Глава 14
Веки были так тяжелы, что, казалось, поднять их нет никакой возможности, но после нескольких попыток, один глаз всё же удалось открыть. Свет в первый момент показался таким ярким, что девушка невольно моргнула, но, вскоре, притерпелась и с трудом осмотрела обстановку вокруг себя. Вокруг неё было довольно большое помещение, заставленное кроватями, на одной из которых лежала она.
— Где я? — попыталась спросить Стеша, но из пересохшего горла вырвался лишь невнятный сип, так и не привлёкший ничьего внимания.
Затраченные усилия не прошли даром для её ослабленного организма, и свет в глазах снова померк. Впрочем, некоторое время спустя девушка снова очнулась и по счастью рядом оказалась сестра милосердия. Заметив, что больная, наконец, подала признаки жизни, та всполошилась и позвала доктора.
— Как ты себя чувствуешь? — громко спросил врач.
Ответом ему был лишь невнятный хрип, но эскулап сразу понял, в чём дело, и велел напоить пациентку. Губы Стеши почувствовали как в них ткнулся носик поильника и через мгновение из него полилась живительная влага, показавшаяся ей необычайно вкусной.
— Довольно на первый раз. Ну, что полегчало?
— Благодарствую, — прошептала девушка.
— Ты знаешь, где ты?
— В больнице.
— Бывала здесь прежде?
— К Сёмке приходила.
— А кто этот Сёмка?
— Не помню.
— Может быть брат или муж?
Девушка задумалась, но так и не смогла вспомнить, что это означает, а потому промолчала.
— Голова болит?
— Да.
— Ну, это, как раз, не удивительно. А как тебя зовут, помнишь?
— Степанида.
— Замечательно! А фамилия?
— Нет.
— Ну, ничего страшного. Вспомнишь ещё.
Доктор ещё что-то говорил, о чём-то спрашивал, водил перед глазами девушки маленьким блестящим молоточком, но она так устала, что просто закрыла глаза и снова впала в забытьё. Заметив это её оставили в покое.
Следующее пробуждение оказалось гораздо приятнее. Голова по-прежнему болела, но уже не так сильно, но самое главное перед её кроватью сидел он.
— Митя, — еле слышно прошептала она.
— Очнулась, слава тебе Господи! — встрепенулся Будищев, и хотел было бежать за сестрой или доктором, но Стеша одними глазами попросила его остаться, и он снова присел на табуретку.
— Ты нашел меня.
— Ага. Насилу сыскал. Напугала ты нас.
— Я не хотела…
— Это понятно. Ты хоть помнишь, что с тобой приключилось?
— Нет.
— Ладно. Хорошо, что жива осталась, да нашлась. А то на Степаныча с Сёмкой уже смотреть страшно было.
— А где батюшка?
— По больницам и госпиталям бегает. Разделились мы, чтобы быстрее было.
— Как он?
— Что ему сделается? О себе лучше побеспокойся.
— Ты ещё сердишься на него?
— И в мыслях не было. Он всё правильно сделал. Была бы у меня такая дочка, я бы от неё тоже ухажеров лопатой отгонял.
— Я тебе не дочь.
Они бы ещё долго говорили, но пришло время кормить больных, и Будищева попросили выйти. Из палаты он отправился прямиком к врачу — довольно молодому ещё человеку с бородкой клинышком и в пенсне, внешность которого показалась Дмитрию смутно знакомой.
— Здравствуйте, доктор.
— Чем могу служить? — вопросительно взглянул на него эскулап.
— Я это, про Филиппову хотел узнать. Может надо чего? Лекарств там или денег…
— Простите, а вы ей кто?
— Брат. Двоюродный.
— Понятно, — хмыкнул врач, внимательно оглядев одетого в господский костюм Будищева. — Значит так, молодой человек. Всё необходимое в больнице для лечения есть. Пострадала ваша сестра, конечно, сильно, но организм молодой, крепкий, справится. Единственное что ей теперь необходимо, это покой и уход. Ну и хорошее питание, разумеется.
— Диета номер три.
— Что простите?
— Молочные продукты, если мясо, то куриное. А так же овощи и фрукты.
— Хм. Неплохой выбор. Как вы сказали, диета номер три?
— Не берите в голову, профессор.
— Я не профессор!
