословил его пророк и сказал Александру: «Не увидишь больше, Александр, своей земли». И отпустил его с миром. Александр же в Египет пошел.

О ПРИХОЖЕНИИ КО ЕГИПТУ

О ПРИХОДЕ В ЕГИПЕТ

Египтяне же прямо ему на бой готовляхуся, не хотяще повинутися Александру. Он же с своими вои оступи около града Египта, крѣпко рвати повелѣ. В то же время зноеве бяху велицы. Езеро же близъ Египта быстро и студено бяше велми. Царь же Александръ от безмѣрнаго зноя прохладитися восхотѣ, окупася, и превзя его водная студенъ естественую доброту, и в немошъ в велику впаде. Египтяне же немошъ Александрову слышавше, лукавьствие сотвориша. Листь скоро сокровенно ко Александрову врачю писаше Филиппу: «Великий врачю Филиппе, Александра аще врачебнымъ былием умориши, ты всему Египту царь будеши». Филип же сий листь приимъ, много смѣяся и раздра и к нимъ листь отписа: «О безумнии и несмысленнии послове египетьстии, аще бы царствию вашему хотѣлъ бых, скоро бы Александръ мой дал бы мнѣ многая силна и болша царствия вашего, иже мечемъ своимъ приял — царствия вся си аз ни во что же вмених, преобидѣхъ и презрѣхъ, Александра же единаго изволих имѣти паче всѣхъ царствий земских и богатьств, вес бо миръ не достоинъ ни единому власу, отпадающу от главы его. Вѣдомо да есть вамъ, яко Александръ здравъ есть, но хитрость вамъ творимъ, яко невѣрьствие ваше искусити. Заутра же его увидите на великомъ конѣ здрава ѣздяща и весела». Сей листь египтяне видѣвше и убояшася и ко Александру листь тайно писаша: «Вѣдомо буди царствию твоему, великий Александре, яко Филип, врач твой, ядовитым зелием уморити тя хощет, за невѣрие живота своего, невѣрен бо ти есть». И листъ ко Антиоху принесоша, Антиох ж ко Александру принесе. Александръ же листъ прочетъ и в руцѣ своей держаше, и в той час Филипъ врачь прииде, кубокъ полон нося зелия растворена, и ко Александру глаголя в тайнѣ: «Александре царю, сие зелие пивъ, исцелѣеши от немощи». Восстав же Александръ, в руце кубокъ приемъ, прослезися и рече к Филипу: «Любимый мои Филипе, велико мнѣ сие пиво пити?» Филип же к нему рече: «Пий, царю, не сумнися, полезно ти будетъ, от немощи исцелѣеши». Александръ же еще к нему рече: «Не на ползу ми даеши сие пиво, Филиппе». Филип же цареву сумнинию проразумѣвъ, вземъ кубок, половину испивъ. Царь же видѣвъ, к Филипу рече: «От руки твоея мнѣ смерть сладка есть». И се вземъ царь, испии, Филипу же листъ египетъский дасть. Филип же прочетъ листь, главою покивавъ и много проплакавъ, рече Александру: «О великий царю Александре, на главѣ твоей всѣхъ царей земских главы висятъ; да аще сие хотѣлъ быхъ сотворити, твоея главы падением вся вселенная поколебати. Вес бо миръ не достоинъ единому власу падающу от главы твоея; тебе убивъ, которому царю назвалься бых рабъ! На лутче бы мнѣ живу в землю внити, нежели твоею смертию весь миръ поколебати». Александрь же рече: «Врачь царя не убиваетъ, вѣра бо велика в немъ». И се рекъ, ляже спати весь день до вечера. Возбодився, сяде с македоняны и много веселився.

Египтяне же против Александра к бою готовились, не желая ему покориться. Осадив город Египет со своим войском, он во всю силу воевать с ними повелел. В то время зной был сильный; озеро же близ Египта было быстрое и холодное. И царь Александр от чрезмерного зноя прохладиться захотел, искупался, и превозмог холод воды его природное здоровье, и он заболел. Египтяне же, услышав о болезни Александра, коварство учинили. Быстро написали тайное письмо к врачу Александра Филиппу: «Великий врач Филипп, если Александра врачебным зелием уморишь, царем всего Египта будешь». Филипп же, получив письмо, много смеялся и, разорвав его, так отписал им: «О безумные и несмысленные послы египетские, если бы царства вашего захотел, то Александр дал бы мне лучшее и большее царство, чем ваше, из тех, что он мечом своим взял, — царства все эти я счел за ничто, пренебрег ими и презрел их, Александра предпочтя всем царствам земным и богатствам, ибо весь мир не достоин одного волоса с головы его. Знайте, что Александр здоров, а это — хитрость, чтобы коварство ваше испытать. Завтра же увидите его на великом коне ездящим, здоровым и веселым». Получив это письмо, египтяне испугались и написали к Александру тайное письмо: «Да будет известно царствию твоему, великий Александр, что Филипп, врач твой, не уверенный в своей жизни, ядовитым зелием уморить тебя хочет, — неверен он тебе». И это письмо к Антиоху принесли, Антиох же Александру принес. Александр письмо прочел и в руке своей его держал, и в это время Филипп-врач вошел, неся кубок, полный растворенного зелия, и Александру тайно говорит: «Царь Александр, это зелие выпив, избавишься от болезни». Встав, Александр в руку кубок взял, прослезился и сказал Филиппу: «Любимый мой Филипп, хорошо ли мне это пить?» Филипп же ему ответил: «Пей, царь, не сомневайся, полезно тебе будет, избавишься от болезни». Александр ему говорит: «Не на пользу даешь мне это питье, Филипп». Филипп, сомнение царя поняв, взял кубок и выпил половину. Царь, увидев это, сказал Филиппу: «От руки твоей мне смерть сладка». И, взяв кубок, выпил, а Филиппу письмо египетское дал. Прочел Филипп, головою покачал и, много плакав, сказал Александру: «О великий царь Александр, от головы твоей всех царей земных главы зависят; да если бы я сделал это, твоей головы падением вся вселенная поколебалась бы. Но весь мир недостоин волоса, падающего с головы твоей; тебя убив, какому царю стал бы я рабом! Лучше мне живым в землю сойти, чем твоею смертью поколебать весь мир». Александр же ответил: «Врач царя не убивает, велика вера ему». И, сказав это, лег спать и проспал весь день до вечера. Проснувшись, сел с македонянами и много веселился.

И всю нощъ покойно спав. Заутра же повелѣ войску вооружатися, и со всѣх странъ ко граду напрасно повелѣ итти, и пушек сто поставити повелѣ около града и бити во градъ. И много людей во граде избиша. Бяше же видети стрѣлы летяща во град яко облакъ, египтяне же чрез день не можаху глядити, из града великими гласы начаша вопити: «Помилуй нас, царю Александре, старъ убо от нас отшел еси и паки пришел еси к намъ младъ».

И всю ночь спокойно спал. Утром же повелел войску вооружиться и со всех сторон быстро подойти к городу, и сто пушек повелел поставить вокруг и из них бить по городу. И много людей в городе убили. Стрелы летели в город как туча, так что египтяне днем не могли видеть и начали громко кричать: «Помилуй нас, Александр, старым ты ушел от нас и снова пришел к нам молодым».

Александрь же египтян вопрошаше: «Како от вас старъ отидохъ и младъ к вамъ приидох, скажите ми?» Они же отвещавше: «Нектанава царя имѣхомъ, емуже еси сынь ты, отходя от нась писмо свое остави у нас. Написано так: “Отхожу от васъ старъ и прииду к вам младъ; се будет пришествия моего бѣлѣгъ — егда ко образу своему прииду и поклонюся, иже на столпѣ средѣ Египта стоит, тогда венецъ от руки его спадет”». Александръ же слышав, поиде во Египетъ и къ столпу прииде, и приступль ко образу его, и урвася венецъ з главы образа на Александра. И ту Александръ повелѣ сотворити 4 столпы великии, на единомъ столпѣ повелѣ себе во злате сотворити, на второмъ столпѣ повелѣ Птоломия воеводу создати, на третем же Антиоха, на четвертом Филона храбраго повелѣ сотворити, всѣх же к востоку зрѣти сотвори. На Нектанавов же столпъ Александръ вшедъ, по Египту погляда, высок бо бѣ велми, и повелѣ разбити всего. Врача Филиппа царя граду Египту сотвори. Сам же во Египте сокровище многих царей первых обрѣте.

Александр же египтян спросил: «Как это я от вас старым ушел и молодым к вам пришел, скажите мне?» Они ответили: «Был у нас царь Нектанав, которому ты сын; уходя от нас, он писание нам оставил. Написано в нем так: “Ухожу от вас стар и приду к вам молод; вот будет знак моего прихода, — когда к статуе своей приду и поклонюсь, той, что на столпе в Египте стоит, тогда венец с руки ее спадет”». Александр, услышав это, вошел в Египет и к столпу пришел; когда подошел он к статуе, упал венец с головы ее на Александра. И тут Александр повелел сделать четыре больших столпа, на одном столпе повелел себя в золоте изобразить, на втором столпе — воеводу Птолемея, на третьем — Антиоха, на четвертом — храброго Филона, и чтобы все на восток смотрели. Александр взошел на столп Нектанава, Египет осмотрел, так как очень высок был этот столп, и повелел его разбить. Врача Филиппа царем Египта сделал. Сам же в Египте сокровища многих прежних царей нашел.

Сему же бывшу, вѣстники приидоша ко Александру царю, глаголяще: «Вѣдомо да есть ти, царю Александре, Дарий, великий царь перский, со всѣми восточными силами на Ефратъ реку прииде». Александръ же слышав и воя своя вся собра, къ Ефрату рецы идяше. Ефрата же реки не дошел, войско преписати повелѣ и обрѣте 6-сотъ тысячь конных, а пѣших 1000 и 400. Дарий же войско свое преписати повелѣ и обрѣте 1000 тысяч конникъ и тысячю тысяч пѣших. В той день лазуку Дариева ухватиша и ко Александру приведоша; и сихъ обѣсити повелѣ, яко да возвесят войску перьскому число. Они же к нему рекоша, истинну исповѣдаша; Александръ же держити их повелѣ до вечера. И войску же своему всему повелѣ — всякому человѣку огнь сотворити; лазуку же Дариева на высоку гору возведе и показа имъ войско, они же видѣвше безчисленное множество огней. И тако отпусти их Александръ, рече им: «Законъ есть македоняном, егоже на бою хватят, тому главу отсекают и никогоже бо оживляют; да аще з Дариемъ вы на бои не ходите, боле бо человѣку свой живот, нежели всего свѣта имѣние. Царю же вашему рцыте: “Царю ... подобает со царем битися; егда битися начнем, ищи мене на златой колесницы ездяща межу лвовы знамены, гдѣ видиши позлащены гелмы и типаны парижи, ту есть македоньскии полкъ”». И се рекъ, отпусти их. Лазуки же к Дарию царю пришедше, вся сказаша ему, яже видѣша, Александра хваляху много и войско его повѣдаху много. Дарий же повелѣ имъ языки урѣзати, да бы персомъ не исповѣдали. Сам же на бой войску повелѣ направити, совѣт же сотвори с вои своими, глаголя: «Не подобно тебѣ самому, царю, на бой поити, Александръ бо гусарь есть, от малых царей есть царь, Дарий великъ на земли паче всѣхъ царей». И се угодно цареви явися Дарию. Дарий же царь великаго воеводу своего Миманда на свое мѣсто устави и рече к нему: «6-сотъ тысячь избранных персъ вземъ, 200 тысячъ ефиопъ, 200 тысяч мидий, 4-ста тысяч пѣших со стрелами и сихъ всѣх возми, Тигръ реку прешед, Александра, сына Филипова, ко царству моему приведи. Аще ли пред тобою побегнет, а ты гони, не остави его, боги перъскими укрепляемъ». Миманда же войско вземъ, Тигръ реку прешед, войску Александрову возрѣвъ, на бой направитися повелѣ. Александръ же перьское воиско видѣвъ, войску своему повелѣ готовымъ быти, и вседоша на кони вси. Тогда Александрь, собрав войско свое, рече к нимъ: «О всесилнии и любимии и велемощнии македоняне, елики македоньстии витязи, покровъ и промыслъ великаго Бога, егоже видѣста, како великий Римъ прияли есми, и западу всему государи назвахомся, и отоки моръстии прияхомъ, Иерусалимъ прияли есми, ту Богу небесному поклонихомся и, его помощъ вземше, Египет прияли есми и великаго царя Дария перьскаго дошли есми. Аще сего убием, государи всему его будем, аще ли нас побиет, то вся вселенная пред образом его укрыти не может; лутче бо намъ ныне всѣмъ на бою умрети, нежели пред персы бѣгати; всякому велеумну мужу смерть почтена болши есть, нежели срамный животъ. Вѣдомо да есть вамъ, яко разбити их имамы, понеже царя их с ними нѣтъ, всяко бо войско безглавни суть без царя. И зрите ихъ неурядно на бой идущих, сии вскоре бѣгати начнутъ, безглавни суть. Знаите и вы, яко перси овцы наричются, македоняне же волцы суть, пред единем бо волком много бѣгает овецъ. Перси бо погнани суть, а вы своею волею с царем своимъ идете на бой. Молюся вамъ, милая братия, храбро на бой сей поидѣте, паче иных, колико бо войско на войско идетъ, тогда остроту войска их отнимает». И се рекъ Александръ, на великого коня всѣдъ и гелмъ на главу свою постави и войско все на двое раздели, самъ в македоньскомъ полку по уставу ѣде, Антиоха и Птоломѣя со двема полки на бой посла. И тако напрасно мечи ударишася, персы же, не могуще македоньскимъ противитися мечем, начаша бѣгати. Александръ же взамѣсь с ними идяше и тако до Дариева окола приспѣша. Дарий же, видѣвъ войско разбито, на борзого коня всѣдъ, побѣже. Александръ же сихъ разбивъ, мертвых повелѣ вкопати в землю, живых же с честию отпустити, тако рекъ имъ: «Рцыте царю вашему Дарию: “Доволен буди оброки своими, Дарии”». Миманда же, воеводу Дариева, уби. И тако двигъся со околомъ своимъ, Ефрат реку преиде и мосты разметати повелѣ.

И когда это было, вестники пришли к царю Александру, говоря: «Знай, царь Александр, что Дарий, великий царь персидский, со всеми силами восточных земель на реку Евфрат пришел». Услышав это, Александр собрал все свое войско и отправился к реке Евфрат. Не доходя до реки Евфрат, он повелел войско свое переписать, и было шестьсот тысяч конных, а пеших тысяча четыреста. И Дарий свое войско переписать повелел, и было в нем тысяча тысяч конных и тысяча тысяч пеших. В тот день разведку Дариеву схватили и привели к Александру; он велел их повесить, так как хотел, чтобы они сообщили о численности персидского войска. Они же ему сказали, истину сообщив; Александр велел задержать их до вечера. И войску своему приказал, чтобы каждый воин костер разложил; разведку же Дариеву на высокую гору возвел и показал им войско, и они увидели бесчисленное множество огней. И, отпуская их, Александр сказал: «Закон есть у македонян — кого в бою схватят, тому голову отсекают и никому не оставляют жизнь; поэтому вместе с Дарием вы на бой не ходите, ибо дороже человеку своя жизнь, нежели богатства всего мира. Царю же вашему скажите: “Царю подобает с царем биться; когда начнем битву, ищи меня на золотой колеснице среди знамен со львами, — где увидишь золоченые шлемы и отборных коней, тут и македонский полк”». И, сказав это, отпустил их. Разведчики к царю Дарию пришли и все сказали ему, что видели, Александра хвалили много и сообщили, что войско у него огромное. Дарий же велел им языки отрезать, чтобы они этого персам не сказали. А сам велел войску к бою приготовиться и советовался со своими воинами, и сказали ему: «Не подобает тебе, царю, на бой идти, так как Александр — разбойник, из малых царей царь, а ты, Дарий — велик за земле, больше всех царей». И это одобрил царь Дарий, великого воеводу своего Миманда вместо себя поставил и сказал ему: «Шестьсот тысяч избранных персов возьми, двести тысяч эфиопов, двести тысяч индийцев, четыреста тысяч пеших лучников — и, с ними реку Тигр перейдя, Александра, сына Филиппова, к царству моему приведи. И если пред тобою побежит, то ты преследуй, не оставляй его, богами персидскими укрепляемый». Миманд же, взяв войско, реку Тигр перешел, войско Александрове осмотрел и велел к бою готовиться. Александр, увидев персидское войско, войску своему велел приготовиться, и сели все на коней. Тогда Александр, собрав свое войско, сказал: «О всесильные, любимые, могучие македоняне, вы видели, каков промысл великого Бога о македонских витязях и какова помощь его, как великий Рим мы взяли и западу всему государями стали, и острова морские подчинили, Иерусалим покорили, и тут Богу небесному поклонились, и, с его помощью Египет завоевав, до великого царя Дария дошли. Если его убьем, государями над всем его будем, если же он нас победит, то вся вселенная нас от него укрыть не сможет; поэтому лучше нам ныне в бою умереть, нежели от персов бежать; всякому многоумному мужу смерть почетнее, нежели позорная жизнь. Знайте, что мы разобьем их, потому что царя их с ними нет, а всякое войско безглавно без царя. Смотрите, как они неустроенно на бой идут, вскоре они побегут, ибо безглавны они. Знайте вы, что персы — овцы, а македоняне — волки, а от одного волка много овец бежит. Персы ведь идут по принуждению, а вы своею волею с царем своим идете на бой. Прошу вас, милые братья, храбро идите на этот бой, храбрее, чем те, ибо когда войско на войско наступает, то воинский пыл противника уменьшается». И, сказав это, Александр на великого коня сел, шлем на голову надел и войско разделил надвое, сам в македонском полку по уставу ехал, а Птоломея и Антиоха с двумя полками на бой послал. И когда внезапно мечами ударили, персы, не в силах македонским противиться мечам, побежали. Александр же, смешавшись с ними, шел, и так достигли лагеря Дария. Дарий, видя, что войско разбито, сев на быстрого коня, бежал. Александр, разбив их, мертвых повелел похоронить, а живых с честию отпустить, сказав им: «Скажите царю вашему Дарию: “Довольствуйся оброками своими, Дарий”». Миманда же, воеводу Дариева, убил. После этого, подняв свой лагерь, Евфрат-реку перешел и мосты разрушить повелел.

Дарий же, перьский царь, по всей земли своей посла, войску в Вавилоне собиратися повелѣ, и две тысящи тысящей войска собрав, на Сенарьское поле^[75] иде, на Александра. Александръ же много множества видив войска Дариева и страх на сердцы своемъ имѣяше, сего македоняном не являше. На высокомъ мѣсте ставъ, рече: «О велемошнии мои вои и милии македоняне мои, вѣдомо да есть вамъ, яко всякий бѣгая борзи его гонящаго; единому рыкнувшю лву, мнози умирают звѣри. А намъ узаконися всегда гнати и убивати, персом же узаконися бѣгати и умирати пред нами. Дарей бо велико войско навелъ есть на нас, не хотѣлъ намъ чести сотворити, убивая многих, многие чести достоин есть. А мы Миманда воеводу убихомъ, да аще Дария убием, то безпечални будем. Вси бо с перваго иже боя утекоша, на сий бои не приидутъ». И се рекъ Александръ на бой поиде, имѣя с собою тысячю тысяч вооруженных. И войску своему смотрѣти повелѣ, иже хто ту же ношъ явися Александру пророкъ Иеремѣя во снѣ, глаголя: «Поиди, чадо Александре, без сумнѣния на Дария, с собою имѣя помошника Бога Саваофа; носи же на главѣ своей камень, имѣяще имя Бога Саваофа, егоже дах ти во Иеросалиме. Усты же своими глаголи на бой идя: “Единь святъ, единъ Господь, небо и землю созда, на херувимех почиваяй, Аданай, Саваофъ Богъ”. И сие рекъ, победиши и весь свѣтъ противитися не можетъ». Александръ же видевъ сонъ, радостен бысть велми, смѣло на бой идяше. И со обою страну трубамъ ратнымъ ударившимъ, и войсками двема сразившамся, бѣ видети вопль человѣческий и конский, звукъ оружный. Сѣчъ от утра до полудни бывши, и персы побегоша, а македоняне за ними три дни и три нощи гнаша, четыреста тысячь их убиша, двѣсте тысяч живых ухватиша и ко Александру приведоша. Александръ же к нимъ рече: «К тому на бой не ходите», сихъ живых повелѣ пустити. Дарий же в Персипол, градъ столный свой, утече.

В ту же ночь явился Александру пророк Иеремия во сне и сказал: «Иди, чадо Александр, не сомневаясь, на Дария, с тобою помощь Бога Саваофа; носи на голове шлем с камнем, на котором имя Бога Саваофа, что я дал тебе в Иерусалиме. Устами повторяй, идя на бой: “Един свят, един Господь, небо и землю создавший, на херувимах почивающий, Адонай, Саваоф-Бог”. И, так сказав, победишь, и весь свет противостоять тебе не может». Александр же, увидев сон, обрадовался и смело пошел на бой. Затрубили трубы ратные с обеих сторон, и два войска сразились, и были крики людей, и ржание коней, и звон оружия. Сечь была с утра до полудня, и побежали персы, а македоняне преследовали их три дня и три ночи, четыреста тысяч их убили, двести тысяч живыми схватили и к Александру привели. Александр сказал им: «Больше на бой не ходите», и повелел отпустить их. Дарий же в Персипол, столицу свою, убежал.

Александръ же поиде к Вавилону. Гражане же вавилонскии за сто верьстъ не даваху Александру ко граду приступити. Таковъ быв Вавилонъ величествомъ, яко рецы Ефрату притекающи в онъ, непреходней суще велицей, идѣже изрядно течаше, ту на конех бродяху. Александръ же выше града с войском своимъ ставъ, воду же посредѣ войска своего копати повелѣ, ископавше сице прямо рецы широко. Во едину ношъ вавилоняне жертву велику богом своимъ творяху, вси в храмъ Аполоновъ собрашеся, Александръ же с вои своими в нощи пришед, Ефратъ реку от града в поле отведе и воднымъ путемъ рѣчнымъ с войскомъ своимъ во градъ прииде и, не могии принятися, запалити его повелѣ. Вавилоняне же сие видѣвше, ко Александру вопияху, молящеся: «Помилуй насъ, македоньский Александре, всего свѣта царю, перьский государю». Тогда Александръ угасити огнь повелѣ. И тогда поклонишася ему вси вавилоняне и прославиша Александра царя и дары ему дивныя и многоцѣнныя принесоша. Изнесоша злато Дариево, иже бѣ ту 2000 талантъ, и 1000 коней зобных Дариевых, изведоша ему 100 лвовъ во златых чепех, 1000 пардусов ловныих, 100 париж аравитцких, иже паче бяху изрочни всѣх коней земскихъ; изнесоша ему 2000 блюдъ златых настолных Дариевых; изнесоша ему 10 000 тысяч оружия цѣла со златомъ и бисеромъ многоцѣннымъ; изнесоша ему кубков златых приправленых с различным камениемъ многоцѣннымъ; изнесоша ему збруи коньские от рыбьи кожи, иже желѣзо похватити не можетъ; изнесоша ему одеяние Сескерсена,^[76] царя перьскаго, иже бяше сотворено от змиевых очеи^[77] со многоцѣнным камениемъ, иже бяше былъ всему свѣту царь; изнесоша ему венецъ Сонхоса^[78] царя; изнесоша ему скатерть настолную, иже от самфира камени, Дария, царя перьскаго, егда бо на ней ядяше, николи злосердъ не бываше. Ту Александръ сотвори в Вавилоне 30 дней.

Александр пошел к Вавилону. Горожане же вавилонские за сто верст не подпускали Александра к городу. Так был велик Вавилон, что река Евфрат в него втекала, непроходимая и большая, и где она протекала, там на конях ее переходили. Александр же выше города по течению ее с войском своим расположился и повелел войску своему копать, и выкопали рядом с рекой широкий ров. В одну из ночей вавилоняне, жертву великую богам своим совершая, все в храм Аполлона собрались, Александр же с воинами своими реку Евфрат от города в поле отвел, и по руслу реки вошел с войском своим в город и, не в состоянии взять его, зажечь велел. Вавилоняне же, увидев это, Александра просили: «Помилуй нас, Александр, царь македонский, всего света царь, персидский государь». Тогда велел Александр погасить огонь. И поклонились ему все вавилоняне, и прославили Александра-царя, и дары ему дивные и многоценные принесли. Вынесли золото Дария — было его две тысячи талантов, — и тысячу коней тучных Дария вывели ему и сто львов в золотых цепях, тысячу охотничьих пардусов, сто коней аравийских, что были лучше всех коней на земле; вынесли ему две тысячи блюд настольных Дария; вынесли ему десять тысяч тысячей доспехов с золотом и многоценным жемчугом; вынесли ему кубки золотые с разными многоценными камнями; вынесли ему сбруи конские из рыбьей кожи, которую железо не берет; вынесли ему одеяние Сескерсена, персидского царя, украшенное змеиными глазами, с многоценными камнями, — он был всему свету царь; вынесли ему венец Сонхоса-царя; вынесли ему скатерть настольную Дария, персидского царя, украшенную сапфиром, — тот, кто на ней ел, никогда в унынии не бывал. И пробыл Александр в Вавилоне тридцать дней.

Дарий же слышавъ, перский царь, яко взял Александръ Вавилонъ, жалости великия наполнився, рече: «Окаянный аз, како всего своего лишихся в животѣ моемъ, како боговъ небесных силние явихся, ни человѣкъ земных достоинъ бых, единъ от малых царь силу мою разруши и разори. Окаянный азъ, Дарей, честь бо моя первая тихо ко мнѣ посмѣяся, на конецъ горко мнѣ озрѣся. Но поистинне добре есть рекъ: “Сеюще с радостию неправедное, сий с плачем и жалостию пожнут”. Великий бо в мудрости еврейскии царь Соломонъ в писаниих рече: “Иже с радостию чюжая взимаютъ, то з жалостию своя отдают”. Аз убо чюжая вземъ с радостию и своих ныне лишихся з жалостию. Но лутче бы мнѣ на бою от македонян убиену быти, нежели злѣ живу сущу персы царствовати. Персы бо на многа лѣта данъ взимаху от македонянъ, ныне же главами своими македоняномъ платяху». Сие же персы слышавше, царя своего Дария тѣшаху, глаголюще: «О великий царю Дарии, великим кораблемъ велика падения суть, велицы вѣтри колебают великие древа... Тако и царства множествомъ людей состоитца, якоже и море великими волнами страшно являетца плавающимъ. Да не скорби, царю, о семъ, вчера бо Александръ разбилъ есть, а утро мы побиемъ его, немало бо подвизати имают велемошнии витязи перьстии о своей отеческой земли».

Дарий же, персидский царь, услышав, что взял Александр Вавилон, печали великой исполнился и сказал: «О несчастный я, всего своего лишился при жизни своей, считал себя богов небесных сильнее, а оказался ничтожнее людей земных, один из малых царей силу мою разрушил и разорил. О несчастный я, Дарий, ибо судьба моя прежде благосклонно мне улыбалась, теперь же смотрит на меня сурово. Но поистине хорошо сказано: “Сеющие с радостью неправедное, с плачем и печалью пожнут”. Великий в мудрости еврейский царь Соломон в писаниях сказал: “Кто с радостью чужое взимает, тот в печали свое отдаст”. И я чужое взял с радостью и своего ныне лишился с печалью. Лучше бы мне в бою македонянами убитым быть, нежели, бесславно живя, над персами царствовать. Персы многие годы дань брали с македонян, ныне же головами своими македонянам платят». Персы, слыша это, царя своего Дария утешали, говоря: «О великий царь Дарий, великим кораблям и великие падения, великие ветры колеблют великие деревья. Царство из множества людей состоит, как море из больших волн, которыми устрашает плавающих. Не скорби, царь, об этом, — вчера Александр разбил нас, а завтра мы разобьем его, немало потрудятся многомощные витязи персидские для своего отечества».

Яви же ся нѣкий любимый и милостивый присный властелин Дариевъ, ту стоя, рече: «Великий царю Дареи, мене миловал еси много лѣтъ и велико добро сотворил еси мнѣ, да я, видав тя печална, ныне животъ свой жалость твою отдамъ, Александра же животом своимъ убию». Дарий же к нему рече: «О любимий мой, здѣлайте ми се. Аще сие сотвориши, Александра убиеши, Персиду всю от напасти свободиши, смерть твоя вмѣсто живота вменитца и мнѣ царство от руки твоея дасться; и ты от персъ великъ наречешися». И се рекъ, Авис македонское знамение на оружие свое вземъ и во Александрово воиско вниде. Александру оружену ѣздящу и свое воиско переписоваше. Авису же близ его приѣхавшю в македоньской збруи и ко Александру приближися, Александръ же во оружии стоя. Авис же вземъ меч свой, Александра же по очима хотя ударити и не улучи его и по верху шолома удари и верхъ шолома ссече и космъ верха его яко бритвою устригъ. Александръ же мнѣвъ, яко от своих ему невѣра бысть, и рече: «Не удари мене рука перьская, но удари мя рука македоньская». Авись же повторити хотя, и ухватиша его, и меч у него исторгоша, и щеломъ с него сняша, и ко Александру его приведоша. Александръ же к нему рече: «Кто и откуду еси, человѣче, и какъ тебѣ имя есть?» Он же к нему рече: «Имя ми есть Авис, персянинъ есмь, Дариевъ присныи властелинъ; любовию государя моего обдержимъ есмь, тебѣ убити хотѣхъ животом моим, государя же моего смертию твоею обвеселити хотѣхъ. Но елико могох, тако сотворих, Богъ же елико хощет, да творит». Александръ же к нему рече: «О безумный Ависе, се ты волю государя своего сотворил еси и по твоему изволению ныне умерлъ еси, мене же Богу соблюдшу. Ты ныне умерлъ еси, но понеже за государя своего поболѣл еси и главу свою за него положил еси, яко единь от македонян се сотворил еси — от руки моея живот тебѣ дарую, понеже сотворил еси дѣло, иже никтоже сотвори нигдѣ. Здравъ ко царству своему поиди и тако ему рцы: “Дарий, перский царю, егоже Богъ хранит, того человѣкъ не убивает, егоже ли Богъ не хранит, того вси руки человѣчи не могут укрыти. И да преломи неуломное свое сердце и царству моему поклонися, дани мнѣ дай, с подручными цари почивай”». Авис же к Дарию пришед, возвести ему, иже сотвори и како Александръ живот ему дарова от руки своея. Дарий же покивав головою и рече: «Елика может, да сотворит, Богъ елика хощет, да будет». Ависъ же рече к нему: «Тобѣ ныне всю работу мою меч платих, живот мой от рук Александровы взях. Вся бо, елико сотворил ми еси, нынѣ животом моимъ оплатих тебѣ; яко тобою мертвъ есмь, Александром же живъ есми. Елико могох, то и сотворих, Богъ же егоже любит того и сохранит. Да кланяюся тобѣ, царю Дарий, работати хощу тому, иже животъ ми дал есть». Дарию поклонився, ко Александру отъиде.

И пришел некто, любимец его, близкий к нему вельможа, и сказал: «Великий царь Дарий, ты благоволил ко мне много лет и много добра сделал мне, и я, видя тебя печальным, ныне жизнь свою за печаль твою отдам и Александра ценою своей жизни убью». Дарий же ему сказал: «О любимый мой, сделай это для меня. Если Александра убьешь, всю Персию освободишь от беды, то смерть твоя жизнью станет, и мне царство рукою твоею дастся; ты же персами прославлен будешь». После этих слов Авис взял македонское вооружение и присоединился к войску Александра. Александр тогда вооруженный ездил, производя смотр войску. Авис в македонских доспехах подъехал близко к Александру, Александр же был в доспехах. Авис вытащил меч свой, собираясь ударить Александра по глазам, но не попал, по верху шлема ударил, и отсек его, и волосы сверху, как бритвой, отрезал. Александр, думая, что это измена от своих, сказал: «Не ударила меня рука персидская, но ударила меня рука македонская». Авис же во второй раз ударить хотел, но схватили его, и меч у него вырвали, и, шлем с него сняв, к Александру привели. Александр спросил его: «Кто ты, и откуда, и как твое имя?» Он же ему ответил: «Имя мое Авис, перс я, близкий к Дарию вельможа; любовью к государю моему объятый, хотел тебя убить и, отдав жизнь мою, государя моего смертью твоею развеселить. Я сделал то, что смог только Бог, что хочет, то свершает». Александр же ему сказал: «О безумный Авис, вот ты волю государя своего исполнил и по своей воле ныне умер, меня же Бог сохранил. Ты ныне мертв, но поскольку о государе своем заботился, голову свою за него отдал, поступил как македонянин, — рукою своею жизнь тебе дарю, потому что ты совершил подвиг, которого никто и нигде не совершал. Невредимым к царю своему возвращайся и так скажи: “Дарий, персидский царь, кого Бог хранит, того человеку не убить, а кого Бог не хранит, того все руки человеческие не могут укрыть. Преклони непреклонное свое сердце и царству моему подчинись, дани мне дай и вместе с подвластными царями пребывай в мире”». Авис пришел к Дарию и сообщил ему о том, что он сделал и как Александр жизнь ему своею рукою подарил. Дарий, покачав головою, сказал: «Что можем, то делаем, Бог же, что хочет, то будет». Авис же сказал ему: «Тебе ныне мечом отслужил всю свою службу, жизнь мою из рук Александровых заново получил. Все, что ты сделал мне, жизнью своей оплатил тебе, и для тебя мертв, а благодаря Александру жив. Что я мог, то и сделал, Бог же, кого любит, того и сохранит. Кланяюсь тебе, царь Дарий, а служить хочу тому, кто жизнь мне дал». И, Дарию поклонившись, к Александру ушел.

Жалостен быв Дарий и рече: «Емуже бози противляются, емуже честь на безчестие преминуетца, того ближнии и любимии его друзи оставляют. Добре бо рече: “Возношение годишнаго кола имаеть и низношение низко, да всякий бо возносяйся смирится”». И се рекъ, Ависа дарова и наказа ко Александру: «Александре царю, не превозносися до конца, всяк бо возносяйся смирится вскоре. Сонхосъ бо царь зѣло превознесеся, от дивиих людей смирень бысть, и аз бо вознесся, от моих смирен бых. Тобѣ аще возможно есть, буди доволенъ оброки своими, аще ли неугодно явится, то лутче есть намъ царством нашим и богатьствомъ смерть получити, яко же неудобно есть мнѣ поклонитися тобѣ, тако и тобѣ неудобно есть поклонитися мнѣ, царь бо царю не кланяется николиже, но единому умершу, другий мирует. Но готов буди на бран... десятый день иду на тя с останочными персы и с непобедимы индѣяны; бившися с тобою или тебѣ и твоих побиемъ, или с моими на отческой земли нашей с честию умремъ; и Богу о семъ мѣрила права в руку содержащу». И се рекъ Дарий, Ависа отпусти. Авис же ко Александру пришед, вся реченная Дариемъ ко Александру рече. Александръ же покивав главою рече: «О царствии мира ни с ким нѣсть, царство бо велика гора есть и высока зело, иже к вѣрным красна и сладка есть являетца, понеже водами и овошми различными украшено зело, к невѣрным же непреступна, но пристрашна есть. И на красоты ея позирая, неудобь изсѣсти ему мнится, точию аще разумно оправляти сию вѣсть».

Опечалился Дарий и сказал: «Кому боги противятся, тому честь на бесчестие заменяется, того близкие и любимые друзья оставляют. Хорошо сказано: “За возвышением в круге времени следует падение, и всякий возвышающийся унизится”». И, сказав это, Ависа одарил и так велел передать Александру: «Царь Александр, не превозносись безмерно, ибо всякий возносящийся унизится вскоре. Сонхос-царь весьма превознесся и от диких людей унижен был, и я вознесся и от своих унижен. Удовлетворись своими оброками, если же это тебе не угодно, то лучше нам смерть принять за царство наше и богатство, так как невозможно мне поклониться тебе, так же и тебе невозможно поклониться мне, ибо царь царю не кланяется никогда, но когда один умирает, другой царствует. Но готовься к войне, через десять дней иду на тебя с оставшимися персами и непобедимыми индийцами; в сражении или мы тебя и твоих воинов победим, или с моими на отеческой земле нашей с честью умрем; справедливая мера — в Божиих руках». И, сказав это, Дарий Ависа отпустил. Авис же, к Александру прийдя, все это Александру передал. Александр же, покачав головою, сказал: «О царстве нет мира ни с кем, ибо царство — это гора большая и высокая, для верных красивой и сладкой является, потому что водами и плодами различными украшена, для неверных же неприступна и страшна. И тому, кто красоту ее имеет перед собой, трудно сойти с нее, если только знает, как разумно управлять ею».

Александру же в ту ношъ пророкъ Иеремѣя явися с Филинѣсом,^[79] иереом Ерусалимскимъ, и рекоша к нему: «Дерзай, чадо Александре, самъ себѣ посла сотвори, и Дария царя исходи, и виждь войско велико индѣйское, иже ведет Дарий на тя; и сими, юже от сих македоняне имают, исходою своею от сердца избавиши. Аще Дарием увѣданъ будеши, и мы помощию Бога Саваофа избавим тя». Встав же Александръ от сна, Птоломѣю и Филону, и Антиоху сонъ свой сказа. И на походе к нимъ рече: «Аще смерть мнѣ тамо случитца, вся земъская царства раздѣлите». Они же с плачемъ держаху его, глаголюще: «Аще сие сотворити мыслиши, то первое всѣмъ намъ главы отсѣцы». Он же к нимъ рече: «Аще Божию промыслу годе будет мене убити, а вы не можете мене оборонити. Аще ему годе будет блюсти мя, вси перскии руки не могут мене убити».

Александру же той ночью явился пророк Иеремия с Филинесом, священником иерусалимским, и сказали они ему: «Дерзай, чадо Александр, стань сам своим послом, о Дарии-царе разузнай и рассмотри великое войско индийское, что ведет Дарий на тебя; и этим своим осмотром освободишь свое сердце от того, что беспокоит македонян. Если Дарием узнан будешь, мы с помощью Бога Саваофа избавим тебя». Восстав ото сна, Александр Птолемею, Филону и Антиоху сон свой рассказал и, уходя, сказал им: «Если смерть мне там случится, все земные царства разделите». Они с плачем удерживали его, говоря: «Если ты это намереваешься сделать, то сначала всем нам головы отсеки». Он же им ответил: «Если промыслу Божьему угодно будет, чтобы меня убили, то вы не можете меня защитить. Если же ему угодно будет уберечь меня, то руки всех персов убить меня не могут».

И се рекъ, в Персиду поиде яко посол к Дарию и листь понесе к Дарию. Одежу на собе персидьскую нося, сверху же его плаш финический и со аспидовыми роги и со златыми печатми ношаше. Дарий же порастас, сирѣч встрѣчю велику, сотвори, яко бы чюден послу Александрову явился. И тако Александръ вниде и, листь вземъ, Дарию дал и рече к нему: «Государь мой Александръ, царь царемъ, тобѣ, царю перьскому Дарию, мною поручи радоватися. И листь прочетъ, скоро ко мнѣ другий отпиши». Дарий же седяше на нѣкоемъ мѣсте высоком, около его лица ангельская сотворена бяху, емуже яко богу со свещами предстояху. Вся же полата от злата искусна сотворена бяше, столпи же златии и с камениемъ многоцѣннымъ украшени бяху, четыре камени у четырех углех тое полати бяше. Листь же Дарий приимъ, дивляшеся Александрову одѣянию и клобуку, листь же велегласно повелѣ чести. Персянинъ же нѣкто нача чести, еже умѣяше македонскии слова. И листь же написа сице: «Александръ, царь над цари, сынъ Филиппа царя и царицы Алимпияды, всему свѣту царь вышняго Бога изволением. Помниши ли, Дарий, перский царю, егда дань отца моего от Македонии взимавшу и се умершу, мнѣ же на престолѣ его младу сущу оставшу, понудим бысть ты своимъ нерадным злым обычаемъ мене от царства моего согнати, иного македоняном государя вмѣсто мене сотворити и мене от очинные земли отгонити. Се же видив, Божие всевидное око, иже вся бываемая видитъ, всих сердец помышления знаетъ и мѣрами праведными мѣритъ, ныне тобѣ, а заутра мнѣ, имиже судбами государь отечеству моему сотвори мя и царя всему свѣту. Ты млада мя суща повелѣ привести, азъ же в мужество приспѣвъ, самъ к тебѣ пришелъ есмь. Якоже ты всему моему государь хотѣ назватися, тако и аз днесь господинъ всему твоему назвася. Не тако азъ немилостивъ, якоже тебѣ мнѣтца быти; но поклони непреклонную свою гордыню и пад, поклонися мнѣ, и дани мнѣ дай, и буди государьствуя персидьцкою землею. Аще ли тебѣ неугодно явитца, ты персомъ государь еси^[80] и сим радъ еси заклатися от македоньских мечей. Буди готовъ со всѣми силами своими на бой въ 15 день на Синарьстей рецы,^[81] со всѣми моими стати имамъ». И сий листь Дарий прочетъ, ко властелемъ своимъ озрѣвся и рече: «Надѣеши ли кто таковое подвиже и таковъ ярости от Македония изыти». Александръ пред нимъ стоя рече: «Не чюдно, аще македоняне всимъ свѣтомъ обладают». Дарий же к нему рече: «За что?» И рече: «Вси бо суть единосерди, и мудрии, и любимии, и храбрии без конца суть, войско бо сии имѣюще непоколебимо». Велможа же Дариев, ту стоя, рече ко Александру: «Почто тако к великому государю отвещеваеши?» Он же к нему рече: «Силнаго государя воленъ посолъ и вѣренъ слуга». И се рекъ, отступи. Дарий же к нему рече: «Буди у нас на вечери, дондеже листъ ко Александру отпишу».

И, сказав это, в Перейду пошел послом, и грамоту понес к Дарию. Одежда на нем была персидская, а сверху плащ финикийский с аспидовыми рогами и золотыми печатями. Дарий же парастас, то есть встречу великую, устроил, чтобы удивить посла Александрова. Вошел Александр и, взяв грамоту, подал Дарию, говоря ему: «Государь мой Александр, царь над царями, тебе, царю персидскому Дарию, через меня передает приветствие. И, грамоту прочитав, быстро мне другую отпиши». Дарий же сидел на высоком месте, около него ангелы изображены были и перед ним, как перед богом, предстояли. Палата же вся из золота сделана была, столпы золотые были украшены многоценными камнями, и четыре камня в четырех углах палаты были. Грамоту взяв, Дарий удивлялся одеянию Александра и клобуку, грамоту же громко читать велел. И некий перс, знающий македонский язык, начал читать. В грамоте было написано так: «Александр, царь над царями, сын Филиппа-царя и царицы Олимпиады, всего света царь изволением вышнего Бога. Помнишь ли, Дарий, персидский царь, как ты дань от отца моего, из Македонии, взимал, и когда он умер, оставив меня на престоле своем совсем юным, велел ты, по своему злому обычаю, меня с царства моего согнать, иного македонянам государем вместо меня сделать, а меня от отеческой земли отогнать. Но видя это, Божие всевидящее око, которое видит все, что есть, всех сердец помыслы знает и справедливыми мерами отмеряет — сегодня тебе, а завтра мне, — меня государем отечества моего сделало и царем всего света. Ты, когда я был юн, велел привести меня к себе, я же, возмужав, сам к тебе пришел. И как ты над всем моим государем хотел стать, так я теперь господином над всем твоим стал. Не так я немилостив, как тебе кажется; преклони непреклонную свою гордыню и низко поклонись мне, дани мне дай и будь государем в персидской земле. Если же тебе это кажется невозможным, то ты персам враг и радуешься их убиению от македонских мечей. Приготовься со всеми силами своими на бой в пятнадцатый день на Арсинорской реке, и я со всем своим войском там буду». Эту грамоту Дарий прочел, к вельможам своим обернулся и сказал: «Ожидал ли кто-нибудь такого рвения и такой ярости от македонян». Александр, стоя перед ним, сказал: «Неудивительно, если македоняне всем светом владеют». Дарий же его спросил: «Почему?» И он сказал: «Ибо все они едины сердцами, и мудры, и храбры беспредельно, и войско их непоколебимо». Стоящий тут вельможа Дария сказал Александру: «Как можешь так великому государю отвечать?» Он же ему ответил: «У сильного государя вольный посол и верный слуга». И сказав это, отступил. Дарий же ему велел: «Будь у нас на пиру, пока я грамоту Александру не напишу».

Тако Дарий на вечере сѣде с своими велможи, Александра же на поклисарьскомъ мѣсте посади прямо ему, и ясти поставиша; егда служити начаша, тогда Александръ чашу испивъ в недра скры. Тогда слуга Дарию возвести сие. Дарий же повелѣ другую налити. Александръ же и тую, выпив, в недра и скры. Един же от велможъ Дариевых ко Александру рече: «Не подобаетъ на царскомъ столѣ седящу тако творити». Он же к нему рече: «У государя моего, Александра царя, первую чашу и другую испивъ, всякий собѣ беретъ». Се же персы слышавше удивишася. Кандаркусь же нѣкто, егоже Дарей в Македонию посылал бяше господствовати, с вечеря воставъ, к Дарию рече в таи: «Вѣдомо да есть тебѣ, царю Дарей, яко днесь бози всю волю твою свершиша». Он же рече: «Како?» Кандаркус же рече: «Сий посолъ македоньскии самъ Александръ есть, сынь Филипов». Дарий же, радости наполнився, к нему рече: «Аще сие истинна есть, то аз всему свѣту самодержецъ есми». И тако нача часто обращатися ко Александру тихимъ лицемъ, мнѣ собѣ невѣрну быти, рече: «Всих глава глав не обещаетца на концы». «Аще есть сеи истина не будетъ, чести всее лишюсь у тебе и главу мою мечем отсеци». О сем же Кандаркусу глаголющю, Александръ же тако домыслися, яко преже ухвачения перстеня искаше в тоболе своемъ вольховалного, иже бѣ взялъ в Трои граде в Клеопатре, египецкой царицы, коли бо той перстен на руку полагаше, тогда невидимъ от всѣхъ бываше. В руку же его вземъ, на перстъ его не положи, хотя Дарие искусити малодушие. Дарий же безмѣрною радостию возвеселися и рече: «Прилична ми тя ко Александру, человѣче, глаголютъ быти». Александръ же к нему рече: «Поистинне, великий царю, истинну реклъ еси. Александръ же, — рече, — царь приличности ради любит мя велми. Приличен бо есми к нему, мнози бо мнѣ Александра мняше». Тако Дарей в размышление впаде и не повелѣ его ухватити. Трапезу же ногою ринувъ, в ложницу отъиде со свѣщами, мысля, како его ухватити. Свѣщи же з Дариемъ отнесоша, Александръ же со властели в великом храме оста и ту стоящу ему во тмѣ и совлече с себе многоцѣнное одѣяние и македоньскую коруну, перстен же волховный на перстъ возложи. И тако ко вратомъ града притек, и чашу златую из надръ вземъ, и дастъ сторожу, и рек: «Возми чашу сию и держи, Дарий бо царь посла мя стражу нарядити добро». И отвори ему врата. На другая же врата пришед, и другую чашу вземъ, сторожу дастъ, и рекъ: «Возми чашу сию и держи ю, Дарий бо царь послалъ мя еси воеводу призвати к себѣ, да стражу крѣпку утвердити». И тако отвориша ему. Скоро из града же изшед и на великаго коня всѣд, на Арсинорскую реку пред свѣтом приспѣ, и сию реку измершу обрете, и на ону страну преѣде цѣлъ. Ту бо его ждаху воеводы Птоломѣй и с Антиохомъ и Филономъ и любимый Андигон. Александръ же исповѣда имъ, яже ему в Персиде случися.

На пиру Дарий сел со своими вельможами, а Александра на посольском месте посадил, напротив себя, и поставили еду; и когда начали прислуживать, Александр, выпив из чаши, спрятал ее за пазуху. Слуга Дарию сообщил об этом. Дарий велел вторую налить. Александр же и ту, выпив, за пазуху спрятал. Один из вельмож Дария сказал Александру: «Не подобает, за царским столом сидя, так делать». Он же отвечал ему: «У государя моего, царя Александра, каждый, выпив первую и вторую чашу, себе их берет». Услышав это, персы удивились. Некто Кандаркус, которого Дарий в Македонию посылал господствовать, встав из-за стола, Дарию тайно сказал: «Знай, царь Дарий, что сегодня боги сделали то, что ты хотел». Он же спросил: «Как?» А Кандаркус сказал: «Этот посол македонский — сам Александр, сын Филиппов». Дарий обрадовался и сказал: «Если это правда, то я — всего света самодержец». И стал часто приветливо обращаться к Александру, и, сомневаясь, сказал: «Не станет всех глав глава рисковать своей головой». — «Если это окажется неверным, пусть чести всей лишусь у тебя и голову мне мечом отсеки». Когда Кандаркус это говорил, Александр, опасаясь, что его схватят, стал искать в тоболе своем перстень волшебный, который взял в Трое, — Клеопатры, египетской царицы, ибо тот, кто перстень этот на руку надевал, становился невидимым. И, в руку его взяв, на палец не надел, так как хотел испытать малодушие Дария. А Дарий обрадовался безмерно и сказал: «Говорят мне, что ты похож на Александра». Александр же ему ответил: «Поистине, великий царь, правду сказал ты. И царь Александр ради этого сходства очень любит меня. Похож я на него, и многие меня за Александра принимают». Задумался Дарий и не приказал его схватить. И, оттолкнув стол ногою, в спальню ушел со свечами, обдумывая, как его схватить. Свечи же вслед за Дарием вынесли, а Александр с вельможами в большом зале остался и, стоя в темноте, совлек с себя многоценное одеяние и македонскую корону, а перстень волшебный на палец надел. И, подойдя к воротам городским, чашу золотую из-за пазухи вынул и дал стражу, сказав: «Возьми эту чашу и держи, ибо царь Дарий послал меня стражу привести в порядок». И открыли ему ворота. Ко вторым воротам пришел и, взяв вторую чашу, дал ее стражу, говоря: «Возьми эту чашу и держи ее, ибо царь Дарий послал меня воеводу призвать к нему, чтобы он стражу усилил». И отворили ему. Он же, быстро из города выйдя и на великого коня сев, Арсинорской реки перед рассветом достиг и, найдя эту реку замерзшей, на другую сторону ее благополучно переехал. А тут его ждали воеводы Птоломей, Антиох, Филон и любимый Андигон. Александр рассказал им все, что с ним в Персиде случилось.

Дарий же, в ложницу вшед, 12 велмож своих призвав, к нимъ рече: «Вѣдомо да есть вамъ, яко сий македоньский посолъ Александръ есть». Они же к нему рекоша: «Аще се истинна есть, бози перстии умилосердишася на нас». Дарии же рече Кандаркусу и Клису, лидоньскому царю: «Александра ухватите». Они же, свѣщи велики вземше, в великом храме его искавше много и о немъ вопрошаху и не обретоша, ко вратом же града текоша и у вратарей вопрошаху о немъ. Вратари к нимъ рекоша: «Два сосуда злата в сий часъ человѣкъ принесль к намъ и здѣ остави, в войску отъиде, глаголя, яко: “Царь послал мя в войску стражи нарядити и воеводу призвати”». Кандаркусь же лукавьство Александрово позна, 300 добрых конникъ взем с собою, сами на борзы кони всѣдше, на реку Арсинарскую в солнычной восход приспѣша и обретоша реку растаявшуся. Александра на оной странѣ узрѣша, в недоумѣнии быша, и сумнѣшася, и посрамишася. Александръ же к нимъ рече: «Почто вѣтра гоните, егоже не можете сустичи? Не вѣсте ли, македонских коней и Арсинорская река удержати не может. Но возвратившеся, цареви вашему рцыте: “На чаши твоей хвалим тя, во дни же сии ищи мене со всѣмъ войскомъ у Арсинарские реки на брезѣ”». И се рекъ Александръ, в войско свое поиде. Дариевы же возвратишася и вся ему о Александре возвестиша. Река же Арсинорская всяку нощъ померзаше, на всякий же день розмерзашеся и течаше водою. Дарий же царь Александрово лукавство видѣвъ, жалостно проплакав, рече: «Видите ли, коликим лукавъством прелсти нас сынъ Филиповъ, землю нашу приимъ и царство мое взя. О невѣрная и неуставная чести, тако к человѣком управну сладка являшеся и напослѣдокъ горчаиша яда змиева являшеся».

Дарий же, войдя в спальню, призвал двенадцать вельмож своих и сказал им: «Знайте, что македонский посол — сам Александр». Они ему ответили: «Если это правда, то боги персидские смилостивились над нами». И Дарий приказал Кандаркусу и Клису, лидонскому царю, схватить Александра. Они же, взяв большие свечи, искали его в большом зале, и спрашивали о нем, и, не найдя его, поспешили к городским воротам, и у привратных стражей спрашивали о нем. Те же им ответили: «Два золотых сосуда сейчас человек нам принес и, здесь оставив, к войску пошел, говоря: “Царь послал меня к войску устроить стражу и призвать воеводу”». Кандаркус, обман Александров поняв, триста всадников добрых взял с собою, и на быстрых конях к солнечному восходу достигли реки Арсинорской, но лед на реке уже растаял. Александра же на другой стороне увидели и, посрамленные, остались в растерянности и смущении. Александр же им сказал: «Зачем ветер преследуете, которого не можете догнать? Не знаете разве, что македонских коней и Арсинорская река сдержать не может. Возвратитесь к царю вашему, скажите: “За чаши твои благодарю тебя, в эти дни ищи меня со всем войском на берегу Арсинорской реки”». И, сказав это, Александр к войску своему отправился. Посланные же Дарием возвратились и все ему об Александре рассказали. Река Арсинорская каждую ночь замерзала, днем же лед таял, и река текла водою. Дарий, Александров обман узнав, печально плача, сказал: «Видите, как коварно обманул нас сын Филиппов, землю нашу и царство мое взяв. О изменчивая и неведомая судьба, людям сперва сладкой являешься, а напоследок горче яда змеиного».

И к Пору,^[82] индийскому царю, листь писа, силен бо бысть велми и любим Дарию, бяше 36 языкомъ царь. Листь же Дариевь сицѣ: «Иже в богох богу, всѣмъ царемъ царю, великому индѣискому Пору Дарий перьский, окаянный и неволный, унылый, радоватися тебѣ пишу. Мню да пришло есть в слух царства твоего от многих, да и малое, елико намъ македонский отрокъ нанесе. Подручество, еже к намъ имаше, сего некако избѣгъ и нас государьскии наѣха, и вси страны земли моея, до Вавилона града, к своей земли западной приложи. И сего перси, не вѣде како, убояшася и противитися не могут ему. Двожды бо с нимъ бихомся и двожды бо нас разби. Да о семъ молюся великому величеству, на нас призри и руку помощи дай, да третицею на бой изыду к нему или убию их, или от них побежен буду. Вѣдомо да есть вамъ, яко непобедима сила индийска есть ты же равен богомъ еси. Милостив буди унылым моим молбам, войско мнѣ пошли, избави мя от лютых и немилостивых македонян. Подобает бо мнѣ поклонитися силному тобѣ царю». Пор же листъ Дариев приим и сий прочет, главою покивав, рече: «Нѣсть на земли радости, иже не приложитца на жалость. Дарий бо нѣколи точен богу бысть, ныне же от македонян гоним бысть». Призва велмож своих и рече им: «4 тысячи тысяч вземше вой и к Дарию на бой на помош идѣте. Александра живаго ко мнѣ приведѣте, жаден бо еси видети отрока того, млада бо и смыслена глаголют его быти». И собравшеся, к Дарию поидоша. Слышав же Дарий пришестие их и мало нѣкако от великие скорби в радость прииде. Персом же братися повелѣ, и всъхъ бысть 10000 тысячей, и на Александра со всѣмъ поиде. Воеводы же индѣйские войски на Олександра исходу послаша, и сих Александровы стражи ухватиша... и ко Александру приведоша. Александръ же их на высоко мѣсто возвести повелѣ, и войску же своему вооружатися повелъ, и на бой их урядив, и на Дария поиде, исходником глядати повелѣ. Егда же близ войска Дариева быша, и тогда Александръ исходники пусти. Исходницы же воеводам Дариевым повѣдаша: «Войско силно и остро видели есми велми, сердито и борзо идут на бой, не сумнящеся ничтоже, вси же оружены быша добрѣ конми, до 4000 тысячеи бяху». Индияне же страхом великим содержими бяху, на бой яко силою водими бяху. И соступившемася двема войскома, солнце от праха помрачися страх же индиян и македонян объятъ. Вкупе и замесившеся вси, единии з другими не знахуся. Вѣтръ же бурный дохнувъ, и начаша сечися, весь день измесишася. Александръ же не могий терпѣти, со заставою своею тысяща тысяч избранных витяз посредѣ ихъ вниде самъ на златой колесницы ѣздя. Индияне же и персы, сего узрѣвше, страхом великим одержими бяху, побегоша.

И к Пору, индийскому царю, написал грамоту, ибо был это сильный, любимый Дарием царь над тридцатью шестью народами. Грамота же Дария была такова: «Богу среди богов, всем царям царю, великому индийскому Пору — Дарий, несчастный, притесняемый, печальный, — приветствую тебя. Думаю, что достигло слуха царского твоего от многих хоть немногое о том, что нам македонский отрок причинил. Подвластен был нам, но вышел из-под нашей власти, и на нас как государь напал, и все страны земли моей, до Вавилона-города, к своей земле западной присоединил. И персы, не понимая, как это произошло, испугались и противостоять не могут ему. Дважды с ним бились, и дважды он нас разбил. И прошу великое величество — окажи нам милость и руку помощи дай, в третий раз выйду на бой против него и либо разобью их, либо ими побежден буду. Известно вам, что сила индийская непобедима; ты же равен богам. Милостив будь к печальным моим мольбам, войско мне пошли и избавь меня от лютых и немилостивых македонян. Мне же подобает поклониться тебе, сильному царю». Пор, грамоту Дария взяв, прочел ее и, покачав головою, сказал: «Нет на земле радости, что не заменится печалью. Дарий некогда равен богу был, ныне же македонянами преследуем». Призвал вельмож своих и сказал им: «Четыре тысячи тысяч возьмите войска и к Дарию на помощь идите. Александра приведите ко мне живым, ибо жажду видеть этого отрока, молод и разумен он, говорят». И, собравшись, к Дарию пошли. Услышав об их приходе, Дарий от большой скорби к радости перешел. Персам же повелел собраться, и было их десять тысяч тысячей, и пошел со всеми на Александра. Воеводы же индийского войска к Александру разведку послали, но Александровы стражи ее схватили и привели к Александру. Александр велел их на высокое место возвести, а войску своему приказал вооружиться и, к бою их приготовив, на Дария пошел, лазутчикам же смотреть велел. И когда подошли близко к Дариеву войску, то Александр лазутчиков отпустил. Они же воеводам Дария поведали: «Войско сильное и быстрое видели мы, решительно и быстро идут на бой, не страшась ничего, все вооружены, на хороших конях, до четырех тысяч тысячей их». И охватил индийцев страх, на бой почти принуждением повели их. И когда сошлись оба войска, солнце от праха померкло, и страх охватил индийцев и македонян. Вместе смешались все, и одни других не узнавали. Ветер бурный подул, и начали сражаться, — весь день, смешавшись, бились. Александр не стерпел, с отрядом своим — тысячей тысяч лучших витязей — в середину сражающихся сам въехал на золотой колеснице. Индийцы и персы, увидев его, охваченные страхом великим, побежали.

Дарий же, то видѣвъ, отчаявся, в недоумѣние впаде и, вся остави, побѣже напрасно, сия словеса глаголя: «Окаянный аз, како небесным подобляхся и земных сподобихся, како всему свѣту царь бых, в моем отечествии не сподобихся умрети». Се ему глаголющу к Персиполю, граду своему, бежаше, сустигоша же его два велможи, Кандаркус и Аризванъ,^[83] присныи и любимыи его властели, единъ от страны, а другий от другой мечи его прободоша и с коня его сорваша, свергше его с коня, едва жива оставиша.

Дарий, видя это, отчаявшись, не знал, что делать, и, оставив все, пустился в бегство, такие слова говоря: «Несчастный я, небесному подражал и земному уподобился, всего света был царем и в своем отечестве не удостоился умереть». И когда он говорил это и к Персиполю, своему городу, бежал, настигли его два вельможи, Кандаркус и Аризван, близкие к нему и любимые им начальники, пронзили его мечами, один с одной стороны, а второй — с другой, и, сбросив его с коня, едва живым оставили.

Александръ же единаго воеводу призва, рече: «Ко индийской и перской войсце поиди и к нимъ рцы: “Царь вашъ Дарий убиен есть, не мозите бѣгати, но стоите. Аще ли начнете бѣгати, в сий день умрете”. И ко индианом глаголетѣ: «Стойте, не бойтеся, ко царю вашему съ честию вас отпущу. Аще ли побѣгнете, в сий день умрете от меча». И Селевка посла индияном всимъ конное оружие взяти и иных живых ко царю их отпусти. Филон же к нимъ рече повелѣние Александрово, они же на землю падоша, поклонишася, знамена же все Поровы, и великии трубы, и кони вся оружия к Филону приведоша; от него прошения приимше, во свою землю отъидоша. На походе же рече к нимъ Филонъ: «Царю своему Пору рцыте: “Буди доволен индийским царствомъ во своей храброй земли, руки помощи чюжим на македонянъ не посылай. Вѣдомо да есть тобѣ, Поре, индийский царю, яко Филон по милости Александрове персомъ государь назвася и сусѣд тобѣ буду”». Перси же се слышавше, от инъдиян отдѣлишася и Филону приступиша и сему во Александра мѣсто поклонишася, елико македоняне радовахуся, яко Александру работати сподобишася.

Александр же, некоего воеводу призвав, сказал: «К индийскому и персидскому войску пойди и скажи им: “Царь ваш Дарий убит, не бегите, остановитесь. Если же побежите, в сей день умрете”. И индийцам скажите: “Остановитесь, не бойтесь, к царю вашему с честью вас отпущу. Если же побежите, в сей день умрете от меча”». И Селевка послал к индийцам все вооружение всадников и самих живыми к царю их отпустить. Филон передал им повеление Александра, они же, на землю пав, поклонились и знамена Пора, трубы, вооружение конное Филону передали; и, мир от него получив, в свою землю пошли. Прощаясь с ними, сказал им Филон: «Царю своему Пору скажите: “Доволен будь индийским царством в своей храброй земле и помощи другим против македонян не оказывай. Да будет известно тебе, Пор, индийский царь, что я, Филон, милостию Александра государем персов стал и соседом тебе буду”». Персы, услышав это, от индийцев отделились, к Филону подошли и ему поклонились, как самому Александру. И как македоняне радовались тому, что Александру служить удостоились.

Александръ же гнаше своим полком до великаго Персиполя приспѣ. И не дошедшу ему до града, види Дария на пути лежаща, мало жива суща, едва дышуща, ко Александру вопияше: «Александре царю, ссѣди скоро, глас мой услыши». Александръ же озрѣвся, рече: «Кто еси ты?» Дарий же рече: «Азъ есми Дарий царь, егоже коло годишное до небеса возвыси, се ныне неуставная честь до ада сниде. Аз есми Дарей, иже некогда всему свѣту царь бых, ныне во отечествии моем не сподобихся умрети. Аз есми Дарей, иже от многих тысячь людей почитаемъ бых, а се здѣ самъ на земли повержен лежу. Да ты, Александре, самовидець был еси мнѣ, от коликие славы отпадох и каковою смертию умираю. Да таковой смерти и ты убойся, не остави мене в праху сем под коньскими ногами умрети; не тако бо ты немилостивъ, яко персы немилостиви суть, но вѣмъ тя благоутробна быти и благодателя ко своимъ злотворнымъ; тако бо всим велеумным подобает быти, добро бо рече: “Не воздай зло за зло, яко да Богъ от зла избавит тя”». Сие же Александръ слышавъ, Дариевым речем умилися и скоро с коня ссѣдъ и плашъ с себѣ снемъ, Дария покры, македоняномъ же повелѣ на златую колесницу положити его и во град его понести повелѣ. И самъ Александръ насилное древо вземъ на рамо и понесе его, и к Дарию рече: «Се тебѣ по достоянию царску честь воздаю; да аще живъ будеши, болши сих узриши, аще ли умреши, тѣло твое по достоянию имам честити царски». И тако двигшеся внутрь града во царский в него двор внесоша и на златом одрѣ положиша.

Александр же со своим полком достиг великого Персиполя. И когда дошел он до города, увидел Дария, лежащего на пути, едва живого; с трудом дышащего, который к Александру взывал: «Царь Александр, сойди с коня скорее ко мне». Александр, оглянувшись, спросил: «Кто ты?» Дарий же сказал: «Я царь Дарий, которого круг времен вознес до небес, а ныне изменчивая судьба до ада низвела. Я Дарий, что некогда всего света царем был, ныне же в отечестве своем не удостоился умереть. Я Дарий, что многими тысячами людей почитаем был, и вот здесь на земле поверженный лежу. Ты сам, Александр, видел, какой славы я лишился и какой смертью умираю. Такой смерти ты побойся, не оставь меня во прахе под ногами коней умирать; ведь не так ты немилостив, как персы, но знаю, что ты благороден и благодетелем являешься для делающих тебе зло; такими и следует быть всем многоумным, ибо хорошо сказано: “Не воздай злом за зло, и Бог от зла избавит тебя”». Услышав это, Александр сжалился и, быстро сойдя с коня и плащ с себя сняв, покрыл им Дария, а македонянам велел на золотую колесницу положить его и в город его нести. И сам носилки взял на плечо, и понес его, говоря Дарию: «Вот тебе по достоинству царскую честь воздаю; если жив будешь, больше этого увидишь, если же умрешь, телу твоему по достоинству окажу царский почет». И, войдя в город, в царский дом его внесли, и положили на золотом одре.

Александръ во многоцѣнное одѣяние облечеся и венецъ царя Соломана на главу положи и жезлъ златъ в руку свою вземъ, на престолѣ великом царя Дария сѣде. И тако персы вкупе с македоняны ко Александру приступиша и поклонишася, рекуще: «Многа лѣта Александру, великому, всего свѣта царю, перскому государю». И приведоша пред него перскую царицу со дшерью Роксаною.

Александр облекся в многоценные одеяния, венец царя Соломона на голову надел и, взяв в руку золотой жезл, сел на престоле великом царя Дария. Персы вместе с македонянами к Александру подошли и поклонились ему, говоря: «Многая лета Александру, великому всего света царю, персидскому государю». И привели к нему персидскую царицу с дочерью Роксаной.

И сих видевъ Дарий, и пренеможе душею, и поболѣ сердцем, и много умилися и прослезися, Роксану за руку приимъ, жалостно пригорнувъ к своему сердъцу: «О душе, и сердце, и милый свѣте очию моею, вселюбезная дши моя Роксана, се тебѣ мужа ненадежнаго от Македонии приведох, не моим хотѣыием, но Божиимъ произволением; сего Богъ персом господина сотвори и всему нашему государьству и имѣнию. Не тако бо аз напрасно мнѣхъ бракъ твой сотворити, якоже ныне прилучися быти, но вси посолнычнии цари и князи на веселость брака твоего привести хотѣх и радость твою со многимъ сотворити веселиемъ. Вмѣсто же браков красных многи ныне пролишася крови македоньскии и перскии. И мы, елико могохом, толико и подвизахомся, Богъ же имиже судбами вѣсть нашей сопротивитися ярости и свою сотвори волю, неутолимии звѣри персы превозносимыми соедна македоняны и от обоих сих вкупе сотворити. И тобѣ повелеваю, дши моя, Александра по достоянию держати и сего яко государя и царя... Приими, Александре, прекрасный и милый очию моею свѣте, приими, Александре, единородную дшер мою Роксану, яже в радости велицей, благодѣствѣ родих, ныне же сию з жалостию великою оставивь, бо во ад отхожю и тамо всегда имам быти, идѣже вси рожении человѣцы на земли. Не будет бо на земли моей и мнѣ в крове моей ползы, егда во адово истлѣние отхожу, не имамъ опят возвратитися. И сию яко рабу собѣ приими; аще угодно ти есть, жену собѣ поими, красна бо есть и мудра велми и благородну родителю есть дши». И сию 3-жды целовал, ко Александру приведе. Александръ же со престола воставъ и Роксану за руку приим с радостию ея полюби, и любезно целова, и на престоле с собою посади, и венец, з главы своея снемъ, на главу ея постави, и перстень, с руки ея снем, и на руку свою положи. К Дарию рече: «Виждь, господине Дарии, увѣри сердце, Роксана бо до живота царствовати имать». Дари же радостен бывъ велми, Роксане, дшери своей, рече: «Буди царьствующи в вѣки со Александром, емуже весь свѣт недостоин единому власу отпадающа от главы его». И се рекъ, царицу свою за руку приимъ, Александру рече: «Се мати твоея в мѣсто Алимпияды есть». К персом же озрѣвся, рече: «Люби, Александре, персы, вѣрны бо государю своему суть. И жалость моя, — рече, — на радость преложися. Кандарвуша же и Оризвана, убийцы мои, по достоянию их почти». И се рекъ и умре царь силный Дарий. Александръ же со всѣми силами проводи до гроба с великою честию.

Увидел их Дарий, изнемог душою и, болея сердцем, много сожалея и плача, Роксану за руку взял, печально прижав ее к своему сердцу: «О душа, сердце и милый свет очей моих, вселюбезная дочь моя Роксана, вот тебе мужа нежданного из Македонии привел, не по своей воле, но Божиим произволением; его Бог господином персов сделал и всего нашего государства и богатств. Не таким стремительным, думал я, будет брак твой, как это ныне случилось, но всей вселенной царей и князей на веселый твой брак привести хотел и радость твою отпраздновать с большим веселием. Вместо же брака красного много ныне пролилось крови македонской и персидской. Мы, что смогли, то и сделали, Бог же, известными ему путями, нашей воспротивился ярости и свою сотворил волю, неутолимых зверей-персов соединил с превознесенными македонянами, их обоих вместе свел. Тебе повелеваю, дочь моя, к Александру достойно относиться, как к государю и царю. Прими, Александр, прекрасный и милый свет очей моих, прими, Александр, единородную дочь мою Роксану, которую в радости великой и благоденствии родил, ныне же с печалью великой оставляю, ибо в ад отхожу и буду всегда там, где и все рожденные на земле люди. И не будет в кровных моих на земле мне пользы, так как в адово истление отхожу и не смогу возвратиться. Ее же как рабу прими; если угодно тебе, возьми в жены, ибо прекрасна она, и мудра, и благородных родителей дочь». И, трижды поцеловав ее, к Александру подвел. Александр же с престола встал и Роксану за руку взяв с радостью любезно ее целовал, и на престоле с собою посадил, и венец, со своей головы сняв, на ее голову возложил, и перстень, с руки ее сняв, на руку свою надел. Дарию сказал: «Смотри, господин Дарий, и успокой сердце свое, ибо Роксана до конца жизни своей царствовать будет». Дарий же радостен был и сказал Роксане, дочери своей: «Царствуй вовеки с Александром, весь свет не стоит одного волоса с его головы». После этого царицу свою за руку взял и Александру сказал: «Вот мать тебе, как и Олимпиада». К /йерсам обернувшись, добавил: «Люби, Александр, персов, ибо верны они государю своему. Печаль моя радостью заменяется. Кандаркусу и Аризвану, убийцам моим, достойным образом воздай». И, сказав это, умер сильный царь Дарий. Александр со всем своим войском проводил его до могилы с большими почестями.

Кандарвуша же и Оризвана призвати повелѣ и к ним рече: «Почто государя своего убили есте?» Они же к нему рекоша: «Смерть его тебе государя сотвори». Александръ же к ним рече: «Аще благодателя своего убили есте, мене ли, чюжаго, не убиете?» И се рекъ, обѣсити их повелѣ, глаголя: «Проклят есть, иже государьского убийцу хранит». Пришедъ во градъ, с Роксаною венчася. Роксана же паче всѣхъ женъ земьских краснѣйшии не токмо лѣпотою образною, но и душевными добродѣтелми украшена бысть.

Кандаркуса же и Аризвана призвать велел и спросил: «Зачем государя своего убили?» Они же ему сказали: «Смерть его тебя государем сделала». Александр им сказал: «Если вы благодетеля своего убили, неужели меня, чужого вам, не убьете?» И велел их повесить, говоря: «Проклят тот, кто убийцу государя пощадит». И, придя в город, с Роксаною венчался. Роксана же, из всех жен земных наипрекраснейшая, не только красотою телесною, но и душевными добродетелями отличалась.

Александръ же писал листь к матери своей Алимпияде в Македонию и наказателю своему Аристотелю: «Александръ, царь над цари промыслом Бога вышняго, госпожи и матери моей, царицы Алимпияде и Аристотелю, моему учителю, пишу радоватися. И се есть седмое лѣто, яко отоидох оттуду, за всих седми лѣтъ не писах вамъ, ни поручихомся, иже в нас. Се же согрешенне нѣсть от нас ни от любве сие есть, но, сопротиву великому царю Дарию стоящим нам, и его разбивающе, от него разбиваеми, и о семъ ум свой упразнивше, писати к вам не поспѣхом. Ныне же вѣдомо да есть, яко з Дариемъ 3-жды бившеся и его победихом. Се же персы видѣвше, царству моему поработившеся вси. Дарий же живота изменися, а дшерь свою Роксану в мѣсто дара мнѣ дал есть. Аз же безмѣрную ея красоту видев, жену себѣ понял. Вѣдомо да есть вамъ, отнелѣже женьская любов сердца моего не обняла ест, ни ко мнѣ мысль не нахожаше о вас и о домашних; да отнелѣ же женьскою любовию в сердце устрелен бых, оттоле о мирских мислити начах; ни убо вменях дотоле, гдѣ убити мя хотяху, гдѣ ли убити хотѣхъ, яко есми здѣ в Персиполи граде великом с Роксаною царицею от персъ славимъ, всей Персиде царь. И вы о соби пишите к нам и сами в Македонии здрави будите».

Александр же написал письмо матери своей Олимпиаде и наставнику своему Аристотелю в Македонию: «Александр, царь над царями, промыслом вышнего Бога, госпоже и матери моей, царице Олимпиаде и Аристотелю, моему учителю — приветствую вас. Уже семь лет, как я ушел от вас, и за все семь лет не писал вам, не передавал, что с нами. Это согрешение наше не от нелюбви к вам, но потому, что, когда мы воевали с великим царем Дарием, побеждая его или им побеждаемые, ни о чем другом думать не могли и писать вам не успевали. Теперь же узнайте, что с Дарием трижды сражались мы и его победили. Персы, видя это, царству моему покорились. Дарий же умер, а дочь свою Роксану как дар мне дал. Я, безмерную красоту ее видя, взял ее себе в жены. Знайте, что до тех пор, пока любовь к женщине сердца моего не охватила, никогда не приходила мысль о вас и о домашних, а с тех пор, как любовью к женщине в сердце ранен, начал о земном думать; до этого безразлично было мне, меня ли убьют или я убью, сейчас я в городе Персиполе великом с Роксаною-царицей, персами прославляемый, всей Персиде царь. И вы о себе пишите нам и сами в Македонии здравствуйте».

Александръ же всих македонянъ в свиты перские перемени, персы же в македоньские свиты облече; достояния бо злата многа Дариева изнаиде и всему войску розда и кони кормити повелѣ имъ. Столпъ же великъ посреди Персиды создати повелѣ; на столпъ же взошедъ велегласно слышати всѣмъ рече: «Вѣдомо буди всемъ, перси и македоняне, яко аз вся многобожия идольская проклинаю, на серафимех почиваемому поклоняюся Богу, небо и землю сотворшему, от херувим славимому, и неизреченному, и неисписанному, тресвятыми гласы славимому». И се рекъ: «Боже богом, всѣмъ видимым и невидимым, помошник ми буди, и вся идолы, иже от земля, иже и от моря, ты потреби и искорени». И тако с столпа сниде, имения Дариева осмотри и изнаиде в Персиде злата Дариева: 12 пирга, полна искусна злата, 12 скринии полныих, 20 кубль полныих каменья и бисера, и сему же числа не бѣ; и тысячу тысячей коней тучных, лвов, пардусов ловных и соколов взводных^[84] 6 сот. И тым всем войско свое направи и свое войско преписа и на Перскомъ поли и обрѣте конных оруженных 4000 тысячей. И в Персиде с Роксаною пребысть, и Селевка в Персиде остави, на Клиса, лидоньскаго царя^[85] поиде.

Всех македонян Александр переодел в одежды персидские, а персов — в македонские одежды; золота много у Дария нашел и всему войску раздал, и коней кормить велел. И столп высокий посреди Персиды соорудить велел; на столп взошел и сказал во всеуслышание: «Знайте все, персы и македоняне, что я многобожие идольское проклинаю, поклоняюсь на серафимах почивающему Богу, небо и землю создавшему, херувимами славимому, неизреченному и неописуемому, тресвятыми гласами славимому». И сказал: «Бог богов, всего видимого и невидимого, помощник мне будь и всех идолов и от земли и от моря ты истреби и искорени». И со столпа сошел, богатства Дария осмотрел и нашел в Персиде золота Дариева: двенадцать башен, полных чистого золота, двенадцать ковчегов полных, двадцать мер, полных камней и жемчуга, которому не было числа; и тысячу тысяч коней тучных, львов, охотничьих пардусов и соколов подъемных шестьсот. И этим всем войско свое снабдил, и сделал ему смотр на Персидском поле, и оказалось вооруженных всадников четыре тысячи тысячей. И, в Персиде с Роксаной побыв, против Клиса, лидонского царя, пошел, оставив Селевка в Персиде.

Сий же не хотя ему поклонитися, и людие же его свезавше ко Александру приведоша. Толика богатства в него Александръ изнаиде, елико око не види, ни ухо слыша; и се Александръ всему войску своему отдаде. И тако вси языцы приим, на десную страну войска поиде до края земли.

Тот не хотел ему покориться, но народ его, связав, к Александру привел. Столько богатства у него Александр нашел, сколько ни око не видело, ни ухо не слышало; его Александр войску своему отдал. И, приняв .под свою власть все народы, с войском отправился на восток к краю земли.

СКАЗАНИЕ О СКОТѢХЪ ДИВНЫХ, О ЗВѢРООБРАЗНЫХ ЧЕЛОВѢЦѢХЪ, И О ЖЕНАХ ДИВИИХ,  И О МУРАВЯХЪ, И О ПТИЦАХЪ, И О ЛЮДЕХЪ ДИВИИХ

СКАЗАНИЕ ОБ УДИВИТЕЛЬНЫХ ЖИВОТНЫХ, И ЗВЕРОПОДОБНЫХ ЛЮДЯХ, И О ЖЕНАХ ДИКИХ, И О МУРАВЬЯХ, И О ПТИЦАХ, И О ЛЮДЯХ ДИКИХ

Александръ же к востоку поиде и тамо обрѣте многи языки безсловесных, скоти бо суть дивии и звѣри человѣкообразни. И по той земли 10 дней хожаше и жены обрѣтоша дивии, долги же бяху 3 же сажени всякая, космата же бяху яко свинии и очи же ихъ сияху яко звѣзды. И на войско Александрово наидоша и много от войска убиша, дондеже другое войско прииде; и много женъ тѣхъ убиша безчисленно.

Александр на восток пошел и там нашел много бессловесных скотов диких и зверей человекообразных. И десять дней шел по той земле, и жен нашел диких, высотой в три сажени каждая, косматы, как свиньи, и глаза их сияли, как звезды. И напали они на войско Александрово, многих из войска убив, пока не подошло второе войско; много тогда жен тех убили — бесчисленно.

И оттуда 8 дний хожаше и на землю нѣкую песчану дошедше, мравии же в той земли быша таковыи, яко одна от них коня ухвативши и во утлину утекаху. И ту Александръ соломы носити повелѣ и запалити, и мравии згорѣша. И оттуда воставъ, реки доиде, ейже ширина бяше день ходу, и мость на той рецы сотворити повелѣ, и сего сотвориша за 60 дни, и все войско по тому прейде.

И оттуда восемь дней шли, и дошли до некой земли песчаной, муравьи в той земле таковы были, что один из них, схватив коня, в нору уносил. И тут Александр велел носить солому и зажечь ее, и муравьи сгорели. И, оттуда отправившись, до реки дошел, ширина ее была — день хода, и мост через ту реку сделать велел, и сделали его за шестьдесят дней, и все войско по нему перешло.

И ту в земли той люди обрѣте толико локтя величеством, ко Александру приидоша и поклонишася, много меду принесоша ему и финикъ, тии бо люди птицы^[86] нарекаютца. Александръ же градъ созда в земли той и царя имъ постави от них, и научи их человѣчески жити; землю их за 100 дний едва преиде; толико бо множество меду принесоша, воиску бо за год доволяше. И Питисово царство прошедше, на поле долго и широко дошедше, езеро бяше на полѣ томъ, вода бо сладка велми и быстра; на краи же ѣзера того образъ человѣчь во златѣ здѣла стояще, поле же то полно человѣческих костей. Александръ же на конѣ борзо поѣде ко образу тому и слова греческая на столпѣ томъ написаны изнаиде, имѣюще тако: «Человѣцы, аще кто хощет на востокъ поити, здѣ дошедъ, паки возвратися, ниже бо имаеши дале поити. Аз бо есми Сонхось, иже всему свѣту бых царь и край земли видети хотѣхъ и с войском на се поле приидох, и восташа на мя дивни языцы и войско мое великое разбиша, и мене на семъ поле убиша». И сия словеса Александръ прочет, убояся, яко македоняне сих не прочтутъ, поставецъ златъ вземъ, и тѣло Сонхосово огнувъ. И ту станом стали с войскомъ. Македоняне же у него прошаху: «Что писмо у златого образа пишет?» Он же к нимъ рече: «Сладку пищу напред намъ возвещает землю». И сими гласы их тѣшаху.

И тут, в земле той, людей нашел величиною в локоть; они к Александру пришли и поклонились ему, много меда принесли и фиников, и те люди птицами называются. Александр же город создал в земле той, и царя над ними поставил, и научил их человеческой жизни; землю их за сто дней только прошел; меда же принесли так много они, что войску на год хватило. И Питисовое царство пройдя, на поле длинное и широкое пришел Александр, и озеро было на поле том, и вода в нем сладкая и быстрая; на берегу же озера того стояла статуя человека, из чистого золота сделанная, а поле полно было человеческих костей. Александр на коне быстро подъехал к статуе и такие слова греческие на столпе том обнаружил: «Люди, если кто-либо из вас хочет на восток пойти, пусть, до этого места дойдя, обратно возвратится, ибо нельзя дальше идти. Я, Сонхос, всего света был царь и края земли увидеть хотел, с войском моим на это поле пришел, и напали на меня дикие народы, войско мое большое разбили и меня на этом поле убили». Эти слова Александр прочел и, испугавшись, как бы македоняне их не прочли, взяв золотую ткань, обернул ею статую Сонхоса. И тут войско лагерем стало. Македоняне у него спрашивали: «О чем сообщают письмена у золотой статуи?» Он же им сказал: «О прекрасных землях впереди они сообщают». И такими словами их успокоил.

Видѣша люди дивии в горѣ, и гордии, и видѣнием страшнии, двѣ сажени долги, главы космати же вси, войско же видевше, не бѣгают, и ко Александру возвестиша. Александръ же, вшед на конь, на видѣние их изыде, и видѣвъ их от мѣста на мѣсто приходящих, лукаво на войско его поглядаху, убояся зело и рече: «Сии суть людие, иже Сонхоса нѣкогда разбиша». И се рекъ, войску повелѣ вооружитися и стобор высок поставити повелѣ. Едину жену вземъ, к людем дивиим поиде, ко единому их жену посла. Жена же, пришедши близу его, приближися и сяде; он же, сия притиснув, нача ясти. Жена же гласом великим возопи; войску же Александрову потекше отняти ю, человѣка дивия копием удариша. Он же гласом великим рыкнув, жену пустив. Глась же его услышавше дивии людие, множество их наиде на войско Александрово, числа не бѣ, древиемъ и камением войско убиваху. Александров полкъ около обогнаша, дондеже Антиох с своим полком приспѣ и паки впреки их по широку полю погна. Александръ же на кони в межу их впаде, единаго их ухвати за верхъ, во околъ вомча. Бысть же 10 лѣтом дѣтишъ и выше всѣхъ бысть людей питомых. И ту их уби Александръ тысячю тысячь, Александровых 2000 тысяч пало. Таковь же их законъ: егда кого их окровавляше, похвативше дружина его изъѣдаху его.

Увидели людей диких в горах, гордых, страшных на вид, две сажени ростом, с косматыми головами, увидев войско, они не убегали. О них Александру сообщили. Александр же, сев на коня, отправился их посмотреть и, видя, что они с места на место переходят, коварно на войско его поглядывая, сильно испугался и сказал: «Это те люди, что некогда Сонхоса разбили». И сказав это, велел войску вооружиться и забор высокий поставить. Одну жену взяв, к диким людям пошел и к одному из них жену послал. Жена, подойдя, рядом с ним села; он же, схватив ее, начал есть. Жена же громким голосом закричала; и воины Александра поспешили, чтобы отнять ее, и человека дикого копьем ударили. Он, громко зарычав, жену отпустил. Услышав его голос, бесчисленное множество диких людей с дубинами и камнями напало на войско Александра. Александров полк в лагерь отогнали, пока не подоспел Антиох со своим полком, и тогда снова погнал их по широкому полю. И на коне в середину их въехал и, одного из них схватив за волосы, в лагерь привез. Было же десять лет детищу, и был он выше всех обычных людей. Здесь Александр убил их тысячу тысяч, Александровых же воинов две тысячи тысяч пало. Такой у них был обычай: если кого-то ранят, хватают его товарищи и съедают.

Во утрии же день велможи и воеводы Александровы рекоша: «Александре царю, довольно есть намъ, всю землю приимше, мало починути, нежели в чюжихъ землях от дивиих людей погинути». Александрь же умилился, рече имъ: «О любимии мои вельможи, не к тому вы маломошни будете, вес бо свѣтъ приимше, на конец приспили есми и тако за все почивати имамъ». Оттуду воставше дивиих людеи землю преидоша.

На другой день вельможи и воеводы Александровы сказали: «Царь Александр, хотим мы, всю землю покорив, отдохнуть немного, а не погибать в чужих землях от диких людей». Александр опечалился и сказал им: «О любимые мои вельможи, воспряньте духом, ибо, весь свет покорив, мы достигли конца и тогда уже отдохнем». И, поднявшись оттуда, землю диких людей прошли.

СКАЗАНИЕ О ЦАРЬ РАКЛИИ И СЕРАМИДЕ ЦАРИЦЫ, И О СТОЛПѢХ, И О ЛЮДЕХ ДИВИИХ, И О ЛЮДЕХ ПСОГЛАВНЫХ, И О РАЦЕХЪ, И О ЛЮДЕХ НАГИХЪ, БЛАЖЕНИИ

СКАЗАНИЕ О ЦАРЕ ИРАКЛИИ И СЕМИРАМИДЕ-ЦАРИЦЕ, И О СТОЛПАХ, И О ЛЮДЯХ ДИКИХ, И О ЛЮДЯХ ПСОГЛАВЫХ, И О РАКАХ, И О ЛЮДЯХ НАГИХ, БЛАЖЕННЫХ

Въ землю нѣкую дивную красную приидоша, иже полна овощи различнаго бысть. И ту два столпа высока изнашли, златом искусным сотворена, Ираклия царя образ и Серамиды царицы^[87] бѣ на них. И к симъ столпом Александръ пришедъ, плакася много и рече: «Дивии во человѣцех Раклию царю и царицы Серамиды, како добре в мѣстех сихъ царствовасти, добре и умросте, память ваша и по смерти стоитъ». И во царство ихъ пришед, с войском своимъ ста и 6 дни ту стоявъ; и дворы пусты Раклиевы нашли, златомъ, и бисером, и камением украшены. И внутреннюю пустыню идоша 6 дний, люди чюдны нашли, 6 рукъ у единаго и 6 ногъ; ко Александру направишася на бой, битися с ним не могоша. Александръ же сихъ много убивъ и много живых ухвати, и хотѣ их во вселенную извести их; зане обычая их не знаху, что ядят, и сии вси помроша. И землю их за 6 дний преѣде, во псоглавыи люди воиде. Тии бо человѣцы, все тѣло их человѣческо, глава же песья; глас же их единова человѣческии глаголюще, а другое, яко пси лаяху. И сих Александръ много избивъ и землю их за 10 днии преиде, на море нѣкое приидоша и ту войску повелѣ почити. Коне же умершю ту в войсцѣ, государь же его отвлек, поверже при мори. Ракь же морский вышед коня вовлече в море. И тако рацы исходяще кони ухапаху и в море утекаху. Се же Александръ слышавъ, тростие повелѣ запалити, и ту их множество згорѣ.

И пришли они в некую землю, удивительную и прекрасную, что полна была различных плодов. И тут нашли два высоких столпа, сделанных из чистого золота, статуи царя Ираклия и царицы Семирамиды были на них. Придя к этим столпам, Александр сказал со слезами: «Дивные среди людей, Ираклий-царь и царица Семирамида, прекрасно в этих местах вы царствовали, прекрасно и умерли, память о вас и по смерти осталась». И, в царство их придя, с войском своим там шесть дней пробыл; пустые дворцы Ираклиевы нашли, золотом, жемчугом и камнями украшенные. И, в глубь пустыни пойдя, через шесть дней людей чудных встретили, шесть рук у каждого и шесть ног, и против Александра они выступили на бой, но сражаться с ним не могли. Александр многих из них убил, многих живыми схватил и хотел их во вселенную вывести; но не знали, что едят они, и они все умерли. И, землю их за шесть дней пройдя, к псоглавым людям пришли. У них все тело человеческое, а голова песья; говорят же они так: то как люди, то лают как псы. Александр много их убил и землю их за десять дней прошел. И вышли они к некоему морю, и тут Александр войску велел отдохнуть. И издох конь в войске, хозяин же его отволок и бросил на берегу. И вылезший рак морской коня утащил в море. И другие раки, выходя, коней хватали и в море убегали. Услышав об этом, Александр тростник велел зажечь, и тут множество раков сгорело.

Оттоле воставъ, на иное мѣсто преиде при мори том, овощи различнии многи бяху, и войску почити повелѣ. Отокъ же внутрь моря узрѣ и тамо внити хотяще. И древо сотворити повелѣ и ко отоку поити хотя. Филон же к нему рече: «Александре царю, не ходи ты преж во оток той, не вѣси бо, что обрете, погинеши тамо; но аз прежде тобе доиду и ты тамо по мнѣ идеши». Александръ к нему рече: «Да аще ты тамо погинеши, любимый мой присный и вѣрный друже, Филоне, кто о тобѣ мене утѣшити имает, цѣне бо мнѣ глава твоя есть паче всѣхъ земских глав». Филон же к нему рече: «Царю Александре, Филон же умретъ, другаго Филона на мѣсте обрящеши, аще ли ты умреши, другаго Александра не обрящет Филонъ». И се рекъ Филонъ, вшедъ в голию, плавати нача ко отоку. Ото утра до нощи доплыв, и люди тамо изнаиде грѣческими глаголющих языки, мудри же вси и красни зело, нази же вси. И сих видев Филонъ и ко Александру возвратися и все ему повѣда, иже видѣ тамо.

Оттуда в другое место пришли на берегу того моря, различных плодов там много было, и тут войску велел отдохнуть Александр. В море он увидел остров и туда попасть захотел. Корабль велел сделать и к острову собирался отправиться. Филон же сказал ему: «Царь Александр, не ходи первым на остров, не знаешь ведь, что там, погибнешь; лучше я прежде тебя пойду, и ты туда после меня пойдешь». Александр ему сказал: «А если ты там погибнешь, любимый мой, близкий и верный друг Филон, — кто меня утешит в печали по тебе, для меня голова твоя всех на земле ценнее». Филон же ему сказал: «Царь Александр, если Филон умрет, другого Филона вместо него найдешь, если же ты умрешь, другого Александра не найдет Филон». И, сказав это, Филон взошел на корабль и поплыл к острову. С утра до ночи плыл и, достигнув острова, людей там нашел, на греческом говорящих языке, мудры все и прекрасны были весьма и наги. И увидев их, Филон к Александру возвратился и все ему рассказал, что видел там.

И тако Александръ вшед и друзих в голию с собою вземъ 30, и отока оного доиде. Людие же отока того срѣтоша и поклонишася ему и рекоша: «Александре, почто пришел еси к намъ, что взяти хощеши от нас? Нази бо есми вси, якоже ты зриши, овощем же отока сего питаемся». Александръ же рече к нимъ: «Ничто от вас требую, за чюдо же пришел есми видети. Возвестите мнѣ, како, имени моего не вѣдуще, се ми рекоста?» Они же к нему рекоша: «Имя бо твое преж многих лѣтъ возвести намъ Раклий царь. Наше же пришествие здѣ речем ти. Раклий царь с Серамидою царицею елиномъ царь бысть, Тракинскою землею^[88] царствоваше, иже от вас наречетца Македония. Неправдѣ мнози землю ту постигши, лжество, клятвопреступление, кровомѣшьство, се Раклий царь видѣвъ языкъ нашествие на землю, то видѣвъ рече: “Мужу велеумну царские домы ни во что же есть, но лутче в пустыне жити, мудрыи бо в человѣцехъ глаголетъ Соломан: «Лутче есть муже от великия немощи страдати, нежели человѣческих беззаконий терпѣти»”. И се рекъ Раклий 1000 голии сотвори и, правыи и истинныя люди от земли своея собравъ и з женами и з детми своими, в голиях сих постави и сам со царицею своею неправды ради и беззаконья от всего побѣже, целый год по морю плавалъ, до земли доиде, идѣже ты столпове изнашел еси и образ златъ изваян виделъ еси. И ту на многа лѣта царствоваше Раклий царь сладко и добро с Серамидою царицею, оба легоша и умроша. Нась же в земли той безглавных оставн, голии вси спаливъ, яко да аще в беззаконную землю не поидемъ. Мы же злому первому обычаю послѣдовавше и тако Богъ разгнѣвався на нас за беззаконие наше, дивиих людей и тых на нас попусти; и царство наше разориша и многих наших убиша. Мы же недоумѣюше, гдѣ во вселенную поити, во царствии своем не могуще жити от тых людей, здѣ вселихомся и питаемся овощемъ симъ и разумъ филосовским и книгами тѣшимся. И ничего ти у нас взяти, толко от мудрых наших». Сему же Александръ подивися житию их и рече: «Поистиннѣ, ни едино от земских чести болши словеснаго разума почтена есть, человѣкъ бо на земли почтен есть паче тысяч многих бисера и камения безцѣннаго. Соломань бо мудрый в книгах пишет: “Муж мудръ сокровище неисчерпаемое есть, мужу мудру нѣсть измѣны от сущих ничтоже, муж мудръ множествомъ людей обладаетъ”». И се рекъ Александръ, 6 философ с собою вземъ и изо отока поиде.

И Александр, взойдя сам и тридцать человек с собою на корабль взяв, к острову приплыл. Люди же этого острова встретили его, поклонились ему и сказали: «Александр, зачем пришел к нам, что взять хочешь у нас? Ведь мы ничего не имеем, сам видишь, и плодами острова этого питаемся». Александр же сказал им: «Ничего от вас не требую, как на чудо пришел посмотреть на вас. Скажите мне, как имя мое узнали?» Они же ему сказали: «Имя твое много лет назад сообщил нам царь Ираклий. А о приходе нашем сюда расскажем тебе. Ираклий-царь с царицей Семирамидою у эллинов царем был, в Тракинской земле царствовал, которая у вас называется Македонией. И когда нечестие многое ту землю постигло, ложь, клятвопреступление и кровосмешение, царь Ираклий, видя это нашествие народов на землю, сказал: “Для многоумного мужа царские дворцы ничто, лучше в пустыне жить, ибо мудрый среди людей Соломон говорит: «Лучше мужу от тяжелых напастей страдать, чем человеческие беззакония терпеть»”. И, сказав это, Ираклий тысячу кораблей построил, и, праведных и честных людей земли своей собрав, с женами и детьми их, в корабли их поместил, и сам с царицею своею от нечестия и беззаконий бежал, и, целый год по морю проплавав, земли достиг, где ты столпы нашел и статую золотую видел. И тут много лет царствовал Ираклий-царь сладко и добро с царицей Семирамидой. Но оба легли и умерли. Нас же в земле той без главы оставили, все корабли спалив, чтобы мы в землю беззакония не вернулись. Мы же к прежним злым нравам вернулись, и разгневался Бог на нас за беззаконие наше, и предал нас нападению диких людей; царство наше они разорили и многих из нас убили. Мы же, не зная, как во вселенную вернуться, и в царстве своем не имея возможности жить из-за тех людей, здесь поселились и питаемся плодами этого острова, философией и книгами утешаемся. И нечего тебе у нас взять, разве что мудрецов наших». Александр удивился их жизни и сказал: «Поистине нет на земле ничего почтеннее, чем разум слова, ибо человек на земле достойнее многих тысяч бесценных камней и жемчуга. Мудрый Соломон пишет: “Муж мудрый — сокровище неисчерпаемое, мудрому мужу ничто не изменит, муж мудрый над множеством людей властвует”». И, сказав это, Александр шесть философов с собой взял и с острова ушел.

Исходящу же ему, рече к нимъ: «Что напреди отсюду есть?» Они же к нему рекоша: «Ничему же напреди быти, токмо макаринскии отоки во Акияне море... есть, идѣже людие блажени живутъ, иже наги мудрецы наричются, они убо всякие страсти нази суть». Александръ же к философомъ рече: «Откуду сии во отоцех сихъ вселишася?» Они же к нему рекоша: «Адаму бо, праотцу нашему, преступившу заповѣди Божию, изгнану бывшу и в той отокъ всельшуся, и бысть 100 лѣтъ в том отоце, на рай же позирая всегда плакашеся, красныя доброты райския поминая. И ту два сына роди, Каина и Авеля. И сих любвѣ дияволъ позавѣдев, братъ на брата сотвори, Каин уби Авеля. Скорбию же великою оскорбися праотецъ нашъ Адамъ и прабаба наша Евва, и райское изгнание поминающе и на рай позираше, сына своего Авеля мертва пред собою зряще, плачюще всегда. Содѣтель всѣхъ, небу и земли творецъ и господь, неизреченную жалость и безмѣрную скорбъ праотца нашего Адама видѣвъ, глас к нему посла, глаголя: “О земнороднии, о перьстнии создани первии человѣцы, Адаме и Евво, почто смерть Авелеву скорбите? Во второе пришествие мое паки востати имают”. Авеля в землю вкопати повелѣ. На его же мѣсто другаго сына роди, мужа праведна и благочестива умомъ, всегда благая мысляща, именемъ Сифа. Адам же изо отока того позираше, о изгнании поминаше всегда. Ангел же к ним рече: “Адаме, здѣ всегда во злосердии пребывати имаеши, но отсюду изыди и во вселенную поиди; 7000 лѣтъ преидет, тогды опять узриши рай”. Адаме со Еввою изо отока того изведе и Сифа, сына их, и с чады своими во отоце семъ остави. И тии суть наги мудрецы, от Сифа родишася, Адаму внуцы суть, якоже и мы, намъ братия суть 6 дней ходу до нихъ есть».

Уходя он спросил их: «Что находится впереди?» Они ему сказали: «Ничего нет впереди, кроме Макаринских островов в Океане-море, где люди блаженные живут, что нагомудрецами называются, так как они от всех страстей свободны». Александр спросил философов: «Откуда они на острова эти пришли?» Они сказали: «Когда Адам, праотец наш, преступил заповедь Божию и из рая изгнан был, на острове том поселился, и пробыл сто лет на острове том, и, на рай глядя, всегда плакал, прекрасные красоты райские вспоминая. Здесь двух сыновей родил, Каина и Авеля. И, любви их дьявол позавидовав, брата против брата восстановил, и Каин убил Авеля. Печалью великою опечалились праотец наш Адам и праматерь наша Ева, и, изгнание из рая вспоминая, на рай глядя и сына своего Авеля мертвым перед собою видя, плакали непрестанно. Создатель всего, творец неба и земли, неизреченную печаль и безмерную скорбь праотца нашего Адама видя, глас ему послал: “О порожденные землею, из праха созданные, первые люди, Адам и Ева, зачем о смерти Авеля скорбите? Во второе пришествие мое воскреснуть должны”. И повелел Авеля в земле похоронить. А вместо него другого сына родил Адам, мужа праведного и благочестивого умом, всегда доброе мыслящего, по имени Сиф. Адам же, с острова этого глядя, об изгнании всегда воспоминал. И сказал ему ангел: “Адам, ты здесь всегда в унынии пребывать будешь; уйди отсюда, пойди во вселенную; когда семь тысяч лет пройдет, тогда опять увидишь рай”. И Адама и Еву с острова этого вывел, а Сифа, сына их, с чадами его оставил на острове этом. Они и есть нагомудрецы, от Сифа родившиеся, внуки Адама, как и мы, и нам братья. Шесть дней хода до них».

Александръ же с вои своими поиде, отока же некоего малаго достиг, высокъ велми. И на него взошедъ и образъ свой во злате на столпѣ высокомъ постави, и в руцы десной держаше меч и ным показоваше к Македоньским отоком. Оттоле двигся с вои своими, 6 дней прешед, до мѣста нѣкоего приспѣ. Гора же высока бяше ту, за ту же гору человѣкъ привязанъ бяше веригами гвоздинными, велми высокъ, 1000 сажен в вышину, 200 сажен ширина. И сего Александръ видевъ, ... подивися, и к сему не смѣюще приступити. Плачющу бо человѣку тому, за 4 дни глас его слышати. И тако же к горѣ велицей пришедше, жену велику обретохом веригами привязана, 1000 сажен в долготу и 200 сажен толстоту; змѣй же великъ от ногу свился, за уста держаше ю, глаголати не дастъ. Тако 8 дний прешедше, ѣзеро много и змѣй много бысть, яко муки, в нихже грѣшнии человѣцы мучитися имут.

Александр со своим войском некоего малого острова достиг, высокого весьма. И, взойдя на него, статую свою из золота на столпе высоком поставил, держащую меч в правой руке, которым указывала она на Македонские острова. Оттуда пошел с войском своим и, пройдя шесть дней, некоего места достиг. Гора высокая была тут, и к той горе человек привязан был железными цепями: очень высокий, тысяча саженей в высоту и двести саженей в ширину. Видя его, Александр удивился, и не смели они к нему подойти. И плакал тот человек — четыре дня голос его еще слышали. И, к другой огромной горе придя, жену огромную нашли, цепями привязанную, тысячу саженей в длину и двести саженей в ширину; и змей большой о ноги ее обвился, за уста держал ее, говорить не давая. Пройдя восемь дней, озеро увидели, и много змей в нем было, — это место мучений, где грешные люди мучиться должны.

И ту Александръ с вои своими станомъ ставъ, плоты повелѣ сотворити, во оток Макаринский хотя поити, Филона же с собою поим, тамо преѣха. Видѣв же во отоце томъ древа высока зело, красна, овошми украшена, едина зрѣяху, друзии же цветяху, инии презреваху, плода же ихъ множество на земли лежаху. Птицы же краснии на древехъ различными сладкими пѣсни пояху. Под листвием же древъ тѣх людие лежаху и источницы сладкими ис корении тѣхъ древъ течаху. Внутрь же вшедъ Александръ, единаго их срете и рече: «Миръ тебѣ, брате». Он же ко Александру рече: «Всѣмъ радость буди, Александру, суетнаго света царю». Александръ же к ним глаголати хотѣ, они же не хотѣша, ко Александру рекоша: «Ко старѣйшим нашим внутрь поиди, они тя вземше, ко старѣйшинам приведут, Иованту. Он тебѣ вся о души твоей и о смерти скажетъ, и о животѣ нашем, и животѣ вашемъ, и о всѣх, яже увѣдати хощетъ». Александру внутрь шествующу, множество людей тых сретаху его и в лице его целовахом, и вси ему хождение, иже о немъ, прорицаху. Се видѣвъ Александръ подивися, боги же мнѣвъ быти, а не человѣки. И тако ему вещающе, ко Иованту царю своему ведяху его.

Здесь Александр, с войском своим лагерем став, плоты велел делать, к Макаринскому острову собираясь плыть, и, Филона с собой взяв, на остров приехал. Увидел на острове том деревья весьма высокие и красивые, плодами украшенные, — одни из них зрели, другие цвели, иные же перезрели, и множество плодов на земле лежало. Птицы красивые на деревьях разные сладкие песни пели. Под листвой же тех деревьев люди лежали, и сладкие источники из-под корней тех деревьев текли. Войдя в глубь острова, Александр встретил одного из этих людей и сказал: «Мир тебе, брат». Он же Александру сказал: «Всем радость да будет, Александр, суетного света царь». Александр с ними говорить хотел, они же не хотели, сказав Александру: «К старейшим нашим пойди, они приведут тебя к Иованту. Он тебе все о душе твоей и о смерти скажет, и о нашей жизни, и о вашей жизни, и обо всем, что ты хочешь узнать». Когда же Александр шел внутрь, множество людей тех встречали его и целовали, и все прорицали о походе его. Видя это, Александр удивлялся, думая, что это боги, а не люди. И, говоря ему все это, они к Иованту, царю своему, его вели.

Иовант же бѣ под нѣким древом лежа; вода же красна близу течаше; простер же его и покровъ от листвия древ тых. Иовантъ же Александра видевъ, главою покивав и рече: «Что к намъ пришел еси, неуставнаго суетнаго свѣта царю?» И сего приимъ за руку, близ себѣ посади. Александръ же близ сяде. Иовантъ же главу его приимъ руками обьят и сию сладко облобызавъ, рече: «Радуйся, всѣхъ главъ главо, егда бо весь миръ и свѣтъ приимеши, и к тому господарьства своего и отечества не узриши; но егда вся земъская приобрящеши, тогда ада наслѣдиши». И се слышав Александръ оскорбися душею, ко Иованту рече: «Почто сие слово рече ми?» Иовантъ рече к нему: «Велеумну мужю не подобает толковати». Александръ же рече к нему: «Аще велиши, да принесем ти, что потребно, иже в нашей земли». Они же вси рекоша: «Дай же намъ бесмертие». Александръ же рече к нимъ: «Смертен есми самъ, како вамъ безсмертие дамъ?» Александръ Филону повелѣ хлѣбъ чистъ принести и вино. Иовантъ же видев, ничтоже не приятъ, но рече: «Не нам есть сия пища, но вамъ; намъ пища от дрѣва сего, питие от воды». И много ему дивных речей исповѣда. Александръ подивися, проплакавъ рече: «Воистинну, сии человѣцы божественное житие живут». Ко Иованту же рече: «Откуду сии здѣ вселишася?» Он же к нему рече: «Адамовы внуцы есми, якоже и вы. Адамъ бо отсюду отшедъ, мы здѣ остахомъ, сынове Сифовы есмо мы, сына Адамова, иже ему вмѣсто Авеля дастъ ему». Иовантъ же ко Александру рече: «Почто перские ризы носите и различная брашна ясте?» И много с ним глаголюще о всемъ бяху. Александръ же рече: «Скажите ми, како вы рожаетеся, занеже женьскаго пола не вижю у вас». Иовантъ же рече к нему: «Есть у нас жены, но не здѣ, во иномъ отоку есть, но егда единова к нимъ приходим, и с ними бывше 30 дний и опять возвращаемся; егда же кому родится отроча, по томъ не сочетается уже к жене. Младенцу же 3 лѣта минет..., мы к себѣ возмемъ мужеский полъ, а женский з женами есть». Александръ же к нему рече: «Хотѣлъ бых отока того видети, аще вамъ годно есть». «Отока доидеши, но ничтоже тамо узриши, здѣ бо дошел, внутрь не глядай, не будет бо человѣкъ живъ, толко внутрь поглядает». Александръ же, воставъ, во отокъ он поиде и обрѣте в немъ изъдъ мѣден, яко градъ, и около обшедъ, внутрь позрѣти не смѣя, Богу единому возможно, человѣку же ни единому.

Иовант же лежал под неким деревом; прекрасная вода недалеко текла; постель его и покров из листьев деревьев тех были. Иовант, увидев Александра, головою покачал и сказал: «Что к нам пришел ты, царь изменчивого и суетного мира?» И, взяв его за руку, рядом с собою посадил. Александр сел рядом. Иовант же, голову его руками обняв и ее сладко поцеловав, сказал: «Приветствую тебя, всех глав глава, ведь когда всем миром и светом овладеешь, государства своего и отечества больше не увидишь; и когда все земное приобретешь, тогда ад унаследуешь». Услышав это, Александр опечалился душою и спросил Иованта: «Зачем это сказал мне?» Иовант сказал ему: «Многоумному мужу не следует разъяснять». Александр сказал ему: «Если велишь, принесем тебе, что нужно, из того, что есть в нашей земле». Они же все сказали: «Дай нам бессмертие». Александр ответил: «Я сам смертен, как вам бессмертие могу дать?» И велел Филону чистый хлеб принести и вино. Иовант же, увидя это, ничего не взял, но сказал: «Не для нас эта пища, а для вас; наша пища — от дерева этого и питье — вода». И много ему удивительного рассказал. Александр удивился и со слезами сказал: «Поистине эти люди божественной жизнью живут». Иованта же спросил: «Как вы здесь поселились?» Он же ему ответил: «Адамовы внуки мы, как и вы. Когда Адам отсюда ушел, мы здесь остались, сыновья Сифа мы, сына Адамова, который вместо Авеля дан был ему». Иовант спросил Александра: «Зачем вы персидскую одежду носите и разнообразные яства едите?» И много с ним говорил обо всем. Александр спросил: «Скажите мне, как вы рождаетесь, ибо женского пола не вижу у вас». Иовант сказал ему: «Есть у нас жены, но не здесь, а на другом острове, однажды к ним приходим и, с ними пробыв тридцать дней, возвращаемся; когда же у кого-то родится дитя, больше не сочетается с женою. И когда младенцу три года будет, мужского пола мы себе берем, а женский с женами остается». Александр сказал ему: «Хотел бы я остров тот увидеть, если вы позволите». — «Острова этого достигнешь, но ничего там не увидишь, ибо, до него дойдя, внутрь не смотри, потому что не останется человек живым, если внутрь посмотрит». Александр встал, и к острову тому отправился, и нашел там сооружение из меди, подобное стене, и, вокруг нее обойдя, внутрь посмотреть не смел, Богу это только можно, а людям — никому.

Столпъ во отоце том поставити повелѣ и себѣ на немъ в злате написати повелѣ, словеса же греческая на нем написа: «Александръ, царь македоньский, иже весь свѣтъ прешедъ и до отока того доиде, и Макариньский отокъ видѣхъ, и ту елинских боговъ не видѣхъ и не обретохъ, яко елиньстии бози в далнеиших ада, а тартаре, в геоне мучими суть со дияволом повелѣниемъ Бога Саваофа. Да аще другий хто приидет во отокъ сий, на вся глядай, внутр же не поглядай, Богу бо единому возможно, чаловѣку же ни единому приступно». И тако в Макариньский отокъ внииде. Макарии бо по сербьскому языку наричютца блажении. Ко Иованту приступивъ, Александръ рече: «Возвести ми, многомудрый блаженый Иованте, что напреди есть?» Он же к нему рече: «Река сия, в нейже отоцы наши есть, Акиянъ наричется, всю вселенную та обтечетъ и вси реки в ню текутъ. По оной же странѣ гору, яже зриши, овошми различными украшену, то есть мѣсто вами зовомо Едемъ, иже Господь Богъ Саваоф искони лѣтомъ насади рай на востоце. И ту Адама, праотца нашего, вселил бяше. Он же завистию дияволею испаде, заповедь Божию преступити, из рая изгнанъ есть». Александръ же к нему рече: «Могу ли, дошед, рая видети?» Иовантъ же к нему рече: «Не имат душа во плоти рая видети, горою бо великою мѣдяною огражденъ есть, во вратѣхъ же его шестокрилатии херувими с пламенньши оружии стоятъ. Но поиде, Александре, откуду пришел еси, послѣдуй же четыремъ рекамъ, иже от рая идут; во вселенную поиди, иного паче сихъ видети не можешъ. Рекам же симъ имена суть: Гион, Фисон, Тигръ, Ефратъ^[89]». Александръ же из отока поиде, вси его любезно целоваху. Александръ же к нимъ рече: «Аще не бы ми скорбъ за македонян, яко в чюжих землях погинуть, здѣ с вами остал бых, и во второе пришествие Божие близу рая обрелся бых». Иовантъ к нему рече: «Поиди с миромъ, Александре, все приимъ землю, самъ в нее приидеши».

Александр столп на острове том поставить велел, и себя на нем в золоте изобразить, и надпись по-гречески на нем сделал: «Александр, царь македонский, который весь свет прошел, и острова этого достиг, и Макаринский остров видел, и тут эллинских богов не нашел, потому что эллинские боги повелением Бога Саваофа в глубинах ада, в тартаре, в геенне мучатся с дьяволом. И если кто другой на остров этот придет, на все пусть смотрит, внутрь же не заглядывает, это только Богу возможно, для людей же недоступно». И на Макаринский остров вернулся. «Макарии» же по-сербски значит «блаженные». К Иованту придя, Александр спросил: «Скажи мне, многомудрый блаженный Иовант, что впереди?» Тот ему ответил: «Река, в которой острова наши находятся, Океаном называется, всю вселенную обтекает, и все реки в нее впадают. На этой стороне ее — гора, которую ты видишь, плодами разными украшенная, — это есть место, называемое вами Эдемом, где Господь Бог Саваоф в начале времен создал рай на востоке. И тут Адама, праотца нашего, поселил. Он же по зависти дьявола пал, заповедь Божию преступив, и из рая изгнан был». Александр же спросил: «Могу ли я рай увидеть?» Иовант сказал ему: «Не может душа во плоти рай увидеть, ибо великой горой медной огражден он, в воротах же его шестикрылые херувимы с пламенным оружием стоят. Иди, Александр, туда, откуда ты пришел, следуй течению четырех рек, которые из рая текут; во вселенную пойди, ничего больше этого увидеть не можешь. Имена рекам этим — Гион, Фисон, Тигр, Евфрат». Александр с острова пошел, и все его любезно целовали. Александр же сказал им: «Если бы не забота моя о македонянах, чтобы они в чужих землях не пропали, здесь с вами остался бы я и во второе пришествие Божие рядом с раем находился». Иовант ему сказал: «Иди с миром, Александр, всей землею овладев, сам в нее придешь».

И на десную страну устремися со востока. И тако оттоле поиде Александръ с войском своимъ, 10 дней прешедъ, поля нѣкоего доиде, ровъ глубок на поли томъ обрѣте. И сего преити не могъ и комару на немъ гвоздѣну сотвори, и ту войско свое преведе вся, на комаре слова написа греческии, египетски и перска: «Александръ царь на краи земли дошед и по сей комаре войско свое преведе». И оттуду четыре днии прешед, темную землю наиде.

И направился Александр направо от востока. И, пройдя оттуда с войском своим десять дней, Александр поля некоего достиг, на котором был глубокий ров. И чтобы через него перейти, мост железный сделал и по нему войско свое провел все, на мосту же надпись сделал по-гречески, по-египетски и по-персидски: «Царь Александр до края земли дошел и по этому мосту войско свое перевел». И оттуда четыре дня пройдя, до темной земли дошел.

И ту со избранными македоняны на кобылах, имѣющих жеребцы, жеребцы же на станохъ остави, они же в темность внидоша. И нощъ ходиша едину. Антиоху же лечити войско повелѣ. Сам же рече к нимъ, пошедшимъ, чтобы всякий человѣкъ взял, хто что возмет, камен или древо ли, или персть. И хто повелѣние сотворилъ, много злата изнесоша, а хто повелѣния не сотворилъ, и тые много и каялися, изнесоша бо каменья драгаго и бисер великий и протчая.

И тут избранные македоняне на кобылах, имеющих жеребят, в темноту вошли, а жеребят в лагере оставили. И ночь одну ходили там. Антиоху же Александр лечить войско велел. А сам сказал тем, кто туда пошел, чтобы всякий человек взял бы что-нибудь — камень, или дерево, или землю. И те, кто повеление исполнил, много золота вынесли, а кто повеления не исполнил, те сильно раскаивались, потому что исполнившие повеление вынесли драгоценные камни и жемчуг крупный и прочее.

И оттоле четыре дни идоша и сретоша Александра двѣ птицы человѣкообразни и к нему рекоша: «Александре царю, почто гнѣвъ наносиши на себѣ в земляхъ сих? Но поиди немедля, ждет тебѣ Индѣя вся и Пор великий; господарство же его пришед разрушити имаши. И на десную страну походи и дивнейшее первых узриши».

И оттуда четыре дня шли они, и тогда встретились Александру две птицы человекообразные, и они ему сказали: «Царь Александр, зачем гнев на себя навлекаешь, пребывая в этих землях? Иди не медля, ждет тебя Индия вся и Пор великий; придя, господство его разрушишь. Вправо иди и более удивительное, чем прежде, увидишь».

СКАЗАНИЕ О ЕЗЕРЕ, ОЖИВЛЯЮЩЕМУ СУХИЕ РЫБЫ, И О СПОЛИНАХЪ, И О СОЛНЕЧНОМЪ ГРАДЕ, И О ОДИНОГИХ ЛЮДЕХ

СКАЗАНИЕ ОБ ОЗЕРЕ, ОЖИВЛЯЮЩЕМ РЫБ, И ОБ ИСПОЛИНАХ, И О СОЛНЕЧНОМ ГОРОДЕ, И ОБ ОДНОНОГИХ ЛЮДЯХ

Александру же идущу от темные земли 6 дней, езера нѣкоего дошед, и ту станомъ своимъ сташа и ясти искати начаша. Кухор же Александров, повар, рыбы сухие омыти во езере томъ хотя, егда же ихъ в воду измочи, и рыбы сухие ожиша и во езеро втекоша. Александръ же се слышавъ и подивися и войску всему купатися повелѣ, и с конми их искупавшися, вси здрави и крѣпцы быша.

И когда Александр шел от темной земли шесть дней, до озера некоего дошел, и тут они лагерем стали, и начали искать, что поесть. Повар же Александра хотел вымыть в озере сушеных рыб, — когда же их в воду опустил, рыбы ожили и в озеро уплыли. Александр, услышав об этом, удивился и всему войску купаться велел, и, вместе с конями своими искупавшись, все здоровы и крепки были.

И оттоле дванадесятъ дний прешедше, на другое нѣкое езеро дошед, в немъже вода сладка, яко сахарь. При краи же его ходи Александръ, купатися хотя. И се рыба из езера того исхожаше; Александръ же видев побеже, рыба же гонящи его и сунуся на брегъ на сухо... Александръ же рыбу тое ухватив и распластал, наиде во чреве ея камень яко гусиное яйце, свѣтлостию же яко солнце сияше; Александръ же за фонаря мѣсто на копьи посреди войска ставляше. В ту же нощъ жены от езера того исходяху, и около войска хожаху, и дивными нѣкими чюдными гласы красно и жалостно пояху. Сих македоняне слышавше, дивляхуся шесть дний. И оттоле пришедше, на мѣсто нѣкое лужно доидоша. И ту человѣцы на них восташа, от пояса къ горѣ человѣкъ, и от пупа долу конь, исполини сии наричются. И сих множество бысть, и Александра наѣхаша, стрелы ношаше и луки. Стрѣлы же ихъ гвоздия не имѣяху, но увѣрчено в стрелахъ от камении адаманта. Сих видевъ Александръ повелѣ ровъ великъ копати, и тростием и травою повелѣ покрыти, и на бой ихъ повелѣ поманити. Они же на бой приидоша, хитрости на собя не вѣдуще. Александръ же на нихъ поиде с войском и многих от них уби, инии мнози в ровъ впадоша, десят тысячь живых ухватиша и во вселенную изведе; толико они борзи бяху, яко ничему у нихъ утечи, и такови они стрелцы бяху, яко ничтоже грешаху. И симъ Александръ оружия направи, стрѣлы и мечи научи ихъ носити, и много ему на бранех помогаху. Егда же ихъ во вселенную приведе и вѣтру студену дохнувшю на них, вси изомроша. Александръ же оттоле сто дний пришед, ко предѣлом вселеньским приближися.

И пройдя от того места двенадцать дней, на другое озеро пришел Александр, в котором вода была сладкой, как сахар. По берегу его он ходил, собираясь искупаться. И вдруг рыба из озера того выскочила; Александр, увидев ее, побежал, рыба же преследовала его и бросилась на берег. Александр схватил рыбу, разрезал и нашел в чреве ее камень с гусиное яйцо, который светился как солнце; Александр его вместо фонаря на копье посреди войска ставил. В ту же ночь жены из того озера вышли и около войска ходили, дивными, чудесными голосами красиво и печально пели. Македоняне, услышав, дивились этому шесть дней. И оттуда пришли в некое лесистое место, и там люди на них напали — выше пояса люди, а от пупа вниз — кони, исполинами они называются. И много их было, на Александра напали, стрелы имея при себе и луки. На стрелах же их не было железных наконечников, но прикреплены к стрелам наконечники из камня адаманта. Увидев их, Александр велел большой ров выкопать, и тростником и травою его прикрыть, и на бой их велел выманить. И они на бой пришли, о ловушке, сделанной для них, не зная. Александр с войском на них напал и многих убил, а много других в ров упало, десять тысяч их живыми схватил и во вселенную привел; настолько они быстры были, что никто не мог от них убежать, и такие они были стрелки, что никогда не промахивались. Их Александр оружием снабдил, стрелы и мечи научил их носить, и много они ему в битвах помогали. Когда же во вселенную их привел и холодный ветер подул на них, все они умерли. Александр же, пройдя от того места сто дней, к пределам вселенной приблизился.

И ту в Солнечный град прииде и в солнычный храмъ уклонися. Писмена же ту наиде, иже о смерти его написано. И оттуду десят дний пришед, и люди изнаиде о единой ноги, одеяния же в них овчии бяху. И много их ухватиша и ко Александру приведоша. Александръ же вопроси их: «Что есте вы?» И рекоша они: «Александре царю, умилися о нас, отпусти нас, немощи ради нашей вселихомся в пустыняхъ сих». Александръ же пустити повелѣ. Они же, отшедше, на высоты гор взыдоша, по каменью скачюще, начаша смѣятися, глаголюще: «О безумный Александре, како всѣхъ премудрил еси, мы же тебе премудрихом. Како бо нас пустилъ еси, мяса бо наша слаждьши всѣхъ мяс, кожа наша тако тверда есть, яко желѣзо не имет; богатьства же у нас много есть, бисера великаго и камения многоцѣннаго нѣсть числа». Александръ же посмеявся и рече: «Поистиннѣ, всяка соица отъ языка своего погибает». И се рекъ, войску своему без оружия направитися повелѣ, и на гору ону с войском взошедъ, и около горы обшедъ, двѣ тысящи живых ухватиша, и в станы их приведоша; и съ ихъ кожи веляше одирати, и кожи сушити повелѣ. Мяса же персомъ и египтом ѣсти дасть. В ложищах ихъ множество камения многоцѣннаго изнаиде, без числа. И тако шесть дний прешед, на индѣйские предѣлы прииде. И ту Александръ смеяся, многа месяцъ бо имѣяще не смѣявся, отнелѣже смерть проповѣдана, оттоле всегда жалостенъ бяше. Всякий бо человѣкъ, смерть свою проповѣдав, жалостию радость пременяет.

И тут в Солнечный город пришел, и в храм Солнца вошел, и нашел тут письмена, в которых о смерти его было написано. И оттуда десять дней пройдя, встретил одноногих людей, одеяния же у них были овечьи. И много их схватили, и к Александру привели. Александр же спросил их: «Кто вы такие?» И сказали они: «Царь Александр, смилуйся над нами, отпусти нас, из-за немощи своей поселились мы в этих пустынях». Александр велел их отпустить. Они же, отойдя, на вершины гор взошли и, по камням прыгая, начали над Александром смеяться, говоря: «О глупый Александр, всех перехитрил ты, а мы тебя перехитрили. Как же ты отпустил нас, когда мясо наше лучше всех мяс, а кожа наша настолько тверда, что ее железо не берет; и богатств у нас много — крупному жемчугу и камням многоценным нет числа». Александр посмеялся и сказал: «Поистине всякая сойка от языка своего погибает». И, сказав это, войску своему велел приготовиться к бою без оружия, и, на гору с войском взойдя и окружив ее, две тысячи живыми схватили и в лагерь их привели; и велел с них кожи сдирать и эти кожи сушить. Мясо же их персам и египтянам дал есть. В логовищах их много камней драгоценных нашел — без числа. И, пройдя шесть дней, к индийским границам пришел. Тут Александр сделался весел, хотя много месяцев до этого не смеялся, — с тех пор как о смерти своей узнал, всегда печален был. Ведь и всякий человек, о смерти своей узнав, от радости к печали переходит.

На предѣлы же индѣйские прииде, Поръ же, великий царь, слышав, вѣстника посла ко Александру и листь, имѣющъ сице: «Поръ, великий индѣский царь, точен индѣйским богом, Александру, македоньскому царю, пишу. Яко перскаго царя Дария смерть превознесена тя много сотвори, от безумия своего сие претерпѣти имаеши. Не вѣси бо, пред силою моею не может тя укрыти вся вселенная? Мнѣ бо разгнѣвавшуся, вся поднебесная постояти предо мною не можетъ. Да буди доволен блудостию своею, прощения от мене прияти молися, и дани, еже от земля взялъ еси, принеси ми, сам же в Македонию втецы, животомъ своим промышляй. Аще ли сему не увѣришися, нектому в Македонии укрытися не можеши, но и во вселенней не укрыешися». Скоро листь Александръ прочетъ к Пору другий писа: «Александръ, царь над цари, не своимъ храброванием, но Божиим промышлениемъ, великому Пору индийскому пишу. Ты ко мнѣ пишеши, яко Дариево убиение мене превознесе. Ведомо да есть тобѣ, Дарий богом подобляшеся, якоже и ты, азъ же боги ваша победихъ. Ты же не велиши себѣ противитися, ащъ богъ силнѣишии, почто Дарию не поможе, аще ли можаще или не смѣя? Аз с помощию Бога Саваофа не яко на бога, но яко на наимника человѣка иду, и человѣкъ бо недостоин Богом нарещися быти, Бога никтоже николиже видѣ. Ты же свою силою на бой иди, яко да болшия чести македонян сподобиши, толикою храбростию разбити тя имам. Аще ли живаго ухватим тя, не у Макариньский отокъ послати имамъ, иже боги твои тамо мниши быти, но во адъ, долнейшая земли и с ними мучитися имаеши, они бо суть тамо в геоне, якоже мнѣ Иовантъ, макаринский царь, сказа. Буди доволен оброки своими».

И когда он на границы индийские пришел, Пор, великий царь, услышав об этом, вестника к Александру послал с грамотой: «Пор, великий индийский царь, равный индийским богам, Александру, македонскому царю, пишу. Смерть персидского царя Дария много тебя превознесла, и из-за глупости своей ты пострадаешь. Не знаешь ли, что от войска моего не может укрыть тебя вся вселенная? Ибо, когда я разгневаюсь, вся поднебесная противостоять мне не может. Оставь глупость свою, моли прощение от меня принять, и дани, что от земель взял, принеси мне, сам же в Македонию беги, о жизни своей заботясь. Если же этому не подчинишься, не только в Македонии не сможешь укрыться, но и во вселенной не укроешься». Александр быстро грамоту прочел и к Пору свою написал: «Александр, царь над царями, не своею доблестию, но Божиим промыслом, великому Пору индийскому пишу. Ты мне пишешь, что победа над Дарием меня превознесла. Знай, что Дарий уподоблял себя богам, так же как и ты, я же богов ваших победил. Ты не велишь тебе сопротивляться, но если ты сильнее богов, почему Дарию не помог, или же мог, но не посмел? Я же с помощью Бога Саваофа на тебя не как на бога, но как на подвластного человека иду, ибо человек недостоин называться Богом, Бога никто никогда не видел. Ты же со всею силою своею на бой иди, чтобы тем большей чести македонян удостоить — с тем большею храбростью разобью тебя. Если живым тебя схватим, то не на Макаринский остров пошлем, где, ты думаешь, боги твои пребывают, но в ад в глубинах земли, и с ними вместе терпеть муки будешь, ибо они там, в геенне, как мне Иовант, макаринский царь, сказал. Будь доволен оброками своими».

И тот листь послу Порову Александръ дал, а сам же листь к матери своей Алимпияде и учителю своему Аристотелю писа в Македонию: «Александръ царь Алимпияде царицы и матери моей, радоватися пишу и Аристотелю и казателю моему. Четыре бо лѣта преминуша, мати моя, отнелѣже к вам не писах, сердоболству о семъ вамъ много же лѣта мню, и мысльми многими обуреваеми есми, якоже корабль нѣкиими многими обуреваемъ волнами, тако сердце наше потоплена суть жалостию за вас. Много бо вас во снѣ видех, к вамъ сердечным обычаем влекомъ бѣ и жалостных вас, и радостных видех. Ум бо во снѣ многожды течетъ и зритъ далняя мѣста. Тако от сна воставь, ложное его мечтание и видѣние упустив, и жалостен обема бывах, от сна же воставъ прелестна, немало скорбенъ буду. Тако бо вси стражут, иже сердечную любов имѣютъ. Вѣм бо тя единородну сыну неизреченную любовъ имѣти; твою бо любовъ, иже ко мнѣ, мое известует сердце, сердцу жалость и радость указует. Да о семъ всѣмъ согрѣшении милостива буди и согрѣшения наша прости; не убо от нелюбве, писах вамъ, пропущати к вамъ книг не могох. С востока бо идохом, во Индѣйскиих странах стахом; да еликая дивная прилучишася, се сь вамъ листь скажет. Вѣсте бо, яко преж вамъ писах, яко перьское царство прияхомъ и царя их убихомъ, дшер его поях жену себѣ и вкупе македоняне с персы соединих. И тако всихъ сих поимъ, во Иерусалимъ приидох. Люди же града того в великаго Бога вѣрующе изнаидох и сего силнейша Бога паче всѣх богов вашихъ видех. И поклонихся ему и вѣровах в него. Имя же есть ему Богъ Саваоф, невидим же есть человѣческима очима, но умом единым едва довѣдомъ есть. И оттуду востах, во Египетъ приидох и ту египетскаго царя обретох на столпѣ, иже царство свое остави и в чюжю отбѣгъ землю. Имѣя разумъ, да разумѣетъ. И ту еллиньские боги похулих, и от серафимъ славимаго Бога Саваофа помощию вооружився, и с Персиды на край земли ходих. Отнелѣже к вамъ писах, страны и мѣста прешед нужно и силно, горы непроходны и поля непрезрѣма, и дивии же человѣкъ доидох, иже нѣкогда великаго и силнаго Сонхоса царя разбише... И ту образь Сьнхоса цара обретох на столпѣ высоце златомъ искуснымъ написан. И на томъ столпѣ высоце разбои его выписан бысть, како его дивии человѣцы разбиша. Азъ же помощию Бога Саваофа их разбих. И оттуда востав с войском своимъ, луги многи преидох, ширина их день ходу, и тако до царства Раклиева и Семирамиды доидох. И образы их на столпѣхъ высоких на злате написаны быша. И оттуда воставъ, к востоку доидох и человѣки различни наидох, 6 рукъ и 6 ногъ имяху, и звѣри, ихже не возмогох исписати к вамъ. И тако к Макаринскимъ отокам идох, и ту боги ваша исках видети, и ниединаго же не обретох, но паче и макариньский царь с клятвою возвести ми, яко еллиньстии бози в долнейших ада мучими суть вси. И отоки ихъ прешед и мѣста глядах, идѣже праотецъ нашъ Адамъ жилъ бяше, иже Едемъ наричется, в немже Богъ рай насади на востоце. Азъ же восхотѣхъ итти тамо, мнѣ же макаринский царь не даваше итти тамо и глаголя: “Не может человѣкъ во плоти рая видети, пламенным же оружиемъ стрегомъ есть, и опалити тя имать”. И се слышав, азъ во вселенную возвратихся и, не вѣдущимъ намъ, рекамъ послѣдовахом четыремъ, иже от рая во вселенную текутъ, и на десную страну шествии творяще, за год во вселенную изыдохомъ, и на землю Индѣскую, на индѣйскаго царя Пора идохом и вои сотворити с нимъ мыслим, яко да скорѣе сотворится повелѣние. И здравствующи буди, госпоже мати моя, с моимъ казателем Аристотелемъ и нам о собѣ писуйте».

И эту грамоту Александр дал послу Пора, сам же письмо матери своей Олимпиаде и учителю своему Аристотелю написал в Македонию: «Царь Александр царице Олимпиаде, матери моей, и Аристотелю, наставнику моему, приветствие пишу. Четыре года минули, мать, как я вам не писал, сердцем болеете об этом вы много лет, думаю, и мы мыслями многими обуреваемы, и как корабль, многими обуреваемый волнами, так сердце наше потоплено печалью о вас. И часто вас во сне, сердечной привязанностью к вам влекомый, видел и печальных, и радостных. Ибо ум во сне далеко простирается и видит далекое. И, ото сна восстав, обманчивое видение упустив, печалью объят был, и, от сна восстав обманного, в немалой скорби буду. И так страдают все, кто сердечную любовь имеет. Ибо знаю твою неизреченную любовь к единородному сыну, и о твоей любви ко мне мое сердце свидетельствует, любовь сердцу печаль и радость указывает. И по этому всему к согрешению нашему милостива будь и согрешения наши прости нам; ибо не от нелюбви, как я уже писал вам, посылать письма я не мог. С востока идем и в Индийской стране остановились; все удивительное, что случилось, это письмо вам расскажет. Вы уже знаете, так как я писал вам прежде, что персидское царство мы покорили и царя их убили, дочь же его я взял в жены себе и вместе македонян и персов соединил. И с ними в Иерусалим пришел. И узнал, что люди этого города в великого Бога веруют, и увидел, что это самый сильный Бог, сильнее всех богов ваших. И я поклонился ему, и уверовал в него. Имя ему — Бог Саваоф, невидим человеческими глазами, но умом только постигаем. И оттуда в Египет пришел, и тут египетского царя увидел на столпе, того, что царство свое оставил и в чужую бежал землю. Имеющий разум да разумеет. И тут эллинских богов отверг, и, помощью Бога Саваофа, славимого серафимами, вооружась, из Персиды к краю земли ходил. С тех пор, как писал вам, страны и места пройдя трудные, горы непроходимые и поля необозримые, до диких людей дошел, которые некогда великого и сильного Сонхоса-царя убили. И статую царя Сонхоса нашел на высоком столпе, из чистого золота сделанную, и на том столпе высоком о поражении его написано, как его дикие люди разбили. Я же, помощью Бога Саваофа, их разбил, и, оттуда пойдя с войском своим, леса многие прошел, ширина которых — день хода, и до царства Ираклия и Семирамиды дошел. И статуи их на столпах высоких из золота сделаны были. И оттуда к востоку отправился и нашел разных людей, шесть рук и шесть ног у них было, и зверей, которых описать вам не могу. И Макаринских островов достиг, и здесь богов ваших хотел увидеть, и ни одного не нашел, напротив того, макаринский царь, поклявшись, сообщил мне, что эллинские боги в глубинах ада терпят муки. И, острова эти пройдя, видел место, что Эдемом называется, где праотец наш Адам жил, в котором Бог рай посадил на востоке. И когда я хотел пойти туда, мне макаринский царь не велел, говоря: “Не может человек во плоти рай видеть, ибо пламенным оружием охраняется он, и оно опалит тебя”. Услышав это, я во вселенную возвратился, и, не зная пути, мы следовали по течению четырех рек, что из рая во вселенную текут, и, в правую сторону идя, через год во вселенную вышли, и на землю индийскую на индийского царя Пора идем, и в битву с ним вступить думаем, чтобы скорее исполнилось повеленное. И в здравии пребывайте, госпожа моя мать, с моим наставником Аристотелем, и нам о себе пишите».

 СКАЗАНИЕ, ЕГДА ПРИИДЕ АЛЕКСАНДРЪ НА ИНДЪЙСКАГО ЦАРЯ ПОРА И ПОБЕДИ ЕГО

СКАЗАНИЕ О ТОМ, КАК ПРИШЕЛ АЛЕКСАНДР НА ИНДИЙСКОГО ЦАРЯ ПОРА И ПОБЕДИЛ ЕГО

Пор же индѣйский царь, по вселенней войско свое собравъ и преписати повелѣ и обрѣте их 1000 тысяч и десят тысяч лвов, иже бяше на брань учинены ходити. И сию неизреченную Порову силу македоняне видѣвше и прочии языцы, убояшася зело, помыслиша Александра предати Пору, индѣйскому царю. И рекоша: «Сами живот свой испросимъ у него», в Македонию бежати помышляху. Птоломѣй же, воевода Александровъ, сие слышав, Александру исповѣда. Александръ же, сие слышав, войску свою къ собѣ призвав и к ним рече: «О любимии македоняне и велемошнии, всѣхъ языкъ силнейшии и лутчии витязи, таковы свѣтъ приимше и всесилнии победивше десница, а ныне от нехрабрых и непотребныхъ убоястеся индѣянъ. Не токмо они насъ изести имуть, яко вамъ мнитца. Да аще вас омерзил есми, вы сами убийте мя. Аще ли вамъ Поръ что сотворити может, самъ аз к нему добра вашего для иду. Но вѣдомо вамъ есть, македоняне, аще Александра изгубите, нектому Македонию узрите, но порабощение языком всѣмъ будете и злѣ в чужих землях умрете. Не такую бо честь вы у отца моего Филипа и от всѣхъ языкъ имѣете, якоже вы со мною нынѣ царствуете. Вѣдомо да есть вамъ, яко мнѣ 3 лакти доволе есть земли, вы же во вселенней укрытися не можете. Вѣдомо да есть вамъ, яко отколе невѣру сию ко мнѣ приказасте нынѣ, на конец лѣтомъ поработитися имате государьство ваше перьскому языку и вас всѣхъ до конца погубивше и отчинную вашу и землю и Македонию приимутъ. Азъ же нынѣ к Пору самъ иду на бой, аще сего убию, то аз есми побѣжая землю, а не вы; аще ли мене убиет онъ, вы вси злѣ имате умрети». Македоняне же, сие слышавше и много плакавше, ко Александру приступиша и рекоша: «Великий царю Александре, буди намъ вкупе с тобою умрети, нежели жити без тебѣ много. Невѣрьство же сие не мы приказали есми, но невѣрнии, нехрабрии перси, суседи бо тии индѣяномъ и устрашают нас. Нас бо индѣяне добре знают». И сие Александръ слышавъ и на персы разгнѣвався и в женьские свиты облече ихъ и убрусы женьские на главы постави всѣ.

Пор же, индийский царь, со всей вселенной войско свое собрал и смотр ему сделать велел, и было у него войска тысяча тысяч и десять тысяч львов, обученных для войны. И когда эту несказанную силу Порову увидели македоняне и другие народы, то сильно испугались, думали Александра выдать Пору, индийскому царю. И сказали: «Сами жизнь свою выпросим у него», в Македонию думая бежать. Птолемей же, воевода Александра, узнав об этом, Александру сообщил. Александр, услышав об этом, войско свое к себе призвал и сказал: «О любимые и могучие македоняне, всех народов сильнейшие и лучшие витязи, вы весь свет завоевали и сильнейших врагов победили, а теперь испугались трусливых и немощных индийцев. Не могут они нас победить, как вам это кажется. И если я опостылел вам, то сами меня убейте. Если же вы ждете от Пора добра, то сам я к нему ради вашего блага пойду. Но знайте, македоняне, если Александра погубите, Македонию больше не увидите, будете в порабощении у всех народов и бесславно в чужих землях умрете. Не было такой чести вам при отце моем Филиппе от всех народов, как теперь, когда вы со мною царствуете. Знайте, что мне трех локтей земли хватит, а вас вся вселенная не укроет. Знайте, что, раз вы измену эту явили ныне, в конце времен станет подвластным государство ваше персам, и, вас всех погубив, отеческую землю вашу, Македонию, они захватят. Я же теперь к Пору иду на бой, если его убью, то я победитель всей земли, а не вы; если же он меня убьет, то вы все бесславно умрете». Македоняне, слыша это, плакали и, обступив Александра, сказали: «Великий царь Александр, лучше нам вместе с тобой умереть, чем без тебя жить долго. Измену же эту не мы проявили, но изменчивые, трусливые персы, соседи они индийцам, и пугают нас. А нас индийцы уже знают». Услышав это, Александр на персов разгневался, в женские одежды одел их и платки женские на головы им повязал.

И тако на бой направитися повелѣ всѣмъ. И войско свое переписав и обрѣте 6000 тысячей. И тако листь в Персиду писа к Филону, послал бо бѣ его к Роксаны царицы и персы господьствовати: «Александръ, царь над цари, моему любимому Филону. Вѣдомо есть тобѣ, яко всю приимше землю, здрави до Индѣи доидохом и сугуб с Пором, индѣйскимъ царемъ, стоимъ. Да в кий час листь мой приимешъ, в той час со всѣмъ войскомъ западнымъ на Индѣю гряди, ко мнѣ же вѣстника пошли, яко да азъ отсюду на него поиду». Александръ на бой к Пору поиде. И сставшимася двема войскома, Поръ напередь 10 000 лвовъ пусти; Александръ же противу их буиныхъ воловъ неускихъ пусти. Лвове же с ними сразившеся и паки на свое войско возвратишася. Александръ же своему на три части разделитися повелѣ. На бой идоша, трубамъ ратнымъ великим ударившимъ, сьѣхавшеся. Поръ во окол свой отъиде, Александръ такоже. И в том бои Поровых убиша двѣсте тысяч людей, Александровых тридцат пять тысяч, македонянъ 500. Се же Поръ видѣвъ, войско свое прииде и всѣмъ рече: «О велемошнии велможи, саратаи индѣйстии, се с македоняны бившеся, приразихомся, да что сотворимъ к тому?» Они же к нему рекоша: «Великий царю Поре, нектому людей посылай на брань, но великии лепанди и дивныи лвове». Поръ же 100 тысяч лепандъ приведъ, рекше слоны, и ковчеги на них древянии сотвори и в коемъждо ковчеге по двадесят человѣкъ вооруженных, и на бой на Александра пошли. Александръ же повелѣ своимъ всѣмъ прапорцы на кони поставити и на бой к нимъ борзо поиде, людей же пѣших оруженных двѣсте тысяч поведе, ноги слоном подсекати повелѣ. Слонове же прапорный звукъ слышавше, уполошишася и побегоша. И ту Поровых людей Александръ убии 400 тысячь, Александровых же убиша 1000 и 500. И Поръ все свое войско вземъ, реку преиде, нарицаемую Алфион,^[90] с корабли же сию реку прехождаху. И Поръ на брегу реки со всѣмъ войскомъ стоя со всѣми силами своими.

И велел он к бою всем готовиться. Войско свое осмотрел, и было у него шесть тысяч тысячей. И грамоту в Перейду написал к Филону, которого послал прежде к царице Роксане, чтобы персами правил: «Александр, царь над царями, моему любимому Филону. Знай, что, всю покорив землю, мы до Индии дошли и против Пора, индийского царя, стоим. И как только грамоту мою получишь, тотчас со всем западным войском в Индию иди, а ко мне пошли вестника, чтобы я против Пора вышел». И Александр на бой с Порой пошел. И когда сблизились два войска, Пор выпустил вперед десять тысяч львов; Александр же против них много буйволов неприрученных пустил. Львы с ними сразились и возвратились к своему войску. Александр войску своему на три части разделиться велел. Пошли они на бой, и, когда в трубы военные затрубили, съехались оба войска. Потом Пор в лагерь свой отступил, Александр тоже. В этом бою у Пора убили двести тысяч людей, а у Александра тридцать пять тысяч и македонян пятьсот. Узнав об этом, Пор к войску своему пришел и сказал: «О могучие вельможи, сатрапы индийские, вот с македонянами бились мы и побиты ими, что сделаем теперь?» Они же ему ответили: «Великий царь Пор, не людей посылай на бой, а больших елефантов и диких львов». И Пор привел сто тысяч елефантов, что значит «слонов», и башни на них деревянные сделав, и в каждой башне было по двадцать человек вооруженных, — и они на бой с Александром пошли. Александр же велел своим воинам на коней колокольчики повесить, и на бой быстро пошел, и пеших воинов двести тысяч повел с собою, которым ноги слонам подрезать велел. Слоны, услышав звон колокольчиков, испугались и побежали. Здесь у Пора Александр убил четыреста тысяч, у Александра же убили тысячу пятьсот. Пор, все свое войско взяв, переправился через реку, называемую Алфион, — на кораблях через эту реку переправлялись. И Пор на берегу реки со всем своим войском стоял, со всеми силами.

И в той час Филон от Персиды с великою силою приспѣ ко Александру, с тысячью тысяч людей вооруженных, и 100 тысяч коней зобных Александру приведе, 1000 тысячь камелий, иже на потребу, и принесе ему диядиму многоцѣнну и стему безцѣнну от Роксаны царицы, и 1000 литръ злата. И ту стоя Филонь, рече: «Милый мой государю и всѣмъ царемъ царю, великий хинкире, и наасаре,^[91] Александре царю, не подобает намъ противу индѣйскому царю Пору много корисмати, но скоро на них наѣхавше, яко не на храбрых и не искусных быти». Александръ же о пришествии Филонове радостень бысть велми. Филоново же пришествие увѣдѣвше, македоняне охрабрившеся велми, индѣяне же слышавше, страх великъ объятъ их. Филон же ко Александру рече: «Великий царю Александре, елико Поръ противъ насъ стоитъ, толико войско его храбрейши бываетъ; да пусти на них мене с покойнымъ войском моимъ». Александръ же к нему рече: «Порово войско силно есть велми, река же сия непроходна есть конскими ногами». Филон же к нему рече: «Македонскии десницы непоколебими суть, македоньским же конем ниедина река не стоит. Нароком же твоимъ облецы мене и молитвою твоею облецы мене, и на Пора пусти мене, много бо может нарокъ силнаго господина и честна; нарокомъ твоимъ, Александре, и горы не стоят и реки, ни луги. Ниподобно тебѣ с Пором битися, много бо царей подручных тобѣ есть, якоже Поръ; мнѣ подобает с ним битися, а не тебѣ, он бо есть индѣйскии царь, аз же по твоей милости перский господинь есми, перское бо господство индѣйскому равно есть». Александръ же к нему рече: «Како реку прейдеши?» Он же к нему рече: «Якоже ты узриши». И Александръ дасть ему 1000 тысячь людей оруженных и пѣших другую 1000 тысяч. Филон же повелѣ всякому воиннику пѣшего за собою на конь взяти с мечем. И стоящим; и егда войско Порово нача обѣдати, тогда Филон со всѣмъ войском удари в реку и сию из мѣста изгнаша на поле пред ними, сквасишася мнози, заднии же посуху преидоша. Прешедшим же реку, пѣшии с коней сседоша, и на околъ наѣхавше, сѣчю велику сотвориша конницы и пѣшии. Александръ же Филонове храбросте подивися и тако сотвори, якоже Филон, реку преиде. Индѣяне же много бившеся и побегоша. Александръ же сихъ постизая, многих убивая и иных живых ухватиша. Порово войско 1000 и 500 людей убиено бысть. Пору же из боя бежащу и тако, плача, глаголаше: «Увы мнѣ, окаянному, како силнии падоша, а немошнии препоясашася силою; како македоньский царь Дариеву силу победивъ и у космы мои, яко чинакъ, увязе и силу мою разруши. Сих ни Афилонская река воздержати возможе». Александръ на околъ Поровъ наиде, пленити землю индѣйскую посла. Поръ же в столной во град свой вниде и ко околнимъ языком посла и глаголя им: «Вѣдомо да есть вамъ, друзи мои и братия моя, яко вселенную приимъ и Дария царя убивь, Александръ, македонский царь, и до нас доиде; трижды мя разби и силу мою разруши, на Афилон реку пришед, и землю мою пленить. Да молюся вамъ на помош мнѣ приити, аще бо меня разорит, вы постояти пред нимъ на можете». Се же слышавше языцы, иже на сѣверной странѣ, в той час Пору на помош приидоша, бысть же их 6000 тысячей, Поровых 4000 тысячей, Александровых же 1000 тысячей. Обои же направишася, на бой приидоша.

И в это время Филон из Персиды с огромной силою пришел к Александру с тысячью тысяч воинов, и сто тысяч коней откормленных Александру привел, тысячу тысяч верблюдов для разных нужд, и привез ему диадему многоценную и венец бесценный от царицы Роксаны и тысячу мер золота. И, стоя перед Александром, Филон сказал: «Милый мой государь и всем царям царь, великий хонкиарь и наасарь, царь Александр. Не следует нам, стоя против индийского царя Пора, долго медлить, но сразу на них нападем, как на трусливых и плохих воинов». Александр приходу Филона рад был весьма. Македоняне, узнав о приходе Филона, стали храбрее, а индийцы, услышав о нем, страхом были объяты. Филон же Александру сказал: «Великий царь Александр, пока Пор против нас стоит, то и войско его храбро; но пусти на них меня с отдохнувшим войском моим». Александр сказал ему: «Войско Пора сильно, а река эта непроходима для конских ног». Филон же ему сказал: «Македонские воины непоколебимы, а македонским коням ни одна река не страшна. Славою же твоею одень меня и молитвою твоею покрой меня, и пошли меня против Пора, ибо многое может слава сильного и достойного государя; славе твоей, Александр, ни горы не противостоят, ни реки, ни леса. Не подобает тебе с Пором сражаться, ибо много царей подвластных у тебя таких, как Пор; мне подобает с ним сразиться, а не тебе, ибо он индийский царь, я же, благодаря твоей милости, персидский государь, а персидское владение индийскому равно». Александр ему сказал: «Как через реку перейдешь?» А он ему ответил: «Увидишь как». Александр дал ему тысячу тысяч всадников и еще тысячу тысяч пеших воинов. И Филон велел каждому всаднику пешего за собой на коня посадить с мечом. И так они стояли; когда же войско Пора начало обедать, Филон со всем войском бросился в реку и ее из русла вытеснили в поле перед ними, многие вымокли, а задние посуху перешли реку. Когда же переправились, пешие воины с коней сошли, и напав на лагерь, в битву вступили и конные, и пешие. Александр храбрости Филона подивился и, сделав то же, что и Филон, реку перешел. Индийцы после долгой битвы побежали. Александр, преследуя их, многих убил, а других в плен захватил. Из войска Пора тысяча пятьсот людей убито было. Пор же с боя бежал и, плача, говорил: «Увы мне, несчастному, сильные пали, а немощные перепоясались силою; македонский царь силу Дария победил и к волосам моим как репейник прилип, и силу мою разрушил. Их и Алфионская река удержать не может». Александр, заняв лагерь Пора, послал покорять землю Индийскую. Пор же, в столицу свою вернувшись, к соседним народам послал, сообщая им: «Знайте, друзья и братья мои, что, вселенную захватив и убив царя Дария, македонский царь Александр до нас дошел; трижды меня разбил и силу мою разрушил, к реке Алфион пришел и землю мою завоевывает. И прошу вас на помощь ко мне прийти, — ведь если меня победит, вы противостоять ему не сможете». Услышав это, северные народы тотчас пришли к Пору на помощь; было же их шесть тысяч тысячей, у Пора четыре тысячи тысячей, у Александра же одна тысяча тысяч. И, приготовившись, на бой вышли.

Ставшимъ супротивъ двема войска, Александръ же Филону повелѣ в посолство поити к Пору с листомъ, имѣющь сице: «Александръ, наакарь, великий хонкиаръ, Пору индѣйскому царю, пишу радоватися. Вѣдомо да есть тебѣ, яко преклонные главы ни меч не сечет; аще Дарий мнѣ поклонитися... хотѣ, всему своему государь был бы и животъ имѣлъ бы. Да и ты сего гордыни подобяся превозносишися много, не вѣси бо, яко всякъ превозносяися смирится. Пизматор бо великъ индѣяном указался еси, и сих безумно на заколение приводиши. Да аще индияне тебѣ милы суть, мнѣ же македоняне милы суть, отнынѣ же довлѣетъ войском битися. Я и ты да ся биемъ, неподобно бо есть за Александра и за Пора всему свѣту погибнити и опустѣти; да аще ты мене убиешъ, государь всемъ моимъ будеши, аще аз убию тебѣ, по правде всей Индѣи буду государь. Аще ли животу своему радъ еси, буди государьствуя землею своею, мнѣ же дани давай, войску... давай. Едино, кое годно ти есть, мнѣ отпиши». Сей же листъ Филонъ вземъ и к Пору отиде. Поръ же сий листъ перед индѣяны прочетъ и радостен быв о семъ и рече: «Аз с тобою битися имам, а войски наши на сторонѣ стоят». И к Филону рече: «Ты ли перский государь, Дариевъ намѣстник перский?» Филон же рече: «Азъ есми Филон, Дариевъ намѣстникъ, Александром любимый, персомъ государь и скорымъ Финикомъ и Линьской земли». Пор же к нему рече: «Отнынѣ государьствовати не может Александръ, от руки моея умрет, ты же животом своимъ промышляй и мои буди, и персомъ государь и от Индѣи дам ти 4 часть». Филонъ же к нему рече: «Я нынѣ государь персомъ, ты же ми 4-ю часть Индѣи даеши, Александръ всю Индию мнѣ далъ есть; егда сию прииметъ, тогда мнѣ в ней царствовати». Индѣяне же ту стоящии к Филону рекоша: «Почто тако силному царю говориши?» Филон же к ним рече: «Силнаго государя волен посол и вѣрен слуга и страха не имаетъ». Пор же к Филону рече: «Буди мой и дшер мою дам ти и по смерти моей всей Индѣи государя сотворю тя». Филон же к нему рече: «Вѣру ими ми, Поре, яко от любве Александровы не может менѣ разлучити весь поднебесный свѣт, вес бо миръ недостоин есть единаго власа от главы его отпадающа». И се рек, Филон ко Александру отъиде, к Пору рекъ: «Поѣдь на бой борзѣе, ждетъ тебѣ Александръ во всем оружии, на великомъ кони сѣдя». И Александръ во оружии заѣха, Филона вопрошаше: «Каковъ есть Поръ?» Филон же рече к нему: «Тѣла великаго есть, толстъ, но велми гнѣлъ; и поиди, убити его имаши, нароку бо твоему Всевѣдый помогаетъ». Александръ же, имя Бога Саваофа призвавъ, рече: «Боже великий, иже на святых почиваяй, помошник ми буди нынѣ на индѣйскаго Пора. Единъ святъ Господь Саваоф». И се рекъ, в руку копие приимъ, прямо к Пору поѣха. Пор же прямо ему поѣха с войски своими. И стѣкошася оба, копьи ударишася и копьи обломишася, рогатины исторгоша и с ними... сто крат ударишася, мечи исторгоша и сихъ притупиша. И тако приступивъ Александръ к Пору, рече: «Такова ли вѣра твоя, Поре, войско твое помощи тебѣ дает». Поръ же к войску озрѣвся, хотя их уставити. Александръ же к нему приспѣ, Дучипала коня острогами гараздо удари и к Пору скоро прискочи, и бурдуномъ его под десную пазуху удари и прободе его. Дучипал же коня его зубами за шею похвати и к земле его притище; Поръ же ис коня урвася и злѣ душу свою отдадѣ. Индѣяне же, сие видѣвше, начаша бѣгати. Александръ же поиде за ними, терая их, 3 тысячи убии и многих живых похватиша. Тѣло же Порово вземъ, на златом одрѣ постави и в столный град его, во Илиюполь,^[92] принесе. Царица же его Темищра,^[93] власы главы своея до земля распростерши и одеяние многоцѣнное на себѣ раздравши, со двемасты тысяшми владыкъ с плачемъ великимъ и рыданиемъ тѣло Порово сретоша, жалостно его плакаша. Александръ же его повелѣ поставити на златом одрѣ и стему великую на главу его постави, и тако со всим войском оплака его и с честию великою вкопати повелѣ.

И когда встали друг против друга два войска, Александр велел пойти Филону послом к Пору с такой грамотой: «Александр, наасарь, великий хонкиарь, Пора, индийского царя, приветствует. Знай, что склоненную голову и меч не сечет; если бы Дарий мне покорился, государем над всем своим был и жизнь сохранил бы. И ты, ему в гордыне уподобляясь, очень превозносишься, — не знаешь ли, что всякий возносящийся унижен будет. И большим врагом индийцев ты оказался, которых из-за безумия своего на смерть ведешь. И если индийцы тебе милы, — а мне македоняне милы, — отныне довольно войскам нашим сражаться. Мы с тобой будем сражаться, ибо не должен из-за Александра и Пора весь свет погибнуть и опустеть; и если ты меня убьешь, государем над всем моим будешь, если же я убью тебя, то по справедливости всей Индии государем стану. Если жизнью своей дорожишь, правь землею своею, а мне дани давай и войско. Что тебе из этого угодно, мне напиши». Эту грамоту Филон взял и к Пору пошел. Пор же ее перед индийцами прочел и, обрадовавшись, сказал: «Я с тобою сражаться буду, а войска наши пусть в стороне стоят». И к Филону обратился: «Это ты государь персов, преемник Дария?» Филон сказал: «Я — Филон, преемник Дария, любимец Александра, государь персов и сосед финикийцев и Лидонской земли». Пор же ему сказал: «Отныне Александр не будет править, так как от руки моей умрет; ты же, о жизни своей заботясь, на мою сторону стань и, оставаясь государем у персов, Индии получишь четвертую часть». Филон ему сказал: «Я ныне государь персов. Ты мне четвертую часть Индии даешь, Александр всю Индию мне дал; когда ее покорит, тогда мне в ней царствовать». Стоящие тут индийцы сказали Филону: «Как можешь так с сильным царем говорить?» Филон им ответил: «У сильного государя посол свободен, он верный слуга и страха не имеет». Пор же Филону сказал: «Стань моим, и дочь мою отдам тебе, и по смерти моей государем всей Индии будешь». Филон ему ответил: «Поверь мне, Пор, что весь поднебесный мир не может заставить меня отказаться от любви к Александру, потому что весь мир недостоин одного волоса с его головы». И, сказав это, Филон к Александру отправился, сказав Пору: «Поезжай скорее на бой, ждет тебя Александр уже при оружии на своем великом коне». И Александр в своем вооружении выехал, и Филона спросил: «Каков Пор?» Филон же сказал ему: «Телом велик и толст, но гнил; иди, убить его должен, ибо судьбе твоей Всеведающий помогает». Александр же, имя Бога Саваофа призывая, сказал: «Великий Боже, почивающий на святых, помощником мне будь ныне против индийского царя Пора. Един свят Господь Саваоф». И, сказав это, в руку копье взял, и поехал навстречу Пору. Пор же против него выехал с войском своим. И, сблизившись, копьями ударили друг друга, и копья обломились, рогатины извлекли и ими сто раз сразились, мечи вынули и их притупили. Тогда приблизился Александр к Пору и сказал: «Так-то ты верен слову своему, Пор, — войско твое помощь тебе посылает». Пор на войско оглянулся, чтобы их остановить. Александр Дучипала сильно пришпорил, и, к Пору быстро подскочив, мечом его под правый бок ударил, и пронзил его. А Дучипал коня его зубами за шею схватил и к земле пригнул; Пор упал с коня и бесславно душу свою отдал. Индийцы же, увидя это, пустились в бегство. Александр пошел за ними, преследуя, три тысячи их убили и многих в плен захватили. И, взяв тело Пора, на золотом одре его положил, и в столицу его Илиюполь принес. Царица же его Клитемищра, волосы свои до земли распустив и одеяние многоценное на себе разодрав, с двумястами тысячами вельмож с плачем великим и рыданием тело Пора встретила. Александр велел положить его на золотом одре, и венец ему на голову возложил, и вместе со всем войском оплакал его, и велел с большой честью похоронить.

И ту Александръ 12 дний стоя, во Илиюполь вниде. И введоша его царство Порово, толико дивна внутрь его видѣ, иже око не видѣ и ухо не слыше. Полата бо его на четыре перестрѣлы долга и широка вельми, златы же стѣны бяху, покровъ весь златъ и столпове вси златы, жемчюгом и камением украшени бяху; и всех же ееликих царей боеве писаны в той полате и 12 месяцов в человѣческих образехъ изѳаяни, бяху же 12 добродетелей человѣческих изваяни в злате женскими образы, всяко по своему. подобию, и часовникъ мѣсячный и смена лунная верху полаты тое сотворена бяху. И приведоша к нему 1000 тысяч коней зобных Поровых и 100 тысячь фарижи индѣйскихъ под хакизмы серменеми, приведоша ему 100 тысяч лвов ловных Поровых, 20 тысяч пардусовъ, 1000 тысяч оружия цела и коруну Порову от камения самфира, и перстен Поров многоцѣнный от аметиста камени, и блюд настолных 100 тысяч, рогов слоновых 8 тысяч, и кубцовъ настолных многоцѣнных, с камениемъ и з жемчюгомъ и златомъ украшенных 30 тысяч, и прочих вещей украшенных, иже нѣсть возможно исповѣдати. И ту Александръ годъ сотвори со всѣми вои своими и любимаго Антиоха сотвори индѣяномъ гоподьствовати.

Пробыв тут двенадцать дней, Александр в Илиюполь вошел. И когда ввели его в царство Пора, столь много дивного внутри он увидел, что ни око никогда не видело, ни ухо не слышало. Дворец Поров был в четыре полета стрелы длиною и очень широк, стены золотые, и кровля вся золотая, и столпы золотые, жемчугом и камнями украшены; и битвы со всеми великими царями изображены были во дворце, и двенадцать месяцев в образе людей изваяны были, и двенадцать добродетелей человеческих сделаны из золота в виде женщин, каждая так, как ей должно, и часовник месячный, и смена фаз луны вверху палаты той изображены были. И привели к нему тысячу тысяч коней тучных Поровых и сто тысяч коней индийских под сетчатыми попонами, привели ему сто тысяч охотничьих львов Пора, двадцать тысяч пардусов, принесли тысячу тысяч доспехов, и корону Пора из камня сапфира, и многоценный перстень Пора из камня аметиста, и блюд настольных сто тысяч, бивней слоновых восемь тысяч, и многоценных кубков настольных, камнями, жемчугом и золотом украшенных, тридцать тысяч, и множество других прекрасных вещей, так что невозможно рассказать. И тут Александр год пробыл со всем войском своим и любимца своего, Антиоха, сделал государем над индийцами.

СКАЗАНИЕ О ЦАРѢХЪ, И О КНЯЗЕХ МНОГИХ, И О ЖЕНАХ О МАЗАНЬСКИХ, И О ЕВРИМИТУ, МЕРСИЛОНСКОМ ЦАРИ, ИМѢЯ МНОГИ ЯЗЫКИ ПОД СОБОЮ ПОГАНЫХ, ИХЖЕ АЛЕКСАНДРЪ ЗАЗИДА, И О КАНДАКИИ ЦАРИЦЫ УСЛЫШИТЕ

СКАЗАНИЕ О ЦАРЯХ И КНЯЗЬЯХ МНОГИХ, И О ЖЕНАХ МАЗАНЬСКИХ, И О МЕРСИЛОНСКОМ ЦАРЕ ЕВРЕМИТЕ, ИМЕВШЕМ ПОД СВОЕЙ ВЛАСТЬЮ НЕЧИСТЫЕ НАРОДЫ, КОТОРЫХ АЛЕКСАНДР ЗАКЛЮЧИЛ, И О ЦАРИЦЕ КАНДАКИИ УСЛЫШИТЕ

Услышавше околнии цари разрушение Порово, сии приидоша мнози цари и князи, поклонишася Александру, и дары ему принесоша мнози. Александръ же на Мизаньскую землю^[94] поиде, и повелѣ Александръ град мизанский жен оступити и рвати крѣпко. И толики они жены рваху искусно из града, яко никомуже ихъ побороти могущу. Александръ же се слышав и подивися. Жены же оны посла послаша ко Александру с листомъ: «Вѣсть некако во уши наши прииде, о миродержече Александре царю, яко весь свѣт приимъ, з женьскиимъ поломъ битися хощеши. Да сие намъ невѣрно мнитца, иже тобѣ с нами битися, не вѣси бо, что прилучится тобѣ. Аще бо нас разбиеши, малу честь обрящеши, аще ли мы тебе разбиемъ, велика ти срамота будет. Да молимся тебѣ, молбы наша не презри, но образ свой написав дай намъ вмѣсто тебѣ да над нами царствует. И к царству твоему дали есми дары многоцѣнныи, честнѣе злата и камени многоцѣннаго и бисера, и 100 жен и венец царицы нашея Клитевре. И сии бо жены прекрасныи на потребу тебѣ и властелем твоимъ. Умилосердися о нас, малая наша приношения, яко вѣрных своих раб, прими и надежду намъ отпиши».

Когда услышали соседние цари о поражении Пора, пришли к Александру многие цари и князья, и поклонились ему, и дары принесли многочисленные. Александр же на Мазаньскую землю пошел, и велел город мазаньских жен осадить, и воевать с ними упорно. Но столь эти жены искусно оборонялись, что никто победить их не мог. Александр, услышав это, удивлялся. А жены эти послали к Александру посла с грамотой: «Весть наших ушей достигла, о миродержец царь Александр, что ты, весь мир покорив, с женским полом сражаться хочешь. Но думаем, что тебе не следует с нами воевать, ибо не знаешь, что тебя ожидает. Если нас победишь, немного тебе от этого чести будет, а если мы тебя победим, то большой позор тебе будет. И просим тебя, не откажи нам в мольбе нашей и образ свой пришли нам, чтобы он вместо тебя над нами царствовал. А тебе мы даем дары многоценные честные — золото, драгоценные камни и жемчуг, сто жен и венец царицы нашей Клитевры. Жены эти прекрасные для тебя и твоих вельмож. Смилуйся над нами, малое наше приношение как от верных рабов своих прими и обнадежь нас своим ответом».

Листы же Александръ приимъ, красоту женъ тѣхъ видѣвъ и подивися. Листь же к нимъ писа: «Александръ, царь над цари, сестрѣ моей Клитиврѣ, амизаньской царицы, пишу радоватися. Листъ вашъ приимъ и писания ваша узнах и на дарех ваших хвалю вас. Да не подобаще вамъ благообразных к нам посылати, мы бо вси мужи победители есми земьскии, како от женъ победитися хотѣхомъ. И копие мое к вамъ послах, да межи вами царствует в мѣсто мое. И 30 воиски тысяч людей ко мнѣ посылайте на помощь, имам бо поити на мерсилоньскаго^[95] царя Евримиврата, моей не хотяща повинутися власти». Птоломѣй же, воевода его, ту стоя рече, яко глумно: «Царю Александре, дай же ми оными женами владѣти и царствовати; аще ми царства их не даси, и ты ми сих 100 дай, да их въ царство приведу». Александръ же о семъ насмеявся и рече: «Ты воевода силе моей еси, едина бо их довлѣетъ тобѣ». Птоломѣй же рече к нему: «Александре царю, ты великъ, убоялся еси их».

Александр принял грамоту, а красотой тех жен удивлен был. И грамоту в ответ написал: «Александр, царь над царями, сестру мою Клитевру, мазаньскую царицу, приветствую. Грамоту вашу получил, и написанное вами знаю, и за дары ваши благодарю вас. Но не следовало вам красивых жен к нам присылать, ибо мы победители всех мужей на земле и не хотим, чтобы жены нас победили. Копье мое к вам послал, пусть среди вас царствует вместо меня, и войско тридцать тысяч ко мне присылайте на помощь, так так хочу пойти на мерсилонского царя Евремита, не желающего мне подчиниться». Воевода Птолемей, стоя тут, сказал в шутку: «Царь Александр, сделай меня царем и владетелем над этими женами; а если же царства их не дашь, так хоть этих сто дай, чтобы я их проводил». Александр посмеялся и сказал: «Ты воевода всего войска моего, а одной из них достаточно, чтобы победить тебя». Птолемей же ответил ему: «Царь Александр, велик ты, а испугался их».

И оттуду Александръ двигъся на Евримитра, миръсилоньскаго царя. Евримиврат же, сие слышав, всю войску собра, 8 тысяч оруженных, на Александра прииде, и посылку посла, да стража Александрова ухватят. Александръ же Селевка посла воеводу съ 1000 тысячъ войски и в нѣкое мѣсто скрытися повелѣ ему. Емиврат же с войскомъ своимъ на войско Александрово прииде. Селевкъ же его напрасно срѣте и разби ихъ и живаго его ко Александру приведе, Александръ же главу ему отсечи повелѣ.

И оттуда Александр пошел на мерсилонского царя Евремита. Евремит, узнав об этом, все войско свое собрал, восемь тысяч воинов, и навстречу Александру пошел, и послал людей, чтобы передовой отряд Александра захватили. Александр отправил воеводу Селевка с тысячью тысяч войска и в некоем месте укрыться велел ему. Евремит с войском своим выступил против Александра, но Селевк неожиданно напал на него, разбил и, взяв его в плен, к Александру привел, и велел Александр голову ему отсечь.

Языцы же сии невѣрнии от странъ слышавше и убояшася и к сѣверной странѣ побегоша; Александръ же побиваше их до высокихъ великих горъ, иже холми Сѣвернии зовутся, и ту мѣсто видѣвъ подобно, зазидати их повелѣ, яко да ктому во вселенную не изыдутъ. И ту ставъ, Богу помолися и невидимымъ тваремъ,^[96] рекъ: «Боже вышьнии, услыши мя в час сий, нѣсть бо тебѣ, иже невозможно, той бо рече, и быша, и ты повелѣ, и создашася; ты бо еси единъ, предвѣчный, безначалный, невидимый Богъ, и твоимъ повелѣниемъ и твоим именем сотворих вся си и предал еси в руце мои весь мирь; да молю всехвалное имя твое, сие прошение мое сотвори и сими двема горамо повелѣ соступитися». И в той час оный двѣ горы сступишася, на 12 локотъ близу не сстася. Александръ же видѣвъ прослави Бога, врата же мѣдная великая сотвори, ту замаза сунклитом.^[97] Сунклит же есть таковаго естества, ни огнь его похватити можетъ, ни желѣзо. Внутрь же вратъ за три поприща купину насади; и ту поганыя языки заклепи. Врата же та Аспидьска нарицаются. Сут же языцы ти, иже заклепи Александръ: готти, магогти,^[98] анагосии, агиси, азанихи, авенреси, фитии, анвы, фарзании, климеади, занерииди, теании, мартеани, хамони, агримарды, ануфиги, псоглави, фердеи, алане, сфисони, кенианиснеи, салтари. Сии же языцы погании бяху, и сихъ Александръ заклепи за великаго ради поганьства ихъ. И оттуду паки во вселенную возвратися, многи грады и островы приимъ.

Нечистые же народы, услышав это, испугались и к северу побежали; Александр преследовал их до высоких гор, которые Северными холмами называются, и видя, что место подходящее, велел их там запереть, чтобы они больше во вселенную не вышли. И тут став, помолился Богу и невидимым силам, сказав: «Всевышний Боже, услышь меня, ибо нет для тебя невозможного, что ты сказал, то и стало, ты велел — и создалось; ибо ты единый, предвечный, безначальный, невидимый Бог, и твоим повелением, и твоим именем сделал я все это, ты дал в руки мои весь мир; молю всехвальное имя твое, просьбу мою исполни и этим двум горам вели сойтись». И тотчас две горы сошлись, на двенадцать локтей друг до друга не дойдя. Увидев это, Александр прославил Бога, и ворота медные сделал тут, и замазал их сунклитом. Сунклит же имеет такое свойство — ни огонь его не берет, ни железо. За воротами же в три поприща терновник посадил; и так заключил нечистые народы. И те ворота Аспидскими называются. Вот какие народы заключил Александр: готти, магогти, анагосии, агиси, азанихи, авенреси, фитии, анвы, фарзании, климеади, занерииди, теании, мартеани, хамони, агримарды, ануфиги, псоглавые, фердеи, алане, сфисони, кенианиснеи, салтари. Это были нечистые народы, и их Александр заключил по причине их нечистоты. И оттуда опять во вселенную возвратился, многие города и острова покорив.

Слышавше же пришествие его Клеопила Кандакия, царица амастридонская^[99] ... изуграва хитра послав Александровъ образ исписати. Сей же, исписавъ, Кондакии принесе. Царица же красоту образа видивши, подивися, и в ложни его храняше; Александрову хитрость разумѣла бяше, како самъ во всякии грады исходникъ творяшеся и како Дариево царство приялъ бяше, посол себѣ творя. Сие слышавши, Клеопила Кандакия царица ухватити его надѣяшеся. Сему же бывшу, Александръ до царствия Кандакии царицы приспѣ. Каньдакия же царица Пору, индѣйскому царю, сватья бѣ, сынъ бо ея Карторъ Порову дочь понялъ. Александръ же к Амастридоньской земли приближися. Сие слышав, агримъский царь Кандавлус, сынъ Кандакии царицы, от царствия своего побеже со женою и со имѣниемъ своимъ и к матери своей Клеопиле Кандакии, царицы амастридонской. Евагридъ же, силурьский царь,^[100] видевъ его от Александрова страха бежаща, воста на нь и разби, и жену его и дшерь и все имѣние его взятъ. Кандавлусь же со стом конникъ въ Мастридонъ к матери своеи побеже. Стражи же Александровы ухватиша его и вопрошашу его: «Кто, откуда еси?» Он же имъ всю истинну сказа. Они же, поимше его, ко Александру приведоша его. Александръ же сие слышавъ, яко Кандавлус, Кандакии царицы сынъ, ухвачен бысть, и скрыся, и вмѣсто себѣ Антиоха воеводу на престоле царском посади, сам же, яко единъ от властелеи, Антиоху предстояше, хотяше бо Амастридоньское царство исходити. Антиоху же рече: «Прикажи его мнѣ, да аз пред тобою поставлю его и о всемъ его роспрошай, и мнѣ его предай блюсти». И тако Антиох повелѣ Кандавлуса привести. Александръ же шед, приведе пред Антиоха. Кандавлуса же Антиохъ вопрошаше и глаголя: «Откуда бежа мнѣ в руце впаде?» Он же рече: «От страха твоего бежахъ к матери моей, амастридонской царицы Кандакии. Евагрид же, сумежникъ мой силурьский царь, воста на мя и разби мя и все имение мое взя, и жену, и дшерь мою. Азъ же яко единъ от боя оттекохъ и на твои наидох стражи; и они мя ухвативше и к тебѣ приведоша. На мнѣ ... свершися днес нѣкоего злочестиваго человѣка притча, иже ото лва бѣгая и на древо высоко збѣже, на краи езера стоящее, и на россоху вместився, отъ страха лвова обезпечалився, и на верхъ древа выше себѣ погляда и змия увидѣ, хотяща его поглотити, и в недоумѣнии быв и рече, восплакався: “Злочестивым всемъ вся неволная прилучаются”. И се рекъ, во езеро скочи, глаголя: “Лутче мнѣ есть от коркодила во единъ часъ изьедену быти, нежели ото лва или от змеи горкую смерть приимати”. Такоже и мнѣ прилучися, Александре царю: от страха твоего бежалъ и на стражи твои ударихся». Антиох же, на царскомъ престолѣ седя, Кандавлусу рече: «Злочестивым же вся многа зла наносятся и от нихъ на поконь умирають. Ты же, злочестне, отколе се еси на мене намѣрилъ, азъ бо тобѣ жену твою возвратити имамъ и дшерь твою и имѣние твое все, и все свое возми и мене гостя имѣй и приятеля». И рекъ, глаголя ко Александру: «Антиоше воевода, войско мое взем, на Евагрида, силурскаго царя, поиди; да аще Кандавлусову жену и дщерь з добромъ вратитъ, имѣние их все, привед его ко мнѣ на вѣру, аще ли не возвратит всего, его и всю землю его плени и грады его разбий и связанна приведъ его ко мнѣ. И егда сие свершиши, тогда к матери его, Клеопиле, царицы Кандакии мастридоньской, в посольство послати тя имамъ». Кандавлусь же сие слышав и клабукъ снемъ, Антиоху на ногу падъ поклонися, Александра его мня быти, речи: «О великий царю Александре, всѣх ли неволных ты милуеши, и тако за толику добродѣтелъ всему свѣту царя Богъ тебѣ сотвори; да отколе образ твой сподобихся видети, всю прилучившую ми ся скорбъ радостию изменихъ». И се рекъ Кандавлус, Антиоху поклонися. Александръ же за руку его приимъ, во околъ свой отъиде.

Услышав о его приходе, Клеопила Кандакия, амастридонская царица, искусного художника послала, чтобы он написал портрет Александра. Тот написал и принес Кандакии. Царица же, красоту его видя, удивлялась и в спальне своей этот портрет хранила; знала она о хитрости Александра, что он сам на разведку в разные города ходит и что получил царство Дария, побывав там под видом посла. Зная об этом, царица Клеопила Кандакия надеялась захватить его. В то время Александр царствия царицы Кандакии достиг. А царица Кандакия Пору, индийскому царю, сватьей была, так как сын ее Картор дочь Пора взял в жены. Александр подошел к Амастридонской земле. Узнав об этом, агримский царь Кандавлус, сын царицы Кандакии, из царства своего бежал вместе с женой и богатством к матери своей, Клеопиле Кандакии, амастридонской царице. Евагрид, силурский царь, видя его бежащим из-за страха перед Александром, вышел против него и разбил, и жену его, и дочь, и все богатства его взял. А Кандавлус с сотней всадников в Амастридон, к матери своей, бежал. Воины же Александра захватили его и спрашивали: «Кто ты и откуда?» Он же сам им все о себе рассказал. Они привели его к Александру. Александр же, услышав, что Кандавлус, сын царицы Кандакии, схвачен, вместо себя воеводу Антиоха на царском престоле посадил, а сам как один из вельмож перед Антиохом стоял, ибо хотел в Амастридонское царство сходить и его разведать. И Антиоху сказал: «Прикажи, чтобы я его перед тобою поставил, и о всем его расспроси, и мне его передай». Антиох велел привести Кандавлуса. Александр пошел и привел его к Антиоху. Кандавлуса же Антиох спрашивал: «Откуда бежал и как в руки мои попал?» Тот сказал: «Страшась тебя, бежал к матери моей, амастридонской царице Кандакии. Евагрид же, сосед мой, силурский царь, напал на меня и разбил, и все богатства мои взял, и жену, и дочь мою. Я один с боя убежал и твоих воинов встретил; они меня схватили и к тебе привели. На мне исполнилась ныне притча о некоем злосчастном человеке, который, убегая ото льва, влез на высокое дерево, стоящее на берегу озера, и, на ветвях его поместившись, от страха перед львом избавился, но, на верх дерева, выше себя, посмотрев, змея увидел, собирающегося его проглотить, и, не зная, что ему делать, воскликнул: “Со злосчастными все беды случаются”. И, сказав это, в озеро прыгнул, говоря: “Лучше мне крокодилом в один миг съеденным быть, чем от льва или от змея принять горькую смерть”. Так и со мною случилось, царь Александр: испугавшись тебя, я бежал и на воинов твоих натолкнулся». Антиох, на царском престоле сидя, сказал Кандавлусу: «Злосчастным все беды выпадают, и от них они наконец умирают. Ты же, злосчастный, поскольку ко мне попал, от несчастья избавился, я тебе жену твою возвращу, и дочь твою, и все богатства твои, все свое получишь, а я буду твоим гостем и другом». И сказал Александру: «Воевода Антиох, войско мое возьми и на Евагрида, силурского царя, пойди; и если жену Кандавлуса, и дочь, и богатства его добром вернет, приведи его ко мне для примирения, если же не возвратит, то всю землю его покори и города его разори, а его связанным ко мне приведи. И когда это выполнишь, к матери его Клеопиле Кандакии, амастридонской царице, послом тебя пошлю». Услышав это, Кандавлус клобук снял и Антиоху в ноги поклонился, думая, что это Александр, и сказал: «О великий царь Александр, всем несчастным ты помогаешь, и за столь великую добродетель всего света царем Бог тебя сделал; поскольку же я тебя удостоился видеть, то все мое горе в радость для меня обратилось». И сказав это, Кандавлус Антиоху поклонился. Александр же, за руку его взяв, в лагерь свой отвел.

И на Евагрида поиде, силурьского царя, и взя с собою избранных воинник 400 тысяч. Идущим же имъ путем, Александръ Кандавлусу глаголаше: «Аще жену твою возму и тобѣ в руку дамъ, что ми от тебѣ добро будет?» Кандавлусъ же к нему рече: «Нѣсть возможно языкомъ изглаголати толика добра учинившу, все бо имѣние тобѣ дамъ и мою главу в руце твои дамъ. Елика возможна ти есть, потшися за мя, да что егда отсюду возвратимся, тогда Александра молити имамъ, яко пуститъ тебѣ в посолство к матери моей Клеопиле. И возмездие великое и дары что сотворит ти и третиего сына сотворити тя имать тобя собѣ». Приспѣвши же во Евагридову землю, на три полки войско разделивъ: 100 тысяч войска на плѣнъ в землю пусти, и 100 тысячь на Евагрида посла, и 100 тысячь в лугу близ града скры. Человѣка же в земли той ухвати и листь ему даде и рѣчми ко Евагриду научи: «Вѣдомо да есть тобѣ, Евагриде царю, яко Александръ, царь царемъ, всей земли государь и всему свѣту, до здѣ прииде. Непреломъство твое видя и худое поношение твое, Антиоха воеводу прислал есть здѣ, и тако тебѣ глаголетъ: “Дани к намъ принеси и жену Кандавлусову, и дшерь, и все имѣние его возврати. Аще ли сего не сотвориши, смертию злою умрети имаеши”». Евагрид же, се слышав, исходники посла на Александра. Исходницы, к нему пришедше, рекоша: «Мало войско Антиохово есть». Евагрид же, сие слышав, на бой ко Александру поиде. Александръ же войско сокровено из лугу изведе, Евагрида разби; Евагрид же, страха Александрова убояся, самъ на мечь налегъ, прободеся. Александръ же на град пришедъ, до конца его разбии, и имѣние его взял, и жену Кандавлусову и дшерь возврати; пленове же вся вземъ, в воиско свое отъиде. Кандавлусь же ко Антиоху пришед, поклонися ему, яко Александру. Антиох к нему рече: «Вся своя вземъ, к матери своей поиди». Кандавлусь же к нему рече: «Великий царю Александре, вся моя погодья свершил еси и сие прошение мое соверши — сего воеводу своего Антиоха пошли к матери моей и вся хотѣния твоя совершити имает, велми бо его на сем войску видѣх мудра и хитра и вѣрна тебѣ». Антиохъ к нему рече: «Вся, елика требуеши, совершити имам». Александра призвав, к нему рече: «Поиде, воевода Антиоше, ко Клеопиле, мастридонской царицы, с сыномъ ея Кандавлусомъ и рцы ей: “Александрь царь на межу земли твоея прииде и дани от тебе ждет. Аще сего не сотвориши, со всѣми силами на царство твое иду”». Александръ же ко Антиоху рече: «Вели листь писати к ней». Кандавлусь же стоя рече: «Не подобает книги писати такову мудру послу, якоже еси ты». И тако оба поклонишася Антиоху, отъидоша. Антиохь же повелѣ Кандавлуса даровати одеянием многоцѣнным македоньским и кучмом^[101] перскимь многоцѣннымъ и парижемъ индѣйскимъ под хакизмом коркодиловым. Александръ же на свой стань... поведъ и честиль его и честными дары даровалъ его и в посольство к матери его поиде.

И пошел на Евагрида, силурского царя, взяв с собою четыреста тысяч отборных воинов. И когда они шли, Александр Кандавлуса спросил: «Если жену твою возьму и в руки тебе передам, чем отблагодаришь меня?» Кандавлус же ему сказал: «Невозможно словом выразить то, чем обязан буду тебе, столько добра сделавшему, все богатство мое тебе отдам и голову свою в руки твои отдам. Сколько можешь, постарайся ради меня, и когда отсюда возвратимся, то Александра просить буду, чтобы отправил тебя послом к матери моей Клеопиле. И она вознаграждение великое и дары даст тебе, и третьим сыном у нее будешь». И когда дошли до земли Евагрида, Александр разделил войско на три полка: сто тысяч войска пленить землю послал, сто тысяч на Евагрида и сто тысяч в дубраве около города спрятал. И жителя той земли захватил, и, грамоту ему дав, научил его, что нужно сказать Евагриду: «Знай, царь Евагрид, что Александр, царь царей, государь всей земли и всего света, до этих мест дошел. И видя твое упорство и глупость твою, воеводу Антиоха прислал сюда, и он тебе говорит так: “Дани нам принеси, и жену Кандавлуса, и дочь его, и богатства его возврати. Если же этого не сделаешь, смертью злою умрешь”». Евагрид же, услышав это, разведку послал к Александру. Они же, к нему вернувшись, сказали: «Мало войска у Антиоха». Евагрид, услышав это, на бой с Александром пошел. Александр же спрятанное войско из леса вывел и Евагрида разбил; Евагрид, боясь Александра, сам, бросившись на меч, пронзил себя. Александр пришел к городу и полностью разрушил его, и богатства его взял, и Кандавлусу жену и дочь возвратил; и, взяв добычу, к своему войску пошел. Кандавлус же, придя к Антиоху, поклонился ему как Александру. Антиох ему сказал: «Все свое возьми и к матери своей иди». А Кандавлус отвечал ему: «Великий царь Александр, все мои желания ты исполнил и это мое прошение исполни — воеводу своего Антиоха пошли к матери моей; все, что ты желаешь, он совершит, ибо в этой войне я увидел, что он весьма мудр и искусен и верен тебе». Антиох же ему сказал: «Все, что желаешь ты, исполню». И Александра призвав, приказал ему: «Пойди, воевода Антиох, к Клеопиле, амастридонской царице, вместе с сыном ее Кандавлусом, и передай ей: “Царь Александр к границам земли твоей пришел и даней от тебя ждет. Если этого не сделаешь, со всеми силами своими на царство твое пойду”». Александр Антиоху сказал: «Вели грамоту написать к ней». Стоявший тут Кандавлус сказал: «Не нужно писать грамоты для такого мудрого посла, как ты». И оба поклонились Антиоху и ушли. Антиох велел подарить Кандавлусу многоценное одеяние македонское, кучму персидскую и коня индийского под крокодиловой попоной. Александр повел его в свой лагерь, с почетом принял его и, дорогими дарами одарив, послом к его матери пошел.

На пути же Александра облобызаше много, к нему глаголаше: «Воистинну, на всей поднебесной земли подобна тебѣ человѣка не видѣхъ; аще другаго подобнаго тобѣ имает Александръ, по правде, всему свѣту царь есть, такии два человѣка имѣя». О семъ Александръ Кандавлусу рече: «Вѣру ими ми, Кандавлусе брате, много у Александра болшихъ мене и старшихъ людей есть: Филонъ, Птоломѣй воевода, и по томъ Селевкъ, и по немъ Андигон, и по сихъ менший есми я, Антиохъ». Кандавлус же к нему рече: «И всихъ сихъ видѣхъ, но тебе паче всѣхъ болши мню, достоинь бо еси ты над всѣми царствовати». Александръ же искушаше его, увѣдати хотя, како любит его. Он же к нему отвеща, глаголя, яко: «И смерть вмѣсто живота приял быхъ, аще ми ся случает с тобою умрети, не разлучюся с тобою». И тако глаголаше, до пещеры великия нѣкия дошедше. Кандавлусь же ко Александру рече: «Любимый мои Антиоше брате, яко в сей великои пещере, глаголютъ, бози еллинстии вси суть, по смерти своей в пещеру сию вхожаху. Да аще хощеши увѣдати, яко о смерти своеи, и мала ступивъ, уклонися и в пещеру сию внидеши». Александръ же к нему рече: «Такова ли любовъ твоя ко мнѣ, Кандавлусе брате, како велиши мнѣ внити здѣ?» Кандавлусь же пригнувъ его к собѣ, проплакавъ рече: «О любимый брате мои Антиоше, не рекох ти внидеши здѣ. Но сказах ти, яже живутъ в пещере той». Александръ же мало ступивъ, уклонися, в пещеру вниде. Вьшедшу ему внутрь, и ту мечтания нѣкая звѣрообразная сретоша его. Он же имя Саваофа Бога призвав, и все прах бысть. Чюдна же нѣкая и дивная в пещере той видѣвъ: человѣки же многи связанны опаки руками: и ту Ираклия видѣвъ, и Аполона, и Крона, и Ермона, иже еллинстии боги мняху. И сихъ Александръ виде связаны веригами, и к единому приступивъ от чюднех онѣхъ, вопрошаша. Он же к нему рече: «Поиди, Александре, болши сих узриши. Вси бо сии быша елиньстии цари, якоже и ты нынѣ, и за гордыню велику, Богу небесному подобящеся, ... и на сих Богъ разгнѣвався и в пещеру сию повелѣ сихъ воврещи; и душа их здѣ мучитися имут до скончания вѣка. И скончавшим же ся седмимъ вѣкомъ, в тартар огнену поити мучитися имут в бесконечные вѣки всегда». Александръ же к нему рече: «Звѣрообразнии сии человѣцы, что суть?» Он же к нему рече: «Сии суть, иже злѣ и немилостивно на сем царствовавше». Александръ же к нему рече: «Мню, яко нѣгде видѣх тя». Он же к нему рече: «Да аще на дивии человѣки ходилъ еси». Александръ же к нему рече: «Како имя есть?» Он же к нему рече: «Аз есми Сонхос, царь индѣйский, иже нѣкогда весь свѣтъ приимъ и гордынею вознесохся, и на востокъ края земли доити хотѣхъ, и дивии человѣцы восташа на мя и разбиша мя и ту мене убиша. Ангели же дошедше мя связавше и в сию в пещеру всадиша мя. И здѣ мучюся за безумнею мое превозношение. Стрежися и ты, Александре, да не вознесешися и здѣ приведенъ будеши».