— Не обижайтесь, просто я перенервничал в последнее время, поэтому несу всякую чушь.
— Ну, не такую уж и чушь. Ладно, у меня много дел, так что, всего доброго!
— Спасибо. До свидания.
— Кстати, вы не знаете, как это произошло?
— Что именно?
— Ну, как ваша сестра угодила под экипаж?
— Нет. Не знаю.
Выйдя из больницы, Будищев в нерешительности остановился. По-хорошему надо было как можно скорее найти Сёмку и Степаныча и успокоить их. Говоря, что на них страшно было смотреть, Дмитрий ничуть не преувеличивал. Особенно сильно сдал старик, ставший похожим на тень, но и мальчишка осунулся куда больше, чем когда лежал в больнице сам.
— Куда прикажете, барин? — остановился перед ним извозчик.
— В полицейский околоток, — неожиданно сам для себя ответил ему Дмитрий.
— Полтину, — тут же заломил цену лихач.
— Гони!
По счастью, Ефим Ложкарев оказался на месте и охотно согласился поговорить со старым боевым товарищем. Будищев, на сей раз проявил выдержку, и не стал сразу лезть с расспросами, а отвел городового в ближайший трактир и, взяв отдельный кабинет, велел полову подать водки и соответствующей случаю закуски.
— Эх, хорошо пошла, — крякнул Ефим, опрокинув в себя рюмку хлебного вина.
— Дай Бог не по последней, — отвечал ему Дмитрий и тут же подлил ему снова.
Полицейский, впрочем, не стал терять фасон, а, степенно закусив, отодвинул водку в сторону и пытливо спросил:
— Что случилось?
— Беда, — коротко ответил гальванёр и рассказал приятелю о произошедшем со Стешей несчастье.
— Под экипаж, говоришь, угодила? — задумался тот.
— Вроде так. Может, слышал чего?
— Ты думаешь, я про все несчастные случаи в Петербурге знаю? Они каждый божий день случаются.
— Этот где-то близко произошел. Раз в нашу больничку доставили.
— Хм. Девчонку, говоришь, совсем ещё сбили?
— Ну да. Шестнадцати нет.
— Слышал я про такое. Туда Их Благородие господин штабс-капитан сам выезжал. Ругался потом ещё сильно.
— Деревянко?
— Он самый.
— О как! И отчего ругался?
— А он мне не докладывает!
— Это правильно, — криво усмехнулся Будищев. — Ну что, вздрогнем?
— Давай!
— А теперь давай за тех, кто с войны не вернулся, — снова наполнил рюмки Дмитрий.
— Святое дело, — согласился Ефим. — Царство небесное солдатам, живота не пожалевших за освобождение христиан!
Приятели, не чокаясь, выпили и на минуту задумались, вспоминая о боевых товарищах, навсегда оставшихся на далёких Балканах. Но долго грустить у них не получилось. Они были молоды, полны сил и надежд на лучшее будущее, пусть и представляли его себе по-разному.
Ложкарев, заглотив ещё пару рюмок, размяк и пьяно улыбаясь стал выговаривать Будищеву:
— Теперь я вижу, отчего ты в полицию не пошел! Вот и одет как барин, видать в дела в гору пошли?
— Не жалуюсь. В баре, может, и не выйду, а в третью гильдию, пожалуй, что уже пора!
— Молодец, Митька! Или тебя уже Дмитрием Николаевичем называть прикажешь?
— Брось, Ефим! Мы с тобой — фронтовики. И хотя Берлин нам с тобой брать не довелось, а Стамбул совсем рядышком был — только руку протяни!
— Это верно. Спужались генералы дальше идтить. Сказывают, один Скобелев хотел дальше драться, да не дали ему!
— Я его, кстати, видел недавно.
— Кого?
— Так Скобелева.
— Иди ты! Белого генерала вот так запросто?
— Ну а что, генерал, как генерал. На Руси-матушке их много…
— Митька! — строго выпучил глаза городовой. — Не моги так говорить! Генералов, прости Господи, у нас и впрямь, как собак не резанных, а Михаил Дмитрич только один!
— Ладно, не буду.
— То-то! А-то я не погляжу, что ты теперя купец и барин.
— Да брось, чего ты. Лучше расскажи, как служится-то? Деревянко не лютует?