На пути Кандавлус много целовал Александра, говоря ему: «Поистине на всей поднебесной земле подобного тебе человека не видел; если второй подобный тебе есть у Александра, вот уж поистине всего света он царь». На это Александр Кандавлусу ответил: «Поверь мне, брат Кандавлус, много у Александра людей, которые больше и старше меня — Филон, воевода Птоломей, после него Селевк, а после него Андигон, и потом меньший из них я, Антиох». Кандавлус же ему сказал: «Всех их я видел, но тебя среди них наибольшим считаю, достоин ты над всеми царствовать». Александр же испытывал его, желая узнать, насколько он любит его. Тот же ему сказал: «Даже смерть вместо жизни приму, и если случится мне с тобою умереть, не разлучусь с тобою». И так беседуя, они до некой большой пещеры дошли. Кандавлус сказал Александру: «Любимый мой брат Антиох, говорят, что в этой большой пещере все эллинские боги находятся, после смерти своей в пещеру эту попадают. И если хочешь узнать о смерти своей, то, немного пройдя, сверни в сторону и в пещеру эту войдешь». Александр же ему сказал: «Так вот какова любовь твоя ко мне, брат Кандавлус, если велишь мне войти сюда?» Кандавлус прижал его к себе и, плача, сказал: «О любимый брат мой Антиох, не сказал я тебе: “Войди сюда”. Но сказал тебе, кто живет в этой пещере». Александр, немного пройдя, свернул в сторону и вошел в пещеру. Когда же вошел он внутрь, встретились ему некие зверообразные призраки. Он же имя Бога Саваофа призвал, и все в прах превратилось. Нечто чудесное и дивное в пещере той он увидел: много людей со связанными сзади руками: Геракла увидел здесь, и Аполлона, и Кроноса, и Гермеса, которых эллинскими богами считают. Александр видел, что связаны они цепями, и, подойдя к одному из них, о чудесных явлениях этих спросил. Тот же ему сказал: «Иди дальше, Александр, больше, чем это, увидишь. Все они были эллинскими царями, как и ты теперь, и за чрезмерную гордыню, так как они Богу небесному себя уподобляли, Бог на них разгневался и в пещеру эту велел их бросить; и души их здесь мучиться будут до конца времен. Когда же кончится седьмой век, в тартар огненный пойдут мучиться на бесконечные времена, навсегда». Александр же его спросил: «Кто такие эти зверообразные люди?» Тот ему ответил: «Это те, которые жестоко, без милосердия, царствовали». И Александр ему сказал: «Кажется мне, что где-то видел тебя». Он же ответил: «Тогда, когда ты на диких людей ходил». Александр спросил: «Как имя твое?» И тот ему ответил: «Я Сонхос, царь индийский, что некогда весь свет покорил, и гордынею вознесся, и на восток до края земли дойти хотел, — но дикие люди напали на меня, разбили и убили меня. И пришли ангелы, связали меня и в эту пещеру заключили. И здесь терплю муки за безумное мое превозношение. Берегись и ты, Александр, чтобы не вознесся и сюда не был приведен».

И тако Александръ посредѣ ихъ ходя и Дария, царя перскаго, посредъ ихъ узрѣ. Дарий же его увидев, жалостно проплакавъ, рече: «О мудрый во человѣцех Александре. а и ты ли здѣ осужден еси с нами быти?» Александръ же рече: «Нѣсмь осужен, вас видети приидохъ». Дарий же к нему рече: «Пожди мало, да скажу ти дивная нѣкая чюдная, иже прилучит ти ся на пути. Вѣдомо да есть тобѣ, како сия Клеопила, мастридоньская Кандакия царица, образ твой преписала есть и познати тя имает; но поиди, не сумнися, Богъ бо, в негоже вѣруеши, от руки ея избавит тя. Коснути же здѣ не мози». И паки Дарий, прослезився, к нему рече: «Милый мой сыну Александре, како персидьское царство стоитъ и какова любовъ дшери моея Роксаны предлежитъ к тебѣ?» Александръ же к нему рече: «Персида бо со мною мируетъ, якоже и с тобою была, Роксана же, дши твоя, со мною над всѣмъ свѣтомъ царствует». Дарий же к нему рече: «Внутрь пещеры вшедъ, ту и Пора царя узрѣши». Александръ же Пора увидѣвъ и рече ему: «О великий индѣиский царю Поре, яко нѣкогда богом подобяся, здѣ же яко единь худый человѣкъ мучишися». Поръ же к нему рече: «Тако мучатся вси здѣ, иже земскою славою превозносящеся. Блюдися и ты, Александре, да не превозносися, да не сведешися здѣ мучитися». И сие глагола: «Честь женѣ моей Клитемищре соблюди». Александръ же к нему рече: «Буди печалуя мертвыми, а живыми не пецыся». И се рекъ, Александръ от пещеры тоя изыде, и до Кандавлуса прииде и, обрѣте его плачюща много, мнѣша бо, яко Александръ в пещере погибе. Егда же его видѣ, радостию скоро притек к нему, целовав его и рекъ: «Почто, Антиоше брате, мешкал еси и много мене устраши; но поистиннѣ, видѣхъ ныне, яко государя твоего Александра царя нарокъ великъ есть, увидѣх бо тя цѣла. Но скажи ми, иже в пещере той видѣ». И тако оба дивящеся до Кандакии царицы приидоша.

Когда Александр среди них ходил, он увидел и Дария, царя персидского. Дарий же, увидев его, печально заплакал и сказал: «О мудрый среди людей Александр, неужели и ты осужден здесь с нами быть?» Александр ответил: «Не осужден, но пришел вас видеть». Дарий же ему сказал: «Задержись немного, расскажу тебе нечто удивительное, что случится с тобою в пути. Знай, что у Клеопилы Кандакии, амастридонской царицы, есть портрет твой и узнает она тебя; но иди, не сомневайся, Бог, в которого ты веруешь, от руки ее избавит тебя. Здесь же не задерживайся». И опять Дарий со слезами к нему обратился: «Милый мой сын Александр, как персидское царство пребывает и какова любовь дочери моей Роксаны к тебе?» Александр же ответил ему: «Персия при мне благоденствует, как и при тебе, а Роксана, дочь твоя, со мною над всем светом царствует». И Дарий ему сказал: «Внутрь пещеры войди, там царя Пора увидишь». Александр, увидев Пора, сказал ему: «Великий индийский царь Пор, некогда ты богам уподоблялся, здесь же как один из ничтожных людей терпишь муки». Пор же ему ответил: «Так мучаются здесь все, что земною славою превозносились. Берегись и ты, Александр, и не превозносись, чтобы не был осужден здесь мучиться». И еще добавил: «Честь жены моей, Клитемищры, сохрани». Александр сказал: «Заботься о мертвых, а не о живых». И, сказав это, Александр из этой пещеры вышел, и, к Кандавлусу прийдя, нашел его плачущим, потому что тот думал, что Александр в пещере погиб. Когда же увидел его, то с радостью быстро подбежал к нему и, целуя его, сказал: «Зачем, брат Антиох, ты долго был там и этим напугал меня; но поистине убедился я ныне, что велико счастье государя твоего, царя Александра, ибо вижу тебя невредимым. Но скажи мне, что в пещере этой видел». И так, удивляясь оба, к царице Кандакии пришли.

 Клеопила же царица, пришествие сына ея видѣвше, радостна бысть велми, и с престола своего воставши, далече его вьстрѣти; слышала бо есть, яко Александръ убилъ есть. Радостию великою возрадовася и вопрошаше сына своего, вся увидати хотящи случившаяся ему. Кандавлус начатъ повѣдати ей, Александра же матери своея привед и рече: ей: «Се Антиох, Александровъ воевода есть, и сей живот мнѣ далъ есть и жену мою и дшер от Евагрида он изручи, и вся, елика мнѣ случишася добро, он сотвори мнѣ все. Да приими его в сына мѣсто себѣ, мати моя, много бо он у Александра милостивен есть». Царица же, сие слышавши, за горло Александра приимши, облобыза его много и рече: «Добре пришел еси, сыну мой, силнаго государя посол, воевода Антиоше». Доброту же лица его зрящи дивляшеся, к нему глаголюще: «Третий сынъ ми еси ныне, Антиоше». Александръ же воставъ и посолство ей нача правити. Она же рѣчи и бесѣде его дивися, образа его сматрящи, и по образу помысли, егда се ... есть Александръ. Любезно его целоваше и рече: «Хотѣла бых, Антиоше, от насъ не отъѣдеши, но с моими сыны и со мною царствовати будеши и ко Александру не вратишися опять; и отколе сие невозможно есть, и воставь, со мною въ царскии дворы вниди и царская моя имѣния вижъ, иже что хощеши, возми сие. И да ти сотворю листъ ко Александру и дани ему дамъ; посла моего пошлю к нему с тобою и честию великою отправлю ему тебѣ». И се рекши, Александра поимши за руку, в царскии полаты его введе, и ту ему сказа чюдная нѣкая и много царска бисера и камения множество и злата без числа. И введе его в ложницу свою и преписанный образ его глядя и рече ему: «Что от всѣхъ одержало ти есть, Александре, иже в дому моемъ видел?» Он же ужаснувся, к ней рече: «Антиох имя мое есть, Александру рабъ аз есми». Царица же к нему рече: «Аз Александра имамъ тебѣ быти, тобѣ же Антиохомъ называтися не подобаетъ. Аще увидѣнию моему не вѣруеши, на образ сей поглядай и белег образа своего виждь». Он же рече: «Поистинне, приличен есми ко Александру, за то мене любит велми». Она же рече: «Ты самъ еси, воистинну; азъ ныне всему свѣту назвахся царица, царя бо всему свѣту в руку держу. Но да вѣдомо да есть тобѣ, царю Александре, якоже хотя вшел еси здѣ, и якоже хощеши не изыдеши отсюду». Се слышав Александръ образ свой изменяти начат, зубы же своими скрежеташе, очима своима сѣмо и овамо позирая, промышляше. Царицу же в ложницы убити мысляше, сам же бы до коня втекъ и на среку себе вергъ, или умрети, или ожити, глаголя: «Лутче есть гоподину велику почестне умрети, нежели срамотно жити». Кандакия же царица, видѣ образ его пременяюшься, к дверемъ поступи. Александръ же сию похвативъ рече: «Не имаеши на двор изыти, но здѣ злѣ умрети. Аз же здѣ тебе убивъ и на двор изыду и оба сыны твоих убию и самъ с ними почтенно умру». Кандакия же царица радостно ко Александру приступи и к нему приплетшися, за горло похвати его и любезно целовавши и рече ему: «О великий Александре, мой сыну и господине, и не оскорби мое сердце, ни злаго о себѣ помысли, ни от мене смерти убойся, аз бо убити тя не мышлю. Ныне же тебе накажю сына своего и многими дарами почтивши тя, в войско твое отпущу тя с честию, понеже нѣсть достойно такова человѣка от земли погубити, мудростию и храбростию украшена велми, но паче соблюсти и почтити. Кто ли бы хотѣлъ тобѣ убити, то всему свѣту кровникъ бы былъ. Главою твоею и животом весь свѣтъ содержитца и миръ страхомъ твоимъ стоитъ. Да не подобаетъ мнѣ всих главъ отсещи главу. Но хотѣла бых сына имѣти тя, Александре, и с тобою всему свѣту назватися царица. О сем бо, Александре, безпечален буди, не тако бо аз безумна есмь, якоже тебѣ мнится быти, да животом твоим весь свѣтъ поколебати, вес бо миръ недостоинъ есть ни единому власу, отпадающа от главы твоея. Но яко первая мати твоя корати тя имамъ: нектому, Александре, посолство твори, не вѣси бо неуставные чести наношения. Да не подобна есть тобѣ, всих главъ на концы обѣшатися, смертию бо своею весь мир снѣсти хощеши». Александръ же ѣй поклонився, рече: «Отнынѣ мати мнѣ буди в мѣсто Алимпияда».Царица Клеопила, узнав о приходе сына, обрадовалась весьма и, встав со своего престола, его встретила; слышала она, что Александр убил его. Радостью великою возрадовалась и расспрашивала сына своего, желая узнать все, что случилось с ним. Кандавлус начал ей рассказывать, Александра же к матери своей подвел и сказал ей: «Вот Антиох, воевода Александра, он мне дал жизнь и жену мою и дочь от Евагрида освободил, и все, что случилось со мною хорошего, — все он мне сделал. Прими его вместо сына, мать моя, ибо он у Александра в большой милости». Царица же, услышав это, обняла Александра, целовала его много и сказала: «Добро пожаловать, сын мой, сильного государя посол, воевода Антиох». И красоту лица его видя, удивлялась и сказала ему: «Третьим сыном мне будешь отныне, Антиох». Александр встал и посольство начал править. Она же речам его и манерам удивлялась и, глядя на него, подумала, что это и есть Александр. Любезно его целовала и сказала: «Хотела бы, Антиох, чтобы ты от нас не отъезжал, но вместе с моими сыновьями и со мною бы царствовал, а к Александру не возвращался; но поскольку это невозможно, то встань, и в царский дворец войди, и царские мои богатства посмотри, и что захочешь, то возьми. И дам тебе грамоту к Александру, и дани ему дам; посла моего пошлю к нему с тобою и с великою честью отправлю тебя к нему». И, сказав это, Александра взяла за руку, и в царские палаты его ввела, и тут показала ему нечто чудесное — много царского жемчуга, множество камней и неисчислимое количество золота. И ввела его в свою спальню и, на портрет его глядя, сказала: «Что тебя из всего, что в доме моем видел, Александр, привлекло?» Он ужаснулся и сказал ей: «Антиох мое имя, я слуга Александру». Царица же сказала: «Я знаю, что ты Александр, не подобает тебе называться Антиохом. Если в знание мое не веришь, на портрет этот посмотри и черты облика своего узнай». Он ответил: «Поистине похож я на Александра, за это он любит меня весьма». А она сказала: «Ты — сам Александр; воистину я ныне царицей всего света стала, ибо царя всего света в руках своих держу. И знай, царь Александр, что по своей воле ты вошел сюда, но по своей воле отсюда не выйдешь». Услышав это, Александр изменился в лице, заскрежетал зубами и, озираясь вокруг, обдумывал, что ему делать. Царицу в спальне решил убить, а самому, до коня добежав, броситься навстречу либо смерти, либо спасению, думая: «Лучше великому господину честно умереть, чем позорно жить». Царица Кандакия, видя, как он изменился в лице, к дверям отступила. Александр, схватив ее, сказал: «Не выйдешь отсюда, но здесь бесславно умрешь. Я же, убив тебя, во двор выйду и обоих сыновей твоих убью и сам с ними умру честно». Тогда царица Кандакия радостно подошла к Александру, и, прижавшись к нему и за шею его обняв, любезно поцеловала, и сказала ему: «О великий Александр, сын мой и господин, не печаль мое сердце и беды для себя не предполагай, ни смерти от меня не бойся, ибо я убить тебя не думала. Ныне же поучу тебя, сына своего, многими дарами почтив тебя, к войску твоему отпущу тебя с честью, ибо недостойно такого человека на земле погубить, мудростью и храбростью отличающегося, но следует охранять и почитать. Тот, кто захотел бы тебя убить, для всего света стал бы кровным врагом. Головою твоею и жизнью весь свет держится, и мир страхом перед тобою существует. И не подобает мне всех глав отсечь голову. Хотела бы сыном тебя иметь, Александр, и с тобою стать всего света царицей. Поэтому успокойся, не так я безумна, как это тебе кажется, чтобы, лишив тебя жизни, весь свет поколебать, ибо весь мир недостоин одного волоса с твоей головы. Но как настоящая мать твоя хочу укорить тебя: больше не ходи, Александр, послом, ибо не знаешь превратностей судьбы. Не следует тебе, всех глав главе, рисковать своею головою, ибо смертью своею весь мир погубишь». Александр поклонился ей и сказал: «Отныне матерью мне будешь, как Олимпиада».

Кандакия же, целовавши его и за руку емьши, на дворъ ведши. В той чась прииде сынъ ея Дориф, от Александровых стражей розбитъ, едва самъ утекъ, войско же свое изгуби. И слышал бяше, яко Антиохъ, Александровъ воевода, в посолствѣ к матери его пришел есть, борзо прииде, Антиоха убити хотя. Кандакия же се слышавши, к Дорифу, сыну своему, рече: «Не подобаетъ тебѣ сие сотворити, Александръ бо брата твоего от иного зла избавилъ есть и жену и дшер и все имѣние отврати и жива его к намъ с честию отпусти, от погубления избави от Евагрида, силурскаго короля, и посла к намъ послалъ есть, милостивнаго своего Антиоха, любовъ и миръ свой к нам держати. Да в мѣсто добра и чести, иже подобаше намъ ему сотворити, главу ему отсещи хощеши. Нынѣ, мой сыну, лутче есть тобѣ умрети нынѣ, нежели Александрова посла в дому моемъ убити». Дорифъ же матери своей не послушаше, глаголя: «Единаго Александрова человѣка не даси ми убити, понеже от моих людей много тысячь убилъ есть. Да вѣру ими ми, мати моя, яко Антиохъ днес живота не имаетъ». Сие же Кандавлусова жена слышавши, скоро къ Кандавлусу прибѣже, глаголющи: «Вѣдомо да есть тобѣ, братъ твои Дорифъ убити хощетъ любимаго твоего Антиоха мечем». Кандавлусь же сие слышавъ, скоро прииде к нимъ в полату, Дорифа же обрѣте нагъ меч держаща, и мати его средѣ меча держаше и с ним рвучися, да Александра не убиетъ. Сей же припадъ, мечь из руки его взя и хотяше его имъ ударити, и карати его нача, глаголя: «Неподобниче, страшливче, аще храбръ мнишися быти, самъ ты на немъ коби поищи; истинну бо ти глаголю, аще похватит мечь, 100 таковых убиет, яков же ты еси, постояти не могутъ; аще ли храбръ мнишися быти, иди убий его во Александрове стражи; аще ли убиеши его здѣ, то всѣхъ насъ убилъ еси. Тебѣ же вся вселенная пред Александромъ укрыти не можетъ, Александръ бо, государь его, во единомъ мечномъ ударении великаго Пора индийскаго, тестя твоего, убилъ есть». Кандакия внутрь завѣса вшедши со Александромъ и на дворъ его изведе. Видѣв же Дорифъ, приступи к нему, хотя его убити. Александръ же кордъ свой приимъ, к Дорифу рече: «Вижу, убити мя хощеши, но знай, яко смертью и самъ умрети имаеши; не тако бо македоняномъ смерть пристрашна есть, якоже тобѣ мнитца быти. Да аще мене, посла Александрова, убиеши, государь же мой Александръ на взыскание мое приидет, гдѣ укрытися хощеши? Вѣру ими ми, аще и во утробу матерню влезше, отнюдуже еси изшел, и ту укрытися не можеши. Аще бы се Александр, государь мой, зналъ, яко Кандакия царица послы убивает, не послал бы мене к вамъ, но самъ со всѣми силами без посла пришелъ бы здѣ». Дориф же сие слышав, убояся. Кандакия же царица рече Александру: «Мудрый премудре всякий ... страх сердечны язычьная мудрость покрываетъ». И тако с Кандавлусомъ, сыномъ своимъ, Александра за горло похвати и з Дорифом его смириша. И ту ему гостившу много, и дарми его дариша. И дарова ему царица Кандакия венецъ свой с камениемъ и бисеромъ многоцѣннымъ. И сокровенно рекши ему: «Возми сие, Александре, отнеси дшери моей, жене своей Роксанѣ». И дарова ему перстень от четырех камений хитростию магнитъскою составлен, и дарова ему оружие от анкита гвоздия, приставлена на аспидове кожи, фарижа бѣлая анфарскаго,^[102] бисернымъ седлом оседлана, и дарова ему гелмъ орелъ, орлу на персехъ словеса пишет тако: «Александръ наасарь, великий хонкиярь бысть, за всего свѣта государьствует». И ту ему много гостившу, Кандакия царица проплакавъ рече: «Нектому, Александре, посломъ себѣ сотвори, не вѣси бо невѣрныя чести неуставнаго случения». И рекши, отпусти его с честию великою, и дани ему на десят лѣтъ дарова. Он же не восхотѣ, глаголя: «Отмолити ю имамъ у Александра». Она же к нему рече: «Аще дань оставиши, познаютъ тебе сынове мои. К нам же предложение любовъ твою дай и приятелство к намъ неповторну соблюди». И се рекши, за горло его похвати и к нему с плачемъ рече: «Рада быхъ сына имѣти тебе, Александре». И се рекши, отпусти его. Проводиста же оба сына ея, Кандавлус и Дориф да Александрова окола. Стражи Александровы сретоша его, и с коней ссѣдоша, и поклонишася ему. Кандавлусу же и Дорифу Александръ рече: «Вѣдомо да есть вамъ, яко самъ есми аз Александръ царь». Се же они слышавше и рекоша: «Аще ты еси Александръ, мы ныне измерли есми». Александръ же за горло похвативъ ихъ, рече: «Не имаете вы от мене умрети, азъ бо соблюду васъ любовию и честию, матери бо вашей Кандакии Клеопиле сынъ есми, вам же братьскии обдержим есми». И ту даровалъ ихъ Александръ и с честию отпусти.

Кандакия поцеловала его и, за руку взяв, повела во двор. В то время прибыл сын ее Дориф, сторожевыми отрядами Александра разбитый; едва сам убежал, а войска своего лишился. И услышав, что Антиох, воевода Александра, послом к его матери пришел, поспешил к ним, намереваясь убить Антиоха. Кандакия, узнав об этом, сказала Дорифу, сыну своему: «Не следует тебе этого делать, ибо Александр брата твоего от беды избавил, жену, дочь и все богатства вернул ему и живого к нам отпустил с почетом, от гибели избавив его, от Евагрида, силурского короля, и посла к нам прислал, любимца своего Антиоха, с любовью к нам и миром. А ты, вместо добра и чести, которые следует нам ему воздать, голову ему отсечь хочешь. Ныне, сын мой, лучше тебе умереть, нежели посла Александра в доме моем убить». Дориф же матери своей не хотел повиноваться, говоря: «Ты одного из людей Александра не даешь мне убить, а он моих людей много тысяч убил. Верь мне, мать моя, что Антиох жив не будет». И это услышала жена Кандавлуса, и, поспешно прибежав к Кандавлусу, сказала: «Знай, что брат твой, Дориф, хочет убить мечом любимого тобою Антиоха». Кандавлус, услышав это, быстро пришел к ним во дворец и увидел там Дорифа, держащего обнаженный меч, и мать, которая держала его за меч, не давая ему убить Александра. Тогда, подбежав, он меч из руки брата выхватил и хотел его им ударить. И начал корить его, говоря: «Недостойный трус, если храбрым себя считаешь, сам с ним попытай своего счастья; ибо истинно говорю тебе, когда он возьмет меч, то сто таких, как ты, убьет, и противостоять ему не смогут; если храбрым считаешь себя, иди и убей его посреди войска Александра, ибо, убив его здесь, всех нас этим погубишь. Тебя же вся вселенная от Александра не сможет укрыть, ибо Александр, государь его, одним ударом меча убил великого Пора индийского, тестя твоего». Кандакия же внутрь вошла и вывела Александра во двор. Увидев его, Дориф подошел к нему, намереваясь его убить. Александр взялся за свой меч и сказал Дорифу: «Вижу, убить меня хочешь, но знай, что и сам смертью умрешь; не так македонянам смерть страшна, как ты думаешь. А если меня, посла Александра, убьешь и государь мой Александр искать меня придет, где укроешься? Поверь мне, что и в утробе матери, откуда ты вышел, — и там укрыться не сможешь. И если бы Александр, государь мой, знал, что царица Кандакия послов убивает, не послал бы меня к вам, но со всеми силами своими, без посла, пришел бы сюда». Дориф, услышав это, испугался. Кандакия же царица сказала Александру: «Мудрый разумным образом всякий страх сердца мудростью языка покрывает». И вместе с Кандавлусом, сыном своим, Александра за шею обняла и с Дорифом его примирила. И после того как он долго гостил тут, дарами его одарила; и подарила ему царица Кандакия венец свой с камнями и многоценным жемчугом. И тайно сказала ему: «Возьми это, Александр, отнеси дочери моей, своей жене Роксане». И подарила ему перстень с четырьмя камнями, искусно соединенными магнитной силой, и подарила ему оружие из анкитового железа, на аспидовой коже, белого анфарского коня с расшитым жемчугом седлом, подарила ему шлем с орлом, а на груди орла надпись: «Александр, наасарь, великий хонкиарь, всего света государь». И тут, после того как он долго гостил, царица Кандакия, плача, сказала: «Не ходи больше, Александр, послом, ибо не знаешь превратностей судьбы». И, сказав, отпустила его с великой честью, и дань ему за десять лет дала. Он же не захотел взять ее, говоря: «Упрошу Александра не брать ее». Сказала она ему: «Если дань оставишь, поймут мои сыновья, кто ты. К нам же любовь имей и искреннюю дружбу сохрани». И, сказав это, за шею его обняла, и с плачем ему сказала: «Рада была бы сыном тебя иметь, Александр». И, сказав это, отпустила его. Оба сына ее, Кандавлус и Дориф, проводили его до лагеря. Воины Александра встретили его и, сойдя с коней, поклонились ему. Кандавлусу и Дорифу Александр сказал: «Знайте, что я царь Александр». Они, услышав это, сказали: «Если ты Александр, мы теперь погибли». Александр же, обняв их, сказал: «Вы от меня не умрете, но сохраню вас с любовью и почетом, ибо матери вашей, Клеопиле, я сын, к вам же братские чувства имею». И тут, одарив их, Александр с честью отпустил.

Александра же ту сретоша Птоломѣй воевода и Антиохъ и много к нему с плачем рекоша: «Что, Александре, животомъ своимъ вселенную всю смести хощеши; что главу свою назад мещеши; сам на посолствѣ ходя, безо чти умрети имаеши, нас же, в чюжих земляхъ оставив, всихъ погубити имаши. Да не тако, Александре, пизматар намъ буди, якоже не дѣломъ твориши; но вес приимши свѣтъ, и тако поидемъ в Персиду, и ту, дому дошедше, господства земская разделиши намъ по подобию и по достоянию». Ту Александръ пришед войску свою, гостьбу многу и веселие сотвори с людми своими.

Встретили его воевода Птолемей и Антиох и с плачем сказали: «Зачем, Александр, рискуя жизнью своею, всю вселенную поколебать хочешь; зачем головою своею рискуешь: сам послом ходишь, — бесславно умрешь, а нас, оставив в чужих землях, погубишь. Не будь, Александр, врагом нашим, каким на деле и не являешься; и, покорив весь свет, пойдем теперь в Перейду, и, вернувшись домой, земные владения разделишь между нами, по заслугам и достоинству каждого». И вернувшись к войску, Александр пировал много и веселился с людьми своими.

СКАЗАНИЕ О ВОЗВРАЩЕНИИ АЛЕКСАНДРОВЕ В ПЕРСИДУ К РОКСАНЕ ЦАРИЦЕ, И О РАЗДЕЛЕНИИ ЗЕМЛИ СВОИМЪ ВЛАСТЕЛЕМ, И О ПРОРОКУ ИЕРЕМѢЮ, ИЖЕ СКАЗА ЕМУ СМЕРТЬ

СКАЗАНИЕ О ВОЗВРАЩЕНИИ АЛЕКСАНДРА В ПЕРСИДУ К ЦАРИЦЕ РОКСАНЕ, И О РАЗДЕЛЕНИИ ИМ ЗЕМЕЛЬ МЕЖДУ ВЕЛЬМОЖАМИ, И О ПРОРОКЕ ИЕРЕМИИ, КОТОРЫЙ ПРЕДСКАЗАЛ ЕМУ СМЕРТЬ

Александръ же собрав свои вои и двигнуся в Персиду, ко царицы своей поиде к Роксане. И в Персиду пришед, многи радости ту сотвори и ту земьская царства раздели.

Александр собрал свое войско и направился в Перейду к царице своей Роксане. И, придя в Перейду, устроил тут много празднеств, и земные царства разделил.

Антиоху же даде Индѣское царство и всю Мирсилоньскую землю и Сѣверьскую;^[103] Филону же даде Персидцкое царство и всю Асию и Килекею; Птоломѣю же даде сладкую и красную землю Египетъ и Ерусалимъ, и Палестину всю, и Межюрѣчие Сѣверьское^[104] и сладкии Предекиския^[105] отоки; Селевкушу же Римское царство; Леомедушу же даде Немецкую землю и Парижское царьство. Вся же сия по достоянию раздели, с Роксаною, царицею своею, год сотвори с великою радостию и с веселием.

Антиоху дал Индийское царство и всю Мерсилонскую и Северскую землю; Филону дал Персидское царство и всю Азию и Киликию; Птоломею дал сладкую прекрасную землю Египет, и Иерусалим, и всю Палестину, и Междуречье Северское, и сладкие Придийские острова; Селевкушу дал Римское царство; Лаомендушу дал Немецкую землю и Парижское царство. И, все это по достоинству разделив, с Роксаною, царицей своею, год провел в радости и веселии.

Оттуду Александръ двигъся з дворомъ своимъ в Вавилонь поиде. И в ту нощъ явися ему пророкъ Иеремѣя, глаголя: «Гряди, чадо Александре, на уреченное тебѣ мѣсто, сего числа четыредесятого лѣта свѣршилося есть, и четвероставное тѣла твоего естества днес, Александре, разьступитися имает; от земля бо заимодано есть и паки возвратитися ему. Вѣдомо да есть тебѣ, яко, всю обшед землю, отечества своего узрѣти не имаешъ; руки же служащих тобѣ, от нихже благая укушаеши, отравнаго яда имаши вкусити от них. И в Вавилоне походи, и войско свое раздели и царская земли раздели и укрепи. И в землю, от неяже изшелъ еси, и паки в ню внидеши, и в небытие будеши. Душа бо нетлѣнна поиметца, в невѣдомо мѣсто Божиим промысль отведется, тѣло же тлѣнно в земли тлѣнной останет, и ту разсыпався, в небытие будет; и паки на скончании вѣкомъ от земли востати имает, тлѣнное существо в нетлѣние облечетца и ту со душею паки сстався, вкупе соединитца. И ту познавшемася има, яко нѣкима любимыма другома, во мнозе видѣвшимася има, истинно радостенъ имъ будет и весело и любезно имъ зело. Тако душамъ с телесы сстанокъ будетъ, Александрѣ, о всѣмъ нынѣ вѣруй, стати бо имут вси на Страшнем судищи и на великом торжищи, идѣже престоли поставятца, и Ветхий денми сядетъ, судии страшный и нелицемѣрный; тысяща тысяш аггелъ окресть его и многоочитии серафими и шестокрилатии херувими. Тогда всяка душа, облекшися во свое тъло, судом возмездие приимут, с тѣлом вкупе согрешиша, с тѣлом же и мзду приимут. Тогда благая сотворше убо приимут жизнь вѣчную, злая же сотворше муку вѣчную приимут, и тогда конца лѣтомъ не будетъ. Тогда бо мужеский полъ и женьский родитися не может, и ни на комъ лѣпости не будет и грубости, ни возраста умалена, ни различия лицемъ, черности и белости, ни русости, ни смуглости, но тѣло во единомъ естествѣ будет, точию причастное с собою имуще, иже есть лѣтное и крѣстное и помысленное, прочая же дѣла тогда оскудѣют, душа же всегда безьсмертна будетъ. Тогда убо, Александре, всякий человѣкъ познати имает своего любимаго, не точию же любимых, сих же видано, ихже слышано, увидит и познает на ономъ грозном судищи и торжищи ономъ великомъ. Ту бо, Александре, познати тя имуть вси, ихже обидилъ еси здѣ, и с тобою обидимии познати тя имуть тамо. Да вѣдомо есть тобѣ, нектому живъ узриши мене, но тамо узрити мя имаешъ, идѣже вси предстанутъ, иже вси от вѣка умершии на Страшнемъ Судищи своемъ великаго Бога Саваофа». И се рекъ Иеремѣя пророкъ невидимымъ бысть.

И оттуда Александр со всем двором своим в Вавилон пошел. И в ту же ночь явился ему пророк Иеремия, говоря: «Иди, чадо Александр, на назначенное тебе место, ныне исполняется сорок лет, Александр, и четырех-составное тело твое должно распасться; от земли взятое в нее же возвращается. Знай, что, обойдя всю землю, отечества своего не увидишь; из рук служащих тебе, от которых ты блага вкушаешь, от них же и яд вкусишь. В Вавилон иди, и раздели войско свое, и земли царства своего раздели и укрепи. И в землю, из которой вышел, вновь в нее войдешь, и в небытии будешь. Ибо нетленная душа будет взята и в неведомое место Божиим промыслом отведется, тело же тленное в тленной земле останется и, рассыпавшись, в небытии будет; в конце же времен от земли вновь восстанет, и тленное существо в нетление облечется, и тут вновь соединится с душою. И когда узнают они друг друга, как некие любящие друзья, часто встречавшиеся, поистине радостно им будет, и весело, и любезно. Так соединятся души с телами. Александр, этому верь, ибо встанут все на Страшном Суде, на великом торжище, где престолы поставят, и сядет Ветхий деньми, судия грозный и нелицеприятный; тысяча тысяч ангелов вокруг него и многоочитые серафимы и шестикрылые херувимы. Тогда всякая душа, облекшаяся в свое тело, на суде возмездие примет, с телом вместе согрешила, с телом же и наказание примет. Тогда сотворившие добрые дела примут жизнь вечную, сотворившие же злые дела муку вечную примут, и тогда конца времен не будет. Тогда ни мужской пол, ни женский родиться не будет, не будет ни красоты, ни уродства, ни возрастов, ни различия в лицах, ни черных, ни белых, ни русых, ни смуглых, но тело в едином естестве будет, сохраняя только то, что причастно ему от времени, креста и разума, прочее же все исчезнет, а душа пребудет вечно бессмертна. Тогда, Александр, всякий человек узнает своих любимых, — не только тех любимых, которых видел, но и тех, о которых слышал, увидит и встретит на этом грозном суде и на этом великом торжище. Там, Александр, узнаешь всех, кого обидел здесь, и тобою обиженные узнают тебя там. Знай, что больше при жизни не увидишь меня, но увидишь меня там, где предстанут все, от века умершие, на Страшном Суде великого Бога Саваофа». И, сказав это, пророк Иеремия невидим стал.

Александръ же от сна воставъ, в недоумѣние впаде и се изступлении ума бывъ, на постели своей седяше и плакашеся горко и ужасно видѣние помышляя. Сердце бо его обуряваемо бяше, якоже корабль нѣкий в пучине морстей вѣтры и волнами обуреваемъ. В мысли впаде, ужасно видѣние помышляя, на перинницы сяде, плакашеся. Филонь же и Птоломѣй заутра приидоша и плачющася его обретоша и стемы златы из главъ своих свергоша, перстию главы своя посыпаша и приступиша ко Александру, плачющеся и глаголюще: «Почто, Александре, жалостию радость пременяеши, почто сеи скорби предалъ еси себѣ?» Александръ же к нимъ рече и видѣние имъ сказа, седя. Они же дивную рѣчь слышавше и ужасошася много, утѣшити же его хотяше сладкими бесѣдами и глаголаху: «Не тако, Александре, подобно есть ношнымъ мечтаниемъ умные отступити совести, сон бо такъ намъ мнитца быти: от многого спанья и от лиха пития главные омокрываемъ мозгъ, в немже живетъ царь совестемъ — ум; человѣку велми спящу, от сонной влаги велми омокреваему мозгу, умерзитъ себѣ и многая невещественным своим окомъ позирает и видитъ оная, яже видел или слышалъ когда, тѣхъ всѣхъ зритъ и тѣми дѣйствует. Сония видѣния, Александре, душевное бо зрѣние мнимо быти. Тѣло бо тлѣнно яве зрит тлѣнная сия видимая, душа же, нетлѣнна сущи и невеществена и умна сущи, вся, елика восхощет и мыслитъ, сихъ зритъ, аще и далняя мѣста есть и ближняя, свое бо есть бытие, идѣже хощет; тако бо по подобию Божия образа создася. И приплетет бо сию к мертвенному тѣлу, яко да имъ дѣйствует, оживляющи то, якоже огнь вѣтром распалаетца, или яко кузнецъ нѣкий златый хитростию желѣзными растворяя рукодѣлии, или якоже корабль нѣкий волны морскии прескоча, не собою носимъ есть, но вѣтреннимъ дыханием. Тако бо тело душею окормляемо есть, тою бо стоится и водится и носится, якоже нѣкая два юнца окормляюще рало, дондеже, иже составивый ся Богъ всихъ и промысленикъ распряжет. Душа бо поиметца, а тѣло оставится, душа бо к нему, яко невеществена, тѣло же к земли, яко вещественно и тлѣнно. Аристотел же и учитель твой мудрый, Александре, в книгах своих пишет, глаголя, яко статися имут душа с нимиже согрешиша телѣсы тогда, егда порожение второе будет, егда мертвии от гроб востанутъ. И Соломон мудрый рече, праведных душа в руце Божии, глаголетъ, быти, грѣшных же душа в тартаре, в геоне мучитися имутъ, в долнейшихъ земли, глаголетъ, быти. Аристотел же мудрый и Платон великий, мира сего кончина, глаголютъ, быти тогда, егда довершится число от падшаго древа ангельскаго чина праведных человѣкъ душами. Сие же, Александре, и евреиский пророкъ Иеремѣя согласуетъ, глаголя, тако бо есть». И се слышав Александръ и подивися и в недоумѣнии быв, глаголаше: «Слава тобѣ, чюдный, дивный, непостижимый, и неисписанный, и недовѣдомый, и неизслѣдимый Боже, иже от небытия вся в бытие приведъ, и благорастворяя вся великимъ своимъ промысломъ. Како небеса сотвори единемъ словом, сии же видиния своего не премениша, ни обетшаша; како землю колику и ту ничимже утвердилъ есть, сия же плодовъ своихъ не измени, ни обычая; како морьския волны и воды многия, на единомъ стояще мѣсте и всегда умножаемы бывающе, не изсякнутъ, ни от предѣлъ преидоша, ни волю измениша естествъ, но содержими силою и различными колеблемо вѣтры, устава своего не измениша, ни благораствореннаго дыхания; како солнычное сияние, толицыми сущими лѣты, теплости и свѣтлости не измени; како лунный кругъ, овогда умножающеся, овогда оскудевающъ, на новину и ветшину устава своего не измени; или како телеса человѣческая четырми сплетена стухиями, душу божествену в них всади, якоже нѣкоего всадника на четырехъ равно текущих утверди точилех, дондеже равно 4 стоятся стухия, дотоле и тѣло человѣческое непоколебимо стоит; егда ли от 4 тѣхъ составъ едино или умножится или оскудѣетъ, тогда растлится и от души распряжется тлѣнное человѣческое тѣло. Аще ли промыслом твоимъ, Боже, или врачевною хитростию паки 4 тыи соимутся колеса, иже суть составы, тогда паки душею здравьствует».

Александр, пробудившись, в растерянности был и в смятении ума, на постели сидел и плакал горько, об ужасном видении думая. И сердце его было в потрясении, как некий корабль в пучине морской, обуреваемый ветрами и волнами. И, в размышления впав, об ужасном видении думая, на ложе своем сидел и плакал. Филон и Птоломей утром пришли и, застав его плачущим, золотые венцы с голов своих сбросили, землею головы посыпали и подошли к Александру, плача и говоря: «Зачем, Александр, радость на печаль заменяешь, зачем скорби предаешься?» Александр же о видении своем рассказал. Они, услышав удивительный рассказ, ужаснулись и, желая утешить его приятными речами, говорили: «Не следует, Александр, из-за ночных мнимых образов удаляться от разума, ибо сновидения, как нам думается, происходят так: от долгого сна и от излишнего пития увлажняется головной мозг, в котором живет царь сознания — ум; и когда человек долго спит, мозг весьма увлажняется сонной влагой, и ум духовным оком своим смотрит и видит многое, что видел уже и что слышал когда-то, и все это видит в действии. Сновидение, Александр, это зрение души. Тело тленно и наяву видит тленное, видимое, душа же, будучи нетленной, невещественной и мыслимой, все, что хочет и что мыслит, то и видит, и далекое и близкое, ибо ее бытие, где захочет; такой по подобию Божиего образа создана. Ибо Бог присоединил ее к мертвенному телу, чтобы, оживляя его, им управляла, подобно тому, как огонь от ветра разгорается, или как кузнец обрабатывает золото с помощью железа, или как корабль по морским волнам плывет, не сам собою носим, но дующим ветром. Так и тело душою управляется, ею существует и водится и носится, — они как два быка, тянущие вместе плуг до тех пор, пока соединивший их, все промысливший Бог разъединит их. Душа возьмется, а тело останется, душа к нему отойдет, потому что невещественна, а тело к земле, ибо вещественно и тленно. Аристотель же, мудрый учитель твой, Александр, в книгах своих пишет, что соединятся души с теми телами, вместе с которыми согрешили, когда второе рождение будет, когда мертвые восстанут из гробов. И мудрый Соломон сказал, что души праведных в руке Божьей, грешных же души в тартаре, в геенне мучиться будут, в глубинах земли. Мудрый же Аристотель и великий Платон говорят, что конец мира будет тогда, когда восполнится число отпавших ангелов душами праведников. Это, Александр, и еврейский пророк Иеремия подтверждает, говоря, что это так». И, слыша это, Александр дивился, и, недоумевая, говорил: «Слава тебе, чудный, дивный, непостижимый, невыразимый, непознаваемый и непонимаемый Боже, из небытия в бытие все приведший и благоприятствующий всему своим великим промыслом. Ты небеса создал единым словом,, они же вида своего не изменили, не разрушились, и землю создал, столь огромную, и ее ничем не укрепил, она же ни плодов своих не изменила, ни обычаев; тобою морские волны и многие воды на одном месте стоят и постоянно умножаются, не иссякают, и из пределов своих не выходят, и естества своего не изменяют, но удерживаются силою и колеблются многими ветрами, которые ни образа своего не изменяют, ни благоприятного веяния; и солнечное сияние, когда столько лет прошло, в силе тепла и света не изменилось; и луна, то увеличивающаяся, то убывающая, ни новая, ни старая, порядка своего не изменяет; и тело человеческое ты составил из четырех стихий, и душу божественную к нему присоединил, как некоего наездника, скачущего на четырех, вместе соединенных колесницах; до тех пор пока в равенстве четыре стихии находятся, тело человеческое непоколебимо, когда же из этих четырех составов что-то одно или увеличится, или уменьшится, тогда распадается и от души отделяется тленное человеческое тело. Если же промыслом твоим, Боже, или врачебным искусством снова колесницы те, суть составы, соединятся, тогда тело снова с душою вместе в здравии будет».

И от того дне убо всегда в недоумѣнии пребываше царь Александръ и мысляше, в себѣ глаголя: «Когда се постигнет мене смертъ, и кто будетъ памят мою творити по моей смерти? Будет ли се тамъ видѣние и познание, егда душа с телесы сстатися имуть на великомъ торжищи?» И тако мысльми многими помышлении: «Будет ли тѣломъ востание паки или не будет, в тое же тѣло души паки приити имут или ни?» Дивляше бо ся и глаголаше: «Како раставшеся и распадошася кости, в тое же паки бытие приидут?» И тако помышляя глаголаше, яко: «Вся могий Божий великий промысль, ихже созда от небытия в бытие, той же можетъ в тую же привести совесть в первое бытие». И многая таковая помышляя и рече: «Яко возвеличишася дѣла твоя, Господи, вся премудростию сотворил еси».

И с того дня всегда в недоумении был царь Александр, и, размышляя, говорил себе: «Когда постигнет меня смерть, где будет моя память о себе после моей смерти? Будем ли мы видеть и узнавать, когда души с телами соединятся на великом торжище?» И много о том думал: «Будет ли воскресение тел или не будет, в то же ли самое тело душа придет или нет?» И с удивлением говорил: «Как могут разделившиеся и распавшиеся кости к прежнему виду вернуться?» И, думая об этом, говорил: «Всемогущий великий Божий промысл все, что создал из небытия в бытие, может восстановить в прежнем бытии». И, о многом подобном думая, говорил: «Сколь велики дела твои, Господи, все премудростию сотворил ты».

И се рекъ в Вавилонь поиде, якоже нѣкий человѣкъ на уреченное мѣсто на умертвие свое идяше. Тогда убо Александръ царь, всего свѣта государь, смерть свою помышляя и неутѣшимъ бываше. Егда же приспѣ на поле, нарицаемое Сенарь, в земли, зовемой Авсидийстей, идѣже праведный и богатый Иевъ жилъ бяше, и ту Александръ станомъ своимъ стал, силныи же воиски по тому полю падоша. Велможи же Александровы скорбна его зряще и жалость его изменити хотяще, на гору высоку его возведоша и всему воиску вооружатися повелѣ, на поли на ономъ на единомъ мѣсте собратися повелѣ. И сих позрѣвше, ко Александру рекоша: «Александре царю, силный господине, почто скорбию великою потопляеши сердце свое, зриши, се толицемъ людемъ сотвори тя Богъ ныне царя, да подобаетъ тебѣ веселитися и радоватися велми». Александръ же главою покивав и прослезився рече: «Зрите ли всихъ сихъ, в пятидесятныхъ лѣтех вси под землю заидутъ». Бѣ бо ту видети болши паче миръяд тысячь людей, коней же безчисленное множество; бяху ту собрани вси языцы: индѣяне, и сирии, и мидии, и евреи, и финицы, еглефи, еламити, и халдѣи, и лидии, и нѣмцы, и греки, и инии восточнии и западнии языцы вси. И ту Александръ великий пиръ войску своему сотвори. И ту от востока и до запада и сѣвера и юга и от моря всего вси власти и князи со многолѣтными данми и с поклоном ко Александру приидоша.

И, сказав это, в Вавилон пошел, как человек идет на назначенное ему место смерти. И был тогда царь Александр, государь всего света, о смерти своей думая, безутешен. Когда же достиг Александр поля, называемого Сенар, в земле Авсидийской, где праведный богатый Иов жил, лагерем стал, войско же его на поле расположилось. Вельможи Александра, видя его скорбным и желая печаль его прогнать, на высокую гору его возвели, всему войску велели вооружиться и на поле этом всем вместе собраться. И, глядя на них, сказали Александру: «Царь Александр, сильный господин, зачем скорбью великой заполняешь сердце свое, — видишь, над сколькими людьми тебя Бог царем сделал, и следует тебе веселиться и радоваться». Александр же покачал головой и со слезами сказал: «Видите их, в пятьдесят лет все в землю пойдут». И было тут больше десяти миллионов человек, коней же бесчисленное множество; были тут собраны все народы: индийцы, сирийцы, индийцы, евреи, финикийцы, еглефи, еламиты, халдеи, лидийцы, немцы, греки и иные восточные и западные народы. И тут Александр большой пир для своего войска устроил, и пришли поклониться Александру все правители и князья — от востока до запада и от севера до юга и от моря — с данями за много лет.

В той же день прииде от Македонии от матери Александровы Алимпияды царицы казател его и учител Аристотел. Видевъ его Александръ и возрадовася велми и за выю его приимъ и облобызаше его сладко, глаголя: «Добро пришел еси, многочестная и безцѣнная глава, добре пришел еси, неугасимый светилниче и казателю всему миру, философе великий и казателю дивный Аристотелю; добре пришел еси ми, егоже мудрости подивишася еллини, емуже почюдишася халдѣи, его подивишася хитрости египтяне и волховнии мудрецы. Но возвести ми убо, чюдный во человѣцѣхъ, любимый мнѣ дидаскале,^[106] учителю мой, како западная страна мируетъ, жива ли есть вселюбимая мати моя и сладкая Алимпияда царица, и како, яже о нас, по всей вселенней чюется. Вѣрно ли человѣкомъ есть, яко, всю приимше землю, рая доидохомъ и многъ, егоже ты в книгах своихъ указуеши и краи земли во Едеме на востоце; и того бо рая близу доидохомъ, и до Макаринскихъ отокъ во Акияньстеи рецы, идѣже еллинстии мудрецы и душамъ человѣческимъ, глаголютъ, быти. Но то аз души ни единоя не вѣдих, но якоже со истинною макаринский князь нам сказа, не ту имъ, глаголетъ, быти, но в долнейших земли, во адовых реках, и ту имъ ждати, рече, ослабу и откупление от вышняго промысла и великаго Бога Саваофа». И се Аристотел слышавъ подивися, ко Александру тако отвеща: «Благодарю Бога, сподобльшаго мя видѣти свѣтлое и красное лице твое, и силный, и славный, и дивный в человѣцѣхъ, всего свѣта государю, великий Александре царю. Вселенная бо вся, иже о тобѣ чюдишася велми, возрадовася зѣло о великой славе твоей, елика Богъ даровал ти есть, якоже ни единому другому человѣку. Македонская земля и радуется и веселится, цветет, яко кринъ межу земъскими царствии и Бога непрестанно молятъ за тя всегда, другаго не имаютъ таковаго добыти ни царя, ни господина, якоже тебе, Александре. Вѣдомо да есть тобѣ, яко вселенная вся недостойна есть ни единому власу от главы твоея падающу. Госпожа твоя мати благо днесь здравствуетъ и жалостно тебѣ позирающи видети или слышати, мирно в Македонии царствуетъ, и жалостию и радостию умъ пременяющи, во страсе всегда сущи, в недоумѣнии бывши, хощет бо сподобитися видети лице твое свътлое. Молит бо тя много, глаголющи: “Не преслушай мене о семъ, всѣлюбезныи мой сыну и милый свѣте очию моею, но услыши мене, насытитися твоея свѣтлости и со всечестною твоею свѣтлостию царицею Роксаною. Аще ли тобѣ в Македонию невозможно приити к намъ, к царству твоему приидомъ, идѣже ты повелѣши, и твоего насытитися мнѣ сладкаго вида, живот бо свой вскорѣ смерти изменити имамъ”».

В тот же день пришел из Македонии, от матери Александра царицы Олимпиады, наставник его и учитель, Аристотель. Увидев его, Александр весьма обрадовался, за шею его обнял и поцеловал его сердечно, говоря: «Добро пожаловать, многочтимая и бесценная глава; добро пожаловать, неугасимый светильник и наставник всего мира, великий философ и учитель дивный Аристотель; добро пожаловать тот, чья мудрость удивила эллинов, которому дивились халдеи, искусству которого удивлялись египтяне и мудрые чародеи. Но скажи, удивительный среди людей, любимый мною дидаскал, учитель мой, — как запад живет, жива ли вселюбимая мать моя и любезная царица Олимпиада и что о нас во вселенной слышно. Знают ли люди, что мы, покорив всю землю, до рая дошли, о котором ты в книгах своих пишешь, что он на краю земли, в Эдеме, на востоке; и до рая дошли, и до Макаринских островов в реке Океане, где, как говорят эллинские мудрецы, души людей пребывают. Но там я души ни одной не видел, и, как истинно макаринский князь нам сказал, не там они, а в глубинах земли, в адовых реках, где они ожидают свободы или осуждения от вышнего промысла и великого Бога Саваофа». Слыша это, Аристотель удивлялся и так сказал Александру: «Благодарю Бога, удостоившего меня видеть светлое и прекрасное лицо твое, сильный, славный, дивный среди людей, государь всего света, великий царь Александр. Ибо вселенная всему, что ты совершил, дивилась и обрадовалась весьма великой славе твоей, которою Бог одарил тебя, как ни одного другого человека. Македонская земля радуется, веселится и цветет, как цветок среди земных царств, и Бога непрестанно македоняне молят о тебе, — другого такого не будет у них ни царя, ни господина, как ты, Александр. Знай, что вся вселенная не стоит одного волоса с головы твоей. Госпожа мать твоя ныне в добром здравии и хочет видеть тебя или слышать, мирно в Македонии царствует, то печалясь, то радуясь, в страхе всегда и в недоумении пребывает, хочет сподобиться видеть лицо твое светлое. И много просит тебя: “Не оставь меня без внимания в этом, возлюбленный сын мой и милый свет очей моих, но услышь меня, дай насытиться твоею красотою и достойнейшею красою царицы Роксаны. Если тебе в Македонию невозможно прийти к нам, то мы к тебе придем, куда ты велишь, и насыщусь сладким видом твоим, ибо жизнь моя вскоре сменится смертью”».

О сихъ словесех Александръ умилися и рече: «Блажю всякого сына, отеческому повинующеся повелѣнию». И се рекъ, Аристотеля за руку приимъ, на обѣдъ сяде. Вси же велможи его, велицыи князи и господьства земъская по достоянию и по подобию сѣдоша. Филона же и Птоломѣя и Селевка на особномъ столѣ посади близу царския трапезы конец подножия. Аристотеля же и учителя своего и Лаомендуша, Поликратушева сына, егоже любяше зело, конец престола своего на шестом степени посади близу царские трапезы конец подножия. Преполовившуся обѣду, воставъ Аристотел, дары Александру и царицы принесе, иже бяше послала ему Алимпияда царица, мати его. И принесе ему стемы двѣ, едину Александру, а другую Роксане, великии с великимъ жемчюгомъ и с камением многоцѣнным; и два фарижа бела, оседлана слоновыми седлы с камениемъ и со златомъ и сребромъ; и 100 коней зобных, и кучму царскую з жемчюгомъ и с камением многоцѣнным; и 1000 оклопий, приставленых на лвовых кожах, и 4 роги слоновых, и два перстни драгии, и хакизмо парижское от коркодиловы кожи и з жемчюгомъ и с камением многоцѣнным, и 100 блюд златых настолных, и листь, имеющъ сице: «Всесладкий и вселюбезный и милый свѣте очию моею, Александре сыну, всего свѣта царю, вселюбезная и вожделѣнная мати твоя Алимпияда пишу. Вѣдомо да есть царству твоему, яко отнелѣже в Македонии видѣния твоего разлучихся, оттоле сердце мое и душа рат межи собою сотвориста велику и умирити их не могох, да всегда со слѣзами ихъ внимаю, твое помышляюще от мене разлучение, сыну мой; и вся царская богатества и злата и ни во что же вменяю, твоего помышляющи улишения. Не тако аз немилостива есмъ, якоже мнится тобѣ быти. Да аще возможно тобѣ к намъ в Македонию приити, аще ли тобѣ невозможно есть, мы к царству твоему приидемъ, да твоего насыщюся всесладкаго вида, живот бо свой, сыну мой, вскоре смертию заменю».

Этим словам Александр умилился и сказал: «Заслуживает похвалы сын, повинующийся родительскому повелению». И, сказав так, взял Аристотеля за руку и сел пировать. Все же вельможи его, великие князья и земные государи сели по своему достоинству каждый. А Филона, Птоломея и Селевка за особый стол посадил у подножия царского стола. Аристотеля же, своего учителя, и Лаомендуша, сына Поликратуша, которого он очень любил, около престола своего на шестой ступени посадил рядом с царским столом. В середине пира Аристотель встал и принес Александру и царице дары, которые послала царица Олимпиада, его мать. Принес два венца, один Александру, другой Роксане, с жемчугом и многоценными камнями; двух коней белых, оседланных слоновыми седлами с камнями, золотом и серебром; и сто тысяч коней тучных, и царскую кучму с жемчугом и многоценными камнями; и тысячу щитов, обтянутых львиной кожей; и четыре слоновых бивня, и два драгоценных перстня, и попону для коня из крокодиловой кожи с жемчугом и многоценными камнями, и сто золотых блюд настольных, и письмо: «Всесладкий, вселюбезный, милый свет очей моих, сын Александр, царь всего света, вселюбезная и желающая видеть тебя мать твоя Олимпиада пишу тебе. Знай, что с тех пор, как не вижу тебя больше в Македонии, — с того времени сердце мое и душа воюют во мне и примирить их не могу, но всегда со слезами им внимаю, думая о нашей разлуке, сын мой; все царские богатства и золото — ничто для меня, когда думаю о твоем отсутствии. Не так я немилостива, как ты думаешь. И если можешь, к нам в Македонию приди, если же невозможно, мы к тебе придем, и насыщусь всесладким видом твоим, ибо жизнь моя вскоре сменится смертью».

И тако скончавшуся обѣду, нѣкий от велмож его рече ко Александру: «Александре царю, достоит тебѣ от земль болшие дани взимати». Александръ же к нему рече: «Ни градаря таковаго ненавижу, иже и с корениемъ зелие исторгающе».

И когда кончился пир, некто из вельмож Александра сказал ему: «Царь Александр, следует тебе с земель большие дани брать». Александр же ему ответил: «Не люблю садовника, который с корнем растение вырывает» .

И ту Александръ на гостьбѣ той узрѣ персенина нѣкоего от велмож своих и стара велми, иже браду свою вапсалъ бяше, яко млад человѣком указуется. И рече ему: «Любимый мнѣ и милый Каньсире, иже кая полза от вопсания сего хощет быти, колѣна ногамъ своимъ вопсай, има же да укрепится; аще ли псаломъ старость крепиши, ни глаголю тебѣ — не вопсайся, — яко да вапсило тебѣ не превратит мене себѣ млада, и старостию напрасно умрети имаеши». О семъ властели его много смеялися.

И тут на пиру Александр увидел некоего перса из своих вельмож, уже очень старого, который бороду свою красил, чтобы казаться молодым. И сказал ему: «Любимый и милый Кансир, если может быть польза тебе от краски, крась колени ног своих, чтобы они укрепились; если ты краской старость укрепляешь, то не говорю тебе, чтобы ты не красился, но краска тебя не изменит и ты, считая себя молодым, от старости неожиданно умрешь». И вельможи его этому много смеялись.

Другий же нѣкто велможа у Александра бѣ, емуже имя Александръ, страшлив же сий бяше велми, и всякого боящеся и из бою утекаше. Александръ же к нему рече: «Человѣче, любо имя измени или нравъ; и мое имя тобою срамотно есть».

И другой был вельможа у Александра, звали его Александром, но был он очень труслив, всего боялся и с битв убегал. И Александр сказал ему: «Послушай, либо имя измени, либо нрав; мое имя тобою позорится».

И в той же день ко Александру приведоша 3000 гусарей и рекоша ему властели обѣсити сихъ всѣхъ. Он же к ним рече: «Да коли лице мое видели суть, то не имает ни единь их умрети; судьям бо дано убивати, царю же дано есть миловати». И сотвори ихъ Александръ ловцы собѣ.

В тот же день к Александру привели три тысячи разбойников, и сказали ему вельможи, чтобы он повесил их всех. Он же им сказал: «Поскольку они меня увидели, то ни один из них не умрет; ибо судьям дано убивать, царю же дано миловать». И сделал их Александр своими охотниками.

И въ тыи дни приведоша ко Александру человѣка индѣянина, славно такова стрелца глаголаху быти, яко сквозѣ перстень стрелу простреляше. Александръ же стреляти ему повелѣ. Он же не хотѣ. И паки ему в другий повелѣ и он не восхотѣ же. Александръ же повелѣ ему главу отсещи. Ведуще же его и рекоша ему: «Почто, человѣче, животъ свой отдаде за едино стреление?» Он же к нимъ рече: «Десять дний имамъ отнелѣже за лук не приимах, и убояхся, яко пред нимъ погрешу и славу мою изгублю». Сии же Александръ слышав и похвали его много и с честию отпусти его, зане изволи смерти, нежели славу изгубити.

И в тот день привели к Александру человека, индийца, столь славного стрелка, что, как говорили, он сквозь перстень стрелою попадал. И Александр велел ему стрелять. А он не захотел. И тот вновь ему приказал, он же опять не стал. Александр велел ему отсечь голову. Когда же повели его, то спросили: «Зачем ты жизнь свою отдаешь за один выстрел?» Он же сказал им: «Десять дней, как за лук я не брался и боюсь, что перед ним промахнусь и славу мою погублю». Услышав это, Александр похвалил его и с честью отпустил, потому что он предпочел умереть, чем славу свою погубить.

И ту Александру нѣкий от воинник приступивъ и рече: «Великий царю Александре, дши едина у мене есть и ныне омужити ю хощу, да помози». Александръ же 1000 талантъ злата ему дати. Он же рече: «Много ми есть, Александре царю». Александръ же рече ему: «Царский даръ велику честь требует».

И тут к Александру некий воин подошел и сказал: «Великий царь Александр, дочь у меня есть и сейчас выдать замуж ее хочу, помоги мне». Александр велел дать ему тысячу талантов золота, а он сказал: «Это много, царь Александр». Александр же ответил: «Царский дар великой чести требует».

И ту Александръ Аристотеля, учителя своего, дарова, стему велику дасть ему, и одеяние многоцѣнное Пора, индѣйскаго царя, 10 тысяч талантъ злата, 10 кулобъ великого бисера, и в Македонию его посла, повелѣ ему привести матер свою к себѣ, Алимпияду царицу, на стан великий к нему во Египетъ в Палестинской земли. Сам же ту с Роксаною царицею оста.

И тут Александр учителя своего Аристотеля одарил, венец дал ему и многоценное одеяние великого индийского царя Пора, десять тысяч талантов золота, десять мер крупного жемчуга, и в Македонию его послал, велев ему привести свою мать, царицу Олимпиаду, к себе, в свой лагерь, в Египте, в Палестинской земле. Сам же там вместе с царицей Роксаной остался.

И ту Александру человѣкъ нѣкто прииде и рече ему: «Царю Александре, преж еихъ малых дней, ловящу ми при краи реки на Тигре, сокровище велико изнаидоша злата; да аще хощеши, поиди и возми сие, много множество есть». Александръ же рече к нему: «Всяко злато въ Божиих руцех есть, да аще хотѣл бы Богъ, мнѣ бы явилъ, но понеже тобѣ есть объявилъ, да поиди, возми сие». Он же ко Александру рече: «Елико требовах, от него взях, останок же возми ты, царю. Множество бо есть много, два дни и двѣ нощи елико хотѣхъ и носих, ктомуже не требую». Александръ же подивися сему и, на конь всѣдъ, на мѣсто то поиде, множество же злата виде и рече: «Егда от Дариевых сокровищъ злато сие есть». И тако повелѣ всему войску взяти. И толико его множество бѣ, елико вси до воли взяша, Александру же сто кубловъ от него оста.

И тут к Александру некий человек пришел и сказал ему: «Царь Александр, несколько дней тому назад, когда я ловил рыбу в реке Тигр, огромные сокровища нашел, золото; если хочешь, пойди и возьми, потому что много его». Александр же сказал ему: «Все золото в руках Божиих, если бы хотел Бог, то мне бы его открыл, но поскольку тебе показал, то иди и возьми его сам». Тот ответил Александру: «Сколько нужно было, взял из него, остальное возьми ты, царь. Его так много, что два дня и две ночи я носил сколько хотел, и мне больше не нужно». Александр удивился этому, и, сев на коня, к тому месту поехал, и, видя множество золота, сказал: «Наверное, это золото из сокровищ Дария». И велел своему войску брать его; и так много его было, что все брали сколько хотели, и Александру сто мер от него осталось.

Сему же бывшу, и се Алимпияда царица, мати Александра царя, от Македонии прииде. Александръ же и вси цари и велможи нарядивъ и во всей силѣ и войско свое направи, кони поводныи великии под бисерными седлы и златыми учреди, и трубы гласовныи, и органи, и тимпаны псалтырныи, и мусикийскии хитрости по достоянию урядив, и колесницу велику со златом и бисеромъ и с камением украшену на стрѣтение матери своей посла. И преж себе Роксану царицу посла, 1000 владыкъ посла с нею. Видѣвши же сие Алимпияда возрадовася велми и позирающи на ню, дивляшеся добротѣ ея и лѣпости, изрядному ея разуму; и сладко сию облобызающи и к сердцу своему прнгорнувши, рече: «Благодарю тя, Боже мой, яко далъ еси Александру подобну ему жену. Добрѣ обрѣла тя есмь, сердце, и душе, и милый свѣте очию моею, вселюбезная дши моя Роксана». Роксана же к ней рече: «Добре пришла еси, и великая и свѣтлая, всего свѣта царица, государя моего мати, мнѣ же госпоже, Алимпияда царица». И тако на колесницу вседоша и поѣхаша. По том же Александръ срѣте их в чюдной великой и дивной порастаси со всѣми своими вои и велможи, вси же на великих конех и всякий велможа пред своимъ полкомъ в царской стеме и на златой колесницы направе ѣхаша. Александръ же ѣха у великой толши македонскаго стана на великом кони в финическом одеянии, на главѣ же его перская кучма стратокомиловым перьемъ, на кучме венецъ Клитоврии, амазинскои царицы. Егда же близу сташа, тогда царицы обе слезоша, саговѣ свияне по полю тому вергоша, и ту на них ставше, Александра дождаше. Александръ же от далеко с коня на землю ссяде и с велможами своими к матери прииде пѣшъ. Мати же его видѣвше, за горло его похвати и сладко целующи и рече: «Добре обрѣла тя, сыну и всего свѣта господине, Александре царю». И се рекши, к станомъ поидоша. Бяше же видети ту дивный чюдный и красный станок. Егда же к стану приѣхаша, тогда полкове по достоянию разрядишася и рядомъ около их оба пол идяху. Вси же трубы псаловныи удариша, органы и прасковицы, различнии мусѣкийскии свѣрили; и не бѣ ту слышати и ни единаго гласа от трубнаго вопля и от коньскаго уристания. И тако в стань свой приидоша. Велможи же по достонию седоша. Александръ же сѣде на великомъ своемъ на златомъ престоле, о правую же страну сѣде его мати Алимпияда, о лѣвую же страну сѣде Роксана, жена его; и ту веселящеся много. Александръ же начатъ ей сказывати боеве вси великии, иже сотвори з Дарием, царем перскимъ, и прочими восточными и западными цари. Сие же слышавши Алимпияда царица дивляшеся. И тако повелеваше трубамъ ударити, иже зовутца сирини намелии.^[107] Такови же органы суть: 3000 писковъ имают, гласове же вси различни суть, дебели, и тонцы, и высоцы, и низцы, и тако жалостно слышати их и сладцы, яко всяки человѣческий разумъ дивляшеся. И ту веселившеся много Александръ царь со Алимпиядою царицею, матерею своею, и с Роксаною царицею, с престола восташа, цари же в шатры разыдошася.

И когда это было, царица Олимпиада, мать царя Александра, из Македонии пришла. Александр всех царей и вельмож собрал и все свое войско привел в порядок, коней под жемчужными седлами с золотом приготовил, которых вели на поводу, трубы, органы, тимпаны псалтырные и все музыкальные инструменты, как подобало, приготовил и колесницу, украшенную золотом, жемчугом и камнями, навстречу матери своей послал. Прежде себя царицу Роксану отправил и тысячу вельмож с нею. Увидев все это, Олимпиада возрадовалась и, глядя на Роксану, дивилась ее красоте и необыкновенному уму; и, сладко целовав ее и к сердцу своему прижав, сказала: «Благодарю тебя, Боже, за то, что дал Александру достойную его жену. Рада увидеть тебя, сердце мое, душа и милый свет очей моих, вселюбезная дочь моя Роксана». Роксана же ей сказала: «Добро пожаловать, великая и светлая царица всего света, государя моего мать, мне же госпожа, царица Олимпиада». И сели они на колесницу и поехали. Александр встретил их чудесным и дивным образом, со всеми своими воинами и вельможами, — все они были на великих конях и каждый вельможа ехал перед своим полком в царском венце и на золотой колеснице. Александр же ехал в окружении македонских воинов на великом коне в финикийском одеянии, на голове его была персидская кучма со страусовыми перьями, на кучме венец Клитевры, мазаньской царицы. Когда же они сблизились, обе царицы сошли и, встав на ковры, которые по полю тому были расстелены, ждали Александра. Александр далеко от них с коня на землю сошел и с вельможами своими к матери подошел пешим. Мать, увидев его, за шею его обхватила и, сладко целуя, сказала: «Рада видеть тебя, сын и всего света господин, царь Александр». И, после того как она это сказала, они пошли в дивный и прекрасный лагерь. Когда к нему подъехали, то полки разделились и рядом с ними с обеих сторон шли. И все трубы псалмовные затрубили, зазвучали органы, и прасковицы, и различные свирели; и не было слышно ни единого голоса из-за звучания труб и конского топота. Так они в лагерь прибыли. Вельможи согласно их достоинству сели. Александр же сел на великом своем золотом престоле, по правую сторону от него села его мать Олимпиада, по левую сторону села Роксана, жена его; и тут они много веселились. Александр стал рассказывать о всех великих битвах, которые были у него с Дарием, персидским царем, и прочими восточными и западными царями. Слыша это, царица Олимпиада дивилась. И велел он затрубить в трубы, которые называются сирини намелии. А эти инструменты три тысячи звуков имеют, все голоса различны — густые и тонкие, высокие и низкие, и столь печально звучат они и сладко, что дивится им всякий человеческий разум. И тут веселился много царь Александр с царицею Олимпиадой, матерью своею, и с царицей Роксаной, и встали они затем с престола, и в шатры свои разошлись.

Во единый от дний повелѣ Александръ младымъ витязем торгатися; в другий же день из луковъ стреляти; во иные же дни нѣкую игру играху, иже зоветца каруха,^[108] дивна же есть и чюдна зело.

В один из дней велел Александр молодым витязям сражаться; в другой день из лука стрелять; в иные же дни в некую игру играли, которая называется каруха, дивна она и чудна.

Тогда ко Александру приступиста два витязи македонина, иже Александръ велми любяше, от млада их бяше сохранилъ; брата же присная бяху, матер же в Македонии имяху, за многая лѣта сию не видели бяху. Она же имъ часто поручеваше и писаше многа, яко приидуть к ней в Македонию видети их. Они же любви Александровы отторгнутися не могуще, во мнозѣхъ лѣтех к матери своей не приидоша. Мати же их, твердую вѣру ко Александру видѣвши, яко отторгнутися от его любви не имають, дивно чюдно и диво достойно сотвори и повести велицеи. Отравный ядъ со ухищрениемъ у глакизме примеси, иже наричется рефне, и то сотворивши, и сыномъ своимъ посла и листь писа к нимъ: «Сладкима сынома моима и милыма красныма двема, Левкудушу и Врионушу, любимая ваша мати Менерва, вамъ пишу радоватися. Вѣсте добре, сынове мои, яко се 20 лѣтъ лица вашего не видѣхъ, ни вы мене узрите; многожды бо к вамъ писах, желающи вас видети, вы же всегда поручаетеся, глаголюще, яко: “От любве Александровы отторгнутися не можемъ”. Да вѣдомо вамъ буди, сынове мои, яко всяка слава и богатество во своих почтено есть и сладко, в чюжих же вамъ сущим, ни во что же злато бо ваше... мертво лежитъ. Да клятвою заклинаю васъ, во млеко, еже воскормихъ васъ, яко приидѣте и видите мя. Аще ли Александръ вась не пустит, гликизмо вамъ рефно дахъ, и Александру вкусити дайте, егда бо от него вкусит, в той час вас отпустит». Левкодушь же и Врионушъ листь матери своея прочетше, Левкодушъ же матери своей зазрѣвь и посмѣяся, Врионуша же зелие то вземъ и сохрани. Левкодушъ же к нему рече: «Заверзи сие, не иматъ ни единыя ползы в немъ». Бяше бо Левкодушъ конюшей бояринъ у Александра царя, Врионуш же чашу подаваше Александру царю. Врионуш же лукавое на сердцы своемъ держаше, просил бо бяше у Александра Македонскаго царство многажды, Македонии; Александръ же к нему рече: «Всю вселенную разделити имамъ, Македонии же никому не дамъ, до живота бо имамъ владѣти ею самъ, по смерти же моей да владѣти будет, кому Богъ дастъ Александров нарокъ... и крѣпка десница, и острый мечь». О семъ Врионушъ на Александра злобу имый, зелие оно хотѣ Александру подати. Возрѣ же на красоту лица его, паки не восхотѣ, и держа сие 6 лѣтъ, не могий Александра отравити, не даваше ему брат его Левкодушъ, но караше его, глаголя: «Бойся Бога, о человѣче, не убивай мужа дивна и чюдна, егоже мудрости еллини подивишася, егоже храбрости перси и индѣяне почюдишася, от негоже потрясеся вся подсолнычная земля, восточная и западная и южная и сѣверная, егоже убояшася вси морстии отоцы. Аще бо сего погубиши, брате, то вес свѣтъ смертию смести его хощеши и самъ злѣ умрети имаеши». И хотяше Левкодушъ Александру сказати сие, но Александръ бы ему не вѣровалъ, понеже Врионуша любяше зело. Птоломѣю же воеводе сказати хотяше, но размысливъ рече: «Аще брата моего убиютъ, и мене с нимъ убиютъ». И Врионуша часто караше. Он же сего не послушаше, добре бо рече: «В неразумное сердце терние внидет, и вскоре не изыдет».

Тогда к Александру подошли два витязя-македонянина, которых Александр очень любил, смолоду они у него были; братья же родные были они, мать их в Македонии была, и много лет они ее не видели. Она же их часто просила и писала, чтобы пришли к ней в Македонию и она увидела бы их. Они, из-за любви к ним Александра, покинуть его не могли и много лет к матери своей не приходили. Мать же их, видя, что из верности Александру они не оставят его, совершила достойное удивления и великой повести. Отравный яд искусно смешала со сладостью, что называется рефне, и, приготовив его, сыновьям своим послала вместе с письмом: «Сладкие сыны мои, милые, прекрасные Левкодуш и Врионуш, любимая ваша мать Менерва, пишу вам приветствие. Хорошо знаете, сыновья мои, что вот уже двадцать лет лиц ваших не видела и вы меня не видели; много писала вам, желая вас видеть, вы же всегда говорите: “Александра оставить мы не можем”. Знайте, сыновья мои, что всякая слава и богатства среди своих почтенны и милы, когда же вы среди чужих находитесь, ваше золото мертвым лежит. И клятвою заклинаю вас, молоком, которым вскормила вас, — придите и увидьтесь со мною. Если же Александр не отпустит вас, посылаю вам сладость рефне и Александру вкусить ее дайте, когда же он ее вкусит, тотчас отпустит вас». Левкодуш и Врионуш письмо своей матери прочли, Левкодуш мать укорил и посмеялся, а Врионуш зелье взял и сохранил. Левкодуш сказал ему: «Не думай об этом, нет в нем никакой пользы». Был Левкодуш конюшим у царя Александра, а Врионуш чашу подавал царю Александру. Врионуш лукавство в сердце своем имел, ибо просил он у Александра Македонское царство много раз; Александр же сказал ему: «Всю вселенную отдам, Македонию же никому не дам, до конца жизни буду владеть ею сам, по смерти же моей пусть владеет ею тот, кому Бог даст счастье Александра, крепкую десницу и острый меч». Поэтому Врионуш, на Александра злобу имея, зелье это хотел Александру дать. Но посмотрел на прекрасное лицо его и не дал, и держал его шесть лет, не в состоянии Александра отравить, и не давал ему это сделать брат его, Левкодуш, укорявший его, говоря: «Бойся Бога, человек, не убивай мужа дивного и чудного, мудрости которого эллины удивлялись, храбрости которого персы и индийцы изумились, от него потряслась вся земля под солнцем, восточная, западная, южная, северная, которого испугались все морские острова. Если его погубишь, брат, то весь свет смертью его низвергнешь и сам бесславно умрешь». И хотел Левкодуш Александру сказать об этом, но Александр бы ему не поверил, потому что Врионуша любил весьма. И воеводе Птолемею сказать хотел, но подумал: «Если брата моего убьют, то и меня с ним убьют». И Врионуша часто корил. А тот его не слушал, ибо хорошо сказано: «Если в неразумное сердце терние войдет, то быстро не выйдет».

Исперва бо от лукавых жень убийство сотворися, якоже древле Евга ради от древа райския пища отлучихомся, Соломан бо, мудрый во человѣцех, женою лукавою ада наслѣди, и Самсону великому в крѣпости и женское ухищрение одолѣ, Иосиф прекрасный от лукавые жены много претерпѣ. И ту бо великого Александра, макидоньского царя, лукавьство женьское постиже.

Ибо от начала из-за коварных жен совершались злодеяния, — так в древности из-за Евы райской пищи лишились, мудрый среди людей Соломон из-за жены коварной в ад последовал, сильного Самсона великого женское коварство одолело, и Иосиф прекрасный от коварной жены много претерпел. И великого Александра, македонского царя, коварство женское настигло.

Во един бо день Александрь гостбы велики велможемъ и воемъ своимъ сотвори. В той бо день дары от Востока ему принесоша. И на томъ обѣде велику веселость сотвори. Има же Александръ чашу самотворну от андракса каменя, и дивна бяше и многоцѣнна велми, тою же всегда Александрь пияше. Тогда Александръ женѣ своей Роксанѣ тою чашею напив подаваше. Врионуша же сие чаши не соблюде и, ко Александру сию чашу несоша, и испусти ею из рукъ, и разбися. Александръ же о семъ разсердився, Врионуша побранихъ мало. Врионуша же за злобу ону на умъ вземъ и сие на сердцы храняше на своего си благодателя безумно, и ту его хотя отравити, но не дасть ему братъ его Левкодушъ. Таков бо сий лукавъ бяше и гордивь, зломнивый Врионушъ, помышляше бо в себѣ, глаголя: «Аще Александра отравлю, царь всему свѣту буду».

В один из дней Александр устроил большой пир для своих вельмож и воинов. В тот же день дары с Востока ему принесли. И на этом пиру он весьма веселился. У Александра была самотворная чаша из камня андракса, дивная и многоценная, из нее всегда пил Александр. В этот раз выпив из той чаши, он передал ее жене своей Роксане. Врионуш неосторожно эту чашу обратно Александру нес и выронил ее из рук, и разбилась чаша. Александр из-за этого рассердился и Врионуша немного побранил. Врионуш за это зло в себе затаил и в сердце хранил, безумный, против своего благодетеля, и хотел его тут же отравить, но не дал брат его, Левкодуш. Столь коварен был, горделив и злопамятен Врионуш, что думал в себе: «Если Александра отравлю, царем всего света буду».

В той день приидоша ко Александру от Иеросалима иевреи, принесоша ему шатеръ великъ велми и сказаша ему, глаголя, яко пророкъ Иерѣмѣи умре. Александръ же сие слышавъ и оскорбися немало.

В тот день пришли к Александру из Иерусалима евреи, принесли ему большой шатер и сказали, что пророк Иеремия умер. Александр, услышав это, опечалился немало.

И в той день приидоша к нему мужи мнози от града, егоже создал бяше, Александрию, ко Александру рекоша: «Царю Александре, град, егоже еси создал бяше, Александрѣю, не можемъ никако жити в немъ». Александръ же рече: «За что?» Они же к нему рекоша: «Змѣй великий от реки египетцкие изходитъ и людей ухватает, и ядомъ умираютъ». Александръ же к нимъ рече: «Идѣте во Иеросалимъ, и кости пророка иеврейска Иеремѣя вземше, на крестъ града сихъ узидайте, того бо молитва ядъ исцѣлетъ змиин». Они же шедше и тако сотвориша, и от того часу и до нынѣ змѣй во Александрѣи человѣка ухватити не можетъ.

В тот же день пришли к нему мужи многие из города, который он создал, из Александрии, и сказали Александру: «Царь Александр, в городе, который ты создал, в Александрии, никак не можем жить». Александр спросил: «Отчего?» Они же ему ответили: «Огромный змей из египетской реки выходит и кусает людей, и они от яда умирают». Александр сказал им: «Идите в Иерусалим, и возьмите кости еврейского пророка Иеремии, и в городе своем их положите, ибо его молитва от змеиного яда исцеляет». Они пошли и сделали это, и с того времени и доныне змей в Александрии людей не кусает.

И в той день жена нѣкая, ко Александру приступивъ, сии рече: «Александре царю, муж мой злобит мя и бранит мя много». Александръ же рече: «Всякой женѣ глава есть мужь, мнѣ же нѣсть дано судити жены пред мужемъ». Она же Александра понудити хотящи, да мужа еи убиет, и рече: «Царю Александре, мене убиетъ, тебѣ же невѣрен есть». Александръ же к ней рече: «Нѣсть ти дано мужю судити, во царствии бо моемъ жены да не судят мужем. Горе бо человѣку, имже жена обладает, горе бо, — рече, — земли той, в нейже жена царствуетъ; о горе тѣмъ людемъ, имиже жена обладаетъ, жена бо на едину потребу от Бога сотворися, дѣтородства ради; мужу же жена подручна есть». И се рекъ и языкъ ей повелѣ урѣзати.

И в тот же день некая жена к Александру пришла и сказала ему: «Царь Александр, муж мой сердится на меня и бранит меня много». Александр ответил: «Всякой жене глава муж ее, мне же не дано судить жену перед мужем». Она же хотела вынудить Александра, чтобы он ее мужа убил, и сказала: «Царь Александр, меня он убьет, тебе же неверен». Александр ей отвечал: «Не дано тебе судить мужа, в царстве моем жены пусть не судят мужей, ибо горе тому человеку, которым жена владеет; горе той земле, в которой жена царствует; горе тем людям, которыми жена владеет, ибо жена для одной цели Богом создана — для рождения детей; и жена мужу подвластна». И, сказав это, язык ей велел урезать.

В той же день двородержьцы приступиша ко Александру и рече Дандушъ, милостный и любим бяше велми у Александра и вѣрень ему есть, кротокъ же сии тѣломъ, но храбръ велми и конникъ добръ воинъ велми, ко Александру рече: «Государю великий, царю Александре, подобно есть, яко властели твои домове свои да видят, много бо лѣтъ, яко отнелѣже от домов своих зашли суть». Ту Александръ повелѣ дары многоцѣнны принести и ту велможи свои повелѣ дарити царскими стемами многоцѣнными, и диядимами, и великимъ царскимъ одеяниемъ, индѣйскими и перскими фарижи, и много множество неизчетно злата и бисера разда. И тако всякому во свое царство отправитися повелѣ. Сам же с матерею своею и з женою своею и свободными витязи в Виталскии горы ловити поиде.

В тот же день подошли к Александру двороуправители, и Дандуш — весьма любимый Александром, верный ему, невелик был телом, но весьма храбр и хороший воин — сказал Александру: «Великий государь, царь Александр, следует вельможам твоим увидеть свои дома, потому что много лет прошло с тех пор, как из своих домов ушли». Тут Александр велел дары многоценные принести и одарить вельмож царскими венцами многоценными, и диадемами, и царскими одеяниями, индийскими и персидскими конями, и огромное множество золота и жемчуга раздал. И велел всем в свои царства отправляться. Сам же с матерью своею, и с женою своею, и со свободными витязями в Витальские горы охотиться пошел.

В той же день Врионушъ ко Александру приступивъ, рече: «Александре царю, дай мнѣ Македонское царство». Александръ же к нему рече: «Любимый мои Врионуше, я всему свѣту царь есмь, но людие македоньскимъ царемъ зовут мя; но возми собѣ Ливию, и Киликию всю, и великую Антиохию». И сего же Врионушъ не восхотѣ, но помышляше во умѣ: «Аще Александръ умретъ, всему свѣту царь буду». И тако яд растворивъ, Александру дастъ. Александръ же сие вкушъ, в той час студен бысть яко крошецъ и очюти, яко отравлень бысть и рече: «О любимый мой и милый врачю Филиппе, вѣдомо да есть тобѣ, яко в сладком вине вкусих горкий ядъ». Филип же сие слышав и стему з главы поверже и былия нѣкая теплейша с целым теряком^[109] Александру дасть пити. Сие же слышав Врионушевъ братъ Левкодушъ, Александрове смерти очима не могий видети, на меч налегъ, прободеся. Александръ же ко врачю своему Филиппу рече: «Можеши ли от смерти избавити, Филиппе?» Филипь же рече к нему с плачем: «О всего свѣта царю, идѣже хощетъ Богъ, побежается естества чин, да не возможно ми есть помощи дати, понеже ядовитая студень преодолѣвает сердца твоего теплоту. Но сие помощи ти могу: три дни живъ будеши, дондеже вся царства урядиши земская». Сие же Александръ слышавъ и главою покивав и рече, прослезився: «О суетная слава человѣческая, како вмале являешися, а вскоре погибаеши. Но добре рече рекии: “Нѣсть на земли радости, иже не приложится на жалость, ни есть слава, иже не преидетъ”. О земля, и солнце, и твари, плачитеся днес мене, вмале бо на свѣтъ явихся и вскоре под землю отхожу. О земле, мати моя, красныи человѣки упитаеши, напрасно к себѣ приемлеши. О неуставная человѣческая чести, како мнѣ тихо посмеяся и напрасно паки мене к земли отсылаеши. Всесилнии и всемошнии и любимии мои македоняне, аще возможно вамъ смерти мя избавити днес, да с вами всегда буду, бийтеся с смертию ныне за мя, похитити мя от вас пришла есть». Се же слышавше македоняне и с плачем великим ко Александру глаголаху: «Александре царю, силный государю, аще возможно есть смерти откупити тя, животъ нашъ вси дали быхом за тебѣ, но сие намъ невозможно есть. Но ты добре на земли пожил еси и смерть твоя почтена есть болши, нежели чий животъ. Походи, Александре, походи на уготованное тобѣ мѣсто, на земли бо добре царствовал еси, и тамо рая наслѣдити имаеши».

В тот же день Врионуш к Александру пришел и сказал: «Царь Александр, дай мне Македонское царство». Александр ответил ему: «Любимый мой Врионуш, я всего света царь, но люди македонским царем меня называют; возьми себе Ливию, и всю Киликию, и великую Антиохию». Этого Врионуш не захотел, но подумал: «Если Александр умрет, всего света царем буду». И, растворив яд, дал его Александру. Александр вкусил его, и тотчас стал холоден, как камень, и понял, что он отравлен, и сказал: «Любимый и милый врач Филипп, знай, что со сладким вином вкусил я горький яд». Филипп, услышав это, венец с головы сбросил и теплой настойки с терьяком дал выпить Александру. Услышал об этом брат Врионуша Левкодуш и, чтобы смерть Александра не видеть, бросился на меч. Александр же врача своего Филиппа спросил: «Можешь ли ты от смерти меня избавить, Филипп?» Филипп сказал, плача: «О всего света царь, там, где хочет Бог, побеждается чин естества, мне же невозможно помочь тебе, потому что холод яда преодолевает тепло твоего сердца. Могу помочь тебе только так: три дня будешь жить, пока не распорядишься всеми царствами своими земными». Услышал это Александр, головою покачал и сказал со слезами: «О суетная слава человеческая, как ненадолго приходишь и как быстро исчезаешь. Хорошо сказано: “Нет на земле радости, которая не заменится печалью, ни славы, которая не пройдет”. О земля, и солнце, и твари, оплачьте сегодня меня, ненадолго на свет появился и рано под землю ухожу. О земля, мать моя, прекрасно людей вскармливаешь и неожиданно к себе берешь. О изменчивое человеческое счастье, как мне ласково улыбнулось и неожиданно опять к земле меня отсылаешь. Всесильные, всемогущие, любимые мои македоняне, если возможно вам от смерти меня избавить сейчас, чтобы с вами всегда был, сражайтесь со смертью ныне за меня, похитить меня от вас пришла она». Услышали это македоняне и с плачем великим Александру говорили: «Царь Александр, сильный государь, если возможно было бы у смерти выкупить тебя нашей жизнью, все бы отдали жизнь за тебя, но это невозможно. Славно ты пожил на земле, и смерть твоя почтеннее, чем чья-либо жизнь. Иди, Александр, иди в назначенное тебе место; на земле славно царствовал ты и там рай унаследуешь».

Филип же, Александровъ врачь, мску живу разсѣкъ и в ню всади Александра. Александръ же вся земьская царства и великия государства и вси князи и властели по достоянию урядив. Алимпияду же матерь и Роксану царицу приимъ, Филона призвав и Птоломѣя и рече: «О любимая моя присная два брата, Филоне и Птоломѣю, жену свою и матер свою предаю вамъ ныне, яко мою поминающе сердечную любов, сихъ почтено до смерти дохраните; Македонское же царство добре соблюдите. Тѣло же мое в Александрѣи положите; мене же паки узрѣте тогда, егда мертвии от гроб востанут. Но вѣдомо да есть вамъ, яко напослѣдокъ лѣтом перси Македониею обладати имутъ, якоже мы днес персы». И се рекъ Александръ, Роксану за руку приимъ и сладко ею облобызаше, глаголя: «О Дариева дши, мой милый свѣте очию моею, всего свѣта царице Роксано, вѣси ли, отнелиже любов моя приплѣте к тебѣ, колко извѣщения сердца моего указах тебѣ, якоже ни единъ муж к своей женѣ, такоже и ты указа мнѣ любов и честь вѣрну соблюде, якоже ни едина жена ко своему мужю. Вѣдомо да есть тобѣ, яко ныне любовъ наша расторгнутися имаеть, отхожю убо во адъ, отнюду же возвратитися не имам. Остани з Богомъ, милая моя любви». И се рекъ Александръ, целовав, отпусти. И тако властели на целование призва и со всѣми по ряду целовася и с плачем к нимъ рече: «Любимии мои и милии македоняне витязи и вси прочии языцы, Александра другаго не имаете изнаити». И се рекъ, глаголя: «Приведите ми великаго моего коня Дучипала». Дучипал же, видѣ Александра умирающа, жалостно проржа и ногами землю бия, Александров облобызаше одръ. Александръ же за гриву сего похватив и рече: «О милый мой Дучипале, нектому другий Александръ всядет на тебе». И ту Александръ Врионуша оного зазрѣвъ и к нему рече: «О милый мой любимый Врионуше, ни вѣси ли, колико благая же сотворих тобѣ, почто зло за добро воздал ми еси, почто отравнаго яда напои мя. Но проклят да есть господинь той, иже государьскаго убийцу хранитъ, и проклят да есть, иже ... блудника хранитъ, и проклят да есть господинь той, иже здавцу градцаго хранить, но злаго убивъ, да ся зла укротит». И ту Дучипаль скочивь, Врионуша зубы за горло ухвати и к земли его притиснувь, ногами до смерти уби. Александръ сие видѣвъ и рече: «Пий, брате Врионуше, яже ми еси предал чашу». Птоломѣй же разсѣкъ его, псомъ повелѣ поврещи. Александръ же на властели и на велможи возрѣвъ и рече: «О любимии мои и милии, всего свѣта царие велицыи и велможи и прочии витязи, како всю вселенную прияли есмо, богатую и пустую землю, и рая доидохомъ оного, идѣже Адамъ, праотецъ нашъ, бяше; и вся красная земли видех, и высину неба разумѣхъ, и глубину моря узнах, но убежати не могох напраснаго смертнаго серпа. Вы, зряще мя умирающа, помощи ми хощете ли и не можете. Но поиду убо, идѣже суть вси от вѣка умершии, вы же останете з Богом, мене до смерти своей поминающе; и видѣтися имамъ с вами тогда, егда мертвии от гробъ востанут на Судищи ономъ страшномъ и на великом торжищи». И се рекъ Александръ, издъше, в земли нарицаемей Гесем,^[110] во странѣ Халдѣйстей, близу Египта, в Межурѣчии Сѣверстемъ, на рецѣ Ниле, на мѣсте, идѣже Иосифъ Прекрасный седмъ житницъ фараону царю сотворилъ бяше.

Филипп же, врач Александра, мула живого рассек и в него посадил Александра. И Александр всеми царствами земными и великими государствами распорядился, и всех князей и правителей по их достоинству распределил. Олимпиаду, свою мать, и царицу Роксану взяв и призвав Филона и Птоломея, сказал: «Любимые мои, родные братья, Филон и Птоломей, жену свою и мать передаю вам, чтобы, помня о моей сердечной любви, вы их в почете до смерти оберегали; и о Македонском царстве позаботьтесь. Тело мое положите в Александрии; меня увидите вновь, когда мертвые из гробов восстанут. Но знайте, что в последние времена персы будут владеть Македонией, как мы сейчас персами». И, сказав это, Александр Роксану за руку взял и сладко ее поцеловал, говоря: «О Дариева дочь, милый свет очей моих, всего света царица Роксана, знаешь ли, что с тех пор, как любовь соединила меня с тобою, явил я тебе столько доказательств сердечной склонности, сколько ни один муж своей жене не являл, и ты явила мне любовь и честь мою верно сохранила, как ни одна жена своему мужу. Знай, что ныне наша любовь расторгается, ибо ухожу в ад, откуда нет возврата. Оставайся с Богом, милая моя любовь». И, сказав это, Александр поцеловал ее и отпустил. И вельмож для прощания призвал, и всех их целовал, и с плачем сказал им: «Любимые мои, милые македонские витязи и все другие народы, второго Александра вы не найдете». И добавил: «Приведите ко мне великого коня моего, Дучипала». Дучипал, увидев умирающего Александра, печально заржал и, бия ногами землю, облобызал постель Александра. Александр за гриву его схватил и сказал: «Милый мой Дучипал, второй Александр на тебя не сядет». И тут Александр того Врионуша увидел и сказал ему: «Милый мой, любимый Врионуш, не знаешь разве, сколько блага я тебе сделал, — зачем злом за добро воздал мне, зачем отравным ядом напоил меня. Да будет проклят тот господин, который убийцу государя щадит, проклят тот, кто грешника щадит, проклят тот господин, который сдавшего город щадит, но пусть убьет злого, чтобы зло прекратилось». Тут Дучипал вскочил, и схватил Врионуша зубами за горло, и, к земле его прижав, ногами до смерти забил. Александр увидел это и сказал: «Пей, брат Врионуш, из той чаши, что передал мне». Птоломей же рассек его тело и псам велел бросить. Александр на правителей и на вельмож посмотрел и сказал: «Мои любимые, милые, великие цари всего света, вельможи и все витязи, всю вселенную покорили мы, богатые и необитаемые земли, и до рая дошли, где был Адам, праотец наш; я все прекрасное, что есть на земле, видел — и высоту неба узнал, и глубину моря исследовал, но не смог избежать жестокого серпа смерти. Вы же, видя меня умирающим, помочь мне хотите, но не можете. И пойду я туда, где все от века умершие пребывают, вы же оставайтесь с Богом, меня до смерти своей вспоминая; и увижусь с вами тогда, когда мертвые из гробов восстанут на том Страшном Суде и на великом торжище». И, сказав это, умер Александр, в земле, называемой Гесем, в стране Халдейской, около Египта, в Междуречий Северском на реке Ниле, на том месте, где Иосиф Прекрасный семь житниц сделал фараону-царю.

И толикъ плачь и жалость сотворися ту, елико никто нигдѣ видѣ, ни слыша. И тако велможе, вземши тѣло его, во Александрѣю донесоша. Плакавши же мати его, Олимпияда царица, и Роксана царица, и цари, и велможи, и вси князи земьстии, и жены, и дѣти, и несмысленни скоти. Роксана же царица одеяние многоцѣнное на себѣ до земли раздра и власы главы своея простерши, с плачем жалостно ко Александру яко к живу глаголющи: «О Александре, всего свѣта царю, силный господине и государю, писматар ли мнѣ бяше, понеже в чюжихъ земляхъ мене остави? Сам же яко солнце заиде с солнцемъ под землю. О земля, и солнце, и горы, и холми, плачитеся со мною днес, и точите очи мои источник слез, дондеже езеро наполните и горы напоите пелыневу горку, ядовиту мнѣ зело». И се рекши, на двор повелѣ излѣсти, сама же по конецъ Александра сѣдши, яко жива его облобызающи, глаголаше: «Александре, царю, македоньское солнце, аще ми есть с тобою умрети, тебѣ разлучитися не имам». И се рекъ, меч Александровъ вземши и на нь налег, живот свой сконча. Птоломѣй же и Филон столпъ великъ создаста и высокъ среди Александрии града и на немъ ковчег златъ, тѣло же Александра царя и Роксаны царицы поставиша, идѣже до днес ту стоит. Велможи и цари и всякъ отъиде во свою землю. Александрѣя же царство Птоломѣю прилучися. Аминь.

Александрия

И такой плач и такая печаль тут были, каких никто нигде не видел и не слышал. И вельможи, взяв тело его, в Александрию принесли. Плакала мать его, царица Олимпиада, и царица Роксана, и цари, и вельможи, и все князья земные, и жены, и дети, и бессловесные животные. Царица Роксана многоценное одеяние на себе разорвала до земли и, распустив волосы, с плачем печально к Александру как к живому обратилась: «Александр, всего света царь, сильный господин и государь, разве враг ты мне, что в чужой земле меня оставил? Сам же как солнце с солнцем зашел под землю. О земля, и солнце, и горы, и холмы, плачьте со мною сегодня, лейте слезы, очи мои, как источник слезный, пока не наполните озера и пока не напоите горькую гору полынную, столь ядовитую для меня». И, сказав это, велела всем выйти, сама же около Александра села, поцеловала его, как живого, и сказала: «Царь Александр, македонское солнце, даже если мне придется с тобою вместе умереть, с тобою не разлучусь». И, сказав это, меч Александра взяла, и, бросившись на него, окончила жизнь свою. Птоломей и Филон большой и высокий столп сделали посреди города Александрии, и на нем поставили золотой ковчег, и в нем положили тела Александра и царицы Роксаны, там он и доныне стоит. Вельможи, цари и все остальные разошлись в земли свои. Александрийское же царство Птоломею досталось. Аминь.

К воинъством устремляющеся полезно и честно слышати добродѣтелна и велеумна мужа Александра, великаго царя македонскаго, како и откуду бысть и како и отколе прииде, и сих ради добродѣтелей всей подсолнечной царь и самодержецъ назвася. Подобает же сего чтущимъ разумѣти, и разумевающимъ сего воинъствомъ и добродѣтелемъ уподобитися и смысла да разумѣти елицы.

К воинству устремляющимся полезно и честно услышать о добродетельном и многоумном муже Александре, великом царе македонском, кто он есть, и как и откуда пришел, и благодаря каким добродетелям стал царем и самодержцем всей вселенной. Подобает же читающим понимать, а понимающим — уподобиться воинству и добродетелям его, смыслу сего внимая.

Бысть же великое Божие промышление создавши собѣ храмъ и сего седмъ утвердивша столпъ.^[1] И в пять тысящ сего стояния, царствующу великаго Рима Таркинию царю,^[2] начальствующу же израильтескими людьми и еврейскому господству от архиерей Иеремѣю пророку,^[3] господствующу восточным странамъ Криксу сыну, Дарию,^[4] обдержащу Индию, Египтом же великимъ обладающу Нектанаву^[5] волхву, царю сущу, тогда Ридийскимъ странамъ^[6] и Македонъской земли и Еладцкими отоки обладающу Филипу, греку сущу и еллину. Родися ему сынъ тогда, и нарече имя ему Александръ, по греческому языку «избранне муж».^[7] Избранъ сей и младъ и красенъ, смиренъ же и благообразенъ ко всѣмъ зрящимъ его. Сеи же ни есть от телеснаго утворения, но о всем виновнаго благимъ великаго Божия промысла. Помагающе же симъ имяше естественое добродѣтелей суть си: непотворно и во языце же непоколебимо имать, имания же вся яко тлѣнная и мимотекущая вменяше, долготерпелив же к согрешающимъ безмѣрно. Сими же четырми добродѣтелми четыремъ вселеньскимъ концемъ царь и самодержецъ назвася. Елико невозможно есть в книзе сей написати, ни на сердце человѣку не взыде, ни во умъ человѣку неподатливу не внидеть. Александровы добродѣтели, душевныя и телесныя, преди рекоша.

Создал же великий Божий промысл себе дом и утвердил его на семи столпах. И когда простоял он пять тысяч лет и в великом Риме царствовал Тарквиний-царь, а над израильскими людьми и над еврейской державой начальствовал от первосвященников пророк Иеремия, в восточных же странах господствовал сын Крикса, Дарий, державший во власти Индию, и Египтом великим владел волхв Нектанав, бывший там царем, — в те времена Придийскими странами, и Македонской землей, и Элладскими островами владел грек Филипп, язычник. Родился у него тогда сын, и дал он ему имя Александр, что по-гречески значит «избранный муж». И действительно, он был молод, красив, для всех видящих его был смирен и благообразен. И было это не от телесной природы, но от великого Божия промысла, источника всякой благости. Имел он к этому и естественные добродетели: справедлив, непоколебим был в слове своем, богатства все считал тленными и преходящими, к согрешающим был терпелив безмерно. Благодаря этим четырем добродетелям стал царем и самодержцем над четырьмя концами вселенной. Обо всем этом ни в книге этой невозможно написать, ни в сердце или уме неподатливого человека это не вместится. Итак, о добродетелях Александра, душевных и телесных, мы сказали вначале.

Повесть начнемъ о рожении его и о храбрости его. Глаголюще бо быти его сына царя Филипа. Но нѣсть тако, занеже лжа, но египецкаго царя Нектава, великаго волхва, сынъ и Олимпияды, жены Филиповы. Случи же ся сице. Нектанавъ, царь египетцкий, волшебною хитростию и звездочетию египетскимъ украшенъ зело. Не бранми, ни ратьми, ни вои, ни оружиемъ противляхуся, но помощницу собѣ имѣя волшебную хитрость, с сею всѣмъ противляяся градомъ. Его бо о сем вси околнии царие недооумѣющеся и стужившеся, совѣтъ сотвориша, глаголюще: «Что сотворимъ лукавому и волшебному сему египецкому князю? Вся бо благая земли нашея богатства волшебнымъ ухищрениемъ вземъ и к своей земли приложи. Мы же сихъ стражуще недоумеваемъ. Но к тому не терпимъ лукаваго сего Аркуса, но вкупе вси собравшеся, на землю египецкую вси устремимся, и Нектанава из царства изгонимъ, и благая своя опять собѣ приимемъ, бесплодну бо ему и без наслѣдия, лукаву бо ему и страшливу, и сама та супротивитца ему египецкая земля». Бяху бо совещавшеся языцы на Нектанава: перси, ивери, арапи, кияне и ефиопи, еглаги^[8] и инии восточнии цари и языцы мнози.

Повесть же начнем о рождении его и о храбрости его. Говорят, что он сын царя Филиппа. Однако это не так, ложь это, ибо сын он египетского царя Нектанава, великого волхва, и Олимпиады, жены Филипповой. Случилось же это так. Нектанав, египетский царь, был силен в чародействе и в египетском искусстве читать по звездам. Не бранями и ратями, не воинами и оружием удерживал он врагов, но имел себе в помощь чародейство и им противостоял всем городам. Поэтому все соседние цари в растерянности пребывая и страхе, собрались на совет, говоря: «Что сделаем с этим коварным волхвом, египетским князем? Все богатства земли нашей с помощью волхвования взял и к своей земле присоединил. А мы страдаем и не знаем, что делать. Но не потерпим больше этого коварного Аргуса, и, собравшись все вместе, на землю Египетскую устремимся, и Нектанава из царства изгоним, и все свое опять себе вернем, ведь бесплоден он, нет у него наследников; ведь коварен он и пуглив, сама Египетская земля будет против него». Совещались же против Нектанава народы: персы, иверы, арапы, кияне, ефиопы, еглаги, и иные восточные цари, и народы многие.

Сихъ египецкии краишницы видевъ Верверехъ^[9] многое множество неисчетно, восплакався рече: «О горе тобѣ во градехъ великий Египте! До небесъ вознесеся и до ада снидеши! Руки бо твои быша на всѣхъ и ныне же руки всѣхъ на тобѣ! Сладости бо насытився медовныя, горкаго достиглъ еси яда вкусити!» И тако к Нектанаву устремися. И притекъ, о нашествии ему возвестивъ неисчетное восточнымъ войскомъ. Приступив же к нему рече: «Вѣдомо да ти есть, о царю, яко смертию изменяеши живот свой днесь. Дарий же, перский царь, иже мнитца богомъ, на межу земля твоея прииде со всѣми восточными цари, и ранами ранити имает тебе ради Египетъ. Да совокупи и ты вся воя на брань и прямо имъ устремимся. Ничтоже бо имать успѣти силнеи воисце и храбрымъ витяземъ волшебная чародѣйства; царь на царя, мужъ на мужа, конь на коня обои честь с помощника имуще. Царьство множествомъ людей состоится, якоже море со своими волнами, и тако страшно плавающимъ является». Сие же Вервереху к Нектанаву рекшу, посмеявся царь, рече ему: «Ты оубо вѣрную ти службу совершилъ еси. Рать бо множествомъ людей не бывает. но добрыми и храбрыми сердцы. Многажды бо левъ единъ множество стадъ еленей разганяетъ, адинаго волка напрасное скочение многа стада овецъ разгонитъ. Ты оубо на отреченную ти работу отъиди и тѣхъ часто исходи и ко мнѣ вѣсти подавай». И сие рекъ, Верверега посла.

Увидел это неисчислимое множество народов Верверех, египетский краишник, и со слезами сказал: «О горе тебе, великий среди городов Египет! До небес вознесся и до ада снизойдешь! Руки твои были на всех, а ныне руки всех — на тебе! Сладости насытился медовой, горького пришло время вкусить тебе яда!» И устремился к Нектанаву. Прийдя, возвестил ему о нашествии с востока несчетного войска. Приступил к Нектанаву и сказал: «Да будет известно тебе, царь, что на смерть меняешь сегодня жизнь свою. Дарий, персидский царь, что считает себя богом, на границу земли твоей пришел со всеми восточными царями и ранами будет ранить Египет из-за тебя. Собери и ты все войско на битву, и устремимся против них. Ибо не может противостоять сильному войску и храбрым витязям волшебное чародейство; пусть идут царь на царя, муж на мужа, конь на коня — оба имеют помощником свою честь. Царство ведь из множества людей состоит, как и море из волн, и этим страшит плавающих». Когда Верверех сказал это Нектанаву, посмеялся царь и сказал ему: «Ты выполнил порученную тебе службу. Войско же сильно бывает не множеством людей, но крепкими и храбрыми сердцами. Ведь один лев стада оленей разгоняет, и неожиданное нападение одного волка разгонит многие стада овец. Ты же иди к порученной тебе работе и часто о врагах мне вести подавай». И сказав это, Вервереха отослал.

Сам же книги расписа по всѣмъ градомъ и странахъ египецкихъ, готовитися повелѣ и всѣмъ на брань быти и за землю, и за отчину и за царство битися. Но идѣже Богъ не хощетъ, человѣкъ ничтоже можетъ. Царь же в полату вниде волшебную, леканомандию^[10] терти начат волшебную и златую лохань воды налиявъ, от воска две рати в водѣ сотворивъ, и видевъ свою рать побиваему от перские рати, боги же египецкие виде в корабли варваръскимъ вводящи воиску ... во Египетъ, в недооумѣние впаде и восплакався рече: «О горе тебѣ Египте! На многия лѣта прославися вкупе со царемъ своимъ и во едино лѣто погибе! Нѣсть бо радости, иже не преложится на жалость, ни слава на земле, иже вмале являетъ, а вскоре погибаетъ». Добре рече: «Надѣющеся волшебной хитрости, подобни суть насланяющимся на воду — егда же опрется, тогда и погрузится и безчестие имяй в себѣ». Царь же Нектанавъ, быти ему во Египте, не могий с тыми братися, жалостию и срамотою объятъ бывъ. Браду же и главу остригъ, в полунощи же изъ царьскихъ домовъ изыде, в далний в Филипус, в Македонъский градъ,^[11] доиде. Никомуже его не знающи, сѣде же ту нѣ в коем мѣсте скровнемъ, врач^[12] же сказовашеся быти и мастер хитрый от египетцких звездочетецъ суще.

Сам же грамоты во все города и части Египта разослал, веля готовиться к войне и биться за землю, за отечество, за царство. Но где Бог не хочет, человек ничего сделать не может. Вошел царь в волшебную палату и начал совершать волшебную леканомандию: в золотую лохань воды налив, сделал на воде из воска два войска и увидел, что его войско побиваемо персидским и что боги египетские в корабле варваров вводят войско в Египет, — и не знал, что ему делать. И со слезами сказал: «О горе тебе, Египет! Многие годы славился ты вместе с царем своим и в один год погибаешь! Ибо нет радости, которая бы не сменилась печалью, ни славы на земле, которая не была бы недолгой и вскоре бы не исчезла». Хорошо сказано: «Надеющиеся на чародейство подобны опирающимся на воду, — как только обопрется, сразу и погрузится с бесчестием». Не мог царь Нектанав врагам сопротивляться и пребывал в стыде и печали. Остриг бороду и голову, в полночь ушел из царского дворца и в дальний Филипуст, македонский город, пришел. Никто его там не знал, он поселился тайно в некотором месте, назвавшись врачом и искусным египетским мастером в чтении по звездам.

Египтяне же о нашедшей на нихъ рати пострадаша много, ко дворомъ царя своего Нектанава притекоша, и сего не обрѣтше, и восплакашася горко. Писание же обретоша на одрѣ его, глаголюще сице: «Любимый мой Египте, зла вашего не могу терпѣти и во ину страну отъидох и по тридесятехъ лѣтехъ паки прииду к вамъ». Сие же написание обрѣтше, египтяне же Нектанава измолевавше во злате, на столпѣ высоце средѣ града Египта поставиша, вручивше ему писание оно, на главу же ему венецъ златъ наложиша. Сами же к Пасидону^[13] потекоша, богу своему, моляхуся о Нектанаве вопрошаху его. Он же во снѣ явлься имъ и рече: «По тридесятехъ лѣтехъ имать приити и меч неуломленъ десницы перской имать приити и заступити и враги ваша перси покорити под ноги ваша».

Египтяне же от напавшего на них войска много пострадали, ко дворцу царя своего Нектанава прибежали и, не найдя его, заплакали горько. На постели его нашли такое писание: «Любимые мои египтяне, бед ваших вынести не в силах, и в иную страну ушел, через тридцать лет вновь приду к вам». Египтяне, найдя это писание, сделали изображение Нектанава из золота и на высоком столпе среди города Египта его поставили, в руку дав ему писание его, а на голову возложили золотой венец. А сами поспешили к Пасидону, богу своему, и о Нектанаве его вопрошали. Он же во сне явился им и сказал: «Через тридцать лет придет, и от меча персидской десницы защитит вас, и врагов ваших — персов — положит под ноги ваши».

В Македонии же бывъ великъ Нектанавъ и от македонянъ мняшеся быти великъ врач нарицашеся и волхвъ от нихъ.

Нектанав же в Македонии был знаменит и почитался македонянами как великий врач и волхв.

Царь же македонъский Филип имяше жену именемъ Алимпияду. И многою скорбию смущаше царьскую славу и богатство, понеже безплодна, не имущи отрочати, красна же бѣ зело. И зряше Филипъ, мужъ ея, неплодну, раскидашеся союзъ любве, еже к ней имѣяше. Отходящу же ему на путь, в сердости призва ю и рече ей: «О милыи свѣте очию моею и душе моя, Алимпиядо, яко аще до возвращения моего не будет ти отрочате, нектому очи мои узриши, ни на перси мои любезно возлежеши». И сие рекъ ей, отъиде на войну.

Македонский царь Филипп имел жену по имени Олимпиада. Многою скорбию смущала она царя, так что царская слава и богатство не радовали его: не было у нее детей, хотя красива она была весьма. Видя ее бесплодие, царь Филипп, муж ее, терял любовь, которую имел к ней. И когда отъезжал он на войну, призвал ее и в сердцах сказал: «О милый свет очей моих и души моей, Олимпиада, если до моего возвращения не будет у тебя ребенка — очей моих больше не увидишь и на грудь мою любезно не ляжешь». И, сказав это, ушел на войну.

Алимпияда же в скорби и в тузѣ оставши, недоумѣющи, что сотворити. Едина же от отроковицъ ея, видящи ю, яко неплодства ради скорбитъ, рече ко Алимпияде: «Царице, есть во граде нашемъ человѣкъ египтянинъ, хитръ мужъ дѣломъ и словомъ, егоже возможно мню быти, вся прошения сердца твоего совершит ти, точию аще виде тя повелиши». Она же се слышавши, вскоре повелѣ ей призвати его. И пришедшу ему, рече царица к Нектанаву: «О человѣче египтянине, истинна ли есть слышания о тебѣ, яко можеши хитростию своею разрешити сооузъ утробы моея неплодство и силному царю Филипу сердце утвердити и любвѣ своей и безмѣрную жалость на радость претворити. И возмездия от мене благая приимеши и от македонянъ великъ назовешися». Нектанав же сие видевъ и неизреченному сиянию доброте лица ея дивися и очима на ню взирая и главою покивая стоящи. Она же, помышляющи, един ако хотяше вещати, к нему рече: «Что ми труды даеши, человѣче? Аще сия умѣеши, дѣйствуй, не ликуй». Он же приразився добротою лица ея, устрелен бысть любовию сердца ея. Волховный же чародѣй бысть и ко царицы рече: «Виждь боги с тобою хотят быти, царице, Амона, и Пинеса, и Неркулия^[14] великаго. Да аще сему вход сотвориши, мати великаго царя наречеши себе». Се же слышавши царица возрадовася зело прелестнымъ и волховнымъ его рѣчемъ, яко да чадомъ мати назовешися чающи. Рече ей близъ полаты царевы клѣть сотворити ей малу повелѣ — яко да к ней бога Амона призовет.

Олимпиада, оставшись в печали и скорби, не знала, что делать. Одна из ее отроковиц, видя, что скорбит она из-за бесплодия, сказала Олимпиаде: «Царица, есть в нашем городе человек — египтянин, муж искусный делом и словом, который может, я думаю, все желания сердца твоего исполнить, если только повелишь ему увидеть тебя». Она же, услышав это, велела скорее призвать его. И когда он пришел, говорит царица Нектанаву: «О египтянин, истинно ли то, что я слышала о тебе, — будто искусством своим можешь разрушить бесплодие утробы моей и сердце царя Филиппа утвердить в любви его, безмерную печаль в радость обратив. Вознаграждение богатое от меня получишь и македонянами будешь прославлен». Нектанав же, видя ее, неизреченному сиянию красоты лица ее дивился, стоял, и глядел на нее, и головою кивал. Она же, думая, что хочет он говорить наедине, сказала ему: «Что затрудняешь меня, человек? Если умеешь — действуй, не медли». Он же, пораженный красотою ее, пронзен был любовью в сердце. Будучи же чародеем, говорит царице: «Смотри, царица, боги Амон, Пинес и Неркулий с тобою хотят быть. Если позволишь им войти, матерью великого царя станешь». Услышав его обманные и лукавые слова, царица очень обрадовалась, желая стать матерью. Нектанав же велел ей близ царской палаты сделать клеть малую — чтобы он призвал к ней бога Амона.

Сей же прелести бывши, видевъ подобну жену Нектанавъ, лестно бо есть ко всякому падению превращати жены. И самъ вниде к ней Нектанавъ во образе Амона. Таков же образъ Амоновъ: глава орля и на ней роги василисковы и опашия аспидова^[15] и ноги аспидовы и лвовы, крила же грипсовы злати и черни. Сицевъ образъ Амонов. Вниде же к ней с мечтаниемъ и пребывъ с нею и паки изыде с мечтаниемъ.

И совершил этот обман Нектанав, видя таковую жену, ибо хитер был обращать жен ко всякому падению. И сам вошел к ней Нектанав в образе Амона. А образ Амона таков: голова орла, на ней рога василиска, хвост аспида, ноги аспидовые и львиные, крылья грифона черно-золотые. Таков вид Амона. Вошел к ней Нектанав наваждением и, побыв с нею, наваждением же и вышел.

Сею прелестию прелстившися Олимпияда и страхъ сущи в сердцы вземши, въ царскихъ домехъ живетъ. Нектанавъ же приступивъ къ царицы рече ей: «Блажена еси ты в женахъ, Олимпиядо, вселенней царя во чреве прияла еси. Внегда же время рожения твоего придетъ, тогда призови мене к собѣ — елика ти реку, то и сотвори».

Обманутая этим Олимпиада, приняв в сердце страх, живет в царских дворцах. Приступил Нектанав к царице и сказал ей: «Блаженна ты в женах, Олимпиада, царя вселенной приняла в чреве своем. Когда же время придет тебе родить, призови меня к себе — что тебе скажу, то и сделай».

Часу же рожения приспѣвшу, приступивъ Нектанавъ къ царицы рече: «Подержи в собѣ, царице, не роди, дондеже благорастворенъ час приидетъ, аще бо в сий час родиши, то раба родиши непотребна человѣкомъ. Но мало пождавши родиши, дондеже небесныя планиты станутъ на ставу, и стихия уставятся, и тогда царя царемъ породиши и велеумна человѣка, великаго Александра».

И когда наступил час рождения, пришел Нектанав к царице и сказал: «Придержи в себе, царица, не роди, пока не придет благоприятный час, если сейчас родишь, то родишь раба, ненужного людям. Подожди немного — пока небесные планеты расположатся в подобающем порядке и стихии установятся, тогда царя над царями родишь и многоумного человека — великого Александра».

Месяца марта въ 12 день в час девятый рождьшуся отрочати и излѣзшу паки на свѣтъ, и проплакавъ и рече: «В четыредесятое лѣто паки возвращуся к тобѣ, мати!» Олимпияда же, вземши отроча, ко Дафенеону Аполону^[16] отнесе в церковь, и от того отрочищу благословитися моляшеся. И от книгочиная Аполоновых и волхвовъ искаше увѣдати, каково убо отроча сие хощетъ быти. Волшебною хитростию сии к мудрымъ являшеся Нектанавъ и рече сице, яко отроча сие всей подсолнечной будетъ царь и благостию, и разумомъ, и мудростию великъ явлься. Отца же своего убивъ, по четыредесятому лѣту возвратится к матери своей, к земли.

Месяца марта в двенадцатый день, в час девятый родился ребенок, и лишь только появился он на свет, плача сказал: «Через сорок лет возвращусь к тебе, мать!» Олимпиада, взяв дитя, отнесла его в храм к Дафенеону Аполлону, прося благословить дитя. И желали узнать от книжников Аполлоновых и волхвов — каким будет этот ребенок. Волшебным образом явился к мудрым Нектанав и сказал, что дитя это всей вселенной будет царем, велик будет благостию, разумом и мудростью. Отца же своего убьет и в сороковой год возвратится к матери своей, земле.

Филипу же на войсце ему сущу, брани ему тамо много сотворшу и паки к макидоняномъ возвращающуся, явися ему богъ его Амон во сне во образе льва рогомъ златымъ, на немъ руку Александрову нося, глаголя: «Радуйся и веселися, царю Филипе, яко супостата своего победил, а сына Александра повилъ еси, великого нарочита царя суща». Филипъ же от сна возбудився, о видѣнии размышляше, сего к Менадру и Аристотелю исповѣдуетъ, двема македонскома философома. И в той часъ орелъ великъ летѣлъ чересъ шатер царя Филипа, яйце напрасно испусти на крыло Филипово. Филип же ужасесе, с постели своея скочивъ, и яйце на землю спадше и разбившуся яйцу, змея из него изыде, на вратех же умре. Ту же прилучися премудрый Аристотель и рече: «Поистине, царю Филипе, истинно видил еси в нощь сию».

Когда же Филипп, на войне быв, многие битвы совершил и снова к македонянам возвращался, явился ему бог его Амон во сне в образе льва с золотым рогом и, на руках неся Александра, сказал: «Радуйся и веселись, царь Филипп, так как врага своего победил и сына Александра родил — великого избранного царя». Проснувшись, Филипп об увиденном размышлял и рассказал об этом Менандру и Аристотелю — двум македонским философам. И в это время большой орел пролетел через шатер царя Филиппа и яйцо нечаянно выронил на край его одежды. Филипп испугался и с постели своей вскочил, а яйцо упало на землю, и, когда разбилось яйцо, змея из него выползла, и, когда хотела вползти обратно, умерла. Тут случился премудрый Аристотель и сказал: «Истинно то, что видел ты этой ночью».

И в той часъ вѣстницы от Македония приидоша ко царю Филипу и дары ему красны от Алимпияды принесоша, о отрочати возвестиша рождениемъ. Филип же вскоре в Македонию прииде и радости велии исполнився о рождении отрочати. Пришедшу же Филипу во свой градъ, отрочати же его стрѣтшу, о семъ царь любезно возрадовася и вселюбезно его приим и целоваше его радуяся, глаголя: «Радуйся, вторый прекрасный Иосифе, вторый храбрый Целюшу,^[17] днесь бо ми даръ свершенъ от Бога исходитъ. Аще ми в сий часъ умрети, обаче смерти не вменю, родив чадо». И потомъ царь Филипъ призвавъ великаго Аристотеля, мужа искусна и украшенна всякою филосовскою хитростию и словом и дѣломъ: «Сего отрока, даннаго мнѣ от Бога, вземъ, научи Омировым^[18] писменомъ и прочимъ словеснымъ хитростем».

И в тот же час пришли вестники из Македонии и прекрасные дары ему от Олимпиады принесли, возвестив о рождении сына. Филипп вскоре в Македонию вернулся, весьма радуясь рождению сына. Когда же пришел Филипп в свой город, дитя его встретило; царь обрадовался, и с любовью его принял, и целовал его, и говорил: «Радуйся, второй прекрасный Иосиф и второй храбрый Ацелеш, сегодня мне дар совершенный от Бога исходит. Если я в сей час умру — то и смерть не страшна, ибо родил дитя». После этого царь Филипп призвал великого Аристотеля, мужа искусного и отличавшегося философской мудростью и в речах и в делах, и сказал ему: «Возьми этого отрока, дарованного мне Богом, и научи его Омировым писаниям и прочим словесным искусствам».

Александръ же упражняшеся на учения, «Илияду» и «Очисяю» всю за год изучи и «Органъ великий»^[19] за другии годъ изучивъ. О семъ возненавидѣша его подобнии ему отроцы. Всякая зависть и ненависть почитати добродѣтель и всякому добру нарочиту послѣдует ненависть велика. Рекоша ему отроцы и яко: «Аще бы к Нектанаву волъхву пошелъ бы ты, и онъ бы тебе научил небеснаго круга хожению и часовныхъ хожений хитрости преступления». Сия же слышавъ Александръ, к матери своей рече: «Аще хощеши мене научити, мати, египетцкому мудрецу Нектанаву предай мене на учение. Слышах искусна сущи мастера небесныхъ звѣздъ подвигомъ». Скоро по мастера посла Алимпияда, Александра же предасть ему на учение, рече к нему: «Научи его, мастере, своей хотрости». Тайно рече к нему: «Предай, Нектанаве, своему от своих си. Богатство всяко славно есть, такожде и мудрость похвална есть, аще к требующимъ подѣлуетца». Сие же слышавъ отецъ его Филипъ рече: «Поистине отрокъ сей есть от небеснаго промысла, понеже небесная вещает учения». Нектанав же научи его всей египетцкой хитрости.

Александр же, успешно занимаясь, «Илиаду» и «Одиссею» всю за год изучил, а «Орган великий» за второй год выучил. Поэтому возненавидели его занимавшиеся вместе с ним отроки. Всякая добродетель навлекает на себя зависть и ненависть, и всякого избранного преследует ненависть великая. Сказали ему отроки: «Если бы к Нектанаву-волхву пошел ты, он бы тебя научил движению небесного свода и значению перемены времени». Услышав это, Александр матери своей сказал: «Если хочешь меня научить, мать, — египетскому мудрецу Нектанаву отдай меня для обучения. Слышал я, что он искусен в знаниях о движении небесных звезд». Олимпиада быстро послала за учителем и отдала ему для обучения Александра, сказав: «Научи его, учитель, своему искусству». И тайно сказала ему: «Передай, Нектанав, своему от своих. Всякое богатство славно и мудрость похвальна, если взыскующим уделяют от себя». Услышав обо всем этом, отец его Филипп сказал: «Поистине отрок этот — от небесного промысла, ибо о небесном говорит учении». Нектанав же научил его всей египетской мудрости.

 Во единъ же от дни в мудрыхъ Аристотель, четыреста дѣтей собравъ, сверстницы Александру, и хотяше нарокъ испытати Александровъ. И перед двема стома Александра постави и Птоломѣя,^[20] нѣкоего уношу, сына суща великаго воеводы Филипова. Филипъ повелѣ во грить^[21] нарядитися, и сразившимся двемя стома дѣтей и бѣ видети зело украшено и, вземше мѣста, предержаху, имже рать творяху; егда же кого окровавляху, и яко побеженъ из боя исхожаше. Александръ же паче всѣхъ преспеваше, супротивных добывъ; от всѣхъ детей прославлен бысть яко царь. И видѣвъ сие, даскалъ его чюдный Аристотелъ дивляшеся, глаголя: «Благочестиву мужю Богъ помогает и врази ему не злобствуютъ. Злочестиву мужу ни ближнии его друзи не могутъ». К нему же рече Аристотелъ: «Господине Александре, аще царь наречешися земный, что мнѣ добро сотвориши, дидаскалу своему?» Он же рече к нему: «Велеумну мужу не подобает прежде дания обѣщаватися. Да аще вознесуся, ты со мною великъ будеши зѣло: лоза бо не прилепляется далних древъ, аще высока суть, но ближнихъ прилепляетца, аще и мала суть. Такожеде и царь, великия власти по достоянию, присных же вѣрует и любитъ во вѣки».

В один же из дней мудрый Аристотель собрал четыреста юношей — сверстников Александра, желая испытать судьбу Александра. И над двумястами поставил во главе Александра, а во главе других двухсот Птоломея, некоего юношу, сына великого воеводы Филиппова. Филипп повелел им снарядиться, и весьма красивое было зрелище, когда они стали сражаться: заняв места, удерживали их, на которых сражались; если кого-то ранили до крови, тот выходил из боя как побежденный. Александр же всех превзошел, противников захватив; всеми юношами был прославлен как царь. Видя это, учитель его, чудный Аристотель, удивлялся, говоря: «Благочестивому мужу Бог помогает, и враги ему не вредят, а злочестивому мужу ни ближние его, ни друзья не могут помочь». И сказал Аристотель: «Господин Александр, если станешь царем земным, что мне доброго сделаешь, учителю своему?» Он же сказал ему: «Многоумному мужу не подобает прежде, чем дать, обещать. Если же вознесусь, и ты со мною велик будешь: лоза ведь не прилепляется к дальним деревьям, хотя они и высоки, но к ближним, хотя и малы они. Так же и царь, великих чтит по достоинству их, присным же верит и любит вовеки».

Обычай же бѣ Александру до обѣда ко Аристотелю ходити на учение, по обѣде же к вечеру к Нектанаву ходити на учение волшебной хитрости. От него же изучи хожения 12 небесных живинъ и седмих планит, Солнца, Луну, Завес Акинтос,^[22] Кроносъ,^[23] Фровити,^[24] Ерьраси,^[25] яже на згедосе писана бяху по своему подобию. Видѣв же вся Александръ к дидаскалу своему рече: «Возвести ми, о учителю, како великаго Божия промысла тваремъ знахоря сотвори тя?» Онъ же к нему рече: «Богъ же великий недовѣдомый и неизслѣдимый и непостижимый, промыслив сый недомыслено никако, имиже судбами онъ вѣсть, человѣческому объяви роду, яко да содѣтель о твари своей и познаваетца». Александр же гнѣвомъ рече: «Вся сый виде, о Нектанаве! Смерть свою знаеши ли какова хощет быти?» Нектанавъ же рече к нему якоже: «Вѣдаю, научяютъ насъ звѣздная течения, яко от чада моего хощу убиенъ быти». Сего же Александръ невѣрнымъ быти мнѣвъ и рину его с великия горы Геотцкаго камени близъ царьскаго судища. Александръ рече: «Вѣмъ глаголи, мастере, погрешилъ еси». Нектанаву же долу летящу нудно, но некако глас свой испусти и рече: «Не утаился еси, сыну мой, Александре, сего ни единому свѣдущу, токмо матери твоей, царицы Алемпияде и тобѣ днесь увѣдавшу. Аз же, сыну мой Александре, к темному отхожу аду, в долнийшая земли сущи доле, идѣже предани суть вси еллиньстии бози от великаго Бога Саваофа». И сие рекъ издше египетцкий царь Нектанавъ. Сия же слышавъ Александръ раскаявся немало, на рамо свое вземъ, ко Алимпияде матери своей отнесе. Олимпияда же о сем видѣвши, ужасеся и ко Александру рече: «Что се сия бысть?» Онъ же рече к ней: «Возвести ми, мати моя, о семъ, аще воистинну отецъ мнѣ сей бысть». Она же вся си сказоваше ему истинну. Александръ же велми прослезився о немъ и с честию повелѣ его вкопати.

Обычай был у Александра — до обеда к Аристотелю ходить на учение, а после обеда, к вечеру, к Нектанаву — учиться волшебной мудрости. У него изучил он движение двенадцати небесных животных и семи планет — Солнца, Луны, Завеса Акинтоса, Кроноса, Фровити, Ерьрасия, — они были изображены на таблице в должном порядке. Видя все это, Александр учителю своему сказал: «Скажи мне, учитель, как ты достиг знания великого Божия промысла о существах сотворенных?» Он же ему ответил: «Бог великий, непознаваемый, непонимаемый, непостижимый, промысливший все, немыслим никак, ему ведомыми путями явил себя человеческому роду, так что как создатель созданием своим и познается». Александр же с гневом сказал: «Все ты знаешь, о Нектанав! Смерть твоя, знаешь ли, какова будет?» Нектанав же сказал ему: «Знаю из движения звезд, что сыном своим убит буду». Александр же счел это неверным и сбросил его с большой горы — с Геотской скалы, недалеко от царского судилища, говоря: «Видишь, мастер, ошибся ты». Нектанав же, падая вниз, едва успел вымолвить: «Не осталось для тебя тайной, сын мой Александр, об этом никто не знает, кроме матери твоей Олимпиады, и тебя, сегодня узнавшего. А я, сын мой Александр, к темному отхожу аду, в нижайшие места земли, где помещены все эллинские боги великим Богом Саваофом». И, сказав это, умер египетский царь Нектанав. Услышав это, Александр весьма раскаялся, на плечо свое его взял и к Олимпиаде, матери своей, отнес. Олимпиада, увидев, ужаснулась и Александру сказала: «Что это?» Он же ей сказал: «Скажи мне, мать моя, правда ли, что он отец мне?» Она же сказала ему всю правду. Александр много плакал о Нектанаве и с честию повелел его похоронить.

В той же часъ вѣстникъ прииде к Филипу царю, глаголя: «Вѣдомо да есть ти, царю, яко в стадех твоих конь чюден явилъся есть, добротою бо от иных конь избранъ. Волуя же глава^[26] на десной его бедрѣ с роги свилася и рог межи ушима вырос с локот^[27] единъ». Филип же повелѣ его привести. И сего красотѣ подивися царь и повелѣ сотворити ему клѣть желѣзну и повинныхъ вметати повелѣ к нему. Сему же бывшу, никто х коню тому приступити смѣяше. Александръ же приходя к нему часто; конь же всяку отметая ярость, тихо ко Александру трепеташе повиновением ко царю своему и всаднику. Единою же прозоромъ за ухо емъ, с тихостию послѣдоваше ему яко юнецъ яремник повиновениемъ. Видѣвъ Александръ его тихость замокъ отломивъ и вниде к нему и сего оседлав, всѣде на него, на конское урыскание поѣхавъ. Витяземъ же тогда македонъскимъ на конское урыскание текущим, царь же Филипъ с высокие полаты глядаше и сматряше коегождо храбра течения и лѣпо на конѣ седѣние. И сему сице бывшу, и се Александръ на вологлавомъ кони внезапу въѣхавъ, македоньстии же конницы с коней ссѣдоша, яко царю поклонишася, дивляхуся, зряще мастерское сѣдѣние на вологлавомъ кони. К потечищу же поѣхавъ, изрядно паче всѣхъ витязевъ потече и твердосилну коню устави с нужею. И на 4 изворѣчь градъ созда и нарече имя ему Драмъ, сии рѣчъ потечище. И сему царь Филипъ подивися, иже ненаукомъ коний отрока того потечение, и видѣвъ рече: «О горе приближающимся македонским предѣломъ, иже поостримъ мечя Александру и попрани будутъ и падутъ от македонянъ». И по сем яве рече, яко: «Подобие Раклия витязя^[28] видех днесь на вологлавомъ кони текуща».

В то время вестник пришел к царю Филиппу и сказал: «Да будет тебе, царь, известно, что в стадах твоих появился удивительный конь, который красотою среди других коней выделяется. На правом бедре его — воловья голова с рогами, и рог меж ушами вырос с локоть». Филипп же повелел его привести. И его красоте удивился царь, и повелел сделать ему клетку железную, и преступников к нему бросать. И никто к коню тому подойти не осмеливался. Александр же приходил к нему часто; конь же, всякую оставляя ярость, кротко Александру повиновался, царю своему и всаднику. Однажды Александр властно за ухо его взял, и с кротостью конь последовал за ним, как бык-подъяремник. Видя его кротость, Александр замок сломал, и вошел к нему, и, оседлав, сел на него, и отправился на конное состязание. Витязи македонские на то же состязание ехали, и царь Филипп с высоких палат на них глядел, любуясь храбрым видом и красивой посадкой на коне каждого из них. И когда это происходило, вдруг на вологлавом коне выехал Александр. Македонские же конники с коней сошли и, как царю, ему поклонились, дивясь тому, как ловко сидит он на вологлавом коне. На ипподроме он лучше всех витязей проехал и крепкого, сильного коня с трудом остановил. И на четырех источниках город создал, и дал ему имя Драм, что значит «место для бега». Царь же Филипп удивился езде отрока на необъезженном коне и, видя это, сказал: «О горе приближающимся к македонским границам, ибо острым мечом Александра побеждены будут и падут от македонян». И потом громко сказал: «Сегодня увидел я подобие Ираклия-витязя, едущего на вологлавом коне».

От того же дни собра царь Филипъ тысящю юнощъ Александру сверсныхъ, предавъ, глаголя: «С нимъ ловите и к воиству искушайтеся, вкупе же и стреляити».

После того дня собрал царь Филипп тысячу юношей, сверстников Александра, и, передав их Александру, сказал: «С ним охотьтесь и к воинскому делу привыкайте, вместе и стреляйте».

Во Алимпиятцких странахъ^[29] двѣ колѣсѣ сотворена бѣста близъ сущи Дафенеона и Аполона,^[30] и на тѣхъ колесех витязи восходяще от елинскаго ухищрения, который собѣ нарокъ пытаху себѣ. Сие же Александръ слышавъ, вожделѣвъ тамо поити, Филипу сие возвестивъ. И не пущаше его, глаголя: «Не подобает ти, сыну Александре, на олимбиядстемъ колесѣ венчатися, юну сущу. Но обаче волю не творю, но с радостию, сыну мой, поиди велми укрепляемъ». И тогда Александр потребная собѣ от царя Филипа, отца своего, — витязей искусных и добротеченныя коня и всякую честь царские потребы — во Алимпиядьтцкие отоки вниде. Ту бо 4 игры елиномъ бяху.

В Олимпиадских странах были сделаны две колесницы, недалеко от Дафенеона и Аполлона, восходя на те колесницы, витязи в эллинском искусстве судьбу свою испытывали. Услышав об этом, Александр пожелал туда пойти. И сказал он об этом Филиппу. Но тот не отпускал его, говоря: «Не подобает тебе, сын Александр, на олимпиадской колеснице венок получать, ибо юн ты. Однако не настаиваю, но с радостию, сын мой, иди, ободряемый». И тогда Александр, нужное себе у царя Филиппа, отца своего, взяв — витязей искусных, и быстрых коней, и все потребное для царской чести, — в Олимпиадские острова отправился. Тут были у эллинов четыре игры.

Ту же Александръ пришедъ с неглиторъскими витезми^[31] поручи братися, с Лаоламбадаушемъ и с Калестенаушемъ, онъ же с воеводою своимъ Птоломѣемъ. И тогда двема завертѣвшимася колома, 4 стекошася витязи и ударившимся им, Александр же Калестенауша убивъ, Птоломѣй же Лаолабауша сорва. Людие града того зряще, елико бо болѣи не помнѣшася быти двое оружнии красно являшеся. И ту стоя филосовъ нѣкии именемъ Фруние^[32] рече: «Мудрость и храбрость не многолѣтиемъ, но твердыми и добрыми сердцы». И вопроси филосов, кто и откуду есть Александръ. Симъ же рекшим: «Македонскаго царя сынъ». Филосов же рече, яко: «Слышахъ от учитель глаголющи, яко востати царь имает от Македонии, изыти мечю от Филипова града и той поразит все земли западныя и сокрушит вся царя восточныя». И рече: «Егда ты еси хотяй приити, милостивъ буди нашему граду, сын Филиповъ». О сих же Александръ посмеявся рече: «Не мое се хотѣние, философе, но вышнему промыслу содѣвающу».

Когда Александр пришел туда, с неглиторскими витязями выпало ему состязаться — с Лаомбадаушем и с Калестенаушем, — вместе с воеводою своим Птолемеем. И когда помчались обе колесницы, и четыре витязя сблизились, и ударили друг по другу, Александр Калестенауша убил, а Птолемей сбросил Лаомбадауша. Люди города того, смотревшие на это, не помнили, чтобы перед ними когда-либо явились два столь прекрасных воина. И стоявший тут некий философ по имени Фруние сказал: «Мудрость и храбрость приобретаются не многолетием, но твердым и благородным сердцем». И спросил философ, кто и откуда Александр. Ему же ответили: «Македонского царя сын». Философ же сказал: «Слышал я от учителей, что восстанет царь из Македонии, поднимется меч от Филиппова города и он поразит все земли западные и сокрушит всех царей восточных». И добавил: «Когда ты придешь, милостив будь к нашему городу, сын Филиппов». Посмеялся над этим Александр и ответил: «Не мое это желание, философ, но действие высшего промысла».

И сие рек, в Македонию отиде и пришедъ обрѣте Филипа царя, отца своего, Олимъпияду пустившу, матерь его, иную же вмѣсто ея вземъшу и на браку яко жениху веселящуся. К Филипу же Александръ приспѣ, яко победоносец в полату вшедъ. Отецъ же с радостию и любовию срѣте его и с собою на трапезе посади. В раскаянии же бывъ, о семъ поникъ седяше. Наставивый же его Олимпияду пустити, а иную поняти за себе, приступль же к Филипу, рече: «Веселися, царю, болшую первыя взял еси — первая бо блудница бяше, сия же целомудренна есть». Сие же слышавъ, Александръ ярости исполнився, рече: «Не быти тому, отче Филипе, мнѣ живу сущу». Сам же яко левъ рыкнувъ, с престола скочивъ, столъ же мало приимъ, 3 убивъ, инии же не хотяще ис полаты скакаху. Сие же Филипъ видѣвъ, во ужасе быв и страсе велице. Олимпияду на царьство возвративъ, прочюю же во своя си отпусти.

И, сказав это, пошел в Македонию, и, придя, узнал, что отец его царь Филипп его мать Олимпиаду прогнал, а иную вместо нее взял и на браке как жених веселится. Александр вошел во дворец к Филиппу, прославляемый как победитель. Отец с радостью и любовью встретил его и посадил с собою на пиру; сам же, раскаиваясь, сидел, склонив голову. А тот, что посоветовал ему Олимпиаду отпустить, а иную взять за себя, приступив к Филиппу, сказал: «Веселись, царь, лучшую, чем первая, взял ты, — ибо первая блудница была, эта же целомудренна». Услышав это, Александр ярости исполнился и сказал: «Не быть этому, отец Филипп, пока я жив». Рыкнул, как лев, с престола вскочил и, стол малый схватив, троих убил, а другим пришлось бежать. Видя это, Филипп в ужасе был и в страхе великом, возвратил Олимпиаду на царство, а другую отправил восвояси.

Сему же тако бывшу, в немощъ велику впадъ царь Филипъ. Слышав же сиверная страна кумане,^[33] пятсотъ тысящъ собравшеся на Македонию приидоша. И сие Филипу царю возвестиша. Филипъ же в скорбъ велику впадъ, Александра повелѣ призвати к себѣ и рече: «О любимый мой сыну Александре, се время пришло есть битися за отеческую землю». Вземъ воиско на бой устремися, македонские воиски яко 4 тысящи с нимъ. Сам же войску куманску исходивъ и сихъ неурадно видѣвъ стоящих; в нощи же с воями пришедъ, огню много около ихъ наложити повелѣ и трубамъ многогласным ударити повелѣ и пушками бити около их повелѣ. Сие же кумане видѣвше, ненадѣемо убояшася и начаша бежати, с полунощи бежавшим имъ и до солнечнаго течения и замесившеся вкупе македоняне и кумане. Убиено бысть от куман 8 тысящъ, от македонян же 2 тясящи убиено бысть. Александръ же во слѣдъ ихъ три дни и три нощи за ними гнаше и уби от нихъ 108 тысящъ. Коней же множество и оружия от них приятъ, яко победоносецъ ко отцу возвратися и с собою десят тысячь куманъ приведе живых и сих предъ царемъ Филипом поставити повелѣ и предъ всѣми людми македоняны речѣ: «Видите ли, друзи, яко Божий промыслъ предаде вы в руки македоньскии и мечь вашъ наострися на македонянъ и ныне притупися, царя же вашего убивъ, Атламеша, и вас живых ухватих. Да аще хощете живот свой купити и землю вашу к моей примесити и воедино с македоняны быти?» Они же рекоша: «Кралю Александре, отколе Богъ помогаетъ тебѣ, поготову мы вѣдаемъ тебѣ помогати. Коли царя нашего убилъ еси, Атламыша, мы, господине, твои есмы, постави намъ царя и насъ в землю нашу отпусти». Сих Александръ увѣривъ и постави имъ царя братучада своего первенца именемъ Ванцатура, мала убо тѣломъ, но великъ храбростию. И сих куман с честию отпусти.

После того как это случилось, в немощь великую впал царь Филипп. Узнав об этом, северный народ, кумане, пятьсот тысяч собрались и пришли к Македонии. Царю Филиппу об этом сообщили. Филипп, опечалившись, Александра велел призвать к себе и сказал: «О любимый мой сын Александр, пришло время постоять за отеческую землю». Взяв войско, Александр устремился на бой, македонского же войска с ним было четыре тысячи. Сам он куманское войско разведал и увидел, что враги стоят в беспорядке; ночью с воинами пришел, и повелел огня много вокруг зажечь, и в трубы многогласные трубить, и из пушек стрелять. Увидев это, кумане от неожиданности испугались и побежали, и с полуночи бежали они до солнечного восхода, смешались вместе македонцы и кумане. Убито было куман восемь тысяч, македонян же — две тысячи. Александр преследовал их три дня и три ночи и убил их сто восемь тысяч. Взяв коней множество и оружия, победителем к отцу возвратился, приведя с собою десять тысяч пленных, и их пред царем Филиппом поставить повелел, и перед всеми людьми македонскими сказал: «Видите, друзья, Божий промысл предал вас в руки македонские, меч ваш наострился против македонян, а ныне притупился, царя же вашего, Атламеша, я убил, а вас в плен взял. Хотите ли жизнь свою сохранить и, землю вашу с моей соединив, заодно с македонянами быть?» Они же сказали: «Король Александр, если Бог помогает тебе, то и мы готовы тебе помогать. Поскольку царя нашего убил Атламеша, мы, господин, твои, поставь нам царя и нас в землю нашу отпусти». Заключив с ними мир, Александр поставил им царем любимого брата своего именем Ванцатура, малого телом, но великого храбростью. И куман с честию отпустил.

Сему же бывшу сице, Анаксархоносъ никто, пелапоньский царь,^[34] слышав нашествие куманско на Македонию, сотвори ухищрение сицево. Никогда ему минувшу мимо Македонию, и честь ему царь Филип воздавъ, и дары многи, и с честию его полюби и отпусти. Царь же Анаксархоносъ устреленъ бывъ лѣпотою жены Филиповы въ сердце, отай к ней любовъ имѣяше въ сердцы своем. И се вѣдущи Соломонъ рече: «Человѣче, не буди уязвен лѣпотою чюжие жены, яко твою жену не видиши уязвену». Нашествие же Македонию ставшеся, 12 тысящъ войска собравъ, к Филипу царю прииде, лукавствие свое скрывает, Олимбияду искаше восхитити. И видѣвъ же его пришествие царь Филип, радостенъ бывъ. Слышав же Филипъ во стрѣтение его изыде со Алимбиядою. Видѣвъ же Анаксархоносъ, восхитивъ ю, побѣже, Филипъ же за ним вмале гоняше. Бяше же ту Александръ приспѣлъ, Анаксархоносову постиже войску, Филипа же урвана обрѣте и по главѣ сѣчена и по десной нозѣ. Се бо мало поминув, Олимпияду, матерь свою, отнял, с осмию тысящами вои Анаксархоноса постиже на мѣсте нарицаемем Змиски; разбивъ войско и самого жива ухвати, приведе ко отцу своему Филипу. Филипа же обрѣте одва дышуща. «Востани, — рече, — о царю Филипе, врагу своему стани на горле и отомстися рукою своею». Филип же едва воставъ и взем мечъ рукама своима и заклавъ его. «Жалость дому моего снѣсть мя. Иди, душе моя, с нечестивыми во адъ». И се рекъ, Александра благослови, глаголя: «Сыну Александре, руки всѣхъ на тобѣ и твои на всѣхъ». И се рекъ, умре царь македонский Филипъ; и ту стоящии рекоша: «Да когда будет противитися Александру?» Алимпияда же ту стояще плакашеся. Филипа на злате столѣ положиша, во градъ отнесоша, с плачемъ велицем сего погребоша в церькви с честию.

И когда это случилось, некто Анаксархонос, пелапонский царь, узнав про куманское нашествие на Македонию, предпринял такое злое дело. Некогда, когда он проходил мимо Македонии, честь ему царь Филипп воздал, и дары дал многие, и с почетом его отпустил. Царь же Анаксархонос, пораженный красотою жены Филипповой, с тех пор к ней любовь имел в сердце своем. Всеведущий Соломон сказал: «Человек, не уязвляйся красотою чужой жены, чтобы свою жену не увидеть уязвленной». Когда же произошло нашествие на Македонию, то, собрав двенадцать тысяч войска, он пришел к царю Филиппу, скрывая свое коварное намерение похитить Олимпиаду. Узнав о его приходе, царь Филипп обрадовался и вышел ему навстречу вместе с Олимпиадой. Увидев Олимпиаду, Анаксархонос похитил ее и бежал, Филипп же с немногими его преследовал. Тут Александр приспел, настиг войско Анаксархоноса, Филиппа же нашел поверженным на землю, раненного в голову и в правую ногу. И, недалеко пройдя, Олимпиаду, свою мать, отнял, и с восемью тысячами воинов Анаксархоноса настиг на месте, называемом Змиски; разбив войско и самого его захватив живым, привел к отцу своему Филиппу. Филиппа же застал едва дышащим. «Встань, — сказал, — царь Филипп, врагу своему наступи на горло и отомсти за себя своею рукою». Филипп же с трудом встал и, взяв меч в руки, убил его. «Печаль о доме моем снедает меня. Иди, душа моя, с нечестивыми во ад». И, сказав это, Александра благословил, говоря: «Сын Александр, руки всех на тебе и твои — на всех». И, сказав это, умер царь македонский Филипп; и стоящие тут сказали: «Кто будет противиться Александру?» Олимпиада же, тут стоя, плакала. Положив на золотой стол, Филиппа в город отнесли и с плачем великим погребли его в храме с честью.

Александръ же, сын его, самовластен назвася, грамоты по всѣмъ градомъ земли своея посла, всякому к Филипу^[35] собратися повелѣ. Собравшим же ся всѣмъ македоняномъ и всѣмъ малым же и великимъ, к сим же Александръ рече: «О друзи мои и братия моя и милии мои паче всѣхъ македоняне, царь вашъ Филипъ, а мой отецъ, умре, и в животѣ своемъ царьствие держаше по достоянию, и мнѣ же господьствовати како повелеваете?» Тогда выступивъ мудрый Филонъ^[36] рече: «О кралю Александре, всякъ возрастъ человѣческий чину потребенъ есть». Александръ же рече: «Старость есть честна, а немноголѣтна». И ту стоя Селевкушъ^[37] рече: «О кралю Александре, Соломонъ же великий въ мудрости царь в книгахъ пишет: “Царьство множествомъ людей состоитца, царь же несовѣтникъ и невѣренъ сам собѣ ратникъ же, совѣтенъ полезная сотворитъ своей земли”». И ту стоя Антиохъ^[38] рече: «Кралю Александре, старымъ убо царемъ подобает течение домовное, старии бо покоя требуютъ, младым же царемъ подобает царьствовати яко да потрудившеся во младости своей, а на старость покой обрящут». И ту стоя Андигонъ^[39] рече: «Кралю Александре, подобает и нам еще спящих и ближних нас царей устремимся на них и сихъ побивше, всее избавимся забавы». И сим же 4-мъ совѣтомъ приятым бывшимъ от Александра, и присный его любимый воевода Птоломей рече: «О царю Александре, подобает намъ войску пременити во свѣтлая оружия и белегъ твой на щитехъ написати, яко да знаютъ, которому царю воюемъ; да не рекутъ сусѣди наши, яко и мы царемъ Филипомъ умерли есми». Се же слышавъ Александръ, угодно явися и по земли царьства своего посла и по вся кузнецы и по щитари,^[40] в Филипус собратися повелѣ. На всякий же день мастеры его оружие коваху в цело оружие по 4 ста витязь. На шоломех же василисков рогъ со аспидовыми крылы, и копи же бяху на лвовых кожахъ предъставлени, хакизма же фарижемъ во коркодиловыхъ кожахъ чинина. Сия же сотвори Александръ и к ошествию на брань готовляшеся.

Александр же, сын его, самодержцем стал, послал грамоты во все города земли своей, всем к Филиппусту собраться повелев. Когда же собрались все македоняне, и все малые, и все великие, им Александр сказал: «О друзья мои и братья мои, милые мне более всех македоняне, Филипп, царь ваш, а мой отец, умер. При жизни своей царствовал он достойно, мне же как накажете править?» Тогда выступил мудрый Филон и сказал: «О король Александр, каждый возраст человеческий своего чина требует». Александр сказал: «Старость честна, но немноголетна». И тут стоящий Селевкуш сказал: «О король Александр, Соломон, великий в мудрости царь, в книгах пишет: “Царство из множества людей состоит, царь же, не советующийся и не доверяющий, сам себе враг, советующийся полезное сотворит своей земле”». И стоящий тут Антиох сказал: «Король Александр, старым царям подобает жизнь домашняя, ибо старые в покое нуждаются, молодым же царям следует царствовать так, чтобы, потрудившись в молодости своей, на старость покой обрели». И стоящий тут Андигон сказал: «Король Александр, следует нам пойти войной против соседних нам царей прежде, чем они сами это сделают, и, покорив их, избавиться от такой опасности». И когда эти четыре совета приняты были Александром, близкий к нему любимый воевода Птолемей сказал: «О царь Александр, подобает нам войско переодеть в светлые доспехи и знак твой на щитах написать, чтобы знали, какого царя мы воины; да не скажут соседи наши, что мы вместе с царем Филиппом умерли». Это, выслушав, Александр одобрил и по землям царства своего послал за кузнецами и щитарями, в Филиппусте им собраться повелев. За день мастера его изготовляли вооружение для четырехсот витязей. На шлемах воинов были рога василиска с аспидовыми крыльями, и щиты были львиной кожей укреплены, попоны же для коней из крокодиловых кож были сделаны. Так Александр готовился к походу на войну.

О ПОСЛАНИИ ДАРИЕВЕ

О ПОСЛАНИИ ДАРИЯ

Дарий же, царь перский, слышавъ, яко умре царь македонъский Филипъ, посла з грамотою в Македонию имеюще сицево писание: «Дарий, царь над цари, токмо земный богъ вкупе съ солнцемъ по всей вселенней сияетъ и всѣмъ земным царемъ царь и господьствующим господинъ, ко обретающимся в Македонию пишу. Слышание царьству моему пришло есть, яко царь вашъ Филипъ умре и отрока мала на царьствии своемъ оставил есть, сего не укреплена лѣты и млада умомъ суща. О смерти же Филипове аз оскоръбѣхъ, отрока же его млада суща пожалѣхъ еще не научена, яко да вскормивъ его, паки по царьским обычаемъ почетъ и украсивъ, паки на отчину его и на царьство возвратимъ. Грамоту же мою прочетше, скоро ко мнѣ приведите. Кандаркуса же к вамъ послах, вѣрна суща, землею вашею благолѣпно обладати. Войско ваше во время потребы къ царьству моему присылайте и дани сугубы по достоянию принесите. Филипово же детя приведите к царьству моему со всѣми царьства его белези... боле бо есть 40 царьских сыновъ во дворѣ моемъ водворяютца. Да аще сего недостойна царьствию вижю, иного в него мѣсто царьствовати пошлю к вамъ». Сию же грамоту Кандаркусъ в Македонию принесъ. Македоняне приемше его, к воеводе Птоломѣю приведоша. Птоломѣй же поемъ ихъ въ Филипусъ приведе ко Александру. Антиох же сих срѣте, гельмъ Александровъ против ихъ изнесе и поклонитися имъ повелѣ. Кандаркусъ рече к нему: «Аще копью Александрову поклонюся, то нѣсте подручни царю Дарию и азъ не смѣю очию Дариевых видети». Антиохъ же рече к нему: «Аще сего не сотвориши, живота своего лишишися». И тако приступив копию поклонися Александрову; и вземъ Антиох ко Александру приведе. Пришедшу же ему въ царьский домъ, Александра видѣвъ на престоле своемъ высоце сѣдяща. Престолъ его украшенъ зело искусным златомъ и зеленымъ камениемъ и слоновыми костьми. Посолъ же приступивъ поклонися и грамоту дасть ему; сам же стоя дивляшеся дивному образу Александрову: венецъ же на главѣ его бяше от самъфира каменя и великаго бисера с мерсиновымъ листвием сплетенъ, о десную его и о лѣвую стояше множество витязей венчанныхъ. Селевкуш вземъ грамоту Дариеву прочте. Александръ же слышавъ писание, ярости исполнився и гнѣва и грамоту приимъ раздра и к нимъ со яростию рече: «Не подобает царю Дарию главы зряще к ногам бесѣдовати. Не тако бо Македония безглавна есть, яко же Дарию мнитца быти». И сия рекъ въскоре отпусти ихъ и листъ отписа к Дарию, писан сице: «Александръ витязь, македонский царь, сынъ Филипа царя, матери царицы Алимъпияды, Дарию, царю перскому! Благодарю тя о отцы моемъ желающа. Листъ же твой к людемъ моимъ прочтох, се благодарихъ о земли нашей пекущу ти ся. Мене же суща млада пожалих, в полате твоей воспитати требуеши. Млеко ссущимъ отрокомъ не подобает в царьскихъ домех напитатися, не изволих и толъстых мясъ ясти. Пожди убо мене вмалѣ, дондеже от сесцу матере моея отторгнуся и тако в персидьское чести царьства твоего водворитися имамъ, пришедъ со всѣми македоняны. Кандаркуса же послалъ еси к нам македоняномъ быти царя, нектому пошли его сѣмо, не можеши бо видети его ктому. Не тако бо македоняне безглавны суть, якоже тебѣ мнитца быти». Оружие же македонское Кандаркусу Александръ далъ, рекъ: «От царьствия моего бежи, егда же брань сотворятъ македоняны с персы, носи сие оружие, да тебе познавше, персы не убиют». Посол же к Дарию возвратися и листъ Александров дастъ ему. Прочетъ же Дарий листъ посмеявся. Кандаркусъ же к нему рече: «Не подобает ти, царю, таковыи лист приимъ смѣятися, в мало бо лѣтнои юности обретохомъ многолѣтную старость; да болящаго зуба ... подобает скоро изврещи, да не здравый вредит; не исторгъ кипариса млада, а старемъ не трудися».

Дарий, царь персидский, услышав, что умер царь македонский Филипп, послал в Македонию грамоту, в которой было написано: «Дарий, царь над царями, земной бог, вместе с солнцем во всей вселенной сияющий и всем земным царям царь и господствующим господин, — к находящимся в Македонии пишу. Моего царственного слуха достигла весть о том, что царь ваш Филипп умер и отрока малого на царстве своем оставил, не укрепленного годами и молодого умом. О смерти Филиппа я опечалился, отрока же его, малого, еще не наученного, пожалел и хочу воспитать его, после чего, по царским обычаям почтив и украсив, снова в отечество его на царство возвратить. Грамоту мою прочтя, немедля его ко мне приведите. Кандаркуса же, верного мне, к вам послал землею вашею должным образом управлять. Войско ваше в случае необходимости к царству моему присылайте и дани удвоенные приносите. Дитя же Филиппа приведите к царству моему со всеми знаками царства его, ибо более сорока царских сынов в доме моем живут. Если же найду его недостойным царства, иного вместо него царствовать пошлю к вам». Эту грамоту Кандаркус в Македонию принес. Македоняне, приняв его, к воеводе Птолемею привели. Птолемей же, взяв их, в Филиппуст привел к Александру. Антиох их встретил, шлем Александров навстречу им вынес на копье и поклониться повелел. Кандаркус же ему сказал: «Если копью Александрову поклонюсь, то вы — не подданные Дария, и я не посмею очей Дариевых увидеть». Антиох же отвечал ему: «Если этого не сделаешь, жизни своей лишишься». И, подойдя, поклонился тот копью Александрову; взяв его, Антиох к Александру привел. Войдя в царские палаты, Кандаркус увидел Александра, сидящего на высоком престоле, украшенном чистым золотом, зеленым камнем и слоновой костью. Подойдя, посол поклонился царю и грамоту дал; сам же, стоя, удивлялся дивному виду Александра: венец на голове его был в виде сплетенных миртовых листьев с сапфиром и жемчугом, справа и слева от него стояло множество витязей в венцах. Селевкуш, взяв грамоту Дария, прочел ее. Александр, услышав написанное, пришел в ярость и гнев, и, взяв грамоту, разорвал ее, и в ярости сказал им: «Не следовало царю Дарию, когда есть голова, к ногам обращаться. Ибо Македония не безглавна, как это Дарию кажется». И, сказав это, вскоре отпустил их, и такую грамоту послал Дарию: «Александр-витязь, македонский царь, сын Филиппа-царя и царицы Олимпиады, Дарию, персидскому царю! Благодарю тебя за печаль об отце моем. Грамоту твою к людям моим прочел и благодарен тебе за то, что о земле нашей заботишься. Меня же, малого, ты пожалел и в доме твоем воспитать хочешь. Сосущим молоко младенцам не подобает в царских домах питаться, не хочу и толстого мяса есть. Подожди меня немного, пока от сосца матери моей оторвусь, и тогда персидскую часть царства твоего займу, прийдя со всеми македонянами. Кандаркуса ты послал к нам быть царем у македонян; больше не посылай его сюда, ибо тогда вновь не увидишь его. Не так македоняне безглавны, как это тебе кажется». Доспехи же македонские Кандаркусу Александр дал, сказав: «От царства моего беги, когда же война будет у македонян с персами, надень эти доспехи, чтобы тебя, узнав, с персами не убили бы». Посол же к Дарию возвратился и грамоту Александра дал ему. Прочтя ее, Дарий посмеялся. Кандаркус же ему сказал: «Не следует тебе, царь, такую грамоту получив, смеяться, ибо в малолетней юности нашли мы многолетнюю старость; больной зуб следует быстро удалить, чтобы здоровые не повредились; не вытащив кипариса молодого, старый и не пытайся».

О семъ Дарий не брегъ, еще Клитовоша, нѣкоего от вѣрных своихъ, в Македонию ко Александру посла, повелѣ пересмотрѣти Александрово все. Александру же посла струглу, и коло древяно, и две скрынии порожжихъ, и два узлы великих маку, и листъ давъ ему, глаголя такъ: «Дарий, царь надъ цари, богъ перский, дѣтяти моему Александру радоватися! Не тако бо помышляю тебѣ быти и преобидих тя в первом моемъ листе. Вѣдомо да есть ти, яко младых мудрование нагла суть. Се же послах к тебѣ тую струглу, яко да ею играеши и вертиши, колесом же младенцы играютъ, и двѣ скрынии порожнихъ и два узла маку, яко да двѣ скрынии наполниши трилѣтными данми, макъ же перечти — число увѣдаеши войску моему. Дани ко мнѣ пришлеши, связанъ ко образу моего царьства приведенъ будеши и милости тебѣ не будет». Сий листъ Клитоушъ вземъ, в Македонию ко Александру вниде. Александру же в немощи предъста и поклонися и листъ ему дастъ и ковчеги, и струглу, и макъ предъ Александромъ постави.

Этим советом Дарий пренебрег, Клитовуша, некоего из верных своих, в Македонию к Александру послал, повелел узнать все об Александре. Александру же послал юлу, деревянный шар, и два сундука пустых, и два больших узла мака, и такую грамоту дал ему: «Дарий, царь над царями, бог персидский, дитятю моего Александра приветствует! Не так думал о тебе и обидел тебя в первой моей грамоте. Будет тебе известно, что младенческие умствования наглы. Вот послал к тебе юлу, играй ею и верти шар, которым младенцы играют, и два сундука пустых, и два узла мака, чтобы ты два сундука наполнил трехлетними данями, мак же сосчитай и узнаешь число моего войска. Дани ко мне пришли, иначе будешь приведен ко мне связанным и милости тебе не будет». Взяв эту грамоту, Клитовуш в Македонию к Александру пришел и пред Александром предстал, и поклонился, и грамоту ему дал, и сундуки, и юлу, и мак перед Александром положил.

Александру же листъ приимшу и прочетъ, главою покивавъ и рече: «Неизочтения гордыни твоего высокоумия, Дарий, Богу небесному подобляшеся, а ни человѣкъ подобяшеся быти, до небесъ вознесеся и до ада снидеши». Макъ же вземъ, начя его жвати, ковчеги же разбити повелѣ и листъ к Дарию отписа сице: «Александръ, царь македоньский, Дарию, перскому царю, всяку честь творящему. Ты еси самъ детиному безумию подобенъ, игралища вдалъ еси, самодержцу земли сими образы образуеши мя ты. Круг бо кола сего всю землю преликует». И посла отпусти к Дарию.

Александр, грамоту приняв, прочел, головою покачал и сказал: «Неизмерима гордыня твоего высокоумия, Дарий, — Богу небесному уподобляешься, а не человеку, до небес вознесся и до ада низойдешь». И, взяв мак, начал его жевать, сундуки разбить велел и грамоту к Дарию написал: «Александр, македонский царь, Дарию, персидскому царю, всякую честь творящему. Ты сам младенческому безумию уподобился: игрушками, что ты дал мне, самодержцу земли уподобил меня — шар ведь этот всю землю изображает». И посла отпустил к Дарию.

В то же время Архидонъ, селуньский царь, прислалъ сына своего Александру на служение и листъ имѣюще сице. Александръ же листъ приимъ и прочте и радостенъ бывъ; Поликратуша к собѣ со усердиемъ призва, о писанных ему умилися и листъ к нему писати повелѣ: «Любимому моему брату Архидону, селунскому царю, Александръ, царь македонъский, радоватися повелѣ. Листъ бо твой прочет, не толико даромъ твоимъ радостенъ быхъ, но и преклоннымъ и любимым рѣчемъ. Глаголет бо притча, яко преклоненыя главы ни мечъ не сечетъ. Сынъ твой со мною да будет, а ты въ царьствии своемъ, а мнѣ на помощъ 12 тысящъ посылай на годище и 300 талантъ злата давай». Селунское же царьство приимъ, поиде во Антину.

В то же время Архидон, селунский царь, прислал сына своего Александру для служения и грамоту. Александр же, грамоту приняв, прочел и радостен был; Поликратуша к себе с усердием призвал, к написанному был милостив и грамоту в ответ написать велел: «Любимому брату Архидону, селунскому царю, Александр, царь македонский, радоваться повелел. Грамоту твою прочел — не только дарам твоим рад, но и покорным и любезным речам. Говорит ведь пословица, что покорную голову и меч не сечет. Сын твой со мною будет, а ты в царстве своем, мне же в помощь двенадцать тысяч воинов посылай в год и триста талантов золота». Селунское же царство приняв, пошел в Афины.

О АНТИНЕ ГРАДЕ

ОБ АФИНАХ

Антина же градъ великъ, всяким же земнымъ украшениемъ украшенъ и мщениемъ. 12 же рытарей держаху его и вселенскою землею и господьствомъ окоръмляху судомъ неправеднымъ. Слышавше же Алексаньдрово пришествие к собѣ, совѣтъ сотвориша, Александру ли предатися или ко граду его не припущати.

Афины же город большой и всяким земным украшением украшен. Двенадцать риторов владели им и всею вселенскою землей управляли, судя неправедно. Услышав о приходе Александра к ним, совещались — предаться ли Александру или же к городу его не подпускать.

Софликий же философ ихъ ту стоя, рече: «Не подобает намъ со Александромъ битися, Александръ бо куманы убивъ и приимъ ихъ и Синаксарха, пелагонитскаго царя, убивъ и землю ихъ прииме, Архидона, селуньскаго царя, мирно к нему пришедша, на царьствии и на законе его остави». Другий же философ рече: «Отнелѣ же Антина стала, ни единъ царь не приялъ еси. Никогда же великъ царь на Антину прииде, рвавъ много ничтоже успѣ, но разбиетъ от насъ отшедъ и побѣже, единъ во атоцех Македонскихъ утону. Не подобает намъ таковымъ сущимъ силным Филипову сыну повинутися». Диоген^[41] же никто, вышщи сихъ паче всѣхъ философ, рече: «Ходих во Олимбиядцкий отокъ третьего лѣта, сего Александра видѣхъ, пришелъ бѣ на олимпиядцкое коло урыстовати и витяжьства пытати. Урани же нѣкто от Алимпиядцкихъ отокъ. Азъ же рекохъ тогда: “Сий юноша славою земскою великъ будетъ”. Да сие вся есть видети мнѣ подобаетъ. Мужие антиньстии, Александру не противитися, целоумну в мужествѣ, аще младъ есть, земскою славою великъ и войском крѣпокъ есть зело. Да подобно есть намъ с честию и з дарми срѣсти, благочестив же Александръ добро намъ сотворитъ и намъ не приразився в Рим поидетъ». Сего же антиняне не возлюбивше, философа же Диогена укориша: «Во всемъ, — ркуще, — мудрецы доволни мудрости». Он же зжалився отиде от града и ко Александру прииде и все ему повѣда.

Софликий, философ их, тут стоявший, сказал: «Не следует нам с Александром воевать, ибо Александр куман победил и взял их под свою власть, и Анаксарха, пелапонского царя, убил и землю захватил, Архидона же, селунского царя, мирно к нему пришедшего, на царстве и на законе его оставил». Другой же философ сказал: «С тех пор как Афины возникли, ни один царь не брал их. Некогда великий царь на Афины пришел, и воевав много, ни в чем не успел, но, разбитый, от нас отступил и бежал, один меж островов македонских утонул. Не следует нам, столь сильным, Филиппову сыну повиноваться». Диоген же некто, наибольший из всех философов, сказал: «Ходил я в Олимпиадский остров третьего лета и этого Александра видел. Пришел он на олимпиадской колеснице состязаться и воинскую доблесть испытать. Ураний же, некто с Олимпиадских островов, там был. Я же сказал тогда: “Этот юноша славою земною возвеличен будет”. И вот теперь я это вижу. Мужи афинские, не противьтесь Александру, совершенному в разуме и мужестве, он, хотя и молод, земною славой велик и войском крепок. Следует нам с честью и с дарами встретить его, благочестивый же Александр добр к нам будет и, не причинив вреда, в Рим пойдет». Это мнение афинянам не полюбилось, и философа Диогена укоряли, говоря: «Во всех мудрецах довольно мудрости». Он же, сожалея о них, ушел из города к Александру и все ему рассказал.

Александръ же ярости и гнѣва наполнися, воя своя по достоянию наряди и во Антиньское царьство прииде и под градом ставъ, во град же посла Арфакса, мужа куманянина. Сему же языка антиняне не разумѣша, по всемъ граде своемъ искаша, едва единого наидоша, сего толмачемъ вопрошаху повелѣние ему Александрово повѣдати. Он же рече: «Великий царь Александрь рече: “Дадите ми дань и войско и царству моему приклонитеся; аще сего не сотворите, мечь македоньский вашу землю поразити имать, аще повелѣнию моему не хощете поклонитися”». Сия же слышавше антиняне, Александрову посланию поругашася. Куманом же обоим рѣчемъ их посмѣяшася и сего отпустивше ко Александру, отказаше сице: «Не подобает тебѣ, Александре, Антине назватися царемъ, мнози подобни тебѣ цари Антине подручни суть, мнози витязи и философи во Антине болши твоих водворяются. Доволен буди в Македонии царствовати; якоже хотя вшелъ еси здѣ и не хоте отидеши отсюду». И се рекше посла отпустиша и своему толмачю голову отсекоша пред ним, рекоша, яко: «Толмача не требуем Александровымъ рѣчамъ». Александръ же то слышавъ разгнѣвався, рече: «О горе земли, еюже мнози обладають». И се рекъ, войску своему на брань направитися повелѣ и с четырех странъ рвати повелѣ, убийству же тогда велику сотворившуся. Кумане же Александровы со единые страны крѣпко налегоша, бяше еже видети стрѣлы летяща во градъ, яко облакъ. Гражане же о семъ стуживше, напрасно граду врата отворивше и из града выскочивше, Александровых куман десять тысяч убиша и от Александровых македонян четыреста конных убиша. Бенестрами из града хитростию огнь извергоша, Александрово войско мало огнемъ не опалиша. Сему же сотворившуся, вечер прииде, Александръ во станы отиде, стражи около войска постави, властели старые призвав и рече: «Что сотворимъ лукавымъ симъ гражаном? Земли не разрушивше, на град приидохомъ и себѣ осрамотѣхомъ. Да что подобает намъ сотворити?» Диоген же антинский философ рече ко Александру: «Царю Александре, града Антины не можеши не потомився взяти, есть бо множество людей и рвецъ в немъ, боле двухъ сотъ тысяч. Сотвори хитрость, да изманимъ их на дворъ с собою битися и сихъ яко невѣжи побиемъ, а градъ возмемъ». И сотвори хитрость Александръ, яко нѣколи потому грецы сотворили. Повелѣ от града двигнутися войску и самъ с ними отиде. На станех же остави 10 000 воловъ, 40 000 овець и листь написан тако: «Мужие антинстии, не вѣдах силы боговъ вашихъ великие и к вамъ приидох, поразити васъ хотя, богомъ вашимъ приразихся. Во снѣ бо в нощь сию явльшася много мнѣ страшна рекоша и сихъ азъ убояхся и в землю свою возвратихся; овецъ и волов оставив много, сихъ далъ есмъ богомъ вашимъ пожрите, ихже о мнѣ помолитеся». И се рекъ Александръ, с войском своимъ отиде 12 поприщъ от града и в лузи скрывся. Гражане же вси на станы приидоша и листъ написан наидоша и рекоша: «От страха побѣже сынъ Филиповъ». И тако вси из града изыдоша, бѣ бо боле 200 тысяч пѣших и 100 тысяч конных.

Наполнился Александр яростью и гневом, воинов своих нужным образом приготовил, и в Афинское царство пришел, и, под городом став, послал в город Арфакса, куманянина. Его языка афиняне не поняли, искали толмача по всему городу своему — едва одного нашли и через толмача спрашивали Арфакса, чтобы он повеление Александра сообщил. Он же сказал: «Великий царь Александр повелел: “Дайте мне дань и войско и к царству моему присоединяйтесь, если же этого не сделаете и повелению моему не повинуетесь, — меч македонский вашу землю поразит”». Это услышав, афиняне Александрово послание бранили, над словами же обоих куман посмеялись и, посла отпустив к Александру, передали так: «Не подобает тебе, Александр, стать царем в Афинах, много подобных тебе царей Афинам подвластны, много витязей и философов в Афинах, больших, чем твои. Довольствуйся Македонским царством; по своей воле пришел сюда и уйдешь отсюда не по своей воле». И, это сказав, посла отпустили, а своему толмачу голову отсекли перед ним, сказав: «Не нуждаемся в переводчике Александровых речей». Александр, услышав об этом, разгневался и сказал: «Горе земле, которою правят многие». И, сказав это, войску своему к бою приготовиться повелел и с четырех сторон напасть на город, и битва тогда великая была. Кумане же, которые были с Александром, с одной стороны крепко налегли, и стрелы их летели в город, как облако. Горожане, этим досаждаемые, неожиданно городские ворота отворили и, выйдя из города, у Александра куман десять тысяч убили и македонян четыреста конных. С помощью баллист из города огонь извергли и Александрово войско чуть не спалили огнем. Когда это случилось, вечер пришел, Александр в лагерь вернулся, охрану около войска выставив, вельмож старых призвал и сказал: «Что сделаем с коварными горожанами? Землю не воевав, к городу пришли и себя осрамили. Что следует нам делать?» Диоген же, афинский философ, сказал Александру: «Царь Александр, город Афины не сможешь без труда взять, ибо множество людей и воинов в нем — более двухсот тысяч. Сделай хитрость — давай выманим их из города с нами биться и побьем их, так как они неискусны в битве; и так возьмем город». И сделал хитрость Александр, как некогда греки. Повелел от города отступить своему войску и сам с ним ушел. В лагере же оставил десять тысяч волов, сорок тысяч овец и такую грамоту: «Мужи афинские, не ведал великой силы богов ваших и к вам пришел, поразить вас желая, но сам богами вашими поражен. Ибо этой ночью они во сне мне явились, много страшного мне сказали, и я, их убоявшись, в землю свою возвратился; оставив овец и волов много в жертву богам вашим, чтобы обо мне помолили их». И, сказав это, Александр с войском отошел на двенадцать поприщ от города и скрылся в лесу. Горожане же все пришли в лагерь и, грамоту написанную найдя, сказали: «От страха побежал сын Филиппов». И так все из города вышли — более двухсот тысяч пеших и ста тысяч конных.

В ту же нощъ философ антинский именем Примах видѣ сонъ: великий храмъ бога Аполона падеся и пиргове вси Антинскаго града обронишася и врата великие Ариева леду падошася; и Александра видѣ, на лву во градъ Антину въѣхавша, и по ширинамъ града класие пшенично рустуче, и македоняне зелено и незрѣло серпы пожинаху. Сия же исповъдавъ и по Александре не веляше гнати. Они же сего яко не чювше во слѣдъ Александра идяху.

В ту же ночь философ афинский, по имени Примах, видел сон: великий храм бога Аполлона упал, и все башни Афинского города обрушились, и врата великого Ареопага упали; и Александра видел, на льве в город Афинский въезжавшего, а на площадях города колосья пшеничные росли, и македоняне их, зеленые и незрелые, пожинали. И, об этом сне рассказав, не велел гнаться за Александром. Они же, не обратив внимания на это, шли вслед за Александром.

Александръ же сихъ ждаше со всѣми вои, нарядився при Касталистем лузѣ, постиже их на Виталском поле. Трубоглашения же и войску увѣдѣвше и из луга исходящее и убояшася и сами к собѣ рекоша: «О коликимъ прелщениемъ прелсти нас сынъ Филипов!» Видѣша, яко не мощи убежати, и не хотяще на бой идоша. Александръ же сих преодолѣ и побѣгоша. И мнозех убиваху и чрез все Витальское поле гнаху и до Антинского града, и замесившеся обои и вкупе во врата града приидоша македоняне и антиняне. Бяше же видети жалостно, дѣти же и жены ко всѣмъ своим на срѣтение идяху, обои убивахуся; воплю же до небесъ досяжющу и кровем же по странам града текущим, обои замесишася, македоняне и антиняне посредѣ града сечахуся.

А Александр ждал их со всеми воинами, приготовившись у Касталийского леса, и напал на них на Витальском поле. Афиняне испугались голосов труб и войска, выходящего из леса, и сами себе сказали: «О, как хитро обманул нас сын Филиппов!» Видя, что невозможно убежать, поневоле шли на бой. Александр же их одолел, и побежали они. Многих из них убивали и преследовали через все Витальское поле до Афинского города, и, смешавшись вместе, к воротам города пришли македоняне и афиняне. И печально было смотреть, как дети и жены к своим навстречу шли и побиваемы были; вопль же до небес доходил, и кровь по всему городу текла, и, смешавшись вместе, македоняне и афиняне посреди города сражались.

Александръ же посредѣ ихъ на вологлавом конѣ ѣздяше, сѣчи престати молящеся, и сихъ не могий уставити, ярости наполнишася. Жены же антинстии одираху лица своя, ко Александру вопияху: «Милостивъ буди намъ, царю Александре!» Александръ же, не могий уставити сѣчи, повелѣ градъ запалити. Людие же и жены на станы отошли и спасшеся. Тогда великий и дивны богъ их Аполон антинский со всѣми своими боги згорѣ.

Александр среди них на вологлавом коне ездил, уговаривая прекратить битву, но не мог их остановить, ибо исполнились ярости. Жены же афинские, раздирая лица свои, Александру кричали: «Смилуйся, царь Александр!» Александр же, не могущий прекратить битвы, повелел зажечь город. Люди и жены в лагерь отошли и спаслись. Тогда великий и дивный бог их Аполлон афинский со всеми своими богами сгорел.

Слышав же Александръ рече: «Аще бы се бози были, спаслися бы сами от огня». Жалость и радость смесивъ, рече: «Ныне македоньская оружия антиньскою кровию окровавишася произволениемъ моим, а ихъ недоумѣниемъ». Дигеон же философ рече: «Мудра накажи — премудрие будет, безумнаго же — возненавидит тя. Дай премудру вину — премудрие будет». Восплакася градъ Антина вся, смятошася вси отоцы вселеньстии. Александръ же се слышав рече: «Главы не разбивъ, мозгу не выняти».

Услышав об этом, Александр сказал: «Если бы это боги были, спасли бы себя от огня». Печаль и радость объединяя в себе, сказал: «Ныне македонское оружие в афинской крови не только по моей воле, но и по их неразумию». Диоген же философ сказал: «Мудрого накажи — мудрее будет; безумного же — возненавидит тебя. Дай премудрому наставление — премудрее будет». Восплакался город Афины весь, в тревоге были все земли вселенские. Александр, услышав об этом, сказал: «Головы не разбив, мозг не вынуть».

Оттоле Александръ воставъ поиде, отрядив с собою 400 тысяч войска. Тогда сретоша его вси царие тракиньстии, и мореистии, и далматийстии, и полуцы, и гостиницы, и тривалийстии;^[42] дары ему многи принесоша безчисленныя и стяги златы царские и многоцѣнныя; дани на 12 леть; царских именъ лишишася, сартапом же повелѣша ся звати.

Оттуда Александр пошел, взяв с собою четыреста тысяч войска. Тогда встретили его все цари тракийские, и морейские, и далматинские, и полуцы, и гостиницы, и триволийские; дары ему принесли бесчисленные и стяги золотые царские многоценные, и дани за двенадцать лет; царских титулов они лишились — сатрапами должны были называться.

О ПРИХОЖЕНИИ К РИМУ

О ПРИХОЖДЕНИИ К РИМУ

Александръ же к Риму уклонися. Слышавше же римляне Александра идуша к нимъ и смятошася и совѣтъ сотвориша. «Да что сотворимъ, — рекоша, — добро ли есть намъ Александра в Римъ пустити с честми и з дарми многими, и на отеческих уставех и градех милостию непобедимою на законех быти». К богу же своему Амону в церковъ притекоша, моляхуся возвестити им о Александре. Во снѣ явися имъ богъ Амон, рече: «Мужие римляне, не бойтеся Александра — сынъ мой есть; нѣкогда, дошедшу ми в Македонию, матери его Алимпияде примесихся и родися Александръ; но с честию его срѣтше, поклонитеся яко царю и самодержавнаго прославите».

Александр же к Риму направился. Когда услышали римляне, что Александр идет к ним, обеспокоились и совет созвали. «Что сделаем, — сказали они, — следует ли принять нам Александра в Риме с почетом и дарами многими, чтобы по милости непобедимой нам сохранить отеческие порядки и законы». К богу же своему Амону в храм пришли, моля возвестить им об Александре. Во сне явился им бог Амон и сказал: «Мужи-римляне, не бойтесь Александра — он сын мой: некогда, придя в Македонию, я с матерью его Олимпиадою соединился и родился Александр; с честью его встретив, поклонитесь как царю и его, самодержавного, прославьте».

Римляне же с честию и со славою великою срѣтоша, бяше же дивно срѣтение их: 4 тысящи сретоша его венчанных витязь на парѣжах и 2 тысящи девицъ срѣтоша его, одѣяния червлена злато вязена бяше на них. И прочихъ людей 1000 и 40; вси изношаху дафиново вѣтвие со златом. Иереи же римьстии срѣтоша его, носяще великие свеща в руках. Изыдоша к нему, носяще одѣяние велико и многоценно Соломона, царя еврейскаго, иже у них положил Навходоносоръ, царъ перский, нѣкогда приял Иеросалим. Принесоша ему блюдъ самотворных 1000 и 200 с камением многоценным, иже поставил бяше Соломон царь в церкви, Святая Святых, и венецъ Соломоновъ, в нем же три камени бяху, 12 пригод с него исцелений, и иных каменей 1000 — по числу сыновъ иизраилевых. Изнесоша ему стему злату царску многоцѣнну Сивилии царицы^[43] волховную. Изведоша ему парижь под хакизмомъ коркодиловымъ, оседлана седлом от камени андрамана.^[44] Изнесоша ему оружие Елгаменеуша^[45] короля; изнесоша ему копие ланпандилово^[46] з бисером и с камениемъ многоцѣнным Якша Теломоника^[47] и прочих копий 17; изнесоша ему щитъ Таркнена,^[48] римъскаго царя, кожею аспидовою попят. Сие же славное стрѣтение царь Александръ видѣвъ, радостен бывъ велми и много вои своих почестно нарядив, македонян же с собою на конех поимаше, на чюднаго коня Дучипала всѣде и коруну положи на главу свою Клеопатре египецкой царицы, 12 камений многоцѣнных в немъ; кони же подвоныи и трубы по подобию нарядив, на стрѣтение римляном идоша.

Римляне с честью и со славою великою встретили его, была же дивной встреча их: встретили его четыре тысячи витязей увенчанных на конях и две тысячи девиц в красных с золотом одеяниях. И прочих людей тысяча четыреста; все несли лавровые ветви с золотом. Иереи же римские встретили его, неся большие свечи в руках. Вышли к нему, неся одеяние великое, многоценное Соломона, царя еврейского, которое у них положил Навуходоносор, царь персов, некогда взявший Иерусалим. Принесли ему золотых блюд тысячу двести с камнями многоценными, которые поставил Соломон-царь в храме, во Святая Святых, и венец Соломонов, в котором три камня были и иных камней тысяча, от двенадцати несчастий он исцелял — по числу сынов Израилевых. Вынесли ему золотой венец царский многоценный Сивилии-царицы, волшебный. Вывели ему коня под попоной крокодиловой, оседланного седлом из камня андрамана. Вынесли ему оружие Елгаменеуша-короля; вынесли ему копье ланпандиловое Якша Теламоника с жемчугом и с камнями многоценными, и прочих копий семнадцать; вынесли ему щит Таркнена, римского царя, кожею аспидовой обтянутый. Видя же эту славную встречу, царь Александр радостен был и много воинов своих почетно приготовил, а македонян с собою на конях взял, на чудного коня Дучипала сел и возложил на голову свою корону египетской царицы Клеопатры — двенадцать камней многоценных в ней; коней запасных и трубы как подобало приготовив, навстречу римлянам пошли.

Близу же им бывшимъ, витязи и девицы поклонишася Александру, с коней не ссѣдоша и рекоша: «Многа лѣта, царю Александре, всего свѣта царю»; и се рекоша, на страну отъѣхаша, друзии же приидоша и тии прославиша его; инии же вси с коней ссѣдоша и прославиша царя Александра. По сем же приидоша иереи со свѣщами и с кадилницами и покадиша его вонями различными. И тако веселящеся во град римъский приидоша и приведоша его в храм бога своего Аполона поклонитися. Срѣте иерей Аполоновъ, и покади его, и поклонися ему, и принесе ему злато, и ливанъ, и измирну, сия убо царская дарования суть. Изнесоша ему писание, имуще сицево: «В лѣто 5000 востати имат козелъ единорог и поженет пардусы западныя и превозносящихся и паки к востоку лоиде, идѣже двоерогий овенъ, емуже рози до небесъ, и сего единемъ рогомъ в сердце. И потрясутся миди и финицы, восточнии велицыи и страшнии языцы, и острия меча перьскаго притупит и, в Римъ пришедъ, царь совершенъ прославитца, и сему время прия весь Иеросалим безо всякия пакости и рати».

Когда же они приблизились, витязи и девицы поклонились Александру, с коней не сходя, и воскликнули: «Многая лета, царь Александр, всего света царь», и, сказав это, в сторону отъехали, другие же пришли, и они прославили его, остальные же все с коней сошли и прославили царя Александра. После этого пришли иереи со свечами и кадильницами и покадили его ароматами разными. И так, веселясь, в город римский вошли и привели его в храм бога своего Аполлона для поклонения. Встретил его иерей Аполлонов, и покадил его, и поклонился, и принес ему золото, и ливан, и мирру — ибо таковы дары царям. Вынесли ему писание: «В пятитысячный год восстанет козел единорогий, и погонит пардусов западных, превозносящихся, и вновь на восток пойдет, где двурогий овен, у которого рога до небес, и поразит его своим рогом в сердце. И потрясутся мидийцы и финикийцы восточные, великие и страшные народы; и острие меча персидского притупит он, и, в Рим прийдя, как царь совершенный прославлен будет, и тогда овладеет Иерусалимом без разорения и войны».

И сие писание Александръ слышав и прочее, вопросив дати хотя толкование писанию. Философ же рече ему: «Александре, во дни иеврейского пророка Данила,^[49] слышахом, яко в писании наших западный царь пардус наречетца, овна же двоерогаго перьское нарицается царство, козла же единорогаго македонское нарицает царство, якоже мнится быти, остру сущу и храбру, понеже яве сие творит чюдное твое в Римъ пришествие». И сие слышав Александръ, радостен быв велми и рече: «Якоже промыслу Божию воля есть, да будет тако, силнии падоша, а немощнии препоясашася силою», И ту ему веселящу в Риме с римляны и македоняны, и приидоша ему вся царствия западныя, дары многоцѣнныи принесоша ему, молящеся не ратовати их. Александръ умилися, повелѣ дани дати 12 лѣтома и войско ему. Лаомендуша же, своего приснаго любимаго друга, в Риме царя постави и всѣмъ западнымъ царемъ повелѣ его слушати.

И это писание услышав и прочее, Александр просил объяснить его. Философ же сказал ему: «Александр, в дни еврейского пророка Даниила слышали мы, что в писаниях наших западный царь пардусом называется, овном же двурогим — персидское царство, козлом же единорогим македонское называется царство, быстрое и храброе, что и являет чудное твое в Рим пришествие». И, слыша это, Александр обрадовался и сказал: «Промысл Божий изволил, чтобы сильные пали, а немощные препоясались силою». И когда тут он веселился в Риме с римлянами и македонянами, пришли к нему все царства западные, дары многоценные принесли ему, прося не воевать их. Александр смилостивился, повелел дани ему давать двенадцать лет и войско. Лаомендуша же, близкого к себе, любимого друга, в Риме царем поставил и всем западным царям повелел его слушать.

И тако шествие творяше къ югу. Злата же много и войско вземъ, на ужескии страны, и тамо царства многа крѣпка порази, и вселенную всю прошед, до Окияна реки дошедъ великие, иже всю вселенную обтече. И во узкихъ странах земли той обрѣте звѣри человѣкообразны и многии двоеглавнии змиевы, ноги имѣяху, и с ними рать сотвори велику и сих победилъ, звѣри же суще оружия не имѣяху, вскоре падошася. И в гвоздинную гору нѣкую дошедше, жены многи дивии на Александра восташа и рать велику сотвори с ними. И во един чась от войска его сто поразиша, вси бо жены тѣ крылаты и ногты велики, аки серпы, тѣло же все во власех, и прилетаю очи издираху воемъ. Се же слышавъ Александръ, повелѣ тростие запалити. Жены же тѣ, въ пламени изгараху крилы же, и на земли падаху. Сих же македоняне прискачюще побиваху и сихъ множество паче дватцати тысяч убиша.

И потом пошел на юг. Золота много и войска взяв, к южным странам отправился, и там царства многие сильные победил, и, вселенную всю пройдя, дошел до Океана-реки великой, что всю вселенную обтекает. И в южных странах земли той нашел зверей человекообразных и много двуглавых змей, ноги имеющих, и с ними в бой вступил великий, и их победил: звери, оружия не имея, вскоре погибли. И до железной горы дошел, где множество огромных жен на Александра восстало, и бой великий он имел с ними. И в один час из его войска сто человек поражено было, ибо все жены те крылаты и ногти у них огромные, как серпы, тело же все в волосах, и, прилетая, они глаза раздирали воинам. Услышав об этом, Александр повелел тростник поджечь, и жены те, так как их крылья в пламени сгорали, на землю падали. Македоняне же, подбегая к ним, побивали их, и множество, больше двадцати тысяч, убили.