— Нет, он охвицер справедливый, с таким служить можна.
Язык Ложкарева все больше заплетался и Будищев решил, что тот выпил уже достаточно.
— А что он ругался давеча? — безразличным тоном спросил он.
— Что, не отстанешь? — вдруг совершенно трезвым голосом переспросил полицейский и пытливо взглянул ему в глаза.
— Нет, — хмуро покачал головой Дмитрий.
— Ладно. Всё одно прознаешь ведь. В коляске, что твою девку сбила, генерал какой-то с мамзелью сидел. Бродяга один его видел.
— Что за генерал?
— Тут уж извиняй, я сам не видал, а бродяга в мундирах не разбирается. Да и сам посуди, это же — Петербург, будь он неладен! Тут, чего бы доброго, а генералов страсть как много.
— А что за мамзель с ним была?
— А их еще больше, чем генералов!
— Но, может, он коляску запомнил?
— Да какое там…
— Ладно. Нет, так нет.
— Митька!
— Что?
— Не дури. Не добьешься ты правды — плетью обуха не перешибешь.
— Не бойся, Ефим. И в мыслях такого не было.
— Ну, вот и хорошо, вот и ладно.
— Выпьем?
— Наливай, чего уж там!
Дома Дмитрия встретили три пары встревоженных глаз, смотрящих с такой надеждой, что ему поневоле стало стыдно за задержку. В конце концов, ничего конкретного он в полиции не узнал, а Степаныч с Сёмкой и Анна беспокоились, места себе не находили.
— Ну что? — чуть не вскрикнул Филиппов, увидев Будищева.
— В больнице она на Архиерейской, где Семён лежал, — устало отвечал тот. — Несчастный случай. Живая. Доктор говорит, что жизнь вне опасности.
— Я же говорил, что Митька найдет! — радостно завопил мальчишка.
— Слава Богу! — истово перекрестился старик, и подскочил, будто собираясь бежать, но бывший квартирант остановил его.
— Куда ты? На ночь глядя туда всё одно не пустят.
— Ничто! Буду под окнами сидеть, только бы знать, что кровиночка моя рядом.
— Ну, как знаешь. Только все равно — лучше с утра.
Однако Степаныч не стал его слушать и засобирался. Дмитрий не стал его отговаривать и, опустившись на лавку, с наслаждением вытянул ноги. Хотелось ещё разуться, но при Анне было неудобно.
— Хотите есть? — спросила она. — Я приготовила. Только господин Филиппов отказался.
— Спасибо я перекусил в городе. Лучше моего оглоеда покормите.
— Чего это я — оглоед? — возмутился Сёмка, но портниха мягко прервала его.
— Я покормила мальчика, — улыбнулась она, положив руку на вихрастый затылок юного гальванёра. — У него очень хороший аппетит.
— Во-во, — хмыкнул в ответ Будищев. — Он любит пожрать, пожрать любит его. Они созданы друг для друга и всегда будут вместе.
— Вы всегда так зло шутите?
— Ну что вы, это я ещё по-доброму.
— Что случилось с девочкой?
— Попала под экипаж. Какой-то придурок гнал во весь опор и не заметил её.
— Какой ужас!
— Мить, ты найдешь его? — неожиданно спросил Семён и с надеждой посмотрел на наставника.
— А зачем?
— Как зачем? — изумился ученик. — Чтобы наказать!
— Я тебе что, прокурор?
— Вообще-то, — рассудительно заметила Анна, — за наезд можно получить компенсацию на лечение. Девочке эти деньги не помешали бы.
— Мысль, конечно, интересная, только где же искать этого лихача?
— Я знаю, ты — найдешь! — убежденно заявил Сёмка и сладко зевнул. — Но если нет, я тебе помогу.
— Иди спать, сыщик.
Мальчишка немного по упирался для приличия, но вскоре его и впрямь стало смаривать и он пошел в свой закуток, где растянулся на лежащем на полу матрасе.
— Мне тоже уже пора, — поднялась портниха.
— Я вас провожу.
— Не стоит. Я ведь живу в этом доме.
— Ну мало ли, вдруг на вас нападет мадам Ряполова.
— Это вряд ли, — скупо улыбнулась вдова Виртанен. — Она почему-то избегает меня в последнее время.
— Что вы говорите!
— Да, и мне кажется, что тут не обошлось без вашего участия. Ведь так?
— Когда кажется — креститься надо. А я, честное благородное, никаким боком к этой ведьме. Я вообще нечистой силы боюсь!
— Кто бы сомневался, — скупо улыбнулась Анна. — Вы вообще производите впечатление крайне боязливого человека.
— Уж какой есть.
— А ещё вы, несмотря на то, что сказали мальчику, занялись поисками виновного в происшествии со Стешей. Ведь так?
— Как вы догадались?
— От вас пахнет водкой. Но вы, при всех своих недостатках, вряд ли стали бы напиваться в такой ситуации. Значит, у вас была причина. Вы хотели кого-то разговорить?
— Вам бы в полиции служить, — криво усмехнулся Дмитрий.
— Узнали что-нибудь? — проигнорировала его шутку Анна.
— Ничего конкретного.
— Ладно, я пойду. Не провожайте меня. Вам надо отдохнуть.
— А может быть я всё же…
— Не надо, Дмитрий, — мягко остановила его портниха и решительно направилась к двери.
На другой день жизнь вернулась в свою привычную колею. Днем они работали в мастерской, затем ходили выполнять заказы, а ближе к вечеру отправлялись навестить девушку в больнице.
Стеша медленно, но верно поправлялась. Врач не ошибся, говоря, что у неё крепкий организм. Она уже понемногу вставала и встречала навещающих её с радостной улыбкой на лице. Дмитрий, зная, что она любит сладкое, постоянно покупал ей конфеты или пирожные, но отдавать заставлял Сёмку, а сам придумывал разные занимательные истории, о том, как мальчишка мог это всё раздобыть. По его словам, тот, чтобы принести сладости совершал эпические подвиги, выполняя немыслимые задания в стиле — «поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что» и в награду торговцы сладостями давали ему все эти вкусности.
Девушка до слез смеялась, слушая подобные россказни, затем быстро расправлялась с угощением, не забыв поделиться с «добытчиком». Степановичу всё это, разумеется, не слишком нравилось, но пока что старик помалкивал, и лишь иногда ворчал, делая это, впрочем, больше для порядка.
Единственное что огорчало Степаниду, так это потеря её девичьей гордости — длинной и толстой, толщиной в руку, косы. Обрабатывая рану на голове, доктор безжалостно обрезал ей волосы, и теперь приходилась кутаться в платок. Правда, пока из-за бинтов это было не слишком заметно, но девушка со страхом думала о том, что будет, когда повязки снимут. Стараясь её успокоить Дмитрий, говорил, что теперь эмансипированные девицы часто делают короткие стрижки, и вообще, им с Семёном так больше нравится, а остальные как хотят, но все же это было слабым утешением.
Вскоре случилось ещё одно знаменательное событие. Говоря по совести, Будищев уже совсем забыл о происшествии приключившимся с ним на полигоне. Однако, как говорится, за Богом молитва, а за государем служба не пропадают.
В один прекрасный день, сияющий как медный пятак, Владимир Степанович Барановский сообщил ему, что надобно одеться получше и ехать в Царское село. Дмитрий поначалу решил, что компаньон ведет речь о расширении клиентуры, тем более что вокруг императорской резиденции селилось немало людей знатных и состоятельных. Но, как выяснилось, речь шла совсем не об этом.
— Ну, наконец-то! — облегченно вздохнул Барановский, увидев, наконец-то появившегося Будищева, но тут же сменил выражение на озабоченное. — А почему ты в таком виде?
— А что не так? — вопросом на вопрос отвечал ему компаньон, принаряженный ради предстоящего вояжа в свой «лучший» костюм.
— Бог мой, да всё не так! Я полагал ты будешь в мундире и с крестами.
— С какого перепуга? Мы вроде в Царское село едем, а там офицерья больше чем босяков на Лиговке. Козырять устану.
— Да, действительно, — задумался инженер.
— Кстати, а ты сам чего вырядился?
— Нравится? — улыбнулся Барановский и убрал с лацкана новенького фрака невидимую пылинку.
— Шикарный лапсердак![50]
— Как ты сказал? — жизнерадостно рассмеялся Владимир Степанович. — Лапсердак, ну надо же!