Акияна реки дошедше, во вселенную паки возвратишася. Войску почити повелѣ и повелѣ околним государьством корабли многи сотворити, триста тысяч кораблей, величеством тысяча в него людей всядетъ со всѣми потребами. К востоку отправи их, по великой Осистей странѣ и по варварехъ. Пред ними воеводу Птоломѣя и Филона посла, во Египте и с ними срочися снятися; повелѣ имъ земли и грады приимати и от сихъ войско и дани брати. Сам же в корабли вшедъ и, дунувшю югу бурну, к востоку поиде над треми тысячами кораблей, и Антиоха воеводу над иными треми тысячами сотвори, Селевкия надь иными треми тысячами кораблей, Византа же и иные витязи остави далече от града Ликия.^[50] И оттоле отшедшимъ, остави на околе 1000 волов, 40000 овецъ. Множество кораблей поиде и людемъ, на 4 части разделившимся по морю и пловяху 30 дний и 30 нощи.

Дойдя до Океана-реки, возвратились во вселенную. Александр велел войску отдохнуть, соседним же государствам велел построить много кораблей — триста тысяч, тысяча людей в каждый входит со всем необходимым — и на восток отправил их, в Азию и к варварам. Перед ними послал воеводу Птоломея и Филона, в Египте договорившись встретиться с ними; повелел им земли и города принимать и от них войско и дань брать. Сам же в корабли вошел и, когда подул южный ветер, отправился к востоку во главе трех тысяч кораблей, а Антиоха воеводой над другими тремя тысячами сделал, Селевка же над другими тремя тысячами кораблей, Византа же и иных витязей оставил далеко от города Ликия. И от того места отошли, оставив в лагере тысячу волов и сорок тысяч овец. Множество кораблей пошло и людей, и на четыре части они разделились, и плавали тридцать дней и тридцать ночей.

Александръ же идяше ко Египту и ту приста, идѣже идет Нилъ река в море, ту град созда во имя свое Александрию. Селевкий же с своими корабли в Ликеи^[51] приставъ и ту градъ во имя свое созда и нарече имя ему Селевкию. Антиох же пристав с своими корабли, ту градъ во имя свое созда и нарече имя ему Великая Антиохия. Византь же с своими корабли в тесноту Триньскаго моря^[52] приставъ и ту град во имя свое созда и нарече имя ему Византия. О семъ Александръ много оскорбися, не вѣдаетъ, кто гдѣ присталъ, по 30 дний увѣда о Селевкии, и Антиоху, и Византу и о градех ихъ. И потом сьѣхашася вси и на том мѣсте создаша градъ вси и нарекоша имя ему по серпьскому языку «Единосердый станъ». И в томъ граде 6 месяць сотвориша, конское воинство составиша. Птоломѣй же и Филон ко Александру рекоша, елико прилучися имъ боевъ на пути, мнози чюднии царие варварстии и онтиописких^[53] и сих всѣхъ победивше и ко Александру приведоша связанных. И сихъ Александръ увѣривъ и во свою землю отпустивъ, заповѣдавъ, яко 12 лѣтомъ 100 тысяч войска давати ему.

Александр же приплыл к Египту и, пристав при впадении Нила в море, город создал во имя свое — Александрию. Селевк же со своими кораблями в Ликии пристал и тут город во имя свое создал — Селевкию. Антиох же, пристав к берегу со своими кораблями, создал город во имя свое — Великую Антиохию. Визант же со своими кораблями в проливе Триньского моря пристал и тут город во имя свое создал — Византию. О том Александр много скорбел, что не знает, кто где пристал: но через тридцать дней узнал о Селевке, и об Антиохе, и о Византе, и о городах их. И после этого съехались все, и на том месте создали город, и дали ему имя, по-сербски означающее «Единосердный стан». И, в том городе пробыв шесть месяцев, составили конное войско. Птолемей же и Филон Александру рассказали, какие случились им бои на пути, со многими царями варварскими и онтиопийскими, и всех их победив, к Александру привели связанными. И Александр дал им заверения, и в свои земли отпустил, велев им двенадцать лет сто тысяч войска давать ему.

И оттоле Александръ со всѣми вои во Асию прииде, ту градъ созда именем Трипол. О семъ Александръ здумавъ рече^[54]: «О велемошнии македоняне, не подобает намъ воинство оставити, нѣсть бо во граде твердости, но мы храброю силою многие грады приимахомъ и разбихомъ».

И оттуда Александр со всем войском в Азию пришел, и тут город создал Триполь. И, подумав, Александр сказал: «О многомощные македоняне, не подобает нам забывать воинские дела — ибо не в укрепленном городе сила, но мы своей храбростью многие города взяли и разбили».

И всю Асию приимы и ко стране Апридийской^[55] возвратишася, преди же иже в лѣта нѣкая еллины приимше и разбиша нѣкия ради жены именем Еленуши короля Акедоньскаго^[56] сына Мелеушева.^[57] Краля придискаго Приялъмужа^[58] сынъ именемъ Александръ и Вариж^[59] на вѣре вземъ и в Трою принесе, благодарения явлься ко своему благодателю и Мелеушу кралю. Мелаушъ Селевкия, и Киликия, и Пелагония, и с Пелопоникия цари и витязи на помошь себѣ призва, жены ради своея на Трою прииде. И всю Придийскую землю пленивъ и вся живущая в земли тои мечю предали; и десят лѣтъ градъ Тройскии великии рвали и прияша, весь мужескии полъ огню и мечю предаша, якоже Омиръ во своихъ книгах пишетъ. Ту бо тогда мнози витязи падоша от еллинъ. Искони бо намъ взаконися от женъ великим лукавымъ зломъ повинным быти — первое бо Адамъ женою прельстися, великий храбрый Самсонъ женою погибе, мудрый Соломонъ женою ада наслѣди — такоже и в Трои мнози неизреченнии храбрии витязи и цари за едину жену погибоша.

И всю Азию покорив, к стране Придийской возвратились, которую раньше в некие времена эллины захватили и разрушили, некоей ради жены по имени Еленуши — жены Мелеуша, сына короля акедоньского. Короля придийского Приемуша сын по имени Александр Вариж, воспользовавшись доверием, взял ее и в Трою привез, так отблагодарив своего благодетеля — Мелеуша-короля. Мелеуш, на помощь себе призвав царей и витязей Селевкии, и Киликии, и Пелагонии, и Пелопоникии, жены ради своей к Трое пришел. И, пленив Придийскую землю, они всех живущих в земле той мечу предали; и десять лет великий город Троянский осаждали, и, взяв, весь мужской пол огню и мечу предали, как Омир в своих книгах пишет. Здесь тогда многие витязи погибли от эллинов. От начала суждено нам из-за жен в великом лукавом зле повинными быть — первым Адам из-за жены вошел в соблазн, великий храбрый Самсон из-за жены погиб, мудрый Соломон из-за жены в ад последовал, — также и в Трое многие несказанно храбрые витязи и цари из-за одной жены погибли.

И ту Александръ прииде, живущии же в Трои срѣтоша его с честию великою и дары ему многи принесоша: оружие Целеша краля, сына короля Прелеша,^[60] на лвовѣ кожи приставлено, и положивше на щиту Якша Теламоника. И ко Александру принесоша перстень и даша ему египетцкой кралицы от камени андракса,^[61] имѣя силу такову: иже в великую немош впадет, на него посмотрит и исцелѣетъ. Изнесоша ему образ госпожи Менеры^[62] вписана на иконе, вся елико совершишася. Изнесоша ему одеяние Поликсении госпожи, дщери короля Приемуша; иже ею прелщал Ацелеш, егда от грекъ отвержеся, ко Трои приступи егоже убиша братия ея лукавьствомъ на вечери в храмь, уби же его Апелонъ трогоделский,^[63] Алекидушъ.^[64] Одеяние же дѣйствомъ: коли облачашеся в него госпожа Поликсения, тогда 4 различнии показоваше на собѣ позирающимъ от различнаго камени: егда на зелено камение позираше, приразяшеся зеленое бѣлому лицу, подобяшеся дузе небесней вскоре сияющи и падиному позлащенному перию; егда же на черленое позираше камение, прелшевашеся черленъ к бѣлости образу дивному и розному виду ея; егда же в немъ поступаше различна блистания от каменнаго вида, от одеяния того блисташе. Сие одѣяние Александръ видѣвъ и подиви же ся женѣ той паче всѣхъ женъ и сию похвали не токмо за еи дивное одеяние, но и за вѣру и любовь, иже ко Ацелешу по смерти его показа. Ацелешу бо умершу, иному мужеви не восхотѣ назватися жена, глаголаше в собѣ: «Емуже весь мирь недостои бѣ витяжству и красотѣ и добротѣ; како его забыти, а иному нарекуся жена». Ни в порабление себѣ восхотѣ дати, Трою бо разбившим греческим царем, но изволи паче смерть Ацелешевъ гроб, нежели жива поработитися в Лагонискую землю.^[65] Симъ бо умнымъ женамъ, иже к мужемъ своимъ честь и любовъ соблюдаютъ, двоя хвала имъ есть — и от Бога мьзда, а от людей честь, иже изволиша с мужи своими умрети, нежели срамотно живымъ быти. Йзнесоша ему венецъ тое же госпожи, егда на главу полагаше его, тогда невидимъ бываше во дни, в нощи же яко огнь светяшеся. Изнесоша ему бележецъ оружныи превелеможнейшаго Еликтора,^[66] бисеромъ и камениемъ украшен, со скоропийными зубы и аспидовыми зубы, ногты; и одеяние его, иже от рыбьи кожи бѣ. И принесоша ему книгу нѣкоего философа от Рима,^[67] кою бяше о Трои разорение от искони и до скончания. И то Александръ прочеть, иже подвиги великих витязъ, жалости и радости наполнився и рече: «О колики силнии падошася за лукавьствие мерские и лукавые жены таковыя».

И когда Александр пришел туда, все живущие в Трое встретили его с честию великою и дары ему многие принесли: оружие короля Ацелеша, сына короля Прелеша, на львиной коже, и положили на щит Якша Теламоника. И принесли Александру перстень египетской царицы, из камня андракса, имеющий такое свойство: если кто, тяжело заболев, на него посмотрит, то исцелится. Вынесли ему образ госпожи Менеры, по которому узнано было, что постигнет Трою. Вынесли ему одеяние Поликсении-госпожи, дочери короля Приемуша; с нею обручился Ацелеш, когда, от греков отступив, в Трою пришел, которого убили братья ее обманом, на вечери в храме, убил же его Аполлон трогодельский, Алекидуш. Одеяние то имело такое действие: когда облачалась в него госпожа Поликсения, тогда четыре разных вида являла смотрящим на нее от влияния разных камней: когда на зеленый камень она глядела, то присоединялось зеленое к белому лицу, уподобляясь сияющей дуге небесной и золотому оперению павлина; когда же на красный смотрела камень, то присоединялось красное к белости дивного вида ее; от воздействия же всех камней она блистала в одеянии этом. Это одеяние увидев, Александр подивился жене той, выше всех жен, и похвалил ее не только за дивное одеяние, но и за верность и любовь, которую она к Ацелешу после смерти его проявила. Ибо когда Ацелеш умер, другому мужу не захотела стать женой, говоря: «Весь мир недостоин его доблести и красоты; как его забуду и другому стану женой». И в рабство себя не захотела дать, когда Трою разгромили греческие цари, но предпочла умереть на могиле Ацелеша, чем идти в рабство в Лагонийскую землю. Этим умным женам, что мужьям своим честь и любовь сохраняют, двойная хвала — и от Бога награда, и от людей честь, так как решили с мужьями своими умереть, а не жить в позоре. Вынесли ему венец этой же госпожи — кто на голову его наденет, то днем невидимым станет, ночью же как огонь светится. Вынесли ему воинскую эмблему могущественнейшего Еликтора, жемчугом и камнями украшенную, с зубами скорпиона и зубами и когтями аспида; и одеяние из рыбьей кожи. И принесли ему книгу некоего философа из Рима — о разорении Трои от начала и до конца. Александр прочел о подвигах великих витязей, печали и радости исполнился и сказал: «О, сколь сильные погибли из-за коварства мерзкой и коварной жены».

Александръ же во град Тройский вниде и вопрошаше, гдѣ витяземъ гроби суть; они же ведоша его к нимъ. Вземъ ливанъ и измирну, гробы их покади, проплакав к нимъ рече: «О дивии в человѣцех храбрии витязи, лвове, Алелешу, <Е>кторе, Якъшу, Несторе,^[68] аще живых бы вас виделъ, честь по достоянию дал бых вамъ, да отколе отнюду же изыдосте, вамъ мертвымъ жерьтву и ливан воздаю. Но блажени есте и по смерти своей, понеже велицыи и дивии исписасте же в повѣстех и прилучистеся Омиру». Се же слышавше философи ко Александру рекоша: «Великий царю Александре, Ацелешъ, Ферлеша короля сынь, по отцы же брать есть тебѣ, а от Амона бога и Федите жены^[69] родился есть, а ты, царю Александре, от Амона бога и от Алимпияды царицы родилъся есть, по прилучаю яко от единаго отца еста. Да аще смерть прилучит ти ся, царю, болшими похвалами подвиги царьствия твоего мы исписати имамы, нежели Омир о придииских и еллиньских царей». Александръ же рече к нимъ: «Болши бы ми от Омирьских исписаниих царевъ конюх назватися, нежели от ваших списаниих единой земли назватися царемъ».

Александр в город Трою вошел и спросил, где могилы тех витязей; жители отвели его к ним. Взяв ливан и мирру, могилы их покадил и со слезами к ним обратился: «О дивные среди людей, храбрые витязи и львы Ацелеш, Ектор, Якш, Нестор, если бы живых вас увидел, честь достойную воздал бы вам, поскольку же ушли от нас, то вам, мертвым, жертву и ливан воздаю. Но блаженны вы и по смерти своей, потому что о вас, великих и дивных, написал в повестях Омир». Услышав это, философы Александру сказали: «Великий царь Александр, Ацелеш, сын короля Прелеша, по отцу брат тебе, потому что от Амона-бога и Фетиды-жены родился, а ты, царь Александр, родился от Амона-бога и от Олимпиады-царицы, поэтому вы от одного отца. И если смерть случится тебе, царь, то большими похвалами подвиги твоего царствования мы опишем, нежели Омир придийских и эллинских царей». Александр же сказал им: «Лучше бы мне в Омировых писаниях царевым конюхом быть, нежели в ваших писаниях всей земли царем».

Сему же бывшу Александр паки в Македонию возвратися со всими силами македоньскими и прочими цари и войсками их, иже в западнѣй странѣ мечемъ прияли бяху. И с сими яко победоносецъ в Македонию прииде, шесть на десят лѣтъ имѣлъ в далнихъ странах отшед от Македония. Мати же Алимпияда царица и мудрый еи казател Аристотелъ со всѣми македоняны и з женами и з девицеми на рецы Скамудруши^[70] и с честными великими дары царя Александра срѣтоша и оттуду вси в Филипустъ градъ приидоша. И ту Александръ повелѣ македоняномъ 3 месяцы в домех своих почити и кони кормити и оружия направити. И еще на востокъ поити хотя и паки в Македонии Аристотеля и матерь свою остави. Вземъ с собою 100 тысяч войска, сущих единаких македонян оружием и бележцы и вси вооружены единаки гелмове, и роги на нихъ, на щитех же лвовы главы, и на всѣх единаки кахизма коркодилова на фарижех. И тако взятъ всѣмъ шатры около царева шатра поставити, никому же иному не вмешатися в македоньский полкъ. Повелѣ же избрати 2 тысяшши благообразных женъ и симъ колесницы и шатры отрядити повелѣ, терьяха^[71] же нѣкоего над ними постави вся от них разумно управляти. Коли который воинъ жены требоваше, к терьяху пришедъ, златницу подаваше и, колки нощей держаше, толко златницъ даваше. Вся убо войска воюющих со Александром по уставу и подобию нарядившеся; 100 тысячь македонян тако с собою нарядив: егда царь Александръ на конь вседаше, тогда вси на конех обретахуся, и вси с нимъ во единомъ бяху, вси единацы коньми и оружие и свитами. Воевода всѣмъ Птоломѣй бяше, мужь любимъ и праведен, всякие добродѣтели исполнен, любим же Александромъ бяше велми. Егда кого македонян убиваху на бои, и от иных войскъ избираху изручна мужа и сими на мѣсто поставляше, никогда 100 тысяч македонян не умаляшесе.

После этого Александр опять возвратился в Македонию со всеми силами македонскими, и с прочими царями, и войсками их, которых на западе мечом покорили. И с ними победителем в Македонию пришел, шестнадцать лет пробыв в дальних странах. Мать же его, царица Олимпиада, и мудрый наставник Аристотель со всеми македонянами, и с женами, и с девицами, с великими достойными дарами на реке Скамудруше встретили царя Александра, и оттуда пришли все в город Филиппуст. И тут Александр повелел македонянам три месяца в домах своих отдыхать, коней кормить и оружие готовить. И решил пойти в поход — на восток, и оставил в Македонии Аристотеля и мать свою. Взял с собою сто тысяч войска, все они были македоняне в одинаковых доспехах, и все вооружены одинаковыми шлемами, и рога на них, на щитах же львиные головы, и у всех одинаковые крокодиловые попоны на конях. И всем им свои шатры около царского шатра велел ставить, никому же другому не смешиваться с македонским полком. И повелел выбрать две тысячи красивых жен и им колесницы и шатры приготовить, терьяха некоего же над ними поставил всем у них разумно управлять. Когда какому-то воину жена нужна будет, к терьяху прийдя, златницу ему даст и, сколько ночей держит ее, столько златниц и дает. И все войска Александра по уставу, как подобало, устроились; сто тысяч македонян было при царе Александре: когда он на коня садился, тогда все на конях и все с ним вместе были, все одинаковы — конями, оружием, одеждой. Воеводой над всеми Птолемей был, муж, любимый Александром и справедливый, всякой добродетели исполненный. Когда кого-то из македонян убивали в бою, то из других войск добирали достойных мужей и их на место македонян ставили, так что никогда число македонян — сто тысяч — не уменьшалось.

СКАЗАНИЕ О ВОСТОЧНЫХЪ СТРАНАХЪ

СКАЗАНИЕ О ВОСТОЧНЫХ СТРАНАХ

Александръ шествие творя к востоку. Которые волею к нему приидоша, сии честь и прощение от него прияша, которые ему противляхуся, тѣмъ грады разбиваше, иных мечю предаваше.

Александр совершал поход к востоку. Кто добровольно к нему приходил, те честь и прощение от него приняли, а кто ему сопротивлялся, города тех разрушал, иных мечу предавал.

О семь же страх и трепет вси Асийскии страны обдержаше — и цари Палестиньстии, и Еврейское царьство, и Египетцкое царство. Вси бо тии Дарию подручни бяху, и мнози от нихъ к Дарию притекоша о напрасномъ нашествии македонянъ. Дарий же, царь перьский, с вѣстми посла ко Александру с листомъ: «Дарий, царь надъ цари, великий, силный гордѣниемъ и земскою славою, равен богомъ небесным, единако с солнцемъ от востока и до запада. Вѣсть во уши мои прииде, сыну Филиповъ, яко всю Елладию объятъ, и до великаго Рима дошедъ, и вси западныя цари подмял еси, и сихъ до конца затеръ еси, и до Окияна реки дошелъ еси, не точию о семъ доволенъ еси, но и нижнюю Варварию и Ефиопию и вся западныя страны, подручная царьствию моему, поколебалъ еси, и много богатества взялъ еси, и симъ еще не доволенъ еси, на Асию и Фругию, моея земли, наступилъ еси с подобными тебѣ гусари, с македоняны и отроки. В забитии положилъ еси подручную работу; к перъскому царству вси земьстии прилагаются царие. Да доволенъ буди тебѣ во отечествии обрестися, Еладиею обладати. Оставляем ти законную дань, юже отецъ твой ко царству моему приношаше. И сие помилование над тобою чиню за неизочтеную твою худость и за безмѣрную твою наглость, иже с подобными тебѣ гусарми учинилъ еси. Аще ли сему не повинешися, и силою перьскою поиду на тя и не может тебѣ вся вселенная предо мною укрыти, пред мечемъ моимъ казнити тя имам».

Поэтому страх и трепет охватили все страны Азии — Палестинских царей, и Еврейское царство, и Египетское царство. Все они Дарию подвластны были, и многие из них прибежали к нему из-за внезапного нашествия македонян. Дарий же, персидский царь, отправил к Александру послов с грамотой: «Дарий, царь над царями, великий, сильный гордостью и земною славою, равный богам небесным, вместе с солнцем от востока и до запада сияющий. Весть ушей моих достигла, сын Филиппов, что всю Элладу захватил ты и до великого Рима дошел, всех западных царей покорил и подчинил их себе до конца, и до Океана-реки дошел, и не только этим не удовлетворился, но и нижнюю Варварию, и Ефиопию, и все западные страны, подвластные моему царству, поколебал, и много богатств взял, и этим еще не доволен, на мои земли Азию и Фригию пришел с подобными тебе разбойниками-македонянами и отроками. Забыл служение подвластное; от персидского царства все земные цари зависимы. Доволен будь в отечестве своем находиться, Элладою обладать. Оставляем за тобою положенную дань, которую отец твой царству моему приносил. И этим милость тебе оказываю — за неизочтенное твое ничтожество и за безмерную твою наглость, которую с подобными тебе разбойниками проявил. Если же этому не покоришься, то с силою персидскою пойду на тебя, и мечом моим казню тебя, и не сможет тебя вся вселенная от меня укрыть».

Приим же Александръ листъ и прочетъ его и в той чась раздра, посла же повелѣ со гнѣвомъ на древѣ распяти, а инымъ главы отсещи повелѣ. Македоняне же приступльше к нему и рекоша: «Царю Александре, не подобаеть ти посла убити». Он же к нимъ рече: «Не ко царю послани суть, но к разбойнику и гусарю». И се рекъ половину их пусти к Дарию и к нимъ рече: «Не зазирайте мене о семъ, но царю вашему ругайтеся, азъ бо царя его имам, а он мене разбойника нарече; да егда вас к разбоинику послалъ есть, тогда вамъ главы отсѣклъ есть; царь бо посла никогда не убивает, да вы к разбойнику пришедше, погинули есте. Азъ же не яко разбойникъ, но яко царь живот вамъ дарую». Они же к нему рекоша: «Аще нас убиеши, царю Александре, самъ себѣ дѣлом разбойника наречеши. Дарию же малу тшету нанесеши, закон же царьский нами разориши, но умилися о нас, доволни бо есми имя твое в Персиде прославити». О семъ слове Александръ умилися и к Дарию их с листом посла: «Александръ царь Дарию, перьскому царю. Листъ твой приимъ и писания твоя в нем прочтох и благодарих, понеже не бѣ в немъ царского устава, ни подобия. Ты претиши нам, како западныя царства приемше, разорили есми. Вѣдомо да есть ти, яко всякъ человѣкъ ищетъ от нижних на вышняя преити и взыти, и се мы разумѣвше, на западе прияли есми и на востокъ идемъ. Ты претиши намъ, глаголя: “Вся вселенная полна есть имени моего и не может тебѣ укрыти и всѣхъ македонянъ”, ихже гусари наречеши. Ты велиши нас бити и ухватити, а мы к царству твоему сами идемъ. Да аще нас младых и крѣпких мниши быти, но паче камени адаманта твердѣйши явимся тебѣ, паче перцовых зернъ лютѣйши, государие всему твоему наречешся. На великий промыслъ надѣемся, емуже ты противишися равен быти. Но не утаися в персехъ, противу насъ изыди. Сут бо жены украшены с тобою, македоняне же суть лвове неутолимии, волею своею смерть за живот купуют». Дарий же листь Александровъ прочет, ярости и гнѣва напонився, рече к послу, иже бяше ходилъ ко Александру: «Коего возраста есть Александр, каков умомъ есть, явите ми, и коего лѣта рождение его, колика войска у него есть». Они же рекоша к нему: «Лѣта есть нынѣ тридесятнаго, ум же многолѣтенъ в немъ есть, красен же и храбръ есть зело и судитъ право, мудрость же его по листомъ познай, царю, войска же с нимъ видѣхомъ пятсоть тысяч. Премудрый же Соломан в книгах своихъ пишет: “Посмеяния устъ и поглядание очию, поступанию ногамъ возвещаетъ еже о мужи”». Дарий же все во умъ приимъ и рече: «Воистину сии суть великихъ царей белези, но сему не мню истинну быти». Повелѣние же по земляхъ своих и странах расписати повелѣ — на поле Сенар войску собирати повелѣ, идѣже языцы столпъ создали бяху, боящеся втораго потопа нашествия. Ту языкомъ размешение бысть, ту войску собиратися повелѣ.

Принял Александр грамоту, прочел ее и тотчас разорвал, и с гневом повелел посла на дереве распять, а иным головы отсечь. Македоняне же приступили к нему и сказали: «Царь Александр, не подобает тебе посла убивать». Он же им ответил: «Не к царю посланы они, но к разбойнику и бандиту». И половину из них отпустил к Дарию, сказав им: «Не меня осуждайте за это, но царя вашего вините, ибо я царем его считаю, а он меня разбойником назвал; когда вас к разбойнику он послал, тогда вам и головы отсек; ибо царь посла никогда не убивает, а вы, к разбойнику придя, уже погибли. Я же не как разбойник, но как царь жизнь вам дарю». Они же ему сказали: «Если нас убьешь, царь Александр, сам себя на деле разбойником явишь. Дарию малый убыток нанесешь, закон же царский нами нарушишь, смилуйся над нами, мы же имя твое в Персиде прославим». И Александр смиловался, и к Дарию их с грамотою послал: «Александр-царь Дарию, персидскому царю. Грамоту твою получил, и писания твои в ней прочел, и благодарен, хотя не было в ней ни царского устава, ни подобия. Ты обвиняешь нас в том, что западные царства, покорив, мы разорили. Да будет тебе известно, что всякий человек хочет от нижних к высшим перейти и возвыситься, и мы, понимая это, западные земли покорили, и на восток идем. Ты же угрожаешь, говоря: “Вся вселенная полна имени моего и не может тебя укрыть и всех македонян”, которых ты разбойниками называешь. Ты велишь нас разбить и схватить, а мы к царству твоему сами идем. Ты считаешь нас молодыми и крепкими, а мы тверже камня адаманта окажемся для тебя, лютее зерен перца, и государями над всем твоим станем. На великий промысл надеемся, которому ты противишься, желая равным ему быть. Но не скрывайся среди персов, против нас выходи. Твои персы — жены украшенные, а македоняне — львы неутолимые, добровольно своею жизнью жертвуют». Дарий же грамоту Александра прочел, яростью и гневом наполнился и сказал послу, что ходил к Александру: «Каков возрастом Александр, каков умом, скажите мне, и когда родился, и сколько войска у него». Они же сказали ему: «Лет ему сейчас тридцать, ум же его многолетен, красив он и храбр весьма и судит справедливо, мудрость его по грамоте познай, царь, войска с ним видели пятьсот тысяч. Премудрый же Соломон в книгах своих пишет: “Смех уст, и взгляд, и поступь ног сообщают о муже”». Дарий обдумал все это и сказал: «Поистине это приметы великих царей, но не верю, чтобы это было истинно». Повеление же по землям своим и странам отправить приказал: на поле Сенар войско собрать, где народы столп создали, боясь второго потопа. И тут, где разделение народов было, войску своему собраться повелел.

Во Иерусалим же и во Египет писа листъ, глаголя: «Не передавайтеся Александру, татеви и гусарю, аз бо силою перскою изручю васъ».

В Иерусалим же и в Египет написал грамоту: «Не предавайтесь Александру, вору и разбойнику, ибо я силою персидской выручу вас».

ШЕСТВИЕ ТВОРЯ КО ИЕРОСОЛИМУ

ПОХОД К ИЕРУСАЛИМУ

Александръ же вземъ воя своя, во Июдейскую землю и на Еврейское царство во Иеросалимъ отъиде. В то же время обладаше еврейсками сонмищи и Иеросалимскимъ царством пророкъ Бога Саваофа именемъ Еремея. И к симъ царь Александръ посла пусти с листом: «Александръ, царь над цари, сынь Филиппа царя и царицы Алимпияды, ко обретающимся началником Еврейского царства. Да есть вамъ, яко сотворилъ мя Богъ вышний царя паче всѣхъ царь в роде моемъ и вся западную страну и Рим приимъ, да вас доидох. Аще угодно есть вамъ мнѣ поклонитися и самѣмъ на отеческих законех быти и отчину и землю без боязни держати, и вѣстника ко мнѣ с словомъ пошлите и дани войску моему пошлите». Се же слышавше евреиский сонмъ молвою великою одержими бываху; листъ же Александровъ прочетше, вѣстника ко Александру послаша с листомъ: «Евреиский сонмъ Бога Саваофа людие, живущеи во Иеросалиме, Александру царю радоватися. Елико повѣдалъ еси намъ, с радостию увидѣхомъ. Вѣдомо да есть царствию твоему, яко отнелѣже преидохом Чермное море, ни единому повинухомся царю, но водимы есми рукою высокою и мышцею непобедимою Саваофа Бога. Се же напослѣдокъ времен разгнѣвавшуся на ны великому Богу, поработи нас Навходоносору, царю перьскому. Много же лѣтъ в порабощении быхомъ и паки возвратившеся во свою землю и нынѣ есм.и подручни перской десницы, ейже вся вселенная подручна есть. Аще ли тебѣ предадимся, нынѣ или утро Дарий пришед вся красная земли нашей разрушит. Аще ли Дария победиши и острию мечю перскому притупиши, во Иеросалимъ с миром приидеши и царь всей вселенней от еврей наречешися. Аще ли Дария не победиши, во Иеросалимъ невозможно ти внити». Евреи же единого с листомъ послаша ко Александру. Александрь же листь прочетъ и другий отписа к ним, рече: «Александръ, царь над цари, всѣмъ живущим во Иеросалиме пишу. Елика писасте ко мнѣ, ту познахъ. Не подобает вамъ, людемъ Бога живаго, подручным быти человѣку идолослужителю. Да не задержав, ко мнѣ дани принесите. Азъ бо, не поклонився Богу во Иеросалиме, на бой к Дарию не поиду. Вѣдомо да есть вамъ, яко Дариевы десницы напрасно избавити вас хощу». Вѣстника же еврейска отправи, а самъ ко Иеросалиму поиде. Пророкъ же Иеремѣя пришествие его слышав, совѣтъ сотвориша со иеросалимляны: «Добро есть, — рече, — намъ Александра пустити во град. Видѣхъ бо в нощь сию во снѣ пророка Данила глаголюща ко мне: “Се грядет к вамъ, о немже азъ древле прорекох, иже бо от персь пострадахомъ, сий Александръ возмездие нам платити имаетъ”». Се же людемъ угодно явися. Александрь же в ту нощь видѣ сонъ: явися ему пророкъ Иеремѣя во одеянии архиерея Аарона и рече ему: «Александре, поиди во Иеросалимъ и ту поклонися Богу Саваофу, и поклонився ему, на Дария иди; и сего победивъ, персомъ государь наречешися». Александрь же, от сна воставъ, властелем своим сонъ исповѣда и ко Ерусалиму поиде. И приближившуся ему ко граду, слышав же сего пророкъ Иеремѣя, всякому дыханию на срѣтение царю поити повелѣ. Сам же во одежи архиерейской со свещами и с кадилницами стрѣтоша и покадиша. Александръ же, видѣвъ пророка Иеремѣю, и ко властелемъ своимъ рече: «Сего пророка видех в сию нощъ». И тако Александръ ссѣдъ с коня и поклонися ему до земли и целова ризы его. Пророкъ же Иеремѣя покадивъ его и благослови и за руку имъ его, въ церковъ введе, Святая Святых, поклонитися, юже созда Соломан царь. Александръ же вопрошаше пророка: «Возвести ми, в коего Бога вѣруете?» Пророкъ же рече ему: «Во единаго Бога вѣруемъ, иже небо и землю сотворил и вся видимая и невидимая, иже око не видѣ и ухо не слыша, ни на сердце человѣку не взыде». О семъ Александръ удивися и рече: «Поистинне велику Богу раби есте вы; да вѣрую аз в него, исповѣдую, дѣла бо его яве творитъ; дарую ему дани, иже от вас взял бых яко от прочих языкъ; Богъ вашъ во мнѣ да будет и мирь его со мною да будет». Взем же пророкъ злата много с людми града того и сии ко Александру принесоша. Он же не восхотѣ взяти ничтоже, но вмѣсто дара дасть Богу Саваофу. И се рекъ, отъиде от земли еврейские, восхотѣ поити ко Египту. Проводи же его пророкъ Иеремѣя до полудни и сказа ему пророчество Данила пророка, иже преже бѣ, ко Александру рече: «На помощъ призывай Бога Саваофа и силу перьскую победити имаеши и всему от востока и до запада царь наречешися, егда вся си совершиши, тогда и близу рая доидеши и ту человѣки наидеши, иже не есть от женъ Адамовых, согрешениемъ не живут, дебелостию плотьскою обременении же, якоже и мы, но мирно нѣкако живут, близу аггельскаго жития; сии блажени от Бога наричутся. Сих же увидиши, Александре, вся, иже о возвращении твоемъ, прорекуть ти». И паки рече ко Александру: «Не остави нас в жалости, возми нѣчто от нас любве ради». Александрь же к нему рече: «Якоже велиши, святый отче, да сотворю». И повелѣ пророкъ принести камень лихнитарий,^[72] на немже бѣ вписано имя Бога Саваофа, егоже на гельме ношаше Исусь Навгинь, егда на бои хождаше на иноплеменники. Повелѣ ему принести меч Голияда иноплеменника, егоже на рати уби пророкъ Давидъ, царь еврейскии; повелѣ ему принести гелмъ Самсона силнаго со змиевыми ногты и копие Самсоново и оружие его, емуже ни едино настояще оружие, ни желѣзо; принесоша ему щитъ от анта гвоздия,^[73] егоже разбити ни едино желѣзо можетъ, иже бяше был Атана,^[74] сына Саулова. Гражане же дароваша его и даша сто тысяч купль микдал и коней 200. И тако благослови его пророкъ и самъ Александру рече: «Нектому, Александре, землю свою видиши». И отпусти его с миромъ. Александръ же во Египет отъиде.

Александр же, взяв войско свое, в Иудейскую землю, в Еврейское царство к Иерусалиму пошел. В то время владел еврейским народом и Иерусалимским царством пророк Бога Саваофа по имени Иеремия. И к ним отравил царь Александр посла с грамотой: «Александр, царь над царями, сын Филиппа-царя и царицы Олимпиады, к нынешним начальникам Еврейского царства. Знайте, что Бог вышний сделал меня выше всех царей в роде моем, и, всю западную страну и Рим покорив, я до вас дошел. И если хотите вы мне подчиняться, и отеческие законы сохранить, и отечество и землю без боязни держать, то вестника ко мне с ответом пришлите, а войску моему — дани». Услышав это, еврейский народ был в сомнении великом; послание Александра прочтя, вестника к Александру послали с грамотой: «Еврейский народ, Бога Саваофа люди, живущие в Иерусалиме, Александра-царя приветствуют. Что нам сообщил ты, с радостью мы узнали. Да будет известно царствию твоему, что с тех пор как перешли мы Красное море, ни одному не повиновались царю, но водимы рукою высокой и мышцею непобедимой Саваофа-Бога. Но в последние времена, когда разгневался на нас великий Бог, поработил нас Навуходоносор, царь персидский. Много лет мы в порабощении были и снова вернулись в свою землю и ныне подвластны персидской деснице, которой вся вселенная подвластна. И если тебе предадимся, то сегодня или завтра Дарий, прийдя, все блага земли нашей разрушит. Если же Дария победишь и острие меча персидского притупишь, то в Иерусалим с миром придешь и царем всей вселенной евреями назван будешь. Если же Дария не победишь, то в Иерусалим не войдешь». Евреи одного из своих с грамотой послали к Александру. Александр грамоту прочел и другую написал к ним: «Александр, царь над царями, всем живущим в Иерусалиме пишу. Что написали вы мне, я узнал. Не подобает вам, людям Бога живого, подвластными быть человеку-идолопоклоннику. Не медля, дани ко мне принесите. Ибо я, не поклонившись Богу в Иерусалиме, на бой с Дарием не пойду. Знайте, что от Дариевой десницы избавлю вас». Вестника еврейского отправив, к Иерусалиму пошел. Пророк же Иеремия, о приходе его услышав, совещался с иерусалимлянами: «Нужно нам Александра пустить в город. Видел я ночью этой во сне пророка Даниила, сказавшего мне: “Вот идет к вам тот, о ком я давно пророчествовал, ибо от персов мы пострадали, Александр же возмездием за нас воздаст”». И это народ одобрил. Александр же в ту ночь видел сон: явился ему пророк Иеремия в одеянии первосвященника Аарона и сказал ему: «Александр, иди в Иерусалим, и там поклонись Богу Саваофу, и, поклонившись ему, на Дария иди; победив его, государем персов станешь». Восстав ото сна, Александр вельможам своим сон рассказал и пошел к Иерусалиму. Когда же он приблизился к городу, услышавший об этом пророк Иеремия всему живому навстречу царю пойти повелел. Сам же, в одеждах первосвященника, со свечами и кадильницами встретил его и покадил. Увидев пророка Иеремию, вельможам своим Александр сказал: «Этого пророка видел я этой ночью». И Александр сошел с коня, поклонился ему до земли и целовал ризы его. Пророк Иеремия покадил его, и благословил, и, за руку взяв, в храм ввел, поклониться в Святая Святых, что создал царь Соломон. Александр спросил пророка: «Скажи мне, в какого Бога веруете?» Пророк же сказал ему: «В единого Бога веруем, который небо и землю сотворил и вся видимая и невидимая, что око не видит, и ухо не слышит, и на сердце человеку не приходит». Александр удивился и сказал: «Поистине великого Бога вы рабы; да верую и я в него и исповедую его, ибо явны дела его; даю ему в дар дани, которые от вас взял, как и от прочих народов; Бог ваш во мне да будет и мир его со мною да будет». Взял пророк Иеремия с людьми города того много золота и принесли его к Александру. Он же не захотел ничего взять, но в дар принес Богу Саваофу. И, сделав это, пошел из земли еврейской, собираясь отправиться к Египту. Пророк Иеремия провожал его до полудня и передал ему пророчество пророка Даниила, что было прежде, и еще сказал Александру: «На помощь призывай Бога Саваофа — и силу персидскую победишь, и всему от востока до запада царем станешь, и когда все это совершишь, тогда дойдешь до места, близкого к раю, и там людей найдешь, которые не от жен Адамовых, живут без согрешения, хотя и плотью обремененные, как мы, но спокойно, близко к ангельскому житию; они блаженными от Бога называются. И когда их увидишь, Александр, они все о возвращении твоем скажут тебе». И еще сказал Александру: «Не оставь нас в печали, возьми что-либо в знак любви». Александр же ему сказал: «Как ты велишь, святой отец, так и сделаю». И повелел пророк принести камень лихнитарий, на котором написано имя Бога Саваофа, который на шлеме носил Иисус Навин, когда на бой ходил с иноплеменниками. Повелел ему принести меч Голиафа, иноплеменника, которого в бою убил пророк Давид, царь еврейский; повелел ему принести шлем Самсона сильного со змиевыми когтями, и копье Самсоново, и оружие его, которому никакое оружие не противостоит, ни железо; принесли ему щит из металла анта, который разбить не может никакое железо, прежде он был у Атана, сына Саулова. Горожане подарили Александру сто тысяч мер миндаля и двести коней. Благословил его пророк и сказал Александру: «Не увидишь больше, Александр, своей земли». И отпустил его с миром. Александр же в Египет пошел.

О ПРИХОЖЕНИИ КО ЕГИПТУ

О ПРИХОДЕ В ЕГИПЕТ

Египтяне же прямо ему на бой готовляхуся, не хотяще повинутися Александру. Он же с своими вои оступи около града Египта, крѣпко рвати повелѣ. В то же время зноеве бяху велицы. Езеро же близъ Египта быстро и студено бяше велми. Царь же Александръ от безмѣрнаго зноя прохладитися восхотѣ, окупася, и превзя его водная студенъ естественую доброту, и в немошъ в велику впаде. Египтяне же немошъ Александрову слышавше, лукавьствие сотвориша. Листь скоро сокровенно ко Александрову врачю писаше Филиппу: «Великий врачю Филиппе, Александра аще врачебнымъ былием умориши, ты всему Египту царь будеши». Филип же сий листь приимъ, много смѣяся и раздра и к нимъ листь отписа: «О безумнии и несмысленнии послове египетьстии, аще бы царствию вашему хотѣлъ бых, скоро бы Александръ мой дал бы мнѣ многая силна и болша царствия вашего, иже мечемъ своимъ приял — царствия вся си аз ни во что же вмених, преобидѣхъ и презрѣхъ, Александра же единаго изволих имѣти паче всѣхъ царствий земских и богатьств, вес бо миръ не достоинъ ни единому власу, отпадающу от главы его. Вѣдомо да есть вамъ, яко Александръ здравъ есть, но хитрость вамъ творимъ, яко невѣрьствие ваше искусити. Заутра же его увидите на великомъ конѣ здрава ѣздяща и весела». Сей листь египтяне видѣвше и убояшася и ко Александру листь тайно писаша: «Вѣдомо буди царствию твоему, великий Александре, яко Филип, врач твой, ядовитым зелием уморити тя хощет, за невѣрие живота своего, невѣрен бо ти есть». И листъ ко Антиоху принесоша, Антиох ж ко Александру принесе. Александръ же листъ прочетъ и в руцѣ своей держаше, и в той час Филипъ врачь прииде, кубокъ полон нося зелия растворена, и ко Александру глаголя в тайнѣ: «Александре царю, сие зелие пивъ, исцелѣеши от немощи». Восстав же Александръ, в руце кубокъ приемъ, прослезися и рече к Филипу: «Любимый мои Филипе, велико мнѣ сие пиво пити?» Филип же к нему рече: «Пий, царю, не сумнися, полезно ти будетъ, от немощи исцелѣеши». Александръ же еще к нему рече: «Не на ползу ми даеши сие пиво, Филиппе». Филип же цареву сумнинию проразумѣвъ, вземъ кубок, половину испивъ. Царь же видѣвъ, к Филипу рече: «От руки твоея мнѣ смерть сладка есть». И се вземъ царь, испии, Филипу же листъ египетъский дасть. Филип же прочетъ листь, главою покивавъ и много проплакавъ, рече Александру: «О великий царю Александре, на главѣ твоей всѣхъ царей земских главы висятъ; да аще сие хотѣлъ быхъ сотворити, твоея главы падением вся вселенная поколебати. Вес бо миръ не достоинъ единому власу падающу от главы твоея; тебе убивъ, которому царю назвалься бых рабъ! На лутче бы мнѣ живу в землю внити, нежели твоею смертию весь миръ поколебати». Александрь же рече: «Врачь царя не убиваетъ, вѣра бо велика в немъ». И се рекъ, ляже спати весь день до вечера. Возбодився, сяде с македоняны и много веселився.

Египтяне же против Александра к бою готовились, не желая ему покориться. Осадив город Египет со своим войском, он во всю силу воевать с ними повелел. В то время зной был сильный; озеро же близ Египта было быстрое и холодное. И царь Александр от чрезмерного зноя прохладиться захотел, искупался, и превозмог холод воды его природное здоровье, и он заболел. Египтяне же, услышав о болезни Александра, коварство учинили. Быстро написали тайное письмо к врачу Александра Филиппу: «Великий врач Филипп, если Александра врачебным зелием уморишь, царем всего Египта будешь». Филипп же, получив письмо, много смеялся и, разорвав его, так отписал им: «О безумные и несмысленные послы египетские, если бы царства вашего захотел, то Александр дал бы мне лучшее и большее царство, чем ваше, из тех, что он мечом своим взял, — царства все эти я счел за ничто, пренебрег ими и презрел их, Александра предпочтя всем царствам земным и богатствам, ибо весь мир не достоин одного волоса с головы его. Знайте, что Александр здоров, а это — хитрость, чтобы коварство ваше испытать. Завтра же увидите его на великом коне ездящим, здоровым и веселым». Получив это письмо, египтяне испугались и написали к Александру тайное письмо: «Да будет известно царствию твоему, великий Александр, что Филипп, врач твой, не уверенный в своей жизни, ядовитым зелием уморить тебя хочет, — неверен он тебе». И это письмо к Антиоху принесли, Антиох же Александру принес. Александр письмо прочел и в руке своей его держал, и в это время Филипп-врач вошел, неся кубок, полный растворенного зелия, и Александру тайно говорит: «Царь Александр, это зелие выпив, избавишься от болезни». Встав, Александр в руку кубок взял, прослезился и сказал Филиппу: «Любимый мой Филипп, хорошо ли мне это пить?» Филипп же ему ответил: «Пей, царь, не сомневайся, полезно тебе будет, избавишься от болезни». Александр ему говорит: «Не на пользу даешь мне это питье, Филипп». Филипп, сомнение царя поняв, взял кубок и выпил половину. Царь, увидев это, сказал Филиппу: «От руки твоей мне смерть сладка». И, взяв кубок, выпил, а Филиппу письмо египетское дал. Прочел Филипп, головою покачал и, много плакав, сказал Александру: «О великий царь Александр, от головы твоей всех царей земных главы зависят; да если бы я сделал это, твоей головы падением вся вселенная поколебалась бы. Но весь мир недостоин волоса, падающего с головы твоей; тебя убив, какому царю стал бы я рабом! Лучше мне живым в землю сойти, чем твоею смертью поколебать весь мир». Александр же ответил: «Врач царя не убивает, велика вера ему». И, сказав это, лег спать и проспал весь день до вечера. Проснувшись, сел с македонянами и много веселился.

И всю нощъ покойно спав. Заутра же повелѣ войску вооружатися, и со всѣх странъ ко граду напрасно повелѣ итти, и пушек сто поставити повелѣ около града и бити во градъ. И много людей во граде избиша. Бяше же видети стрѣлы летяща во град яко облакъ, египтяне же чрез день не можаху глядити, из града великими гласы начаша вопити: «Помилуй нас, царю Александре, старъ убо от нас отшел еси и паки пришел еси к намъ младъ».

И всю ночь спокойно спал. Утром же повелел войску вооружиться и со всех сторон быстро подойти к городу, и сто пушек повелел поставить вокруг и из них бить по городу. И много людей в городе убили. Стрелы летели в город как туча, так что египтяне днем не могли видеть и начали громко кричать: «Помилуй нас, Александр, старым ты ушел от нас и снова пришел к нам молодым».

Александрь же египтян вопрошаше: «Како от вас старъ отидохъ и младъ к вамъ приидох, скажите ми?» Они же отвещавше: «Нектанава царя имѣхомъ, емуже еси сынь ты, отходя от нась писмо свое остави у нас. Написано так: “Отхожу от васъ старъ и прииду к вам младъ; се будет пришествия моего бѣлѣгъ — егда ко образу своему прииду и поклонюся, иже на столпѣ средѣ Египта стоит, тогда венецъ от руки его спадет”». Александръ же слышав, поиде во Египетъ и къ столпу прииде, и приступль ко образу его, и урвася венецъ з главы образа на Александра. И ту Александръ повелѣ сотворити 4 столпы великии, на единомъ столпѣ повелѣ себе во злате сотворити, на второмъ столпѣ повелѣ Птоломия воеводу создати, на третем же Антиоха, на четвертом Филона храбраго повелѣ сотворити, всѣх же к востоку зрѣти сотвори. На Нектанавов же столпъ Александръ вшедъ, по Египту погляда, высок бо бѣ велми, и повелѣ разбити всего. Врача Филиппа царя граду Египту сотвори. Сам же во Египте сокровище многих царей первых обрѣте.

Александр же египтян спросил: «Как это я от вас старым ушел и молодым к вам пришел, скажите мне?» Они ответили: «Был у нас царь Нектанав, которому ты сын; уходя от нас, он писание нам оставил. Написано в нем так: “Ухожу от вас стар и приду к вам молод; вот будет знак моего прихода, — когда к статуе своей приду и поклонюсь, той, что на столпе в Египте стоит, тогда венец с руки ее спадет”». Александр, услышав это, вошел в Египет и к столпу пришел; когда подошел он к статуе, упал венец с головы ее на Александра. И тут Александр повелел сделать четыре больших столпа, на одном столпе повелел себя в золоте изобразить, на втором столпе — воеводу Птолемея, на третьем — Антиоха, на четвертом — храброго Филона, и чтобы все на восток смотрели. Александр взошел на столп Нектанава, Египет осмотрел, так как очень высок был этот столп, и повелел его разбить. Врача Филиппа царем Египта сделал. Сам же в Египте сокровища многих прежних царей нашел.

Сему же бывшу, вѣстники приидоша ко Александру царю, глаголяще: «Вѣдомо да есть ти, царю Александре, Дарий, великий царь перский, со всѣми восточными силами на Ефратъ реку прииде». Александръ же слышав и воя своя вся собра, къ Ефрату рецы идяше. Ефрата же реки не дошел, войско преписати повелѣ и обрѣте 6-сотъ тысячь конных, а пѣших 1000 и 400. Дарий же войско свое преписати повелѣ и обрѣте 1000 тысяч конникъ и тысячю тысяч пѣших. В той день лазуку Дариева ухватиша и ко Александру приведоша; и сихъ обѣсити повелѣ, яко да возвесят войску перьскому число. Они же к нему рекоша, истинну исповѣдаша; Александръ же держити их повелѣ до вечера. И войску же своему всему повелѣ — всякому человѣку огнь сотворити; лазуку же Дариева на высоку гору возведе и показа имъ войско, они же видѣвше безчисленное множество огней. И тако отпусти их Александръ, рече им: «Законъ есть македоняном, егоже на бою хватят, тому главу отсекают и никогоже бо оживляют; да аще з Дариемъ вы на бои не ходите, боле бо человѣку свой живот, нежели всего свѣта имѣние. Царю же вашему рцыте: “Царю ... подобает со царем битися; егда битися начнем, ищи мене на златой колесницы ездяща межу лвовы знамены, гдѣ видиши позлащены гелмы и типаны парижи, ту есть македоньскии полкъ”». И се рекъ, отпусти их. Лазуки же к Дарию царю пришедше, вся сказаша ему, яже видѣша, Александра хваляху много и войско его повѣдаху много. Дарий же повелѣ имъ языки урѣзати, да бы персомъ не исповѣдали. Сам же на бой войску повелѣ направити, совѣт же сотвори с вои своими, глаголя: «Не подобно тебѣ самому, царю, на бой поити, Александръ бо гусарь есть, от малых царей есть царь, Дарий великъ на земли паче всѣхъ царей». И се угодно цареви явися Дарию. Дарий же царь великаго воеводу своего Миманда на свое мѣсто устави и рече к нему: «6-сотъ тысячь избранных персъ вземъ, 200 тысячъ ефиопъ, 200 тысяч мидий, 4-ста тысяч пѣших со стрелами и сихъ всѣх возми, Тигръ реку прешед, Александра, сына Филипова, ко царству моему приведи. Аще ли пред тобою побегнет, а ты гони, не остави его, боги перъскими укрепляемъ». Миманда же войско вземъ, Тигръ реку прешед, войску Александрову возрѣвъ, на бой направитися повелѣ. Александръ же перьское воиско видѣвъ, войску своему повелѣ готовымъ быти, и вседоша на кони вси. Тогда Александрь, собрав войско свое, рече к нимъ: «О всесилнии и любимии и велемощнии македоняне, елики македоньстии витязи, покровъ и промыслъ великаго Бога, егоже видѣста, како великий Римъ прияли есми, и западу всему государи назвахомся, и отоки моръстии прияхомъ, Иерусалимъ прияли есми, ту Богу небесному поклонихомся и, его помощъ вземше, Египет прияли есми и великаго царя Дария перьскаго дошли есми. Аще сего убием, государи всему его будем, аще ли нас побиет, то вся вселенная пред образом его укрыти не может; лутче бо намъ ныне всѣмъ на бою умрети, нежели пред персы бѣгати; всякому велеумну мужу смерть почтена болши есть, нежели срамный животъ. Вѣдомо да есть вамъ, яко разбити их имамы, понеже царя их с ними нѣтъ, всяко бо войско безглавни суть без царя. И зрите ихъ неурядно на бой идущих, сии вскоре бѣгати начнутъ, безглавни суть. Знаите и вы, яко перси овцы наричются, македоняне же волцы суть, пред единем бо волком много бѣгает овецъ. Перси бо погнани суть, а вы своею волею с царем своимъ идете на бой. Молюся вамъ, милая братия, храбро на бой сей поидѣте, паче иных, колико бо войско на войско идетъ, тогда остроту войска их отнимает». И се рекъ Александръ, на великого коня всѣдъ и гелмъ на главу свою постави и войско все на двое раздели, самъ в македоньскомъ полку по уставу ѣде, Антиоха и Птоломѣя со двема полки на бой посла. И тако напрасно мечи ударишася, персы же, не могуще македоньскимъ противитися мечем, начаша бѣгати. Александръ же взамѣсь с ними идяше и тако до Дариева окола приспѣша. Дарий же, видѣвъ войско разбито, на борзого коня всѣдъ, побѣже. Александръ же сихъ разбивъ, мертвых повелѣ вкопати в землю, живых же с честию отпустити, тако рекъ имъ: «Рцыте царю вашему Дарию: “Доволен буди оброки своими, Дарии”». Миманда же, воеводу Дариева, уби. И тако двигъся со околомъ своимъ, Ефрат реку преиде и мосты разметати повелѣ.

И когда это было, вестники пришли к царю Александру, говоря: «Знай, царь Александр, что Дарий, великий царь персидский, со всеми силами восточных земель на реку Евфрат пришел». Услышав это, Александр собрал все свое войско и отправился к реке Евфрат. Не доходя до реки Евфрат, он повелел войско свое переписать, и было шестьсот тысяч конных, а пеших тысяча четыреста. И Дарий свое войско переписать повелел, и было в нем тысяча тысяч конных и тысяча тысяч пеших. В тот день разведку Дариеву схватили и привели к Александру; он велел их повесить, так как хотел, чтобы они сообщили о численности персидского войска. Они же ему сказали, истину сообщив; Александр велел задержать их до вечера. И войску своему приказал, чтобы каждый воин костер разложил; разведку же Дариеву на высокую гору возвел и показал им войско, и они увидели бесчисленное множество огней. И, отпуская их, Александр сказал: «Закон есть у македонян — кого в бою схватят, тому голову отсекают и никому не оставляют жизнь; поэтому вместе с Дарием вы на бой не ходите, ибо дороже человеку своя жизнь, нежели богатства всего мира. Царю же вашему скажите: “Царю подобает с царем биться; когда начнем битву, ищи меня на золотой колеснице среди знамен со львами, — где увидишь золоченые шлемы и отборных коней, тут и македонский полк”». И, сказав это, отпустил их. Разведчики к царю Дарию пришли и все сказали ему, что видели, Александра хвалили много и сообщили, что войско у него огромное. Дарий же велел им языки отрезать, чтобы они этого персам не сказали. А сам велел войску к бою приготовиться и советовался со своими воинами, и сказали ему: «Не подобает тебе, царю, на бой идти, так как Александр — разбойник, из малых царей царь, а ты, Дарий — велик за земле, больше всех царей». И это одобрил царь Дарий, великого воеводу своего Миманда вместо себя поставил и сказал ему: «Шестьсот тысяч избранных персов возьми, двести тысяч эфиопов, двести тысяч индийцев, четыреста тысяч пеших лучников — и, с ними реку Тигр перейдя, Александра, сына Филиппова, к царству моему приведи. И если пред тобою побежит, то ты преследуй, не оставляй его, богами персидскими укрепляемый». Миманд же, взяв войско, реку Тигр перешел, войско Александрове осмотрел и велел к бою готовиться. Александр, увидев персидское войско, войску своему велел приготовиться, и сели все на коней. Тогда Александр, собрав свое войско, сказал: «О всесильные, любимые, могучие македоняне, вы видели, каков промысл великого Бога о македонских витязях и какова помощь его, как великий Рим мы взяли и западу всему государями стали, и острова морские подчинили, Иерусалим покорили, и тут Богу небесному поклонились, и, с его помощью Египет завоевав, до великого царя Дария дошли. Если его убьем, государями над всем его будем, если же он нас победит, то вся вселенная нас от него укрыть не сможет; поэтому лучше нам ныне в бою умереть, нежели от персов бежать; всякому многоумному мужу смерть почетнее, нежели позорная жизнь. Знайте, что мы разобьем их, потому что царя их с ними нет, а всякое войско безглавно без царя. Смотрите, как они неустроенно на бой идут, вскоре они побегут, ибо безглавны они. Знайте вы, что персы — овцы, а македоняне — волки, а от одного волка много овец бежит. Персы ведь идут по принуждению, а вы своею волею с царем своим идете на бой. Прошу вас, милые братья, храбро идите на этот бой, храбрее, чем те, ибо когда войско на войско наступает, то воинский пыл противника уменьшается». И, сказав это, Александр на великого коня сел, шлем на голову надел и войско разделил надвое, сам в македонском полку по уставу ехал, а Птоломея и Антиоха с двумя полками на бой послал. И когда внезапно мечами ударили, персы, не в силах македонским противиться мечам, побежали. Александр же, смешавшись с ними, шел, и так достигли лагеря Дария. Дарий, видя, что войско разбито, сев на быстрого коня, бежал. Александр, разбив их, мертвых повелел похоронить, а живых с честию отпустить, сказав им: «Скажите царю вашему Дарию: “Довольствуйся оброками своими, Дарий”». Миманда же, воеводу Дариева, убил. После этого, подняв свой лагерь, Евфрат-реку перешел и мосты разрушить повелел.

Дарий же, перьский царь, по всей земли своей посла, войску в Вавилоне собиратися повелѣ, и две тысящи тысящей войска собрав, на Сенарьское поле^[75] иде, на Александра. Александръ же много множества видив войска Дариева и страх на сердцы своемъ имѣяше, сего македоняном не являше. На высокомъ мѣсте ставъ, рече: «О велемошнии мои вои и милии македоняне мои, вѣдомо да есть вамъ, яко всякий бѣгая борзи его гонящаго; единому рыкнувшю лву, мнози умирают звѣри. А намъ узаконися всегда гнати и убивати, персом же узаконися бѣгати и умирати пред нами. Дарей бо велико войско навелъ есть на нас, не хотѣлъ намъ чести сотворити, убивая многих, многие чести достоин есть. А мы Миманда воеводу убихомъ, да аще Дария убием, то безпечални будем. Вси бо с перваго иже боя утекоша, на сий бои не приидутъ». И се рекъ Александръ на бой поиде, имѣя с собою тысячю тысяч вооруженных. И войску своему смотрѣти повелѣ, иже хто преже боя побѣгнет и сий яко ратникъ без рассуждения умирает.

Дарий же, персидский царь, во все земли свои послал повеление войску в Вавилоне собраться и, две тысячи тысячей войска собрав, пошел на Сенарское поле, на Александра. Александр, увидев многое множество войска Дариева и страх в сердце своем имея, не показал его македонянам. На высокое место став, сказал он: «О могучие мои воины и милые македоняне мои, знайте, что всякий бежит быстро от преследующего; когда рыкнет один лев, многие умирают звери. Нам стало законом всегда преследовать и убивать, персам законом стало — бегать от нас и умирать. Дарий-царь, приведя против нас большое войско, сам того не желая, нам честь оказал, ибо, победивший многих, многой же чести достоин. Миманда-воеводу мы убили, и если Дария убьем, то не будет у нас забот. Все, что с первого боя бежали, на этот бой не придут». И, сказав это, Александр на бой пошел, имея с собою тысячу тысяч воинов. И войску своему объявить повелел — если кто перед боем побежит, тот, как враг, без милости убит будет.

В ту же ношъ явися Александру пророкъ Иеремѣя во снѣ, глаголя: «Поиди, чадо Александре, без сумнѣния на Дария, с собою имѣя помошника Бога Саваофа; носи же на главѣ своей камень, имѣяще имя Бога Саваофа, егоже дах ти во Иеросалиме. Усты же своими глаголи на бой идя: “Единь святъ, единъ Господь, небо и землю созда, на херувимех почиваяй, Аданай, Саваофъ Богъ”. И сие рекъ, победиши и весь свѣтъ противитися не можетъ». Александръ же видевъ сонъ, радостен бысть велми, смѣло на бой идяше. И со обою страну трубамъ ратнымъ ударившимъ, и войсками двема сразившамся, бѣ видети вопль человѣческий и конский, звукъ оружный. Сѣчъ от утра до полудни бывши, и персы побегоша, а македоняне за ними три дни и три нощи гнаша, четыреста тысячь их убиша, двѣсте тысяч живых ухватиша и ко Александру приведоша. Александръ же к нимъ рече: «К тому на бой не ходите», сихъ живых повелѣ пустити. Дарий же в Персипол, градъ столный свой, утече.

В ту же ночь явился Александру пророк Иеремия во сне и сказал: «Иди, чадо Александр, не сомневаясь, на Дария, с тобою помощь Бога Саваофа; носи на голове шлем с камнем, на котором имя Бога Саваофа, что я дал тебе в Иерусалиме. Устами повторяй, идя на бой: “Един свят, един Господь, небо и землю создавший, на херувимах почивающий, Адонай, Саваоф-Бог”. И, так сказав, победишь, и весь свет противостоять тебе не может». Александр же, увидев сон, обрадовался и смело пошел на бой. Затрубили трубы ратные с обеих сторон, и два войска сразились, и были крики людей, и ржание коней, и звон оружия. Сечь была с утра до полудня, и побежали персы, а македоняне преследовали их три дня и три ночи, четыреста тысяч их убили, двести тысяч живыми схватили и к Александру привели. Александр сказал им: «Больше на бой не ходите», и повелел отпустить их. Дарий же в Персипол, столицу свою, убежал.

Александръ же поиде к Вавилону. Гражане же вавилонскии за сто верьстъ не даваху Александру ко граду приступити. Таковъ быв Вавилонъ величествомъ, яко рецы Ефрату притекающи в онъ, непреходней суще велицей, идѣже изрядно течаше, ту на конех бродяху. Александръ же выше града с войском своимъ ставъ, воду же посредѣ войска своего копати повелѣ, ископавше сице прямо рецы широко. Во едину ношъ вавилоняне жертву велику богом своимъ творяху, вси в храмъ Аполоновъ собрашеся, Александръ же с вои своими в нощи пришед, Ефратъ реку от града в поле отведе и воднымъ путемъ рѣчнымъ с войскомъ своимъ во градъ прииде и, не могии принятися, запалити его повелѣ. Вавилоняне же сие видѣвше, ко Александру вопияху, молящеся: «Помилуй насъ, македоньский Александре, всего свѣта царю, перьский государю». Тогда Александръ угасити огнь повелѣ. И тогда поклонишася ему вси вавилоняне и прославиша Александра царя и дары ему дивныя и многоцѣнныя принесоша. Изнесоша злато Дариево, иже бѣ ту 2000 талантъ, и 1000 коней зобных Дариевых, изведоша ему 100 лвовъ во златых чепех, 1000 пардусов ловныих, 100 париж аравитцких, иже паче бяху изрочни всѣх коней земскихъ; изнесоша ему 2000 блюдъ златых настолных Дариевых; изнесоша ему 10 000 тысяч оружия цѣла со златомъ и бисеромъ многоцѣннымъ; изнесоша ему кубков златых приправленых с различным камениемъ многоцѣннымъ; изнесоша ему збруи коньские от рыбьи кожи, иже желѣзо похватити не можетъ; изнесоша ему одеяние Сескерсена,^[76] царя перьскаго, иже бяше сотворено от змиевых очеи^[77] со многоцѣнным камениемъ, иже бяше былъ всему свѣту царь; изнесоша ему венецъ Сонхоса^[78] царя; изнесоша ему скатерть настолную, иже от самфира камени, Дария, царя перьскаго, егда бо на ней ядяше, николи злосердъ не бываше. Ту Александръ сотвори в Вавилоне 30 дней.

Александр пошел к Вавилону. Горожане же вавилонские за сто верст не подпускали Александра к городу. Так был велик Вавилон, что река Евфрат в него втекала, непроходимая и большая, и где она протекала, там на конях ее переходили. Александр же выше города по течению ее с войском своим расположился и повелел войску своему копать, и выкопали рядом с рекой широкий ров. В одну из ночей вавилоняне, жертву великую богам своим совершая, все в храм Аполлона собрались, Александр же с воинами своими реку Евфрат от города в поле отвел, и по руслу реки вошел с войском своим в город и, не в состоянии взять его, зажечь велел. Вавилоняне же, увидев это, Александра просили: «Помилуй нас, Александр, царь македонский, всего света царь, персидский государь». Тогда велел Александр погасить огонь. И поклонились ему все вавилоняне, и прославили Александра-царя, и дары ему дивные и многоценные принесли. Вынесли золото Дария — было его две тысячи талантов, — и тысячу коней тучных Дария вывели ему и сто львов в золотых цепях, тысячу охотничьих пардусов, сто коней аравийских, что были лучше всех коней на земле; вынесли ему две тысячи блюд настольных Дария; вынесли ему десять тысяч тысячей доспехов с золотом и многоценным жемчугом; вынесли ему кубки золотые с разными многоценными камнями; вынесли ему сбруи конские из рыбьей кожи, которую железо не берет; вынесли ему одеяние Сескерсена, персидского царя, украшенное змеиными глазами, с многоценными камнями, — он был всему свету царь; вынесли ему венец Сонхоса-царя; вынесли ему скатерть настольную Дария, персидского царя, украшенную сапфиром, — тот, кто на ней ел, никогда в унынии не бывал. И пробыл Александр в Вавилоне тридцать дней.

Дарий же слышавъ, перский царь, яко взял Александръ Вавилонъ, жалости великия наполнився, рече: «Окаянный аз, како всего своего лишихся в животѣ моемъ, како боговъ небесных силние явихся, ни человѣкъ земных достоинъ бых, единъ от малых царь силу мою разруши и разори. Окаянный азъ, Дарей, честь бо моя первая тихо ко мнѣ посмѣяся, на конецъ горко мнѣ озрѣся. Но поистинне добре есть рекъ: “Сеюще с радостию неправедное, сий с плачем и жалостию пожнут”. Великий бо в мудрости еврейскии царь Соломонъ в писаниих рече: “Иже с радостию чюжая взимаютъ, то з жалостию своя отдают”. Аз убо чюжая вземъ с радостию и своих ныне лишихся з жалостию. Но лутче бы мнѣ на бою от македонян убиену быти, нежели злѣ живу сущу персы царствовати. Персы бо на многа лѣта данъ взимаху от македонянъ, ныне же главами своими македоняномъ платяху». Сие же персы слышавше, царя своего Дария тѣшаху, глаголюще: «О великий царю Дарии, великим кораблемъ велика падения суть, велицы вѣтри колебают великие древа... Тако и царства множествомъ людей состоитца, якоже и море великими волнами страшно являетца плавающимъ. Да не скорби, царю, о семъ, вчера бо Александръ разбилъ есть, а утро мы побиемъ его, немало бо подвизати имают велемошнии витязи перьстии о своей отеческой земли».

Дарий же, персидский царь, услышав, что взял Александр Вавилон, печали великой исполнился и сказал: «О несчастный я, всего своего лишился при жизни своей, считал себя богов небесных сильнее, а оказался ничтожнее людей земных, один из малых царей силу мою разрушил и разорил. О несчастный я, Дарий, ибо судьба моя прежде благосклонно мне улыбалась, теперь же смотрит на меня сурово. Но поистине хорошо сказано: “Сеющие с радостью неправедное, с плачем и печалью пожнут”. Великий в мудрости еврейский царь Соломон в писаниях сказал: “Кто с радостью чужое взимает, тот в печали свое отдаст”. И я чужое взял с радостью и своего ныне лишился с печалью. Лучше бы мне в бою македонянами убитым быть, нежели, бесславно живя, над персами царствовать. Персы многие годы дань брали с македонян, ныне же головами своими македонянам платят». Персы, слыша это, царя своего Дария утешали, говоря: «О великий царь Дарий, великим кораблям и великие падения, великие ветры колеблют великие деревья. Царство из множества людей состоит, как море из больших волн, которыми устрашает плавающих. Не скорби, царь, об этом, — вчера Александр разбил нас, а завтра мы разобьем его, немало потрудятся многомощные витязи персидские для своего отечества».

Яви же ся нѣкий любимый и милостивый присный властелин Дариевъ, ту стоя, рече: «Великий царю Дареи, мене миловал еси много лѣтъ и велико добро сотворил еси мнѣ, да я, видав тя печална, ныне животъ свой жалость твою отдамъ, Александра же животом своимъ убию». Дарий же к нему рече: «О любимий мой, здѣлайте ми се. Аще сие сотвориши, Александра убиеши, Персиду всю от напасти свободиши, смерть твоя вмѣсто живота вменитца и мнѣ царство от руки твоея дасться; и ты от персъ великъ наречешися». И се рекъ, Авис македонское знамение на оружие свое вземъ и во Александрово воиско вниде. Александру оружену ѣздящу и свое воиско переписоваше. Авису же близ его приѣхавшю в македоньской збруи и ко Александру приближися, Александръ же во оружии стоя. Авис же вземъ меч свой, Александра же по очима хотя ударити и не улучи его и по верху шолома удари и верхъ шолома ссече и космъ верха его яко бритвою устригъ. Александръ же мнѣвъ, яко от своих ему невѣра бысть, и рече: «Не удари мене рука перьская, но удари мя рука македоньская». Авись же повторити хотя, и ухватиша его, и меч у него исторгоша, и щеломъ с него сняша, и ко Александру его приведоша. Александръ же к нему рече: «Кто и откуду еси, человѣче, и какъ тебѣ имя есть?» Он же к нему рече: «Имя ми есть Авис, персянинъ есмь, Дариевъ присныи властелинъ; любовию государя моего обдержимъ есмь, тебѣ убити хотѣхъ животом моим, государя же моего смертию твоею обвеселити хотѣхъ. Но елико могох, тако сотворих, Богъ же елико хощет, да творит». Александръ же к нему рече: «О безумный Ависе, се ты волю государя своего сотворил еси и по твоему изволению ныне умерлъ еси, мене же Богу соблюдшу. Ты ныне умерлъ еси, но понеже за государя своего поболѣл еси и главу свою за него положил еси, яко единь от македонян се сотворил еси — от руки моея живот тебѣ дарую, понеже сотворил еси дѣло, иже никтоже сотвори нигдѣ. Здравъ ко царству своему поиди и тако ему рцы: “Дарий, перский царю, егоже Богъ хранит, того человѣкъ не убивает, егоже ли Богъ не хранит, того вси руки человѣчи не могут укрыти. И да преломи неуломное свое сердце и царству моему поклонися, дани мнѣ дай, с подручными цари почивай”». Авис же к Дарию пришед, возвести ему, иже сотвори и како Александръ живот ему дарова от руки своея. Дарий же покивав головою и рече: «Елика может, да сотворит, Богъ елика хощет, да будет». Ависъ же рече к нему: «Тобѣ ныне всю работу мою меч платих, живот мой от рук Александровы взях. Вся бо, елико сотворил ми еси, нынѣ животом моимъ оплатих тебѣ; яко тобою мертвъ есмь, Александром же живъ есми. Елико могох, то и сотворих, Богъ же егоже любит того и сохранит. Да кланяюся тобѣ, царю Дарий, работати хощу тому, иже животъ ми дал есть». Дарию поклонився, ко Александру отъиде.

И пришел некто, любимец его, близкий к нему вельможа, и сказал: «Великий царь Дарий, ты благоволил ко мне много лет и много добра сделал мне, и я, видя тебя печальным, ныне жизнь свою за печаль твою отдам и Александра ценою своей жизни убью». Дарий же ему сказал: «О любимый мой, сделай это для меня. Если Александра убьешь, всю Персию освободишь от беды, то смерть твоя жизнью станет, и мне царство рукою твоею дастся; ты же персами прославлен будешь». После этих слов Авис взял македонское вооружение и присоединился к войску Александра. Александр тогда вооруженный ездил, производя смотр войску. Авис в македонских доспехах подъехал близко к Александру, Александр же был в доспехах. Авис вытащил меч свой, собираясь ударить Александра по глазам, но не попал, по верху шлема ударил, и отсек его, и волосы сверху, как бритвой, отрезал. Александр, думая, что это измена от своих, сказал: «Не ударила меня рука персидская, но ударила меня рука македонская». Авис же во второй раз ударить хотел, но схватили его, и меч у него вырвали, и, шлем с него сняв, к Александру привели. Александр спросил его: «Кто ты, и откуда, и как твое имя?» Он же ему ответил: «Имя мое Авис, перс я, близкий к Дарию вельможа; любовью к государю моему объятый, хотел тебя убить и, отдав жизнь мою, государя моего смертью твоею развеселить. Я сделал то, что смог только Бог, что хочет, то свершает». Александр же ему сказал: «О безумный Авис, вот ты волю государя своего исполнил и по своей воле ныне умер, меня же Бог сохранил. Ты ныне мертв, но поскольку о государе своем заботился, голову свою за него отдал, поступил как македонянин, — рукою своею жизнь тебе дарю, потому что ты совершил подвиг, которого никто и нигде не совершал. Невредимым к царю своему возвращайся и так скажи: “Дарий, персидский царь, кого Бог хранит, того человеку не убить, а кого Бог не хранит, того все руки человеческие не могут укрыть. Преклони непреклонное свое сердце и царству моему подчинись, дани мне дай и вместе с подвластными царями пребывай в мире”». Авис пришел к Дарию и сообщил ему о том, что он сделал и как Александр жизнь ему своею рукою подарил. Дарий, покачав головою, сказал: «Что можем, то делаем, Бог же, что хочет, то будет». Авис же сказал ему: «Тебе ныне мечом отслужил всю свою службу, жизнь мою из рук Александровых заново получил. Все, что ты сделал мне, жизнью своей оплатил тебе, и для тебя мертв, а благодаря Александру жив. Что я мог, то и сделал, Бог же, кого любит, того и сохранит. Кланяюсь тебе, царь Дарий, а служить хочу тому, кто жизнь мне дал». И, Дарию поклонившись, к Александру ушел.

Жалостен быв Дарий и рече: «Емуже бози противляются, емуже честь на безчестие преминуетца, того ближнии и любимии его друзи оставляют. Добре бо рече: “Возношение годишнаго кола имаеть и низношение низко, да всякий бо возносяйся смирится”». И се рекъ, Ависа дарова и наказа ко Александру: «Александре царю, не превозносися до конца, всяк бо возносяйся смирится вскоре. Сонхосъ бо царь зѣло превознесеся, от дивиих людей смирень бысть, и аз бо вознесся, от моих смирен бых. Тобѣ аще возможно есть, буди доволенъ оброки своими, аще ли неугодно явится, то лутче есть намъ царством нашим и богатьствомъ смерть получити, яко же неудобно есть мнѣ поклонитися тобѣ, тако и тобѣ неудобно есть поклонитися мнѣ, царь бо царю не кланяется николиже, но единому умершу, другий мирует. Но готов буди на бран... десятый день иду на тя с останочными персы и с непобедимы индѣяны; бившися с тобою или тебѣ и твоих побиемъ, или с моими на отческой земли нашей с честию умремъ; и Богу о семъ мѣрила права в руку содержащу». И се рекъ Дарий, Ависа отпусти. Авис же ко Александру пришед, вся реченная Дариемъ ко Александру рече. Александръ же покивав главою рече: «О царствии мира ни с ким нѣсть, царство бо велика гора есть и высока зело, иже к вѣрным красна и сладка есть являетца, понеже водами и овошми различными украшено зело, к невѣрным же непреступна, но пристрашна есть. И на красоты ея позирая, неудобь изсѣсти ему мнится, точию аще разумно оправляти сию вѣсть».

Опечалился Дарий и сказал: «Кому боги противятся, тому честь на бесчестие заменяется, того близкие и любимые друзья оставляют. Хорошо сказано: “За возвышением в круге времени следует падение, и всякий возвышающийся унизится”». И, сказав это, Ависа одарил и так велел передать Александру: «Царь Александр, не превозносись безмерно, ибо всякий возносящийся унизится вскоре. Сонхос-царь весьма превознесся и от диких людей унижен был, и я вознесся и от своих унижен. Удовлетворись своими оброками, если же это тебе не угодно, то лучше нам смерть принять за царство наше и богатство, так как невозможно мне поклониться тебе, так же и тебе невозможно поклониться мне, ибо царь царю не кланяется никогда, но когда один умирает, другой царствует. Но готовься к войне, через десять дней иду на тебя с оставшимися персами и непобедимыми индийцами; в сражении или мы тебя и твоих воинов победим, или с моими на отеческой земле нашей с честью умрем; справедливая мера — в Божиих руках». И, сказав это, Дарий Ависа отпустил. Авис же, к Александру прийдя, все это Александру передал. Александр же, покачав головою, сказал: «О царстве нет мира ни с кем, ибо царство — это гора большая и высокая, для верных красивой и сладкой является, потому что водами и плодами различными украшена, для неверных же неприступна и страшна. И тому, кто красоту ее имеет перед собой, трудно сойти с нее, если только знает, как разумно управлять ею».

Александру же в ту ношъ пророкъ Иеремѣя явися с Филинѣсом,^[79] иереом Ерусалимскимъ, и рекоша к нему: «Дерзай, чадо Александре, самъ себѣ посла сотвори, и Дария царя исходи, и виждь войско велико индѣйское, иже ведет Дарий на тя; и сими, юже от сих македоняне имают, исходою своею от сердца избавиши. Аще Дарием увѣданъ будеши, и мы помощию Бога Саваофа избавим тя». Встав же Александръ от сна, Птоломѣю и Филону, и Антиоху сонъ свой сказа. И на походе к нимъ рече: «Аще смерть мнѣ тамо случитца, вся земъская царства раздѣлите». Они же с плачемъ держаху его, глаголюще: «Аще сие сотворити мыслиши, то первое всѣмъ намъ главы отсѣцы». Он же к нимъ рече: «Аще Божию промыслу годе будет мене убити, а вы не можете мене оборонити. Аще ему годе будет блюсти мя, вси перскии руки не могут мене убити».

Александру же той ночью явился пророк Иеремия с Филинесом, священником иерусалимским, и сказали они ему: «Дерзай, чадо Александр, стань сам своим послом, о Дарии-царе разузнай и рассмотри великое войско индийское, что ведет Дарий на тебя; и этим своим осмотром освободишь свое сердце от того, что беспокоит македонян. Если Дарием узнан будешь, мы с помощью Бога Саваофа избавим тебя». Восстав ото сна, Александр Птолемею, Филону и Антиоху сон свой рассказал и, уходя, сказал им: «Если смерть мне там случится, все земные царства разделите». Они с плачем удерживали его, говоря: «Если ты это намереваешься сделать, то сначала всем нам головы отсеки». Он же им ответил: «Если промыслу Божьему угодно будет, чтобы меня убили, то вы не можете меня защитить. Если же ему угодно будет уберечь меня, то руки всех персов убить меня не могут».

И се рекъ, в Персиду поиде яко посол к Дарию и листь понесе к Дарию. Одежу на собе персидьскую нося, сверху же его плаш финический и со аспидовыми роги и со златыми печатми ношаше. Дарий же порастас, сирѣч встрѣчю велику, сотвори, яко бы чюден послу Александрову явился. И тако Александръ вниде и, листь вземъ, Дарию дал и рече к нему: «Государь мой Александръ, царь царемъ, тобѣ, царю перьскому Дарию, мною поручи радоватися. И листь прочетъ, скоро ко мнѣ другий отпиши». Дарий же седяше на нѣкоемъ мѣсте высоком, около его лица ангельская сотворена бяху, емуже яко богу со свещами предстояху. Вся же полата от злата искусна сотворена бяше, столпи же златии и с камениемъ многоцѣннымъ украшени бяху, четыре камени у четырех углех тое полати бяше. Листь же Дарий приимъ, дивляшеся Александрову одѣянию и клобуку, листь же велегласно повелѣ чести. Персянинъ же нѣкто нача чести, еже умѣяше македонскии слова. И листь же написа сице: «Александръ, царь над цари, сынъ Филиппа царя и царицы Алимпияды, всему свѣту царь вышняго Бога изволением. Помниши ли, Дарий, перский царю, егда дань отца моего от Македонии взимавшу и се умершу, мнѣ же на престолѣ его младу сущу оставшу, понудим бысть ты своимъ нерадным злым обычаемъ мене от царства моего согнати, иного македоняном государя вмѣсто мене сотворити и мене от очинные земли отгонити. Се же видив, Божие всевидное око, иже вся бываемая видитъ, всих сердец помышления знаетъ и мѣрами праведными мѣритъ, ныне тобѣ, а заутра мнѣ, имиже судбами государь отечеству моему сотвори мя и царя всему свѣту. Ты млада мя суща повелѣ привести, азъ же в мужество приспѣвъ, самъ к тебѣ пришелъ есмь. Якоже ты всему моему государь хотѣ назватися, тако и аз днесь господинъ всему твоему назвася. Не тако азъ немилостивъ, якоже тебѣ мнѣтца быти; но поклони непреклонную свою гордыню и пад, поклонися мнѣ, и дани мнѣ дай, и буди государьствуя персидьцкою землею. Аще ли тебѣ неугодно явитца, ты персомъ государь еси^[80] и сим радъ еси заклатися от македоньских мечей. Буди готовъ со всѣми силами своими на бой въ 15 день на Синарьстей рецы,^[81] со всѣми моими стати имамъ». И сий листь Дарий прочетъ, ко властелемъ своимъ озрѣвся и рече: «Надѣеши ли кто таковое подвиже и таковъ ярости от Македония изыти». Александръ пред нимъ стоя рече: «Не чюдно, аще македоняне всимъ свѣтомъ обладают». Дарий же к нему рече: «За что?» И рече: «Вси бо суть единосерди, и мудрии, и любимии, и храбрии без конца суть, войско бо сии имѣюще непоколебимо». Велможа же Дариев, ту стоя, рече ко Александру: «Почто тако к великому государю отвещеваеши?» Он же к нему рече: «Силнаго государя воленъ посолъ и вѣренъ слуга». И се рекъ, отступи. Дарий же к нему рече: «Буди у нас на вечери, дондеже листъ ко Александру отпишу».

И, сказав это, в Перейду пошел послом, и грамоту понес к Дарию. Одежда на нем была персидская, а сверху плащ финикийский с аспидовыми рогами и золотыми печатями. Дарий же парастас, то есть встречу великую, устроил, чтобы удивить посла Александрова. Вошел Александр и, взяв грамоту, подал Дарию, говоря ему: «Государь мой Александр, царь над царями, тебе, царю персидскому Дарию, через меня передает приветствие. И, грамоту прочитав, быстро мне другую отпиши». Дарий же сидел на высоком месте, около него ангелы изображены были и перед ним, как перед богом, предстояли. Палата же вся из золота сделана была, столпы золотые были украшены многоценными камнями, и четыре камня в четырех углах палаты были. Грамоту взяв, Дарий удивлялся одеянию Александра и клобуку, грамоту же громко читать велел. И некий перс, знающий македонский язык, начал читать. В грамоте было написано так: «Александр, царь над царями, сын Филиппа-царя и царицы Олимпиады, всего света царь изволением вышнего Бога. Помнишь ли, Дарий, персидский царь, как ты дань от отца моего, из Македонии, взимал, и когда он умер, оставив меня на престоле своем совсем юным, велел ты, по своему злому обычаю, меня с царства моего согнать, иного македонянам государем вместо меня сделать, а меня от отеческой земли отогнать. Но видя это, Божие всевидящее око, которое видит все, что есть, всех сердец помыслы знает и справедливыми мерами отмеряет — сегодня тебе, а завтра мне, — меня государем отечества моего сделало и царем всего света. Ты, когда я был юн, велел привести меня к себе, я же, возмужав, сам к тебе пришел. И как ты над всем моим государем хотел стать, так я теперь господином над всем твоим стал. Не так я немилостив, как тебе кажется; преклони непреклонную свою гордыню и низко поклонись мне, дани мне дай и будь государем в персидской земле. Если же тебе это кажется невозможным, то ты персам враг и радуешься их убиению от македонских мечей. Приготовься со всеми силами своими на бой в пятнадцатый день на Арсинорской реке, и я со всем своим войском там буду». Эту грамоту Дарий прочел, к вельможам своим обернулся и сказал: «Ожидал ли кто-нибудь такого рвения и такой ярости от македонян». Александр, стоя перед ним, сказал: «Неудивительно, если македоняне всем светом владеют». Дарий же его спросил: «Почему?» И он сказал: «Ибо все они едины сердцами, и мудры, и храбры беспредельно, и войско их непоколебимо». Стоящий тут вельможа Дария сказал Александру: «Как можешь так великому государю отвечать?» Он же ему ответил: «У сильного государя вольный посол и верный слуга». И сказав это, отступил. Дарий же ему велел: «Будь у нас на пиру, пока я грамоту Александру не напишу».

Тако Дарий на вечере сѣде с своими велможи, Александра же на поклисарьскомъ мѣсте посади прямо ему, и ясти поставиша; егда служити начаша, тогда Александръ чашу испивъ в недра скры. Тогда слуга Дарию возвести сие. Дарий же повелѣ другую налити. Александръ же и тую, выпив, в недра и скры. Един же от велможъ Дариевых ко Александру рече: «Не подобаетъ на царскомъ столѣ седящу тако творити». Он же к нему рече: «У государя моего, Александра царя, первую чашу и другую испивъ, всякий собѣ беретъ». Се же персы слышавше удивишася. Кандаркусь же нѣкто, егоже Дарей в Македонию посылал бяше господствовати, с вечеря воставъ, к Дарию рече в таи: «Вѣдомо да есть тебѣ, царю Дарей, яко днесь бози всю волю твою свершиша». Он же рече: «Како?» Кандаркус же рече: «Сий посолъ македоньскии самъ Александръ есть, сынь Филипов». Дарий же, радости наполнився, к нему рече: «Аще сие истинна есть, то аз всему свѣту самодержецъ есми». И тако нача часто обращатися ко Александру тихимъ лицемъ, мнѣ собѣ невѣрну быти, рече: «Всих глава глав не обещаетца на концы». «Аще есть сеи истина не будетъ, чести всее лишюсь у тебе и главу мою мечем отсеци». О сем же Кандаркусу глаголющю, Александръ же тако домыслися, яко преже ухвачения перстеня искаше в тоболе своемъ вольховалного, иже бѣ взялъ в Трои граде в Клеопатре, египецкой царицы, коли бо той перстен на руку полагаше, тогда невидимъ от всѣхъ бываше. В руку же его вземъ, на перстъ его не положи, хотя Дарие искусити малодушие. Дарий же безмѣрною радостию возвеселися и рече: «Прилична ми тя ко Александру, человѣче, глаголютъ быти». Александръ же к нему рече: «Поистинне, великий царю, истинну реклъ еси. Александръ же, — рече, — царь приличности ради любит мя велми. Приличен бо есми к нему, мнози бо мнѣ Александра мняше». Тако Дарей в размышление впаде и не повелѣ его ухватити. Трапезу же ногою ринувъ, в ложницу отъиде со свѣщами, мысля, како его ухватити. Свѣщи же з Дариемъ отнесоша, Александръ же со властели в великом храме оста и ту стоящу ему во тмѣ и совлече с себе многоцѣнное одѣяние и македоньскую коруну, перстен же волховный на перстъ возложи. И тако ко вратомъ града притек, и чашу златую из надръ вземъ, и дастъ сторожу, и рек: «Возми чашу сию и держи, Дарий бо царь посла мя стражу нарядити добро». И отвори ему врата. На другая же врата пришед, и другую чашу вземъ, сторожу дастъ, и рекъ: «Возми чашу сию и держи ю, Дарий бо царь послалъ мя еси воеводу призвати к себѣ, да стражу крѣпку утвердити». И тако отвориша ему. Скоро из града же изшед и на великаго коня всѣд, на Арсинорскую реку пред свѣтом приспѣ, и сию реку измершу обрете, и на ону страну преѣде цѣлъ. Ту бо его ждаху воеводы Птоломѣй и с Антиохомъ и Филономъ и любимый Андигон. Александръ же исповѣда имъ, яже ему в Персиде случися.

На пиру Дарий сел со своими вельможами, а Александра на посольском месте посадил, напротив себя, и поставили еду; и когда начали прислуживать, Александр, выпив из чаши, спрятал ее за пазуху. Слуга Дарию сообщил об этом. Дарий велел вторую налить. Александр же и ту, выпив, за пазуху спрятал. Один из вельмож Дария сказал Александру: «Не подобает, за царским столом сидя, так делать». Он же отвечал ему: «У государя моего, царя Александра, каждый, выпив первую и вторую чашу, себе их берет». Услышав это, персы удивились. Некто Кандаркус, которого Дарий в Македонию посылал господствовать, встав из-за стола, Дарию тайно сказал: «Знай, царь Дарий, что сегодня боги сделали то, что ты хотел». Он же спросил: «Как?» А Кандаркус сказал: «Этот посол македонский — сам Александр, сын Филиппов». Дарий обрадовался и сказал: «Если это правда, то я — всего света самодержец». И стал часто приветливо обращаться к Александру, и, сомневаясь, сказал: «Не станет всех глав глава рисковать своей головой». — «Если это окажется неверным, пусть чести всей лишусь у тебя и голову мне мечом отсеки». Когда Кандаркус это говорил, Александр, опасаясь, что его схватят, стал искать в тоболе своем перстень волшебный, который взял в Трое, — Клеопатры, египетской царицы, ибо тот, кто перстень этот на руку надевал, становился невидимым. И, в руку его взяв, на палец не надел, так как хотел испытать малодушие Дария. А Дарий обрадовался безмерно и сказал: «Говорят мне, что ты похож на Александра». Александр же ему ответил: «Поистине, великий царь, правду сказал ты. И царь Александр ради этого сходства очень любит меня. Похож я на него, и многие меня за Александра принимают». Задумался Дарий и не приказал его схватить. И, оттолкнув стол ногою, в спальню ушел со свечами, обдумывая, как его схватить. Свечи же вслед за Дарием вынесли, а Александр с вельможами в большом зале остался и, стоя в темноте, совлек с себя многоценное одеяние и македонскую корону, а перстень волшебный на палец надел. И, подойдя к воротам городским, чашу золотую из-за пазухи вынул и дал стражу, сказав: «Возьми эту чашу и держи, ибо царь Дарий послал меня стражу привести в порядок». И открыли ему ворота. Ко вторым воротам пришел и, взяв вторую чашу, дал ее стражу, говоря: «Возьми эту чашу и держи ее, ибо царь Дарий послал меня воеводу призвать к нему, чтобы он стражу усилил». И отворили ему. Он же, быстро из города выйдя и на великого коня сев, Арсинорской реки перед рассветом достиг и, найдя эту реку замерзшей, на другую сторону ее благополучно переехал. А тут его ждали воеводы Птоломей, Антиох, Филон и любимый Андигон. Александр рассказал им все, что с ним в Персиде случилось.

Дарий же, в ложницу вшед, 12 велмож своих призвав, к нимъ рече: «Вѣдомо да есть вамъ, яко сий македоньский посолъ Александръ есть». Они же к нему рекоша: «Аще се истинна есть, бози перстии умилосердишася на нас». Дарии же рече Кандаркусу и Клису, лидоньскому царю: «Александра ухватите». Они же, свѣщи велики вземше, в великом храме его искавше много и о немъ вопрошаху и не обретоша, ко вратом же града текоша и у вратарей вопрошаху о немъ. Вратари к нимъ рекоша: «Два сосуда злата в сий часъ человѣкъ принесль к намъ и здѣ остави, в войску отъиде, глаголя, яко: “Царь послал мя в войску стражи нарядити и воеводу призвати”». Кандаркусь же лукавьство Александрово позна, 300 добрых конникъ взем с собою, сами на борзы кони всѣдше, на реку Арсинарскую в солнычной восход приспѣша и обретоша реку растаявшуся. Александра на оной странѣ узрѣша, в недоумѣнии быша, и сумнѣшася, и посрамишася. Александръ же к нимъ рече: «Почто вѣтра гоните, егоже не можете сустичи? Не вѣсте ли, македонских коней и Арсинорская река удержати не может. Но возвратившеся, цареви вашему рцыте: “На чаши твоей хвалим тя, во дни же сии ищи мене со всѣмъ войскомъ у Арсинарские реки на брезѣ”». И се рекъ Александръ, в войско свое поиде. Дариевы же возвратишася и вся ему о Александре возвестиша. Река же Арсинорская всяку нощъ померзаше, на всякий же день розмерзашеся и течаше водою. Дарий же царь Александрово лукавство видѣвъ, жалостно проплакав, рече: «Видите ли, коликим лукавъством прелсти нас сынъ Филиповъ, землю нашу приимъ и царство мое взя. О невѣрная и неуставная чести, тако к человѣком управну сладка являшеся и напослѣдокъ горчаиша яда змиева являшеся».

Дарий же, войдя в спальню, призвал двенадцать вельмож своих и сказал им: «Знайте, что македонский посол — сам Александр». Они ему ответили: «Если это правда, то боги персидские смилостивились над нами». И Дарий приказал Кандаркусу и Клису, лидонскому царю, схватить Александра. Они же, взяв большие свечи, искали его в большом зале, и спрашивали о нем, и, не найдя его, поспешили к городским воротам, и у привратных стражей спрашивали о нем. Те же им ответили: «Два золотых сосуда сейчас человек нам принес и, здесь оставив, к войску пошел, говоря: “Царь послал меня к войску устроить стражу и призвать воеводу”». Кандаркус, обман Александров поняв, триста всадников добрых взял с собою, и на быстрых конях к солнечному восходу достигли реки Арсинорской, но лед на реке уже растаял. Александра же на другой стороне увидели и, посрамленные, остались в растерянности и смущении. Александр же им сказал: «Зачем ветер преследуете, которого не можете догнать? Не знаете разве, что македонских коней и Арсинорская река сдержать не может. Возвратитесь к царю вашему, скажите: “За чаши твои благодарю тебя, в эти дни ищи меня со всем войском на берегу Арсинорской реки”». И, сказав это, Александр к войску своему отправился. Посланные же Дарием возвратились и все ему об Александре рассказали. Река Арсинорская каждую ночь замерзала, днем же лед таял, и река текла водою. Дарий, Александров обман узнав, печально плача, сказал: «Видите, как коварно обманул нас сын Филиппов, землю нашу и царство мое взяв. О изменчивая и неведомая судьба, людям сперва сладкой являешься, а напоследок горче яда змеиного».

И к Пору,^[82] индийскому царю, листь писа, силен бо бысть велми и любим Дарию, бяше 36 языкомъ царь. Листь же Дариевь сицѣ: «Иже в богох богу, всѣмъ царемъ царю, великому индѣискому Пору Дарий перьский, окаянный и неволный, унылый, радоватися тебѣ пишу. Мню да пришло есть в слух царства твоего от многих, да и малое, елико намъ македонский отрокъ нанесе. Подручество, еже к намъ имаше, сего некако избѣгъ и нас государьскии наѣха, и вси страны земли моея, до Вавилона града, к своей земли западной приложи. И сего перси, не вѣде како, убояшася и противитися не могут ему. Двожды бо с нимъ бихомся и двожды бо нас разби. Да о семъ молюся великому величеству, на нас призри и руку помощи дай, да третицею на бой изыду к нему или убию их, или от них побежен буду. Вѣдомо да есть вамъ, яко непобедима сила индийска есть ты же равен богомъ еси. Милостив буди унылым моим молбам, войско мнѣ пошли, избави мя от лютых и немилостивых македонян. Подобает бо мнѣ поклонитися силному тобѣ царю». Пор же листъ Дариев приим и сий прочет, главою покивав, рече: «Нѣсть на земли радости, иже не приложитца на жалость. Дарий бо нѣколи точен богу бысть, ныне же от македонян гоним бысть». Призва велмож своих и рече им: «4 тысячи тысяч вземше вой и к Дарию на бой на помош идѣте. Александра живаго ко мнѣ приведѣте, жаден бо еси видети отрока того, млада бо и смыслена глаголют его быти». И собравшеся, к Дарию поидоша. Слышав же Дарий пришестие их и мало нѣкако от великие скорби в радость прииде. Персом же братися повелѣ, и всъхъ бысть 10000 тысячей, и на Александра со всѣмъ поиде. Воеводы же индѣйские войски на Олександра исходу послаша, и сих Александровы стражи ухватиша... и ко Александру приведоша. Александръ же их на высоко мѣсто возвести повелѣ, и войску же своему вооружатися повелъ, и на бой их урядив, и на Дария поиде, исходником глядати повелѣ. Егда же близ войска Дариева быша, и тогда Александръ исходники пусти. Исходницы же воеводам Дариевым повѣдаша: «Войско силно и остро видели есми велми, сердито и борзо идут на бой, не сумнящеся ничтоже, вси же оружены быша добрѣ конми, до 4000 тысячеи бяху». Индияне же страхом великим содержими бяху, на бой яко силою водими бяху. И соступившемася двема войскома, солнце от праха помрачися страх же индиян и македонян объятъ. Вкупе и замесившеся вси, единии з другими не знахуся. Вѣтръ же бурный дохнувъ, и начаша сечися, весь день измесишася. Александръ же не могий терпѣти, со заставою своею тысяща тысяч избранных витяз посредѣ ихъ вниде самъ на златой колесницы ѣздя. Индияне же и персы, сего узрѣвше, страхом великим одержими бяху, побегоша.

И к Пору, индийскому царю, написал грамоту, ибо был это сильный, любимый Дарием царь над тридцатью шестью народами. Грамота же Дария была такова: «Богу среди богов, всем царям царю, великому индийскому Пору — Дарий, несчастный, притесняемый, печальный, — приветствую тебя. Думаю, что достигло слуха царского твоего от многих хоть немногое о том, что нам македонский отрок причинил. Подвластен был нам, но вышел из-под нашей власти, и на нас как государь напал, и все страны земли моей, до Вавилона-города, к своей земле западной присоединил. И персы, не понимая, как это произошло, испугались и противостоять не могут ему. Дважды с ним бились, и дважды он нас разбил. И прошу великое величество — окажи нам милость и руку помощи дай, в третий раз выйду на бой против него и либо разобью их, либо ими побежден буду. Известно вам, что сила индийская непобедима; ты же равен богам. Милостив будь к печальным моим мольбам, войско мне пошли и избавь меня от лютых и немилостивых македонян. Мне же подобает поклониться тебе, сильному царю». Пор, грамоту Дария взяв, прочел ее и, покачав головою, сказал: «Нет на земле радости, что не заменится печалью. Дарий некогда равен богу был, ныне же македонянами преследуем». Призвал вельмож своих и сказал им: «Четыре тысячи тысяч возьмите войска и к Дарию на помощь идите. Александра приведите ко мне живым, ибо жажду видеть этого отрока, молод и разумен он, говорят». И, собравшись, к Дарию пошли. Услышав об их приходе, Дарий от большой скорби к радости перешел. Персам же повелел собраться, и было их десять тысяч тысячей, и пошел со всеми на Александра. Воеводы же индийского войска к Александру разведку послали, но Александровы стражи ее схватили и привели к Александру. Александр велел их на высокое место возвести, а войску своему приказал вооружиться и, к бою их приготовив, на Дария пошел, лазутчикам же смотреть велел. И когда подошли близко к Дариеву войску, то Александр лазутчиков отпустил. Они же воеводам Дария поведали: «Войско сильное и быстрое видели мы, решительно и быстро идут на бой, не страшась ничего, все вооружены, на хороших конях, до четырех тысяч тысячей их». И охватил индийцев страх, на бой почти принуждением повели их. И когда сошлись оба войска, солнце от праха померкло, и страх охватил индийцев и македонян. Вместе смешались все, и одни других не узнавали. Ветер бурный подул, и начали сражаться, — весь день, смешавшись, бились. Александр не стерпел, с отрядом своим — тысячей тысяч лучших витязей — в середину сражающихся сам въехал на золотой колеснице. Индийцы и персы, увидев его, охваченные страхом великим, побежали.

Дарий же, то видѣвъ, отчаявся, в недоумѣние впаде и, вся остави, побѣже напрасно, сия словеса глаголя: «Окаянный аз, како небесным подобляхся и земных сподобихся, како всему свѣту царь бых, в моем отечествии не сподобихся умрети». Се ему глаголющу к Персиполю, граду своему, бежаше, сустигоша же его два велможи, Кандаркус и Аризванъ,^[83] присныи и любимыи его властели, единъ от страны, а другий от другой мечи его прободоша и с коня его сорваша, свергше его с коня, едва жива оставиша.

Дарий, видя это, отчаявшись, не знал, что делать, и, оставив все, пустился в бегство, такие слова говоря: «Несчастный я, небесному подражал и земному уподобился, всего света был царем и в своем отечестве не удостоился умереть». И когда он говорил это и к Персиполю, своему городу, бежал, настигли его два вельможи, Кандаркус и Аризван, близкие к нему и любимые им начальники, пронзили его мечами, один с одной стороны, а второй — с другой, и, сбросив его с коня, едва живым оставили.

Александръ же единаго воеводу призва, рече: «Ко индийской и перской войсце поиди и к нимъ рцы: “Царь вашъ Дарий убиен есть, не мозите бѣгати, но стоите. Аще ли начнете бѣгати, в сий день умрете”. И ко индианом глаголетѣ: «Стойте, не бойтеся, ко царю вашему съ честию вас отпущу. Аще ли побѣгнете, в сий день умрете от меча». И Селевка посла индияном всимъ конное оружие взяти и иных живых ко царю их отпусти. Филон же к нимъ рече повелѣние Александрово, они же на землю падоша, поклонишася, знамена же все Поровы, и великии трубы, и кони вся оружия к Филону приведоша; от него прошения приимше, во свою землю отъидоша. На походе же рече к нимъ Филонъ: «Царю своему Пору рцыте: “Буди доволен индийским царствомъ во своей храброй земли, руки помощи чюжим на македонянъ не посылай. Вѣдомо да есть тобѣ, Поре, индийский царю, яко Филон по милости Александрове персомъ государь назвася и сусѣд тобѣ буду”». Перси же се слышавше, от инъдиян отдѣлишася и Филону приступиша и сему во Александра мѣсто поклонишася, елико македоняне радовахуся, яко Александру работати сподобишася.

Александр же, некоего воеводу призвав, сказал: «К индийскому и персидскому войску пойди и скажи им: “Царь ваш Дарий убит, не бегите, остановитесь. Если же побежите, в сей день умрете”. И индийцам скажите: “Остановитесь, не бойтесь, к царю вашему с честью вас отпущу. Если же побежите, в сей день умрете от меча”». И Селевка послал к индийцам все вооружение всадников и самих живыми к царю их отпустить. Филон передал им повеление Александра, они же, на землю пав, поклонились и знамена Пора, трубы, вооружение конное Филону передали; и, мир от него получив, в свою землю пошли. Прощаясь с ними, сказал им Филон: «Царю своему Пору скажите: “Доволен будь индийским царством в своей храброй земле и помощи другим против македонян не оказывай. Да будет известно тебе, Пор, индийский царь, что я, Филон, милостию Александра государем персов стал и соседом тебе буду”». Персы, услышав это, от индийцев отделились, к Филону подошли и ему поклонились, как самому Александру. И как македоняне радовались тому, что Александру служить удостоились.

Александръ же гнаше своим полком до великаго Персиполя приспѣ. И не дошедшу ему до града, види Дария на пути лежаща, мало жива суща, едва дышуща, ко Александру вопияше: «Александре царю, ссѣди скоро, глас мой услыши». Александръ же озрѣвся, рече: «Кто еси ты?» Дарий же рече: «Азъ есми Дарий царь, егоже коло годишное до небеса возвыси, се ныне неуставная честь до ада сниде. Аз есми Дарей, иже некогда всему свѣту царь бых, ныне во отечествии моем не сподобихся умрети. Аз есми Дарей, иже от многих тысячь людей почитаемъ бых, а се здѣ самъ на земли повержен лежу. Да ты, Александре, самовидець был еси мнѣ, от коликие славы отпадох и каковою смертию умираю. Да таковой смерти и ты убойся, не остави мене в праху сем под коньскими ногами умрети; не тако бо ты немилостивъ, яко персы немилостиви суть, но вѣмъ тя благоутробна быти и благодателя ко своимъ злотворнымъ; тако бо всим велеумным подобает быти, добро бо рече: “Не воздай зло за зло, яко да Богъ от зла избавит тя”». Сие же Александръ слышавъ, Дариевым речем умилися и скоро с коня ссѣдъ и плашъ с себѣ снемъ, Дария покры, македоняномъ же повелѣ на златую колесницу положити его и во град его понести повелѣ. И самъ Александръ насилное древо вземъ на рамо и понесе его, и к Дарию рече: «Се тебѣ по достоянию царску честь воздаю; да аще живъ будеши, болши сих узриши, аще ли умреши, тѣло твое по достоянию имам честити царски». И тако двигшеся внутрь града во царский в него двор внесоша и на златом одрѣ положиша.

Александр же со своим полком достиг великого Персиполя. И когда дошел он до города, увидел Дария, лежащего на пути, едва живого; с трудом дышащего, который к Александру взывал: «Царь Александр, сойди с коня скорее ко мне». Александр, оглянувшись, спросил: «Кто ты?» Дарий же сказал: «Я царь Дарий, которого круг времен вознес до небес, а ныне изменчивая судьба до ада низвела. Я Дарий, что некогда всего света царем был, ныне же в отечестве своем не удостоился умереть. Я Дарий, что многими тысячами людей почитаем был, и вот здесь на земле поверженный лежу. Ты сам, Александр, видел, какой славы я лишился и какой смертью умираю. Такой смерти ты побойся, не оставь меня во прахе под ногами коней умирать; ведь не так ты немилостив, как персы, но знаю, что ты благороден и благодетелем являешься для делающих тебе зло; такими и следует быть всем многоумным, ибо хорошо сказано: “Не воздай злом за зло, и Бог от зла избавит тебя”». Услышав это, Александр сжалился и, быстро сойдя с коня и плащ с себя сняв, покрыл им Дария, а македонянам велел на золотую колесницу положить его и в город его нести. И сам носилки взял на плечо, и понес его, говоря Дарию: «Вот тебе по достоинству царскую честь воздаю; если жив будешь, больше этого увидишь, если же умрешь, телу твоему по достоинству окажу царский почет». И, войдя в город, в царский дом его внесли, и положили на золотом одре.

Александръ во многоцѣнное одѣяние облечеся и венецъ царя Соломана на главу положи и жезлъ златъ в руку свою вземъ, на престолѣ великом царя Дария сѣде. И тако персы вкупе с македоняны ко Александру приступиша и поклонишася, рекуще: «Многа лѣта Александру, великому, всего свѣта царю, перскому государю». И приведоша пред него перскую царицу со дшерью Роксаною.

Александр облекся в многоценные одеяния, венец царя Соломона на голову надел и, взяв в руку золотой жезл, сел на престоле великом царя Дария. Персы вместе с македонянами к Александру подошли и поклонились ему, говоря: «Многая лета Александру, великому всего света царю, персидскому государю». И привели к нему персидскую царицу с дочерью Роксаной.

И сих видевъ Дарий, и пренеможе душею, и поболѣ сердцем, и много умилися и прослезися, Роксану за руку приимъ, жалостно пригорнувъ к своему сердъцу: «О душе, и сердце, и милый свѣте очию моею, вселюбезная дши моя Роксана, се тебѣ мужа ненадежнаго от Македонии приведох, не моим хотѣыием, но Божиимъ произволением; сего Богъ персом господина сотвори и всему нашему государьству и имѣнию. Не тако бо аз напрасно мнѣхъ бракъ твой сотворити, якоже ныне прилучися быти, но вси посолнычнии цари и князи на веселость брака твоего привести хотѣх и радость твою со многимъ сотворити веселиемъ. Вмѣсто же браков красных многи ныне пролишася крови македоньскии и перскии. И мы, елико могохом, толико и подвизахомся, Богъ же имиже судбами вѣсть нашей сопротивитися ярости и свою сотвори волю, неутолимии звѣри персы превозносимыми соедна македоняны и от обоих сих вкупе сотворити. И тобѣ повелеваю, дши моя, Александра по достоянию держати и сего яко государя и царя... Приими, Александре, прекрасный и милый очию моею свѣте, приими, Александре, единородную дшер мою Роксану, яже в радости велицей, благодѣствѣ родих, ныне же сию з жалостию великою оставивь, бо во ад отхожю и тамо всегда имам быти, идѣже вси рожении человѣцы на земли. Не будет бо на земли моей и мнѣ в крове моей ползы, егда во адово истлѣние отхожу, не имамъ опят возвратитися. И сию яко рабу собѣ приими; аще угодно ти есть, жену собѣ поими, красна бо есть и мудра велми и благородну родителю есть дши». И сию 3-жды целовал, ко Александру приведе. Александръ же со престола воставъ и Роксану за руку приим с радостию ея полюби, и любезно целова, и на престоле с собою посади, и венец, з главы своея снемъ, на главу ея постави, и перстень, с руки ея снем, и на руку свою положи. К Дарию рече: «Виждь, господине Дарии, увѣри сердце, Роксана бо до живота царствовати имать». Дари же радостен бывъ велми, Роксане, дшери своей, рече: «Буди царьствующи в вѣки со Александром, емуже весь свѣт недостоин единому власу отпадающа от главы его». И се рекъ, царицу свою за руку приимъ, Александру рече: «Се мати твоея в мѣсто Алимпияды есть». К персом же озрѣвся, рече: «Люби, Александре, персы, вѣрны бо государю своему суть. И жалость моя, — рече, — на радость преложися. Кандарвуша же и Оризвана, убийцы мои, по достоянию их почти». И се рекъ и умре царь силный Дарий. Александръ же со всѣми силами проводи до гроба с великою честию.

Увидел их Дарий, изнемог душою и, болея сердцем, много сожалея и плача, Роксану за руку взял, печально прижав ее к своему сердцу: «О душа, сердце и милый свет очей моих, вселюбезная дочь моя Роксана, вот тебе мужа нежданного из Македонии привел, не по своей воле, но Божиим произволением; его Бог господином персов сделал и всего нашего государства и богатств. Не таким стремительным, думал я, будет брак твой, как это ныне случилось, но всей вселенной царей и князей на веселый твой брак привести хотел и радость твою отпраздновать с большим веселием. Вместо же брака красного много ныне пролилось крови македонской и персидской. Мы, что смогли, то и сделали, Бог же, известными ему путями, нашей воспротивился ярости и свою сотворил волю, неутолимых зверей-персов соединил с превознесенными македонянами, их обоих вместе свел. Тебе повелеваю, дочь моя, к Александру достойно относиться, как к государю и царю. Прими, Александр, прекрасный и милый свет очей моих, прими, Александр, единородную дочь мою Роксану, которую в радости великой и благоденствии родил, ныне же с печалью великой оставляю, ибо в ад отхожу и буду всегда там, где и все рожденные на земле люди. И не будет в кровных моих на земле мне пользы, так как в адово истление отхожу и не смогу возвратиться. Ее же как рабу прими; если угодно тебе, возьми в жены, ибо прекрасна она, и мудра, и благородных родителей дочь». И, трижды поцеловав ее, к Александру подвел. Александр же с престола встал и Роксану за руку взяв с радостью любезно ее целовал, и на престоле с собою посадил, и венец, со своей головы сняв, на ее голову возложил, и перстень, с руки ее сняв, на руку свою надел. Дарию сказал: «Смотри, господин Дарий, и успокой сердце свое, ибо Роксана до конца жизни своей царствовать будет». Дарий же радостен был и сказал Роксане, дочери своей: «Царствуй вовеки с Александром, весь свет не стоит одного волоса с его головы». После этого царицу свою за руку взял и Александру сказал: «Вот мать тебе, как и Олимпиада». К /йерсам обернувшись, добавил: «Люби, Александр, персов, ибо верны они государю своему. Печаль моя радостью заменяется. Кандаркусу и Аризвану, убийцам моим, достойным образом воздай». И, сказав это, умер сильный царь Дарий. Александр со всем своим войском проводил его до могилы с большими почестями.

Кандарвуша же и Оризвана призвати повелѣ и к ним рече: «Почто государя своего убили есте?» Они же к нему рекоша: «Смерть его тебе государя сотвори». Александръ же к ним рече: «Аще благодателя своего убили есте, мене ли, чюжаго, не убиете?» И се рекъ, обѣсити их повелѣ, глаголя: «Проклят есть, иже государьского убийцу хранит». Пришедъ во градъ, с Роксаною венчася. Роксана же паче всѣхъ женъ земьских краснѣйшии не токмо лѣпотою образною, но и душевными добродѣтелми украшена бысть.

Кандаркуса же и Аризвана призвать велел и спросил: «Зачем государя своего убили?» Они же ему сказали: «Смерть его тебя государем сделала». Александр им сказал: «Если вы благодетеля своего убили, неужели меня, чужого вам, не убьете?» И велел их повесить, говоря: «Проклят тот, кто убийцу государя пощадит». И, придя в город, с Роксаною венчался. Роксана же, из всех жен земных наипрекраснейшая, не только красотою телесною, но и душевными добродетелями отличалась.

Александръ же писал листь к матери своей Алимпияде в Македонию и наказателю своему Аристотелю: «Александръ, царь над цари промыслом Бога вышняго, госпожи и матери моей, царицы Алимпияде и Аристотелю, моему учителю, пишу радоватися. И се есть седмое лѣто, яко отоидох оттуду, за всих седми лѣтъ не писах вамъ, ни поручихомся, иже в нас. Се же согрешенне нѣсть от нас ни от любве сие есть, но, сопротиву великому царю Дарию стоящим нам, и его разбивающе, от него разбиваеми, и о семъ ум свой упразнивше, писати к вам не поспѣхом. Ныне же вѣдомо да есть, яко з Дариемъ 3-жды бившеся и его победихом. Се же персы видѣвше, царству моему поработившеся вси. Дарий же живота изменися, а дшерь свою Роксану в мѣсто дара мнѣ дал есть. Аз же безмѣрную ея красоту видев, жену себѣ понял. Вѣдомо да есть вамъ, отнелѣже женьская любов сердца моего не обняла ест, ни ко мнѣ мысль не нахожаше о вас и о домашних; да отнелѣ же женьскою любовию в сердце устрелен бых, оттоле о мирских мислити начах; ни убо вменях дотоле, гдѣ убити мя хотяху, гдѣ ли убити хотѣхъ, яко есми здѣ в Персиполи граде великом с Роксаною царицею от персъ славимъ, всей Персиде царь. И вы о соби пишите к нам и сами в Македонии здрави будите».

Александр же написал письмо матери своей Олимпиаде и наставнику своему Аристотелю в Македонию: «Александр, царь над царями, промыслом вышнего Бога, госпоже и матери моей, царице Олимпиаде и Аристотелю, моему учителю — приветствую вас. Уже семь лет, как я ушел от вас, и за все семь лет не писал вам, не передавал, что с нами. Это согрешение наше не от нелюбви к вам, но потому, что, когда мы воевали с великим царем Дарием, побеждая его или им побеждаемые, ни о чем другом думать не могли и писать вам не успевали. Теперь же узнайте, что с Дарием трижды сражались мы и его победили. Персы, видя это, царству моему покорились. Дарий же умер, а дочь свою Роксану как дар мне дал. Я, безмерную красоту ее видя, взял ее себе в жены. Знайте, что до тех пор, пока любовь к женщине сердца моего не охватила, никогда не приходила мысль о вас и о домашних, а с тех пор, как любовью к женщине в сердце ранен, начал о земном думать; до этого безразлично было мне, меня ли убьют или я убью, сейчас я в городе Персиполе великом с Роксаною-царицей, персами прославляемый, всей Персиде царь. И вы о себе пишите нам и сами в Македонии здравствуйте».

Александръ же всих македонянъ в свиты перские перемени, персы же в македоньские свиты облече; достояния бо злата многа Дариева изнаиде и всему войску розда и кони кормити повелѣ имъ. Столпъ же великъ посреди Персиды создати повелѣ; на столпъ же взошедъ велегласно слышати всѣмъ рече: «Вѣдомо буди всемъ, перси и македоняне, яко аз вся многобожия идольская проклинаю, на серафимех почиваемому поклоняюся Богу, небо и землю сотворшему, от херувим славимому, и неизреченному, и неисписанному, тресвятыми гласы славимому». И се рекъ: «Боже богом, всѣмъ видимым и невидимым, помошник ми буди, и вся идолы, иже от земля, иже и от моря, ты потреби и искорени». И тако с столпа сниде, имения Дариева осмотри и изнаиде в Персиде злата Дариева: 12 пирга, полна искусна злата, 12 скринии полныих, 20 кубль полныих каменья и бисера, и сему же числа не бѣ; и тысячу тысячей коней тучных, лвов, пардусов ловных и соколов взводных^[84] 6 сот. И тым всем войско свое направи и свое войско преписа и на Перскомъ поли и обрѣте конных оруженных 4000 тысячей. И в Персиде с Роксаною пребысть, и Селевка в Персиде остави, на Клиса, лидоньскаго царя^[85] поиде.

Всех македонян Александр переодел в одежды персидские, а персов — в македонские одежды; золота много у Дария нашел и всему войску раздал, и коней кормить велел. И столп высокий посреди Персиды соорудить велел; на столп взошел и сказал во всеуслышание: «Знайте все, персы и македоняне, что я многобожие идольское проклинаю, поклоняюсь на серафимах почивающему Богу, небо и землю создавшему, херувимами славимому, неизреченному и неописуемому, тресвятыми гласами славимому». И сказал: «Бог богов, всего видимого и невидимого, помощник мне будь и всех идолов и от земли и от моря ты истреби и искорени». И со столпа сошел, богатства Дария осмотрел и нашел в Персиде золота Дариева: двенадцать башен, полных чистого золота, двенадцать ковчегов полных, двадцать мер, полных камней и жемчуга, которому не было числа; и тысячу тысяч коней тучных, львов, охотничьих пардусов и соколов подъемных шестьсот. И этим всем войско свое снабдил, и сделал ему смотр на Персидском поле, и оказалось вооруженных всадников четыре тысячи тысячей. И, в Персиде с Роксаной побыв, против Клиса, лидонского царя, пошел, оставив Селевка в Персиде.

Сий же не хотя ему поклонитися, и людие же его свезавше ко Александру приведоша. Толика богатства в него Александръ изнаиде, елико око не види, ни ухо слыша; и се Александръ всему войску своему отдаде. И тако вси языцы приим, на десную страну войска поиде до края земли.

Тот не хотел ему покориться, но народ его, связав, к Александру привел. Столько богатства у него Александр нашел, сколько ни око не видело, ни ухо не слышало; его Александр войску своему отдал. И, приняв .под свою власть все народы, с войском отправился на восток к краю земли.

СКАЗАНИЕ О СКОТѢХЪ ДИВНЫХ, О ЗВѢРООБРАЗНЫХ ЧЕЛОВѢЦѢХЪ, И О ЖЕНАХ ДИВИИХ,  И О МУРАВЯХЪ, И О ПТИЦАХЪ, И О ЛЮДЕХЪ ДИВИИХ

СКАЗАНИЕ ОБ УДИВИТЕЛЬНЫХ ЖИВОТНЫХ, И ЗВЕРОПОДОБНЫХ ЛЮДЯХ, И О ЖЕНАХ ДИКИХ, И О МУРАВЬЯХ, И О ПТИЦАХ, И О ЛЮДЯХ ДИКИХ

Александръ же к востоку поиде и тамо обрѣте многи языки безсловесных, скоти бо суть дивии и звѣри человѣкообразни. И по той земли 10 дней хожаше и жены обрѣтоша дивии, долги же бяху 3 же сажени всякая, космата же бяху яко свинии и очи же ихъ сияху яко звѣзды. И на войско Александрово наидоша и много от войска убиша, дондеже другое войско прииде; и много женъ тѣхъ убиша безчисленно.

Александр на восток пошел и там нашел много бессловесных скотов диких и зверей человекообразных. И десять дней шел по той земле, и жен нашел диких, высотой в три сажени каждая, косматы, как свиньи, и глаза их сияли, как звезды. И напали они на войско Александрово, многих из войска убив, пока не подошло второе войско; много тогда жен тех убили — бесчисленно.

И оттуда 8 дний хожаше и на землю нѣкую песчану дошедше, мравии же в той земли быша таковыи, яко одна от них коня ухвативши и во утлину утекаху. И ту Александръ соломы носити повелѣ и запалити, и мравии згорѣша. И оттуда воставъ, реки доиде, ейже ширина бяше день ходу, и мость на той рецы сотворити повелѣ, и сего сотвориша за 60 дни, и все войско по тому прейде.

И оттуда восемь дней шли, и дошли до некой земли песчаной, муравьи в той земле таковы были, что один из них, схватив коня, в нору уносил. И тут Александр велел носить солому и зажечь ее, и муравьи сгорели. И, оттуда отправившись, до реки дошел, ширина ее была — день хода, и мост через ту реку сделать велел, и сделали его за шестьдесят дней, и все войско по нему перешло.

И ту в земли той люди обрѣте толико локтя величеством, ко Александру приидоша и поклонишася, много меду принесоша ему и финикъ, тии бо люди птицы^[86] нарекаютца. Александръ же градъ созда в земли той и царя имъ постави от них, и научи их человѣчески жити; землю их за 100 дний едва преиде; толико бо множество меду принесоша, воиску бо за год доволяше. И Питисово царство прошедше, на поле долго и широко дошедше, езеро бяше на полѣ томъ, вода бо сладка велми и быстра; на краи же ѣзера того образъ человѣчь во златѣ здѣла стояще, поле же то полно человѣческих костей. Александръ же на конѣ борзо поѣде ко образу тому и слова греческая на столпѣ томъ написаны изнаиде, имѣюще тако: «Человѣцы, аще кто хощет на востокъ поити, здѣ дошедъ, паки возвратися, ниже бо имаеши дале поити. Аз бо есми Сонхось, иже всему свѣту бых царь и край земли видети хотѣхъ и с войском на се поле приидох, и восташа на мя дивни языцы и войско мое великое разбиша, и мене на семъ поле убиша». И сия словеса Александръ прочет, убояся, яко македоняне сих не прочтутъ, поставецъ златъ вземъ, и тѣло Сонхосово огнувъ. И ту станом стали с войскомъ. Македоняне же у него прошаху: «Что писмо у златого образа пишет?» Он же к нимъ рече: «Сладку пищу напред намъ возвещает землю». И сими гласы их тѣшаху.

И тут, в земле той, людей нашел величиною в локоть; они к Александру пришли и поклонились ему, много меда принесли и фиников, и те люди птицами называются. Александр же город создал в земле той, и царя над ними поставил, и научил их человеческой жизни; землю их за сто дней только прошел; меда же принесли так много они, что войску на год хватило. И Питисовое царство пройдя, на поле длинное и широкое пришел Александр, и озеро было на поле том, и вода в нем сладкая и быстрая; на берегу же озера того стояла статуя человека, из чистого золота сделанная, а поле полно было человеческих костей. Александр на коне быстро подъехал к статуе и такие слова греческие на столпе том обнаружил: «Люди, если кто-либо из вас хочет на восток пойти, пусть, до этого места дойдя, обратно возвратится, ибо нельзя дальше идти. Я, Сонхос, всего света был царь и края земли увидеть хотел, с войском моим на это поле пришел, и напали на меня дикие народы, войско мое большое разбили и меня на этом поле убили». Эти слова Александр прочел и, испугавшись, как бы македоняне их не прочли, взяв золотую ткань, обернул ею статую Сонхоса. И тут войско лагерем стало. Македоняне у него спрашивали: «О чем сообщают письмена у золотой статуи?» Он же им сказал: «О прекрасных землях впереди они сообщают». И такими словами их успокоил.

Видѣша люди дивии в горѣ, и гордии, и видѣнием страшнии, двѣ сажени долги, главы космати же вси, войско же видевше, не бѣгают, и ко Александру возвестиша. Александръ же, вшед на конь, на видѣние их изыде, и видѣвъ их от мѣста на мѣсто приходящих, лукаво на войско его поглядаху, убояся зело и рече: «Сии суть людие, иже Сонхоса нѣкогда разбиша». И се рекъ, войску повелѣ вооружитися и стобор высок поставити повелѣ. Едину жену вземъ, к людем дивиим поиде, ко единому их жену посла. Жена же, пришедши близу его, приближися и сяде; он же, сия притиснув, нача ясти. Жена же гласом великим возопи; войску же Александрову потекше отняти ю, человѣка дивия копием удариша. Он же гласом великим рыкнув, жену пустив. Глась же его услышавше дивии людие, множество их наиде на войско Александрово, числа не бѣ, древиемъ и камением войско убиваху. Александров полкъ около обогнаша, дондеже Антиох с своим полком приспѣ и паки впреки их по широку полю погна. Александръ же на кони в межу их впаде, единаго их ухвати за верхъ, во околъ вомча. Бысть же 10 лѣтом дѣтишъ и выше всѣхъ бысть людей питомых. И ту их уби Александръ тысячю тысячь, Александровых 2000 тысяч пало. Таковь же их законъ: егда кого их окровавляше, похвативше дружина его изъѣдаху его.

Увидели людей диких в горах, гордых, страшных на вид, две сажени ростом, с косматыми головами, увидев войско, они не убегали. О них Александру сообщили. Александр же, сев на коня, отправился их посмотреть и, видя, что они с места на место переходят, коварно на войско его поглядывая, сильно испугался и сказал: «Это те люди, что некогда Сонхоса разбили». И сказав это, велел войску вооружиться и забор высокий поставить. Одну жену взяв, к диким людям пошел и к одному из них жену послал. Жена, подойдя, рядом с ним села; он же, схватив ее, начал есть. Жена же громким голосом закричала; и воины Александра поспешили, чтобы отнять ее, и человека дикого копьем ударили. Он, громко зарычав, жену отпустил. Услышав его голос, бесчисленное множество диких людей с дубинами и камнями напало на войско Александра. Александров полк в лагерь отогнали, пока не подоспел Антиох со своим полком, и тогда снова погнал их по широкому полю. И на коне в середину их въехал и, одного из них схватив за волосы, в лагерь привез. Было же десять лет детищу, и был он выше всех обычных людей. Здесь Александр убил их тысячу тысяч, Александровых же воинов две тысячи тысяч пало. Такой у них был обычай: если кого-то ранят, хватают его товарищи и съедают.

 Во утрии же день велможи и воеводы Александровы рекоша: «Александре царю, довольно есть намъ, всю землю приимше, мало починути, нежели в чюжихъ землях от дивиих людей погинути». Александрь же умилился, рече имъ: «О любимии мои вельможи, не к тому вы маломошни будете, вес бо свѣтъ приимше, на конец приспили есми и тако за все почивати имамъ». Оттуду воставше дивиих людеи землю преидоша.

На другой день вельможи и воеводы Александровы сказали: «Царь Александр, хотим мы, всю землю покорив, отдохнуть немного, а не погибать в чужих землях от диких людей». Александр опечалился и сказал им: «О любимые мои вельможи, воспряньте духом, ибо, весь свет покорив, мы достигли конца и тогда уже отдохнем». И, поднявшись оттуда, землю диких людей прошли.

СКАЗАНИЕ О ЦАРЬ РАКЛИИ И СЕРАМИДЕ ЦАРИЦЫ, И О СТОЛПѢХ, И О ЛЮДЕХ ДИВИИХ, И О ЛЮДЕХ ПСОГЛАВНЫХ, И О РАЦЕХЪ, И О ЛЮДЕХ НАГИХЪ, БЛАЖЕНИИ

СКАЗАНИЕ О ЦАРЕ ИРАКЛИИ И СЕМИРАМИДЕ-ЦАРИЦЕ, И О СТОЛПАХ, И О ЛЮДЯХ ДИКИХ, И О ЛЮДЯХ ПСОГЛАВЫХ, И О РАКАХ, И О ЛЮДЯХ НАГИХ, БЛАЖЕННЫХ

Въ землю нѣкую дивную красную приидоша, иже полна овощи различнаго бысть. И ту два столпа высока изнашли, златом искусным сотворена, Ираклия царя образ и Серамиды царицы^[87] бѣ на них. И к симъ столпом Александръ пришедъ, плакася много и рече: «Дивии во человѣцех Раклию царю и царицы Серамиды, како добре в мѣстех сихъ царствовасти, добре и умросте, память ваша и по смерти стоитъ». И во царство ихъ пришед, с войском своимъ ста и 6 дни ту стоявъ; и дворы пусты Раклиевы нашли, златомъ, и бисером, и камением украшены. И внутреннюю пустыню идоша 6 дний, люди чюдны нашли, 6 рукъ у единаго и 6 ногъ; ко Александру направишася на бой, битися с ним не могоша. Александръ же сихъ много убивъ и много живых ухвати, и хотѣ их во вселенную извести их; зане обычая их не знаху, что ядят, и сии вси помроша. И землю их за 6 дний преѣде, во псоглавыи люди воиде. Тии бо человѣцы, все тѣло их человѣческо, глава же песья; глас же их единова человѣческии глаголюще, а другое, яко пси лаяху. И сих Александръ много избивъ и землю их за 10 днии преиде, на море нѣкое приидоша и ту войску повелѣ почити. Коне же умершю ту в войсцѣ, государь же его отвлек, поверже при мори. Ракь же морский вышед коня вовлече в море. И тако рацы исходяще кони ухапаху и в море утекаху. Се же Александръ слышавъ, тростие повелѣ запалити, и ту их множество згорѣ.

И пришли они в некую землю, удивительную и прекрасную, что полна была различных плодов. И тут нашли два высоких столпа, сделанных из чистого золота, статуи царя Ираклия и царицы Семирамиды были на них. Придя к этим столпам, Александр сказал со слезами: «Дивные среди людей, Ираклий-царь и царица Семирамида, прекрасно в этих местах вы царствовали, прекрасно и умерли, память о вас и по смерти осталась». И, в царство их придя, с войском своим там шесть дней пробыл; пустые дворцы Ираклиевы нашли, золотом, жемчугом и камнями украшенные. И, в глубь пустыни пойдя, через шесть дней людей чудных встретили, шесть рук у каждого и шесть ног, и против Александра они выступили на бой, но сражаться с ним не могли. Александр многих из них убил, многих живыми схватил и хотел их во вселенную вывести; но не знали, что едят они, и они все умерли. И, землю их за шесть дней пройдя, к псоглавым людям пришли. У них все тело человеческое, а голова песья; говорят же они так: то как люди, то лают как псы. Александр много их убил и землю их за десять дней прошел. И вышли они к некоему морю, и тут Александр войску велел отдохнуть. И издох конь в войске, хозяин же его отволок и бросил на берегу. И вылезший рак морской коня утащил в море. И другие раки, выходя, коней хватали и в море убегали. Услышав об этом, Александр тростник велел зажечь, и тут множество раков сгорело.

Оттоле воставъ, на иное мѣсто преиде при мори том, овощи различнии многи бяху, и войску почити повелѣ. Отокъ же внутрь моря узрѣ и тамо внити хотяще. И древо сотворити повелѣ и ко отоку поити хотя. Филон же к нему рече: «Александре царю, не ходи ты преж во оток той, не вѣси бо, что обрете, погинеши тамо; но аз прежде тобе доиду и ты тамо по мнѣ идеши». Александръ к нему рече: «Да аще ты тамо погинеши, любимый мой присный и вѣрный друже, Филоне, кто о тобѣ мене утѣшити имает, цѣне бо мнѣ глава твоя есть паче всѣхъ земских глав». Филон же к нему рече: «Царю Александре, Филон же умретъ, другаго Филона на мѣсте обрящеши, аще ли ты умреши, другаго Александра не обрящет Филонъ». И се рекъ Филонъ, вшедъ в голию, плавати нача ко отоку. Ото утра до нощи доплыв, и люди тамо изнаиде грѣческими глаголющих языки, мудри же вси и красни зело, нази же вси. И сих видев Филонъ и ко Александру возвратися и все ему повѣда, иже видѣ тамо.

Оттуда в другое место пришли на берегу того моря, различных плодов там много было, и тут войску велел отдохнуть Александр. В море он увидел остров и туда попасть захотел. Корабль велел сделать и к острову собирался отправиться. Филон же сказал ему: «Царь Александр, не ходи первым на остров, не знаешь ведь, что там, погибнешь; лучше я прежде тебя пойду, и ты туда после меня пойдешь». Александр ему сказал: «А если ты там погибнешь, любимый мой, близкий и верный друг Филон, — кто меня утешит в печали по тебе, для меня голова твоя всех на земле ценнее». Филон же ему сказал: «Царь Александр, если Филон умрет, другого Филона вместо него найдешь, если же ты умрешь, другого Александра не найдет Филон». И, сказав это, Филон взошел на корабль и поплыл к острову. С утра до ночи плыл и, достигнув острова, людей там нашел, на греческом говорящих языке, мудры все и прекрасны были весьма и наги. И увидев их, Филон к Александру возвратился и все ему рассказал, что видел там.

И тако Александръ вшед и друзих в голию с собою вземъ 30, и отока оного доиде. Людие же отока того срѣтоша и поклонишася ему и рекоша: «Александре, почто пришел еси к намъ, что взяти хощеши от нас? Нази бо есми вси, якоже ты зриши, овощем же отока сего питаемся». Александръ же рече к нимъ: «Ничто от вас требую, за чюдо же пришел есми видети. Возвестите мнѣ, како, имени моего не вѣдуще, се ми рекоста?» Они же к нему рекоша: «Имя бо твое преж многих лѣтъ возвести намъ Раклий царь. Наше же пришествие здѣ речем ти. Раклий царь с Серамидою царицею елиномъ царь бысть, Тракинскою землею^[88] царствоваше, иже от вас наречетца Македония. Неправдѣ мнози землю ту постигши, лжество, клятвопреступление, кровомѣшьство, се Раклий царь видѣвъ языкъ нашествие на землю, то видѣвъ рече: “Мужу велеумну царские домы ни во что же есть, но лутче в пустыне жити, мудрыи бо в человѣцехъ глаголетъ Соломан: «Лутче есть муже от великия немощи страдати, нежели человѣческих беззаконий терпѣти»”. И се рекъ Раклий 1000 голии сотвори и, правыи и истинныя люди от земли своея собравъ и з женами и з детми своими, в голиях сих постави и сам со царицею своею неправды ради и беззаконья от всего побѣже, целый год по морю плавалъ, до земли доиде, идѣже ты столпове изнашел еси и образ златъ изваян виделъ еси. И ту на многа лѣта царствоваше Раклий царь сладко и добро с Серамидою царицею, оба легоша и умроша. Нась же в земли той безглавных оставн, голии вси спаливъ, яко да аще в беззаконную землю не поидемъ. Мы же злому первому обычаю послѣдовавше и тако Богъ разгнѣвався на нас за беззаконие наше, дивиих людей и тых на нас попусти; и царство наше разориша и многих наших убиша. Мы же недоумѣюше, гдѣ во вселенную поити, во царствии своем не могуще жити от тых людей, здѣ вселихомся и питаемся овощемъ симъ и разумъ филосовским и книгами тѣшимся. И ничего ти у нас взяти, толко от мудрых наших». Сему же Александръ подивися житию их и рече: «Поистиннѣ, ни едино от земских чести болши словеснаго разума почтена есть, человѣкъ бо на земли почтен есть паче тысяч многих бисера и камения безцѣннаго. Соломань бо мудрый в книгах пишет: “Муж мудръ сокровище неисчерпаемое есть, мужу мудру нѣсть измѣны от сущих ничтоже, муж мудръ множествомъ людей обладаетъ”». И се рекъ Александръ, 6 философ с собою вземъ и изо отока поиде.

И Александр, взойдя сам и тридцать человек с собою на корабль взяв, к острову приплыл. Люди же этого острова встретили его, поклонились ему и сказали: «Александр, зачем пришел к нам, что взять хочешь у нас? Ведь мы ничего не имеем, сам видишь, и плодами острова этого питаемся». Александр же сказал им: «Ничего от вас не требую, как на чудо пришел посмотреть на вас. Скажите мне, как имя мое узнали?» Они же ему сказали: «Имя твое много лет назад сообщил нам царь Ираклий. А о приходе нашем сюда расскажем тебе. Ираклий-царь с царицей Семирамидою у эллинов царем был, в Тракинской земле царствовал, которая у вас называется Македонией. И когда нечестие многое ту землю постигло, ложь, клятвопреступление и кровосмешение, царь Ираклий, видя это нашествие народов на землю, сказал: “Для многоумного мужа царские дворцы ничто, лучше в пустыне жить, ибо мудрый среди людей Соломон говорит: «Лучше мужу от тяжелых напастей страдать, чем человеческие беззакония терпеть»”. И, сказав это, Ираклий тысячу кораблей построил, и, праведных и честных людей земли своей собрав, с женами и детьми их, в корабли их поместил, и сам с царицею своею от нечестия и беззаконий бежал, и, целый год по морю проплавав, земли достиг, где ты столпы нашел и статую золотую видел. И тут много лет царствовал Ираклий-царь сладко и добро с царицей Семирамидой. Но оба легли и умерли. Нас же в земле той без главы оставили, все корабли спалив, чтобы мы в землю беззакония не вернулись. Мы же к прежним злым нравам вернулись, и разгневался Бог на нас за беззаконие наше, и предал нас нападению диких людей; царство наше они разорили и многих из нас убили. Мы же, не зная, как во вселенную вернуться, и в царстве своем не имея возможности жить из-за тех людей, здесь поселились и питаемся плодами этого острова, философией и книгами утешаемся. И нечего тебе у нас взять, разве что мудрецов наших». Александр удивился их жизни и сказал: «Поистине нет на земле ничего почтеннее, чем разум слова, ибо человек на земле достойнее многих тысяч бесценных камней и жемчуга. Мудрый Соломон пишет: “Муж мудрый — сокровище неисчерпаемое, мудрому мужу ничто не изменит, муж мудрый над множеством людей властвует”». И, сказав это, Александр шесть философов с собой взял и с острова ушел.

Исходящу же ему, рече к нимъ: «Что напреди отсюду есть?» Они же к нему рекоша: «Ничему же напреди быти, токмо макаринскии отоки во Акияне море... есть, идѣже людие блажени живутъ, иже наги мудрецы наричются, они убо всякие страсти нази суть». Александръ же к философомъ рече: «Откуду сии во отоцех сихъ вселишася?» Они же к нему рекоша: «Адаму бо, праотцу нашему, преступившу заповѣди Божию, изгнану бывшу и в той отокъ всельшуся, и бысть 100 лѣтъ в том отоце, на рай же позирая всегда плакашеся, красныя доброты райския поминая. И ту два сына роди, Каина и Авеля. И сих любвѣ дияволъ позавѣдев, братъ на брата сотвори, Каин уби Авеля. Скорбию же великою оскорбися праотецъ нашъ Адамъ и прабаба наша Евва, и райское изгнание поминающе и на рай позираше, сына своего Авеля мертва пред собою зряще, плачюще всегда. Содѣтель всѣхъ, небу и земли творецъ и господь, неизреченную жалость и безмѣрную скорбъ праотца нашего Адама видѣвъ, глас к нему посла, глаголя: “О земнороднии, о перьстнии создани первии человѣцы, Адаме и Евво, почто смерть Авелеву скорбите? Во второе пришествие мое паки востати имают”. Авеля в землю вкопати повелѣ. На его же мѣсто другаго сына роди, мужа праведна и благочестива умомъ, всегда благая мысляща, именемъ Сифа. Адам же изо отока того позираше, о изгнании поминаше всегда. Ангел же к ним рече: “Адаме, здѣ всегда во злосердии пребывати имаеши, но отсюду изыди и во вселенную поиди; 7000 лѣтъ преидет, тогды опять узриши рай”. Адаме со Еввою изо отока того изведе и Сифа, сына их, и с чады своими во отоце семъ остави. И тии суть наги мудрецы, от Сифа родишася, Адаму внуцы суть, якоже и мы, намъ братия суть 6 дней ходу до нихъ есть».

Уходя он спросил их: «Что находится впереди?» Они ему сказали: «Ничего нет впереди, кроме Макаринских островов в Океане-море, где люди блаженные живут, что нагомудрецами называются, так как они от всех страстей свободны». Александр спросил философов: «Откуда они на острова эти пришли?» Они сказали: «Когда Адам, праотец наш, преступил заповедь Божию и из рая изгнан был, на острове том поселился, и пробыл сто лет на острове том, и, на рай глядя, всегда плакал, прекрасные красоты райские вспоминая. Здесь двух сыновей родил, Каина и Авеля. И, любви их дьявол позавидовав, брата против брата восстановил, и Каин убил Авеля. Печалью великою опечалились праотец наш Адам и праматерь наша Ева, и, изгнание из рая вспоминая, на рай глядя и сына своего Авеля мертвым перед собою видя, плакали непрестанно. Создатель всего, творец неба и земли, неизреченную печаль и безмерную скорбь праотца нашего Адама видя, глас ему послал: “О порожденные землею, из праха созданные, первые люди, Адам и Ева, зачем о смерти Авеля скорбите? Во второе пришествие мое воскреснуть должны”. И повелел Авеля в земле похоронить. А вместо него другого сына родил Адам, мужа праведного и благочестивого умом, всегда доброе мыслящего, по имени Сиф. Адам же, с острова этого глядя, об изгнании всегда воспоминал. И сказал ему ангел: “Адам, ты здесь всегда в унынии пребывать будешь; уйди отсюда, пойди во вселенную; когда семь тысяч лет пройдет, тогда опять увидишь рай”. И Адама и Еву с острова этого вывел, а Сифа, сына их, с чадами его оставил на острове этом. Они и есть нагомудрецы, от Сифа родившиеся, внуки Адама, как и мы, и нам братья. Шесть дней хода до них».

Александръ же с вои своими поиде, отока же некоего малаго достиг, высокъ велми. И на него взошедъ и образъ свой во злате на столпѣ высокомъ постави, и в руцы десной держаше меч и ным показоваше к Македоньским отоком. Оттоле двигся с вои своими, 6 дней прешед, до мѣста нѣкоего приспѣ. Гора же высока бяше ту, за ту же гору человѣкъ привязанъ бяше веригами гвоздинными, велми высокъ, 1000 сажен в вышину, 200 сажен ширина. И сего Александръ видевъ, ... подивися, и к сему не смѣюще приступити. Плачющу бо человѣку тому, за 4 дни глас его слышати. И тако же к горѣ велицей пришедше, жену велику обретохом веригами привязана, 1000 сажен в долготу и 200 сажен толстоту; змѣй же великъ от ногу свился, за уста держаше ю, глаголати не дастъ. Тако 8 дний прешедше, ѣзеро много и змѣй много бысть, яко муки, в нихже грѣшнии человѣцы мучитися имут.

Александр со своим войском некоего малого острова достиг, высокого весьма. И, взойдя на него, статую свою из золота на столпе высоком поставил, держащую меч в правой руке, которым указывала она на Македонские острова. Оттуда пошел с войском своим и, пройдя шесть дней, некоего места достиг. Гора высокая была тут, и к той горе человек привязан был железными цепями: очень высокий, тысяча саженей в высоту и двести саженей в ширину. Видя его, Александр удивился, и не смели они к нему подойти. И плакал тот человек — четыре дня голос его еще слышали. И, к другой огромной горе придя, жену огромную нашли, цепями привязанную, тысячу саженей в длину и двести саженей в ширину; и змей большой о ноги ее обвился, за уста держал ее, говорить не давая. Пройдя восемь дней, озеро увидели, и много змей в нем было, — это место мучений, где грешные люди мучиться должны.

И ту Александръ с вои своими станомъ ставъ, плоты повелѣ сотворити, во оток Макаринский хотя поити, Филона же с собою поим, тамо преѣха. Видѣв же во отоце томъ древа высока зело, красна, овошми украшена, едина зрѣяху, друзии же цветяху, инии презреваху, плода же ихъ множество на земли лежаху. Птицы же краснии на древехъ различными сладкими пѣсни пояху. Под листвием же древъ тѣх людие лежаху и источницы сладкими ис корении тѣхъ древъ течаху. Внутрь же вшедъ Александръ, единаго их срете и рече: «Миръ тебѣ, брате». Он же ко Александру рече: «Всѣмъ радость буди, Александру, суетнаго света царю». Александръ же к ним глаголати хотѣ, они же не хотѣша, ко Александру рекоша: «Ко старѣйшим нашим внутрь поиди, они тя вземше, ко старѣйшинам приведут, Иованту. Он тебѣ вся о души твоей и о смерти скажетъ, и о животѣ нашем, и животѣ вашемъ, и о всѣх, яже увѣдати хощетъ». Александру внутрь шествующу, множество людей тых сретаху его и в лице его целовахом, и вси ему хождение, иже о немъ, прорицаху. Се видѣвъ Александръ подивися, боги же мнѣвъ быти, а не человѣки. И тако ему вещающе, ко Иованту царю своему ведяху его.

Здесь Александр, с войском своим лагерем став, плоты велел делать, к Макаринскому острову собираясь плыть, и, Филона с собой взяв, на остров приехал. Увидел на острове том деревья весьма высокие и красивые, плодами украшенные, — одни из них зрели, другие цвели, иные же перезрели, и множество плодов на земле лежало. Птицы красивые на деревьях разные сладкие песни пели. Под листвой же тех деревьев люди лежали, и сладкие источники из-под корней тех деревьев текли. Войдя в глубь острова, Александр встретил одного из этих людей и сказал: «Мир тебе, брат». Он же Александру сказал: «Всем радость да будет, Александр, суетного света царь». Александр с ними говорить хотел, они же не хотели, сказав Александру: «К старейшим нашим пойди, они приведут тебя к Иованту. Он тебе все о душе твоей и о смерти скажет, и о нашей жизни, и о вашей жизни, и обо всем, что ты хочешь узнать». Когда же Александр шел внутрь, множество людей тех встречали его и целовали, и все прорицали о походе его. Видя это, Александр удивлялся, думая, что это боги, а не люди. И, говоря ему все это, они к Иованту, царю своему, его вели.

Иовант же бѣ под нѣким древом лежа; вода же красна близу течаше; простер же его и покровъ от листвия древ тых. Иовантъ же Александра видевъ, главою покивав и рече: «Что к намъ пришел еси, неуставнаго суетнаго свѣта царю?» И сего приимъ за руку, близ себѣ посади. Александръ же близ сяде. Иовантъ же главу его приимъ руками обьят и сию сладко облобызавъ, рече: «Радуйся, всѣхъ главъ главо, егда бо весь миръ и свѣтъ приимеши, и к тому господарьства своего и отечества не узриши; но егда вся земъская приобрящеши, тогда ада наслѣдиши». И се слышав Александръ оскорбися душею, ко Иованту рече: «Почто сие слово рече ми?» Иовантъ рече к нему: «Велеумну мужю не подобает толковати». Александръ же рече к нему: «Аще велиши, да принесем ти, что потребно, иже в нашей земли». Они же вси рекоша: «Дай же намъ бесмертие». Александръ же рече к нимъ: «Смертен есми самъ, како вамъ безсмертие дамъ?» Александръ Филону повелѣ хлѣбъ чистъ принести и вино. Иовантъ же видев, ничтоже не приятъ, но рече: «Не нам есть сия пища, но вамъ; намъ пища от дрѣва сего, питие от воды». И много ему дивных речей исповѣда. Александръ подивися, проплакавъ рече: «Воистинну, сии человѣцы божественное житие живут». Ко Иованту же рече: «Откуду сии здѣ вселишася?» Он же к нему рече: «Адамовы внуцы есми, якоже и вы. Адамъ бо отсюду отшедъ, мы здѣ остахомъ, сынове Сифовы есмо мы, сына Адамова, иже ему вмѣсто Авеля дастъ ему». Иовантъ же ко Александру рече: «Почто перские ризы носите и различная брашна ясте?» И много с ним глаголюще о всемъ бяху. Александръ же рече: «Скажите ми, како вы рожаетеся, занеже женьскаго пола не вижю у вас». Иовантъ же рече к нему: «Есть у нас жены, но не здѣ, во иномъ отоку есть, но егда единова к нимъ приходим, и с ними бывше 30 дний и опять возвращаемся; егда же кому родится отроча, по томъ не сочетается уже к жене. Младенцу же 3 лѣта минет..., мы к себѣ возмемъ мужеский полъ, а женский з женами есть». Александръ же к нему рече: «Хотѣлъ бых отока того видети, аще вамъ годно есть». «Отока доидеши, но ничтоже тамо узриши, здѣ бо дошел, внутрь не глядай, не будет бо человѣкъ живъ, толко внутрь поглядает». Александръ же, воставъ, во отокъ он поиде и обрѣте в немъ изъдъ мѣден, яко градъ, и около обшедъ, внутрь позрѣти не смѣя, Богу единому возможно, человѣку же ни единому.

Иовант же лежал под неким деревом; прекрасная вода недалеко текла; постель его и покров из листьев деревьев тех были. Иовант, увидев Александра, головою покачал и сказал: «Что к нам пришел ты, царь изменчивого и суетного мира?» И, взяв его за руку, рядом с собою посадил. Александр сел рядом. Иовант же, голову его руками обняв и ее сладко поцеловав, сказал: «Приветствую тебя, всех глав глава, ведь когда всем миром и светом овладеешь, государства своего и отечества больше не увидишь; и когда все земное приобретешь, тогда ад унаследуешь». Услышав это, Александр опечалился душою и спросил Иованта: «Зачем это сказал мне?» Иовант сказал ему: «Многоумному мужу не следует разъяснять». Александр сказал ему: «Если велишь, принесем тебе, что нужно, из того, что есть в нашей земле». Они же все сказали: «Дай нам бессмертие». Александр ответил: «Я сам смертен, как вам бессмертие могу дать?» И велел Филону чистый хлеб принести и вино. Иовант же, увидя это, ничего не взял, но сказал: «Не для нас эта пища, а для вас; наша пища — от дерева этого и питье — вода». И много ему удивительного рассказал. Александр удивился и со слезами сказал: «Поистине эти люди божественной жизнью живут». Иованта же спросил: «Как вы здесь поселились?» Он же ему ответил: «Адамовы внуки мы, как и вы. Когда Адам отсюда ушел, мы здесь остались, сыновья Сифа мы, сына Адамова, который вместо Авеля дан был ему». Иовант спросил Александра: «Зачем вы персидскую одежду носите и разнообразные яства едите?» И много с ним говорил обо всем. Александр спросил: «Скажите мне, как вы рождаетесь, ибо женского пола не вижу у вас». Иовант сказал ему: «Есть у нас жены, но не здесь, а на другом острове, однажды к ним приходим и, с ними пробыв тридцать дней, возвращаемся; когда же у кого-то родится дитя, больше не сочетается с женою. И когда младенцу три года будет, мужского пола мы себе берем, а женский с женами остается». Александр сказал ему: «Хотел бы я остров тот увидеть, если вы позволите». — «Острова этого достигнешь, но ничего там не увидишь, ибо, до него дойдя, внутрь не смотри, потому что не останется человек живым, если внутрь посмотрит». Александр встал, и к острову тому отправился, и нашел там сооружение из меди, подобное стене, и, вокруг нее обойдя, внутрь посмотреть не смел, Богу это только можно, а людям — никому.

Столпъ во отоце том поставити повелѣ и себѣ на немъ в злате написати повелѣ, словеса же греческая на нем написа: «Александръ, царь македоньский, иже весь свѣтъ прешедъ и до отока того доиде, и Макариньский отокъ видѣхъ, и ту елинских боговъ не видѣхъ и не обретохъ, яко елиньстии бози в далнеиших ада, а тартаре, в геоне мучими суть со дияволом повелѣниемъ Бога Саваофа. Да аще другий хто приидет во отокъ сий, на вся глядай, внутр же не поглядай, Богу бо единому возможно, чаловѣку же ни единому приступно». И тако в Макариньский отокъ внииде. Макарии бо по сербьскому языку наричютца блажении. Ко Иованту приступивъ, Александръ рече: «Возвести ми, многомудрый блаженый Иованте, что напреди есть?» Он же к нему рече: «Река сия, в нейже отоцы наши есть, Акиянъ наричется, всю вселенную та обтечетъ и вси реки в ню текутъ. По оной же странѣ гору, яже зриши, овошми различными украшену, то есть мѣсто вами зовомо Едемъ, иже Господь Богъ Саваоф искони лѣтомъ насади рай на востоце. И ту Адама, праотца нашего, вселил бяше. Он же завистию дияволею испаде, заповедь Божию преступити, из рая изгнанъ есть». Александръ же к нему рече: «Могу ли, дошед, рая видети?» Иовантъ же к нему рече: «Не имат душа во плоти рая видети, горою бо великою мѣдяною огражденъ есть, во вратѣхъ же его шестокрилатии херувими с пламенньши оружии стоятъ. Но поиде, Александре, откуду пришел еси, послѣдуй же четыремъ рекамъ, иже от рая идут; во вселенную поиди, иного паче сихъ видети не можешъ. Рекам же симъ имена суть: Гион, Фисон, Тигръ, Ефратъ^[89]». Александръ же из отока поиде, вси его любезно целоваху. Александръ же к нимъ рече: «Аще не бы ми скорбъ за македонян, яко в чюжих землях погинуть, здѣ с вами остал бых, и во второе пришествие Божие близу рая обрелся бых». Иовантъ к нему рече: «Поиди с миромъ, Александре, все приимъ землю, самъ в нее приидеши».

Александр столп на острове том поставить велел, и себя на нем в золоте изобразить, и надпись по-гречески на нем сделал: «Александр, царь македонский, который весь свет прошел, и острова этого достиг, и Макаринский остров видел, и тут эллинских богов не нашел, потому что эллинские боги повелением Бога Саваофа в глубинах ада, в тартаре, в геенне мучатся с дьяволом. И если кто другой на остров этот придет, на все пусть смотрит, внутрь же не заглядывает, это только Богу возможно, для людей же недоступно». И на Макаринский остров вернулся. «Макарии» же по-сербски значит «блаженные». К Иованту придя, Александр спросил: «Скажи мне, многомудрый блаженный Иовант, что впереди?» Тот ему ответил: «Река, в которой острова наши находятся, Океаном называется, всю вселенную обтекает, и все реки в нее впадают. На этой стороне ее — гора, которую ты видишь, плодами разными украшенная, — это есть место, называемое вами Эдемом, где Господь Бог Саваоф в начале времен создал рай на востоке. И тут Адама, праотца нашего, поселил. Он же по зависти дьявола пал, заповедь Божию преступив, и из рая изгнан был». Александр же спросил: «Могу ли я рай увидеть?» Иовант сказал ему: «Не может душа во плоти рай увидеть, ибо великой горой медной огражден он, в воротах же его шестикрылые херувимы с пламенным оружием стоят. Иди, Александр, туда, откуда ты пришел, следуй течению четырех рек, которые из рая текут; во вселенную пойди, ничего больше этого увидеть не можешь. Имена рекам этим — Гион, Фисон, Тигр, Евфрат». Александр с острова пошел, и все его любезно целовали. Александр же сказал им: «Если бы не забота моя о македонянах, чтобы они в чужих землях не пропали, здесь с вами остался бы я и во второе пришествие Божие рядом с раем находился». Иовант ему сказал: «Иди с миром, Александр, всей землею овладев, сам в нее придешь».

И на десную страну устремися со востока. И тако оттоле поиде Александръ с войском своимъ, 10 дней прешедъ, поля нѣкоего доиде, ровъ глубок на поли томъ обрѣте. И сего преити не могъ и комару на немъ гвоздѣну сотвори, и ту войско свое преведе вся, на комаре слова написа греческии, египетски и перска: «Александръ царь на краи земли дошед и по сей комаре войско свое преведе». И оттуду четыре днии прешед, темную землю наиде.

И направился Александр направо от востока. И, пройдя оттуда с войском своим десять дней, Александр поля некоего достиг, на котором был глубокий ров. И чтобы через него перейти, мост железный сделал и по нему войско свое провел все, на мосту же надпись сделал по-гречески, по-египетски и по-персидски: «Царь Александр до края земли дошел и по этому мосту войско свое перевел». И оттуда четыре дня пройдя, до темной земли дошел.

И ту со избранными македоняны на кобылах, имѣющих жеребцы, жеребцы же на станохъ остави, они же в темность внидоша. И нощъ ходиша едину. Антиоху же лечити войско повелѣ. Сам же рече к нимъ, пошедшимъ, чтобы всякий человѣкъ взял, хто что возмет, камен или древо ли, или персть. И хто повелѣние сотворилъ, много злата изнесоша, а хто повелѣния не сотворилъ, и тые много и каялися, изнесоша бо каменья драгаго и бисер великий и протчая.

И тут избранные македоняне на кобылах, имеющих жеребят, в темноту вошли, а жеребят в лагере оставили. И ночь одну ходили там. Антиоху же Александр лечить войско велел. А сам сказал тем, кто туда пошел, чтобы всякий человек взял бы что-нибудь — камень, или дерево, или землю. И те, кто повеление исполнил, много золота вынесли, а кто повеления не исполнил, те сильно раскаивались, потому что исполнившие повеление вынесли драгоценные камни и жемчуг крупный и прочее.

И оттоле четыре дни идоша и сретоша Александра двѣ птицы человѣкообразни и к нему рекоша: «Александре царю, почто гнѣвъ наносиши на себѣ в земляхъ сих? Но поиди немедля, ждет тебѣ Индѣя вся и Пор великий; господарство же его пришед разрушити имаши. И на десную страну походи и дивнейшее первых узриши».

И оттуда четыре дня шли они, и тогда встретились Александру две птицы человекообразные, и они ему сказали: «Царь Александр, зачем гнев на себя навлекаешь, пребывая в этих землях? Иди не медля, ждет тебя Индия вся и Пор великий; придя, господство его разрушишь. Вправо иди и более удивительное, чем прежде, увидишь».

СКАЗАНИЕ О ЕЗЕРЕ, ОЖИВЛЯЮЩЕМУ СУХИЕ РЫБЫ, И О СПОЛИНАХЪ, И О СОЛНЕЧНОМЪ ГРАДЕ, И О ОДИНОГИХ ЛЮДЕХ

СКАЗАНИЕ ОБ ОЗЕРЕ, ОЖИВЛЯЮЩЕМ РЫБ, И ОБ ИСПОЛИНАХ, И О СОЛНЕЧНОМ ГОРОДЕ, И ОБ ОДНОНОГИХ ЛЮДЯХ

Александру же идущу от темные земли 6 дней, езера нѣкоего дошед, и ту станомъ своимъ сташа и ясти искати начаша. Кухор же Александров, повар, рыбы сухие омыти во езере томъ хотя, егда же ихъ в воду измочи, и рыбы сухие ожиша и во езеро втекоша. Александръ же се слышавъ и подивися и войску всему купатися повелѣ, и с конми их искупавшися, вси здрави и крѣпцы быша.

И когда Александр шел от темной земли шесть дней, до озера некоего дошел, и тут они лагерем стали, и начали искать, что поесть. Повар же Александра хотел вымыть в озере сушеных рыб, — когда же их в воду опустил, рыбы ожили и в озеро уплыли. Александр, услышав об этом, удивился и всему войску купаться велел, и, вместе с конями своими искупавшись, все здоровы и крепки были.

И оттоле дванадесятъ дний прешедше, на другое нѣкое езеро дошед, в немъже вода сладка, яко сахарь. При краи же его ходи Александръ, купатися хотя. И се рыба из езера того исхожаше; Александръ же видев побеже, рыба же гонящи его и сунуся на брегъ на сухо... Александръ же рыбу тое ухватив и распластал, наиде во чреве ея камень яко гусиное яйце, свѣтлостию же яко солнце сияше; Александръ же за фонаря мѣсто на копьи посреди войска ставляше. В ту же нощъ жены от езера того исходяху, и около войска хожаху, и дивными нѣкими чюдными гласы красно и жалостно пояху. Сих македоняне слышавше, дивляхуся шесть дний. И оттоле пришедше, на мѣсто нѣкое лужно доидоша. И ту человѣцы на них восташа, от пояса къ горѣ человѣкъ, и от пупа долу конь, исполини сии наричются. И сих множество бысть, и Александра наѣхаша, стрелы ношаше и луки. Стрѣлы же ихъ гвоздия не имѣяху, но увѣрчено в стрелахъ от камении адаманта. Сих видевъ Александръ повелѣ ровъ великъ копати, и тростием и травою повелѣ покрыти, и на бой ихъ повелѣ поманити. Они же на бой приидоша, хитрости на собя не вѣдуще. Александръ же на нихъ поиде с войском и многих от них уби, инии мнози в ровъ впадоша, десят тысячь живых ухватиша и во вселенную изведе; толико они борзи бяху, яко ничему у нихъ утечи, и такови они стрелцы бяху, яко ничтоже грешаху. И симъ Александръ оружия направи, стрѣлы и мечи научи ихъ носити, и много ему на бранех помогаху. Егда же ихъ во вселенную приведе и вѣтру студену дохнувшю на них, вси изомроша. Александръ же оттоле сто дний пришед, ко предѣлом вселеньским приближися.

И пройдя от того места двенадцать дней, на другое озеро пришел Александр, в котором вода была сладкой, как сахар. По берегу его он ходил, собираясь искупаться. И вдруг рыба из озера того выскочила; Александр, увидев ее, побежал, рыба же преследовала его и бросилась на берег. Александр схватил рыбу, разрезал и нашел в чреве ее камень с гусиное яйцо, который светился как солнце; Александр его вместо фонаря на копье посреди войска ставил. В ту же ночь жены из того озера вышли и около войска ходили, дивными, чудесными голосами красиво и печально пели. Македоняне, услышав, дивились этому шесть дней. И оттуда пришли в некое лесистое место, и там люди на них напали — выше пояса люди, а от пупа вниз — кони, исполинами они называются. И много их было, на Александра напали, стрелы имея при себе и луки. На стрелах же их не было железных наконечников, но прикреплены к стрелам наконечники из камня адаманта. Увидев их, Александр велел большой ров выкопать, и тростником и травою его прикрыть, и на бой их велел выманить. И они на бой пришли, о ловушке, сделанной для них, не зная. Александр с войском на них напал и многих убил, а много других в ров упало, десять тысяч их живыми схватил и во вселенную привел; настолько они быстры были, что никто не мог от них убежать, и такие они были стрелки, что никогда не промахивались. Их Александр оружием снабдил, стрелы и мечи научил их носить, и много они ему в битвах помогали. Когда же во вселенную их привел и холодный ветер подул на них, все они умерли. Александр же, пройдя от того места сто дней, к пределам вселенной приблизился.

И ту в Солнечный град прииде и в солнычный храмъ уклонися. Писмена же ту наиде, иже о смерти его написано. И оттуду десят дний пришед, и люди изнаиде о единой ноги, одеяния же в них овчии бяху. И много их ухватиша и ко Александру приведоша. Александръ же вопроси их: «Что есте вы?» И рекоша они: «Александре царю, умилися о нас, отпусти нас, немощи ради нашей вселихомся в пустыняхъ сих». Александръ же пустити повелѣ. Они же, отшедше, на высоты гор взыдоша, по каменью скачюще, начаша смѣятися, глаголюще: «О безумный Александре, како всѣхъ премудрил еси, мы же тебе премудрихом. Како бо нас пустилъ еси, мяса бо наша слаждьши всѣхъ мяс, кожа наша тако тверда есть, яко желѣзо не имет; богатьства же у нас много есть, бисера великаго и камения многоцѣннаго нѣсть числа». Александръ же посмеявся и рече: «Поистиннѣ, всяка соица отъ языка своего погибает». И се рекъ, войску своему без оружия направитися повелѣ, и на гору ону с войском взошедъ, и около горы обшедъ, двѣ тысящи живых ухватиша, и в станы их приведоша; и съ ихъ кожи веляше одирати, и кожи сушити повелѣ. Мяса же персомъ и египтом ѣсти дасть. В ложищах ихъ множество камения многоцѣннаго изнаиде, без числа. И тако шесть дний прешед, на индѣйские предѣлы прииде. И ту Александръ смеяся, многа месяцъ бо имѣяще не смѣявся, отнелѣже смерть проповѣдана, оттоле всегда жалостенъ бяше. Всякий бо человѣкъ, смерть свою проповѣдав, жалостию радость пременяет.

И тут в Солнечный город пришел, и в храм Солнца вошел, и нашел тут письмена, в которых о смерти его было написано. И оттуда десять дней пройдя, встретил одноногих людей, одеяния же у них были овечьи. И много их схватили, и к Александру привели. Александр же спросил их: «Кто вы такие?» И сказали они: «Царь Александр, смилуйся над нами, отпусти нас, из-за немощи своей поселились мы в этих пустынях». Александр велел их отпустить. Они же, отойдя, на вершины гор взошли и, по камням прыгая, начали над Александром смеяться, говоря: «О глупый Александр, всех перехитрил ты, а мы тебя перехитрили. Как же ты отпустил нас, когда мясо наше лучше всех мяс, а кожа наша настолько тверда, что ее железо не берет; и богатств у нас много — крупному жемчугу и камням многоценным нет числа». Александр посмеялся и сказал: «Поистине всякая сойка от языка своего погибает». И, сказав это, войску своему велел приготовиться к бою без оружия, и, на гору с войском взойдя и окружив ее, две тысячи живыми схватили и в лагерь их привели; и велел с них кожи сдирать и эти кожи сушить. Мясо же их персам и египтянам дал есть. В логовищах их много камней драгоценных нашел — без числа. И, пройдя шесть дней, к индийским границам пришел. Тут Александр сделался весел, хотя много месяцев до этого не смеялся, — с тех пор как о смерти своей узнал, всегда печален был. Ведь и всякий человек, о смерти своей узнав, от радости к печали переходит.

На предѣлы же индѣйские прииде, Поръ же, великий царь, слышав, вѣстника посла ко Александру и листь, имѣющъ сице: «Поръ, великий индѣский царь, точен индѣйским богом, Александру, македоньскому царю, пишу. Яко перскаго царя Дария смерть превознесена тя много сотвори, от безумия своего сие претерпѣти имаеши. Не вѣси бо, пред силою моею не может тя укрыти вся вселенная? Мнѣ бо разгнѣвавшуся, вся поднебесная постояти предо мною не можетъ. Да буди доволен блудостию своею, прощения от мене прияти молися, и дани, еже от земля взялъ еси, принеси ми, сам же в Македонию втецы, животомъ своим промышляй. Аще ли сему не увѣришися, нектому в Македонии укрытися не можеши, но и во вселенней не укрыешися». Скоро листь Александръ прочетъ к Пору другий писа: «Александръ, царь над цари, не своимъ храброванием, но Божиим промышлениемъ, великому Пору индийскому пишу. Ты ко мнѣ пишеши, яко Дариево убиение мене превознесе. Ведомо да есть тобѣ, Дарий богом подобляшеся, якоже и ты, азъ же боги ваша победихъ. Ты же не велиши себѣ противитися, ащъ богъ силнѣишии, почто Дарию не поможе, аще ли можаще или не смѣя? Аз с помощию Бога Саваофа не яко на бога, но яко на наимника человѣка иду, и человѣкъ бо недостоин Богом нарещися быти, Бога никтоже николиже видѣ. Ты же свою силою на бой иди, яко да болшия чести македонян сподобиши, толикою храбростию разбити тя имам. Аще ли живаго ухватим тя, не у Макариньский отокъ послати имамъ, иже боги твои тамо мниши быти, но во адъ, долнейшая земли и с ними мучитися имаеши, они бо суть тамо в геоне, якоже мнѣ Иовантъ, макаринский царь, сказа. Буди доволен оброки своими».

И когда он на границы индийские пришел, Пор, великий царь, услышав об этом, вестника к Александру послал с грамотой: «Пор, великий индийский царь, равный индийским богам, Александру, македонскому царю, пишу. Смерть персидского царя Дария много тебя превознесла, и из-за глупости своей ты пострадаешь. Не знаешь ли, что от войска моего не может укрыть тебя вся вселенная? Ибо, когда я разгневаюсь, вся поднебесная противостоять мне не может. Оставь глупость свою, моли прощение от меня принять, и дани, что от земель взял, принеси мне, сам же в Македонию беги, о жизни своей заботясь. Если же этому не подчинишься, не только в Македонии не сможешь укрыться, но и во вселенной не укроешься». Александр быстро грамоту прочел и к Пору свою написал: «Александр, царь над царями, не своею доблестию, но Божиим промыслом, великому Пору индийскому пишу. Ты мне пишешь, что победа над Дарием меня превознесла. Знай, что Дарий уподоблял себя богам, так же как и ты, я же богов ваших победил. Ты не велишь тебе сопротивляться, но если ты сильнее богов, почему Дарию не помог, или же мог, но не посмел? Я же с помощью Бога Саваофа на тебя не как на бога, но как на подвластного человека иду, ибо человек недостоин называться Богом, Бога никто никогда не видел. Ты же со всею силою своею на бой иди, чтобы тем большей чести македонян удостоить — с тем большею храбростью разобью тебя. Если живым тебя схватим, то не на Макаринский остров пошлем, где, ты думаешь, боги твои пребывают, но в ад в глубинах земли, и с ними вместе терпеть муки будешь, ибо они там, в геенне, как мне Иовант, макаринский царь, сказал. Будь доволен оброками своими».

И тот листь послу Порову Александръ дал, а сам же листь к матери своей Алимпияде и учителю своему Аристотелю писа в Македонию: «Александръ царь Алимпияде царицы и матери моей, радоватися пишу и Аристотелю и казателю моему. Четыре бо лѣта преминуша, мати моя, отнелѣже к вам не писах, сердоболству о семъ вамъ много же лѣта мню, и мысльми многими обуреваеми есми, якоже корабль нѣкиими многими обуреваемъ волнами, тако сердце наше потоплена суть жалостию за вас. Много бо вас во снѣ видех, к вамъ сердечным обычаем влекомъ бѣ и жалостных вас, и радостных видех. Ум бо во снѣ многожды течетъ и зритъ далняя мѣста. Тако от сна воставь, ложное его мечтание и видѣние упустив, и жалостен обема бывах, от сна же воставъ прелестна, немало скорбенъ буду. Тако бо вси стражут, иже сердечную любов имѣютъ. Вѣм бо тя единородну сыну неизреченную любовъ имѣти; твою бо любовъ, иже ко мнѣ, мое известует сердце, сердцу жалость и радость указует. Да о семъ всѣмъ согрѣшении милостива буди и согрѣшения наша прости; не убо от нелюбве, писах вамъ, пропущати к вамъ книг не могох. С востока бо идохом, во Индѣйскиих странах стахом; да еликая дивная прилучишася, се сь вамъ листь скажет. Вѣсте бо, яко преж вамъ писах, яко перьское царство прияхомъ и царя их убихомъ, дшер его поях жену себѣ и вкупе македоняне с персы соединих. И тако всихъ сих поимъ, во Иерусалимъ приидох. Люди же града того в великаго Бога вѣрующе изнаидох и сего силнейша Бога паче всѣх богов вашихъ видех. И поклонихся ему и вѣровах в него. Имя же есть ему Богъ Саваоф, невидим же есть человѣческима очима, но умом единым едва довѣдомъ есть. И оттуду востах, во Египетъ приидох и ту египетскаго царя обретох на столпѣ, иже царство свое остави и в чюжю отбѣгъ землю. Имѣя разумъ, да разумѣетъ. И ту еллиньские боги похулих, и от серафимъ славимаго Бога Саваофа помощию вооружився, и с Персиды на край земли ходих. Отнелѣже к вамъ писах, страны и мѣста прешед нужно и силно, горы непроходны и поля непрезрѣма, и дивии же человѣкъ доидох, иже нѣкогда великаго и силнаго Сонхоса царя разбише... И ту образь Сьнхоса цара обретох на столпѣ высоце златомъ искуснымъ написан. И на томъ столпѣ высоце разбои его выписан бысть, како его дивии человѣцы разбиша. Азъ же помощию Бога Саваофа их разбих. И оттуда востав с войском своимъ, луги многи преидох, ширина их день ходу, и тако до царства Раклиева и Семирамиды доидох. И образы их на столпѣхъ высоких на злате написаны быша. И оттуда воставъ, к востоку доидох и человѣки различни наидох, 6 рукъ и 6 ногъ имяху, и звѣри, ихже не возмогох исписати к вамъ. И тако к Макаринскимъ отокам идох, и ту боги ваша исках видети, и ниединаго же не обретох, но паче и макариньский царь с клятвою возвести ми, яко еллиньстии бози в долнейших ада мучими суть вси. И отоки ихъ прешед и мѣста глядах, идѣже праотецъ нашъ Адамъ жилъ бяше, иже Едемъ наричется, в немже Богъ рай насади на востоце. Азъ же восхотѣхъ итти тамо, мнѣ же макаринский царь не даваше итти тамо и глаголя: “Не может человѣкъ во плоти рая видети, пламенным же оружиемъ стрегомъ есть, и опалити тя имать”. И се слышав, азъ во вселенную возвратихся и, не вѣдущимъ намъ, рекамъ послѣдовахом четыремъ, иже от рая во вселенную текутъ, и на десную страну шествии творяще, за год во вселенную изыдохомъ, и на землю Индѣскую, на индѣйскаго царя Пора идохом и вои сотворити с нимъ мыслим, яко да скорѣе сотворится повелѣние. И здравствующи буди, госпоже мати моя, с моимъ казателем Аристотелемъ и нам о собѣ писуйте».

И эту грамоту Александр дал послу Пора, сам же письмо матери своей Олимпиаде и учителю своему Аристотелю написал в Македонию: «Царь Александр царице Олимпиаде, матери моей, и Аристотелю, наставнику моему, приветствие пишу. Четыре года минули, мать, как я вам не писал, сердцем болеете об этом вы много лет, думаю, и мы мыслями многими обуреваемы, и как корабль, многими обуреваемый волнами, так сердце наше потоплено печалью о вас. И часто вас во сне, сердечной привязанностью к вам влекомый, видел и печальных, и радостных. Ибо ум во сне далеко простирается и видит далекое. И, ото сна восстав, обманчивое видение упустив, печалью объят был, и, от сна восстав обманного, в немалой скорби буду. И так страдают все, кто сердечную любовь имеет. Ибо знаю твою неизреченную любовь к единородному сыну, и о твоей любви ко мне мое сердце свидетельствует, любовь сердцу печаль и радость указывает. И по этому всему к согрешению нашему милостива будь и согрешения наши прости нам; ибо не от нелюбви, как я уже писал вам, посылать письма я не мог. С востока идем и в Индийской стране остановились; все удивительное, что случилось, это письмо вам расскажет. Вы уже знаете, так как я писал вам прежде, что персидское царство мы покорили и царя их убили, дочь же его я взял в жены себе и вместе македонян и персов соединил. И с ними в Иерусалим пришел. И узнал, что люди этого города в великого Бога веруют, и увидел, что это самый сильный Бог, сильнее всех богов ваших. И я поклонился ему, и уверовал в него. Имя ему — Бог Саваоф, невидим человеческими глазами, но умом только постигаем. И оттуда в Египет пришел, и тут египетского царя увидел на столпе, того, что царство свое оставил и в чужую бежал землю. Имеющий разум да разумеет. И тут эллинских богов отверг, и, помощью Бога Саваофа, славимого серафимами, вооружась, из Персиды к краю земли ходил. С тех пор, как писал вам, страны и места пройдя трудные, горы непроходимые и поля необозримые, до диких людей дошел, которые некогда великого и сильного Сонхоса-царя убили. И статую царя Сонхоса нашел на высоком столпе, из чистого золота сделанную, и на том столпе высоком о поражении его написано, как его дикие люди разбили. Я же, помощью Бога Саваофа, их разбил, и, оттуда пойдя с войском своим, леса многие прошел, ширина которых — день хода, и до царства Ираклия и Семирамиды дошел. И статуи их на столпах высоких из золота сделаны были. И оттуда к востоку отправился и нашел разных людей, шесть рук и шесть ног у них было, и зверей, которых описать вам не могу. И Макаринских островов достиг, и здесь богов ваших хотел увидеть, и ни одного не нашел, напротив того, макаринский царь, поклявшись, сообщил мне, что эллинские боги в глубинах ада терпят муки. И, острова эти пройдя, видел место, что Эдемом называется, где праотец наш Адам жил, в котором Бог рай посадил на востоке. И когда я хотел пойти туда, мне макаринский царь не велел, говоря: “Не может человек во плоти рай видеть, ибо пламенным оружием охраняется он, и оно опалит тебя”. Услышав это, я во вселенную возвратился, и, не зная пути, мы следовали по течению четырех рек, что из рая во вселенную текут, и, в правую сторону идя, через год во вселенную вышли, и на землю индийскую на индийского царя Пора идем, и в битву с ним вступить думаем, чтобы скорее исполнилось повеленное. И в здравии пребывайте, госпожа моя мать, с моим наставником Аристотелем, и нам о себе пишите».

СКАЗАНИЕ, ЕГДА ПРИИДЕ АЛЕКСАНДРЪ НА ИНДЪЙСКАГО ЦАРЯ ПОРА И ПОБЕДИ ЕГО

СКАЗАНИЕ О ТОМ, КАК ПРИШЕЛ АЛЕКСАНДР НА ИНДИЙСКОГО ЦАРЯ ПОРА И ПОБЕДИЛ ЕГО

Пор же индѣйский царь, по вселенней войско свое собравъ и преписати повелѣ и обрѣте их 1000 тысяч и десят тысяч лвов, иже бяше на брань учинены ходити. И сию неизреченную Порову силу македоняне видѣвше и прочии языцы, убояшася зело, помыслиша Александра предати Пору, индѣйскому царю. И рекоша: «Сами живот свой испросимъ у него», в Македонию бежати помышляху. Птоломѣй же, воевода Александровъ, сие слышав, Александру исповѣда. Александръ же, сие слышав, войску свою къ собѣ призвав и к ним рече: «О любимии македоняне и велемошнии, всѣхъ языкъ силнейшии и лутчии витязи, таковы свѣтъ приимше и всесилнии победивше десница, а ныне от нехрабрых и непотребныхъ убоястеся индѣянъ. Не токмо они насъ изести имуть, яко вамъ мнитца. Да аще вас омерзил есми, вы сами убийте мя. Аще ли вамъ Поръ что сотворити может, самъ аз к нему добра вашего для иду. Но вѣдомо вамъ есть, македоняне, аще Александра изгубите, нектому Македонию узрите, но порабощение языком всѣмъ будете и злѣ в чужих землях умрете. Не такую бо честь вы у отца моего Филипа и от всѣхъ языкъ имѣете, якоже вы со мною нынѣ царствуете. Вѣдомо да есть вамъ, яко мнѣ 3 лакти доволе есть земли, вы же во вселенней укрытися не можете. Вѣдомо да есть вамъ, яко отколе невѣру сию ко мнѣ приказасте нынѣ, на конец лѣтомъ поработитися имате государьство ваше перьскому языку и вас всѣхъ до конца погубивше и отчинную вашу и землю и Македонию приимутъ. Азъ же нынѣ к Пору самъ иду на бой, аще сего убию, то аз есми побѣжая землю, а не вы; аще ли мене убиет онъ, вы вси злѣ имате умрети». Македоняне же, сие слышавше и много плакавше, ко Александру приступиша и рекоша: «Великий царю Александре, буди намъ вкупе с тобою умрети, нежели жити без тебѣ много. Невѣрьство же сие не мы приказали есми, но невѣрнии, нехрабрии перси, суседи бо тии индѣяномъ и устрашают нас. Нас бо индѣяне добре знают». И сие Александръ слышавъ и на персы разгнѣвався и в женьские свиты облече ихъ и убрусы женьские на главы постави всѣ.

Пор же, индийский царь, со всей вселенной войско свое собрал и смотр ему сделать велел, и было у него войска тысяча тысяч и десять тысяч львов, обученных для войны. И когда эту несказанную силу Порову увидели македоняне и другие народы, то сильно испугались, думали Александра выдать Пору, индийскому царю. И сказали: «Сами жизнь свою выпросим у него», в Македонию думая бежать. Птолемей же, воевода Александра, узнав об этом, Александру сообщил. Александр, услышав об этом, войско свое к себе призвал и сказал: «О любимые и могучие македоняне, всех народов сильнейшие и лучшие витязи, вы весь свет завоевали и сильнейших врагов победили, а теперь испугались трусливых и немощных индийцев. Не могут они нас победить, как вам это кажется. И если я опостылел вам, то сами меня убейте. Если же вы ждете от Пора добра, то сам я к нему ради вашего блага пойду. Но знайте, македоняне, если Александра погубите, Македонию больше не увидите, будете в порабощении у всех народов и бесславно в чужих землях умрете. Не было такой чести вам при отце моем Филиппе от всех народов, как теперь, когда вы со мною царствуете. Знайте, что мне трех локтей земли хватит, а вас вся вселенная не укроет. Знайте, что, раз вы измену эту явили ныне, в конце времен станет подвластным государство ваше персам, и, вас всех погубив, отеческую землю вашу, Македонию, они захватят. Я же теперь к Пору иду на бой, если его убью, то я победитель всей земли, а не вы; если же он меня убьет, то вы все бесславно умрете». Македоняне, слыша это, плакали и, обступив Александра, сказали: «Великий царь Александр, лучше нам вместе с тобой умереть, чем без тебя жить долго. Измену же эту не мы проявили, но изменчивые, трусливые персы, соседи они индийцам, и пугают нас. А нас индийцы уже знают». Услышав это, Александр на персов разгневался, в женские одежды одел их и платки женские на головы им повязал.

И тако на бой направитися повелѣ всѣмъ. И войско свое переписав и обрѣте 6000 тысячей. И тако листь в Персиду писа к Филону, послал бо бѣ его к Роксаны царицы и персы господьствовати: «Александръ, царь над цари, моему любимому Филону. Вѣдомо есть тобѣ, яко всю приимше землю, здрави до Индѣи доидохом и сугуб с Пором, индѣйскимъ царемъ, стоимъ. Да в кий час листь мой приимешъ, в той час со всѣмъ войскомъ западнымъ на Индѣю гряди, ко мнѣ же вѣстника пошли, яко да азъ отсюду на него поиду». Александръ на бой к Пору поиде. И сставшимася двема войскома, Поръ напередь 10 000 лвовъ пусти; Александръ же противу их буиныхъ воловъ неускихъ пусти. Лвове же с ними сразившеся и паки на свое войско возвратишася. Александръ же своему на три части разделитися повелѣ. На бой идоша, трубамъ ратнымъ великим ударившимъ, сьѣхавшеся. Поръ во окол свой отъиде, Александръ такоже. И в том бои Поровых убиша двѣсте тысяч людей, Александровых тридцат пять тысяч, македонянъ 500. Се же Поръ видѣвъ, войско свое прииде и всѣмъ рече: «О велемошнии велможи, саратаи индѣйстии, се с македоняны бившеся, приразихомся, да что сотворимъ к тому?» Они же к нему рекоша: «Великий царю Поре, нектому людей посылай на брань, но великии лепанди и дивныи лвове». Поръ же 100 тысяч лепандъ приведъ, рекше слоны, и ковчеги на них древянии сотвори и в коемъждо ковчеге по двадесят человѣкъ вооруженных, и на бой на Александра пошли. Александръ же повелѣ своимъ всѣмъ прапорцы на кони поставити и на бой к нимъ борзо поиде, людей же пѣших оруженных двѣсте тысяч поведе, ноги слоном подсекати повелѣ. Слонове же прапорный звукъ слышавше, уполошишася и побегоша. И ту Поровых людей Александръ убии 400 тысячь, Александровых же убиша 1000 и 500. И Поръ все свое войско вземъ, реку преиде, нарицаемую Алфион,^[90] с корабли же сию реку прехождаху. И Поръ на брегу реки со всѣмъ войскомъ стоя со всѣми силами своими.

И велел он к бою всем готовиться. Войско свое осмотрел, и было у него шесть тысяч тысячей. И грамоту в Перейду написал к Филону, которого послал прежде к царице Роксане, чтобы персами правил: «Александр, царь над царями, моему любимому Филону. Знай, что, всю покорив землю, мы до Индии дошли и против Пора, индийского царя, стоим. И как только грамоту мою получишь, тотчас со всем западным войском в Индию иди, а ко мне пошли вестника, чтобы я против Пора вышел». И Александр на бой с Порой пошел. И когда сблизились два войска, Пор выпустил вперед десять тысяч львов; Александр же против них много буйволов неприрученных пустил. Львы с ними сразились и возвратились к своему войску. Александр войску своему на три части разделиться велел. Пошли они на бой, и, когда в трубы военные затрубили, съехались оба войска. Потом Пор в лагерь свой отступил, Александр тоже. В этом бою у Пора убили двести тысяч людей, а у Александра тридцать пять тысяч и македонян пятьсот. Узнав об этом, Пор к войску своему пришел и сказал: «О могучие вельможи, сатрапы индийские, вот с македонянами бились мы и побиты ими, что сделаем теперь?» Они же ему ответили: «Великий царь Пор, не людей посылай на бой, а больших елефантов и диких львов». И Пор привел сто тысяч елефантов, что значит «слонов», и башни на них деревянные сделав, и в каждой башне было по двадцать человек вооруженных, — и они на бой с Александром пошли. Александр же велел своим воинам на коней колокольчики повесить, и на бой быстро пошел, и пеших воинов двести тысяч повел с собою, которым ноги слонам подрезать велел. Слоны, услышав звон колокольчиков, испугались и побежали. Здесь у Пора Александр убил четыреста тысяч, у Александра же убили тысячу пятьсот. Пор, все свое войско взяв, переправился через реку, называемую Алфион, — на кораблях через эту реку переправлялись. И Пор на берегу реки со всем своим войском стоял, со всеми силами.

И в той час Филон от Персиды с великою силою приспѣ ко Александру, с тысячью тысяч людей вооруженных, и 100 тысяч коней зобных Александру приведе, 1000 тысячь камелий, иже на потребу, и принесе ему диядиму многоцѣнну и стему безцѣнну от Роксаны царицы, и 1000 литръ злата. И ту стоя Филонь, рече: «Милый мой государю и всѣмъ царемъ царю, великий хинкире, и наасаре,^[91] Александре царю, не подобает намъ противу индѣйскому царю Пору много корисмати, но скоро на них наѣхавше, яко не на храбрых и не искусных быти». Александръ же о пришествии Филонове радостень бысть велми. Филоново же пришествие увѣдѣвше, македоняне охрабрившеся велми, индѣяне же слышавше, страх великъ объятъ их. Филон же ко Александру рече: «Великий царю Александре, елико Поръ противъ насъ стоитъ, толико войско его храбрейши бываетъ; да пусти на них мене с покойнымъ войском моимъ». Александръ же к нему рече: «Порово войско силно есть велми, река же сия непроходна есть конскими ногами». Филон же к нему рече: «Македонскии десницы непоколебими суть, македоньским же конем ниедина река не стоит. Нароком же твоимъ облецы мене и молитвою твоею облецы мене, и на Пора пусти мене, много бо может нарокъ силнаго господина и честна; нарокомъ твоимъ, Александре, и горы не стоят и реки, ни луги. Ниподобно тебѣ с Пором битися, много бо царей подручных тобѣ есть, якоже Поръ; мнѣ подобает с ним битися, а не тебѣ, он бо есть индѣйскии царь, аз же по твоей милости перский господинь есми, перское бо господство индѣйскому равно есть». Александръ же к нему рече: «Како реку прейдеши?» Он же к нему рече: «Якоже ты узриши». И Александръ дасть ему 1000 тысячь людей оруженных и пѣших другую 1000 тысяч. Филон же повелѣ всякому воиннику пѣшего за собою на конь взяти с мечем. И стоящим; и егда войско Порово нача обѣдати, тогда Филон со всѣмъ войском удари в реку и сию из мѣста изгнаша на поле пред ними, сквасишася мнози, заднии же посуху преидоша. Прешедшим же реку, пѣшии с коней сседоша, и на околъ наѣхавше, сѣчю велику сотвориша конницы и пѣшии. Александръ же Филонове храбросте подивися и тако сотвори, якоже Филон, реку преиде. Индѣяне же много бившеся и побегоша. Александръ же сихъ постизая, многих убивая и иных живых ухватиша. Порово войско 1000 и 500 людей убиено бысть. Пору же из боя бежащу и тако, плача, глаголаше: «Увы мнѣ, окаянному, како силнии падоша, а немошнии препоясашася силою; како македоньский царь Дариеву силу победивъ и у космы мои, яко чинакъ, увязе и силу мою разруши. Сих ни Афилонская река воздержати возможе». Александръ на околъ Поровъ наиде, пленити землю индѣйскую посла. Поръ же в столной во град свой вниде и ко околнимъ языком посла и глаголя им: «Вѣдомо да есть вамъ, друзи мои и братия моя, яко вселенную приимъ и Дария царя убивь, Александръ, македонский царь, и до нас доиде; трижды мя разби и силу мою разруши, на Афилон реку пришед, и землю мою пленить. Да молюся вамъ на помош мнѣ приити, аще бо меня разорит, вы постояти пред нимъ на можете». Се же слышавше языцы, иже на сѣверной странѣ, в той час Пору на помош приидоша, бысть же их 6000 тысячей, Поровых 4000 тысячей, Александровых же 1000 тысячей. Обои же направишася, на бой приидоша.