— Здравствуйте Дмитрий, — поздоровалась вошедшая в гостиную Паулина Антоновна.
— Мое почтение, — кивнул тот в ответ.
— Как здоровье Стеши?
— Спасибо, уже лучше. Она просила передать вам поклон.
— Благодарю. Надеюсь, её скоро выпишут.
— И я надеюсь.
— О чем вы спорили?
— Ну что ты, дорогая, — охотно пустился в разъяснения Барановский, — мы вовсе не спорили. — Однако согласись, наряд нашего друга не слишком подходит для приема в Царском селе.
— Определенно.
— Погодите, — помотал головой Будищев. — Про какой прием вы толкуете? Мы разве не по делам едем?
— Вот именно, что по делам! И никакого более важного дела, чем твоё награждение у нас сейчас нет.
— Какого еще награждения?
— Да так, за сущие пустяки, — рассмеялся Владимир Степанович. — Подумаешь, какого-то инженера от гибели спас! Ты ведь каждый день эпические подвиги совершаешь, где уж тут всё упомнить.
— И банкирского сына, — задумчиво заметил Дмитрий.
— Именно!
— А раньше сказать было нельзя?
— Да я тебе ещё третьего дня всё подробно рассказал! Просто ты мыслями был где-то далеко. Может, всё-таки расскажешь, что ты так упорно ищешь в последнее время?
— Клиентов, — хмуро отозвался Будищев.
— Это всё, конечно, хорошо, но сейчас есть более насущные заботы. Может быть, всё-таки переоденешься в мундир? Время до поезда ещё есть.
— Нет, — помотал головой молодой человек. — На нём вся спина заштопана после осколков. Мало того что опозоримся, ещё чего доброго на гауптвахту угожу.
— Погоди, а тебе разве новый не выдали при увольнении?
— Да какое там! Как ещё за шинель не удержали, что в деревне осталась.
— Досадно.
— Послушай, дорогой, — вмешалась внимательно наблюдавшая за ними Паулина Антоновна. — А почему бы Дмитрию не одеть твой старый фрак?
— Что?!
— А что тебя так удивляет? Ты, когда заказывал его, был довольно худощав, так что, полагаю, он придется нашему другу впору.
— Пожалуй, но он несколько вышел из моды.
— Это так важно сейчас?
— Нет, но…
— Так чего же вы ждете?
Через несколько минут обескураженный этим натиском Будищев был переодет во фрак и с некоторым изумлением разглядывал своё отражение в зеркале.
— Ну что тут у вас? — с любопытством спросила из-за ширмы хозяйка дома.
— Кажется, мы готовы, — отозвался помогавший своему компаньону Владимир Степанович.
— Батюшки! — всплеснула руками Паулина Антоновна. — Хоть это предложение исходило от меня, право же, я не ожидала подобного эффекта. Такое впечатление, что фрак сшит по вашей мерке.
— Вы думаете? — недоверчиво спросил Дмитрий и повел плечами. — Тесный, зараза.
— О, друг мой, — улыбнулся Барановский. — Я, впервые надев его, чувствовал себя точно так же. Однако если вы попробуете что-нибудь сделать в нём, то обнаружите, что он совершенно не стесняет движений. Построивший[51] его портной, говорил, что настоящий мастер должен взять ткань и облить ею тело заказчика, с тем, что бы фрак был подобен второй коже. Иначе это не фрак!
— А я все думал, в чём мне ходить звонки клиентам устанавливать, — мрачно пошутил его компаньон. — А тут такая спецодежда нарисовалась.
— Отличная мысль! Только галстук сначала поправь.
— Дайте я, — вышла вперед давно крутившаяся рядом Глафира и принялась хлопотать вокруг Будищева.
— Всё, — решительно заявил Барановский. — Нам уже пора, а то и впрямь опоздаем. — Возьмите этот цилиндр и отправляемся. Да, не забудьте приколоть крест к лацкану!
— Ну, точно — буржуй недорезанный! — пробормотал про себя новоявленный щеголь.
— Что-то вы давно не захаживали, Дмитрий Николаевич, — едва слышно промурлыкала горничная, подавая ему головной убор. — Совсем забыли про меня, загордились.
— Дела, Глашенька, — так же тихо отвечал он ей. — Ни секунды для личного счастья!