И в это время Филон из Персиды с огромной силою пришел к Александру с тысячью тысяч воинов, и сто тысяч коней откормленных Александру привел, тысячу тысяч верблюдов для разных нужд, и привез ему диадему многоценную и венец бесценный от царицы Роксаны и тысячу мер золота. И, стоя перед Александром, Филон сказал: «Милый мой государь и всем царям царь, великий хонкиарь и наасарь, царь Александр. Не следует нам, стоя против индийского царя Пора, долго медлить, но сразу на них нападем, как на трусливых и плохих воинов». Александр приходу Филона рад был весьма. Македоняне, узнав о приходе Филона, стали храбрее, а индийцы, услышав о нем, страхом были объяты. Филон же Александру сказал: «Великий царь Александр, пока Пор против нас стоит, то и войско его храбро; но пусти на них меня с отдохнувшим войском моим». Александр сказал ему: «Войско Пора сильно, а река эта непроходима для конских ног». Филон же ему сказал: «Македонские воины непоколебимы, а македонским коням ни одна река не страшна. Славою же твоею одень меня и молитвою твоею покрой меня, и пошли меня против Пора, ибо многое может слава сильного и достойного государя; славе твоей, Александр, ни горы не противостоят, ни реки, ни леса. Не подобает тебе с Пором сражаться, ибо много царей подвластных у тебя таких, как Пор; мне подобает с ним сразиться, а не тебе, ибо он индийский царь, я же, благодаря твоей милости, персидский государь, а персидское владение индийскому равно». Александр ему сказал: «Как через реку перейдешь?» А он ему ответил: «Увидишь как». Александр дал ему тысячу тысяч всадников и еще тысячу тысяч пеших воинов. И Филон велел каждому всаднику пешего за собой на коня посадить с мечом. И так они стояли; когда же войско Пора начало обедать, Филон со всем войском бросился в реку и ее из русла вытеснили в поле перед ними, многие вымокли, а задние посуху перешли реку. Когда же переправились, пешие воины с коней сошли, и напав на лагерь, в битву вступили и конные, и пешие. Александр храбрости Филона подивился и, сделав то же, что и Филон, реку перешел. Индийцы после долгой битвы побежали. Александр, преследуя их, многих убил, а других в плен захватил. Из войска Пора тысяча пятьсот людей убито было. Пор же с боя бежал и, плача, говорил: «Увы мне, несчастному, сильные пали, а немощные перепоясались силою; македонский царь силу Дария победил и к волосам моим как репейник прилип, и силу мою разрушил. Их и Алфионская река удержать не может». Александр, заняв лагерь Пора, послал покорять землю Индийскую. Пор же, в столицу свою вернувшись, к соседним народам послал, сообщая им: «Знайте, друзья и братья мои, что, вселенную захватив и убив царя Дария, македонский царь Александр до нас дошел; трижды меня разбил и силу мою разрушил, к реке Алфион пришел и землю мою завоевывает. И прошу вас на помощь ко мне прийти, — ведь если меня победит, вы противостоять ему не сможете». Услышав это, северные народы тотчас пришли к Пору на помощь; было же их шесть тысяч тысячей, у Пора четыре тысячи тысячей, у Александра же одна тысяча тысяч. И, приготовившись, на бой вышли.

Ставшимъ супротивъ двема войска, Александръ же Филону повелѣ в посолство поити к Пору с листомъ, имѣющь сице: «Александръ, наакарь, великий хонкиаръ, Пору индѣйскому царю, пишу радоватися. Вѣдомо да есть тебѣ, яко преклонные главы ни меч не сечет; аще Дарий мнѣ поклонитися... хотѣ, всему своему государь был бы и животъ имѣлъ бы. Да и ты сего гордыни подобяся превозносишися много, не вѣси бо, яко всякъ превозносяися смирится. Пизматор бо великъ индѣяном указался еси, и сих безумно на заколение приводиши. Да аще индияне тебѣ милы суть, мнѣ же македоняне милы суть, отнынѣ же довлѣетъ войском битися. Я и ты да ся биемъ, неподобно бо есть за Александра и за Пора всему свѣту погибнити и опустѣти; да аще ты мене убиешъ, государь всемъ моимъ будеши, аще аз убию тебѣ, по правде всей Индѣи буду государь. Аще ли животу своему радъ еси, буди государьствуя землею своею, мнѣ же дани давай, войску... давай. Едино, кое годно ти есть, мнѣ отпиши». Сей же листъ Филонъ вземъ и к Пору отиде. Поръ же сий листъ перед индѣяны прочетъ и радостен быв о семъ и рече: «Аз с тобою битися имам, а войски наши на сторонѣ стоят». И к Филону рече: «Ты ли перский государь, Дариевъ намѣстник перский?» Филон же рече: «Азъ есми Филон, Дариевъ намѣстникъ, Александром любимый, персомъ государь и скорымъ Финикомъ и Линьской земли». Пор же к нему рече: «Отнынѣ государьствовати не может Александръ, от руки моея умрет, ты же животом своимъ промышляй и мои буди, и персомъ государь и от Индѣи дам ти 4 часть». Филонъ же к нему рече: «Я нынѣ государь персомъ, ты же ми 4-ю часть Индѣи даеши, Александръ всю Индию мнѣ далъ есть; егда сию прииметъ, тогда мнѣ в ней царствовати». Индѣяне же ту стоящии к Филону рекоша: «Почто тако силному царю говориши?» Филон же к ним рече: «Силнаго государя волен посол и вѣрен слуга и страха не имаетъ». Пор же к Филону рече: «Буди мой и дшер мою дам ти и по смерти моей всей Индѣи государя сотворю тя». Филон же к нему рече: «Вѣру ими ми, Поре, яко от любве Александровы не может менѣ разлучити весь поднебесный свѣт, вес бо миръ недостоин есть единаго власа от главы его отпадающа». И се рек, Филон ко Александру отъиде, к Пору рекъ: «Поѣдь на бой борзѣе, ждетъ тебѣ Александръ во всем оружии, на великомъ кони сѣдя». И Александръ во оружии заѣха, Филона вопрошаше: «Каковъ есть Поръ?» Филон же рече к нему: «Тѣла великаго есть, толстъ, но велми гнѣлъ; и поиди, убити его имаши, нароку бо твоему Всевѣдый помогаетъ». Александръ же, имя Бога Саваофа призвавъ, рече: «Боже великий, иже на святых почиваяй, помошник ми буди нынѣ на индѣйскаго Пора. Единъ святъ Господь Саваоф». И се рекъ, в руку копие приимъ, прямо к Пору поѣха. Пор же прямо ему поѣха с войски своими. И стѣкошася оба, копьи ударишася и копьи обломишася, рогатины исторгоша и с ними... сто крат ударишася, мечи исторгоша и сихъ притупиша. И тако приступивъ Александръ к Пору, рече: «Такова ли вѣра твоя, Поре, войско твое помощи тебѣ дает». Поръ же к войску озрѣвся, хотя их уставити. Александръ же к нему приспѣ, Дучипала коня острогами гараздо удари и к Пору скоро прискочи, и бурдуномъ его под десную пазуху удари и прободе его. Дучипал же коня его зубами за шею похвати и к земле его притище; Поръ же ис коня урвася и злѣ душу свою отдадѣ. Индѣяне же, сие видѣвше, начаша бѣгати. Александръ же поиде за ними, терая их, 3 тысячи убии и многих живых похватиша. Тѣло же Порово вземъ, на златом одрѣ постави и в столный град его, во Илиюполь,^[92] принесе. Царица же его Темищра,^[93] власы главы своея до земля распростерши и одеяние многоцѣнное на себѣ раздравши, со двемасты тысяшми владыкъ с плачемъ великимъ и рыданиемъ тѣло Порово сретоша, жалостно его плакаша. Александръ же его повелѣ поставити на златом одрѣ и стему великую на главу его постави, и тако со всим войском оплака его и с честию великою вкопати повелѣ.

И когда встали друг против друга два войска, Александр велел пойти Филону послом к Пору с такой грамотой: «Александр, наасарь, великий хонкиарь, Пора, индийского царя, приветствует. Знай, что склоненную голову и меч не сечет; если бы Дарий мне покорился, государем над всем своим был и жизнь сохранил бы. И ты, ему в гордыне уподобляясь, очень превозносишься, — не знаешь ли, что всякий возносящийся унижен будет. И большим врагом индийцев ты оказался, которых из-за безумия своего на смерть ведешь. И если индийцы тебе милы, — а мне македоняне милы, — отныне довольно войскам нашим сражаться. Мы с тобой будем сражаться, ибо не должен из-за Александра и Пора весь свет погибнуть и опустеть; и если ты меня убьешь, государем над всем моим будешь, если же я убью тебя, то по справедливости всей Индии государем стану. Если жизнью своей дорожишь, правь землею своею, а мне дани давай и войско. Что тебе из этого угодно, мне напиши». Эту грамоту Филон взял и к Пору пошел. Пор же ее перед индийцами прочел и, обрадовавшись, сказал: «Я с тобою сражаться буду, а войска наши пусть в стороне стоят». И к Филону обратился: «Это ты государь персов, преемник Дария?» Филон сказал: «Я — Филон, преемник Дария, любимец Александра, государь персов и сосед финикийцев и Лидонской земли». Пор же ему сказал: «Отныне Александр не будет править, так как от руки моей умрет; ты же, о жизни своей заботясь, на мою сторону стань и, оставаясь государем у персов, Индии получишь четвертую часть». Филон ему сказал: «Я ныне государь персов. Ты мне четвертую часть Индии даешь, Александр всю Индию мне дал; когда ее покорит, тогда мне в ней царствовать». Стоящие тут индийцы сказали Филону: «Как можешь так с сильным царем говорить?» Филон им ответил: «У сильного государя посол свободен, он верный слуга и страха не имеет». Пор же Филону сказал: «Стань моим, и дочь мою отдам тебе, и по смерти моей государем всей Индии будешь». Филон ему ответил: «Поверь мне, Пор, что весь поднебесный мир не может заставить меня отказаться от любви к Александру, потому что весь мир недостоин одного волоса с его головы». И, сказав это, Филон к Александру отправился, сказав Пору: «Поезжай скорее на бой, ждет тебя Александр уже при оружии на своем великом коне». И Александр в своем вооружении выехал, и Филона спросил: «Каков Пор?» Филон же сказал ему: «Телом велик и толст, но гнил; иди, убить его должен, ибо судьбе твоей Всеведающий помогает». Александр же, имя Бога Саваофа призывая, сказал: «Великий Боже, почивающий на святых, помощником мне будь ныне против индийского царя Пора. Един свят Господь Саваоф». И, сказав это, в руку копье взял, и поехал навстречу Пору. Пор же против него выехал с войском своим. И, сблизившись, копьями ударили друг друга, и копья обломились, рогатины извлекли и ими сто раз сразились, мечи вынули и их притупили. Тогда приблизился Александр к Пору и сказал: «Так-то ты верен слову своему, Пор, — войско твое помощь тебе посылает». Пор на войско оглянулся, чтобы их остановить. Александр Дучипала сильно пришпорил, и, к Пору быстро подскочив, мечом его под правый бок ударил, и пронзил его. А Дучипал коня его зубами за шею схватил и к земле пригнул; Пор упал с коня и бесславно душу свою отдал. Индийцы же, увидя это, пустились в бегство. Александр пошел за ними, преследуя, три тысячи их убили и многих в плен захватили. И, взяв тело Пора, на золотом одре его положил, и в столицу его Илиюполь принес. Царица же его Клитемищра, волосы свои до земли распустив и одеяние многоценное на себе разодрав, с двумястами тысячами вельмож с плачем великим и рыданием тело Пора встретила. Александр велел положить его на золотом одре, и венец ему на голову возложил, и вместе со всем войском оплакал его, и велел с большой честью похоронить.

И ту Александръ 12 дний стоя, во Илиюполь вниде. И введоша его царство Порово, толико дивна внутрь его видѣ, иже око не видѣ и ухо не слыше. Полата бо его на четыре перестрѣлы долга и широка вельми, златы же стѣны бяху, покровъ весь златъ и столпове вси златы, жемчюгом и камением украшени бяху; и всех же ееликих царей боеве писаны в той полате и 12 месяцов в человѣческих образехъ изѳаяни, бяху же 12 добродетелей человѣческих изваяни в злате женскими образы, всяко по своему. подобию, и часовникъ мѣсячный и смена лунная верху полаты тое сотворена бяху. И приведоша к нему 1000 тысяч коней зобных Поровых и 100 тысячь фарижи индѣйскихъ под хакизмы серменеми, приведоша ему 100 тысяч лвов ловных Поровых, 20 тысяч пардусовъ, 1000 тысяч оружия цела и коруну Порову от камения самфира, и перстен Поров многоцѣнный от аметиста камени, и блюд настолных 100 тысяч, рогов слоновых 8 тысяч, и кубцовъ настолных многоцѣнных, с камениемъ и з жемчюгомъ и златомъ украшенных 30 тысяч, и прочих вещей украшенных, иже нѣсть возможно исповѣдати. И ту Александръ годъ сотвори со всѣми вои своими и любимаго Антиоха сотвори индѣяномъ гоподьствовати.

Пробыв тут двенадцать дней, Александр в Илиюполь вошел. И когда ввели его в царство Пора, столь много дивного внутри он увидел, что ни око никогда не видело, ни ухо не слышало. Дворец Поров был в четыре полета стрелы длиною и очень широк, стены золотые, и кровля вся золотая, и столпы золотые, жемчугом и камнями украшены; и битвы со всеми великими царями изображены были во дворце, и двенадцать месяцев в образе людей изваяны были, и двенадцать добродетелей человеческих сделаны из золота в виде женщин, каждая так, как ей должно, и часовник месячный, и смена фаз луны вверху палаты той изображены были. И привели к нему тысячу тысяч коней тучных Поровых и сто тысяч коней индийских под сетчатыми попонами, привели ему сто тысяч охотничьих львов Пора, двадцать тысяч пардусов, принесли тысячу тысяч доспехов, и корону Пора из камня сапфира, и многоценный перстень Пора из камня аметиста, и блюд настольных сто тысяч, бивней слоновых восемь тысяч, и многоценных кубков настольных, камнями, жемчугом и золотом украшенных, тридцать тысяч, и множество других прекрасных вещей, так что невозможно рассказать. И тут Александр год пробыл со всем войском своим и любимца своего, Антиоха, сделал государем над индийцами.

СКАЗАНИЕ О ЦАРѢХЪ, И О КНЯЗЕХ МНОГИХ, И О ЖЕНАХ О МАЗАНЬСКИХ, И О ЕВРИМИТУ, МЕРСИЛОНСКОМ ЦАРИ, ИМѢЯ МНОГИ ЯЗЫКИ ПОД СОБОЮ ПОГАНЫХ, ИХЖЕ АЛЕКСАНДРЪ ЗАЗИДА, И О КАНДАКИИ ЦАРИЦЫ УСЛЫШИТЕ

СКАЗАНИЕ О ЦАРЯХ И КНЯЗЬЯХ МНОГИХ, И О ЖЕНАХ МАЗАНЬСКИХ, И О МЕРСИЛОНСКОМ ЦАРЕ ЕВРЕМИТЕ, ИМЕВШЕМ ПОД СВОЕЙ ВЛАСТЬЮ НЕЧИСТЫЕ НАРОДЫ, КОТОРЫХ АЛЕКСАНДР ЗАКЛЮЧИЛ, И О ЦАРИЦЕ КАНДАКИИ УСЛЫШИТЕ

Услышавше околнии цари разрушение Порово, сии приидоша мнози цари и князи, поклонишася Александру, и дары ему принесоша мнози. Александръ же на Мизаньскую землю^[94] поиде, и повелѣ Александръ град мизанский жен оступити и рвати крѣпко. И толики они жены рваху искусно из града, яко никомуже ихъ побороти могущу. Александръ же се слышав и подивися. Жены же оны посла послаша ко Александру с листомъ: «Вѣсть некако во уши наши прииде, о миродержече Александре царю, яко весь свѣт приимъ, з женьскиимъ поломъ битися хощеши. Да сие намъ невѣрно мнитца, иже тобѣ с нами битися, не вѣси бо, что прилучится тобѣ. Аще бо нас разбиеши, малу честь обрящеши, аще ли мы тебе разбиемъ, велика ти срамота будет. Да молимся тебѣ, молбы наша не презри, но образ свой написав дай намъ вмѣсто тебѣ да над нами царствует. И к царству твоему дали есми дары многоцѣнныи, честнѣе злата и камени многоцѣннаго и бисера, и 100 жен и венец царицы нашея Клитевре. И сии бо жены прекрасныи на потребу тебѣ и властелем твоимъ. Умилосердися о нас, малая наша приношения, яко вѣрных своих раб, прими и надежду намъ отпиши».

Когда услышали соседние цари о поражении Пора, пришли к Александру многие цари и князья, и поклонились ему, и дары принесли многочисленные. Александр же на Мазаньскую землю пошел, и велел город мазаньских жен осадить, и воевать с ними упорно. Но столь эти жены искусно оборонялись, что никто победить их не мог. Александр, услышав это, удивлялся. А жены эти послали к Александру посла с грамотой: «Весть наших ушей достигла, о миродержец царь Александр, что ты, весь мир покорив, с женским полом сражаться хочешь. Но думаем, что тебе не следует с нами воевать, ибо не знаешь, что тебя ожидает. Если нас победишь, немного тебе от этого чести будет, а если мы тебя победим, то большой позор тебе будет. И просим тебя, не откажи нам в мольбе нашей и образ свой пришли нам, чтобы он вместо тебя над нами царствовал. А тебе мы даем дары многоценные честные — золото, драгоценные камни и жемчуг, сто жен и венец царицы нашей Клитевры. Жены эти прекрасные для тебя и твоих вельмож. Смилуйся над нами, малое наше приношение как от верных рабов своих прими и обнадежь нас своим ответом».

Листы же Александръ приимъ, красоту женъ тѣхъ видѣвъ и подивися. Листь же к нимъ писа: «Александръ, царь над цари, сестрѣ моей Клитиврѣ, амизаньской царицы, пишу радоватися. Листъ вашъ приимъ и писания ваша узнах и на дарех ваших хвалю вас. Да не подобаще вамъ благообразных к нам посылати, мы бо вси мужи победители есми земьскии, како от женъ победитися хотѣхомъ. И копие мое к вамъ послах, да межи вами царствует в мѣсто мое. И 30 воиски тысяч людей ко мнѣ посылайте на помощь, имам бо поити на мерсилоньскаго^[95] царя Евримиврата, моей не хотяща повинутися власти». Птоломѣй же, воевода его, ту стоя рече, яко глумно: «Царю Александре, дай же ми оными женами владѣти и царствовати; аще ми царства их не даси, и ты ми сих 100 дай, да их въ царство приведу». Александръ же о семъ насмеявся и рече: «Ты воевода силе моей еси, едина бо их довлѣетъ тобѣ». Птоломѣй же рече к нему: «Александре царю, ты великъ, убоялся еси их».

Александр принял грамоту, а красотой тех жен удивлен был. И грамоту в ответ написал: «Александр, царь над царями, сестру мою Клитевру, мазаньскую царицу, приветствую. Грамоту вашу получил, и написанное вами знаю, и за дары ваши благодарю вас. Но не следовало вам красивых жен к нам присылать, ибо мы победители всех мужей на земле и не хотим, чтобы жены нас победили. Копье мое к вам послал, пусть среди вас царствует вместо меня, и войско тридцать тысяч ко мне присылайте на помощь, так так хочу пойти на мерсилонского царя Евремита, не желающего мне подчиниться». Воевода Птолемей, стоя тут, сказал в шутку: «Царь Александр, сделай меня царем и владетелем над этими женами; а если же царства их не дашь, так хоть этих сто дай, чтобы я их проводил». Александр посмеялся и сказал: «Ты воевода всего войска моего, а одной из них достаточно, чтобы победить тебя». Птолемей же ответил ему: «Царь Александр, велик ты, а испугался их».

И оттуду Александръ двигъся на Евримитра, миръсилоньскаго царя. Евримиврат же, сие слышав, всю войску собра, 8 тысяч оруженных, на Александра прииде, и посылку посла, да стража Александрова ухватят. Александръ же Селевка посла воеводу съ 1000 тысячъ войски и в нѣкое мѣсто скрытися повелѣ ему. Емиврат же с войскомъ своимъ на войско Александрово прииде. Селевкъ же его напрасно срѣте и разби ихъ и живаго его ко Александру приведе, Александръ же главу ему отсечи повелѣ.

И оттуда Александр пошел на мерсилонского царя Евремита. Евремит, узнав об этом, все войско свое собрал, восемь тысяч воинов, и навстречу Александру пошел, и послал людей, чтобы передовой отряд Александра захватили. Александр отправил воеводу Селевка с тысячью тысяч войска и в некоем месте укрыться велел ему. Евремит с войском своим выступил против Александра, но Селевк неожиданно напал на него, разбил и, взяв его в плен, к Александру привел, и велел Александр голову ему отсечь.

Языцы же сии невѣрнии от странъ слышавше и убояшася и к сѣверной странѣ побегоша; Александръ же побиваше их до высокихъ великих горъ, иже холми Сѣвернии зовутся, и ту мѣсто видѣвъ подобно, зазидати их повелѣ, яко да ктому во вселенную не изыдутъ. И ту ставъ, Богу помолися и невидимымъ тваремъ,^[96] рекъ: «Боже вышьнии, услыши мя в час сий, нѣсть бо тебѣ, иже невозможно, той бо рече, и быша, и ты повелѣ, и создашася; ты бо еси единъ, предвѣчный, безначалный, невидимый Богъ, и твоимъ повелѣниемъ и твоим именем сотворих вся си и предал еси в руце мои весь мирь; да молю всехвалное имя твое, сие прошение мое сотвори и сими двема горамо повелѣ соступитися». И в той час оный двѣ горы сступишася, на 12 локотъ близу не сстася. Александръ же видѣвъ прослави Бога, врата же мѣдная великая сотвори, ту замаза сунклитом.^[97] Сунклит же есть таковаго естества, ни огнь его похватити можетъ, ни желѣзо. Внутрь же вратъ за три поприща купину насади; и ту поганыя языки заклепи. Врата же та Аспидьска нарицаются. Сут же языцы ти, иже заклепи Александръ: готти, магогти,^[98] анагосии, агиси, азанихи, авенреси, фитии, анвы, фарзании, климеади, занерииди, теании, мартеани, хамони, агримарды, ануфиги, псоглави, фердеи, алане, сфисони, кенианиснеи, салтари. Сии же языцы погании бяху, и сихъ Александръ заклепи за великаго ради поганьства ихъ. И оттуду паки во вселенную возвратися, многи грады и островы приимъ.

Нечистые же народы, услышав это, испугались и к северу побежали; Александр преследовал их до высоких гор, которые Северными холмами называются, и видя, что место подходящее, велел их там запереть, чтобы они больше во вселенную не вышли. И тут став, помолился Богу и невидимым силам, сказав: «Всевышний Боже, услышь меня, ибо нет для тебя невозможного, что ты сказал, то и стало, ты велел — и создалось; ибо ты единый, предвечный, безначальный, невидимый Бог, и твоим повелением, и твоим именем сделал я все это, ты дал в руки мои весь мир; молю всехвальное имя твое, просьбу мою исполни и этим двум горам вели сойтись». И тотчас две горы сошлись, на двенадцать локтей друг до друга не дойдя. Увидев это, Александр прославил Бога, и ворота медные сделал тут, и замазал их сунклитом. Сунклит же имеет такое свойство — ни огонь его не берет, ни железо. За воротами же в три поприща терновник посадил; и так заключил нечистые народы. И те ворота Аспидскими называются. Вот какие народы заключил Александр: готти, магогти, анагосии, агиси, азанихи, авенреси, фитии, анвы, фарзании, климеади, занерииди, теании, мартеани, хамони, агримарды, ануфиги, псоглавые, фердеи, алане, сфисони, кенианиснеи, салтари. Это были нечистые народы, и их Александр заключил по причине их нечистоты. И оттуда опять во вселенную возвратился, многие города и острова покорив.

Слышавше же пришествие его Клеопила Кандакия, царица амастридонская^[99] ... изуграва хитра послав Александровъ образ исписати. Сей же, исписавъ, Кондакии принесе. Царица же красоту образа видивши, подивися, и в ложни его храняше; Александрову хитрость разумѣла бяше, како самъ во всякии грады исходникъ творяшеся и како Дариево царство приялъ бяше, посол себѣ творя. Сие слышавши, Клеопила Кандакия царица ухватити его надѣяшеся. Сему же бывшу, Александръ до царствия Кандакии царицы приспѣ. Каньдакия же царица Пору, индѣйскому царю, сватья бѣ, сынъ бо ея Карторъ Порову дочь понялъ. Александръ же к Амастридоньской земли приближися. Сие слышав, агримъский царь Кандавлус, сынъ Кандакии царицы, от царствия своего побеже со женою и со имѣниемъ своимъ и к матери своей Клеопиле Кандакии, царицы амастридонской. Евагридъ же, силурьский царь,^[100] видевъ его от Александрова страха бежаща, воста на нь и разби, и жену его и дшерь и все имѣние его взятъ. Кандавлусь же со стом конникъ въ Мастридонъ к матери своеи побеже. Стражи же Александровы ухватиша его и вопрошашу его: «Кто, откуда еси?» Он же имъ всю истинну сказа. Они же, поимше его, ко Александру приведоша его. Александръ же сие слышавъ, яко Кандавлус, Кандакии царицы сынъ, ухвачен бысть, и скрыся, и вмѣсто себѣ Антиоха воеводу на престоле царском посади, сам же, яко единъ от властелеи, Антиоху предстояше, хотяше бо Амастридоньское царство исходити. Антиоху же рече: «Прикажи его мнѣ, да аз пред тобою поставлю его и о всемъ его роспрошай, и мнѣ его предай блюсти». И тако Антиох повелѣ Кандавлуса привести. Александръ же шед, приведе пред Антиоха. Кандавлуса же Антиохъ вопрошаше и глаголя: «Откуда бежа мнѣ в руце впаде?» Он же рече: «От страха твоего бежахъ к матери моей, амастридонской царицы Кандакии. Евагрид же, сумежникъ мой силурьский царь, воста на мя и разби мя и все имение мое взя, и жену, и дшерь мою. Азъ же яко единъ от боя оттекохъ и на твои наидох стражи; и они мя ухвативше и к тебѣ приведоша. На мнѣ ... свершися днес нѣкоего злочестиваго человѣка притча, иже ото лва бѣгая и на древо высоко збѣже, на краи езера стоящее, и на россоху вместився, отъ страха лвова обезпечалився, и на верхъ древа выше себѣ погляда и змия увидѣ, хотяща его поглотити, и в недоумѣнии быв и рече, восплакався: “Злочестивым всемъ вся неволная прилучаются”. И се рекъ, во езеро скочи, глаголя: “Лутче мнѣ есть от коркодила во единъ часъ изьедену быти, нежели ото лва или от змеи горкую смерть приимати”. Такоже и мнѣ прилучися, Александре царю: от страха твоего бежалъ и на стражи твои ударихся». Антиох же, на царскомъ престолѣ седя, Кандавлусу рече: «Злочестивым же вся многа зла наносятся и от нихъ на поконь умирають. Ты же, злочестне, отколе се еси на мене намѣрилъ, азъ бо тобѣ жену твою возвратити имамъ и дшерь твою и имѣние твое все, и все свое возми и мене гостя имѣй и приятеля». И рекъ, глаголя ко Александру: «Антиоше воевода, войско мое взем, на Евагрида, силурскаго царя, поиди; да аще Кандавлусову жену и дщерь з добромъ вратитъ, имѣние их все, привед его ко мнѣ на вѣру, аще ли не возвратит всего, его и всю землю его плени и грады его разбий и связанна приведъ его ко мнѣ. И егда сие свершиши, тогда к матери его, Клеопиле, царицы Кандакии мастридоньской, в посольство послати тя имамъ». Кандавлусь же сие слышав и клабукъ снемъ, Антиоху на ногу падъ поклонися, Александра его мня быти, речи: «О великий царю Александре, всѣх ли неволных ты милуеши, и тако за толику добродѣтелъ всему свѣту царя Богъ тебѣ сотвори; да отколе образ твой сподобихся видети, всю прилучившую ми ся скорбъ радостию изменихъ». И се рекъ Кандавлус, Антиоху поклонися. Александръ же за руку его приимъ, во околъ свой отъиде.

Услышав о его приходе, Клеопила Кандакия, амастридонская царица, искусного художника послала, чтобы он написал портрет Александра. Тот написал и принес Кандакии. Царица же, красоту его видя, удивлялась и в спальне своей этот портрет хранила; знала она о хитрости Александра, что он сам на разведку в разные города ходит и что получил царство Дария, побывав там под видом посла. Зная об этом, царица Клеопила Кандакия надеялась захватить его. В то время Александр царствия царицы Кандакии достиг. А царица Кандакия Пору, индийскому царю, сватьей была, так как сын ее Картор дочь Пора взял в жены. Александр подошел к Амастридонской земле. Узнав об этом, агримский царь Кандавлус, сын царицы Кандакии, из царства своего бежал вместе с женой и богатством к матери своей, Клеопиле Кандакии, амастридонской царице. Евагрид, силурский царь, видя его бежащим из-за страха перед Александром, вышел против него и разбил, и жену его, и дочь, и все богатства его взял. А Кандавлус с сотней всадников в Амастридон, к матери своей, бежал. Воины же Александра захватили его и спрашивали: «Кто ты и откуда?» Он же сам им все о себе рассказал. Они привели его к Александру. Александр же, услышав, что Кандавлус, сын царицы Кандакии, схвачен, вместо себя воеводу Антиоха на царском престоле посадил, а сам как один из вельмож перед Антиохом стоял, ибо хотел в Амастридонское царство сходить и его разведать. И Антиоху сказал: «Прикажи, чтобы я его перед тобою поставил, и о всем его расспроси, и мне его передай». Антиох велел привести Кандавлуса. Александр пошел и привел его к Антиоху. Кандавлуса же Антиох спрашивал: «Откуда бежал и как в руки мои попал?» Тот сказал: «Страшась тебя, бежал к матери моей, амастридонской царице Кандакии. Евагрид же, сосед мой, силурский царь, напал на меня и разбил, и все богатства мои взял, и жену, и дочь мою. Я один с боя убежал и твоих воинов встретил; они меня схватили и к тебе привели. На мне исполнилась ныне притча о некоем злосчастном человеке, который, убегая ото льва, влез на высокое дерево, стоящее на берегу озера, и, на ветвях его поместившись, от страха перед львом избавился, но, на верх дерева, выше себя, посмотрев, змея увидел, собирающегося его проглотить, и, не зная, что ему делать, воскликнул: “Со злосчастными все беды случаются”. И, сказав это, в озеро прыгнул, говоря: “Лучше мне крокодилом в один миг съеденным быть, чем от льва или от змея принять горькую смерть”. Так и со мною случилось, царь Александр: испугавшись тебя, я бежал и на воинов твоих натолкнулся». Антиох, на царском престоле сидя, сказал Кандавлусу: «Злосчастным все беды выпадают, и от них они наконец умирают. Ты же, злосчастный, поскольку ко мне попал, от несчастья избавился, я тебе жену твою возвращу, и дочь твою, и все богатства твои, все свое получишь, а я буду твоим гостем и другом». И сказал Александру: «Воевода Антиох, войско мое возьми и на Евагрида, силурского царя, пойди; и если жену Кандавлуса, и дочь, и богатства его добром вернет, приведи его ко мне для примирения, если же не возвратит, то всю землю его покори и города его разори, а его связанным ко мне приведи. И когда это выполнишь, к матери его Клеопиле Кандакии, амастридонской царице, послом тебя пошлю». Услышав это, Кандавлус клобук снял и Антиоху в ноги поклонился, думая, что это Александр, и сказал: «О великий царь Александр, всем несчастным ты помогаешь, и за столь великую добродетель всего света царем Бог тебя сделал; поскольку же я тебя удостоился видеть, то все мое горе в радость для меня обратилось». И сказав это, Кандавлус Антиоху поклонился. Александр же, за руку его взяв, в лагерь свой отвел.

И на Евагрида поиде, силурьского царя, и взя с собою избранных воинник 400 тысяч. Идущим же имъ путем, Александръ Кандавлусу глаголаше: «Аще жену твою возму и тобѣ в руку дамъ, что ми от тебѣ добро будет?» Кандавлусъ же к нему рече: «Нѣсть возможно языкомъ изглаголати толика добра учинившу, все бо имѣние тобѣ дамъ и мою главу в руце твои дамъ. Елика возможна ти есть, потшися за мя, да что егда отсюду возвратимся, тогда Александра молити имамъ, яко пуститъ тебѣ в посолство к матери моей Клеопиле. И возмездие великое и дары что сотворит ти и третиего сына сотворити тя имать тобя собѣ». Приспѣвши же во Евагридову землю, на три полки войско разделивъ: 100 тысяч войска на плѣнъ в землю пусти, и 100 тысячь на Евагрида посла, и 100 тысячь в лугу близ града скры. Человѣка же в земли той ухвати и листь ему даде и рѣчми ко Евагриду научи: «Вѣдомо да есть тобѣ, Евагриде царю, яко Александръ, царь царемъ, всей земли государь и всему свѣту, до здѣ прииде. Непреломъство твое видя и худое поношение твое, Антиоха воеводу прислал есть здѣ, и тако тебѣ глаголетъ: “Дани к намъ принеси и жену Кандавлусову, и дшерь, и все имѣние его возврати. Аще ли сего не сотвориши, смертию злою умрети имаеши”». Евагрид же, се слышав, исходники посла на Александра. Исходницы, к нему пришедше, рекоша: «Мало войско Антиохово есть». Евагрид же, сие слышав, на бой ко Александру поиде. Александръ же войско сокровено из лугу изведе, Евагрида разби; Евагрид же, страха Александрова убояся, самъ на мечь налегъ, прободеся. Александръ же на град пришедъ, до конца его разбии, и имѣние его взял, и жену Кандавлусову и дшерь возврати; пленове же вся вземъ, в воиско свое отъиде. Кандавлусь же ко Антиоху пришед, поклонися ему, яко Александру. Антиох к нему рече: «Вся своя вземъ, к матери своей поиди». Кандавлусь же к нему рече: «Великий царю Александре, вся моя погодья свершил еси и сие прошение мое соверши — сего воеводу своего Антиоха пошли к матери моей и вся хотѣния твоя совершити имает, велми бо его на сем войску видѣх мудра и хитра и вѣрна тебѣ». Антиохъ к нему рече: «Вся, елика требуеши, совершити имам». Александра призвав, к нему рече: «Поиде, воевода Антиоше, ко Клеопиле, мастридонской царицы, с сыномъ ея Кандавлусомъ и рцы ей: “Александрь царь на межу земли твоея прииде и дани от тебе ждет. Аще сего не сотвориши, со всѣми силами на царство твое иду”». Александръ же ко Антиоху рече: «Вели листь писати к ней». Кандавлусь же стоя рече: «Не подобает книги писати такову мудру послу, якоже еси ты». И тако оба поклонишася Антиоху, отъидоша. Антиохь же повелѣ Кандавлуса даровати одеянием многоцѣнным македоньским и кучмом^[101] перскимь многоцѣннымъ и парижемъ индѣйскимъ под хакизмом коркодиловым. Александръ же на свой стань... поведъ и честиль его и честными дары даровалъ его и в посольство к матери его поиде.

И пошел на Евагрида, силурского царя, взяв с собою четыреста тысяч отборных воинов. И когда они шли, Александр Кандавлуса спросил: «Если жену твою возьму и в руки тебе передам, чем отблагодаришь меня?» Кандавлус же ему сказал: «Невозможно словом выразить то, чем обязан буду тебе, столько добра сделавшему, все богатство мое тебе отдам и голову свою в руки твои отдам. Сколько можешь, постарайся ради меня, и когда отсюда возвратимся, то Александра просить буду, чтобы отправил тебя послом к матери моей Клеопиле. И она вознаграждение великое и дары даст тебе, и третьим сыном у нее будешь». И когда дошли до земли Евагрида, Александр разделил войско на три полка: сто тысяч войска пленить землю послал, сто тысяч на Евагрида и сто тысяч в дубраве около города спрятал. И жителя той земли захватил, и, грамоту ему дав, научил его, что нужно сказать Евагриду: «Знай, царь Евагрид, что Александр, царь царей, государь всей земли и всего света, до этих мест дошел. И видя твое упорство и глупость твою, воеводу Антиоха прислал сюда, и он тебе говорит так: “Дани нам принеси, и жену Кандавлуса, и дочь его, и богатства его возврати. Если же этого не сделаешь, смертью злою умрешь”». Евагрид же, услышав это, разведку послал к Александру. Они же, к нему вернувшись, сказали: «Мало войска у Антиоха». Евагрид, услышав это, на бой с Александром пошел. Александр же спрятанное войско из леса вывел и Евагрида разбил; Евагрид, боясь Александра, сам, бросившись на меч, пронзил себя. Александр пришел к городу и полностью разрушил его, и богатства его взял, и Кандавлусу жену и дочь возвратил; и, взяв добычу, к своему войску пошел. Кандавлус же, придя к Антиоху, поклонился ему как Александру. Антиох ему сказал: «Все свое возьми и к матери своей иди». А Кандавлус отвечал ему: «Великий царь Александр, все мои желания ты исполнил и это мое прошение исполни — воеводу своего Антиоха пошли к матери моей; все, что ты желаешь, он совершит, ибо в этой войне я увидел, что он весьма мудр и искусен и верен тебе». Антиох же ему сказал: «Все, что желаешь ты, исполню». И Александра призвав, приказал ему: «Пойди, воевода Антиох, к Клеопиле, амастридонской царице, вместе с сыном ее Кандавлусом, и передай ей: “Царь Александр к границам земли твоей пришел и даней от тебя ждет. Если этого не сделаешь, со всеми силами своими на царство твое пойду”». Александр Антиоху сказал: «Вели грамоту написать к ней». Стоявший тут Кандавлус сказал: «Не нужно писать грамоты для такого мудрого посла, как ты». И оба поклонились Антиоху и ушли. Антиох велел подарить Кандавлусу многоценное одеяние македонское, кучму персидскую и коня индийского под крокодиловой попоной. Александр повел его в свой лагерь, с почетом принял его и, дорогими дарами одарив, послом к его матери пошел.

На пути же Александра облобызаше много, к нему глаголаше: «Воистинну, на всей поднебесной земли подобна тебѣ человѣка не видѣхъ; аще другаго подобнаго тобѣ имает Александръ, по правде, всему свѣту царь есть, такии два человѣка имѣя». О семъ Александръ Кандавлусу рече: «Вѣру ими ми, Кандавлусе брате, много у Александра болшихъ мене и старшихъ людей есть: Филонъ, Птоломѣй воевода, и по томъ Селевкъ, и по немъ Андигон, и по сихъ менший есми я, Антиохъ». Кандавлус же к нему рече: «И всихъ сихъ видѣхъ, но тебе паче всѣхъ болши мню, достоинь бо еси ты над всѣми царствовати». Александръ же искушаше его, увѣдати хотя, како любит его. Он же к нему отвеща, глаголя, яко: «И смерть вмѣсто живота приял быхъ, аще ми ся случает с тобою умрети, не разлучюся с тобою». И тако глаголаше, до пещеры великия нѣкия дошедше. Кандавлусь же ко Александру рече: «Любимый мои Антиоше брате, яко в сей великои пещере, глаголютъ, бози еллинстии вси суть, по смерти своей в пещеру сию вхожаху. Да аще хощеши увѣдати, яко о смерти своеи, и мала ступивъ, уклонися и в пещеру сию внидеши». Александръ же к нему рече: «Такова ли любовъ твоя ко мнѣ, Кандавлусе брате, како велиши мнѣ внити здѣ?» Кандавлусь же пригнувъ его к собѣ, проплакавъ рече: «О любимый брате мои Антиоше, не рекох ти внидеши здѣ. Но сказах ти, яже живутъ в пещере той». Александръ же мало ступивъ, уклонися, в пещеру вниде. Вьшедшу ему внутрь, и ту мечтания нѣкая звѣрообразная сретоша его. Он же имя Саваофа Бога призвав, и все прах бысть. Чюдна же нѣкая и дивная в пещере той видѣвъ: человѣки же многи связанны опаки руками: и ту Ираклия видѣвъ, и Аполона, и Крона, и Ермона, иже еллинстии боги мняху. И сихъ Александръ виде связаны веригами, и к единому приступивъ от чюднех онѣхъ, вопрошаша. Он же к нему рече: «Поиди, Александре, болши сих узриши. Вси бо сии быша елиньстии цари, якоже и ты нынѣ, и за гордыню велику, Богу небесному подобящеся, ... и на сих Богъ разгнѣвався и в пещеру сию повелѣ сихъ воврещи; и душа их здѣ мучитися имут до скончания вѣка. И скончавшим же ся седмимъ вѣкомъ, в тартар огнену поити мучитися имут в бесконечные вѣки всегда». Александръ же к нему рече: «Звѣрообразнии сии человѣцы, что суть?» Он же к нему рече: «Сии суть, иже злѣ и немилостивно на сем царствовавше». Александръ же к нему рече: «Мню, яко нѣгде видѣх тя». Он же к нему рече: «Да аще на дивии человѣки ходилъ еси». Александръ же к нему рече: «Како имя есть?» Он же к нему рече: «Аз есми Сонхос, царь индѣйский, иже нѣкогда весь свѣтъ приимъ и гордынею вознесохся, и на востокъ края земли доити хотѣхъ, и дивии человѣцы восташа на мя и разбиша мя и ту мене убиша. Ангели же дошедше мя связавше и в сию в пещеру всадиша мя. И здѣ мучюся за безумнею мое превозношение. Стрежися и ты, Александре, да не вознесешися и здѣ приведенъ будеши».

На пути Кандавлус много целовал Александра, говоря ему: «Поистине на всей поднебесной земле подобного тебе человека не видел; если второй подобный тебе есть у Александра, вот уж поистине всего света он царь». На это Александр Кандавлусу ответил: «Поверь мне, брат Кандавлус, много у Александра людей, которые больше и старше меня — Филон, воевода Птоломей, после него Селевк, а после него Андигон, и потом меньший из них я, Антиох». Кандавлус же ему сказал: «Всех их я видел, но тебя среди них наибольшим считаю, достоин ты над всеми царствовать». Александр же испытывал его, желая узнать, насколько он любит его. Тот же ему сказал: «Даже смерть вместо жизни приму, и если случится мне с тобою умереть, не разлучусь с тобою». И так беседуя, они до некой большой пещеры дошли. Кандавлус сказал Александру: «Любимый мой брат Антиох, говорят, что в этой большой пещере все эллинские боги находятся, после смерти своей в пещеру эту попадают. И если хочешь узнать о смерти своей, то, немного пройдя, сверни в сторону и в пещеру эту войдешь». Александр же ему сказал: «Так вот какова любовь твоя ко мне, брат Кандавлус, если велишь мне войти сюда?» Кандавлус прижал его к себе и, плача, сказал: «О любимый брат мой Антиох, не сказал я тебе: “Войди сюда”. Но сказал тебе, кто живет в этой пещере». Александр, немного пройдя, свернул в сторону и вошел в пещеру. Когда же вошел он внутрь, встретились ему некие зверообразные призраки. Он же имя Бога Саваофа призвал, и все в прах превратилось. Нечто чудесное и дивное в пещере той он увидел: много людей со связанными сзади руками: Геракла увидел здесь, и Аполлона, и Кроноса, и Гермеса, которых эллинскими богами считают. Александр видел, что связаны они цепями, и, подойдя к одному из них, о чудесных явлениях этих спросил. Тот же ему сказал: «Иди дальше, Александр, больше, чем это, увидишь. Все они были эллинскими царями, как и ты теперь, и за чрезмерную гордыню, так как они Богу небесному себя уподобляли, Бог на них разгневался и в пещеру эту велел их бросить; и души их здесь мучиться будут до конца времен. Когда же кончится седьмой век, в тартар огненный пойдут мучиться на бесконечные времена, навсегда». Александр же его спросил: «Кто такие эти зверообразные люди?» Тот ему ответил: «Это те, которые жестоко, без милосердия, царствовали». И Александр ему сказал: «Кажется мне, что где-то видел тебя». Он же ответил: «Тогда, когда ты на диких людей ходил». Александр спросил: «Как имя твое?» И тот ему ответил: «Я Сонхос, царь индийский, что некогда весь свет покорил, и гордынею вознесся, и на восток до края земли дойти хотел, — но дикие люди напали на меня, разбили и убили меня. И пришли ангелы, связали меня и в эту пещеру заключили. И здесь терплю муки за безумное мое превозношение. Берегись и ты, Александр, чтобы не вознесся и сюда не был приведен».

И тако Александръ посредѣ ихъ ходя и Дария, царя перскаго, посредъ ихъ узрѣ. Дарий же его увидев, жалостно проплакавъ, рече: «О мудрый во человѣцех Александре. а и ты ли здѣ осужден еси с нами быти?» Александръ же рече: «Нѣсмь осужен, вас видети приидохъ». Дарий же к нему рече: «Пожди мало, да скажу ти дивная нѣкая чюдная, иже прилучит ти ся на пути. Вѣдомо да есть тобѣ, како сия Клеопила, мастридоньская Кандакия царица, образ твой преписала есть и познати тя имает; но поиди, не сумнися, Богъ бо, в негоже вѣруеши, от руки ея избавит тя. Коснути же здѣ не мози». И паки Дарий, прослезився, к нему рече: «Милый мой сыну Александре, како персидьское царство стоитъ и какова любовъ дшери моея Роксаны предлежитъ к тебѣ?» Александръ же к нему рече: «Персида бо со мною мируетъ, якоже и с тобою была, Роксана же, дши твоя, со мною над всѣмъ свѣтомъ царствует». Дарий же к нему рече: «Внутрь пещеры вшедъ, ту и Пора царя узрѣши». Александръ же Пора увидѣвъ и рече ему: «О великий индѣиский царю Поре, яко нѣкогда богом подобяся, здѣ же яко единь худый человѣкъ мучишися». Поръ же к нему рече: «Тако мучатся вси здѣ, иже земскою славою превозносящеся. Блюдися и ты, Александре, да не превозносися, да не сведешися здѣ мучитися». И сие глагола: «Честь женѣ моей Клитемищре соблюди». Александръ же к нему рече: «Буди печалуя мертвыми, а живыми не пецыся». И се рекъ, Александръ от пещеры тоя изыде, и до Кандавлуса прииде и, обрѣте его плачюща много, мнѣша бо, яко Александръ в пещере погибе. Егда же его видѣ, радостию скоро притек к нему, целовав его и рекъ: «Почто, Антиоше брате, мешкал еси и много мене устраши; но поистиннѣ, видѣхъ ныне, яко государя твоего Александра царя нарокъ великъ есть, увидѣх бо тя цѣла. Но скажи ми, иже в пещере той видѣ». И тако оба дивящеся до Кандакии царицы приидоша.

Когда Александр среди них ходил, он увидел и Дария, царя персидского. Дарий же, увидев его, печально заплакал и сказал: «О мудрый среди людей Александр, неужели и ты осужден здесь с нами быть?» Александр ответил: «Не осужден, но пришел вас видеть». Дарий же ему сказал: «Задержись немного, расскажу тебе нечто удивительное, что случится с тобою в пути. Знай, что у Клеопилы Кандакии, амастридонской царицы, есть портрет твой и узнает она тебя; но иди, не сомневайся, Бог, в которого ты веруешь, от руки ее избавит тебя. Здесь же не задерживайся». И опять Дарий со слезами к нему обратился: «Милый мой сын Александр, как персидское царство пребывает и какова любовь дочери моей Роксаны к тебе?» Александр же ответил ему: «Персия при мне благоденствует, как и при тебе, а Роксана, дочь твоя, со мною над всем светом царствует». И Дарий ему сказал: «Внутрь пещеры войди, там царя Пора увидишь». Александр, увидев Пора, сказал ему: «Великий индийский царь Пор, некогда ты богам уподоблялся, здесь же как один из ничтожных людей терпишь муки». Пор же ему ответил: «Так мучаются здесь все, что земною славою превозносились. Берегись и ты, Александр, и не превозносись, чтобы не был осужден здесь мучиться». И еще добавил: «Честь жены моей, Клитемищры, сохрани». Александр сказал: «Заботься о мертвых, а не о живых». И, сказав это, Александр из этой пещеры вышел, и, к Кандавлусу прийдя, нашел его плачущим, потому что тот думал, что Александр в пещере погиб. Когда же увидел его, то с радостью быстро подбежал к нему и, целуя его, сказал: «Зачем, брат Антиох, ты долго был там и этим напугал меня; но поистине убедился я ныне, что велико счастье государя твоего, царя Александра, ибо вижу тебя невредимым. Но скажи мне, что в пещере этой видел». И так, удивляясь оба, к царице Кандакии пришли.

Клеопила же царица, пришествие сына ея видѣвше, радостна бысть велми, и с престола своего воставши, далече его вьстрѣти; слышала бо есть, яко Александръ убилъ есть. Радостию великою возрадовася и вопрошаше сына своего, вся увидати хотящи случившаяся ему. Кандавлус начатъ повѣдати ей, Александра же матери своея привед и рече: ей: «Се Антиох, Александровъ воевода есть, и сей живот мнѣ далъ есть и жену мою и дшер от Евагрида он изручи, и вся, елика мнѣ случишася добро, он сотвори мнѣ все. Да приими его в сына мѣсто себѣ, мати моя, много бо он у Александра милостивен есть». Царица же, сие слышавши, за горло Александра приимши, облобыза его много и рече: «Добре пришел еси, сыну мой, силнаго государя посол, воевода Антиоше». Доброту же лица его зрящи дивляшеся, к нему глаголюще: «Третий сынъ ми еси ныне, Антиоше». Александръ же воставъ и посолство ей нача правити. Она же рѣчи и бесѣде его дивися, образа его сматрящи, и по образу помысли, егда се ... есть Александръ. Любезно его целоваше и рече: «Хотѣла бых, Антиоше, от насъ не отъѣдеши, но с моими сыны и со мною царствовати будеши и ко Александру не вратишися опять; и отколе сие невозможно есть, и воставь, со мною въ царскии дворы вниди и царская моя имѣния вижъ, иже что хощеши, возми сие. И да ти сотворю листъ ко Александру и дани ему дамъ; посла моего пошлю к нему с тобою и честию великою отправлю ему тебѣ». И се рекши, Александра поимши за руку, в царскии полаты его введе, и ту ему сказа чюдная нѣкая и много царска бисера и камения множество и злата без числа. И введе его в ложницу свою и преписанный образ его глядя и рече ему: «Что от всѣхъ одержало ти есть, Александре, иже в дому моемъ видел?» Он же ужаснувся, к ней рече: «Антиох имя мое есть, Александру рабъ аз есми». Царица же к нему рече: «Аз Александра имамъ тебѣ быти, тобѣ же Антиохомъ называтися не подобаетъ. Аще увидѣнию моему не вѣруеши, на образ сей поглядай и белег образа своего виждь». Он же рече: «Поистинне, приличен есми ко Александру, за то мене любит велми». Она же рече: «Ты самъ еси, воистинну; азъ ныне всему свѣту назвахся царица, царя бо всему свѣту в руку держу. Но да вѣдомо да есть тобѣ, царю Александре, якоже хотя вшел еси здѣ, и якоже хощеши не изыдеши отсюду». Се слышав Александръ образ свой изменяти начат, зубы же своими скрежеташе, очима своима сѣмо и овамо позирая, промышляше. Царицу же в ложницы убити мысляше, сам же бы до коня втекъ и на среку себе вергъ, или умрети, или ожити, глаголя: «Лутче есть гоподину велику почестне умрети, нежели срамотно жити». Кандакия же царица, видѣ образ его пременяюшься, к дверемъ поступи. Александръ же сию похвативъ рече: «Не имаеши на двор изыти, но здѣ злѣ умрети. Аз же здѣ тебе убивъ и на двор изыду и оба сыны твоих убию и самъ с ними почтенно умру». Кандакия же царица радостно ко Александру приступи и к нему приплетшися, за горло похвати его и любезно целовавши и рече ему: «О великий Александре, мой сыну и господине, и не оскорби мое сердце, ни злаго о себѣ помысли, ни от мене смерти убойся, аз бо убити тя не мышлю. Ныне же тебе накажю сына своего и многими дарами почтивши тя, в войско твое отпущу тя с честию, понеже нѣсть достойно такова человѣка от земли погубити, мудростию и храбростию украшена велми, но паче соблюсти и почтити. Кто ли бы хотѣлъ тобѣ убити, то всему свѣту кровникъ бы былъ. Главою твоею и животом весь свѣтъ содержитца и миръ страхомъ твоимъ стоитъ. Да не подобаетъ мнѣ всих главъ отсещи главу. Но хотѣла бых сына имѣти тя, Александре, и с тобою всему свѣту назватися царица. О сем бо, Александре, безпечален буди, не тако бо аз безумна есмь, якоже тебѣ мнится быти, да животом твоим весь свѣтъ поколебати, вес бо миръ недостоинъ есть ни единому власу, отпадающа от главы твоея. Но яко первая мати твоя корати тя имамъ: нектому, Александре, посолство твори, не вѣси бо неуставные чести наношения. Да не подобна есть тобѣ, всих главъ на концы обѣшатися, смертию бо своею весь мир снѣсти хощеши». Александръ же ѣй поклонився, рече: «Отнынѣ мати мнѣ буди в мѣсто Алимпияда».

Царица Клеопила, узнав о приходе сына, обрадовалась весьма и, встав со своего престола, его встретила; слышала она, что Александр убил его. Радостью великою возрадовалась и расспрашивала сына своего, желая узнать все, что случилось с ним. Кандавлус начал ей рассказывать, Александра же к матери своей подвел и сказал ей: «Вот Антиох, воевода Александра, он мне дал жизнь и жену мою и дочь от Евагрида освободил, и все, что случилось со мною хорошего, — все он мне сделал. Прими его вместо сына, мать моя, ибо он у Александра в большой милости». Царица же, услышав это, обняла Александра, целовала его много и сказала: «Добро пожаловать, сын мой, сильного государя посол, воевода Антиох». И красоту лица его видя, удивлялась и сказала ему: «Третьим сыном мне будешь отныне, Антиох». Александр встал и посольство начал править. Она же речам его и манерам удивлялась и, глядя на него, подумала, что это и есть Александр. Любезно его целовала и сказала: «Хотела бы, Антиох, чтобы ты от нас не отъезжал, но вместе с моими сыновьями и со мною бы царствовал, а к Александру не возвращался; но поскольку это невозможно, то встань, и в царский дворец войди, и царские мои богатства посмотри, и что захочешь, то возьми. И дам тебе грамоту к Александру, и дани ему дам; посла моего пошлю к нему с тобою и с великою честью отправлю тебя к нему». И, сказав это, Александра взяла за руку, и в царские палаты его ввела, и тут показала ему нечто чудесное — много царского жемчуга, множество камней и неисчислимое количество золота. И ввела его в свою спальню и, на портрет его глядя, сказала: «Что тебя из всего, что в доме моем видел, Александр, привлекло?» Он ужаснулся и сказал ей: «Антиох мое имя, я слуга Александру». Царица же сказала: «Я знаю, что ты Александр, не подобает тебе называться Антиохом. Если в знание мое не веришь, на портрет этот посмотри и черты облика своего узнай». Он ответил: «Поистине похож я на Александра, за это он любит меня весьма». А она сказала: «Ты — сам Александр; воистину я ныне царицей всего света стала, ибо царя всего света в руках своих держу. И знай, царь Александр, что по своей воле ты вошел сюда, но по своей воле отсюда не выйдешь». Услышав это, Александр изменился в лице, заскрежетал зубами и, озираясь вокруг, обдумывал, что ему делать. Царицу в спальне решил убить, а самому, до коня добежав, броситься навстречу либо смерти, либо спасению, думая: «Лучше великому господину честно умереть, чем позорно жить». Царица Кандакия, видя, как он изменился в лице, к дверям отступила. Александр, схватив ее, сказал: «Не выйдешь отсюда, но здесь бесславно умрешь. Я же, убив тебя, во двор выйду и обоих сыновей твоих убью и сам с ними умру честно». Тогда царица Кандакия радостно подошла к Александру, и, прижавшись к нему и за шею его обняв, любезно поцеловала, и сказала ему: «О великий Александр, сын мой и господин, не печаль мое сердце и беды для себя не предполагай, ни смерти от меня не бойся, ибо я убить тебя не думала. Ныне же поучу тебя, сына своего, многими дарами почтив тебя, к войску твоему отпущу тебя с честью, ибо недостойно такого человека на земле погубить, мудростью и храбростью отличающегося, но следует охранять и почитать. Тот, кто захотел бы тебя убить, для всего света стал бы кровным врагом. Головою твоею и жизнью весь свет держится, и мир страхом перед тобою существует. И не подобает мне всех глав отсечь голову. Хотела бы сыном тебя иметь, Александр, и с тобою стать всего света царицей. Поэтому успокойся, не так я безумна, как это тебе кажется, чтобы, лишив тебя жизни, весь свет поколебать, ибо весь мир недостоин одного волоса с твоей головы. Но как настоящая мать твоя хочу укорить тебя: больше не ходи, Александр, послом, ибо не знаешь превратностей судьбы. Не следует тебе, всех глав главе, рисковать своею головою, ибо смертью своею весь мир погубишь». Александр поклонился ей и сказал: «Отныне матерью мне будешь, как Олимпиада».

Кандакия же, целовавши его и за руку емьши, на дворъ ведши. В той чась прииде сынъ ея Дориф, от Александровых стражей розбитъ, едва самъ утекъ, войско же свое изгуби. И слышал бяше, яко Антиохъ, Александровъ воевода, в посолствѣ к матери его пришел есть, борзо прииде, Антиоха убити хотя. Кандакия же се слышавши, к Дорифу, сыну своему, рече: «Не подобаетъ тебѣ сие сотворити, Александръ бо брата твоего от иного зла избавилъ есть и жену и дшер и все имѣние отврати и жива его к намъ с честию отпусти, от погубления избави от Евагрида, силурскаго короля, и посла к намъ послалъ есть, милостивнаго своего Антиоха, любовъ и миръ свой к нам держати. Да в мѣсто добра и чести, иже подобаше намъ ему сотворити, главу ему отсещи хощеши. Нынѣ, мой сыну, лутче есть тобѣ умрети нынѣ, нежели Александрова посла в дому моемъ убити». Дорифъ же матери своей не послушаше, глаголя: «Единаго Александрова человѣка не даси ми убити, понеже от моих людей много тысячь убилъ есть. Да вѣру ими ми, мати моя, яко Антиохъ днес живота не имаетъ». Сие же Кандавлусова жена слышавши, скоро къ Кандавлусу прибѣже, глаголющи: «Вѣдомо да есть тобѣ, братъ твои Дорифъ убити хощетъ любимаго твоего Антиоха мечем». Кандавлусь же сие слышавъ, скоро прииде к нимъ в полату, Дорифа же обрѣте нагъ меч держаща, и мати его средѣ меча держаше и с ним рвучися, да Александра не убиетъ. Сей же припадъ, мечь из руки его взя и хотяше его имъ ударити, и карати его нача, глаголя: «Неподобниче, страшливче, аще храбръ мнишися быти, самъ ты на немъ коби поищи; истинну бо ти глаголю, аще похватит мечь, 100 таковых убиет, яков же ты еси, постояти не могутъ; аще ли храбръ мнишися быти, иди убий его во Александрове стражи; аще ли убиеши его здѣ, то всѣхъ насъ убилъ еси. Тебѣ же вся вселенная пред Александромъ укрыти не можетъ, Александръ бо, государь его, во единомъ мечномъ ударении великаго Пора индийскаго, тестя твоего, убилъ есть». Кандакия внутрь завѣса вшедши со Александромъ и на дворъ его изведе. Видѣв же Дорифъ, приступи к нему, хотя его убити. Александръ же кордъ свой приимъ, к Дорифу рече: «Вижу, убити мя хощеши, но знай, яко смертью и самъ умрети имаеши; не тако бо македоняномъ смерть пристрашна есть, якоже тобѣ мнитца быти. Да аще мене, посла Александрова, убиеши, государь же мой Александръ на взыскание мое приидет, гдѣ укрытися хощеши? Вѣру ими ми, аще и во утробу матерню влезше, отнюдуже еси изшел, и ту укрытися не можеши. Аще бы се Александр, государь мой, зналъ, яко Кандакия царица послы убивает, не послал бы мене к вамъ, но самъ со всѣми силами без посла пришелъ бы здѣ». Дориф же сие слышав, убояся. Кандакия же царица рече Александру: «Мудрый премудре всякий ... страх сердечны язычьная мудрость покрываетъ». И тако с Кандавлусомъ, сыномъ своимъ, Александра за горло похвати и з Дорифом его смириша. И ту ему гостившу много, и дарми его дариша. И дарова ему царица Кандакия венецъ свой с камениемъ и бисеромъ многоцѣннымъ. И сокровенно рекши ему: «Возми сие, Александре, отнеси дшери моей, жене своей Роксанѣ». И дарова ему перстень от четырех камений хитростию магнитъскою составлен, и дарова ему оружие от анкита гвоздия, приставлена на аспидове кожи, фарижа бѣлая анфарскаго,^[102] бисернымъ седлом оседлана, и дарова ему гелмъ орелъ, орлу на персехъ словеса пишет тако: «Александръ наасарь, великий хонкиярь бысть, за всего свѣта государьствует». И ту ему много гостившу, Кандакия царица проплакавъ рече: «Нектому, Александре, посломъ себѣ сотвори, не вѣси бо невѣрныя чести неуставнаго случения». И рекши, отпусти его с честию великою, и дани ему на десят лѣтъ дарова. Он же не восхотѣ, глаголя: «Отмолити ю имамъ у Александра». Она же к нему рече: «Аще дань оставиши, познаютъ тебе сынове мои. К нам же предложение любовъ твою дай и приятелство к намъ неповторну соблюди». И се рекши, за горло его похвати и к нему с плачемъ рече: «Рада быхъ сына имѣти тебе, Александре». И се рекши, отпусти его. Проводиста же оба сына ея, Кандавлус и Дориф да Александрова окола. Стражи Александровы сретоша его, и с коней ссѣдоша, и поклонишася ему. Кандавлусу же и Дорифу Александръ рече: «Вѣдомо да есть вамъ, яко самъ есми аз Александръ царь». Се же они слышавше и рекоша: «Аще ты еси Александръ, мы ныне измерли есми». Александръ же за горло похвативъ ихъ, рече: «Не имаете вы от мене умрети, азъ бо соблюду васъ любовию и честию, матери бо вашей Кандакии Клеопиле сынъ есми, вам же братьскии обдержим есми». И ту даровалъ ихъ Александръ и с честию отпусти.

Кандакия поцеловала его и, за руку взяв, повела во двор. В то время прибыл сын ее Дориф, сторожевыми отрядами Александра разбитый; едва сам убежал, а войска своего лишился. И услышав, что Антиох, воевода Александра, послом к его матери пришел, поспешил к ним, намереваясь убить Антиоха. Кандакия, узнав об этом, сказала Дорифу, сыну своему: «Не следует тебе этого делать, ибо Александр брата твоего от беды избавил, жену, дочь и все богатства вернул ему и живого к нам отпустил с почетом, от гибели избавив его, от Евагрида, силурского короля, и посла к нам прислал, любимца своего Антиоха, с любовью к нам и миром. А ты, вместо добра и чести, которые следует нам ему воздать, голову ему отсечь хочешь. Ныне, сын мой, лучше тебе умереть, нежели посла Александра в доме моем убить». Дориф же матери своей не хотел повиноваться, говоря: «Ты одного из людей Александра не даешь мне убить, а он моих людей много тысяч убил. Верь мне, мать моя, что Антиох жив не будет». И это услышала жена Кандавлуса, и, поспешно прибежав к Кандавлусу, сказала: «Знай, что брат твой, Дориф, хочет убить мечом любимого тобою Антиоха». Кандавлус, услышав это, быстро пришел к ним во дворец и увидел там Дорифа, держащего обнаженный меч, и мать, которая держала его за меч, не давая ему убить Александра. Тогда, подбежав, он меч из руки брата выхватил и хотел его им ударить. И начал корить его, говоря: «Недостойный трус, если храбрым себя считаешь, сам с ним попытай своего счастья; ибо истинно говорю тебе, когда он возьмет меч, то сто таких, как ты, убьет, и противостоять ему не смогут; если храбрым считаешь себя, иди и убей его посреди войска Александра, ибо, убив его здесь, всех нас этим погубишь. Тебя же вся вселенная от Александра не сможет укрыть, ибо Александр, государь его, одним ударом меча убил великого Пора индийского, тестя твоего». Кандакия же внутрь вошла и вывела Александра во двор. Увидев его, Дориф подошел к нему, намереваясь его убить. Александр взялся за свой меч и сказал Дорифу: «Вижу, убить меня хочешь, но знай, что и сам смертью умрешь; не так македонянам смерть страшна, как ты думаешь. А если меня, посла Александра, убьешь и государь мой Александр искать меня придет, где укроешься? Поверь мне, что и в утробе матери, откуда ты вышел, — и там укрыться не сможешь. И если бы Александр, государь мой, знал, что царица Кандакия послов убивает, не послал бы меня к вам, но со всеми силами своими, без посла, пришел бы сюда». Дориф, услышав это, испугался. Кандакия же царица сказала Александру: «Мудрый разумным образом всякий страх сердца мудростью языка покрывает». И вместе с Кандавлусом, сыном своим, Александра за шею обняла и с Дорифом его примирила. И после того как он долго гостил тут, дарами его одарила; и подарила ему царица Кандакия венец свой с камнями и многоценным жемчугом. И тайно сказала ему: «Возьми это, Александр, отнеси дочери моей, своей жене Роксане». И подарила ему перстень с четырьмя камнями, искусно соединенными магнитной силой, и подарила ему оружие из анкитового железа, на аспидовой коже, белого анфарского коня с расшитым жемчугом седлом, подарила ему шлем с орлом, а на груди орла надпись: «Александр, наасарь, великий хонкиарь, всего света государь». И тут, после того как он долго гостил, царица Кандакия, плача, сказала: «Не ходи больше, Александр, послом, ибо не знаешь превратностей судьбы». И, сказав, отпустила его с великой честью, и дань ему за десять лет дала. Он же не захотел взять ее, говоря: «Упрошу Александра не брать ее». Сказала она ему: «Если дань оставишь, поймут мои сыновья, кто ты. К нам же любовь имей и искреннюю дружбу сохрани». И, сказав это, за шею его обняла, и с плачем ему сказала: «Рада была бы сыном тебя иметь, Александр». И, сказав это, отпустила его. Оба сына ее, Кандавлус и Дориф, проводили его до лагеря. Воины Александра встретили его и, сойдя с коней, поклонились ему. Кандавлусу и Дорифу Александр сказал: «Знайте, что я царь Александр». Они, услышав это, сказали: «Если ты Александр, мы теперь погибли». Александр же, обняв их, сказал: «Вы от меня не умрете, но сохраню вас с любовью и почетом, ибо матери вашей, Клеопиле, я сын, к вам же братские чувства имею». И тут, одарив их, Александр с честью отпустил.

Александра же ту сретоша Птоломѣй воевода и Антиохъ и много к нему с плачем рекоша: «Что, Александре, животомъ своимъ вселенную всю смести хощеши; что главу свою назад мещеши; сам на посолствѣ ходя, безо чти умрети имаеши, нас же, в чюжих земляхъ оставив, всихъ погубити имаши. Да не тако, Александре, пизматар намъ буди, якоже не дѣломъ твориши; но вес приимши свѣтъ, и тако поидемъ в Персиду, и ту, дому дошедше, господства земская разделиши намъ по подобию и по достоянию». Ту Александръ пришед войску свою, гостьбу многу и веселие сотвори с людми своими.

Встретили его воевода Птолемей и Антиох и с плачем сказали: «Зачем, Александр, рискуя жизнью своею, всю вселенную поколебать хочешь; зачем головою своею рискуешь: сам послом ходишь, — бесславно умрешь, а нас, оставив в чужих землях, погубишь. Не будь, Александр, врагом нашим, каким на деле и не являешься; и, покорив весь свет, пойдем теперь в Перейду, и, вернувшись домой, земные владения разделишь между нами, по заслугам и достоинству каждого». И вернувшись к войску, Александр пировал много и веселился с людьми своими.

СКАЗАНИЕ О ВОЗВРАЩЕНИИ АЛЕКСАНДРОВЕ В ПЕРСИДУ К РОКСАНЕ ЦАРИЦЕ, И О РАЗДЕЛЕНИИ ЗЕМЛИ СВОИМЪ ВЛАСТЕЛЕМ, И О ПРОРОКУ ИЕРЕМѢЮ, ИЖЕ СКАЗА ЕМУ СМЕРТЬ

СКАЗАНИЕ О ВОЗВРАЩЕНИИ АЛЕКСАНДРА В ПЕРСИДУ К ЦАРИЦЕ РОКСАНЕ, И О РАЗДЕЛЕНИИ ИМ ЗЕМЕЛЬ МЕЖДУ ВЕЛЬМОЖАМИ, И О ПРОРОКЕ ИЕРЕМИИ, КОТОРЫЙ ПРЕДСКАЗАЛ ЕМУ СМЕРТЬ

Александръ же собрав свои вои и двигнуся в Персиду, ко царицы своей поиде к Роксане. И в Персиду пришед, многи радости ту сотвори и ту земьская царства раздели.

Александр собрал свое войско и направился в Перейду к царице своей Роксане. И, придя в Перейду, устроил тут много празднеств, и земные царства разделил.

Антиоху же даде Индѣское царство и всю Мирсилоньскую землю и Сѣверьскую;^[103] Филону же даде Персидцкое царство и всю Асию и Килекею; Птоломѣю же даде сладкую и красную землю Египетъ и Ерусалимъ, и Палестину всю, и Межюрѣчие Сѣверьское^[104] и сладкии Предекиския^[105] отоки; Селевкушу же Римское царство; Леомедушу же даде Немецкую землю и Парижское царьство. Вся же сия по достоянию раздели, с Роксаною, царицею своею, год сотвори с великою радостию и с веселием.

Антиоху дал Индийское царство и всю Мерсилонскую и Северскую землю; Филону дал Персидское царство и всю Азию и Киликию; Птоломею дал сладкую прекрасную землю Египет, и Иерусалим, и всю Палестину, и Междуречье Северское, и сладкие Придийские острова; Селевкушу дал Римское царство; Лаомендушу дал Немецкую землю и Парижское царство. И, все это по достоинству разделив, с Роксаною, царицей своею, год провел в радости и веселии.

Оттуду Александръ двигъся з дворомъ своимъ в Вавилонь поиде. И в ту нощъ явися ему пророкъ Иеремѣя, глаголя: «Гряди, чадо Александре, на уреченное тебѣ мѣсто, сего числа четыредесятого лѣта свѣршилося есть, и четвероставное тѣла твоего естества днес, Александре, разьступитися имает; от земля бо заимодано есть и паки возвратитися ему. Вѣдомо да есть тебѣ, яко, всю обшед землю, отечества своего узрѣти не имаешъ; руки же служащих тобѣ, от нихже благая укушаеши, отравнаго яда имаши вкусити от них. И в Вавилоне походи, и войско свое раздели и царская земли раздели и укрепи. И в землю, от неяже изшелъ еси, и паки в ню внидеши, и в небытие будеши. Душа бо нетлѣнна поиметца, в невѣдомо мѣсто Божиим промысль отведется, тѣло же тлѣнно в земли тлѣнной останет, и ту разсыпався, в небытие будет; и паки на скончании вѣкомъ от земли востати имает, тлѣнное существо в нетлѣние облечетца и ту со душею паки сстався, вкупе соединитца. И ту познавшемася има, яко нѣкима любимыма другома, во мнозе видѣвшимася има, истинно радостенъ имъ будет и весело и любезно имъ зело. Тако душамъ с телесы сстанокъ будетъ, Александрѣ, о всѣмъ нынѣ вѣруй, стати бо имут вси на Страшнем судищи и на великом торжищи, идѣже престоли поставятца, и Ветхий денми сядетъ, судии страшный и нелицемѣрный; тысяща тысяш аггелъ окресть его и многоочитии серафими и шестокрилатии херувими. Тогда всяка душа, облекшися во свое тъло, судом возмездие приимут, с тѣлом вкупе согрешиша, с тѣлом же и мзду приимут. Тогда благая сотворше убо приимут жизнь вѣчную, злая же сотворше муку вѣчную приимут, и тогда конца лѣтомъ не будетъ. Тогда бо мужеский полъ и женьский родитися не может, и ни на комъ лѣпости не будет и грубости, ни возраста умалена, ни различия лицемъ, черности и белости, ни русости, ни смуглости, но тѣло во единомъ естествѣ будет, точию причастное с собою имуще, иже есть лѣтное и крѣстное и помысленное, прочая же дѣла тогда оскудѣют, душа же всегда безьсмертна будетъ. Тогда убо, Александре, всякий человѣкъ познати имает своего любимаго, не точию же любимых, сих же видано, ихже слышано, увидит и познает на ономъ грозном судищи и торжищи ономъ великомъ. Ту бо, Александре, познати тя имуть вси, ихже обидилъ еси здѣ, и с тобою обидимии познати тя имуть тамо. Да вѣдомо есть тобѣ, нектому живъ узриши мене, но тамо узрити мя имаешъ, идѣже вси предстанутъ, иже вси от вѣка умершии на Страшнемъ Судищи своемъ великаго Бога Саваофа». И се рекъ Иеремѣя пророкъ невидимымъ бысть.

И оттуда Александр со всем двором своим в Вавилон пошел. И в ту же ночь явился ему пророк Иеремия, говоря: «Иди, чадо Александр, на назначенное тебе место, ныне исполняется сорок лет, Александр, и четырех-составное тело твое должно распасться; от земли взятое в нее же возвращается. Знай, что, обойдя всю землю, отечества своего не увидишь; из рук служащих тебе, от которых ты блага вкушаешь, от них же и яд вкусишь. В Вавилон иди, и раздели войско свое, и земли царства своего раздели и укрепи. И в землю, из которой вышел, вновь в нее войдешь, и в небытии будешь. Ибо нетленная душа будет взята и в неведомое место Божиим промыслом отведется, тело же тленное в тленной земле останется и, рассыпавшись, в небытии будет; в конце же времен от земли вновь восстанет, и тленное существо в нетление облечется, и тут вновь соединится с душою. И когда узнают они друг друга, как некие любящие друзья, часто встречавшиеся, поистине радостно им будет, и весело, и любезно. Так соединятся души с телами. Александр, этому верь, ибо встанут все на Страшном Суде, на великом торжище, где престолы поставят, и сядет Ветхий деньми, судия грозный и нелицеприятный; тысяча тысяч ангелов вокруг него и многоочитые серафимы и шестикрылые херувимы. Тогда всякая душа, облекшаяся в свое тело, на суде возмездие примет, с телом вместе согрешила, с телом же и наказание примет. Тогда сотворившие добрые дела примут жизнь вечную, сотворившие же злые дела муку вечную примут, и тогда конца времен не будет. Тогда ни мужской пол, ни женский родиться не будет, не будет ни красоты, ни уродства, ни возрастов, ни различия в лицах, ни черных, ни белых, ни русых, ни смуглых, но тело в едином естестве будет, сохраняя только то, что причастно ему от времени, креста и разума, прочее же все исчезнет, а душа пребудет вечно бессмертна. Тогда, Александр, всякий человек узнает своих любимых, — не только тех любимых, которых видел, но и тех, о которых слышал, увидит и встретит на этом грозном суде и на этом великом торжище. Там, Александр, узнаешь всех, кого обидел здесь, и тобою обиженные узнают тебя там. Знай, что больше при жизни не увидишь меня, но увидишь меня там, где предстанут все, от века умершие, на Страшном Суде великого Бога Саваофа». И, сказав это, пророк Иеремия невидим стал.

Александръ же от сна воставъ, в недоумѣние впаде и се изступлении ума бывъ, на постели своей седяше и плакашеся горко и ужасно видѣние помышляя. Сердце бо его обуряваемо бяше, якоже корабль нѣкий в пучине морстей вѣтры и волнами обуреваемъ. В мысли впаде, ужасно видѣние помышляя, на перинницы сяде, плакашеся. Филонь же и Птоломѣй заутра приидоша и плачющася его обретоша и стемы златы из главъ своих свергоша, перстию главы своя посыпаша и приступиша ко Александру, плачющеся и глаголюще: «Почто, Александре, жалостию радость пременяеши, почто сеи скорби предалъ еси себѣ?» Александръ же к нимъ рече и видѣние имъ сказа, седя. Они же дивную рѣчь слышавше и ужасошася много, утѣшити же его хотяше сладкими бесѣдами и глаголаху: «Не тако, Александре, подобно есть ношнымъ мечтаниемъ умные отступити совести, сон бо такъ намъ мнитца быти: от многого спанья и от лиха пития главные омокрываемъ мозгъ, в немже живетъ царь совестемъ — ум; человѣку велми спящу, от сонной влаги велми омокреваему мозгу, умерзитъ себѣ и многая невещественным своим окомъ позирает и видитъ оная, яже видел или слышалъ когда, тѣхъ всѣхъ зритъ и тѣми дѣйствует. Сония видѣния, Александре, душевное бо зрѣние мнимо быти. Тѣло бо тлѣнно яве зрит тлѣнная сия видимая, душа же, нетлѣнна сущи и невеществена и умна сущи, вся, елика восхощет и мыслитъ, сихъ зритъ, аще и далняя мѣста есть и ближняя, свое бо есть бытие, идѣже хощет; тако бо по подобию Божия образа создася. И приплетет бо сию к мертвенному тѣлу, яко да имъ дѣйствует, оживляющи то, якоже огнь вѣтром распалаетца, или яко кузнецъ нѣкий златый хитростию желѣзными растворяя рукодѣлии, или якоже корабль нѣкий волны морскии прескоча, не собою носимъ есть, но вѣтреннимъ дыханием. Тако бо тело душею окормляемо есть, тою бо стоится и водится и носится, якоже нѣкая два юнца окормляюще рало, дондеже, иже составивый ся Богъ всихъ и промысленикъ распряжет. Душа бо поиметца, а тѣло оставится, душа бо к нему, яко невеществена, тѣло же к земли, яко вещественно и тлѣнно. Аристотел же и учитель твой мудрый, Александре, в книгах своих пишет, глаголя, яко статися имут душа с нимиже согрешиша телѣсы тогда, егда порожение второе будет, егда мертвии от гроб востанутъ. И Соломон мудрый рече, праведных душа в руце Божии, глаголетъ, быти, грѣшных же душа в тартаре, в геоне мучитися имутъ, в долнейшихъ земли, глаголетъ, быти. Аристотел же мудрый и Платон великий, мира сего кончина, глаголютъ, быти тогда, егда довершится число от падшаго древа ангельскаго чина праведных человѣкъ душами. Сие же, Александре, и евреиский пророкъ Иеремѣя согласуетъ, глаголя, тако бо есть». И се слышав Александръ и подивися и в недоумѣнии быв, глаголаше: «Слава тобѣ, чюдный, дивный, непостижимый, и неисписанный, и недовѣдомый, и неизслѣдимый Боже, иже от небытия вся в бытие приведъ, и благорастворяя вся великимъ своимъ промысломъ. Како небеса сотвори единемъ словом, сии же видиния своего не премениша, ни обетшаша; како землю колику и ту ничимже утвердилъ есть, сия же плодовъ своихъ не измени, ни обычая; како морьския волны и воды многия, на единомъ стояще мѣсте и всегда умножаемы бывающе, не изсякнутъ, ни от предѣлъ преидоша, ни волю измениша естествъ, но содержими силою и различными колеблемо вѣтры, устава своего не измениша, ни благораствореннаго дыхания; како солнычное сияние, толицыми сущими лѣты, теплости и свѣтлости не измени; како лунный кругъ, овогда умножающеся, овогда оскудевающъ, на новину и ветшину устава своего не измени; или како телеса человѣческая четырми сплетена стухиями, душу божествену в них всади, якоже нѣкоего всадника на четырехъ равно текущих утверди точилех, дондеже равно 4 стоятся стухия, дотоле и тѣло человѣческое непоколебимо стоит; егда ли от 4 тѣхъ составъ едино или умножится или оскудѣетъ, тогда растлится и от души распряжется тлѣнное человѣческое тѣло. Аще ли промыслом твоимъ, Боже, или врачевною хитростию паки 4 тыи соимутся колеса, иже суть составы, тогда паки душею здравьствует».

Александр, пробудившись, в растерянности был и в смятении ума, на постели сидел и плакал горько, об ужасном видении думая. И сердце его было в потрясении, как некий корабль в пучине морской, обуреваемый ветрами и волнами. И, в размышления впав, об ужасном видении думая, на ложе своем сидел и плакал. Филон и Птоломей утром пришли и, застав его плачущим, золотые венцы с голов своих сбросили, землею головы посыпали и подошли к Александру, плача и говоря: «Зачем, Александр, радость на печаль заменяешь, зачем скорби предаешься?» Александр же о видении своем рассказал. Они, услышав удивительный рассказ, ужаснулись и, желая утешить его приятными речами, говорили: «Не следует, Александр, из-за ночных мнимых образов удаляться от разума, ибо сновидения, как нам думается, происходят так: от долгого сна и от излишнего пития увлажняется головной мозг, в котором живет царь сознания — ум; и когда человек долго спит, мозг весьма увлажняется сонной влагой, и ум духовным оком своим смотрит и видит многое, что видел уже и что слышал когда-то, и все это видит в действии. Сновидение, Александр, это зрение души. Тело тленно и наяву видит тленное, видимое, душа же, будучи нетленной, невещественной и мыслимой, все, что хочет и что мыслит, то и видит, и далекое и близкое, ибо ее бытие, где захочет; такой по подобию Божиего образа создана. Ибо Бог присоединил ее к мертвенному телу, чтобы, оживляя его, им управляла, подобно тому, как огонь от ветра разгорается, или как кузнец обрабатывает золото с помощью железа, или как корабль по морским волнам плывет, не сам собою носим, но дующим ветром. Так и тело душою управляется, ею существует и водится и носится, — они как два быка, тянущие вместе плуг до тех пор, пока соединивший их, все промысливший Бог разъединит их. Душа возьмется, а тело останется, душа к нему отойдет, потому что невещественна, а тело к земле, ибо вещественно и тленно. Аристотель же, мудрый учитель твой, Александр, в книгах своих пишет, что соединятся души с теми телами, вместе с которыми согрешили, когда второе рождение будет, когда мертвые восстанут из гробов. И мудрый Соломон сказал, что души праведных в руке Божьей, грешных же души в тартаре, в геенне мучиться будут, в глубинах земли. Мудрый же Аристотель и великий Платон говорят, что конец мира будет тогда, когда восполнится число отпавших ангелов душами праведников. Это, Александр, и еврейский пророк Иеремия подтверждает, говоря, что это так». И, слыша это, Александр дивился, и, недоумевая, говорил: «Слава тебе, чудный, дивный, непостижимый, невыразимый, непознаваемый и непонимаемый Боже, из небытия в бытие все приведший и благоприятствующий всему своим великим промыслом. Ты небеса создал единым словом,, они же вида своего не изменили, не разрушились, и землю создал, столь огромную, и ее ничем не укрепил, она же ни плодов своих не изменила, ни обычаев; тобою морские волны и многие воды на одном месте стоят и постоянно умножаются, не иссякают, и из пределов своих не выходят, и естества своего не изменяют, но удерживаются силою и колеблются многими ветрами, которые ни образа своего не изменяют, ни благоприятного веяния; и солнечное сияние, когда столько лет прошло, в силе тепла и света не изменилось; и луна, то увеличивающаяся, то убывающая, ни новая, ни старая, порядка своего не изменяет; и тело человеческое ты составил из четырех стихий, и душу божественную к нему присоединил, как некоего наездника, скачущего на четырех, вместе соединенных колесницах; до тех пор пока в равенстве четыре стихии находятся, тело человеческое непоколебимо, когда же из этих четырех составов что-то одно или увеличится, или уменьшится, тогда распадается и от души отделяется тленное человеческое тело. Если же промыслом твоим, Боже, или врачебным искусством снова колесницы те, суть составы, соединятся, тогда тело снова с душою вместе в здравии будет».

И от того дне убо всегда в недоумѣнии пребываше царь Александръ и мысляше, в себѣ глаголя: «Когда се постигнет мене смертъ, и кто будетъ памят мою творити по моей смерти? Будет ли се тамъ видѣние и познание, егда душа с телесы сстатися имуть на великомъ торжищи?» И тако мысльми многими помышлении: «Будет ли тѣломъ востание паки или не будет, в тое же тѣло души паки приити имут или ни?» Дивляше бо ся и глаголаше: «Како раставшеся и распадошася кости, в тое же паки бытие приидут?» И тако помышляя глаголаше, яко: «Вся могий Божий великий промысль, ихже созда от небытия в бытие, той же можетъ в тую же привести совесть в первое бытие». И многая таковая помышляя и рече: «Яко возвеличишася дѣла твоя, Господи, вся премудростию сотворил еси».

И с того дня всегда в недоумении был царь Александр, и, размышляя, говорил себе: «Когда постигнет меня смерть, где будет моя память о себе после моей смерти? Будем ли мы видеть и узнавать, когда души с телами соединятся на великом торжище?» И много о том думал: «Будет ли воскресение тел или не будет, в то же ли самое тело душа придет или нет?» И с удивлением говорил: «Как могут разделившиеся и распавшиеся кости к прежнему виду вернуться?» И, думая об этом, говорил: «Всемогущий великий Божий промысл все, что создал из небытия в бытие, может восстановить в прежнем бытии». И, о многом подобном думая, говорил: «Сколь велики дела твои, Господи, все премудростию сотворил ты».

И се рекъ в Вавилонь поиде, якоже нѣкий человѣкъ на уреченное мѣсто на умертвие свое идяше. Тогда убо Александръ царь, всего свѣта государь, смерть свою помышляя и неутѣшимъ бываше. Егда же приспѣ на поле, нарицаемое Сенарь, в земли, зовемой Авсидийстей, идѣже праведный и богатый Иевъ жилъ бяше, и ту Александръ станомъ своимъ стал, силныи же воиски по тому полю падоша. Велможи же Александровы скорбна его зряще и жалость его изменити хотяще, на гору высоку его возведоша и всему воиску вооружатися повелѣ, на поли на ономъ на единомъ мѣсте собратися повелѣ. И сих позрѣвше, ко Александру рекоша: «Александре царю, силный господине, почто скорбию великою потопляеши сердце свое, зриши, се толицемъ людемъ сотвори тя Богъ ныне царя, да подобаетъ тебѣ веселитися и радоватися велми». Александръ же главою покивав и прослезився рече: «Зрите ли всихъ сихъ, в пятидесятныхъ лѣтех вси под землю заидутъ». Бѣ бо ту видети болши паче миръяд тысячь людей, коней же безчисленное множество; бяху ту собрани вси языцы: индѣяне, и сирии, и мидии, и евреи, и финицы, еглефи, еламити, и халдѣи, и лидии, и нѣмцы, и греки, и инии восточнии и западнии языцы вси. И ту Александръ великий пиръ войску своему сотвори. И ту от востока и до запада и сѣвера и юга и от моря всего вси власти и князи со многолѣтными данми и с поклоном ко Александру приидоша.

И, сказав это, в Вавилон пошел, как человек идет на назначенное ему место смерти. И был тогда царь Александр, государь всего света, о смерти своей думая, безутешен. Когда же достиг Александр поля, называемого Сенар, в земле Авсидийской, где праведный богатый Иов жил, лагерем стал, войско же его на поле расположилось. Вельможи Александра, видя его скорбным и желая печаль его прогнать, на высокую гору его возвели, всему войску велели вооружиться и на поле этом всем вместе собраться. И, глядя на них, сказали Александру: «Царь Александр, сильный господин, зачем скорбью великой заполняешь сердце свое, — видишь, над сколькими людьми тебя Бог царем сделал, и следует тебе веселиться и радоваться». Александр же покачал головой и со слезами сказал: «Видите их, в пятьдесят лет все в землю пойдут». И было тут больше десяти миллионов человек, коней же бесчисленное множество; были тут собраны все народы: индийцы, сирийцы, индийцы, евреи, финикийцы, еглефи, еламиты, халдеи, лидийцы, немцы, греки и иные восточные и западные народы. И тут Александр большой пир для своего войска устроил, и пришли поклониться Александру все правители и князья — от востока до запада и от севера до юга и от моря — с данями за много лет.

В той же день прииде от Македонии от матери Александровы Алимпияды царицы казател его и учител Аристотел. Видевъ его Александръ и возрадовася велми и за выю его приимъ и облобызаше его сладко, глаголя: «Добро пришел еси, многочестная и безцѣнная глава, добре пришел еси, неугасимый светилниче и казателю всему миру, философе великий и казателю дивный Аристотелю; добре пришел еси ми, егоже мудрости подивишася еллини, емуже почюдишася халдѣи, его подивишася хитрости египтяне и волховнии мудрецы. Но возвести ми убо, чюдный во человѣцѣхъ, любимый мнѣ дидаскале,^[106] учителю мой, како западная страна мируетъ, жива ли есть вселюбимая мати моя и сладкая Алимпияда царица, и како, яже о нас, по всей вселенней чюется. Вѣрно ли человѣкомъ есть, яко, всю приимше землю, рая доидохомъ и многъ, егоже ты в книгах своихъ указуеши и краи земли во Едеме на востоце; и того бо рая близу доидохомъ, и до Макаринскихъ отокъ во Акияньстеи рецы, идѣже еллинстии мудрецы и душамъ человѣческимъ, глаголютъ, быти. Но то аз души ни единоя не вѣдих, но якоже со истинною макаринский князь нам сказа, не ту имъ, глаголетъ, быти, но в долнейших земли, во адовых реках, и ту имъ ждати, рече, ослабу и откупление от вышняго промысла и великаго Бога Саваофа». И се Аристотел слышавъ подивися, ко Александру тако отвеща: «Благодарю Бога, сподобльшаго мя видѣти свѣтлое и красное лице твое, и силный, и славный, и дивный в человѣцѣхъ, всего свѣта государю, великий Александре царю. Вселенная бо вся, иже о тобѣ чюдишася велми, возрадовася зѣло о великой славе твоей, елика Богъ даровал ти есть, якоже ни единому другому человѣку. Македонская земля и радуется и веселится, цветет, яко кринъ межу земъскими царствии и Бога непрестанно молятъ за тя всегда, другаго не имаютъ таковаго добыти ни царя, ни господина, якоже тебе, Александре. Вѣдомо да есть тобѣ, яко вселенная вся недостойна есть ни единому власу от главы твоея падающу. Госпожа твоя мати благо днесь здравствуетъ и жалостно тебѣ позирающи видети или слышати, мирно в Македонии царствуетъ, и жалостию и радостию умъ пременяющи, во страсе всегда сущи, в недоумѣнии бывши, хощет бо сподобитися видети лице твое свътлое. Молит бо тя много, глаголющи: “Не преслушай мене о семъ, всѣлюбезныи мой сыну и милый свѣте очию моею, но услыши мене, насытитися твоея свѣтлости и со всечестною твоею свѣтлостию царицею Роксаною. Аще ли тобѣ в Македонию невозможно приити к намъ, к царству твоему приидомъ, идѣже ты повелѣши, и твоего насытитися мнѣ сладкаго вида, живот бо свой вскорѣ смерти изменити имамъ”».

В тот же день пришел из Македонии, от матери Александра царицы Олимпиады, наставник его и учитель, Аристотель. Увидев его, Александр весьма обрадовался, за шею его обнял и поцеловал его сердечно, говоря: «Добро пожаловать, многочтимая и бесценная глава; добро пожаловать, неугасимый светильник и наставник всего мира, великий философ и учитель дивный Аристотель; добро пожаловать тот, чья мудрость удивила эллинов, которому дивились халдеи, искусству которого удивлялись египтяне и мудрые чародеи. Но скажи, удивительный среди людей, любимый мною дидаскал, учитель мой, — как запад живет, жива ли вселюбимая мать моя и любезная царица Олимпиада и что о нас во вселенной слышно. Знают ли люди, что мы, покорив всю землю, до рая дошли, о котором ты в книгах своих пишешь, что он на краю земли, в Эдеме, на востоке; и до рая дошли, и до Макаринских островов в реке Океане, где, как говорят эллинские мудрецы, души людей пребывают. Но там я души ни одной не видел, и, как истинно макаринский князь нам сказал, не там они, а в глубинах земли, в адовых реках, где они ожидают свободы или осуждения от вышнего промысла и великого Бога Саваофа». Слыша это, Аристотель удивлялся и так сказал Александру: «Благодарю Бога, удостоившего меня видеть светлое и прекрасное лицо твое, сильный, славный, дивный среди людей, государь всего света, великий царь Александр. Ибо вселенная всему, что ты совершил, дивилась и обрадовалась весьма великой славе твоей, которою Бог одарил тебя, как ни одного другого человека. Македонская земля радуется, веселится и цветет, как цветок среди земных царств, и Бога непрестанно македоняне молят о тебе, — другого такого не будет у них ни царя, ни господина, как ты, Александр. Знай, что вся вселенная не стоит одного волоса с головы твоей. Госпожа мать твоя ныне в добром здравии и хочет видеть тебя или слышать, мирно в Македонии царствует, то печалясь, то радуясь, в страхе всегда и в недоумении пребывает, хочет сподобиться видеть лицо твое светлое. И много просит тебя: “Не оставь меня без внимания в этом, возлюбленный сын мой и милый свет очей моих, но услышь меня, дай насытиться твоею красотою и достойнейшею красою царицы Роксаны. Если тебе в Македонию невозможно прийти к нам, то мы к тебе придем, куда ты велишь, и насыщусь сладким видом твоим, ибо жизнь моя вскоре сменится смертью”».

О сихъ словесех Александръ умилися и рече: «Блажю всякого сына, отеческому повинующеся повелѣнию». И се рекъ, Аристотеля за руку приимъ, на обѣдъ сяде. Вси же велможи его, велицыи князи и господьства земъская по достоянию и по подобию сѣдоша. Филона же и Птоломѣя и Селевка на особномъ столѣ посади близу царския трапезы конец подножия. Аристотеля же и учителя своего и Лаомендуша, Поликратушева сына, егоже любяше зело, конец престола своего на шестом степени посади близу царские трапезы конец подножия. Преполовившуся обѣду, воставъ Аристотел, дары Александру и царицы принесе, иже бяше послала ему Алимпияда царица, мати его. И принесе ему стемы двѣ, едину Александру, а другую Роксане, великии с великимъ жемчюгомъ и с камением многоцѣнным; и два фарижа бела, оседлана слоновыми седлы с камениемъ и со златомъ и сребромъ; и 100 коней зобных, и кучму царскую з жемчюгомъ и с камением многоцѣнным; и 1000 оклопий, приставленых на лвовых кожах, и 4 роги слоновых, и два перстни драгии, и хакизмо парижское от коркодиловы кожи и з жемчюгомъ и с камением многоцѣнным, и 100 блюд златых настолных, и листь, имеющъ сице: «Всесладкий и вселюбезный и милый свѣте очию моею, Александре сыну, всего свѣта царю, вселюбезная и вожделѣнная мати твоя Алимпияда пишу. Вѣдомо да есть царству твоему, яко отнелѣже в Македонии видѣния твоего разлучихся, оттоле сердце мое и душа рат межи собою сотвориста велику и умирити их не могох, да всегда со слѣзами ихъ внимаю, твое помышляюще от мене разлучение, сыну мой; и вся царская богатества и злата и ни во что же вменяю, твоего помышляющи улишения. Не тако аз немилостива есмъ, якоже мнится тобѣ быти. Да аще возможно тобѣ к намъ в Македонию приити, аще ли тобѣ невозможно есть, мы к царству твоему приидемъ, да твоего насыщюся всесладкаго вида, живот бо свой, сыну мой, вскоре смертию заменю».

Этим словам Александр умилился и сказал: «Заслуживает похвалы сын, повинующийся родительскому повелению». И, сказав так, взял Аристотеля за руку и сел пировать. Все же вельможи его, великие князья и земные государи сели по своему достоинству каждый. А Филона, Птоломея и Селевка за особый стол посадил у подножия царского стола. Аристотеля же, своего учителя, и Лаомендуша, сына Поликратуша, которого он очень любил, около престола своего на шестой ступени посадил рядом с царским столом. В середине пира Аристотель встал и принес Александру и царице дары, которые послала царица Олимпиада, его мать. Принес два венца, один Александру, другой Роксане, с жемчугом и многоценными камнями; двух коней белых, оседланных слоновыми седлами с камнями, золотом и серебром; и сто тысяч коней тучных, и царскую кучму с жемчугом и многоценными камнями; и тысячу щитов, обтянутых львиной кожей; и четыре слоновых бивня, и два драгоценных перстня, и попону для коня из крокодиловой кожи с жемчугом и многоценными камнями, и сто золотых блюд настольных, и письмо: «Всесладкий, вселюбезный, милый свет очей моих, сын Александр, царь всего света, вселюбезная и желающая видеть тебя мать твоя Олимпиада пишу тебе. Знай, что с тех пор, как не вижу тебя больше в Македонии, — с того времени сердце мое и душа воюют во мне и примирить их не могу, но всегда со слезами им внимаю, думая о нашей разлуке, сын мой; все царские богатства и золото — ничто для меня, когда думаю о твоем отсутствии. Не так я немилостива, как ты думаешь. И если можешь, к нам в Македонию приди, если же невозможно, мы к тебе придем, и насыщусь всесладким видом твоим, ибо жизнь моя вскоре сменится

И тако скончавшуся обѣду, нѣкий от велмож его рече ко Александру: «Александре царю, достоит тебѣ от земль болшие дани взимати». Александръ же к нему рече: «Ни градаря таковаго ненавижу, иже и с корениемъ зелие исторгающе».

И когда кончился пир, некто из вельмож Александра сказал ему: «Царь Александр, следует тебе с земель большие дани брать». Александр же ему ответил: «Не люблю садовника, который с корнем растение вырывает» .

И ту Александръ на гостьбѣ той узрѣ персенина нѣкоего от велмож своих и стара велми, иже браду свою вапсалъ бяше, яко млад человѣком указуется. И рече ему: «Любимый мнѣ и милый Каньсире, иже кая полза от вопсания сего хощет быти, колѣна ногамъ своимъ вопсай, има же да укрепится; аще ли псаломъ старость крепиши, ни глаголю тебѣ — не вопсайся, — яко да вапсило тебѣ не превратит мене себѣ млада, и старостию напрасно умрети имаеши». О семъ властели его много смеялися.

И тут на пиру Александр увидел некоего перса из своих вельмож, уже очень старого, который бороду свою красил, чтобы казаться молодым. И сказал ему: «Любимый и милый Кансир, если может быть польза тебе от краски, крась колени ног своих, чтобы они укрепились; если ты краской старость укрепляешь, то не говорю тебе, чтобы ты не красился, но краска тебя не изменит и ты, считая себя молодым, от старости неожиданно умрешь». И вельможи его этому много смеялись.

Другий же нѣкто велможа у Александра бѣ, емуже имя Александръ, страшлив же сий бяше велми, и всякого боящеся и из бою утекаше. Александръ же к нему рече: «Человѣче, любо имя измени или нравъ; и мое имя тобою срамотно есть».

И другой был вельможа у Александра, звали его Александром, но был он очень труслив, всего боялся и с битв убегал. И Александр сказал ему: «Послушай, либо имя измени, либо нрав; мое имя тобою позорится».

И в той же день ко Александру приведоша 3000 гусарей и рекоша ему властели обѣсити сихъ всѣхъ. Он же к ним рече: «Да коли лице мое видели суть, то не имает ни единь их умрети; судьям бо дано убивати, царю же дано есть миловати». И сотвори ихъ Александръ ловцы собѣ.

В тот же день к Александру привели три тысячи разбойников, и сказали ему вельможи, чтобы он повесил их всех. Он же им сказал: «Поскольку они меня увидели, то ни один из них не умрет; ибо судьям дано убивать, царю же дано миловать». И сделал их Александр своими охотниками.

И въ тыи дни приведоша ко Александру человѣка индѣянина, славно такова стрелца глаголаху быти, яко сквозѣ перстень стрелу простреляше. Александръ же стреляти ему повелѣ. Он же не хотѣ. И паки ему в другий повелѣ и он не восхотѣ же. Александръ же повелѣ ему главу отсещи. Ведуще же его и рекоша ему: «Почто, человѣче, животъ свой отдаде за едино стреление?» Он же к нимъ рече: «Десять дний имамъ отнелѣже за лук не приимах, и убояхся, яко пред нимъ погрешу и славу мою изгублю». Сии же Александръ слышав и похвали его много и с честию отпусти его, зане изволи смерти, нежели славу изгубити.

И в тот день привели к Александру человека, индийца, столь славного стрелка, что, как говорили, он сквозь перстень стрелою попадал. И Александр велел ему стрелять. А он не захотел. И тот вновь ему приказал, он же опять не стал. Александр велел ему отсечь голову. Когда же повели его, то спросили: «Зачем ты жизнь свою отдаешь за один выстрел?» Он же сказал им: «Десять дней, как за лук я не брался и боюсь, что перед ним промахнусь и славу мою погублю». Услышав это, Александр похвалил его и с честью отпустил, потому что он предпочел умереть, чем славу свою погубить.

И ту Александру нѣкий от воинник приступивъ и рече: «Великий царю Александре, дши едина у мене есть и ныне омужити ю хощу, да помози». Александръ же 1000 талантъ злата ему дати. Он же рече: «Много ми есть, Александре царю». Александръ же рече ему: «Царский даръ велику честь требует».

И тут к Александру некий воин подошел и сказал: «Великий царь Александр, дочь у меня есть и сейчас выдать замуж ее хочу, помоги мне». Александр велел дать ему тысячу талантов золота, а он сказал: «Это много, царь Александр». Александр же ответил: «Царский дар великой чести требует».

И ту Александръ Аристотеля, учителя своего, дарова, стему велику дасть ему, и одеяние многоцѣнное Пора, индѣйскаго царя, 10 тысяч талантъ злата, 10 кулобъ великого бисера, и в Македонию его посла, повелѣ ему привести матер свою к себѣ, Алимпияду царицу, на стан великий к нему во Египетъ в Палестинской земли. Сам же ту с Роксаною царицею оста.

И тут Александр учителя своего Аристотеля одарил, венец дал ему и многоценное одеяние великого индийского царя Пора, десять тысяч талантов золота, десять мер крупного жемчуга, и в Македонию его послал, велев ему привести свою мать, царицу Олимпиаду, к себе, в свой лагерь, в Египте, в Палестинской земле. Сам же там вместе с царицей Роксаной остался.

И ту Александру человѣкъ нѣкто прииде и рече ему: «Царю Александре, преж еихъ малых дней, ловящу ми при краи реки на Тигре, сокровище велико изнаидоша злата; да аще хощеши, поиди и возми сие, много множество есть». Александръ же рече к нему: «Всяко злато въ Божиих руцех есть, да аще хотѣл бы Богъ, мнѣ бы явилъ, но понеже тобѣ есть объявилъ, да поиди, возми сие». Он же ко Александру рече: «Елико требовах, от него взях, останок же возми ты, царю. Множество бо есть много, два дни и двѣ нощи елико хотѣхъ и носих, ктомуже не требую». Александръ же подивися сему и, на конь всѣдъ, на мѣсто то поиде, множество же злата виде и рече: «Егда от Дариевых сокровищъ злато сие есть». И тако повелѣ всему войску взяти. И толико его множество бѣ, елико вси до воли взяша, Александру же сто кубловъ от него оста.

И тут к Александру некий человек пришел и сказал ему: «Царь Александр, несколько дней тому назад, когда я ловил рыбу в реке Тигр, огромные сокровища нашел, золото; если хочешь, пойди и возьми, потому что много его». Александр же сказал ему: «Все золото в руках Божиих, если бы хотел Бог, то мне бы его открыл, но поскольку тебе показал, то иди и возьми его сам». Тот ответил Александру: «Сколько нужно было, взял из него, остальное возьми ты, царь. Его так много, что два дня и две ночи я носил сколько хотел, и мне больше не нужно». Александр удивился этому, и, сев на коня, к тому месту поехал, и, видя множество золота, сказал: «Наверное, это золото из сокровищ Дария». И велел своему войску брать его; и так много его было, что все брали сколько хотели, и Александру сто мер от него осталось.

Сему же бывшу, и се Алимпияда царица, мати Александра царя, от Македонии прииде. Александръ же и вси цари и велможи нарядивъ и во всей силѣ и войско свое направи, кони поводныи великии под бисерными седлы и златыми учреди, и трубы гласовныи, и органи, и тимпаны псалтырныи, и мусикийскии хитрости по достоянию урядив, и колесницу велику со златом и бисеромъ и с камением украшену на стрѣтение матери своей посла. И преж себе Роксану царицу посла, 1000 владыкъ посла с нею. Видѣвши же сие Алимпияда возрадовася велми и позирающи на ню, дивляшеся добротѣ ея и лѣпости, изрядному ея разуму; и сладко сию облобызающи и к сердцу своему прнгорнувши, рече: «Благодарю тя, Боже мой, яко далъ еси Александру подобну ему жену. Добрѣ обрѣла тя есмь, сердце, и душе, и милый свѣте очию моею, вселюбезная дши моя Роксана». Роксана же к ней рече: «Добре пришла еси, и великая и свѣтлая, всего свѣта царица, государя моего мати, мнѣ же госпоже, Алимпияда царица». И тако на колесницу вседоша и поѣхаша. По том же Александръ срѣте их в чюдной великой и дивной порастаси со всѣми своими вои и велможи, вси же на великих конех и всякий велможа пред своимъ полкомъ в царской стеме и на златой колесницы направе ѣхаша. Александръ же ѣха у великой толши македонскаго стана на великом кони в финическом одеянии, на главѣ же его перская кучма стратокомиловым перьемъ, на кучме венецъ Клитоврии, амазинскои царицы. Егда же близу сташа, тогда царицы обе слезоша, саговѣ свияне по полю тому вергоша, и ту на них ставше, Александра дождаше. Александръ же от далеко с коня на землю ссяде и с велможами своими к матери прииде пѣшъ. Мати же его видѣвше, за горло его похвати и сладко целующи и рече: «Добре обрѣла тя, сыну и всего свѣта господине, Александре царю». И се рекши, к станомъ поидоша. Бяше же видети ту дивный чюдный и красный станок. Егда же к стану приѣхаша, тогда полкове по достоянию разрядишася и рядомъ около их оба пол идяху. Вси же трубы псаловныи удариша, органы и прасковицы, различнии мусѣкийскии свѣрили; и не бѣ ту слышати и ни единаго гласа от трубнаго вопля и от коньскаго уристания. И тако в стань свой приидоша. Велможи же по достонию седоша. Александръ же сѣде на великомъ своемъ на златомъ престоле, о правую же страну сѣде его мати Алимпияда, о лѣвую же страну сѣде Роксана, жена его; и ту веселящеся много. Александръ же начатъ ей сказывати боеве вси великии, иже сотвори з Дарием, царем перскимъ, и прочими восточными и западными цари. Сие же слышавши Алимпияда царица дивляшеся. И тако повелеваше трубамъ ударити, иже зовутца сирини намелии.^[107] Такови же органы суть: 3000 писковъ имают, гласове же вси различни суть, дебели, и тонцы, и высоцы, и низцы, и тако жалостно слышати их и сладцы, яко всяки человѣческий разумъ дивляшеся. И ту веселившеся много Александръ царь со Алимпиядою царицею, матерею своею, и с Роксаною царицею, с престола восташа, цари же в шатры разыдошася.

И когда это было, царица Олимпиада, мать царя Александра, из Македонии пришла. Александр всех царей и вельмож собрал и все свое войско привел в порядок, коней под жемчужными седлами с золотом приготовил, которых вели на поводу, трубы, органы, тимпаны псалтырные и все музыкальные инструменты, как подобало, приготовил и колесницу, украшенную золотом, жемчугом и камнями, навстречу матери своей послал. Прежде себя царицу Роксану отправил и тысячу вельмож с нею. Увидев все это, Олимпиада возрадовалась и, глядя на Роксану, дивилась ее красоте и необыкновенному уму; и, сладко целовав ее и к сердцу своему прижав, сказала: «Благодарю тебя, Боже, за то, что дал Александру достойную его жену. Рада увидеть тебя, сердце мое, душа и милый свет очей моих, вселюбезная дочь моя Роксана». Роксана же ей сказала: «Добро пожаловать, великая и светлая царица всего света, государя моего мать, мне же госпожа, царица Олимпиада». И сели они на колесницу и поехали. Александр встретил их чудесным и дивным образом, со всеми своими воинами и вельможами, — все они были на великих конях и каждый вельможа ехал перед своим полком в царском венце и на золотой колеснице. Александр же ехал в окружении македонских воинов на великом коне в финикийском одеянии, на голове его была персидская кучма со страусовыми перьями, на кучме венец Клитевры, мазаньской царицы. Когда же они сблизились, обе царицы сошли и, встав на ковры, которые по полю тому были расстелены, ждали Александра. Александр далеко от них с коня на землю сошел и с вельможами своими к матери подошел пешим. Мать, увидев его, за шею его обхватила и, сладко целуя, сказала: «Рада видеть тебя, сын и всего света господин, царь Александр». И, после того как она это сказала, они пошли в дивный и прекрасный лагерь. Когда к нему подъехали, то полки разделились и рядом с ними с обеих сторон шли. И все трубы псалмовные затрубили, зазвучали органы, и прасковицы, и различные свирели; и не было слышно ни единого голоса из-за звучания труб и конского топота. Так они в лагерь прибыли. Вельможи согласно их достоинству сели. Александр же сел на великом своем золотом престоле, по правую сторону от него села его мать Олимпиада, по левую сторону села Роксана, жена его; и тут они много веселились. Александр стал рассказывать о всех великих битвах, которые были у него с Дарием, персидским царем, и прочими восточными и западными царями. Слыша это, царица Олимпиада дивилась. И велел он затрубить в трубы, которые называются сирини намелии. А эти инструменты три тысячи звуков имеют, все голоса различны — густые и тонкие, высокие и низкие, и столь печально звучат они и сладко, что дивится им всякий человеческий разум. И тут веселился много царь Александр с царицею Олимпиадой, матерью своею, и с царицей Роксаной, и встали они затем с престола, и в шатры свои разошлись.

Во единый от дний повелѣ Александръ младымъ витязем торгатися; в другий же день из луковъ стреляти; во иные же дни нѣкую игру играху, иже зоветца каруха,^[108] дивна же есть и чюдна зело.

В один из дней велел Александр молодым витязям сражаться; в другой день из лука стрелять; в иные же дни в некую игру играли, которая называется каруха, дивна она и чудна.

Тогда ко Александру приступиста два витязи македонина, иже Александръ велми любяше, от млада их бяше сохранилъ; брата же присная бяху, матер же в Македонии имяху, за многая лѣта сию не видели бяху. Она же имъ часто поручеваше и писаше многа, яко приидуть к ней в Македонию видети их. Они же любви Александровы отторгнутися не могуще, во мнозѣхъ лѣтех к матери своей не приидоша. Мати же их, твердую вѣру ко Александру видѣвши, яко отторгнутися от его любви не имають, дивно чюдно и диво достойно сотвори и повести велицеи. Отравный ядъ со ухищрениемъ у глакизме примеси, иже наричется рефне, и то сотворивши, и сыномъ своимъ посла и листь писа к нимъ: «Сладкима сынома моима и милыма красныма двема, Левкудушу и Врионушу, любимая ваша мати Менерва, вамъ пишу радоватися. Вѣсте добре, сынове мои, яко се 20 лѣтъ лица вашего не видѣхъ, ни вы мене узрите; многожды бо к вамъ писах, желающи вас видети, вы же всегда поручаетеся, глаголюще, яко: “От любве Александровы отторгнутися не можемъ”. Да вѣдомо вамъ буди, сынове мои, яко всяка слава и богатество во своих почтено есть и сладко, в чюжих же вамъ сущим, ни во что же злато бо ваше... мертво лежитъ. Да клятвою заклинаю васъ, во млеко, еже воскормихъ васъ, яко приидѣте и видите мя. Аще ли Александръ вась не пустит, гликизмо вамъ рефно дахъ, и Александру вкусити дайте, егда бо от него вкусит, в той час вас отпустит». Левкодушь же и Врионушъ листь матери своея прочетше, Левкодушъ же матери своей зазрѣвь и посмѣяся, Врионуша же зелие то вземъ и сохрани. Левкодушъ же к нему рече: «Заверзи сие, не иматъ ни единыя ползы в немъ». Бяше бо Левкодушъ конюшей бояринъ у Александра царя, Врионуш же чашу подаваше Александру царю. Врионуш же лукавое на сердцы своемъ держаше, просил бо бяше у Александра Македонскаго царство многажды, Македонии; Александръ же к нему рече: «Всю вселенную разделити имамъ, Македонии же никому не дамъ, до живота бо имамъ владѣти ею самъ, по смерти же моей да владѣти будет, кому Богъ дастъ Александров нарокъ... и крѣпка десница, и острый мечь». О семъ Врионушъ на Александра злобу имый, зелие оно хотѣ Александру подати. Возрѣ же на красоту лица его, паки не восхотѣ, и держа сие 6 лѣтъ, не могий Александра отравити, не даваше ему брат его Левкодушъ, но караше его, глаголя: «Бойся Бога, о человѣче, не убивай мужа дивна и чюдна, егоже мудрости еллини подивишася, егоже храбрости перси и индѣяне почюдишася, от негоже потрясеся вся подсолнычная земля, восточная и западная и южная и сѣверная, егоже убояшася вси морстии отоцы. Аще бо сего погубиши, брате, то вес свѣтъ смертию смести его хощеши и самъ злѣ умрети имаеши». И хотяше Левкодушъ Александру сказати сие, но Александръ бы ему не вѣровалъ, понеже Врионуша любяше зело. Птоломѣю же воеводе сказати хотяше, но размысливъ рече: «Аще брата моего убиютъ, и мене с нимъ убиютъ». И Врионуша часто караше. Он же сего не послушаше, добре бо рече: «В неразумное сердце терние внидет, и вскоре не изыдет».

Тогда к Александру подошли два витязя-македонянина, которых Александр очень любил, смолоду они у него были; братья же родные были они, мать их в Македонии была, и много лет они ее не видели. Она же их часто просила и писала, чтобы пришли к ней в Македонию и она увидела бы их. Они, из-за любви к ним Александра, покинуть его не могли и много лет к матери своей не приходили. Мать же их, видя, что из верности Александру они не оставят его, совершила достойное удивления и великой повести. Отравный яд искусно смешала со сладостью, что называется рефне, и, приготовив его, сыновьям своим послала вместе с письмом: «Сладкие сыны мои, милые, прекрасные Левкодуш и Врионуш, любимая ваша мать Менерва, пишу вам приветствие. Хорошо знаете, сыновья мои, что вот уже двадцать лет лиц ваших не видела и вы меня не видели; много писала вам, желая вас видеть, вы же всегда говорите: “Александра оставить мы не можем”. Знайте, сыновья мои, что всякая слава и богатства среди своих почтенны и милы, когда же вы среди чужих находитесь, ваше золото мертвым лежит. И клятвою заклинаю вас, молоком, которым вскормила вас, — придите и увидьтесь со мною. Если же Александр не отпустит вас, посылаю вам сладость рефне и Александру вкусить ее дайте, когда же он ее вкусит, тотчас отпустит вас». Левкодуш и Врионуш письмо своей матери прочли, Левкодуш мать укорил и посмеялся, а Врионуш зелье взял и сохранил. Левкодуш сказал ему: «Не думай об этом, нет в нем никакой пользы». Был Левкодуш конюшим у царя Александра, а Врионуш чашу подавал царю Александру. Врионуш лукавство в сердце своем имел, ибо просил он у Александра Македонское царство много раз; Александр же сказал ему: «Всю вселенную отдам, Македонию же никому не дам, до конца жизни буду владеть ею сам, по смерти же моей пусть владеет ею тот, кому Бог даст счастье Александра, крепкую десницу и острый меч». Поэтому Врионуш, на Александра злобу имея, зелье это хотел Александру дать. Но посмотрел на прекрасное лицо его и не дал, и держал его шесть лет, не в состоянии Александра отравить, и не давал ему это сделать брат его, Левкодуш, укорявший его, говоря: «Бойся Бога, человек, не убивай мужа дивного и чудного, мудрости которого эллины удивлялись, храбрости которого персы и индийцы изумились, от него потряслась вся земля под солнцем, восточная, западная, южная, северная, которого испугались все морские острова. Если его погубишь, брат, то весь свет смертью его низвергнешь и сам бесславно умрешь». И хотел Левкодуш Александру сказать об этом, но Александр бы ему не поверил, потому что Врионуша любил весьма. И воеводе Птолемею сказать хотел, но подумал: «Если брата моего убьют, то и меня с ним убьют». И Врионуша часто корил. А тот его не слушал, ибо хорошо сказано: «Если в неразумное сердце терние войдет, то быстро не выйдет».

Исперва бо от лукавых жень убийство сотворися, якоже древле Евга ради от древа райския пища отлучихомся, Соломан бо, мудрый во человѣцех, женою лукавою ада наслѣди, и Самсону великому в крѣпости и женское ухищрение одолѣ, Иосиф прекрасный от лукавые жены много претерпѣ. И ту бо великого Александра, макидоньского царя, лукавьство женьское постиже.

Ибо от начала из-за коварных жен совершались злодеяния, — так в древности из-за Евы райской пищи лишились, мудрый среди людей Соломон из-за жены коварной в ад последовал, сильного Самсона великого женское коварство одолело, и Иосиф прекрасный от коварной жены много претерпел. И великого Александра, македонского царя, коварство женское настигло.

Во един бо день Александрь гостбы велики велможемъ и воемъ своимъ сотвори. В той бо день дары от Востока ему принесоша. И на томъ обѣде велику веселость сотвори. Има же Александръ чашу самотворну от андракса каменя, и дивна бяше и многоцѣнна велми, тою же всегда Александрь пияше. Тогда Александръ женѣ своей Роксанѣ тою чашею напив подаваше. Врионуша же сие чаши не соблюде и, ко Александру сию чашу несоша, и испусти ею из рукъ, и разбися. Александръ же о семъ разсердився, Врионуша побранихъ мало. Врионуша же за злобу ону на умъ вземъ и сие на сердцы храняше на своего си благодателя безумно, и ту его хотя отравити, но не дасть ему братъ его Левкодушъ. Таков бо сий лукавъ бяше и гордивь, зломнивый Врионушъ, помышляше бо в себѣ, глаголя: «Аще Александра отравлю, царь всему свѣту буду».

В один из дней Александр устроил большой пир для своих вельмож и воинов. В тот же день дары с Востока ему принесли. И на этом пиру он весьма веселился. У Александра была самотворная чаша из камня андракса, дивная и многоценная, из нее всегда пил Александр. В этот раз выпив из той чаши, он передал ее жене своей Роксане. Врионуш неосторожно эту чашу обратно Александру нес и выронил ее из рук, и разбилась чаша. Александр из-за этого рассердился и Врионуша немного побранил. Врионуш за это зло в себе затаил и в сердце хранил, безумный, против своего благодетеля, и хотел его тут же отравить, но не дал брат его, Левкодуш. Столь коварен был, горделив и злопамятен Врионуш, что думал в себе: «Если Александра отравлю, царем всего света буду».

В той день приидоша ко Александру от Иеросалима иевреи, принесоша ему шатеръ великъ велми и сказаша ему, глаголя, яко пророкъ Иерѣмѣи умре. Александръ же сие слышавъ и оскорбися немало.

В тот день пришли к Александру из Иерусалима евреи, принесли ему большой шатер и сказали, что пророк Иеремия умер. Александр, услышав это, опечалился немало.

И в той день приидоша к нему мужи мнози от града, егоже создал бяше, Александрию, ко Александру рекоша: «Царю Александре, град, егоже еси создал бяше, Александрѣю, не можемъ никако жити в немъ». Александръ же рече: «За что?» Они же к нему рекоша: «Змѣй великий от реки египетцкие изходитъ и людей ухватает, и ядомъ умираютъ». Александръ же к нимъ рече: «Идѣте во Иеросалимъ, и кости пророка иеврейска Иеремѣя вземше, на крестъ града сихъ узидайте, того бо молитва ядъ исцѣлетъ змиин». Они же шедше и тако сотвориша, и от того часу и до нынѣ змѣй во Александрѣи человѣка ухватити не можетъ.

В тот же день пришли к нему мужи многие из города, который он создал, из Александрии, и сказали Александру: «Царь Александр, в городе, который ты создал, в Александрии, никак не можем жить». Александр спросил: «Отчего?» Они же ему ответили: «Огромный змей из египетской реки выходит и кусает людей, и они от яда умирают». Александр сказал им: «Идите в Иерусалим, и возьмите кости еврейского пророка Иеремии, и в городе своем их положите, ибо его молитва от змеиного яда исцеляет». Они пошли и сделали это, и с того времени и доныне змей в Александрии людей не кусает.

И в той день жена нѣкая, ко Александру приступивъ, сии рече: «Александре царю, муж мой злобит мя и бранит мя много». Александръ же рече: «Всякой женѣ глава есть мужь, мнѣ же нѣсть дано судити жены пред мужемъ». Она же Александра понудити хотящи, да мужа еи убиет, и рече: «Царю Александре, мене убиетъ, тебѣ же невѣрен есть». Александръ же к ней рече: «Нѣсть ти дано мужю судити, во царствии бо моемъ жены да не судят мужем. Горе бо человѣку, имже жена обладает, горе бо, — рече, — земли той, в нейже жена царствуетъ; о горе тѣмъ людемъ, имиже жена обладаетъ, жена бо на едину потребу от Бога сотворися, дѣтородства ради; мужу же жена подручна есть». И се рекъ и языкъ ей повелѣ урѣзати.

И в тот же день некая жена к Александру пришла и сказала ему: «Царь Александр, муж мой сердится на меня и бранит меня много». Александр ответил: «Всякой жене глава муж ее, мне же не дано судить жену перед мужем». Она же хотела вынудить Александра, чтобы он ее мужа убил, и сказала: «Царь Александр, меня он убьет, тебе же неверен». Александр ей отвечал: «Не дано тебе судить мужа, в царстве моем жены пусть не судят мужей, ибо горе тому человеку, которым жена владеет; горе той земле, в которой жена царствует; горе тем людям, которыми жена владеет, ибо жена для одной цели Богом создана — для рождения детей; и жена мужу подвластна». И, сказав это, язык ей велел урезать.

 В той же день двородержьцы приступиша ко Александру и рече Дандушъ, милостный и любим бяше велми у Александра и вѣрень ему есть, кротокъ же сии тѣломъ, но храбръ велми и конникъ добръ воинъ велми, ко Александру рече: «Государю великий, царю Александре, подобно есть, яко властели твои домове свои да видят, много бо лѣтъ, яко отнелѣже от домов своих зашли суть». Ту Александръ повелѣ дары многоцѣнны принести и ту велможи свои повелѣ дарити царскими стемами многоцѣнными, и диядимами, и великимъ царскимъ одеяниемъ, индѣйскими и перскими фарижи, и много множество неизчетно злата и бисера разда. И тако всякому во свое царство отправитися повелѣ. Сам же с матерею своею и з женою своею и свободными витязи в Виталскии горы ловити поиде.

В тот же день подошли к Александру двороуправители, и Дандуш — весьма любимый Александром, верный ему, невелик был телом, но весьма храбр и хороший воин — сказал Александру: «Великий государь, царь Александр, следует вельможам твоим увидеть свои дома, потому что много лет прошло с тех пор, как из своих домов ушли». Тут Александр велел дары многоценные принести и одарить вельмож царскими венцами многоценными, и диадемами, и царскими одеяниями, индийскими и персидскими конями, и огромное множество золота и жемчуга раздал. И велел всем в свои царства отправляться. Сам же с матерью своею, и с женою своею, и со свободными витязями в Витальские горы охотиться пошел.

В той же день Врионушъ ко Александру приступивъ, рече: «Александре царю, дай мнѣ Македонское царство». Александръ же к нему рече: «Любимый мои Врионуше, я всему свѣту царь есмь, но людие македоньскимъ царемъ зовут мя; но возми собѣ Ливию, и Киликию всю, и великую Антиохию». И сего же Врионушъ не восхотѣ, но помышляше во умѣ: «Аще Александръ умретъ, всему свѣту царь буду». И тако яд растворивъ, Александру дастъ. Александръ же сие вкушъ, в той час студен бысть яко крошецъ и очюти, яко отравлень бысть и рече: «О любимый мой и милый врачю Филиппе, вѣдомо да есть тобѣ, яко в сладком вине вкусих горкий ядъ». Филип же сие слышав и стему з главы поверже и былия нѣкая теплейша с целым теряком^[109] Александру дасть пити. Сие же слышав Врионушевъ братъ Левкодушъ, Александрове смерти очима не могий видети, на меч налегъ, прободеся. Александръ же ко врачю своему Филиппу рече: «Можеши ли от смерти избавити, Филиппе?» Филипь же рече к нему с плачем: «О всего свѣта царю, идѣже хощетъ Богъ, побежается естества чин, да не возможно ми есть помощи дати, понеже ядовитая студень преодолѣвает сердца твоего теплоту. Но сие помощи ти могу: три дни живъ будеши, дондеже вся царства урядиши земская». Сие же Александръ слышавъ и главою покивав и рече, прослезився: «О суетная слава человѣческая, како вмале являешися, а вскоре погибаеши. Но добре рече рекии: “Нѣсть на земли радости, иже не приложится на жалость, ни есть слава, иже не преидетъ”. О земля, и солнце, и твари, плачитеся днес мене, вмале бо на свѣтъ явихся и вскоре под землю отхожу. О земле, мати моя, красныи человѣки упитаеши, напрасно к себѣ приемлеши. О неуставная человѣческая чести, како мнѣ тихо посмеяся и напрасно паки мене к земли отсылаеши. Всесилнии и всемошнии и любимии мои македоняне, аще возможно вамъ смерти мя избавити днес, да с вами всегда буду, бийтеся с смертию ныне за мя, похитити мя от вас пришла есть». Се же слышавше македоняне и с плачем великим ко Александру глаголаху: «Александре царю, силный государю, аще возможно есть смерти откупити тя, животъ нашъ вси дали быхом за тебѣ, но сие намъ невозможно есть. Но ты добре на земли пожил еси и смерть твоя почтена есть болши, нежели чий животъ. Походи, Александре, походи на уготованное тобѣ мѣсто, на земли бо добре царствовал еси, и тамо рая наслѣдити имаеши».

В тот же день Врионуш к Александру пришел и сказал: «Царь Александр, дай мне Македонское царство». Александр ответил ему: «Любимый мой Врионуш, я всего света царь, но люди македонским царем меня называют; возьми себе Ливию, и всю Киликию, и великую Антиохию». Этого Врионуш не захотел, но подумал: «Если Александр умрет, всего света царем буду». И, растворив яд, дал его Александру. Александр вкусил его, и тотчас стал холоден, как камень, и понял, что он отравлен, и сказал: «Любимый и милый врач Филипп, знай, что со сладким вином вкусил я горький яд». Филипп, услышав это, венец с головы сбросил и теплой настойки с терьяком дал выпить Александру. Услышал об этом брат Врионуша Левкодуш и, чтобы смерть Александра не видеть, бросился на меч. Александр же врача своего Филиппа спросил: «Можешь ли ты от смерти меня избавить, Филипп?» Филипп сказал, плача: «О всего света царь, там, где хочет Бог, побеждается чин естества, мне же невозможно помочь тебе, потому что холод яда преодолевает тепло твоего сердца. Могу помочь тебе только так: три дня будешь жить, пока не распорядишься всеми царствами своими земными». Услышал это Александр, головою покачал и сказал со слезами: «О суетная слава человеческая, как ненадолго приходишь и как быстро исчезаешь. Хорошо сказано: “Нет на земле радости, которая не заменится печалью, ни славы, которая не пройдет”. О земля, и солнце, и твари, оплачьте сегодня меня, ненадолго на свет появился и рано под землю ухожу. О земля, мать моя, прекрасно людей вскармливаешь и неожиданно к себе берешь. О изменчивое человеческое счастье, как мне ласково улыбнулось и неожиданно опять к земле меня отсылаешь. Всесильные, всемогущие, любимые мои македоняне, если возможно вам от смерти меня избавить сейчас, чтобы с вами всегда был, сражайтесь со смертью ныне за меня, похитить меня от вас пришла она». Услышали это македоняне и с плачем великим Александру говорили: «Царь Александр, сильный государь, если возможно было бы у смерти выкупить тебя нашей жизнью, все бы отдали жизнь за тебя, но это невозможно. Славно ты пожил на земле, и смерть твоя почтеннее, чем чья-либо жизнь. Иди, Александр, иди в назначенное тебе место; на земле славно царствовал ты и там рай унаследуешь».

 Филип же, Александровъ врачь, мску живу разсѣкъ и в ню всади Александра. Александръ же вся земьская царства и великия государства и вси князи и властели по достоянию урядив. Алимпияду же матерь и Роксану царицу приимъ, Филона призвав и Птоломѣя и рече: «О любимая моя присная два брата, Филоне и Птоломѣю, жену свою и матер свою предаю вамъ ныне, яко мою поминающе сердечную любов, сихъ почтено до смерти дохраните; Македонское же царство добре соблюдите. Тѣло же мое в Александрѣи положите; мене же паки узрѣте тогда, егда мертвии от гроб востанут. Но вѣдомо да есть вамъ, яко напослѣдокъ лѣтом перси Македониею обладати имутъ, якоже мы днес персы». И се рекъ Александръ, Роксану за руку приимъ и сладко ею облобызаше, глаголя: «О Дариева дши, мой милый свѣте очию моею, всего свѣта царице Роксано, вѣси ли, отнелиже любов моя приплѣте к тебѣ, колко извѣщения сердца моего указах тебѣ, якоже ни единъ муж к своей женѣ, такоже и ты указа мнѣ любов и честь вѣрну соблюде, якоже ни едина жена ко своему мужю. Вѣдомо да есть тобѣ, яко ныне любовъ наша расторгнутися имаеть, отхожю убо во адъ, отнюду же возвратитися не имам. Остани з Богомъ, милая моя любви». И се рекъ Александръ, целовав, отпусти. И тако властели на целование призва и со всѣми по ряду целовася и с плачем к нимъ рече: «Любимии мои и милии македоняне витязи и вси прочии языцы, Александра другаго не имаете изнаити». И се рекъ, глаголя: «Приведите ми великаго моего коня Дучипала». Дучипал же, видѣ Александра умирающа, жалостно проржа и ногами землю бия, Александров облобызаше одръ. Александръ же за гриву сего похватив и рече: «О милый мой Дучипале, нектому другий Александръ всядет на тебе». И ту Александръ Врионуша оного зазрѣвъ и к нему рече: «О милый мой любимый Врионуше, ни вѣси ли, колико благая же сотворих тобѣ, почто зло за добро воздал ми еси, почто отравнаго яда напои мя. Но проклят да есть господинь той, иже государьскаго убийцу хранитъ, и проклят да есть, иже ... блудника хранитъ, и проклят да есть господинь той, иже здавцу градцаго хранить, но злаго убивъ, да ся зла укротит». И ту Дучипаль скочивь, Врионуша зубы за горло ухвати и к земли его притиснувь, ногами до смерти уби. Александръ сие видѣвъ и рече: «Пий, брате Врионуше, яже ми еси предал чашу». Птоломѣй же разсѣкъ его, псомъ повелѣ поврещи. Александръ же на властели и на велможи возрѣвъ и рече: «О любимии мои и милии, всего свѣта царие велицыи и велможи и прочии витязи, како всю вселенную прияли есмо, богатую и пустую землю, и рая доидохомъ оного, идѣже Адамъ, праотецъ нашъ, бяше; и вся красная земли видех, и высину неба разумѣхъ, и глубину моря узнах, но убежати не могох напраснаго смертнаго серпа. Вы, зряще мя умирающа, помощи ми хощете ли и не можете. Но поиду убо, идѣже суть вси от вѣка умершии, вы же останете з Богом, мене до смерти своей поминающе; и видѣтися имамъ с вами тогда, егда мертвии от гробъ востанут на Судищи ономъ страшномъ и на великом торжищи». И се рекъ Александръ, издъше, в земли нарицаемей Гесем,^[110] во странѣ Халдѣйстей, близу Египта, в Межурѣчии Сѣверстемъ, на рецѣ Ниле, на мѣсте, идѣже Иосифъ Прекрасный седмъ житницъ фараону царю сотворилъ бяше.

Филипп же, врач Александра, мула живого рассек и в него посадил Александра. И Александр всеми царствами земными и великими государствами распорядился, и всех князей и правителей по их достоинству распределил. Олимпиаду, свою мать, и царицу Роксану взяв и призвав Филона и Птоломея, сказал: «Любимые мои, родные братья, Филон и Птоломей, жену свою и мать передаю вам, чтобы, помня о моей сердечной любви, вы их в почете до смерти оберегали; и о Македонском царстве позаботьтесь. Тело мое положите в Александрии; меня увидите вновь, когда мертвые из гробов восстанут. Но знайте, что в последние времена персы будут владеть Македонией, как мы сейчас персами». И, сказав это, Александр Роксану за руку взял и сладко ее поцеловал, говоря: «О Дариева дочь, милый свет очей моих, всего света царица Роксана, знаешь ли, что с тех пор, как любовь соединила меня с тобою, явил я тебе столько доказательств сердечной склонности, сколько ни один муж своей жене не являл, и ты явила мне любовь и честь мою верно сохранила, как ни одна жена своему мужу. Знай, что ныне наша любовь расторгается, ибо ухожу в ад, откуда нет возврата. Оставайся с Богом, милая моя любовь». И, сказав это, Александр поцеловал ее и отпустил. И вельмож для прощания призвал, и всех их целовал, и с плачем сказал им: «Любимые мои, милые македонские витязи и все другие народы, второго Александра вы не найдете». И добавил: «Приведите ко мне великого коня моего, Дучипала». Дучипал, увидев умирающего Александра, печально заржал и, бия ногами землю, облобызал постель Александра. Александр за гриву его схватил и сказал: «Милый мой Дучипал, второй Александр на тебя не сядет». И тут Александр того Врионуша увидел и сказал ему: «Милый мой, любимый Врионуш, не знаешь разве, сколько блага я тебе сделал, — зачем злом за добро воздал мне, зачем отравным ядом напоил меня. Да будет проклят тот господин, который убийцу государя щадит, проклят тот, кто грешника щадит, проклят тот господин, который сдавшего город щадит, но пусть убьет злого, чтобы зло прекратилось». Тут Дучипал вскочил, и схватил Врионуша зубами за горло, и, к земле его прижав, ногами до смерти забил. Александр увидел это и сказал: «Пей, брат Врионуш, из той чаши, что передал мне». Птоломей же рассек его тело и псам велел бросить. Александр на правителей и на вельмож посмотрел и сказал: «Мои любимые, милые, великие цари всего света, вельможи и все витязи, всю вселенную покорили мы, богатые и необитаемые земли, и до рая дошли, где был Адам, праотец наш; я все прекрасное, что есть на земле, видел — и высоту неба узнал, и глубину моря исследовал, но не смог избежать жестокого серпа смерти. Вы же, видя меня умирающим, помочь мне хотите, но не можете. И пойду я туда, где все от века умершие пребывают, вы же оставайтесь с Богом, меня до смерти своей вспоминая; и увижусь с вами тогда, когда мертвые из гробов восстанут на том Страшном Суде и на великом торжище». И, сказав это, умер Александр, в земле, называемой Гесем, в стране Халдейской, около Египта, в Междуречий Северском на реке Ниле, на том месте, где Иосиф Прекрасный семь житниц сделал фараону-царю.

 И толикъ плачь и жалость сотворися ту, елико никто нигдѣ видѣ, ни слыша. И тако велможе, вземши тѣло его, во Александрѣю донесоша. Плакавши же мати его, Олимпияда царица, и Роксана царица, и цари, и велможи, и вси князи земьстии, и жены, и дѣти, и несмысленни скоти. Роксана же царица одеяние многоцѣнное на себѣ до земли раздра и власы главы своея простерши, с плачем жалостно ко Александру яко к живу глаголющи: «О Александре, всего свѣта царю, силный господине и государю, писматар ли мнѣ бяше, понеже в чюжихъ земляхъ мене остави? Сам же яко солнце заиде с солнцемъ под землю. О земля, и солнце, и горы, и холми, плачитеся со мною днес, и точите очи мои источник слез, дондеже езеро наполните и горы напоите пелыневу горку, ядовиту мнѣ зело». И се рекши, на двор повелѣ излѣсти, сама же по конецъ Александра сѣдши, яко жива его облобызающи, глаголаше: «Александре, царю, македоньское солнце, аще ми есть с тобою умрети, тебѣ разлучитися не имам». И се рекъ, меч Александровъ вземши и на нь налег, живот свой сконча. Птоломѣй же и Филон столпъ великъ создаста и высокъ среди Александрии града и на немъ ковчег златъ, тѣло же Александра царя и Роксаны царицы поставиша, идѣже до днес ту стоит. Велможи и цари и всякъ отъиде во свою землю. Александрѣя же царство Птоломѣю прилучися. Аминь.

И такой плач и такая печаль тут были, каких никто нигде не видел и не слышал. И вельможи, взяв тело его, в Александрию принесли. Плакала мать его, царица Олимпиада, и царица Роксана, и цари, и вельможи, и все князья земные, и жены, и дети, и бессловесные животные. Царица Роксана многоценное одеяние на себе разорвала до земли и, распустив волосы, с плачем печально к Александру как к живому обратилась: «Александр, всего света царь, сильный господин и государь, разве враг ты мне, что в чужой земле меня оставил? Сам же как солнце с солнцем зашел под землю. О земля, и солнце, и горы, и холмы, плачьте со мною сегодня, лейте слезы, очи мои, как источник слезный, пока не наполните озера и пока не напоите горькую гору полынную, столь ядовитую для меня». И, сказав это, велела всем выйти, сама же около Александра села, поцеловала его, как живого, и сказала: «Царь Александр, македонское солнце, даже если мне придется с тобою вместе умереть, с тобою не разлучусь». И, сказав это, меч Александра взяла, и, бросившись на него, окончила жизнь свою. Птоломей и Филон большой и высокий столп сделали посреди города Александрии, и на нем поставили золотой ковчег, и в нем положили тела Александра и царицы Роксаны, там он и доныне стоит. Вельможи, цари и все остальные разошлись в земли свои. Александрийское же царство Птоломею досталось. Аминь.

Повесть о взятии Царьграда крестоносцами в 1204 году.

Въ лѣто 6712. Царствующю Ольксе въ Цесариградѣ, въ царствѣ Исаковѣ, брата своего, егоже слѣпивъ, а самъ цесаремь ста.^[1] А сына его Олексу затвори въ стѣнахъ высокыхъ стражею, яко не вынидеть. И временомъ минувъшемъ, и дьръзну Исакъ молитися о сыну своемь, дабы его испустилъ ис твьрди прѣдъ ся. И умоли брата Исакъ, и прияста извѣщение съ сыномь, яко не помыслити на царство, испущенъ бысть ис твьрди и хожашеть въ своей воли. Цесарь же Олькса не печяшеся о немь, вѣря брату Исакови и сынови его, зане прияста извѣщение. И потом Исакъ помысливъ, и въсхотѣ царства, и учишеть сына, посылая потаи, яко «добро створихъ брату моему Олѣксѣ, от поганыхъ выкупихъ его, а онъ противу зло ми възда: слѣпивъ мя, царство мое възя». И въсхотѣ сынъ его, якоже учашеть его, и мышляшьта, како ему изити из града въ дальняя страны и оттолѣ искати царства. И въвѣденъ бысть въ корабль, и въсаженъ бысть въ бочку,^[2] имущи 3 дна при единѣмь конци, за нимь же Исаковиць сѣдяше, а въ другомь конци вода, идеже гвоздъ: нѣлзѣ бо бяше инако изити из града. И тако изиде из Грѣчьскѣй земли. И, увѣдавъ, цесарь посла искатъ его. И начаша искати его въ мнозѣхъ мѣстѣхъ, и внидоша въ тъ корабль, идеже бяшеть, и вся мѣста обискаша, а из бъчькъ гвозды вынимаша, и видеше воду текущю, идоша прочь, и не обрѣтоша его.

В год 6712 (1204). Царствовал Алексей в Царьграде, в царстве Исаака, брата своего, ослепив которого, он сам стал цесарем. А сына его, Алексея, держал под стражей в заточении, за высокими стенами, чтобы не убежал. И прошло некоторое время, и решился Исаак просить за сына своего, чтобы прежде него выпустил сына из темницы. И упросил Исаак брата, и поклялся ему вместе с сыном, что не помыслят они о царстве, и выпущен был сын из темницы, и стал жить на свободе. Цесарь же Алексей не остерегался его, веря брату Исааку и сыну его, ибо те клялись ему. И потом же Исаак, поразмыслив, снова захотел царствовать и стал подстрекать сына своего, посылая к нему тайно: «Я, мол, добро сделал брату своему Алексею, выкупив его у варваров, а он отплатил мне злом: ослепив меня, завладел моим царством». И возжелал сын того, на что подстрекал его отец, и стали размышлять они, как бы бежать Алексею из города в дальние страны и оттуда добиваться престола. И приведен он был на корабль, и посажен в бочку, имевшую с одного конца три дна, там, где сидел Исаакович, а с другого конца, где затычка, была налита вода: ибо нельзя было иначе бежать из города. И так покинул он Греческую землю. И, узнав об этом, цесарь послал искать его. И стали искать его повсюду, и пришли на тот корабль, где он был, и все обыскали, и из бочек повыбивали затычки, но, видя, что течет вода, ушли, так и не найдя его.

И тако изиде Исаковичь, и приде къ нѣмьчьскуму цесарю Филипови, къ зяти и къ сѣстрѣ своей^[3]. Цесарь нѣмечьскый посла къ папѣ въ Римъ, и тако увѣчаста, яко «нѣ воевати на Цесарьградъ, нъ якоже рече Исаковиць: “Всь град Костянтинь хотять моего царства”,— такоже посадяче его на прѣстолѣ, поидете же къ Иерусалиму,^[4] въ помочь; не въсхотять ли его, а ведете и́ опять къ мнѣ, а пакости не дейте Грѣчьской земли».

И так бежал Исаакович, и прибыл к немецкому цесарю Филиппу, к зятю своему и к сестре своей. А цесарь немецкий послал к папе в Рим, и так они повелели: «Не воюйте с Царьградом, но так как говорит Исаакович: “Весь град Константинополь хочет, чтобы я царствовал”, то, посадив его на престоле, отправляйтесь дальше, в Иерусалим, на помощь; а если не примут его, то приведите его обратно ко мне, а зла не причиняйте земле Греческой».

Фрязи^[5] же и вси воеводы ихъ възлюбиша злато и срѣбро, иже мѣняшеть имъ Исаковиць, а цесарева велѣниа забыша и папина. Пьрвое, пришьдъше въ Судъ, замкы желѣзныя разбиша,^[6] и приступивъше къ граду, огнь въвергоша 4-рь мѣстъ въ храмы. Тъгда цесарь Олькса, узьревъ пламень, не створи брани противу имъ. Призвавъ брата Исака, егоже слѣпи, посади его на прѣстолѣ, и рече: «Даже еси, брат, тако створилъ, прости мене, а се твое царство»,— избѣжа из града. И пожьженъ бысть град и церкви несказьны лѣпотою, имъже не можемъ числа съповѣдати. И Святое Софие притворъ погорѣ, идеже патриарси вси написани, и подрумье и до моря, а семо по Цесаревъ затворъ и до Суда погорѣ. И тъгда погна Исаковиць по цесари Олексѣ съ фрягы, и не постиже его и възвратися въ град, и съгна отця съ прѣстола, а самъ цесаремъ ста: «Ты еси слепъ, како можеши царство дьржати? Азъ есмь цесарь!» Тъгда Исакъ цесарь, много съжаливъси о градѣ и о царствѣ своемь и о граблении манастырьскыхъ, еже даяста фрягомъ злата и срѣбро, посуленое имъ, разболѣвъся, и бысть мнихъ, и отъиде свѣта сего.

Фряги же и все полководцы их помышляли лишь о золоте и серебре, обещанном им Исааковичем, а повеления цесаря и папы забыли. Войдя в Суд, прежде всего разбили железные цепи и, подступив к городу, с четырех концов подожгли строения. Цесарь же Алексей, увидев пожар, не стал сопротивляться врагам. Призвал он к себе брата Исаака, им же ослепленного, возвел его на престол и сказал: «Даже если и ты это сделал, брат,— прости меня, вот твое царство»,— и бежал из города. И пострадали от пожара город и церкви несказанной красоты, которых нам и не перечислить. И сгорел притвор у Святой Софии, где изображены все патриархи, и ипподром, и до самого моря, а там и до Цесарева затвора и до Суда все сгорело. И тогда погнался Исаакович с фрягами за цесарем Алексеем, но не догнал его, и возвратился в город, и согнал отца с престола, а сам стал цесарем: «Ты, мол, слепой, как же сможешь управлять государством? Я буду цесарем!» Тогда цесарь Исаак, скорбя о городе, и о царстве своем, и о разграблении монастырей, которые давали золото и серебро, обещанное фрягам, разболелся и постригся в монахи, и покинул этот свет.

По Исаковѣ же смерти людие на сына его въсташа^[7] про зажьжение градьное и за пограбление манастырьское. И събрачеся чернь, и волочаху добрые мужи, думающе с ними, кого цесаря поставять. И вси хотяху Радиноса. Онъ же не хотяше царства, нъ кръяшеся от нихъ, измѣнивъся въ чьрны ризы. Жену же его, имъше, приведоша въ Святую Софию и много нудиша ю: «Повѣжь намъ, кде есть муж твой?» И не сказа о мужи своемь. Потомь же яша человѣка, именьмь Николу, воина,^[8] и на того възложиша вѣньць бес патриарха, и ту бысть снемъ въ Святѣй Софии 6 дний и 6 ночий.

После смерти Исаака народ восстал против сына его, возмущенный сожжением города и разграблением монастырей. И собралась чернь, и призвали к себе знатных людей, советуясь с ними, кого царем поставить. И все стояли за Радиноса. Но он не хотел царствовать и, спасаясь от них, постригся в монахи. Жену же его схватили, и привели в Святую Софию, и долго требовали у нее: «Скажи нам, где муж твой?» И не сказала она о муже своем. Потом привели человека по имени Никола, воина, и его венчали на царство без патриарха, и шесть дней и шесть ночей совещались в Святой Софии.

Цесарь же Исаковиць бяшеть въ Влахернѣ, и хотяше въвести фрягы отай бояръ въ град. Бояре же, увѣдавъше, утолиша цесаря, не даша ему напустити фрягъ, рекуче: «Мы с тобою есмь». Тъгда бояре, убоявъшеся въвѣдения фрягъ, съдумавъше съ Мюрчюфломь, яша цесаря Исаковиця, а на Мюрчюфла вѣньчь възложиша.

А цесарь Исаакович был во Влахерне и хотел, втайне от бояр, ввести в город фрягов. Но бояре, узнав об этом, успокоили цесаря, не дали ему впустить фрягов в город, говоря: «Мы за тебя». А потом испугались бояре, что войдут фряги в город, и, посовещавшись с Мурчуфлом, схватили цесаря Исааковича, а Мурчуфла венчали на царство.

А Мюрчюфла бяше высадилъ ис тьмьнице Исаковиць, и приялъ извѣщение, яко не искати подъ Исаковицемь царства, нъ блюсти подъ нимь. Мюрчюфлъ же посла къ Николѣ и къ людьмъ въ Святую Софию: «Язъ ялъ ворога вашего Исаковиця, язъ вашь цесарь; а Николѣ даю пьрвый въ боярехъ, сложи съ себе вѣньць». И вси людие не даша ему сложити вѣньця, нъ боле закляшася: кто отступить от Николы, да будеть проклятъ. Того же дне, дождавъше ночи, разбѣгошася вси, а Николу яша, и жену его я Мюрчюфлъ, и въсади я въ тьмницю, и Ольксу Исаковиця утвьрди въ стѣнехъ, а самъ цесаремь ста Мюрчюфлъ феуларя въ 5 день, надѣяся избити фрягы.

Мурчуфла того Исаакович освободил из темницы, взяв с него клятву, что не будет он добиваться престола у Исааковича, а будет ему помогать. Мурчуфл же послал к Николе к к народу в Святую Софию сказать: «Схватил я врага вашего, Исааковича, я ваш царь, а Никола будет у меня первым сановником, но пусть сложит царский венец». И все люди не давали тому отречься от престола и, напротив, заклинали: «Кто отступится от Николы, да будет проклят!» Однако в тот же день, дождавшись ночи, разбежались все, а Николу схватили, и жену его захватил Мурчуфл, и посадил их в темницу, и Алексея Исааковича заточил, а сам Мурчуфл стал царем в пятый день февраля, надеясь расправиться с фрягами.

Фрязи же, уведавъше ята Исаковиця, воеваша волость около города, просяче у Мюрчюфла: «Дай нам Исаковиця, ото поидемъ къ нѣмечьскуму цесарю, отнеле же есме послани, а тобе царство его». Мурчюфлъ же и вси бояре не даша его жива, и уморивъше Исаковиця,^[9] и рекоша фрягомъ: «Умьрлъ есть; придете и видите и». Тъгда же фрязи печяльни бывъше за прѣслушание свое: не тако бо бѣ казалъ имъ цесарь нѣмѣчьскый и папа римьскый, якоже си зло учиниша Цесарюграду. И рѣша сами к соби вси: «Оже намъ нѣту Исаковиця, с нимь же есме пришли, да луче ны есть умрети у Цесаряграда, нежели съ срамомь отъити». Оттоль начаша строити брань къ граду.

Фряги же, узнав, что схвачен Исаакович, стали грабить окрестности города, требуя у Мурчуфла: «Выдай нам Исааковича, и пойдем к немецкому цесарю, кем и посланы мы, а тебе — царство Исааковича». Мурчуфл же и все бояре не выдали его живым, а умертвили Исааковича и сказали фрягам: «Умер он, приходите и увидите сами». Тогда опечалились фряги, что нарушили заповедь: не велели им цесарь немецкий и папа римский столько зла причинять Царьграду. И пошли среди них разговоры: «Раз уж нет у нас Исааковича, с которым мы пришли, так лучше умрем под Царьградом, чем отступим от него с позором». И с той поры начали осаду города.

И замыслиша, якоже и прѣже, на кораблихъ раями на шьглахъ,^[10] на иныхъ же кораблихъ исъциниша порокы и лѣствиця, а на инѣхъ замыслиша съвѣшивати бъчькы чересъ град, накладены смолины. И лучины зажьгъше, пустиша на хоромы, якоже и прѣже, пожьгоша градъ. И приступиша къ граду априля въ 9 день, въ пятъкъ 5 недѣли поста, и не успѣша ничьтоже граду, нъ фряг избиша близъ 100 муж. И стояша ту фрязи 3 дни; и въ понедѣльник Верьбной недѣли^[11] приступиша къ граду, солнчю въсходящю, противу Святому Спасу, зовемый Вергетисъ, противу Испигасу, сташа же и до Лахерны.^[12] Приступиша же на 40 корабльвъ великыхъ, бяху же изременани межи ими,^[13] в нихъ же людье на конихъ, одени в бръне и коне ихъ. Инии же корабле ихъ и галѣе ихъ стояху назаде, боящеся зажьжения, якоже и прѣже, бяхуть грьци пустили на не 10 кораблевъ съ огньмь, и въ пряхъ извеременивъше погодье вѣтра, на Васильевъ день полуноци, не успеша ничтоже фрязьскымъ кораблемъ: вѣсть бо имъ бяше далъ Исаковиць, а грькомъ повеле пустити на корабле на не; тѣмьже и не погорѣша фрязи.

И пустились на хитрости, как и раньше: приготовили к штурму корабельные реи, а на других кораблях установили тараны и лестницы, а с третьих приготовились метать через городскую стену бочки со смолой. И зажгли лучины на бочках, и метали их на дома, и, как прежде, зажгли город. И пошли на приступ в девятый день апреля, в пятницу пятой недели поста, но ничего не сделали городу, и было убито около ста фрягов. И стояли здесь фряги три дня, и в понедельник Вербной неделя на восходе солнца приступили к стенам напротив Святого Спаса, называемого Вергетис, и против Испигаса и далее до самой Влахерны. Подошли же на сорока больших кораблях, среди которых были и дромоны, а в них — люди на конях, и сами в доспехах, и кони их. Другие же корабли и галеи фряги поставили позади, опасаясь, что их подожгут, как в тот раз, когда пустили греки на них десять кораблей с огнем, установив паруса на попутный ветер, в ночь на Васильев день, но не смогли причинить вреда фряжским кораблям: Исаакович посоветовал грекам пустить корабли на фрягов, а сам предупредил тех об этом, поэтому и не сгорели фряжские корабли.

И тако бысть възятие Цесаряграда великого: и привлеце корабль къ стенѣ градьнѣй вѣтръ, и быша скалы ихъ великыя чрѣсъ град, и нижьнее скалы равно забороломъ, и бьяхуть съ высокыхъ скалъ на градѣ грькы и варягы камениемь и стрѣлами и сулицами, а съ нижьнихъ на град сълѣзоша; и тако възяша град. Цесарь же Мюрчюфолъ крѣпляше бояры и все люди, хотя ту брань створити с фрягы, и не послушаша его: побѣгоша от него вси. Цесарь же побеже от нихъ, и угони е на Коньнемь търгу, и многа жалова на бояры и на все люди. Тъгда же цесарь избеже изъ града, и патриархъ и вси бояре.

И вот как был взят Царьград великий: подогнало ветром корабль к городской стене, и были огромные лестницы на нем выше стен, а короткие — на уровне заборол, и стреляли фряги с высоких лестниц по грекам и варягам, оборонявшим городские стены, камнями, и стрелами, и сулицами, а с коротких перелезли на стену; и так овладели городом. Цесарь же Мурчуфл воодушевлял бояр и всех людей, надеясь дать отпор фрягам, но не послушали его: разбежались от него все. Тогда бежал цесарь от фрягов, но они настигли его на Конном рынке, и горько сетовал он на своих бояр и народ. И бежал цесарь из города, а с ним патриарх и все бояре.

И внидоша въ град фрязи вси априля въ 12 день, на святого Василия Исповѣдника, въ понедѣльник, и сташа на мѣсте, идеже стояше цесарь грьчьскый, у Святого Спаса, и ту сташа и на ночь. Заутра же, солнчю въсходящю, вънидоша въ Святую Софию, и одьраша двьри^[14] и расѣкоша, а онболъ окованъ бяше всь сребромь, и столпы сребрьные 12, а 4 кивотьныя, и тябло^[15] исѣкоша, и 12 креста, иже надъ олтаремь бяху, межи ими шишкы, яко дрѣва, вышьша муж, и прѣграды олтарьныя межи стълпы, и то все сребрьно. И тряпезу чюдьную одьраша, драгый камень и велий жьньчюг, а саму невѣдомо камо ю дѣша. И 40 кубъковъ великыхъ, иже бяху прѣдъ олтаремь, и понекадѣла и свѣтилна сребрьная, яко не можемъ числа повѣдати, съ праздьничьными съсуды бесцѣньными поимаша. Служебьное Еуангелие и хресты честьныя, иконы бесцѣныя — все одраша. И подъ тряпезою^[16] кръвъ наидоша — 40 кадие чистаго злата,^[17] а на полатѣхъ и въ стѣнахъ и въ съсудохранильници не вѣде колико злата и сребра, яко нету числа, и бесцѣньныхъ съсудъ. То же всѣ в единой Софии сказахъ, а Святую Богородицю, иже на Влахѣрнѣ, идеже Святый Духъ съхожаше на вся пятницѣ, и ту одраша. Инѣхъ же церквий не можеть человѣкъ сказати, яко бе-щисла. Дигитрию же чюдьную, иже по граду хожаше, святую Богородицю, съблюде ю Богъ^[18] добрыми людьми, и ныне есть, на ню же надѣемъся. Иные церкви въ градѣ и вънѣ града, и манастыри въ градѣ и вънѣ града пограбиша все, имъже не можемъ числа, ни красоты ихъ сказати. Черньче же и чернице и попы облупиша и нѣколико ихъ избиша, грьки же и варягы изгнаша изъ града, иже бяхуть остали.

И вступили фряги в город в двенадцатый день апреля, на праздник святого Василия Исповедника, в понедельник, и расположились на том месте, где недавно еще стоял греческий цесарь — у Святого Спаса,— и тут простояли всю ночь. А наутро, с восходом солнца, ворвались фряги в Святую Софию, и ободрали двери и разбили их, и амвон, весь окованный серебром, и двенадцать столпов серебряных и четыре кивотных; и тябло разрубили, и двенадцать крестов, находившихся над алтарем, а между ними — шишки, словно деревья, выше человеческого роста, и стену алтарную между столпами, и все это было серебряное. И ободрали дивный жертвенник, сорвали с него драгоценные камни и жемчуг, а сам неведомо куда дели. И похитили сорок сосудов больших, что стояли перед алтарем, и паникадила, и светильники серебряные, которых нам и не перечислить, и бесценные праздничные сосуды. И служебное Евангелие, и кресты честные, и иконы бесценные — все ободрали. И под трапезой нашли тайник, а в нем до сорока бочонков чистого золота, а на полатях, и в стенах, и в сосудохранильнице — не счесть сколько золота, и серебра, и драгоценных сосудов. Это все рассказал я об одной лишь Святой Софии, но и Святую Богородицу, что на Влахерне, куда Святой Дух нисходил каждую пятницу, и ту всю разграбили. И другие церкви; и не может человек их перечислить, ибо нет им числа. Одигитрию же дивную, которая ходила по городу, святую Богородицу, спас Бог руками добрых людей, и цела она и ныне, на нее и надежды наши. А прочие церкви в городе и вне города к монастыри в городе и вне города все разграбили, и не можем ни перечислить их, ни рассказать о красоте их. Монахов, и монахинь, и попов обокрали, и некоторых из них поубивали, а оставшихся греков и варягов изгнали из города.

Се же имена воеводамъ ихъ: 1 маркосъ от Рима, въ градѣ Бьрне, идеже бе жилъ поганый злый Дедрикъ.^[19] А 2-й кондофъ Офланъдръ.^[20] А 3 дужь слепый от Маркова острова Венедикъ.^[21] Сего дужа слѣпилъ Мануилъ цесарь^[22]; мнози бо философи моляхуться чесареви: аще сего дужа отпустиши съдрава, тъ много зла створить твоему царсгву. Царь же не хотя его убити, повелѣ очи ему слѣпити стькломь, и быста очи ему яко невреженѣ, нъ не видяше ничегоже. Сь же дужь много браний замышляше на град, и вси его послушаху, и корабли его велиции бяхуть, с нихъ же градъ възяша. Столнья же фряжьска у Цесаряграда от декабря до априля, доколь городъ възяшь. А мѣсяця маия въ 9 поставища цесаря своего латина кондо Фларенда своими пискупы, и власть собе раздѣлиша: цесареви град, а маркосу судъ, а дужеви десятина. И тако погыбе царство богохранимаго Костянтиняграда и земля Гречьская въ свадѣ цесаревъ, ею же обладають фрязи.

А вот имена полководцев их: первый — маркграф из Рима, из города Вероны, где жил когда-то язычник жестокий Теодорих. А второй — граф Фландрский. А третий — дож слепой с острова Марка, из Венеции. Этого дожа ослепил цесарь Мануил, ибо многие мудрые убеждали цесаря: если отпустишь этого дожа невредимым, то много зла принесет твоему царству. Цесарь же не захотел его убить, но повелел ослепить его стеклом, и были глаза его как бы невредимы, а перестал он видеть. Этот дож постоянно замышлял козни против города, и все слушали советов его, и ему принадлежали огромные корабли, с которых город был взят. А стояли фряги у Царьграда с декабря по апрель, когда и был взят город. А в мае, девятого числа, поставили цесарем своего латинянина — графа Фландрского — решением своих епископов, и власть между собою поделили: цесарю — город, маркграфу — Суд, а дожу — десятина. Вот так и погибло царство богохранимого города Константинова и земля Греческая из-за распрей цесарей, и владеют землей той фряги.

^[1] Царствующю Ольксе въ Цесариградѣ, въ царствѣ Исаковѣ... самъ цесаремь ста.— Алексей III вступил на престол в 1195 г., свергнув и ослепив своего брата — Исаака Ангела (1185—1195 гг.).

^[2] И въвѣденъ бысть въ корабль, и въсаженъ бысть въ бочку...— Никита Хониат рассказывает иначе: Алексей на лодке был доставлен на итальянский корабль; «он остриг себе в кружок волосы, нарядился в латинскую одежду, смешался с толпою и таким образом укрылся от сыщиков». Версия же о бегстве Алексея в бочке с тройным дном, вероятно, легендарна.

^[3] ...и приде къ нѣмьчьскуму цесарю Филипови, къ зяти и къ сѣстрѣ своей.— Алексей, бежавший в 1202 г. из Константинополя, высадился в Сицилии. Он установил связь с папой Иннокентием III, с императором Священной Римской империи Филиппом Швабским, женатым на его сестре Ирине, и непосредственно с самими крестоносцами, которые в это время уже готовились к походу в Палестину.

^[4] ...такоже посадяче его на прѣтолѣ, поидете же къ Иерусалиму...— Крестоносцы, восстановив на престоле Исаака Ангела, должны были продолжать путь в Палестину. Алексей Ангел обещал субсидировать поход и отправить с крестоносцами десятитысячное войско.

^[5] Фрязи.— По-древнерусски так называли итальянцев, здесь этот термин распространен на всех крестоносцев.

^[6] Пьрвое, пришьдъше въ Судъ, замкы желѣзныя разбиша...— Залив Золотой Рог (Суд), омывающий Константинополь с востока, в оборонительных целях перегораживался железной цепью, которая была разбита воинами-крестоносцами, и их корабли смогли подойти к стенам города.

^[7] По Исаковѣ же смерти людие на сына его въсташа...— Исаак Ангел был восстановлен на престоле в июле 1203 г., однако фактически правил его сын Алексей Ангел — Алексей IV. Требования выдвинуть другого кандидата в императоры возникли в январе 1204 г., когда Исаак, вероятно, еще был жив.

^[8] ...Николу, воина...— Николая Канава венчал на царство простой народ. Кандидатом знати был вельможа Алексей Дука Мурчуфл.

^[9] Мурчуфлъ же и вси бояре не даша его жива, и уморивъше Исаковиця...— Мурчуфл явился во Влахернский дворец к Алексею, вывел его потайным ходом, якобы спасая от мятежников. Затем Алексей был закован, отведен в темницу и позднее умерщвлен.

^[10] ...раями на шьглахъ...— Корабли крестоносцев были увешаны по реям веревочными лестницами, по которым воины перебирались на крепостные стены.

^[11] ...Верьбной недѣли...— Последней недели Великого поста.

^[12] ...противу святому Спасу, зовемый Вергетисъ, противу Испигасу, сташа же и до Лахерны.— Здесь упомянуты монастырь Спаса Евергета, ворота, ведущие в Пигу и Влахернский дворец. Автор хочет подчеркнуть, что штурмовались стены города на всем их протяжении.

^[13] ...бяху же изременани межи ими...— В переводе учтена догадка Н. А. Мещерского, что речь идет о «дромонах», кораблях для перевозки конницы.

^[14] ...одьраша двьри...— Двери храмов покрывалисъ пластинами из меди или драгоценных металлов, украшались резьбой.

^[15] ...тябло...— часть иконостаса.

^[16] ...подъ тряпезою...— под западной частью храма.

^[17] ...40 кадие чистаго злата...— Н. А. Мещерский обращает внимание на частое употребление эпического числа сорок: сорок кораблей, сорок кубков, сорок кадей золота. Кадь — мера сыпучих тел: в позднее время (в XV в.) кадь соответствует объему четырнадцати пудов ржи.

^[18] Дигитрию же чюдьную... съблюде ю Богъ...— Одигитрия («путеводительница») — определенный тип иконы Богоматери с младенцем. Существовала легенда о том, что константинопольская икона Одигитрии чудесным образом являлась в разных концах города.

^[19] ...маркосъ от Рима, въ градѣ Бьрне, идеже бе жилъ поганый злый Дедрикъ.— Маркос — передача титула «маркграф». Здесь имеется в виду Бонифаций Монферратский, уроженец Вероны (в немецком произношении — Берн). Дедрик— остготский король Теодорих (454—526).

^[20] ...кондофъ Офланъдръ...— Граф Балдуин IX Фландрский, будущий император Латинской империи, в состав которой вошел Константинополь с окрестностями, южное побережье Мраморного моря и некоторые области Греции.

^[21] ...дужъ слепый от Маркова острова Венедикъ.— Венецию именовали республикой святого Марка по имени почитавшегося там апостола — покровителя города. Дож — Энрико Дандоло (1108—1205), один из инициаторов захвата Константинополя.

^[22] ...Мануилъ цесарь...— Византийский император Мануил I Комнин (1143—1180 гг.).

ПОВЕСТЬ О ВЗЯТИИ ЦАРЬГРАДА КРЕСТОНОСЦАМИ В 1204 ГОДУ

В год 6712 (1204).

Царствовал Алексей в Царьграде, в царстве Исаака, брата своего, ослепив которого, он сам стал цесарем. А сына его, Алексея, держал под стражей в заточении, за высокими стенами, чтобы не убежал. И прошло некоторое время, и решился Исаак просить за сына своего, чтобы прежде него выпустил сына из темницы. И упросил Исаак брата, и поклялся ему вместе с сыном, что не помыслят они о царстве, и выпущен был сын из темницы, и стал жить на свободе. Цесарь же Алексей не остерегался его, веря брату Исааку и сыну его, ибо те клялись ему. Потом же Исаак, поразмыслив, снова захотел царствовать и стал подстрекать сына своего, посылая к нему тайно: «Я, мол, добро сделал брату своему Алексею, выкупив его у варваров, а он отплатил мне злом:ослепив меня, завладел моим царством». И возжелал сын того, на что подстрекал его отец, и стали размышлять они, как бы бежать Алексею из города в дальние страны и оттуда добиваться престола. И приведен он был на корабль, и посажен в бочку, имевшую с одного конца три дна, там, где сидел Исаакович, а с другого конца, где затычка, была налита вода: ибо нельзя было иначе бежать из города. И так покинул он Греческую землю. И, узнав об этом, цесарь послал искать его. И стали искать его повсюду, и пришли на тот корабль, где он был, и все обыскали, и из бочек повыбивали затычки, но, видя, что течет вода, ушли, так и не найдя его. И так бежал Исаакович, и прибыл к немецкому цесарю Филиппу, к зятю своему, и к сестре своей. А цесарь немецкий послал к папе в Рим, и так они повелели: «Не воюйте с Царьградом, но так как говорит Исаакович: «Весь град Константинополь хочет, чтобы я царствовал», то, посадив его на престоле, отправляйтесь дальше, в Иерусалим, на помощь; а если не примут его, то приведите его обратно ко мне, а зла не причиняйте земле Греческой». фряги же и все полководцы их помышляли лишь о золоте и серебре, обещанном им Исааковичем, а повеления цесаря и папы забыли. Войдя в Суд, прежде всего разбили железные. цепи и, подступив к городу, с четырех концов подожгли строения. Цесарь же Алексей, увидев пожар, не стал сопротивляться врагам. Призвал он к себе брата Исаака, им же ослепленного, возвел его на престол и сказал: «Даже если и ты это сделал, брат,— прости меня, вот твое царство»,— и бежал из города. И пострадали от пожара город и церкви несказанной красоты, которых нам и не перечислить. И сгорел притвор у святой Софии, где изображены все патриархи, и ипподром, и до самого моря, а там и до Цесарева затвора и до Суда все сгорело. И тогда погнался Исаакович с фрягами за цесарем Алексеем, но не догнал его, и возвратился в город, и согнал отца с престола, а сам стал цесарем: «Ты, мол, слепой, как же сможешь управлять государством? Я буду цесарем!» Тогда цесарь Исаак, скорбя о городе, и о царстве своем, и о разграблении монастырей, которые давали золото и серебро, обещанное фрягам, разболелся и постригся в монахи, и покинул этот свет.

    После смерти Исаака народ восстал против сына его, возмущенный сожжением города и разграблением монастырей. И собралась чернь, и призвали к себе знатных людей, советуясь с ними, кого царем поставить. И все стояли за Радиноса. Но он не хотел царствовать и, спасаясь от них, постригся в монахи. Жену же его схватили, и привели в святую Софию, и долго требовали у нес: «Скажи нам, где муж твой?» И не сказала она о муже своем. Потом привели человека по имени Никола, воина, и его венчали на царство без патриарха, и шесть дней и шесть ночей совещались в святой Софии. А цесарь Исаакович был во Влахерне и хотел, втайне от бояр, ввести в город фрягов. Но бояре, узнав об этом, успокоили цесаря, не дали ему впустить фрягов в город, говоря: «Мы за тебя». А потом испугались бояре, что войдут фряги в город, и, посовещавшись с Мурчуфлом, схватили цесаря Исааковича, а Мурчуфла венчали на царство. Мурчуфла того Исаакович освободил из темницы, взяв с него клятву, что не будет он добиваться престола у Исааковича, а будет ему помогать. Мурчуфл же послал к Николе и к народу в святую Софию сказать: «Схватил я врага вашего, Исааковича, я ваш царь, а Никола будет у меня первым сановником, но пусть сложит царский венец». И все люди не давали тому отречься от престола и, напротив, заклинали: «Кто отступится от Николы, да будет проклят!» Однако в тот же день, дождавшись ночи, разбежались все, а Николу схватили, и жену его захватил Мурчуфл, и посадил их в темницу, и Алексея Исааковича заточил, а сам Мурчуфл стал царем в пятый день февраля, надеясь расправиться с фрягами. фряги же, узнав, что схвачен Исаакович, стали грабить окрестности города, требуя у Мурчуфла: «Выдай нам Исааковича, и пойдем к немецкому цесарю, кем и посланы мы, а тебе — царство Исааковича». Мурчуфл же и все бояре не выдали его живым, а умертвили Исааковича и сказали фрягам: «Умер он, приходите и увидите сами». Тогда опечалились фряги, что нарушили заповедь: не велели им цесарь немецкий и папа римский столько зла причинять Царьграду. И пошли среди них разговоры: «Раз уж нет у нас Исааковича, с которым мы пришли, так лучше умрем под Царырадом, чем отступим от него с позором». И с той поры начали осаду города. И пустились на хитрости, как и раньше: приготовили к штурму корабельные реи, а на других кораблях установили тараны и лестницы, а с третьих приготовились метать через городскую стену бочки со смолой. И зажгли лучины на бочках, и метали их на дома, и, как прежде, зажгли город. И пошли на приступ в девятый день апреля, в пятницу пятой недели поста, но ничего не сделали городу, и было убито около ста фрягов. И стояли здесь фряги три дня, и в понедельник вербной недели на восходе солнца приступили к стенам напротив святого Спаса, называемого Вергетис, и против Испигаса и далее до самой Влахерны. Подошли же на сорока больших кораблях, среди которых были и дромоны, а в них — люди на конях, и сами в доспехах, и кони их. Другие же корабли и галеи фряги поставили позади, опасаясь, что их подожгут, как в тот раз, когда пустили греки на них десять кораблей с огнем, установив паруса на попутный ветер, в ночь на Васильев день, но не смогли причинить вреда фряжским кораблям: Исаакович посоветовал грекам пустить корабли на фрягов, а сам предупредил тех об этом, поэтому и не сгорели фряжские корабли. И вот как был взят Царьград великий: подогнало ветром корабль к городской стене, и были огромные лестницы на нем выше стен, а короткие — на уровне заборол, и стреляли фряги с высоких лестниц по грекам и варягам, оборонявшим городские стены, камнями, и стрелами, и сулицами, а с коротких - перелезли на стену и так овладели городом. Цесарь же Мурчуфл воодушевлял бояр и всех людей, надеясь дать отпор фрягам, но не послушали его: разбежались от него все. Тогда бежал цесарь от фрягов, но они настигли его на Конном рынке, и горько сетовал он на своих бояр и народ. И бежал цесарь из города, а с ним патриарх и все бояре.

    И вступили фряги в город в двенадцатый день апреля, на праздник святого Василия Исповедника, в понедельник, и расположились на том месте, где недавно еще стоял греческий цесарь — у святого Спаса,— и тут простояли всю ночь. А наутро, с восходом солнца, ворвались фряги в святую Софию, и ободрали двери и разбили их, и амвон, весь окованный серебром, и двенадцать столпов серебряных и четыре кивотных; и тябло разрубили, и двенадцать крестов, находившихся над алтарем, а между ними — шишки, словно деревья, выше человеческого роста, и стену алтарную между столпами, и все это было серебряное. И ободрали дивный жертвенник, сорвали с него драгоценные камни и жемчуг, а сам неведомо куда дели. И похитили сорок сосудов больших, что стояли перед алтарем, и паникадила, и светильники серебряные, которых нам и не перечислить, и бесценные праздничные сосуды. И служебное Евангелие, и кресты честные, и иконы бесценные — все ободрали. И под трапезой нашли тайник, а в нем до сорока бочонков чистого золота, а на полатях, и в стенах, и в сосудохранильнице — не счесть сколько золота, и серебра, и драгоценных сосудов. Это все рассказал я об одной лишь святой Софии, но и святую Богородицу, что на Влахерне, куда святой дух нисходил каждую пятницу, и ту всю разграбили. И другие церкви; и не может человек их перечислить, ибо нет им числа. Одигитрию же дивную, которая ходила по городу, святую богородицу, спас бог руками добрых людей, и цела она и ныне, на нее и надежды наши. А прочие церкви в городе и вне города и монастыри в городе и вне города все разграбили, и не можем ни перечислить их, ни рассказать о красоте их. Монахов, и монахинь, и попов обокрали, и некоторых из них поубивали, а оставшихся греков и варягов изгнали из города. вот имена полководцев их: первый — маркграф из Рима, из города Вероны, где жил когда-то язычник жестокий Теодорих. А второй — граф Фландрский. А третий—дож слепой с острова Марка, из Венеции. Этого дожа ослепил цесарь Мануил, ибо многие мудрые убеждали цесаря: если отпустишь этого дожа невредимым, то много зла принесет твоему царству. Цесарь же не захотел его убить, но повелел ослепить его стеклом, и были глаза его как бы невредимы, а перестал он видеть. Этот дож постоянно замышлял козни против города, и все слушали советов его, и ему принадлежали огромные корабли, с которых город был взят. А стояли фряги у Царьграда с декабря по апрель, когда и был взят город. А в мае, девятого числа, поставили цесарем своего латинянина — графа Фландрского — решением своих епископов, и власть между собою поделили: цесарю — город, маркграфу — Суд, а дожу — десятина. Вот так и погибло царство богохранимого города Константинова и земля Греческая из-за распрей цесарей, и владеют землей той фряги.

Киево-Печерский патерик

ПОСЛАНИЕ СМИРЕННАГО ЕПИСКОПА СИМОНА ВЛАДИМЕРЬСКАГО И СУЗДАЛЬСКАГО К ПОЛИКАРПУ, ЧЕРНОРИЗЬЦЮ ПЕЧЕРЬСКОМУ

...Пишеть бо ми княгини Ростиславляа Верхослава^[1], хотящи тя поставлена быти епискупомь или Новугороду на Онтониево место, или Смоленьску на Лазареве место, или Юрьеву на Олексеево место, и аще ми, рече, и до тысячи сребра расточити тебе ради и Поликарпа. И рех ей: «Дьщии моа Анастасие! Дело не богоугодно хощеши сътворити, но аще бы пребыл в монастыре неисходно, с чистого съвестию, в послушании игумении и всей братии, трезвяся о всех, то не токмо бы в святительскую одежю оболчен, но и вышняго царствиа достоин бы был».

Ты же, брате, епископству ли похотел оси? Добру делу хощеши, но послушай Павла, глаголюща к Тимофею^[2], и, почет, разумееши, аще оси что от того исправил, какову епископу подобает бысти. Но аще бы ты был достоин таковаго сана, то не бых тебе пустил от себе, но своима рукама съпрестолника тя себе поставил бых в обе епископии, Владимерю и Суждалю, яко же князь Георгий^[3] хотел, но аз ему възбраних, видя твое малодушие. И аще мене преслушаешися, каковеи любо власти въсхощеши или епископъству или игуменьству повинешися, буди ти клятва, а не благословение, и к тому не внидеши в святое и честное место, в нем же еси остриглъся. Яко съсуд непотребен будеши, и извержен будеши вон и плакатися имаши послежде много без успеха. Не то бо есть съвръшение, брате, еже славиму быти от всех, но еже исправити житие свое и чиста себе съблюсти. От того, брате, Печерьскаго монастыря пречистыа богоматере мнози епископи поставлени быша, яко же от самого Христа, бога нашего, апостоли в всю вселенную послани быша, и яко светила светлаа осветиша всю Русскую землю святым крещениемь. Пръвый — Леонтий, епископ Ростовъскый^[4], великий святитель, его же бог прослави нетлениемь, и се бысть пръвый престолник, его же невернии много мучивше и бивше, и се третий гражанин бысть Рускаго мира, с онема варягома^[5] венчася от Христа, его же ради пострада. Илариона же митрополита и сам чел еси в «Житии святаго Антониа»^[6], яко от того пострижен бысть и тако священства сподоблен. По сем же: Николае и Ефрем — Переяславлю, Исаиа — Ростову, Герман — Новуграду, Стефан — Владимерю, Нифонт — Новуграду, Марин — Юрьеву, Мина — Полотьску, Никола — Тьмутороканю, Феоктист — Чернигову, Лаврентей — Турову, Лука — Белуграду, Ефрем — Суждалю. И аще хощеши вся уведати, почти летописца стараго Ростовскаго: есть бо всех болии 30, а иже потом и до нас грешных, мню, близ 50.

Разумей же, брате, колика слава и честь монастыря того, и постыдевся, покайся и изводи си тихое и безмятежное житие, к нему же господь призвал тя есть. Аз бы рад оставил свою епископию и работал игумену в том святемь Печерьскомь монастыре. И се же глаголю ти, брате, не сам себе величаа, но тебе възвещаа. Святительства нашего власть сам веси. Кто не весть мене, грешнаго епископа Симона и сиа съборныа церкви, красоты Владимерьскиа, и другиа Суждальскиа церьки^[7], юже сам създах? Колико имеата градов и сел! И десятину събирають по всей земли той. И тем всемь владееть наша худость. И сиа вся бых оставил, но веси, какова велиа вещь духовнаа и ныне обдержить мя, и молюся господеви, да подасть ми благо время на правление. И съвесть тайнаа господь, — истинно глаголю ти: яко всю сию славу и честь въскоре яко кал вменил бых, аще бы ми трескою торчать за враты или сметьем помятену быти в Печерьском манастыре и попираему человеки, или единому быти от убогых пред враты честныа тоа лавры и сътворитися просителю, — то лучши бы ми временныа сиа чти. Един день в дому божиа матере паче 1000 лет, и в нем изволил бых пребывати паче, нежели жити ми в селех грешничих. И въистину глаголю ти, брате Поликарпе, где слыша сих дивнейши бывших в том в святемь монастыре Печерьском чюдес? Что же ли блаженейших сих отцев, иже в конець вселенныа просиаша подобно лучам солнечным? О них же достоверно повидаю ти настоящим писаниемь к сим же, иже тебе реченным. И се тебе, брате, скажю, что ради мое тщание и вера к святому Антонию и Феодосию.

О СВЯТЕМЬ АФОНАСИИ ЗАТВОРНИЦИ, ИЖЕ УМЕР

И ПАКЫ В ДРУГЫЙ ДЕНЬ, ОЖИВЕ И ПРЕБЫСТЬ ЛЪТ 12

Бысть убо и се в том же святым монастыре. Брат един, живый свято и богоугодно житие, имянемь Афонасие, более много, умре. Два же брата отръше тело его мертво, отъидоста, увивыпе его, яко же подобает мертваго. По прилучаю же пришедше неции и видевше того умеръша, отъидоша. Пребысть же мертвый всь день не погребен: бе бо убог зело — не имеа ничто же мира сего, и сего ради небрегом бысть. Богатым бо всяк тщится послужити и в животе и при смерти, да наследить что.

В нощи же явися некто игумену, глаголя: «Человек божий сей два дьни имать непогребен, ты же веселишися». Уведев же игумен о сем, в утрий день с всею братиею приде к умерьшему, и обретоша его седяща и плачюща. Ужасошася, яко видевше того оживьша, и въпрошаху того, глаголюще: «Како оживе?» или: «Что виде?» Сий же не отвещеваше ничто же, точию: «Спаситеся!» Они же моляхуся ему слышати что от него, да и мы, рече, пользуемся. Он же рече к ним: «Аще вы реку, не воруете ми». Братиа же к нему с клятвою реша, яко «сохраним все, еже аще речеши нам». Он же рече им: «Имейте послушание в всем к игумену, и кайтеся на всяк час, и молитеся господу Иисусу Христу, и пречистой его матере, и преподобным отцемь Антонию и Феодосию, да скончаете живот свой зде и с святыми отци погребены быти сподобитеся в печере. Себо боли всех вещей три сиа вещи суть, аще ли кто постигнеть сиа вся исправити по чину, точию не възносися. И к тому не въпрошайте мене, но молю вы ся, простите мя». Шед же в печер, заградив о себе двери, и пребысть, не глаголя никому же ничто же, 12 лет. Егда же хотяше преставитися, призвав всю братию, тоижде им глаголаше, еже и испръва, о послушании и о покоании, глаголя: «Блажен есть, иже зде сподобивыйся положен быти». И сие рек, почи с миром о господе.

И бе некто брат един, боля лядвиами от лет мног. И принесен бысть надо нь. Обоим же тело блаженнаго и исцеле, от того часа и дажде до дьне смерти своеа никако же поболев лядвиами, ниже иным чим. И сему исцелявшему имя Вавила. И той сказа братии сице: «Лежащу ми, рече, и въпиющу от болезни, и абие вниде сии блаженный, глаголя ми: «Прииди, исцелю ти». Аз же хотя того въпрошати, когда и коли семо прииде, он же абие невидим бысть». И оттоле разумеша вси, яко угоди господеви: никогда же бо изыде и виде солнце в 12 лет, и плачася не проста день и нощь, ядяше бо мало хлеба, и воды пооскуду пиаше и то чрес день. И се слышах от того Вавилы, исцеленнаго им.

Аще ли кому неверно мнится се написание, да почтеть житиа святых отець наших Антониа и Феодосиа, начальника рускым мнихом, и тако да веруеть. Аще лини тако пременится, неповинни суть: подобает бо збытися притчи, реченней господем: «Изыде сеати семени своего. Ово паде при пути, и другое паде в тернии» — иже печалми житейсками подавляються. О них же пророк рече: «О дебеле сердце людей сих, ушима тяжко слышаща». Другый же: «Господи, кто верова слуху нашему?»

Ты же, брате и сыну, сим не въследуй. Не тех бо ради пишу сие, но да тебе приобрящу. Съвет же ти даю: благочестиемь утвердися в святем том монастыре Печерьском, не въсхощеши власти — ни игуменъства, ни епископьства. И довлеет ти к спасению, иже коньчати жизнь свою в немь. Веси сам, яко могу сказати всех книг подобнаа, уне ми тебе полезнаа, еже от того божественаго и святаго монастыря Печерьскаго съдеаннаа и слышаннаа от многых мало сказати.

О ДВОЮ БРАТУ, О ТИТЕ ПОПЕ И ЕВАГРИИ ДИАКОНЫ,

ИМЕВШИМ МЕЖУ СОБОЮ ВРАЖДУ

Два брата беста по духу, Евагрий диакон, Тит же поп. Имяста же любовь велику и нелицемерну межи собою, яко всемь дивитися единоумию их и безмерней любви. Ненавидяй же добра диавол; иже всегда рыкаеть, яко лев, ища кого поглотити, и сътвори им вражду. И таку ненависть вложи има, яко в лице не хотяху видети друг друга и уклоняхуся друг от друга. Многажды братиа моливше ею, еже смиритися има межи собою, они же ни слышати хотяху. Егда же стояше Евагрий в церкви, идущу Титови с кадилом, отбегаше Евагрий фимиана; егда же ли не бегаше, то премиковаше его Тит, не покадив. И пребыста много время в мраце греховнемь; Тит убо служаше, прощениа не възмя, Евагрий же комкаше гневаася. На се врагу въоружившу их.

Никогда же сему Титу разболевшуся вельми и, уже в нечаании лежащу, и нача плакатися своего лишениа и посла с молениемь ко дивкону глаголя; «Прости мя, брате, бога ради, яко без ума гневахся на тя». Сей же жестокими словесы проклинаше его. Старца же тии, видевше Тита умирающа, влечаху Евагриа нуждею, да проститься с братом. Больный же, видев брата, мало въсклонься, надо ниць пред ногама его, с слезами глаголя: «Прости мя, отче, и благослови!» Он же, немилостивый к лютый, отвръжеся пред всеми вами, глаголя: «Николи же хощу с ним прощениа имети, ни в сии век, ни в будущея». И истръгъся от рук старець тех, и абие падеся. И хотевшим нам въставити его, и обретохом его уже умеръша. И не могохом ему ни рукы протягнути, ни уст свести, яко давно уже умерьша. Больний же скоро въстав, яко николи же болев. Мы же ужасохемся о напрасней смерти его и о скором исцелении сего, и много плакавше, погребохом Евагриа, отвръсте имяй уста и очи, и руце растяжене.

Въпросихом же Тита, что се сътворися. Тит же сказаше нам, глаголя: «Видех, рече, ангелы отступльша от мене и плачюшася о души моей, беси же радующеся о гневе моемь, и тогда начах молити брата, да простить мя. Егда же его приведосте ко мне, и видех ангела немилостива, дръжаща пламенное копие, и егда же не прости мя, удари его, и падеся мертв, мне же подасть руку и въстави мя». Мы же, сиа слышавше, убояхомся бога, рекшаго: «Оставите, и оставятся вам». Рече бо господь: «Всяк, гневаяся на брата своего без ума, повинен есть суду». Ефрем^[8] же: «Аще кому случится в вражде умрети, и неизмолим суд обрящють таковии».

Аще ли же сии, святых ради Антониа и феодосиа, отрады те прииметь, — люте человеку тому, сицевою страстию побежену быти!

От неа же и ты, брате, блюдися, да не дай же места гневливому бесу, ему же бо кто повинется, тому и поработится; но скоро пад поклонися враждующему на тя, да не предан будеши ангелу немилостиву, да и тебе съхранить: господь от всякаго гнева. Той бо рече: «Да не заидеть солнце в гневе вашемь». Тому слава с отцемь и с святым духом ныне и присно, въ векы.

О СОЗДАНИИ ЦЕРЬКВИ СВЯТЫЯ БОГОРОДИЦА ПЕЧЕРСКЫЯ

Прииду же и на другая сказания, да уведять вси, яко самого господа промыслом и волею, того пречистыя матере молитвою и хотением создася и свершися боголепная и великая церькы святыя Богородица Печерьская, анхимандрития всея Русьскыя земля, еже есть лавра святаго Феодосья.

Бысть в земли Варяжской князь Африкан, брат Якуна Слепаго, иже отбеже от златыа луды, биася плъком по Ярославе с лютымь Мстиславомь^[9]. И сему Африкану бяху два сына: Фрианд и Шимон. По смерти же отцю ею изъгна Якун обою брату от области ею. Приде же: Шимон к благоверному князю нашему Ярославу. Его же приимь, в чести имяше и дасть его сынови своему Всеволоду, да будет старей у него. Приа же велику власть от Всеволода. Вина же бысть такова любви его к святому тому месту.

При благоверномь и великом князи Изяславе в Киеве половцем ратию пришедшим на Рускую землю в лето 6576, и изыдоша сие трие Ярославичи в сретение им — Изяслав, Святослав и Всеволод^[10], имый с собою и сего Шимона. Пришедшим же им к великому и святому Антонию молитвы ради и благословениа, старець же отвръз неложънаа своа уста и хотящую имь быти погыбель ясно исповедаше. Сии же варяг пад на ногу старьцу и моляшеся сохранену ему быти от таковыа беды. Блаженный же рече тому: «О чадо! яко мнози падут острием меча, и бежащимь вамь от супостат ваших попрани и язвени будете, и в воде истопитеся. Ты же, спасень бывь, зде имаши положен быти в хотящей создатися церкви».

Бывшим же имь на Алте^[11], соступишася плъци обои, и божиимь гневом побежени бысть христиане и бежащим имь, убьени быша и воеводы с множеством вои. Егда же соступишася ту же и Шимон лежаше язвен посреди их. Възрев же горе на небо и виде церковь превелику, яко же прежде виде на мори. И въспомяну глаголы Спасовы и рече: «Господи, избави мя от горкиа сиа смерти молитвами пречистыа твоеа матере и преподобную отцу Антониа и Феодосиа!» И ту абие некая сила изят его из среды мертвых, и абие исцеле от ран и вся своа обрет целы и здравы.

Паки възъвратися к великому Антонию, сказа ему вещ дивну, тако глаголя: «Отець мой Африкан съдела крест и на немь изообрази богомужное подобие Христово написаниемь вапным, нов делом, яко же латина чтут, велик деломь, яко 10 лакот. И сему честь творя, отець мой възложи пояс о чреслах его, имущь веса 50 гривен злата, и венець злат на главу его. Егда же изгна мя Якун, стрый мой, от области моеа, аз же взях пояс с Иисуса и венець с главы его. И слышах глас от образа, обративъся ко мне и рече ми: «Никако же, человече, сего възложи на главу свою, неси же на уготованное место, иде же зиждется церьковь матере моея от преподобнаго Феодосиа. И тому в руце вдаждь, да обесит над жрътовником моим». Аз же от страха падохся, оцепневь лежах аки мертв. И въстав, скоро внидох в корабль. И пловущимь намь, бысть буря велиа, яко всемь вамь отчаятяся живота своего. И начях въпити: «Господи, прости мя, яко сего ради пояса днесь погибаю, понеже изях от честнаго твоего и человеконодобнаго ти образа». И се видех церковь горе и помышляхомь:«Каа си есть церковь?» И бысть свыше глас к намь глаголяй: «Еже хощет създатися от креподобнаго в имя божиа матере. В ней же и ты имаши положен быти. И яко же видехомь величествомь и высотою: размеривь поясомь темь златымь 20 вшире и 30 вдолже, в высоту стены с верьхомь 50». Мы же вьси прославихомь бога и утешихомся радостию великою зело, избывъше гръкыа смерти. Се же и доныне не сведя, где хощет създатися показаннаа ми церкви на мори и на Алте, и уже ми при смерти сущу, дондеже слышах от твоих честных устен, яко зде ми положену быти, в хотящеи създатися церкви».