Обычно такие незначительные награды как Знак отличия ордена Святой Анны, вручали непосредственные начальники отличившихся или представители местных властей, скажем, градоначальники или, в совсем уж особых случаях, губернаторы. И если бы Будищев спас всего лишь инженера Барановского, то, скорее всего, так было бы и на этот раз. Но судьбе было угодно, чтобы он накрыл собой ещё и сына одного весьма влиятельного человека. Что интересно, барон Штиглиц вовсе не хлопотал о награждении спасителя Людвига, а всего лишь поинтересовался, когда таковое случится, но и этого внимания оказалось достаточно. Государь, узнав о происшествии, пожелал наградить отличившегося молодца лично, не придавая, впрочем, делу слишком большой огласки.
Выйдя из здания Царскосельского вокзала, Барановский с Будищевым взяли извозчика и скоро были перед императорской резиденцией. Дмитрий был уверен, что охрана будет их долго мурыжить, проверяя и перепроверяя личность прибывших, но к его удивлению ничего подобного не случилось. Командовавший дежурившими в тот день лейб-стрелками офицер лишь сверился с имевшимся у него списком и, удостоверившись, что такие персоны в нем обозначены, просто пропустил их внутрь.
Дворцовая полиция тоже не проявила особого внимания к новоприбывшим, продемонстрировав тем самым, по мнению бывшего унтера, полную профнепригодность. Более того, их с инженером даже не обыскали. Лишь какой-то офицер с нервным лицом мельком оглядел их и, видимо, удовлетворившись этим осмотром, тут же вышел прочь.
— Кох, — чуть слышно шепнул своему спутнику Барановский.
— Что? — не понял тот.
— Это капитан Кох, — чуть подробнее объяснил инженер. — Начальник охраны Его Величества.
— Лох он, а не Кох, — проворчал про себя в ответ Дмитрий.
После этого представительный лакей проводил их в один из павильонов и велел ждать. Вид у него был при этом такой величественный, что никто и не подумал ему возразить. Ждать им пришлось довольно долго. Владимир Степанович, видимо привычный к ожиданиям в передних сильных мира сего, переносил это с полным спокойствием, а вот Будищеву это скоро наскучило, и он стал изучать окружающую обстановку. Благо что посмотреть в императорской резиденции было на что.
Усилия его не пропали даром и скоро он заметил, что за портьерой происходит какое-то шевеление. Недолго думая, он подошел к ней и резко отодвинул плотную ткань в сторону.
— Ой! — вскрикнул прячущийся там мальчишка и сделал попытку смыться.
— Стоять-бояться! — немедля пресек эти поползновения Дмитрий и ухватил беглеца за воротник матроски.
Мальчик, явно не ожидавший подобного обращения, застыл как вкопанный и лишь растерянно хлопал глазами, глядя на высокого незнакомца.
— Ты кто? — поинтересовался подошедший к ним Владимир Степанович.
— Гога, — с явным удивлением отвечал тот, видимо не понимая, как его могут не знать.
— И почему ты тут прячешься?
— Просто так.
— Ты с кем-то играешь?
— Со мной никто не играет, — насупился малыш. — Только матушка иногда, но ей постоянно некогда.
— Подожди-ка, — стал что-то понимать Барановский. — А как тебя полностью зовут, ты знаешь?
— Князь Георгий Александрович Долгоруков![52] — гордо отчеканил тот в ответ.
— Такой маленький, а уже князь? — усмехнулся Будищев.
— Дмитрий, немедля отпустите вашего пленника, — обеспокоенно сказал своему спутнику инженер, но тот неожиданно присел на корточки и его глаза оказались на одном уровне с глазами ребенка.
— А почему с тобой никто не играет? — спросил он у Гоги.
— Не знаю, наверное, им не разрешают, — шмыгнул носом тот.
— Тогда тебе нужна такая игра, в которую можно играть одному. Причем, такая, чтобы тебе все завидовали и хотели играть с тобой, несмотря на запрет.
— Как это? — широко распахнул глаза юный князь.
— Ну не знаю, — пожал плечами Дмитрий. — Вот представь себе железную дорогу, но такую маленькую, что вполне может поместиться на столе. А по ней ходит, хоть и небольшой, но самый настоящий паровоз с вагонами. А ты всем этим управляешь. Переводишь стрелки, звонишь в колокольчик, даешь гудок.