И иземь, дасть пояс златый, глаголя: «Се мера и основание, сии же венець да обешен будет над святою трапезою». Старець же похвали бога о семь, рекь варягови: «Чадо! Отселе не наречется имя твое Шимон, но Симон будет имя твое». Призвав же Антоний блаженнаго Феодосия, рече; «Симоне сии хощет въздвигнути таковую церьковь», и дасть ему пояс и венець. И оттоле великую любовь имяше к святому Феодосию, подавь ему имения многа на възграждение монастырю.

Некогда же сему Симонови пришедшу к блаженному и по обычней беседе рече ко святому: «Отче, прошу у тебе дара единаго». Феодосий же рече к нему: «О чядо, что просит твое величьство от нашего смиренна?» Симон же рече: «Велика, паче и выше моеа силы требую аз от тебе дара». Феодосий же рече: «Свеси, чадо, убожьство наше, иже иногда многажды и хлебу не обрестися в дневную пищу; иного же не свемь, что имею». Симон же глагола: «Аще хощеши, подаси ми, можеши бо по данней ти благодати от господа, еже именова тя преподобным. Егда бо снимах венець с главы Иисусовы, той ми рече: «Неси на уготованное место и вдаждь в руце преподобному, иже зижет церковь матере моеа». И се убо прошу у тебе: да ми даси слово, яко да благословит мя душа твоа яко же в животе, тако и по смерти твоей и моей». И отвеща святый: «О Симоне, выше силы прошение, но аще узриши мя отходяща отсуду света сего и по моемь отшествии сию церковь устроенну и уставы преданныа свршатся в той, известно ти буди, яко имам дръзновение к богу. Ныне же не свемь, аще приата ми есть молитва». Симон же рече: «От господа сведетельствован еси, сам бо от пречистых уст образа его слышахь о тебе. И сего ради молю ти ся: яко же о своих чръноризцех, тако и о мне грешнемь помолися, и о сыну моемь Георгии, и до последнихь рода моего». Святый яко обещася и рече: «Не о сихь единех молю, но и о любящих место сие святое мене ради». Тогда, Симон, поклонися до земля, и рече: «Не изыду от тебе, отче, аще написанием не известиши ми». Принужен же бывь, любве его ради преподобный, и пишет тако глаголя: «В имя отца и сына и святаго духа...», иже и доныне влагают умершему в руку таковую молитву. И оттоле утвердися таковое написание полагати умерьшимь, прежде бо сего ин не сотвори сицевыа вещи в Руси. Пишет же и сие в молитве: «Помяни мя, господи, егда приидеши в царствии си! И въздати хотя комуждо по делом его, тогда убо, владыко, и раба своего Симона и Георгиа сподоби одесную тебе стати в славе твоей и слышати благый твой глас: «Приидете, благословленнии отца моего, наследуйте уготованное вам царство искони мира». И рече Симон: «Рци же и к симь, отче, и да отпустятся греси родителма моима и ближним моимь». Феодосии же, въздвиг руци свои, и рече: «Да благословить тя господь от Сиона, и узрите благаа Иерусалиму: во вся дни живота вашего и до последнихь рода вашего!» Симон же приимь молитву и благословение от святаго, яко некый бисер многоценный и дарь, иже прежде бывь варягь, ныне же благодатию христовою християнин. Научен бывь святымь отцемь нашимь Феодосием, оставивь латиньскую буесть и истинне веровав в господа нашего Иисуса Христа и со всемь домомь своимь, яко до 3000 душь и со ереи своими, чюдес ради бывающих от святаго Антониа и Феодосиа. И сии убо Симон пръвый положен бысть в той церкви. Оттоле сын его Георгий велику любовь имеаше ко святому тому месту. И бысть послан от Володимера Мономаха в Суждальскую землю сии Георгий, дасть же ему на руце и сына своего Георгия. По летех же мнозех седе Георгий Владимерович в Киеве^[12], тысяцькому^[13] же своему Георгиеви, яко отцу, предасть землю Суждальскую.

…

И се сказаша нам блажении ти черноризьци. Быста два мужа некаа от великых града того, друга себе, Иоанн и Сергий. Сиа приидоста во церковь богонареченную и видеста свет паче сълнца на иконе чюдней богородичиней, и в духовное братство приидоста.

И по мнозех же летех Иоанн разболевся, остави сына своего Захарию, 5 лет суща. И призва игумена Никона и раздав все имение свое нищимь, и часть сыновну дасть Сергию, 1000 гривен сребра и 100 гривен злата. Предасть же и сына своего Захарию, юна суща, на съблюдение другу своему, яко брату верну, заповедав тому, яко: «Егда возмужаеть сын мой, дайжде ему злато и сребро».

Бывшу же Захарии 15 лет, въехоте взяти злато и сребро отца своего у Сергиа. Сии же, уязвен быв от диавола и мнев приобрести богатество и хоте живот с душею погубити. Глаголеть юноши: «Отець твой все имение богови издал, у того проси злата и сребра, той ти длъжен есть, аще тя помилуеть. Аз же не повинен семь твоему отцу, ни тебе ни в единомь златнице. Се ти сътворил отець твой, своимь безумиемь! Раздав все свое в милостыню, тебе же нища и убога оставил». Сиа же слыша, юноша начя плакатися своего лишениа. Посылает же юноша с молбою к Сергию, глаголя: «Дай же ми половину, а тебе половина». Сергий же жестокыми словесы укаряше отца его и того самого. Захариа же третиа части проси, таче десятыа. Видев же себе лишена всего, глаголеть Сергию: «Прииди и клени ми ся в церьквии Печерьской пред чюдною иконою богородичиною, иде же и братство взя с отцемь моим». Сей же иде в церковь и ста пред иконою богородичиною, отвеща и кленыйся, яко не взях 1000 гривен сребра, ни 100 гривен злата, и хоте целовати икону, и не възможе приближитися ко иконе. И исходящу ему из дверий, и начя въпити: «О святаа Антоние и Феодосие! не велита мене погубити ангелу сему немилостивому, молита же ся святой богородици, да отженет от мене многиа бесы, им же семь предан! Възмете же злато и сребро запечатленно в клети моей». И бысть страх на всех. И оттоле не дадяху клятися тою иконою никому же. Пославше же, взяша сосуд запечатан, и обретоша в немь 2000 гривен сребра и 200 гривен злата: та бо усугуби господь отдатель милостивымь. Захариа же дасть все игумену Иоанну, да растрошит, яко же хощет. Сам же постригся, скончя живот            свой ту. Сим же сребром и златом поставлена бысть церкви святого Иоана Предтечи, уту же на полати въсходять, в имя Иоанну болярину и сынове его Захарии, ею же бысть злато и сребро.

ВТОРОГО ПОСЛАНИА, ЕЖЕ КО АРХИМАНДРИТУ ПЕЧЕРЬСКОМУ

АКИНДИНУ О СВЯТЫХ БЛАЖЕННЫХ ЧЕРНОРИЗЕЦЬ ПЕЧЕРЬСКИХ,

СПИСАНО ПОЛИКАРПОМ, ЧЕРНОРИЗЦЕМЬ ТОГО ЖЕ ПЕЧЕРЬСКАГО

МОНАСТЫРЯ

Господу поспешествующу и слову утверьжающу, к твоему благоумию, пречестный архимандрите всеа Руси, отче и господине мой Акиндине. Подай же ми благоприатнаа твоа слуха, да в ня възглаголю дивных и блаженных мужь житиа, деаниа и знамениа, бывших в святемь семь монастыре Печерьскомь, еже слышахо них от епископа Симона Владимерьскаго и Суздальскаго, брата твоего, черноризца бывшаго того же Печерьскаго монастыря, иже и сказа мне грешному о святемь и велицемь Антонии, бывшаго начальника руским мнихом, и о святемь Феодосии, и иже по них святых и преподобных отець житиа и подвиги, сконьчавшихся в дому пречистыа божиа матере. Да слышить твое благоразумие моего младоумиа и несъвръшена смысла. Въспросил мя еси никогда, веля ми сказати о тех черноризець съдеанная. Соведый мою грубость и неизящное нрава, иже всегда с страхом в всякой повести беседую пред тобою, — то како могу ясно изрещи сътвореннаа ими знамениа и чюдеса преславнаа! И мало нечто сказах ти от тех преславных чюдес, а множайшаа забых от страха, стыдяся твоего благочестиа, неразумно исповедах. Понудихся писаниемь известити тебе, еже о святых и блаженных отець печерьских, да и сущий по нас черноризци уведять благодать божию, бывшу в святемь сем месте и прославить отца небеснаго, показавшаго таковыа светилникы в Рустей земли, в Печерьском святемь монастыре.

О СВЯТЕМЬ ГРИГОРИИ ЧЮДОТВОРЦИ

Сей блаженный Григорий прииде ко отцю нашему Феодосию в Печерьскый монастырь и от него научен бысть житию чернеческому: нестяжанию, смирению, послушанию и прочим добродетелемь. Молитве же паче прилежаше и сего ради приат на бесы победу, еже и далече сущим им вопити: «О Григорий, изгониши ны молитвою своею!» Имеаше бо блаженный обычай по всяком пении запрещалныа творити молитвы.

Не теръпя же старый враг прогнаниа от него, не могый чим инемь житию его спону сътворити, и научи злыа человекы, да покрадуть его. Не бе бо иного ничто же имеа разве книг. В едину же нощь приидоша татие и стрежаху старца, да егда изыдеть на утренюю, шедше възмуть вся его. Ощутив же Григорий приход их; и всегда бо по вся нощи не спаше, но поаше и моляшеся беспрестани посреди келиа стоа. Помоли же ся и о сих, пришедших красти: «Боже! Дай же сон рабом твоим, яко утрудишася, всуе- врагу угажающе». И спаша 5 дьней и 5 нощей, дондеже блаженный, призвав братию, възбуди их, тлаголя: «Доколе отрежете всуе, и окрасти мя хотяще, уже отъйдета в домы своа». Въставшто же, и не можаху ходити: бяше бо изнемогли от глада. Блаженный же, дав им ясти, и отпусти их. Се уведав градъсквй властелин к и повеле мучити татий. Стужив же сии Григорие, яжо его ради; жредани суть. И шед, дасть книгы властелину, татие же отпусти. Прочиа же книгы продав, и раздасть убогым, рек тако: «Да не како в беду въпадуть хотящии покрасти а». Рече бе господь: «Не съкрывайте себе съкровища на земли, иде же татие подкопывають и крадуть; съкрывайте же себе сокровища на небесех, иде же ни тля тлить, ни татие крадуть. Иде же бо рече, съкровище ваше, ту и сердца ваша». Татие же ти, нокаяшася чюдеси ради бывшаго на них, и к тому не вьзвратишавя на пръваа дела своа, но пришедше в Печерьский монастырь, въдашася на работу братии.

Имеаше же сей блаженный мал оградець, иде же зелие сеаша и древа плодовита. И на се пакы приидоша татие. И егда взяша на своа бремя, хотящей отьити и не възмогоша. И стоаша два дьни неподвижими и угнетаеми бремены. И нача въпити: «Господине Григорие, пусти ны! Уже покаемся грехов своих и к тому не сътворим сицевыи вещи». Слышавше же черноризци, и пришедше яша их, и не могаста съвестиих от места того. И въпросиша их: «Когда семо приидоста?» Татие же реша: «Два дьни и две нощи стоим зде». Мниси же реша: «Мы всегда сде выходяще, не видехом вас зде». Татие же реша: «Аще быхом мы видели вас, то убо молилиса бы вам с слезами, дабы нас пустил. Се уже изнемогше, начахом въпити. Ныне же молите старьца, да пустить нас». Григорий же пришед и глагола им: «Понеже праздни пребываете всь живот свой, крадуще чюжаа труды, а сами не хотяще тружатися, ныне же стойте ту праздни прочаа лета, до кончины живота своего». Они же с слезами моляху старьца к тому не сътворити им таковаа съгрешениа. Старець же умилися о них и рече: «То аще хощете делати и от труда своего инех питати, то уже пущу вы». Татие же с клятвою реша: «Никако же преслушаемся тебе». Григорий же рече: «Благословен бог! Отселе будете работающе на святую братию, и от своего труда на потребу их приносите». И тако отпусти их. Татие ти скончаша живот свой в Печерьском монастыре, оград предръжаще. Их же, мню, исчадиа и доныне суть.

Иногда же пакы придоша трие неции, хотяще искусити сего блаженнаго. И два от них молиста старьца, ложно глаголюще: «Сии друг нашь есть, и осужен есть на смерть. Молим же тя, подщися избавить его, дай же ему чим искупитися от смерти». Григорий же възплакався жалостию, провиде бо о нем, яко приспе конець житию его, и рече: «Люте человеку сему, яко приспе день погыбели его!» Они же реша: «Ты же, отче, аще даси что, то сии не умреть». Се же глаголаху, хотяще у него взяти что, да разделять себе. Григорий же рече: «И аз дам, а сии умреть!» И въпроси их: «Коею смертию осужен есть?» Они же реша: «На древе повышен хощеть быти». Блаженный же рече им: «Добре судисте ему. Заутра бо сии повысится». И пакы сниде в погреб, иде же молитву творяше, да не како ум ему слышить земнаго что, ниже очи его видета что суетных. И оттуду износе оставшаа книги дасть им, рек: «Аще не угодно будеть, възвратите ми». Они же, вземьше книгы, начата смеатися, глаголюще: «Продавше сиа, и разделимь себе». Видевьши же древеса плодовита, и реша к себе: «Приидемь в сию нощь и объемлемь плоды его». Наставши же нощи, приидоша сие трие и запроша мниха в погребе, иде же бе моляся. Един же, его же реша на древе повесити, възлез горе и нача торъгати яблока. И яся за ветвь — оной же отломльшися, а сии два устрашивьшися отбегоша; сии же летя, ятся ризою за другую ветвь и, не имея помощи, удавися ожерелием. Григорий же бо запрен бе, и не обретеся прийти к сущей братии в церковь. Изъшедше же вон из церкви, и вси видевше человека, висяща мертва, и ужасошася. Поискавши же Григориа и обретоша его в погребе затворена. Изъшедше же оттуду, блаженный и повеле сняти мертваго, и к другом его глаголаше: «Како се убо збысться ваша мысль! Бог бо не поругаемь бываеть. Аще бысте мя не затворили, то аз пришед снял бых его с древа, и не бы сей умерл. Но понеже враг вы научил хранити суетная лжею, тем же милость свою оставили есте». Слышавше же ругатели та събытие словес его и пришедше же падоша на ногу его, просяще прощениа. Григорий же осуди их в работу Печерьскому монастырю, да к тому тружающеся, свой хлеб ядять и довольни будуть и инех нанитати от своих трудов. И тако тии скончаша живот свой, и с чады своими работающе в Печерьском монастыре рабом пресвятыа богородица и учеником святаго отца нашего Феодосиа.

Подобно же и се сказати о нем, юже претерпе блаженный страсть смертную. Некаа убо вещь монастырьскаа приключися — от падениа животнаго оскверьнену быти съсуду; и сего ради сии предодобный Григорий сниде ко Днепру по воду. В той же час приспе князь Ростислав Всеволодичь, хотя ити в Печерьский монастырь молитвы ради и благословениа, бе бо идый противу ратным половцемь с братом своим Владимером. Видевъши же отроци его старца сего, начата ругатися ему, метающе словеса срамнаа. Разумев же мних всех при смерти суща, и нача глаголати: «О чада! Егда бе требе умиление имети и многы молитвы искати от всех, тогда же вы паче злое творите, яже богови неугодна суть. Но плачитеся своеа погыбели и кайтеся своих съгрешений, да ноне отраду приимите в Страшный день. Уже бе вы и постиже суд, яко вси вы в воде умрете и с князем вашим». Князь же, страха божиа не имеа, ни на сердци себе положи сего преподобнаго словес, мнев его пустошь глаголюща., яже пророчествовавше о немь, и рече: «Мне ли поведаеши смерть от воды, умеющему бродити посреди еа!» И тогда разгневався князь, повеле связати ему руце и нозе и камень на выю его обесити, и въврещи в воду. И тако потоплен бысть. Искавше же его братиа два дьни и не обретоша. В третий же день приидоша в келию его, хотяще взяти оставшаа его, и се мертвый обретеся в келии связан, и камень на выи его, ризы же его еще бяху мокры, лице же беаше светло, сам же аки жив. И не обретеся кто принесый его, но и келии заключений сущи. Но слава о сем господу богу, творящему дивна чюдеса своих ради угодник. Братиа же изнесше тело его и положиша в печере честне, иже за многа лета пребысть цело и нетленно.

Ростислав же непщевав вины о гресе и не иде в монастырь от ярости. Не въсхоте благословенна, и удалися от него; възлюби клятву,и прииде ему. Владимерь же прииде в монастырь молитвы ради. И бывшим им у Треполя и полкома снемъшимася, и побегоша князи наши от лица противных. Владимерь же прееха реку молитв ради святых и благословениа, Ростислав же утопе^[14] с всими своими вои, по словеси святаго Григориа.

«Им же бе, — рече, — судом судите, судиться вам, в ню же меру мерите, възмериться вам».

О ПРОХОРЕ ЧЕРНОРИЗЦИ. ИЖЕ МОЛИТВОЮ В БЫЛИИ.

ГЛАГОЛЕМЫЙ ПОБЕДА, ТВОРЯШЕ ХЛЪБЫ И В ПОПЕЛУ СОЛЬ

Яко же изволися человеколюбцу богу о своей твари: невсяка времена и лета промышляв роду человеческому и полезнаа даруа, ожидаа нашего покааниа. Наводить на ны овогда глад, овогда же рати за неустроение сущаго властелина. Сим бо приводить владыка нашь человеческое нерадение на добродетель, на память дел неподобных, ибо делающе злаа и неподобная дела предани будуть злым и немилостивым властелином грех ради наших. Но ни тии убежать суда: суд бо без милости не сътворшему милости.

Бысть убо в дни княжениа Святополча в Киеве^[15]. Много насилиа людемь сътвори Святополк, домы бо силных до основаниа без вины искоренив и имениа многих отъем. И сего ради попусти господь поганым силу имети над нимь, и быша брани многы от половець, к сим же и усобица бысть в та времена и глад крепок и скудета велиа при всем в Руской земли.

Бысть же в дни тыи прииде некий человекь от Смоленъска к игумену Иоанну, хотя быти мних, его же и постриг, Прохора того имянова. Сий же убо Прохор черноризець вдастъ себе в послушание и въздержание безмерное, яко хлеба себе лишив. Събираеть убо победу и своима рукама стирав хлеб себе творяше и сим питашеся. И се приготовляше до года, и в преидущее лето то же приготовляше, яко доволну ему быти без хлеба всь живот свой. И виде господь тръпение его и великое въздержание, преложи ему горесть ону на сладость, и по печали бысть ему радость, по реченному: «Вечерь въдвориться плачь, и заутра радость». И сего ради прозван бысть Лобедник, ибо николи же хлеба вкуси, разве просфуры, ни овоща никакова же, ни питиа, но точию лобеду, яко же и выше речеся. И сии не поскорбе николи же, но всегда работаше господеви радуася; и не устрашися николи же находящиа рати, зане бысть житие его, яко единому от птиць: не стяжа бо сел, ни житница, иде же събереть благаа своа. Сии не рече, яко же богатый: «Душе! Имаши многа благаа, лежаще на многа лета, яжь и пий, веселися». Иного бо не имяше, разве точию победу, но се приготовляше токмо на приидущее лето, глаголаще же к себе: «Человече! В сию нощь душу твою истяжуть от тебе аггели, а яже приготованнаа победа кому будеть?» Сии делом исполъни слово господне реченное, еже рече: «Възрите на птица небесны, яко не сеють, ни жнуть, ни в житница събирають, но отець вашь небесный питаеть их». Сим ревнуай сий преподобный Прохор легко преходя путь, иде же бо бываше лобеда, то оттуду на свою раму, яко на крилу, в монастырь приношаше, на свою кормлю готовляше. На неоранней земли ненасеаннаа пища бываше ему.

Гладу же велику приспевшу и смерти належащии глада ради бываютца да вся люди. Блаженный же дело свое съдръжаше, събираа лобеду. И сего видевь некий человек събирающа лобеду, начат и той събирати победу себе же ради и домашних своих, да темь препитаются в гладное время. Сему же тогда блаженному паче умножашеся лобеда на пищу, и болий труд творяше себе в тыи дни: собираа таковое зелие, яко же и прежде рех, и своима рукама стираа, творяше хлебы и раздаваще неимущим и от глада изнемогающим. Мнози же бяху тогда к нему приходяще в гладное время, он же всем раздаваше. И всемь сладко являшеся, яко с медом суще. А не тако хотети кому хлеба, яко же от руку сего блаженнаго сътворенное от дивиаго зелиа приати. Кому бо дааще с благословениемь, то светел и чист являашеся и сладок бываше хлеб; аще ли кто взимаше отай, обреташеся хлеб яко пелынь.

Некто бо от братья втайне украд хлеб, и не можаше ясти, зане обретяшеся в руку его, яко пелынь, и горек паче меры являшеся. И се сътворися многажды. Стыдяше же ся, от срама не могый поведати блаженному своего съгрешениа. Гладен же быв, не могый тръпети нужда естественыа, видя смерть пред очима своима, и приходить к Иоанну игумену, исповеда ему събывшееся, прощениа прося о двоемь съгрешении. Игумен же, не воровав реченныи, повеле иному брату се сътворити, — втайне хлеб ваяти, да разумеють истинно, аще тако есть. И принесену бывшу хлебу, и обретеся тако же, яко же и крадый брат повода, и не можаше никто же вкусити его от горести. Сему же сущю еще и в руках его, посла игумен испросити хлеб. «Да от руку его, — рече, — възмете, отходяще же от него, и другый хлеб украдите». Сима же принесенома бывши, украденый же хлеб пред ним пременися: и бысть яко пръсть горек, акы пръвый; а взятый хлеб от руку его — акы мед, и светел явися. И сему чюдеси бывшу прослу таковый мужь всюду. И многы прекормив алчныа и многым на пользу быв.

Егда же Святоплък с Давидом Игоревичем рать зачаста про Василкову слепоту, его же ослепи Святоплък, послушав Давида Игоревича, с Володарем и с самем Васильком^[16]. И не пустиша гостей из Галича, ни лодей з Перемышля, и не бысть соли в всей Руской земли. Сицеваа неуправлениа быша, к сему же и граблениа безаконнаа, яко же пророк рече; «Сънедающи люди моа в хлеба место, господа не призваша». И бе видети тогда люди сущаа в велицей печали и изнемогших от глада и от рати, и не имяху бо ни пшеница, ниже соли, чим бы скудость препроводити.

Блаженный же тогда Прохор имеа келию свою. И събра множество попела от всех келий не ведущу сего никому же. И се раздаваше приходящим, и всемь бываше чиста соль молитвами его. И елико раздаваше, толико паче множащеся. И ничто же взимав, но туне всемь подаваше, елико кто хощеть, и не токмо монастырю доволно бысть, но и мирьскаа чада к нему приходяще, обильно възимаху на потребу домом своим. И бе видети торжище упражняемо, монастырь же полон приходящих на приатие соли. И от того въздвижеся зависть от продающих соль, и сътворися им неполучение желанна. Мневше себе в тыа дни богатество много приобрести в соли, бысть же им о томь печаль велиа: юже бо прежде драго продаваху, по две головажне на куну, ныне же по 10 и никто же възимаше. И въставше вей продающий соль, приидошако Святополку и навадиша на мниха, глаголюще, яко: «Прохор чернець, иже есть в Печерьском монастыре, отъят от нас богатество много: даеть соль всем к нему приходящим невъзбранно, мы же обнищахом». Князь же, хотя им угодити, двое же помыслив в себе: да сущую молву в них упразднить, себе же богатество приобрящеть. Сию мысль имеа в уме своемь, съвещав с своими съветники, — цену многу соли, да емь у мниха, продавца ей будеть. Тогда крамольником тем обещеваеться, глаголя: «Вас ради пограблю черньца», — крыа в себе мысль приобретениа богатества. Сим же хотя мало угодити им, паче же многу спону им творя, — зависть бо не весть предпочитати, еже полезно есть творити. Посылаеть же князь да возмуть соль всю у мниха. Привезене же бывши соли, и прииде князь хотя видети ю, и с теми крамолникы, иже навадиша на блаженнаго, и видевше вси, яко попел видети очима. Много же дивишася: что се будеть? и недоумеахуся. Известно же хотяху уведети, что се будеть таковое дело, обаче же повеле ю съхранити до 3 дьний, да разумеють истинно. Никоему же повеле вкусити, и обретеся попел в устех его.

Приходящимь же по обычаю множество народа хотяще же взимати соль у блаженнаго. И уведевше пограбление старче, възвращающеся тщама рукама, проклинающе сътворшаго сие. Блаженный же тем рече: «Егда иссыпана будеть, и тогда шедше разграбите ю». Князь же, дръжав ю до трех дьнех, повеле нощию изъсыпати ю. Изсыпану же бывшу попелу, и ту абие преложися в соль. И се уведавше граждане, пришедше разграбиша соль. И сему дивному чюдеси бывшу, ужасеся сътворивый насилие: не могый же съкрыти вещи, зане пред всем градом сътворися. И нача испытовати, что есть дело сие. Тогда сказаша князю ину вещь, еже сътвори блаженный, — кормя лобедою множество народа и в устех их хлеб сладок бываше; некоторый же взята един хлеб без его благословениа, и обретеся, яко прьсть и горек, акы делынь в устех их. Си слышав князь, стыдевся о створеннем и шед в монастырь к игумену Иоанну, покаася к нему. Бе бо прежде вражду имеа на нь, зане обличаше его несытьства ради богатьства и насилиа ради. Его же ем, Святоплък в Туров заточив, аще бы Владимерь Мономах на сего не востал, его же убояся Святоплък въстаниа на ся, скоро възоврати с честию игумена в Печерьский монастырь. Сего же ради чюдеси велику любовь нача имети к святой Богородици и к святым отцемь Антонию и Феодосию. Черноризца же Прохора оттоле вельми чтяше и блажаше, ведый его в истину раба божиа суща. Дасть же слово богови к тому не сътворити насилиа никому же. Еще же и се слово утверди к дему князь, глаголя: «Аще убо аз, по изволению божию, прежде тебе отъиду света сего, и ты своима рукама в гроб положи мя, да сим явится на мне безлобие твое. Аще ли ты прежде мене преставишися и пойдеши к неумытному Судии, то аз на раму своею в печеру внесу тя, да того ради господь прощение подасть ми о многосътвореннемь к тебе гресе». И сие рек, отъиде от него. Блаженный же Прохор многа лета пожив в добре исповедании, богоугодным, чистым и непорочным житиемь.

По сем же разболевъся святый, князю тогда на войне сущу. Тогда святый наречение посылаеть к нему, глаголя яко: «Приближися час исхода моего от тела. Да аще хощеши, прииди, да прощение възмеве. И скончаеши обещание свое — да приимеши отдание от бога и своима рукама вложиши мя в гроб. Се бо ожидаю твоего прихода, да аще умедлиши и аз отхожу, да не тако исправит ти ся брань, яко пришедшу ти ко мне». И сиа слышав, Святоплък в той час воа распустив и прииде к блаженному. Преподобный же много поучив князя о милостыне, и о будущемь суде, и о вечней жизни, и о будущей            муце; дав ему благословение и прощение, и целовав вся сущаа с княземь и, въздев руце горе, предасть дух. Князь же, взем святаго старца, несе и в печеру, и своима рукама в гроб вложи. И по погребении блаженнаго поиде на войну и многу победу сътвори на противныа агаряны, и взя всю землю их и приведе в свою землю их^[17]. И се бо бысть богом дарованнаа победа в Руской земли по проречению преподобнаго. И оттоле убо Святополк, егда исхождаше или на рать, или на ловы, и прихождаше в монастырь с благодарениемь поклоняяся святой богородици и гробу Феодосиеву, и вхождаше в печеру к святому Антонию и блаженному Прохору, и всемь преподобным отцем покланяася, и исхожаше в путь свой. И тако добре строашеся богом набдимое княжение его. Сам бо сведетель быв ясно, исповедаа чюдеса бо и знамениа, яже быша преславнаа Прохора же и инех преподобных. С ними же буди всем нам получити милость о Христе Иисусе господе нашем. Ему же слава с отцемь и с сыном ныне, присно.

Киево-Печерский патерик

ПОСЛАНИЕ СМИРЕННОГО ЕПИСКОПА СИМОНА ВЛАДИМИРСКОГО

И СУЗДАЛЬСКОГО К ПОЛИКАРПУ, ИНОКУ ПЕЧЕРСКОМУ

...Пишет ко мне княгиня Ростиславова, Верхуслава, что она хотела бы поставить тебя епископом или в Новгород, на Антониево место, или в Смоленск, на Лазареве, или в Юрьев, на Алексееве. «Я, говорит, готова хотя до тысячи серебра издержать для тебя и для Поликарпа». И я сказал ей: «Дочь моя Анастасия! Дело не благоугодное хочешь ты сотворить. Если бы пребыл он в монастыре неисходно, с чистой совестью, в послушании игумена и всей братии, в совершенном воздержании, то не только облекся бы в святительскую одежду, но и вышнего царства достоин бы был».

А ты, брат мой, не епископства ли захотел? Доброе дело! Но послушай, что Павел апостол говорит Тимофею. Прочитавши, ты поймешь, исполняешь ли ты сколько-нибудь то, что подобает епископу. Да если бы ты был достоин такого сана, я от себя не отпустил бы тебя, но своими руками поставил бы сопрестольником себе в обе епископии: во Владимир и в Суздаль. Так князь Георгий и хотел; но, видя твое малодушие, я воспрепятствовал ему в этом. И если ты ослушаешься меня, захочешь власти, сделаешься епископом или игуменом, — проклятие, а не благословение будет на тебе! И после того не войдешь ты в святое и честное Место, в котором постригся, Как сосуд непотребный будешь, извержен ты будешь вон, и после много плакаться будешь без успеха. Не в этом только совершенство, брат мой, чтобы славили нас все, но чтоб исправить житие свое и чистым себя соблюсти. Как от Христа, бога нашего, во всю вселенную посланы были апостолы, так из Печерского монастыря пречистой богоматери многие епископы поставлены были и, как светила, светлые, осветили всю Русскую землю святым крещением. Первый из них — великий святитель Леонтий, епископ Ростовский, которого бог прославил нетлением; он был первый на Руси святитель, которого, после многих мучений, убили неверные. Это третий гражданин Русского мира, с двумя варягами увенчанный от Христа, ради которого пострадал. Об Иларионе же митрополите ты и сам читал в «Житии святого Антония», что им он пострижен был и так святительства сподобился. Потом были епископами: Николай и Ефрем — в Переяславле, Исаия — в Ростове, Герман — в Новгороде, Стефан — во Владимире, Нифонт — в Новгороде, Марин — в Юрьеве, Мина — в Полоцке, Николай — в Тмуторокани, Феоктист — в Чернигове, Лаврентий — в Турове, Лука — в Белгороде, Ефрем — в Суздале. Да если хочешь узнать всех, читай старую Ростовскую летопись: там их всех более тридцати; а после них и до нас, грешных, будет, я думаю, около пятидесяти:

Разумей же, брат мой, какова слава и честь монастыря того! Устыдись, и покайся, и возлюби тихое и безмятежное жкитие, к которому господь призвал тебя, Я бы рад был оставить свою епископию и служить игумену в том святом Печерском монастыре. И говорю я это, брат мой, не для того, чтобы величать самого себя, а чтобы только возвестить тебе об этом. Святительства нашего власть ты сам знаешь. Кто не знает меня, грешного епископа Симона, и этой соборной церкви, красы Владимира, и другой, суздальской церкви, которую я сам создал? Сколько они имеют городов и сел! И десятину собирают на них по всей земле той. И всем этим владеет наше смирение. А между тем все это оставил бы я; но ты знаешь, как велико дело духовное, и, теперь я весь отдался ему и молю господа, чтоб дал он мне время успешно исполнить его. Но ведает господь тайное, — истинно говорю тебе: сейчас же всю эту славе и честь за ничто вменил бы, лишь бы колом торчать за воротами, валяться сором в Печерском монастыре, чтобы люди попирали меня, или сделаться одним из убогих, просящих милостыню у ворот честной лавры, Это лучше было бы для меня временной сей чести; больше желал бы я провести один день в дому божией матери, чем жить тысячу лет в селениях грешников. Поистине говорю тебе, брат Поликарп: где слышал ты о таких дивных чудесах, какие творились в святом Печерском монастыре, — о таких блаженных отцах, которые, подобие лучам солнечным; просияли до конца вселенной? К тому, что        ты уже слышал от меня, я приложил к настоящему, своему писанию достоверную о них повесть. И вот теперь скажу тебе, брат мой, почему я имею такое усердие и веру к святым Антонию и Феодосию.

О СВЯТОМ АФАНАСИИ ЗАТВОРНИКЕ,

КОТОРЫЙ НА ДРУГОЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ СВОЕЙ СМЕРТИ СНОВА ОЖИЛ

И ЖИЛ ПОТОМ ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ

Вот что еще случилось в том святом монастыре. Брат один, именем Афанасий, проводивший жизнь святую и богоугодную, после долгой болезни умер. Два брата отерли мертвое тело, увили, как подобает, покойника и ушли. Заходили к нему некоторые другие, но, видя, что он умер, также уходили. И так покойник оставался весь день без погребения: был он очень беден, ничего не имел от мира этого и потому был в небрежении у всех, Богатым только всякий старается послужить, как в жизни, так и при смерти, чтобы получить что-нибудь в наследство.

Ночью же явился некто игумену и сказал: «Ты веселишься, а человек божий этот второй день лежит без погребения». Узнавши об этом, игумен утром того же дня пошел со всей братией к умершему, и нашли его сидящим и в слезах. И ужаснулись все, видя, что он ожил, и спрашивали его: «Как ты ожил?» или: «Что видел?» Он не отвечал ничего и только повторял: «Спасайтесь!» Братия же умоляла его ответить. «Чтобы и нам; было то на пользу»,— говорили они. Он же сказал им: «Но поверите вы, если я скажу вам». Братия же поклялась ему: «Соблюдем все, что бы ты ни сказал нам». Тогда он сказал: «Имейте во всем послушание к игумену, пребывайте во всякое время в покаянии, молитесь господу Иисусу Христу, и пречистой его матери, и преподобным отцам Антонию и Феодосию. чтобы здесь окончить вам жизнь и сподобиться погребения в пещере, со святыми отцами. Вот три самые полезные вещи, если только исполните все это по чину, не возноситесь только! Теперь не спрашивайте меня более, но молю вас, простите меня». И пошел в пещеру, заложил за собою дверь и пробыл в этой пещере двенадцать лет, никогда не говоря ни с кем. Когда же пришло время кончины его, он призвал всю братию. повторил им то, что говорил прежде о послушании и о покаянии, и сказал: «Блажен, кто сподобится быть здесь положен ним». И почил с миром о господе.

Был же между братии некто, уже много лет страдавший болью в ногах. И принесли его к умершему. Он же обнял тело блаженного и исцелился, и с того времени и до самой смерти никогда уже не болели у него ни ноги, ни что другое. Имя этому исцелевшему — Вавила. Он так рассказывал братия: «Лежал я и стонал от боли; вдруг вошел этот блаженный и сказал мне: «Приди, я исцелю тебя». Только что хотел я его спросить, когда и как он пришел ко мне, — он тотчас сделался невидим». И уразумели все, что угодил Афанасий господу: двенадцать лет не выходил он из пещеры, не видел солнца, плакал беспрестанно день и ночь, ел только хлеб, пил воду, — и то мало и через день. О чуде же этом слышал я от самого Вавилы, которого он исцелил.

Если кому покажется невозможным то, что я пишу, пусть почитают жития святых отцов наших Антония и Феодосия, основателей русского монашества, и тогда уверуют. Если же и тогда не поверят, не их вина: должно сбыться притче, сказанной господом: «Вышел сеятель сеять семя свое, иное упало при пути, другое в терние»—иже заботами житейскими подавлены. О них пророк сказал: «Окаменело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат». И еще: «Господи, кто поверит слышанному от нас?»

Ты же, брат и сын мой, не следуй их примеру. Не тех ради пишу это, но да тебя приобрету. Совет даю тебе: утвердись благочестием в том святом монастыре Печерском, не желай власти — ни игуменства, ни .епископства. Довольно тебе для спасения окончить жизнь в монастыре том. Ты сам знаешь, что много подобного могу я рассказать тебе от всех книг, но полезнее будет для тебя, если я скажу тебе немногое из многого, слышанного мной о деяниях иноков того божественного и святого монастыря Печерского.

О ДВУХ ВРАЖДОВАВШИХ МЕЖДУ СОБОЮ

БРАТЬЯХ, ТИТЕ ПОПЕ И ЕВАГРИИ ДЬЯКОНЕ

Были два брата по духу, дьякон Евагрий и поп Тит. И имели они друг к другу любовь великую и нелицемерную, так что все дивились единодушию их и безмерной любви. Ненавидящий же добро дьявол, который всегда ищет, как лев рыкающий, кого поглотить, посеял вражду между ними. И такую ненависть вложил он в них, что они уклонялись друг от друга и не хотели один другого в лицо видеть. Много раз братия молила их примириться между собой, но они и слышать не хотели. Когда Тит шел с кадилом, Евагрий отбегал от фимиама; когда же Евагрий не отбегал, Тит проходил миме него, не покадив. И так пробыли они многое время во мраке греховном; приступали к святым тайнам — Тит не прося прощения, а Евагрий гневаясь. До того вооружил их враг.

Однажды сильно разболелся этот Тит и, будучи уже при смерти, стал сокрушаться о своем прегрешении и послал к дьякону с мольбой: «Прости меня бога ради, брат мой. что я напрасно гневался на тебя». Евагрий же отвечал жестокими словами и проклятиями. Старцы же, видя, что Тит умирает, насильно повлекли Евагрия, чтобы помирить его с братом. Увидавши его, больной приподнялся немного, пал ниц к ногам его и со слезами сказал: «Прости и благослови меня, отец мой! Он же, немилостивый и лютый, отказался перед всеми нами, говоря: «Никогда не захочу помириться с ним, ни в этом веке, ни в будущем». И тут Евагрий вырвался из рук старцев и вдруг упал. Мы хотели поднять его, но увидали, что он уже мертв. И не могли мы ему ни рук сложить, ни рта закрыть, как у давно умершего. Больной же тотчас встал, словно никогда и болен не был. И ужаснулись мы внезапной смерти одного и скорому исцелению другого. Со многим плачем, погребли мы Евагрия. Рот и глаза у него так и остались, открыты, а руки растянуты.

Тогда спросили мы Тита: «Как все это сталось?» И он рассказал нам: «Видел я ангелов, отступивших от меня и плачущих о душе моей, и бесов, радующихся моему гневу. И тогда начал я молить брата, чтобы он простил меня. Когда же вы привели его ко мне, я увидел ангела немилостивого, державшего пламенное копье, и когда Евагрий не простил меня, он ударил его, и тот пал мертвый. Мне же ангел подал руку и поднял меня». Услышавши это, убоялись мы бога, сказавшего: «Прощайте, и прощенье получите». Господь сказал: «Всякий, гневающийся на брата своего напрасно, надлежит суду». То же говорит и Ефрем: «Если кому случится умереть во вражде, того ожидает суд неумолимый».

И если этот Евагрий не получит отрады, ради святых Антония и Феодосия, — горе лютое ему, побежденному такою страстью!

Берегись от нее и ты, брат, и не дай места бесу гнева: кто раз послушается его, тот в поработится ему; но скорее пойди и поклонись враждующему с тобой, да не предан будешь ангелу немилостивому. Да сохранит тебя господь от всякого гнева. Он (апостол его) сказал: «Солнце да не зайдет во гневе вашем». Слава ему с отцом и святым духом ныне, и присно, и вовеки!

О СОЗДАНИИ ПЕЧЕРСКОЙ ЦЕРКВИ СВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ

Теперь перейду и к другим сказаниям. Да знают все, что самого господа промыслом и волею и его пречистой матери молитвою и хотением создалась и совершилась благолепная и великая Печерская церковь пресвятой богородицы — архимандрития всей Русской земли, лавра святого Феодосия.

Был в земле Варяжской князь Африкан, брат Якуна Слепого, того, который в бегстве потерял золотую луду, когда воевал с Ярославом против лютого Мстислава. У этого Африкана было два сына — Фрианд и Шимон. По смерти брата Якун изгнал обеих племянников из их владений. И пришел Шимон к благоверному нашему князю Ярославу. Этот принял его, держал в чести и отдал сыну своему Всеволоду, сделав старшим при этом князе. И принял Шимон великую власть от Всеволода. Причина же любви Шимона к святому монастырю Печерскому вот какая.

Во время княжения в Киеве благоверного и великого князя Изяслава пришли половцы на Русскую землю в 6576 (1068) году, и трое Ярославичей — Изяслав, Святослав и Всеволод — пошли навстречу им, взяв с собой и этого Шимона. Когда же пришли они к великому святому Антонию для молитвы и благословения, старец отверз неложные свои уста и ясно предсказал ожидающую их погибель. Варяг же этот упал в ноги старцу и молил сказать, как уберечься ему от такой беды. И сказал ему блаженный: «Сын мой! Многие надут от острия меча, и когда побежите вы от супостатов ваших, будут вас топтать, наносить вам раны, топить в воде. Но ты спасешься, и положат тебя в церкви, которая здесь будет создана».

И вот на реке Альте вступили в бой полки, и по божию гневу побеждены были христиане и бежали; воеводы их со множеством воинов пали в битве. Тут же, посреди их, лежал и раненый Шимон. Взглянул он на небо и увидел церковь превеликую — ту самую, какую он уже прежде видел на море. И вспомнил он слова Спасителя и сказал: «Господи! Избавь меня от горькой смерти молитвами пречистой твоей матери и преподобных Антония и Феодосия!» И вот вдруг некая сила исторгла его от мертвецов: он исцелился он ран и всех своих нашел целыми и здоровыми.

Тогда, вернувшись к блаженному Антонию, он рассказал ему дивные вещи. «Отец мой Африкан, — говорил он, — сделал крест и на нем изобразил подобие Христа — образ новой работы, как чтут латиняне, величиной локтей в десять. Воздавая честь образу этому, отец мой возложил на чресла его пояс, весом в пятьдесят гривен золота, и на голову венец золотой. Когда же дядя мой Якун изгнал меня из владений моих, я взял пояс с Иисуса и венец с головы его. И услышал я голос от образа; он сказал мне: «Никогда не клади этот венец на свею голову, а неси его на приготовленное для него место, где устроится преподобным Феодосием церковь во имя матери моей. Отдай его в руки Феодосию, чтобы он повесил его над моим жертвенником». Я упал, оцепенев от страха, и лежал, как мертвый. Вставши же, я поспешно взошел на корабль, и когда плыли мы, поднялась великая буря, так что все отчаялись за свою жизнь. И начал я кричать: «Господи, прости меня? Я умираю теперь за этот пояс, за то, что взял его от честного твоего и человекоподобного образа». И вот увидел я в облаках церковь и подумал: «Что это за церковь?» И был к нам голос свыше: «Та, которую построит преподобный во имя божией матери. В ней ты положен будешь. Ты видишь ее величину и высоту: если измерить ее тем золотым поясом, то в ширину она будет в двадцать раз, в длину — в тридцать, в вышину стены и о верхом пятьдесят». Мы же все прославили бога и утешились радостью великой, что избавились от горькой смерти. Вот и до сих пор не знал я, где построена будет церковь, показанная мне на море и на Альте, когда я лежал при смерти. И вот теперь слыхал я из твоих честных уст, что я буду положен в церкви, которая здесь создастся».

И, вынув золотой пояс, он отдал его блаженному Антонию, говоря:«Вот мера и основа, а вот венец: пусть будет он повешен над святым престолом». Старец же восхвалил бога за это и сказал варягу: «Сын мой! С этих пор не будешь ты называться Шимоном, но Симон будет имя твое». Призвав же Феодосия, он сказал: «Вот какую церковь хочет воздвигнуть этот Симон».И отдал в руки его пояс и венец. С тех нор великую любовь имел Симон к святому Феодосию и давал ему много имения на устроение монастыря.

Однажды пришел Симон к блаженному и после обычной беседы сказал святому: «Прошу у тебя одного дара». Феодосии же сказал ему: «Сын мой, что же просит твое величие от нашего смирения?» Симон же: «Великого, выше силы моей прошу я дара». Феодосии же: «Ты знаешь, сын мой, наше убожество: часто хлеба недостает в дневную пищу; а другого не знаю, и есть ли у меня что-нибудь». Симон же: «Если хочешь, можешь дать мне но данной тебе благодати от господа, который назвал тебя преподобным. Когда я снимал венец с главы Иисуса, он сказал мне: «Неси на приготовленное для него место и отдай в руки преподобному, который построит церковь матери моей». Вот чего прошу я у тебя: дай мне слово, что благословит меня душа твоя как при жизни, так и по смерти моей и твоей». И отвечал святой: «Симон, выше силы прошение твое. Но если по моем отшествии церковь эта устроится и уставы и предания мои будут в ней соблюдаться, то пусть будет тебе известно, что я имею дерзновение у бога. Теперь же не знаю, будет ли принята моя молитва». Симон же сказал: «Господь свидетельствовал о тебе, я сам слышал это из пречистых уст образа его. И потому молю тебя: как о своих чернецах, так и обо мне грешном, помолись, и о сыне моем Георгии, и до последних рода моего». Святой же обещал ему это и сказал: «Не о своих чернецах одних я молюсь, но и обо всех, любящих ради меня это святое место». Тогда Симон поклонился до земли и сказал: «Отец мой! Не выйду от тебя, если не удостоверишь меня писанием». Феодосии понужден был сделать это за любовь его и написал так: «Во имя отца и сына и святого духа...» — ту молитву, которую и доныне влагают в руку покойнику. Это с тех пор утвердился обычай класть такое письмо с умершими; прежде никто не делал этого на Руси. И это было написано в молитве: «Помяни меня, господи, когда приидешь во царствие твое! И когда будешь воздавать каждому по делам его, тогда сподоби, владыко, рабов своих, Симона и Георгия, стать на правую, твою сторону в славе твоей и слышать твой благой глас: «Приидите, благословенные отца моего, наследуйте царство, уготованное вам». Симон же попросил: «Прибавь к этому, отец мой, чтобы отпустились грехи родителям моим и ближним моим». Феодосии же, воздев руки к небу, сказал: «Да благословит тебя господь от Сиона и да видите вы красоты Иерусалима все дни жизни вашей и до последнего рода вашего!» Как некий бесценный дар принял от святого благословение и молитву Симон, прежде варяг, теперь же, по божьей благодати, правоверный христианин. Научен он был святым отцом нашим Феодосием, и чудес ради, бывших от святых Антония и Феодосия, оставил латинскую ересь и истине уверовал, со всем домом своим, со всеми священниками своими, душ около трех тысяч. Этот Симон был первый положен в той церкви. С тех пор и сын его Георгий великую любовь имел к святому тому месту. Этого Георгия послал Владимир Мономах в Суздальскую землю и отдал на руки ему сына своего Юрия. Спустя много лет сел Юрий в Киеве; тысяцкому же своему Георгию Симоновичу, как отцу, поручил область Суздальскую.

И вот что еще рассказывали нам блаженные те чернецы. Были в городе два знатных человека, Иоанн и Сергий. Были они друзья между собой. Однажды пришли они в Печерскую церковь, богом созданную, и увидели свет, ярче солнечного, на чудной иконе богородицыной, и вступили в братство духовное.

Спустя много лет разболелся Иоанн; а у него оставался пятилетний сын Захария. И вот больной призвал игумена Никона и отдал ему все свое имущество для раздачи нищим, а сыновнюю часть, тысячу гривен серебра и сто гривен золота, дал Сергию и самого малолетнего сына своего, Захарию, отдал на попечение другу своему, как брату верному, и завещал ему: «Когда возмужает сын мой, отдай ему золото и серебро».

Когда стало Захарии пятнадцать лет, захотел он ваять у Сергия золото и серебро отца своего. Сергий же, подстрекаемый дьяволом, задумал приобрести богатство и жизнь с душою погубить. Он сказал юноше: «Отец твой все имение отдал богу, у него и проси золото и серебро; он тебе должен; может быть, и помилует. А я ни твоему отцу, ни тебе не должен ни одной златницы. Вот что сделал с тобой отец твой по безумию своему. Все свое имущество роздал, а тебя оставил нищим и убогим». Выслушав это, юноша стал тужить о своей утрате и стал молить Сергия: «Отдай мне половину, а себе возьми другую». Сергий же жестокими словами укорял отца его и его самого. Захария просил третьей части, даже десятой. Наконец, видя, что. он лишен всего, сказал Сергию: «Приди, поклянись мне в Печерской церкви перед чудотворной иконой богородицыной, где ты вступил в братство с отцом моим». Сергий пошел в церковь и перед иконой богородицы поклялся, что не брал ни тысячи гривен серебра, ни ста гривен золота, хотел поцеловать икону, но не мог приблизиться к ней; пошел к двери и вдруг стал кричать: «О святые Антоний и Феодосий! Не велите убивать меня этому ангелу немилостивому, молитесь святой богородице, чтобы она прогнала бесов, которые напали на меня! Возьмите золото и серебро: оно запечатано в клети моей». И страх напал на всех. С тех пор никому не давали клясться той иконой. Послали в дом к Сергию, взяли сосуд запечатанный и нашли в нем две тысячи гривен серебра и двести — золота: так удвоил господь богатство за милость к нищим. Захария же отдал все деньги игумену Иоанну, чтобы употребил их как хочет; сам же постригся в Печерском монастыре, где и жизнь кончил.

На серебро же и золото это поставлена была церковь святого Иоанна Предтечи (где всход на хоры), в память боярина Иоанна и сына его Захарии, так как на их золото и серебро была она поставлена.

ВТОРОЕ ПОСЛАНИЕ АРХИМАНДРИТУ ПЕЧЕРСКОМУ АКИНДИНУ

О СВЯТЫХ И БЛАЖЕННЫХ ИНОКАХ ПЕЧЕРСКОГО МОНАСТЫРЯ,

НАПИСАННОЕ ПОЛИКАРПОМ, ИНОКОМ ТОГО ЖЕ ПЕЧЕРСКОГО

МОНАСТЫРЯ

С помощью господа, утверждающего слово, к твоему благоразумию обращу его, пречестный архимандрит всея Руси, отец и господин мой Акиндин. Приклони же ко мне благосклонный твой слух, и я стану говорить тебе о жизни, деяниях и знамениях дивных и блаженных мужей, что жили в этом святом монастыре Печерском. Слышал я о них от брата твоего, Симона, епископа Владимирского и Суздальского, инока в прошлом того же Печерского монастыря. Он рассказывал мне, грешному, о великом Антонии, основателе монашества на Руси, и о святом Феодосии, и о жизни и подвигах других святых и преподобных отцов, почивших здесь, в дому пречистой божьей матери. Пусть послушает твое благоразумие моего несовершенного разума. Некогда ты спрашивал меня и велел рассказывать о деяниях тех иноков. Но ты знаешь мою грубость и дурной обычай: о чем бы ни была речь, всегда со страхом беседовать перед тобою. Мог ли я ясно рассказывать тебе о всех чудесах их и знамениях! Кое-что из тех преславных чудес я рассказал тебе, но гораздо больше забыл от страха и рассказывал неразумно, стыдясь твоего благочестия. И вот решил я писанием известить тебя о святых и блаженных отцах печерских, чтобы и будущие после нас чернецы узнали о благодати божьей, бывшей в этом святом месте, и прославили отца небесного, показавшего таких светильников в Русской земле, в монастыре Печерском.

О СВЯТОМ ГРИГОРИИ ЧУДОТВОРЦЕ

Этот блаженный Григорий пришел в Печерский монастырь к отцу нашему Феодосию и от него научился житию иноческому: нестяжанию, смирению, послушанию и прочим добродетелям. Особенное прилежание имел он к молитве и зато получил победу на бесов, так что и издали вопили они: «Гонишь ты нас молитвою своею, Григорий!» У блаженного был обычай после каждого пения творить запретительные молитвы.

Наконец не стерпел древний враг изгнания своего от инока и, не имея возможности чем-либо иным ему повредить, научил злых людей обокрасть его. Он же не имел ничего, кроме книг. Однажды ночью пришли воры и стерегли старца, чтобы, когда юн пойдет к заутрене, войти и взять все его имущество. И ощутил Григорий приход их; он обыкновенно целые ночи проводил без сна, пел и молился беспрестанно, стоя среди кельи. И теперь помолился он о тех, кто пришел обокрасть его: «Боже! Дай сон рабам твоим: утрудились они, даром угождая врагу». И спели они пять дней и пять ночей, пока блаженный, призвав братию, не разбудил их, говоря: «Долго ли будете вы стеречь напрасно, думая обокрасть меня! Идите теперь по своим дамам». Они встали, но не могли идти: так изнемогли от голода. Блаженный дал им поесть и отпустил. Узнал об этом властелин города л велел мучить воров. И затужил Григорий, что из-за него осуждены они. Он пошел, отдал властелину свои книги, а воров отпустил. Другие же книги глаженный продал, а деньги роздал убогим. «Чтобы, — говорил он, — опять, кто-нибудь не впал в беду, думая украсть их». Господь сказал: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища да небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут. Где, сказано, сокровище ваше, там и сердце ваше будет». Чудо же, бывшее с ворами, привело их к покаянию, и они более не возвращались к прежним делам, но, пришедши в Печерский монастырь, стали служить братии.

Имел этот блаженный Григорий маленький огородец, где росли посеянные им овощи и плодовые деревья. И опять пришли воры. Взяли они на плечи ношу, хотели идти — и не могли. И стояли они два дня неподвижно под тяжестью этой ноши. Наконец начали они кричать: «Господин наш Григорий, пусти нас! Мы не будем больше делать так и покаемся в грехах своих». Услышали это монахи, пришли и схватили их, но не могли свести с места. И спросили они воров: «Когда пришли вы сюда?» Воры же отвечали: «Мы стоим здесь два дня и две ночи». Монахи же сказали: «Как же так! Мы постоянно ходим здесь, но вас здесь не видели». Воры, же сказали: «Если бы и мы вас, видели, то со слезами молили бы отпустить нас. Но вот мы уже изнемогли и начали кричать. Попросите теперь старца, чтобы он отпустил нас». Тогда пришел Григорий и сказал им: «Так как вы всю жизнь праздны, крадете чужие труды, а трудиться не хотите, то теперь стойте здесь праздно и прочие годы, до конца жизни». Они же со слезами молили старца, обещая, что не сотворят в другой раз такого греха. Умилился старец и сказал: «Если хотите работать и от труда своего других кормить,— я отпущу вас». Воры поклялись, что не ослушаются его. Тогда Григорий сказал: «Благословен господь бог! Отныне будете работать на святую братию: приносить от труда своего на нужды ее», и отпустил их. Воры же эти окончили жизнь свою в Печерском монастыре, ходя за огородом. Потомки их, думаю я, живут еще и доныне.

В другой раз опять пришли трое к блаженному, думая искусить его. Двое из них, указывая на третьего, молили старца: «Вот это друг наш, и осужден он на смерть. Молим тебя, избавь его; дай ему чем откупиться от смерти». И говорили они это ложно. Заплакал Григорий от жалости, провидя, что приспел конец жизни его, и сказал: «Горе этому человеку! Приспел день погибели его!» Они же сказали: «Но если ты, отец наш, дашь что-нибудь, то он не умрет». Говорили же они это, чтобы взять у него что-нибудь и разделить между собой. Григорий же сказал: «Я дам, а он все же умрет!» Потом спросил их: «На какую смерть он осужден?» Они отвечали: «Будет повешен на дереве». Блаженный сказал им: «Верно присудили вы ему. Завтра он повесится». И сошел в пещеру, где обыкновенно молился, чтобы не слышать ничего земного и очами не видеть ничего суетного. И вынес оттуда оставшиеся книги и дал им, сказав: «Если не понравятся, — возвратите». Они же, взяв книги, стали смеяться и говорили: «Продадим их, а деньги разделим». И увидели они плодовые деревья и решили: «Придем нынче ночью и оберем плоды его». Когда настала ночь, пришли эти трое и заперли инока в пещере, где он был на молитве. Один же из них, тот, о котором они говорили, что его повесят, влез на верх дерева и начал обрывать яблоки. Ухватился он за одну ветку — ветка обломилась; те двое испугались и побежали; а он, летя вниз, зацепился одеждою за другую ветку и, не имея помощи, удавился ожерельем. Григорий же был заперт и не мог даже прийти к братии, бывшей в церкви. Когда стали выходить из церкви, иноки увидали человека, висящего на дереве, и ужас напал на них. Стали искать Григория, и нашли его запертым в пещере. Вышедши оттуда, блаженный велел снять мертвого, друзьям же его сказал: «Вот и сбылась ваша мысль. Бог поругаем не бывает. Если бы вы не затворили меня, я пришел бы и снял его, и он бы не умер. Но так как враг научил вас покрывать суетное ложью, то бог и не помиловал вас». Ругатели же те, видя, что сбылось слово его, пришли и упали ему в ноги, прося прощенья. И Григорий осудил их на работу Печерскому монастырю, чтобы теперь трудясь ели они хлеб свой и других бы питали от своих трудов. И так они и с детьми своими кончили жизнь в Печерском монастыре, служа рабам пресвятой богородицы и ученикам святого отца нашего Феодосия.

Следует еще рассказать о том, как претерпел он, блаженный, муку смертную. Случилось в монастыре, что осквернился сосуд от падения в него какого-то животного; и по этому случаю блаженный Григорий пошел к Днепру за водой. В то же время проходил здесь князь Ростислав Всеволодич, шедший в Печерский монастырь для молитвы и благословения. Он с братом своим Владимиром шел в поход против воевавших с Русью половцев. Увидали княжеские слуги старца и стали ругаться над ним, говоря срамные слова. Инок же, провидя, что близок их смертный час, сказал им: «О дети мои! Когда бы вам нужно было иметь умиление и многих молитв искать ото всех, вы зло делаете. Не угодно богу это. Плачьте о своей погибели и кайтесь в согрешениях своих, чтобы хотя в Страшный день принять отраду. Суд уже постиг вас: все вы и с князем вашим умрете в воде». Князь же, страха божия не имея, не положил себе на сердце слов преподобного, а подумал, что лишь пустотные речи — пророчества его, и сказал: «Мне ли предсказываешь смерть от воды, когда я плавать умею!» И рассердился князь, велел связать старцу руки и ноги, повесить камень на шею и бросить в воду. Так потоплен был блаженный Григорий. Братия же два дня искала его и найти не могла. На третий же день пришли в его келью, чтобы взять оставшееся после него имущество. И вот в келье нашли блаженного, связанного, с камнем на шее; одежды его были еще мокры, лицо же было светло, и сам он был как живой. И не знали, кто принес его, а келья была заперта. Слава господу богу, творящему дивные чудеса ради угодников своих! Братия же вынесла тело блаженного и честно положила его в пещере. И многие годы пребывает оно там цело и нетленно.

Ростислав же не счел за вину греха своего и от ярости не пошел в монастырь. Не захотел он благословения, и оно удалилось от него; возлюбил проклятие, и проклятие пало на него. Владимир же пришел в монастырь для молитвы. И когда были они у Треполя и после битвы побежали князья наши от лица врагов, — Владимир благополучно переправился через реку, молитв ради и благословения святых; Ростислав же, по слову святого Григория, утонул со всем своим войском.

«Каким, сказано, судом судите, таким будете судимы, и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить».

О ЧЕРНЕЦЕ ПРОХОРЕ, КОТОРЫЙ МОЛИТВОЮ

ИЗ ЛЕБЕДЫ ДЕЛАЛ ХЛЕБЫ, А ИЗ ПЕПЛА СОЛЬ

Такова воля человеколюбца бога о своем творении: во все времена и лета промышляет он о роде человеческом и подает ему полезное, ожидая нашего покаяния. Наводит он на нас иногда голод, иногда рати за неустроенье властелина; но этим владыка наш приводит только наше нерадение на добродетель, на память дел греховных: делающие злые дела бывают преданы за грехи свои злым и немилостивым властелинам. Но и эти последние не избегнут суда: суд без милости тому, кто сам не творит милости.

Было это в дни княжения Святополка в Киеве; много насилия делал людям этот князь, без вины искоренил до основания многих знатных людей и имение у них отнял. И за то попустил господь, чтобы неверные имели силу над ним: многие войны были от половцев. Были в те времена усобицы и голод сильный, и во всем была скудость в Русской земле.

В те дни пришел некто из Смоленска к игумену Иоанну, желая быть иноком. Игумен постриг его и назвал Прохором. Этот чернец Прохор предал себя на послушание и такое безмерное воздержание, что даже хлеба себя лишил. Он собирал лебеду, растирал ее своими руками и делал из нее хлеб; им и питался. И заготовлял он себе ее на год, а на следующее лето собирал новую лебеду. И так всю жизнь свою довольствовался он лебедой вместо хлеба. Видя же терпение его и великое воздержание, бог превратил ему горечь в сладость, и была ему радость после печали, по сказанному: «Вечером приходит плач, а наутро торжество». И прозвали его Лебедником, потому что, как сказано выше, он питался одной лебедой, не употребляя ни хлеба, кроме просфоры, ни овоща никакого, ни питья. И никогда не роптал он, но всегда с радостью служил господу; ничего не пугался, потому что жил, как птица: не приобретал ни сел, ни житниц, где собрать добро свое, не говорил, как тот богач евангельский: «Душа! Много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись». Не имел он ничего, кроме лебеды, да и ту заготовлял только на год, говоря себе: «Прохор! В эту ночь ангелы возьмут от тебя душу твою; кому же останется приготовленная тобою лебеда?» Он на деле исполнял слово господа, который сказал: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, но отец ваш небесный питает их». Им подражая, легко проходил он путь до того места, где росла лебеда, и оттуда на своих плечах, как на крыльях, приносил ее в монастырь и приготовлял в пищу. На непаханной земле несеяный хлеб был ему.

Настал великий голод, и смерть налегла на всех людей. Блаженный же продолжал дело свое, собирая лебеду. Увидел это один человек и тоже стал собирать лебеду для себя и для домашних своих, чтобы пропитаться ею в голодное время. И в те дни принял блаженный Прохор на себя еще больший труд: собирал это зелье и, растирая, как я говорил, в своих руках, делал из него хлебы, которые раздавал неимущим, изнемогавшим от голода. Многие в это голодное время приходили к нему, и он всех оделял. И сладко, как с медом, было для всех то, что он давал. Никому так пшеничного хлеба не хотелось, как этого хлеба, приготовленного руками блаженного из дикого зелья. II если ей сам давал с благословением, то светел и чист, и сладок бывал этот хлеб; если же кто брал Тайком, то был он горек без меры, как полынь.

Некто из братии потихоньку украл хлеб, но не мог его есть: горек, как полынь, был он в руках его. И так повторялось несколько раз. Но стыдился брат, от срама не мог открыть блаженному своего греха. Однако, будучи голоден, видя смерть перед глазами, он пришел к игумену Иоанну и, прося прощения в своем грехе, исповедал ему случившееся с ним. Игумен не поверил тому, что он говорил, и, чтобы узнать, подлинно ли это так, велел другому брату сделать то же, — взять хлеб тайно. Принесли хлеб, и оказалось то же, что говорил укравший брат: никто не мог есть его горечи ради. Держа этот хлеб в руках, игумен послал попросить хлебу Прохора. «Один хлеб, — сказал он, — возьмите из рук его, а другой, уходя, тайно возьмите». Когда принесли игумену хлебы, украденный изменился пред его глазами: сделался на вид как земля и горек, как и первый; а взятый из рук блаженного был светел и сладок, как мед. После такого чуда повсюду прошла слава об этом муже. И многих голодных прокормил он и многим был полезен.

Тогда Святополк с Володарем и с Васильком пошил ратью на Давыда Игоревича за Василька, которого ослепил Святополк, послушав Давыда Игоревича. И не стали пускать купцов из Галича и людей из Перемышля, и не было соли во всей Русской земле. Начались грабежи беззаконные и всяческое неустройство. Как сказал пророк: «Съедающие народ мой, как едят хлеб, не призывающие господа». И были все в великой печали, изнемогали от голода и войны, не имели ни жита, ни даже соли, чем бы исполнить скудость свою. .

Блаженный Прохор имел тогда свою келью. И собрал он изо всех келий множество пепла, но так, что никто этого не знал. И раздавал он этот пепел приходящим к нему, и всем, по молитве его, превращался он в чистую соль. И чем больше он раздавал, тем больше у него оставалось. И ничего не брал за это блаженный, а всем даром давал, сколько кому нужно, и не только монастырю было довольно, но и мирские люди приходили к нему и брали обильно, сколько кому надо. Торжище опустело, а монастырь был полон приходящими за солью. И пробудило это зависть в продававших соль, потому что не получали они, чего желали. Они думали приобресть в это время большое богатство от соли, и вот если они прежде продавали по две меры соли за куну, то теперь и десяти мер за эту цену никто не брал. И сильно печалились они о том. Наконец поднялись все продававшие соль и, придя к Святополку, стали наущать его против инока, говоря: «Прохор, чернец Печерского монастыря, отнял у нас многое богатство: дает соль всем, кто к нему приходит, никому не отказывает, и мы от того обнищали». Князю хотелось угодить им, и помыслил он, во-первых, прекратить ропот между ними, а во-вторых, себе богатство приобрести. Положил он со своими советниками, что цена на соль будет высокая, и сам князь, отняв соль у инока, будет продавать ее. Крамольникам этим он сказал: «Вас ради пограблю чернеца», — а сам таил мысль о приобретении богатства себе. Он хотел угодить ими только больше вреда сделал: ибо зависть не умеет предпочитать полезного вредному. И князь послал взять у инока всю соль. Когда привезли ее, он с теми крамольниками, которые наущали его против блаженного, пошел посмотреть ее. И увидели все перед глазами своими пепел. Много дивились все и недоумевали: что бы это значило? Чтобы узнать подлинно, князь велел спрятать на три дня привезенное из монастыря, но наперед велел отведать — и на вкус был пепел.

К блаженному же, по обычаю, приходило множество народа за солью. И все узнали, что старец пограблен, и, возвращаясь с пустыми руками, проклинали того, кто это сделал. Блаженный же сказал им: «Когда выбросят ее, вы придите я соберите себе». Князь продержал три дня и велел выбросить пепел ночью. Высыпали пепел, и он тотчас превратился в соль. Граждане же, узнав об этом, пришли и собрали ее. От такого дивного чуда ужаснулся сотворивший насилие: не мог он скрыть перед всем городом всего того, что было. И стад он разузнавать, что бы это значило. Тогда рассказали князю, как блаженный кормил лебедой множество народа и как ели они из рук его сладкий хлеб; когда же некоторые взяли у него один хлеб без его благословения, то оказался он как земля на вид, а на вкус горек, как полынь. Услышавши это, устыдился князь сделанного им, пошел в монастырь к игумену Иоанну и принес ему покаяние. Прежде он имел вражду к нему. Игумен обличал его за ненасытную жадность к богатству, за насилие. Святополк тогда схватил его и заточил в Турове; но восстал на него Владимир Мономах, и он, испугавшись этого, скоро с честью возвратил Иоанна в Печерский монастырь. Теперь же ради такого чуда князь стал иметь великую любовь к обители пресвятой Богородицы и к святым отцам Антонию и Феодосию. И чернеца Прохора он с этих пор весьма почитал и ублажал, так как знал его за истинного раба божия. И дал он слово богу не делать более никому насилия, и старцу дал он крепкое слово. «Если, сказал, по изволению божию я прежде тебя отойду из этого мира, то ты положи меня в гроб своими руками, и да явится в этом твое беззлобие. Если же ты прежде меня преставишься и пойдешь к неподкупному Судии, то я на своих плечах внесу тебя в пещеру, чтобы господь подал мне прощение в великом грехе моем перед тобой». С этими словами князь пошел от блаженного. Он же прожил еще много лет в добром исповедании, богоугодной, чистой и непорочной жизнью.

Наконец разболелся он. Князь тогда на войне был, и святой послал объявить ему: «Близок час исхода моего из тела. Приди, если хочешь, проститься со мной. И обещание исполнишь ты — своими руками положишь меня в гроб, и прощение примешь от бога. Не медли: я отхожу и вот только ожидаю твоего прихода. Если ты придешь ко мне, война будет для тебя успешнее». Услышав это, Святополк тотчас же распустил свои войска и пришел в монастырь. Блаженный же Прохор много поучал князя о милостыне, о будущем суде, о вечной жизни, о будущей муке; потом дал ему благословение и прощение, простился со всеми бывшими с князем и, воздев руки к небу, испустил дух. Тогда князь взял тело святого старца, понес в пещеру и вложил своими руками в гроб. После же погребения он пошел на войну и великую победу одержал над врагами своими, агарянами, и взял всю землю их и множество пленников. И была это в Русской земле богом дарованная победа, предсказанная блаженным. С тех пор Святополк, шел ли на войну, или на охоту, всегда приходил в монастырь поклониться иконе пресвятой богородицы и гробу Феодосиеву, потом входил в пещеру для поклонения святому Антонию, блаженному Прохору и всем святым отцам, и тогда уже шел в путь свой. И берег бог княжение его. Сам будучи свидетелем, он открыто возвещал о преславных чудесах и знамениях Прохора и других святых. Да получим и мы с ним милость о Христе Иисусе, господе нашем! Ему же слава и отцу и сыну ныне и присно.

Невское сражение. Миниатюра. XVI в.

(ГПБ, F. IV. 233, л. 909 об.)

Слово о погибели Русской земли

Слово о погибели Рускыя земли по смерти великого князя Ярослава

О светло светлая и украсно украшена земля Руськая! И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми, удивлена еси реками и кладязьми месточестьными, горами крутыми, холми высокыми, дубровами частыми, польми дивными, зверьми разноличьными, птицами бещислеными, городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными, и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами — всего еси испольнена земля Руская, о прававерьная вера християньская!

Отселе до угор и до ляхов, до чахов, от чахов до ятвязи, и от ятвязи до литвы, до немець, от немець до корелы, от корелы до Устьюга, где тамо бяху тоймичи погании и за Дышючим морем, от моря до болгар, от болгар до буртас, от буртас до чермис, от чермис до моръдви, — то все покорено было богом крестияньскому языку поганьскыя страны: великому князю Всеволоду, отцю его Юрью, князю кыевьскому, деду его Володимеру и Манамаху, которым то половьци дети своя полошаху в колыбели. А литва из болота на свет не выникываху. А угры твердяху каменыи городы железными вороты, абы на них великыи Володимер тамо не възехал. А немци радовахуся, далече будуче за синим морем. Буртаси, черемиси, веда и моръдва бортьничаху на князя великого Володимера. И кюр Мануил Цесарегородскыи опас имея, поне и великыя дары посылаша к нему, абы под ним великыи князь Володимер Цесарягорода не взял.

А в ты дни болезнь крестияном от великаго Ярослава, и до Володимера, и до ныняшняго Ярослава, и до брата его Юрья, князя Володимерьскаго.

Слово о погибели Русской земли  после смерти великого князя Ярослава

О светло светлая и красно украшенная земля Русская! Многими красотами ливишь ты: озерами многими, дивишь ты реками и источниками местночтимыми, горами крутыми, холмами высокими, дубравами частыми, полями дивными, зверьми различными, птицами бесчисленными, городами великми, селами дивными, боярами честными, вельможами многими, — всего ты исполнена, земля Русская, о правоверная вера христианская!

          Отсюда до венгров, и до поляков, и до чехов, от чехов до ятвягов, от ятвягов до литовцев и до немцев, от немцев до корелы, от корелы до Устюга, где живут тоймичи поганые, и за Дышащим морем, от моря до болгар, от болгар до буртасов, от буртасов до черемисов, от черемисов до мордвы — то все покорил бог народу христианскому поганые страны: великому князю Всеволоду, отцу его Юрию, князю Киевскому, и деду его Владимиру Мономаху, которым половцы детей своих пугали в колыбели. А литва из болота на свет не показывалась. А венгры каменные города укрепляли железными воротами, чтобы на них великий Владимир не ходил войной. А немцы радовались, что они далеко за синим морем. Буртасы, черемисы, веда и мордва бортничали на князя великого Владимира. И сам господин Мануил Цареградский, страх имея, затем и великие дары посылал к нему, чтобы великий князь Владимир Царьграда его не взял.

А в те годы — беда христианам от великого Ярослава и до Владимира, и до нынешнего Ярослава, и до брата его Юрия, князя Владимирского.

Житие Александра Невского

ПОВѣСТИ О ЖИТИИ И О ХРАБРОСТИ БЛАГОВѣРНАГО И ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ АЛЕКСАНДРА

ПОВЕСТЬ О ЖИТИИ И О ХРАБРОСТИ БЛАГОВЕРНОГО И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ АЛЕКСАНДРА

 О Господѣ нашемь Исусе Христѣ, Сыне Божии. Во имя Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия.

 Азъ худый и многогрѣшный, малосъмысля, покушаюся писати житие святаго князя Александра, сына Ярославля, а внука Всеволожа.^[1] Понеже слышах от отець своихъ и самовидець есмь възраста его, радъ бых исповѣдалъ святое и честное и славное житие его. Но яко же Приточникъ^[2] рече: «Въ злохытру душю не внидеть прѣмудрость: на вышнихъ бо краих есть, посреди стезь стояше, при вратѣх же силных присѣдит». Аще и грубъ есмь умомъ, но молитвою святыа Богородица и поспѣшениемь святаго князя Александра начатокъ положю.

Я, худой и многогрешный, недалекий умом, осмеливаюсь описать житие святого князя Александра, сына Ярославова, внука Всеволодова. Поскольку слышал я от отцов своих и сам был свидетелем зрелого возраста его, то рад был поведать о святом, и честном, и славном житии его. Но как сказал Приточник: «В лукавую душу не войдет премудрость: ибо на возвышенных местах пребывает она, посреди дорог стоит, при вратах людей знатных останавливается». Хотя и прост я умом, но все же начну, молитвою святой Богородицы и помощью святого князя Александра.

Съй бѣ князь Александръ родися от отца милостилюбца и мужелюбца, паче же и кротка, князя великаго Ярослава и от матере Феодосии. Яко же рече Исайя пророк^[3]: «Тако глаголеть Господь: Князя азъ учиняю, священни бо суть, и азъ вожю я». Воистинну бо без Божия повелѣния не бѣ княжение его.

Сей князь Александр родился от отца милосердного и человеколюбивого, и более всего — кроткого, князя великого Ярослава и от матери Феодосии. Как сказал Исайя-пророк: «Так говорит Господь: “Князей я ставлю, священны ибо они, и я веду их”». И воистину — не без Божьего повеления было княжение его.

Но и взоръ его паче инѣх человекъ, и глас его — акы труба в народѣ, лице же его — акы лице Иосифа,^[4] иже бѣ поставилъ его египетьскый царь втораго царя въ Египтѣ, сила же бѣ его — часть от силы Самсоня,^[5] и далъ бѣ ему Богъ премудрость Соломоню, храборъство же его — акы царя римскаго Еуспесиана, иже бѣ плѣнилъ всю землю Иудейскую. Инѣгде исполчися къ граду Асафату^[6] приступити, и исшедше гражане, побѣдиша плъкъ его. И остася единъ, и възврати к граду силу ихъ, къ вратом граднымъ, и посмѣяся дружинѣ своей, и укори я, рекъ: «Остависте мя единого». Тако же и князь Александръ — побѣжая, а не побѣдимъ.

И красив он был, как никто другой, и голос его — как труба в народе, лицо его — как лицо Иосифа, которого египетский царь поставил вторым царем в Египте, сила же его была частью от силы Самсона, и дал ему Бог премудрость Соломона, храбрость же его — как у царя римского Веспасиана, который покорил всю землю Иудейскую. Однажды приготовился тот к осаде города Иоатапаты, и вышли горожане, и разгромили войско его. И остался один Веспасиан, и повернул выступивших против него к городу, к городским воротам, и посмеялся над дружиною своею, и укорил ее, сказав: «Оставили меня одного». Так же и князь Александр — побеждал, но был непобедим.

И сего ради нѣкто силенъ от Западныя страны,^[7] иже нарицаются слугы Божия, от тѣх прииде, хотя видѣти дивный възрастъ его, яко же древле царица Южичьская^[8] приходи к Соломону, хотящи слышати премудрости его. Тако и сей, именемъ Андрѣяшь,^[9] видѣвъ князя Александра и, възвратився къ своимъ, рече: «Прошед страны, языкъ, не видѣх таковаго ни въ царехъ царя, ни въ князехъ князя».

Потому-то один из именитых мужей Западной страны, из тех, что называют себя слугами Божьими, пришел, желая видеть зрелость силы его, как в древности приходила к Соломону царица Савская, желая послушать мудрых речей его. Так и этот, по имени Андреаш, повидав князя Александра, вернулся к своим и сказал: «Прошел я страны, народы и не видел такого ни царя среди царей, ни князя среди князей».

Се же слышавъ король части Римьскыя от Полунощныя страны^[10] таковое мужество князя Александра и помысли в собѣ: «Поиду и плѣню землю Александрову». И събра силу велику, и наполни корабля многы полковъ своих, подвижеся в силѣ тяжцѣ, пыхая духомъ ратным. И прииде в Неву, шатаяся безумиемь, и посла слы своя, загордѣвся, в Новъгородъ къ князю Александру, глаголя: «Аще можеши противитися мнѣ, то се есмь уже зде, плѣняя землю твою».

Услышав о такой доблести князя Александра, король страны Римской из Полуночной земли подумал про себя: «Пойду и завоюю землю Александрову». И собрал силу великую, и наполнил многие корабли полками своими, двинулся с огромной силой, пыхая духом ратным. И пришел в Неву, опьяненный безумием, и отправил послов своих, возгордившись, в Новгород к князю Александру, говоря: «Если можешь, защищайся, ибо я уже здесь и разоряю землю твою».

Александръ же, слышав словеса сии, разгорѣся сердцемъ, и вниде в церковъ святыя Софиа,^[11] и, пад на колѣну пред олътаремъ, нача молитися съ слезами: «Боже хвалный, праведный, Боже великый, крѣпкый, Боже превѣчный, основавый небо и землю и положивы предѣлы языком, повелѣ жити не прѣступающе в чюжую часть». Въсприимъ же пророческую пѣснь, рече: «Суди, Господи, обидящим мя и возбрани борющимся со мною, приими оружие и щитъ, стани в помощь мнѣ».^[12]

Александр же, услышав такие слова, разгорелся сердцем и вошел в церковь Святой Софии, и, упав на колени пред алтарем, начал молиться со слезами: «Боже славный, праведный, Боже великий, крепкий, Боже превечный, сотворивший небо и землю и установивший пределы народам, ты повелел жить, не преступая чужих границ». И, припомнив слова пророка, сказал: «Суди, Господи, обидящих меня и огради от борющихся со мною, возьми оружие и щит и встань на помощь мне».

И, скончавъ молитву, въставъ, поклонися архиепископу. Епископъ же бѣ тогда Спиридонъ,^[13] благослови его и отпусти. Он же, изшед ис церкви, утеръ слезы, нача крѣпити дружину свою, глаголя: «Не в силах Богь, но въ правдѣ. Помянемъ Пѣснотворца,^[14] иже рече: “Сии въ оружии, а си на конѣх, мы же во имя Господа Бога нашего призовемь, тии спяти быша и падоша, мы же стахом и прости быхом”».^[15] Сии рѣк, поиде на нихъ в малѣ дружинѣ, не съждався съ многою силою своею, но уповая на Святую Троицу.

И, окончив молитву, он встал, поклонился архиепископу. Архиепископ же был тогда Спиридон, он благословил его и отпустил. Князь же, выйдя из церкви, утер слезы и сказал, чтобы ободрить дружину свою: «Не в силе Бог, но в правде. Вспомним Песнотворца, который сказал: “Иные с оружием, а иные на конях, мы же имя Господа Бога нашего призываем; они повержены были и пали, мы же выстояли и стоим прямо”». Сказав это, пошел на врагов с малою дружиною, не дожидаясь своего большого войска, но уповая на Святую Троицу.

Жалостно же бѣ слышати, яко отець его, князь великый Ярославъ, не бѣ вѣдал таковаго въстания на сына своего, милаго Александра, ни оному бысть когда послати вѣсть къ отцю своему, уже бо ратнии приближишася. Тѣм же и мнози новгородци не совокупилися бѣшя, понеже ускори князь поити. И поиде на ня въ день въскресениа, иуля въ 15, имѣяше же вѣру велику къ святыма мученикома Борису к Глѣбу.

Скорбно же было слышать, что отец его, князь великий Ярослав, не ведал о нашествии на сына своего, милого Александра, и ему некогда было послать весть отцу своему, ибо уже приближались враги. Потому и многие новгородцы не успели присоединиться, так как поспешил князь выступить. И выступил против врага в воскресенье пятнадцатого июля, имея веру великую в святых мучеников Бориса и Глеба.

И бѣ нѣкто мужь старѣйшина в земли Ижерстей, именемъ Пелугий,^[16] поручено же бысть ему стража нощная морская. Въсприя же святое крѣщение и живяше посреди рода своего, погана суща, наречено же бысть имя его въ святѣмъ крѣщении Филипъ, и живяше богоугодно, в среду и в пяток пребываше въ алчбѣ, тѣм же сподоби его Богъ видѣти видѣние страшно в тъй день. Скажемъ вкратцѣ.

И был один муж, старейшина земли Ижорской, именем Пелугий, ему поручен был ночной дозор на море. Был он крещен и жил среди народа своего, бывшего язычниками, наречено же было имя ему в святом крещении Филипп, и жил он богоугодно, соблюдая пост в среду и пятницу, потому и удостоил его Бог видеть видение чудное в тот день. Расскажем вкратце.

Увѣдавъ силу ратных, иде противу князя Александра, да скажеть ему станы. Стоящю же ему при краи моря и стрежаше обою пути, и пребысть всю нощь въ бдѣнии. И яко же нача въсходити солнце, слыша шюмъ страшенъ по морю и видѣ насадъ^[17] единъ гребущь по морю, и посреди насада стояща святая мученика Бориса и Глѣбъ въ одеждах чръвленых, и бѣста рукы дръжаща на рамѣх. Гребци же сѣдяху, акы мглою одѣани. Рече Борисъ: «Брате Глѣбе, вели грести, да поможемь сроднику своему князю Александру». Видѣв же таковое видѣние и слышавъ таковый глас от мученику, стояше трепетенъ, дондеже насадъ отиде от очию его.

Узнав о силе неприятеля, он вышел навстречу князю Александру, чтобы рассказать ему об их станах. Стоял он на берегу моря, наблюдая за обоими путями, и провел всю ночь без сна. Когда же начало всходить солнце, он услышал шум сильный на море и увидел один насад, плывущий по морю, и стоящих посреди насада святых мучеников Бориса и Глеба в красных одеждах, держащих руки на плечах друг друга. Гребцы же сидели, словно мглою одетые. Произнес Борис: «Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему князю Александру». Увидев такое видение и услышав эти слова мучеников, Пелугий стоял, устрашенный, пока насад не скрылся с глаз его.

Потомъ скоро поеде Александръ, он же, видѣв князя Александра радостныма очима, исповѣда ему единому видѣние. Князь же рече ему: «Сего не рци никому же».

Вскоре после этого пришел Александр, и Пелугий, радостно встретив князя Александра, поведал ему одному о видении. Князь же сказал ему: «Не рассказывай этого никому».

Оттолѣ потщався наеха на ня въ 6 час дне, и бысть сѣча велика над римляны,^[18] и изби их множество бесчислено, и самому королю възложи печать на лице острымь своимь копиемъ.

После того Александр поспешил напасть на врагов в шестом часу дня, и была сеча великая с римлянами, и перебил их князь бесчисленное множество, а на лице самого короля оставил печать острого копья своего.

Здѣ же явишася 6 мужь храбрых с самѣм с ним ис полку его.

Проявили себя здесь шесть храбрых, как он, мужей из полка Александра.

Единъ именем Гаврило Олексичь. Се наѣха на шнеку^[19] видѣв королевича, мча подъ руку, и възъѣха по досцѣ и до самогу коробля, по ней же хожаху с королевичем, иже текоша передъ ним, а самого, емше, свергоша и с конем в воду з доскы. И Божьею милостью невреженъ бысть, и пакы наѣха, и бися с самѣм воеводою середи полку ихъ.

Первый — по имени Таврило Олексич. Он напал на шнек и, увидев королевича, влекомого под руки, въехал до самого корабля по сходням, по которым бежали с королевичем; преследуемые им схватили Гаврилу Олексича и сбросили его со сходен вместе с конем. Но по Божьей милости он вышел из воды невредим, и снова напал на них, и бился с самим воеводою посреди их войска.

2 — именем Сбыславъ Якуновичь, новгородець. Се наѣха многажды на полкъ ихъ и бьяшется единѣм топоромъ, не имѣя страха въ души своей, и паде нѣколико от руку его, и подивишася силѣ и храбръству его.

Второй — по имени Сбыслав Якунович, новгородец. Этот много раз нападал на войско их и бился одним топором, не имея страха в душе своей; и пали многие от руки его, и дивились силе и храбрости его.

3-и — Яковъ, родомъ полочанинъ, ловчий бѣ у князя. Се наѣха на полкъ с мечемъ, и похвали его князь.

Третий — Яков, родом полочанин, был ловчим у князя. Этот напал на полк с мечом, и похвалил его князь.

4 — новгородець, именемь Мѣша. Се пѣшь натече на корабли и погуби 3 корабли з дружиною своею.

Четвертый — новгородец, по имени Меша. Этот пеший с дружиною своею напал на корабли и потопил три корабля.

5-и — от молодыхъ его, именем Сава. Се въѣха в шатеръ великий королевъ золотоверхий и подъсѣче столпъ шатерный. Полци Олександрови, видѣвше шатра паденье, върадовашася.

Пятый — из младшей дружины, по имени Сава. Этот ворвался в большой королевский златоверхий шатер и подсек столб шатерный. Полки Александровы, видевши шатра падение, возрадовались.

6-и — от слугъ его, именем Ратмѣръ. Се бися пѣшь, и отсупиша и мнози. Он же от многых ранъ паде и тако скончася.

Шестой — из слуг Александра, по имени Ратмир. Этот бился пешим, и обступили его враги многие. Он же от многих ран пал и так скончался.

Си же вся слышах от господина своего великого князя Олександра и от инѣхъ, иже в то время обрѣтошася в той сѣчи.

Все это слышал я от господина своего великого князя Александра и от тех, кто участвовал в то время в этой битве.

Бысть же в то время чюдо дивно, яко же во древьняя дни при Езекии цесари.^[20] Еда приде Санахиримъ, асурийскый цесарь, на Иерусалимъ, хотя плѣнити град святый Ерусалимъ, внезапу изиде ангелъ Господень, изби и от полка асурийска 100 и 80 и 5 тысящь, и, въставше утро, обрѣтошася трупья мертвы вся. Тако же бысть при побѣдѣ Александровѣ, егда побѣди короля, об онъ полъ рѣкы Ижжеры, иде же не бѣ проходно полку Олександрову, здѣ обрѣтоша много множъство избьеных от ангела Господня. ^[21] Останокъ же их побѣже, и трупиа мертвых своих наметаша корабля и потопиша в мори. Князь же Александръ возвратися с побѣдою, хваля и славя имя своего Творца.

Было же в то время чудо дивное, как в прежние дни при Езекии-царе. Когда пришел Сеннахириб, царь ассирийский, на Иерусалим, желая покорить святой град Иерусалим, внезапно явился ангел Господень и перебил сто восемьдесят пять тысяч из войска ассирийского, и когда настало утро, нашли только мертвые трупы. Так было и после победы Александровой: когда победил он короля, на противоположной стороне реки Ижоры, где не могли пройти полки Александровы, здесь нашли несметное множество убитых ангелом Господним. Оставшиеся же обратились в бегство, и трупы мертвых воинов своих набросали в корабли и потопили их в море. Князь же Александр возвратился с победою, хваля и славя имя своего Творца.

Въ второе же лѣто по возвращении с побѣды князя Александра приидоша пакы от Западныя страны и возградиша град въ отечьствѣ Александровѣ.^[22] Князь же Александръ воскорѣ иде и изверже град их из основания, а самых извѣша и овѣх с собою поведе, а инѣх, помиловавъ, отпусти, бѣ бо милостивъ паче мѣры.

На второй же год после возвращения с победой князя Александра вновь пришли из Западной страны и построили город на земле Александровой. Князь же Александр вскоре пошел и разрушил город их до основания, а их самих — одних повесил, других с собою увел, а иных, помиловав, отпустил, ибо был безмерно милостив.

По побѣдѣ же Александровѣ, яко же побѣди короля, в третий год, в зимнее время, поиде на землю немецкую в велицѣ силѣ, да не похвалятся, ркуще: «Укоримъ словеньскый языкъ ниже себе».

После победы Александровой, когда победил он короля, на третий год, в зимнее время, пошел он с великой силой на землю немецкую, чтобы не хвастались, говоря: «Покорим себе словенский народ».

Уже бо бяше град Псков взят^[23] и намѣстникы от немець посажени. Он же въскорѣ градъ Псковъ изгна и немець изсѣче, а инѣх повяза и град свободи от безбожных немецъ, а землю их повоева и пожже и полона взя бес числа, а овѣх иссече. Они же, гордии, совокупишася и рекоша: «Поидемъ и побѣдим Александра и имемъ его рукама».

А был ими уже взят город Псков и наместники немецкие посажены. Он же вскоре изгнал их из Пскова и немцев перебил, а иных связал и город освободил от безбожных немцев, а землю их разорил и пожег и пленных взял бесчисленное множество, а других перебил. Немцы же, гордые, собрались и сказали: «Пойдем, и победим Александра, и захватим его».

Егда же приближишяся, и очютиша я стражие. Князь же Александръ оплъчися, и поидоша противу себе, и покриша озеро Чюдьское обои от множества вои. Отець же его Ярославъ прислалъ бѣ ему брата меньшаго Андрѣя на помощь въ множествѣ дружинѣ. Тако же и у князя Александра множество храбрых, яко же древле у Давыда царя силнии, крѣпции. Тако и мужи Александровы исполнишася духом ратнымъ, бяху бо сердца их, акы сердца лвомъ, и рѣшя: «О княже нашь честный! Нынѣ приспѣ врѣмя нам положити главы своя за тя». Князь же Александръ воздѣвъ руцѣ на небо и рече: «Суди ми, Боже, и разсуди прю мою от языка непреподобна, и помози ми, Господи, яко же древле Моисию на Амалика и прадѣду нашему Ярославу на окааннаго Святополка».^[24]

Когда же приблизились немцы, то проведали о них стражи. Князь же Александр приготовился к бою, и пошли они друг против друга, и покрылось озеро Чудское множеством тех и других воинов. Отец же Александра Ярослав прислал ему на помощь младшего брата Андрея с большою дружиною. И у князя Александра тоже было много храбрых воинов, как в древности у Давида-царя, сильных и крепких. Так и мужи Александра исполнились духа ратного, ведь были сердца их как сердца львов, и воскликнули: «О княже наш славный! Ныне пришло нам время положить головы свои за тебя». Князь же Александр воздел руки к небу и сказал: «Суди меня, Боже, рассуди распрю мою с народом неправедным и помоги мне, Господи, как в древности помог Моисею одолеть Амалика и прадеду нашему Ярославу окаянного Святополка».

Бѣ же тогда субота, въсходящю солнцю, и съступишяся обои. И бысть сѣча зла,^[25] и трусъ от копий ломления, и звукъ от сѣчения мечнаго, яко же и езеру померзъшю двигнутися, и не бѣ видѣти леду, покры бо ся кровию.

Была же тогда суббота, и когда взошло солнце, сошлись противники. И была сеча жестокая, и стоял треск от ломающихся копий и звон от ударов мечей, и казалось, что двинулось замерзшее озеро, и не было видно льда, ибо покрылось оно кровью.

Се же слышах от самовидца, иже рече ми, яко видѣх полкъ Божий на въздусѣ, пришедши на помощь Александрови. И тако побѣди я помощию Божиею, и даша плеща своя, и сѣчахуть я, гоняще, аки по иаеру, и не бѣ камо утещи. Зде же прослави Богъ Александра пред всѣми полкы, яко же Исуса Наввина у Ерехона.^[26] А иже рече, имемь Александра руками, сего дасть ему Богъ в руцѣ его. И не обрѣтеся противникъ ему въ брани никогда же. И возвратися князь Александръ с побѣдою славною, и бяше множество полоненых в полку его, и ведяхут босы подле коний, иже именують себе Божии ритори.

А это слышал я от очевидца, который поведал мне, что видел воинство Божие в воздухе, пришедшее на помощь Александру. И так он победил врагов помощью Божьей, и обратились они в бегство, Александр же рубил их, гоня, как по воздуху, и некуда было им скрыться. Здесь прославил Бог Александра пред всеми полками, как Иисуса Навина у Иерихона. А того, кто сказал: «Захватим Александра», — отдал Бог в руки Александра. И никогда не было противника, достойного его в бою. И возвратился князь Александр с победою славною, и было много пленных в войске его, и вели босыми подле коней тех, кто называет себя «Божьими рыцарями».

И яко же приближися князь къ граду Пскову, игумени же и попове и весь народ срѣтоша и пред градомъ съ кресты, подающе хвалу Богови и славу господину князю Александру, поюще пѣснь: «Пособивый, Господи, кроткому Давыду побѣдити иноплеменьникы и вѣрному князю нашему оружиемь крестным и свободи градъ Псков от иноязычникъ рукою Александровою».

И когда приблизился князь к городу Пскову, то игумены, и священники, и весь народ встретили его перед городом с крестами, воздавая хвалу Богу и прославляя господина князя Александра, поюще песнь: «Ты, Господи, помог кроткому Давиду победить иноплеменников и верному князю нашему оружием крестным освободить город Псков от иноязычников рукою Александровою».

И рече Александръ: «О невѣгласи псковичи! Аще сего забудете и до правнучатъ Александровых, и уподобитеся жидом, их же препита Господь в пустыни манною и крастелми печеными, и сихъ всѣх забыша и Бога своего, изведшаго я от работы изь Египта».

И сказал Александр: «О невежественные псковичи! Если забудете это до правнуков Александровых, то уподобитесь иудеям, которых питал Господь в пустыне манною небесною и перепелами печеными, но забыли все это они и Бога своего, избавившего их от плена египетского».

И нача слыти имя его по всѣмь странамъ, и до моря Хонужьскаго,^[27] и до горъ Араратьскых, и об ону страну моря Варяжьскаго,^[28] и до великаго Риму.

И прославилось имя его во всех странах, от моря Хонужского и до гор Араратских, и по ту сторону моря Варяжского и до великого Рима.

В то же время умножися языка литовьскаго и начаша пакостити волости Александрове. Он же выездя и избиваше я. Единою ключися ему выехати, и побѣди 7 ратий единѣмъ выездомъ и множество князей их изби, а овѣх рукама изыма, слугы же его, ругающеся, вязахуть их къ хвостомъ коней своихъ. И начаша оттолѣ блюсти имени его.

В то же время набрал силу народ литовский и начал грабить владения Александровы. Он же выезжал и избивал их. Однажды случилось ему выехать на врагов, и победил он семь полков за один выезд и многих князей их перебил, а иных взял в плен, слуги же его, насмехаясь, привязывали их к хвостам коней своих. И начали с того времени бояться имени его.

 В то же время бѣ царь силенъ на Въсточнѣй странѣ,^[29] иже бѣ ему Богъ покорилъ языкы многы, от въстока даже и до запада. Тъй же царь, слышавъ Александра тако славна и храбра, посла к нему послы и рече: «Александре, вѣси ли, яко Богъ покори ми многы языкы? Ты ли един не хощеши покорити ми ся? Но аще хощеши съблюсти землю свою, то приеди скоро къ мнѣ и видиши честь царства моего».

В то же время был в Восточной стране сильный царь, которому покорил Бог народы многие, от востока и до запада. Тот царь, прослышав о такой славе и храбрости Александра, отправил к нему послов и сказал: «Александр, знаешь ли, что Бог покорил мне многие народы? Что же — один ты не хочешь мне покориться? Но если хочешь сохранить землю свою, то приезжай скорее ко мне и увидишь славу царства моего».

 Князь же Александръ прииде в Володимеръ по умертвии отца своего в силѣ велицѣ. И бысть грозенъ приездъ его, и промчеся вѣсть его и до устья Волгы. И начаша жены моавитьскыя^[30] полошати дѣти своя, ркуше: «Александръ едет!»

После смерти отца своего пришел князь Александр во Владимир в силе великой. И был грозен приезд его, и промчалась весть о нем до устья Волги. И жены моавитские начали стращать детей своих, говоря: «Александр едет!»

Съдумав же князь Александръ, и благослови его епископъ Кирилъ, и поиде к цареви въ Орду. И видѣвъ его царь Батый, и подивися, и рече велможамъ своимъ: «Истинну ми сказасте, яко нѣсть подобна сему князя». Почьстив же и честно, отпусти и.

Решил князь Александр пойти к царю в Орду, и благословил его епископ Кирилл. И увидел его царь Батый, и поразился, и сказал вельможам своим: «Истину мне сказали, что нет князя, подобного ему». Почтив же его достойно, он отпустил Александра.

По сем же разгнѣвася царь Батый на брата его меншаго Андрѣя и посла воеводу своего Неврюня^[31] повоевати землю Суждальскую. По плѣнении же Неврюневѣ князь великый Александръ церкви въздвигну, грады испольни, люди распуженыа събра в домы своя. О таковых бо рече Исайа пророкъ^[32]: «Князь благъ въ странах — тих, увѣтливъ, кротокъ, съмѣренъ, по образу Божию есть». Не внимая богатьства и не презря кровъ праведничю, сиротѣ и вдовици въправду судяи, милостилюбець, благъ домочадцемь своимъ и вънѣшнимъ от странъ приходящимь кормитель. На таковыя Богъ призирает, Богъ бо не аггеломъ любит, но человекомъ си щедря ущедряеть и показаеть на мирѣ милость свою.

После этого разгневался царь Батый на меньшего брата его Андрея и послал воеводу своего Неврюя разорить землю Суздальскую. После разорения Неврюем земли Суздальской князь великий Александр воздвиг церкви, города отстроил, людей разогнанных собрал в дома их. О таких сказал Исайя-пророк: «Князь хороший в странах — тих, приветлив, кроток, смиренен — и тем подобен Богу». Не прельщаясь богатством, не забывая о крови праведников, сирот и вдов по правде судит, милостив, добр для домочадцев своих и радушен к приходящим из чужих стран. Таким и Бог помогает, ибо Бог не ангелов любит, но людей в щедрости своей щедро одаривает и являет в мире милосердие свое.

Распространи же Богъ землю его богатьствомъ и славою, и удолъжи Богъ лѣт ему.

Наполнил же Бог землю Александра богатством и славою и продлил Бог лета его.

Нѣкогда же приидоша къ нему послы от папы из великого Рима,^[33] ркуще: «Папа нашь тако глаголет: “Слышахом тя князя честна и дивна, и земля твоя велика. Сего ради прислахом к тобѣ от двоюнадесятъ кординалу два хытреша — Агалдада и Гѣмонта, да послушаеши учения ихъ о законѣ Божии”».

Однажды пришли к нему послы от папы из великого Рима с такими словами: «Папа наш так говорит: “Слышали мы, что ты князь достойный и славный и земля твоя велика. Потому и прислали к тебе из двенадцати кардиналов двух умнейших — Агалдада и Ремонта, чтобы послушал ты речи их о законе Божьем”».

Князь же Александръ, здумавъ съ мудреци своими, въсписа к нему и рече: «Отъ Адама до потопа, от патопа до разделения языкъ, от разьмѣшениа языкъ до начяла Авраамля,^[34] от Авраама до проитиа Иисраиля сквозе море,^[35] от исхода сыновъ Иисраилевъ до умертвия Давыда царя, от начала царства Соломоня до Августа^[36] и до Христова рожества, от рожества Христова до страсти и воскресения, от въскресения же его и на небеса възшествиа и до царства Константинова,^[37] от начала царства Константинова до перваго збора и седмаго^[38] — си вся добрѣ съвѣдаемь, а от вас учения не приемлем». Они же възвратишяся въсвояси.

Князь же Александр, подумав с мудрецами своими, написал ему такой ответ: «От Адама до потопа, от потопа до разделения народов, от смешения народов до начала Авраама, от Авраама до прохождения израильтян сквозь море, от исхода сынов Израилевых до смерти Давида-царя, от начала царствования Соломона до Августа и до Христова рождества, от рождества Христова и до распятия его и воскресения, от воскресения же его и вознесения на небеса и до царствования Константинова, от начала царствования Константинова до первого собора и седьмого – обо всем этом хорошо знаем, а от вас учения не примем». Они же возвратились восвояси.

И умножишяся дни живота его в велицѣ славѣ, бѣ бо иерѣелюбець и мьнихолюбець, и нищая любя, митрополита же и епископы чтяше и послушааше их, аки самого Христа.

И умножились дни жизни его в великой славе, ибо любил священников, и монахов, и нищих, митрополитов же и епископов почитал и внимал им, как самому Христу.

Бѣ же тогда нужда велика от иноплеменникъ, и гоняхут христианъ, веляще с собою воиньствовати. Князь же великый Александръ поиде к цареви, дабы отмолити людии от бѣды тоя.^[39]

Было в те времена насилие великое от иноверных, гнали они христиан, заставляя их воевать на своей стороне. Князь же великий Александр пошел к царю, чтобы отмолить людей своих от этой беды.

А сына своего Дмитрия посла на Западныя страны^[40] и вся полъкы своя посла с нимъ и ближних своих домочадець, рекши к ним: «Служите сынови моему, акы самому мнѣ, всѣмь животомъ своимъ». Поиде князь Димитрий в силѣ велицѣ, и плѣни землю Нѣмецкую, и взя град Юрьевъ, и възвратися к Новугороду съ многымъ полоном и с великою корыстию.

А сына своего Дмитрия послал в Западные страны, и все полки свои послал с ним, и близких своих домочадцев, сказав им: «Служите сыну моему, как самому мне, всей жизнью своей». И пошел князь Дмитрий в силе великой, и завоевал землю Немецкую, и взял город Юрьев, и возвратился в Новгород со множеством пленных и с большой добычею.

Отець же его князь великый Александръ възвратися из Орды от царя, и доиде Новагорода Нижняго, и ту пребывъ мало здрав, и, дошед Городца, разболѣся. О горѣ тобѣ, бѣдный человече! Како можеши написати кончину господина своего! Како не упадета ти зѣници вкупѣ съ слезами. Како же не урвется сердце твое от корения! Отца бо оставити человекъ может, а добра господина не мощно оставити: аще бы лзѣ, и въ гробъ бы лѣзлъ с ним!

Отец же его великий князь Александр возвратился из Орды от царя, и дошел до Нижнего Новгорода, и там занемог, и, прибыв в Городец, разболелся. О горе тебе, бедный человек! Как можешь описать кончину господина своего! Как не выпадут зеницы твои вместе со слезами! Как не вырвется сердце твое с корнем! Ибо отца оставить человек может, но доброго господина нельзя оставить; если бы можно было, то в гроб бы сошел с ним!

Пострада же Богови крѣпко, остави же земное царство и бысть мних, бѣ бо желание его паче мѣры аггельскаго образа. Сподоби же его Богъ и болший чин приати — скиму. И так Богови духъ свой предасть с миромъ месяца ноября въ 14 день, на память святаго апостола Филиппа.

Много потрудившись Богу, он оставил царство земное и стал монахом, ибо имел безмерное желание принять ангельский образ. Сподобил же его Бог и больший чин принять – схиму. И так с миром Богу дух свой предал месяца ноября в четырнадцатый день, на память святого апостола Филиппа.

Митрополит же Кирилъ глаголаше: «Чада моя, разумѣйте, яко уже заиде солнце земли Суздальской!» Иерѣи и диакони, черноризци, нищии и богатии, и вси людие глаголааху: «Уже погыбаемь!»

Митрополит же Кирилл говорил: «Дети мои, знайте, что уже зашло солнце земли Суздальской!» Иереи и диаконы, черноризцы, нищие и богатые, и все люди восклицали: «Уже погибаем!»

Святое же тѣло его понесоша къ граду Володимерю. Митрополитъ же, князи и бояре и весь народ, малии, велиции, срѣтоша и въ Боголюбивѣмъ^[41] съ свѣщами и с кандилы. Народи же съгнатахутся, хотяще прикоснутися честнѣмь одрѣ святаго тѣла его. Бысть же вопль, и кричание, и туга, яка же нѣсть была, яко и земли потрястися. Положено же бысть тѣло его въ Рожестве святыя Богородица, въ архимандритьи велицѣи,^[42] месяца ноябриа, въ 24, на память святаго отца Амфилохия.

Святое же тело Александра понесли к городу Владимиру. Митрополит же, князья и бояре и весь народ, малые и большие, встречали его в Боголюбове со свечами и кадилами. Люди же толпились, стремясь прикоснуться к святому телу его на честном одре. Стояли же вопль, и стон, и плач, каких никогда не было, даже земля содрогнулась. Положено же было тело его в церкви Рождества святой Богородицы, в великой архимандритье, месяца ноября в 24 день, на память святого отца Амфилохия.

Бысть же тогда чюдо дивно и памяти достойно. Егда убо положено бысть святое тѣло его в раку, тогда Савастиян икономъ и Кирилъ митрополит хотя розьяти ему руку, да вложат ему грамоту душевную.^[43] Он же, акы живъ сущи, распростеръ руку свою и взят грамоту от рукы митрополита. И приятъ же я ужасть, и одва отступиша от ракы его. Се же бысть слышано всѣмъ от господина митрополита и от иконома его Савастияна. Кто не удивится о семъ, яко тѣлу, бездушну сущю и везому от далних градъ в зимное время!

Было же тогда чудо дивное и памяти достойное. Когда было положено святое тело его в гробницу, тогда Севастьян-эконом и Кирилл-митрополит хотели разжать его руку, чтобы вложить грамоту духовную. Он же, будто живой, простер руку свою и взял грамоту из руки митрополита. И смятение охватило их, и слегка отступили они от гробницы его. Об этом возвестили всем митрополит и эконом Севастьян. Кто не удивится тому чуду, ведь тело его душа покинула и везли его из дальних краев в зимнее время!

И тако прослави Богъ угодника своего. Богу же нашему слава, прославльшему святая своя в веки веком. Аминь.

И так прославил Бог угодника своего.

ПОВЕСТЬ О ЖИТИИ И О ХРАБРОСТИ БЛАГОВЕРНОГО

И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ АЛЕКСАНДРА

Во имя господа нашего Иисуса Христа, сына божия.

Я, жалкий и многогрешный, недалекий умом, осмеливаюсь описать житие святого князя Александра, сына Ярославова, внука Всеволодова. Поскольку слышал я от отцов своих и сам был свидетелем зрелого возраста его, то рад был поведать о святой, и честной, и славной жизни его. Но как сказал Приточник: "В лукавую душу не войдет премудрость: ибо на возвышенных местах пребывает она, посреди дорог стоит, при вратах людей знатных останавливается". Хота и прост я умом, но все же начну, помолившись святой Богородице и уповая на помощь святого князя Александра.

    Сей князь Александр родился от отца милосердного и человеколюбивого, и более всего - кроткого, князя великого Ярослава и от матери Феодосии. Как сказал Исайя-пророк: "Так говорит господь: "Князей я ставлю, священны ибо они, и я их веду". И воистину - не без божьего повеления было княжение его.

    И красив он был, как никто другой, и голос его - как труба в народе, лицо его - как лицо Иосифа, которого египетский царь поставил вторым царем в Египте, сила же его была частью от силы Самсона, и дал ему бог премудрость Соломона, храбрость же его - как у царя римского Веспасиана, который покорил всю землю Иудейскую. Однажды приготовился тот к осаде города Иоатапаты, и вышли горожане, и разгромили войско его. И остался один Веспасиан, и повернул выступивших против него к городу, к городским воротам, и посмеялся над дружиною своею, и укорил ее, сказав: "Оставили меня одного". Так же и князь Александр - побеждал, но был непобедим.

    Потому-то один из именитых мужей Западной страны, из тех, что называют себя слугами божьими, пришел, желая видеть зрелость силы его, как в древности приходила к Соломону царица Савская, желая послушать мудрых речей его. Так и этот, по имени Андреаш, повидав князя Александра, вернулся к своим и сказал: "Прошел я страны, народы и не видел такого ни царя среди царей, ни князя среди князей".

    Услышав о такой доблести князя Александра, король страны Римской из северной земли подумал про себя: "Пойду и завоюю землю Александрову". И собрал силу великую, и наполнил многие корабли полками своими, двинулся с огромным войском, пыхая духом ратным. И пришел в Неву, опьяненный безумием, и отправил послов своих, возгордившись, в Новгород к князю Александру, говоря: "Если можешь, защищайся, ибо я уже здесь и разоряю землю твою".

    Александр же, услышав такие слова, разгорелся сердцем, и вошел в церковь святой Софии, и, упав на колени пред алтарем, начал молиться со слезами: "Боже славный, праведный, боже великий, сильный, боже превечный, сотворивший небо и землю и установивший пределы народам, ты повелел жить, не преступая чужих границ". И, припомнив слова пророка, сказал: "Суди, господи, обидящих меня и огради от борющихся со мною, возьми оружие и щит и встань на помощь мне".

   И, окончив молитву, он встал, поклонился архиепископу. Архиепископ же был тогда Спиридон, он благословил его и отпустил. Князь же, выйдя из церкви, осушил слезы и начал ободрять дружину свою, говоря: «Не в силе бог, но в правде. Вспомним Песнотворца, который сказал: "Одни с оружием, а другие на конях, мы же имя господа бога нашего призовем; они, поверженные, пали, мы же устояли и стоим прямо"». Сказав это, пошел на врагов с малою дружиною, не дожидаясь своего большого войска, но уповая на святую троицу.

    Скорбно же было слышать, что отец его, князь великий Ярослав не знал о нашествии на сына своего, милого Александра, и ему некогда было послать весть отцу своему, ибо уже приближались враги. Потому и многие новгородцы не успели присоединиться, так как поспешил князь выступить. И выступил против них в воскресенье пятнадцатого июля, имея веру великую к святым мученикам Борису и Глебу.

    И был один муж, старейшина земли Ижорской, именем Пелугий, ему поручена была ночная стража на море. Был он крещен и жил среди рода своего, язычников, наречено же имя ему в святом крещении Филипп, и жил он богоугодно, соблюдая пост в среду и пятницу, потому и удостоил его бог видеть видение чудное в тот день. Расскажем вкратце.

    Узнав о силе неприятеля, он вышел навстречу князю Александру, чтобы рассказать ему о станах врагов. Стоял он на берегу моря, наблюдая за обоими путями, и провел всю ночь без сна. Когда же начало всходить солнце, он услышал шум сильный на море и увидел один насад, плывущий по морю, и стоящих посреди насада святых мучеников Бориса и Глеба в красных одеждах, держащих руки на плечах друг друга. Гребцы же сидели, словно мглою одетые. Произнес Борис: "Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему князю Александру". Увидев такое видение и услышав эти слова мучеников, Пелугий стоял, трепетен, пока насад не скрылся с глаз его.

    Вскоре после этого пришел Александр, и Пелугий, радостно встретив князя Александра, поведал ему одному о видении. Князь же сказал ему: "Не рассказывай этого никому".

    После того Александр поспешил напасть на врагов в шестом часу дня, и была сеча великая с римлянами, и перебил их князь бесчисленное множество, а на лице самого короля оставил след острого копья своего.    

    Проявили себя здесь шесть храбрых, как он, мужей из полка Александра.

    Первый — по имени Гаврило Олексич. Он напал на шнек и, увидев королевича, влекомого под руки, въехал до самого корабля по сходням, по которым бежали с королевичем; преследуемые им схватили Гаврилу Олексича и сбросили его со сходен вместе с конем. Но по божьей милости он вышел из воды невредим, и снова напал на них, и бился с самим воеводою посреди их войска.

   Второй, по имени Сбыслав Якунович, новгородец. Этот много раз нападал на войско их и бился одним топором, не имея страха в душе своей; и пали многие от руки его, и дивились силе и храбрости его.

   Третий - Яков, родом полочанин, был ловчим у князя. Этот напал на полк с мечом, и похвалил его князь.

   Четвертый - новгородец, по имени Меша. Этот пеший с дружиною своею напал на корабли и потопил три корабля.

   Пятый - из младшей дружины, по имени Сава. Этот ворвался в большой королевский златоверхий шатер и подсек столб шатерный. Полки Александровы, видевши падение шатра, возрадовались.

   Шестой - из слуг Александра, по имени Ратмир. Этот бился пешим, и обступили его враги многие. Он же от многих ран пал и так скончался.

   Все это слышал я от господина своего великого князя Александра и от иных, участвовавших в то время в этой битве. Было же в то время чудо дивное, как в прежние дни при Езекии-царе. Когда пришел Сенахирим, царь ассирийский, на Иерусалим, желая покорить святой град Иерусалим, внезапно явился ангел господень и перебил сто восемьдесят пять тысяч из войска ассирийского, и, встав утром, нашли только мертвые трупы. Так было и после победы Александровой: когда победил он короля, на противоположной стороне реки Ижоры, где не могли пройти полки Александровы, здесь нашли несметное множество убитых ангелом господним. Оставшиеся же обратились в бегство, и трупы мертвых воинов своих набросали в корабли и потопили их в море. Князь же Александр возвратился с победою, хваля и славя имя своего творца.

   На второй же год после возвращения с победой князя Александра вновь пришли из Западной страны и построили город на земле Александровой. Князь же Александр вскоре пошел и разрушил город их до основания, а их самих - одних повесил, других с собою увел, а иных, помиловав, отпустил, ибо был безмерно милостив.

    После победы Александровой, когда победил он короля, на третий год, в зимнее время, пошел он с великй силой на землю немецкую, чтобы не хвастались, говоря: "Покорим себе славянский народ".

    А был ими уже взят город Псков и наместники немецкие посажены. Он же вскоре изгнал их из Пскова и немцев перебил, а иных связал и город освободил от безбожных немцев, а землю их повоевал и пожег и пленных взял бесчисленное множество, а других перебил. Немцы же, дерзкие, соединились и сказали: "Пойдем, и победим Александра, и захватим его".

    Когда же приблизились немцы, то проведали о них стражи. Князь же Александр приготовился к бою, и пошли они друг против друга, и покрылось озеро Чудское множеством тех и других воинов. Отец Александра, Ярослав, прислал ему на помощь младшего брата Андрея с большою дружиною. Да и у князя Александра было много храбрых воинов, как в древности у Давида-царя, сильных и стойких. Так и мужи Александра исполнились духа ратного, ведь были сердца их как сердца львов, и воскликнули: "О княже наш славный! Ныне пришло нам время положить головы свои за тебя". Князь же Александр воздел руки к небу и сказал: "Суди меня, боже, рассуди распрю мою с народом неправедным и помоги мне, господи, как в древности помог Моисею одолеть Амалика и прадеду нашему Ярославу окаянного Святополка".

    Была же тогда суббота, и когда взошло солнце, сошлись противники. И была сеча жестокая, и стоял треск от ломающихся копий и звон от ударов мечей, и казалось, что двинулось замерзшее озеро, и не было видно льда, ибо покрылось оно кровью.

    А это слышал я от очевидца, который поведал мне, что видел воинство божие в воздухе, пришедшее на помощь Александру. И так победил врагов помощью божьей, и обратились они в бегство, Александр же рубил их, гоня, как по воздуху, и некуда было им скрыться. Здесь прославил бог Александра пред всеми полками, как Иисуса Навина у Иерихона. А того, кто сказал: "Захватим Александра", - отдал бог в руки Александра. И никогда не было противника, достойного его в бою. И возвратился князь Александр с победою славною, и было много пленных в войске его, и вели босыми подле коней тех, кто называет себя "божьими рыцарям".

    И когда приблизился князь к городу Пскову, то игумены, и священники, и весь народ встретили его перед городом с крестами, воздавая хвалу богу и прославляя господина князя Александра, поюще ему песнь: "Ты, господи, помог кроткому Давиду победить иноплеменников и верному князю нашему оружием веры освободить город Псков от иноязычников рукою Александровою".

    И сказал Александр: "О невежественные псковичи! Если забудете это до правнуков Александровых, то уподобитесь иудеям, которых питал господь в пустыне манною небесною и перепелами печеными, но забыли все это они и бога своего, избавившего их от плена египетского".

    И прославилось имя его во всех странах, от моря Хонужского и до гор Араратских, и по ту сторону моря Варяжского и до великого Рима.

    В то же время набрал силу народ литовский и начал грабить владения Александровы. Он же выезжал и избивал их. Однажды случилось ему выехать на врагов, и победил он семь полков за один выезд и многих князей их перебил, а иных взял в плен, слуги же его, насмехаясь, привязывали их к хвостам коней своих. И начали они с того времени бояться имени его.

    В то же время был в восточной стране сильный царь, которому покорил бог народы многие от востока и до запада. Тот царь, прослышав о такой славе и храбрости Александра, отправил к нему послов и сказал: "Александр, знаешь ли, что бог покорил мне многие народы. Что же - один ты не хочешь мне покориться? Но если хочешь сохранить землю свою, то приди скорее ко мне и увидишь славу царства моего".

    После смерти отца своего пришел князь Александр во Владимир в силе великой. И был грозен приезд его, и промчалась весть о нем до устья Волги. И жены моавитские начали стращать детей своих, говоря: "Вот идет Александр!"

    Решил князь Александр пойти к царю в Орду, и благословил его епископ Кирилл. И увидел его царь Батый, и поразился, и сказал вельможам своим: "Истину мне сказали, что нет князя, подобного ему". Почтив же его достойно, он отпустил Александра.

    После этого разгневался царь Батый на меньшего брата его Андрея и послал воеводу своего Неврюя разорить землю Суздальскую. После разорения Неврюем земли Суздальской князь великий Александр воздвиг церкви, города отстроил, людей разогнанных собрал в дома их. О таких сказал Исайя-пророк: "Князь хороший в странах - тих, приветлив, кроток, смиренен - и тем подобен богу". Не прельщаясь богатством, не забывая о крови праведников, сирот и вдов по правде судит, милостив, добр для домочадцев своих и радушен к приходящим из чужих стран. Таким и бог помогает, ибо бог не ангелов любит, но людей, в щедрости своей щедро одаривает и являет в мире милосердие свое.

Наполнил же бог землю Александра богатством и славою и продлил бог дни его.

    Однажды пришли к нему послы от папы из великого Рима с такими словами: «Папа наш так говорит: "Слышали мы, что ты князь достойный и славный и земля твоя велика. Потому и прислали к тебе из двенадцати кардиналов двух умнейших - Агалдада и Гемонта, чтобы послушал ты речи их о законе божьем"».

    Князь же Александр, подумав с мудрецами своими, написал ему такой ответ: "От Адама до потопа, от потопа до разделения народов, от смешения народов до начала Авраама, от Авраама до прохождения израильтян сквозь море, от исхода сынов Израилевых до смерти Давида-царя, от начала царствования Соломона до Августа и до Христова рождества, от рождества Христова и до распятия его и воскресения, от воскресения же его и вознесения на небеса и до царствования Константинова, от начала царствования Константинова до первого собора и седьмого - обо всем этом хорошо знаем, а от вас учения не примем". Они же возвратились восвояси.

    И умножились дни жизни его в великой славе, ибо любил священников, и монахов, и нищих, митрополитов же и епископов почитал и внимал им, как самому Христу.

    Было в те времена насилие великое от иноверных, гнали они христиан, заставляя их воевать на своей стороне. Князь же великий Александр пошел к царю, чтобы отмолить людей своих от этой беды.

    А сына своего Дмитрия послал в Западные страны, и все полки свои послал с ним, и близких своих домочадцев, сказав им; "Служите сыну моему, как самому мне, всей жизнью своей". И пошел князь Дмитрий в силе великой, и завоевал землю Немецкую, и взял город Юрьев, и возвратился в Новгород со множеством пленных и с большою добычею.

    Отец же его великий князь Александр возвратился из Орды от царя, и дошел до Нижнего Новгорода, и там занемог, и, прибыв в Городец, разболелся. О горе тебе, бедный человек! Как можешь описать кончину господина своего! Как не выпадут зеницы твои вместе со слезами! Как не вырвется сердце твое с корнем! Ибо отца оставить человек может, но доброго господина нельзя оставить; если бы можно было, то в гроб бы сошел с ним.

    Много потрудившись богу, он оставил царство земное и стал монахом, ибо имел безмерное желание принять ангельский образ. Сподобил же его бог и больший чин принять - схиму. И так с миром богу дух свой предал месяца ноября в четырнадцатый день, на память святого апостола Филиппа.

    Митрополит же Кирилл говорил: "Дети мои, знайте, что уже зашло солнце земли Суздальской!" Иереи и диаконы, черноризцы, нищие и богатые и все люди восклицали: "Уже погибаем!"

    Святое же тело Александра понесли к городу Владимиру. Митрополит же, князья и бояре и весь народ, малые и большие, встречали его в Боголюбове со свечами и кадилами. Люди же толпились, стремясь прикоснуться к святому телу его на честном одре. Стояли же вопль, и стон, и плач, каких никогда не было, даже земля содрогнулась. Положено же было тело его в церкви Рождества святой Богородицы, в великой архимандритье, месяца ноября в 24 день, на память святого отца Амфилохия.

    Было же тогда чудо дивное и памяти достойное. Когда было положено святое тело его в гробницу, тогда Севастьян-эконом и Кирилл-митрополит хотели разжать его руку, чтобы вложить грамоту духовную. Он же, будто живой, простер руку свою и принял грамоту из руки митрополита. И смятение охватило их, и едва отступили они от гробницы его. Об этом возвестили всем митрополит и эконом Севастьян. Кто не удивится тому чуду, ведь тело его было мертво и везли его из дальних краев в зимнее время. И так прославил бог угодника своего. Богу же нашему слава, прославившему святых своих во веки веков. Аминь.

Повесть о разорении Рязани Батыем

В лето 6745. В фторое на десят лето по принесении чюдотворнаго образа ис Корсуня^[1] прииде безбожный царь Батый на Русскую землю со множество вой татарскими, и ста на реце на Воронеже^[2] близ Резанскиа земли. И присла на Резань^[3] к великому князю Юрью Ингоревичю Резанскому^[4] послы безделны, просяща десятины въ всем: во князех и во всяких людех, и во всем. И услыша великий князь Юрьи Ингоревич Резанский приход безбожнаго царя Батыа, и воскоре посла в град Владимер к благоверному к великому князю Георгию Всеволодовичю Владимерскому^[5], прося помощи у него на безбожнаго царя Батыа, или бы сам пошел. Князь великий Георгий Всеволодович Владимръской сам не пошел и на помощь не послал, хотя о собе сам сотворити брань з Батыем. И услыша великий князь Юрьи Ингоревич Резанский, что несть ему помощи от великаго князя Георьгия Всеволодовича Владимерьскаго, и вскоре посла по братью свою по князя Давида Ингоревича Муромского, и по князя Глеба Ингоревича Коломенского^[6], и по князя Олга Краснаго^[7], и по Всевалада Проньского^[8], и по прочии князи. И начаша совещевати, яко нечистиваго подобает утоляти дары. И посла сына своего князя Федора Юрьевича Резаньскаго^[9] к безбожному царю Батыю з дары и молении великиими, чтобы не воевал Резанския земли. Князь Федор Юрьевич прииде на реку на Воронеже к царю Батыю, и принесе ему дары и моли царя, чтобы не воевал Резанския земли. Безбожный царь Батый, лстив бо и немилосерд, приа дары, охапися лестию не воевати Резанскиа земли. И яряся-хваляся воевати Русскую землю. И нача просити у рязаньских князей тщери или сестры собе на ложе. И некий от велмож резанских завистию насочи безбожному царю Батыю на князя Федора Юрьевича Резанскаго, яко имеет у собе княгиню от царьска рода, и лепотою-телом красна бе зело. Царь Батый лукав есть и немилостив в неверии своем, пореваем в похоти плоти своея, и рече князю Федору Юрьевичю: «Дай мне, княже, ведети жены твоей красоту». Благоверный князь Федор Юрьевич Резанской и посмеяся, и рече царю: «Неполезно бо есть нам християном тобе нечестивому царю водити жены своя на блуд. Аще нас приодолееши, то и женами нашими владети начнеши». Безбожный царь Батый возярися и огорчися, и повеле вскоре убити благовернаго князя Федора Юрьевича, а тело его повеле поврещи зверем и птицам на разтерзание; и инех князей, нарочитых людей воиньских побилъ.

И единъ от пестун князя Федора Юрьевича укрыся именем Апоница, зря на блаженое тело честнаго своего господина горько плачющися, и видя его никим брегома, и взя возлюбленаго своего государя, и тайно сохрани его. И ускори к благоверной княгине Еупраксее, и сказа ей, яко нечестивый царь Батый убий благовернаго князя Федора Юрьевича.

Благоверная княгиня Еупраксеа стоаше в превысоком храме своемъ и держа любезное чадо свое князя Ивана Федоровича, и услыша таковыа смертноносныя глаголы, и горести исполнены, и абие ринуся из превысокаго храма своего с сыном своим со князем Иваном на среду земли, и заразися до смерти. И услыша великий князь Юрьи Ингоревич убиение возлюбленаго сына своего блаженаго князя Федора, инех князей, нарочитых людей много побито от безбожнаго царя, и нача плакатися, и с великою княгинею^[10], и со прочими княгинеми, и з братею. И плакашеся весь град на многъ час. И едва отдохнув от великаго того плача и рыданиа, и начата совокупляти воинство свое, и учредиша. Князь великий Юри Ингоревич, видя братию свою и боляръ своих и воеводе храбрый мужествены ездяше, и возде руце на небо со слезами и рече: «Изми нас от враг наших, боже. И от востающих нань избави нас, и покрый нас от сонма лукавнующих, и от множества творящих безаконие. Буди путь их тма и ползок». И рече братии своей: «О господия и братиа моа, аще от руки господня благая прияхом, то злая ли не потерпим! Путче нам смертию живота купити, нежели в поганой воли быти. Се бо я, брат ваш, напред вас изопью чашу смертную за святыа божиа церкви, и за веру христьянскую, и за очину отца нашего великаго князя Ингоря Святославича^[11]». И поидоша в церковь пресвятыя владычицы богородици честнаго ея Успениа. И плакася много пред образом пречистыа богородици и великому чюдотворцу Николе и сродником своим Борису и Глебу^[12]. И дав последнее целование великой княгини Агрепене Ростиславне, и прием благословение от епископа и от всего священнаго собора. И поидоша против нечестиваго царя Батыя, и стретоша его близ придел резанских. И нападоша нань, и начата битися крепко и мужествено, и бысть сеча зла и ужасна. Мнози бо силнии полки падоша Батыеви. Царь Батый, и видяше, что господство резаньское крепко и мужествено бьяшеся, и возбояся. Да противу гневу божию хто постоит! А Батыеве бо и силе велице и тяжце, един бьяшеся с тысящей, а два со тмою. Видя князь великий убиение брата своего князя Давида Ингоревича, и воскричаша: «О братие моя милая! князь Давидъ, брат наш, наперед нас чашу испил, а мы ли сея чаши не пьем!» И преседоша с коня на кони, и начата битися прилежно. Многиа силныя полкы Батыевы проеждяа, храбро и мужествено бьяшеся, яко всем полком татарьскым подивитися крепости и мужеству резанскому господству. И едва одолеша их силныя полкы татарскыа. Ту убиен бысть благоверный князь велики Георгий Ингоревич, брат его князь Давид Ингоревич Муромской, брат его князь Глебъ Ингоревич Коломенской, брат их Всеволод Проньской, и многая князи месныа и воеводы крепкыа, и воинство: удалцы и резвецы резанския. Вси равно умроша и едину чашу смертную пиша. Ни един от них возратися вспять: вси вкупе мертвии лежаша. Сиа бо наведе бог грех ради наших.

А князя Олга Ингоревича яша еле жива суща. Царь же, видя свои полкы мнозии падоша, и нача велми скръбети и ужасатися, видя своея силы татарскыя множество побьеных. И начата воевати Резанскую землю, и веля бити, и сечи, и жещи без милости. И град Прънескъ^[13], и град Бел^[14], и Ижеславець^[15] розари до основаниа, и всез люди побита без милости. И течаше кровь христьянская, яко река силная, грех ради наших.

Царь Батый и видя князя Олга Ингоревича велми красна и храбра, и изнемогающи от великых ран, и хотя его изврачевати от великых ран и на свою прелесть возвратити. Князь Олег Ингоревич укори царя Батыа, и нарек его безбожна, и врага христьанска. Окаяный Батый и дохну огнем от мерскаго сердца своего, и въскоре повеле Олга ножи на части роздробити. Сии бо есть вторый страстоположник Стефан^[16], приа венець своего страданиа от всемилостиваго бога, и испи чашу смертную своею братею ровно.

Царь Баты окаяный нача воевати Резанскую землю, и поидоша ко граду к Резани. И обьступиша град, и начата битися неотступно пять дней. Батыево бо войско пременишася, а гражане непремено бьяшеся. И многих гражан побита, а инех уазвиша, а инии от великих трудов изнемогша. А въ шестый день рано приидоша погании ко граду, овии с огни, а ини с пороки, а инеи со тмочислеными лествицами, и взята град Резань месяца декабря 21 день. И приидоша в церковь собръную пресвятыа Богородици, и великую княгиню Агрепену матерь великаго князя, и с снохами и с прочими княгинеми мечи исекоша, а епископа и священическый чин огню предаша, во святой церкве пожегоша, а инеи мнози от оружиа падоша. А во граде многих людей, и жены, и дети мечи исекоша. И иных в реце потопиша, и ереи черноризца до останка исекоша, и весь град пожгоша, и все узорочие нарочитое, богатство резанское и сродник их киевское и черъниговское^[17] поимаша. А храмы божиа разориша, и во святых олтарех много крови пролиаша. И не оста во граде ни единъ живых: вси равно умроша и едину чашу смертную пиша. Несть бо ту ни стонюща, ни плачюща — и ни отцу и матери о чадех, или чадом о отци и о матери, ни брату о брате, ни ближнему роду, но вси вкупе з мертви лежаща. И сиа вся наиде грех ради наших.

Безбожный царь Батый и видя велие пролитие крови християнскиа, и возярися зело, и огорчися, и поиде на град Суздаль и Владимеръ[18], и желая Рускую землю попленити, и веру християнскую искоренити, и церкви божии и до основаниа разорити.

И некий от велмож резанских имянем Еупатий Коловрат[19] в то время был в Чернигове со князем Ингварем Ингоревичем[20], и услыша приход зловернаго царя Батыя, и иде из Чернигова с малою дружиною, и гнаша скоро. И приеха в землю Резаньскую, и виде ея опустившую, грады разорены, церкви пожены, люди побьены. И пригна во град Резань и виде град разоренъ, государи побиты, и множества народа лежаща: ови побьены и посечены, а ины позжены, ины в реце истоплены. Еупатий воскрича в горести душа своея и разпалаяся в сердцы своем. И собра мало дружины: тысящусемсотъ человек, которых бог соблюде быша вне града. И погнаша во след безбожного царя и едва угнаша его в земли Суздалстеи, и внезапу нападоша на станы Батыевы. И начаша сечи без милости, и сметоша яко все полкы татарскыа. Татарове же сташа, яко пияны, или неистовы. Еупатию тако их бьяше нещадно, яко и мечи притупишася, и емля татарскыа мечи и сечаша их. Татарове мняша, яко мертви восташа. Еупатий силныа полкы татарьскыя проеждяя, бьяше их нещадно. И ездя по полком татарским храбро и мужествено, яко и самому царю возбоятися.

И едва поимаша от полку Еупатиева пять человекъ воиньскых, изнемогших от великих ран. И приведоша их къ царю Батыю. Царь Батый нача вопрошати: «Коеа веры еста вы, и коеа земля, и что мне много зла творите?» Они же реша: «Веры хрис-тиянскыя есве, раби великаго князя Юрья Ингоревича Резанскаго, а от полку Еупатиева Коловрата. Посланы от князя Ингваря Ингоревича Резанскаго тебя силна царя почтити и честна проводити, и честь тобе воздати. Да не подиви, царю, не успевати наливати чаш на великую силу — рать татарьскую». Царь же подивися ответу их мудрому. И посла шурича своего Хостоврула[21] на Елупатиа, а с ним силныа полкы татарскыа. Хостоврулъ же похвалися пред царем, хотя Еупатия жива пред царя привести. И ступишася силныя полкы татарскыа, хотя Еупатиа жива яти. Хостоврул же сьехася сь Еупатием. Еупатей же исполин силою и разсече Хостоврула на полы до седла. И начата сечи силу татарскую, и многих тут нарочитых багатырей Батыевых побил, ових на полы пресекоша, а иных до седла краяше. Татарове возбояшеся, видя Еупатиа крепка исполина. И навадиша на него множество пороков, и нача бити по нем ис тмочисленых пороков, и едва убита его. И принесоша тело его пред царя Батыа. Царь Батый посла по мурзы, и по князи, и по санчакбеи[22], и начаша дивитися храбрости, и крепости, и мужеству резанскому господству. Они же рекоша царю: «Мы со многими цари, во многих землях, на многихъ бранех бывали, а таких удалцов и резвецов не видали, ни отци наши возвестиша нам. Сии бо люди крылатый, и не имеюще смерти: тако крепко и мужествено ездя, бьяшеся един с тысящею, а два со тмою. Ни един от них может сьехати жив с побоища». Царь Батый и зря на тело Еупатиево, и рече: «О Коловрате Еупатие! гораздо еси меня подщивал малою своею дружиною, да многих богатырей сильной орды побил еси, и многие полкы падоша. Аще бы у меня такий служилъ, —держал бых его против сердца своего». И даша тело Еупатево его дружине останочной, которые пойманы на побоище. И веля их царь Батый отпустити, ни чем вредити.

Князь Ингварь Ингоревич в то время был в Чернигове у брата своего князя Михаила Всеволодовича Черниговского[23] богъм соблюден от злаго того отметника врага христьянскаго... И прииде из Чернигова в землю Резанскую во свою отчину, и видя ея пусту, и услыша, что братья его все побиены от нечестиваго законопреступника царя Батыа, и прииде во град Резань и видя град разорен, а матерь свою, и снохи своа, и сродник своих, и множество много мертвых лежаща, и град разоренъ, церкви позжены и все узорочье в казне черниговской и резанской взято. Видя князь Ингварь Ингоревич великую конечную погибель грех ради наших, и жалостно возкричаша, яко труба рати глас подавающе, яко сладкий арган вещающи. И от великаго кричаниа, и вопля страшнаго лежаща на земли, яко мертвъ. И едва отльеяша его и носяша по ветру. И едва отдохну душа его в нем.

Кто бо не возплачетца толикиа погибели, или хто не возрыдает о селице народе людей православных, или хто не пожалит толико побито великих государей, или хто не постонет таковаго пленения.

Князь Ингварь Ингоревич, розбирая трупиа мертвых, и наиде тело матери своей великия княгини Агрепены Ростиславны, и позна снохи своя, и призва попы из веси, которых бог соблюде, и погребе матерь свою, и снохи своа плачем великым во псалмов и песней место: кричаше велми и рыдаше. И похраняше прочна трупиа мертвых, и очисти град, и освяти. И собрашася мало людей, и даша им мало утешениа. И плачася безпрестано, поминая матерь свою и братию свою, и род свой, и все узорочье резанское — вскоре погибе. Сиа бо вся наиде грех ради наших. Сии бо град Резань и земля Резанская изменися доброта ея, и отиде слава ея, и небе в ней ничто благо видети — токмо дым и пепел, а церкви все погореша, а великая церковь внутрь погоре и почернеша. Не един бо сии град плененъ бысть, но и инии мнози. Не бе бо во граде пениа, ни звона, в радости место всегда плач творяще.

Князь Ингварь Ингоревич поиде и где побьени быша братьа его от нечестиваго царя Батыа: великий князь Юрьи Ингоревич Резанской, брат его князь Давид Ингоревич, брат его Всеволод Ингоревичь и многиа князи месныа, и бояре, и воеводы, и все воинство, и удалцы и резвецы, узорочие резанское. Лежаша на земли пусте, на траве ковыле, снегом и ледом померзоша, ни ким брегома. От зверей телеса их снедаема, и от множества птиц разъстерзаемо. Все бо лежаша, купно умроша, едину чашу пиша смертную. И видя князь Ингварь Ингоревич велия трупиа мертвых лежаша, и воскрича горько велием гласом, яко труба распалаяся, и в перьси свои рукама биюще, и ударяшеся о земля. Слезы же его от очию, яко потокъ, течаше и жалосно вещающи: «О милая моа братья и господие! Како успе животе мои драгии! Меня единаго оставиша в толице погибели. Про что аз преже вас не умрох? И камо заидесте очию моею, и где отошли есте сокровища живота моего? Про что не промолвите ко мне, брату вашему, цветы прекрасныи, винограде мои несозрелыи? Уже не подаете сладости души моей! Чему, господине, не зрите ко мне — брату вашему, не промолвите со мною? Уже ли забыли есте мене брата своего, от единаго отца роженаго, и единые утробы честнаго плода матери нашей — великие княгини Агрепены Ростиславне, и единым сосцом воздоеных многоплоднаго винограда? И кому приказали есте меня — брата своего? Солнце мое драгое, рано заходящее, месяци красный, скоро изгибли есте, звезды восточные, почто рано зашли есте! Лежите на земли пусте, ни ким брегома, чести — славы ни от кого приемлемо! Изменися бо слава ваша. Где господство ваше? Многим землям государи были есте, а ныне лежите на земли пусте, зрак лица вашего изменися во истлении. О милая моя братиа и дружина ласкова, уже не повеселюся с вами! Свете мои драгии, чему помрачилися есте? Не много нарадовахся с вами! Аще услышит богъ молитву вашу, то помолитеся о мне, о брате вашем, да вкупе умру с вами. Уже бо за веселие плач и слезы придоша ми, а за утеху и радость сетование и скръбь яви мися! Почто аз не преже вас умрох, да бых не видел смерти вашея, а своея погибели. Не слышите ли бедных моих словес жалостно вещающа? О земля, о земля, о дубравы, поплачите со мною! Како нареку день той, или како возпишу его — в он же погибе толико господарей и многие узорочье резанское храбрых удалцев. Ни един от нихъ возвратися вспять, но вси рано умроша, едину чашу смертную пиша. Се бо в горести души моея язык мой связается, уста загражаются, зрак опусмевает, крепость изнемогает».

Бысть убо тогда многи туги и скорби, и слез, и воздыханиа, и страха, и трепета от всех злых, находящих на ны. Великий князь Ингварь Ингоревич возде руце на небо со слезами возва, глаголаша: «Господи, боже мой, на тя уповах, спаси мя, и от всех гонящих избави мя. Пречиста владычице богородице Христа бога нашего, не остави мене во время печали моея. Великие страстотерпыи сродники наши Борис и Глебъ, буди мне помощники, грешному, во бранех. О братие моа и господие, помогайте мне во святых своих молитвах на супостаты наши — на агаряне[24] и внуци измаительска рода».

Князь Ингварь Ингоревич начаша разбирати трупие мертвых, и взя тело братьи своей, и великаго князя Георгия Ингоревича, и князя Давида Ингоревича Муромского, и князя Глеба Ингоревича Коломенского, и инех князей мясных — своих сродниковъ, и многих бояръ, и воевод, и ближних знаемых, принесе их во град Резань, и похраняше их честно, а инех тут на месте на пусто собираше и надгробное пеша. И похраняше князь Ингварь Ингоревич, и поиде ко граду Пронску, и собра раздроблены уды брата своего благовернаго и христолюбиваго князя Олга Ингоревича и несоша его во град Резань, а честную его главу сам князь велики Ингвар Иньгоревич и до града понеси, и целова ю любезно, положиша его с великим князем Юрьем Ингоревичем во единой раце. А братью свою князя Давида Ингоревича, да князя Глеба Ингоревича положиша у него близ гроба их во единой раце. Поиде же князь Ингвар Ингоревичь ва реку на Воронеж, иде убьен бысть князь Федор Юрьевич Резанской, и взя честное тело его, и плакася над ним на долгъ час. И приносе во область его к великому чюдотворцу Николе Корсунскому, и его благоверъную княгиню Еупраксею, и сына их князя Ивана Федоровича Посника во едином месте. И поставиша над ними кресты камены.И от сея вины да зовется великий чюдотворець Николае Заразский, яко благоверная княгиня Еупраксеа и с сыном своим князем Иваном сама себе зарази.

Сии бо государи рода Владимера Святославича — сродника Борису и Глебу, внучата великаго князя Святослава Олговича Черниговьского[25]. Бяше родом христолюбивый, братолюбивый, лицем красны, очима светлы, взором грозны, паче меры храбры, сердцем легки, к бояром ласковы, к приеждим приветливы, к церквам прилежны, на пированье тщывы, до осподарьских потех охочи, ратному делу велми искусны, к братье своей и ко их посолником величавы. Мужествен умъ имеяше, в правде-истине пребываста, чистоту душевную и телесную без порока соблюдаста. Святаго корени отрасли, и богом насажденаго сада цветы прекрасный. Воспитани быша въ благочестии со всяцем наказании духовном. От самых пеленъ бога возлюбили. О церквах божиих велми печашеся, пустотных бесед не творяще, срамных человек отвращашеся, а со благыми всегда беседоваша, божественых писаниих всегода во умилении послушаше. Ратным во бранех страшенна ивляшеся, многия враги, востающи на них, побеждаша, и во всех странах славна имя имяша. Ко греческим царем велику любовь имуща, и дары у нихъ многи взимаша. А по браце целомудрено живяста, смотряющи своего спасениа. В чистой совести, и крепости, и разума предержа земное царство и к небесному приближаяся. Плоти угодие не творяще, соблюдающи тело свое по браце греху непричасна. Государьский сан держа, а посту и молитве прилежаста; и кресты на раме своем носяща. И честь и славу от всего мира приимаста, а святыа дни святаго поста честно храняста, а по вся святыа посты причащастася святых пречистых бесмертных тайн. И многи труды и победы по правой вере показаста. А с погаными половцы часто бьяшася за святыа церкви, и православную веру. А отчину свою от супостат велми без лености храняща. А милостину неоскудно даяше, и ласкою своею многих от неверных царей, детей их и братью к собе приимаста, и на веру истиную обращаста[26].

Благоверный во святом крещении Козма сяде на столе отца своего великаго князя Ингоря Святославича. И обнови землю Резаньскую, и церкви постави, и манастыри согради, и пришелцы утеши, и люди собра. И бысть радость християном, их же избави богъ рукою своею крепкою от безбожнаго зловернаго царя Батыя. А Кир Михаиле Всеволодовича Пронского[27] посади на отца его отчине.

Битва на Чудском озере. Миниатюра. XVI в.

Лаптевский летописный свод (ГПБ, F. IV. 233, л. 938)

ПОВЕСТЬ О РАЗОРЕНИИ РЯЗАНИ БАТЫЕМ

В год 6745 (1237). В двенадцатый год по перенесении чудотворного образа из Корсуня пришел на Русскую землю безбожный царь Батый со множеством воинов татарских и стал на реке на Воронеже близ земли Рязанской. И прислал послов  непутевых на Рязань к великому князю Юрию Ингваревичу Рязанскому, требуя у него десятой доли во всем: во князьях, во всяких людях и в остальном. И услышал великий князь Юрий Ингваревич Рязанский о нашествии безбожного царя Батыя и тотчас послал в город Владимир к благоверному великому князю Георгию Всеволодовичу Владимирскому, прося у него помощи против безбожного царя Батыя или чтобы сам на него пошел. Князь великий Георгий Всеволодович Владимирский и сам не пошел, и помощи не послал, задумав один сразиться с Батыем. И услышал великий князь (Юрий Ингваревич) Рязанский, чтб нет ему помощи от великого князя Георгия Всеволодовича Владимирского, и тотчас послал за братьями своими: за князем Давыдом Ингваревичем Муромским, и за князем Глебом Ингваревичем Коломенским, и за князем Олегом Красным, и за Всеволодом Пронским, и за другими князьями. И стали совет держать — как утолить нечестивца дарами. И послал сына своего князя Федора Юрьевича Рязанского к безбожному царю Батыю с дарами и мольбами великими, чтобы не ходил войной на Рязанскую землю. И пришел князь Федор Юрьевич на реку на Воронеж к царю Батыю, и принес ему дары, н молил царя, чтобы не воевал Рязанской земли. Безбожный же, лживый и немилосердный царь Батый дары принял и во лжи своей при-творно обещал не ходить войной на Рязанскую землю, но только похвалялся и грозился повоевать всю Русскую землю. И стал у князей рязанских дочерей и сестер к себе на ложе просить. И некто из вельмож рязанских по зависти донес безбожному царю Батыю, что имеет князь Федор Юрьевич Рязанский княгиню из царского рода и что всех прекраснее она телом своим. Царь Батый лукав был и немилостив, в неверии своем распалился в похоти своей и сказал князю Федору Юрьевичу: «Дай мне, княже, изведать красоту жены твоей». Благоверный же князь Федор Юрьевич Рязанский посмеялся и ответил царю: «Не годится нам, христианам, водить к тебе, нечестивому царю, жен своих на блуд. Когда нас одолеешь, тогда и женами нашими владеть будешь». Безбожный царь Батый оскорбился и разъярился и тотчас повелел убить благоверного князя Федора Юрьевича, а тело его велел бросить на растерзание зверям и птицам, и других князей и воинов лучших поубивал.

И один из пестунов князя Федора Юрьевича, по имени Апоница, укрылся и горько плакал, смотря на славное тело честного своего господина. И увидев, что никто его не охраняет, взял возлюбленного своего государя и тайно схоронил его. И поспешил к благоверной княгине Евпраксии и рассказал ей, как нечестивый царь Батый убил благоверного князя Федора Юрьевича.

Благоверная же княгиня Евпраксия стояла в то время в превысоком тереме своем и держала любимое чадо свое — князя Ивана Федоровича, и как услышала она смертоносные слова, исполненные горести, бросилась она из превысокого терема своего с сыном своим князем Иваном прямо на землю и разбилась до смерти. И услышал великий князь Юрий Ингваревич об убиении безбожным царем возлюбленного сына своего, князя Федора, и многих князей, и лучших людей и стал плакать о них с великой княгиней и с другими княгинями и с братией своей. И плакал город весь много времени. И едва отдохнул князь от великого того плача и рыдания, стал собирать воинство свое и расставлять полки. И увидел князь великий Юрий Ингваревич братию свою, и бояр своих, и воевод, храбро и бестрепетно скачущих, воздел руки к небу и сказал со слезами: «Избавь нас, боже, от врагов наших, и от подымающихся на нас освободи нас, и сокрой нас от сборища нечестивых и от множества творящих беззаконие. Да будет путь им темен и скользок». И сказал братии своей: «О государи мои и братия! Если из рук господних благое приняли, то и злое не потерпим ли? Лучше нам смертью славу вечную добыть, нежели во власти поганых быть. Пусть я, брат ваш, раньше вас выпью чашу смертную за святые божии церкви, и за веру христианскую, и за отчину отца нашего великого князя Ингваря Святославича». И пошел в церковь Успения пресвятой владычицы богородицы, и плакал много перед образом пречистой, и молился великому чудотворцу Николе и сродникам своим Борису и Глебу. И дал последнее целование великой княгине Агриппине Ростиславовне и принял благословение от епископа и всех священнослужителей. И пошел против нечестивого царя Батыя, и встретили его около границ рязанских, и напали на него, и стали биться с ним крепко и мужественно, и была сеча зла и ужасна. Много сильных полков Батыевых пало. И увидел царь Батый, что сила рязанская бьется крепко и мужественно, и испугался. Но против гнева божия кто постоит! Батыевы же силы велики были и непреоборимы; один рязанец бился с тысячей, а два — с десятью тысячами. И увидел князь великий убиение брата своего, князя Давыда Ингваревича, и воскликнул в горести души своей: «О братия моя милая! Князь Давыд, брат наш, наперед нас чашу испил, а мы ли сей чаши не изопьем!» И пересели с коня на конь и начали биться упорно; через многие сильные полки Батыевы проезжали насквозь, храбро и мужественно биясь, так что всем полкам татарским подивиться крепости и мужеству рязанского воинства. И едва одолели их сильные полки татарские. Убит был благоверный великий князь Юрий Ингваревич, брат его князь Давыд Ингваревич Муромский, брат его князь Глеб Ингваревич Коломенский, брат их Всеволод Пронский и многие князья местные и воеводы крепкие и воинство: удальцы и резвецы рязанские. Все равно умерли и единую чашу смертную испили. Ни один из них не повернул назад, но все вместе полегли мертвые. Сие все навел бог грех ради наших.

А князя Олега Ингваревича захватили еле живого. Царь же, увидев многие свои полки побитыми, стал сильно скорбеть и ужасаться, видя множество убитых из своих войск татарских. И стал воевать Рязанскую землю, веля убивать, рубить и жечь без милости. И град Пронск, и град Бел, и Ижеславец разорил до основания и всех людей побил без милосердия. И текла кровь христианская, как река сильная, грех ради наших.

И увидел царь Батый Олега Ингваревича, столь красивого и храброго, изнемогающего от тяжких ран, и хотел уврачевать его от тех ран и к своей вере склонить. Но князь Олег Ингваревич укорил царя Батыя и назвал его безбожным и врагом христианства. Окаянный же Батый дохнул огнем от мерзкого сердца своего и тотчас повелел Олега ножами рассечь на части. И был он второй страстотерпец Стефан, принял венец страдания от всемилостивого бога и испил чашу смертную вместе со всею своею братьею.

И стал воевать царь Батый окаянный Рязанскую землю и пошел ко граду Рязани. И осадил град, и бились пять дней неотступно. Батыево войско переменялось, а горожане бессменно бились. И многих горожан убили, а иных ранили, а иные от великих трудов и ран изнемогли. А в шестой день спозаранку пошли поганые на город — одни с огнями, другие со стенобитными орудиями, а третьи с бесчисленными лестницами — и взяли град Рязань месяца декабря в 21 день. И пришли в церковь соборную пресвятой Богородицы, и великую княгиню Агриппину, мать великого князя, со снохами, и прочими княгинями посекли мечами, а епископа и священников огню предали — во святой церкви пожгли, а иные многие от оружия пали. И во граде многих людей, и жен, и детей мечами посекли, а других в реке потопили, а священников и иноков без остатка посекли, и весь град пожгли, и всю красоту прославленную, и богатство рязанское, и сродников рязанских князей — князей киевских и черниговских — захватили. А храмы божий разорили и во святых алтарях много крови пролили. И не осталось во граде ни одного живого: все равно умерли и единую чашу смертную испили. Не было тут ни стонущего, ни плачущего — ни отца и матери о детях, ни детей об отце и матери, ни брата о брате, ни сродников о сродниках, но все вместе лежали мертвые. И было все то за грехи наши.

И увидел безбожный царь Батый страшное пролитие крови христианской, и еще больше разъярился и ожесточился, и пошел на Суздаль и на Владимир, собираясь Русскую землю пленить, и веру христианскую искоренить, и церкви божии до основания разорить.

И некий из вельмож рязанских по имени Евпатий Коловрат был в то время в Чернигове с князем Ингварем Ингваревичем, и услышал о нашествии зловерного царя Батыя, и выступил из Чернигова с малою дружиною, и помчался быстро. И приехал в землю Рязанскую и увидел ее опустевшую, города разорены, церкви пожжены, люди убиты. И помчался во град Рязань и увидел город разорен, государей убитых и множество народа полегшего: одни убиты и посечены, другие пожжены, а иные в реке потоплены. И воскричал Евпатий в горести души своей, распаляяся в сердце своем. И собрал небольшую дружину — тысячу семьсот человек, которых бог соблюл вне города. И погнались вослед безбожного царя, и едва нагнали его в земле Суздальской, и внезапно напали на станы Батыевы. И начали сечь без милости, и смешалися все полки татарские. И стали татары точно пьяные или безумные. И бил их Евпатий так нещадно, что и мечи притуплялись, и брал он мечи татарские и сек ими. Почудилось татарам, что мертвые восстали. Евпатий же, насквозь проезжая сильные полки татарские, бил их нещадно.

И ездил средь полков татарских так храбро и мужественно, что и сам царь устрашился.

И едва поймали татары из полка Евпатьева пять человек воинских, изнемогших от великих ран. И привели их к царю Батыю, а царь Батый стал их спрашивать: «Какой вы веры, и какой земли, и зачем мне много зла творите?» Они же отвечали: «Веры мы христианской, рабы великого князя Юрия Ингваревича Рязанского, а от полка мы Евпатия Коловрата. Посланы мы от князя Ингваря Ингваревича Рязанского тебя, сильного царя, почествовать, и с честью проводить, и честь тебе воздать. Да не дивись, царь, что не успеваем наливать чаш на великую силу — рать татарскую». Царь же подивился ответу их мудрому. И послал шурича своего Хостоврула на Евпатия, а с ним сильные полки татарские. Хостоврул же похвалился перед царем, обещал привести к царю Евпатия живого. И обступили Евпатия сильные полки татарские, стремясь его взять живым. И съехался Хостоврул с Евпатием. Евпатий же был исполин силою и рассек Хостоврула на-полы до седла. И стал сечь силу татарскую, и многих тут знаменитых богатырей Батыевых побил, одних пополам рассекал, а других до седла разрубал. И возбоялись татары, видя, какой Евпатий крепкий исполин. И навели на него множество орудий для метания камней, и стали бить по нему из бесчисленных камнеметов, и едва убили его. И принесли тело его к царю Батыю. Царь же Батый послал за мурзами, и князьями, и санчакбеями, — и стали все дивиться храбрости, и крепости, и мужеству воинства рязанского. И сказали царю приближенные: «Мы со многими царями, во многих землях, на многих битвах бывали, а таких удальцов и резвецов не видали, и отцы наши не рассказывали нам. Это люди крылатые, не знают  они смерти и так крепко и мужественно на конях бьются — один с тысячею, а два — с десятью тысячами. Ни один из них не съедет живым с побоища». И сказал Батый, глядя на тело Евпатьево: «О Коловрат Евпатий! Хорошо ты меня попотчевал с малою своею дружиною, и многих богатырей сильной орды моей побил, и много полков разбил. Если бы такой вот служил у меня, — держал бы его у самого сердца своего». И отдал тело Евпатия оставшимся людям из его дружины, которых похватали на побоище. И велел царь Батый отпустить их и ничем не вредить им.

Князь Ингварь Ингваревич был в то время в Чернигове у брата своего князя Михаила Всеволодовича Черниговского, сохранен богом от злого того отступника и врага христианского. И пришел из Чернигова в землю Рязанскую, в свою отчину, и увидел ее пусту, и услышал, что братья его все убиты нечестивым, законопреступным царем Батыем, и пришел во град Рязань, и увидел город разорен, а мать свою, и снох своих, и сродников своих, и многое множество людей лежащих мертвыми, и церкви пожжены, и все узорочье из казны черниговской и рязанской взято. Увидел князь Ингварь Ингваревич великую последнюю погибель за грехи наши и жалостно воскричал, как труба, созывающая на рать, как орган звучащий. И от великого того кричания и вопля страшного пал на землю, как мертвый. И едва отлили его и отходили на ветру, И с трудом ожила душа его в нем.

Кто не восплачется о такой погибели? Кто не возрыдает о стольких, людях народа православного? Кто не пожалеет стольких убитых государей? Кто не застонет от такого пленения?

И разбирал трупы князь Ингварь Ингваревич, и нашел тело матери своей великой княгини Агриппины Ростиславовны, и узнал снох своих, и призвал попов из сел, которых бог сохранил, и похоронил матерь свою и снох своих с плачем великим вместо псалмов и песнопений церковных, И сильно кричал и рыдал. И похоронил остальные тела мертвых, и очистил город, и освятил. И собралось малое число людей, и утешил их. И плакал беспрестанно, поминая матерь свою, и братию свою, и род свой, и все узорочье рязанское, без времени погибшее. Все то случилось по грехам нашим. Был город Рязань, и земля была Рязанская, и исчезло богатство ее, и отошла слава ее, и нельзя было увидеть в ней никаких благ ее — только дым, земля и пепел. А церкви все погорели, и великая церковь внутри изгорела и почернела. И нетолько этот град пленен был, ной иные многие. Не стало во граде ни пения, ни звона; вместо радости — плач непрестанный.

И пошел князь Ингварь Ингваревич туда, где побиты были от нечестивого царя Батыя братия его: великий князь Юрий Ингваревич Рязанский, брат его князь Давыд Ингваревич, брат его Всеволод Ингваревич, и многие князья местные, и бояре, и воеводы, и все воинство, и удальцы, и резвецы, узорочье рязанское. Лежали они все на земле пусто, на траве ковыле, снегом и льдом померзнувшие, никем не блюдомые. Звери тела их поели, и множество птиц их потерзало. Все лежали, все вместе умерли, единую чашу испили смертную. И увидел князь Ингварь Ингваревич великое множество тел лежащих, и воскричал горько громким голосом, как труба звучащая, и бил себя в грудь руками и падал на землю. Слезы его из очей как поток текли, и говорил он жалостно: «О милая моя братия и воинство!       Как уснули вы, жизни мои драгоценные, и меня одного оставили в такой погибели? Почему не умер я раньше вас? И как закатились вы из очей моих? И куда ушли вы, сокровища жизни моей? Почему ничего не промолвите мне, брату вашему, цветы прекрасные, сады мои несозрелые? Уже не подарите сладость душе моей! Почему не посмотрите вы на меня, брата вашего, и не поговорите со мною? Ужели забыли меня, брата вашего, от единого отца рожденного и от единой утробы матери нашей — великой княгини Агриппины Ростиславовны, и единою грудью многоплодного сада вскормленного? На кого оставили вы меня, брата своего? Солнце мое дорогое, рано заходящее! Месяц мой красный! Скоро погибли вы, звезды восточные; зачем же закатились вы так рано? Лежите вы на земле пустой, никем не охраняемые; чести-славы ни от кого не получаете вы! Помрачилась слава ваша. Где власть ваша? Над многими землями государями были вы, а ныне лежите на земле пустой, лица ваши потемнели от тления. О милая моя братия и дружина ласковая, уже не повеселюся с вами! Светочи мои ясные, зачем потускнели вы? Не много порадовался с вами! Если услышит бог молитву вашу, то помолитесь обо мне, брате вашем, чтобы умер я вместе с вами. Уже ведь за веселием плач и слезы пришли ко мне, а за утехой и радостью сетование и скорбь явились мне! Почему не прежде вас умер, чтобы не видеть смерти вашей, а своей погибели? Слышите ли вы горестные слова мои, жалостно звучащие? О земля, о земля! О дубравы! Поплачьте со мною! Как назову день тот и как опишу его, в который погибло столько государей и многое узорочье рязанское — удальцы храбрые? Ни один из них не вернулся, но все рано умерли, единую чашу смертную испили. От горести души моей язык мой не слушается, уста закрываются, взор темнеет, сила изнемогает».

Было тогда много тоски, и скорби, и слез, и вздохов, и страха, и трепета от всех тех злых, которые напали на нас. И воздел руки к небу великий князь Ингварь Ингваревич и воззвал со слезами: «Господи боже мой, на тебя уповаю, спаси меня и от всех гонящих избавь меня. Пречистая матерь Христа, бога нашего, не оставь меня в печали моей. Великие страстотерпцы и сродники наши Борис и Глеб, будьте мне, грешному, помощниками в битвах. О братия мои и воинство, помогайте мне во святых ваших молитвах на врагов наших — на агарян и род Измаила».

И стал разбирать князь Ингварь Ингваревич тела мертвых, и взял тела братьев своих — великого князя Юрия Ингваревича, и князя Давида Ингваревича Муромского, и князя Глеба Ингваревича Коломенского, и других князей местных — своих сродников, и многих бояр, и воевод, и ближних, знаемых ему, и принес их во град Рязань, и похоронил их с честью, а тела других тут же на пустой земле собрал и надгробное отпевание совершил. И, похоронив так, пошел князь Ингварь Ингваревич ко граду Пронску, и собрал рассеченные части тела брата своего благоверного и христолюбивого князя Олега Ингваревича, и повелел нести их во град Рязань. А честную главу его сам князь великий Ингварь Ингваревич до града понес, и целовал ее любезно, и положил его с великим князем Юрием Ингваревичем в одном гробу. А братьев своих, князя Давыда Ингваревича да князя Глеба Ингваревича, положил в одном гробу близ могилы их. Потом пошел князь Ингварь Ингваревич на реку на Воронеж, где убит был князь Федор Юрьевич Рязанский, и взял тело честное его, и плакал над ним долгое время. И принес в область его к иконе великого чудотворца Николы Корсунскего. И похоронил его вместе с благоверной княгиней Евпраксией и сыном их князем Иваном Федоровичем Постником во едином месте. И поставил над ними кресты каменные. И по той причине зовется великого чудотворца Николы икона Заразской, что благоверная княгиня Евпраксия с сыном своим князем Иваном сама себя на том месте «заразила» (разбила).

Те государи из рода Владимира Святославича — отца Бориса и Глеба, внуки великого князя Святослава Ольговича Черниговского. Были они родом христолюбивы, братолюбивы, лицом прекрасны, очами светлы, взором грозны, сверх меры храбры, сердцем легки, к боярам ласковы, к приезжим приветливы, к церквам прилежны, на пирование скоры, до государских потех охочи, ратному делу искусны, и перед братией своей и перед их послами величавы. Мужественный ум имели, в правде-истине пребывали, чистоту душевную и телесную без порока соблюдали. Отрасль они святого корени и богом насажденного сада цветы прекрасные! Воспитаны были в благочестии и во всяческом наставлении духовном. От самых пеленок бога возлюбили. О церквах божиих усердно пеклись, пустых бесед не творили, злонравных людей отвращались, и с добрыми только беседовали, и божественные писания всегда с умилением слушали. Врагам в сражениях страшными являлись, многих супостатов, поднимавшихся на них, побеждали и во всех странах имена свои прославили. К греческим царям великую любовь имели и дары от них многие принимали. А в браке целомудренно жили, помышляя о своем спасении. С чистой совестью, и крепостью, и разумом держали свое земное царство, и к небесному приближаясь. Плоти своей не угождали, соблюдая, тело свое после брака непричастным греху. Государев сан держали, а к постам и молитвам были прилежны и кресты на груди своей носили. И честь и славу от всего мира принимали, а святые дни святого поста честно хранили и во все святые посты причащались святых пречистых и бессмертных тайн. И многие труды и победы по правой вере показали. А с погаными половцами часто бились за святые церкви и православную веру. А отчину свою от врагов безленостно оберегали. И милостыню неоскудную давали и ласкою своею многих из неверных царей, детей их и братьев к себе привлекали и к вере истинной обращали.

Благоверный князь Ингварь Ингваревич, названный во святом крещении Козьмой, сел на столе отца своего великого князя Ингваря Святославича. И обновил землю Рязанскую, и церкви поставил, и монастыри построил, и пришельцев утешил, и людей собрал. И была радость христианам, которых избавил бог рукою своею крепкою от безбожного и зловерного царя Батыя. А господина Михаила Всеволодовича Пронского посадил на отца его отчине.

Сказание об Индийском царстве

Аз есмь Иоанн царь и поп, над цари царь, имею под собою 3000 царей и 300. Аз есмь поборник по православной вере Христове. Царство мое таково: итти на едину страну 10 месяць, а на другую немощно доитти, занеже тамо соткнуся небо з землею. Есть у мене в единой стране люди немы, а в ынои земли люди рогаты, а в ынои стране люди трепяцдци, а иныя люди 9-ти сажен, иже суть волотове, а иныя люди четвероручны, а иныя люди о шести рук, а иныя у мене земля, в ней же люди пол пса да пол человека, а иные у мене люди в персех очи и рот, а во иной земли у мене люди верху рты великы, а иные у мене люди скотьи ноги имеюще. Есть у мене люди пол птици, а пол человека, а иныя у мене люди глава песья; а родятся у мене во царствии моем зверие у мене: слонови, дремедары, и коркодилы и велбуди керно. Коркодил зверь лют есть, на что ся разгневаеть, а помочится на древо или на ино что, в той час ся огнем сгорить. Есть в моей земли петухы, на них же люди яздять. Есть у меня птица ногои, вьет себе гнездо на 15 дубов. Есть в моем царствии птица финикс, свиваеть себе гнездо на нов месяць и приносить от огня небеснаго и сама зажигаеть гнездо свое, а сама ту тоже сгараеть; и в том же попеле заражается червь, и опернатееть, и потом та же птица бываеть едина, более того плода нет той птици, 500 бо лет живеть. А посреди моего царства идеть река Едем из рая, в той реце емлють драгии камень акинф и самфир, и памфир, и измарагд, сардик и аспид, тверд же и аки угль горящь. Есть камень кармакаул, той же камень господин всем камением драгим, в нощи же свеЬтить, аки огнь горить. Есть у мене земля, в ней же трава, ея же всяк зверь 6егаеть, а нет в моей земли ни татя, ни разбойника, ни завидлива человека, занеже моя земля полна всякого богатьства. А нет в моей земли ни ужа, ни жабы, ни змеи, а хотя и воидеть, ту и умреть. Есть у мене земля, в ней же ражается перець, вей люди по то ходять. Опроче всех есть у нас море песочное езеро, да николи же не стоить на едином месте; отколе ветр потянеть, ино поидеть вал, и восходять те валы на брег за 300 верст. Того же моря не преходить никаков человек, ни кораблем, ни которым промыслом. И за тем морем не ведает никаков человек, есть ли тамо люди, нет ли, и с того моря в нашю землю текут рекы многи, в них же рыбы сладки, и посторонь того моря за 3 дни суть горы высокы, от них же течеть река каменна, валится камение великое и малое по себе 3 дни. Идет же то камение в нашю землю в то море песочное, и покрывають валове моря того и. Близ тоя рекы едино днище есть горы пусты высокы, их же верха человеку не мощно дозрети, и с тех гор течеть река под землею не велика; но во едино время разступается земля над рекою тою, и кто узрев да борзо воскочить в реку ту, того ради да бы ся о нем земля не соступи, а что похватить и вынесеть борзо, оже камень, той драгии камень видится, а яже песок похватить, то великы женчюг возмется. Та же река течеть в великую реку, люди же тоя земли ходять на устье рекы, а емлють драгыи камень четьи и женчюг, а кормять свои дети сырыми рыбами, и понирають в реку ту иныя на 3 месяци, а иныя на 4-ре месяци, ищуть камения драгаго. За тою рекою едино днище есть горы высокы и толсты, не лзе на них человеку зрети. И с тех гор пылаеть огнь по многым местом, и в том огни живуть черви, а безо огня не могуть жити, аки рыбы без воды, и те черви точать ис себе нити аки шиду, и в тех нитех наши жены делають нам порты, и те порты коли ся изрудять, водою их не мьють, вергуть их в огнь, и како разгорятся, ини чисти будуть. Есть у мене во иной стране звезда именем Лувияарь.

А егда поидем на рать, кому хощем болшеи работе предати, идуть пред мною и несуть ту 20 крестов и 20 стягов. Те же кресты и стязи велици злати с драгими каменми и с великыми женчюги зделани, в нощ же светять аки в день. Те же кресты и стязи идуть на 20-ти колесницах и 6-ти, а у которыя же колесница служать по 100 тысящь конник, а по 100 тысящь пешие рати опричь тех, которыя на нас брашно везуть. А коли пойдем к нарочиту месту на бои, ини несуть пред мною един крест древян, на нем же изображено господне распятие, того ради да быхом поминали господню страсть и распятие. Сторонь того креста несуть блюдо злато велико, на нем же едина земля; на землю зряще, поминает, яко от земля есми создани и паки в землю пойти имамы. А се с другую страну блюдо несуть другое злато, на нем же драгии камень и четеи женчюг, на н же зряще величается наше господьство. Идуть же пред мною 3 проповедници, возгла-шають велиим гласом. Един вопиеть: «Се есть царь царем, господь господом», а другии вопиеть: «Силою крестною а божиею благодатью и помощию». А третий вопиеть умилным гласом, яко от земля есмы сътворени и в землю паки пойти имамы. И пакы же престанем глаголати. О силе же не глаголю, яко же бо рекох.

Двор у мене имею таков. 5 ден ити около двора моего, в нем же суть полаты многы златыя и сребреныя и древяни изнутри украшены, аки небо звёздами, а покровены златом. И в тои полате огнь не горить; аще ли внесуть, в той час огнь погаснеть. Есть у мене иная полата злата на осмидесять столпов от чистаго злата, а всякий столп по 3 сажени в толстоту, а 80 саженей в высоту. В той же полате 50 столпов чистаго злата, на всех же столпех по драгому камени. Камень самфир имать свет бел, камень тонпаз аки огнь горить. В той же полате есть столпа два: на едином столпе камень, имя ему троп, а на другом столпе камень, имя ему кармакаул, в нощи же светить камень той драгыи, аки день, а в день, аки злато, а оба велики, аки корчаги. В той же у мене полате огнь не горить; аще внесуть, то борзо погаснеть; разве бо той огнь горить, иде же идеть из древа негнеющаго, имя древу тому шлема. Того мира вливають в паникадила и зажигають, ино той огнь горить, и тем миром в которую версту помажется человек, стар или молод, боле того не старается,а очи его не болять.Таже полата выше всех полат. Верху тех полат учинена два яблока златы, в них же вковано по великому каменю самфиру, того ради, дабы хоробрость наша не оскудела. Суть бо 4 камени на столпех того ради, дабы потворници не могли чаров творити над нами. Есть у мене иная полата злата велика, как очима видети, на столпех златых; два велики камени кармакаул в нощи светять в той же полате у мене.

А обедають со мною на трапезе по вся дни 12 патриархов, 10 царей, 12 митрополитов, 45 протопопов, 300 попов, 100 диаконов, 50 певцев, 900 крилосников, 365 игуменов, 300 князей; а во зборнои моей церкви служать 300 игуменов да 65, да 50 попов, да 30 диаконов, и обедають со мною; а столничають у мене и чаши подають 14 царей да 40 королей, да 300 боляр; а поварню мою ведають два царя да два короля опроче боляр и слуг. Те же цари и короли быв, да прочь едуть, и иныя приежчають.

А еще у мене лежить апостол Фома.

Есть у мене земля, в ней же суть люди, очи у них в челех. Есть у мене полата злата, в ней же есть зерцало праведное, стоит на 4-рех столпех златых. Кто зрить в зерцало, той видить своя грехи, яже сътворил от юности своея. Близ того и другое зерцало црляно. Аще мыслить зло на своего господаря, ино в зерцале том зримо лице его бледо, аки не живо. А кто мыслить добро, о осподаре своем, ино лице его в зерцале, зримое, аки солнце. А во дворе моем церквеи 150, ины сътворены богом, а ины руками человеческыми.

Сказание об Индийском царстве

Я — Иоанн, царь и поп, над царями царь. Под моей властью 3300 царей. Я поборник по православной вере Христовой. Царство же мое таково: в одну сторону нужно идти 10 месяцев, а до другой дойти невозможно, потому что там небо с землею встречается. И живут у меня в одной области немые люди, а в другой — люди рогатые, а в иной земле — трехногие люди, а другие люди — девяти сажен, это великаны, а иные люди с четырьмя руками, а иные — с шестью. И есть у меня земля, где у людей половина тела песья, а половина человечья. А у других моих людей очи и рот в груди. В иной же моей земле у людей сверху большие рты, а другие мои люди имеют скотьи ноги. Есть у меня люди — половина птицы, половина человека, а у других людей головы собачьи. Родятся в моем царстве звери: слоны, дромадеры, крокодилы и двугорбые верблюды. Крокодил — лютый зверь: если он, разгневавшись на что-нибудь, помочится — на древо или на что-либо иное,— тотчас же оно сгорает огнем. Есть в моей земле петухи, на которых люди ездят. Есть у меня птица ног, она вьет себе гнездо на 15 дубах. Есть в моем царстве птица феникс; в новолунье она свивает себе гнездо, приносит с неба огонь, сама сжигает свое гнездо и сама здесь тоже сгорает. А в этом пепле зарождается червь; потом он покрывается перьями и становится единственной птицей, другого плода у этой птицы нет. А живет она 500 лет. Посреди же моего царства течет из рая река Эдем. В той же реке добывают драгоценные камни: гиацинт, сапфир, памфир, изумруд, сардоникс и яшму, твердую и как уголь сверкающую. Есть камень кармакаул; этот камень, — господин всем драгоценным камням, ночью он светится, как огонь. Есть у меня земля, а в ней трава, которую всякий зверь избегает. И нет в моей стране ни вора, ни разбойника, ни завистливого человека, потому что земля моя полна всякого богатства. И нет в моей земле ни ужа, ни жабы, ни змеи, а если и появляются, сразу умирают. Есть у меня земля, где родится перец; за ним все люди ходят. Помимо же всего прочего есть у нас песчаное море. Оно никогда не стоит на одном месте: откуда подует ветер, оттуда идет вал; и находят те валы на берег за 300 верст. Этого моря не может перейти никакой человек — ни на корабле, ни иначе как. А есть ли за тем морем люди или нет — никто не знает. Из этого моря в нашу землю текут многие реки, в которых водится вкусная рыба. В стороне от этого моря, в трех днях пути, находятся высокие горы, с которых течет каменная река: большие и малые камни валятся сами по себе 3 дня. Идут же те камни в нашу землю, в то море песчаное, и покрывают их валы этого моря. Вблизи от той реки, на расстоянии одного дня пути, есть пустынные высокие горы, вершины которых невозможно человеку увидеть. И с тех гор течет под землею небольшая река. В определенное время земля расступается над этой рекой, и если кто, увидев это, быстро — так, чтобы земля над ним не сомкнулась,— прыгнет в ту реку, схватит что попало и сразу же вынесет, то камень оказывается драгоценным камнем, а песок — крупным жемчугом. Эта река течет в большую реку; люди той земли ходят на устье реки и собирают драгоценные камни и отборный жемчуг. А детей своих они кормят сырыми рыбами. В ту реку ныряют некоторые на три месяца, некоторые на четыре, — ищут камни драгоценные. В одном дне пути за той рекой есть высокие и мощные горы, на которые человеку нельзя смотреть. В этих горах по многим местам пылает огонь, и в том огне живут черви, а без огня они не могут жить, как рыбы без воды. И те черви точат из себя нити, как шелк, а из тех нитей наши жены делают нам одежду. И когда. та одежда загрязнится, водою ее не моют: бросают в огонь; и как только раскалится, вновь становится чистой. Есть у меня в иной стране звезда именем Лувияарь.

А если идем на войну, когда хотим кого-нибудь покорить, предо мною идут и несут 20 крестов и 20 стягов. А кресты те и стяги большие, сделаны из золота с драгоценными камнями и с крупными жемчужинами, ночью же светятся, как и днем. Кресты эти и стяги везут на 26 колесницах. А у каждой колесницы служат по 100 тысяч конников и по 100 тысяч пешего войска, не считая тех, кто за нами везет пищу. А когда идем к назначенному месту на бой, другие люди несут предо мною один деревянный крест с изображением распятия господня, — чтобы мы вспоминали господни страдания на кресте. Рядом с крестом несут большое золотое блюдо, а на нем — одна земля: на землю глядя, вспоминаем, что из земли мы созданы и в землю же уйдем. А с другой стороны несут другое золотое блюдо с драгоценным камнем на нем и отборным жемчугом: их вид возвеличивает наше государство. И идут предо мною 3 проповедника, громко восклицая. Один возглашает: «Это — царь царей, господин господ»; другой продолжает: «Силою крестною, божиею благодатью и помощью». А третий восклицает умильным голосом, что из земли мы сотворены и в землю же уйдем. Впрочем, довольно об этом говорить. О войске же не говорю, так как уже сказал.

Двор у меня таков, что 5 дней надо идти вокруг него. А в нем много палат золотых, серебряных и деревянных, изнутри украшенных, как небо звездами, и покрытых золотом. В одной палате огонь не горит; если внесут, сразу же погаснет. Есть у меня другая палата золотая на восьмидесяти столбах из чистого золота; а каждый столб по три сажени в ширину и 80 саженей в высоту. В этой палате 50 столбов чистого золота, и на всех столбах по драгоценному камню: камень сапфир цвета белого и камень топаз как огонь горит. В той же палате есть два столба, на одном из которых камень, называемый троп, а на другом камень, называемый кармакаул. Ночью же светит тот драгоценный камень, как день, а днем — как золото. А оба велики, как корчаги. В той палате у меня огонь не горит: если внесут, то быстро погаснет. Только тот огонь горит, который от дерева негниющего. Имя дереву тому шлема. Миро из этого дерева вливают в паникадила и зажигают; тот огонь горит. И если тем миром помажется человек какого бы то ни было возраста, старый или молодой, после того не старится и глаза его не болят. Та же палата выше всех палат. Вверху тех палат устроены два золотых яблока, а в них вковано по большому камню сапфиру — для того, чтобы не оскудела наша храбрость. И четыре камня находятся на столбах для того, чтобы чародейки не могли чар творить над нами. Есть у меня другая золотая палата на золотых столбах, столь высокая, сколько можно глазами обозреть; два больших камня кармакаула ночью светят у меня в той палате.

А обедают со мной за столом каждый день 12 патриархов, 10 царей, 12 митрополитов, 45 протопопов, 300 попов. 100 дьяконов, 50 певцов, 900 клиросников, 365 игуменов, 300 князей. А в соборной моей церкви служат 365 игуменов, 50 попов и 30 дьяконов, и все обедают со мною. А стольничают у меня и чаши подают 14 царей, 40 королей и 300 бояр. А поварней моей ведают два царя и два короля, помимо бояр и слуг. Одни цари и короли, побыв, прочь едут, а иные приезжают. А еще у меня лежат мощи апостола Фомы.

Есть у меня земля, а в ней люди, у которых, очи во лбу. Есть у меня палата золотая, а в ней — правдивое зеркало; оно стоит на 4-рех золотых столбах. Кто смотрит в зеркало, тот видит свои грехи, какие сотворил с юности своей. Вблизи того зеркала есть другое, стеклянное. Если мыслит кто-нибудь зло на своего господина, то лицо его в том зеркале выглядит бледным. как будто мертвым. А кто хорошо думает о господине своем, то лицо его в зеркале сияет, как солнце. А во дворце моем 150 церквей; одни сотворены богом, а другие человеческими руками.

Сказание о Соломоне и Китоврасе

СКАЗАНИЕ О ТОМ КАКО ЯТ БЫЛ КИТОВРАС СОЛОМОНОМ

Егда же здаше Соломон святая святых, тогда же бысть потреба Соломону вопросити Китовраса. Осочиша где живеть, рекоша в пустыни далнеи. Тогда мудростию своею замысли Соломон сковати уже железно и гривну железну, написа же на ней во имя божие заречение. И посла же болярина лучшего с отроки и веляше вести вино и мед, и руна овчяя с собою взяша. Приидоша к месту его, ко трем кладязем его, а его туто нет. По указанию Соломоню и волияша в кладязи те вино и мед, и заткаша устия кладязем руны овчьми; налияша же два кладяза вина, а третий меду, а сами съхранишась таино и зряху ис таи, оже прийти ему воды нити ко кладязем. И прииде абие, и приник к воде, нача пити, и рече: «Всяк, пия вино, не умудряеть». Яко же перехоте воды, и рече: «Ты еси вино, веселящее сердце человеком». И выпи все 3 кладязи. И хоте поспати мало, и разня его вино, и уснув твердо. Болярин же, пришед, искова его твердо по шии, по рукам и по ногам. И очютився, хотя крянутися, и рече ему болярин: «Господине, Соломон имя господне со запрещением написа на веригах ныне на тебе». Он виде на себе и поиде кроток во Иерусалим ко царю.

Нрав же его бяше таков: не ходяшеть путем кривым, но правым, и во Иерусалим пришед, требляхут путь пред ним и по-латырушаху, не ходя бо криво. И приидоша ко вдовицене храмине, и вытекши вдвица и взопи, глаголя, молящися Китоврасу: «Господине, вдовица семь убога. Не оскорби мя!» Он же огну ся около угла, не соступяся с пути, и изломи си ребро. И рече: «Язык мякок кость ломить». Ведом же сквозе торг, и слыша мужа рекуща: «Не ли черви на 7 лет?», и рассмеяся Китоврас. И виде другаго мужа ворожаща и посмеяся. И виде свадбу играющу и восплакася. И видяще мужа на пути блудяща кроме пути и наведе и на путь.

И приведоша его в двор царев. В первом же дни не ведоша его к Соломону, и рече Китоврас: «Чему мя не зоветь к себе царь?» Реша ему: «Перепил есть вечер». Взя же Китоврас камень и положи на камени. И поведаша Соломону творение Китоврасово, и рече царь: «Велит ми пити питие на питье». Во други же день не зва его к себе царь, и рече: «Чему не ведете мя ко царю, и почто не вижю лица его?», и реша: «Немогаеть царь, им же вчера много ел». Сня же Китоврас камень с камени.

В 3 же день реша: «Зовет тя царь». Он же умеря прут четырех локот и вниде пред царя, и поклонися, и поверже прут пред царей молча. Царь же мудростию своею протолкова прут боляром своим, и рече: «Область ти дал есть вселенную, и не насытился еси, изымал еси мене». И рече ему Соломон: «Не на потребу свою приведох тя, но на вопрос очертании святая святых приведох тя по повелению господню, яко не поведено ми есть тесати камени железом».

И рече Китоврас: «Есть ноготь птица мал во имя шамир. Хранит же кокоть детки во гнезде своемь на горе каменнеи в пустыни далнеи». Соломон же посла болярина своего со отрокы своими по наказанию Китоврасову ко гнезду. Китоврас же вда белое сткло болярину, наказа его съхранитись от гнезда: «Яко вылетит кокот, замажи стьклом сим гнездо». Болярин же поиде ко гнезду, оли в нем птенци мали, кокот же бе летел по кормлю. И заложи стклом устие гнезду. Мало же постояша и кокот прилете, хоте влести в гнездо, куренци пискаху сквозе стькло, а он к ним не умеет власти. А си сохранишась в таине. Сохранил бо и бяше не на коемь, и приносе и к гнезду и положи и на стекле, хотя е рассадити. Они же кликнуша, и отпусти. И взем же их болярин приносе к Соломону.

Бысть же Соломон вопрашая Китовраса: «Почто ся еси расмеял мужу прашащу черви на 7 лет?» — «Видех на нем, — рече Китоврас, — яко не будеть до 7 дни жив». Посла же царь испытати, и бысть тако. И рече Соломон: «Почто еси расмиялся мужю ворожащу?» Отвеща Китоврас и рече: «Он поведаше людем скровная, а сам не ведя крова под собою со златом». И рече Соломон: «Шедше испытаите». И испыташа и бысть тако. И рече царь: «Почто еси плакал видев свадбу?», и рече: «Съжалихси, яко жених тои не будет жив до 30 дни». Испыта же царь и бысть тако. И рече царь: «Почто мужа пияна наведе на путь?» Отвеща Китоврас и рече: «Слышах с небесе, яко верен есть муж той, а достоить послужити ему».

Бысть же у Соломона Китоврас до свершения святая святых.

Бысть егда нача молвити Соломон Китоврасу: «Ныне видех, яко сила ваша яко человеческа, и несть вашия силы болши нашия силы, и яко ях тя». И рече ему Китоврас: «Царю, аще хощеши видети силу мою, да соими с мене уже, даи же ми жуковину свою с руки, да видиши силу мою». Соломон же сня с него уже железное и дасть ему жуковину. Он же пожре и простре крило свое, и заверже, и удари Соломона, и заверже и на конець земля обетованныя. Уведаша же мудреци его и книжници, взыскаша Соломона.

Всегда же обхожааше страх Китоврашь в нощи. Царь же сътвори одр и повеле стояти 60 отроком силным с мечи около. Потому же молвится в Писаних: «Одр Соломонь, 60 отрок храбрых от израилтян и от страны нощны».

СКАЗАНИЕ О ТОМ, КАК БЫЛ ВЗЯТ КИТОВРАС СОЛОМОНОМ

Когда Соломон строил святое святых, тогда понадобилось ему посоветоваться с Китоврасом. Донесли ему, где тот живет, сказали — в дальней пустыне. Тогда мудрый Соломон задумал сковать железную цепь и железный обруч, а на нем написал заклятие именем божиим. И послал первого из своих бояр со слугами и велел им везти с собой вино и мед и взять овечьи шкуры. Пришли к месту Китовраса, к трем колодцам его, но его там не было. И по наказу Соломона влили в те колодцы вино и мед, а сверху затянули их овечьими шкурами. В два колодца налили вино, а в третий мед; сами же, спрятавшись, смотрели исподтишка, не идет ли он пить воду к колодцам. И вот он пришел, приник к воде, начал пить и сказал: «Всякий, вина выпив, мудрее не станет». Но расхотелось ему пить воду, и он сказал: «Ты — вино, веселящее людям сердце», — и выпил все три колодца. И захотел немного поспать, и разобрало его вино, и он уснул крепко. Боярин же, подойдя, крепко сковал его по шее, по рукам и по ногам. И, проснувшись, он хотел рвануться, но боярин сказал ему: «Господин, Соломон имя господне с заклятием написал на веригах, которые теперь на тебе». Он же, увидев их на себе, кротко пошел в Иерусалим к царю.

Нрав же его был такой: не ходил он путем кривым, но — только прямо; и когда пришли в Иерусалим, расчищали перед ним путь и рушили дома, ибо он не ходил в обход. И подошли к дому вдовы, и выбежала вдова и закричала, умоляя Китовраса: «Господин, вдова я убогая. Не обижай меня!» Он же изогнулся около угла, не сходя с пути, и сломал себе ребро. И сказал: «Мягкий язык кости ломает». Когда вели его через торг, то, услышав, как один человек говорил: «Нет ли башмаков на семь лет?», Китоврас рассмеялся. И, увидев другого человека-ворожащего, засмеялся, а увидев свадьбу справляемую, заплакал. Увидев же на дороге человека, блуждающего без дороги, он направил его на путь.

И привели его во двор царев. В первый день не повели его к Соломону, и спросил Китоврас: «Почему не зовет меня к себе царь?» Сказали ему: «Он вчера перепил». Китоврас же взял камень и положил на другой камень. Соломону рассказали, что сделал Китоврас, и царь сказал: «Велит мне пить питье на питье». И на другой день не позвал его к себе царь; и Китоврас спросил: «Почему не ведете меня к царю и почему я не вижу лица его?» И сказали: «Недомогает царь, оттого что вчера много ел». Китоврас же снял камень с камня.

На третий день сказали: «Зовет тебя царь». Он же измерил прут в четыре локтя, вошел к царю, поклонился и молча бросил прут перед царем. Царь же по мудрости своей разъяснил боярам своим, что означает прут, и поведал: «Дал тебе бог во владение вселенную, а ты не насытился, поймал и меня». И сказал Соломон Китоврасу: «Не по прихоти своей привел тебя, но по повелению господню, чтобы спросить, как строить святое святых, так как не позволено мне тесать камни железом».

И сказал Китоврас: «Есть птица малая кокот по имени шамир. Детей же кокот оставляет в своем гнезде на горе каменной в пустыне дальней». Соломон же по указанию Китовраса послал своего боярина со своими слугами ко гнезду. А Китоврас дал боярину белое стекло и наказал спрятаться у гнезда: «Когда вылетит кокот, замажь этим стеклом гнездо». Боярин пошел ко гнезду; а в гнезде — маленькие птенцы, кокот же улетел за кормом. Он заложил стеклом устье гнезда. Немного подождал. И прилетел кокот, захотел влезть в гнездо, птенцы пищат за стеклом, а он к ним не может добраться. А люди спрятались. Он же принес к гнезду то, что прятал где-то, и приложил к стеклу, пытаясь его рассадить. Люди же крикнули, и птица выронила острие. И, взяв его, боярин принес к Соломону.

Потом спросил Соломон Китовраса: «Почему ты рассмеялся, когда человек спрашивал башмаки на семь лет?» — «Видел по нему, — отвечал Китоврас, — что не проживет и семи дней». Царь послал проверить, и оказалось так. И спросил Соломон: «Почему ты рассмеялся, когда человек ворожил?» Отвечал Китоврас: «Он рассказывал людям о тайном, а сам не знал, что под ним — клад с золотом». Сказал Соломон: «Пойдите и проверьте». Проверили — и оказалось так. И спросил царь: «Почему плакал, увидев свадьбу?» И сказал Китоврас: «Опечалился, потому что жених тот не проживет и тридцати дней». Проверил царь — и оказалось так. И царь спросил: «Зачем пьяного человека вывел на дорогу?» Ответил Китоврас: «Слышал я с небес, что добродетелен тот человек и следует ему послужить».

Пробыл Китоврас у Соломона до завершения святого святых.