— А такие игрушки разве бывают?
— Кто знает, может и бывают.
— Вот бы мне такую!
— Кажется, сюда идут, — встревожено сказал Барановский.
— Это меня ищут, — мрачно заметил мальчик.
— Так чего ты ждешь? — С легкой улыбкой спросил его Будищев. — Прячься скорее!
— А вы меня не выдадите?
— За кого ты нас принимаешь? Нет, конечно!
Гога не заставил себя просить дважды и тут же исчез за портьерой. А с другой стороны широко распахнулись резные двери, и в павильон зашел император Александр, сопровождаемый Кохом.
Государь был ещё не стар, но бремя государственных забот уже избороздило морщинами его красивое и мужественное лицо, а в волосах и бакенбардах обильно серебрилась благородная седина. Спина Александра Николаевича оставалась по-юношески прямой, но от былой легкости шага не осталось и следа. Правление его называли эпохой великих реформ, и это было чистой правдой. Он отменил крепостное право, ослабил цензуру, ввел суд присяжных, реформировал армию и, хотя многие из его реформ были непоследовательными и половинчатыми, нельзя было отрицать, что жизнь простого народа при нем стала гораздо легче, чем при его отце — императоре Николае.
Крестьяне, составлявшие абсолютное большинство населения России, боготворили своего царя, чего никак нельзя было сказать об их бывших хозяевах, всерьез опасавшихся, что он в своих преобразованиях пойдет ещё дальше и ещё сильнее урежет их обширные привилегии. Другой лагерь недовольных составляли разного рода радикалы. Эти господа требовали проведения новых реформ, нисколько не заботясь о том, возможны ли они. А убедившись, что правительство не идет у них на поводу, охотно взялись за бомбы и револьверы, устроив настоящую охоту за своим монархом.
Первым Александр подошел к Барановскому. Пытливо взглянув на инженера, он одобрительно кивнул, и заговорил благожелательным тоном:
— О работах твоих помню. Начета не бойся, я распоряжусь. Без награды не останешься, я прослежу.
— Благодарю Ваше Императорское Величество! — взволновано отвечал инженер, но царь уже перешел к его спутнику.
— Наслышан про тебя, — с лёгкой усмешкой заявил он Будищеву. — Герой — нечего сказать! России такие надобны. Жаль только, что служить дальше не захотел, но, как знаешь. На отца не сердись. А за храбрость и расторопность прими.
Услышав эти слова, держащийся чуть в стороне Кох тут же подошел и протянул императору небольшую шкатулку. Тот взял её одной рукой и тут же передал Будищеву.
— Покорнейше благодарю, Ваше Императорское Величество! Рад стараться! — по-солдатски рявкнул в ответ Дмитрий и вытянулся во фрунт.
Церемонию на этом можно было бы считать оконченной, но тут её прервало появление очень красивой и ещё довольно молодой женщины, стремительно ворвавшейся к ним в павильон.
— Са… — начала было она, но заметив, что государь не один, немного смешалась, но тут же продолжила: — Простите, Ваше Величество, я не знала, что вы заняты.
— Что-то случилось, Катя? — с нежностью в голосе спросил её Александр Николаевич.
— Гога, — коротко ответила та, давая понять, что не хочет обсуждать случившееся при посторонних.
— Опять что-то набедокурил? — добродушно усмехнулся император и кивнул посетителям, давая понять, что аудиенция окончена.
Те поклонились в ответ, но Будищев в отличие от Барановского сделал это так неуклюже, что невольно привлек внимание княжны Долгоруковой. Причем, заметив, что та смотрит на него, ничуть не смутился, а, сделав едва уловимое движение пальцем, указал на портьеру, за которой скрывался её сын. Всё это произошло так быстро, что никто кроме неё не заметил этого жеста. Но, едва они с императором остались в павильоне наедине, Екатерина Михайловна подошла к укрытию своего отпрыска и немедля его разоблачила. Государь, поняв, где Гога скрывался от нянек, смеялся до слёз и остаток дня провел в прекрасном расположении духа.
— А кто был этот неуклюжий молодой человек во фраке с чужого плеча? — как бы невзначай спросила она некоторое время спустя.
— Ты тоже заметила? — улыбнулся Александр Николаевич. — Да уж, грацией он не блещет, а между тем, весьма примечательная личность! Вообрази, будучи незаконнорожденным сыном графа Блудова, он без всякой протекции заслужил четыре георгиевских креста на войне, а теперь ещё вот и в мирное время офицера спас. Помяни моё слово, далеко пойдет, если, конечно, шею прежде не сломает.
— Это, какого Блудова? Неужели, Андрея Дмитриевича?
— Нет, его брата Вадима.
— Право, неожиданно. И что же отец?
— Знать его не желает.
— Как это печально, — помрачнела Екатерина, близко к сердцу принимавшая подобные истории, после того как сама стала матерью незаконнорожденных детей.
— Ничего не поделаешь, — философски заметил император.
— Так уж и ничего? — покачала головой княжна, но не стала развивать эту тему дальше.
Пока компаньоны добирались до Царскосельского вокзала и ждали поезда, Барановский терпеливо молчал, но едва раздался паровозный гудок, он не выдержал.
— Дмитрий, вы хоть знаете, с кем вам довелось встретиться?
— С царем, — отвечал Будищев с самым простодушным видом.
— Да-да, разумеется, — смешался инженер. — Однако я спрашивал вас о мальчике и его матери.
— Нет.
Конечно же, Будищев лукавил, ибо во всем Петербурге вряд ли был хоть один человек, не знавший истории любви пожилого императора. Одни его порицали (про себя, конечно), другие посмеивались, говоря: «седина в бороду — бес в ребро», третьи остро завидовали, что не их сестра или дочь удостоилась такой, если можно так выразиться, чести. Надо сказать, что большинство представителей аристократии считали главной виновницей этого адюльтера именно княжну Долгорукову, и молодая ещё женщина успела к тому времени испить полную чашу унижений и оскорблений от окружающих и родственников.
Впрочем, из всего этого Дмитрий знал только, что княжна Екатерина Михайловна Долгорукова — любовница царя, и тот открыто живет с ней, несмотря на то, что его законная супруга ещё жива. Другое дело, что он не видел в этом ровным счетом никакой проблемы. Живет богатый папик на две семьи? Ну и на здоровье! Все кому не лень злословят на этот счет? Завидуйте молча!
— Прости, ты это серьезно?
— А что такого? Мало ли в Бразилии донов Педро.
— Боже мой, ты невероятен! — воскликнул пораженный Барановский и с жаром принялся просвещать своего компаньона обо всех известных ему обстоятельствах личной жизни императора.
Дмитрий внимательно выслушал Владимира Степановича, ничем при этом не выказав своего отношения, и когда тот закончил рассказ, задал только один вопрос:
— Царь им денег дает?
— Разумеется!
— Значит, на детскую железную дорогу им хватит.
— Невероятно! Это все что тебя беспокоит?
— А в чём проблема?
— Как бы тебе объяснить, — задумался Владимир Степанович. — Пока жива императрица, положение княжны Долгоруковой очень шаткое. Случись что с государем, она с детьми останется ни с чем. Но это её заботы, а нам с тобой следует помнить, что цесаревич Александр и его супруга совсем не одобряют этой связи, а получить таких недоброжелателей было бы очень неосмотрительно с нашей стороны.
— Будь я графом, — пожал плечами Будищев, — меня бы это капец как беспокоило. Но я только владелец мастерской.
— В твоих словах есть резон, — согласился инженер. — А ты и впрямь рассчитываешь заработать на таких игрушках?
— Почему бы и нет. Я был во многих домах, в том числе и довольно богатых и нигде ничего подобного не видел.
— Это потому, что у по-настоящему богатых людей ты ещё не был. Детские железные дороги продаются давно, однако они весьма дороги и далеко не так малы, как ты рассказал мальчику. Под них нужно почти такое помещение, как тот павильон, в котором нас принял государь.
— Вот потому они и дороги, что такие большие! — ничуть не смутился Дмитрий. — А мы сделаем их гораздо компактнее и дешевле. И заработаем на количестве.
— Ты это серьезно? Но какой двигатель будет у этих моделей? Пневматический, или, может быть, заводной?
Ответом Барановскому была лишь загадочная улыбка его компаньона.