Однажды Соломон сказал Китоврасу: «Теперь я убедился, что сила твоя — как и человеческая, и не больше твоя сила нашей силы, ибо поймал я тебя». И ответил ему Китоврас: «Царь, если хочешь узнать мою силу, сними с меня цепи и дай мне свой перстень с руки, тогда увидишь силу мою». Соломон снял с него железную цепь и дал ему перстень. А он проглотил перстень, простер крыло свое, размахнулся и ударил Соломона, и забросил его на край земли обетованной. Узнали об этом мудрецы и книжники и разыскали Соломона.

По ночам Соломона всегда охватывал страх к Китоврасу. И царь соорудил ложе и повелел 60 сильным юношам кругом стоять с мечами. Потому и говорится в Писании: «Ложе Соломона, и охрана из 60 юношей храбрых из израильтян и из стран северных».

Наставление тверского епископа Семена

СЕМЕНА ЕПИСКОПА ТФѣРЬСКАГО НАКАЗАНИЕ

НАСТАВЛЕНИЕ ТВЕРСКОГО ЕПИСКОПА СЕМЕНА

Костянтин князь полотьский нарицяемый Безрукий, у собе в пиру хотя укорити тивуна своего нѣочемь, рече епископу пред всѣми: «Владыко, кдѣ быти тивуну на ономь свѣтѣ?» Семен епископ отвѣчалъ: «Кдѣ и князю!» Князь же, не улюбивъ того, молвить епископу: «Тиунъ неправду судить, мьзду емлеть, люди продаеть, мучить, лихое все дѣеть; а язъ что дѣю?» И рече епископ: «Аже будеть князь добръ, богобоин, жалуеть людий, правду любить,— исбираеть тиуна или коего волостеля — мужа добра и богобоина, страха Божия полна, разумна, правдена, по закону Божию все творяща, и суд вѣдуща, И князь в рай, и тивун в рай. Будеть ли князь без Божия страха, христьян не жалуеть, сирт не милуеть, и вдовицями не печалуеть,— поставляеть тивуна или коего волостеля — человека зла, Бога не боящася и закона Божия не вѣдуще, и суда не разумѣюще, толико того дѣля, абы князю товара добывал, а людий не щадить. Аки бѣшена человѣка пустилъ на люди, дав ему мечь,— тако и князь, дав волость лиху человѣку губити люди. Князь во ад и тиун с нимь во ад!»

НАСТАВЛЕНИЕ ТВЕРСКОГО ЕПИСКОПА СЕМЕНА

Костянтин князь полотьский нарицяемый Безрукий, у собе в пиру хотя укорити тивуна своего нѣочемь, рече епископу пред всѣми: «Владыко, кдѣ быти тивуну на ономь свѣтѣ?» Семен епископ отвѣчалъ: «Кдѣ и князю!» Князь же, не улюбивъ того, молвить епископу: «Тиунъ неправду судить, мьзду емлеть, люди продаеть, мучить, лихое все дѣеть; а язъ что дѣю?» И рече епископ: «Аже будеть князь добръ, богобоин, жалуеть людий, правду любить,— исбираеть тиуна или коего волостеля — мужа добра и богобоина, страха Божия полна, разумна, правдена, по закону Божию все творяща, и суд вѣдуща, И князь в рай, и тивун в рай. Будеть ли князь без Божия страха, христьян не жалуеть, сирт не милуеть, и вдовицями не печалуеть,— поставляеть тивуна или коего волостеля — человека зла, Бога не боящася и закона Божия не вѣдуще, и суда не разумѣюще, толико того дѣля, абы князю товара добывал, а людий не щадить. Аки бѣшена человѣка пустилъ на люди, дав ему мечь,— тако и князь, дав волость лиху человѣку губити люди. Князь во ад и тиун с нимь во ад!»

Полоцкий князь Константин, прозванный Безруким, собираясь укорить у себя на пиру за что-то своего тиуна, сказал при всех епископу: «Владыко, где будет тиун на том свете?» Епископ Семен отвечал: «Где и князь!» Князь же, рассердившись, говорит епископу: «Тиун неправедно судит, взятки берет, имущество людей с торгов продает, мучит, злое все делает, а я тут при чем?» И говорит епископ: «Если князь хороший, богобоязненный, людей бережет, правду любит, то выбирает тиуном или иным начальником человека доброго и богобоязненного, исполненного страха Божия, разумного, праведного, творящего все по законам Божиим и судить умеющего. Тогда князь — в рай, и тиун — в рай. Если же князь лишен страха Божия, христиан не бережет, сирот не милует и вдовиц не жалеет, то ставит тиуном или начальником человека злого, Бога не боящегося, закона Божия не знающего, судить не умеющего,— только для того, чтобы добывал князю имущество, а людей не щадил. Как взбесившегося человека напустить на людей, вручив ему меч,— так и князь, дав округу злому человеку, губит людей. Тут и князь — в ад, и тиун с ним — в ад!»

ТРИСТА ЛЕТ МОСКОВСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Задонщина

СЛОВО О ВЕЛИКОМ КНЯЗЕ ДМИТРЕЕ ИВАНОВИЧЕ

И О БРАТЕ ЕГО КНЯЗЕ ВЛАДИМЕРЕ АНДРЕЕВИЧЕ,

ЯКО ПОБЕДИЛИ СУПОСТАТА СВОЕГО ЦАРЯ МАМАЯ

Князь великий Дмитрей Ивановичь^[1] с своим братом, с князем Владимером Андреевичем^[2], и своими воеводами были на пиру у Микулы Васильевича^[3]. Ведомо нам, брате, что у быстрого Дону царь Мамай^[4] пришел на Рускую землю, а идет к нам в Залескую землю^[5]. Пойдем, брате, тамо в полунощную страну жребия Афетова, сына Ноева, от него же родися русь православная. Взыдем на горы Киевския и посмотрим славного Непра и посмотрим по всей земли Руской. И оттоля на восточную страну жребии Симова, сына Ноева, от него же родися хиновя^[6] — поганые татаровя, бусормановя. Те бо на реке на Каяле^[7] одолеша род Афетов. И оттоля Руская земля сидит невесела, а от Калатьския рати до Мамаева побоища тугою и печалию покрышася, плачющися, чады своя поминаючи: князи и бояря и удалые люди, иже оставиша вся домы своя и богатество, жены и дети и скот, честь и славу мира сего получивши, главы своя лоложиша за землю за Рускую и за веру христианьскую.

Преже восписах жалость земли Руские и прочее от кних приводя. Потом же списах жалость и похвалу великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его князю Владимеру Ондреевичю.

Снидемся, братия и друзи и сынове рускии, составим слово к слову, возвеселим Рускую землю и возверзем печаль на восточную страну в Симов жребий и воздадим поганому Момаю победу, а великому князю Дмитрею Ивановичю похвалу и брату его князю Владимеру Андреевичю. И рцем таково слово: лудчи бо нам, брате, начати поведати иными словесы о похвальных сих о нынешных повестех о полку великого князя Дмитрея Ивановича и брата его князя Владимера Андреевича, а внуки святаго великаго князя Владимера Киевскаго^[8]. Начата ти поведати по делом и по былинам. Не проразимся мыслию но землями, помянем первых лет времена, похвалим вещаго Бояна, горазда гудца в Киеве. Тот бо вещий Боян воскладоша гораздыя своя персты на живыя струны, пояше руским князем славы: первую славу великому князю Киевскому Игорю Рюриковичю^[9], вторую — великому князю Владимеру Святославичю Киевскому, третюю — великому князю Ярославу Володимеровичю^[10].

Аз же помяну резанца Софония^[11] и восхвалю песнеми и гусленными буйными словесы сего великаго князя Дмитрея Ивановича и брата его князя Владимера Андреевича, а внуки святаго великого князя Владимера Киевского. И пение князем руским за веру христианьскую.

А от Калатьские рати до Момаева побоища 160 лет.

Се бо князь великий Дмитрей Ивановичь и брат его князь Владимер Андреевичь помолися богу и пречистей его матери, истезавше ум свой крепостию, и поостриша сердца свои мужеством, и наполнишася ратного духа, уставиша собе храбрыя полъкы в Руской земли и помянуша прадеда своего великого князя Владимера Киевскаго.

Оле жаворонок, летняя птица, красных дней утеха, возлети под синие облакы, посмотри к силному граду Москве, воспой славу великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его князю Владимеру Андреевичю. Ци буря соколи зонесет из земля Залеския в поле Половецкое^[12]. На Москве кони ржут, звенит слава по всей земли Руской, трубы трубят на Коломне, бубны бьют в Серпугове, стоят стязи у Дону великого на брезе. Звонят колоколы вечныя в Великом Новегороде, стоят мужи навгородцкие у святыя Софии^[13], а ркучи тако: «Уже нам, брате, не поспеть на пособь к великому князю Дмитрею Ивановичю». И как слово изговаривают, уже аки орли слетешася. То ти были не орли слетешася, выехали посадники из Великого Новагорода а с ними 7000 войска к великому князю Дмитрею Ивановичю и к брату его князю Владимеру Андреевичю на пособе.

К славному граду Москве сьехалися вси князи руские, а ркучи таково слово: «У Дону стоят татаровя поганые, и Момай царь на реки на Мечи^[14], межу Чюровым и Михайловым, брести хотят, а предати живот свой нашей славе».

И рече князь великий Дмитрей Ивановичь: «Брате князь Владимер Андреевичь, пойдем тамо, укупим животу своему славы, учиним землям диво, а старым повесть, а молодым память, а храбрых своих испытаем, а реку Дон кровью прольем за землю за Рускую и за веру крестьяньскую».

И рече им князь великий Дмитрей Иванович: «Братия и князи руские, гнездо есмя были великого князя Владимера Киевскаго, не в обиде есми были по рожению ни соколу, ни ястребу, ни кречату, ни черному ворону, ни поганому сему Момаю».

О соловей, летняя птица, что бы ты, соловей, выщекотал славу великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его князю Владимеру Андреевичю и земли Литовской дву братом Олгордовичем, Андрею и брату его Дмитрею^[15], да Дмитрею Волыньскому^[16]. Те бо суть сынове храбры, кречаты в ратном времени и ведомы полководцы, под трубами повити, под шеломы възлелеаны, конець копия вскормлены, с востраго меча поены в Литовской земли.

Молвяше Андрей Олгордович своему брату: «Брате Дмитрей, сами есмя собе два браты, сынове Олгордовы, а внуки есмя Едимантовы, а правнуки есми Сколомендовы. Зберем, брате, милые пановя удалые Литвы, храбрых удальцов, а сами сядем на свои борзи комони, и посмотрим быстрого Дону, испиемь шеломом воды, испытаем мечев своих литовских о шеломы татарские, а сулиц немецких о боеданы бусорманские».

И рече ему Дмитрей: «Брате Андрей, не пощадим живота своего за землю за Рускую и за веру крестьяньскую и за обиду великаго князя Дмитрея Ивановича. Уже бо, брате, стук стучит и гром гремит в каменом граде Москве. То ти, брате, не стук стучить, ни гром гремит, — стучит силная рать великаго князя Дмитрея Ивановича, гремят удальцы руские злачеными доспехи и черлеными щиты. Седлай, брате Андрей, свои борзи комони, а мои готови — напреди твоих оседлани. Выедем, брате, в чистое поле и посмотрим своих полков, колько, брате, с нами храбрые литвы. А храбрые литвы с нами 70 тысещ окованые рати».

Уже бо, брате, возвеяша сильнии ветри с моря на уст Дону и Непра, прилелеяша великиа тучи на Рускую землю, из них выступают кровавые зори, а в них трепещут синие молнии. Быти стуку и грому великому на речке Непрядве^[17] межу Доном и Непром, пасти трупу человеческому на поле Куликове, пролится крови на речьке Непрядве!

Уже бо въскрипели телегы межу Доном и Непром, идут хинове на Русскую землю. И притекоша сирые волцы от уст Дону и Непра ставъши воют на реке, на Мечи, хотят наступити на Рускую землю. То ти были не сирые волцы, — приидоша поганые татаровя, хотят пройти воюючи всю Рускую землю.

Тогда гуси возгоготаша и лебеди крилы въсплескаша. То ти не гуси возгоготаша, ни лебеди крилы въсплескаша, но поганый Момай пришел на Рускую землю и вой своя привел. А уже беды их пасоша птицы крылати, под облакы летают, вороны часто грают, а галици свои речи говорять, орли хлекчют, а волцы грозно воют, а лисицы на кости брешут.

Руская земля, то первое еси как за царем за Соломоном побывала^[18].

А уже соколи и кречати, белозерские ястреби рвахуся от златых колодиц ис камена града Москвы обриваху шевковыя опутины, возвиваючися под синия небеса, звонечи злачеными колоколы на быстром Дону, хотят ударити на многие стады гусиныя и на лебединыя, а богатыри руския удальцы хотят ударити на великия силы поганого царя Мамая.

Тогда князь великий Дмитрей Ивановичь воступив во златое свое стремя, и взем свой мечь в правую руку, и помолися богу и пречистой его матери. Солнце ему ясно на встоце сияет и путь поведает, а Борис и Глеб молитву воздают за сродники своя.

Что шумит и что гремит рано пред зорями? Князь Владимер Андреевичь полки пребирает и ведет к Великому Дону. И молвяше брату своему великому князю Дмитрею Ивановичю: «Не ослабляй, брате, поганым татаровям. Уже бо поганьте поля руские наступают и вотчину нашу отнимают».

И рече ему князь великий Дмитрей Ивановичь: «Брате Владимер Андреевичь, сами себе есми два брата, а внуки великаго князя Владимира Киевскаго. А воеводы у нас уставлены 70 бояринов, и крепцы бысть князи белозерстии Федор Семеновичь, да Семен Михайловичь, да Микула Васильевичу да два брата Олгордовичи, да Дмитрей Волыньской, да Тимофей Волуевичь, да Андрей Серкизовичь, да Михаиле Ивановичь, а вою с нами триста тысящь окованые рати. А воеводы у нас крепкия, а дружина сведома, а под собою имеем боръзыя комони, а на собе злаченыи доспехи, а шеломы черкаские, а щиты московские, а сулицы немецкие, а кинжалы фряские, а мечи булатные; а пути им сведоми, а перевозы им изготовлены, но еще хотят сильно головы своя положить за землю за Рускую и за веру крестьянскую. Пашут бо ся аки живи хоругови, ищут собе чести и славного имени».

Уже бо те соколи и кречати и белозерскыя истреби за Дон борзо перелетели и ударилися на многие стада на гусиные и на лебединые. То ти быша ни соколи ни кречети, то ти наехали руские князи на силу татарскую. Треснута копия харалужная, звенят доспехи злаченныя, стучат щиты черленыя, гремят мечи булатныя о шеломы хиновские на поле Куликове на речке Непрядве.

Черна земля под копыты, а костми татарскими поля насеяша, а кровью их земля пролита бысть. Сильнии полки ступишася вместо и протопташа холми и луги, и возмутишася реки и потоки и озера. Кликнуло Диво^[19] в Руской земли, велит послушати грозъным землям. Шибла слава к Железным Вратам, и к Ворнавичом, к Риму и к Кафе по морю, и к Торнаву, и оттоле ко Царюграду^[20] на похвалу руским князем: Русь великая одолеша рать татарскую на поле Куликове на речьке Непрядве.

На том поле силныи тучи ступишася, а из них часто сияли молыньи и гремели громы велицыи. То ти ступишася руские сынове с погаными татарами за свою обиду. А в них сияли доспехы злаченые, а гремели князи руские мечьми булатными о шеломы хиновские.

А билися из утра до полудни в суботу на Рожество святей богородицы.

Не тури возрыкали у Дону великаго на поле Куликове. То ти не тури побеждени у Дону великого, но посечены князи руские и бояры и воеводы великого князя Дмитрея Ивановича, побеждени князи белозерстии от поганых татар: Федор Семеновичь, да Семен Михайловичу да Тимофей Волуевичь, да Микула Васильевич, да Андрей Серкизовичь, да Михаиле Ивановичь и иная многая дружина.

Пересвета^[21] чернеца бряньского боярина на суженое место привели. И рече Пересвет чернец великому князю Дмитрею Ивановичю: «Лутчи бы нам потятым быть, нежели полоненым быти от поганых татар!» Тако бо Пересвет поскакивает на своем борзом коне, а злаченым доспехом посвечивает. А иные лежат посечены у Дону великого на брезе.

Лепо бо есть в то время и стару помолодитися, а молоду плечь своих попытать. И молвяше Ослябя^[22] чернец своему брату Пересвету старцу: «Брате Пересвете, вижу на теле твоем раны тяжкие, уже, брате, летете главе твоей на траву ковыль, а чаду моему Иякову лежати на зелене ковыле траве на поле Куликове на речьке Непрядве за веру крестьяньскую и за землю за Рускую и за обиду великого князя Дмитрея Ивановича».

И в то время по Резанской земле около Дону ни ратаи, ни пастухи в поле не кличют, но толко часто вороны грают, трупу ради человеческаго. Грозно бо бяше и жалостъно тогды слышати, занеже трава кровию пролита бысть, а древеса тугою к земли приклонишася.

И воспели бяше птицы жалостные песни. Восплакашася вси княгини и боярыни и вси воеводские жены о избиенных. Микулина жена Васильевича Марья рано плакаша у Москвы града на забралах, а ркучи тако: «Доне, Доне, быстрая река, прорыла еси ты каменные горы и течеши в землю Половецкую. Прилелей моего господина Микулу Васильевича ко мне». А Тимофеева жена Волуевича Федосья тако же плакашеся, а ркучи тако: «Се уже веселие мое пониче во славном граде Москве, и уже не вижу своего государя Тимофея Волуевича в живо-те». А Ондреева жена Марья да Михайлова жена Оксинья рано плакашася: «Се уже обемя нам солнце померкло в славном граде Москве, припахнули к нам от быстрого Дону полоняныа вести^[23], носяще великую беду, и выседоша удальцы з боръзых коней на суженое место на поле Куликове на речки Непрядве».

А уже Диво кличет под саблями татарьскими, а тем рускым богатырем под ранами.

Туто щурове рано въспели^[24] жалостные песни у Коломны на забралах, на воскресение, на Акима и Аннин день. То ти было не щурове рано въспеша жалостныя песни восплакалися жены коломеньские, а ркучи тако: «Москва, Москва, быстрая река, чему еси залелеяла мужей наших на нась в землю Половецкую». А ркучи тако: «Можеш ли, господине князь великий, веслы Непр зоградити, а Дон шоломы вычръпати, а Мечу реку трупы татарьскими запрудити? Замкни, государь князь великий, Оке реке ворота, чтобы потом поганые татаровя к нам не ездили. Уже мужей наших рать трудила».

Того же дни в суботу на Рожество святыя богородицы исекша христиани поганые полки на поли Куликове на речьке Непрядве.

И нюкнув князь Владимер Андреевичь гораздо, и скакаше по рати во полцех поганых в татарских, а злаченым шеломом посвечиваючи. Гремят мечи булатные о шеломы хиновские.

И восхвалит брата своего великого князя Дмитрея Ивановича: «Брате Дмитрей Ивановичь, ты еси у зла тошна времени железное забороло. Не оставай князь великый с своими великими полкы, не потакай крамолником. Уже бо поганые татары поля наша наступают, а храбрую дружину у нас потеряли, а в трупи человечье борзи кони не могут скочити, а в крови по колено бродят. А уже бо, брате, жалостно видети кровь крестьяньская. Не вставай, князь великый, с своими бояры».

И рече князь великий Дмитрей Ивановичь своим боярам: «Братия бояра и воеводы и дети боярьские, то ти ваши московские слаткие Меды и великие места. Туто добудете себе места и своим женам. Туто, брате, стару помолодеть, а молодому чести добыть».

И рече князь великий Дмитрей Ивановичь: «Господи боже мой, на тя уповах, да не постыжуся в век, ни да посмеют ми ся враги моя мне». И помолися богу и пречистой его матери и всем святым его и прослезися горко и утер слезы.

И тогда аки соколы борзо полетеша на быстрый Донь. То ти не соколи полетеша: поскакивает князь великий Дмитрей Ивановичь с своими полки за Дон со всею силою. И рече: «Брате князь Владимер Андреевичь, тут, брате, испити медовыа чары поведеные, наеждяем, брате, своими полки силными на рать татар поганых».

Тогда князь великий почал наступати. Гремят мечи булатные о шеломы хиновские. И поганые покрыша главы своя руками своими. Тогда поганые борзо вспять отступиша. И от великого князя Дмитрея Ивановича стези ревут, а поганые бежать, а руские сынове широкие поля кликом огородиша и злачеными доспехами осветиша. Уже бо ста тур на боронь.

Тогда князь великий Дмитрей Ивановичь и брат его князь Владимер Андреевичь полки поганых вспять поворотили и нача их бити и сечи горазно тоску им подаваше. И князи их падоша с коней, а трупми татарскими поля насеяша и кровию их реки протекли. Туто поганые разлучишася розно и побегше неуготованными дорогами в Лукоморье, скрегчюще зубами своими, и дерущи лица своя, а ркуче: «Уже нам, брате, в земли своей не бывати и детей своих не видати, а катун своих не трепати, а трепати нам сырая земля, а целовати нам зелена мурова, а в Русь ратию нам не хаживати, а выхода нам у руских князей не прашивати». Уже бо въстонала земля татарская, бедами и тугою покрышася; уныша бо царем их хотение и княземь похвала на Рускую землю ходити. Уже бо веселие их пониче.

Уже бо руские сынове разграбиша татарские узорочья и доспехи, и кони, и волы, и верблуды, и вино, и сахар, и дорогое узорочие, камкы, насычеве везут женам своим. Уже жены руские восплескаша татарским златом.

Уже бо по Руской земле простреся веселие и буйство. Вознесеся слава руская на поганых хулу. Уже бо вержено Диво на землю. И уже грозы великаго князя Дмитрея Ивановича и брата его князя Владимера Андреевича по всем землям текут. Стреляй, князь великый, по всем землям, стреляй, князь великый, с своею храброю дружиною поганого Мамая хиновина за землю Рускую, за веру христьяньскую. Уже поганые оружия своя повергоша, а главы своя подклониша под мечи руские. И трубы их не трубят, и уныша гласи их.

И отскочи поганый Мамай от своея дружины серым волком, и притече к Кафе граду. Молвяше же ему фрязове: «Чему ты, поганый Мамай, посягаешь на Рускую землю? То тя била орда Заласкан. А не бывати тобе в Батыя царя. У Батыя царя было четыреста тысящь окованые рати, а воевал всю Рускую землю от востока и до запада. А казнил бог Рускую землю за своя согрешения. И ты пришел на Рускую землю, царь Мамай, со многими силами, з девятью ордами и 70 князями. А ныне ты, поганый, бежишь самдевят в Лукоморье, не с кем тебе зимы зимовати в поле. Нешто тобя князи руские горазно подчивали, ни князей с тобою, ни воевод! Ничто гораздо упилися у быстрого Дону на поле Куликове на траве ковыле! Побежи ты, поганый Момай, от нас по задлешью».

Уподобилася еси земля Руская милому младенцу у матери своей: его же мати тешить, а рать лозою казнит, а добрая дела милують его. Тако господь бог помиловал князей руских, великого князя Дмитрея Ивановича и брата его князя Владимера Андреевича меж Дона и Непра, на поле Куликове, на речки Непрядве.

И стал великий князь Дмитрей Ивановичь сь своим братом с князем Владимером Андреевичем и со остальными своими воеводами на костех на поле Куликове на речьке Непрядве. Грозно бо и жалосно, брате, в то время посмотрети, иже лежат трупи крестьяньские акы сонный стоги у Дона великого на брезе, а Дон река три дни кровию текла. И рече князь великий Дмитрей Ивановичь: «Считайтеся, братия, колько у нас воевод нет и колько молодых людей нет».

Тогды говорит Михаиле Ондреевичь московъскый боярин князю Дмитрию Ивановичю: «Господине князь великый Дмитрий Ивановичь, нету туто у нас сорока боярин больших мосъковъских, да 12 князей белозерскых, да 30 бояринов посадников новгородцких, да 20 бояринов коломеньскых, да 40 бояринов переяславъских, да полу 30 бояринов костромскых, да пол 40 бояринов володимеръских, да 50 бояринов суздальских, да 70 бояринов резаньских, да 40 бояринов муромских, да 30 бояринов ростовъскых, да трех да 20 бояринов дмитровских, да 60 бояринов звенигородцких, да 15 бояринов углецъких. А из-гибло нас всей дружины пол 300 000. И помилова бог Рускую землю, а татар пало безчислено многое множество».

И рече князь великий Дмитрей Ивановичь: «Братия, бояра и князи, и дети боярские, то вам сужено место меж Доном и Непром, на поле Куликове на речке Непрядве. И положили есте головы своя за землю за Рускую и за веру крестьяньскую. Простите мя, братия, и благословите в сем вице и в будущем. И пойдем, брате, князь Владимер Андреевичь, во свою Залескую землю к славному граду Москве и сядем, брате, на своем княжение, а чести есми, брате, добыли и славного имени».

Богу нашему слава.

Епифаний Премудрый составляет «Житие Сергия Радонежского».

Миниатюра. XVI в.

«Житие Сергия Радонежского» (ГБЛ, ф. 178, собр. Музейное, №8663, л. 4)

СЛОВО О ВЕЛИКОМ КНЯЗЕ ДМИТРИИ ИВАНОВИЧЕ

И О БРАТЕ ЕГО, КНЯЗЕ ВЛАДИМИРЕ АНДРЕЕВИЧЕ,

КАК ПОБЕДИЛИ СУПОСТАТА СВОЕГО ЦАРЯ МАМАЯ

Великий князь Дмитрий Иванович со своим братом, князем Владимиром Андреевичем, и со своими воеводами был на пиру у Микулы Васильевича. Поведали нам, брат, что царь Мамай пошел на Русь, стоит уже у быстрого Дона, хочет идти к нам в землю Залесскую. Пойдем, брат, в северную сторону — удел сына Ноева Афета, от которого пошел православный русский народ. Взойдем на горы Киевские, взглянем на славный Днепр, а потом и на всю землю Русскую. А затем посмотрим на земли восточные — удел сына Ноева Сима, от которого пошли хинове — поганые татары, басурманы. Вот они на реке на Каяле и одолели род Афетов. С той поры невесела земля Русская; от Калкской битвы до Мамаева побоища тоской и печалью покрылась, плачет, сыновей своих поминая — князей, и бояр, и удалых людей, которые оставили дома свои, и богатство, жен и детей, и скот свой, и, заслужив честь и славу мира сего, головы свои положили за землю за Русскую и за веру христианскую.

Сначала описал я жалость Русской земли и все остальное из книг взяв, а потом написал жалость и похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу.

Сойдемся, братья и друзья, сыновья русские, сложим слово к слову, возвеселим Русскую землю, отбросим печаль в восточные страны — в удел Симов, и восхвалим победу над поганым Мамаем, а великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, прославим! И скажем так: лучше, братья, поведать не привычными словами о славных этих нынешних рассказах про поход великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, потомков святого великого князя Владимира Киевского. Начнем рассказывать о их деяниях по делам и по былям... Вспомним давние времена, воздадим похвалу вещему Бонну, прославленному гусляру киевскому. Ведь тот вещий Бонн, перебирая быстрыми своими перстами живые струны, славы пел русским князьям: первую славу великому князю Киевскому Игорю Рюриковичу, вторую — великому князю Владимиру Святославичу Киевскому, третью — великому князю Ярославу Владимировичу.

Я же помяну рязанца Софония, и восхвалю песнями, под звонкий наигрыш гусельный, нашего великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, потомков святого великого князя Владимира Киевского. Воспоем князей русских, постоявших за веру христианскую!

А от Калкской битвы до Мамаева побоища сто шестьдесят лет.

И вот князь великий Дмитрий Иванович и брат его Владимир Андреевич, помолясь богу и пречистой его матери, укрепив ум свой силой, закалив сердца свои мужеством, преисполнившись ратного духа, урядили свои храбрые полки в Русской земле, помянув великого прадеда своего — князя Владимира Киевского.

О жаворонок, летняя птица, радостных дней утеха, взлети к синим облакам, взгляни на могучий город Москву и прославь великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича. Словно бурей занесло соколов из земли Залесской в поле Половецкое! Звенит слава по всей земле Русской: в Москве кони ржут, трубы трубят в Коломне, бубны бьют в Серпухове, встали стяги русские на берегу великого Дона. Звонят колокола вечевые в Великом Новгороде, собрались мужи новгородские у святой Софии, и так говорят: «Неужто нам, братья, не поспеть на подмогу к великому князю Дмитрию Ивановичу?» И как только слова эти промолвили, уже как орлы слетелись. Нет, то не орлы слетелись — выехали посадники из Великого Новгорода, а с ними семь тысяч войска, на помощь к великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу.

К славному городу Москве съехались все русские князья и говорят такие слова: «У Дона стоят татары поганые, Мамай царь у реки Мечи, между Чуровым и Михайловым, хотят реку перейти и отдать жизнь свою во славу нашу».

И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Брат, князь Владимир Андреевич, пойдем туда, прославим жизнь свою миру на диво, чтобы старые рассказывали, а молодые помнили! Испытаем храбрецов своих и реку Дон кровью наполним за землю Русскую и за веру христианскую!»

И сказал всем князь великий Дмитрий Иванович: «Братья мои, князья русские, все мы гнездо великого князя Владимира Киевского! Не рождены мы на обиду ни соколу, ни ястребу, ни кречету, ни черному ворону, ни поганому этому Мамаю!»

О соловей, летняя птица, вот бы ты, соловей, славу спел великому князю Дмитрию Ивановичу, и брату его князю Владимиру Андреевичу, и двум братьям Ольгердовичам из земли Литовской — Андрею и Дмитрию, да и Дмитрию Волынскому! Ведь эти-то — сыны Литвы храбрые, кречеты в ратное время! Полководцы они славные, под звуки труб вспеленуты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены, с острого меча вспоены в Литовской земле.

Молвит Андрей Ольгердович брату своему: «Брат мой, Дмитрий, два брата мы, сыновья Ольгердовы, внуки Гедиминовы, правнуки Сколомендовы. Соберем, брат, милых панов удалой Литвы, храбрых удальцов, сядем на своих борзых коней и посмотрим на быстрый Дон, зачерпнем шлемом воды донской, испытаем свои мечи литовские о шлемы татарские, а сулицы немецкие о кольчуги басурманские!»

И отвечает ему Дмитрий: «Брат Андрей, не пощадим жизни своей за землю Русскую, за веру христианскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича! Уже ведь, брат, стук стучит и гром гремит в белокаменной Москве. То ведь, брат, не стук стучит и не гром гремит, то стучит могучая рать великого князя Дмитрия Ивановича, гремят удальцы русские золочеными доспехами и червлеными щитами. Седлай, брат Андрей, своих борзых коней, а мои уже готовы — раньше твоих оседланы. Выедем, брат, в чистое поле и посмотрим свои полки — сколько, брат, с нами храбрых литовцев. А храбрых литовцев с нами — семьдесят тысяч латников».

Вот уже, брат мой, подули сильные ветры с моря к устьям Дона и Днепра, принесли тучи огромные на Русскую землю; проступают из них кровавьте зори и трепещут в них синие молнии. Быть стуку и грому великому у речки Непрядвы, меж Доном и Днепром, покрыться трупами человеческими полю Куликову, течь кровью Непрядве реке!

Вот уже заскрипели телеги меж Доном и Днепром, идет хинова на Русскую землю! Набежали серые волки с устья Дона и Днепра, воют стаями у реки у Мечи, хотят кинуться на Русь. То не серые волки — пришли поганые татары, хотят пройти войной всю Русскую землю!

Тогда гуси загоготали и лебеди бьют крыльями. Нет, то не гуси загоготали и не лебеди крыльями восплескали: это поганый Мамай пришел на Русскую землю и войска свои привел. А уж беды их подстерегают крылатые птицы, паря под облаками, вороны неумолчно грают, а галки по-своему галдят, орлы клекочут, волки грозно воют и лисицы брешут — кости чуют.

Русская земля, ты теперь как за царем Соломоном побывала!

А уже соколы и кречеты и белозерские ястребы рвутся с золотых колодок из каменного города Москвы, обрывают шелковые путы, взвиваясь под синие небеса, звоня золочеными колокольчиками на быстром Дону, хотят ударить на несчетные стаи гусиные и лебединые, — то богатыри и удальцы русские хотят ударить на великие силы поганого царя Мамая.

Тогда князь великий Дмитрий Иванович вступил в золотое свое стремя, взял свой меч в правую руку, помолился богу и пречистой его матери. Солнце ему ясно с востока сияет и путь указует, а Борис и Глеб молитву возносят за сродников своих.

Что шумит, что гремит рано пред рассветом? Князь Владимир Андреевич полки расставляет и ведет их к великому Дону. И молвил он брату своему, великому князю Дмитрию Ивановичу: «Не поддавайся, брат, поганым татарам — ведь поганые уже поля русские топчут и вотчину нашу отнимают!»

Отвечает ему князь великий Дмитрий Иванович: «Брат Владимир Андреевич! Два брата мы, внуки великого князя Владимира Киевского. Воеводы у нас уже назначены — семьдесят бояр, и отважны князья белозерские Федор Семенович и Семен Михайлович, да и Микула Васильевич, да и оба брата Ольгердовичи, да и Дмитрий Волынский, да Тимофей Волуевич, да Андрей Серкизович, да Михаиле Иванович, а воинов с нами — триста тысяч латников. А воеводы у нас надежные, дружина испытанная, а кони под нами борзые, а доспехи на нас золоченые, шлемы черкасские, щиты московские, сулицы немецкие, кинжалы фряжские, мечи булатные; а дороги разведаны, переправы подготовлены, и рвутся все головы свои положить за землю за Русскую и за веру христианскую. Как живые трепещут стяги, жаждут воины себе чести добыть и имя свое прославить».

Уже те соколы и кречеты и белозерские ястребы за Дон быстро перелетели и ринулись на несметные стаи гусиные и лебединые. То ведь были не соколы и не кречеты, — то налетели русские князья на силу татарскую. Затрещали копья каленые, зазвенели доспехи золоченые, застучали щиты червленые, загремели мечи булатные о шлемы хиновские на поле Куликовом, на речке Непрядве.

Черна земля под копытами, костями татарскими поля засеяны, и кровью их земля полита. Могучие рати сошлись тут и потоптали холмы и луга, и замутили реки, потоки и озера. Кликнуло Диво в Русской земле, велит послушать грозным землям. Понеслась слава к Железным Воротам, и к Ворнавичу, к Риму и к Кафе по морю, и к Тырнову, а оттуда к Царьграду на похвалу князьям русским: Русь великая одолела рать татарскую на поле Куликове, на речке Непрядве.

На том поле грозные тучи сошлись. Часто сверкали в них молнии и гремели громы могучие. То ведь сразились сыны русские с погаными татарами, чтоб отомстить за свою обиду. Сверкают их доспехи золоченые, гремят князья русские мечами булатными по шлемам хиновским.

А бились с утра до полудня в субботу на Рождество святой богородицы.

Не туры рыкают у Дону великого на поле Куликове. То ведь не туры побиты у Дону великого, а посечены князья русские и бояре и воеводы великого князя Дмитрия Ивановича. Полегли сраженные татарами князья белозерские Федор Семенович, и Семен Михайлович, и Тимофей Волуевич, и Минула Васильевич, и Андрей Серкизович, и Михаиле Иванович, и много других из дружины.

Пересвета-чернеца, из брянских бояр, призвали на поле брани. И сказал Пересвет-чернец великому князю Дмитрию Ивановичу: «Лучше нам порубленными быть, чем в плен попасть к поганым татарам!» Поскакивает Пересвет на своем борзом коне, золоченым доспехом сверкая, а уже многие лежат посечены у Дона великого на берегу.

Подобало в то время старому помолодеть, а молодому плечи свои развернуть. И говорит чернец Ослябя своему брату Пересвету-чернецу: «Брат Пересвет, вижу на теле твоем раны тяжкие, уже катиться, брат, твоей голове с плеч на траву ковыль, и моему сыну Якову лежать на зеленой ковыль-траве на поле Куликове, на речке Непрядве за веру христианскую, за землю Русскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича».

И в ту пору по Рязанской земле около Дона ни пахари, ни пастухи в поле не кличут, лишь все вороны грают над трупами человеческими. Страшно и жалостно о том времени слышать: трава кровью полита была, а деревья от печали к земле склонились.

И воспели птицы жалостные песни — восплакались княгини и боярыни и все воеводские жены по убитым. Жена Микулы Васильевича Марья рано поутру плакала на забороле стен московских, так причитая: «О Дон, Дон, быстрая река! Прорыл ты каменные горы и течешь в землю Половецкую. Прилелей моего господина Микулу Васильевича ко мне». А жена Тимофея Волуевича Федосья тоже плакала, так причитая: «Вот уже веселье мое поникло в славном городе Москве, и уже не увижу я своего государя Тимофея Волуевича живым!» А Андреева жена Марья да Михайлова жена Аксинья на рассвете плакали: «Вот уже нам обеим померкло солнце в славном городе Москве, домчались к нам с быстрого Дона полонянные вести, неся великую печаль: повержены наши удальцы с борзых коней на суженом месте па поле Куликове, на речке Непрядве».

А Диво уже кличет под саблями татарскими, а русские богатыри — изранены.

На рассвете щуры воспели жалостные песни у Коломны на забралах городских стен, в воскресенье, в день Акима и Анны. То ведь не щуры рано воспели жалостные песни — восплакались жены коломенские, так причитая: «Москва, Москва, быстрая река, зачем унесла на своих волнах ты мужей наших от нас в землю Половецкую?» Причитали они: «Можешь ли ты, господин князь великий, веслами Днепр загородить, Дон шлемами вычерпать, а реку Мечу запрудить татарскими трупами? Замкни, государь князь великий, Оке-реке ворота, чтобы больше поганые татары к нам не ходили. Уже ведь мужья наши от ратей устали!»

В тот же день субботний, на Рождество святой богородицы посекли христиане поганые полки на поле Куликове, на речке Непрядве.

И, кликнув громко, князь Владимир Андреевич поскакал со своей ратью на полки поганых татар, золоченым шлемом посвечивая. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские.

И воздал похвалу он брату своему, великому князю Дмитрию Ивановичу: «Брат Дмитрий Иванович, в злое время горькое ты нам крепкий щит. Не уступай, князь великий, со своими великими полками, не потакай крамольникам! Уже ведь поганые татары поля наши топчут и храброй дружины нашей много побили — столько трупов человеческих, что борзые кони не могут скакать: в крови по. колено бродят. Жалостно, брат, видеть столько крови христианской! Не медли, князь великий, со своими боярами».

И сказал князь великий Дмитрий Иванович своим боярам: «Братья, бояре и воеводы и дети боярские! Тут вам не ваши московские сладкие меды и великие места. Добывайте на поле брани себе места и женам своим. Тут, братья, старый должен помолодеть, а молодой чести добыть».

И воскликнул князь великий Дмитрий Иванович: «Господи боже мой, на тебя уповаю, да не будет на мне позора вовеки, да не посмеются надо мной враги мои!» И помолился он богу и пречистой его матери и всем святым, и прослезился горько, и утер слезы.

И тогда как соколы стремглав полетели на быстрый Дон. То не соколы полетели: поскакал князь великий Дмитрий Иванович за Дон со своими полками, со всеми воинами. И говорит: «Брат князь Владимир Андреевич, тут, брат, изопьем медовые чары круговые, нападем, брат, своими сильными полками на рать татар поганых».

Тогда начал князь великий наступать. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские. Прикрыли поганые головы свои руками; дрогнул враг. Ветер ревет в стягах великого князя Дмитрия Ивановича, бегут поганые, а русские сыновья широкие поля кликом огородили и золочеными доспехами осветили. Уже встал тур на бой!

Тогда князь великий Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, полки поганых вспять поворотили и начали их бить и сечь жестоко, тоску на них наводя. И князья их с коней низвергнуты, и трупами татарскими поля усеяны, а реки кровью их потекли. Тут поганые рассыпались в смятении и побежали непроторенными дорогами в Лукоморье, скрежещут они зубами своими, раздирают лица свои, так причитая: «Уже нам, братья, в земле своей не бывать, и детей своих не видать, и жен своих не ласкать, а ласкать нам сырую землю и целовать зеленую мураву, а в Русь ратью нам не хаживать и даней нам у русских князей не испрашивать». Застонала земля татарская, бедами ж горем наполнившаяся; пропала охота у царей и князей их на Русскую землю ходить. Уже нет веселья в Орде.

Вот уже сыны русские захватили татарские наряды, и доспехи, и коней, и волов, и верблюдов, и вина, и сахар, и убранства дорогие, тонкие ткани и шелка везут женам своим. И вот уже русские красавицы забряцали татарским золотом.

Уже всюду на Русской земле веселье и ликованье. Вознеслась слава русская над хулой поганых. Уже низвергнуто Диво на землю, а гроза и слава великого князя Дмитрия Ивановича ж брата его, князя Владимира Андреевича, по всем землям текут. Стреляй, князь великий, по всем землям, рази, князь великий, со своей храброй дружиной поганого Мамая-хиновина за землю Русскую, за веру христианскую. Уже поганые оружие свое побросали и головы свои склонили под мечи русские. И трубы их не трубят, и примолкли голоса их.

И метнулся поганый Мамай от своей дружины серым волком и прибежал к Кафе-городу. И молвили ему фряги: «Что же это ты, поганый Мамай, посягаешь на Русскую землю? Ведь побила тебя орда Залесская. А не бывать тебе Батыем царем: у Батыя царя было четыреста тысяч латников, и полонил он всю землю Русскую от востока и до запада. Наказал тогда бог Русскую землю за ее грехи. И ты пришел на Русскую землю, царь Мамай, со многими силами, с девятью ордами и семьюдесятью князьями. А ныне ты, поганый, бежишь сам-девять в Лукоморье — не с кем тебе зиму зимовать в поле. Видно, крепко тебя князья русские потчевали: нет с тобой ни князей, ни воевод! Видно, сильно упились у быстрого Дону на поле Куликове, на траве ковыле! Беги-ка ты, поганый Мамай, от нас за темные леса!»

Как милый младенец у матери своей земля Русская: его мать ласкает, а за драку лозой сечет, а за добрые дела хвалит. Так и господь бог помиловал князей русских, великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, между Доном и Днепром, на поле Куликове, на речке Непрядве.

И стал великий князь Дмитрий Иванович со своим братом, с князем Владимиром Андреевичем, и с остальными своими воеводами на костях на поле Куликове, на речке Непрядве. Страшно и горестно, братья, было смотреть: лежат трупы христианские как сенные стога у Дона великого на берегу, а Дон-река три дня кровью текла. И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Сосчитайтесь, братья, скольких у нас воевод нет и скольких молодых людей?»

Тогда отвечает Михаиле Андреевич, московский боярин, князю Дмитрию Ивановичу: «Господин князь великий Дмитрий Иванович! Нет у нас сорока бояр больших московских, двенадцати князей белозерских, тридцати бояр — новгородских посадников, двадцати бояр коломенских, сорока бояр переяславских, двадцати пяти бояр костромских, тридцати пяти бояр владимирских, пятидесяти бояр суздальских, семидесяти бояр рязанских, сорока бояр муромских, тридцати бояр ростовских, двадцати трех бояр дмитровских, шестидесяти бояр звенигородских, пятнадцати бояр угличских. А погибло у нас всей дружины двести пятьдесят тысяч. И помиловал бог Русскую землю, а татар пало бесчисленное множество».

И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Братия, бояре и князья и дети боярские, то вам суженое место между Доном и Днепром, на поле Куликове, на речке Непрядве. Положили вы головы свои за землю за Русскую и за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в этой жизни и будущей. Пойдем, брат, князь Владимир Андреевич, во свою Залесскую землю, к славному городу Москве, и сядем, брат, на своем княжении, чести, брат, добыли и славного имени!»

Богу нашему слава.

Письмо Епифания Премудрого к Кириллу Тверскому

Выписано из послания иеромонаха Епифания, писавшаго к некоему другу своему Кириллу:

Юже некогда видел еси церковь Софийскую цареградскую ^[1], написану в моей книзе во Евангелии, еже гречески речется Тетроевангелие ^[2], нашим руским языком зовется Четвероблаговестие. Прилучи же ся таковому граду списати в нашей книзе сицевым образом. Поне же егда живях на Москве, иде же бяше тамо муж он живый, преславный мудрок, зело философ хитр, Феофан, гречин, книги изограф ^[3] нарочитый и живописець изящный во иконописцех, иже многи различные множае четверодесято-численных церквей каменных своею подписал рукою, яже по градом, елико в Константине граде и в Халкидоне ^[4], и в Гала-фе ^[5], и в Кафе ^[6], и в Велицем Новегороде, и в Нижнем. Но на Москве три церкви ^[7] подписаны: Благовещения святыя богородицы, Михаиле святый, одну же на Москве ^[8]. В Михаиле святом на стене написа град ^[9], во градце шаровидно подробну написавый; у князя Владимира Андреевича ^[10] в камене стене саму Москву такоже написавый; терем у князя великого незнаемою подписью и страннолепно подписаны; и в каменной церкви во святом Благовещении корень Иессеев ^[11] и Апоколипьсий ^[12] также исписавый. Сия же вся егда назнаменующу ему или пишущу, никогда же нигде ж на образцы видяще его когда взирающа, яко же нецыи наши творят иконописцы, иже недоумения наполнишася присно приницающе, очима мещуще семо и овамо, не толма образующе шарми, елико нудяхуся на образ часто взирающе; но мняшеся яко иному пишущу рукама убо изобразуя писаше, ногама же бес покоя стояше, языком же беседуя с приходящими глаголаше, а умом дальная и разумная обгадываше; чювственныма бо очима разумныма разумную видяше доброту си. Упредивленный муж и пресловущий великую к моей худости любовь имеяше; тако и аз уничиженный к нему и неразсудный дерзновение множае стяжах, учащах на беседу к нему, любях бо присно с ним беседовати.

Аще бо кто или вмале или на мнозе сотворит с ним беседу, то не мощно еже не почудитися разуму и притчам его и хитростному строению. Аз видя себе от него любима и неоскорбляема и примесих к дерзости безстудство и понудих его рекий: «Прошу у твоего мудролюбия, да ми шарми накартаеши изображение великия оноя церкви святыя Софии, иже во Цареграде, юже великий Иустиниан царь ^[13] воздвиже, ротуяся и уподобився премудрому Соломону; ея же качество и величество нецыи поведаша яко Московский Кремль внутреградия и округ коло ея и основание и еже обходиши округ ея; в ню же аще кто странен внидет и ходити хотя без проводника, без заблужения не мощи ему вон излести, аще и зело мудр быть мнится, множества ради столпотворения и околостолпия, сходов и восходов, проводов и проходов, и различных полат, и церквей, и лествиц, и хранильниц, и гробниц, и многоименитых предград и предел, и окон, и путей, и дверей, влазов же и излазов и столпов каменных вкупе. Написа ми нарицаемаго Иустиниана, на коне седяща и в руце своей десницы медяно держаща яблоко ^[14], ему же рекоша величество и мера, полтретя ведра воды вливаются, и сия вся предиреченная на листе книжном напиши ми, да в главизне книжной положу и в начало поставлю и донели же поминая твое рукописание и на таковый храм взирая, аки во Цареграде стояще мним».

Он же мудр мудре и отвеща ми: «Не мощно есть, рече, того ни тебе улучити, ни мне написати; но обаче докуки твоея ради мало нечто аки от части вписую ти, и то же не яко от части, но яко от сотыя части, аки от многа мало, да от сего маловиднаго изображеннаго пишемаго нами и прочая большая имаши навыцати и разумети». То рек, дерзостно взем кисть и лист, и написа наскоре храмовидное изображение ^[15] по образу сущия церкви во Цареграде, и вдаде ми.

От того листа нужда бысть и прочиим иконописцем московским, яко мнози бяху у когождо преписующе себе, друг пред другом ретующе и от друга приемлюще. Последи же всех изволися и мне, аки изографу написати четверообразне; поставихом таковый храм в моей книзе в четырех местех: 1) в начале книги в Матфееве евангелии, иде же столп Иустиниана иде же Матфея евангелиста образ бе; 2) же храм в начале Марка евангелиста; 3) же пред началом Луки евангелиста; 4) же внегда начатися Иоаннову благовестию; 4 храмы, 4 евангелиста написашася, иже некогда видел есть, внегда бежах от лица Едегеева на Тверь, устрашихся, паче же всех, у тебе преупокоих претружение мое, и тебе возвестих печаль мою, и тебе явствовах все книжие мое, елицы от разсеяния и от расточения осташася у мене. Ты же тогда таковый храм написанный видел, и за 6 лет воспомянул ми в минувшую зиму сию своим благоутробием. О сих до зде. Аминь.

Письмо Епифания Премудрого к Кириллу Тверскому

Выписано из послания иеромонаха Епифания, писавшего к некоему другу своему Кириллу:

Ты видел некогда церковь Софийскую Цареградскую, представленную в моей книге — Евангелии, именуемом по-гречески Тетроевангелием, на нашем же русском языке — Четвероблаговестием. Вот каким образом случилось, что город этот был написан в нашей книге. Когда я был в Москве, жил там и преславный мудрец, философ зело искусный, Феофан Грек, книги изограф опытный и среди иконописцев отменный живописец, который собственною рукой расписал более сорока различных церквей каменных в разных городах: в Константинополе, и в Халкидоне, и в Галате, и в Кафе, и в Великом Новгороде, и в Нижнем. Но в Москве им расписаны три церкви: Благовещения святой богородицы, святого Михаила и еще одна. В церкви святого Михаила он изобразил на стене город, написав его подробно и красочно; у князя Владимира Андреевича он изобразил на каменной стене также самую Москву; терем у великого князя расписан им неведомою и необычайною росписью, а в каменной церкви святого Благовещения он также написал «Корень Иесеев» и «Апокалипсис». Когда он все это рисовал или писал, никто не видел, чтобы он когда-либо смотрел на образцы, как делают это некоторые наши иконописцы, которые от непонятливости постоянно в них всматриваются, переводя взгляд оттуда — сюда, и не столько пишут красками, сколько смотрят на образцы. Он же, кажется, руками пишет изображение, а сам на ногах, в беспрестанной ходьбе, беседует с приходящими, а умом обдумывает высокое и мудрое, острыми же очами разумными разумную видит доброту. Сей дивный и знаменитый муж питал любовь к моему ничтожеству; и я, ничтожный и неразумный, возымев большую смелость, часто ходил на беседу к нему, ибо любил с ним говорить.

Сколько бы с ним кто ни беседовал, не мог не подивиться его разуму, его притчам и его искусному изложению. Когда я увидел, что он меня любит и что он мною не пренебрегает, то я к дерзости присоединил бесстыдство и попросил его: «Прошу у твоего мудролюбия, чтобы ты красками написал мне изображение великой этой церкви, святой Софии в Цареграде, которую воздвиг великий царь Юстиниан, в своем старании уподобившись премудрому Соломону. Некоторые говорили, что достоинство и величина ее подобны Московскому Кремлю, — таковы ее окружность и основание, когда обходишь вокруг. Если странник войдет в нее и пожелает ходить без проводника, то ему не выйти, не заблудившись, сколь бы мудрым ни казался он, из-за множества столпов и околостолпий, спусков и подъемов, переводов и переходов, и различных палат и церквей, лестниц и хранильниц, гробниц, многоразличных преград и приделов, окон, проходов и дверей, входов и выходов, и столпов каменных. Упомянутого Юстиниана напиши мне сидящего на коне и держащего в правой своей руке медное яблоко, которое, как говорят, такой величины и размера, что в него можно влить два с половиной ведра воды. И это все вышесказанное изобрази на книжном листе, чтобы я положил это в начале книги и, вспоминая твое творение и на такой храм взирая, мнил бы себя в Цареграде стоящим».

Он же, мудрец, мудро ответил, мне. «Невозможно, —молвил он, — ни тебе того получить, ни мне написать, но, впрочем, по твоему настоянию, я малую часть от части ее напишу тебе, и это не часть, а сотая доля, от множества малость, но и по этому малому изображению, нами написанному, остальное ты представишь и уразумеешь». Сказав это, он смело взял кисть и лист и быстро написал изображение храма, наподобие церкви находящейся в Цареграде, и дал его мне.

От того листа была великая польза и прочим московским иконописцам, ибо многие перерисовали его себе, соревнуясь друг с другом и перенимая друг у друга. После всех решился и я, как изограф, написать его в четырех видах, и поместил этот храм в своей книге в четырех местах: 1) в начале книги в Евангелии от Матфея, — где столп Юстиниана и образ евангелиста Матфея; 2) храм в начале Евангелия от Марка; 3) перед началом Евангелия от Луки и 4) перед началом Евангелия от Иоанна; четыре храма и четырех евангелистов написал. Их-то ты и видел, когда я, устрашась, бежал от Едигея в Тверь и у тебя нашел покой и тебе поведал мою печаль и показал все книги, которые остались у меня от бегства и разорения. Тогда ты и видел изображение храма этого и через шесть лет в прошлую зиму напомнил мне о нем по своей доброте. Об этом довольно. Аминь.

Повесть о путешествии Иоанна Новгородского на бесе

СЛОВО 2-Е О ТОМ ЖЕ О ВЕЛИКОМ СВЯТИТЕЛИ ИОАННЕ АРХИЕПИСКОПЕ ВЕЛИКОГО НОВАГРАДА, КАКО БЫЛ В ЕДИНОЙ НОЩИ ИЗ НОВАГРАДА ВО ИЕРОСАЛИМ ГРАД И ПАКЫ ВОЗВРАТИСЯ В ВЕЛИКИЙ НОВЪГРАД ТОЕ ЖЕ НОЩИ

Понеже несть се достойно молчанию предати, еже бог сотвори святителем своим Иоанномь. Многажды же бывает со искушением над святыми попущением божиим, да болма прославятся и просветятся, яко злато искушено. Прославляюща мя, рече, прославлю. Дивен бо есть бог во святых своих. Бог прославляа святыя своя. И паки рече Христос: «Се дах вам власть над духы нечистыми».

В един убо от дний святому по обычаю своему в ложницы своей молитвы нощныя совершающу. Имеяше же святый сосуд с водою стоящь, из него же умывашеся. И слыша в сосуде оном некотораго поропщюща в воде, и прииде скоро святый и уразуме бесовьское мечтание. И сотворь молитву, и огради сосуд крестом и запрети бесу. Хотяще бо пострашити святаго, но приразився твердому адаманту, твердаго же адаманта не поколеба и сам вселукавый сотреся.

И не на долгий час не могий терпети бес, нача вопити: «О люте нужди сея! Се бо огнем палим есмь: не могу терпети; скоро испусти мя, святче божий!» Святый же рече: «Кто еси ты и како семо прииде?» Диавол же рече: «Аз есмь бес лукавый, и приидох смутити тя. Мнях бо яко человек устрашишися, и от молитвы упразднишися, ты же мя зле заключив в сосуде сем. Се бо яко огнем палим зило, горе мне окаянному! како прелстихся, како внидох семо, недоумевся! Ныне же пусти мя, рабе божий, и отселе не имамь приити семо!» И надолзе вопиющу неприазненому, святый же рече: «Се за дерзость твою повелеваю ти: сее нощи донеси мя из Великого Новаграда в Иеросалим град, и постави мя у церкви, иде же гроб господень, и из Еросалима града сее же нощи в келий моей, в ню же деръзнул оси внити. И аз тя испущу». Бес же всяческы обещася сотворити волю святаго, токмо, рече: «Испусти мя, рабе божий, се бо люте стражду».

Святый же запретив бесу, испусти и, рек: «Да будеши яко конь уготовлен, предстояй пред кельею моею, да имам на тя въсести, и совершити желание свое». Бес же изыде яко тма из сосуда, и ста яко конь пред кельеею святаго, яко же требе святому. Святый же, изыде ис келья, и въоружи себе крестом, и вседе на нь, и обретеся тоя нощи во Иеросалиме граде близ церкви святаго Въскресениа, иде же гроб господень и часть животворящаго древа. Бесу же запрети, да не отидеть от места того. Бес же стоя, никако же могий двигнутися с места, дондеже святый прииде к церкви святаго Воскресениа. И ста пред дверми церковными, и преклонив колени, помолися, и отверзошася двери церковныа сами о себе, и свещи и паникадила в церкви и у гроба господня възъжгошася. Святый же благодарствене моля бога, и пролиа слезы, и поклонися гробу господню и облобыза и, тако же и животворящему древу, и всем святым образом и местомь, иже суть в церкви. Изыде из церкви, совершив желание свое, и паки двери церковныа о собе затворишася. И обрете святый беса стояща на том месте, идеже повеле ему, яко коня уготовлена. И вседе на нь святый, и обретеся тое же нощи в Великом Новеграде в келии своей.

И отходя бес ис келии святаго, и рече: «Иоанне! ты мя потруди во единой нощи донести себе из Великого Новаграда во Иеросалим град, и тое же нощи из Еросалима града в Великий Новъград. Се бо запрещением твоим, яко узами неразрешенно держимь бых и бедне сего претерпех. Ты же да не повеси никому же збывшаяся о мне. Аще ли исповеси, аз же имам на тя искушение навести. Имаши бо яко блудник осужен быти, и много поруган быти, и на плот посажден на реце рекомом Волхове». Сиа же блядущу лукавому, святый же съ твори крестное знамение, и изчезе бес.

Некогда же святому, яко же имеяше обычай, упражняющуся в духовней беседе с честными игумены и со искуснейшими иереи и з богобоязнивыми мужи, и учение свое простирающу, и святых житиа сказующу, еже на ползю людем. Людей же послушающим в сладость святаго учения: не ленив бо бяше еже учити люди. Тогда же глагола, яко о ином некотором сказуа, еже збысться на нем. «Аз, рече, вем такова человека бывша во единой нощи из Великого Новаграда во Иеросалиме граде, и поклонився гробу господню, и пакы возвратившася тое же нощи в Великий Новъград». Игуменом же, иереом и всем людем удивльшимся о сем.

И от того времене попущением божиимь нача бес искушение наводити на святаго. Народи убо града того многажды видяху яко жену блудницю текущу ис келии святаго: бес бо преображашеся в жену. Народи же не ведяху, яко бес есть мечтуа, но весьма мняху жену блудницю и соблажняхуся о сем. Иногда же и началници града того, приходяще в келию святаго, благословениа ради, видять мониста девичьа лежаща, и сандалиа женьская, и рубища, и о семь оскорбляхуся, недоумеюще что рещи. Вся же си бес мечтуа показовааше им, да востануть на святаго, и возглаголють неправедная, и изженуть.

Народи же они с началникы своими советовавше, рекоша к себе: «Неправедно есть таковому святителю быти на апостольском престоле, блуднику сущу: идемь и изъженемь и!» О таковых бо людех Давид рече ^[1] : «Немы Да будуть устны льстивыа, глаголющая на праведнаго безаконие гордынею и уничиждением, понеже они мечтанию бесовъскому веры имше, имуще же яко и жидовъскую сонъмицю». На предлежащее же возвратимся.

И пришедше народи к келий святаго, бес же потече народом зрящим во образи отроковицы, яко ис келий святаго. Народи же восклицаша да изымають еа. И не можаху, гнавше доволно. Святый же слышав молву народа у келий своей и изыде к ним и рече: «Что есть, чада?» Они же изглаголаша ему вся, яже видеша, святого же глаголом не внимаху, и осудиша его яко блудника. И имше его нудма, поругашася ему и, недоумеваху что быша сотворили ему, и умыслиша тако: «Посадим его на плот на реку на Волхов, и да выпловеть из града нашего вниз по реци». И выведоша святаго и целомудренаго великаго святителя божиа Иоанна на Великий мост ^[2] , еже есть на рецы на Волхове и, низвесивше святаго, на плот посадиша. И збысться лукаваго диавола мечьтание. Диавол же нача сему радоватися, но божиа благодать преможе, и святаго вера к богу и молитвы.

И егда посажен бысть святитель божий Иоанн на плот, на реце на Волхове, и поплове плот вверх реки, никим же пореваем, на нем же святый седяше, противу великие быстрины, еже есть у Великого мосту, к святаго Георгиа монастырю ^[3] . Святый же моляшеся о них, глаголя: «Господи! не постави им греха сего: не ведят бо, что творять!» Диавол же видев, посрамися и возрыда.

Народи же, видевше таково чюдо, растерзаху ризы своа и возвращахуся, рекуще: «Согрешихом, неправедное содеяхом — овци сыи пастыря осудихом. Се бо видим яко от бесовскаго мечтаниа сие сотворися нам!» И шедше скоро в великую Премудрость божию ^[4] , и повелеша священному собору, иереом и диаконом, со кресты пойти вверх по брегу реки Волхова ко святаго Георгиа монастырю, и молити святаго, дабы возвратился на престол свой. Священный же собор со тщанием взята честный крест и икону снятии богородици, яко же лепо бе, и поидоша по брегу реки Волъхова, вослед святаго, моляще его, дабы ся возвратился на престол свой. Тако же и народи они, иже прежде ков на святаго воздвигше, текуще по брегу реки Волхова к святаго Георгиа монастырю, умильне глас испущающе, глаголаху: «Возвратися, честный отче, великий святителю Иоанне, на престол свой, и не остави чад своих сирых, и не помяни, еже согрешихом к тебе!» И предвариша святаго и носящих иереов честныа кресты близ святого Георгиа монастыря яко пол-поприща, и сташа, преклоняюще главы своа до земля, моляще святаго и слезы проливающе, тако же глаголюще, яко же рехом: «Возвратися, честный отче, пастырю нать, на престол свой; грех бо нашь пред нами есть всегда; пред тобою согрешихом, и диавола лукаваго мечтанием прелстихомся. Тако сотворити дерзнухом, яко убо безответно прощениа просим, но обаче и благословения твоего сподоби нас!» И ина многа глаголаху, моляще святаго. Не скоро бо пловяше святый на плоте оном противу великиа быстрины, но яко некоторою божественною силою носим благоговейно и честно, не бо предваряше носящих честныа кресты по брегу, но равно пловяше с носящими иереи и диаконы честныа кресты. И егда священный собор с честными кресты приидоша к месту, иде же народи они стояще бяху, и начаша вкупе болма молити святаго, дабы возвратился на престол свой. Святый же послуша молениа их, яко по воздуху носим, ко брегу приплове и, востав с плота, сниде на брег. Народи же, видевше, радовахуся, яко умолиша святаго возвратитися, и плакахуся, еже согрешиша к святому, прощениа просяще.

Беззлобивая же она душа прощениа сподобляет их. Мнози же от них на нозе падающе, слезами обливаху нози его; друзии же ризами знаменовахуся святаго. И, спроста рещи, друг друга утесняху, хотяху поне видети святаго. Святый же благо-словяше их. И тако поиде с кресты чудоносивый архиерей божий Иоанн в святаго Георгия монастырь, и со священным собором молебная съвершающе пениа. И множество народа воследующим и глаголющим: «Господи, помилуй!»

Архимандриту же и иноком монастыря того не ведущимь, яко архиерей божий Иоанн грядеть в монастырь. В то же время во святаго Георгиа монастыри бе некий человек яко урод ся творя, прозорлива же дара имеа от бога благодать. Сей скоро притече к архимандриту монастыря того, толкни в двери келиа его, и глаголя: «Изыди противу великаго святителя божиа Иоанна, архиепископа Великого Новаграда, сей грядеть к нам в монастырь». Архимандрит же усумнеся, и посла видети. Послании же шедше увидеша от народа ту сущаго вся бывшая яже о святемь, и скоро возвратившеся возвестивше архимандриту. Архимандрит же повеле в тяжкая звонити. И сшедшимся иноком великиа тоя лавры и вземше честныя кресты и изидоша из монастыря противу святителя божиа Иоанна. Святый же видев, когождо благословяше их, и прииде в монастырь, и вшед в церковь святаго великомученника Христова Георгиа, со архимандритом монастыря того, и со всем священным собором, и со иноческым чином, и со множеством народа. И молебнаа совершив, и тако с великою честию возвращается на престол свой в Великый Новъград.

Сиа же сам о собе исповеда священному собору и прочим людемь: како хотяше его бес пострашити, и како был в Иеросалиме граде во единой нощи из Великого Новаграда, и вся, яже сбысться ему, по ряду сказа, яко же преди речеся. И учаше их святый, глаголя: «Чада! со испытанием всяко дело творите, да не прелщени будете диаволом. Да некогда з добродетелию злобу приплетену обрящете, и суду божию повинни будете: страшно бо есть впасти в руце бога живаго!» И о сем мало да промолчим.

Князь же и началници града того, советовавше со множеством народа, поставиша крест камен на том месте на брегу, иде же приплове святый, иже и до ныне стоить во свидетельство преславному чюдеси сему святаго, и в наказание соньмицы Великого Новаграда, да пакы тако не дерзають скоро без испытанна святителя осужати и изженути. О святых бо своих Христос рече: «Блажении изгнани правды ради, яко техь есть царство небесное! А иже святыя изганяють бес правды, кый ответ имуть?»

Повесть о путешествии Иоанна Новгородского на бесе

СЛОВО ВТОРОЕ О ТОМ ЖЕ О ВЕЛИКОМ СВЯТИТЕЛЕ ИОАННЕ, АРХИЕПИСКОПЕ ВЕЛИКОГО НОВГОРОДА, КАК ОН ЗА ОДНУ НОЧЬ ПОПАЛ ИЗ НОВГОРОДА ВО ИЕРУСАЛИМ-ГРАД И СНОВА ВОЗВРАТИЛСЯ ТОЙ ЖЕ НОЧЬЮ В ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД

Нельзя забвению предать то, что случилось однажды по божьему изволению со святителем Иоанном. Нередко попущением божьим выпадает испытание и святым, да еще больше прославятся и просияют, как золото отполированное. Прославляющего меня, говорит господь, и я прославлю. Дивен бог святыми своими; сам господь святых своих прославляет. И еще сказал Христос: «Дал я вам власть над духами нечистыми».

Однажды святой по своему обычаю творил ночные молитвы в ложнице своей. Здесь у святого и сосуд с водой стоял, из которого он умывался. И вот, услыхав, что кто-то в сосуде этом в воде плещется, быстро подошел святой и догадался, что это бесовское наваждение. И, сотворя молитву, осенил сосуд тот крестным знамением, заключив беса. Хотел бес постращать святого, но налетел на несокрушимую твердыню и твердыни этой поколебать не смог, а сам лукавый был сокрушен.

И не в силах терпеть долго, начал бес вопить: «О, горе мне лютое! Как в огне горю, не могу терпеть, выпусти меня поскорее, праведник божий!» Святой же вопросил: «Кто ты таков и как попал сюда?» Дьявол ответил: «Я бес лукавый, пришел, чтобы смутить тебя. Надеялся я, что ты, как обычный человек, испугаешься и молиться перестанешь. Ты же меня, на мое горе, заключил в сосуде этом. И вот как огнем палим я нестерпимо — горе мне, окаянному! Зачем польстился, пришел сюда, не понимаю! Отпусти меня, раб божий, а я больше никогда к тебе не приду!» И сказал святой беспрерывно вопившему дьяволу: «За дерзость твою повелеваю тебе: сей же ночью отвези меня на себе из Великого Новгорода в Иерусалим-град, к церкви, где гроб господень, и в сию же ночь из Иерусалима — назад, в келию мою, в которую ты дерзнул войти. Тогда я освобожу тебя». Бес клятвенно обещал исполнить волю святого, только умолял: «Выпусти меня, раб божий, страдаю люто!»

Тогда святой, закляв беса, выпустил его и сказал: «Превратись в коня оседланного и встань перед кельею моею, а я сяду на тебя, и ты исполнишь волю мою». Бес черным дымом вышел из сосуда и встал конем перед кельею Иоанна, как приказал ему святой. Иоанн же, выйдя из кельи, перекрестился и сел на него, и очутился той же ночью в Иерусалиме-граде, около церкви святого Воскресения, где гроб господень и часть от животворящего креста господня. Беса же заклял, чтобы не мог с места того сойти. И бес стоял, не смея сдвинуться с места, покуда Иоанн ходил в церковь святого Воскресения. Подошел Иоанн к дверям церковным и, преклонив колени, помолился, и сами собой открылись двери церковные, и зажглись свечи и паникадила в церкви и у гроба господня. Святой возблагодарил в молитве бога, прослезился и поклонился гробу господню и облобызал его, поклонился он также и животворящему кресту и всем святым иконам и местам церковным. Когда вышел он из церкви, осуществив мечту свою, то двери церковные снова сами собой затворились. И нашел святой беса, стоящего конем оседланным, на том месте, где повелел. Сел на него Иоанн и той же ночью оказался в Великом Новгороде, в келье своей.

Когда уходил бес из кельи святого, то сказал: «Иоанн! Замучил ты меня: в одну ночь заставил донести себя из Великого Новгорода в Иерусалим-град и в ту же ночь из Иерусалима-града в Великий Новгород. Это ведь заклятием твоим, как цепями, был я крепко связан и все, бедный, перенес. Смотри же не рассказывай никому о случившемся со мной. Если же расскажешь, то я тебя оклевещу. Будешь тогда как блудник осужден, и поруган, и на плот тебя посадят и пустят по реке Волхову». Так пустословил лукавый. Святой перекрестил его, и исчез бес.

Однажды Иоанн, как это было в его обычае, вел душеспасительную беседу с честными игуменами, и с многоразумными иереями, и с богобоязненными мужами, поучая и рассказывая о жизни святых, для пользы душевной людям. Они же в сладость слушали поучения святого: не ленился он учить людей. И поведал он тогда, как-будто о ком-то другом рассказывая; что с ним самим случилось. «Я, говорил, знаю человека, который за одну ночь успел попасть из Новгорода Великого в Иерусалим-град, поклонился там гробу господню и той же ночью вернулся в Великий Новгород». Игумены, иереи и все люди подивились этому.

И вот, с того дня божиим попущением начал бес клевету возводить на святого. Жители того города часто видели, как из кельи святого выходила блудница: это бес преображался в женщину. Горожане же не знали, что это бесовское наваждение, а были уверены, что это на самом деле уличная женщина, и впадали в заблуждение. Случалось также, что начальники города, приходя в келью святого для благословения, видели там мониста девичьи, и обувь женскую, и одежду, и негодовали на это, не зная, что и сказать. А все это бес наваждением своим показывал им, чтобы восстали на святого, неправедно осудили его и изгнали бы.

Посоветовавшись с начальниками своими, горожане порешили между собой: «Не подобает такому святителю, блуднику, быть наапостольском престоле — идем и изгоним его!» О таких людях Давид сказал: «Пусть онемеют уста льстивые, в гордыне изрекающие ложь о праведнике, потому что они поверили бесовскому наваждению, как некогда еврейский народ»., Но возвратимся к нашему рассказу.

Когда пришел народ к келье святого, то бес перед глазами всех побежал в образе девицы, будто из кельи святого. Люди закричали: «Ловите ее!» Но хоть и долго гнались, не смогли поймать. Святой же, услышав говор людской у кельи своей, вышел и спросил: «Что случилось, дети мои?» Они же рассказали все, что видели, и, не внимая оправданиям святого, осудили его как блудника. Схватили его, и надругались над ним, и, не понимая, что творят, понося святого, порешили: «Посадим его на плот на реке Волхове — пусть выплывет из нашего города вниз по реке». И вывели святого и целомудренного великого святителя божьего Иоанна на Великий мост, что на реке Волхове, и, опустив святого с моста, на плот посадили. Так сбылось предсказание лукавого дьявола. Возрадовался нечистый, но божья благодать и вера святого в бога и молитвы пересилили.

Когда посадили божьего святителя Иоанна на плот на Волхове, то поплыл плот против самой быстрины, которая как раз у Великого моста, никем не подталкиваемый, вверх по реке, к монастырю святого Георгия. Святой же молился о новгородцах, говоря: «Господи! Не вмени им это во грех: ведь сами не ведают, что творят!» Дьявол же, видев это, посрамился и возрыдал.

Люди, узрев такое чудо, стали рвать одежды на себе и говорили: «Согрешили мы, неправедно поступили — осудили овцы пастыря своего. Теперь-то видим, что бесовским наваждением все произошло!» Побежали в великую Софию божию и велели священному собору — иереям и дьяконам — идти с крестами вверх по берегу реки Волхова к монастырю святого Георгия и умолить святого, чтобы возвратился на престол свой. Священники взяли честной крест и икону святой богородицы, как подобает, и пошли по берегу Волхова вослед за святым, моля его, чтобы возвратился на престол свой. Так же и те люди, которые прежде на святого клевету возводили, шли по берегу Волхова к монастырю святого Георгия и с мольбой просили: «Возвратись, честный отче, великий святитель Иоанн, на престол свой, не оставь чад своих осиротевшими, не поминай наше согрешение перед тобой!» И, обогнав святого и крестный ход, остановились за пол-поприща до монастыря святого Георгия, и, кланяясь до земли и проливая слезы, умоляли Иоанна, повторяя: «Возвратись, честный отче, пастырь наш, на престол свой! Пусть грех наш падет на нас — прельстились кознями лукавого дьявола и согрешили перед тобой. За дерзость свою прощения просим, не лиши нас благословения своего!» И многое другое говорили, умоляя святого. Тихо плыл Иоанн на плоте своем против сильного течения, как будто некой божественной силой несло его благоговейно и торжественно, чтобы не обогнать крестного хода, — наравне с несущими честные кресты иереями и дьяконами плыл он. Когда священный собор с честными крестами подошел к тому месту, где стоял народ, то все вместе стали еще горячее молить святого, чтобы возвратился он на престол свой. Святой, вняв мольбе их, словно по воздуху несомый, приплыл к берегу и, поднявшись с плота, сошел на берег. Люди, видевшие все это, радовались, что умолили святого возвратиться, и плакали о своем согрешении перед ним, прощения прося.

Он же, беззлобная душа, простил их всех. Одни из них в ноги падали ему, обливая их слезами, другие прикладывались к ризам святого. И, попросту сказать, теснились и толкали друг друга, чтобы хоть увидеть святого. Святой же благословлял всех. И пошел чудотворец архиерей божий Иоанн с крестным ходом в монастырь святого Георгия, совершая молитвенные пения со священным собором. И множество народа следовало за ними, восклицая: «Господи, помилуй!»

Архимандрит же и иноки того монастыря не знали, что в монастырь грядет архиерей божий Иоанн. А в те времена в монастыре святого Георгия жил некий человек, юродивый, получивший от бога благодать прозорливости. Сей человек пришел к архимандриту монастыря и, постучав в дверь его кельи, сказал: «Иди, встречай великого святителя божьего Иоанна, архиепископа Великого Новгорода,— грядет он к нам в монастырь». Архимандрит не поверил и послал посмотреть. Посланные же пошли и узнали от людей все случившееся со святым и, быстро вернувшись, рассказали архимандриту. Архимандрит повелел в большие колокола звонить. И собрались иноки этой великой лавры, взяли честные кресты и пошли из монастыря навстречу святителю божьему Иоанну. Святой же, увидев их, благословил каждого и, придя в монастырь, вошел в церковь святого Христова великомученика Георгия с архимандритом монастыря того, со всем священным собором и иноками, и со всем множеством народа. И, совершив молебен, с великой честью вернулся на престол свой в Великий Новгород.

Все это о себе рассказал он сам священному собору и другим людям: как его бес хотел постращать, как он побывал за одну ночь в Иерусалиме-граде и вернулся назад в Новгород, и все, что случилось с ним, подробно поведал, как это выше рассказано. И поучал их святой, говоря: «Дети мои! любое дело творите, сначала проверив все, чтобы не оказаться прельщенными дьяволом. А то может случиться, что с добродетелью зло переплетется, тогда виновны будете перед божьим судом: ведь страшно впасть в руки бога живого!» Но об этом пока многого говорить не будем.

Князь и начальники города, посоветовавшись со всем народом, поставили крест каменный на том месте на берегу, куда приплыл святой. И крест этот и ныне стоит во свидетельство преславного чуда этого святого и в назидание всем новгородцам, чтобы не дерзали сгоряча и необдуманно осуждать и изгонять святителя. Ибо сказал Христос о святых своих: «Блаженны изгнанные правды ради, потому что им принадлежит царство небесное! А те, которые изгоняют святых несправедливо, что смогут ответить на том свете?»

Житие Михаила Клопского

О ЖИТЬИ СВЯТОГО МИХАИЛА, ХРИСТА РАДИ УРОДИВАГО

Прихожение Михаила, уродиваго Христа ради ко святей Троицы на Клопъско при Феодосии, наречением на владычество^[1].

А пришел канун дни честнаго Рожества Иоанна в нощь^[2]. И поп Макарий покадив во церкви на девятой песни да пошел в келию. И прииде в келию, аже келиа отомчена. И он войде в келию, аже старец седит на стуле, а пред ним свеща горит. А пишет, седя, деания святого апостола Павла, плавание. И поп воспятилъся, да пошол в церковь уполошився. Да пришед да сказал Феодосию игумену и черньцом.

И игумен Феодосие возмя крест и кадило да прииде в келию и с черньци, аже сенци заперты. И он посмотрил в окно в келию, аже старець седя пишет. И игумен сотвори молитву: «Господи Исусе Христе, сыне божие, помилуй нас грешных!» И он против сотворил молитву тако же. И игумен 3-жды створил молитву и он противу тако же сотворил 3-жды молитву, против игумена Феодосиа,

И Феодосии молвит ему: «Кто оси ты, человек ли еси или бес? Что тебе имя?» И он ему отвеща те же речи: «Человек ли еси или бес? Что ти имя?» И Феодосей молвит ему в другие и вь третее те же речи: «Человек ли еси или бес, что ти имя?» И Михаила противу того те же речи в другие и в третие: «Человек ли еси или бес?»

И повеле игумен Феодосей у кельи и у сенець верх содрати да у кельи дверь выломити. Да влещи игумен в келию, да почал келию кадит темьяном, да старца того почал кадити. И он от темьана закрывается, а крестом знаменается. И игумен воспроси его Феодосей: «Как еси пришел к нам и откуду еси? Что еси за человек? Что имя твое?» И старец ему отвеща те же речи: «Как еси к нам пришел? Откуду еси? Что твое имя?» И не могли ся у него имени допытати.

И Феодосей молвить старцам таково слово: «Не бойтеся, старци, бог нам послал сего старца».

И потом позвонили обеднюю, и поп к церкви Макарей. И начали обеднюю пети. И где пришло ся пети «Единородный», аже старец вь церковь. И он почал пети «Единородный сын и блажен», «Апостол», и все обеденное пети почал и до конца. И поп, отпев обедню, да к Феодосию к ыгумену с проскурою. И Феодосии, взяв проскуру, да даст старцу, да молвит Федосей старцу: «Пойди к нам, старец, вь трапезу хлеба ясти!» И он с ними в трапезу пошел. И отьатши хлеба да Феодосей рече ему: «Буди у нас, старець, живи с нами». А сам Феодосей ввел его в келию.

И по мали времени рече Михаиле Феодосью игумену: «Будут у нас гости». И рече ему Феодосей: «Сыну, что за гости будут?» И он не отвеща ему ничто же. И пойде Феодосей игумен и старец ис церкви от обедни, обедню певши, аж стоят на монастыре три мужи. И Феодосей игумен подасть им проскуру, ино два взяли проскуру, а один не взял. И старец рече Феодосию: «Зови их хлеба ясти, зане же издалеча пришли». И рече Феодосей: «Пойдем, дети, в трапезу хлебов ясти». И отвеща един от них: «Есть, отче, у нас иные друзи нам товарищи». И рече Феодосей игумен и Михаила: «Един от вас шедши позови и тех другов, да вместе емы». И призва, шед, един от них. Аже их идет 30 в доспесех со оружьи и з сулицами.

И вошли в трапезу хлеба ясти. И рече им Феодосей и Михайло: «Сядите, дети, хлебов ясти». И седши все яли хлеба, а два не ели. И рече им Михаиле: «Не збудетца ваше, почто есте пришли!» И разболелися в тъй чяс оба, которые не яли хлеба. И восташа от трапезы, прославиша бога и святую Троицу. Идаша един от них 100 бел^[3] на трапезу, а молвя таково слово: «Поберегите, отче, товарищев наших, мы от вас с миром идем!» И лежаша болны пять ден. И един болен вельми, желааше в черльци. А Федосей не смея пострищи. И рече Михаиле Феодосью: «Пострижи, отче, брат нам будеть!» И постригоша его, и даша имя ему Ерофей. А другаго отпустиша здрава и рече ему: «Иди молви своим другом: по ся места не украдите и не разбийте, останете своих грехов».

И по том времени приехал князь Костянтин^[4] и з женою притащатися и манастырь кормити на Преображение господне. И заставили его книгу чести Иова праведнаго^[5] за обедом. И князь слышав голос его да посмотрив в очи, и познал его. Да молвит ему: «А се Михаил, Максимов сын». И он противу молвить князю: «Бог знает». И Феодосей игумен ему молвит: «Чему, сынько, имени своего нам не скажеши?» И он молвит противу: «Бог знает». И с тых мест сказал свое имя — Михаиле. И почали его звати Михаилом. И князь молвить игумену и старцам: «Поберегите его — нам человек той своитин». И с тых мест поча игумен старца беречи его.

И тогды в Веряжи вся вода высохла. И бысть суша по три лета. И пойде понамарь по водицу к церкви, аже Михаила пишет на песку: «Чашу спасениа прииму, имя господне призову. Ту будет кладяз неисчерпаемый». И понамарь, как обедню отпели, сказал игумену Феодосию. И пойде игумен с Михаилом на берег. И посмотрит игумен, аже написано на песку, и спросит игумен у Михаила: «Что, Михаиле, написано на песку?» И Михаиле молвит: «Написано на песку — чашу спасениа прииму, имя господне призову. Ту будет кладяз неисчерпаемый». И створи игумен и Михаила молитву. И покопа мало — пойде вода опругом. И явися кладяз неисчерпаемый и до сего дни.

Того же лета глад бысть по всей земли Ноугородцкой, и прискорбен бысть Феодосей игумен з братьею. И рече Михаиле Феодосью: «Не скръби, отче, бог пропитал четыредесять мужь тысящь в пустыни, развее жен и детей». И умоли Михаиле у Феодосья игумена и у старцов, поводе рожь варити в котле и давати спутником. И начата старци роптати на Феодосья и на Михаила. И Феодосей и Михаиле так рькли: «Пойдем в житници, посмотрим». И обретоша всякых благых житници полны — не убы ничто же. И повелеша боле варити рож, раздаяти народу безъбранна. И прославиша бога и святую Троицу и угодников его.

По времени же не мале прииде князь Костянътин Дмитриевич в манастырь ко Троице святой на Клопъско в Лазореву суботу печален, благословится у игумена Феодосиа и у Михаила. А говорит Феодосью игумену и старцу Михаилу: «Ныне печален семь — братья мои не дадут мне вотьчины» ^[6]. И отвеща ему Михайло: «Княже, не печалуй, будеши на своей вотчине — за мало время братья по тобя пришлють. Помолися, княже, святой Троици, постави храм камен, а святая Троица уготовает тобе храм божий на небесех противу того».

И спроси князь игумена Феодосья: «Отче, ест ли таковы мастеры? Хощу храм поставити камен живоначальныя Троици себе на память и своим родителем». И посла Феодосей по мастеры, и призва мастеры Ивана, и Клима, и Олексея. И рече князь мастером: «Поставите ми храм камен живоначальныя Троица, а обложаем такову, как Никола на Лятки?»^[7] И рекоша ему мастеры: «Можем, господине князь, тобе служити, как нам бог поможеть и живоначальная Троица». И урядися князь с мастеры и даст им задатку тритцат рублев, а опосле им взяти сто рублев да по одноряткы ^[8]. А хлеба им ясти в трапезе, опричи наймитов.

И основаша храм в лето 6931-е^[9] апреля 22 на память преподобнаго отца нашего Феодора Секиота. И свершиша церковь до рамени. И возиша камень. И воста бурно дыхание, яко же в размышленьи быша им — не мощи возити камени водою, а мастерам немощи на церкви стояти. Негде чего добыти стало — погодие велико. А стояло погодие две недили. И мастеры хотели проч побежать. И князь почал скорбити, что церков не совершена, занеже ему на Москву ехати. И Михаила князю молвит: «Княже, не скорби! Бог даст утре тишину». И бысть утре тишина. И рече Михайло мастером: «Помолитеся богу — бог составляет храм невидимою силою». И по глаголанию Михайлову дал бог ветр покосен: по камень поедут — ветр, а с каменем взад — и ветр по них же.

И приехал князь Костяньтин на свершение храму со княгинею и з бояры, и сь едением и с питием — рад бысть вельми. А совершен бысть храм живоначальныя Троица в лето 6932-е, сентября 24 на память святыя первомученици Феклы и благословеньем игумена Феодосья и молитвами и молением угодника. Христова Михаила.

И рече князь Костянтин игумену Феодосью и старцу Михайлу: «Вашими, отче, молитвами пришла ми весть от старейших братьи — дают ми вотчину мою». И отвеща ему Феодосей и Михайло: «Едеши, чадо, с миром и приимуть тя любезно. Не забуди, чядо, дому божия и храму живоначальныя Троица, и нас, своих нищих». И рече им князь: «До живота своего не забуду дому божия и храму живоначальныя Троици и вас, своих нищих богомолцов!» И поехал князь на Москву к братии, и приняли его с честию.

И прорече Михаила Феодосью игумену: «Быти тебе на владычьстве, и сведуть тя на сени нареченным на владычьстве, и поживеши на владычьстве три годы»^[10]. А в то время немогл владыка Иоан^[11] три годы, и взяша мужа честна у Спаса на Хутынина владычество Семена^[12]. И сведоша его на сени и бысть три годы не поставлен. И постави его митрополит и бысть 3 годы. И потом сведоша Феодосиа на сени, мужа честна, по проречению Михайлову и по жребию на владычество. И поживе на владычестве 3 годы и потом сведоша его с сеней боари и послаша его в манастырь. И поживе в манастыре два годы при Ефимии. И после Феодосиа сведоша мужа честна на сени Омельана, нареченаго на владычество Еуфима ^[13].

И погыбе из манастыря олень. И Михаила с ним. И пребысть Михаила и олень три недили неведомо где. И преставися Феодосей канун Покрова дни^[14], и послаша ко владыки Еуфимию проводити Феодосиа, и он не поехал. 3 дни лежа не похоронен. И люди добры скопяся из города, игумены и попы и понесут Феодосиа ко гробу хоронити, посмотрят, аже идет Михаила, а олень за ним, а не привязан ничим — только у Михаила мошок в руке, а он за мошком идет. И положиша Феодосиа в гроб и погребоша честно.

И хватя старцы Михаила на Святой недили^[15], аже его в манастыри нету. И явися в городе у святой Софеи в притворе. И позна его посадник Григорей Кирилович^[16] по заутрени, да молвит Михаилу: «Ежь хлеба с нами в одном месте». И он молвит: «Бог знает». И пристави к нему человека. И хватится, ажь Михайла не бывало. И пойде поп к церкви к обедней, на Клопьско, аже Михаила стоить в притвори у церкви. Братья пошли ис церкви в трапезу хлеба ести. Мало хлеба отьали, аже посадник человека прислал на Клопъско смотрити Михаила — есть ли в манастыре, аже он в манастыри.

И бысть налога на манастырь от посадника от Григорьа от Кириловича. И приедет Григорей Кирилович на манастырь на Велик день^[17] к церкви, к обедни, святей Троици. Игумен, отпев обедню, да вышолис церкви игумен и посадник. И посадник удержа игумена на манастыри и старцев. И посадник рече игумену: «Не пускайте вы коней да и коров на жар^[18], то земля моя. Ни по реки по Веряжи, ни по болоту, ни под двором моим не ловите рыбы. А почнете ловить, и аз велю ловцем вашим рукы и ногы перебить». И Михаила рече посаднику: «Будешь без рук и без ног сам, и мало не утонешь в воде!»

И послал игумен и Михаила ловцев на реку ловить и на болота. И выщел посадник на реку, аже ловци волокуть тоню.

И он пошел к ним, к реки, да и в реку за ними сам сугнал, да ударил рукою, да хотел в другорят ударить, так мимо ударил да пал в воду и мало не утоп. Люди подняли пришед его да повели, ано ни рук ни ног у него по пророчеству Михайлову.

И привезли его на манастырь порану. И Михаила не велел его на манастырь пущати, ни кануна приимати, ни свещи, ни проскуры. И рече Михаила: «Ни корми ни пои ты нас, а нас не обиди». И игумен и братьа в сумнении бысть, что не приали кануна^[19], ни проскурь. И они поехали проч з грозою: «Мы ся пожалуем владыце и Великому Новугороду, что вы за посадника не хотите молебну нети, да проскур и канона не приимаете». И пошли к владыце жаловатися и к Новугороду Яков Ондреанов, Фефилат Захарьин, Иоан Васильев. И посла владыка своего протопопа и протодиакона к Михаиле и к игумену: «Пойте за посадника молебен да обедню!» И Михаила рече протопопу и протодиакону: «Молим бога о всем миру, не токмо о Григории. Поездишь по манастырем, попросишь у бога милости!»

И поехал посадник по манастырем да почал давати милостыню и по всем по городцким церквам. Ездил год по манастырем да полтора месяца, нигде себе милости не обрел, ни в коем манастыри. И приехав послал к владыце: «Не обрел семи собе помощи в манастырех». «И ты ныне, чадо, поеди в манастырь святыа Троица да попроси милости у святыя Троица да у старца у Михаила». И послал владыка своих попов да и посадника. Приехал, да велил молебен пети да обедню. Да внесли посадника в церковь на ковре и прекреститися не может. И начата молебен пети святыя Троица. И дойде до кондака^[20] и он почал рукою двигати, а год весь да полтора месяца ни рукою, ни ногою не двигал. И пошли с Евангелием на выход, и он прекрестился да сел. И дойде до переноса^[21], и он, востав на ногы, стоял до конца. И, отпев обедню, пошли в трапезу, обед поставя. И посадник рече: «Святая братья, хлеб, осподо, да соль!» И Михаила рече против того: «Еже уготова бог любящим его и заповеди его хранящим». И рече Михаила: «Зачинающему рат — бог его погубит!» И бысть с тех месть добрь до Михаила и до манастыря.

И бысть брань о земли Олферью Ивановичу с Ываном Семеновичем с Лошинским ^[22]. И прорече Михаила Олферию Ивановичу: «И будешь без рук, и без ног, и нем!» И пришедши Олферей Иванович к церкви святей Богородици в Курецко ^[23] и молвит: «Брате Иоан, то земля моя!» Да по руки ударив, да рукавицею ударив в землю. И по рукавицю наклонился, ино у него рука, и нога, и язык проч отнялися, и не говорить.

А иное проречение, — Микифору попу. Панагею^[24] украл, и он молвит, Михаиле, Микифору попу: «Будеши похаб!» И с тех мест у попа ни ума, ни намети. И повеле Михаиле горн роскопати, аж панагея в горну.

А иное. Бысть налога монастырю от Еуфимья владыкы от Перваго: захотел куны взять. И взята конь ворон из монастыря. И Михаиле владыце рече: «Мало поживеши. Останется все!» И с тех мест разболеся владыка и преставился.

И в та же лета возвели владыку Еуфимьа Другово^[25] на сени. И поживе 3 годы нареченым, а не поставленым. И прийде владыка Еуфимейна Клопьско кормить манастыря. И седячи владыка за столом да молвит: «Михайлушько, моли бога о мне, чтобы было свершение от князя великого». И у владыкы в руках ширинъка. И Михаила торг ширинку из рук вон у владыкы да на голову: «Доездиши в Смоленьско и поставят тя владыкою». И ездил владыка вь Смоленьско и стал владыкою. И приехав владыка опять, и к Михаилу: «Бог мене свершил и митрополит». И Михаила владыке молвит: «И позовуть тя на Москву, и тебе ехати, и добьешь челом князю великому и митрополиту».

И приехал тогды князь Дмитрей Юрьевич^[26] в Новъгород, и приехал на Клопьско к Михаилу благословится. И рече: «Михайлушко, бегаю своей отчине и збили мя с великого княжениа!» И Михаила рече ему: «Всяка власть дается от бога». И князь воспроси: «Михайлушко, моли бога, чтобы мне досягнути своей отчине — великого княжения». И Михаила рече ему: «Княже, досягнеши З-лакотнаго гроба!» И князь, того не рядячи, да поехал досягать великого княжения. И Михаила рече: «Всуе тружаешися, княже, чего бог не даст». И не бысть божиа пособив князю. И в то время спросили у Михаила: «Пособил бог князю Дмитрею?» И Михаила рече: «Заблудили наши!» И они записали тот день. Аж так ся и было. Опять прибег в Великый Новъгород. И приехал князь на Клопьско манастыря кормить, на Троецькой недели в пяток, и у Михаила благословится. И накормил и напоил старцов. И Михаилу дал шубу, с себе снем. И почали князя проводить с манастыря, и Михаила князя за голову погладить, да молвит: «Княже, земля вопиет ти!» И трижды молвить. И молвит князь: «Михайлушко, хочю во Ржеву ехати Костянтинову на свою вотчину». И рече ему Михаиле: «Княже, не исполниши желания своего». Аже князь канун Ильина дни преставися.

Преехал посадник Иван Васильевич Немир^[27] на монастырь. А Михаиле по манастырю ходит. И Михаиле въспросил посадника: «Что ездиши?» И посадник отвеща ему: «Был семи у пратещи своей, у Ефросеньи, да приехал семи у тобя благословитца». И Михаиле рече ему: «Что твоя, чядо, за дума, з жонками думаешь?» И посадник рече ему: «Будет у нас князь великий на лето, да хочеть воевать землю, а у нас есть князь Михаиле литовьской» [28]. И отвеща ему Михаиле: «То у вас не князь — грязь! Пошлите послы к великому князю да добивайте челом. И не уймете князя: будеть с силами к Новугороду, и не будеть вам божия пособия, и станеть князь великый в Бурегах, и роспустит силу свою на Шолоне, и попленит ноугородцов многох, иных на Москву сведеть, а иных присечет, а иных на окуп даст. А Михайло князь о вас не станет, вам помочи от него не будет. И послати вам преподобнаго отца владыку да посадники, да добивати челом. И ему челобитье приимать, да и куны изьемлет. Да по мало времени князь великий опять будеть, да город возметь, да всю свою волю учинить, да бог даст ему». И збысться тако.

А Михайлове житье в животе своем. Жил собе в кельи один. Ни постели, ни озголовья не имел, ни платна, ни одежди, а лежал собе на песку. А келью топил калом коневьим. А житья его в монастыре 40 лет да четыре лета. А по вся недили вкушаше единою от хлебе и от воде.

И разболеся Михайла месяца декабря в Савин день, ходя к церкве. А стоал на правой стороне у церкве, на дворе, против Феодосиева гроба. А почали говорити ему игумен и старцы: «Чему, Михаиле, не стоишь в церкве, а стоишь на дворе?» И он им рече: «Ту аз хочю полежати!»

А дары взял на Феодосиев день на своих ногах. Да взял с собою кадилницу да темъан, да шол в келию. И послал к нему игумен ести и пити от трапезы. И они пришли, ажно кельа заперта. И они отперли, ажно темьан ся курит, а его в животе ниту. И почали места искати, земля меръзла, где его положити. И помянута черньци игумену: испытай того места, где стоял Михаила. И оне того места досмотриша, аже земля тала. И они погребошаего честно у живоначалныя Троици, месяца генваря в 11 день на память преподобнаго отца нашего Феодосия Ерусалимского.

Некто христолюбець, Михаила Марков сын, имеа любовь Христову к рабу Михаиле. И поехал за море в корабли с товаром с Колываня [29]. И бысть ему на мори буря велика. 6 дний корабль носило, и бысть корабленик и Михаила в тугы и в печали великой. И воспомянув Михаила Марков сын раба божиа Михаила: «Господине, рабе божий, помози ми!» И усмотри купец Михаила, аже раб божий Михаила за корму же держить. И бысть тишина велика. И махнет рукою, и поступи корабль. И паде Михаила купець ниць и к тому не виде раба божиа Михаила. И поехаша без пакости. И приехаша домов и обложиша гроб камен. И до сего дни.

Ловля рыбы. «Житие Михаила Клопского». Миниатюра. XVII в.

(ИРЛИ, собр. Каликина, №35, л. 330 об.)

О ЖИТИИ СВЯТОГО МИХАИЛА, ХРИСТА РАДИ ЮРОДИВОГО

Приход Михаила, Христа ради юродивого, в Клопский монастырь святой Троицы при игумене Феодосии, избранном позже на владычный стол.

А пришел в Иванову ночь. Поп Макарий, покадив в церкви на девятой песне, пошел в келью. Пришел к келье — а келья открыта. Вошел он в келью, а там старец сидит на стуле, горит перед ним свеча, а он переписывает деяния святого апостола Павла — рассказ о плавании. Поп, перепугавшись, попятился и вернулся в церковь. Пришел и рассказал о незнакомце игумену Феодосию и инокам.

Игумен Феодосий, взяв крест и кадило, пошел к келье с братиею, а сенцы в келью уже заперты. И он заглянул в окно кельи — старец сидит и пишет. Тогда игумен сотворил молитву: «Господи Исусе Христе, сыне божий, помилуй нас, грешных!» А незнакомец в ответ сотворил эту же молитву. И игумен трижды творил эту молитву, и трижды пришелец отвечал Феодосию той же молитвой.

Вот Феодосий молвит ему: «Кто ты — человек или бес? Как твое имя?» А он ему в ответ те же слова: «Человек ты или бес? Как твое имя?» И Феодосий во второй и третий раз повторил свой вопрос: «Человек ты или бес? Как твое имя?» И во второй и третий раз Михаила отвечал одно и то же: «Человек ты или бес?»

Тогда игумен Феодосий велел в келье и в сенцах крышу разобрать и в келье дверь выломать. Вошел игумен в келью, начал келью фимиамом кадить и старца стал кадить. А тот от фимиама прикрывается, а сам осеняет себя крестным знамением.

И спросил его игумен Феодосий: «Как ты пришел к нам, откуда ты? Что ты за человек? Как имя твое?» А старец отвечал его же словами: «Как ты пришел к нам? Откуда ты? Как твое имя?» Так и не могли допытаться о его имени.

И Феодосий молвил старцам: «Не бойтесь, старцы, бог нам послал этого старца».

Потом позвонили к обедне, и поп Макарий пошел в церковь. Начали служить обедню. И когда запели «Единородный», видят — старец тот в церковь вошел и тоже начал петь «Единородный сын и блаженный» и «Апостол» и всю обедню пел до конца. Когда поп кончил обедню, то подошел с просвирой к Феодосию игумену. И Феодосии, взяв просвиру, дал ее старцу, да молвил ему: «Иди, старец, к нам в трапезную хлеб есть». И он пошел со всеми в трапезную. А когда поели, то Феодосий сказал ему: «Оставайся у нас, старец, живи с нами». И сам Феодосий ввел его в келью.

Прошло немного времени, и говорят Михаила игумену Феодосию: «Будут к нам гости». Спрашивает его Феодосий: «Сын мой, что за гости будут?» А он ничего не ответил. Пошли Феодосий игумен и старец из церкви от обедни, отпев обедню, а на монастырском дворе стоят трое неизвестных. Игумен Феодосий дал им по просвире: двое взяли, а один не взял. И говорит старец Феодосию: «Зови их хлеб есть — ведь они издалека пришли». И Феодосий сказал: «Пойдем, дети, в трапезную поедим хлеба». А один из них ответил: «С нами, отче, есть еще люди, наши товарищи». Тогда Феодосий игумен и Михайла говорят: «Пусть кто-нибудь из вас пойдет да позовет остальных — поедим все вместе». Один из них пошел и позвал остальных. А их идет тридцать человек, все в доспехах, с оружием и сулицами.

Вошли в трапезную хлеб есть. Феодосий и Михайла говорят им: «Садитесь, дети, хлеб есть». Все сели за столы и поели, а двое не стали есть. Тогда сказал им Михайла: «Не сбудется ваш умысел, с которым вы сюда пришли!» И сразу же худо стало тем двоим, которые не ели. Встали все от трапезы, прославляя бога и святую Троицу, а один из гостей дал сто бел на трапезу и молвил: «Позаботьтесь, отцы, о наших товарищах — а мы от вас с миром пойдем!» И лежали двое больных пять дней. И один из них, сильно занемогший, захотел постричься в чернецы. Но Феодосий не смел постричь его. Тогда сказал Михайла Феодосию: «Постриги, отче, братом нам будет». И постригли его и нарекли в монашестве Ерофеем. А другого, когда поправился, отпустили, и Михаил сказал ему: «Иди да передай своим друзьям, чтобы с этой поры они больше не грабили и не разбойничали, оставили бы свои грехи». Вскоре после этого, на Преображение господне, приехал причащаться и монастырь кормить князь Константин с женою. За обедом Михаила заставили читать книгу Иова праведного. И князь, услышав голос старца, посмотрел ему в лицо и узнал его. Говорит он ему: «Да ведь это Михаил, Максимов сын». А тот молвил князю в ответ: «Бог знает». Тогда Феодосий сказал: «Почему, сынок, своего имени нам не назовешь?» А он в ответ: «Бог знает». И с той доры назвал свое имя — Михайла. И начали называть его Михаилом. Князь же сказал игумену и старцам: «Вы берегите его — этот человек нам родня». С тех пор игумен начал заботиться о старце.

Случилось — в Веряже вся вода высохла. Была засуха три года подряд. Раз пошел пономарь за водой для церкви, видит — Михаил пишет на песке: «Чашу спасения приму, имя господа призову. Тут будет источник неисчерпаемый». И пономарь, как обедню отпели, рассказал об этом игумену Феодосию. Пошел игумен с Михаилом на берег, посмотрел он, что написано на песке, и спросил у Михаила: «Что, Михайла, написано на песке?» А Михайла отвечает: «На песке написано — чашу спасения приму, имя господа призову. Тут будет источник неисчерпаемый». Сотворили молитву игумен с Михаилом. Покопали немного — и ударила вода ключом. Так до сих пор на этом месте бьет источник неиссякаемый.

В том же году голод был по всей Новгородской земле. Опечалился игумен Феодосии и вся братия. А Михаиле говорит Феодосию: «Не скорби, отче, бог напитал сорок тысяч человек в пустыне, не считая женщин и детей». И умолил Михаила игумена Феодосия и старцев, чтобы повелели рожь в котле варить да давать странникам. И начали старцы роптать на Феодосия и на Михаила. Тогда Феодосии с Михаилом сказали: «Пойдем в житницы и посмотрим». И нашли в житницах всего в изобилии — ничего не убавилось. После этого повелели еще больше варить рожь и раздавать народу безотказно. И прославили бога, и святую Троицу, и угодников его.

Некоторое время спустя пришел в Клопский Троицкий монастырь, в Лазареву субботу, опечаленный князь Константин Дмитриевич, прося благословения у игумена Феодосия и у Михаила. Говорит он игумену Феодосию и старцу Михаилу: «Печален я ныне — братья мои не отдают мне вотчины». А Михаил ответил ему: «Князь, не горюй, будешь на своей вотчине — в скором времени пришлют за тобой братья. Послужи, князь, святой Троице, построй храм каменный, а святая Троица за это уготовит тебе храм божий на небесах».

И спросил князь у игумена Феодосия: «Отче, есть ли такие мастера? Хочу каменный храм поставить живоначальной Троице на свое поминовение и своих родителей». Тогда послал Феодосий за мастерами и позвал мастеров Ивана, Клима и Алексея. Спрашивает князь мастеров: «Построите мне храм каменный живоначальной Троицы, такой же, как церковь Николы на Лятке?» Мастера ему ответили: «Можем, господин князь, тебе послужить с помощью божьей и живоначальной Троицы». И подрядил князь мастеров; дал в задаток им тридцать рублей, а потом им получить сто рублей и по однорядке, и хлеб им есть монастырский, без наймитов.

Заложили храм в 6931 (1423) году, 22 апреля, в день памяти преподобного отца нашего Феодора Секиота. И уже возвели стены в рост человека. А камень возили водой. Вдруг поднялся такой сильный ветер, что все призадумались: и камень водой везти нельзя, и мастерам на церкви не устоять. Нигде ничего не достанешь — такая непогода. И стояло ненастье две недели. Тогда мастера решили уйти. Князь стал тужить, что церковь не достроена, а ему уже в Москву ехать. И Михайла говорит князю: «Князь, не тужи! Бог даст наутро тишину». Нутром стало тихо. А Михайла говорит мастерам: «Помолитесь богу — бог возводит храм незримой силой». И, как предсказал Михаил, дал бог благоприятный ветер: за камнем поедут — по ветру, назад с камнем — ветер тоже попутный.

Приехал князь Константин с угощением и питием на завершение храма с княгиней и с боярами, рад был очень. А окончен был храм живоначальной Троицы в 6932 (1424) году 24 сентября, в день памяти святой первомученицы Феклы, благословением игумена Феодосия и молитвами и молением Христова угодника Михаила.

Говорит князь Константин игумену Феодосию и старцу Михаилу: «Вашими, отцы, молитвами пришла ко мне весть от старших братьев — дают мне вотчину мою». Феодосий и Михайла в ответ ему: «Поезжай, чадо, с миром — примут тебя с любовью. Не забудь, чадо, дома божьего и храма живоначальной Троицы, и нас, своих нищих». И сказал князь: «До конца жизни своей не забуду дом божий и храм живоначальной Троицы и вас, своих смиренных богомольцев!» И поехал князь в Москву к братьям, и приняли его с честью.

Предсказал Михаил Феодосию игумену: «Быть тебе на владычестве, и введут тебя во владычен двор, избранным на владычество, и пробудешь владыкой три года». А в то время болея владыка Иоанн три года, и избрали на владычество честна мужа из Спасо-Хутынского монастыря Семена. Ввели его во владычен двор, и три года владычествовал без посвящения, а потом посвятил его митрополит, и владычествовал еще три года. После него по жребию ввели во владычен двор Феодосия, мужа честна, как предсказал Михаил. На владычестве пробыл он три года, а потом свели его с владычного двора бояре и отослали в монастырь. И прожил он еще в монастыре при Евфимии два года: Евфимия, так нарекли на владычестве мужа честного Емельяна, ввели во владычен двор после Феодосия.

Раз исчез из монастыря олень — и Михаила с ним. Три недели неведомо где пропадали и Михаила и олень. А в это время, накануне Покрова, преставился Феодосий. Послали за владыкой Евфимием, чтобы проводил Феодосия, а тот не поехал. Три дня лежал игумен непогребенным. Тогда собрались люди добрые из города, и понесли игумены и попы Феодосия к могиле, хоронить, смотрят — идет Михайле, а за ним олень, ничем не привязан: только у Михайла клочок мха в руке, и олень за мхом тянется. И положили Феодосия в могилу, и погребли с честью.

Как-то хватились старцы Михаила на Святой неделе, а его в монастыре нет. Он же в это время появился в городе, в притворе святой Софии. Узнал его посадник Григорий Кириллович, как кончилась заутреня, и говорит Михаилу: «Вкуси хлеба с нами вместе». А он в ответ: «Бог знает». Посадник приставил к нему человека, и тот не успел спохватиться, а Михаила как не бывало. В Клопском же монастыре пошел поп в церковь служить обедню, смотрит — в притворе стоит Михайла. Пошли иноки из церкви в трапезную хлеб есть. Немного поели, а посадник в Клопский монастырь человека прислал посмотреть — в монастыре ли Михайла, а он уже в монастыре.

И рассердился на монастырь посадник Григорий Кириллович. Приехал он в монастырь в Великий день на обедню в церковь святой Троицы. Игумен, отпев обедню, вышел из церкви, а посадник с ним. Остановил посадник игумена и старцев на дворе, говорит: «Вы не пускайте коней и коров на жары — это моя земля. И в реке Веряже, и по болоту, и около двора моего рыбу не ловите. А если начнете ловить, то я повелю рыбакам вашим руки и ноги перебить». Михаил же посаднику в ответ: «Сам останешься без рук и без ног и едва не потонешь!»

Послали игумен и Михаила рыбаков ловить рыбу нареку и на болота. И посадник пошел на реку, а рыбаки как раз тянут сети. Побежал он к ним, к реке, да в реку сам за ними погнался, ударил кого-то рукой, хотел второй раз ударить, но промахнулся, упал в воду и едва не утонул. Подоспевшие люди подняли его, повели, а у него, по пророчеству Михаила, и руки и ноги отнялись.

Рано утром привезли его в монастырь. Но Михаил не велел его в монастырь впускать, и не брать от него ни кануна, ни свечи, ни просвиры. И сказал Михаил: «Не корми, не пои ты нас, только не обижай». Игумен же и братия в сомнении были, не приняв от посадника ни кануна, ни просвир. А привезшие посадника поехали прочь, угрожая: «Мы пожалуемся владыке и Великому Новгороду, что вы не захотели за посадника молебен петь и ни просвир, ни кануна не принимаете». И пошли Яков Андреанов, Феофилат Захарьин, Иоан Васильев жаловаться владыке и Новгороду. Владыка послал своих протопопа и протодьякона к Михаилу и к игумену, повелевая: «Пойте молебен и обедню за посадника!» А Михаил сказал протопопу и протодьякону: «Молим бога о всех людях, не только о Григории. Пусть он поездит по монастырям и попросит прощения у бога!»

Поехал посадник по монастырям и по всем городским церквам и стал давать милостыню. Ездил он так но монастырям год и полтора месяца, но ни в одном монастыре не обрел себе исцеления. И, вернувшись, послал сказать владыке: «Не обрел я себе помощи в монастырях». А владыка: «Чадо, теперь поезжай ты в монастырь святой Троицы да попроси милости у святой Троицы и у старца Михаила». И своих попов послал владыка с посадником. Когда приехали они, то Михаил повелел молебен петь и обедню. Внесли посадника в церковь на ковре, а он даже перекреститься не может. Стали молебен петь святой Троице. Когда дошли до кондака, то начал рукой шевелить, а целый год и полтора месяца ни рукой, ни ногой не двигал. Когда пошли с Евангелием на выход, то перекрестился и сел. А когда дошли до переноса, то, встав на ноги, стоял до конца службы. Отпев обедню, пошли в трапезную, где посадник обед поставил. И посадник сказал: «Святая братия, хлеб да соль вам, отцы!» Михайла же ответил на это: «Уготовил господь любящим его и заповеди его хранящим». И еще сказал Михаил: «Кто зачинает рать — бог того погубит!» С тех пор стал посадник добр и к Михаилу и к монастырю.

Поспорили из-за земли Олферий Иванович с Иваном Семеновичем Лошинским. И предсказал Михайла Олферию Ивановичу: «Будешь ты без рук и без ног и онемеешь!» Вот пришел Олферий Иванович к церкви святой Богородицы в Курецке да говорит: «Брат Иван, здесь моя земля!» Ударили по руками Олферий Иванович рукавицей оземь. Наклонился за рукавицей, а у него рука и нога и язык отнялись, и не говорит.

А вот другое предсказание — Никифору попу. Украл поп панагию, и Михаил говорит ему: «Ума лишишься!» И после этого у попа ни ума, ни памяти. Велел Михаил в печи золу раскопать, а там панагия.

И еще. Пришла беда монастырю от владыки Евфимия Первого — захотел деньги с монастыря получить. И взял из монастыря коня вороного. А Михаиле владыке сказал: «Мало тебе жить — все останется!» И с тех пор разболелся владыка и преставился.

В те годы ввели во владычен двор владыку Евфимия Второго. Владычествовал он три года избранным, но не посвященным. Раз пришел владыка в Клопский монастырь братию кормить. Вот, сидя за столом, владыка и говорит: «Михайлушка, моли бога за меня, чтобы было от великого князя согласие на посвящение». А в руках у владыки платок. Михайла хвать из рук владыки платок и на голову ему: «Поедешь в Смоленск, и там посвятят тебя во владыки». И ездил владыка в Смоленск и получил там посвящение. Приехал он снова к Михаилу: «Бог меня посвятил и митрополит». А Михаил владыке молвит: «Еще позовут тебя в Москву, и тебе придется ехать и бить челом великому князю и митрополиту».

Приехал в ту пору в Новгород князь Дмитрий Юрьевич и пришел в Клопский монастырь у Михаила благословиться. Говорит он: «Михайлушка, скитаюсь вдали от своей вотчины — согнали меня с великого княжения!» Михаила ему в ответ: «Всякая власть дается от бога». Попросил князь: «Михайлушка, моли бога, чтобы мне добиться своей вотчины — великого княжения». И Михаил ответил ему: «Князь, добьешься трехлокотного гроба!» Но князь, не вняв этому, поехал добиваться великого княжения. Тогда Михаила сказал: «Всуе стараешься, князь, — не получишь, чего бог не даст». И не было божьей помощи князю. Спросили в то время у Михаила: «Пособил бог князю Дмитрию?» И Михаил сказал: «Впустую проплутали наши!» Записали день тот. И так оно и оказалась. Опять прибежал князь в Великий Новгород. На Троицкой неделе в пятницу приехал он в Клопский монастырь братию кормить и у Михаила благословиться. Накормил и напоил старцев, а Михаилу пожаловал шубу со своего плеча. Когда стали князя провожать из монастыря, то Михаил погладил князя по голове, приговаривая: «Княже, земля по тебе стонет!» Да трижды так молвил. А князь говорит: «Михайлушка, хочу ехать во Ржев, на свою вотчину». И сказал Михаил: «Княже, не исполнишь желания своего». И накануне Ильина дня князь преставился.

Приехал в монастырь посадник Иван Васильевич Немир, а на монастырском дворе Михаил ему встретился. Спрашивает Михаил посадника: «Чего ездишь?» Посадник ему отвечает: «Был у пратещи своей, у Ефросиньи, да приехал к тебе благословиться». И Михайла сказал ему: «Что у тебя, чадо, за дума, что с бабами советуешься?» Посадник же в ответ: «Летом придет на нас князь великий, хочет подчинить себе землю нашу, но у нас есть князь Михаил Литовский». И ответил ему Михайла: «То у вас не князь — грязь! Пошлите лучше послов к великому князю и бейте ему челом. А не умолите князя, придет он с силами к Новгороду, и не будет вам помощи от бога, станет князь великий в Бурегах и пустит силу свою по Шелоне и многих новгородцев покорит: одних в Москву уведет, других казнит, а с иных откуп возьмет. А Михаил князь вас бросит, и помощи вам от него не будет. А потом пошлете вы преподобного отца владыку да посадников бить челом великому князю. И он челобитье ваше примет, и откуп с вас возьмет. И вскоре князь великий опять придет, и город возьмет, и все учинит по своей воле, и бог поможет ему». Так все и сбылось.

Вот каково было житье Михаила при жизни земной. Жил в келье один. Ни постели, ни изголовья, ни подстилки, ни одеяла не имел, а спал на песке. Келью топил конским навозом. Прожил в монастыре сорок четыре года, а питался каждый день только хлебом и водой.

В декабре месяце на Саввин день разболелся Михаил, но в церковь продолжал ходить. А стоял справа у церкви, на дворе, против могилы Феодосия. Стали говорить ему игумен и старцы: «Почему, Михаила, стоишь не в церкви, а на дворе?» И он им ответил: «Хочу я тут лечь!»

На Феодосиев день Михаил сам принял святые дары и, взяв с собою кадильницу и фимиам, пошел в келью. Послал игумен ему от трапезы еды и питья. И когда пришли к нему, то келья была закрыта. Открыли келью — и фимиам еще курился, а он был уже мертв. Стали искать место, где похоронить его, — земля сильно промерзла. Тогда напомнили чернецы игумену — «посмотри то место, где стоял Михаил». Попробовали, а земля в этом месте талая. И погребли Михаила честно у церкви живоначальной Троицы в 11 день января месяца, в день памяти преподобного отца нашего Феодосия Иерусалимского.

Некий христолюбец, Михаил Марков сын, имел любовь во Христе к рабу божьему Михаилу. Поехал он из Колывани за море в корабле с товаром. И случилась на море сильная буря. Шесть дней носило корабль, и затужили и кормчий и Михаил. Тогда помянул Михаил Марков сын раба божьего Михаила: «Господине, раб божий, помоги мне!» И увидел купец Михаил, что раб божий Михайла держит корабль за корму. И наступила тишина. Махнул святой рукою, и корабль поплыл. Михаил купец упал ниц, и не стало видно раба божьего Михаила. И поплыли дальше беспрепятственно. И, приехав домой, поставил купец каменную гробницу Михаилу, и стоит она до сих пор.

Сказание о Дракуле воеводе

Бысь в Мунтьянской земли^[1] греческыя веры христианин воевода именем Дракула влашеским языком, а нашим диавол^[2]. Толико зломудр, яко же по имени его, тако и житие его.

Приидоша к нему некогда от турьскаго поклисарие^[3] и, егда внидоша к нему и поклонишась по своему обычаю, а кап своих з глав не сняша, он же вопроси их: «Что ради тако учинисте, ко государю велику приидосте и такову срамоту ми учинисте?» Они же отвещаша: «Таков обычай нашь, государь, и земля наша имеет». Он же глагола им: «И аз хощу вашего закона потвердити да крепко стоите». И повеле им гвоздием малым железным ко главам прибити капы и отпусти их, рек им: «Шедше скажите государю вашему: он навык от вас ту срамоту терпети, мы же не навыкохом, да не посылает своего обычая ко иным государем, кои не хотят его имети, но у себе его да держит».

Царь же велми разсердити себе о том и поиде воинством на него и прииде на него со многими силами. Он же, собрав елико имеаше у себе войска, и удари на турков нощию, и множьство изби их. И не возможе противу великого войска малыми людьми и възвратися. И кои с ним з бою того приидоша, и начат их сам смотрити; кой ранен спереди, тому честь велию подаваше и витязем его учиняше, коих же сзади, того на кол повеле всажати проходом, глаголя: «Ты еси не муж, но жена». А тогда, коли поиде на туркы, тако глагола всему войску своему: «Кто хощет смерть помышляти, той не ходи со мною, остани зде». Царь же, слышав то, поиде прочь с великою срамотою, безчисленно изгуби войска, не сме на него поити.

Царь же поклисаря посла к нему, да ему дась дань. Дракула же велми почести поклисаря оного, и показа ему все свое имение, и рече ему: «Аз не токмо хощу дань давати царю, но со всем своим воинством и со всею казною хощу к нему ити на службу, да какоми повелит, тако ему служу. И ты возвести царю, как пойду к нему, да не велить царь по своей земли никоего зла учинити мне и моим людем, а яз скоро хощу по тебе ко царю ити, и дань принесу и сам к нему прииду». Царь же, услышав то от посла своего, что Дракула хощет прийти к нему на службу, и посла его почести и одари много. И велми рад бысь, бе бо тогда ратуяся со восточными. И посла скоро по всем градом и по земли, да когда Дракула пойдет, никоего ж зла никто дабы Дракуле не учинил, но еще и честь ему воздавали. Дракула же поиде, събрався с всем воиньством, и приставове царстии с ним и велию честь ему воздаваху. Он же преиде по земли его яко 5 дни, и внезапу вернуся, и начат пленити градове и села, и множьство много поплени и изсече, овых на колие сажаху турков, а иных на полы пресекая и жжигая, и до ссущих младенець. Ничто ж остави, всю землю ту пусту учини, прочих же, иже суть християне, на свою землю прегна и насели. И множьство много користи взем, возвратись, приставов тех почтив, отпусти, рек: «Шедше повесте царю вашему, яко же видес-те: сколко могох, толико есмь ему послужил. И будет ему угодна моя служба, и аз еще хощу ему тако служити, какова ми есть сила». Царь же ничто ж ему не може учинити, но срамом побежен бысь.

И толико ненавидя во своей земли зла, яко хто учинит кое зло, татбу, или разбой, или кую лжу, или неправду, той никако не будет жив. Аще ль велики болярин, иль священник, иль инок, или просты, аще и велико богатьство имел бы кто, не может искупитись от смерти, и толико грозен бысь. Источник его и кладязь на едином месте, и к тому кладязу и источнику пришли путие мнози от многых стран, и прихождаху людие мнозии, пияху от кладязя и источника воду, студена бо бе и сладка. Он же у того кладязя на пустом месте постави чару велию и дивну злату; и хто хотяще воду нити, да тою чарою пиет, на том месте да поставит, и, елико оно время пребысь, никто ж смеаше ту чару взяти.

Единою ж пусти по всей земли свое веление, да кто стар, иль немощен, иль чим вреден, иль нищ, вси да приидут к нему. И собрашась бесчисленое множьство нищих и странных к нему, чающеот него великиа милости. Он же повеле собрати всех во едину храмину велику, на то устроену, и повеле дати им ясти и пити доволно; они ж ядше и возвеселишась. Он же сам приде к ним и глагола им: «Что еще требуете?» Они же вси отвещаша: «Ведает, государю, бог и твое величество, как тя бог вразумит». Он же глагола к ним: «Хощете ли, да сотворю вас беспечалны на сем свете, и ничим же нужни будете?» Они же чающе от него велико нечто и глаголаша вси: «Хощем, государю». Он же повеле заперети храм и зажещи огнем, и вси ту изгореша. И глаголаше к боляром своим: «Да весте, что учиних тако: первое, да не стужают людем и никто ж да не будеть нищь в моей земли, но вси богатии; второе, свободих их, да не стражут никто ж от них на сем свете от нищеты иль от недуга».

Единою ж приидоша к нему от Угорскыя земли два латинска мниха милостыни ради. Он же повеле их развести разно, и призва к себе единого от них, и показа ему округ двора множьство бесчисленое людей на колех и на колесех, и вопроси его: «Добро ли тако сътворих, и како ти суть, иже на колии?» Он же глагола: «Ни, государю, зло чиниши, без милости казниши; подобает государю милостиву быти. А ти же на кольи мученици суть». Призвав же и другаго и вопроси его тако же. Он же отвеща: «Ты, государь, от бога поставлен еси лихо творящих казнити, а добро творящих жаловати. А ти лихо творили, по своим делом въсприали». Он же призвав перваго и глагола к нему: «Да почто ты из монастыря и ис келии своея ходиши по великим государем, не зная ничто ж? А ныне сам еси глаголал, яко ти мученици суть. Аз и тебе хощу мученика учинити, да и ты с ними будеши мученик». И повеле его на кол посадити проходом, а другому повеле дати 50 дукат злата, глаголя: «Ты еси разумен муж». И повеле его на возе с почестием отвести и до Угорскыя земли.

Некогда ж прииде купець гость некы от Угорскыя земли в его град. И по его заповеди остави воз свой на улици града пред полатою и товар свой на возе, а сам спаше в полате. И пришед некто, украде с воза 160 дукат злата. Дракула же глагола ему: «Пойди, в сию нощь обрящеши злато». И повеле по всему граду искати татя, глаголя: «Аще не обрящется тать, то весь град погублю». И повеле свое злато, нес, положити на возе в нощи и приложи един златой. Купец же въстав, и обрете злато, и прочет единою и дващи, обреташесь един лишний златой, и шед к Дракуле, глагола: «Государю, обретох злато, и се есть един златой не мой, лишний». Тогда же приведоша и татя оногр и с златом. И глагола купцю: «Иди с миром; аще бы ми еси не поведал злато, готов бых и тебе с сим татем на кол посадити».

Аще жена кая от мужа прелюбы сътворит, он же веляше срам ей вырезати, и кожю содрати, и привязати ея нагу, и кожу ту на столпе среди града и торга повесити, и девицам, кои девьства не сохранят, и вдовам тако ж, а иным сосца отрезаху, овым же кожу содравше со срама ея, и, рожен железен разжегши, вонзаху в срам ей, и усты исхожаше. И тако привязана стояше у столпа нага, дондеже плоть и кости ей распадутся иль птицам в снедь будет.

Единою ж яздящу ему путем и узре на некоем сиромахе срачицю издрану худу и въпроси его: «Имаши ли жену?» Он же отвеща: «Имам, государю». Он же глагола: «Веди мя в дом твой, давижю». И узре жену его младу сущу и здраву и глагола мужу ея: «Не си ли лен сеял?» Он же отвеща: «Господи, много имам лну». И показа ему много лну. И глагола жене его: «Да почто ты леность имееши к мужу своему? Он должен есть сеяти и орати и тебе хранити, а ты должна еси на мужа своего одежю светлу и лепу чинити, а ты и срачици не хощеши ему учинити, а здрава суща телом. Ты еси повинна, а не мужь твой: аще ль бы муж не сеял лну, то бы муж твой повинен был». И повеле ей руце отсещи и труп ея на кол всадити.

Некогда ж обедоваше под трупием мертвых человек, иже на колие саженых, множьство бо округ стола его; он же среди их ядяше и тем услажашесь. Слуга ж его, иже пред ним ясти ставляше, смраду оного не моги терпети и заткну нос и на страну главу свою склони. Он же вопроси его: «Что ради тако чинишь?» Он же отвеща: «Государю, не могу смрада сего терпети». Дракула же ту и повеле его на кол всадити, глаголя: «Тамо ти есть высоко жити, смрад не можеть тебе доити».

Иногда же прииде от угорского короля Меттеашя^[4] апоклисарь до него, человек не мал болярин, в лясех родом. И повеле ему сести с собою на обеде среди трупия того. И пред ним лежаше един кол велми дебел и высок, весь позлащен, и вопроси апоклисаря Дракула: «Что ради учиних сей кол тако? Повеж ми». Посол же той велми убояся и глагола: «Государю, мнит ми ся тако: неки великий человек, пред тобою согреши, и хощеши ему почте  ну смерть учинити паче иных». Дракула же глагола: «Право рекл еси; ты еси велика государя посол кралевьскы, тебе учиних сей кол». Он же отвеща: «Государю, аще достойное смерти соделал буду, твори еже хощеши. Праведный бо еси судия; ты не повинен моей смерти, но аз сам». Дракула же расмияся и рече: «Аще бы ми еси не тако отвещал, воистину бы был еси на сем коле». И почти его велми и, одарив, отпусти, глаголя: «Ты вправду ходи на поклисарство от великых государей к великим государем, научен бо еси с государьми великыми говорити, прочии же да не дерзнуть, но первое учими будуть, как им с государьми великыми беседовати». Таков обычай имеаше Дракула: отколе к нему прихождаше посол от царя или от короля неизящен и не умеаше против кознем его отвещати, то на кол его всажаше, глаголя: «Не аз повинен твоей смерти — иль государь твой, иль ты сам. На мене ничто же рци зла. Аще государь твой, ведая тебе малоумна и не научена, послал тя есть ко мне, к великоумну государю, то государь твой убил тя есть; аще ль сам дерзнул еси, не научився, то сам убил еси себя». Тако поклисарю учиняше кол высок и позлащен весь, и на него всаждаше, и государю его те речи отписоваше с прочими, да не шлет к великоумну государю малоумна и ненаучена мужа в посольство.

Учиниша же ему мастери бочкы железны; он же насыпа их злата, в реку положи. А мастеров тех посещи повеле, да никто ж увесть съделаннаго им окаанства, токмо тезоимениты ему диавол.

Некогда же поиде на него воинством король угорскы Маттеашь; он же поиде против ему, и сретеся с ним, и ударишась обои, и ухватиша Дракулу жива, от своих издан по крамоле^[5]. И приведен бысь Дракула ко кралю, и повеле его метнути в темницю. И седе в Вышеграде на Дунаи, выше Будина 4 мили^[6], 12 лет. А на Мунтьянской земли посади иного воеводу^[7].

Умершу же тому воеводе, и краль пусти к нему в темницю, да аще восхощет быти воевода на Мунтианской земли, яко же и первие, то да латиньскую веру прииметь, аще ль же ни, то умрети в темници хощеть. Дракула же возлюби паче временнаго света сладость, нежели вечнаго и бесконечнаго, и отпаде православия, и отступи от истинны, и остави свет, и приатму. Увы, не возможе темничныя временныя тяготы понести, и уготовася на бесконечное мучение, и остави православную нашу веру, и приат латыньскую прелесть. Крал же не токмо дасть ему воеводство на Мунтьянской земли, но и сестру свою родную дасть ему в жену, от нея же роди два сына. Пожив же мало яко 10 лет^[8], и тако скончася в той прельсти.

Глаголют же о немь, яко, и в темници седя, не остася своего злаго обычая, но мыши ловя и птици на торгу покупая, и тако казняше их, ову на кол посажаше, а иной главу отсекаше, а со иныя перие ощипав, пускаше. И научися шити и тем в темници кормляшесь.

Егда же краль изведе его ис темници, и приводе его на Будин, и дасть ему дом в Пещи противу Будина, и еще у краля не был, случися некоему злодею уйти на его двор и съхранися. Гонящий же приидоша и начата искати и найдоша его. Дракула же востав, взем мечь свой, и скочи с полаты, и отсече главу приставу оному, держащему злодея, а злодея отпусти; прочий же бежаша и приидоша к биреву и поведаша ему бывшее. Бирев же с всеми посадникы иде ко кралю, жалуяся на Дракулу. Корол же посла к нему, вопрашая: «Что ради таково зло учини?» Он же тако отвеща: «Зло никое ж учиних, но он сам себе убил; находя разбойнически на великаго государя дом, всяк так погибнеть. Аще ли то ко мне пришел бы явил, и аз во своем дому нашел бы того злодея, или бы выдал, или просил его от смерти». Кралю же поведаша. Корол же нача смеятися и дивитись его сердцю.

Конец же его сице^[9]: живяше на Мунтианской земли, и приидоша на землю его турци, начаша пленити. Он же удари на них, и побегоша турци. Дракулино же войско без милости начаша их сещи и гнаша их. Дракула же от радости възгнав на гору, да видить, како секуть турков, и отторгъся от войска; ближний его, мнящись яко турчин, и удари его один копием. Он же видев, яко от своих убиваем, и ту уби своих убийць мечем своим 5, его же мнозими копии сбодоша, и таке убиен бысь.

Корол же сестру свою взят, и со двема сними, в Угорскую землю на Будин. Един при кралеве сыне живет, а другий был у Варадинского бископа^[10] и при нас умре, а третьяго сына, старейшаго, Михаила^[11] тут же на Будину видехем, от царя турскаго прибег ко кралю; еще не женився, прижил его Дракула с единою девкою. Стефан же молдовскый^[12] з кралевы воли посади на Мунтьянской земли некоего воеводскаго сына, Влада^[13] именем. Бысь бо той Влад от младенства инок, потом и священник и игумен в монастыри, потом ростригся и сел на воеводство и женился, понял воеводскую жену, иже после Дракулы мало побил и убил его Стефан волосьскы, того жену понял. И ныне воевода на Мунтьянской земли Влад, иже бывы чернець и игумен.

В лето 6994 февраля 13 прежь писал, та же в лето 6998 генваря 28 в другье переписах, аз грешны Ефросин^[14].

СКАЗАНИЕ О ДРАКУЛЕ ВОЕВОДЕ

Был в Мунтьянской земле воевода, христианин греческой веры, имя его по-валашски Дракула, а по-нашему —Дьявол. Так жесток и мудр был, что, каково имя, такова была и жизнь его.

Однажды пришли к нему послы от турецкого царя и, войдя, поклонились по своему обычаю, а колпаков, своих с голов не, сняли. Он же спросил их: «Почему так поступили: пришли к великому государю и такое бесчестие мне нанесли?» Они же отвечали: «Таков обычай, государь, в земле нашей». А он сказал им: «И я хочу закон ваш подтвердить, чтобы следовали ему неуклонно». И приказал прибить колпаки к их головам железными гвоздиками, и отпустил их со словами: «Идите и скажите государю вашему: он привык терпеть от вас такое бесчестие, а мы не привыкли, и пусть не посылает свой обычай блюсти у других государей, которым обычай такой чужд, а в своей стране его соблюдает».

Царь был очень разгневан этим, и пошел на Дракулу войной, и напал на него с великими силами. Дракула же, собрав все войско свое, ударил на турок ночью и перебил множество врагов. Но не смог со своей небольшой ратью одолеть огромного войска и отступил. И стал сам осматривать всех, кто вернулся с ним с поля битвы: кто был ранен в грудь, тому воздавал почести и в витязи того производил, а кто в спину, — того велел сажать на кол, говоря: «Не мужчина ты, а баба!» А когда снова двинулся против турок, то так сказал своим воинам: «Кто о смерти думает, пусть не идет со мной, а здесь остается». Царь же, услышав об этом, повернул назад с великим позором, потеряв без числа воинов, и не посмел выступить против Дракулы.

И отправил царь к Дракуле посла, требуя от него дани. Дракула же воздал послу тому пышные почести, и показал ему свое богатство, и сказал ему: «Я не только готов платить дань царю, но со всем воинством своим и со всем богатством хочу идти к нему на службу, и как повелит мне, так ему служить буду. И ты передай царю, что, когда пойду к нему, пусть объявит он по всей своей земле, чтобы не чинили зла ни мне, ни людям моим, а я вскоре вслед за тобою пойду к царю, и дань принесу, и сам к нему прибуду». Царь же, услышав все это от посла своего, что хочет Дракула прийти к нему на службу, послу его честь воздал и одарил его богато. И рад был царь, ибо в то время вел войну на востоке. И тотчас послал объявить по всем городам и по всей земле, что, когда пойдет Дракула, никакого зла ему не причинять, а, напротив, встречать его с почетом. Дракула же, собрав все войско, двинулся в путь, и сопровождали его царские приставы, и воздавали ему повсюду почести. Он же, углубившись в Турецкую землю на пять дневных переходов, внезапно повернул назад, и начал разорять города и села, и людей множество пленили перебил, одних — на колья сажал, других рассекал надвое или сжигал, не щадя и грудных младенцев. Ничего не оставил на пути своем, всю землю в пустыню превратил, а всех, что было там, христиан увел и расселил в своей земле. И возвратился восвояси, захватив несметные богатства, а приставов царских отпустил с почестями, напутствуя: «Идите и поведайте царю вашему обо всем, что видели. Сколько сил хватило, послужил ему. И если люба ему моя служба, готов и еще ему так же служить, сколько сил моих станет». Царь же ничего не смог с ним сделать, только себя опозорил.

И так ненавидел Дракула зло в своей земле, что если кто совершит какое-либо преступление, украдет, или ограбит, или обманет — не избегнуть тому смерти. Пусть будет он знатный вельможа, или священник, или монах, или простой человек, пусть он владеет несметными богатствами, все равно не откупится он от смерти. Так грозен был Дракула.

Был в земле его источник и колодец, и сходились к тому колодцу и источнику со всех сторон дороги, и множество людей приходило пить из того колодца родниковую воду, ибо была она холодна и приятна на вкус. Дракула же возле того колодца, хотя был он в безлюдном месте, поставил большую золотую чару дивной красоты, чтобы всякий, кто захочет пить, пил из той чары и ставил ее на место. И сколько времени прошло — никто не посмел украсть ту чару.

Однажды объявил Дракула по всей земле своей: пусть придут к нему все, кто стар, или немощен, или болен чем, или беден. И собралось к нему бесчисленное множество нищих и бродяг, ожидая от него щедрой милостыни. Он же ведел собрать их всех в построенном для того хороме и велел принести им вдоволь еды и вина. Они же пировали и веселились. Дракула же сам к ним пришел и спросил: «Чего еще хотите?» Они же все отвечали: «Это ведомо богу, государь, и тебе: что тебе бог внушит». Он же спросил их: «Хотите ли, чтобы сделал я вас счастливыми на этом свете, и ни в чем не будете нуждаться?» Они же, ожидая от него великих благодеяний, закричали разом: «Хотим, государь!» А Дракула приказал запереть хором и зажечь его, и сгорели все те люди. И сказал Дракула боярам своим: «Знайте, почему я сделал так: во-первых, пусть не докучают людям, и не будет нищих в моей земле, а будут все богаты; во-вторых, я и их самих освободил: пусть не страдают они на этом свете от нищеты или болезней».

Пришли как-то к Дракуле два католических монаха из Венгерской земли собирать подаяние. Он же велел развести их порознь, позвал к себе одного из них и, указав на двор, где виднелось множество людей, посаженных на кол или колесованных, спросил: «Хорошо ли я поступил, и кто эти люди, посаженные на колья?» Монах же ответил: «Нет, государь, зло ты творишь, казня без милосердия; должен государь быть милостивым. А те на кольях — мученики!» Призвал Дракула другого и спросил его о том же. Отвечал тот: «Ты, государь, богом поставлен казнить злодеев и награждать добродетельных. А люди эти творили зло, по делам своим и наказаны». Дракула же, призвав первого монаха, сказал ему: «Зачем же ты вышел из монастыря и из кельи своей и ходишь по великим государям, раз ничего не смыслить? Сам же сказал, что люди эти — мученики, вот я и хочу тебя тоже мучеником сделать, будешь и ты с ними в мучениках». И приказал посадить его на кол, а другому велел дать пятьдесят золотых дукатов, говоря: «Ты мудрый человек». И велел его с почетом довезти до рубежа Венгерской земли.

Однажды прибыл из Венгерской земли купец в город Дракулы. И, как принято было у Дракулы, оставил воз свой на городской улице перед домом, а товар свой — на возу, а сам лег спать в доме. И кто-то украл с воза 160 золотых дукатов. Купец, придя к Дракуле, поведал ему о пропаже золота. Дракула же отвечал: «Иди, этой же ночью найдешь свое золото». И приказал по всему городу искать вора, пригрозив: «Если не найдете преступника, весь город погублю». И велел той же ночью положить на воз свое золото и добавить один лишний дукат. Купец же наутро, встав, обнаружил золото и пересчитал его и раз, и другой, все выходило, что один дукат лишний. И, придя к Дракуле, сказал: «Государь, нашел золото, но вот один дукат не мой — лишний». В это время привели и вора с похищенным золотом. И сказал Дракула купцу: «Иди с миром! Если бы не сказал мне о лишнем дукате, то посадил бы и тебя на кол вместе с этим вором».

Если какая-либо женщина изменит своему мужу, то приказывал Дракула вырезать ей срамное место, и кожу содрать, и привязать ее нагую, а кожу ту повесить на столбе, на базарной площади посреди города. Так же поступали и с девицами, не сохранившими девственности, и с вдовами, а иным груди отрезали, а другим сдирали кожу со срамных мест, или, раскалив железный прут, вонзали его в срамное место, так что выходил он через рот. И в таком виде, нагая, стояла женщина, привязанная к столбу, пока не истлеет плоть и не распадутся кости или не расклюют ее птицы.

Однажды ехал Дракула по дороге и увидел на некоем бедняке ветхую и разодранную рубашку и спросил его: «Есть ли у тебя жена?» — «Да, государь», — отвечал тот. Дракула повелел: «Веди меня в дом свой, хочу на нее посмотреть». И увидел, что жена бедняка молодая и здоровая, и спросил ее мужа: «Разве ты не сеял льна?» Он же отвечал: «Много льна у меня, господин». И показал ему множество льна. И сказал Дракула женщине: «Почему же ленишься ты для мужа своего? Он должен сеять, и пахать, и тебя беречь, а ты должна шить ему нарядные праздничные одежды. А ты и рубашки ему не хочешь сшить, хотя сильна и здорова. Ты виновна, а не муж твой: если бы он не сеял льна, то был бы он виноват». И приказал ей отрубить руки, и труп ее воздеть на кол.

Как-то обедал Дракула среди трупов, посаженных на кол, много их было вокруг стола его. Он же ел среди них и в том находил удовольствие. Но слуга его, подававший ему яства, не мог терпеть трупного смрада и заткнул нос и отвернулся. «Что ты делаешь?» — спросил его Дракула. Тот отвечал: «Государь, не могу вынести этого смрада». Дракула тотчас же велел посадить его на кол, говоря: «Там ты будешь сидеть высоко, и смраду до тебя будет далеко!»

Пришел однажды к Дракуле посол от венгерского короля Матьяша, знатный боярин, родом поляк. И сел Дракула с ним обедать среди трупов. И лежал перед Дракулой толстый и длинный позолоченный кол, и спросил Дракула посла: «Скажи мне: для чего я приготовил такой кол?» Испугался посол тот немало и сказал: «Думается мне, государь, что провинился перед тобой кто-либо из знатных людей и хочешь предать его смерти более почетной, чем других». Дракула же отвечал: «Верно говоришь. Вот ты — великого государя посол, посол королевский, для тебя и приготовил этот кол». Отвечал тот: «Государь, если совершил я что-либо, достойное смерти, — делай как хочешь. Ты судья справедливый — не ты будешь в смерти моей повинен, но я сам». Рассмеялся Дракула и сказал: «Если бы ты не так ответил, быть бы тебе на этом коле». И воздал ему почести, и, одарив, отпустил со словами: «Можешь ходить ты послом от великих государей к великим государям, ибо умеешь с великими государями говорить, а другие пусть и не берутся, а сначала поучатся, как беседовать с великими государями». Был такой обычай у Дракулы: когда приходил к нему неопытный посол от царя или от короля и не мог ответить на коварные вопросы Дракулы, то сажал он посла на кол, говоря: «Не я виноват в твоей смерти, а либо государь твой, либо ты сам. Если государь твой, зная, что неумен ты и неопытен, послал тебя ко мне, многомудрому государю, то твой же государь и убил тебя. Если же ты сам решился идти, неученый, то сам же себя и убил». И так готовил для посла высокий позолоченный кол и сажал его на кол, а государю его посылал грамоту с кем-либо, чтобы впредь не отправлял послом к многомудрому государю глупого и неученого мужа.

Изготовили мастера для Дракулы железные бочки, а он наполнил их золотом и погрузил в реку. А мастеров тех велел казнить, чтобы никто не узнал о его коварстве, кроме тезки его — дьявола.

Однажды пошел на него войной венгерский король Матьяш. Выступил Дракула ему навстречу, сошлись, и сразились, и выдали Дракулу изменники живым в руки противника. Привели Дракулу к королю, и приказал тот бросить его в темницу. И провел он там, в Вышеграде на Дунае, в четырех верстах выше Буды, двенадцать лет. А в Мунтьянской земле король посадил другого воеводу.

Когда же тот воевода умер, послал король к Дракуле в темницу сказать, что если хочет он, как и прежде, быть в Мунтьянской земле воеводой, то пусть примет католическую веру. Если же не согласен он, то так и умрет в темнице. И предпочел Дракула радости суетного мира вечному и бесконечному, и изменил православию, и отступил от истины, и оставил свет, и вверг себя во тьму. Увы, не смог перенести временных тягот заключения, и отдал себя на вечные муки, и оставил нашу православную веру, и принял ложнее учение католическое. Король же не только вернул ему Мунтьянское воеводство, но и отдал в жены ему родную сестру, от которой было у Дракулы два сына. Прожил он еще около десяти лет и умер в ложной католической вере.

Рассказывали о нем, что и сидя в темнице не оставил он своих жестоких привычек: ловил мышей или птиц покупал на базаре и мучал их — одних на кол сажал, другим отрезал голову, а птиц отпускал, выщипав перья. И научился шить, и кормился этим в темнице.

Когда же король освободил Дракулу из темницы, привели его в Буду, и отвели ему дом в Пеште, что против Буды, но еще не был допущен Дракула к королю. И вот тогда случилось, что некий разбойник забежал во двор к Дракуле и спрятался там. Преследователи же стали искать здесь преступника и нашли его. Тогда Дракула вскочил, схватил свой меч, выбежал из палат, отсек голову приставу, державшему разбойника, а того отпустил. Остальные обратились в бегство и, придя к судье, рассказали ему о случившемся. Судья же с посадниками отправился к королю с жалобою на Дракулу. Послал король к Дракуле, спрашивая: «Зачем же ты совершил такое злодеяние?» Он же отвечал так: «Никакого зла я не совершал, а пристав сам же себя убил: так должен погибнуть всякий, кто, словно разбойник, врывается в дом великого государя. Если бы он пришел ко мне и объявил о произошедшем, то я бы нашел злодея в своем доме и либо выдал его, либо просил бы его помиловать». Рассказали об этом королю. Король же посмеялся и удивился его нраву.

Конец же Дракулы был таков: когда был он уже в Мунтьянской земле, напали на землю его турки и начали ее разорять. Ударил Дракула на турок, и обратились они в бегство. Воины же Дракулы, преследуя их, рубили их беспощадно. Дракула же в радости поскакал на гору, чтобы видеть, как рубят турок, и отъехал от своего войска. Приближенные же приняли его за турка, и один из них ударил его копьем. Дракула, видя, что убивают его свои же, сразил мечом своих убийц, но и его пронзили несколькими копьями, и так был он убит.

Король же взял сестру свою с двумя сыновьями в Венгерскую землю, в Буду. Один сын при короле живет, а другой был у Варданского епископа и при нас умер, а третьего сына, старшего, видели тут же в Буде — бежал он к королю от турецкого царя; еще не будучи женат, прижил этого сына Дракула с одной девкой. Стефан же молдавский по королевской воле посадил в Мунтьянской земле некоего воеводского сына по имени Влад. Был тот Влад с юных лет монахом, потом — священником и игуменом, а потом расстригся и сел на воеводство. И женился он на вдове воеводы, правившего некоторое время после Дракулы и убитого Стефаном молдавским, вот на его вдове он и женился. И ныне он воевода в Мунтьянской земле, тот Влад, что был чернец и игумен.

В год 6994 (1486) февраля в 13 день списал я это впервые, а в году 6998 (1490) января в 28 день еще раз переписал я, грешный Ефросин.

Повесть о Басарге

СЛОВО О ДИМИТРИИ КУПЦЕ ЗОВОМОМ ПО РЕКЛУ БАСАРЪГЕ,

КИЕВЛЕНИНЕ, И О МУДРОМ И О БЛАГОРАЗУМНОМ СЫНЕ ЕГО,

ОТРОЧАТИ ДОБРОМУДРОМ СМЫСЛЕ

Бысть некто купец богат зело в Руской земли во граде Киеве, именем зовом Димитрий Басарга. Ему же некогда прилучися отплыти от славнаго Царяграда. И бысть с ним рабов немало. И взя с собой единароднаго сына своего, еще млада суща — возрастом седми лет. И пловяху же ему по морю, и внезапу восташа ветр велий, и понесоша корабль по морю, и отбиша вся правления корабля. И носивши корабль по морю 30 дней. Купец же Дмитрей воздев руце на небо и нача молитися богу и испусти слезы от очию потоки немалый з детищем своим и со отроки своими. И внезапу узреша град велик издалече стоящ, и возрадовася купец радостию великою и обратиша корабль ко брегу, ко пристанищу градскому. И видехом у пристанища того 300 и 30 кораблей стояща, и удивишася купец Дмитрей тому, что много кораблей стоит: «Мню, яко земля та богата есть и купцы в ней торгуют». И сниде с корабля купец Дмитрей и поиде во град. И стретоша его гражане и рече ему: «Откуду еси, купче, прииде, и ис которого царствия, и коей еси ты веры?» И купец тако рече: «Аз семи, господия, веры руской, верую во единого бога, отца и сына и святаго духа, а урожением града Киева». И рекоша ему граженя: «Брате купче, единой еси веры с нами — руской. Толке за наше согрешение послал бог нам царя законопреступника ельнинския ^[1]веры и томит нас, хощет привлещи ко своей вере. Видиш ли, купче, приходят купцы изо всех стран, хотят торговать в сем царстве всякими товары. И царь им велит 3 загатки отгонуть. И оне не могут ни единой загатки отгонуть. И сих ради загадок купцы все седят в темницы. И заповедывает царь — не велит на торг никому хлебов петчи, дабы гладом измерли». Купец же Дмитрей, слышав тако от гражан и возвратися скоро на карабль свой, хотя отплыть от града того. И приде на корабль свой, ажно на корабли стоят стражи царевы, занеже закон царев есть: как придет корабль ис которого царства и царь им велит стрещи корабль, чтобы не отшел не обявяся царю тому.

Купец же Дмитрей, взем дары великия, и поиде к царю, а царю тому имя Несмиян Гордяич. И приде купец Дмитрей, ста пред царем и рече: «Государь царь Несмиян Гордяич: купчишко пришло из Руской страны, чтобы ты, государь, дары принял, а торговать велел во своем царстве всякими товары». И рече царь купцу: «Буди, купче, ныне ко мне обедать, а дары у тебя возму по времени же». Приде купец к царю обедать и яко же пообеда у царя, и рече царь купцу: «Купче! коей ты веры?» И купец рече ко царю: «Аз есми, царю, веры руской, верую во единого бога, отца и сына и святаго духа». И рече царь купцу: «Аз чаял — единой веры со мной и единого бога, и хотел тобе область дать, и торговать велел бы во своем царстве всякими товары, и з дары и с проводники отпустити тобя хотел во твою землю. А нынеча сказывает про себя — не моея веры, но руския. И ныне же ти ведомо буди, купче, — отгадай ми сегодни загатку, что аз тобе загону. Аше ли ту отгадает, и аз тобе другую загану. Аще ли и ту отгадает, и яз тобе и третыою загону. Аще ли и ту отгадает, то аз тобе велю торговать во своем царстве всякими товары, и з дары и с проводники отпустити тя имам во твою землю. Аще ли загадок моих не отгадает и ты пребывай в моей вере, аз тобе воздам великую честь и торговать велю во своем царстве всякими товары, и з дары и с проводники отпущу тя во твою землю. Аще ли загадок моих не отгадает и в вере моей не пребывает, то ведомо ти буди, купче,— велю главу твою мечем усекнуть, а товар твой повелю на собя взять». Купец же Дмитрей став на долг час, пониче лицем на землю, не имея что отвещать царю. И рече купец к царю: «Яко же годе, царю, твоей державе, тако и будет. Дай мне сроку на 3 дни подумать, а в 4 день приду к тобе да отгадаю твои загатки». Царь же даде ему сроку на 3 дни.

И прииде купец Дмитрей на корабль свой плача и рыдая, чая от царя смерти приять. А сын его играет на карабли, на древце ездит: рукой за конец держит, а другой рукой плеткой побивает, а мнит, яко на коне ездит, яко же подобает детям игры творити. Детище же, виде отца своего велми печалня, и отложи игру свою, и скоро тече ко отцу своему и рече: «Что тя вижу, отче мой, велми печалня и изнемогающа? Кое зло прилучися тебе на сем царстве?» Рече отец сыну своему: «Чадо мое милое! Ты играет по-детски, а отцовы печали не ведаеш. Не веси ли, чадо мое милое, что ми царь отвечал смертный час? А ответу не имам дать и не вем как пособить». И рече детище отцу своему: «Отче, скажи мне, что тобе царь извечал и какую речь говорил тобе. Яз помогу ти». И рече отец к сыну своему, воздохнув из глубины сердца своего: «Тебе ли, чадо мое, помочи мне? А ты отроча младо еще. Аз и свершен муж, а смысла не знаю, что ми царю отвещать, а ты ли, что хощеши царю отвещать и смыслить?» И рече детище отцу своему: «Отче мой, скажи мне, что тебе царь извечал и какую речь поведал тобе. Яз помогу ти. Ведомо же ти буди, отче: конь на рати познаваетца, а милый друг у беды помогает. И ты, отче, скажи ми, младому своему отрочати, что тобе царь извечал. Аще ли, отче, не поведаешь мне, то сам от царя смерть примет, а меня погубит!» Слышав же отец от сына своего мудрую речь и рече се: «Сыну мой, то печаль и рыдание имам от царя: царь мне велел у собя 3 загатки отгадать. А тех ради 3-х загадок триста и 30 купцов седят в темнице, терпят глад и наготу и скорбь имени ради Христова. И заповедывает царь не велит на торг хлеба петчи, дабы гладом измерли. И яз, страха ради царева, взя сроку на 3 дни, а в четвертый день хощет главу мою мечем усекнуть, а товар мой на собя възять». И рече детище отцу своему: «Прости мя, отче, пред собой глаголати. Безумных мужей рыдание твое: един хощеш печаль свою утаить, а мне, отрочати своему, не поведает. Аз, отче, помогу ти. И ты, отче мой, молися богу, а не тужи: аз за тобя загатки у царя отгадаю! Возверзи на господа печаль свою и той тя пропитает!» Детище же взем игру свою и нача играть. Отец же его малу утеху приим от сына своего и рече в себе: «Сын мой меня тешит, а что ему младому отрочати учинить?» И плакася купец Дмитрей всю 3 дни.

И уже светающу четвертому дни, и призва сына своего и рече: «Се, сыну мой, тот день приде, коего просих у царя. Что ми велиш пред царем говорить?» И рече сын отцу своему: «Пойдем, отче, пред царя, возмем с собой единаго раба. Воля господня да будет; яко же и бысть, тако же и будет. Буди имя господне благословенно от ныне и до века!» Отец его дивися разумному ответу сына своего и помышляше в себе, глаголя: «Господи, что се будет?» И пойде купец Дмитрей ко царю с сыном своим и с рабом и ста пред царем. И рече царь купцу: «Се, купче, тот день приде, коего просил у меня. Отгадай три загатки мои!» И рече сын купцов ко царю: «Дай мне, царю, испить. Яз тебе загатки отгону». И рече царь детищу: «Не подобает тобе загатки мои отгадовать. Аз велю купцу сему отгадывать». И рече детище к царю: «Яз сего купца сын единородный и превозлюбленный, аз за отца своего загатки отгадаю». Царь же налья чащу златую меду и даст детищу. Детище же даст отцу своему. Отец же испив чашу и хотя отдать царю. И детище же рече отцу своему: «Не отдавай, отче мой, чаши сия, но скры в недра своя^[2],  занеже царево даяние не отходит вспят!» Отец же послушав сына своего и съкры чашу в недра своя. Царь же налия другую чашу и даст —детищу. Детище же испив чашу и скры в недра своя. Тако же и рабу повеле скрыть в недра своя. И рече детище: «Царево даяние не ходит вспят».

И рече царь детищу: «Тебе глаголю, детище, загатку мою: много ли того или мало от востока и до запада? Скажи мне». И рече детище ко царю: «Загатку твою отгадаю: тово, царю, ни мало ни много — день с нощию. Солнце пройдет в круг небесный от востока и до запада единым днем, а нощию единою пройдет от севера и до юга. То тебе, царю, моя отгатка». И удивися царь тому разумному ответу его, что ему добре разумно отвечал. И царь налиял чашу меду и даст купцу, тако же и сыну его и рабу. Детище же и те повеле скрыть в недра своя и рече: «Царево даяние не отходит вспять!» И рече царь детищу: «Другую загатку во утрешний день отгадай, а ныне мы повеселимся». Почтив же царь купца и сына его и раба и отпусти их.

На утрие же царь повеле собрать ипаты и тироны^[3], и князи, и бояре и весь град на предивное чюдо, что седми лет детище царевы загатки отгадывает. Царь же седя за столом среди царского своего двора. Купец же Дмитрей приде ко царю с сыном своим и с рабом и ста у престола царева и поклонистася все три равно до земли. И рече царь детищу: «Младый отрок, а разумом смыслен! Отгадай ми сегодни другую загатку: что днем десятая часть в миру убывает, а нощию десятая часть в миру прибывает?» И рече детище ко царю: «Государь царь, той твои загатки младых отроков. А сих ради словес твоих 300 и 30 купцов сидят в темнице,терпят глад и скорбь и наготу имени ради Христова! То, царю, днем десятая часть в миру убывает — солнцем воды усыхает из моря и из рек и из озер; а нощию десятая часть в мир прибывает — ино та часть воды исполняется, занеже солнцу зашедшу и несияющу. То тобе, царь, другая моя отгатка». Диви же ся царь разумному его ответу, что ему разумно отвечал.

И рече царь детищу: «Младый отрок, а разумом смыслен! Отгадай ми сегодни третею загатку, чтобы ся аз поганой не смеялся вам християном!» И рече детище ко царю: «Тое загатки не отгадаю, потому что мало людей у тобя, не перет кем сказать. И ты, царю, дай мне сроку на пять дней, а в 6 день повели проповедником кликать по всем торгом, дабы шли на царев двор ипаты и тироны, князи и бояре, и всякия люди: мужи и жены и девицы. А вам гражанам добро будет». И царь даде ему сроку на 5 день.

А в 6 день велел проповедником^[4] кликать по всем торгом, дабы шли на царев двор ипаты и тироны, и князи и бояре и весь град. И снидеся весь град на царев двор. Царь же, седя на престоле своем царском, в руце держит жезл, а в другой меч, хотя главу купцу и сыну и рабу их усекнуть. И приде купец с сыном своим и с рабом на царев двор и ста у престола царева и поклонистася царю все три равно до земли. И рече царь детищу: «Младый отрок, а разумом смыслен! Отгадай ми сегодни третьюю загатку, чтобы ся поганой не смиялсе вам християном». И рече детище царю: «Ты еси, царю, велик и высоко седиш на престоле своем, а яз есми отрок млад, стою у престола твоего. И аз тебе скажу, и ты молвишь: «Не дослышал». И ты, царю, сойди с престола своего да пусти меня на престол свой и дай мне одеяние свое царское и венец, и жезл, и меч своими руками. И яз тебе отгадаю загатку твою третьюю». Царь же слышав от отрока и ста во иступлении ума своего и оцепенеша кости его. И ступиша с престола своего и пусти детище на престол и даст ему одеяние свое и венец, и жезл, и меч своими руками. А рече в себе царь: «Аз его тешу, а что ему свести^[5] младому отрочати?» А не ведает того, яко бог власть дает комуждо хощет. И бысть голка велика во дворе царском: народом хотяще видети чюдо, что будет. И рече детище ко царю: «Повели, царю, молчать народом». И повеле царь молчати. И бысть тишина и молчание во дворе велие народом. И возопи отрок велиим гласом и глаголя: «Ипаты и тироны, князи и бояре и вси людие граждане — мужие и жены и девицы! В котораго бога хотите веровать?» И рекоша вей единым гласом и глаголя: «Хотим веровать во отца и сына и святаго духа. Помози нам!» Детище же извлек меч и отсече главу царю и рече ему: «Се ти, царю, третьяя моя отгатка: не смейся поганой нам христьяном!»

И бысть голка велика на дворе царском народом. Детище же рече и веле им молчать. И бысть тишина велия во дворе. И рече детище: «Ипаты и тироны, князи и бояре и вси граженя, мужие и жены и девицы! Кого себе царем поставите?» И возопиша вей людие единогласно рекуще: «Ты нас избавил от сего мучителя, ты у нас и царем буди!» И детище же глаголя к народом: «Коли есте меня производили над собой царем быть, но не вашим произволением, но божиим строением все збысться. Аще бог по нас, кто на ны! Десница твоя, господи, прославися, десная ти рука сокруши враги! Аще бы не господь предал сего гонителя младому отрочати, то како мощно зрети на таковое величество и гордость? Царь бо имянуем есть и все царство покоренно ему суть; ныне же господь предал в руце наши. Возвеличим господа и прославим милосердие его, давшаго нам победу на враги наша. Избавил есть господь отца моего и меня единороднаго сына отцу моему и раб наших от лютаго сего мучителя и от горкия смерти, и вас милостию своею господь посети и не отторг сущия веры християнския. Но всем нам подобает славить святую Троицу, отца и сына и святаго духа!» И воскликнуша вей единым гласом и с великой радостью и рекоша: «О, милосердие владычне! Много лет государю нашему новому царю Борзосмыслу^[6] Дмитреевичю!» И дивишася вей великой его мудрости и младости.

И рече новый царь Борзосмысл Дмитреевич: «Взыщите ми патриярха!» И они же ему рекоша: «Патриярх наш и учитель. гоним бысть злым нашим гонителем и мучителем и богоотступником царем в заточение». И поводе царь вскоре патриярха из заточения вон выпустить, да благословится от него на царство и примет свой престол. Яко же и первие начнет люди учить закону господню и по заповедям божиим ходить. И бысть радость велия во царствие том и дивишася вей разуму и словеси его. Они же с радостию великою, — ипаты и тироны, князи и бояре, — послаша множество посланников. И взыскаша патриярха в заточении и сказаша вся по ряду патриярху, иже содеяшася во царствии том и как послал по него новый царь Борзосмысл. Патриарх же слышав и прослезися и руце воздев на небо и рече: «О владыко! Что ти воздам милосердию твоему, иже нам даровал еси в последняя лета наша. Не предал еси нас беззаконному царю, избавил еси царство и люди от горкаго сего мучителя!» И поиде патриярх с посланники во царство с великой радостию, и возвестиша царю приход патриярхов. Царь же повеле всему царству встретить патриярха с великой честию со кресты и со иконами и с клиросы^[7] и всему народу. И вси стретоша патриярха с великой честию. Патриярх же поклонися новому царю Борзосмыслу и рече: «Тебе повеле господь царствовати!» II поклонися весь град со слезами и рече: «Много лет государю нашему Борзосмыслу Дмитреевичю! Тебя господь послал избавить нас и град наш от горкия смерти от сего мучителя!» И дивися патриярх возрасту и смыслу его. И вниде патриярх во церковь и сотвори молитву, яко же подобает патриярхом; и постави патриярх над царем на главе турей рог с маслом древяным; и воскипе рог на нем, и благослови его патриярх на царство. Людие же вси воскликнуша от мала и до велика: «Много лет государю нашему царю Борзосмыслу Дмитреевичю!» Царь же сотвори в той день пиршество велие и созва патриярха и все множество людей, ипаты, и тироны, князи и бояре.

И повеле царь привести царицу прежняго царя и рече ей: «Есть ли у тобя сын или дщерь?» И рече ему царица: «Нет у меня сына, столке есть у меня едина дщерь красна и мудра, а возрастом еще седми лет». И рече ей царь: «В котораго бога хотите веровать?» И рече ему царица: «Дай мне, царю, сроку на седмь дней, а в восьмый день приду да скажу тебе». Царь же даде ей сроку на седмь дней. И в восьмый день приде царица и со дщерию пред царя и поклонися царю и рече: «Хотим веровать богу твоему!» Царь же повеле патриярху крестити царицу и со дщерью ея и вскоре венчася царь со тою девицей. И бысть радость паче велия во царствии том.

И повеле царь привести купцов тех ис темниц. И приведенным им бысть пред царя. И зря на них царь и удивися: бысть лица их, аки земля, а тело их прилпе к костем, власы же их обростоша до раму^[8], брады же их, аки стрелы по переем лежаща от глада и от наготы, и ризы их распадошася. И расплакался царь на них смотрячи, и учреди их царь у собя по три дни, и раздав им имения их и отпусти их коегождо во свою землю с миром. Купцы же поидоша во свою землю, славяще бога и молящеся богу за царя Добросмысла.

Повеле же царь от темниц замки поснимать, а седящая в темницах и в заточении и во юзах повеле всех свободить и милостыню дал им доволню и свободи всех. И рече царь отцу своему: «Отче мой! Избавил нас бог и пречистая богомати от напрасный смерти. Восприими, отче мой, умиление и слезы от избавления душ наших в день Страшнаго суда христова, яко да избавил нас господь геоны огненный. И восприими, отче мой, болярство во царствии моем и боли доволно о мире всего мира и о благостоянии святых божиих церквах, чтобы нам господь подал свыше победу видимыя и невидимыя враги наша сопротивныя и возвысил бы господь бог десницу нашу над бусорманы!» И разосла царь во все окрестныя царства гонцы с листы, чтобы в его царство со всех государств ехали купцы на караблех со всякими товары да торговали в его царстве безо всякия пакости и прекословия всякими товары.

И отпустиша царь отца своего во свою землю и повеле привести матерь свою и сродник своих. Отец же его скоро и не замедлив сяде на корабль свой и поиде во свою землю. И приде купец Дмитрей во свою землю и росказа жене своей и сродцам о избавлении смерти своей и сына своего и вся бывшая по ряду и как сын его Добросмысл Дмитреевич царство правит. Мати же его слышавши сия и наполнися радости великия. И собра весь род свой и поиде во царство сына своего Добросмысла Дмитреевича, славяще бога и пречистую богоматерь. И приде отец царев и мати во царство сына своего и ста на пристанище морстем.  И возвестиша граженя царю, что приехал отец его и мати и сродники и ста у пристанища. Царь же возрадовася отцову приезду и матери своей и сродником и учини им стречю с великою честию. Сам же царь Добросмысл встретил отца своего и матерь и сродников своих во дворе царском. И бысть радость велик и брак честен.

И начата купцы многия приходить ко царству его на кораблех со многими товары. И вся суть учинишася во царствии его и обогате царство велми всякими узорочии, златом и сребром и камением драгим и многоценным жемчюгом. И начата царь Добросмысл Дмитреевич править царство свое во благоденьствии и в тишине и во всяком исправлении безо всякого мятежа. И бысть царства его 60 седмь лет и пять месяц. И по преставлении своем приказа царство свое править брату своему Кирьяку Дмитреевичю, а старейшинство приказа дяде своему Василию Кудрявцу.

В славу и похвалу божиго и пречистьтя богородицы всегда и ныне и присно и во веки веком. Аминь.»

Феврония за рукоделием. Миниатюра. XVII в.

«Повесть о Петре и Февронии Муромских» (ЛО Института истории АН СССР.

Собрание Н.П. Лихачева, оп. 5, №50, л. 5)

Повесть о Петре и Февронии Муромских

ПОВЕСТЬ ОТ ЖИТИЯ СВЯТЫХ НОВЫХ ЧЮДОТВОРЕЦ МУРОМСКИХ БЛАГОВЕРНАГО И ПРЕПОДОБНАГО И ДОСТОХВАЛНАГО КНЯЗЯ ПЕТРА, НАРЕЧЕННАГО ВО ИНОЧЕСКОМ ЧИНУ ДАВИДА, И СУПРУГИ ЕГО БЛАГОВЕРНЫЯ И ПРЕПОДОБНЫЯ КНЯГИНИ ФЕВРОНИИ, НАРЕЧЕННЫЯ ВО ИНОЧЕСКОМ ЧИНУ ЕФРОСИНИИ. БЛАГОСЛОВИ, ОТЧЕ.

Се убо в Русиистеи земли град, нарицаемыи Муром. В нем же бе самодержавствуяи благоверныи князь, яко поведаху^[1], именем Павел. Искони же ненавидяи добра роду человеческому, диявол всели^[2] неприязненаго летящаго змия к жене князя того на блуд. И являшеся еи яков же бе естеством, приходящим же людем являшеся своими мечты^[3], яко же князь сам седяше з женою своею. Теми же мечты многа времена преидоша, жена же сего не таяше, но поведаше князю мужеви своему вся ключшаяся^[4] еи, змии же неприязнивыи осиле над нею.

Князь же мысляше, что змиеви сотворити, но недоумеяшеся. И рече жене си: «Мыслю, жено, но недоумею, что сотворити неприязни тому. Смерть убо не вем^[5], каку нанесу на нь. Аще бо глаголет к тебе какова словеса, да вопросиши его лестию и о сем: весть ли сеи неприязнивыи духом своим, от чего ему смерть хощет быти. Аще ли увеси^[6], нам поведавши, свободишися не токмо в нынешном веце злаго его дыхания и сипения и всего скаредия^[7], еже смрадно есть глаголати, но и в будущии век нелицемернаго судию Христа милостива себе сотвориши!»

Жена же мужа своего глагол в сердцы си твердо приимши, умысли во уме своем: «Добро тако быти».

Во един же от днии неприязнивому тому змию прилетевшу к неи, она же добру память при сердцы имея, глагол лестию предлагает к неприязни тои, глаголя многия иныя речи, и по сих с почтением воспросив его хваля, рече бо, яко «много веси^[8], и веси ли кончину си^[9], какова будет и от чего?» Он же неприязнивыи прелестник прельщен добрым прелщением от верныя жены, яко непщева^[10] таину к неи изрещи, глаголя: «Смерть моя есть от Петрова плеча, от Агрикова же меча!»^[11]

Жена же, слышав такую речь, в сердци си твердо сохрани и по отшествии неприязниваго того повода князю мужеви своему, яко же рекл есть змий. Князь же то слышав, недоумеяшеся, что есть смерть от Петрова плеча и от Агрикова меча.

Имеяше же у себе приснаго брата, князя именем Петра. Во един же от днии призва его к себе и начат ему поведати змиевы речи, яко же рекл есть жене его. Князь же Петр слышав от брата своего, яко змий нарече тезоименита ему исходатая смерти своей, нача мыслити, не сумняся мужествене, како бы убити змия. Но и еще в нем беаше мысль, яко не ведыи Агрикова меча.

Имеяше же обычай ходити по церквам уединяяся. Бе же вне града церковь в женьстем монастыри Воздвижение честнаго и животворящаго креста. И прииде к ней един помолитися. Яви же ся ему отроча, глаголя: «Княже! Хощешили да покажу ти Агриков мечь?»

Он же хотя желание свое исполнити рече: «Да вижу, где есть!» Рече же отроча: «Иди вслед мене». И показа ему во олтарней стене межи камения скважню, в ней же лежаще мечь. Благоверный же князь Петр взем мечь той и прииде и повода брату своему. И от того дни искаше подобна^[12] времени да убьет змия.

По вся же дни ходя к брату своему и к сносе^[13] своей на поклонение. Ключи же ся ему прийти во храмину ко брату своему. И в том же часе шед к сносе своей во храмину и виде брата своего седяща у нея. И паки пошед от нея, встрете некоего от предстоящых брату его и рече ему: «Изыдох бо от брата моего к сносе моей, брат же мой оста в своем храме. Мне же, не косневшу ни камо^[14] же, вскоре пришедшу в храмину к сносе моей и не свем чюждуся^[15], како брат мой напредь мене обретеся в храмине у снохи моея?» Той же человек рече ему: «Никако же, господи, по твоем отшествии не изыде брат твой из своея храмины!»

Он же разуме быти пронырьству лукаваго змия. И прииде к брату и рече ему: «Когда семо прииде? Аз бо от тебе изыдох, и нигде же ничесо же помедлив, приидох к жене твоей в храмину и видех тя с нею седяща и почюдихся^[16], како напредь мене обретеся. Приидох кепаки семо, нигде же ничесо же помедлив, ты же, не вем како мя предтече^[17], напредь мене зде обретеся». Он же рече: «Никако же, брате, из храма сего по твоем отшествии не изыдох и у жены своея никако же бе». Князь же Петр рече: «Се есть, брате, пронырьство лукаваго змия: да тобою ми ся кажет^[18], аще не бых хотел убити его^[19], яко непщуя тебе^[20] своего брата. Ныне убо, брате, отсюду никамо же иди, аз же тамо иду братися со змием, да негли божиею помощию убьен будет лукавый змий сей».

И взем мечь, нарицаемый Агриков, и прииде в храмину к сносе своей, и видев змия зраком аки брата си, и твердо уверися, яко несть брат его, но прелестный змий, и удари его мечем. Змий же явися яков же бяше естеством и нача трепетатися и бысть мертв и окропи блаженнаго князя Петра кровию своею. Он же от неприязнивыя тоя крови острупе, и язвы быша, и прииде на нь болезнь тяжка зело. И искаше во своем одержании^[21] от мног врачев исцеления, и ни от единого получи.

Слышав же, яко мнози суть врачеве в пределех Рязаньския земли, и повеле себе тамо вести, не бе бо сам мощен на кони седети от великия болезни. Привезен же бысть в пределы Рязаньския земли и послав синклит свой искати врачев.

Един же от предстоящих ему юноша уклонися в весь, нарицающуюся Ласково. И прииде к некоего дому вратом и не виде никого же; и вниде в дом и не бе кто бы его чюл; и вниде в храмину и зря видение чюдно: седяше бо едина девица и ткаше красна^[22], пред нею же скача заец.

И глаголя девица: «Нелепо есть быти дому без ушии и храму безо очию!» Юноша же тоя глагол не внят во ум, рече девици: «Где есть человек мужеска полу, иже зде живет?» Она же рече: «Отець мой и мати моя поидоша взаим^[23] плакати, брат же мой иде чрез ноги в нави^[24] зрети».

Юноша же той не разуме глагол ея, дивляшеся, зря и слыша вещь подобну чюдеси и глагола к девици: «Внидох к тебе и вижу тя делающуи видех заець пред тобою скача и слышу от устну твоею глаголы странны некаки и сего не вем^[25], что глаголеши. Перьвое бо рече: «Нелепо есть быти дому без ушию и храму без очию». Про отца же твоего и матерь рече, яко «идоша взаим плакати», брата же своего глаголя «чрез ноги в нави зрети». И ни единого слова от тебе разумех». Она же глагола ему: «Сего ли не разумееши! Прииде в дом сии и в храмину мою вниде и видев мя седящу в простоте^[26]. Аще бы был в дому наю^[27] пес и чюв тя к дому приходяща, лаял бы на тя: се бо есть дому уши. И аще бы было в храмине моей отроча и виде тя к храмине приходяща, сказало бы ми: се бо есть храму очи. А еже сказах ти про отца и матерь и брата, яко отец мой и мати моя идоста взаим плакати — шли бо суть на погребение мертваго и тамо плачют, и егда же по них смерть приидет, инии по них учнут плакати: сей есть заимованный плачь. Про брата же ти глаголах, яко отец мой и брат мой древолазцы суть, в лесе бо мед от древия емлют. Брат же мой ныне на таковое дело иде, яко же лести на древо в высоту чрез ноги зрети к земли, мысля, абы не урватися с высоты. Аще ли кто урвется, сей живота гоньзнет. Сего ради рех, яко иде чрез ноги в нави зрети».

Глагола ей юноша: «Вижу тя девице мудру сущу. Повеждь ми имя свое». Она же рече: «Имя ми есть Феврония». Той же юноша рече к ней: «Аз есмь муромскаго князя Петра служаи ему. Князь же мой имея болезнь тяжку и язвы. Оструплену бо бывшу ему от крови неприязниваго летящаго свирепаго змия, его же есть убил своею рукою. И в своем одержании искаше исцеления от мног врачев и ни от единого получи. Сего ради семо повеле себе привести, яко слыша зде многи врачеве. Но мы не вемы, како именуются, ни жилищ их вемы, да того ради вопрошаем о нею». Она же рече: «Аще бы кто требовал князя твоего себе, могл бы уврачевати». Юноша же рече: «Что убо глаголеши, еже кому требовати князя моего себе? Аще кто уврачюет, то князь мой даст ему имения много. Но скажи ми имя врача того, кто есть и камо есть жилище его». Она же рече: «Да приведеши князя твоего семо. Аще будет мяхкосерд и смирен во ответех, да будет здрав!».

Юноша же той скоро возвратися ко князю своему и повода ему все подробну, еже виде и еже слыша от девицы. Благоверный же князь Петр рече: «Да везете мя, где есть девица».

И привезоша его в дом той, в нем же есть девица. И посла^[28] к ней отрок своих, глаголя: «Повежь ми, девице, кто есть, хотя мя уврачевати? Да уврачюет мя и возмет имения много». Она же не обинуяся^[29] рече: «Аз есмь хотяи врачевати, но имения не требую от него прияти. Имам же к нему слово таково: аще бо не имам быти супруга ему, не требе ми есть[30] врачевати его».

И пришед человек той, поведа князю своему, яко же рече девица. Князь же Петр яко не брегии[31] словеси ея и помысли: «Како князю сущу древолазца дщи пояти себе жену?» И послав к ней рече: «Рцыте ей, что есть врачевство ея, да врачюет. Аще ли уврачюет, имам пояти ю себе жену!»

Пришедше же реша ей слово то. Она же взем сосудеп, мал, почерпе кисляжди[32] своея и дунув на ню и рече: «Да учредят князю вашему баню и да помазует сим по телу своему, иде же суть струпы и язвы, и един струп да оставит не помазан. И будет здрав!»

И принесоша к нему таковое помазание. И повеле учредити баню. Девицу же хотя во ответех искусити, аще мудра есть, яко же слыша о глаголех ея от юноши своего. Посла к ней со единым от слуг своих едино повесмо[33] лну, рек: «Аще сия девица хощет ми супруга быти мудрости ради и аще мудра есть, да в сием лну учинит мне срачицу[34] и порты и убрусець[35] в годину[36], в ню же аз в бани пребуду».

Слуга же принесе к ней повесмо лну и дав ей и княже слово сказа. Она же рече слузе: «Взыди на пещь нашу и снем з гряд поленце, снеси семо». Он же послушав ея снесе поленьце. Она же отмерив пядию, рече: «Отсеки сие от поленьца сего». Он же отсече. Она же глагола: «Возми сии утинок[37] от поленьца сего и шед даждь князю своему от мене и рци ему: в кий час се повесмо очешу, а князь твой да приготовит ми в сем утинце стан и все строение, ким сотчетца полотно его». Слуга же приносе ко князю утинок поленца и речь девичю сказа. Князь же рече: «Шед, рци девици, яко невозможно есть в такове мале древце и в таку малу годину сицева строения сотворити!» Слуга же пришед сказа ей княжу речь. Девица же отрече: «А се ли возможно есть человеку мужеска возраста в едином повесме лну в малу годину, в ню же пребудет в бани, сотворити срачицу и порты и убрусец?» Слуга же отиде и сказа князю. Князь же удивлься ответу ея.

И по времени князь Петр иде в баню мытися и повелением девицы помазанием помазуя язвы и струпы своя. И един струп остави не помазан по повелению девици. Изыде же из бани ничто же болезнено пострада. Наутрие же узре все тело здраво и гладко, разве единого струпа, иже бе не помазан по повелению девици. И дивляшеся скорому исцелению. Но не восхоте пояти женою себе отечества ея ради[38] и посла к ней дары. Она же не прият.

Князь же Петр поеха во отчину свою, град Муром, здравъствуяи. На нем же бе един струп, еже бе не помазан повелением девичим. И от того струпа начаша мнози струпы расходитися на теле его от перьваго же дни, в онь[39] же поехал во отчину свою. И бысть оструплен многими язвами, яко же бе и первие.

И паки возвратися на готовое исцеление к девицы. Яко же приспе в дом ея, со студом посла к ней, прося врачевания. Она же ни мало гневу подержав рече: «Аще будет ми супружник, да будет уврачеван». Он же с твердостию слово дав ей, яко имать пояти ю в жену себе. Сия же паки, яко же и преже то же врачевание дасть ему, еже преди писах. Он же вскоре исцеление получи и поят ю в жену себе. Таковою же виною бысть Феврония княгини.

Приидоста же во отчину свою, град Муром, и живяста во всяком благочестии, ничто же от божиих заповедей преступающе.

По малех же днех преди реченный князь Павел отходит от жития сего, благоверный же князь Петр по брате своем един самодержец бывает граду Мурому.

Княгини же его Февронии боляре его не любляху жен ради своих, яко бысть княгини не отечества ея ради, богу же прославляющу добраго ради жития ея.

Некогда бо некто от предстоящих ей прииде к благоверному князю Петру навади[40] на ню, яко «от коегождо, — рече, — стола своего бес чину исходит: внегда бо стати ей, взимает в руку свою крохи, яко гладна!» Благоверный же князь Петр хотя ю искусити, повеле да обедует с ним за единым столом. И яко убо скончавшуся обеду, она же яко же обычай имеяше, взем от стола в руку свою крохи. Князь же Петр приим ю за руку и, развед, виде ливан добровонный и фимиян. И от того дни остави ю к тому не искушати.

По мнозе же времени приидоша к нему боляре его, с яростию рекуще: «Хощем вси праведно служити тебе и самодержцем имети тя, но княгини Февронии не хощем, да государьствует женами нашими. Аще ли хощеши самодержець быти, да будет ти ина княгини, Феврония же, взем богатьство доволно себе, отидет, амо же хощет!» Блаженный же князь Петр, яко же бе ему обычай ни о чесом же ярости имея, не со смирением отвеща: «Да глаголита Февронии, и яко же речет, то да слышим».

Они же неистовии наполнившеся безстудиа[41] и умыслиша, да учредят пир. И сотвориша. И, егда уже быша весели, начаша простирати безстудныя своя глаголы, аки пси лающе, отнемлюще у святыя божий дар, его же бог и по смерти неразлучна обещал есть. И глаголаху: «Госпоже княгини Февроние! Весь град и боляре глаголют тебе: даждь нам, его же мы у тебе просим!» Она же рече: «Да возмета, его же просита!» Они же яко единеми усты реша: «Мы убо, госпоже, вей князя Петра хощем, да самодержьствует над нами. Тебе же жены наша не хотят, яко господьствуеши над ними. Взем богатьство доволно себе, отидеши, амо же хощеши!» Она же рече: «Обещахся вам, яко елика аще просита, приимета. Аз же вам глаголю: дадите мне, его же аще воспрошу у ваю»[42]. Они же злии ради быша, не ведуще будущаго, и глаголаша с клятвою, яко «аще речеши, единою бес прекословия возмеши». Она же рече: «Ничто же ино прошу, токмо супруга моего князя Петра!» Реша же они: «Аще сам восхощет, ни о том тебе глаголем». Враг бо наполни их мысли, яко аще не будет князь Петр, да поставят себе иного самодержцем: кииждо бо от боляр во уме своем держаше, яко сам хощет самодержець быти.

Блаженный же князь Петр не возлюби временнаго самодержьства, кроме божиих заповедей, но по заповедем его шествуя, держашеся сих, яко же богогласный Матфей в своем благовестии вещает, рече бо, яко «иже аще пустит жену свою, разве словеси прелюбодейнаго, и оженится иною, прелюбы творит». Сей же блаженный князь по Евангелию сотвори: о держании своем яко уметы вмени[43], да заповеди божия не разрушит.

Они же злочестивии боляре даша им суды на реце, — бяше бо под градом тем река, глаголемая Ока. Они же пловуще по реце в судех. Некто же бе человек у блаженныя княгини Февронии в судне, его же и жена в том же судне бысть. Той же человек, приим помысл от лукаваго беса, воззре на святую с помыслом. Она же, разумев злыи помысл его, вскоре обличи и, рече бо ему: «Почерпи убо воды из реки сея с ею страну судна сего». Он же почерпе. И повеле ему испити. Он же пит. Рече же паки она: «Почерпи убо воды з другую страну судна сего». Он же почерпе. И повеле паки испити. Он же пит. Она же рече: «Равна ли убо си вода есть, или едина слаждьши?» Он же рече: «Едина есть, госпоже, вода». Паки же она рече: «Сице едино естество женьское. Почто убо свою жену оставя, чюжия мыслиши?» Той же человек уведе, яко в ней есть прозрения дар, бояся к тому таковая помышляти.

Вечеру же приспевшу, начаша ставитися на брег. Блаженный же князь Петр яко помышляти начат: «Како будет, понеже волею самодержавъства гоньзнув?» Предивная же княгини Феврония глагола ему: «Не скорби, княже, милостивый бог, творець и промысленик всему не оставит нас в нищете быти!»

На брезе же том блаженному князю Петру на вечерю[44] его ядь готовляху. И потче[45] повар его древца малы, на них же котлы висяху. По вечери же святая княгини Феврония ходящи по брегу и видевши древца тыя, благослови, рекши: «Да будут сия на утрие древие велие, имуще ветви и листвие».

Еже и бысть. Воставше убо утре обретоша тоя древца великое древие, имуще ветвие и листвие. И яко же уже хотяху рухло людие их вметати в суды со брега, приидоша же велможы от града Мурома, рекуще: «Господи княже! От всех велмож и от всего града приидохом к тебе, да не оставиши нас сирых, но возвратишися на свое отечествие. Мнози бо велможа во граде погибоша от меча, кииждо бо их хотя державъствовати, самися убиша. И оставшии вси со всем народом молим тя, глаголюще: господи княже, аще и прогневахом тя и раздражыхом тя, не хотяще, еже княгини Февронии господарьствовати женами нашыми, ныне же со всеми домы своими раби ваю есмы, и хощем и любим и молим, да не оставиши нас раб своих!»

Блаженный же князь Петр и блаженная княгини Феврония возвратишася во град свой. И бяху державъствующе во граде том, ходяще во всех заповедех и оправданиих господних бес порока, в молбах непрестанных и милостынях и ко всем людем под их властию сущым, аки чадолюбивый отець и мати. Беста бо ко всем любовь равну имуще, не любяще гордости, ни грабления, ни богатьства тленнаго щадяще, но в бога богатеюще. Беста бо своему граду истинная пастыря, а не яко наемника. Град свой истинною и кротостию, а не яростию, правяще. Странныя[46] приемлюще, алчным насыщающе, нагия одевающе, бедныя от напастей избавляюще.

Егда же приспе благочестное преставление ею[47], умолиша бога да во един час будет преставление ею. И совет сотвориша, да будут положена оба во едином гробе, и повелеша учредити себе во едином камени два гроба, едину токмо преграду имуще меж собою Сами же во едино время облекостася во мнишеския ризы. И наречен бысть блаженный князь Петр во иноческом чину Давид, преподобная же княгини Феврония нареченна бысть во иноческом чину Ефросиния.

В то же время преподобная Феврония, нареченная Ефросиния, во храм пречистыа соборныа церкви своими руками шияше воздух, на нем же бе лик святых. Нреподобный же и блаженный князь Петр, нареченный Давид, прислав к ней глаголя: «Сестро Ефросиние! Хощу уже отити от тела, но жду тебе, яко да купне отидем». Она же рече: «Пожди, господине, яко да дошью воздух во святую церковь». Он же вторицею посла к ней глаголя: «Уже бо мало пожду тебе». И яко третицею посла к ней, глаголя: «Уже бо хощу преставитися и не жду тебе». Она же остаточное дело воздуха того шьяше, уже бо единого святаго риз не дошив, лице же нашив и воста и вотче[48] иглу свою в воздух и преверте нитию, ею же шиаше. И послав ко блаженному Петру, нареченному Давиду, о преставлении купнем[49]. И, помолившеся, предаста вкупе святыя своя душа в руце божий месяца июня в 25 день.

По преставлении же ею хотеста людие, яко да положен будет блаженный Петр внутрь града у соборныя церкви пречистыя Богородици, Февронию же вне града в женьстем монастыри у церкви Воздвижения честнаго и животворящаго креста, рекуще, яко «во мнишестем образе неугодно есть положити святых в едином гробе». И учредиша им гробы особныя и вложыша телеса их в ня: святаго Петра, нареченнаго Давыда, тело положыша во особный гроб и поставиша внутрь града в церькви святыя Богородици до утрия, святыя жефевронии, нареченныя княгини Ефросинии, тело положиша во особный гроб и поставиша вне града в церкви Воздвижения честнаго креста. Общий же гроб, его же сами повелеша истесати себе во едином камени, оста тощь[50] в том же храме Пречистыя соборныя церкви, иже внутри града.

На утрие же воставше людие и обретоша гробы их особныя тщи, в ня же их вложыста. Святая же телеса их обретошася внутрь града в соборной церкви пречистыя Богородица в едином гробе, его же сами себе повелеша истесати. Людие же неразумнии, яко же в животе о них мятущеся, тако и по честном ею преставлении: паки преложыша я во особныя гробы и паки разнесоша. И паки наутрии обретошася святии в едином гробе. И к тому не смеяху прикоснутися святым их телесем и положыста я в едином гробе, в нем же сами повелеста, у соборныя церкви Рожества пресвятыя богородица внутрь града, еже есть дал бог на просвещение и на спасение граду тому: иже с верою пририщуще[51] к мощем их, неоскудно исцеление приемлют.

Мы же по силе нашей да приложим хваление има.

Радуйся, Петре, яко дана ти бысть власть убити летящаго змия! Радуйся, Февроние, яко в женьстей главе святых муж мудрость имела еси! Радуйся, Петре, яко струпы и язвы на теле своем нося, доблествене скорби претерпел оси! Радуйся, Февроние, яко от бога имела еси дар в девьственей юности недуги целити! Радуйся, Петре, яко заповеди ради божия самодержавъства волею отступи, еже не оставити супруги своея! Радуйся, дивная Февроние, яко твоим благословением во едину нощь малое древие велико возрасте и изнесоша ветви и листвие! Радуйтася, честная главо, яко во одержании ваю в смирении и в молитвах и в милостыни без гордости пожиста; тем же Христос дарова вам благодать, яко и по смерти телеса ваю неразлучно во гробе лежаще, духом же предстоита владыце Христу! Радуйтася, преподобная и преблаженная, яко и по смерти исцеление с верою к вам приходящим невидимо подаета!

Но молит вы, о преблаженная супруга, да помолитеся о нас, творящих верою память вашу!

Да помянета же и мене прегрешнаго, списавшаго сие, елико слышах; неведыи, аще инии суть написали, ведуще паче мене. Аще бо и грешен есмь и груб, но на божию благодать и на щедроты его уповая и на ваше моление ко Христу надеяся, трудихся мысльми. Хотя вы на земли хвалами почтити, и не у хвалы коснухся. Хотех вам ради вашего смиреннаго самодержавства и преподобьства по преставлении вашем венца плести и не уплетения коснухся. Прославлени бо есте на небесех и венчани истинными нетленными венцы от общаго владыки Христа. Ему же подобает всяка слава, честь и поклонение со безначалным его отцем купно и с пресвятым и благим и животворящым духом, ныне и присно и во веки веком. Аминь.

Спор жизни со смертью

ПОВЕСТЬ И СКАЗАНИЕ О ПРЕНИИ ЖИВОТА СО СМЕРТИЮ

И О ХРАБРОСТИ ЕГО И О СМЕРТИ ЕГО

Человек некий ездяше по полю чисту и по раздолию широкому, конь под собою имея великою крепостию обложен, зверовиден, а мечь имея у себе вельми остр обоюду, аки лед видением, а змиино имея жало, разсекая железо и великое твердое камение, оболчен^[1] во оружие твердо. И многия полки человек той побивая, и многия силныя цари прогоняя и побежая, и многая силныя богатыри побивая, имея в себе велию силу и храбрость, и разума исполнен и всякия мудрости; и помышляше в себе, глаголя высокая и гордая словеса: «Если убо на сем свете, на всей подънебесней кто бы могл со мною битися или противу мене стати, — царь, или богатырь, или зверь силный?» И сице помышляше в себе и глаголаше: «Аще бы был аз на облацех небесных, а в земли бы было колце утвержено, и аз бы всею землею подвизал». И бысть абие в велице высокоумии. И внезапу же прииде к нему смерть, образ имея страшен, а обличие имея человеческо — грозно же видети ея и ужасно зрети ея; и оружия носяше с собою много на человека учинены: мечи, ножи, пилы, рожны^[2], серпы, сечива^[3], косы, бритвы, уды^[4], теслы^[5] и иная многа незнаемая, иже кознодействует^[6] различно на разрушение человека. Узрев же ея, храбрый той воин устрашися велми, и душа его смиренная ужасеся и уды^[7] его вострепеташа вси, вмале же укрепися и рече ей: «Кто еси, лютый зверю? Страшный образ твой человечь есть и страшен велми».

Рече же ему смерть: «Пришла есми к тебе, а хощу тя взята».

Рече ей удалый воин: «Аз не слушаю к тебе, а тебе не боюся».

Рече же ему смерть: «Человече суетне, о чем ты мене не боиши? Се бо вси цари, и князи, и святители мене боятся, аз есми велми славна на земли».

Рече же ей живот: «Аз есми силен и храбр, и на ратех многия полки побиваю, а от тех ни един человек не может со мною битися, ни противу мене стати, а ты како ко мне едина пришла еси? И хощеши ко мне приближитися, а оружия с собою носиши много; видишися ты мне не удала и состарелася еси многолетною старостию, а конь у тебе аки много дней не едал и изнемог гладом, токмо в нем кости да жилы; аз тебе глаголю кротостию и старость твою почитаю: отиди скоро от мене, бежи, доколе не поткну тя мечем моим».

Рече же ему смерть: «Аз есть ни силна, ни хороша, ни красна, ни храбра, да силных, и хороших, и красных, и храбрых побораю, да скажу ти, человече, послушай мене: от Адама и до сего времени сколко было богатырей силных, никто же смел противу мене стати. Хотела бых того, кто бы противу мене стал и брался бы со мною, но несть: ни царь, ни князь, ни богатыри, ни всякий человек, ни жены, ни девицы, никто же смел со мною братися, — ни юн, ни стар. Царь Александр был Макидонский храбр и мудр, и Самсон был силный, и он говорил тако: аще бы было колце вделано в землю, и аз бы всем светом поворотил, да и тот не смел спиратися со мною; а во Алевите был Акирь Премудрый^[8], и тот со мною спиратися несмел же; тех аз всех взяла, яко единого от убогих сирот. Был царь пророк Давид и сын его царь Соломон^[9] премудр, и хитр, и мудр был, не было такова мудреца во всей поднебесной, и тот не смел со мною спиратися и противу мене стати, и того аз взяла. Аще ты, человече, не ведаеш, кто есмь аз, аз есми смерть».

Услышав же то, человек той сия зело устрашися сердцем своим и ужасеся умом своим, глагола ей: «Госпоже моя, добрая и славная смерть! понеже человек есми храбр, а мечь у мене, госпоже, велми остр, токмо битися я с тобою не хощу, но хощу с тобою, госпоже, мир великий имети: ты, госпоже, смерть зовешися, аз есмь живот именуюсь. Что всуе хощеши посещи мене? Ничто же пред тобою вем себе преступивша или которую тебе сотворша досаду. Есть, госпоже, у мене богатества много — и злата, и сребра, и бисера многоценнаго множество; возми у мене, госпоже моя, что хощеши, токмо смирися со мною и не дей мене к тому и буди ми, госпоже моя, друг любимый, и отиди, госпоже моя, от мене с честию великою, дондеже де прогневаюся на тя, и отбежи, госпоже, от мене скоро, дондеже не возгорится ярость моя на тя».

Рече же ему смерть: «О человече суетне, что всуе сия глаголы безумныя глагояеши, а не поможет ти ничто же: ни слава, ни богатьство, ни сила, ни храбрость. Аз убо от тебе не отиду, а тебе от себе не отпущу, но хощу убо тя ногою моею запяти^[10] и на земли тя хощу простерти, яко же и всех человек. Аз есмь ни посулница: и богатества не збираю, ни краснаго портища не ношу, а земныя славы не ищу, занеже не милостива семи издетска и не повадилась есми никого же миловать, ни милую, ни наравлю никому: как прииду, так и возму, но токмо жду от господа бога повеления, как господь повелит в мегновении ока возму, в чем тя застану, в том ти и сужду».

Рече же живот: «Госпоже моя смерть, покажи на мне милость свою, отпусти мя ко отцу моему духовному, да покаюся ему, елико согреших».

Рече же ему смерть: «Никако же, человече, не отпущу тя ни на един час. Тем вы прельщаетеся, глаголюще: заутра ся покаю, и бес покаяния наипаче согрешаете, а мене забываете, а ныне как аз пришла, так и возму. Ко всем моя любовь равна есть: какова до царя, такова и до нища, и до святителя, и до простых людей. Да аще бы аз богатество собирала, ино бы не было и места, где ми его класти, понеже, человече, прихожу аз, аки тать в нощи, безвесно. Слышал ли еси во Евангелии господа глаголюща: блюдитеся вы на всяк час смерти, не весть бо ни един от вас, когда приидет смерть, приходит смерть аки тат, смеръть вам грамоты не пошлет, ни вести не подаст. Господь бог тебе не стерпе, ниже помилова. От мене же милости нихто не ищи, аще кто ищет и не обрящет».

И тако его поверже с коня на землю, дондеже предаст дух свой богу. Тако сконча воин жизнь свою. Ныне и присно и во веки веком. Аминь.

Первое послание Ивана Грозного А. М. Курбскому

Благочестиваго Великого Государя царя и Великого князя Иоанна Васильевича всея Русии послание во все его Великие Росии государство на крестопреступников, князя Андрея Михаиловича Курбского с товарищи о их измене

Бог наш троица, иже прежде век сый, ныне есть, отец и сын и снятый дух, ниже начала имать, ниже конца, о немже живем и движемся есмы, и имже царие царьствуют и сильнии пишут правду; иже дана бысть единороднаго слова божия Иисус Христом, богом нашим, победоносная херугви и крест честный, и николи же побе-дима есть, первому во благочестии царю Констянтину и всем православным царем и содержателем православия, и понеже смотрения божия слова всюду исполняшеся, божественным слугам божия слова всю вселенную, яко же орли летание отекше, даже искра благочестия доиде и до Руского царьства: самодержавство божиим изволением почин от великого князя Владимера, просветившего всю

Рускую землю святым крещением, и великого царя Владимера Манамаха, иже от грек высокодостойнейшую честь восприемшу, и храброго великого государя Александра Невского, иже над безбожными немцы победу показавшего, и хвалам достойного великого государя Дмитрея, иже за Доном над безбожными агаряны велику победу показавшаго, даже и до мстителя неправдам, деда нашего, великого государя Иванна, и в закосненных прародительствиях земля обретателя, блаженные памяти отца нашего, великого государя Василия, даже доиде и до нас, смиренных, скипетродержания Руского царствия. Мы же хвалим за премногую милость, произшедшую на нас, еже не попусти доселе десницы пашей единоплеменною кровию обагритися, понеже не восхитихом ни под ким же царства, но божиим изволением и прародителей и родителей своих благословением, яко же родихомся во царствии, тако и возрастохом и воцарихомся божиим велением, и родителей своих благословением свое взяхом, а не чюжое восхитихом. Сего православнаго истинного христианского самодержства, многими владычествы владеющаго, повеление, наш же христианский смиренный ответ бывшему прежде православнаго истиннаго христианства и нашего содержания боярину и советнику воеводе, ныне же преступнику честнаго и животворящего креста господня, и губителю христианскому, и ко врагом христианским слугатаю, отступльшим божественнаго иконного поклонения и поправшим вся священныя повеления и святыя храмы разорившим, осквернившим и поправшим со священными сосудами и образы, яко же Исавр, и Гноетесный, и Арменский, сим всем соединителю — князю Андрею Михайловичю Курбскому, восхотевшему своим изменным обычаем быти ярославскому владыце, ведомо да есть.

Почто, о княже, аще мнишися благочестие имети, единородную свою душу отвергл еси? Что даси измену на ней в день страшнаго суда? Аще и весь мир приобрящеши, последи смерть всяко восхитит тя...

Ты же тела ради душу погубил еси и славы ради мимотекущая нелепотную славу приобрел еси, и не на человека возъярився, но на бога востал еси. Разумей же, бедник, от каковы высоты и в какову пропасть душею и телом сгнел еси! Збысться на тобе реченное: «И еже имея мнится, взято будет от него». Се твое благочестие, еже самолюбия ради погубил еси, а не бога ради. Могут же разумети тамо сущий, разум имущий, твой злобный яд, яко, славы желая мимотекущия и богатства, сие сотворил еси, а не от смерти бегая. Аще праведен и благочестив eси no твоему гласу, почто убоялся еси неповинныя смерти, еже несть смерть, но приобретение? Последи всяко же умрети. Аще ли же убоялся еси ложнаго на тя отречения смертнаго, по твоих друзей, сатанинских слуг, злодейственному ж солганию, се убо явственно есть ваше изменное умышление от начала и доныне. Почто и апостола Павла презрел еси, яко же рече: «Всяка душа владыкам предвладушым да повинуется: никакая же бо владычества, еже не от бога, учинена суть; тем же противляяйся власти, божшо повелению противится». Смотри же сего и разумевай, яко противляйся власти, богу противится; и аще кто богу противится, сии отступник именуется, еже убо горчайшее согрешение. И сии же убо реченно есть о всякой власти, еже убо кровьми и браньми приемлют власть. Разумей же вышереченное, яко не восхищением прияхом царство; тем же наипаче, противляяся власти, богу противится. Тако же, яко же инде рече апостол Павел, иже ты сия словеса презрел еси: «Раби! послушайте господей своих, не пред очима точию работающе, яко человекоугодницы, но яко богу, и не токмо благим, но и строптивым, не токмо за гнев, но и за совесть». Се бо есть воля господня — еже, благое творяще, пострадати.

И аще праведен еси и благочестив, почто не изволил еси от мене, строптиваго владыки, страдати и венец жизни наследити? Но ради привременные славы, и сребролюбия, и сладости мира сего, а се свое благочестие душевное со христианскою верою и законом попрал еси, уподобился еси к семени, падающему на камени и возрастшему, и восснявшу солнцу со зноем, абие словесе ради ложнаго соблазнился еси, и отпал еси и плода не сотворил ели...

Како же не усрамишися раба своего Васьки Шибанова? Еже бо он благочестие свое соблюде, и пред царем и предо всем народом, при смертных вратех стоя, и ради крестнаго целования тебе не отвержеся, и похваляя и всячески за тя умрети тшашеся. Ты же убо сего благочестия не поревновал еси: единого ради моего слова гневна не токмо свою едину душу, но и всех прародителей души погубил еси, понеже божиим изволением деду нашему, великому государю, бог их поручил в работу, и оне, дав свои души, и до смерти своей служили и вам, своим детем, приказали служити и деда нашего детем и внучатом. И ты то все забыл, собацким изменным обычаем преступил крестное целование, ко врагом християнским соединился еси; и к тому, своея злобы не разсмотряя, сицевыми и скудоумными глаголы, яко на небо камением меща, нелепая глаголеши, и раба своего во благочестия не стыдишися, и подобная тому сотворити своему владыце отвергался еси.

Писание же твое приято бысть и разумлено внятельно. И понеже убо положил еси яд аспиден под устнами своими, наполнено меда и сота, по твоему разуму, горчайше же пелыни обретающеся, по пророку, глаголющему: «Умякнуша словеса их паче елея, и та суть стрелы». Тако ли убо навыкл еси, християнин будучи, християнскому государю подобно служити? И тако ли убо честь подобная воздаяти от бога данному владыце, яко же бесовским обычаем яд отрыгаеши?.. Что же, собака, и пишешь и болезнуеши, совершив такую злобу? К чесому убо совет твои подобен будет, паче кала смердяй?..

А еже писал еси: «Про что есмя во Израили побили и воевод, от бога данных нам на враги наша, различными смертьми расторгли есмя, и победоносную их святую кровь в церквах божиих пролили есмя, и мученическими кровьми праги церковныя обагрили есмя, и на доброхотных своих, душу за нас полагающих, неслыханный муки, смерти и гонения умыслили есмя, изменами и чародействы их и иными неподобными обличая православных», — и то еси писал и лгал ложно, яко же отец твой диавол тя научил есть; понеже рече же Христос: «Вы отца вашего хощете творити, яко же он человекоубийца бе искони, и во истинне не стоит, яко истинны в нем несть, и егда же ложь глаголет, от своих глаголет: ложь бо есть и отцу его». А сильных есмя во Израили не погубили, и не вемы, кто есть сильнейший во Израили, и не побили и не вемы: земля правится божиим милосердием, и пречистые богородицы милостию, и всех святых молитвами, и родителей наших благословением, и последи нами, государи своими, а не судьями и воеводы, и еже ипаты и стратиги. И еже воевод своих различными смертьми расторгали есмя, а божиею помощию имеем у себя воевод множество и опричь вас, изменников. А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же есмя...

Кровию же никакою праги церковныя не обагряем; мучеников же в сие время за веру у нас нет; доброхотных же своих и душу свою за нас полагающих истинно, а не лестию, не языком глаголюще благая, а сердцем злая собирающе, и похваляюще, а не расточающе и укоряюще, подобно зерцалу, егда смотря, и тогда видит, каков бь, егда же отъидет, абие забудет, каков бе, и, егда кого обрящем, всем сим злых свобожения, а к нам прямую свою службу содевающе и не забывающе поручныя ему службы, яко в зерцале, и мы того жалуем великим всяким жалованьем; а иже обрящетея в супротивных, еже выше рехом, то по своей вине и казнь приемлют. А в инех землях сам узришь, елико содевается злым злая: там не по здешнему! То вы своим злобесным обычаем утвердили изменников любити: а в иных землях израдец не любят: казнят их да тем утверждаются.

А мук, и гонения, и смертей многообразных ни на кого не умышливали есмя; а еже о изменах и чародействе воспомянул еси, ино таких собак везде казнят...

Тако же изволися судьбами божиими быти, родительницы нашей благочестивей царицы Елене прейти от земнаго царьствия на небесное; нам же со святопочившим братом Георгием сродствующим, отстав родителей своих, ни откуду промышления уповающе, и на пречистые богородицы милость и всех святых молитвы и на родителей своих благословение упование положихом. Мне же осмому лету от рождения тогда преходящу, подовластным нашим хотение свое улучившим, еже царьство без владетеля обретоша, нас убо государей своих никоего промышления добротнаго бо не сподобиша, сами же премесишася богатства и славе, и тако скончаша — друг на друга. И елико сотвориша! Колико бояр, и доброхотных отца нашего, и воевод избиша! И дворы, и села, и имения дядь наших восхитиша себе и водворишася в них! И казну матери нашея перенесли в Большую казну, неистова ногами пхающе и оспы колюще; а иное же себе разъяша. А дед твой Михаиле Тучков то сотворил. И тако князь Василей и князь Иван Шуйские самовольством у меня в береженье учинилися, и тако воцаришася; а тех всех, которые отцу нашему и матери нашей главные изменники, ис поимания повыпускали и к себе их примирили. А князь Василей Шуйской на дядей наших княж Андреева дворе, сонмищем иудейским, отца нашего и нашего дьяка ближняго, Федора Мишурина изымав, поворовавши, убили; и князь Ивана Федоровича Бельского и иных многих в разная места заточиша, и на царство вооружишася, и Данила митрополита сведши с митрополия в заточении послаша: и тако свое хотение во всем улучиша, и сами убо царствовати начата. Нас же, со единородным братом, святопочившим Георгием, питати начаша, яко иностранных или яко убожайшую чадь. Якова же пострадах во одеянии и во алкавши! Во всем бо сем воли несть; но вся не по своей воли и не по времени юности. Едино воспомяну: нам бо во юности детства играюще, а князь Иван Васильевич Шуйской седит на лавке, локтем опершнся, о отца нашего о постелю ногу положив; к нам же не приклоняся не токмо родительски, но еже властелински, яко рабское же, ниже начало обретеся. И таковая гордыня кто может понести? Како же исчести таковыя бедне страдания многая, яже в юности пострадах? Многажды позно ядох не по своей воле. Что же убо о казне родительского ми достояния? Вся восхитиша лукавым умышлением, будто детем боярским жалованье, а все себе у них поимаша во мздоимание; а их не по делу жалуючи, верстая не по достоинству; а казну деда и отца нашего бесчисленную себе поимаша; и таково в той нашей казне исковавши себе сосуды злати и сребряни и имена на них родителей своих подписаша, бутто их родительское стяжание; а всем людей ведомо: при матери нашей и у князя Ивана Шуйского шуба была мухояр зелен на куницах, да и те ветхи; и коли бы то их была старина, и чем было суды ковати, ино лутчи бы шуба перемепити, да во излишнем суды ковати. Что же о казне дядь наших и глаголати? Все себе восхитиша. По всем на грады и села наскочиша, и тако горчайшим мучением, многоразличными виды, имения ту живущих без милости пограбиша. Соседствующим же от них напасти кто может исчести? Подвластных же всех, аки рабы, себе сотвориша, своя ж рабы, аки вельможа, устроиша; правити же мнящеся и строити и вместо сего неправды и нестроения многая устроиша, мзду же безмерную от всяких избирающе, и вся по мзде творяще и глаголюще... То ли к нам прямая их служба? Воистинну, сие всем окрестным в подсмеяние, слыша такое их неистовство и гонение! Како могу изрещи, колики беды случишамися от них от преставления матере пашей и до того лета? Шесть лет и пол не престаша сия злая содевающе!

Егда же достигохом лета пятагонадесят возраста нашего, тогда, богом наставляеми, сами яхомся царство свое строити, и за помощию всесильнаго бога начася строити царьство наше мирно и немятежно по воле нашей. Но тогда случися, грех ради наших, от произволения божия, распростершуся пламени огненному, царствующий град Москву попалиша: наши же изменники бояре, иже от тебя нарицаеми мученики, их же имена волею премину, аки благополучно время изменной своей злобе улучиша, наустиша скудожайших умов народ, что будто матери нашей мати, княгиня Анна Глинская, со своими детьми и с людьми сердца человеческая внимали и таковыми чародейством Москву попалили; да будто и мы тот их совет ведали: и таковых их изменников наших наущением, множество народа неистовых, воскричав июдейским обычаем, приидоша соборныя и апостольския церкви в придел святаго великомученика Димитрия Селунского и, изымав боярина нашего князя Юрья Васильевича Глинского, безчеловечне выволокли в соборную церковь Успения пресвятые богородицы и убиша в церкви безвинно, против митрополича места, и кровию его помост церковный окравовивше, и вывлекше тело его в предние двери церковныя, и положиша, яко осужденика, на торжищи. И сие во церкви святой убийство его всем ведомо. Нам же тогда живущим в своем селе Воробьеве, да те же наши изменники возмутили народ, яко бы и нас убити за то, яко же ты, собака, лжеши, что бутто мы князь Юрьеву матерь Глинского, княгиню Анну, и брата его, князя Михаила, у себя хороним от них. И сия суемудрствия како смеху не подлежат! О чесо ради убо нам царству своему запалители самим быти? Такова убо стяжания прародителей наших благословение у нас погибе, еже от иных вещей и во вселенней обрестися не может. Кто безумен или яр отаков может явитися, еже бы гневаяся на своя рабы, да погубит стяжания своя, могл бы их погубите, а своя сохраните? Посему во всем ваша разумеется собачья измена. Такожде на таковую высоту, еже Иван святый, водою кропити: се убо безумие явственно. И тако ли достойно служити нам бояром нашим и воеводам, еже таким собацким собрании бесчеловечие бояр наших доброхотных убивали, еще же в черте нам кровной, не помышляя в себе страха нашего? И тако ли душу свою за нас полагают, еже во всем нам супротивная устрояют? Нам убо закон полагающе во святыню, сами же с нами путь шествовати не хотяще! Почто и хвалишися, собака, в гордости, такожде и инех собак и изменников бранною храбростию?..

А что, речеши, кровь твоя пролитая от иноплеменных за нас, по твоему мнимому безумию, вопиет на нас к богу, тем же убо смеху подлежит сие, еже убо от иного пролития, на иного же вопиет. Аще бы и тако, еже от сопротивных супостат пролитая кровь твоя, то должная отечеству си сотворил еси; аще бы сего не сотворил еси, то неси был еси християнин, но варвар; и сие к нам неприлично. Кольми же паче наша кровь на вас вопиет к богу от вас самех пролитая: не ранами, ниже кровными капли, но многими поты и трудов множеством от вас отягчен бык безлепотно, яко же по премногу от вас отяготихомся паче силы! И от многаго вашего излобления и утеснения вместо кровей много излияся слез наших, паче же и воздыхания и стенания сердечная...

А еже убо речеши, яко «ратных ради отлучений, мало зрех рождыния тя, и жены своея, отлучения ради, не познах, и отечество оставлях, по всегда в дальних и окольных градех наших против врагов наших ополчахся, претерпевал еси естественные болезни, и ранами учащен еси от варварских рук и различных браней, и сокрушено уже ранами все тело имеешь», и сия тебе вся сотворишася тогда, егда вы с попом и Алексеем владеете. И аще не годно, почто тако творили есте? Аще же творили есте, то почто, сами своею властию сотворив, на нас словеса воскладаете? Аще бы и мы сие сотворили, несть дивно; но понеже бо сие должно нашему повелению в вашем служении быти. Аще бы муж браниносец был еси, не бы еси исчитал бранные труды, но паче на предняя простирал бы ся; аще же исщитаеши бранныя труды, то сего ради и бегун явился еси, яко нехотя бранных трудов понести, и сего ради во упокоении пребывати. Сия же твоя худейшая браненосия нам ни во что же поставлена; еже ведомые измены твоя и яже протыкания о нашей главе тебя презрена бывша и яко един от вернейших слуг наших был еси славою и честню и богатеством. А еще бы не тако, то таких казней за свою злобу был еси достоин. И еще бы не было на тебе нашего милосердия, не бы возможно было тебе угонзнути к нашему недругу, аще бы наше к тебе гонение было, яко же по твоему злобесному разуму писал еси. Бранныя же дела твоя вся нам ведома. Не мни мя неразумна суща или разумом младенчествующа, яко же начальницы ваши поп Селивестр и Алексей неподобио глаголаху; ниже мните мя детскими страшилы устрашити, яко же прежде с попом Селивестром и со Алексеем лукавым советом прельстисте. Или мните пыне таковая сотворити? В притчах бо речено бысть: «егож не можете яти, того не покушайся имати».

Мздовоздаятеля же бога призывавши; воистину он праведный воздатель всяким делам, благим же и злым; но токмо подобает рассуждение имети всякому человеку, ка-ко и против каких дел своих кто мздовоздание приимет. Лице же свое пишешь не явити нам до дне страшнаго суда божия. Кто же убо восхощет таковаго ефопскаго лица видети?..

А еже свое писание хощешь с собою во гроб вложити, се убо последнее свое христианство отложил еси. Еже бо господу повелевшу не противитися злу, ты же убо и обычное, еже невежда имут, конечное прощение отвергл еси и по сему убо несть подобно и пению над тобой быти.

В нашей же отчине, в Вифлянской земле, град Волмер недруга нашего Жигимонта короля нарицаеши, се убо свою злобесную собацкую измену до конца совершаешь. А еже от него надеешися много пожалован быти, се убо подобно есть, понеже не восхоте под властию быти божия десницы и от бога данным владыкам своим послушным и повинным быти, но самовольством самовластно жити. Сего ради такова государя искал еси по своему злобесному хотению, еже ничим же собою владеющая, но паче худейша от худейших раб суща, понеже от всех повелеваем есть, а не сам повелевая.

Но что еще глаголю ти много? По премудрому Соломону: «С безумным не множи словес»; обличения бо ему о правде злоба слышати. Аще бы еси имел смысл цел и разум здрав, то по приточнику сему уподобился бы еси: «Разум премудраго яко потоп умножится и совети его яко животен источник». Ты же буй сын, а утроба буяго, яко изгнивший сосуд; ничто же удержано им суть; такожде и ты разума стяжатн не возможе.

Писана нашея великия Россия преименитого, царствующаго, престольнаго града Москвы, степеней нашего царьскаго порога, от лета миросоздания 7072-го, иулиа месяца в 4 день.

Первое послание Ивана Грозного А. М. Курбскому

Благочестиваго Великого Государя царя и Великого князя Иоанна Васильевича всея Русии послание во все его Великие России государство на крестопреступников, князя Андрея Михаиловича Курбского с товарищи о их измене

Бог наш Троице, прежде всех времен бывший и ныне сущий, Отец и Сын и Святой дух, не имеющий ни начала, ни конца, которым мы живем и движемся, именем которого цари прославляются и властители пишут правду. Богом нашим Иисусом Христом дана была единородного сына божия победоносная и вовеки непобедимая хоругвь — крест честной первому из благочестивых царю Константину и всем православным царям и хранителям православия. И после того как исполнилась повсюду воля Провидения и божественные слуги слова божьего, словно орлы, облетели всю вселенную, искра благочестия достигла и Российского царства. Исполненное этого истинного православия самодержавство Российского царства началось по божьему изволению от великого князя Владимира, просветившего Русскую землю святым крещением, и великого князя Владимира Мономаха, удостоившегося высокой чести от греков, и от храброго и великого государя Александра Невского, одержавшего великую победу над безбожными немцами, и от достойного хвалы великого государя Дмитрия, одержавшего за Доном победу над безбожными агарянами, вплоть до отомстителя за неправды деда нашего, великого князя Ивана, и до приобретателя исконных прародительских земель, блаженной памяти отца нашего великого государя Василия, и до нас, смиренных скипетродержателей Российского царства. Мы же хвалим бога за безмерную его милость, ниспосланную нам, что не допустил он доныне, чтобы десница наша обагрялась кровью единоплеменников, ибо мы не возжелали ни у кого отнять царства, но по божию изволению и по благословению прародителей и родителей своих как родились па царстве, так и воспитались, и возмужали, и божием повелением воцарились, и взяли нам принадлежащее по благословению прарэдителей своих и родителей, а чужого не возжелали. Это истинно православного христианского самодержавия, многою властию обладающего, повеление и наш христианский смиренный ответ бывшему прежде истинного православного христианства и нашего самодержавия боярину, и советнику, и воеводе, ныне же — отступнику от честного и животворящего креста господня и губителю христиан, и примкнувшего к врагам христианства, отступившего от поклонения божественным иконам, и поправшему все божественные установления, и святые храмы разорившему, осквернившему и поправшему священные сосуды и образы, подобно Исавру, Гностезному и Армянину ^[4] их всех в себе соединившему — князю Андрею Михайловичу Курбскому, изменнически пожелавшему стать Ярославским князем, — да будет ведомо. Зачем ты, о князь, если мнишь себя благочестивым, отверг свою единородную душу? Чем ты заменишь ее в день Страшного суда? Даже если ты приобретешь весь мир, смерть напоследок все равно похитит тебя...

Ты же ради тела погубил душу, презрел нетленную славу ради быстротекущей и, на человека разъярившись, против бога восстал. Пойми же, несчастный, с какой высоты в какую пропасть ты низвергся душой и телом! Сбылись на тебе пророческие слова: «Кто думает, что он имеет, всего лишится». В том ли твое благочестие, что ты погубил себя из-за своего себялюбия, а не ради бога? Могут же догадаться находящиеся возле тебя и способные к размышлению, что в тебе злобесный яд: ты бежал не от смерти, а ради славы в этой кратковременной и скоротекущей жизни и богатства ради. Если же ты, по твоим словам, праведен и благочестив, то почему же испугался безвинно погибнуть, ибо это не смерть, а воздаяние? В конце концов все равно умрешь. Если же ты убоялся. смертного приговора по навету, поверив злодейской лжи твоих друзей, слуг сатаны, то это и есть явный ваш изменнический умысел, как это бывало в прошлом, так и есть ныне. Почему же ты презрел слова апостола Павла, который вещал: «Всякая душа да повинуется владыке, власть имеющему; нет власти, кроме как от бога: тот, кто противит власти, противится божьему повелению». Воззри на него и вдумайся: кто противится власти — противится богу; а кто противится богу — тот именуется отступником, а это наихудший из грехов. А ведь сказано это обо всякой власти, даже о власти, добытой ценой крови и войн. Задумайся же над сказанным, ведь мы не насилием добывали царство, тем более поэтому кто противится такой власти — противится богу! Тот же апостол Павел говорит (и этим словам ты не внял): «Рабы! Слушайтесь своих господ, работая на них не только на глазах, как человекоугодники, но как слуги бога, повинуйтесь не только добрым, но и злым, не только за страх, но и за совесть». Но это уж воля господня, если придется пострадать, творя добро.

Если же ты праведен и благочестив, почему не пожелал от меня, строптивого владыки, пострадать и заслужить венец вечной жизни. Но ради преходящей славы, из-за себялюбия, во имя радостей мира сего все свое душевное благочестие, вместе с христианской верой и законом ты попрал, уподобился семени, брошенному на камень и выросшему, когда же воссияло знойное солнце, тотчас же, из-за одного ложного слова поддался искушению, и отвергся, и не вырастил плода...

Как же ты не стыдишься раба своего Васьки Шибанова? ^[5] Он ведь сохранил свое благочестие, перед царем и пред всем народом стоял, не отрекся от крестного целования тебе, прославляя тебя всячески и взываясь за тебя умереть. Ты же не захотел сравняться с ним в благочестии: из-за одного какого-то незначительного гневного слова погубил не только свою душу, но и душу своих предков, ибо по божьему изволению бог отдал их души под власть нашему деду, великому государю, и они, отдав свои души, служили до своей смерти и завещали вам, своим детям, служить детям и внукам нашего деда. А ты все это забыл, собачьей изменой нарушив крестное целование, присоединился к врагу христианства; и к тому же еще, не сознавая собственного злодейства, нелепости говоришь этими неумными словами, словно в небо швыряя камни, не стыдясь благочестия своего раба и не желая поступить, подобно ему, перед своим господином.

Писание твое принято и прочитано внимательно. А так как змеиный яд ты спрятал под языком своим, поэтому хотя письмо твое по замыслу твоему и наполнено медом и сотами, но на вкус оно горше полыни; как сказал пророк: «Слова их мягче елея, но подобны они стрелам». Так ли привык ты, будучи христианином, служить христианскому государю? Так ли следует воздавать честь владыке, от бога данному, как делаешь ты, изрыгая яд, подобно бесу?.. Что ты, собака, совершив такое злодейство, пишешь и жалуешься! Чему подобен твой совет, смердящий гнуснее кала?..

А когда ты вопрошал, зачем мы перебили сильных во Израиле, истребили, и данных нам богом для борьбы с врагами нашими воевод различным казням предали, и их святую и геройскую кровь в церквах божиих пролили, и кровью мученическою обагрили церковные пороги, и придумали неслыханные мучения, казни и гонения для своих доброхотов, полагающих за нас душу, обличая православных и обвиняя их в изменах, чародействе и в ином непотребстве, то ты писал и говорил ложь, как научил тебя отец твой, дьявол, ибо сказал Христос: «Вы дети дьявола и хотите исполнить желание отца вашего, ибо он был искони человекоубийца и не устоял в истине, ибо нет в нем истины; когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи». А сильных во Израиле мы не убивали, и не знаю я, кто это сильнейший во Израиле: потому что Русская земля держится божьим милосердием, и милостью пречистой богородицы, и молитвами всех святых, и благословением наших родителей и, наконец, нами, своими государями, а не судьями и воеводами, но ипатами и стратигами ^[6] . Не предавали мы своих воевод различным смертям, а с божьей помощью мы имеем у себя много воевод и помимо вас, изменников. А жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны были и казнить...

Кровью же никакой мы церковных порогов не обагряли; мучеников за веру у нас нет; когда же мы находим доброжелателей, полагающих за нас душу искренно, а не лживо, не таких, которые языком говорят хорошее, а в сердце затевают дурное, на глазах одаряют и хвалят, а за глаза расточают и укоряют (подобно зеркалу, которое отражает того, кто на него смотрит, и забывает отвернувшегося), когда мы встречаем людей, свободных от этих недостатков, которые служат честно и не забывают, подобно зеркалу, порученной службы, то мы награждаем их великим жалованьем; тот же, который, как я сказал, противится, заслуживает казни за свою вину. А как в других странах сам увидишь, как там карают злодеев — не по-здешнему! Это вы по своему злобесному нраву решили любить изменников; а в других странах изменников не любят и казнят их и тем укрепляют власть свою.

А мук, гонений и различных казней мы ни для кого не придумывали: если же ты говоришь о изменниках и чародеях, так ведь таких собак везде казнят...

Когда же суждено было по божьему предначертанию родительнице нашей, благочестивой царице Елене ^[7] , переселиться из земного царства в небесное, остались мы с почившим в бозе братом Георгием ^[8] круглыми сиротами — никто нам не помогал; осталась нам надежда только на бога, и на пречистую богородицу, и на всех всятых молитвы, и на благословение родителей наших. Было мне в это время восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний — получили царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе, и перессорились при этом друг с другом. И чего только они не натворили! Сколько бояр наших, и доброжелателей нашего отца и воевод перебили! Дворы, и села, и имущество наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери перенесли в Большую казну, при этом неистово пиная ногами и тыча в них палками, а остальное разделяли. А ведь делал это дед твой, Михаило Тучков ^[9] . Тем временем князь Василий и Иван Шуйские самовольно навязались мне в опекуны и таким образом воцарились; тех же, кто более всех изменял отцу нашему и матери нашей, выпустили из заточения и приблизили к себе. А князь Василий Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея ^[10] , и на этом дворе его люди, собравшись, подобно иудейскому сонмищу, схватили Федора Мишурина, ближнего дьяка при отце нашем и при пас, и, опозорив его, убили; и князя Ивана Федоровича Бельского ^[11] и многих других заточили в разные места; и па церковь руку подняли; свергнув с престола митрополита Даниила ^[12] , послали его в заточение; и так осуществили все свои замыслы и сами стали царствовать. Нас же с единородным братом моим, в бозе почившим Георгием, начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде и в пище. Ни в чем нам воли не было, но все делали не по своей воле и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не взглянет — ни как родитель, ни как опекун, и уж совсем ни как раб на господ. Кто же может перенести такую гордыню? Как исчислить подобные бесчестные страдания, перенесенные мною в юности? Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Что же сказать о доставшейся мне родительской казне? Все расхитили коварным образом: говорили, будто детям боярским на жалованье, а взяли себе, а их жаловали не за дело, назначили не по достоинству; а бесчисленную казну деда нашего и отца нашего забрали себе и на деньги те наковали для себя золотые и серебряные сосуды и начертали на них имена своих родителей, будто это их наследственное достояние. А известно всем людям, что при матери нашей у князя Ивана Шуйского шуба была мухояровая зеленая па куницах, да к тому же на потертых; так если это и было их наследство, то чем сосуды ковать, лучше бы шубу переменить, а сосуды ковать, когда есть лишние деньги. А о казне наших дядей что говорить? Всю себе захватили. Потом напали на города и села, мучили различными жестокими способами жителей, без милости грабили их имущество. А как перечесть обиды, которые они причиняли своим соседям? Всех подданных считали своими рабами, своих же рабов сделали вельможами, делали вид, что правят и распоряжаются, а сами нарушали законы и чинили беспорядки, от всех брали безмерную мзду и в зависимости от нее и говорили так или иначе, и делали... Хороша ли такая верная служба? Вся вселенная будет смеяться над такой верностью! Что и говорить о притеснениях, бывших в то время? Со дня кончины нашей матери и до того времени шесть с половиной лет не переставали они творить зло!

Когда женам исполнилось пятнадцать лет, то взялись сами управлять своим царством, и, слава богу, управление наше началось благополучно. Но так как человеческие грехи часто раздражают бога, то случился за наши грехи по божьему гневу в Москве пожар, и наши изменники-бояре, те, которых ты называешь мучениками (я назову их имена, когда найду нужным), как бы улучив благоприятное время для своей измены, убедили скудоумных людей, что будто наша бабка, княгиня Анна Глинская, со своими детьми и слугами вынимала человеческие сердца и колдовала, и таким образом спалила Москву ^[13] , и что будто мы знали об этом замысле. И по наущению наших изменников народ, собравшись по обычаю иудейскому, с криками захватил в приделе церкви великомученика Христова Дмитрия Солунского, нашего боярина, князя Юрия Васильевича Глинского; втащили его в соборную и великую церковь и бесчеловечно убили напротив митрополичьего места, залив церковь кровью, и, вытащив его тело через передние церковные двери, положили его на торжище, как осужденного преступника. И это убийство в святой церкви всем известно, а не то, о котором ты, собака, лжешь! Мы жили тогда в своем селе Воробьеве ^[14] , и те же изменники подговорили народ и нас убить за то, что мы будто бы прячем от них у себя мать князя Юрия, княгиню Анну, и его брата, князя Михаила. Как же не посмеяться над таким измышлением? Чего ради нам самим жечь свое царство? Сколько ведь ценных вещей из родительского благословения у нас сгорело, каких во всей вселенной не сыщешь. Кто же может быть так безумен и злобен, чтобы, гневаясь на своих рабов, спалить свое собственное имущество? Он бы тогда поджег их дома, а себя бы поберег! Во всем видна ваша собачья измена. Это похоже на то, как если бы попытаться окропить водой колокольню Ивана Святого ^[15] , имеющую столь огромную высоту. Это — явное безумие. В этом ли состоит достойная служба нам наших бояр и воевод, что они, собираясь без нашего ведома в такие собачьи стаи, убивают наших бояр да еще наших родственников? И так ли душу свою за нас полагают, что всегда жаждут отправить душу нашу из мира сего в вечную жизнь? Нам велят свято чтить закон, а сами нам в этом последовать не хотят! Что же ты, собака, гордо хвалишься и хвалишь за воинскую доблесть других собак-изменников?..

А что, по твоим безумным словам, твоя кровь, пролитая руками иноплеменников ради нас, вопиет на нас к богу, то раз она не нами пролита, это достойно смеха: кровь вопиет на того, кем она пролита, а ты выполнил свой долг перед отечеством, и мы тут ни при чем: ведь если бы ты этого не сделал, то был бы не христианин, но варвар. Насколько сильнее вопиет на вас наша кровь, пролитая из-за вас: не из ран, и не потоки крови, но немалый пот, пролитый мною во многих непосильных трудах и ненужных тягостях, происшедших по вашей вине! Также взамен крови пролито немало слез из-за вашей злобы, осквернении и притеснений, немало вздыхал и стенал...

А что ты «мало видел свою родительницу и мало знал жену, покидал отечество и вечно находился в походе против врагов в дальноконных городах, страдал от болезни и много ран получил от варварских рук в боях и все тело твое изранено», то ведь все это происходило тогда, когда господствовали вы с попом и Алексеем ^[16] . Если вам это не нравилось, зачем вы так делали? А если делали, то зачем, сотворив по своей воле, возлагаете вину на нас? А если бы и мы это приказали, то в этом нет ничего удивительного, ибо вы обязаны были служить по нашему повелению. Если бы ты был воинственным мужем, то не считал бы своих бранных подвигов, а искал бы новых; потому ты и перечисляешь свои бранные деяния, что оказался беглецом, не желаешь бранных подвигов и ищешь покоя. Разве же мы не оценили твоих ничтожных ратных подвигов, если даже пренебрегли заведомыми твоими изменами и противодействиями и ты был среди наших вернейших слуг, в славе, чести и богатстве? Если бы не было этих подвигов, то каких бы казней за свою злобу был бы ты достоин! Если бы не наше милосердие к тебе, если бы, как ты писал в своем злобесном письме, подвергался ты гонению, тебе не удалось бы убежать к нашему недругу. Твои бранные дела нам хорошо известны. Не думай, что я слабоумен или неразумный младенец, как нагло утверждали ваши начальники, поп Сильвестр и Алексей Адашев. И на надейтесь запугать меня, как пугают детей и как прежде обманывали меня с попом Сильвестром и Алексеем благодаря своей хитрости, и не надейтесь, что и теперь это вам удастся. Как сказано в притчах: «Чего не можешь взять, не пытайся и брать».

Ты взываешь к богу, мзду воздающему; поистине он справедливо воздает за всякие дела — добрые и злые, но только следует каждому человеку поразмыслить: какого и за какие дела он заслуживает воздаяния? А лицо свое ты высоко ценишь. Но кто же захочет такое эфиопское лицо видеть?..

А если ты свое писание хочешь с собою в гроб положить, значит, ты уже окончательно отпал от христианства. Господь повелел не противиться злу, ты же и перед смертью не хочешь простить врагам, как обычно поступают даже невежды; поэтому над тобой не должно будет совершать и последнего отпевания.

Город Владимир, находящийся в нашей вотчине, Ливонской земле, ты называешь владением нашего недруга, короля Сигизмунда, чем окончательно обнаруживаешь свою собачью измену. А если ты надеешься получить от него многие пожалования, то это так и должно, ибо вы не захотели жить под властью бога и данных богом государей, а захотели самовольства. Поэтому ты и нашел себе такого государя, который, как и следует по твоему злобесному собачьему желанию, ничем сам не управляет, но хуже последнего раба — от всех получает приказания, а сам же никем не повелевает...

Дано это крепкое наставление в Москве, царствующем православном граде всей России, в 7702 году, от создания мира июля в 5-й день (5 июля 1564 г.).

Послание Ивана Грозного Василию Грязному

От царя и Великого князя Ивана Васильевича всея Русии Василью Григорьевичю Грязному Ильину

Что писал еси, что по грехом взяли тебя в полон, ино было, Васюшка, без путя середи крымских улусов не заезжати; а уже заехано — ино было не по объездному спати: ты чаял, что в объезд приехал с собаками за зайцы — ажно крымцы самого тебя в торок ввязали. Али ты чаял, что таково ж в Крыму, как у меня стоячи за кушаньем шутити? Крымцы так не спят, как вы, да вас, дрочон, умеют ловити да так не говорят, дошедши до чюжой земли, да пора домов! Только б таковы крымцы были, как вы, жонки, ино было и за реку не бывать, не токмо что в Москве.

А что сказываешься великой человек, ино что по грехом моим учинилось (и нам того как утаити?), что отца нашего и наши князи и бояре нам учали изменяти, и мы и вас, страдников, приближали, хотячи от вас службы и правды. А помянул бы ти свое величество и отца своего в Олексине, ино таковы и в станицах езживали, а ты в станице у Пенинского был мало что не в охотникех с собаками, и прежние твои были у ростовских владык служили. И мы того не запираемъся, что ты у нас в приближенье был. И мы для приближенья твоего тысячи две рублен дадим, а доселева такие по пятидесят рублев бывали; а ста тысяч опричь государей ни на ком окупу не емлют, а опричь государей таких окупов ни на ком не дают. А коли б ты сказывался молодой человек, ино б на тебе Дивея не просили. А Дивея сказывает царь, что он молодой человек, а ста тысячь рублев не хочет на тебе мимо Дивея; Дивей ему ста тысяч рублей лутчи, а за сына за Дивеева дочерь свою дал, а нагайской князь и мурзы ему все братья; у Дивея и своих таких полно было, как ты, Вася. Опричь было князя Семена Пункова не на кого менять Дивея; ано и князя Михаила Васильевича Глинского нечто для присвоенья меняти было; а то и в нынешнее время неково на Дивея меняти. Тебе, вышедчи ис полону, столько не привесть татар, не поймать, сколько Дивей кристьян пленит. И тебе ведь на Дивея выменити не для кристьянства — на кристьянство: ты один свободен будешь, да приехав по своему увечью лежать станешь, а Дивей приехав учнет воевати да неколко сот кристьян лутчи тебе пленит. Что в том будет прибыток?

Коли еси сулил мену не по себе и писал и что не в меру, и то как дати? То кристьянству не пособити — разорить кристьянство, что неподобною мерою зделать. А что будет по твоей мере мера или окуп, и мы тебя тем пожалуем. А будет ставишь за гордость на кристьянство, ино Христос тебе противник!

Послание Ивана Грозного Василию Грязному

От царя и Великого князя Ивана Васильевича всея Руси Василию Григорьевичу Грязному-Ильину

Писал ты, что за грехи взяли тебя в плен; так надо было Васюшка, без пути средь крымских улусов не разъезжать; а уж как заехал, надо было не по-объездному спать: ты думал, что в объезд приехал с собаками и зайцами, а крымцы самого тебя к седлу и привязали. Или ты думал, что и в Крыму можно так же, как у меня, стоя за кушаньем, шутить? Крымцы так не спят, как вы, да вас, неженок, умеют ловить; они не говорят, дойдя до чужой земли: «Пора домой!» Если бы крымцы были такими бабами, как вы, то им бы и за рекой не бывать, не только что в Москве.

Ты объявил себя великим человеком, так ведь это за грехи мои случилось (и нам это как утаить?), что отца нашего и наши князья и бояре нам стали изменять, и мы вас, холопов, приближали, желая от вас службы и правды. А вспомнил бы ты свое и отца своего величие в Алексине: такие там в станицах езжали, а ты в станице у Пенинского был чуть ли не в охотниках с собаками, а предки твои у ростовских архиепископов служили. И мы не запираемся, что ты у нас в приближенье был; и ради приближенья твоего тысячи две рублей дадим, а до сих пор такие и по пятьдесят рублей бывали, а сто тысяч выкупа ни за кого, кроме государей, не берут, и не дают такого выкупа ни за кого, кроме государей. А если б ты объявил себя маленьким человеком, за то тебя бы в обмен Дивея не просили. Про Дивея хоть хан и говорит, что он человек маленький, да не хочет взять за тебя ста тысяч рублей вместо Дивея: Дивей ему ста тысяч рублей дороже; за сына Дивеева он дочь свою выдал; а нагайский князь и мурзы — все ему братья; у Дивея своих таких полно было, как ты, Вася. Кроме князя Семена Пункова не на кого было бы менять Дивея; разве что, если бы надо было доставать князя Михаила Васильевича Глинского, можно было его выменять; а в нынешне время некого на Дивея менять. Тебе, выйдя из плена, столько не привести татар и не захватить, сколько Дивей христиан пленит. И тебя ведь на Дивея выменять не на пользу христианству, во вред ему: ты один свободен будешь, да приехав из-за своего увечья лежать станешь, а Дивей, приехав, станет воевать, да несколько сот христиан получше тебя пленит. Какая в этом будет польза?

Если ты оценил себя выше меры и обещал за себя мену выше своей стоимости, как же можно дать за тебя такой выкуп? Мерить такой неправильной мерой — значит не пособить христианству, а разорить христианство. А если будет мена или выкуп по твоей мере, и мы тебя тогда пожалуем. Если же из гордости ты станешь против христианства, тогда Христос тебе противник!

А. М. Курбский

История о великом князе Московском

…

Тогда зачалъся нынешний Иоанн наш и родилася в законопреступлению и во сладострастию лютость, яко рече Иоанн Златоустый в слове о жене злой, ему ж начало: днесь нам Иоанново преподобие1 и Иродова лютость егда возвещалась, смутились и внутренные2, сердца вострепетали, зрак помрачился, разум притупился, слух скутался, и протчее. И аще святые великие учители ужасалися, пишуще от мучителей на святых дерзаемые^[1], кольми паче нам, грешным, подобает ужасатися, таковую трагедию возвещати! Но послушание вьсе преодолевает, паче же стужения^[2], або докучания ради вашего частого. Но и сие к тому злому началу еще возмогло, понеже остался отца своего зело млад, аки дву лет; по немногих летех и мати ему умре; потом питаша^[3] его велицые гордые паны, но их языку боярове, его на свою и детей своих беду, ретящеся6 друг пред другом, ласкающе и угождающе ему во всяком наслаждению и сладострастию.

Егда же начал приходити в возраст, аки лет в дванадесять7, и впредь что творил, умолчю иные и иные, обаче же возвещу сие. Начал первие безсловесных 8 крови проливати, с стремнин высоких мечюще их, а по их языку с крылец, або с теремов, тако же и иные многие неподобные дела творити, являющи хотящее быти немилосердое произволение 9 в себе, яко Соломон глаголет: «Мудрый,— рече,— милует души скотов своих, тако ж и безумный биет их нещадно»; а пестуном ласкающим 10, попущающе сие и хваляще, на свое горшее 11 отрока учаще. Егда же ужо приходяще к пятомунадесять лету 12 и вящей, тогда начал человеков ураняти.^[4] И собравши четы юных около себя детей и сродных оных предреченных сигклитов, по стогнами по торжищам начал на конех с ними ездити и всенародных человеков, мужей и жен, бити и грабити, скачюще и бегающе всюду неблагочинне. И воистину, дела разбойнические самые творяще, и иные злые исполняйте, их же не токмо глаголати излишно, но и срамно; ласкателем же всем таковое на свою беду восхваляющим: «О храбр, глаголюще, будет сей царь и мужествен!» Егда же прииде к седьмомунадесять лету ^[5], тогда те же прегордые сигклитове начаше подущати ^[6] его и мстити им свои недружбы 4, един против другаго; и первие 5 убиша мужа пресильнаго, зело храбраго стратига и великородного, иже был с роду княжат литовских, единоколенен 6 кролеви польскому Ягайлу, имянем князь Иван Бельский, иже не токмо быв мужествен, но и в разуме мног и в священных писаниих в некоторых искусен.

По мале же времени, он же сам повелел убити такожде благородное едино княжа, имянем Андрея Шуйского, с роду княжат суждальских. Потом, аки по двух летех, убил трех великородных мужей: единаго, ближняго сродника своего, рожденнаго с сестры отца его, князя Иоанна Кубенского, яже был у отца его великим земским марщалком; а был роду княжат Смоленских и Ярославских, и муж зело разумный и тихий, в совершенных уже летех; и вкупе побиени с ним предреченные мужие, Феодор и Василий Воронцовы, родом от Немецка языка, а с племени княжат Решских. И тогда же убиен Феодор, глаголемый Невежа, зацный7 и богатый землянин8. А мало пред тем, аки за два лета, удавлен от него князя Богдана сын Трубецкого, в пятинадесяти9 летех младенец, Михаил имянем, с роду княжат литовских; и потом, памятались, того ж лета убиени .от него благородные княжата: князь Иоанн Дорогобужский, с роду великих княжат тверских, и Феодор, единочадый сын князя Иоанна, глаголемаго Овчины, с роду княжат торуских и оболенских, яко ягнцы неповинно заколены, еще в самом наусии10. Потом, егда начал всякими безчисленными злостьми превосходити, тогда господь, усмиряюще лютость его, посетил град великий Москву презельным огнем, и так явственне гнев свой навел, аще бы по ряду писати, могла бы повесть целая быти або книжица; а пред тем, еще во младости его, безчисленными плененьми варварскими, ово от царя Перекопскаго, ово от татар нагайских, сиречь заволских11, а наипаче и горши всех от царя Казанского,сильнаго и можнаго мучителя христианского [яже подо властию своею имел шесть языков различных], ими же безчисленное и неисповедимое пло пение и кровопролитие учинял, так, иже уже было все пусто за осмьиадесять миль до Московского места. Тако же и от Перекоп ского, або от Крымскаго царя, и от ыагаи вся Резанская земля, аже по самую Оку реку, спустошена; а внутрь человекоугод ником, со царем младым, пустошащим и воюющим нещадно отечество. Тогда ж случилось, после того предреченнаго пожару, презельного и воистинну зело страшного, о нем же никто же сумнитца рещи явственный гнев божий — а что ж тогда бысть?

Бысть возмущение велико всему народу, яко и самому царю утетци от града со своим двором его; и в том возмущению убиен от вой его князь Юрий Глинский от всего народа, и дом его весь разграблен; другие же вой его, князь Михаил Глинский, который был всему злому начальник, утече, и другие человекоугодницы сущие с ним разбегошеся....

Повесть о походе Ивана IV на Новгород в 1570 году

В лета 7078-го^[7] году, генваря во 2 день, благочестивый государь царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Росии самодержец, ходил со гневом на Великий Новъград, и на архиепископа Пимина, и на его владычных бояр, и на изящных2 именитых людей, и на всех градцких жителей.

Посещением и изволением и наказанием вседержителя господа бога и спаса нашего Иисуса Христа, за умножение беззакония нашего и богомерских противных грех, иже умножися велия злоба греховная в человецех: братоненавидение, всякое преступление, вражда, ненависть, хищение, неправды — за сия неприязненая дела и беззакония, по пророческому писанию, приходит с небеси гнев божий на сыны противныя и на всяко нечестие; всячески убо наказующу нас всещедрому человеколюбцу господу богу своими щедротами и милосердием, иногда гладом и мором, сиречь смертною появою3, иногда пожаром, иногда безбожных сопостат нахождении страшных, горчая же того междуусобные брани, кровопролития и много находящая роду человеческому; и святым божиим церквам от злословения богу оскудение и презрение, запустение сирским жителством живущим4, домом разрушение до основания, градом и всем живущим в нем конечная погибель до основания.

Таково убо бысть во дни наша велие потрясение, и поколебание, труса и падение, яко во время мимошедшее и в предния роды человеческия не бысть, ни отцы наши таковаго возвестиша нам, иже бысть в Росийской земли, в богоспасаемом преимени- том и славном граде, их же око не виде и ухо не слыша и на сердца человеческая взыти не может, иже сотвори всещедрый господь праведным своим судом на град отец наших за беззакония наша и велия прегрешения, наущением и злоумышлением богоотступников, злых обаявых^[8] человек, хищников, от действа не- ириязненаго сопостата диявола, иже влагающих во уши царевы неприязненыя глаголы на архиепископа новгородцкого Пимена, и на его владычных2 бояр, и на изящных именитых человек, жителей градцких, о предании града иноплеменником3. И от сих неистовых ложных глагол ожесточи бог сердце благочестивому государю царю и великому князю Ивану Васильевичю, всеа Росии самодержцу, великим гневом и неукротимою яростию и великиим озлоблением на Великий Новъград, на свою ему государеву царскую державу, и на вся люди, живущия во граде.

От всемирнаго создания лета 7078-го, генваря во 2 день, в понедел ьник, на память иже во святых отца нашего Селивестра, папы Римскаго, благочестивый государь царь и великий князь Иван Васильевич, всеа Росии самодержец, посла в Великий Новъград наперед перед собою, изгоном4, предний полк своих государевых бояр, и воевод, и князей, и дворян, и детей боярских, и всяких воинских людей велие и безчисленное множество. Они же приехаша в Великий Новъград по повелению благочестиваго государя царя и великаго князя Ивана Васильевича, всеа Росии самодержца, около Великаго Новаграда учиниша великия сторожы и крепкия заставы со всяцем утвержением. И повелеша на заставах стражем крепко стрещи всех живущих во граде, кабы ни един человек из града не убежал. А иные государевы князи и дети боярские того же государева перваго полку разъехашася по всем монастырем, иже есть около Великаго Новаграда, и монастыри заиечаташа и церковные казны, а игуменов и черных5 священников и дияконов, и соборных старцов изо всех новъгородцких монастырей собраша и привезоша с собою вместе в Великий Новъград, числом их яко до пятисот старцов и болыии, и всех их поставиша на правеже до государева приезду. А иные дети боярские того же государева перваго полку собраша всего Новаграда от всех церквей попов и дияконов и поставиша их на правежы, и раздаваху их по десяти человек за пристава6, и повелеваху их держати приставом крепко во узах железных, и повелеша бити их приставом из утра и до вечера на правежи, до искупа, безщадно, а доправити повеле государь на них по двадцати рублев по новъгородцкому их числу, как у них в Новегороде число денгам держит. А иные дети боярские от того государева перваго полку по всему Великому Новуграду по улицам во всех градцких приходех церкви и подцерковные^[9] и домовые полаты у всех именитых людей Великаго Новаграда и со всем имением их запечаташа, и многие стражи поставиша стрещи крепко до государева приезду. А иные дети боярские того же государева перваго полку повелением государевым во всем Великом Новеграде гостей и приказных государевых людей именитых переимаша и роздаваша их по приставом, и повелеша приставом держати их крепко во оковах железных, а домы их и вся имения их запечаташа, и жены и дети их повелеша стражем твердо блюсти их до государева приезду.

И того же 7078-го лета, генваря в 6 день, на празник Богоявления господа нашего Иисуса Христа приехал в Великий Новъград благочестивый государь царь и великий князь Иван Васильевичь, всеа Росии самодержец, а с ним сын его государев, благоверный царевич князь Иван Ивановичь, и с ним, государем, многое безчисленное множество полков, князей и бояр, и детей боярских и прочих воинских людей, да с ним з государем полторы тысящы стрелцов; и приехал государь в Великий Новъград и ставъ со всею силою на Торговой стороне, на месте нарицаемом Городищи, от посаду Новаграда две версты. И назавтрия приезду своего государева, в суботу, благочестивый государь царь и великий князь Иван Васильевичь, всеа Росии самодержец, повеле игуменов и попов черных, и дияконов и старцов соборных, да которые прежде государева приезду в первом полку иманьт из монастырей и поставлены на правежы, повеле избивати их на правежи палицами насмерть, и, убив их всех, повеле когождо их во свой монастырь развозити и погребати. А в воскресение господне, генваря в 8 день, государь поехал со всеми своими полки к соборной велицей церкви ко Премудрости божия Софеи слушати обедни, и стретил его, государя, по закону царьскому, со кресты и чюдотворными иконы, архиепископ Пимин Новгородцкий со всем священным собором на Волховском мосту Великом, у Черного креста. И по обычаю царьскому хотящу архиепископу Пимину государя царя и великаго князя Ивана Васильевича и сына его благовернаго царевича князя Ивана Ивановича крестом оградити2. И государь царь и великий князь Иван Васильевич и сын его царевичь князь Иван ко кресту ко архиепископу не пошли. И говорит государь царь и великий князь архиепископу Пимину: «Ты, злочестиве, в руце своей держиши не крест животворящий, по вместо креста оружие, и сим бо оружием хощеш уязвити царьское сердце наше своим неистовым зломыслением и с своими злотворцы и единомышленники, града сего жители. И хощете царьския державы вотчину нашу, сей великий богоспасаемый Новъград предати сопостатом нашим, иноплеменником, королю литовскому Жигимонту Августу. И отселе впереди не си убо наречешися пастырь и учитель и сопрестольник великия соборныя апостольския церкви Премудрости божии Софеи, но волк, и хищник, и губитель, и изменник, и нашему царьскому багру досадитель».

И таковая государь яростная словеса изглаголав, повелевает архиепископу со кресты итти в соборную церковь Премудрости божии Софии и литоргисати ^[10] со всем священным собором. А сам государь благоверный царь и великий князь Иван Васильевичь и со благоверным царевичем со князем Иваном Ивановичем, и со всеми своими государевыми полчаны2 поиде во след святых и животворящих крестов и святых честных и чюдотворных икон в церковь Премудрости божии Софии. И в соборной церкви Премудрости божии литоргию божественную государь отслушал. И после обедни государь пошел ко архиепископу Пимину в столовую полату, за стол, хлеба ясти, со всеми своими князи и боляры и дети боярскими и со всеми воинскими людми. И как государь сел за стол, начат государь ясти, и вскоре нечто помедли, и возопи гласом велием сь яростию к своим князем и боляром, по обычаю, ясаком3 царьским тотчас повеле государь архиепископову казну и весь двор его владычень, со всеми обиходы, и все полаты и келии пограбили, и бояр ево владычних и всех слуг его повеле переимати и за приставы отдавати до своего государева указу. А самого владыку архиепископа Пимина ограбить повеле, за приставы его отдати и крепко повеле его стрещи, и давати повеле ему из казны на всяк день за корм по две денги на день. А дворецкому своему, Лву Андреевичу Салтыкову, и протопопу Евъстафию и прочим своим боляром повеле государь итти в соборную и великую церковь Премудрость божию Софию, взяти повеле ризную казну, и прочия драгия освященныя церковные вещи, и святыя иконы чюдотворныя корсунския писма греческих живописцев. Прочее же повелевает им государь по всему Великому Новуграду, во всех святых божиих церквах, имати церковнътя казны, и святыя честныя божествен ныя драгия чюдотворныя иконы, и ризы, и колокола. И около всего Великого Новаграда, во всех монастырех, повеле государь имати во всех церквах такоже и церковныя казны, и иконы драгия греческия, сиречь корсунския, и ризы драгия, и прочая драгия освященный церковныя вещы и колокола.

481

Таже благоверный государь царь и великий князь Иван Васильевичь, всеа Росии самодержец, и с сыном своим со благоверным царевичем князем Иваном Ивановичем седе на судище, иде же государь приехал, стал на Городищи. И повеле государь приводити из Великого Новаграда владычных боляр и иных многих служивых людей, и детей боярских, и гостей, и всяких градцких и именитых изрядных людей, и жен их и детей пред себя, и повеле государь их пред собою горце и люте и безчеловечне различными муками мучити. И во мнозех неисповедимых, горких и различных муках повеле государь телеса их некоею составною мудростию огненою подъжигати, иже именуемаго подъжаром и своим государевым детем боярским повелевает государь тех мученых и поджареных людей за руки и за ноги и за власы опако вязати различно тонкими ужыщи2, и привязывати их повеле по человеку с каменем и повеле их быстро за санми влещи на Великий Волховский мост и метати с мосту в реку Волхов. А жен их, мужеск и женеск пол младенцы, и сущии млеком питаемии, и всяк возраст повеле государь привозиги их на Великий Волховский мост и возводити их на высоту, иже ту устроено место, и вязаху за руце и за нозе опако назад, младенцов к матерем своим и вязаху, и с великиия высоты повеле государь метати их в воду, в реку в Волхов. А иные в те поры государевы люди, и дети боярские, и воинъские люди в малых судех ездяху по реце Волхове, со оружием, и с рогатыни, и с копии, и з багры, и с топоры, и которые люди, мужы и жены и всяк возраст, из глубины речной и вверх на воду спловет, и они прихватывают багры, и тех людей копии и рагатынями прободающи, и топоры секуще и во глубину речную без милости сурово погружающе, предаяху их горцей смерти. И бысть убо таковаго неизповедимаго кровопролития человеческому роду, грех ради наших, неукротима ярость царева по вся дни, безпрестани, яко до пяти седмиц и болши, и на всяк убо день ввергнут и потопят в воде человек всякаго возраста числом яко до тысящы, а иногда и до полуторы тысящ. А тот убо день облегчен и благодарен, иже ввергнут в воду до пятисот или до шестисот. И по скончании убо того благоверный государь царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Росии самодержец, с своими государевыми людми, со князи, и боляры, и з детми боярскими, и с прочими воинскими людми, начат ездиги около Великого Новаграда по честным и великим монастырем, и тамо повеле в монастырех грабити церковныя и монастырские казны, и кельи, и служебный монастырьские домы, и всякие обиходы, в житницах хлеб всякой, стоячей в скирдах и на полях немолоченой хлеб повеле огнем сожигати, а скот их всякой, и лошади и коровы, повеле посекати. И по сих благоверный государь царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Росии самодержец, приехал из монастырей в Великий Новъград, и повеле по всему Новуграду, по всем торговым рядом, и по всем улицам, и в ленивых торжкех у градских торговых людей и в лавках всякой товар грабити, и торговые анбары и лавки повеле разсекати и до основания разсыпати. И потом государь благоверный царь и великий князь со всеми своими людми и со всеми воинскими полки начат ездити по всему Новуграду и по всем посадом, и повеле государь у всех градских жителей во всех домех их имения грабити, а самих людей и жен их, безпощадно, без останков, всех грабити, и дворы их и хоромы ломати, а окна и ворота вскоре повеле без милости высекати. А в те поры государь, во время градскаго грабежу, иных государевых своих людей разсылает около Великаго Новаграда на все четыре стороны, на всякую новгородцкую пятину, по станом и волостям и по усадищем боярским и по поместьям, и по всем местом около Великаго Новаграда верст за двести и за полтретьяста2 и болши, и повеле домы их всячески разхищати и скоты убивати у всяких людей, без пощаденья, чей кто не буди, без разсуждения. И бысть убо того неисповедимаго колебания и великаго падения, труса и кровопролития человеческому роду в Великом Новеграде и по окрестных странах около Великого Новаграда безпре- стани шесть недель, грех ради наших. И того же 78-го года, месяца февраля в 3 день, на другой недели Великаго поста, в понедельник, заутра повеле государь оставших новгородцов жителей изо всякой улицы по лутчему человеку поставити пред собя. Они же сташа пред царем с трепетом, дряхли3 и унылы, отчаяшеся яшвота своего, быша яко мертви, видяще неукротимую ярость цареву. И благочестивый и христолюбивый государь царь и великий князь Иван Васильевич, всеа Росии самодержец, возрев на них милостивым и кротким оком, издаст им государь царьское милостиво слово и сказа им сице: «Мужие, жителие сего Великого Новаграда, вси, иже ныне оставшии.во граде! Молите всемилостиваго и всещедраго человеколюбиваго господа бога и пречистую его богоматерь владычицу богородицу и всех святых его о нашем благочестивом царьском державстве, и о чадех моих, благоверных царевичах, о Иване, о Феодоре, и о всем нашем христолюбивом воинстве, чтобы нам господь бог подаровал свыше победу и одоление на вся видимыя и невидимыя враги наша и супостаты. А судит бог общему изменнику вашему и моему владыке новгородскому Пимину, и его злым советником и единомысленнком, ненавидям рода человеческаго взыщется проливаемая кровь на тех изменниках. И вы о всем ныне не скорбите, живите во граде сем благодарив, и яз вам во свое место оставлю нарьского правителя во граде, болярина своего и воеводу князя Петра Даниловича Пронского». И сия глаголы изрече и отпусти их с миром во своя домы. А сам благоверный государь царь и великий князь Иван Васильевичь и с сыном своим благоверным царевичем со князем Иваном Ивановичем и со всею своею силою пошел из Великого Новаграда во Псков. А владыку Новгородцкаго архиепископа Пимина, и попов и дияконов, которые не искупилися от правежу, а прочих досталних ^[11] новгородцов опалных людей повеле государь отсылати за приставы в Олександрову слободу, до своего царева приезду. И как государь приехал изо Пскова в богоспасаемый град Москву, и повеле со владыки новгородцкого Пимина сан сняти и в заточение послати в монастырь, он яже тамо вскоре не по мнозе времени преставися благодарив. А прочих оставших новгородцов, опалних людей, повеле государь на Москве казнити смертною казнию, главы их отсекати. И тако тии ту скончашася. А иных мнозе испытани 2, повеле государь по иным городам разсылати на жителство.

Се же бысть все неизреченными судбами и наказанием все- держытеля господа бога нашего в великом сем богоспасаемом Новеграде и всем живущим в нем за грехи наша и прочему человеческому роду на уверение 3. Аминь.

ВЕК ПЕРЕЛОМА

Спор жизни со смертью. Миниатюра. 1633 г.

«Синодик» (ГБЛ, ф. 209, №694, л. 46)

Сказание Авраамия Палицына

ИСТОРИЯ В ПАМЯТЬ СУЩИМ ПРЕДЪИДУЩИМ РОДОМ, ДА НЕ ЗАБВЕНА БУДУТ БЛАГОДЕЯНИЯ, ЕЖЕ ПОКАЗА НАМ МАТИ СЛОВА БОЖИЯ, ВСЕГДА ОТ ВСЕЯ ТВАРИ БЛАГОСЛОВЕННАЯ ПРИСНОДЕВАЯ МАРИЯ, И КАКО СОВЕРШИ ОБЕЩАНИЕ К ПРЕПОДОБНОМУ СЕРГИЮ, ЯКО НЕОТСТУПНО БУДУ ОТ ОБИТЕЛИ ТВОЕЯ

И ныне всяк возраст да разумеет и всяк да приложит ухо слышать, киих ради грех попусти господь бог нашь праведное свое наказание и от коней до конец всея Росия, и како весь словенский язык возмутися, и вся места по Росии огнем и мечем поядены быша.

Сему же сказанию начало сицево.

Благочестивому и храброму во царех великому князю Ивану Васильевичю, всеа Росии самодержцу, дошедшу кончины лет, его же скипетра и всея державы и восприимник бысть сын юнейший Феодор Ивановичь. И той убо не радя о земном царьствии мимоходящем, но всегда ища непременяемаго, его же и видя око зрящее от превышщих небес, дает по того изволению немятежно земли Росийстей пребывание. В славе же его вознесеся брат царицы его Ирины, яко же и Иосиф во Египте, и толико знаменит бе, яко и от Перских царей, и от Италии, и от всего запада приносящей дары чесныя царю Феодору Ивановичю и тому Борису равпоподобную царстей чести дарованиа приношаху. Но аще и разумен бе в царских правлениих, но писания божественна го не навык и того ради в братолюбствии блазнен бываше^[12].

Великаго убо царя Феодора брата Дмитрия Ивановича, не единоматерьня, отделиша всех началнейших велмож росийских советом на Углечь, да в своем пространствии с материю си пребывает. Сему же царевичю Димитрею естеством возрастающу, и братне царьство и величество слышащу, и от ближних си смущаему за еже не вкупе пребывания з братом, и часто в детьских глумлениих глаголет и действует нелепо о ближнейших брата си, паче же о сем Борисе. И врази суще и ласкатели, великим бедам замышленицы, в десятерицу лжи составляюще, с сими подходят велмож, паче же сего Бориса, и от многия смуты ко греху низводят, его же, краснейшаго юношу, отсылают, нехотяща, в вечный покой. Память же его великою кровию неповинною во всей Росии торжествовася. Се первый грех да разумеется, та же по сем и другий: ни во что же положиша сю кровь неповинную вся Росия. Но се всяк глас просторечие: «Кто убо в деле, той и в ответе; уже тому бог судил быти».

И по тому же и царю святому Феодору, пременившу земное царьство на небесное, от многих же правление держащих в Росии промышляется быти царем вышепомянутый Борис. Он же, или хотя, или не хотя, но вскоре на се не подадеся, и отрицался много, и достойных на се избирати повелевая; сам же отшед в великую лавру матери слова божия, воспомянаемаго. чюдеси Смоленския иконы, Девичия монастыря; и ту сестре си царице Ирине, уже иноке Александре, служаше. От народнаго же множества по вся дни принужаем бываше к восприятию царьствия и молим от многих слез, но никако же прекланяшеся. Таже что? Просто тую вси церьковницы, повелением патриар шим со всем освященным собором, приемлют убо икону матери всех бога... И нескверныя и неблазныя ^[13] и нетленныя пречистыя царицы воображение всех з богом пред тленным человеком стоит на умоление, и похвально церковницы и вси вельможие глаголют: «Се сий образ матери божии тебе ради изнесохом и тебе ради толик путь шествова царица»... Двигнут бысть той образ нелепо, двигнуга же и Росия бысть нелепо.

Венчаваему же бывшу Борису рукою святейшаго отца Иева, и во время святыя литоргия стоя иод того рукою,— не вемы, что ради,— испусти сицев глагол, зело высок и богомерзостен: «Се, отче великий патриарх Иов., бог свидетель сему, никто же убо будет в моем царьствии нищ или беден». И тряся верх срачицы2 на собе и глаголя: «И сию последнюю разделю со всеми!» Словесе же сего никто недоуменен1 взбранити, но вси такающе2 и истину глаголюща ублажающе.

Двоелетному же времяни прешедшу, и всеми благинями Росия цветяше. Царь же Борис о всяком благочестии и о исправлении всех нужных царьству вещей зело печашеся, по словеси же своему, о бедных и нищих крепце промышляше и милость к таковым велика от него бываше, злых лее люден люте изгубляше. И таковых ради строений всенародных всем любезен бысть.

И оставшее же племя царя блаженнаго Феодора начат нелю- бити ради смущения своих си ближних и мало по малу начат и к смерти на сих поучатися... По сих же убо изгнании и инех многих их ради погуби, се же мышляше да утвердит на престоле по себе семя свое. Рабом же на господий толико попусти клеве- тати, яко и зрети не смеюще на холопей; и многим рабом имения государьская отдая, и велики дары доводцом 3 от него бываху, С великим же опасением и отец с сыном глаголаше, и брат з братом, и друг з другом, и по беседе речей закленающеся страшными клятвами, еже не поведать глаголемых ни о велице, ни о мале деле или вещи. ...

О НАЧАЛЕ БЕДЫ ВО ВСЕЙ РОСИИ

...Тогожде лета 7111 4, и за всего мира безумное молчание, еже о истинне к царю не смеюще глаголати о неповинных погибели, омрачи господь небо облаки,.и толико .дождь про лися, яко вси человецы во ужасть впадоша. И преста всяко дело земли, и всяко семя сеянное, возраотши, разседеся^[14] от безмерных вод, лиемых от воздуха, и не обвея ветр травы земныя за десять седмиц дней, и прежде простертия серпа поби мраз сильный всяк труд дел человеческих в полех и в виноградех и яко от огня поядена бысть вся земля. Году же сему прешедшу, ох, ох, горе, горе всякому естеству воскличющу, и во вторый злейши бысть, такожде и в третьее лета. ...

Мнози же тогда от ближних градов и весий пририщуще^[15] к царьствующему граду, препитатися хотяще от милостыни царевы. И кто сея беды изглаголет? Славе велицей проходяще о милостыни, и от неразумия всяк, кто иже от места своего двигнувыйся, погибаше: сребряницу7 бо едину взяв или две, чим препитатися? — И шестма убо или боле не мощно единому человеку в день припитатися; кольми же паче жену и чада и род имущему к довлению се ^[16]. По отцех бе богоносных речению, мнози тогда ко второму идолослужению обратишася, и вся имущей сребро, и злато и сосуды и одежда отдаяху на закупы, и собираху в житница своя вся семяна всякаго жита, и прибытков восприемаху десятирицею и вящши. И во всех градех во всей Росии и велико торжество сребролюбное к бесом бываше. Мнози бо имущей к разделению к братии не прекланяхуся, но зряще по стогнам града царьствующаго от глада умерших, и ни во что же вменяху. И не толико бревн и дров на возилех 2, яко яже мертвых нагих телес всегда влечаще по всему граду.

В тая же лета мнозии имущей глаголаху к просящим: «Не имамы ничто же». Во время же пленения от всех окольних. язык, наипаче же от своих, то обретеся безсчислено расхищаемо всякого хлеба, и давныя житницы не истощены, и поля скирд стояху, гумна же пренаполнены одоней и копон и зародов, до четырехнадесять3 лет от смятения во всей Русской земле, и питахуся вси от поль старыми труды: орание4 бо и сеятва и жатва мятяшеся5, мечю бо на выи у всех всегда надлежашу. Се убо да разумеется грех всей Росии, чесо ради от прочих язык пострада: во время бо искушения гнева божея не пощадеша братию свою, и жита и благая своя заключиша себе и врагу человекоубийце. II яко же мы не пощадехом, тако и нас не пощадеша врази наши.

О ЗАЧАЛЕ РАЗБОЙНИЧЕСТВА И BOPEX ВО ВСЕЙ РОСИИ

...Во время же великаго глада сего озревшеся 6 вси, яко не мощно питати многую челядь, и начаша рабов своих на волю отпускати, и инии убо истинно, инии же и лицемерством: истинст вующеи убо с написанием и за утвержением руки своея, лицемер- ницы же не тако, ино токмо из дому изгонит. А аще х кому прибегнет, той зле продаваем бываше и много снос и убыток платяше. Инии же ради воровства нигде не приемлемы бываху, инии же от неразумия и без ремества погибаху, и инии срама ради скончавахуся бедне, за отечества ради. Мнози же и имуще, чем препитати и на много время домашних своих, но восхотевше многа богатства пригяжать и того ради челядь свою отпускающее; и не токмо челядь, но и род и ближних своих не пощадеша и гладом скончающихся туне презреша. Сяше же и се зло во многих: лето убо все тружаются, зиму же и главы не имеют где подклонить; и паки в лето, и не хотя, в делех страждут. В сицевых яже озлоблениих разлучахуся мужа от жены, и брат от брата, и отец от чад, и друг от друга. Еще же зло на зло прилагаху мнози: не токмо у рабов своих, но у поселян, данных им в поместиях, емлюще у них жены и дщере и сестры на постели скверный, и тии токмо воздыхающе, плакати же и не смеяху, вещати же и не помышляюще: смерть бо предо очима лежаше. Домы же великих боляр, зле от царя Бориса распуженых, вси рабы распущены быша; заповедь же о них везде положена бысть, еже не приимать тех опальных боляр слуги их никому же. Инии же и сами поминающе благодеяние господей своих, и в негодовании на царя пребывающе, но времяни ждуще, зле распыхахуся и тако люте скончавахуся. И иже от сих каково хто ремество имегоще, тии кормящеся; инии же от родителей своих питахуся. А иже на конех играющей, сии к велику греху уклоняхуся и к толику, якова же не бысть в Росии от начала благочестия: во грады бо вышереченныя украйныя ^[17] отхождаху; и аще и не вкупе, но боле двадесяти тысящь сицевых воров обрегшеся по мнозе времяни во осаде в сидении в Колуге и в Туле кроме тамошних собравшихся старых воров.

Царь же Борис, хотя ползу сотворити питаемым от царьских его сокровищ, дабы на время оскудети неких, инех же бы препитати бедных... Се те неразсудно содея: нодаемую убо пшеницу от царьских житниц в приношении безкровныя жертвы всех благих подателю, повеле вместо ея рож дати на приношение богу. Но аще и не по повелению его, но — на грех велик житодавця простершеся — худу бо зело и гнилу даяху. Инем же и далече в селех от царьствующаго града повелеваху имать, но и то по велице мзде дающе, и многу скорбь на пути приемлюще, и безо мзды царьских жалований никако же никому не мощно возприяти. Да никто же сему буди смеятися. Не гордости ли се исполнено и небрежения о бозе!.. Се же творяше царь Борис, боясь врагов окольних.

Дерячащаго же языки словом веления своего не бояся, и почитая и любя ииоязычников паче священноначальствующих; вельможи яже его от иноземцов подсмеваеми бываху.

Погорде же в своей земли сына и дщерь браку совокупити, по их же языков любяше, к тем и о сватовстве посла. И от Датския земли государича привод, хотя дщерь свою дати за нь, но всесильный смертию иресече гордых смысл. Тако же сыну невесту изболи от Татарских царьств привести, из Хвалис, и тамо не мало от православных зле погибоша от кумык и от черкас в проходех нужных 1 реками возле моря Хвалицкаго; и то не збысть же ся„ Се же мысляше, да от востока сущих невестою, от запада же зятем примиреть к себе, и дабы царьство свое укрепити и изшедших от чресл его на престоле своем утвердити, окольним яже противником страшну быти.

Творимо же се бе во время великаго того глада, но ничто же о гладе всемирном не разсудив, яко на толико время простреся, и киих ради грех наказание сицево от содетеля всех бысть; но промышляше от прочих соседствующих ему стран славну и почитаему быти, еже бысть...

Оскверни яже злосмрадным прибытком вся дани своя: корчемницы бо, пиянству и душегубству и блуду желателие, во всех градех в прекуп высок воздвигшие цену кабаков, и инех откупов чрез меру много бысть; наипаче же грабя домы и села боляр и велмож и много людей. И собирая того ради да тем милостыню творит и церкви строит, и смешав клятву з благословением, и одоле злоба благочестию. И таковых ради всех дел, их же сотвори, Борис в ненависть бывает всему миру, но отай уже и вси поношаху его ради крови неповинных и разграблений имений и нововводимых дел. ...

И егда рекохом «мир и утвержение» о управлении Бориса и по апостола гласу, внезапу «приде на нас всегубительство»: не попусти убо содержай вся словом никого яже от тех, их же стрегийся Борис царь, и не воста на него ни от вельмож его, их же роды погуби, ни от царей странских2, но кого бог попусти. Смеху достойно сказание, плача же велика дело.

О РОЗСТРИГЕ ГРИГОРИИ

Некто чернец Григорий имянем, от рода Отрепьевых, сей юн еще навыче 3 чернокнижею и прочем злым, той же, отшед от Росии, веелься в пределех королевства Польскаго и, тамо живя, составляше ложная писания, и посылая повсюду, проповедан, жива царевича Димитрия себе нарицая. Сам же от места на место преходя и крыягаеся, и мятяше ^[18] в двою государьству всеми людми. За се же яшася ^[19] крепце вси они вышепомянутии бегуны, северских и полских градов жителие, вечный холопи московский, им жe доиде время по их вражию изволению; и прежде убо мало-мало прилагахуся, весь от веси, таже и град от града, дондеже и вси погибоша... Четвертую бо часть вселенный, всю Европию в два лета посланми своими прельсти, и папа же римский всему Западу о нем восписа, изгнана того суща от отечества являше, и польскому кралю вси на месть за него повелеша строитися...

Но или убо тако, или не тако о обою сию царю, о Борисе и о черньце Григории, знаменано, но в вещех совершися дело. Царь бо Борис, аще и не от него убиен бысть, но во время неправдою замышленого состава^[20] его скорою смертию посечен бысть. И вси, на них же надеяшеся, з домом его разееяни быша. Той же чернец по его смерти возшед на царьство его, нарицаяся Димитрий, от многих же знаем, яко Григорий чернец. Хотя же укрепитися на Росии царем, и собирает весь род убиеннаго царевича Димитрия и инех многих, царем Борисом развеянных; и, еще и не превед, тех всех прельсти имением к суетствию своему. Прельстися же и мати царевича Димитрия, инока Марфа, Нагих родом, бывшая жена царя Ивана Васильевича всеа Русии, и нарицает того врага сына своего суща. И тогда не токмо яже род его галичане вси обличаху, но и мати его, Богданова жена Отрепьева, вдова Варвара, и з сыном своим, с его з Григоревым братом, и з дядею родным, с Смирным Отрепьевым, такожде обличаху, и дядя его в Сибирь сослан, много прием озлобления. Мученицы же новии яйлы неся тогда дворянин Петр Тургенев да Федор Колачник: без боязни бо того обличивше, им яже по многих муках главы отсекоша среди царьствующаго града Москвы. Той же Федор, ведом к посечению, воиияше всему народу: «Се прияли есте образ антихристов и поклониетеся посланному от сатаны, и тогда уразумеете о нем, егда вси от него погибнете». Москвичи же ему смеяхуся и поделом суд тому смертный судяще. Тако же и Петрову казнь ни во что же вмениша. И вскоре по них и князь Василей Ивановичь Шуйской на плаху судися, его же усрамившеся поляки и у ростриги едва испросше от посечения.

Потом же советом его злым покоршеся вси и с патриярхом Игнатием, митрополиты, и архиепископы, и епископы, и архимариты, и игумены, и весь первоначальствующих священный чин, и князи, и боляре со всеми началствующими воем 2 и приложиша к воровской грамоте руки, и послы избравше, послаша в королевство Польское, просяще у пана Сердамирсково дочери тому ростриге в жену и истинно свидетельствующе о нем в тех писаниих, яко праведно сын царя Ивана Васильевича. А вси знающе, яко Григорий чернец, наипаче же Пафнотей, митрополит Крутитский: при нем бо в Чюдове монастыре два лета на крылосе стоял и у патриярха у Иова боле года во дворе был, служа писмом патриярху, и за свое воровство от него збежа в Литву. И яко же колесница фараоновы неволею связашася на пагубу, такожде и все Росийское государьство в безумство дашася; и возлюбивше вси лесть, и доныне всем то и есть.

Совершенное же лукавство той окаянный розтрига Григорий сам усоветова с Сердамирским, егда бысть в Полше еще, в дому его питаяся; по его же злому умыслу ятся пути взем дшерь свою Маринку и привед с собою на брак беззаконный пиршественников 6000 избранаго воинства, иже никогда же таковы гости в Москве прежде сего не слышашася. И взяты быша вси домы великия на панов не токмо у простых чади, но и у вельмож, и у властей, и у нарицаемых ложных родителей у Нагих; и во всех крепких местех и в домех еретическое насилование вселися.

Кривоверию яже рачитель рострига того же бояся, еже над Борисовым родом содеяся, и в хождении и исхождении дома царьскаго и по граду всегда со многим воинством яздяше; преди же и зади его во бронех текуще с протазаны и с алебарды и со инеми многими оружии. Един же он токмо посредь сих; вслможе же и боляре далече беяху от него, и бяше страшно всем видети множество оружий блещащихся. Немец жe и литву хранители и страже постави себе и всем крепостем царскаго дома. Зерныци- ком же толико попусти играти и воровати, яко и в самех царьских полатах пред ним бесящеся. Не ведь 2 же, каковыя ради радости, не токмо иже по повелению его, весь синклит, но и простыи сущии вси, яко женихи и от конца до конца улиц в злате и в сребре и в багрех странских ходяще, веселяхуся. Пред лицем же его камением многоценным и бисером драгим украсившейся служаху, и не хотяше никого же видети смиренно- ходящих. Поляком жe вся сокровища царьская древняя истощи, и еретическое жe семя лютори, воду черплюще, ношаху сребряными сосуды, и в банях мыющеся от златых и сребряных сосудов.

От злых же врагов, казаков и холопей, вси умнии токмо плачюще, накиновением 3 же ни мало не смеюще рещи нелепо о вразех божиих, и о том ростриге, и о делех их: аще бо на кого нанесут, яко розтригою нарицает того,— и той человек неведом погибаше. И во всех градех росийских и в честных монастырех и мирстии и иночествующей мнозн погибоша: оии заточением, овем же рыбия утроба вечный гроб бысть. ...

О СОВЕТЕ РОЗСТРИГИНЕ, КАКО БЫЛО ЕМУ ПОГУБИТИ МОСКОВСКИХ БОЯР

Враг же той рострига умысли сь еретики посещи всякого чина, от велмож и до простых начальствующих, сицевым образом: хотяше окаяный, игру зделати за враты Стретенскими, к Напрудному на поли, и тешитися из наряду ^[21] пушачнаго; и егда же изыщут вси людие на то позорище 2, и тогда врата граду затворити при срои 3 и побити всех. Но лютый сей совет его прежде двою день срока уведен бысть, и по десятих днех несвойственаго брака 4 сам окаянный зле скончася, год препро- вадив царьствуя, повествуя же о себе — на тридесят и четыре лета жития си...

От каковых зол избави нас господь!.. Того ради и нам подо- баше, сия зрящим, внимати и за неизмерную владычшо милость благодарити его; да, благодарствуем, паче щедроты его на нас изливает. Мы же, росияне, душевное око несмотрителыто имуще и паче волов упрямы обычаем: тип бо ясли господина своего разумеют и питающему повинуются, мы же промышлягощаго нами небрежем, и того ради болий грех сами на ся влечем, и вскоре безумству нашему возмездие даровася.

О ЦАРЕ ВАСИЛИИ ШУЙСКОМ

По убиении же розстригине в четвертый день малыми некими от царьских полат излюблен бысть царем Василей Ивановичь Шуйской и возведен бысть во царьский дом, и никим же от вельмож не пререкован, ни от прочего народа умолен. И устройся Росия вся в двоемыслие: ови убо любяще, ови же ненавидяще его. ...

Кто же тоя беды изречет, еже содеяся во всей Росии? На единой бо трапезе седятце в пиршествех во царьствующем граде; по веселии же овии убо во царьския полатьт, овии же в Тушинския таборы прескакаху. И разделишася надвое вси человецы, вси, иже мысляще лукавне о себе: аще убо взята будет мати градов Москва, то тамо отцы наши и братия, и род и друзи,— тии нас соблюдут; аще ли мы соодолеем, то такожде им заступницы будем. Польския же и литовския люди и воры-казаки тем перелетом ни в чем ни вероваху и, яко волца надо псами, играху, и инех искушающе, инеми же вместо щитов от меча, и от всякого оружия, и от смертнаго поядения защищахуся; и бяше им стена тверда — злокозньство изменник. ...

И пременишася тогда жилища человеческая на зверская: дивие бо, некроткое естество, медведи, и волцы, и лисицы, и заяцы, на градская и на пространная места прешедше, тако же и птицы слетшие, на велицей пищи, на трупе человеческом вселишася; и звери и птица в главах и в чревах и в трупех человеческих гнезда содеяша. Горы бо могли тогда явишася побьенных по правде и не по правде ратовавшихся, их же нелеть ^[22] изрещи подробну, но мало токмо помянути, яже быша бо и на прошествии от Тулы в Колугу и под Кромами, и на Восме под Коширою, и под Орлом, и под Нижним Новым градом. И крыяхуся тогда человецы в дебри непроходимыя, и в чащи темных лесов, и в пещеры неведомый, и в воде межу кустов отдыхающе и плачющеся к содетелю 2, дабы нощь сих объяла и поне мало бы отдохнути на сусе 3. Но ни нощь, ни день бегающим не бе покоя и места ко скрытию и к покою, и вместо темныя луны многия пожары поля и леса освещаваху нощию, и никому же не мощно бяше двигнутися от места своего: человецы, аки зверей, от лес исходящих ожидаху. И оставиша тогда злодеи за зверми гонбу и женуще за своею братиею и со псы, аки лютых зверей, пути пытаху. И существенныя 4 звери человеков бегающих поядаху, и произволителныя 5 не естеством, но нравом, такожде поядаху. И звери убо едину смерть дающе, сии же и телесную и душевную. Попусти же, господь наш и бог, праведный гнев свой на нас: не токмо злых сих врагов, но и зверие пакости деяху. Нигде бо християне, земледелцы и вси, бегающе и не могуще жиг семенных всяких сокрыти, и везде от ям звери ископаваху далече. Тако же и казаки и изменники, иде же что останется таковых жить, то в воду и в грязь сыплюще и конми топчюще,— се же едино милосердие творяще. Иде же не пожгут домов, или не мощно взяти множества ради домовных потреб, то все колюще мелко и в воду мещуще; входы же и затворы всякие разсекающе, дабы никому же не яштельствовати ту. Но звери убо со птицы плоть человеческу ядуще, человецы яже з бесы и душа и телеса погубляаху: не могуще бо безмилосердных мучений терпети мучимии и на мал час хотяще отдохнути, и в смертном разлучении неповинно и неправедно друг друга оклеветоваху...

Но ни во что же сие наказание бысть. И пророческо слово вси и до днесь небрегут реченное, яко «аще едину сребряницу присовокупите ко имению вашему, то и весь дом погибнет тон ради». И не явно ли бысть наказание москвичом за разграбление Годуновых, и инех неповинных такожде, и за безумное крестное целование ростриге и Сердамирскому, и за дружелюбство с воры с цари, и с поляки, и с казаками, и з грабителми, еже власти ради и богатства отдахомся сами на ногубление. И где суть не осквернишася святыя божия церкви и божия образы? Где иноцы, многолетными сединами цвегущия? Где инокини, невесты христовы, добродетелми украшенныя? Где всяко благолепие росийское, не все ли до конца разорено и обругано злым поруганием? Где народ общий християнский? И не все ли лютыми и горними смертми скончашася? Где множество безчисленое во градех и в селех работные чади христовы? Не вси ли без милости пострадаша и в плен разведены быша? Не пощадеша бо и престаревшихся возрастом, ни усрамишася седин старец многолетных. И ссущеи ^[23] млеко младенцы, незлобивыя душа вся, испиша чашю ярости гнева божия.

О, ненасытимии имением! Помяните сия и престаните от злых, научитеся добро творите. Видите общую погибель смертную? Гонзните сих, да же и вас самех величавых тая же не постигнет лютая смерть!

…

СКАЗАНИЕ, ЧТО СОДЕЯШЯСЯ В ДОМУ ПРЕСВЯТЫА И ЖИВОНАЧАЛНЫЯ ТРОИЦА И КАКО ЗАСТУПЛЕНИЕМ ПРЕСВЯТЫА БОГОРОДИЦА И ЗА МОЛИТВ ВЕЛИКИХ ЧЮДОТВОРЦОВ СЕРГИА И НИКОНА ИЗБАВЛЕНА БЫСТЬ ОБИТЕЛЬ СИА ОТ ПОЛЬСКИХ И ЛИТОВСКИХ ЛЮДЕЙ И РУСКИХ ИЗМЕННИКОВ. ТОГО ЖЕ КЕЛАРЯ ИНОКА АВРАМИА ПАЛИЦЫНА.

ПРЕДИСЛОВИЕ

... Егда же отступишя от обители польские и литовские люди и руские изменники со многим срамом, и от царствующаго града Москвы лже-Христу со множеством студа2 бегству вдавшуся, и бывшу ми паки в дому живоначальныя Троица, и слышах бывшее великое заступление, и помощь над враги, и чюдеса преподобных отец Сергиа и Никона и испытах вся подробну со многим опасением пред многими сведетели оставшихся иноков святоленных и доброразсудительных и от воин благоразумных и от прочих православных христиан о пришествии изменник к обители, и о выласках, и о прйступных боех, паче же о великих чюдотворениих преподобных отец и о пособлении их над враги. И от великих и преславиых малаа избрах, яко от пучины морскиа горсть воды почерпох, да ионе мало напою жиждущаа душа ^[24] божественаго словесе. Написах сиа о обстоянии 2 монастыря Троицкого вся по ряду, елико возмогох, да не позазрите ми 3 о сем, господие и братия, глаголюще, яко тщеславием или гордостию вознесохся, но по истинне, по ревности божии, грубостию же разума моего побеждаем, коснухся делу сему, богу по- могающу ми молитв ради чюдотворца. Много бо может молитва праведнаго поспешествуема. И яко всяк разум книжный по своему сказанию не бывает, но еже слышахом и очима своима видехом, о сем и свидетельствуем. Не подобает убо на истину лгати, но с великим опасением подобает истину соблюдати. Сие же изъ- ясних писанием на память нам и предъидущим по нас родом, да не забвена будут чудеса великих светил преподобных отец наших Сергиа и Никона о Христе Иисусе, господе нашем, ему же слава во веки. Аминь.

СКАЗАНИЕ О ПРИШЕСТВИИ ПОД ТРОИЦКОЙ СЕРГИЕВ МОНАСТЫРЬ ПОЛЬСКИХ ИI ЛИТОВСКИХ ЛЮДЕЙ И РУСКИХ ИЗМЕННИКОВ, ГЕТМАНА ПЕТРА САПЕГИ ДА ПАНА АЛЕКСАНДРА ЛИСОВСКОГО И ИНЫХ МНОГИХ ПАНОВ

В лето 7117-ое 4 в царьство благовернаго и христолюбиваго царя и великого князя Василиа Ивановича всея Русии и при святейшем патриархе Ермогене Московском и всея Русии, пресвятыя же и пребезначальиыя Троица Сергиева монастыря при архимарите Иасафе и при келаре старце Авраамии Палицыне, богу попустившу за грехи нашя, сентября в 23 день, в зачатие честнаго и славнаго пророка и предтечи, крестителя господня Иоанна, прииде под Троицкой Сергиев монастырь литовской гетман Петр Сапега и пан Александр Лисовской с польскими и с литовскими людми и с рускими изменники по Московской дороге.

И бывшу ему на Клемянтеевском поле, осадные же люди, из града вышедше конные и пешие, и с ними бой велик сотвориша. И милостию пребезначальиыя Троица многих литовских людей побили, сами же во град здравы возвратишяся.

Богоступшщы же литовские люди и руские изменники, сие видевше, воскричашя нелепыми гласы, спешно и сурово обходяще со всех стран Троецкой Сергиев монастырь. Архимарит же Иасаф и весь освященный собор со множеством народа вниде во святую церковь святыя живоначальныя Троица и ко образу пресвятыя богородица и ко многоцельбоносным ^[25] мощем велнкаго чюдотворца Сергиа, молящеся со слезами о избавлении. Градстии же людие округ обители слободы и всякиа службы огню нредашя, да некогда врагом жилище и теснота велиа будет от них. Гетман же Сопега и Лисовской, разсмот- ривше мест, иде же им с воинствы своими стати; и разделив- шеся, начяшя строити себе станы и иоставишя два острога и в них крепости многие сотворишя и ко обители пути вся заняли, и никомуждо минути мимо их невозможно в дом и из дому чюдотворца.

О СТРЕЛЬБАХ ПО ГРАДУ НОЯБРЯ В 8 ДЕНЬ

Того яже месяца в 8 день на праздник собора святаго архистратига Михаила день той пребысть плача и сетованиа, яко уже преиде 30 дней и 30 нощей и беспрестанно со всех стран из-за всех туров изо штидесят трех пищалей биюще по граду и из верховых. В той же день иде в церковь святыа Троица клирик Корнилей, и внезапу прилете ядро пушечное и оторва ему правую ногу по колено, и внесошя его в паперть. И по божественей литоргии причастися животворящих тайн христовых и глаголаше архимариту: «Се, отче, господь бог архистратигом своим Михаилом отомстит кровь православных христиан». И сиа рек, старец Корнилей преставися. Да того же дни убило ис пушки старицу; оторвало руку правую и с плечем. Воеводы же и вси осадные люди во граде, избравше старцов добрых и воинских людей, которым ити на выласку и на подкопные рвы, и разрядивше войско и учредишя по чину. В Михайлов Яле день архистратига поющым вечерню, и вси сущии во обители людие с воплем и рыданием и в перси биеньми просяще милости у всещедраго бога, и руце воздвижуще горе и на небо взирающе и вопиюще: «Господи, спаси ны погибающих, скоро предвари и избави нас от погибели сея имени твоего ради святаго. И не предай же достояниа твоего в руце скверним сим кровопийцам!» Врази же святыя Троица делом своим коварствено промышляюще о градоемстве1 и беспрестанно стреляюще изо многих пушек и пищалей. Во время же псал- мопениа вназапу ядро удари в большой колокол, и сплыв в олтарное окно святыя Троица, и проби в деисусе у образа архистратига Михаила деку подле праваго крыла. И ударися то ядро по столпу сколзь от левого крылоса и силы в стену, отшибесе в насвещник пред образом святыя живоначальныя Троица и наязви 2 свещник, и отразися в левой крылос и развалися. В той же час иное ядро прорази железный двери с полуденныя страны ^[26] у церкви живоначалныя Троица и проби деку местнаго образа великаго чюдотворца Николы выше левого плеча подле венца; за иконою же ядро не объявися. Тогда убо в церкви святыя Троица нападе страх велик на вся предстоящаа люди, и вси колеблющеся. И полиан бысть мост ^[27] церковной слезами, и пению медлящу от множества плача. ...

О ВЫЛАСКЕ И О ОБРЕТЕНИЙ ПОДКОПОВ И О ЗАРУШЕНИИ ИХ

Воеводы же, князь Григорей Борисовичь Долгорукой и Алексей, урядивше полки вылазных людей, приидошя в церковь святыя живоначальныа Троица, знаменавшеся 5 к чюдотворным образом и к целбоносным мощем преподобнаго отца нашего Сергиа чюдотворца. И пришедше ко вратом потаеным, иовелешя выходити по малу и во рву укрыватися. В то же время с Пивново двора вышли головы в воеводское место туляне: Иван Есипов, Сила Марин, Юрьи Редриков переславец с своими сотнями и з даточными людьми на Луковой огород и по плотине Краснаго пруда. Также и ис Конюшенных ворот вышли со многыми знамены головы дворяне: Иван Ходырев, олексинец, Иван Болоховской, володимерец, переславцы Борис Зубов, Афонасей Редриков и иные сотники с сотнями, с ними же и старцы троицкие во всех полках. И егда начяшя из града выходити за три часа до света, и абие наидошя облацы темныя, и омрачися небо нелепо, и бысть тма, яко ни человека видети. Таково господь бог тогда и время устрой своими неизреченными судбами. Людие же вышедше из града и ополчишяся. И абие буря велика воста и прогна мрак и темныя облаки и очисти воздух, и бысть светло. И егда ударишя в осадныя колокола по трижды, тако бо повелеио им весть подати. Иван же Ходырев с товарищи, призвавше на помощь святую Троицу и крикнувше многыми гласы, нарекше ясак ^[28] Сергиево имя, и вкупе наподошя на литовских людей нагло 2 и мужественно. Они же услышавше ясак той, и абие возмятошяся и, гневом божиим гонимы, побегошя.

В то же время от Святых ворот голова Иван Внуков с товарыщи и со всеми людми прииде против подкопов на литовских людей, возвавше той же ясак, збивше лигву и казаков под гору на Нижней монастырь и за мелницу. А Иван Есипов с товарыщи своим полком бьющеся с литвою по Московской дороге по плотине Краснаго пруда до Волкуши горы; старцы же Сергиева монастыря ходяще в полках, быощеся с литвою и укрепляюще люди не ослабляти в делех. И тако вси охрабришяся и бьяхуся крепко, глаголюще друг другу: «Умрем, братие, за веру христианскую!» И благодатию божиею тогда обретошя устие подкопа. Въскочыне же тогда в глубину подкопа ради творимаго промысла крестьяне клемяитиевские Никон, зовомый Шилов, да Слота; и егда же зажгошя в подкопе зелие с калы и смолу, заткавше устие подкопа, и взорва подкоп. Слота же и Никон ту же в подкопе згорешя. Градстии же людие приступающе крепко к Волкуше горе к наряду литовскому; они же стреляюще из-за туров. Тогда же ранили голову Ивана Есипова и троицких людей прогнали до Нижняго монастыря. Голова же Иван Внуков, обратився с своими людьми от Нижнево монастыря по плотине и по пруду, и прогна лигву и казаков на Терентеевскую рощу и до Волкуши горы побиваше их нещадно. Троицкой же слуга Данило Селевин поносим бываше отъезда ради брата его Оски Селевина, и не хотяше изменничья имени на себе носити и рече пред всеми людьми: «Хощу за измену брата своего живот на смерть пременити!» И с сотнею своею прииде пешь к чюдотворцову Сергисву кладя зю на изменника атамана Чику с казаки его. Данило же силен бяше и горазд саблею и посекая многих литовских людей, к сему же и трех вооруженых на конех уби. Литвин же удари Данила копием в груди, Данило же устремися на литвина того и уби его мечем, сам же от раны тоя начат изнемогати крепце. И вземше .его, отведошя в монастырь, и цреставися во иноческом образе. Головы же Иван Ходырев, Борис Зубов со своими сотнями и прогнаша литву и казаков за мельницу на луг. Иван же Внуков остася на Нижнем монастыре. Атаман же Чика уби Ивана Внукова из самопала. И отнесошя его в монастырь. И бысть троицким людем скорбь велиа о убитых дворянех и слугах, понеже бытня мужествени и ратному делу искусни. Троицкое же воинство паки справяся убили дву полковников, дворян королевских, Юрья Мозовецкого да Стефана Угорскаго, да четырех рохмистров желнырских и иных панов; и всяких людей многих побили и поранили. А живых пойманных языков во град введошя.

О ВЫЛАСКИ НА СТОРОЖИ1 ЛИТОВСКИЕ И РУССКИЕ

...Гетман же Сопега прииде на Красную гору на троицких людей по всему Клемянтеевскому полю всеми своими полки. Лисовской же о пришествии Сопегине возвеселися и хотя совету одолети господа бога вседержителя. И повеле в полку своем в трубки и в сурны играти, и в накры и по литаврам. И абие вскоре с Сопегою устремишяся на Красную гору поперек всех троицких людей, хотяще во един час всех потребити. И согнашя троицких пеших людей под гору к Пивному двору; и бе воистинну чюдно видети милость божию троицкому воинству и заступление и помощь на врагы молитв ради великих чюдотворцов Сергиа и Никона. И сотвори господь преславная тогда. И нератницы охрабришяся, и невежди 2, и никогда же обычай ратных видевшеи, и ти убо исполинскою крепостию препоясашася. От них же един некто даточных людей, села Молокова крестьянин, Суетою зовом, велик возрастом 3 и силен вельми, подсмеваем же всегда неумениа ради в боех, и рече: «Се умру днесь или славу получю от всех!» В руках оружие держаше бердышь. И укрепи господь бог того Суету, и даде ему безстрашие и храбрость; и нудяше 4 православных христиан стати от бегства и глаголя: «Не убоимся, братие, врагов бояших, но вооружимся крепце на них!» И сечаше бердышем своим на обе страны врагов и удержеваа полк Лисовского Александра; и никто же против его стати не возмоясе. Скоро же скакаше, яко рысь, и многых тогда вооруженых и во бронях уязви ^[29]. Мнози же крепцыи оружницы сташя на него за срамоту и жестоце на него наступающе. Суета же сечаше на обе страны; не подающе ^[30] же его пешие люди, иже от бегства своего укрепившийся о надолобах. Беззаконный же Лисовской совашеся сюду и сюду, капо бы что зло сотворити. И поворо- тився окааньный от того места вдоль по горе Красной х Косому Глиняному врагу 1 на заводных 2 троицких люден. Тогда же с слугою с Пимином с Тененевым сущии людие сташя крепко против врагов на пригорке у рву, бьющеся с литвою и с казаки. Видев же мало троицкаго воинства, злонравный лютор Лисовской устремися жестоко на них, и смесившеся вси людие вместо 4 литовские и троицкие, и бысть бой велик близ врага Глиняново. Врази же, боящеся подсады 5, начяшя отбегати. Троицкое же воинство помалу отходяще от литовских людей и скрывшеся в Косой Глиняной враг. Александр же Лисовской хотя во отводе ^[31] жива взяти слугу Пимина Тененева. Пимин же обратився на Александра и устрели его из лука в лице по левой скрании ^[32]. Свирепый же Александр свалися с коня своего. Полчане я^е его ухвативше и огвезошя в Сопегин полк. Троицкое же воинство ударишя изо множества оруяшя по них и ту по- бишя много литвы и казаков. Литва же видевите и скоро на бегство устремишяся врознь по Клемянтеевскому полю. Сердца же кровию у многих закипешя по Лисовском, и на месть паки мнози воздвигнушяся за нь. Яко лютыя волцы, литовския воеводы князь Юрьи Горский да Иван Тишкеевичь, да рохмистр Сума со многими гусары и желныри и нападошя па сотника Силу Марина да на троицких слуг, на Михайла да на Федора Павловых, и на все троицкое воинство. И бысть брань велика зело и люта. И сломлыиии оружиа емлющися друг за друга, ножи резахуся.

...

На том же бою мнози от литовских людей видешя двою старцов мещущих на них плиты и единем вержением 8 многих поражающе, камение же из недр 9 емлюще, и не бе числа метанию их. От поляков же выходцы 10 о сем возвестишя в дому чюдотворца. Такову же погибель видяще поляки, яко князя Юрья лишишяся и иных храбрых своих растесаных 11 лежящих, и, гонимы гневом божиим, побегошя от троицкого воинства. И тако разыдошяся вси полци Сопегины и Лисовского. Троицкое же воинство внидошя во обитель с великою победою.

О МОРУ НА ЛЮДИ

Ноября яже от 17 дни явлься мор в людех и протяжеся до пришествиа Давида Жеребцова. Образ же тоя болезни в нужных 12 осадах ведом, юже нерекошя врачеве цынга. Тесноты бо ради и недостатков сиа случаются, наипаче же от вод скверных.

Не имущих теплых зелий 1 и корений, поядающих раясающийся гной во утробах, и не имущих водок житных распухневаху от ног даясе и до главы. И зубы тем иеторгахуея, и смрад зловонен изо устну исхождаше. Руце яже и нозе корчахуся, жилам сводимым внутрь и вне юду 2, от язв кипящих. И теплиц неимущим в нособ, сим телеса острупляхуся ^[33]. И желудку необыкшу к нерастворению приатия затворяющуся, и непрестанен понос изнемогшим до конца и не могущим от места на место преити, ни предвигнутися. И согниваху телеса их от кала измету, и проядаше скверна даже до костей; и черви велицы гмизяху ^[34]. И не бе служащих у многих ни жажду утолити, ни алчющих накормити, ни гнойным струпом пластыря приложити, ни превратит на страну ^[35], ни червиа отмыти, ни отгнати скот стужающий ^[36], ни вон извести прохладитися, ни подъяти, еже бы мало посидети, ни уста пропарити, ни лице, ни руце умыти, ни от очию праха оттерти. А иже еще воздвижущеи 7 руце, и тии уста и очи нечистотою оскверневаху и прежде смерти от стуку 8 и от ветр и от движений всяких мнози прахом посыпаны бышя. И не бе познавати тех в вид зрака. Имущей яже сребро или иныя вещи и отдааху на купование 9 нуж потребных ястиа и питиа. И колико на потребу, толико и за службу; и со слезами моляще таковех, но всякому до себе прииде, о прочих же не брежаху. И аще бы не истощили житниц дому чюдотворца и погребов не испразднили 10, то и вси бы измерли во второе лето во осаде седяще.

И тогда бе не едина беда и зло: вне юду — мечь, внутрь ясе юду — смерть. И не ведуще же, что сотворити: или мертвых гогребати, или стен градских соблюдати; или с любовными своими разставатися, или со враги польма 11 разсекатися; или очи родителем целовати, или своя зеницы на извертение предаати. И неимущей сродныя крове и тии от стен градных не исхождаху, но ту смерти от противных 12 ожидаху, и един путь к смерти, глаголюще, отвсюду. И единем токмо утешающеся ко врагом храбрым ратоборством, и друг друга на смерть поощряху, глаголюще: «Се, господие и братие, не род ли нашь и други погребаются, но и нам по них тамо же ити. И аще не умрем ныне о правде и о истинне, и потом всяко умрем же бес пользы и не бога ради»...

О СЛУГЕ АНАНИИ СЕЛЕВИНЕ

Охрабри же тогда великий чюдотворец Сергий во осаде слугу Ананию Селевина. Егда уже во обители чюдотворца храбрии и крспции мужие иадошя, овии убо острием меча от иноверных, инии же во граде прежереченною ценгою помрошя. Той же Ананиа мужествен бе: 16 языков нарочитых во осад тогда сущий, во град приведе, и никто же от сильных поляков и руских изменников смеюще наступати на нь, но издалече ловяще из оружиа убити. Вси бо знааху его и от прочих отлучающеся на того ополчевахуся. И по коне его мнози знающе; толик бо скор конь той, яко из среды полков литовских уте- каше, и не можаху постигнути его. И с вышепомянутым немком во исходех на бранех часто исхождаху. Той бо немко всегда с ним пешь на брань исхождаше, и роту копейных поляков они же, два, с луки вспять возвращаху. Александр же Лисовской, некогда видев того Ананию ратующа противу себе, и выйде против его, хотя его убити. Ананиа же борзо ударив конь свой и пострели Лисовского из лука в висок левой, с ухом прострелив, и опроверже его долу; сам яже утече из среды полков казачьих: бе бо из лука горазд, тако же и из самопала. Прилучи же ся тому Анании чернь 1 отъимати от поляков в прутии 2, и от двою рот отторгаему уже от дружины его, и бегающу избавитися. Немко же во пнех скрывся и зряше нестроениа 3 Анании, имеяше же лук в руку и колчан велик стрел; и изскочив, яко рысь, и стреляюще по литвякех и бияшеся зле. Литвяки же обратившеся на немка, и абие Ананиа исторжеся к нему, и вкупе сташя. И многих поранивше самех и бахматов 4, и отидоша здравы, токмо конь иод Ананиею ранишя. Поляки же едино советовавше, да убиют коня под Ананьею; вси бо ведяще, яко жива его не взяти. Егда же исхождаше Ананиа на брань, то вси по коне стреляюще. И тако на многих выласках конь его шестию ранен бысть, и в седьмый смерти предан бысть. И начат Ананиа охуждатися на бранех. Потом же Ананию ранишя ис пищали по нозе, по большому персту, и всю плюсну раздробиша. И опухну вся нога его, но еще крепце ратовашеся. И по седьми днех по той же нозе по колену ранен бысть. И тако крепкий муж возвратися вспяиь. И отече нога его до пояса, и по днех малех скончася ко господу.

О ТРЕТЬЕМ БОЛЬШОМ ПРИСТУПЕ И О ОБМАНКЕ НАД ТРОИЦКИМИ

СИДЕЛЬЦИ

...Видевше же злии врази, яко не ищут троицкие сидельцы живота, но смертнаго пиршества любезно желающе, и та ко ко второму дни на приступ строятся. Пан же Зборовской, ругаася и понося Сопеге и Лисовскому и всем паном, глаголя: «Что безделное ваше стояние под лукошком? Что то лукошко взяти, да ворон передавити? Се убо вы нерадением творите и хощете черныо збитою взяти». И уготовавше же ся сами к приступу, а чернь отослашя от себе, разве казаков Лисовских. И положивше совет на сонных приити в ту же нощь... Бысть же сей приступ третий великий июля в 31 день...

Зборовской же избранное воинство, оружных людей многих изгуби. Его же слезна зряще, Сопега и Лисовской с своими воинствы подсмеваху: «Что ради не одолел еси лукошку? Исправися еще, толик еси храбр, не посрами нас! Разори, шед, лукошко сие, учини славу вечную королевству Польскому! Нам не за обычай приступы. Ты премудр, промышляй собою и нами»...

О ОТЧААНИИ ПОМОЩИ ЧЕЛОВЕЧЕСКИА И СКОРБЕНИЕ ПОБИВАЕМЫХ У ДРОВ И У ПРОЧИХ ПОТРЕБ

Многу же беду и многу напасть и кровь проливаему всегда зряще мучащейся во обители чюдотворца — паче же по последнем сем третием приступе на выласках,— и побивающе множество градских у добытиа дров за градом...

И мнозем руце от брани престаху: всегда о дровах бои злы бываху. Исходяще бо за обитель дров ради добытиа, и во град возвращахуся не бес кровопролитна. И купивше кровию сметие ^[37] и хврастие 2, и тем строяще повседневное ястие 3. К мученическим подвигом зелне себе возбужающе, и друг друга сим спосуждающе. Иде же сечен бысть младый хвраст, ту разсечен лежаше храбрых возраст. И иде же режем бываше младый прут, ту растерзаем бываше птицами человеческий труп. И неблагодарен бываше о сем торг: сопротивных бо полк со оружием прискакаше горд. Исходяще яже нужницы 4, да обрящут сивеницы, за них же, и не хотяще, отдааху своя зеницы. Текущим же на лютый сей добыток дров, тогда готовляшеся им вечный гроб.

Во вратех же убо града всегда входятцс и исходящей сретающе, глаголаху сице: «Чим, брате, выменил еси проклятыя дрова сиа, другом ли или родителем пли своею кровию?» ...

О БОЮ СО КНЯЗЕМ МИХАИЛОМ ПОЛЬСКИМ И ЛИТОВСКИМ ЛЮДЕМ И РУСКИМ ИЗМЕННИКОМ

Разрушителю бранем, князю Михаилу, приближшуся х Колязину монастырю...

Литовские же гетманы и их полковники всеми полки своими устремишяся на руское воинство. И съступишяся обоих полцы, и бысть сеча зла, и сечахуся на многих местех, бьющеся чрез весь день. От оружейново стуку и копейного ломаниа и от гласов вопля и кричаниа обоих людей войска, и от трескоты оружиа не бе слышати друг друга, что глаголет И от дымного курениа едва бе видети, кто с кем ся бьет. И яко зверие рыкающе, зле сечахуся на многих местех, быощеся чрез весь день.

Солнцу же достизающу на запад, и возопишя вси православнии к богу со умилением, вопиюще от сердец своих: «Виждь, владыко, кровь раб твоих, неповинно закалаемых; тако же и ты, преподобие отче Макарие, помолися за ны к богу и помози нам!» И уже близ вечеру сущу, услыша господь молитвы раб своих; и нападе страх велий на врагов божиих; и ужасом великим одержими, в бегство устремишася. И побегошя, друг друга топчюще, гоними гневом божиим. Руские же полци гнашя литовских людей, секуще до Рябова монастыря и многих литовских людей побили и поранили, и нарочитых панов многих живых поймали. И с великою победою и одолениим возвратишяся под Колязин монастырь со многою корыстию...

О ПОБЕГЕ ГЕТМАНА СОПЕГЕ И ЛИСОВСКАГО

И генваря в 12 день гетман Сопега и Лисовской со всеми польскими и литовскими людьми и с рускими изменники побегоша к Дмитрову, никим яже гонимы, но десницею божиею.

Толико же ужасно бежашя, яко и друг друга не ждуще и запасы своя мещуще. И велико богатство мнози по них на путех обретаху, не от хуждьших вещей, но и от злата и сребра и драгих порт и коней. Инии не могуще утечи и возвращающеся вспять и лесы бегающе, прихождаху во обитель к чюдотворцу, и милости просяще душям своим, и поведающе, яко «мнози видешя от нас велики зело два полка, гонящя нас даже и до Дмитрова». Чюдиша же ся вси о сем, яко от обители не бяше за ними никакой посылки...

Легендарная переписка Ивана Грозного с турецким сулатном 

ПОСЛАНИЕ ТУРСКАГО ЦАРЯ САЛТАНА КЪ ЦАРЮ И ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ИВАНУ ВАСИЛЬЕВИЧЮ ВСЕА РУСИИ САМОДЕРЖЦУ

В лета 7054-го (1546) году избранному моему ратаю и тележному поганатаю, белому Ивану, великому боярину, ясельничему моему, руской области воздержателю, рускому князю, яко же и сродникома твоим, братома.

Инорога рог, над цари царь, над князи князь, вышняго бога Саваофа произволением страж гробу Господню и печатник у вышняго престола, великий воин, крепкий вооружник мужеством своим и всем царемъ царь и советник восточныя и северския страны, избранный во царех царь, обнаженный меч неутолимы, гнев возбужденный сердцем, разсудный многим державам, неограженный страхом предложенным, златоточец изообильномъ всяким богатеством, смиренным от вышнего присвоеннымъ милосердием, драгий бисер, светлый на главе венецъ, прозорливый во всея светлости белообразный наказатель, царьских властелин, светильникъ горнего Иеросалима и учитель воинственней силе, храбрый воин, исполненый всякой мудрости, совершенный возрастом, непреклонная гордыня, прекрасный лицем, быстрое зрение очное, вышний закон, ключарь небесный и непокоренным землям турский царь салтан кланяяся и мню радоватися пишу.

     Послахом ныне к тебе от своея силы поклисаря, а с ними сотворих писание о выходные моея казны за 12 летъ, занеже отцу твоему Василью умершу, а тебе младу сущу после его оставльшуся, и яз до твоего возраста и недосовершенного твоего разума не нудил своея оброчныя казны имати. И яз ныне приказ свой послал к тебе, а велел есми бес пождания казну свою взяти исполнену по прежним книгам отца твоего и по своим поклисарским грамотам.

     И ты б, воздержатель руския области, отечеству своему последовал и спрашивал у прежних советников отца своего, которым было мочно ведати, какъ отецъ твой у нашей силы озоброчен был и какъ чтил поклисаров. И аще советники ти истинну изрекут, и ты б поклисаров моих отпущал честных, как им годе не замедливая исполнях. А будет советники твои учнут тя разврачати, и ты б мне изрядно проповедал, да и разум растворил от воздержания создателя своего, да и поклисары от своея власти руския пришли своими угодными речми и с покорением.

     А поклисары б твои были превелика разума и смысла, хто б умел с моими паши говорити и смелъ, занеже они у меня превысочайши и велми велика разума и смысла. И по моему наказу всея области моея и нашим советником и разтворенники многим державам в совершенней мудрости вышним Саваофом направляеми великое сокровище в сердцы своем полагают, занеже словеса их страшна суть, какъ моему величеству восхотят, тако и творят.

     Вси области силы моея страшатца, камо аз сам двигнуся, туды путь мой прав и покорен. И имянуяся самовластен, не устыжуся никоторые иные державы, развее вышняго Саваофа, потому что наше коли перед нимъ неисправление, в который грех впадем, ино найдет на державу мою страх и неизреченный трепет, земля от него поколебает, а милость его коли к нам придет велика, и яз их тогда всех осеняю своим величеством.

     А ис которых царствъ приходят ко мне поклисары, и оне зрети на мой образ не могут: страх великъ обдержит и ужас, занеже лице мое бестудно. И кто может исповедати силы величества моего, или видети великое страхование мое, како аз обладаю всеми державами, а имею аз седалище свое в велицей полате, а очи мои закровенныи. А коли придут ко мне паши мои извещати о чем, и оне до меня не доходят за 20 мер, да понизят главы своя до земля. И яз в те поры учиню очи свои откровенныи, да учну с своими ближними витязи разсужати, кождо им по чему угодно, да и отказ у меня улучат и походят в свою полату и тамъ иншим державам управление учинят по моему приказу. И приезжают в мою область из инших царствъ поклисары и самые градодержцы, и оне гласа моего слышати не могут, занеже державами иншими царствами владею. Дани и оброки мне со всех земель дают, все повинуютца мне и во всем послушание творят предо мною, а роздрания ко мне и сетей на мою державу не чинят, занеже в моей области град нерушимый. Все области удивляютца а моей державе.

     Тако же и ты, руски правитель, аще сего не сотвориши, дани и казны моей к нашей силе с моими поклисары не отпустишь и oтцу своему последовати не учнешь, какъ отецъ твой к наше силе повинование творил и службу свою предо мною великую ставил. А будет тебе на смыслъ сроку надобеть, и ты б известно моей державе учинил, и яз бы тобя в том не шкотил, занеже яз к покоренным милостивъ, аки вышний. А хто переддо мною великое повинование творит и держит, ино его меч мой не сечет.

     И ты, руский белой воздержатель, избери себе едино: повинование предо мною, или гордыню, да ко мне и поклисаров своих отпусти, яко же годе, и аще будеши предо мною повинование. А возложишь на ся гордыню, а поклисаров моих отпустишь нечестных, и ведомо ти буди, послю на тя гнев свой с великою яростию, не велю утолити меча своего и руце свои возложу на плеща твоя, а силу твою всю за твою к себе неправду злой смерти предати, а град твой под свою область покорити. А которые моление от тебя посылают к вышнему, и яз тех велю когождо по своим державам розводити, и в те поры вышний не услышит гласа в твоем моление, положит тя в великое забвение и милости к тебе не покажет за твое ко мне неповинование и за непокорение, потому что хощешь един противникъ быти. А всех областей цари и князи и градодержатели повинование ко мне творят: литовские короли, и Святая святых горы, и греки, и волохи, и еросалимляне, и витязи, и римцы, и кафимцы, и тургане, а преже было Вавилон и Асирия, и вся восточныя и северския страны, — те все великую службу ставят предо мною от сотворения миру. А ты, руский воздержатель, хощеши един со мною братися, а не возможеши противу меня стояти, потому что в силе твоей стяжания нету, и храбрости, и конского урищрения, и несть достойно к моей силе.

     А как будет время, и яз послю к тебе опасного хранителя, чтобы тебе было ведомо страхование мое и грозная супостать силы величества моего движения. А как придет на твое воздержание руское от моея силы плен, и ты учнешь в те поры от меня ждати великие милости, и яз не пощажу никоторыми делы, велю область твою рускую мечному посечению предати, занеже сердце мое неутолимо есть. И ты, князь, извесися себе, како ти угодно, а грамотам моим поклисарскимъ ревнуй: все ти ведомо чиню и милосердо ставлю.

     Сия же поклисары отпущены от далнаго силнаго и грозного обладателя турского тевринского царя Салтана, угодного землямъ мир и здравие.

ВОСПИСАНИЕ СОПРОТИВНО ОТ РУСКАГО ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА К ТУРСКОМУ ЦАРЮ САЛТАНУ

 Божиею милостию и пречистыя божия матери господа бога и спаса нашего Исуса Христа сына божия, вышняго творца, создавшаго небо и землю вседержителевы десницы.

От благовернаго и православнаго, и великого, и разумнаго, и мудраго, и справедливаго, и милосердаго правителя истиннаго, от небеснаго царя слуги, нареченнаго и перваго во царех царя, яко же есть вторый Манамах, и сильнаго, и грознаго, обдержащаго Московского царства и иных многих областей воздержатель, руский царь и государь великого княжения Иван Васильевич всея руския державы от владимерского крещения, всея сибирския и северския страны обладатель и повелитель, заступникъ и поборникъ истинныя православныя християнския веры, вышняго бога избранный пастух над державами изрядными поставленый, проповедатель благочестия, великий государь и разсудный, покоренным милостив пощадитель, от страшнаго великого сану, от грознаго и от крепкаго супротивника неверным, от твердыя ограды божия хранителя, от укрепленнаго словом божиим и совершенна духом святым, от ключа всея земли руския области, от щедраго государя по достоянию царьскому и по величеству в власти и силы отческаго правительства, от крепкаго и твердаго щита ратующим воинством в турский во Царь-град к неверному и злообразному, самохвальному и недостойному царского венца и скипетра, заблужшему и зашедшему в дальняя тмы земля, от света во тьму, от православия в неверие, самозванному царю и посаженному не от бога салтану.

     Се же ти мню и покланяние творю в царьском своем месте, седя на степеннем месте и извесно ти являю: приидоша от твоего неверия к нашему православному державству, к великому царству в поклисарстве твои неволныи повелители, и яз приказ свой учинил конюшему своему болярину, а велел с твоими неверными поклисары посольство правити, яко же годе. И по моему царьскому приказу и по величеству силы моея области посольство с моим конюшим боляриным было о выходной к тебе моей казне и о оброцех.

      И яз возрех своим царьским видением в писание господа нашего Исуса Христа и во уложение святых отецъ, да потому милостивно есмь к тебе неверному сотворил и к неверным твоим поклисарем, не велел есми посланников твоих смертной казне предати, а разсудил есми от создателева вдохновения своим царьским смыслым, что ты тако сотворил от неверия младоумием своим и с недовершенным возрастом своим не сметився. Да и потому, что ты невольный обдержатель и посаженный градарь и послушатель, како ти цареградцы повелят, тако и творишь, да и потому, что ты от царския моея руские державы поудалел в заморския волнения, и ты не мниши себе супротивника, живешь во отчаянии и посольские грамоты такпишешь.

     Аще ли бы еси был близ нашего царства, православнаго державства, и яз бы твоему неверному державству повинование творил, дани и оброки посылал, и поклисаров бы своих к тебе с казною отпущал. Впервые б послал к тебе малого слугу воеводу своего, а дал бы тебе отвести дань от своея царьския силы — острый меч и неунятую саблю, и ты бы, неверный, от той дани отставил свое неверственое державство и скрылся бы в горы каменые. И яз бы еще послал к тебе атамана своего и стрельцов, а дал бы им от своея казны оброк тебе — пушки и скорострельные пищали, и ты б от того оброку и тамо не укрылся. Да еще бы к тебе послал послы своя, а велел бы им посольство правити — тебя бы жива перед собою поставити, а в державе бы твоей велел православие утвердити, а превысочайшим твоим пашам велел бы к ним милость учинити. А в которых ты полатах поседание своими витязи творишь, и яз бы те полаты приказал разоренью предати, а тем бы каменем велел думцов твоих побить и витязей, которые от тебя посольские грамоты чинят, а тело их прихоронити псом за их неверствие.

     Да и возможно мне такъ учинити, занеже господь и богъ мой Исусъ Христосъ, сынъ божия, всегда супротивныя и неверныя враги покоряет мне вышним своим промыслом и под нозе мои подлагает вас, скверных. А тебе, неверному, невозможно на мое царство никоторое злое подвижение учинити, потому что не до воли твоей сягнути на нас. И много в православием царстве, в моей державе святителей истинных богомольцов, которые вышнему вседержителю молитвы воздают о моей державе и о православномъ християнстве.

     И аще ты с неразумия своего и с недовершеннаго разума и движение учинишь, и ты со всем своим движением в морском волнении погрузишься, яко ж и Козят воевода вашь. И аще будет сему не доверишь, и ты возри в летописецъ свой: коли был православной царь Костентин Великий во Цареграде, а после ево царствовал сынъ его, и потом начат Царьград держати неверный салтан, яко же и ты. И в твоем Цареграде лежало тело Иванна Златаустаго, и фрязове, виде разорение Царяграда, у салтана неверного и у его думцов тело Иванна Златаустаго откупили жемчюгом, и златом, и бисером, да привезли во Родос град, а рака его и ныне во Цареграде. И салтан Царьградский послал в погонь Козятя воеводу своего кораблем и велел отняти тело Иванна Златаустаго. И Златаустъ их по6едил и потопил их корабль в море со всем воинством. Тако же и ныне того же убойся, не попущает бо вышний неверных на православие, а православию державы моея попущает на вас, неверных. Потому не могу бо терпети злокозненаго вашего служительства дияволу, занеже моление творишь капищам идольскимъ.

     Да и се ти ведомо буди изрядно о моей державе: хощу к твоему неверию конечный мир — обоюдный острый мечь и хощу простерти руку свою царьскую и двигнути силою своею на твое неверное и злонравное державство за непокорение твое ко мне и за неистовое поклисарство твое к нашему державству. Да и мне своим мечным посечением и великим движением поколебатись по окрестным твоим странам, и людие мои да видят невольных твоих жителей по улусомъ и от тебе отторгнувшейся под мою десницу преклонилися, и во всем пред царскою моею десницею повиновение ставили, яко же и иные державы преклонены к моему царству. А твоему неверию о моей силе ведомо ти, коли я гнев свой велю утолити и меча не велю удержати.

Сия посольская грамота совершена в Росийском царстве у православнаго державнаго царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии области солнечные.

Иван IV. Дерево. Темпера. XVI в.

Датский национальный музей. Копенгаген

Повесть о Бове королевиче

СКАЗАНИЯ ПРО ХРАБРАГО ВИТЕЗЯ ПРО БОВУ КАРАЛЕВИЧА

Не в коем было царстве, в великом государстве, в славном граде во Антоне жил был славный король Видон и проведал в славном граде Идементияне у славнаго короля Кирбита Верзауловича дочь прекраснаю королевну Милитрису. И призва к себе любимаго слугу именем Личарду и почел говорить: "Ой еси слуга Личарда, служи ты мне верою и правдою, поди ты во град Дементиян к доброму и славному королю Кирбиту Верзоуловичю пособствовать, а от меня свататца". И слуга Личарда государя своего не ослушахся, грамоту принял и челом ударил и поехал во град Дементиян к доброму и славному королю Кирбит Верзауловичю.

И как будет слуга Личарда во граде Дементияне у славнаго и добраго короля Кирбита Верзоуловича, и вшед в королевские хоромы, и грамоту положил перед короля на стол. И король Кирбит Верзоулович грамоту распечатывал и прочитал, и пошед в задние хоромы к прекрасной королевне Милитрисе и почел говорить любезные словеса: "Дочи моя прекрасная, королевна Милитриса! Приехал в наш град Дементиян от славнаго и добраго короля Видона посольствовать, а на тебе сватаца. И яз не могу против таковаго славнаго короля стоять, потому что у него войска соберетца многа, наш град огнем позжет и головнею покатит, а тебе с нелюбово, возмет".

И прекрасная королевна Милитриса пад на колени пред оцем своим и почела говорить: "Государь мой батюшка, славный король Кирбит Верзаулович, когда яз была млада, а тот король Додон сватался у тебя на мне, и ты, государь, меня не давал за младостию, а ныне, государь мой батюшка, не давай меня за короля Видона, дай меня за короля Дадона: тот король Дадон будет нашему граду здержатель и ото всех стран оберегатель".

И славный король Кирбит Верзаулович от таковаго славнаго короля Видона отстоятца не мог и отдал дочь свою, прекрасную королевну Милитрису, за славнаго короля Видона. И как тот король Видон понял за себя прекрасную королевну Милитрису и жил с нею три годы и прижил младаго детищу, а храбраго витезя Бову каралевича. И прекрасная королевна Милитриса призва к себе любимаго слугу именем Личарду и написа грамоту государю доброму и славному королю Додону:

"Пожаловать бы, добры и славной король Дадон, приехал бы под наш град под Антон и моего бы короля Видона извел, а меня б взял себе за жены места. И будет ты, слуга Личарда, государыни своей ослушаесься и поидеш к королю Дадону и от меня грамоты не отвезеш, и яз тебя оболгу государю своему, королю Видону, небылыми словесы, и он тебя скоро велит злою смертию казнить". И слуга Личарда государыни своея не ослушался, грамоту принял и челом ударил, поехал к королю Дадону. И как будет слуга Личарда у короля Додона, и вшед в королевские полаты, и положил грамоту на стол пред короля Дадона, и король Додон грамоту принел и роспечатывал и прочитал, и покивал главою, и росмеялся, и почел говорить: "О слуга Личарда, что государыни ваша меня смущает, а уже она с королем Видоном и детище прижила, храбраго витезя Бову королевича". И слуга Личарда почел говорить: "Государь добрый король Дадон, вели меня посадить в темницу накрепко и кормить доволно, а ты государь, поезжай под наш град Антон, и будет словеса мои не сбудутца, и ты меня вели злою смертью казнить". И королю то слово полюбилось, и почел король Дадон говорить: "О слуга Личарда, словеса твоя паче меда устом моим, а будет словеса твои сбудутца, и я з тебя пожалую".

И король Додон радощен бысть, и повеле в рог трубити, и собра войска 37 000, и поехал под град под Антон, и пришед стал в королевском лугу и велел шатры роставить. И узрила из задних хором своих прекрасная королева Милитриса, и оболокла на себя драгоценныя платья, и пошла в королевские полаты, и почела говорить: "Государь мой добрый король Видон, понесла яз второе чрево, не вем сын, не вем тщерь, и захотелось мне вверина мяса, и накорми меня дикаго вепря свежим мясом от твоея руки убиеннаго". И король Видон радощен бысть, что не слыхал таковых речей и в три годы от своея прекрасная королевны Милитрисы. И король повеле оседлати осля, и сяде на осля, и взял в руки копие, и поехал в чистоя поля за диким вепрям.

И прекрасныя королевна Милитриса подняв [мост], и градные врата [повеле] отворить, и стрете короля Дадона с великою радостию во вратех градных, и вземь его за белыя руки, и любезно во уста целова, и поведе его в королевские палаты, и почели пити и ясти и веселитися. И в те поры храбрый витезь Бова королевичь еще детище младо и несмышленно. И вшед на конюшню и ухоронися под ясли. И был у Бовы дятька Симбалда, и вшед на конюшню, и нашел Бову под ясли, и сам прослезися, и почел говорить: "Государь мой храбрый витезь Бова королевичь, мати твоя злодей[ка], прекрасная королевна Милитриса, с королем Дадоном извела она, злодей[ка], государя моего, а батюшка твоего добраго и славнаго короля Видона, а ты еще детище младо и не можеш отмстити смерти отца своего. Побежим мы, государь, во град Сумин, который градом пожаловал государь мой, а батюшка твой славный король Видон, а тот град вельми крепок". И рече Бова дятьке Симбалде: "Государь мой дятька Симбалда, яз еще детище младо и несмысленно, и не могу яз на добром коне сидеть и во всю конскую пору скакать". И дятька Симбалда оседлал себе добраго коня, а под Бову иноходца, и призва к себе тридцать юношей и побежа во град в Сумии.

И были во граде изменники и сказали королю Додону и прекрасной королевне Милитрисе, что дятька Симбалда побежал во град Сумин и увез с собою Бову королевича. И король Додон повеле в рог трубить и собра войска 40 000 и погнася за дятькою Симбалдою и за Бовою королевичем и посла загоншиков за дятькою Симбалдою и за Бовою. И загоншики сугнали дятку Симбалду и Бову королевича. И оглянулся дятка, и увиде загонщиков, и почел во всю конскую пору скакать, и убеже во град Сумин, и затворися накрепко, а Бова королевичь не мог ускакать, и свалился Бова с коня на землю. И загонщики Бову взяли и привезли к королю Дадону. И король Дадон посла Бову к матери его, к прекрасной королевне Милитрисе.

И пришед король Дадон под град Сумин, стал в лугу. И роставил королевские шатры, и спа тут, и виде сон велми страшен, кабы ездит Бова королевичь на добром коне, в руце держит копие и прободает королю Дадону утробу и сердце. И король Додон воста от сна своего, и призва к себе брата своего именем Обросима, и почел сон свой сказавать и посылать брата своего Обросима во град Антон к прекрасной королеве Милитрисе лепо поздравити и сон сказати и просить Бовы королевича, чтоб его за тот сон предать злой смерти.

И Обросим поехал во град Антон к прекрасной коралеве Милитрисе лепо поздравити и сон сказати и просить Бовы королевича, чтоб ево за тот сон предать смерти. И прекрасная королева Милитриса почела говорить: "Могу яз и сама Бове смерть предати, посажу ево в темницу и не дам ему ни пити, ни ясти: та же ему смерть будет".

И король Дадон стоял под градом Суминым 6 месяцов и не мог взять града Сумина и пошел во град во Антон. И дятка Симбалда повеле в рог трубить и собра войска 15 000, и пошел под град под Антон, и нача в городовую стену бити безотступно и кричать и прошать из города государя своего Бовы королевича. "А не отдадите мне государя моего Бовы королевича, и яз жив не могу от града отитить". И прекрасная королева Милитриса почела говорить королю Дадону: "Государь мой король Дадон, что злодей наш не дает нам упокою ни в день, ни в ночь". И король Дадон повеле в рог трубити, и собра войска 30 000 и погнася за дяткою Симбалдою. И дятка Симбалда не может стоять против короля Додона и убежал во град Сумин и затворися накрепко, и прекрасная королева Милитриса велела Бову посадить в темницу и доскою железною задернуть, и песком засыпать, и не довать Бове пити и ясти пять дней и пять нощей. И Бове из младости ясти добре хочетца.

И прекрасная королева Милитриса оболокла на себя драгоценное платье и пошла по королевскому двору. И Бова увидел из темницы, и закричал Бова зычно гласом: "Государыня моя матушка, прекрасная королева Милитриса, что ты, государыня моя, воскручинилася на меня, не пришлеш ко мне ни пити, ни ясти, уже мне приближаетца голодная смерть". И прекрасная королева Милитриса почела говорить: "Чадо мое милое, Бова королевичь, во истину яз тебя забыла с кручины, тужу по отце твоем, а по государе своем, по добром короле Видоне. Ужжо я тебе пришлю много пити и ясти, и ты напитай свою душу". И прекрасная королева Милитриса, вшед в королевские полаты, и почела месить два хлебца своими руками на змеином сале во пшенишном тесте; испекла два хлебца и посла з девкою к Бове в темницу.

И девка пришед к темнице и велела песку отрести и цки612 открыти, и вшед девка к Бове в темницу, да за тою же девкою пришли два выжлеца613 и сели у темницы под окошком. И девка дала Бове два хлебца, и Бова хочет хлебцы ясти, и девка прослезися и почела говорить: "Государь, храбрый витезь, Бова королевич, не моги ты, государь, те хлебцы скоро съести, а скоряе тово умреш: мати твоя, а государыня моя прекрасная королева Милитриса месила она те хлебцы своими руками во пшеничном тесте на змеином сале". И Бова взем хлебец да бросил выжлецу, а другой другому. И сколь скоро выжлецы хлебцы съели, и скоряя тово их розорвало по макову зерну. И Бова прослезися: "Милостивый спас и пречистая богородица, за что меня государыня мати моя хотела злой смерти предать?" И девка дала Бове своего хлебца ясти, и Бова наелся и напился, и девка, пошед из темницы, не затворила и цки железные не задернула. Бова вышел из темницы и побежал из града чрез городовую стену. И скочил Бова з городовые стены, и отшиб Бова себе ноги и лежал за градом три дни и три нощи. И воста Бова и пошол куды очи несут. И пришол Бова на край моря, и увидел Бова корабль на море, и закричал Бова громк[им] глас[ом]. И от Бовина гласу на море волны востали и корабль потресеся. Гости корабельшики дивяшеся, что детище млада кричит громким гласом...

Корабельщики берут на корабль Бову, который выдает себя за сына пономаря и убогой матери - прачки. Корабельщики не могут надивиться красоте Бовы. Через год и три месяца корабль прибежал под Армянское царство, в котором царствовал король Зензевей Адарович. Зензевей, пораженный красотой Бовы, покупает его у корабельщиков за большую цену. Так же как и корабельщикам, Бова выдает себя королю за сына пономаря и прачки. Король определяет его главным конюхом. В то время Бове было семь лет. Дочь Зензевея, прекрасная королевна Дружневна, увидев Бову, пленилась его красотой и упросила отца отпустить его в услужение ей на ближайший пир. Во время пира Дружневна незаметно от всех целует Бову, за что Бова ее стыдит. Между тем на царство Зензевея идет из Задонского царства король Маркобрун, требуя руки Дружневны и угрожая в случае отказа сжечь царство Зензевея, а дочь его взять замуж насильно.

И король Зензевей Адаровичь от таковаго короля отстоятца не мог и встречал ево в городовых воротах, и примая ево за белые руки, и цаловал в сахарные уста и называл ево любимым зятем. И пошли в королевское и почели пити и ясти на радостях. И Маркобруновы дворяня почели за городом тешитца на добрых конех. И Бова воста, и услуша конское ржание, и пошел в задние хоромы и почел говорить: "Государыня прекрасная королевна Дружневна, что за нашим царством за шум и конское ржание?" И прекрасная королевна почела говорить: "Бова, долго спиш, ничего не ведаеш: приехал из Задонскаго царства царь Маркобрун, а с ним войска 40 000, и наше царство осадил, а батюшка мой не мог отстоятца от такова короля и встречал его в городовых воротах и назавал ево любимым зятем, а мне муж он". И Бова почел говорить: "Государыня прекрасная королевна Дружневна, не на чем мне выехать с Маркобруновыми дворяны потешитца, добудь ты мне добраго коня и меча кладенца, и палицы железной, и доспеха крепкаго и щита". И прекрасная королевна почела говорить: "Еще ты детище младо, только от роду сем лет, и добрым конем владеть не умеешь, и во всю конскую пору скакать и палицею железною махать".

И Бова пошол на конюшню, да оседлал иноходца за город к Маркобруновым дворянам тешитца, и не лучилась у него ни меча кладенца, ни копия, лишь взял метлу, да выехал за город. И Маркобруновы дворяня розсмеялися и розсмотрили Бову и сами почели говорить: "Что за... сын, один выехал тешитца, что ему за честь?" И почели на Бову напускатца человек по пети и по шти. И Бова почел скакать, а метлою махать. И прибил Бова 15 000. И прекрасная королевна увидела, что Бова один скачет, и ей стало жаль: "Убьют его". И надела на себя драгоценное платье и пошла ко отцу своему и почела говорить: "Государь мой батюшка, король Зензевей Адаровичь, вели Бову унять, что ему за честь с маркобруновыми дворяны тешитца". И король Зензевей послал по Бову юношей. И юноши, пришед, говорили: "Бова, государь король на тебя кручинитца, что тебе за честь с Маркобруновыми дворяны тешитца?" И Бова приехал на конюшню да лег спать и спал 9 дней и 9 нощей.

И в то время [пришли] под Арменское царство из Рахленскаго царства614 царь Салтан Салтанович и сын его Лукопер, славный богатырь. Глава у него аки пивной котел, а промеж очми добра мужа пядь, а промеж ушми колена стрела бяжет, а промеж плечми мерная сажень. И нет такова силнаго и славнаго богатыря во всей подселенней. И Арменское царство осадил и писал грамоту, королю Зензевею Адаровичу от славнаго богатыря Лукопера, чтоб король Зензевей Адаровичь "дал бы за меня дочь, свою прекрасную королевну Дружневну с любьви, а буде не даст, и яз его царство огнем пожгу и головнею покачу, а дочь твою с нелюбьви возму".

И король Зензевей Адаровичь почел говорить королю Маркобруну: "у тебя войска 40 000, а у меня соберетца 40 000 же. И сами два короля, а войска у нас по 40 000. Да выдем против силнаго богатыря Лукопера". И король Зензевей Адаровичь повеле в рог трубить и собра войска 40 000, а Маркобрунова войска 40 000 же. И два короля с двумя войскома выехали против силнаго богатыря Лукопера. И Лукопер заправил копие на двух королей глухим концем и двух королей сшиб, что снопов, и два войска побил, а двух королей, короля Зензевея Адаровича да короля Маркобруна, связал, да на морское пристанище отослал ко отцу своему государю Салтану Салтановичю.

И Бова воста от сна своего, ажно за городом шум велик и конское ржание. И пошел Бова в задние хоромы к прекрасной королевне Дружневне и вшед в полату и почел Бова спрашивать: "Государыня королевна Дружневна, что за городом шум велик и конское ржание?" И прекрасная королевна Дружневна почела говорить: "Государь Бова, долго спиш, ничего не ведаешь, что приехал из Рахленского царства царь Салтан Салтановичь и сын его Лукопер славный богатырь; нет такова богатыря во всей подселенной. Глава у него аки пивной котел, а промеж очми добра мужа пять, а промеж ушми колена стрела ляжет, а промеж плечми мерная сажень, и нет ему супротивника во всей подсолнычной. И наше царство осадил и писал государю моему батюшку королю Зензевею Адаровичу с великим угрожением, а на мне сватался. И батюшка мой собрал войска 40 000, а Маркобрунова войска 40 000 же. И два короля с двемя войскома выехали против силнаго богатыря Лукопера. И Лукопер заправил на двух королей копие глухим концом и сшиб двух королей с коней, что снопов, и два войска побил и двух королей связал и на морское пристанище отослал ко отцу своему царю Салтану Салтановичю". И рече Бова: "Государыня прекрасная королевна Дружневна, не на чем мне выехать против сильнаго богатыря Лукопера: нет у меня ни добраго коня богатырскаго, ни доспеха крепкаго, ни меча кладенца, ни копия востраго, ни сбруи богатырской".

И рече прекрасная королевна Дружневна: "Государь Бова, ты еще детище младо и не можешь на добром коне сидеть и во всю конскую пору скакать, и уже мне отцу своему не пособить, а ты, государь Бова, возми меня себе за жены места, а буди нашему царству сдержатель и ото всех стран оберегатель". И рече Бова: "Который государь купит холопа добраго, а холоп хочет выслужитца, да не на чем мне выехать против силнаго богатыря Лукопера, нет у меня ни добраго коня богатырскаго, ни сбруи ратные". И рече прекрасная королевна Дружневна: "Есть у государя моего батюшка добрый конь богатырский, стоит на 12 цепях, по колени в землю вкопан, и за 12 дверми, и есть у батюшка моего в казне 30 доспехов старых богатырей и мечь кладенец". И Бова бысть радощен и пошол на конюшню, и добрый конь богатырский с 12 цепей сбился и уже пробивает последние двери. И Дружневна побежала за Бовою на конюшню и почела говорить: "Есть ли во Арменском царстве юноши храбрые витези, подите за мною на конюшню". И доброй конь богатырский охапил Бову передними ногами и почел во уста целовать, аки человек, и Бова почел добраго коня богатырскаго по шерсти гладить и скоро утешил добраго коня богатырскаго. И Дружневна послала в казну по доспех богатырский и по мечь кладенец. 12 человек на насилках несли, и Бова бысть радощен и хочет садитись на добраго коня богатырскаго и ехать за дело ратное и смертное. И прекрасная королевна Дружневна почела говорить: "Государь мой Бова, едеш ты на дело ратное и смертное, либо будеш жив, либо нет, а богу ты не помолился и со мною не простился". И Бове то слово полюбилось, и пошел к Дружневне в полату, и помолился богу, и взял себе спаса на помощ и пречистую богородицу, и с Дружневною простился, и пошел на дело ратное и смертное.

И Дружневна Бову провожала и отпущает на дело ратное и смертное и подпоясывала около Бовы мечь кладенец своими руками. И Бова садился на добраго коня богатырскаго, а в стремя ногою не вступаючи. И прекрасная королевна Дружневна ухватила Бовину ногу, и ставила в стремя своими руками, и примала Бову за буйную главу и целовала его во уста и во очи и во уши. И рече прекрасная королевна Дружневна: "Государь мой Бова, едеш ты на дело ратное и смертное: либо будеш жив, либо нет, и яз тому веры не иму, что ты понамарева роду. Поведай мне истинную правду свою, царского ли ты роду или королевскаго?" И рече Бова прекрасной королевне: "Еду яз на дело ратное и смертное; либо буду жив, либо нет. Скажу яз тебе истинную правду: не понамарева яз роду королевскаго славнаго сын короля Видона, а матушка моя прекрасная королева Милитриса добраго и славнаго короля Кирбита Верзауловича дочь". И Бова достал Дружневне песку к сердцу присыпал.

И был у того короля Зензевея Адаровича дворецкой и почал говорить, а государыню свою бесчестить: "Государыня прекрасная королевна Дружневна, не доведетца тебе около холопа своего своими руками мечь кладенец опоясывать, и не доведемда тебе холопьи ноги в стремя ставить своими руками, и не доведетца тебе за холопью главу принимать и целовать холопа своего во уста и во очи и во уши и провожать и отпущать на дело ратное и смертное". И Бова ударил дворецкого копием глухим концом, и дворецкой пад на землю мертв и лежал три часа, одва востал.

И Бова поехал на дело ратное и смертное. И скочил Бова впрям через городскую стену. И увидел славный богатырь Лукопер, что выскочил из Орменскаго царства храбрый витезь через городскую стену, и стали на поле сьезжатца два силные богатыря. И Лукопер на Бову заправил копие вострым концом. И ударились два сильные богатыря промеж собою вострыми копьями, что сильный гром грянул пред тучаю. И Лукопер на Бове не мог доспеха пробить, а Бова на Лукопере доспех пробил на обе стороны, и Лукопер свалился с коня мертв, и Бова почел Лукоперова войска бить, и бился Бова 5 дней и 5 нощей без почиву, не столько бил копьем, [сколько] конем топтал, и побил войска 100 000, и невеликие люди ушли на морское пристанище ко царю Салтану Салтановичу и почели говорить: "Государь царь Салтан Салтановичь, выехал из Орменскаго царства храбрый витезь и скочил впрям через городскую стену и сына твоего Лукопера убил и 100 000 войска побил". Ужо будет на морское пристанище, и царь Салтан Салтановичь не поспел царских шатров посымать, и скочил на корабль с невеликими людми и побежал во Рахленское царство.

И Бова приехал на морское пристанище и скочил в шатер, ажно два короля связаны под лавкою лежат, король Зензевей Адарович да король Маркобрун. И Бова двух королей розвезал и на коней посадил. И поехали во Арменское царство 3 дни и 3 нощи в трупу человеческом, одва добрый конь скачет в крови по колени.

И рече Бова государю своему Зензевею Айдаровичю да королю Маркобруну: "Которы[й] государь добраго холопа купит, а тот холоп государю своему выслужитца". И король Маркобрун почел говорить королю Зензевею Айдаровичю: "Слыхал аз у старых людей: который государь добраго холопа купит, а холоп государю своему выслужитца, и того холопа наделяют да отпущат". И король Зензевей Айдаровичь почел говорить: "Аз де слыхал у старых же людей, что такова холопа годно наделяти да к себе призывать". И приехали два короля во Арменское царство, и пошли в королевские полаты и почели пити и ясти и веселитися. И Бова пошол на конюшню и лег спать и спал 9 дней и 9 нощей...

Тогда дворецкий подговорил 30 юношей убить спящего Бову, но по совету одного из них, разумного юноши, дворецкий, приняв вид Зензевея, посылает Бову в Рахленское царство к Салтану Салтановичу с письмом, в котором Бова выдается Салтану головой за убийство его сына Лукопера. В пути старец Пилигрим, напоив Бову сонным зельем, похитил у него коня и меч-кладенец. Бове грозит смерть, несмотря на его большую силу, но его спасает дочь Салтана Салтановича Мильчигрия, которая собирается заставить Бову поверить "в веру латынскую" и в "бога Ахмета" и хочет выйти за него замуж. Салтан Салтанович соглашается на брак, но Бова отказывается поверить в веру "латынскую" и за это посажен в темницу и лишен пищи. При помощи найденного им в темнице меча-кладенца он убивает посланных за ним 60 юношей, а сам убегает из Рахленского царства. Избежав погони Салтана Салтановича, Бова прибывает на корабле к царству Задонскому короля Маркобруна, который увез Дружневну с собой в свое царство и собирается на ней жениться. Узнав об этом от рыболова, Бова идет в глубь царства, находит Пилигрима, похитившего у него коня и меч-кладенец, добывает вновь меч и еще три усыпительных зелья и, переодевшись по дороге в черное платье, в образе старца приходит на королевский двор.

И старец пошел на задней двор, ажно на заднем дворе нищих великое множество. И старец пошел промеж нищих теснитца, и нищие старцу пути не дадут и почели старца клюками бить. И старец почел на обе стороны толкать, и за старцом много мертвых лежат. И нищие почели старца пускать, и старец дошел до прекрасной королевны Дружневны, и закричал старец зычно гласом: "Государыни прекрасная королевна Дружневна, дай мне, старцу, милостину для спаса и пречистые богородицы и для храброго витезя Бова королевича". У Дружневны миса из рук з златом вывалилась, и добрый конь богатырский услышал всадника своего храбраго витезя Бову королевича и почел на конюшне ржать. И от конского ржания град трясяхуся. И королевна Дружневна почела говорить: "Подите, нянки, да раздовайте злато нищим", а сама взяла старца и пошла в задние хоромы и почела спрашивать: "Старец, что ты про Бову милостины прошаешь? Где ты слыхал про государя моего храбраго витезя Бову королевича?" И рече старец: "Государыня королевна, яз с Бовою в одной темнице сидел во Рахленском царстве, да мы с Бовою одною дорогою шли. Бова пошел налево, а яз пошел направо". И рече старец: "Государыня королевна Дружневна, а как Бова ныне придет, что ты над ним учиниш?" И прекрасная королевна Дружневна прослезися, чтоб говорить: "Кабы яз проведа[ла] государя Бову на тридесятом царстве, на тридесятой земле, и яз бы и там к нему упала".

И в тоя поры пришол король Маркобрун к прекрасной королевне Дружневне, ажно старец сидит, а Дружневна перед старцом стоит, а король Маркобрун почел говорить: "Что ты, Дружневна, пред старцом стоиш, а слезы у тебя по лицу каплют?" И королевна Дружневна почела говорить: "Государь мой король Маркобрун, как мне не плакать: пришел тот старец из нашего Орменского царства и сказывает, батюшка и матушка моя умерли, и яз по них плачю". И король Маркобрун почел говорить: "Государыня прекрасная королевна Дружневна, уже тебе отцу своему и матери своей не пособить, а тужишь - лишь живот свой надсажаешь. Пущи всего, что добрый конь богатырский збился с 12 цепей, уж последние двери пробивает,а как последние двери пробьет, и в городе много мертвых будет". И рече старец: "Государь король Маркобрун, яз утешу добраго коня, что станет трех лет младец ездить". И король Маркобрун рече старцу: "То коль ты, старец, утешишь добраго коня, яз тебя пожалую, дам тебе много злата". И старец пошел на конюшню, и Дружневна пошла за старцом. И добрый конь богатырский услышал всадника своего и последние двери пробил и стал на задние ноги, а передними ногами охапил, почел во уста целовать, аки человек. И увидел король Маркобрун, пошел в полату и заперса. "Уже коли добрый конь последние двери пробил и старца смял, то много в городе мертвых людей будет".

И прекрасная королевна Дружневна почела говорить: "Что ты старец, скоро [коня] утешил?" И старец рече: "Государыня прекрасная королевна Дружневна, и сам яз тому дивлюся, что добрый конь меня скоро узнал, а ты меня долго не узнаеш, а яз истинный сам Бова королевич". И Дружневна рече старцу: "Что ты, старец, меня смущаеш? Государь был Бова велми лепообразен; от Бовины бы красоты во всю конюшню осветила". И старец вынял из подпазушья мечь кладенец, и Дружневна мечь к сердцу прижала: "Истиной мечь государя моего Бовы королевича, а ты, старец, черн и дурен, а шел ты з Бовою одною дорогою, и ты у него мечь украл, а кабы тот мечь был у государя моего Бовы королевича, умел бы он тем мечем владать, а се была у государя моего у Бовы на главе рана, а в рану палец ляжет, когда он служил во Арменском царстве у государя моего батюшка, у короля Зензевея Айдаровича. И пошел Бова ис полаты, и ударил дверми, и свалился кирпич сверху и рашиб у Бовы голову, и яз лечила Бову своими руками, и яз знаю Бовину рану". И старец снял з главы клабук и показал рану. И Дружневна рану осмотрила и поцеловала: "Истинная рана государя моего Бовы, а ты, старец, дурен и черн". И рече старец: "Истинный яз сам Бова, а ты, Дружневна, вели воды принести, и яз умоюсь белого зелья". И Дружневна побежала сама по воду и принесла воды в сребряном рукомойце, и Бова умылся белаго зелья, и осветил Бова во всю конюшню, и Дружневна пад в ноги Бове и почела говорить: "Государь мой, храбрый витезь Бова королевичь, не покинь меня, побежим с тобой от короля Маркобруна". И рече Бова: "И ты, Дружневна, поди к королю Маркобруну и дай ему пить и всыпь в кубак усыпающего зелья, и он спит 9 дней и 9 нощей, а мы в тоя поры убежим". И Бова дал усыпающего зелья, и Дружневна зелья взела да и за руку завернула, и пошла в свои хоромы, и надела на себя драгоценная платья, и пошла в королевскую полату и почела говорить: "Государь мой король Маркобрун, завтра у нас с тобою радость будет; тебе, государь, меня за себя понять, а ты, государь, со мною изопьем по кубку меду, чтобы мне не тужить по батюшке и по матушке". И у короля Маркобруна Дружневна была в любьви, и скоро велел принести крепкаго меду, и юноши скоро принесли крепкаго меду. И Дружневна, уклонясь, всыпала из рукава усыпающего зелья и поднесла королю Маркобруну. И у короля Дружневна была в любви, и велел ей наперед пить. И Дружневна почела перед ним уничижатца: "Государь мой король Маркобрун, не доведетца мне, девке страднице, преж тебя пити, выпей, государь, тот кубак ты, а яз по другой пошлю". И король Маркобрун выпил кубак меду и уклонился спать. И королевна Дружневна побежала к Бове на конюшню и почела говорить: "Государь мой, храбрый витез Бова королевичь, уже король Маркобрун крепко спит".

И Бова оседлал под себя добраго коня богатырского, а под Дружневну иноходца. И Дружневна взяла ис казны 2 шатра езжалые. И Бова шатры взял в торока615. И садился Бова на добра коня и Дружневна на иноходца и поехали из Задонскаго царства. И ехал Бова з Дружневною 5 дней и 5 нощей. И стал Бова в поле и роставил белые шатры и добры кони стреножил и пошел с Дружневною в шатер. И Бова з Дружневною совокупился. И король Маркобрун воста от сна своего, ажно нет у него прекрасные королевны Дружневны, ни добраго коня богатырскаго, и почел король Маркобрун говорить: "Не старец злодей был, был истинный сам Бова королевичь, увел у меня злодей прекрасную королевну Дружневну и добраго коня богатырскаго". И повеле в рог трубити, и собра войска 30 000, и послал за Бовою и за Дружневною.

И Бова вышел из шатра холодитца. И пошел Бова в шатер, и как слышал Бова конскую потоп и людцкую молву, и пошел в шатер и почел говорить: "Государыня прекрасная королева Дружневна, есть за нами люди небольшие, быть погоне от короля Маркобруна". И прекрасная королева Дружневна почела говорить: "Государь мой ласковой, храбрый витез Бова королевичь, а тако нас поимают, уже нам от короля Маркобруна живым не быть". И Бова рече: "Государыня прекрасная королева Дружневна, молися богу. Бог с нами".

И взял Бова мечь кладенец и сел на добраго коня и без седла и поехал против погони и побил погоню 30 000, только оставил 3 человеча наказать, да и отпустить х королю Маркобруну. "Что король Маркобрун за мною посылает, толка войска теряет, а знает он, что яз силны богатырь, храбрый витез Бова королевичь, убил яз силнаго богатыря Лукопера и 9000 войска побил". И пришли 3 человека х королю Маркобруну и почели говорить: "Государь король Маркобрун, Бова все войско побил, а нас трех отпустил и не велел за собою гонятца, что он посылает за мною, только войска теряет".

И король Маркобрун повеле в рог трубить, и собра войска 40 000, и посылает за Бовою и за Дружневною. И те юноши почели говорить: "Государь наш король Маркобрун, что нам за Бовою ити, а Бовы нам не взять, только нам головами своими наложить. Есть, государь, у тебя сильный богатырь, а имя ему Полкан, по пояс песьи ноги, а от пояса что и прочий человек, а скачет он по 7 верст. Тот может Бову сугнати и поимать, а сидит он у тебя в темнице за 30 замками и за 30 мостами". И король Маркобрун велел Полкана ис темницы выпусти[ть] и посылать за Бовою. И Полкан почел скакать по семи верст.

И Бова вышел из шатра, и услышал Бова, что Полкан богатырь скачет. И Бова взял меч и сел на добраго коня и без седла и поехал против сильнаго богатыря Полкана. И как съезжаютца два сильные богатыри, и Бова махнул Полкана мечем, и у Бовы мечь из рук вырвался и ушол до половины в землю. И Полкан Бову ударил палицею, и Бова свалился с коня на землю мертв. И Полкан скочи на Бовина коня, и добрый конь Бовин увидел Полкана и закусил муштук и почел носить по лесам, и по заразам616, и по кустам и ободрал по пояс ноги и мясо до костей. И Бова лежал мертв три часа и востал что ни в чем не бывал, и пришел к Дружневне в шатер и лег на кровать. И добрый конь уносил Полкана и примчал к шатру. И Полкан свалился на землю, и Дружневна из шатра вышла и почела говорить: "Брате Полкане, помирися с Бовою, ин вам не будет супротивника на сем свете". И рече Полкан: "Яз бы рад с Бовою помирица, лиш бы Бова помирился". И Дружневна, пришед в шатер, и почела говорить: "Государь храбрый витез Бова королевичь, помирися ты с Полканом, ино вам не будет на сем свету супротивника". И рече Бова: "Яз рад с Полканом помиритца, а не помиритца Полкан, и яз его убью". И Бова с Полканом помирился. Полкан Бову примал за белые руки и целовал во уста и называл его болшим братом. И сел Бова на добраго коня, а Дружневна на иноходца, а Полкан за ними почел скакать, и приехали во град Костел...

Маркобрун отправляется в погоню за Бовой и осаждает город Костел, но Бова с Полканом побили пятидесятитысячное войско Маркобруна, который с небольшим количеством людей ушел в Задонское царство. Бова с Дружневной и Полканом отправляются далее в путь из Костела. По дороге Дружневна родит двух сыновей, имена которых - Симбалда и Личардо. В это время Додон, прослышав, что Бова находится в Армянском царстве у короля Зензевея, посылает туда войско, чтобы взять Бову. Бова не стерпел и сам поехал навстречу войску в Армянское царство, поручив Дружневну с сыновьями Полкану. Но Полкана во время сна съедают львы, а Дружневна с сыновьями добирается до Рахленского царства, где, переодевшись старухой, живет тем, что шьет сорочки "на добрых жен". Между тем, победив войско Додона и вернувшись в то место, где осталась Дружневна с Полканом, Бова находит остатки трупа Полкана и решает, что и Дружневна также погибла. Бова принимает предложение Мильчигрии жениться на ней, приезжает в Рахленское царство и назначает день свадьбы, предварительно крестив Мильчигрию. Но тут происходит встреча Бовы с его детьми, затем с Дружневной, сначала в образе старухи, затем, после того как она умылась белым зельем, в ее всегдашнем обличье. С Дружневной и сыновьями Бова уезжает из Рахленского царства. Прибыв в город Антон, он в наказание за убийство своего отца Гвидона отсек голову Додону, а мать свою Милитрису закопал живой в землю.

И велел Бова гроб зделать, мать свою живу во гроб [положил] и одевал гроб камками и бархаты, погреб Бова мать свою живу в землю и по ней сорокоусты роздал. И пошел Бова в темницу, где преж сего сам сидел, ажно девка та сидит в Бовино места, и Бова темницу розламал, а девку выпустил, ажно у девки власы до пят отросли, и девка рече: "Государь мой, храбрый витез Бова королевичь, яз сежу в темнице с токовы поры, как тебя, государя, из темницы выпустила". И Бова рече девке: "Государыня девица, потерпела бедности, и ты ныне возрадуйся". И выбрал князя и отдал девку за князя замуж. И пошел Бова в Рахленское царство и женил дядкина сына Дмитрея на прекрасной царевне Милчигрие. И пошед Бова на старину, и почел Бова жить на старине с Дружневною да и с детьми своими - лиха избывати, а добра наживати. И Бове слава не минетца отныне и до века.

Повесть об Ульянии Осоргиной

 МЪСЯЦА ГЕНВАРЯ ВЪ 2 ДЕНЬ УСПЕНИЕ СВЯТЫЯ ПРАВЕДНЫЯ УЛИЯНЪИ, МУРОМСКИА ЧЮДОТВОРИЦЫ

 Во дни благовернаго царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии от его царскаго двора бе мужъ благоверен и нищелюбивъ, имянем Иустинъ, пореклому Недюревъ, саном ключник, имея жену такову же боголюбиву и нищелюбиву, именем Стефаниду, Григорьеву дщерь Лукина, от града Мурома. И живяста во всем благоверии и чистоте, имяста сыны и дщери и много богатьства, и рабъ множество. От нею же родися блаженная Ульяния.

Бывши же ей шести летъ, и умре мати ея, и поятъ ю к себе в пределы Муромския бабка, матери ея мати, вдова Настасия, Никифорова дочь Дубенскаго, и воспитающе во всякомъ благоверии и чистоте 6 же летъ. И умре баба ея, и по заповеди ея поят ю к себе тетка ея Наталия, Путилова жена Арапова. Сия блаженная Ульяния, от младыхъ ногтей бога возлюбив и пречистую его матерь, помногу чтяше тетку свою и дщери ея, и имея во всем послушание и смирение, и молитве и посту прилежаше. И того ради от тетки много сварима 6е, и от дщерей ея посмехаема. И глаголаху ей: «О, безумная! что в толицей младости плоть свою изнуряеши, и красоту девьственую погубишь». И нуждаху ю рано ясти и пити; она же не вдаяшеся воли ихъ, но все со благодарением приимаше и с молчаниемъ отхождаше: послушание имея ко всякому человеку. Бе бо измлада кротка и молчалива, небуява и невеличава, от смеха и всякия игры отгребашеся. Аще и многажды на игры и на песни пустошныя от сверстницъ нудима 6е, она же не приставаше к совету их и недоумение на ся возлагая, и тем потаити хотя своя добродетели к богу. Точию в предивеномъ и пяличном деле прилежание велие имяше, и не угасаше свеща ея вся нощи. А иже сироты и вдовы немощный в веси той бяху, и всех обшиваше и всехъ нужных и болных всяцем добром назираше, яко всем дивитися разуму ея и благоверию; и вселися в ню страхъ божий. Не бе бо в той веси церкви близ, но яко два поприща; и не лучися ей въ девичестем возрасте в церковь приходити, ни слышати словесъ божиих почитаемых, ни учителя учаща на спасение николи же; но смысломъ благимъ наставляема нраву добродетельному.

   Егда же достиже 16 летъ, вдана бысть мужу добродетелну и богату, именем Георгию, порекломъ Осорьинъ, и веньчани быша от сущаго ту попа, именем Потапия, в церкви праведнаго Лазаря, в селе мужа ея. Сей поучи ихъ по правиломъ святымъ закону божию; она же послуша учения и наказания внятно и деломъ исполняше. Еще бо свекру и свекрови ея в животе сущимъ; иже видевъше ю возрастомъ и всею добротою исполнену и разумну, и повелеста ей все домовное строение правити. Она же со смирениемъ послушание имяше к нимъ, ни в чем не ослушася, ни вопреки глагола, но почиташе я и вся повеленная ими непреткновенно соверьшааше, яко всемъ дивитися о ней. И многимъ искушающимъ ю в речах и во ответехъ, она же ко всякому вопросу благочиненъ и смысленъ ответъ даяше; и вси дивляхуся разуму ея и славяху бога. По вся же вечеры довольно богу моляшеся и коленопреклонения по 100 и множае, и, воставая рано, по вся утра такоже творяше и с мужем своим.

    Егда же мужу ея на царьскихъ служьбахъ бывающу лето или два, иногда же и по 3 лета в Астарахани, она же в та времена по вся нощи без сна пребываше, в молбах и в рукоделии, и в прядиве, и в пяличном деле. И то продавъ, нищимъ цену даяше и на церковное строение; многу же милостыню отаи творяше в нощи, в день же домовное строение правяще. Вдовами и сиротами, аки истовая мати, печашеся, своима рукама омываше, и кормяше, и напаяя. И рабы же и рабыня удовляше пищею и одеждею, и дело по силе налагаше, и никого же простымъ именем не зваше, и не требоваше воды ей на омовение рукъ подающаго, ни сапог разрешающа, но все сама собою творяше. А неразумныя рабы и рабыня смирением и кротостию наказуя, и исправляше, и на ся вину возлагаше; и никого же оклеветаше, но всю надежу на бога и на пречистую возлагаше и великого чюдотворца Николу на помощь призываше, от него же помощь приимаше.

    Во едину же нощь воставъ на молитву по обычаю, без мужа. Беси же страхъ и ужасъ напущаху ей великъ. Она же, млада еще и неискусна, тому убояся и ляже спати на постели и усну крепко. И виде многи беси, пришедше же на ню со оружиемъ, хотяще ю убити, рекуще: «Аще не престанешь от таковаго начинания, абие погубимъ тя!» Она же помолися богу, и пречистой богородицы, и святому Николе чюдотворцу. И явися ей святый Никола, держа книгу велику, и разгна бесы, яко дым бо исчезоша. И воздвигъ десницу свою, и благослови ю: «Дщи моя, мужайся и крепися, и не бойся бесовскаго прещения: Христос бо мне повеле тя соблюдати от бесовъ и злых человекъ!» Она же, абие от сна возбнувъ, и виде мужа свята яве, из храмины дверми изшедша скоро, аки молнию. И востав скоро, иде во след его, и абие невидим бысть: но и притворъ храмины тоя крепко запертъ бяше. Она же оттоле, извещение приимъши, возрадовася, славя бога, и паче перваго добрыхъ делъ прилежа.

    Помале же божию гневу Рускую землю постигшу за гръхи наша; гладу велику зело бывшу, и мнози от глада того помираху. Она же многу милостыню отаи творяше, взимаше пищу у свекрови на утренее и на полуденное ядение, и то все нищимъ гладнымъ даяше. Свекры же глаголаше к ней: «Какъ ты свой нравъ премени! Егда бе хлъбу изобилие, тогда не могох тя к раннему и полуденному ядению принудити; и ныне, егда оскудение пищи, и ты раннее и полуденное ядение вземлешъ». Она же хоте утаитися, отвещах: «Егда не родихъ детей, не хотяше ми ясти, а егда начахъ дети родити, обиссилехъ, и не могу наястися. Не точию в день, но и в нощь множицею хощет ми ся ясти, но срамляюся тебе просити». Свекровь же, се слышавъ, рада бысть, и посылаше ей пищу доволно не точию в день, но и в нощь; бе бо у нихъ в дому всего обилно, хлеба и всехъ потреб. Она же, от свекрови пищу приимая сама, а не ядяше, главным все раздаяше. И егда кто умираше, она же наимаше омывати, и погребальныя даяше, и на погребение даяше сребреники; а егда в селехъ погребаху мертвыя кого ни будетъ, о всякомъ моляся о отпущении грехов.

   Помале же моръ бысть на люди силенъ, и мнози умираху пострелом, и оттого мнози в домехъ запирахуся и уязвенныхъ женъ постреломъ в домы не пущаху, и ризамъ не прикасахуся. Она же отаи свекра и свекрови, язвеныхъ многихъ своима рукама в бане омывая, целяше и о исцелении бога моляше. И аще кто умираше, она же многи сироты своима рукама омываше и погребалная возлагаше, и погребати наймая, и сорокоустъ даяше.

    Свекру же и свекрови ея во глубоцей старости во иноцехъ умершимъ, она же погребе ихъ честно: многу милостыню и сорокоусты по нихъ разда и повеле служити литоргия, и в дому своем покой мнихом и нищим поставляше во всю 40-десятницу по вся дни, и в темницу милостыню посылаше. Мужу бо ея в то время на службе в Астарахани 3 лета и боле бывшу, она же по нихъ много имения в милостыню отдаша, не точию в тыя дни, но и по вся лета творя память умершимъ.

    И тако поживъ с мужемъ лета довольна во мнозе добродетели и чистоте по закону божию, и роди сыны и дщери. Ненавидяй же врагъ добра тщашеся спону ей сотворити; часты брани воздвизаше въ детехъ и рабехъ. Она же вся, смысленно и разумно разсуждая, смиряше. Врагъ же наусти раба ихъ: и уби сына их старейшаго. Потом и другаго сына уби на службе. Въмале аще и оскорбися, но о душахъ ихъ, а не о смерти: но почти ихъ пениемъ, и молитвою, и милостынею.

    Потомъ моли мужа, да отпустить ю в монастырь. Он же не отпусти, но совещастася вкупе жити, а плотнаго совокупления не имети. И устрой ему обычную постелю, сама же с вечера по мнозе молитве возлегаше на печи бес постели, точию дрова острыми странами к телу подстилаше, и ключи железны под ребра своя подлагаше, и на техъ мало сна приимаше, дондеже рабы ея усыпаху, и потомъ вставаше на молитву во всю нощь и до света. И потомъ в церковъ хожаше к заутрени и к литоргии, и потомъ к ручному делу прилогашеся, и домъ свой благоугодно строяше, рабы своя доволно пищею и одежею удовляше, и дело комуждо по силе даваше, вдовами и сиротами печаловашеся, и беднымъ всемъ помогаше.

    И поживъ с мужемъ 10 лет по розлучении плотнемъ, и мужу ея преставльшуся, она же погребе и честно и почти пениемъ и молитвами, и сорокоусты и милостынею. И паче мирская отверже, печашеся о души, како угодити богу, и постяся, и милостыню безмерну творя, яко многажды не остати у нея ни единой сребреницы, и займая даяше милостыню, и в церковь по вся дни хождаше к пению. Егда же прихождаше зима, взимаше у детей своихъ сребреники, чимъ устроити теплую одежду, и то раздая нищимъ, сама же бес теплые одежди в зиме хождаше, в сапоги же босыма ногама обувашеся, точию под нозе свои ореховы скорлупы и чрепы острые вместо стелекъ подкладаше, и тело томяше.

    Во едино же время зима бе студена зело, яко земли разседатися от мраза; она же неколико время к церкви не хождаше, но въ дому моляшеся богу. Во едино же время зело рано попу церкви тоя пришедшу единому в церковъ, и бысть ему глас от иконы богородицыны: «Шед, рцы милостивой Ульянеи, что в церковъ не ходит на молитву? И домовная ея молитва богоприятна, но не яко церковная; вы же почитайте ю, уже бо она не меньши 60 лет, и духъ снятый на ней почивает». Попъ же в велицей ужасти бывъ, абие прииде к ней, пад при ногу ея, прося прощения, и сказа ей видение. Она же тяжко вся то внятъ, еже онъ поведа пред многими, и рече: «Соблазнилъся еси, еда о себе глаголеши; кто есмь азъ грешница, да буду достойна сего нарицания». И заклят его не поведати никому. Сама же иде в церковъ, с теплыми слезами молебная совершивъ, целова икону пречистыя богородицы. И оттоле боле подвизався к богу, ходя к церкви.

    И по вся вечеры моляшеся богу во отходней храмине; бе же ту икона суть богородицы и святаго Николы. Во единъ же вечеръ вниде в ню по обычаю на молитву, и абие храмина быстъ полна бесовъ со всякимъ оружием, хотяху убити ю. Она же помолися богу со слезами, и явися ей святый Николае, имея палицу, и прогна их от нея, яко дымъ исчезоша. Единаго беса поймавъ, мучаше. Святую же благословив крестом, и абие невидимъ бысть. Бесъ же плача вопияше: «Аз ти многу спону творяхъ по вся дни: воздвизахъ брань в детех и в рабех, к самой же не смеях приближитися ради милостыня, и смирения, и молитвы». Она бо безпрестани, в рукахъ имея четки, глаголя молитву Иисусову. Аще ядяше и пияше, или что делая, непрестанно молитву глаголаше. Егда бо и почиваше, уста ея движастася, утроба ея подвизастася на словословие божие: многажды видехом ю спящу, а рука ея отдвигаше четки. Бесъ же бежа от нея, вопияше: «Многу беду нынъ приях тебе ради, но сотворю ти спону на старость: начнеши гладомъ измирати, неже чюжихъ кормити». Она же знаменася крестомъ, и исчезе бесъ от нея. Она же к нам прииде ужасна велми и лицемъ переменися. Мы же, видехомъ ю смущену, вопрошахомъ,— и не поведа ничто же. И непомнозе же сказа намъ тайно, и заповеда не рещи никому же.

    И поживъ во вдовъстве 9 летъ, многу добродетель показа ко всемъ и много имения в милостыню разда, точию нужныя потребы домовныя оставляше, и пищу точию год до году расчиташе, а избытокъ весь требующим растокаше. И продолжися животъ ея до царя Бориса. В то же время бысть глад крепокъ во всей Русстей земли, яко многимъ от нужда скверныхъ мясъ и человеческихъ плотей вкушати, и множество человекъ неисчетно гладомъ изомроша. В дому же ея велика скудость пищи бысть и всех потребныхъ, яко отнюдь не прорасте из земля всеяное жита ея. Коня же и скоты изомроша. Она же моляше дети и рабы своя, еже отнюдь ничему чужу и татьбе не коснутися, но елика оставляшася скоты, и ризы, и сосуды вся распрода на жито и от того челять кормяше, и милостыню доволно дояше, и в нищите обычныя милостыня не остася, и ни единаго от просящих не отпусти тщима рукама. Дойде же в последнюю нищету, яко ни единому зерну остатися в дому ея; и о томъ не смятеся, но все упование на бога возложи.

    В то бо лето преселися во ино село в пределы Нижеградския, и не бе ту церкви, но яко два поприща. Она же, старостию и нищетою одержима, и не хождаше к церкви, но в дому моляшеся; и о томъ немалу печаль имяше, но поминая святаго Корнилия, яко не вреди его и домовъная молитва, и иныхъ святых велицех. Скудости же умножишася в дому ея. Она же распусти рабы на волю, да не изнурятся гладомъ. От них же доброразсуднии обещахуся с нею терпети, а инии отоидоша; она же со благословениемъ и молитвою отпусти я: не держа гнева нимало. И повеле оставшим рабомъ собирати лебяду и кору древяную, и в том хлебъ сотворити, и от того сама з детьми и с рабы питашеся, и молитвою ея бысть хлебъ сладокъ. О того же нищимъ даяше, и никого тща не отпусти; в то бо время бес числа нищихъ бе. Соседи же ея глаголаху нищим: «Что ради в Ульянин дом ходите? Она бо и сама гладомъ измираетъ!» Они же поведаша имъ: «Многи села обходимъ и чистъ хлебъ вземлем, а тако в сладость не ядохомъ, яко сладокъ хлебъ вдовы сея». Мнози бо имени ея не ведаху. Соседи же, изообилни хлъбомъ, посылаху в домъ ея просити хлеба, искушающе ю, яко велми хлеб ея сладокъ. И дивяся, глаголаху к себе: «Горазди рабы ея печь хлебовъ!» А не разумеюще, яко молитвою ея сладокъ хлебъ. Потерпе же в той нищете два лета, не опечалися, ничему тому не поропта, и не согреши ни во устнахъ своихъ и не дастъ безумия богу2; и не изнеможе нищетою, но паче первых летъ весела бе.

    Егда же приближися честное ея преставление, и разболеся декабря въ 26 день, и лежа 6 дней. В день же лежа моляшеся, а в нощи, вставая, моляшеся богу, особь стояще, никим поддержима, глаголаше бо: «И от болнаго богъ истязаетъ молитвы духовныя».

    Генваря въ 2 день, свитающу дню, призва отца духовнаго и причастися святыхъ таинъ. И седе, призва дети и рабы своя и поучивъ ихъ о любви, и о молитве, и о милостыни, и о прочих добродетелехъ. Прирече же и се: «Желание возжелахъ аггельскаго образа иноческаго, не сподобихся грехъ моихъ ради и нищеты, понеже недостойна быхъ — грешница сый и убогоя, богу тако извольшу, слава праведному суду твоему». И повеле уготовити кадило и фимиян вложити, и целова вся сущая ту, и всемъ миръ и прощение дастъ, возлеже, и прекрестися трижды, обьвивъ четки около руки своея, последнее слово рече: «Слава богу всех ради, в руце твои, господи, предаю духъ мой, аминь». И предастъ душу свою в руце божии, его же возлюби. И вси видеша около главы ея круг златъ, яко же и на иконехъ околъ главъ святыхъ пишется. И омывше, положиша ю в клети, и в ту нощь видеша свътъ и свеща горяща, и благоухание велие повеваше ис клети тоя. И вложьше ю во гроб дубовъ, везоша в пределы Муромския, и погребоша у церкви праведнаго Лазаря подле мужа ея, а до церкви Лазореве 4 версты от града, в лето 7112 (1604) генваря въ 10 день.

    Потом поставиша над нею церковь теплую во имя архистратига Михаила. Над гробомъ ея лучися пещи быти. Земля же возрасташе над нею по вся лета. И бысть в лето 7123 (1615) августа въ 8-й день преставися сынъ ея Георгий. И начаша в церкви копати ему могилу в притворе межъ церковию и печию,— бе бо притвор той без моста,— и обретше гроб ея на верху земли цел, невридимъ ничим. И недоумевахуся, чий есть, яко от многих летъ не бе ту погребаемаго. Того же месяца въ 10 день погребоша сына ея Георгия подле гроба ея и пойдоша в домъ, еже учредити погребателная. Жены же, бывшая на погребении, открыша гроб и видеша полнъ мира благовонна, и в той час от ужасти не поведа ничто же; по отшествии же гостей сказаша бывшая. Мы же, слышахомъ, удивихомся, и открывше гробъ, видехом, яко же и жены реша от ужасти, начерпахомъ мал сосудецъ мира того и отвезохомъ во град Муромъ в соборную церковъ. И бе в день видети миро, аки квасъ свеколной, в нощи же згустевашеся, аки масло багряновидно. Телеси же ея до конца от ужасти не смеяхомъ осмотрити, точию видехомъ нозе ея и бедры целы суща, главу же ея не видехомъ, того деля, понеже на концы гроба бревно печное лежаше. От гроба же пот печь бяше скважня, ею же гроб той ис пот пещья идяше на восток с сажень, дондеже пришед ста у стены церковныя. В ту же нощь мнози слышаху церкви тоя звон; и мнеша пожар, и прибегше, не видеша ничто же, точию благоухание исхождаше. И мнози слышаху, прихождаху, и мазахуся миромъ темъ, и облехчение от различныхъ недуг приимаху. Егда же миро то раздано бысть, нача подле гроба исходити перьсть, аки песокъ. И приходятъ болящии различними недуги, и обтираются пескомъ темъ, и облехчение приемлютъ и до сего дни. Мы же сего не смеяхомъ писати, яко же не бе свидетельства.

Сельскохозяйственные работы. Миниатюра.

«Лекарство душевное» (ГБЛ, собр. Долгова, №54, л. 56)

Повесть об азовском осадном сидении донских казаков

Лета 7150^[1] октября в 28 день приехали к государю царю и великому князю Михаилу Феодоровичу всеа России к Москве з Дону из Азова города донские казаки: атаман казачей Наум Василев да ясаул Федор Иванов ^[2]. А с ним казаков 24 человека, которые сидели в Азове городе от турок в осаде. И сиденью своему осадному привезли оне роспись ^[3]. А в росписи их пишет.

В прошлом, де, во 149-м году июня в 24 день^[4] прислал турской Ибрагим салтан царь под нас, казаков, четырех пашей своих, да дву своих полковников, Капитана да Мустафу, да ближние своей тайные думы, покою своего слугу да Ибремя-скопца над ними уже пашами смотрети вместо себя, царя, бою их и промыслу^[5], как станут промышлять паши его и полковники над Азовым городом. А с ними пашами прислал под нас многую свою собранную рать бусурманскую, совокупя на нас подручных своих двенатцать земель. Воинских людей, переписаной своей рати, по спискам, боевого люду двести тысящей, окроме поморских и кафимских и черных мужиков^[6], которые на сей стороне моря собраны изо всей орды крымские и нагайские^[7] на загребение наше, чтобы нас им живых загрести, засыпати бы нас им горою высокою, как оне загребают люди персидские^[8]. А себе бы им и тем смертию нашею учинить слава вечная, а нам бы укоризна вечная. Тех собрано людей на нас черных мужиков многия тысящи, и не бе числа им и писма. Да к ним же после пришел крымской царь, да брат ево народым Крым Гирей царевичь^[9] со всею своею ордою крымскою и нагайскою, а с ним крымских и нагайских князей и мурз и татар ведомых, окроме охотников ^[10], 40 000. Да с ним, царем, пришло горских князей и черкас ис Кабарды 10 000. Да с ними ж, пашами, было наемных людей и у них немецких^[11] два полковника, а с ними салдат 6000. Да с ними ж, пашами, было для промыслов над нами многие немецкие люди городоимцы, приступные и подкопные мудрые вымышленники^[12] многих государств: из Реш еллинских и Опанеи великия^[13], Винецеи великие и Стеколни^[14] и француски наршики^[15], которые делать умеют всякие приступные и подкопные мудрости и ядра огненные чиненыя. Наряду было с пашами пушок под Азовым великих болших ломовых^[16] 129 пушек. Ядра у них были великия в пуд, в полтара и в два пуда. Да мелкова наряду было с ними всех пушек и тюфяков^[17] 674 пушки, окроме верховых пушек^[18] огненных, тех было верховых 32 пушки. А весь наряд был у них покован на цепях, боясь того, чтоб мы, на выласках вышед, ево не взяли. А было с пашами турскими людей ево под нами розных земель: первые турки, вторые крымцы, третьи греки, четвертые серби, пятые арапы, шестые мужары ^[19], седмые буданы, осмые башлаки ^[20], девятые арнауты^[21], десятые волохи^[22], первые на десять^[23] митьяня ^[24], второе на десять черкасы, третие на десять немцы. И всего с пашами людей было под Азовым и с крымским царем по спискам их браново ратного мужика, кроме вымышлеников немец и черных мужиков и охотников, 256 000 человек.

А збирался турской царь на нас за морем и думал ровно четыре годы^[25]. А на пятой год он пашей своих к нам под Азов прислал. Июня в 24 день в ранней самой обед пришли к нам паши его и крымской царь и наступили они великими турецкими силами. Все наши поля чистые от орды нагайския, где у нас была степь чистая, тут стали у нас одном часом, людми их многими, что великия непроходимыя леса темные. От силы их турецкие и от уристания^[26] конского земля у нас под Азовым погнулась и реки у нас из Дону вода волны на берегу показала, уступила мест своих, что в водополи ^[27]. Почали оне, турки, по полям у нас ставитца шатры свои турецкие и полатки многие и наметы^[28] великие, яко горы страшные забелелися. Почали у них в полках их быть трубли болшие в трубы великия, игры многия, писки великия несказанные, голосами страшными их бусурманскими. После того у них в полках их почала быть стрелба мушкетная и пушечная великая. Как есть стояла над нами страшная гроза небесная, будто молние, коль страшно гром живет от владыки с небесе. От стрелбы их той огненной стоял огнь и дым до неба, все наши градские крепости потряслися от стрелбы их огненные, и луна померкла во дни том светлая, в кровь обратилась, как есть наступила тма темная. Страшно нам добре стало от них в те поры и трепетно и дивно несказанно на их стройной приход бусурманской было видети. Никак непостижимо уму человеческому в нашем возрасте ^[29] того было услышати, не токмо что такую рать великую и страшную и собранную очима кому видети. Близостию самою оно к нам почали ставитца за полверсты малыя от Азова города. Их янычарския головы^[30] строем их янычерским идут к нам оне под город великими болшими полки и купами на шаренки^[31]. Многия знамена у них, всех янычен ^[32], великие, неизреченные, черные бе знамена. Набаты^[33] у них гремят, и в трубы трубят и в барабаны бъют в великия ж несказанныя. Двенатцать их голов яныческих. И пришли к нам самою близостию к городу стекшися, оне стали круг города до шемпова в восм рядов от Дону, захватя до моря рука за руку ^[34]. Фитили у них у всех янычар кипят у мушкетов их, что свечи горят. А у всякого головы в полку янычаней по двенатцати тысящей. И все у них огненно, и платье на них, на всех головах яныческих златоглавое, на янычанях на всех по збруям их одинакая красная, яко зоря кажется. Пищали у них у всех долгие турские з жаграми ^[35]. А на главах у всех янычаней шишаки, яко звезды кажутся. Подобен строй их строю салдацкому. Да с ними ж тут в ряд стали немецких два полковника с салдатами. В полку у них солдат 6000.

Того же дни на вечер, как пришли турки к нам под город, прислали к нам паши их турецкие толмачей своих бусурманских, перских и еллинских ^[36]. А с ними, толмачами, прислали говорить с нами яныченскую голову первую от строю своего пехотного. Почал нам говорить голова их яныческой словом царя своего турского и от четырех пашей и от царя крымского речью гладкого:

О люди божий царя небеснаго, никем в пустынях водимы или посылаеми. Яко орли парящи, без страха по воздуху летаете, и яко лвы свирепи в пустынях водимы, рыкаете, казачество донское и волское^[37], свирепое, соседи наши ближние, непостоянные нравы, лукавые, вы пустынножителем лукавые убицы, разбойницы непощадные, несытые ваши очи, неполное ваше чрево, николи не наполнится. Кому приносите такие обиды великие и страшные грубости? Наступили вы на такую десницу высокую, на царя турского. Не впрям еще вы на Руси богатыри светоруские. Где вы тепере можете утечи от руки ево? Прогневали вы Мурат салтанова величества, царя турского^[38]. Да вы ж взяли у нево любимою ево цареву вотчину, славной и красной Азов город. Напали вы на него, аки волцы гладные. Не пощадили вы в нем никакова мужичска возраста^[39] ни старова жива, и детей побили всех до единова. И положили вы тем на себя лютое имя звериное. Разделили государя царя турскаго со всею ево ордою крымскою воровством своим и тем Азовым городом. А та у него орда крымская — оборона ево на все стороны. Убили вы у него посла ево турского Фому Катузина ^[40], с ним побили вы армен и греченин, а послан он был к государю вашему. Страшная вторая: разлучили вы его с карабелним пристанищем. Затворили вы им Азовым городом все море Синее: не дали проходу по морю ни караблям ни катаргам^[41] ни в которое царство, поморские городы. Согрубя вы такую грубость лютую, чего конца в нем своего дожидаетесь? Очистите вотчину Азов город в ночь сию не мешкая. Что есть у вас в нем вашего серебра и злата, то понесите из Азова города вон с собою в городки свои казачьи, без страха, к своим товарищам. А на отходе ничем не тронем вас. А естли толко вы из Азова города в нощ сию не выйдете, не можете уж завтра у нас живы быти. И кто вас может, злодеи убицы, укрыть или заступить от руки ево такие силные и от великих таких страшных и непобедимых сил его, царя восточного турского? Хто постоит ему? Несть никово равна или ему подобна величеством и силами на свете, единому лише повинен он богу небесному, един он лишь верен страж гроба божия: по воле ж божией избра ево бог единаго на свете ото всех царей. Промышляйте в нощ сию животом своим.

Не умрете от руки ево, царя турскаго, смертию лютою: своею он волею великой государь восточной, турской царь, не убийца николи вашему брату, вору, казаку-разбойнику. Ему то, царю, честь достойная, что победит где царя великого, равнаго своей чести, а ваша ему не дорога кров разбойничья. А естли уже пересидите в Азове городе нощ сию чрез цареву такую милостивую речь и заповеть, примем завтра град Азов и вас в нем, воров-разбойников, яко птицу в руце свои. Отдадим вас, воров, на муки лютые и грозные. Раздробим всю плоть вашу на крошки дробные. Хотя бы вас, воров, в нем сидело 40 000, ино силы под вас прислано с пашами болши 300 000. Волосов ваших столко нет на главах ваших, сколко силы турския под Азовом городом. Видите вы и сами, воры глупые, очима своима силу ево великую, неизреченную, как оно покрыли всю степь великую. Не могут, чаю, с высоты города очи ваши видеть другова краю сил наших, однех писмяньих^[42]. Не перелетит через силу нашу турецкую никакова птица парящая: от страху людей ево и от множества сил наших валитца вся с высоты на землю. И то вам, вором, дает ведать, что от царства вашего силнаго Московскаго никакой от человек к вам не будет руских помощи и выручки^[43]. На што  вы надежны, воры глупые? И запасу хлебного с Руси николи к вам не присылают. А естли толко вы служить похочете, казачество свирепое, государю царю водному рать салтанову величеству, толко принесете ему, царю, винные^[44] свои головы разбойничьи в повиновение на службу вечную. Отпустит вам государь наш турецкой царь и паши ево все ваши казачьи грубости прежние и нынешнее взятье азовское. Пожалует наш государь, турецкой царь, вас, казаков, честию великою. Обогатит вас, казаков, он, государь, многим неизреченным богатством. Учинит вам, казаком, он, государь, во Цареграде у себя покой великий. Во веки положит на вас, на всех казаков, платье златоглавое и печати богатырские з золотом, с царевым клеймом своим. Всяк возраст вам, казаком, в государево ево Цареграде будут кланятся. Станет то ваша казачья слава вечная во все край от востока и до запада. Станут вас называть во веки все орды бусурманские и енычены и персидские светорускими богатыри, што не устрашилися вы, казаки, такими своими людми малыми, с семью тысящи, страшных таких непобедимых сил царя турского — 300 000 письменных. Дождалися их вы к себе полкы под город. Каков пред вами, казаками, славен и силен и многолюден и богат шах, персицкой царь. Владеет он всею великою Персидою и богатою Индеею. Имеет у себя рати многия, яко наш государь турецкой царь. И тот шах, персидской царь, впрям не стоит николи на поле противу силного царя турскаго. И не сидят люди ево персидские противу нас, турок^[45], многими тысящи в городех своих, ведая оне наше свирепство и бестрашие».

Ответ наш казачей из Азова города толмачем и голове яныческому:

Видим всех вас и до сех мест^[46] про вас ведаем же, силы и пыхи^[47] царя турского все знаем мы. И видаемся мы с вами, турскими, почасту на море и за морем на сухом пути. Знакомы уж нам ваши силы турецкие. Ждали мы вас в гости к себе под Азов дни многие. Где полно ваш Ибрагим, турской царь, ум свой девал? Али у ново, царя, не стало за морем серебра и золота, что он прислал под нас, казаков, для кровавых казачьих зипунов наших^[48], четырех пашей своих, а с ними, сказывают, что прислал под нас рати своея турецкий 300 000. То мы и сами видим впрямь и ведаем, что есть столко силы ево под нами, с триста тысящ люду боевого, окроме мужика черново. Да на нас же нанял он, ваш турецкой царь, ис четырех земель немецких салдат шесть тысячь да многих мудрых подкопщиков, а дал им за то казну свою великую. И то вам, турком, самим ведомо, што с нас по се поры нихто наших зипунов даром но имывал. Хотя он нас, турецкой царь, и взятьем возьмет в Азове городе такими своими великими турецкими силами, людми наемными, умом немецким, промыслом, а не своим царевым дородством^[49] и разумом, не большая то честь будет царя турского имяни, что возмет нас, казаков в Азове городе, не изведет он тем казачья прозвища, не запустиет Дон головами нашими. На взыскание наше^[50] молотцы з Дону все будут. Пашам вашим от них за море итти. Естли толко нас избавит бог от руки ево силныя такия, отсидимся толко от вас в осаде в Азове городе от великих таких сил его, от трехсот тысящей, людми своими такими малыми, всево нас казаков во Азове сидит отборных оружных 7590, соромота ему будет царю вашему вечная от ево братии и от всех царей. Назвал он сам себя, будто он выше земных царей. А мы людие божий, надежа у нас вся на бога, и на мать божию богородицу, и на их угодников, и на свою братью товарыщей, которые у нас по Дону в городках живут. А холопи мы природные^[51] государя царя христианскаго[52] царства московского. Прозвище наше вечное — казачество великое донское безстрашное. Станем с ним, царем турским, битца, что с худым свиным наемником. Мы себе, казачество волное, укупаем [53] смерть в живота места. Где бывают рати ваши великия, тут ложатся трупы многие. Ведомы мы людии — не шаха персидского: их то вы что жонок засыпаете в городех их горами высокими. Хотя нас, казаков, сидит сем тысящей пятьсот девяносто человек, а за помощию божиею не боимся великих ваших царя турского трехсот тысящей и немецких промыслов. Гордому ему бусурману, царю турскому, и пашам вашим бог противитца за ево такие слова высокие. Равен он, собака смрадная, ваш турской царь, богу небесному пишется. Не положил он, бусурман поганой и скаредной, бога себе помошника. Обнадежился он на свое великое тленное богатство. Вознес сотона, отец ево гордостью до неба, а пустит ево за то бог с высоты в бездну вовеки. От нашей ему казачьей руки малыя соромота ему будет вечная, царю. Где ево рати великий топеря в полях у нас ревут и славятца [54], завтра тут лягут люди ево от нас под градом и трупы многия. Покажет нас бог за наше смирение христианское перед вами, собаками, яко лвов яростных. Давно у нас в полях наших летаючи, а вас ожидаючи, хлекчут орлы сизые и грают вороны черные подле Дону, у нас всегда брешут лисицы бурые, а все они ожидаючи вашево трупу бусурманского. Накормили мы их головами вашими, как у турского царя Азов взяли, а тонере им опять хочется плоти вашея, накормим уж их вами досыти. Азов мы взяли у ново царя турскаго не татиным[55] веть промыслом, впрям взятьем, дородством своим и разумом для опыту, каковы ево люди турецкие в городех от нас сидеть. А сели мы в нем людми малыми ж, розделясь нароком[56] надвое, для опыту: посмотрим турецких сил ваших и умов и промыслов. А все то мы применяемся к Ерусалиму и Царюграду, лучитця нам так взять у вас Царьград. То царство было христианское[57]. Да вы ж нас, бусурманы, пужаете, что с Руси не будет к нам запасов и выручки, будто к вам, бусурманом, из государства Московскога про нас то писано. И мы про то сами ж и без вас, собак, ведаем, какие мы в государство Московском на Руси люди дорогие и к чему мы там надобны. Черед мы свой сами ведаем. Государство великое и пространное Московское многолюдное, сияет оно посреди всех государств и орд бусурманских и еллинских и персидских, яко солнце. Не почитают нас там на Руси и за пса смердящаго. Отбегохом мы ис того государства Московского из работы вечныя, от холопства полного, от бояр и дворян государевых, да зде вселилися в пустыни непроходные, живем, взирая на бога. Кому там потужить об нас? Ради там все концу нашему. А запасы к нам хлебные не бывают с Руси николи. Кормит нас, молотцов, небесный царь на поле своею милостию: зверьми дивиими [58] да морскою рыбою. Питаемся, ако птицы небесные: ни сеем, ни орем, ни збираем в житницы. Так питаемся подле моря Синяго. А сребро и золото за морем у вас емлем. А жены себе красные любые, выбираючи, от вас же водим[59]. А се мы у вас взяли Азов город своею казачьего волею, а не государьским повелением, для зипунов своих казачьих да для лютых пых ваших. И за то на нас государь наш, холопей своих далних, добре кручиноват. Боимся от него, государя царя, за то казни к себе смертный за взятье азовское. И государь наш, великой, пресветлой и праведной царь, великий князь Михаиле Феодоровичь веса Русии самодержец, многих государств и орд государь и обладатель. Много у него, государя царя, на великом холопстве таких бусурманских царей служат ему, государю царю, как ваш Ибрагим турской царь. Коли он, государь наш, великой пресветлой царь, чинит по преданию святых отец, не желает разлития крове вашея бусурманския. Полон государь и богат от бога ж данными своими и царскими оброками и без вашего смраднаго бусурманского и собачья богатства. А естли на то было тако ево государское повеление, восхотел бы толко он, великой государь, кровей ваших бусурманских разлития и городам вашим бусурманским разорения за ваше бусурманское к нему, государю, неисправление, хотя бы он, государь наш, на вас на всех бусурманов велел быть войною своею украиною, которая сидит у него, государя, от поля, от орды нагайские [60], ино б и тут собралося людей ево государевых руских с одной ево украины болши легеона тысящи. Да такие ево государевы люди руские украинцы, что они подобны на вас и алчны вам, яко лвы яростные, хотят поясть живу вашу плоть бусурманскую. Да держит их и не повелит им на то ево десница царская, и в городех во всех под страхом смертным за царевым повелением держат их воеводы государевы. Не скрылся бы ваш Ибрагим, царь турской, от руки ево государевой и от жестокосердия людей ево государевых и во утробе матери своей, и оттуду бы ево, распоров, собаку, выпяли да пред лицем царевым поставили. Не защитило бы ево, царя турского, от руки ево государевой и от ево десницы высокие и море бы Синее, не удержало людей ево государевых. Было бы за ним, государем, однем летом Ерусалим и Царьгород попрежнем, а в городех бы турецких во всех ваших не устоял и камень на камени от промыслу руского. Вы ж нас зовете словом царя турского, чтоб нам служить ему, царю турскому. А сулите нам от него честь великую и богатство многое. И мы люди божий, холопи государя московского, а се нарицаемся по крещению христианя православные, как можем служить царю неверному, оставя пресветлой свет здешной и будущей? Во тму итти не хочетца! Будем мы ему, царю турскому, в слуги толко надобны, и мы, отсидевся и одны от вас и от сил ваших, побываем у него, царя, за морем, под ево Царемградом, посмотрим ево Царяграда строения, кровей своих. Там с ним, царем турским, переговорим речь всякую, лиш бы ему наша казачья речь полюбилась. Станем ему служить пищалями казачьими да своими саблями вострыми. А топерво нам говорить не с кем, с пашами вашими. Как предки ваши, бусурманы, учинили над Царемградом — взяли ево взятьем, убили в нем государя, царя храброго Костянтина благовернаго [61], побили христиан в нем многие тысящи-тмы, обагрили кровию нашею христианскою все пороги церковный, до конца искоренили всю веру христианскую, так бы нам над вами учинить нынече с обрасца вашего. Взять бы его, Царьград, взятьем из рук ваших Убить бы против того в нем вашего Ибрагима, царя турского, и со всеми вашими бусурманы, пролить бы так ваша кровь бусурманская нечистая, тогда бы то у нас с вами мир был в том месте, А тонере нам и говорить с вами болше того нечего, что мы твердо ведаем. А что вы от нас слышите, то скажите речь нашу пашам своим. Нелзя нам мирится или верится бусурману с христианином. Какое преобращение! Христианин побожится душою христианскою, да на той он правде век стоит, а ваш брат, бусурман, побожится верою бусурманскою, а вера ваша бусурманская и житье ваше татарское равно з бешеною сабакою. Ино чему вашему брату-собаке верити? Ради мы вас завтра подчивать, чем у нас молотцов в Азове бог послал. Поезжайте от нас к своим глупым пашам, не меткая. А опять к нам с такою глупою речью не ездите. Оманывать вам нас, ино даром лише дни терять. А кто к нам от вас с такою речью глупою опять впредь буде, тому у нас под стеною убиту быть. Промышляйте вы тем, для чего вы от царя турского к нам присланы.

Мы у вас Азов взяли головами своими молодецкими, людми немногими. А вы ево у нас ис казачьих рук доступаете[62] уже головами турецкими, многими своими тысещи. Кому-то из нас поможет бог? Потерять вам под Азовым турецких голов своих многие тысящи, а не видать ево вам из рук наших казачьих и до веку. Нешто ево, отняв у нас, холопей своих, государь наш царь и великий князь Михаиле Феодоровичь, веса России самодержец, да вас им, собак, пожалует попрежнему, то уже ваш будет: на то ево воля государева».

Как от Азова города голова и толмачи приехали в силы своя турецкия к пашам своим, и начата в рати у них трубить в трубы великия собранные. После той их трубли почали у них бить в грамады[63] их великия и набаты и в роги и в цебылги[64] почали играть добре жалостно. А все разбирались оне в полках своих и строилися ночь всю до свету. Как на дворе в часу уже дни, почали выступать из станов своих силы турецкий. Знамена их зацвели на поле и прапоры[65], как есть по полю цветы многий. От труб великих и набатов их пошол неизреченной звук. Дивен и страшен приход их к нам под город.

Пришли к приступу немецкие два полковника с салдатами. За ними пришел строй их весь пехотной яныческой — сто пятдесят тысячь. Потом и орда их вся пехотою ко граду и к приступу, крикнули стол смело и жестоко приход их первой. Приклонили к нам они все знамена свои ко граду. Покрыли наш Азов город знаменами весь. Почали башни и стены топорами сечь. А на стены многия по десницам в те поры взошли. Уже у нас стала стрелба из града осаднаго: до тех мест молчали им. Во огни уже и в дыму не мочно у нас видети друг друга. На обе стороны лише огнь да гром от стрельбы стоял, огнь да дым топился[66] до небеси. Как то есть стояла страшная гроза небесная, коли бывает с небеси, гром страшный с молнием. Которые у нас подкопы отведены были за город для их приступного времене, и те наши подкопы тайные все от множества их неизреченных сил не устояли, все обвалились: не удержала силы их земля. На тех то пропастях побито турецкия силы от нас многия тысящи. Приведен у нас был весь наряд на то место подкопное и набит был он у нас весь дробом сеченым. Убито у них под стеною города на приступе том в тот первой день турков шесть голов однех яныческих да два немецкий полковника со всеми своими салдатами с шестью тысящи. В тот же день, вышед, мы вынесли болшое знаме на выласке, царя турскаго [67], с коим паши ево перво приступали к нам турские, тот первой день всеми людьми своими до самой уже ночи и зорю всю вечернюю. Убито у них в тот первой день от нас под городом, окроме шти[68] голов их яныческих и дву полковников, одных янычаней дватцать полтретьи тысящи [69], окроме раненых.

На другой день в зорю светлую опять к нам турские под город прислали толмачей своих, чтоб нам дати им отобрати от града побитой их труп, который у нас побит под Азовом, под стеною города. А давали нам за всякую убитую яныческу голову по золотому червонному, а за полковниковы головы давали по сту талеров. И войском за то не постояли им[70], не взяли у них за битые головы серебра и золота: «Не продаем мы никогда трупу мертваго, но дорога нам слава вечная. То вам от нас из Азова города, собакам, игрушка первая, лише мы молотцы ружье свое почистили. Всем то вам, бусурманам, от нас будет, иным нам вас нечем подчивать, дело у нас осадное». В тот другой день бою у нас с ними не было. Отбирали они свой побитой труп до самой до ночи; выкопали ему, трупу своему, глубокой ров от города три версты и засыпали ево тут горою высокою и поставили над ним многие признаки[71] бусурманские и подписаны на них языки розными.

После того в третей день опять оне к нам, турки, пришли под город со всеми своими силами, толко стали уже вдали от нас, а приступу к нам уже не было. Зачали ж их люди пешие в тот день вести к нам гору высокую, земляной великой вал, выше многим Азова города. Тою горою высокою хотели нас покрыть в Азове городе своими великими турецкими силами. Привели ее в три дни к нам. И мы, видя ту гору высокую, горе свое вечное, что от нее наша смерть будет, попроси у бога милости и у пречистые богородицы помощи и у Предтечина образа[72], и призывая на помощь чюдотворцы московские, и учиня меж себя мы надгробное последнее прощение друг з другом и со всеми христианы православными, малою своею дружиною седмью тысящи пошли мы из града на прямой бой противу их трехсот тысящ.

Господь, сотворитель, небесный царь, не выдай нечестивым создания рук своих: видим оних сил пред лицем смерть свою лютую. Хотят нас живых покрыть горою высокою, видя пустоту[73] нашу и безсилие, что нас в пустынях покинули все христиане православные, убоялися их лица страшнаго и великия их силы турецкия. А мы, бедныя, не отчаяли от себя твоея владычни милости, ведая твоя щедроты великия, за твоею божиею помощию за веру христианскую помираючи, бьемся противу болших людей трехсот тысячь и за церкви божия, за все государьство Московское и за имя царское».

Положа на себя все образы смертныя, выходили к ним на бой, единодушно все мы крикнули, вышед к ним: «С нами бог, разумейте, языцы неверные, и покоритеся, яко с нами бог!» Услышели неверные изо уст наших то слово, что с нами бог, не устоял впрям ни один против лица нашего, побежали все и от горы своей высокия. Побили мы их в тот час множество, многия тысящи. Взяли мы у них в те поры на выходу, на том бою у той горы, шеснатцать знамен одних яныческих да дватцать воем бочек пороху. Тем то их мы порохом, подкопався под ту их гору высокую, да тем порохом разбросали всю ее. Их же побило ею многий тысящи и к нам их янычаня тем нашим подкопом живых их в город кинуло тысячу пятсот человек. Да уж мудрость земная их с тех мест миновалася. Повели уже они другую гору позади ее, болши тово, в длину ее повели лучных стрелбища в три, а в вышину многим выше Азова города, а широта ей — как бросить на нее дважды каменем. На той то уже горе оне поставили весь наряд свой пушечной и пехоту привели всю свою турецкую, сто пятдесят тысячь, и орду нагайскую всю с лошадей збили. И почели с той горы из наряду бить оне по Азову городу день и нош, беспрестанно. От пушек их страшный гром стал, огнь и дым топился от них до неба. Шеснатцать дней и шеснатцать нощей не премолк наряд их ни на единой час пушечной. В те дни и нощи от стрелбы их пушечной все наши азовские крепости распалися. Стены и башни все и церков Предтечева и полаты збили все до единые у нас по подошву самую.

А и наряд наш пушечной переломали весь. Одна лише у нас во всем Азове городе церков Николина в полы[74] осталась, потому и осталася, што она стояла внизу добре [75], к морю под гору. А мы от них сидели по ямам. Всем выглянут нам из ям не дали. И мы в те поры зделали себе покои великия в земле под ними, под их валом: дворы себе потайные великие. И с тех мы потайных дворов своих под них повели 28 подкопов, под их таборы. И тем мы подкопами учинили себе помощ, избаву великую. Выходили ношною порою на их пехоты янычана, и побили мы множество. Теми своими выласками нощными на их пехоту турецкую положили мы на них великой страх, урон болшой учинили мы в людех их. И после того паши турецкия, глядя на наши те подкопные мудрые осадные промыслы, повели уже к нам напротиву из своево табору 17 подкопов своих. И хотели оне к нам теми подкопами пройти в ямы наши, да нас подавят своими людми велими. И мы милостию божиею устерегли все те подкопы их, порохом всех их взорвало, и их же мы в них подвалили многие тысящи. И с тех то мест подкопная их мудрость вся миновалась, постыли уж им те подкопные промыслы.

А было всех от турок приступов к нам под город Азов 24 приступа всеми людьми. Окроме болшова приступа первого. такова жестоко и смела приступу не, бывало к нам: ножами мы с ними резались в тот приступ. Почали к нам уж оне метать в ямы наши ядра огненные чиненые и всякие немецкие приступные мудрости. Тем нам они чинили пуще приступов тесноты[76] великие. Побивали многих нас и опаливали. А после тех ядр уж огненных, вымысля над нами умом своим, отставя же они все свои мудрости, почали оне нас осиливать и доступать прямым боем своими силами.

Почали они к нам приступу посылать на всяк день людей своих, яныченя; по десяти тысящей приступает к нам целой день до нощи; и нощ придет, на перемену им придет другая десять тысящ; и те уж к нам приступают нощ всю до свету: ни часу единого не дадут покою нам. А оне бъются с переменою день и нощ, чтобы тою истомою осилеть нас. И от такова их к себе зла и ухищренного промыслу, от бессония и от тяжких ран своих, и от всяких лютых нужд, и от духу смраднаго труплова отягчали мы все и изнемогли болезньми лютыми осадными. А все в мале дружине своей уж остались, переменитца некем, ни на единый час отдохнуть нам не дадут. В те поры отчаяли уже мы весь живот свой и в Азове городе и о выручке своей безнадежны стали от человек, толко себе и чая помощи от вышняго бога. Прибежим, бедные, к своему лиш помощнику, Предтечеву образу, пред ним, светом, росплачемся слезами горкими: «Государь-свет, помощник наш, Предтеча Иван, по твоему, светову, явлению разорили мы гнездо змиево, взяли Азов город. Побили мы в нем всех христианских мучителей, идолослужителей. Твой, светов, и Николин дом[77] очистили, и украсили мы ваши чудотворные образы от своих грешных и недостойных рук. Бес пения у нас по се поры перед вашими образы не бывало, а мы вас, светов, прогневали чем, что опять идете в руки бусурманские? На вас мы, светов, надеяся, в осаде в нем сели, оставя всех своих товарыщев. А топере от турок видим впрям смерть свою. Поморили нас безсонием, дни и нощи безпрестани с ними мучимся. Уже наши ноги под нами подогнулися и руки наши от обороны уж не служат нам, замертвели, уж от истомы очи наши не глядят, уж от беспрестанной стрелбы глаза наши выжгли, в них стреляючи порохом, язык уш наш во устнах наших не воротитца на бусурман закрычать — таково наше безсилие, не можем в руках своих никакова оружия держать. Почитаем мы уж себя за мертвой труп. 3 два дни, чаю, уже не будет в осаде сидения нашего. Топере мы, бедные, роставаемся с вашими иконы чудотворными и со всеми христианы православными: не бывать уж нам на святой Руси. А смерть наша грешничья в пустынях за ваши иконы чудотворный, и за веру христианскую, и за имя царское, и за все царство Московское». Почали прощатися:

Прости нас, холопей своих грешных, государь наш православной царь Михаиле Федоровичь веса Русии! Вели наши помянуть души грешныя! Простите, государи, вы патриархи вселенские! Простите, государи, все митрополиты, и архиепископы, и епископы! И простите все архимандриты и игумены! Простите, государи, все протопопы, и священницы, и дьяконы! Простите, государи, все христианя православные, и поминайте души наши грешные с родительми! Не позорны ничем государству Московскому! Мысля мы, бедныя, умом своим, чтобы умереть не в ямах нам и по смерти бы учинить слава добрая». Подняв на руки иконы чюдотворныя, Предтечеву и Николину, да пошли с ними против бусурман на выласку, их милостию явною побили мы их на выласке, вдруг вышед, шесть тысящей. И, видя то, люди турецкия, што стоит над нами милость божия, што ничем осилеть не умеют нас, с тех то мест не почали уж присылать к приступу к нам людей своих. От тех смертных ран и от истомы их отдохнули в те поры. После тово бою, три дни оно погодя, опять их толмачи почали к нам кричать, чтобы им говорити снами. У нас с ними уж речи не было, потому и язык наш от истомы нашей во устах наших не воротится. И оне к нам на стрелах почали ерлыки[78] метать. А в них оне пишут к нам, просят у нас пустова места азовского, а дают за него нам выкупу на всякого молотца по триста тарелей[79] сребра чистаго да по двести тарелей золота красного.

А в том вам паши наши и полковники сердитуют душею ту рекою, веть што ныне на отходе ничем не тронут вас, подите с серебром и з золотом в городки свое и к своим товарыщем, а нам лише отдайте пустое место азовское».

А мы к ним напротиву пишем: «Не дорого нам ваше собачье серебро и золото, у нас в Азове и на Дону своево много. То нам, молодцам, дорого надобно, чтобы наша была слава вечная по всему свету, что не страшны нам ваши паши и силы турецкия. Сперва мы сказали вам: дадим мы вам про себя знать и ведать паметно на веки веков во все край бусурманские, штобы вам было казать, пришед от нас, за морем царю своему турскому глупому, каково приступать х казаку рускому. А сколко вы у нас в Азове городе розбили кирпичу и камени, столко уж взяли мы у вас турецких голов ваших за порчу азовскую. В головах ваших да костях ваших складем Азов город путче прежнева. Протечет наша слава молодецкая во веки по всему свету, что складем городы в головах ваших. Нашел ваш турецкой царь себе позор и укоризну до веку. Станем с нево имать по всякой год уж вшестеро». После тово уж нам от них полехчело, приступу уж не бывало к нам, сметилися[80] в своих силах, што их под Азовым побито многие тысящи. А в сиденье свое осадное имели мы, грешные, пост в те поры и моление великое и чистоту телесную и душевную. Многие от нас люди искусные в осаде то видели во сне, и вне сна, ово жену прекрасну и светлолепну, на воздусе стояще посреди града Азова, ини мужа древна власы[81] в светлых ризах, взирающих на полки бусурманския. Ино та нас мать божия богородица не предала в руце бусурманския. И на них нам помощ явно дающе, вслух нам многим глаголюще умилным гласом: «Мужайтеся, казаки, а не ужасайтеся! Сей бо град Азов от беззаконных агарян[82] зловерием их обруган[83] и суровством их нечестивым престол Предтечин и Николин осквернен. Не токмо землю в Азове или престолы оскверниша, но и воздух над ним отемниша, торжище тут и мучителство христианское учиниша, разлучаша мужей от законных жен, сыны и дщери разлучаху от отцов и от матерей[84]. И от многово того плача и рыдания земля вся христианская от них стонаху. А о чистых девах и о непорочных вдовах и о сущих младенц безгрешных и уста моя не могут изрещи, на их обругания смотря. И услыша бог моления их и плачь, виде создание рук своих, православных христиан, зле погибающе, дал вам на бусурман отомщение: предал вам град сей и их в руце ваши. Не рекут нечистивый: «Где есть бог ваш христиански?» И вы братие не пецытеся[85], отжените весь страх от себя, не пояст[86] вас никой бусурманской мечь. Положите упование на бога, приимите венец нетленно от Христа, а души ваши примет бог, имате царствовати со Христом во веки».

Атаманы многие ж видели от образа Иванна Предтечи течаху от очей ево слезы многия по вся приступы. А первой день, приступное во время, видех ломпаду полну слез от ево образа. А на выласках от нас из города все видеша бусурманы, турки, крымцы и нагаи, мужа храбра и млада в одеже ратной, с одним мечем голым на бою ходяще, множество бусурман побиваше. Анаши не видели, лишо мы противу убитому[87] знаем, што дело божие, а не рук наших. Пластаны[88] люди турецкие, а сечены наполы: послана на них победа с небеси. И оне о том нас, бусурманы, многажды спрашивали: «Хто от вас выходит из града на бой с мечем?» И мы им сказываем: «То выходят воеводы наши».

А всего нашего сидения в Азове от турок в осаде было июня з 24 числа 149 году до сентября по 26 день 150 году. И всего в осаде сидели мы 93 дни и 93 нощи. А сентября в 26 день в нощи от Азова города турецкие паши с турки и крымской царь со всеми силами за четыре часа до свету, возмятясь[89] окаянные и вострепетась, побежали, никем нами гонимы. С вечным позором пошли паши турецкие к себе за море, а крымской царь пошол в орду к себе, черкасы пошли в Кабарду свою, нагаи пошли в улусы все. И мы, как послышали отход их ис табаров, — ходило нас, казаков, в те поры на таборы их тысяча человек. А взяли мы у них в таборех в тое пору языков, турок и татар живых, четыреста человек, а болних и раненых застали мы з две тысящи.

И нам тея языки в роспросех и с пыток говорили все единодушно, отчево в нощи побежали от града паши их и крымской царь со всеми своими силами. «В нощи в той с вечера было нам страшное видение. На небеси, над нашими полки бусурманскими шла великая и страшная туча от Руси, от вашего царства Московского. И стала она против самаго табору нашего. А перед нею, тучею, идут по воздуху два страшные юноши; а в руках своих держат мечи обнаженые, а грозятся на наши полки бусурманские. В те поры мы их всех узнали. И тою нощию страшные воеводы азовские во одежде ратной выходили на бои в приступы наши из Азова города. Пластали нас и в збруях [90] наших надвое. От тово-то страшново видения бег пашей турецких и царя крымского с таборов».

А нам, казакам, в ту же нощь с вечера в виде се всем виделось: по валу бусурманскому, где их наряд стоял, ходили тут два мужа леты древны, на одном одежда иерейская, а на другом власяница мохнатая. А указывают нам на полки бусурманские, а говорят нам: «Побежали, казаки, паши турецкие и крымской царь ис табор, и пришла на них победа Христа, сына божия, с небес от силы божия». Да нам же сказывали языки те про изрон людей своих, что их побито от рук наших под Азовом городом: письмяново люду побито однех у них мурз и татар, янычен их, девяносто шесть тысящ, окроме мужика черного и охотника тех янычан. А нас всех казаков в осаде село в Азове толко 7367-м человек. А которые осталися мы, холопи государевы, и от осады той, то все переранены, нет у нас человека целова ни единого, кой бы не пролил крови своея, в Азове сидечи, за имя божие и за веру христианскую. А тонере мы войском всем у государя царя и великого князя Михаила Феодоровича веса Руси просим милости, сиделцы[91] азовские и которые по Дону и в городках своих живут, холопей своих чтобы пожаловал и чтобы велел у нас принять с рук наших ту свою государеву вотчину, Азов город, для светого Предтечина и Николина образов, и што им, светом, годно тут. Сем Азовым городом заступит он, государь, от войны всю свою украину, не будет войны от татар и во веки, как сядут в Азове городе.

А мы, холопи ево, которые осталися у осаду азовския силы, все уже мы старцы увечные: с промыслу и з бою уж не будет нас. А се обещание всех нас предтечева образа в монастыре сво постричися, принять образ мнишески. За него, государя, станем бога молить до веку и за ево государское благородие. Ево то государскою обороною оборонил нас бог, верою, от таких турецких сил, а не нашим то молодецким мужеством и промыслом. А буде государь нас, холопей своих далних, не пожалует, не велит у нас принять с рук наших Азова города, заплакав, нам ево покинути. Подимем мы, грешные, икону Предтечеву да и пойдем с ним, светом, где нам он велит. Атамана своего пострижем у ево образа, тот у нас над нами будет игуменом, а ясаула пострижем, тот у нас над нами будет строителем[92]. А мы, бедные, хотя дряхлые все, а не отступим от ево Предтечева образа, помрем все тут до единова. Будет во веки славна лавра Предтечева.

И после тех же атаманов и казаков, что им надобно в Азов для осадного сидения 10 000 людей, 50 000 всякого запасу, 20 000 пуд зелия, 10 000 мушкетов, а денег на то на все надобно 221000 рублев.

Нынешняго 150 году по прошению и по присылки турского Ибрагима салтана царя, он, государь царь и великий князь Михаиле Феодоровичь, пожаловал турского Ибрагима салтана царя, велел донским атаманом и казаком Азов град покинуть.

Урядник Соколничьего пути

КНИГА ГЛАГОЛЕМАЯ УРЯДНИКЪ

НОВОЕ УЛОЖЕНИЯ И УСТРОЕНИЯ ЧИНУ СОКОЛЬНИЧЬЯ ПУТИ

Государь, царь и великий князь, Алексей Михайловичь, всеа Великий и Малыя и Белыя Росии самодержецъ, указал быть новому сему обрасцу и чину для чести и повышения ево государевы красныя и славныя птичьи охоты, сокольничья чину. И по ево государеву указу никакой бы вещи без благочиния и без устроения уряженого и удивительного не было, и чтоб всякой вещи честь, и чинъ, и образец писанием предложенъ былъ. Потому, хотя мала вещъ, а будетъ по чину честна, мерна, стройна, благочинна — никто же зазритъ, никто же похулитъ, всякой похвалитъ, всякой прославитъ и удивитця, что и малой вещи честь, и чинъ, и образецъ положенъ по мере. А честь и чинъ и образецъ всякой вещи большой и малой учиненъ потому: честь укрепляетъ и возвышаетъ умъ, чинъ управляетъ и утвержаетъ крепость. Урядство же уставляетъ и объявляетъ красоту и удивление, стройство же предлагаетъ дело. Без чести же малитца и не славитца умъ, без чину же всякая вещъ не утвердитца и не укрепитца, безстройство же теряетъ дело и воставляетъ безделье. Всякий же, читателю, почитай, и разумевай, и узнавай, а насъ слагателя похваляй, а не осуждай.

     Что всякой вещи потреба? Мерение, сличие, составление, укрепление; потом в ней или около ее: благочиние, устроение, уряжение. Всякая же вещъ без добрыя меры и иныхъ вышеписаных вещей безделна суть и не может составитца и укрепитца. Паче же почитайте сию книгу, красныя и славныя птичьи охоты, прилежныя и премудрыя охотники, да многие вещи добрые и разумныя узрите и разумеете. Аще с разумом прочтете, найдете всякого утешнаго добра; аще же ни, наследите всякого неутешнаго зла.

     Молю и прошю васъ премудрых, доброродныхъ и доброхвалныхъ охотников, насмотритися всякого добра: вначале благочиния, славочестия, устроения, уряжения сокольничья чину начальным людем, и птицемъ ихъ, и рядовымъ устроения по чину же; потом на поле утешатися и наслаждатися сердечнымъ утешением во время. И да утешатца сердца ваша, и да пременятца, и не опечалятца мысли ваши от скорбей и печалей ваших.

     И зело потеха сия полевая утешает сердца печальныя, и забавляетъ веселиемъ радостным, и веселитъ охотниковъ сия птичья добыча. Безмерна славна и хвальна кречатья добыча. Удивительна же и утешительна и челига кречатья добыча. Угодительна же и потешна дермлиговая переласка и добыча. Красносмотрительно же и радостно высокова сокола летъ. Премудро же челига соколья добыча и летъ. Добровидна же и копцова добыча и летъ. По сих же доброутешна и приветлива правленыхъ ястребов и челигов ястребьихъ ловля; к водам рыщение, ко птицам же доступание. Начало же добычи и всякой ловле — разсуждения охотникова временам и порамъ, разделение же птицамъ в добычах. Достоверному же охотнику несть в добыче и в ловле разсуждения временам и порам: всегда время и погодье в поле.

     Будите охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю потехою зело потешно и угодно и весело, да не одолеютъ васъ кручины и печали всякия. Избирайте дни, ездите часто, напускайте, добывайте нелениво и безскучно, да не забудутъ птицы премудрую и красную свою добычю.

     О славнии мои советники и достовернии и премудрии охотники! Радуйтеся и веселитеся, утешайтеся и наслаждайтеся сердцами своими, добрымъ и веселым симъ утешениемъ в предъидущие лета.

     Сия притча душевне и телесне; правды же и суда и милостивыя любве и ратного строю николи же позабывайте: делу время и потехе часъ.

Благочиние и славочестие сокольничья чину начальнымъ людемъ

Какъ государь жалует верховых сокольниковъ из рядовых в начальные сокольники, и кому государь укажет быть в начальных сокольниках, и ково подсокольничей и начальные сокольники приговорятъ быть в начальных сокольниках, тово государь и пожалуетъ.

Статьи до государева пришествия ко устроению, ко уряжению, к славочестию нововыборному

1-я статья

Егда же приспеетъ часъ къ государской милости к нововыборному, тогда подсокольничей, Петръ Семеновичь Хомяковъ, велитъ переднюю избу соколенного пути нарядить к государеву пришествию. И велитъ послать коверъ диковатой и положить на ковер озголовья полосатое бархатное: а пух в нем дикихъ утокъ. А живетъ то озголовья и ковер в казне соколенного чину. И противу государева озголовья и золотова ковра велитъ поставить 4 стула нарядные, а на нихъ велитъ посадить 4 птицы: а стулы поставят симъ образцомъ. А промеж стулов велит сена наслать и покрыть попоною, гдъ нарежат нововыборного. На 1 стул посадить кречета, на 2 стул посадить челига кречатья, на 3 стул посадить сокола, на 4 стул посадить челига соколья. А будетъ не лучитца челига соколья, и в то место посадить сокола на 4 стул. А сидеть птицам на техъ стулах розных всех статей первым птицамъ.

И позади места урежает потсокольничей, и велитъ поставить стол и покрыть ковром, и с начальными сокольниками на столе кладетъ и урежает наряды птичьи нововыборного и нововыбранного наряд. И уставляетъ птицы нововыбранного около стола в рядовом наряде. А держатъ ихъ всех статей рядовые сокольники 2-е по росписи: I статьи, Парфенья Яковлева, сына Таболина — Андрюшка Кельин; 2 статьи, Михъя Федорова, сына Таболина — Алешка Камчатой; 3 статьи, Левонтья Иванова, сына Григорова — Власка Лабутинъ; 4 статьи, Терентья Максимова, сына Тулубъева — Гришка Молчановъ. И рядовых сокольников поставляет по чину же, со птицами, в путчем платье без шапокъ.

И птицы держат в большемъ наряде и в нарядных рукавицахъ, розных статей, по росписи, и безо птицъ в нарядных рукавицах, от стола направо и налево, возле лавокъ, в одинъ человекъ.

А начальных сокольниковъ поставляетъ: 1-ва Парфенья Таболина, 3-ва Левонтья Григорова, по праву, у стола и у наряду, перед редовыми сокольниками.

2-я статья

Велитъ потсокольничей вздеть на нововыборного государево жалованье: новой цветной кафтанъ суконной, с нашивкою золотною или с серебреною: х какому цвету какая пристанетъ; сапоги желтые.

3-я статья

А какъ нарядитца, и ему быть до государева пришествия в особой избе. А с нимъ быти 2-м человеком ис старых рядовых сокольников первымъ, изъ 2-й и изъ 3-й статьи: изъ 2-й — Микитке Плещееву, изъ 3-й — Мишке Ерофееву; да и ево сокольником поддатнем всем быти, которые останутца за нарядомъ, в лутчемъ платье и в нарядных рукавицах.

И уредя и устроя все по чину, и станетъ самъ подсокольничей перед нарядом, мало поотступя от стола направо. А стоит в ферезее, надевъ шапку искривя, и дожидаетца государева пришествия с начальными сокольники и со всеми рядовыми.

Статьи при государеве пришествии

1. Какъ государь, царь и великий князь, Алексей Михайловичь, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержецъ, придетъ в переднюю избу сокольничья пути и, пришед, изволитъ сесть на своемъ государеве месте, и старшей потсокольничей с начальными соколники, и с рядовыми старыми сокольниками, и с поддатнями государю челом ударитъ.

А шапка потсокольничему снять в ту пору, какъ увидитъ государевы пресветлые очи. И челом ударя государю, подсокольничей отступитъ от стола и от наряду на правую сторону. И мало постояв, подступаетъ бережно и докладываетъ государя а молыт: «Время ли, государь, образцу и чину быть?» И государь изволитъ молытъ: «Время, объявляй образец и чинъ».

И потсокольничей отступаетъ на свое место, и став на месте и пооправяся добролично и добровидно, кликнет начальнова сокольника четвертова а молыт: «Четвертой начальной, Терентей Толубеевъ, прими у Андрушки челига, розмыть, нововыборнова статьи, и поднеси ко мне». И тотъ начальной сокольникъ,     принявъ челига, поднесетъ к нему, и онъ велитъ держать подле себя до указу.

А мало поноровя, подсоколничей а молыт: «Началные, время наряду и часъ красоте». И начальные емлют с стола наряд: 1-й, Парфеней, возьметъ клобучекъ, по бархату червчетому шитъ серебромъ с совкою нарядною; 2-й, Михей, возьметъ колокольцы серебреные позолочены; 3-й, Левонтей, возьметъ обнасцы и должикъ тканые з золотомъ волоченымъ. И уготовя весь наряд на рукахъ, подшед к потсокольничему, начальные сокольники нарежаютъ кречета; Левонтей кладетъ обнасцы и должикъ, Михей кладетъ колокольцы, Парфеней кладетъ клобучокъ с совкою. А нарядя начальные кречета, отступаютъ к прежнимъ своимъ местамъ.

И наряжаютъ нововыбранного сокольника достальныхъ птицъ в большей наряд по чину на техъ местех, где ихъ держатъ рядовые сокольники. А нарядя ихъ, начальные сокольники станут около стола у наряду, на прежнихъ своихъ местех.

2. И старшей потсокольничей паки подступаетъ къ государю и докладываетъ: «Время ли, государь, приимать, и по нововыбранного посылать, и украшение уставлять?» И царь и великий князь молыт: «Время; приимай, и посылай, и уставляй».

И потсокольничей паки отступаетъ на свое место, и станетъ на месте а молыт ясно, громогласно: «Подай рукавицу». И начальной сокольникъ 3-й, Левонтей Григоров, поднесет ему рукавицу. И потсокольничей вздеваетъ рукавицу тихо, стройно; и вздев рукавицу, велит ему, Левонтью, отступить на прежнее свое место к наряду.

А потсокольничей, пооправяся и поучиняся, перекрестя лице свое, приимаетъ у начального сокольника четвертова у Терентья Толубеева, челига, нововыборного статьи, премудровато и оброзсцовато; и велитъ ему отступить на прежнее свое место к наряду, и, приняв кречета, мало подступаетъ къ царю и великому князю благочинно, смирно, урядно; и станетъ поодоле царя и великого князя человечно, тихо, бережно, весело и кречета держитъ чесно, явно, опасно, стройно, подправительно, подъявително к видению человеческому и х красоте кречатье.

3. И потсоколничей, постояв мало, пошлет по нововыборного рядового 1-го сокольника первой статьи, Кирсанка Сабакина, а молытъ: «Кирсанъ, по государеву указу зови нововыборного Ивана Гаврилова, сына Ярышкина, къ государской милости. Се время чести и части ево быть, и часъ приближился ево веселию, чтоб шолъ не мешкавъ». И Кирсанъ молытъ: «Готовъ итти по государеву указу к нововыборному и твои речи дивныя ему объявлю». А пришод Кирсанъ к нововыборному, молыт: «Иван Гавриловичь Ярышкинъ, по государеву указу прислал меня старшей потсокольничей Петръ Семеновичь Хомяковъ, а велелъ тебя звать къ государской милости и сказать тебе дивную речь: «Се де время чести и части твоей быть, и часъ приближился твоему веселию, и чтоб итить тебе не мешкавъ». И нововыборной поклонитца до земли а молыт: «Готов итить къ государской милости, и не по моей мере такая ево государская премногая милость ко мне убогому, его государеву, и иду за тобою тотъчасъ.

И пришед, 1-й статии 1-й поддатень Кирсанка скажет подсокольничему: «Нововыборный сокольникъ Иван Ярышкин на государской милости челом бьетъ и идет тотчасъ. И мало поноровя, придет нововыборный сокольникъ, Иванъ Ярышкинъ, къ дверемъ передние избы и пришлет сказать потсокольничему поддатня своего, что по государеву указу пришелъ.

4. И потсокольничей велитъ ему войтить по чину. А за нимъ итить старымъ сокольником рядовым 2-м человеком, которые с нимъ были — Микитке Плещееву, да Мишке Ерофееву. И вшетчи, станутъ рядом и учнутъ молитца, и, помоляся, изождавъ у подъячева речи.

А в тое пору явит верьховой их соколенной подъячей Василей Батвиньевъ а молытъ: «Великий государь царь и великий князь Алексей Михаиловичь всея Великия и Малыя и Белыя Росии самодержецъ, нововыборной твой государевъ сокольникъ Иван Гавриловъ, сынъ Ярышкинъ, вам, великому государю, челом бьет». И нововыборной Иван Гаврилов, сынъ Ярышкинъ, и с товарыщи поклонитца государю до земли. И, мало поноровя, потсокольничей молытъ старым рядовымъ соколникомъ 2-м человеком, которые с нимъ были: «Рядовые Микита и Михаиле, поставте нововыборного Ивана Гаврилова, сына Ярышкина, на поляново. И взявъ ево те рядовые 2 сокольника Микитка и Мишька под руки, поставят на полянове меж четырех птицъ, сииречь на попонъ. А поставя на полянове нововыборного, и приимаютъ у нево шапку и с нево кушакъ и рукавицу, отступятъ, и ставятца за начальными сокольниками у наряду по сторонь стола, по человеку на стороне.

5. А начальные сокольники, какъ учнутъ ставить нововыбранного на поляново, приимаютца за наряд нововыбранного и с стола емлют: 1-й статьи, Парфеней Таболинъ, емлетъ шапку горностайную и держитъ за верхъ по обычаю; 2-й статьи, Михей Таболинъ, емлетъ рукавицу с притчами и держитъ по обычаю же;

3-й статьи, Левонтей Григоров, емлет перевезь — тесма серебреная — и держитъ по обычаю же. А у перевези привешенъ бархатъ червчетъ, четвероуголен, а на бархате шитъ канителью райская птица Гамаюнъ, а в Гамаюне писмо, а в писме писано уставление, укрепление, обещание нововыборного; 4-й держитъ тесму золотную. А нововыборного статьи поддатни, рядовые сокольники, емлютъ с стола последней нарядъ: 1-й поддатень, Федька Кошелевъ, держитъ вабило; 2-й поддатень, Наумка Петров, держитъ ващагу, 3-й поддатень, Кирюшка Мослов, держитъ рог серебреной; 4-ый поддатень, Елисейко Батоговъ, держитъ полотенце.

6. И мало подождав, потсокольничей, подступяся къ государю, докладываетъ государя а молыт: «Время ли, государь, мере и чести и укреплению быть?» И государь молыт: «Время, укрепляй».

И потсокольничей отступаетъ на прежнее свое место а молыт: «Начальные, время мере, и чести, и удивлению быть». И начальные сокольники потступятъ к нововыборному и ево наряжаютъ: 4-й опоясывает тесмою. 3-й кладетъ перевезь с писмомъ, в бархате застегнута; 2-й кладетъ рукавицу с притчами, а первой стоит у наряду, держитъ шапку до указу.

Потом потступятъ, нововыборного статьи, 4 человека подначальные: 1-й поднесет Федка Кошелев вабило большого наряду, и крюком на левой стороне за колцо прицепит; 2-й, Наумко Петров, поднесетъ ващагу и привеситъ на правой стороне за кольцо; 3-й, Кирюшка Мослов, поднесет рог серебреной да полотенцо и привеситъ рог на правой стороне за колцо; а 4-й, Елисейко Батогов, поднесет полотенце и привеситъ. И, привеся, поотступятъ мало от нововыборного и стоят за нимъ.

7. И мало постояв, потсокольничей кликнет верховова соколеннова пути подъячева а молыт: «Василей Ботвиньевъ, по государеву указу возьми из Гамаюна, райския птицы, писмо и чти нововыборному вслух о обещании и о послушании ево добромъ». И подъячей Василей Ботвиньев, потступяся к нововыборному и, разстегнувъ птицу Гамаюн, выимает писмо и, вынев, чтет вслухъ а молыт: «Иван Гаврилов, сын Ярышкин, великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержецъ, велелъ тебе сказать: «В прошлом, во 157 (1649) году, взятъ ты по нашему, великого государя, указу в нашу государеву сию славную и от насъ милостивую охоту, и былъ ты, по нашему государеву указу, въ 1-й статье, у 1-го начального сокольника Парфенья Яковлева, сына Тоболина, в поддатнях, и за нашею государевою охотою ходил с прилежаниемъ, и намъ великому государю служилъ, и тешилъ насъ великого государя 7 лет, и во всемъ, по нашему государеву указу, того 1-го начальнаго своего соколника, Парфенья Тоболина, слушал, и во всякой воле ево былъ, и птицы у тебя, начальнова твоево Парфенья Тоболина учениемъ и указом, добывали не по один год. И мы, великий государь, за тое службу и потеху, наипаче же за твое к начальному доброе послушание, жалуемъ тебя, Ивана Гаврилова, сына Ярышкина, сею новою честью, въ 5 начальные сокольники, на Игнатьеве место, Кельина, и пожаловали тебя платьемъ и прибавкою к денежному жалованью; да тебя же жалуем, в приказ, сукно светлозеленого 4 аршина, тафта, кирпишной цвет, 4 аршина, пара соболей. И велели тебя писать полным имянем, да тебя же жалучи, велели положить на столъ для чину золотые ефимки, дороги. И тебе бы, видя нашу государеву такую премногую и прещедрую милость к себе, во всемъ добра хотеть от всея души своея, и служить и работать верою и правдою, и тешить насъ, великого государя, от всего сердца своего до кончины живота своего, и во всемъ нашемъ государеве повелении быть готову с радостию, и во всякой правде быть постоянну, и тверду, и однослову, и ото всякова дурна быть чисту, и за нашею государевою охотою ходить прилежно и безскучно, с радостною охотою, и подначалных своихъ сокольников любить что себя, а ото всякой дурости унимать ихъ безо всякие хитрости, и имъ не потакать, и во всяком их плутовстве и неистовом деле не покрывать, и быть к нимъ любителну и грозну, и во всяком непослушании ихъ к себе извъщать на них потсоколничему.

И будетъ по сему нашему государеву указу вся сия исправиши с радостию, и ты от насъ, великого государя, наипаче пожалован будеши. А будет учнешъ быть не охочь и нерадетелен и во всякомъ нашем государеве деле непослушливъ, ленивъ, пьянъ, дурен, безобразен и к потсокольничему и къ своей братье, к начальнымъ сокольникамъ непокорен, злословен, злоязычен, клеветливъ, наносливъ, переговорьчив и всякого дурна исполнен — и тебе не токмо связану быть путы железными или потписану за третью вину, безо всякие милостивые пощады быть сослану на Лену. И будет хочешъ добра найти или зла, смотри на рукавицу, и тамъ всякого явного добра и зла насмотрися, и радоватися начнешь, и усумневатися   станешь. И тебе бы, видя нашу государеву милость к себе, нам великому государю работать безо всякого збойства и лукавства, а милость наша государева с тобою да умножитца».

А какъ верховой подъячей писмо прочтет, и новопожалованной начальной, выслушавъ речи, поклонитца государю до земли, и верховой подъячей соколенного пути, Василей Ботвиньев, поднесетъ новопожалованному Урядникъ — по чему ему государю речь говорить. И новопожалованный 5-й начальный, Иванъ Гаврилов, сынъ Ярышкин, учнетъ противу той речи государю свою речь говорить: «Готовъ тебе, великому государю, служить верою и правдою, и обещаюся во всякой правде постоянну и однослову быть и тебя, великого государя, тешить, ездить, радеть и ходить со тшанием за твоею государевою охотою до кончины живота своего, кроме всякие хитрости». И исправя речь, государю поклоняетца дважды до земли.

А какъ челом ударит новопожалованный начальный государю, после речи своей по чину, и подъячей верховой, Василей Ботвиньевъ, то писмо, свертевъ на нем, положить в бархатъ и застегнет и, застегнувъ то писмо, станет подьячей на прежнемъ своем месте. А потсокольничей докладываетъ паки государя о совершении дела а молытъ: «Врели горь сотьло?» И государь молытъ: «Сшай дар». И подсокольничей подходить к новопожалованному весело и дерзостно а молыт: «Великий государь царь и великий князь Алексей Михайловичь всеа Великия и Малые и Белыя Росии самодержецъ указал тебе свою государеву охоту отдать, челига кречатья и иные птицы; и тебе бы ходить за ево государевою охотою прилежно, с радостию от всего сердца своего, и хранить ево государеву охоту яко зеницу ока, безо всякий лености, со всякимъ опасениемъ, и ево государя тешить до конца живота своего безо всякие хитрости». И отдает ему кречета. И он, новопожалованной начальной, Иванъ Ярышкин, приимает кречета образцовато, красовато, бережно, и держитъ честно, смело, весело, подправительно, подъявительно к видению человеческому и х красоте кречатье, и стоитъ урядно, радостно, уповательно, удивительно, и, приняв кречета, не - кланяетца, доколе шапку положат.

8. И, постояв мало, подсоколничей а молытъ: «1-й начальный, Парфеней Тоболин, закрепляй государеву милостъ». И первоначальной сокольникъ, Парфеней, кладет на нево шапку горностайную, и он самъ вскоре левою рукою сымет. И первоначальной ему молыт: «Бей челом государю на ево государской премногой милости и памятуй ево государеву такую неизреченную и премногую милость до кончины живота своего, и обещания не позабывай, и послушания своего не отбывай, и нашего совету не отметайся». А самъ первоначальный, Парфеней, стоит возле новопожалованного по праву, доколе поставятъ на степень новопожалованного. И новопожалованной, Иванъ Ярышкинъ, челом ударитъ государю трижды в землю на ево государской милости.

9-я. А какъ челом ударитъ государю и, мало поноровя, тот же первоначальной, Парфеней Тоболинъ, велит ему отдать кречета своимъ поддатнем. И приимет у него первой поддатень Федька Кошелевъ. А какъ кречета отдастъ поддатню, и первоначальный прииметъ челига кречатья у старых рядовых сокольников и даетъ новопожалованному; и, подержав мало, и челига отдать велит поддатнемъ. А какъ отдастъ новопожалованной челига поддатню — и примет у нево Наумка Петров. И первоначальный дастъ ему, новопожалованному, сакола, и, мало подержав, велитъ ему, новопожалованному, и сакола отдать поддатню. И приметъ у нево Кирюшка Мословъ. А какъ отдастъ сокола, и первоначальный даетъ ему челига соколья, и, мало подержавъ, велитъ ему и челига соколья отдать поддатню. И примет у него Елисейко Баготов. А какъ отдастъ челига, и первоначальный, Парфеней Тоболинъ, велитъ новопожалованному, Ивану Ярышкину, принять первова кречета, которой ему по государеву указу в мере и в чести данъ. И новопожалованный, Иванъ Гаврилов, сынъ Ярышкин, мало обратяся к поддатням своимъ а молыт: «Дарыкъ чапу врести дан». И 1-й ево поддатень, Федка Кошелев, поднесетъ ему челига кречатья честника. А какъ новопожалованный челига приметъ, и первоначальный, Парфеней, велитъ новопожалованному паки государю челом ударить.

А какъ новопожалованный государю челом ударитъ, и первоначальный, Парфеней Тоболин, емлет новопожалованного за руку и поставить ево в началномъ месте, на которое место пожалован. И, поставя на месте, здравствуют ему, новопожалованному начальному, подсокольничей и начальные, и рядовые все сокольники въ государской милости, в новой чести, и в начальныхъ сокольниках.

10. А царь и великий князь, мало посидевъ, пойдетъ в свои царские хоромы. И подьячей верьховой соколенного пути, Василей Ботвиньевъ, потсокольничего, и новопожалованного начального, и всехъ рядовых сокольниковъ, которые в чину живутъ, зоветъ к столу, а молыт подьячей: «Подсокольничей Петръ Семенов, сынъ Хомяков, царь и великий князь жалует тебя с товарыщи, для новые чести и меры, новопожалованного 5-го начального Ивана Гаврилова, сына Ярышкина. Велел вам быти у стола, и веселитися, и утешатися с новопожалованнымъ по чину».

А государь молыт потсокольничему с товарыщи: «Наслаждайтеся по нашей государской милости». И потсокольничей с товарыщи государю челомъ ударитъ в землю на ево государской милости, и, челомъ ударя государю, потсокольничей с начальными, и с новопожалованным начальнымъ, и со всъми начальными и рядовыми сокольниками провожаетъ государя до малыхъ ворот. А, проводя государя, потсокольничей со всеми сокольниками паки челомъ ударитъ государю по обычаю.

И, челом ударя государю, потсоколничей с товарыщи возвратитца вспять со всеми сокольниками и идетъ в задние хоромы переходами перильными. И, пришед в задния хоромы, подсокольничей сядетъ, а новопожалованному начальному Ивану Ярышкину, велитъ кречета отдать поддатню своему во всемъ наряде до стола. И приимает у него кречета 1-й его поддатень, Федька Кошелев, и держит кречета до стола во всемъ большемъ наряда и в рукавице с притчами Ярова. Такъ же и всемъ начальнымъ велитъ кречетов поддатням своим отдать.

А какъ примут у начальных кречетовъ поддатни ихъ, и потсокольничей, Петръ Хомяковъ, велит новопожалованному начальному и всемъ начальным сокольникомъ, статьями по чину, всякому с своими поддатнями, с своих со всехъ птиц сымать большие наряды и класть меншие наряды. И новопожалованной начальной и все начальные сокольники, разделяся статьями, переменяют болшие наряды со всехъ птицъ своихъ и кладут на птицы меншия наряды. А потсокольничей Петръ Хомяков в тое пору сидит же и смотрит, чтобы сымали со птиц болшие наряды бережно, стройно, такъ же бы и меншие наряды клали тихо и опасно, по чину же, а, сняв наряды со птиц, отдают в казну. А наряды принимаетъ казначей, Эпуслан Дрыганов  соколенного пути. 

А какъ наряды переменять, и потсокольничей Петръ Семеновичь Хомяковъ молыт: «Начальные, время отдохновения птицам и нам премению платию и часъ обеду». И начальныя велят поддатням всехъ птицъ посадить на стулы, а, присадя птицъ, переменяютъ платья потсокольничей, и новопожалованной, и все начальные, и все рядовые сокольники. И, переменя платья, потсокольничей с товарыщи, мало подождавъ, молытъ: «Начальные, время веселиемъ и утешением птиц обвеселити насыщениемъ живым». И новопожалованный начальный и все начальные подымут первых птицъ сами, а достальных птицъ велятъ поднять поддатням своимъ и учнутъ ихъ кормить живыми птицами, какие прилучатца. А какъ птицъ накормят, и потсокольничей Петръ Хомяков велитъ присадить всех птицъ на стулы. А кречета честника новопожалованный начальный Иван Ярышкин приимает самъ паки на руку, и дожидаютца вести какъ за столъ итить.

А кормитъ ихъ, по государеву указу, подсокольничего и с новопожалованным начальным, и со всеми начальными и рядовыми, и со всеми чиновными сокольниками спальникъ Петръ Ивановичь Матюшкин, да подьячей верховой Василей Ботвиньев. И спальникъ, Петръ Ивановичь Матюшкин, приказываетъ подьячему стол ставить в той же передней, где чинъ и образецъ был новопожалованному 5-му начальному Ивану Гаврилову, сыну Ярышкину. А на столе приказываетъ класть меншой наряд кречатей: 4 золотых, 8 ефимковъ, 3-и дороги по чину; и велитъ стоять поддатнем новопожалованного сокольника с розными вещми: 2. Наумко Петров станетъ з древомъ драгимъ; 3 станетъ Кирюшка Маслов с лясками да с путы золотыми; 4 станетъ Елисейка Ботоговъ с полотенцомъ и для посылки возле новопожалованного.

И подьячей, Василей Батьвиньев, изготовя все по чину, известитъ спальнику, Петру Ивановичу Матюшкину, что все готово. И спальник, Петръ Ивановичь Матюшкинъ, посылаетъ того же подьячева, Василья Ботвиньева, и велитъ звать потсокольничего, Петра Хомякова, и всех сокольниковъ къ государской милости к столу. И подъячей, Василей Ботвиньев, пришед к потсокольничему Петру Хомякову с товарыщи а молыт: «По государеву указу послалъ меня спальник, Петръ Ивановичь Матюшкинъ, а велелъ тебя, потсокольничего, Петра Семеновича, за твое доброе объявление нового образца и чина и для чести и меры новопожалованного 5-го начального, Ивана Гаврилова, сына Ярышкина» и мало постоявъ, оборотяся к новопожалованному начальному а молыт: «А тебя, новопожалованного 5-го начального, Ивана Гаврилова, сына Ярышкина, для чести и части твоея, а вас, начальных сокольников, за ваше доброе послушание во устроение и во уряжение и во украшение к новопожалованному 5-му начальному, а васъ, рядовыхъ чиновныхъ сокольников, за ваше доброе и радостное хожение — звать къ государской милости к столу. И тебе бы, потсокольничему Петру Семеновичю, и с новопожалованным и с начальными и со всеми рядовыми чиновными сокольниками итить не мешкав: а стол уже уготовленъ со всеми доброличными и красными вещми».

И потсокольничей Петръ Хомяков с новопожалованнымъ, и с начальными, и со всеми рядовыми чиновными сокольниками челом ударит на государской милости в землю, а молытъ потсокольничей: «Ради его государской милости и паки челом бьемъ на ево государской приснопамятной милости, что изволил он, государь, наше малое исправление воспомянуть к себе государю, и мы с радостию готовы итить и идем». И, поклоняся, идет потсокольничей Петръ Семеновичь, а подле подсокольничего идет по левую руку новопожалованный 5-й начальный Иван Гаврилов, сынъ Ярышкин, вместе с челигом кречатьимъ честником. А перед подсокольничим и перед новопожалованным идутъ рядовые сокольники, которые в чину живутъ. А за потсокольничим и за новопожалованным идут началные сокольники безо птицъ въ 2 человека, да 4 человека рядовые чиновные сокольники, которым есть ставить за столомъ, идутъ в 2 же человека.

11. А как придетъ потсокольничей Петръ Семенович Хомяков с новопожаловамнымъ 5-м начальнымъ Иваном Гавриловым, сыномъ Ярышкинымъ, и со всеми начальными и с рядовыми чиновными сокольниками к передней избе, и спальник Петръ Ивановичь Матюшкинъ велитъ войтить потсокольничему и с новопожалованным 5-м начальным, и с начальными, и с рядовыми чиновными сокольниками в переднюю избу. И потсокольничей с товарыщи идут в переднюю по чину: благочинно, тихо, смирно, весело. А какъ войдет потсокольничей с товарыщи, и спальникъ, Петръ Ивановичь, велит потсокольничему Петру Хомякову и новопожалованному 5-му начальному Ивану Ярышкину и всем начальнымъ и рядовым чиновнымъ соколникомъ садитца за стол по чину и по росписи. И потсокольничей Петръ Семеновичь и с новопожалованным Иваном Ярышкиным и со всеми начальными и рядовыми сокольниками поклонитца по обычаю. И, поклоняся, потсокольничей с товарыщи идет за столъ. И въ 1-м месте вначале у стола по праву садитца потсокольничей Петръ Семеновичь Хомяков; въ 2-м месте вначале же у стола по леву у потсокольничего у Петра Хомякова садитца новопожалованный 5-й начальный Иван Гавриловъ, сынъ Ярышкинъ, а челига отдаетъ 1-му своему поддатнюю Федьке Кошелеву и велитъ ево держать против себя по конец стола по праву у всех вещей. А начальные все садятца по конец другова конца: в лавке и в скамье, по чину же.

12. И мало посидевъ, потсокольничей сидечи молыт: «Начальные, время новопожалованного челигу кречатью облегчению и разряжению быть, и утешити его насыщением живымъ. И начальные, встав, емлютъ с стола наряд: 1-й — Парфеней Таболинъ возметъ клобучекъ; 2-й — Михей Таболин возметъ обнасцы з должикомъ; 3-й — Левонтей Григоров возмет колокольцы; 4-й — Терентей Толубеевъ возметъ рукавицу полявую. А какъ начальные изготовятъ кречатей наряд на рукахъ и новопожалованный 5-й начальный Иванъ Гаврилов, сынъ Ярышкинъ, встанетъ и велитъ челига поднесть поддатню своему а молыт:«Дарыкъ чепу врести данъ». А какъ челига к нему поднесетъ ево поддатень Федка Кошелевъ, и начальные все подают новопожалованному 5-му начальному Ивану Гаврилову, сыну Ярышкину, наряд по чину и по статьям: 1-е приимаетъ и кладетъ клобучек, 2-е приимаетъ и кладетъ обнасцы з должиком, 3-е приимаетъ и кладетъ колоколцы. И новопожалованный 5-й начальный Иванъ Гавриловъ, сынъ Ярышкинъ, переменя с челига кречатья нарят, приимаетъ у 4-го начального полявую рукавицу, и, приняв, вздевает рукавицу на руку, и приимаетъ челига честника у поддатня своего, и, приняв, сядет, и начальные все сядут же. А потсокольничей во весь наряд, сидечи, смотритъ, чтобы все по чину было. А посидев мало, новопожалованный 5-и начальный Иван Гаврилов, сынъ Ярышкинъ, мало обратяся к поддатню, а молытъ: «Дрыганса». И 1-й его поддатень поднесетъ к нему крыло голубиное. И новопожалованный 5-й начальный Иван Гаврилов, сынъ Ярышкинъ, примет крыло голубиное и, принявъ, кормит челига самъ, сидечи.

Письмо царя Алексея Михайловича А. Л. Ордину-Нащокину

От царя, великого князя Алексея Михайловича, всея Великия и Малыя и Белыя Росии самодержца, верному и избранному и радетелному о Божиих и о наших государских делех и судящему люди Божия и наши государевы в правду (воистинно доброе и спасителное дело, что люди Божия судити в правду!), наипачеж христолюбцу и миролюбцу, еще же нищелюбцу и трудолюбцу и совершенно богоприимцу и странноприимцу и нашему государеву всякому делу доброму ходатаю и желателю, думному нашему дворянину и воеводе Афанасью Лаврентьевичу Ордину Нащокину от нас, Великого Государя, милостивое слово.

Учинилось нам, Великому Государю, ведомо, что сын твой попущением Божиим, а своим безумством об[ъ]явился во Гданске, а тебе, отцу своему, лютую печаль учинил. И тоя ради печали, приключившейся тебе от самого сатаны и, мню, что и от всех сил бесовских, изшедшу сему злому вихру и смятоша воздух аерны[й] и разлучиша и отторгнута напрасно сего добраго агньца яростным и смрадным своим дуновением от тебе, отца и пастыря своего. Да и ты к нам, Великому Государю, в отписк[е] своей о том писал же, что писал к тебе ис Царевичева Дмитреева города дияк Дружина Протопопов и прислал Богуслава Радивила, посланника ево, роспрос, а в том роспросе об[ъ]явлено про приезд сына твоего во Гданеск. И мы, Великий Государь, и сами по тебе, верном своем рабе, поскорбели, приключившейся ради на тя сея горкия болезни и злаго оружия, прошедшаго душу и тело твое. Ей, велика скорбь и туга воистинно! Си узнец жалостно раздробляетца и колесница плачевно сламляетца.

Еще же скорбим и о сожителнице твоей, яко же и о пустыножилице и единопребывателнице в дому твоем, и премшую горкую пелынь тую во утробе своей, и зело оскорбляемся двойнаго и неутешнаго ея плача: перваго ея плача неимуще тебе Богом данного и истинна супруга своего пред очима своима всегда, второго плача ея — о восхощении и разлучении от лютаго и яросного зверя драгаго и единоутробного птенца своего, напрасно отторгнутаго от утробы ее. О злое сие насилие от темнаго зверя попущением Божием, а ваших [530] грех ради! Воистинно зело велик и неутешим плач кроме Божия надеяния обоим вам, супругу с супружницею, лишившася таковаго наследника и единоутробнаго от недр своих, еще же утешителя и водителя старости, и угодителя честной вашей седине, и по отшествии вашем в вечная благая памятотворителя добраго. Что же, по сетовании, творим ти воспрянути от печали, что от сына, и возложити печаль на волю Божию. А нежели в печаль впадати или воскочити яко еленю на источники водныя, такс и тебе, отставя печаль и вборзе управитися умныма отчима на запаведи Божий и со всяким благодарением уповати яко же и Василий Великий, еже благо есть на Господа уповати, нежели на се помышляти. Предложим же и реченное от диякона во Святей литургии: “станем добре, станем добре, станем право и разумно, горе ум свой возводяше, сии речь свято, чисто и благоразумно и безо всякого сомнителства житейска быстро <ясно вспре> очима зрети, и благодати, надежди свыше ожидати”, — поучает. Пригласим ж и Василия Великаго — ясносиятелнаго и огнезрачна столпа — его ж главе досязающи небеси, что ж огнезрачный Василий, како повелевает о всем благодарити Бога, а не в печали до конца пребывати?

“Благодарим ли, привязуем, бием, на колеси протязуем, очию лишаем, благодарим ли, томим <и бием>, бесчестными ранами бием от ненавидящего, померзаем от мраза, гладом удручаем, на древе привязуем, чад напрасно лишаем или и жены самыя лишився, истоплением напрасно погубль гобзование во искусителя в мори, или в разбойники по случаю впад, язвы имея, оболгаем, недоумеем в юзилищи пребывая? Ей, благодарим, а не невоздаянием воздаем! И паче благочестие уповаем и плакати <повелевает> по естеству, а не через естество безмерное повелевает, ни же убо женам, ни же мужем повелевая любоплакателное и многослезное, поелико дряхлу быти печалных, и мало некако прослезити и се безмолвие, а не возмутителне, нерыдателне, ниже растерзавающи ризу или перстию посыповатися”.

Призовем же и Иева праведнаго понесшага нашедшия и лютотерзаемые скорби, что ж тогда Иев рек, чим ползовался, точию непрестанно во устех своих имел: “Буди имя Господне благословенно от ныне и до века!” и, наконец, какая благая восприял! И тому мы, Великий Государь, вельми подивляемся, что вихра бесовска в мале нашедшага на тя, убоялся, а Божиею помощию отставил, и то в забвении положил как в мимошедшее время Дух Святой во святей церкви вас обоих соединил и тело и крови Господни смеете сподоби[л] приняти и уже на земле глас снабдевает и не [531] забывает. Колми паче душу заблудящую и изгибшую может вскоре возвратити на покояние и учинити в первое достояние. Почто в такую великую печаль и во уныние (токмо веруй и уповай!) чрезмерные вдал себя? И бьешь челом нам, Великому Государю, чтоб тебя переменить, чтоб твоим затемнением ума нашему, Великого Государя, делу на посольском съезде порухи какие не учинилось.

И ты от которого обычая такое челобитье предлагаешь? Мню, что от безмерныя печали. Многи бо познахом в бедах нестерпимых испустити слезу не могущих, таж овех убо в неисцелныя страсти впадаша в неистовление или изступление ума, овех же и до конца издохнувша, якоже немощию силы их тяготою печали преклонишася.

Но что убо сотворю? Расторгну одежду и прииму валятися по земли и припадати и обумирати и показывати себе пришедшим яко же отроча от язвы взывающее и издыхающее? И издохнувших телесныя ради жизни и срама тленнаго, которая благая восприяли, разве вечных мук наследие получил? А упова<ние>телных воздая<ние>телных и безсумнителных <облегчает, обещает> на будущая благая <упования на Бога> печалная жития. Обесчестен ли бысть? Но к славе, еже ради терпения на небесех лежащей, взирай. Отщепен ли бысть? Но взирай богатство небесное и сокровище, еже скрыл ecu себе ради благих дел. Отпал ли еси отечества? Но имаши отечество на небесех Иеросалим. Чадо ли отложил eси? Но ангелы имаши, с ними же ликоствуеши у престола Божия, и возвеселишися вечным веселием. И которая благая жизнь <издохнувша телесныя ради жизни и срама тленнаго кроме восприятия вечныя муки> воскликни. Еже <а> великого солнца и златокованную трубу Иоана Златоустаго не воспомянул ли святаго его писания, еже не люто бо есть пасти, люто бо есть, падши, не востати? Так и тебе подобает отпадения своего пред Богом, что до конца впал в печаль востати борзо и стати крепко, надесно, и уповати и дерзати на диявола, и на ево приключившееся действо крепко, и на свою безмерную печаль дерзостно, безо всякого сомнителства. Воистинно Бог с тобою есть и будет во веки и навеки, сию печаль той да обратит вам <вскоре> в радость и утешит вас вскоре. А что будет и впрямь сын твой изменил, и мы, Великий Государь, его измену поставили ни во что, и конечно ведаем, что кроме твоея воли сотворил, и тебе злую печаль, а себе вечное поползновение учинил. И будет тебе, верному рабу Христову и нашему, сына твоего дурость ставить в ведомство и в соглашение <твое> ему.

И он, простец, и у нас, великого государя, тайно был, и по одно время, и о многих делах с ним к тебе приказывали, а такого простоумышленного яда под языком ево не ведали. А тому мы, [532] Великий Государь, не подивляемся, что сын твой сплутал, знатно то, что с молодоумия то учинил. Сам ты Божественное писание чтеши и разумееши, како святый апостол вещает о юности: “Юность есть нетвердо и всезыблемо основание, и ветроколеблема и удобосокрушаема трость, всюдуобносим помысл, неизвестный путешественник, неискусный снузник, пиянствующий всадник, необузданный свирипеющий конь, лютейший неукротимый зверь, любострасный огнь, себя поядающии пламень, неистовещееся моря, дивияющее воднение, удобь потопляемый корабль, безчинно движение, неподобно желание, разтленно рачение, неудобь удержание похотение, ярма благаго расторгновение и бремене лехкаго повержение, неведение Бога, забвение самого себе”.

А он человек малодой, хощет создания владычня и творения рук Ево видеть на сем свете, яко же и птица летает семо и овамо, и полетав доволно, паки ко гнезду своему прилетает <...> сердцу его Сына слова Божия, воспомянет гнездо свое телесное наипаче же душевное притязание от Святаго Духа во святой купели, он к вам вскоре возвратитца. И тебе б, верному рабу Божию и нашему государеву, видя к себе Божию милость, и нашу государскую отеческую премногую милость, и отложа тою печаль, Божие и наше государево дело совершать, смотря по тамошнему делу. А нашево государсково не токмо гневу на тебя к ведомости плутости сына твоего ни слова нет, а мира сего тленного и вихров, исходящих от злых человек, не перенять, потому что во всем свете разсеяни быша, точию бо человеку душою пред Богом не погрешить, а вихры злые, от человек нашедшие, кроме воли Божий что могут учинити? Упование нам Бог и прибежище наше Христос, а покровитель нам есть Дух Святый. Писано в царствующем граде Москве, в наших царских полатех, лета 7168 марта в 14 день.

Даниил Александрович, князь Московский. Миниатюра. Конец XVII в.

«Титулярник» (ГПБ, Эрмитажное собр., №440, л. 27)

Сказание об убиении Даниила Суздальского и о начале Москвы

И почему было Москве царством быть, и хто то знал, что Москве государством слыть?

Были тут по Москве-реке села красные, хорошы боярина Кучка Стефана Ивановича. И бысть у Кучка боярина два сына красны, и не было столь хорошых во всей Руской земле. Изведавъ про них князь Данило Суздальский и спроси у боярина Кучка Ивановича двух сыновъ к собе во двор с великим прением. И глагола: «Аще не дашь сыновъ своих ко мне во двор, и яз-де на тобя с войной приду, и тобя мечем погублю, и села твои красные огнем пожгу». И боярин Кучко Стефан Иванович убояся грозы князя Данила Суздальсково и отдав сыновъ обоих своих князю Данилу Суздальскому. И князю же Данилу Суздальскому полюбилися оба сынови Кучковы, почал их любити, и пожалова их — одного в стольники и другаго в чашники.

И приглянусь оне Данилове княгине Улите Юрьевне, и уязви дьяволъ ея блудною похотью, возлюби красоту лица их; и дьявольскимъ возжелением зжилися любезно. И здумали извести князя Данила. И мысля Кучка боярина дети со княгиною, како предати злой смерти. И умыслиша ехати поля смотрити зайца лову. И поехав князь Данило с ними на поле и отъехав в дебрии, и нача Кучковы дети предавати злой смерти князя Данила. Князь ускоче на коне своем в рощу, частоте леса, и бежав зле Оку-реку, остав конь свой. Оне же злии, аки волцы лютии, напрасно хотя восхитити его, и в торопях и сами во ужасте иска его, и не могоша надти его, но токмо нашед коня его.

Князь же добежав зле Оку-реку до перевоза, и нечево дати перевозчику перевозного, токмо с руки перстень злат. Перевозщикъ глаголаше: «Лихи-де вы люди оманчивы, како перевези за реку вас, и удете не заплатя перевознаго». А не познав его, что князь есть. Перевозчик же приехавше блиско ко брегу и протянув весло: подай-де перстень на весло перевознаго. Князь же возложыв на весло свой перстень злат, перевозщык взяв перстень к собе, и отпехнувся в перевозне за Оку-реку, и не перевез его.

Князь побеже зле Оку-реку, бояся за собою людей погонщиков. И наста день той к вечеру темных осенных ночей. И не весть, где прикрытися: пусто место в дебрии. И нашед струбец, погребен ту был упокойный мертвый. Князь же влезе в струбецъ той, закрывся, забыв страсть от мертвого. И почии нощь темну осенную до утрия.

Сыновъ же боярина Кучка Ивановича быв в сетованье и в печали, во скорби велицей, что упустили князя Данила жыва с побоища ранена: «Лутче было нам не мыслити и не деяти над князем злого дела смертнаго. Ушел-де князь Данило ранен от нас в Володимер-град ко брату своему, ко князю Андрею Александровичю, и будетъ князь Андрей к нам за то с войским, и принят будет от них злая казнь розноличная и смерть лютая, а тебе, княгина Улита Юрьевна, повешеной быть на воротех и зле ростриляной, или в землю по плечь жывой быть закопаной, что мы напрасно здумали зло на князя неправедно».

Злая же та княгина Улита, наполни ей дьявол в сердце злыи мысли на мужа своего, князя Данила Александровича, аки ярому змею яда лютаго, а дьявольским и сотониным навождением блудною похотью возлюбив милодобрех и наложников и сказа им, Кучковым детям, своим любовникомъ, все по ряду:

«Есть-де у насъ песъ-выжлец. И какъ князь Данило поежжает на грозные побоища против тотаровей и крымских людей и заказывает мне поедучи: «Либо-де я от тотаровей или от крымских людей убит буду, или на поле случитце мне смерть безвестная, и в трупу человечье меня сыскать или опознать будет немошно, или и в полонъ возмут жыва меня тотаровя, и которой дорогой в кою страну свезут меня жыва в свою землю, и ты пошли искать меня своих дворян с тем со псом выжле-том, и вели им пусти пса того наперед проста и за ним самим ехати, и где будет я жыв свезен, и пес той дорогой дойдет меня, или на поле буду мертвъ без висти, или на побоище убит в трупу многаго человечья, и образ у меня у мертваго от кровавых ран переиначитце, не познать меня, и тот пес сыщет без оманки меня и мертвому мне почнет радоватися, а мертвое мое тело почнет лизать на радосте».

    И на утрии княгина Улита того пса-выжлеца дав им, своим любовником, и твердо им наказывала: «Где вы его, князя, со псом сыщете жыва, и тут ему скоро и смерти предайте без милости». Они же, злии, злаго ума от тоя злоядницы княгины Улиты наполнились, взяв пса того, и доехав того места, где князя Данила вчера ранили, и с того места пустиша напред собя пса-выжлеца. И пес побеже, а они за ним скоро ехаша. И побежав пес зле Оку-реку, и добежав до того струпца упокойнаго, где ухоронися князь. И забив пес главу свою в струбец, а самъ весь пес в струбец не вместися, и увиде пес государя своего, князя Данила, и нача ему радоватись ласково. Те же искомыи его увидевше пса радующеся и хвостом машуще и, скоро скоча, скрывают покров струбца того и нашли тут князя Данила Александровича. И скоро ту князю смерть дают лютую, мечи и копьи прободоша ребра ему и отсекоша главу ему, в том же струбце покрыша тело его.

    Той же благоверный князь Данило Александровичь бысть четвертый мученик новый, прият мученическую смерть от прелюбодеяний жены своие. Первый мученики, Борис, и Глебъ, и Святослав, убьени быша от брата своего, окаянного Святополка, рекомого Поганого полка. Кучковы же дети приехав во град Суздаль, и привезли ризу кровавую князя Данила Александровича ко княгини его, и немного жыша со княгиней той въ бесовскомъ возжделением, сотониным законом связавшися, удручая тело свое блудною любовною похотию, скверня в прелюбодевствии.

    Но скоро доходит весть в Володимер-град ко князю Андрею Александровичю, что здеяся таковое злоубивствие над братомъ его Даниломъ. Сыне же его, Ивану Даниловичю, внуку Александрову, остася младу сущу, но токмо пяти летъ и трех месяцъ, и храняше его и соблюде его верный слуга бысть князю Данилу, именем Давыд Тярдемив, храняше его втаи два месяца. И зжалися той верный слуга Давыд о княже сыне Иване, и взяв его отай нощию, и пад на конь, и гнав с ним скоро ко граду Володимеру, ко князю Андрею Александровичю, по рождению к дядюшке его. И сказав слуга той Давыд князю Андрею все по ряду бывшое, что во граде Суздале содеяся злоубивствие над братом его Даниломъ.

    Князь же Андрей зжалися по брате своем, аки князь Ярослав Владимерович по братьи своей, по Борисе, и Глебе, и по Святославе, на окаяннаго злаго братоубийца Святополка, нарекомого Поганого полка. И собра Ярослав новгородцев войска, и бога coбе в помощь призывая, и шед ратью, и отметив кровь праведну братьи своей, Бориса, и Глеба, и Святослава, победив окаянного Святополка Поганого полка. Такоже сий новый Ярослав, князь Андрей Александрович, прослезився горце по брате своем, князе Даниле Суздальском, и воздевъ руце на небо, и рече со слезами: «Господи, владыко, творце и всему создатель, мстил еси ты кровь праведну Бориса и Глеба князю Ярославу на окаянного Святополка. Такоже, господи владыко, мсти кровь сию неповинную, мне грешному, брата моего, князя Данила, на злых сих блудников, наложниковъ тоя бляди Улитки, несытых их плотских, блудных, скверных, грязных похотей, бесовских угодных делъ, связанья их сотонина закона. Святополкъ окаянный братоубивство сотворив, очи его злыи прельстися несытии сребра, и злата, и имения многаго, власть царствати сего света на един час восхотевъ, а небеснаго царства вовеки отринух, а во дне адове вовеки мучение возлюбивъ. Такоже и та блядь Улитка своего чрева блудныя, скверныя похоти насытовство всласть на един час в бескорывство приим, не токмо небеснаго царьства отринувся, но и сего света власть, и злато, и сребро, и ризы многоценныя отринув, но возлюби скверность блудную, похоть чреву, несытость, возляже с теми наложники на един час, сласть возлюби, всю земную красоту забывъ, а стала ино аки адъ изблева, похоть скверную вылья, невеста готовитце окаянному Святополку во дне адове, от сотаны дьявола законъ приемлют вовеки мучение, мужа своего изгубих своими наложники, аки сотона со двема дьяволы».

    И собра князь Андрей в Володимере-граде своего войска пять тысящь и поиде ко граду Суздалю. И слышав во граде Суздале Кучка боярина Стефана Ивановича дети, что идетъ на них из Володимера-града князь Андрей с войским, и обыде их страх и ужасть, что напрасно пролия кровь неповинную. И не возмогоша стати противо князя Андрея ратоватися, и бежа ко отцу своему, к Кучку боярину Стефану Ивановичи. Князь же Андрей своим воинствомъ пришедъ в Суздаль-град. Суздальцы же не противишася ему, но токмо покоришася ему глаголюще:«Государю князь Андрей Александрович, мы бо не советники государю своему убоица князю Данилу, но не вемыи, что жена его злую смерть ему в кий час получи и можем тебе, князю Андрею, пособьствовати на слых тех изменниковъ». И взяв княгину Улиту, и казня всякими муками розноличными, и предаде ея смерти лютое, что она, злая, таковаго безтутства, детеля бога не убояшася и вельможь, и всяких людей не усрамишася, а от добрых жен укору и посмеху не постыдешася, мужа своего злой смерти предала, и сама ту же злую смерть прия.

    И собрався суздальцев три тысячи войска ко князю Андрею пособъствовати, и поидоша князь Андрей со всею силою на боярина Кучка Стефана Ивановича. И не было у Кучка боярина круг его красных селъ ограды каменныя, ни острогу деревянного, и немного возмог Кучко боярин боем битися. И невдолге князь Андрей своей силою войскою емлет приступом селы и слободы красныя Кучка боярина, и самого его, Кучка боярина, и сь его детми в полонъ емлетъ. И куют их в железа крепкие, и казнят его и з детми его всякими казнми розноличными лютыми. И ту Кучко бояринъ и своими детми злую смерть приятъ в лъто 6797 (1289) месяца марта в 17 день.

    Князь же Андрей Александровичь отметив кровь брата своего, победив Кучка боярина и злых убиец князя Данила, брата своего, а детей Кучка боярина и все именье богатства его розграбиша, а селъ и слобод красных еще не позжгоша огнемъ. И воздаде славу бога на радосте, и почии ту до утрия. И на утрии востав и посмотрив по тем красным селам и слободам, и вложы богъ в сердце князю Андрею мысль: те села и слободы добре ему красны полюбилися, и мысля во уме своем уподобися ту граду быть. И воздохнув из глубины сердца своего, и помолився богу со слезами, и возревъ на небо, и рече: «Боже вседержителю, творче и всему создатель, просвяти, господи, место сие, уподобися граду быти и церквамъ божиим, подаж ми, господи, помощь хотения мысли моея устроити». И оттоле князь Андрей седе в тех красных селах и слободах жительствовати, во граде же Суздале и в Володимере посажая державъствовати сына своего Георгия, а плямника своего, брату сына, Ивана Даниловича, к собе взяв и воспитав его до возраста в добре наказании.

    Той же благоверный князь Андрей Александрович созижде церковь святыя богородицы честнаго и славнаго ея Благовещенья, но невелику сущи, древянную, и бога в помощь собе призывающи и пречистую его богоматерь. Таже нача и град основати около тех красных селъ по Москве-реке, бога собе в помощь призывая. С ним же пособствова суздальцы, и володимерцы, и ростовцы, и все окрестные. Ту и соверши град божию помощию, и устрои, и башни здела, и все градное устрои в лъта 6799 (1291) месяца июля въ 27 день на память святого великомученика Пантелеймона. И оттоле нача именоватися и прославися град той Москва.

Повесть о Ерше Ершовиче

В мори перед болшими рыбами сказание о Ерше о Ершове сыне, о щетине о ябеднике, о воре о разбойнике, о лихом человеке, как с ним тягалися рыбы Лещ да Головль, крестьяня ростовского уезду

Лета 7105 ^[1] декабря в день было в большом озере Ростовском съеждялися судии всех городов, имена судиям: Белуга Ярославская, Семга Переяславская, боярин и воевода Осетр Хвалынского моря, окольничей был Сом, больших Волских предел ^[2], судные мужики, Судок да Щука-трепетуха.

Челом били Ростовского озера жильцы, Лещ да Головль, на Ерша на щетину по челобитной. А в челобитной их написано было: «Бьют челом и плачутца сироты Божии и ваши крестьянишька, Ростовскаго озера жильцы, Лещ да Головль. Жалоба, господа, нам на Ерша на Ершова сына, на щетинника на ябедника, на вора на разбойника, на ябедника на обманщика, на лихую, на раковые глаза, на вострые щетины, на худово недоброво человека. Как, господа, зачалось озеро Ростовское, дано в вотчину на век нам после отцев своих, а тот Ерш щетина, ябедник, лихой человек, пришел из вотчины своей, из Волги из Ветлужскаго поместья из Кузьмодемянскаго стану, Которостью-рекою к нам в Ростовское озеро з женою своею и з детишками своими, приволокся в зимную пору на ивовых санишках и загрязнился и зачернился, что он кормился по волостям по дальним и был он в Черной реке, что пала она в Оку-реку, против Дудина монастыря.

И как пришел в Ростовское озеро и впросился у нас начевать на одну ночь, а назвался он крестиянином. И как он одну ночь переначевал, и он вопрошался у нас в озеро на малое время пожить и покормитися. И мы ему поверили и пустили ево на время пожить и покормитися и з женишком и з детишками. А пожив, итти было ему в Волгу, а жировать было ему в Оке-реке. И тот воришько Ершь обжился в наших вотчинах в Ростовском озере, да подале нас жил и з детьми расплодился, да и дочь свою выдал за Вандышева сына и росплодился с племянем своим, а нас, крестиян ваших, перебили и переграбили, и из вотчины вон выбили, и озером завладели насильством з женишком своим и з детишьками, а нас хощет поморить голодною смертию. Смилуйтеся, господа, дайте нам на него суд и управу

И судии послали пристава ^[3] Окуня по Ерша по щетину, велели поставить. И ответчика Ерша поставили перед судиями на суде. И суд пошел, и на суде спрашивали Ерша:

Ершь щетина, отвечай, бил ли ты тех людей и озером и вотчиною их завладел?»

И ответчик Ершь перед судиями говорил: «Господа мои судии, им яз отвечаю, а на них яз буду искать безчестия своего, и назвали меня худым человеком, а яз их не бивал и не грабливал и не знаю, ни ведаю. А то Ростовское озеро прямое мое, а не их, из старины дедушьку моему Ершу Ростовскому жильцу. А родом есьми аз истаринший ^[4] человек, детишка боярские ^[5], мелких бояр по прозванию Вандышевы, Переславцы. А те люди, Лещ да Головль, были у отца моего в холопях. Да после, господа, яз батюшка своего, не хотя греха себе по батюшкове душе, отпустил их на волю и з женишками и з детишьками, а на воле им жить за мною во хрестиянстве, а иное их племя и ноне есть у меня в холопях во дворе. А как, господа, то озеро позасохло в прежние лета и стало в томь озере хлебная скудость и голод велик, и тот Лещь да Головль сами сволоклися на Волгу-реку и по затонам розлилися. А ныне меня, бедново, отнють продают напрасно. И коли оне жили в Ростовскомь озере, и оне мне никогда и свету не дали, ходят поверх воды. А я, Господа, Божиею милостию и отцовымь благословениемь и материною молитвою не чмуть ^[6], ни вор, ни тать и ни разбойник, а полишнаго ^[7] у меня никакова не вынимывали, живу я своею силою и правдою отеческом, а следом ко мне не прихаживали и напраслины никакой не плачивал. Человек я доброй, знают меня на Москве князи и бояря и дети боярские, и головы стрелецкие, и дьяки и подьячие, и гости торговые, и земские люди, и весь мир во многих людях и городех, и едят меня в ухе с перцемь и шавфраномь и с уксусомь, и во всяких узорочиях, а поставляють меня перед собою чесно на блюдах, и многие люди с похмеля мною оправдиваютца».

И судии спрашивали Леща с товарищи: «Что Ерша еще уличаите ли чем?»

И Лещь говорил: «Уличаем Божиею правдою да кресным целованием ^[8] и вами, праведными судиями».

«Да сверх кресново целования есть ли у нево, Ерша, на то Ростовское озеро какое письмо или какие даные или крепости какие не буть?». И Лещь сказал: «Пути-де у нас и даные утерялися, а сверх тово и всем ведамо, что то озеро Ростовское наше, а не Ершево. И как он, Ершь, тем озером завладел сильно ^[9] , и всем то ведамо, что тот Ершь лихой человек и ябедник и вотчиною нашею владеет своим насильством».

И Лещь с товарищем слалися: «Сшлемся, господа, из виноватых ^[10] , на доброво человека, а живет он в Новгородском уезде в реке Волге, а зовут его рыба Лодуга, да на другово доброво человека, а живет он под Новым-городом в реке, зовут его Сигом. Шлемся, господа наши, что то Ростовское озеро изстарины наше, а не Ершово».

И судии спрошали Ерша щетинника: «Ершь щетинник, шлесьса ли ты на Лещеву общую правду?» И Ершь им говорил: «Господа праведные судии, Лещь с товарищи своими люди прожиточные, а я человек небогатой, а съезд у меня вашим посылочным людям и пожитку нет, по ково посылка починать. А те люди в далнем разстоянии, шлюся на них в послушество, что оне люди богатые, а живут на дороге. И оне хлеб и соль с теми людми водят меж собою».

И Лещь с товарищем: «Шлемся, господа, из виноватых на доброво человека, а живет он в Переславском озере, а зовут его Селдь рыба».

И Ершь так говорил: «Господа мои судии, Лещь Сигу да Лодуге и Сельди во племяни ^[11] , промеж собою ссужаютьца ^[12] , и они по Леще покроют».

И судии спрашивали Ерша: «Ершь щетина, скажи нам, почему тебе те люди недруги ^[13] , а живешь ты от них подалеку?» И Ершь говорил так: «Дружбы у нас и недружбы с Сигом и с Лодугою и з Сельдию не бывало, а слатся на них не смею, потому что путь дальней, а езду платить нечем ^[14] , а се Лещь он с ними во племяни».

И судии спрашивали и приговорили Окуню приставу сьездити по те третие, на коих слалися в послушество на общую правду, и поставити их перед судиями. И пристав Окунь поехал по правду и взял с собою понятых Мня. И Мень ему отказал: «Что ты, братец, меня хощешь взять, а я тебе не пригожуся в понятые — брюхо у меня велико, ходити я не могу, а се у меня глаза малы, далеко не вижу, а се меня губы толсты, перед добрыми людьми говорить не умею».

И пристав Окунь отпустил Мня на волю да взял в понятые Язя да Саблю да мелкого Молю с пригоршни и поставил правду пред судиями.

И судии спрашивали Сельди да Лодуга и Сига: «Скажите, что ведаете промеж Леща да Ерша, чье изстарины то Ростовское озеро было?»

И правду сказали третие: «То-де озеро изстарины Лещево да Головлево». И их оправили ^[15] . «Господа, люди добрые, а крестияня они Божии, а кормятся своею силою, а тот Ершь щетина лихой человек, поклепщик бедо ^[16] , обманщик, воришько, воришько-ябедник, а живет по рекам и по озерам на дне, а свету мало к нему бываеть, он таков, что змия ис-под куста глядить. И тот Ерш, выходя из реки на устье, да обманывает большую рыбу в неводы, а сам и вывернетца он, аки бес. А где он впроситца начевать, и он хочет и хозяина-то выжить. И как та беда разплодился, и он хочеть и вотчинника-то посесть, да многих людей ябедничеством своим изпродал и по дворам пустил, а иных людей пересморкал; а Ростовское озеро Лещево, а не Ершово».

И судии спрашивали у Ерша: «Скажи, Ершь, есть ли у тебя на то Ростовское озеро пути и даные и какие крепости?» И Ершь так говорил: «Господа, скажу я вам, были у меня пути и даные и всякие крепости на то Ростовское озеро. И грех ради моих в прошлых, господа мои, годех то Ростовское озеро горело с Ыльина дни да до Семеня дни летоначатьца, а гатить было в тое поры нечем, потому что старая солома придержалася, а новая солома в тое пору не поспела. Пути у меня и даные згорели».

И судии спрашивали: «Скажите вы про тово Ерша, назвался он добрым человеком, да знают де ево князья и бояря, и дворяня и дети боярские, и дьяки и подьячие, и гости и служивые люди, и земские старосты, что он доброй человек, родом сын боярской Вандышевых, Переславцы».

А мы, господа, стороны, про нево скажем вправду. Знают Ерша на Москве бражники и голыши и всякие люди, которым не сойдетца купить добрые рыбы, и он купит ершев на полденьги, возмет много есть, а более того хлеба разплюеть, а досталь ^[17] собакам за окно вымечють или на кровлю выкинуть. А изстарины словут Вандышевы, Переславцы, а промыслу у них никаково нет, опричь плутовства и ябедничества, что у засельских холопей. Да, чаю, знает ево и воевода Осетр Хвалынскаго моря да Сом з большим усом, что он, Ершь, вековой обманщик и обаищик и ведомой воришко».

И судии спрашивали Осетра: «Осетр, скажи нам про тово Ерша, что ты про нево ведаешь?» И Осетр, стоячи, молвил: «Право, я вам ни послух, ни что, а скажу про Ерша правду. Знают Ерша на Москве князи и бояря и всяких чинов люди. Толко он — прямой вор, а меня он обманул, а хотел вам давно сказать, да, право, за сором не смел сказать, а ныне прилучилося сказать. И еще я вам скажу, как Ершь меня обманул, когда было яз пошел из вотчины своей реки Которости к Ростовскому озеру, и тот Ерш встретил меня на устье, пустил до озера да назвал меня братом. И яз начался ево добрым человеком да назвал ево противу братом. И он меня спросил: «Брате Осетр, далеча ль ты идеш?» И яз ему спроста сказал, что иду в Ростовское озеро жировать. И Ерш рече: «У меня перешиб ^[18] , брате мои милый Осетр, жаль мне тебя, не погинь ты напрасно, а ныне ты мне стал не в чужих. Коли яз пошел из вотчины своей, из Волги-реки, Которостию-рекою к Ростовскому озеру, и тогда яз был здвоя тобя и толще и шире, и щоки мои были до передняго пера, а глава моя была что пивной котел, а очи — что пивные чаши, а нос мой был карабля заморскаго, вдол меня было сем сажен, а поперек три сажени, а хвост мой был что лодейной парус. И яз бока свои о берег отер и нос переломал, а ныне ты, брате, видиш и сам, каков яз стал: и менши тобя и дороства моего ничего нет». И яз ему, вору, поверил и от него, блядина сына, назат воротился, а в озеро не пошел, а жену и детей з голоду поморил и племя свое розпустил, а сам одва чуть жив пришел, в Нижнее под Новгород не дошел, в реке и зимовал».

А Сом воевода, уставя свою непригожую рожу широкую и ус роздув, почал говорить: «Право, он прямой человек, ведомой вор мне он не одно зло учинил — брата моево, болшево Сома, затащил в невод, а сам, аки бес, в ячейку и вывернулся, а когда брат мой, болшей Сом, вверх по Волге-реке шел, и тот Ершь щетина, ябедник и бездушник, встретил ево, брата моево, и почал с ним говорить. А в тое время брата моего неводом обкидали и из детьми, а тот Ершь стал говорить: «Далече ли ты, дядюшка Сом, видишь?» И брат мой спроста молвил: «Я-де вижу Волгу с вершины и до устия». А тот Ершь насмеялся: «Далече ты, дядюшка Сом, видишь, а я недалеко вижу, толко вижу, что у тебя за хвостом». А в те поры брата моево и з детми рыболовы поволокли на берег, а он, вор Ершь щетина, в малую ячейку из неводу и вывернулся, аки бес, а брата моево на берег выволокли да обухами и з детми прибили, и Ершь скачет да пляшет, а говорит: «А дак-де нашево Обросима околачивают». Ершь — ведомой вор».

И судии в правду спрашивали и приговорили Лещу с товарищем правую грамоту дать. И выдали Лещу с товарищи Ерша щетину головою.

Беда от бед, а Ершь не ушел от Леща и повернулса к Лещу хвостом, а сам почал говорить: «Коли вам меня выдали головою, и ты меня, Лещь с товарищем, проглоти с хвоста».

И Лещь, видя Ершево лукавство, подумал Ерша з головы проглотить, ино костоват добре, а с хвоста уставил щетины, что лютые рогатины или стрелы, нельзе никак проглотить. И оне Ерша отпустили на волю, а Ростовским озером попрежнему стали владеть, а Ершу жить у них во крестиянех. Взяли оне, Лещь с товарищем, на Ерша правую грамоту, чтобы от нево впредь беды не было какой, а за воровство Ершево велели по всем бродом рыбным и по омутом рыбным бить ево кнутом нещадно ^[19] .

А суд судили: боярин и воевода Осетр Хвалынскаго моря да Сом з болшим усом, да Щука-трепетуха, да тут же в суде судили рыба Нелма да Лосось, да пристав был Окунь, да Язев брат, а палач бил Ерша кнутом за ево вину — рыба Кострашь. Да судные избы был сторож Мен Чернышев да другой Терской, а понятых были староста Сазан Ильменской да Рак Болотов, да целовальник переписывал животы, и статки ^[20] пять или шесть Подузов Красноперых, да Сорок з десеть, да с пригоршни мелково Молю, да над теми казенными целовальники, которые животы Ершевы переписывали в Розряде, имена целовальником — Треска Жеребцов, Конев брат. И грамоту правую на Ерша дали.

И судной дьяк писал вину Ершову подьячей, а печатал грамоту дьяк Рак Глазунов, печатал левою клешнею, а печать подписал Стерлеть с носом, а подьячей у записки в печатной полате — Севрюга Кубенская, а тюремный сторож — Жук Дудин.

Суд Шемякин

В некоих местех живяше два брата земледелцы, един богат, други убог. Богаты же ссужая много лет убогова и не може исполнити скудости его. По неколику времени прииде убоги к богатому просити лошеди, на чемь ему себе дров привести. Брат же ему не хотяше дати ему лошеди и глагола ему: «Много ти, брате, ссужал, а наполнити не мог». И егда даде ему лошадь, он же вземь, нача у него хомута просити. И оскорбися на него брат, нача поносити убожество его, глаголя: «И того у тебя нет, что своего хомута». И не даде ему хомута.

Поиде убогой от богатого, взя свои дровни, привяза за хвост лошади, поеде в лес и привозе ко двору своему и забы выставить подворотню и ударив лошадь кнутом. Лошедь же изо всеи мочи бросися чрез подворотню с возом и оторва у себя хвост.

И убоги приводе к брату своему лошадь без хвоста. И виде брат его, что у лошеди ево хвоста нет, нача брата своего поносити, что лошадь, у него отпрося, испортил, и, не взяв лошади, поиде на него бить челом во град к Шемяке судии.

Брат же убоги, видя, что брат ево пошел на него бити челом, поиде и он за братом своим, ведая то, что будет на него из города посылка, а не ити, — ино будет езд [1] приставом платить.

И приидоша оба до некоего села, не доходя до города. Богатый прииде начевати к попу того села, понеже ему знаем. Убогий же прииде к тому же попу и, пришед, ляже у него на полати. А богатый нача погибель сказывать своей лошади, чего ради в город идет. И потом нача поп з богатым ужинати, убогова же не позовут к себе ясти. Убогий же нача с полатей смотрети, что поп з братом его ест, и урвася с полатей на зыпку и удави попова сына до смерти. Поп также поеде з братом в город бити челом на убогова о смерти сына своего.

И приидоша ко граду, иде же живяше судия. Убогий же за ними же иде. Поидоша через мост в город. Града же того некто житель везе рвом в баню отца своего мыти. Бедный же веды [2] себе, что погибель ему будет от брата и от попа, и умысли себе смерти предати, бросися прямо с мосту в ров, хотя ушибьтися до смерти. Бросяся, упаде на старого, удави отца у сына до смерти; его же поимаше, приведоша пред судию. Он же мысляше, как бы ему напастей избыти и судии что б дати. И ничего у себе не обрете, измысли, взя камень и, завертев в плат и положи в шапку, ста пред судиею. Принесе же брат его челобитную на него исковую в лошеди и нача на него бити челом судии Шемяке.

Выслушав же Шемяка челобитную, глаголя убогому: «Отвещай!» Убогий же, не веды, что глаголати, вынял из шапки тот заверчены камень, показа судии и поклонися. Судия же начаялся [3] что ему от дела убоги посулил, глаголя брату ево: «Коли он лошади твоей оторвал хвост, и ты у него лошади своей не замай до тех мест [4] , у лошеди выростет хвост. А как выростет хвост, в то время у него и лошадь свою возми».

И потом нача другий суд быти. Поп ста искати смерти сына своего, что у него сына удави. Он же также выняв из шапки той же заверчены плат и показа судие. Судиа же виде и помысли, что от другова суда други узел сулит злата, глаголя попу судия: «Коли-де у тебя ушип сына, и ты-де атдай ему свою жену попадью до тех мест, покамест у пападьи твоей он добудет ребенка тебе. В то время возми у него пападью и с ребенком».

И потом нача трети суд быти, что, бросясь с мосту, ушиб у сына отца. Убогий же, выняв заверчены из шапки той же камень в плате, показа в третие судие. Судия же начаяся, яко от третьего суда трети ему узол сулить, глаголя ему, у кого убит отец: «Взыди ты на мост, а убивы отца твоего станеть под мостом, и ты с мосту вержися сам на его, такожде убий его, яко же он отца твоего».

После же суда изыдоша исцы со ответчиком ис приказу. Нача богаты у убогова просити своей лошади, он же ему глагола: «По судейскому указу как-де у ней хвост выростеть, в ту-де тебе пору и лошадь твою отдам». Брат же богаты даде ему за свою лошадь пять рублев, чтобы ему и без хвоста отдал. Он же взя у брата своего пять рублев и лошадь его отда.

Той же убоги нача у попа просити попадьи по судейскому указу, чтоб ему у нее ребенка добыть и, добыв, попадью назад отдать ему с ребенком. Поп же нача ему бити челом, чтоб у него попадьи не взял. Он же взя у него десять рублев.

Той же убоги нача и третиему говорить исцу: «По судейскому указу я стану под мостом, ты же взыди на мост и на меня тако ж бросися, яко ж и аз на отца твоего». Он же размишляя себе: «Броситися мне — и ево-де не ушибить, а себя разшибьти». Нача и той с ним миритися, даде ему мзду, что броситися на себя не веле.

И со всех троих себе взя.

Судиа шь выела человека ко ответчику и веле у него показанние три узлы взять. Человек же суднин нача у него показанныя три узла просить: «Дай-де то, что ты из шапки судие казал в узлах, велел у тебя то взяти». Он же выняв из шапки завязаны камень и показа. И человек ему нача говорить: «Что-де ты кажеш камень?» Ответчик же рече: «То судии и казал». Человек ему нача его вопрошати: «Что то за камень кажешь?» Он же рече: «Я-де того ради сей камень судье казал, кабы он не по мне судил, и я тем камнем хотел, его ушибти».

И пришед человек и сказал судье. Судья же, слыша от человека своего, и рече: «Благодарю и хвалю бога моего, что я по нем судил: ак бы я. не по нем судил, и он бы меня ушиб». Потом убогий отыде в дом свой, радуяся и хваля бога. Аминь.

Сказание о роскошном житии и веселии

Не в коем государстве добры и честны дворянин вновь пожалован поместицом малым.

И то ево поместье меж рек и моря, подле гор и поля, меж дубров и садов и рощей избраных, езерь ^[1] сладководных, рек многорыбных, земель доброплодных. Там по полям пажити видети скотопитательных пшениц и жит различных; изобилны по лугам травы зеленящия, и разноцветущи, цветов сличных ^[2] прекрасных и благовонных несказанно. По лесам древес — кедров, кипарисов, виноградов, яблонь и груш и вишень и всякого плодного масличья — зело много; и толико премного и плодовито, что яко само древесие человеческому нраву самохотне служит, преклоняя свои вершины и розвевая свои ветви, пресладкия свои плоды объявляя.

В садех же и дубровах птиц преисполнено и украшено — пернатых и краснопеснивых сиринов и попугаев, и струфокамилов ^[3] , и иных птах, служащих на снедь человеческому роду. На голос кличещему человеку прилетают, на двор и в домы, и в окны и в двери приходят. И кому какая птица годна, тот ту себе, избрав, взмет, а остаточных прочь отгоняет.

А по мори пристанищ корабелных и портов утешных и утишах ^[4]   добрых без числа много там. Насадов и кораблей, шкун, каторг, бус и лодей, стругов и лоток, паюсков, кояков и карбусов неисчетныи тьме тысящи, со всякими драгоценными заморскими товары безпрестанно приходят: з бархоты и отласы, со златоглавы и оксамиты ^[5] , и с олтабасы ^[6] , и с коберцами ^[7] , и с камками. И отходят и торгуют без пошлин.

А по краям и берегам морским драгоценных камней — акинфов, алмазов, яхонтов, изумрудов драгоценных, бисеру и жемчугу — добре много. А по дну морскому песков руд златых и сребреных, и медных и оловяных, мосяровых ^[8]   и железных, и всяких кружцов ^[9]   несказанно много.

А по рекам там рыбы — белугов, осетров и семги, и белых рыбиц и севрюг, стерледи, селди, лещи и щуки, окуни и караси, и иных рыб — много. И толико достаточно, яко сами под дворы великими стадами подходят, и тамошние господари, из домов не исходя, но из дверей и из окон и руками, и удами, и снастями, и баграми ловят.

А по домам коней стоялых — аргамаков, бахматов, иноходцев, — кур и овец, и лисиц и куниц, буйволов и еленей, лосей и соболей и бобров, зайцев и песцов, и иных, одевающих плоть человеческую во время ветров, — безчисленно много.

А за таким великим приходом той земли не бывает снегов, не знают дождя, грозы не видеть, и что зима — отнюдь не слыхать. И таких зверей и шубы людем непотребны.

Да там же есть едина горка не добре велика, а около ея будеть 90 миль полских. А около тоя горки испоставлено преукрашенных столов множество, со скатертми и с убрусами и с ручниками, и на них ключи имисы златыя и сребреныя, хрустальныя и стеклянныя, и различных яств с мясными и с рыбными, с поеными и скоромными, ставцы ^[10] , и сковороды, и сквородки, лошки и плошки. А на них колобы и колачи, пироги и блины, мясныя части и кисель, рыбныя звены и ухи, гуси жареныяи журавли, лебеди и чапли и индейския куры, и курята и утята, кокоши ^[11] и чирята, кулики и тетеревы, воробьи и цыплята, хлебы ситныя и пирошки, и сосуды с разными напитками. Стоят велики чаны меду, сороковыя бочки вина, стоновыя делвы ^[12] ренскова и рамонеи, балсамов ^[13] и тентинов, и иных заморских драгоценных питий множество много. И браги, и бузы, и квасу столь множество, что и глядеть не хочется.

А кто-либо охотник и пьян напьется, ино ему спать довольно нихто не помешает: там усланы постели многия, перины мяхкия пуховыя, изголовья, подушки и одеяла. А похмельным людям также готово похмельных ядей соленых, капусты великия чаны, огурцов и рыжиков, и грушей, и редки, и чесноку, луку и всякия похмелныя яствы.

Да там же есть озеро не добре велико, исполненно вина двойнова. И кто хочет, испивай, не бойся, хотя вдруг по две чаши. Да тут же близко пруд меду. И тут всяк пришед — хотя ковшем или ставцом, припадкою или горьстью, — бог в помощь, напивайся. Да близко ж тово целое болото пива. И ту всяк пришед пей да и на голову леи, коня своего мои да и сам купайся, и нихто не оговорит, ни слова молвит. Там бо того много, а все самородно. Всяк там пей и ежь в свою волю, и спи доволно, и прохлаждайся любовно.

А около гор и по полям, по путем и по дорогам, перцу валяется что сорю ^[14] , а корицы, инбирю — что дубова коренья. А онис и гвоздика, шаврань и кардамон, и изюмныя и винные ягоды, и виноград на все стороны лопатами мечут, дороги прочищают, чтобы ходить куды глаже. А нихто тово не подбирает, потому что всего там много.

А жены там ни прядут, ни ткут, ни платья моют, ни кроят, ни шьют, и потому что всякова платья готоваго много: сорочек и порт мужеских и женских шесты повешены полны, а верхнева платья цветцова коробьи и сундуки накладены до кровель, а перстней златых и сребреных, зарукавей ^[15] , цепочек и монистов без ларцев валяется много — любое выбирай да надевай, а нихто не оговорит, не попретит ни в чем.

А кроме там радостей и веселья, песень, танцованья и всяких игр, плясанья, никакия печали не бывает. Тамошняя музыка за сто миль слышать. Аще кому про тамошней покой и веселье сказывать начнешь, никако ничто тому веры не пойме, покамест сам увидит и услышит.

И кто изволит до таких тамошних утех и прохладов, радостей и веселья ехать, и повез бы с собою чаны с чанички и с чянцы, бочки и бочерочки, ковши и ковшички, братины и братиночки, блюда и блюдички, торелки и торелочки, ложки и ложечки, рюмки и рюмочки, чашки, ножики, ножи и вилочки, ослопы ^[16] и дубины, палки, жерди и колы, дреколие, роженье ^[17] , оглобли и каменья, броски и уломки ^[18] , сабли и мечи и хорзы, луки, сайдаки ^[19] и стрелы, бердыщи, пищали и пистолеты, самопалы, винтовки и метлы, — было бы чем от мух пообмахнутися.

А прямая дорога до тово веселья от Кракова до Аршавы и на Мозовшу, а оттуда на Ригу и Ливлянд ^[20] , оттуда на Киев и на Подолеск, оттуда на Стеколню и на Корелу, оттуда на Юрьев и ко Брести, оттуда к Быхову и в Чернигов, в Переяславль и в Черкаской, в Чигирин и Кафимской. А кого перевезут Дунай, тот домой не думай.

А там берут пошлины неболшия: за мыты ^[21] , за мосты и за перевозы — з дуги по лошади, с шапки по человеку и со всево обозу по людям.

А там хто побывает, и тот таких роскошей век свой не забывает.

Слово о бражнике, како вниде в раи

Бысть неки бражник, и зело много вина пил во вся дни живота своего, а всяким ковшом господа бога прославлял, и чясто в нощи богу молился. И повеле господь взять бражников душу, и постави ю у врат святаго рая божия, а сам ангел и прочь пошел.

Бражник же начя у врат рая толкатися, и приде ко вратам верховный апостол Петр, и вопроси: «Кто есть толкущися у врат рая?» Он же рече: «Аз есмь грешны человек бражник, хоп с вами в раю пребыти». Петр рече: «Бражником зде не входимо!» И рече бражник: «Кто ты еси тамо? Глас твой слышу, а имени твоего не ведаю». Он же рече: «Аз есть Петр апостол» Слышав сия бражник, рече: «А ты помниши ли, Петре, егда Христа взяли на распятие, и ты тогда трижды отрекся еси от Христа? О чем ты в раю живеши?» Петр же отъиде прочь посрамлен.

Бражник же начя еще у врат рая толкатися. И приде ко вратом Павел апостол, и рече: «Кто есть у врат рая толкаетца?» — «Аз есть бражник, хощу с вами в раю пребывати». Отвеща Павел: «Бражником зде не входимо!» Бражник рече: «Кто еси ты, господине? Глас твой слышу, а имени твоего не вем».—«Аз есть Павел апостол». Бражник рече: «Ты еси Павел! Помниш ли, егда ты первомученика Стефана камением побил? Аз, бражник, никово не убил!» И Павел апостол отъиде прочь.

Бражник же еще начя у врат толкатися. И приде ко вратом рая царь Давыд: «Кто есть у врат толкаетца?» — «Аз есть бражник, хощу с вами в раю пребыти». Давыд рече: «Бражником зде не входимо!» И рече бражник: «Господине, глас твой слышу, а в очи тебя не вижу, имени твоего не вем». — «Аз есть царь Давыд». И рече бражник: «Помниши ли ты, царь Давыд, егда слугу своего Урию послал на службу ^[1] и веле ево убити, а жену ево взял к себе на постелю? И ты в раю живеши, а меня в рай не пущаеши!» И царь Давыд отъиде проч посрамлен.

Бражник начя у врат рая толкатися. И приде ко вратом царь Соломон: «Кто есть толкаетца у врат рая?» — «Аз есть бражник, хощу с вами в раю быти». Рече царь: «Бражником зде не входимо!» Бражник рече: «Кто еси ты? Глас твой слышу, а имени твоего не вем». — «Аз есмь царь Соломон». Отвещав бражник: «Ты еси Соломон! Егда ты был во аде, и тебя хотел господь бог оставити во аде, и ты возопил: господи боже мой, да вознесетца рука твоя, не забуди убогих своих до конца! А се еще жены послушал, идолом поклонился, оставя бога жива, и четыредесять  лет работал еси им! ^[2] А я, бражник, никому не поклонился, кроме господа бога своего. О чем ты в рай вшел?» И царь Соломон отъиде проч посрамлен.

Бражник же начя у врат рая толкатися. И приде ко вратом святитель Никола: «Кто есть толкущися у врат рая?» — «Аз есть бражник, хощу с вами в раю во царствие внити». Рече Никола: «Бражником зде не входимо в рай! Им есть мука вечная и тартар неисповедим!» Бражник рече: «Зане глас твой слышу, а имени твоего не знаю, кто еси ты?» Рече Никола: «Аз есть Николай». Слышав сия бражник, рече: «Ты еси Николай! И помниш ли: егда святи отцы были на вселенском соборе и обличили еретиков, и ты тогда дерзнул рукою на Ария безумнаго ^[3] ? Святителем не подобает рукою дерзку быти. В законе пишет: не уби, а ты убил рукою Ария треклятаго!» Николай, сия слышав, отъиде прочь.

Бражник же еще начя у врат рая толкатися. И приде ко вратом Иоанн Богослов, друг Христов, и рече: «Кто у врат рая толкаетца?» — «Аз есть бражник, хощу с вами в раю быти». Отвещав Иоанн Богослов: «Бражником есть не наследимо царство небесное, но уготованна им мука вечная, что бражником отнюдь не входимо в рай!» Рече ему бражник: «Кто есть тамо? Зане глас твой слышу, а имени твоего не знаю». — «Аз есть Иоанн Богослов». Рече бражник: «А вы с Лукою написали во Евангели: друг друга любяй. А бог всех любит, а вы пришельца ненавидите, а вы меня ненавидите. Иоанне Богослове! Либо руки своея отпишись, либо слова отопрись!» Иоанн Богослов рече: «Ты еси наш человек, бражник! Вниди к нам в рай». И отверзе ему врата.

Бражник же вниде в рай и сел в лутчем месте. Святи отцы почяли глаголати: «Почто ты, бражник, вниде в рай и еще сел в лутчем месте? Мы к сему месту не мало приступити смели». Отвеща им бражник: «Святи отцы! Не умеете вы говорить з бражником, не токмо что с трезвым!»

И рекоша вси святии отцы: «Буди благословен ты, бражник, тем местом во веки веков». Аминь.

Повесть о Горе-Злочастии

ПОВЕСТЬ О ГОРЕ И ЗЛОЧАСТИИ,

КАК ГОРЕ-ЗЛОЧАСТИЕ ДОВЕЛО МОЛОТЦА ВО ИНОЧЕСКИЙ ЧИН

Изволением господа бога и спаса нашего

Иисуса Христа вседержителя,

от начала века человеческаго…

А в начале века сего тленнаго ^[1]

сотворил [бог] небо и землю,

сотворил бог Адама и Евву,

повелел им жити во святом раю,

дал им заповедь божественну:

не повелел вкушати плода винограднаго

от едемскаго ^[2] древа великаго.

Человеческое сердце несмысленно и неуимчиво:

прелстилъся Адам со Еввою,

позабыли заповедь божию,

вкусили плода винограднаго

от дивнаго древа великаго;

и за преступление великое

господь бог на них разгневался,

и изгнал бог Адама со Еввою

из святаго раю из едемского,

и вселил он их на землю, на нискую,

благословил их раститися, плодитися

и от своих трудов велел им сытым быть,

от земных плодов. ^[3]

Учинил бог заповедь законную:

велел он браком и женитбам быть

для рождения человеческаго и для любимых детей.

Ино зло племя человеческо,

в начале пошло непокорливо,

ко отцову учению зазорчиво,

к своей матери непокорливо

и к советному другу обманчиво.

А се роди пошли слабы, добру божливи,

а на безумие обратилися

и учели жить в суете и в [не] правде,

в ечерине великое, ^[4]

а прямое смирение отринули.

И за то на них господь бог разгневался,

положил их в напасти великия,

попустил на них скорби великия,

и срамныя позоры немерныя,

безживотие ^[5] злое, сопостатныя находы, ^[6]

злую, немерную ^[7] наготу и босоту,

и безконечную нищету, и недостатки последние,

все смиряючи нас, наказуя

и приводя нас на спасенный путь.

Тако рождение человеческое

от отца и от матери.

Будет молодец уже в разуме, в беззлобии,

и возлюбили его отец и мать,

учить его учали, наказывать,

на добрыя дела наставлять:

«Милое ты наше чадо, ^[8]

послушай учения родителскаго,

ты послушай пословицы ^[9] добрыя,

и хитрыя, и мудрыя, —

не будет тебе нужды великия,

ты не будешь в бедности великой.

Не ходи, чадо, в пиры и в братчины, ^[10]

не садися ты на место болшее,

не пей, чадо, двух чар за едину,

еще, чадо, не давай очам воли,

не прелщайся, чадо, на добрых красных жен,

отеческия дочери.

Не ложися, чадо, в место заточное, ^[11]

не бойся мудра, бойся глупа,

чтобы глупыя на тя не подумали,

да не сняли бы с тебя драгих порт, ^[12]

не доспели бы ^[13] тебе позорства и стыда великаго

и племяни укору и поносу безделнаго!

не ходи, чадо, х костарем ^[14] и корчемникам,

не знайся, чадо, з головами кабацкими, ^[15]

не дружися, чадо, з глупыми, не мудрыми,

не думай украсти, ограбити,

и обмануть, солгать, и неправду уч[и]нить.

Не прелщайся, чадо, на злато и с[е]ребро,

не збирай богатства неправаго,

[неъ буди послух ^[16] лжесвидетелству,

а зла не думай на отца и матерь

и на всякого человека,

да и тебе покрыет бог от всякого зла.

Не безчествуй, чадо, богата и убога,

и имей всех равно по единому.

А знайся, чадо, с мудрыми,

и [с] разумными водися,

и з други надежными дружися,

которыя бы тебя злу не доставили». ^[17]

Молодец был в то время се мал и глуп,

не в полном разуме и несовершен разумом:

своему отцу стыдно покоритися

и матери поклонитися,

а хотел жити, как ему любо.

Наживал молодец пятьдесят рублев,

залез ^[18] он себе пятьдесят другов.

честь его яко река текла,

друговя к молотцу прибивалися,

[в] род-племя причиталися.

Еще у молотца был мил н[а]дежен другъ,

назвался молодцу названой брат,

прелстил его речми прелесными, ^[19]

зазвал его на кабацкой двор,

завел его в ызбу кабацкую,

поднес ему чару зелена вина

и крушку поднес пива пьянова;

сам говорит таково слово:

«Испей ты, братец мой названой,

в радость себе, и в веселие, и во здравие.

Испей чару зелена вина,

запей ты чашею меду сладково;

хошь и упьешься, братец, допьяна,

ино где пил, тут и спать ложися,

надейся на меня, брата названова.

Я сяду стеречь и досматривать,

в головах у тебя, мила друга,

я поставлю крушку ишему ^[20] сладково,

вскрай поставлю зелено вино,

близ тебя поставлю пиво пьяное,

зберегу я, мил друг, тебя накрепко,

сведу я тебя ко отцу твоему и матери».

В те поры молодец понадеяся

на своего брата названого, —

не хотелося ему друга ослушатца;

принимался он за питья за пьяныя

и испивал чару зелена вина,

запивал он чашею меду сладково,

и пил он, молодец, пиво пьяное,

упился он без памяти

и где пил, тут и спать ложился,

понадеялся он на брата названого.

Как будет день уже до вечера,

а солнце на западе,

от сна молодец пробуждаетца,

в те поры молодец озирается,

а что сняты с него драгие порты,

чары ^[21] и чулочки — все поснимано,

рубашка и портки — все слуплено,

и вся собина ^[22] у его ограблена,

а кирпичек положен под буйну его голову,

он накинут гункою ^[23] кабацкою,

в ногах у него лежат лапотки-отопочки, ^[24]

в головах мила друга и близко нет.

И вставал молодец на белы ноги,

учал молодец наряжатися:

обувал он лапотки,

надевал он гунку кабацкую,

покрывал он свое тело белое,

умывал он лице свое белое.

Стоя молодец закручинился,

сам говорит таково слово:

«Житие мне бог дал великое,

ясти-кушати стало нечево!

Как не стало денги, ни полу-денги,

так не стало ни друга, не полдруга;

род и племя отчитаются,

все друзи прочь отпираются».

Стало срамно молотцу появитися

к своему отцу и матери

и к своему роду и племяни,

и к своим прежним милым другом.

Пошел он на чюжу страну, далну, незнаему,

нашел двор, что град стоит,

изба на дворе, что высок терем,

а в ызбе идет велик пир почестен,

гости пьют, ядят, потешаются.

Пришел молодец на честен пир,

крестил он лице свое белое,

поклонился чюдным образом, ^[25]

бил челом он добрым людем

на все четыре стороны.

А что видят молотца люди добрые,

что горазд он креститися,

ведет он все по писанному учению, —

емлют его люди добрыя под руки,

посадили ево за дубовой стол,

не в болшее место, не в меншее,

садят ево в место среднее,

где седят дети гостиные.

Как будет пир на веселие,

и все на пиру гости пьяны, веселы,

и седя все поxваляютца,

молодец на пиру невесел седит,

кручиноват, скорбен, нерадостен,

а не пьет, ни ест он, ни тешитца,

и нечем ^[26] на пиру не хвалитца.

Говорят молотцу люди добрыя:

«Что еси ты, доброй молодец,

зачем ты на пиру невесел седишь,

кручиноват, скорбен, нерадостен,

ни пьешь ты, ни тешышся,

да ничем ты на пиру не xвалишся?

Чара ли зелена вина до тебя не дохаживала,

или место тебе не по отчине твоеи,

или милые ^[27] дети тебя изобидили,

или глупыя люди немудрыя

чем тебе молотцу насмеялися,

или дети наши к тебе неласковы?»

Говорит им седя доброй молодец:

«Государи вы, люди добрыя!

Скажу я вам про свою нужду великую,

про свое ослушание родителское

и про питье кабацкое,

про чашу медвяную,

про лестное питие пьяное.

Яз как принялся за питье за пьяное,

ослушался яз отца своего и матери, —

благословение мне от них миновалося; ^[28]

господь бог на меня разгневался

и на мою бедность вели ^[29] великия,

многия скорби неисцелныя

и печали неутешныя,

скудость и недостатки и нищета последняя.

Укротила скудость мой речистой язык,

изъсушила печаль мое лице и белое тело.

Ради того мое сердце невесело,

а белое лице унынливо,

и ясныя очи замутилися;

все имение ^[30] и взоры ^[31] у мене изменилися,

отечество ^[32] мое потерялося,

храбрость молодецкая от мене миновалася.

Государи вы, люди добрыя!

Скажите и научите, как мне жить

на чюжей стороне, в чюжих людех,

и как залести мне милых другов?»

Говорят молотцу люди добрыя:

«Добро[й] еси ты и разумный молодец,

не буди ты спесив на чюжей стороне,

покорися ты другу и недругу,

поклонися стару и молоду,

а чюжих ты дел не обявливай,

а что слышишь или видишь, не сказывай,

не лсти ты межь други и недруги,

не имей ты упатки вилавыя, ^[33]

не вейся змиею лукавою,

смирение ко всем имей и ты с кротостию,

держися истинны с правдою, —

то тебе будет честь и хваля ^[34] великая.

Первое тебе люди отведают ^[35]

и учнуть тя чтить и жаловать

за твою правду великую,

за твое смирение и за вежество,

и будут у тебя милыя други,

названыя братья надежныя».

И оттуду пошел молодец на чюжу сторону

и учал он жити умеючи,

от великаго разума

наживал он живота ^[36] болшы старова;

присмотрил невесту себе по обычаю —

захотелося молотцу женитися.

Средил молодец честен пир,

отечеством и вежеством,

любовным своим гостем и другом бил челом.

И по грехом молотцу, ^[37]

и по божию попущению,

а по действу диаволю, —

пред любовными своими гостми и други

и назваными браты похвалился.

А всегда гнило слово похвалное, ^[38]

похвала ^[39] живет человеку пагуба.

«Наживал-де я, молодец,

живота болши старова!»

Подслушало Горе-Злочастие

хвастанье молодецкое,

само говорит таково слово:

«Не хвались ты, молодец, своим счастием,

не хвастай своим богатеством!

Бывали люди у меня, Горя,

и мудряя тебя и досужае,

и я их, Горе, перемудрило,

учинися им злочастие великое:

до смерти со мною боролися,

во злом злочастии позорилися —

не могли у меня, Горя, уехати,

нани они во гроб вселилися, ^[40]

от меня накрепко они землею накрылись,

босоты и наготы они избыли,

и я от них, Горе, миновалось,

а злочастие ^[41] на их в могиле осталось.

Еще возграяло ^[42] я, Горе,

к иным привязалось,

а мне, Горю и злочастию, не в пусте же жить —

хочю я, Горе, в людех жить

и батагом меня не выгонить,

а гнездо мое и вотчина во бражниках».

Говорит серо Горе-горинское:

«Как бы мне молотцу появитися».

Ино зло то Горе излукавилось,

во сне молодцу привидялось:

«Откажи ты, молодец, невесте своей любимой —

быть тебе от невесты истравлену,

еще быть тебе от тое жены удавлену,

из злата и сребра ^[43] бысть убитому.

Ты пойди, молодец, на царев кабак,

не жали ^[44] ты, пропивай свои животы,

а скинь ты платье гостиное, ^[45]

надежи ^[46] ты на себя гунку кабацкую, -

кабаком то Горе избудетца,

да то злое Горе-злочастие останетца: ^[47]

за нагим то Горе не погонитца,

да никто к нагому не привяжетца,

а нагому, босому шумить розбой».

Тому сну молодець не поверовал.

Ино зло то Горе излукавилось,

Горе архангелом Гавриилом молотцу

попрежнему [явилося],

еще вновь Злочастие привязалося:

«Али тебе, молодец, неведома

нагота и босота безмерная,

легота, беспроторица ^[48] великая?

На себя что купить, то проторится, ^[49]

а ты, удал молодец, и так живешь.

Да не бьют, не мучат нагих-босых

и из раю нагих-босых не выгонят,

а с тово свету сюды не вытепут, ^[50]

да никто к нему не привяжется,

а нагому-босому шумить розбой».

Тому сну молодец он поверовал,

сошел он пропивать свои животы,

а скинул он платье гостиное,

надевал он гунку кабацкую,

покрывал он свое тело белое.

Стало молотцу срамно появитися

своим милым другом.

Пошел молодец на чужу страну, далну, незнаему.

На дороге пришла ему быстра река,

за рекою перевощики,

а просят у него перевозного,

ино дать молотцу нечево;

не везут молотца безденежно.

Седит молодец день до вечера,

миновался день до вечера нидообеднем, ^[51]

не едал молодец ни полу куса хлеба.

Вставал молодец на скоры ноги,

стоя, молодец закручинился,

а сам говорит таково слово:

«Ахти мне, Злочастае горинское,

до беды меня, молотца, домыкало:

уморило меня, молотца, смертью голодною,

уже три дни мне были нерадошны,

не едал я, молодец, ни полу куса хлеба.

Ино кинусь я, молодец, в быстру реку,

полощь мое тело, быстра река,

ино еште, рыбы, мое тело белое!

Ино лутчи мне жития сего позорного,

уйду ли я, я у горя злочастного».

И в тот час у быстри реки

скоча Горе из-за камени:

босо, наго, нет на Горе ни ниточки,

еще лычком Горе подпоясано,

богатырским голосом воскликало:

«Стой ты, молодец,

меня, Горя, не уйдеш никуды!

Не мечися в быстру реку,

да не буди в горе кручиноват, —

а в горе жить — некручинну быть,

а кручинну в горе погинути!

Спамятуй, молодец, житие свое первое, ^[52]

и как тебе отец говорил,

и как тебе мати наказывала!

О чем ^[53] тогда ты их не послушал?

Не захотел ты им покоритися,

постыдился им поклонитися,

а хотел ты жить, как тебе любо есть.

А хто родителей своих на добро учения не слушает,

того выучю я, Горе злочастное,

не к любому ^[54] он учнет упадывать,

и учнет он недругу покарятися».

Говорит Злочастие таково слово:

«Покорися мне, Горю нечистому,

поклонися мне, Горю, до сыры земли,

а нет меня, Горя, мудряя на сем свете!

И ты будеш перевезен за быструю реку,

напоят тя, накормят люди добрыя».

А что видит молодец неменучюю, ^[55]

покорился Горю нечистому,

поклонился Горю до сыры земли.

Пошел-поскочил доброй молодец

по круту по красну по бережку,

по желтому песочику;

идет весел, некручиноват,

утешил он Горе-злочастие,

и сам идучи думу думает:

«Когда у меня нет ничево,

и тужить мне не о чем!»

Да еще молодец не кручиноват

запел он хорошую напевочку

от великаго крепкаго разума:

«Беспечална мати меня породила,

гребешком кудерцы розчесывала,

драгими порты меня одеяла

и отшед под ручку посмотрила,

хорошо ли мое чадо в драгих портах? —

А в драгих портах чаду и цены нет.

Как бы до веку ^[56] она так пророчила!

Ино я сам знаю и ведаю,

что не класти скарлату ^[57] без мастера,

не утешыти детяти без матери,

не бывать бражнику богату,

не бывать костарю в славе доброй.

Завечен ^[58] я у своих родителей,

что мне быти белешенку,

а что родился головенкою». ^[59]

Услышали перевощики молодецкую напевочку,

перевезли молотца за быстру реку,

а не взели у него перевозного,

напоили, накормили люди добрыя,

сняли с него гунку кабацкую,

дали ему порты крестьянские,

говорят молотцу люди добрыя:

«А что ты еси, доброй молодец,

ты поди на свою сторону,

к любимым честным своим родителем,

ко отцу своему и к матери любимой,

простися ты с своими родители,

с отцем и материю,

возьми от них благословение родителское».

И оттуду пошел молодец на свою сторону.

Как будет молодец на чистом поле,

а что злое Горе наперед зашло,

на чистом поле молотца въстретило,

учало над молодцем граяти,

что злая ворона над соколом.

Говорит Горе таково слово:

«Ты стой, не ушел, доброй молодец!

Не на час я к тебе, Горе злочастное, привязалося!

хошь до смерти с тобою помучуся.

не одно я Горе — еще сродники,

а вся родня наша добрая,

все мы гладкие, умилные,

а кто в семью к нам примешается,

ино тот между нами замучится,

такова у нас участь и лутчая.

Хотя кинся во птицы воздушныя,

хотя в синее море ты пойдешь рыбою,

а я с тобою пойду под руку под правую».

Полетел молодец ясным соколом,

а Горе за ним белым кречатом;

молодец полетел сизым голубем,

а Горе за ним серым ястребом;

молодец пошел в поле серым волком,

а Горе за ним з борзыми вежлецы. ^[60]

Молодец стал в поле ковыл-трава,

а Горе пришло с косою вострою,

да еще Злочастие над молотцем насмиялося:

«Быть тебе, травонка, посеченой,

лежать тебе, травонка, посеченой

и буйны ветры быть тебе развеяной».

Пошел молодец в море рыбою,

а Горе за ним с щастыми ^[61] неводами,

еще Горе злочастное насмеялося:

«Быти тебе, рыбонке, у бережку уловленой,

быть тебе да и съеденой,

умереть будет напрасною смертию».

Молодец пошел пеш дорогою,

а Горе под руку под правую,

научает молотца богато жить,

убити и ограбить,

чтобы молотца за то повесили,

или с камнем в воду посадили.

Спамятует молодец спасенный путь,

и оттоле молодец в монастырь пошел постригатися,

а Горе у святых ворот оставается,

к молотцу впредь не привяжетца.

А сему житию конец мы ведаем.

Избави, господи, вечныя муки,

а дай нам, господи, светлый рай.

Во веки веков. Аминь.

Купцы. Миниатюра. XVI в.

«Житие Николая Чудотворца» (ГБЛ, собр. Большакова, №15, л. 103).

Повесть о Савве Грудцыне

ПОВЕСТЬ ЗЕЛО ПРЕДИВНА И ИСТИННА, ЯЖЕ БЫСТЬ ВО ДНИ СИЯ, КАКО ЧЕЛОВЕКОЛЮБИВЫЙ БОГ ЯВЛЯЕТ ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ СВОЕ НАД НАРОДОМ ХРИСТИАНСКИМ

Хощу убо вам, братие, поведати повесть сию предивную, страха и ужаса исполнену и неизреченнаго удивления достойну, како человеколюбивый бог долготерпелив, ожидая обращения нашего, и неизреченными своими судбами приводит ко спасению.

Бысть убо во дни наша в лето 7114 году518, егда за умножение грехов наших попусти бог на Московское государство богомерскаго отступника и еретика Гришку растригу Отрепьева похитити престол Российскаго государства разбоинически, а не царски. Тогда по всему Российскому государству умножися злочестивая литва и многия пакости и разорения народом российским на Москве и по градом творяху. И от того литовского разорения многия домы своя оставляху и из града во град бегаху.

В то же время во граде Велицем Устюге бысть некто житель града того именем Фома прозванием нарицаемый Грудцын Усов, их же род и доднесь во граде том влечется519. Той убо Фома Грудцын, видя в России великое нестроение и нестерпимыя пакости от нечестивых ляхов и не хотя жити, оставляет великий град Устюг и дом свой и преселяется з женою своею в понизовый царственный град Казань, зане не бысть в понизовых градех злочестивыя литвы. И живяше той Фома с женою своею во граде Казани даже до лет благочестиваго и великаго государя царя и великаго князя Михаила Феодоровича всея России самодержца.

Имея же у себя той купец единороднаго сына своего именем Савву 12-лет возрастом. Обычай же имеяше той Фома куплю деяти, отъезжая вниз Волгою рекою овогда к Соли Камской, овогда во град Астрахань, а иногда за Хвалынское море в Шахову область отъезжая, куплю творяше. Тому же и сына своего Савву поучаше и неленостно таковому делу прилежати повелеваше, дабы посмерти его наследник был имению его.

По некоем же времени восхоте той Фома отплыти на куплю в Шахову область и обычные струги с товары к плаванию устроиша. Тако ж и сыну своему, устроив суды со обычными товары, к Соли Камской повелевает плыти и тамо купеческому делу со всяким опасением прилежати повелеваше. И абие обычное целование подаде жене и сыну своему, пути касается. Малые же дни помедлив, и сын его Савва на устроенных судах по повелению отца своего к Соли Камской плавание творити начинает.

Достигшу же ему Усолскаго града Орла, абие пристает ко брегу и по повелению отца своего у некоего нарочитаго человека в гостиннице обитати пристал. Гостинник же той и жена его, помня любовь и милость отца его, немалое прилежание и всякое благодарение творяху ему и яко о сыне своем всякое попечение имеяше о нем. Он же пребысть в гостиннице той немалое время.

В том же граде Орле некто бысть мещанин града того именем и прослытием Бажен Вторый, уже престаревся в летех и знаем бяше во многих градех благонравнаго ради жития его, понеже и богат бе зело и попремногу знаем и дружен бе Саввину отцу Фоме Грудцыну. Уведав же Бажен Вторый, яко ис Казани Фомы Грудцына сын его во граде их обретается, и помыслив в себе, яко "отец его со мною многую любовь и дружбу имеяше, аз же ныне презрех сына его, но убо возму его в дом мой, да обитает у меня и питаетца со мною от трапезы моея".

И сия помыслив, усмотря некогда того Савву путем идуща и, призвав его, начат глаголати: "Друже мой Савво, или не веси, яко отец твой со мною многую любовь и дружбу имать, ты же почто презрел еси мене и не пристал еси в дому моем обитати? Ныне убо не преслушай мене, прииди и обитай в дому моем, да питаемся от общия трапезы моея. Аз убо за любовь отца твоего вселюбезно яко сына приемлю тя". Савва же, слышав таковые от мужа глаголы, велми рад бысть, яко от таковаго славнаго мужа прият хощет быти, и ниско поклонение творит пред ним. И немедленно от гостинника онаго отходит в дом мужа того Бажена Втораго и живяше во всяком благоденствии, радуяся.

Той же Бажен Вторый стар сый, имея у себя жену, третиим браком новоприведенну, девою пояту сущу. Ненавидя же добра роду человеческаго супостат диавол, видя мужа того добродетельное житие и хотя возмутити дом его, абие уязвляет жену его на юношу онаго к скверному смешению блуда и непрестанно уловляше юношу онаго лстивыми словесы к падению блудному. Весть бо женское естество уловляти умы младых к любодеянию. И тако той Савва лестию жены тоя, паче же рещи от зависти диавола, запят524 бысть, падеся в сеть любодеяния с женою оною и ненасытно творяше блуд и безвременно во оном скверном деле пребывая с нею, ниже воскресения день, ниже праздники помняше, но забывши страх божий и час смертный, всегда бо в кале блуда яко свиния валяюшеся и в таковом ненасытном блужении многое время яко скот пребывая.

Некогда же приспевшу празднику вознесения господа бога нашего Иисуса Христа. В навечерии же праздника Бажен Вторый поим с собою юношу оного Савву и поидоша до святыя церкви к вечернему пению, и по отпущении вечерни паки приидоша в дом свой, и по обычной вечери возлегоша кийждо на ложи своем, благодаряще бога. Внегда525 же он благолюбивый муж Бажен Вторый заспав крепко, жена же его дияволом подстрекаема, востав тайно с ложа своего и пришед к постели юноши онаго и, возбуди его, понуждаше к скверному смешению блудному. Он же, аще и млад сый, но яко некоею стрелою страха божия уязвлен бысть, убоялся суда божия, помышляше в себе: "како в таковый господственный день таковое скверное дело сотворити имам". И сия помыслив, начат с клятвою отрицатися от нея, глаголя, яко "не хощу всеконечно погубити душу свою и в таковый превеликий праздник осквернити тело мое". Она же, ненасытно распаляема похотию блуда, неослабно нудяше его, ово ласканием, ово же и прещением526 неким угрожая ему, дабы исполнил желание ея. И много труждашеся увещевая его, но никако же возможе приклонити его к воли своей, божественная некая сила помогаше ему. Видев же лукавая та жена, яко не возможе привлещи юношу онаго к воли своей, абие зелною яростию на юношу распалися и, яко лютая змия восстенав, отъиде от ложа его, помышляше, како бы волшебными зелии опоити его и неотложно злое свое намерение совершити хотя. И елико замысли, сия и сотвори.

Внегда же начаша клепати527 ко утреннему пению, благолюбивый же оный муж Бажен Вторый, скоро востав от ложа своего, возбудив же и юношу оного Савву и поидоша на славословие божие ко утренни и отслушавше со вниманием и страхом божиим и приидоша в дом свой. Егда же приспе время божественной литургии, поидоша паки с радостию до святыя церкви на славословие божие. Проклятая же оная жена тщательно устроиша на юношу волшебное зелие и яко змия хотяше яд свой изблевати на него. По отпущении же божественныя литургии Бажен Вторый и Савва изыдоша из церкви, хотяше итти в дом свой. Воевода же града того пригласи онаго мужа Бажена Втораго, да обедает с ним, вопроси же и о юноши оном, чей есть сын и откуда. Он же поведа ему, яко ис Казани Фомы Грудцына сын. Воевода же приглашает и юношу оного в дом свой, зане добре знаяше отца его. Они же бывше в дому воевоцком и, по обычаю общия трапезы причастишаяся, с радостию возвратишася в дом свой.

И, пришед в дом, Бажен Вторый повеле принести от вина мало, да испиют в доме своем чести ради господственнаго оного праздника: ничто же бо сведый лукаваго умышления жены своея. Она же, яко ехидна злая, скрывает злобу в сердце своем и подпадает лестию к юноши оному. Принесенну же бывшу вину, абие наливает чашу и подносит мужу своему. Он же испив, благодаря бога. И потом наливает, сама испив. И абие наливает отравнаго уготованного зелия и подносит юноше оному Савве. Он же, ни мало помыслив, ниже убояся лукавства жены оныя, чаяше яко никоего же зла мыслит на него, и без всякаго размышления выпивает лютое оное зелие. И се начат яко некий огнь горети в сердце его. Он же помышляше, глаголя в себе, яко "много различных питей в дому отца моего, и никогда же таковаго пития не пивал, яко же ныне". Егда же испив пития оного, начат сердцем тужити и скорбети по жене оной. Она же яко лютая лвица яростно поглядаше на него и ни мало приветство являше к нему. Он же, сокрушаяся, тужаше по ней сердцем. Она же начат мужу своему на юношу онаго клеветати и нелепая словеса глаголати и повелеваше изгнати из дому своего. Богобоязливый же оный муж, желея в сердце своем по юноши, обаче уловлен бысть женскою лестию, повелевает юноше изыти из дому своего, сказуя ему вины некия. Юноша же с великою жалостию и тугою сердца отходит от дому его, тужа и сетуя о лукавой жене оной.

И прииде в дом гостинника онаго, идеже первее обиташе. Он же вопрошает его, каковыя ради вины изыде из дому Баженова. Он же, сказуя, яко сам не восхоте жити у него, "зане гладно ми бысть", сердцем же скорбя и неутешно тужаше по жене оной. И нача от великия туги красота лица его увядати и плоть его истончеватися. Видев же гостинник юношу сетующа и скорбяща зело, и недомевающеся, что убо ему бысть.

Бысть же во граде том некий волхв, чарованием своим сказуя, кому какова скорбь приключится. Он же узнавая кому жити или умрети. Гостинник же и жена его, благоразумни суще, мало попечение о юноше имеяху, и призва тайно волхва онаго, хотяще уведати от него, какова скорбь приключися юноше. Волхв же оный пришед, посмотрев в волшебныя своя книги, сказа им истинну, яко никоторые скорби юноша не имать в себе, токмо тужит по жене Бажена Втораго, яко в блудное смешение падеся с нею, ныне же отстужен528 бысть от нея и, по ней тужа, сокрушается. Гостинник же и жена его, таковая слышавше от волхва, не яша веры, зане Бажен муж благочестив бяше и бояся бога, и ни во что же дело сие вмениша529. Савва же непрестанно тужа и скорбя о проклятой жене оной и день от дне от тоя туги истончи плоть свою, яко бы некоею великою скорбию болел.

Некогда же той Савва изыде один за град на поле от великаго уныния и скорби прогулятися и идяше един по полю и никого же пред собою или за собою видяше и ничто же ино помышляше, токмо сетуя и скорбя о разлучении своем от жены оныя. И, помыслив таковую мысль злую во уме своем, глаголя: "Егда бы кто от человек или сам диявол сотворил ми сие, еже бы паки совокупитися мне з женою оною, аз бы послужил диаволу". И такову мысль помыслив, аки бы ума иступив, идяше един и, мало пошед, слышав за собою глас, зовущ его на имя. Он же обращся зрит за собою юношу, борзо текуща в нарочитом одеянии, помавающе рукою ему, пождати себя повелеваше. Он же стоя, ожидая юношу оного к себе.

Пришед же к Савве юноша той, паче же рещи супостат диавол, иже непрестанно рыщет, ища погибели человеческия; пришедше же ему к Савве и по обычаю поклонишася между собою. Рече же пришедый отрок к Савве, глаголя: "Брате Савво, что убо яко чуждь бегаеши от мене? Аз бо давно ожидах тя к себе, да како бы пришел еси ко мне и родственную любовь имел со мною. Аз убо вем тя давно, яко ты от рода Грудцыных Усовых из града Казани, а о мне аще хощеши уведати, и аз того же рода от града Великаго Устюга, зде давно обитаю ради конския покупки. И убо по плотскому рождению братия мы с тобою, а ныне убо буди брат и друг и не отлучаися от мене, аз [у]бо всякое вспоможение во всем рад чинити тебе". Савва же слышав от мнимаго оного брата, паче жерещи от беса, таковые глаголы, велми возрадовася, яко в таковой далной незнаемой стране сродника себе обрете, и любезно целовастася и поидоша оба вкупе по пустыни оной.

Рече же бес к Савве: "Брате Савво! Какую скорбь имаши в себе, яко велми исчезе юношеская красота твоя?" Он же, всяко лукавнуя, сказываше ему некую быти великую скорбь в себе. Бес же осклабився рече ему: "Что убо скрываеши от мене? аз бо вем скорбь твою. Но что ми даси, аз помогу скорби твоей?" Савва же рече: "Аще убо ведаеши истинную скорбь, юже имам в себе, то поиму веры тебе, яко можеши помощи ми". Бес же рече ему: "Ты убо, скорбя, сокрушаешися сердцем своим по жене Бажена Втораго, зане отлучен еси от любви ея. Но что ми даси, аз учиню тя с нею по прежнему в любви ея". Савва же рече: "Аз убо, елико имам зде товаров и богатства отца моего и с прибытками, все отдаю тебе; токмо сотвори по прежнему любовь имети з женою оною". Бес же ту рассмеявся, рече ему: "Что убо искушаеши мя? Аз убо вем, яко отец твой много богатства имать; ты же не веси ли, яко отец мой седмерицею богатее отца твоего. И что ми будем в товарех твоих? Но даждь ми на ся рукописание мало некое, и аз исполнго желание твое". Юноша же рад бысть, помышляя в себе, яко "богатство отца моего цело будет; аз же дам ему писание, что ми велит написати". А неведый, в какову пагубу хощет пасти, еще же и писати совершенно ниже слагати что умея. Оле безумия юноши онаго! Како уловлен бысть лестию женскою, и тоя ради в какову погибель снисходит! Егда же изрече бес к юноше словеса сия, он же с радостию обещася дати писание. Мнимый же брат, паче же рещи бес, вскоре изъем изо чпага530 чернила и хартию, дает юноши и повелевает ему немедленно написати писание. Той же юноша Савва, еще несовершенно умеяше писати и, елико бес сказываше ему, то же и писаше, не слагая531, и таковым писанием отречеся Христа истиннаго бога и, предадеся в служение диаволу. Написав же таковое богоотметное писание, отдает диаволу, мнимому своему брату, и тако поидоша оба во град Орел.

Вопросив же Савва беса, глаголя: "Повеждь ми, брате мой, где обитаеши, да увем дом твой". Бес же, возсмеяся, рече ему: "Аз убо особаго дому не имею, но где прилучитца, тамо и ночую. Аще ли хощеши видетися со мною часто, то ищи мя всегда на конной площади. Аз убо, яко же рех ти, зде живу ради конских покупок. Но аз и сам не обленюся посещати тебя. Ныне же иди к лавке Бажена Втораго, вем бо, яко с радостию призовет тя в дом свой жити".

Савва же по глаголу брата своего диавола радостно течаше к лавке Бажена Втораго. Егда же Бажен видев Савву, усердно приглашает его к себе, глаголя: "Господине Савво, кую злобу сотворих аз тебе, и почто изшел еси из дому моего? Протчее убо, молю тя, прииди паки обитати в дому моем, аз убо за любовь отца твоего, яко присному532 своему сыну рад бых тебе всеусердно". Савва же, егда услышав от Бажена таковыя глаголы, неизреченною радостию возрадовася и скоро потече в дом Бажена Втораго. И, егда пришед юноша, жена его видев и диаволом подстрекаема, радостно сретает его и всяким ласканием приветствоваше его и лобызаше его. Юноша же уловлен бысть лестию женскою, паче же диаволом, паки запинается в сети блуда с проклятою оною женою и ниже праздников, ниже воскресения день помняще, ни страха божия имеюще, понеже ненасытно беспрестанно с нею в кале блуда, аки свиния, валяяся.

По мнозем же времени, абие входит в слухи в пресловущий533 град Казань к матери Саввиной, яко сын ея живет неисправно и непорядочно, и, елико было с ним отеческих товаров, все изнурил534 в блуде и пьянстве. Мати же его, таковая о сыне своем слыша, зело огорчися и пишет к нему писание, дабы он оттуду возвратился ко граду Казани в дом отца своего. Егда же прииде к нему писание, он же прочет, посмеявся и ни во что же вменив. Она же паки посылает к нему второе и третие писание, ово молением молит, ово же и клятвами заклинает его, дабы немедленно ехал оттуду во град Казань. Савва же ни мало внят матерню молению и клятве, но ни во что же вменяше, токмо в страсти блуда упражняшася.

По некоем же времени поемлет бес Савву, и поидоша оба за град Орел на поле. Изшедшим же им из града, глаголет бес к Савве: "Брате Савво, веси ли, кто есмь аз? Ты убо мниши мя совершенно быти от рода Грудцыных, но несть тако. Ныне убо за любовь твою повем ти всю истину, ты же не убойся, ниже устыдися звати мя братом себе, аз убо всесовершенно улюбих тя в братство себе. Но аще хощеши уведати о мне, аз убо сын царев. Поидем протчее, да покажу ти славу и богатство отца моего". И сия глаголя, приведе его в пусто место на некий холм и показа ему в некоем раздоле535 град велми славен - стены и покровы и помосты все от злата чиста блистаяся. И рече ему: "Сей есть град творение отца моего! Но идем убо и поклонимся купно отцу моему; а еже дал ми еси писание, ныне взем его, сам вручя отцу моему; и великою честию почтен будеши от него". И, сия изглаголав, бес отдает Савве богоотметное оное писание. Оле безумия отрока! Ведый бо яко никоторое царство прилежит в близости к Московскому государству, но все обладаемо бе царем московским. Аще бы тогда вообразил на себе образ честнаго креста, вся бы сия мечты диавольския яко сень погибли!

Егда же поидоша оба к привиденному оному граду и, приближившимся им ко вратом града, сретают их юноши темнообразнии, ризами и поясы златыми украшены, поклоняющеся, честь воздающе сыну цареву, паче же рещи бесу, такожде и Савве поклоняющеся. Вшедшим же им во двор царев, паки сретают их инии юноши, ризами блистающеся, паче первых, такожде поклоняющеся им. Егда же внидоша в полаты царевы, абие друзии юноши сретают их, друг друга честию и одеянием превосходяще, воздающе достойную честь сыну цареву и Савве. Вшед же бес в полату, глаголя: "Брате Савво, пожди мя зде мало. Аз убо шед возвещу о тебе отцу моему и введу тя к нему. Егда же будеши пред ним, ничто же размышляя или бояся, подаждь ему писание свое". И сия рек, поиде во внутренния полаты, оставль Савву единаго; и помедлив тамо мало, приходит к Савве и, поем, вводит его пред лице князя тмы.

Той же, седя на престоле высоце, камением драгим и златом преукрашенном; сам же той славою великою и одеянием блистаяся. Окрест же престола его зрит Савва множество юношей крылатых стоящих; лица же их овых сини, овых багряны, иных же яко смола черны. Пришед же Савва пред царя оного, пад на землю, поклонися ему. Вопроси же его царь, глаголя: "Откуду пришел еси семо и что есть дело твое? Безумный же он юноша подносит ему богоотметное свое писание, глаголя, яко, "приидох, великий царю, послужити тебе". Древний же змий сатана прием писание и, прочет его, обозревся к темнообразным своим воином, рече: "Аще ли и прииму отрока сего, но не вем, крепок ли будет мне, или ни". И призвав сына своего Саввина мнимаго брата, глаголя ему: "Иди протчее и обедуй с братом своим". И тако оба поклонишася царю и изыдоша в преднюю полату, начаша обедати, и неизреченныя благовонныя яди приношаху им, такожде и питие, яко дивитися Савве и глаголя, яко "никогда же в дому отца моего таковых ядей вкушах или пития испих".

По ядении же поемлет бес Савву и поидоша с двора царева и изшедшим же им из града, вопрошает же Савва брата своего беса, глаголя: "Что убо, брате, яко видех у отца твоего окрест престола его много юношей крылатых стоящих?" Бес же, улыбаяся, рече ему: "Или не веси, яко мнози языцы служат отцу моему: индеи, персы и инии мнози? Ты же не дивися сему и не сумневайся братом звати мя себе: аз бр да буду тебе менший брат; токмо, елико реку ти, во всем буди послушен мне; аз же всякаго добродейства рад чинити тебе". Савва же во всем обещаяся послушен быти ему; и, тако уверившися, приидоша паки во град Орел, и оставль бес Савву, отходит. Савва же паки прииде в дом Баженов и пребывавше в прежнем своем скаредном деле.

В то же время прииде во град Казань из Персиды со многими прибытками отец Саввин Фома Грудцын и, яко же лепо, обычное целование подав жене своей, и опрошает ея о сыне своем: жив ли есть. Она же поведает ему, глаголя, "яко от многих слышу о нем: по отшествии твоем в Персиду отъиде он к Соли Камской и оттуду во град Орел, тамо и до ныне живет житие неудобное: все богатство наше, яко же глаголют, изнури в пьянстве и блуде. Аз же много писах к нему о сем, дабы оттуду возвратился в дом наш; он же ни единыя отповеди подаде мне, но и доныне тамо прибывает; жив ли или нет, о сем не вем". Фома же, таковыя глаголы слышав от жены своея, зело смутися умом, и скоро сед, написав епистолию к Савве со многим молением, дабы безо всякаго замедления оттуда ехал во град Казань: "да вижу, рече, чадо, красоту лица твоего, понеже давно не видах тя". Савва же таковое писание прием и прочет, и ни во что же вменив, ниже помысли ехати ко отцу своему но токмо упражняяся в ненасытном блужении. Видев же Фома, яко ничто же успевает писание его, абие повелевает готовити, подобные струги с товаром и пути касается к Соли Камской. "Сам, - рече, - сыскав, поиму сына своего в дом свой".

Бес же егда уведав, яко отец Саввин путешествие творит к Соли Камской, хотя пояти Савву в Казань, и абие глаголет Савве: "Брате Савво, доколе зде во едином малом граде жити будем? Но идем убо во иные грады и погуляем и паки семо возвратимся". Савва же ни мало отречеся, но глагола ему: "Добре, брате, глаголеши, идем, но пожди мало: аз убо возму от богатства моего неколико пенязей на путь". Бес же возбраняет ему о сем, глаголя: "Или не видел еси славы отца моего и не веси ли, яко везде села его есть. Да идеже приидем, тамо и денег у нас будет, елико потребно". И тако поидоша от града Орла, никим же ведомы, ниже той сам Бажен Вторый, ни жена его уведавше о отшествии Саввином.

Бес же и Савва об едину нощ от Соли Камской объявишася на реке Волге во граде, нарицаемом Кузмодемьянском, разстояние имеюще от Соли Камской более дву тысящ поприщ. И глаголет бес Савве: "Аще кто тя знаемый узрит зде и вопросит, откуду пришел еси, ты же глаголи: от Соли Камской в третию неделю приидохом до зде". Савва же, елико заповеда ему бес, тако и сказываше. И пребывше же в Кузмодемьянском неколико дней.

И абие бес паки поемлет Савву и об едину нощ из Кузмодемьянска приидоша на реку Оку, в село, нарицаемое Павлов Перевоз. И бывшим им тамо в день четвертка, в той же день в селе оном торг бывает. Ходящим же им по торгу, узрев Савва некоего престарела нища мужа стояща, рубищами гнусными одеянна и зряща на Савву прилежно и велим плачуща. Савва же отлучися мало от беса и притече ко старцу оному, хотя уведати вины536 плача его. И пришед ко старцу и рече: "Кая, ти, отче, печаль есть, яко тако неутешно плачеши?" Нищий же он святый старец глаголет ему: "Плачу, чадо, о погибели души твоея: не веси бо, яко погубил еси душу твою и волею предался еси диаволу. Веси ли, чадо, с кем ныне ходиши и его же братом себе нарицаеши? Но сей не человек, но диавол ходяй с тобою и доводит тя до пропасти адския". Егда же изрече старец ко юноши глаголы сия, обозревся Савва на мнимаго брата своего, паче же рещи на беса. Он же издалеча стоя и грозя на Савву, зубы своими скрежеташе на него. Юноша же, вскоре оставль святаго онаго старца, прииде паки к бесу. Диавол же велми начат поносити его и глаголати: "Чесо ради с таковым злым душегубцем сообщился еси? Не знаеши ли сего лукаваго старца, яко многих погубляет; на тебе же видит одеяние нарочито и, глаголы лестныя происпустив к тебе, хотя отлучити тя от людей и удавом удавити тя и обрати с тебя одеяние твое. Ныне убо аще оставлю тя единаго, то вскоре погибнеши без мене". И сия изрече, со гневом поемлет Савву, оттуду и приходит с ним во град, нарицаемый Шую, и тамо пребываху неколико время.

Фома же Грудцын Усов, пришед во град Орел, вопрошает о сыне своем, и ни кто же можаше поведати ему о нем. Вси бо видяху, яко пред его приездом сын его во граде хождаше всеми видим, а идеже внезапу скрыся, ни кто же весть. Овии глаголаху, яко "убояся пришествия твоего, зане зде изнурил все богатство твое, и сего ради скрыся". Паче же всех Бажен Вторый и жена его дивящеся, глаголаху, яко "об нощ537 спаше с нами, заутра же пошед некуды; мы же ожидахом его обедати, он же от того часа никако где явися во граде нашем; а идеже скрыся, ни аз, ни жена моя о сем не ведомы". Фома же многими слезами обливаяся, живя, ожидая сына своего, и не мало пождав тщею538 надеждою, возвратися в дом свой. И возвещает нерадостный случай жене своей, и оба вкупе сетуя и скорбяще о лишении единороднаго сына своего. И в таковом сетовании Фома Грудцын, поживе неколико время, ко господу отъиде; жена же его оставшися вдовою сущи.

Бес же и Савва живяше во граде Шуе. Во время же то благочестивый великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея России изволил послать воинство свое противу короля полскаго под град Смоленск, и по его царскому указу по всей России набираху новобранных тамошних солдат. Во град же Шую ради салдацкаго набору прислан с Москвы столник Тимофей Воронцов и новобранных солдат по вся дни воинскому артикулу учаше. Савва же и бес, приходяще, смотряху учения их. Рече же бес к Савве: "Брате Савво! Хощеши ли послужити царю, да напишемся и мы в солдаты?" Савва же рече: "Добре, брате, глаголеши: послужим убо". И тако написавшеся в солдаты и наченши купно ходити на учение. Бес же в воинском учении такову премудрость Савве дарова, яко и старых воинов и началников во учении превосходит. Сам же бес яко бе слугою Савве, хождаше за ним и оружие его ношаше.

Егда же из Шуи новобранных солдат приведоша к Москве, и отдаша их в научение некоему немецкому полковнику; той же полковник, егда прииде видети новобранных солдат на учении, а абие видит юношу млада суща, во учении же воинском зело благочинно и урядно поступающа и ни малаго порока во всем артикуле имеюща и многих старых воинов и начальников во учении превосходяща, и велми удивися остроумию его и, призвав его к себе, вопрошает рода его. Он же сказует ему всю истинну. Полковник же велми возлюби Савву и назвав его сыном себе, даде же ему с главы своея шляпу с драгоценным камением устроену сущу. И вручает ему три роты новобранных солдат, да вместо его устрояет и учит той Савва. Бес же тайно припаде к Савве и рече ему: "Брате Савво! Егда ти недостаток будет денег, чим ратных людей жаловать, повеждь ми, аз ти принесу, елико потребно будет, дабы в команде твоей роптания и жалобы на тебя не было". И тако у того Саввы вси солдаты во всякой тишине и покое пребываху; в протчих же ротах молва539 и мятеж непрестанно, яко от глада и наготы непожалованны помираху; у Саввы же во всякой тишине и благоустроении солдаты пребываху, и вси дивляхуся остроумию его. По некоему же случаю явственно учинися540 о нем и самому царю. В то же время на Москве не малу область541 имея шурин царев, боярин Семен Лукъянович Стрешнев. Уведав про онаго Савву, повелезает его привести пред себя. И, егда же прииде, рече ему: "Хощеши ли, юноше, да прииму тя в дом мой и чести немалыя сподоблю тя?" Он же поклонися и рече ему: "Есть бо, господине мой, брат у мене: вопрошу его. Аще ли повелит ми, то с радостию послужу ти". Боярин же ни мало возбранив ему о сем и отпустив его, да вопросит брата своего. Савва же пришед, поведа сие мнимому брату своему бесу. Бес же с яростию рече ему: "Почто убо хощеши презрети царскую милость и служити холопу его? Ты убо и сам ныне в том же порядке устроен, уже бо и самому царю знатен учинился еси. Ни убо, не буди тако; но да послужим царю. Егда убо царь увесть верную службу твою, тогда и чином возвышен будеши от него".

По повелению же цареву вси новобранные солдаты розданы по стрелецким полкам в дополнку542. Той же Савва поставлен бе на Устретенке543 в Земляном городе в Зимине приказе в дому стрелецкаго сотника именем Якова Шилова. Сотник же той и жена его, благочестиви и благонравни суще, видяще Саввино остроумие, зело почитаху его. Полки же на Москве во всякой готовности к шествию бяху.

Во един же от дний прииде бес к Савве и рече ему: "Брате Савво! Поидем прежде полков в Смоленск и видим, что творят поляки и како град укрепляют и бранные сосуды544 устрояют". И об едину нощь с Москвы в Смоленску ставше и пребывше в нем три дни и три нощи и никим же видимы. Они же все видевше и созирающе, како поляки град укрепляют и на приступных местах всякия гранаты545 поставляют. В четвертый же день бес объяви себя и Савву в Смоленску поляком. Поляки же, егда узревши их, велми возмятошася и начаша гнати по них, хотяще уловити их. Бес же и Савва скоро избегше из града и прибегоша к реке Днепру, и абие разступися им вода. Они же преидоша реку оную, яко по суху. Поляки же много стреляюще по них и никако же вредиша их, удивляхуся, глаголюще, яко "бесове суть во образе человеческом приидоша и бывше во граде нашем". Савва же и бес паки приидоша к Москве и ставше у того же сотника Якова Шилова.

Егда же по указу государеву поидоша полки с Москвы под Смоленск, тогда и той Савва с братом своим в полках поидоша; надо всеми же полками тогда боярин бысть Федор Иванович Шеин. На пути же бес рече к Савве: "Брате Савво! егда убо будем под Смоленским, тогда от поляков из града выедет един исполин на поединок и станет звати противника себе; ты же неубойся ничего, изыди противу его, аз убо ведаю [и] глаголю ти, яко ты поразиши его. На другий же день паки от поляков выедет другий исполин на поединок, ты же изыди паки и противу того; вем бо, яко и того поразиши. В третий же день выедет из Смоленска третий поединщик, ты же ничего не бойся и противу того изыди и того поразиши, но и сам уязвлен будеши от него, аз же язву твою вскоре уврачую". И тако увещав его, приидоша под град Смоленск и ставше в подобном546 месте.

По глаголу же бесовскому выслан бысть из града некий воин страшен зело, на коне ездя, искаше из московских полков противника себе, но никто же смеяше изыми противу его. Савва же объявляя себя в полках, глаголя: "Аще бы мне был воинский добрый конь, и аз бы изшел на брань противу сего неприятеля царскаго". Друзи же его, слышавше сия, скоро возвестиша боярину о нем. Боярин же повеле Савву привести пред себя и повеле ему коня нарочита дати и оружие, мнев, яко вскоре погибнути имать юноша от таковаго страшнаго исполина.

Савва же, по глаголу брата своего беса, ничто же размышляя или бояся, выезжает противу полскаго онаго богатыря и абие поразив его вскоре и приводит его с конем в полки московские, и от всех похваляем бе Савва. Бес же ездя по нем, служа ему и оружие его нося за ним. Во вторый же день паки из Смоленска выезжает славный некий воин, ища из войска московского противника себе. И паки выезжает противу его той же Савва и того вскоре поражает. И вси удивляхуся храбрости его. Боярин же разгневася на Савву, но скрываше злобу в сердцы своем. В третий же день еще выезжает из града Смоленска некий славный воин паче первых, такожде ища и позывая противника себе. Савва же, аще и убояся ехати противу таковаго страшнаго воина, обаче по словеси бесовскому немедленно выезжает и противу того. И абие поляк той яростно напустив на Савву и уязви его копием в левое стогно547. Савва же исправися, нападет на поляка онаго и убивает его и с конем в таборы548 своя привлече и не мал зазор549 смоляном наведе, все же россииское воинство во удивление приведе. Потом же начаша из града вылоски выходити и, воиско с воиском сошедшеся, свальным боем битися. А идеже Савва с братом своим с котораго крыла воеваху, тамо поляки от них невозвратно бежаху, тыл показующе; безчисленно бо много поляков побивающе, сами же ни от кого вредими бяху.

Слышав же боярин о храбрости юноши онаго и уже не могий скрыти тайнаго гнева в сердце своем, абие призывает Савву к шатру и глаголет ему: "Повеждь ми, юноше, какова еси рода и чий еси сын?" Он же поведа ему, яко из Казани Фомы Грудцына Усова сын. Боярин же начат всякими нелепыми словесы поносити его и глаголя; "Кая ти нужда в таковый смертный случай призва? Аз убо знаю отца и сродников твоих, яко бесчисленно богатство имут; ты же от какова гонения или скудости, оставя родителей своих, семо пришел еси. Обаче глаголю ти: ни мало зде медли, но иди в дом родителей твоих и тамо в благоденствии с родители своими пребывай. Аще ли преслушаеши мене и услышу о тебе, яко зде имаши пребывати, то без всякаго милосердия зде имаши погибнути; главу бо твою вскоре повелю отъяти от тебе". Сия же боярин к юноши изрече и яростен отъиде от него. Юноша же со многою печалию отходит от шатра.

Отшедшим же им, рече бес к Савве: "Что убо тако печалуешися о сем? Аще неугодна служба наша явися зде, то идем протчее паки к Москве и тамо да пребываем". И тако вскоре отъидоша от Смоленска к Москве и присташе обитати в доме того же сотника Иакова Шилова. Бес же днем пребываше с Саввою, к нощи же отхождаше от него во своя адская жилища, идеже искони обычай окаянным пребывати.

Не малу же времени минувшу, абие разболевся Савва, и бе болезнь его тяжка зело, яко быти ему близ смерти. Жена же сотника онаго, благоразумна сущи и боящися бога, всяко попечение и прилежание о Савве имущи, и глаголаше ему многажды, дабы повелел призвати иерея и исповедати грехи своя и причаститися святых тайн; "да некако, - рече, - в таковой тяжкой скорби внезапу без покаяния умрет". Савва же о сем отрицаяся, яко "аще, - рече, - и тяжко болю, но несть сия болезнь моя к смерти". И день от дня болезнь его тяжчае бяше. Жена же оная неотступно притужаше550 Савву, да покается убо. "Оттого, - рече, - не имаши умрети".

И едва принужден бе Савва боголюбивою оною женою, повелевает призвати к себе иерея. Жена же оная вскоре посылает ко храму святаго Николая, нарицаемаго в Грачах, и повелевает призвати иерея тоя церкви. Иерей же, ни мало замедлив, притече к болящему; бе бо иерей той леты совершен сый, муж искусен и богобоязлив зело. Пришед же к болящему, начат молитвы покаяиныя глаголати, яко же бе обычно.

Егда же всем людем из храма изшедшим, иерей же начат болнаго исповедывати, и се внезапу зрит болный во храм той вшедшу толпу велию бесов. Мнимый же его брат, паче же рещи бес, прииде с ними же, уже не в человеческом образе, но в существенном своем зверовидном. И, став созади бесовския оныя толпы, велми на Савву яряся и зубы скрежеташе, показуя ему богоотметное оное писание, еже даде ему Савва у Соли Камския. И глаголя бес к болящему: "Зриши, ли, клятвопреступниче, что есть сие? не ты ли писал еси? Или мниши, яко покаянием сим избудеши от нас? Ни, убо, не мни того; аз убо всею силою моею подвигнуся на тя!" Сия же и иная многая неподобная бесом глаголющим, болный же зря очевидно их, и ово ужасаяся, ово же надеяся на силу божию и до конца все подробну исповеда иерею оному. Иерей же, аще и муж свят бе, обаче убояся страха онаго, зане людей никого же во храме кроме болнаго виде, голку же велику слыша от бесовския оныя силы. И с великою нуждою исповеда болнаго и отъиде в дом свой, никому же сия поведав.

По исповеди же оной нападе на Савву дух нечистый и начат немилостиво мучити его, ово о стену бия, ово о помост со одра его пометая, ово же храплением и пеною давляше и всякими различными томленми мучаше его. Боголюбивый же той муж, вышеименованный сотник, с благонравною женою своею, видяще на юноши таковое от диавола внезапное нападениеи несносное мучение, велми жалеюще и стеняху сердцы своими по юноше, но никако же помощи ему могуще дати. Бес жедень от дне на болнаго люте нападая, мучаше его, и всем предстоящим ту от мучения его не мал ужас творяше.

Господин же дому того, яко видев на юноши таковую необычную вещь, паче же и ведый, яко юноша той ведом бе и самому царю храбрости ради своея, и помышляше с женою своею, како бы возвестити о сем царю: бе же и сродница некая у них в доме царстем. И, сия помысливши, посылает немедленно жену свою ко оной сроднице своей, повелевая ей, да вся подробну известит ей, и дабы немедленно о сем возвестила цареви: да не како, рече, юноша оный в таковом злом случае умрет, а они истязани будут от царя за неизвещение.

Жена же его, ни мало помедлив, скоро тече к сроднице своей и вся повеленная ей от мужа по ряду сказа. Сродница же оная, слыша таковыя глаголы, умилися душею, ово поболев по юноше, паче же скорбяще по сродницех своих, да некако и вправду от таковаго случая беду приимут. И, ни мало помедлив, скоро тече от дому своего до палат царевых и возвещает о сем ближним сигклитом царевым. И не в долзе часе внушается и самому царю о сем.

Царь же, яко слыша о юноши таковая, милосердие свое изливает нань, глаголя предстоящим пред ним сигклитом, да егда бывает повседневное изменение караулов, повелевает посылати в дом сотника онаго, иде же болный той юноша лежит, по два караулщика, да надзирают, рече, опасно юношу онаго, да не како, от онаго бесовскаго мучения обезумев, во огнь или в воду ввержется. Сам же он, благочестивый царь, посылаше к болящему повседневную пищу, и елико здрав болный той явится, повелевает возвестити себе. И сему тако бывшу. Болный же не мало время в таковом бесовском томлении пребысть.

Бысть же месяца июля в первый день юноша оный необычно от беса умучен бысть. Абие заспав мало и во сне яко бы на яве начат глаголати, изливая слезы из омженных551 очей своих, сице, рече: "О, всемилостивая госпоже царице богородице, помилуй, владычице, не солжу, всецарице, не солжу, но исполню, елико обещахся ти". Домашнии же и снабдевающии552 его воини, таковыя от болнаго глаголы слышавше и удивишася, глаголюще, яко некое видение видит.

Егда же болный от сна возбнув553, приступив к нему сотник и рече: "Повеждь ми, господине Савво, что таковыя глаголы со слезами во сне и к кому рекл еси?" Он же паки начат омывати лице свое слезами, глаголя: "Видех, - рече, - ко одру моему пришедшу жену светолепну зело и неизреченною светлостию сияющу, носящу ризу багряну; с нею же и два мужа некая, сединами украшенны, един убо во одежде архиерейстей, другий же апостолское нося одеяние. И не мню иных быти, токмо помышляю жену пресвятую богородицу, мужей же: единаго наперстника Господня апостола Иоанна Богослова, втораго же неусыпнаго стража града нашего Москвы, преславного во иерарсех архиерея божия Петра митрополита, их же подобия образ добре знаю. И рече ми светолепная оная жена: "Что ти есть, Савво, и что тако скорбиши?" Аз же рех ей: "Скорблю, владычице, яко прогневах сына твоего и бога моего и тебя, заступницу рода христианскаго, и за сие люте мучит мя бес!" Она же, осклабився, рече ми: "Что убо ныне мыслиши, како ти избыти от скорби сея и како ти выручити рукописание свое из ада?" Аз же рех ей: "Не могу, владычице, аще не помощию сына твоего и твоею всесилною милостию!" Она же рече ми: "Аз убо умолю о тебе сына своего и бога, токмо един глагол мой исполни. Аще избавлю тя от беды сея, хощеши ли инок быти?" Аз же тыя молебныя глаголы со слезами глаголах ей во сне, яже и вы слышасте. Она же паки рече ми: "Слыши, Савво, егда убо приспеет праздник явления образа моего, яже в Казани, ты же прииди во храм мой, яже на площади у Ветошнаго ряду; и аз пред всем народом чюдо явлю на тебе". И сия рече ми, невидима бысть.

Сия же слышав сотник и приставльшия воины от Саввы изглаголанная, велми почудишася.

И нача сотник и жена его помышляти, как бы о сем видении, возвестити самому царю. И умыслиша послати по сродницу свою, дабы она возвестила о сем в царевы полаты сигклитом, от них же внушено будет самому царю. Прииде же сродница оная в дом сотника. Они же поведаша ей видение болящего юноши. Она же слышав и абие отходит немедленно до царевы полаты и возвещает ближним сигклитом554, они же немедленно внушают царю о бывшем видении Саввином. Егда же слышав царь, велми почудися. И начаша ожидати праздника оного.

И егда же приспе время июля 8 числа, бысть праздник пресвятыя богородицы Казанския. Повелевает же царь болящего онаго Савву до церкви привести. Бысть же в день той хождение крестное из соборныя церкви Успения пресвятыя богородицы. В том же ходу был и сам царь. И егда же начаша божественную литургию пети, принесенну же. бывшу и болящему оному Саввеи положенну вне церкви на ковре.

Егда бо начаша пети херувимскую песнь, и се внезапу бысть глас с небеси, яко гром велий возгреме: "Савво, востани! Что бо медлиши? И прииди в церковь мою, и здрав буди, и к тому не согрешай!" И абие спаде от верху церкви богоотметное оное писание Саввино все заглажено, яко никогда же писано, пред всем народом. Царь же, видев сие чюдо, велми подивися. Болный же той Савва вскочив с ковра, яко же никогда же болев, и притече скоро в церковь, паде пред образом пресвятыя богородицы, нача со слезами глаголати: "О, преблагословенная мати господня, заступнице и молебнице о душах наших к сыну своему и богу, избави мя адския пропасти, аз же вскоре исполню обещание свое!" Сие же слышав великий государь и царь и великий князь Михаил Федорович всеа России, повеле призвати к себе оного Савву и вопроси его о бывшем видении. Он же поведа все поряду и показа ему писание свое. Царь же подивися зело божию милосердию и несказанному чюдеси.

Егда же отпеша божественную литургию, поиде Савва в дом сотника Иакова Шилова, яко никогда же болев. Сотник же той и жена его, видев над ним милосердие божие, благодарив бога и пречистую его богоматерь.

Потом же Савва, раздав все имение свое, елико имеяше, убогим, сам же иде в монастырь Чюда архистратига Михаила, - иде же лежат мощи святителя божия Алексея митрополита, - иже зовется Чюдов. И восприят иноческий чин и нача ту жити в посте и молитвах, непрестанно моляся господеви о согрешении своем. В монастыре же оном поживе лета доволна, ко господу отъиде в вечный покой, иде же святии пребывают. Буди же вседержителю богу слава и держава во веки веков. Аминь.

Протопоп Аввакум. Дерево. Темпера. Конец XVII – начало XVIII в.

(ГИМ)

Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

По благословению отца моего старца Епифания писано моею рукою грешною протопопа Аввакума, и аще что реченно просто, и вы, господа ради, чтущии и слышащии, не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обык речи красить, понеже не словес красных бог слушает, но дел наших хощет. И Павел пишет: «аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любви же не имам, — ничто же есмь». Вот что много рассуждать: не латинским языком, ни греческим, ни еврейским, ниже ^[1]   иным коим ищет от нас говоры господь, но любви с прочими добродетельми хощет; того ради я и не брегу о красноречии и не уничижаю своего языка русскаго, но простите же меня, грешнаго, а вас всех, рабов Христовых, бог простит и благословит. Аминь.

Всесвятая троице, боже и содетелю всего мира! поспеши и направи сердце мое начати с разумом и кончати делы благими, яже ныне хощу глаголати аз недостойный; разумея же свое невежество, припадая, молю ти ся и еже от тебя помощи прося: управи ум мой и утверди сердце мое приготовитися на творение добрых дел, да, добрыми делы просвещен, на судище десныя ^[2] ти страны причастник буду со всеми избранными твоими. И ныне, владыко, благослови, да, воздохнув от сердца, и языком возглаголю Дионисия Ареопагита о божественных именех, что есть богу присносущные имена истинные, еже есть близостные, и что виновные, сиречь похвальные. Сия суть сущие: сый, свет, истина, живот; только четыре свойственных, а виновных много; сия суть: господь, вседержитель, непостижим, неприступен, трисиянен, триипостасен, царь славы, непостоянен, огнь, дух, бог, и прочая по тому разумевай.

Того ж Дионисия о истине: себе бо отвержение истины испадение есть, истина бо сущее есть; аще бо истина сущее есть, истины испадение сущаго отвержение есть; от сущаго же бог испасти не может, и еже не быти – несть.

Мы же речем: потеряли новолюбцы существо божие испадением от истиннаго господа, святаго и животворящаго духа. По Дионисию: коли уж истины испали, тут и сущаго отверглися. Бог же от существа своего испасти не может, и еже не быти, несть того в нем: присносущен истинный бог наш. Лучше бы им в Символе веры не глаголати господа, виновнаго имени, а нежели истиннаго отсекати, в нем же существо божие содержится. Мы же, правовернии, обоя имена исповедаем: и в духа святаго, господа, истиннаго и животворящаго, света нашего, веруем, со отцем и сыном поклоняемаго, за него же стражем и умираем, помощию его владычнею. Тешит нас Дионисий Ареопагит, в книге ево сице ^[3] пишет: сей убо есть воистину истинный християнин, зане ^[4] истиною разумев Христа и тем благоразумие стяжав, исступив убо себе, не сый в мирском их нраве и прелести ^[5] , себя же весть трезвящеся и измененна всякаго прелестнаго неверия, не токмо даже до смерти бедствующе истины ради, но и неведением скончевающеся всегда, разумом же живуще, и християне суть свидетельствуемы. Сей Дионисий научен вере Христове от Павла апостола, живый во Афинех, прежде, даже не прийти в веру Христову, хитрость имый исчитати беги небесныя; егда ж верова Христови, вся сия вмених быти яко уметы ^[6] . К Тимофею пишет в книге своей, сице глаголя: «дитя, али не разумеешь, яко вся сия внешняя блядь ^[7] ничто же суть, но токмо прелесть и тля и пагуба? аз проидох делом и ничто ж обретох, но токмо тщету». Чтый да разумеет. Исчитати беги небесныя любят погибающии, понеже любви истинныя не прияша, воеже спастися им; и сего ради послет им бог действо льсти, воеже веровата им лжи, да суд приимут не веровавшии истине, но благоволиша о неправде. (Чти Апостол, 275.)

Сей Дионисий, еще не приидох в веру Христову, со учеником своим во время распятия господня быв в солнечном граде и видев: солнце во тьму преложися и луна в кровь, звезды в полудне на небеси явилися черным видом. Он же ко ученику глагола: «или кончина веку прииде, или бог слово плотию стражет»; понеже не по обычаю тварь виде изменену: и сего ради бысть в недоумении. Той же Дионисий пишет о солнечном знамении, когда затмится: есть на небеси пять звезд заблудных, еже именуются луны. Сии луны бог положил не в пределех, яко ж и прочии звезды, но обтекают по всему небу, знамение творя или во гнев или в милость, по обычаю текуще. Егда заблудная звезда, еже есть луна, подтечет под солнце от запада и закроет свет солнечный, то солнечное затмение за гнев божий к людям бывает. Егда ж бывает, от востока луна подтекает, то по обычаю шествие творяще закрывает солнце.

А в нашей России бысть знамение: солнце затмилось в 162 году, пред мором за месяц или меньши. Плыл Волгою рекою архиепископ Симеон перед Петровым днем недели за две; часа с три плачючи у берега стояли; солнце померче, от запада луна подтекала. По Дионисию, являя бог гнев свой к людям: в то время Никон отступник веру казил и законы церковныя, и сего ради бог излиял фиал ^[8] гнева ярости своея на русскую землю; зело ^[9] мор велик был, неколи еще забыть, вси помним. Потом, минув годов с четырнадцеть, вдругорядь ^[10] солнцу затмение было; в Петров пост, в пяток, в час шестый, тьма бысть; солнце померче, луна подтекала от запада же, гнев божий являя, и протопопа Аввакума, беднова горемыку, в то время с прочими остригли в соборной церкви власти и на Угреше в темницу, проклинав, бросили. Верный разумеет, что делается в земли нашей за нестроение церковное. Говорить о том полно; в день века познано будет всеми; потерпим до тех мест.

Той же Дионисий пишет о знамении солнца, како бысть при Исусе Наввине во Израили. Егда Исус секий иноплеменники, и бысть солнце противо Гаваона, еже есть на полднях, ста Исус крестообразно, сиречь распростре руце свои, и ста солнечное течение, дондеже ^[11] враги погуби. Возвратилося солнце к востоку, сиречь назад отбежало, и паки ^[12] потече, и бысть во дни том и в нощи тридесять четыре часа, понеже в десятый час отбежало; так в сутках десять часов прибыло. И при Езекии царе бысть знамение: оттече солнце вспять во вторый на десять час дня, и бысть во дни и в нощи тридесять шесть часов. Чти книгу Дионисиеву, там пространно уразумеешь.

Он же Дионисий пишет о небесных силах, росписует, возвещая, како хвалу приносят богу, разделяяся деветь чинов на три тройцы. Престоли, херувими и серафими освящение от бога приемлют и сице восклицают: благословенна слава от места господня! И чрез их преходит освящение на вторую тройцу, еже есть господства, начала, власти; сия тройца, славословя бога, восклицают: аллилуия, аллилуия, аллилуия!   По алфавиту, аль отцу, иль сыну, уия духу святому. Григорий Нисский толкует: аллилуия — хвала богу; а Василий Великий пишет: аллилуия — ангельская речь, человечески рещи — слава тебе, боже! До Василия пояху во церкви ангельския речи: аллилуия, аллилуия, аллилуия! Егда же бысть Василий, и повеле пети две ангельския речи, а третьюю, человеческую, сице: аллилуия, аллилуия, слава тебе, боже! У святых согласно, у Дионисия и у Василия; трижды воспевающе, со ангелы славим бога, а не четыржи, по римской бляди; мерзко богу четверичное воспевание сицевое: аллилуия, аллилуия, аллилуия, слава тебе, боже! Да будет проклят сице поюще. Паки на первое возвратимся. Третьяя тройца, силы, архангели, ангели, чрез среднюю тройцу освящение приемля, поют: свят, свят, свят господь Саваоф, исполнь небо и земля славы его! Зри: тричисленно и сие воспевание. Пространно пречистая богородица протолковала о аллилуии, явилася ученику Ефросина Псковскаго, именем Василию. Велика во аллилуи хвала богу, а от зломудрствующих досада велика, — по-римски святую тройцу в четверицу глаголют, духу и от сына исхождение являют; зло и проклято се мудрование богом и святыми. Правоверных избави боже сего начинания злаго, о Христе Исусе, господе нашем, ему же слава ныне и присно и во веки веком. Аминь.

Афанасий великий рече: иже хощет спастися, прежде всех подобает ему держати кафолическая ^[13] вера, ея же аще кто целы и непорочны не соблюдает, кроме всякаго недоумения, во веки погибнет. Вера ж кафолическая сия есть, да единаго бога в тройце и тройцу во единице почитаем, ниже сливающе составы, ниже разделяюще существо; ин бо есть состав отечь, ин — сыновень, ин — святаго духа; но отчее, и сыновнее, и святаго духа едино божество, равна слава, соприсущно величество; яков отец, таков сын, таков и дух святый; вечен отец, вечен сын, вечен и дух святый; не создан отец, не создан сын, не создан и дух святый; бог отец, бог сын, бог и дух святый не три бози, но един бог; не три несозданнии, но един несозданный, един вечный. Подобне: вседержитель отец, вседержитель сын, вседержитель и дух святый. Равне: непостижим отец, непостижим сын, непостижим и дух святый. Обаче ^[14] не три вседержители, но един вседержитель; не три непостижимии, но един непостижимый, един пресущный. И в сей святей тройце ничтоже первое или последнее, ничтоже более или менее, но целы три составы и соприсносущны суть себе и равны. Особно бо есть отцу нерождение, сыну же рождение, а духу святому исхождение: обще же им божество и царство. (Нужно бо есть побеседовати и о вочеловечении бога-слова к вашему спасению.) За благость щедрот излия себе от отеческих недр сын-слово божие в деву чисту богоотроковицу, егда время наставало, и воплотився от духа свята и Марии девы вочеловечився, нас ради пострадал, и воскресе в третий день, и на небо вознесеся, и седе одеснýю ^[15] величествия на высоких и хощет паки прийти судити и воздати комуждо по делом его, его же царствию несть конца, И сие смотрение ^[16] в бозе бысть прежде, даже не создатися Адаму, прежде, даже не вообразитися. (Совет отечь.) Рече отец сынови: сотворим человека по образу нашему и по подобию. И отвеща другий: сотворим, отче, и преступит бо. И паки рече: о единородный мой! о свете мой! о сыне и слове! о сияние славы моея! аще промышляеши созданием своим, подобает ти облещися в тлимаго человека, подобает ти по земли ходити, плоть восприяти, пострадати и вся совершити. И отвеща другий: буди, отче, воля твоя. И посем создася Адам. Аще хощеши пространно разумети, чти Маргарит: Слово о вочеловечении; тамо обрящеши. Аз кратко помянул, смотрение показуя. Сице всяк веруяй в онь не постыдится, а не веруяй осужден будет и во веки погибнет, по вышереченному Афанасию. Сице аз, протопоп Аввакум, верую, сице исповедаю, с сим живу и умираю.